Вальпургиева ночь Анастасия Завозова Мишка, примерная студентка филфака МГУ, едет домой на майские праздники и вместо тихого отдыха в кругу семьи попадает на семейный шабаш. Родные стены сотрясают нешуточные страсти — домочадцы в ожидании чего-то плохого. И немудрено — ведь тетка Роза видела недоброе в хрустальном шаре, у тетки Иды пожухла свежесорванная крапива, кузины Нюша и Хрюша узрели пятна на луне, карты бабушки Виолетты скачут как бешеные, а прожорливый бульдог отказывается от еды… Но, может быть, это еще не повод для волнений, справедливо решает Мишка… даже когда ей вместе с лучшей подругой Полиной Кузнецовой приходится улепетывать от странного всадника, именующего себя Черным Инквизитором… Анастасия ЗАВОЗОВА ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ — Расскажи нам, Марк… и об этих ужасных ведьмах… Я знаю, какими бы я их сделал, будь я режиссер. — Какими же? — Совершенно обыкновенными. Просто хитренькими и тихонькими старушонками. Как деревенские ведьмы. — Но ведь сейчас никаких ведьм нет, правда?.. — Ты говоришь так, потому что живешь в Лондоне. А в сельской Англии и сейчас еще полно ведьм. В каждой деревне есть местная ведьма— какая-нибудь старая миссис Блэк… Стоит ей затаить на вас злобу, и ваша корова перестает давать молоко, картошка не родится, а маленький Джонни может вывихнуть лодыжку… Никто этого вслух неговорит, но все это знают.      Агата Кристи Рассказывает Мишка В жизни я давала зарок дважды: первый — не колдовать, а второй — никогда не ездить в Семипендюринск на Вальпургиеву ночь. Нарушить второй зарок меня вынудили чересчур длинные майские праздники (целых двенадцать дней!). Поэтому рано утром тридцатого апреля я подъезжала к Семипендюринску, донельзя нагруженная книгами и далеко не в лучшем настроении. Посудите сами: на Вальпургиеву ночь в Семипендюринске творится черт знает что (в самом прямом смысле), и мне, как ведьме, решившей никогда больше не колдовать, лучше бы и не появляться здесь в такое опасное время. Но, по закону подлости, в кассе автостанции оставался один-единственный билет до Семипендюринска на ближайшие три дня… Разумеется, на двадцать девятое апреля. Махнув рукой напринципы, я купила этот билет и влезла в автобус с твердым намерением уж в этот— то раз не летать на метле, не пить ведьминские коктейли в полночь на пару с мамулей, не гадать на Таро, не смотреть в хрустальный шар, не варить зелье Опупения, в общем, не делать ничего такого, чем из года в год на Вальпургиеву ночь самозабвенно занимались моя мамуля с тетками и бабкой. Небуду колдовать, и все тут! Охи нелегко жить в семье, где женщины рождались ведьмами начиная с четырнадцатого века… Вообще в Семипендюринске к ведьмам было самое лояльное отношение еще с самых незапамятных времен. Вероятно, поэтому мои предки и решили здесь поселиться. Все началось с того, что когда-то очень давно местные власти решили по обыкновению сжечь на костре какую-то ведьму, но жители города вдруг восстали, сняли подгоревшую ведьму с костерка, перебили всех представителей власти и провозгласили почет и уважение к ведьмам на веки вечные. Неизвестно, с чего вдруг горожане так прониклись участием к судьбе недожаренной ведьмы (говорят, что она знала исключительно хорошее средство от геморроя), но с тех пор ведьм и ведьмаков в нашем городе развелось видимо-невидимо. Каждый уважающий себя житель с коэффициентом умственного развития выше нуля с самым честным лицом заявит вам, что она или он потомственная (потомственный), стопроцентная (стопроцентный) ведьма (ведьмак), остерегайтесь дешевых подделок! И что метлой-то он управляет лучше, чем Шумахер своим гоночным автомобилем. И что еще году в сорок пятом организовывал туристические рейсы до Лысой горы и обратно, зелья так вообще варит быстрее, чем макароны, пентаграмму чертит карандашом, зажатым между пальцами левой ноги. В общем, снимаю с глаз, вешаю на уши… Разумеется, все это было враньем, на которое покупались не искушенные в подобных делах туристы. С начала девяностых наш город напоминал Лысую гору в миниатюре. На каждой улице с десяток заведений с броскими названиями типа «Путь в себя», «Черное шаманство», «Семипендюринские знахарки», «Гадания бабушки Марты» и так далее. Авторитетно заявляю: все это полная чушь! Из потомственных настоящих ведьм в городе — только мы с мамулей и бабкой, да еще Воронцовы на другом краю города, на улице Козодоева. Но мы с ними не общались. Мамуля от такого знакомства воротила нос: «Если полоумная прабабка Катьки Воронцовойпосле Цусимы начала взглядом двигать предметы, это еще ни о чем не говорит! Банальный психокинез! В нашей семье психокинез не считается проявлением ведьмовских способностей с 1910 года! Твой прапрадедушка Теодор доказал…» Еще бы! Когда в далеком 1905 году Марфа Воронцова, отупевшая от стояния в очереди за каким-то там пайком, одним взглядом опустила медные весы на голову не слишком проворного раздатчика, мои ведьмоватые предки переполошились. До этого они были единственными в городе и потихоньку наслаждались сознанием собственной значимости и уникальности. Выявление ведьмовских способностей у Марфы Воронцовой означало конец нашей непризнанной колдовской пальме первенства в Семипендюринске. Впрочем, не такой уж и непризнанной. Как бы это лучше сказать?.. О нас не знали. Но догадывались. По крайней мере уважали. В то время семейку возглавлял Теодор Пафнутьевич Суханов, мой прапрадед, который был просто переполнен сознанием нашей уникальности. (Кстати, по-моему, он — чуть ли не единственный мужчина с колдовскими способностями во всем роду. Все началось в 1382 году, когда прародительница Аделаида решила броситься с крыши курятника из-за несчастной любви, а вместо этого взлетела вверх. Ах нет, был еще тот совершенно неприличный случай в 15б8 году — это я про мужчин с колдовскими способностями, — но с 1568-го и до рождения дедушки Теодора — ни-ни!) Так вот, пять лет дед обиженно игнорировал семейство Воронцовых, затем в 1910-м его осенило собрать совет из всех наших ведьмоватых родственничков, на котором под натиском семейки Аддамс было решено: психокинез ведьмовством не считать! Вот левитационное скольжение — это ведьмовство, а психокинез — фигушки, банальный всплеск энергии биополя… Что это за вой?! Мои мысли прервал… прервало… нестройное металлическое вытье, скрипение, душераздирающий скрежет, дудение и гудение. Я вместе с другими полусонными пассажирами прилипла к окну автобуса и обомлела. На маленькой брусчатой площадке перед автовокзалом расположился настоящий оркестр — человек десять молодых парней в красных куртках с позументами самозабвенно наяривали на разных духовых инструментах, а дирижировала всем этим делом, размахивая руками, как Децл… Полинка Кузнецова! Моя лучшая подруга… Уже вылезая из автобуса под пронзительный аккомпанемент, я вспомнила, что накануне, разговаривая с Полинкой по телефону, пошутила что-то насчет торжественной встречи с оркестром… — Миха! — проорала лучшая подруга, улыбаясь во весь рот и не переставая размахивать руками. — Во! Все, как ты заказывала — оркестр, ща цветы будут (Вася, каток тебе под ноги, слезь с букета и подари его Мишей). Растрепанный ботаник-акселерат сунул мне помятые розочки, подозрительно напоминавшие растительность с городской клумбы. — Миха! — не переставала орать подруга, лихо размахивая руками. — А хочешь, парни тебе Моцарта слабают?! Задрожав, я отказалась от глумления над великим. — Жаль! — искренне огорчилась Полинка. — У парней это дипломная работа… Шофер очень вежливо поднес мне сумки, видимо решив, что я дочь самого мэра, если меня так встречают. — Спасибо! — поблагодарила я. Музыканты наконец замолкли, и Полинка прижала меня к мощной груди. — Мишаня! Сто лет тебя не видела! Все худеешь — через пупок позвонки прощупываются! Кое-как высвободив голову из Полинкиной подмышки, я спросила, кивнув в направлении оркестра: — Где ты их достала? — Как где? — удивилась Полина. — Да это ж наши парни с музыкального училища! Я их всех как родных знаю, с детства в одной песочнице, одним совком врага били, с одним ведерком… — В пять yтрa!!! — Не,меня так рано мама не отпускала! — Я не об этом! Как ты умудрилась притащить их сюда в пять утра? — Обыкновенно! — пожала плечами Полина. — Обзвонила всех вчера вечером и говорю: «А что, слабо в пять утра на автовокзале сыграть?» Никто не отказался. Я открыла было рот, чтобы спросить у Полинки еще что-то про бравых парней из музыкального училища, как вдруг до меня дошло, что, кроме самой Полины и ее друзей-музыкантов, меня никто больше не встречает. Ниотца, ни мамули видно не было… Полинка, заметив, что я потерянно оглядываюсь по сторонам и недоуменно хлопаю глазами, спросила: — Своих ищешь? — Ага, а они что, не пришли? — задала я идиотский вопрос. Если уж мамуля не сбила меня с ног прямо у автобуса… — Непришли, ясен пень, — хмыкнула Полинка. — Папаня твой уехал на фазенду, с картошкой ковыряется, а матери сейчас точно не до тебя. Я икнула от неожиданности и шумно села на сумку, поправ задницей исследования Апресяна в области лексической семантики. — Случилось что? Полинка энергично затрясла короткими кудряшками. Я почувствовала, что сердце неприятно екнуло. — Гости! — коротко сообщила она. Гости? Гости… Гости?! Сколько же их понаехало, что мамуле не до меня?! И, главное, кто? — Их что, много? — тупо спросила я, хотя уже обо всем догадалась. Нумамуля!.. Полинка сосредоточенно принялась загибать пальцы: — Четверо. Будет пять или больше. Да ты не кисни, подруга. Можешь у меня пожить, если что. Только спать не на чем — Иоанна Витольдовна все раскладушки забрала и старые подушки от тахты. Маманя хотела им еще и брата моего отдать, но кому такой балбес нужен? К сведению, Иоанна Витольдовна — это моя мать. Вообще-то она целиком русская, а своим именем обязана семейной традиции. А ситуация с именами в нашей Семье была, мягко говоря, неординарная. Не помню, какому далекому предку пришла в голову идея назвать детей чрезвычайно вычурными и редкими именами в знак особой «одаренности» нашего рода, — очень давно это было. Смешно это или нет, но с тех самых далеких пор в нашем роду не было ни одной Наташи, Леночки, Ирочки, Анечки — в общем, ни одной девушки с именем, которое любит статистика. С мальчиками дело обстояло проще: в нашем роду они рождались крайне редко, поэтому вся фантазия членов Семьи была брошена на придумывание необычных имен для девочек. Со временем это превратилось в своего рода конкурс «Придумай имя — поиздевайся над ребенком!». Кого у нас только не было — к примеру, мамину двоюродную тетку до замужества звали Эсмеральда Пупашкина (в пылу родители частенько забывали согласовывать имя с фамилией). Я уже не говорю об Ирме Хреновой и Виолетте Пипеткиной (бедная бабушка Виолетта, сколько раз она пыталась поменять имя, чего только не предпринимала! Но наша семейка строго стояла за соблюдение традиций — рожденная Виолеттой Марусей не станет! В местном загсе работал тогда кто-то из нашей многочисленной родни, так что все попытки бедной Виолетты сменить имя пресекались на корню). — Э, подруга, в столбняк ласты клеишь? — прервал мои размышления Полинкин вопль. — Ну-ка, ноги в руки, задницу в горсть и потопали домой, а то сейчас твоя мать всех ментов подымет и мне уши к подметкам приклеит! Она ж мне официально поручила тебя встретить и проводить до дому… Я послушно встала и покосилась на тяжеленную сумку. Как же мы с Полинкой ее потащим на другой конец города? Идти было далековато… — А сумка? — проблеяла я вопросительно. — А Вася на что? — удивленно хмыкнула Полинка, кивая в сторону того самого ботаника-акселерата, который поднес мне цветочки. Хрупкий юноша в очках с упоением изучал «Основы спектрального анализа в лингвистических исследованиях», сидя на бордюрчике. — Жалко…— задумчиво протянула я, но Полина отнюдь не была настроена жалеть, своего друга и жениха по совместительству. — Не фиг! — коротко отрезала она. — Не надорвется! Мне его маманя велела обязательно пристроить парня к сумкам, а то он мозги накачал, а тушка как у утенка, который из Курска в Семипендюринск пешком шел. Да и мне надоело его все время от хулиганов защищать! Я хрюкнула от смеха, представив, как Полинка грудью разметает толпу хулиганов. С мощной Полинкиной комплекцией и званием чемпионки города по боксу это было вполне возможно. Мы, собственно, так с ней и познакомились — она спасла меня от парочки местных хулиганов. Дело было так. Я, культурная девочка из интеллигентной семьи, возвращалась домой из музыкальной школы. Иду себе, никого не трогаю, рыжие косички аккуратно лежат поверх пальтишка, в руках футляр со скрипкой. Уже темнело, в конце переулка горел один-единственный фонарь, прямо у нашего дома. До подъезда оставалось всего несколько мет ров, как вдруг из кустов вывалились двое не совсем держащихся на ногах парней. Увидев меня, один икнул и сказал: — Во, малявка со скрипкой!.. А на хрена козе скрипка? У меня задрожали колени, захотелось писать. На трясущихся ногах я попыталась деликатно обогнуть идиотов, но они полностью загородили тротуар, неизвестно почему воспылав любовью к моей скрипке. Я застыла на месте, не зная, что предпринять. Из головы вылетело все, чему меня учила мама («Простой шепоток, тыковка, и нехороший дядя изойдет жидким поносом…»). К сожалению, соображаю я весьма замедленно, а в экстремальных ситуациях вообще впадаю в ступор (всегда надеялась, что это не из-за того, что мой папа — обрусевший эстонец польского происхождения). Так вот, стою я в полнейшем ступоре, в голове одна мысль: что лучше — зареветь или позвать бабушку (мамуля бы хлопнулась в обморок, а вот бабушка имела пояс по карате), а пьяные придурки все ближе и ближе… И тут сзади я явственно услышала чье-то сопение, прямо как у нашего бульдога Жупика, когда он хочет есть. Я повернулась и увидела толстенькую, крепкую девчонку гораздо выше меня ростом. Голова у девчонки была выбрита и выкрашена в зеленый цвет, одета она была в джинсы, кроссовки и теплый балахон с надписью «Сам козел!». Она задумчиво чесала нос, смотрела на парней и пыхтела — тогда я еще не знала, что Полинка всегда пыхтит, когда сильно злится. Дебилы немножко сбавили наступление и вытаращились на зеленоголовую девочку. А та, не переставая пыхтеть, произнесла очень странные слова, обращаясь к придурку, который ломил впереди: — Тебе че, тикет непрокоцанный, давно стебли на копыта не наматывали? А ботом в сопатку давно не получал? Ща все будет! —Ах ты!.. — кинулся к ней парень. Девчонка просто смяла его собой и, выхватив у меня скрипку, со всей силы долбанула ею его по голове. Парень взвыл и отключился прямо у моих ботиночек, а скрипка жалобно квакнула. — Музыка! — обрадовалась зеленоголовая спасительница и без лишних слов залепила второму в морду кулаком. Такой великолепный хук снизу не часто увидишь и у самого Тайсона, поэтому второй дебил отключился рядом с первым. Получилась очень милая картинка… Моя спасительница схватила меня за руку и потащила к подъезду, попутно спросив: — Ты, часом, не дебилка? — но, рассмотрев мои косички и колготочки, подобранные под цвет пальто, вздохнула: — А-а, интеллигентка… У входа в квартиру она похлопала меня по плечу так, что я чуть не плюхнулась на половичок, и сказала: — В следующий раз не стой как матрешка заспиртованная, а бей прямо и низко, ниже пояса то есть! — И, посмотрев на мой рост, добавила: — Как раз головой достанешь… — Простите? — покраснела я. Девочка сочувственно вздохнула и сказала: — Если что, я живу наверху. Не стесняйся — зови!.. Взрослая Полинка безжалостно ухватила меня за нос, возвращая в настоящее. — Беда с тобой! — вздохнула она, подхватывая мой рюкзак, пока Вася осваивал сумку. — Станет вечно, как лошадь в нирване, и кайф ловит от общения с Высшим Разумом, а я тут крутись. — Прости, Полиночка, — покорно сказала я, и мы мирно зашагали по главной улице города, носившей, как водится, имя Ленина. Вася кряхтел сзади вместе с оркестром, который старательно играл что-то лирическое. — Ой, — спохватилась я, — а ты знаешь хоть, кто к нам приехал? Я, конечно, догадывалась и о составе гостей, просто интересно, насколько далеко зашла мамуля в своих планах. — А то! — кивнула Полина и принялась рассказывать: — Вчера утром приехала твоя бабуля Дара. Электричкой восемь двадцать. Маме удалось спихнуть Иоанне Витольдовне Лешку в помощь, так что я знаю точно. Я-то еще спала, но проснулась, когда твоя бабуля во дворе заорала: «Жупик, псина ты моя ненаглядная, жив еще, кобелина?!» Так, бабуля в своем репертуаре. Вообще-то нашего бульдога звали Жером, но когда бабушка впервые увидела толстую серую криволапую тушку с мордочкой, по которой как будто прошелся асфальтоукладочный каток, то категорически отказалась звать его так. «Разве ж это Жером? — громогласно вопрошала она. — Это ж ушастая задница с лапками! Жо… Жупик, и точка!» — Потом маманя еще раз намылила Лешку вместе с Иоанной Витольдовной встречать твою тетю Розу. На этот раз автобус десять тридцать. Мировая женщина! — оживилась Полинка. — Сначала она стрельнула у Лешки сигарет, а потом попросила разрешения курить на нашем балконе, потому что твоя мама сказала, что если Кактусиха, то есть Роза Витольдовна, будет курить в доме, то она будет петь в ванной. Роза Витольдовна испугалась, и теперь они вместе с моей маманей курят на нашем балконе и стреляют сигареты у брата. Кактусихой мать иногда называла тетку Розу, потому что характером на розочку тетя тянула меньше всего. Так, значит, и тетя Роза в гости приехала. Это уже серьезно. А ведь мне ничего не сказала! Тетка преподавала в моем университете на историческом факультете, и я, хоть сама училась на филологическом, тщательно скрывала свое родство с Розой Витольдовной Сухановой, преподавателем кафедры истории искусств. Сразу бы начались разговоры о блате и выгодных связях, а этого не нужно было ни мне, ни тетке, которая и так попотела, пристраивая на исторический одну мою не совсем одаренную кузину. — А сегодня утром, — продолжала Полинка, — не пойми откуда взялись Нюша с Хрюшей. В такую рань еще ни одной электрички, ни автобуса… Я про себя взвыла. Только не Нюша с Хрюшей! Эти две бесноватые жизнерадостные сестрички-ведьмочки все время норовили выкинуть что-нибудь из ряда вон выходящее. Из-за них район, где они жили, стал считаться местом разгула полтергейста и сверхъестественных сил. Знаем, знаем, каким транспортом они приехали, балбески мохнатые! Так и вижу — захожу домой, а в уголке две метлы скромненько так стоят! Вообще-то, согласно семейной традиции, новорожденным сестричкам, весело хрюкавшим в колыбельках, дали имена Анетта и Одетта. Правда, — со временем выяснилось, что девочкам подходят их имена, как балетные пачки коровам, поэтому.. срочно пришлось искать заменители попроще. С этим проблем не возникло. Одна из сестричек, та которая Одетта, с раннего детства обнаружила страсть к грязи в любых ее проявлениях. Малышкой она обожала лужи, и чем грязнее была лужа, тем сильнее радовалась Одетта. А что было, когда родители однажды взяли ее в грязелечебницу!.. Но об этом умолчу. В общем, от Одетты до Хрюша оставался один шаг, и этот шаг сделала бабушка, позже окрестившая Жупиком нашего бульдога. Случилось это так. Бабуля приехала навестить свою младшую дочь, мою тетку Иду, мать Анетты и Одетты. Все шло прекрасно, пока бабушка не изъявила желание выпить чаю и не уселась за кухонный стол. Усевшись, она вдруг увидела, как из— под стола выползло нечто весьма похожее на грязевой колобок. — Свинья в доме! — взвизгнула бабуля, вскакивая на кухонный стол. Надобно сказать, что бабушка Дара очень боится свиней, после того как ее старшая сестра Виолетта (та самая, Пипеткина) закрыла ее в свинарнике. Тетка вздохнула: — Мама, это Одетта, пейте спокойно свой чай! Бабушка слезла со стола и заинтересованно уставилась на свою внучку, улыбавшуюся во все свои три молочных зуба. — Какая же это Одетта? — удивилась бабушка и с удовольствием отчеканила: — Хрюша! Новоокрещенная Одетта радостно захрюкала, отзываясь на новое имя, а тетка Ида, прекрасно понимая, что спорить с матерью невозможно, привычно засунула Одетту в ведро с водой. Сократить Анетту до Нюши для бабули уже не составило труда… — Твоя тетя Ида приезжает сегодня днем, — сообщила Полина, останавливаясь, чтобы перевести дух и прикрикнуть на Васю, который попытался потащить мою сумку волоком. — Иоанна Витольдовна с утра на нервах — сестра не указала точное время приезда, поэтому твоей матери придется торчать на вокзале примерно с двух до четырех вместе с моим братаном, а это сомнительное удовольствие. — Еще кто-нибудь ожидается? — Все остальные гости под вопросом, но ожидается их много! — порадовала меня Полинка. — Во-первых, могут нагрянуть твои двоюродные братья, если обломится поездка на Селигер, во-вторых, твоя двоюродная бабушка Виолетта, кажется, наконец решила выбраться из деревни и навестить племянниц, в-третьих, вчера твоя тетя Роза разговаривала преувеличенно культурно, а перед этим вам звонила родня из Таллина, так что сама понимаешь… Матка Бозка!! Каток мне под ноги и крокодила на сапоги! Что творится в эсэсэре, дорогая Мэри! О тихом семейном отдыхе можно было и не мечтать! А я-то считала себя везучей, после того как всего с четвертого раза получила зачет у препода — мужика с внешностью Антонио Бандераса (которого я, к счастью, не переваривала) и привычками гестаповца. Зачет ему сдавали до двадцати раз, и это был не предел. Он отправлял свои жертвы на пересдачу с милейшей улыбкой. Выглядело это примерно так: «Милая, с вашим умом можно сразу докторскую писать! Как приятно разговаривать с умным человеком! Вот что, заинька, приходите-ка еще раз, я не могу упустить возможность снова пообщаться с вами!» Крыть было нечем. Вроде не орет, пена изо рта не капает, балбесками не обзывает… Некоторые девчонки и впрямь с радостью ходили на двадцатую пересдачу — поглазеть на смазливую его физиономию. Но только не я… Как бы то ни было, препод поставил мне зачет всего лишь с четвертого раза, и я искренне считала себя удачливой, несмотря на то что на зачете с недоумением обнаружила, что вышептываю заговор, отводящий глаза… Нет, заговор здесь точно ни при чем, я остановилась на середине! Правда, препод Мачо потом весь день ходил в себя завернутый и глупо улыбался. Мало ли, проблемы у человека! Жена пьет, дети — дебилы, чирей на попе вскочил… Ну вот, опять отвлеклась. В общем-то я не имела ничего против своих родственников. Всех любила, кое-кого даже очень… но на расстоянии. Если все соберутся в одном месте, страшно подумать, что случится! В лучшем случае место, где сейчас стоит наш дом, будет напоминать пустыню, которую хорошенько пропылесосили. Все бы ничего, но если приедут ничего не подозревающие эстонские родственники!.. Додумать я не успела. Полинка ткнула меня в бок, вытаскивая из перманентного ступора, и принялась утешать: — Не тухни, Мишаня, родня у тебя клевая. А от вашей тетки Розы я просто в бантик завертываюсь! Вот вчера, например, они с моей маманей ели селедку специальными французскими вилками для рыбы! Ой, что было! — А что было? — заинтересовалась я. — А то! Вилки-то французские, а селедка наша, рулишь ситуацию? Мать вилкой — тырк! — селедка на обоях, Роза Витольдовна — тырк! — хвост на платье! В общем, культура кончилась на эстонской родне, и тетя Роза такое сказанула, что я чуть в головастик не загнулась, а мать кинулась записывать слова на обоях, рядом с селедкой! Я начала краснеть. Крепко выражаться в нашей «интеллигентной» семейке принято не было. Не то чтобы мы не знали подобных слов — не принято, и все! Но тетя Роза упорно нарушала семейную традицию. В бытность студенткой, еще до увлечения историей костюма, она написала курсовую работу по истории pyccкогo мата и тюремного жаргона. Работа наделала шума, потому что юная Роза Суханова была склонна к неожиданным выводам и при этом умела эти выводы обосновывать. В общем, работу напечатали где только можно, Розочке для виду погрозили пальчиком на собрании комсомольской организации, потихоньку пропели дифирамбы на кафедре, словом, все как обычно. Только у тети Розы с тех времен остались глубокие познания по части русского мата, которые она применяла в самых неожиданных ситуациях, заставляя своих сестер краснеть, а мать давиться смехом в платочек. Увидев, что откровения о подвигах моей тетки Розы не доставляют мне особого удовольствия, Полинка решила тактично сменить тему. — Здорово, что ты приехала! — бурно радовалась она. — Сегодня ночью предполагается такая гулянка! На главной площади будет концерт, а потом фейерверк! Все заведения работают до утра, а в «Прорицании будущего» можно будет бесплатно погадать по руке! Гостиница уже забита туристами, прикинь; сколько наши народные умельцы заработают! — Ты лучше подумай, сколько народу они обманут, — проворчала я. Истинной ведьме, мне было неприятно смотреть на то, как люди, не имеющие ни малейшего представления о магии, выдают за колдовство обыкновенное шарлатанство. — Да брось ты! — махнула рукой Полинка. — Нет, Вася, это я не тебе, не радуйся, прынц мой малахольный! Если уж народ верит всей этой чуши, что они пишут в своей рекламе… Я вздохнула. Полина была права: человеку, не сведущему в магии, подобные объявления могли показаться крайне увлекательными. Однако стоило всего лишь применить банальную логику, чтобы понять, что все это полная чушь. Вот, например, на стене висит красивая афиша: «Только в Вальпургиеву ночь и только в Семипендюринске, самом мистическом городе России!!! Потомственный друид Бэзил Порк расскажет вам о вашей прошлой жизни и предскажет последующие воплощения!!! Приходите, в этом мире реально все!» Да уж действительно, в этом мире реально все, если в России ни с того ни с сего объявляются потомственные друиды! Интересно вот что: во-первых, как друиды перекочевали из Ирландии в Россию, во-вторых, каким местом мальчишка им потомок, поскольку семеро по лавкам у них точно не сидело. Да и вообще сведений 'о том, что друиды обзаводились семьями и жили мирно и счастливо, тоже нет, поскольку записывать свое учение они не позволяли, а с принятием Ирландией христианства вообще испарились. По логике мистера Порка, наверное, в Россию потопали. Ну-ну, не иначе у парня генетическая память проснулась… Но это я такая умная и начитанная, а люди покупаются на эту чушь, как помидоры. Вот и сейчас у афишки столпились местные кельтоманы, в основном подростки. Им-то откуда знать, что «потомственного друида» на самом деле зовут Вася Чушкин и он решил ко дню рождения тещи быстренько подзаработать. — Ну,Мишенька, ну пойдем со мной, — ныла Полинка тем временем, — ты ж у меня одна подруга, единственная, самая лучшая. Остальные-то кошелки так и мечтают меня раскатать велосипедом, которым асфальт укладывают. Ты одна меня уважаешь… Это правда: кроме меня, подруг у Полины не было. Женское общество в массе она не переваривала, потому что терпеть не могла разговоры о косметике и парнях, не стеснялась в выражениях, не умела кокетливо закатывать глазки при приближении особи мужского пола, хотя пользовалась у этих самых особей бешеным успехом. За одно это можно было убить… Это я серьезно. Полинка тем временем продолжала давить на жалость: — Ну,Ми-иш!.. У меня трагедия, жизнь по фрагментам, сердце готово к вскрытию, ты должна мне помочь! — Что случилось? — «клюнула» я. — Ситуация — просто ж… ягодичная мышца! — вывернулась Полли. — Светка Некрасова, моя одногруппница, ну знаешь, такая тварь блохастая ростом с сидячего кенгуру и с грудью, как у Памелы Андерсон, в общем, мутантиха каких мало, хочет отбить моего Васеньку. (А ты, Вася, не бей на жалость, не хрипи, как перекормленный мопс, сумку за тебя никто не понесет.) Так вот эта тра-та-та выложила свои зенки на моего ягодиночку (Вася, убью! И суд меня оправдает). Приперлась вчера к нему, то, се, сюси-пуси… «Ой, Василий, дискетку компьютер не считывает, помоги, прошу как мужчину». Да ей может помочь только один мужчина—патологоанатом! И — бац! — бюстище уже на клавиатуре!.. — Чей?! — ужаснулась я. — Патологоанатома?! — Светкин, эстонская бригада! Васенька, конечно, прибалдел, хорошо хоть соображает медленно, придурок! Я-то уже прикидывала, какой ей гроб заказать, и тут, слава богу, вмешалась Васина маманя, когда скумекала, что я по сравнению со Светкой еще лучший вариант, и говорит своим хорошо поставленным визгливым голосом: «Васенька, ты за клавиатуру пятьдесят баксов заплатил, а теперь на ней какой-то хлам валяется!» Ну Васян, ясен пенек, Светку стряхнул… Ну что ты ржешь? Изнирваны вылезла и сразу ржать над бедой лучшей подруги?! Отношения Васи и Полины давно стали вечным анекдотом. Эта парочка сошлась еще в яслях, и с тех пор кончились мирные денечки в жизни Семипендюринска.Чего только не предпринимали эти двое! Они выслеживали зеленых человечков на заброшенном военном полигоне (вообще-то его закрыли после визита малолетних Васи и Поленьки). Пытались взломать главный компьютер Пентагона, а потом весь компьютерный мир чуть не сошел с ума от вируса «Ай лав ю» (это Вася делал Полине открытку ко дню святого Валентина и что-то не то нажал…). Я уже не говорю о более мелких происшествиях, как, например, «минирование» родной школы и грандиозные планы открыть в Семипендюринске магазинчик «Сделал гадость — сердцу радость», в котором продавалось бы все для гадких шуток и розыгрышей. При этом на Васю все время покушались Полинкины «подруги», и той приходилось с оружием в руках отстаивать свое «сокровище»… — Ну все, — завелась Полинка, — смешинку выплюнула? Говори прямо: пойдешь или нет? Ты только прикинь: на главной площади будет выступать группа «Глючные котята» и все желающие смогут получить автограф! — А смогут все желающие дать солисту по роже? — ехидно поинтересовалась я. — Ну Ми-иха! — взвыла Полина. Обижать лучшую подругу я не собиралась, но и не хотелось показываться на улице в Вальпургиеву ночь, я же дала зарок… Но, как говорит моя бабуля: «От сумы да от тюрьмы, а также от прыщей и замужества не зарекайся». Права была, старая ведьма! Я тактично промямлила: — Вот выясню, какая дома обстановка, для чего столько гостей понаехало, и тогда точно тебе скажу. А то если приедут двоюродные братья, тетка Роза спихнет их на меня…— И я прохрипела низким контральто, имитируя прокуренный теткин голос:— «Племянница, твоя старая тетка Роза полная скотина, но в этом виноваты плохая экология и низкая заработная плата, поэтому умоляю — займи моих огрызков!» К слову сказать, тетя Роза стала в нашей семье просто рекордсменкой по количеству произведенного потомства мужского пола. Целых две штуки за один раз (Тяпа и Ляпа, то есть Дан и Ян, — близнецы). Два мальчика! Да в нашем роду столько не рождалось за несколько поколений! Разумеется, никакими колдовскими способностями Тяпа и Ляпа не обладали, зато по характеру были просто черти. — А как это — занять? — осторожно спросила Полина. — А это значит отвлечь братьев от желания подвесить меня над унитазом, заставить мило улыбаться и говорить: «Какой отсюда открывается прелестный вид!» — Так они ж вроде взрослые? — обалдела Полинка. — Старше тебя… — Они всем, чем угодно, взрослые, только не мозгами, — вздохнула я. Полинка сочувственно хлопнула меня по плечу и сказала: — Ладно, вечером разберемся. Кстати, мы уже пришли… Вася, давай, я в тебя верю! Мы жили на самой окраине города, на улице Генерала Козлякина. Район наш считался тихим и местами престижным. Наркоманам и молодежным тусовкам здесь было просто негде собираться, так как темных подъездов не было. Весь район занимали двухэтажные домики-пряники на две, три или четыре квартиры. Проект такого домика выиграл главный приз на областном конкурсе архитекторов в 1960 году, и Семипендюринск был отдан на растерзание победителю, архитектору Бякину. Он успел спроектировать только наш район и помер. Такая вот была его планида. Моя семья жила на первом этаже такого четырехквартирного дома. Квартиру над нами занимала Полинкина семья, напротив нас жил Вася, квартира же на втором этаже рядом с Полинкиной пустовала, правда, мы слышали, что ее кто-то купил, и со дня на день ожидали приезда новых соседей. Вообще-то в четвертой квартире жильцы долго не задерживались. Ходили олухи, что там обитает настоящий барабашка — дух свекрови самой первой соседки, не питавшей, по традиции, особо теплых чувств к невестке. Репутация этой квартиры действительно была никудышной. Вася чуть не отдал концы на коврике у моей квартиры, но мужественно дополз до своей двери, предпочитая умереть в гордом одиночестве. Полинка проводила его любящим, нежным взглядом: — Золото, а не парень… Пробу ставить негде, — и, пообещав зайти вечером, затопала к себе наверх, распевая: «А Лени-ин такой молодой, и юный Октябрь впереди!» Дверь, конечно, была открыта. Я тихонько пробралась в прихожую, перетащила сумку и прислушалась. Тишина. Пожалуй, я могу надеяться, что Нюша с Хрюшей еще спят и можно спокойно позавтракать. У моих ног раздалось знакомое пыхтение. Я нагнулась и нащупала толстый загривок Жупика. — Сало ты мое ненаглядное! И тут маманя все-таки сбила меня с ног. — Это ты мне? — возмутилась она, душа меня в своих объятиях прямо в прихожей. В порыве чувств маманя уронила меня на сумку, в которой уже рылся Жупик в поисках еды. Слава богу, наш бульдог обладает весьма флегматичным характером, а то б я лишилась филейных частей тела. — Мама, отними меня у себя! — пыхтела я, пытаясь выпихнуть из-под себя повизгивающего Жупика. Бульдог что-то сосредоточенно жевал (господи, только не Апресяна! Меня же в библиотеке удавят, повесят на люстре и раскатают на формуляры или корочки для читательских билетов) и не обращал внимания на мои потуги. Наконец мать вняла голосу разума и перестала ощупывать мой скелет на предмет констатации дочкиного похудания. — Килограмма три, не меньше! — объявила она вместо приветствия и грозно нахмурила брови. — Здравствуй, мама! — Я попыталась плавно перетечь на кухню. — Ты чем там питаешься?! — Доехала хорошо, спасибо… — Все кости наружу! — Ой, мамочка, у нас гости? — Будешь похожа на свою тетку Розу! — А что у нас на завтрак? При слове «завтрак» маманя встрепенулась и ринуласьна кухню. Не сомневаюсь, что за майские праздники она впихнет в меня эти потерянные три кило. С горкой. Я отдышалась и огляделась. Дома практически ничего не изменилось, по крайней мере вид из прихожей не изменился точно. Вообще, наша квартира по архитектурному замыслу представляла продукт бреда больного сознания. Изначального плана не знал никто, так как, когда сюда въехали дедушка Витольд и бабушка Дара, дед первым делом схватился за лом. Нет, вру — сначала он схватился за сердце, а только потом за лом. Мама и тетки еще помнят те дни, когда они маленькими играли здесь в догонялки, проскакивая через дыры в стенах. В общем, дедушка Витольд довел количество комнат в квартире-до пяти (при наличии двух длинных коридоров) и успокоился. До сегодняшнего состояния квартиру довел мой папа, знатный мастер — ломастер с налетом гениальности. Из одного коридора он сделал еще одну длинную узкую комнату, с истинно эстонской неторопливостью забив для этого две сквозные двери и с истинно польским темпераментом прорубив в стене третью. Бабушка Дара и тут не упустила случая съязвить, назвав получившееся творение папиного архитектурного таланта «комнатой Раскольникова», и предположила, что эти шикарные апартаменты любящий зять соорудил специально для любимой тещи. Папа обиделся и сделал в этой комнате мастерскую. К слову сказать, вторым папиным архитектурным шедевром стало совмещение туалета с кладовкой. Весьма полезное, кстати. Сидя на унитазе, каждый мог занять себя пересчитыванием домашних заготовок (пять банок огурцов справа, девять слева, между ними вишневый компот — для икебаны и яркого пятна). Но это так, к слову. По дизайну наша квартира тоже не была образцово-показательной и напоминала гибрид Эрмитажа со скупкой краденого антиквариата. Мама со вздохом вспоминала те дни, когда вся обстановка в квартире была выдержана в едином стиле и она могла спокойно вязать кружевные салфетки, зная, что будет куда их положить. Веккружевных салфеток и эстонской вышивки (эстонское кружево— лучший подарок к любому празднику, считала тетка Изольда) закончился, когда тетя Розаначала мотаться по разным археологическим экспедициям и присылать отовсюду сувениры. Беда была в том, что тетка страдала любовью ко всему большому… В общем, из Греции она прислала мраморную дылду Венеру с отбитыми, как и положено, руками, из Франции по частям — рыцарские доспехи, причем шлем так и затерялся при пересылке. (И слава богу, со шлемом мы рыцаря бы никуда не втиснули— доспехи, наверное клепали на вырост.) Но хуже всего было тогда, когда тетка откуда-то из Белоруссии прислала огромные лосиные рога. Причем маме в подарок. Хорошо, что мамуля никогда не умела хорошо стрелять по движущимся мишеням, и папуля дожил до возвращения тетки Розы, которая в перерывах между приступами хохота объяснила, что рога прислала просто так, вещь, мол, в хозяйстве очень полезная. Рогам папуля и в самом деле нашел применение. Он приделал их к рыцарским доспехам вместо головы, а получившуюся конструкцию поставил в прихожей вместо вешалки. Рядом со скульптурной группой «Рогатый рыцарь» папуля пристроил Венеру, к ко— торой, в свою очередь, приваял руки с растопыренными пальцами (папуля честно верил, что руки Венере тоже отбили при пересылке). На пальцы веером те гости, которые пережили шок от рогатых доспехов, вешали сумки. (Сталкиваясь в полутемной прихожей с новорусским вариантом Венеры, тетка Роза обычно бормотала: «Болеете или сигареты плохие?») Я повесила свой рюкзак на шею Венере и прошла в ванную — мыть руки. Из кухни ненавязчиво доносился запах оладьев с яблоками, приготовленных по фирменному сухановскому рецепту. На кухне меня уже ждала приличная горка оладьев. Вообще, в нашей семье мама была рекордсменкой по скорости их выпечки. На семейном соревновании она обошла даже тетю Розу, которая могла печь оладьи не глядя. Правда, тетя Роза утверждает, что, пока они с мамой метали оладьи со сковородок на тарелки, Жупик сожрал половину с ее тарелки. Но факт остается фактом — тогда мать испекла на одиннадцать оладьев больше (правда, и у Жупика в тот день приключилось жуткое несварение желудка…). — Есть! — грозно приказала мамуля, вышвыривая на тарелку очередную лепешку. Жупик принял мамулин окрик за команду, пыхтя, влез на соседний стул и выложил брыли на стол. — Это я не тебе, колбаса мордатая! — Мать замахнулась на Жупика лопаткой, которой переворачивала оладьи, и тот поспешно шлепнулся обратно на пол. Мать вздохнула: — Ну зачем мы взяли в дом этот кусок сала? Нет чтобы как приличные ведьмы завести черную кошечку или хотя бы ручную ворону… — Ворону-то зачем? — влезла я. — Вон у тетки Розы была ворона — изгадила все обои и спуталась с каким-то дятлом, в потомстве одни мутанты-долбаны… — Ногде она купила эту ворону?! — всплеснула руками мамуля, и очередной блин повис в воздухе. — В какой-то сомнительной забегаловке, у негритянки с осетинским акцентом и рязанским профилем! Она бы еще на птичий рынок пошла! Я задумчиво посмотрела на сиротливо висящий в воздухе блин. Определенно мамуля нервничала… Я перевела взгляд на мать. Так и есть — в рыжих кудрях, напоминающих недолеченную химию, торчит заколка в виде куска краковской колбасы— сувенир из Польши, подаренный свекровью, то есть моей бабушкой Барбарой. На ярко-рыжих волосах эта заколка смотрелась отвратительно, и уж если мамуля ее нацепила… Блин все-таки свалился прямо в зубы Жупику, а я, воспользовавшись тем, что мать отвлеклась, решила, как говорит Полина, «взять зебру за тельняшку». — Говорят, у нас гости… — Я многозначительно помолчала, выковыривая яблоки из пышного теста. — Ой, ну и гости! — покраснела мама. — Все свои… такие большие праздники в этом году, я и подумала — нужно собраться всей семьей, поговорить о том о сем… — Послать папу на фазенду, — продолжила я, — Тяпу и Ляпу на Селигер, дедушку Витольда… А куда дели дедушку Витольда? Съезд ветеранов домино? Или опять пристроили работать сторожем в магазин «Интим»? Мамуля смущенно хихикнула: — Дедушка считает, что бабушка завела себе любовника, деда тоже отличился… Они немножко поссорились. Я уставилась на мать: — Что, правда? Опять?! Ну-у, это уже неинтересно… А что дед? Неужто бодрячок все-таки сделал себе новые зубы? Тогда бабуле не следовало оставлять его одного… — Нельзя так говорить о дедушке! — проворчала мать. — Он ведь уже старенький… — Кто-о старенький?! — раздался хриплый голос из коридора, и в кухню, кашляя, вплыла моя тетка Роза. Выход получился эффектным — говорят, в молодости она играла в университетском театре… В задрапированном на манер римской тоги синем балахоне (под цвет волос) тетя. Роза постаралась без последствий добраться до ближайшей табуретки. Бесполезно — это семейное, когда мы идем, слышен грохот падающей мебели. Обдолбав все углы и чуть не отдавив брыли Жупику, тетка плюхнулась на уцелевшую после ее появления табуретку. — Племянница! — От низкого контральто стекла жалобно звякнули, а Жупик испуганно чихнул. Насладившись эффектом, произведенным собственным голосом, тетка продолжила уже тише: — Что, обсуждаем аморальное поведение дедули? А он всего-то схватил за зад… — Роза! — завопила мать. — Не выражайся при ребенке! Это же наш отец! — Помне, — тетка Роза не обратила ни малейшего внимания на возмущенное пыхтение мамули, — пусть уж лучше папуля скачет козлом, чем кряхтит в маразме! А тебе, Янка, только бы губы поджимать да глаза целомудренно закатывать! Тоже мне весталка! Тарелки на столе угрожающе запрыгали, а ложки отбарабанили что-то похожее на «Реквием» Моцарта, когда мамуля швырнула на блюдо очередной блин. — Вот только не надо думать, что я не знаю значения слова «весталка», образованная ты наша! — Со сковородкой в руке мать угрожающе поперла на растерянно заморгавшую тетку. — Ох,Роза, ну почему ты не можешь вести себя интеллигентно! Тетка Роза надулась и демонстративно вытащила сигареты. Мать тотчас же запела: — «По долинам и по взгорьям…» Тетка испуганно выронила сигареты и заткнула уши. Хотя с музыкальным слухом у нас все в порядке, оперными голосами наше семейство похвастаться не может. В принципе, мы даже сможем, не особо при этом напрягаясь, озвучивать песни оживших мертвецов в фильмах ужасов. Вот и сейчас мамуля дала волю знаменитому сухановскому вокалу… Я не решилась подпевать. Все таки тете Розе лучше пожить подольше и желательно оставаться в своем уме. Песня отзвучала, тетка дрожащими пальцами вцепилась в свои волосы, проверяя, не поредели ли они. Я решила сменить тему и сказала: — Какой у вас необычный цвет волос на этот раз получился… Как называется этот оттенок? «Синий баклажан»? Видит бог, ничего плохого я не хотела, но тетка внезапно побагровела, засопела и плачущим голосом выкрикнула: — «Золотистый блондин», черт обдери эту краску! Я постаралась стать одного цвета с обоями. Мамуля тихонько захихикала над своими оладьями. Я идиотка — ведь с цветом волос у тетки всегда были проблемы! Вероятно, все знают, что ведьмам положено быть либо жгучими черноглазыми брюнетками (здесь не бывает проблем), либо рыжеволосыми бледными зеленоглазыми ундинами. По крайней мере, так пишут во всех книгах, претендующих на некоторую степень научности; А уж как по этому поводу изощряется беллетристика — и говорить страшно… Женщины в нашей семье относились ко второй категории. Только вот с внешностью у нас дела обстояли не так романтично, как пишут в романах. Волос цвета «пламенеющего заката» у нас не было и в помине. В лучшем случае получалась «вареная морковь», в худшем — «бешеный апельсин». Так вот, «апельсин» получился как раз у тети Розы, и борьбе со своим природным окрасом она посвятила всю жизнь. Что она только не делала — обесцвечивалась, мелировалась, пробовала разные типы красок, но «бешеный апельсин» все равно упорно лез наружу. В последнее время теткины волосы стали своеобразно реагировать на краску, меняя цвет по собственному желанию. Вот сейчас, например, вместо золотистого получился синюшный… Нервно зажевав блин, тетка успокоилась и принялась расспрашивать меня об учебе, попутно расписав Хрюшкины похождения на историческом факультете. Мамуля решила вступиться за племянницу… Так, похоже, мать и тетка намеревались ссориться всерьез… Поэтому я решила в третий раз попробовать сменить тему и предпочла обойтись без деликатного покашливания, спросив напрямик: — Так у нас будет шабаш? Мать и тетка, которые опять начали припоминать старые обиды, мгновенно замолкли и уставились на меня невинными зелеными глазами. Ух ты, как это у них дружно получилось. Ишь, сидят как будто ведьмочки на первом причастии… — Ой, что ты такое говоришь, Михайлиночка! — забасила тетка. — Съешь лучше еще оладушков, а то извела себя диетой… — Кушай, детка, кушай. — Мамуля пихнула мне под нос фирменное варенье из дыни. Но нашу песню не задушишь, не убьешь. Розетка с вареньем плавно взвилась в воздух, а я продолжила: — Можно подумать, что не вы, тетя, меня гадать учили… Кого еще ждем — бабулю Виолетту? Прячьте метлы, а то сраму, как в прошлый год, не оберемся. Взрослая ведьма, а туда же — с Нюшкой наперегонки. Витольдовны виновато засопели. Зардевшаяся тетя Роза принялась внимательно изучать потолок и прилипшую к нему розетку. — Надо же! — вдруг воскликнула она как бы вдогонку внезапно пришедшей мысли. — Около метра… она даже не смотрела на объект… Думаю, предсказание все-таки верно. — Какое предсказание? — тут же вклинилась я. Открытый теткин рот ловко залепил резко сорвавшийся с тарелки блинчик. — Я тоже могу не смотреть на объект, — сухо сказала мамуля. — Какое предсказание? Ну, мам, теть! — ныла я. — Тетя шутит! — отрезала маманя, наблюдая, как тетка пытается отплеваться от блинчика, а Жупикуже пристроился у ее ног с призывно раскрытой пастью. — Ешь варенье! — Не хочу варенье! — закапризничала я. — Хочу… — Нехочешь варенье — возьми селедку, — рассеянно сказала мать. — Розка вчера не всю доела. Меня старательно уводили от темы загадочного предсказания. Вот и тетка, справившись с блинчиком, вовсю сюсюкалась с Жупиком, хотя до этого не могла ему простить сожранных при состязании оладьев. Я решила надуться — обычно это действовало на мамулю безотказно. — Не хотите говорить, и не надо! Только учтите, я в вашем шабаше участвовать не буду, вот. — И прекрасно! — расцвела мамуля. — Просто замечательно. Лучше погуляй с Полиной, прекрасная девочка, вежливая, воспитанная… Я немножко ошалела от подобной характеристики Полли. Думаю, даже ее мать не подозревала такого в Полине. К тому же меня удивило то, как легко мать восприняла мой отказ от участия в шабаше. Обычно она всеми силами старалась затащить меня в тесный семейный кружок… Тетка хотела что-то возразить, но блинчики на тарелке угрожающе зашевелились. — Усю-сю, Жупинька, — опять покорно завела тетка. Я посмотрела на мать. Та мазала оладьи маслом с такой скоростью, как будто стремилась попасть в Книгу рекордов Гиннесса. Тетка по-прежнему страстно тискала Жупика. Тот флегматично моргал и старался лапой дотянуться до ее тарелки с оладьями. — Пойду спать. Я отодвинула тарелку и встала. Мать радостно закивала. Я демонстративно громко протопала по коридорчику и свернула в гостевую комнату, где громко храпели Нюша и Хрюша. Давно, когда в папе еще не угас польский темперамент, он пытался прорубить из гостевой дверь в кухню. Потом от этого дела его отвлекли белорусские рога, а дверь так и осталась в проекте вместе с дырой в стене, слегка заклеенной обоями. Я приложила ухо к раздолбанной кладке. Так и есть, маманя вопит на тетку. Можно особо не напрягаться, подслушивая. От мамулиных воплей стенка так и вибрировала: — Ох, Роза! Сколько раз тебе мама говорила — не умеешь молчать, дели в уме целые числа! — Что такого, если девочка узнает? — От теткиного голоса по стене пошел такой резонанс, что я поморщилась. Так и оглохнуть можно. — Ее ведь необходимо предупредить… — Сейчас слишком рано, Роза. К тому же Миша — трудная ведьма, она отказывается гадать даже на картах, хотя она не просто читает, а слышит их! До этого в нашем роду карты слышала только сумасшедшая Сюнневе, дочь Юсси… — Сюнневе не была сумасшедшей, — возразила тетка. Так, начинается. Споры о том, была ли Сюнневе сумасшедшей кликушей или необычайно одаренной ведьмой, ведутся в нашей семье до сих пор. Одно не вызывает сомнений: по части гадания на Таро и предсказания будущего ей не было равных. — Она была той самой, просто не успела развить способности… Мишку надо учить, иначе может случиться то же… — Молчи! — взвизгнула мамуля. В кухне раздался грохот — кажется, со стены упал подарочный набор половников. Мамуле не стоит так нервничать, а то от ее обостренного психокинеза придется заново всю кухню отделывать. — Я же поэтому всех вас и собираю. Нужно решить, как нам избежать этого… Чего, мамуля, чего? Бразильский сериал, да и только. Что случилось, при чем здесь эта полудурочная полуфинка Сюнневе, неужто в доме опять назревает сбор Семьи, как тогда, в 1910-м? Но мама и тетка притихли, слышалось только урчание в животе Тупика. Илиэто Нюшка так храпит? Я покосилась на кузину. Та, уткнувшись в подушку с вышитыми на ней слониками, сопела как паровоз. Похоже, мамуля с теткой кинулись собирать половники. В кухне слышалось пыхтение и позвякивание. — Нервы беречь надо, Янка! — Это тетка. — От нервов шепотка еще не придумали. — Вот и нет! А тот… — А тот для истеричек, — отрезала тетя Роза и неожиданно захихикала (ну точь-в-точь «копейка» заводится!), — хотя если валерьянка уже не спасает… Маманя с теткой переключились на бытовую перебранку, а я разочарованно отлепила ухо от стены. Вот так всегда в нашей семейке. Сколько себя помню, бабуля Виолетта нам даже сказки с продолжением рассказывала: «Верка Бесноватая не растерялась, да как влепит помелом черту промеж рогов, да как вякнет на весь шабаш: „Душу тебе продать, хряк хвостатый?! А вареньем тебе спинку не помазать?!. А что ответил ей черт, да как товарки Верку с шабаша гнали, да как она, мымра, замуж за царского сына безо всякого приворота вышла, ваша старая бабка расскажет вам завтра — коньячок-то у меня в рюмашке весь вышел…“ И вертишься всю ночь, думаешь о том, как это Верка вывернется в такой сложной ситуации. Надобно сказать, что у бабули все сказки были про Верку Бесноватую, полумифическую основательницу рода, которая жила еще до прародительницы Аделаиды и чьим именем до сих пор пугали детей в бабулиной родной деревне. У мамани сказки были в основном жалостливые, про Золушек там разных, принцесс на горошине, еще про дурынду, у которой была на шерсть аллергия, а она за веретено схватилась и в кому на сто лет погрузилась — пришлось лечить нетрадиционными методами. Но больше всего мы любили сказки тетки Розы, она не мудрствуя лукаво пересказывала нам сюжеты из античной литературы. Гомер поседел бы, услышав, что тетка Роза сделала из мирного рассказа о Троянской войне! Правда, когда маманя услышала вольное теткино переложение знаменитого сюжета, то пришла в ужас и велела тетке вместо импровизации читать нам вслух „Войну и мир“. Теткин французский был ужасен, и мы старались побыстрее заснуть, только чтобы не слышать, как она в сотый раз произносит „мон прынс“… Я отогнала воспоминания о далеком детстве и снова прислушалась. Но, похоже, больше ничего интересного услышать не удастся — мамуля принялась мыть посуду, а тетка, ворча, шелестела пучками трав и бормотала себе под нос что-то неразборчивое. Хрюшка всхрапнула, переворачиваясь на другой бок. Из-под одеяла показались две не совсем чистые пятки. Опять ведь тормозила пятками при заходе на посадку. Холодно еще, апрель на дворе, а эта босиком летает — никакого инстинкта самосохранения… По пути в свою комнату я прихватила из сундука пару томов семейной хроники, в которых могло быть упоминание о сумасшедшей Сюнневе. Хотя я прекрасно помнила, что когда тетка Роза приводила в порядок разрозненные записи времен финской войны, то столкнулась с полным отсутствием сведений о Сюнневе. Бабушка Виолетта утверждала, что после исчезновения Сюнневе записи присвоил безутешный Юсси и теперь они гниют где-нибудь в финской курной избушке. Почему образ курной избушки так приглянулся бабуле, сказать не мог никто. Она вообще до сих пор верила, что украинцы живут в хатах, грузины в саклях, эстонцы на хуторах, а чукчи в чумах. Когда ее спрашивали, почему она так считает, бабуля неизменно отвечала: «А хрен же было отделяться? ..» Против такой логики трудно что-нибудь возразить. Зевнув, я завалилась на кровать и принялась перелистывать аккуратно отпечатанные на машинке страницы хроники. Как нормальной колдовской семье нам полагалось иметь свою хронику. Наша начиналась с 1382 года — на тонком листе пергамента было накорябано следующее: «Чюдо велми чюдно— приидохом с курятника сверзнуться, руци распростерла, да и взлетехом. Чада малые увидючи, кричахом бесовка… Опосля скрючихом паскудных». По-моему, Аделаида обладала изрядным литературным талантом… Сама я о Сюнневе знала очень мало. Ее отцом был меланхоличный финн по имени Юсси Ряйкиннен. Прямо перед самым началом войны троюродная сестра моих бабуль Виолетты и Дары, Антонида, отправилась в Финляндию. Что она там забыла — никто не знает. Говорят, искала себе мужа, до которого бы после свадьбы не сразу дошло, что случилось. Где-то там Антонида встретила Юсси и вскоре прислала письмецо с извещением о своем замужестве и намерении поселиться в Финляндии. В середине пятидесятых она вернулась в Россию — до финна все-таки дошло, что случилось (правда, Антонида клялась и божилась, что для финна Юсси чересчур быстро соображал, да и не финн он вовсе — с дедушкой-то норвежцем!). Вместе с Антонидой приехала четырнадцатилетняя Сюнневе и навела шороху в почтенном семействе своим умением слышать Таро и одним движением бровей вызывать бурю. На этом, более-менее правдоподобная часть биографии Сюнневе кончалась и начиналась полная фантастика. За два года до своего исчезновения Сюнневе хватил вещун — то есть предчувствие беды. Бабуля Дара вспоминала, что Сюнневе могла хватать себя за косы и с неподражаемым финским акцентом вопить: «Виж-жу! 3-зло гряд-дет, буд-дэт оч-чень плех-хо!» После месяца таких криков тогдашним членам семьи надоело каждую ночь читать охранные заклятия и спать обвешанными амулетами от сглаза и порчи. Сюнневе стали считать домашней блаженненькой и списали чудачества на финское происхождение. А через два года случилось нечто совсем из ряда вон выходящее: Сюнневе пропала. Просто сгинула, ушла из дома и не вернулась. Поскольку ведьма не может просто так пропасть, семейка переполошилась. Сюнневе искали по картам, высматривали в хрустальном шаре, справлялись о ней у духа умершей к этому времени Антониды (та сказала, что Сюнневе точно не у нее, еще раз пожалела, что связалась с финном, велела родне не переживать, пить валерьянку и испарилась). Сюнневе так и не нашли. Правда, тетка Роза утверждала, что в ночь исчезновения Сюнневе она видела, как к дому подлетел на вороном коне одетый в черное блондин и Сюнневе уехала вместе с ним. Правда, тетке в ту пору было года четыре и она здорово объелась на ночь глядя. Ага, вот она пишет: «…хотя некоторые и утверждают, что в тот вечер я безбожно обожралась и мне мерещилось черт знает что, я точно помню, как к дому подъехал весьма колоритный блондин на вороном коне. Сюнневе вылезла из окна спальни и подошла к нему. Очень хорошо помню, что при ней не было никаких вещей и сама она была одета в ночную рубашку. Блондин посадил Сюнневе на коня впереди себя, и они исчезли в тумане, как бы мелодраматично это ни звучало…» Дальше тетка писала еще что-то о способностях Сюнневе, но я захлопнула хронику, зевая так, что челюсть скрипела. Спать… ну ее, эту Сюнневе! Рассказывает Полина Я ввалилась домой, мечтая только об одном — хоть часик поспать. Надо же — в хате и впрямь тихо, братец не скачет бешеным быком по квартире, отрабатывая приемы карате, не канючит: «Поли-ин, ну поджарь яичницу!», не волочит с грохотом носки в ванную — отмачивать. Может, гуляет где, болезный. Я осторожно прокралась мимо громко храпящей матери (всегда она храпит, когда спит в бигуди, с этим надо что-то делать!) и аккуратно просочилась в свою комнату. Бревном хлопнулась на кровать, так что старая штукатурка на потолке угрожающе зашевелилась, и отключилась. Сколько проспала — не помню. Все-таки трудненько — с четырех утра подолбаться в десяток квартир, узнать о себе всю правду и много интимных подробностей, затем дирижировать оркестром парнишек, которым в лучшем случае светит играть на похоронах. Но вообще-то я люблю мыслить позитивно! Через какое-то время до меня доходит, что я поспала от силы часа два… Во дворе что-то происходило. Слышался сочный разговор на национальном языке с характерными «Васян… Колян…». Я подошла к окошку, зевая во весь рот, и высунулась наружу чуть ли не до половины. Опа-опа-опа-па! А вот и новые соседи пожаловали! На пятачке перед домом, сейчас основательно заваленном всевозможными бебехами и разнокалиберной мебелью, растерянно топтались неспортивного вида тетенька в спортивном костюме и высоченный рыжий парень. Два мужика — по виду бомжи, по профессии, видать, грузчики — с решительным видом залезали в грузовик. — Но… как же, господа? — интеллигентно металась и причитала тетенька. — Вы же обещали помочь! Один из «господ» колоритно высморкался и просипел: — Слышь, баба, за такие бабки… гы! (сам порадовался каламбуру) мы тебе только пыль сотрем! Даже сверху было видно, как набычился парень. Грузчики это тоже заметили, прикинули силы и решили в юморе больше не изощряться. Однако помогать так и не стали. Не терплю, когда оскорбляют женщин! Поэтому я еще сильнее высунулась из окна и, рискуя осчастливить мостовую своими костями, завопила: — А те че, хрен ушастый, отслюнявили мало? Ща добавлю… тебе чем, тяпкой в лоб или пылесосом в ухо? Сцена вышла прямо как в том спектакле, куда меня Миха водила для повышения культурного уровня. Блин, как же он назывался? Известное ведь что-то… Ну там мужик наворовал кучу, а тут ему и говорят: хана, налоговики едут. Ну чувак пошел бабло направо-налево слюнявить… Дальше я проспала, а когда проснулась — на сцене убойная картинка: все стоят как кипятком описались, а какой-то мужик вопит: «К нам едет ревизор!» Вот сейчас было то же самое. Грузчики застыли с челюстями в лапах, тетенька остолбенела, а парень, захрюкав, повалился на ближайшее кресло. Кого-то он мне очень напоминал… Не знаю, что случилось бы дальше, если бы в происходящее не вмешалась моя маманя, которая тоже очень не любит, когда ее будят с утречка. Во всей красе (бигуди «Красная ударница», на лице маска «винегрет») со шваброй в руке она грозно выплыла на балкон. Грузчикам этого хватило. Они покидали свои кости в грузовичок и поспешно отехали. Интеллигентная тетечка в еще большей растерянности уставилась на мою маму. Не знаю, возможно, она впервые задумалась о целесообразности переезда. Любой бы задумался. Маманька обтрясла «винегрет» с лица и, потрясая шваброй, воскликнула, вспомнив о приличиях: — Добро пожаловать! — и, видя, как новые соседи постепенно оседают в бебехи, поспешно добавила: — Впрочем, звезды мне подсказывают, что сегодня вам кто-то поможет! Леша! От этого вопля дрогнули стены, и откуда-то, стуча носками, выбежал мой заспанный братец. Сразу узрев у мамули швабру, Леха предусмотрительно воздержался от обычного кваканья типа: «А че я— то?» — и, посапывая, воззрился на мать. — Значит так, Алексей, — скомандовала маманя, — локти в зубы, попу в кошелек и дуй на улицу. Поможешь людям мебель перенести. Лешка покосился на кучу бебехов и пробурчал: — Да тут таскать не перетаскать… А мне в два поезд встречать, с Иоанной Витольдовной! — До двух управишься! — жизнерадостно заявила мать. — Зато при деле! Давай, давай! Лешка покорно поплелся к выходу. Мать крикнула ему вдогонку: — Да носки смени… Люди ни в чем не виноваты! Рассказывает Мишка Я проснулась от воплей Полинки. Подруга, по своему обыкновению, в выражениях не стеснялась, и слышно ее было на всю улицу. С трудом оторвав голову от наволочки в розовых слониках, я глянула в окно. А, новые соседи таки приехали! Все как обычно — денег нет, грузчики с претензиями… Розовые слоники оказались притягательней возможности поглазеть на новых соседей, поэтому я опять уснула и проснулась уже от традиционной семейной свары. Все перекрывало прокуренное контральто тетки Розы: — Папа! Ты меня слышишь?! Переверни телефонную трубку!.. Что, сделать громкость поменьше? Папа, это же я, Роза!.. Папа, ты принял микстуру, которую тебе прислала Ида?.. Из каких лягушек? Папа, мы не варим ничего из лягушек!.. Что? Тиной, говоришь, пахнет? А ты не нюхай, ты лечись!.. Нет, пап, «Виагры» от твоей подагры еще не придумали!.. Что? Мама здесь! Нет, не с любовником, а с нами!!! Папа, в твои-то годы!!! На заднем плане взволнованно частила тетка Ида: — Приезжаю я на этот вокзал! Мама моя, что это за вокзал! Это похоже на дворик перед семипендюринским роддомом, где я чудом родила моих девочек. Все орут, и водкой несет! И что я вижу по прибытии в родной город — злобную рожу моей сестрицы! А где банальная сестринская любовь, где цветы и конфеты? Я тебя спрашиваю, Иоанна! — Ах, цветы! — вопила мамуля. — Ах, сестринская любовь! А что это за телеграмму я от тебя получаю: «Буду 30-го, очень после обеда!» Я торчала там с двух до шести, пока не поняла, что так ты зашифровала слово «ужин»! В коридоре рядом с моей комнатой послышался грохот. Так, похоже, бабуля Дара мчится спасать ситуацию. Так и есть… — МОЛЧАТЬ! Розка! Перестань басить — от низких частот у меня уши закладывает… Витольд! Будь мужчиной — выпей валерьянки и перезвони через полчаса! Иоанна! Можешь продолжать визжать — до сестры тебе все равно далеко, а вот с красным цветом лица надо срочно что-то делать… Ираида! Мне абсолютно все равно, что ты как филолог умеешь считать только до четырех, но если уж дело дошло до телеграммы, впредь проси своего мужа ее составить — должны же программисты уметь считать! Тетя Ида робко возразила, что программисты умеют считать только в двоичной системе. — Тогда пусть осваивает калькулятор! — отрезала бабуля. Я решила, что пора и мне вмешаться, иначе нам не избежать очередного выяснения отношений. Бабуляне очень жаловала своего третьего зятя, дядю Игоря. «Чтоэто такое? — ворчала она. — Не чесан, не мыт, мозоль на заднице, рожа как монитор— одни циферки бегают! Он тебя хоть раз в кино сводил?.. Что это еще за ди-ви-ди — не сметь выражаться при матери, как не стыдно! Розка хоть по— русски матерится… » Напрасно пыталась тетя Идаобъяснить бабуле, что если в семье есть филолог, то кто-то должен зарабатывать деньги, поэтому пропраммист не самая плохая профессия… Бабуля стояла насмерть. — Здравствуй, бу-уся! — Я изящно возникла в дверном проеме, одной рукой пытаясь пригладить кудри, после сна торчавшие в разные стороны. Но нет, имидж романтической героини, этакой павой выплывающей на сцену со сладкой улыбкой на личике, явно писался не для меня. У самого порога на детском креслице, самозабвенно уписывая бутерброд с остатками селедки, скорчилась Хрюшка, а у ее ног, то есть на самом пороге, распластался Жупик, немигающим взглядом глядя на эту самую селедку. (Вообще-то селедку ему давать нельзя, как и много чего другого, но после того, как Жупик переварил кусок обоев, мамуля махнула рукой на его диету…) Так вот, Хрюшку я заметила, а Жупика в засаде проглядела. Ну и… вляпалась в его измазанные, кажется сгущенкой, брыли. Жупик не одобрил такого попрания его личности и рванулся вперед, увлекая меня за собой. Падая, я вцепилась в Хрюшку, а той хвататься было не за что, кроме бутерброда, поэтому она на всякий случай заорала. К ней присоединился отчасти ликующим гавканьем Жупик — бутерброд-то Хрюшка так и не удержала… Родня, конечно, всей кучей кинулась нас поднимать, но ничего хорошего из этого не вышло — нас с Хрюшкой чуть было не сделали сиамскими близнецами, а Жупик чуть не распрощался с брылями. Наконец нас кое-как отодрали друг от друга и всех вместе — от пола. Размазывая по уже основательно выпачканным щекам подсолнечное масло и укроп, Хрюшка некоторое время размышляла, стоит ли зареветь, но ограничилась тем, что пропыхтела: — Маманя! Мишка оборзела! — Я нечаянно! — поспешила извиниться я. Ссориться с Хрюшкой не входило в мои планы — уже давно было подмечено, что после любого столкновения с ней личико может запросто расцвести прыщами. Кажется, Хрюшка была не прочь продолжить разбирательство, но возможность незаметно для перенервничавших родичей вытереть руки о майку оказалась сильнее желания качнуть права. Хрюшка занялась грязными разводами на майке и отвлеклась от моей персоны. Пока мамуля вертела меня туда-сюда, проверяя, не отбила ли я себе чего-нибудь при падении, родственнички на заднем плане опять забухтели: — Хрю… Одетта, ну неужели нельзя покушать, на кухне? Ты же не дома… — На кухне теть Роза надымила… — Роза, опять?! Подумай хотя бы о своей старой матери! Ты же не дома… — Идка, не кряхти — ты же не дома! — Не придирайся к словам! Решительно, успокаивать моих родственничков все равно что делать козу голодному крокодилу. Тетя Роза ворчит, потому что не может позволить себе срываться на студентах. Тетя Ида пыхтит, потому что не может сорваться на директоре издательства, где она работает. Мать радуется возможности увидеть хоть какую-то реакцию на свое ворчание (потому что папа, слушая ее, превращается в совершенного эстонца)… В общем, предложение Полины немного отвлечься начинало выглядеть все более и более заманчивым. В самом деле, если следующие десять дней мне предстоит провести под постоянный галдеж моих теток… Я прорвалась к телефону и, бесцеремонно стряхнув дедулю Витольда с провода (кажется, он обещал пристрелить бабулиного любовника из трофейной берданки, купленной им по случаю у тетки, торговавшей на рынке солеными огурцами), позвонила Полли, тем самым еще больше испортив себе каникулы. Знала бы, во что я ввязываюсь, лучше бы сто двадцать раз выслушала воспоминания дедули о его сватовстве к бабуле (как он ползал к ней огородами, помял заветные помидорчики будущей тещи, а та пригрозила вытянуть ему уши бантиком и завязать на макушке…). Полинка продолжает Я исполнила танец веселых утят вокруг телефона, когда Мишка наконец позвонила и согласилась пойти со мной. Поскольку в трубку все время прорывались вопли типа: «Роза, кури в противогазе!.. Одетта, своими грязными руками ты сведешь меня в могилу… Маманя, ты че?.. Гы-гы-гы!» — я поняла, что Мишкины родственники развлекаются по пол— ной. У нас так весело давно не было. Кажется, в последний раз родня съезжалась по поводу моего появления на свет. Да, верняк! Дяде Пете как раз на следующий день надо было защищать кандидатскую, поэтому он назюзюкался в узелок, и вместо него на защиту пришлось идти тете Маше. Никто и не догадался о подмене, потому что самый молодой член комиссии еще с Троцким курил на ступеньках Зимнего… Так о чем это я? А, ну да, Мишка согласилась пойти со мной! Я договорилась с ней на половину одиннадцатого и помчалась подбирать себе нарядец. Надеюсь, до Михи дойдет, что какой-нибудь «белый верх — черный низ» в данном случае не годится. С нее станется… Вот, помню, ходили мы с ней как-то в театр. Я как человек — в джинсах, свитерке с одним рукавом, а она напялила что-то настолько культурное, что на нас все люди оборачивались. Да и вообще мне в театре не понравилось — ноги на кресло не закинешь, подбадривать актеров криками тоже нельзя (меня какие-то козлы вывели со «Спартака», после того как я заорала: «Сделай их как поросят, чувак!»)