Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему
Амеде Ашар


Действие романа «Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему» происходит в XVII в. Местом действия описываемых событий является почти вся Европа. В судьбе героев тесно переплетаются вражда на религиозной почве и дружба до гробовой доски, соперничество за обладание любимой женщиной и интрижки с фавориткой короля, сражение под стенами Ля Рошели и участие в большой политике королевского двора.


Амеде Ашар

Доблестная шпага, или

или Против всех, вопреки всему


Часть первая


1. Кастор и Поллукс


Во времена, когда начинается это повествование, в год 16… от рождества Христова, в старинной провинции ла Марш не было врагов более непримиримых и одновременно друзей более задушевных, чем граф Арман-Луи де ла Герш и его сосед маркиз Рено де Шофонтен. На десять миль во всей округе не сыскать было ни единого ни горожанина, ни селянина, который бы их не знал, ни дворянчика, который не встретил бы их, вместе скачущими верхом на каком-нибудь местном боевом коне, ни разбойника, который не застал бы их сошедшимися в яростных поединках на лесных опушках. У этой парочки были все основания для того, чтобы прославиться подобно знаменитейшим героям мифологии и античности: граф Арман-Луи и маркиз Рено были Орестом и Пиладом и в то же время Этеоклом и Полиником. Они могли не задумываясь умереть один за другого — и не проводили дня, не вызвав друг друга на нескончаемую дуэль. Все то время, что не было употреблено ими на оказание взаимных дружеских услуг, они проводили в ссорах. Начинали они со слов сердечных, а заканчивали потасовками. А повелось это ещё с тех самых пор, когда мальчишками г-н де ла Герш и г-н де Шофонтен лазили по терновникам и собирали орехи в лесосеках.

Взаимные симпатии этих двух молодых людей благородных кровей происходили из большого сходства их вкусов и характеров, обусловленных к тому же одинаковым возрастом, ну а причиной антипатий стала их религиозная принадлежность: граф Арман-Луи был гугенотом, маркиз Рено — убежденным католиком. Один выступал под знаменем покойного адмирала Колиньи, другой за великого святого почитал г-на де Гиза. Вот почему шесть часов в день они обожали друг друга и шесть часов ненавидели. Остальное время дня они отдавали фехтованию, охоте, верховой езде. В поместье Рено говорили, что никто так хорошо не умел ездить верхом, как г-н де ла Герш, тогда как в поместье Армана-Луи считали, что, кроме г-на де Шофонтена, не было дворянина в округе, который бы так ловко владел шпагой, мизерикордией, протазаном и аркебузой. Граф переплывал реку точно лебедь, маркиз преодолевал овраги подобно косуле. Оба они сражались с одними и теми же быками; и если один не знал барьера, который мог бы его остановить, для другого и вовсе не существовало пропасти, перед которой он мог бы отступить.

Когда кому-то встречался на пути юный Рено верхом на коне, спешащим в деревню — было ясно, что торопится он к Арману-Луи; когда кто-то видел графа, с непокрытой головой пересекающим, как олень, вересковые заросли, — становилось понятно, что спешил он к маркизу. После чего их можно было застать обедающими на берегу ручья, когда они делились кусочком хлеба, братски запивая его свежей водой; вслед за тем, измученные дорогой, они спали рядом, бок о бок.

— Это Нис и Эвриал! — говорили про их дружбу знающие люди.

Но если назавтра на поляне слышались глухие удары дубовой ветки о кизиловую палку, пастухи кантона знали, что неразлучные друзья ссорятся не на шутку.

— Это Ахилл и Гектор, — так комментировали их поединки иные свидетели.

И никто и не помышлял вмешиваться в подобного рода стычки приятелей.

Гугенот и католик были почти одного роста, оба высокие, легкие, сильные, какими могут быть только два смелых парня, выросшие на просторах полей, прокаленные солнцем, обветренные, не боящиеся ни штормов, ни метелей, привычные спать на голой земле под открытым небом. Один — блондин с вьющимися золотистыми волосами, упавшими на мраморной белизны лоб, другой — брюнет с пышной черной шевелюрой, блестящие волны которой придавали мрачный и диковатый оттенок смуглому лицу; г-н де ла Герш походил на Эндимиона, ради которого богиня спустилась с Олимпа; г-н де Шофонтен — таков, каким художник-баталист изобразил бы грозного маршала Монлюка, облаченного в боевые доспехи. Вполне естественно, что Арман-Луи командовал всеми юными протестантами в округе, а Рено имел под своим началом всех католиков-сверстников десяти соседних колоколен, — и оба генерала не упускали случая столкнуть две непримиримые между собой армии. Различие черт их характеров становилось очевидным в столкновениях: Рено, готовый к атаке, всегда первый на передовой, стремительный, смелый и словоохотливый, как герой Гомера; Арман-Луи — упорный, непреклонный, быстрый в движениях, никогда не забывал, даже в самых суровых битвах, что он — капитан. Он командовал своими юными солдатами как опытными разбойниками; Рено выводил войско прямо перед противником и полагался на удачу, на случай, который он называл Богом фехтования. Но если он рассчитывал, что победа достанется тому, кто больше повергнет врагов, то он ошибался: победа почти всегда оставалась за Арманом-Луи, а маркиз, вдруг оказавшись один, без войска, разбитого и рассеянного по полю сражения, попадал в плен на поле битвы.

В четырнадцать лет г-н де ла Герш читал по-латыни «Комментарии» Цезаря; г-н де Шофонтен в свои пятнадцать с упоением погружался в удивительные приключения дона Галаора и рыцарские эпопеи Амади де Голь.

Для г-на де Шофонтена не было самоцелью с кинжалом в руке победить г-на де ла Герш, нет, ему все ещё хотелось обратить того в свою веру. Чтобы осуществить свою безумную затею и вырвать таким образом ещё одну душу из гнусных когтей Сатаны, он время от времени подпитывал себя набожным чтением, молитвами и схоластическими тезисами, небольшие фрагменты из которых он, случалось, запоминал. Иногда он даже заучивал наизусть несколько отрывков, которые, как полагал, со держали назидательное красноречие, и затем пересказывал их деревьям в саду.

В подобных «торжественных» случаях на огромное вишневое дерево, плоды которого он благоговейно обирал, возлагались обязанность представлять Армана-Луи. Рено обрушивался на него с неопровержимыми аргументами, — благо, дерево не могло и словом обмолвиться. Воодушевившись, Рено вновь и вновь сыпал аргументами и повторял сказанное, до отказа загружая память цитатами и набивая рот вишнями, — свидетелями его триумфа были только груши и яблони, в окружении которых стояло вишневое дерево.

— Каков твой ответ, проклятый безбожник? — кричал он. — Какую ересь можешь ты противопоставить этой диалектике? Я все же заставил замолчать тебя, я сломил тебя, уничтожил! Впрочем, порочность души твоей, отравленной духом Кальвина, такова, что ты будешь упорствовать в своих заблуждениях! Поди же и сгинь в геенне, отщепенец! Я не стану просить за тебя перед святыми, которых ты отверг, чтобы спасти твою душу! Изыди прочь, Сатана! Vade retro! — сказал он по-латыни, — И коли сгоришь там, in saecula saeculorum2, это будет прекрасно!

После чего ударом палки по стволу вишни он разряжал свой гнев и отправлялся искать настоящего ла Герша, продолжая при этом выкрикивать аргументы и бросать цитаты с горячностью, не допускавшей возражений.

Самым занятным, кстати, было то, что если бы г-ну де Шофонтену сообщили, что гугенот, его враг, слег и что у него был жар именно в тот момент, когда он желал ему сгореть в адском пламени, он тотчас изменился бы в лице и затрепетал бы, как осиновый лист.

В восхитительные часы, когда занимается рассвет, нередко случалось слышать его возбужденный громкий голос, доносящийся с поляны, на которой он только что увидел Армана-Луи, выслеживающего кроликов.

— Поди сюда, чертов гугенот! Пойди сюда, я сотру тебя в порошок! — кричал он. — Иди и сознайся, что ты всего лишь вонючий нечестивец; и пусть твоя ересь обратится в прах, пойми же наконец, что ты не более, чем проклятое богом ничтожество, которое годится разве что быть перемолотым на адской кухне! Иди, говорю тебе! И пусть лопнут от досады все гугеноты, твои кузены, увидев твой позор в нашей с тобой схватке!

Заслышав первые слова этой небольшой тирады, Арман-Луи вооружался дубинкой.

Он знал, как следовало осадить Рено и прекратить эту нескончаемую проповедь: Арман-Луи не вступал в высокопарную перебранку, на любые выпады неопытного проповедника он отвечал улыбкой и даже самые хлесткие его оскорбления он воспринимал с сарказмом. Рено становился пунцовым.

— Так ты посмеиваешься, мерзавец! Что ж, у меня есть подходящее средство, оно быстро уймет твою наглость! — заверял он.

И со сжатыми кулаками Рено бросался на противника, который, впрочем, вовсе не боялся быть отлученным от церкви и не собирался отступать перед неутомимыми проповедями Рено.

Следовало бы добавить, что даже через пять или шесть лет постоянных стычек то в виде потасовок, то увещеваний, то проповедей Арман-Луи так и не был обращен в другую веру.

В повседневных встречах г-н де ла Герш не выказывал такой вспыльчивости, задиристости в стычках, какая была присуща его противнику, г-ну де Шофонтену. Никто никогда также не видел его блуждающим по лесу и равнинам в поисках куропаток и зайцев, или ищущим ссоры с пастухами, которые пасли овец в лугах. Он не проявлял интереса к страстным богословским спорам. Если прежде, в ранней юности, он всегда был в числе зачинщиков походов, имеющих в свое время достойную цель: налет на фруктовый сад какого-нибудь монастыря или вы зов на драку подростков соседней деревни, — то теперь, когда не пушок, а настоящие усы стали пробиваться темным венчиком вокруг губ, его все чаще видели одного, дичком скитающегося среди долин. Иногда он отказывался даже от приглашения своих товарищей, вооруженных удочками и рыболовными сетями, отправиться к пруду, чтобы дать бой щукам, и не участвовал больше ни в каких играх. Он не отвечал теперь с прежним пылом и на выпады Рено. Ради того, чтобы уединиться в лесу, иной раз он даже сбегал с уроков фехтования, которые давал ему учитель-итальянец; и тогда, если кто-либо захотел бы выследить его, возможно, застал бы высекающим две заветные буквы на хрупкой березовой коре, как некогда делали это пастухи Вергилия.

Рено горестно улыбался, наблюдая перемены, происходящие с приятелем. Юные католики радовались тому, что больше не придется иметь дело с грозным генералом, который так час то побеждал их; юные гугеноты оплакивали своего предводителя.

— Он знает, что ему уготована судьба демона, поверженного святым Михаилом, поэтому боится погибнуть под удара ми моих доводов, — сказал обо всем этом г-н де Шофонтен, прогуливаясь однажды по свежему воздуху и вот так скромно, как ему казалось, сравнивая себя со святым Михаилом.

Сверстники рассуждали иначе: «Наверное, его околдовал какой-нибудь монах», — утверждал один юный кальвинист, недавно произведенный в чин лейтенанта. «Да он спит и видит себя аббатом!» — вторили другие.

Но увы! Если г-н де Шофонтен и в самом деле спал и видел себя аббатом, то г-н де ла Герш не спал вовсе. Потому что архангелом, который его поверг, оказалась подруга детских лет мадемуазель Адриен де Сувини, и чары, которыми он был околдован, принадлежали ей. Можно даже сказать, что Арман-Луи знал Адриен всегда, но не спускал с неё глаз только последние несколько месяцев. И теперь, глядя на нее, он не мог налюбоваться ею.


2. Гранд-Фортель


Вот уже много лет Арман-Луи и Адриен жили на границе ла Марш и Бурбоне, в маленьком замке, разрушенном религиозными войнами. Адриен приехала сюда ещё в то время, когда Арману-Луи было не более восьми или десяти лет, а самой м-ль де Сувини — всего четыре годика. Старый берейтор был её сопровождающим. Две недели они провели в пути: мужчина на добром старом седеющем коне, ребенок — на очень ленивом, но ещё более тощем муле. Ехали не слишком быстро и делали остановки задолго до наступления ночи из страха перед разбойниками и грабителями. Берейтор очень обрадовался тому, что замок де ла Герш оказался на пути их следования, так как намеревался спросить совета у г-на де Шарней, деда и опекуна Армана-Луи, сеньора весьма образованного и умудренного опытом.

М-ль де Сувини была сиротой, и неизвестно, существовал ли другой покровитель, кроме некоего маркиза Парделана, её дяди, живущего в Швеции, где, как уверили, умер и виконт де Сувини, отец Адриен, оставив большое состояние.

После недельного отдыха под крышей г-на де Шарней и множества разговоров, старый берейтор грустно сообщил, что пора продолжать путь. Чемоданы были уже уложены, а лошадям выдана двойная порция фуража. Адриен непрестанно лила слезы, её маленькую головку не оставляли мысли о том, что ей приходится покидать эти места, здешний дивный сад с такими сочны ми хрустящими яблоками, что расстается с другом, умеющим вырезать ножом такие замечательные игрушки. Поздно вечером она заснула, буквально умываясь слезами, в объятиях своего маленького кузена — именно так называла она Армана-Луи: г-н де Шарней и покойный г-н де Сувини были и в самом деле чуточку родственниками.

Берейтор глубоко вздохнул, и г-н де Шарней с тревогой посмотрел на него.

— А если оставить детишек ещё на двадцать четыре часа вместе? — спросил он.

— Но впереди такая долгая дорога!

— Потому, может быть, и стоит это сделать: днем больше будете вы в пути, днем меньше — какая разница?

Берейтор взглянул на ребенка, который засыпал, продолжая всхлипывать, и согласился с доводами г-на де Шарнея.

Наутро Адриен и не помышляла освобождаться от объятий своего маленького друга, как будто все ещё продолжала оставаться во власти нескончаемого сна. Г-н де Шарней поцеловал её в лоб.

— Тогда, может, вы поедете завтра? — спросил он, повернувшись к берейтору.

Берейтор утер слезу, предательски проявившуюся в уголке глаза.

— Надо ехать! — ответил он. — Швеция так далеко!

— Разве так важно, когда вы приедете? Вы же не называли точную дату прибытия. Что изменится от того, будете вы на месте 1 октября в полдень или 15 ноября в 8 часов?

— Конечно, ничего не измениться.

— Что ж, поедете в любой другой день.

— Ладно! — сдался берейтор, который дрожал при одной лишь мысли о том, какой трудный и дальний путь им ещё предстоит пройти.

Послезавтра наутро Адриен вела себя точно так же, как накануне: у неё было такое же прерывистое дыхание, будто она всхлипывала во сне, и, не отрывая глаз, обвивала шею Армана-Луи.

Разумеется, не по черствости душевной вынужден был бедный берейтор разлучать сиротку с единственным привязавшимся к ней существом, — просто он не знал, как следовало поступить лучше, чтобы уберечь девочку и не прогневить судьбу, тем более, что всякого рода путешествия, переезды были в те времена весьма небезопасны, и невозможно было предусмотреть все меры предосторожности, чтобы избежать нападения разбойников или грабителей.

Седой конь охромел, кажется, пока на одну ногу, мул никак не мог насытиться, хотя все время и все зубы его работали на то, чтобы есть и есть овес и сено г-на де Шарней. Бедная скотина не знала, не была уверена в том, что завтра о ней так же позаботятся. Точно так же никто не знал и не ведал, что уготовила судьба для сиротки в Швеции, но и не могла же одна эта остановка в пути поставить под угрозу её интересы! Берейтор решился на то, чтобы остаться ещё на не делю в замке, после чего они все же отправятся в путь. И сразу, будто обезумевший, сорвался ветер, а дождь, видно не желая оставаться в долгу, полил так, как если бы Бог повелел ему затопить провинцию.

— В Швецию в такую погоду не выезжают, — сказал старик, — подождите до конца месяца.

— Подожду, — ответил добрый малый берейтор: он грел свои старые ноги у камина.

Адриен бросилась ему на шею.

После дождя пошел снег. Дороги совсем размыло, — слыханное ли это дело, чтобы путники променяли место у камина ради того, чтобы пуститься по большим дорогам в царство зимы; к тому же м-ль де Сувини могла простудиться.

— Да, остаемся. Видно, провидению так угодно, — опять подтвердил свое решение берейтор.

Когда погода заявила о приближении нового, теперь уже зимнего сезона, г-н Шарней заметил своему гостю, что банды злодеев колесят по дорогам страны, и что было бы неосторожным подвергать всякого рода опасностям дальнего похода особу, вверенную ему. Следовало бы подождать, когда люди короля повесят мерзавцев, которые грабят страну, и тогда он первым взнуздает коней и даст сигнал к отправлению.

— Вы говорите мудрые слова, — соглашался берейтор.

Адриен смотрела на них счастливыми ласковыми глазами.

Но подавать обещанный сигнал к отправлению г-н де Шарней, по правде сказать, не спешил. Как бы то ни было, он был родственником м-ль Сувини, и он обязан был заботиться о ней, опекать ее; ему казалось, что у девочки слабое здоровье — и необходимо было время, чтобы окрепнуть, чтобы легче переносить непривычные перепады шведского климата; да и чем плох был для неё замок де ла Герш — разве здесь не любили её, не лелеяли, не окружали всевозможными ласками, на какие способны только старики, чувствующие свое возрождение во внуках? Для полноты счастья ей, конечно же, недоставало роскоши: кареты у дверей, десяти лакеев в передней, кружев на платьях… Но зато она могла получить здесь столь нужный для юного создания свежий воздух, общение с природой, а значит здоровье, прекрасное настроение — все те слагаемые жизни, умело распорядившись которыми, судьбу можно считать удавшейся. Что до Адриен, то она ни на минуту не расставалась с Арманом-Луи.

Арман-Луи — с этим именем она просыпалась и засыпала, и это умиляло берейтора.

Время и г-н де Шарней сделали все для того, чтобы не запрягать каждое утро лошадей, чего по-прежнему требовали все те же обстоятельства, и не тащиться по берегам Балтики через Германию, — а так и остаться в ла Марш ещё на шесть лет. Однажды вечером берейтор, по обыкновению, перед тем как лечь спать, сказал г-ну де Шарней: «Завтра уезжаем», а затем заснул — и больше уже не проснулся.

Перед смертью он успел ещё позвать и поцеловать плачущую Адриен:

— Скажете господину Парделану, что мы не приехали в Швецию не по моей вине, — тихо проговорил он. Потом, переведя взгляд на г-на де Шарней, сказал: — Я вверяю судьбу Адриен в ваши руки… Любите её как собственное дитя…

Это были его последние слова. После чего м-ль де Су вини заявила, что она отсюда никуда не уедет. Вот так и случилось, что четырехлетняя девочка-сиротка, которая только на неделю должна была остаться в замке Гранд-Фортель, прожила там до своего пятнадцатилетия.

Небольшой замок Гранд-Фортель, весьма обветшавшее строение, являл собой наполовину феодальный укрепленный замок, наполовину ферму, стены которой стояли на вершине при горка у входа в долину, утыканную множеством прудов и поросшую лесами. Две мрачные башни с бойницами, если смотреть из далека, придавали ему вид средневекового сооружения, однако такое впечатление от замка тотчас разрушалось при ближайшем рассмотрении, то есть при виде полузасыпанных рвов, хлева, притулившегося к крепостным стенам, а также новых каменных кладок над сводчатыми развалинами. Хозяйственные постройки располагались вокруг главной башни замка. Таков, каким он был теперь, Гранд-Фортель, от которого остались по сути развалины; он мог бы, однако, ещё выдержать атаку банды разбойников, а при хорошем гарнизоне из отважных бойцов — и отстоять замок.

Итак, в 162… году при замке жили г-н де Шарней, его внук Арман-Луи и м-ль де Сувини. Кроме того — дюжина слуг, а также батраки, конюх и лакеи. Конечно, это был не армейский корпус, способный внушить страх грабителям, шайки которых нападали на деревню, но тем не менее владелец замка был окружен таким уважением и заботой, что при первом звуке тревожного колокола сбегались все соседние крестьяне и все мелкопоместные дворяне, вооруженные вилами и аркебузами, из которых не стреляли со времен г-на де Мейна.

Арман-Луи был единственным отпрыском горячо любимой дочери, муж которой, г-н граф де ла Герш, умер на королевской службе, не оставив состояния. Вдовой графиня осталась в том возрасте, когда некоторые из её подруг ещё не собирались вы ходить замуж, и отец, г-н де Шарней, был по-прежнему её опорой; её печаль вскоре испарилась подобно тому, как высыхает и умирает зеленый колос, сожженный солнцем.

Всю свою любовь г-н де Шарней отдавал теперь единственному наследнику двух домов, то процветающих, то переживающих потрясения, но чести не ронявших, какие бы удары судьба не обрушивала на них.

Слишком ничтожны были теперь доходы г-на де Шарней — впрочем, ему принадлежали ещё кое-какие остатки роскоши, постепенно уничтожаемые в гражданских раздорах, — но всю свою изворотливость он употреблял на то, чтобы дать юному Арману-Луи блестящее военное образование. Он хотел, чтобы дворянин, начинающий свою жизнь, вошедший в неё под сенью гербов двух родовитых семей, ла Герш и де Шарней, был обучен всему тому, что знали и умели самые ловкие и опытные люди эпохи. Будучи человеком высокообразованным, сам он дружил прежде всего с книгой, впрочем, так же, как со шпагой. По своему образу и подобию воспитал он и сиротскую душу, которая доверчиво внимала ему во всем, причем учил всему только личным примером, в большей степени, чем уроками, сквозной мыслью которых было его собственное кредо: все земные блага — ничто в сравнении с честью.

— Если бы ты мог в свой предсмертный час повторить доблестные слова Франсуа 1-го: «Все потеряно, кроме чести», — часто говаривал он ему, — Бог благословил бы тебя, сын мой, как достойного человека.

В шестнадцать лет у Армана-Луи было железное здоровье: он легко переносил любые физические нагрузки — будь то скачки во весь опор на лошади, двадцать лье по опасным дорогам, или ходьба пешком на расстояния, которые свалили бы с ног самого выносливого; если усталость все же брала свое после тяжелого дня охоты, он забирался в вересковые заросли, чтобы отдохнуть, съесть корку хлеба с кружкой воды и засыпал, стиснув кулаки. Наутро он уже был свеж и бодр, как птичка, невесть откуда с зарей появившаяся на ветке. Он привык смотреть в лицо любой опасности: мог не задумываясь броситься в самую бурную реку или войти в горящую хижину, и не встречался ещё на его пути разъяренный зверь или вооруженный разбойник, в схватке с которым он бы не устоял.

Г-н де Шарней был доволен своим внуком: часто, встретившись с ним, он останавливался и, расплываясь в улыбке, морщинистой рукой гладил его по голове.

Однажды утром он не на шутку встревожился, застав внука залитым кровью. Арман-Луи уже добрался до поселка, когда вдруг взбесившийся голодный волк накинулся на стадо, возвращающееся с пастбища. Волк ринулся к нему, но отважный юноша, весь разодранный когтями зверя, не выпускал его из рук до тех пор, пока не задушил и, победителем, встал на трепещущее ещё тело хищника.

— Бог дал тебе жизнь, чтобы ты стал Человеком, — сказал тогда старик Арману-Луи.

Оружия в Гранд-Фортель собрано было предостаточно, и в случае надобности, его брали в арсенале, устроенном вдоль стен большого зала замка. Что же касается учителей, которые могли научить им пользоваться, то они проходили каждый месяц по дороге: офицеры, выслужившиеся из рядовых, уволенные солдаты, наемники, возвращающиеся на свою далекую родину, искатели приключений, ничего не имеющие при себе, кроме плаща и шпаги; с наступлением ночи они без стеснений просили приюта у хозяев замка, а в награду за ночлег, который предлагался от чистого сердца, охотно обучали всему тому, что знали, в частности, владению оружием. По вечерам перед большим камином, в котором горели дубовые чурки, они рассказывали походные истории владельцу замка и делились опытом, каким образом добропорядочному человеку можно выбраться из самого затруднительного положения. И все без исключения чужестранцы, посетившие замок, будь то простой солдат или дворянин, непременно восхищались великодушием и гостеприимством, а также учтивостью Армана-Луи. Его дружелюбное открытое лицо и решительный вид внушали доверие с первых слов знакомства с ним, но и при расставании никто ещё не почувствовал себя обманутым своим первым впечатлением: душа героя жила в сердце подростка Армана-Луи.

Г-н де Шарней был участником великих войн времен Генриха IУ, сражался против Лиги и г-на де Гиза, и не упускал случая, — как любят это делать старики, — чтобы не рассказать о тех давних событиях. И эта славная дедовская эпопея, история о короле, отвоевывающем свой трон со шпагой в руке, наполняла энтузиазмом душу гордого Армана-Луи. Потому он то же горел нетерпением смешаться с некой дерзновенной толпой, которая борется за правое дело — вот как пришел он к мысли о том, что ему следует хорошо владеть оружием, а позже к намерению примкнуть к юным гугенотам округи и вести войну против католиков, возглавляемых его соседом Рено де Шофонтеном.


3. Первые вздохи


Таким образом, Арман-Луи, ещё совсем недавно ученик, в один прекрасный день проснулся уже сложившимся бойцом, достигшим возраста, когда сердце стучит быстрее обычного, когда цветок, выхваченный и из-за корсажа блузки, держат, краснея, и когда цветок этот кажется ценнее всех сокровищ мира, а также когда вдруг бледнеют, заслышав девичий голос.

Понятно, что Арман-Луи заглядывался на м-ль де Сувини и находил её прелестной давно, и так же давно чувствовал её душу, душу редкостной доброты. Завидев её, он робел поднять на неё глаза, любовался ею разве что украдкой. Он собрал целую коллекцию из предметов, которые она случайно потеряла, и держал их в шкатулке, ключ от которой носил всегда с собой. Когда он говорил с ней, голос его дрожал, а когда она склоняла голову на плечо юноши, сердце его так колотилось в груди, что он задыхался. Но, Боже, что творилось с ним, когда однажды утром он услышал, как Рено де Шофонтен восхищался красотой Адриен, которая в тот момент ступала своими быстрыми ножками по шаткому мостику, переброшенному через речку.

— Э, да она совсем созрела для замужества! — смеясь, заметил католик.

— Кто? — не сразу понял Арман-Луи.

— Черт возьми, ну конечно же, м-ль де Сувини!

— Адриен?

— Да, Адриен!

Арман-Луи зашелся от гнева. Он сходу придумал предлог, который мог дать повод ссоре с приятелем.

— Послушай-ка, господин маркиз, — крикнул он. — Почему вы позволили себе назвать мадемуазель де Сувини по имени?!

— Велико ли дело! Просто я его знаю.

— Ну это уж слишком! Только два человека могут называть мадемуазель де Сувини по имени: господин де Шарней и я.

— Да ладно вам, эта привычка вполне может распространяться и на её соседа, даже если он не родственник.

— Учтите, я этого не потерплю!

— Но почему я должен церемониться, из-за прихоти гугенота? Что ж…

Он не успел договорить фразу, потому что Арман-Луи стремительно налетел на него и атаковал. Драка была долгой, упорной, яростной, слышались лишь восклицания г-на де Шофонтена.

Несмотря на боль, усталость, вконец измученные, они продолжали драться, Рено с ухмылкой, Арман-Луи ожесточенно, хотя оба задыхались.

— Значит, мадемуазель де Сувини созрела для замужества?! Прекрасная мысль! — клокотал Арман-Луи. — И кто же это собирается жениться на ней в наших краях?

— Черт побери! Да я знаю двадцать дворян, которым могла прийти в голову эта идея! — улыбался г-н де Шофонтен.

— Двадцать — это цифра, вы назовите имена!

— Имена? Ну так, прежде всего, я!

— Ты?!

И драка возобновилась, более жестокая и упорная, более долгая, грудь в грудь, сцепившись руками. Арман-Луи не отступал, Рено не собирался поддаваться. Удары сыпались один за другим. Арман-Луи был бледен, как смерть, Рено — красен, как огонь.

— Видали лакомку! — задирался маркиз, всегда скорый на колкости. — Прехорошенькая кузина — его собственность! На вот тебе, еретик чертов!.. Он, видите ли, не хочет, чтоб на неё смотрели!.. Глаза-то есть, куда их девать, презренный гугенот? Ты не получишь девушку, ты будешь получать только удары. На, держи, гнусный кальвинист! Вот парочку для начала! Положи её в шкатулочку, свою Адриен, но учти — это не помешает одному славному дворянину, моему знакомому, обратить её в другую веру… Мерзкий безбожник, ад по тебе плачет…!

Каждое слово этой бранной речи, где ругательства перемежались со славословием, отзывалось на нервах и на мускулах Армана-Луи, точно удары шпор по несущейся лошади. Он чувствовал, как волны ненависти захлестывали его сердце. Впервые он испытывал серьезное желание убить Рено.

Наконец два могучих измученных тела рухнули на землю. Арман-Луи — почти разбитый, Рено — почти сломленный.

— Прекращаем драку: завтра я буду ждать тебя в долине Мельницы со своими друзьями, а ты собери своих. Будет битва такая же, как у греков с троянцами: считаю, что мадемуазель де Сувини так же хороша, как Прекрасная Елена.

— Давай сделаем лучше: ты наденешь кольчугу, вооружившись шпагой, топором, кинжалом, и я тоже нацеплю латы — и как два странствующих рыцаря, железо против железа, мы будем истреблять друг друга.

— Пусть будет так. Я согласен. И если, надеюсь, убью тебя, я закажу двадцать месс за упокой твоей души… по крайней мере, тебе не придется выбираться из пекла…!

Итак, назавтра два рыцаря в двух плотных плащах, вооруженные с ног до головы, с кинжалами на боку, со шлемами на голове, встретятся ранним утром в самой пустынной части долины Мельницы…

— Помолись и исповедуйся, — прощаясь, сказал Рено.

— И ты попроси Бога за свою душу, — ответил Арман-Луи.

И вот они стали в боевой готовности друг против друга, железо лязгнуло о железо. Их сила и их ловкость были равными. Рено все время говорил колкости, посмеивался и сопровождал каждый свой удар угрозой или проклятием. Арман-Луи дрался с немой яростью. Вскоре несколько капель крови обагрили их доспехи. Внезапно г-н де ла Герш нанес противнику такой сильный укол длинной шпагой, что наверняка проткнул бы г-на де Шофонтена, если бы не сломалось оружие. Рено, шатаясь, ответил на этот выпад отчаянным ударом топора, который целиком разнес шлем гугенота. Арман-Луи, раскинув руки и закатывая глаза, тяжело рухнул.

— Ах! Боже мой! Я убил его! — крикнул потрясенный Рено.

Он отшвырнул далеко в сторону проклятый топор, наполнил шлем водой и оросил ею лицо своего друга. Арман-Луи не шевельнулся. Рено присел рядом с ним на колени и заплакал.

— Неужели я убил его? Моего единственного, моего лучшего друга? — приговаривал он, отстегивая по частям доспехи раненого. — Я — презренный головорез, бесчувственное чудовище! Если он действительно умер, я не прощу себе этого никогда! Ах, мой бедный Арман-Луи! Ответь мне, поговори со мной!.. Я действительно грубое животное, но я не злодей! Лучше бы умер я, я готов умереть, чтобы спасти твою душу… Чем я буду без тебя? С кем я буду драться? Хочешь, я убью себя или удавлюсь?.. Прикажи, я послушаюсь тебя. А хочешь, я стану монахом? Я уйду на покаяние до конца дней моих в монастырь…

Арман-Луи глубоко вздохнул.

— Святая дева! Его душа вернулась! — воскликнул Рено. И стиснув руки, принялся рыдать.

— Ты все ещё собираешься жениться на мадемуазель де Сувини? — прошептал Арман-Луи, открыв глаза.

— Я — жениться на Адриен?.. Нет! тысячу раз нет!.. Сколь бы она ни была красивой, обаятельной, доброй, соблазнительной, что мне до того? Больше я не взгляну на нее, если ты того желаешь, и никто не посмеет жениться на ней никогда, клянусь тебе в этом!.. Да и какого бы дьявола я связывался бы с ней, гугеноткой, я, истинный католик?!.. Об этом-то ты хоть подумал, болван!.. Ну же, возвращайся к жизни, и побыстрей, иначе я сейчас же рассеку себя вот этой шпагой!

Рено вытащил шпагу из ножен и приставил её острие к своей груди, как некогда Пирам к телу Тисбея.

— Бог мой, не спеши умирать! — ответил г-н де ла Герш. — Думаю, я поднимусь.

И, опершись на руку, он приподнялся.

Рено бросился ему на шею.

— Лезвие твоего топора не достигло цели, — продолжал Арман-Луи. — Но одно мгновение мне казалось, что я умер…

— Будь проклят тот день, когда мне придется обнажить шпагу против кого-нибудь из ла Герш! Ты последний из представителей этого семейства, против которого я обратил свое оружие, сам уподобившись таким же отвратительным гугенотом, как ты.

И медленно, поддерживая под руку, он повел своего друга в Гранд-Фортель.

Когда м-ль Сувини заметила Армана-Луи, опиравшимся на Рено, она побледнела и подбежала к нему.

— Что с вами?.. Что случилось? — испугалась она.

Опустив глаза, Арман-Луи признался, что он едва не лишился жизни в поединке в г-ном де Шофонтеном.

— Вы снова дрались, но почему? — спросила она.

— Потому что он назвал вас Адриен и потому что он сказал, будто бы вы созрели для замужества.

М-ль де Сувини слегка покраснела.

— Зачем вы это сделали?

— Я не знаю.

— Ах, Боже мой! — сокрушенно вздохнула Адриен.

Он готов был провалиться сквозь землю. Даже топор, занесенный над ним г-ном де Шофонтеном, не так напугал его, как затрепетал он от этого взгляда маленькой белокурой девушки.

До конца дня Арман-Луи избегал встреч с Адриен. Во время ужина он был молчалив и не осмеливался поднять глаз на кузину. Потом, лежа в постели, он беспрестанно ворочался, сон не шел к нему, и тогда он решил заглянуть в библиотеку г-на де Шарней: с полки, где стояли рыцарские романы, он снял томик и унес с собой: «Рено уверял меня, что это интересная книга».

Это была история о Тристане и прекрасной Изольде.

По мере того, как Арман-Луи перелистывал страницы книги, грудь его вздымалась все чаще, сердце билось сильней: и вдруг он захлопнул книгу и сказал вслух, потрясенный:

— Господи, оказывается, я люблю ее!

Слова, которые он только что произнес, ошеломили его, он схватился за голову в страхе, что м-ль де Сувини могла услышать их.

Вновь открыв книгу, он положил её перед собой — хотя что нового можно было прочесть в ней теперь?

Не сомкнув глаз, он провел ночь в непрерывной череде мечтаний, наполненных именем Адриен. Тайна, которую он только что открыл, не давала ему покоя.

Едва забрезжил рассвет, он опустился в сад и ждал там м-ль де Сувини, дрожащий, взволнованный, но счастливый. Краски неба казались ему более яркими, запах цветов более пьянящим, дуновение ветра более ласковым и более приятным.

Вскоре он услышал легкие шаги Адриен. Набравшись смелости, Арман-Луи пошел навстречу.

— Дорогая кузина, — начал он, — вчера вы спросили меня, почему слова г-на де Шофонтена возмутили меня, и я ответил вам, что не знаю.

— Да, это правда.

— Теперь я знаю, почему.

— Вот как?

— Это объяснение подсказало мне мое сердце. Возможно, признание, которое я сделаю, приведет вас в гнев… Но, ради Бога, не гневайтесь на меня! …

Личико очаровательной Адриен слегка вспыхнуло краской: дрожащей рукой она срывала цветы, не глядя на Армана-Луи, и складывала их в букет.

— Если я и хотел убить господина де Шофонтена, то только потому, что люблю Вас, — продолжал весь бледный и трепещущий Арман-Луи. — Моя жизнь принадлежит Вам, мне она не нужна… я чувствую, что до последнего вздоха буду любить вас… Увы, я не задумывался об этом прежде, наверное, потому что привык видеть вас рядом каждый день, потому что дышу тем же воздухом, что и вы… Теперь, когда я понял, что и другие могут видеть вашу красоту, вас любить, искать вашей руки, теперь, когда я понял, что могу потерять вас, жуткий страх овладел мною. Одно слово господина де Шофонтена сотворило чудо…

— Господин де Шофонтен! … Я ненавижу его! — сказала Адриен.

— Не надо его ненавидеть! Он не собирается просить вашей руки! Он — нет! Но это может сделать кто-то другой, неизвестный. Ах, не хотел бы я дожить до того дня! Я все сказал вам, дорогая кузина, что я ещё должен сделать, чтобы заслужить ваше расположение?

Адриен подняла глаза: чистосердечный огонь излучали они. Она вложила свою руку в руку Армана-Луи и сказала взволнованным нежным голосом:

— Мадемуазель де Сувини в один прекрасный день станет графиней де ла Герш или не будет ничьей.

— Вот это да! — вскричал г-н де ла Герш.

Он не смог продолжить начатую фразу, потому что Адриен только что убежала, оставив в его руках букетик цветов, которые собирала.

Какой прекрасной казалась ему сегодня деревня! Насколько ясно он понимал теперь скрытую суть вещей!.. И кроме того, Арман-Луи чувствовал себя переменившимся. В нем билось сердце мужчины, он входил в жизнь через лучезарные ворота любви.

Ныне, когда произошло нечто оставляющее такой глубокий след в жизни, м-ль де Сувини уже исполнилось шестнадцать лет.

С той поры можно было видеть Армана-Луи то блуждающим вокруг Гранд-Фортель, то углубляющимся в леса: но он не чувствовал себя одиноким; и когда радостный вздох вздымал его грудь, на устах его играла улыбка. О, с каким вниманием он готов был теперь выслушивать советы г-на де Шарней! — он не хотел пренебрегать ничем, что могло бы помочь ему выбрать свою дорогу в этом мире. Его цель, его надеждой стала Адриен. Чтобы добиться её, заслужить её, ему казалось, не существовало ничего невозможного, — — быть может, потому с таким упорством и прилежанием, какого недоставало ему прежде, овладевал он теперь военным делом.

Г-н де Шофонтен сдержал свое обещание, и сколько бы ни было жгучим его желание рассечь сверху донизу гугенота, однако он больше не вызывал на дуэль г-на де ла Герш. Тем не менее он и не прекращал называть его безбожником — его воинствующая религиозность не допускала компромисса с этой стороны, а насмешливое прозвище, слетающее с его уст, звучало скорее дружески, что не давало им повода к стычкам. «Безбожник» также отомстил фанатической набожности Рено, в свою очередь прозвав его «Лигист».

— Я — Лигист? Этим можно только гордиться! — ответил Рено весело.


4. Глава, в которой появляется Каркефу


Никто не видел, чтобы Монтекки и Капулетти жили в добром согласии, но когда Монтекки устал жить без войны, изумленный тем, что после восьми дней ожидания не получил тумаков и не отвечал на них, он объявил войну некому деревенскому здоровяку, которого звали Каркефу, — и драки возобновились с новой силой.

Этот самый Каркефу, почти сверстник Рено и на год или на два старше Армана-Луи, был сыном оружейного мастера, жившего в соседней деревне на скудные доходы, которые он получал за свою работу. Ростом парень вымахал с тополь — и на десять лье окрест он прославился причудами, из-за которых его дразнили Придурком. Каркефу утверждал, что боится всего.

— И баранов — тоже боишься? — однажды спросил его Ре но.

— Господин маркиз, у них же рога! — отвечал Каркефу.

Каркефу придерживался правила остерегаться всех и вся. Нет больше риска, чем риск собой! — любил он повторять иногда как изречение. — Но вообразите, как опасно рисковать собой! …

В результате, всякий раз, как только представлялся случай, Каркефу бросался в драку, как тигр.

Никогда ещё не видели в Мане, Анжу, ла Марше и Бурбоне человека, чье поведение так не соответствовало бы его принципам, когда на словах он с чем-либо соглашался, на деле отвергал. Однажды вечером его увидели идущим с аркебузой за плечами и великолепным охотничьим ножом у пояса, к тому же он тащил на себе овцу, — это было зимой во время снегопадов.

— Эй, Каркефу, куда ты так снарядился? — спросил его сосед.

Каркефу слегка откинул свою длинную холщевую блузу и показал пристегнутые к изнанке два пистолета и широкий кинжал.

— Я торгую ягнятами и боюсь, как бы бараны меня не загрызли! — ответил он, ускоряя шаг.

Его ответы часто были настолько нелепы, что уразуметь сказанное иной раз просто не представлялось возможным. Именно по этой причине некоторые из местных насмешников называли его Придурком, тем более, что последний, третий слог его фамилии, по-французски это и означал.

Рано утром, когда Каркефу, согнувшись под ношей из четырех или пяти волков, убитых в засаде, возвращался домой, вокруг него собрались люди.

— Волки сожрали овцу, — сказал он. — И я взял их шкуры. У меня с ними небольшая торговая сделка: пять волков за одну овцу, раненые — не в счет.

Это означало, что два недобитых волка испустили дух в лесу.

Рено прослышал об этом уничтожении волков.

— Выходит, ты их не боялся? — спросил он.

— Напротив, господин маркиз: страх-то и погнал меня с постели. Вой этих злобных зверей не давал мне сомкнуть глаз; я дрожал, как от холода, с головой укрывшись под одеяло. Но второго одеяла у меня нет, и чтобы избавиться от дрожи, я и решил убить их, — — не загибаться же от простуды.

— Надо было известить об этом меня, — заметил Рено.

— Ах, сударь, если бы я прождал в постели хотя бы ещё одну ночь, я бы закоченел насмерть! Мерзавцы, они выли под моими окнами! Тогда, до смерти напуганный, я вооружился до зубов и, взвалив глупого барана на плечи, спрятался в глубоком овраге, где свернулся клубочком, трясясь от страха. Баран имел неосторожность заблеять; эти бандиты о четырех лапах сразу же сбежались, и тогда я прицелился в стаю. Ах, сударь, в тот момент, когда я нажал на спусковой крючок, я закрыл глаза. В аркебузу я же забил пригоршню гвоздей и железных обломков… Провидению было угодно, чтобы заряд по пал прямо в сердце банды. Все волки взвыли одновременно, и я понял, что мне пришел конец. Я тайком подсматривал из своего укрытия; двое из них бились в судоргах, третий впился в собственный хвост, я подумал, что зверь покалечен, но самом деле, оказалось, огромный гвоздь торчал в его распоротом живо те, и это его беспокоило. Четвертый, сын этого подонка, обнаружил место, где я прятался; ему не терпелось отомстить за своего издыхающего отца, но едва он успел сделать прыжок в мою сторону, как я продырявил его башку выстрелом из пистолета: так мы обменялись любезностями, зато больше он уже не возникал. А родители убитых, должно быть, совещались между собой: милосердные и сытые были за то, чтобы отступать, другие — за то, чтобы драться, то есть эти, последние, полакомившись баранинкой, хотели попробовать ещё и мяса христианина. Я совсем растерялся и, выйдя из моего укрытия, попал в самый центр этого тайного сборища. В одной руке у меня был пистолет, в другой — кинжал: пуля, вылетевшая из моего святого покровителя, засела во лбу самого шумного оратора, а затем я поиграл ножом на спинах у всех прочих участников совещания, сделав на них небольшие насечки. Наконец, злодеи решили спасаться бегством. И слава Богу, потому что к этому времени я уже едва держался на ногах… Да, а что же вы думаете случилось с тем волком, у которого торчал гвоздь в животе? Стервец! Он так и ушел вместе с ним! И с ним умрет: краденое никогда не идет впрок.

— Превосходно! — ответил Рено. — Но как же ты справился со страхом, который тебя пожирал?..

— Пожирал — слабо сказано, — прервал его Каркефу. Он меня убивал!

— Ладно, пусть убивал. Но как же ты совладал с этим страхом? Откуда взялась эта смелость, которая заставила тебя среди ночи, в овраге, без чьей-либо помощи сразиться со ста ей волков?

— Все очень просто. Когда мне грозит смертельная опасность, я так пугаюсь, что очертя голову, бросаюсь впереди нее, чтобы её не видеть…

— В твоем объяснении недостает логики. Подумай немного, пожалуйста.

— Господин маркиз, я не философ, я трус.

Сказав это, Каркефу не собирался рассыпаться в объяснениях: он был трусом, трусом и остался.

— Что ж, — сказал Рено. — Я избавляю тебя от этого недостатка и сделаю тебя смелым человеком, не смотря ни на что.

— Ну уж дудки! — ответил Каркефу. — Вам легче будет превратить черную овцу в белого ягненка.

— Вот увидишь, — пообещал Рено.

И оттого, что Каркефу усомнился в его заверениях, и потому еще, что скучал Рено без ссор с Арманом-Луи, г-н де Шофонтен выбрал отныне ближайшим своим противником почтенного Каркефу, хотя тот был истинным католиком.

Даже профессиональный математик, который обедает только уравнениями, а ужинает только логарифмами, не мог бы подсчитать количество ударов, тумаков, подзатыльников и пощечин, которыми они обменялись за шесть последующих месяцев. Когда они ездили, один следовал по полянам за другим; уезжали они чистыми, возвращались вымазанными в грязи; у Каркефу кулаки были тяжелы, как чугун, а мускулы Рено были стальными. Исчерпав запас сил и выносливости, сын оружейного мастера заканчивал тем, что сдавался дворянину; но из упрямства, будучи побежденным, на следующий день он снова лез на рожон.

— Это не оттого, что я смелый, — упорно при этом повторял он, — но постольку, поскольку вы занялись моим воспитанием, я обязан засвидетельствовать вам мою признательность. Однажды вечером он чуть не сломал позвоночник, упав после броска Рено на речные камни, но Рено, напуганный криками Каркефу, успел протянуть ему руку.

Каркефу уже вскочил на ноги.

— Господин маркиз, я обожаю вас, — сказал он. — Не убивайте меня больше — вы уже почти избавили меня от моего недостатка.

Смягчившись, Рено обнял Каркефу.

— Отчего ты не гугенот?! — воскликнул он. — Я с таким удовольствием обратил бы тебя в католика!

В окрестностях Гранд-Фортель и в самом деле воцарились покой и счастье. Арман-Луи каждый день находил все больше благосклонности и пленительного очарования у м-ль де Сувини. Ему казалось, что ни одна девушка на свете не обладала такой чарующей улыбкой, таким лучезарным взглядом, та кой удивительной гармонией разума и доброты.

Арман-Луи был благодарен судьбе за то, что вырос в доме, где по счастливой случайности должна была найти приют юность и красота Адриен.

Рено тем временем вострил оружие против Каркефу, которого он благоговейно и добросовестно колотил каждое утро, после чего отправлялся на охоту и рыбалку. По вечерам он на носил дружеский визит своему приятелю, который занимался тем, что любовался м-ль де Сувини, которая прогуливалась по дому.

— Ах, как прекрасна жизнь! — говорил Арман-Луи.

— Да, конечно, — отвечал Рено, вздыхая.

Он смотрел, как в мрачнеющей синеве неба исчезал один за другим косяк перелетных птиц.

— Какое все-таки это счастье — жить в этих дивных краях! — снова восторженно отозвался Арман-Луи. — Тебе не кажется, что здесь есть все, о чем только можно мечтать?

Однако в один прекрасный день Рено, топнув ногой, заявил: — И все-таки здесь нам кое-чего не хватает… Как раз чего-то такого, о чем можно только мечтать!

— Да?! Чего же?

— Нам не хватает приключений!


5. Человек с красным крестом


Между тем, однажды дождливым вечером группа всадников постучалась в ворота Гранд-Фортель, прося убежища от непогоды. Г-н де Шарней встретил их на пороге дома и отдал распоряжения отвести лошадей на конюшню, а всадников — в большой зал замка.

Четверть часа спустя у животных уже были высокие, до брюха, подстилки, а чужестранцы сидели вокруг стола, который ломился под тяжестью мясных блюд и кувшинов с напитками. Верховодил этими людьми красивый молодой человек, на вид которому было лет двадцать семь-двадцать восемь. Все на нем было из бархата, кроме камзола, сшитого из кожи. Гарды его шпаги и кинжала, великолепной работы, сверкали золотом и серебром. Массивные кольца золотой цепи лежали на груди, металлические шпоры позвякивали на сапогах. У него был внушительный вид, дерзкий сверкающий взгляд, надменное и суровое лицо, высокий лоб, подвижные брови, вырази тельная и властная линия рта, на голове — лес черных волос. Он говорил по-французски, но с каким-то странным акцентом. Время от времени его глаза останавливались на мадемуазель де Сувини.

Арман-Луи, в первый раз заметив это безмолвное внимание к девушке, поставил бокал на стол. Увидев во второй раз, нахмурил брови. Эти жесты Армана-Луи незнакомец в свою очередь не оставил без внимания. Вскоре он снова скользнул высокомерным взглядом по молодой девушке, а затем перевел его на Армана-Луи и улыбнулся.

Гость решительно не нравился г-ну де ла Герш.

Заканчивая трапезу, г-н де Шарней поднялся, держа в руке бокал, наполненный до краев, и заговорил, обращаясь к гостям:

— Господа, — сказал он, — добро пожаловать в мой дом! Двадцать замков нашей прекрасной Франции, несомненно, оказали бы вам более гостеприимный и щедрый прием, но более чистосердечного и искреннего радушия, думаю, не предложили бы вам ни а одном из них. Дом — ваш! Если вы проголодаетесь прикажите подать еду, если вас одолеет жажда — пейте, если вы устанете — отдыхайте. Почту за честь видеть вас у меня возможно дольше. Я — граф де Шарней. Я был доблестным солдатом и воевал под знаменами прославленного, ныне покойного Генриха Четвертого. А вот это моя родственница — мадемуазель де Сувини…

— А, это мадемуазель де Сувини! — тихо, со странным акцентом, повторил имя представленной ему девушки незнакомец, более внимательно приглядываясь к ней.

— А это мой внук, граф Арман-Луи де ла Герш — дворянин, готовый так же отстаивать честь французского оружия, как и его отец, скончавшийся на королевской службе.

Г-н де Шарней поднял бокал и осушил его до последней капли.

Незнакомец последовал его примеру, не сказав ни слова.

— Если какие-то причины не позволяют вам открыть нам ваше имя, — продолжал хозяин замка, — можете быть спокойны: пока я жив, оно никогда не будет упомянуто в числе визитеров замка Гранд-Фортель.

Незнакомец встал и наконец заговорил, не снимая маски высокомерия со своего лица:

— Я вовсе не намерен скрывать своего имени. Да и за чем? Оно не из тех, что опасаются произносить вслух, тем более, что вряд ли кто сможет потягаться с ним в славе и известности! Я — Годфруа Анри, граф де Паппенхейм.

Г-н де Шарней поклонился в ответ.

— Вы — представитель того знаменитого дома, в котором из поколения в поколение наследуется высокое звание маршала Германской империи?! — воскликнул он.

— О, я вижу вы наслышаны о знаменитых домах Европы! Теперь единственным представителем Паппенхеймов являюсь я. Через Францию я возвращаюсь в Германию, потому что мой долг зовет меня на войну, которая вновь началась там.

— Снова война? — удивился г-н де Шарней.

— Ее развязали те, кто претендует на религиозную ре форму. Эти люди поднимают отряды, нанимают военачальников, укрепляют города и свои замки, собирают оружие — и все это делается так, как будто речь идет о вторжении иноземцев. Мятежные князья, протестанты, хотят скинуть с трона моего славного властителя — императора Фердинанда. Бог и Святая Дева помогут нам разбить их армии, мы разнесем их укрепленные города, убьем вождей и расширим наши владения за счет нечестивцев.

— Я — гугенот! — медленно и членораздельно сказал г-н де Шарней.

Лицо графа Паппенхейма выражало теперь безумное волнение, от которого у него на лбу, над переносицей, между бровей стали вырисовываться крест на крест два меча — их пурпурные лезвия вдруг ярко проступили на матовой бледности кожи. Рот его чуть было приоткрылся, чтобы произнести угрозу или бросить вызов, но взгляд, неожиданно встретившийся с глазами Адриен, вынудил его тотчас растянуться в улыбке:

— Вы — хозяин, господин граф, когда-нибудь Бог нас рассудит, — сказал он.

Два ярко-красных меча, только что рассекавшие его лоб, постепенно исчезали. М-ль де Сувини, потрясенная, уставилась на графа Паппенхейма, в её глазах застыл немой вопрос.

— Ах-да! — как бы спохватившись, надменно подняв брови, заговорил граф де Паппенхейм. — Вы увидели эти две шпаги, скрестившие свои лезвия на моем лбу? — это знак моего рода, знак Паппенхеймов. Бог запечатлел на наших лбах нестираемую отметину, подтверждающую знатность рода. В Германии любой солдат, увидев знак, тотчас определяет, кто перед ним, трепещет и встает при нашем появлении.

— А здесь никто не трепещет перед вами, господин граф! — заметил ему г-н де Шарней. — Тот, кто говорит с вами, видел коннетаблей и знает, что шпага маршалов Франции стоит шпаги маршалов Германии. И пусть мы не трепещем, зато каждый из нас может сказать те же слова, что и я: «Оставайтесь, дом в вашем распоряжении»; или «Езжайте, ворота открыты!»

И, несмотря на свою спесивость, граф де Паппенхейм склонил голову перед гордым благородством г-на де Шарней.

Час спустя паж уже расстегивал портупею чужестранца в почетной комнате, куда хозяин замка его самолично проводил.

— В котором часу завтра, господин граф пожелает, что бы были приготовлены лошади? — спросил паж.

— Ты видел эту юную особу, что сидела за столом рядом с г-ном де Шарней, которая потом так чудесно пела в сопровождении лютни? — задумчиво спросил его граф де Паппенхейм.

— Да.

— В общем, мы остаемся.

Восклицание, которое проронил г-н де Паппенхейм, впервые услышав из уст г-на де Шарней имя м-ль де Сувини, не оставил, конечно же, без внимания г-н де ла Герш. И назавтра, когда он очутился один на один с немецким графом в оружейном зале, воспользовался этой встречей, чтобы узнать, что тот хотел сказать этим восклицанием.

— Вчера, когда г-н граф де Шарней представил вам мадемуазель де Сувини, — сказал он, — мне показалось, что это имя вам знакомо, и вы услышали его не впервые. Или я ошибся?

— Вовсе нет.

— Ах так!..

— Превосходное оружие, — продолжал, будто не слыша его, чужестранец. Наслаждаясь замешательством Армана-Луи, он обратил свое любопытство на кинжал, лежащий среди рыцарских доспехов, рядом с которыми оказался, и взял его в руки.

— Весьма превосходное, — кивнул г-н де ла Герш, ничего не видя перед собой от волнения. — Могу я узнать, откуда вам что-либо известно о моей кузине и от кого?

— Разумеется, можете… Я не из чего не делаю тайн, вы это уже поняли, надеюсь, — он снова принялся разглядывать кинжал, вертя его в руках. — Редкостная по красоте работа, восхищался он. — Это оружие сделано в Милане?..

— Вы позволите оставить его вам в память о посещении этого замка?

— Спасибо, я не принимаю подарков: я либо покупаю, либо захватываю, — ответил г-н де Паппенхейм, и с этими словами он вложил кинжал обратно в ножны.

Более величественно, чем император, он прошелся по галерее.

Г-н де ла Герш, переполненный глухой яростью, следил за ним не спуская глаз, помня однако, что граф де Паппенхейм — гость г-на де Шарней, а гостеприимство обязывало быть терпеливым.

— Ах-да! — снова заговорил граф Анри. — Вы, кажется, только что спрашивали, где и при каких обстоятельствах я узнал о мадемуазель де Сувини?

— Да, но если вам не приятно об этом говорить…

— О нет, напротив! Видите ли, я много путешествовал. Позже, когда вы достигнете возраста солдата, возможно вы также побываете во многих странах, хотя сомневаюсь, что вы повидаете больше. Вот так, к примеру, я посетил далекое, но интересное королевство Швецию, немного задвинутое во льды, к белым медведям. Однако и там, как ни странно, есть и дворяне. Имя одного из них, который принимал меня у себя в поместье, господин де Парделан.

— Вот как! — изумился Арман-Луи.

— Черт возьми, возможно, вам известно, что он француз, гугенот, как и вы?

— Он наш дальний родственник, но я его никогда не видел.

— Тем хуже для вас! В его подвалах — самые лучшие французские вина, которые я когда-либо пробовал. Господин де Парделан и рассказал мне о мадемуазель де Сувини. Он уверял меня, что ждет её вот уже четырнадцать лет.

— Двенадцать, сударь.

— Пусть двенадцать. От него я узнал, что у вашей кузины в Швеции большое состояние. В общем, она — обожаемая всеми особа, и я понимаю, почему её так надолго задержали во Франции.

Краской гнева запылало лицо Армана-Луи.

— Господин граф! — крикнул он.

— Что? — коротко спросил немец с усмешкой. — Разве она не так богата, как сказывал мне господин де Парделан? Разве не любят её в замке, если даже у меня осталась масса впечатлений от вчерашней встречи с ней?

Г-н де ла Герш только больно, до крови закусил губу.

— А поскольку, поверьте, я не сказывал ни слова неправды, давайте не будем ссориться, сударь, — добавил чужестранец и, обратив свой взор на стены галереи, проговорил холодно: — У вас тут великолепная коллекция оружия.

«У меня ещё наверняка будет какой-нибудь приятный день, когда я подержу этого Паппенхейма на острие моей шпаги!» — успокаивал себя Арман-Луи.

Настало время, когда граф Анри Годфруа должен был предстать перед г-ном де Шарней и м-ль де Сувини. Тот час манера поведения и тон его переменились.

Неутомимый насмешинк, г-н де Паппенхейм превратился вдруг в великосветского дворянина. Он был галантен без притворства и все время пытался продемонстрировать, насколько плодотворно он путешествовал: по-итальянски, по-испански он говорил не хуже, чем по-немецки и по-французски. Он был знаком почти со всеми монархами Европы и бывал с ними накоротке. М-ль де Сувини, казалось, слушала его с интересом. Эти рассказы о дальних странствиях граф Анри Годфруа ловко пересыпал анекдотами. И, суда по его словам, не было в современной истории почти ни одного значительного события, забавных подробностей которого он бы не знал, и не существовало, кажется, ни одного солидного уважаемого человека, полководца или министра, бок о бок с которым бы он не сиживал. Кроме того, из рассказанного стало ясно, что граф видел многие военные сражения, сам был их участником и что немало почерпнул из всего этого для себя.

«Я погиб! — подумал Арман-Луи. — Что я в сравнении с этим человеком?!»

Еще никого и ни разу в своей жизни он не ненавидел, даже своего друга Рено, хотя тот был католиком. Но к графу Паппенхейму он почувствовал ненависть.

Немецкий дворянин, оставшийся на день в Гранд-Фортель, остался за тем и на второй, и на третий. Каждое утро он появлялся, как дневное светило, одетый всякий раз в новые одежды из превосходных тканей, бархата, парчи, шитой золотом и серебром, сатина. Все это было к тому же отделано волнами дорогостоящего гипюра и кружев, таких тонких и такой редкой работы, что ничего подобного не видывали даже самые зажиточные дворяне провинции.

Арман-Луи все больше и больше питавший отвращение к графу Годфруа, однако, немало удивлялся тому, как чемоданы этого завзятого путешественника могли вмещать такие велико лепные вещи и в таком огромном количестве.

Каким жалким выглядел он в своем суконном поношенном камзоле и плаще из грубой ткани рядом с этим ослепительным вельможным господином, покрытым шитьем! Что больше всего расстраивало его и питало живую неприязнь — так это то, что, будучи всегда при великолепном оружии, шпорах, сверкающей портупее, граф выглядел как настоящий воин и всем своим видом не давал никому ни единого повода подумать, что он всего лишь красивый молодой человек, щеголь, каких можно видеть на королевских приемах.

«Женщины выбирают мужчин глазами» — то ли от кого-то слышал, то ли читал в рыцарских романах г-н де ла Герш, — он вспомнил эту полушутку-полумудрость, и от этого его мучения удвоились.

Однажды утром они объяснились на шпагах. Это произошло в оружейной галерее, где в дождливую погоду любил прогуливаться старый сеньор де Шарней, подобно тому как солдат, состарившийся на военной службе, любит побывать в кругу боевых друзей юных лет.

— Вы собираетесь когда-нибудь позабавиться этими игрушками? — спросил граф Годфруа, глядя на Армана-Луи.

Вместо ответа юный ла Герш бросился к рапире, помещенной в коллекции на стене, схватил её и выкрикнул, став в боевую готовность:

— Вот смотрите, вы можете убедиться, как я пользуюсь этими игрушками, — сказал он

Г-н Паппенхейм выхватил из оружейной коллекции рапиру того же размера и, согнув лезвие, пощупал затупленные острие и лезвие.

— Дуэль на куртузных шпагах? — спросил он. — Я согласен.

— Другие, острые, как иглы, и наточенные, как охотничьи ножи, там, дальше. Не стесняйтесь, если хотите, воспользуемся ими!

Г-н де Шарней все это время был неподалеку, и только когда он подошел, Арман-Луи вспомнил о нем.

— Ах, господин де ла Герш, — сказал он, — мне показа лось, что вы спровоцировали нашего гостя?

— Не пугайтесь, господин граф! — ответил немецкий дворянин. — Я вовсе не хочу, чтобы первая дуэль господина де ла Герш стала последней!

Уже через секунду они скрестили шпаги. Несмотря на бахвальство, г-н де Паппенхейм с первого выпада понял, что имеет дело вовсе не с посредственным противником. Дважды тот едва не поразил его. Немецкий граф насупил брови, и на бледном лбу его проступили два красных скрещенных меча. Он собрался с силами и, употребив максимум изворотливости, вел бой осторожно, как вдруг его рапира со всего маху ударила Арма на-Луи по руке.

Выскользнув из руки г-на де ла Герш, шпага покатилась по паркету.

— Извините меня, — сказал г-н де Паппенхейм, — боюсь, я вас утомил.

Побежденный, к тому же на глазах Адриен, Арман-Луи готов был провалиться сквозь землю. Он уже вновь протянул руку к стене, чтобы схватить другое оружие, но г-н де Шарней жестом остановил его:

— Довольно! — сказал он.

Взгляды графа Годфруа и Армана-Луи встретились: один надменный, другой — полный желания отомстить. Но граф Паппеншхейм уже наклонился и, подняв шпагу соперника, не сумевшего удержать её, протянул ему грациозным движением.

— Вы усвоили то, чему учат в школах, — сказал граф, но вам не хватает знаний, которые можно получить только на полях сражений.

— Господин граф де ла Герш, его отец, отлично владел шпагой, и Арман-Луи научится, уверяю вас, — гордо сказал г-н де Шарней.

— Желаю ему этого и надеюсь на то, — ответил немецкий граф, смерив взглядом кузена м-ль де Сувини.

Подавленный, Арман-Луи медленно удалился из галереи. Он задыхался от бешеного стука сердца. Когда он вышел из замка, из его глаз выкатились две слезы.

— Как он смотрел на нее, как улыбался! Наступит день, когда я рассчитаюсь с ним, — тихо проговорил он.

Легкие шаги, скрипнувшие по песку подъездной дороги, заставили его вздрогнуть.

Перед ним стояла Адриен.

— Не надо так расстраиваться! Я ненавижу его так же сильно, как ты! — сказала она.

Впервые м-ль де Сувини говорила с Арманом-Луи на ты. Побежденный оттаял наконец душой: он взял маленькие руки Адриен в свои и прижал к губам:

— Нет, я больше не буду плакать, — воскликнул он. Ты любишь меня — и я буду достоин тебя!

Сердце Армана-Луи было настолько истерзано, что оставаться спокойно на одном месте он не мог. Зная, что Рено ушел на охоту вместе с Каркефу, он решил присоединиться к ним в вересковых зарослях.

— Эй, гугенот! Ты пришел исповедаться? — язвительно крикнул Рено, ещё издали увидев Армана-Луи.

— Почти, — ответил Арман-Луи.

— Начинай, я слушаю! — сказал Каркефу, всегда позволяющий себе вольности, и бесцеремонно растянулся на траве.

Ничего из того, что произошло за эти несколько дней в замке Гранд-Фортель, г-н де ла Герш не утаил от своего друга. Рено цвел от удовольствия. — Говоришь, что иностранец, которому вы оказываете гостеприимство, слишком наглый? спросил Рено.

— Наглый, как наемник.

— И он положил глаз на мадемуазель де Сувини?

— Да. И если бы она была из головешек, то занялась бы пламенем от его взглядов.

— И что ж, у него большая свита?

— Двадцать негодяев, столько же всадников, сколько вооруженных людей или лакеев, — выпалил он витиевато, в манере, которую они выдумали ещё детьми.

— Отлично! — выкрикнул г-н де Шофонтен, потирая руки.

— Вот как?! С такими-то словами утешения ты обращаешься ко мне? Я рассказал тебе о своих печалях, а ты раду ешься?!

— Черт возьми! Так ты ничего не понял? То, чего нам не хватало для полного счастья, теперь у нас есть! Этот г-н де Паппенхейм, этот граф Годфруа, как ты его называешь, для нас он — приключение верхом на лошади, приключение, в котором мы будем участвовать, вооружившись с головы до ног! На конец-то я дождался его! Это случилось, как это хорошо! Я благодарю Бога, покровителя Фехтования, которому я молился последнее время.

Арман-Луи посмотрел на друга с изумлением.

— Не удивляйся! — продолжал свою мысль Рено. — Этого Бога придумал я сам для своих собственных нужд. И я взвывал к нему с утра до вечера, потому что другие боги, по-моему, слишком миролюбивы. И он услышал меня!

— И чем же твой Бог Фехтования поможет мне?

Рено взял г-на де ла Герш за руку.

— Я давно заметил, что в твоих рассуждениях мало логики. Ты не понимаешь, что все в этом мире связано, и ты не видишь этой связи. До сих пор обстоятельства складывались таким образом, что ты был счастлив. Счастье убаюкивало тебя: ты спал в Гранд-Фортель, и всё спало там. Но однажды вечером в непогоду туда пришел человек, мужчина, — и тотчас в Гранд-Фортель всё пробудилось и все пробудились — все ссорятся, ревнуют, ненавидят, даже дерутся, короче говоря, ожили. В жизни такое случается, Дъявол придумал это, чтобы она не была монотонной. А когда появляется путешественник с внешностью, которую ты мне описал, все осложняется. Но ты учти: богач, иностранец, мерзавец, каковым ты представил мне Паппенхейма, да ещё и в сопровождении банды негодяев — это означает, что он не уедет из Гранд-Фортель, не прихватив с собой сувенир на память.

— Какой сувенир?

— О черт! Ну конечно же, мадемуазель де Сувини!

— Что ты такое говоришь?

— Правду. Разве он не влюблен в нее?

— Увы!

— Вот видишь! Он пустит в ход все средства, чтобы похитить у тебя кузину.

— Похитить?! Адриен?!

— Ну-да! Поскольку её он любит, а тебя ненавидит. Для него важнее всего собственное удовольствие, а что ему до твоих печалей? Такие дела. И вот тогда-то начинаются приключения…

— Пошел ты ко всем чертям со своими приключениями!

— Я бы охотно пошел — это меня позабавит, но пусть дорогу к ним мне покажет твой немец. Я не какой-нибудь придурок вроде Каркефу. Для меня во всем есть логика.

Каркефу, который все это время лежал на животе, услышав свое имя, лениво приподнялся на локтях и, подперев голову кулаками, вздохнул.

— Я вижу, откуда проистекает ваша логика, господин маркиз, — сказал он. — Вы идете на запах приключений, как хорошая ищейка по следу оленя. Вы суете свой нос в дела, которые вас не касаются, ради какой-то забавы, вы запутаете все и втянете в это дело и меня. И ещё тридцать бандитов господина графа Годфруа, и погоня…

— Никто не заставляет следовать тебя за мной! Оставайся на месте!

— Как я одинок! Вы хотите, чтобы я в одиночку умер от страха! Нет, нет, господин маркиз, я потащусь за вами, по вашим следам, я стану вашей тенью, и куда направит вас Бог Фехтования, туда последую и я!

— Учти, на этом пути нам придется выдержать немало пинков, тумаков и ударов!

— Что ж, сударь, мы поделимся ими, я не жадный.

Каркефу снова вздохнул, сел на пенек и, вынув из котомки корку хлеба и кроличью ляжку, с грустным видом принялся уплетать.

Арман-Луи положил руку на плечо Рено.

— Ты убежден в серьезности того, что ты тут наговорил? — спросил он встревожено.

— Конечно, все это очень серьезно, — ответил Рено, переменив тон. — На следующий день под вечер я видел этого человека в степи верхом на лошади. Не знаю, куда он направлялся или откуда-то возвращался, но видел, как длинное ярко-красное перо покачивалось на его серой фетровой шляпе с вставкой из буйволовой кожи. Огромная шпага в железных ножнах постукивала по шпорам, он скакал, поблескивая металлом, укутанный лучами заходящего солнца. С высокомерным видом он держал руку на бедре. Двадцать человек безмолвно неслись вскачь следом за ним. Мимоходом он взглянул на меня. Остерегайся человека с такими глазами, как у него!

— Спасибо тебе! — сказал Арман-Луи, пожав руку Рено.

— Теперь, в этот трудный час, я здесь, рядом с тобой. Будет тебе угрожать опасность, я буду тотчас там, где будешь ты.

— Так я и думал.., — с ужасом прошептал Каркефу. А если что-то случится уже завтра, я не успею даже испугаться! Ну нет!.. Надо будет запастись терпением и умереть от страха двадцать раз кряду, перед тем как погибнуть от удара кинжала.

— И последнее, — снова заговорил Рено, совсем серьезным голосом, что вовсе не походило на него. — Не теряй из виду гостя, которого послал тебе дождь! Ты должен всегда знать наверняка, чем он занят. Гляди в оба, слушай за двоих, следи за всем, что происходит вокруг, и ни на секунду не теряй бдительности! Он из породы коршунов: стоит лишь отвлечься — и он исчезнет как хищная птица. Смотри, как бы не потерять совсем мадемуазель де Сувини.

Наступила ночь, но Арман-Луи, взволнованный словами Рено, обозревал башни Гранд-Фортель. Было уже поздно, а за окнами графа Паппенхейма ещё горел свет. В то время, как г-н де ла Герш глядел на светящееся окно, ему показалось, будто неподалеку кто-то невидимый передвигается за высокими деревьями, которые покрывали тенью водяные рвы замка. Он инстинктивно спрятался за ствол огромного дуба и увидел две тени, мелькнувшие перед ним. В луче лунного света, пробивавшегося сквозь ветви, в одном из немых призраков он узнал личного оруженосца графа, другой был плотно завернут в длинный плащ. И ещё он успел рассмотреть сверкнувшие у каблуков острие огромной рапиры. Вскоре два молчаливых силуэта скрылись вместе за купами деревьев.

Арман-Луи не был вооружен, однако не колеблясь бросился вслед за ними: но оруженосец и человек с рапирой шли очень быстро. Еще секунду он видел их в промежутке у края рва. Пронзительный звук, похожий на свист, раздался в воздухе, и низкая, едва заметная дверь, проделанная у подножия старой, почти полуразрушенной стены, открылась, из неё показался человек с факелом в руке, и две тени растворились в залитом светом проходе, который почти сразу же стал невидимым во мраке ночи.

«Вот это да! — подумал г-н де ла Герш. — Неужели у Рено — пророческий дар!?».

Спрятавшись за кустами, он продолжал наблюдать за замком.


6. Разговор при закрытых дверях


Вот что происходило в этот момент в комнате г-на де Паппенхейма.

Немецкий граф ходил по ней из конца в конец. Иногда он останавливался перед окном и вглядывался в спящую деревню. Иногда он устремлял глаза на стенные инкрустированные часы, висящие в углу, которые били каждый час. Немного позже он подошел к винтовой лестнице, которая вела в соседнюю комнату, и внимательно прислушался.

Такого лица у г-на де Паппенхейма Арману-Луи ещё не приходилось видеть: оно выражало холодную решимость и лихорадочное нетерпение. Поступь его была ни медленной, ни быстрой: время от времени он подтягивался к гарде своей шпаги или теребил длинные усы, которые обрамляли его верхнюю губу.

Неясный звук внезапно нарушил тишину в комнате графа, он остановился и посмотрел в сторону окна.

— Кажется, сова задела своим крылом стекло! — прошептал он. — Наверное, это плохое предзнаменование…

Он нахмурил брови и опять взглянул на часы.

— Уже десять! Пора бы им быть здесь. Не заметил ли их Арман-Луи? Он почему-то не явился к ужину. Должно быть удивится, что мой оруженосец прогуливается и ещё и встречает товарища!

В этот момент портьера, отделявшая спальню г-на Паппенхейма от комнаты, в которую выходила черная лестница, раздвинулась, и два человека предстали перед графом. Их и видел Арман-Луи проскользнувшими за высокими деревьями вдоль рвов замка.

— Ну наконец-то! — сказал г-н де Паппенхейм.

— Вот капитан Якобус, — представил графу другого человека оруженосец.

Человек, которого он привел, сбросил плащ, и граф Годфруа разглядел огромного детину с широкими крепкими плечами, дерзкое выражение лица которого было подчеркнуто прокуренными усами. Рука в перчатке лежала на тяжелой головке эфеса шпаги в кожаных ножнах. За поясным ремнем — кинжал.

Г-н де Паппенхейм остался доволен его внешним видом.

— Ты уже знаешь, что от тебя требуется? — спросил он.

— Почти, — ответил капитан.

— Это предстоит сделать в ближайшие дни: возможно, придется похитить девушку, возможно — взломать дверь, перелезть через стену, возможно, что один ветреник окажется в пределах твоей досягаемости и попытается тебе помешать… Ты готов?

— Я готов всегда.

— Впрочем, для военного человека это дело такое же простое, как ограбление фруктового сада для школьника… Четверти часа и двух железных пальцев для этого вполне достаточно.

Капитан Якобус подбоченился и, крутя ус, сказал:

— Если это такое простое дело, почему бы графу Паппенхейму не попробовать это сделать самому? — спросил он. Стоило ли беспокоить капитана ради того, что под силу школьнику?

— Ты хочешь знать, почему я сам не берусь за это дело? Знай же: наследному маршалу Германской империи не совсем к лицу поднимать шпагу против нескольких батраков во главе с ребенком. Если случайно возникнет какое-то опасное осложнение, что ж, я вмешаюсь!

— Ладно! — сказал капитан. — Все операцию выполняют мои люди, а вы берете девушку… я правильно все понимаю?

— Значит ли это, что ты отказываешься?

— Ах, господин граф, я воевал в Германии с графом Масфельдом, в Польше — с королем Сигизмундом, в Италии — с Пикколомини, повидал и многих других. Поэтому с некоторых пор, когда кричат — я глух, когда плачут — я слеп, когда сопротивляются — я наношу удары…

— Что ж, хорошо.

— Между прочим, я действую по поручению одного уважаемого сеньора. Он из Италии, я — из Богемии. Кто заказывает — тот платит, кто платит — тот вынужден подчиниться каким-то условиям.

Граф улыбнулся и, садясь, сказал:

— Думаю, мы договоримся.

— Все решит цифра, которую вы назовете, ваша светлость.

— Даю сто золотых экю.

Капитан поклонился:

— Рука и шпага — ваши, — сказал он.

— Сколько у тебя людей?

— Около тридцати человек. Если понадобится, будет и сотня; мне потребуется всего лишь двадцать четыре часа, что бы собрать их.

— Это ни к чему. Попридержи свою банду ещё дня три в лесах. Мой оруженосец известит тебя, когда придется действовать. Тогда и выступай.

— Договорились.

Г-н де Паппенхейм задумался ещё на минуту, глядя на капитана.

— Надо бы все предусмотреть, — сказал он. — Кстати, не исключено, что тебя уже два или три раза видели с моим верным оруженосцем. Несмотря на то, что вы приняли все меры предосторожности, возможно, чье-то недремлющее око заметило вас, когда вы пересекали старые рвы замка… Старайтесь действовать, не вызывая подозрений. С мэтром Гансом вы больше не увидитесь.

— Каким образом мне будет сообщено о времени выступления?

— Сигналом. Нет ли места, откуда бы замок и это окно были видны как на ладони?

— Пожалуй, лучше всего замок просматривается с Вороньего холма.

— Прекрасно. Необходимо, чтобы каждый день в девять часов ты появлялся там верхом на лошади.

— Ясно. В девять часов, верхом на лошади, — повторился капитан.

— Если ты увидишь в этом окне одну свечу, это означает, что по какой-то причине я вынужден отложить осуществление нашего плана на день или на два.

— Понятно. А если их будет две?

— Значит, все отменяется.

— Какого черта! А как же сто золотых экю?.. У моих людей отличный аппетит и жуткая жажда…

— Обещанная сумма все равно будет ваша. Вы получите свои сто экю.

— Вы говорите как царь Соломон, мудрейший из мудрых…

— Но если ты увидишь в окне три свечи, добавь по кружке вина своим людям и дай двойную порцию фуража лошадям: это означает, что выступление намечено назавтра. Идет?

— Как скажете, ваша милость.

— А! Вот что еще! Я не люблю, когда зря бренчат шпагами. Если похищение удастся — не затевайте никакой драки, и если не будет сопротивления — никакой стрельбы!

Недовольная гримаса появилась на лице капитана:

— Вы портите все удовольствие, господин граф… Мы что: мы в Моравии сжигаем монастыри, в Пфальце — деревни, в Венгрии — замки, и это греет и забавляет солдата…

— Таково мое условие — избегать лишних неприятностей… Один раз и ты мог бы отступить от своих правил? Не так ли?

— Ради вас, ваша светлость, я готов взять грех на душу. Ладно, мы не станем ничего жечь…

— А вообще-то, кто знает как будут разворачиваться события… Есть здесь один дворянин, задиристый, как молодой петушок… У него, разумеется, есть слуги, друзья… Если он возьмется за шпагу, возможно, что опасной стычки не миновать.

— Тем лучше! Будем драться!

— Тебе придется захватить замок и обезоружить дворню. Мои люди будут конвоировать девушку.

— После того, как мы похитим ее?

— Разумеется. Кстати, позаботьтесь о том, чтобы сохранить её невинность.

— А потом?

— Потом, капитан Якобус, тебе будет позволено пропивать и проедать твои сто золотых экю. Пусть твои люди от души повеселятся.

— Конечно. Приятно, граф, что вы это понимаете. А теперь давайте позаботимся о будущих покойниках.

— Что ты имеешь в виду?

— Я прошу по десять экю за каждого из них. Будут вдовы и сироты, господин граф. Особенно вдовы — они всегда рыдают — и не только от горя, но и от страха остаться в нищете… Надо им помочь!.. И кроме того, покойник — для меня означает ещё и то, что в моей команде стало одним солдатом меньше.

— Ты получишь по десять экю за каждого погибшего бойца.

— За такую цену, господин граф, вся команда целиком ваша. Исключая меня, конечно.

Г-н де Паппенхейм пожал руку собеседнику, и капитан Якобус удалился в сопровождении оруженосца, несущего факел.

И уже вдогонку капитану граф сказал:

— Вы оба вошли через куртинную лестницу. Выходите через караульную дверь — излишняя осторожность не повредит.

В следующее мгновение капитан Якобус и оруженосец исчезли в черном проеме винтовой лестницы.

Арман-Луи тем временем продолжал наблюдение за замком. Однако едва заметная дверь у подножия разрушенной стены больше не открывалась, и не было ни малейшего признака какого-либо движения рядом с ней. Но в светящемся все ещё окне графа, казалось беспрестанно метались две черные тени. Внезапно свет погас. Арман-Луи замер, мысленно подсчитывая количество ступеней, которые должны были пройти неизвестные визитеры графа де Паппенхейма от его комнаты до того места у полузасыпанного защитного рва, где с минуты на минуту он рассчитывал их увидеть. По времени он уже дважды мысленно сам прошел по лестнице. Но у выхода так никто и не появился.

С той стороны башни замка, где недавно светилось окно г-на де Паппенхейма, был мрак.

— Как странно! — прошептал Арман-Луи.

Он собирался было выйти из своего укрытия, как вдруг ему показалось, будто за купами высоких деревьев он различил звук треснувшей сухой ветки, на которую кто-то наступил; этот звук был знаком Арману-Луи, привыкшему бродить по лесам не только днем, но и под светом звезд, когда чувства улавливают все звуки. Он прислушался: такой же звук, только дальше, раздался снова.

«Ах, негодяи! — подумал он. — Они вышли через караульную дверь!»

Арман-Луи стремглав помчался туда, к концу тропинки, по которой должны были идти неизвестные. Он дошел уже до опушки с высокими деревьями, когда в ночи вдруг раздался конный топот, и почти тотчас рядом с ним пронесся всадник, темный и легкий, как дух тьмы. Юный дворянин всматривался во мрак ещё какое-то время, тщетно пытаясь найти глазами загадочного наездника в котором, сколь ни стремителен тот был, он все же успел узнать оруженосца графа де Паппенхейма.

Арман-Луи протянул руку в направлении, куда проследовал темный всадник.

— Иди, беги, мчись! — сказал он. — Но я все равно узнаю твою тайну!

И твердым шагом он отправился обратно в Гранд-Фортель. Утром Арман-Луи бросился спешно разыскивать г-на де Шофонтена.

— Ты прав, — сказал он ему. — Граф что-то затеял.

И он коротко рассказал ему то, чему был свидетелем накануне.

— Надо посоветоваться, — сразу отозвался Рено. — Видишь, как приключение, на которое я возлагал столько надежд, обнаруживает свои тайны. Этим нельзя пренебречь! Каркефу, приятель, выскажи и ты свое мнение по этому поводу.

Каркефу глубоко вздохнул.

— Я уже чувствую запах зеленого леса и слышу треск ломаемых веток, — сказал он. — Я прошу, чтобы меня упрятали куда подальше, где бы никакая сломленная ветка не смогла меня достать.

— Каркефу, дорогой мой, — снова обратился к нему Рено. — Ты мог бы оказать нам неоценимую услугу: ты ведь знаком с оруженосцем Паппенхейма! Если ты будешь упорствовать и откажешь нам, я вынужден буду просить тебя об этом, но толь ко уже при помощи ветки, специально для тебя отломленной от ствола этой молодой березы.

— Понял, — сказал Каркефу. — Мы должны бежать навстречу опасности? Бежим! Быстро!

— Каркефу, друг, ты ангел!

— Да, господин маркиз, только тощий ангел. Оруженосца, о котором вы говорите, я знаю. Он носит огромную рапиру, от которой у меня начинается нервная дрожь, когда я вижу её. Однажды я расположил его к себе тем, что показал кабачок, где подают слабое анжуйское вино, которое он очень уважает.

— Какой приятный оруженосец! А заглядывает ли он хоть иногда в этот кабачок после того случая, когда ты столь любезно указал ему туда дорогу?

— Хоть иногда? Зачем вы его обижаете?! Да он ходит теперь туда каждый день, к тому же дважды: утром, чтобы освежить мозги, а вечером — чтобы снять усталость.

— Надо, чтобы ты помог нам устроить засаду по соседству с этим самым слабым анжуйским, к которому твой друг оруженосец испытывает столь нежное чувство привязанности.

— Господа! Я далек от мысли, что нам это не удастся. Я попробовал тогда немного этого вина, которое подает матушка Фризотта, эдакая кумушка с пылающим взором. Когда-то я даже был к ней неравнодушен… Кстати сказать, кабачок стоит на опушке леса, у пустынной дороги, и как раз в такое время, как сейчас, оруженосец мэтр Ганс любит наведаться туда, что бы пообщаться с кувшинами матушки Фризотты… А потому, мне кажется, пора! Следуйте за мной! Я знаю, что поблизости от кабачка есть кое-какие темные закуточки, где можно будет поджидать оруженосца, отдыхая. Когда её величество Фризотта выйдет из своего заведения куда-нибудь в погребок, я потребую позволения первым допросить его — тогда я отомстил бы ему за страх, который он не раз внушал мне своей начищенной до блеска рапирой.

— Принимаю твой план, — согласился Рено.

Каркефу встал. Г-н де ла Герш последовал его примеру, и они втроем отправились в путь. Уже через час Арман-Луи, Рено и Каркефу добрались до кабачка матушки Фризотты, оттуда доносилось пение.

— Мерзавец! — сказал Каркефу. — Он уже там! Он не подождал меня!

Друзья обменялись недоуменными взглядами.

— А если, вместо того, чтобы томиться здесь в холоде и скуке, мы все же войдем внутрь? — предложил Арман-Луи.

— Да, пожалуй, — согласился Рено.

— Господа, как мы уже договорились, я вхожу первым, предупредил Каркефу. — Но если меня убьют — прошу: помолитесь за мою душу.

Прямо у двери кабачка Каркефу столкнулся с матушкой Фризоттой, смазливой пухленькой брюнеткой, которая приветливо улыбалась. Он игриво поцеловал её в обе щеки.

— Моя принцессочка! — сказал он. — Эти два молодых сеньора хотят обсудить очень важное дело с мэтром Гансом. Не пугайся, если они немного пошумят. За разбитые кувшины и прочее будет заплачено.

— Любезный маркиз де Шофонтен! Милейший граф де ла Герш! — Проходите, господа! Я — глуха и нема, — пригласила кабатчица.

Каркефу пристроился рядом с ними и, поглаживая подбородок, поглядел на двух друзей, глаза его, казалось, говори ли при этом: «Вот так все решается!».

Почти тотчас же он толкнулся в дверь небольшой комнаты, где мэтр Ганс, погруженный в созерцание керамической кружки, размышлял о превосходстве анжуйского вина над немецким пивом. Естественно, что в этот момент он с презрением относился к ячменю и хмелю — составляющим пива. Каркефу легонько стукнул его по плечу.

— Поговорим, приятель, — сказал он.

И, взяв кружку мэтра Ганса, залпом опустошил её.

Одновременно Арман-Луи и Рено сели по обе стороны стола: один, наставив на него пару пистолетов, другой — обнаженный сверкающий кинжал.

Мэтр Ганс стал бледным как смерть.

— Что все это значит? — крикнул он.

— Увы, это означает, что эти господа обеспокоены вашим здоровьем, мой господин! — ответил Каркефу. — Они полагают, что вы относитесь к своему здоровью с небрежностью, которая внушает опасения… К примеру, вы позволяете себе прогуливаться вечером по лесу с очень неприветливыми людьми.

— Кто — я? — пролепетал мэтр Ганс.

— Вы, почтенный оруженосец! Тогда как вечерний воздух весьма вреден для здоровья! Кроме того, вы зачем-то входите в замок этого дворянина, — Каркефу указал на Армана-Луи. — И к тому же входите почему-то по куртинной лестнице, а выходите через караульную дверь. Затем едете по скверной дороге, рискуя упасть и сломать ногу.

— Это недоразумение, друг мой: в эту пору я уже облачаюсь в ночное платье, чтобы, после молитвы, отойти ко сну.

— Вас узнали, мэтр Ганс, несмотря ни на что — будь вы хоть в шапке из лисьего меха, вроде этой, что у вас на столе.

Бедный оруженосец схватил злополучную шапку, пытаясь сбросить её под лавку.

— Слишком поздно! — остановил его жестом Каркефу. — Но, чтобы не подвергать вас этому жуткому падению на скверной жуткой дороге, эти господа желают знать: что за человек увлек вас с собой в это мрачное ночное путешествие, и с какой целью вы взбирались с ним наверх к господину де Паппен гейму?

Мэтр Ганс был в полной растерянности: с одной стороны, он видел перед собой два пистолета внушительного вида и зловеще сверкающий кинжал, с другой стороны, он понимал, что его благородный хозяин не простит ему его болтливость. Любому, кто лишь едва откроет рот, граф Годфруа обещал проломить голову, — этот способ он считал самым надежным, чтобы научить своих слуг молчанию. Мэтр Ганс задрожал от страха при мысли об этом. Но тут ему в голову пришла идея: не показать ли для начала свою смелость, а потом, если она ни на кого не произведет впечатления, — сдаться?!

— А если мне нравится молчать! — рявкнул мэтр Ганс, положив руку на гарду своей рапиры с видом Титана. — Найдется ли здесь кто-нибудь, способный заставить меня заговорить?

— Каркефу! — позвал Рено.

— Слушаю, господин маркиз!

— Нет ли у тебя куска веревки в кармане?

— Всегда найдется, — Каркефу положил на стол два локтя хорошей пеньковой веревки, тонкой, ровной и очень крепкой. — Совсем новая, — добавил он.

Мэтр Ганс попытался выдернуть из ножен свою рапиру, но она не поддалась — и это был последний отчаянный жест его доблести.

— Кончай дергаться! — сказал Рено, схватив его за руку. — Ты видишь эту веревку? Если через три минуты ты не признаешься во всем, она будет у тебя на шее! И если через пять минут мы не узнаем о ваших с графом делах, я стяну её у тебя на шее так туго, что ты уже больше не сможешь пить свое анжуйское.

— Если ты все расскажешь, этот кошелек — твой! — продолжал наступать на него в свою очередь г-н де ла Герш, бросив на стул туго набитый шелковый кошелек, который упав, глухо звякнул.

Мэтр Ганс грустно посмотрел на свой кувшин с вином: Каркефу маленькими глотками допивал его. Оруженосец вздохнул и перевел глаза на кошелек: сквозь шелк просвечивали золотые монеты.

— Одна минута! — начал считать Арман-Луи.

— О Господи Иисусе! — прошептал мэтр Ганс, с ужасом вспомнив угрозы г-на де Паппенхейма.

Он бросил робкий взгляд на окно, которое было закрыто, затем посмотрел на плотно закрытую дверь. Из соседней комнаты доносилось пение матушки Фризотты.

— Две минуты! — продолжал отсчитывать время Арман-Луи.

— Святая Дева! Да если мой хозяин узнает, что я проболтался, он же убьет меня! — запричитал оруженосец, хлопнув себя рукой по лбу и холодея от страха.

— Ты получишь двадцать пистолей и право дать себя сцапать в другом месте, — пообещал Арман-Луи.

Мэтр Ганс попытался снова приподняться, но опять был возвращен на свою скамейку.

— Три минуты! — выкрикнул Каркефу. Он схватил веревку и перебросил её через потолочную балку.

— Господа! Я все расскажу! — взмолился в отчаянии мэтр Ганс.

— Умница! Я знал, что наши доводы все же убедят тебя, — проговорил Каркефу, тем не менее прилаживая для него скользящую петлю.

Почувствовав дурноту при виде веревки с петлей, раскачивающейся на высоте его шеи, мэтр Ганс тотчас заговорил, быстро, без пауз, и умолк только тогда, когда рассказал все: о своем визите к капитану Якобусу, об их разговоре с графом де Паппенхеймом, о решениях, принятых на этой ночной встрече и, наконец, о тайном исчезновении из замка. Став на путь признания, подгоняемый страхом, он не упустил ни одной детали.

— Ах, так это был капитан Якобус? — удивился Арман-Луи. — Не тот ли это тип с рыжими усами, который живет в трактире «Три пинты», что стоит при дороге у Распаханного поля? Возле этого капитана вечно топчется дюжина бездельников, которых он называет солдатами. Не он ли говорил, что набирает их для армии, которую господин кардинал готовит для выступления против испанцев?

— Эти солдаты — порядочные люди — каждое воскресенье они ходят в церковь, — сказал оруженосец.

— И каждый день занимаются грабежами, — возразил ему Рено.

— Сударь, тому, о чем болтают, надо верить только на половину…

— Мы говорим о капитане Якобусе, — сказал Рено. — Значит, говоришь, он стал лагерем в трактире «Три пинты»?

— Да вот уж около недели, потому что его люди устали.

— Нет ли у него, как у тебя, каких-нибудь пристрастий, чтобы воспользовавшись ими, можно было бы застать его врасплох?

— О нет, капитан не пьет вовсе!

— Это порок! — съязвил Рено.

— Зато у него нежное сердце, и все вечера, когда он свободен от дел, он проводит в маленьком доме с красной дверью, который находится в полумиле от трактира. Там воркует одна голубка…

— Я её знаю! — сказал Каркефу. — Это ещё одна матушка Фризотта, только блондинка, и зовут её Евфразия.

— Капитан Якобус влюблен в нее, — объяснил мэтр Ганс. — Он не может спокойно спать, если не повидает её.

— Итак, он наш! — заключил Рено.

— Мэтр Ганс, теперь вы свободны. Больше мы вас не задерживаем, — заговорил, поднимаясь, Арман-Луи. — Но если графу де Паппенхейму станет известно хоть слово, одно только слово из нашей беседы, так же наверняка, как и то, что я ла Герш, пулей из пистолета я размозжу вам голову.

— Ах, сударь! Не стоит трудиться! Как только мой хозяин догадается о том, что вам все рассказал, он меня просто задушит, — сделав над собой усилие, оруженосец стал на ноги. — А теперь, господа хорошие, — добавил он, — позволено ли мне удалиться?

— Уходи! И мой тебе совет: не суйся больше в трактир «Три пинты».

Г-н де Шофонтен ещё не закончил говорить, а мэтр Ганс уже открыл дверь и улизнул прочь.

— А нам пора наведаться к капитану Якобусу. — сказал Арман-Луи.

Тяжкий вздох вырвался из груди Каркефу:

— Вам, кажется, доставляет удовольствие то, что мы подвергаем себя опасности, что идем на верную гибель? — спросил он, обращаясь к маркизу.

— Более того, я считаю, что мы потеряли понапрасну много времени, — ответил Рено.

— Хочу засвидетельствовать вам следующее: в моих венах нет больше ни капли крови, — сказал Каркефу. — Но следуйте за мной: я знаю проселочную дорогу, которая ведет прямо в красный дом мадам Евфразии.

Ночь уже совсем опустилась на землю, когда три приятеля очутились наконец перед домом, все окна которого были закрыты. Каркефу приложил ухо к щели в ставне, сквозь которую пробивался лучик света.

— Там шушукаются и смеются, — сказал он тихо и, прильнув глазом к маленькому отверстию, которое позволяло наблюдать за тем, что происходило внутри, добавил: — Стол накрыт, волк — в овчарне.

Дорога, по которой капитан Якобус пришел в трактир «Три пинты», была с обеих сторон обсажена развесистыми дубами. Каркефу вместе с двумя приятелями проследовал по ней и сел на траву, свесив ноги в канаву.

— Если капитан на лошади, он ускользнет от нас, — сказал Арман-Луи.

— Я давно знаком с мадам Евфразией, — похвастал Каркефу. — Это довольно скромная, всегда укутанная особа. Занавесочки на её окнах, как и сейчас, обычно целомудренно опущены. Она раздвинула бы их, если бы услышала топот копыт: значит, капитан пришел пешком.

— У этого придурка на все есть ответ, — заметил ему Рено.

— Увы! господин маркиз. Пусть я придурок, да все вижу! Позвольте, я вручу мою душу Богу… Рапира капитана, может быть, чуть короче рапиры мэтра Ганса, но зато рука капитана будет посильнее. Не пройдет и часа, как он продырявит мою кожу… бедная моя дорогая кожа!

Луна хотя и была в окружении нескольких белых ватных облаков, но в бледном её свете все же просматривался большой кусок дороги. Деревья стояли не шелохнувшись. Тихо, ни ветерка. Только филин ухал где-то во мраке ночи.

— А если нам уехать? — спросил Каркефу.

— Вино подано, значит, его надо пить! — ответил Рено на шутку шуткой.

— Ах, господа, всем известно, что я не пью!

— Лицемер! — перебросился словом и Арман-Луи.

В то время красная дверь одинокого домика открылась и внезапно вырвавшийся из неё свет залил дорогу. Силуэты двух теней вырисовывались в квадрате освещенного пространства: один из них тотчас огляделся вокруг и глубоко завернулся в плащ, заботливо высвободив правую руку. Затем дверь закрылась, погасив свет, и все погрузилось во мрак.

Почти сразу на дороге послышались шаги.

— Вот он! — прошептал Каркефу.

Капитан бодро вышагивал, напевая.

— Вы слышите? — снова проговорил Каркефу: — Громовой голос, Геркулесова поступь… Господа! Мне плохо, я теряю сознание!

Каркефу упал и, ползя по земле, крепко привязал к стволу дуба, по правую сторону дороги, один конец веревки; другой её конец он обмотал и туго затянул вокруг березовых пней, по левую сторону дороги.

Та же самая веревка, что недавно привела в ужас мэтра Ганса, теперь была натянута на высоте шести дюймов над землей и совсем не заметна в темноте.

Капитан Якобус только что углубился в лес. То ли из присущей ему осторожности, то ли потому, что ему послышался легкий шорох, но уже с первых шагов он остановился и пристально вгляделся в неясные очертания дороги.

— Помоги нам, Бог Фехтования! — прошептал Рено.

Или Бог Фехтования внял молитвам дворянина, или капитан не заметил ничего такого, что подтвердило бы его внезапную настороженность, — но он снова двинулся вперед. Минута или две отделяли его от столкновения с натянутой веревкой. Каркефу затаил дыхание. Капитан ускорил шаг — но вдруг он зацепился ногой за веревку, упал и растянулся на дороге.

Страшные проклятия сорвались с его губ, но, прежде чем подняться, он попытался выхватить из ножен ту самую рапиру, при одной лишь мысли о которой Каркефу холодел.

Вскочив на ноги, капитан огляделся: три человека, обнажив шпаги, преграждали ему путь.

— Не волнуйтесь! — сказал ему Каркефу. — Я взял на себя труд освободить вас от этой слишком острой железки ничего: нет более опасного для человека, который падает.

— Ах, так это засада! — сказал капитан, скрестив руки на груди.

— Сударь, мы можем объясниться, — холодно заверил его Рено.

— Трое против одного?.. Если вы дворяне — это не по правилам, но если вы бандиты — что вам нужно?

Г-н де ла Герш подошел к нему ближе:

— В замке, неподалеку отсюда, живут старик, молодая девушка, десять жалких слуг. Один человек, вопреки гостеприимству хозяев, задумал план похищения девушки, живущей под присмотром старика. А вы, капитан Якобус, не задумываясь, предлагаете гостю свои услуги и услуги своего отряда, чтобы осуществить его затею, к тому же за это преступление он обещал вам сто золотых экю — и это поступок дворянина?

В ответ капитан выхватил из-за пояса кинжал и в бешенстве выкрикнул:

— Ты забыл, что у меня есть ещё и это оружие? Умри же! — и, словно пантера, он набросился на Армана-Луи.

Но молодой человек увернулся от его выпада и, скользнув под руку капитана, схватил его за горло с такой силой и так резко, что с синим лицом и налитыми кровью глазами его враг тяжело рухнул на землю.

Не теряя ни минуты, Каркефу связал ему ноги и руки.

— Ничтожества! — крикнул капитан, приходя в себя, барахтаясь в дорожной пыли.

— Сударь, — сказал Рено. — Не надо сердиться на моего друга: он гугенот — и научен всякого рода премудростям в общении с простыми людьми. В сущности, его воззрения полны благодушия и таковы, что и истинный католик также был бы счастлив их принять. Просто он хочет уберечь вас от соблазна и предоставить вам такое убежище, где бы вы предавались размышлениям о суетности жизни. Не беспокойтесь о тех свечах, которые должны будут появиться в окне графа де Паппенхейма. Господин де ла Герш берет на себя труд задуть их; я ему в этом помогу.

Капитан напряг мускулы, чуть ли не разрывая их, но веревки, которыми он был связан, не поддавались.

— Я понимаю ваш гнев, — продолжал Рено. — Но, принимая во внимание то, что, с одной стороны, вы теряете сто золотых экю, то есть кругленькую сумму, а с другой, что вы рискуете лишиться жизни, я предлагаю вам за это компенсацию.

Капитан Якобус вдруг успокоился.

— Как вас зовут, сударь? — спросил он.

— Маркиз Рено де Шофонтен.

— Теперь я припоминаю вас.

— Я надеюсь.

Каркефу срезал, между тем, несколько крепких веток и сладил из них носилки. На эту импровизированную кровать и положили капитана.

— Куда мы теперь? — спросил Каркефу.

— Ко мне, — ответил Рено. — Я хочу, чтобы капитан Якобус запомнил мое лицо при свете дня и не забывал никогда.

Через два дня после того, как был схвачен капитан Якобус, г-н де Шарней известил своего гостя, графа Годфруа, о том, что завтра уезжает не целый день для решения важных дел за пределы Гранд-Фортель.

— Я покину замок рано утром, если не возражаете. Вместо меня остается господин де ла Герш, — сказал он.

Г-н де Паппенхейм и мэтр Ганс обменялись многозначительными взглядами.

— Не беспокойтесь, господин граф! Скоро и я распрощаюсь с вами, — ответил г-н де Паппенхейм.

Уже через несколько часов три свечи полыхнули в окне немецкого дворянина.

«Ну-ну! Значит, похищение намечено на завтра», — подумал Арман-Луи, стоя на посту на Вороньем холме.

После того, как капитан Якобус был схвачен на дороге у красного дома, Каркефу расположился на постой в Гранд-Фортель, чтобы в нужное время успеть предупредить Рено о том, что происходит с гугенотом. В случае необходимости у него на конюшне была приготовлена оседланная и взнузданная лошадь.

— Мчись во весь опор! И чтобы на рассвете был здесь! — сказал ему Арман-Луи.

Каркефу поставил ногу в стремя, стегнул лошадь хлыстом и дал шпоры.

— Все эти волнения сокращают мне жизнь! — сказал он.


7. Большому кораблю — большое плавание


С тех пор как г-н де Паппенхейм обговорил свой план с капитаном Якобусом, он окружил Адриен повышенным внимание и заботой. Челядь он осыпал золотом. Его щедрость сразу же покорила лакеев.

«Моя дворня сбита с толку!» — понял Арман-Луи.

Но, как и Рено, он не терял времени даром. Один из них произносил пространные речи перед католиком, другой собирал гугенотов, некогда группировавшихся вокруг него. Оба лидера не утратили влияния на свои бывшие когорты, их красноречие, вызванное на этот раз неминуемой и непредсказуемой опасностью, пробуждало смелость и мужество в юных сердцах. Самым отважным они выдали оружие из арсенала замка, в нескольких словах предупредив, что те будут иметь дело с неким немцем, который хочет обойтись с французами как с покорным народом.

При этих словах все сыны Галлии, привычные к дракам с детства, исторгали грозные крики.

— Возможно, прольется кровь, — предупредил Рено, — те, кто этого боится, могут уйти.

Никто не шелохнулся.

После того, как в сопровождении трех самых надежных и самых смелых охранников из дворни г-н де Шарней покинул пределы замка, когда в небе ещё блистали звезды, Арман-Луи тихонько постучал в дверь комнаты, где спала м-ль де Сувини.

Дверь открыла перепуганная камеристка.

Арман-Луи, преисполненный благоговейного трепета, подошел к алькову, скрытому за длинными портьерами из белой саржи.

— Ах, Боже мой! Это вы, Арман? — спросил застенчивый голос, серебряные нотки которого заставили биться сильнее сердце г-на де ла Герш.

— Да, это я, — ответил молодой человек, окидывая взглядом эту девичью комнату, где почивала та, которую он любил больше всего на свете. Он готов был целовать все, что находилось здесь: мебель, обивку, любые пустячки, принадлежащие Адриен, которых касались её руки.

— Что-то случилось? — снова мягко спросила м-ль де Сувини.

— Если вы доверяете мне, — сказал он, — Бога ради вставайте и следуйте за мной.

— Великий Боже! Замок горит?! — в испуге возопила камеристка.

— Нет, но, возможно, что через час загорится. Теперь — больше ни слова.

М-ль де Сувини знала, что г-н де ла Герш никогда не поступал необдуманно. Сообразив, что случилось что-то серьезное, быстро, без разговоров она оделась.

Арман-Луи проводил её в тесную комнату одной из башен замка, у массивной двери в которую поставил охрану из четырех человек, вооруженных аркебузами и шпагами.

— Если того потребуют обстоятельства, вы должны буде те убить друг друга, — сказал он им.

— Мы готовы! — ответил главный из них.

Занималась заря. Арман-Луи вышел из замка.

Глухой шум, напоминавший передвижение войска, нарушил прозрачную тишину. Вскоре на опушке леса показались отряды, впереди шел Рено. Арман-Луи насчитал больше сотни бойцов.

Глаза г-на де Шофонтена сияли счастьем.

— Оркестранты готовы? — спросил он г-на де ла Герш.

— Да, господин дирижер, готовятся, — ответил Арман-Луи, улавливая шум, доносящийся со стороны конюшен, где ночевали всадники г-на де Паппенхейма.

— Ora pro nobis! ° — прошептал Каркефу востря шпагу о рукав своего камзола.

—  — — — °Ora pro nobis! — молись за нас (лат.). Прим. пер.

Армия Армана-Луи заняла самые выгодные позиции. Ни одно человеческое существо не смогло бы выйти из замка, не будучи сметенным огнем из пятидесяти мушкетов. Опытный тактик вряд ли выдумал бы нечто лучшее.

С первыми лучами солнца г-н де Паппенхейм вышел в боевых доспехах: со шпагой на боку, кинжалом у пояса, в кирасе. Мэтр Ганс появился рядом с ним также в полном боевом снаряжении, но немного бледный.

В губах у графа был серебряный свисток, который издавал пронзительный звук.

Двери конюшен открылись, и пятьдесят всадников вышли из них. Они молча выстроились во дворе.

— Пятьдесят! — насчитал Арман-Луи, хотя полагал, что их должно было быть не более двадцати.

Значит, г-н де Паппенхейм пополнил свою банду тридцатью негодяями из добровольцев, и эти тридцать бандитов один за другим ночью проникли в пределы Гранд-Фортель. Соотношение сил изменилось. Теперь немецкий граф демаскировал свою армию. Но если бы, кроме того, появились бы ещё и люди капитана Якобуса, извещенные каким-то тайным способом, успех сражения стал бы сомнителен. Арман-Луи решил воспользоваться моментом.

Он покинул наблюдательный пункт, на котором все ещё находился, и поспешил к всадникам графа. У всех у них были пистолеты в седельных кобурах и сабли в ножнах.

Увидев его, г-н де Паппенхейм нахмурил брови.

— Вы уже на ногах?! — медленно проговорил Арман-Луи. — Господин граф сегодня отправляется на охоту?

— Да, — ответил немец со странной улыбкой. — Я собираюсь затравить лань, жду псарей.

Он сделала несколько шагов в сторону больших ворот замка и посмотрел на деревню, купающуюся в белом мареве утреннего солнца.

Арман-Луи последовал за ним.

— Если ваши псари — это те, как мне кажется, кто находится под командованием капитана Якобуса, не ждите их, — холодно сказал он.

Г-н де Паппенхейм побледнел и посмотрел на г-на де ла Герш. Мэтр Ганс дрожал всеми своими членами и норовил спрятаться за спину своего хозяина.

— Вы знакомы с капитаном Якобусом? — спросил граф Годфруа.

— Немного. Думаю, что его люди потеряли своего командира, — продолжал Арман-Луи.

— Вот как!

— Я встретил его вчера вечером, но с тех пор, насколько мне известно, он так и не увидел зажженных свеч, что Ваша Милость выставляла для него в окне.

Рено только что пробрался к воротам, но не устоял там.

— Это правда, — сказал он. — Со вчерашнего вечера отважный капитан — мой гость, он живет в чистой комнате и смотрит в небо через железную решетку.

Г-н де Паппенхейм закусил ус — волна ярости охватила его.

— Мэтр Ганс! — крикнул он. — Схватите этого молодого петушка и бросьте его на круп моей лошади!

— Мэтр Ганс… — вторя ему, сказал Рено. — Мэтр Ганс никогда не осмелится сделать это!.. Я его знаю! — засмеялся Рено. — Мэтр Ганс слишком хорошо запомнил кабачок матушки Фризотты.

— Ах вон оно что! — вскричал граф Годфруа, повернувшись к оруженосцу и все наконец поняв.

Сжав кулак, он нанес ему такой страшный удар по лбу, что несчастный мэтр Ганс, выронив поводья, тяжело рухнул на землю лицом вниз.

— Первая градина упала! — почесав затылок, прокомментировал Каркефу, стоя за спиной Рено.

— Теперь я объявляю войну! — вскинув голову, сказал г-н да Паппенхейм. И молниеносно выхватил шпагу.

Пятьдесят всадников последовали его примеру.

— Война так война! — кивнул Арман-Луи.

По сигналу, который он дал, вскинув шпаги, десять человек появились на стене замка, прямо напротив него, десять других — у потайного хода, ещё столько же за бойницами, у всех дверей, у каждого окна — и всюду протазаны, копья, аркебузы, бердыши: круг черных стволов и сверкающих лезвий.

Г-н де Паппенхейм прошелся взглядом по своему войску. Глухой ропот, смысл которого он сразу понял, прокатился по рядам его банды.

— Хорошо сработано, сударь! — сказал он, теребя рукой гарду своей шпаги.

— Господин граф, — заговорил г-н де ла Герш. — Я думаю, вам было бы уместнее отказаться сегодня от охоты, а завтра отправиться в Германию. На таких условиях я оставил бы вас в покое.

— Это приказ, сударь? Однако я ещё не побежден!

— Нет, это совет. Кровь не пролита только потому, что вы пока ещё мой гость, а также гость господина де Шарней и м-ль де Сувини.

Глаза г-на Паппенхейма все это время шарили вокруг, как у загнанного сворой собак кабана, который ищет выхода: всюду мушкеты, всюду железные копья, вокруг бесстрашные и решительные лица. Вдали, на равнине, — ни шлем не блеснет, ни клубков пыли, поднятой лошадиными копытами. А рядом с ним — пятьдесят человек, решимость которых, как подсказывала ему интуиция, была поколеблена.

Арман-Луи уловил тень смятения на лице графа. Он шагнул к нему и сказал, опустив острие шпаги:

— Между прочим, мы играем не на равных, — проговорил он бесстрастно. — Сейчас здесь я, конечно могу лишиться жизни, ну а вы в таком случае потеряете честь!

Г-н де Шофонтен также счел нужным обратиться к графу:

— Теперь вот, прошу вас, переходите к рукопашной! Бейте! И пусть вся Франция узнает о том, что натворил граф де Паппенхейм, наследный маршал Германской империи!

Сказав это, Рено взмахнул шпагой и подождал.

Г-н де Паппенхейм изменился в лице. Какое-то мгновение его рука была поднята, как если бы он собирался дать сигнал началу сражения, но всадники его, увы, оказались в железном кольце, — битва, он понял это, была заведомо проиграна. Сунув шпагу в ножны, он приподнял шляпу, под которой стали видны проступившие на его мертвенно-бледном лбу два красных скрещенных меча.

— Господин граф, — сказал он Арману-Луи. — Завтра я уезжаю в Германию.

— Что ж, сударь, идемте завтракать! — грустно ответил Рено.


8. Коршуны и соколы в пути


Через двадцать четыре часа после этой сцены, которая могла иметь страшные последствия, граф Годфруа покинул замок Гранд-Фортель.

У выхода из ворот н обернулся к Арману-Луи:

— Я чувствую, что мы скоро увидимся, господин граф, — сказал он, как всегда со странным акцентом.

— Господин маршал, и я надеюсь на то, — ответил г-н де ла Герш.

М-ль де Сувини, которая дышала свободно с тех пор, как г-н де Паппенхейм назначил день и время отъезда, проводила дворянина до ворот замка. Она корила себя даже за свои предубеждения против него, ничего не зная о событиях, произошедших накануне.

Перед расставанием граф Годфруа снял шляпу:

— Я не говорю вам прощайте, но хочу сказать: до свидания, сударыня, — сказал он, отвел взгляд и встретился глаза ми с г-ном де ла Герш.

Поцеловав руку Адриен с галантным поклоном, он вскочил в седло и, надев шляпу, пришпорил коня и исчез в облаке пыли.

— Наконец-то можно поспать, — сказал Каркефу.

«Упущена такая возможность сразиться», — подумал Рено, лаская эфес шпаги.

Он выждал ещё двадцать четыре часа, затем послал Каркефу на разведку, чтобы убедиться, что г-н де Паппенхейм покинул пределы провинции, и облегченно вздохнул, узнав, что с этой стороны как раз полный порядок. Затем он вошел к капитану Якобусу.

— Сударь, вы свободны, — предельно вежливо обратился Рено к нему.

Пленник вскочил на ноги:

— Свободен?! — повторил он. — Наконец-то свободен!

— Да, ваш злой демон немец уехал. Больше он не сможет склонить вас к преступлению.

Капитан туго затянул портупею.

— Господин маркиз, могу я идти домой? — спросил он. — Вы, надеюсь, догадываетесь, что это значит?

— Если вы просто-напросто хотите нанести визит в трактир «Три пинты», вы найдете его, безусловно, на том же месте, где вы его видели в последний раз, никто его не разрушил. Что же касается ночных птиц, которые его населяют, то если вы намерены им что-то сказать, оставьте эту затею: они улетели.

— Уехали мои наемники, мои ландскнехты, мои бойцы!

— Да, один за другим! Когда совы не находят больше в лесу ни крыс, ни мышей, они улетают. Так и люди. Самые преданные, надо отдать им должное, прихватили с собой даже ваши вещи и ваших лошадей, чтобы они не достались ворам.

Капитан в гневе топнул ногой.

— Бандиты! — проговорил он.

— Эти люди любят порядок и бережливость, а это качества, которые надо уважать. Впрочем в ваше долгое отсутствие они решили, что вы приняли монашество; я видел, как трое вас оплакивали. Простите их.

Капитан Якобус бросал жуткие взгляды в слуховое окно, как будто мог увидеть там, в деревне, тень этих коварных солдат.

Вдруг какая-то мысль овладела им, и лицо его озарилось внезапной радостью.

— Ладно, — сказал он. — Не пойду я в трактир «Три пинты». Я знаю другие гнездышки, в которые можно завалиться!

Рено тронул его за рукав кончиком пальца:

— Ах-да! Еще одно слово, — сказал он. — Красный дом пуст. Ваш лейтенант — красивый, надо сказать, парнишка — заглянул туда однажды утром, и м-м Евфразия, которая была безутешна по причине вашего отсутствия, последовала за ним, чтобы вечно оплакивать вашу кончину.

— Вот дьявол! Нечем, нечем мне отомстить за себя! — Выходя из себя, крикнул капитан.

— Прошу прощения, сударь, вот там вас ждет оседланная лошадь, которую я хочу преподнести вам в память о часах, проведенных у меня. Ваше оружие уложено в футляр. Но я должен вас предостеречь: капитан конной жандармерии де Герэ прослышал о разных мелких проступках, в которых злые языки обвиняют вас. Не верят, что вы затеяли соединиться с армией господина кардинала. Будьте осмотрительны! Любой легкомысленный шаг может погубить вас!..

Не ответив, капитан Якобус спустился во двор, широко шагая. Крепкий коротышка-конь поджидал его там: шпага, кинжал, пистолеты свисали вдоль седла.

Капитан вскочил на лошадь, и, не произнося ни слова, кулаком погрозил Рено.

Рено поклонился до земли.

Через несколько дней, однажды утром, Рено, скучающий от того, что некого было поколотить, отправился к г-ну де ла Герш. Он выглядел грустным, но глаза его смотрели весело.

— Ты видишь человека, который уже две недели умирает, — сказал он. — Однако, как мне кажется, я ещё слишком молод для того, чтобы отправляться в мир иной. Я предпринял героические усилия, чтобы выздороветь. Поэтому я уезжаю. Обними меня; если у твоего пророка Кальвина есть хороший Бог, попроси его забрать меня в свою Священную гвардию.

— И куда ты едешь? — спросил Арман-Луи, весьма удив ленный этим заявлением.

— Я не знаю.

Г-н де ла Герш пожал руку Рено.

— Ты прав. Тебе надо как можно скорее показаться врачу, — сказал Арман-Луи, смеясь. — У тебя жар.

— Шутишь, нечестивец?! Знай же, жажда приключений пожирает меня. Эта провинция, где мы убиваем кроликов, стала казаться мне ничтожной. Я хочу бродить по стране, подобно героям, которые прогремели некогда на весь мир своими подвигами. Увы, я хорошо знаю, что не существует гигантов величиной с колокольню, драконов, извергающих огонь из ноздрей, сирен в чешуе и с когтями, хотя это признак упадка старой бедной Вселенной. Однако я все же надеюсь встретить каких-нибудь разбойников, и мне представится случай сразиться с ними. Я соответственно вооружен и запасся провизией, у меня есть боевой конь, оруженосец и несколько пистолей, которые одна добрая душа принесла мне взамен на почти двенадцать арпанов земли, которые я ей отписал, и подобно тому, как это делали когда-то странствующие рыцари. Я покину наконец мой небольшой замок, чтобы повидать мир и обратить гугенотов в мою веру.

— Это я его оруженосец, — сказал Каркефу, тихо проскользнув между друзьями.

— Ты?! — вскликнул Арман-Луи.

— Сударь, умирают только один раз! — изрек Каркефу.

— Ты идешь со мной? — положив руку на плечо своего друга, спросил Рено.

Арман-Луи бросил взгляд в сторону комнаты, где жила Адриен.

— Я понимаю, — продолжал искатель приключений с сочувствующим взглядом и видом. — Купидон заковал цепями твое сердце. Так, помнится, Эней забылся подле Дидоны… Оставайся в голубятне, молодой голубь. Каркефу и я уедем пожинать лавры.

Рено де Шофонтен был, как это можно заменить, одним из тех людей, которые с серьезным видом совершают самые безрассудные поступки. Через два дня после этого разговора он уже прощался с Арманом-Луи, сидя в седле, обутый в сапоги, с рапирой на боку, плащом на плече, в сопровождении Каркефу, пообещав своему другу сделать его министром двора, если сам станет королем.

Перед отъездом благочестивый Каркефу сунул несколько монет в руку приходского священника с просьбой два раза в год отслужить мессу за упокой его души.

Отъезд Рено огорчил г-на де ла Герш, но провинция ему не казалась ещё безлюдной, потому что здесь оставалась Адриен. Он не хотел терять ни одного дня, который можно было прожить рядом с ней: хотя что-то говорило ему, что недолго суждено ему наслаждаться этим счастьем. На какое-то время, казалось, затихнувшие религиозные войны, вспыхнувшие огнем в Германии, достигнут и королевства Франции.

Мог ли дворянин с таким, как у него, именем, не думать о войне, держать шпагу в ножнах, когда все дворянство повсюду вооружалось?

Однажды, когда все ещё не поступало никаких новостей от г-на де Шофонтена, отсутствовавшего уже три месяца, в замок Гранд-Фортель прибыл всадник, проделавший большой путь.

Его ни разу прежде не видели в этом гостеприимном доме, но почему его приезд показался Арману-Луи неприятным предзнаменованием? Какая-то необъяснимая тревога обуяла его. Всю ночь он не сомкнул глаз. Почему этот всадник сразу же спросил г-на де Шарней? Почему тотчас по приезде он закрылся с ним?

Едва рассвело, г-н де ла Герш был уже на ногах. Час спустя хозяин замка велел позвать его к себе.

Когда он вошел в комнату г-на де Шарней, тот выглядел суровым и серьезным. На столе перед ним лежал распечатанный конверт, а рядом с ним письмо, скрепленное красной сургучной печатью с гербами.

— Господин де Парделан написал это письмо мне, — сказал граф де Шарней. — Этот человек прибыл нарочным из Швеции, чтобы сообщить, что сеньор ждет свою племянницу, м-ль де Сувини, что он хочет, чтобы она приехала.

Арман-Луи стал совсем бледным.

— Вот они, мои предчувствия! — прошептал он.

— Место Адриен и в самом деле в Швеции, рядом с этим дворянином, — добавил г-н де Шарней. — Перед тем, как взяться за оружие, чтобы участвовать в настоящем наступлении на Ла Рошель с моими единоверцами, я принимаю эту разлуку с Адриен как Божью Милость. Мадемуазель де Сувини не выдержать ужасов войны, исход которой не сможет предвидеть никто.

Г-н де ла Герш оцепенел он отчаяния. Но, как молодой побег, который в минуты непогоды сгибается под порывами ветра и дождя, а потом расправляется, — он поднялся.

— Мое место рядом с вами, отец мой, — сказал он.

— Прекрасно, дитя мое. Я не ожидал ничего другого от тебя, но твое настоящее место рядом с мадемуазель де Сувини.

— Боже мой! Рядом с ней?

— Да, детка! Ты любишь её, и я её тебе доверяю.

— Как… Вы знаете…

— Вы думаете, господин граф, то, что затрагивает честь этого дома, не касается меня? Мадемуазель де Сувини живет под моей крышей, но, зная, какие нравственные принципы вы исповедуете, без опасения я оставлял вас наедине с ней, которая также любит вас. Что ж, вы и будете её проводником и защитником в этом долгом путешествии в Швецию. Человек, который приехал сюда за ней, болен и не в состоянии следовать дальше. Вы молоды, и любовь поможет вам без препятствий достичь конечной цели. Г-н де ла Герш, я вручаю вам мадемуазель де Сувини под вашу охрану. Вы доставите её господину де Парделану и расскажете ему, как она жила у нас. Выполняя это задание, помните о том, что вы дворянин. Мадемуазель де Сувини богата, а вы бедны. Только господин де Парделан вправе распоряжаться её рукой.

— Я знаю, отец мой.

— А теперь приготовьтесь к отъезду. Завтра вы должны покинуть Гранд-Фортель.

— Вы приказываете это, сударь?

— Да, так надо.

Последний ужин в замке прошел в молчании. Все трое были опечалены. Г-н де Шарней был стар, и тревожило его более всего то, увидятся ли они когда-нибудь? Но, сидя бок о бок с этими двумя подростками, он чувствовал, что как никогда тверд и непоколебим в своих решениях, как человек, преодолевший на своем пути немало бурь и невзгод. Перед тем как разойтись по комнатам, чтобы провести последнюю ночь под од ной крышей, он заставил Армана-Луи и Адриен стать на колени и, вознеся руки к Небу, сказал громко:

— О, святые Авраам и Иаков, всемогущий Боже! Ты видишь этих детей — оба они дорогие для меня существа, часть моего сердца. Сохрани их, Господи, и благослови!

Наутро он сам следил за приготовлением к отъезду. Одному из лакеев, который вырос в этом доме и пользовался все общим доверием, было поручено взять на конюшнях трех лучших коней и хорошенько оседлать их. Самый спокойный конь предназначался м-ль де Сувини, самый выносливый — для Доминика, который должен был везти на крупе тяжелый чемодан и мушкет на ленчике седла.

Лакей выполнял свой долг с пониманием, как человек, которого не пугала перспектива дальних странствий. Удовлетворенный этой стороной приготовлений, г-н де Шарней вооружил своего сына шпагой и пистолетами, выбрав лучшие из своего арсенала, сунул ему в карман тяжелый кошелек, полный золота, и нежно расцеловал его. Впервые по щеке старика покатилась слеза.

— Я провожал сына, провожал мать, теперь провожаю их дитя! — сказал он.

Повиснув ему на шею, плакала Адриен.

— Если вы захотите, мы не уедем. Я счастлива здесь. Я привязалась к вам, как отцу. И я совсем не знаю г-на де Парделана. Швеция так далеко! В письме он написал вам о богатстве, которое меня там ожидает, но мне оно безразлично. Оставьте меня рядом с вами. Почему вы думаете, что война пугает меня? Ради доброго дела я готова все снести. Кто будет любить вас, если мы уедем? Кто будет любить меня там?..

И девушка заплакала навзрыд.

Г-н де Шарней прижал Адриен к своей груди.

— Нет, нет! — повторял он. — Это невозможно. Ах, если бы вы были бедны, возможно, я оберегал бы вас, невзирая на волю вашего родственника, который имеет на вас больше прав, чем я, но вы богаты, честь моего имени не позволяет мне лишить вас этого богатства.

— Да исполнится воля ваша! — сказала Адриен, уронив руки.

Когда они сели на лошадей, г-н де Шарней взял Армана-Луи за руку.

— Сегодня ты входишь в жизнь, — говорил он ему. — Пусть она будет у тебя более легкой и более счастливой, чем моя!

Потом он жестом указал ему на замок Гранд-Фортель, где столько мирных дней они прожили, и серые стены которого тоже, казалось, сейчас смотрели на него:

— Взгляни на крышу, которая видела твое рождение, сказал он. — Ты можешь вернуться сюда в один прекрасный день. Но если возвратишься, то не иначе как с высоко поднятой головой и гордым сердцем, как солдат, исполнивший свой долг.

В последний раз он сжал в объятьях Адриен, а затем, сильным взмахом руки толкнув створки ворот, сказал:

— Вперед!

Через несколько минут г-н де ла Герш, Адриен и Доминик, все трое, скрылись за поворотом дороги.

Г-н де Шарней упал на колени:

— Боже Милостивый, будь с ними! — сказал он.

И сам, в сопровождении своих самых отважных слуг, от был вечером в Ла Рошели.

Как опустевшее гнездо, примолкший стоял Гранд-Фортель.

Какое-то время Арман-Луи и Адриен молча скакали бок о бок. Стук копыт, под который они покидали этот уголок земли, где провели счастливые дни юности, эхом отдавался в их сердцах.

Позади оставались и исчезали за горизонтом знакомые с детства поля, леса, пруды, одинокие хижины, поселки, деревушки, не раз исхоженные тропы, проселочные дороги, по которым, беззаботные, они проносились вскачь, речки, которые переходили вброд, долины, холмы, казавшиеся им, совсем ещё малышам, высокими горами.

Вскоре пейзаж изменился, их взору предстали другие, незнакомые картины природы, потом — такие же незнакомые лица стали встречаться на пути, все меньше они говорили и получали в ответ слов приветствий. Затем дорога сделала крутой поворот, пересекла по каменному мосту реку, и теперь Арман-Луи и Адриен не видели больше вокруг ни знакомых деревьев, ни домов, ни прохожих.

Неизвестность, со всеми её загадками, открывалась перед ними. И в то время, как глубокая грусть прокралась в сердце м-ль де Сувини, чувством гордости переполнялась душа г-на де ла Герш. Он один должен был отныне оберегать свою подругу, она была под его охраной, он отвечал за её жизнь, за её честь. Мог ли он прежде рассчитывать на миссию более высокую, чем эта? Не награда ли это за преодоление будущих препятствий? И воспоминания о г-не де Паппенхейме пронеслись в его голове.

— Если бы он встретился мне теперь, — вслух проговорил он, — шпага не выскользнула бы из моей руки.

Адриен услышала это и поняла, какие мысли занимали его воображение.

Она с улыбкой протянула ему руку:

— Крепче держите вашу шпагу, и я буду крепко держать вас в своем сердце, — сказала она.

Незадолго перед заходом солнца, когда они выезжали из большого леса, издалека донесся какой-то хриплый голос. Г-ну де ла Герш показалось, что кто-то произнес его имя. Его слух уловил это дважды.

— Да простит меня Бог, если бы я не знал, что мой друг Рено находится сейчас где-то в далекой провинции, я бы подумал, что узнал его голос.

Однако он обернулся и заметил в конце дороги два взлетевших облака пыли, будто ветер подтолкнул их к нему.

Доминик натянул поводья своей лошади.

— Когда позади уже пятьсот лье, можно потерять пять минут, — сказал он.

Адриен козырьком приставила руку ко лбу, чтобы посмотреть вдаль.

Имя Армана-Луи, хриплым голосом брошенное в пространство, сотрясало воздух.

— Но это он! — крикнула м-ль де Сувини.

— Что?! Рено?! — изумился г-н де ла Герш.

Два всадника, мчавшиеся во весь опор, показались, укутанные облаком пыли.

— Ах, ну конечно же, это г-н де Шофонтен! — обрадовалась Адриен.

— И Каркефу! — воскликнул г-н де ла Герш.

И один за другим они направились к католику.

— Ну, наконец-то, чертов гугенот! — крикнул Рено, с трудом переводя дыхание. Вот уже два часа я мчусь за тобой! Я загнал трех лошадей, и эта, на которой я сижу, доведена до изнеможения.

Порывистым движением он бросился к Арману-Луи. Каркефу тенью последовал за ними.

— Ты выбрал хорошее время для отъезда, — продолжал Рено. — И ты остроумно выехал именно в тот день, когда я приехал к тебе в Гранд-Фортель с визитом… Всюду понемногу дерутся.

— Увы! — вклинился в разговор Каркефу.

— Да это же праздник! Слышно ружейную перестрелку и бряцанье шпаг! Бог Фехтования, мой владыка, ликует! Я принял участие в этих празднествах. Но самовлюбленность — не мой удел: я хотел рассказать тебе об этом, чтобы узнать, захочешь ли ты съесть кусок пирога на таком моем празднике. И вот я обмениваюсь полудюжиной ударов с испанской стороны и оказываюсь, как всегда отступая, в Гранд-Фортель. Мне объясняют там, что ты — в пути! Ла Герш, один, по горам, по долам — без Шофонтена! Ох, несчастный, что могло бы статься с тобой, не окажись я здесь, рядом, чтобы спасти твою душу в решаюший миг?! И я вскочил в седло, хотя Каркефу заохал и застонал…

— Я имел на это право, — вздохнул оруженосец Рено. — Сто пятьдесят лье без передышки!

— Тем не менее, — продолжал Рено. — Так следовало поступить, сказал я ему, потому что речь шла о том, что я должен быть рядом со своим другом гугенотом, который скачет по полям вместе с м-ль де Сувини, и, должно быть, они уже слишком далеко ушли. Двинем напрямую — и мы их все-таки настигнем. Эти маленькие переговоры с ним я искусно украсил ударом шпоры, и вот, наконец, мы догнали тебя.

— Не намерен ли ты, случайно, ехать с нами до самой Швеции? — спросил Арман-Луи.

— Не трудно ли мне было бы проскакать каких-то несчастных сто лье? Думаю, что шпагу понемногу обнажают повсюду. И ещё хочу увидеть страну. Шведы, к которым ты едешь, внесли в ересь свою лепту; я обращу их в свою веру. Каркефу мне в этом поможет. Вперед!

— Господин маркиз, — сказал Каркефу. — Если вы задумали обречь меня на муку в холодных странах, у меня должно быть хорошее содержимое: в общем, я голоден, а человек натощак для героизма не годится.

— Каркефу прав, — ответил Рено. — Я с трудом припоминаю, завтракали ли мы.

— После чего мы не обедали! — сказал Каркефу.

— Значит, надо плотно и долго ужинать, — заключил Арман-Луи.

Каркефу, внимательно озиравший горизонт, вдруг громко крикнул:

— Трактир! Вы видите вон там, на той острой крышей, такой дымок… и вывеску, которая подвешена на железном пруте… Я уже чувствую запах жаркого.

— Я был там, — сказал Доминик. — В те времена, когда господин де Шарней скитался по полям в погоне за оленями и кабанами, несколько раз мы заворачивали на огонек сюда, в «Золотую утку»… там очень хорошо кормят.

— Ах, негодник! Ты знал о нем, и ты ничего не сказал! — закричал на него Каркефу. — Галопом туда, господа!.. Сударыня, галопом!

Очень скоро они устроились за хорошо накрытым столом перед чистенькой печкой; на нем уже стоялоблюдо с индюшонком и двумя пулярками по бокам, выбранными самим Каркефу среди самых жирных обитателей птичьего двора.

— Ох, — приговаривал он. — Пусть лучше муки, за неимением рая, но на постой в трактире «Золотая утка» я уже готов добровольно согласиться.


9. Глава, из которой видно, что впереди ещё много трактиров, не похожих друг на друга


Присутствие Рено и Каркефу, их самобытность и веселый нрав радовали м-ль де Сувини. Кроме того, они становились ещё и дополнительной поддержкой Арману-Луи; ему не придется теперь в одиночку превозмогать опасности их долгого путешествия. К тому же все четверо были молоды, свободны, открыты всем ветрам. «Золотую утку» они покинули в хорошем расположении духа. Францию пересекли без боя, и г-н де Шофонтен загрустил от чрезмерного однообразия такой жизни, а Каркефу даже признался, что он совсем ничего не боялся и даже отчасти пожелал разбойничка, который внес бы хоть какое-то разнообразие: когда, по прибытии во Фландрию, они попали в трактир, где завязали знакомство, просидев там около часа, с неким испанским дворянином, который был там на постое, с виду приличным и вполне добропорядочным человеком.

Этот приятный кавалер говорил сладким голосом, держа шпагу в руке и растворяясь в блаженной улыбке. Время от времени он перебирал четки с золотыми и эбеновыми бусинками.

Арман-Луи и Рено встретили этого дворянина на почтительном расстоянии от крупного поселка, на Малинской дороге. Он был весь в пыли и выглядел усталым. Заметив Адриен и оглядев её исподлобья, он подошел в г-ну де ла Герш и очень вежливо сказал:

— Ваша милость, вы кажетесь чужестранцем в этих краях и, по-моему, ищете пристанище, где бы эта дама имела возможность отдохнуть.

— Признаться, жара сегодня была изнурительная, и наши лошади измучены, — сказал Арман-Луи. — Далеко ли ещё отсюда до Малина?

— Сделайте лучше! Соблаговолите следовать за мной до того поселка, колокольня которая видна вон там, за ивовой кущей. Там есть трактир под названием «Мальтийский крест», хозяин которого почтенный христианин, и он не дерет три шкуры с постояльцев, посланных ему Божьей милостью. Моя набожность внушает мне доверие к этому человеку, именитому жителю Бергейма.

«Этот человек хорошо говорит, он мне нравится», — подумал г-н де Шофонтен.

— Изволите следовать? — спросил человек с четками.

— Охотно, — ответил Арман-Луи.

Каркефу скользнул следом за доброжелательным незнакомцем.

— Сударь, а с точки зрения здоровья, придерживаются ли там, в этом трактире «Мальтийский крест», законов гостеприимства? — спросил он.

— Церковь запрещает нам уделять внимание таким пустякам, но те, кто находят удовольствие в плотских наслаждениях, по достоинству оценят тамошнюю сытую и вкусную пищу.

— Я бедный рыбак, простите мне мою нескромность, оправдывался удовлетворенный ответом Каркефу, уже почуяв запах пиршества. Рено подогнал свою лошадь к лошади Армана-Луи:

— Не вздумай сознаться этому святоше, что ты — мерзкий гугенот, — сказал он. — Иначе тебя окропят святой водой, и мы потеряем ночлег, который, кажется, будет приличным.

Они достигли наконец трактира. На широкой вывеске был изображен белый крест Мальтийского ордена. Всадник снял шляпу, перо которой коснулось земли и, спрыгнув с седла, протянул руку вперед, обращаясь к м-ль де Сувини.

— Вы почти у меня в гостях, — сказал он. И представился: — Меня зовут дон Гаспар д`Альбачет-и-Буитраго.

Стол был накрыт под деревьями в саду. Каркефу сразу же нанес визит к кухонным плитам, которые он нашел надлежащим образом оборудованными. Арман-Луи предложил их проводнику разделить с ними трапезу.

— Хотя мой принцип — это простая еда, я отступлю от него, потому что мне очень приятно быть в вашей компании, — сказал испанец.

Садясь, он перекрестился.

— Сударь, сегодня пятница! — вдруг громко сказал Рено. — Мы в пути, и потому имеем право не придерживаться умеренности в еде; надеюсь, вы простите нас, сеньор?

— У меня есть индульгенция Святого Петра. Он соблаговолил дать мне её для подобных случаев взамен на богоугодные дела, которые он позволил мне совершать.

«Да это священнослужитель в одежде дворянина!» — снова подумал Арман-Луи.

— Эй, Петерс, сюда! — крикнул священник.

Прибежал лакей — худой и жалкий, бледный и уродливый, горбун, который дрожал всеми своими членами.

— Ты видишь этих молодых сеньоров, гнусный бездельник?! — прикрикнул на него дон Гаспар. — Это мои друзья. Если ты не обслужишь их вежливо и старательно, я отрежу тебе уши и заставлю тебя их съесть жареными на рашпере! А теперь — проваливай, мерзавец!

Тарелка, брошенная в спину Петерса, который обратился в бегство, подкрепила это его обещание.

«Ну и ну! Священник, а дерется», — подумал де ла Герш.

— Если не внушать целительный страх эти мерзавцам, они не будут уважать добропорядочных людей! — сказал дон Гаспар, галантно сев рядом с м-ль де Сувини.

На протяжении трапезы, обильно орошаемой изысканными винами, испанский дворянин был галантен и предупредителен с Адриен, а также проявил себя как прекрасный собеседник и весьма светский человек. Он рассказал тысячу историй, в которых не отличался скромностью, и вместе с тем преподносил себя в них смиренным служителем Бога.

Проворно опустошив свой стакан, он положил на стол тонкую, утопавшую в волнах кружев руку, украшенную драгоценностями, сверкающими тысячей огней; такими побрякушками, по его словам, были полны его ларцы, и якобы носил он их только лишь для того, чтобы, при случае, предлагать их людям, охочим до подобных безделиц. А когда подали десерт, он несколько забылся и, сняв с пальца кольцо, попытался надеть его на палец м-ль де Сувини.

— Спасибо, — сказала Адриен, остановив его жестом.

— Поберегите ваши драгоценности, — сухо заметил ему г-н де ла Герш.

— Черт возьми! Но это же рубин, стоимостью в тысячу пистолей! Слово капитана, эта безделица выглядела бы лучше на этой белой ручке, чем на моей грубой руке дона Гаспара д"Альбачета-и-Буитраго!

— И это Божий избранник, который так ругается! — тихо буркнул под нос Рено.

— Избранник, который прибыл из Перу! — пробормотал Каркефу.

Слегка удивленный, г-н де ла Герш обменялся взглядом с Адриен.

Вскоре Арман-Луи прошел в свою комнату, более спокойную, разумеется, тогда как именно покоя и тишины ему недоставало в зале, где шло пиршество. У него уже появились кое-какие сомнения относительно набожности и святости кавалера, столь проворно предлагавшего очень дорогие рубины со своего пальца.

Ночь, однако, прошло без происшествий. Друзья договорились отправиться в путь днем, но около полудня дон Гаспар попросил их, причем весьма настойчиво, ещё и отужинать здесь же. Арман-Луи посмотрел на Рено, который в свою очередь уперся взглядом в Армана-Луи. Возможно ли было просто вежливо отказаться от приглашения человека столь обходительного?

Г-н де ла Герш снова вспомнил об эпизоде с рубинами. Но если и мудрецы грешат по семи раз на день, то стоит ли винить капитана за минутную оплошность? Взгляд Каркефу, конечно же, говорил в пользу дона Гаспара.

— Позвольте мне просить вас пожертвовать одним днем, — снова обратился к ним испанский дворянин. — Я хочу выпить за счастливый конец вашего путешествия, разделите же со мной счастье, которое подарил нам случай: встречу столь достойных сеньоров со столь блистательным и набожным кавалером.

Г-н де ла Герш, боясь обидеть капитана, принял его приглашение и решил остаться в трактире «Мальтийский крест» до завтра. Дон Гаспар рассыпался в благодарностях. И вскоре, когда закончился обмен великосветскими любезностями, засуетились слуги и поварята, таская блюда и напитки — руководил ими Петерс. Сердце Каркефу наполнилось радостью.

— Поверь мне, — сказал Каркефу Доминику. — Когда Провидение дарит такую удачу, как хороший ужин, было бы великим кощунством отказаться от такого счастья.

В назначенный час дон Гаспар пришел в сопровождении своего столь же набожного друга, которого, как он сказал, высоко ценил.

— Сеньор Матеус Орископп — доблестный смертник, — сказал он. — Но в то же время — один из тех бойцов, которых святые рады оберегать за их доблесть.

У сеньора, которого расхваливали, было большое худое желтое лицо, длинные руки. Он весь был в черном, шпага и кинжал с железной рукояткой на боку, взор почти всегда опущенный, а под крючковатым носом — маленький ротик с бледными губами. С какой стороны на него не поглядеть, казалось, что он все время повернут в профиль.

«Это, должно быть, анахорет, который зрит в корень», — подумал Рено.

И он налил ему полный до краев стакан рейнского вина, чтобы приободрить его.

Анахорет опустошил стакан одним махом. И вообще оказалось, что сеньор Матеус, хотя во время еды не вымолвил ни единого слова, ел как Колосс и пил как Титан. Рено, развеселившись, поздравил его с аппетитом, который не уступал его желанию выпить.

— Сударь, — пожаловался сеньор Матеус, — у меня испорченный желудок: еда для меня — тяжелое испытание.

— Клянусь честью, сударь, я восхищен мужеством, с каким вы переносите такого рода испытания, — изумленный, ответил Рено.

Дон Гаспар, напротив, едва касался губами золотых ликеров из Шампани и с рейнских склонов, он выглядел медовым и не повышал голоса, разве что отдавая распоряжения Петерсу и награждал его при этом крепкими тумаками. При каждом слове бедный лакей наклонял голову, как баран, сцепившийся с волком.

Адриен посмотрела на горемыку: у Петерса было открытое и грустное лицо. Но в то время как она глядела на него, он сделал ей знак глазами и, приблизившись украдкой, пытался заговорить с ней.

Дон Гаспар схватил табурет и бросил его в ноги Петерсу, который вскрикнул в испуге.

— Этот неловкий Петерс мог облить ваше платье, если бы я его не прогнал! — сказал испанец.

Между тем Каркефу был занят тем, что отставлял в сторону от всех блюда из птицы и пироги, не забыв при этом и про откупоренные бутылки с напитками.

— Народная мудрость учит нас, что в дни достатка надо делать запасы и про черный день, — сказал он Доминику. Доминик восхищался сеньором Матеусом и удивлялся, что столько съестных припасов может поместиться внутри одного человека.

Пока многочисленная прислуга уставляла стол изысканными блюдами, без конца обновляемыми, испанский капитан все время бросал томные взгляды в сторону м-ль де Сувини. Никогда ещё кружева более богатые не касались его запястий, никогда ещё драгоценности боле роскошные не переливались вспышками огней на его тонких длинных пальцах, любое движение которых при свете свеч заставляло сверкать грани камней.

— Ах, кстати! — громко и как бы между прочим обратился к сеньору Метеусу Орископпу кавалер дон Гаспар, — вы только что сказали, что лошади этих французских сеньоров действительно больны?

— Больны?! — не понял Арман-Луи.

— Увы, это так! — ответил Матеус сурово, — сегодня утром, после мессы, я пошел на конюшню, чтобы проверить, достаточно ли хорошо позаботился о них трактирщик, — да будет вам известно, господа, после своих близких больше всего на свете я люблю лошадей. Сожалею, но должен сказать, что ваши лошади показались мне вялыми и неспособными переставлять ноги… и это глубоко опечалило меня!

Рено стремглав помчался на конюшню: лошади лежали на соломе с потухшими взорами тяжело дыша.

— Дьявол! — сокрушенно сказал он.

— Провидение иногда посылает нам такие испытания, сказал сеньор Матеус, который вошел вслед за ним; — надо смириться с волей всевышнего; между прочим, трактирщик тут неплохой.

— Ах, сеньор, у меня нет ни вашего слабого здоровья, ни ваших добродетелей, — бросил в ответ Рено.

Это происшествие опечалило путешественников; о завтрашнем отъезде они уже не помышляли.

— А меня все это радует! — сказал дон Гаспар. — Я буду счастлив вновь встретиться с вами завтра утром.

Он бросил многозначительный взгляд на Адриен и вышел с сеньором Матеусом, который при этом не переставал расшаркиваться, делая поклоны.

— Мне нравится этот дон Гаспар, — сказала м-ль де Сувини. — А что касается его приятеля в черном камзоле, у которого желтое лицо, он производит впечатление гадюки.

— И это говорит гугенотка! — удивился Рено. — Если бы подобные люди встретились с тенью Кальвина, они и её обратили бы в свою веру: вот что вам не нравиться в нем.

Каркефу, отсутствовавший все то время, пока подавали испанские вина и пирожные, вошел на цыпочках, осторожно закрыл дверь, осмотрелся и приложил палец к губам в знак молчания. Вдруг из красного, как петушиный гребень, он стал бледным как крыло чайки.

Растерянный Доминик следовал за Каркефу. Один и другой озирались, как если бы за ними охотился легион чертей.

— Что случилось? — спросил г-н де ла Герш.

— По-моему, надо сматываться отсюда, — ответил Каркефу. Капитан дон Гаспар д`Альбачет-и-Буитраго, сдается мне, из компании капитана Якобуса.

— Что?! — выдохнул Рено.

— Господин маркиз, говорите тише, этот трактир — рассадник мошенников, он кишит ими. Возможно, неспроста здешний стол такой изысканный. У меня вызвали подозрение некоторые незначительные детали: к примеру, когда налили рейнского вина, дон Гаспар почти не пил, а вы посмеивались. Я слонялся у служебных построек, в глубине одного внутреннего дворика, где не ступала ещё нога ни кого из вас. Двенадцать разбойников пировали за одним столом; видели бы в их: какие рожи, какие профили! Доминик, которого я повел полюбоваться на них, подтвердит вам это. Доминик обратил взор вверх и вознес руки к небу.

— Доминик — осторожный малый, он умеет вовремя смыться, — продолжал Каркефу. — Похолодев от моего вечного спутника — ужаса, мертвенно-бледный и оцепеневший стоял я там, чувствуя, что кровь стынет в моих жилах.

«Иди сюда! — позвал меня главарь банды. — Выпей!». Он поставил передо мной кувшин. Меня всегда учили не связываться с людьми, которые превосходят тебя числом. «Ну же, выпей! Ты что ли с этими путешественниками, которых мой хозяин встретил на Малинской дороге?», — спросил меня этот человек.

Как честный человек, я ответил утвердительным кивком головы.

«А мы люди дона Гаспара д`Альбачета, капитана, кулак которого может сравниться разве что с тяжелой рукой лейтенанта, почтенного Матеуса Орископпа».

Эти слова произвели на меня точно такое же впечатление, как если бы меня ударили палкой по ногам, потому что я почувствовал, что они подкашиваются.

Члены банды тоже не заставили себя ждать и стали засыпать меня вопросами. Провидению угодно было наделить меня простоватым лицом, отчего иногда мне удается выглядеть ещё глупее, чем я есть. И мой удачный ответ настолько понравился негодяям, что один из них тут же предложил мне вступить в их банду. Я прикинулся безобидным дурачком, они настаивали — и, чтобы испытать меня, они предложили заменить ваши шпаги жестяными кирасирскими палашами. Я пообещал.

— Вот оно что!

— Но, господин маркиз, всем известно, что я не герой, что не отличаюсь храбростью! А у дюжины моих новых знакомых есть ещё восемь иди десять дружков, которые патрулируют окрестности, от них я услышал, что капитан предлагал свою руку одной молодой француженке, прибывшей совсем недавно в трактир «Мальтийский крест». Свадьба будет без священника, а сеньор Матеус будет на ней свидетелем, сказал их главарь, краснорожий громила, с которым я не хотел бы встретиться на тесной дорожке.

Адриен прижалась к Арману-Луи.

— Быстро на лошадей и в шпоры! Как бы там ни было, но нас четверо вместе с Домиником, а их двадцать, если не считать тех, кого мы не видели.

— Разрази меня гром! Наши лошади лежат полумертвые на подстилке! — вспомнил Рено.

— Вот бандиты! — сказал Каркефу. — Это же проделки Матеуса Орископпа! Сегодня утром я видел, как он юркнул на конюшню, а сегодня вечером он проскользнул туда и вовсе незаметно, как уж подбирается к птичьему гнезду.

— Понятно. Он дал какое-то снадобье нашим бедным животным!

Арман-Луи и Рено переглянулись.

— А я-то принял дона Гаспара за отшельника, переодетого в капитана! И чуть ли не чистосердечно хотел исповедаться отцу Матеусу Орископпу! — стукнув кулаком по столу, проговорил Рено.

— Ну ладно! — после минутного размышления продолжал Рено. — Займем круговую оборону, набросимся на этих мерзавцев, застанем их врасплох, захватим их лошадей и со шпагами в руках проложим себе путь.

— Господин маркиз, я, наверное, упаду в обморок, прежде чем мы спустимся по этой лестнице, — воскликнул Каркефу. — Ради всего святого, оставьте в покое вашего владыку, Бога Фехтования, забудьте о нем, если это возможно. Призовите Бога Благоразумия, который, думаю, даст вам хороший совет.

В этот момент часы на башне пробили восемь раз. Каркефу шлепнул себя ладонью по лбу и быстрым шагом пошел в залу.

— Ужас раздирает мой мозг! — сказал он. — Дайте мне полномочия! Позвольте мне в свою очередь назваться капитаном. Когда придется драться — я подам в отставку. У меня есть план. Сейчас дюжина этих мошенников занята легким ужином перед тем как разбежаться, чтобы хорошенько поспать… Я уже знаю некоторые их привычки. Сию минуту я бегу к оружейнику и покупаю у него две рапиры, отношу их теперь уже моим людям и говорю им, что это ваши шпаги, которые я подменил, чтобы оправдать их доверие и доставить им удовольствие. Естественно, в награду за это они приглашают меня выпить. По дороге сюда я уже прихватил у одноглазого аптекаря пакетик наркотического порошка, то есть адского снадобья. Я высыпаю снадобье в кувшины, из которых эти господа станут утолять свою жажду. Когда кувшины будут пусты, я незаметно проберусь на конюшню капитана дона Гаспара и набожного сеньора Матеуса.

— У тебя есть от неё ключи? — спросил Рено.

— Конечно, нет! Но сколь бы я ни был глуп, ворота открыть сумею. Вы заметили того беднягу, для которого дон Гаспар всегда держит про запас множество ругательств и тумаков?

— Это Петерс? — спросила Адриен.

— Да, мадам. Или я очень ошибаюсь, или Петерс должен всей душой ненавидеть дона Гаспара. А если это так, значит, он наш помощник. Горбун уже показал мне конюшню и ткнул пальцем в лучших лошадей, тем самым предлагал взять их. Ах, эти лошадки — прекрасная испанская порода! Человек, который присматривает за ними, всегда там, на конюшне. Если он податливый, он поможет мне оседлать их, но если же у него вспыльчивый характер, я введу ему в горло аргумент из стали длиной в шесть дюймов с соответствующим острием и лезвием.

— Отлично! — воскликнул Рено.

— Нет сомнения, хорошо придумано! А как же мы? Что делаем мы? — спросил Арман-Луи.

— Ждете! И тем временем приглашаете капитана и его приспешника пожевать каких-нибудь фруктов и запить их какими-нибудь вкусными ликерами. Мадемуазель де Сувини захочет сыграть для них на лютне и спеть, а они будут слушать. Когда я совсем покончу со своими делами, я свистну под окном. А вы должны будете употребить все свое красноречие и так занять ваших гостей, чтобы они не помешали нашему отъезду.

— Мое красноречие всегда при мне! — ответил на это Рено, сильно ударив по гарде своей шпаги.

— А теперь одолжите мне Доминика, — продолжал Каркефу. — Эй, Доминик! — крикнул Арман-Луи. — Вы в распоряжении Каркефу, только вооружитесь!

— Что ж, братец, хочу быть с тобой откровенным, — обратился к нему Каркефу, — не исключено, что тебя немного побьют.

Доминик был решительным парнем, которого знакомство с Каркефу научило философии.

— Все мы погибнем, — сказал он спокойно.

— Тогда иди первым! — ответил Каркефу.

И они стремительно вышли.

Уже через несколько минут трактирный слуга, за которым тотчас послал Рено, вводил капитана дона Гаспара и лейтенанта Матеуса в зал, где недавно они ужинали.

— Какому событию мы обязаны столь приятному сюрпризу? — спросил дон Гаспар, увидев корзины с фруктами и напитки на столе.

— Желанию провести ещё несколько мгновений с вами, такими приятными особами, — ответил Арман-Луи.

Дон Гаспар улыбнулся. Своей довольной миной он походил на кота, который собирается порезвиться при помощи своих коготков с мышкой.

— Я молился, — сказал мрачный Матеус. — Господь простит меня, что я прервал свою молитву ради вежливости.

Рено подал ему стул.

— Сеньор Матеус, вы внушаете мне такую симпатию, сказал он, — что мне хотелось бы оставить вам один сувенир в память о моем пребывании в «Мальтийском кресте», вот, держите этот кинжал, обратите внимание: его клинок с насечкой.

Матеус Орископп протянул руку.

— Давайте, — сказал он.

— О нет, пока не время, — продолжал Рено, вернув кинжал в ножны. — Я вручу его вам позже, когда мы будем прощаться.

Следуя плану, предложенному Каркефу, Арман-Луи попросил м-ль де Сувини спеть под лютню.

Бледная от волнения, считающая минуты до отъезда, Адриен взяла лютню и запела. Каждую секунду она ждала, когда услышит условленный свист, она надеялась на удачу и боялась.

Капитан Гаспар положил на не глаз. Пока она пела, глоток за глотком он опустошал стаканы, до краев наполненными самыми изысканными ликерами. Матеус, все время мрачный, подражал ему, старательно удваивая дозу спиртного.

— Ах, если бы вас слышал германский император, вы стали бы императрицей! — восхищался ею дон Гаспар, когда она закончила пение.

— У вас хороший вкус, — сказал Рено. — Если мы не уедем в ближайшие дни, у вас будет возможность довольно часто наслаждаться этой музыкой.

Башенные часы пробили девять ударов. Дон Гаспар посмотрел на Матеуса.

— Ну да, вы уезжаете! — сказал он. — А мадемуазель де Сувини едет с вами?

— Разумеется.

— Подвергать такую очаровательную особу тяготам путешествия!.. Фу! На кой черт!?

Теперь это был уже другой человек; он говорил другим языком, другим тоном, глаза его смотрели дерзко, высокомерно, жесты были вызывающими.

— Мой благородный друг прав, — продолжал Матеус, выбросив в окно выпитую бутылку, — это глупость, которую обычно не позволяют себе дворяне из хороших домов.

«Пора!» — подумал Рено.

Сеньор Матеус встал, расправил руки и встряхнул ногами, точно пантера, готовая к прыжку. Стаканы с ликерами соскользнули на него, как вода с клеенки.

— Ну что? За дело! — сказал он. — Покажем этим благородным чужестранцам, на что мы способны?!

Какие-то часы по соседству повторили девять ударов, который только что отзвонили башенные часы.

Дон Гаспар, бросив наглый взгляд на Адриен, сказал:

— Моя прекрасная детка, эти французы просто безумцы, если они принуждают колесить по дорогам такую прелестницу. Я беру вас под свою защиту. Завтра вы станете доньей Адриен д`Альбачет-и-Буитраго!

В этот момент раздался свист Каркефу.

Арман-Луи, поднявшись, встал и заслонил собой м-ль де Сувини.

— Ко мне, мой господин! Кем вы собираетесь завладеть? — спросил он.

Дон Гаспар не двинулся с места.

— Не надо шума, молодой человек, — сказал он. — Я осуждаю ваше легкомыслие. И пришло время открыто объясниться, потому что вы все ещё ни о чем не догадываетесь. Граф де Паппенхейм узнал день вашего отъезда из Гранд-Фортель и дорогу, по которой вы едете.

— Ах граф де Паппенхейм!

— Я подчиняюсь его приказам, потому и следую за вами. Это не случай свел нас с вами. Итак, по сути дела вы были у меня в гостях и вы все ещё здесь. Но граф де Паппенхейм, славный сеньор, господа, он немало рассказал нам о мадемуазель де Сувини. Мы знаем, что она красавица да к тому же благородной крови. Но тем не менее, подол её платья не сможет вместить целую кучу золотых дукатов, которые она получит в приданое, а граф де Паппенгейм не коснется и волоска на её голове. Она — моя, и я беру её для себя!

— Негодяй! — крикнул Арман-Луи и выхватил шпагу.

Рено направился к двери, задвинул засов и, заперев её, сунул ключ в карман.

Сеньор Матеус пожал плечами, подошел к столу и спокойно и размеренно выбрал новую бутыль с вином.

— Не надо сердиться, — сказал дон Гаспар, на этот раз вставая из-за стола: — я добрый и вовсе не желаю смерти ближнему. Прежде чем затевать драку, давайте посчитаемся: вас двое, нас двадцать; связываться с нами бесполезно и глупо. Оставляйте мне девчонку, вытряхивайте свои кошельки — они понадобятся мне для брачной церемонии, — бросайте шпаги и возвращайтесь домой… На таких условиях я вас пощажу, в противном случае вы выйдете отсюда более холодными, чем мрамор и слегка продырявленными.

Свист, обещанный Каркефу, больше не повторился.

«Что он медлит?» — подумал Рено.

Дон Гаспар покрутил свой ус.

— Вы всего лишь дети, — сказал он. — Учтите, один из моих людей войдет через окно, другой вскоре вышибет эту дверь… И как же вы сможете воспрепятствовать тому, чтобы мадемуазель де Сувини последовала за нами? Еще двадцать человек тут, неподалеку, готовы прийти на подмогу. Оказывать сопротивление просто смешно!

— Нелепо! — проговорил сеньор Матеус.

В этот момент за окном послышался легкий звук шагов по гравию. Кто-то шел вдоль стены трактира.

В коридоре скрипнули половицы.

— Вы слышите? — сказал дон Гаспар.

И он пальцем указал на стекло, за которым мелькнула чья-то тень, и на дверь, приведенную в движение невидимой рукой.

Почти в то же мгновение глухой звук, похожий на звук падающего тела, раздался в ночи, оконное стекло разбилось вдребезги, и Каркефу появился на подоконнике.

— Ну же, пора! — выкрикнул он, размахивая в воздухе кинжалом, красным от крови. — Вот этот негодяй, который уже не сможет напугать меня!

Он ещё не закончил говорить, как в углу, со стороны коридора, послышался предсмертный хрип, и дверь приоткрылась от падения тела, которое вывалилось в проем. Рено прыжком бросился к ней и отворил. В это время в комнату влетел Доминик с кинжалом в руке, переступив через труп солдата, лежащего на пороге.

— Отличный удар, друг Доминик! — крикнул Каркефу.

Дон Гаспар побледнел. Сеньор Матеус стал белым как стенка.

— Измена! — возопил капитан, пытаясь броситься прочь. Арман-Луи преградил ему дорогу.

— Поздно! — сказал он.

— Сударь, — обратился Рено к Матеусу, — ваш друг дон Гаспар д`Альбачет-и-Буитраго недавно говорил, что кто-то выйдет отсюда холоднее мрамора и слегка продырявленным. Мне кажется, что это будете вы.

Каркефу и Доминик охраняли дверь и окно со шпагой в руке. Никакого другого выхода отсюда не было, и дон Гаспар и сеньор Матеус обнажили шпаги.

— Эй, люди, сюда! — крикнули они. — Защищайтесь!

— Ваши люди спят! — ответил Каркефу.


10. Обнаженная шпага


Адриен упала на колени перед образом Святой Девы, который виднелся в углу зала. Насмерть перепуганная, забыв, что она протестантка, девушка молилась Святой Божьей матери. Однако в разных концах комнаты только что начались драки, свидетелями их были Доминик и Каркефу.

Арман-Луи противостоял капитану дону Гаспару, Рено — сеньору Матеусу Орископпу.

Убедившись в том, что бежать отсюда невозможно, и что никакая дьявольская хитрость не позволяет вызвать на подмогу сообщников, дон Гаспар полагался теперь только на свою шпагу.

Единственное, чего он не знал, так это придется ли ему сражаться с г-ном де ла Герш один на один, — силы ему казались как будто равными, — но остаток гордости, который трепыхался ещё в этой низкой душонке, запрещал ему попросить об этом.

Менее щепетильный, сеньор Матеус взял на себя эту заботу. Тотчас выхватив шпагу и согнув дугой лезвие, он спросил, обращаясь к Рено:

— Это дуэль или убийство?

— Каркефу! — выкрикнул честный молодой человек де ла Герш. — Чтоб ни единого слова, ни единого движения! Оставайся на месте! Если я погибну, не мсти за меня!

Жалкая улыбка мелькнула на губах Матеуса, он взял шпагу в правую руку, а левая его рука скользнула под камзол. В следующую секунду Рено принял все необходимые меры защиты, но в тот момент, когда они вступили в бой, Матеус, увернувшись от столкновения, успел выхватить пистолет, наставил его на своего противника и выстрелил.

— Умри же! — проорал он.

Рено, увидев порывистое движение Матеуса за камзол, отскочил в сторону и услышал, как, просвистев мимо его уха, пуля ударилась в стену.

— Мерзавец! — крикнул он ему.

С легкостью и быстротой кошки Рено проскочил к бандиту и, достав своим оружием Матеуса, целиком утопил кинжал в его горле. — Я обещал тебе это, получай! — сказал он.

Матеус раскинул руки, рапира упала, и он свалился на пол. Легкая судорога пробежала по его телу, затем он замер.

— Этот готов! Я совершил правосудие… Теперь твоя очередь, ла Герш! — крикнул Рено.

В другом конце залы шла молчаливая, упорная, жестокая схватка.

Дон Гаспар демонстрировал превосходный опыт обращения с оружием: он не упускал ни одного обманного движения, ни одного финта. На мгновение он уверовал в то, что легко справится с противником, совсем ещё юным Арманом-Луи, ясный, свежий цвет лица которого говорил о том, что ему не более двадцати лет, — но уже с первых выпадов он изменил свое мнение. Ловкой и твердой была его рука, уверен и быстр взгляд, рапира его целилась прямо в сердце и, чтобы попасть в цель, ему доставало и сил, и ловкости.

Капитан Гаспар д`Альбачет-и-Буитраго испробовал все свои хитрые приемы, смешивая свое испанское лукавство с внезапностями итальянского фехтования, но ничего не могло поколебать хладнокровия Армана-Луи, и шпага продолжала натыкаться на шпагу.

Слышалось лишь прерывистое, тяжелое дыхание противников, сопровождаемое глухими возгласами. Глаза соперников сверкали огнем. Арман-Луи — мертвенно-бледный, приоткрытые побелевшие губы сложены в злую, полную ненависти улыбку со сверкающими зубами. Никогда ещё Рено не видел его таким.

Пот выступил каплями на лбу Каркефу. Он приподнял кинжал и вопросительно посмотрел на г-на де Шофонтена. Рено отрицательно покачал головой.

— Тем хуже! — прошептал Каркефу, погружая кинжал в ножны.