… Но Мишка меня не подвела — напялила что-то темненькое, соответствующее случаю. И на том спасибо! Мишка, кажется, критически оглядела мои новые джинсы, которые я собственноручно размалевала белой краской, и майку с надписью «Курт Кобейн не умер — он просто обкурился!», но предпочла промолчать. Да и вообще вид у нее был такой несчастный, словно я ее не развлекаться тащила, а на лекцию по технике безопасности. Еще минута, и пойдет гундосить: «Ой, лучше б я дома осталась…» Типа с книжкой. Ох уж мне эти филологи, так и тянет их к работе, даже в свободное от работы время! То ли дело мы, патологоанатомы! Представляете, что было бы, если б еще и нас к работе тянуло в неурочное время?! Но от меня так просто не отвяжешься. Подхватив Мишку под мышку, я деловито зашагала по направлению к центру. У меня даже план культурной программы был намечен: сначала бесплатно гадаем по руке в «Прорицании будущего», пока Людку, то есть, пардон, Божественную Леодилу, не развезло до такого состояния, что ей линии на руке пока-жутся толщиной со шпалу («Что-то я заблудилась в вашей линии судьбы… а она может не петлять так быстро? »). Затем — на площадь, послушаем «Ключных котят», потом в «Клондайк», а там уж как пойдет… Ну вот, Мишка чего-то недовольно сопит сзади. — В библиотеку не поведу! — сразу предупредила я. — И на выставку поделок японских извращенцев из природного материала — тоже! Мишка перебивает Полинка все тащила меня за собой и что-то ворчала себе под нос. Я ее особо не слушала, поскольку была занята самокопанием. К тому же медленно, но верно я начинала расклеиваться. Теперь мне уже казалось, что лучше было бы остаться дома и в сотый раз послушать рассказы тетки Розы про ее студентов («И этот-то мальчуня вообразил себя героем-любовником, шлет на лекции записочки — „Госпоже Лектору“, блин, и бросает на меня такие страстные взгляды, что у самого очки потеют…»). Уж лучше слушать про влюбленных в тетку Розу студентов, чем гулять по Семипендюринску в Вальпургиеву ночь! К тому же чем дальше мы уходили от дома, тем сильнее я начинала тревожиться. Моя распроклятая интуиция активизировалась, как всегда, не вовремя, а может быть, вовремя, да только у меня еще ни разу не получалось верно угадать. То есть правильно поступить… Правда, когда мы добрались до центра, тревога в моей душе немного улеглась. На ярко освещенных улицах было полно народу, в основном приезжих и любопытствующих. Тетки с озабоченными лицами и сжатыми в куриную гузку губами метались от одной заманчивой вывески к другой. Что предпочесть: «Знания старой ворожеи» или «Силу Арканов»? А может, «Гадания Венчанной ведьмы»? Вон как все солидно — тетенька даже наладилась снимать покрывало одиночества! Ой, а можно с меня заодно и простыню невезения стащить? — Девушка, а девушка! — пристала ко мне тетка с румянцем во всю щеку. — А порчу где лучше снимают? — В церкви, — честно ответила я, умолчав, правда, что этим чуть ли не в открытую занимаются Воронцовы. Ну, те самые, с которыми мы в контрах. Свекольный румянец тетки плавно переполз на лоб и отразился в глазах. — Как не стыдно, девушка! — напустилась она на меня. — Вас как человека спрашивают, а вы… Как можно смеяться над чужой бедой!!! От неожиданности я заморгала. Тетка поливала бы меня еще долго, если бы не влезла Полли: — Значит так, я два раза не повторяю, с первого раза не прочухали — ваши проблемы. Карму пылесосят в «Волшебном знании», ауру штопают в «Семипендюринских ворожеях», порченых и убогих давно ждут в доме номер восемь по улице Адмирала Бурачка! — Ой, ой, девушка, погодите, я записываю! — заволновалась тетка. — А где этот дом номер восемь? — Да прямо, до парка и направо, — услужливо подсказала Полина. — Вот спасибо вам, девушка! — И, смерив меня взглядом в последний раз, «порченая» тетка бодро затрусила по направлению к местному дурдому. — Куда ты ее отправила? — в ужасе спросила я. — По адресу! Возразить тут было нечего. С центральной улицы, в народе громко именуемой Бродвеем, Полинка свернула в какой-то темный проулок. — Так ближе до площади, — пояснила она, — сейчас еще два раза свернуть… Помню,бабка Виолетта рассказывала мне о том, что сильная ведьма всегда может за несколько шагов почувствовать приближение нечистой силы либо негативно настроенной товарки. « — Мать моя бесовка, прости, Господи! Весь череп пупырями идет, волосы шевелятся, так страшно — аж кости ежатся! Ноги-то сами носками назад воротятся, тут уж и думать нечего — не силу бесовскую испытывать надо, а драть с места в карьер, да побыстрее! — Почему, бабуль? Разве у нас нет силы? Или ее недостаточно? — Сила-то есть, да и предостаточно, только чего ею зря разбрасываться-то? Это в телевизоре да в книжках неумных какая-нибудь ядреная бабенка так чертей лупит, что у них рога крючком заворачиваются да искры из глаз сыплются. Из наших только Верка Бесноватая так и умела, да она, сердечная, совсем убогая была. А ты, внученька, запомни: коли хочешь прожить нормальную жизнь от первых прыщей до последних седых волос, занимайся физкультурой, чтоб при случае ногами перебирать быстрее!» О силе своего дара я не имела ни малейшего представления, но почувствовать что-то нехорошее, в воздухе все-таки смогла. Я резко остановилась, притормозив Полину. — Ты чего?! — завопила она. — Завод кончился?! — Тихо ты! Я огляделась. Вокруг просто тьма египетская — с обеих сторон глухие стены. Ощущение тревоги нарастало с бешеной скоростью. Все, как и говорила бабуля: мне показалось, что от страха распрямились даже мои буйные кудри, ребра сомкнулись плотной стеной, а желудок сам с собой принялся играть в прятки. Полинка, по-видимому, тоже почувствовала что— то неладное и недоумевающе завертела головой. — Что-то я никак не въеду…— пробормотала она. — Мих, а где это мы? Я сто раз ходила этим путем к площади, но что-то не припомню… Я ее уже не слушала. Мои ноги, как и предсказывала бабуля Виолетта, сами собой разворачивались в обратную сторону. Казалось, что весь мозг сейчас плавно перетек в пятки и мог выдать на-гора всего одно коротенькое слово: «БЕЖАТЬ!» — Ио! — завопила вдруг Полина. — Ну мы и ходоки — в двух домах заплутали! Смотри, мы уже почти пришли, вон и Моня виднеется! Моней (сокращенное от Моны Лизы) в народе называли конную статую, торчавшую посередине площади. Туповатую бронзовую рожу всадника украшала неожиданная хитрая улыбочка, по поводу происхождения которой в местном архитектурном вузе защищались дипломные работы, писались диссертации, а уж сколько дедулек-академиков слегли с инфарктом… И впрямь — впереди был отчетливо виден силуэт всадника. Мои ребра немного разъехались, неприятные ощущения в желудке немного утихли, но все равно было как-то не по себе. Мы с Полли сделали несколько шагов вперед; и тут до меня дошло, что Моня как-то повернут, и вообще… — И вообще, а где у него постамент? — проблеяла я. Полина соображала быстрее меня — поэтому, когда всадник только начал разворачиваться в нашем направлении, она схватила меня за руку и мы понеслись куда-то, рискуя в темноте переломать себе все, что можно. Разумеется, советы бабули Виолетты прошли мимо меня, так что бег в темноте, да еще по пересеченной местности, давался мне с трудом. Зато Полина ломила вперед как танк и при этом еще умудрялась комментировать происходящее: — Не,ну слышала я, что в Вальпургиеву ночь… всякая чертовщина творится… но чтобы Моня сбесился? И туда же, блин, за честными… девушками! С его-то… медной задницей! Эротоман хренов! Я-то подозревала, что всадник, неспешно топающий за нами, вовсе не Моня, но воздуха мне хватало только на то, чтобы судорожно сопеть — Э, Миха, держись! — пыхтела Полинка, таща меня за собой. — Сено… солома… сено… солома! И булькай почаще, а то… от твоего хрипа… жутко как-то! Мне лично было жутко от того, что за нашими спинами раздавался мерзкий топот мерзких копыт не менее мерзкой лошади, но… Сено. Солома. Сено. Солома. Я уже мало что соображала, перед глазами плыли огненные круги, ноги передвигались по инерции, а легкие, казалось, давно бежали впереди меня. Мы пронеслись мимо бывшего детского садика, в котором теперь был стрип-клуб для пенсионеров (бешеной популярностью, кстати, пользуется), миновали парковую зону «Раздолье маньяка», гулко протопали по мощеным улочкам элитного квартала новых семипендюринцев, а наш прыткий поскакун все не отставал. Знай наяривает сзади копытами… — Сейчас, Миха! — пропыхтела Полина, энергично дергая меня за руку (видимо, чтобы проверить — не осталось ли мое бесчувственное тельце где-нибудь на ступеньках стрип-клуба). — Еще немного! Тут до меня дошло, что Полинка не просто наматывает круги почета по пересеченной местности, а бежит куда-то в определенное место. (Господи, только не в морг! Но это единственное место в городе, где Полянке всегда рады…) Но, слава богу, эта идея не пришла моей подруге в голову. Правда, когда я поняла, куда она меня — тащит, то особой радости тоже не испытала… Голос за кадром В нашем городе кроме необычайно высокой концентрации лжемагов, колдунов и гадалок на один квадратный метр площади есть еще много всяких несуразностей, малосоотносимых с обликом среднестатистического российского города. Одной из таких странностей была городская архитектура. Точнее, план городской застройки. Тут мы соригинальничали по полной. Ибо начинался Семипендюринск вовсе не с кремля и даже не с торговой площади. В местном архиве вы не встретите ни одного упоминания об овеянном легендами образе курной избушки и каком-нибудь традиционном первопроходимце, пардон, первопроходце, крепком мужике, который, «говоря о Боге, чешет себя пониже спины». Ну нет! Мы начинали с катакомб. Точнее, с замка, катакомбы, равно как и крепкие мужики, появились чуть позже. Первоначально наш город задумывался как своего рода форпост. Основали его в то затянутое паутиной время, когда между русскими князьями и местными религиозными рыцарскими орденами балтийского и германского разлива шла драчка за передел земель. Углядел как-то один не в меру прыткий рыцарь клочок земли, на который еще никто не успел заявить права. (В принципе, права заявлять там было не на что — топь на болоте, лягушачья дискотека.) Рыцарь, однако, оказался предприимчивым — купил болото за бутылку, за вторую умудрился его осушить (на самом деле последнее предположение является чисто гипотетическим, тайна осушенных болот не разгадана до сих пор) и развил на месте весьма бурную деятельность. Когда наши немножко отвлеклись от разборок с татарами, было поздно — Александр Невский в отставке в связи с канонизацией, Дмитрия Донского еще и в проекте нет… А Готфрид Фусшнель (так звали нашего предприимчивого) уже вот он — нарисовался, не сотрешь. Готфрид уже и башенку соорудил, и укрепления, и народец кое-какой на новое место перетащил… Он в общем-то дядька был мирный, долбать мечом по металлолому ему не очень-то улыбалось, да и имя его — Фусшнель (Быстроног) — наводило на определенные размышления. Пока наши до него добрались да надавали по твердому арийскому лбу за то, что мама делиться не научила, Готфрид успел всласть навластвоваться! Самое удивительное то, что многие сооружения времен Готфрида сохранились до сих пор, и к одному из них, а точнее к катакомбам, и тащит Мишку Полина. Над катакомбами высились остатки резиденции Готфрида, которые находились в состоянии перманентной реставрации. Более-менее отреставрированную часть отвоевал себе краеведческий музей, за осыпающуюся остальную шла жестокая борьба между местными толкиенистами и кружком любителей античности. Городские власти стыдливо обнесли развалины колючей проволокой, сохранившейся еще года с сорок второго, но в конфликт не вмешивались. Еще бы — у мэра дочь отзывается только на имя Эланор, вместо приветствия мычит: «О Эл-берет!» и, кроме Толкиена и букваря (за который она, полагаю, взялась, только чтобы суметь прочитать Толкиена), в жизни ничего не прочла. Зато сам мэр на досуге листал Горация и ронял скупую мужскую слезу, читая Гелиодорову «Эфиопику». Мишка спохватывается Ох,опять я отвлеклась! Так уж, видимо, устроен человек — даже в самые ответственные минуты жизни не может не думать о посторонних вещах. Мы подбежали к катакомбам со стороны музея. Преследователь, видно, удивился нашей прыти и немного поотстал. — Давай, Мишаня, соберись! — Полинка, свеженькая как огурчик, бодрой рысью потрусила вдоль ограды. Я с трудом поспевала за ней, тяжело дыша, вы— валив язык чуть ли не на плечо и держась за бок. — Ы-ы-ы ку-у-да? — выдохнула я (переднеязычный «т» давался с трудом), видя, как Полина энергично принялась дергать проволоку ограждения. — И-игнализация! — предупредила я, кажется начиная вдобавок икать. — Для интеллигентов! — отрезала Полли и, схватив меня за уже основательно распухшую ручонку, втолкнула в дыру. Мы оказались во дворе музея. Пока я просчитывала, сколько нам дадут за взлом с проникновением, Полина уже деловито знакомилась с оконной задвижкой. — Клянусь будущими рогами моего Васеньки! — выдала она, открывая окно. — Ё-мое, сколько понту! Сигнализация, злая собака, металлические пуленепробиваемые окна! А на деле-то: сигналкой и не пахнет, разве кто задом на проволоку наскочит и заорет, Жучка небось уже со сторожем самогону нанюхалась, а уж окна… Прошу! — И Полинка, не дожидаясь, пока до меня дойдет, что нужно сделать, перевалилась через подоконник. — Лезть туда? — тупо переспросила я. — Но… это нельзя! Полинка высунулась из окна: — Ну тогда стой здесь! Я тебе сейчас хлеб-соль вынесу — маньяка приветишь… И маньяк не замедлил о себе напомнить. Рядом с оградой раздался уже до тошноты знакомый стук копыт. В ту же секунду конь легко перемахнул через проволоку и оказался в нескольких метрах от меня. Этого оказалось достаточно, чтобы я с нервным ревом чуть не проломила раму. — Вот так-то лучше! — заметила Полина, покаывая крепенький кукиш бледной морде всадника, маячившей в окне. Я сидела на полу под бронзовым бюстом Готфрида работы местного скульптора-авангардиста и всерьез подумывала о том, чтобы зареветь в голос. С наслаждением размазать кулаками слезы по щекам, гнусаво повыть, повсхлипывать… Да какая из меня ведьма! В критической ситуации только и способна на то, чтобы как последняя овца шлепнуться на курдюк и заблеять! Бог ты мой, но как же это приятно!.. — Э, э, Миха, ты че?! — завопила Полина, которой наконец удалось надежно подпереть чем-то окно. — Это еще что за «Богатые тоже плачут?! Наш— то Луис Альберто за окошком не в коме, знаешь ли! Давай-ка оставляй сопли до следующей серии! — Мне страшно! — провыла я. — Во! — искренне удивилась Полина. — А мне приятно! Всю жизнь мечтала от какого-нибудь долбанутого поклонника Майн Рида побегать! Не, Миха, ты со слезами завязывай! Все равно красиво реветь у тебя не выходит, так… хрюканье какое-то! Слезы сразу высохли. — Хрю-хрюканье? — срывающимся голосом переспросила я. — А ты… ты… — Все соображения о моем моральном облике прошу предоставить письменно в двух экземплярах не позднее двадцать пятого числа месяца, следующего за прожитым! — Полинка ловко сгребла мое расслабленное тельце с пола и потащила за собой по музейным залам. — А мы куда? — В катакомбы, куда ж еще! — Но… — Г… то есть все равно! Или ты хочешь, чтобы нас утром здесь накрыли? Ну нет, такой радости я никому не доставлю! — А как мы выйдем? — Каком кверху! — огрызнулась Полина, но тут же смягчилась: — Да не трясись, мы с Васей эти катакомбы вдоль и поперек облазили! Там выход есть наружу — прямо на улицу Козодоева. Вот только фонарь у сторожа надо позаимствовать — темно в этих коридорах… Полина свернула в подсобные помещения. Нырнув в первый попавшийся закуток, она принялась энергично ковыряться в коробках. — Так… калошки, дождевичок, это все понятно… Пол-литра раз, пол-литра два, три, четыре… Блин, дедуля себе сам, что ли, светит?! Красным носом… Ух ты, «Плейбой»! Не знала, что его до революции издавали… Томик матерных стихов Пушкина — дедок-то начитанный! Я нервно озиралась по сторонам. По-моему, мы сейчас совершаем настоящее воровство! Ой, мама… А ведь есть какой-то наговор для удачного воровства… Нет, об этом даже не думать! — А… а сторож не заметит? — Не писать! После крушения «Титаника» дедуле уже ничего не важно! Вот если б мы у него поллитру сперли… А то — фонарик! Хочешь, я ему денег оставлю? — Хочу! — воодушевилась я. — Ну и хоти дальше…— Полинка победно замахала фонариком. — Живем! И свет есть, и холодное оружие! Хочешь, Миха, я тебе берданку сыщу, чтоб тебе, как в рекламе памперсов, было сухо и комфортно? — Не надо! — с достоинством отозвалась я. А что тут еще скажешь? — Ну и все… За мной! Осторожно, на ощупь, мы спустились на нулевой этаж. Полина весьма справедливо рассудила, что светить фонариком в помещении музея рискованно, так как свет могут заметить с улицы. Непонятно почему, но наш преследователь не решился лезть за нами в окно и продолжал топтаться во дворе. Может, ему без коня неуютно было бы? В катакомбах Полинка торжественно обвела фонариком стены. — Вот! — провозгласила она. — Сбылась мечта детства — я стою у входа, а мерзкой тетки, скрипящей: «Куда без билетика, девушка, прете?» — НЕТУ! — И куда нам теперь? — спросила я, боязливо оглядывая каменные стены. Ночью, да еще при слабом свете фонаря все выглядело так зловеще! У стен улыбались черепа, разложенные декоративными кучками специально для привлечения туристов. Где-то капала вода, отовсюду раздавались подозрительные шорохи и стуки… Полинка тем временем сочла своим долгом осветить каждую кучку черепов и поздороваться: — Ой, теть Зина! Давненько не виделись… Дядя Жора — как вас жизнь-то побила! Сарра Абрамовна, а вас-то за что сюда? — Ты что, знала их при жизни? — спросила я, стараясь не очень громко стучать зубами. Полинка почесала нос фонариком, от чего по стене заплясали причудливые тени, и серьезно, задумчиво так, ответила: — Да нет, не пришлось… уже, так сказать, после свиделись. Мы их во время практики полировали, чтоб посимпатичней были. Дядь Ваню я вообще полдня в собственной ванне отмачивала. Леха, правда, повопил немножко, что он не некрофил — с черепами купаться… — Подожди, подожди, — прервала я предающуюся приятным воспоминаниям Полину, — они, черепа я имею в виду, не изначально отсюда? — Ты че, подруга, смеешься? Да мы их по заказу со всей анатомички собирали! С Саррой Абрамовной, правда, жалко расставаться было. Эх, не отстояли бабушку!.. Ой, глянь — Светка-мармозетка! А ты-то почему здесь — тебя ж наша школа заказывала?! — Страшна-то…— резюмировала я, разглядывая перекошенные глазницы и неправильный прикус. — Специально подбирала! — с гордостью отозвалась Полина. Мы еще немножко поразглядывали черепа. Идти дальше, в темноту, как-то не хотелось. Наконец Полинка решилась, опять схватила меня за руку, и мы зашагали вперед. Очень скоро обустроенная специально для туристов часть коридора кончилась, и мы очутились перед натянутой веревочкой с прикрепленной к ней табличкой: «Далее проход воспрещен. Осторожно — опасная зона!» — Опасная, как же! — хмыкнула Полина, перелезая через веревочку. — Чувак явно строил на века. Толкиенисты тут каждый год игрища устраивают, и если уж после этого катакомбы выстояли, то, значит, стоять им вечно! Даже слабого света фонарика было достаточно, чтобы понять: этот коридор когда-то сотрясали нешуточные страсти. То там, то сям попадались надписи и рисунки, довольно подробно отражающие историю движения толкиенистов в Семипендюринске: «Валанте здесь была и в Мордоре вас всех видела!» «Фродо — лох. Саурон». «Ехал Фродо через реку, думал, типа, в речке рак, сунул Фродо руку в реку — Горлум за колечкоцап!» «Назгулы — педофилы!» «Бомбур бежит — земля дрожит!» «Гоблины вас сцапают, унесут и схряпают!» [1 - Спасибо Мише Федорову за фразочку. — Здесь и далее примеч. А.Завозовой.] «He носи кольцо на пальце, если пальцем дорожишь, а не то его отрубит злой Исилдур у тебя» [2 - Спасибо толкиенистам филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова.]. «Поля и Вася…» Что? От неожиданности (впрочем, этого следовало ожидать) я притормозила. Но нет — глаза меня не обманывали: на каменной стене под сердцем, пронзенным стрелой, было старательно выведено белой краской: «Поля и Вася были здесь!» — О! — Полинка для пущей верности потыкала пальчиком в направлении надписи. — Это мы! — Вижу! — вздохнула я. — Полин, но разве ты не знаешь, что писать на стенах неприлично? Полинка вытаращила глаза: ну точь-в-точь как Жупик, когда еду проносят мимо его миски. — Вот это да! — воскликнула она. — А кто мне рассказывал про какого-то дядьку, который такое написал на собственной картине? Ну, помнишь, понятым он на свадьбе был… И ниче — за его мазню богатенькие столько шевелюшек готовы отслюнявить! Когда Ваську посадят за взлом главного компьютера в Белом доме, я эту стенку по камешку распродам — как раз на эмгэушных юристов хватит! Гм, определенная логика в Полинкином ответе, разумеется, присутствовала, но… — Тот дядька, то есть Ян ван Эйк, мог себе позволить написать что угодно — это ведь была не общественная стена, а его собственная картина… — Тем более! — не унималась Полли. — Мы с Васей сделали свое черное дело по-тихому, никого на него глядеть не заставляем, а этот… Пыр ван Мыр всем показывал! Прикинь, если б эта стена виселиц бы в какой-нибудь галерее Тупицци! — Уффици, — поправила я. — И Ян ван Эйк! — Ой, не матерись ты! Вот так, переругиваясь, мы с Полинкой все шли куда-то в темноту, сворачивали, поднимались, спускались, а конца коридорам и переходам не было видно. Я начинала потихоньку паниковать. Сразу вспомнились все страшные истории, связанные с этими катакомбами. И о старенькой бабушке, которая решила культурно оттянуться и отстала от: экскурсии, и о девятой группе детского сада «Русалочка» — расшалились детишки в катакомб двоих потом недосчитались, и, конечно, о самой главной страшилке, связанной с появлением катакомб в Семипендюринске. Будто прочита,в мои мысли, Полина вдруг сказала: — Вот сколько живу, всегда мучилась вопросом — на фиг было строить эти катакомбы! Ведь Готфрид так и не успел сделать ноги, когда наши пришли. Насовали ему в хрюкальник, он и «хайль Гитлер» сказать не успел — откинулся, болезный. — Разве ты не знаешь эту историю? — удивленно спросила я. — Ну, про постройку катакомб. Ее ведь рассказывают на каждой экскурсии… — Ой, Мих, не издевайся, а! Меня аж в кукурузные хлопья крючит, когда я слышу: «Посмотрите налево, в тысяча триста растаком-то году…» А что, есть какая-то история? Интересная? Рассказала бы, все равно еще далеко тащиться… ты ж после бега еле коньками гребешь. Поскольку выражение «грести коньками» явно не имело под собой никакой семантической базы, я решила не обижаться и принялась рассказывать Полянке одну из самых известных легенд Семипендюринска: — Случилось это давным-давно… — Класс! — …когда наш Готфрид решил, что для полного счастья ему не хватает только жены. Ну а поскольку он был кавалер, так сказать, с приданым в размере целого города, то жену ему подобрали соответствующую — дочку властителя какого-то соседнего городка. Звали ее, между прочим, Клотильдой. Была она, как и положено, очень красивой и очень молодой, в то время как из Готфрида… ну, песок еще не сыпался, но некоторая трухлявость в облике уже присутствовала. Говорят, Готфрид до безумия влюбился в Клотильду, даже построил в честь ее павильончик а-ля святилище, ну тот, что теперь неподалеку от магазина «Сантехника»… — Эту страсть господню?! С толстоногими бабами и зелеными рептилиями?! Да если б мне Вася что-нибудь подобное отгрохал, я б ему показала… — Бззз! Так вот, сначала у них все шло нормально, может быть, и дальше бы все было хорошо, если б не постоянные отлучки Готфрида. Кроме наших-то на осушенное болотце много народу претендовало, вот и приходилось Готфриду губы запечатывать особо их раскатавшим. Ну а Клотильда тоже, знаешь ли, не в носу ковырялась. Вышивать крестиком скоро надоело, вид из окна на топи и трясины быстренько приелся, вот она и нашла себе новое развлечение. Развлечение состояло пажом в свите Готфрида. Ну, точно его профессию я не помню — так, подай-принеси. По-моему, еще на мандолине играть умел — в общем, то, что надо для скучающей девушки. — И тут они смандолинились, — сопя, подсказала Полина. — Точно. Паж, как и положено, был этаким смазливым тонконогим юношей, не чета лысоватому, толстопузому, а с некоторых пор еще и рогатому Готфриду. Так бы и играли Клотильда с пажом на мандолине, если бы в свите Готфрида не отыскался свой Яго… — Кто? Яга? — Не Яга, а Яго, — поправила я Полли. — Это из «Отелло». — «О! Тело!» — задумчиво поглумилась Полина, делая вид, что о Шекспире и не слышала. — Это чего ж такое — порнушка или жутики? Я мужественно решила не отвлекаться на провокацию и продолжила свой рассказ: — Некто услужливый сообщил Готфриду, что Клотильда слишком часто музицирует с пажом. Готфрид разъярился, прямо из какого-то похода кинулся домой, ну и накрыл Клотильду с пажом… во время очередной игры на мандолине. И вот тут-то наш Готфрид повел себя крайне нетипично. Вместо того 'чтобы придушить жену и спустить ее любовника с балкона или хотя бы забодать последнего весьма ветвистыми к тому моменту рогами (поговаривают, что к тому времени Клотильда уже успела родить мужу наследника с мордашкой пажа), Готыфрид задумал очень необычный план мести. Он запер жену и пажа в разных комнатах. Затем кликнул крепких мужичков, вероятно тех самых, что осушали болота, и велел им построить под своим замком систему подземных переходов по собственноручно составленному плану. Вообще-то называть все это сооружение катакомбами, как мы делаем, не совсем правильно. На самом деле это подземный лабиринт. Так вот, мужички потрудились на совесть, уж не знаю как, но лабиринт был готов в рекордно короткое время. Туда-то Готфрид и запустил жену с пажом, пообещав им свободу, если они смогут найти выход, полагаю, тот самый, к которому ты меня сейчас ведешь. — И что? — заинтересованно спросила Полина. — Нашли? — Может, и нашли, только Готфрид забыл предупредить Клотильду и пажа об одном маленьком обстоятельстве — по его приказу выход был замурован и завален камнями, равно как и та дверь, через которую любовников запустили в лабиринт. — Да он просто агрессивный козел! — завопила Полина. «Козел… козел… козел!» — радостно заквакало эхо. Я зажала уши, в узком коридоре резонанс был необычайно сильным. — Не, ну козел! — не унималась Полли, которую история, судя по всему, сильно впечатлила. — Садюга! Мымрюк! Да кто ему право дал так унижать женщину — ох, была бы я там, я б эту замурованную дверь в гвоздики бы разнесла да этому Готфриду по веточке рога б обломала! Вот этими вот пальцами, которые только недавно научились правильно держать скальпель! Нет, Полина не обладала даром ясновидения и предсказания будущего. Однако, думаю, даже ей стало бы не по себе, узнай она, что ее словам в скором времени предстоит сбыться… К счастью, со времен Клотильды и Готфрид, заваленный камнями выход давно расчистили, так что наружу мы выбрались относительно легко. Полинка, правда, все порывалась напоследок оставить в переходе какую-нибудь надпись (варианты: банальный — «Миха и Поля были здесь!», самокритичный — «Полина — крутая дивчина! Мишка — филологишка!» и т. д.), но я ее отговорила. Очередь Полины Мы вылезли из-под земли аккурат на улице Козодоева, как я и обещала Мишке. Она не разрешилг мне намалевать что-нибудь на стене для будущих поколений, даже моя слезная мольба о том, что моим будущим детям нужен будет повод для гордости мамочкой, не прокатила. Ну и ладно! Она, Миха, у нас такая! Идейная! Вообще-то улица Козодоева не самое приятное место для прогулок, особенно ночью. Фонарей нет и в помине, они здесь долго не задерживаются — лампочки тут же бережно выкручивают, а столбики сдают в пункт приема цветного металла. На всю округу один участковый Кукуев, который вылезает из-за, а точнее, из-под рабочего стола только затем, чтобы доковылять до ближайшего магазинчика за водкой. Так что, сами понимаете, линять отсюда надо было побыстрее. Но слово «быстрый» к Михе никогда не относилось. Вот и сейчас она застыла прямо над дырой в земле, откуда мы выползли, и сосредоточенно размышляла о смысле жизни, не меньше. Так, сейчас она окончательно в себя откатится, а мне что делать? Сесть в позу лотоса, растопырить пальцы и унестись в нирвану? Ну уж нет! Поэтому я заорала подруге в самое филологическое ухо: — Мишка! Если слышишь — пошевели копытами! Если будешь шевелить ими ближайшие метров триста, будет тебе счастье! Миха встрепенулась, ну прям как мой Вася, когда его от монитора отковыриваешь, и обиженно заявила: — Я не глухая — вовсе не обязательно так орать! — Отнюдь! — вежливо не согласилась я, вспомнив еще одно слово из лексикона дикторов телеканала «Культура». — Отнюдь, Михайлина Микаэловна! Если вас периодически не встряхивать, так и будете чакры в нирвану растопыривать, а у нас сейчас не та ситуация! Короче, гребем отсюда, и мобильнее! Миха, конечно, еще тот стоп-кран, зато покладистая. Вот и сейчас она продемонстрировала готовность следовать за мной, и мы резво, то есть насколько позволял Мишкин темперамент, зашагали приблизительно по направлению к городскому рынку (оттуда до дома рукой подать). Но не успели мы проковылять и ста метров, как сзади послышался уже-до тошноты знакомый стук копыт. Мы застыли на месте, как две паралитички, внезапно вытащенные из-под капельницы. Даже моргалось с трудом. Мишаня побелела, как свежеснесенное яичко, и, кажется, опять всерьез подумывала о том, чтобы расплакаться. Я же разъярилась. Мать моя женщина, бабуля-коммунистка! Мы, Кузнецовы, никогда не показываем задницу врагу, а, идем напролом, готовые накостылять ему в чихальник, чтоб жизнь раем не казалась! Мне — убегать?! Мне, чемпионке города по боксу?! Мне, в первом раунде отправившей Борю Боровкова по кличке Боров в такой нокаут, что в себя он пришел только потому, что боялся умереть, не оставив завещаниях! Мне бояться какого-то помешанного толкиениста на кобыле? А чувак уже колоритно вырисовывался впереди.. Мишаня окончательно застыла и отъехала в себя. Ничего, сейчас это нам на руку! Может, в обморок грохнется — вообще круто будет! Так вот, приближается этот крутой, как яйцо, перец к нам, двум простым девчонкам. Ой, а понту-то, как у моей двоюродной тетки, когда ей в перестройку удалось оторвать итальянские сапоги! Весь из себя парнишка в черном, плащик сверху навешен на худые ключицы (отличный скелетец, кстати, в анатомичке из него могло бы получиться прекрасное наглядное пособие). Мордан из серии «сладкий и гадкий», волосенки зализаны. На личике улыбочка, ну-у, чувак небось прется от сознания собственной значимости! Сейчас мы ему врежем по раздутому самомнению! И я бесстрашно бросилась исполнять задуманное! Не успел этот кобелино что-то проквакать, как я хватанула его за плащик и с силой дернула. А силы— то мне не занимать, поэтому прибалдевший пацан черной кучкой рухнул к моим кроссовкам, задергав запутавшимися в стременах ножонками. Для верности я приложила-таки чувака по самомнению (детей ему усыновлять теперь придется), выковыряла его из стремян и потащила как трофей к Михе. Кобыла растерянно затопотала сзади. Миха как стояла скульптурой «Плач эстонских детей», так и продолжала стоять, испуганно таращась на мои подвиги. — О! — Я свалила субтильную матерящуюся тушку к ее ногам. — Гля, какой урка на сивке-бурке! Че с ним делать будем? Отметелим в бессознанку или с родителями знакомиться поведем? — Только не с родителями! — провыл пленник. — Молчать, отстоище, когда женщины разговаривают! Но у Михи, кажется, пропал дар речи, поскольку, кроме невнятного кряканья, я от нее ничего не добилась. Чувак продолжал хвалиться красноречием, только все как-то странно, вроде: «Подлые бабы, вам не одолеть меня! Я послан такими силами, одно только упоминание которых повергнет вас в трепет!» Мне надоело слушать это вольное переложение Толкиена, поэтому я легонько съездила парнишке ногой по зубам. Тот оказался понятливым и затих. Вообще-то я очень миролюбивая по натуре, перевожу старушек через дорогу, стараюсь не хамить в ответ кассирам и продавцам, хоть они этого частенько заслуживают, даже оставила в живых всех моих бывших учителей, эту кучку садистов и маньяков. Но если меня разозлить, как вот сейчас, то во гневе я страшна. Вася обычно в такие моменты старается изобразить дискету и заползти в дисковод. Я задумчиво глянула на пытающегося выпрямиться пацанчика. Ишь как старается, мормышкин хвост! Только я плащик-то ногой придерживаю, а ножки у меня ой тяжеленькие! Кобыла подгребла сзади и тоже заинтересованно уставилась на старания своего бывшего наездника, потом вдруг коротко заржала — ну точь-в-точь загоготала, сплюнула (ей-богу, сплюнула!) и неспешно затрусила прочь, помахивая хвостом. — Эй, куда? — истерично завопил мальчуня, порываясь бежать за ней. Но раздутое теперь уже в прямом смысле самомнение не давало мобильно передвигаться, поэтому крутой наш, скрючившись, повалился на землю. Тут пришла в себя Мишка. Задумчиво попинав носком ботинка нашего бывшего преследователя,она растерянно вопросила: — Простите, а вы кто? Чувак горделиво распрямился и выдал: — Я — охотник за ведьмами! Мишка как-то странно хрюкнула. Не будь я такой тупой, то сказала бы, что звучало это как-то подозрительно. — А я — Красная Шапочка! — хмыкнула я. — Будешь чушь нести — с волком познакомлю! Ну-ка валяй все начистоту: где ты откопал такой оригинальный способ знакомиться с девушками? — Я не лгу! — Пацана, кажется, всерьез обидело наше недоверие. — Я член Черной Инквизиции! Мы поклялись уничтожать ведьм и не оставим своего благородного дела во веки вечные! Нам даровано бессмертие, для того чтобы мы могли вершить наше правосудие! Все ясно: очередной фанат сериала «Зачарованные»! Как бы нам его отправить по тому же адресу, что и прыткую порченую тетеньку? — Минь, ты врубаешься, чего он несет? — спросила я стоявшую с открытым ртом Мишку. — И правда, на отроческий мозг алкоголь действует размягчающе… — Я не отрок! — вскинулся парнишка. — Мне уже более двухсот лет! Та-ак, сейчас чувак завопит, что его зовут Дункан Маклауд из клана Маклаудов, что в конце, мол, должен остаться только один… Чую, мне от него ничего не добиться, если только не встать в эффектную позу и не проорать: «А я Зигзаг Макряк из клана Макряк!» Но пока я собиралась с мыслями и обдумывала, как бы лучше разговорить этого сумасшедшего поклонника фэнтези, прыткий наш разговорился сам и наехал на Мишку. — Ведьма! — засопел он. — Бесовское отродье! Я пришел, чтобы покарать тебя! Его заявы прямо-таки устрашали, особенно если учесть, что бузила разогнуться не мог. И вообще, чего это он бормочет? Я покосилась на Мишку. Ох, что-то мне подсказывало, что она-то как раз гораздо больше моего разбирается в происходящем. И тут что-то непривычное вроде мыслей зашевелилось в моем мозгу. Дело в том, что в позапрошлом году со мной произошла удивительная вещь. Сейчас я не уверена, происходило ли все тогда на самом деле или мне просто приснился очень странный сон… Мне довелось поучаствовать в одном эксперименте, который проводился у нас в городе. Звучало-то все заманчиво: есть ли прошлая жизнь, существует ли реинкарнация и прочее, и прочее. Эксперимент, как водится, оказался тухлым, и я впала вроде как в кому. При этом мое ментальное тело взяло и отправилось путешествовать в мою прошлую жизнь. Так вот, очнулась я где-то в очень средневековой Англии, в разгар какой-то большой войнушки. Лежу себе в лесочке, личиком вниз, тут из-за деревьев выплывает здоровенный рыжий парень, представляется моим Помощником (это такие давно помершие ребята, которые нас охраняют) и сообщает, что я крупно влипла. Мол, придется мне мотаться по своим прошлым жизням и выяснять, чего я такого сделала нехорошего. Ну, не буду подробно пересказывать, что с нами случилось, но перед тем как благополучно переправить меня домой, Ула (так зовут моего Помощника) предупредил, что отныне мою и так не совсем спокойную жизнь могут сопровождать всякие опасные происшествия, за которые он не в ответе. Но если вдруг я когда-нибудь вляпаюсь и почувствую, что Ула не является меня спасать, то я могу его позвать. Правда, не сама, а с помощью некой моей подруги, которая будто бы потомственная ведьма в каком-то там поколении. Я еще тогда все голову ломала, кто же эта подруга Мишку я отмела сразу — из нее ведьма, как из «бaбочки» сноуборд. Теперь же я не знала, что и думать. Разумеется, болтовня этого мальчика могла оказаться полным бредом, но ведь не зря же Мишка так переполошилась там, в проулке, Да и сейчас она как-то подозрительно бледнела… Да нет, не может быть! Мишка — ведьма? Да я скорее поверю, что моя бывшая училка по литературе осилила «Евгения Онегина» с комментариями! Но раз пошла такая пьянка — режь последний огурец, как говорит мой папец. Поэтому мальчонку не мешало обо всем подробненько расспросить… Я присела на корточки рядом ё ним и изобразила на лице миролюбивый настрой. Вообще, это мне всегда удавалось с трудом, но пацану вроде полегчало — ножками сучить перестал. — Ну ладно, допустим, ты из этой… Грязной Приватизации… — Черной Инквизицйи! — Не перебивай! — строго сказала я — Ладно, чего не бывает. Я и сама, когда-то в фольклорный кружок ходила и даже на курсы, поизготовлению мягкой игрушки, а Миха вон в музыкалке лет девять отбарабанила, и ничего — жива. Ты лучше скажи, Зачем ты за нами-то поперся, половник ушастый? Кстати, ты не против, если я тебя так звать буду, а то мы… это… не представлены типа. — Меня зовут Анри, — поджав губки, выдал наш преследователь. — А по-русски-то чешешь прям как Никифор какой-нибудь! — заметила я. — Что, дедуле в двенадцатом году не повезло? До Парижа не добежал, затрял в селе Кукуевка? Ой, ну чего я сказала, что пацан опять морду в туалетную бумагу корежит? Вообще, мужики какие-то нервные пошли последнее время. Может, все эти разговоры о плохой экологии не лишены основания? — Я родился не в этой варварской стране, — пафосно начал этот крысенок, но я опять полезла на баррикады: — Ты полегче, утконос недоношенный! А не то две местные варварки так тебе вывеску размажут — будешь всю оставшуюся жизнь как собака Павлова на протертых супчиках сидеть! Анри оказался понятливым, поскольку в своей дальнейшей речи старался избегать резких выражений, равно как и телодвижений. Правда, когда я услышала, что он несет, то раз и навсегда убедилась, что малец в глубоком неадеквате. Родился наш непарнокопытный аж в восемнадцатом веке, в каком-то абсолютно замшелом французском селении. С детства проявил рвение к учебе, поэтому предки отправили его набираться ума в какую-то духовную семинарию в местном центре. Тамон подучился на богослова и священника по совместительству. Получив корочки, рванул в Париж и прям как наша Мишаня — по библиотекам и лекционным залам. В это время в Париже весьма успешно шаманил один продвинутый дядечка из Германии. Станет где-нибудь на городской площади и орет: «Покайтесь, грешники и блудяги! Судный день близок!» — ну и так далее. Особенно дядька напирал на то, что ведьмовство не истреблено до конца, поэтому каждый сознательный христианин обязан бдить… или бдеть? В общем, глядеть в оба очка, чтоб ведьму не пропустить. Анри наш прямо реально заторчал от этой идеологии и нанялся к этому дядьке в Петьки. И тут у них пошел оттяг по полной. Дядька, звали его Иоганн Зиммиус, так возлюбил Анри и его стремление к борьбе с нечистью, что открыл ему великую военную тайну. Оказывается, сам Иоганн жил на свете к тому времени уже более двухсот пятидесяти лет и все это время состоял в некой секте, которая гордо именовала себя Черной Инквизицией и лет этак триста-четыреста потела в борьбе с ведьмами. Ловила их, жгла на кострах, топила, вешала, ну и так далее. По такому благому делу членам секты (они, правда, предпочитали слово «орден») даруется бессмертие, и ваше все круто. Ну, Анри лопухи-то раскатал и тоже в секту попросился. Мол, я, да я, да я — струя, вырасту — фонтаном буду! Попросился — взяли. Вот и катается с тех пор Анри по свету на волшебной лошадке, ведьм ловит и в мешок кладет… Когда парнишка закончил, я спросила: — Это по какой программе такой фильмец показывали? Я б себе записала — прям Стивен Кинг. — Я не имею никакого отношения к этому бесовству, которое в вашем времени называется кино! — зашипел Анри. — Все, что я рассказал, — чистая правда! Страшитесь мести Ордена! — Ой, все — памперсы полны…— начала я, но тут опять включилась Миха. От былого ее эстонства не осталось и следа. Как хлопнется рядом с парнем на землю, как затрясет его за тощую шейку, как рявкнет: — Это ты увез Сюнневе? А это что за персонаж индийского кино? Пропавшая сестра-близнец? Тогда нам сейчас по сценарию положено затрясти сари и, откидывая коленца, заголосить: «Мою сестру украли цыгане, я не знала ее двадцать лет, только родинка на копчике скажет мне правду!» Но Миха, похоже, вовсе не собиралась заходиться в экстатическом танце. Она еще раз повторила свой вопрос, сотрясая худенькое тельце Анри… Мишка продолжает и проигрывает — Это ты увез Сюнневе? — Каким-то шестым чувством я знала, что без лошади этот придурковатый инквизитор неопасен, поэтому могла позволить себе потрясти вредителя. Полинка удивленно вытаращилась на меня, но сейчас мне было не до нее. Если тетка Роза не ошиблась, именно Анри она видела в ту ночь, когда пропала Сюнневе. Но тот неожиданно отрицательно замотал головой: — Она была слишком сильной… За ней приезжал сам Великий Инквизитор! — Ты мне брось тут начитанностью хвалиться! — опять тряхнула я парня. — Я тебе сейчас покажу Великого Инквизитора, Достоевский доморощенный! А лягушкой квакать не хочешь всю оставшуюся жизнь?! Тут я, конечно, блефовала — превращать врагов в лягушек ведьмы могут только в сказках, — но Анри, похоже, поверил. Побелел так, что про него вполне можно было сказать — поседел с лица. Да он сейчас сам заквакает безо всякого колдовства. Мне стало противно. И от этого-то трясущегося как второсортное желе болванчика мы убегали так, что я чуть не погибла во цвете лет! Могла ведь остаться хрипящей астматичкой на всю жизнь, могла загреметь в милицию за воровство фонарика… Я даже немножко разъярилась, а такое со мной случалось ох нечасто — сказывался папин темперамент и редкое, но насыщенное общение с теткой Изольдой («М-микаэл-ла! Я довяз-зал-ла тэб-бе шапочку с народным-м эстонским орнамэнтом! .. Мал-ла? Пач-чему?» — «Тетя, но… вы же начали ее вязать, когда я пошла в детский садик…» — «Да-а, каж-жется, ты нэмножко вир-росла с тэх пор!») — Я… я не лгу! — затрепыхался горе-преследователь. — Инквизитор поработил ее волю, иначе ее было бы не одолеть… — И где она теперь? Сзади раздался уже приевшийся стук копыт — это лошадь возвращалась к своему незадачливому наезднику. Почувствовав поддержку, Анри рванулся из моих рук. От неожиданности я выпустила завязки его плаща и хлопнулась на мягкое место. Хлюпик неожиданно резво перескочил через Полину и что было сил рванул к лошади. Пока я растерянно хлопала глазами, Полинка, похожая на оскорбленного до глубины души Колобка, шустро покатилась за ним, вопя как сирена: — Трус несчастный! Беги, беги — догоню — на ребрах чечетку выбью! Седло к инвалидной коляске ладить будешь! Оставлять Полли в таком состоянии было опасно, поэтому я собрала себя с земли и заковыляла вслед за ней, держась за бок и тоже подвывая: — Поли-ин! Бросай его, пойдем домой! Ну Поли-ин! Но пытаться остановить Полинку — то же самое, что пытаться затормозить паровой каток на полном ходу. Я не сомневалась, что она догонит Анри, хотя паренек летел вперед так, что мог бы посоревноваться со своей лошадью. Сама лошадь немного оторопела от такой прыти и притормозила вдалеке, заинтересованно наблюдая за гонкой… И на этом заканчивается более-менее реальная часть моей истории. Потому что дальше началась такая чертовщина… А началась она с того, что лошадь, до этого молчавшая себе в уздечку, вдруг протяжно заржала, да так громко и высоко, что никакому Витасу и не снилась такая рулада. От неожиданности Анри, которого Полинка почти догнала, споткнулся и приложился личиком об землю. Полина по инерции тоже шлепнулась, однако не растерялась и схватила Анри за сапог. Получилось нечто вроде импровизации знаменитой сказки «Репка», потому что Анри, падая, успел ухватиться за стремя, свисавшее с бока лошади. Ну и картинка вышла! Лошадь ржет, причем даже не ржет, а воет, как поцарапанный диск Витаса. Анри булькает от страха что-то по-французски с характерным прононсом. Полинка тоже не молчит (когда это она молчала) и популярно объясняет Анри, что делали чекисты с трусами и беглецами. Да еще я сзади хриплю как издыхающий патефон, пытаясь немножко быстрее двигать конечностями… В общем, всем тем силам, которые затеяли эту заварушку, видимо, надоела такая какофония, и они ненавязчиво так перевернули страничку сценария, на которой красивыми буковками было выписано: «Второй акт» и в котором Фортуна явно была персонажем внесценическим… Рядом с вопящей лошадью прямо из воздуха возник светящийся шар золотистого цвета, который начал постепенно увеличиваться в размерах и наконец образовал что-то вроде огромной полыхающей арки. — Йо-го-го! — возрадовалась лошадь. — Mon maitre! [3 - Учитель!(Фр.)] — прогундосил Анри. — НЛО, драный кирпич мне в зад! А я фотик не захватила… — Полиночка, мне это не нра-а-а… Лошадь радостно зацокала по направлению к арке, увлекая за собой Анри и Полли. Вот она уже почти исчезла в сияющем проходе — По-По-Полина-а! — завопила я. — Б-брось его ноги, спасай свои руки! Но отодрать Полянку от добычи было невозможно. Проще нашего Жупика от мамулиных тапочек отскрести. Медленно продвигаясь по направлению к арке, Полинка, сопя, тянула на себя оравшего дурным голосом Анри. Вот уже и лошадь вся скрылась, и Анри с головой ушел в никуда, а Полинка все дергала его за каблуки, сама находясь в опасной близости от странного прохода. И тут я не выдержала и, несмотря на природную трусливость, ухватила уже почти доползшую до прохода Полину за джинсы. В тот же момент арка вспыхнула ярким огненным светом, и нас затянуло внутрь, я и «мама!» сказать не успела. Разумеется, и речи не шло о том, чтобы вспомнить какой-нибудь заговор или быстрое слово… Приключение первое: лабиринт Клотильды — Миха, Миха! — Первое, что я услышала, придя в себя, был взволнованный голос Полины. — Очнись, ты ж мне задний карман вместе с задницей оторвешь! Я послушно приоткрыла один зажмуренный глаз, потом второй. Полинка, сосредоточенно пыхтя, старалась по одному отогнуть мои пальцы от своего кармана. — Не, Мишань, я, конечно, понимаю — стресс, вегетососудистая дистония, плохой аппетит, но КАРМАШЕК-ТО ОТПУСТИ! Нашла себе спасательный круг! Я с трудом разжала руки. Полинка тут же откатилась и шумно уселась на пострадавшую часть тела. — Синяк будет! — пожаловалась она. — С твоими отпечатками пальцев! — Где… мы? — проблеяла я, с трудом ворочая головой. Вокруг были только каменные стены, основательно измазанные чем-то похожим на строительный раствор. Потолка видно не было из-за плохого освещения. — Хотела б я тебе сказать — в Караганде, но не думаю, что даже у них были такие проблемы! — ответствовала Полина. — Скажу проще: мы в том самом месте, по названию которого получил кличку твой буля! Я тоже села. Потрогала стены — рука оказалась перепачкана в какой-то белой дряни. Посмотрела вперед — темнота, обернулась назад — темнота. Хорошо хоть Полина привычно сопела рядом, иначе я бы с ревом: «Маманя!» кинулась биться головой о стены (не, наверное, не кинулась бы — какие-то они чересчур грязные даже для сильной истерики). Но страшно мне стало. Да так, как никогда в жизни не было. Даже на уроках труда, когда училка, пребывавшая в глубоком маразме года этак с тридцать седьмого, злобно выворачивая челюсть, рассказывала жуткие истории про девочку, которая «шила,шила и пальцы себе к машинке пришила!», или про ту, у которой косу в швейную машинку затянуло. Мне не было так страшно, даже когда один мой преподаватель, перед занятием которого валерьянка была самым ходовым товаром, кричал: «Вы что думаете, Отелло задушил Дездемону из-за сопливого платочка?! Не-эт! Он придушил ее за то, что она не знала классификацию кельтских языков! "Жаль я с вами то же самое сделать не могу!» (Уже на экзамене выяснилось, что у него на самом деле было доброе сердце…) Я захлюпала носом. — ОПЯТЬ?—завопила Полли. — Сколько можно! В твоих соплях весь Семипендюринск утопить можно! Что за манера — сесть на сиделку и завыть?! Ты это бросай! Мы натурально влипли, тут мокнуть некогда! Я послушно затихла, артистично размазав по щеке одну-единственную успевшую выкатиться слезинку. — Что делать-то, Полин, что делать? — жалобно спросила я. — Нереветь — раз, подумать — два! — Полина яростно заскребла макушку. — Ох, чует моя попа, это все из-за меня! Предупреждал меня Ула… — Кто? — Не важно, хотя нет, важно! — Полинка необычайно посерьезнела. — Слушай, Мих,ты… это… только не обижайся, я тебя кой о чем спросить хочу, ты только правду ответь! Ты так, чисто случайно, не ведьма ли? Я поперхнулась. Открыла рот и вытаращилась на Полянку. А она-то откуда знает? Неужели это так заметно? Полли не так истолковала мое замешательство и забормотала: — Не, Миш, я не в обидном смысле, а в самом нормальном, то есть в ненормальном, в самом аномальном смысле. Вот. Я потупила зеленые очи долу: — Ну… да. — Круто! — деловито сказала Полли, не выказав ни малейшего удивления. — Тогда зови Улу и говори, что мы влипли! — Кого звать?! — Помощника моего! Его Улой зовут, и кажется мне, что сейчас он где-нибудь кагор глушит, вместо того чтобы меня охранять! Давай, давай — он мне сам сказал, что ты их видишь! Да уж, вижу! Да так часто, что самой надоедает. Значит, этого рыжего балбеса в бело-голубых штанах зовут Улой… Умение видеть Помощников было моим самым неприятным даром. И до того момента, как я научилась отключать так называемый «третий глаз», здорово намучилась. Ну представьте себе: в любом помещении я всегда видела в два раза больше людей, чем там было на самом деле. При этом я их не только видела, но и слышала! А все Помощники, как назло, разговорчивые до жути. Полинкин Ула вообще ни на минуту не затыкался — вечно бубнил о том, какой это крест — охранять Полли. Обнаруживая, что я могу их видеть и понимать, Помощники принимались усиленно со мной общаться, при этом вовсе не на возвышенные и отвлеченные темы. После того как я начинала медленно звереть и пару раз с воплем: «Порешу!» кидалась тяжелыми предметами в абсолютно пустое с виду пространство, за меня взялась тетка Роза и в два счета научила отключать «второе зрение». После этого я пользовалась этим своим даром крайне редко, чаще всего чтобы просто посмотреть на чужого Помощника, И вот теперь Полина предлагала мне не просто заново открыть «третий глаз», но даже позвать ее Улу. Слава богу, что они не находятся при нас не отлучно… Хотя в некоторых ситуациях, вот как сейчас, это просто необходимо… Я сосредоточилась, припоминая все советы и наставления тетки Розы. Потом еще раз огляделась. Но нет, даже теперь народу в полутемном коридоре не прибавилось (своего Помощника я видеть не могла). — Ну чего? — нетерпеливо наскакивала Полина. — Улы нету, да? Так и знала, этот мой голубь… сизоштанный облюбовал где-нибудь погребок с кагором для первого причастия. А позвать-то, позвать его можно? Ну что-нибудь вроде: «Сивка-бурка, урка-мурка, стань передо мной, и все такое?» — Можно…— Я сосредоточенно морщила лобик, вспоминая уроки тетки Розы. Обычно во время магических штудий меня одолевала дремота, да и сама тетка Роза любила повторять: «Заговоры да шепотки, племянница, дело хорошее, только выигрывает все равно тот, кто знает карате…» Наконец в голове что-то сложилось. Я покосилась на Полину и начала: Помощник мой, Хранитель, От бед избавитель… Полинка оживляет повествование Мишка все-таки собралась и начала что-то бормотать. Я надеялась, что в этот раз она сработает как надо и мы получим-таки хоть и весьма сомнительную поддержку от Улы. И сработало! Запрос в небесную канцелярию дошел очень быстро, потому что Мишка не успела добубнить, как из темноты раздался оч-чень знакомый мне голосок с характ-тэрным северным акцентом: — Ага! Чуть что — так сковородка ушастая, а как беда, так сразу Ула Недобитый Скальд.. Я перепугалась, что Ула кинется гордо перечислять имена всех своих предков, торчавших после его прозвища, поэтому завопила: — Уличек, холодильник ты мой неразмороженный, иди сюда, на тьму божью! — А какой холодильник? — настырно прогнусавил Ула, не спеша очаровывать общественность рыжими кудрями и эпатажными штанцами. — Опять обзываешься, да? — Ты че, Улик! — застучала я себя в грудь, стараясь изобразить на личике самое искреннее выражение. — Ты у меня как в той рекламе… двухметровый красавец-швед! На двухметрового красавца самолюбивый мой был согласен, поэтому стена рядом с нами заискрилась и из нее высунулся Ула, явно переживающий не самые лучшие времена. Волосы всклокочены, у арфы струны торчат в разные стороны, на вечной кожаной тужурке неуклюже прилеплена заплатка в форме кукиша… В общем, вид еще тот! Но все равно — это был Ула! Живой, то есть как живой, и вечно всем недовольный! — Ула! — радостно завопила я, кидаясь к нему. Бумс! В порыве чувств я как-то подзабыла, что Ула — бесплотный дух, поэтому с распростертыми ручонками влепилась в стенку. Стена загудела. Я перепугалась — еще рассыплется, складывать заставят. А из меня строитель, как из козла гармонист… — Полинька! — на меня капнуло кагором. — He ушиблась? — Нормально! Камнем об камень — не больно… Я отклеилась от стены и поглядела на Мишку. Та как сидела блаженно на попе, так и продолжала сидеть. Ну валюсь я с девахи! Мы влетели в какую-то абсолютно темную дыру, дом вообще непонятно в какой стороне, Ула мой торчит из стены, красивый, как батон колбасы, а она до сих пор в ступоре! Ну хорошо хоть не ревет… Я перевела взгляд на Улу и погрозила ему пальчиком: — Врал, значит, кучерявенький, что я тебя видеть не могу! Кто говорил, не дано, не могу я… — В обычной жизни не можешь, — согласился Ула. — Мухоморы-овощи!! Я что, опять в чьем-то ментальном теле? — Я бросилась ощупывать свои окорочка. Не, целенькие, родные, и джинсики мои при мне, и кроссовки. Да и Мишка тоже на себя похожа — прям клоненок! — Не бойся, тело целиком твое, — успокоил меня Ула. — Время не совсем то, ситуация, прямо скажем, не очень ароматно пахнущая, в общем, условия особые — поэтому ты меня видишь! Ох, умеет мой рыженький успокоить, пролить бальзам умиротворения на страждущую душу! Ну, то, что мы с Мишаней влипли, как удобрение в почву, это и без сопливых понятно, а вот куда мы влипли, необходимо было выяснить. Тут мы с Михой синхронировали, потому что она наконец раскрыла рот и спросила: — А мы вообще где? — Не знаю, — честно признался Ула. — У меня по плану вы сейчас гуляете в «Клондайке». Полина пьет на брудершафт с солистом «Ключных котят», Михайлина сидит рядом, сосет через соломинку свое вечное детское молоко и ведет высокоинтеллектуальную беседу с бывшим одноклассником. Я со слезой в голосе произнесла: — И этого-то прекрасного времяпрепровождения мы лишены! Я осталась без слюнявого поцелуя Вика Орловского, Минька без своего молока… Бедные мы, бедные! Кто пожалеет девусек?.. Ула, ты что, еще здесь? А кто будет узнавать, где мы сидим? Или ты сросся с этой стенкой? Так, перестань изображать страстную плесень и дуй за информацией! — Что-то ты становишься похожей на Мэри Джейн! — надулся Ула, постепенно испаряясь. — О! Отличная идея! — воодушевилась я. — Миха сейчас еще чего-нибудь пробубнит, мы и ее позовем! Улу как смыло. Я захихикала и повернулась к подруге. Немного приоткрытый рот и слегка выкаченные Мишкины глаза навели меня на некоторые размышления. Похоже, она чем-то озадачена… — А-а ты его знаешь? — выдавила наконец она. — А то! Мы же с ним прошли огонь, воду и сто метров канализации на брюхе проползли! — И все оставшееся до прилета Улы время я развлекала Миху рассказами о моем прошлогоднем приключении. Ула нарисовался снова рекордно быстро, с вечным талмудом под мышкой и карандашом за ухом. Искалеченные гусли исчезли. Заплатка поменяла форму и превратилась в восклицательный знак. Ула немного повозился в стене, устраиваясь поудобнее, затем подумал и высунул наружу еще и ноги. Получилось забавно — Ула будто бы сидел… в стене. Поболтав ножками, Ула пристроил свой гроссбух на коленках и начал нас вводить в курс дела: — Значит-ца так, девочки! Попрошу без криков нервных стонов, мы попадали и круче! Время — самое начало четырнадцатого века, место действия — ваш родной Семипендюринск, то есть то, что явилось его началом, — маленький городок Готфридсбург. Даже не город, а так — большое укрепленное село. — Мамочки! — Ну вот — опять мы и опять в дерьме! Что, в Париж завалиться не могли? Какого рожна мы вообще тут? Ула нервно зашелестел страницами: — Полина, помнишь, я говорил тебе, что после твоего путешествия по прошлым жизням внимание темных сил к тебе повышенное… Так вот, можешь успокоиться: это не из-за тебя. — А из-за кого? Дед Мороз разозлился, что я его за красный нос алкоголиком обозвала? Ула не ответил, внимательно изучая какую-то страничку. — Между прочим, финского Деда Мороза зовут Йоллопукки, — ни с того ни с сего торжественно заявила Мишка печальным голосом. — Это ведь все из-за меня, да? Ула встрепенулся и участливо посмотрел на Мишку: — Ну, в общем, да… Темные силы давно точат зубы на вашу семью, потому что вы, имея дар такой силы, не занимаетесь ничем предосудительным. Всего-то лечите, гадаете… — Мы не колдуньи! — тихо ответила Мишка. — Даже не настоящие ведьмы. Мы не заключали догoвopa… Ведьмами зовемся так, для удобства. Слово романтичное. Мы всего лишь ведуньи, знахарки. Травы знаем, слышим природу, читаем карты и судьбу в линиях ладони, видим то, что от других скрыто. Мы не делаем вреда. Почти… ну совсем чуть— чуть, когда доведут. Я вообще не колдую… — Именно! — воскликнул Ула. — Поэтому мы всегда были на вашей стороне, охраняли, как могли, пока ваша Сюнневе окончательно не вывела из себя темные силы. Кстати, совсем случайно. Она был столь сильна, что к ней явились предлагать сделки, Сама понимаешь кто… А она лишь плюнула и сказала: «Мочи моей на вас нет!», только вот… она же финка, с ударением и произношением плоховато, получилось: «Мочи моей на вас нету!», то есть вроде пригрозила нехорошим. Это ж прямое оскорбление! Ох и Сюнневе! Узнать бы, что за девка, — судя по рассказам, прям вторая Мэри Джейн! — Я продолжаю. — Ула перевернул страничку. — Чернявые у нас работают, как всегда, мобильно, поэтому подстроили тебе следующую пакость — отняли твоего Помощника. Тебя не удивило его отсутствие? Мишка заоглядывалась: — А разве я должна его видеть? — В такой ситуации — должна! Черненькие же уделали великую пакость. Во-первых, спрятали твоего Помощника, а во-вторых, решив подстраховаться, подставили его под удар в его земной жизни, Иногда Ула может быть на редкость невнятным, Прямо как наш руководитель практики в мори «Э, мэ-э, бе-е, вот это что… пила, да, пила… не простая, специальная… да, специальная… в общем, ею пользуются… ладно, оставим, вот вы вскрыли наконец грудную клетку трупа…» То же самое с Улой — подробного, внятного и четкого изложения ситуации от него фиг дождешься. Вывалит на тебя все факты — и сиди сортируй. Я глянула на тихо бледнеющую Мишку и напустилась на Улу: — Ула Недобитый Скальд! Ты можешь изъясняться ясней и подробней? Рассказывай все по порядку! — Да вы же мне слова вставить не даете! — возмутился рыжик. — Я же говорю — у Мишки спионерили Помощника, пока она сюда, летела. Мало того, решили у нее его совсем отнять, сделать так, чтобы он вообще никогда не стал Помощником. Сейчас все объясню. Знаете ведь легенду о Клотильде и Готфриде? Мол, он запер ее вместе с пажом-любовником в этих самых катакомбах, где мы сейчас сидим. Вранье, конечно, несусветное, но не в этом дело. Этот самый паж и стал потом твоим, Михайлина, Помощником… Тут в общем-то пора бы включиться Михайлине, нотак как она в полной отключке и не способна внятно излагать свои мысли, Полина по-прежнему продолжает — Чтоб мне всю жизнь кеннинги расшифровывать! — жалобно произнесла Мишка. — Вот это поворот! А мы-то почему здесь оказались? — В этой эпохе ты особо уязвима — ведь твой Помощник еще не умер, то есть у тебя еще нет Помощника. И самое плохое то, что вернуть его будет трудновато. — А… другого? — спросила Мишка. — Другого дать можно? — Да все можно, только все это очень сложно, — в рифму ответил Ула. — Такие дела просто не делаются. Помощники — это не огурцы, знаешь ли, в банке не киснут. На подбор тебе нового Помощника уйдет недели четыре, не меньше. За это время твоя жизнь превратится в кошмар. Люди ведь не знают, насколько тяжела работа Помощников… Правильно, рыженький, себя не похвалишь, будешь как оплеванный! — Мы делаем тысячи вещей. Вовремя останавливаем чересчур быстро несущийся автомобиль перед зазевавшимся подопечным, убираем мелкий камешек из-под ног, чтобы он не споткнулся и не расквасил нос, выбиваем из рук яблоко, чтобы не подавился зернышком, меняем направление летящего сверху кирпича, иногда подолгу держим зеленый свет или, наоборот, красный, чтобы кто-нибудь рассеянный успел перейти дорогу, а не менее рассеянный водитель не придавил бы кого-нибудь, Мы задерживаем поезда на станциях, троллейбусы на остановках, чтобы ты всюду успевала… — А я никогда не успеваю! — вклинилась я. — Значит, не судьба! — отрезал Ула. — Ничего в мире не происходит случайно, не успела на автобус — значит, так надо. В общем, мы много чего делаем, в основном это мелочи, но с ними жизнь человека была бы невыносимой. И короткой. Ты не представляешь, что может натворить маленькое стеклышко или даже песчинка… А чернявенькие не дремлют, у них недостатка в кадрах нет… Конечно, ты могла бы эти двенадцать дней просидеть дома под замком и надежной охраной Семьи (я, конечно, не исключаю упавшей с крючка картины, замкнувшей проводки, сломавшегося внезапно стула…), но ведь ты не можешь пропустить месяц учебы прямо перед сессией… — Три дня поноса и смерть в любом случае, — грустно констатировала Мишка, по-прежнему пре бывая в прострации. — А хоть какой-нибудь выход из всего этого дурдома есть? — Если есть вход, есть и выход! — утешил ее Ула, — Вам с Полиной остается только одно: попытаться разыскать пажа и проследить, чтобы в этой жизни у него все прошло по плану. То есть предупредить о возможной опасности… Я еще не собрал всех сведений о eгo жизни, но одно могу сказать точно: парень должен спокойно дожить до старости. Скорее всего, темные гаденыши попытаются убрать его пораньше. И тут Миха попыталась сыграть в рыцарство. Тоже мне Жанна д'Арк семипендюринского масштаба. — Но ведь Полли это не касается! — все так же торжественно продолжила она. — Я одна, наверное, сама… — Сама это ты будешь у Меньшовой в ток-шоу заливаться! — грозно сказала я. — Тоже мне сама! Да тебя только отпусти — на ягодичную мышцу — плюхнешься и будешь ревмя реветь, пока весь этот Готфридсбург не затопишь. А я в подобной ситуации уже бывала, знаю, что к чему в этой малине. Так что ты брось тут благородные понты раскидывать! Куда ты без меня? Миха все-таки заревела и хлопнулась мне в объятия. Я прижала ее к мощной грудной клетке и погладила по квадратной голове. — А мама? — проревела Мишка. — Она же с ума сойдет от беспокойства! Сколько мы тут проторчим?! — Тут все в порядке! — принялся успокаивать ее Ула. — Считайте, что мы растянули время. Не важно, сколько вы пробудете здесь, в вашем мире пройдет не более часа. Это немногое, что мы пока можем для вас сделать. — Честно? — прохлюпала Мишка. — Вот те крест! Клянусь моим добрым именем самого мерзкого скальда во всем Нордмёре! Ты даже не представляешь, на что способна разъяренная обеспокоенная родительница. Да твоя мама сроет и ад и рай, а нам такие крупномасштабные боевые действия ни к чему! Я нашарила в кармане носовой платок и протянула его Мишке. Пока она старательно вытирала щеки и глаза, я принялась расспрашивать скальда об обстановке: — Что конкретно нам нужно сделать? Где вообще искать этого чертова пажа? — Говорю же, подробностей я еще не знаю! У нас там жуткий переполох в связи с такой активизацией нечисти — сегодня же Вальпургиева ночь, забыла? Знаю одно: он где-то в замке, то есть в поместье Готфрида. На замок-то это сооружение мало тянет… Дело вот в чем: кто-то в замке обязательно попытается убрать пажа с дороги раньше, чем парнишка того заслуживает. Ваша задача-минимум: успеть добраться до него первыми и предупредить об опасности. С такими хануриками, как Ула, нужно было сразу выяснять задачу-максимум. А то может получиться, как тогда с этой дурочкой Павлой — в результате мне пришлось спасать ей жизнь… Поэтому я вкрадчиво осведомилась: — Задача-максимум, я полагаю, — навалять в мозг тому хмырю, который попытается помочь парню умереть молодым? — Я этого не говорил! — ловко открестился Ула от ответственности. Катакомбы в то время, по счастью, еще не были достроены, поэтому наружу мы выбрались сравнительно быстро — всего лишь прошли немного вперед и перелезли через кучу обтесанных камней, уже подготовленных для строительства. На улице — что, впрочем, было нам на руку— стояла глубокая ночь. Представляете, что бы было, если б мы вылезли из-под земли в самый разгар строительных работ, да еще посреди бела дня. Да меня бы подвесили на ближайшем гвозде за бесовство, ей-богу! — В таком наряде вы, конечно, никуда не можете идти! — сказал свое веское слово рассудительный наш. — Да ты что? — деланно удивилась я. — А я-то думала, сейчас промарширую к замку и буду хип-хоп выделывать… — Не ерничай! — отрезал Ула. — Вам нужно раздобыть себе одежду. Пройдете немного влево — там на ночлег расположились скоморохи. Они сегодня хорошо подзаработали в замке, поэтому изрядно нагрузились в местном трактире. Спят как зайчики под елочкой, им теперь не до шмоток — наутро будут мечтать только о холодненькой простокваше. Мишка, как обычно, выкатила глаза: — Мы что, должны будем украсть у них одежду? Прямо с них снять? — Ну ты и крута, подруга! — Я уважительно покрутила головой. — Сурова! Это ж прям сериал «Криминальная Россия» получается. Две девочки— студентки оставили замерзать на улице голыми двух пьяных бомжей… Миха насупилась. Ула кинулся объяснять: — У них там телега рядом, в ней куча реквизита, в том числе и тряпки. Залезете потихоньку, возьмете самое необходимое… Да про лапти какие-нибудь не забудьте, твои кроссовки, Полина, могут запросто принять за дьявольские копыта. — А ты? — А я с отчетом! И я даже разозлиться не успела, как Ула истаял, как перегоревшая лампочка, нежным дымчатые светом. — И после этого он еще смеет мелодраматично врать, что Помощник должен всегда находиться при своем подопечном! — резюмировала я. — Ну что, Миха, пошли на дело! Я тырю, ты на шухере. Главное — помни: в случае опасности, перед тем как упасть в обморок, прокукуй три раза… Что? Куковать не умеешь? Тогда учиться придется где-нибудь в местной тюрьме, если мы вообще до нее доберемся. Тьма вокруг стояла просто кромешная. Я с трудом соображала, где тут право, а где лево, свои конечности с трудом видела. Наконец на свой страх и риск я опять ухватила Мишку за руку и мы поплелись куда-то, молясь, чтоб это было то самос лево. Мишка сразу заявила, что у нее прогрессирующий топографический кретинизм. Пришлось мне опять играть в Сусанина. Впрочем, долго плутать нам не пришлось. Не успели мы сделать и десятка шагов, как из темноты явственно повеяло крепкими алкогольными испарениями и послышался пьяненький храп. Мы на цыпочках потрусили на запах и вскоре увидели следующую картинку. Вокруг почти затухающего костерка валялись бравые молодцы в состоянии откровенного нестояния. Даже у лошади, запряженной в размалеванную телегу, разъезжались копыта. Увидев нас, они, видимо, попыталась заржать, но вышла только грустная икота. Алканавтов было четверо, все как на подбор: щеки размалеваны свеклой, глаза украшены фонарями, — одна нога ищет другую, и даже храп раздается в одинаковой тональности. — Стой здесь! — прошептала я Мишке. — Следи за ними. Если кто проснется, падай на землю и притворяйся конским пометом. Минька сусликом застыла на месте. Я прокралась к телеге. Лошади по ходу дела начали было чересчур тяжело ворочать головой. Я толстой гусеницей перевалилась через борт. Так, посмотрим, чем народ богат… Если только они не пропили последние шмотки в трактире. В телеге валялось несколько кое-как перевязанных тюков. Я осторожно развязала один — ничего интересного, кукольный театр… А здесь, кажется, одежда… Вдруг из темноты донеслось неуверенное деликатное кукование. Я выпустила тюк и распласталась рядом… Тишина. Даже ни шороха, мерный храп как раздавался, так и раздается, лошадь в нирване даже не шевелится. Тут послышался виноватый Мишкин шепот: — Прости, это я тренируюсь… Еще одна такая проверка системы, и я беззастенчиво воспользуюсь отсутствием Михиного хранителя! Тренируется она! Я тут от страха чуть под доски не заползла… Схватив тюк с одеждой, я швырнула его куда-то в Мишкином направлении и осторожно принялась вылезать из телеги. Свесив одну ногу, я поняла, что немножко промахнулась — тючок угодил пряником в догорающий костерок. Миха бесполезно топталась рядом, боясь перешагнуть через храпящего прямо у костра скомороха. Я ласточкой слетела с телеги и ринулась к костру. Выхватив тюк из огня, я взвыла — тот уже успел основательно поджариться — и выпустила добычу из рук. Злосчастный тюк приземлился аккурат на разукрашенное личико поддатого скомороха… Мы застыли на месте. Ступор сковал даже меня… Тем временем скоморох пошевелился, отбросил тюк в сторону и пробормотал: — Ванькя! Опять на меня сел… У, боров! Паскуда чертова… Тут мы что-то заскучали. Я подхватила тюк, перемахнула через скомороха… И мы пустились наутек, не дожидаясь продолжения банкета. Для верности мы опять укрылись в недостроенных катакомбах и там осмотрели нашу добычу. Результат полетов тюка над костром был плачевным — уцелели только длинная монашеская ряса с капюшоном, явно не с православного попа снятая, и один скоморошеский костюм. Рясу я отдала Мишке. Для ее амплуа вечного Пьеро как раз подойдет. — Я же не знаю, как нужно изображать монаха! — в ужасе воскликнула Мишка. — Да чего там сложного! Монах не наш, заграничный… Бормочи чего-нибудь по-латыни, вы ж ее проходите! Тут Мишке пора включиться в повествование Легко сказать: бормочи чего-нибудь по-латыни! Единственное, что я помню, — это «Gaudeamus» и, какое-то двустишие Катулла. Да еше, пожалуй, «Mala herba cito crescit» («Плохая трава быстро растет») — любимую поговорку нашей латинистки. Но делать было нечего, и я напялила рясу поверх платья. Заплела кудри в косичку и тоже старательно упрятала ее под капюшон. Поскольку целых лаптей у нас осталась одна пара, пришлось обмотать мои босоножки обгорелыми лохмотьями — вышло очень колоритно. Оглядев мой наряд, Полинка хихикнула: — Ты прямо как первая христианская мученица. Ощущение такое, что тебя с костра сдернули… Я воздержалась от комментариев, хотя сама Полли в синих штанах, на которых заплаток было больше, чем изначального материала, красной рубахе с дымком и шапке с бубенцами была похожа на хиппующего телепузика, испорченного плохой наследственностью и дурными связями. — О! — Полина кокетливо выставила вперед ножку в лапте. — Версаче, коллекция «Кошмарный сон»… — Полин? — Я поскребла переносицу и нахмурилась. — Насколько я помню, лапти на бантик не завязывают… И рубаху в штаны не заправляют. — Что, правда? — искренне огорчилась Полина. — Во люди жили, никакого праздника! А рубаха… так же теплей! Мне пузо надует! Хватит и того, что мне придется таскаться в этих плетеных гамашах на веревочках. Как народ вообще в них ходил, тут мозоли даже на ногтях заработать можно?! Тебе-то хорошо, балахончик тепленький, удобный (хотя тебе вообще-то полагается плоть умерщвлять), босоножки свои, родные… — Предлагаю считать митинг закрытым, отклчите микрофон депутатке Кузнецовой! — перебила я Полину. — Давай лучше обдумаем наши дальнейшие действия — А чего тут думать? — удивилась Полина. — Топаем прямиком в замок и просим приюта! — Думаешь, нас пустят? — А что они, звери, что ли? Мы как начнем колоратурно гнусавить, нас куда угодно пустят, только чтоб заткнулись! Да что им, жалко места! Я была настроена не так оптимистично. Влупят нам по стреле промеж глаз — вот и весь разговор. Вообще, ситуация все больше напоминала мне компьютерную игру, разработанную для тихих пациентов Кащенко в награду за примерное поведение. Проведешь двух дурочек через лабиринт — заработаешь компот к обеду, доведешь целыми до замка — вот тебе дополнительная подушка… Эх, нам бы тетку Розусюда, она у нас историк, рассказала бы, что к чему в четырнадцатом веке. Интересно, у Высших Сил практикуется такая вещь, как «звонок другу»?.. — Так, Миха! — Полина сосредоточенно упрятывала кроссовки под камень. — Я понимаю, у всех свои маленькие слабости, то, се, розовое белье с крокодильчиками, синяя губная помада, постоянный откат в нирвану, когда надо активно шевелить всем организмом… Я не против, боевые действия пока не начинались. Но, если тебе припрет отклеить ласты в столбняк в то время, как какой-нибудь раздолбай захочет снести мне башню, так и знай — я тебя и после кончины не оставлю. Буду являться привидением в белых тапках, пока не запросишь пощады! Я кивнула. Чересчур активную и энергичную Полину, разумеется, должно было раздражать мое постоянное «зависание». В самом деле, пора было менять тактику. Как любит повторять тетка Ида — «я, же не дома»! Замок, а точнее кривоватую башенку, облепленную кучей хозяйственных построек и обнесенную аккуратным каменным заборчиком, мы нашли не сразу. Даже у бывалой Полли при слове «замок» не возникало никаких ассоциаций, схожих с тем, что мы увидели. Ну в самом деле — заборчик при желании можно перемахнуть с одного прыжка, крыша башни по-деревенски крыта соломой и какой-то очень бракованной черепицей… Нет, я, конечно, понимаю — люди обустраиваются, переезд вообще хуже двух пожаров, но Готфрид-то, Готфрид! Не успел еще обжиться на новом месте, а туда же — жениться приспичило. Хотя, если учитывать дядькин возраст, может быть, он боялся вползти на собственную свадьбу в элегантном гробике? Полина протопала к воротам и взялась за кольцо. — Чего-то я боюсь…— начала она. — Вот и верно, пойдем отсюда, пока нам не напинали! — Стучать боюсь! У них кольцо еле приверчено — на одних молитвах плотника держится! Ну да ладно… Бум! Бум! Хрясь! Полина задумчиво повертела в руках выдранное из ворот кольцо. — Здравствуй, Россия-мама, узнаю тебя, родная… А колечко-то тяжеленькое, пригодится, значит! — И Полина быстро запихала трофей в карман необъятных штанов. Я впадала в оцепенение. А Полли, ничего не боясь, принялась еще и ногами в ворота долбить: — Эй, вы, храпуны! Что притаились, как последний рубль в кошельке? Открывай двум бедным несчастным замученным путникам, из последних сил стучащим в эти дубовые ворота, чтоб тому, кто их ваял, всю жизнь ламбаду вприсядку выделывать! Наконец ворота заскрипели и приоткрылись. На свет, или, как говорила Полина, на тьму божью явилась бойкая бабулька в ночной рубашке и с деревянным колом наперевес. — И чтой-то за злыдней окаянных ни свет ни заря к нам принесло? — поинтересовалась она, размахивая колом круче, чем былинный витязь булавой. — Умордовали уже меня, ей-богу, и норовят ведь ночью припереться, чтоб вам! Кольцо раз двадцать отрывали… О, теперь и покрали железяку чертову! Ну, чего стоите как Ваньки на ярмарке, чего надо? — Э, мэ-э…— заблеяла я, но Полина мощным движением отодвинула меня за кулисы. — Значит так, бабушка, хай тебе и ре туда же, то бишь бог в помощь, Билл Гейтс в умирающие родственники. Мы, это, бедные несчастные путники, мимо проходили, дайте водички попить, а то так кушать хочется, что и переночевать негде. Я вот скоморохом подрабатываю, дружок мой — студент, богослов, монахом по совместительству… В общем, пустите! Бабка вздохнула и поудобнее перехватила кол: — Ох, если бы не барский приказ пускать всякую голь приблудную, без разговора пообломала бы вам хребтины… Заходите, да место свое знайте! В дом даже и не думайте лапти свои грязные навострить, пойдете, когда барин сам позовет. Песен никаких не выть, на пол не харкать, сопли об забор не вытирать, и упаси господь кого по нужде в сад выйти! Даже Полли ошалела от такого напора, а у меня появилось смутное подозрение, что мы попали на какой-то праздник жизни, где рискуем оказаться явно лишними. Бабулин монолог был по ходу дела тщательно отрепетирован и повторялся уже много раз… Подгоняемые бабулькой, мы вошли внутрь и огляделись. То есть попытались оглядеться… Бабка живо отбила у нас всяческую любознательность и естественное желание ознакомиться с местными достопримечательностями. Деликатно хватив колом по нашим задницам, бабуля прикрикнула: — Чевстали, зенки растопырили, как моя свекруха на смотринах! Вперед шагай, не спотыкайся! Ей-богу, не хватало только «шнель, шнель, русише швайне!». Мы с Полиной, почесываясь, дружно затопали за бабкой. Боевая пенсионерка привела нас к какому-то маленькому домику, из которого, несмотря на поздний час, раздавалось пьяное кваканье. — Опять ужрались, волки позорные! — пробормотала бабка. — Итьдостали хуже горькой редьки! Ну щас я им покажу… Открыв дверь ногой не хуже какой-нибудь подружки Джеймса Бонда, бабка завопила: — Пошли вон, скоты гугнивые! Третью неделю бражку жрете, проку от вас ни хрена, козлы поддатые! Ща дрынишшем по спинишшам! Бабулю здесь явно знали. Знали и ее кол, то бишь «дрынишше». Поэтому, когда-из домика без разговоров тихо и слаженно выкатились штуки четыре в каку пьяных скомороха, мы глянули на бабусю уважительно и с опаской. Пнув напоследок замешкавшегося последнего, бабка распахнула дверь пошире: — Заходите, да не вздумайте нажраться, у меня разговор короток! — Дрынишшем по спинишшам! — отрапортовали мы с Полинкой. — Тоточки! Завтра пойдете к барину, да упаси вас бог без очереди пролезть! — И бабка резво укатилась. — Класс! — выдохнула Полина. — Супер! Это вам не в тапки наплевать! Круче ее только моя преподавалка по общей анатомии — она студентов, которые начинают валиться на экзамене, учебными костями лупит… Я поддержала: — У нас есть препод, который, когда заводится, бычки о зачетки тушит, но чтобы так… Слушай, тебе не кажется, что мы опять во что-то влипли, причем, если не узнаем куда, будем очень бледно выглядеть? — Ага! — кивнула Полина. — «Это не есть хорошо, и хорошо бы нам это не есть», как выражается моя двоюродная тетка. Я гляжу, тут скоморохов больше, чем у моего Васьки прыщей на морде. Может, тут праздник какой-то? Карнавал? Они что, уже тогда начали отмечать Вальпургиеву ночь? — Может, спросим у кого? — неуверенно предложила я. — У кого? — хмыкнула Полина. — У бабули с колом? Она тебе ответит — азбукой Морзе по ребрам! Давай лучше спать ляжем, сама знаешь — утро вечера… Тут-то мы вспомнили о том, что так и не удосужились ознакомиться с окружающей обстановкой. В принципе, знакомиться было особо не с чем — мы очутились в столь любимой моей бабулей курной избушке с минимумом мебели и максимумом выпивки (судя по стоявшему в комнате запаху). Полина нашарила на столе что-то сальное в плошке и с третьей попытки сообразила, как пользоваться огнивом… Пока Мишка старательно изучает обстановку, вмешивается Полина М-да, похоже, братцы-бухарики жившие и пившие тут до нас, умудрились пропить не только обои, но и тараканов. Избапоражала полным отсутствием мебели, кроме пары вонявших спиртом бочонков и разбитого глиняного кувшина. На полу, правда, валялись какие-то тряпки, но их, видимо, пропить было уже невозможно. Вряд ли они сошли бы даже за половую тряпку — после них полы пришлось бы скипидаром отмывать. Миха сразу скисла. Я как глянула на ее личико, так это сразу поняла. Хоть простоквашу сцеживай… Ох, помру я с девахи! Поскольку Мишка явно намеревалась гнать новую волну слез и соплей, я решила заняться делом и немного обустроить нашу ночлежку. Помнится, у входа я видала хороший стог сена… Стог и впрямь оказался хорошим, большим, свеженьким. Если не считать наших бывших товарищей по ночлежке, вольготно в нем расположившихся, все было вообще супер-дупер. Ну, поскольку братки были в той ситуации, когда Юпитеру больше не наливают, я не боялась их особо потревожить. Вломившись в самую середину стога, я принялась резво отгребать сено… — Говорю тебе, его надо убить! Я так и села, стараясь притвориться тонкой соломенной былкой. Ну, в крайнем случае, пятой букашкой… Блин, полжизни! Хорошо хоть у меня мочевой пузырь крепкий… Что это? Неужели кого-то из братков-храпунков пришла проведать сестрица Белая Горячка? Но явно трезвый голос продолжал злобно бухтеть: — Его надо убить, иначе он выдаст нас Готфриду! Мы не можем оставить его в живых! Я боюсь… Готфрид слишком мягок, он может отпустить его! Он и так, вместо того чтобы зарубить его на месте, всего лишь запер его в северном крыле! Да еще этот лабиринт… Нет, Готфрид может все испортить! — Не надо так волноваться, сестра! — зашептал второй голос. — Конечно, Готфрид отнюдь не храбрец, но безнаказанно он его не отпустит. Ублюдок сдохнет в этом лабиринте! И потом, как мы его убьем? Неужели ты сама… — Мать Мария, ну и дурак же ты, братец! — огрызнулась кровожадная девуля. — Посмотри, сколько сброду здесь шатается! За несколько монет нам принесут его голову и сердце на блюде! Господи, куда я попала? Тайный клуб фанатов маркиза де Сада? Кружок «На все кровавые руки — от скуки»? Да, видать, феминизм начал поднимать голову еще тогда, в четырнадцатом веке… Ишь как девчонка волнуется, и голову ей подай, и сердце. Может, у них тут торговля внутренними органами? Надо будет рассказать Михе, она хоть и медленно газует, зато жутко умная. Античную литературу на пять сдала… У них в универе это показатель! (К слову сказать, на пять экзаменатор просит студента представить собственный труп после того, как какой-то маньячина по имени Ахилл будет двенадцать дней таскать его за своей колесницей!) А мои маньячки все продолжали смаковать подробности предстоящего убийства. Я так поняла, что порешить собирались именно того пажа, который потом достанется Мишке в Помощники. Да, далеко ходить не пришлось, вон как темные силы быстренько подорвались сделать бяку. Девица-то, ну или кто она там — в темноте не разберешь, особо напирала на то, что парнишка должен замолчать как можно быстрее и, желательно, долго не дергаться, чтобы криков никто не услышал. Ееболее трусливый братец старательно блеял о том, что Готфрид, мол, тоже свое дело знает туго и им не уйти от расплаты. Когда дева все-таки уговорила брательника проявить инициативу и немножко посамодельничать, они начали нудно обговаривать условия. Что лучше — веревка или нож? За веревку, мол, берут больше, зато ножом вернее! Деве явно не терпелось заполучить пару ушей несчастного в качестве сувениров в дополнение к сердцу и голове… Тьфу ты, скукотища! Я пару раз порывалась высунуться из-за стога с рацпредложениями, но вовремя спохватывалась. Ладно, не маленькие. С такими явно садистскими наклонностями тетенька и сама сообразит, что парня можно еще и распилить тупым лобзиком, подвесить за уши над болотом и медленно ковырять веревку маникюрными ножничками, еще можно ухватить его плоскогубцами за нос и устроить игру «Ну-ка, отними!»… Наконец, потревоженный кровожадным шипением, в стогу зашевелился какой-то скоморошек. Маньячки сразу напряглись и притихли. Скоморох зевнул, распространяя вокруг себя такое зловоние, перегара, что даже комары вокруг пьяно зазудели. — Пьяные скоты! — добавила от себя деваха. — Пойдем отсюда, братец, вернемся в дом, нас могут хватиться. Тут, похоже, национальный обычай — не спать по ночам. Это что, это мы с Минькой только и думаем о том, чтобы кинуть где-нибудь свои косточки и похрапеть чуточек — часов пяточек? О времена, о нравы! Да тут посреди ночи жизнь прямо— таки кипит! Народ веселится вовсю, развлекается как может, кто-то традиционно, по-русски — водочкой, кто-то изощренно — тешит воображение, обдумывая убийство… Перетащив сено в домик, я обнаружила, что Мишка отключилась, где стояла. Прямо так и уснула — темной кучкой у стеночки. Я несколько минут раздумывала, стоит ли ее разбудить, чтобы поделиться необыкновенными впечатлениями о местных развлечениях, но потом решила этого не делать. Мишка и так не особенно быстро рулит в ситуации, а со сна она вообще, наверное, как ее зовут, вспоминает попытки с третьей. Я перекатила Мишку на сено и сама бухнулась рядом, рассчитывая поспать. Господи, ведь только сегодня утром я собирала оркестр, чтобы достойно встретить Мишку на вокзале. Кто бы мог подумать, что уже вечером я буду валяться в каком-то клоповнике в наряде первобытного клоуна! М-да, планида у меня — не соскучишься! Интересно, куда меня занесет годам к тридцати, если доживу, конечно, до столь почтенного возраста? Буду откалывать сарабанду на столе с тремя мужиками где-нибудь в бразильских кампосах, ей-ей!.. Но выспаться нам так и не дали! Только я вплел: в Мишкино тоненькое жалобное сопение свой басистый храп, как в дверь весьма неделикатно задолбили. — Открывайте, растудыт твою в валенки! — вежливо сказали припозднившиеся гости. Еще пребывая в полусне, я нашарила один из бочонков и, зевая, подгребла к двери. — А сразу в мозг и без лишнего гниловатого базара? — осведомилась я и, припомнив бабульку с колом, вопросила: — И каких это злыдней окаянных принесло к нам в такой час? Из-задвери послышалось кряхтение: — Да мы че, мы ниче… Это… у вас тут монах ненашенской веры есть? — Есть! — огрызнулась я. — Осталось стырить и принесть! Не монах он, а студент-богослов! И к тому же спит! — Уже нет, — злобно сказала Мишка, ломя к двери. Я и обернуться не успела, как Михаоткинула меня в уголок и, чуть не сорвав дверь с петель, завопила: — Херенакиус, херенакиус и еще раз херенакиус!!! Мне дадут поспать в этой варварской стране, в этом варварском доме, на этой варварской постели?! Езус-Мария, святая Сосипатра, что за ночь! С порожка робко приподнялась лохматая голова. Паренек по ходу дела сразу окопался, чтоб чем-нибудь тяжелым не попало. — Дяденька, только не по рукам! — взмолился он. — В голову можно, матка и так говорит, что черепок мне давно разбили, а руками я на жизнь зарабатываю! Ну, Мишка долго злиться не может. Вот и сейчас, она покаянно засопела и спросила ночного пришельца: — Ну, чего тебя на порожках скрючило, прямо как мою зачетку после экзамена по общему языкознанию? Разогнись и говори, в чем дело! — Ой, не надо зачетки! — завопил парень. — Я не хочу, чтоб меня скрючило! — Больной! — резюмировала Мишка. — Чего надо-то? Парень нехотя отлип от спасительных ступенек и выпрямился во весь рост. — Ты, это, монах? — спросил он. — Нет! — отрезала Мишка. — А че в рясе? — Хиппует! — влезла я. Парень покивал со знанием дела: — А, обет дали! А хипповать — это как? Вон бабка моя Матрена вериги пудовые таскала, дядька дал обет на хребте крест здоровый до Афона-горы дотащить… До сих пор тащит… — Короче! — прошипела Мишка, опять начиная заводиться. Парень вздрогнул и зачастил: — Нам, это, очень монаха надо! Только чтоб не нашенского, а околичной веры… — Католической! — поправила наша зайка-знайка. — Это самое! У нас там конюх помирать собрался… ага, в седьмой раз. Мы уж там и на стол собрали, поминем как надо… Да он ломается, козел душной, говорит, без монаха не согласен! Мы ему обычно скомороха рядили, тот погугнит че надо, повоет, амен скажет и с нами жрать садится. Ну конюх тут оживает, в скомороха лаптем кинет и с нами тож садится… А тут беда — упился наш Ванька, узюзюкался в лапоточки… В общем, помогите по-соседски! Мишка почесала кудри под капюшоном и довольно быстро сварила ситуацию: — Значит так, у вас тут есть некий дедушка, который по мере впадения в прогрессирующий маразм любит устраивать репетицию собственных похорон. При этом важной частью сего действия являются поминки, которые могут не состояться, если над вышеозначенным дедушкой не побубнит чего-нибудь католический монах. — От ученый человек! — умилился паренек. — Как по писаному чешет! Ну, выручишь аль нет? Главное, «амен» почаще и вопить через слово: «Покайся, грешник!» Ванька так завсегда делал… — Это просто разгул стихийного дионисийского начала! — вздохнула Мишка. — Вот Ницше-то бы обрадовался… Какая трансформация культа умирающего и воскресающего бога! — Миха, главное, не нервничай! — остановила я поток не вовремя начавшихся филологических изысканий. — Чего надумала? Пойдешь? Мишка оттащила меня в угол и зашипела на ухо: — Да не хочу я в этом участвовать! Цирк какой— то… Дед, похоже, придумал лишний повод выпить, вот народ и резвится вовсю, а я-то тут при чем? — При том! — внезапно послышался из прекрасного далека голосок Улы. — Я, конечно, не настаиваю, но лучше бы тебе, Михайлина, сходить в эту обитель греха, прости, Господи! — Ула! — завопила я, но, приметив, что паренек и так смотрит на нас как на помешанных, сделала личико кирпичиком. — Ла-ла-ла-ла! Настроение у меня хорошее! Люблю, когда будят посреди ночи! — Иди, Мишенька, иди! — пропел Ула. — А я пока Полиночке ситуацию изложу… «Аспид!» — было написано на Мишкином лице. Но как вежливый интеллигентный человек она сдержалась, к тому же Ула из соображений предосторожности не показывался. Мишка солирует Я вздохнула и уже хотела обреченно затопать к двери, но Полли поймала меня за подол рясы: — Слушай, Минька, последний вопрос! Ты как это материлась, когда чуренка этого к порожкам дверью приклеила? Накиус как-то там… — Да не мат это! — покраснела я. — Это меня дядя-классик научил… — Классик? — переспросила Полли. — Это как? Достает, как Достоевский, или толст, как Толстой? — Ни то ни другое! Классик — это человек, занимающийся классической филологией. Ну латынью там, древнегреческим… Авторы древние, — пояснила я. — В общем, некоторые латинские слова звучат в русской транслитерации не совсем пристойно, но при этом в латыни это совсем безобидные слова. «Херенакиус», к примеру, «ежик»… Полина согнулась от хохота, я продолжала: — А латинская фраза «Этот ежик взрослеет и тащит таракана» вообще звучит как самый настоящий мат! — Ой, скажи! — пристала Полина. — Ну Мишка! Я сказала. На ушко. И, оставив Полину в диком припадке хохота, вышла на улицу. Паренек обрадовался, будто ему кто «мерседес» подарил. — Вот спасибо, добрый человек! Ты не сумневайся, к столу пригласим — главное, вовремя от дедова лаптя увернуться. Ваньке-то все равно, он на голову с детства пришибленный, а тебя жалко будет! — А чего у вас деду, только католик нужен? — спросила я, стараясь делать голос пониже, примерно как у тетки Розы. — Дык не русский он! — пояснил паренек. — Откуда приблудился, никто не знает. Вроде бы вместе с барином сюда пришел. Это он сам так бает, врет, наверное. Барин всех своих при себе держит… Главное, что веры не нашей. Вечно молитвы по-своему бормочет. По-своему? Это значит на латыни! Ну все, я влипла. Позор мне, конечно; с дядей-классиком, к тому же латинистом, не знать латыни, но так уж исторически сложилось. Конечно, дядя старался. Всякий раз, когда я гостила у тетки Розы, он пытался мне привить что-нибудь вечное… Только вот учить латынь с настоящим классиком, классиком до мозга костей, — дело не для слабонервных. (На дяде, видимо, сказалось долгое копание в древностях и прочей мертвечине.) Происходило это так. Дядюшка Алексиус брал свой учебник латыни, подсаживался ко мне и робко начинал: — Может, глаголы поучим? — Угу…— неуверенно кивала я. — Прекрасно! — радовался дядя. — Возьмем, к примеру, замечательный глагол «зарезать»… — Дядя! — ныла я. — Ну вы чего? Гляньте, как все вокруг радостно, солнышко, птички… — Хорошо, — покладисто соглашался дядюшка. — Можно зарезать птичку!.. Помимо замечательного глагола «зарезать» есть еще много не менее прелестных глаголов: «умертвить», «убить», «повесить», «закопать», «избить», «грязно надругаться», «расчленить» и тому подобных, поэтому долго я не выдерживала… Ну вот, пока я развлекала вас рассказами о моем замечательном дядюшке, мы с пареньком добрались до построек, в которых жили слуги. В домике, где уже в седьмой раз «на бис» отдавал концы местный конюх, царило с трудом сдерживаемое оживление. В большой комнате стоял накрытый стол, поражавший количеством разнообразного самогона («И на клюковке, и на хмеле, и на яблочках настаиваем», — шепнула мне бабуля с колом, подобревшая в предвкушении хорошего застолья) и стандартным набором закусок. Кроме капустки и грибочков — ни хрена. А нет, хрен тоже есть! За столом, скромно сложив ручки на коленках, уже чинно сидели все провожающие. Сразу, как только мы вошли, народ оживился и загалдел: — Проповедь! Проповедь! — Это, видимо, вместо «Тост! Тост! » или «Штраф! Штраф!». Я беспомощно поглядела по сторонам. Нет, кроме меня, никого в рясе рядом не было. Даже бежать некуда: народ теснится везде — за столом, на лавках, на печи, кто-то высунул нос из сеней. Я размышляла, что бы сказать этакое приличествующее случаю. Как назло, в голову лезли только какие-то неприличные анекдоты… А народ уже волновался, супились брови, надувались губы… — Проповедь! Я оглянулась на парнишку, который привел меня сюда. Тот скукожился в уголке и тоже долдонит вместе со всеми: — Проповедь! Я вздохнула. Ладно, товарищи алкаши, будет вам проповедь. Я припомнила теткины рассказы о ее театральном прошлом и об антирелигиозных скетчах, которые им по требованию профкома приходилось разыгрывать. Приосанившись, я забасила, имитируя томное теткино контральто: — И пришел Иисус к людям, и вопрошал их: «Люди, что Я для вас?» И отвечали ему люди: «Ты нематериальная абстрагированная сущность наша…» И вопрошал их Иисус: «Чего-чего?» — Чего-чего? — недоумевающе квакнул кто-то слишком трезвый; Его заткнули. Народ оживился, праздник продолжался, Главное, я что-то сказала… Надо было пользоваться результатами, пока алканавты тепленькие. — И где тут умирающий? — пробасила я. — Туточки я! — раздался бодрый голосок из соседней комнаты. Я протопала туда. Все «провожающие» ринулись за мной. В соседней комнате на неком подобии кровати лежал неприлично румяный для умирающего дедок и игриво мне подмигивал. Господи, рассекретил, что ли? — Не гляди, что он моргает! — шепнул мне паренек, который привел меня сюда. — Это ему еще давно лошадь в лоб дала… Бог ты мой! А я-то думаю, откуда у дедушки на лбу столь искусно сработанная татуировка в виде копыта?! При виде меня дедуля вообще оживился и прокряхтел: — Услышал меня Господь! Теперь помру спокойно… Сзади слаженно заголосили: Акт первый, все идет по плану… — Быть! — крикнул дед. — Дайте слово молвить! Упс, фальстарт! Бабы сзади замолкли. Дедок почесался (не скажу где) и выдал: — Пошли вон, курицы мокрые, дупеля пьяные, дайте помереть в тишине! Subere, frater! Призыв подойти, произнесенный на латыни, по-видимому, относился ко мне. Я отозвалась, припомнив что-то подобающее случаю: — Obrepo! — «ползу» то бишь. Повоцарившемуся позади меня молчанию я поняла, что стареющий актер ударился в импровизацию. Народ топтался в дверях, явно не зная, что предпринять. Посценарию, наверное, предполагалась пламенная патетическая речь с последующим, битьем в грудь (исполняет самый трезвый). Затем; на сцену, вероятно, выскакивала примадонна и начинала выть что-нибудь любимое, традиционное, типа «на кого покидаешь, ублюдок, вдову с десятью малыми дитями!»… Я наклонилась к деду и прошипела: — Непортите людям праздник! Они же вас почти похоронили! Ну-ка… Дедок старательно захрипел и «помавал руцейк — Поминайте, аспиды, жрите, пейте! — От люблю я старого! — загомонила бабка с колом, первой вылетая к столу. Народ плавно потянулся за ней… — Дверь закрой! — строго сказал дед. — А потом subere! — Дедушка, только давайте без латыни! — взмолилась я, закрыв дверь. — Ну, недоучил я, грешен, mea culpa и все такое. — Студент? — грозно кашлянул дедуля. Я покаянно кивнула, готовясь вовремя увернуться от дедушкиного лаптя, коим он привечал врунов вроде меня. Но дедулька неожиданно обрадовался: — Ну и хорошо что студент! Главное, что не из их шарашки! Эти-то паскуды мне шесть раз ряженого подсовывали! За дурака держат, ей-богу! Да из Ваньки монах… К пастве нужно выходить с гордо поднятой головой, а не вползать на четырех костях. Да и рясу монахи в штаны не заправляют… Наконец-то дождался я человека со стороны! Ты откуда сам-то будешь? Ой-ой! Мне-то откуда знать, какие там города рядом есть. Ладно, придется ляпать наудачу, но только я открыла рот, чтобы пробормотать что-то невразумительное, рассчитывая на дедушкину глухоту вообще и плохое состояние ушных раковин в частности, как дедуля продолжил: — Из семинарии выгнали? Я обрадованно закивала. — Ну и ладно, что выгнали! — вздохнул конюх. — Я тут… наверное, помру сегодня… — Это без меня, пожалуйста! — Тебя не спрашивают! Так вот, помру я сегодня, да только грехи спокойно помереть не пускают. Хочу я тебе исповедаться… — Не уполномочен! — отрезала я. — То есть… я же не монах! Вы что, дедушка? Вам больше некому жизнь испортить?! — Молчи, отрок неразумный, балбесина тупорылая! Все равно тут никого нет моей веры, а у меня грех тяжкий. — Тут дед вспомнил о своем положении умирающего, захрипел и засопливился. — Грех тяжкий имею, провинился дюже… Ох нагреши-ыл я! Я перебила заклинившего дедка: — Дедушка, вы сами-то решите, чего жаждете — помереть тихонько или мемуары мне надиктовать? Я, между прочим, спать хочу! — Подожди, подожди, — заторопился дед, — Так вот, я тебе сейчас все обскажу… — Только, чур, без исповедального момента! — Хорошо, дай душу облегчить… Так вот, грех у меня такой — два года назад выгнал я, грешник великий, собственную дочь на улицу-у, — завыл кающийся. — Своими руками вытолка-ал! — За что? Она вас била ногами? Грозила pacчленить и приколотить гвоздями к забору? — Не-э! — испугался дедушка. — За ведьмовство! Ведьма она у меня, как и мамаша ее, бесовка беспутная… Я-то сначала ничего не знал, да потом.. книги у нее углядел, штуки всякие колдовские — палец повешенного, череп мертворожденного дитяти, змеиные чешуйки… Ого! А ведьмочка-то черной магией баловалась! Нет, мы с такими не дружим… — Выгнал! — увлеченно сопел дед. — А теперь: жалко… Как подумаю, где там она одна?! Милостыньку, может, просит! Ох и грешник же я-а! Дедуся весьма некстати впадал в покаянное настроение, в его возрасте грозившее повышением давления, стенокардией и асфиксией, плавно переходящей в инфаркт миокарда. Поэтому я решила немножко снять напряжение и перевела разговор, так сказать, в земное русло: — Ладно, дед, это, конечно, очень прискорбно… Прочитай сорок раз «Pater noster», дальше сам как знаешь, можешь попоститься, но я-то тут при чем? Я же не могу тебе грехи отпустить! Дед дернул меня за рукав рясы так, что я чуть не отбила себе лоб о дедову татуировку, пардон, след копыта, и захрипел мне на ухо: — Помоги мне, Христом-богом заклинаю! То есть не мне, а девке моей! Найди ее да скажи, что книги ее и имущество бесовское я закопал в конюшне, под яслями Бестолкового, пусть заберет… — Да вы что! — возмутилась я. — Как вы себе это представляете? Ваша дочь могла за эти два года умереть, банально сменить местожительство, попасть в тюрьму и вообще… — Тут она, тут! — жарко запыхтел дед, обдавая меня перегаром и ароматом из ротовой полости, не знавшей зубной щетки (я надеялась, что глаза у меня все-таки не совсем долезли до бровей). — Видал я ее, давно, правда, у кладбища… Найди, сделай милость умирающему! — Тут дед собрал в сухонький кулачок все свои актерские способности и натурально побелел. — А не найдешь, буду тебе после смерти являться! Вот уж испугал так испугал! Да мамуля его в два счета голым в Африку пустит! Пусть только попробует явиться… Поэтому я продолжала отнекиваться: — И не просите! Я тут проездом, может, завтра уже уеду… И вообще, что вы ко мне пристали?! Вам не кажется невежливым вешать свои проблемы на первого встречного? Дед старательно засучил ногами и задергал бородой, намекая на то, что может совсем нетактично помереть прямо в моем присутствии. — Де-дедушка! — задергалась я, тряся его за плечи. Старичок-то настырный попался! Что же делать? Ну где я буду искать его пропавшую дочь? Ну почему, почему все норовят повесить свои проблемы на меня? — Дедушка, ну так же нечестно! Вот и уважай старость после этого! Дед приоткрыл один глаз и деловито осведомился: — Небудешь искать, значит? Я уже открыла рот, чтобы сказать свое последнее категоричное «нет», как вдруг из ниоткуда раздался голос Улы: — Соглашайся! — Простите… — опешила я. — Непрощу! — поспешно заявил дед. Я завертела головой. Самого Улы видно не было. Может, мне послышалось?.. — Соглашайся же! Ну, Михайлина! Послышалось, как же… Интересно, во что вce это выльется? Чего от меня хотят? У меня нет ни малейшего желания давать какие-либо обещания, исполнение которых может задержать меня здесь. Ведьесли я пообещаю что-либо этому пенсионеру, преуспевшему в репетиции своей кончины, то, хочешь не хочешь, придется исполнять… Как любит повторять тетя Роза, «не давши, слово — крепись, давши — хоть обо…», ой, ну, в общем, хоть тресни, а выполни. — Соглашайся! — нудил Ула. — Михайлина, ну послушай же меня! Это важно! Сзади гундел Ула, спереди напирал дедулька. Я не знала, что и поделать. Вряд ли бы Ула стал меня уговаривать, если б в этом не было особого смысла. Может, это и вправду мне поможет… Я неуверенно начала: — Нуя, конечно, ничего не могу обещать, но… могу попробовать… Поискать вашу дочь… — Вот и ладушки! — возрадовался сразу оживший дедок. — Только, чур, без обману! Смотри мне, студент! У меня с обманщиками разговор короткий! Я только вздохнула. Ситуация уже начинала меня раздражать. Вот и помогай после этого людям. Еще недавно дедок Христом-богом умолял, а теперь, как творит Полина, «корявые понты кидает», лаптем грозит, пень плешивый! Я смерила деда гневным взглядом, но его это даже не проняло. Проще Жупика уговорить сесть на овощную диету… Чтобы не упрекать себя потом непочтительном отношении к старшим, я решила здесь дольше не задерживаться и вышла из дедовой вильни под мерзкое бухтенье старичка. Мол, что за отроки ныне ндравные, растудыть туда и обратно… В большой комнате гулянка шла полным ходом. Сейчас гвоздем программы была бабуся с колом. Стыдливо хихикая и заливаясь жарким румянцем, бабуля открещивалась от настойчивых упрашиваний веселого общества сплясать на столе местный танец со странным названием «Колбасняк»… Происходящее опять начинало мне напоминать обстановку психиатрической лечебницы для пациентов с ассоциативным психозом, врожденной шизофренией и кучей комплексов. И это происходит со мной? Я покачала головой и, несмотря на активные просьбы гуляющих присоединиться к их скромному столу, покинула наконец, как выразился Ула, «эту обитель греха». На улице было темно. И прохладно. Я съежилась, высунула руки в рукава рясы и побрела к нашему сараю. Со стороны — ни дать ни взять кающийся Монашек. Тут рядом со мной в ореоле мерцающего света нарисовался Ула. — Чего надулась-то? — наивно вопросил этот рыжий подстрекатель. — Вот за что я Полянку уважаю, так это за то, что она всегда веселится. Даже, если на нее ломит до носоглотки вооруженное войско… — Послушай… послушайте. — Я остановилась, откинула капюшон и грозно глянула на Улу. — Вы обещали, что нам нужно будет всего лишь найти этого пажа, тогда вы отправите нас домой! Мы не договаривались устраивать дела какой-то пропащей ведьмы! Я что, похожа на благотворительный фонд? Ула, виновато искрясь, неизящно запорхал вокруг: — Я, конечно, дико извиняюсь… Нужные сведения поступили не сразу! Видишь ли, эта ведьма… От нее зависит будущее всей вашей семьи. Темные силы решили действовать наверняка, убрать сразу весь ваш род! Я икнула. Почувствовала, что колени начинают выделывать что-то совсем неприличное вроде мелкой дрожи. Видимо услышав дробь, которую выбивали мои коленные чашечки, Ула кинулся меня успокаивать: — Ну насчет того, чтобы убрать, это я погорячился. Скажем так — лишить дара. То есть ты можешь вернуться домой в самую обычную семью и даже не вспомнишь, что вы когда-то обладали могущественными колдовскими силами. — Ну и здорово…— неуверенно произнесла я. — Наверное… — Да ты что, издеваешься?! — взвыл Ула. — Ничего себе здорово! Вы, можно сказать, единственные в мире ведьмы, которые, имея дар такой силы, не претендуют на мировое господство, не творят зло так, что серой несет за километр… и вообще, поддерживают мировое равновесие в порядке! Ты хоть представляешь, что случится, если ваша семейка останется без дара?! Власть в городе возьмут Воронцовы, а у них с моральными устоями не так строго, как у вас! Это я к тому, что тот момент, когда от их дома начнет нести серой, не за горами! Пока что вы их сдерживаете, потому что несравнимо сильнее! Ты одна можешь их пальчиком за Можай загнать! — Я?! — Ну не я же! — взвился Ула. — Как ты не можешь понять, добрые ведьмы — это редкость! И пока вы удерживаете в своих руках столь могущественный. Дар, все вокруг находится в гармонии и нирване! Как у тебя с физикой? По лицу вижу, что не очень… — Помню только какой-то закон Ньютона, — наморщила я лобик, — что-то вроде «как аукнется, так и откликнется»… — О! — Ула значительно воздел кверху пальчик. — А как насчет закона сохранения энергии? Мол, энергия никуда не исчезает и не появляется ниоткуда, она лишь переходит из одного состояния в другое… Меня перекосило. Ула поспешил сменить тему: — То же самое и с вашим даром. Ты что думаешь, темненькие его как себе захапают, так сразу по баночкам разложат, законсервируют и в музей отправят? Фигушки-дулюшки! Будет ваш дар работать на них в ручонках каких-нибудь Воронцовых… Понятно теперь, чем все чревато? Я задумалась. Вернуться в дом, где от маминых нервов с полок не падают тарелки, а диванные подушки не прилипают к потолку. Где тетя Роза не дымит задумчиво сигаретой над раскладом Таро и не говорит: «Мишенька, глянь-ка на это неприличие, опять весь месяц без премии сидеть!» Где тетка Ида не засыпает каждую Вальпургиеву ночь лицом в приворотном зелье собственного изготовления, а наутро не кокетничает с зеркалом… А Хрюшка не грозит пухлым кулаком: «Ща, надуюсь, у тебя резинка в трусах лопнет!»… Господи, вот скукотища! Я решительно развернулась к нервно мерцающему Уле: — Как мне найти эту ведьму? Ула просиял в полном смысле этого слова: расцвело его скандинавское личико, и ореол света вокруг ярко вспыхнул. — Ну, реально все обкашляли! Тьфу ты, поднабрался я от Полины! Я хотел сказать, молодец, Михайлина, правильно соображаешь! Значит так, сейчас иди спать, сама знаешь: утро вечера хреновее, если вечер удался… Господи, опять что-то Полинкино выскочило! Я фыркнула. Ула выглядел таким растерянным, как будто не понимал, как это у него без конце выскакивают Полинкины выраженьица. Рассказать ему о процессах языковой интеграции в результате длительного общения или повременить? — Ула! А кто такая эта ведьма? Почему нам так важно ее найти? — Прародительница ваша, — невозмутимо ответил Ула, как будто речь шла о засолке помидоров, — Пра… кто? — удивленно переспросила я. — Ты… вы… что-то путаете! Первой ведьмой в нашем роду была Аделаида, она в 1382 году пошла… — Кидаться с курятника и взлетела? — закончил Ула. — Знаю, читал. Что ж, до нее ведьм не было? Она, Аделаида я имею в виду, не из пробирки ведь, мама-то у нее должна быть… — Это исключено! — заявила я. — Нет, это я не насчет мамы. Если бы ведьмы появились в нашем роду так рано, Аделаида бы знала о своем даре, а для нее это явилось неожиданностью. Это раз. А во-вторых, та ведьма, которую нам нужно найти, пробавляется черной магией. У нее есть череп мертворожденного младенца, палец повешенного… Это к нам не относится. — Череп и палец еще ничего не значат, — неожиданно заявил Ула. — Сама знаешь, в арсенале хорошей ведьмы должны быть всякие предметы, так, на всякий случай, чтоб в руки врага не попали. У самих-то в подвале что замуровано? Я потупилась, вспомнив о том, что замуровано… Ох и е!!! Мамочки-ведьмочки! Да ведь там все и запрятано — и черепок, и пальчик, и змеиные чешуйки, и пара нехороших книжек… Неужели это все оттуда, то есть отсюда? — Вот видишь! — наставительно произнес Ула. — Хронику-то вы не с самого начала собрали! Ладно, иди спать, завтра утром обсудим детали. Тут у меня появилась одна идея, как вытащить этого твоего пажа… Наутро я проснулась оттого, что Полинка во сне отрабатывала апперкот и все норовила попасть мне по ребрам. Охая, пытаясь разлепить глаза, я отползла подальше и села. Во рту солома, под рясой солома, в волосах тоже… Убожество! Пока я приводила себя в порядок, проснулась Полли. Ее кулак врезался-таки в стену… Пробудилась подруга с воинственным кличем: — Эх, покалечу! Ну раз Полина проснулась, то ей и слово — Эх, покалечу! — завопила я, выныривая из весьма приятного сна, в котором я опять отправила в нокаут Борю Боровкова. Что-то челюсть у Бори прямо как дерево, не гнется, не хрустит… Оказывается, мой кулак припечатал грязноватую деревянную стену. Я расклеила второй глаз, помотала головой и огляделась. В сторонке у стеночки сидела Мишка, как всегда кислая и надутая, похожая в мятой рясе на нахохлившегося воробья, которого нечаянно занесло в совковый пылесос. Я, наверное, выглядела не лучше. В моем-то прикиде активного пациента психушки номер восемь… Так и вижу себя со стороны — бесполое существо в грязных штанах, широченной рубахе и шапочке с бубенцами — просто утро после бенефиса театра русского фольклора, мне б еще надпись на грудь: «Не кантовать! При пожаре выносить первой!» Я вытащила изо рта пучок соломы (чего с голодухи да во сне не зажуешь!), отплевалась и спросила Мишку: — Ула не прилетал? Вместо ответа Мишка тыкнула пальчиком наверх. Я возвела заспанные очи долу и узрела тихо плавающего в атмосфере под потолком Улика. Мой Помощник свернулся клубочком, положил ладошки под щечку и сладко дрых, изредка всхрапывая. При этом он плавно кружился, представляя нашему лицезрению то рыжие кудри, то попу в штанах в бело-голубую полосочку, то грязноватые пятки… У меня в детстве была такая игрушка, кукла-мукла, как я ее называла, мягкая, толстая, вся из тряпочек. Над кроваткой висела, тоже в разные стороны вертелась. Пока грушу на четвертый день рождения не купили, я на ней удары своей младенческой ручкой отрабатывала… Маманя сразу поняла, что мне купить. Я еще до своего рождения у нее в животе долбилась, как заправский боксер. Папаня, правда, скромно рассчитывал на футболиста, но футбол меня никогда не привлекал… Хорошо, что я тогда никак не намекала на то, что стану патологоанатомом! Маманю бы удар хватил, если б я начала ковыряться в ее внутренностях… Она и так после того, как я поступила в медицинский, целый вечер курсировала между бутылкой мартини и литром валерьянки. За мартини хваталась, когда вспоминала, что я поступила, а за валерьянку, когда соображала — куда! — Вот вам, тараканы, и день защиты животных! — выдала я, взирая на этого имитатора елочных игрушек. — Он же дух, к тому же дохлый! По идее, не должен хотеть есть, спать, пить… Так нет же! Кагор хлебает, как мой кактус водичку, да еще и спит без задних ног! — Попрошу без оскорблений! — Ула мгновенно открыл глазки и снизился. — Я, между прочим, право имею, а ты не права! — Прав тот, кто имеет больше прав! — огорошила я рыжего сентенцией собственного изобретения. — Давай-ка ты не будешь изображать из себя великого качка прав! Рыжик привычно заканючил: — Вот так всегда! Слова не успеешь сказать, уже к стенке припрут, кулаком в зубы тычут, оскорбляют, унижают, опускают честь и достоинство ниже сливного бачка в эмгэушном туалете… Ого, а это у рыжика откуда? Неужто у Мишки поднабрался? Классное выраженьице, надо будет запомнить. Ну да ладно, выяснение происхождения сей славной фразочки оставим на потом, а сейчас лучше поговорим о насущном. — Ула! Я есть хочу! — сообщила я. — Грудью не кормлю! — нагло отозвался этот рыжий гибрид перекормленной пчелки и трусливого суслика. Нет, пацан наглеет прямо на глазах! Видимо глянув на мое перекошенное личико и постепенно леденеющие глазенки, Ула понял, что по утрам не стоит испражняться остроумием, и предусмотрительно взмыл к потолку, откуда виновато заюлил: — Полин, я это… хотел сказать, что провиантом не ведаю. В общем, еду сами найдете! В замке всех кормят и денег дают! — Ага! Потом догоняют и еще дают! — хмыкнула я. — Готфрид там что, грехи замаливает? Устроил бесплатную кормежку для всех нищих, сирых, убогих, а также цыган, скоморохов, юродивых и прочего веселого подзаборного народца? — Что-товроде! — Ула, разминаясь, сделал по избушке круг почета. — Помахал мощными ручками, подрыгал ножками. — Готфрид сейчас хандрит. Застукал свою жену с любовником. По всем правилам, бабенку давно следовало пустить босиком в Антарктиду с одной лопатой в руках, чтобы снег расчищать. Я уж не говорю про то, что он должен был сделать с любовником! — Перекрутить на колбасу, порезать мелкими ломтиками и зажарить на собственном сале! До хрустящей корочки… — всхлипнула голодная я в унисон бурчащему желудку. Ула сделал вид, что не заметил моего плача о колбасе, и продолжил: — Ну или хотя бы избить до посинения челюсти! Но…Готфрид ничего такого не сделал, только запер голубков по разным комнатам. А сам сидит и горюет. Ну ничего он не может поделать — трусоват, да и жену жалко… — Ну так отпустил бы обоих на все четыре стороны! — наконец открыла рот Мишка. — Не положено! — Ула вздохнул. — Да Готфрида тут же заподозрят так, что вовек не отмоется дядечка. Таков уж обычай — неверной жене камень на шею! Это что еще за лозунги постоянных членов клуба «Бей бабу!»? Да, Клары Цеткин на них нет! Ну или хотя бы Мэри Джейн… Эх, интересно, что сейчас Маша поделывает? Дубасит небось бедного Джеральда до самозабвения. Она у нас такая девушка, суровая, с мужиками строгая… — А пока Готфрид куксится, то бишь тянет время до тех пор, пока не придумает, как бы ему и самому вывернуться и жену с любовником целыми оставить! — пояснил Ула. — Пацифист, однако! — покивала я. — А скоморохов-то столько зачем? Хочет массовое побоище устроить? С песнями и плясками, по национальному, так сказать, обычаю? — Да нет, — отмахнулся Ула, — это все великие задумки Готфрида. Конечно, с фантазией у дядьки не очень, но он старается. Мол, по такому случаю ему нужно развеселиться. Вот и велел привечать всякий сброд, чтоб его развлекал. На самом-то деле ему свидетелей побольше нужно. Видите ли, не все домашние Готфрида довольны такой его мягкостью по отношению к неверной жене, того и гляди сами деваху измордуют, а Готфрида заново женят. Только при таком количестве народа, которое сейчас в замке толчется, сделать это будет не так просто. — Ха! Как бы не так! — И я порадовала общественность рассказами о своих ночных приключениях. — Да эта веселая парочка маньяков-любителей живенько наймет какого-нибудь бандюка с длинным ножом! А тот пажа уделает как Бог черепаху, нам только и останется что трупик слезами поливать. Тут Миха проявит во всей красе свой талант великой плакальщицы… Мишка надулась и запыхтела, потихоньку подбираясь ко мне явно с нехорошими намерениями. Ула тоже шутки не одобрил, губки в бантик завязал, зачесал репку, соображая, что ему делать с полученной информацией. Наконец понял, что сам не справится, и без лишних слов растворился в воздухе. — Что это с ним? — недоуменно спросила Мишка. — С отчетом полетел, — успокоила я ее. — Это у него быстро, раз — и сваливает! — А нам-то что делать? — Как что? — удивилась я. — Поесть бы надо! В общем, последующие полчаса я убила на объяснение Мишке самых простых вещей. Ей-то хорошо, она когда нервничает, вообще ничего есть не может, да еще глаза закатывает и шепчет: «Ой, щас стошнит!»… А мне в экстремальной ситуации главное наесться от пуза, тогда могу хоть медведя голой пятерней причесать. Вот это-то мне и пришлось объяснять Мишке, которая вдруг начала каркать, что нас поймают и пополам переломают, как только мы выйдем из избушки. Пришлось прибегнуть к жестким мерам — просто-напросто вытащить верещавшую, как резаный кабанено, Мишку на улицу. На улице Мишка сразу замолчала и замоталась в рясу, как в паранджу, — одни глаза торчат наружу. — Прикольно! — одобрила я. — Будем разыгрывать сценку «Зульфия и ее ревнивый муж Мехмед», ты будешь голосить дурным голосом, а я сразу за Мехмеда и четырех любовников выступать буду… Тут к нам бойко подрулила давешняя бабуся-сторожиха. Ох и колбасило народ, видать, вчера… Старая валькирия привычно, с места в карьер наехала на нас, бедных: — И че встали, черти лупоглазые?! Очередь занимать будете аль нет? Тама уже все стоят с утречка, одни вы… голошитесь тута. — Бабуль, а можно мы где-нибудь возле котелка с едой поголошимся? — спросила я бабусю. Вчерашний расколбас, по-видимому, подействовал на бабку умиротворяюще, успокоил ее старое, пробитое четырьмя инфарктами сердце, снизил давление… В общем, бабуля без лишних слов выдала нам громадный каравай хлеба, крынку молока и отправила со всем этим добром в очередь. Заняв место за каким-то мающимся с похмелки клоуном, мы принялись за завтрак. Миха сунула нос в кувшин и поморщилась: — Фу, с пенками… И не пастеризованное, наверное. — Верняк! — ответила я, громко чавкая. — Золотые были времена! Нету еще бабульки, которая на спекуляции молочными продуктами нажила себе домик в деревне… на Рублевском шоссе! Ешь давай, не отравишься! Мишка побелела, как мой брат при виде записки: «Леша! Не вымоешь посуду, порублю на лапшу, и суд меня оправдает! Любящая мама», и закатила глаза: — Ой, щас стошнит… — Только не в крынку. — Я предусмотрительно убрала заветную емкость подальше. — Ну и не ешь, мне больше достанется… В очереди мы прождали сравнительно недолго — всего-то около часа. Вся скоморошья братия, судя по всему, так активно маялась с похмелья, что долго в покоях Готфрида не задерживалась. Вылетала колпаками вперед, сопровождаемая плаксивым: «Достал, урод!» или «Глаза б мои тебя не видели, пес приблудный!»… Наконец настала и наша очередь. У Михи по мере приближения к двери лицо все больше становилось похожим на ее желудок. Да, плющило деву по полной… Да и у меня не было абсолютно никакого плана; в отношении того, как бы нам развеселить Готфрида. Приходилось надеяться на импровизацию и вдохновение… Мы попали в длинный зал, об утилитарном назначении которого (эх, уважаю я Миху!) можно было судить с трудом. Помещение размером со стандартную школьную столовую было украшено длиннющим столом, за одним концом которого куксился мужик в подбитом мехом кафтанчике, парой лавок да традиционными рогатыми головами на стенках… Здесь рогатые сувениры смотрелись особенно актуально. — Ну! — капризно вопросил мужик. — А вы чего покажете? Как меня развеселите? — Да как хочешь! — бодро ответствовала я. — Хочешь, сказку расскажу, хошь — спляшу, хошь — покажу, как ушами шевелить умею… Mогем устроить традиционное развлечение, по-русски «пьянка — дранка», тебе в таком депресняке, по-моему, этого и не хватает. Мужик оживился, но на всякий случай переспросил: — А кукол показывать не будешь? — Вот те крест и аттестат! — А морды глупые корежить не будешь? — настырничал Готфрид. — Не будешь показывать попадью, дочь ее Пушку и жирного попенка? — Ни разу! — пообещала я. — У меня свои методы… Через пять минут будете ржать, как лошадь Сильва… то есть за пузечко от смеха держаться. Только вот монашек со мной приблудный. Слышали мы, что у вас тут заблудшие души имеются, может, исповедовать кого надо? Это он зараз… Эх,не стоило об этом. Дядька сразу расклеился, завздыхал, однако купился на мою ахинею. Я еще и моргнуть не успела, как дядька принялся расспрашивать Мишку: — Ты здешний? В сан посвящен? — Угу, — неохотно буркнула правдивая наша. — Сами мы не местные… — Поди-ка сюда, — помахал ей Готфрид ручкой… Мишка активно включается Делать было нечего, и я зашевелила конечностями. Вблизи обнаружилось, что у Готфрида очень грустные и добрые глаза, прямо как у моего Жупиньки,когда он болеет (мельком я отметила тот факт, что Готфрид вовсе не такой старичок, каким его изображала семипендюринская легенда…). Готфрид без лишних разговоров сунул мне перстень-печатку, какой-то сверток и велел: — Пойди, брат, навести мою бедную жену и ее… бедного друга. Может быть, им тоже нужно утешение и увеселение в сей тяжкий для всех нас час. Перстень послужит тебе пропуском, я оставил стражу у входа в северное крыло. Сверток… передай… моему бывшему пажу, это его вещи… Тут мне показалось, что глаза у Готфрида как-то странно сверкнули, но я списала все на свою природную мнительность. — Иди, иди! — поторапливал меня Готфрид. — Северное крыло начинается сразу за этим залом… — Иди, иди! — вклинилась Полинка. — Хлеб у меня не отбивай! Разумеется, Полинка просто здорово придумала способ включить меня в игру и выключить из плана развлечений. Я не сомневалась, что после десяти минут наедине с Полиной Готфрид икать будет и пить водичку, захлебываясь от смеха. Но… только вот как-то все получалось слишком просто. Нет, я, конечно, была только рада такому повороту событий и ни в коем случае не хотела усложнять себе жизнь, просто… Просто мне казалось, что одним банальным посещением пажа с последующим инструктажем по технике безопасности в условиях крайне напряженной обстановки дело не ограничится. Но делать было нечего. Я сгребла со стола сверток и перстень и отправилась к противоположному выходу, как обычно путаясь в рясе. Сразу за дверью начинался длинный коридор, плохо освещенный, грязноватый, по полу катаются клочья пыли… Эх, сюда бы всех тех, кто кричит о романтике Средневековья. Вот она, романтика, к подолу липнет. Ну что, что в этом хорошего? Рыцари? Ага, грязные, страшные и вшивые. «О доблести вашей ходят легенды, пятнадцать зубов вы потеряли в боях и походах…» Это из какого-то эпоса. Представьте себе щербатого красавчика! Прекрасные дамы? Угу, «дорогая, из похода вернусь скоро, через две недели. Ты уж дождись меня, не мойся…». А это уже документально засвидетельствованное явление, письмецо к жене какого-то рыцаря. Хороша парочка — он щербатый, как дуршлаг, она грязна, как халат уборщицы. Зато — любо-овь просто неземная! Он ее за волосы — и об стол, об стол! (Всякие чувствительные стишки они чужим женам сочиняли!) Она ему мышьячку в протертый супчик, на мясо-то оставшимися зубами он и не покушается… Вот так, бурча себе под нос и возмущаясь окружающей обстановкой, я добрела до двух дюжих молодцов с секирами и при полном военном параде. Ребята явно скучали, поэтому старались развлечь себя, как умели. Я застала их в тот момент, когда они оживленно пинали ногами чей-то шлем, пытаясь одним пинком добросить его до секиры, прислоненной к стене в нескольких метрах от них. Завидев меня, они нехотя оторвались от шлема и подобрали секиры. Я с достоинством приблизилась, стараясь, чтобы колени не сильно стучали, а то походка получается как у подбитого страуса. — Чего надо? — осведомился один стражник, позевывая. Никакого уважения к монашеству! Хотя… в те времена к католической церкви отношение было самое негативное из-за, мягко говоря, непотребного поведения римских церковных властей во главе с папой. Хорошо хоть сразу по моське не надавали. Я приосанилась и напевно прогнусавила: — Я брат Микаэл… иду исповедать бе-эдных грешников, которых вы стережете. Хозяин разрешил, вот перстень его… Второй стражник задумчиво повертел перстень не совсем чистыми пальцами. — Перстень вроде хозяйский…— протянул он. — Дак хозяин приказывал никого не пускать, строго-настрого запретил. — Монахи не в счет, — объяснила я, стараясь изобразить на личике натуральное человеколюбие и приличествующее случаю смирение. — Нам надлежит исполнять свой долг в любых условиях. Вот ты бы, к примеру, хотел умереть без отпущения грехов? Теология явно не была сильной стороной стражников. Они дружно поскребли шлемы, переглянулись, вздохнули. Наконец один сказал: — Шут с ним, пусть проходит… Что такой мозгляк может натворить? — А за мозгляка — анафема-а, — пропела я, просачиваясь в услужливо открытую дверь, — и вообще сам козе-ол! Последней фразы стражники, слава богу, не слышали. Не такая я уж и храбрая, чтобы козлить стражника прямо в лицо… За дверью оказался еще один узкий коридор (ей— богу, у тогдашних проектировщиков замка фантазия отсутствовала напрочь — не замок, а матрешка какая-то: коридор в коридоре!). Я огляделась: дверь справа, дверь слева и прямо тоже дверь. Ну и куда мне пойти? Встречаться с Клотильдой у меня не было ни малейшего желания, а уж тем более ее исповедовать или выслушивать слезливые жалобы на тяжелую долю жены феодала. Как бы это мне с первой попытки наткнуться на пажа? Кстати, как хоть его зовут? Мне помог счастливый случай — за левой дверью вдруг раздалось бодрое треньканье мандолины и не менее бодрый голос заголосил веселенькую песню примерно следующего содержания: Я родился и крестился В кабаке, в кабаке! Отшагал полжизни Налегке, налегке! Сдуру я в пажи подался Да с женой чужой связался И попался Как куренок в су-уп! Хоть и молод я и весел, Да глу-уп! Да, похоже, паж вовсе не скучал в заточении! Ишь как наяривает на мандолине! А стишки-то явно собственного сочинения… Я толкнула левую дверь. Пение сразу прервалось, а голос, ранее весело перечислявший свои невзгоды, испуганно завопил: — Не подходи!!! Клянусь Господом, в этот раз я точно выброшусь из окна!!! Я распахнула дверь пошире и удивленно уставилась на заползшего на подоконник смазливого парнишку. Тот, прикрывшись мандолиной на манер щита, истерично дергал рукой ставни. Увидев меня, он немного поубавил свой пыл и облегченно выдохнул: — Фу-ты…Стучать же надо! — На тот свет все без стука отправимся. — На меня нашло лирическое настроение. — А ты, судя по всему, еще и с ведром валерьянки. Чего нервный такой? Монахов не видел? Парень отложил мандолину в сторонку и сполз с подоконника. Тут мне довелось поближе рассмотреть своего будущего Помощника. М-да, фактурка, конечно, так себе. Могли бы и получше подобрать. Я отнюдь не была склонна приходить в восторг при виде субтильного тельца, тонких ног, цыплячьей шейки — в общем, всего того, что по-другому именуется «советский суповой набор». Синюшный он какой-то, недокормленный. И чего Клотильда в нем нашла? По мне, так Готфрид в сто раз лучше, через того хоть солнечный свет не проходит. Неужто деваха купилась на спутанные черные кудри, которые вообще-то было бы неплохо вымыть и причесать, или, может, на томные серые глаза? Нет, не вижу логики… Пока я критическим взглядом окидывала этого тициановского мальчика, тот засыпал меня вопросами: — А ты-то здесь зачем? Тебя Готфрид прислал? А Клотильды там поблизости нет? Ты не мог бы подпереть дверь стулом? Я как-то с утра забыл это, сделать… Я послушно привалила к двери тяжеленный дубовый стул, без приглашения уселась на кровать и только потом стала отвечать страждущему в заточении: — Я здесь, чтобы помочь тебе… Готфрид обо мне ничего не знает, то есть знает, но думает, что я монах. — Тут я откинула капюшон и с наслаждением провела рукой по вспотевшим волосам. Парень вытаращил на меня глаза. Стандартная реакция. Хотя… окажись я в такой ситуации, тоже не удержала бы глаза на привычном месте. — А ты кто? — с любопытством спросил он. — Я тебя знаю? С утра у меня настроение колебалось от очень плохого до очень мерзкого, поэтому я мрачно ответила: — Бывшая полюбовница… Ты разве забыл, как бросил меня с тремя детьми? — Гретхен?.. — побелел малолетний Казанова. — Саечка за испуг! — Я ухватила парня за нос и с удовольствием послушала гнусавое мычание будущего Помощника. Ну неужели вот это бледноватое счастье призвано меня охранять? Даже Полинкин Ула смотрится приличнее — из себя весь крупненький, чистенький, аккуратный (однажды, пока мы с Полиной пили у меня чай, он тихохонько висел в уголке, штопая штанишки), при женщинах очи долу, по-моему, даже их побаивается… А этот! Вот уж воистину «пролетарий — человек, который умеет делать только детей»… Я вздохнула и помотала головой. Ладно, мне с ним хороводы вокруг елочки не водить… — Так ты не Гретхен? — испуганно икал тем временем паж. — Маргит? Марта? Елизавета? — Вот только не надо тут устраивать аттракцион «Хочешь, я угадаю, как тебя зовут?», — раздраженно отмахнулась я. — Я не имею никакого отношения к твоим любовным похождениям, даже если половина из них случилась в твоих сладких снах. Расслабься, я вроде как пришла тебя спасать… — А… от чего? — заинтересованно спросил заметно успокоившийся мальчик. Настала моя очередь водворять на место челюсть и глаза. Справившись с этой трудной задачей, я неуверенно начала: — Но-о тебя же… вроде заперли здесь. Держат тут против твоей воли…. морят голодом, наверное… У кровати я заметила премиленький столик, на котором примостился поднос, доверху нагруженный едой. И курочка жареная, и колбаски кровяные… в общем, всего навалом. Версия о пытках голодом отвалилась сама собой. Проследив за моим взглядом, паж хрюкнул и повалился на спину, дергая ногами от хохота: — Ой, умру… Щас лопну! Голодом… ха-ха-ха! Против воли… Ой, га-га!!! — и, проглотив смешинку, добавил уже серьезнее: — Да если б не эта чокнутая по соседству, я б хозяину всю жизнь ноги целовал! Живу тут как господин — еды вдоволь, делать ничего не надо… Только от Клотильды, дурынды этой, отмахивайся — вот и вся забота! И, хихикая, паж поведал мне историю своего мнимого заточения. Оказывается, никакой большой любви между Готфридом и Клотильдой не наблюдалось с самого начала. Фусшнель взял девицу как солидный довесок к не менее солидному отряду солдат, который давал Готфриду ее папаша в случае женитьбы. Готфриду солдатики были ой как нужны, поэтому он согласился не глядя. А нужно было глядеть. Клотильда оказалась типичной арийской девой с типично бюргерскими запросами. Вставала поздно, за столом ковырялась в носу, поминутно заливалась здоровым смехом, к тому же жрала как лошадь (ну или как человек с крепкой нервной системой…). Красавицей ее назвать было тоже сложно. Хотя вполне возможно. Вся проблема Клотильды: была в том, что ее было… многовато. Здоровая, крепкая, с румянцем во всю щеку и тяжеленными косами до пола, она надоела мечтавшему о томной ундине Готфриду сразу после того, как священник объявил их мужем и женой. Но было уже поздно. Прокляв все на свете, а в первую очередь свою не в меру здоровую и жизнерадостную женушку (даже в условиях десяти эпидемий чумы сразу она гарантированно пережила бы Готфрида), рыцарь яростно кинулся на охрану рубежей Готфридсбурга, стараясь бывать дома ровно столько времени, сколько нужно, чтобы домашние вспомнили, кто он такой и как выглядит. Впрочем, Клотильде он тоже был нужен как корове седло. Вероятно, в конце концов они бы пришли к консенсусу. Готфрид годами пропадал бы в военных походах, Клотильда в его отсутствие рожала бы детей, смотрела бы за ними, может быть, лет через …цать какой-нибудь получился бы и от Готфрида… Подвела Готфрида жалость. И дурацкая фамильная честь. Придя в себя от такого количества счастья, выданного ему сразу и целым кульком, Готфрид начал думать. Уже давно доказано, что в девяноста процентах случаев мужчин это до добра не доводит. Рассуждал Готфрид примерно следующим образом: «Она, конечно, корова… Но, с другой стороны, моя жена! И совсем не виновата в том, что тесть у меня козел каких мало. Может, ей тоже любви хотелось, чистой и светлой. А теперь сиди в каких-то болотах, вышивай крестиком, вари варенье! Нет уж, раз я ее сюда затащил, надо сделать так, чтоб она не скучала и не желала мне темной ночью свалиться в овраг, переломать все позвонки и получить контрольный удар в череп…» Заодно Готфрид боялся, что от подобных мечтаний Клотильда перейдет к подобным же действиям. И великая идея не заставила себя ждать. На сцене появился герой-любовник. Присмотрев в рядах своих подданных наиболее трусливого и наименее нужного, Готфрид доверил тому великую миссию — стать утешителем Клотильды и ее любовником по совместительству. Главное, чтобы все тихо было, пристойно и чтобы Клотильда была занята делом. Собственноручно подобрав женушке любовника и устаканив таким образом разногласия с совестью, Готфрид успокоился. Настало время метаться пажу. Даже его, бывалого героя-любовника, оторопь взяла при виде Клотильдиной мощной красы. Он, правда, поначалу честно старался очаровать Клотильду (впрочем, после неулыбчивого Готфрида ее и мумия динозавра бы очаровала), но дальше пойти не смог… Быть погребенным в постели Клотильды, переплющенным в шницель ее мощными телесами — нет, не такого конца он ожидал для себя. С другой стороны, Готфрид строго-настрого запретил мальцу волновать и расстраивать женушку. Вот тут и настала, как говорит Полина, «хана котенку». Днем паж старался показываться Клотильде на глаза только при свидетелях, которые в случае чего могли выступить понятыми. Ночью же… Однажды он целую ночь провисел, как мартышка, на плюще за окном, пока Клотильда переворачивала весь замок в его поисках. Еще раз десять по собственному почину ходил в ночной дозор с мужиками, узнал, что в стоге сена прятаться лучше всего, пока Клотильда не ознакомилась с таким изобретением человечества, как вилы. Еще торчал в нужнике, маскируясь под фаянсовый ночной горшок (к тому времени паж от беспокойства так исхудал и побледнел, что вполне мог сойти даже за хрупкий фарфор), еще обнаружил, что под натиском Клотильды двери сдерживает только хороший дубовый стул и с тех пор с ним не расставался, еще… Всех злоключений пажа не описать. Вероятно, так и пришлось бы малому всю жизнь играть с Клотильдой в «Ну-ка догони!», если бы не две вещи. Во-первых, у Клотильды лопнуло терпение. Во-вторых, в замок приехали гости. Впрочем, сначала были гости. В Готфридсбург пожаловала сначала вся семейка Клотильды, вероятно обеспокоенная просочившимися слухами о том, что Клотильда, вместо того чтобы наслаждаться тихим семейным счастьем, черт-те чем занята. Затем как противовес подвалили родственнички Готфрида. И тут скисла даже Клотильда. Дело в том, что с этого момента, прямо как в хорошей трагикомедии, на сцене появилась разобиженная младшая сестра, к тому же злая до посинения. Клотильдина сестрица, дева по имени Тулия, имела все основания для того, чтобы желать старшей сестре всяческих гадостей. Иулия сама имела виды на Готфрида, но папаша рассудил следующим образом: иначе чем с войском солдат Клотильду из дома не выпихнешь. К тому же негоже младшей сестре выходить замуж вперед старшей. Так Клотильде достался Готфрид, а Иулии кукиш с маслом и обкусанные локотки. Поэтому Иулия припожаловала в гости к сестрице, заранее злая и на рогах. И развила бурную деятельность. Углядев сразу, что сестрица Готфриду нужна как пьянице закуска, Иулия решила сама устроить свое счастье. Она отписала зятьку на поле боевых действий грозное письмецо, в выражениях при этом не стеснялась. Писала, в частности, что рога Готфрида не пролезут в ворота, придется кладку разбирать… Получив сию эпистолу, Готфрид кинулся домой спасать ситуацию. А что еще ему было делать? С Тулии сталось бы опустить доброе имя сестры ниже уровня выгребной ямы, а вместе с тем опозорить и зятя. В родном гнезде Готфрид запер пажа и Клотильду — подальше от хватких ручек Иулии, мечтавшей по меньшей мере раскатать сестру вилами по навозу на скотном дворе, и принялся думать, что делать дальше. Так родилась вторая великая идея. Неизвестно, из какого романа, баллады или шванка Готфрид взял идею о лабиринте, но это помогло ему выиграть время. Притворившись пораженным в самое сердце «изменой» жены, Готфрид симулировал легкую шизу и начал постройку под замком системы катакомб, с тем чтобы потом запереть там неверную жену и ее любовника. Мол, я мщу и месть моя страшна! Катакомбы строили с размахом. Очень долго и педантично. 'Тут-то потеряли терпение все родственнички разом, которые по такому случаю окопались в замке стаей голодных канюков. От Готфрида стали требовать решительных действий. Папаша, который уже раз двести пафосно отрекался от Клотильды, требовал немедленного составления прошения о разводе у самого папы. Тулия, соответственно, демонстрировала свои прелести. Остальная родня не уставала шипеть, что Готфрид осрамился на всю округу. Незадачливый муж понимал; что сам виноват, и упорно не желал отдавать жену и пажа на растерзание. А время шло. Закончив рассказ, паж откинулся на спинку кровати, взял с подноса яблоко и вздохнул: — Теперь-то видишь, что спасать меня, в принципе, не от кого. Плохо только, что Клотильда близко — в соседней комнате. Аппетит портит. Ну да ладно, когда-нибудь все это кончится. Господин не даст нас в обиду. Он даже охрану у дверей выставил. Правда, лучше б он ее выставил у дверей Клотильды. Она в общем-то ничего, добрая, веселая. Только не в моем вкусе… Я тоже взяла яблоко. Откусила. Потом еще раз. Старательно прожевала, хмуро глядя на пажа и борясь с желанием запустить в него огрызком. Затем завязала эмоции в узелок и сказала: — Пока ты здесь бренчишь на мандолине… — Это лютня, — поправил паж, а я впервые усомнилась в качестве своего музыкального образования. — Не важно. Так вот, пока ты тут бренчишь на своей лютне, бездельничаешь и в ус не дуешь, расположение сил за дверью изменилось. Родственники перешли в наступление, причем целью избрали именно тебя. Оглянуться не успеешь — твои глаза будут болтаться где-нибудь на березке. Паж испуганно ойкнул от такого натурализма, а я добила: — Они заказали твое убийство! Мальчик испуганно всхлипнул и съежился на кровати: — Меня-то за что?! — завопил он. — Ну,знали бы за что… — На моем лице появилась знаменитая сухановская кривая улыбочка, особенно хорошо знакомая теть-Розиным студентам. — Знали бы за что, ты бы уже разлагался. Кстати, а какое имя написали бы на могилке? — Чего? — выпучил глаза паж. Боюсь, что таким не совсем традиционным образом я несколько запоздало попыталась узнать имя пажа. — Зовут тебя как, вот чего! — А-а! — отлегло у парнишки. — Виталис. — О! — приподняла я брови. — Папа был магистром, знал латынь? — Да не, заезжим монахом, — потупил глазки Виталис. — Звали братом Виталисом. Паж начал было живописать мне и всю историю бедствий своей матери, а может быть, и бабушки с дедушкой, но тут из рукава моей рясы выскользнул сверток, который Готфрид велел передать пажу. — О, это тебе от Готфрида! — Я нагнулась, подняла сверток и передала его пажу. Тот взял, задумчиво повертел в руках и принялся неспешно распаковывать. Наконец из грубой ткани вывалился небольшой кинжал. Ну или большой разделочный нож — в оружии я разбираюсь, как кореец в блинах. Узрев подарок, Виталис закатил глазки: — О-о! Видимо, мне и вправду грозит опасность… И накаркал. Стоило ему только договорить, как в коридоре послышался странный шум — будто бы кто-то выбил дверь, но, зная то, что неподалеку бродит и скучает Клотильда, я не удивилась. Мало ли чем девушка тешится… Правда, паж здорово напрягся, готовясь в случае чего ретиво выскочить в окно, в объятия спасительного плюща. — Да не…— в общем-то я не успела сказать: «Да не волнуйся ты, с нами славный дубовый стул, проверенный временем и делом», — как нашу дверь буквально снесло с петель под мощным ударом не менее мощной ноги. Кажется, девичьими забавами юной Клотильды тут и не пахнет… На пороге нарисовался грязный детина, туловищем как раз вписывающийся в дверной проем этой самой двери. По лицу дорогого гостя я сразу поняла, что конструктивного диалога тут не дождешься, да и за стол переговоров точно с ним не сядешь. Разве что на столах вместо бутылок с минеральной водичкой будут торчать пулеметные установки, а между ними будет натянута колючая проволочка… На колоритно дубовом лице (подозреваю, что нечто грязное, бугристое и сопящее повыше шеи и пониже сального волосяного покрова и было лицом местного Бабая) отразился весь возможный набор эмоций, приобретенный за недолгую насыщенную жизнь. Без лишних разговоров, даже не представившись, урка вытащил из-за голенища топор размером с хорошую секиру и попер на нас… Лежать бы нам с Виталисом теплым паштетом с яблоками на полу, если бы не стражники. Они вломились в комнату, видимо привлеченные шумом, и те несколько секунд, когда гостюшка с топориком занимался ими, спасли нам жизнь. Сунув секиру под мышку, красавец повернулся к заметно побелевшим ребятам и без лишних нервов, спокойненько так, треснул их головами. Полюбовавшись фейерверком, получившимся от столкновения двух железных лбов, дядька повернулся к нам… Тем временем Полли тоже не скучает Спровадив Мишку отмаливать грехи пажа и Клотильды, я расслабилась. Главное, девчонка занята делом, не плачет, сопли в рукав не собирает… Теперь нужно было нейтрализовать Готфрида. — Ну! — нукал этот великовозрастный Бивис. — Будешь меня веселить или тоже коленом под зад хочешь? Бог ты мой, как я устала от банальностей! Коленом под зад, ногой ниже пояса, кулаком в глаз… От таких стандартных заезженных угроз никто и не седеет уже, даже пульс вряд ли учащается… То ли дело: «ржавым штырем в легочную полость», «вентилятором в зубы», «работающей дрелью в ухо», ну или хотя бы «пяткой в нос». Еще раз мысленно посетовав на полное отсутствие фантазии у большей половины рода человеческого, я развернулась к Готфриду. Хм, а он ничего, даже и не старый ни разу. — Ща все будет, мил человек! — уверенно пообещала я. — А тебе б чего хотелось? Только чур разврат-изврат не предлагать! — Сказки сказывать умеешь? — поинтересовался Готфрид. — А то! — оживилась я, заползая на лавку рядом с ним. — И сказки сказывать, и зубы заговаривать, и макароны на ушных раковинах в бантик завязывать! Только попроси! — Тогда сказку! — велел Готфрид. — И если плохая будет, то… — Дрынишшем по спинишше! — вспомнила я бабку. — Чего? — насупил бровки скучающий наш. — Так, местный колорит… Сказку, значит! — Я принялась почесывать тыковку, припоминая хоть какой-нибудь более-менее интересный сюжетец. Ну не пересказывать же ему в самом деле историйки из интернет-альманаха «Черный Семипендюринск», который мы с Васей выкладывали на его сайте вот уже два с половиной года. В коллекции их уже штук триста, есть такие перлы, что дятла удолбать можно… Так, если я через десять секунд не переквалифицируюсь в Арину Родионовну, дядя удолбает меня. И тут мой взгляд наткнулся на аккуратно составленный рядок кувшинчиков на столе. Мишка всегда говорит: «Если разговор застрял, смени тему. Может быть, проблемы размножения черных африканских тараканов чересчур узкоспециальная тема…» На самом деле черные африканские тараканы — это такие классные твари! Они… гм, так о чем это я? Так вот, я решила плавно перевести разговор на содержимое кувшинчиков. Сунув нос в одно из горлышек, я старательно скрючила личико в прелестном «фи!». — И этим ты, барин, тоску заливаешь? Я понимаю, конечно, немецкое, отечественное… Но кислятина ить, аж уши в череп проваливаются! Чувак оторопел от моей наглости, а я решила брать фашиста тепленьким и решительно приказала: — Я тебя щас и без сказки развеселю! Вели позвать сюда главную бабку с дрыном! Готфрид послушно задубасил по столу какой-то железкой. Я от души понадеялась, что этому импровизированному авангардному колокольчику не придется близко ознакомиться с моими берцовыми костями… Бабуля честно отрабатывала свой хлеб с маслом, поэтому не заставила себя ждать. Через секунду возникла на пороге, серьезная, с колом наперевес и в валенках на разные ноги. — Чего еще приспичило? — осведомилась верная служанка. Я подлетела к ней: — Вот что, бабуль, давай-ка тащи сюда… чего-нибудь покрепче. Дружок мой сказывал, у вас там самогонки как гуталину на гуталинной фабрике… много в смысле. — Какую хошь? — включилась бабуська. — На медке, на клюковке, на репке, на полыни, можно просто с таком, еще есть на хрену, на яблочках, на ржаных зернах, на пшеничке?.. От такого изобилия я даже растерялась. Потом собрала разбежавшиеся мысли и твердым голосом велела: — Всю! Бабуля с подручными живо притащила в зал заветный набор крынок и бочонков. Расставив все на столе, местное общество алканавтов с неограниченной безответственностью вымелось за дверь, подгоняемое бабкиным дрекольем. Бабулька оказалась молодцом — про закуску тоже не забыла — подогнала целый поднос колбасок и громадный чан квашеной капусты. — Что… что ты хочешь сделать? — проблеял Готфрид, созерцая богатство тары на столе. — Чудак-человек! — хмыкнула я, поднося ему первую рюмашку яблочной. К слову сказать, у мужика аж глаза на гипофиз полезли от одного запаха, но ручонки таки он заинтересованно потянул. — Вот попробуй, если не развеселишься, значит, у тебя повышенная кислотность, тогда веселиться будет твоя родня на поминках… Эй… эй! Стой! — завопила я, увидев, что Готфрид собрался тянуть самогон, как свое винишко. — Вот нерусский-то! Готфрид застыл над рюмкой с вытянутыми в трубочку губами. По заблестевшим глазкам я поняла, что эксперимент начинает его интересовать. — Значит так… ручку с рюмашкой отставляем немножко в сторону, в другую берем капустку, да, прямо пальчиками, ты, я гляжу, не стеснительный, не эстетный, Теперь — самое важное: рюмкино содержимое опрокидывают в себя сразу — изящно тянуть могут только профессионалы с двадцатилетним стажем. Как клюкнешь — сразу помогай себе капусткой. И помни — сразу! Как сказал кто-то там великий и умный: «Промедление смерти подобно!»