Однако рука дона Гаспара начинала уставать, он сделал попытку последней атаки и вдруг открылся. Шпага Армана-Луи, посланная будто бы толчком стальной пружины, вонзилась и исчезла по рукоятку в груди капитана. Струя крови обагрила руки г-на де ла Герш.

Смертно бледный, с блуждающим взглядом, капитан пошатнулся, колени его подкосились, и он рухнул лицом вниз.

Дважды он взмахивал руками, и они бессильно падали на пол, дважды он пытался приподнять голову, а потом совсем затих.

— И этот мертв! — холодно сказал Рено.

Арман-Луи дрожал с головы до ног. Впервые от его руки была пролита кровь, впервые он убил человека. Потрясенный, он смотрел на распростертое, безжизненное тело капитана у своих ног. Его гнев сменился глубокой печалью.

Рено хлопнул Армана-Луи по плечу.

— Он жил как бандит, он умер как солдат! Большего он не заслуживает, — сказал он.

— Ах, это ради вас! — воскликнул г-н де ла Герш, поддерживая в своих объятиях пошатнувшуюся Адриен.

— Такое — всегда ради кого-то или ради чего-то! — ответил Рено. — Прочь сожаления!

— Теперь — в дорогу! — крикнул Каркефу.

Адриен, растерянная, повиснув на руке Армана-Луи, с закрытыми глазами пересекла залу, где лежали два мертвых человека.

Оседланные лошади стояли за окном. Петерс, держа их наготове все время, пока не было Каркефу, открыл ворота трактира. Сзади, из соседнего двора, доносился до них невнятный шум голосов и бранные выкрики. И вот уже затрещины послышались за створками ворот.

— Наемники взбунтовались, — сказал Петерс.

— Руку, любезный! — сказал Каркефу, протягивая трактирному слуге свою. Затем, вонзив шпоры в бока лошади, скомандовал:

— Теперь галопом!

— Сохрани вас Господи! — крикнул вслед бедняга Петерс. И группа из пяти всадников вихрем вылетела на дорогу.

Взволнованные крики и суматоха позади них усилилась. И только проскакав пять или шесть лье со скоростью ураганного ветра и убедившись, что ни погони, ни других спутников, кроме окружающей тишины, у них нет, по совету Каркефу они замедлили ход.

— Я хочу этого не потому, что бояться больше нечего, но потому, что надо дать нашим лошадям время отдышаться. Он снял шляпу и стал обмакиваться ею как веером. — Если мы выживем, — продолжал он, — я заболею.

— Слушай, — сказал ему Рено. — Расскажи-ка нам, как тебе удалось избавить нас от нападения бандитов и раздобыть этих удивительных испанских лошадок, которые все ещё бьют копытами под нами, несмотря на бешенную скачку.

— Господин маркиз, я тоже этого не понимаю, но я все же расскажу вам обо всем. Помните, я отправился с Домиником, чтобы купить у оружейника две шпаги и снадобье у аптекаря?

— Да.

— Шпаги мы купили сразу же, а что касается снотворного, я его раздобыл при помощи одного золотого экю, который бросил на аптекарскую конторку, и стального клинка, которым я ему пригрозил, держа в двух дюймах от его физиономии. Этот почтенный человек признал несомненными эти два довода и высыпал все свое снадобье в холщовый мешочек, которым я запасся на всякий случай. В два счета я вернулся в трактир. Бандиты, с которыми я имел дело, приканчивали очередной кувшин со спиртным. Помните этого беднягу, с которым грубо обращался дон Гаспар, а сеньор Матеус чаще расплачивался пинками, чем пистолями?

— Петерс?

— Верно! Это был тот самый парень, на чью помощь я рассчитывал. Именно он, говорил я себе, охотно станет моим союзником. Я разглядел его, а потом спросил: «По-моему, вы не любите одного капитана, который крутит хвостом как кот, но хватка у которого как у волка?» Вместо ответа он вознес глаза к небу. «В таком случае не окажете ли вы услугу путникам, которых он хочет слопать?» Петерс так неистово пожал мне руку, что я понял, что бедняга целиком наш. В первую очередь я попросил его избавить нас от трактирщика, гнусной серой лошадки, если вы успели его разглядеть, который во всем подчинялся дону Гаспару, как мальчик из хора дирижеру.

— Ты — герой, ты смельчак, друг Каркефу, и ты им останешься, хочешь ты этого или нет.

— Сударь, я не знаю, присуще ли это героям, но я дрожал как осиновый лист, занимаясь всеми этими делами. Добрый малый Петерс, приняв мое предложение, уже по дороге придумал попросить у своего хозяина, якобы по требованию дона Гаспара, две бутылки аликанта, вина, которое он держит в самом глубоком своем погребе, в подвале, единственный ключ от которого есть только у него самого. Исполняя волю дона Гаспара, хозяин побежал туда сам. Петерс последовал за ним и, как бы случайно, уронил крышку люка на голову этого мерзавца. Сделав дело, он вернулся ко мне. В это время я был с этими негодяями. Я предложил им две мои шпаги. Они меня расцеловали и, чтобы отметить мое появление со шпагами, я предложил им выпить по кружке вина, в которое уже было насыпано снотворное и которое принес Петерс, ни о чем не подозревая. Я не сомневался в том, что их жажда неутолима. Они пили так много, будто пересекли пустыню. Половина из них заснула, остальные ещё безмолвно возились на полу. Мы собрались уходить и, чтобы обеспечить бандитам покой и сон, забаррикадировали на всякий случай дверь… Сударь, надо умет вовремя принимать все необходимые меры предосторожности от таких назойливых людей.

— А Доминик?

— Пока я занимался делами во дворе, Доминик, под руководством того же Петерса, занимался конюшней, где он отобрал самых красивых, лучших лошадей, и поспешил оседлать их. Доминик любит во всем порядок. Чтобы никто не мешал ему, он позаботился о том, чтобы просто-напросто задушить одного караульного, который рыскал поблизости. Петерс предупредил Доминика о том, что этот человек много играл и часто проигрывал, и у него скверный характер.

— До сих пор все шло хорошо!

— Да, сударь, все шло хорошо, но нет ничего совершенного в этом мире. Мои наемники, которых я оставил такими, как ангелочки, к несчастью, не все в одинаковой мере прикладывались к винным кружкам. Самые большие лакомки спали как убитые. Другие, недостаточно утолившие жажду, пробуждались и начинали уже сердиться.

— Так этот шум и гам, который мы слышали, доносился оттуда?

— Совершенно верно. «Надо торопиться, — сказал я Доминику, — а то заговорит посуда». Петерс взял лошадей, и мы пошли. Уже через двадцать шагов мы видели двух призраков, которые молча стояли: один под окном, другой у двери залы, в которой вы беседовали с доном Гаспаром. «Вот болтуны!» — сказал я Доминику. Караульный уже был наготове. Кончиком пальца он касался своего кинжала. Я испугался и, чтобы не случилось этой жуткой расправы над всеми вами, я сказал Доминику: «Займись этим, у двери, а я поговорю с тем, что под окном». Через две минуты эти негодяи были далеки от того, чтобы пикнуть. Петерс сторожил в это время лошадей.

— Вот конюх, о котором я буду сожалеть всю свою жизнь.

— Что касается всего остального, вы знаете как разворачивались события, — добавил Каркефу. — Я должен сказать, однако, чтобы завершить свой рассказ: если бы вы не поторопились прикончить — вы сеньора Матеуса, а г-н де ла Герш достопочтенного дона Гаспара, — я упал бы в обморок.

— Бедненький ягненочек! — воскликнул Рено.


11. Скачки с препятствиями


С рассветом беглецы добрались до какой-то деревушки, затерявшейся в полях. Там они и остановились. Хоть и выносливые, лошади были измотаны. Дорога казалась пустынной. Было решено отдохнуть в этом местечке до вечера. Капитан дон Гаспар и сеньор Матеус мертвы, кто еще, казалось, мог их преследовать?

Когда уже опускалась ночь, Каркефу, слоняющийся у въезда в деревушку, заметил всадника, скачущего на почтовой лошадке. Он влез на межевой столб, чтобы лучше видеть его.

— О Аллах! — сказал он. — Это Петерс!

Лошадка, вся в пене, остановилась перед ним.

— Эй, быстро! В седло! — крикнул Петерс. — Наемники скачут за вами!

Каркефу и Доминик затянули подпруги у лошадей, подкрепившихся уже провиантом и отдохнувших.

Рено, Арман-Луи и Адриен были готовы к отъезду в одно мгновение.

— Бегите! — сказал Петерс. — Вон они!

— И ты с нами? Я нанимаю тебя, — сказал ему Рено. Глаза бедняги Петерса наполнились слезами.

— Эх, сударь, какой от меня толк? От слабого и кривого… — сказал он, глядя с невыразимой грустью.

Пять беглецов вскочили в седла.

Туча пыли быстро накатывала на них, вдруг в её клубах мелькнули вспышки: три или четыре пули царапнули землю вокруг них.

Петерс вскрикнул.

— Ах Господи! Это в меня попали! — сказал он.

Пуля угодила прямо в середину его груди. Он упал у подножия какой-то стены. Тень смерти легла на его лицо. Арман-Луи хотел спешиться. Петерс остановил его жестом.

— Можно что-нибудь сделать для тебя? — сказал г-н де ла Герш.

Петерс покачал головой.

— Они отлично прицелились, — прошептал он слабеющим голосом. — Если я не был бесполезен для вашего спасения, вспоминайте иногда о бедном горбуне.

— Умирай спокойно! Я отомщу за тебя! — сказал ему Рено; его глаза были влажны.

В несколько скачков беглецы покинули деревушку. Наемники проскакали мимо умирающего Петерса и продолжали погоню.

Рено немного отставал, но теперь его лошадь шла уже в нескольких шагах от лошади его друга. Он все время оборачивался, чтобы увидеть, какое расстояние отделяло его от всадников.

— Их всего шесть или восемь! Если бы не было мадемуазель де Сувини, какая была бы схватка! — прошептал он.

И он поскакал, все более замедляя шаг, все время увеличивая пространство между ним и г-ном де ла Герш.

Каркефу подстроился под него и шел на таком же расстоянии.

— Если я потеряю только одну или две ноги — это ничего, — сказал Каркефу.

Только что поднявшаяся луна осветила дорогу.

Вдруг г-н де Шофонтен схватил Каркефу за руку:

— Смотри! — сказал он.

И негнущимся пальцем указал на черный силуэт на дороге, который, кажется, увеличивался в размерах.

— Что это? — спросил Каркефу.

— Видишь, этот всадник мчится со скоростью ветра… Он достиг уже этого длинного тополя… Он прошел его!

— Да, я тоже заметил его… Господи! Какой он огромный!

— Если бы я не знал, что я убил сеньора Матеуса, я подумал бы, что мчащийся галопом черный человек — это он!

Каркефу насмерть перепугался:

— Если это не он, это его призрак!

Черный человек сделал ещё несколько скачков, затем его лошадь захрипела и рухнула. Она хотела несколько раз подняться снова, но падала. Черный всадник выхватил шпагу и проткнул несчастное животное. Страшные проклятия сорвались с его губ.

Два всадника проскакали мимо него.

— Прощай, призрак! — крикнул успокоенный Каркефу.

Имея лучших лошадей, Арман-Луи, Адриен и Доминик продвинулись далеко вперед. Бандиты рассыпались как стая куропаток: кто далеко, кто не очень, кто-то стоял вокруг всадника, у которого только что упала лошадь.

— Ты помнишь старую легенду о Горации…

Сказав это, Рено внезапно развернул лошадь, набросился на первого бандита и, преследуя его, проломил ему голову ударом пистолета. Второй хотел удрать, но его лошадь захрипела. Страшным ударом Рено сбросил его на землю, затем, прыгнув на всадника, приставил острие кинжала к его горлу.

— Я сохраню тебе жизнь, если ты ответишь на мой вопрос.

— Что вы хотите знать? — спросил бандит задыхаясь.

— Как зовут этого черного всадника, который возится там, на дороге?

Бандит слегка повернул голову:

— Тот, что злобно топочет ногами, держа обнаженную шпагу в руке?

— Да.

— Это наш лейтенант, сеньор Матеус Орископп.

— Матеус! Я его не убил?

— Ах, так это вы? — спросил всадник, которого Рено только что высвободил из своих рук. — Вы нанесли ему сокрушительный удар, но наш лейтенант всегда носит под камзолом жокейскую куртку их буйволовой кожи, поэтому ваше оружие только повредило ему ключицу и оглушило. придя в чувство, он не торопился подавать признаки жизни.

— Вот змея!

— Вы пощадили меня, и мой вам совет: не попадайте больше в руки сеньора Матеуса. Он обвинил вас во всех возможных преступлениях. Вас повесят без суда.

— Спасибо…

Итак, Петерс был отмщен. Рено уже узнал то, что он хотел узнать. Каркефу требовал только одного: бежать.

Они снова пустились в галоп и догнали Армана-Луи.

— Эта страна полна опасностей для нас, — сказал Рено.

— И воскресший Матеус Орископп преследует нас, — добавил Каркефу.

Адриен побледнела при упоминании этого имени.

— Не волнуйтесь, сударыня, — заметив это, сказал Рено. — Я обещал ему мой кинжал целиком, и он его получит.

Беглецы продолжали путь, до вечера никто их не потревожил. Но если их не преследовали, это не означало, что нечего было опасаться. Вполне вероятно, что сеньор Матеус раздобыл свежих лошадей и послал своих людей во всех направлениях, чтобы с наступлением нового дня попытаться задержать путников.

Рено и Арман-Луи ушли уже далеко за пределы Франции. Земли Фландрии были в подчинении Германского императора — имя и власть великого маршала империи были здесь почитаемы. Как чужестранцы, они должны избегать любого столкновения с законом.

Уже три или четыре часа пятеро всадников сбивали возможную погоню со следа, меняли дороги, и к утру они прибыли, наконец, к стенам какого-то большого города, над которым высился шпиль соборной колокольни.

Ворота только что открылись, и толпа крестьян и зеленщиков, ведущих впереди себя ослов, лошадей, повозки груженые овощами, запрудила дорогу и повалила в город по огромному земляному валу.

— Войдем с ними, — предложил Каркефу. — И мы узнаем, где мы. Да и вообще я всегда считал, что лучше прятаться в толпе, чем в пустыне. А в открытом поле нет деревца, которого я не принял бы за гонца.

— Пошли! — согласился Арман-Луи.

Г-н де ла Герш беспрестанно украдкой посматривал на м-ль де Сувини, которая выглядела вполне спокойной. Возможно ли, что её вырвали бы из его рук и, едва они покинули Францию, недруги насильно увезли бы её далеко от него? Разумеется, никто не сможет похитить её, пока он жив, но потом, что станется с ней потом, если его убьют?

Рено толкнул его локтем и молча указал пальцем на широкий каменный герб над городскими воротами, на котором были рельефно высечены две руки, стиснутые в дружеском рукопожатии. Это означало, что путники пришли в Антверпен.

— Быстро в порт! — не раздумывая предложил Арман-Луи, с чем все молча согласились.

Улочка вывела их к берегам Шельды — на реке было множество лодок и судов, столько же, сколько вверх, шло вниз по течению. У причалов всюду валялись бочки, ящики, тюки. Какой-то человек в тени писал на коленях.

Арман-Луи подошел к нему и вежливо спросил, не знает ли он судно, готовое к отплытию в Швецию.

— Вчера туда отправилось одно, в Стокгольм, — ответил человек.

— Вчера — это слишком рано, — сказал Каркефу.

— Еще одно через месяц, пойдет туда, в Торнео.

— Через месяц — это слишком поздно, — сказал Рено.

В конце концов они выяснили, что никакое судно не отправится в северном направлении раньше, чем через восемь дней.

Рено предложил покинуть город и продвигаться вперед до тех пор, пока лошади смогут нести их, затем заменить их по дороге, купить других и таким образом добраться до Роттердама.

Арман-Луи посмотрел на Адриен.

Она сделала усилие, чтобы подняться, побледнела и вновь опустилась на свое место. Жара, длительные скачки, подобные последней, жуткие сцены схваток, при которых она присутствовала, измучили её.

— Оставьте меня.., — сказала она. — Я — ваша опасность… Ваша погибель. Когда я останусь одна, я найду себе пристанище, которое какая-нибудь милосердная душа предоставила бы мне…

Она ещё не закончила говорить, как г-н де ла Герш бросился к её ногам с тревогой в глазах, мольбой на устах.

Что касается г-на де Шофонтена, он прохаживался взбешенный, сдвинув шляпу на брови.

— Вас покинуть, мадам?! — воскликнул он. — Что сказал бы покойный маркиз де Шофонтен, мой отец, который умер со шпагой в руке? Разве поступают подобным образом люди, у которых есть сердце?

Адриен протянула свои руки обоим друзьям.

— Что ж, ладно! — сказала она со слезами на глазах. — Останемся вместе. Я готова идти туда, куда пойдете вы, упасть там, где вы упадете.

— Лучше всего и самое простое, между прочим, скрыться там, где многолюдно, — снова предложил Каркефу. — Сейчас мы находимся в квартале, который подобен муравейнику; останемся здесь. Только, по-моему, было бы благоразумным всем нам переодеться в другое платье. Другое оперенье — другая птица!

— И одновременно подыскать ночлег, — вставил Рено. — Я не знаю ничего худшего, чем спать под открытым небом, особенно когда льет дождь.

Они остановили свой выбор на трактире с двумя выходами, расположенном на отдаленной улочке. Доминик и Каркефу, занимавшиеся поисками новой одежды, вернулись вечером с огромными узлами на плечах.

— У этой одежды, которую я примерял, — сказал Каркефу, — какой-то странный запах тюрьмы, который навевает мне кошмары. А от вашей, господа, пахнет карцером. Ну ладно, все равно придется нам влезть в другую шкуру.

Когда путешественники вновь появились у причалов переодетыми, их приняли за беглых валлонских офицеров, недавно покинувших армию Тилли.

Каркефу облачился в серый драповый плащ с ярко-красной оторочкой и вовсю важничал.


12. Добрый самаритянин


Четыре дня четверо кавалеров и их подруга жили благополучно, без приключений.

Никакие люди с подозрительными физиономиями поблизости от них как будто бы не появлялись. Каждый из них по очереди ежедневно наводил справки об отправлении судов; оставшиеся в трактире охраняли Адриен.

Каждое утро и каждый вечер несколько кораблей поднимали паруса, но одни отбывали в Португалию, другие в Италию, третьи в Америку. Никакое судно не собиралось отплывать в Швецию или Данию, или в Норвегию.

— Торговля замерла, — сказал Каркефу.

Арман-Луи буквально считал часы. Всякий раз, когда он слышал звон колоколов собора, ему казалось, что пробил час его заключения под стражу. Он вспоминал о Гранд-Фортеле. Зачем позволили они тогда уехать графу де Паппенхейму?

Рено говорил, что не сомневается в том, что наемники сеньора Матеуса Орископпа потеряли их след. Но веры в это в его словах было больше, чем в душе.

— Если они будут очень долго искать, им это надоест, — уверял он.

Трижды в день он предлагал поехать в Голландию.

— Господин маркиз, не забывайте, что нас могут схватить на границе, — ответил неутомимый Каркефу.

Среди обитателей трактира, в котором они остановились, был человек лет шестидесяти, ещё довольно крепкий, хотя весь седой. Он степенно поднимался и приветствовал Адриен всякий раз, когда она проходила мимо него. Потом он провожал её глазами. Однажды, когда она недоуменно посмотрела на него, устав от этих его знаков внимания, он сказал ей:

— У меня была дочь, похожая на вас лицом и голосом. Бог дал мне её и Бог отнял. Да святится имя ее!

— Дочь? — повторила взволновано Адриен.

— У меня их было две, два чистых ягненка, точно два цветка расцветшие в один и тот же день на одном и том же стебельке. Всемилостивейший Бог оставил мне одну. Хотя это утешение несоизмеримо с горем утраты. Я увидел вас и заплакал, вспомнив о кающейся Магдалине. Да продлит Бог ваши дни!

И, сказав так, старик удалился.

— Вот гугенот, которого я попытался бы обратить в свою веру, если бы у меня было время, — сказал Рено, погрустнев.

Хозяин трактира рассказал ему, что этот кальвинист — капитан, чье судно стоит на якоре в порту.

На четвертый день вечером Каркефу вернулся в трактир в глубоком унынии. Он отвел Рено в сторону:

— Господин маркиз, — сказал он. — Я только что наткнулся на человека, который страшно походит на одного из наемников, из тех, что я запер на ключ во дворе «Мальтийского креста».

— Черт побери! Значит, они напали на наш след? — разозлился Рено.

— Боюсь, что так, — ответил Каркефу.

Арман-Луи внезапно появился перед ними.

— Псс! — прошептал Рено.

— Если у тебя плохие новости, говори, — сказал г-н де ла Герш, — если нет, пошли со мной.

Он прибавил шагу и увлек Рено с собой на площадь Мэрии.

Человек, одетый в далматику, расшитую городскими гербами, впереди которого шагал трубач, остановился посреди площади. Большая толпа народа окружила его. Должно быть, это был городской глашатай.

Человек в далматике развернул свиток с объявлением, трубач затрубил, и толпа смолкла.

— Именем Его милости светлейшего правителя Фландрии, уведомляем жителей славного города Антверпена, что капитан дон Гаспар д`Альбачет-и-Буитраго, благородный офицер на службе Его величества императора Германии, был предательски убит в трактире города Бергейма двумя французами. Вследствие чего повелеваем и приказываем бургомистрам, эшевенам и всем верноподданным гражданам славного города Антверпена найти и задержать под любым предлогом, с тем чтобы вынести приговор и повесить как должно, означенных французов и их слуг, имена и особые приметы которых таковы…

— Ну-ка, ну-ка! Приметы меня как раз очень интересуют! — с деланным нетерпением проговорил Рено.

Человек в далматике закончил читать объявление, из которого Рено старался не пропустить ни слога.

— … И пятьдесят золотых экю обещано тому, кто схватит убийц живыми или мертвыми! — добавил глашатай!

— Приметы описаны неплохо, но сумма, мне кажется, невелика за таких людей, как мы, — насмешливо заметил г-н де Шофонтен: — Пятьдесят золотых экю! Фи! Я пожалуюсь Его высочеству правителю.

В тот момент, когда они завернули за угол площади, чтобы спуститься в порт, Арман-Луи схватил вдруг Рено за руку:

— На колени! — сказал он ему.

Звонил малый колокол, который предшествует святому причастию.

— На колени перед предсмертным причастием! — прошептал Рено, упав на колени.

Но Арман-Луи пальцем указывал Рено на черного человека, который спускался по улице с непокрытой головой, осеняя себя крестом.

Матеус Орископп, это был он!

И сразу же кинжал сверкнул в руке Рено, но Арман-Луи остановил его, пригвоздив к земле.

— Разве мы одни? Подумай о мадемуазель де Сувини! — сказал он.

Черный человек скрылся с их глаз, и братья по оружию снова молча пошли по дороге к трактиру.

На этот раз они столкнулись с опасностью лицом к лицу. Каркефу, которого они встретили в тот момент, задрожал при упоминании имени Матеуса.

— Давайте, как зайцы, бросим норку! — сказал он.

Было решено, что Доминик станет на охрану трактирной двери, тогда как Каркефу сбегает в последний раз в порт, чтобы убедиться, что никакой корабль не уходит в Балтийское море. Арман-Луи вызвался предупредить Адриен. Что касается Рено, который все ещё лелеял надежду встретить сеньора Матеуса в темном углу, ему необходимо было, как он сказал, подумать.

Держа одну руку на гарде своей шпаги, другую на рукоятке кинжала, он уже спрашивал себя, не лучше ли было бы вернуться на площадь Мэрии, когда вдруг человек, завернутый в просторный плащ, в шляпе, надвинутой на самые глаза, прошел рядом с г-ном де Шофонтеном, толкнув его локтем. В тот момент, когда он обернулся, человек в плаще приподнял шляпу, и Рено, пораженный, узнал наемника, которого он сбросил с седла на землю и держал под своим коленом на Антверпенской дороге.

— Я обязан вам жизнью, поэтому услуга за услугу, — сказал ему кавалер. — На ваш след напали, город полон шпиков, который выслеживают вас. Уезжайте как можно быстрее. Прощайте!

Движением руки наемник надвинул шляпу на лоб и исчез за поворотом улицы.

В этот момент Арман-Луи вышел из трактира, Рено сразу же передал ему слова наемника.

— Ты оставайся рядом с Адриен, — сказал г-н де ла Герш. — А я пойду в город и все подготовлю для нашего отъезда. Я ещё не знаю, каким образом мы уедем из Антверпена, но совершенно уверен, что мы не останемся здесь больше ни дня.

Прежде всего он навестил своих испанских лошадок, которых из предосторожности поставил на конюшне в другом трактире, продал их и купил пять других лошадей совсем разной масти.

Разделившись на две группы и оставив м-ль де Сувини на попечении дочери хозяйки трактира, проводившей все дни по утрам на ферме у городских ворот, друзья, возможно, могли бы покинуть Антверпен без драки, — размышлял Арман-Луи по пути, — однако такой план не учитывал сложностей, связанных с пересечением границы, о которых уже говорил Каркефу. Но другого выхода не было.

Возвращаясь к себе, Арман-Луи зорко следил за всем, что происходило вокруг него. В толпе праздношатающихся людей он заметил седого старика, того самого, который, всякий раз сталкиваясь с Адриен у трактира, расположенного по соседству с портом, приветствовал её. У ног старика плакала женщина. Рядом какие-то люди грузили в повозку домашнюю утварь и мебель.

— Женщина, — говорил старик, — не надо меня благодарить, ступайте домой! То, что я совершил, я делал от имени Того, Кто сказал: «Возлюби ближнего своего, как самого себя!».

Старик удалился. Арман-Луи уже знал теперь, что это был капитан корабля. И тут ему в голову вдруг пришла идея, и, не раздумывая, он догнал старика и заговорил с ним:

— Оба мы поклоняемся одному Богу Израильскому, который послал на землю Сына своего для того, чтобы напомнить нам о наших грехах, — сказал г-н де ла Герш. — Но вот большая опасность угрожает мне и той, кого вы назвали вашей дочерью. Могу ли я обратиться к вам с такими словами: «Брат мой, я нуждаюсь в вашей помощи!»?

— Говорите, — кивнул моряк.

Г-н де ла Герш назвал себя и открыл имя м-ль де Сувини.

— Ах вот как! — сказал моряк. — Не ваше ли имя я прочел на объявлениях, расклеенных на стенах городской ратуши? За вашу голову назначена цена?

— За мою голову назначена цена, потому что я защищал свою жизнь, защищал свою честь дворянина.

Арман-Луи рассказал капитану о том, что произошло в трактире «Мальтийский крест», не упуская ни единой детали, о том, как за ними, — за ним и его спутниками, — гнались, как за хищными зверями. На суше они не могли больше оставаться, не рискуя жизнью, но и море также не безопасно было для них.

— Мне доверена жизнь женщины, — в заключение сказал Арман-Луи. — Не поможете ли вы мне спасти ее?

— Вы не напрасно взывали к Богу праотцов наших, — ответил ему кальвинист. — Мой корабль отплывает завтра во время прилива в Гамбург. Ради вас я дойду до берегов Норвегии, откуда вам будет легко добраться до Швеции. Приготовьтесь к часу дня. Мой корабль стоит на якоре посередине реки, вы узнаете его по белой полосе, которая опоясывает его.

— Как он называется?

— «Добрый самаритянин». Меня зовут Авраам Каблио.

Арман-Луи пожал руку старому капитану.

— Авраам Каблио, — повторил он его имя. — Я запомню то, что вы сделали сегодня для меня. Вы и ваши близкие отныне священны для меня, — сказал он.

— Для меня на свете есть одна лишь дочь, — продолжал Авраам. — Богу было угодно, чтобы ребенок этот, плоть от плоти моей, ни в чем не нуждался, жил безбедно. И если вы позволяете мне быть должным вам в чем-то, примите эту мою помощь как дар тем, кто нуждается в ней.

Большими шагами добрался Арман-Луи до трактира и сообщил своим друзьям о результате встречи с капитаном Авраамом Каблио.

Сборы к отъезду были недолгими. Каркефу взял на себя продажу совсем новых лошадей, которых г-н де ла Герш недавно купил.

— Продать, даже не испытав их? — удивился Рено.

В глубине души г-н де Шофонтен сожалел, что не расквитался с сеньором Матеусом Орископпом.

— Выходит, что я не сдержал своего слова, — сказал он. — Это нехорошо.

Единственное, что немного утешало Рено, так это мысль о том, что во время путешествия он будет располагать досугом и добьется того, что заставит Авраама Кабалио отречься от кальвинистских заблуждений.

«Жаль, — подумал он, — если такая добрая душа станет добычей сатаны!»

Каркефу клялся всеми богами, что тотчас, как он попадет в Швецию, откажется от дальнейшего путешествия по той лишь причине, что не в силах больше встречаться ни с доном Гаспаром д`Альбачетом, ни с капитаном Якобусом, ни с Матеусом Орископпом.

Доминик выражал свое согласие с ним молчанием.

Они покинули трактир ещё до восхода солнца и воспользовались кратчайшим путем, чтобы дойти до берегов Шельды.

Каркефу, который беспрестанно был начеку, приглядывался ко всему, что справа, и прислушиваясь к тому, что слева, был очень недоволен звуком шагов у них за спиной.

— Успокойся! Это не шаги, это пьяный матрос дубасит в городскую стену кулаком, — сказал Рено.

— Пьяный или нет, но от этого матроса у меня прямо мороз по коже пошел.

Густой туман окутал реку, дома, корабли. На их пути встречались неясные очертания каких-то предметов, сооружений, с реки доносились всплески воды и трение лодок одна о другую. Прилив быстро поднимался.

Какой-то призрачный силуэт прошел совсем вплотную с Рено и, не открываясь сказал:

— Поторопитесь! Сеньор Матеус неподалеку…

И призрак этот растворился в серой мгле тумана, плывущей вокруг.

Услышав предупреждение, беглецы пристально огляделись: ничего, кроме густой пелены тумана, который окутывал реку, они не увидели. Каркефу все же разглядел неясный предмет, движущийся на воде, почти у самых ног.

Он наклонился ближе к нему:

— Лодка! — крикнул он и ухватился за веревку, чтобы вытащить лодку на берег.

М-ль де Сувини заняла место первой, затем уселись все остальные. От толчка Рено, только что вошедшего в тишину, лодка поплыла. Ударом кинжала он отсек швартов и взялся за руль.

Арман-Луи, Доминик и Каркефу налегли на весла, и лодка легко заскользила по реке.

— Наконец-то, — прошептал г-н де ла Герш.

Вдруг подул легкий ветерок, и туман приподнялся над водой, точно занавес.

Черный человек, который шел по берегу реки, поднял глаза на звук весел, которые были по воде, и заметил беглецов. Одним прыжком он вскочил в лодку, стоявшую рядом с той, которую нашел Каркефу.

— Все ко мне! — скомандовал черный человек громовым голосом.

Десять человек выскочили из тумана со всех сторон. Десять других сбежались, выскользнув с соседних улочек.

Сеньор Матеус жестом показал им удаляющуюся лодку.

— Плачу сто пистолей, если поймаете этих наглецов!

Десять пар весел ударили по воде и взлетевшая из-под них пена забрызгала его шляпу. Рассекая воду, лодка рванулась вперед, тогда как два солдата с мушкетами в руках стояли на корме, готовые открыть огонь по первому сигналу Матеу — са.

— Ложитесь! — крикнул Арман-Луи.

М-ль де Сувини, которая водила глазами, сосредоточенно сравнивая скорости обеих лодок, удивленно спросила:

— А зачем?

— Затем, что если пропадет хоть один волосок с вашей головы, два французских дворянина будут обесчещены! — сказал ей Рено.

Адриен легла на дно лодки. Теперь могли свистать пули.

Налегая на весла, Арман-Луи, Каркефу и Доминик быстро заставили лететь их челнок. Рено, державший все это время руль управления, высматривал, не покажется ли на серой поверхности Шельды, среди туманных призраков, корабль с белой полосой.

Раздались два выстрела, и две пули шлепнулись в двух туазах от лодки беглецов.

— Мерзавцы! — негодовал Рено, не поворачивая головы. — Они знают, что у нас только пистолеты!

Расстояние между лодками не уменьшилось после первого рывка. И если сеньор Матеус превосходил их количеством рук и не скупился ни на угрозы, ни на обещания, то друзья, напротив, держались лишь на любви, преданности, верности — и гребли не жалея сил.

— Ну, видишь ли ты «Доброго самаритянина»? — спросил Арман-Луи.

— Я вижу туман, я вижу реку, но корабля я не вижу, — ответил Рено.

— Греби дальше! — сказал г-н де ла Герш.

Два новых ружейных выстрела послышались почти тотчас вслед за первыми. На этот раз две пули чиркнули по воде в двух дюймах от борта.

«Гм! — подумал Рено. — Они набирают скорость!»

Солнечный луч скользнул по поверхности реки и, метнувшись подобно золотой стреле, озарил плотный слой плывущего тумана. М-ль де Сувини приподнялась и стала на колени.

— Если ты хочешь покинуть нас, Господи, — взмолилась она, — сделай, по крайней мере, так, чтобы я не попала живой в руки этого негодяя!

Рено всматривался в туман.

— Еще не вижу! — сказал он.

Внезапно от порыва ветра, налетевшего из открытого моря, туманная завеса разорвалась, и Шельда показалась вся сверкающая от солнца. В бриллиантовом сиянии утра стал виден корабль, который ещё накануне был сорван с якорей приливом и отливом.

— Вот он, с белой полосой! — крикнул Рено.

В этот миг пролетевшая пуля выбила щепку из борта лодки под его рукой.

— Э! Да они приближаются! — проговорил Рено.

Он заметил на дне лодки ещё пару весел, вставил их в уключины, и лодка пошла быстрей.

Безумную тревогу выражало лицо Армана-Луи. Он не спускал глаз с Адриен. Пот струился по лбу Каркефу и Доминика, у них перехватило дыхание.

Адриен села и пальцем указала на мокрый подол своего платья.

Вода поднималась к ногам гребцов.

— Вот подонки! — крикнул Рено, бросив свои весла.

Пуля пробила обшивку хрупкой лодки ниже ватерлинии.

— Продолжайте грести! — сказал Рено. — Я заткну пробоину.

Он заткнул течь, но дистанция, которая отделяла лодку сеньора Матеуса от лодки беглецов, уже сократилась. Пролетели ещё две пули: одна со свистом прошла поверх их голов, другая сломала весло Каркефу.

— Имею ли я право, сударь, испугаться и на сей раз? — спросил Каркефу.

Рено снова занял свое место в ряду гребцов.

«Добрый самаритянин» на глазах стал увеличиваться в размерах. Уже были различимы мельчайшие детали оснастки; корабль лежал в дрейфе. Несколько матросов, собравшихся вдоль бортовых лееров, жадно следили за состязанием в скорости двух лодок. Человек, стоящий на кормовой надстройке, поднес подзорную трубу к глазу.

— Эй там, на корабле! Это мы! — прокричал Рено.

Лодка вошла, наконец, в тень «Доброго самаритянина». Вдруг заговорил рупор капитана корабля. Над кормой взвился флаг, и почти тотчас облако белого дыма окутало «Доброго самаритянина». Эхо пушечного выстрела пронеслось над поверхностью реки, и огромный фонтан воды обозначил место, куда только что упало ядро. Лодка сеньора Матеуса, вся в пене, остановилась.

Каркефу подбросил свою шляпу в воздух.

— Железо против свинца! Всему свой черед, господа разбойники! — радостно выкрикивал он.

Арман-Луи затаил дыхание. Доминик зарычал, но тут их челнок коснулся бока «Доброго самаритянина»; веревочный трап был сброшен с палубы.

Первой поставила на неё ногу Адриен.

Капитан-кальвинист приветствовал е взмахом шляпы.

— Вы находитесь уже у короля Густава-Адольфа, сударыня, не дрожите больше!

На палубе Адриен опустилась на колени и сложила руки в молитве:

— Хвала Богу милосердному! — сказала она.

Арман-Луи ещё оставался в лодке. Подобно капитану корабля во время кораблекрушения, он хотел, чтобы его команда покинула лодку прежде него. Теперь на веревочной лестнице появились Доминик и Каркефу.

Матеус Орископп был уже совсем недалеко от шведского корабля. Он стоя смотрел, как ускользали от него те, кого он, казалось, уже настиг. Множество жутких чувств терзали его — и более всего гнев и унижение. Неожиданно он поднял мушкет и сделал знак, чтобы солдаты последовали его примеру.

— Огонь! — крикнул он.

Семь или восемь пуль просвистели одновременно.

Однако выстрелы метили по веревочной лестнице, на которой он, как ему показалось, узнал Армана-Луи и Рено. Пули сбили шляпу Каркефу и, когда он протянул руку, чтобы поймать её, другая пуля сразила Доминика: выпустив веревку из рук, он упал в лодку к ногам г-на де ла Герш.

Арман-Луи положил руку на грудь своего слуги: его сердце больше не билось.

Авраам Каблио снял шляпу:

— Он умер, исполняя свой долг! — сказал он. — Прими, Господи, его душу!

И тут же кальвинист занял свое капитанское место. Сильной рукой Авраам Каблио повернул жерло пушки, которую навел сам в сторону нападающих. Фитиль коснулся пороха, раздался выстрел.

Каркефу, плачущий над телом, приподнял голову. На сей раз выстрел оказался точным: ядро попало как раз в середину лодки сеньора Матеуса.

Один человек истошно заорал, и лодка быстро исчезла в пенном водовороте.

Пятнадцать голов, похожих на черные точки, и тридцать рук появились на волнующейся поверхности Шельды.

— Надо ли посылать заряд картечи эти гадам? — спросил матрос, лаская ствол пушки.

— У них больше нет оружия. Довольно, — ответил Авраам.

Схватившись за фальшборт, Рено искал знакомые глаза среди барахтающихся на воде людей: двое или трое из них, запутавшись в размокших одеждах и оружейных ремнях, исчезли с поверхности. Другие бились в волнах, охваченные страхом, и цеплялись за разбросанные взрывом обломки лодки. Наконец г-н де Шофонтен увидел знакомое бледное и худое лицо сеньора Матеуса, руки которого размеренно рассекали воду. Рено выхватил у матроса мушкет и прицелился. В этот момент Матеус уже выбрался на берег и распрямился.

— Нет! — сказал Рено. — Не могу! Он безоружен.

И его честная рука опустила мушкет.

Матеус Орископп обернулся и, подняв угрожающе руку, проговорил:

— До скорой встречи!

И сразу же скрылся за ивами и камышами.

— Какая возможность потеряна! — прошептал Каркефу.

Тело Доминика, завернутое в полотнище паруса, в которое также вложили ядро, предали воде.

«Добрый самаритянин», подняв паруса, раздутые ветром, пошел вниз по реке среди вспенившихся волн.

Три недели спустя он бросил якорь в Норвежском порту.

— Господь благословил наш путь, — сказал Авраам. — Идите же теперь туда, куда Бог посылает вас.

Но веру капитан Авраам Каблио так и не переменил, как рассчитывал на то Рено.

— Жаль, — вздыхал Рено. — И все же, надеюсь, Святой Петр сделает исключение для этого гугенота и откроет какую-нибудь тайную дверь рая…


13. Две кузины


Г-н маркиз де Парделан, к которому судьба привела Адриен, жил в просторном замке неподалеку от Готемборга. Это был совершенно седой, хотя ещё молодой человек с насмешливо-властным лицом. В высшей степени имеющий привычку командовать, он не любил, когда ему перечили.

Осев в Швеции много лет назад, он занимал в доблестной армии, которая только что напала на Польшу, значительный ранг, которому обязан был в большей мере своими заслугами, чем именем и блеском своего состояния.

Недуги, приобретенные им на королевской службе в долгом и трудном походе, вынудили его отказаться от военной профессии. Он утешался отдыхом, который был обеспечен его роскошью и богатством.

М-ль де Парделан, его дочь, помогала ему радушно принимать гостей в замке, открытом для всех, кто имел благородное происхождение или чины в войсках короля Густаво-Адольфа.

Маркиз де Парделан распахнул объятия, встречая м-ль де Сувини, и она бросилась в них. В тот же миг он представил ей молодую особу, которая, как оказалось, робко стояла за её спиной.

— Моя дочь Диана де Парделан, — сказал маркиз. — Любите её как сестру.

Диана обвила руку вокруг шеи Адриен.

— В этого хотите? — нежно спросила она.

Г-н де Шофонтен, тотчас восхищенный ею, почувствовал нечто, что ещё ни разу не волновало его сердце:

— Теперь я думаю о серафимах! — прошептал он, не спуская глаз с м-ль де Парделан.

А г-н де ла Герш, вместо сердечного приема, на который, как ему верилось, имел право, натолкнулся лишь на холодное высокомерие своего родственника, чем был весьма поражен: задолго до того, как протянуть руку Арману-Луи, граф неучтиво позволил ему одному взбираться по ступеням парадного крыльца.

— Очень уж долго я жду здесь мадемуазель де Сувини, свою племянницу, — сказал он, насупив бровь и слегка приподняв уголки губ.

Арман-Луи понял глубину этих слов; они метили в самое сердце.

Так заканчивалась эта одиссея, оставившая яркий след в душе молодого человека, несмотря на опасности, которым вместе с другом подвергался во время пути…

Однако, разве не был он каждый час подле Адриен? Разве не казалось ему, что она и сейчас связана с ним всей своей жизнью нерушимыми узами?

И все же сон закончился, пробил грустный час пробуждения. И если м-ль де Сувини спасена, не оказалась ли она в то же время потерянной для него?

Много горестных мыслей пронеслось сейчас в его голове. И подобно тому, как человек, внезапно покинувший оазис, углубляется в бесплодные пески пустыни, Арман-Луи видел вокруг себя лишь мрачную и беспредельную пустоту.

Г-н де Парделан не понял причину молчания и бледности, которая появилась вдруг на лице г-на де ла Герш.

— Вы не отвечаете, сударь? — спросил он высокомерно.

Но Арман-Луи уже пришел в себя.

— Господин маркиз, — сказал он. — Может быть, вы видели господина графа де Паппенхейма?

— Я его не видел, но он мне написал, — ответил г-н де Парделан, слегка удивленный.

— Тогда меня больше ничего не удивляет, я не буду уподобляться великому маршалу империи, я скажу только: «Мое имя граф Арман-Луи де ла Герш, и всякий, кто осмелится утверждать, что мой благородный и честный дед господин граф де Шарней и я не оказывали нашей родственнице мадемуазель де Сувини всех тех знаков внимания, коих она заслуживает, тот бессовестно лжет!».

Г-н де Парделан посмотрел на г-на де ла Герш, который говорил все это, не моргнув глазом.

— И я, Рено де Шофонтен, маркиз де Шофонтен, — добавил Рено, — я подтверждаю слова Арман-Луи, и брошу мою перчатку всякому, кто посмеет утверждать противоположное!

Маркиз де Парделан был хорошим физиономистом.

— Входите, милый родственник, входите, сударь! — тотчас любезно сказал он.

Арман-Луи не в меньшей степени, чем Рено, помышлял отвергнуть гостеприимство маркиза, но золотые монеты, которыми был полон кошелек Рено до отъезда, увы, были в большом количестве растрачены по дороге, и их не осталось вовсе на дне их карманов, тогда как жизнь в замке Сент-Вест шла на широкую ногу и совсем не так как в Гранд-Фортель, где даже самые разгромные партии старинной карточной игры стоили не дороже одного ничтожного экю.

Плюс ко всему г-н де Парделан, у которого была щедрая рука, не задумывался, впрочем, как и многие богачи, что другие люди, возможно, испытывают нужду, тогда как он купается в изобилии. Часто по вечерам, нащупывая пальцами карманы своих коротких штанов, Арман-Луи подумывал о том, что, может быть, стоило уже возвращаться во Францию, тем более, что море не кишит, к сожалению, «Добрыми самаритянами», всегда готовыми принять путников, оказавшихся в затруднительном положении. Хотя возвращение обещало стать трудным…

Однако не это было причиной самых больших забот г-на де ла Герш. Он ещё виделся с Адриен, и отношение Адриен к нему не изменилось. Но видел он её все реже и менее свободно. За столом г-на де Парделана, уставленным в изобилии самыми изысканными блюдами, он сидел уже не рядом с ней. Как сожалел он теперь о трактире «Золотая утка» и даже о «Мальтийском кресте», где впервые заглянул смерти в глаза! Он по-прежнему оберегал м-ль де Сувини, и улыбка милой его сердцу девушки освещала все.

Кроме того, не он один был возле нее. Замок Сент-Вест оказался самым посещаемым местом на двадцать лье в округе. Каждый день здесь появлялись военные и судейские, высшие должностные лица, губернаторы, генералы; поток гостей не иссякал никогда. Среди этих посетителей некоторые останавливались надолго, и всем недоставало г-на де Парделана с его сединами. Одни смотрели на м-ль де Сувини ежедневно и не считали себя обязанными здороваться с ней, поскольку не были знакомы; другие нисколько не стеснялись громко сообщить о том, как она очаровательна, и достойна быть предметом восхищения в Стокгольме.

Один из таких болтунов даже поздравил г-на де Парделана:

— У вас уже есть одна жемчужина, — сказал он, намекая на Диану, — теперь у вас их будет две.

На сей раз Арман-Луи соизволил посмотреть на м-ль де Парделан. Она показалась ему такой, какой она и была в действительности — самой любезной и самой совершенной из всех женщин, каких он успел увидеть (разумеется, исключая Адриен): маленький тонкий нос, синие глаза, ясные, выразительные, искрящиеся; ротик, который не надо было открывать, чтобы убедиться в его красноречии; шея богини, густые волосы, золоченые солнечным лучом, гибкий стан, гармония движений. Когда Диана смеялась, на её щеках появлялись розовые ямочки — это была одна из тех нимф, которых поэты заставляют вечно улыбаться в своих эклогах; серьезная — она была принцессой.

— Да она очаровательна, восхитительна!.. Просто фея!.. — восторгался Арман-Луи.

— И ты это заметил только сегодня? — спросил Рено, тяжело вздохнув.

— Но тогда почему всех занимает мадемуазель де Сувини? — воскликнул Арман-Луи, который от всего сердца желал, чтобы весь свет смотрел только на м-ль де Парделан.

А сколько тревожных и мучительных чувств испытал он, начиная с визита г-на де Паппенхейма в Гранд-Фортель! И вот опять теперь нахлынули они на него, с новой силой, но более неотступные, более раздражающие. Каждый день слабое, но настойчивое желание перерезать кому-нибудь горло приходило ему на ум. Однажды утром он хотел убить дворянина, приехавшего из Финляндии, которого слушала м-ль де Сувини. На следующий день он уже горел желанием вызвать на дуэль померанского сеньора, с которым она танцевала. И вообще ему постоянно хотелось, чтобы замок вспыхнул огнем, и ему представился бы случай схватить Адриен и скрыться с ней.

Однажды, случайно беседуя с одним заезжим сеньором у г-на де Парделана, Арман-Луи не преминул похвалить прелести, лицо, ум Дианы. Ничто не сравнится с этой очаровательной особой, говорил он. Эта неподражаемая грация, эти глаза, прекрасней которых не сыскать! Но сердце его пронзили слова сеньора, сказанные в ответ:

— Вы правы, но её кузина, мадемуазель де Сувини, не менее соблазнительна!

«Кому вы говорите это?!», — подумал бедный Арман-Луи.

Г-н де Шофонтен тоже не забыл отмечать достоинства, которыми природа наградила м-ль де Парделан. Он не мог оторвать от неё глаз, он просто страдал.

— Возможно ли, — говорил он иногда, — что такими волосами, такими прекрасными зубами, столь прелестными ручками, столь чистым лбом и ротиком, похожим на розу, наделена гугенотка, и кстати точно такая же гугенотка, как твоя кузина Адриен, милый мой еретик. Спрашивается, о чем думают святые в раю, когда они позволяют себе подобные вещи?

А потом он вздохнул:

— О, бедный мой Господь милосердный! — уже более заунывно продолжил Рено. — А ведь сколько уродливых католиков есть на свете, о которых ты не думаешь!

Однажды вечером он вошел в комнату г-на де ла Герш с мрачным видом.

— Девятидневные молитвенные обеты и восковые свечи не помогают мне, — сказал он. — Надо, чтобы я исповедался. Выслушай меня. Я попал в дьявольскую западню: я влюблен в презренную гугенотку, красивую как нимфа, прекрасную как мадонна.

— Ты? Неужели и ты, мой бедный католик? — сказал Арман-Луи, понимающий все.

— Да, я сам! Моя душа стала добычей дьявола. Пусть я погибну, но я изгоню его. Мой повелитель, Бог Фехтования, подал мне одну мысль, которой я хочу воспользоваться безотлагательно.

— Ну, выкладывай свою мысль, твою идею.

— Я понял, что безумно люблю мадемуазель де Парделан! Какой позор на мою голову!..

— Странно было бы, если бы ты этого не понял!

— Говори это себе, проклятый! Ну ладно! Так вот какая идея: я хочу немедля заставить себя поклоняться другой. Это будет моей карой.

— Ах, так вот что советует тебе Бог Фехтования?

— Не смейся, презренный еретик! Бог Фехтования сделал то, что ужасный Кальвин, твой друг, не смог бы сделать: лекарство здесь, в этом замке.

— В этом замке?

— Да, в Сент-Весте: это молодая дама, говорят, она вдова.

— Баронесса д`Игомер?

— Она самая. Баронессе двадцать пять лет, именно подле неё я и хочу покаяться, в этом мое наказание.

— Красивое наказание.

— Тем лучше: кара будет полной!

Арман-Луи совсем не понимал, каким образом красота баронессы могла наказать Рено более основательно. Пока он искал разрешение этой загадки, г-н де Шофонтен вылил флакон душистой воды на свои руки, волосы, платок, одежду и вышел, должно быть, принимать наказание от молодой вдовы.

В это самое время в замке Сент-Вест находился молодой сеньор из Брабанта, к которому Арман-Луи испытывал чувство особой ненависти. Говорили, что сеньор — доброволец в армии, отданной императором Фердинандом под командование знаменитого и непобедимого графа де Тилли.

Барон Жан де Верт напоминал графа де Паппенхейма отвагой, спесью и высокомерием. Но, кроме того, он отличался своим бахвальством, несдержанностью языка, что, впрочем, было странным для человека, прославившегося своей храбростью, чему были сотни свидетелей, и своими десятью боевыми ранами.

У Жана де Верта был надменный взгляд, язвительные слова, а в лице — выражение лукавства и жестокости, столь ненавистное г-ну де ла Герш. Его манеры были отмечены печатью наглости и хвастовства. Он мог бросить золотой дукат конюху, который прилаживал сбрую его лошади, и почти тотчас же нанести ему жуткий удар хлыстом при малейшем промедлении или небрежности. Если молодая девушка, служанка или садовница, к которой он только что обратился с игривым словом, вдруг норовила убежать, он хватал её за руку или за талию так грубо, что под его пальцами на теле оставались синяки.

Таким образом, в сеньоре Жане де Верте соединялись спесь тамплиеров, бахвальство офицера, выслужившегося из рядовых, необузданный нрав, пиратская свирепость и вместе с тем дерзость и ум.

Что заставило Армана-Луи остерегаться всех этих плохих и хороших качеств барона — так это то, что Жан де Верт заприметил м-ль де Сувини.

Г-н де Шофонтен, со своей стороны, уверял, что Жан де Верт будто бы неравнодушен и к м-ль де Парделан.

— Ах, что за удовольствие было бы рассечь его лицо на четыре части! — сказал Арман-Луи.

— С какой радостью я всадил бы свою шпагу в его живот! — согласился с ним Рено.

Самым грустным, однако, было то, что и тот и другой выглядели довольно жалко на фоне брабанского сеньора. Да и возможно ли сразиться, соперничать с человеком, умело расточающим серенады дамам и заваливающим замок роскошными подарками, которые заставляли ахать и восторгаться даже челядь!

Враждебность французских дворян, которую Жан де Верт, кажется, почувствовал, подстрекала его к ещё более чрезмерной щедрости.

Карманы барона напоминали бочку Данаид, с той лишь разницей, что если мифологическая бадья не могла наполняться, то карманы Жана де Верта не могли опустошаться.

Известно, что в замке Сент-Вест иногда играли по-крупному. Жан де Вест, который, казалось, открыл где-то золотую жилу, сокровища которой использовал с выгодой для себя, проигрывал или выигрывал в карты такие суммы и так небрежно, как если бы пистоли и дукаты были для него всего лишь песчинками или речной галькой.

Однажды вечером в замке была разыграна карточная партия между ним и норвежским дворянином. Г-н де Шофонтен, сидевший возле стола, внутренне, в душе, желал норвежцу удачи. Это было единственным, чем он мог рисковать безбоязненно.

— А вы не делаете ставки? — спросил Жан де Верт, повернувшись вполоборота к Рено.

Последний, помусолив руками застежки своего довольно тощего кошелька, вместо ответа, достал оттуда две золотых монеты и бросил их на сукно.

Вопреки благоразумию, в две секунды два золотых экю были проиграны.

— Садись сюда, возможно, тут вам больше повезет, — сказал барон, указав Рено место в другом конце стола.

Рено сел. Арман-Луи, в течение нескольких дней подвергающий свое воображение пытке с единственной целью придумать тысячу предлогов, чтобы не играть, посмотрел на него растерянно.

Однако Рено уверенно тасовал карты, как будто всю свою жизнь он занимался только этим.

Какое-то время ему везло. И всякий раз золото переходило из кармана Жана де Верта в карман Рено. Везение и азарт навели его на мысли о г-не де ла Герш, который в этот момент в его воображении рисовался отчаянным капитаном, ведущих всего лишь горстку людей, чтобы сразиться с целой армией.

«Прекрасная схватка, — подумал он. — Сражение будет жесто — ким!».

Арман-Луи увеличил, между тем, число посылаемых другу сигналов бедствия, призывал его умерить свой пыл. Но с не меньшей сноровкой Рено старался не замечать их.

Жан де Верт посмеивался и доставал все новые сверкающие дукаты из своего длинного шелкового кошелька, казавшегося бездонным.

Вдруг удача отвернулась от Рено. Нужен был туз червей, а он вытащил семерку пик. Куча золотых монет, которую Рено положил с вой карман, вернулась к его противнику.

— Может, вам следовало бы остановиться? — насмешливо предложил барон.

— Отступать? Полноте! — ответил Рено.

Он стоял на своем и ввел в бой свои резервы. В мгновение ока они также были потеряны.

— Мой дорогой де ла Герш! Передай мне твой кошелек! — крикнул он решительно.

Арман-Луи поднял на католика глаза, полные тревоги.

— Мой кошелек? — переспросил он.

— Да, черт побери! Тот, что ты бросил сегодня утром в свои короткие штаны!

В такого рода ситуациях память у Рено была отменной.

— Но там мало денег, — прошептал г-н де ла Герш, подумав о завтрашнем дне.

— Все равно давай!

Арман-Луи сунул руку в карман.

— Вот! — сказал он, вынимая кошелек из самых глубоких тайников своих коротких штанов.

Это был очень приличный кошелек из испанской кожи — крепкий и круглый и такого размера, что мог вместить целое состояние, но его обвислость свидетельствовала о том, что он слишком часто бывал пустым.

— Какая прелестная вещица! — сказал барон ухмыляясь. — Как она, должно быть настрадалась за свою жизнь!

Рено открыл кошелек и сунул туда руку. Несколько дукатов слабо звякнули под его пальцами.

Игра возобновилась. Но разве могли подобные новобранцы противостоять столь многочисленным и обстрелянным войскам! Их оборона была героической, однако через несколько минут кошелек из испанской кожи, совсем плоский, лежал на углу стола. Рено встал, не произнося не слова. Кошелек погиб в честном сражении. Жан де Верт все ещё сидел, упершись локтями в стол.

— Вы намерены продолжать? — спросил он. — Я предлагаю кошелек в сто пистолей.

Рено сел и решительно подтолкнул его на сукно. Но суровый взгляд г-на де ла Герш остановил его.

— Нет, не сегодня! — сказал г-н де Шофонтен, вставая.

Через час или два, когда они вернулись к себе, Арман-Луи вывернул свой чемодан до дна, но не найдя там ни одной монеты, вопросительно посмотрел на Рено.

— Черт возьми! — ответил на его взгляд Рено. — Но мой чемодан слишком честен для того, чтобы не походить на твой! Проклятый барон забрал все!

— Значит, у нас ничего нет?

— Ничего.

— И мы находимся в Швеции?

— Это более чем забавно! — воскликнул г-н де Шофонтен.

И оба друга разразились смехом.

Эта их веселость объяснялась тем, что, во-первых, сегодня никто не танцевал с Адриен, в во-вторых тем, что Рено, долго озираясь вокруг, подобрал и украдкой сунул сегодня за пазуху цветок, упавший из-за корсажа м-ль де Парделан.

Арман-Луи распахнул окно. На дереве пел соловей. До его слуха донеслась ещё боле нежная мелодия лютни.

— Я узнаю эти жалобные звуки, — сказал Рено. — Я слышал очень похожие в трактире «Мальтийский крест».

Арман-Луи покраснел.

— О, ты уже надел плащ? — удивился г-н де Шофонтен.

— Да, — проговорил Арман-Луи и украдкой скользнул к двери.

Рефрен песни, слившийся с пением соловья, звучал невыносимо грустно.

— Как жаль, что это поет не мадемуазель де Парделан! — тихо сказал Рено.

Он набросил на плечи плащ и, проворно застегнув его, оказался у двери почти одновременно со своим другом.

— Ты тоже уходишь? — спросил, остановившись, Арман-Луи.

— Негодник! Ты не хочешь, чтобы я исцелился? — крикнул Рено с отчаянием, близким к желанию расхохотаться.

— Ах — да! Баронесса д`Игомер?

— Увы, мой бедный гугенот, она сжалилась над моими мучениями и согласна меня выслушать.

— Сегодня вечером? Значит, ты идешь к ней?

— Немедленно… Диана была так красива сегодня!.. Я бросился к коленям баронессы. В негодовании она оттолкнула меня, поклявшись, что выйдет на свой балкон сегодня к полуночи.

— И это потому-то, не моргнув глазом, ты проигрываешь мои деньги?

— Пожалей меня! Надо, чтобы любой ценой я забыл о мадемуазель де Парделан.

— Пока я жив, я не забуду о мадемуазель де Сувини, и мертвый я не перестану её любить! — воскликнул г-н де ла Герш.

Они бесшумно вышли из замка и каждый направился в свою сторону

Лютня продолжала свой жалобный стон; балкон баронессы д`Игомер слабо светился.

В то время, когда два молодых человека предавались своим милым беседам, очаровательной музыке цветущей молодости, нежным, всегда новым разговорам, в которых так мало разнообразия, на другом конце замка лакей проводил Жана де Верта в комнаты г-на де Парделана.

Это был уже не тот человек, с язвительной улыбкой, грубыми движениями, резким голосом. Теперь это был человек с благородной выправкой военного посла. На столе, у которого он стоял, перед ним лежало раскрытое письмо с гербовой печатью на красном сургуче.

Г-н де Парделан, которому он указал на письмо пальцем, перечитывал его.

— Теперь вы понимаете, что привело меня в Швецию? — проговорил Жан де Верт. — Я думаю, нет необходимости подтверждать важность миссии, возложенной на меня Его величеством императором Германии?

— Разумеется, нет! — сказал маркиз.

— Так, а могу я надеяться, что эти бумаги, с которыми вы познакомились, будут представлены Его величеству королю Густаву-Адольфу, вашему властелину?

— Конечно же будут. По правде сказать, я не питаю надежд на плодотворность этих предложений.

— Вот как? Тайный союз между двумя государствами, возможность для Швеции расшириться за счет Польши и России и, в случае надобности, возможность объединить под одной короной провинции Дании — разве эти предложения не способны воспламенить воинственный дух вашего короля?

— Густав-Адольф, как вы знаете, протестант, а император Фердинанд — сторонник папы.

— Между нами — пока мы одни — это серьезно? Протестант — я согласен. Но Густав-Адольф — король и честолюбец прежде всего!

Г-н де Парделан тряхнул головой:

— Вы ошибаетесь, господин барон, — с гордым видом сказал он. — Густав-Адольф — прежде всего швед.

— Не будем придираться к словам: честолюбец или швед — все одно, — продолжал Жан де Верт. — Поскольку предложения, которые мне поручено ему передать, имеют ближайшим следствием расширение Швеции…

— Мы не слышим друг друга. Король-властелин — швед и протестант. Он не отделяет интересы религии от интересов своего королевства.

Жан де Верт улыбнулся.

— Вы считаете, что император Фердинанд, которому я служу, однажды не забудет, что он католик? Я тоже им являюсь, черт побери! Но если мне выгодно подружиться с протестантом, я сделаю это не колеблясь. Спасение его души — совсем не мое дело.

— При Стокгольмском дворе вера всегда стоит впереди политических интересов.

Барон едва сдерживал раздражение.

— Наконец, — продолжал Жан де Верт, — самое главное — знать, какой ответ я должен отвезти в Вену. Именно поэтому я хочу, чтобы король Густав-Адольф был извещен о моем присутствии в Швеции. Если сразу же я обратился к вам, то потому, что знал, какое место вы занимаете в Королевском совете. Кроме того, я опасался, как бы мое появление при Дворе не повлекло за собой массу неприятностей, спровоцированных моим визитом.

— Вы правы, ваше присутствие могло бы все испортить.

— Но поскольку мое пребывание в Сент-Весте ничего не решает, что ж, придется ехать, полагаясь на удачу.

— И не вздумайте! При том состоянии, в каком находятся сейчас дела Европы, ваш приезд ко двору короля произведет эффект бомбы, разорвавшейся в куче пыли. Почему бы не послать графа Тилли или Его превосходительство герцога Фердинанда с имперским глашатаем? Вас или его — что одно и тоже.

Сравнение польстило Жану де Верту.

— Хорошо, а почему бы вам не поговорить с королем самому? — смягчился он. — Я охотно вручаю заботу об этих переговорах вашим талантам.

— Вы забыли, что у меня здесь мадемуазель де Сувини и мадемуазель де Парделан?.. Могу ли я их оставить? Я не один в Сент-Весте!

— Верно. Есть ещё и господин де ла Герш и господин де Шофонтен.

— И вы.

— О, вы думаете, что фламандец, вроде меня, менее опасен, чем эти два француза… Я благодарю вас. Но не в этом дело. Я могу дать вам ещё восемь дней, однако, если ничего не решится, то, рискуя все поставить под угрозу, я пойду к королю сам.

— Надо бы, и это было бы во сто крат лучше, найти надежного человека, которому можно было бы поручить отвезти послание в Готембург. И заручиться его молчанием, ничего ему не сказав.

— Это средство, надежность которого я испытал не раз.

— Если этот надежный человек будет ещё и преданным, неподкупным, умным, деятельным, я не колеблясь доверил бы ему эти бумаги, и его присутствие рядом с Густавом-Адольфом не вызвало бы никаких подозрений, особенно, если он не будет никому известен.

— Но этот человек здесь, он уже в ваших руках.

— Кто?

— Господин де ла Герш.

— Арман-Луи? И вы думаете, что он согласится?

— Если вы поговорите с ним об этом вояже как об услуге для вас, он поедет без колебаний.

— Да, да, возможно, у вас хорошая идея.

— Отлично, господин маркиз. Значит, договорились — завтра вы поговорите с господином де ла Герш.

— Да, завтра.

— И в этот же день он поедет?

— О, черт, ну надо же дать ему время собраться!

— Не волнуйтесь! Хорошие идеи — как зрелые плоды: их надо только срывать и тотчас есть.

Жан де Верт сделал два шага к двери, и, подойдя к ней, обернулся:

— Что касается наших личных отношений, — сказал он, — ничего не изменилось, не так ли?

— Ничего.

— Даже — каково бы ни было решение короля?!

— Король может все в своем королевстве, в этом доме — я хозяин.

Г-н де Парделан не преминул поговорить на следующее же утро с г-ном де ла Герш, как он и обещал барону.

Покинуть замок, где Жан де Верт выставлял напоказ свою щедрость в глазах Адриен, не было радостным для Армана-Луи, но возможно ли, когда молод и полон сил, отказаться от небольшого путешествия, которым к тому же можно оказать услугу опекуну м-ль де Сувини?

— Рад служить! — по-солдатски выпалил Арман-Луи.

— В общем-то речь идет не более чем о прогулке, — объяснял ему маркиз. — Король — в своем замке в Готембурге. Пакет, который я поручаю вам отвезти, содержит бумаги огромной важности; к ним прилагается письмо. Я могу доверить все это лишь дворянину. Вы вручите письмо и бумаги в руки короля или капитану королевской службы, в случае если король будет занят делами.

— После чего — я жду! — с пониманием согласился Арман-Луи.

— Вот и все.

— Это надолго?

— Не думаю. Король Густав-Адольф — человек расторопный.

— Тем лучше! — обрадовался г-н де ла Герш.

— И еще: если вы отправитесь в путь сегодня вечером, вы доставите мне большое удовольствие.

Г-н де ла Гер печально вздохнул, но ему не хотелось доставлять неудовольствие человеку, от которого зависело счастье и жизнь м-ль де Сувини.

— Я поеду! — сказал он, пересилив себя.

Г-н де Парделан сердечно пожал ему руку. Увидев, что тот собирается уходить, он задержал его и добавил с улыбкой:

— Моя лучшая лошадь в вашем распоряжении. И кроме того: всякая дорога связана с расходами — в данном случае я беру все на себя.

Арман-Луи рассказал Рено о своем отъезде.

— Надеюсь, не придется драться там, куда ты едешь? сказал Рено.

— Говорят, что нет.

— Тогда я остаюсь.

— Ну да, понимаю… Ты видел мадемуазель Диану сегодня утром.

— Ах, как она прелестна! Если я не добьюсь того, чтобы забраться к баронессе д`Игомер на балкон, я погиб!

— Сегодня вечером снова?

— Сегодня вечером, завтра, всегда! О, ради собственного наказания я готов поступиться всем. Я знаю: только баронесса может рассеять чары.

— Удачного тебе наказания!

— Счастливого пути друг! Я буду молиться за тебя!


14. Белый домик


Через некоторое время после отъезда из Сент-Веста Арман-Луи остановился в трактире неподалеку от Готембурга между городом и резиденцией короля. Во дворце Густава-Адольфа он был в то же утро по приезде. Густав-Адольф не принял его по причине занятости, Арман-Луи, помня совет г-на де Пврделана, решил обратиться к капитану королевской службы.

Его встретил красивый и молодой человек. Достав из кармана конверт с посланием маркиза де Парделана, Арман-Луи передал его в руки капитана.

— Это от господина маркиза де Парделана, — сказал он. — Господин де Парделан ждет ответа.

— Если Его величество король прикажет мне принести этот ответ, куда и кому я должен обратиться?

— Я остановился в трактире «Коронованный лосось», спросите господина графа де ла Герш.

Молодые люди раскланялись и расстались.

В ожидании ответа короля Арман-Луи остался без дела, и потому прогуливался по окрестностям. Он находил их очаровательными, за исключение нескольких деталей, которых нет в пейзажах Гранд-Фортель: ему показалось, что в здешних пейзажах мало света. Этим светом была Адриен, мысли о ней не покидали Армана-Луи. Что она теперь делает? О чем она думает? Рядом ли с ней Жан де Верт, ненавистный Жан де Верт?! Сколько света, сколько благодати появилось бы здесь, на этой неведомой земле, окажись сейчас здесь м-ль де Сувини!

Такие мысли бродили в голове Армана-Луи, когда он удалялся от берега, о который бились неутомимые морские волны, в сторону соседнего леса, шумящего от ветра. Шум волн и шум сосен убаюкал его мечты. Неподалеку от берега он увидел скромного вида аккуратненький дом, утопающий в листве красивых деревьев. Фасад его был увит зеленью — и этот зеленый занавес оттенял его сверкающую белизну. Что-то было в этом домике такое, что привлекало внимание Армана-Луи. Каждый день подолгу он любовался им. И подумывал, как прекрасно жилось бы ему в нем вместе с Адриен.

Два или три раза отдыхая в тени сосен, он увидел, как за кустарником промелькнула по газону легкая тень. О, если бы это была Адриен! Звуки серебристого голоса также иногда доносились до его уха.

Какой-нибудь паж, вероятно, подумал бы, что в белом домике живет юная фея. Но Арман-Луи уже вышел из этого возраста, поэтому он мог лишь предположить, что там живет женщина, которая, по каким-то причинам желая оставаться неизвестной, прячет в своем гнездышке свое счастье.

Однажды утром он увидел на берегу всадника, взмыленная лошадь которого несла его по песку. Лошадь и седок в несколько скачков достигли изгороди, окружающей уединенный домик, и перемахнули её с разбегу.

— Ого! — изумился г-н де ла Герш.

Тот же кавалер на той же лошади появился в тот же час и на следующий день. Садовая изгородь не казалась ему труднопреодолимой.

— Всякая неизвестность порождает другую неизвестность! — резюмировал для себя происходящее Арман-Луи.

Однажды утром Арман-Луи, для которого воспоминания об Адриен всегда связывались теперь с именем Жана де Верта и не давали ему спокойно спать, услышал вдруг галоп лошади, несущейся по берегу.

Из праздного любопытства он выглянул в окно.

Он узнал лошадь черной масти и всадника в белом. Но, вместо того, чтобы скакать к уединенному домику, всадник удалялся от него.

— Он точно Юпитер, который по ночам наносит визиты смертным, а потом с восходом солнца исчезает, — проговорил Арман-Луи.

Когда всадник проносился мимо г-не де ла Герш, верх его белого плаща откинулся, и Арман-Луи увидел красивое одухотворенное бравое лицо. Он кивнул ему в знак приветствия. Молодой седок взглянул на него немного удивленно, однако учтиво ответил на его поклон и помчался вскачь.

— Какой взгляд! Сколько в нем огня! — отметил Арман-Луи.

Ответа короля все ещё не было, а когда г-н де ла Герш появился в замке Густава-Адольфа, капитан королевской службы неизменно отвечал ему, что Его величество занят делами.

— Бумаги, которые вы принесли лежат в его кабинете на столе. Ждите, — говорил он.

И Арман-Луи ждал.

Однажды вечером, во время его обычной прогулки, он заметил трех человек, завернутых в просторные плащи. Они быстро передвигались вдоль изгороди, за цветами и листьями которой прятался сад белого домика. Вскоре они укрылись в ближайшем лесу.

Всадник на черной лошади появился несколько мгновений спустя. Перескочив через ограду, он углубился в сад.

Три человека вышли из своего укрытия в лесу и большими шагами удалились прочь.

«Это грабители. Они испугались», — подумал Арман-Луи, неторопливо возвращаясь в трактир Коронованный лосось».

Если бы г-н де ла Герш проследил за этими тремя неизвестными, возможно, он переменил бы свое мнение, потому что увидел бы, что они остановились в захудалом кабачке в глубине бухточки и закрылись в небольшой комнатенке, единственное окно которой выходило к морю.

Самый высокий из них расстегнул портупею и, стукнув от досады кулаком, проглотил стакан водки.

— Дельце не из легких! — сказал он. — Но мне дали задаток, и, как честный человек, я сдержу слово.

— Ох уж мне эти совестливые! — сокрушался его сосед, худой простолюдин с закрученными усами.

— Дурак! Если дело выгорит, герцог обещал мне пятьсот золотых экю.

— Пятьсот!?..

— Кольцо с рубином!

— Тогда есть смысл! Теперь я понимаю, почему вы держите слово.

— Значит, ждем? — сказал третий, косоглазый с курносым носом.

— Ночлег неплохой, — снова заговорил самый высокий из них. — Поспим. Ночь проходит быстро, когда есть водка и сыр. Если герцог ничего не поменяет, завтра в такое же время вернемся на наш почтовый двор. Готлиб пойдет с лошадями около леса, Петрус поведет экипаж. И, если мы угодим моему патрону, мы заработаем пятьсот золотых экю!

Хозяин кабачка принес копченый сыр, три кувшина с водкой и закрыл окно.

Необъяснимая симпатия влекла г-на де ла Герш к молодому красавцу, который каждый день на черной лошади бывал в домике. Подталкиваемый каким-то таинственным чувством, Арман-Луи хотел увидеть, появятся ли снова на следующий день у леса эти люди в которых он заподозрил грабителей.

В тот же час, что и накануне, он увидел их мечущимися за деревьями у кромки леса, кончики их рапир выглядывали из-под плащей. Почти в то же мгновение человек, которого он успел заметить неподалеку от кромки леса, вел трех оседланных лошадей.

— Вон оно что вырисовывается! — понял Арман-Луи. — Жаль, что Рено нет рядом!

Арману-Луи пришло в голову объехать сад вокруг. Около потайной двери между двумя густыми кустами на дороге в овраге стоял экипаж, запряженный парой сильных лошадей с двумя лакеями без ливреи у каждой дверцы и кучером на сиденье.

— Ну и ну! — изумился он. — Они явно что-то затеяли недоброе против того неизвестного из белого домика. Нечто подобное едва не случилось с мадемуазель де Сувини!

Вспомнив это, он твердо решил не двигаться с места до тех пор, пока не увидит конец этой авантюры. Но прежде он убедился, легко ли шпага входит в ножны, на месте ли кинжал и пистолеты.

Опустилась ночь, светлая и ясная с множеством звезд. Идущая на убыль луна изогнулась в небе полумесяцем.

Арман-Луи долго всматривался через прозрачность ночи в лица людей, с которыми он недавно случайно столкнулся, и ему показалось, что как будто бы он уже встречался с ними раньше.

К несчастью, его память не сохранила ни одной запоминающейся детали той встречи: то ли это было в Гранд-Фортель с всадниками г-на де Паппенхейма, то ли во Фландрии с головорезами дона Гаспара и сеньора Матеуса? Он затруднялся ответить на эти вопросы, но возникшие подозрения утвердили его в необходимости остаться здесь до конца.

В тот момент, когда г-н де ла Герш искал место, откуда бы мог наблюдать происходящее, он услышал топот лошади, летящей галопом; всадник, мчащийся во весь опор, проскакал мимо него, углубился в лес и исчез как привидение. Он был того же роста и на той же черной лошади, какую г-н де ла Герш уже видел несколько раз. Однако какой-то внутренний голос кричал ему, что всадник был не тот, что-то настораживало его в нем, какое-то непостижимое чувство, должно быть, то же самое, которое позволяет распознать врага по походке даже в пустыне.

Через пять минут всадник появился вновь, бросил быстрый взгляд во тьму, перескочил через изгородь и вошел в сад. Арман-Луи вышел из своего укрытия и пополз в направлении, взятом всадником. Когда он подошел к месту, где прошла лошадь всадника, какой-то блестящий предмет, сверкнувший при лунном свете в траве, привлек его взгляд: это была золотая цепь великолепной работы, на которой, судя по всему, был подвешен кинжал. Одно из звеньев цепи сломалось.

Арман-Луи подобрал драгоценность и сунул её в карман. «Отличная находка! Теперь все ясно: это человек королевского двора!» — подумал он.

И Арман-Луи принялся размышлять. Если человек этот шел на встречу с тремя людьми, только что покинувшими свое укрытие у кромки леса, то драка, в которой он мог оказаться не самым сильным, неизбежна. Следовало прибегнуть к хитрости. Если действительно типы, околачивающиеся вокруг сада, покушались на свободу той, что была его хозяйкой, то экипаж, стоящий на дороге, предназначался для нее. Туда и надо было идти.

Когда он подошел к карете, она ещё оставалась на месте. Лакей, находящийся по другую сторону дороги, смотрел в направлении сада.

— Ну что? — спросил кучер.

— Пока ничего, — ответил лакей.

Арман-Луи понял, что он не ошибся в своих опасениях. Попробовав лезвие кинжала о палец и обернув плащ вокруг руки, чтобы воспользоваться им как щитом, г-н де ла Герш решительно вышел из леса.

— Это ты, Конрад? — крикнул ему кучер.

Арман-Луи ускорил шаг и подошел к экипажу.

— Я дворянин, я заблудился, — обратился Арман-Луи к кучеру. — Не могли бы вы указать мне дорогу в Готембург?

— Дворянин или нет, иди своей дорогой, приятель! — ответил ему кучер.

Г-н де ла Герш, опершись левой своей рукой на круп лошади, скрыл тем самым движение правой руки, занятой отсечением постромок.

— Я говорю вежливо, и ты изволь отвечать вежливо! — сказал Арман-Луи.

— Что?! Не проломить ли мне голову этого болтуна? — взбеленился кучер, вынув пистолет из-под длинной холщовой одежды.

— Тихо, — успокоил его лакей, стоящий у дверцы. — Вспомни, нас же просили не делать шуму… Эй, дружище! — обратился он к Арману-Луи. — Вы спрашиваете дорогу на Готембург?

Арман-Луи поспешил подойти с другой стороны экипажа и стал там, тоже будто бы опершись на круп другой лошади.

— Если вы укажете мне дорогу, я готов и заплатить за это, — сказал он.

Лакей наклонился, чтобы поднять риксдалер, монету, которую Арман-Луи только что ему бросил, — и несмотря на то, что движение лакея было довольно быстрым, де ла Герш успел перерезать постромки с левой стороны экипажа, что уже сделал с правой.

— Пойдете через лес, увидите тропу, идите по ней, она прямо ведет к Готембургской дороге, — объяснил лакей.

— Спасибо, что сказали, — поблагодарил г-н де ла Герш, сделав вид, что направляется в лес.

И уже через три или четыре минуты развернулся и спрятался за стволом сосны.

Оттуда, где он теперь стоял, можно было разглядеть калитку в изгороди, окруженной кустарником, у которой, неподвижно стояли с обеих сторон два человека.

Вдруг калитка распахнулась, и всадник в сопровождении двух слуг, которые под руки выводили женщину, появился вначале дороги у оврага. Это был не тот человек, которого Арман-Луи видел только что на черной лошади.

— Быстро в экипаж! — крикнул всадник.

Слуги ускорили шаг, один из них открыл дверцу, другой вскочил на подножку.

— Помогите! — крикнула женщина, сопротивляясь.

Арман-Луи выскочил на дорогу.

Однако лакеям удалось затолкать её в экипаж, при этом, чтобы заглушить её крики, одному из них пришлось замотать её лицо вуалью.

— Помогите! — успела ещё раз крикнуть женщина, задыхаясь.

Два человека на лошадях пошли впереди экипажа, третий всадник пристроился сопровождать карету слева, а тот, что руководил ими, четвертый — справа.

— Эй, кучер, трогай! Галопом! — прокричал главный. Подгоняемые кнутом, лошади тронулись было, но пристегнутые только хомутами, сделав лишь рывок, не сдвинули карету с места.

— Разрази меня гром! — крикнул кучер. — Нам перерезали постромки!

Арман-Луи приблизился к ним с обнаженной шпагой, другая его рука держала под плащом пистолет.

— Я слышал крик женщины, которую вы затолкали в экипаж! Что происходит? — громко спросил он.

— Назад! — вместо ответа угрожающе рявкнул на него всадник, пустив свою лошадь прямо на г-на де ла Герш.

— Играем в открытую! — приставив свою шпагу к носу лошади всадника, выкрикнул гугенот.

В ответ прозвучал выстрел, но пуля пролетела мимо.

— Ты этого хотел! — сказал Арман-Луи и, вскинув пистолет, выстрелил.

Всадник упал.

Другой всадник обрушился теперь на г-на де ла Герш, но, увернувшись от удара, Арман-Луи ударом шпаги, вонзившейся в того целиком, свалил негодяя с седла, и тот рухнул на землю.

— Кто третий? — холодно проговорил г-н де ла Герш.

Но третий был уже над ним, с занесенной шпагой. В лунном свете он разглядел его могучий рост и рыжую бороду.

— Капитан Якобус?! — крикнул г-н де ла Герш.

Капитан Якобус в свою очередь узнал его.

— Ах, это опять ты?! — прорычал он. — Проклятье! На этот раз ты заплатишь вдвойне.

— Берегись! Наши встречи не приносят тебе счастья, капитан!

— Эй, кто-нибудь, ко мне! — взревел капитан Якобус.

Двое лакеев, остававшихся у кареты, подбежали, и оба выстрелили из мушкетов. Одна пуля продырявила шляпу Армана-Луи, другая разорвала его камзол.

— Негодяй! — крикнул г-н де ла Герш.

Он сделал ответный выстрел из пистолета, который уложил ближайшего из нападающих.

У него были ещё два противника, а если считать кучера, поддерживающего их, то целых три. Он занял позицию на повороте дороги и, убедившись, что сзади на него не нападут, вскоре оказался перед капитаном Якобусом и его приспешниками, обнажив шпагу и придерживая в левой руке свернутый плащ.

Скоро раздалось лязганье железа, глухие проклятия, иногда сопровождавшие его, говорили о том, что шпага вонзалась в тело, после чего драка возобновлялась с ещё большим упорством и ожесточением.

Рапира г-на де ла Герш сверкала вокруг него, отражая тройные удары, но, сколько бы он ни был ловок, изворотлив, он не надеялся выйти победителем из этой схватки. Он чувствовал, как трудно выдерживать все учащающиеся выпады. Его камзол уже был густо забрызган кровью.