… Да, и перед тем как хряпнуть, выдохнуть не забудь не то я твои глаза с потолка соскребать буду. Готфрид сосредоточенно кивал, все больше и больше загораясь идеей ознакомиться с национальными русскими традициями. Наконец он принял надлежащее положение, загреб для верности побольше капустки, выдохнул так, что чуть не повалил все крынки на столе, и… Опрокинув стопарик, Готфрид закашлялся, выпучив глаза и жалко давясь капустой. Я чуть не прослезилась, глядя на то, как дядька старательно жует, одновременно вращая резко увеличившимися в размерах глазами. Я услужливо пододвинула чуваку колбаску, в которую тот вцепился, как утопающий в спасательный круг. Я выжидательно глядела на Готфрида и ждала первой реакции. Наконец мужик дожевал колбасу, икнул и выдохнул: — Хршо-о, етишкин хрен! А теперь — сказку! Я бухнулась головой об стол. Вот зануда, пристал хуже банного листа к заднице! Готфрид тем временем, действуя весьма проворно, налил себе еще, кажется клюквенной, ловко хряпнул и вытер слезы… — Ну? — Сказку? Хорошо, будет тебе сказка! — Я еще раз поскребла репу и решительно начала: — Значит так, в некотором царстве, в некотором государстве… — Ой, не надо! — Ладно, ладно, не нервничай… Еще стакан, и Готфриду можно будет уже не наливать. Глаза у дядьки постепенно стекленели, и уже недалек был тот час, когда чувак припечатает своим высокородным лбом столешницу и захрапит. — Сказку-у…— вяло, но настырно тянул из последних сил Готфрид, перекапывая кубком капусту. Ладно, в таком состоянии мужика успокоят просто звуки человеческой речи, не важно, что эти самые звуки будут означать. В принципе, я могу даже выдать сводку погоды, Готфрид и протестовать не будет. Однако развезло его хорошо-о! С двух-то рюмок… Видя, что Готфрид еще старательно фокусирует на мне меняющие место прописки глазенки, я бойко затараторила: — Ну слушай! Пошли как-то ПьерБезухов и Андрей Болконский на бал. Ну, оттянулись как следует, после бала вообще пошли колбаситься по полной по всем злачным местам… В общем, вечер удался! Наутро просыпаются в стоге сена вниз головами, кое-как вылезают оттуда, оглядываются — а вокру-уг!.. Такое творится! Бородинское сражение, наши ломят, французов дубасят по-черному, Кутузов на коне мается, чего-то там кряхтит… Пыль, грохот, вопли, в общем, полный облом и умора, то есть Содом и Гоморра! Ну, Пьер очки трет дрожащими руками, лепечет: «Ne comprends pas!», то есть: «Братва, не въеду, в чем телега и кто ее накатил!», а Андрей Болконский нервно так соломинку кусает, озирается и бормочет: «Не фига себе сходили на Спилберга…» Готфрид застонал и уронил себя рядом с капустой. Я облегченно вздохнула. Нейтрализовав милашку Готфрида, я резво стащила свою тушку с лавки и поскакала к двери. Надо проверить, как там Мишка… Проверить я ничего не успела. От мощного тычка дверь упала в обморок прямо передо мной, а на пороге возникла девица, чьи размеры и общая богатырская стать могли запросто победить в конкурсе «Мисс Геракакла». За ней плелись два мужика, запаянные с ног до головы в железо, таща на руках нечто, перепеленутое круче мумии Тутанхамона. Нечто со вкусом материлось, перемежая прочувствованный спич вытьем. Я разглядела, что до катастрофы мумия была мужиком, к тому же отнюдь не дистрофичного телосложения. Ребята в железном трико поработали на славу — примотали мумику уши к коленкам. Из одной коленки, кстати, текла кровь. — Ты кто? — вопросила местная нимфа гулким голосом. — Где Готфрид? Изобразив ребенка-дауненка, я ткнула пальчиком себе за спину. Девица протопотала к столу и завопила: — Матерь Божья! Этот придурок уже в царстве небесном? — Нет, нет, что вы! — залепетала я. — Просто… он выпил лишнего! — Понятно! — Девица уперла руки в боки и попинала Готфрида носком сапога в ляжку. Тот пьяно захихикал и сполз под стол, где свернулся в клубочек и переливчато захрапел. Девуля-красотуля перевела на меня немного растерянный взгляд. Я развела ручонками, стараясь выглядеть естественно и распространять вокруг себя ощущение комфорта и сухости: — Стресс… Нимфа хлопнулась на лавку, уверенной рукой налила себе высокоградусной и ловко тяпнула. Я была в восхищении! Гарна дивчина со вкусом занюхала рукавом, пододвинулась ко мне поближе и заговорщицким тоном пробасила: — А чего ты в мужской одежде? В этом плане женщин не проведешь! Я ласточкой подлетела к этой прародительнице мисс Марпл и начала плести первую попавшуюся чушь. Мол, я бедная, несчастная, но очень благородная мышь сбежала из дома с красавцем-хахалем, который, конечно, обещал жениться, но бросил на первом постоялом дворе, предпочтя мне мои сбережения и дочку трактирщика. Короче, денег нету, домой возвращаться стыдно — папа без слов надает по попу до состояния полной комы… Вот, переоделась скоморохом, зарабатываю себе на хлеб… Клотильда (подозреваю, что это все-таки была она) расчувствовалась, зашмыгала носом и трубно высморкалась, да так, что крынки содрогнулись. — Бедная! — прогнусавила она. — Ну ничего, я тебе помогу. Можешь оставаться тут сколько хочешь, я велю, чтоб тебе приготовили комнату… Только вот разберусь кое с кем! — И она грозно глянула на перевязанную матерящуюся тушку. Тушка сникла и прогундела: — Ногу перевяжите, хрен вам в рыло! — Заткните его, мальчики! — поморщилась Клотильда. Кто-то из стражников услужливо тюкнул матюгальщику шлемом по темечку. Тот послушно примолк. Тут и до меня стало доходить, что случилось что-то неладное. Ой, завали меня корыто, эта компания вывалилась из северного крыла! Мишка!.. Я ломанулась к двери. — Куда ты? — вскинулась Клотильда. — Там… монах был! — пролепетала я. — Мы с ним вместе… — Это девчонка-то рыжая? — гыгыкнул один из железных братков. — Да они вместе с пажом в окно вылетели! Небось, улепетывают сейчас куда подальше… — Что за девчонка? — насупилась Клотильда. Но я ее не слышала. Подлетев к стражнику и схватив его за железный костюмчик, я завопила: — Что? Что с ней?! Стражник оторопел от моей африканской прыти и, старательно отжимая мои мощные пальчики, мявшие его железную тельняшку круче плоскогубцев, завопил: — Да что с ними станется! Там же сено прямо под окнами… говорю тебе — убежали куда подальше! — Что за девчонка? — капризничала арийская красотка. — Что она делала в комнате Виталиса? Убедившись, что Мишка вроде как жива, я профессионально развесила еще одну байку. Мол, то не обычная девица, а единокровная сестра этого самого Виталиса. Соскучилась по брату, то, се, не знала, как повидать кровиночку, вот и упала мне на хвост… Услышав, что на прелести Виталиса никто и не думал покушаться, Клотильда успокоилась и повернулась к стражникам: — Ну теперь рассказывайте по порядку, что там произошло! Вытянувшись во фрунт перед грозно насупившейся Клотильдой, стражники, лязгая затянутыми в железо коленками, проблеяли примерно следующее. Мол, они тут ни при чем. Сидели себе перед дверью, караулили, никого не трогали, как вдруг услышали сильный грохот. Ну сначала ребятки не особо напряглись, всякие бумсы раздавались из северного крыла постоянно (тут стражники замялись, Клотильда зарумянилась, а я поняла, что девица, пытаясь обольстить пажа, прибегала к жестким методам). Но когда за большим бумсом последовал ну о-очень сильный грохот, симулировать глухоту и крепкие нервы стало невозможно. Братки похватали секиры и кинулись в коридор. Там они с ужасом увидели, что некий бандюк пробрался в крыло через пустовавшую комнату, раздолбав окошко и выломав дверь. Правда, это они заметили, так сказать, слегка припозднившись, так как сначала они выкатили глазки на раздолбанную дверь в комнату пажа, а затем уже отреагировали на сомнительного типа, недвусмысленно замахнувшегося топором. Ну, конечно, ребята дрались как львы! Им помог Господь и счастливый случай в облике пажа! Пока бравые молодцы отвлекали средневекового киллера, паж всадил ему в ногу неизвестно откуда взявшийся кинжал, а затем оглоушил стулом. Тут в дело включились добрые ангелы, потому что ни с того ни с сего стена в комнате распрощалась с окном. Его будто бы выбило мощной рукой, причем раму и каменную кладку разворотило в клочья. В это-то отверстие паж выкинул девчонку и выпрыгнул сам. Непонятно, конечно, с чего это вдруг пажу и Мишке пришлось уносить ноги, если враг был повержен, но, глядя на синие лобики стражей, я предпочла не задавать вопросов. И так все ясно — урка разделал бы стражников, как утят, но вовремя вмешался паж. Вопрос в том, где мне теперь искать Миху?.. А тем временем, выслушав нескладное вранье стражников, Клотильда только тяжело вздохнула, затем приказала: — Ну-ка, что сам-то разбойник скажет? Давайте-ка его сюда! Стражники услужливо подкатили татя к пухлым коленкам Клотильды. После пары мощных шлепков по небритым щекам незадачливый бандюган предпочел очнуться. — Кто нанял? — Тон у Клотильды был покруче прокурорского. Видимо чувствуя, что дело плохо, урка покаянно завыл: — Ой, матушка, бес попутал, ей-ей! Прости, не убивай за-ради Христа! — Кто нанял? — Пудовый кулачок Клотильды тонким намеком прилип к шишковатому носу бандита. — Не ведаю, вот те крест! — Бандюк попытался перекреститься, но его руки были плотно примотаны к тазобедренным суставам. — Вчера ночью… из трактира шел, навстречу мне… мужик аль баба — не ведаю, в черное с головой закутан. Денег дал много, велел мальчонку, что в левой башне заперт, порешить. Обсказал, как в дом пробраться, ключи от конюшни дал… я через конюшню — он там мне лесенку оставил — залез, окошко высадил… Продолжить чуваку было не суждено. Клотильда поморщилась и велела стражникам: — Унесите! — Куда его, госпожа? — Что здесь, подвалов нету? Киньте куда-нибудь да заприте… Повернувшись ко мне, Клотильда шумно вздохнула, поддернула мощную грудь под тяжелым лифом и припечатала тоном, не предвещающим ничего хорошего: — Пора и мне тут похозяйничать! Ну погоди, Иулька, пущу тебя… с голым задом да на морозец! Мишка припоминает А припоминать особо и нечего! Что случилось дальше — помню плохо. Когда этот бандито развернулся к нам, явно горя желанием покромсать нас на ингредиенты для оливье, я, как обычно, ввинтилась в ступор. Зато Виталис вдруг развил бешеную активность: как подскочит к этому гаду, как даст ему кинжалом по ноге — того аж скрючило от неожиданности! Потом, кажется, Виталис заверещал: — Окно! Лезь в окно! Он же нас порешит к чертям собачьим! И вот тут я испугалась. И действительно захотела открыть окно. Но стоило мне только помыслить об этом и слегка развернуть свое неповоротливое столбнячное тельце к окошку… Его просто снесло! Раздался страшный грохот, и окно с треском и свистом вылетело наружу вместе с дубовой рамой и частью каменной кладки. От такого опешил даже урка, которого Виталис тут же и укатал любимым стулом по башке. — Лезь в окно! — завопил он снова. — Я ле-е-е…— Заканчивать мне пришлось уже внизу, в стоге сена. — Я лечу! — тихо прошипела я, отплевавшись. Этот поганец просто вышвырнул меня в окно! Нуя ему покажу! «Поганец» не заставил себя ждать и вскоре приземлился рядом со мной. Волосы еще больше растрепаны, глаза бешеные, как у тетки Розы на десятой пересдаче, в руках зажата спинка заветного стула. Я только открыла рот, чтобы просветить его по полной и объяснить, что девушек вот так не выкидывают из окна, но тот и слушать не стал. Адреналин в мальчонке так и кипел. — Бежим! — взревел этот новоявленный Джеймс Бонд, размахивая спинкой стула, как ковбой кольтом. — Куда? — Подальше! Я и опомниться не успела, как мы уже бежали куда-то по утоптанной дорожке мимо хозяйственных построек, прошлепали по грязи скотного двора, где заодно замаскировались под поросят, и выбежали к новехонькой церквушке. Точнее, к двум церквушкам. Друг напротив друга супились православная часовня и лютеранская кирха. Да это просто какая-то Поклонная гора! Нехватает только мечети и синагоги… Виталис ловко перемахнул через деревянную ограду, я метеором перескочила вслед за ним, поскольку он, вцепившись в мою руку, волочил меня за собой. Мы остановились перед массивной низкой постройкой, на крыше которой страдала бронзовая круглощекая дева в простыне, призванная, видимо, изображать вечную скорбь. Под ней вилась готическая надпись: «Фамильная усыпальница Фусшнелей»… Усы… что? Маманька моя, это… это склеп? Нам ведь не сюда? Еще… еще рано! Виталис бессовестно пошарил рукой в бронзовых складках простыни на груди скорбящей статуи и выудил оттуда ключ. Когда он ловко начал шуровать им в замке, я взмолилась: — Может, не надо, а? Может, с этого момента расстанемся друзьями? Виталис повернулся ко мне и выразительно подолбил себя по голове: — Думай, что говоришь! Нас же стражники видели — уже весь замок знает, что ты не монах, а переодетая девица! Уже все знают, что убить нас не удалось, — значит, нас будут искать. Ты нездешняя, тебя заловят, только за калитку выйдешь… — Тут Виталис замолчал и озадаченно на меня уставился. — А мне-то до этого какое дело? Чего я о тебе пекусь? — Инстинкт…— вздохнула я. — Ладно, замяли. Мне от тебя все равно отставать нельзя. Но… зачем в склеп лезть? Там же покойники… — Откуда? — Виталис еще раз треснул себя по лбу. — Готфрид усыпальницу только в прошлом году закончил строить, еще все живы. Зато там сухо и более-менее тепло. Студить с первым покойником будут… Надеюсь, первыми будем не мы. Как-то пожить еще хочется. Меня вообще занимал вопрос: а что дальше? Ну нашла я пажа, он уже предупрежден, вооружен (спинка от стула в руках до смерти напуганного мужчины — грозное оружие!), уже даже горит желанием защищать свое тельце, чего и требовалось добиться… Что еще нужно? Хоть бы Ула почесался прилететь, чувствую себя просто в каком-то информационном вакууме… Внутри склепа действительно было сухо и тепло, Вот только темновато. Оно и верно — окошки будущим квартирантам вроде бы и ни к чему. Когда Виталис закрыл дверь, мы оказались просто во тьме. Кажется, там было несколько ступенек, ведущих вниз… Слава богу, что паж шел первым! Последовавший вопль и сочное пожелание добра, любви и счастья тем, кто сваял эти ступеньки, подсказали мне, что при спуске надо быть поосторожнее. В общем, я вполне достойно спустилась вниз, даже ни разу не споткнувшись. Споткнулась я, уже спустившись. О пажа, который, по-прежнему продолжая живописать всех ближайших родственников строителей усыпальницы, валялся на полу, обхватив руками пострадавшую ногу. — Эй, ты цел? — с опаской спросила я, пытаясь нащупать парня ногой. — …а того, кто полировал эти ступеньки, чтоб на всю жизнь скрючило, так и растак…— донеслось снизу. — Эй, осторожно! Ты же мне ногой в ребра тыкаешь! — Ой, пардон! — Я убрала ножку и застыла на месте, боясь пошевелиться. — Может, ты немножко встанешь, или мы так и будем торчать у входа? Ворча, паж откатился в сторону и сел. Понемногу мои глаза привыкли к темноте, и я с интересом заоглядывалась по сторонам. В кои-то веки довелось побывать в старинном склепе, к счастью, не в качестве постоянного проживающего. Ничего интересного, насколько я смогла разглядеть. Кажется, здесь абсолютно пусто… Готфрид даже гробиков для красоты еще не наставил. Темно, тихо, только-вот… из дальнего конца склепа раздавалось какое-то странное шуршание. — Виталис, как ты думаешь, здесь могут быть мыши? — опасливо спросила я, на: всякий случае залезая обратно на ступеньку. Паж зевнул: — Откуда? Хотя… все возможно. — Там что-то шуршит! — истерично выкрикнула я, поскольку шорох становился все сильнее и громче. — Тебе кажется! — опять зевнул паж. — А когда кажется, креститься надо… — Когда крестишься, еще больше кажется! раздалось вдруг откуда-то из дальнего угла. Я почувствовала, что мое сердце прочно подружилось с мочевым пузырем. Хотела заорать от страха, но не успела. За меня это сделал Виталис. Заверещал так, будто на гвоздь напоролся, и кинулся было к двери, но не учел, что я плотно застряла на пороге… В общем, с ног он меня сбил, но взять барьер не смог. Я вольготно развалилась на ступеньках компактным калачиком, молясь, чтобы Виталис в припадке ужаса не передавил мне внутренние органы. Зацепившись за рясу, Виталис, не переставая визжать, хлопнулся на ступеньку рядом со мной. Из темноты выползло нечто и нависло над нами, сверкая блестящими зелеными глазами…. — Дай в пятачок этому поросенку! — скомандовало существо хриплым голосом. — У меня от его визга в ушах звенит! Ты ему, часом, ничего не отдавила? — Виталис, брось визжать! — зашептала я. — Оно нервничает… Виталис поперхнулся воплем и обиженно заявил: — А меня в расчет брали? Кто здесь больше всех страдает?! Да я… — Дело глаголешь, кутенок! — Из темноты высунулась тонкая грязная ручка и мощно припечатала пажа между глаз. — Вот и отдохни, болезный… Виталис обмяк где-то сзади и жалобно засопел. Я на всякий случай начала ныть: — Пожалуйста, пожалуйста, мы не хотели ничего плохого… В бегах мы, понимаете, спрятаться негде, простите, что потревожили, сейчас я все заберу и мы уйдем! В крайнем случае, убейте меня сразу, пытки не для моей тонкой душевной организации, это может вызвать стресс или маниакально-депрессивный психоз… Глаза пару раз удивленно моргнули. — Че? Запужала я тебя, че ли? — Че ли! — обиженно отозвалась я. — Думаете, приятно в склепе на ваши глаза наткнуться? Глаза сосредоточенно заморгали, потом куда-то пропали. — Щас! Послышалась какая-то возня, сопение, грохот, и вдруг прямо передо мной зажегся огонек, осветив порожки, Виталиса и темную фигуру. Фигура аккуратно поставила горящую плошку передо мной на пол, взяла еще одну, похожую, старательно на нее подула, и та вспыхнула ярким пламенем. Потом проделала то же с третьей… Теперь помещение склепа было более-менее освещено. Я смогла разглядеть прямо перед собой нечесаную и немытую тетеньку, одетую в драное платье и валенки. Волос местная хранительница усыпальницы не стригла явно со дня рождения, поскольку те спадали до пола и. цеплялись за валенки. Интересно, она при ходьбе не падает? Приспособилась, наверное… То, что передо мной стоит очень сильная ведьма, я поняла еще по тому, как она зажигала огонь. Только обладая очень большой магической силой, можно сознательно преобразовывать окружающую тебя энергию. Даже у тетки Розы, сейчас самой сильной в нашем роду ведьмы, это получалось только после хорошей ссоры с дядей Алексиусом. В последний раз вспыхнул бюст Цицерона — гипсовую голову великого оратора вместо лавров увенчало синее пламя. Дядя тогда заорал благим матом и: самоотверженно принялся шлепать ручками по лысине своего кумира… Копоть до конца так и не оттерли, бюст до сих пор похож на наглядное пособие со стенда противопожарной безопасности. Неужели это она? Наша прародительница? Я еще раз оглядела деву. Волосы вроде рыжие, конечно, — если их помыть. Глаза зеленые, ну с ними-то я уже пообщалась. Нос вроде наш, интересно, кому же из предков мы обязаны столь оригинальной его формой? Раньше мы грешили на некую девицу из нашего рода, Лукерью, которая еще в 1658 году выскочила замуж за заезжего грека Ангелоса Мордопопулоса, смоталась с ним в Грецию, а потом ее внучек, заскучав в теплой Элладе (идиот!), вернулся на историческую родину. А теперь выясняется, что такие характерные греческие шнобеля, не обиженные размером, в нашем роду встречаются аж с четырнадцатого века. Ну и ну! Если копнуть, выяснится, что какой-нибудь сторазпрадед собственноручно бил морду Гектору при взятии Трои… — Ну и че? — прервала мои размышления ведьма. — Всю обсмотрела? Родню че, не признаешь? — А… мм-м… а, — залепетала я. — Простите, я что-то не совсем… Вы-то откуда знаете? — Оттуда! — Девица хлопнулась на ступеньки рядом со мной, предварительно утеплив их своими волосами. — Камни кинула, они сказали — жди родичей. Ты сама откуда? Тетки Епистимы дочь? Или Малашки Кривой? Да не, откуда у Кривой дети, разве че глаза кому отвела? А-а, ты, наверное, та самая внучка бабки Сосипатры, что о прошлый шабаш веселящего зелья обожралась! Ох и веселилась дева, так ржала, хохот аж во Пскове-граде слышали… Не, та вроде не кучерявая была… Я едва успевала соображать, слушая обо всех этих Малашках и Сосипатрах. (Господи, что за имя? У кого-то из моих предков фантазия была чернее битума…) — Я… вообще-то мы на шабаши не летаем! — вдруг вырвалось у меня. — А кто летает? — удивилась ведьма. — Да там одни алкашки убогие. Мазью из болиголова с салом намажутся да пойдут чудить. Скука смертная! Я тебе про наш шабаш говорю — разве не бывала ни разу? От как соберемся мы все в избе у бабки Веры. Перво-наперво я, потом Манька, еще Малашка Кривая, без нее куда, к полуночи тетка Епистима с выводком подлетает, бабку Сосипатру приносят, она сама только пожрать встает, а еще Макридка, Цыца, Ивашка с Глашкой, Верка, еще Верка, все Верки в общем, Зимка, да только лучше б она не приходила — верно моя мать говорит, что тетка Вера, когда ее рожала в сугробе, точно отморозила… В моей голове вдруг весьма некстати завертелась песенка на мотив известного рекламного ролика: «Безупречны от природы, безупречны от природы… Дети — уроды! Дети — уроды!», но я сдержалась, чтоб не загорланить ее во всю диафрагму. Что же это такое получается? Если все эти Малашки-Глашки тоже из нашего рода, то… неужели нас так много? И традиция семейных сборищ, для удобства именуемых шабашами, — это что, тоже древний обычай? И откуда нам тогда вести родословную? То есть от кого? Да их до Аделаиды было как собак нерезаных, то есть ведьм нежженых… И почему Ула сказал, что это наша прародительница, если есть и тетка Вера, и бабка Вера, и еще какая-то Сосипатра? И зачем так много Вер? Фантазия на Сосипатре кончилась? Голова у меня пошла не то что кругом, а квадратом. Я прямо-таки чувствовала, как она распухает. — Ну так откуда ты? — теребила меня родственница. — Неизвестная ветвь рода, — попыталась выкрутиться я. — Че? — опять «чекнула» дева. — Какая, етишкин хвост, неизвестная ветвь? Мы всех своих наперечет знаем… — А меня вспомнить не можете! — поддела я деву. — Чья я, по-вашему? Ведьма задумалась, почесывая коленку под платьем. Потом поерзала на волосах и смущенно призналась: — Не ведаю… Чую, ты наша, а откуда взялась?.. Тебя звать как? — Михайлин а. — Че?! — Ниче! Ми-хай-ли-на! — Это че за имя? Кто удумал? Этого я не знала. В изобретении имени участвовала вся наша веселая семейка. Поскольку коктейли в тот день готовила тетя Роза, весьма взволнованная тем, что она стала теткой, перепились все быстро. Руки у тетки дрожали весьма некстати… Не пила тогда, только мамуля, она тихо посапывала, отходя после домашних родов и последующего пребывания в роддоме с целью профилактики. Папуля говорит, что мамуля заснула, едва успев пробормотать: «А Идке слова не давать, я еще помню, какие она имена Розкиным огрызкам предлагала…» В общем, утром тетка Ида, как наименее опухшая, первой вспомнила, что до того, как всем перестал быть нужен повод, кто-то придумал Михайлину… — Не знаю, — честно созналась я. — Тетка Роза водку в оливье пролила, закусывать было нечем… Ой, в общем, я из вашего рода, только… вы мне все равно не поверите, очень долго рассказывать, как я сюда попала. А вас, кстати, как зовут? — Веркой! — невозмутимо отозвалась дева. Я застонала и уронила голову на колени. Кошмар продолжался и набирал обороты… Полинка спасает положение Клотильда тем временем серьезно готовилась к боевым действиям. Тяпнув для храбрости еще пару кубков, она так треснула мощной дланью по столу, что с люстры на стол посыпались свечки. На грохот прибежала бабка с колом в правой руке и обкусанным соленым огурцом в левой. Я сообразила, что таким образом в семье было принято подзывать, слуг. Правда, Готфрид делал это железным штырем, а Клотильда обходилась собственными силами. — Че барыня изволят? — неожиданно ласковое подползла бабка к Клотильде. — Марфушка, сколько у нас верных людей? — серьезно спросила барыня. — А нисколько, барыня, — порадовала Клотильду бабка. — Всех, кого можно, сестрица ваша с батюшкой подкупили, а кого нельзя — родня барина озолотила. Я и сама, че грех таить, взяла деньжат и от сестрицы вашей, и от баринова братца… Когда еще такой случай подвернется? — Продолжай брать! — проинструктировала бабку Клотильда. — С Иульки дери побольше, мне половина, как и договаривались. Бабка согласно закивала, смачно хрустя огурцом и деликатно пододвигая себе кувшинчик с тминной. Я только репкой туда-сюда вертела, слушая странный диалог. Да, похоже, тут и без меня ситуация напоминает плохо срежиссированный детский утренник с буйными нянечками, пьяными гномами и тихо фигеющими под елочкой детками (в роли деток — мы с Мишкой, она ревет, а я — вся такая в стандартном коричневом костюмчике — праздник порчу…). Меж тем Клотильда давала бабке ценные указания. Та тянула самогошку, как Хемингуэй кальвадос, и старательно кивала рогатыми концами завязанного на лбу цветастого платочка. — Всех—сюда! Перво-наперво Иульку с батюшкой, потом Готфридову родню, няньку его полоумную не зови, нам только ее разговоров о прадеде-крестоносце не хватало. Слугам накажи, пусть деньги берут, я все равно не дам, а вздумают меня предать, узнают, какова я в гневе. Да особо отметь, что Иулька меня во сто раз хуже будет. — Все исполним, матушка, не сумлевайся! — Бабуля уже махнула руками на всякий этикет и тянула тминную из горла, вытащив из подола соломинку. Во дает, старая! Последний раз я такое шоу видела только на выпускном вечере — наша физкультурная Баба-с-Веслом зажигательно откалывала твист на раздаточном столе школьной столовой, не выпуская из рук бутылку «Столичной» с засунутой в горлышко трубкой от тонометра — гуманитарной помощью из медпункта… Бабка сноровисто догрызла огурчик, посипела, водя пустой соломинкой по донышку, и вздохнула, как бы невзначай покосившись на соседний кувшин. — Иди, иди, Марфушка! — поторопила ее Клотильда. Марфушка встала из-за стола и споткнулась об валявшегося рядом Готфрида. — А с барином-то че? В ответ послышалось уже знакомое: — Унесите… Вернувшиеся стражники, уже ничего не спрашивая, ловко вынесли Готфрида и пару-тройку кувшинчиков, чтоб тому не скучно было при пробуждении. Наконец мы с Клотильдой остались одни. Повернувшись ко мне, она еще раз поддернула грудь, посопела и церемонно представилась: — Я, как вы уже, видимо, поняли, хозяйка этого замка, госпожа Клотильда Фусшнель. Могу я узнать ваше имя? Ну что-что, а врать, изобретать и выдумывать моя тыковка умеет быстро. Я чопорно кивнула деве бубенцами: — Аполлинария фон Кузнецофф к вашим услугам. — Вот и прекрасно, — обрадовалась Клотька (ну слишком долго тянуть Клотильду!). — Видите ли, милая Аполлинария, в нашем семействе сейчас назревает бо-ольшая ссора, так что присутствие независимого свидетеля, который при случае расскажет все, как было, и не опорочит мое честное имя, нам очень кстати. — Э-э… мэ-э, — замычала я, не зная, что и сказать. Быть понятой, звать милицию, замывать кровь, давать показания, подписывать протоколы — это как-то не в моем стиле… Клотильда угрожающе сложила ручки на мощной груди: — Или вы хотите отказаться? — Ню-ню! — замотала я головенкой, сообразив, что Клотильда меня в тесемку изомнет и на платье бантиком повесит, если откажусь… — Вот и славно! — Хозяюшка вытащила себя из-за стола и зашлепала к двери, напоследок кинув: — Вам бы лучше спрятаться куда-нибудь! В гневе моя сестра брызгает ядом на несколько метров, аки змеюка африканская… Я послушно скорчилась на Широком подоконнике, задрапировавшись тонковатой для тронного зала занавесочкой. Ладно, в крайнем случае сойду за комнатное растение… — За кактус! — съязвил высунувшийся из противоположной стороны ниши Ула. — А если будешь так громко общаться сама с собой, то за говорящий кактус! — Ой! — вздрогнула я от неожиданного явления духа из стены. — Ула!!! Тебе что, слава мумии, которая «Байки из склепа» ведет, покоя не дает?! Что ты выскакиваешь без предупреждения, как пьяная Снегурка из шубки?! — Ну спасибо! — надул губки кучерявенький мой. — Я тут тружусь, сведения собираю, потею ради тебя, и что? Меня сравнивают с этой клонихой, с этой… непонятной мороженой штучкой-дрючкой! — Ого-го! Горячие шведские мальчиши ломят в бой?! — завопила я. — Ты чего на Снегурку-то наехал, кошель балтийский? У вашего Санта-Клауса вообще свиты нет! — А вот и есть! — торжествующе ответил Ула. — У него — гномики и волшебные олени! — Вот извраще-энец! — подивилась я. Ула привычно надулся, я захихикала. Все шло по плану. Не знаю, с чего уж мой Помощник такой обидчивый — прям слова не скажи, сразу губешки корежит, сопит, надувается… Я хотела выяснить, что за проблемы у малыша были со Снегуркой, но — вспомнила, что есть дела и поважнее. Ладно, вопрос о Снегурке, равно как и наболевший — о происхождении эпатажных штанишек, — пока что оставим. — Что ж, Ула Храпотыкович, давайте перейдем непосредственно к делу, — начала я, но Ула педантично меня поправил: — Моего папу звали Храфн, а вовсе не Храпотык, если уж тебе угодно меня звать на славянский манер! Ну да, я же помнила, что там было что-то такое… сопяще-храпящее, похожее на запущенный гайморит или отрыжку. Вслух я, конечно, ничего такого не сказала, чтобы духа до истерики не доводить, а всего лишь исправилась: — Ладно, ладно, Ула Храфнович, замнем базар, перетрем по существу. Так вот, морковчатый ты мой, пусть мой вопрос ни в коей мере тебя не удивит и, упаси бог, не вызовет резкий скачок давления, но… ДОЛГО НАМ ЕЩЕ ТУТ ТОРЧАТЬ?!! От моего рева на потолке жалобно звякнула люстра, и до этого уже расставшаяся со всеми свечками, а крынки на столе резво отстучали нечто похожее на танец с саблями. Ула на всякий случай загородился своей амбарной книжищей и побелел до цвета паутины. Я ждала, уперев, насколько это было возможно в имеющихся условиях, руки в боки, грозная, как макака перед кормежкой. Ула немножко пришел в себя, выдрал из амбарной книжки страницу и принялся деловито ее комкать. Нет, непременно нужно держать себя в руках, а то от моих нервов духи уже в штаны делают… Но Ула всего лишь измял бумажку до некоторого подобия веера и принялся ею обмахиваться, приговаривая: — Господи, Господи, смотри, как я страдаю… И за что, Боженька? За что ты дал мне охранять эту маленькую чугунную неваляшку? Да она одними воплями всех врагов распугает, а уж если до рукоприкладства дойдет… Я бесцеремонно прервала Скальдов сеанс медитации и, спустив ему неваляшку, настырно продолжала долдонить: — Ну-у, Уличек, ну Скальдюша, когда ты вытащишь отсюда своих девочек? На «Скальдюшу» пацан купился, как на тортик, подобрел, заиграл стыдливо ресничками: — Ой, Полиночка, если б это зависело только от меня, я бы уже давно вас домой отправил. Да вот темные силы закупорили, если так можно выразиться, все проходы. Везде идет большая драка, причем с переменным успехом. Пока мы не догадались подвозить цистерны со святой водой и поливать их из шлангов… В общем, как только наши оттеснят их от прохода хотя бы на миллиметр, я вас сразу утащу отсюда. Главное, увести пажа подальше, но это уже не ваша забота… Так, похоже у нас снова проблемы. Но ничего, Ула вроде бодрячком настроен, глядит оптимистом, может, и прорвемся. — А нам-то с Михой что делать? Вообще, где она застряла? — Она сейчас в фамильной усыпальнице Фусшнелей, — невозмутимо сообщил Ула, расправляя свой импровизированный веер. — Усиленно общается с девой из своего рода, с ведьмой то бишь. Пока они вместе, Мишке ничего не грозит. Во блин-оладушек! Миха, значит, сидит в тепленьком уютном склепе, с родней общается, а я где? Крючусь на каком-то занюханном подоконнике в ожидании Великой Семейной Бучи, которую жаждет устроить местная очаровашка-затейница, по совместительству хозяйка замка! И Буча не замедлила начаться. Стоило мне только подумать о Клотильде, как юная чаровница не заставила себя ждать и этакой куропаткой впорхнула в залу. Я сразу поняла, что куропатка на рогах и жаждет крови. За ней в зал нестройным рядком подтянулись родственнички. Я постаралась изобразить оконную раму и поглубже влипнуть в занавеску, вдруг сестрица Клотькина и вправду ядом плюется… От него по телу такие синюшные неэстетичные пятна идут, сама видела… Родня Готфрида и Клотильды чинно рассаживалась за столом, злобно зыркая глазенками по сторонам и точа зубы. Позже я узнала, кто же там был, поэтому могу и вам рассказать, чтоб не мучить вас словотворчеством и фразочками типа: «Тогда мужик с большим, как у Клотильды, шнобелем встал и сказал…» Перво-наперво там била прекрасная Иулия, сестрица Клотильды. Ну на Клотильду она была похожа, как я на атомоход. Тощая, маленькая, со злюще-кислющей рожей. Хоть уксус сцеживай и огурцы маринуй! Да и то банки на следующий день повзрываются… Мужик в богатом кафтанчике при мече и с кучей гонора — это сам папа Клотьки и Иульки. Клотя на него размерами похожа, а Иулька — кислой вывеской. Нянька Готфрида с вышиванием. Клотильде так и не удалось ее нейтрализовать. Стоило родственничкам заткнуться хоть на секунду, чтобы перевести дыхание, сплюнуть яд и собраться с мыслями, нянька тотчас же заводила: «А вот когда прапрадедушка Танкред сражался с неверными за Гроб Господень…» Сопящая парочка — братец и сестра Готфрида— окопалась за кислой капустой и слаженно тявкала на Клотильду и ее родню. Я подозревала, что эти Пат и Паташон и были ночными заговорщиками. Интересно, чем же им так досадил паж, что они бабла не пожалели на то, чтобы выправить ему билетик на тот свет? Хмурый дядька в кирасе. Я так и не узнала, кем он приходился Готфриду. По морде — прихлебала, сам квакал что-то об общем троюродном племяннике с материнской стороны его тещи. Вот и вся колода. Когда все расселись и приготовились к труду и обороне, Клотя долго церемониться не стала. Даже не поговорив о погоде, девуля начала с краткого, но зело эмоционального спича: мол, с Готфридом у них, все прекрасно, муж готов ей носки штопать, Виталис — несчастная жертва злобных интриг (кирпич в моську Иулии), поэтому, в дальнейшем присутствии сочувствующей родни счастливое семейство больше не нуждается. Мол, погостевали, и хватит! После заявления Клотильды в зале стало тихо. Этим тут же воспользовалась няня. Резво тыкая иголкой в ткань, она голосом профессиональной рассказчицы забубнила: — Когда мой прапрадедушка Танкред был еще молод… — Ради всего святого, при чем здесь прапрадедушка Танкред?! — взорвалась Иулия. — Батюшка, да моя распутная сестрица только что заявила, что ее бессмертная душа, и так уже двадцать раз перезаложенная, не нуждается в благотворном бальзаме сестринской любви! — Со слухом у тебя, Иулька, всегда было плохо! — отпарировала Клотя. — Поковыряй мизинцем в ушах — помогает. Я всегда так делаю. В Бучу включились сестра и брат Готфрида (Мария и Анхельм). Дружненько и гаденько эти мормышки навалили на Клотю. Ах, ах, невестушка их обидела, ах, ах, они непременно должны остаться и открыть Готфриду глаза на поведение его гадкой жены. Ха, испугали ежа голой задницей! Да Готфриду сейчас до них, как до Юпитера, в том смысле, что начхать глубоко. Примерно то же самое и сообщила им Клотя. Только популярнее, подкрепляя речь выразительными пальцедвижениями. Тут попытался включиться папуля. — Клотильда! — патетично вякнул он. — Недочь моя! (Напомни, чтоб после обеда я от тебя снова отрекся!) Как можешь ты быть столь дерзкой? Клотильда и ему популярно растолковала. Припомнила все — и двух долбанутых нянек, и третью его жену, и какую-то битву при Бамбурге, из которой папа ей так и не привез обещанную челюсть врага, зато притащил Иульке ковчежец с левым коренным зубом святого Гюза… Я и не подозревала, что из ничего можно накатить такую телегу. И вправду: жизнь без телика — все равно что без резинок в трусах. Рано или поздно озвереешь… От такого непотребного поведения старшей дочери папаша заикал и зашарил ручонками по столу в поисках какой-нибудь жидкости. Ближайшей к нему, кажется, стояла клюквенная… Ее-то папаша и хватанул. Икота ушла вместе с сознанием. Папуля тихо сполз под стол, туда, где недавно валялся его зятек. Правду говорят, свято место пусто не бывает… Иулька не упустила случая закатить истерику. — Ты отравила — его! — возопила она, неправдоподобно выкатывая глаза и дергая себя за волосы. М-да, актерское мастерство на троечку — вместо скорбящей дочери у Иульки получилась живенькая сценка «Месяц экономии на туалетной бумаге»… — Дура ты, Иулька, и уши у тебя холодные! — заковыристо опустила сестру Клотька. — От самогонки не умирают… Иулька недоверчиво понюхала папин кубок, и ее перекосило еще больше. Опять наступила пауза. — Мой прапрадедушка Танкред всегда говорил… Второго этапа воспоминаний о дедушке Танкреде не выдержал никто. Поднялся такой гвалт, что у меня в ушах зазвенело. Акустика, надобно сказать, в зале была прекрасной — слышно, как тараканы чихают. Иулька обзывала сестру такими словами, что торчавший из стенки Ула краснел, зеленел, стыдливо хихикал и прикрывал глазки ладошками. Клотька в долгу тоже не оставалась. Из ее опуса, посвященного нежно любимой сестричке, я узнала, что на свете бывают прыщавые клячи, красноглазые бутылки— с уксусом и худосочные дубины в кружевах, что любой мужчина лучше женится на бешеной саранче, нежели обручится с Иулькой, что их маменьке на том свете неможется от того, что у нее такая дурында-дочь… Сестрица Мария с братцем Анхельмом слаженно валили вообще на всю семью Клотильды. Досталось и дедушке Танкреду. Глумления над великим не выдержала нянька и тоже вклинилась, скрупулезно описывая, что дедуля Танкред сделал бы с охальниками, если бы сарацины не уделали его как поросенка прямо на воротах Иерусалима. Я слушала это словесное мочилово, раскрыв рот. Если бы Ула еще не плевался над ухом, как обкурившаяся рыба-кит, было бы вообще как в театре. Жаль только, что актеры все такие зажатые. А где экспрессия, надрыв, где, в конце концов, банальный мордобой?! Видимо, Высшие Силы сегодня настроились выполнять все мои желания. Стоило мне только подумать — веселая семейка перешла ко второму акту. — МОЛЧАТЬ! — наконец долбанула кулаком по столу Клотильда. — Чтоб к вечеру и духу вашего здесь не было! Я еще не спрашиваю, кто заказал убийство Виталиса?! — Сдох-таки?! — некстати возрадовалась Мария, выдав себя с ушами. — Ах ты корова! — Клотильда, сопя, затопала к белеющей на глазах Марии. — Да я тебя собственными руками! Тут решила вмешаться Иулька. Промаршировав к двери, она храбро завопила: — Слуги мои верные! Ко мне! Щас! Никто и не почесался. За дверью по-прежнему было тихо, как в морге в мертвый сезон. Даже Клотильда отвлеклась от прически Марии, чтобы выкатить Иульке пухленький кукиш. — Слу-уги! — бесновалась Иулька. Наконец дверь робко приоткрылась и в зал просочились тихий мужик в тулупе и тот парнишка, что приходил за Мишкой ночью. — Взять ее! — Иулька выкинула распальцованную ручонку в направлении сестры. Ребята стушевались, запыхтели, подталкивая друг друга локтями в бок: — Иди ты… — Нет, ты! — Ты больше брал! — Да она меня заломает — сильна баба, аки медведица! — Я дам вам еще денег! — истерично выкрикнула Иулька. Клотильда загоготала так, что эхо пошло гулять по всему периметру. — Врет, врет моя сестрица! — сообщила Клотя стражникам. — У нее денег больше нету. Я ж вам наказывала брать по-крупному. Иулька пошла пятнами. — Ну, на нет и суда нет! — рассудили мужики, повернулись и ушли, под шумок притырив один кувшинчик. На Иульку было страшно смотреть: половина лица дергается, сама сопит, ручонки в кулачонки сжимаются… В общем, «не вынесла душа поэта», а кто бы на ее месте вынес такое оскорбление? Вопя громче, чем мой Васька, когда у него комп зависает, Иулька ринулась в бой. Да-да, нервенная барышня кинулась на родную сестру, как голодный крокодил на сосиски… И тут такое началось! Я, конечно, понимаю, средние века, средний интеллект, с правилами поведения в приличном обществе тоже, наверное, средненько. В общем, в следующую секунду титулованные аристократы устроили такую свалку, какой я ни разу не видала. Хотя нет, видала, когда не пойми в чьем теле моталась по Австро— Венгрии. Помнится, были там две такие веселые семейные группировки, все за честь покойников стояли. Хорошо стояли, с серпами, косами, топорами… Но и здесь семейный подряд тоже слаженно действовал. Когда Иулька, визжа и улюлюкая громче индейской скво, вцепилась Клотильде в патлы, та от неожиданности выпустила из рук уже изрядно поредевшую, чтоб не сказать облысевшую, головенку Марии. Мария, ощупав череп и подсчитав потери, заорала пуще Иульки, подпрыгнула и цапнула Клотильду за нос. Братец попытался вразумить сестру или хотя бы отодрать ее от Клотькиного носа, но вместо этого заехал промеж глаз няньке, старавшейся разнять сестричек. Нянька тоже в долгу не осталась — как приложит парня вышиванием пониже пояса! А вышиваньице-то не простое, а с иголочкой… Ой, че было! Инвалидность ему тетка, конечно, впаяла на всю оставшуюся жизнь. Сообразив, что когда пацан вернет на место глаза, то впаяет инвалидность и ей, нянька резво нырнула поглубже в кучу малу… Я растерянно глядела на этот клубок из человечьих тел. И что мне прикажете делать? Сейчас бы, конечно, хорошо вытащить из-под полы кожанки наган, сплюнуть сигарету, поправить алый бант на груди и с ревом: «А вот кто еще хочет комиссарского тела?!» прошить очередью вон тот мерзкий гобелен с мужиками, соображающими на троих на лесной полянке, который запросто мог служить декорацией для фильма «Возвращение тупой болотной твари». Но… нагана-то у меня нету, даже самого хреновенького обреза, ну или рогатки. Вообще-то бабушка мне всегда говорила в таких случаях: «Не позвали-не вмешивайся, своих трупов хватает». Вот и не буду вмешиваться, вроде Клотька пока справляется… Ой-ей! Уже не совсем… Ребята-дебилята, до сих пор с воодушевлением лупившиеся, так сказать, из чисто спортивного интереса, вдруг сгруппировались и стали слаженно теснить Клотильду. Трое против одной (нянька не в счет, все равно игла уже свое отработала; дядьку в кирасе положили и затоптали сразу), они как-то так мобильно и целенаправленно начали мочалить Клотьку. Ну, Клотильда тоже не промах, но одной богатырской грудью троих сразу не сомнешь, особенно если сестрица родная в щитовидку зубами целит, а свояк со своячкой настырно так руки заламывают. А уж когда Пулька поняла, что с разбегу ей горло сестре не перекусить, и ухватила тот заветный штырек-колокольчик… да начала им махать у себя над головой, как поп кадилом… Клюшки-катушки! Да эта оглоедка наманьяченная сейчас Клотьке трепанацию без наркоза устроит!.. Ула — Полиночка, не надо! Хоть раз в жизни меня послушай! Да послушай же, а не ломи вперед, как бешеная лосиха!.. Полин, да на фиг она тебе сдалась, тебя попортят, я зашивать трупик не буду!.. Ой, увернись, дура, куда ты в лом-то вцепилась, отпусти, это же не колбаса!!! Беги, кому говорят, да что, у тебя уши отвисли?!! Опа, как ты ей в грудину! Мочи ее, родная… oй, что говорю, прости Господи, на что девку-то толкаю?! Полинка, поверни уши в мою сторону, пока их тебе не оторвали! Потом, потом ей скальп на место приладишь… Сзади дебил с немытыми ногтями!!! Целит в шею!.. Ох ты!!! Выбить правый резец мизинцем, не глядя… Ой, Боженька, что ж за девчонка мне досталась? И главное, за что?!! Мне же эстонку обещали, а что подсунули?!! Да она с ее темпераментом целый бразильский сериал на двести актеров плюс все лежащие в коме вытащит!!! Поли-и-ина!!! А ты кто?! Куда лапы тянешь, конь неподкованный?! Ах, Помо-ощник?! А коленом об лоб?! Чей лоб?.. Лежи, хлюпик, уже не важно… Полин, так вот, ну ладно, еще разок ей влепишь и пойдем в склепик, к Мише… Полин, лучше давай ПОЙДЕМ, пока тебя туда не понесли!!! А вас, фрекен с красными глазками, здесь не стояло!!! И не надо рыгать адским огнем в мою сторону, у меня после кагора круче получается… и дальше… вот прям как сейчас, а кагорчик-то у нас непростой, церковный, ишь как девчонке рога подпалило… упокой, Господи, ее копыта-а! А-ами-инь!!! Всегда мечтал петь в хоре, жаль при мне такого не было… Полина, Полина, Полина!!! Ну нельзя одновременно метить в челюсть и откручивать yxo! Полька, слышь, че говорю!!! Ах ты, девчонке кованым сапогом по лбу!!! Да я тебе щас кишки на люстру намотаю, во имя Одина, прости Господи, привычка… Е-мое… да еще лбом об пол приложилась… ну все, полгода кипятком писать буду, пока не отчитаюсь… Эх, Полинка, говорил я тебе, пойдем к Мишке… а теперь вот тебя с этой бабищей тащат куда-то… опять свалят кучкой, а я разгребайся! Вот жизнь-то — хуже тухлой селедки!!! Хорошо хоть череп у девочки крепкий, не то бы всю жизнь ходил с энурезом… и ошпаренными ногами… Мишка, где-тo за час до того, как Полине накрутили по полной После того как Верка признала во мне родню, ее абсолютно перестало интересовать, из какой конкретно ветви ее (а впрочем, и моих) многочисленных родственничков я выползла, и дева безо всякого стеснения обложила меня своими проблемами. Проблем и вправду было многовато. За неимением жилплощади размером с Дворец Съездов мои ведьмоватые предки жили где придется, собираясь несколько раз в год на теплые семейные сборища— шабаши. Верка вот сначала квартировала с папашей-конюхом, с которым я уже успела свести знакомство, и маманей — тетенькой со странным именем Жига. Нормальная средневековая семья, полноценная ячейка общества. Папенька кроме маменьки активно привечал еще и подружку — самогонку, маменька осваивала местное оружие — средство самообороны, то бишь громадный дрын. Только папаня за самогонку — маманя за дрын… В общем, стандартная ситуация. И все шло отлично, папенька хрюкал себе потихоньку тминную, клюквенную, малиновую и так далее, маменька с дочкой ведьмовали, то есть ведовали потихоньку, деньги зарабатывали; То там роды примут, то геморрой заговорят, то килу напущенную снимут… Всешло прекрасно, пока в Готфридсбург не пойми какими силами занесло проповедника, фанатика из католиков. Тот побрызгал слюной на главной площади (читай у свинарника, площади к тому времени еще не было) и чего-то такое сказал, что папенька проникся до самой селезенки. Бросил (то есть сократил употребление) тминной, клюквенной, малиновой, спешно перешел в католическую веру, прикупил у проповедника пару костей всяких там святых… и погнал из дома жену с дочерью. То есть сначала жену, а через полгода и дочь. Причем безо всяких объяснений, просто открыл дверь и вытянул Верку пяткой по мягкому месту. Позднее это назвали «путевкой в жизнь». Так вот папенька выдал Верке такую путевку, даже с печатью — синяк на попе долго болел и чесался (ороговевшие мозоли папенька в молоке отнюдь не размачивал). — Выгнал, и редька с ним! — шмыгала носом моя предкиня (интересно, как посмотрели бы на родном факультете на подобный неологизм). — Удолбал он нас с маманькой хуже весеннего поста. Пусть теперь сам себе порты стирает, сам нюхает… Ить этот порось упер все мои книжки, всё, что для дела мы с маманькой собирали. Травки, выползень хороший, гвозди от гроба… — Череп мертворожденного младенца, — продолжила я тоном примерной стервы, — палец повешенного… — Череп нам от бабаньки достался, — потупила зеленые очи Верка. — А ты-то откуда знаешь? — С папенькой вашим пообщалась. Кстати, он рвет волосы во всех местах и раскаивается, что тогда тебя выгнал. — Покается — полается! — философски заметила Верка. — Луна полная, он и кается. — Простите? Верка глянула на меня и вдруг загоготала, повалившись на каменный пол рядом с Виталисом. (Мальчик до сих пор старательно изображал отключку, а может, спал.) — Ой, ща пупок растянется… Во дает, старый копытонос! Он чего, и тебя просил передать мне, что, мол, ему меня аж до соплей жалко и что мои книжки зарыты в конюшне под яслями Бестолкового?! — Ну да…— заморгала я, завертевшись на курдюке чувствуя себя полной и абсолютной овцой. Так и вижу — задние копытца раскинуты, передние сложены на пушистом животике, курдюк подрагивает вместе с хвостиком, на длинной мордочке выражение крайнего уныния и замешательства. Овца овцой… Самое мое животное. — Да батька ко мне таких гонцов шлет с тех пор, как меня выгнал, — продолжала веселиться Верка. — Как полнолуние, так он в пьяные сопли… Оказывается, Верка с матерью давно знали, где зарыты их заветные вещички. Но знать — это одно дело, а вот достать их… Достать их оттуда было невозможно. Веркина мать только покрутилась возле конюшни, носом поводила и покатилась оттуда, на первой космической скорости, а дочке заявила, что «ихний блудосвин папашка» не иначе как переквалифицировался в мощного ведьмака, потому что нормальной ведьме к конюшне и не подойти— скелет по косточкам собирать будут. Скорее всего, Веркина мама преувеличивала — такого наговора или оберега имущества, чтоб на месте убивало, нету и не было. Чего хозяевам потом с трупом-то делать? Чаще всего наводят охранный морок — залезет вор в дом или в амбар, а вылезти не может. Тело крючит, ломает, сам не помнит, кто такой и как зовут, двери не видит в упор и чаще всего топчется на одном месте, пока хозяева не вернутся. Бумажки с наговорами, провоцирующими летальный исход, обычно клали в кошелек. Цапнет ворюга чужую собственность, не подозревая, что хватанулся жадными ручонками за бомбу замедленного действия, и жить ему осталось не более двух дней. Даже если он вернет кошелек… Нет, конечно, если он крал у настоящих ведьм вроде нас, то наговор снимали. Но вот, если такой оберег попадал в кошелек обычного гражданина… Откуда он их брал, спросите вы? Все просто: оберег для кошелька — самое простенькое заклятие, их существуют сотни видов. Главное, как срифмовать определенные слова и сколько энергии у подобного рифмовщика. Разумеется, ни в каком салоне магии вам такого не сделают — силенок у этих псевдомагов хватает только на то, чтобы окончательно испортить вам жизнь своими неумелыми действиями. А вот бабульки в деревнях, где еще сохранялись очаги настоящей стопроцентной деревенской магии, этим вовсю подрабатывали. У них-то еще сохранялась энергия… Ох, опять отъехала куда-то в сторону. Так вот, либо Веркина мать не была достаточно сильной, чтобы снять подобный охранный морок, либо на месте потрудился кто-то, по силе примерно равный нашей тете Розе в состоянии сильного истерического припадка. Я, конечно, надеялась на первый вариант, потому что во втором случае поделать было нельзя совсем ничего. В такие минуты тетя Роза сама себя боялась. Я поделилась с Веркой результатами своих размышлений. Она задумчиво кивнула: — Ты, конечно, дело говоришь. Маманька моя, и вправду не шибко сильна. У нее, окромя как лечить потихоньку, ничего боле не получается. — Тогда ты попробуй! — начала я подбивать Верку. — У тебя силы больше, я сама вижу. Ты же можешь огонь зажигать… — А чего, ты думаешь, я в этом склепе торчу, как кротица в огороде? — огрызнулась Верка. — Морок сломать пытаюсь. Уж чего только не делала, все одно — в четырех шагах от яслей как граблями: по лбу получаю, аж светиться все вокруг начинает. Разбить пыталась — силушка отскакивает, как от стенки, и в меня, в меня, да все в пуп норовит заехать. Так, понятно, кто-то просто-напросто обнес заветные ясли сильным энергетическим барьером. Такой обычно знающие люди создают вокруг себя, чтобы защититься от так называемых энергетических вампиров, то есть людей, живущих за счет жизненной энергии других. Но… этого просто не может быть (я не о вампирах, а о барьере). Чтобы создать подобный энергетический барьер и к тому же заставить его функционировать отдельно от собственной персоны, нужно обладать силой по меньшей мере сказочного Кощея Бессмертного (это, он все, помнится, яйцо свое единственное стерег, как китаец рисовое поле). Но то — Кощей и сказочки, которые, кстати, в подметки не годятся приключениям Верки Бесноватой, а здесь — реальная жизнь. Хоть, конечно, и не совсем современная… Итак, обычный человек не мог создать столь мощное защитное поле из ничего. Энергия, сами знаете, никуда не исчезает и не появляется ниоткуда. Чтобы поддерживать охранный морок такой силы, человеку, создавшему его, нужно непременно находиться рядом. Не может же он или она оставить себя совсем без энергетического поля. Либо же — и второй вариант мне нравился меньше — человек, создавший это поле, умеет генерировать энергию, к примеру, из воздуха, или воды, или еще из чего-нибудь в этом роде. А тогда мы имеем дело с очень сильным колдуном, и тут, как говорит моя бабуля Виолетта, «не до жиру — быть бы живу, то есть одна голова хорошо, а целая голова еще лучше». Не сомневаюсь, бабуля посоветовала бы мне мазать салом лыжи и двигать отсюда, пока самой не двинули… А если это не человек? Ну конечно, подобный вопрос должен был вывезти просто по всем законам жанра. Раз вокруг творится черт-те что, раз нас с Полли занесло в какое-то очень трухлявое и исходящее песком прошлое, то дальнейшее развитие событий должно происходить по сценарию: «Тут откуда ни возьмись западло опять явись…» Непременно откуда-нибудь должна приковылять парочка вампиров, или в каку пьяных гоблинов, или троица сдвинутых архимагов четвертого уровня, как в дешевой компьютерной стрелялке… Может, откуда-нибудь эльф выскочит в прозрачном трико и с зазывным личиком квалифицированного стриптизера?! А под конец — «на дремучем черном лесе Али-Баба на „мерседесе“, то бишь мощнейший колдунище, сын болотной нежити и манной каши с комками (бе-э, гадость!), проходящий в детских сказках под именем Черная Простыня или Зеленое Копыто с прыщавым личиком Гарри Поттера, не перешедшего переходный возраст… Угу, щас-с! Не дождетесь! С малых лет, в точнее, с тех пор как я сказала какое-то слово и кисель тетки Иды навеки превратился в синюшное варево, годное лишь для реквизита фильма ужасов или меню школьной столовой, я поняла: самое страшное в мире существо — это человек. И только человек мог сотворить нечто подобное. Только это был очень сильный человек, очень опасный и, кажется, вооруженный. «Да ладно — вякнул мой мерзкий внутренний голос. — А как насчет ребят, называющих себя Черными Инквизиторами? Что-то ты про них забыла… Этих бессмертных фанатов Дункана Маклауда с замашками серийных убийц ты тоже считаешь людьми?» Конечно, а кем же еще?! Ведь если какому-то, идиоту взбрело в голову заложить свою бессмертную душу в обмен на такой сомнительный подарок, как бессмертие, это в первую очередь и характеризует; его как человека. К тому же с кучей комплексов. Ой, ой, ой, отличница Маша когда-то не дала списать, все — развод со всем человечеством и тапочки по почте! Несмотря на то что новоявленный неуловимый мститель — охотник за ведьмами — похваляется бессмертием, как почтенная семья боровиков приблудным мухомором, ничегошеньки от этого не меняется. Человеком был, человеком и помрет. Даже Маклауду, помнится, можно было, снести башенку. Навсегда, кстати… Договорить и додумать мне не удалось. Вот так всегда — только настроишься на серьезный разговор, поведешь тихо сама с собой беседу, так обязательно прервут. Дверь распахнулась, чуть не распрощавшись с дверным проемом. Тут, похоже, такой местный обычай — «поглумись над дверью». Просто взять за ручку и деликатно приоткрыть, предварительно постучав пальчиками, — это слишком сложно для местного народца. В раздолбанную дверь, надсадно вопя и держась за живот, ввалилась баба. Раскорячившись на пороге, она перевела дух и завопила снова. При этою в ее прочувствованном монологе ясно слышались пожелания счастья и долгих лет жизни козлам, ублюдкам и аспидам моченым, с утра пораньше занявшим очень нужный ей сейчас склеп. Да тут просто клуб какой-то! Впору стойку поставить в уголку, такую аккуратную, стильную, в виде крышки гробика или могильной плиты, Виталиса барменом приклеить, и шевелюшки, как говорит Полина, можно будет граблями в чемоданы собирать. — Дверь закрой, кобыла! — Верка приветливо поздоровалась с вновь прибывшей. — Что тебе опять неймется? Сколько раз объяснять, мужика твоего припадочного лучше топором охолонить, чем приворожить! Не возьмусь, ни-ни… — Да я ему сама… вилы в хвост засуну…— пропыхтела баба, сползая по порожкам, виляя задом. — Помоги, Верка, рожаю, мать твою за ногу! Сомнений в происходящем не было даже у меня. Живот у бабы активно шевелился, грозя в ближайшем будущем выплюнуть кого-то на свет, то есть на тьму божью. По ступенькам вдобавок что-то зажурчало… — Нашла время! — заорала Верка. — До нужника, что ль, не добежала? Мне тут еще жить! Я ткнула ее в бок: — Она не описалась, это воды отошли… Верка вцепилась в меня, как бомж в пустую бутылку: — Милка, давай помогай, ты че, знаешь, как это бывает?! Чего??? Да все мои познания о протекании родов ограничивались красочными, но очень сюрреалистическими рассказами тети, Розы и одной-единственной серией из какого-то мексиканского сериала, просмотренного еще в глубоко розовом детстве. Там героиня всю серию рожала, рожала… рожала, рожала, а когда наконец разродилась, так умаялась, что ребенка сперли, срезали у нее, прямо с пуповины, а она и не почесалась. С тетей Розой было не лучше. Все ее рассказы, которые давно пора издать отдельной книжечкой, озаглавленной «Тетка Роза против роддома номер двадцать четыре», начинались примерно так: «И вот я, племянница, вбегаю в эту чертову регистратуру! То есть сначала живот мой в окошко просовывается, а сверху я жалобно тыкаюсь и всячески показываю, что еще минута и я рожу им прямо на прилавок…» В общем, понятно, что опыта у меня никакого. Поэтому накинулась на Верку: — Почему я? Я в этом… ни разу… ничего… ни ба-ба… — А я прям ба-ба? — огрызнулась Верка, тем временем все-таки подсовывая бабе под зад какой-то тулуп и прикрывая дверь. — Маманька меня до родов хрен допускала, сама все делала… А ты-то чего, коза потравленная, сюда пришлындала? — неожиданно переключилась Верка на стенающую бабенку. — Что, в избе родить не могла, повитуху позвать, как все люди?! Что, в склепе еще ни разу не рожала? Антересу взалкала? Щас тебе будет антерес… — Ой, помоги, — завыла баба. — На тебя одна надежда! Не могу я в избе-то… А ну как рожу девку опять, мужик-то мой меня прибьет да на улицу выкинет… Верка матюгнулась и неделикатным шепотом просветила меня, что муж данной бабы козел каких мало. Этот деревенский мачо перегорел на желании завести себе такого же мачастого потомка, только вот жена план никак выполнять не хотела, поставляя со скоростью зацикленной крольчихи мужу одних дочерей. Когда баба забеременела в этот раз, мужик, как водится, встал в позу и завопил: «Или сын — или башку на тын!» Баба, конечно, испугалась — восемь девок оставлять без матери с папашей в полном неадеквате ей не хотелось. Вот и приползла она к Верке в надежде, что та потихоньку примет у нее роды, так сказать, без особой огласки. — М-да… — протянула я, переводя взгляд с подвывающей бабы на растерянную Верку. — Не хотелось бы вас огорчать, гражданочка, но, по-моему, вы крупно попали. Ни я, ни Вера Батьковна облегчить вас не смогем… тьфу ты, то есть не сможем. — То есть как это не смогете?! — завопила баба, на секунду забыв о том, что по сценарию ей полагалось тихо квакать на порожках, рассчитывая на нашу с Веркой царственную милость. — Ну погоди у меня, Верка, я попу враз доложу, чем ты тут про— мышляешь… Верка только дернула немытым плечиком в обмотках: — Ха, напугала щуку осиновой удочкой! Да твой поп сам ко мне за маслом от радикулита лазает! — Верка… итать тебе в гляделки! — завыла баба. — Да помоги же… Ой! Живот активно дернулся. Мы с Веркой переполошились и кинулись к бабе. Уложив ее поудобнее, принялись обсуждать вопрос: «Что такое роды и как с этим бороться?» Наконец Верка решила особо не активничать, а помогать по мере надобности. То есть в бабе без надобности не ковыряться, дитя само путь-дорогу отыщет, а вот когда отыщет, тут и мы, все такие красивые и смышленые, с пеленками наготове, чтобы не уполз. Ползая на карачках возле бабы, светя себе глазами и дымящей плошкой, Верка комментировала происходящие. У меня от экстремальности ситуации отнялся язык, и я могла только вспоминать всякие связанные с родами случаи. Меня мамуля, к примеру, рожала дома, в присутствии всей семьи. То есть ее женской половины. Дедульки сориентировались сразу и потрусили за успокоительным в бутылках по 0,33, папулю уложили в уголок и сделали вид, что забыли откачать. Принимала меня тетка Роза. Бабульки изображали греческий хор, тетка Ида с упоением играла в медсестру и радостно повзвизгивала при каждом тетки-Розином: «Вату! Ножницы! Спирт! Спирт! Огурец! Продолжим…» Рядом к тому же крутились Тяпа и Ляпа, то бишь Данчик и Янчик, к тому времени уже научившиеся осмысленно выражать свои мысли и эмоции. Когда тетка Роза наконец вытянула меня из мамули и, держа за ноги, огрела по заднице, чтобы я задышала (потому что, поняв, куда я попала, я решила сразу изобразить хладный трупик), Данчик восторженно завопил: «Правильно, ма, врежь ей по заду, чтоб не лезла туда, откуда сама вылезти не может!» Верка наконец наладила освещение и продолжила бойко болтать: — Слушай, а ты чего, сама родить не можешь? Вон уже восьмерых осилила… Ну-ка давай, поднатужься, поднапружься… — Ой, не могу! — капризничала баба. — Тошно мне, задолбалась… Ить восьмерых выделала, устала… — Что-то лезет… Не пойму, голова или задница… Слушай, Манька, дитенок-то на мужика твоего смахивает, у того тоже не сразу разберешь, где башка, а где… а это че? Похоже, как собака жевала… a, это yxo! Одно… второе… хм, ну я, конечно, не повитуха, в этих делах не разбираюсь, но, по-моему он вперед башкой прет… А ты, мамаша, че развалилась, как на лежанке, давай пыжься, помогай дитю… не то он у тебя так и будет там торчать, как кочан из грядки… О, глаза! Моргает, свиненок, значит, живой… жмурится, конечно, вид чумной, я тебя понимаю… опа, уже и ручонки тянет… куда тянешь, мордатый?! Не-э, точно мальчонка, и весь в папашу, так что радости мало… Тут Верка на время замолчала и активнее заелозила по полу с плошкой в руках. Баба сразу занервничала, перестала потеть и увесисто материться, через слово начиная «Отче наш». — Эй, ты че? — завопила она. — Чего там? Живой он, что ли? Верка, хмурясь, вылезла из-под цветастой юбки. — Застрял, поганец, — сообщила она. — Все пролезло, кроме зада. Ты куда его, на убой, че ли, кормила? Теперь его из тебя выпростать можно только по частям… Баба завыла. Верка оттащила меня в сторону и зашептала на ухо: — Жалко бабу, муж у нее — хуже кобеля бешеного. Забьет, если парня не вытащим. Ты вот что, отвлеки ее чем-нибудь, поболтай, пока я поворожить попробую. Говори погромче, чтоб она меня не слышала. Знаю я этих деревенских, стоит потом ее огрызку (я вздрогнула) засопливиться, она меня первая на вилы подымет… Верка опять нырнула под юбку, поближе к месту действия. Я неуверенно повернулась к роженице. Выглядела та, мягко скажем, омерзительно. Лицо красное, потное, волосы клоками торчат в разные стороны, глаза выкачены, рот раскрыт… Желание иметь собственных детей у меня улетучилось, как алфавит из пьяной головы. — Э-э-э…— задумалась я, не зная, чем бы таким отвлечь бабу от самого процесса. Вообще, как Верка себе это представляет? Вы когда-нибудь снимали курицу с яиц во время, так сказать, высидки? Вот и я нет… А Верка уже начала что-то шептать. Я громко затараторила: — А вы расслабьтесь, ни о чем не думайте… Вот когда моя тетя рожала, она в родильный зал вперед врачей неслась. Бежит по коридору, за пузо держится и орет: «Ой, маманя, не успею, пацаны щас вывалятся, об пол головами побьются…. а мне к трем на зачет!» — …распуститесь, веревицы, растворитесь, ставенки… — А-А-А-А! — …бабушку Дару тогда хватило два кондратия сразу… — Етишкин хрен!!! Через ногу об пупок… замки размыкаю, двери раскрываю… — …конечно, дядя Алексиус пришел сам знакомиться с семьей невесты — тетя Роза-то в роддоме. Тогда бабушку и садануло по второму разу. Она хотела сразу устроить Большую Стирку и прополоскать дядю с тетей… — Верка, тварюга, куды ты яво за ноги дергаешь?!! — …но дядю можно было только отжать и повесить сушиться. За шею. Он сам, между прочим, порывался это сделать. Тетка уехала рожать и оставила ему записку прямо на доске объявлений… — Пошел, жучок! Потя-анем! — «Алексиус, в ГУМе вчера видела хорошенькую коляску-двухместку, прикатишь ее прямо к роддому»… — А-А-А-А! — Растудыть твою в качель! — …а тетка Ида купила баллончик с краской и написала громадными буквами на стене около роддома прямо под тети-Розиными окнами: «Привет, залетная!» — Иди ко мне, засранец! — Верка, ты ж мне его вместе с кишками выдерешь!!! Наши вопли перекрыли одновременно два крика. Во-первых, Виталис очнулся, углядел, что все вокруг в крови, заверещал, как резаный бычок, и предпочел вернуться в блаженное состояние обморока. Во-вторых, на руках у Верки орал и извивался жирный младенец, с крошечных пяток до лысой головы покрытый кровью и еще чем-то неаппетитным. — Мужичок! — сразу углядела счастливая мамаша. Проследив за ее взглядом, Верка хмыкнула и поправила: — Мужик… Тряпку бы, обтереть его надобно да завернуть. Мать-героиня вытянула откуда-то из-за лифа чистую, относительно белую тряпку и кинула ее Верке: — Заверни уж его, будь добра. Дома оботру… И Верка с клиенткой углубились в обсуждение финансовых вопросов. Баба предлагала курицу. Верка хотела взять деньгами. — Откуда ж у меня деньги, милка? Когда это мой мужик чего зарабатывал?! — Сдалась мне твоя курица! Она ж слепая! — Зато слышит хорошо! — нашлась баба. — Будет тебе склеп сторожить… Ну че, берешь, а? — Не-э, за твоего поросенка меньше свиньи не возьму! — Ты че, милка, окромя мужика-борова, свиней не держим! Хошь — его забирай… — ЧЕГО? — раздался вдруг рев с порога. Дверь таки не выдержала и плавно завалилась вперед, разбудив Виталиса и одновременно отправив его в еще более глубокий обморок. Вообще несчастливая какая-то планида у парня. Ох, чует мое сердце, достанется мне Помощник с глубокой и прочной инвалидностью вкупе с приобретенным дебилизмом… По выломанной двери, как по трапу, прошлепал здоровенный мужик и оглядел налитыми кровью глазками нашу теплую компанию. Верку в шалашике из собственных волос с орущим младенцем на руках, Маньку на драном тулупе в интересной позе а-ля кресло гинеколога, меня, как обычно трупно-бледненькую, и Виталиса, робко скребущегося снизу в дверь. Я, конечно, не Шерлок Холмс, но, по-моему, этот персонаж, украсивший своим экзотичным видом картину «Не ждали», и есть муж. А кто у нас муж?.. С хрустом потревожив рубашку под мышкой, мужик почесался, потом потянул руки к младенцу. — Хто? — просипел он, обдав нас пере аром. — Дед Пыхто! — отвела Верка сверток. — Ты хоть бы рот рассолом пополоскал — потравишь парня… Показавшиеся из-под густой щетины четыре зуба, аккуратно чередовавшиеся с дырами, видимо, должны были означать улыбку до ушей. — Молодец, Манька! — одобрил местный селекционер-любитель. — А че ты в избе не захотела рожать? Бабка Маланья тебя с утра ждет… Уже всю самогонку выхлебала, зараза… — А ты и помог! — накинулась Манька на супружника. — Помоги-ка встать лучше, да домой пойдем! Вечером занесешь Верке поросенка… — Че? — Все честно! — вклинилась Верка. — Баш на баш… Наконец счастливое семейство, переругиваясь и сопя, покинуло импровизированный роддом. Обрадованный папашка шествовал впереди, гордо неся на вытянутых руках свое сокровище. Необходимость в такой переноске была еще и чисто практической. Признав в мужике отца, смышленое дитя тотчас же это отметило, точнее, пометило… — Ф-фу! — привалилась к стене Верка, размазывая по лицу пот, грязь и кровь. — Во кровищщи в бабе, другая б пластом лежала, а она вон как лаптями засверкала, еще и мужу поддает. Ну теперь он у нее попляшет… Чтой-то там? Мышь, что ли, приползла? Виталис осторожным постукиванием продолжал намекать на свое существование. Верка махнула рукой, и дверь снесло в сторону. Изрядно помятый Виталис осторожно себя пощупал там и сям, подобрал заветную спинку от стула и облегченно вздохнул. — Это еще кто? — нахмурила брови Верка. — Суженый-обряженный? Чего скукожился-то весь? Меня, что ли, боишься? Не боись, я уж с утра подзакусила… Я только хотела открыть рот, чтобы объяснить, кто такой Виталис и с чем его едят… простите, вырвалось, как нам опять помешали. — Хватай их! — завопил истеричный женский голос. — Вот они, далеко не уйдут!!! В склеп вломились три растерянных мужика в железе под предводительством двух нервных тетенек, видимо в жизни не слышавших о валерьянке. Бедную Верку, которая только-только выползла погреться на ступеньки, сбили с ног и затоптали, поэтому она не смогла активно вмешаться. — Хватайте парня! — исходила ядовитыми слюнями белесая молодка с двумя чудными фингалами под глазенками. Интересно, с каким деревом она так с разбегу поздоровалась? Что случилось дальше, опять помню плохо. Уверена, что одного из местных терминаторов Виталис укатал проверенной спинкой от стула. А вот почему оставшихся двоих бузил как будто мощным порывом ветра впечатало в стену, я так и не поняла. Помню, что Виталис схватил меня за руку и мы рискнули прорваться мимо нервных теток. Белесая попыталась вцепиться Виталису в глаза — спасла все та же спинка. Ей он весьма неделикатно настучал по пальцам. Со второй валькирией случилось то же, что и со стражниками, — ее просто отнесло в сторону и аккуратно воткнуло головой в лужу возле свинарника… …позже я сообразила, что виной тому вовсе не ветреная погода… …но сейчас думать было некогда… Гикая и воинственно размахивая верной боевой подругой — спинкой от стула, — Виталис снова тащил меня куда-то. Со вчерашнего вечера я уже научилась резво двигать конечностями и не задавать вопросов во время вынужденных пробежек. Мы снова бежали к замку. К тому же крылу, из окна которого вывалились несколько часов назад. Углядев внушительную дыру в прочной каменной кладке, Виталис остановился и огляделся. Я даже не успела спросить, что нам делать дальше, как Виталис принялся с бешеной скоростью отваливать от стены недавно спасшее нам жизнь сено. — Ты уверен, что сейчас самое время для сеноуборочных работ? — неуверенно спросила я. Кто их поймет, этих мужчин? Может, в пареньке заговорила кровь предков, он вспомнил, как рано на заре его отец, дед и прадед выходили с вилами на уборку сена… Живое воображение тотчас же рассадило Виталисовых родственничков под кустом, отнюдь не напоминавшим формами стог сена, вокруг заветного бочонка хорошего деревенского пива. Работая всеми четырьмя конечностями, как заправский крот, Виталис упорно, с остервенением вгрызался все глубже в сено. Когда из желтых стеблей перестала показываться даже лохматая макушка, я немного забеспокоилась и подошла поближе. Из сена высунулась грязная рука, дернула меня за лодыжку, и я мяукнуть не успела, как с грохотом провалилась куда-то вниз… По сдавленным причитаниям Виталиса я поняла, что упала вовсе не на мягкое сено. Полина приходит в себя Та-ак, укатали хомячка крутые норки!!! В такой нокаут меня еще не посылали ни разу. Еще ни разу перед тем, как откатиться в мутную несознанку, я не видела маленьких розовых бегемотиков в желтых трусиках, самозабвенно отплясывающих гопак с выходом. А сейчас… они все были тут. Махали расшитыми платочками, вертели пухлыми розовыми попками, выкидывали вперед жирненькие четырехпалые ножки, приседали, ухали, поминали какого-то дедушку Танкреда… Стоп! Усилием воли я разогнала расшалившихся бегемотиков по углам своего бедного сознания и открыла один глаз. Глаз открылся ровно настолько, чтобы, обозревая темноту через узенькую щелочку, я смогла испугаться, что каким-то образом стала китаянкой. Но глаз упорно не желал открываться дальше. Застрял на двух миллиметрах, словно говоря: «Дальше за отдельную плату!» Плюнув на один глаз (выражаясь чисто фигурально), я потревожила другой… Миллиметр. Полтора. Все. Дальше смотри как знаешь. Я вздохнула, боясь даже открыть рот и заткнуть кого-то, пискливо расписывающего подвиги какого-то хрена-молотобойца по имени Танкред. Не дай бог, открою рот, а там либо зубов нет, либо у меня к китайским глазам добавилось вьетнамское произношение: «Затькнис-ся, позяс-ста, сьтарая клюська!» Я потрогала языком десны — нет, вроде все зубы на месте, язык никуда не проваливается… Теперь самое трудное — оторвать череп от пола, сосчитать до десяти в обратном порядке и вспомнить год смерти Пушкина. Череп отклеила со стоном, год смерти припомнила, сосчитать не удалось. Так, сотрясения нет. Повертев головой, я потихоньку переползла к ближайшей твердой вертикальной поверхности и привалилась к ней вместе с бегемотиками. Эти мелкие твари бойко выкидывали коленца вокруг и расходиться вовсе не собирались. Я помотала головой, расшвыряв Моих маленьких розовых друзей в разные стороны. М-да, хорошо подолбались. Впору вслед за Улой взять в руки какую-нибудь мандолину и завыть что-нибудь типа: «Нас побить, побить хотели, нас побить пыталися…» Кто же меня все-таки отрубил? Изрядно облысевшая Мария или ее братец. Иулька мордовала Клотьку, это я точно помню… — Но дедушка Танкред не растерялся, выхватил из костра горящую головню и с именем Господа на устах обрушил ее на тюрбан неверного… Так, Арину Родионовну нам, я так полагаю, в нагрузку дали. А кому это она вешает про дедулю? Сама с собой, что ли? Ну что ж, с хорошим человеком и поговорить приятно… Я сфокусировала зрение так, чтобы в мои три с половиной миллиметра было видно что-нибудь живое или хотя бы шевелящееся. Так, вон нянька с вышиванием… Не лишили-таки бедную женщину последнего утешения. А вон то большое в углу — туша мамонта на пропитание? Нет, вряд ли мамонты умеют материться… А, дак это ж Клотька! Ну все, братцы, живем! Враг будет повержен! С таким танковым орудием мы победим! Сегодняшнее поражение — чистая случайность… Наконец Клотька соскребла себя с пола, приклеила к стене и, когда наши с ней миллиметры встретились, улыбнулась щербатым ртом. М-да, ломик-то Иулька метко пульнула… — Дедушка Танкред поставил ногу на череп поверженного врага, повернулся лицом к востоку, и глаза его увлажнились, а сердце сотворило молитву… — Где… мы? — прохрипела Клотя, полностью игнорируя страдания дедули Танкреда. Я ей хотела честно сказать. Но передумала в вполне внятно ответила: — Кажется, в катакомбах… то бишь в лабиринте под вашим замком. — Готфриду… ноги ужлом жавяжу… а руки… двойным ужлом…— просто и без фантазий пообещала Клотька, медленно осваивая вертикальное положение. — Тут же беж карты… не разбересся. На самом деле шепелявила она сильнее, я и то понимала ее с трудом. Воспроизвести же все это на бумаге представляется мне невозможным. Выйдет нечто похожее на расшифровку зажеванной магнитофонной записи. — …поняв, что подлый проводник бросил его одного в бесконечных песках, дедушка Танкред не растерялся, взял под уздцы своего верного коня и пошел куда глаза глядят, уповая на Господа… Я прислушалась. Если это не конец сказок о приключениях дедули, может, и у нас есть шанс. В конце концов, дедуля был далеко не лохом. Может, стоит последовать его примеру? А кого мы будем брать под уздцы? Арину Родионовну? Она вроде не против, к тому же из нас самая мобильная. Глядит прямо, не шепелявит… Я наконец скоординировала свою тушку, распрямила ножки-ручки, отлипла от стенки и огляделась. Кажется, насчет катакомб я не ошиблась. Нас окружали добротно сложенные каменные стены, в трех местах расступающиеся узкими проходами. Я подняла голову и глянула наверх. Бесполезно — крепь хорошая, нечего и пытаться продолбить с разбегу. То есть с подпрыгу… Что ж, придется действовать старым способом, проверенным еще дедулей Танкредом, — идти куда глаза глядят. Нянька с Клотильдой выжидательно глядели на меня. Вот так всегда! Стоит мне во что-то влипнуть, да не одной, а, так сказать, коллективно, так сразу все во мне видят защитницу обиженных и угнетенных, этакого Гавроша с красным флагом на белом коне впереди планеты всей! Вот и бабы уже построились, готовые следовать за мной, как гномики за Белоснежкой. Ну что ж, не могу вот так опрокинуть ушат грубой действительности на нежные души и чистые устремления доверившихся мне овечек. Я поддернула изрядно пострадавшие в драке штаны, оправила рубаху и обратилась к девам с прочувствованной краткой речью-напутствием: — Товарищи солдатки! Наш бронепоезд сошел с запасных путей, поэтому выбираться придется на своих копытцах! Бойцы, нет ли у кого случайно карты лабиринта? Девчонки дружно замотали головами. — Тогда будем, как дедуля Танкред, уповать на Бога и грести в первую попавшуюся сторону… Клотильда нерешительно потянула вверх пухлую лапку: — Карты у меня нет, но я ее видела. У Готфрида… — И что? Клотильда ткнула пальчиком вверх: — Там — первый вход в лабиринт. И выход в замок соответственно. Он ведет в мою комнату. Думаю, туда лезть не стоит — Иулька уже поставила охрану или сама сидит на крышке подпола с ножом в зубах. Мы с нянькой согласно покивали. — С этого места лабиринт делится на три коридора, каждый из которых заканчивается выходом наружу. Запутаться в них сложно, надо всего лишь идти, постоянно придерживаясь левой стены, так меня Готфрид научил. Идти, правда, долго, к тому же ни один выход еще не закончен. Средний заканчивается тупиком. Правый — дырой рядом с конюшнями, там-то нас точно поджидают. Левый — рыли, рыли и по пьяни завалили… Там совсем узенькое отверстие. Мои миллиметры постепенно превращались в сантиметры: — То есть, госпожа Фусшнель, вы хотите донести до нашего замутненного сознания, что выйти отсюда невозможно? — Ну почему же? — невозмутимо отозвалась Клотька. — Еще есть четвертый ход… Интересно, этот затейник Готфрид кротов, что ли, на подземные работы подрядил? Ишь как расстарались, на славу подземный гумус перелопатили… — …он начинался в комнате Виталиса, выход наружу прямо под его окнами. Готфрид приказал сгрузить туда сено, чтобы никто не заметил. Нам бы хорошо отыскать именно этот выход. Только вот… я не знаю, как именно он соединяется с остальными коридорами, — честно призналась Клотька. Ну, милка, если б ты знала, я б сильно удивилась. Прям до выпученных глаз бы удивилась… Не-эт, нам, по законам жанра, полагается на брюхе исползать все эти ходы, чтоб, пребывая уже на последнем издыхании, собственным околевающим черепом пробить себе путь на свободу… Или дрожащей ручонкой нащупать корни каких-нибудь растений и прохрипеть: «Победа близка!» Верно-наверно! Во всех приключенческих книжках так и бывает. Правда, там героини такие… все из себя красивые и с кучей воздыхателей в обойме. Стоит им подвернуть ножку или сесть попкой на крапивку — хобана! — вот он, красавец-блондин с тушкой Ван Дамма и мозгами Эйнштейна, уже тут как тут, спешит на помощь! Бац, бабац! Враг повержен, блондин в эротично разодранных одежках сплевывает на землю костный мозг последнего бандита, очаровательно улыбается перекошенным ртом, хотя перед этим красавчика тузил по меньшей мере батальон коммандос… Так, воображение опять сработало не вовремя. Нам-то такой подарок не светит. Я шумно вздохнула и повернулась к девчонкам: — Значит так, делать нечего, придется нам разделиться и прочесать все ходы на предмет обнаружения того самого заветного четвертого хода… нас как раз трое. — В среднем проходе его точно нет, — уточнила, посопев, Клотька, припоминая карту. — Тогда вы, госпожа Фусшнель, берете под белы руки нашу сказочницу и исследуете с ней правый ход. И ей не страшно, и вам не скучно… А я побежала налево, хоть раз в жизни узнаю, каково это… Клотька подхватила няньку и затопала направо. Я покатилась в левый проход. Не успела и шага сделать, как Фортуна вспомнила о моем существовании. Ула прилетел. Побитый, но бодренький. И подсветка работала, так что топала я не наугад. — Где это тебя так? — спросила я своего мотылька, кивая на красивую шишку на высоком скандинавском лбу. — Тебя оборонял! — гордо ответствовал мой воитель. Ох, что-то верится с трудом! Обычно, пока я рисковала потерять челюсть и все остальное в какой-нибудь мочиловке, моего малыша либо медвежья болезнь прохватывала по полной, либо срочно вызывали с отчетом в верха. Однако… шишка-то наличествует, об бочку с кагором, что ли, кореша приложили, чтоб не лез поперек батьки?! — Можешь не верить! — обиженно поджал губки Ула. — Я уложил двоих… троих, но последний, издыхая, достал меня черенком вил… — Ладно, ладно, бузотер, так и быть, поверю, что кровь предков сильнее сложившегося характера! Ты вот лучше скажи, что мне делать? А-то что-то ты последнее время отлыниваешь от своих прямых обязанностей, динамишь меня, как последнюю кошелку! На недвусмысленные обвинения в свой адрес Улик не отреагировал. Сдержался. Померцал подсветкой и сказал большое слово: — Делать ничего не надо. Мы скоро оттесним чернявых от прохода и вернем вас обратно. Желательно, чтобы за это время вы не делали резких телодвижений, не играли в валькирий, не рвались на баррикады, ну и все такое… Вообще-то это в первую очередь к тебе относится! Говорил я тебе, чтоб не лезла в драку?! Говорил?! Я изобразила раскаяние. Надо чуточку потрафить малышу, все-таки как-никак единственный защитник. Пока я старательно лила, так сказать, бальзам на израненное мужское самолюбие Улы, впереди послышались голоса. Я тут же встала в боевую стойку, Ула притаился сзади… Я перебирала в голове заветы тренера. Вот, пожалуй, самый подходящий: «Врагу не показывай спину — бей с, разбегу в брюшину!» Отста-авить!!! Из-за поворота выплыла Миха, путаясь в рясе. Как всегда, в полунирване, ногой за ногу цепляет, о чем-то вечном думает… За ней тащился худенький мальчик с полубезумным взглядом, прижимающий к груди что-то деревянное, похожее на половинку седушки от унитаза. Увидев нас, то есть меня (Ула выключился), Миха остановилась и принялась озадаченно ковыряться в своих рыжих кудрях, сейчас стоявших почти перпендикулярно к ее филологическому черепу. Ощущение такое, что она так сама себя за волосы из ступора вытаскивает. Вообще-то я где-то читала, что на башке у нас аккурат из темечка растет какой-то космический столбик и мы через него к космосу подключены. Ну, в таком разе у Михи там прям телемост… — Полиночка! — Наконец Миха заткнула свой столбик и кинулась ко мне. Я прижала подругу к широкой груди и для верности пошарила рукой по ее макушке, чтоб столбик в неподходящий момент не вылез… — Это чего? — потыкала я пальчиком в направлении мальца с половинкой стульчака. — Только не говори, что это мужчина твой мечты, я о тебе лучшего мнения! — Хуже! — вздохнула Мишка. — Это и есть мой будущий Помощник! Я приложилась подбородком о Михин столбик. Ну все, перекрыла, наверное, намертво… — Минь, ты в этом уверена? — спросила я, оглядывая субтильное тельце. — По-моему, на складе чего то напутали… У тебя товарный чек остался? Это ж явно пиратская продукция! — Не смешно! — Мишка насупилась и сунула мне под нос свои музыкальные пальцы, из которых даже приличную фигу сложить было нельзя, не говоря уж о кулаке. — Главное, работает нормально! Я пожала плечами. Работает так работает, мне-то что. Главное, что у меня есть Ула, и его много! О, врубилась: они там, наверное, Помощников по размеру подбирают. Чтоб все было симметрично… Мальчик продолжал вздрагивать у стеночки. Так, нам только лишних нервов не хватало… — У ти, масенький! — сделала я парню козу. — А смотри, что у тети есть! Из кармана я вытащила еще почти свежую гopбушку и зазывно ею покрутила. Пацан глянул на меня, как на девицу с полупридурью, но горбушку цапнул и расслабился. Ну вот, пусть пока отвлечется, а то мне все казалось — отвернусь, а он мне своей нунчакой по хребту как заедет! Пока единственный мужчина с упоением жрал мою последнюю горбушку, я кратко излагала Михе ситуацию. Оказалось, что выбраться из этих чертовых катакомб будет не так-то просто. Миха с пажом прочненько похерили последний выход, устроив после себя обвал. Замели следы, блин! Что ж нам теперь делать? Я села на пятки — так почему-то думалось лучше — и активно принялась трясти жалкие миллиграммы серого вещества в многострадальном черепе. Итак, что мы имеем? Реально у нас осталось два выхода — тот, что рядом с конюшней, и тот, на котором предположительно расположилась Иулька с ножом в зубах. Судя по Мишкиным рассказам, Иулька была девахой мобильной. И нам с Клотькой насовала, и на Миху с пажом покусилась. Минька упомянула, что их пытались добить две девицы — одна почти лысая, другая с явной гормональной дисфункцией. Так вот, та, гормонально обиженная, по описаниям точь-в-точь Иулька после битвы. Мишка припомнила, что девчонку странные силы воткнули головенкой в грязь возле свинарника, так что можно было надеяться, что на какое-то время прыткая мстительница выведена из строя. Лысую Марию, правда, тоже нельзя со счетов сбрасывать: у той, наверное, цель всей жизни — упаковать Виталиса в красивый деревянный костюмчик и крышечку просмолить… — Эй, ты, — окликнула я облизывающегося пажа. — Ты, случайно так, не знаешь, за что тебя Готфридова сестрица порешить хочет? Она, часом, не некрафилка? Может, в тебя вгрызлась по уши, а ты ее продинамил? Ну, то есть любовь-морковь — злая свекровь?.. Мишка старательно перевела: — Она хочет спросить: не питает ли к тебе Мария безответной любви? — Нет, — покачал головой паж. — А у тебя больше еды нету? — Нету! Можешь карман пожевать, там крошек до фига. Слушай, ну не может же она на тебя — просто так взъесться? Может, ты знаешь какую-то тайну? Может, видел что? Слышал? Нюхал? Лизал? Трогал пальцами ног? Но парень отрицательно мотал головой, даже не пытаясь напрячься и подумать. Ну и ладно, это его проблемы. Нам лучше подумать, как выбраться отсюда. Я глянула на Мишку: — Эй, подруга! Ты, как ведьма, чего умеешь? Мишка вытаращилась на меня, потом пожала плечиками: — Незнаю… Я вообще-то принципиально не колдую. Я оттянула свой большой карман: — Клади свои принципы сюда и говори по существу! Вот ты рассказывала, что у вас окно не пойми как из стены вывернуло, двух здоровых мужиков к стене приклеило, Пульку в свинарник отнесло… Твоих рук дело? — Не! — вдруг перепугалась Мишка. — Не! Ни за что! Я не могу владеть такой силой… Это просто невозможно! — Невозможно на стенке спать — одеяло сползает! — отрезала я. — Если в округе не завелся мощный барабашка, обиженный на все человечество, то, кроме тебя, такое учинить некому! Это… этот, как его, телекинез! — Психокинез, — рассеянно поправила меня Мишка, размышляя о чем-то своем и постепенно бледнея. — С 1910 года не считается колдовством. Я только хотела у нее спросить, кто же это постановил, как Миха схватилась пальчиками за кудри и завыла. С потолка посыпались камни и земля… — Убедилась? — Я хватанула девчонку за руку, не дав ей опомниться и вновь вытащить принципы на волю, и потащила обратно, к тому месту, где очнулась после драки. Виталис припустил за нами, тоже подвывая. М-да, несладко, видать, парнишке в жизни пришлось, того и гляди с катушек съедет… Вот эта улица, вот этот дом, тут мы с братвой учинили погром! Я без слов развернула Миху и указала на виднеющуюся в потолке деревянную крышку подпола. — Вот тебе задание — свернуть за шестьдесят секунд! Главное, сработать ювелирно, чтоб нас тут не завалило… Мишка старается Тетя Роза всегда говорила, что, когда от мамулиных нервов по дому начинали летать чашки-ложки, главное — сфокусировать энергию. «Ведьма, племянница, это очень просто. Никакой романтики, сплошная физика. Вокруг нас всего-навсего более мощное энергополе — это раз, и мы знаем о его существовании — это два. Так что нужно просто расслабиться и увидеть эту энергию. А там, как пойдет, лепи, что хочешь…» И тут я впервые увидела окружающую меня энергию. И поняла, чего боялась мамуля. Такой мартышки на танковом орудии колдовской мир еще не видел… Это было везде! Сплошное бело-голубое сияние — закрывало и Полянку, и Виталиса, уходя все дальше и дальше в темноту коридора… Мамочки-ведьмочки, что же мне с этим делать? Теперь понятно, почему окно вывернуло из стены вместе с рамой… А ведь стоило мне сосредоточиться, вместе с окном вылетела бы и стена. А тех мужиков бы просто размазало по стене ровным металлическим слоем, а на месте свинарника была бы дыра размером с Марианский желоб… Полина ткнула меня в бок, и я перестала видеть кучу энергии вокруг меня. — Вперед, вперед! — скомандовала она. — Сверни ее, и дело с концом… Я осторожно подняла вверх пальчик, и… Этого оказалось достаточно! Крышка со свистом и уханьем ушла куда-то в поднебесье, а на нас посыпались какие-то железки, камни, песок… — Ложись! — Полинка резво оттащила меня в сторону и кинула в угол. Крышка просвистела обратно, как ступень запущенной ракеты, и грохнулась рядом с Виталисом, который подумал и грохнулся рядом с ней. Наступила тишина. Я тихо кашляла в углу, Полинкатопталась рядом. Я чувствовала, что сейчас она скажет что-то эпохальное. И она не подвела. — М-да, Мишаня! — наконец изрекла подруга, стряхнув с плеча обломки пудового замка. — Я вот всегда думала, что только двум теткам под силу перевернуть мир — это Кларе Цеткин и уборщице из нашего морга. А теперь… — А теперь? — Теперь я не уверена насчет Клары… Я еще раздумывала над этим странным афоризмом, пытаясь оценить его прелесть, а Полинка уже перешла к решительным действиям. Подпрыгнув, она уцепилась за край дыры, ловко подтянулась на руках и, поболтав ногами, вылезла наружу… Из соседнего прохода послышались взволнованные голоса, без конца поминающие какого-то дедушку Танкреда как добром, так и… не совсем добром, и вскоре я узрела перед собой очаровательную двухметровую резвушку-пампушку, правда немного щербатую, и украшенную синяками маленькую тетеньку, испуганно хватающуюся за резвушкин подол. — Виталис! — проревела резвушка, с грохотом приземляясь на колени перед пажом. Та-ак, похоже, это мадам Клотильда собственной персоной. Впечатляет девушка, конечно. Завидная невеста, что и говорить… Полинка свесилась из дыры вниз головой: — А, госпожа Фусшнель! А мы тут… крышку снесли, наверх подняться не желаете, сестрице любимой в сопелку нащелкать? Клотильда подхватила пажа на руки и выпрямилась. Знаете, где-то, я видела похожий монумент. Там такая каменная гигантская мамаша, потуг на Колосса Родосского, а на руках у нее скукожился худосочный младенец, как будто украденный с мемориала погибшим в застенках Освенцима. Головка Виталиса к тому же так трогательно свисала с мощного локтя… С помощью Полины я неуклюже выползла наверх, потом Клотильда метнула нам Виталиса с тетенькой и запрыгнула сама, обрушив часть крепи. Пол в комнате стал похож на воронку, оставшуюся после мощного взрыва. Очутившись наверху, Клотильда вновь превратилась в важную даму, хозяйку замка, и покровительственно похлопала Полину по плечу, да так, что чуть не вогнала Полли обратно в подпол: — Благодарю вас, госпожа Кузнецофф за неоценимую помощь. Сейчас мне нужно удалиться… Дела, знаете ли. Мужа привести в чувство, родственников проводить в дальний путь. Некоторых, может быть, в последний, — кровожадно добавила резвушка, а мне осталось только гадать, что же такого произошло в замке, пока меня не было. Судя по расцвеченным синяками глазам Полины, здесь было что-то грандиозное… Клотильда с тетенькой потопали вершить правеж. Перед уходом Клотильда бросила на пажа последний нежный взгляд, но сдержалась, видимо решив стать примерной женой. Наконец мы с Полинкой остались одни, не считая Виталиса в обмороке. Нервишки мальчику, конечно, надо было лечить. Тут помогла бы теткина настойка из аниса с пустырником… — Вытаскивать нас не торопятся, — мрачно сообшила мне Полинка. — Уж не знаю, чем так ваша семья не приглянулась подземной канцелярии, но лупиловка идет страшная. Они наших вилами из «катюш» окорачивают, наши их святой водой из цистерн поливают и бомбами из ладана… бомбят. Я растерянно села прямо на пол. Мало того что мне ужасно хотелось домой, так еще и реветь сразу приспичило. Но, глянув на Полинкины фонари, я притихла. Самой мне такими обзавестись не хотелось. — Слезы — в пищевод! — грозно скомандовала Полинка. — Ничего, прорвемся! Нам сейчас, конечно, не помешал бы качок с автоматом, но мы и сами девчонки хоть куда. Вот Ула прилетит, вообще весело будет! Мне почему-то вспомнилась любимая поговорка тети Розы, которой она обычно провожала студентов на сессию: «Тяжело в ученье, легко в раю!» Но до рая нам было еще далеко. Внезапно с улицы послышались какие-то странные вопли. Я, конечно, не специалист, но, думаю, что примерно такими выкриками должны были сопровождаться восстание на крейсере «Аврора» или очередь за колбасой в перестроечные времена… Мы с Полли, конечно, ринулись к окну, а там… Нет, этого не может быть! Слишком рано для охоты на ведьм! Но, к сожалению, глаза меня не подводили — на площади рядом со свинарником, выполнявшей роль местного майдана, возвышался столб с привязанной к нему Веркой. Куча хвороста вокруг недвусмысленно намекала на то, что простым выяснением отношений здесь не обойдется… — Вах, какой хищный народ! — высказалась Полина. — Большой шашлык, однако, хотят готовить! Я схватилась за голову: — Полли, нам нужно срочно что-то придумать, чтобы ее спасти! Это же моя родственница! Она не должна погибнуть! Полинка высунулась из окна и прищурилась, разглядывая Верку: — У нее с парикмахерами не сложилось, да? Ну да ладно, пойдем поиграем в неуловимых мстителей. Пока я буду мять толпу грудями и страшно материться, размахивая топором, ты выдернешь свою товарку из земли вместе со столбиком и закинешь куда-нибудь подальше! Как тебе планчик? Ща, я только Уле завещание оставлю… Ваське мою коллекцию глючных дисков, тебе красное платье и рецепт колбасной запеканки… Я приуныла. И в самом деле, на мою силу надежды мало. По крайней мере, пока я не научилась ею управлять. Я ведь случайно могу отправить Верку номатывать круги вокруг орбиты… да и как мы прорвемся через толпу? Согласна, Полли страшна в гневе, но ей сегодня уже и так досталось… — Гля, гля! — оживилась Полли, по-прежнему торчавшая в окне. — Там зловредная Иулька инициативу потными лапками ухватила! О, митингует дева, прям как кадетка в Учредительном собрании! А народец-то не торопится разделать твою коллегу на пирожки… Слушай, а она сама не может себя из земли выдернуть? Ну там, сказать чего-нибудь и чтоб молния прям Иульке в темечко шандарахнула, а? — Как ты себе это представляешь? Она ведь старается изобразить из себя невинную жертву! Колдовать при всем честном народе, когда тебя хотят сжечь за колдовство, это слишком экстремально. Вот когда дело дойдет непосредственно до сожжения, тогда можно… к примеру, накликать бурю с дождем. Полинка слезла с подоконника и сосредоточенно принялась выламывать резную ножку кровати. Ножка поддалась быстро. Затем Полинка пошарила в кармане и выудила оттуда… то самое железное кольцо, которое сама и отломала с местных ворот. Сосредоточенно пыхтя, моя лучшая подруга принялась приматывать кольцо к ножке. В конце концов из-под ее рук вышло новое, доселе неведомое миру оружие, похожее на гибрид богатырской палицы с багром для ловли утопленников. Вооружившись, Полли промаршировала ко мне. — Я, конечно, видела твою силу в действии, — сказала она, с посвистом рассекая воздух импровизированной нунчакой, — но на всякий случай прикрою тебя сзади вместе вот с этой волшебной палочкой. Или отомщу. В крайнем случае. На улице вокруг столба собралось уже порядочно народу. По недовольным возгласам, раздававшимся из толпы, и злобному личику Иульки, не пойми для чего затеявшей это сожжение, я с облегчением поняла, что инициатива и в самом деле исходила не от местных поселян. Иулька билась с народной логикой. — Она — ведьма! — вопила убогенькая. — Знамо дело! — осторожно соглашался народ. — Значит, ее надо сжечь, а угли опрыскать святой водой! — не унималась ретивая поборница справедливости. — Пошто? — так же осторожно интересовался народ. — Потому что она — ведьма!!! — Знамо дело! — Значит, жжем?!! — Пошто? — Да ведь ведьма же!!! — Знамо дело! И так до бесконечности. Люди, собравшиеся на площади, искренне недоумевали, зачем надо жечь ведьм. Слава богу, я же говорила — еще не время! Охота на ведьм начнется гораздо позже, аж в конце шестнадцатого века, в эпоху позднего Средневековья. Не добившись народного согласия, Иулька демонстративно решила им пренебречь и велела дядьке в черном колпаке, изображавшем палача, зажигать хворост. Тот мялся, чесался, но с выполнением приговора не торопился. — Пошто? Пошто? — заволновался народ. — Это ж Верка, наша, родимая… Я решительно пробилась через толпу и залезла рядом с родственницей на хворост. Полинка со своей усовершенствованной дубиной наперевес взгромоздилась рядом, грозная, как президентский охранник. — М-м-м, люди добрые, может, не надо? — нерешительно обратилась я к народу. — Это ведь Верка, вы ее все знаете. Я не ведаю, какие именно претензии у вот этой зеленолицей гражданки к моей родственнице, но уверена, что все можно решить миром… Полинка оттеснила меня в сторону и, выкатившись вперед, завопила: — Tyca!!! Тетка реальный конфликт шьет, на вас всех сверху кладет, а вы че стоите, зенки спрятали?! Ща зажарят вашу ворожеиху, кто вас лечить будет?! Ваня Ветров?! Ну-к, тетка Марфушка, хватай свой дрынишше, щас зарубим дискотечку, всем покажем, диджея по виниле размажем!!! Народ воодушевился, но недостаточно сильно. Видимо, бабка с колом где-то отдыхала от трудов праведных, так что второй дубины народной войны не нашлось. А ситуация все обострялась. Иулька выхватила у палача факел… — А ну, пшли вон! — раздался рев из толпы. — Ща всем в харю дам! Через толпу ломился здоровенный мужик, тот самый мачо-селекционер, которого жена недавно, осчастливила долгожданным сыном. — Хто на Верку? — рыкнул он. Пулька поняла, что вела себя некультурно, и спряталась за факел. Народ затоптался, виновато поглядывая друг на друга. — У-у, собачьи морды! — заорал мужик, выдирая Верку из кучи хвороста вместе со столбом. — Верка, я тебе за сына… все што хошь, не допью — тебе отдам! — Размахивая столбом, на котором болталась Верка, мужик повернулся к соседям и сказал прочувствованную речь: — Хоть пальцем тронете Верку — зарублю! Што, бабы, мало она у вас с мамашей ейной дитев принимала? Бабка Маланья только бражку жрет, мальцы с ей сразу хмельными рождаются! А кишку заднюю кто лучше ее заговорить могет, а скотину вылечить, а испуг умыть? Верка умудрилась-таки развязаться и хлопнулась на землю прямо под ноги своему спасителю. Тот подхватил ее на руки и проорал: — Верка — наше все!!! Палач стянул колпак, почесал потную лысину и робко осведомился у Верки: — А кишку вправду заговорить могешь? Обалдело мотавшая головой Верка уже была согласна на все: геморрой лечить, хоть колорадских жуков заговоренной водой травить. С некоторым запозданием я сообразила, что присутствую при великом историческом событии, на многие века определившем политику города в отношении ведьм. Ведь Верка и была той самой недожаренной ведьмой, которую народ снял с костерка и постановил любить и жаловать. Ну и ну! Вот уж не думала, что наша Семья и тут отличилась. Что ж, если смотреть с этой точки зрения, то Верка и в самом деле была нашей прародительницей. Шутка ли — первая легализовавшаяся ведьма в городе! Новый этап в судьбе Семьи как-никак… Народ стройными рядами потянулся к Верке. Кто-то предлагал постирать ей бельишко, кто-то шумно интересовался степенью Веркиного девичества с последующим намерением заслать сватов к конюху. Сам конюх исступленно бился головой о столб, то ли занимаясь самобичеванием, то ли проклиная тот час, когда мачо-селекционер спас его непутевую дщерь от костра. В общем, о Верке можно было больше не беспокоиться. Но непонятная тревога и не думала меня оставлять. Беспокойство становилось все сильней, совсем как в тот вечер, когда мы с Полли бежали от горе-инквизитора. Ох, что-то опять моя интуиция хочет выпендриться! Помру, наверное, вообще истеричкой, привязанной к кровати где-нибудь в Кащенко. В лучшем случае буду орать: «Пожар!» всякий раз, когда кто-нибудь зажжет спичку. Дар ясновидения вообще и предчувствования в частности в Семье считался одним из самых неблагодарных. Мало того что интуиция и все чувства резко обостряются, так еще и любое видение похоже на приступ кишечных колик. Это только в кино все приходит в красивой розовой дымке, а на самом деле тебя корчит, как после несвежей колбасы. Само видение вообще напоминает бредовую галлюцинацию. Это мне тетя Ида рассказывала — она по молодости мучилась ясновидением. Как-то ее прихватило прямо на семинаре по прикладной стилистике английского языка. Препод что-то упоенно мычит, а тетку ломает так, будто она ежа против шерсти рожает. И вот видит она — за дверью толчется потрясающей красоты парень, да еще и ей предназначенный. Суженый вроде как. Одна проблема — семинар в разгаре, препод вредный, а время, когда можно было поднять ручку и попроситься выйти, давно осталось в школе. Ну тетка действовала по принципу: «Пусть лучше лопнет моя совесть, чем мочевой пузырь», опрометью выскочила за дверь и познакомилась с дядей Игорем. Когда вылечила синяк на лбу с номером аудитории. Правда, и сам дядя до сих пор не может внятно объяснить, что он делал под дверью той аудитории. Судьба, однако! Но я отвлеклась… Оглядев толпу, я заметила, что зловредная Иулька потихоньку переползает по направлению к замку. Странно! Ой! Интуиция будто бы отделилась от меня, сложилась в плотную массу наподобие ха-арошего кирпичика и с размаху треснула мне по лбу. Виталис!!! Эстонские девчонки иногда умеют быстро двигаться. По-моему, я рванула с места так, что удивила даже Полину. — Йо, йо, йо, Мишка! — услышала я где-то сзади ее вопли. — Куда ж ты ломишь, как танк без тормозов?! Да кто ж так бегает, мама моя родная! Ты ж, как кенгуру, пятками отталкиваешься!!! Но я не слушала. Им не нужно было жечь Верку. Все началось с Виталиса, он — десяточка мишени. Пока я активно принимала участие в разыгранном для нас с Полинкой спектакле, Виталис остался без присмотра! О горе мне, горе! Ни силой своей не умею пользоваться, ни мозгами… Одним махом я преодолела несколько десятков ступенек, ведущих наверх, и подобно бракованной хлопушке влетела в комнату Клотильды… Там творилось нечто абсолютно не поддающееся здравому восприятию!!! Я ничего не понимала, но чувствовала, что глаза мои и челюсть уже пакуют вещички, желая навеки переселиться подальше от мест исконного обитания. По комнате, вокруг воронки, пробитой крышкой, носился взмыленный Виталис, вереща: — Да не было меня там, не было! За ним наматывала круги разъяренная лысая девица с ножом, а следом неторопливо летала изящная брюнетка с уложенными локонами на манер роковухи двадцатых годов, в вечернем платьице тех же времен с огромным декольте. В зубах у девушки торчала папироска в мундштуке, а в руках эта красотка нежно укачивала здоровенную дубину, которой периодически лениво охаживала Лысую Макитру со словами: — Да, да, да! Понимаю, девуля, понимаю, этих козлов надо держать в ежовых рукавицах и трусах из шкуры облученного дикобраза. Но — хрясь! — зачем же так сразу ножом? Знаю, знаю, из этого маленького сопливого козлино со временем вырастет большой и агрессивный ка-азел, но так ты ничего не добьешься! Их ведь надо дрессировать — бэмс! — перевоспитывать — бац! — и разъяснять им, разъяснять, разъяснять всю глубину их первобытных комплексов! А ты? Хлоп! Разве ты похожа на женщину? Глаза на лбу, половые признаки втянуты — стыдись! Бэ-бэмс!!! Ку-уда ножом метишь?! Лысая Макитра, в очередной раз получив по лбу от не пойми чьей и откуда взявшейся Помощницы, обалдело заморгала и с рыком метнула в Виталиса нож. Девица в вечернем платье ловко отбила нож дубиной, и тот вонзился между рогов оленьей головы, висевшей над дверью. Роковуха с папиросой удовлетворенно кивнула: — Третья лунка с первого удара! Да-авненько я не играла в гольф… Полина врывается и очень беспокоится Е-мое, танки-баранки! Чтоб мне всю жизнь не шевелить правым ухом! Ну и удолбали же меня все эти психи средневековые! Удолбали! Хуже чем русский трактор заграничную дорогу! Ну что это за сюр, я вас спрашиваю?! Мария и Виталис с упоением играют в экстрим-салочки ножом, а за ними носится Мэри Джейн, тыкая Марии дубиной в лысую маковку! А у двери застыла Мишка с глазами как у пекинеса, которому со всей дури заехали по затылку (говорят, если этим маленьким собачкам стукнуть по затылку, у них глаза вперед на полметра выскакивают!). Кончаловского сюда зовите — пусть снимает!.. МЭРИ ДЖЕЙН!! Ура-а!!! Наши ломят, враг в кустах — ковыряется в зубах!!! А чего это она здесь делает? Неужто нам на подмогу шлют тяжелую артиллерию? Ох что с Улой будет! Он же Мэри Джейн боится, как таракан дихлофоса! С Мэри Джейн, духом воинствующей феминистки, мы познакомились, если так можно выразиться, когда я в теле грудастой рыжей ведьмы металась по средневековой Швеции, пытаясь спасти своего непутевого тогдашнего мужа, а заодно и себя. В тело же этой ведьмы я попала, когда сдуру согласилась на эксперимент по переселению душ… Опаньки, опять что-то интересное начинается! Мария выгрызла нож из рогатой башки над дверью, кинулась к Виталису и… Ну надо же под ноги смотреть, девочка! Об мои лапотки не то что споткнуться — насмерть убиться можно!!! Вот и лежите теперь в отключке носом в паркете, пока не осознаете всю глубину своего некультурного поведения! Я перешагнула через Марию, подобрала нож (кстати, такой энтузиастке вообще-то пора бы на партерную борьбу переходить) и подошла к перепуганному пажу. Тот забился под очередные рога на стене и, тяжело дыша, выстукивал коленями что-то вроде «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“, только с намеком на хип-хоп микс. — Вот что, брателло, — сказала я, поигрывая ножичком. — Мое дело, конечно, сторона, но бежать тебе надо отсюда, и желательно так быстро, чтобы перхоть за тобой не поспевала. Видишь, что девка творит?! Это сейчас я у нее ножичек конфисковала, а если потом она себе топорик надыбает? — Да не я это, не я! — опять завопил нервный наш. — Она меня перепутала!!! Сзади послышались интеллигентные шажочки Мишки: — Извините, что вмешиваюсь, но… ты о чем? Виталис затряс спинкой стула: — Она приняла меня за другого!!! История, которую нам поведал паж, выразительно жестикулируя, была смешной и грустной одновременно. Некоторое время Виталис подвизался в качестве слуги в родовом гнезде Готфрида. Подай, принеси, стырь, что можешь, — в общем, все по схеме. В одно время с ним на ниве социального обслуживания трудился некий хлопец по имени Иоганн. В отличие от менее расторопного Виталиса у Иоганна уши всегда были в замочной скважине, а ручонки в хозяйском кармане. И вот однажды прыткий Иоганн, как обычно, прилепил ушную раковину к замочной скважине и услышал нечто такое, что чуть не влез в эту самую скважину целиком. Оказывается, Мария и ее братец Анхельм задумали провернуть хорошенькую аферу, призванную оставить папеньку не то что нищим, но и даже без блохи на аркане. Местные дети лейтенанта Шмидта удумали объегорить жлобастого папашу и оттягать у него хороший кус недвижимости. Прекрасная Мария втрескалась в некоего бодра молодца, который мягко намекнул деве на то, что степень его страсти к ней прямо пропорциональна количеству ее приданого. И вот Мария рыла землю рогом, чтобы стать богатой невестой, поскольку папенька почитал главной частью приданого дочери ее неземную красоту и кроткий голубиный нрав. Анхельму же, как младшему сыну, вообще из наследства доставалось только родительское благословение да масло с кукиша. Вот и решили местные Бонни и Клайд обманом отхапать у папаши шикарное поместье, загнать его втридорога, а бабушек разобрать по кармашкам. Вся сложность заключалась в том, чтобы заставить жадного папусика начертать автограф на бумажке, оставляющей Марии поместье. Именно это и обсуждали Мария и Анхельм. Именно это и услышал пройдоха Иоганн. Котелок у чувака сварил тотчас же и выдал решение — банальный шантаж… Получив записку, нацарапанную кое-как на сопливом манжете с требованием отслюнявить баблишка за молчание, Мария перепугалась до аденоидов и назначила шантажисту встречу. Иоганн, не будь даунито, спер у Виталиса шмотки, пришел на встречу в них и представился Виталисом… Дальше все и так понятно. Когда Виталиса отправили в замок к Готфриду, Мария испугалась, что дала мало и пацанчик решил за большую таксу осчастливить Готфрида увлекательной сказочкой на ночь. В общем, брат и сестра наточили ножи и кинулись вдогонку. Я вздохнула: — Охи влип ты, Витя! Ну ладно, ты здесь почти ни при чем, но ведь девчонка-то на нервах. Ей теперь все равно — ты или не ты у нее деньги тянул. Она уже и так выдала себя с потрохами. Зарежет тебя по-любому. А не она, так братец. Поэтому повторяю — бежать тебе надобно! — Согласен! — раздался сзади голос Готфрида. Я аж подавилась концовкой фразы. Готфрид четко, как по половице, промаршировал к Виталису и прорек, стараясь особо не двигать головой: — Я все слышал. Тебе нужно скрыться. Пойдем на конюшни, там возьмешь лошадь и поскачешь к моему другу в Эстляндию. Я уже написал ему письмо, в котором все объясняю. Виталис обрадованно грохнулся на колени. — Не благодари! Пойдем! Когда они ушли, я хлопнула по плечу все так же интеллигентно стоявшую в сторонке Мишку: — Нувсе, если его и в Эстляндии достанут… — Недостанут! — Ула сияющим фонариком вылез из камина. — Теперь все будет… ВСЕ БУДЕТ, КРОМЕ МЕНЯ! Кокетливо сидящая боком на дубине Мэри Джейн помахала ему ручкой: — Привет, рыжий! Свет погас, Улы не стало. — Где он? — завертела я головой. Все было тихо. На полу медленно приходила в себя после удара лбом о мой лапоть Мария. Внезапно мое внимание привлек висящий на стене гoбелен со сценой охоты. Там три мужика нагло давили рогатинами корчащегося в углу толстозадого мишку. Медведь меланхолично возводил очи к небу, скрестив лапы на животе. Присмотревшись, я заметила, что лапы дрожат мелкой дрожью, а возведенные к небу очи испуганно моргают и, мало того, поразительно напоминают серо-голубые глазки Улы; Я осторожно стукнула по гобелену: — Вылезай, браток, она сегодня добрая! — И не подумаю! — дрожащим голосом ответил медведь, чьи толстые мохнатые ножки стали в подозрительную бело-голубую полосочку. — Чего она ко мне пристала? Смерти моей хочет? Энуреза? — Вот сам у нее и спросишь! Вылезай, вылезай! — Я затеребила гобелен, скрюченный Ула выскользнул из мишки и неловко повис в воздухе. Мэри Джейн на всякий случай растворила дубину в воздухе и еще раз приветливо помахала рыжику ручкой. Ула в ответ выставил фигу, всю в холодном поту, и отлетел еще подальше к окошку. — Ты что здесь делаешь, валькирия безбашенная? — храбро вякнул малыш (в отсутствие-то дубины…). На валькирию Мэри Джейн не обиделась, хрипло хохотнула и вытащила изо рта мундштук. — Да так, мимо пролетала, — сообщила она. — Мы с Джеральдом путешествуем по Индии, этот балбес после всего того, что с ним случилось, решил податься в буддизм. И вот, пока он мочит свои хилые чакры в водах Ганга и пялится на йогов, я метнулась к вам. С вами всегда весело… Кстати, чьего недомерка я спасла от этой лысоватой? Мы запереглядывались и зачесали макушки. Ула виновато потупился, а затем пошел малиновыми пятнами. — Понятно! — грозно кивнула Мэри Джейн. — Опять один на всех… Как это у вас по-русски? Тонька-пятитонка? — Многостаночник, ударник соцтруда! — кровожадно подхватила я. — Так вот почему я тебя так редко вижу! Ты еще и Виталиса охраняешь? Что, и у него Помощника утащили?! Вот щас не посмотрю, что дух, пропылесосю!!! — Пропылесошу! — квакнул Ула. — Буду пылесосить! — вскинулась Мишка-филологишка. — Образование формы первого лица единственного числа невозможно из-за несоответствия артикуляционным нормам русского языка… — Как это невозможно?! Я же говорю! — Ты и «победю» говоришь! Ула, обрадованный тем, что, занявшись русским литературным нормированием, мы забыли о причине отсутствия Помощника у Виталиса, завопил: — Хватит о высоком! У меня хорошие новости! Через какой-нибудь час вас отсюда вытащат, поэтому надо торопиться!!! — Чего торопиться-то, рыжуля? — подозрительно спросила я. — Мы ж налегке без вещей. Открывай коридорчик, мы и пойдем… Или нам опять надо кого-то спасать? — Мишке нужно успеть забрать книги из конюшни и передать их своей родственнице! — порадовал нас Ула. Что еще за книги? Хотя, впрочем, книги есть книги. Главное, спасать никого не нужно, так что задание обещает быть легким… Однако, поглядев на Мишку, я поняла, что что-то здесь не так. Бедняжку перекосило, будто она махом опрокинула стакан рассолу. Нет, живая мимика это хорошо, а в случае с Мишкиной вечной заторможенностью и отстраненностью так вообще чудесно, но не в подобных ситуациях. Сейчас Мишанька скажет, что вход в конюшню охраняет по меньшей мере огнедышащий и пеплосморкающий дракон, а книги лежат у него под задницей вместо: подстилки от ревматизма. — Там… энергетический барьер, — пролепетала Мишка. — Специально для ведьм, Верка не смогла пройти… Я хлопнула подругу по спине: — Ну я, слава богу, не ведьма, даже рядом не стояла. Пойду и возьму твои книги… — Действительно! — подал голос Ула. — Здесь ничего сложного, Полина может взять книги из тайника. Давайте-ка быстренько… Мишка старается… и летит Когда мы пришли к конюшням и отыскали ясли, к которым была прибита табличка с надписью «Бестолковый», меня снова перекосило. «Третий глаз» опять очень некстати открылся, и я смогла увидеть барьер, об который Верка билась головой и всеми частями тела уже второй месяц. Ясли окружала высокая (приблизительно два метра) бело-фиолетовая искрящаяся стена. Для меня до сих пор оставалось загадкой, как можно было сотворить такое. Откуда взялось столько бесхозной энергии? Неужели кто-то поделился своей? В таком случае этот кто-то может меня пополам переломать одним пальчиком… Полинка бодро затопала к яслям: — Кстати, где они там? В самих яслях или под ними? — Под ними, — ответила Верка, всеми правдами и неправдами отбившаяся от народной любви. — Отодвинешь немножко левый угол… Ба-бах!!! Стоило Полине приблизиться к энергетическому заграждению, как ее резко отбросило назад! — Ёж твою клёш! — завопила Полли, поднимаясь с земли и почесываясь. — Это что за кидалово, я вас спрашиваю?! Послали бедную Поленьку на верный фингал! Да у меня и так на личике свободного места нету! Мы с Веркой растерянно захлопали глазами. Ула нахмурил брови. Девушка с папиросой, которую звали, кажется, Мэри Джейн, вообще мало что понимала и переводила взгляд с хмурящегося Улы на воющую Полянку. — Так, Улик, переставай лобик морщинами калечить! — скомандовала Полли. — Выкладывай, в чем дело! Ула засопел: — Я думал, у тебя получится… Ты ведь была ведьмой в прошлой жизни, помнишь? Не думал, что это повлияет. Это же было так давно… — Точнее, этого еще не было! — раздраженно накинулась Полинка на своего Помощника. — Год-то на дворе какой! Ох, Ула, почему ты сначала делаешь, а потом предупреждаешь?! Он думал!!! А мозгами не пробовал?! Теми, которые сверху, а не снизу! Мэри Джейн, которая была не то феминисткой, не то просто мужененавистницей, захохотала. Ула чуть не плакал от стыда. Мне стало его так жалко, что губы сами собой задрожали. Впрочем, Полянке тоже стало стыдно. — Уличек, прости бяку! Ты у меня самый хороший… когда не шевелишься и не моргаешь! И у тебя самые лучшие в мире коленки… Не сердись, а? — Я не сержусь! — просопел Ула, подозрительно шмыгая носом. — Я ведь для тебя стараюсь, все-о для тебя де… делаю, а ты… а вы с этой… меня обижаете! Полинка сразу кинулась бить себя в грудь и оправдываться, что она… ни разу, ни в жизнь, ни словом, ни зубом… Я решила, точнее, сообразила, что пора бы и вмешаться: — Простите, пожалуйста, что прерываю! — Я деликатно постучала Полине по плечу. — Но…времени-то у нас почти нет! Как же мы теперь достанем книги, если никто из нас не может перейти барьер? Действительно, не мог никто. Компания, конечно, подобралась аховая — две с половиной ведьмы да два бесплотных Помощника. А время шло… — А зачем нам вообще эти книги? — Полли, как всегда, глядела в корень. — Что, Минька, тебе читать нечего? Хочешь, я тебе Донцову куплю? — Это колдовские книги! — взвыл Ула. — Если мы не вытащим их оттуда здесь и сейчас, то в будущем Мишкина семья останется вообще без ведовского арсенала! — Га! Да Миха и без учебников кого хочешь в детское питание перетрет! Она двери пальцем выламывает! — Без учебников, как ты выражаешься, она будет макакой верхом на атомной боеголовке! — А что, плохо, что ли? — Ты неисправима!!! — почти простонал Ула. — Миша, есть идеи? Мы с Мэри Джейн ничем не сможем помочь. Я, конечно, могу подлететь к яслям, но вот двигать предметы, будучи духом… Подлететь к яслям?.. Перелететь?.. Перелететь! Искусством левитации в нашей Семье владели немногие, опять же потому, что дар этот был крайне неблагодарным и требовал больших затрат энергии. Мы даже на метлах не летали, потому что утомительно это все. Вот летит ведьма на метле, вы что же думаете, это у нее метла такая с двигателем? Щас! Это ведьма на собственной энергии газует, а метла… метла это так, для антуража. Традиция-с. Энергии, чтобы подняться хотя бы метра на два, требовалось очень много. В Семье летать умели только Нюша и Хрюша, да и то, вероятно, потому, что вся энергия, по словам тети Иды, концентрировалась у них в том месте, где ноги крепятся. Да еще бабуля Виолетта в молодости мастер-класс показывала: с курятника на свинарник прыгала и в прыжке зависала. Чтобы неподвижно висеть в воздухе, энергии совсем мало надо. А вот нервы надо хорошие иметь. Еще тетка Роза летает, когда опаздывает. «И мчусь я, племянница, такими закоулками, что даже бомжи там спать постесняются. Подпрыгну — и на метров двадцать вперед. По закону джунглей лужи там тоже метров через двадцать попадаются…» Мамуля тоже летала. Один раз, когда папуля решил ее на руках из загса вынести. Она зависла легонько у него на руках, и папулька — гоголем, и мамуле радость. Надеюсь, с генами у меня все в порядке и взлететь я смогу. Как там говорила Нюшка — сконцентрировать всю энергию в нижней части тела? Так… тяжесть какая-то, как после несварения. Может, я не там концентрирую? Я подумала и перенесла активное энергополе в область больших пальцев ног… Мамочки! Я зависла в метре от земли, вцепившись в собственную шевелюру, как в спасательный круг. Пальцы ног и сами ступни вывернуты утюжками, как у балерины в шестой позиции, коричневая ряса развевается на ветру, как знамя какой-то сомнительной организации. Я висела в воздухе. Так, это уже достижение. Смогу ли я подняться выше? — Мать моя героиня!!! Мишка, может тебе ступу подогнать? — Мишенька, главное, поосторожнее! Я за вас штанами отвечаю и всем тем, что в них есть!!!' — Главное — не дергайся в стороны, а то вывернет! Я осторожно пошевелила большими пальцами ног, на некоторое время ставшими рулем. Меня подняло еще выше и отнесло немножко в сторону. Простите, а как поворачивать? И где коробка скоростей? Еле-еле шевеля подолом и рулевыми пальцами ног, я перелетела угрожающе засиневший барьер и зависла прямо в середине, над яслями. — О, Минька, вo дает! — слышались восхищенные вопли Полли. — Прямо Бэтменка! МИ-ХА, ДА-ВАЙ, ЧУ-ВИ-ХА!!! Я дернула пятками и неуклюже спикировала вниз. Вот и ясли… Стало трудно дышать. Барьер ненавязчиво так, но настырно начал сужаться. Но мне было не до него. Я резко рванула левый угол яслей. Барьер, видимо, подивился такой наглости и долбанул меня по заду. Тогда я просто вытянула руку и придержала его, как держат двери лифта, чтоб не закрылись. Верка громко ахнула. Я только потом поняла, что сделала. А пока что я держала одной рукой что-то мерзко брыкающееся и стреляющее электрическими искорками, а второй выдергивала из ямы громадный сверток, замотанный, как бутылка вина в сумке у первокурсницы филфака. Придержав барьер для верности еще и ногой, я легким движением мизинца послала сверток вверх. Как хорошая бомба, он перелетел через барьер и шлепнулся прямо к Веркиным ногам… Возвращение в Семипендюринск Я даже не поняла, как это случилось. Еще секунду назад я стояла в раскоряку над яслями с надписью «Бестолковый», пытаясь правой ногой и левой рукой удержать смыкающийся барьер, а оставшимися частями тела извлечь из ямы семейное наследство, и вот… И вот мы с Полинкой уже стоим на городской площади, чихая и морщась от утреннего тумана с моря. Часы на башне лениво отбили пять. Праздничные лотки почти все собраны, кое-где продавцы спят прямо так, у своих мешков. Две пьяные школьницы ползут домой наперегонки с дядей Митей, местным Бомжем года. Ой, а мои бывшие одноклассники, похоже, устроили себе день встречи выпускников. Вон все спят у Мони под копытами. Вместе с математичкой и обэжешником. ПЯТЬ УТРА! Матерь Божья! Мамуля меня половниками закидает!!! Рядом материализовался Ула. Веселенький, в руках Полинкины кроссовки. Кинув их к лаптям моей лучшей подруги, дух подмигнул и исчез. Мне показалось, или рядом со мной действительно мелькнула тощенькая тень, похожая на Виталиса? — О, кроссы мои! — возрадовалась Полли, резво скинула лапти и принялась натягивать кроссовки. — А ты, Миха, чего стоишь размороженным снеговиком? Дома же! Радоваться надо! — Пять утра, — жалобно вякнула я. — Мамуля… — Да у тебя тыл крепкий — Роза Витольдовна! Да уж, тетка Роза сможет взять на себя мамулю. Пока не узнает, что случилось. Тогда, думаю, даже она будет удивлена. Полинка тем временем проворно стаскивала с себя костюм скомороха. Кинув драные штаны и рубаху прямо на камни площади, она заявила: — Все, хватит с меня, укатала канарейку клетка-лабиринт! Сейчас домой, спать, есть, еще раз спать, еще раз есть… Тут я впервые с момента возвращения пристально поглядела на Полянку… — Чего? — вскинулась Полли. — Чего ты на меня глядишь, как больной пекинес на микстуру?! — Поль, — пролепетала я, — тебя били по лицу… — Реально! — согласилась Полли. — Весь кочан обдолбили… Ой, драный кирпич мне в темечко!!! У меня ж вся морда синяя, как будто ее в кухонный комбайн затянуло! Полина принялась растерянно ощупывать свои фингалы и шишки. Я топталась рядом, не зная, что предпринять. — Маманя, конечно, не одобрит… Чего ж делать-то? Может, об штукатурку где-нибудь потереться? Дак это что же — не мыться, пока не пройдет?.. По закону жанра мне, как ведьме, или, вернее, ведунье, надо было вспомнить какой-нибудь подходящий заговор или просто исцелить Полли наложением рук, но… Увы, в жизни не все так просто. Я не знала ни одного заговора, потому что решительно не хотела учиться магии, а руки просто побоялась накладывать. Еще останутся от Полины обугленные косточки и кучка пепла… Я еще немного потопталась и предложила: — Дойдем до нас, я тебе специальную мазь вынесу с заживляющим эффектом. Тетка Ида готовила, она у нас спец по зельям. Там хорошие травки — буквица, василек, гадючий язык… Дня за два синяки свои вылечишь. — А два дня мне что, в противогазе ходить и есть через трубочку пищу космонавтов?! — чуть не плача произнесла Полина. — Ну ты что-нибудь придумаешь! Например, что ты участвовала в любительском чемпионате по боксу… — Верняк! — оживилась Полина. — Боря Боровков хотел взять реванш, накостылял мне в первом раунде, во втором я хуком снизу отправила его в нокаут, в третьем… — Вот-вот! А теперь пошли домой, пока мамулины нервы не начали отплясывать лезгинку… — Рясу-то сними, попенок! Хочешь маманю с порога в инфаркт кинуть? До дома мы добрались достаточно быстро. Я взяла неожиданно быстрый темп, даже прыткая Полли за мной не поспевала. — Тебе в спортивную ходьбу надо! — пропыхтела она, когда мы были уже на подходах к улице Генерала Козлякина. — Отомстишь за всех эстонцев… Я с опаской поглядела на дом. Слава богу, свет не горит. Значит, милицию еще не вызывали… Я подкралась к окну комнаты для гостей и осторожно стукнула. Тут же высунулась растрепанная апельсиново-рыжая голова Нюшки. — Сестрица, блин тебе оладушек! — приветствовала меня кузина. — Где тебя черти носили?! Теть Яна уже предвкушает истерику!!! Я решила быть предельно вежливой и не драться. — Анетта, — сказала я. — Анетта, будь так добра, принеси мне заживляющую мазь, а себе — касторки, хоть чем-нибудь займешься!!! — Клюшка эстонская! — добродушно выдала сестричка и исчезла. Через пару минут она выскочила обратно и сунула мне мазь. Я отдала коробочку Полине, и та пообещав позвонить, если мама оставит ее хотя бы инвалидом, помчалась домой. — Тетка Роза после третьего коктейля что-то увидела в шаре, — просвещала меня Нюшка, пока я неуклюжим ежиком вползала в окно. — Да возьми и сболтни при тете Яне! Та немножко повопила, больше ей бабуля не дала. Ба сказала, что если, мол, тебя, как нормального человека, занесло в кабак, то она не позволит теть Яне испортить тебе праздник. А тетка Роза не унимается (говорю же, ей текилу без лимона пить нельзя совсем). Вижу, орет, вижу, в дерьме племянница по самые ушки. Надо бежать, спасать… ну, в общем, заснула потом с мамкой за столом. Мамка-то у нас самая тихая, зелья наварит и — бум в кастрюлю головкой. Устает, родная… — А моя мама что? — спросила я, очутившись наконец в комнате и прервав Нюшкин живописный рассказ. — А ничего! До трех утра они с бабулей пели дуэтом, мы с Хрюней подтягивали, пока не окосели. Ну там еще соседи начали просить выгулять наконец собаку… К четырем теть Яна начала, немножко бузить, но бабуля еще не спала и пригрозила дать ей ремня. А вот к пяти уже и бабуля перестремалась… А ты и вправду где была? Я вздохнула: — Придется собирать семейный совет. Мы действительно вляпались. Я кое-что узнала, и это может для нас плохо кончиться… — Так я и знала! — патетично завопила мать, вбегая в комнату, одной рукой придерживая полы праздничного халата в мелкую мимозу, а второй желая сразу надергать мне уши, надавать по заду, ощупать на предмет наличия повреждений на моем тщедушном тельце и прижать к сердцу. — Михайлина, ты меня в могилу пинками вгонишь!!! Ты и Розка, Сивилла хренова! — Мамуля, что за выражения?! — укорила я родительницу, увертываясь по мере возможности от материнских рук. Навесив мне пару шлепков по шее, мамуля притиснула меня к мимозам, да так сильно, что я всерьез испугалась, что эти цветочки могут стать последним зрелищем в моей жизни. — Идем в комнату… Анетта, почему не в постели? Бери пример с сестры, она уже давно так сладко хрюкает… ой, то есть сопит… — Уже нет! — Хрюшка высунула рыжие косички из-под одеяла. — А чего, Мишке дадут по попе?! Теть Ян, да она ни при чем. Миха, ты ж ни при чем? Ну завалила в кабак, с кем не бывает, она и там, наверно, детское питание отыскала! Да ладно вам, тетечка!!! Под Хрюшкины уговоры и поддакивания Нюшки мы добрались до гостиной, где осторожно собирала себя со стола тетя Роза. — Текила — дрянь контрафактная! — Это были ее первые членораздельные слова. — О, племянница, жива, цела, не беременна? Ну-к давай, говори, что случилось! Только не сразу, а когда твоя старая тетка Роза вспомнит, что такое кофе и как его варят. — Я уже сварила! — С кухни притопала бабуля с громадным подносом. — Кофеек отменный, слоновья доза пустырника специально для Иоанны, для Розы — с брусничкой, если не поможет, антипохмелин на полке в ванной, и просто кофе для Ираиды, чтоб проснуться, ну и для всех остальных… Тетя Ида подняла голову из лужицы приворотного зелья и оглядела всех затуманенным взором. Бабуля ловко сунула ей под нос чашку с кофе. Тетка Роза где-то с третьей попытки тоже ухватила чашку и поморщилась от запаха брусничного настоя. Мамулька недрогнувшей рукой вбухала в дикую смесь пустырника и кофе полпузыря валерьянки и, подумав, разбавила все сгущенкой. Нюша и Хрюша налегли на домашнее печенье. — Ну…— начала бабулька. — Глаголь, внученька, кто опять против нас клыки кариесные точит?! Я только открыла рот, чтобы начать свое эпохальное повествование, как в окно кто-то радостно, задолбился. Все, кто был в состоянии, повернули головы к окну и узрели веселую и бодренькую, как арбузик, бабулю Виолетту, висевшую верхом на метле где-то в метре от земли. — Низами летела сестрица, — резюмировала бабуля Дара, — конспирировалась… Последовала долгая процедура втаскивания бабули в комнату. Через дверь она войти не могла, потому что боялась навернуться с метлы. Транспортное средство было и так перегружено деревенскими гостинцами — к черенку оказались примотаны пара банок с солеными огурчиками, крынка домашнего творога, кадушка с маринованной капусткой, пирожки в узелке, банка малинового варенья, тушки три цыплят, аккуратно переложенные ватой десятков пять яиц, три буханки домашнего хлеба… Я удивляюсь, как бабуля это все утащила и как метла не переломилась!!! Бабулю с превеликой осторожностью перевалили через подоконник. Она категорически отказывалась выпускать из рук метлу и все верещала: «Ой, яйца, яйца!.. Вареньице-то не опрокиньте! Огурки не подавите!» Наконец бабушку отцепили от метлы, аккуратно сгрузили гостинцы на пол, и бабушка, не успев отдышаться, заявила: — Уморите вы — меня хуже демократов… Что стряслось-то? У меня карты как бешеные скакали! Все даже растерялись. Кроме Нюшки, Хрюшки и Жупика, разумеется. Пока все застыли в неком подобии немой сцены из «Ревизора», трое названных прохиндеев вовсю знакомились с бабулиными гостинцами. Сестрички уписывали творог с хлебом, а Жупик яростно пытался добраться до цыплят. — Куды… зубищщи тянешь?! — Бабуля Виолетта поднатужилась и, словно репку, оттащила Жупика за толстый хвостик от цыплят. — Вот прорва! Огурчик лучше скушай, поможет, Дарка баяла — запор у тебя! Жупик подумал и согласился на огурчик. Ему-то все равно, лишь бы челюсти были заняты… — Анетта, Одетта…— простонала тетя Ида. — Не чавкайте так, у меня голова болит! Тетя Лета, накройте на стол, пусть все успеют хоть что-то съесть! Прошло еще какое-то время, пока все дееспособные члены Семьи накрывали Большой Стол. Наконец все расселись. Тетка Ида уже могла самостоятельно держать голову, а тетка Роза свою безболезненно поворачивать. И тут бабуля Виолетта повторила вопрос: — Так что стряслось-то? Настал мой звездный час. Я даже встала. И в течение, наверное, целого часа держала речь, в которой подробно рассказала обо всем, что со мной случилось. Эффект от моей речи был потрясающий. Тетка Роза упорно пыталась прикурить от соленого огурца, но никто этого не замечал, в том числе и она. Бабуля Дара уронила какую-то еду в кофейник. Мамуля нервно икала и даже один раз облизала ложку, чего в нормальном состоянии никогда бы не сделала. Тетка Ида взволнованно смачивала виски остатками приворотного зелья. Бабуля Виолетта пыталась намазать творог на селедку. Нюшка, Хрюшка и Жупик даже есть перестали. В общем, всех пробрало. Когда я закончила, мамуля наконец опомнилась, смущенно покраснела, бросила ложку и схватилась за сердце. — Спокойно, Иоанна! — предостерегла бабуля Дара. — Что ж… мне и самой карты предвещали недоброе, но чтобы так! Я считаю, девочка ничего не преувеличивает. Мишенька, слава богу, в этом отношении пошла в Микаэласа. — Я тоже видела недоброе в шаре, — подала голос тетка Роза. — А у меня свежесорванная крапива завяла, — смущенно призналась тетка Ида. — А мы видели красные пятна на луне, — в один голос сообщили Нюша и Хрюша. Жупик тоже подал голос. Вероятно, это означало: «А у меня запор!» После того как выяснилось, что зловещие знамения видели все, за столом опять воцарилось молчание. Нарушила его мамуля, вдруг завопившая: — Мишенька, каким опасностям ты подвергалась! И не ела ничего! Заветные слова… — Творожку…— заступилась бабуля Виолетта. — Картошечки… — Огурчиков… — Селедочки… Творог стряхните! — Капустки… — Буженинки… Ко мне тянулся добрый десяток рук с ложками и поварешками. — Да поем я, поем, — убеждала я родню, стараясь не особенно широко раскрывать рот (осторожность превыше всего!). — Давайте лучше подумаем, что нам со всем этим делать… — Съесть!!! — был дружный ответ. — Я не об этом! Что нам делать с этой Черной Инквизицией?! И вообще… — И вообще сначала надо поесть! — Бабуля Виолетта ловко впихнула в меня ложку с творогом и сноровисто придержала челюсть, пока я жевала. — Ой, милая, да мы эту Инквизицию по пням по кочкам раскидаем! Пусть только копыто кто поднимет на мою внученьку, я тому уши на макушку вытяну и бантом завяжу! Кушай, деточка, кушай творожок. Нюшка дожевала огурец и предложила: — Может, в хронике глянуть? Там не может быть ничего об этих фанатах Достоевского? — И в Книгах надо посмотреть! — поддержала тетка Роза. — Не говори мне про Книги, Роза! — полезла мамуля на броневик. — Ты мне с песочницы еще обещаешь в них разобраться, сделать оглавление и вообще перепечатать! — А «Войну и мир» тебе двадцать раз на счастье не переписать?! — возопила тетя Роза. — У меня диссертация дохнет, а ты со своими Книгами! Да мы сроду в них не заглядывали! Та-ак, мамуля с теткой опять хотят развести маленький семейный скандальчик из-за Книг. Уже лет сто в Семье ходили споры по поводу того, кто же наконец приведет огромное ведьмовское книжное наследство в порядок. Для этого нужно было перелопатить штук с десять старинных фолиантов, в которых наши предки записывали всякую чушь вперемежку с редкими крупицами полезной информации. Вообще-то по традициям жанра нам полагалось иметь собственную Колдовскую Книгу, только в нашей Семье это вылилось в какую-то болезненную графоманию. Любовь к слову вообще была показательна для Семьи. Кроме обширной хроники мы владели еще и многотомной хрестоматией прикладной магии в жутко запущенном состоянии. Я как-то открыла один из томов. Поняла, что некоторые барышни из нашей семейки использовали его как альбом. Вот, к примеру, рецептик от тысяча восемьсот шестьдесят первого года: «Унцию сушеной полыни растолочь с семенами папоротника, добавить полстакана ослиной мочи и два высушенных сердца ласточки. Принимать на ночь, дабы всем милою казаться». И приписка: «Списано мною из сочинений г-на Папюса, не знаю, что сие за дрянь, но так все романтически прописано!» В общем, разгребать там нужно было ой как много. Естественно, что за это никто не хотел браться. Бабуля Дара еще очень давно возложила это на мамулю как на самую ответственную. Но однажды тетке. Розе не хотелось мыть посуду, и она поменялась обязанностями с мамулей. С тех пор дело заглохло. — Может, обереги подновить? — неуверенно подала голос тетя Ида, стараясь сменить тему. — Или зелье, сбивающее с пути, сварить да вокруг дома разлить? — Все сварим, все подновим! — решительно хлопнула рукой по столу тетка Роза. — Но это не главное. Племянницы, на улице очи долу, с незнакомыми дядями не разговаривать, особенно ночью и если дядя на лошади. Если что, сразу отворачивающий шепоток, пятки в руки и — деру! Нам только повторения истории с Сюнневе не хватало… И только она это сказала, как в дверь неуверенно, робко так, позвонили. — Кто там приперся? — вскинулась бабуля Дара. — Нормальные люди спят все еще! — А мы — жрем! — не преминула высказаться бабуля Виолетта. Я бросилась открывать. Может, Полли что-то понадобилось?.. Девица, стоявшая на пороге, явно держала путь из Кащенко. Она таращилась на меня овечьими светло-зелеными глазами и, казалось, не совсем понимала, где находится. Из одежды на ней была одна ночная рубашка. Добротная такая, советская, расшитая вручную странно знакомыми розовыми слониками. На плечи спереди переброшены две толстые рыжие косы с вплетенными в них разноцветными тесемочками. Не скрою, иногда к нам обращались за помощью разные люди. Сирые, убогие, очень сирые и очень убогие, но чтобы прямо из психушки народ прибегал, такого не припомню. Я выжидательно глядела на странноватую посетительницу. До той не доходило. Я покашляла. Та раскрыла рот, подумала и закрыла. Мое терпение истощилось, и я не совсем вежливо спросила: — Вам кого? — Простыт-тэ? — с явным балтийским акцентом выговорила наконец эта ундина в ночнушке. — Прощу, если скажете, кого вам нужно! — потихоньку свирепела я. Вот блин, неужели это кто-то из таллинских родственников? Да нет, по девахе можно сказать, что она из Таллина пешком шла… — Эт-то квартира Липовалёвых? — осилила ундина простую фразу. — Вы таки чуть-чуть не правы… Ой, мама, что это со мной?! То есть уже нет, теперь это квартира Радзевецких. Но Липоваловы здесь тоже есть. Позвать? — спросила я. Ундина долго переваривала мое сообщение, почесывая голой пяткой лодыжку, потом еще раз вы ставила на меня светлые глазищи и… спокойненько так протопала в прихожую. Там ее встретили распальцованная Венера и Рогатый Рыцарь. Приблудившуюся ундину это так поразило, что она застыла столбиком перед Венерой, явно намереваясь простоять так по меньшей мере до обеда. Нет, если бы не ночнушка, точно подумала бы, что это кузина Инге из Кохтла-Ярве или Тара из Таллина. Но те всегда такие опрятные, застегнутые… одетые в общем. Тем временем, видимо обеспокоенная моим долгим отсутствием, в прихожую и смежный коридор подтянулась вся семейка и тоже принялась разглядывать девицу. Бабуля Дара отыскала наконец свой лорнет (форсит старушка!), поднесла его к глазу. — Хто вылил текилу мне в кофе? — наконец ошарашенно прошепелявила бабуля. — У меня белая горящка! — А что, у нас и текила осталась? — невпопад удивилась тетя Роза, щурясь на прилипшую к Венере ундину. — Да что творится? — жалобно спросила мамуля. — Деточка, ты смирительную рубашку где-то обронила, да? Внезапно на первый план вылезла бабуля Виолетта. Растолкав всех локтями, она невозмутимо промаршировала мимо девицы в ночнушке к туалету, по пути бросив: — Что, Сюнька, бросил тебя хахель-то? Обратно пришкандыбала? — и скрылась за дверью с надписью: «Не шуметь! Не мешать! При пожаре обеспечить туалетной бумагой!» — Бо-oг мой! — От тетки-Розиного звучного контральто дверь чуть не снесло с петель. — Я сейчас упаду!!! Так это… это…. Сюнневе?! Это Сюнневе?! Быть не может! Сюнневе пропала в начале шестидесятых, и ей тогда уже было около двадцати. Сейчас ей должно быть не менее шестидесяти! Где же ее так законсервировали?! Ундина отлипла от Венеры и медленно развернулась к моим родственничкам. — Ничего нэ понимаю! — жалобно произнесла она. — Ви кто? Где тетя Дара? Вышло это у нее так драматично и пронзительно, что все, в том числе и бабуля, запереглядывались в поисках этой самой тети Дары. Наконец бабушка ощупала себя, убедилась, что она на месте, и призналась: — Это я. Наверное. — Ви? — поразилась ундина. — Это невозможно есть! — Чувырла финская! — раздался глас из туалета. — Сколько раз тебе говорила — читай Достоевского! Простую фразу и то построить не можешь!!! — Согласна, есть меня невозможно! — миролюбиво согласилась бабуля Дара, немножко придя в себя. — Ласточка, ты кто? Дочка Сюнневе? Рыжие косы отрицательно взметнулись. — Нэт-т. Я — Сюнневе. — Ничего не понимаю! — простонала тетка Ида, хватаясь за и без того гудящую голову. Сюнневе пытается разобраться Я тоже ничего не понимала, но чувствовала что мне надо хорошенько подумать, чтобы во всем разобраться. Сразу вспомнилась мама. Она обычно гладила меня по голове и говорила: «Сюнни, стоп-кранчик, умоляю тебя, когда думаешь, не будь похожей на папу!» Откуда столько незнакомых людей? И почему в прихожей стоит эта странная скульптурная группа? Она… она похожа на то, что стоит в парке. Как это называется? «Тракторист и доярка-ударница», кажется. Как они могли перетащить это в дом? И главное, когда? Я же вышла только на пять минут… Или на десять? Я потерла виски. Что произошло? Последнее, что я помнила, — вопли маленькой Розочки из детской. «Колбаса — для-ань! Мамася, — голшок!!!» У девочки хороший аппетит, но чересчур нервный желудок. Веселая старушка с торчащими седыми кудряшками говорит, что она — тетя Дара. Правда, не очень уверенно. Здесь, кажется, все не совсем уверены в том, кто они и как их вообще зовут. По-моему, здесь было примерно то, что папа называл посиделками. С утра собирались мужчины с соседних хуторов, часов до трех все здоровались, рассаживались вокруг стола. Мама пекла калекукко (оно готовится шесть часов, через четыре мама начинала читать над калекукко особые заклинания по-русски, которые здесь все часто произносят к месту и не к месту). Мужчины ждали калекукко, курили трубки, говорили о погоде: «Юсси, ветер будет, да-а?» — «Нэт». — «А-а».. После контрабандной водки все оживлялись, начинали активно общаться: «Юсси, ветер будет, да-а?» — «Нэ думаю». — «А-а, я тоже!» Наутро папочка с трудом вспоминал, как его зовут, выглядывал в окно и спрашивал маму: «Анта, ветер будет, да-а?» Здесь было что-то похожее. Маленькая полненькая тетенька, старательно державшаяся за стену, кажется, позабыла все слова, кроме: — Ничего не понимаю! Ей вторила ухватившаяся за косяк изящная, но очень худая дама с пышной шевелюрой необычного синеватого оттенка (совсем как выходные пимы у папочки!): — Что происходит?! Когда же из меня выйдет эта мерзкая текила?! — Ро-oзa!! — застонала третья женщина, в халатике с мимозами и с кусочком колбасы в рыжих волосах. — Меня тошнит от твоего натурализма! — Тебя тошнит от кальмаров! — старательно выговорила синеволосая. — Говорила тебе, они какие-то подозрительные, все в трупных пятнах… — Это не пятна, это сорт такой! — Чернобыльский, что ли? — От хриплого смешка на кухне что-то упало, а странная сморщенная не то собака, не то свинья напустила лужу на коврик. И началось! Я уже поняла, что попала не туда, и хотела тихо уйти, но дверь прочно заблокировала худенькая девушка, та самая, что открыла мне дверь. Она стояла, раскрыв рот и вцепившись рукой в дояркины пальцы. По-моему, она чему-та очень удивилась… — Жу-упик! Ну не здесь!!! — А где? В туалете баба Лета, дверь Мишка мослами прикрывает… — Жулик! Фу! Мерзкое животное, тебе не стыдно? Бедная собака заметалась по узкому коридору, не зная, как скрыть следы своего преступления. Наконец она явственно побагровела и прикрыла лужу собственным задом. — Убирать кто будет? Пушкин?! — Не кощунствуй! — Постойте, сейчас это не важно!.. — Это сейчас не важно, а через полчаса вонять начнет и будет ой как важной — А ты не нюхай! — У меня аллергия на собачью мочу! — Откуда? Ты ж никого, кроме вороны, не держала! — Зато моя ворона держала всю местную помойку! — МОЛЧАТЬ! Розка, — марш в комнату! Иоанна, — дай мне тряпку! Ираида, — брось стену, не то уронишь! Летка, если через пять секунд не вылезешь из туалета, я тебя там замурую! Нюша, Хрюша, Миша, — принесите вашей тетке Розе дезодорант, иначе от ее воплей мы сойдем с ума, а дом рухнет! Жупик, — подумай о своем поведении! А ты, деточка, кем бы ты ни была, иди в гостиную, поешь чего-нибудь, пока мы не решим, что с тобой делать! Из туалета слышалось бодрое: — Капуста и огурец в желудке не жилец! Ты его в роток, а он… уже возле порток!!! Машинально, подчиняясь властному окрику, я побрела в гостиную. То есть в ту комнату, что еще… десять минут назад?.. была зародышем гостиной с проломами в стенах. Проломов больше не было. И мебели прибавилось… И обои новые — в вербочку. И какие-то странные предметы повсюду. Вот это что за здоровенный кусок мрамора на подставке? «Кусок колонны. Сперто Розкой из Парфенона». Расписные тарелочки на стенах. Толстый амурчик с диким целлюлитом на ляжках оседлал настольную лампу. Причинное место амурчику стыдливо прикрывала кружевная салфетка. Посреди комнаты стоял длинный стол, заваленный едой и различными магическими предметами. Хрустальный шар и миска с винегретом, разноцветные свечи, видимо за неимением нормального подсвечника, торчали из самых неожиданных его заменителей: взбитых сливок, крынки со сметаной, тарелки с тертым хреном… Из опрокинутой, оббитой и поцарапанной эмалированной кастрюли на скатерть пролилось какое-то варево, по запаху, и консистенции похожее на зелье, наводящее дурные чары. Мамочка называла его зельем Опупения и категорически запрещала добавлять туда белую полынь, что, судя по запаху, все же было сделано. Карты Таро, аккуратно прикрытые салфеткой, лежали в корзинке с нарезанным хлебом. Да уж, никакая ведьма не бросит Таро как попало, даже если у нее в глазах мелькают елочки, а ноги сами просятся сбацать на столе летку-енку с выходом. Я взяла Таро в руки. Что за странная колода? С яркой картонной коробочки на меня смотрел очкастый мальчонка с карикатурно-серьезным выражением лица. «Таро Гарри Поттера», — гласила подпись. Неслышала о таком художнике. Новенький, что ли? …Большое семейное фото в рамке на стене. Я подошла поближе и присмотрелась. Надо же, раскрашенная фотография! Как это так делают? Вот старушка, которая утверждает, что она тетя Дара. В черном парадном платье, длинных перчатках, с уложенными волосами (на платье — кокетливая брошка в форме метелки). Рядом с ней приосанился усатый старичок в модельном полосатом костюме (из-под брюк предательски высовываются валенки). А вот та бабушка, из туалета, единственная, которая меня узнала. Седые косички торчат в стороны, в руке хрустальный шар. Теперь верхний ряд. Рыжеволосая дама в зеленом расшитом платье иронично улыбается, А, это та, что теперь с синими волосами. Тетенька с рыжей косой… Толстушка в кудряшках рядом с двумя такими же кругленькими девочками. Так, и их я тоже видела… Двое темноволосых юношей-близнецов выставили растопыренные пальцы над головой кудрявой худенькой девочки, той, что открывала дверь. В углу растерянно теснились трое мужчин: худой длинноносый блондин в очках (выражением лица очень похож на папочку), встрепанный дядечка в майке с надписью «VITA optima magister est» и задумчивый брюнет в свитере со спущенными петлями. Чуть ниже пояса брюнета стояла дата: 2 АПРЕЛЯ 2002 ГОДА. Я тихо сползла на пол, больно стукнувшись коленкой о ворованный Парфенон. Мишка удивляется Понятие «нормальности» к нашей семье было абсолютно неприменимо еще с очень затянутых паутиной древности времен. Может быть, еще лежа на шкуре мамонта в типовой пещере, моя предкиня забавлялась тем, как в воздухе плавно вертится вереница берцовых костей того же мамонта. Или как— то по-особенному смеялась, разжигая огонь взглядом… Кто знает. Но не думаю, что она даже вместе со всем родом могла устроить в стойбище такой дурдом, какой творился сейчас у нас в доме. Заторможенная девица, искренне считавшая себя Сюнневе, плавно стекла на пол, после того как добрых полчаса пялилась на жуткое семейное фото, которое по настоянию мамули было намертво вдолблено, иного слова и не подберешь, папулей в стену. Тяпа и Ляпа, то бишь Данчик и Янчик, сделали мне там такие ветвистые рога из своих мерзких корявых пальцев, что мне не обзавестись похожими, даже если мне изменит пол-Китая. Сюнневе, тоскливо моргая, обнимала контрабандный кус мрамора из Парфенона и, кажется, была близка к истерике. Если бы все не было так грустно, я не удержалась бы от смеха. Сюнневе сейчас здорово походила на ту самую пресловутую овцу, что села на курдюк и недоуменно разводит передними копытцами. — Сюнька! — Баба Виолетта бодро прошлепала к сидящей на полу Сюнневе. — Чего сопли развесила? Ну-к,поешь чего-нибудь. Сорок лет иде-то шлялась, как евреи с Моисеем, ай тоже манну ртом ловила?! — Тетя Виолетта?.. — недоуменно прошмыгала Сюнневе. — А ты чего думала — зефир в шоколаде?! Котлетку хошь? Ой, у Янки хороши котлетки-и! — Зачем котлетки?! — в истерике завопила Сюнневе. — ЧТО ПРОИСХОДИТ?! Воцарилось молчание. Тетка Роза перестала поливать себя и Жупика дезодорантом и, заморгав, уставилась на Сюнневе. Мамуля застыла с кастрюлей в руках. Нюша и Хрюша, ползавшие под столом в поисках справочника по травам, с грохотом столкнулись лбами. Тетя Ида ойкныла. — Ну так бы и сказала, что не хочешь котлеток! — зевнула бабуля Виолетта. — Чего орать-то? Что происходит, что происходит… ты б еще через пятьдесят лет заявилась и тогда спрашивала бы!!! — Тетя, это не Сюнневе, — вмешалась тетя Ида. — Такого просто не может быть! Это какая-то бедная больная девочка… —Неможет быть! — проворчала баба Лета, поднимаясь с пола. — А колдовство бывает? А грыжу заговорить можно? А летать? А карты слышать? В нашей семье возможно все! Почему бы девочке не прийти домой, пусть даже и через сорок лет! — Но она практически не изменилась! — Дак радоваться надо! — философски пожала плечами бабуля. — Что,лучше было бы, если б она приперлась домой старой развалюхой да еще б на лекарства клянчила? Слушая этот диалог, Сюнневе истерически рыдала. Из-под стола выползла Хрюшка. Потирая ушибленный лоб, она подползла к новоявленной финской родственнице и протянула ей бокал с валерьянкой: — Хряпни! Сюнневе машинально выпила, продолжая икать и всхлипывать. — Зовут тебя как? — Сю… сюнневе Ряйкиннен. — Какое сегодня число? — Пе…первоемая — О! — оживилась Хрюшка. — Ей-ей, гонят на финнов! А год? — Тысяча девятьсот… шестьдесят… третий… — Две тысячи второй, и не квакать! Верилось с трудом, но, похоже, ундина в ночнушке и впрямь была Сюнневе. Задав девице кучу вопросов о Сюнневе, ее родителях и родственниках, тетки признали, что знать такое могла только настоящая Сюнневе. Баба Дара раскопала одну-единтвенную фотографию, долго вертела ее в руках, вдыхала и наконец признала: — Похожа! Да уж, сходилось все. Сюнневе тоже ушла из дома в Вальпургиеву ночь, в одной ночнушке (фирменную бабулину вышивку слоником ни с чем не путаешь). Она знала все о Семье до тридцатого треля тысяча девятьсот шестьдесят третьего года, даже смогла припомнить, что тетка Роза в тот вечер переела. Она быстро-быстро тараторила по-фински очень медленно тянула слова по-русски. В общем, пришлось признать — Сюнневе вернулась. Где она была и что делала все эти сорок лет, Сюнневе вспомнить не могла. Мало того, деваха была уверена, что-прошло не сорок лет, а от силы минут десять с тех пор, как она вышла из дома. При этом сказать, зачем она вообще выходила, Сюнневе тоже не могла. — Ничего не понимаю! — вздыхала мамуля, сидя кресле рядом с Парфеноном. — Как такое вообще возможно? Что нам теперь делать? Как мы объясним появление Сюнневе в доме? Что я скажу Микаэласу? — Что угодно — дойдет все равно не скоро, — допустила яду бабуля Дара из своего угла. — В последнюю очередь нужно думать о том, что мы сплетем моему зятю в частности и широкой общественности в общем. Раз уж Микаэлас спокойно воспринял то, что его жена — ведьма, равно как и любимая теща, и что вообще вся женина родня колдовством балуется… — Я уверена, хотя он и не подал виду, но это нанесло ему глубокую душевную рану! — нервно окрикнула мамуля. Мы не стали ее разочаровывать. На самом деле папуля не почесался бы, даже если б мамуля влетала в дом на метле через окно и каждую пятницу заходилась в экстатическом танце. Он абсолютно спокойно отмахивался от летающей по всему дому кухонной утвари, когда мамуля нервничала, бесстрастно вылавливал из супа листки из давно рассыпавшейся книги заговоров, как-то раз даже починил бабе Лете метлу, а тетке Розе на день рождения подарил, ужасно смущаясь, колоду Таро Гарри Поттера. «Дорогой, понимаешь, я… немножко… ведьма! Ну там, летаю, варю зелья, двигаю предметы… усилием воли, еще… всякое такое!» — «А гот-товить ты умеэшь?» Это волновало папулю больше всего. Женщина может быть кем угодно, считал он, но готовить она должна уметь в любом случае. Мамуля умела. Папуля повел ее в загс. — Мишенька, голубушка, что там эта маленькая шестерка из Инквизиции говорила о Сюнневе? — поинтересовалась тетя Роза. Я задумалась, потирая переносицу: — Что-то… вроде того, что она очень сильная ведьма… и ее волю подчинил себе какой-то