— Держитесь! Нападайте! — командовал капитан. — Ко мне, Петрус!

Капитан не думал больше о пяти сотнях золотых экю; ничего, кроме мести, не занимало сейчас его мысли.

Петрус, все это время связывающий постромки, перерезанные Арманом-Луи, бросил карету и побежал на помощь капитану, но в тот момент, когда он вытаскивал шпагу из ножен, на тропе, которая вела к изгороди, появился человек верхом на лошади.

— Черный всадник!.. Спасайся кто может! — крикнул он. И, карабкаясь вверх по склону, он со всех ног бросился в лес.

Минуту нападающие были в смятении, и Арман-Луи воспользовался этим: молниеносным движением он увернулся от выпада одного из лакеев, вследствие чего тот рухнул в траву с проткнутым горлом; перепуганный кучер удирал.

— Помогите! На помощь! — внезапно закричала пленница, выпрыгнув из кареты, и побежала по дороге.

Какой-то голос ответил ей во тьме.

— Силы небесные! Да это же граф Вазаборг! — приглушенно воскликнул капитан Якобус.

Какое-то мгновение он стоял в нерешительности: победа, которую он вот-вот рассчитывал одержать, — мог ли он надеяться на нее, оставшись теперь один?

Его лошадь была рядом с ним; яростно схватив её за гриву, он вскочил в седло.

— До скорого свидания! — крикнул он.

Во весь опор капитан помчался прочь, за ним на одной из лошадей экипажа тяжелым галопом поскакал кучер.

Арман-Луи почувствовал, что слишком устал для того, чтобы преследовать их.

— Ах, друг Рено, где ты? — сказал он, вытирая шпагу о вересковые ветви.


15. Птичка в гнездышке


Черный всадник, которого г-н де ла Герш видел каждый день скачущим галопом по дороге к белому домику, в этот момент уже приблизился к месту драки.

— Где ты, Маргарита? Где ты? — вопрошал он.

Женщина, завернутая в белое, полулежащая на дороге, протянула к нему руки.

Граф Вазаборг соскочил с седла и поднял её.

— Что с тобой? Ты не ранена? Скажи, умоляю, не мучь меня! — говорил он, целуя её руки, лоб.

— Нет-нет! Я цела и невредима! — ответила Маргарита, заливаясь слезами, и уткнулась, обрадовавшись, в грудь молодого человека.

Другой всадник, которого Арман-Луи вначале не остерегался, появился у спуска дороги в овраг. Он оглядел дорогу на всем протяжении долгим взглядом и содрогнулся при виде трупов, уложенных ударами г-на де ла Герш.

— Они здесь все? — спросил он потрясенный, подходя к победителю.

— По правде сказать, нет! Я сделал что мог, — ответил Арман-Луи. — Но главарь сбежал, он скачет вон там!

— Тот? Э, да я догоню его! — сказал вновь прибывший. И, не слушая графа Вазаборга, окликнувшего его, пришпорил коня.

— Герцог — безумец! — сказал о нем черный всадник. Подойдя с непринужденностью и достоинством, каких Арман-Луи не видел ещё ни у кого, граф протянул ему руку.

— Услуга, которую вы оказали, заставляет меня всецело проникнуться доверием к вам, — сказал он. — Вероятно вы устали, возможно, ранены; следуйте за нами в дом, куда до сих пор никто, кроме меня, не попадал.

Арман-Луи последовал за своим проводником, направившимся к белому домику.

Они пересекли тихий сад, густо усаженный деревьями. Поваленные здесь и там кусты, опрокинутые вазы, смятые цветы указывали на то, что тут прошли похитители. Та, которую граф де Вазаборг называл Маргаритой, задрожала, увидев эту картину, напомнившую ей, какой опасности она избежала, и спасена лишь благодаря вмешательству постороннего.

Насколько только позволял бледный свет луны разглядеть окружающее, испорченный кустарник и истоптанные цветы показались Арману-Луи несоответствующими шведскому климату.

Дверь, открывающаяся на крыльцо, была ещё распахнута, Арман-Луи и его проводник вошли в круглую комнату, обитую индийским муслином и китайским сатином, на редкость изысканно обставленную мебелью, великолепное качество материала которой превосходило ценность работы.

Две душистые восковые свечи освещали эту комнату, полную множества роскошных предметов, привезенных из дальних стран. Серебряные и эбеновые шкатулки, японские вазы, венецианские зеркала, во всем изящество, соединенное с великолепием.

Г-н де ла Герш смотрел вокруг себя восхищенным взглядом: король не нашел бы места более прелестного для своей фаворитки, — но когда он перенес свой взгляд на хозяйку этих чертогов, ему не показались они теперь чересчур роскошными: столь божественной оказалась она — бледная в своем длинном с летящими складками платье, точно белое видение внутри белого облака.

— Вы поняли, надеюсь, что я люблю её больше жизни, сказал граф Вазаборг, заметив восторг Армана-Луи. — А без вас я, возможно, потерял бы ее… Вашу руку, сударь!

Та, которую Арман-Луи вырвал из когтей капитана Якобуса, подняла на него глаза, нежные и голубые, точно васильки.

— Ваше имя, сударь, будет всегда благословенным в сердце Маргариты Каблио.

— Каблио?! Маргарита Каблио? — изумление отразилось на лице Армана-Луи.

— Как, вы не впервые слышите это имя? — спросила Маргарита.

Г-н де ла Герш не знал что ответить. Почему это скрывать, если Маргарита — женщина графа Вазаборга? Что-то подсказывало ему, что он оказался в одной из таких ситуаций, которая могла бы объяснить многое, тем более, что наверняка суровая мораль старого капитана-кальвиниста все равно обречена.

Сколько чистоты, сколько невинности, однако в лице Маргариты!

— В самом деле, я не впервые слышу имя Каблио, — сказал все же Арман-Луи. — Я ехал из Антверпена в Норвегию на корабле капитана, которого звали Авраам.

— Это был мой отец.

— Он говорил о своей дочери и спас мне жизнь.

Лицо Маргариты залилось краской.

— Ах! — опустив голову, вздохнула она. — Благородные поступки и мой отец идут по одной тропе!

Грудь её вздымалась, губы дрожали, видно было, как она взволнована. Но мертвенная бледность её лица быстро сменилась живейшими красками.

— Маргарита! — окликнул её граф Вазаборг.

— Дочь Авраама Каблио не удостоилась милости Божией, — грустно сказала Маргарита, — но человек, которого спас мой отец, будет чувствовать себя здесь как дома. Вы, думается мне, и есть граф Арман-Луи де ла Герш?

Арман-Луи поклонился.

— Господин де ла Герш?! — в свою очередь проявил живое удивление граф Вазаборг.

— Вы меня знаете?

— Нет, не я, — ответил г-н де Вазаборг несколько нерешительно. — Но капитан гвардейцев, с которым вы встречались в королевском дворце, несколько раз говорил мне о вас. Я полагаю, вы здесь с миссией?

— Да, как лошадь, которая несет министра, облечена властью, так и я. Мне сказали отвезти бумаги — я их отвез, мне сказали ждать — я жду.

— А теперь?

— Я все ещё жду.

— И вы не знаете ничего о том, что скрыто в конверте, который вы вручили в королевском замке в Готембурге?

— Ничего.

Этот ответ, казалось, снова заставил графа Вазаборга погрузиться в размышления, и на лице его появилось выражение задумчивости.

Маргарита, опершись локтем на подушки и подперев голову рукой, тоже была задумчива. В комнате повисло молчание.

Предоставленный самому себе, г-н де ла Герш разглядывал все вокруг себя; но, каковы бы ни были олимпийские герои — они такие же люди, как остальные. Теперь, когда Арману-Луи не надо было больше сражаться с капитаном Якобусом, его желудок, как у простого смертного, напоминал о себе. Его взгляд привлекал круглый столик на одной ножке, на который, едва он вошел сюда, сразу же посмотрел с нежностью лисы, глядящей на виноград. Этот столик был уставлен сладостями, корзинами с фруктами и пузатыми бутылками. Не в силах больше терпеливо созерцать съестное, г-н де ла Герш вопросительно взглянул на графа и, проведя двумя пальцами по усам, заговорил, обращаясь к нему:

— Я вижу, тот столик ломится от золотого испанского вина и корзин с фруктами; но если бы к этим вкусным вещам добавить бы какой-нибудь копченый язык за ещё два или три куска аппетитной ветчины, можно было бы минут на десять присесть к этому гостеприимному столику. Трактир «Коронованный лосось», где я поселился — место, где не любят поститься. В этих краях — свежий воздух, а я только что предавался упражнениям, которые возбудили у меня аппетит.

— О! Отчего же вы молчали, что голодны? — обрадовано спросил шведский дворянин.

Маргарита хлопнула в ладони.

Стройная негритянка молча появилась у двери.

— Аврора, — сказала Маргарита, — принеси ужин!

Изумление Армана-Луи не осталось незамеченным графом Вазаборгом.

— Вы один посвящены в нашу тайну, сказал он. — Все, что вы увидели в белом домике, забудьте. Помните лишь о том, что есть в этом домике два существа, на признательность которых вы можете рассчитывать.

Вновь появилась Аврора, принесшая на блюдах из китайского фарфора новые сладости и холодные мясные закуски. Поставив приборы, она исчезла.

— Клянусь честью, не могу понять, все, что я вижу, во сне это или наяву? — не переставал удивляться Арман-Луи.

И он жадно набросился на розовую ветчину, запивая её бархатным хересом, а затем заговорил, повернувшись к хозяйке домика:

— Черт возьми! Но если говорить о признательности, так это я обязан был жизнью Аврааму Каблио, спасшему мне жизнь. И вот теперь я счастлив, что, в свою очередь, спас жизнь его дочери! И хотя мне кажется, что я все ещё в долгу перед ним, я бы хотел, по личным причинам, просить вас оказать мне большую услугу.

— Говорите! — сказала Маргарита. — Все, что будет возможно для вас сделать, граф Вазаборг выполнит.

— Сударыня, — продолжал Амран-Луи. — В тридцати или сорока лье отсюда у меня есть своя Маргарита, которую зовут Адриен. Дни, проведенные вдали от нее, кажутся мне годами. Если граф де Вазаборг, который знает капитана гвардейцев Его величества, мог бы поручить ему напомнить королю Густаву-Адольфу, что один несчастный французский дворянин вот уже шесть недель ждет ответа в трактире, я не забуду о нем в своих молитвах.

— Все, что вы желаете, я сделаю, — заверил его граф де Вазаборг. — Я могу, как и капитан гвардейцев, подойти к королю. Завтра вы получите ответ.

Арман-Луи поднес к губам полный стакан вина, но в тот момент, когда он пил за здоровье шведского дворянина, на сцене появился четвертый персонаж белого домика.

Во вновь прибывшем Арман-Луи узнал всадника, который бросился вдогонку за капитаном Якобусом.

Граф Вазаборг встал:

— Мой дорогой Альберт, это французский дворянин, которому я обязан всем, — сказал он, оживившись.

— Что ж, сударь, настигли ли вы беглеца? — спросил г-н де ла Герш, с которым вошедший успел коротко поздороваться.

— Нет, черт побери! Я домчался до того места, где перекрещиваются несколько дорог… Но там не оказалось никого, кто мог бы мне сказать, по какой дороге он поскакал.

— И вы потеряли следы капитана Якобуса?

Выражение глубокого недовольства появилось на лице того, кого граф Вазаборг только что назвал Альбертом, но, не заостряя боле внимания на словах г-на де ла Герш, тот холодно ответил:

— Да, я их потерял.

На какое-то время взгляды собеседников встретились: насколько нравились г-ну де ла Герш открытое и мужественное лицо и улыбка графа Вазаборга, настолько черты лица человека по имени Альберт — то ли взгляд, то ли линия рта, — внушали ему неприязнь. Однако он тотчас же надел маску благовоспитанного человека.

Граф де Вазаборг, молчаливо глядевший в окно, будто спрашивавший у ночи объяснения какой-то тайны, живо обернулся:

— Капитан Якобус? Кто этот человек и почему вы его знаете? — спросил он, обращаясь к г-не де ла Герш.

Арман-Луи рассказал ему, при каких обстоятельствах они встретились.

— Вот как! И снова похищение?! Может, такова профессия этого капитана? — предположил швед. — Но, надо полагать, на этот раз он это делал не для него, не для того графа… Но ради какого графа на сей раз проник он, как бандит, в это наше убежище? Кто бы это мог быть? Вы не знаете, господин герцог?

— Нет, — сказал Альберт.

Взгляды Маргариты и герцога Альберта встретились. Чернее тучи стало лицо дворянина и, побежденный её молчаливым взглядом, он опустил глаза.

— А вы, Маргарита, вы ни о чем не догадываетесь, вы никого не подозреваете? — обратился к ней граф Вазаборг. Маргарита, все ещё глядя на герцога, медленно проговорила:

— Нет, однако мне надо подумать.

Герцог Альберт глубоко вздохнул и сел. Капли пота выступили на его лбу.

Выражение радостного спокойствия и счастливой уверенности, только что увиденное г-ном де ла Герш, исчезло с лица Маргариты. Она стала серьезной и убрала свою руку с руки графа Вазаборга, которую сжимала. Она встала и подошла к г-ну де ла Герш:

— Храни вас Господь! — сказала она нежным голосом, ласково глядя на него. — Я не знаю, придется ли мне когда-нибудь в жизни ещё раз встретиться с вами… Поцелуйте меня, как брат целует сестру… Чтобы мне осталось что-то на память о вас.

Она потянулась губами ко лбу Армана-Луи. Охваченный вдруг чувством какого-то бесконечного уважения и сердечности он ответил ей своим целомудренным поцелуем, и Маргарита скрылась за длинной колышущейся драпировкой портьеры.

Альберт стал бледнее смерти.

Час спустя, после этой сцены, Арман-Луи возвратился в свою комнату в трактире «Коронованный лосось».

«Не приснилось ли ему все происшедшее?», — с мыслями об этом он упал на кровать и заснул, стиснув кулаки.

К полудню трактирный слуга вошел к нему с поварским колпаком в руке, сгибаясь в поклоне при каждом шаге.

— Гонец в королевской ливрее — у ворот, — сказал он. — Вот что он вручил мне для вашей милости.

Слуга снова поклонился до земли и передал г-ну де ла Герш шкатулку, перевязанную тесьмой, на которой висел ключик.

Протерев глаза, Арман-Луи открыл шкатулку.

Внутри лежало золотое кольцо с рубином и привязанная к нему записка без подписи:

«Еще раз спасибо. Если вам понадобится когда-нибудь друг, смело приходите в королевский дворец и покажите это кольцо капитану гвардейцев: вас примет человек, который никогда не забудет вас».

— Черт возьми! — прошептал г-н де ла Герш. — Граф Вазаборг какой-то важный сеньор при дворе! … Надо же! Он и сам как капитан гвардейцев…

И Арман-Луи надел кольцо на палец.

«Оно сослужит мне службу, если сподоблюсь стать корнетом в шведском полку», — подумал он.

Под кольцом и запиской было письмо, адресованное г-ну де Парделану, скрепленное королевским гербом.

«Вот так так! — подумал г-н де ла Герш. — Граф де Вазаборг — человек слова!»

Все это время трактирный слуг с поварским колпаком в руках смотрел на него:

— Ваша милость не пожелаете ли чего передать гонцу? спросил он.

— Скажи ему, что я уезжаю. Предложи ему бутылку рейнского вина за мой счет, если оно есть ещё в твоем погребке, и выпейте её вдвоем за мое здоровье.

Солнце было ещё над горизонтом, когда с радостным сердцем Арман-Луи галопом помчался по дороге к Сент-Весту. Проезжая мимо белого домика, который виднелся сквозь деревья сада, он взглянул на него и улыбнулся.

— Прощай, Маргарита! И да здравствует Адриен! — сказал он.

И, отпустив поводья своей заржавшей лошади, он исчез в облаке пыли.

Через несколько минут уже не видны были колокольни Готембурга.


16. Раскаты грома


Каркефу наслаждался полном изобилием в замке Сент-Вест, который он называл благородным и великолепным. Своеобразная архитектура здания восхищала его, и он благодарил всех богов за то, что здесь была такая широкая, просторная и настолько хорошо оснащенная кухня, какой он не видывал ни в одном из известных ему замков.

— Сударь, — сказал он Рено. — Обидно видеть дом, полный прекрасных вещей, в руках таких нечестивцев.

Иногда, проголодавшись по утрам, он вздыхал; по вечерам, после вкусного ужина, он лил в свой стакан слезы умиления.

— Сударь, — снова заговорил он, обращаясь к Рено, понятно, что подобные милости Провидения не могут длиться вечно. Кто мы, чтобы быть достойными их? Бедные грешники, погрязшие в пороке!

— Говори за себя! — ответил Рено.

— Какой хозяин, таков и слуга — говорит мудрость, её логика не позволяет мне отделить себя от вас. Однажды утром мы проснемся в какой-нибудь мерзкой конуре, обставленные ловушками, с пустым желудком и пустыми карманами. Надо молиться, сударь, и подкрепляться в ожидании дней испытания.

Рено следовал советам дальновидного Каркефу. Благодаря присутствию в замке Дианы, а также баронессы д`Игомер, Рено не так сильно скучал по Арману-Луи. Он вздыхал при виде Дианы и улыбался, когда встречал баронессу — и этому наказанию не было конца.

А однажды утром Арман-Луи, точно молния, влетел во двор замка. Очевидно, какое-то предчувствие привело Адриен в это время к окну. Увидев белую ручку за занавеской, а потом и её красивое радостное личико, Арман-Луи тотчас забыл о днях, проведенных вдали от м-ль де Сувини.

Он поднялся в замок, перепрыгивая через несколько ступенек по большой лестнице, погромыхивая шпорами и, толкнув дверь кабинета, вошел к ну де Парделану.

— Ну вот и я, господин маркиз, — улыбаясь заговорил он. — Еще два таких поручения, вроде этого, и я, наверное, буду чувствовать себя столетним старцем.

При виде королевского герба на письме, привезенном Арманом-Луи, г-н де Парделан затрепетал:

— Сам король Густав-Адольф вручил вам это письмо? спросил он.

— Нет, господин маркиз.

— Значит, капитан гвардейцев?

— Не более того.

— А вам известно содержание этого послания?

— Нет, ни слова, ни буквы.

Г-н де Парделан зазвонил колокольчиком. Появился слуга.

— Попросите барона Жана де Верта подняться ко мне, — приказал маркиз.

— Это все? — спросил Арман-Луи.

— Все.

— Мне доставляет удовольствие оказывать вам услуги, господин маркиз. Вы не рассыпаетесь в комплиментах…

Г-н де Парделан пожал руку молодому дворянину.

— Не сердитесь на меня! — сказал он. — В этом письме — гибель или спасение половины мира… Богу угодно было вдохновить короля!

Послышались шаги Жана де Верта, и г-н де Парделан указал г-ну де ла Герш на незаметную дверь в углу кабинета:

— Надеюсь, вы меня извините? — проговорил он.

— Дела короля — не мои дела, — поспешно ответил путешественник.

И Арман-Луи, которого спасение мира занимало меньше, чем воспоминание об Адриен, вышел, оставив г-на де Парделана наедине с бароном.

— Вот то, что вы ждали, — сказал старик Жану де Верту, показывая ему послание, только что врученное г-ном де ла Герш. — Сургуч не тронут. Я хотел вскрыть это письмо в вашем присутствии. Сделайте это сами.

Жан де Верт взял письмо и сорвал сургуч. Г-н де Парделан развернул листок бумаги. Сердце его забилось сильнее. Вдруг выражение неизъяснимой радости преобразило его лицо.

— Вот видите, читайте! — не сумев совладать с собой, порывисто сказал он.

Послание содержало только два слова: «Нет, никогда!». И ниже тем же почерком: «Я король».

И ещё ниже подпись Густава-Адольфа и гербовая печать короля.

Жан де Верт скомкал письмо в руках.

— Но это же война! — воскликнул он.

Потом, топнув ногой, закончил свою мысль: — А ведь с ним мы были хозяевами Европы!

Г-н де Парделан не хотел отвечать, но подумал, что Швеция могла бы стать хозяйкой Германии и силой собственного оружия.

Во время этой сцены в кабинете г-на де Парделана г-н де ла Герш искал Адриен, Адриен также искала его.

Когда м-ль де Сувини наконец увидела Армана-Луи, она взяла его за руки и увлекла в дальний угол сада.

Арман-Луи не мог говорить — так он был взволнован. Глаза Адриен были влажны и блестели. Когда они оказались наедине, в густых зарослях деревьев, она остановилась и, вздохнув, сказала:

— Наконец-то!

И слезы мучительной радости и тревоги брызнули из её глаз, заливая лицо.

— Что случилось? — воскликнул г-н де ла Герш взволнованно при виде этих слез.

— Я не знаю, но я дрожу вся насквозь, я взволнована и встревожена… Ах, как вы мне нужны! Что-то происходит здесь, что пугает меня… Что? Я не знаю, но мне страшно. Вокруг нас какая-то беда.

— Беда? — переспросил Арман-Луи.

— Вы знаете, насколько не присуще для меня тревожиться… Мне кажется, тем не менее, что какая-то опасность, которой вы подвергались, она одна наполнила мою душу этой тревогой, которая так меня терзает. Но вот вы здесь, и я знаю, что никакая гибель вам не угрожает, однако страх по-прежнему донимает меня…

Арман-Луи обхватил рукой покачнувшийся стан м-ль де Сувини.

— Не причиной ли тому барон Жан де Верт? — вдруг спросил он.

— Ах, замолчите!.. Несколько дней назад мы просто болтали, и господин де Парделан был там. Я заканчивала расшивать шелковый темляк для шпаги. Барон Жан де Верт заговорил о войне, о сражениях, мои мысли были о вас. Он стал говорить мне об опасностях, которые окружают солдата, и сказал мне, что вскоре собирается уехать и, возможно, не вернется больше, но что он чувствовал бы себя смелее и был бы неподвластен смерти под защитой, данной ему рукой друга, и попросил у меня этот темляк, который я расшивала.

— И вы дали ему то, чего касались ваши руки, Адриен?

— Во всяком случае, он взял его, а я ему позволила…

Ах, я клянусь вам, когда я думала о вас, я видела, что над вашей головой нависла угроза: железо или летящий свинец. И моя обессилившая рука не сумела удержать этот кусочек шелка. Вы простите меня, Арман-Луи?

— Адриен, любили ли вы меня все это время?

— Люблю ли я вас!.. Силы небесные, и он меня об этом спрашивает! Вы видите, я же все вам рассказываю… Послушайте, я достаточно наревелась! Но с тех пор как этот расшитый темляк перешел из моих рук в его, барон смотрит на меня таким взглядом, какого я ещё у него не видела. Вы помните г-на де Паппенхейма? Он смотрел так же и так же улыбался.

Арман-Луи собирался ответить, но голос Рено позвал его.

— Мой бедный гугенот, тебе пришло письмо из Франции: если оно встревожит тебя, разорви его на тысячу кусочков! Я заметил, что письма — дело скверное: написанные друзьями, они, подобно мушкету с раструбом, направлены против нашего богатства, тогда как наши грустные кошельки и так не нуждаются в такого рода кровопусканиях, в чрезмерных расходах, чтобы остаться вовсе без гроша; а те, что подписаны нашими дедами, полны нудных проповедей и уроков, столь же длинных, сколь неприятных.

Тем временем Арман-Луи уже распечатал письмо, присланное из Франции.

— Читайте, — сказал он м-ль де Сувини. — И читайте вслух!

Адриен бросила взгляд на бумагу и побледнела, едва прочитав первые несколько слов.

«Г-ну графу де ла Герш.

Сын мой горячо любимый!

Знайте, что ла Рошель, последний оплот протестантства во Франции, окружен многочисленными войсками, стянутыми туда г-ном кардиналом де Ришелье из всех уголков королевства. Если Бог не даст в обиду своих служителей, мы падем под их натиском, и умрем как подобает мужественным людям, со шпагой в руке защищая нашу веру. Если м-ль де Сувини, моя приемная дочь, одна и покинута своим дядей, всецело сознавайте свои обязанности по отношению к ней. Прощайте! Получила ли она должный приют у г-на де Парделана, спросите об этом свое сердце, оно скажет вам, где истинное место чести. Что ж, до свидания. Храни Вас Господь, сын мой! Да снизойдет на вас Его благословение.

Маркиз Эркюль-Арман де Шарней»

Адриен подняла свое бледное личико. В её глазах была смерть. Взяв за руку того, кого любила, она решительным голосом сказала:

— Арман-Луи, вы должны ехать к нему!

— Я поеду, — ответил г-н де ла Герш.

— Черт возьми! Я пригожусь вам! — обрадовался Рено.

— Ты? — удивился Арман-Луи. — А я считал, что некая цепь удерживает тебя здесь?..

Тень грусти омрачила лицо г-на Шофонтена.

— Тебе, другу детства и юности, я скажу все. Да, я люблю, до глубины души люблю, так, что никогда не поверил бы, способен ли на это сын моего отца. Ах! Возможно, я полюбил на всю жизнь! Но мое имя — маркиз де Шофонтен, и если бы я разбросал по камешку мой родовой замок каждому придорожному кусту, то и тогда никто не обвинил бы меня в том, что я ищу наследницу, чтобы восстановить с её помощью утраченную славу моего герба! И я не посрамлю моего гордого имени — оно останется, как есть, незапятнанным! Я молод, у меня есть шпага. Какая бы ни выпала на мою долю судьба, никакая другая женщина, кроме Дианы, не будет названа маркизой де Шофонтен.

— Ах, но вы уже достойны ее! — проговорила м-ль де Сувини.

Они молча вышли на дорогу, ведущую к замку. Арман-Луи поднялся к г-ну де Парделану; Адриен, вернувшись в свою комнату, вся в слезах упала на колени; Рено пустился разыскивать Каркефу. Он больше думал о Боге Фехтования, своем покровителе, чем о баронессе д`Игомер.

Г-н де Парделан согласился с решением Армана-Луи ехать в Гранд-Фортель, — со странной поспешностью. Он отдал в его распоряжение свой кошелек, своих лошадей и живо похвалил за смелый поступок.

«Вот забавно, — думал обо всем этом Арман-Луи. — Понятно, что он одобряет мое решение, но почему он так радуется?»

Эти мысли не помешали ему, однако, выбрать прекрасную лошадь на конюшне маркиза. Он встретился там с Каркефу, который, узнав в чем дело, запричитал:

— Я так и думал, сударь. Все это не могло долго продолжаться! Только здесь молочные реки и кисельные берега, а мы возвращаемся в королевство выстрелов, тумаков и голодовок.

Обед прошел очень грустно. У Дианы были красные, будто она плакала, глаза. Баронесса д`Игомер выглядела очень задумчиво, и подвижные крылья её носа недовольно раздувались. Адриен походила на статую грусти и смирения. Рено не разговаривал вовсе — это было наивысшим доказательством печали, какое он только мог продемонстрировать. Лишь один барон Жан де Верт казался полным задора и огня.

Потом они перешли в соседнюю комнату. Г-н де Парделан подошел к г-ну де ла Герш.

— Когда вы будете у господина де Шарней, заверьте его, что мадемуазель де Сувини, в случае моей смерти, не останется жить здесь одна, — сказал он. — Вот, господин барон Жан де Верт, её жених.

Если бы молния ударила у ног Армана-Луи и Адриен, они испытали бы меньший ужас, чем теперь.

Адриен встала.

— Мне кажется, однако, — сказала она, гордо сверкая очами, — что я тоже имею к этому какое-то отношение?

— Безусловно, сударыня.

— Тогда, прежде чем говорить об этом с господином де Парделаном, которому мой отец завещал опекать меня, я знаю об этом, — быть может, вам следовало бы известить меня, нахожу ли я приятным ваш выбор? Вы оскорбляете меня, позволяя себе самолично распоряжаться моей рукой. Если таким способом вы надеетесь завоевать мое сердце, хочу сказать, что вы глубоко ошибаетесь. Кроме того, поскольку вы меня к тому принуждаете, хочу покончить с этим такими словами: знайте, сударь, что я люблю господина графа де ла Герш.

— Ах! К сожалению, я уже дал слово! — крикнул г-н де Парделан.

— А я с удовольствием принял это слово, — сказал Жан де Верт.

Арман-Луи собирался сказать что-то, но Адриен опередила его, обратившись к барону:

— А вы знайте — ничто на свете не заставит меня отказаться от того, кого я выбрала сама, к тому же я не служанка, чтобы выходить замуж без согласия человека, представляющего здесь моего отца, по крайней мере, в этом нет ни нужды, ни необходимости.

— Время, сударыня… вот непобедимая сила, способная сломить всякое сопротивление.

— И вы — дворянин?! — с негодованием выкрикнула она.

— Сударыня, я — Жан де Верт. Я люблю вас, и вы будете моей женой.

Барон низко поклонился и вышел.

Арман-Луи, держа руку на головке эфеса шпаги, трясся от гнева. Он устремился за бароном. Г-н де Парделан остановил его.

— Не здесь! Он — мой гость! — сказал он.

— Вот ещё один человек из породы волков и кабанов, с которым я хотел бы сразиться один на один, — прошептал Рено.

Г-н де Парделан топнул ногой от досады.

— Ах, зачем только он спас мне жизнь!

И маркиз рассказал им, как во время войны, развязанной датским королем Кристианом против Германии, упав со своей лошади, он чуть не погиб под ударами хорватского всадника, когда Жан де Верт, который овладел уже военной профессией, рискуя собой, спас его. Барон ничего не хотел тогда принять в качестве платы за это, и, в порыве признательности г-н де Парделан поклялся выполнить любую первую просьбу, с которой тот обратится к нему.

— Я назвал себя и мы пожали друг другу руки, — добавил г-н де Парделан. — «Быть по сему!», ответил тогда мне Жан де Верт, и в тот же день я почувствовал облегчение.

С того дня превратности военного времени разлучили их: Жан де Верт, католик, взял сторону императора, г-н де Парделан, протестант и француз по происхождению, остался верным знамени шведского короля. Позже, по стечению обстоятельств, Жан де Верт оказался в Швеции, и, помня о прошлом, именно у г-на де Парделана он попросил приюта и поддержки в ходе одного деликатного дела. Тогда-то барон и увидел м-ль де Сувини.

— Уже через неделю он напомнил мне о моем обещании, сделанном когда-то на поле битвы, орошенном моей кровью. Что я мог ответить ему? — сокрушался маркиз.

Он сделал несколько шагов по комнате, терзаемый волнением.

— Ах, почему вы не сказали раньше о вашей любви? Почему не сказали ещё в день приезда?! — спрашивал он молодого человека.

— Но разве я мог? — воскликнул г-н де ла Герш. — Вспомните, с каким видом вы встретили меня, какой вы оказали мне прием! Мадемуазаль де Сувини — богата, я — беден, и, ещё не познакомившись со мной, вы относились ко мне с подозрением. Чего ради я бы открывал рот?

— Ах, не вините меня! Я не знал вас совсем, я только знал из письма господина де Паппенхейма, что мадемуазель де Сувини на много лет, без видимой причины, задержалась в замке Гранд-Фортель у г-на де Шарней.

— Ну вот, теперь вы прекрасно понимаете, что я вынужден был молчать! Но я уже принял решение, и если однажды мне удастся завоевать себе место под солнцем, я приду, что бы сказать вам: «Я люблю Адриен, я достоин её. Не соизволите ли вы отдать мне её в жены?»

Рено крепко пожал руку Арману-Луи.

— Я надеюсь на то, дружище, — сказал он. — Жан де Верт — не Ахилл, он, я думаю, уязвим.

— Я тоже надеюсь, потому что он тебя любит, — шепнула Диана на ушко м-ль де Сувини, которую сжимала в своих объятиях.

Почему эти слова, произнесенные таким нежным и робким голоском, что только женское ушко могло расслышать их, заставили нахмурить брови баронессы д`Игомер? Почему в то время, как она украдкой смотрела на Рено, видно было, как множество тонких змеек выткали на её свежих щеках густой румянец? Не потому ли что Рено взглянул в этот момент в сторону Дианы?


17. Змея в траве


Если мы хотим завладеть ключом к её маленьким тайнам, нам понадобится, несколько мгновений спустя, войти в комнату, украшенную цветами и слабо освещенную лампой, стоящей среди благоухающих букетов. Окно в ней открыто, и легкий ветер играет в шелковых складках занавесок, которые раздуваются, подобно парусу. За окном тишина, и слышен только шелест листьев. Г-жа баронесса д`Игомер в ночной рубашке лежит в большом кресле, одна её рука небрежно повисла вдоль томного тела, забыв махать веером, который сжимают пальцы, другая рука закинута за голову.

Она размышляет, но складка губ выдает её чувства; брови сомкнуты у переносицы, мрачен взгляд, сверкающий металлическими искорками, точно молниями в штормящем море. Иногда её грудь высоко вздымается, и лицо вспыхивает неожиданным румянцем. Неподвижная и молчаливая, она преисполнена коварства. Баронесса — маленькая и изящная, легкая ткань её рубашки позволяет увидеть перламутровую округлость её плеч, молочную белизну рук, гармоничную гибкость талии. Сколь элегантен изгиб всего её тела, сколько грации в позе!

Но не улыбка освещает её лицо — напротив: на нем печать дерзости и мрачной решимости.

Крадущийся шорох послышался за балконом, скрипнули шаги на тропе. Баронесса не шелохнулась, но трепет пробежал по её щекам, вдруг побелевшим. Вздрогнули занавески, стремительно раздвинутые. Рено шагнул в комнату. Баронесса д`Игомер подняла взгляд.

— О, какая вы задумчивая! — воскликнул Рено. — Божественная моя, вы похожи на красавицу Алкмену, поджидающую Юпитера.

Г-жа д`Игомер пальцем указала Рено на табурет рядом с креслом, в котором сидела, и резким голосом сказала:

— Господин де Шофонтен, вы меня не любите!

— Какая глупость! — возмутился Рено.

— Говорю же вам: вы меня не любите. Ах, Боже мой, сегодня я убедилась в этом!

— Сегодня? вы сказали сегодня? Что же я такого сделал сегодня? Неблагодарная, да я битых два часа сочинял сонет, посвященный вам! Но Феб сердит на меня — я набросал только четыре стиха. Вот они.

— Ах, оставьте! — в яростном порыве проговорила баронесса. — Вы насмехаетесь и вы уезжаете!

Рено содрогнулся.

— Не сомневайтесь, сударь, я все поняла!

— Ну да, я уезжаю! — ответил вдруг Рено решительно. Озноб пробежал по телу баронессы.

— Значит, это правда, что вы покидаете меня?

— Зачем мне лгать?

Рено, поставив колено на табурет у ног баронессы, искал её руку для поцелуя.

— Но должен сказать, — сказал он ласковым голосом, поднося к губам её ледяную руку, которую держал в своих руках, — это не я вас покидаю, но мое тело. А сердце мое остается здесь!

— Здесь? Возможно, что это так! — ответила баронесса, бросив на Рено пылкий взгляд. — Но оставьте напрасные слова. Вы говорите, что любите меня. Зачем же, если вы любите меня, вы уезжаете? Зачем вы повергаете меня в отчаяние и печаль? Кто вас к тому вынуждает? Ответьте прямо, без уловок, как мужчина отвечает мужчине. И зачем?

Рено принял гордый, вызывающий вид.

— Во Франции вспыхнула война между моей верой и кальвинистами, — сказал он. — Я дворянин и католик, и должен присоединиться к королевской армии.

— А я?

— Вы?

— Послушайте, Рено, я буду говорить обо всем так, как я думаю. Сейчас может решиться вся моя жизнь. Вы знаете, как я вас люблю. Увы, мои глаза, мой румянец, мое волнение уже сказали об этом прежде, чем я открыла рот. Но вы не знаете, сколько огня зажгла эта любовь в моем сердце! И ваше сердце нужно мне безраздельно, иначе… Ах, я не отвечаю больше за огонь, который горит в моей крови! Он может толкнуть меня на страшные поступки! Я могу или любить или ненавидеть! Можете ли вы доказать, что вы действительно любите меня? Что ж, тогда останьтесь! Я, баронесса д`Игомер, одна из первых женщин Швеции и по положению и по состоянию. До вас я никого не любила. Я вдова. Оставайтесь и берите мою руку.

— Я? Стать Вашим мужем?

— А почему нет? По положению своему я имею право на корону маркизы.

— Я знаю. И мои предки были бы благодарны соединить наши гербы. Но долг чести принуждает меня ехать, и разве хочется мне заставлять вас надевать траур и одновременно свадебное платье? Если бы я остался подле вас, что сказали бы мои братья по оружию?

— Ладно, уезжайте! Но я могла бы последовать за вами и на поле битвы, куда вы так стремитесь. И будь я вашей женой, маркизой де Шофонтен, я всюду пошла бы за вами.

Рено трясло. Он предполагал слезы, гнев, но подобное открытое и чистосердечное предложение ему и в голову не приходило.

— Вы сомневаетесь? — продолжала баронесса.

— Это невозможно! — сказал наконец г-н де Шофонтен, думая о Диане.

— А, вот видите, вы не любите меня. Ту, что вы любите, зовут Диана де Парделан. Но берегитесь!

Рено, до сих пор сохраняя спокойное и веселое настроение, стал вдруг серьезным.

— По-моему, вы только что сказали два лишних слова, моя дорогая Текла, — сказал он.

— А почему я не могла сказать их? Разве я не имею права? Речь идет о вас и речь идет обо мне — почему же я должна молчать? О, нет! Я пойду до конца! Вы говорите мне, что не любите Диану? Ох, хотела бы я ошибаться и хотела бы закрыть глаза на эту страшную правду, но ведь это вы сами позаботились о том, чтобы открыть мне их! Какими взглядами вы сопровождаете каждый её шаг! Как сияет каждая черточка вашего лица, когда вы говорите с ней! О, я никогда не видела этих искр счастья, когда вы бываете рядом со мной! А сегодня вечером, во время этого грустного ужина, который собрал всех нас за одним столом — это было, возможно, в последний раз, когда я смотрела только на вас, чьи глаза, чью улыбку вы искали? И вы считаете, что это унижение, которому я подверглась, и это невнимание ко мне я вам прощу? И безропотно оставлю госпожой вашей жизни и вашего сердца эту соперницу, которую я презираю? О, не думайте, что я до такой степени слаба и глупа! Нет! Вы меня ещё не знаете, Рено!

Г-н де Шофонтен встал и вежливым и твердым голосом спросил:

— Вы угрожаете, госпожа баронесса?

— Сжальтесь! Не уезжайте! Останьтесь! Сделаем как ты хочешь! Ты хочешь, чтобы мы уехали из Швеции? Я поеду с тобой! Я поеду во Францию, в Испанию, в Италию, куда прикажешь, лишь бы быть с тобой. Ах, все мое существо принадлежит тебе настолько же, насколько я ненавижу эту Диану!

Рено высвободился из объятий г-жи д`Игомер и сказал, насколько мог владеть голосом, плохо скрывающим грусть:

— А почему вы так ненавидите её, если я уезжаю и, возможно, больше никогда не увижу ее?

Смертельная тоска подкатила к сердцу Теклы.

— Так вы думаете только о ней!? Уезжайте же! — крикнула она. — Уезжайте! И будь проклят тот день, когда я встретила вас, когда ваш лживый рот впервые целовал меня! Бегите во Францию и молите Бога, чтобы он больше не возвратил вас ко мне! Даже хорошо, что вы привели меня в чувство! Теперь, когда вы разбили это сердце, из него будут проистекать лишь желчь и злоба. Прощайте!

Никогда ещё Рено не видел у г-жи д`Игомер такого страшного лица, выражающего столько жутких и безумных чувств. Это было чужое лицо,, чужой голос. Он уже подумывал о том, что зря решил искать наказания рядом с Теклой. Но он был не из тех людей, которые получают удары, не отвечая на них. Раскланиваясь с г-жой д`Игомер, он проговорил вежливо и вместе с тем с долей иронии:

— Мое оружие против мужчин — шпага, против женщин — забвение!

Властным движением г-жа д`Игомер указала ему на окно, где так часто встречала его объятиями своих рук.

Рено поклонился, точно посол, уходящий в отставку от своего монарха, и с высоко поднятой головой вышел на балкон.

— О, Диана! — прошептал он.

Г-жа д`Игомер молча и неподвижно, положив руку на сердце и дрожа губами, слушала звук шагов Рено, удаляющихся в ночь. Когда они стихли и наступила мертвая тишина, она произнесла, наконец, тяжело вздохнув:

— О! Я отомщу за себя!

Совсем другого рода сцена происходила под окнами м-ль де Сувини в этот час глубокой ночи. Соединив руки и сердца, Адриен и Арман-Луи в последний раз обменивались словами прощания. Двадцать раз г-н де ла Герш уходил и двадцать раз возвращался.

— Теперь я ничего не боюсь, хотя знаю, какая опасность мне угрожает, — говорила Адриен. — Конечно, я никогда не буду женой Жана де Верта, никогда! И любовь, которая только и связывает меня с жизнью, никто другой, кроме вас, не услышит от меня, клянусь вам! Езжайте с миром. Та, что любит вас, — из тех, кто любит один раз и навсегда.

Арман-Луи коснулся губами губ Адриен.

— Если я не вернусь, молитесь за меня, — сказал он.

Адриен сняла кольцо со своего пальца и надела на палец г-на де ла Герш со словами:

— Пока я жива, я ваша, мертвая — я не буду ничьей.

Арман-Луи прижал её к своему сердцу, их губы соединились, и под звездным небом они молили Бога быть свидетелем и защитником их любви.

На следующий день к полудню Арман-Луи и Рено в сопровождении Каркефу были уже на лошадях во дворе замка. Это был час отъезда. Все вокруг было залито сиянием дня.

Г-н де Парделан, взволнованный, пожал на прощание руки обоим друзьям. Жан де Верт появился в великолепном наряде. Темляк, расшитый золотыми нитями, был привязан к гарде его шпаги. Сняв перчатку с руки, он намеренно ласкал его бахрому.

Г-н де ла Герш подошел к нему.

— Вам — темляк, мне — сердце, — сказал он.

— Вам — сердце, мне — рука, — ответил барон.

Г-н де ла Герш едва удержался от яростного жеста и, сделав над собой сверхусилие, проговорил:

— Послушайте, господин барон, вспомните, что вчера сказала мадемуазель де Сувини господину де Парделану. Я люблю её больше жизни. Откажитесь достойно от ваших притязаний на нее, и до моего последнего часа, до моего последнего вздоха вы приобретете признательного дворянина, в котором вы не обманетесь никогда.

Губы барона искривились в улыбке.

— Господин граф, — сказал он. — Я предпочитаю даму дворянину. Посмотрите на этот темляк, вышитый рукой мадемуазель де Сувини. Сколько времени он будет на головке эфеса этой шпаги, столько же я не откажусь от нее, я ведь взял слово с господина де Парделана.

Г-н де ла Герш вскочил в седло.

— Что ж, сударь, так же наверняка, как и то, что мое имя Арман-Луи де ла Герш, я вырву этот темляк у вас! — крикнул он.

Он пустил лошадь вскачь и в отчаянном рывке выскочил за ворота.

Когда вместе с Рено он сворачивал за угол замка, несколько роз, перевязанных лентой, упали к ногам г-на де Шофонтена. Он проворно подобрал их. Белая, точно снег, ручка показалась из окна и, сделав прощальный знак, исчезла.

— Но это окно не госпожи д`Игомер! — сказал Арман-Луи.

— Слава Богу! Этого мне только недоставало, — пьянея от радости, проговорил Рено.

— Может, все же останешься? — спросил г-н де ла Герш. — Здесь твое счастье.

— Зачем мне оставаться? И кем ты хочешь чтобы я здесь оставался? Пусть и любит она меня, меня, который не в состоянии предложить ей корону Франции!.. Нет, нет! Ты знаешь мои принципы: или золотая шпага, или ничего…

Он вздохнул и сунул цветы и ленту за камзол.

Затем, распрямившись и приняв гордый вид человека, уверенного в самом себе, непринужденно сказал:

— по правде говоря, тем хуже для меня. Ты идешь защищать Ла Рошель, а я собираюсь завладеть этим городом еретиков, тем самым делая подарок господину кардиналу де Ришелье. По возвращении он даст мне полк, который я положу к ногам мадемуазель де Парделан.

— Аминь! — грустно сказал Каркефу.

А через полчаса башни замка Сент-Вест скрылись за сплошной полосой соснового леса.


18. Ла Рошель


Прошло несколько месяцев. Подвергшийся нападению с суши, блокированный со стороны моря дамбой и флотом, отрезанный от мира внушительными силами, которые кардинал Ришелье стянул вокруг его ветхих стен, Ла Рошель пришел к тому роковому часу, когда поредевший и изголодавшийся гарнизон больше защищал свою честь, чем осажденный город.

Арман-Луи и Рено расстались в Дюнкерке. Прежде чем пуститься в новые приключения, которые, возможно, сведут их на поле битвы шпага к шпаге, они обнялись.

— Не щади больше католиков, как и я не буду щадить гугенотов, — сказал Рено своему брату по оружию.

И в то время как один, переодетый в торговца с тюком на крупе лошади, искал дальнюю окольную дорогу, которая позволила бы ему проникнуть в осажденную крепость, — другой с рассветом, с высоко поднятой головой, со шпагой на боку, шел напрямик в компании с Каркефу, чтобы явиться в лагерь кардинала.

Оба достигли своей цели. Промчавшись стрелой под пулями, лошадь Армана-Луи донесла его до ворот Ла Рошеля, которые открылись и закрылись за всадником. В результате случайного дорожного поединка Рено вернулся в свою палатку с окровавленной шпагой — так он отметил свое благополучное прибытие.

Увидев своего горячо любимого сына, г-н де Шарней, раненый, измученный жаждой и бессонницей, нашел в себе силы обнять его и заплакал.

— Я умру счастливым, — сказал он. — Теперь я знаю, что ты достоин крови, породившей тебя.

Ничего более страшного и душераздирающего, чем зрелище разгромленной Ла Рошели, Арман-Луи ещё не видел. Ядра и бомбы кардинала разрыли землю — и по всюду зияли огромные воронки. Стены крепости разрушены, горящие дома разворочены от основания до крыши, везде торчат остовы обгоревших от пожаров зданий, распахнуты двери церквей, постоянно переполненных толпами женщин и детей, на коленях стоящих в молитве среди развалин.

Мужчины — на крепостных стенах. Каждую минуту пушечные ядра разносят крыши или пробивают стены домов, продырявливают башни и поднимают, падая, облака пыли. Крепостные стены шатаются, проломы увеличиваются, и едва хватает целой ночи, чтобы заделать бреши и восстановить разрушенные участки.

Все больше растет число погибших. Нет надежды на спасение, — все ищут случая пасть в бою. Город погружен в скорбь.

Во вражеском лагере, в изобилии снабжаемом всем необходимым, кардинал ждет желанного часа, когда падение Ла Рошели позволит ему перенести все усилия на Европу и сразить Австрийский дом. Он в нетерпении подсчитывает, сколько дней отделяют от этого решающего момента, и торопит работу инженеров, подогревает рвение солдат. Он смотрит на город, последние пушки которого ещё грохочут, — и взгляд его омрачается.

— Что за смельчаки погибают там?! — говорит он. — И все же я покорю этот мятежный город и, если потребуется, не оставлю в нем камня на камне. Франция должна быть единой и сильной в руках короля!

И после его визита батареи вновь и вновь извергают железо и огонь.

Однажды утром г-н де ла Герш навестил г-на де Шарней, которому иногда с трудом удавалось добираться до бастиона, чтобы собственноручно выстрелить из пищали. Только его душа поддерживала ещё в нем силы и продлевала в нем жизнь, а тело было вконец истерзано. Увидев своего внука похудевшим, почерневшим от пороха, с горящим взглядом, старый дворянин приподнялся на постели.

— Ну что? — спросил он.

— Все потеряно, — ответил Арман-Луи.

Г-н де Шарней взмолился, глядя в небо:

— Господи! Боже всемилостивый! Да свершится воля твоя!

Потом, уверенно взглянув на внука, сказал твердым голосом:

— И что же, собираются сдаваться?

— Нет. Есть ещё две пушки, способные стрелять, и руки, способные драться.

— Тогда зачем же отчаиваться? Бог, спасший свой народ в пустыне, позволит ли Он до конца уничтожить Ла Рошель?

— Этой ночью прибыл курьер. Теперь ясно, что рассчитывать на помощь бесполезно. Английский флот, отчаявшись пробиться к нам, возвращается в свои порты. Мы останемся одни.

— Кто-нибудь говорит о капитуляции?

— Никто. Каждый на своем посту. Но если всем довольно того, чтобы только достойно погибнуть, то, что касается меня, я хочу добиться большего.

— Говори что ты имеешь в виду?

— Я пришел просить вашего благословения. Через час я буду во вражеском лагере. Возможно, я не вернусь.

Г-н де Шарней поцеловал Армана-Луи.

— Ты подумал о мадемуазель де Сувини? — спросил он.

— Нет минуты, когда бы я не слышал её имени в своем сердце, — ответил Арман-Луи, — но она знает, что долг чести превыше всего. Если мне не суждено снова свидеться с ней, хочу, чтоб она знала, что я был достоин её.

— Очень хорошо, сын мой. А теперь объяснись.

— Нас здесь пятьдесят дворян, которые поклялись уничтожить батарею, которая обстреливает выход из бухты Конь. Мы хотим на прощание сделать славный подарок кардиналу — наши солдаты, у которых скоро не будет другого отечества, кроме могилы и шпаги, нанесут ему последний визит. Вчера его грозная батарея в последний раз зарядила пушки. Именно эта батарея должна пробить главную брешь, предназначенную для того, чтобы штурмовые отряды армии короля ворвались в город… Но уже сегодня вечером мы превратим батарею в груду хлама. Так мы исполним наш долг, — и наша честь будет спасена.

— Но это гибель, а где же удача?

— Нас пятьдесят, я уже сказал вам. К этому отряду присоединятся ещё две сотни ополченцев и солдат, которые пойдут за нами до конца. Перебежчик, проникший в наш лагерь этой ночью, сказал нам, что кардинал хочет посетить прямо сегодня подрывников, которые собираются взорвать крепостную стену форта Сен-Луи. Нас считают неспособными попытаться сделать что-либо за пределами наших крепостных стен и не берут в расчет нашу отчаянность. Форт Болье, который выходит на бухту Конь, плохо вооружен; вражеский гарнизон, зная о нашем бессилии, спит среди бела дня или занимается мародерством. В полдень мы обрушимся на батарею, которую этот гарнизон вызвал на подмогу, — она почти не охраняется; мы пройдем по телам тех, кто защищает её, и если мы сможем проникнуть в лагерь, вокруг которого так часто прогуливается красное платье г-на де Ришелье, наши непримиримые враги узнают, на что способна горстка людей, решившихся пренебречь любой опасностью.

Г-н де Шарней, приложив пальцы ко лбу Армана-Луи, сказал:

— Помоги тебе Бог! Я благословляю тебя, сын мой!

Все случилось так, как намечал Арман-Луи. Незадолго до полудня пятьдесят дворян и двести человек пехоты сосредоточились за контрэскарпом, который защищал подступы к бухте Конь. Каждый всадник взял ещё по человеку на круп лошади. Ровно в полдень потайной ход, спрятанный в углу бастиона, открылся и отряд лавиной покатился на врага. Прежде чем часовые успели дать залп из мушкетов, пространство, отделявшее потайной ход от батареи католиков, было наполовину пройдено.

Несколько канониров, внезапно проснувшихся, открыли беспорядочный огонь, но пушки, наведенный на стену, послали свои ядра поверх первых рядов атакующих. Однако несколько человек полегли, но Арман-Луи и двадцать всадников домчались до батареи, прежде чем орудия были вновь заряжены, и расправились с канонирами.

— Вперед! — крикнул де ла Герш пехоте, которая поднялась из укрытий.

— А я дальше не пойду, — сказал один старый солдат. И, взяв кирку, он принялся окапываться у бруствера батареи.

Это был ополченец, который ещё за несколько дней до того, струсив, покинул свой пост. С тех пор не видели лица мрачнее, чем у него.

Арман-Луи посмотрел на старика-ополченца с презрением.

— Как хочешь, — бросил он ему. — Ты сосчитаешь тех, которые вернутся сюда…

Лицо старика стало мертвенно-бледным.

— Пусть те, что вернутся, меня забудут! — сказал он. И ополченец принялся копать с удвоенной силой.

Как могучий поток, прорвавший плотину, волна атакующих устремилась на королевскую пехоту.

Навстречу уже спешили наскоро собранные отряды солдат, впопыхах вооружающиеся шпагами и мушкетами.

Первые разрозненные цепи были смяты неистовым ударом атакующих, но стычка со следующими переросла в страшный рукопашный бой.

Однако ружейная и артиллерийская стрельба привлекла пристальное внимание кардинала. Он бросил подрывников, за работой которых наблюдал, и направился к батарее, которой предназначалось пробить брешь в стенах Ла-Рошели у бухты Конь, — к батарее, которая так внезапно оказалась во власти гугенотов.

Первой мыслью кардинала было, что осаждающие получили подкрепление и перешли в наступление. Но никакой отряд не выходил из города; перед ним была всего лишь горстка смельчаков.

— Э! Да это сюрприз! У волков ещё есть зубы! — проговорил он.

Он сделал знак двум офицерам, и они поскакали галопом к месту сражения. В это время, зажатые со всех сторон, атакованные свежими полками католиков, оправившихся от неожиданности, гугеноты, которые всего одно недолгое мгновение были хозяевами форта Болье, начали отступать.

Только горстка их оставалась на батарее. Старик-ополченец, с которым недавно разговаривал г-н де ла Герш, бросил свою кирку и поспешно сталкивал в вырытую у бруствера яму одну за другой три пороховые бочки, потом навалил туда брусья, обломки лафетов, кучу камней, а затем насыпал на земле дорожку из черного пороха. Присев сбоку от этой импровизированной мины, старик держал в руке тлеющий орудийный фитиль.

После каждой вражеской атаки отряд храбрецов, ведомый Арманом-Луи, откатывался все дальше, больше и больше приближался к месту, где сидел старик-ополченец. Почти все бойцы были ранены, а некоторым уже никогда не суждено было дойти до него.

— К орудиям! — громко крикнул Арман-Луи.

Пятьдесят солдат подбежали к пушкам, отставленным г-ном де Ришелье, и развернули их на королевскую армию; забив в зияющие жерла орудий зарядные картузы и пакеты с картечью, гугеноты ждали.

В момент, когда королевские отряды, на мгновение отброшенные неистовой атакой Армана-Луи и его всадников, возобновили наступление, г-н де ла Герш и его верные соратники отступили.

— Огонь! — скомандовал, наконец, он.

Потоки огня хлестнули через бруствер, и батарея исчезла в облаке дыма.

— Теперь отходим! — крикнул г-н де ла Герш.

И все, кто был в состоянии двигаться, перебрались через бруствер.

— Ты идешь? Жан Готье! — обратился Арман-Луи к старику-ополченцу, застывшему у черной ямой перед бруствером.

Старик отрицательно покачал головой.

— Нет! — сказал он. — Если отступление не будет прикрыто, вы все погибните! Вы слышите эти крики и приказы командиров, которые созывают католиков?.. Тем, кто видел меня убегающим, расскажите, как я умер…

Арман-Луи все понял.

— Ах! Бедняга Жан Готье! Не передумаешь? — крикнул он. Но Жан Готье показал ему пальцем на Ла Рошель.

— Бегите! Я должен искупить мой грех!

— Прыгай на круп, едем! — ещё раз крикнул г-н де ла Герш, — а затем, взволнованный, дружески обнял старого вояку.

Тем временем сквозь дымовую завесу уже стали видны цепи атакующих.

Энергичным движением Жан Готье оттолкнул Армана-Луи, который только что обнимал его, и спрятался с дымящимся фитилем за лафет.

— Прощай! — крикнул он.

Арман-Луи одним прыжком перескочил траншею батареи и присоединился к гугенотам.

— Шапки долой, господа! — сказал он дворянам, тесно окружившим его. — Один мученик пожертвовал собой.

В этот момент королевские отряды пошли на штурм. Вскоре вражеские офицеры уже были на батарее и стояли на бруствере, победно размахивая шпагами.

— О! Как они уже далеко! — сказал один из них, ища гугенотов взглядом.

— Разве они не показали нам пример того, как надо действовать? К орудиям, канониры! — крикнул сердито капитан. — Цельтесь ниже!

Пушки, подчиняясь сотне сильных рук, снова повернулись на своих лафетах.

Арман-Луи все ещё стоял с непокрытой головой позади своего отряда. Он смотрел в сторону батареи. Вдали перед боевыми порядками своих полков быстро скакал кардинал Ришелье. Вдруг какой-то человек поднялся на гребень бруствера. Он вращал над головой зажженный фитиль.

— Да здравствует вера и смерть католиков! — выкрикнул он.

И мощный взрыв захлестнул все клубами дыма и огненными молниями. Земля задрожала под ногами лошадей, и несколько осколков упали у ног г-на де ла Герш.

— Прими, Господи, его душу! Он умер, — проговорил Арман-Луи.

Позади него, совсем рядом с бухтой Конь, остальная часть его отряда с ужасом взирала на это зрелище…

… — Вот это да! — сказал молодой офицер, лошадь которого, белая от пены, остановилась подле кардинала. — Я прибыл вовремя, — по крайней мере, чтобы увидеть самое интересное!

— Ах, вот и вы, господин де Шофонтен, — увидел его г-н де Ришелье. — В составе этого «самого интересного», как вы сказали, десять прекрасных бронзовых пушек, не считая пищалей, и пятьсот лучших бойцов… Но, знайте, пусть бы я потерял там моих последних мушкетеров и мои последние пищали, зато все равно взял бы город!

Тяжелое черное облако пыли и дыма, поднявшееся над батареей, постепенно рассеялось от дуновение ветра, и глазам кардинала и г-на де Шофонтена открылась ужасная картина: всюду на земле валялись бесформенные обломки, поврежденные, разбитые и перевернутые пушки, разбитые укрепления, а посреди этих дымящихся руин — разорванные трупы, черные, обожженные. С батареи, точно из адской бездны, неслись стоны и вопли.

Г-н де ла Герш, в сотне ярдов от разрушенной батареи, стоял не шелохнувшись.

Кардинал показал на него Рено взмахом руки.

— У вас, сударь, как мне сказали, есть знакомые в Ла-Рошели, — сказал он, — не могли бы вы сказать мне имя вон того всадника? Мне кажется, это он командовал этой атакой гугенотов только что.

Г-н де Шофонтен приставил рукой ко лбу козырьком, чтобы лучше видеть.

— Да простит меня Бог! Вот было бы здорово! — воскликнул он вдруг.

— В чем дело?

— Эй, Каркефу, сюда! — крикнул г-н де Шофонтен, больше ничего не слыша. — Посмотри туда! Там в дыму, откуда несет паленым, видишь вон того всадника в серой шляпе, верхом на черной лошади? Не наш ли это гугенот? Я узнаю его лошадь, шведскую лошадь, сударь! Ну смотри же, дурак, и отвечай, вместо того, чтобы таращить глаза! Ах, дьявол! Его преосвященство узнает, что у меня есть враг, от которого я получил больше ударов, чем у меня волос на голове, и я воздал ему сторицей за это, но он упорно не умирает от них, если это он… Но, черт возьми! Я бы хотел посмотреть на него — не ошибся ли я?!

И, пришпорив коня, Рено вскоре оставил позади эскорт кардинала и батарею. Каркефу скакал за ним по пятам.

— Господин маркиз, — обратился к нему на скаку Каркефу. — Бог фехтования собирается сыграть с нами злую шутку! У меня уже бегут мурашки по коже!

По дороге Рено, не думающий больше ни о Ла-Рошель, ни о бухте Конь, как если бы крепостная стена её была изображена на прянике, а пушки на леденце, встретил какого-то дворянина — гугенота, который уже готовился приятно провести с ним время в поединке.

— Прочь с дороги! — крикнул ему Рено. — У меня нет времени!

И, атакуя своего противника с фланга, он сбил всадника вместе с лошадью.

Впереди на очереди оказался другой.

— Эй ты, презренный гугенот! Разве это школьная игра? — спросил его г-н де Шофонтен.

И этого, ударом наотмашь, он низверг под лошадь. Арман-Луи, который издали смотрел на этот спектакль, как на турнир, легонько пришпорил лошадь.

Рено, охваченный яростью, ринулся к нему с поднятой шпагой.

— Иди сюда! Я разрежу тебя на четыре части! — крикнул он. — Иди, ты, который превратил в мармелад верующих, подданных Его Весьма — Христианского Величества, и утопил в компоте наши пушки!

Но, как только он увидел г-на де ла Герш лицом к лицу, он бросил свою шпагу и заключил того в свои объятия.

— Черт возьми! Как приятно обняться после столь долгой разлуки! — сказал он.

И два или три раза кряду он душил его в своих объятиях, прижимая к груди.

— Дорогой гугенот, прости меня Господи! Я доволен тобой! — говорил он, не давая времени г-ну де ла Герш для ответа. — Я уже убил двадцать семь гугенотов, открыв этот счет ещё в Дюнкерке, но, сдается мне, сегодня ты, дружище, вознаградишь себя за эту утрату целой кучей моих друзей-католиков. Каркефу издали поклонился г-ну де ла Герш.

— Давай сюда, негодник! — позвал Рено своего слугу. — Давай посмотрим, как выглядит город, который собираются брать штурмом!

— Иду, сударь, иду, — отозвался Каркефу, ехавший рысью, — но при условии, что пушки, которые стоят вон там, не вмешаются в нашу беседу. Если они, однако, захотят стрелять, то пусть метят в наших друзей-католиков, стоящих вон там, похоже, специально для этого в качестве мишеней.

Рено оперся на луку седла как человек, который хочет продолжить беседу.

— Брось, хватит об этом! — одернул он Каркефу. И, хлопнув рукой по плечу Армана-Луи, сказал: — Я бы много отдал за то, чтобы мадемуазель де Парделан и мадемуазель де Сувини оказались здесь вместо кардинала и его тени отца Жозефа! Они бы увидели как ведут себя два настоящих дворянина. Обними меня ещё раз, дружище!

— Охотно! — ответил г-н де ла Герш, которому удалось, наконец, вставить слово. — И когда мы теперь увидимся вновь?

Рено, кончиком шпаги указывая в сторону города, спросил изменившимся голосом:

— Там все потеряно?

— Все.

Рено подавил вздох.

— Возможно, завтра будет штурм. Если ты не вернешься оттуда, что бы ты хотел передать Адриен?

— Что я исполнил свой долг до конца, и последней моей мыслью была мысль о ней.

Рено молча пожал руку Арману-Луи.

— Ну что ж! Если завтра будет штурм, я не выну свою шпагу из ножен…

Они обменялись последним поцелуем, и один из всадников отправился в сторону города, тогда как другой галопом поскакал в лагерь. У обоих были влажны глаза и тяжело на душе.

Четверть часа спустя г-н де Шофонтен уже говорил с кардиналом.

— Да, это был он, мой друг господин граф де ла Герш, самый отважный солдат, которому трудно найти равного ни в уме, ни в умении держать шпагу и ездить верхом на лошади.

— Именно поэтому вы так горячо целовали его? — спросил один мушкетер.

Г-н де Шофонтен гордо посмотрел на этого дворянина.

— Если вам угодно, сударь, господин де ла Герш ещё у крепостного вала и в считанные секунды вы сможете догнать его и побеседовать с ним, чтобы убедиться в том, что я сказал, — предложил он.

Несколько офицеров отряда уже готовы были броситься в погоню за Арманом-Луи.

Раздался пушечный выстрел.

— Еще не время, господа! — подняв руку, жестом остановил их кардинал.

Все успокоились. Его превосходительство внимательно посмотрел по сторонам и, нахмурившись, спросил:

— Капитан, который командовал этой батареей, там? — спросил министр.

— Господин д`Альбре умер, — ответил корнет.

— Он хорошо сделал. И вы, господа, если вам придет в голову совершить легкомысленный поступок, последуете его примеру. Вы избавите меня от необходимости обезглавить виновника за подобные лихости.

Каркефу задрожал всем телом.

— Господи! Как хорошо, что я не капитан! — прошептал он.

Через мгновение со стороны батареи доносился только стук лопат. Министр приказал восстановить повреждения до наступления ночи.

Спустя два дня королевские отряды вошли в Ла-Рошель. Продовольствие и боеприпасы в городе были на исходе. Среди гробовой тишины улиц, наступавшей вслед за тем, как по ней проходили полки, отыскивающие нужные позиции, по городу ехал офицер, в сопровождении всадника, — это был г-н де Шофонтен, который осматривал все вокруг любопытным взглядом. Ни солдаты, сгибающиеся под тяжестью добычи, ни отчаянное положение побежденных, ни передвижение пушек среди развалин не могли отвлечь внимание г-на де Шофонтена и Каркефу, занятых поиском Армана-Луи.

— Думаешь, он убит? — спрашивал Рено, темнея лицом.

— Сударь, это вполне возможно, — робко отвечал ему Каркефу.

Они останавливались и расспрашивали прохожих, при этом одни указывали им на руины, другие на свежевырытые могилы, и все говорили:

— Ищите!

— Черт побери! Но мы занимаемся этом уже три часа! — раздраженно отозвался Рено.

Один паренек с живым и в то же время грустным лицом крадучись следовал за всадниками вдоль городских стен. Он незаметно подошел к Рено и, дернув его за подол плаща, спросил:

— Вы же не станете обижать того смельчака, который разгромил батарею?

— Я? Обижать?.. Кого? — удивился Рено.

— Господина де ла Герш.

— Ты знаешь его?

Паренек кивнул головой.

— Ах, черт возьми! Я его лучший друг и настолько же добрый католик, насколько он отъявленный гугенот! Ели ты знаешь, где он, немедленно отведи меня к нему: я дам тебе за это золотой экю.

— Поберегите экю и следуйте за мной.

Мальчишка быстрым шагом устремился в глубину какой-то улочки и через несколько минут привел их в темный коридор, по которому они пошли. В конце этого коридора оказалась дверь; толкнув её, парень провел их в комнату, посреди которой на двух табуретках стоял гроб. Крышка его не была закрыта, и синеватое лицо и седая голова г-на де Шарней виднелись из-под края простыни.

С обеих сторон гроба стояли два человека: один из них был Арман-Луи, другой — пастор протестант. Пастор читал отрывок из Евангелия.

Арман-Луи поднял на вошедших глаза, блестящие от слез; он пальцем указал г-ну де Шофонтену на кровавое пятно на саване, в том месте, где простыня касалась сердца г-на де Шарней.

— …И они не умрут никогда! — говорил пастор. — По тому что они умерли в Боге!

— Господь Всемилостивый примет его душу. Это был добрый и очень мужественный человек! — сказал Рено, сняв шляпу и перекрестившись.

Вошли два солдата без оружия, одетые в военные плащи с широкими рукавами. Арман-Луи поцеловал покойника в лоб, забил крышку гроба и решительным шагом последовал за двумя солдатами, уносившими гроб.

У г-на де Шофонтена защемило сердце, Каркефу больше, казалось, не дышал — оба они отправились следом за Арманом-Луи.

Смиренная процессия прошла в садик, посреди которого была вырыта могила, куда и опустили гроб. Пастор, взяв полную лопату земли, бросил её на гроб, и она глухо ударила по крышке.

Рено преклонил колено, и Каркефу, плача, сложил руки в молитве.

— Мир праху его! — сказал пастор.

Затем, подняв глаза к небу, он произнес:

— Он был праведником, прими его Господи в Твои светлые покои! И пусть он будет по правую руку от тебя вечно!

Оба солдата взяли по лопате, и могила была быстро засыпана.

Арман-Луи закрыл лицо руками и зарыдал.

— Вы не причините ему зла? — снова спросил паренек, стоя рядом с Рено. — Без него у моей матери не будет и куска хлеба.

Когда пастор ушел, Арман-Луи присел на ствол огромной груши, сломанной снарядом.

— И что ты скажешь теперь? — обратился он к г-ну де Шофонтену.

— Это был храбрый воин, — тихо проговорил Реноё6 все ещё глядя на могилу. — Открытое сердце, верная и благородная рука! Если Святой Петр не распахнет для него во всю ширь врата рая, то, от имени моего покровителя Бога Фехтования, скажу, что он не прав и это не по-христиански.

— Бог примиряет меня с такой вот его смертью! — сказал Арман-Луи.

— Гм! — хмыкнул, все ещё дрожа, Каркефу.

Наступило непродолжительное молчание. Затем Рено, встряхнувшись, — как солдат после мгновений, отведенных ему для печали, возвращается к существующей реальности, — взял своего друга за руку.

— Послушай! Мертвые мертвы — я обращаюсь к живым! Его преосвященство господин кардинал де Ришелье, главнокомандующий королевской армии, хочет тебя видеть.

— Меня?! — удивился Арман-Луи, подняв голову.

— Тебя лично и никого другого. Я рассказал ему твою историю, и он поспешно отправил меня к Твоей Милости послом. Ну же, пойдем скорее!

— И ты хочешь, чтобы я пошел к кардиналу черным от пороха и вымазанным в солдатской крови?

— Пойдем, говорю тебе! У Его преосвященства нет предрассудков.

Арман-Луи посмотрел на могилу, где покоился г-н де Шарней.

— Прощай! Я постараюсь быть таким, каким был ты! — сказал он. И, отряхнув пыль со своих ног, спросил Рено:

— Не знаешь ли ты о чем хочет поговорить со мной кардинал?

— Нет.

— Иди. Я пойду за тобой.

Кардинал жил в гостинице, стены которой уже пошли трещинами от взрывов пушечных ядер, но она была ещё вполне обитаемой. По двору прохаживались туда-сюда офицеры, пажи, мушкетеры, слуги. Г-н де Шофонтен назвал свое имя и имя г-на де ла Герш мушкетеру, дежурившему у двери Его преосвященства.

Уже в следующее мгновение в комнате, где сидели в ожидании оба друга, появился секретарь и пригласил г-на де ла Герш.

Рено стукнул Армана-Луи по плечу.

— Ели министр назначит тебя королем Франции и Наварры — сказал он, — назначь меня капитаном разведки.

Дверь открылась, и г-н де ла Герш вошел к министру. Он застал его подписывающим депеши, на которые секретарь ставил королевскую печать.

— Сударь, я к вашим услугам, — сказал кардинал г-ну де ла Герш.

И пальцем указал ему на стул.

Арман-Луи сел.

Кардинал передал с секретарем четыре или пять депеш, затем жестом удалил его. Наконец он подошел к гугеноту, занятому тем, что рассматривал этого человека, перед которым трепетала вся Франция.

— Сударь, я знаю, кто вы, откуда и что вы сделали.

— Тогда я спокоен, монсеньор.

— Это доказывает то, что вы были неспокойны, идя сюда.

— Это правда: я был вашим врагом, а вы победитель. И кроме того, я погубил около пятисот солдат Вашего преосвященства. Быть может, подумал я, вам захочется наказать меня в назидание другим, и предать смерти не тех из нас, кто лучше защищал Ла-Рошель, исполняя свой долг, но того, кто случайно оказался у всех на виду. Поэтому, когда я последовал сюда, к вам, за господином де Шофонтеном, я уже принес свою жизнь в жертву.

— Ошибаетесь, сударь. Вы действовали как храбрый солдат, и государя, перед которым пали ваши крепостные стены, зовут Людовик Справедливый. К тому же Ла-Рошель взят. И нет больше во Франции ни католиков, ни гугенотов. Все, кто жив и на ногах, лишь слуги короля. Хотите служить в рядах моих мушкетеров? Одно из ваших пушечных ядер лишило меня капитана, почти такого же отважного как вы. Хотели бы вы поднять его шпагу?

— Спасибо, монсеньор. Так вы будете отмщены как военный?

— Как священнослужитель, сударь.

— Прекрасно. Я хочу заверить вас в своей вечной признательности вам… Я не забуду вашей благосклонности… Я клянусь вам…

— Я знаю это.

— Но, с сожалением, хочу сказать вам также, что, к несчастью, я не смогу принять ваше предложение.

— Как?!

— Я покидаю Францию.

— И вы уезжаете Швецию, не так ли?

— Да.

— Почему?

Г-н де ла Герш покраснел.

— Я понял вас без слов. Ах, молодость, дела сердечные! — с улыбкой сказал кардинал. — Какая крепость прочнее, чем эта? Я не намерен покорять её, сударь. Капитан, чья рука была бы во Франции, а сердце в Швеции, был бы плохим солдатом. Езжайте! Но прежде я хочу представить вам доказательство моего уважения к вам. Как вы посмотрите на то, если я передам с вами одно письмо, чем вы окажете услугу королю.

— Приказывайте.

Кардинал сел за стол, написал несколько строк, скрепил их своей подписью и печатью и сказал, вручая письмо г-ну де ла Герш:

— Я полагаюсь на вашу дворянскую честь: доберетесь с этим письмом живым — отдадите его королю Густаву-Адольфу, и никому другому, будь это хоть канцлер Оксенштерн; если же вы погибнете — оно должно погибнуть вместе с вами.

— Клянусь вам, все так и будет.

— Теперь — в путь, сударь. И если когда-либо в этих дальних странах вам изменит удача, вспомните, что во Франции для вас всегда есть место в армии и должность при Королевском дворе.

Арман-Луи встал — перед ним был великий министр, кардинал, государственный муж, известный как великий гений и искусный политик. Он почтительно поклонился, спрятал письмо на груди под камзолом и вышел. — Ну что? — спросил его Рено. — Ты уже король?

— Пока нет, — смеясь ответил Арман-Луи.

— Пока, но кем ты будешь в ожидании этой должности?

— Никем. Я остаюсь тем, что я есть, путешественником.

— Ты уезжаешь? В Вену, в Мадрид, в Гаагу? Говори же, я сгораю от любопытства!

— Мой бедный католик, я возвращаюсь в Швецию!

— Ты неисправим! — тихо проговорил Рено, и у него сразу же пропал восторженный настрой.

Потом он улыбнулся:

— Ты, конечно же, увидишь Диану, то есть мадемуазель де Парделан, — продолжал он. — Я узнаешь, помнит ли она о дворянине по имени Рено.

— А не хочешь ли ты сам это узнать? Мне кажется, мадемуазель де Парделан с удовольствием сама бы ответила на этот вопрос.

— Ты думаешь?

— Я уверен.

Рено тяжело вздохнул.

— О нет, это невозможно! А если она забыла обо мне? Я не перенесу такого унижения! Все-таки у неё в руках всегда водятся дукаты, есть леса, чтобы отапливать город, замки, чтобы расквартировать там армию, луга, чтобы соблазнять конклав, а у меня — ничего, кроме плаща и шпаги, да ещё Каркефу, вот и все.

— Спасибо, — пробормотал Каркефу.

— А земли Шофонтенов с прудами, лесами, лугами, мельницами — об этом ты забыл? — напомнил ему г-н де ла Герш.

— Ах, гугенот, ты смеешься? Ростовщики не могут более ничего давать в долг и брать в залог; пруды высохли, леса вырублены и связаны в поленницы, луга выкошены и голы, точно голова монаха, на мельницах нет ни зерна, ни жерновов. Нет, говорю тебе, мне остается только нести свой крест — сегодня как вчера, завтра как сегодня. Богу угодно, чтобы в этом смирении я нашел исцеление!

— Значит, у тебя уже есть другая госпожа д`Игомер?

— Увы, это так! Теклу зовут теперь Клотильда, Клотильда де Мирвало — она брюнетка с черными глазами, ей двадцать лет… Ах, я так несчастен!

Рено провел платком по глазам.

— Положи мое сердце к ногам Дианы и скажи ей, что один бедный рыцарь умирает от любви к ней в изгнании.

— В замке Мирваль?

— Предатель! Разве такой несчастный человек, как я, не имеет права хоть как-нибудь пристроиться в этой жизни? Поцелуй меня — и Бог с тобой! Если меня не исцелит Клотильда, через две недели я прискачу следом за тобой..

Ночью Арман-Луи покинул Ла-Рошель.


19. Неожиданные приключения на суше и на море


Он снова выбрал окольную дорогу, по которой добирался в Ла-Рошель, но на этот раз он был совсем один. И хотя остались в прошлом дни, проведенные с любимой и с верным другом, восход солнца Арман-Луи встретил улыбкой. Он не слышал больше жизнерадостного голоса Рено и не увидел искрящихся глаз м-ль де Сувини. И не было рядом Каркефу, следующего за Домиником, все вглядывающегося вдаль, не появится ли на горизонте за ивовыми зарослями гостеприимный дымок какого-нибудь трактира. Теперь г-н де ла Герш, уже не раз испытавший опасности, знал о превратностях судьбы, и хотя мужество его было не поколеблено, у него не осталось, по крайней мере прежнего обманчивого представления о жизни и тех надежд, которые согревали его душу в юности.

Позади могила г-на де Шарней и копоть и траур разрушенного Ла-Рошель, впереди г-н де Паппенхейм и Жан де Верт, два его непримиримых врага.

Грудь Армана-Луи высоко вздымалась и, хотя ещё свежи были в его памяти картины разбитого Ла-Рошеля, с той же силой, что и раньше, он сжимал в руках свою шпагу и так же лихо пришпоривал коня.

— Но Слава Богу! — сказал он вслух громко, в то время, как его лошадь покоряла пространство. — У меня есть Адриен и есть шпага — ещё ничего не потеряно!

Арман-Луи не хотел пересекать Фландрию и Бельгию и, чтобы не наткнуться на случайности, решил добираться через Бретань и Нормандию к Дьеппу. Там он погрузился на голландский корабль, который плыл в Швецию.

До сих пор на его пути не было никаких препятствий, никаких неприятных встреч, ни опасностей. Спокойно прошла и большая часть пути на корабле. Голландский корабль шел медленно, подставляя свои могучие бока мощным ударам морских волн.

Капитаном судна был спокойный, тихий, седеющий человек, который, казалось, постиг уже все тайны своей профессии. Некоторыми чертами характера сдержанностью и холодностью — Давид Жоан напоминал Авраама Каблио и тоже был кальвинистом.

Уже все считали лье, которые отделяли нос корабля от берегов Швеции, как вдруг на гори зонте появился парус корабля, на глазах увеличивающегося в размерах. Капитан подошел в лоцману, что-то сказал ему тихо, и голландский корабль прибавил скорость; но вместо того, чтобы удаляться, белый парус неизвестного корабля, яркий на заходе солнца, стал приближаться.

Естественно, такой ход событий вызвал на корабле беспокойство.

Надвигалась ночь. Следовало воспользоваться этим, чтобы избежать преследования неизвестного корабля. По приказу капитана, голландец поднял дополнительные паруса и стал с ещё большей скоростью рассекать волны, чем все это время. Арман-Луи подошел и стал рядом с капитаном.

— Здесь неспокойные воды? — спросил он.

— Море везде неспокойно, — ответил капитан, не сводя глаз с упрямо раздутых парусов в кильватере.

— Какого врага вы опасаетесь в этих краях? — вновь спросил г-н де ла Герш.

— Я многого опасаюсь и ещё боюсь кое-чего другого.

— Вот как!

— Здесь ходят англичане, испанцы, ганзейские суда и португальские тоже, а особенно датчане.

— Голландия не в мире с этими странами?

Горькая усмешка появилась на губах капитана.

— Сударь, у вас светлая борода; когда она у вас будет седая, как у меня, вы узнаете, что мира нет ни в одной точки земного шара. Идут войны религиозные, войны амбиций, которые ополчают весь мир против всего остального мира, и когда нет никакого предлога для войны — дерутся, чтобы драться; на море же дерутся ради того, чтобы грабить.

И после того, как Давид Жоа снова бросил взгляд на линию горизонта, добавил:

— Мы живем в опасное время, когда, кажется, всеми душами завладела злая сила.

— Так что, этот парус, будь он английский или датский, вам внушает опасение?

— Он не внушает мне никакого доверия. К тому же, сударь, перечислив вам только что врагов, которые могут нам угрожать, я не сказал о врагах неизвестных.

— Неизвестные? Такие тоже могут быть?

— Эти — самые опасные.

— Ах, дьявол!

— И самые многочисленные!

Арман-Луи взглянул на подозрительный корабль. Только что похожий на снежинку, он напоминал теперь лебедя, скользящего по волнам.

— Это хитрый парусник, — хладнокровно констатировал голландский капитан. — Если мрак быстро не сгустится, он настигнет нас меньше чем через час.

— Что же делать?

— То же, что делают его собратья, морские пираты: они поднимают какой-нибудь флаг, любого цвета, и посылают пушечный выстрел — первый, что на профессиональном языке означает, что надо ложиться в дрейф.

— А если выстрел не услышать?

— Повторят.

— А если ответить?

— Рассердятся.

— А если остановиться?

— Они пошлют шлюпку с кучей негодяев, вооруженных до зубов: у них острое зрение и цепкие кошачьи когти, и все, что они найдут, захватят.

— Ну ладно, допустим, корабль ограблен с палубы до трюмов. Что дальше?

— Они посылают пару пушечных ядер в корпус судна ниже ватерлинии — и прощайте, корабль будет спать на дне моря.

— Вместе с пассажирами?

— Разве если часть экипажа не погибнет в сражении, а другая, испорченная дурным примером, не завербуется под кровавый пиратский флаг.

— Так, выходит, что ни делай, все напрасно?

— Как правило. Если только не нарвутся на более сильного.

— А это иногда случается?

— Никогда.

— Спасибо.

Капитан закурил трубку. Опустилась ночь. Уже почти не различим был вражеский парус — он белел ещё какое-то время над волнами, как чаечье крыло, потом исчез. И не стало видно вообще ничего.

Продолжая курить, капитан отдал приказ закрепить попрочнее грузы на палубе и зарядить все четыре каронады — короткоствольные пушки, имеющиеся на борту, после чего снова изменил скорость судна.

— Вы умеете плавать? — спросил он у г-на де ла Герш.

— Да. А что?

— А то, что, возможно, уже завтра вам придется удирать вплавь. Вот что может произойти. Если на рассвете окажется, что пиратское судно, упрямо преследующее нас, исчезнет в открытом море, и у меня не останется сомнений, что я допустил грех, увлекая его за собой, я на всех парусах помчусь в ближайший порт и буду заниматься лишь тем, что стану благодарить Господа, который вытащил нас из рук разбойников.

— А если напротив — он нападет на нас?

— Тогда пушки начнут диалог, порох заговорит с порохом. Когда-то я носил шпагу, поэтому мысль о том, чтобы сдаваться, мне не приятна.

— Я очень одобряю эту антипатию.

— Следовательно, я отвечаю им своими короткоствольными каронадами, убегая. И вот мы оказываемся между огнем и водой.

— Если огонь не убьет нас — то поглотит вода.

— Верно. Поэтому я и спрашиваю вас, умеете ли вы плавать… Спокойной ночи и молитесь Богу!

Через десять минут Давид Жоан спал сном праведника.

С рассветом он вышел на палубу, куда тотчас же поднялся и г-н де ла Герш. Их окутывал густой туман. Даже пены, которая вздымалась на гребнях волн вокруг корабля, невозможно было увидеть.

— Хорошо это или плохо, мы узнаем, когда выглянет солнце! — сказал капитан. — Хорошо в том случае, если пират пройдет хотя бы в десяти саженях от нас, не видя нас; плохо — потому что мы можем, не подозревая о том, налететь на риф.

— Хорошо то путешествие, которое хорошо заканчивается! — сказал Арман-Луи.

— Жизнь — это путешествие, — сурово проговорил Давид Жоан. — Если человек честно исполнил свой долг, его путь всегда заканчивается хорошо.

Голландец шел теперь только под нижними парусами. Каждую минуту за борт опускали лот.

Наконец, налетевший ветер разогнал туман, и солнце осветило все вокруг. Все взгляды обрати лись в море, где кипела пенная вода.

Большие белые паруса показались над горизонтом. Пират был в пределах досягаемости голландских пушек. Давид Жоан взглянул на Армана-Луи и указал ему на темную линию вдали над волнами.

— Это берег, — сказал он. — Если мы приблизимся к нему, плывите уверенно, если мы не подойдем — вручите свою душу Богу.

Преследование возобновилось. Пиратское судно уверенно набирало скорость, но берег увеличивался в размерах на глазах, и уже можно было различить его холмы.

На вершину мачты пирата вдруг взлетел флаг, белое облако окутало его целиком, и почти тотчас пушечное ядро прорвало паруса голландца.

— Он хочет побеседовать, — хладнокровно сказал Давид Жоан. — Это сигнал к тому.

Он сам навел пушку, долго прицеливался и выстрелил.

— Попал! — крикнул довольный капитан.

Сломанная рея и лоскут паруса упали на борт корсара, и один человек, сраженный снарядом, свалился в море.

— Ах, если бы у меня было с десяток хороших пищалей! — вздохнул Давид Жоан с сожалением.

Пират только что повернулся другим бортом и дождь из железа обрушился на голландца, ломая и круша все: мачты, реи, ванты, бортовые решетки. Три или четыре человека барахтались на палубе в лужах крови.

— Беглый огонь! И курс на берег! — крикнул свой приказ кальвинист.

Четыре каронады выстрелили четырьмя ядрами в пирата, и голландец, уносимый ветром, устремился к берегу.

Морской прилив бушевал на белой от пены линии подводных скал. Уже слышен был шум прибоя, накатывающегося на рифы.

Энергичным жестом капитан указал г-ну де ла Герш на корсара и на берег.

— Вот огонь, вот вода! — сказал он. — Помолитесь! Не протянет ли нам Бог руку помощи!

Ядра все время преследовали голландца, разрывая его паруса, громя такелаж и разнося в клочья обшивку. Несколько зарядов картечи угодили в борт. Каронады отвечали выстрел за выстрелом. Голландец спасался бегством.

В этот момент черная линия рифов была лишь в нескольких кабельтовых от корабля. Каждый накат волны то скрывал их под водой, то обнажал их страшные зубчатые края.

Все члены экипажа понимали намерения капитана, и никто не роптал.

— На колени! — вскрикнул Давид Жоан громовым голосом. На палубе все стали на колени. — Смерть близка! Призовем же Бога! — сказал он.

Все головы склонились в молитве. Железный вихрь смел вместе с обрывками пеньки и деревянными обломками несколько изуродованных тел. Давид Жоан обхватил руками свою седую голову.

— Думает ли кто-нибудь из вас о том, чтобы сдаться? — спросил он.

Никто не ответил.

Огромная волна захлестнула сбоку раковину потерявшего управление судна и быстро понесла его к берегу в пенный водоворот рифов. Море вдруг стало белым под форштевнем корабля.

— Всемилостивый Бог! Прими детей своих! — сказал капитан.

Пират, пораженный увиденным, приостановил свою бешеную гонку.

Нарастающий прилив приподнял голландское судно, больше не управляемое, и с неистовой силой швырнул его на рифы. От первого удара киля о морское дно содрогнулся весь корпус корабля.

Экипаж голландца вскочил на ноги. Но ещё более страшная волна, подхватив корабль, толкнула его на подводные скалы.

— Свободные или мертвые! — крикнул Давид Жоан. И корабль погрузился в пенный водоворот волн.

В тот момент, когда первые ядра пирата громили борта голландца, Арман-Луи сунул кошелек с золотом за пояс и спрятал письмо кардинала де Ришелье и кольцо графа Вазаборга в кожаный кисет, подвешенный к его шее. Как только палуба голландца раскололась под ногами, он бросился в море.

Образ Адриен пронесся перед его глазами, и стремительно налетевшая волна накрыла его.

Когда Арман-Луи снова всплыл на поверхность, он увидел вокруг лишь разбросанные обломки корабля и нескольких матросов, сражающихся с морем.

Кусок реи качался на поверхности воды в пределах досягаемости; он схватился за него. Подталкиваемый волнами, плещущими одна за другой и накрывавшими его своими пенными гребнями, и всякий раз выныривая из них с силой и ловкостью, которые ничто не могло побороть, он вскоре попал на более спокойный поток и был прибит к берегу. Из последних сил он выбрался из волн и в полуобморочном состоянии упал на песок.

Вот таким образом он оказался на шведской земле, — как потерпевший кораблекрушение, спасаясь от погони.

Открыв глаза, Арман-Луи в первую очередь коснулся руками своей шеи и убедился, что кожаный кисет с депешей на месте, затем он поспешно ощупал пояс — кошелек также никуда не пропал. И на пальце по-прежнему сверкало кольцо, подаренное Адриен.

— Ну вот, теперь я снова могу сражаться! — проговорил он.

Теперь он посмотрел в сторону горизонта; вдали на всех парусах уносилось пиратское судно — как хищная птица, взмахнув крылами, устремляется в свое гнездо. Неподалеку лежал выброшенный на рифы остров голландского корабля, который продолжали крушить неутомимые атаки морских волн, превращая его в груду обломков. Вокруг стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь шумом накатывающихся на песок волн, и, кажется, единственным уцелевшим живым существом здесь был он сам, переживший это трагическое кораблекрушение.

Арман-Луи встал, осмотрел побережье и увидел двух матросов, выброшенных волной на берег. Он окликнул их, но только хриплые крики чаек ответили ему.

Он сделал ещё несколько шагов вдоль берега. Между двух скал он нашел тело капитана; лицо старого моряка было обращено к небу, сердце не билось.

— Бедный Давид! — прошептал г-н де ла Герш.

Он вырыл в песке глубокую яму и опустил туда три тела.

Водрузив на их могилу крест, сделанный из обломков обшивки, он удалился, качаясь от усталости.

Дорога, на которую он вышел, привела его по расщелине крутого обрывистого берега в приличного вида кабачок, где он снял комнату и поужинал.

Голодному и усталому, ужин показался ему превосходным, а постель мягкой. Потрескивание дров в печке, у которой сушилась его промокшая в соленой воде одежда, нежно ласкало слух. Он закрыл глаза и поплыл в страну сновидений…

Когда г-н де ла Герш встал, солнце уже заглядывало в окно и золотой лентой пересекало комнату. Бриз играл листьями деревьев, и многочисленные стаи диких птиц описывали стремительные круги в голубой лазури неба.

Арман-Луи открыл окно, свежий воздух ударил ему в грудь. Отдых вернул гибкость его членам и тепло телу. Взгляд его устремился вдоль по равнине и унес его по длинной зеленой череде лугов, рощ и свежих долин к замку Сент-Вест, где его ждала Адриен…

Вернувшись мыслями к действительности, с которой нельзя было не считаться, г-н де ла Герш поспешно закончил одеваться и спустился вниз.

В большой зале кабачка готовилась еда, на чистой плите жарился гусь, по бокам его лежали две утки, а вокруг столов сидели завсегдатаи, опустошающие пивные кружки.

Красотка — трактирщица с оголенными выше локтей руками, нарядная и расторопная, прислуживала посетителям в зале.

Сев за свободный столик, Арман-Луи заказал себе завтрак.

Почти прямо напротив него, в углу залы, он увидел крепкого человека, сухого и обветренного, как корень самшита. Он был одет в плащ из буйволовой кожи с широкими рукавами и был занят тем, что разрывал на куски копченый говяжий язык. Шрам пересекал его лоб, щеку и терялся в седеющих усах. Рапира его была отстегнута, старая черная фетровая шляпа, украшенная ярко-красным пером, лежала перед ним на столе. Всякий раз, когда трактирщица оказывалась в пределах досягаемости его огромных ручищ, этот человек обхватывал её за талию и пытался поцеловать. Она его отталкивала, и он начинал все сначала.

Эта игра продолжалась вот уже несколько минут. Почему, глядя на эту трактирщицу, Арман-Луи думал о м-ль де Сувини, на которую та совсем не походила, он не знал, но что-то все время заставляло его мысленно возвращаться к этому дорогому существу, которое любил все больше… А в этот момент человек с ярко-красным пером на шляпе схватил трактирщицу за руку; та решительно высвободилась, — и человек со шрамом встал и притянул её к себе так грубо, что она вскрикнула.

— Эй, приятель! Довольно! — возмутился г-н де ла Герш.

Удивленный этим неожиданным требованием, человек выпустил молодую женщину из рук, и трактирщица, рассерженная и смущенная, отскочила от него.

Покинув свое место, г-н де ла Герш сделал два шага в сторону этого человека и проговорил:

— Если бы я очень хотел поцеловать красотку, вот как я бы взял её, дружище.

И со шляпой в руке, улыбкой на губах, точно король, приветствующий королеву, он подошел к трактирщице.

— Сударыня, — сказал он ей, — чужестранец, которого судьба изгнала из своей страны, просит вашего благоволения слегка прикоснуться своими губами к вашим щечкам цвета розы. Вы — первая женщина, которую он встречает в Швеции, и ваш поцелуй принесет ему счастье.

Каковы бы ни были обстоятельства, в которые случай ставит женщин, они любят обхождение. Раскрасневшаяся, с блестящими глазами, кокетливая и растроганная, она позволила рукам Армана-Луи обвиться вокруг её талии и подставила ему свои алые губы.

— Добро пожаловать в Швецию! — сказала она. — И пусть та, которую вы любите, сделает вас счастливым!

Ударом кулака человек в черной фетровой шляпе сплющил на столе оловянную кружку, из которой пил.

— Это урок? — в бешенстве вскрикнул он.

— Возможно, — ответил Арман-Луи.

— Впервые в жизни мне преподают нечто подобное, — продолжил тот, поднимаясь из-за стола. — Но прежде чем давать уроки тому, кто не хочет их брать, вы хорошо поступили бы, мой молодой петушок, если бы вооружились шпагой.

И рапира солдата уже сверкнула в воздухе.

— Об этом не беспокойтесь! — сказал Арман-Луи. — Кому нужна рапира, тот всегда найдет её.

Сорвав саблю, висевшую на стене, он стал в позу защиты.

Любопытные завсегдатаи, побросав стаканы и трубки, окружили их.

— Ну что, прелестный скворушка! Сейчас ты узнаешь, каково петь перед Магнусом! — прорычал солдат.

И в диком гневе он набросился на Армана-Луи, взмахнув шпагой.

Трактирщица, не по своей вине невольно ставшая причиной этой ссоры, забилась в угол и принялась молиться.

У Магнуса была крепкая рука и быстрая шпага, но сильное раздражение не позволяло рассчитывать удары. Арман-Луи сохранял хладнокровие, вспоминая сейчас свои прежние сражения с Рено, — и вдруг засмеялся, увидев, как уже после первого удара полетела по комнате черная фетровая шляпа, которая была на голове его противника.

— Хвала вежливости, шляпы долой! — весело сказал он.

Завсегдатаи разразились громким смехом.

Бешенство Магнуса не знало границ. Набычившись, он бросился на противника. Можно было бы сравнить этот момент с боем быка и лисы, которой он норовил вспороть живот с первого броска, но ловкая лиса прыгала, и изворачивалась, а бык, искусанный, изодранный, раненый зубами и когтями, в бессильной ярости брызгал слюной.

Камзол Магнуса превратился в лохмотья, манжеты разорвались, он дважды оказывался обезоруженным и дважды возобновлял попытку. На третий его шпага улетела так стремительно, что вонзилась в потолок.

— Мой бедный друг, — сказал Арман-Луи, — я знаю школу, где детишек учат держать шпагу. Проводить вас туда?

Магнус с вытянутыми, как лапы тигра, руками прыгнул на Армана-Луи и завопил:

— Ах ты ещё и свистишь, дьявольское отродье! Укороти свой язык!

Г-н де ла Герш уже готов был к этому движению солдата, намеревавшегося на этот раз покончить с ним. Не сходя с места, он подождал его, неожиданно ловко поднырнул под руки Магнуса и, сжав его с исполинской силой, поднял и грохнул об пол.

— Господи, да он умер! — испугалась трактирщица.

— Успокойтесь, прелестное дитя, негодяи такого внушительного роста не умирают вот так, — успокоил её Арман=Луи.

От глубокого вздоха грудь Магнуса поднялась, и его волосатые руки сразу же потянулись к потерянной шпаге. Г-н де ла Герш приставил острие своего клинка к горлу побежденного.

— Может, довольно? — спросил он.

Магнус открыл налитые кровью глаза и какое-то время молча взирал на своего победителя.

— Думаю, да, — ответил он с усилием.

Он медленно встал, дотянулся до своей шпаги и, поглядев на нее, сунул в ножны со словами:

— Ну что, Болтунья,, вот ты и снова со своим хозяином, а теперь умолкни!

Арман-Луи протянул руку старому рейтару:

— Забудем прошлое? — предложил он.

Магнус взял руку дворянина и пожал её так крепко, что стало ясно: жизнь и сила родились в этом человеке одновременно.

— Мой капитан, — сказал он. — Вы не знаете Магнуса. Я показался вам черным, но я могу быть и светлым или в равной степени и тем и другим.

И, водрузив шляпу на свою ушибленную голову, вышел с гордым видом из кабачка.


20. Тигровая шкура и львиное сердце


Арман-Луи подсчитал свои деньги. Вероятно, их не хватало бы на то, чтобы нанять армию, но было достаточно для того, чтобы экипироваться и кратчайшей дорогой отправиться к королю Густаву-Адольфу.

Первейшей его заботой было обзавестись хорошей лошадью, которую он и нашел, сильную и легкую; затем он купил шпагу и, чтобы испытать её закалку, разрубил железный гвоздь; потом выбрал себе камзол из буйволовой кожи, крепкой и мягкой одновременно, а также плащ из добротного зеленого сукна; приобрел пару пистолетов и воткнул их за пояс вместе и кинжалом с коротким, тонким и острым лезвием. «Это все, что мне нужно сейчас, а на будущее у меня есть кольцо графа Вазаборга».

Назавтра с первыми лучами солнца, расцеловав трактирщицу, он покинул кабачок. Было прекрасное теплое утро. Петушок, забравшись на изгородь, постучал крыльями и запел. «Это хорошая примета!», — подумал г-н де ла Герш.

Он не проскакал ещё и мили, как вдруг услышал позади себя топот копыт несущейся галопом лошади, и почти тотчас же увидел огромного Магнуса, возникшего из облака пыли.

— Господин граф, — сказал Магнус, сняв шляпу. — Мне кажется, невозможно забыть того, кого чуть не убил — это я Магнус. Еще в детстве я поклялся принадлежать тому, кто приставит мне кинжал к горлу. Вы победили меня, тем хуже для вас. Я, Болтунья и моя лошадь, мы последуем за вами на край света. Не говорите нет — я предупреждаю вас: я упрям.

Магнус не казался теперь таким задиристым, как накануне. У него было решительное, открытое лицо и что-то беспощадно дерзкое и дикое во взгляде, что не делало его, однако, похожим на солдата удачи. Кроме всего прочего, г-ну де ла Герш понравились его выправка и своеобразные манеры.

— Мой храбрый Магнус! Откровение за откровение, — сказал он. — Я — дворянин, граф, но не богатый вельможа. Возможно, мне придется идти не по гладким дорогам, и, может быть, на службе у меня случится заработать больше тумаков, чем дукатов. Вот и подумай!

— Я никогда не думаю. Для меня не существует препятствий и трудностей, которые бы я уже не прошел, ни неожиданностей, с которыми бы не справился.

— Кроме того, я не знаю толком, куда я иду!

— Отлично! Но мне-то знакомы такого рода странствия. Из них я вышел, к ним и иду.

— Итак, вы настаиваете?

— Неизменно.

— Что ж, по рукам! Мне кажется, что и Болтунье представится случай подышать воздухом.

Магнус, который говорил все это время, держа шляпу в руках, надел ее:

— Господин граф, — уже более спокойно заговорил он, пристраивая свою лошадь сбоку от Армана-Луи. — О Болтунье нельзя судить поверхностно: вчера она была не в настроении, раздражена, кроме того, она работала ради дела, в котором правда была не на её стороне. Потом, когда у неё будет более достойный повод, вы увидите её в действии и отдадите ей должное. Магнус покатался с ней немало, и Болтунья всюду оставила много хороших воспоминаний; кроме того, её хозяин повидал такое, что его мало чем можно удивить. По счастливой случайности, он выпутывался из разных переделок, в которые довольно часто попадал. И, странная вещь, тот же Магнус за метил, что те, кто причинял ему неприятности, плохо кончали: в основном они умирали в лихорадке или после удара шпаги.

— Мне кажется, вы не чрезмерно скромны, не так ли?

— Да, господин граф. Я хвастаюсь. Скромность — это удел лицемеров. Магнус — своего рода философ, только вооруженный как воин; он отбросил в сторону все стесняющие человека качества — скромность или, к примеру, умеренность, эту уродливую добродетель скупердяев, которых почему-то называют экономными. Болтунья заменила ему все это: и Магнус должен признаться, что никогда она не заставляла его испытывать в чем-либо недостатка.

Эта манера его новобранца говорить о себе в третьем лице заставила улыбнуться Армана-Луи.

— По-моему у Магнуса, моего философа, ярко выраженное уважение к самому себе? Это уже кое-что! — удовлетворенно заметил Арман-Луи.

— Да, Магнус по-своему ценит себя, и потом, господин граф, это дело привычки. Когда бродят по свету почти всегда в одиночку, привыкают воспринимать самого себя как друга и наперсника: так я узнал, кто я есть, и я очень люблю себя.

— Вы человек со вкусом, мэтр Магнус.

— Это и мое мнение, господин граф.

Таким образом беседуя, г-н де ла Герш довольно быстро узнал, что его спутник воевал почти во всех странах старой Европы: в Трансильвании с Бетлем Габором, в Польше с королем Сигизмундом, в Италии с Торквато Конти, в Стране Басков с принцем Оранжем, в Пфальце с графом Мансфельдом, который без государства, без армии, без средств вел кампанию против принцев-суверенов; в Брандербурге и Померании — с королем Кристианом, в Вестфалии и Швабии — с герцогом Брунсвиком, который, влюбившись в придворную даму, носил одну из её перчаток в своей шляпе и писал на своих знаменах гордый девиз «Все для Бога и для нее»; в Баварии и Силезии — с графом де Тилли, в Богемии — с принцем д`Анхальтом.

Для Магнуса, наемника или ландскнехта, не было такого поселка или города в империи, который бы он не прошел, ни одного капитана, с которым бы он не позабавился саблей или мушкетом.

У десять раз умиравшего на поле битвы, не раз начиненного свинцом и железом Магнуса сложилось свое представление о жизни, — как о лотерее, в которую можно выиграть, не отдавая ничего, или можно проиграть, отдав все.

— Я видел множество маркграфов и множество курфюрстов, не имеющих ни гроша за душой и без короны, — добавил он. — Именно поэтому у Магнуса кошелек всегда тощий и карман пустой; для него большое везение, когда удается что-то заработать.

Закончив исповедь, Магнус обратился к Арману-Луи:

— Мне кажется, — сказал он, — что вы из тех, у кого голова набита мечтами больше, чем пояс дукатами. И если добавить к этому скудному капиталу ещё чуточку любви в сердце, то портрет вашей милости и будет таковым, каким он мне представляется.

— Ты ясновидец, Магнус?

— Вовсе нет, у меня жизненный опыт. То, что с вами происходит, для двадцати пяти, двадцати шести лет — явление обычное. Отчего молодой дворянин в этом возрасте бродит по белу свету? Да оттого что беден и влюблен, не так ли?

Арман-Луи вздохнул.

— Ведь я о чем толкую, — продолжал Магнус. — Понятно, что именно к своей красавице вы и едете. Вы надеетесь встретиться с ней — потому вы в хорошем настроении, но и другие заботы донимают вас, коли взгляд ваш задумчив и вы щадите свою лошадь.

— Я еду к шведскому королю, — ответил г-н де ла Герш, удивленный проницательностью своего спутника.

— К Густаву-Адольфу? Что же вы раньше не сказали? В таком случае, не в Стокгольм нам надо ехать, а в Готембург, где проходит смотр, к которому и сам я хотел присоединиться, чтобы завербоваться. Следуйте за мной и оставим большую дорогу ленивым.

Магнус знал, кажется, все дороги Швеции, как знал и все города Германии. Он ни разу не заблудился в самом дремучем лесу и всегда запросто находил речной брод.

Не раз г-н де ла Герш замечал, однако, что самоуверенность его спутника не мешала ему действовать разумно и решительно. Ну а когда, подняв палец, Магнус указал ему на появившиеся над горизонтом Готембургские колокольни, их отношения стали ещё более близкими, что редко случается с людьми во время долгих путешествий, — со стороны Армана-Луи это проявилось в выражении полного доверия Магнусу, а со стороны Магнуса в более глубоком уважении к дворянину.

Принципы Магнуса не позволяли ему, однако, выдерживать баланс между приходом и расходом: оказалось, что, выходя из трактира «Коронованный лосось», где г-н де ла Герш расплатился за обед, его кошелек стал тонким, как лист, и пустым, как барабан.

— Пусть вас это не тревожит, — сказал Магнус. — На Провидение можно рассчитывать как раз в таких трудных обстоятельствах.

— Если бывают ещё на свете чудеса, будем надеяться на них, — ответил Арман-Луи.

— О! Господин граф, Магнус по своему опыту знает, что они существуют. Он, каким вы его видите, уже четырежды был приговорен к расстрелу и дважды к повешению, однако, и вы можете в этом убедиться, у меня все тридцать два зуба на месте.

Г-н де ла Герш долгим взглядом посмотрел на купы зеленых деревьев, за которыми прятался тот самый белый домик, где несколько часов пробыл он у Маргариты Каблио, — а затем они отправились в сторону Готембурга.

Магнус, казалось, погруженный в глубокие раздумья, скакал рядом с ним.

— Когда-то я был близок в Готембурге с одним уважаемым торговцем суконными товарами, но он наверняка запомнил меня как Магнуса, который так часто пользовался его кредитом, что, должно быть, ларцы этого славного человека будут закрыты для меня как вражеская крепость. А вы, господин граф, знаете ли кого-нибудь в Готембурге?

— Я знаю Авраама Каблио.

— О! Хвала небу! Вы знаете его парусное судно! Вот где начинаются чудеса! Авраам Каблио! Но ведь этот человек весь в золоте, сударь!

Магнус выехал на окраинную улочку, пересек площадь и оказался на широкой, красиво обсаженной деревьями подъездной дороге, и в конце её остановился с видом человека, для которого Готембург был, по меньшей мере, родным городом.

— Стучите и входите. Здесь вы уже у Авраама. А я подожду, — сказал он.

Армана-Луи провели в низкую, удивительно чистую залу без каких-либо украшений. Дверь открылась, и Авраам Каблио предстал перед ним, бледный в черных одеждах.

— Брат, — сказал он, взяв г-на де ла Герш за руку. — Вы прибыли в печальный день. Господь отвратил свой лик от моей дочери, и позор и бесчестие вошли в этот дом.

Арман-Луи, который помнил ещё о графе де Вазаборге, затрепетал.

«Бедная Маргарита!», — подумал он.

Авраам вытащил из-за пазухи письмо.

— Неизвестная рука открыла мне этот позор! — продол жал он. — Однако боль, которая сжимает мое сердце, не может заставить меня забыть, что вы — у меня, вы, которого я вытащил из рук злодеев… Говорите без опаски, я к вашим услугам.

Г-н де ла Герш рассказал ему в нескольких словах, что произошло с ним с тех пор как живым и невидимым доставил его на берег «Добрый самаритянин», а потом и том, что ему предстоит сделать.

— Но вот я остался вдруг без единого су, — добавил он к сказанному.

— Вы сражались в Ла-Рошель ради защиты истинной веры!.. Спасибо, что вы вспомнили об Аврааме Каблио… Что я могу сделать для вас?

— Сто золотых экю не покажутся ли вам слишком крупной суммой для дворянина, у которого нет ничего, кроме шпаги?

— Вот они, — сказал кальвинист, открыв эбеновую шкатулку и доставая оттуда сто золотых монет.

— Вы знаете, что я солдат, — продолжал между тем Арман-Луи, — и пушечное ядро может оторвать мне голову прежде, чем я смогу вернуть вам свой долг?

— Я буду оплакивать солдата… Но если вы останетесь живы, раздайте эту сумму тем, кто беднее вас…

Когда Арман-Луи вышел из дома Авраама Каблио, он застал Магнуса на лошади на том же месте, где оставил его. В мгновение ока он вскочил в седло.

— Мы должны без промедления вернуться в трактир «Коронованный лосось», — сказал Арман-Луи.

— Едем! — согласился Магнус и озабоченно огляделся по сторонам.

— У меня полная пазуха…сто золотых экю! Если бы я попросил тысячу, они бы у меня были тоже.

— Я знаю.

— И тебя это не удивляет?

— Нет.

— Однако я мог бы вернуться с пустыми руками.

— Это невозможно!

— Но ведь Авраам вовсе не управляющий моего имения.

— Провидение обещало нам чудо. И оно его совершило.

В этот момент оба всадника выехали из города и быстро поскакали в деревню.

— У вас есть враги в Швеции? — вдруг коротко спросил его Магнус.

— Враги? По правде говоря нет.

— Подумайте хорошенько.

— Я не вижу никого, кроме… Есть ли еще? Вряд ли.

— Вы назовете его?

— Жан де Верт.

— Жан де Верт? И вы ничего об этом не говорили?

— А зачем?

— Когда имеют дело с таким человеком, как барон Жан де Верт, об этом всегда надо говорить.

— Довольно того, что я об этом думаю! Он должен был покинуть Швецию через некоторое время после моего отъезда.

Магнус покачал головой.

— Он ещё здесь, господин граф. Можете в этом не сомневаться… Теперь я все понимаю!

— Что — все?

— Вы ничего не заметили?

— Ничего.

— Представьте тогда себе, что в тот момент, когда вы въезжаете в город, один бездельник с мрачным лицом стал очень внимательно на нас смотреть; вскоре после того я заметил, что он следует за нами. Конечно, не должно плохо думать о ближнем, а Магнус убежден, что большинство людей — и есть наши ближние, как грифы — двоюродные братья голубям. И я ждал. Но не бывает такого, чтобы Магнус ошибся. Я вновь увидел этого негодяя у ворот почтенного христианина, которого зовут Авраам Каблио. Он поджидал, когда вы выйдете. И, наверное, я отрезал бы ему уши, чтобы узнать, течет ли в его жилах кровь, как вдруг наш преследователь неожиданно скрылся в темной улочке. А сейчас, господин граф, этот барон, душой которого завладел дьявол, может ли он проявлять какой-либо интерес к тому, чтобы быть в курсе вашего пребывания в Швеции?

— О да, конечно!

— Значит, нет никаких сомнений, что это именно он послал того типа, сулящего недоброе, гнаться за вами по пятам… Вот почему я собираюсь обновить фитили у моих пистолетов…

Арман-Луи не придал никакого значения словам Магнуса. Он оставил его у вывески «Коронованный лосось» и, не теряя ни минуты, помчался к белому домику, перемахнуть изгородь которого не стоило никакого труда.

Все та же негритянка встретила его и проводила к Маргарите.

При его появлении молодая женщина встала и, протянув ему руку, сказала:

— Какому счастливому случаю я обязана увидеть вас вновь? Не будет ли он на сей раз более приятным, чем я пред полагаю? Нуждаетесь ли вы во мне?

— Пусть Бог меня осудит, если я плохо поступаю, — ответил Арман-Луи. — В первый раз я спас вас… Долг обязывает… Я видел Авраама Каблио.

— Моего отца?!

— У него в руках было письмо… Увы! Письмо недруга… Он все знает. Если у вас есть основания бояться его гнева, берегитесь! Возможно, я опережаю его не более чем на час.

Маргарита побледнела как смерть.

— Мой отец здесь! — вскричала она. — Ах, я погибла!

— Что я могу для вас сделать?.. Я всем обязан Аврааму, но вы его дочь… Приказывайте!

Маргарита подняла на г-на де ла Герш глаза, полные слез.

— Нет! — ответила она. — Рано или поздно, но однажды эта тайна должна была открыться… Я буду ждать моего отца… Если он убьет меня, прощайте!.. Если он простит меня, я буду обязана вам больше чем жизнью.

— Спаси вас Бог! — воскликнул г-н де ла Герш взволнованно.

В тот момент, когда он только что покинул сад, топот лошади, скачущей во весь опор, заставил его обернуться. С первого взгляда он узнал графа де Вазаборга. Арман-Луи устремился к нему, замахал руками, окликнул его. Но он пришел пешком, а лошадь графа летела как ураганный ветер… Звук его голоса потерялся в этой бешеной скачке. И скоро Ар ман-Луи увидел, что лошадь и всадник исчезли за густыми деревьями.

— Ах! Это судьба! — прошептал он.

Он собрался перейти кромку леса, где ещё не так давно повстречал капитана Якобуса, как вдруг раздался выстрел — и пуля разорвала его камзол и влетела в ствол березы.

Почти в тот же миг, прежде чем он успел углубиться в лес, послышался новый выстрел, и вслед за ним раздался глухой крик, а выскочив на дорогу, Арман-Луи увидел Магнуса и человека, который во всю прыть убегал, бросив свою лошадь. Магнус держал ещё в руках пистолет.

— Что это было? — спросил г-н де ла Герш.

— Негодяй, который не попал в вас и в которого промахнулся я!.. Ах, Магнус, удивляешь ты меня! Не стареешь ли ты, мальчик мой? — приговаривал Магнус. — Заряд ведь был совсем свежий. Моя пуля продырявила его шляпу на полдюйма от черепа, может быть, она задела его?! Если бы я целился не в голову этого злодея, который крался по дубовой роще, я бы непременно попал; но я, к сожалению, не метил в тело, чтобы убить его наповал и чтобы захватить его лошадь. Вот так все и получилось, господин граф.

Он снова неторопливо зарядил свой пистолет.

— А ведь я говорил вам, что надо быть всегда начеку! — продолжал он. — Жан де Верт — человек расторопный. А теперь, я прошу вас, давайте вернемся в город, надо найти короля. Когда имеешь дело с таким человеком, как барон, не стоит слишком долго заниматься другими делами.

И когда они вновь поспешили к кабачок, где оставили своих лошадей, Арман-Луи спросил у Магнуса, каким образом он попал к белому домику после того, как они расстались на пороге «Коронованного лосося».

— Вы совсем не знаете Магнуса, если вы думаете, что он позволит вам бегать в сумерках по лесам! — ответил старый солдат. — Вы ещё не дошли до конца тропинки, как я уже шел по вашим следам! Вот как это вышло!.. Теперь я прекрасно знаю, что барон в деревне.

— Ну да? Ты думаешь?

— Я не думаю, я утверждаю!


21. Маска сброшена


Для понимания того, что последует дальше, мы должны оставить теперь Армана-Луи на Готембургской дороге и свести графа Вазаборга с Маргаритой.

Они встретились в той же комнате, где в прошлый раз побывали герцог Альберт и г-н де ла Герш. Граф де Вазаборг держал в своих объятиях бледную и дрожащую Маргариту. Его глаза были полны тревоги; он спросил ее:

— Ах! Вы не любите меня больше? — Тогда как растерянная Маргарита бросила испуганные взгляды то на дверь, то на окно.

— Умоляю, не надо об этом! Все осложнилось, и если бы я сказала вам о том, что происходит, вы бы не поверили! — проговорила она, обхватив его за шею. — Но, умоляю вас, бегите!

— Мне, бежать? Но почему? Я так долго не видел вас, Маргарита. Если вам угрожает опасность, как в тот страшный день, когда господин де ла Герш вернул вас моей любви, я остаюсь.

— Господин де ла Герш?!.. Увы, он уже ушел отсюда.

— Он?!

— Он сказал мне… О, это ужасно!.. Ах, ну зачем вы повторяете теперь эти слова любви? Слишком поздно!

Вдруг Маргарита замерла и прислушалась.

— Вы слышите?.. Ах, бегите же! — вскрикнула она снова, ломая руки.

В самом деле со стороны двери донеслись какие-то звуки. Маргарита попыталась увлечь графа де Вазаборга за собой в соседнюю комнату, но дверь неожиданно открылась, и на пороге появился Авраам Каблио.

— Мой Бог! Так это правда! — крикнул он.

Граф де Вазаборг обернулся, сверкая очами, рука на гарде шпаги.

Авраам Каблио, сделав шаг к дочери, остановился, точно пораженный ударом молнии, и, воздев руки к небу, сказал:

— Король?!

Маргарита посмотрела на графа, и мертвенная бледность покрыла её лицо, но почти тотчас овладев собой, она проговорила слабеющим голосом:

— Король! Я это знала!

— Ты слышишь это, Господи! — вскрикнул Авраам.

Густав-Адольф, — а это был он, — собрался объясниться, но Маргарита, бросившись к ногам отца, взмолилась:

— Прокляните меня! Ударьте меня! — сказала она. — Священный христианский долг, девичью честь, честь вашего имени, я все забыла, отец. Да, это он, король!

Авраам Каблио, все это время стоявший закрыв лицо руками, поднял голову: величие беды и покорности судьбе легли печатью на его изборожденное морщинами благородное чело.

— Моя старость опозорена! — сказал он. — Но позор моих седин не мешает мне помнить о том, что вы помазанник Божий. Дом этот открыт, вы можете выйти из него так же, как вы сюда вошли. Только не забывайте, Густав-Адольф: у короля должны быть и другие заботы, кроме той, чтобы приносить бесчестье в дом одного из его слуг.

— Вы считаете, что я настолько труслив, что могу уйти, не узнав, что станется с Маргаритой? — вскричал Густав-Адольф.

Услышав эти слова, Каблио вскинул голову и, скрестив руки на груди, с достоинством ответил:

— И вы осмеливаетесь задавать мне вопросы? С каких это пор отец не вправе судить свою дочь? Может, Маргарита ответит? Спросите же её об этом!

Слова ещё слетали с губ Авраама, когда боковая дверь вдруг открылась, и прелестный, как день, ребенок, робкий и улыбчивый, тихо выскользнул из соседней комнаты.

Увидев его, Авраам задрожал всеми своими членами. Маргарита все ещё стоявшая на коленях, привлекла ребенка к себе и затем, подтолкнув его к ногам Авраама, представила его ему:

— Пусть я умру, воля ваша, — сказала она. — Но простите это невинное создание!

Каблио наклонился, и руки ребенка обхватили его за шею.

— Ах, я побежден! — воскликнул Авраам, не в силах оттолкнуть его.

Он обнял ребенка и Маргариту и прижал обоих к груди. Их слезы и их поцелуи смешались, затем, высвободившись из объятий, Маргарита взглянула на отца умоляющими глазами:

— Отец, — сказала она. — Позвольте мне последний раз поговорить с королем Густавом-Адольфом?

Авраам Каблио посмотрел сначала на дочь, затем на короля.

— Сир, я удаляюсь, — обратился он к королю. — Пусть, однако, ваше величество помнит о том, что вы в моем доме!

Как только они остались одни, Маргарита повернулась к Густаву-Адольфу.

— А я этого и не знала!.. Вы — король?! — Король! сказала она, вспыхнув.

— Ах, но разве полюбили бы вы меня, знай вы, что я король? — воскликнул он.

— Король! Король! — повторяла она, изучая его глазами. — Но когда вы, сидя у моих ног, клялись вот этим самым ртом, вот этими самыми губами, которые я считала искренними, что существуете для меня, и если бы тогда кто-нибудь пришел бы и сказал, что вы король Швеции… Я бы никогда этому не поверила! И надо же было такому случиться, чтобы именно мой отец открыл мне глаза!..

Но голос Густава-Адольфа прервал её.

— Помните ли вы день, когда случай привел меня к вам! — громко заговорил он. — С первой вашей улыбки я понял, что принадлежу вам. Моя душа без остатка была отдана вам… Кем я был? Солдатом, у которого тысячи врагов оспаривали его отечество, королем без короны, почти изгнанником, ссыльным? Лихорадка пожирала мои дни: ни часа без тревог, всегда и во всех козни, борьба. Но мою бесконечную тоску прервали, наконец, вы, в вас я нашел утешение своему безрадостному существованию! Возле вас я начал дышать полной грудью, вы отогрели мое сердце, только с вами я стал обладателем тех благ, которые есть даже у самых ничтожных из моих подданных: благ, которые заставляют их любить жизнь. В вашем лице я имел руку друга, преданное сердце и, наконец, женщину! Нет, не смотрите на меня такими сердитыми глазами! Ну а если государственные дела отнимали у меня свободу, то душа моя не изменила вам, она никогда не прекращала принадлежать вам!.. Ваш образ следовал со мной повсюду, он утешал меня в сражениях и был моей надеждой на возвращение. Единственные часы, когда я почувствовал опьянение жизнью, я испытал именно здесь, нигде больше мое сердце так не билось… Верьте голосу, который говорит вам это! Если бы не было необходимости защищать народ, вверенный мне: защищать от поляков, датчан, русских, австрийцев, разве покинул бы я хоть на один день этот белый домик, где я встретил вас! Ах, сколько раз я мечтал спуститься с королевского трона, где отдых мне не позволен! Я бы сделал это несомненно, если бы долг чести не связывал меня!.. и потому что я король — вот вы уже больше и не любите меня!

— Ах, я вас все ещё люблю, потому и прощаю! — зарыдала Маргарита.

Король вскрикнул и хотел заключить её в свои объятия. Но она поднялась и сказала:

— Густав-Адольф! Маргарита умерла. Здесь перед вами только дочь Авраама Каблио, человека, который сражался за Ваше величество. Остальное забудьте!

— Могу ли я забыть? — растерянно произнес Густав-Адольф.

— Вы сможете, если будете думать о Швеции! Швеция под угрозой, вы сами это говорили. Отдайтесь ей всецело. Отчизна — вот кто теперь ваша невеста, ваша жена, ваша любовь! Выше шпагу, Сир — и защищайте свою страну. Я возвращаю вам Швецию! Вот соперница, мой горячо любимый король, к которой я не могу вас ревновать!.. Европа в огне, сказали вы мне однажды: разбушевались страсти, провинции и королевства втянулись и запутали в опасных играх. Пусть Швеция, воодушевленная вами, вступит в борьбу, пусть её участь будет счастливой. За дело! А мое сердце, в котором вас никто не заменит, будет всегда биться во имя Густава-Адольфа.

Король стоял в нерешительности; никогда Маргарита не казалась ему более красивой и трогательной. Но он слишком хорошо знал её, для того, чтобы понять, что потерял её.

— Вы этого хотите, Маргарита?! — спросил он, вздыхая. — Нет больше Маргариты! К оружию, Сир!

— Тогда, прошу вас, вашу руку, ваши губы в последний раз! И да спаси вас Бог! Шпага вынута, и больше я не вложу её в ножны!

Из глаз Маргариты, излучающих любовь, текли слезы, она обхватила голову короля руками… ей казалось, что сердце её вот-вот выскочит — так сильно оно билось. А затем указав ему на морские дали, за которыми был германский берег, она сказала:

— Вот ваш путь!

Раздираемая безумным волнением, совсем обессилевшая, Маргарита упала в кресло. Рыдания вздымали её грудь, её руки повисли вдоль тела. Густав-Адольф бросился к её ногам. Сколько часов провел он когда-то подле неё в счастливые времена, тогда она верила в него! Он не смел говорить теперь, и держал её в своих объятиях.

Маргарита была в полном изнеможении. Какое-то время она оставалась неподвижной, уронив голову на плечо короля и плача. Потом она порывисто встала, её глаза горели. Не сдерживая слез, ручьями бегущих по щекам, Маргарита сказала:

— Сир, для вашего величества отныне я лишь подданная, мать одного из ваших подданных. И пусть завтрашнее солнце больше не застанет вас здесь!.. А чтобы эта наша встреча была последней, я хочу, чтобы мой отец узнал о вашем решении.

Она позвонила в колокольчик. Вскоре после того вошел Авраам.

— Отец, — сказала она, — вот король, который собирается уничтожить врагов нашей религии.

— И он принесет в жертву этому делу свою жизнь?

— Ах, я клянусь вам в этом! — воскликнул Густав-Адольф.

На что Авраам ответил:

— Я снарядил корабль для своей страны в то время, когда она воевала с Данией, — сказал он, — и ещё большее число я снаряжу для защиты нашей веры. Моя кровь и мое золото — ваши, Сир.

— Тогда я назначу вам свидание в Карлскроне: я хочу, чтобы все корабли, имеющиеся в Швеции, собрались там.

— Мои фрегаты будут отовсюду, и пусть все узнают, на что способен человек истинной веры.

Маргарита подняла на отца умоляющие глаза.

— Позвольте мне последовать за вами, — сказала она. — Вы станете воодушевлять своим примером экипажи кораблей, набранные вами; я буду молиться за тех, кто пойдет сражаться, а ребенок увидит там издали того, с кем он больше не встретится.

Она едва стояла на ногах. Авраам поддерживал её за талию:

— Идите же, дочь моя, Бог услышит ваши молитвы, и благословит наши усилия.

Уже через несколько мгновений раздался топот лошади, скачущей галопом, что говорило о том, что Густав-Адольф был теперь далеко от белого домика. Она почувствовала как сердце сильно застучало в её груди. Авраам Каблио появился вновь, держа ребенка за руку.

— На колени, сынок, на колени, и Бог спасет короля! сказала она. — Впереди — война!

В последний раз Маргарита спала под крышей этого дома, который долгое время служил ей убежищем. На рассвете слуги, посланные её отцом, сообщили, что все уже готово к отъезду.

Кровь забурлила в жилах старого моряка при мысли о новых войнах. Он разослал гонцов по всей стране, чтобы ускорить снаряжение кораблей. Он опустошал свои ларцы, покупая вооружение, провизию. Он хотел, чтобы его корабли, корабли Авраама Каблио, были самыми боеспособными и оснащенными лучше других на флоте.

Тем временем Маргарита послала записку г-ну де ла Герш.

Из нескольких слов, сказанным Арманом-Луи накануне, она поняла, что ему надо было срочно увидеть короля. Она назначила ему свидание недалеко от Готембурга, на Карлскронской дороге.

Вскоре она расставалась с белым домиком — глаза её были полны слез, щемило сердце, давило грудь. Она понимала, что не будет уже тех счастливых дней, какие она прожила здесь. Она прощалась с любимой мебелью, с каждым деревцем, с каждым кустиком. Все наводило её здесь на приятные и веселые воспоминания. Теперь их связь была разрушена. Она уходила медленно, держа сына за руку, и все время оглядываясь.

— Все кончено! Все кончено! — горестно повторяла она.

На повороте тропинки её окликнул мужской голос. Она задрожала. Авраам Каблио был перед ней верхом на лошади в походном костюме рядом с каретой. Она отвернулась: больше не суждено ей видеть свой белый домик! Она всхлипнула и надвинула на голову длинную густую вуаль.

— Прощай! — прошептала она надломленным голосом.

Когда вскоре она выглянула из кареты, не видны были уже дома Готембурга — их скрывала холмистая местность, и белая пыльная дорога вела в глубь черного соснового леса.


22. Ловкий человек


Через час король Густав-Адольф и офицеры, созванные им в Готембург под предлогом смотра корпуса новобранцев, вышли на Карлскронскую дорогу, где к тому времени сосредоточились флот и армия в предвидении событий, которые могла ускорить война.

Арман-Луи и Магнус узнали об отъезде в то же самое время, что и о прибытии, то есть догнать его было теперь, казалось, невозможно.

— Какое это имеет значение?! — сказал Магнус. — У нас отличные свежие лошади, есть золото, хорошие шпаги, которых ничто не остановит… Поедем по следам короля, и если не настигнем его в Карлскроне, то обязательно застанем в Стокгольме.

Прискакал гонец, посланный Маргаритой к г-ну де ла Герш. Приготовления к отъезду были окончены, и, встретившись с Авраамом и его дочерью, они вместе сразу отправились вслед за королем по той же дороге, что и он.

— О, это истинный, настоящий король, — говорил Магнус. — Он терпеливо и долго хранил молчание. Сероглазый он, зеленые у него глаза или голубые, я не знаю, небеса или океаны вызывают его гнев или радость, но благородный и звучный голос его заставляет беспрекословно подчинять себе всех, а железная рука, солдатская хватка, генеральская голова и к тому же огненный взор и привычка пускать свою лошадь галопом — вот что побуждает и самых робких новобранцев очертя голову бросаться вперед в предчувствии победы. Я некоторое время служил в Польше, у короля Сигизмунда, его дяди: Густав-Адольф нас так здорово отделал, что я поклялся идти только под его знаменами. Именно в этот день шесть его эскадронов разгромили наш корпус. Я не чувствую себя от этого хуже, но вы понимаете, что это все же немного смущает.

— Черт возьми! — сказал г-н де ла Герш. — Я никогда не видел твоего героя-короля, но мне кажется почему-то, что я его знаю.

Так вот беседуя, они пересекали леса и равнины, города и поселки. Подозрительная личность, однажды замеченная Магнусом, больше не появлялась. Солнце благоприятствовало их путешествию и, бодрые телом и веселые духом, они добрались, наконец, до крепостных стен Карлскроны и увидели вокруг каменного города палаточный город, оглашаемый громыханием оружия.

— Расстанемся здесь, — сказал Авраам. — Если вы будете нуждаться в моей помощи, каждый укажет вам мой дом, где я живу. Ступайте своей дорогой!

Один прохожий указал им местопребывания короля, его резиденцию. И, пока их лошади отдыхали у трактира, где Магнус снял жилье, они воспользовались остатком дня, чтобы попасть к королю. Ворота замка осаждали толпы офицеров, дворян и слуг, повсюду стояли на постах солдаты.

Вдруг Арман-Луи вскрикнул, и, прежде чем Магнус успел понять, что тот намеревается делать, г-н де ла Герш устремился в королевские сады, окружающие его замок-резиденцию.

Невдалеке, в конце подъездной дороги, Арман-Луи только что заметил м-ль де Сувини и возле неё Жана де Верта; г-н де Парделан шел рядом с ними.

К несчастью, мудрый Магнус не ошибся в своих прогнозах: Жан де Верт прежде всех был извещен депешей императора Фердинанда о победе кардинала де Ришелье. Беженцы, которым удалось пробраться в Швецию быстрее и надежнее, чем кораблю бедного капитана Давида Жоана, сообщили ему, кроме прочего, что в момент, когда Ла-Рошель пал, г-н де ла Герш был ещё жив.

Из этого Жан де Верт заключил, что его соперник не замедлит появиться на тех же берегах, где они встретились, то есть ясно было, что Арман-Луи будет там, где окажется Адриен. Так же легко можно было предвидеть и последствия встречи двух молодых людей, влюбленных друг в друга. Довольно было обычного здравого смысла.

Сопротивление Адриен выражалось в том, что она не давала хода слову, данному г-ном де Парделаном, да и могло ли быть иначе, если у неё была такая надежная опора в лице молодого гугенота, наделенного очарованием самоотверженности, мужества и преданности.

Открытая борьба была немыслимой, что было непривычно для Жана де Верта, с чем он, однако, не мог смириться. И, недолго думая, барон пришел к мысли, что граф де ла Герш должен просто исчезнуть.

— Итак, он исчезнет, — задумчиво произнес он.

Момент казался ему вполне удачным для рискованных попыток. С тех пор как г-н де ла Герш покинул Швецию, произошли перемены. Война была неизбежной. Вызванный сначала в Германию приказом императора Фердинанда и вновь отправленный в Швецию для более спешной надобности, Жан де Верт нашел уже шведов под ружьем. Одинаковые мысли воодушевляли нацию и её короля. Никогда ещё Густав-Адольф не проводил так часто военных смотров, из-за которых он то и дело ездил из Стокгольма в Кальмар и из Готембурга в Карлскрону. До начала войны оставались считанные часы.

Встревоженный лихорадкой военных приготовлений, потрясающих Швецию, г-н де Парделан покинул замок Сент-Вест и подался с Дианой и м-ль де Сувини в Карлскрону, куда без конца возвращался король после коротких отсутствий.

Старый дворянин хотел посвятить остаток сил службе своей второй родине и, перед тем, как умереть, услышать ещё раз звук боевой трубы, зовущей к атаке.

Жан де Верт последовал за ним под предлогом сблизиться с королем, а на самом деле ради того, чтобы оставаться рядом с м-ль де Сувини. Мысли о её похищении не раз приходили ему в голову. Большое число искателей приключений, говорящих на всех языках, бороздили по Швеции, привлекаемые предстоящей войной и репутацией короля. В этом множестве, каждый день растущем, Жан де Верт и собирался найти пособников своим планам. Но надо было спешить.

Барон не был щепетилен в делах такого рода. Воспитанный жестокой школой графа де Тилли и беспощадного герцога Фридленда, он растерял даже то немногое доброе, что досталось ему от детства. Согласно его принципам, ему хотелось бы для достижения своих целей обходится без посредников. Но как бы то ни было, он вынужден был прибегнуть к их помощи.

Приняв решение, Жан де Верт пообещал себе, разумеется, что когда его соперник окажется там, где г-н де Парделан появится с дочерью и м-ль де Сувини, — то постарается выследить Армана-Луи в окрестностях Карлскроны; но, не желая скомпрометировать себя лично последствиями сомнительной авантюры, он отправился в сторону кварталов с грязными домишками и притонами, где обитали бандиты и мародеры, который подобно воронью, следуют обычно за армией.

Как в тот момент барон сожалел, что рядом с ним нет его осторожных слуг! — то-то головорезы этих мест потешились бы над ними!

О себе же он подумал в утешение, что добрый город Карлскрона пощадит его.

Благодаря необычному наряду, изменившему его до неузнаваемости, Жан де Верт пробрался незамеченным в одно такое заведение, где большая часть людей в лохмотьях стучала кружками и играла в карты. Много рапир, много искромсанных плюмажей, много крученых усов, много кинжалов с медными или железными рукоятками, много плащей, изношенных в темных делишках, множество лиц, изуродованных шрамами, украшали этот притон, где прохаживались краснолицые служанки, разнося кувшины, наполненные пивом и тарелки с сыром.

Жан де Верт сел в угол и огляделся.

Два человека играли в карты за соседним столом, на котором стояли два оловянных стаканчика, две кружки, наполовину опустошенные, и лежали несколько монет. Вокруг стола сидело ещё с полдюжины оборванцев. Один из игроков с желтым лицом был одет в расшитый галунами бархатный камзол, расползающийся по швам и порядком обтрепанный; у этого человека был хитрый взгляд, притворно нежная улыбка, восковой цвет лица, впалые щеки, длинные худые руки. Ловкость его маленьких острых пальцев привлекало внимание баварского капитана.

Приглядевшись повнимательнее к этому игроку с бледным лицом, он скоро пришел к убеждению, что тот принадлежит к типу людей, являющихся своего рода педантами, которые умеют обуздать случай и заставить его служить себе на пользу.

Каждая их партия в карты заканчивалась тем, что значительная часть разбросанных перед ним по столу монет перекочевывала в его карманы, глубину которых не могла проверить никакая другая рука, кроме его собственной.

Второй игрок, жертва этого осторожного, расчетливого и ловкого мошенника, чертыхался и богохульствовал, пил и продолжал играть.

Игрок в бархатном камзоле, движимый чувством братского сострадания, перелил содержимое своей кружки в кружку противника:

— Брат Торвик, у меня не такая жажда, как у тебя; поделимся! — сказал он при этом.

Торвик согласился, наполнив до краев свой стакан, проглотил его содержимое одним глотком, поставил на карту и проиграл.

— Э! Ну вот тебе раз! Ловко! — пробормотал Жан де Верт. — Кажется, этот негодяй — великий мастер мелкого злодейства! Как раз такой человек мне и нужен.

В этот момент сержант, одетый в мундир шведской конной полицейской стражи вошел в притон и сел.

— Играем честно, без ругани, — взглянув на вошедшего, сказал игрок в обтрепанных галунах.

— Тебе проще, метр Франц, ты всегда выигрываешь. Не то, что я! — махнул Тервик рукой.

— Да, я иногда выигрываю, потому что я человек набожный, — ответил Франц, тасуя карты.

Игра возобновилась, и в результате в карман «набожного» человека перешли почти все деньги, которые лежали на столе.

Торвик положил руку на бедра, отстегнул ремень, к которому был подвешен кинжал с серебряной рукояткой, и, бросив на стол деньги сказал:

— Моя ставка — двадцать дукатов, пояс и кинжал!

— Торвик! Азарт помутил тебе разум! Богобоязненный христианин не должен поступать таким образом!

— Двадцать дукатов, говорю тебе!.. Или тысячу чертей тебе в печенку!

Франц нарочно подавил жест ужаса.

— Идет! — согласился он.

Партия началась.

Уже на втором прикупе все шансы были в пользу Франца. На третьем он опять открыл карты и сказал:

— Я выиграл!

Вдруг Торвик схватил его за грудки.

— Ах, чертов потрох! Так ты жульничаешь! — закричал он.

В мгновение ока стол был перевернут, кувшины разбиты на куски, скамейки опрокинуты на пол. Торвик, который выпил уже шесть пинт, вдруг осоловело огляделся вокруг и рухнул. Жан де Верт, все это время наблюдая за происходящим, заметил, как Франц быстро склонился и ловко сунул руку в прореху его кармана.

Потом Франц распрямился, отряхнулся и, обойдя Торвика, валявшегося среди битых кувшинов и стаканчиков, подошел прямо к сержанту.

— Правосудие свершилось, сеньор сержант, — сказал он сочувственно. — Нечестивец, который хулил святое имя Бога, повержен. Он хотел меня задушить, обокрав. Обыщите его карманы, и вы обязательно найдете там зеленый шелковый кошелек с двадцатью четырьмя пистолями, которые у меня только что были и которых у меня больше нет!

Сержант подозвал двух солдат и велел им схватить Торвика. Его обшарили и нашли шелковый зеленый кошелек с двадцатью четырьмя пистолями.

На весь зал сержант крикнул:

— Уведите этого негодяя!

— Вы простите его, поскольку я его прощаю, — попросил тут же Франц.

Вокруг стали собираться любопытные, и Франц неторопливо вышел.

Жан де Верт последовал за ним. На повороте улицы он догнал Франца и слегка хлопнул его по плечу.

— Друг, меня зовут Жан де Верт. Не будет ли вам угодно пойти ко мне в гостиницу?

— Ведите, сударь.

Они вошли в дальнюю комнату гостиницы. Жан де Верт сел.

— Я только что видел вас в деле, мэтр Франц, — сказал он. — Вас зовут именно так? Я не ошибся?

— Франц Крес к вашим услугам.

— По правде говоря, я восхищался, с каким искусством вы, обобрав противника, бросили его в тюрьму.

Франц скромно потупился.

— Когда судьба вас забрасывает в страну гугенотов, это доставляет несказанную радость душе католика — помыкать таким вот нечестивцем, наказывать его и обрекать на вечные страдания, которые уготованы ему, как в аду.

— Вот речь, по которой я могу судить о вашей добропорядочности, досточтимый Франц, и я полагаю, мы с вами завяжем кое-какие отношения, полезные нам обоим.

— И я очень хочу этого.

— Не отказались бы вы взять в руку праведный меч против одного их этих нечестивцев, объявивших войну святой церкви?

— Конечно нет, сударь. Но у каждого есть какие-то свои дела, которые невозможно сразу забросить…

Жан де Верт открыл ларец и зачерпнул из него горсть золотых.

— Я сразу даю задаток, а расчет потом, — предложил он. — Я хочу, чтобы один человек, который не верит в достоинства святых, быстро исчез. Умрет он или исчезнет — значения для меня не имеет, но рука, которая сделает это, получит тысячу пистолей.

На что Франц с поклоном ответил:

— Приказывайте мне, сеньор, я готов услужить вам.

Жан де Верт в тотчас ввел его в курс дела, которое задумал. Он рассказал ему о гугеноте, чудом вырвавшемся из осажденного Ла-Рошеля, враге святой церкви, который приезжает в Швецию и несомненно появится в Готембурге; хорошо бы, чтобы видели его там недолго.

— Есть ли у вас какие-либо указания о выборе средств? — спросил Франц, не упустив ни слова из долгих объяснений Жана де Верта.

— Никаких. Я не хочу ни в чем стеснять начинания человека обязательного и набожного, который окажет мне помощь своим опытом и усердием.

Франц блаженно улыбнулся:

— Кстати сказать, этот господин де ла Герш, который приедет сюда, чтобы добавить французской отравы к шведскому яду, всего лишь повеса, мало искушенный в науке фехтования, и к тому же ветреник без средств и безродный, — небрежно добавил Жан де Верт.

— Жаль, жаль, сеньор! Мне бы хотелось доказать прославленному Жану де Верту, что сколь бы ни был робок его покорный слуга, он не станет отступать перед опасностью, чтобы защитить святое дело.

Жан де Верт встал и, фамильярно хлопнув Франца Креса по плечу, сказал:

— Не впутывайтесь в скверные дела. Ловкий человек вроде вас должен понимать, что вовсе нет необходимости убивать людей, чтобы заставить их исчезнуть. Достаточно бросить их в какую-нибудь авантюру, где бы они могли навлечь на себя гнев: среди католиков — любовницы или духовника короля, а среди протестантов — законов или общественного мнения. Если теперь суровая необходимость требует, чтобы этих людей вынудили покинуть ту юдоль страданий, где мы томимся, надо делать это осторожно, без шума и огласки.

— Пусть наша святая мать Церковь покровительствует мне — и вы будете довольны мной, сеньор! — сказал почтенный Франц Крес.

Сунув в длинный пояс из зеленого шелка пистоли, которые отсчитал ему Жан де Верт, он вышел неторопливым и размеренным шагом.


23. Королевские сады


Разговор этот между Жаном де Вертом и Францем Кресом происходил ещё в то время, когда г-н де ла Герш, прыгнув в волну, прибился к западному побережью Швеции.

Франц Крес, желая заслужить уважения Жана де Верта, немедленно отправился на поиски гугенота, разослав своих агентов к главным портам королевства. Один из них увидел г-на де ла Герш в момент, когда тот появился в Готембурге неподалеку от белого домика и узнал его по описанию примет, данных Жаном де Вертом. Результатом этой встречи был пистолетный выстрел, который чуть не уложил Армана-Луи, направлявшегося к Маргарите.

Неудачная первая попытка совсем не обескуражила Франца Креса. Предупрежденный своим гонцом об отъезде г-на де ла Герш вместе с Авраамом Каблио, он решается с помощью шпаги добиться результата, который не позволила получить неловкость наемного агента. Франц был добросовестным человеком, желавшим заработать свои деньги.

Опытный глаз барона Жана де Верта узнал Армана-Луи ещё издали, когда тот появился у королевского замка в сопровождении Магнуса. Неожиданная идея пришла ему в голову, и он сразу же повернулся к Францу Кресу, который ни на шаг не отходил теперь от него, и, не упускал из виду г-на де ла Герш, ищущего, как пройти к м-ль де Сувини, сказал ему:

— Не забывайте о том, что вы здесь в королевском саду и что всякого, кто обнажает шпагу вблизи резиденции короля, предают смерти. Этот указ продиктован мудростью короля Густава-Адольфа, для того чтобы обуздать неистовство дуэлянтов. Если, однако, случай спровоцирует вас к тому, представьтесь дворянином, а я, Жан де Верт, прикрою вас своим правом полномочного представителя министра Его величества императора Фердинанда.

И потом обронил — просто, как бы между прочим:

— Или это вовсе не господин де ла Герш, которого я там вижу? И неужели Богу угодно, чтобы он не натворил глупостей в королевских садах?

Франц Крес понимающе улыбнулся, поглаживая усы:

— Не волнуйтесь, — сказал он. — Я понял, что надо делать… Волк попадет в западню!

И Франц быстро скрылся во мраке грабовой аллеи.

Наступила ночь. Жан де Верт выбрался на темную аллею и углубился в лабиринт сада; за ним следовала мечтательная и грустная м-ль де Сувини, не подозревая о том, что г-н де ла Герш совсем недалеко от нее.

Арман-Луи, опасаясь потерять её из виду, устремился в том же направлении. Какой-то человек неожиданно появился перед ним на повороте аллеи. Г-н де ла Герш наткнулся на него и нечаянно сбил с него шляпу.

— К черту! Что за неловкость! — закричал человек.

— Ко всем чертям! Кто-то там наткнулся на кого-то? — попытался отшутиться г-н де ла Герш, ища свою шляпу, тем же ударом сбитую на землю.

— Что это ещё за песенка? Кто делает глупости, должен платить за них.., — с вызовом сказал Франц Крес.

И он пальцем указал на шляпу, лежащую недалеко от шляпы г-на де ла Герш.

Какой бы короткой ни была их стычка, Жан де Верт успел за это время увлечь г-на де Парделана и его компанию в другом направлении.

Арман-Луи совсем потерял м-ль де Сувини из виду и в отчаянии топнул ногой:

— Но стоила ли того эта ссора? — с досадой проговорил он.

И он положил руку на гарду шпаги, как человек, который хочет выместить на ком-нибудь свой гнев.

Франц Крес, полагавшийся на обещания Жана де Верта, обнажил с уверенностью свою:

«Вот он уже почти и мертвый, бедный мальчик!» — подумал он.

В это время Магнус, весь запыхавшийся, прибежал с другого конца подъездной дороги.

— Не прикасайтесь к оружию! — крикнул он им, едва переводя дух.

Но шпаги были уже обнажены.

— Ты увидишь, как я накажу сейчас глупца, который дерзит! — вскричал Арман-Луи, стремительно атакуя противника.

Франц, разумеется, предпочел бы повиноваться предостережению Магнуса, тем более, что он понял, но слишком поздно, что человек, якобы мало искушенный в науке фехтования, владел шпагой как мэтр. К тому же Арман-Луи, черт бы его побрал, не давал Францу передохнуть.

Разорванный плащ, искромсанный камзол, — Франц хотел бежать: укус стали рассек ему руку.

— На помощь! — крикнул несчастный Франц.

Он запнулся о пень и упал на землю.

Г-н де ла Герш схватил его за ворот:

— Признайся, что ты негодяй и мерзавец! — тряс он Франца.

Его привела в ярость мысль о том, что потерян след Адриен.

В это время за густыми деревьями послышался топот многочисленных бегущих ног.

— Ах, господин граф! Вы погибли! — прошептал Магнус, добежав до поляны, где схватились противники.

Прибежав в сопровождении отряда солдат, офицер королевской стражи застал Франца Креса полузадушенным, хрипящим в тисках рук г-на де ла Герш.

— Прошу вашу шпагу, сударь! — потребовал офицер. — Именем короля, вы арестованы!

Шпага выпала из рук Армана-Луи, в растерянности и в оцепенении стоявшего перед офицером.

Франц Крес вскочил на ноги с проворностью кошки, и с множеством поклонов и ужимок подобрал свою шляпу.

— Я проходил.., — поспешно заговорил он. — Господин набросился на меня как сумасшедший… Посмотрите, моя одежда вся искромсана его шпагой, кровь течет… У меня три раны. Это была засада!

— Ничтожество! — крикнул г-н де ла Герш.

Магнус посмотрел на Франца Креса. Ужас этого пошлого прощелыги был отлично виден старому солдату, который невольно оттолкнул его. Теперь, ни чуть не сомневаясь, он знал, что тот был зачинщиком этой дуэли.

— Вот лицо, которое я пытался вспомнить, — процедил он сквозь зубы.

Но солдаты уже окружили Армана-Луи и повели его за собой.

Франц Крес воспользовался замешательством, последовавшим за арестом его противника, чтобы ускользнуть, — скрылся за купы деревьев и исчез.

Когда офицер заметил его отсутствие, было слишком поздно искать его следы. Ночь окутывала сад своими тенями.

Магнус жалел, что не схватил беглеца за горло, хотел вмешаться и попытался объяснить, что не было никакой засады, в которой обвинили его хозяина.

Но офицер прервал его:

— Возможно, вы и правы, дружище, — сказал он. — Но этот дворянин схватился за шпагу, и только что пролилась кровь… А у меня приказ…

«Если я буду настаивать, мне, возможно, придется разделить участь господина де ла Герш, — подумал Магнус. — Кто же займется тем, чтобы освободить его из тюрьмы? Как узнают, что он туда попал?»

И он молча последовал за конвоем.

Но когда солдаты вместе с пленником безмолвно пересекали темную подъездную дорогу замка, где не было уже ни души, Франц, чья рана на самом деле оказалась пустяковой, через несколько минут догнал Жана де Верта и отчитался перед ним.

— Да, это был бой! — сказал он. — Я убедился в том, что ваш враг добился самого большого прогресса в фехтовании с тех пор как вы его не видели!.. Это дьявол!.. Моя шляпа сдохла, камзол исполосован и проткнута рука! Эти три вещи не были учтены в нашей сделке!

Жна де Верт сунул руку в карман.

— Так ты говоришь, что он в руках королевских солдат? — спросил он.

— Ну да! Он у них в руках и по дороге в тюрьму, перед которой я всегда прохожу с содроганием, — ответил Франц, осенив себя крестом.

— Вы честный человек, — сказал ему Жан де Верт, бросив несколько золотых монет в руку Франца. — А эта преданность, которую вы проявили по отношению к святому делу, принесет вам счастье.

Авантюрист сосчитал дукаты Жана де Верта и подбросил их на ладони, прежде чем опустить в темные глубины своих коротких штанов.

— За пленника вы рассчитались, — сказал он. — А где же плата за шляпу, камзол и рану?

— О, у тебя прекрасный аппетит, мэтр Франц.

— Превосходный! Кстати, заметьте: я едва не потерял его на службе вашей милости.

— Ладно, получай! — и Жан де Верт высыпал остатки денег из кошелька в широкую ладонь Франца. — Только не забудь заказать несколько месс за упокой души господина де ла Герш.

В то время, когда барон расстался со своим сообщником, Арман-Луи, за которым следовал Магнус, подходил к воротам приземистой тюрьмы, мрачной и крепкой, составлявшей часть пристроек замка.

Ров, заполненный водой и опускавшийся на него подъемный мост ограждали её от внешнего мира. На каждом углу тюрьмы дежурил часовой с мушкетом в руках.

Пораженный крутыми мерами, предпринятыми против него, Арман-Луи, который до сих пор хорошенько не понимал, за что арестован он, дворянин, защищавший свою честь, повернулся к офицеру и спросил его, что это за тюрьма, куда его ведут.

— Здесь сидят государственные преступники, — ответил офицер.

— Увы, это так! — пробормотал Магнус.

Офицер понял, наконец, удивление г-на де ла Герш, который все ещё не отдавал себе отчет в том, какое преступление он совершил, и взволнованным голосом объяснил ему, что королевский приказ запрещает обнажать шпагу в пределах королевской резиденции. Он же как раз и был схвачен с обнаженной шпагой в руке перед поверженным, окровавленным противником на месте преступления.

— Это преступление называется «оскорблением величества» — добавил офицер.

— Так вот почему ты до хрипоты кричал «Не прикасайтесь к оружию!» — сказал Арман-Луи, повернувшись к Магнусу.

Магнус молча кивнул головой, а потом проговорил тихо:

— Вот-вот! Всегда так: молодые никогда не прислушиваются к советам бывалых…

— Значит, те, кто входят в эту тюрьму, выходят оттуда только на казнь? — спросил г-н де ла Герш.

Молчание офицера было ему ответом.

Мурашки пробежали по спине молодого дворянина. Только что он полюбил Адриен, она полюбила его — и всего-то ему было двадцать пять лет…

Магнус положил свою тяжелую руку на плечо Армана-Луи.

— Господин граф, — сказал он. — Смерть всегда приходит неожиданно, когда думают что она далеко, и наоборот: она мгновенно удаляется, когда думают, что она рядом.

Арман-Луи устало провел рукой по лбу.

— Сударь, — сказал он офицеру. — Прежде чем я войду в эти ворота, вы позволите мне обратиться к вам с просьбой?

— Да, я помогу вам, если то, о чем вы просите, не заставит меня отступить от правил дисциплины — это верно так же как и то, что меня зовут Арнольд де Брае. Говорите без опаски!

— Оставьте меня на две минуты с солдатом, который следует за мной, — попросил Арман-Луи. — Клянусь вам, то, что я передам с ним, так же заинтересует королевскую службу, как и меня мое спасение.

— И вы не попытаетесь бежать?

— Даю вам слово.

По знаку офицера, конвоиры отошли от Армана-Луи. Магнус подошел к арестованному.

— Я не боюсь смерти, но я люблю и хочу жить, — сказал ему Арман-Луи.

— Вот он я! Что Магнус пообещает, он это сделает.

Г-н де ла Герш вынул кольцо из маленького кожаного кисета, который носил на шее, и отдал солдату.

— Возможно, мое спасение связано с этим кольцом, проговорил он. — Надо, чтобы ты отнес его в королевский дворец и вручил его капитану гвардейцев.

— Будь он хоть на дне ада или у своей любовницы, я добуду хоть из-под земли капитана гвардейцев короля Густава-Адольфа.

— Хорошо. Ты скажешь ему тогда, что одному французскому дворянину угрожает смерть, этот дворянин настойчиво просит аудиенции у короля. Если он будет колебаться, скажи ему, что тем как покинуть Ла-Рошель, я встречался с кардиналом де Ришелье и что всемогущий министр короля Людовика послал меня с миссией к шведскому королю.

— Это все?

— Это все… Ах-да! Если случится так, что капитана гвардейцев не будет на месте, обратись тогда к самому королю и покажи ему это кольцо, но поклянись, что ты не выпустишь его из своих рук, но если потеряешь — я погибну!

— Магнус уже не ребенок, — ответил старый солдат взволнованным голосом. — Простите его за настойчивость, но, может быть, вы посвятили бы его в то, при каких обстоятельствах было вручено вам это кольцо столь необычной формы. Как и почему? Вы говорили мне о некоем графе Вазаборге, который, я думаю, имеет отношение к истории с кольцом, я понял также, что эта особа, к которой вы попали после того, как покинули «Доброго саморитянина» и которую мы сопровождали в Карлскрону. Маргарита Каблио тоже причастна к кольцу. Расскажите все без утайки, если не ради себя, то ради мадемуазель де Сувини, которую вы любите, и ради меня, господин граф, который предан вам до самой смерти.

Арман-Луи ни разу не слышал, чтобы Магнус говорил с ним в такой манере. И без колебаний, — хотя ему было противно говорить об обстоятельствах, при которых он мог показаться чересчур благородным, — он рассказал об эпизоде, связанном с белым домиком.

То, что Магнус вынес для себя из беседы Армана-Луи с графом Вазаборгом, удивило его, но было не время обсуждать рассказанное г-ном де ла Герш.

— На этот раз вы все мне сказали? — спросил он.

— Все, уверяю тебя. Рено, который мне как брат, не знает большего, чем ты.

— Тогда Магнус начинает действовать. И если он не увидится с графом де Вазаборгом, то доберется до самого короля.

Арман-Луи пожал руку Магнусу.

— Сударь, я в вашем распоряжении, — вернувшись к Арнольду де Брае, доложился Арман-Луи.

Арнольд де Брае подошел к часовому; подъемный мост опустился; ворота открылись. И Магнус увидел, как г-на де ла Герш растворили в зловещем сумраке тюрьмы.

Магнус, как уже можно было понять, был человеком решительным, ловким, привычным к любым приключениям. Большой жизненный опыт заставлял его твердо верить в то, что между топором палача и шеей жертвы всегда есть время чуда. Теперь ему предстояло утрясти дело между ним и королем. И сколько бы ни было охраны у Густава-Адольфа, Магнус ни на минуту не сомневался, что прорвется к королю.

Он надел на шею золотую цепочку, на которой было подвешено кольцо, и решительным шагом пошел прочь от тюрьмы.

— Пока у господина де ла Герш есть Магнус, — вслух проговорил он на ходу, — граф де ла Герш не умрет!

Он уже принял решение. Арман-Луи находился теперь в таком отчаянном положении, когда минуты стоят дней…

Магнус намеревался, не теряя драгоценного времени, обратиться прямо к королю, не тратя его на поиски капитана гвардейцев или графа Вазаборга. Он считал, что в таких случаях надо говорить прямо с Богом, а не с его архангелами.

К несчастью для арестованного, ещё один человек тоже думал о нем. Франц Крес был из породы тех самолюбивых людей, которые ничего не забывают и которые употребляют всю свою злобу на то, чтобы расплатиться с долгами. Всякий раз, когда он совершал мелкий грешок, а такого рода вещи были обычными в его жизни, он относил свой промах на чужой счет и не забывал отомстить за него позже.

Г-н де ла Герш был ему особенно ненавистен, прежде всего потому, что заставил Франца пострадать в собственной ловушке, а также ещё и потому, что тот же г-н де ла Герш не побоялся сомкнуть свои пальцы на шее мэтра Франца, а к этой шее мэтр Франц Крес относился с особым уважением.

Расставаясь с бароном Жаном де Вертом, Франц уже предвкушал то время, когда он будет присутствовать на казни г-на де ла Герш. Это было наименьшее из того, чего он желал графу де ла Герш, так грубо обошедшемуся с ним. Помня об этом, он направился к тюрьме, чтобы лично убедиться в том, все ли идет как задумано.

Пройдя к тюрьме кратчайшим путем, он оказался там в то время, когда конвоиры остановились перед подъемным мостом а затем проводили арестанта к начальнику тюрьмы, который его коротко допросил.

Франц Крес не хотел пропустить приятное зрелище — заключение в тюрьму и ползком пробрался в ближайшие заросли и незамеченным проскользнул прямо рядом с конвоирами, точно змея.

Достаточно было увидеть его ползущим, чтобы убедиться в том, насколько привычными были для него такого рода дела. Только один раз сухая ветка треснула под тяжестью его тела. Магнус повернул голову на этот звук и взглядом обшарил заросли. Крес тотчас застыл на месте, затаившись за стеной зелени.

«Ах, негодяй! У него уши, как у кролика!», — подумал Франц, уже даже почти не дыша.

Но Магнус больше думал об опасности, которая непосредственно угрожала Арману-Луи, чем о намерениях его невидимых врагов. Он отвернулся, и Франц снова стал дышать.

Из укрытия он мог в свое удовольствие наблюдать все перемещения г-на де ла Герш и Магнуса и вскоре после того успел уловить несколько слов из их разговора. Он отчетливо услышал слова «спасение» и» король». Кроме того, он увидел, как Арман-Луи передал в руки своего спутника какой-то сверкающий предмет, форму которого он не разглядел. С этого момента он больше не сомневался, что арестованный поручил Магнусу какое-то задание.

«Мерзавец! На волоске от смерти он думает мне навредить!», — решил про себя Франц.

И он тот час бросился помешать Магнусу выполнить это задание до конца.

Франц выбрался из густых зарослей деревьев, вышел на соседнюю улицу и постучал в дверь того же притона, где всегда было предостаточно авантюристов, обиженных превратностями судьбы и невезением в картежных играх.

Не было нужды пускаться в красноречие, для того чтобы склонить троих или четверых их самых ничтожных горемык присоединиться к нему: для этого достаточно было четырех или пяти дукатов.

Франц, разумеется, стал главарем своего вооруженного отряда и расположил его на углу глухого темного перекрестка, который Магнус обязательно должен был пересечь, чтобы вернуться к себе в трактир. Уже через несколько минут он услышал тяжелые шаги Магнуса.

— Внимание! — подал Франц свистом команду своим людям. — Пропустим его, потом все вместе налетим на него единым махом. Один хватает его за шею, другой за руку, третий за ноги. И чтоб ни крика и ни ругани! Не будем тревожить сон горожан!

Вскоре Магнус достиг перекрестка, замедлил шаг, чтобы оглядеться в темноте, верно ли он идет и повернул на свою улицу. Он собрался углубиться в выбранном направлении, как вдруг увидел перед собой четырех призраков, которые схватили его одновременно за все его члены, прежде чем он смог оказать какое-либо сопротивление.

Подобно лани, схваченной за горло и с боков четырьмя волками, он забился в чьих-то цепких руках и упал.

— Держите крепче! — командовал Франц.

И он принялся ощупывать, шаря руками по телу Магнуса, который тщетно пытался вырваться невероятными усилиями.

Скоро Франц почувствовал под своими пальцами нечто твердое, похожее на кольцо. Он оттянул камзол Магнуса и сорвал цепочку, на которой оно держалось.

Магус, рыча, сделал такой яростный рывок, что двое нападающих выпустили его из рук: старый солдат оказался наконец на ногах, поискал свой кинжал и диким голосом позвал на помощь.

— Болван! — злобно ругнулся Франц, одновременно услышав доносящийся с соседней улицы цокот копыт приближающегося кавалерийского отряда.

Тогда он стукнул Магнуса по голове тяжелой рукояткой кинжала, а затем сунул кольцо графа де Вазаборга себе в карман.

Рука Магнуса выпустила кинжал, его мускулы обмякли, и голова упала на землю.

Кавалерийский отряд приближался. Франц проворно обшарил все карманы Магнуса и отстегнул пояс. Больше оставаться рядом с бездыханным, возможно, умирающим телом было опасно.

— Спасайся кто может! — сказал он.

И вся банда растворилась во мраке ночи.

Франц тотчас же на всякий случай отправился к Жану де Верту. Влиятельное положение и имя этого богатого сеньора обеспечивали ему защиту и, кроме того, он надеялся сорвать с него большой куш за кольцо, похищенное у Магнуса. Золотых и серебряных дел мастер, пожалуй, не дал бы за него и двадцати пистолей, а Францу хотелось получить по меньшей мере сто, в уплату за его труды и хлопоты.

Людям барона было приказано в любое время допускать Франца к нему. Беспорядок в одежде и озабоченный вид Франца озадачили барона, он подумал, что случилось что-то чрезвычайное.

— Что произошло? — спросил он.

Франц улыбнулся и провел рукой по усам:

— Усердие, с которым я служу вашей милости, погубит мое здоровье! — сказал он. — Я больше не сплю. Чем, вы думаете, я занимаюсь весь вечер, вместо того, чтобы лечь спать, на что, как честный человек, имею полное право после таких треволнений?!

— Почем мне знать? — развел руками Жан де Верт. — Ты человек, полный фантазий!

— И в самом деле вы ни за что не угадаете.

С видом человека, в котором скромность спорила с тщеславием, Франц рассказал барону, с каким триумфом провел он последние часы.

— О да, неплохо! — сказал Жан де Верт. — Как ты думаешь, что заставило этого неумеху помогать особе, заключенной в тюрьму, которого так кстати и так быстро ты усмирил?