Великий Инквизитор. Звучит, конечно, смешно… Семейка моя молчала, возможно в первый раз в жизни не зная, что сказать. В самом деле, ситуация представлялась… точнее, никак не представлялась. Что мы имели? Непонятную организацию, охотившуюся на ведьм, о которой не знали практически ничего. Свалившуюся нам как снег на голову сорок лет где-то пропадавшую финскую родственницу, причем абсолютно не изменившуюся. Что все это означало? Чего следовало ожидать? Бабуля Дара взяла слово. Покашляв, она обратилась к поникшей аудитории: — Значит так. Всем спать, и так всю ночь колобродили. Внучку аж в прошлое занесло, у племянницы сорокалетний провал в памяти… Как проснемся, засядем за книги, поднимем весь архив, если нужно. Не может такого быть, чтобы за шестьсот лет эта непонятная организация здесь не появлялась. Заодно и в книгах разберемся, приведем все в порядок. Праздники-то в этом году длинные… К вечеру в доме все стояло вверх дном, и мамочкин обостренный психокинез был здесь абсолютно ни при чем. Ну хронику, положим, отыскать труда не составило. Все было свалено в два гpoмадных сундука, стоявших в папулиной мастерской. (Пока их разбирали, обнаружилось, что тетка Роза использовала толстенный том записей с 1780 по 1810 год в качестве подставки под очередного жирного телепузика-амура. Мамулька с тетей Идой тут же наехали на тетку… в общем, разрядили обстановочку.) С колдовскими Книгами дело обстояло хуже. Советы и рецепты, записанные там, были, мягко говоря, малоупотребительны. Никто в роду уже давно не готовил сложные зелья из конского пота, кошачьих кишок и мочи повешенного. Никому тем более не хотелось вычерчивать сложные каббалистические символы на свинцовых пластинах в первый четверг полнолуния, когда влияние Юпитера наиболее сильно, и так далее. И уж тем более никому не приходило в голову класть супружницу под подушку глаз совы, выковырянный в полночь, чтобы тот во сне высказывал все свои тайны и раскалывался, куда девал заначку. Поэтому дедушка Витольд просто-напросто распихал всю многотомную энциклопедию деревенской магии по углам, полочкам и шкафчикам, еще когда обустраивал дом. Сюнневе смогла припомнить только то, что один том дедуля засунул на антресоли вместе с зимней одеждой. От книги так жутко воняло какой-то гнилью, что дедуля вполне справедливо рассудил, что эта дрянь распугает моль круче табака и нафталина. А мы-то гадали, отчего моль облетает нашу квартиру за километр… Операцию возглавила бабушка Дара. Она топотала во главе маленького поискового отряда, состоявшего из Нюшки и Хрюшки, тыкала пальцем в первый попавшийся ящик, сундук или просто коробку, а мои кузины с радостным визгом выворачивали содержимое хованки наружу. К пяти вечера обнаружили три тома из шести. Бабуля была полна энергии, сестрицы тоже. В гостиной остальные члены Семьи просматривали архив. Когда я, лавируя между разбросанными вещами, пробралась туда, мне тотчас же сунули в руки том записей за 1850 год. Сюнневе отправили на кухню успокаивать нервы. Часов с четырех она пекла какое-то супернациональное финское блюдо, которое надо было готовить часов шесть. «Зато не квакает!» — рассудила бабуля Виолетта. Итак, Сюнневе пела на кухне и приглядывала за своим… кукаракко? какалекко?.. в общем, старалась, бабуля Дара с внучками громила дом, а три ее дочери, сестра и еще одна внучка чахли над хрониками. Читать было трудно, работа подвигалась медленно. Тетя Роза как историк взяла на себя что по-древней, тетя Ида как филолог тоже выбрала что помудреней, но даже с тяжелой филолого-исторической артиллерией мы практически не продвигались вперед. — Вот прелесть-то! — недовольно сопела мамуля. — «А Настьку-то Рыжую повелели схватить да повели к окольничему, да спрашивали, истинно ли, что она, Настька, боярина Василия Тутуева оморочила и от жены с дитями отворотила. Настька-то от опалы блюлась да отпиралась. Тогда пригрозили, что ежели она своей вины не скажет, то будут ее пытати накрепко. Тогда Настька повинилась да сказала, что истинно она в ведовском деле сведуща, только боярина Тутуева не привораживала, сердце не отнимала, потому что у боярина сама женка-то с лешавкой лесной рожею схожа и что сама она, видать, мужу своему глаза отвела. Шум-то поднялся страшный, да Настька возьми да и отведи глаза окольничему. Пока Тутуиха орала, тот Настьку через огород-то и вывел. Повелел ей бежать из Москвы подале, а потом вернулся, пошел к себе в светлицу да и повесился. Настька с перепугу на него сильную тоску навела». Таких сказов было немало. И про Феклицу Убогую, что килы водой заговоренной смывала да одному плохо отделала, и про Верку Козлиху, что «торговым людям на мед наговаривала да пить давала, и от того на товары их купцы скорые бывают». Заканчивалось все одним и тем же — наши ведуньи рано или поздно покидали свои дома и бежали на историческую родину, в Семипендюринск, где их никто не трогал. Вообще-то ведовство в России сначала не считалось чем-то сверхъестественным. Церковная власть смотрела на чародейство очень мягко и в отличие от западной церкви не требовала сжигания ведьм на костре. Ведовство рассматривалось церковными властями практически так же, как обычное преступление, повлекшее за собой определенный вред. Наказание за чародейство зависело от степени нанесенного ущерба. Ведьмы чаще всего отделывались штрафом. Пытки применялись уже позже и только в том случае, если «портили» кого-то из высокопоставленных особ, как в случае с Настькой. Обычные люди просто били неудачливой ворожее морду. Но у нас неудачливых не было… Уже после Петра, когда тому приспичило перевести Россию на европейские рельсы, за ведьмовство начали сжигать, сажать в тюрьму и бить плетьми. Всекак в Европе, только с опозданием лет на сто. Из нашей Семьи опять никто не попался. Правда, был случай, когда одну нашу родственницу-ведьму затащили-таки на лобное место, чтобы побить плетьми. Она не растерялась, отняла разум у палача, так что тот начал себя сам избивать, а во всеобщей сумятице умудрилась сбежать. Палач истязал себя еще часа три, пока не упал замертво… После подобных случаев Семья стала поосторожнее. Мы почти перестали принимать страждущих, лечили с опаской и вообще при каждом удобном случае старались сменить место проживания, пока все не собрались в Семипендюринске, где и осели. Нам вовсе не улыбалось быть растерзанными толпой или брать на себя грех еще нескольких смертей… В Семипендюринске же до нас никто не мог добраться. Пробовали, правда, много раз… Где-то в начале девятнадцатого века до нас почти доехал какой-то чиновник. То есть доехал-то он до соседнего селения, где благополучно сменил лошадей, и на ночь глядя потрюхал в город, носивший тогда скромное нейтральное название Ведьмеево. А вот этого делать было совсем не надо… Когда часа через три карета все продолжала кружить по бесконечному лесу, чиновник догадался осведомиться у ямщика, «далече ли до места». — А верст семь еще пендюрить! — весело откликнулся ямщик, хитровато поглядев на чиновника раскосыми зелеными глазами. Ну чиновник плюнул и велел поворачивать обратно… — ЖУПИК! — Возмущенный бас тетки Розы отвлек меня от мыслей о далеком прошлом. — Нашел себе подстилку! Встань, свиномордия! Оказывается, нашему бульдогу чем-то приглянулась та самая вонючая книга, которую мы стащили с антресолей. Принюхавшись к «аромату», напоминавшему запах гниения сотни тараканьих тушек, Жупинька решительно уткнулся мордой в обложку, лапой пролистал несколько страниц и разлегся на развороте. — Сгинь! — От теткиных децибелов тряслись декоративные тарелочки на стенах, но Жулик даже не моргнул, только повертел жирненьким задом, устраиваясь поудобнее. С кряхтением тетка вылезла из-под уютного пледа и поплелась к Жупику, громогласно рассказывая о том, что в Китае ей довелось видеть, как из собак делают колбасу… — Пошел, пошел! — Тетка Роза подергала Жулика за длинное ухо (мы не стали их купировать, чтобы не травмировать собачку). Жупик растопырил косолапые лапки, обхватил новую подстилку поудобнее и даже попытался гавкнуть на тетю. — Ах так! — забасила раззадорившаяся тетка. — Ну погоди у меня, жировик! Тетка нагнулась пониже и внезапно хрипло залаяла. Жупик прижал уши, втянул короткий хвостик, зажмурился и бочком слез с книги. Бабуля Виолетта не преминула среагировать: — Розка! Га! У мене кобель недавно сдох… — Тетя, не продолжайте! — хохотнула тетка Роза, разглядывая Жупиково лежбище. Она пролистала еще несколько страниц и недоумевающе приподняла бровь. — А где у нас записи за 1818-й год? — Нету! — тут же отозвалась мамуля. — Точно знаю, в этот год записей вообще не делали… — Делали…— пробормотала тетка, листая вонючую книгу дальше. — Только с бумагой была напряженка, вот и писали все в одной книге вместе с заговорами… — Что?! Там тоже хроника? — воскликнула тетка Ида. — Похоже на то, — кивнула тетка Роза. — Вперемежку с записями заговоров и рецептов зелий… Вот, декабрь 1817-ro, январь 1818-го… апрель 1818-го… Тетка замолчала и принялась внимательно читать записи. — Что это за место — Хотяевка? — вдруг спросила она. — Должно быть, где-то рядом… Никто не знал. Деревни или села с таким названием рядом точно не было. Даже бабуля Виолетта не могла вспомнить ничего похожего. Внезапно тетка Роза издала хриплый вопль (с лампы навернулся амур, сверкая целлюлитным задом), схватила Жупика в охапку и смачно чмокнула в лысую макушку. — Жопастый! Нашел, скотиняка!!! Жупик растерянно заморгал и на всякий случай притворился мертвым. — Нанюхалась племянница, — резюмировала баба Лета, — заесть чего принести? — Ничего я не нанюхалась! — радостно вопила тетка Роза. — Вот оно! Итак, с помощью Жупика мы наткнулись на первое упоминание об инквизиторах. До нас они так и не добрались, но пытались… Зима в тот год была очень холодная, у коров рога примерзали к низенькому потолку хлева, собаки весь декабрь сидели в доме и не тявкали, куры втягивали головы в пищевод… В такую-то лютую пору в село Ведьмеево вернулась некая Вийка Коваленкова с мужем-литвином Янко Коваленком. Была Вийка чуть ли не последней блудной ведьмой в роду. Пыталась прижиться где-то в Литве, не вышло — суровые литовские бабы чуть не повыдирали Вийке рыжие косы, а Янко их мужья наломали бока так, что тот едва ходил. Вот и пришлось возвращаться в родные пенаты. Нас тогда было очень мало — кроме Вийки доживала век старая ведьма Варвара да ее малолетняя внучка Пелагея. Теперь вместе с ними поселились Вийка и Янко. Но спокойно пожить Вийке и здесь не удалось. Судя по полуграмотным записям, сделанным рукой малолетней Пелагеи, Вийка была женщиной привлекательной. И если местные мужики не осмеливались и глаза на нее поднять, то соседние ой как пялились. Аккурат перед Вальпургиевой ночью довелось Вийке поехать на ярмарку в соседнее село — Хотяевку. Янко остался дома — страшно ныл больной бок, предвещая непогоду. С Вийкой поехала Пелагея. На ярмарке Вийку приметил местный зажиточный крестьянин и начал приставать с авансами самого неприличного свойства. Ну Вийка ему, конечно, объяснила всю глубину его нравственного падения, для верности красочно сравнила со всем домашним скотом, для усвоения материала приложила носом об телегу и уже собиралась отправиться домой… Не тут-то было. Обиженный крестьянин кликнул подмогу, и за Вийкиной телегой устремилась целая, толпа злобных мужиков на конях, телегах, ишаках; и просто на своих двоих. Поняв, что уйти не удастся, Вийка не растерялась и направила телегу прямиком к местному кладбищу. Мужики немножко обалдели от такой наглости, к тому же к кладбищу им уже не так резво бежалось, да и дело шло к ночи, поэтому половина преследователей повернули назад. Но самые настырные не отставали. Промчавшись,, прямо по могилам и сломав пару старинных оград, Вийка не удержала лошадь, и телега перевернулась. Они с Пелагеей уцелели, а вот телегу осталось разве что на дрова пустить. Или себе на гробики. Так уже думала Пелагея, видя вдали толпу мужиков. Вийка растерялась. Отвести глаза такой куче народу она не могла, убежать далеко с маленькой Пелагеей тоже… От отчаяния она закричала: «Помогите!!!» И помощь пришла. Правда, по принципу: «В мою мою дверку, как назло, постучалось западло». Рядом с ревущей Пелагеей и встрепанной Вийкой раскрылась могила, оттуда вылез бодренький полуразложившийся трупик и предложил свои услуги. Он-де отгоняет мужиков, а она, Вийка, должна за это прийти к нему в Вальпургиеву ночь и скрасить его одиночество задушевным разговором… От испуга Вийка потеряла сознание, а когда очнулась, то ни мужиков, ни покойника не было. Вийка привязала девочку к лошадиной спине, а сама повела лошадь под уздцы. Она дала обещание. — Ну и что? — не вытерпела мамуля. — Где здесь про инквизицию? — Молчи, Янка! — накинулись на нее остальные ведьмы. — Дай дослушать, видишь, как все закручено! — Сейчас будет про инквизицию! — успокоила тетка Роза сестру. Тем временем в соседней Хотяевке разгорелись нешуточные страсти. Еще на ярмарке Пелагея приметила странного проповедника в черной рясе, брызгавшего слюной и оравшего что-то про искоренение ведьмовства. В тот день его никто особо не слушал. Зато на второй день ярмарки тот самый крестьянин, что гнался за Вийкой, поддержал блюстителя и рассказал, как Вийка, Коваленкова жена, на кладбище чародействовала и покойников вызывала. Да еще и описал прелести Вийкиного заступника. Только, по его рассказу, выходило что-то вроде той знаменитой ситуации, когда «вдоль дороги мертвые с косами стоят». Дружки его подтвердили страшилку, каждый добавил еще по покойнику, и завертелось… Странный проповедник тотчас же кинул идею о крестовом походе с дальнейшим сожжением Вийки на костре. Народ воодушевился и попер дружным отрядом в Ведьмеево. Не дошли. Половина заплутала в лесах, человек десять провалились в глубокую —топь, еще столько же сгинули навсегда. Проповедник сам вышел к Хотяевке только на пятый, не то шестой день, весь седой, сел на коня и больше его там не видели… — Ой, страсть-то! — Баба Лета перекрестилась. — Что ж с Вийкой-то сталось? Читай; Розка, читай! Это ж прям интересней, чем по радио! — А дальше…— Тетка Роза зашелестела страницами. — Дальше нет ничего! Одни рецепты! Где записи за девятнадцатый год? Записи принесли. Но они начинались с мая девятнадцатого, и хоть вела их Пелагея, а имя Вийки периодически упоминалось, чем же закончилась странная история с покойником, так и не говорилось. — Одно хорошо — жива болезная, Господь миловал! — обрадовалась баба Лета. — А где же тут инквизиторы? — Проповедник!!! — Тетка выразительно потыкала пальцем в желтую страницу. — Каждый раз проповедник! Помните, Миша рассказывала, что конюху тому придурочному какой-то проповедник крышу своротил, теперь вот еще один. Вот как они появлялись — под видом проповедников! — Но проповедник не смог пройти через лес! — напомнила тетя Ида, — А Сюнневе здесь утащили, да и за Мишкой тоже здесь гнались. — Какой теперь лес, Ираидка? Три елки-метелки? Повырубили все на хрен, вот и ездят теперь всякие, после которых у нас калоши пропадают! — вмешалась бабуля Виолетта. — На пис-то этот, который природу охраняет, наплевали и сверху придавили! Мать моя бесовка, это что?!! С кухни донесся переливчатый вопль. Та-ак, доконал Сюнневе ее кукарачча… Отвязанным паровозиком мы покатились на кухню. Маманя — красная, как сигнальная фара, тетка Роза — сигнальная труба, как обычно, баба Лета рулит, тетя Ида тормозит, а я — как водится, стоп-краном повисла на запятках. Вот вломились мы на кухню. Со стороны гостевой прискакала баба Дара с сестричками. — Где враг?! — бесновалась бабушка, потрясая пыльным фолиантом. — Сейчас я ему зубы из вонючей ротовой полости повыковыриваю!!! Сюнька, только умолкни сначала, мне Розки по самые чулки хватает! Взяли моду орать, как вороны в климаксе!!! Нет чтобы взять швабру, накостылять гаду тихонько, да еще заставить его самого свои косточки собирать!.. Где вражина, я вас спрашиваю?! Бабушка Лета, заливаясь тоненьким смехом, тыкала пальцем в трясущуюся, как растаявший мармелад, Сюнневе. Бедная деваха, решившая на ночь глядя порадовать нас фирменным финским пирогом, не учла одного — темпов прогресса. Ундине и в голову не пришло, что красивая блестящая штучка с разноцветными кнопочками и приделанной прозрачной миской придумана не ради этой самой миски. Подошло время смешивать прокрученный со специями рыбный фарш со сливками, и Сюнневе в кулинарном запале выдернула снимающийся контейнер из кухонного комбайна. Ну молодец, конечно, не растерялась. Смешала рыбку со сливками, отдраила миску, а когда стала засовывать ее обратно, то неожиданно нажала на кнопочку «Пуск»… Комбайн весело затарахтел и начал подпрыгивать, а бедная финка решила, что в миску вселились злые духи… Тетка Роза стукнула по выключателю и в сердцах выпалила: — Твою… рыбу!!! Сюнневе решила, что ее ругают, и вдобавок ко всему заревела. — Ой, голубчик, это я не тебе! — переполошилась тетя. — Это я так выражаюсь, чтобы Янку не травмировать! И то правда. Мамуля, как я уже говорила, не переносила, когда тетка начинала крепко выражаться. Поэтому тете Розе приходилось подыскивать приемлемые цензурные заменители. Иногда получались довольно странные сочетания, потому что никто не знал исходного выражения. Большой загадкой, к примеру, до сих пор оставалось «…тазом над унитазом!» или «…через пупок с захватом левого кольца!». — Больше меня травмировать уже невозможно! — Мамуля демонстративно зашарила по столу в поисках пустырника. — Я уже привыкла к твоей ужасающей бескультурности, Роза! И у меня отнюдь не учащается сердцебиение… не потеют руки… и одышки тоже не наблюдается! — Весь медицинский справочник проштудировала? — хмыкнула тетка Роза. — Я? — Губы у мамульки задрожали. — Справочник?! Я подергала бабулю Дару за рукав: — Ба,а они всегда такими были? И в детстве? — А то! — охотно пустилась в воспоминания бабуля. — Розка вечно Иоанне в песочнице ведерко на голову надевала! Ну, Янка, та сразу губы в холодец и давай реветь! Тогда у нее бас был, не чета тому, что Розка себе накурила… А если эти двое не дрались, не сыпали друг другу за шиворот песок и не полоскались в ближайшей луже, то сообща мутузили Идку! И хорошо, потому что если эти трое объединялись, то доставалось твоему дедушке Витольду. Уж они ему и носки к тапочкам приклеивали, и коньяк заваркой разбавляли… — Неправда! — Три сестры тотчас же бросились выяснять отношения и единым фронтом поперли на бабулю: — Мама, что вы рассказываете ребенку? А как же пиетет по отношению к старшему поколению? Я только вздохнула. Тетка Ида после зелья Опупения что-то разошлась. Сейчас вся Семья будет долго и нудно выяснять отношения. В общем, я потихоньку выскользнула в коридор и поплелась звонить Полли. У нее знакомых полгорода, а остальная половина — в добрых друзьях ходит. В данный момент мне нужен был работник местного архива. Полли действует — Работник архива? — переспросила я, услышав по телефону спотыкающуюся Минькину речь. — Ой, Полинька, мне так неудобно тебя беспокоить, в общем, я, конечно, не настаиваю, не хотелось бы тебя обременять, это так неудобно… — Неудобно компотом ноги мыть — прилипают! — отрезала я. — Будет тебе работник архива! Пойдем к Веньке-архивариусу, он, правда, безбожно понтуется и думает, что ему весь мир должен, причем не просто должен, а в твердой валюте, но это мелочи жизни! У меня к нему подход есть… Через час будет тебе тепленький работник архива! — Спасибо, Полли, — признательно прошмыгала Мишка и положила трубку. Я деловито закрутила диск телефона. Главное, чтобы Венька не решил, что его драгоценное время никак не может быть потрачено на двух убогих девочек. Чтобы согласился растрясти свою тощую тушку и дотащить свои косточки до «Клондайка»…. — Але, Вениамин? — томно захрипела я в трубку. — Какая Валечка? А Веник где? Где этот обсосок?.. Венечка, привет, это Полина… Как какая Полина? Кузнецова, не Тютькина же! Ой, даже припоминаешь? Ну польщена, польщена, аж ягодички краснеют… Как дела? Ну пока не родила, хе-хе… А ты? Что, все уроды? Опять? Ну знаю, знаю, ты уж потерпи. Хочешь, тебе киллера найму, чтоб не мучился?.. Какое дело, да ты что, просто так звоню!.. За тебя сердце изболелось, прям ноет мышца поганая… Слушай, Вень, давай пересекнемся где-нибудь через часик в «Клондайке»? Поговорим, перетрем о прошлом… Ломает?.. Я угощаю… Ну вот и ладушки, тогда через часик! Я бросила трубку и поскребла всей пятерней за ухом. Ох, права была Мэри Джейн! Вырождается сильная половина человечества. Сейчас вот все чаще можно встретить парня, который приходит в восторг, если девушка его кормит, поит за свои, да еще и гладит без конца по квадратной головке. Из всех моих знакомых парней Венька-архивариус был самым неприятным типом. Из тех, знаете, что так и норовят обтереть об тебя грязные копыта, а потом представить все это как большое одолжение. Нои я-то ведь не из колбочки вылупилась! Кто на меня копыто поднимет, культяпку опустит! Хотя, если бы не Мишка, вовек не стала бы звонить… Наподходе к «Клондайку» филологишка начала заметно нервничать. — Полина, а вдруг… а вдруг он нас пошлет? проблеяла она. — А мы не пойдем! — А вдруг… а вдруг он не захочет с нами разговаривать? — Подруга! За кружку халявного пива Венька признается даже в изнасиловании крупного рогатого скота! — отрезала я и бойко втащила Мишаню в «Клондайк». Время было еще самое детское, просто-таки ясельное времечко. Поэтому народу в «Клондайке», самом популярном молодежном кафе города, было мало. Бармен Санечка дремал за стойкой, одним глазом поглядывая в телевизор, где показывали очередной бразильский сериал с африканскими страстями (на экране громыхала небьющаяся посуда, реальный мачо-мучачо закатывал глаза и бил себя кулаком в волосатую грудь, а главная героиня отчаянно доказывала, что верна мачо всеми частями тела и внутренними органами, а если ей не пойми откуда надуло ребенка, так она не виноватая, двадцать лет амнезии сказались). За столиком в углу примостились два завсегдатая — панкующие деды, Коля и Валя. И не важно, что первыми внуками дедульки обзавелись еще году в сорок пятом! Деды искренне считали себя молодыми душой, щеголяли в купленных на повышенную пенсию кожаных косухах, укладывали свои три волосинки в похожие на петушиный гребень ирокезы… в общем, не скучали. Правда, иногда идиллию нарушала баба Клава, жена деда Коли, долгое время работавшая анестезиологом в местной больнице. Обычно баба Клава подкатывала к «Клондайку» на раздолбанной «скорой», которую она отсудила у больницы взамен невыплаченной зарплаты. В белом халате, со скалкой в руке, баба Клава: вкатывалась в «Клондайк» и выкатывалась оттуда с дедами: в правой руке любовно зажато Валино ухо, в левой — Колино. Деды тихонечко, послушно перебирали кроссовками. Еще бы — скалка в руках бабы Клавы вырубала почище всякого эфира, вы уж поверьте профессиональному анестезиологу… Но сейчас бабуля вязала носки, видимо правнуку, тоже наблюдая за сериальными страстями, потому что деды жмурились от удовольствия и потягивали целых сто грамм водки на двоих. Увидев нас с Мишкой, дедуськи тряхнули стариной, вспомнили наставления из «Юности честного зерцала» (забойная, кстати, вещь, маманя ее Лешке читала, когда ремень не помогал) и предложили нам угоститься — донюхать заветный стаканчик. Оценив жертву, я со знанием дела отказалась: — Какая водка, Колян, ты че?! Самогон, только самогон… Самогон в «Клондайке» продавали только под видом китайской водки. Деды этого не знали и скисли. Я впихнула Мишку за столик возле окна и бодренько подогнала ей и себе порцию молочного коктейля. Филологишка оживилась и резво зачмокала. Тут-то и появился Веник, весь из себя такой загадочный, как та белая ворона на вечеринке из моего любимого анекдота. Что, не знаете такого анекдота? Мировая вещь! Правда, смысл его еще не дошел ни до кого… В общем, приперлась ворона на вечерину, назюзюкалась в звездочки, а тут объявляют белый танец. Ворона — хренась! — и опрокинула себе на башку кастрюлю манной каши. Сидит, крыльями кашу размазывает и приговаривает: «А я, блин, вся такая белая и загадочная…» Так вот, Венька изящно пристроил свое тощенькое тельце за нашим столиком, удостоил нас кивком и скривил мордочку на Мишкин коктейль: — Это что за дрянь? Мишка аж поперхнулась и, выплюнув соломинку, озадаченно уставилась на Веньку. — Это молоко, — робким извиняющимся тоном начала она объяснять нашему мачастому простые вещи. — Очень… полезно, знаете ли. — Во-во! — поддержала я подругу, шумно дуя в свою соломинку, чтобы коктейль пошел пузыриками (тащусь я от этого занятия, такое впечатление, что совковый пылесос в болоте работает). — Ты тоже давай налегай, мы и тебе молочка заказали. Венька растерянно повертел в руках картонную коробочку, не понимая, то ли мы над ним издеваемся, то ли обе являемся активными членами клуба «Маразм просто дамский». Потом уставился на нас: — В чем дело-то? Я мотнула головой в Мишкину сторону: — Вон у подруги к тебе профессиональный интерес… Вениамин свернулся в кислушку. Ей-ей, мальчик, видать, думал, что я ему Мишаню сватать притащила. Как и примерно девяносто процентов мужчин, Венька считал сам факт своего рождения неоценимым подарком для женщин. Соответственно он не находил нужным как-то шевелиться дальше и хотя бы немножко подкачать свое хиленькое тельце, чтобы женщина его хотя бы заметила. Не важно, что тушку сносит ветром, не важно, что накачанное пивом пузечко торчит над ремнем штанов, а уж куча гонору так вообще помешать не может! Главное — вот он, Вениамин Зелепупкин, а следит и ухаживает за собой пусть тупая и серая женщина. Но это так, к слову пришлось… Миня деликатно и воспитанно не стала шумно досасывать последние пузырьки коктейля и приступила к делу: — Вы слышали когда-нибудь о таком селе — Хотяевка? Оно должно было находиться где-то неподалеку… — Было такое, — неохотно признал Венька. Признал и замолк. Вот бздудадуй, он чего думает— информацию по байтам нам будет выдавливать? Ну ниче, процесс скачивания можно ускорить. Конечно, с мужчинами жестко нельзя — нежные они очень… Я аккуратно уронила на кривую Венькину лапку свою мощную колонну и выжидательно глянула на него взглядом сидящей на баклажанной диете гиены (такой взгляд может вынести только мой Васенька — всегда говорила, что лучшая добродетель у мужчины — это плохое зрение). Венька пошел пятнышками, как несвежий сервелат, и зачастил: — Было, было… Только сейчас нету. Оно обезлюдело еще в середине девятнадцатого века. Теперь на том месте не осталось практически ничего, все лесом поросло. Даже фундаменты построек и то отыскать почти невозможно. — А почему люди оттуда ушли? — спросила Мишка (зеленые глазенки у подружки внезапно засверкали). Венька пожал плечиками: — Кто знает, даже версии никакой нет. Есть какая-то легенда, что, мол, село прокляла одна деревенская ведьма, но это ж так, баечка. Да и не занимался этим никто… Вот, правда, начальничек мой, тупой урод, как-то снаряжал туда поисковую экспедицию из таких же уродов, как он. — И что? — И ничего! Напились все как свиньи, привиделось им невесть что… Похмеляться надо! — Как нам найти твоего начальника? — Мишка полезла в сумку за записной книжкой. — Он сейчас в городе? — А то! — хмыкнул Венька. — Отдыхает, паразит, урод… Живет где-то на Козодоева, точнее сказать не могу. Зовут Щпец, Николай Иоганнович. Я задумчиво поскребла свое копытце о Венькин кедик. — Больше ничего не знаю! — взвизгнул архивариус. — В архивах записи об этом селе сохранились? — настырничала Мишка. — Какие-нибудь документы? — Ну, сохранились… — осторожно начал Венька. — Только в архив я вас не проведу, там разрешение надо выправлять…. — А нам и не надо разрешения! — влезла я. — Я знаю, у вас недавно хорошую базу данных поставили, сама делала, Вася проектировал… Поэтому или я туда лезу — и тогда там будет как после Мамаевой вечеринки, или ты, Вениамин, сам присылаешь нам подборочку документов. Ну, уважишь просьбу девушки? — Да ведь праздники же! — завопил Веня. — Стыдись! — укорила я горе-архивариуса. — Только тупые и серые уроды отдыхают в праздники! Санечка! Пиво для юноши! Венька возрадовался и присосался к кружке с жадностью доковылявшего до водопоя буйвола, а мы с Мишкой поспешили покинуть «Клондайк». — Шпеца твоего отыщем без проблем, — обнадежила я филологишку. — У меня в компе хорошая адресная книга забита. Отыскали мы Николая Иоганновича и в самом деле быстро. Жил дядька и впрямь на Козодоева, дом четырнадцать, квартира двадцать семь. Пока Мишка переписывала себе адрес и телефон, я поковырялась еще в локальной сети и выяснила кое— что интересное. — Спец-то этот Розе Витольдовне почти коллега, — сообщила я Мишке. — О, гляди, на том же факультете учился, где твоя тетя преподает сейчас. Только специальность другая — архивное дело, да и образованьице-то у нас незаконченное высшее, погнали бедолагу оттуда после третьего курса. Мишка старательно занесла себе в книжечку и эту информацию. Тут в комнату просунулась моя мамка и призывно гаркнула: — Девчонки! На кухню — чай пить! Я подхватила Мишаню под белы руки, пока она не вспомнила весь этикет и старинный русский обычай, по которому три раза от приглашения надо отказываться, и потащила на кухню. Путь наш пролегал мимо ванной, откуда доносились странные звуки, напоминавшие сопение боксеров на ринге или вопли бизона, отдирающего репейник от собственного зада. — Мамуль! — крикнула я. — У нас в ванной полтергейст или Лешка носки стирает? — Второе, — ответила маманя. Надобно сказать, что братец мой единокровный к благородному делу хозяйствования не приучен был вообще. В быту Лешка напоминал растерявшегося слона, по какому-то недоразумению попавшего из пампасов в Арктику. Он не мог абсолютно ничего! Даже вечную яичницу, спасительное блюдо всех мужчин, шарахающихся от плиты, как от пулеметной установки, Лешка так и не освоил. После нескольких попыток поджарить яйца просто так безо всякого масла или маргарина, перепортив добрую половину кухонной утвари, Леша уже и не пытался порадовать нас этим блюдом. Но готовка-то ладно, не умеющий готовить мужчина — это еще не катастрофа, но ведь и ничего другого Лешка не умел. Забить гвоздь в стену — целая проблема, Лешка до сих пор искренне считает, что это делают деревянной ручкой молотка. Починить капающий кран, ой ма-ама, однажды он в хозяйственном порыве чуть не утопил Радзевецких. Правда, они даже порадовались, потому что как раз решили клеить новые обои. Ободрали старые, а тут Лешка со своим потопом. Водичкой-то остатки старых обоев со стен хорошо смылись… А еще Лешка не умел стирать. Совсем. Ну да, ладно, мама и на это рукой махнула, смирившись с необходимостью самой стирать. Но вот носки… Мамуля категорически отказывалась даже к ним приближаться. «Договаривайся с Полиной! — вопила мамуля. — Я это и за большие деньги стирать не буду!!!» Иногда братец и вправду через силу отслюнявливал денежки, и я мужественно, в дедушкином противогазе, настирывала Лешкины носки. Но братец-то мой еще тот жлобяра, за копеечку босым по снегу в тридцатиградусный мороз бегать будет! Поэтому действовал он следующим образом, где-то за неделю до предполагаемой стирки ненавязчиво так выставлял свои носки рядком за дверь комнаты. Иногда маманя не выдерживала и кидалась стирать, одновременно полоская при этом и Лешку. Но чаще всего ма держалась, я тоже, поэтому где-то через неделю, когда чистыми носками в доме и не пахло и кончались даже мои безразмерные с телепузиками, Лешка тащил стирать свои… Он с грохотом цеплял всю снизку крючком старого удилища и с душераздирающим грохотом тащил это в ванную. Если и на грохот никто не реагировал, Лешка сам запирался в ванной и отчаянно кидался в битву с носками… Все это я весело пересказывала Мишке, разливая чай и нарезая фирменную колбасную запеканку: — Мы уже отчаялись его пристроить! — сообщила я Мишке, шлепая ей на тарелку кусок запеканки побольше. — Кому такое счастье нужно? Мишка вежливо покивала. Эту историю, только в разных вариациях, она слышала уже много раз. — Думаешь, этот… Вениамин пришлет нам документы? — спросила она, ковыряя запеканку вилочкой. — А то! — кивнула я, откусывая от своего куска. — Пришлет, то есть куда денется. Он вообще-то парень неплохой, только болеет, наверное. А чего тебе так сдалась эта… Хотяевка, так, что ли? Мишка кивнула и вздохнула: — Мы пытаемся найти хоть какие-нибудь следы Черной Инквизиции… Предположительно в начале девятнадцатого века там проповедовал кто-то из этой милой организации. — Ваши пострадали? — деловито спросила я, украшая запеканку сверху дополнительным куском сыра. — Нет… от инквизиторов точно нет, но там все равно творилась какая-то чертовщина. — И тут Мишка пересказала мне супержутик про какую-то тетеньку из их рода, которая мертвого из гроба поднять смогла. М-да, видать, баба еще покруче меня зажигала… — Хоть сейчас кино снимай! — вздохнула я. — А вообще-то быть ведьмой — это так прикольно! Помню, как меня в Швеции колбасило — деревья ломало, топоры летали, молнией туда-сюда шарахало… Далее следует небольшое и в меру серьезное отступление о ведьмах и природе ведовства, которое при желании можно пропустить — Ничего тут нет, как ты выражаешься, прикольного, — пробурчала Мишка. Уж кому, как не ей, это знать! — Тебе просто усилили энергополе… вот ты и устроила танец с топорами. — Чего-то не пойму, — насупилась Полли. — Ты сомневаешься в моих ведьмовских способностях, то есть не моих, а той девахи, или имеешь сказать что-то большое и важное? — Имею! — приосанилась Мишка. — И скажу! Быть ведьмой — очень трудно. Потому что неуправляемо. Все так называемые сверхъестественные способности основываются лишь на большем количестве энергии, окружающем ведьму. Чем больше такое энергополе, тем сильнее ведьма. А делом всей жизни становится умение управлять этой энергией, чтобы в один прекрасный день не разбомбить планету. Хотя мамуля так и не научилась этому, но ничего, живем пока. А вот тетка Роза, наоборот, чересчур себя контролирует, так что, если ее разорить, вещи вокруг начинают летать и взрываться. Отсюда следует — ведьму злить нельзя, чтобы во цвете лет не стать тепленьким обожженным трупиком. — А как же вас узнать? — Полина старательно полоскала в чашке пакетик чая. — Я вот про тебя и не догадывалась… Мишка попыталась загадочно улыбнуться, но не выдержала и вывалилась из образа, яростно зачесав веснушчатый нос: — Визуально — никак. Ну почти никак. Вот не поверишь, женщина-ведьму может и не почуять, а мужчина — всегда-всегда догадывается. Причем, когда догадывается, чаще всего делает ноги. Причем очень быстро. Потому что боится — до посинения и околения боится. Уж не знаю, где это у них заложено, на каком генетическом уровне, но заложено. На самом-то деле они банально боятся того, что их могут приворожить, а приворот для мужчины — самое страшное. Потому как это означает полную потерю самостоятельности. Эх, знали бы они, что настоящая природная ведьма за приворот никогда не возьмется. — Га! — Полинка недоверчиво перевела взгляд на лежавшую рядом местную газетку, в которой пестрели объявления типа: «Безгрешный приворот!», «Приворожу навсегда немагическим способом» и так далее. — А это что, лажа, что ли? — На девяносто девять процентов, — вздохнула Мишка. — Не исключаю того, что у кого-то может и получиться. Вот ты, к примеру, как думаешь, что такое приворот? Полинка, облизывая расплавленный сыр с пальцев, задумалась: — Ну… это… Вот ты чего-то колданула — и бац! — бобер-молодец в меня втрескался по самый гипофиз! — Позвольте с вами категорически не согласиться, Полина Ивановна! Мишка торжествующе взмахнула вилкой — кусок запеканки со свистом вылетел в открытую форточку. Снизу послышалось чавканье — что ж, у настоящих ведьм и собака становится ясновидящей. Зачарованно проследив за полетом фирменного Полинкиного блюда, Мишка извинилась и продолжила: — Никак силу не могу контролировать… В общем, это совсем не вызов любви в сердце, как ты выражаешься, бобра-молодца. Мы называем приворот «энергетической удавкой». Представь себе, что ты пришла ко мне и просишь присушить к тебе Васю… — Сначала от Инета его отсуши…— хмыкнула Полли. — «Пемолюксом» пацана ведь от компа не отскребешь! — И просишь присушить к тебе Васю! А я беру громадную, толстенную чугунную цепь, один конец приковываю к Васиной ноге, а другой к твоей. — И че? — И ниче! Вот тебе суть приворота. Связаны вы на всю жизнь одной цепью, и никак эту цепь не порвать, удавку не снять. Ни развод, ни размен квартиры — не удастся ничего. С разменом вас надуют, в загсе не разведут, потому что бумажек необходимых не будет, и так далее. Но самое страшное — привороженный человек совсем не обязательно будет испытывать к тебе добрые чувства. Он, скорее всего, будет тебя ненавидеть, а уйти не сможет. К сорока годам такие люди, как правило, спиваются, начинают лупасить свою половину… К тому — же все магические действия имеют оборотную сторону. На детей от таких браков ложится так называемый венец безбрачия, который практически невозможно снять. — Вот это да! — Полина даже жевать перестала. — А чего вы еще умеете? Порчу навести на врага сможешь? Мишка дернула плечиком, уже боясь в такт речи, размахивать другими предметами. Вряд ли Жупик переварит ложечку из чайного сервиза… — Нам это и не надо… Есть такая вещь, как «эффект круга», но я называю ее «эффектом забора». Сильная ведунья может наложить на свою семью некое оберегающее заклятие, которое будет усиливаться с каждым поколением. Это заклятие по природе своей чем-то похоже на энергетический батут. Сделает тебе человек что-то плохое, пошлет в твою сторону негативный энергетический импульс, а этот импульс от батута отскочит и вернется обратно к этому человеку, но с удесятеренной силой. Только вот иногда забор бывает с дырами и обнаружить эти дыры может только сильная ведьма, а от обычного злоумышленника ой как помогает. Причем не только от злоумышленника…— Мишка внезапно пригорюнилась. — Ты чего? — переполошилась Полина. — Я перцу много положила, что ли? — Да нет, — вздохнула Мишка, — видишь ли, батут иногда срабатывает и сам по себе. Сказали мне гадость, так просто, безо всякого злого умысла — бац! — а у того, кто сказал, прыщ вскочил на самом видном месте. Я иногда могу не обидеться, а батут работает всегда. Полинка даже отодвинулась и ладошками прикрылась, будто ожидая, что сейчас по ее личику замарширует толпа прыщей. — Ты-то не бойся! — успокоила Мишка Полли. — Я на тебя за всю жизнь ни разу не обиделась. А вообще-то, как сама видишь, быть ведьмой совсем неромантично. Никаких волшебных зелий, только самые необходимые, лечебные, черных кошек давно уж не держали — шерсти от них… Наш Жупинька лысый, чистенький, а с кошками возни много. Шабашей тоже никогда не существовало, их выдумали инквизиторы, а самые обычные женщины под пытками подтверждали их слова. Да ты вообще представляешь, что будет, если в одном месте соберется толпа ведьм сама знаешь с кем во главе?! Да эту Лысую гору, или Брокен, или Бресарпс Баккар, с лица земли как пылесосом слизнет. Такая концентрация энергии на крохотном пятачке земли! Была я в Бресарпс… точнее, в ущелье Ангарс Клюфта. Там крохотная впадина, десятку туристов разойтись негде… — Что же, совсем-совсем не бывает шабашей? — корчилась Полли. — Бывают, — вздохнула Мишка. — Но не такие изящно мистические. Вот мы, к примеру, раз в год собираемся на посиделки, да только все очень по-домашнему. Ну сварит тетя Ида зелье Опупения — а его не пьет никто, так, традиция. Ну тетка Роза раскинет Таро Гарри Поттера, а поскольку оно деткое, Гарри Поттера ведь, то и говорит всякую чушь, всем веселье. В общем, коктейлей наделают, споют… — А-а! — вдруг возрадовалась Полли. — Так это вы ПЕЛИ?! А мать моя уж перепугалась, что Жупик ваш в судорогах кончается от несварения… Мишка покраснела. М-да, знаменитый семейный вокал — хуже только вилкой по стеклу. — Иногда, — продолжила она, — так называемая ученая ведьма, намазавшись особой мазью из болиголова и овечьего жира, может представить, что была на шабаше… — Какая ведьма? — Ученая! Ведьмы вообще бывают двух типов — ученые и природные. Природным дар достался от природы, с рождения. Они могут спокойно творить добрые дела и не связываться сама знаешь с кем. А вот ученые ведьмы ничего такого не имеют, но очень хотят. Вот они и подписывают… договорчик, добрыми они уже быть никак не могут… — Вы, я надеюсь, природные? — нахмурилась Полли. — Судя по всему, да. По крайней мере, к злу нас не тянет. Правда, о происхождении дара никто не знает, но, раз уж темные силы устроили на нас такую охоту и если еще принять во внимание то, что говорил Ула… Обратно к повествованию Зазвонил телефон. Иоанна Витольдовна, поминутно извиняясь, требовала заблудшую дщерь обратно домой. Мишка аккуратно стащила себя со стульчика и даже попыталась убрать за собой посуду. — Ша,подруга! — окоротила я интеллигентную ведьмочку. — Не заставляй меня чувствовать себя инвалидкой, поставь тарелочку на место… Мишка подчинилась весьма охотно. Эх, великая вещь — воспитание! Мишка на семейном совете Дома я выдала родне все результаты моих архивных раскопок. Мамуля слегка пожурила меня за то, что, по ее мнению, мы себя невежливо вели архивным мальчиком, тетка Роза тишком показала Большой палец. — Знаю я этого Шпеца…— Тетка Роза вдруг мечтательно улыбнулась (Мона Лиза с синими волосами — каприз Леонардо Недовинченного). — Ухаживал он как-то за мной… — Как? — поразилась тетка Ида. — Я же говорю — как-то! — пояснила тетка Роза. — Толком-то ухаживать у него не получалось… Я сгребла толстенькое тельце Жупика с табуретки, влезла туда сама и полюбопытствовала: — Теть, а за что его погнали с истфака? — Банально — за пьянку! — ответила тетка. — Точнее, сначала его выперли из комсомольской организации, ну а это равносильно отчислению. — Мужчины! — неодобрительно покачивая головой, изрекла бабуля Дара, а тетка Роза продолжила: — Вообще-то пили они вместе с комсоргом, но тому с пьяных глаз показалось, что Шпец его обделил… Потом-то комсорг протрезвел, а обида осталась. Баба Лета насупилась и полезла на броневик: — При коммунистах все равно было лучше!.. — Ой, какой хорошенький котелок я намедни видела у антиквара! — резво подскочила тетя Ида. Ну,все как обычно: как только бабуля заводит про коммунистов, тетя Ида сразу вспоминает, что где-то там видела котелок, тетя Роза начинает пламенно клясться, что подарит ей его на годовщину свадьбы и устроит торжественный вынос, то есть выброс кастрюли… Баба Лета тут же забывает про политику и начинает обижаться — мол, кастрюльку-то я Дарочке на совершеннолетие подарила, сама покупала, сама дарила, сама Дарочке на голову надевала… Но сегодня мне не хотелось досматривать номер до конца, и я опять влезла в милые семейные разборки: — Теть Роз, а давай сходим к этому Шпецу! — Да ничего в котелках не взрывается! Что, голубчик?.. К Шпецу-то? Сходим, солнышко, сходим… А зачем? — Как зачем? Спросим у него про эту Хотяевку, может, что и про инквизиторов удастся разузнать! Мамуле вдруг пришло в голову переплюнуть тетку Розу, и она со всем пафосом и накалом чувств изобразила трагическую героиню: — В лапы врага? Никуда я тебя не пущу! Останься со мной, дитя! — Лапы, хи-хи! — зашлась тетка в хриплом хи-хиканье, плавно переходящем в кашель. — Насколько я помню Коленькины тощие ручонки… Да и какой он враг, Иоанка? Думай, что говоришь! Мать продолжала в духе высокой патетики: — Я беспокоюсь за свою дочь! На нее объявлена охота! Какие-то маньяки на лошадях делают по ночам свое черное дело… — Грабят ларьки и пристают к продавщицам! — вклинилась Хрюшка. — Да Мишка наша сама кого хочешь по асфальту размажет — вон сколько вокруг нее энергии! — Сюнневе же украли! — принялась препираться мамуля с племянницей. — Да до нее просто не сразу дошло! А потом, может, у чувака были честные намерения, может, он жениться хотел! — Так, все-таки бразильские сериалы пагубно влияют на неокрепший подростковый мозг… — Одетточка, умолкни, зайчик! — Тетя Ида помахала пухлой ручкой перед дочкиным носом. — Яночка, но ведь правда, Мишенька и сейчас достаточно сильна, чтобы справиться даже с отрядом этих молодцов-огурцов. Путешествие в прошлое каким-то образом усилило энергополе вокруг нее… — А если мы подведем к Михегенератор, то составим конкуренцию Чубайсу и будем жить-поживать, потому что при коммунистах… — Ой, какой хороший котелок я видала!.. — Выкинем кастрюлю!.. — Нууж нет, эту кастрюльку вы мне в гроб положите!.. — МОЛЧАТЬ!Виолетта, — я тебе прямо сейчас эту кастрюлю на голову надену! Роза, Яна, Ида, — что за пример вы подаете детям, слова спокойно сказать не можете, сразу галдеж, ор, вой! Вопите, как лягушки на городском пляже! Значит так, все слушают меня и молчат! Михайлине пора узнать правду… Вот он, вот он момент истины! Бабуля решилась-таки на раскрытие семейных тайн! Ну, так кому же мы обязаны столь оригинальной формой носа? Какой там Зевс летал по ночам к моей двестиразпрабабке? О-о, а может, сейчас бабуся признается, что на самом деле меня нашли в придорожной крапиве? А может, теть Роза привезла меня из Спарты, где меня, как самую хилую, выкинули куда подальше?.. — Ты теперь — самая сильная ведьма! — с надрывом выкрикнула бабуля, прервав мои мелодраматичные размышления. Тупик чихнул и глянул на меня круглыми глазками, еле выглядывающими из-под складок кожи, будто говоря: «Ну что, кто теперь — Самое Слабое Звено?» Мамуля заголосила, но бабушка не дала ей разойтись, продолжив на одном дыхании: — В 1568 году первый колдун-мужчина в роду, позор рода, ведьмак недоделанный, урод каких мало, срамище своей матери и неизвестного науке и природе папаши, предсказал… — Мама, водички? — Роза, не напирай на меня! Предсказал, что, ежели в роду ведьма, достигнув двадцатилетнего возраста, обретет не виданную ранее силу, это будет началом конца! Род потеряет дар… и загнется на хрен! — Нет, бабуля чуть-чуть не выдержала патетику и закончила уже обычным тоном. Что-то сегодня у нас вечер больших страстей! Прямо Мексика… Может, пока не поздно, кликнуть оператора, заснять все, чтоб добро не пропадало… — А поскольку тебе, внученька, уже двадцать…. — Баба, мне девятнадцать лет и один месяц! — возмутилась я. — Миша, не мешай бабушке пророчествовать… — С ума вы все, что ли, посходили! — Тетка Роза наконец добралась до сигарет, закурила и решительно прервала съемки мыльной оперы «Семипендюрка». — Мама, Яна, вы хоть сами слышите, что несете? Пифии, елы-палы, сидят тут… И вообще, кто у нас штатная гадалка?! Я! Вот и нечего тут биржу труда устраивать! Во-первых, предсказания Захара, этот его бедный бред, никто в Семье всерьез не принимал уже лет четыреста! Чего, обновлением книги предсказаний решили заняться? Во-вторых, даже если это и правда, девочке только девятнадцать, а между девятнадцатью и двадцатью ей никто не помешает прожить сколько угодно прекрасных лет… Бабушка Дара засопела, вечер явно не удался. Вот так всегда, стоит нам начать стряхивать пыль с семейных скелетов, приходит тетя Роза и говорит что думает. Бабуля попробовала зайти с другого конца: — Роза, не кури при матери, не рви ее старое сердце, и так у тебя уже от щечек одни скулы остались, плечики худенькие… Тогда это касается Сюнневе! Деточка, сколько тебе лет? Сюнневе задумчиво потянула себя за косы, покусала губы и педантично выдала: — Дэвятнадцать лэ-эт, дэвят мэсяцев и сэмнац-цат днэй! — О, почти двадцать! — возрадовалась бабуля. — Дэвятнадцат лэ-эт, дэвят мэсяцэв и сэмнаццат днэй! — Сюнневе была непреклонна. Серьезная, как финский лось, Сюнневе сосредоточенно растопыривала пальцы, судя по всему готовая до конца отстаивать право считаться девятнадцатилетней. Бабуля Дара покосилась на племянницу, но еще раз спрашивать ее возраст не решилась. Я попыталась воззвать к остаткам коллективного семейного разума: — Бабушки, тети, кузины, мамы… ой, то есть мама — одна штука! Вы можете мне толком разъяснить, откуда вообще вдруг выплыло это предсказание? Мамуля яростно заскребла ногтем по вязаной ажурной скатерке. Тетка Роза хихикнула и переместилась поближе к открытой форточке: — Просто, деточка, я как-то сказала Янке, что энергополе вокруг тебя стремительно растет и мне это не нравится. Сестричка тут же сварила из этого бучу… — Роза, фу! — взвилась мамуля. — Что ты позоришь меня перед собственным ребенком? Мишенька, просто мне как-то вечером попалась на глаза старая книга предсказаний и я решила ее полистать… — Карнеги бы лучше полистала! — испорченным граммофоном опять вклинилась тетя Роза. — Там и то больше полезной информации… — Скажем «нет» агрессии НАТО! Шандыбин с нами! — тут же отреагировала баба Лета. — Ой, кастрюлька-а!.. — МОЛЧАТЬ!Так вот, внуча, Яночке попалось на глаза предсказание Захара от судьбоносного 1568 года о том, что однажды в роду появится ведьма, которая обретет силу в двадцатилетнем возрасте. Дар ее будет необычайно мощным, но на ней наш род прервется… Яночка, конечно, проконсультировалась со мной, и мы решили, что это ты. Ведь Роза видела недоброе в шаре, а у Идки вся трава пожухла, у Тупика прыщи на хвостике… Опять двадцать пять! Нет, серьезного конструктивного разговора в нашей семейке точно не получится. Я сунула в рот ириску и с трудом ворочая челюстями, выговорила: — Ба, да ты же сама говорила, что Захар — это позорище рода! А теперь веришь его предсказаниям… — Внуча, запомни — в Семье могут быть уроды, обормоты и даже крокодилы-мутанты, но… НО — бездарей среди нас еще не былой. Предсказание не перестает быть предсказанием, даже если его выдал на-гора семейный срамище! Поэтому мы решили собраться всей семьей и обсудить, что нам с этим делать!!! Тетка Роза затянулась, потешно надула щеки, выдохнула в форточку клуб дыма (на улице кто-то истошно завопил: «Пожар!») и выдала свою версию: — В кои-то веки придумали повод для наших милых сборищ. Иоанка так нервничает всегда, если мы тяпнем без повода. Все ей кажется, что мы дружно топаем к алкоголизму. А так — вроде все чинно — на повестке дня торчит определенный вопрос, а повестку дня уже можно скромно подпереть графинчиками, закуской… И то правда — этого требовали все правила этикета. Мамуля, как единственная из всей Семьи осилившая, кажется, все книжки правил хорошего тона, знала — на всякий случай нужно придумать повод. Иначе семейное сборище может перерасти в побоище. В нашем семействе такого, правда, уже давно не случалось, но все-таки… знаете ли… было ведь не совсем приличное происшествие, году в 1703-м. Тогда кто-то там кого-то не позвал, кто-то чего-то припомнил… в результате по всей деревне с домов сорвало печные трубы, кого-то скрючило… М-да, видите ли, не каждая женщина — ведьма, но каждая ведьма — женщина. Отсюда и все проблемы. — По-моему, это предсказание не имеет ко мне ни малейшего отношения, — сердито сказала я. — И ко мнэ! — поддержала меня Сюнневе. Бабуся решила не сдаваться: — А может, Нюша… Хрюша?.. — Бабаня! — взвилась Хрюшка, размазывая по щекам кремовые горки от теть-Идиных пирожных. — Чераньше срока мне радикулит клеишь? Мне до нового паспорта еще два года, успею состариться… — А я вообще еще в школу хожу! — надулась Нюшка. — Ладно, ладно, ладно, оставим это дурацкое предсказание, — вмешалась тетя Ида, под столом пиная свою старшенькую. — Все равно глупо было бы думать, что на Мишеньке род прервется. Вот ее дочь… С полки сорвалась кастрюля для приготовления зелий и, страшно свистя, устремилась к тетке Иде. Та ошарашенно вскинула руки и спасовала кастрюлю прямо Жупику на круглую головенку. Тот озадаченно тявкнул и закрутил башкой, пытаясь скинуть зеленый эмалированный шлем. — Идка!!! — раздалось шипение со всех сторон. Я навострила уши, но тетя Ида, охнув и прижав руки ко рту, умолкла в своем уголке. Я кинулась к ней, задергала за рукав халата: — Теть, ну теть, ну чего там такое?! Заварочный чайник накренился и выплюнул ко— мок чайных листьев. Скалка угрожающе зависла в воздухе, корзиночки с кремом предупреждающе ворохнулись на тарелке… Так, мамуля опять занервничала. Я нахмурила брови… Стекла в окнах вдруг затрясло, как от порыва сильного ветра, форточка с грохотом захлопнулась, выбив у тетки Розы сигарету, в окна полетели комья песка и грязи… — Мишка, перестань!!! — завопила мамуля. Тетка Роза оказалась проворнее. Схватив меня за плечи, она пару раз встряхнула мое тельце… Стекла перестали заходиться в истерике. Я съежилась на табуретке и на всякий случай прикрыла голову руками. Тетка Роза небольно шлепнула меня по заду: — Нервы-то надо лечить, племянница. Будешь на мать свою похожа — снесешь на фиг все родовое гнездо… — Я нечаянно…— проблеяла я, одним глазом косясь на то, что творилось за окном. Я так разворотила старую лужу перед домом, что казалось, буд-то ее перепахал мощный экскаватор… По стеклу медленно сползали комья грязи, оставляя за собой коричневые разводы. Не нужно глядеть в шарик, чтобы догадаться — окна заставят мыть меня… Действует тетка Роза Семейный совет в нашей семье — дело заранее гиблое. Вот и вчера опять ни до чего не договорились. Когда племянница грязевым взрывом чуть не снесла окна на кухне, все как-то притихли. Янка, конечно, попыталась откатиться в истерику, но никто не поддержал душевного порыва сестрицы. Да, проблем у нас немерено — и Сюнневе безо всякой прописки, и какая-то кучка чересчур активных поклонников Достоевского, и племянница круче моего завкафедрой, но зачем же так кидаться нервными клетками… Я распечатала новую пачку «Кента» и оглядела сидящих за столом родственничков. Эх, бронтозаврики мои любимые, как же с вами трудно! Если бы не преподавала в университете, наверное, уже бы повесилась! Но я одним раскатистым «та-ак…» гнула к земле целую поточную аудиторию студентов, неужто тут растеряюсь? — Та-ак! Родня, слушай мою команду. Сейчас всем спать! Завтра подумаем, что делать. Точнее, я уже придумала… Племянница завтра оттирает окна, Янка ей помогает… — Почему я? — сразу заканючила сестрица. Я обдала дымом перепачканное стекло и усмехнулась (а вот этого делать не стоило — все время забываю, что моим натренированным на студентах голосом можно деревья выкорчевывать): — А это занятие такое… полезное для нервов. Успокаивает… — Розка, какая ты злая! — Янка распустила губы. Я выкинула окурок в форточку и подошла к своей нервной сестрице. Погладив ее по голове и незаметно отцепив эту мерзкую заколку в виде колбасы (при одном взгляде на это творение вегетарианкой хочется стать), я вздохнула: — Я не злая, просто курю много… Итак, завтра я сама пойду к Коле, поговорю с ним о днях былых, выспрошу все про эту Хотяевку. А всем остальным, думаю, стоит продолжить разбор семейных книг… — Ить отлынивает, хитрюга! — восхитилась тетка Лета. — Теть, а можно с вами? — Хрюшка просительно сложила толстые ручки. М-м, это значит при встрече с бывшим кавалером иметь лишнюю пару ушей и болтливый роток, который за пару сосисок продаст меня сестрицам с каблуками?! Нетушки, упаси Юпитер, как говорит Алексиус. — А кто этнологию чуть не завалил? — нашлась я. Вторая племянница скисла. Я поплотнее запахнулась в свой балахон и прошлепала в ванную. Хоть в эту ночь посплю… До этого я две ночи подряд не спала, а мучилась. Сначала в автобусе этом дурацком всю ночь крючилась между какой-то жуткой бабой в тертой кожанке (господи, да таких даже в самой бедной корейской деревне не носят) и ее бебехами — три саквояжа, авоська в цветочек (на всю жизнь запомню, там еще две заплатки, такое впечатление, что семейные трусы мужа пострадали) и сверток, который прочно подружился с моими ребрами. Потом… нет, текилу в этом магазине я больше не покупаю! Наутро я встала с твердым намерением изменить свою жизнь к лучшему. Такое намерение неизменно посещало меня, если удавалось выспаться. Силы и энергия так и кипели во мне, я даже от утренней сигареты отказалась. Глянув в зеркало, на котором, еще будучи томной девушкой, написала помадой: «Другие не лучше», я весело подмигнула бледной зеленоглазой тетке, чью прелесть не портили даже нос трамплином и копна волос цвета взорвавшегося баклажана. Но поскольку энергии во мне с утра было хоть откачивай, я решила заняться собой. С упорством камикадзе я опять принялась за эксперименты с волосами и надумала снова покраситься. В самом деле, не идти же к бывшему… кто он там мне, этот робко потевший возле меня целых два месяца юноша, похожий на всех моих студентов сразу. В общем, просто бывший… Так вот, решила я покраситься. и щегольнуть перед бывшим новым цветом волос. Ей-богу, лучше бы сигарету с утра выкурила… Это я поняла, глянув на результат. Тихо сползая по стенке в ванной и вопя громче иерихонской трубы, я со злостью смяла упаковку от краски. С обложки мне тупо улыбалась блондинистая девица, а производители этой дурацкой смеси уверяли, что цвет должен непременно получиться точно такой же, как на упаковке. «Сначала обесцветьте волосы перекисью (флакон прилагается)», — сладко гласила инструкция. Со мстительной радостью я обмазала синюшные волосы этой дрянью, предвкушая стойкое, вытравленное напрочь бесцветье… Разбежалась — мордой об забор! «Аккуратно смойте перекись специальным составом, будьте осторожны, перекись сильно концентрированная»… Я ведь только нанесла перекись… Из зеркала на меня ошарашенно глядела все та же бледная зеленоглазая тетка, только уже не такая бодро энергичная. Теперь лицо необычайной красоты украшали кудри… цвета бешеного апельсина!!! Мой натуральный цвет, цвет, борьбе с которым я отдала лучшие годы жизни и половину всех денег, что заработала за всю жизнь, опять вылез наружу! Перекись сработала как проявитель, смыв разом все мои многолетние труды. На мой рев в ванную вломилась Янка: — Роза, что… Ха-ха-ха! — Сестричку согнуло прямо к полу. Поскольку убивать до завтрака не входило в мои планы, я мрачно, стараясь сохранять чувство собственного достоинства, завернулась в полотенце и удалилась к себе. Обдумывать страшную месть. Янкино хихиканье, периодически переходящее в истеричное всхлипыванье, разносилось по всему дому. Мама переполошилась и громко спрашивала, уж не постриглась ли я налысо в порыве отчаяния. Тетка Лета предполагала, что это вполне возможно, и радовалась, что отныне у нее не будет проблем с тем, что дарить мне на день рождения… — Паричок новенький куплю, и вся недолга… Этого я уже не вынесла. Натянув зеленое домашнее платье, я с грохотом присоединилась к завтракающей толпе родственников. — Поумнела наконец, — проворчала мать, роняя лорнет в сметану. — Экспериментаторша хренова, такие волосы мазюкалками портила… — Теть Роз, тебе хорошо, — заподлизывались Нюша и Хрюша. — На зажигалках теперь сэкономишь, — не унималась Яна, — так прикуривать можно… Я не поддавалась на провокацию и старательно жевала булку с творогом. Плюнуть всегда успею, с моими родственничками нужно сохранять слоновье спокойствие. К Коле Шпецу в гости я отправилась наудачу из колоды Таро, кружась, выпал «Шут». «Делай что хочешь, все в твоих руках», — слабо прошелестела карта. Вот я и решила особенно не напрягаться. Меня абсолютно не волновало, если Коленька обзавелся женой и выводком маленьких лысых карапузиков. Со мной он уж захочет поговорить, не застесняется… Или я не ведьма? Ни жены, ни карапузиков не наблюдалось. Совсем. Это я поняла, придирчиво оглядывая Колину холостяцкую квартиру. Ну какая женщина станет сушить носки на батарее? Или украшать самое видное место видеозаписями лучших матчей чемпионата по футболу? Увидев меня, Коля оторопел: — Ро… Ро… Розочка? Приятно, блин! Приятно, что я, сорокалетняя кошелка (а если подумать и повыпендриваться, то не совсем сорокалетняя), к тому же выпроставшая из себя двух огрызков, еще могу потянуть на Розочку… Меня даже муж так не называет, хотя уж это-то чудо не в счет, он уже давно живет с Цицероном и всей этой латинской шатией-братией. — Колян! — Роза! Мы обнялись. При взгляде на мою первозданную красу у Коленьки совсем тормоза сорвало. Он засуетился, забормотал: — Так рад… так рад, думал, уже забыла… Читал, читал твою монографию об эволюции рюшек, очень занимательно… Ну хоть чай-то дрожащими ручонками мой бывший ухажер заварить догадался. С отчаянием топя сразу штук десять чайных пакетиков в заварочном чайнике в трогательный красный горошек, Коля помаргивал и явно не знал, что еще сказать. Я решила сразу перейти к делу, не дай бог, дойдет до: «А ты помнишь?», я ж повешусь. «Ой, Розочка, а ты помнишь, как мы с тобой джинсы варили у Сашки Хохлова? Тогда еще кастрюля взорвалась, ты была такая синяя, такая злая…» Я закурила и, выпустив клуб дыма, призналась: — Я, Коленька, к тебе по делу… Коля поддернул джинсы (вай, это не те ли самые, что мы тогда варили) и присел на табуретку рядом со мной — изображать потуги на героя-любовника. Покраснев, пристроил руку у меня на коленке: — Роза, для тебя — все, что угодно… Я старательно обтрясла пепел с сигареты прямо на его поползновенную ручонку. Коля намек понял, ручку убрал. — Что-то серьезное? — проблеял бывшенький, обтирая пепел об коленку. Я коротко изложила. Коля задумался, потирая макушку, прикрытую заметно поредевшими волосиками. — Хотяевка… Были мы там с ребятами из археолого-исторического кружка. Знаешь, Розочка, я ведь кружок организовал, — скромно похвалился Коля. — «Любители-следопыты» называется, и ребятки у меня все такие умненькие… Я покивала головой. Такие кружки сейчас редкость, а зная Колю, я могла с уверенностью сказать, что там действительно занимались делом. Сейчас как-то все больше каких-то «Мальчишей-плохишей», «Гадких проказников» или «Кровавых нацистов»… — Вот мы и организовали туда маленькую экспедицию. — Коля вдруг багрово зарделся. — Но немножко не удержались, понимаешь, холодно было… — Понимаю, нажрались, как суслики на морозе, — бесцеремонно прервала я страдания интеллигента. — Короче, кто-нибудь из ваших следопытов до двух сосчитать мог? — Обижаешь, Розочка, — надулся Коля. — Ленечка Озеров, тот вообще не пил, окрестности исследовал, даже доклад потом написал, рассказал, нам, что к чему… там было. Прекрасно! Мальчики, конечно, оторвались по полной, но мне от этого проку мало. — Где мне найти этого Ленечку? — Полагаю, у себя на работе, — покашлял Коля. — Мальчик учится себе спокойно на истфаке, четвертый курс… Кстати, он сейчас дома, в Семипендюринске. Приезжал помочь матери с переездом, хочешь, дам тебе его новый адрес… И даже не выслушав моего ответа, Коля кинулся в комнату, откуда вскоре послышалось лихорадочное шуршание и хлопанье выдвижных ящиков. Я закрыла глаза и вздохнула. Потом помотала головой, задумчиво разлила перестоявшийся чай по чашкам (Колина — с вишенками, моя — с былинными мотивами) и покосилась на сомнительный батон и бодрящийся плавленый сырок. Нет уж, я лучше с сигареткой… Интересно, я на всех своих бывших… производила такое же гнетущее впечатление? Вот Коленька тихо потеет, не знает, чем мне угодить, такое ощущение, что сейчас ноги целовать кинется. Алексиус тоже (хоть он, впрочем, не бывший, а постоянный) — чуть что, сразу на грудь и всхлипывать. «Ой, Роза, вита меа…», латинист хренов. А где, я вас спрашиваю, настоящие мужчины, куда все попрятались? В конце концов, я, может, тоже хочу на грудь и порыдать или не чай с дохлым батоном попивать, а шампанского со льда хряпнуть? Хотя: после той жуткой текилы… шампанское? Дура я, что ли? Да и не грозит мне сильный мужчина, с моим-то характером… Я ж кого угодно в бараний рог согну и «гуцулочку» выделывать заставлю. Примчался Коля, взмыленный и счастливый. Потряхивая записной книжкой, выкрикнул: — Вот, нашел! Козлякина, тринадцать, четыре… Прелестно! Этот Ленечка еще и живет в нашем доме! Чего ради я, спрашивается, тряслась, ностальгировала, тащилась на своих двоих на другой конец города, когда могла спокойно подняться на второй и позвонить в четвертую квартиру? Хотя этим пусть племянница занимается, общается с молодежью. Я со студентами уже наобщалась вдоволь… Если мне память не изменяет, этот самый Озеров мне с пеной у рта доказывал, что разрезы на мужских сапогах вошли в моду не в семнадцатом, а в восемнадцатом веке… — Сейчас там почти ничего не сохранилось, — просвещал меня Коля, вовсю уписывая батон с плавленым сырком. — Странно, но село опустело практически года за два. Судя по записям, его обитатели буквально семьями снимались с места. Более-менее реального объяснения этому нет. Есть, конечно, куча легенд, одна другой страшнее. И про то, что село прокляла какая-то ведьма, и, мол, будто бы упырь туда повадился… А еще говорят, будто там как-то организовали карательный отряд — вроде жечь колдунью из соседнего села, да отряд этот сгинул в лесных топях. Ну, знаешь, Гиблые Болота, в самой чаще… Хотяевка от них где-то километрах в пяти. Самое любопытное то, что вел отряд не наш поп, наших попов ведьмовство вообще всегда мало колыхало, а какой-то заезжий проповедник из католиков… Я подавилась дымом: — Проповедник? Коля, можно с этого места поподробнее?! Коля склонил головку набок, припоминая детали и задумчиво ковыряя обертку от плавленого сырка. — Он вроде и не священник был… Я имею в виду то, что в сан посвящен не был. Поэтому-то местный поп и не заподозрил конкуренции. Поселился проповедник у старосты, причем платил за постой весьма щедро. За неделю с лишком староста набрал на приданое для всех своих дочерей, включая и младшую — рябую дурочку. — Откуда такие интригующие сведения? — поинтересовалась я, обкуривая висевший на стене плакат какой-то футбольной команды. — От самого старосты. В архиве куча его записей, графоман он был страстный. Писал с дикими ошибками, конечно, но, с другой стороны, по одним его записям можно выучить историю всего района со времен первой обезьяны… — Его записи и сейчас в архиве? — перебила я Коленьку. Тот поморгал: — Странно… Вот ты спросила, и я вспомнил, что Ленечка Озеров забрал кое-что под расписку на праздники, поработать. Сказал, что это нужно для курсовой. То есть забрал-то он, конечно, не все, такое количество макулатуры и самому Льву Толстому не снилось. Взял только то, что относилось к хотяевскому периоду. Как раз записи за восемнадцатый год… Я еще раз мысленно посетовала на судьбу-индюшку. Ну надо же; вся нужная информация была у меня под носом, можно было просто позвонить Коле… И совсем не обязательно было красить волосы в цвет корейской морковки и уж тем более распечатывать новую пару колготок! Вот жизнь-то — хуже заседания кафедры! Я совсем было приуныла, но тут вспомнила, какой подарок мне готовит Алексиус к годовщине свадьбы… Это всегда помогало — настроение резко взмыло вверх, как и чашечка с былинными мотивами. Уж не знаю, от чего она так переполошилась — от моего ли хохота или психокинетической энергии. — О, барабашка! — грустно констатировал Коля, наблюдая зависшую в воздухе чашку. — Опять соседи на дому лечат… Тут я сообразила, что Колиными соседями и были Воронцовы. Ну, те самые… Слава богу, что Коленька уже ко всему привычный. — Так что там с проповедником? — напомнила я. — Да ничего особенного. Только он взялся митинговать на ярмарке, как туда приехала симпатичная бабенка из Ведьмеева…— И тут Коля со вкусом пересказал историю Вийки (хотяевская версия-триллер, толпы оживших мертвецов с вилами и косами, бледные и зашуганные мужички…). — После этого проповедник самолично возглавил карательную экспедицию, причем оказался в числе немногих спасшихся. В тот же день он уехал, даже не забрав вещей… Кстати, — оживился Коля, — мы их нашли! Представляешь? — Что нашли? Вещи? — Да-да. На том месте, где предположительно стоял дом старосты, Ленечка отыскал полусгнивший короб с книгами на латыни, посвященными ведьмовству, распознанию ведьм… Боже мой! — Коленьку вдруг перекосило, как мои новые сапоги после московского метро. — Там же был «Malleus maleficarum» [4 - «Молот ведьм» — средневековый трактат о ведьмовстве.] хрен знает какого года… Куда же мы его, а? Я подозревала, что трактат вместе с остальными бебехами у ушлого Ленечки, но промолчала. Мораль сей басни такова — иногда нет ничего важнее соленых огурцов. Чтобы не пришлось переживать, что раритетная вещь ушла более трезвому, в то время как вы отмокали в утренней росе. — Ладно, ладно, про… проглядели, в общем, ладно. Что-нибудь полезное, кроме книжек, было! — Книжки! — стонал Коля, старательно щупал сбрызнутые одеколоном волосики (нет, за что люблю Алексиуса, так это за то, что вот такое «выдирание влас» он устраивает всегда легко). — Так хорошо сохранились, прямо мистика какая-то… там еще был железный ларец, но мы не смогли открыть, открывашка самим нужна была… Я с грустью утопила окурок в заварке. Пепельниц Коля не держал. Ничего не попишешь, приходится признать, что визит к Коле был практически безрезультатным. Что ж, с чистой совестью я могу сдать этих инквизиторов племянницам, а сама займусь, пожалуй, Сюнневе. Еще вчера, когда я увидела ее в коридоре, то почувствовала, что с ней что-то не так. И только сегодня утром я поняла, в чем дело. Тетка Лета это тоже видит. И беспокоится. Ведь если такое случилось один раз, то может повториться… По возвращении домой меня ждал сюрприз. Точнее, два сюрприза — Даниил Алексеевич и Ян Алексеевич Корвум. Мои огрызки, Тяпа и Ляпа. Я устало ввалилась в прихожую, чуть не расцеловавшись с мраморной дурищей (чем я вообще думала, когда ее контрабандой оформляла как «100 кг хозяйственного мыла на нужды кафедры»), в тот самый момент, когда Данчик и Янчик проверяли, можно ли задушить человека в объятиях. Естественно, подопытным объектом была моя самая тихая племянница. — А если вот так плечики стиснуть — загнется?.. — Не… надо прижать посильнее… — Да не здесь, а вот тут… К груди прижимай, имбецил! — Чего-то она уже не дышит… — Главное — шевелится, а дышать необязательно… — А если ножки дергаются, это чего значит?.. — Типа «рада вас видеть!»… — Шухер, мать!!! Я в помещении летать не умею, но тут у меня даже получилось левитационное скольжение. Скинув туфли и не жалея новых колготок, я плавно, едва касаясь пола пальцами ног, заскользила к моим великовозрастным дитятям. Закрутив одной рукой уши сразу двум сыновьям, второй я выдернула Мишкин скелетик из лап юных гестаповцев. — Та-ак, мымрята!!| Что это за вакханалия? Почему не на Селигере? — А мы и поехали… — Но в первый же день… — Просто пошли помыться… — В местную баню… — Стоим себе, тремся, как древнеримские нищие, друг о друга — мочалка-то накрылась… — Тут — бац! — влетает какая-то старая матрона, то бишь злобная кошелка с неустроенной личной жизнью, рожей Бабы Яги и такими же комплексами… — Как поднимет хай! — Как погонит нас оттуда! — Представляешь, ма, мы, все в мыле, бежали, Через все это село, все такие видные… — А на четверых один тазик! — Засада! — Ну мы ей отомстили… — А как — не скажем, но выгнали нас отовсюду, откуда смогли! — И тазик отняли… — Варвары! — вздохнула я, впрочем, беззлобно. К подобным выходкам я уже привыкла, да и никакого криминала тут нет. — А племянницу-то зачем душили? — Так мы не душили, а обнимали!!! — МОЛЧАТЫ!!! Мишка под мышкой отошла немного и пробубнила: — Теть, вы прямо как бабуля… — Все в родню не из родни! — изрекла я. — Значит так, огрызки, Мишеньку не трогать, а то за последствия никто не ответит. Уши от вас найдем где-нибудь в Зимбабве. Не обижать, не приставать и вообще — сдувать пылинки!!! — Нена-адо! — жалобно проблеяла Мишка… А то они захотят меня пропылесосить! Мишка оживает Теткины предостережения Данчику и Янчику даже за ушки не зацепились. Когда это они теть Розу слушали? Одно хорошо — пока тетка дома, эти двое по крайней мерене будут пытаться сделать из меня конструктор «Лего». И свалились же эти ребятушки-козлятушки на мою голову! Самое обидное, что мамуля их просто-таки обожает. Еще бы, они ведь не ковыряют деликатно вилочкой в тарелочке, хомячат все подряд. Из кухни раздался грохот. Грохот плавно перетек в коридор, и в дверях появилась меланхоличная Сюнневе, держа за хвост крупную рыбину. — Картошку варыт-т? — осведомилась она, почесывая рыбке брюшко, — Конечно, голубчик… — рассеянно кивнула тетка Роза, пристально вглядываясь в Сюнневе и щуря глаза. Сюнневе тоже принялась себя оглядывать. Потом заявила категоричным тоном: — Рыб-ба свежий! — Кто ж спорит, тормозок ты мой! — Из соседней комнаты резво выкатилась бабуля Виолетта, попыхивая трубкой. Выглядела она как заправская деревенская ведьма — седые косицы, красный платок на голове, завязанный узлом спереди, черное вязаное платье, и вся в дыму от плохо раскуренной трубки. Спецэффекты! Бабуля тоже как-то странно глянула на Сюнневе, потом кивнула тетке: — Розка, поди-ка, разговор есть… Из гостевой вытащили Нюшку. Дверь за моими ведуньями захлопнулась. Я разочарованно вздохнула, и не подслушаешь ведь! После первого визита дедули Витольда уже в качестве гостя папуля там такую звукоизоляцию отгрохал! Еще бы — дедов храп по мощности можно сравнить только с теть-Розиным хохотом. И то и другое звучит как сигнал воздушной тревоги… Вытерпеть дедулин храп может только бабуля Дара — у нее ж одно ухо глухое! Так вот, она ложится на здоровое ухо, глухое выставляет — и никаких проблем!!! Хотя… там же дыра в стене! Из кухни должно быть слышно! Я резво припустила на кухню, оставив финскую родственницу на растерзание Тяпе и Ляпе… Те, кстати, сразу смекнули, что Сюнневе еще поинтереснее меня будет, и прилепились к ней. — Ух ты, Данчик, да это же в натуре финский отряд быстрого реагирования… Шлеп! — Ай, рыба же мокрая! А я побрился утром!.. Получил, родственничек! На кухне я старательно вывалила под стол пачку макарон-ракушек и так же старательно полезла туда их собирать. Могла бы в принципе не изображать в лицах сцену из книжки «Будни юного конспиратора», а чайку заварить и расслабиться. Теткино вибрирующее грудное контральто пузырило обои. — Как такое могло случиться?! Ни в одной хронике такого никогда не описывалось! Это просто невозможно! — Эта чумичка вспомнить не может… сорок лет иде блукала… а ты спрашиваешь… куда дела…— Бабулю было слышно хуже. — Загнала в «Березке»… спекулянтка! Вот при коммунистах… — ТЕТЯ!!! У нее сил было… как у Мишки сейчас. Куда? Куда все делось?!! Аура как ниточка! Я было подумала, что она — призрак, у живого человека не может быть такой слабой энергетической пульсации… — Не призрак, не… Калекукку энту трескала… стены тряслись! Где носило… узнать бы! — В шаре что-то странное. — Тут и тетка понизила голос — ультранизкие частоты прослушивались плохо… — Костры… виселицы… люди в старинных платьях… Ко мне под стол свесилась уже основательно потрепанная селедка, а вместе с ней о пол грохнули две рыжие косищи. — Рыба еще свежий, думаешь? — Сюнневе озадаченно тыкала блестящей тушкой мне в нос. — Я бил-ла ей братъэв, тэперь есть можно? — Она стала какой-то… грустной! — Сюнневе! — проникновенно произнесла я, вылезая из-под стола и любовно взирая на рыбку. — Это орудие правой мести я съем с удовольствием! Это лучшая в мире рыба!!! — Лучший! — педантично поправила меня финка. — Эт-то быль мужчина! — Самец, хочешь сказать? — Да-а! И очень мужественный! Я не стала спорить и выяснять, по каким критериям Сюня (так в Семье сократили неудобное имя) определяет мужественность рыбьего самца. Им, финнам, виднее… Что там тетка Роза говорила? Аура как ниточка?.. Я сосредоточилась и глянула на Сюню, деловито обрабатывающую сельди… Во имя Писистратовой редакцией!!! [5 - Имеется в виду редакция гомеровского эпоса, сделанная в VI веке до н.