— Магнуса? Я знаю, в какие игрушки он играет! К тому же, он сейчас должен быть, мертв…

— Да отпустятся ему его грехи! — сказал барон.

Франц перекрестился.

— Между прочим, я тут нашел у него одну из его игрушек, — сказал Франц.

Увидев кольцо, которое протянул ему Франц, Жан де Верт с трудом сдержал радостную улыбку. Он вспомнил, что уже видел точно такое на пальце Густава-Адольфа.

Он живо схватил его, повертел в руках изящную оправу драгоценного камня и увидел внутри его инициалы «Г» и «А» с короной, выгравированные на сапфире. Очевидно, что оно было вручено тому, кого король разрешал допускать к своей особе в любых случаях беспрепятственно, — это был знак его признательности. Лишившись этого кольца, г-н де ла Герш стал безоружен.

— Ценная вещица, — хвастался добычей Франц, стараясь при этом прочесть что-либо на лице барона.

— Гм! Оно стоит самое большое тридцать пистолей, — ответил Жан де Верт притворно безразличным тоном. — Несомненно, это любовный подарок, некий знак, который арестованный хотел послать своей любовнице!

Лицо Франца, не подумавшего о таком повороте дела, основательно помрачнело.

— Однако принимая во внимание работу, проделанную тобой, я хочу предложить тебе сто пистолей, — сказал барон.

Это была сумма, которую надеялся получить Франц. Его лицо засияло.

— Сделка состоялась! — согласился он.

Только после того, как Франц Крес ушел, Жан де Верт облегченно вздохнул.

— Теперь я могу спать спокойно! — проговорил он. Господин де ла Герш — покойник!


24. Харибда и Сцилла


Франц Крес, конечно же, чересчур хвастался, когда говорил с такой необычайной любовью о рукоятке своего кинжала, да и рука его, ослабленная полученной раной, была недостаточно крепкой для удара.

Когда утренний холодок привел Магнуса в чувство, он ещё лежал на улице. Он медленно поднялся, оглянулся вокруг и дотронулся пальцами до своей головы, где ощущал сильную боль, потом увидел, что рука его в крови. Мало-помалу он вспоминал произошедшее накануне.

— Глупая скотина! — проговорил он. — Он думает, что убить Магнуса просто, как любого другого. Ну если бы он проткнул мне горло, тогда, понятно, был бы конец… Потому что когда шпага доходит до артерии, то…

Вдруг он смолк, а потом дико вскрикнул: только теперь он вспомнил все.

— Он забрал кольцо! — понял он.

Магнус сразу же вскочил и несколько мгновений смотрел под ноги, взглядом надеясь найти кольцо.

— Ах, бандиты, грабители! — закричал он. — Они меня обокрали, а я жив!

Магнус взвыл, точно дикий зверь, у которого только что отняли детенышей.

— Ну вот что: я убью тебя! — решительно произнес он. И потом, поскольку кольца, конечно же, нигде не было, широким шагом направился к тюрьме г-на де ла Герш. Арнольд де Брае сначала колебался, впускать ли его к арестованному. Начальник тюрьмы уже составил рапорт, все формальности были соблюдены — и г-н де ла Герш долен был теперь предстать перед трибуналом, — всякая связь с внешним миром была для него под запретом: это был вопрос военной дисциплины.

— Если вы не хотите, чтобы старый солдат умер обесчещенным, пропустите меня к нему! — просил его Магнус.

Офицер внимательно посмотрел на Магнуса: печать отчаяния лежала на его мужественном, изрубцованном лице.

— Ну ладно, войдите! Я все беру на себя! — разрешил наконец он.

Стражник проводил Магнуса по длинному лабиринту коридоров и, подойдя к железной двери, бесшумно открыл её, сняв с незаметных крюков, вмурованных в гранит.

Арман-Луи сидел перед столиком из светлого дерева, стоящим у слухового окна, откуда из-за густых решеток падал тусклый свет. Комната со сводчатыми потолками была чистая. Кроме стола, на котором лежала раскрытая Библия, здесь были ещё стул и кровать.

— Как, ты уже вернулся?! — крикнул г-н де ла Герш, увидев Магнуса.

Магнус показал ему свой окровавленный лоб.

— Господин граф, — заговорил он. — Бейте меня, презирайте меня, убейте меня! Называйте меня негодяем и разбойником! Я не буду обижаться… Ваше кольцо…

— Что же?

— У меня его больше нет, а я не умер!

Арман-Луи побледнел.

— Ах! Это последний удар! — прошептал он.

Но, потрясенный лишь в первое мгновение, Арман-Луи поднял затем свое мертвенно-бледное лицо и, ткнув пальцем в одну из страниц Библии, прочел:

— «На то Божья воля».

— И вы не проклинаете меня! Вы не плюете мне в лицо! Вы не называете меня предателем и изменником! Вы не лишаете меня жизни! — вскричал Магнус.

— Если ты исполнил свой долг, я прощаю тебя. Если тебе не повезло, я тебе сочувствую! — ответил ему г-н де ла Герш.

— Послушайте меня! Они схватили меня ночью, как волка, вышедшего на охоту: четверо против одного. Они повалили меня на землю, придушили, а потом пристукнули! По моим венам до сих пор струится холод смерти… Ах! Лучше бы я умер на самом деле! Негодяи! Я уверен теперь, что в зарослях деревьев, когда вы со мной говорили, кто-то был… Но я не придал вовремя этому значения…и я ошибся, я, старая лиса! О, я ещё подержу их на кончике моей шпаги однажды! Но вы, вы!..

Две слезы скатились по обветренным щекам старого солдата.

— Успокойся, Магнус, и иди с миром! Разве жизнь — не сражение, и разве оба мы не солдаты?

— Чтобы я пошел теперь с миром?!.. Я пойду по миру как дикий зверь, пока не буду отомщен!

Магнус задумчиво прошелся по камере, потирая свои грубые руки одна о другую.

— Так вы простили меня? — снова спросил он.

— Да, и лучше тому доказательство то, что я хочу дать тебе новое задание.

— Это задание поможет вытащить вас из этой тюрьмы? Арман-Луи покачал головой.

— Тогда давайте другое! Я сказал, что увижу короля, и я его увижу! Ах, я уже потерял столько времени!

Магнус платком остановил кровь, которая сочилась из раны и затекала на глаз, мешая смотреть, затянул свой пояс решительным движением человека, готового идти на любой риск, и сделала два шага к двери. Арман-Луи жестом остановил его.

— Ну а кому же ты хочешь, чтобы я поручил свое задание?.. Если ты отказываешься, я не знаю, кто бы другой взялся его выполнить! — воскликнул г-н де ла Герш, задумчиво глядя на него.

— Никто. Если речь идет о том, чтобы передать послание мадемуазель де Сувини, Арнольд де Брае, который охраняет вас, пусть займется этим: он молод, сердечные дела ему ближе, у него честное и открытое лицо, он и увидится с Адриен, которую вы любите. Но я хочу быть свободным: я хочу чтобы вы остались живы, и я не хочу, чтобы ваша кровь пала на мою голову, а для этого у меня не слишком много времени!

— Что ты намерен делать?

— Пока не знаю. Но если моя смелость, моя самоотверженность и моя воля способны что-то изменить, я спасу вас.

Выйдя из тюрьмы с сердцем, облегченным прощением г-на де ла Герш, но ещё более укрепившимся в мысли сделать все возможное, чтобы вырвать его из рук смерти, Магнус пошел по дороге к королевскому дворцу. Он не знал, как он проникнет к королю, знал только, что должен его увидеть, и, чего бы это ему не стоило, он добьется своего.

Оказавшись на площади перед входом в замок, он увидел большую толпу людей. Королевский конный эскорт стоял там в оцеплении часовых. Почти в тот же миг король Густав-Адольф показался на крыльце, обутый в сапоги со шпорами.

Магнус принялся расталкивать толпу, расступавшуюся под натиском его мощных локтей.

«Я подожду, когда он поравняется со мной, и брошусь к его ногам», — подумал Магнус.

Король вскочил на лошадь и понесся галопом. Эскорт всколыхнулся и последовал за ним. Множество возгласов приветствовало монарха.

— Господи, спаси-сохрани короля! — кричала толпа с воодушевлением.

— Куда направляется король? — спросил Магнус, приготовившись к рывку.

— Наш горячо любимый Густав-Адольф? — отозвался один из обывателей. — О! Он не теряет и минуты с тех самых пор, когда провидение вдохнуло в него святую идею освободить наших братьев в Германии. Он поехал на смотр кавалерийских полков новобранцев, что в десяти лье отсюда.

— Значит он покидает Карлскрону? Но он ведь должен вернуться к вечеру?

— Да нет же! — возразил кто-то другой. — Король собирает отряды в Эльфснабе, он намерен инспектировать их, а потом он…

Но Магнус уже никого не слышал, ведь Густав-Адольф уносил сейчас жизнь г-на де ла Герш, брошенную на круп своей лошади. Если уедет он, то где же искать капитана гвардейцев или таинственного графа де Вазаборга? Потоптавшись на месте, Магнус оттолкнул часового, который удерживал его в толпе, и устремился прямо через площадь вдогонку за королем.

Густав-Адольф только что повернул на улицу, в конце которой открывался длинный сводчатый проход. Часто случалось так, что в проходе его поджидала толпа, и Магнус надеялся догнать его там, прежде чем тот выйдет на просторы полей. Артиллерийский экипаж как раз проходил в это время под сводами. Магнус побежал с удвоенной скоростью. Он хотел крикнуть, но голос его затерялся в дорожной сумятице и грохоте копыт трех сотен лошадей, крушащих мостовую.

На мгновение королевский эскорт приостановился, и Магнус почувствовал, как возродились его силы: и он снова уже преодолевал препятствия, которые не мог обойти, и, кажется, он различал уже черты лица короля.

— Господи! Дай мне ещё три минуты! — взмолился он.

Но офицер, командовавший артиллерийским обозом, уже отдал распоряжения, и канониры выстроились со своими орудиями по обе стороны улицы, пропуская короля, который тотчас устремился со своим эскортом под своды прохода, где сплошным потоком шли всадники.

Магнус задрожал от напряжения и побежал ещё быстрее. Он тяжело дышал, пересохшее горло горело, он задыхался.

— Король! Король! — прокричал он из последних сил.

Но звук его голоса растворился в гуле передвигающейся толпы.

Сделав ещё одно усилие, он перескочил через тяжелую пушку, которая закрыла проход, вбежал под своды, пролетел под ними, подобно ядру, среди громовых проклятий, и, не разбирая, на кого натыкался и кого опрокидывал, выскочил на дорогу.

Королевский кортеж, точно вихрь, уносился теперь в глубь полей.

В глазах у Магнуса потемнело, будто надвинулось облако, застучали виски, в ушах засвистело — крик замер в его горле. Качаясь, он сделал ещё несколько шагов и, упав у межевого столба, зарыдал.

Женщины, возвращавшиеся с полей, остановились, удивленные при виде седобородого солдата со шпагой на боку, плачущего как дитя. Когда он поднял голову, он увидел их, стоящих над ним. Одна из женщин подала ему стакан воды.

— Да, я плачу, — сказал он им. — Потому что мой хозяин погиб!

От звука собственного голоса он, казалось, пробудился как ото сна.

— Погиб?! Нет, ещё не погиб!

Он выпил глоток воды и, поблагодарив женщину, принесшую ему стакан, попросил ее:

— Если у вас есть брат, муж, жених, помолитесь Богу за молодого человека, которого зовут Арман-Луи де ла Герш.

И решительным шагом Магнус вернулся в город.

Неожиданно только что он вспомнил об Аврааме Каблио и о его дочери Маргарите.

«Возможно, что в них — его спасение», — подумал он. Отец спас г-на де ла Герш, а г-н де ла Герш спас его дочь: к кому же из них стоило обратиться прежде всего?

Авраам был одним из богатейших купцов Швеции. Страстный кальвинист, имеющий в своем распоряжении десять вооруженных кораблей на службе у короля, он стало быть, пользовался большим влиянием среди министров. Маргарита же была связана с этим неведомым графом де Вазаборгом, имеющим свободный доступ к королю в любое время и в любом месте. Но, кроме того, Маргарита была женщиной и женщиной любимой.

— Так, выходит, что Авраам будет отдавать распоряжения, а Маргарита — действовать, — размышлял Магнус, продолжая путь. — У Авраама — голова, а у Маргариты — сердце. Что ж, тогда лучше к Маргарите!

Он побежал в трактир, оседлал лошадь и помчался а ней во весь опор.

При имени г-на де ла Герш двери дома, где уединилась дочь Авраама, открылись настежь.

Маргарита была одета во все черное, как вдова. Увидев человека, испачканного кровью, покрытого пылью и грязью, она отступила.

— Вы не узнаете меня? Я слуга господина де ла Герш, представился Магнус. — Господин де ле Герш — в смертельной опасности. Я пришел просить вас: «Спасите его!».

Он рассказал ей, что произошло в королевском саду.

— Великий Боже! Но речь идет о его жизни! — удивилась Маргарита.

— В том-то и дело! И потому я пришел к вам. Существует ли человек, которого зовут граф де Вазаборг?

— Да, — прошептала Маргарита, затрепетав.

— Этот человек живет при королевском дворе? Вы его знаете? И он действительно может пройти к королю когда захочет?

Маргарита оперлась дрожащей рукой о кресло.

— Верно, все так: когда он захочет, может пройти в любое время, — подтвердила она.

— Ну-ка, напишите же нужное словечко для графа де Вазаборга, чтобы он увиделся с королем безотлагательно и чтобы рассказал о господине де ла Герш. Ваше письмо я берусь передать ему, где бы он ни был.

Маргарита достала из комода шкатулку из слоновой кости, вынула из неё лист бумаги, написала на нем несколько строк, подписала и, сложив листок вчетверо, снова вложила в шкатулку.

— Вот, возьмите и езжайте с этим талисманом, — сказала она, вручая ему шкатулку. — Я могла воспользоваться им только ради себя или ради существа, которым я дорожу больше жизни… Но речь идет о господине де ла Герш. И вот я отдала его. Теперь скачите, не теряя ни минуты. Где бы ни был король, вы встретитесь с ним, клянусь вам. Скажите ему, что сын графа де Вазаборга и Маргарита Каблио просят за него.

Уже через минуту Магнус мчался по дороге, которой проследовал король.

— Ах, я знал, что следует бить по сердечным делам! — радовался он.

Но пока Магнус разыскивал два кавалерийских полка, которые Густав-Адольф собирался инспектировать, дело об «оскорблении величества» было передано в суд, и началось слушание. Суд длился не слишком долго. Было установлено место преступления, и хотя г-н де ла Герш был иностранцем, он все же ранил противника, против которого, по его словам, он первым обнажил шпагу — из чего следовало, что приговор был предопределен.

По окончании суда Арман-Луи был возвращен в тюрьму. В момент, когда дверь за ним должна была захлопнуться, г-н де ла Герш обратился к Арнольду де Брае:

— Сколько времени понадобится суду, перед которым я только что предстал, для исполнения приговора? — спросил он.

— Хотите знать правду?

— Я дворянин и солдат.

— Он будет оглашен сегодня же вечером.

— А когда будет приведен в исполнение?

— Завтра в полдень.

— То есть мне отрубят голову прежде чем пробьет двенадцатый удар?

— Да.

— По милости Божией, я умру как честный человек. Но есть одна особа, которой я хотел бы послать свои последние слова. Если я попрошу вас передать ей это прощальное послание, вы согласитесь?

— Я знаю вас, сударь, всего лишь несколько часов, однако вы завоевали мое уважение и мою дружбу. Приказывайте.

— Спасибо.

Арман-Луи снял со своего пальца кольцо, которое дала ему в прежние времена м-ль де Сувини, и, написал несколько строк на бумаге, вручил письмо и кольцо г-ну де Брае.

— Та, с которой вы будете говорить, однажды должна была стать графиней де ла Герш. Скажите ей, что имя её будет на моих губах перед моим последним вздохом.

Уже через несколько минут Арнольд де Брае предстал перед г-ном де Парделаном.

Офицер был принят в большой зале, в которой присутствовали м-ль де Сувини, Диана де Парделан и Жан де Верт. Несмотря на неудачи, для достижения своей цели Жан де Верт продолжал плести интриги при королевском Дворе.

— Мадемуазель де Сувини? — спросил Арнольд входя.

— Это я, сударь, — ответила Адриен и побледнела от дурного предчувствия.

Арнольд вынул из кармана письмо г-на де ла Герш.

— Прошу простить, сударыня, поскольку я имею честь впервые предстать перед вами, — сказал он. — Мой долг обязывает нанести вам самый страшный удар.

— Ах, дьявол! — прошептал барон, не ожидавший этого визита.

— Великий Боже! Господин де ла Герш! Что с ним? вскрикнула м-ль де Сувини. — Он…

Она не решилась продолжить, её потрясенное лицо говорило за нее.

— Господин де ла Герш, которого я только что покинул, — снова заговорил г-н де Брае, — поручил мне передать вам это письмо.

— Вы покинули господина де ла Герш и…

Вновь Адриен не могла говорить, самые страшные мысли приходили ей в голову: все, кажется, подтверждало их.

Взяв письмо, она ощутила уже под пальцами кольцо, которое когда-то снял я её руки на память Арман-Луи.

— Ах, он умер! — вскричала она.

Если бы м-ль де Парделан не поддержала её, она бы упала.

— Пока ещё нет! — вздохнул Арнольд.

Но, взяв себя в руки отчаянным усилием воли м-ль де Сувини сломала сургучную печать и увидела кольцо.

— Ах, сударь, что же это? — спросила она.

И, мертвенно-бледная, обезумевшая от страха, с блуждающим взглядом она протянула письмо г-ну де Парделану.

Г-н де Парделан взял его.

— Арман-Луи в тюрьме! Господин де ла Герш приговорен к смерти за преступление «оскорбление величества»!.. Как же так? Почему? — изумился он.

— Господин де ла Герш? Так он в Швеции? — спросил Жан де Верт с притворным удивлением.

Адриен схватила Арнольда за руку:

— Но, сударь, это невозможно! Он не мог этого сделать, он не виновен! Господин де ла Герш — сама честность. Убить его — это убийство!.. Его не казнят!.. Он ошибается! О, скажите же мне, что он ошибается!

Арнольд отвернулся, чтобы не видели, что он плачет. Адриен подбежала к г-ну де Парделану:

— Вы спасете его? Спасете? — умоляла она. — Вы же знаете его теперь, вы полюбили его, вам говорили, как он сражался в Ла-Рошеле?.. Вы не позволите умереть такому отважному дворянину!

— Да, да! Все, что в человеческих силах, я сделаю, ответил г-н де Парделан.

— И я вам помогу! — заверил его Жан де Верт.

— Тогда поторопитесь! — сказал Арнольд. — Счет идет на часы.

Адриен порывисто взяла за руки г-на де Парделана:

— Скорее идите к канцлеру Оксенштерну! Это самый влиятельный из министров: в отсутствие короля он его замещает.

И она выбежала из комнаты в сопровождении г-на де Парделана.

Диана не сводила глаз с Жана де Верта.

— А я, — сказал барон. — Попрошу содействия моих друзей.

— Ах, ничтожество! Он все это знал! — прошептала Диана.

И она вздохнула, подумав о том, что если бы Рено был в Швеции, этой бы страшной беды не случилось бы с Арманом-Луи.

Через некоторое время Адриен и г-н де Парделан вошли в кабинет канцлера.

Адриен сразу же упала в ноги влиятельному министру.

— Господин де ла Герш!.. — выпалила она.

И больше говорить она не могла, у неё пропал голос. Канцлеру уже было известно все, что произошло накануне. Он знал подробности дела и предвидел страшный приговор, который должен был покарать арестованного. В преддверии будущей войны, когда дуэли, как эпидемия, поразили шведскую армию, возможно ли было, — если требовалось поддерживать дисциплину, — нарушать закон и отменить приговоры? Такого мнения придерживался канцлер, а политическая обстановка придавала ему ещё больше твердости и суровости.

Однако отчаяние м-ль де Сувини взволновало его. Он поднял её с полу.

— Еще не все потеряно. Король может смилостивиться, — сказал он.

— Ах, если бы король был в Карлскроне, разве я была бы здесь? — воскликнула Адриен.

Старый министр улыбнулся.

— А вы, — снова заговорила она, — не можете ли вы послать депешу и приказать отложить казнь, или сделать что-то еще, чтобы его спасти?.. О, сжальтесь, прошу вас!

Адриен покачнулась и повисла на руках министра. Он позвонил в колокольчик.

— Мне нужны все документы, касающиеся дела господина де ла Герш и его ареста, — вставая из-за стола, обратился он к вошедшему чиновнику.

Г-н дн Парделан понял, что надо уходить.

— Господин канцлер, — сказал он. — Господин де ла Герш мой родственник. Я проливал кровь, служа Швеции и её королю. Добавьте эту кровь на весы правосудия, которые будут решать судьбу арестованного.

Канцлер Оксенштерн в ответ только поклонился.

«Да, возможно, я прислушивался бы к жалобам, ни будь я министром королевства, которое собирается всецело броситься в страшную войну, — подумал канцлер после того как г-н де Парделан вышел, увлекая за собой м-ль де Сувини, которая едва держалась на ногах. — Но если бы я все же услышал их, что стало бы с армией, кампании которой стоят жизни стольким хорошим солдатам, и так дорого обходится королю и Швеции гибель многих отважных офицеров?!»

Адриен не осмелилась спросить что-либо г-на де Парделан, и он также в свою очередь боялся заговорить с нею. Он был слишком искушен в языке придворных чинов, чтобы составить для себя неверное представление о решении министра.

— Девочка моя! — заговорил он наконец. — Доверьтесь Богу. Если канцлер не отзовется на ваши просьбы, ещё у меня есть друзья, и, кроме того, я разыщу короля, а если он будет слишком далеко для того, чтобы я мог надеяться попасть к нему до наступления рокового часа, мне придется спросить совета у своего отчаяния: я соберу моих солдат; моя рука, послужившая Швеции, ещё может держать шпагу, и пусть мне придется подвергнуться множеству смертельных опасностей, я сниму господина де ла Герш с плахи.

— Ах, но по какому же праву я сделаю сиротой вашу настоящую дочь? Я должна сказать вам: «Не делайте этого!» — вздохнула м-ль де Сувини.

Она возвращалась в замок г-на де Парделана, леденея от ужаса, который почти лишил её способности думать. Каждый звук, доносившийся до нее, будь то барабанная дробь, шум толпы или поступь эскадрона на марше, — все казалось ей сигналом к казни. Иногда она загоралась надеждой. Ей казалось невозможным, что молодость, рыцарское великодушие, храбрость, честность Армана-Луи могут быть брошены на плаху палачу. Вероятно ли, что г-на де ла Герш, исповедовавшего религию чести, обнажавшего шпагу лишь ради того, чтобы постоять за правое дело, казят как преступника! Все её чувства восставали при мысли об этом. И если такое случится, пусть всякое правосудие провалится сквозь землю!

Часть дня прошла в этих раздумьях, где смутные надежды чередовались с грозными страхами. Адриен покидали силы. Диана плакала подле нее. Г-н де Парделан ещё не вернулся, не было и Жана де Верта.

— Ах, но могу же я хотя бы увидеться с ним! — вскрикнула Адриен.

И она помчалась в тюрьму к г-ну де ла Герш.

В мрачном молчании стояла тюрьма. Навесной мост был поднят, охрана удвоена. Арнольд медленно прохаживался вдоль рва. Похолодев при виде этих черных стен, откуда не доносилось ни звука, Адриен молитвенно сложила руки и устремилась к офицеру:

— На один час, на одно мгновение увидеться бы с ним! — взмолилась она.

Но с утра уже поступили новые распоряжения: было категорически запрещено пропускать кого-либо к заключенному. Все мольбы, все уговоры вконец измученной м-ль де Сувини были напрасны. Несмотря на лихорадочную дрожь, от которой голос его срывался и дрожал, Арнольд был непреклонен. Он был солдат и подчинялся приказам.

— Если бы речь шла о моей собственной жизни, я отдал бы её вам, — сказал он. — Но в данном случае речь идет о моей чести офицера.

— Но ведь он погибнет! — вскричала Адриен.

— Кроме короля, есть ещё Бог! — ответил Арнольд.

Ни с чем возвращались они домой. Диана уводила с собой м-ль де Сувини, похожую на живой труп.

Подавленная, сотрясаемая нервной дрожью, м-ль де Сувини упала в кресло: она не могла больше ни плакать, ни рыдать, ей казалось, что жизнь уходила из нее, как кровь вытекает из раны, капля за каплей. Ее даже смутно радовало это. Единственной надеждой теперь оставалась для неё надежда умереть одновременно с г-ном де ла Герш.

«Он увидит, как я любила его», — думала она.

В таком крайне подавленном состоянии донесшийся до неё голос барона Жана де Верта привел м-ль де Сувини в дрожь: барон хотел говорить с ней, причем говорить наедине.

— Оставь меня! — крикнула Адриен Диане.

Диана стояла в нерешительности.

— Я не люблю этого человека! — сказала она.

— А я, неужели ты думаешь, что я люблю его? Но, быть может, речь пойдет об Армане-Луи! Уйди!

Диана вышла и промчалась мимо Жана де Верта, не ответив на его приветствие.

— Еще немного терпения, и я буду отмщен, — прошептал барон.

Адриен, которая только что была не в состоянии сделать и шага, подбежала к нему.

— Вы пойдете к г-ну де ла Герш, не правда ли? — спросила она.

— Да.

— Ах, сударь, — молитвенно сложив руки, проговорила Адриен, — могу ли я надеяться? Скажите же!

— Думаю, не на что…но также возможно и все уладить.

— Приказывайте же! Что нужно делать?

— А вы действительно искренне готовы пойти на все?.. На все?! Подумайте хорошенько!

— Меня оскорбляют ваши сомнения.

— А если речь пойдет именно о вас?

— Обо мне?! — заколебалась Адриен.

— Выслушайте меня внимательно, сударыня. Ставка сделана на жизнь человека, и потому я буду говорить с вами открыто. А после вы скажете мне свое решение.

Он предложил ей сесть и устроился рядом с ней.

— Господин де ла Герш обречен, — сказал он.

— Но канцлер…я виделась с ним…он обещал мне…

— Канцлер подписал приговор.

— А король?

— Его величество король в двадцати лье отсюда, а может, ещё дальше. А с первым ударом часов, бьющих полуденное время, господин де ла Герш выйдет из тюрьмы, чтобы проследовать к месту казни.

Адриен пыталась сказать что-то, но побелевшие её губы не могли произнести больше ни слова.

— Однако, если вы захотите, я смогу увидеться с королем. Благодаря талисману, которым я обладаю, я смогу добиться у него помилования.

М-ль де Сувини подняла на Жана де Верта умоляющие глаза: гнев, обида, испуг, удивление — все смешалось в них.

— Вы можете его спасти… Вы уже пробовали сделать это?! — спросила она.

— Нам надо объясниться, сударыня, — ответил ей Жан де Верт. — Я не из тех рыцарей, которые бросаются во всякого рода авантюры, чтобы донкихотствовать и защищать обиженных. Когда я даю в долг, я требую, чтобы мне вернули причитающееся. Ничего даром не давать — таков мой принцип.

Адриен почувствовала как колотиться её сердце. Она начинала понимать.

— Вы знаете, сударыня, — продолжал Жан де Верт, — что ваша рука обещана мне господином де Парделаном, но вы мне решительно отказали и продолжаете отказывать; я же хочу её получить. Согласитесь — и я, клянусь вам, употреблю все свои силы, чтобы спасти господина де ла Герш.

— Вот чего вы хотите!.. Но вы просите оплатить это кровью!

— Я ненавижу господина де ла Герш так сильно, как люблю вас, и все же готов спасти. Зачем мне делать это, если вы не будете моей?

— Но я не люблю вас!

Жан де Верт встал.

— Вы знаете мои условия, — сказал он. — Я их не обсуждаю. Вы хотите стать женой Жана де Верта — да или нет? Вот и все. Если вы говорите «да», я еду, я встречаюсь с королем, я добьюсь, чтобы канцлер отложил время казни и, возможно, спасу господина де ла Герш от смерти. Если вы скажете «нет», значит, именно вы тем самым убьете его!

— Ради всего святого, сжальтесь!

Жан де Верт перевел взгляд на большие башенные часы, движение стрелок которых можно было видеть из окна комнаты.

— Каждая уходящая минута сокращает жизнь господина де ла Герш. Смотрите, чтобы не было слишком поздно.

Он сделал несколько шагов к двери.

Адриен упала на колени.

— Ах, это ужасно! — вскрикнула она.

Жан де Верт обернулся.

— Вы так меня ненавидите? И вы хотите, чтобы я спас его? О, не надейтесь на это! Я полон любви, которую вы зажгли в моем сердце. Я — боготворю вас, неужели же я безрассудно отдам вас этому непримиримому врагу?.. Если вы могли так подумать, вы не знаете Жана де Верта! Я не прощаю никогда! Можете говорить, что я жестокий, кровожадный, твердокаменный, хищный как тигр. Ради Бога — называйте как хотите! Я люблю вас! Дуэль между мной и господином де ла Герш — без перемирия и без пощады. Он побежден — и я этим пользуюсь! Не надо меня обвинять: однако слова будет довольно, чтобы спасти его, и это слово ваши губки отказываются произнести. Если его голова упадет — значит, вы этого хотели. Вы будете ответственны за кровь, которая прольется. Смотрите! Время идет!.. Прощайте!

— Постойте! — крикнула м-ль де Сувини, схватив Жана де Верта за руку.

— Вы согласны?

— Он будет спасен?

— Чего вы боитесь? Если мне это не удастся, вы будете свободны.

— Ладно, я согласна! Если он будет жить, моя рука будет принадлежать вам.

— Рассчитывайте теперь на меня! — сказал Жан де Верт. И, коснувшись губами ледяной руки Адриен, он вышел.

Возможно, в большей степени, он полагался на свой титул посла, чем на кольцо Армана-Луи. Да и мог ли шведский король в чем-либо отказать чрезвычайному послу Его величества императора Фердинанда в тот самый момент, когда этот посол сбирался отбыть?

Он знал, что король Густав-Адольф, покинув место стоянки двух кавалерийских полков, где шел смотр, вновь приближался к Карлскроне, чтобы отправиться в Эльфснаб. Он был почти уверен, что встретится с ним.

Увидев, что Жан де Верт шел по галерее с высоко поднятой головой, Диана, напуганная его победным видом, стремительно вышла к Адриен.

Она застала её бледной, с лихорадочным блеском в глазах.

— Я видела Жана де Верта, — сказала м-ль де Парделан. — Он улыбался — это напугало меня.

— Ты не знаешь еще… Он спасет господина де ла Герш. — Он!?

Адриен утвердительно кивнула головой.

Но, видя её бледность, лихорадочный блеск глаз и нечто необъяснимое в лице, м-ль де Парделан догадалась: что-то ужасное угрожало Адриен.

— Боже милостивый! — сказала она. — И какую же цену он запросил?

Грудь м-ль де Сувини сотрясли рыдания.

— Ах, ты же знаешь! Ты все знаешь! Я выхожу за него замуж! — вскричала она.

— Вот ничтожный!.. И ты согласилась?.. Ах, бедная Адриен!

— Я хочу, чтоб он жил! И потому я сдержу обещание…но взяв мою руку, Жан де Верт получит лишь труп!

— Адриен! — вскричала Диана.

Но Адриен высвободилась из объятий м-ль де Парделан. — И ты могла подумать, что живая, я буду принадлежать тому кого ненавижу? Пусть только он спасет Армана-Луи, а я умру!


25. Да здравствует король!


Дорога уносилась под копытами лошади Магнуса. Все время пути он держал одну руку на шкатулке, которую доверила ему Маргарита. В ней была жизнь г-на де ла Герш, в ней было его спасение. За долго до рассвета он добрался до лагеря кавалерийских полков. Уже на первых аванпостах его хотели задержать.

— Приказ короля пропустить! — говорил Магнус.

И его рука лихорадочно доставала лист бумаги, который Маргарита вложила в шкатулку из слоновой кости.

Без передышки несясь во весь опор, он прибыл наконец к дому короля. Там его встретил офицер.

— Мне надо поговорить с королем, немедленно, сию минуту! — сказал Магнус.

— Это невозможно. Его величество работает; никто не может войти к нему в комнату, пока он не позовет сам.

— Вот, посмотрите сюда! — И Магнус предъявил ему письмо-талисман.

— Если вы знаете почерк короля, читайте!

На листе бумаги были слова:

«Пропустить в любом месте, в любое время,

Я, король Густав-Адольф».

— Проходите! — сказал офицер с поклоном, пропуская Магнуса вперед.

Магнус устремился вверх по лестнице в сопровождении офицера, едва поспевавшего за ним.

Большую часть ночи король провел в работе. Постель его не была расстелена. Понятно было, что Густав-Адольф едва ли спал несколько часов, завернувшись в свой плащ. Две свечи горели на его столе, заваленном депешами.

Увидев письмо, представленное ему Магнусом, король встал.

— Что-то с ребенком?.. Или с Маргаритой?!.. — тревожно спросил он, побледнев.

— Читайте, сир! — не дав договорить ему, сказал Магнус, протягивая листок бумаги, исписанный рукой Маргариты.

— Ах, так это о господине де ла Герш! — понял наконец король.

— Сир! Одному честному человеку угрожает смертельная опасность. Его преступление состоит в том, что он защищался от бандита. Неужели же он найдет смерть в этом королевстве, куда он прибыл просить убежища? Надо ли говорить о том, что перед тем, как покинуть Францию, он виделся с кардиналом де Ришелье, и что жизнь его и та весть, которую он привез от кардинала, важны для Вашего величества! Спасите его, Сир, и ваша армия пополнится ещё одним отважным офицером!

Голос Магнуса дрожал, две крупные слезы выступившие на ресницы, медленно покатились по его щекам.

Уже забрезжил рассвет, в окно заглянули первые лучики солнца.

— Ах! Если он умрет, это будет моим позором! — сказал король.

Магнус молча приклонил колено, чтобы поцеловать ему руку.

Густав-Адольф взял перо, намереваясь написать приказ, но, вдруг бросив его, сказал:

— Нет! Господин де ла Герш сам рисковал без оглядки, чтобы спасти Маргариту, потому и я тоже сам лично должен спасти его!

— Ах, какой король! — восхитился Магнус. — Ради такого и сто тысяч человек готовы будут умереть!

И Магнус взглянул на часы.

— Да, — согласился Густав-Адольф, перехватив этот взгляд Магнуса, полный тревоги. — Скоро семь. Мы будем вовремя!

— Сир! Предоставьте мне скакать впереди! Я буду всюду кричать: «Служба Его величества короля!». Мы загоним трех или четырех лошадей, и мы прибудем в срок!

— На то Божья воля! — сказал король.

Он позвал капитана гвардейцев.

— Чтобы через час отдали сигнал «седлать!», — распорядился король. — И два полка отправить в Эльфснат. Потом ждать новых приказов. Я уезжаю.

— Один?

— Один.

Шведская армия была приучена к строгой дисциплине и так привыкла к быстрым сбором и передвижением короля, который то и дело отдавал приказания лично и действовал как солдат, что офицер поклонился в ответ без вопросов.

Через три минуты два всадника во весь опор мчались по Карлскронской дороге.

Магнус, пригнувшись к шее лошади, скакал впереди. На местах смены лошадей он кричал громовым голосом, превращая в королевского слугу каждого форейтора и батрака, и, точно молния, Густав-Адольф и его спутник уносились дальше по дороге в Карлскрону.

Магнус молчал, но его тревожный взгляд все время отмерял высоту солнца над горизонтом. Случись что-либо непредвиденное: затор на дороге, любая другая задержка — и голова Армана-Луи упадет.

Еще совсем рано утром славные жители Карлскроны увидели, как рабочие занимались сооружением эшафота перед государственной тюрьмой. Вскоре патрульные подразделения солдат, принадлежавшие различным армейским корпусам, выстроились вокруг небольшой площади, расположенной между тюрьмой и садами королевской резиденции. Разнеслась молва о предстоящей казни, и многочисленная праздношатающаяся публика, как набежавшая морская волна, заполнила все места на площади, где не стояли солдаты. Слух донесся до городских окраин, и толпа запрудила все подступы к месту казни.

Небезызвестный Франц Крес сновал в толпе, уверяя незнакомых людей, что душа особы, которую предадут карающей руке палача, — чернее, чем душа сатаны. Холодок ужаса распространялся по тесным рядам собравшихся обывателей. Франц Крес задумчиво покачивал головой, поднимая глаза к небу и переходил к другой группе людей.

На одном из концов площади г-н де Парделан, бледный и мрачный, собрал вокруг себя небольшое число преданных ему друзей, слуг и солдат служивших под его командованием. Завернутые в длинные плащи, они прятали под своими одеждами оружие. Среди них была дворянская гугенотская элита, пережившая осаду Ла-Рошели.

Они незаметно в молчании пробирались к эшафоту, зловещая платформа которого возвышалась в тридцати шагах от тюрьмы, и откуда доносился ещё стук молотков рабочих.

При виде многочисленных пехотных и артиллерийских рот, перекрывших все выходы, даже самые смелые из людей г-на де Парделана не питали никаких надежд, но все готовы были в отчаянной попытке поставить на карту свою жизнь: им казалось позорным не сделать ничего ради спасения героя Ла-Рошели. Г-н де Парделан вдохновлял их своим примером и всем своим видом.

Утром он поцеловал свою дочь с мыслью о том, что больше не увидит её.

Как раз в этот момент Арнольд де Брае вошел к г-ну де ла Герш. В военном мундире с обнаженной шпагой, остановившись на пороге тюремной камеры, он поздоровался с Арманом-Луи, который читал, сидя у стола.

— Значит, это сегодня в полдень? — спросил г-н де ла Герш вставая.

— Да, через час, в полдень.

— Я готов.

Арман-Луи в последний раз взглянул на страницу Библии и закрыл её.

— Я был у мадемуазель де Сувини, — сказал Арнольд. — Если вас утешит известие о том, что она несомненно умрет от удара, который убьет вас, примите это её утешение. Я слышал её голос, я видел её глаза: когда такая женщина полюбит однажды, она уже не отступит от этого никогда.

— Я ещё увижу ее? — спросил г-н де ла Герш.

Арнольд отрицательно покачал головой.

— Бог милосердный! Бог великодушный! — вскричал Арман-Луи. — Если бы я прижал её к своему сердцу, быть может, мне не показались бы такими долгими эти предсмертные часы! Да будет воля Твоя, и да святится имя Твое!

— Я добился для вас разрешения идти на казнь с развязанными руками и при шпаге, — сказал Арнольд.

— Спасибо! — воскликнул г-н де ла Герш, слезы радости блеснули в его глазах.

— Я дал слово, что вы не воспользуетесь ею.

— И я даю его вам.

Арнольд вышел и стал у двери.

Арман-Луи понял значение этого безмолвного маневра: он пристегнул шпагу к ремню и в свою очередь вышел.

Палач только что появился на эшафоте, топор был у его ног. Тихий ропот пробежал по толпе.

— Вот великий поборник справедливости, тот, которого можно было бы назвать мстителем, — сказал Франц Крес.

Раздалась барабанная дробь, грянули трубы. По команде офицеров солдаты взяли оружие в руки, всадники обнажили сабли, ворота тюрьмы распахнулись — и рота пехоты с мушкетами на плече пересекла ров на подъемному мосту. Позади роты, в головном уборе, с развязанными руками, со шпагой на боку шел Арман-Луи.

— Такими милостями даже честных людей не балуют, а преступник их получает! Нет больше правды на земле! — пробормотал Франц Крес.

Эта шпага, силу которой он испытал, могла бы, пожалуй, представлять для него опасность, если бы не множество солдат, которые оцепили площадь со всех сторон.

Единственно, что смущало его, так это отсутствие Магнуса.

Он только сейчас узнал, что там, где накануне он оставил его бездыханное тело, которое, как он думал, лишил жизни, никого не было. Тело исчезло.

Франц упрекал теперь себя за оплошность, что не спрятал труп.

Г-н де Парделан смотрел на своих друзей и преданных ему слуг и солдат. Они вклинились в толпу и, работая локтями, достигли уже первых рядов. Они готовы были действовать и ждали, когда Арман-Луи станет ногой на ступень эшафота. Вокруг царила жуткая тишина.

В этот момент послышался неожиданный шум в одном из концов площади, и человек, во весь опор скачущий на взмыленной лошади, врезался в плотную толпу, расступившуюся перед ним.

Покрытый пылью, бледный, растрепанный, с окровавленным лбом, человек этот, точно пушечное ядро, долетел до эшафота, где его лошадь рухнула.

— Королевская служба! — выкрикивал он громовым голосом. — Площадь — королю!

Франц Крес наконец узнал в этом человеке Магнуса.

— Ах, предатель! — прошептал он с ненавистью.

Все взгляды устремились в ту сторону площади, откуда появился всадник. Роты, охранявшие вход, расступились, и показался кортеж, во главе которого ехал король. Толпа застывшая в тревожном ожидании, вздохнула и вдруг разразилась криками.

Тотчас узнанный ещё у городских ворот, Густав-Адольф взял с собой кавалерийский эскадрон и со всей помпезностью, присущей монарху, последовал за Магнусом на площадь.

Арман-Луи только что поставил ногу на первую ступень эшафота. Его удивило страшное возбуждение толпы. Он увидел Магнуса и понял, что случилось нечто чрезвычайное.

Но Магнус почти в следующее же мгновение оказался рядом и сжал Армана-Луи в своих объятиях, хмельной, ошалевший, плачущий и смеющийся.

— Ну вот, я вовремя! — крикнул он.

Завидев короля, г-н де Парделан больше не сдерживался. Он бросился вперед и в сопровождении своих друзей устремился навстречу кортежу.

— Помиловать! Помиловать! — кричал он.

Толпа, которая сочувствовала молодости и благородной внешности г-на де ла Герш, присоединилась к возгласам г-на де Парделана.

— Помиловать! Помиловать! — скандировала толпа.

Франц Крес прикусил кулак.

— Негодяй! Ничтожество! — бормотал он, глядя на Магнуса.

И осторожно, надвинув на глаза шляпу, попытался ускользнуть с площади. Но это было не так просто, как он думал. Толпа тисками сжимала его со всех сторон.

Король сделал знак рукой, и площадь, как по волшебству, притихла. Он продвигался вперед, тогда как по-прежнему звучали трубы и раздавалась барабанная дробь. При его приближении каждый отряд разворачивался и присоединялся к кортежу, отчего тот разрастался с каждой минутой.

Когда Густав-Адольф вплотную подъехал к эшафоту, у подножия которого стоял Арман-Луи, он остановился и, сняв шляпу, сказал:

— Господин граф! Перед вами король, вы свободны!

Невообразимый шум поднялся со всех сторон одновременно, и взволнованная, восторженная толпа устремилась вслед за кортежем, увлекая за собой Франца Креса.

Г-ну де ла Герш на миг показалось, что он теряет сознание.

— Сир?! — произнес он.

В лице Густава-Адольфа он узнал графа де Вазаборга, и все другие слова замерли у него на устах.

Король улыбнулся.

— Вашу руку, сударь, — проговорил он. — Я ваш друг: я знаю, что вы сделали в Ла-Рошеле, я знаю, что вы сделали повсюду.

При последних словах, которыми король дал понять, г-ну де ла Герш, что он не забыл ничего в их прежних отношениях, глаза его засверкали так, точно молния отразилась в них. Это был тот молодой король, героический портрет которого рисовал ему Магнус.

Спокойным поклоном Арман-Луи отвечал ему:

— Сир! Его превосходительство господин кардинал де Ришелье, премьер-министр короля Людовика Тринадцатого, поручил мне передать депешу Его величеству шведскому королю, и эта депеша при мне.


26. Партия и реванш


Что же делал барон Жан де Верт, когда в Карлскроне происходили события, полностью разрушившие затейливую стратегию его планов? Он поджидал короля на дороге, по которой ночью должен был проехать Густав-Адольф, покидая войсковой лагерь, и которая вела в Эльфснат.

Он приехал туда на рассвете.

Ни единого облачка пыли не появилось, насколько мог видеть глаз, только несколько крестьян медленно брели по дороге. Жан де Верт сидел под деревом и ждал.

И когда солнце уже поднялось над горизонтом, на дороге ещё никого не было.

«Это странно», — подумал барон.

От нетерпения он принялся ходить туда-сюда. Прошел ещё час, но по-прежнему никаких признаков того, что приближается кавалерийский отряд, и в помине не было.

Наконец показался всадник в королевской ливрее. Жан де Верт побежал ему навстречу и принялся расспрашивать его.

— Сегодня на рассвете король поехал по Карлскронской дороге, — ответил мимоходом гонец.

Известие о том, что Густав-Адольф окажется в Карлскроне в тот же день, когда должны будут казнить г-на де ла Герш, стала для него неожиданностью, которая могла иметь опасные последствия для планов Жана де Верта.

Не теряя ни минуты, он помчался к королевской резиденции.

Жан де Верт был из тех людей, которые не отчаиваются до последнего, даже когда, кажется, уже все потеряно.

Он въехал в Карлскрону в момент, когда королевский кортеж был там. Жан де Верт, увидев Густава-Адольфа, галопом помчался к нему. В любом случае он хотел увидеть то, что должно было произойти: судьба, быть может, давала ему шанс обратить происходящее в свою пользу.

Дважды он пытался приблизиться к королю, учтиво приветствуя его; взгляд Густава-Адольфа показался ему таким холодным, что, несмотря на свою наглость, Жан де Верт не осмелился подойти к нему.

Когда он оказался перед эшафотом и сразу увидел спасенного Армана-Луи, а руку соперника — в руке короля, на мгновение Жан де Верт, — который был не в первом ряду, — потерял всякую надежду. Арман-Луи освобожден — и Адриен теперь не будет принадлежать ему, а Жан де Верт любил её искренне, может, не так, как сам г-н де ла Герш любит её, но с пылом тигра, остервеневшего от запаха близкой добычи, и вовсе обезумевшего, когда её у него отнимали.

Как часто происходит в подобных случаях, любовь его была порождением обостренной гордыни.

И надо же такому случиться, чтобы в один день погибли плоды стольких усилий! Жан де Верт не мог с этим смириться.

В течение нескольких минут, которые недавно казались ему вечностью, г-н де ла Герш, неожиданно вырванный из лап смерти, говорил Густаву-Адольфу о поручении кардинала де Ришелье — о письме для воинственного шведского властителя.

— Ну что ж, господин посол, — сказал король Арману-Луи, — извольте следовать за мной. Я направляюсь в Эльфснаб на смотр пехотного корпуса, набранного там. Вы будете меня туда сопровождать и подарите мне три приятных дня.

От этих нескольких слов короля Жана де Верта прямо-таки затрясло, но он не пропустил ничего. План, на который он решился, а вернее партия, которую он решил сыграть, зависела от ответа г-на де ла Герш.

Арману-Луи хотелось бы теперь помчаться к Адриен, броситься к её ногам, сказать ей, что любит её, что будет любить всегда. Но разве мог он отказаться поехать в Эльфснаб по просьбе короля, только что спасшего его?

— Сир! Я в распоряжении Вашего величества, — сказал он, подавив тяжелый вздох.

Удовлетворением и радостью наполнилась грудь Жана де Верта. Заметив г-на де Парделана, затерявшегося в толпе, он инстинктивно поддался неожиданной идее, только что пришедшей ему в голову.

«Смелей за дело, и мадемуазель де Сувини будет моей!» — подумал он.

И поспешая за г-ном де Парделаном, — в то время как королевский кортеж вместе с г-ном де ла Герш удалялся, — Жан де Верт взял маркиза за руку.

— Ах, господин де Парделан, как я счастлив! — воскликнул он. — Я встречался с королем, я говорил с ним.

— Вы?! — удивился г-н де Парделан.

— Я поклялся мадемуазель де Сувини сделать все, чтобы спасти господина де ла Герш, и я добился этого! Обнимите же меня!

Густав-Адольф ещё не доехал до городских ворот Карлскроны, как Жан де Верт предстал перед Адриен. При его появлении она поднялась, точно призрак, боясь расспрашивать его и не осмеливаясь даже заговорить.

— Успокойтесь, сударыня! — сказал он. — Господин де ла Герш жив и будет жить.

Как сразу же засияло лицо Адриен! Только что она казалась умирающей, и вдруг жизнь снова вернула ей силы и радость. Она обо всем забыла. Теперь перед её глазами был только Арман-Луи — тот самый Арман-Луи, который любил её, вырван из рук палача!

Но слова Жана де Верта вернули её к реальности:

— Я сдержал свое обещание, — сказал он. — Я встретился с королем и просил спасти жизнь тому, кого собиралось сразить правосудие. Теперь вы должны сдержать данное мне слово…

Смертельная бледность снова пошла по лицу м-ль де Сувини. Неумолимая реальность обнажилась перед ней. Адриен поняла, что не испытывает никаких чувств к Жану де Верту и что она вовсе не ждала его. И если ей не удалось охладить его пыл свои безразличием, значит, это слепая страсть.

— Сударь, я дала слово, я сдержу его! — сказала она. Прилив гордости наполнил грудь Жана де Верта. Но и этого ему было мало.

— Сударыня, послу Его величества императора Фердинанда нечего больше делать в Швеции. Через двадцать четыре часа я уезжаю. Мне бы не хотелось ехать одному…

Адриен стояла в нерешительности.

— Дайте мне два дня, сударь, и я буду готова. Один день — чтобы попрощаться с этой семьей, где меня приняли как родную, и ещё один день — на то чтобы выполнить клятву.

Настойчивость могла все испортить, тем более, что все равно г-н де ла Герш должен был отсутствовать три дня, а двадцати четырех часов из них ему будет вполне достаточно, чтобы покинуть Швецию.

— Два дня ваши, сударыня, — сказал он.

Наконец он мог сосчитать часы, отделявшие его от триумфа! Какая месть, какой реванш! Как он накажет Армана-Луи этим предпочтением, которое женщина отдала ему и, следовательно, презрением Адриен к графу!

Жан де Верт был из породы отчаянных авантюристов, требующих от женщин такой же любви, какую эти женщины им внушили. Военный, мечтавший командовать армиями, заседать в государственных советах, надеющийся подняться до того наивысшего ранга, в каком фельдмаршал Валленштейн блистал, не зная себе равных, — и вдруг так влюбился! Не изменил ли он своей мечте?.. До сих пор он свободно шел по жизни, он теперь он чувствовал вокруг себя как будто некую цепь, невидимые кольца которой были прикованы к глубинам его сердца.

— О! Я разорву ее! — говорил он себе иногда.

Но никакими силами он не мог разорвать эту цепь, более крепкую, чем его воля.

Взвалив на себя это бремя и рыча как полу-укрощенный медведь, Жан де Верт все более удалялся от своей цели, по крайней мере утешаясь тем, что в этой дуэли с г-ном де ла Герш, где его гордость была задета, победа, кажется, досталась ему.

Мрачной безысходной печалью наполнился дом маркиза де Парделана.

Диана не осмеливалась заговорить с Адриен, которая в свою очередь избегала её.

Адриен, вынужденная всякий час вновь видеть своего ужасного жениха, дрожала, едва заслышав его голос. Понятно, что лихорадка изводила жертву. Эти богатства, эти бриллианты, эти драгоценности, эти великолепные украшения, которые Жан де Верт клал к её ногам, — она не смотрела на них. Когда их руки встречались, она дрожала всем телом. Разве могла она хоть на минуту согласиться с мыслью, чтобы навечно соединиться с человеком, которого презирала все больше? В тысячу раз лучше было бы покоиться в могиле. Каждый час, каждую минуту она все больше укреплялась в этом желании.

— Ах, если бы Рено был здесь! — шептала, глядя на Адриен Диана.

— Могла ли я не связать себя этим словом? — глухо отвечала м-ль де Сувини.

— Нет! Но Рено убил бы Жана де Верта! — говорила Диана.

Очаровательная блондинка м-ль де Парделан, щечки которой казались розовыми лепестками, опущенными в молоко, походила на фею, но красивая внешность не мешала ей быть смелой и решительной девушкой. Это была овечка, наделенная от природы львиным сердцем.

Человек, которого м-ль де Сувини никогда прежде не видела, появился на следующий день в доме г-на де Парделана. Он сказал, что приехал от г-на де ла Герш.

— Ах, Боже мой! Вот чего я опасалась! — затрепетала Адриен.

Она стояла в нерешительности, потом, повернувшись к Диане, смотревшей на её, сказала:

— Послушай, я совсем не знаю этого человека. Поговори с ним. Скажи ему всю правду. Скажи, что я люблю Армана-Луи больше жизни и что отчаяние убивает меня.

И она скрылась в своей комнате.

Диана приняла Магнуса. У него было письмо от его хозяина для Адриен. М-ль де Парделан вскрыла его на глазах пораженного Магнуса, который уже понял, что перед ним была не м-ль де Сувини. Закончив читать, м-ль де Парделан скомкала письмо г-на де ла Герш в своих маленьких ручках.

— Вечно он с королем! — возмущенно произнесла она. Что он там делает? Почему он не здесь? Почему он кого-то присылает, когда мог бы приехать сюда сам?

— А как же король, сударыня?

— Причем тут король, когда любят? Возвращайтесь тотчас и скажите господину де ла Герш, чтобы он немедленно ехал сюда! Чтобы был здесь завтра же! Вы слышите, завтра же! Иначе мадемуазель де Сувини будет потеряна для него. Роковое стечение обстоятельств неумолимо вынуждает её отдаться в руки Жана де Верта. И если он спросит, кто вам это сказал, ответьте: Диана де Парделан. Вперед!

— Вот тебе раз! — сказал Магнус. — Молодая девушка, а приказывает как генерал.

Но властный голос Дианы был в то же время таким нежным, что Магнус, не задумываясь, повиновался ему. Впрочем, речь шла о г-не де ла Герш, а имя этого человека обладало силой талисмана для Магнуса.

Вот только что смущало старого солдата, который не признавал ничего, кроме Бога и сабли, так это то, что ему, Магнусу, пришлось служить курьером у любви!

«Кто бы посмел говорить со мной так год назад?», — подумал он.

И Магнус с силой всадил шпоры в бока своей лошади.

В это время м-ль де Парделан, довольная тем, что сделала, вернулась к м-ль де Сувини.

— Ах, вот и ты! Что же ты сказал ему? Чего он хотел? спросила Адриен.

— Он сказал мне, что господин де ла Герш будет здесь через два дня.

— Ах, бедный Арман!

М-ль де Сувини взяла письмо, которое увидела в руках Дианы, и пробежала его. Сквозь слезы она не могла различить слов.

— Боже мой! Больше я его не увижу! — сказала она, падая в объятия Дианы.

— Кто знает! — прошептала м-ль де Парделан.

На следующий день, день исполнения клятвы Адриен, была назначена её свадьба с Жаном де Вертом. Приготовления к церемонии шли полным ходом. Адриен, вся в белом, походила скорее на привидение, вставшее из могилы.

Жан де Верт был одет в роскошный наряд, сверкающий драгоценными камнями.

Приближался час, когда они должны были быть соединены.

Г-н де Парделан смотрел на Адриен глазами, полными грусти и сострадания. Он жалел, что не смог умереть в сражении у эшафота, освобождая г-на де ла Герш, — тогда он не присутствовал бы на этом жертвоприношении женщины, которая доверилась ему и которую он любил. Время от времени какие-то сомнения, какие-то подозрения приходили ему в голову: действительно ли Жан де Верт был спасителем Армана-Луи? Но разве не видел он сам, как барон стоял радом с королем в тот момент, когда Густав-Адольф подъехал к эшафоту?! И к тому же, как честный человек, г-н де Парделан не мог вообразить себе, что можно опуститься до такого гнусного надувательства.

Диану лихорадило так же, как Адриен, только её щечки, вместо того, чтобы быть совсем белыми, как у Адриен, горели огнем. Всякую минуту она прислушивалась или выглядывала в окно.

Магнус же, скача без передышки, примчался к Арману-Луи. В нескольких словах старый солдат рассказал ему о беседе с м-ль де Парделан. Арман-Луи похолодел до мозга костей. И тотчас помчался к Густаву-Адольфу.

— Сир! — обратился он к королю. — Я должен ехать. Речь идет о моем счастье. Решается вся моя жизнь!

Густав-Адольф пожелал узнать, что случилось. Слушая г-на де ла Герш, он вспомнил Маргариту и день, когда он нашел её распростертой на дорожном склоне.

— Пропади все пропадом! Лошадей! Я еду с вами! — сказал король.

Уже следующее мгновение по дороге стрелой неслись трое. Это были: король, г-н де ла Герш и Магнус.

Жан де Верт не сомневался в своем успехе. Роковой час, решительный час наступал. От него его отделяли лишь несколько минут, быстро бегущих, и он отсчитывал их в уме. День своего триумфа Жан де Верт приветствовал радостным сиянием глаз, в которых вспыхивали огоньки гордости.

«Смелее вперед! Смелость всегда права!», — думал он. Когда настало время предстать перед невестой, барон пошел за г-ном де Парделаном, который лично проводил его к м-ль де Сувини.

Какая сила помогала Адриен держаться в тот момент прямо? Скорее всего это было мужество отчаяния, которое заставляет героически сносить все смертельные удары судьбы.

Часы пробили первый удар полудня. Жан де Верт поклонился и подал руку Адриен.

— Еще рано! — воскликнула Диана, уже почти больше не дыша.

Подавшись вперед, она знаком приказала всем замолчать.

С улицы донеслись как будто раскаты грома. Большие ворота дома вдруг слетели с петель, во дворе поднялась страшная суматоха, потом на крыльце, потом на лестнице. Раздался громкий чей-то голос, который возвестил: «Король!»

Дверь галереи распахнулась настежь, и перед всеми появился Густав-Адольф, а рядом с ним г-н де ла Герш. Жан де Верт побледнел.

— Ах! Рено не сделал бы лучше! — воодушевленно произнесла Диана.

Увидев Армана-Луи, Адриен громко вскрикнула:

— О! Не вините меня!.. Он спас вас! — и подбежала к г-ну де ла Герш.

Взгляд Армана-Луи только теперь встретился с взглядом Жана де Верта.

— Кто? — недоуменно спросил Арман-Луи.

— Не вынуждайте меня произносить его имя! — снова заговорила Адриен, в страхе отворачиваясь от Жана де Верта.

— Он?! — вскричал Арман-Луи. — В этом есть какой-то злой умысел, тайна, которую я не улавливаю… Но, слава Богу, я приехал вовремя.

Жан де Верт стал белым как мел: он уже понимал, что все потеряно, но его гордость не смирилась. Адриен видела только Армана-Луи. Он был перед ней, она держала его за руки. Что-то подсказывало ей, что она была спасена.

— Ах, когда мне сообщили, что вас казнят, я едва не обезумела! — сказала она. — Но вот один человек пообещал мне, что спасет вас, но только такой ценой: он просил взамен мою руку… Я противилась этому… но страх увидеть вас поднимающимся на эшафот вынудил меня пойти на это. Я согласилась, потому что все испробовала, но ничего не добилась! Как все случилось потом, я не знаю, но этот человек пришел и сказал мне, что он спас вас, что он вырвал вас из лап смерти, и вот тогда моя рука попала ему в руки. Однако, оказавшись на жертвеннике, я, клянусь вам, я бы умерла!

— Каков подлец! — возмущенно вскричал г-н де ла Герш, заключая Адриен в свои объятия.

— Этот человек лгал! — сказал Густав-Адольф.

Жан де Верт отшатнулся. Густав-Адольф бросил на него испепеляющий взгляд.

— Я удивлен, господин барон, — снова заговорил король, — что нахожу здесь посла Его величества императора Германии, когда я собственноручно ответил ему, что нечего ждать от шведского короля! Объявлена война, сударь. Так возвращайтесь же домой — и самой короткой дорогой! … Я полагаю, что в моем присутствии вы не осмелитесь утверждать, будто вы спасли господина де ла Герш?

Лицо Жана де Верта было бледным, но высокомерным, и он не склонил головы.

— Город погиб! — ответил он пренебрежительно.

— Таким образом, сударыня, — снова заговорил король, — вы не обязаны ничем Жану де Верту. Эта рука, которую он украл, свободна.

— Свободна!.. Я Свободна! — радостно закричала Адриен.

Жан де Верт повернулся вдруг к г-ну де Парделану:

— Самое время узнать, — сказал он резким голосом, сумеет ли человек, которому я спас жизнь на поле битвы, сдержать слово, данное им добровольно. Вы его дали, сударь, а я его вам не возвращаю!

От звука этого раздраженного голоса г-н де Парделан почувствовал, будто острое лезвие кинжала вонзилось в его сердце.

— Разве я что-нибудь сказал, разве я что-нибудь сделал такое, что заставило вас думать, что я об этом не помню? — воскликнул он, взволнованное лицо его выражало неизмеримое горе.

Избавившись от этого кошмара, который убивал её, Адриен приобрела прежнюю храбрость.

— Не мучайте себя! Ведь вы и только вы принимали столько участия во мне и проявляли отцовскую заботу и ласку! — сказала она. — Я сумею остаться верной моему сердцу и моему долгу. Теперь, когда я взрослая, не правда ли, я могу свободно распоряжаться моей рукой сама? И оставаясь до сих пор подданной французского короля, разве я не вольна в Швеции отказать в ней тому, кто её требует?

— Все верно, — ответили одновременно Густав-Адольф и г-н де Парделан.

— Ну так вот! Я подожду. И если у господина де ла Герш будет на сердце то же, что и у меня, через два года я буду его женой… И это единственное, в чем я готова до конца противиться вашей воле, отец мой!

— Прекрасно! — воскликнула Диана.

— Два года?! — задумчиво проговорил Жан де Верт. — Этого времени более чем достаточно, чтобы завоевать Швецию… Я тоже подожду!

Арман-Луи и король шагнули к нему.

Жан де Верт, который никогда не знал страха, посмотрел поочередно им в лицо, а потом стукнул по гарде своей шпаги, где был подвешен темляк, вышитый Адриен, и сказал:

— Господин граф, если вы хотите назвать мадемуазель де Сувини графиней де ла Герш, попробуйте развязать бант темляка, который я ношу на своей шпаге. Только в таком случае я скажу вам: «Она ваша!». А до сей поры, позвольте мне напомнить вам это, мадемуазель де Сувини была названа моей невестой тем, кто заменяет ей отца!

Эти слова говорил уже не авантюрист, но капитан, доказавший свое звание в сотне сражений.

— Ах, такой ход дела для меня предпочтительней! — ответил Арман-Луи. — Итак, сударь, вы обещаете вернуть господину де Парделану слово, которое он вам дал, если моя протянутая рука сорвет бант темляка у вашей шпаги?

— Клянусь вам! И в подтверждение этому я бросаю перчатку к вашим ногам!

— Значит, война! И война непримиримая! — вскрикнул г-н де ла Герш, лихорадочно подобрав перчатку.

— А что касается вас, Сир, — продолжал Жан де Верт, теперь уже обращаясь к королю, — в Германии найдется поле для битвы… До скорого свидания!

И он неторопливо удалился, держа руку на гарде шпаги.


27. Возвращение блудного сына


Во времена, о которых идет речь, весной 1630 года, Европа представляла собой сцену из спектакля, где все было в брожении. Религиозная реформа, начатая Лютером и продолженная Кальвином, внесла в старое католическое общество средних веков элемент, который ускорил его разложение. Для некоторых европейских суверенов это являлось предлогом к тому, чтобы разорвать отношения, которые связывали их с Римским двором, и присвоить все те огромные богатства, что принадлежали аббатствам, монастырям, епископствам. Народ принимал все это как призыв к мятежам и восстаниям. Так же угроза, которая нависла над всемогуществом церкви, нависла и над королями в их пурпурных мантиях. Подвергнув сомнению непогрешимость римских пап, последствия чего были пока ещё не заметны, народ а деле уже начал выступления. против неограниченной власти монархов.

Все связи были прерваны или ослаблены: великие кровавые войны уже прокатились по Франции, по Стране Басков, по Германии, Польше, по Венгрии. Некоторые города по двадцать раз переходили из рук в руки, опустошались провинции, падали короны, свергнутые короли едва ли не превращались в бродяг, авантюристы вдруг становились хозяевами огромных территорий, архиепископств. Там и сям вспыхивали бунты, и казалось, что никто от Вестфалии до Пиренеев, от Балтийского моря до берегов По не может поднять настоящую армию.

Война в Германии не прекращалась несколько лет. Тому было несколько причин: властолюбие одних, религиозные верования других, безысходная нужда и нищета, — но живучесть стремления к свободе, многочисленные территориальные претензии, спесь и упрямство Габсбургского Двора (который намеревался соединить в единую монархию раздробленные части пространной империи и таким образом хотел осуществить при Фердинанде II заветную мечту Карла Пятого), распри, порожденные религиозными реформами, зависть принцев, нетерпение и гнев народа уже увлекли Германию в бурный водоворот Европы. Порой казалось, что эта война, принесшая столько бедствий, вот-вот выдохнется, но вдруг обнаруживались новые очаги её активности.

Всюду царила разруха: погромы, грабежи, пожары, резня. Фердинанд поднимался против Фредерика, курфюрст Саксонии против курфюрста Бранденбурга, Австрия против Богемии, Испания против Голландии, шведы против поляков, Дания против Империи, а по разгромленным провинциям рыскали взад и вперед командующие армиями, такие как Мансфельд, Кристиан, Брунсвик, Торквато Конти, Валленштейн, сопровождая эти свои прогулки грабежами равно страшными как для их сторонников, так и для их врагов.

Сражения шли повсюду, но никто ещё не знал, что эта война станет называться Тридцатилетней, войной, которая смела все самые великие державы континента поочередно, точно вихрем.

Настал час, когда протестантская Швеция собиралась вступить в борьбу и помериться силами с австрийским Фердинандом и баварским Максимилианом. К тому её толкал двойной интерес: сначала страх видеть Имперскую Германию расширившей свои владения до берегов Северного моря — это был политический интерес, а потом обеспечить независимость протестантских монархов, которым угрожали Австрия и Испания — то был религиозный интерес. Свергнув курфюршество и оказавшись под властью избранника сейма, Германия становилась опасным соседом на границах Швеции.

Таким образом, Европа внимательно следила за Густавом-Адольфом. Редкие качества, которые он продемонстрировал, начиная со времен, когда Соединенное королевство Швеция призвала его идти по стопам его отца, герцога Карла де Судермани, третьего сына Густава Ваза и короля по имени Карл IX: успешные войны, ведомые им против своего дяди Сигизмунда, польского короля, его рыцарская смелость, его верность клятвам, проявившаяся в управлении своим королевством, — все способствовало тому, чтобы считать его самым замечательным монархом старого континента.

Он был в возрасте, когда задумывают великие планы и когда располагают силой и временем, чтобы их осуществить; он был любим свои народом и заслужил уважение вельмож и генералов; его окружали опытные министры, среди которых канцлер Оксенштерн был в первом ряду; его финансы были в порядке, он располагал значительными прибылями, многочисленным флотом. Армия Густава-Адольфа была выносливой, приученной ко всем тяготам войны, а также привыкшей побеждать, дисциплинированной. Она целиком и полностью верила в своего молодого короля. Хорошо вооруженная, снабженная всякого рода боеприпасами, управляемая командирами, желавшими только одного — во всем походить на короля, следовать его примеру, готовыми разделить его судьбу, — она должна была приносить победу на всех полях битв, где только появлялись её знамена.

Ришелье знал это; император Фердинанд этого опасался. И однако Густав-Адольф был монархом, которого венские придворные насмешливо называли «снежным величеством», как если бы его слава могла растаять по мере приближения к более теплым южным краям!

Когда он почувствовал армию всецело в своих руках, жаждущей новых побед и рвущейся к новым сражениям, свой народ — объединенным одной общей религиозной идеей, когда проникся преданностью своего дворянства, готового к любым жертвам, Густав-Адольф доверил свою дочь Кристину и управление королевством сенату и, обнажив шпагу, объявил, что отправляется в Германию, куда позвала его необходимость защитить свою корону и спасти честь свергнутых курфюрстов.

Армия его, таким образом, была сконцентрирована в Эльфснабе. Множеством приветственных возгласов, сотни раз повторяемых, она встречала появившегося там для смотра Густава-Адольфа, окруженного своими самыми верными и наилучшими генералами, такими как Ортенбург, Фалькенберг, рейнграф Отон-Луи, Тейфель, Густав Горн, Баннер, Тотт, граф де Турн, Муценфал, Бодиссен, Книпхаузен, и многими другими военачальниками, которые уже пролили свою кровь на десяти полях сражений и готовились к новым кровопролитиям. Народ в свою очередь приветствовал армию — это был тот же порыв и тот же огонь.

Не следует думать, что в то время, полное тревог и бесконечно терзаемое войнами, которые восстанавливали города против городов, провинции против провинций, армии были такими, каковыми мы знаем их теперь, — объединенным армейским корпусом, компактным, сформированным из однородных элементов и верных одному знамени в дни поражений и побед. Для большого числа людей война была профессией — искали больше выгоды, чем кокард. Если какому-либо генералу удавалось одержать победу, каким бы ни было дело, которому он служил, он был уверен, что к нему примкнет отовсюду большое число офицеров и солдат, готовых служить под его началом. Зато одно лишь поражение отнимало у него все то, что принесли десять побед. Не считалось бесчестием, когда солдаты прогуливали свою шпагу из одного лагеря в другой. Разрозненные отряды побежденного генерала собирались под знамена генерала-победителя, по крайней мере, если какие-то особые причины или религиозные пристрастия не обязывали к верности. Кто взял в руки мушкет однажды, хранил его почти всегда, кто однажды обнажил шпагу, больше не вкладывал её в ножны.

Военная профессия была скорее призванием, чем службой.

Но если оказывались в полках короля Густава-Адольфа финны, ливонцы, англичане, шотландцы, голландцы, немцы, французы, — то для того, чтобы армия являла собой единый корпус, воодушевленный единым духом, единой преданностью, правила требовали формировать из них смешанные отряды.

Возможно, что все это, вместе взятое, и составляло секрет силы шведской армии.

Мы уже упомянули, что французы, служившие в армии шведского короля, в большинстве своем были кальвинистами, которые не хотели повиноваться приказаниям кардинала де Ришелье. Они сформировали отдельную часть, грозную своим неустрашимым мужеством и всегда рвущуюся в бой, ибо у дворян, составлявших её, было лишь одно отечество — победа.

Среди них, естественно, находился и Арман-Луи де ла Герш.

Французы, собиравшиеся в Эльфснабе, решили из рейтаров и драгун создать эскадрон, который пошел бы в авангарде армии. Из чувства национальной гордости и в память об утраченной Франции они почитали за честь нанести удар первыми и держать высоко и не запятнать славу своей отчизны. Одновременно они решили, что командование кавалерийским корпусом следует отдать самому храброму, тому, чье число подвигов получало наибольшее количество голосов товарищей по оружию.

Из уважения к имени и страданиям этих доблестных солдат, король предоставил им свободу избрать своего командира, хотя французский эскадрон в ряду других регулярных отрядов подчинялся общей дисциплине шведской армии.

Французы собрались на совещание в простом зале.

Когда началось заседание, один человек, которого ещё не видели прежде среди изгнанников, но который говорил по-французски, так хорошо, что не было никаких сомнений в его происхождении, вошел в зал и сел на скамью. Его запыленная и потрепанная одежда говорила о том, что он проделал долгий путь. И лишь его оружие было в полном порядке. Кроме того, у него были безупречные манеры дворянина.

Собрание выдвинуло несколько кандидатур — все одинаково достойные. Из чувства самоуважения этот молодой и смелый отряд французов, очевидно, хотел видеть своим командиром только человека зрелого, испытанного превратностями войны. Два седоусых дворянина вскоре оказались соперниками, и, хотя каждый из них рекомендовал своего товарища по оружию, решение по ним принято не было.

Поднялся человек в запыленной одежде.

— Есть простое средство к соглашению, — сказал он. — Не будем назначать командиром ни первого, ни второго из двух отважных дворян, которые оспаривают честь вести нас в бой.

— Бог мой! Да это Рено де Шофонтен! — узнал в запыленном человеке своего друга Арман-Луи, пригвожденный к скамейке от удивления, что до сих пор не замечал вновь прибывшего.

— Но кто же это такой? — раздавались отовсюду возгласы удивления.

— Человек, которого я там вижу и который жестикулирует, чтобы заставить меня замолчать, это господин граф Арман-Луи де ла Герш, — радостно проговорил в свою очередь Рено.

Эти слова были как луч сета. Все собрание хлопало в ладоши. Воспоминание о том, что г-н де ла Герш совершил в Ла-Рошели, было ещё свежо у всех присутствующих. Только его молодость, кажется, была помехой тому, чтобы назначить Армана-Луи их командиром: кое-кто из более именитых сограждан считал это его качество недостатком, и эти седые бороды не были уверены в том, что его мужество могло соответствовать его благоразумию.

— Где он научился командовать солдатами? — спросил гугенот с изуродованным шрамами лицом.

— Он научился побеждать! И это главное! — в ответ возбужденно воскликнул Рено, не признающий никаких насмешек, когда речь шла о его друге.

Этот аргумент нашел живой отклик среди гугенотов. Рено воспользовался волнением, которое он только что вызвал в зале, чтобы вскочить на скамью.

— Я сказал, что он умеет побеждать, — повторил он громче. — Я знаю кое-что о нем, я, который видел его в огне, я, который сломал тридцать шпаг о его бока, я, который никогда не мог повалить его на землю. И сколь бы ни было вызывающим то, что я делаю, я это делаю!

Эта смелость вызвала восхищение одних и гнев других, что, конечно, зависело от темперамента.

— Эй! Послушайте! Как зовут вашу милость? — спросил один из этих последних.

«О, небо! Он собирается навлечь на себя погибель!», подумал Арман-Луи и направился к Рено, перешагивая через скамейки, — на тот случай, если тому понадобится помощь.

— Мою милость зовут Рено де Шофонтен. Маркиз де Шофонтен к вашим услугам.

В зале возникло какое-то движение, потом шушуканье, потом послышались крики.

«Вот кто неисправим! Он все испортил!», — снова подумал о Рено г-н де ла Герш, всеми силами стараясь пробиться к нему.

— Он католик! — громко сказал о нем всем Арман-Луи.

— Один из наших врагов! — крикнул кто-то из зала.

— Одержимый бесом католик! — снова послышался чей-то возглас.

— Он был перед Ла-Рошелью среди приспешников кардинала! — проорал другой голос.

— Черт побери! Ваша милость продырявила мне плечо выстрелом из пистолета! — подходя к нему ближе, выкрикнул кто-то из толпы.

— Он рассек мне голову ударом шпаги! — закричал вслед за тем другой человек.

— Я припоминаю это… Шпага и пистолет ещё при мне, медленно процедил сквозь зубы Рено.

Сверкнули двадцать лезвий, наполовину выдернутых из ножен.

Зная характер Рено, г-н де ла Герш примерил ситуацию на себя. Разве мог бы он сам когда-либо отказать себе в удовольствии ответить на двадцать вызовов?

Но, предельно спокойный, Рено, не прикоснувшись даже к своей шпаге, — чем Арман-Луи был поражен, — жестом дал понять, что хочет говорить.

Все смолкли, и даже самые настойчивые были удивлены его хладнокровием и остановились в нескольких шагах от католика.

— Я католик, это так, я не отрицаю этого, — вскричал Рено. — Да, я был при осаде Ла-Рошели среди дворян его превосходительства монсеньора кардинала де Ришелье, и вы не поверите, если я скажу больше: я ранил г-на д`Эгрефеля в плечо и г-на де Бераля в голову… они здесь и могут это подтвердить. Мне достаточно их слова.

Два дворянина сделали шаг вперед из круга обступивших его.

— К перемене погоды это плечо у меня болит, — сказал г-н д`Эгрефель.

— У меня на лбу шрам, который никакой дьявол не разгладит и в сто лет! — так же подтвердил г-н де Бераль.

Рено приветствовал их взмахом руки.

— Ну вот, — снова заговорил Рено. — Я среди вас как паршивая овца в стаде невинных ягнят. Но хорошо ли, что речь тут идет обо мне? Разве вы собрались не для того, чтобы выбрать командира?

— И то правда! — согласился молодой кальвинист, которому понравились слова и смелость Рено.

— Сначала выберем командира, а потом можете изрубить меня на куски, если пожелаете… Ну, а прежде, позвольте мне сказать несколько слов.

Все засмеялись и обнаженные лезвия снова вернулись в ножны.

— Так вот, я ещё не закончил! — продолжал Рено. — Я предложил кандидатуру господина де ла Герш, и я её поддерживаю. Вы все видели, каким отчаянным броском он опрокинул батарею, которая обстреливала бухту Конь. Этот день стоил жизни пятистам лучших солдат и двадцати офицерам. Кому из вас удалось сделать большее? Честные дворяне вроде вас ответят: никому! Кроме того, вот вы что ещё не знаете: господин де ла Герш был избран Его превосходительством кардиналом, который разбирается в людях, чтобы отправить с ним депешу Его величеству королю Густаву-Адольфу, и эта депеша сделает Францию союзницей Швеции. Пусть мой друг уличит меня во лжи, если отважится!

Все взоры устремились к Арману-Луи.

— Он молчит! Чего вы ещё хотите? — спросил Рено.

Громкий гул одобрения прокатился по залу.

— Господа!.. — заговорил наконец сам г-н де ла Герш.

— Замолчи! Тебе не давали слова! — прервал его Рено, почувствовав свою победу. — Если все считают, что я прав, то какое ты имеешь право возражать свободному и открытому проявлению наших мнений? И если я настаиваю, господа, то только потому, что хорошо знаю того, в чьих руках будет моя жизнь в течение похода, который предстоит.

На этот раз слова г-на де Шофонтена вызвали волну удивления.

— Я объяснюсь, — продолжал он. — Я рьяный католик с головы до пят и не менее француз с ног до головы, как и вы. Но Франция будет союзницей Швеции в этой войне, которая начнется, и именно поэтому я хочу попросить маленькое местечко в ваших рядах. Враги, против которых я обнажу шпагу, также католики не меньше и не больше меня, я это знаю. Если я буду иметь счастье убивать их по пути в большом количестве, я утешусь мыслью, что жизнь — это юдоль печали и что блаженны те, кто из неё уходит. Что касается моих прав быть среди вас — то пусть господин д`Эгрефель, с которым я встретился там, где схватка была самой кровавой, и господин Бераль, у которого я спрошу тотчас секрет одного выпада, каким он едва не проткнул меня насквозь, подтвердят это.

Несколько дворян, и среди них г-н де Бераль и г-н д`Эргефель, зааплодировали.

— Теперь, когда одержал свою победу, я прошу вашей дружбы. Если некоторых из вас все ещё терзают сомнения, мы можем побеседовать об этом на лугу. Бог Фехтования, мой покровитель, придет мне на помощь. Вот все. Итак, я — ваш?

— Да! Да! — заорали со всех сторон.

— Тогда я голосую за господина де ла Герш. Друзья, присоединяйтесь!

Арман-Луи был избран единогласно командиром эскадрона французских гугенотов.

— А теперь пусть все боятся драгун господина де ла Герш! — крикнул Рено.

И, подойдя к твоему другу, он протянул к нему руки. Глаза у него увлажнились.

— Обними меня, капитан! — сказал он.


28. Откровения и прожекты


Несколько минут спустя Арман-Луи и Рено уже находились в одной палатке, сидя перед куском ветчины, о которой позаботился Магнус, услужливо добыв к нему две бутылки французского вина.

— Мы снова соотечественники и снова друзья! — сказал Рено, наполнив стаканы.

Глухой стон послышался у входа в палатку.

— А вот и Каркефу, которого я потерял! — крикнул Рено.

Вошел Каркефу, ещё более бледный, более тощий, более лысый, более длинный и более тусклый, чем во времена, когда он воевал с волками.

— Сударь! — проговорил он, обратившись к г-ну де ла Герш. — К сожалению… кости держатся в моем теле лишь на нитках. Увы, я ещё не умираю. Мой хозяин уже который день отставляет меня в трактире, где негодяев, толпящихся вокруг кувшинов, насчитывается больше, чем кур на насесте!

Вид ветчины и дикой утки, хорошо проваренной, которую Магнус принес на дымящемся блюде, прервал скучную проповедь Каркефу. Он улыбнулся.

— Я вижу, что хорошие традиции возвращаются, — обрадовался он.

Арман-Луи повернулся к Магнусу.

— Вот честный парень, которого я тебе рекомендую, представил он Каркефу Магнусу: — У него желудок такой же пустой, как и руки.

— И робкое сердце, — добавил Каркефу.

— Однако я принимаю его таким, каков он есть. Слежу, чтобы он далеко не уходил.

— Хорошо, — ответил Магнус. — Я возьму его под свою защиту.

Оставшись одни, Арман-Луи и Рено удобно уселись на берегу бухты, запруженной всевозможными кораблями, радовались звукам барабанов и труб и поглядывали друг на друга.

— Послушай, объясни мне, как случилось, что я вновь нахожу тебя в Швеции после того, как оставил на дороге замка Мирваль, к которому тебя влекли красивые женские глазки? сказал г-н де ла Герш.