э. по приказу афинского тирана Писистрата.] Энергополе вокруг Сюнневе и взаправду было еле заметным, тоненьким, как леска! Но с таким даже не живут!!! У обычного человека так называемая энергетическая аура (ох, не люблю я это слово) сантиметров десять — пятнадцать, но Сюнневе ведь очень сильная ведьма. Тоесть была. С таким энергополем она и спичку психокинезом поднять не сможет!!! Может, она и вправду призрак!.. Предполагаемый призрак со вкусом обсасывал пальцы. — Свежий селедка! — блаженно выдохнула она. После обильного и сытного обеда по-фински (Сюня так рьяно взялась за готовку, что мамуля уже не могла нарадоваться ее возвращению) тетя Роза рассказала о результатах своего похода к бывшему… гм… кавалеру. По закону подлости все нужные сведения были у нас прямо под носом. Оставалось только каким-то образом познакомиться с нашим новым соседом… — Что?! — воскликнула я. — Вот прямо так, позвонить в дверь, сказать: «Здрасьте» и… Мы же не представлены! Мамуля закатила зеленые очи и вроде как схватилась за сердце: — Будь проклят тот день, когда я посадила ее за правила этикета! Тетка Ида озадаченно уставилась на бабулю: — Мамочка, а что, у Яны внутренние органы не как у людей расположены? — Дура, сердце слева! — громким шепотом просигналила тетка Роза. Мамуля надулась и занялась десертом. — Возьми Полину, — посоветовала тетя Роза, — уж у нее-то таких вопросов даже не возникает. Точно! Зайду за Полли! Она… она такая… смелая, в общем, она мне поможет. — Сюню тоже с собой возьмите, — вдруг заявила бабуля Дара, — и внучков моих, жеребят резвых… Кто додумался бабушке тапки к полу приклеить?! Стою, ногами двигаю, а результата никакого! А Идка, ехидна, идет мимо и говорит: «Ой, мамуся, ламбадой увлеклась?» — Ма-а-альчики! — простонала тетка Роза. — Вам же по двадцать три года, когда же вы из ясель выйдете? Братья поклялись бюстом Цицерона, что как только… так сразу. И даже устроятся на настоящую работу, и не будут больше: — перекрашивать даты на ящиках с паленым пивом, — делать латынь за первокурсников, — торговать гербалайфом и помещать свои фотографии в газетных объявлениях в разделе «Интим» с подписью «Крокодилы. Дорого». Полина подключается Я потянула палец к пипке звонка. Мишка сразу нервно заиграла конопушками: — Ой, Полли, стой!.. — Да я и так не лежу, — хмыкнула я. — Чего зря колбасишься-то? Ща культурно мальчика обработаем, на базарчик разведем и отвалим в темпе. — По-моему, нас слишком много. — Мишка покосилась на данных нам в нагрузку родственников: двух ее не в меру резвых братишек, выгодно оттеняющую их темперамент Сюнневе и Жупика, с позором изгнанного из кухни после полного уничтожения горшка с кислой капустой. Мишкино сообщение о том, что Сюнневе вдруг объявилась после сорокалетнего отсутствия, я восприняла спокойно. Чего на свете не бывает, и не такое случается. Вот Васька надысь мощно хакнул какой-то закрытый сайтец одного из подразделений Пентагона. Типа в знак протеста против войны в Сербии. Оставил им там красивую надпись (на русском!): «Руки прочь от братьев-славян!» и отвалил. На следующий день ему пентагонщики намылили письмо на ящик, типа достанем — пищу космонавта сделаем. Вася им послал стандартный ответ на английском, начинающийся с буквы «фа», и сменил ящик. До сих пор не беспокоили… Я решительно надавила пипку. Мишка побледнела и судорожно сглотнула. Я тихонечко ее задвинула и выпятила грудь — так или иначе на соседей нужно производить выгодное впечатление сразу, чтобы потом проблем не было. Открыл дверь нам антере-эсный молодой человек, весь такой подкачанный и в джинсе. Но я строго велела глазкам вернуться на место — фиг с ним, зато мой Васенька меня к Интернету бесплатно подключил! Но пацан и вправду был ничего. И рыженький, как мой Ула, и мордочкой на него чем-то смахивает — такой же явный скандинавский замес, скулятничек внушительный, глазки серые, подбородок… хороший такой подбородок. Глянув на нас, сосед слегка ротик раскрыл и сразу оправдываться: — Я понимаю, шуму много, вы уж извините, только позавчера переехали… Я поправила лямку маечки, кашлянула и строго сказала: — Здрасьте. Погода сегодня рульная, не так ли? — О… а-а? — Серые глазки резко кинулись к бровям вразлет (ой, ща запищу — Ула вылитый!). Так, все формальности соблюдены, вроде не обмаралась, не посрамила родителей, теперь можно и к делу. — Вы — Леня Озеров? — Я, — робко сознался парень, видимо начиная жалеть, что в двадцатник не записался в новом паспорте как Некромир Упупцев или еще как похлеще. Тут Мишане тоже на сцену захотелось, она осторожно высунула нос из-за моего размалеванного плеча (часа два себе боди-арт наводила, такой черепец намалевала, а от ее сопения краски, того и гляди, потекут!) и пискнула: — Мы к вам по делу! Парниша сразу как глазками стрельнет, как запунцовеет! Я сразу срубила — запал наш следопыт на мою лучшую подругу! Так, здесь главное не растеряться, при умелых действиях, глядишь, и салатику на свадебке порубаем. Я посторонилась, выгодно вытеснив Мишкино тельце на передний план. Подруга тоже вся в малину, стоит, глазенки жмурит. — Дело у нас к вам, — деловито продолжила я, — в дом пустите, не бойтесь, мы не деремся. Проведя нас через кучу бебехов в гостиную, Леня усадил меня с Миней и Сюней на диван, братки Махины приткнулись на чемодане, сам интересант уселся на ящик с надписью: «Осторожно — книги! Ох, попкой чую, подойдет он Михе — тоже интеллигент. Миха, местами переходя на невразумительное блеяние, с грехом пополам объяснила ему причину нашего прихода. Правда, растолковать такое количество добавочной родни ей так и не удалось. ДаЛенечке это было по тамбурину — он та-акого косяка на Мишаню давил, я чуть джигу от радости не отколола. — Очень рад, что наконец хоть кто-то заинтересовался этой страницей в истории нашего района! — воскликнул наш искатель, когда Миха закончила изображать из себя Герасима. — Там столько всего необъяснимого — не одну книгу написать можно! Почему вы заинтересовались именно проповедником? — У-у… а-а… э-э, — принялась Мишка повторять букварь. — У нас с ним свои счеты, — спасла я ситуацию. — Он там подгадил кому-то из Михиного семейства… — Его звали Иоганн Зиммиус, — принялся просвещать нас Ленечка, поняв, что больше ничего путного от нас не дождешься. — Сам — мирянин, хотя и состоял в каком-то малоизвестном религиозном ордене, что-то вроде Черных Рыцарей. Из записок старосты Игнатия Полежаева известно, что Зиммиус носил на плаще фибулу с весьма нетипичным чеканным рисунком — перевернутая метла, объятая пламенем… Старосте Зяма (чего, еще и Зиммиуса всякий раз на клаве выдалбливать?!) наплел, что, мол, это значит, что они должны огнем вымести все зло из мира! Ой-ой-ой, тоже мне фанат Малюты Скуратова! Кстати, если память мне не изменяет, а ей вроде бы пока и не с кем, то того дядьку, что соблазнил юного Анри (помните, еще в первой части нас такой хренок на лошади преследовал) на райскую жизнь инквизитора, тоже звали Иоганном Зиммиусом. Странное совпадение, или это у них у всех подпольная кличка такая? Так вот, Зиммиус этот долго у старосты выпытывал, не было ли у них в округе ведьм, колдушек банальных, ну или просто ловких бабок-знахарок. На все село была одна бабка Чертиха, но она так ловко заговаривала натоптыши, что у старосты язык не поднялся стукнуть. Тогда проповедник культурно попросил слова на городском майдане, староста разрешил. — …но ничего не изменилось. Зиммиуса с интересом выслушали, потаращились на иностранца, кстати, по словам старосты, говорил он на очень чистом русском языке, правда, пришепетывал и так странно «т» произносил, как «ц»… — Аффрицировал, — тихо подала голос Мишка. — Вот-вот. Так вот, речь его особого эффекта не произвела, ведьм жечь никто не кинулся. Но на следующий день была ярмарка, и там что-то случилось. Вроде кого-то приняли за ведьму, хотели линчевать, в общем, Зиммиус страшно возрадовался. Еще до этого он расспрашивал старосту и местных жителей, не слышали ли они чего о каких-то Сухановых, а тут выяснилось, что предполагаемая ведьма жила в семье с такой фамилией… Мишка заерзала. Леня продолжал: — Собираясь на правое дело, Зиммиус оставил старосте странный железный ящичек и велел его открыть, если тот не появится через неделю. Мол, там деньги за постой… Но на шестое утро проповедник вернулся, весь седой, в грязной изорванной одежде, без неизменного черного плаща и фибулы. Поскольку в селе творился настоящий дурдом — рыдали женщины, чьи мужья сгинули в топях, старухи бились головой об забор, то возвращению проповедника никто не обрадовался. Сразу все стрелки перевели на него — мол, он сманил мужиков. Пришлось Зиммиусу в срочном порядке линять, в спешке он и подзабыл свое имущество… Этому староста, конечно, возрадовался. Но, поковырявшись в сундуке, обласкал Зяму самыми любимыми словами — там не было ничего: ни банального золотишка, брильянтов, яхонтов, одни книги и смена портянок. Начитанный проповедник попался. Железный ящичек староста открыть так и не смог, не смог даже и сломать. Поэтому, разъярившись, староста просто-напросто закопал все на огороде. Нашел себе удобрение, блин! Дальше в записках старосты присутствовала полнейшая фантастика. В ночь после отвала карательной экспедиции село оккупировали… ожившие мертвецы! — …староста пишет о том, что жить в Хотяевке стало просто невозможно. Не помогали даже молебны. С наступлением ночи по деревне начинали бродить трупы тех, кто сгинул в Гиблых Болотах. Представляете себе — в окно стучат синие распухшие руки бывшего мужа или отца, а то и мокрое лицо, уже начинающее понемножку тлеть, покажется. И выли, выли страшно. Или плакали — мол, похороните нас по-человечески, освятите болото. Но освятить топи не удавалось — местный батюшка с родственниками погибших долго кружили по лесу, но этого болота так и не нашли. Часа через четыре вышли опять на то место, откуда начали путь. Мишка ойкнула, Сюнневе протянула: — Да-а, при бэссоннице и нэ так-кое бывает! — Во, нехилый жутичек! — восхитилась я вместе с Мишкиными братанами. Леонид развел руками: — Ну не знаю, насколько все это правдиво… Случаи массовой истерии нередки. Сам я считаю, что все это можно объяснить каким-то рациональным способом. Надеюсь, что когда я закончу разбирать записки Полежаева, то приду к какому-то логическому выводу. — А вещи этого хмыря, Зиммиуса, у тебя здесь? — спросила я. Ленечка пододвинул поближе соседний ящик: — Вот они. Там, в принципе, ничего интересного, кроме очень старого издания «Молота ведьм». Если бы было возможно, я бы сказал, что это одно из первых изданий. Но такого просто не может быть. Книга чересчур хорошо сохранилась, хотя и датирована шестнадцатым веком. Скорее всего, издание этак конца восемнадцатого века намеренно неверно датировали, чтобы продать подороже. Можете сами посмотреть, если хотите. Мы кинулись к ящику. Тяпа и Ляпа сразу принялись выяснять, сколько ящиков пива можно купить на деньги от продажи «Молота». — Грузовика три… — Ты че, ушибленный, целый пивзавод!!! — А это что? Железные кирпичи — наш ответ современным компьютерным технологиям! — Там что-то бумкает… — Бомба! — В реале!!! Давай позырим! — Я пробовал открыть… Приключение второе: Вийка, упыри и Главный Инквизитор — …безрезультатно…— видимо, это сказал бы Ленечка, будь у него возможность договорить. Впрочем, этого мы никогда не узнаем — обозревая ошарашенные лица вокруг него, я не заметила… Что случилось, никто так и не понял. Еще секунду назад мы все, сгрудившись над картонным ящиком из-под болгарского лечо, наблюдали, как шаловливые ручонки Тяпы и Ляпы роются в его содержимом. Вот корявые лапки вытащили железный ящичек… А теперь мы, все такие красивые и загадочные, стоим, переминаясь с ноги на ногу, в совершеннейшей грязи, видимо гордо считающейся дорогой. (Или я не я, или это не след от велосипеда. Четырехколесного, судя по всему. Причем это особая модель — с растопыренными колесами. М-да, мадам Холмс, вы, конечно, можете хоть ушами землю рыть, но банальная женская интуиция нагло мне подсказывает — не велосипед это, а что-то похуже, вроде телеги.) Дорога с грязевым покрытием не совсем заметно проходила аккурат посередине поля, в меру заросшего травой и зелеными сельскохозяйственными насаждениями. Воздух был неприлично свеж и столь же неприлично припахивал деревней. Поле, русское поле расстилалось на многие километры вокруг! Только очень вдали виднелось что-то похожее на неуклюжие запятые домиков. В воздухе рядом со мной мелькнуло нечто бело— голубое, до аппендицита знакомое. Я скосила глаза — Ула в глубоком обмороке плавал вокруг меня, как дохлый толстолобик. В том смысле, что кверху пузом. Из-за Мишкиной спины показалось бледненькое и перепуганное личико Виталиса. В ручонках бывший паж, а теперь Помощник моей Мишани, сжимал мелкую гитарку, сам весь такой в белом (хреновый прикидец, кстати, штанишки ни разу не подрублены). И с этим тоже ничего не сваришь… — Юлия Секунда, перестань таращить глаза, как жертвенная овца, и соберись наконец! — прозвучал гневный вопль из-за спины Тяпы. — Кто из нас Секунда, мы еще разберемся! — вторил ей такой же пронзительный голос. В районе Тяпы-Ляпиных спин материализовались две абсолютно одинаковые девушки, архитектурно замотанные наподобие римских статуй в тряпочки, с высокими рельефными прическами. В руке у одной был жезл, у другой свиток. — Сколько раз повторять — мне носить имя Юлии Примы! — Ой-ой, такой ослице и быть Примой! Позор славной семье Макакциев! Вот подвезло-то! И эти две клюшки с порога в свои личные перетирки кинулись! А то, что мы стоим в какой-то сомнительной грязи по самое-самое, никого не колышет. А стояли мы красиво — скульптурно, хоть сейчас на Красную площадь! Миня моя, как обычно, — глаза по шесть копеек, остальное все в глубокой нирване. Тяпа и Ляпа в кои-то веки молча любуются деревенским пейзажем, глаза у них потихоньку начинают сползать с темечка, но, как говорится, «путь далек до Типпе-рери…». Сюнневе в домашнем халатике с рыбками и веселеньких шлепанцах с громадной ромашкой меланхолично переступает с ноги на ногу. И я в центре просто как мать-Россия, в маечке с надписью: «Убей бобра — спасешь дерево!» и драных джинсах безо всяких надписей (в принципе, там и писать-то было уже не на чем). Положение спас брюнетистый мачо-мучачо, в диком припадке выскочивший из-за спины Сюнневе. Все аж вздрогнули от его воплей, Сюнька даже не почесалась. — О Мадонна, о Святая Дева! Что случилось? Мы погибнем, мы все погибнем! Хватит! Сорок лет из-за этой отмороженной я провел черт знает где, прости Мадонна! О мама, где меня носило, себе и представить невозможно! Там не слышали о равиолях, о мама, о твоих божественных равиолях! А слово «пицца» эти кукурузники рифмуют только с «утопиц-ца» и «застрелиц-ца»! А вообще вы все влипли, — добавил он неожиданно спокойным тоном, переходя от итальяно драма к деловому обсуждению деталей. — Так что давайте шевелитесь, вам до темноты надо добраться во-он до тех славных домиков. О Мадонна миа, да не стойте же вы, как пробка в узком горлышке. После таких воплей все как-то опомнились. Миха даже голос подала: — Что-то случилось? — Да, у меня пицца подгорела! — огрызнулся итальянец. — Случилось то, что не видно! Занесло вас опять куда-то, а меня вместе с вами. — Не куда-то! — подал слабый голосок очнувшийся Ула. — А в 1818 год, в окрестности села Ведьмеево… Это называется культурно заявить протест… — ЧЕ-ЭГО? — хором спросили Тяпа и Ляпа. — Это еще что за передача «Очевидное — невероятное»?! — Эй, чувак, у тебя штаны, как у моего папули пижама! — А это что… за дон Макароне?! — А чего вы все летаете?!! — МАМА!!! — орали мы уже все. Громко и с надрывом, потому что нервишки после истеричных выкриков Мишкиных братанов отказали сразу у всех. Из зарослей сорняков, чихая и обиженно потявкивая, выполз Жупик. Ползла умная псина на брюхе, попластунски, вертя лысой башкой в разные стороны. Если бы все не было так грустно, я бы откатилась в дикий гогот. Собакина морда была вся в черных грязевых полосах наподобие боевой раскраски крутых парней из американского спецназа, а сам он весь в зеленом травяном камуфляже страсть как походил на специальную собаку этих самых парней. Ну все, бравая команда в сборе. Пятеро в чистом поле, не считая собаки и толпы Помощниц и Помощников… Интересно, а эту зондер-команду бес плотных, но громко матерящихся сейчас духов за полноценных считать? Ведь если посчитаешь, с ними и пайкой делиться придется… Миня сгребла в охапку грязную тушку своего горячо любимого були и застыла, подумывая, кажется, по традиции со вкусом откатиться в истерику. По крайней мере, моргали они с буликом синхронно. И одинаково растерянно… — А ну-ка лети сюда, рыжий трескоед! — угрокающе вопила одна из римских девах. — На пять двинут ведь отлучились, попросили по-человечески за детьми приглядеть!!! — А я че? — мазал пятки жиром мой хитрый рыжик. — Я Витю культурненько попросил… Витя, молотом Тора тебе в ухо, ты где был, дубина средневековая?! — А у меня… у меня поэтическое вдохновение… Я их на Паоло оставил. Ну не думал же, что так случится… — Мама миа, клянусь Колизеем, я в бессрочном отпуске по состоянию здоровья! У меня срок хранительства продлился на сорок лет безо всякого трудового соглашения, без выплат за вредность, льгот на проезд и банального аванса!!! А-а, вам рассказать, как надо мной измывались мелкие чины изЧерного Департамента?! — ЗАХЛОПНУТЬСЯ ВСЕМ!!! А не то всех положу как бубликов в духовку!!! — заорала я, не выдержав склочных воплей. Духи послушались и даже выстроились в шеренгу, слегка прижав уши. — Значит так, вы, хранители типа… Слушать мою нервную команду! Без моей артикуляции (Миша, верно же?) даже не сопеть!!! Ула, рыжуля, лети сюда, сурдопереводчиком будешь, чтоб до всех дошло! Всем сразу появляться только в экстренном случае (Ула выкатил большие глаза и поставил кудри дыбом), если вдруг вылезете все сразу — изображать хор глухонемых ветеранов древнегреческой сцены (Улик зажал одной рукой рот, второй прикрыл ухо и в таком положении принялся ловко откалывать сиртаки по периметру). Улу оставляю за старшего (рыжий гордо приосанился, продемонстрировал бицепсы, посверкал улыбочкой в шестьдесят зубов), если что — он крайний, его бьем все вместе (Ула стух и изобразил конвульсивные подергивания). И меня слушаться, вон рыжий подтвердит, что в гневе я ужаснее некормленой гидры (Ула истончился, выразительно завернулся в штопор и побелел). — Вопросы есть?! Толпа Помощников растерянно топталась в воздухе. Шелестели драпировками древние римляночки, тренькали струны Виталисовой гитарки, развевался изящный галстучек итальянца Паоло. Я и сама оторопела от собственной прыти и размаха, но чувствовала, что взяла верный тон — иначе массовой истерики нам не миновать, — Мой верный Ула Недобитейший из Скальдов! Доложи ситуацию… Рыжий услужливо вывалил свою амбарную книжицу-шпаргалку и зачастил: — Ну че сказать, барыня, все как обычно. Мы чуток позагорали — нам черные подляну кинули. Перенесли вас в не совсем далекое прошлое — 1818 год, Россия, слава богу, почти родные места — деревня Ведьмеево, будущий Семипендюринск… — Чего-о? — заорал, кажется, Тяпа. — Мы чего, в прошлом?! — Данчик, главное, не облажаться, сувениры и цацки кладем в мешок, потом загоним антиквару… Минька выпустила бульку из рук и, размахнувшись, отвесила братишкам два филологических подзатыльника (со стороны — внушительно, а на деле — даже не чешутся) и взвизгнула: — Молчать, вы, огрызки! Мамы тут нету, моя вежливость кончилась! Тяпа и Ляпа тихонько прижухли. Ляпа уважительно протянул: — О женщина… — Поскольку легенду о Вийке знают все, то поясню — сегодня как раз тридцатое апреля 1818 года, то есть очередная судьбоносная Вальпургиева ночь в жизни вашей Семьи, Мишенька. Пока что задача-минимум — добраться до дома Вийки. Там будете решать, что делать с ее персональным услужливым покойничком, а к тому же с толпой упырей, что бродят по округе… Прекрасно! Михина родня вляпалась, а я не могла утерпеть, чтоб не примазаться! Что мне, своих проблем мало?! Да у меня после майских — первое вскрытие!!! Куратор сказал, что даже даст подержаться за тарокальную пилу… Хотя понимаю, Мишаня без меня не справится. Вон какая у нее поддержка — Сюнька в глубокой заморозке и ребята-акробаты, только и думающие, как бы какое поганое дельце провернуть… Виталис осмелел и нерешительно вякнул из-за римских драпировок: — Черные надеются, что с вами что-то случится и, таким образом, они разделаются с двумя самыми сильными ведьмами в роду… — У мэн-ня ничего нэ осталось! — протестующе завела Сюнневе. — Мадонна, а кто от Главного ушел, а? Кто сорок лет меня по разным эпохам мотал? Я пересмотрел все громкие процессы над ведьмами, четыре раза седел, о моем перманентном несварении желудка диссертацию написать можно!!! Сюнневе вдруг зашевелилась, даже чуток заволновалась, я бы сказала, и вдруг завопила, хватанув себя за косы: — Вспомнила!!! Вспомнила, где была!!! — От молодец так молодец! — завопила я тоже. — Рада аж по самые волосяные луковички!!! Что за разговорчики в строю?! Дайте же Уле договорить!!! — Ситуация сложная…— Рыжий серьезнел прямо на глазах. — Потому что неизвестная. Очередной форс-мажор. Пока не узнаем, что конкретно удумали ребята-чертенята, придется попотеть… Поэтому настоятельно советую не топтаться здесь, а двигаться по направлению к деревне. Напоминаю — упыри активизируются по ночам… Повторять нам не надо, и так понятливые. Мы резво снялись с места и зашлепали по грязи. Мишка тащила Жупика, тот трогательно пристроил брылястую головку у нее на тощем плечике. Две древние римлянки не переставали выяснять отношения, шепотом правда, но все равно доставали, как две обожравшиеся вареньем мухи: — Я Прима, а ты — Секунда! Я родилась раньше. — Ты просто нагло отпихнула меня ногой еще в утробе матери! Я должна была вылезти первой! — Ну, кто не успел, тот опоздал… — Чего они собачатся? — спросила я Миньку, будучи абсолютно уверенной, что ответ она знает… Миха откинула рыжие кудри со лба: — Видишь ли, в римских семьях родившихся дочерей не мудрствуя лукаво называли по имени отца. Причем всех, независимо от количества. У этих, как я понимаю, папеньку звали Юлием, вот и они тоже — Юлии. Различали дочерей только по порядковым номерам. К имени первой добавляли Прима, второй — Секунда, третьей — Терция и так далее… — А мы — близнецы! — вклинилась какая-то из Юлий. — И я вовсе не намерена делиться званием Примы… Я остановилась. Ничего, эту проблему мы быстро решим. — Эй, ребята! — окликнула я Тяпу и Ляпу. — Кто из вас родился первым? — Я! — откликнулся Тяпа. — У Янчика окорока застряли, его еще с час из мамки выковыривали… — Вы, горячие итальянские девахи! — обратилась я к Юлиям. — Кто из вас охраняет Дана? — Я! — вскинула руку Юлия с жезлом. — Вот ты и будешь Примой! Все,на этом базар прикрыли, а не то я буду злиться!!! Сестрички замолкли, видимо обдумывая, честное ли решение я им предложила. Ладно, пока молчат — и на том спасибо. До деревни мы добрались быстро, с матерком… с ветерком то есть. Еще бы — грязи по колено, да еще и Помощнички все разом вспомнили о своих прямых и непосредственных обязанностях и ка-ак кинутся наставлять нас на тропу истины. Полезные советы и поучения сыпались на нас, как гречка из дырявого пакета: — Упыри — это не сказка. Упыри — это серьезно. Вот у нас в Древнем Риме… — …я видел настоящего вампира… — Врешь, рыжий трескоед! Ты в Риме ни разу не был! — Roma aeterna!!! Там есть арена одного древнего цирка… Весной там расцветают тюльпаны, а между ними бродят фазаны… — Паоло, хрен же ты из себя Бедекер[6 - Знаменитый путеводитель начала ХХ века, составленный немцем Карлом Бедекером.] изображаешь?! Расскажи лучше детям об упырях! — Упыро? Вампиро?! О Мадонна!!! Кровососо!!! — …устроят День донора и отвалят. Хотя вампиры и упыри — это все-таки не одно и то же. — Опять Ула, уж его возмущенное хрюканье ни с чем не спутаешь… — Я, кажется, сказала ходить по одному и молча! — Я только глаза гневно скосила — все Помощники испарились, сзади трепыхался в воздухе один Ула… А вот и деревня — красота, да и только, хоть сейчас фоткай и в Третьяковку! Кто там большой и великий сказал, что, мол, в России только две проблемы — дороги и дураки, которые эти дороги строят? В деревне, таким образом, жили только очень умные люди… После тщетных попыток найти хотя бы намек на тропинку мы махнули на это всеми конечностями и радостно забурились в чей-то огород. «Задами бы-ыстренько дойдем! — уверял нас рыжий. — Только быстренько, я сказал… Собак тогда все держали…» Слава богу, что жителей не было видно. Темнело уже явственно, поэтому туземцы тихо сидели себе в избушках, потому как упыри могли ведь и с пути сбиться, к ним завернуть, от Хотяевки-то близко… Номы все равно старались не шуметь, перепрыгивая с грядки на грядку, и вообще пытались как можно меньше обращать на себя внимание местных собачек. Со стороны все, по-моему, напоминало, известный анекдот: «Эстонские разведчики пытались незаметно окружить избу, в которой затаился враг… Посмотреть на это сбежалась вся деревня». Пока мы топали к избе этой самой Вийки, без приключений не обошлось. А как иначе — это же мы! Мишка раскисла окончательно. Жупик пару раз застревал башкой в кротячьих норах, но после того, как один крупненький крот неоднозначно закатал бульдогу лапой по морщинистой морде, Жупик предпочел вернуться на руки к хозяйке. Сюнневе, устав выскакивать из шлепанцев, сняла их и сунула Ляпе. Тот попытался возникнуть, но Сюнька грозно цыкнула на того: «Неси! А то буду бить рыба!» Так вот она какая, самая страшная финская ругань!!! Но я бодрячком, впереди планеты-всей, Тараном пру к светлому будущему… Мишка (уныло) Полинка бодро шлепала по грядкам, мурлыкая себе под нос: «Ой, мо-ороз, моро-оз, не мо-орозь меня-а, а я… уже и та-ак отмороженна-а-я». Я с завистью поглядывала на нее, неохотно переставляя ноги и перепрыгивая через ямы и кротовины. Да Полли хоть в Африку к крокодилам отправь, она и там не растеряется! — Ми-иня, шевели ножками! Что к земле гнешься? Прынца из капусты хочешь выковырять? — Стоп! Пришли! — Ула затормозил, и мы тотчас же обступили единственного видного Помощника… Впрочем, уже не единственного. Остальные мгновенно проявились и застыли единым фронтом на заднем плане. Я еще раз мельком подумала о том, за какие же прегрешения мне достался этот недокормленный менестрель (Виталиса уныло полоскало ветром). Вот Ула гораздо лучше… И поактивней как-то, и посимпатичней. Да, что ни говори, нравились мне мужчины с ярко выраженной скандинавской внешностью… Вот и сосед наш новый… Кстати, почему его нет с нами? Видимо, наверху решили, что он будет лишним на этом большом празднике жизни. Положительно, мне не везет… — Изба! — Ула на всякий случай еще и пальцем потыкал в направлении большой, несуразно выстроенной избы со множеством пристроек и маленьким задним двориком, плавно переходящим в огород, на котором мы и стояли. Мы переглянулись. И что? Ну постучимся… «Здрасьте, мы из будущего. Вот, запачкались немножко, можно у вас тут обсохнуть… тетя Вия?!» — Надо постучать! — догадалась Сюнневе. Проста дева, как паровозик… Стучать не пришлось. Дверь заскрипела, мигом распахнулась, и на двор выскочила рыжая босая молодка в длинном черном платье. Голосом не менее зычным, чем у тетки Розы, она заорала: — Так и растак, что стоите тут, красуетесь, как куры перед петухом?! Быстро в избу, пока не видел никто! Ула ошарашенно потух. Мы от неожиданности тоже застыли на месте. Очнулись только, когда молодка начала мощными пинками загонять нас в избу. — Стоят, ох господи, стоят… Не хватало еще, чтоб завтра нас всех в избе спалили за бесовство! Мол, сама Вийка — ведьмачка чертова, дак еще и бесенят к себе на посиделки притащила… Пролетев сенки, мы ввалились в просторную комнату, слегка задымленную, но хорошо освещенную. Там и сям были прилеплены горящие плошки, а в окна било закатное солнце. Боязливо глянув в окно, Вийка быстро задула огоньки и повернулась к нам. Мы плотной массой сгрудились у дверей — я с Жупиком одесную и Полли ошуюю на переднем плане. Тяпа и Ляпа робко дышат, Сюнневе, присев на корточки, невозмутимо играет с худой черной кошкой. С лавки поднялась невысокая плотная фигурка. Оказалась — старенькая бабулька, ровесница еще, может быть, райскому яблочку. Сверкнув на нас неожиданно яркими зелеными глазками, бабка скрипнула: — Чего встали, садитесь… гости дорогие. — И бабуська захрипела, как старинный матричный принтер. Похоже, смеялась. Мы озадаченно переместились на лавку возле стены. Нас что, ждали? Ни Вийка, ни бабка Варвара (так, по-моему, звали старую ведьму) не казались удивленными нашим появлением. «Все чудесатей и чудесатей…» Тяпа и Ляпа, поняв, что есть их на обед не будут, быстро освоились. — Смотри, Янчик, печка… — А что в печке-то? Даня, чуй, там же кура!!! Может, две… Бабка раскурила черную, как головешка, трубку и, задымив, захрипела дальше: — Думала, блажит Вийка… Какие к нам гости, кроме попа да болезных? Ан нет, — родня пожаловала… Занесло же вас, ребятки… — Карты читала, в воду глядела, — напевно продолжила Вийка, накрывая на стол. — Взъелась на нас темная сила… Вон вас откуда забросило. Садитесь, поешьте, потом подумаем, что делать дальше. Данчика и Янчика дважды уговаривать не пришлось — метеорами мои кузены метнулись за стол. Полина с Жупиком тоже не отставали. Сюнневе потянула меня за полу сарафана: — Поедым, что л-ли? Но мне есть совсем не хотелось. Присев на лавку и глядя, как работают челюстями мои кузены, я принялась расспрашивать Вийку: — Что же, вас совсем не удивляет наше появление? — Э-э, милка, — хмыкнула ведьма, покрывая голову темным платком. — Я такого навидалась уже, черта лысого и того видала, что дивиться своей родне, хотя бы и из будущего… Кстати, эти два оглоеда, ай тоже наши? Я кивнула: — Мои двоюродные братья. Только Полина нам не родственница, она случайно попала… — Я человек посторонний, — поддакнула Полли, грызя соленый огурец, — в случае чего понятой могу выступить. С полатей послышался хриплый кашель, потом что-то заскрипело, и к нам спустился высокий худой мужчина. Выглядел он неважно — лицо бледное, под глазами синяки; сам еле двигается… Шаркая ногами и держась за бок, мужчина (судя по всему, это и был Янко-литвин, Вийкин муж) заковылял к двери. — Ты куда? — вскинулась Вийка, засверкав глазами. — До ветру я… — От убогий же! Да тебя ж унесет этим ветром… Давай ведро принесу! — Что ты, Виюшка… Подскочив со скамьи, Вийка бросилась к мужу. Вместе они вышли в сени. Мы деликатно притворились, что ничего не слышали. Варвара вздохнула, выдыхая колечко дыма: — И вправду убогий… Хорошо ему бока-то наломали; прости господи. Уж с год лечим травами да заговорами, никак не отойдет. Эх, жалко Ханна, сестра моя, померла. Вот та хорошо травами лечила, покойников у смерти отымала. А у Вийки этого нету, да и я не умею. А Ханна, та — да, та много чего умела. Эх, рано к Господу-то она отправилась. Только-только ей сто лет справили, ей еще бы жить да жить… Когда ж она преставилась? — Бабуля принялась деловито высчитывать что-то на пальцах. — Ага, аккурат когда моя девка Польку нам подкинула, тому уж лет двенадцать. Я уже ничему не удивлялась. Просто предпочла не думать о том, сколько же лет самой Варваре, если ее столетняя сестрица преставилась двенадцать лет назад. Читала я про эту Ханну — действительно, она была одной из самых сильных травниц в роду. После нее осталась куча таких невообразимых рецептов, что приходилось только диву даваться, как она лечила такими зельями. Но лечила же… Из темного угла послышался хрипловатый, но явно детский голос: — Не двенадцать… Я бабку Ханну еще помню. Ляпа подавился куриным крылышком: — Че за засада? На лавку рядом с Сюнневе взгромоздилось странное существо. Существо было одето в просторную рубаху, длинные вязаные носки и вид имело настороженный. Я открыла рот от удивления — вот уж не думала, что в нашем роду когда-то, могли родиться такие… Юная ведьмочка, еще настолько маленькая и угловатая, что не сразу поймешь — мальчик это или девочка, имела внешность для рода самую нетипичную. Она была смуглой, черноволосой и черноглазой. Причем глаза были именно черными, а не какими-нибудь темно-карими. Остановив на мне блестящий угольно-черный взгляд, девочка мотнула головой (из-за ворота выскочили две темные косицы) и спросила: — Ба, они че, все сожрут или ты и меня покормишь? — Што, ноги отсохли? — заворчала Варвара. — Чай, не больная, корыто не разевай, сама пододвигайся да лопай. Сюнневе пододвинула девочке миску. Та, залустив туда руку и выудив вареную картошку, невозмутимо принялась жевать. — Вот бесово отродье, — беззлобно вздохнула бабка Варвара. — Ба, не злобься, — пробубнила девочка с набитым ртом. — Всеравно ты меня любишь… — У-у, головешка. — Бабка Варвара для виду погрозила девочке пальцем. — Вот ведь хитрюга! Не наших она кровей, а все равно родная. И довелось же Таирке, девке моей, с этим… чертом спутаться! — Он не черт, — поправила Пелагея бабушку, одновременно прицеливаясь Тяпе в лоб костью, — он — князь… — Князь! — возмущенно фыркнула Варвара. — Сроду о таких не слышала… Глаза-то у него желтые, как у кошки, были да зрачки, чуть что, так вытягивались. Ты молчи, ворона, тебя еще не было, а я все помню-у!!! — Вот закаркали опять! — заорала Вийка с порога, затворяя дверь и помогая Янко сесть на лавку. — Тетка Варвара, доколе девку мучить будешь? Скажи лучше, где у нас семена папоротника лежат… — Да там и лежат, в чулане на верхней полке, — проскрипела бабка, опять принимаясь за трубку. — За каким они тебе сдались? Вийка не отвечала, старательно укутывая ноги Янко теплой дерюжкой. — Куды собралась, кликуша блажная? — повысила голос Варвара. — Ай на кладбище собралась, дура литовская? А мне за мужиком твоим задохлым смотреть до конца лет моих прикажешь? Хватит того, что и девка на мне! — Сказала — пойду, значит, пойду. — Вийка упрямо вскинула подбородок. — Может, еще и отобьюсь… — Виюшка…— прошелестел Янко. — Крокодилица, прости господи! — пыхнула трубкой Варвара. — Не пушшу! У Вийки нервически задергался уголок рта, совсем как у тетки Розы. Мы поняли, что пора вмешаться. Но что мы могли сделать? — Девица Михайлина! — зашептал Виталис мне на ушко. — Идти на кладбище следует вам, а не Вийке. Так нужно… — Мне одной?! — завопила я на всю избу. — Нет, можете взять остальных, если согласятся, но вы — самая сильная… Так, понятно. Опять я и опять… Впрочем… Я глянула на тихо кашляющего в углу Янко и бледную Вийку и замялась. Картина, конечно, трогательная, но неужели я чем-то могла помочь? Я даже ужасы смотреть по телевизору боялась, всего «Графа Дракулу» просидела под одеялом, боясь и ресничку высунуть. Что ж делать, как мне справиться с толпой упырей? Полина решительно отодвинула тарелку и громко заявила: — Чего за проблемы-то? Мы и пойдем с упырем на стрелку, а вы, гражданочка, в вашем-то очевидном положении (Виска слегка зарумянилась) сидите дома и пейте валериану. — Чтой-то она говорит? — Вийка всплеснула руками. — Как же я вас пущу-то, вы ж еще дети малые! — Обижаете, тетенька! — Тяпа прислонился к стене и похлопал себя по круглому пузу. — Я еще ходить не умел, а такое отмачивал, что мать моя орала: «Это не ребенок, это акуленок!» — Но это же УПЫРЬ! С ним сложно справиться даже очень сильному колдуну! — Настоящие упыри, — изрекла Полина, вставая, — работали в моей школе. И я вышла оттуда живая и даже местами здоровая. Так что ваших-то мы быстро на лопатки откинем… Сюнневе педантично составила посуду на столе в одно место и сказала: — Ми здесь неспроста. У меня совсем не осталось силы, но я по-прежнему вижу… Ми должны пойти. — Мы идем вместо вас, тетя Вия! — Я даже встала, осознав торжественность момента. — Только… у нас нет ничего, дайте нам хоть соли, чтобы круг очертить. Вийка еще попыталась нас отговорить, но было видно, что делает она это только по необходимости. В самом деле, на ней сейчас держался весь дом, да и, кажется, она и вправду… беременна, а мы… но ведь неспроста же нас сюда забросило. Сюнневе вообще держалась с потрясающим спокойствием. Обшарив полки чулана, финка выгребла оттуда все нужное, старательно увязала в мешочки и вообще та-ак приготовилась, что мне даже стало завидно. И откуда она все знает? Ведь пропала девятнадцатилетней девушкой, неужто на каких-нибудь курсах для ведьм все сорок лет училась? Натягивая какое-то Вийкино платье (не думаю, что упыри оценят халатик с кислотными окуньками) и раздолбанные башмаки, Сюнневе нас поучала: — Упыря не бояться, пока мы в круге, он нам ничего не сделает. Микелина его только чуть-чуть стукнет психокинезом, чтоб залез обратно и не показывался. А я заговор отводящий почитаю… Дан и Ян,нэ вздумайтэ его ловить и в мешок класть! — А че, нельзя, что ли? — Дома в зоопарк загоним! — Бабла срубим… — Предкам подарок к годовщине свадьбы купим… — А то отец знаешь что мамке готовит… — Ой, обмочиться со смеху… — «Камасутру» на латынь переводит… — И перевод все время на диване забывает… — Мамка, когда в первый раз увидела, хохотом чуть все стекла в доме не повыбивала… — Прикинь, как патер мучился с подписями к картинкам? Я представила себе, как дядя Алексиус, в своих вечных очках и пушистых тапочках с осликами, с высунутым языком корпеет над «Камасутрой», обложившись русско-латинскими словарями… То-то тетку последнее время ни с того ни с сего на хохот пробивает! На дворе меж тем уже основательно стемнело, да и похолодало. Вийка, кутаясь в теплый вязаный платок, вышла нас проводить до калитки. — До кладбища недалече… налево до околицы, а там по тракту. По правую руку рощица, а за ней и погост. Ох, чада малые, боязно мне вас отпускать. Ну как с вами что случится? Мы старательно успокоили Вийку, хоть самим было страшновато. Спокойнее всех держалась Сюнневе. Можно подумать, всю жизнь с упырями разбиралась… Стоило нам отойти от дома, яркими фонариками засияли наши Помощнички. — Во что детей втягиваем?! — орала какая-то Юлия. — Молчи, мартышка, сказано — вести на кладбище… — Чтобы сразу закопать было где? — Это Полина храбрится. — Давайте проясним ситуацию. — Это Ула, ярче всех светясь, размахивает своим талмудом. — Значит так, что на кладбище произойдет — нам неизвестно. Но этот упырь не такой уж и простой, так что будьте начеку. Главное — его разговорить… Полинка хмыкнула: — Ага, за жизнь перетрем… Что это у вас, товарищ упырь? Ух ты, вторая степень разложения и воняете соответственно… дезодорантик могу присоветовать! — Так я не понял, он нас кусать будет или нет? — подал голос Тяпа (или Липа, фиг в потемках разберешь, гнусят одинаково). — Упырь — это не обязательно вампир, — наставительно произнес Ула. — Упырем в России называли ожившего мертвеца, при этом сами по себе упыри из могилок не выскакивают. Для этого надо их позвать, что и сделала нечаянно ваша, Мишенька, родственница. Иногда упыри могут нападать на людей, но это если они слишком долго бродят по земле… и, скажем так, проголодались. Ой, не надо! У меня коленки и так заходятся в мелкой дрожи. Нет, не получится из меня ведьма — мне уже сейчас в обморок хочется хлопнуться. Вон Сюнька, энергии — пшик, зато храбрости выше макушки. — При этом странно то, что упыря ваша родственница специально не звала, — продолжал Ула. — Может быть, за всей этой ситуацией стоит нечто большее, чем банальное упыриное одиночество… Вам нужно быть крайне осторожными, особенно тебе, Миша. Нужно помнить о Черных Инквизиторах… Сюнневе, moderato [7 - Умеренно (муз. термин).] Беспокоиться было положительно не о чем. Я слишком долго жила на этом свете, чтобы бояться какого-то там упыря. Теперь, когда я все вспомнила… В самом деле, мне довелось пережить столько, что ночь на кладбище в компании ожившего мертвеца представлялась мне чем- то вроде задушевной беседы. Жаль, что силы у меня не осталось. Но я сама так решила, теперь нечего плакать и хватать себя за косы. Зато я, смогу прожить еще одну жизнь. И прожить ее нормально. А этого стоит вся моя сила… Микелина, конечно, еще маленькая. В ее-то годы обрести такой дар — это слишком серьезно. Помню сама, как орала, когда карты начинали со мной разговаривать… Забавный рыжий крепыш в веселых штанишках что-то говорит о Черной Инквизиции. Ну с этой-то организацией я успела хорошо познакомиться, слабые места и y них есть, сладить можно. Только бы Микелина не растерялась… Безее силы мне не выстоять. Смешные они, все эти ребятишки. Такие боевые, особенно Полина. С нее станется еще самой пощупать упыря, проверить — настоящий ли… А за братьями вообще глаз да глаз нужен, по-моему, они всерьез обдумывают план похищения упыря с последующей продажей. Интересно, они думают о чем-нибудь еще, кроме как заработать деньги и досадить Микелине? Паоло весьма некстати занервничал, шепча мне на ухо: — Синьорина, ты опять нарвешься! Ох, чует мое сердце — нарвешься! О Мадонна, а мне опять по морде надают!! Нервный он, мой Паоло, истеричный не в меру. Одно слово — итальянский темперамент. За что мне его подобрали? Нет чтоб дать спокойного финского парня… Как вспомню, какие сцены он мне закатывал, пока мы с ним от этих охотников на ведьм улепетывали! Правда, когда его поймали, мне стало даже скучно… Показалась луна. Ну хоть какое-то освещение… давно уже на Вальпургиеву ночь я не видала луны. Эта, правда, какая-то странная, вся в красных пятнах, как младенец в краснухе. Говорят, что кровавые пятна на луне — плохой знак, но я этому верить — не склонна. Папочка после контрабандной водки и не такое видел: и синие руки на стенах, и глаза на потолке… И даже собачий вой, такой дружный и слаженный, ни о чем не говорит… — Сюня! — всхлипнула Микелина, подбираясь поближе и хватая меня за руку. — Сюнь, это волки? — Милая, — спокойно ответила я, осторожно отцепляя ее потную ручку от своего локтя, — настоящие волки уже бы тебя обгладывали. Они воют, так сказать, после… А это, похоже, окрестные псы на луну собачатся. — Луна в кровавых пятнах! — продолжала Мика. — В глазах рябит, деточка, — отрезала я. Не хватало еще детей пугать… По правую руку, как и говорила Вия, постепенно нарисовалась рощица, в глубине которой недвусмысленно так темнели кресты… Микелина повисла у меня на руке обморочной треской. Я встряхнула девочку: — Соберись! С такой-то силой, как у тебя, бояться нечего… — Я так и не поняла. — Это Полина, ее бодрый голос. — Мы чего делать-то будем? Бац-бац, наваляем упырю в табло? Какой там вообще сценарий? — Посмотрим, — серьезно ответила я. — Главное — никому не выходить из круга… Кладбище оказалось достаточно большим. По крайней мере, кресты торчали кругом, куда ни кинешь взгляд, и терялись далеко во мгле. Идя по следам колес и ориентируясь на развороченные ограды и сломанные кресты (это Вия улепетывала от толпы мужиков), мы наконец отыскали могилу некоего… Федора Костомарова — кажется, именно это имя называла Вия. Могила выглядела почти заброшенной, надпись на плите читалась с трудом, крест вообще уныло клонился на сторону, и, если бы не подозрительно свежие кучки земли вокруг, я бы решила, что мы ошиблись. Не мешкая, я принялась сыпать соль по кругу. Круг решила сделать достаточно большим. Знаю я этих деток, сейчас стоят, а потом — ой, ноги затекли, ой, а можно на плитку присесть, ой вредная Сюнька, чего жилплощадь такую маленькую нарисовала… Соли хватило впритык, но хватило. Разбросав вокрут семена папоротника (на всякий случай, они покойника с пути собьют, заморочат, если вдруг удирать придется), я еще раз окинула взглядом круг. Вроде все нормально, круг замкнут со всех сторон… Теперь только ждать. Помощники сбились вокруг нас, ярко мерцая. От этого было почти светло, по крайней мере, нужная могила была достаточно ярко освещена. — Что теперь-то, Сюня? — робко спросила Мика, по-прежнему пытаясь схватиться за мой подол. — Ждем! — Я, скрестив ноги, уселась на мешок. Холодновато, конечно, но что-то мне подсказывало, что ждать придется долго… Дан и Ян, не раздумывая, хлопнулись на землю рядом со мной. Полина и Мика остались стоять… Жупик подумал и заполз ко мне на колени, без ошибочно определив самое теплое и уютное местечко. Луна медленно пятнела, вот уже и весь диск багрово-красный, как хороший помидор. Воздух пропитан сыростью. Интересно, почему это на кладбищах всегда какая-то влажность ощущается? И ветер какой-то неприятный, щекочущий, и листья шуршат, так отвратительно похрустывая. Кресты скрипят, собаки вдалеке воют — в тишине посидеть не удастся. — Может, анекдоты потравим? — неуверенно предложила Полина. — А то ждать неизвестно сколько… — До полуночи еще часа полтора, — вмешался рыженький земляк. — Не думаю, что мертвяк раньше наружу полезет. Им тоже законы жанра соблюдать надо… Ночь сегодня антуражная, вполне подходящая. — В такую ночь, — мечтательно продолжила одна из Юлий, — фессалийские[8 - Древние римляне считали Фессалию самым мистическим местом империи, по их мнению, большинство ведьм происходило именно оттуда.] колдуньи слетались на оргии… — Или собирались на кладбищах… — Чтобы прикусить язык мертвеца… — И передать ему послание для владыки мертвых Плутона… — Несчастные дурочки… — Половина из них умирала от заражения крови… — И несоблюдения правил гигиены… Мика заверещала. Дан и Янпокатились со смеху. — Не пугайте девочку, вы, римские кликуши! — строго сказала я. — Лучше расскажите что-нибудь более нейтральное. Может, песню кто споет? Земляк с готовностью вытащил нечто похожее на удлиненные гусли. — О! — завопила Полина. — Улька ща про горячих скандинавских пацанов волыну заведет! — Тебе что, не понравилось в прошлый раз? — обиженно спросил… Улька. (Что за имя для такого большого мужчины?!) — Понра-авилось! — закивала Полина. — Там такая веселуха была, прикиньте, Ула конкретно расписывал, кто, когда и кому и каким образом по морде надавал! Там столько экспрессии! Но, Улик, а про чего-нибудь другое ты петь умел? Ула засопел, пощипывая струны. — Вот… может, это? — наконец предложил он и затянул чуть в нос, но приятно… Как-то утром могучий Тор проснулся… До хруста зевнул сын Йорд[9 - И о р д — Земля, имя матери Тора.], потянулся… И затряс волосами, застучал бородою, Молота не найдя рядом с собою! Вот так собаки, вот прыткие нерпы… Увели, не оставив даже серпа! Ну а кто же такой смелый? Йотун[10 - Й о т у н — великан.] Трюм, от наглости ошалелый! Кликнул Тор Локи, сына Лавейи, Тот ушлый ас, тот все умеет! Погнали к Фрейе, пали в колена: Дай, асиня, нарядец волшебный! Слетаем к Трюму, пошукаем трошки, Не надо ли йотуну перебить ножки? Полетел Локи, шелестя крылами, Полетел к йотуну и йотуновой маме… Йотун сидит, важничает, С мужиками бражничает… Ты ли йотун, ты ли рог Аудумблы[11 - В древнескандинавской мифологии корова А у д у м б л а была первым животным на земле.], Стырил молот у Тора из тумбы? Я, говорит наглый йотун, Я взял молот, да, типа, и вот он. Пока Фрейя мне женой не станет, Молота никто не достанет… Полетел Локи, шелестя крылами, Обратно к Тору и Йорд, его маме. Тор тряс волосами и стучал бородою, Щелкал зубами, крутил головою… Нет, не пойдет за йотуна Фрейя, Надо мозгами шевелить скорее. На Тора надели наряд невесты, В таком виде и топал до места… Трюм увидал, глядит больным окунем, Мощна что-то Фрейя для йотуна. Хитрый Лавейсон вокруг лисой вьется, Ой да невеста, мол, ждет не дождется… Только подарок давай сюда, суженый, Молоток нам в хозяйстве ой как нужен… Развесил тут уши глупый йотун, Тащит молот, вот он, вот он… Тут невеста-то скок из платья, Как хватит-йотуна и йотуновых братьев! Ох ужо вам, потомки Имира[12 - Великан И м и р — согласно все той же скандинавской мифологии первый великан на земле.], Еще у меня вы запросите мира… Так вернул себе потомок Йорд молот, А Скальда Недобитого мучает голод, Отдайте хоть мясом, хоть деньгами, А по ребрам не надо сапогами…— плачущим выкриком закончил свое повествование рыжий скальд. Дети лежали вповалку, корчась от хохота. Даже я улыбнулась. Забавно все расписал певун, да и сыграл недурно… — Во, Уличек! — вопила Полина. — Умеешь же, рыжий мух! — Очень интересное вольное переложение песни о Трюме, двенадцатый век, если я не ошибаюсь, — вставила Мика. — Кажется, это поздний слой эддических песен… — Какой там слой, — засопел Ула. — Ее все так и пели, эту песенку-то. А переписчик вредный попался, ханжа, облагородил по мере возможности… Глаза у Микелины стали как две зеленые фары (в том смысле, что большие и круглые). — Да-а?! О, но… тогда это представляет большой научный интерес… Я должна это записать! — Лежи, где лежишь… — Не грузи ученостью…— загундосили Дан и Ян. — Огрызки! — прошипела Микелина. — Может, сменим тему, — вмешалась Полина. — Вот, вдруг кто еще чего споет или станцует, хоть хип-хоп с выходом? Ула, сколько у нас там еще времени? — Где-то с час… — Ну так чего, еще самодеятельность какая будет? — вопросила капризно Полина. — А то я уже так замерзла, что прямо сама готова позвать этого… тухленького из-под земли. Мелодично зазвенели струны лютни. Переливчато светясь и помогая себе румянцем в обе щеки, в круг вылетел Помощник Микелины, тоненький мальчик в белом. Кажется, его звали Виталисом… — Могу спеть…— признался он. — Если хотите…, — Идет, чувак, — милостиво кивнула Полина. — Давай, зажги, порви зал! Но предупреждаю, если че не так — вырубаю быстро! Виталис провел изящными пальчиками по струнам, сделал мечтательное лицо… Полилась прекрасная мелодия. В унисон заскрипел крест на могиле Костомарова, зашуршала земля… Ах, в пухлых пальчиках резвушки Греты Скрываются все прелести планеты… Как ловко она режет колбасу, Сейчас ее схвачу и унесу… Из темноты раздалось вдохновенное подвывание. Виталис осекся и потух. Мы резко развернулись… Полина отрывается На покосившейся могильной плите сидел… мужик. Ну мужик как мужик, в общем, чуть протухший, подгнивший, а так ничего, в хозяйстве сгодится. Обеими руками мужик обнимал крест и хрипловато подвывал в такт звону струн Виталисовой гитарки. Когда Витя от испуга выключился, мужик оторвал романтический взгляд от луны, похожей на колбасу наоборот, и уставился на нас: — Чего, и все? — кашлянув, осведомился покойничек и стеснительно признался: — А мне так занравилось… — А мне тоже, — не растерялась я. — Вить, а Вить, ну-к обскажи подробнее, чего ты там с этой фройляйн собирался мутить? Молчание. Я воздела очеса к небу. Виталис обморочной белой тряпочкой колыхался на соседней ветле. Чудеса, да и только — покойник покойника испугался… — Извини, мужик, про Грету попозже… А-а ты чего вообще вылез-то? У вас, гражданин, время-то после двенадцати! — Да знаю я, — потупил глаза предполагаемый упырь. — Только вы тут пели так хорошо, я и полез послушать. Скучно там знаете как… Ну иногда в гости к кому схожу, а так все лежу… большей частью. Левая пятка только отвалилась… Меня и проведывать-то никто не ходит… Я так обрадовался, думал, вы специально для меня поете… А что та молодка-то не пришла, уж до того хороша бабенка! Я своих свистнул, мы всех душегубов-то погнали, а она вона как все повернула… — Заболела она, смекаешь? — принялась выкручиваться я. Простудилась, голос пропал… ну как бы она тебя молча бы развлекала? А тут мы в гости приехали, она и попросила, мол, не в службу, а чисто типа сердечно с тобой посидеть! Упырь задумался, посопел: — А чего круг нарисовали? А папоротник зачем рассыпали? А ведьм зачем привели? У-у, горят, горят глаза-то, как у кошек!!! Тьфу, бесовки! — Э-э, дядя, ты сам-то рули, не тормози! — влез Данчик (или Янчик). — Охрана-то какая-никакая нам нужна… — А ну как ты нас есть станешь… — Кусать за всякие места… — А мы еще молодые… — Нерожавшие… — Янчик, чего несешь-то, сандаль оторванный?! (Громким шепотом ) — Не знаю, но это всегда прокатывает! (Таким же шепотом.) — Чем? — прервал нестройное гудение покойник. — Чем мне вас кусать прикажете? Мужик ощерился щербатым ртом, в котором сиротливо колыхались два коренных зуба. Действительно, дяде давно пора на протертые супчики переходить… — Нема зубов-то! — пожаловался покойник. — Половина от цинги вывалилась, вторую половину жена моя, Манка Поросиха, мне вилами повыбивала. У-у, дурища! Не видели вы мою Манку-то? Еще та прохиндейка, прости господи! Думает, не знаю я, что среднего нашего, Харитошу, она от заезжего арапа родила. Обгорел на солнышке он, как же… Посреди зимы ить родила, какое там солнышко! Да и чернявых у нас в роду сроду не бывало… Ну, будете вы меня развлекать или нет? — А тебе чего нэ спится? — спросила Сюнневе. — Все ваши вон тоже бродят по округе… Чего стряслось-то? Покойник вдруг боязливо оглянулся, поежился: — Ох и не знаю, красавица, не ведаю… Лежали мы себе тихохонько, души наши летали себе… Вдруг слышу, кличет кто-то. И сила неведомая меня из-под земли тащит! Странно так, душа-то уже давно наверху, а вот поди ж ты… Стоит человек странный, в темном плаще, улыбается так недобро… Чего он сделал — не помню, только с тех пор нет мне покоя. Украл он что-то у меня из могилки-то, вот и не могу я упокоиться— с миром. А случилось это давно, я и остыть еще не успел в могилке-то… А намедни мужики приходят, много их пришло. Хотяевские все, знакомцы. Только синие все, распухшие, вода с одежек ручьями бежит… Воют страшно, говорят, пойдем, Федя, с нами, его найдем, хоть морду набьем… Украл он наш покой, нету мира нашим душенькам, ох, горе горькое…— Упырь пригорюнился, зашмыгал дырками, оставшимися от носа. — Кто украл? — приподнялась Сюнневе. — Проповедник тот? — А не ведаю, девонька, они того и сами знать не знают. Горе, бают, великое на том человеке, злоба вселенская. А лет ему ой как много, потому как помереть не может… Упырек все оживлялся, входил в роль. Оседлав крест, он замахал кулаками, завыл: — Э-эх, похерил я жизню за копеечку!.. Хоть вы со мной посидите, не бросайте, ноченька-то сегодня какая! Круглый и жирный, как масло, диск луны плавно пересекла тень женщины с распущенными волосами верхом на метле. Послышался игривый хохоток, и тень исчезла. — Аринка Косая на шабаш полетела, — со знанием дела прокомментировал упырь. — Каждый годок ее вижу. Опять ведь не долетит, бедовая. Как обычно, в Липатовцах навернется… Ну так что, может, еще чего споете? Дюже душевно малец-то выводил… Мы все злобно покосились на Виталиса, пребывавшего в глубоком параличе. — Отрекусь! — злобно прошипела Мишка. — М-м, дядь, ты не обессудь, пацанчик типа в творческом отпуске… Вот, может, мы чего сообразим? На первый план решительно выперлись Юльки. Размахивая свитком, Юлия Секунда заявила: — Я… — Мы… — Я и сестрица продекламируем вам отрывки из трагедии «Федра»! Сюжет избитый, переложение наше… Юлька Первуха приняла томную позу, опершись на жезл, Юлька Вторая развернула свиток: — Роли исполняют: Федра — Юлия Прима Макакция, кормилица — Юлия Секунда Макакция, остальные по очереди, как придется. Мишку вдруг скорчило. Да, точно, помню, как она на Новый год страдала над этой самой «Федрой»… Кормилица, поди сюда, родная, Сижу и слезы лью, стеная… Я в пасынка влюбилась, в Ипполита… Утечь меня, о старое корыто! Не надо убиваться недостойно, Обделаем все тихо и пристойно… Обманом завлеку я Ипполита… — Не-э, — зевнул упырь, махнув рукой. — У нас барин, помню, любил такой театр показывать. Всех крепостных сгонял обычно… Насмотрелся я этакой тягомотины… Юлии обиженно испарились, что-то ворча о том, что плебеи все равно не поймут высокого искусства. Я яростно заскребла репу, придумывая, что бы еще такое выкинуть. Со стороны, конечно, представляю, как сюрреалистично все смотрелось. Толпа духов сверху и неплохая тусовочка снизу пытается развлечь полусгнившего упыря. Надо это нам, а? Он вроде чувак мирный, зубами не клацает, сам весь пацифист такой… Жупик вдруг закрутил лысой головой, вытянул морду вверх и деликатно так пару раз тявкнул. Мы тотчас же задрали головы кверху… ОГО! Вот это спецэффекты… Пятна на луне расползались багровыми потеками, как будто кто банку с вишневым вареньем грохнул… Вот бордовая лужица расползлась во все стороны, совершенно закрыв уютный сырный цвет. По кладбищу поползли дымные красные тени… Так, это что за непристойные намеки, я вас спрашиваю? У них что — до двенадцати территория как кладбище функционирует, а после как район красных фонарей?! Нехилый наезд… Жупик опять тявкнул, возвращая нас на землю. Мы огляделись. Упырь неожиданно исчез, впрочем, как и все наши Помощнички. Вшестером мы растерянно толклись на небольшом пятачке земли, обнесенном солевой оградой. — Нэ понимаю…— озадаченно протянула Сюнневе. — Что-то… Здесь какая-то ловушка… Будте осторожны… — Сюнь, может, пойдем, а? — постучала я финке по плечику. — Вон мужика как от римского театра скрючило, сам отвалил на фиг! Все,миссия выполнена, можем грести валенками к Вийке с чувством исполненного долга! Но Сюнневе задумчиво трясла рыжими косами и потирала лоб, изображая при этом на личике всю небогатую эмоциональную гамму. Перестраховщица, что с нее возьмешь… Рядом с крестом что-то затемнелось, зашевелилось… А-а, упырюга в буфет отлучался, типа на антракт. Или в мужскую комнату — галстучек поправить, косточки поддернуть. Но в красном свете луны рядом с крестом стоял вовсе не упырь. А один оч-чень знакомый нам молодой человек. — Ленька! — выкатила я красивые глазки. — Ты откуда?! Леонид стоял, безумно озираясь по сторонам, переступая с ноги на ногу. При этом раздавалось странное позвякивание. — Ребята…— наконец выдавил он. — Где я? Что… вообще случилось? Выглядел он уже не так свеженько, как при первом знакомстве. Джинсы выпачканы, рубашка вообще отсутствует, открывая нашим жадненьким взорам накачанный торсик (м-м, сможет ли мой Васенька подняться до таких высот… широт…), волосы растрепаны… На ногах зачем-то цепь чугунная!!! Это я разглядела, когда он подошел поближе. Причем скован пацан был странно — за большие пальцы ног. — О мама-пилорама! — завопила я. — Лень, ты где так потусил мощно?! — Вам больно? — запищала подружка. — Обычай сковывать за большие пальцы ног…— Сюнневе вдруг решила переквалифицироваться в энциклопедиста и порадовать нас небольшой лекцией, но мы ее не дослушали. А жаль… — Да, пацан, а у нас даже и плоскогубцев не валялось! — Может, пошарить по периметру? — Дебил, думаешь, кому в могилку набор «Юный техник» подсунули?! — Обычай сковывать… Вдруг налетел мощный ветер. Окончание фразы как Шоколад слизнул… Или Зефир? Путаюсь я в древнегреческой мифологии, даром что Мишка учила. — Круг! — вдруг истерично воскликнула Сюнневе. Слева от нее ветер разметал соль — образовался разрыв сантиметров в пять. Финка шлепнулась на колени и принялась трясущимися руками равнять линию. Ветер вырывал соль у нее из рук, белые струйки разлетались вокруг, Сюнневе вдруг начала всхлипывать… Рядом с разрывом звякнула цепь. Микайлина собирается Обычай сковывать за большие пальцы ног известен давно. Так поступали с ведьмами… и колдунами. Потом их подвешивали на специальной лопате над водоемом и окунали в воду. Утонет — значит, невиновен. Сомневаюсь, что он бы утонул. Я очутилась в большой светлой комнате. Стену прорезали разноцветные стекла витражей, посередине стоял длинный стол с тремя высокими стульями. Больше мебели не было. Если, конечно, не считать того милого стульчика, на котором я сидела, стараясь не прислоняться к его игольчатой спинке. Хороший, кстати, способ сохранить осанку. Для большей верности я была привязана, а ноги мои украшали грубые деревянные чурки. Ой, вот врут все об изяществе испанской обуви… Рядом на стульчике поменьше съежился Жупик, боязливо подтянув под себя хвостик и испуганно косясь на иголки. Лапы у него были связаны крест-накрест. — Жупинька, неудобно тебе, сладенький? — хлюпнула я, отчаянно силясь не раскисать. Полли поблизости не было. Жупинька почти по-человечески кивнул головой с тоскливо обвисшими ушами. Леонид задорно, по-мальчишески, вспрыгнул на стол передо мной, поболтал ногами, позвенел цепью. Поморщился, щелкнул пальцами — цепи как не бывало. — Мерзкий предатель, — с достоинством выговорила я. Серые глаза с необычно удлиненными внешними уголками (не отвлекаться!) смеялись. — Вот уж не думал, что ведьме отвести глаза так просто! — усмехнулся он, болтая ногами. — Хотя ведьмы-то из вас никакие. Почему доверили круг делать этой… финке обесточенной? Его же сломать — как плюнуть. Вот если бы ты сделала, тогда… Насладились бы борьбой равных. А так… Он разочарованно присвистнул и покачал головой. — Ты кто? — спросила я, изо всех сил пытаясь говорить четко и не выделывать зубами реквием. — Ты — Великий Инквизитор? — Был им, — отозвался Леонид. — Пока Достоевский не выпендрился. Ненавижу повторы, пришлось сменить титул. Теперь я — Главный Инквизитор, простенько, конечно, зато отражает суть. Я тоскливо вздохнула, глядя на идеальное, по моему мнению, мужское лицо. Ну почему единственный встретившийся мне обладатель высоких скул, длинного носа, лошадиной челюсти и бычьей шеи, а также бровей вразлет и серых глаз с удлиненным разрезом… Ох, оказался, в общем, инквизитором, мечтающим насадить меня на вертел и поджарить?! Инквизитор оглядел себя и сдвинул брови: — Вижу, эта личинка тебя смущает… Отвлекает от мыслей о вечном, к примеру о греховности твоей души… Бах! С тяжелым стуком тело Леонида свалилось со стола и растянулось прямо у моих ног. М-м, если я все-таки выживу, то смогу рассказывать внукам, совсем не краснея, о том, как мужчины падали к моим ногам. На столе скалился знакомый упырь. Застенчиво показывая остатки зубов, он кокетливо помахал мне ручкой: — Здравствуй, девонька, здравствуй, бесовочка… А я вот какой красивый, так тебе больше нравлюсь? — Совсем не нравитесь, — честно сказала я. Ощущение было такое, что терять уже нечего, так что я потихоньку охамевала. — От вас пахнет… нехорошо. Дырки носа задвигались. — Смердю, — грустно согласился упырь. — Кому сейчас легко? — поддакнула я. — А что же вы… все в чужих телах прячетесь? Свое-то у вас имеется? — Имеется, — осклабился упырь. — Только сначала его прятать приходилось. Представляешь, все знакомые — глубокие старики, а ты все в одной поре. Потом… иногда необходимо бывает отыскать себе другое тело. Вот как с этим…— Упырь кивнул зеленой вонючей башкой в сторону лежащего на полу Леонида. — Купилась ведь, не заметила, что аура двойная? Ну, согласись, не заметила ведь? А еще сильная ведьма называется… Да твоя тетка Роза меня бы в два счета уделала, как Бог черепаху…— Упырь мечтательно закатил глазные яблоки. — Ах, что за женщина! Сколько в ней шарма, изящества… Не тебе чета, худоба конопатая! Если б не обстоятельства, в кино б, наверное, пригласил или на выставку там какую… Одно жаль — ведьма, а все ведьмы должны гореть на костре! — А воры сидеть в тюрьме, — механически продолжила я, напряженно обдумывая, что бы еще сказать такого, чтобы Инквизитор продолжал трепаться. Не дай бог, ведь перейдет к прямым обязанностям, что я тогда буду делать? Сила не работала, это я уже проверила. Неужели у меня отняли дар, как у Сюнневе? Господи, а где же все остальные, что с ними-то случилось? — Что-то ты морщишься? — недовольно скривил упырь остатки личика. — Ай нехорош? — А вы на себя в зеркало-то смотрели? — поморщилась я в ответ. Упырь развалился с грустным вздохом. На столе сидел высокий мужчина в черном плаще. С таким, знаете, комедийно-голливудским лицом… Длинные волосы до плеч, орлиный нос, пронзительный взгляд… — А так? — приятным баритоном осведомился Инквизитор. Я медленно покачала головой: — Мне хотелось бы видеть… самого Главного Инквизитора. Тело проповедника медленно сползло на пол растаяло синеватым дымком. На столе сидел и подергивал явно коротковатыми ногами… обычный дядька с простым лицом, редкой растительностью на черепе и к тому же сутулый. Одет он был в кургузую мантийку, мятое жабо со следами не то яичницы, не то апельсинового сока, коротковатые штаны поверх разбитых сапог. Голос у него был сипловатый, суетливый. — Ну раз так хотите…— вздохнул он, почесываясь и нервно поправляя жабо, пытаясь скрыть пятна. — Тогда приступим сразу к делу… С процедурой-то ознакомлены? — Ни разу! — завопила я. — Требую свидетелей, адвоката, и вообще — даешь открытый процесс!!! — Баловница, прости господи! — погрозил мне Инквизитор пальчиком, неуклюже и медленно усаживаясь в среднее кресло. Спинка была явно высока для него, не говоря уже о подлокотниках. Он тоскливо огляделся и спросил: — Может, я все-таки сменю тело? — Ни за что! — настырно отрезала я, начиная входить во вкус борьбы со страхом, и, припомнив Полину, добавила: — Будьте любезны, без дешевых понтов, пожалуйста. Инквизитор закивал, раскрыл перед собой растрепанную тетрадь и, скрипя ощипанным гусиным пером, начал что-то записывать. Перо нещадно визжало, разбрызгивая вокруг чернила. Одна темная капля повисла на лбу Инквизитора… Я хихикнула про себя, но сердце сжалось. Если бы здесь сидел тот эффектный проповедник, или даже упырь, или сам граф Дракула, мне не было бы не так страшно. Все они при своей ужасающей внешности вид имели весьма ненатуральный. А настоящий Страх квот он. Дядечка с самым простым лицом… лицом, которое может стать чем угодно. — Где остальные? — спросила я, видя, что Инквизитор увлекся правописанием. Тот гаденько хихикнул: — У каждого свое испытание… Ула:испытание одиночеством Очнулся гол как нерпа. Причем в самом прямом смысле. Я, скорчившись, лежал на какой-то грязной подстилке в полной темноте, но чувствовал, что из одежды на мне только… чистьте помыслы. Чувствовал? Мне вернули тело. Я вытянул руку и дотронулся до стены. Чувствую, черт возьми! Прости, Боженька… Что же Полина такого натворила, что меня голышом в угол закинули? Я свернулся калачиком в углу. Откуда-то так сквозило, что новообретенное тело грозилось простыть. К тому же… совсем без одежды… так неудобно. Я подтянул колени к подбородку и задумался. Что же случилось? Последнее, что я помню, — кладбище, медленно озаряющееся вспышками красного света. Потом… темнота, потом вот этот подвал и ощущение собственной голой задницы. И где Полиночка, с ней-то что? Она, конечно, девочка боевая, напоминает мне одно храброе дитя, которое я знавал еще при жизни. Но у нее есть слабые места, и конечно же она не справится с толпой плохих дядь. Я помотал головой, отгоняя дурные мысли. Это Полина-то не справится? Да она их расшвыряет! Внезапно вспыхнул яркий свет. Я зажмурился и на всякий случай заорал: — Извращенцы, е-мое! Предупреждаю, в голом виде меня берсеркеры пугались! Щас встану… ей-ей, встану! Все-все-о покажу-у!!! На спину мне с шелестом опустилась какая-то грубая материя. — Оденься! — приказал тонкий голос. Я приоткрыл один глаз. Оказалось, что я лежу в каморке с невысокими стенами. В углу стоял добатый стол, за которым сидел человек в черном балахоне с капюшоном. Точно такой же балахон лежал рядом со мной. Вот такую аскетическую моду я никогда не одобрял, но… Как-то не, хотелось и дальше продолжать сверкать всеми красотами моего большого тела, поэтому я быстро влез в балахон. Одевшись, почувствовал себя свободнее, наглее: — Куда штаны уперли? — Я рывком подтянул к себе скрипучий стул, стоявший в углу, и шлепнулся на него. — Они тебе не понадобятся, — последовал лаконичный ответ. Я испуганно прикрыл рот рукой: — Закрытый клуб нудистов-мазохистов, мамочки… Ой, а я в черной коже хреново выгляжу, правда-правда, можете и не пробовать! И с кнутом обращаться не умею, и вообще, увольте! — Дурак! — пропищал мужик в капюшоне. — Оставь свои глупые бредни! Я — член Черной Инквизиции! — Слава богу, что не голос…— не удержался я. — Что-что? — Да так, ничего, — открестился я. — Так вы оттуда? И что? Я-то вам зачем, тоже ведьмовство шить будете? Балахон нервно затряс капюшоном: — Заткнись и слушай! Мы предлагаем тебе стать одним из нас! В награду ты получишь бессмертие, и настоящее тело, а не ту бесплотную тень, что носил девятьсот лет. Ты будешь служить Господу: нашему, избавляя землю от исчадий ада! — Я Господу уже и так служу…— осторожно ответил я. — И неплохо, могу сказать без лишней скромности… — Если хочешь, мы можем дать тебе время на раздумье, — вкрадчиво пропищал балахон, — подумай, какая жизнь тебя ожидает в новом, живом полнокровном теле! Подумай… — Иди и сам подумай, — огрызнулся я. — С газеткой, в уединенном месте! Ты сам-то думаешь, чего говоришь? На фиг мне бессмертие, и так моя душа бессмертна! А тело… ну его, вон уже и простыло, кажется, и пупырями пошло от холода! В комнате опять потемнело. Из-под капюшона замерцали неприятные красноватые глазенки. — Это твое окончательное решение? — Да, клянусь мохнатыми пятками моего папаши и жадностью четырех братьев!!! — Тогда ты умрешь, — просто и без затей пообещал капюшон. Я наморщил нос и с наслаждением почесал новой пяткой под коленом: — Ой, напугал так напугал… Дрожу всеми костями. Я ж уже помирал, ты чего, не знаешь? — Ты исчезнешь совсем, — усмехнулся капюшон. — И никто тебя не хватится. Просто о тебе забудут… Разве есть или был на свете хотя бы один человек, которому ты нужен? Если такой найдется, считай себя спасенным. По спине плеснуло холодом, как будто морж плавником коснулся. — Полина? — полувопросительно предположил я Капюшон загоготал: — Да она тебя ни во что не ставит… Постоянно издевается над твоей трусостью, унижает, орет. Нужен ты ей! — Мои прошлые подопечные… — Они даже не знают о твоем существовании. — Мой отец… — То-то он так стремился тебя женить! — Мои братья… — Вот уж кому бы ты больше понравился мертвым! Ты же претендовал на отцовский хутор. — Гудрун… — Да уж, после того как ей пришлось выйти за этого недомерка Скарпхедина… Я склонил голову. По щекам вдруг поползли слезы. Ну неужели я совсем никому не был нужен? Никому-никому в моей единственной жизни? Нет, должен же быть кто-то… — Постой! — вскрикнул я. — Девочка… Сюна! Я почти удочерил ее… — И потерял… Сердце забилось почти в горле. Я сглотнул. Никого… Совсем никого… — Ты не нужен никому, — с удовлетворением заключил капюшон. — Поэтому никто не будет о тебе плакать… В комнате стемнело еще больше. Внезапно на макушку капюшону с грохотом опустилась дубина, и раздался знакомый прокуренный голос: — Он нужен Господу, идиот! Капюшон украсил головкой поверхность стола. Рядом, окруженная ярким светом, возникла красивая, как в моем самом кошмарном сне, Мэри Джейн с дубиной на плече. На этот раз ее волосы украшала кокетливая повязка, а платье было наивно-задорным, в горошек… — Здорово, рыжий! — захрипела она. — Рада встрече! — Взаимно! — выдохнул я. И не соврал. Мэри Джейн подлетела поближе и беззастенчиво утерла мне слезы Подолом платья. — Раскис! — проворчала она. — Слава богу, что я за тобой приглядываю. Еще б немного, и они бы тебя получили. Если бы ты в самом деле поверил, что никому не нужен. Да мисс Полли за тебя всех измордует, да и я…— Мэри Джейн закашлялась и недоговорила. Я огляделся. Капюшон по-прежнему тихонько лежал на столе, мирно так, не шевелясь. — Бросай тело! — хрипло скомандовала Мэри. — Вали отсюда на повышенной! За мисс Полли гонится толпа упырей, долго она круги по кладбищу наматывать не будет! Я охнул, запрыгал по комнате, путаясь в балахоне. Тело отскакивать не хотело. Я вскинул на Мэри Джейн умоляющий взгляд: — Оно прилипло… Мэри сосредоточенно раскурила новую папиросу. Затянувшись и выдохнув, она подлетела ко мне совсем близко: — Прости, рыжий, я постараюсь сделать это сразу… БА-БАХ!