— Ах, мой друг, ты знаешь, насколько искренне я трудился над тем, чтобы наказать себя! Я должен отдать справедливость Клотильде — это она помогла мне в этом, насколько было в её власти. Но вот один славный знакомый моего дядюшки, озабоченный своим застарелым ревматизмом в Мирвале, посоветовал мне нанести визит в часовню замка.

— Это был, должно быть, добропорядочный человек.

— Добропорядочный и неприятный, ибо после посещения часовни вечное наказание Господне показалось мне чрезмерным. Я поклонился башенкам замка Мирваль и в сопровождении Каркефу, уже почти хорошо откормленного, направился в Париж. Меня прекрасно приняли при Королевском Дворе, но, на мое несчастье, воспоминание о мадемуазель де Парделан преследовало меня вплоть до королевского менуэта.

— Ты, я уверен, поборол это воспоминание воздержанием от пищи и умерщвлением плоти? — улыбнулся Арман-Луи.

— Да, мой гугенот! Воздержанием от пищи и зелеными глазами госпожи Сериоль.

— Ах, уж эти зеленые глаза!

— А ещё я имел дело с черными и голубыми глазами. Надо умерщвлять плоть переменами. Госпожа де Сериоль была состоятельно особой и слыла в Лувре признанной красавицей. И я должен сказать, заслуженно.

— Так значит это ей ты незамедлительно доверил заботу о твоем исцелении?

— Смелые сердца никогда не останавливаются в нерешительности. Аврора — её звали Аврора — сжалилась над моими страданиями. Это новое испытание длилось добрых две недели. Но ничто не может устоять перед коварством злого духа. Во время одного самого неистового лечения черт дернул меня как-то произнести имя Дианы, когда я целовал руки Авроры… С той поры госпожа де Сериоль перестала заботиться о моем выздоровлении…

— Вечно у придворных дам предрассудки, — засмеялся Арман-Луи.

— Да! Только это извиняет её в моих глазах! Покинув Париж, я отправился в Брюссель. Я не знаю, какое таинственное течение уносило меня к северу. Я не стану рассказывать тебе, сколько попыток я сделал во Фландрии и в стране Басков, чтобы оздоровить мою душу, по-прежнему влюбленную в еретичку. Я пробовал даже побороть ересь ересью: шведку голландкой, воспитанной в заблуждениях. Увы, лекарство было слишком сильнодействующим.

— Отчаянный поступок!

— Вот, кажется, все, что я хотел рассказать. Ах да, вот ещё что: Гретхен ничего не могла сделать против Дианы! Дьявол не отпускал свою жертву. Однажды утром, весь в слезах, я оказался в Германии; моя лошадь уносила меня в сторону Швеции, взяв путь на Данию; я был так обескуражен, что не запомнил, как это случилось. Впрочем, из этих краев дул ветер войны, который приободрил меня. Ах, мой бедный друг, из каких только стран не встречал я людей, облаченных в броню! Какие полки! Какие эскадроны: гессенские, саксонские, хорватские, австрийские, польские, венгерские, испанские, богемские, — десять армий, которые прямо-таки неистовствовали! Засыпали под звуки ружейной пальбы, просыпались от грохота пушек. По ночам пожары ярко освещали пейзажи. По правде сказать, я узнал, что король Густав-Адольф собирал отряды, чтобы воевать против Империи, и пришпорил лошадь. А однажды утром гамбургский корабль, который плыл в Стокгольм, забросил меня в Швецию.

— Берегись! Мадемуазель де Парделан тебя не забыла!

— Ах, это последний выстрел! — ответил Рено радостно.

Между Дианой и Рено было что-то вроде молчаливого соглашения, и хитрец, прикинувшийся удивленным, это хорошо знал. Нет молодой девушки, которая не считала бы себя немного женщиной, зная, что она происходит от нашей общей матери Евы. Именно поэтому м-ль де Парделан догадывалась, какое чувство она внушила г-ну де Шофонтену, прежде чем тот осознал это. Растерянность и замешательство такого отважного человека не были ей неприятны. Кроме того, в выражении его лица и в складе ума было нечто, что соответствовало её смелой и честной натуре. Она ценила его как человека сердечного, видя, что он, дворянин без состояния, не искал, как провести отца одной из самых богатых наследниц Швеции. Он не делал ничего также для того, чтобы обманом заполучить её сердце; и тайным доказательством его неожиданно вспыхнувшей горячей любви было кипение молодых сил, вызванное этой любовью. Он никогда не льстил м-ль де Парделан, никогда не проявлял чрезмерной услужливости, но всегда и во всем выказывал свою дворянскую гордость. Тем самым он в достаточной мере выдавал свою возвышенную душу — и таким образом все больше нравился м-ль де Парделан.

Уверенная в себе, Диана своими утонченными манерами и изяществом речи, которые влюбленные понимают с полуслова, щадила его дворянское самолюбие. Так, без лишних слов, м-ль де Парделан давала ему понять, каков наилучший путь для того, чтобы заполучить её.

Прежде всего, нельзя было также допустить, чтобы г-н де Парделан усомнился в любви г-на де Шофонтена к его дочери, к которой он испытывал крайнюю привязанность, и, поступая таким образом, как г-н де Шофонтен делал до сих пор, своей деликатностью и обходительностью он добивался большего, чем если бы ловчил.

Надо было все отдать на усмотрение старому дворянину, к чему Диана, казалось, не прилагала никаких усилий, а между тем направляла и воодушевляла Рено; но надо было, кроме того, сделать так, чтобы Рено отличился каким-нибудь подвигом, если бы представился случай, и в частности убедить его в том, что торопить события — значит, отодвигать их…

Главное же было — дать ему понять, что ухаживания г-на де Шофонтена не раздражали м-ль де Парделан.

Неожиданный отъезд г-на де Шофонтена для участия в осаде Ла-Рошели в тот момент, когда Арман-Луи покидал Швецию, очень удивил Диану; но Рено ничего не смутило.

— Я читал в истории, — смело заговорил он тогда с г-ном де Парделаном, что мой тезка Рено де Ментобан на какое-то время забывал в садах Армиды, что он носил шпагу; этот знаменитый пример всегда у меня перед глазами. Однако мне кажется, что и замок Сент-Вест — это место, где все наполнено магией, где все околдовывает меня — вкусная еда, охота и музыка. Поскольку никакой волшебник не придет мне на помощь, я вынужден бежать отсюда. Когда вы снова увидите меня, господин маркиз, я уже буду неподвластен чарам, закалюсь в боях, где успею и нанести и получить множество ударов.

Глядя на него, Диана испытывала частый озноб.

— Что ж, сражайтесь! Но не давайте убить себя! — напутствовала она его тогда.

Этот обмен откровениями ввел г-на де ла Герш в курс дел, о которых он знал лишь отчасти.

— Вперед! — сказал Арман-Луи, опрокидывая последнюю бутылку в стакан Рено. — Я пью за твою любовь и намерен, начиная с сегодняшнего дня, сделать все, чтобы вернуть тебя в отчий дом!

Через час г-н де Шофонтен был у г-на де Парделана, который встретил его с распростертыми объятиями.

— Ну и сколько же убитых исполинов, спасенных принцесс, сколько распоротых разбойников, сколько приключений со счастливым концом? — спросил, улыбаясь и разглядывая блудного сына, маркиза де Шофонтена, г-н де Парделан.

— А я не считал! — весело ответил Рено.

В тот же миг и произошла встреча католика с Дианой. Рено едва не провалился сквозь землю, услышав голос м-ль де Парделан. Он вдруг лишился всяких сил, чтобы заговорить с ней. Возможно, как раз этим он и сделал наилучший комплимент, который только мог адресовать ей. Она была так счастлива, что попыталась приободрить его взглядом, чем окончательно заставила его потерять рассудок.

И все же пережить эту встречу было не так трудно, как собрать горстку дворян и создать из них эскадрон, тем более что предстояло ещё и вооружить его, а это было ещё сложнее.

У Армана-Луи, несмотря на его высокий титул посла Его преосвященства, первого министра короля Людовика XIII, был тощий кошелек; у Рено, искателя приключений, он был не толще. Гугеноты, объединившиеся вокруг них, отличались скорее богатством благородства и смелости, чем наличных денег. И, к тому же они испытывали теперь большую нужду в лошадях, оружии, экипировке, боеприпасах, — все, чем они располагали, несло уже на себе отпечаток долгих переходов, скитаний по проселочным дорогам, а также нищеты изгнанников.

Забота об устранении общих бед возлагалась, разумеется, на г-на де ла Герш. Командир эскадрона, он также был и его опекуном.

Самым простым, казалось, было обратиться за помощью к королю, тем более, что король во многом обязан спасителю Маргариты. Но Арману-Луи претило просить его об услуге, в которой тот не смог бы ему отказать. К тому же Густав-Адольф уже и без того оплатил многие услуги гугенотам, представив им, изгнанникам, приют, родину, знамя.

Время торопило. А между тем, пока г-н де ла Герш говорил с Рено о своих трудностях, последний легкомысленно крутил усы.

— Что ж, ищи! — сказал ему он. — Все это не мое дело. Я — солдат.

И он незаметно ускользнул туда, где надеялся встретить Диану.

Магнуса тоже не заботили проблемы Армана-Луи. Он верил в Провидение: оно не могло их увести в Швецию для того, чтобы там погубить.

Не придумав ничего путного и оказавшись в полном тупике, Арман-Луи опять вспомнил об Аврааме Каблио.

— Я уже обязан ему своей жизнью и жизнью Адриен, я обязан ему всем, — сказал он.

— Вот что, я предлагаю все-таки одну идею, — проговорил Магнус. — Видите, я ведь тоже переживаю за вас!

— Идею! Как всегда, идею! И конечно же не о деньгах! — недовольно произнес Арман-Луи.

— Ничего подобного, сударь! На этот раз и о деньгах! Вскоре, не теряя ни минуты, Арман-Луи постучал в дверь кальвиниста и рассказал ему о своих трудностях.

— Речь идет о том, чтобы вооружить и обмундировать для войны сто пятьдесят или двести человек благородного происхождения, — сказал Арман-Луи. — Они избрали меня своим командиром, и мы поклялись всюду следовать за королем, куда бы он не направил знамя Швеции. Не захотите ли вы стать нашим казначеем? Если мы будем победителями, все спасено, если мы будем побежденными, все потеряем.

— Бог защитит Швецию! — ответил Авраам.

Он взял лист бумаги, подписал его своим именем, поставил на нем печать и отдал г-ну де ла Герш.

— За дело! — сказал он. — Нет ни одного купца в Швеции, Дании и Голландии, который не знал бы этого имени и этой подписи. С этим документом у вас будет все, что вы пожелаете. Речь идет о расходах на доброе дело, не экономьте!

По возвращении из лагеря Эльфснаб Арман-Луи встретил Рено.

— Я искал, и я нашел! — улыбнулся Арман-Луи.

— Тогда подумай ещё и о Каркефу: ему нужен плащ из буйволовой кожи и свежая лошадь.


29. Черная вуаль и белый парус


Вскоре превосходно экипированная и вооруженная армия получила приказ быть готовой к погрузке на корабли. Флот, укомплектованный лучшими моряками Швеции, ждал только попутного ветра, чтобы приготовиться к отплытию. В лагере и на рейде совсем не слышно было никаких драк и беспорядков. Дух короля, казалось, завладел полками. Каждый солдат понимал, что он собирается сражаться за свою веру и за Швецию. Молились и готовились достойно исполнить свой долг, и потому были слышны лишь религиозные песни и бряцание оружия — вот и все.

Рено восхищала эта армия, только, как он считал, в ней маловато веселья. Однако одна новость все же способствовала подъему его настроения.

Рено узнал от г-на де ла Герш, а тот из уст г-на де Парделана, будто Диана и м-ль де Сувини будут сопровождать армию в Германию.

Король уже назначил их, и ту и другую, сопровождать, в качестве фрейлин, королеву Элеонору, которая отправлялась ко Двору курфюрста Бранденбургского, её отца.

— Если вы будете в Берлине, вы сможете рассказать нам о своих подвигах, — сказала Диана, которая не скрывала от Рено, что именно ей пришла мысль об этой поездке. — Мы будем разделены всего лишь двумя армиями и десятью крепостями.

— Да, как если бы мы не расставались! — радовался Рено.

Нетрудно представить себе, в каких хлопотах и в каких развлечениях проходили последние дни, которые предшествовали моменту отправки кораблей.

Г-н де Шофонтен почти забыл взывать к Богу Фехтования: что-то постоянно занимало его мысли.

Арман-Луи, наблюдавший за ним, часто заставал его за разговорами с молодыми офицерами, самыми известными в блистательном стокгольмском обществе. Как только оттуда прибывал кто-нибудь в лагерь Эльфснаб, г-н де Шофонтен спешил познакомиться с ними, и вскоре после того их видели прогуливающимися рука об руку и беседующими.

— Что за страсть заставляет тебя бегать за каждым корнетом, которого посылает нам столица? — спросил его однажды г-н де ла Герш.

— Друг мой, — ответил Рено с серьезным видом. — Помнишь ли ты особу, которую звали баронесса д`Игомер?

— У меня, конечно, меньше причин помнить о ней, чем у тебя, но я не забыл её.

— Ну так вот, я спрашиваю у всех офицеров, только что прибывших, не знают ли они, что с ней сталось. Я все время надеюсь, что один из них, брюнет или блондин, её встречал.

— И что отвечают тебе эти господа красавцы?

— Ни один из них не видел её уже давно. Никто не знает, куда она уехала, и это беспокоит меня.

— Ты боишься, не убило ли её отчаяние?

— Ну нет, дудки! Этого я не боюсь.

— Тогда чего же?

— Ты молод, мой бедный Арман-Луи, ты ничего не понимаешь. У Теклы — я помню, она позволяла мне называть её по имени — в глазах постоянно сверкают какие-то молнии, и это заставляет меня тревожиться.

— Ах, эти женщины!

— Стал бы я думать о мужчинах!

— Неужели побоялся бы?

— Пожалуй. Каркефу мне много говорил об этом чувстве, с которым он жил в полном согласии и к чему он стремился. Теперь я знаю: это нечто, что вызывает легкий озноб под кожей.

— Однако не улетучилась же, как призрак, твоя баронесса д`Игомер!

— Поговаривают, что она постриглась в монахини в одном из монастырей в Померании. Но я не верю в монастырь. У Теклы слегка курносый носик и розовые губки. Такие носики и тем более такие губки не помещают за монастырские решетки. Другие утверждают, что она вернулась в Германию к принцу из их рода.

— Поскольку мы отправляемся в Германию, ты можешь быть спокоен — ты её там встретишь.

— Гм! Это не то, чего я больше всего желал бы.

— Есть наказания, то бишь покаяния, которые не приносят счастья или облегчения; не доверяй случаю, — предостерег его Арман-Луи.

Рено вздохнул с видом полусерьезным, полушутливым:

— Напротив — я начну все сначала, и, быть может, это будет самым верным способом, чтобы исцелиться и не думать об этом больше.

24 июня 1630 года наконец был дан сигнал грузиться на корабли. Дул северный ветер. Бесчисленные толпы людей, съехавшихся со всех концов Швеции, собрались на берегу у рейда. Горожане, крестьяне, дворяне оглашали воздух криками.

Когда король появился на лошади в окружении своих офицеров и дворянской элиты, публика приветствовала его громовыми раскатами. Пушечный выстрел утонул в людском гаме. Многочисленные флаги развевались на мачтах кораблей, золоченые гербы сверкали на солнце: это было великолепное зрелище, наполнявшее сердца собравшихся возвышенными чувствами. Много надежд возлагалось на эту армию, выступающую в поход под командованием таких военачальников! И Швеция приветствовала её своими восторженными напутствиями — всем казалось, что победа ожидала её на другом краю горизонта.

Густав-Адольф был теперь не всадником, которого г-н де ла Герш встретил в окрестностях белого домика, преодолевающим одним махом зеленую изгородь, когда тот предавался ещё порывам молодости и любви. Теперь это был уже коронованный вождь воинственного народа, военачальник, на котором держались судьбы королевства. Он был значителен и спокоен, в нем чувствовалась смелость героя и власть стратега. Достаточно было посмотреть на него, чтобы проникнуться к нему сердечным доверием. Больше всего Арман-Луи жалел теперь о том, что не мог быть с мушкетом на плече и с саблей в руке среди этих доблестных офицеров, с которых горожане и купцы не сводили сейчас глаз.

Арман-Луи не мог удержаться, чтобы не вспомнить, приветствуя Густава-Адольфа шпагой, что этот молодой король с лучистым взглядом, пожалуй, не расстался бы с Маргаритой, не случись этой молниеносной развязки. Да и могла ли тайная любовь белокурой кальвинистки противостоять упоительным обещаниям славы и восторгам всего народа?

«Он оставил ей дальний уголок своего сердца», — подумал он.

Артиллерийский залп только что известил, что батальоны полка Стенбока, которым король любил командовать лично, покинул берег, чтобы подняться на борт судна, когда глаза г-на де ла Герш остановились на женщине, одетой в черное, которая молилась на пригорке в отдалении. Много других женщин молились на коленях в толпе: почему именно она более всех других привлекала его взгляд? Что-то необъяснимое подталкивало Армана-Луи в её сторону. Всем своим видом, в котором ощущалась душевная сосредоточенность и одиночество, она тронула его сердце, и молодой капитан почувствовал необъяснимое волнение, возраставшее по мере того, как он приближался к этой женщине.

Когда он был уже в нескольких шагах от пригорка, на котором она молилась, смущенный тем, имеет ли он право отвлечь её от святого занятия, он остановился. Женщина подняла свою вуаль.

— Маргарита?! — удивился Арман-Луи.

— Да, Маргарита! — отвечала она, протягивая тонкую руку, которую он поцеловал с уважением. — Но не та Маргарита, которую вы знали когда-то опьяненной преступной любовью, красивой и, может быть, счастливой, считавшей, что весь мир полон счастья. Теперь это другая Маргарита, проснувшаяся на краю бездны, разбуженная Богом! Сколько слез пролито с того страшного дня! Пусть же горе утраты очистит мою душу! Могу ли я заслужить прощения на Небесах, о котором молюсь?! Но если это преступление — молиться за того, кого я так любила, — ах, если это преступление, я никогда не откажусь от него! Я молилась сейчас за Густава-Адольфа, за его армию, которая уходит навстречу войне, за этот флот, идущий навстречу буре!

— Король здесь, — сказал Арман-Луи. — Несколько скачков моей лошади — и я буду рядом с ним, и я могу, если вы хотите…

— Нет! — поспешно ответила Маргарита. — Я поклялась никогда больше с ним не говорить. Отец простил меня такой ценой. Ах, не желайте мне снова увидеться с ним… Если однажды это случится, это значит, что он умрет.

Пушки беспрерывно грохотали, приветствуя каждый проходящий полк.

Глазами, полными слез, Маргарита наблюдала это зрелище.

— И все-таки именно мой призыв толкнул его на этот путь! — прошептала она.

Поглядев на проходящие стройными рядами голубой и желтый полки, состоящие из лучших частей, какие только Швеция могла послать королю, Маргарита повернулась к Арману-Луи, смотревшему на нее, и, опустив черную вуаль, сказала:

— Ну что ж, пора прощаться! Я встретила вас при таких обстоятельствах, которые позволили почувствовать ваше доброе сердце. Я знаю, мадемуазель де Сувини будет счастлива с вами.

Арман-Луи покраснел.

— Любите её всегда!.. Настоящая любовь — вечная любовь!

Потом она заговорила вдруг изменившимся голосом, положив холодную руку на плечо Арману-Луи.

— Есть вещи, о которых я никогда не говорила графу де Вазаборгу, потому что граф де Вазаборг слишком доверчив, и он вряд ли поверил бы, что такое возможно. Вам, его другу, я скажу: рядом с ним есть человек, которому он открывает свою душу, но который его ненавидит. Всюду, где вы увидите этого человека, будьте начеку! Речь идет, быть может, о жизни Густава-Адольфа.

— Назовите мне имя этого человека! — проговорил г-н де ла Герш.

— Вы видели его в течение целого часа в белом домике: его зовут герцог Альберт-Франсуа Левенбург из Саксонии, ответила Маргарита.

— Не тот ли это высокий всадник, помчавшийся вдогонку за капитаном Якобусом?

— Он самый.

Потом сделав над собой усилие, и покраснев под вуалью, она тихо проговорила:

— Он любил меня… Вы понимаете?

— Что ж! — сказал г-н де ла Герш. — Рассчитывайте на меня!

В этот момент его эскадрон пришел в движение. Маргарита указала ему на знамена, которые развивались на берегу. Он склонил свою шпагу перед ней и поскакал туда.

Вскоре раздался последний артиллерийский залп, известивший о том, что последний батальон только что покинул сушу. Ветер раздувал множество белых парусов, рассеянных по морю. Флот удалялся, выстроившись в порядок у горизонта.

Король, стоя на корме флагманского корабля, смотрел на уходящие вдаль берега Швеции. Его глаза пробежали по беспорядочной толпе. На отдаленном пригорке виднелась черная точка.

— Все говорят об этой женщине, молящейся там, на пригорке, — сказал король г-ну де ла Герш, которого он не отпускал от себя.

— Да, — ответил Арман-Луи взволнованным голосом.

— Несомненно, это мать, ну, а может, невеста? — проговорил король.

Он глядел все время на черную точку, и когда она скрылась за горизонтом, король глубоко вздохнул.

— Мое сердце осталось там! — произнес он печально, указав рукой в сторону берега. — Теперь я Густав-Адольф.

— Граф де Вазаборг умер! Да здравствует король! — ответил г-н де ла Герш.

Утром уже на рассвете показалось побережье Германии. Чувство невообразимого воодушевления овладело армией при виде земли, на которой ей предстояло защищать своего Бога и свою страну. С победными криками она высадилась на берег.

— С нами Бог! — с жаром повторяли тридцать тысяч голосов.

На берегу, где он надеялся выиграть ещё более блистательные битвы, чем в Польше, Густав-Адольф преклонил колено и поблагодарил Провидение, давшее ему возможность заставить врагов своей веры почувствовать силу и мощь Шведской армии. Его речь, произнесенная во славу войны, вызвала новый прилив энтузиазма и, передаваемая из уст в уста, воспламенила всякого, кто держал шпагу. Наконец армия разбила свой лагерь с уверенностью, что она — на пути к победе.

Рено был вне себя от радости.

— Порох, дым, огонь, — говорил он, — вот настоящая стихия, где вольно дышится солдату.

Каркефу далеко не разделял его мнения. С тех пор, как он побеседовал со старым солдатом Магнусом о его походах в Трансильванию, в Богемию, в Венгрию и к туркам, он понял и оценил, что маркиз де Шофонтен привез его не в самую скверную страну.

— К туркам! Надо же, он ходил к туркам! — повторял он без конца.

И присутствие человека, который видел турок и воевал против турок, наполняло его восхищением. Он вертелся вокруг Магнуса и разговаривал с ним, как с особой, заслуживающей всяческого уважения.

— Сеньор Магнус! — так обращался он к нему время от времени. — Если бы добрый Бог пожелал, чтобы я родился в вашей шкуре, я бы уже давно умер!


30. Граф Эберар


В то время, как король разослал своих эмиссаров, чтобы узнать о состоянии дорог и боеспособности гарнизонов, а также чтобы распространить повсюду прокламации, в которых он объявлял, что пришел воевать с императором, а не с Германией, — несколько лучших гвардейских корпусов решили, по предложению Рено, устроить праздник с пирушкой по случаю их благополучного прибытия в Померанию.

Рено придерживался правила, что надо держать сердце человека в радости, и когда он заговорил об этом, его мнение совпало с мнением Каркефу.

Старые командиры и мрачные кальвинисты, которые ходили в бой с пением псалмов, держались в стороне. За столом вместе с Арманом-Луи и Рено сидели только самые молодые и самые блестящие армейские офицеры. Их лошади ещё не проносились галопом по земле Германии.

Все обратили внимание на красивого офицера с бравой дворянской выправкой, у которого была черная шелковистая борода, короткие вьющиеся волосы, стройная фигура, непринужденные манеры, немного надменный и тонкогубый рот и взгляд хищной птицы. Все восхищались великолепием его гербов. Он говорил по-английски с англичанами, по-французски с французами, по-шведски со шведами.

Никто не знал, откуда он взялся, но каждый офицер считал, что он принадлежал одному из армейских корпусов. Его встречали повсюду то с одним, то с другим — казалось, он знал всех. Солдаты считали, что нет более блестящего офицера в армии, чем он. Его щедрая рука, похоже, черпала из бездонного сундука.

Драгуны утверждали, что это был кирасир из саксонского полка.

Кирасиры, в свою очередь, настаивали, что это был рейтар из шотландских отрядов.

Рейтары не сомневались в том, что то был рейтар из германских рот.

Что касается рекрутов, навербованных в Бельгии, Бранденбурге и Пфальце, они все полагали, что он был командиром шведских гвардейцев.

Его звали граф Эберар.

Впервые, когда г-н де ла Герш встретился с ним, граф Эберар и он смотрели друг на друга со странным чувством настороженности: у Армана-Луи преобладало любопытство, у графа Эберара — раздражение и тревога. Нечто заставило Армана-Луи думать, что он уже видел где-то это лицо, но где?

Рено, с которым г-н де ла Герш поделился своим недоумением, сказал ему, что испытывал то же чувство, когда он оказался лицом к лицу с этим человеком.

— Но это было так мимолетно, — задумчиво проговорил Рено.

Затем он сказал на философский манер:

— Я видел, как этот человек владеет шпагой и играет в карты — это вполне светский человек. Он даже задел мое самолюбие, выиграв у меня двадцать дукатов в первый день, зато на следующий день я спустил с него три шкуры, взяв с него сто пистолей.

Впервые услышав о намечаемой пирушке, граф Эберар заговорил о великолепном вине, бочонок которого он хотел послать своим братьям по оружию.

Бочонок прибыл, и все согласились, что в нем прекрасное испанское вино.

Вокруг стола собрались тридцать офицеров.

Ничто так не развязывает языки, как вино, молодость и война.

Говорили много, говорили без конца. Арман-Луи заметил, что граф Эберар слушал больше, чем говорил, и не жалел вина.

«Вот что странно!» — подумал г-н де ла Герш.

После двадцати пикантных любовных историй дошли до разговоров о шансах войны, в которую Швеция ввязалась.

Граф Эберар первым подвел их к разговору на эту тему, и его охотно поддержали. Щедрой рукой граф разливал всем испанское вино стакан за стаканом. Он хорошо пил, но слушал ещё лучше.

«Этого дворянина никто не уличит в болтливости,» подумал Арман-Луи.

— Остров де Волен сдался без боя, как и остров Рюйген, на который мы высадились! — сказал один драгун.

— И остров Узедом последовал тому же славному примеру, — подтвердил рейтар.

— Имперская армия не желает себе вреда, поэтому и отступает, — добавил кирасир.

Граф Эберар слегка побледнел и, сказал:

— О! Вы закончите тем, что сразитесь с ней!

— Да услышит вас Бог! — воскликнул Рено. — Я приехал сюда, чтобы схватиться в рукопашной… Если она будет все время отступать, эта невидимая армия, нам придется бросить наши шпаги и взять хлысты!

Г-ну де ла Герш показалось, что граф Эберар едва сдерживал ухмылку.

— Э! Полноте! Возможно, это будет неосмотрительно! — заметил ему он.

— Докуда же, как вы думаете, любезный наш генерал, доведет нас король? — задумчиво спросил Рено.

— До Праги! — ответил один.

— Может, и до Мюнхена или до Аугсбурга! — предположил другой.

— Да нет же! Я надеюсь, что он остановится только в Вене! — возразил третий.

Глаза графа Эберара метнули молнии.

— Вена далековато, господа! — сказал он.

— Ну так что ж! Граф де Турн туда прекрасно добрался с богемцами! Почему королю Густаву-Адольфу не пойти туда со своими шведами?

— Вот и герцог Померании Божислав Четырнадцатый уже ведет переговоры.

— Он ведет переговоры? — вскричал граф Эберар, привстав.

— Он делает больше: он капитулирует.

— Вы в этом уверенны? — спросил граф, и, увидев, что все взгляды повернулись к нему, снова медленно сел.

— Новость пришла оттуда в штаб-квартиру сегодня утром. Завтра город Штеттин должен открыть нам свои ворота.

— Это место снабжения продовольствием нашей армии, господа! Выпьем за наш первый успех! — сказал один из собутыльников.

— Я собирался вам это предложить! — улыбнулся Рено. Снова наполнили стаканы; когда они были опустошены, тот, что принадлежал графу Эберару, был ещё полон.

— Вот так так! — удивился Арман-Луи, все время наблюдавший за ним.

— Признаться, господа, эта война заявляет о себе грустно! — продолжал г-н де Шофонтен. — Все это выглядит довольно жалко. Уже захвачены три острова, оккупирована одна провинция, один город сдался — и при этом ни единого удара шпаги!.. Это плачевно. Кой черт?! Есть же все-таки у императора Фердинанда какие-то генералы?!

— Ну да, разумеется! — сказал граф Эберар. — У него есть герцог де Фридленд.

— Граф де Тилли!

— И Торквато Конти!

— Еще у него есть великий маршал империи граф де Паппенхейм!

Граф Эберар посмотрел на собеседника.

— Тот, кого в Германии называют Солдат? — проговорил Рено.

— Точно, — ответил граф Эберар. — И немцы, которые воевали под его командованием, уверяют, что он заслужил это славное имя.

— Ну, я тоже видел его однажды, уже давно… Я встретился бы с ним снова лицом к лицу, — улыбнулся Рено.

— Это удовольствие будет вам обеспечено!.. За ваше здоровье господин маркиз! — и на этот раз граф Эберар весело опустошил свой стакан.

— Если все эти знаменитые полководцы намерены воспрепятствовать нашему походу, пусть поспешат. Солдаты, которые воевали под командованием графа Мансфельда, уже торопятся перебежать на нашу сторону. Их уже прибыло сегодня четыре сотни.

— Четыре сотни? — удивленно переспросил граф Эберар.

— И лучших! И ещё множество других, сражающихся вместе с графом Брунсвиком, которых сегодня утром я видел удирающими под шведские знамена.

— Еще говорят, что пятнадцать сотен всадников регулярной армии датского короля Кристиана присоединятся к нам завтра утром.

— А император Фердинанд называл Густаво-Адольфа «снежным величеством»!.. По-моему, сам он, в таком случае, «пыльное величество»! — сказал с улыбкой Рено.

Один гвардейский офицер повернулся в сторону графа Эберара:

— Неужели, сударь, вы сомневаетесь в победе? — спросил он.

Граф Эберар посерьезнел:

— На все Божья воля! Но я не так молод, как вы, сударь, и пусть мой опыт устарел, но вот уже двадцать лет я воюю!

— Двадцать лет! — восхитился Рено.

— А всего у меня их тридцать пять, сударь.

— Возраст короля Густава-Адольфа.

— Да, тот же. Я видел ещё армию старого графа де Тилли… Армия графа де Тилли называется непобедимой, господа!

Рено наполнил свой стакан.

— Достаточно будет одного дня, чтобы заставить её потерять это громкое имя!

Арман-Луи встал. Одна неожиданная идея только что пришла ему в голову.

— За короля Густава-Адольфа! — сказал он. — За его победу! За покорение империи! Пусть придут армии Тилли и Валленштейна, и пусть они будут рассеяны, как разлетятся крупинки соли, которые я бросаю на ветер!

Сказав это, Арман-Луи взял щепотку соли и швырнул через плечо.

Граф Эберар нахмурил брови, и вдруг все увидели у него на лбу две скрестившиеся красные сабли.

— Да это граф де Паппенхейм! — прошептал г-н де ла Герш.

Почти тотчас чужеземец положил на лоб руку и держал её там несколько секунд. Когда он убрал её, кровавый крест исчез, но сколь быстрым не было его движение, Арману-Луи было достаточно, чтобы увидеть этот знак.

Теперь г-н де ла Герш вспомнил, где он видел этого блистательного чужеземца, наполнившего лагерь разговорами о его щедрости, а также — при каких страшных обстоятельствах некогда смерили она друг друга взглядами.

Все встали. Стаканы опустошали с криками: «Смерть империи!» Возбужденные, офицеры не обращали больше внимания на графа Эберара. Он только что уронил свой стакан, который разбился вдребезги.

— Вы не пьете! — сказал вдруг ему Рено.

— Мой стакан только что разбился! — холодно ответил граф.

Его взгляд и взгляд г-на де ла Герш встретились. Снова г-н де Паппенхейм нахмурил брови, и на его бледном лбу таинственно проступили два красных скрещенных меча.

Пирушка тем временем заканчивалась. Принесли карты и игральные кости. Граф Эберар бросил несколько золотых монет на стол, проиграл их, встал. И уже в следующую минуту он не торопливо вышел из зала.

Арман-Луи, ни на мгновение не терявший его из виду, последовал за ним. Когда они остались одни, за густой садовой изгородью, он окликнул его:

— Господин граф де Паппенхейм! На одно слово! — сказал он.

Граф вскинул голову и ответил пренебрежительно:

— Вы меня узнали, я это понял. Оставьте же меня!

Гримаса негодования отразилась на лице г-на де ла Герш.

— Вот мое слово: я предъявил бы вам счет, не окажись вы в критической ситуации, — усмехнулся он. — А потому я готов забыть обо всем, чтобы избавить вас от опасности, которой вы здесь подвергаетесь. Господин великий маршал, вы ели хлеб моего отца и спали под его крышей. У моей палатки стоит лошадь, верный человек доставит вас до наших аванпостов. Уже наступила ночь и достаточно темно. Езжайте!

— Вы знаете, кто я, вы, Арман-Луи де ла Герш, и вы предлагаете мне лошадь?

— И чтобы до рассвета вас в лагере уже не было! снова заговорил Арман-Луи, не давая графу де Паппенхейму вставить слово. — Еще одно волнение — и вы можете выдать себя знаком на лбу! Среди нас есть немецкие солдаты, которые, глядишь, и проболтаются. А если вас выдадут, вы знаете, что ждет тех, кто так рискует.

На лице г-на де Паппенхейма появилось выражение высокомерия.

— Король, который защищал свою страну, — сказал он, — вошел однажды в датский лагерь переодетым в менестреля. Этого короля — вы не можете не знать его имени — англичане называют сегодня Альфредом Великим.

— Не соблаговолит ли господин граф де Паппенхейм последовать за мной? — в ответ спросил его Арман-Луи.

— Ах, вы все ещё думаете об этом вашем верном проводнике и о лошади, которые должны вывести меня из лагеря?

— Да, все ещё думаю.

Граф де Паппенхейм посмотрел на Армана-Луи. Война безжалостная, война непримиримая и беспощадная, развязанная в эту эпоху из-за религиозных страстей, ужасные картины войны, свидетелем которых он был с младых лет, могли ожесточить душу грозного полководца императорской армии, приучить его к коварству, к пренебрежению всем самым святыми самым почитаемым, но в нем сохранились все же остатки достоинств. Время и война ещё не полностью опустошили его.

Движением, полным благородства, он неожиданно протянул руку г-ну де ла Герш.

— Вот о чем я никогда не забуду! — сказал он.

И на этот раз лицо его озарилось добрым чувством.

Уже через час два всадника в длинных плащах под покровом темноты удалялись от палатки г-на де ла Герш.

У ворот лагеря г-н де Паппенхейм огляделся и спросил:

— А где же ваш верный проводник?

— Проводник — это я! — ответил Арман-Луи.

И, приказав постовому пропустить всадника, он галопом поскакал в поле вместе с графом.

— Ах! Вы победили меня дважды! — сказал великий маршал с некоторым удивлением. — Берегитесь третьего раза!

И, пришпорив лошадь, он исчез в ночи.


31. Старая знакомая


Сцена совсем другого рода происходила на следующий день в расположении шведского лагеря.

Как бы хорошо ни была сформирована королевская армия, слава Густава-Адольфа была такова, что большое число офицеров, сбегавшихся со всех концов, спешили стать под его знамена, как только он вступил на территорию Германии. Но отнюдь не патриотизм и не религиозные убеждения, а пристрастия иного рода воодушевляли вновь прибывших. Они любили сражения ради сражений и ещё — добычу, а потому они вовсе не отличались щепетильностью. Король страдал от их присутствия.

Однажды утром ему сообщили, что группа авантюристов под командованием капитана из вольных рот захватила врасплох большой поселок, где стоял лагерем батальон имперских войск. Дело было горячее: группа вернулась с богатой добычей. Но об этом походе рассказывали страшные вещи.

Густав-Адольф приказа Арнольду де Брае привести к нему капитана этой роты.

— Ваше имя? — спросил король.

— У меня их несколько, в зависимости от того, в какой стране я нахожусь. В Стране Басков я капитан Голиаф. Здесь я капитан — Молох. Во Франции меня зовут капитан…

— Довольно! — прервал его король. — Когда у человека столько имен, нет смысла знать ни одно из них.

Пройдоха-капитан улыбнулся.

— Этой ночью в поселке вы захватили вражеский отряд? — снова спросил король.

— Да, Сир.

— Где пленные?

— Я их всех перерезал.

— Всех! И раненных — тоже?

— Я ни для кого не делаю исключений.

Выражение страшного гнева появилось на лице короля.

— А поселок? — спросил король.

— Он был предан огню.

— Как?! И женщины и дети!

— Я крикнул: «Поселок — наш!». И мои солдаты взяли добычу.

— Мерзкий бандит! — вскричал король. — Разве такие обещания я давал этому бедному народу, двадцать раз ограбленному?!

Капитан Молох хотел ответить, но король прервал его на полуслове:

— Чтобы награбленное этой же ночью было возвращено тем, кого вы так хищнически разорили! — приказал он. — И пусть ваших людей, осквернивших свои руки резней и поджогом, немедленно лишат оружия и выгонят из лагеря! А их лошадей, их вещи и походное имущество необходимо пустить с молотка, и вырученные деньги раздать их жертвам! Твою шпагу, капитан Молох!

Капитан колебался, но двадцать офицеров окружали его. И он медленно вынул шпагу.

— Арнольд де Брае! Возьмите эту шпагу и сломайте её как шпагу подлеца и нечестивца! — распорадился король.

Губы капитана побледнели. Арнольд де Брае взял шпагу капитана Молоха и сломал, наступив на нее.

— Теперь возблагодари Бога и уходи! — приказал Густав-Адольф. — Если бы ты сражался не под благородными шведскими знаменами, которые покровительствовали тебе также надежно, как я берегу королевское достоинство моего предка Густава Ваза и любовь моего народа, я бы повесил тебя как собаку на самой высокой ветке дуба.

В глазах капитана Молоха помутилось, и он пошатнулся. Два младших офицера подошли к нему и, по знаку короля, лишили его кинжала и знаков его капитанских отличий.

Капитан взвыл как гиена.

— И вы не прикажете меня убить? Ах, Сир, вы не правы! — сказал он.

Но шпага Арнольда де Брае уже указывала ему путь, которым он должен был следовать к выходу из лагеря.

Слыша проклятия своих сообщников, которых уже изгоняли из лагеря, он понял, что распоряжения короля выполнены.

— Дорогу королевскому правосудию! — крикнул Арнольд, и ряды окружавших солдат и офицеров расступились.

Капитан сделал несколько шагов: выходя из круга, он очутился лицом к лицу с Арманом-Луи и Рено, которые удивленно вскрикнули.

— Дорогу королевскому правосудию! — снова послышался голос Арнольда. — Пропустите капитана Молоха!

— Молоха или Якобуса! — уточнил г-н де ла Герш, узнав теперь в подавленном лице капитана человека, участвовавшего в похищении Маргариты из белого домика, и человека из трактира «Три пинты».

Капитан Якобус взглянул на него.

— Да, Якобус, — сказал он. — Который ничего не забывает!

Если в тот же день вечером кто-нибудь проследил бы, куда бежал капитан Якобус, мог бы увидеть, как он остановился у дрянной таверны, вывеска которой раскачивалась на сосновой ветке у поворота дороги, и, войдя в нее, спросил кружку пива. У капитана была пена на губах и глаза налиты кровью. Он упал на скамейку, рыча как пес.

— И он не убил меня!.. Как неосторожно! — прошептал он и впился ногтями в деревянный стол.

Ему принесли кружку пива, и он отпил несколько глотков.

— Ах! Грудь моя в огне! Сердце мое горит! — проговорил он.

Капитан вдруг невольно покраснел в тот момент, когда его руки судорожно дернулись, не найдя ни кинжала, ни шпаги, там где обычно они у него были.

— Ничего! Ничего больше нет! — неистовствовал он. — Ни оружия, ни солдат! Вчера — капитан, сегодня — ничтожество, беглец! Тварь, которой угрожают, которую бьют!

Вдруг его пальцы, шарившие по одежде, натолкнулись на кошелек, спрятанный в складке его пояса.

Он судорожно вытащил его из своего тайника и открыл. Золотые монеты упали на стол.

— Золото! Они оставили мне мое золото! Болваны! пробормотал он.

Капитан наполовину опустошил свою кружку и подсчитал деньги. Недавно искаженное злобой, лицо его осветилось улыбкой.

— Ого! Отлично! Я могу купить шпагу, кинжал и лошадь! — обрадовался он.

Минуту он размышлял,

— Оставить мне жизнь! Когда одним словом можно было!.. И дуб был… — проговорил он.

Он стукнул кулаком по столу, задыхаясь от ярости. А потом залюбовался монетами, переливающимися при свете свечи.

— Их блеск приводит меня в неистовство! — произнес он, проводя рукой по горячему лбу. — Считать себя погибшим, без средств, провалившимся в пропасть — и вдруг найти под рукой талисман, который делает доступным все! Теперь король Густав-Адольф узнает, что такое капитан Якобус! Но сначала самое неотложное…

Он взял в руку пустую кружку и ударил её о стену.

— Эй! Кто-нибудь! — проорал он.

Вошел человек.

— Нет ли поблизости оружейного мастера и барышника? спросил капитан.

Трактирщик подмигнул.

— Если вашей милости нужны лошадь и оружие, можно найти это, не уходя далеко отсюда, — ответил тот.

— Это может быть здесь, поблизости?

— Да, поблизости, сеньор. Здесь многие умирают.

— А ты — наследник?

— Нет, сеньор, я собираю…

Трактирщик зажег фонарь и повел капитана Якобуса в полуподвальный загон, куда они попали по отлогой тропе, укрытой от постороннего взгляда густым кустарником. Там он увидел прекрасных рослых лошадей, а за перегородкой — груду оружия на любой вкус.

— Ха-ха! Обильный урожай ты собрал! — засмеялся капитан Якобус.

— Я всего лишь собирал.

Бережливый трактирщик и капитан довольно быстро сторговались. Капитан выбрал огромную лошадь караковой масти, способную нести его в течение десяти лье без передышки, и длинную шпагу с ровным лезвием, подходящую для его мощной руки. Сосчитав золотые монеты капитана, трактирщик снял шапку в прощальном поклоне.

— Если вы будете косить здесь, — улыбнулся он, — извольте присылать ваших косарей ко мне!

Капитан Якобус вставил ногу в стремя.

— В самом деле, — сказал он. — Можно будет при случае использовать тебя, тебе же помогая. Как тебя зовут?

— Мэтр Инносент, или Простодушный, к вашим услугам. Капитан вздохнул более спокойно, когда почувствовал под собой хорошую лошадь, шпагу на боку и кинжал за поясом. Но те же мысли не давали ему покоя:

— Авантюрист — против короля! Один человек — против целой армии!.. Трудная борьба… — проговорил он.

Вдали на равнине он увидел дымы шведского лагеря. Неожиданно вспомнив что-то, он загорелся идеей.

— Но я же не одинок! Некто может прийти мне на помощь! И у него есть имя, есть чин! — обрадовано произнес он.

И, пришпорив лошадь, он поскакал в направлении имперского лагеря.

После часа бешенной скачки остановил окрик австрийского часового.

— Иисус и Мария! — крикнул он.

Услышав пароль императорской армии, часовой поставил на место свой мушкет, и капитан Якобус пересек линию, где развевалось знамя Габсбургского Дома.

В этот момент как раз проходил мимо адъютант генерала Торквато Конти. Капитан Якобус просил его, не видел ли он в императорском лагере герцога Левенбурга.

— Не видел, — улыбнулся адъютант.

Несколько минут капитан раздумывал, держа руку на взмыленном загривке своей лошади.

— Как вы думаете, приедет он сегодня? — спросил он.

— Может, сегодня, а может быть, завтра. Никогда толком не знаешь, где и чем занят господин герцог Левенбург. Только генерал Торквато Конти смог бы вам ответить наверняка; но генерал так просто не скажет, и если вам нечего передать от герцога, он, конечно же промолчит.

Якобус повернул поводья. Возвращаться в Шведский лагерь ему было опасно, а он хотел любой ценой увидеть герцога Франсуа-Альберта Левенбурга, но если он потеряет такой шанс, где он ещё найдет его? Впрочем, вряд ли все знали капитана Якобуса в Шведской армии. Когда он доберется до аванпостов, наступит ночь, и он сможет легко спрятать свое лицо; он не раз уже в своей жизни рисковал ещё больше и по мене серьезным причинам.

Лошадь капитана снова преодолела расстояние, которое разделяло две армии. На окрик часового он ответил паролем Густава-Адольфа: «С нами Бог!» и смело вошел в оцепление, где утром этого же дня он едва не лишился жизни.

Как он и рассчитал, уже наступила ночь. Капитан подъехал на своей взмыленной лошади к артиллерийскому офицеру, лицо которого ему было незнакомо.

— У меня важная депеша для господина герцога де Левенбурга, — обратился он к офицеру. — Где я могу найти его?

Концом своего хлыста офицер указал ему на большой шатер, двухвостный флаг над которым развевался в одной из оконечностей лагеря.

— Торопитесь! — сказал он. — Возможно утром герцог уедет.

— Ах, спасибо! Я прибыл вовремя! — ответил капитан.


32. Объявление войны


Несколько мгновений спустя капитан Якобус был уже у шатра, на который указал ему хлыстом офицер, и, выкрикнув свое имя оруженосцу, дежурившему перед входом, вошел к герцогу.

— Пусть все выйдут, сударь. Нам надо поговорить наедине, — сказал капитан, сбросив с головы шляпу.

Выражение его лица было при этом такое, что герцог Франсуа-Альберт без возражений распорядился, чтобы оруженосец вышел и никого не впускал к нему.

Герцог Левенбург был красивым молодым человеком, высоким и хорошо сложенным, с выразительным надменным лицом, в чертах которого, в улыбке, взгляде улавливались некие беспокойство и настороженность, присущее породе кошачьих зверей всегда с недремлющим оком и навостренным ухом.

Он был привлекателен и отталкивающ одновременно: его либо любили с первого взгляда, либо сразу испытывали к нему необъяснимую неприязнь.

В нем было нечто магнетическое и притягательное.

Капитан снял перчатки и положил свою тяжелую шпагу на стол, как человек, удобно устраивающийся для долгого разговора. Герцог не спешил задавать ему вопросы, молча следил за всеми его движениями, не пропуская ни единого.

— А теперь объяснимся! — вдруг заговорил капитан.

Герцог Франсуа-Альберт не ответил: он ждал.

— Сударь, вы ненавидите короля Густава-Адольфа, вашего друга, — продолжал капитан.

— Я?! — вскричал герцог, бледнея от ужаса.

— Вы. И все дело в том, что больше всего на свете вы желаете видеть его мертвым.

Герцог огляделся вокруг, как если бы боялся увидеть неожиданно появившегося в шатре самого короля.

— Ах, замолчите! — прошептал он. — Разве я не жил и не вырос рядом с королем? Такие слова здесь, когда множество шведских ушей могут нас услышать!

— Нас никто не слышит, здесь все спит! Итак, мы можем заговорить.

Капитан отодвинул ногой табурет, на котором сидел, и порывисто прошелся, глядя на бледного герцога:

— Надо ли, чтобы я доказывал, что знаю, с кем говорю, сударь? — спросил он. — Слушайте, что я кажу.

И четко с расстановкой, он продолжал:

— Я знаю, что с королем Густавом-Адольфом вы были товарищами детских игр. Вместе с ним вы участвовали в забавах, и вас видели в доме его матери так же часто, как наследника трона. Мне говорили, что у вас было одно и то же оружие и те же лошади. Все, кто видел вас мимоходом, могли подумать, что вы братья, но однажды вы достигли самых нежных и самых близких отношений с ним, чему многие завидовали, и вдруг рука короля неожиданно ударила вас по щеке… Это правда?

Герцог только что достал платок и теребил его в пальцах, не отвечая.

— Рассказывают еще, — продолжал капитан Якобус, что позже, по настоянию матери, молодой король в знак примирения щедро осыпал вас льстивыми ласками. Но это оскорбление — вы сохранили его на щеке, глухой звук этой пощечины ещё звучит у вас глубоко в сердце, след её не стерся. Да и сейчас, когда я говорю вам об этом, краска стыда и гнева вспыхнула на вашем лице!

— Ах, эта пощечина! — тихо проговорил герцог.

Но, сделав вдруг над собой невероятное усилие, он сказал переменившимся голосом:

— Я был тогда почти ребенком, и король тоже.

— Да, ребенком, который носил шпагу! Но тот был наследником короля — и потому вы её не обнажили!

— Ах, замолчи! Чего ты хочешь? Чего ты добиваешься, говоря мне все это?

— А позже (вы увидите, сударь, что я прекрасно знаю все), когда вы достигли возраста взрослого человека, разве вы не решили придать более ослепительный блеск вашему роду, из которого произошли, женившись на принцессе Бранденбургского Дома?

— Кто сказал тебе это?

— А как вы думаете, что остается делать капитану, странствующему по миру в поисках приключений, если не разгадывать тайны вельмож, которые его используют? Я расспрашиваю, слушаю и узнаю. Ну так вот, искренне или нет, но вы были влюблены в принцессу Элеонору, дочь курфюрста Гийома; но вот появились послы шведского короля, и от его имени попросили руку этой принцессы, а вы, герцог Левенбург, вернулись в свои замки с разбитым сердцем и с пустыми руками! И ваше высочество увидело рядом с ней того же человека, который вам дал пощечину, монсеньор. Верно?

— Ах, дьявол, ты знаешь все! — проговорил герцог.

— О нет, это ещё не все! Однажды страсть к путешествиям свела вас с молодой красивой женщиной. Нет, вы не помышляли надевать на неё корону герцогини. Она вовсе незнатного происхождения, но вы любили её, и ваше сердце билось сильней, когда вы слышали её легкие шаги. Сколько усилий было потрачено вами, сколько пролито слез, чтобы смягчить это немилосердное сердце! С каким упорством вы искали пути к нему! Но появился один человек, и то, чего ваши вздохи, ваши восторги не смогли удостоиться, он получил в один день. С тех пор Маргарита Каблио принадлежала графу де Вазаборгу.

Герцог больше не теребил пальцами платок, скомканный в его руках, — он прикусил его.

— Граф де Вазаборг? Ах Боже мой, и я поверил однажды, что это было настоящее имя обольстителя, — продолжал капитан. — И я тоже не знал, что король, как студент университета, искал приключений, заворачиваясь в темный плащ, и пробирался под покровом ночи в сад, где объяснялся в любви у ног юной девушки, когда вы считали, что он у себя во дворце занят государственными делами! Но вы-то, ведь вы уже знали об этом?

— О, да! — прошептал герцог.

— И вы знаете также, что однажды, вконец измученный этой страстью, вы лично пришли к человеку, который говорит вам сейчас об этом, с кошельком золотых, чтобы похитить Маргариту. Это была, возможно, любовь, которая вдохновляла вас, но, может быть, также это была и ненависть. Ах, печать её я видел на вашем лице, когда вы пришли ко мне, тогда, в ночь этой неудачной попытки похищения из белого домика; и, пока я заворачивал ваши золотые в свой пояс, вы крикнули мне: «Уходи! Исчезни! Этот человек сильнее всех!». Так вот: вы меньше думали о Маргарите, чем о том, что проиграли Густаву-Адольфу, который вас победил. Какая жестокая улыбка на ваших губах! Как исказились черты вашего лица! Послушайте, я уверен, что никогда король не видел вас таким. Без сомнения, он узнал бы вас лучше!

Лоб герцога Франсуа-Альберта покрылся потом, он тяжело дышал. Бросив вдруг на пол разорванный в клочья платок, герцог крикнул:

— Скажи, наконец, зачем ты говоришь мне все это? Какое тебе до этого дело?

— Затем, что и я, я тоже ненавижу Густава-Адольфа. Моя ненависть сродни вашей, и затем, что его смерть, которой вы желаете, нужна и мне!

Минуту собеседники лицом к лицу смотрели друг на друга.

Герцог взял капитана за руку.

— Так ты его ненавидишь! Ну, говори же, говори! И если ты предлагаешь месть, каково бы ни было вознаграждение, на которое ты претендуешь, оно — твое!

— Месть прихрамывает, сударь, дайте ей время дойти. И вы выберите время, и я буду, когда надо, рядом с вами, в вашей тени, а когда вы скомандуете мне: «Удар!» — я ударю. Вам нужен сообщник, человек, которому можно сказать все и который готов на все, который всегда начеку и который всегда молчит, который ничего не забывает и никогда не прощает? Таким человеком, готовым отдать свое тело и душу на службу темному делу и неистовствующим возле жертвы, подобно тому, как стервенеет волк, идя по следу, являюсь я. Посмотрите на меня!

В тот момент капитан Якобус стоял с непокрытой головой, сверкающими глазам, мертвенно-бледный, губы его дрожали от ненависти, он был страшен.

— Да-да! — сказал герцог. — Ты как раз тот, кого я ждал!

— Так за дело же! — воскликнул капитан. — Вы — человек королевской свиты, двери всех дворцов открыты для вас, и вы не хотите запятнать кровью ваш семейный герб… Вы будете мыслью, я буду инструментом. А я что? Разве есть у меня будущее? Мне все равно, будет ли мое имя проклято в будущих поколениях, если Густав-Адольф падет от моей руки… Он меня оскорбил как человека, он надругался надо мной, как над солдатом, он лишил меня всего — обесчестил, опозорил, изгнал!.. Моя месть — вот мой закон. И если потребуется выполнить опасное и грязное дело, связанное с преступлением, только позовите — и я здесь, вот он я!

— Ладно! Я согласен, — ответил герцог. — А теперь бери свое оружие и следуй за мной.

Капитан вложил шпагу в ножны, надел шляпу и, завернувшись в просторный плащ, который скрывал его лицо, вышел из шведского лагеря и вскоре добрался до берегов Одера.

— Ах-да, понимаю, — говорил между тем по дороге капитан. — Ваша милость собирается побывать в лагере Торквато Конти.

— Неужели ты думаешь, что я хочу там остаться? Я там наездом, — ответил герцог.

Во время ночной скачки, герцог дал волю своей ненависти:

— Смерть королю! Конечно, я желаю ему смерти, как и ты… Однажды я увижу его умирающим у моих ног! Но то, чего я хочу прежде всего, то, что мне нужно, то, что у меня будет, если Бог даст мне дожить до этого часа, — так это его падение и унижение! Так и будет! Он оказывает мне свое доверие, этот король, который меня оскорбил, и я не пожалею ничего ради того, чтобы эта армия, которую он собрал, была разгромлена, чтобы он сам, как побитый пес, драпал через всю Германию, куда явился как завоеватель! Я узнаю его планы, я выслежу все его действия и выдам врагу их тайну… Ты подсобишь мне в этом темном деле. И если, несмотря на мои усилия его погубить, судьба будет благоприятствовать ему в сражениях, будь спокоен, я не замедлю скомандовать тебе: «Удар!» и, может быть, ударю первым!

— Может быть, — сказал Якобус.

Оба они уже увидели ближайшие огни бивака императорской армии, когда всадник, проносившийся мимо них по дороге, остановился и заговорил с ними.

Герцог де Левенберг узнал графа де Паппенхейма, которому не составило труда узнать в свою очередь капитана Якобуса.

Все трое замедлили ход своих лошадей.

— Какие новости везете, господа? — спросил г-н де Паппенхейм голосом, в котором за вежливостью чувствовалась плохо скрываемая ирония.

— Король завтра снимает свой лагерь, — ответил герцог. — Он хочет предложить сражение Торквато Конти.

— Опираясь на Штеттин, король становится слишком сильным, Торквато Конти не согласится на сражение, — ответил великий маршал.

— Гарнизоны по течению Одера сданы, король пойдет на Барнденбург: он уже сговорился с курфюрстом, своим тестем.

— Мы будем ждать, когда он станет хозяином курфюршества, как в Померании; уже через неделю я увижусь с графом де Тилли.

— Поторопитесь! Король несется как ветер!

— Что ж! Мы обернемся молнией! — ответил граф де Паппенхейм.

Они расстались возле императорского лагеря: один пошел к Торквато Конти, другой продолжал путь.


33. Неожиданная встреча


Вернемся к тому, что м-ль де Парделан и м-ль де Суви-ни, приставленные к особе Ее величества королевы Элеоноры королем Густавом-Адольфом, направлялись к Берлинскому Двору, в то время как шведская армия высаживалась на берега Померании.

Г-н де Парделан, несмотря на свою усталость, не смог удержаться от желания участвовать в походе и доверил обеих девушек своему старому оруженосцу, поседевшему на службе в его доме.

Дюжина вооруженных слуг сопровождала двух кузин.

По распоряжению Густава-Адольфа, вдохновившему всех его придворных, две молодые девушки должны были думать больше о праздниках, которые ждали их в Берлине, чем о сражениях, в которые предстояло вступить армии. Им почти не приходило в олову, что победителю польского короля может быть оказано сопротивление. Пока ведь в Германии его встретили не как завоевателя, а как освободителя. Курфюрст Саксонии Ян-Георг, курфюрст Гессена, курфюрст палатинский герцог де Мекленбург и многие другие принцы-протестанты, растоптанные Австрийским Домом, пошли за ним. И вместе с этими принцами — сотня крупных городов и народов, которые ждали лишь случая, чтобы освободиться от императорского ига. Это был не поход, а скорее триумфальное шествие, которым командовал шведский король.

Случалось, однако, что при воспоминании о Жане де Верте омрачалось личико Адриен: она знала, что он был доблестным военным — и это воспоминание наводило её на мысли о графе де Паппенхейме, точно эхо отдавалось другим эхом. Граф и барон — оба находились в Германии, и у этих двух грозных командиров императорских армий были главнокомандующими прославленные Тилли и Валенштейн, которых ещё никто не побеждал. Было отчего волноваться! Но молодой задор м-ль де Парделан рассеял вскоре тревоги Адриен, и две кузины весело продолжали свой путь.

Однажды, когда веселая компания искала жилье для ночлега, в небольшом городке к Диане подошел какой-то оруженосец и спросил её, не она ли является м-ль де Парделан.

Ее утвердительный ответ вызвал у него бурную радость. — Вот уже пять или шесть дней я ищу вас, сударыня, — сказал он. — Моя госпожа, которая имела честь знать вас при Стокгольмском Дворе, приказала мне проводить вас, так же как и м-ль де Сувини, в свой замок.

За стеной деревьев на склоне холма виднелся замок, довольно привлекательный с виду: кружево башен и кружево галерей с навесными бойницами опоясывали его.

— Но каково имя этой особы, которая так любезно вспомнила обо мне? — спросила м-ль де Парделан.

— Моя госпожа не хочет вовсе называть себя, прежде чем распахнет вам свои объятия, — ответил оруженосец.

— Ну что ж! Мы мчимся в объятия! — обрадовалась Диана.

Адриен хотела её удержать. Кто знает, что это за таинственная особа, не пожелавшая назвать себя? Благоразумно ли было наносить ей визит? Ведь они находились в Германии, а это страна Жана де Верта.

— Ах, тебе всюду видится Жан де Верт! — сказала Диана.

— Конечно! Я едва не стала его женой!

— Ну, а коли теперь ты невеста господина графа де ла Герш, будь же посмелее!

И Диана пустила свою лошадь, последовав за оруженосцем. Когда она спешилась, как и Адриен, у ворот какого-то замка, появилась женщина и бросилась ей на шею.

— Неблагодарная! Так вы меня совсем не узнаете? спросила баронесса д`Игомер.

Адриен слегка смутилась, но тотчас белокурая Текла протянула ей руку.

— А вы не обнимите меня? — спросила она.

У неё были голубые глаза; её розовые губки расплылись в улыбке.

— Господи! Как я счастлива снова видеть вас! — сказала она, и слезы появились в её глазах. — Это единственный счастливый миг, которым я наслаждаюсь, за долгое время. Ах, Швеция доставляла мне счастье!.. Счастье!.. Увы, я больше не верю в него, но я знала его в Сант-Весте!

Диана и Адриен последовали за баронессой в великолепную залу, где сияли огни сотни свеч.

— Я хочу, чтобы вы увезли хорошие воспоминания о моем домишке, — сказала она, обхватив за талии своих подруг и увлекая их к изысканно накрытому столу.

— Конечно, это не то же, что гостеприимство господина де Парделана, но — бедной затворницы, сделавшей все возможное…

Затворницу обслуживали десять лакеев, а еду подавали в плоских тарелках. Слезы, влажные следы которых остались на её щеках, делали её ещё более прелестной. Диана, уже покоренная её вниманием, и Адриен, смягчившаяся сердцем, спрашивали у неё причину этого уединения, на которое она себя обрекла. Почему она сразу исчезла? Почему, уехав из Сент-Веста, она покинула Швецию? Почему ничего не знали о её печалях? Какое несчастье сразило ее?

М-ль д`Игомер ласково взяла обеих за руки.

— Я была поражена в самое сердце, — сказала она. — Я считала себя любимой, так же как любила сама… Но достаточно было часа, чтобы я познала самое страшное отчаяние… Однажды я расскажу вам все. Но моя рана ещё кровоточит… пощадите меня. Я хотела даже уйти из жизни, живой закопать себя в могилу…

Старый и немощный дядя позвал меня к себе; он страдал, я плакала, и это он заставил меня воспрянуть духом, вернул меня к жизни. Мое присутствие, казалось, утешало его… Но оставим эти печальные воспоминания: расскажите о себе о своих планах. Я случайно узнала о вашем приезде, о том, что вы будете по соседству со мной. Куда вы направляетесь? Но, как бы далеко вы не поехали, знайте, вы принадлежите мне; вы отдадите мне несколько дней, не так ли?

Все это было сказано с простодушным видом, ласковым голосом и с улыбкой, со слезами на глазах и затуманенным взором, который придавал Текле трогательную пленительность. Если у Адриен ещё и было какое-то подозрение, то искренность признания баронессы, её меланхолия, полностью его развеяла.

— Мы едем в Берлин, — ответила Диана.

— А что вам делать в Берлине?

— Присоединиться к королеве, которая теперь у курфюрста, своего отца.

Г-жа д`Игомер сложила руки.

— Вас посылают в Берлин, чтобы присоединиться к принцессе Элеоноре? — спросила она. — Но вот уже две недели как её там нет!

— Две недели?! — воскликнули одновременно Адриен и м-ль де Парделан.

— А может, и три! Как случилось, что вас не предупредили? Курфюрст опасался, как бы театр военных действий не перекинулся на провинцию ла Марш. И, чтобы избавить свою горячо любимую дочь от ужасов этого зрелища, он удалил её от Двора.

Адриен и Диана переглянулись.

— Вот неприятная новость! — сказала м-ль де Сувини. А не знаете ли вы, по крайней мере, сударыня, в какой город направилась принцесса?

— Мне говорили о Франкфурте-на-Одере, о Магдебурге, о Кенигсберге даже… Впрочем, я этим поинтересуюсь. В вашем путешествии будет маленькая задержка, которой я воспользуюсь.

Г-жа д`Игомер снова обняла Диану и Адриен и позвала оруженосца, которого она посылала навстречу м-ль де Парделан. Он вышел из-за портьеры.

— Проследите за тем, чтобы люди мадемуазель де Парделан и мадемуазель де Сувини ни в чем не нуждались, — распорядилась она. — Возможно, что я вынуждена была расстаться с ними в конце недели: чтобы их багаж был готов к отъезду по первому сигналу.

Потом, когда оруженосец собирался уйти, баронесса снова спросила его безразличным голосом:

— Вы знаете, какой дорогой последовала принцесса Элеонора, покинув Берлин?

— Шведская королева остановилась сначала на несколько дней в Потсдаме, а из резиденции она должна была отправиться в Штральзунд, но ничего нет менее надежного: она могла дорогой изменить свой маршрут.

— Но это больше похоже на путешествие! — воскликнула Диана.

— Я попытаюсь развеять ваше уныние, — пообещала Текла.

И, повернувшись к оруженосцу, продолжала:

— Наведите точные сведения, при необходимости, пошлите кого-нибудь в соседний город. Завтра вы сообщите нам о том, что узнаете.

Баронесса сама проводила Адриен и Диану в их апартаменты и рассталась с ними только после того, как осыпала их ласками.

Когда дверь закрылась, она улыбнулась:

— Теперь они в моих руках! — прошептала она.

Вскоре после отъезда м-ль де Сувини и м-ль де Парделан Рено получил письмо, подпись под которым и мелкий убористый почерк привели его почему-то в легкий трепет. Его принес неизвестный курьер.

Письмо это было следующего содержания:

«М-ль де Парделан, котрую вы любите, и м-ль де Суви ни, которую обожает ваш друг г-н де ла Герш, находятся у меня. До свидания, господин маркиз де Шофонтен!

Баронесса д`Игомер.»

— Ах, злодейка!

Когда он поднял глаза, курьер исчез.


34. Совет четырех


Первое, что хотел узнать г-н де Шофонтен, когда он прочитал письмо г-жи д`Игомер, это бежать за лошадью, оседлать её и броситься вдогонку за таинственным курьером. И если он не догонит его, изъездить вдоль и поперек Бранденбург, Померанию и Саксонию, пока не выйдет на след м-ль де Парделан.

Но в тот момент, когда он вставил ногу в стремя, невольно он вспомнил, что страшная новость касается и г-на де ла Герш в той же мере, как и его.

В раздумье пожевав усы, он отправился в сторону палатки г-на де ла Герш.

Арман-Луи был у короля.

— Вечно он у короля! — недовольно пробормотал Рено. Скакать к штаб-квартире для него не составляло труда, но Густав-Адольф мог отправить г-на де ла Герш с заданием в другой конец лагеря. Самым простым было подождать, однако не стоило пренебрегать и предусмотрительностью.

Рено отправил Каркефу скакать во весь опор к ставке короля, а Магнуса — мчаться галопом к двум выходам из лагеря с приказанием срочно доставить к нему г-на де ла Герш.

— И если через час его здесь не будет, я вас изрублю! — сказал он стиснув зубы.

— Сударь, — тихо проговорил старый рейтар, — шпага, которой должны изрубить Магнуса, ещё не выкована.

В то время, как два всадника пронеслись в направлении, указанном г-ном де Шофонтеном, последний прохаживался взад и вперед перед палаткой г-на де ла Герш. Он то ускорял, то замедлял шаг, по чему можно было определить, что он размышлял. Каждый новый поворот был отмечен новым проклятием. В тот момент Рено готов был отдать шведского короля, его армию, курфюрста Бранденбургского, германского императора, уж не говоря о Лютере и Кальвине, за то, чтобы только узнать, где находится Диана.

Чей-то веселый, что-то напевающий голос вывел его из состояния задумчивости. Он узнал припев военной песенки, которую любил мурлыкать г-н де ла Герш в минуты хорошего настроения.

— Несчастный! Он ещё и поет! — возмутился Рено.

— Черт побери! Я рад встретить тебя! — сказал Арман-Луи, увидев своего друга. — У нас будет время, чтобы развлечься. Генерал Баннер собирается подняться со своим корпусом вверх по Одеру и укрепить позиции, прилегающие к берегам, генерал Тотт собирается дать отпор деморализованным бандитам Торквато Конти, а король нанесет визит своему тестю, который по утрам заверяет в своей преданности императора, а по вечерам — Густава-Адольфа.

— Речь не идет о каком-то там императоре или о герцоге бранденбургском! — сказал Рено, протянув г-ну де ла Герш письмо баронессы д`Игомер.

Арман-Луи побледнел.

— И ты ничего не говоришь! — вскричал Арман-Луи. — Ты меня бросаешь Бог знает где! И ты ещё не на лошади! И твоя шпага в ножнах! А речь идет о Диане и об Адриен! Едем! Немедленно едем!

— Сказать «едем!» можно легко и быстро!

— Еще быстрее надо делать дело!

— Но прежде всего нужно знать, куда нам надо ехать! Вот уже два часа, как я размышляю, нагромождая один на другой горы планов. И не один меня не удовлетворяет. Из нескольких дорог, которые я выбрал, ни одна не кажется мне верной. Если бы мы только знали, где прячется госпожа д`Игомер.

— Будь она хоть на дне ада, мы найдем ее!

Рено взял Армана-Луи за руку.

— Разве я был не прав, когда говорил, что баронесса будет мне угрожать? Проще сразиться с полком — это пустяк! Но вот справиться с женщиной!..

Тем временем вернулись Магнус и Каркефу. Как только Каркефу увидел своего хозяина, топающего ногой и вскидывающего кулак к небу, он проговорил со вздохом:

— Ну вот и Бог Фехтования пробудился!

У Рено было сто поводов испытать преданность Каркефу. Смелость, решительность, ловкость Магнус, его умение сходу придумать план действий и отважно осуществить его были известны г-ну де ла Герш. В нескольких словах их ввели в курс того, что происходило.

— Теперь надо посоветоваться, — сказал г-н де ла Герш.

Первым делом Магнус и Каркефу выкрикнули, что необходимо ехать.

— Этот пункт подлежит обсуждению, — ответил Рено. Так как вопрос в том: как и куда нам ехать.

Каркефу заявил, что следует взять в помощь хороший эскорт из драгун, запастись оружием и деньгами и нанести визит во все баронские поместья Германии.

Рено предлагал пуститься галопом по всем окрестным дорогам, чтобы настичь курьера баронессы, нещадно избить его и подвесить на огромном дубовом суку, если он не скажет где и когда он видел баронессу д`Игомер в последний раз.

— Вот только узнаешь ли ты его? — спросил г-н де ла Герш.

— Я его никогда не видел, но он должен походить на негодяя, — ответил Рено.

— Черт побери! — вскричал г-н де ла Герш. — Эта страна сплошь населена негодяями! Надо вешать всех!

— Нет-нет, об этом не надо! — испугался Каркефу.

В любом случае Каркефу, охваченный ужасом, сразу же ощупал бы рукой свою шею, но в этот момент он думал только о м-ль де Сувини и о м-ль де Парделан; к несчастью, его воображение не было на высоте его преданности — и все же, сколько он ни ломал голову, ничего путного придумать не мог.

Время шло. Рено думал только о том, чтобы поджечь все замки и заточить в монастыри всех баронесс. Арман-Луи, нахмурив брови, теребил гарду своей шпаги и искал какое-нибудь отчаянное решение, которое позволило бы ему спасти Адриен или умереть.

Магнус незаметно удалился.

— Вот к чему привело ваше раскаяние! — вздохнул Каркефу, исподтишка глядя на Рено. — Если бы вы не устраивали себе наказания, мы не угодили бы в это скверное дело.

— Ах, клянусь, что впредь я буду терпелив к боли и загрубею душой, но все равно я буду до конца любить эту восхитительную и проклятую гугенотку! — вскричал Рено.

Человек, с которым они не были знакомы, ни г-н де ла Герш, ни Рено, ни Каркефу, вдруг появился перед ними. Это был рейтар высокого роста, с рыжими усами, лицом, изуродованным шрамом, смуглый, с волосами, остриженными бобриком, экипированный кирасой и стальным шлемом, в длинных кожаных сапогах и в зеленом поношенном бархатном камзоле.

— Господа! — обратился он к ним громким голосом с сильным итальянским акцентом. — По-моему вы готовитесь к какой-то рискованной операции, где опыт и рука военного человека вовсе не бесполезны! Не пригожусь ли я вам? Я знаю Германию, как если бы я сам её создал, и командиров, которые её оспаривают, так же, как если бы дьявол попросил меня присутствовать при их крещении! Если надо остаться — я остаюсь, а если надо ехать — я еду. Надо похитить даму — у меня есть лошадь, надо пленника — у меня есть шпага! Приказывайте!

— Этот парень мне нравится! — сказал Рено.

— Возьмите меня в дело, потом посмотрим, — снова предложил неизвестный.

— Но сначала назовите свое имя! — сказал г-н де ла Герш, тогда как Каркефу обошел вокруг рейтара, разглядывая его.

Рейтар приподнял шлем:

— Магнус к вашим услугам! — пробасил он.

Рено и г-н де ла Герш вскрикнули от изумления, Каркефу отскочил в испуге.

— Ах, господа! — сказал Магнус. — Вы меня ещё не знаете! Когда надо, я волк, а при случае — лиса.

— Но к чему этот маскарад? — спросил г-н де ла Герш, когда оправился от удивления.

— К чему? Чтобы доказать вам, что самый проницательный и самый натренированный глаз не сможет узнать Магнуса, когда он меняет шкуру! Однако близится час, когда мы отправимся в путь… Вот мой костюм путешественника. Вы решили освободить мадемуазель де Парделан и мадемуазель де Сувини чего бы это не стоило?

— Несомненно, — ответили одновременно Арман-Луи и Рено.

— Тогда мы уезжаем сегодня вечером; нельзя терять времени даром! Но каждый из нас будет занят своим делом.

— Зачем же разъезжаться? — робко спросил Каркефу.

— Потому что госпожа баронесса д`Игомер мне кажется одной из тех женщин, с которыми надо быть всегда начеку. Передвижение четырех всадников будет быстро обнаружено, тогда как поодиночке мы будем незаметны. Разъехавшись, мы усыпим бдительность врага и, кроме того, проконтролируем четыре дороги. Когда хотят загнать дикого зверя, всегда разъезжаются — таким образом удается быстрее отыскать его следы. Если мы хотим добиться успеха, не надо, чтобы баронесса догадалась, что мы ищем её, и, если она это случайно обнаружит, она не должна знать, откуда исходит опасность и откуда можно ждать удара.

— Магнус прав, — сказал г-н де ла Герш.

— Я всегда прав, — продолжал Магнус. — Теперь нам нужно назначить пункт, куда тот, кому первому повезет, сообщит о свей находке. Там оставим верного человека…

Каркефу посмотрел на Магнуса с нежностью.

— Нет, не тебя, приятель, — сказал ему Магнус. — Ты трус слишком смелый для того, чтобы я позволил лишить себя твоих услуг. Первого попавшегося честного и порядочного солдата будет достаточно для этой роли, которая требует из всех доблестей только одну — неподвижность. Раз в неделю его будут извещать наши гонцы, по воскресеньям, к примеру. Ему будут известны наши маршруты, и он сумеет предупредить нас, когда нам необходимо будет собраться всем вместе. Но если последнее почему-либо не удастся, каждый из нас вправе будет поступать так, как сочтет нужным, принимая во внимание обстоятельства.

— Как сочтет нужным! — воскликнул Рено. — Скажите лучше, что он должен будет просто обнажить шпагу без предупреждения!

— Это мнение разделяет и моя Болтунья! — сказал Магнус.

— Увы, таково мнение и моей Дрожалки, — пробормотал Каркефу.

Восторг, который Каркефу испытывал теперь перед Магнусом во всем, побудил его к тому, чтобы тоже дать имя своей шпаге, которую он носил на боку, и, в соответствии со своим характером, он остановил свой выбор на том, чтобы назвать её Дрожалки.

— Имя, конечно, не воинственное, но верное, — говорил он всем.

Обсудив все свои действия, Арман-Луи и Рено встали почти одновременно.

— Теперь в путь! — сказали они.

Через час каждый из них, хорошо экипировавшись и запасшись кругленькой суммой в золоте в складке пояса, отправился в путь своей дорогой. Арман-Луи и Рено помчались галопом, лошадь Магнуса шла мерным шагом, а конь Каркефу бежал рысью.


35. Увеселительная прогулка


Гонец, которого баронесса д`Игомер поспешила отправить к г-ну де Шофонтену, был не единственным, кто мчался верхом по её заданию. Второй, тоже с письмом, обязан был обнаружить Жана де Верта.

Баронесса, по счастью, не знала, где он находился, и поэтому довольно много должно было пройти времени, прежде чем ему удалось бы узнать, что происходило в замке неизвестной союзницы, которую ему послала судьба. Это был ещё один шанс для Армана-Луи и Рено перехватить курьера, но они не знали все равно об этом шансе, об этой новой опасности, которой должны были подвергнуться пленницы из-за неожиданного прибытия командира баварских отрядов.

Баронессе д`Игомер удавалось под разными предлогами удерживать Диану и Адриен у себя в течение четырех или пяти дней. В первый раз не было получено достаточно сведений; назавтра те, что были получены, показались неточными; на следующий день шел дождь. В ласках и лести недостатка не было только предупредительность и услужливость во всем. Когда баронесса поняла, что больше нельзя продолжать эту игру, не вызывая подозрений, то однажды утром сообщила, что получена положительная новость о возвращении королевы в Штральзунд, и они выехали без дальнейшего промедления.

На самом деле в дорогу тронулись к исходу дня. Г-жа д`Игомер ехала верхом рядом с м-ль де Сувини и м-ль де Парделан, потому что, как она сказала, не хотела покидать своих юных подруг до тех пор, пока они не попадут в надежные руки. Какая красивая у неё была улыбка, когда она говорила это!

Ее сопровождали многочисленные слуги, так что при виде этой кавалькады, ведомой оруженосцем и охраняемой вооруженными людьми, горожане кланялись и сбегались зеваки, чтобы наблюдать это шествие, похожее на проезд королевской свиты.

При первой ночевке один из шведов, бывших в личном эскорте м-ль де Парделан, заболел, и его пришлось оставить в трактире. Так же было и в последующий раз, когда они остановились на ночлег, а затем и третий швед последовал вскоре за своими товарищами.

«Вот что странно! — подумал оруженосец м-ль де Парделан. — Невиданное дело, чтобы крепкие мужики вдруг так ослабели!».

М-ль де Сувини не могла отделаться от некоторой тревоги, дивясь этой эпидемии, которая напала на шведов в их эскорте; она заметила, кроме того, что отряд м-ль д`Игомер каждый день пополнялся новыми слугами, тогда как свита м-ль де Парделан уменьшалась.

Все эти неизвестные всадники, появлявшиеся один за другим, были вооружены до зубов. Их можно было принять за флибустьеров, вознамерившихся высадиться на сушу для захвата какого-нибудь королевства.

— Это не кажется тебе странным? — спросила она однажды вечером у Дианы. — То, что среди наших людей лихорадка, но её нет ни у кого из людей госпожи д`Игомер.

— Вероятно, это потому, что её люди лучше одеты, или потому что привыкли к климату Германии.

— Но почему как только один из наших людей сваливается больным в постель, в свите, которая следует за баронессой, появляется новое лицо?

— Это для того, чтобы восстановить равновесие.

— А зачем тогда ещё и эти сабли, эти пистолеты, эти протазаны?

— Госпожа д`Игомер — особа, у которой культ осторожности; она не хочет, чтобы хоть одна лошадь пала из-за твоей очаровательной головки или хоть одно кружево сорвалось с моей оборки.

— Гм! Наши лошади и наше кружево ей очень признательны! Но, скажи мне, если мое знание географии не изменяет мне, Штральзунд — это небольшой городок, расположенный к северу от Берлина?

— Разумеется.

— Отчего же тогда мы едем к югу? Когда мы приближались к городку, где мы должны были ночевать вчера вечером, я нашла глаза Большой Медведицы — они сверкали слишком яркими звездами.

— Тем лучше. Ну а потом?

— Мы повернулись к ним спиной.

— Это потому что дорога повернула, — ответила Диана.

— Есть повороты, которым я не доверяю, — возразила Адриен.

На следующий день она спросила об этом оруженосца, которому г-н де Парделан доверил свою дочь: тот тоже был встревожен, он был уверен, что ночью они находились дальше от Штральзунда, чем в день отъезда. Адриен решительно сказала об этом г-же д`Игомер, которая слегка покраснела.

— Я не хотела извещать вас об этом, — ответила та, потому что дороги кишат разбойниками, и я вынуждена была свернуть на проселочную дорогу. Она нас немного увела в сторону, но зато она более безопасна.

Каждый вечер, уединяясь, баронесса принимала у себя гонца, белого от пыли и черного от грязи, вскоре после чего тот вновь уезжал. Для женщины, которая так сильно боялась разбойников, думалось м-ль де Сувини, баронесса принимала у себя гонцов со слишком уж свирепыми лицами. Менее подозрительным выглядело бы, пожалуй, разве что лицо преступника, которого накануне сняли бы с виселицы.

— Что это за люди? — спросила м-ль де Сувини. — Среди них нет ни одного, лицо которого не приводило бы меня в трепет.

— Я согласна, у них не ангельские лица, — ответила м-ль де Парделан. — Но если госпоже д`Игомер нужны верные люди, которые обеспечивали бы ей безопасность на дороге, неужели же, ты думаешь, что этим стали бы заниматься ангелы?

И вот наступил момент, когда у оруженосца, который отвечал за жизнь двух кузин, остались в распоряжении только четыре или пять здоровых людей. И он сообщил об этом своей госпоже.