Дубина мелькнула прямо перед моим носом… Ощущение привычной легкости… Голым и невесомым я висел над своим бывшим телом. Мэри Джейн полировала дубину бархатной тряпочкой. — Неплохо! — кивнула она мне. — Уложила е первого удара… — Ты… ты меня убила? — пролепетал я, привычно покрываясь холодным потом. — А что я еще могла сделать? Времени-то в обрез, а они видишь как хитро все устроили! Давай не жмись там в уголке, одевайся да лети к мисс Полли! Я велел коленям не дрожать. Очень строго велел, но они все равно были каким-то ватными и негнущимися. Умом я понимал, что Мэри не могла поступить иначе, но попрежнему страх перед ней был сильнее здравого смысла. — Одевайся! — В воздухе повисла моя привычная, любимая одежда — безрукавка и штаны. — Хотя…— Мэри склонила голову набок, придирчиво оглядывая меня. — Ты и так… очень даже ничего! Совсем ничего… Отчаянно краснея, я быстро натянул штаны. Не хватало еще, чтобы меня разглядывали… всякие суфражистки с дубинами! В стене засиял коридор. — Быстро! — скомандовала Мэри Джейн. — Сразу на кладбище попадешь… Я растерянно затоптался перед Мэри Джейн. Чувствовал, что должен что-то сделать, как-то отблагодарить ее за помощь… Но как? Я быстро перебрал в уме все возможные способы. Этот показался мне наилучшим. Набрав в грудь воздуха, я судорожно выдохнул и неловко ткнулся губами ей в руку: — Спасибо тебе… Вспыхнув как помидор, Мэри Джейн вместо ответа ловким пинком отправила меня в коридор… Полина: испытание ловкостью Когда на кладбище начала твориться всякая чертовщина, мой проснувшийся внутренний голос быстро велел мнесесть и притвориться оградкой. Я так и сделала — шлепнулась на задницу, прикрыла, голову руками и на всякий случай заорала. Вокруг все равно стоял такой шум, что, наверное, покойники в могилах уши затыкали! Сюнневе ревела и орала что-то по-фински, Дан и Ян изощрялись в переводе русского мата на латынь, Тупик тявкал, Мишка пищала… Что происходит?! С Ленькой было что-то не так… Это я поняла, когда Сюня кинулась закрывать разрыв в кругу. Она так жутко и тоненько всхлипывала, что мне даже стало немножко страшно. Поэтому я закрыла глаза, шлепнулась на задницу… Вдруг все стихло. Какой-то рассохшийся крест пару раз ненавязчиво скрипнул, и стало совсем тихо. Я открыла глаз. Расхрабрилась и открыла второй. Мамашка-чебурашка!!! Куда все подевались?! Вокруг меня только кресты и ограды, я одна в пустом кругу. Ну конечно, все уже на Канарах, одна я тут балластом валяюсь… Блин, сплошная невезуха! — УЛА! — заорала я громче взбесившейся кошки. — Ла-ла-ла! — отозвалось вредное эхо. Никого. Я огляделась, но нигде не было видно любимых штанишек и рыжих кудрей, нигде не сиял золотистый ореол света, ниоткуда не слышался приятный гнусоватый тенорок. Улы не было, он не поспешил явиться по моему зову! Так, вот это точно значит, что я влипла. Причем по самые ноздри… Что же делать? Наверное, торчать здесь не имеет смысла. Надо двигать к цивилизации. В какой стороне у нас там деревня-то? По-моему, я произнесла это вслух, потому что мне ответили: — Справа, девонька… Передо мной неоднозначно нарисовался мужик с синей распухшей рожей, илом в волосах и закатившимися белесыми глазами. Хищная щука схватила крючок… Вечная память тебе, старичок! — некстати всплыло в голове детское творчество. Да, мужики, видать, хорошо порыбачили, много водки, селедки… Я улыбнулась трупу, стараясь, чтобы того тоже хорошенько пробрало, Да, Васенька, когда я улыбаюсь, щурится и говорит: «Чего, Поль, опять „В мире животных“ насмотрелась?» Утопленник, однако, не среагировал и потянул ко мне лапы: — Пойдем с нами… — Мне мама запретила куда-либо ходить со взрослыми дядями! — отрезала я. Тем временем послышались чавкающие шаги, и рядом с первым нарисовался второй, не такой красивый, правда, но столь же впечатляющий. И третий, и четвертый, и… двадцать восьмой!.. Толпа мокрых, мерзких упырей топталась вокруг, скаля зубы и сопя простуженными носами. Ну что мне оставалось делать? Пнув одного в район ширинки, я перепрыгнула через поверженного врага и ломанулась куда глаза глядят. Мужики зашлепали следом… Перепрыгивая через ограды, я вопила громче моей бывшей математички в добродушном состоянии и крыла упырей на чем свет стоит: — Лягушки замоченные!! Головастики синюшные!!! Уроды… Господи, вот уроды!!! Кто же так с девушками знакомится… Цветов бы хоть принесли, а то сразу лапы тянуть!!! Ой, Боженька, помоги, пожалуйста, верни мне Улу, а я знаешь какой хорошей буду… как Мишка, даже Шекспира всего прочитаю!! Честно, ну не всего, может, но тома два точно… Кажется, я сбилась с дороги. Деревни было не видать, я углублялась в лес. Под ногами вдруг зачавкало, резко запахло тиной. Я огляделась — мои мокрята вроде поотстали, поэтому я остановилась. Та-ак, похоже я сама себя загнала в Гиблые Болота… Голос за кадром Гиблые Болота, как их стали называть с легкой руки какого-то увлеченного фэнтези пацана, издавна фигурировали в здешних легендах как место малоприятное и небезопасное. Изощрялись в баечках по-черному! По слухам, народу там потонуло столько, что хватило бы Америку раз десять заселить, при этом топиться бы пришлось с утра до ночи организованными отрядами, человек этак по двадцать в каждом. Неизвестно, насколько правдивыми были эти слухи, но что-то мистическое с болотами и вправду связано было. Несколько раз их пытались осушить. Практически это было обязательным пунктом предвыборных обещаний каждого кандидата в мэры. «Подниму зарплату дворникам, завезу новые фонари и осушу Гиблые Болота!» Так вот, кто бы ни брался их осушить, дела до конца не доводил. Болот просто не находили… Всякий раз команда специалистов-гидрологов или кого там несколько дней беспомощно ковырялась по всему лесному периметру, сверяясь с пляшущей стрелкой компаса и старой картой. Затем, злые, голодные и поддатые, они выезжали из леса на раздолбанном «козелке» аккурат в том же месте, в каком в этот лес въехали. Говорят, что в Болотах какая-то ведьма закляла нечисть на веки вечные, поэтому и отыскать их нельзя, чтоб нечисть ненароком не выпустить. А может, закуска плохая. Кто знает? Полина продолжает Антураж был на уровне. Вот уж не думала, что когда-нибудь мне доведется увидеть Гиблые Болота, да еще образца 1818 года. Во все стороны, куда взгляд ни кинешь, влажно блестела вода и кочки кое-где высовывались лохматыми макушками. Плюс синие клочья тумана, корявые деревья и я посередине всей этой съемочной площадки крутейшего фильма ужасов, лохматая и злая. Сзади настырно зачавкало. Ну я ждать своих новых друзей не стала, резвой синичкой взлетела на ближайшую ветлу, оседлала узловатую верхушку. Та-ак, теперь проверим мальчишек на легкую атлетику! То, что пловцы из них, как из меня примерная жена, это мы уже убедились. Страха не было вовсе. Чтоб я трупа испугалась? Да я их в анатомичке нагляделась, да еще и не таких красивых видела. А уж технички и санитары в анатомичке пострашней этих самых трупов будут, позлобнее. «Девушка, не крошите бутерброд на труп, взяли моду — закусочную из морга делать… Вот вчера ординаторы день рождения праздновали, а кремовые розочки от торта с трупа кому отмывать? Мне же, Анисье Павловне!..» Вредные они все-таки, бабы из нашего морга. Мужики нестройной толпой собрались вокруг ветлы, морды подняли, выкатили белесые глазенки. Лезть не пытались, видать, нетренированные кибальчиши-то. — Спускайся-а! — вкрадчиво присоветовал главный (тот самый, что путь мне до деревни подсказывал). — С нами лучше… — Увольте! — припомнила я еще одно вежливое слово. — Я воды боюсь, меня в малолетстве брат утопить пытался… Я только ко дну не пошла, плавала по поверхности, как… Красиво плавала, в общем! А вы чего такие бледные, проблемы какие? Ультрафиолета не хватает, на курорт хоть какой бы смотались… Ну что же, мужики тоже люди, и им иногда пожаловаться надо, в манишку поплакаться, посетовать на жизнь хреново-огуречную. Вот и мои фанаты «Бедной Лизы», облепив ствол, принялись нескладно жаловаться на судьбу-куропатку. Оказывается, чуваков реально продинамили, устроили засаду и кинули, как фраеров последних. Когда Зямка отрядил карательный отряд за Минькиной родственницей, мужички прямо воодушевились и потопали за проповедником, как беременная крольчихи за папой-кроликом. Топали-топали и притопали. С дороги сбились, хотя от Хотяевки до Ведьмеева по тракту всего ничего. Вот стоят красавцы мои теперь мокрые посреди леса, в воде по горло, и не врубаются, в чем суть да дело… Зиммиус каким-то образом отвел всем глаза, забрал у ребят нательные крестики да испарился. А они все потонули. Вот такой вот сказ, никакого хеппи-энду. Даже плакать хочется. Я охотно повыла на луну вместе с ребятами потому что не придумала, чего бы сделать другого. Потом спросила болезных: — Э, пацанва, а чего вы со мной сделать хотите? — Загрызем…— защелкали челюстями честным мои. Наивняк! И они еще хотят, чтобы я к ним слезла — Не,так не пойдет! — Я поерзала на ветке, пытаясь прицепиться к ней джинсами поудобнее. — А помочь я вам ничем не могу? Чтобы мы потом разошлись мирно, по-соседски? — Кресты, кресты наши найди…— оживились утопленнички. — Мы тогда с миром упокоимся! Я обняла ветлу покрепче. Где ж мне искать их кресты? Этот хмырь отвалил в неизвестном направлении, крестики небось с ним. Антиквар дешевый… Мужики, видать, поняли, что я не собираюсь их осчастливить ни их крестиками, ни своими косточками, и решили заняться самодеятельностью. Один мокрец согнулся, подставил другому спину… Эге, так они до меня долезут! Я крупной белкой метнулась вверх, на хлипкие веточки. Они скрипели, но пока выдерживали… А ребята все лезли, барахтались… Бамс!!! Из темноты как жахнет огоньком — синюшные так и посыпались в хлябь, как растаявший пломбир с палочки. Я закрутила головой, глядя на кучу малу внизу… — Розка, мазила нервная! Кто ж так бьет наугад с зажмуренными глазами?!! Ты же в девочку могла попасть! — Мама, не лезьте под руку! Они у меня и так трясутся… — Мам, чего как неживая? Гля, сколько травы вокруг — Хрюшку закопать хватит! — Ох и раздолье, тудыть твою направо! — Иоанка, куда ты нас затащила, ты уверена, что все сработало, как надо?! — Я — Мать!!! Я чувствую, моя девочка где-то здесь, а если я чувствую… Миша, домой!!! Невероятно… но на кочках посреди болота стояла вся Мишкина семья! Роза Витольдовна в домашнем бархатном платье с сигаретой во рту, Ираида Витольдовна, слегка ошалевшая, с Нюшей и Хрюшей под ручку, Дара Михайловна с лорнетом, подбоченившись, Виолетта Михайловна с рюмкой в руках и трубкой в зубах и Иоанна Витольдовна… держащая за ухо верещащего Улу!!! Ух ты, как это у нее получается? Он же бесплотный, как мое начальное образование… — Ай, ай! — попискивал мой рыжик. — Я же просто мимо пролетал! Иоанна Витольдовна встряхнула Улу так, что штанишки запарусило. — Где дети?! — Не ве-эдаю! — провыл Ула. — Сам только освободился… Хотя вон Полиночка на дереве висит! — Отгоните этих, синих, и я слезу! — подхватила я. Роза Витольдовна, затянувшись пару раз, помахала рукой, разгоняя дым. Раздался треск, и утопленников окружило неровным горящим квадратом. — Крут надо, Розка, круг! — наставительно произнесла Дара Михайловна. — Ой, мама, какая, собственно, разница! — отмахнулась тетя Роза (сверху шлепнулся сноп искр — хорошенький такой фейерверк вышел). — Главное, окружить… — Хоть пентаграмму защитную нарисуй! — не отставала Дара Михайловна. После нескольких неуверенных взмахов рядом с воющими упырями возникло нечто сюрреалистичное, призванное, видимо, изображать эту самую пентаграмму. Эффектно черкнув какую-то закорючку рядом, тетя Роза еще раз затянулась. — Пойдет! — решила она. — Нечисть-то низшего порядка… — Ох, Роза, выйдет тебе твоя самодеятельность боком…— проворчала бабушка Дара. — Мама, не консервируйте! — Полина! — кинулась ко мне тетя Яна. — Где Мишенька и огры… Дан и Ян? — Не знаю, честно! — призналась я, сползая с ветлы, обходя стороной матерящихся упырей и решив ничему не удивляться. Помнится, Пленок мой говорил еще, что разъяренная родительница страшнее батальона рогатых… А чего это они, собственно, так переполошились? Время же удерживают в одной поре… Или уже нет?! Ну, если так, меня маманя прополощет и прищепками за уши подвесит!!! Дан и Ян: испытание храбростью Данчик Сюнневе орала знатно — может, даже круче матери, когда она за обедом у отца отнимает том Цицерона или какого-нибудь Лисия… Но спектакль закончился быстро. Нас подхватило, завертело… И вот мы с братцем уже где-то сидим… лежим… Закопченный каменный потолок, причем весьма низкий и неровный… Откуда-то тянет костром и, самое главное, едой. Янчик сразу подхватился, блаженно пополз на запах. Еле успел цапнуть его за штаны: — Тихо ты, обжорище! Где мы вообще находимся? — У котелка с едой! — исходя слюной, провыл братец. На самом деле попали мы в какую-то весьма подозрительную малину. Мы с братом лежали в темном углу пещеры или какого-то грота, в нескольких шагах от нас вокруг разведенного костра грелись человек пять мужиков. Из таких, знаете, которые у нас вокруг мусорных баков собираются. Волосы немытые, руки корявые, штаны разноцветные, куртки прямо на голое тело… Куда же нас занесло?! Где все? Ей-ей, клянусь всеми трактатами Цицерона, сейчас бы и сестричку с радостью в объятия заключил и не повредил бы ей ничего! Один из бомжеватых чудиков повернулся к нам и хрюкнул обрадованно: — Проснулись, ребята? Это хорошо, скоро на дело… — Мы, к делу не приучены…— квакнул братец. — Точно… — Вот если только поедим… — Разогреем силушку богатырскую… — Пода-айте, Христа ради… — Только не в морду, ради Христа… Братва у костра так и покатилась со смеху. Смеялись они долго, ударяя себя по коленкам, широко открывая рты и демонстрируя остатки зубов (один целый набор на всех). Наконец выдохлись, повалились на спины. — Ох,говорил Косой Джек, хохмачи эти новенькие… — Садитесь, пожрите. — Братва зашевелилась, освобождая нам место перед котелком. — Скоро уж пойдем, скоро карета проедет… Янчик Мы с Даном, конечно, не растерялись, кинулись наворачивать. С трудом, правда, врубались, где мы и что вообще происходит. Зато когда врубились… Мы затесались в настоящую разбойничью шайку, причем нас там почему-то держали за своих и упорно называли Йеном и Дэном, братками Косолапыми. Если бы! Не пришлось бы каждый месяц повестки из военкомата в унитазе топить! Пока мы с Данчиком стучали ложками, тыкали друг друга локтями, выуживая из котла куски мяса, разбойники обсуждали предстоящее дело. В котором нам, кстати, тоже предстояло участвовать… Оказывается, где-то через полчаса мимо логова должна была проехать карета какого-то богача, которого требовалось основательно пощипать на предмет наличия толстый мошны, большого кошеля и вообще — БАБЛАи брюликов! Нам была оказана честь богача оглоушить, чтоб не дергал ножками и не препятствовал первоначальному поверхностному осмотру. — Убивать никто никого не собирается, — втолковывал нам главный урка, лысый здоровяк по прозвищу Бриллиантовый Пью. — Так, погладите мужика чуть-чуть по темечку… Мы ж не звери какие, как люди шерифа. Глаза ему потом завяжем да отведем подальше, пусть сам дорогу ищет. — Точно-точно, — вкрадчиво просипел первый помощник Пью, хилый и тощий Джо Малявка. — Нетрусьте, ребята, деньги делим честно, половину бедным, как обычно. Вдове Аткинс, ребятам ее… И захихикал. Мы с Данчиком переглянулись. Что тут было делать? Если никому плохо не будет… Дан, правда, попытался отказаться, но Бриллиантовый сунул ему под нос кулачище размером с папенькин русско-латинский словарь. Мы стухли, надежд на спасение не было. Илиграбим этого богача, или — «убиты при попытке задать стрекача»… Данчик Уже стоя в кромешной тьме под деревом и прислушиваясь к стуку колес вдали, я перебирал в уме возможности безболезненного отвала. Но… Пью дышал в затылок, Янчика караулил Мерзкий Пэт, так что безболезненно отвалить получится только на тот свет. Руки мои, сжимавшие дубину, дрожали весьма ощутимо. Пью просипел: — Не промахнись только, козленыш… Рога в уши засуну! Рогами я еще обзавестись не успел, и на том спасибо. Ирка девчонка умная, верная, кроме тех моментов, когда она меня с Янчиком путает… Карета приближалась. Что-то она чересчур маленькая и изящная для богача. Ой-ой, по-моему, это лицо в окне никак не может быть мужским… — Там женщина! — пискнул я, одновременно втягивая голову в плечи в ожидании пинка. Пинок последовал вместе с увесистым: — Поговори мне! — Янчик! — зашептал я. — Что сказала бы мама?! — Она бы ничего не сказала! — отозвался Янчик. — Она просто вломила бы нам так, что мы неделю ели бы стоя! Я был того же мнения. Пропадать за копейку не хотелось, поэтому я решился. Подмигнув Янчику, я развернулся и вкатил дубиной Пью по лысой макушке. Хорошо вкатил, со всей силы… Янчик таким же макаром уделал. Пэта. Малявка Джо вытащил сразу два ножа из-за пояса, поддерживавшего драные штаны на его худых спичках, но на него мы и внимания не обратили. Затоптали в пылу битвы с третьим здоровяком — Быком Энди. Бык сопротивлялся — схватил Янчика за уши и попытался приклеить моего братца к дереву. Но тот так заверещал Быку в ухо, что тот выпустил Янчиковы уши и начал ковыряться в своих, тряся при этом башкой. — Оглушил, урод! — провыл Бык. Я с воплем юного индейца (помню, в летнем лагере недели две тренировался, чтобы выдать трель необходимой высоты) вкатил Быку промеж рогов… пардон, то есть в лоб. Янчик ткнул в живот пятому, стоявшему на шухере чуть поодаль и прибежавшему с опозданием. Тот сразу понял, что преимущество на нашей стороне, и предпочел спокойно лечь и позагорать под дубом. Янчик вскинул дубину на плечо и гордо раскланялся. Карета пронеслась мимо на страшной скорости, обдав братца грязью по самые брови. Ух, быстро мы управились, и минуты не прошло… — Потом себе устроишь хоть триумф, хоть овацию! — прошипел я, дергая братца за рукав. — Валим отсюда, пока братки не очнулись… И мы свалили, да туда, куда совсем не ожидали попасть… Данчик и Янчик: испытание храбростью продолжается Янчик Нестерпимо пахло чем-то кислым. Под ногами заскрипела свалявшаяся солома, когда мы с Данчиком грузно на нее приземлились. Мы очутились в тесной клетушке, пол которой был усыпан песком и соломой. Через дыру в потолке и решетку сбоку пробивалось солнце, освещая подозрительные бурые пятна на полу. Пахло примерно так же, как у нас в конноспортивной школе — потом, пардон, мочой, сеном и еще чем-то, по запаху похожим на подгнившее мясо. Я выпрямился, охнул (кажется, хорошо задницей приложился) и проковылял к решетке. — Даня, чего мы не так сделали, а? Где мы опять? Может, мы спим… Датчик сверкнул на меня наливающимся фингалом (ого, кажись, его Пью таки успел приложить!) и мрачно ответил: — Знаешь, Яня, думаю, для нас было бы лучше, если бы мы остались на Селигере и мылись бы там хоть в луже… Эстетики нам захотелось; блин-оладушек! Говорила же мать, в Вальпургиеву ночь чертовщина всякая творится! Говорила же, чтоб мы и близко к Семипендюринску не приближались… — Мама еще много чего говорила! — вздохнул я. — Не курить «Беломор», не пить дешевое пиво… Эх, а я сейчас хоть «Таопина» бы хряпнул! — Да его уж не выпускают давно, — отозвался братец грустно. Вдалеке загромыхало железо, послышались чеканные тяжелые шаги. Перед нами появился мужик в белой тоге и длинном плаще. Ей-ей, у папочки точно такая же, он ее в Риме купил, когда с мамулей туда ездил! Мужик мрачно покосился на нас, вытащил из-за пояса свиток, развернул его и, дергая носом, зачитал: — Я, Нерон богоравный, император Священной Римской империи, — воровато оглянувшись, мужик пропустил где-то с половину свитка и бодренько зачастил дальше, — в седьмой день девятого месяца сего года приказываю предать смерти двух бунтовщиков Яниуса Корвумуса и Даниуса Корвумуса. Но поскольку милосердие мое не знает границ, преступникам будет дан шанс на спасение. Ежели означенные Корвумусы выйдут живыми из схватки с диким львом на Великих Императорских Играх в честь супруги моей, прекраснейшей Поппер Сабины, то будут отпущены на свободу. Вместе с преступниками наказанию будут также подвергнуты две тайные христианки, девы из рода Макакциев. Отбарабанив текст, мужик неспешно удалился. Мы с Данчиком застыли у решетки, не в силах даже закрыть рты. Ситуация все больше походила на запущенный кошмар. Нам сражаться со львом? Да Данчик собак боится… Мишкиного Жупика за версту обходит, хоть тот и безобидный вполне. В том смысле, что с ним договориться можно — сунул в пасть что-нибудь съедобное, и он пятку отпускает. Вместо одного мужика перед нами нарисовались уже двое, с копьями. Позже подгреб третий — амбал с изуродованной рожей у него был выбит глаз и перекошена челюстью. Всеэти любительские боксерские состязания до добра не доводят… — Кланяйтесь могучему Квинту, хозяину школы! — прогнусавил один из стражников и долбанул меня копьем по больной заднице. Вот вечно так, Данчик рожи корчит, а мне достается. Мы негордые, бухнулись с братцем на коленки: — Дядя, пощади… — Чисты, как свежие памперсы… — Несостояли… — Не привлекались… — В долг не даем… — Мать-отца почитаем… — Знаем «Энеиду» почти наизусть… — Неври, ты только про любовь выучил… — Молчи, бобер-правдоруб… — Молчите оба! — гавкнул могучий Квинт. — Пришло ваше время, идите на сцену! И если не продержитесь хотя бы двух минут, я выброшу ваши трупы за городскую стену!!! Не хватало еще, чтобы я проиграл спор этому бесстыжему Макуцию… Данчик Ну нам только облажаться не хватало, с папой-то латинистом! Раз уж попали в Древний Рим, будем активизировать все знания, которые он нам привил. Вспомним заученную наизусть энциклопедию по культуре и истории Древней Греции и Древнего Рима… Лучше бы «В мире животных» смотрели бы чаще! Чего там боятся львы, кроме гнева Господня? Или лучше так — что они еще едят, кроме моих ляжек, и можно ли за минуту уговорить льва стать вегетарианцем? Мы уже миновали сполиарий, откуда нестерпимо воняло падалью и раздавались стоны и крики. Еще бы, если вспомнить папенькины рассказы, там добивали безнадежных гладиаторов и раздевали уже мертвых. Янчик побелел, у меня свело живот. Так, а это что? Если не ошибаюсь, эта дверца ведет вниз, в куникул — помещение под ареной, где располагались основные механизмы… Поддавшись какому-то внезапному наитию, я скорчился у ног стражников. Выкатив глаза, я пролепетал: — Ой, живот, живот…— Трюк, конечно, старый, но я не Райкин, чтобы за три секунды изобрести что-то сверхновое и оригинальное. — Вставай! — заорал стражник. — Не могу, ой, никак! Второй заметил более миролюбиво: — Пусть сбегает куда-нибудь, арену уделать всегда успеет… — О добрый человек, я только туда и обратно! — взмолился я, поглядывая на дверь, ведущую в куникул. Вместо ответа второй стражник схватил меня за рваную тогу (забыл упомянуть о том, что материальчик на одежду для будущих покойников они явно не у Версаче заказывали) и швырнул за дверь, пригрози в: — Я все вижу! — Ну и гляди на здоровье…— пробурчал я, разгоняясь будто от полученного пинка. Очнувшись от того, что с грохотом врубился головой в какой-то столб, я зашелестел подолом и запричитал, оглядываясь по сторонам. Что же делать? Чего меня сюда понесло?.. Так, а это что за столбик такой интересный? — Быстрее, навоза там и своего хватает! — гоготали стражники и Квинт. Если не ошибаюсь, это столб, который опускает или поднимает центр арены! А клапан-то совсем хлипкий, к тому же зафиксирован в одном положении. Значит, сломан, значит, его не используют… Изобразив губами неприличный звук, я быстренько выбил фиксатор. В голове родился небольшой план, идейка так себе, конечно, но попробовать стоило. Уж очень хотелось мне еще поесть маминых оладушков. Держась за живот, я побрел обратно. — Быстрей, быстрей…— поторопил меня второй стражник. — Вас уже объявили… Жмурясь от яркого солнца, оглушенные криками толпы, сбитые с толку тысячью новых запахов, мы застыли у края арены. Шелестели на ветру тоги мужчин и платья женщин, слышался громкий смех, возгласы любопытствующих. В меня попало косточкой. Надо им посоветовать на попкорн перейти, он безотходный… Несмотря на то что мы попали в такое опасное, почти безвыходное положение, папенькины гены все-таки дали о себе знать… — Даня, амфитеатр целенький и билетов покупать не надо! — восторженно зашептал Янчик мне на ухо. — Во-первых,не плюйся мне в ухо, а во-вторых, билеты нам уже продали — на тот свет! — Мы не умрем! — махнул рукой братец. — Ма говорила, что у меня еще дети будут… — А в какой жизни, она не уточняла? Под гогот толпы нас погнали к центру арены. Я шепнул Яну: — Когда окажемся в центре и выпустят льва, прыгай сильнее! — Что? — Просто прыгай, когда я дам знак! В центре, вцепившись друг в друга, уже визжали две девчонки, в которых я признал наших Помощниц. Так, я не понял, кто кого спасает?.. Раздался пронзительный сигнал, заскрипела дверь клетки, и на арену неспешно выполз лев. Староват, конечно, для Великих Игр, но с нами справиться всяко сумеет… — Даня, Даня! — завыл братец мне на ухо. — Прости, если че… Это я тогда твою неваляшку раздавил, а на Мишку свалил… — Ничего! — Я не отводил взгляда от почесывающегося льва, чувствуя, что сейчас начну сам чесаться на нервной почве. — Ты тоже не обессудь… Это я тогда Светке Кротовой сказал, что у тебя по-прежнему детский энурез. — Ахты, козел! — Янчик пнул меня копытом в колено. — От такого же слышу! — Я щедрой рукой проредил братцу шевелюру. Зрители заулюлюкали, даже лев заинтересованно уставился на нашу потасовку и подошел поближе. Юлии сжались просто-таки в детский мячик и принялись так истошно голосить, что мы с Янчиком опомнились. — Прыгай! — истошно завопил я, заскакав по периметру центра, слава богу, он был выкрашен в желтый цвет. — Прыгайте все, вашу рыбу тазом над унитазом!!! Янчик сориентировался быстро — заколбасился, выкидывая коленца. Юлии застыли на самой середине, вытаращив на меня глаза. Зрители неистовствовали, лев явно решил присоединиться и сделал еще несколько шагов в нашу сторону. А вот он явно лишний на нашей дискотеке! Не мешкая, — я сорвал с себя тогу, кинул ее льву и только потом сообразил, что под тогой ничего не было. А, ладно! «Пусть лучше лопнет моя совесть, чем мочевой пузырь», как любит повторять тетка Ида. Зрители довольно взвыли! О, сегодня у меня есть шанс стать героем дня… Янчик бессмысленно топтался на месте, пока лев знакомился с моей тогой. — Прыгай, даун хренов! — взревел я. — Отрывай тушку! И вы тоже, не войте, а прыгайте! — заорал я Юлиям. Те принялись неловко подпрыгивать на месте, путаясь в длинных платьях. Янчик опять подсобрался, засучил ногами. Лев подгреб поближе, сплевывая ниточки от моей одежки… — Яня, раздевайся! — заорал я, выделывая «яблочко» вприсядку. Пятки уже просто горели!!! — Извращенец! — пискнул братец, но тогу снял… Вторая сенсация за сегодняшний день, нас запомнят, клянусь Юпитером и всеми его детьми! Янчик накинул тогу льву на морду. — Господи!!! — заорал я на весь амфитеатр, прыгая по периметру не хуже кенгуру, которой в сумку засадили мелкой дробью. — Господи! Помоги мне, накажи нечестивцев! Обвали на хрен весь этот амфитеатр или хотя бы арену!!! Услышь меня и все такое… Моя мама честная ведьма, она не ворожит в пост!.. Ба-бах! Сцена под нами медленно начала оседать. Зрители ахнули, послышались нервные выкрики. Носясь голышом по сцене, я чувствовал себя просто-таки отроком Даниилом. Ухты, а кстати, похоже! К нам кинулись солдаты, но сюрпризы на этом не кончились! Накренившись, сцена, видимо, задела какие-то трубы, и ребят просто отшвырнуло забившими снизу фонтанами. Вместе со львом отшвырнуло, кстати… Ну ничего, пускай поближе познакомятся, он ничего зверюшка, дружелюбный, на контакт легко идет! По опускающемуся центру мы все резво покатились вниз. Какая-то из Юлий завизжала, зацепившись платьем за щепку, но я ловко пнул ее, и Помощница покатилась дальше. В некоторых случаях церемонии с женщинами отнимают так много времени, и потом, кто вообще нас должен спасать?! Кстати, по-моему, могучий Квинт выиграл свое пари! Паоло Я не дурак, понимаю все быстро, на лету, можно сказать! Когда мою синьорину начало куда-то утягивать, я подсуетился моментально! Ухватив ее за коленки, кстати, совсем неплохие коленки, я зажмурился и отдался на волю Господа. Нет, лучше с ней пропадать, чем опять… с рогатыми в покер на раздевание!!! О Мадонна, доколе мне терпеть такие издевательства?! Сюнневе: испытание знанием Настырная свинья пребольно ткнула пятачком мне в плечо. Я с трудом вытащила голову из вонючей лужи и попыталась обтереть лицо. Откуда-то раздалось: — Вот упилась-то, гулена, прости господи! Гля, и мужик ейный в зюзю ужрался… Вон куда мордой влез! Я оглянулась и обнаружила, что Паоло мирно и с комфортом пристроил кудрявую голову у меня на коленях, сам весь такой чистенький и румяный. Я дернула коленом — челюсть Паоло жалобно щелкнула. — За что, Мадонна? — вякнул он, проворно отползая в угол, поближе к деревянной загородке. Это что, загон для свиней? Навязчивое немузыкальное хрюканье слева подтвердило мои догадки. Толстая хрюшка умильно пыталась пристроить свой рыльник у меня на плече. — Вставай, вставай! — надсаживалась какая-то баба над ухом. — Ишь чего удумали — с полюбовником у меня в загоне миловаться, свиней моих путать!! Я подняла голову и мутным взглядом уставилась на мощную бабу в цветастой юбке, воинственно сжимающую в руках коромысло. — Молчи, Макридка, — непонятно почему вырвалось у меня. — Ай, забыла, как тебя с Ванькой-пастырем из коровника Лизкиного задами выводили?! Баба охнула и примолкла. Я медленно приняла сидячее положение, удивляясь сама себе. Что за чушь я вообще несу? Я, Сюнневе Ряйкиннен, не полных двадцати лет от роду, не могу быть знакома с этой бабищей и к тому же быть в курсе ее амурных дел! Однако я точно знаю, что ее зовут Макридой, а мужик у нее — чума чумой, а из детей только старшая Глашка — девка сообразительная, а остальные так… Стоп! Я решительно поднялась на ноги и затормошила Паоло. Что бы там ни было с этой Макридкой, нам с Паоло неплохо было бы скрыться подальше от любопытных глаз. — Мадонна! Bella! — захныкал Паоло, отряхивая штаны. — Куда нас опять занесло? Я посмотрела по сторонам. Обычная деревня, каких много. Даже скорее не деревня, а очень большой хутор. Судя по всему, мы где-то на севере, потому что низенькие бревенчатые дома крыты дранкой и мхом. Год-то какой? Что? Конец тринадцатого века? Господи, а это я откуда взяла?! Схватив Паоло за руку, я выдернула его из грязи, и мы резво перескочили через ограду. Вокруг уже начали собираться любопытствующие, привлеченные воплями Макридки, поэтому мы обогнули пару домишек и засели в кустах за какими-то хозяйственными постройками. — Паоло, что происходит? — требовательно спросила я. — Что со мной? У меня ясновидение никогда не было так обострено! — А у меня тела лет сто не было! — огрызнулся в ответ Паоло. — Не заметила, что ли?! — Думаешь, у меня все мысли о тебе?! — У меня красивое тело! — обиделся Паоло, — Знала бы ты, как меня любила синьора Бьянка, хозяйка отеля, где я работал поваром, и синьорина Клаудиа, ее дочка… — Дурень! — прошипела я, потихоньку раздражаясь. Когда я злюсь, то становлюсь похожей на маму. Обычно в такие моменты папа сноровисто мазал лыжи салом и убегал в лес. Возвращался, только проголодавшись… — Паоло, куда мы попали? Хотя это я знаю… Мы сейчас… где-то в районе Новгорода, на территории Новгородской республики. Откуда это? Словно кто-то в ухо шепчет! — Прекрасно! — тотчас же среагировал Паоло. — Не надо будет меня гонять по пустякам… Что это? Слышишь? Кричит кто-то… Со стороны загона, который мы только что благополучно покинули, раздавались подозрительные истеричные вопли. Я прислушалась: — Ой, убил, убил, до смерти измордовал!!! Помогайте, люди добрые, вяжите его, бесноватого!!! Мы кинулись обратно. Перед самым большим домом, чей конек украшал кокетливый деревянный флюгер, собралась толпа. Надсаживалась все та же Макридка, размахивая коромыслом. Невдалеке пара крепких меланхоличных мужиков удерживала орущего и брызгающего слюной хлюпика в черном камзоле. На пороге сплевывала кровь высокая худая тетка с растрепанными светло-рыжими волосами. Ей помогали подняться две местные бабы. — Пойдем, пойдем, милая! — напевно ворковали они. — А злыдня твово охолоним маленько, в погреб башкой вниз засунем. Ить вишь какой бешеной, с топором кинулся! Сразу видно, иноземец! Сдалось же тебе с таким жить! Как это ты увернулась еще… — Хеекса-а-a!!! — завыл мужик в черном, яростно рванувшись из рук мужиков. Ведьма? Один спокойно закатал ему кулачищем в лоб. — Не балуй! — наставительно произнес второй, встряхивая обмякшее тельце. — В город яво, — посоветовала какая-то бабка. — Тама разберутся… Или в погребок, задом на лед! Путче в город, конечно… — Это мы скоренько, — засопели мужики. — Все равно на ярманку собирались поросят везти, яво тоже захватим. Свяжем только покрепче… Избитая ведьма гасила ресницами зеленый недобрый огонь в глазах, кашляла потихоньку. С виду — сама невинность. — Уж вы его отвезите, — попросила она, обтирая окровавленную руку о подол. —Сделайте милость… — Отвезем! — кивнули мужики. — А покамест в погреб спустим… Паоло скорчился рядом и как-то побледнел. Я только головой уважительно покивала. Скорые они тут на расправу, чуть что не так — сразу дурь из башки выбьют. Однако как не понравилось ведьминому мужу, что жена его колдовством промышляет! Тут надо глядеть в оба, может, это и есть наш инквизитор. Плюгав больно на вид-то, никакого антуражу… Из сеней выкатилась бочка. Покрутившись на месте, бочка стукнулась о порог. У нее отвалилось днище, и оттуда показалась рыженькая кудрявая головка. — Девка-то гля куда залезла, — всхлипнула какая-то баба. — Напугалась, малая! Глянув на девочку, я сама напугалась. Да этот ребенок-бесенок сам кого хочешь в космос одним пинком отправит. Мощна малышка, силой аж пышет. Заметив меня, девчонка хитро подмигнула и сделала козу книзу. Я повторила жест, все в порядке — ведьмы природные. Сделать козу книзу — значит показать, что прогоняешь черта, загоняешь его вниз и отказываешься с ним иметь какие-либо дела. А вот если вверх пальцы поставить… Прибитый мужичок приоткрыл заплывшие глазки и, увидев девочку, заорал: — Хеекса! Вера магика!!! — Да разве у тебя девку Веркой кличут? — удивилась какая-то баба. — Веркой, — кивнула ведьма. — Веркой… — Что такое «вера магика»? — спросила я Паоло. — Эхо похоже на итальянский… — Это латынь, только кухонная, — пояснил Паоло. — Означает что-то вроде «настоящая ведьма»… — А почему он говорит на латыни? — Потому что в это время еще считалось, что на национальных диалектах могут говорить только простолюдины. Каждый, кто считал себя пообразованнее, насиловал латынь… Очень интересно. Уж не этой ли страстной любовью к исковерканной латыни объясняется такое изобилие ведьм с именем Вера в нашем роду. Микелина что-то говорила об этом… Мол, одно время в роду были сплошные Верки. Толпа начала потихоньку расходиться. Мужа ведьмы утащили с собой местные мужики, клятвенно пообещав завтра же «свезть в город». Мы с Паоло: переглянулись. Ну и что? Что такого мы видели? Хотелось домой, причем не в Семипендюринск, а в Финляндию, к папочке. Жив ли он? Ах, зачем мама меня увезла! Хотя папе тоже под конец перестало нравиться то, что мама иногда летает, и все эти травы, на которые у папочки была аллергия, А маме не нравилась контрабандная водка, которую папа, напротив, очень уважал. «Мы должны быть со своим родом» — так сказала мама, когда мы уезжали. Знала бы мамочка, что из всего этого выйдет… Я так устала, просто словами не описать. Хотелось есть, желательно бы чего-нибудь вроде kalalaatikko — салата из картошки с сельдью, мама его очень хорошо умела готовить. Паоло тоже бубнил над ухом что-то о пицце… — Что стоишь-то? — Ведьма остановила на мне строгий взгляд. — Зайди в дом-то… Переночуешь здесь. — Заходи, — потянула меня за рукав девочка, — и мужика своего веди. Паоло фыркнул, но в дом вбежал чуть ли не вперед меня. Пока ведьма смывала запекшуюся кровь, нагнувшись над бадьей с водой, ее дочь хозяйничала. С важным видом составила на стол плошки с кой-какой закуской, Паоло поманила к себе, хитро улыбнувшись. Сдернув тряпицу, дала понюхать содержимое глиняной бутыли, прятавшейся под лавкой. Паоло, который в последней жизни работал в шикарном итальянском ресторане при отеле «Эксельсиор» в Риме и, следовательно, привык к тонким винам, чуть глаза не утопил в домашней самогонке. — Я лучше так… всухую, — отвертелся он. — Дубина, — невозмутимо припечатала девочка и, повернувшись к матери, спросила: — Что, мамка, сильно он тебя? Ведьма махнула рукой: — Дурень он, дуб ить дубом! Ну подумаешь, в воздухе я висела — сразу за топор хвататься… Кабы не отвела руку ему в сторону, точно бы щербатая была, как бабка Свиридка. — Нам ить к ней мотать надо, — рассудительно продолжила девочка. — Достанет тятя-то, обе огребем по холкам. От судного-то он откупится, мошна-то завсегда при нем, а Савел с Глебушкой пощупать не скумекают. — Умна больно! — прикрикнула ведьма на дочь. — Ай сама не знаю, что уходить надо. Ночью и пойдем, вот только людей проводим до заповедного дуба… И не к бабке Свиридке, а подале, ко двору теткиному… — Тетка лается, — заметила девочка, разливая самогон по деревянным можжевеловым чашечкам. — Зато не кусается. Молчи мне, бесноватая! — Почему бесноватая? — заинтересовалась я. Откуда же могла слышать точно такое же прозвище? — Потому что припадочная она у меня, — вздохнула ведьма. — Бес в ей, никак не выгоним. Я поглядела на девочку, невозмутимо накрывавшую стол. Рыжие волосы торчат во все стороны, на конопатый нос налипла сизая пленка… Кто бы поверил, что про этого ребенка в Семье будут рассказывать сказки? Ох, Господи, никак мне твоих путей не исповедать… Виталис: испытание прямыми обязанностями Я не идиот, сказано отвлечь, значит, отвлеку! Но только как это сделать?! Может, спеть что? Станцевать? Предложить свои услуги? Да что ему с моих услуг, он вон какой сильный, а я так — бедный маленький паж, по недоразумению попавший в Помощники к сильнейшей ведьме. Пока он ей глаза отводит, ей кажется, что у нее силы нет, но стоит ему только чуть-чуть отвлечься… И вот тут подсуетиться надо мне. Через щелочку в двери я уныло обозревал импровизированный зал суда. То есть зала-то никакого не было, так, обман зрения, иллюзия, морок, как в народной легенде про Барбру, которую замуж за горного тролля чуть не выдали. Но мне было удобнее смотреть ее глазами… А он господинчик-то неавантажный совсем, шибзденький. И пишет вон как вроде старательно, прямо как у нас Петер — губернаторов писец. На лице такая важность прописана, да только никто того не ведал, что Петер не губернаторовы резолюции строчит, а к Гретхен в соседнюю деревню эпистулы любовные чиркает. А сам-то морок держит, крепко держит, чертяка. Эх, девица Михайлина, надобно вам было тетушку лучше слушать, сейчас бы прознали, что к чему. Необразованная ведьма — слабая ведьма, будь у нее хоть до потолка силы. Я еще раз оглядел зал. Вон парнишка лежит, прямо у кресла. Нет, его не поднимешь, тот его хорошо оглушил. Вон чьи-то бренные останки… Ну их, склеивать заморочишься. Вон хозяйкина собака к креслу привязана, уши прижала, ерзает. О, а если через собачку действовать? Так, главное — обставить все тихо и бесшумно, чтобы этот меня не увидел. Быстренько метнуться к креслицу, развязать хоть одну тесемочку… А там как пойдет, может, хозяйку развязать удастся. Наконец-то спасаем Мишку Инквизитор все продолжал что-то писать, периодически останавливаясь, чтобы перечитать написанное. — За мемуары взялись? — спросила я. Так, разговор завести захотелось… Тот опять погрозил мне пальцем: — Шутить изволишь! Сие не мемуары, сие мой последний протокол… Сегодня я с тобой покончу и больше протоколов писать не буду. — Постойте! — нахмурила я брови. — А чего же вы там пишете, если меня еще не допрашивали, да и заседания суда как такового не было! — А чего тебя допрашивать? — вздернул Инквизитор плечики, некстати явив свету некрасивую заплату на левом плече. — И так все заранее известно, что ты скажешь. — И зачитал со вкусом: «девица Михайлина дочь Микаэлова из семьи Радзевецких, из роду Сухановых, созналась в творимом ею ведьмовстве. Означенная Михайлина признала, что летала на шабаш на Блоксберг, творила там непотребство с Сатаной, а также вредительствовала простым христианам, поскольку сама от Христа отреклась. Также ведьма созналась в приготовлении колдовских зелий, для коих собирала в полнолуние волшебные травы на кладбище, а также в разрытии дюжины могил некрещеных младенцев, из коих похитила она их головы для темного ведьмовства своего»… Инквизитор остановился и почесал пером за ухом: — Дальше я еще не придумал. Может, обвинить тебя и в вытапливании их жира для приготовления адской мази, что ведьмам летать на шабаш помогает? — Ну знаете! — возмутилась я. — Это уже слишком! Я же ничего такого не делала! Это ж надо такое придумать! Зачем мне дюжина голов? Они же протухнут… — А если на лед вынести? — с надеждой предположил Инквизитор. — Мы не в Арктике! — отрезала я. Инквизитор вздохнул. Жалобно так, с подвыванием. — Может, ты чего предложишь? — О! — оживилась я. — Напишите, что я совращала мужчин! Пачками! Штабелями! А потом на них летала! Инквизитор с сомнением на меня покосился: — Это я бы твоей тетке Розе приписал, но не тебе… Не знаю, где дяденька увидел мою тетку, но явно проникся до самой селезенки. Ишь как вспоминает! Интересно, где он мог ее видеть? Инквизитор тем временем отложил бумагу, положил перо рядом с чернильницей и неловко начал выбираться из высокого кресла. Выбравшись, он подошел к стулу, к которому я была привязана, и задумчиво уставился на меня. Покачался на носках, повздыхал, потом произнес меланхолично: — В принципе, можно и без протокола обойтись… Кто его читать-то будет? Я всегда ненавидела холодец. Терпеть не могла эту склизкую студенистую массу, от одного вида тошнило. Теперь я почувствовала, что это такое, так сказать, изнутри… Под ноги Инквизитору шлепнулся толстенький серый шарик. Жупик расправил лапки, с наслаждением потерся хвостиком о землю, почесал лапой за ухом… — Кобель! — одновременно удивленно и возмущнно завопил Главный Инквизитор. — Ты как отвязался? А ну — марш на место! Он идиот или репетирует? В укоризненном взгляде Жупиньки, обращенном на Инквизитора, читалась приблизительно такая же мысль. Мой бульдог еще раз вздохнул и еще раз как-то подозрительно потерся хвостиком о землю. Мамочки, ведь он так делает… Жупик огляделся и невозмутимо задрал толстую кривую лапу над поцарапанным сапогом Инквизитора… со всеми вытекающими оттуда последствиями. Пока последствия вытекали, Жупик блаженно жмурился и поглядывал на меня простодушным взором. Матерь Божия!!! Да мужик его сейчас потрет как морковку… Что это? Я заморгала. Мне почудилось, или ко мне действительно начала возвращаться сила? Я уже видела, как сине-белое энергополе вокруг меня постепенно растет. Сантиметр, два… Воздух странно задрожал и начал расслаиваться… Бах! Жупик толстым мячиком откатился в угол. Бедненькому врезали сапогом по самой попке! — Хитра ведьма! — зашипел Инквизитор, брезгливо встряхивая носком сапога. — Извинитесь перед моей собакой! — завопила я. — Как гадко обижать слабых! — Она мне сапог испачкала!!! — Не испачкала, а помыла! Были бы умнее — второй бы подставили!!! — Все равно твоя выходка не удалась! — надулся Инквизитор. — Ты не вернула себе силу, того, что у тебя есть, не хватит даже, чтобы порвать веревки! А раз ты меня разозлила, обидела и унизила, то я ускорю исполнение приговора!.. Посмотрим, как ты будешь смеяться, когда тебя прошьют эти иголочки! А кобеля твоего я за хвост рядом примотаю!!! «Однажды Верка Бесноватая летела на шабаш, о тот раз на Лысую гору решила наведаться. Прилетает, спаси Иисусе, ни шиша интересу! Бабы какие-то пьяные по кучкам собрались да мужиков своих костерят на чем свет стоит. Оно ведь давно известно, что на шабашах этих ведьмы природные редко появляются. Ну Верка села себе скромно в уголке, глазищами своими косыми зыркает, как бы ей какую штуку провернуть! Тута подкатывает к ней одна молодуха да как зачнет перед ей бахвалиться. Мол, ведьма она сильная, да все знает, все умеет… А Верка-то глядит, что силы в ей ни на грош, а пустословства более. Возьми наша Бесноватенькая да и скажи ей: коли ты так сильна, смогешь ли по обе стороны от себя стать? Это, мол, любая ведьма сумеет. Врала, конечно, убогая, такое только самым сильным удается, да только уж больно она похвальбушку уделать хотела. Та не смогла да Верку на смех начала подымать. Тут Верка возьми и натрое встань! Да как пошла хохотать, все бабы, зараз протрезвели, а та, что хвалилась, глаза закатила да бух оземь…» Неизвестно почему я вспомнила эту историю бабушки Виолетты, она вдруг просто всплыла в памяти. «Нашла время для сказок!» — укорила я себя, и вдруг… По обе стороны от кресла встали еще две меня. Хорошие, примерные девочки с рыжими косичками, в коротких вязаных платьицах… Главный Инквизитор взвыл и резко толкнул меня на иглы. Если бы могла, захохотала бы, как Верка! Но у меня вышло только интеллигентное покашливание. В тот же момент Михайлина, из платьица которой торчали ржавые иглы, совсем неприлично подмигнула Инквизитору, показала язык и… испарилась. Та, что стояла слева, последовала ее примеру. Я стояла справа от кресла. У меня этот трюк никогда не получался как надо… — Бесовка!!! — икнул Инквизитор, растерянно обозревая пустой стульчик. В следующий момент он познакомился с ним ближе, со всего маху врезавшись лбом в его сиденье… Леонид отбросил второй стул, к которому раньше был привязан Жупик, и посмотрел на меня. — Он чего, маньяк? Что вообще происходит? Ты кто? — Мужчина моей мечты стал некстати весьма разговорчивым. Мне бы, конечно, принять позу повыгодней, придать голосу хрипотцу а-ля тетя Роза в молодости и томно поведать молодому человеку о всех моих горестях и невзгодах, но… Как я уже говорила, имидж романтической героини писался явно не под меня. Зал суда исчез, просто растворился. Мы стояли почти в полной темноте посреди какого-то болота или чего-то в этом духе. Под ногами чавкало и хлюпало, я и опомниться не успела, как от мощного прыжка радостного Жупика меня забрызгало грязью по колени. Отскочив в сторону, я поскользнулась на мокрой траве и с неприличным воплем кульком рухнула в воду. Леонид кинулся ко мне и совсем неромантично, за ногу, вытянул меня из противно пахнущей тиной воды, всю в зеленой ряске и с парой головастиков на ушах. Мокрая, зеленая и всхлипывающая, я плюхнулась на кочку. Леонид затоптался рядом, добавляя грязи моему и так испорченному платью. — Чего, воды наглоталась? — спросил он озабоченно. — Хочешь, за ноги потрясу? Я стряхнула головастиков и попыталась с достоинством встать. Шумно поскользнувшись еще раз, я всерьез решила ползти до сухого места на карачках. Леонид опять начал интересоваться происходящим. Мог бы и повременить, по моему мнению! Перед ним девушка ползает, вся такая мокрая и несчастная, а он все с вопросами лезет! — Ты кто? Мы где? Если у тебя стресс — дыши глубже! Я яростно запыхтела, прямо как Полина, когда она Васю из Интернета вытаскивает. Хотела было уже заорать и подробно объяснить любознательному члену кружка юных следопытов, где мы все и куда попадем, но осеклась. На соседней кочке, лицом в трухлявом пне, лежал Инквизитор, по-прежнему обморочный и безвредный. — К нему! — скомандовала я вместо ответа и поползла вперед, уже не доверяя ногам. — У тебя все в порядке? — Леонид осторожно потыкал пальцем мне в спину. — Хочешь, я научу тебя тайской методике расслабления… Добравшись до пня, я ухватилась за валявшуюся рядом суковатую палку (интересно, уж не это ли второй морочный стульчик) и осторожно выпрямилась. Инквизитор по-прежнему был в глубокой несознанке. — Его надо связать! У тебя нет веревки? Леонид отрицательно мотнул головой, глядя на меня с возрастающим испугом в глазах. — Подтяжек? Суперрезинки в трусах? Шнурков? Ремня? — Ремень есть, — осторожно ответил Лени, — но… у меня джинсы плохо держатся, там застежка сломана. — Если не дашь ремень, я тебе еще чего-нибудь сломаю!!! — взревела я, удивляясь сама себе. Я же не буйная… Леня покорно вытащил ремень и даже согласился перемотать Инквизитора под моим строгим руководством. Пока мы занимались этим увлекательным делом («За шею, думаю, не стоит… Может, за локти и к коленкам? Недотянется? А может, попробуем все-таки?»), из темноты вдруг послышался до боли знакомый вопль: — Миша, домо-ой! — Мамуля! — заорала я, кинувшись на зов. Полина Как только подвалили Мишкины родственнички, веселье пошло полным ходом. Я уже рассказывала, как тетка Роза нейтрализовала хмырей-упырей. После этого вся компания накинулась на бедного Улу. Уж не знаю, где были их Помощники, но мой рыжий метался по периметру один. — Не знаю! — орал он, поддергивая сползающие штаны и уворачиваясь от Мишкиной родительницы. — Ну я же не виноват, что все так пошло! Мы время держали, сколько могли… Неизвестно, за что бы еще ухватила Иоанна Витольдовна Улу, но тут из-за деревьев послышалось хлюпанье воды, болотная трава зачавкала под чьими-то ногами, и к нам на танцпол вырулила Мишаня, вся мокрая, как лягушка. За ней плелся… Ленька, таща на себе криво перемотанного ремнем лысоватого дядьку, в нирване по самую прану. — Михрюсик! — взвыла Иоанна Витольдовна, — кидаясь к горячо любимой дочери и перехватывая ее тщедушное тельце обеими руками. Обнимая счастливо спасшуюся кровиночку, Иоанна Витольдовна, однако, фишку просекла сразу и громким шепотом осведомилась: — А что это за молодой человек? — Мамуля! — взвизгнула Мишка, в одну минуту краснея в пионерский галстучек. — Какая ты… мы тут… Главного Инквизитора поймали… а ты?! — Мишенька, а где огрызки? — послышался обеспокоенный вопль Розы Витольдовны. — Теть Роз, их куда-то унесло… По-моему, другое время! — О боже! — взвыла тетка Роза. — Надеюсь, они будут вести себя хорошо, ничего не разобьют и не испортят, чтобы мне потом километровые штрафы не приходили… — Роза! Это же твои дети! — Иоанна Витольдовна даже оторвалась от Мишки. — Как ты можешь быть такой спокойной?! Тетя Роза хрипло усмехнулась, шаря по карманам в поисках сигарет: — Янка, Янка… После того как мои огрызки оставили в дураках местный военкомат, не думаю, что они растеряются в каком-то другом временном пространстве… Так что у нас с Инквизитором? Я встала в боксерскую стойку и поперла грудью на моргающего Леонида: — Ну держись, мохнорыл, ща заделаю тебе в альвеолы!!! — Не тот! — взвизгнула Мишка. — Он его просто использовал… Тот, что связан! Я притормозила на полной скорости, подергала себя за ухо и уставилась на мужичонку, отдыхавшего на стульчике: — Этот гусенок мокролапый?! Ты че… инвалидов ногами не бью! В тот же момент Леонид отлетел далеко к Гагарину. Ремень хряснул, а мужик грозно взгромоздился на болотную кочку, вращая глазами и потрясая кулаками: — Ага, попались, ведьмы проклятые!!! Ща-ас я вас всех… одним махом! Долго-долго я мечтал найти вас, отомстить вашему роду за глумление!!! Я убил много ведьм, настоящих ведьм, а не глупых баб!! Я забирал у каждой ее силу, пока наконец не стал достаточно сильным, чтобы одолеть вас! Я… Его прервал дикий вопль Розы Витольдовны (с кочки вверх лапками навернулась любопытная лягушка): — КОЛЯ?! Спичующий осекся. Взгляд его мгновенно стал влюбленным и затуманенным: — Розочка? Роза Витольдовна прошлепала поближе, вглядываясь в Инквизитора: — Е-мое, Колян, ты крышу, что ли, с рождения не чинил? Что за драмкружок одного актера?! — Ведьма…— всхлипнул Инквизитор. — Я так старался…. не влюбиться… а ты!!! Хочешь, убью тебя последней? Мишкина тетка захлопала глазами: — Эй, Коленька, ты чего, в клуб записался? Нуэтот, что на улице Васяткина? «Маза маркиза де Сада», так, что ли? С чего тебе меня убивать?! — Я не Коленька! — уже спокойней пояснил Инквизитор, красиво заворачиваясь в плащик и отставляя ножку наподобие статуи Аполлона, — Я — Иоганн Николаус Зиммиус, магистр богословия. Родился в городе Гехте в конце тринадцатого века… Всю жизнь посвятил борьбе с ведьмами, я глава Черной Инквизиции, от одного упоминания о которой ваш бесовский род трясло от страха!!! — Клевое досье! — некстати порадовалась я за дядьку. — Вам его надо бы на каком-нибудь брачном сайтике выложить, знаете сколько реальных чувих сразу заморочатся?! Инквизитор вздохнул: — Вот так всегда… договорить не дадут. Дура, всю патетику мне испортила! Напередний план вырулила бабка Виолетта: — Га! Иэто, ет-кабриолет, Главнюк? Нешибзди, милый!! — Я не… шибздю, мерзкая баба! — взвизгнул Инквизитор. — Сейчас я вас всех убью, нас многой Роза Витольдовна произнесла плачущим голосом: — И с этим… я целовалась?! Ее мать не преминула отреагировать: — А ты еще маленькая была, вечно дрянь всякую в рот тянула! — Роза! — завопил Инквизитор. — Ты еще можешь спастись, приди ко мне! Я убью тебя не сразу! Может, вообще не убью, так, силу отберу да прибью немножко… Роза Витольдовна капризно надула губы, покачала головой с огненными кудрями: — Да ну-у… Ты мне и не подарил ничего ни разу! А вот мой Алексиус мне «Камасутру» на латынь переводит! И знаю ведь, что потом, гад, перевод на свою докторскую пустит, а все равно люблю… Ираида Витольдовна подошла поближе, ласково погладила Инквизитора по плечику: — Вам бы моего отварчику из пустырника, а? Так и быть, разрешаю водочки… немножко капнуть! Ну как согласны?! От такой наглости мужик, изо всех сил старавшийся показать себя крутым перцем, прибалдел и заорал: — Смерть ведьмам!!! В ту же секунду за спиной Инквизитора выросла стена из мрачных мужиков. Все такие в плащах, с горящими факелами в руках и мордами как на обложке приключенческого боевика. Oгo, человече решил реально замострячить вечерину в стиле садомаза — бей в оба глаза!!! Так, ну я, конечно, не пророк и даже не пророчка, но огребем мы сейчас хор-рошо-о!!! Мужиков было много, и все явно с проблемами в личной жизни. Но мне за их простатит умирать как-то не хотелось! Так, сколько мы сможем продержаться, пока мужиков не начнут выносить, как фанатов после матча ЦСКА — «Спартак»? Дара Михайловна ловко присела, замахав руками, пару раз крякнув. А в натуре, Мишка же говорила, что ее бабаня по карате пояс имеет! Виолетта Михайловна торопливо допивала коньячок из рюмки, ворча: — Посмаковать не дадут, злыдни окаянные! Ираида Витольдовна пыталась отпихнуть дочек с танцпола, приговаривая, что им совсем не обязательно видеть, как их маме некультурные дяди набьют морду. Нюша и Хрюша упирались, горя желанием… «позырить, как наши будут уродцев разделывать!!!». Роза Витольдовна отвлекала Главнюка (ох, хорошо его бабушка Виолетта обласкала). То ножку стратегически выставит, то платье до бедра поддернет, то руку на грудь томно положит. Мужик краснел, бледнел и развешивал слюни на кружевном слюнявчике. Я восхитилась, ну Мишкина тетка и актриса!!! Иоанна Витольдовна вдруг завопила что-то по поводу того, что у нее цветы неполитыми остались. Мишка стучала коленками. Жупик ей в такт клацал зубами. Я стояла со сжатыми кулаками, как на ринге, мечтая хорошенько наподдать вон тому… козлу слева! Потому что это был Венечка-архивариус собственной персоной, или я не Полинка Кузнецова по прозвищу Таран, подруга Васи-хакера, сестра Лехи-каратиста! Ох, Боженька, только спаси нас, пожалуйста, а то я Ваське свитер не довязала, тот, с надписью «Виндоус — маздай, Линукс — фарева!» [13 - Искаж. англ. «Windovvs — must die, Linux — forever!», то есть: «Смерть Виндам, Линукс — на веки вечные!»]. А как же наши с Васенькой детишки, которых мы мечтали назвать Интернет, Веб и Патченое Микроядро… Все-таки мы чуть-чуть недотягивали до массы. Нас было десять, считая и Жупика. А, еще Ула и Виталис… Ну, может, Ленька еще приползет из той голубой дали, куда его Главнюк отправил. А мужиков было много больше. Вот Главный уже потянул ручку, чтобы дать начало грандиозной мочиловке… На полянку с визгом и гиканьем вывалились Тяпа и Ляпа, как обычно задорные, веселые и… голые по самые… в общем, просто голые, ну хоть тут какое-то разнообразие. — Дан! Ян! — взвизгнула Роза Витольдовна. — Немедленно оденьтесь, не то застудите ваших будущих детей!!! — Мать дело говорит! — кивнули братцы. Данчик огляделся и ловко сдернул плащ с Инквизитора: — Дядь, ты чего-то тепло вырядился для майской ночи! Дай красоту прикрыть, — и быстренько обмотался плащом. Янчику достался кружевной слюнявчик, который он обернул вокруг бедер наподобие балетной пачки. Инквизитор опять пошел пятнами, затряс головой, но даже матюгнуться не смог — только рот открывал, как у Васиной мамаши рыбки в аквариуме. И тут, дозированно правда, к нам начала подваливать нескорая помощь. Засияли лучистые ореолы света, и за спинами Мишкиной родни вырос компактный отряд Помощников. Мы сразу стали смотреться как-то солиднее. Рядом с Улой нарисовалась Мэри Джейн с неизменной дубиной. Хорошенькая до невозможности! Сигарету деликатно затушила об кочку, воскликнув: — Ух ты, сколько мужиков!!! Ох я развернусь! — Левого, вон того, мне оставь! — предупредила я. — Забито! — кивнула Мэри Джейн. — Когда начинаем? Ко мне деликатно шагнул Карл Полубес, раскланялся, прошептал: — Здрасьте, Полина Ивановна, суфле мое бланманже, вот и свиделись. Не откажите в милости кого-нибудь за вас порешить, мне хороших дел надо… парочку! Карл — личность весьма загадочная, мой рыжий клялся, что если я буду себя плохо вести, то Карл будет меня сторожить… охранять то есть, а он, Ула, уйдет на пенсию, женится и будет греться у печки и рыбу вялить. Вообще, с Карлом ухо надо держать востро, потому как он одной стороной бес. Но однажды он меня действительно спас, так что я милостиво кивнула. Зиммиус потихоньку очумевал, глядя на то, как мы потихоньку подтягиваем силы. Ситуация уже становилась скорее комичной, чем опасной. На болотном пятачке толклась куча народу, мечтающая набить друг другу морду, но великая мочиловка никак не могла начаться, потому что кайф постоянно кто-то портил. То Дан и Ян не вовремя вывалились, то наши Помощники начали собираться… Зиммиусу явно хотелось начать все как-то поэффектней, а не в дикой сутолоке, когда противник, вместо того чтобы смотреть на его крутизну, активно общается друг с другом и своими Помощниками. — Ну, мы сейчас будем вас убивать…— попытался он влезть в теплый разговор тетки Розы со своей Помощницей. — Коль, ты чего? — захрипела Роза Витольдовна, поворачиваясь к бывшему кавалеру. — Своих собрал, да? А нам-то силы подтянуть надо! Ну уж нет, жди давай, наши еще не все… Мужики за спиной Зиммиуса начали потихоньку бухтеть. Мол, или бьем, или вводи почасовую оплату. — Тетка Вийка, тетка Вийка! — послышался простуженный детский голос из-за деревьев. — Ну куда тебя, оглашенную, на ночь глядя понесло?! Тебе и по голове, наверное, тогда попало, да ты, видать, сказывать про то не хочешь… — Молчи, Полька! — с кочки на кочку к нам ловко пропрыгала Вийка. Косы заплетены наскоро, болтаются сзади, подол подоткнут… Та-ак, мужики отвлеклись, уже хорошо! За ней бежала, теряя лапти, Пелагея, грозя тетке маленьким кулачком и поминутно причитая… Ну, раз начали собираться Мишкины родственники, то ей и слово Несмотря на то что мои тетки, бабушки, кузины и кузены внешне были вполне спокойны, я по-прежнему продолжала трястись от страха. Сколько мы еще будем продолжать этот фарс? Зиммиус был уже на грани бешенства, скоро ведь не посмотрит на то, что мы его активно игнорируем, начнет бить нас как попало… А мне что делать, как пользоваться моей силой в охранных целях?! Появлению Вийки и Пелагеи я почти не удивилась, чего-то подобного ожидала. Слышала ведь слова тетки о том, что еще не все наши собрались; — Теть, — дергала Пелагея Вийку за рукав, — теть, можно я о-он на ту ветелку залезу, да там приберусь, чтобы потом бабане все подробно обсказать? А не то она ж меня на том свете измордует! Она б сама пошла, если б не боялась, что нас по трухе, какая из ей посыпется, нелюди отыщут и бочары наломают! — Ой, роток замкни, галка трескучая! — отмахнулась Вийка и повернулась к бабуле Даре, по-прежнему невозмутимо отрабатывавшей приемы карате, чтобы в надлежащий момент тряхнуть стариной. — Пособить чем не надо ли? — С ума сошла, дура?! — накинулись на нее все тетки, включая и Мэри Джейн. — В таком очевидно беременном положении… — Лезть против кучи агрессивных уродов… — Ребенка можно травмировать, получится еще пацан какой-нибудь… — Мама, а кто это должен быть? — Живот каравайчиком, явно будет пацан, значит, так и так… — А я говорю, девка! — Дура ты, Летка, а то — пацан! — Тогда пусть принимает боевое крещение! Нефига с малолетства баловать, потом на шею сядет… — БЕЙ ВЕДЬМ!!! — невыдержав, надсадно завопил Зиммиус. И вот тут-то быть нам битыми и драными, как сидоровым козам и вообще всей сидоровой скотине, если бы не… — Дедышка!!! — раздался звонкий певучий гололок с очаровательным балтийским акцентом. — Вот теперь все…— кивнула тетка Роза, наконец-то закуривая и нагло выдыхая дым чуть ли не в лицо Зиммиусу. С мощным шлепком на поле или, точнее, болото предстоящей битвы спикировала Сюнневе. С необычной для себя быстротой бесстрашная финка промаршировала прямо к Зиммиусу: — Дедышка!! Дай же тебя в объятьях задущщить!!! Чего краснеешь, как нэродной?! Сюня притиснула ошарашенного Зиммиуса к груди, оросив его лысину парой весьма натуральных слезинок. — Это же наш пра… дэд! — радостно вопила Сюнневе на все болота так, что с насиженного места снялись две совы и улетели с весьма мрачными и брезгливыми физиономиями. — Та-а! То батушка Верки, которая самая первая Верка по прозвищу Бесноватая! Дедышка, а чего ты на бабусю с топором, а, сладэнький мой?! — И Сюнневе ловко стиснула щеки Инквизитора пальцами, так что губки у того сложились в славную восьмерочку. — Уси-тюти, дэда, как тебя жизнь-то… И Сюнневе продолжила тискать Зиммиуса в объятиях, изливая на него родственную любовь прямо-таки ушатами. Все застыли, где стояли, — Гоголю такая слаженность и не снилась. — Га! — Первой в себя пришла бабка Виолетта. — Сюнька, дура финская, за базар-то отвечаешь? — Отвечаю, тетя Лета, отвечаю! Он был почти женат на Веркиной маммэ, потом увидел ее в полете и чуть нэ прибыль! Но Верка — от него, точно!!! — Дедка, дедка! — включившись в игру, запела тетка Роза, игриво пододвигаясь к Зиммиусу. — Ах, ловок, старый извращенец, дай тебя в ушко чмокну! Да не только в ушко, а в самую барабанную перепонку!!! — Дедуня! — заорали Нюшка и Хрюшка, повиснув на Зиммиусе и с громким треском обрывая ему рукава. — ОТВЯЖИТЕСЬ!!! — заорал Главный Инквизитор. В ту же секунду стало тихо, мужики с факелами тихонько истаяли. Посреди болота осталось только наше семейство и один Инквизитор, чуть не растерзанный «любящими родственниками». — Силен, старый мерин! — уважительно произнесла тетка Роза, тотчас же отскакивая от Зиммиуса. — Ведь какой силы морок держал, даже купился кое-кто…— Укоризненный взгляд на меня. — Вся болтовня про Черную Инквизицию меня сразу насторожила, — продолжила тетка Роза, на которую вдруг нашло лекционное настроение. — Что это за организация такая, которая наших бьет уже лет шестьсот, а мы о ней и не слышали ни разу? Да в России каждая вторая ведьма — из нашего рода, а в Книгах о Черной Инквизиции ни одного упоминания, чушь какая-то! И потом, такая куча бессмертных возможна только в телевизоре, там вранье не так заметно… Много, много мелодраматики, переигрываешь!!! — распаляясь, тетка Роза потрясла пальцем перед носом Зиммиуса. — Все ведь просто на самом деле, неинтересно! Ты и битву эту игрушечную ради показухи затеял, только бойцам твоим голубцам детей вроде племянницы впору пугать! То-то я гляжу, мнется, лупить нас не начинает, ну подыграли с родней, сколько могли… Ты, кстати, чем нас побеждать собирался, осетр лупоглазый? Силой интеллекта? Зиммиус обиженно отскочил, воздел ручонки к небу: — Вот этим!!! Гром не грянул. «Злодействы» в стиле дедули Державина «землю не потрясли»… С елок свалилась пара шишек, да в синем предрассветном воздухе задымилась пара кочек. — Что? Что это? — забормотал Зиммиус. — Дэбил, просты господи! — выдохнула Сюнневе. — Ты когда-нибудь ведьмовству учился? Чего, думаешь, это вот так просто — жахнуть энергией? Морок ставить научился и рад? Зиммиус продолжал невнятно лепетать, разглядывая свои руки. — Сила-то не твоя, дедушка! — бросила тетка Роза. — Понацепил на себя чужой энергии и думал, все, прямо турбогенератор?! Да вся энергия от тебя потихоньку сваливала, как Колобок от бабушки… — Что толку от компьютера, если в нем счеты вместо винчестера?! — не могла не встрять Полли с умным видом. Да, тетя Роза всегда, говорила, что в ведьмовстве нет ничего романтичного, а все — сплошная физика. Не умеешь обращаться с энергией, жди, что она уйдет от тебя, отдав предпочтение более экономичной форме существования. А если даже сможешь ее сохранить, не умея с ней обращаться, сил хватит только на хороший морок. А что-такое, в сущности, магия? В девяноста процентах случаев — удачно наведенный морок! Пожалуй, мне все-таки стоит взять у тети Розы пару уроков прикладного ведовства, иначе останусь не то что на бобах, а с фигами без масла… Так, значит, это наш прародитель? Вот это новость… Видимо, очень он ведьм не любил, если, по словам Сюнневе, бросился на жену с топором, а потом решил мстить вообще всем ведьмам. — У одних моих знакомых не застоится…— послышался над ухом вкрадчивый баритон с пришепетыванием. Я обернулась. Со мной желал пообщаться странный половинчатый дух, которого Полли называла Карлом. — Видите ли, дражайшая Михайлина Микаэловна, стоит только человеку так озлобиться, мои знакомые и временные работодатели тут как тут… с неплохим балансом и выгодными предложениями. Думаю, тут имеет место быть банальная купля-продажа, договор типа «Фауст» плюс пара сменных обличий для безопасности. Только где это видано, чтобы наши… то есть почти наши, в ущерб себе действовали. Надули его еще при подписании, мел кие буковки никто все равно не читает. Скоро приберут, так долго терпеть не станут… Карл сверкнул невинной ямочкой на правой щеке и злобно приподнял вверх уголок левой. Послышалось чвяканье болотной тины и грязи. Рядом с нами медленно обозначилось человек двадцать ходячих трупов. Раньше они топтались в сторонке, не смея выйти за пределы огненного квадрата, сляпанного чьей-то не очень ловкой рукой. Теперь огонь кое-где погас, и неулыбчивые мужички медленно подтягивались на сцену. — Взять их! — возрадовался Зиммиус. — Не фига! — завопила Полли. — Братва, зырь, куда стрелу кидаю, он ваши кресты спионерилй Упыри недоверчиво заскребли в макушках, затоптались на месте… — Че, правда?.. — Не похож вроде… — Тот хлипче был… — А проверить? — не унималась гадкая Полина. Через секунду самый храбрый мелковатый упырь смело рванул Инквизитора за остатки воротника… Минута — и Зиммиус исчез под кучей барахтающихся тел. Медленно-медленно кочка под ними начала оседать… — Поль, это не совсем гуманно…— пролепетала я. — Ты еще успеешь вытащить своего предка! Подбросить тебя на выручку? Ох, чую, дед тебе обрадуется, самоварчик раскочегарит… с тинцой! И потом, кресты ведь действительно у него, дай мужикам до рая доехать не зайцами, а нормальными пассажирами… Сзади послышался недовольный голос Улы. Рыжий с кем-то препирался вполголоса: — Ну не вредничай, открой пошире коридорчик-то! Женщин ведь поведу, чего им, ползти вприсядку? — Ага, а мужчинам, значит, можно ползти?! — Тьфу ты, тебе специально могу коридор с мышкину норку устроить!!! — Где же мне пару добрых дел заделать? Тут так и не обломилось ни единого черного трупика… — Полина! — на лестничной клетке, куда ввалилось все наше семейство, включая Полли и Леонида, растерянно сверкал стеклами очков Вася-программист. — Полинька, тут была твоя мама, по-моему, ей нужно регистр почистить… валерьянкой или перезагрузиться, что ли? Мне кажется, она тебе сейчас такую реинсталляцию устроит… — Полина Кузнецова!!! — послышался рев со второго этажа. — Если ты жива и здорова, я придумала тебе наказание — всю неделю будешь стирать Алексеевы носки! Без противогаза!!! — Мама, это жестоко, — захныкала Полли, ставя ногу на ступеньку. — А можно заменить каторжными работами? — Не-эт!!! Тетка Роза метнулась в квартиру и вылетела оттуда с бутылкой мартини, банкой маслин и лимоном. — Полина, деточка, расслабься, твоей маме просто надо все объяснить… — Розка, не куплюсь! Ну, может, притворюсь, что купилась… Маслины захвати, я буду сопротивляться… Бабульки, мать и тетка Ида уже копошились на кухне. Судя по звукам, доносившимся оттуда, нас ждала большая кормежка. Только заслышав божественный грохот домашней утвари и хлопанье холодильника, Данчик и Янчик рванули туда со всех ног: — Картошки, картошечки… — Побольше… — Открывайте, открывайте… — А можно мы что-нибудь почистим… — Зубами… — Дан, это была моя котлета, я ее честно сперла! — Молчи, Кузька, молчи, Хрюшка, вы чего хотите, чтобы ваши единственные мужики в роду вымерли от голода?.. Леонид нерешительно помялся рядом, делая вид, что хочет поближе познакомиться с Жупиком. Потомспросил: — Ты… фантастикой увлекаешься? Хочешь, Асприна дам почитать? — Может быть, — кивнула я чопорно. — Вот только Боэция дочитаю… — Это не тот, который про тайну гэльсийского меча писал? — оживился Леонид. —Нет,—покачала я головой, укоризненно взирая на Леню, — это латинская духовная словесность одиннадцатого века… Леонид помолчал, не зная, что сказать. Потом радостно выпалил: — Ничего, Асприна принесу, и все в порядке будет! Сейчас, сейчас дам…— И он помчался наверх, прыгая через ступеньки… Сюнневе позвала меня в дом. Я медлила, какая— то мысль не давала покоя, вертелась в голове, как мышь в переполненном амбаре… И тут до меня дошло. Я икнула, очень невежливо, конечно, и схватила за руку Сюнневе: — Сюнь, но ведь он вернулся! В хрониках сказано, что проповедник вернулсяй Сюнневе нагнулась и легонько дунула мне в лоб… Голос за кадром Молодой хлипкий проповедник выбрался из болот к вечеру пятого дня. Ряса его была разодрана в клочья, волосы то ли поседели, то ли от роду были такими блекло-светлыми, кто знает… У околицы Хотяевки он отряхнулся, поправил почти напрочь оторванный каблук на сапоге и захромал к дому старосты. «Пожалуй, следует кардинально поменять имя, — думал он. — Что-то Иоганн Николаус больно несчастливым оказалось. Может, опять стать Анри, хотя этому хлюпику тоже не особенно везло. Хотя, может, все и удастся, если только ведьмы не смогли ничего изменить…» Подняв голову, он увидел возле калитки толпу деревенских баб с серпами, граблями и вилами. Лица у всех были мрачными, глаза сверкали… — Хайдачь ив о, бабоньки!!! — Вопль старостиной тещи прорезал утреннюю тишину, перекрыв даже крик рябого петуха, боязливо выглядывавшего из зарослей полыни… Пелагея ворчала — Могли бы сразу его до смерти уметелить! Чего тебе, тетка Вийка, почумить захотелось? А я все равно пропишу все, все пропишу, что он вернулся, пусть не думают… notes Примечания 1 Спасибо Мише Федорову за фразочку. — Здесь и далее примеч. А.Завозовой. 2 Спасибо толкиенистам филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. 3 Учитель!(Фр.) 4 «Молот ведьм» — средневековый трактат о ведьмовстве. 5 Имеется в виду редакция гомеровского эпоса, сделанная в VI веке до н.э. по приказу афинского тирана Писистрата. 6 Знаменитый путеводитель начала ХХ века, составленный немцем Карлом Бедекером. 7 Умеренно (муз. термин). 8 Древние римляне считали Фессалию самым мистическим местом империи, по их мнению, большинство ведьм происходило именно оттуда. 9 И о р д — Земля, имя матери Тора. 10 Й о т у н — великан. 11 В древнескандинавской мифологии корова А у д у м б л а была первым животным на земле. 12 Великан И м и р — согласно все той же скандинавской мифологии первый великан на земле. 13 Искаж. англ. «Windovvs — must die, Linux — forever!», то есть: «Смерть Виндам, Линукс — на веки вечные!»