— Мой долг сообщить вам, что сейчас вы полностью находитесь в распоряжении госпожи баронессы д`Игомер. Если неожиданно возникнет какая-нибудь опасность, я могу погибнуть, но вас не спасти.

М-ль де Парделан знала оруженосца с давних пор и знала как человека решительного, которого не просто было взволновать, но, увидев, с какой тревогой он говорил, она пришла в трепет.

— Вы всерьез опасаетесь чего-то? — спросила она.

— Пока положительно ничего ещё не позволяет мне думать, что баронесса, которая оказывает вам такое великолепное гостеприимство, вынашивает против вас и мадемуазель де Сувини какие-то враждебные замыслы, но мы находимся далеко от шведского гарнизона и к тому же едем по стране, где подозрительные лица возникают точно из-под лошадиных копыт.

— Но мы все время поворачиваемся спиной к Большой Медведице, — сказала Адриен.

В этот момент г-жа д`Игомер удивила кузин. У неё было сияющее лицо.

— У меня хорошие новости, — заговорила она, обнимая Диану. — Дорога свободна, мы можем сойти с проселочной дороги и идти прямо к Штральзунду. Я не покину вас, пока вы не достигнете конечной цели своего путешествия. Но как же это грустно!

Диана поцеловала её.

— Ну, что ты скажешь теперь о своих безумных страхах?

Ты снова будешь говорить о Большой Медведице? — обратилась Диана к Адриен.

Между тем, один гонец, примчавшийся на взмыленной и дрожащей в коленях лошади, проделавшей длинный путь, вошел в трактир. Госпожа д`Игомер поспешно покинула двух кузин и устремилась ему навстречу.


36. Хитрость против хитрости


Магнус, как мы знаем, выехал из лагеря Густава-Адольфа медленным шагом, тогда как г-н де ла Герш и Рено исчезли в облаке пыли. Магнус, конечно же, просто придерживался древней мудрости: тише едешь — дальше будешь. Его лошадь упруго и ровно била копытами по земле, а Магнус размышлял.

Затеянная им операция была не из легких, но он участвовал и в более трудных, и с помощью Бога и Болтуньи наделся выпутаться из нее. На первой развилке дороги он решительно взял направление к югу и вновь и вновь занялся тем самым ремеслом разведчика, которое было привычно для него когда-то и для которого он, казалось, был создан. Он не пропустил ни одного человека, ни одного странника, ни одного солдата, ни одного торговца, которого бы он не расспросил, ни одной кареты, ни одной повозки, ни носилок, которых бы он не изучил взглядом, ни одного кавалерийского отряда, с которым бы не смешался, ни коробейника или цыгана, с которым бы он не поговорил, ни нищего или монаха, с которым бы не посидел под деревом или за кружкой пива. Если он останавливался в трактире, он обходил все комнаты, если он удостаивался гостеприимства в замке, через час он уже знал, какие гости побывали в нем в течение полугода; если он проходил через город или какой-нибудь поселок, то за одну ночь узнавал все о каждом его доме. Мимо него не прошла ни одна кавалькада, которую бы он не сопровождал в течение одного или двух часов. Он следовал правилу: «Вино дано человеку, чтобы развязать ему язык», и потому предлагал выпить разным людям, испытывающим жажду. Мало кто отказывался опрокинуть стаканчик, и таким образом он вскоре узнал, что за люди, будь то мужчины или женщины, следовали по окрестным дорогам.

— Как только я нападу на след мадемуазель де Сувини, — говорил он, — я пойду на край света.

У Магнуса уже были кое-какие сведения, позволявшие ему сделать несколько предположений о двух пропавших пленницах, когда однажды утром, пристегивая свою переметную суму к седлу своей лошади, он увидел гонца с залитым кровью лицом, входящего в двор трактира, который Магнус собирался уже было покинуть. Человек ругался как безбожник; лошадь его прихрамывала. Изучив его взглядом, Магнус разглядел гербы Жана де Верта, вышитые на рукаве гонца, и тотчас он вынул ногу из стремени и подошел ко вновь прибывшему.

— Чтоб тебе провалиться в преисподнюю! — ругался гонец на лошадь, ударив животное кулаком по голове. — Еще пятнадцать лье надо проехать, а у меня едва ли хватает сил добраться до кровати!

В самом деле, видно было, что всадник, только что спешившийся, едва держался на ногах.

— А ваш хозяин позволяет вам спать в пути?! — спросил Магнус.

Гонец посмотрел на солдата.

— Ах, если бы речь не шла о срочном задании, — живо откликнулся он. — А тут каждая минута дорога! Дьявол! А из-за этой проклятой лошади, у которой недостает четырех подков сразу и которая бросает меня головой на груду камней, мне не успеть! И при этом я теряю двадцать золотых экю!

Новый удар кулаком обрушился на голову лошади, которая зашаталась и заржала от боли.

И сам, валясь от усталости и от ушибов, гонец упал на скамейку.

Неожиданно Магнуса озарила догадка и, поглядев внимательно в лицо раненому, вытиравшему окровавленный лоб, он сказал:

— Двадцать золотых экю, которые дал бы вам барон Жан де Верт и ещё двадцать других, которые не преминула бы вам предложить госпожа баронесса д`Игомер, — да, вы теряете большие деньги!

Раненый вздрогнул.

— Откуда вы это знаете?

— Я состоял на службе госпожи баронессы каких-то восемь дней назад, — смело и дерзко ответил Магнус, — и, Бог знает, ждет ли она с нетерпением послание вашего хозяина! Мне кажется, что вы ещё располагаете временем, чтобы получить ваши жалкие двадцать экю, но наверняка есть способ выудить из кошелька баронессы за доставленное послание и пятьдесят и даже сто экю!

— Сто? — вскричал раненый, сделав усилие, чтобы подняться, и снова без сил упал на скамейку.

— Послушайте! Тут есть две веревочки: дернишь за одну, которая называется мадемуазель де Сувини, дернешь за другую, которая называется мадемуазель де Парделан, — и на тебя посыплется целая пригоршня золота.

— Я был почти у цели, и все потерял! — произнес с досадой раненый, стиснув кулаки.

— А все от того, что у лошади плохие ноги!

Гонец в ответ тяжело вздохнул, поглаживая пальцами складку в поясе, в которой он хранил деньги. Между тем, он искоса разглядывал Магнуса.

— Ну что ж, — сказал Магнус. — Как водится между товарищами, надо помогать друг другу. Сколько бы вы дали честному человеку, который возьмется скакать за вас?

— Десять золотых экю.

— Двадцать! — возразил Магнус, который не хотел, уступая некстати, вызвать подозрения у гонца.

— Сколько бы ни заплатила вам госпожа баронесса, остальное будет мое?

Магнус, казалось, колебался.

— Ладно, — сказал он наконец.

Гонец медленно вытащил депешу из своего камзола.

— Проклятая лошадь! — снова произнес он, держа послание большим и указательным пальцем.

Магнус, пожирая письмо глазами, все же не торопился брать его.

Пальцы гонца в свою очередь не спешили расставаться с посланием.

— Кто поручится мне за вашу честность? — спросил он вдруг, остановив на Магнусе встревоженный взгляд.

— Никто! — медленно ответил Магнус. — Если вы считаете, что сделаете все сами, в добрый путь! Попытайтесь! Я вовсе не собирался откладывать свои дела и менять дорогу; мысль прийти на помощь товарищу и заработать честные деньги — вот единственное, что заставило меня говорить. Но если вы в моих услугах не нуждаетесь, доброго сна!

Говоря это, Магнус сделал вид, что уходит. Раненый остановил его.

— Вот депеша, держите! — сказал он. — Помните, что если вы не доставите её, и спешно, вы ответите за это перед монсеньором Жаном де Вертом. Вы его знаете?

— Немного.

— Этого достаточно. У Его милости длинные руки и ещё более длинная шпага, и когда она развлекается, это всегда приводит меня в дрожь, но когда Его милость разжимает кулак, из него сыплется золотой дождь.

— Все будет сделано наилучшим образом — этот знатный сеньор останется доволен. А теперь скажи, где я найду госпожу баронессу д`Игомер.

— В деревне возле Бургсталя, у вывески «Три мага», она там задержится до завтрашнего вечера.

— Я буду иметь честь приветствовать её завтра утром.

— Гм! У вашей лошади ноги как у оленя? — с завистью проговорил гонец.

— Она как птица!

Депеша перешла из рук раненого в руки Магнуса, который подавил глубокий вздох удовлетворения, распиравший его грудь. Не слишком поспешно сунув руку с письмом в карман, он сказал гонцу:

— Я — славный малый. Когда в меня верят, я плачу авансом: вот десять золотых экю, которые будут задатком нашего договора.

— Поезжайте быстрее! — крикнул раненый. — Не каждый день везет встретить человека, у которого под курткой солдата скрывается кошелек еврея.

— Еще один вопрос, приятель! Возможно, случится, что Жан де Верт спросит меня о ваших новостях, и возможно также, что мне понадобится взять ваше имя: как вас зовут?

— Карл Мейер.

— Ладно. Если я должен стать Карлом Мейером, я сделаю все, чтобы он был мной доволен.

Магнус ехал всю ночь, требуя от своей лошади, которую до того щадил, всю её силу и прыть. На мгновение ему пришло в голову сломать сургучную печать на депеше, ощупывая которую, его пальцы беспрестанно пытались выяснить, что же внутри; он проник бы таким образом в тайные намерения Жана де Верта, и ему удалось бы расстроить их, но как бы он предстал без депеши перед г-жой д`Игомер? Каким способом смог он бы связаться с пленницами? Самым главным было прежде всего найти их и остаться рядом с ними, а план их освобождения он придумал бы потом. Войдя в доверие баронессы, Магнус изучил бы затем обстоятельства и действовал бы, сообразуясь с ними.

Оставив эти мысли, Магнус пустил свою лошадь и с высоко поднятой головой въехал в деревню, посреди которой красовалась подвешенная на столбе вывеска, на желтом фоне которой были изображены три турка в блестящих одеждах зеленого и красного цвета.

Он стоял перед трактиром «Три мага».

Поклонившись г-же д`Игомер, Магнус с готовностью положил руку на голову Болтуньи. М-ль де Сувини и м-ль де Парделан были отныне под защитой шпаги, которая предала его только один раз, когда Магнус дрался с г-ном де ла Герш.

«И это было предостережение с Небес!» — подумал Магнус.

Радостью озарилось лицо баронессы, после того как она пробежала глазами депешу, врученную ей подставным гонцом.

— Его светлость барон Жан де Верт извещает меня, что он едет следом за вами, — сказала баронесса. — Только Богу известно, с каким нетерпением я ждала этого!

— Он разделяет это нетерпение, — холодно ответил Магнус.

— Его светлость определяет вас ко мне на службу.

— Я знаю это.

— И я уверена, что могу полностью положиться на вас.

— Я этого заслуживаю.

— Я приставляю вас к охране двух молодых особ, которые упрямятся, не желая следовать советам тех, кто их любит, — и у которых преступные желания сбежать.

— Ручаюсь вам, они не сбегут. Только через мой труп! Госпожа д`Игомер понизила голос и, глядя на Магнуса, невозмутимо стоящего перед ней, проговорила:

— У мадемуазель де Парделан и мадемуазель де Сувини есть оруженосец, который упорно не желает покидать их, несмотря на свой преклонный возраст. Дайте ему понять, чтобы он удалился.

— Аргументов будет предостаточно. Он исчезнет.

— Вы меня великолепно понимаете.

— Господин Жан де Верт всегда отмечал, что я весьма умен. Смею надеяться, что госпожа баронесса, разделит однажды это утверждение.

— Я в этом не сомневаюсь; но поскольку вы так рассчитываете на силу вашего красноречия, те же аргументы, которые помогут вам отстранить оруженосца, употребите так же и в отношении четырех или пяти слуг, которые его сопровождают и которые не менее упрямы.

Г-жа д`Игомер улыбнулась.

— Если вы когда-либо оставите службу у Его светлости Жана де Верта, — сказала она. — Я охотно возьму вас к себе.

— Госпожа баронесса не ошиблась бы.

— Пойдемте теперь со мной. Я представлю вас двум моим подругам. Вашим правилом поведения с ними должны стать вежливость и предупредительность.

— Если госпожа баронесса мне позволит, я продемонстрирую одну за другой эти добродетели. Не знаю, с какой начну.

И он последовал за г-жой д`Игомер, которая направилась в апартаменты двух кузин.

Магнус невозмутимо выдержал взгляд, брошенный на него м-ль де Сувини. Узнав, что это новое действующее лицо, полосатое от грязи и пятнистое от пыли, баронесса собиралась приставить к ним, Диана нахмурила брови.

— У нас есть свой оруженосец, — сказала она.

— Он старый и дряхлый! — возразила баронесса и удалилась.

Магнус, следовавший за ней, прошел перед Адриен, посмотрев на неё очень пристально, и уронил ей под ноги клочок бумаги. Адриен подобрала его, тогда как Магнус приложил палец к губам в знак молчания. Когда он прошел к двери, Адриен развернула листок и прочла имя Магнуса.

Крик едва не сорвался с её губ. Магнус снова посмотрел на нее, и тогда она узнала его по выражению его глаз. Почти тотчас Магнус исчез.

Оставшись наедине с м-ль де Парделан, м-ль де Сувини взяла её за руку:

— Здесь Магнус!.. Ты понимаешь?! — прошептала она. Значит, Арман-Луи недалеко!

— И, значит, господин де Шофонтен — тоже! — обрадовалась Диана.

И обе кузины упали в объятия друг друга, благодаря Бога и судьбу.


37. Завтрак двух друзей


Внезапное появление Магнуса, те предосторожности, которые он предпринял, чтобы не быть узнанным, его притворство только подтверждали опасения Адриен, которое все увеличивалось. Эти страхи были навеяны Дианой.

Магнус был буквально поставлен в тупик. Предыдущее появление Жана де Верта обеспокоило его, а присутствие капитана около м-ль де Сувини являло собой опасность, которой необходимо было противостоять. Магнуса окружали одни самоуверенные лодыри и он не мог положиться на их преданность; в его распоряжении был только старик и ещё четыре или пять человек. В этих обстоятельствах он мог только мечтать о помощи своего верной Болтуньи, да и то, в крайнем случае. Тут необходимо было применить хитрость.

Размышляя таким образом, Магнус услышал голос, заставивший его задрожать. Повернувшись, он оказался лицом к лицу с отцом Францем, которого он не имел чести видеть с времен Карлскроны. Старый солдат изобразил на своем лице что-то вроде радости. Провидение давало ему в руки человека, которого он ненавидел больше всего на свете.

— Вы, кажется, очень глубоко задумались, друг мой, обратился к нему Франц, — вот уже два раза я назвал вас именем Карл Майер, но вы даже не повернулись в мою сторону.

— Меня можно простить, — отвечал Магнус, — та ответственность, с которой я столкнулся в настоящее время, и к которой я, как старый воин, признаться, не привык, наводит меня на размышления. А вы, скорее всего человек, преданный баронессе?

— Да, вы правы, и можете в этом удостовериться. Я могу вам помочь советом.

— Вы рассуждаете, как хороший христианин; охранять двух молодых женщин — нелегкое дело. Это как двух птичек на ветке, не правда ли?

— Да, но в случае чего, клетка ждет птичек.

Магнус непроизвольно вздрогнул. С каким бы удовольствием он сомкнул бы пальцы на шее у Франца! Но на данный момент Франц имел преимущество в численности и в позиции, как генерал, наблюдающий за безвольным врагом.

— Почему вы на меня так смотрите? — вдруг спросил Франц, — вы что, меня знаете?

— У меня когда-то был друг, похожий на вас, — попробовал выкрутиться Магнус, — увидев вас, я подумал, что это он и меня охватило необыкновенное чувство нежности к вам.

— Вы мне льстите!

— И потом я решил предложить вам половину индюшки, которая жариться на кухне, а также хороший кусок пирога с мясом, который трактирщик по моей просьбе уже поставил в печь!

— Замечательная идея!

— А знаете ли вы место, где два честных человека могли бы спокойно побеседовать за столом с четырьмя бутылочками вина?

— Конечно, о чем речь? Идите за мной, я знаю место, где мы найдем скромный и достойный приют и сможем спокойно откушать, поговорив о том, о сем.

Они прошли в глубину сада, где, благодаря стараниям Магнуса был накрыт стол. На нем стояли чистые тарелки, а в воздухе плавали вкусные запахи. Эту картину дополняли бутылки с длинными горлышками и массивные кувшины с различными напитками. Все это привело Франца в неописуемый восторг.

— Итак, — продолжил разговор Магнус, после того, как они распили первую бутылку, — вы считаете, что клетка скоро освободит меня от обязанности следить за моими узницами?

Франц подмигнул ему.

— Э! Разве вы не слышали, как священник Франсуа говорил с Жаном де Вертом, моим почтенным хозяином?

— Никоим образом!

— Итак, Жан де Верт и мадемуазель де Сувини, богатый сеньор и молодая женщина. Что им мешает превратиться в мужа и жену? То есть, образовать союз! Да ничего. Монах этому поможет.

— Женитьба?

— Да, и с благословения святой церкви! Только между нами, — ведь мадемуазель де Сувини исповедует другую религию; мы особенно будем приветствовать этот союз.

— Но я слышал, что мадемуазель де Сувини не хочет выходить замуж за Жана де Верта? Кажется, она любит французского дворянина?

— Допустим! Но вы понимаете, что монах, который будет совершать обряд и будет заботиться о спасении её души, и тот, кто заплатит выкуп за её освобождение из заточения, не станут слушать возражения молодой девушки. Она согласится выйти замуж и, если поплачет немного, то у неё будет повод утешиться в Бавьере.

— Куда Жан де Верт предполагает её увезти?

— Конечно! Заточенная в монастыре, мадемуазель де Сувини не сможет сбежать, а, будучи замужем, она будет потеряна для господина де ла Герш; а я уж присмотрю за ней. Печально будет видеть, как такая молодая и красивая девушка, и к тому же такая богатая, попадет в руки еретика.

— В целом — это замечательно! Я восхищен вашим планом, но не забывайте, что вместе с мадемуазель де Сувини есть мадемуазель де Парделан!

— Что хорошо для одной, будет хорошо для другой: мы выдадим замуж и мадемуазель де Парделан!

— И опять в этом деле вам поможет монах?

— Вы угадали. И заодно, мы окажем честь офицеру имперской армии.

— Вы рассуждаете убедительно, отец Франц!

— В моих рассуждениях — моя сила! Многие, с которыми я имел честь находиться в весьма деликатных обстоятельствах, и которым я давал разнообразные советы, много раз говорили мне, что из меня получился бы хороший министр. Но справедливость не восторжествовала, враги, завидовавшие моим способностям, использовали меня для более низменных должностей, тогда, как мой гений предназначен для выполнения более высших функций. Я потерял шесть лет на галерах в Венеции, вот мое преступление!

— Пустяки! — произнес Магнус, не забывая подливать вина в большой стакан Франца.

Прошло уже много времени, последняя бутылка с длинным горлышком была опустошена; маленькие отряды превратились в большие батальоны.

Отец Франц почувствовал себя разомлевшим и погрузился в разглагольствования. Ему лестно было слышать похвалу и восхищение от собеседника, так хорошо понимавшего его.

— Баронесса очень ловко спрятала двух молодых девушек, но идея их выдать замуж принадлежит мне, и я этим горжусь! — продолжил он. — Я разработал план нашей маленькой экспедиции и первым произнес имя Жана да Верта, моего любимого хозяина.

— Неслыханный негодяй! — пробурчал Магнус про себя, делая на столе зарубки лезвием своего ножа.

— Я ему очень обязан за то, что он оплачивал мою службу золотыми монетами, но есть ещё долг, который я должен заплатить!..

— Долг, какой же?

— О, это длинная история. Вам будет интересно узнать, что человек, обстоятельствами смерти которого я интересуюсь, вышел из игры в тот момент, когда палач уже собрался отрубить ему голову. Я не придал сначала этому значение, но вследствие этого я оказался в затруднительном положении. Все это происходило в Швеции. Мне нужно было тогда как можно скорее покинуть ту страну и оставить на произвол судьбы все то немногое, что я заработал честным путем… Мой славный хозяин был вдалеке от меня… Оставшись один на германской земле, я жил ни хорошо, ни плохо, пока судьба не свела меня с баронессой. Я оказал ей несколько маленьких услуг и, узнав, что я служил у Жана де Верта, она была со мной откровенна. Я поклялся отомстить человеку, которому был обязан всеми несчастьями, происшедшими со мной.

— И вы сдержали свое слово?

— А вы сомневаетесь во мне?

— Нисколько!

— Вот почему, ничего не сделав мосье де ла Гершу, я возьму женщину, которую он любит и отдам другому.

Магнус старался ни чем не выдать своего движения, лезвие ножа уже было готово разрезать стол.

— Вы не находите, что эта месть весьма утонченна? Даже шпага, ранящая тело, не могла бы так жестоко пронзить сердце. Я разбираюсь в людях, а этот человек их тех, кто имеет нежное сердце, не так ли?

— Да, именно так! Знаете, ничего из сказанного не ускользнуло от меня, при случае я об этом вспомню.

— Но тише… Я не желал бы ничего более, чем заменить вам друга, которого вы потеряли: ваше лицо почему-то мне кажется знакомым.

Магнус сжал руку Франца, лежавшую на скатерти с такой силой, что тот испустил сильный крик.

— О, черт! Не хотите ли вы, чтобы хороший человек пал жертвой ваших когтей?

— О нет, не нужно! — злорадно произнес Магнус, бросая через плечо пустую бутылку и открывая новую.

— Так как Жан де Верт находится недалеко отсюда и я об этом кое-что знаю, наверняка вы уже выбрали часовню, где будет проходить церемония венчания?

— Часовня уже выбрана и время тоже.

— Черт!

— Знаете ли вы монастырь Сан-Рупер, что в четырех милях отсюда? Там вы познакомитесь со священником, которого зовут Илларион и которому нет равных в отправлении месс в Браденбурге, Ганновере и Саксонии.

— Монастырь Сан-Рупер и священник Илларион, — говорите вы?

— Я был там и беседовал со священником. Монастырь спрятан в лесу, а священник — ярый католик.

— А к чему такая спешка?.. В Магдебурге есть хорошая церковь.

— Магдебург? Город-символ непослушания и независимости, город, где заносчивые буржуа захотят знать, почему девушка, которую выдают замуж, кричит и сопротивляется? С другой стороны непредвиденные обстоятельства, друг мой Карл, которые могут возникнуть; а господин де ла Герш, который не умер, а его друг Густав-Адольф? Достаточно удара ветра, чтобы перевернуть дуб; случай может испортить мои планы… За здоровье молодоженов!

— За здоровье мадемуазель де Сувини! — подхватил Магнус, поднимая стакан.

Франц разразился смехом.

— Ну и притворщик! Вы говорите так серьезно о таких забавных вещах!

— Я в мыслях уже готовлюсь к поездке в Сан-Рупер, — отвечал Магнус, — скоро ли мы выезжаем?

— Пожалуй, мы отправимся завтра!

— Нужно, чтобы я хорошо следил за своими ласточками, что скажет Жан де Верт, если мадемуазель де Сувини сбежит?

— О! Он не скажет ничего!

— Как?

— Он только размозжит вам голову пулей от пистолета! Магнус знал, чего он хочет; он прекратил наливать в стакан отца Франца. Тот же, в свою очередь, удивившись, что ничего не наливают, протянул руку, чтобы дотянуться до очередной бутылки, но потерял равновесие, упал на скамью, затем со скамьи на землю и крепко заснул.

— А если я убью его? — прошептал Магнус, уже вынув пистолет.

Но решил спрятать его и подождать до лучших времен. Перешагнув через безжизненное тело Франца, Магнус возвратился в таверну.


38. Предлагаемое меню


На следующий день, ближе к полудню, весь отряд был в сборе. Тронулись в путь. Баронесса д`Игомер, чувствуя себя утомленной, следовала за кортежем в носилках. Франц выступал во главе эскорта и следил за порядком.

Магнус проехал мимо м-ль де Сувини, обменявшись с ней легким кивком головы.

— Бросьте поводья лошади, заставьте её встать на дыбы и громко закричите, — приказал он ей.

Прошло десять минут. Вдруг лошадь м-ль де Сувини встала на дыбы, а молодая женщина, испугавшись, громко закричала. Магнус быстро приблизился к ней и спешился будто для того, чтобы схватить поводья лошади и успокоить её.

— Необходимо, чтобы мадемуазель де Парделан дала приказ своим людям подчиняться мне по первому требованию, прошептал он тихо, наклонившись к девушке. — Увидев, что я снял шляпу и кричу «Магдебург», быстро скачите вперед, держитесь правой стороны и не оборачивайтесь. Обещаю вам, что скоро вы будете свободны.

Сказав это, Магнус поднялся в седло; ни один мускул не дрогнул на его лице.

Адриен, побледнев, поскакала вперед. Она и Магнус не обменялись больше ни одним словом, пока не достигли маленького охотничьего домика, где предполагалось разместиться на ночь. Франц показал на рощу, виднеющуюся вдалеке.

— Леса Сан-Рупера.

Ветер доносил из глубины леса колокольный звон. Услышав его, Франц улыбнулся:

— Завтра, возможно, колокола будут звонить громче, чем сейчас!

— Будем надеяться, что ни я, ни ты не услышат их звона, — пробормотал Магнус, в то время, как Франц помогал баронессе спуститься с носилок.

Мадам д`Игомер посмотрела вдаль. Там показалось облачко пыли, похожее на отряд скачущих всадников.

— Я думаю, что наше путешествие подошло к концу, сказала баронесса Диане. — Если все будет так, как я надеюсь, завтра все решится и я останусь снова в одиночестве. Вы и мадемуазель де Сувини увидите, что я предусмотрела буквально все.

Франц тоже посмотрел на облачко пыли, подхваченное ветром и, довольный, потер руки. Наклонившись к Магнусу, он прошептал:

— Необходимо сегодня вечером поговорить с братом Илларионом.

Магнус вздрогнул. Несколько ярких вспышек сверкнули в глубине облака, плывущего по дороге. Его глаза, привыкшие к любым неожиданностям войны, узнали оружейные выстрелы.

— Это, скорее всего Жан де Верт, — подумал он и направился к оруженосцу м-ль де Парделан.

Внимательно глядя на него, он тихо спросил:

— Вы сделали то, о чем я вас просил?

— Мне дан приказ подчиняться вам во всем, — ответил оруженосец также тихо.

— Хорошо! Сегодня ночью не спите и приготовьте двойную порцию еды лошадям, пусть они будут готовы к переезду в любую минуту.

В павильоне, предназначенном для приема гостей, мадам д`Игомер заняла комнату в изолированном крыле. Через неё можно было беспрепятственно проникнуть в сад, где росли огромные деревья.

Убедившись, что комната баронессы не имеет другого выхода, Магнус устроился в тени одного из деревьев, не сводя глаз с двери.

Наступил вечер. Франц расставил часовых вокруг павильона. Вдруг какой-то человек, в широком плаще и со шпагой в руке, появился у двери сада. Шляпа с широкими полями, надвинутая на глаза, не позволяла разглядеть его черты, но что-то неуловимое в его походке натолкнуло Магнуса на мысль, что он знает этого человека.

— Это Жан де Верт, — подумал Магнус и не ошибся. — Если завтра я не смогу вытянуть отсюда мадемуазель де Сувини и мадемуазель де Парделан, все будет кончено.

Текла встретила человека в плаще на пороге дома, взяла его за руку, затем оба тихо скрылись в павильоне.

Баронесса приняла у себя Жана де Верта (а это действительно был он); двери и окна её комнаты были закрыты тяжелыми шторами, снаружи сюда не проникал ни свет, ни шум. Мадам д`Игомер сидела в глубоком кресле, руки и плечи её были обнажены, цвет и богатство её платья подчеркивали красоту молодой женщины.

Текла не могла забыть, что она была женщиной, даже в присутствии мужчины, которого она не собиралась соблазнить. Поприветствовав Жана де Верта, баронесса милым жестом указала на соседнее кресло; восхищенный её красотой, граф взял эту милую ручку и поцеловал со словами:

— Вы прелестны, мадам, и даже, если я вас никогда бы не видел, то узнал бы из тысячи женщин.

Мадам д`Игомер улыбнулась:

— Мне конечно приятно слышать ваши комплименты, но сегодня и в Сан-Рупере мы будем говорить о серьезных вещах. Вы знаете, почему я вас вызвала?

— Ваше письмо со мной, — отвечал капитан, усаживаясь в кресло.

— Вы все ещё намерены жениться на мадемуазель де Сувини? — продолжила баронесса.

— Конечно, я её люблю также, как ненавижу господина де ла Герш и не собираюсь ему уступать. Согласие на женитьбу я получил у нашего папы.

— Отлично! Значит завтра мы сопроводим мадемуазель де Сувини в монастырь Сан-Рупер.

Жан де Верт внимательно посмотрел на баронессу:

— Я вам очень обязан, мадам, и прежде всего тем, что я победил соперника. Могу я в свою очередь что-нибудь сделать для вас?

— Послушайте! Мадемуазель де Сувини — не единственная моя узница, рядом с ней мадемуазель де Парделан.

— Я прекрасно осведомлен об этом.

— К тому же я питаю отвращение к маркизу де Шофонтену так же, как вы ненавидите графа де ла Герш.

— Я начинаю понимать.

— Я отдаю вам Адриен, которую вы любите, а вы, в свою очередь предоставляете мне одного из ваших лакеев для Дианы, которую я ненавижу.

При этих словах Жан де Верт вздрогнул. Несмотря на стойкую привычку к жестокости, такое проявление ненависти его удивило. Что случилось с такой милой и приятной женщиной прямо на глазах? Суровый и угрожающий вид ей совсем не шел.

— Одного из моих лакеев? — прошептал Жан де Верт.

— Да, первого попавшегося! Мы назовем его граф или маркиз, как пожелаете; отец Илларион, который благословит брак с мадемуазель де Сувини, не будет иметь никаких сомнений насчет мадемуазель де Парделан. И еще, я не хотела бы, чтобы были завистники.

— Я восхищаюсь тем, с какой изощренностью вы разрабатываете орудие мщения, но, если вам так нужен лакей, разве они все не в вашем распоряжении? Почему обязательно кто-то из моих слуг, а не один из тех, кого я видел у входа в павильон? Вы опасаетесь, что ваши люди вам не будут подчиняться. Ведь речь идет о замужестве с такой богатой и знатной дамой? Я думаю, что они не воспримут это, как оскорбление?

Облокотившись на колени и подперев подбородок рукой, мадам д`Игомер бросила на Жана де Верта металлический взгляд:

— Вот почему мне нужен сообщник! — произнесла она медленно.

— О! Сообщник!

— Да, капитан, вы не ослышались, именно сообщник, и не такой слабохарактерный, которого может испугать малейшая опасность, а человек влиятельный и знатный. Вот почему я выбрала вас. Я вас знаю, знаю и то, как вы ненавидите господина де ла Герш, и я решила, что могу довериться вам. Мы живем во времена, когда все возможно. Скоро, быть может, вода и огонь, то есть король Густав-Адольф и император Фердинанд объединяться и, если вдруг мосье де Парделан пожалуется на меня, я хотела бы, чтобы имя более знатное меня защитило.

Под покровительством Жана де Верта имя мадам д`Игомер будет неприкосновенно. Рука мадемуазель д`Игомер этому будет ценой. Итак, вы согласны на это?

Жан де Верт колебался.

— Подумайте о том, что Адриен здесь в моей власти, что меня окружает тридцать преданных мне людей и, что если капитан будет обращать внимание на какие-то условности, найдутся другие, а уж они, поверьте мне, будут менее щепетильны. Скажем, например, граф де Паппенхейм, который ещё не забыл Адриен.

Произнеся великое имя маршала империи, д`Игомер знала, что делала.

Тайная вражда давно существовала между Жаном де Вертом и Паппенхеймом, военная слава которого затмевала баварца. Услышав это имя, Жан де Верт, наконец, решился.

— Я согласен! — произнес он.

— Итак, в добрый час! Наконец-то я узнаю в вас рыцаря шпаги, который в недавнем прошлом вооружил ею Франца!

Жан де Верт подкрутил усы:

— О! Вы знаете об этом?

— Женщина, которая живет с надеждой о мщении и эта её единственная мысль, единственная цель, должна знать все. Но это не последнее, о чем я хотела бы поговорить сегодня.

— Неужели лакея вам не достаточно? — проговорил Жан де Верт с оттенком презрения.

— Я занялась мадемуазель де Парделан после того, как решила судьбу мадемуазель де Сувини. Это дает мне право подумать о себе, — отвечала д`Игомер.

— Если я буду вам полезен в этом новом деле, прошу вас, не стесняйтесь, говорите!

— Благодарю, и я очень на вас рассчитываю. — Мадам д`Игомер уронила голову на руки и заговорила: — Я очень просила бы вас, чтобы вы сопроводили меня ко двору герцога Фринланда, фельдмаршала Валленштейна. Там я хочу показаться вместе с вами. Мне очень интересно, помнит ли фельдмаршал юную, белокурую девочку, жизнерадостную и веселую, за которой он наблюдал под сенью пражских садов. Вы видите, что я говорю с вами откровенно и без прикрас.

— В каких дворцах не будут рады мадам д`Игомер, и нуждается ли она в чьей-то помощи, чтобы открыть все двери?

— Под галантностью вашего ответа, не скрывается ли желание уклониться от моей просьбы?

Жан де Верт понял значение взгляда, который бросила на него баронесса.

— Выберите день, назовите час! — произнес он.

— Мы отправимся в монастырь Сан-Рупер завтра утром и завтра же вечером — в Прагу.

Мадам д`Игомер встала, давая понять, что совещание окончено.


39. Спасайся, кто может


Магнус со своей стороны не терял времени. Он выжидал момент, когда его никто не увидит, чтобы предупредить Адриен и Диану быть готовым отправиться в путь к утру. Их лошади, накормленные и оседланные, находились у входа в павильон. Магнус занялся последними приготовлениями.

— Если у вас ничего не выйдет, — предупредил он девушек, — все пропало!

Холодок пробежал по спинам двух кузин. Они обменялись долгим взглядом и провели ночь в молитвах.

Магнус не спал вовсе; он кружил вокруг павильона. Звук колокола, доносившийся издалека, напоминал ему о монастыре Сан-Рупер, куда мадам д`Игомер хотела увезти мадемуазель де Сувини и мадемуазель де Парделан. Часовые прохаживались в тишине под стенами дома. В комнате Адриен горел свет. Какой-то человек вышел от мадам д`Игомер, выглядевший мрачнее тучи. Замерев за деревом, Магнус увидел Жана де Верта; тот скрылся в ночи быстрее молнии.

Франц, сопровождавший его, оказался возле Магнуса.

— Завтра я приглашу вас на завтрак в Сан-Рупере. Мы посидим как тогда, в таверне «Три толстяка». Я думаю, что мы сможем хорошо поживиться.

И он удалился бесшумно, как лиса, крадущаяся в зарослях.

Этими словами он дал понять Магнусу, что сделал кой-какие выводы и удвоил внимание.

Сегодня Магнус имел перед собой противника, который не остановится ни перед чем. Прошел час. Магнус продолжал наблюдение. Внезапно до него донесся глухой крик и шум, похожий на стук падающего тела. Старый солдат в одно мгновение очутился около конюшни, откуда донесся крик. Там он нашел Франца, с кинжалом в руке, а перед ним, лежащего на земле с обнаженной грудью, оруженосца м-ль де Парделан. Его тело сотрясали предсмертные конвульсии.

— Вот и улыбка, — произнес Франц, смеясь, — старая улыбка, которой годы не помеха и которую не нужно скрывать; время комендантского часа прошло.

Кровь закипела в жилах Магнуса.

— Почему вы убили этого человека? — спросил он, силясь оставаться спокойным. — Завтра мадемуазель де Парделан будет выспрашивать, что это были за крики и стоны.

— Смотрите! — произнес Франц и пальцем указал на двух оседланных лошадей молодых женщин, которые мирно жевали овес.

— Этот старый негодяй как раз затягивал подпруги у лошадей; я давно не доверял этому притворщику и в нужный момент я избавился от него.

Хрип вырвался из груди оруженосца, его голова откинулась на землю и он отдал Богу душу.

— Я думаю, что мадам д`Игомер не будет затевать ссору, — продолжал Франц, — я не сделал ничего дурного. Я лишь слежу за порядком.

Рассуждая таким образом, он освобождал лошадей от упряжи.

— На вашем месте я поступил так же, — произнес Магнус, положа руку на плечо Франца, — но раз дело сделано, я вам советую оставить упряжь на спинах лошадей. Разве они не должны быть готовы к рассвету?

— Да, вы совершенно правы, друг мой. Не будем терять времени. И, взяв в руки фонарь, он прошел в конюшню.

— Прежде, чем поспать часок-другой, хотелось бы знать, не замышлял ли старый негодяй чего-нибудь?

Магнус, следовавший за Францем по пятам, заметил дюжину лошадей, готовых отправиться в путь. Положив руку на спину лошади, Магнус подумал:

— Что я не смог предусмотреть — это смерть оруженосца.

Время шло. День постепенно просочился узкой полоской в дверь комнаты. Магнус огляделся. Вокруг никого не было. Приближался час решительных действий. Франц широко зевнул.

— Надо сказать, что ночь прошла не зря, — произнес он, — я имею право немного поспать.

— Так спи же! — вскричал Магнус, и, прежде, чем мог вырваться и закричать, он схватил Франца за горло и швырнул его на кучу соломы.

Хватка его была железной, Франц начал задыхаться.

— Посмотри на меня внимательно, — заговорил старый солдат, срывая фальшивую бороду и парик, — меня зовут Магнус и я оплачиваю долг Карлскроны!

Выражение ужаса появилось на лице Франца, его руки хватали воздух, он попытался подняться, но железный кулак Магнуса пригвоздил его к месту. Когда пальцы разжались, перед Магнусом уже лежало холодное и неподвижное тело.

— Око за око, зуб за зуб! — приговаривал Магнус, забрасывая труп Франца охапками сена. — Я покончил с человеком, а теперь — по коням!

И, вооружившись острым кинжалом, он перерезал подпруги у всех лошадей, находящихся в конюшне, оставив лишь веревку, удерживающую их на привязи.

— Теперь я могу быть спокоен! — подумал он про себя и вышел твердым шагом из конюшни. Часовой прогуливался возле двери в павильон.

— Все идет хорошо, — сказал ему Магнус и не теряя ни минуты, поднялся к м-ль де Сувини. Одетая, она полулежала в постели.

— Торопитесь, — обратился к ней Магнус, — и предупредите мадемуазель де Парделан, что через час мы должны быть в седле.

Пройдя во двор, он разбудил четырех верных слуг, на которых можно было рассчитывать. В несколько минут все были на ногах. Двое занялись тем, что вывели бесшумно из конюшен оседланных лошадей, третий же открыл ворота.

Но д`Игомер уже не спала. Наступил день, когда должна была свершиться месть, ожидаемая ею так долго. Оживленная, она раздвинула шторы и посмотрела в окно. Солнце вставало над горизонтом.

— Итак, это случится сегодня! — прошептала она.

Движение во дворе привлекло её внимание. Зачем эти лошади? Зачем эти люди? Увидев Жана де Верта, поднимающегося по ступенькам, она подумала, что сейчас он ей все объяснит. Почти в этот же момент во дворе появился Магнус. Франца нигде не было видно, хотя время утреннего обхода давно прошло. Несколько солдат сновали туда-сюда и, казалось, искали его. Внезапное подозрение пронзило мозг мадам д`Игомер, она сделала Жану де Верту знак рукой. В эту минуту он уже открыл дверь и подошел к окну, где стояла баронесса.

— Знаете ли вы этого человека? — живо спросила она капитана, указывая на Магнуса.

— Того, кто ведет за поводья черную лошадь? Конечно, это Бенко, один из слуг мосье де Парделан, глупец, преданный хозяину до гроба.

— Да нет, не этот, другой, в серой шляпе с зеленым пером!

— А, этот, рыжеволосый, с длинной бородой?

— Да.

— Я его вижу в первый раз.

— Но постойте, разве не он предупреждал меня о вашем последнем приезде?

— Нет! Карл Майер — человек маленького роста, худой и неказистый и у него черная, как смоль, борода.

— Ах, предатель!

В этот момент Адриен с Дианой, спустившись по ступенькам, спешили сесть в седло. Им помогал Магнус и Бенко. В одну минуту все были в седлах. Мадам д`Игомер наклонилась с балкона и повелительным голосом прокричала:

— Остановите их немедленно!

Но кузины уже направлялись к воротам, распахнутым настежь.

— Остановите этого человека! Остановите этих женщин! — снова закричала мадам д`Игомер, видя, что группа всадников уже миновала двор и добыча буквально ускользает у неё из-под носа.

— О, дьявол! Подчиняйтесь же наконец! — закричал в свою очередь Жан де Верт, который уже понял все.

Несколько солдат прибежали, наконец, на зов хозяйки и сделали вид, что пытаются остановить беглецов. Магнус, ехавший последним, прокричал:

— Горе тому, кто посмеет тронуть меня!

Тем не менее, один из солдат приблизился к нему и схватил его лошадь за поводья; шпага сверкнула в руке старого воина и обрушилась на смельчака, который тут же упал с разрубленной головой.

Жан де Верт испустил дикий крик и захлопнул окно. Магнус подбросил свой головной убор в воздух, и, перескочив труп солдата, звенящим голосом закричал:

— Магдебург!

С криком он проследовал по следам двух молодых женщин и исчез вдали вместе с четырьмя преданными ему людьми; отряд исчез, оставив после себя лишь облако пыли.

Мрачные леса Сан-Рупера остались позади.

В этот момент Жан де Верт выбежал на крыльцо со шпагой в руке.

— По коням! В погоню! — вскричал он.

Несколько солдат, свидетели этого внезапного исчезновения, поспешили со всех сторон, выводя лошадей из конюшен. Четверо или пятеро из них уже ставили ногу в стремя.

— Тысячу дукатов тому, кто настигнет их первым! — вскричал вне себя Жан де Верт.

Всадники уже готовы были броситься в погоню, но подпруги лопались у них под ногами, все тут же оказались на земле, запутавшись в веревках. Тогда капитан схватил мушкет, стоящий неподалеку, быстро направился к воротам и выстрелил вдогонку беглецам. Пуля вонзилась в землю, не долетев до них, оставив после себя лишь облачко пыли.

В смятении Жан де Верт разбил приклад мушкета о стену.

Мадам д`Игомер появилась на пороге, несколько лошадей свободно прогуливались по двору; побелев от ярости, Текла указала на них опешившим от происшедшего, солдатам.

— У вас ведь есть шпаги и пистолеты! Бегите! Хватайте их! Скорее! — кричала она.

Семь или восемь человек прыгнули на спины лошадей и направились к воротам; Жан де Верт присоединился к ним и все вместе они пустились преследовать беглецов.

На дороге было видно только белое облачко. Всадники с трудом преодолели эту дистанцию в несколько сотен шагов, когда перед ними внезапно появились четыре человека и стали напротив.

Тот, кто ехал впереди, и кого можно было узнать по его высокому росту, внезапно вскинул мушкет и выстрелил прежде, чем Жан де Верт успел сориентироваться. Один из всадников упал, широко раскинув руки. Отряд остановился.

— Скоты! — закричал Жан де Верт. — Вперед!

В руке Магнуса уже был другой мушкет. Жан де Верт был военным человеком, ему не трудно было догадаться, что этот удар предназначен ему; он мгновенно натянул поводья и пустился вскачь.

Прозвучал выстрел, и раньше, чем звук его дошел до всадников Жана де Верта, пуля пронзила грудь его лошади, и она рухнула на землю.

Прозвучало ещё два выстрела. Жан де Верт тщетно пытался освободить свою ногу от тяжести придавившей его лошади. Два всадника упали замертво, сраженные меткой рукой Магнуса. Когда Жан де Верт, наконец, поднялся, отряд уже поворачивал назад.

Капитан в ярости затопал ногами, разразился отчаянной бранью, но ничего больше поделать не мог. Магнус и его люди уже спешили вдогонку м-ль де Парделан и м-ль де Сувини. После часа езды все увидели вдали башни Магдебурга.

— Бог спас нас! Бог будет вознагражден! — прокричал Магнус.

Скоро уже можно было видеть вершину самой высокой башни, там развевался флаг Швеции.

Наконец молодые женщины смогут быть под покровительством Густава-Адольфа!

Перво-наперво Магнусу необходимо было послать одного из людей договориться о приезде г-на де ла Герш и г-на де Шофонтена, затем нужно было подумать, где их спрятать. Магнус решил поручить это дело Бенко.

Нужно сказать, что Магдебург в это время был окружен имперцами со всех сторон. Число их отрядов росло с каждым днем. Тысячи знамен постепенно заполняли пространство, пики и мушкеты можно было встретить на всех тропинках, повсюду виднелись дула пушек. Армия графа Тилли расположилась на подступах к Магдебургу. Тилли настаивал на добровольной сдаче города. Город же в ответ отказался открыть ворота.

Курьер, которому было поручено доставить в стан врага этот ответ, не достиг лагеря имперцев. Город был окружен со всех сторон. Все пути, соединяющие его с соседними деревнями, были отрезаны.

— Да, я не ошибся, — подумал про себя Магнус, — что поспешил отправить своего гонца.

С этого дня бесчисленное множество ядер упало на пригороды Нистад и Сюдембург; дым, поднимающийся в тех местах, где произошли взрывы, говорили жителям Магдебурга, что неприятности войны скоро потревожат их мирное существование. Разрушенные стены, побитые крыши напоминали о том, что пришел конец их торговли и безопасности. Одни дрожали при мыслях об осаде, сулившей им большие неприятности, другие, надеясь на свою смелость и решительность, готовились достойно пережить трудности вражеского штурма.

При первых же звуках канонады, сотрясающей старинные здания Магдебурга, Адриен и Диана выбежали на балкон, с которого были видны главные улицы города.

Везде царила суматоха. В большой спешке по улицам под звуки барабанов маршировали буржуа; группы волонтеров, с мушкетами в руках, сновали туда и сюда, призывая всех в армию. Проходили взводы солдат Шведской армии. Это были бравые солдаты, на их лицах были написаны уверенность и спокойствие. Их не страшили предстоящие трудности.

Многочисленные торговцы, покинувшие свои лавочки, стаскивали со всех сторон пушки и устанавливали их в тех местах, где защита была слабой. Воинственные женщины появились с ведрами воды там, где могли возникнуть пожары. Они вдохновляли своих мужей и братьев на защиту города, в то время, как самые молодые, бледные и взволнованные, но с твердым намерением защитить свой кров, заготавливали белье и бинты, покрывала для раненых, съестные припасы для сражающихся.

Городские советники и представители различных организаций сновали по городу, собирая своих единомышленников; они раздавали похвалы тем, кто был готов к защите в случае опасности. Везде слышались громкие разговоры. Толпа следовала за ними, плотная, серьезная, иногда, казалось, безумная. Иногда она расступалась, давая дорогу офицерам, скачущим на лошадях и раздающим приказы.

Адриен и Диана, взволнованные происходящим, вглядывались в каждого всадника. Никто из них не был похож на Армана-Луи и Рено. Наконец появился Магнус.

— Что означает этот шум? — спросила у него м-ль де Сувини.

— Я думаю, что мы приставили ловушку к клетке, — отвечал старый солдат. — Лучше, если бы клетка была честной. Единственное, туда нельзя никого пускать.

Узнав о том, что Магнус послал Бенко к г-ну де ла Герш и г-ну де Шофонтену, Диана захлопала в ладоши.

— Осталось немного времени и мы их увидим! — радостно воскликнула она.

— Ты уверена? — возразила Адриен, — а каким образом они пересекут вражеские заслоны, не избежав сражения?

— Ах, — продолжила Диана, глаза которой налились слезами, — я уверена, они прорвутся, ведь они знают, что мы находимся здесь!

…А сейчас мы вынуждены покинуть Магдебург и возвратиться к двум дворянам, которые спешили по горам и равнинам в разных направлениях в погоне за мадам д`Игомер.

Ни Арман-Луи, ни Рено не встретили никаких следов тех, кого так хотели догнать. Три или четыре раза сбившись с пути из-за неверных указателей, они оказались в тех местах, где никто не слышал о мадам д`Игомер.

Для г-на де ла Герш мадам д`Игомер была неуловимой феей, для г-на де Шофонтена — самой ужасной из химер. Сколько они посетили городов и монастырей, сколько повстречали людей! Идея поскорее догнать баронессу вытесняла на время воспоминания о прекрасных глазах двух кузин.

Проехав вдоль и поперек множество деревень, Арман-Луи и Рено медленно направились по дороге в трактир, где они оставили по совету Магнуса верного человека. Там они нашли Каркефу, который тоже никого не обнаружил и продолжал дрожать от воспоминаний об опасностях, которые он пережил.

Часовой, в свою очередь доложил, что он никого не видел. То и дело со всех сторон приезжали разные курьеры и рассказывали о своих наблюдениях. Но они тоже не заметили ничего подозрительного, ни с южной, ни с северной стороны.

Взглянув на г-на де ла Герш, Рено понял, что его поиски были безуспешными; грустная улыбка г-на де Шофонтена говорила Арману-Луи, что его поездка тоже не была счастливой.

Встреча двух старых друзей была полна эмоций. Лица их были бледны, в глазах стояли слезы. Их руки соединились в крепком рукопожатии.

Каркефу так устал, что еле двигался.

— Если Адриен потеряна для меня, и это благодаря Жану де Верту, — воскликнул де ла Герш, — и если она скрывается во дворе Фердинанда Австрийского, около императорского трона, я убью его!

— А если в Германии существуют несколько людей с именем мадам д`Игомер, — произнес в свою очередь де Шофонтен, — я предоставлю их останки мадемуазель де Парделан!

И все-таки надежда теплилась в их душе. Быть может кто-нибудь из женщин подадут весточку о себе мосье де Парделану. Одна и та же мысль пришла им в голову одновременно и они решили направиться ко двору шведского короля, где старый дворянин оставался все это время.


Часть вторая


1. Серьезные обстоятельства


Тридцатилетняя война вошла в тот период, когда сражения и пожары прокатились по всей Германии. Это были страшные часы, когда лучшие военачальники Европы должны были сразиться и привести к концу правление, дотоле существовавшее от Эльбы до Дуная, от Померании до Палантины.

Две фигуры были главенствующими в эту эпоху: Густав-Адольф — герой Швеции, и Валленштейн — король шпаги старой германской империи. Сколько событий должно было произойти?

В самый разгар этих волнующих и кровавых событий мы встречаемся с героями первой части до нашего повествования, и мы будем продолжать следить за их приключениями, интригами и сражениями, наполненными их ненавистью и любовью. Это с мадмуазель де Сувини и мадмуазель де Парделан, графом Паппенхеймом и графом Тилли, Жаном де Вертом и Матеусом Ольскоппом, мадам баронессой д`Игомер и Маргаритой, Магнусом и Каркефу, Арманом-Луи и Рено мы будем встречаться на берегах Балтики, в полях Лютцена, следуя за ними повсюду, через города и замки.

Вы, конечно, помните, что де ла Герш и Рено, бросившись в погоню за своими возлюбленными, Адриен де Сувини и Дианой де Парделан, направились на лошадях к лагерю шведского короля, надеясь найти в его лице протекцию и поддержку. Густав-Адольф в это время вместе с несколькими тысячами человек находились в пригороде Потсдама. Тут же располагалась его артиллерия и самые сильные из его полков. Он всеми силами пытался отговорить своего тестя, выборщика Бранденбурга, от союза с Фердинандом. В этом Густав-Адольф видел свою главную задачу.

Как предостережения, так и защита принцев-протестантов со стороны короля Густава-Адольфа, ущемленных со стороны могущественного дома Габсбургов, не возымело воздействия на лукавое сердце Жоржа-Гийома; артиллерийские орудия производили, напротив, слишком сильное впечатление на его ум. По мере того, как количество их увеличивалось, выборщик Бранденбурга все больше склонялся к переговорам. Тогда король Швеции, устав от долгих колебаний и потеряв драгоценное время, решился повернуть дула своих пушек на дворец своего тестя, хозяина Бранденбурга, — и тот, сраженный, наконец предоставленными ему аргументами, решился на переговоры.

К несчастью, в деле, которое предстояло защитить в Германии королю Швеции, в переговорах, которые велись то под стенами Потсдама, то под стенами Берлина, он был не один.

Герцог Франсуа-Альберт знал все, что происходило на королевских советах и информировал об этом генерала имперской армии.

Граф Тилли, будучи уверенный в том, что король Швеции будет продолжать бездействовать ещё долго и не преодолеет пассивное сопротивление Жоржа-Гийома, задумал нанести решающий удар и овладеть Магдебургом, где принц-архиепископ объявил союз со Швецией, поставив во главе своей маленькой армии Тьерри де Фалькенберга, одного их лейтенантов молодого короля.

В спешке собрав разрозненные отряды из соседних стран, и, подстегиваемый горячностью графа де Паппенхейма, жаждущего видеть себя героем севера, он появился в свободном городе в тот момент, когда де ла Герш и Рено очутились у мосье де Парделан.

Прибыв в шведский лагерь, они тут же узнали, что городу угрожает опасность. Через двадцать четыре часа прибывший курьер возвестил о том, что город окружен. С ним был ещё один посланец. Первый курьер, посланный принцем Кристианом-Гийомом, протестантским архиепископом Магдебурга, требовал короля. Другой же, сопровождаемый Каркефу, просил провести его к мосье де Парделану, который лежал в кровати, больной и расстроенный.

Неожиданное известие о том, что Магдебург обстрелян, вызвало гнев короля; послание Бенко в свою очередь повергло в ужас мосье де Парделана.

Густав-Адольф почувствовал опасность поражения, и по поводу этого он обнажил шпагу; старый гугенот же думал только о своей дочери и о своем ребенке, о тех лишениях, которые они испытывали при осаде.

На лице мосье де Парделана была написана ярость, когда он вызвал к себе де ла Герш и Рено. Им он показал послание Магнуса.

— Мы избежали страшной опасности, для того, чтобы попасть в ещё более ужасные условия, — сказал он им.

— Бог посылает нам испытания для того, чтобы мы их преодолели! — воскликнул Арман-Луи.

— Вот Магнус, настоящий плут, — продолжил Рено, — но ничего, я обниму его от всего сердца, когда мы войдем в Магдебург.

— Войти в Магдебург! — прервал его Парделан, — с кем же вы собираетесь войти туда?

— Я предполагаю, что с Густавом-Адольфом, и я уверен, что драгуны де ла Герш будут первыми там.

— Почему вы говорите о короле? Разве он собирается поднять свои войска и пойти на врага? О, не надейтесь на это! Граф Тилли один у Магдебурга, один он и войдет туда.

— Так вы полагаете, что Густав-Адольф, этот король, которому вы посвятили свою жизнь, не придет на помощь городу, который так предан ему?

— Ах! Так вы полагаете, что Магдебург не будет спасен? — спросил де ла Герш, который побледнел.

— Магдебург не будет ничей, не будь я там, кто я есть.

Мосье де Парделан сделал усилие, чтобы подняться и взять оружие, но страшная боль заставила его рухнуть в кресло и застонать.

— Вот несчастье! — произнес он, — один лишь отец мог им пожать руки, но этот отец сейчас ничего не может.

— Вы ошибаетесь, маркиз, — сказал Арман-Луи, — мадемуазель де Сувини и мадемуазель де Парделан, которым я предан душой и телом, не будут покинуты, не смотря ни то, что годы и болезнь не дают вам действовать: разве нас здесь нет, Шофонтена и меня?

— Да, мы здесь! — воскликнул Рено, — и мы докажем вам это.

Взволнованный мосье де Парделан пожал им руки.

— Как! Вы отправляетесь в путь? — спросил он отважных воинов.

— Вы можете в нас не сомневаться, — ответил де ла Герш. — Через час мы покинем лагерь. Я прошу у вас разрешения увидеть короля; быть может, он передаст какие-либо указания коменданту Магдебурга.

— Я не уверен, спасем ли мы город, — произнес Рено, — помощь двух человек это не так уж много; но пока мы живы, не думайте о том, что вы потеряете мадемуазель де Сувини и мадемуазель де Парделан.

— Вот слова, которые я никогда не забуду! — воскликнул маркиз.

Он заключил в объятия молодых людей и долго прижимал их к своему сердцу.

Выйдя из шатра мосье де Парделан, они увидели Каркефу. Тот чистил шпагу рукавом своего кожаного плаща.

— Мосье, — обратился он к Шофонтену, — у меня длинные уши. Я слышу даже тогда, когда не слушаю… Почему вы только что говорили с мосье де Парделаном о помощи двух человек? А меня вы не считаете? Или на ваш взгляд я не подходящий воин? Можно быть трусом от рождения, трусом по характеру и по убеждению, но это не мешает быть храбрым в чрезвычайных обстоятельствах. Я докажу вам это, когда мы будем под стенами Магдебурга. Разрешите мне пойти с вами, вы не пожалеете!

Арман-Луи, оставив Рено заботу о последних приготовлениях к отъезду отправился к королю. Его славное имя открывало передним все двери. Он нашел рядом с королем герцога Франсуа-Альберта, рассматривающего планы и карты, разложенные на столе.

Увидев саксонца, он вспомнил наставления Маргариты. На приветливую улыбку герцога он ответил холодным приветствием; при этом громко заявив:

— Я пришел сюда не по делам службы, меня привел к вам личный интерес. Могу я надеяться, что Ваше Величество уделит мне немного внимания?

Герцог нахмурил брови.

— Я не хочу никого смущать, — недовольно произнес он, — поэтому я ухожу!

Арман-Луи молча поклонился и Франсуа-Альберт вышел.

— Ах! Вы не любите бедного герцога! — воскликнул король.

— А вы, сир, вы слишком его любите! — отвечал Арман-Луи.

Король повысил голос:

— Если бы эти слова я слышал не из дружеских уст, я бы ответил вам, что я волен в своих привязанностях!

— Есть один человек, которого нельзя обвинить в предательстве; женщина, которая молиться за Густава-Адольфа с того дня, как его судно покинуло берега Швеции, она не любит больше Левенбурга; могу ли я назвать ее? Это Маргарита!

Король вздрогнул.

— О! Маргарита вам все рассказала! — воскликнул он. — Я знал об этом. Он ей внушал ужас. Никто вокруг его не любит, этого бедного герцога, но это мой друг детства; однажды я его жестоко обидел…

— Думаете, сир, что я забыл об этом?

— Достаточно, что я помню об этом и не могу себе этого простить! О! Мой долг состоит в том, чтобы как можно скорее стереть следы этого проступка!

Густав-Адольф прошелся по комнате, которую только что покинул Франсуа-Альберт.

— Что привело вас сюда, что-нибудь случилось? — продолжил он тут же.

Арман-Луи понял, что нужно перевести тему разговора. — Мадемуазель де Сувини в Магдебурге, — продолжил он, — дипломат в это время поддерживает идею войны; имперские отряды под командованием Торкато Конти не сидят в деревне, а движутся во всех направлениях; мое присутствие здесь бессмысленно, я направляюсь в Магдебург!

— В Магдебург! — воскликнул Густав-Адольф, — а могу я отправиться туда вместе с вами?

— А не имеете ли вы что-либо передать Тьерри Фалькенбергу, Ваше Величество?

— Передайте ему, пусть держится в любых обстоятельствах и сражаться до последней пули, пусть защищает каждый клочок земли, пусть умрет, если потребуется; слово Густава-Адольфа, что я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ему.

— Это все?

— Все! Да, скажите ему, что если выборщик Бранденбурга не задержит меня здесь, вы придете на помощь вместе со мной! Решительным жестом король смял планы и карты, разложенные на столе.

— Если бы Жорж-Гийом не был бы отцом Элеоноры, — продолжал Густав-Адольф глухим голосом, — не прошло бы и шести недель, как от Шпандау не осталось бы камня на камне, и мои всадники уже бы организовали пикеты на улицах Бранденбурга. Арман-Луи уже направлялся к двери со словами: «Извините меня, сир, у меня совсем нет времени, я ухожу.

— Итак, счастливого пути, — отвечал король, пожимая ему руку. — Вы — самый счастливый из всех нас.

— Я попросил бы вас об одном одолжении, — добавил Арман-Луи. — Ваше Величество, вы один в курсе того, куда я отправляюсь. Постарайтесь никому об этом не говорить!

— Особенно герцогу Левенбургу, не так ли? — отвечал король с улыбкой.

— Ему особенно.

— Ваши дела — это ваши дела, я, в свою очередь буду молчать, — ответил Густав-Адольф с оттенком досады.

Выйдя из покоев короля, Арман-Луи не нашел уже в галерее Франсуа-Альберта, но зато там он встретил Арнольда де Браэ.

— О! — воскликнул он, направляясь к нему, — как приятно увидеть лицо друга там, где ожидаешь увидеть врага… Это двойная удача!

И увлекая Арнольда к окну, тихо спросил у него:

— Любите ли вы короля так же, как любите Швецию?

— Это мой хозяин с рождения, и мой хозяин по выбору: моя жизнь и моя кровь принадлежат ему.

— Итак, вы должны оберегать Густава-Адольфа!

— Что случилось, скажите!

— Есть человек, который любит короля и одновременно ненавидит его лютой ненавистью!

— Вы имеете в виду герцога Сакс-Левенбургского?

— Тише, прошу вас! Когда этот человек будет в покоях короля, спрячьтесь за дверью и держите свою шпагу на изготовке. Если король отправится с ним на охоту, будьте рядом с ним. Если же какая-нибудь экспедиция забросит Густава-Адольфа далеко от лагеря, не теряйте его из вида. Пусть он знает, что преданное сердце рядом, что верные глаза следят за его безопасностью. Герцог по природе трус, поэтому он может и ничего не сделать. Слово дворянина, что если я говорю с вами об этом, то только потому, что имею на это право.

— Не волнуйтесь, — отвечал отважный воин, — я стану его тенью и буду дышать вместе с ним.

Обменявшись рукопожатием с Арнольдом, Арман-Луи покинул королевский дворец.

С наступлением ночи трое всадников были далеко от лагеря. Они ехали по дороге, ведущей из Шпандау в Магдебург.

— О! — говорил в это время герцог Левенбург, который желал никогда не видеть г-на де ла Герш, — если бы капитан Якобус был бы здесь, я отправил бы его по следам этого проклятого француза!


2. Магдебург


Между тем, надо сказать, что троих всадников, проехавших огромное расстояние между шведским лагерем и городом, осажденным графом Тилли без особых приключений, ожидали большие опасности при подъезде к имперскому лагерю. Вокруг города были расставлены многочисленные патрули, которые осуществляли круглосуточное наблюдение. Кроме этого, они никого не впускали и никого не выпускали из города. Любой, желавший пройти сквозь заслоны и задержанный ими, получал пулю в лоб прежде, чем пытался что-либо сделать. Кордон часовых, количество которых все увеличивалось, делал невозможным сообщение города с близлежащими деревнями. Следовательно, проникнуть в город было очень сложно, и Арман-Луи, также как и Рено не строили насчет этого никаких иллюзий.

Скоро далекий гул канонады дал понять, что их отделяет от города только лес и поле. Этот шум придал им задора и они пришпорили своих лошадей.

Выезжая из густого леса, всадники заметили впереди многочисленные колонны артиллерии, продвигавшиеся по направлению к городу, окутанному клубами дыма и языками пламени. Везде им встречались посты имперцев; трупы, лежавшие повсюду на равнине, говорили о том, что ядра и пули сделали здесь свое дело.

Окраины города были охвачены пламенем. На вершине башен крепости развивались вражеские флаги.

— Они готовятся к приступу, — подумал Арман-Луи.

— Да, этим вечером будет много жертв, — философски заметил Каркефу, проверяя, хорошо ли заряжены их пистолеты.

Все хорошо понимали, что им предстоит и двигались очень осторожно, стараясь не попасть на глаза часовых. Взгляд г-на де ла Герш внимательно следил за тем, что происходило вокруг.

В свою очередь кавалерийские патрули и часовые внимательно следили за тем, что происходило на подступах к городу.

За несколько минут Арман-Луи, Рено и Каркефу достигли передовых позиций имперской армии. Проезжая мимо убитых имперских солдат, г-н де ла Герш спешился и снял с офицера зеленый пояс.

— О! Это мне кажется выходом из положения! — произнес г-н де Шофонтен, в то время, как г-н де ла Герш одевал пояс на себя.

Остальные скоро нашли то, что искали и сделали тоже самое.

— Итак, удачи! — произнес Арман-Луи.

— И по коням! — продолжил Рено.

— Я с вами! — подхватил Каркефу.

Лошади помчались во весь опор. Два или три часовых повернули головы, но увидев зеленые пояса, приняли всадников за своих.

Кавалерийский патруль, мимо которого проследовали смельчаки, не сомневался, что мимо него проследовали солдаты передовых частей имперской армии.

По пути им встретились пехотинцы, расположившиеся прямо на дороге, ведущей к предместью Магдебурга.

— Приказ от генерала графа Тилли! — прокричал г-н де ла Герш, который ехал первым.

Солдаты беспрепятственно пропустили их и всадники проследовали дальше.

— О! Впереди я вижу стаю из десяти тысяч волков, — сказал Каркефу.

Вскоре они пересекли границу лагеря; новый заслон ждал впереди; видно было, что здесь произошло сражение. Раненые расположились тут и там вдоль стен, некоторые из них, поддерживаемые своими товарищами, продвигались к госпиталю. Несколько случайных пуль вдруг ударились о штукатурку близлежащего дома.

— Эй! Друг! — обратился г-н де ла Герш к ландскнехту, — как продвигается осада ворот?

— Ворота довольно крепкие и ещё никак не удается их открыть. Эти проклятые буржуа поливают нас сверху огнем.

— Вперед! — скомандовал Рено.

— Как это странно! — произнес Каркефу, — пули наших друзей впереди, а пули наших врагов за нашими спинами!

Они уже были в первых рядах войск. Сражение было ужасным; бились уже у стен Магдебурга. Становилось очевидным, что атакуемый сейчас графом Тилли пригород очень скоро будет в руках имперцев.

Чтобы спасти часть гарнизона, офицер, командующий здесь, открыл потайную дверь, через которую можно было проникнуть в город. Вокруг неё столпились солдаты. Огонь был непрерывным: одни падали, другие вставали. Это было похоже на морские волны. Победители хотели войти вместе с побежденными.

Тут был и Жан де Верт; стоя во весь рост, он внимательно следил за происходящим, командир уступил в нем место солдату; не был ли перед ним город, где в данный момент находилась мадемуазель де Сувини?

— Слава создателю! Мы пришли вовремя! — произнес Каркефу, узнав Жана де Верта.

Рено уже хотел броситься к Жану де Верту, но Каркефу остановил его решительным жестом.

— Господин маркиз, — обратился он к нему, — вы, наверное, забыли, что мы сейчас, как Давид в клетке со львами? Не следует предвосхищать события!

К потайной двери было не пробраться, вокруг трупы, сражающиеся солдаты.

В середине этого водоворота Магнус размахивал своим мушкетом, как палицей. От его ударов враги рассыпались в разные стороны.

— Наш друг здесь! — прокричал Каркефу, указывая Рено на Магнуса.

Но лихорадка сражения уже передалась г-н де Шофонтену.

— Долой эти тряпки! — воскликнул он, и, сбросив зеленый пояс, со шпагой в руке, он обрушился на капитана ландскнехтов.

Г-н де ла Герш уже вступил в бой с двумя имперцами, которые преграждали ему путь к потайной двери.

Магнус, заметив друга, с новой яростью накинулся на австрийцев, его шпага, красная от крови, находила все новые жертвы. Горстка солдат следовала за ним по пятам. Огонь пушек возобновился; наступающие отхлынули; перед потайной дверью образовалось пустое пространство.

— Ко мне! — закричал Магнус.

В одно мгновение неведомая сила вовлекла Армана-Луи, Рено и Каркефу в потайную дверь, за ней их ждал отряд шведов. В этот момент Жан де Верт узнал всех троих.

— А! Бандиты! — вскричал он.

Быстрым взглядом он измерил расстояние, отделявшее его от беглецов; они были слишком далеко, чтобы их догнать. Повернувшись к отряду солдат, находившихся поблизости, капитан скомандовал:

— Огонь!

Но Арман-Луи, Рено, Каркефу и Магнус уже пересекли расстояние, отделявшее их от имперцев, проникли через потайную дверь; несколько пуль были выпушены им вслед, но напрасно — они не достигли цели.

— Я думаю, что пришло наше время! — произнес Каркефу. Магнус, не теряя ни минуты, провел Армана-Луи и Рено в дом, где с момента приезда в Магдебург укрывались кузины. Обеспокоенные взрывами, они часто подходили к окну, чтобы поглядеть на происходящее вокруг. Сколько они уже насчитали ударов пушек, сколько патрулей прошло мимо их дома, решительных и смелых! Через некоторое время они возвращались, израненные и пыльные…

Удары артиллерии сотрясали стены их убежища, но это уже не пугало девушек. Они знали, что смелый и решительный Магнус вызволит их отсюда; они благодарили Бога за то, что оказались именно здесь, — это было намного лучше, чем быть рядом с мадам д`Игомер или в монастыре Сан-Рупер.

Шли часы, а де ла Герш и Рено все не было. Что сталось с ними? Где они сейчас? Добрался ли до них посланец Магнуса? Конечно, они переживают за них так же, как и молодые женщины. Иногда желание увидеть своих возлюбленных казалось нестерпимым, но девушки хорошо понимали, что оно преждевременно. Сколько испытаний предстояло им перенести, прежде, чем они снова увидятся? Не настигнет ли их злая пуля? Ведь врагами командуют Жан де Верт и Паппенхейм. Воспоминания об этих старшных людях заставляло дрожать Адриен и Диану.

— Пусть Бог не позволит им появиться здесь! — молилась Адриен.

Но горячие молитвы девушек могли оказаться напрасными. Если вдруг Магнус погибнет, что станется с ними? Они окажутся брошенными здесь, в одиночестве, в чужом городе, наполненным ужасами войны, не имея ни близких, ни друзей.

Комнаты в доме, предназначенные для раненых, постепенно заполнялись; вместе с городскими женщинами, Адриен и Диана выполняли обязанности медсестер.

Привыкшие к военным условиям, они жили среди стонов и криков, их окружали стены, которые видели смерть воинов. Своими легкими прикосновениями девушки, как могли, облегчали состояние раненых. Воспоминание о Сан-Весте осталось далеко позади…

Исполнив свой долг, девушки уходили спать. У изголовья раненых их сменяли другие женщины. Под свист пуль и грохот канонады сон был недолог…

В тот момент, когда Адриен и Диана отдыхали у себя после очередного дежурства, де ла Герш и де Шофонтен появились у стен Магдебурга. Несмотря на страшную канонаду, Адриен и Диана заперлись в маленькой комнате, окна которой выходили в сад, и предались свои мыслям. Они принялись наполнять фруктами корзину, стоявшую у их ног. Иногда они замирали, вздох проносился по комнате, взгляд их был устремлен в небо.

Удары артиллерии, доносящиеся с улицы, вернули их к действительности. Молодые женщины вернулись к работе, прерванной воспоминаниями. Внезапно наступила тишина; изредка слышались лишь далекие выстрелы пушек, отвечавшие последним отчаянным попыткам взять город. В этот момент на улице послышался шум шагов, и почти тут же раздался стук дверного молотка.

— Ты слышишь? — воскликнула Диана, поднявшись со стула.

— Это, наверное, Магнус, — предположила Диана, побледнев.

— Да, это он, но не один… Кто может быть вместе с ним? Кто идет сюда?

Быстрые шаги были уже на лестнице.

— Слава Богу! Он услышал наши молитвы! — воскликнула Диана.

— О! Ты узнала их так же как и я! Это Арман-Луи и Рено!

Дверь открылась и четверо мужчин, в пыльных плащах, вошли в комнату. Прежде, чем девушки могли что-либо сказать, Рено и Арман-Луи были у ног Адриен и Дианы. Вне себя от радости м-ль де Сувини положила руки на плечи де ла Герш.

— О! Как вы жестоки! — произнесла она. — Вы хотели, чтобы я все это время жила в страхе за вас?

— Мог ли я так долго жить вдали от вас? — отвечал на это Арман-Луи.

Но Адриен, казалось, не слышала его.

— Вы ведь знаете, как я вас люблю! — продолжила она с горячностью и с любовью во взоре. — У меня одно желание быть я вами всегда, и при жизни и в смерти!

— Иди сюда! — позвал Магнус в это время Каркефу, — Болтунья хорошо сегодня поработала, ей необходимо отдохнуть. — То же я могу сказать и о своей Дрожалке! — поддержал его Каркефу.

Придя в себя, Диана дотронулась своим хорошеньким пальчиком до Рено. Он, неподвижный и молчаливый, остался стоять перед нею на коленях.

— Я понимаю, почему де ла Герш спешил в Магдебург, заговорила девушка тихо, — он спешил предстать перед мадемуазель де Сувини по мотивам, нам всем известным. Но вы, почему вы поехали с ним в Магдебург?

— Я не знаю, — отвечал Рено, смущаясь.

— Вот это ответ! Итак, если вы этого не знаете, вам нужно уходить отсюда как можно скорее. Это страшная страна, повсюду свистят пули и полыхают пожары. Господин де ла Герш имеет право остаться здесь, любовь держит его здесь и он готов на все, чтобы не потерять её. Но Шофонтен? Если вдруг он окажется ранен, как вы на это посмотрите?

— Вы меня гоните? — только и мог произнести влюбленный, который едва дышал.

— Если вы не можете объяснить свое присутствие здесь, вам необходимо уйти!

— Но мадемуазель, послушайте, ведь я люблю вас, я обожаю вас! — вскричал де Шофонтен вне себя.

— Вы в этом уверены? — спросила Диана с серьезным видом.

— Уверен ли я в этом? Но я отдал бы десять тысяч жизней, чтобы никогда не видеть ваших слез… Я не принадлежу себе с тех пор, как увидел вас!.. Воспоминания о замке Сан-Вест, где мы проводили вместе время, запали мне в душу. Я как будто обезумел. Я говорю правду.

— Неужели? — прервала его страстную речь Диана, улыбаясь.

— Да, да, безумен… И ещё со мной стало происходить нечто, доколе мне неведомое. Я стал ужасно ревнив. Если кто-то посмеет заговорить с вами, я убью его! О! Боже! Что за историю я вам здесь рассказываю? Я люблю вас и это чувство переполняет меня. Вам стоил только поманить меня пальцем и я буду у ваших ног, как ребенок. Арман-Луи об этом хорошо знает. Спросите, что он об этом думает. Вначале я думал, что это пройдет. Я пытался забыть вас, он тщетно, ни сражения, ни время, ни ваше отсутствие, ничто не помогло! Я нуждаюсь в вашей любви, она живет во мне и ничто не может лишить меня этого чувства, которое с каждым днем все увеличивается… Я с удовольствием подчиняюсь ему. Я постоянно хочу быть рядом с вами, и, если однажды, в наказание за мои грехи, а их, увы, много, вы лишите меня своего присутствия, я пойду, не зная куда, хоть в страну индейцев; я объявлю войну инкам в Америке, и я буду убит на варварских островах с вашим именем на устах!

— Итак! — прервала его Диана. — Выслушав ваши горячие признания, я думаю, что однажды назовусь мадам де Шофонтен.

Рено издал крик радости. Он был такой силы, что стены дома затряслись. Он попытался подняться с колен, но не смог и, взволнованный, залился слезами.

— О! Это добрый слезы! — говорила Диана, сжимая его руку, — не нужно слов, но я хочу вам сказать, что тоже люблю вас и никогда не любила никого, кроме вас.


3. Предсказания Магнуса


Вечером де ла Герш прибыл к господину Фалькенбергу, обосновавшемуся в главном отеле города, и доложил ему содержание разговора с Густавом-Адольфом во время их последней встречи.

— О! Я буду держаться столько, сколько смогу, — отвечал шведский офицер, — но я не знаю, сколько это сможет ещё продолжаться.

Он поведал г-ну де ла Герш о том, что среди населения Магдебурга зреет недовольство. Одни сожалели о своей загубленной торговле, другие страшились последствий осады. Город страдал от постоянных артиллерийских налетов.

— Если бы у меня не было двух тысяч солдат шведской армии и большого количества волонтеров, жаждущих сопротивляться до конца, — рассказывал Фалькенберг, — Магдебург давно открыл бы свои ворота.

— Вы теперь знаете, что король хочет. Слово «капитуляция» не должно прозвучать.

— Пока я жив, капитуляции не будет! Я клянусь вам в этом! — заключил Фалькенберг.

Покинув отель, Арман-Луи и Рено решили проехать по городу и его окрестностям. Повсюду они находили следы кровавых сражений. Разрушенный стены, дома со следами ядер, разломанный башни, дымящиеся руины, молчаливое население, ни песен, ни разговоров, плачущие в церквях женщины и дети. Пригороды, разрушенный имперцами, тоже представляли собой руины. Повсюду пылали пожары.

Тем не менее, пыл нападавших несколько поубавился, чего нельзя было сказать о защитниках. Армия графа Тилли, осаждавшая город, несла жестокие потери. Лучшие полки, победители многих сражений, были разбиты; большинство лучших имперских командиров погибли в смертельных схватках.

Крепостные стены Магдебурга оставались непреступными. Шведская артиллерия не ослабляла огонь. Генералы начинали смутно понимать, что самые стойкие отряды уже начинают сомневаться в возможности взять город приступом.

Однажды утром, после длительных перестрелок, стоивших большому количеству наступавших жизни, часовые, находящиеся на вершине самых высоких башен, с удивлением заметили, что батареи, ещё недавно поливавшие город огнем своих пушек, умолкли. Они казались безжизненными, вокруг них не было видно никого.

Каркефу, стоявший на страже у потайной двери, решил на веревке спуститься в ров. Страх уступил место любопытству. Несколько смельчаков решило отправиться вслед за ним в разрушенные предместья. Пробираясь между развалинами и вдоль рвов, они достигли передовых позиций имперцев и увидели, что враги отступили.

Новость об этом неожиданном отступлении разнеслась по Магдебургу с быстротой молнии. Все вышли на улицы и расспрашивали тех, кто был в разведке.

— Я быстро достиг расположения самой крупной батареи, брустверы которой видны вон там, на пригорке, — рассказывал Каркефу. — Бог свидетель, я готов был бежать, как трусливый заяц при первой тревоге!.. Земля везде изрыта, брустверы разрушены, орудия исчезли; я увидел на равнине лишь несколько всадников.

Услышав этот рассказ, сотни буржуа подбросили свои кепи вверх.

— Они ушли! Они отступили! — слышалось со всех сторон.

Самые радостные обнимались.

— Если имперцы действительно ушли, — произнес Магнус многозначительно, — самое время усилить охрану.

Все посмотрели на него с удивлением.

— Поймите же наконец! Враг отступил! — слышалось со всех сторон.

— Я это хорошо понял: но, если вы не будете начеку день и ночь, в одно прекрасное утро хорваты войдут в Магдебург.

Буржуа принялись хохотать.

— Троянцы тоже смеялись, когда Кассандра предостерегала их, — многозначительно продолжал старый воин, — и, несмотря на это, Троя была взята и предана огню.

Нужно было тем не менее отдать должное сведениям, которые принес Каркефу. Арман-Луи думал только о том, чтобы переправить двух молодых женщин к мосье де Парделан. Он и Рено решили разведать, есть ли поблизости какая-нибудь свободная дорога.

Они медленно следовали по местности, ещё недавно занятой имперскими отрядами. Вокруг стояла тишина.

— Разведчик наверняка доложил врагам о том, что у нас нет достаточно сил, чтобы продолжать сопротивление, — предположил Магнус с задумчивым видом.

— Магнус не верит ничему, даже исчезновению врагов, — отвечал Рено, уже мечтающий о прелестях поездки вместе с мадемуазель де Парделан.

— Граф Тилли никогда не отступает, — продолжал старый воин, — если он и отходит, то это волк, подстерегающий овцу.

— И на этот раз овца — это Магдебург, не так ли? — спросил Арман-Луи.

Магнус утвердительно кивнул.

Три или четыре выстрела послышалось вдалеке и несколько пуль просвистели буквально рядом с ними.

— Вот вам и ответ! — прошептал Магнус. — Нужно возвращаться, здесь небезопасно.

Они вернулись в Магдебург и нашли его веселящимся от души. По улицам сновали улыбающиеся люди; повсюду открывались бочки с вином и пивом; прямо на улицах расставляли столы; дети пели и плясали, повсюду были открыты двери. Нигде не чувствовалось былого страха. Уже поговаривали о том, чтобы организовать банкет в главном отеле города. Все жаждали отметить освобождение славного Магдебурга.

— Если вы не убедите Фалькенберга вернуться на кре постные стены, Магдебург пропал, — проговорил Магнус.

Г-н де ла Герш поспешил во дворец губернатора. Он был наполнен огромной толпой. Воздух сотрясали крики. Буржуа, безоружные, поздравляли друг друга; самые молодые танцевали.

Арман-Луи с трудом протиснулся в комнату, где находился шведский командующий. Он нашел его, отвечающим на последние депеши графа Тилли. Бургомистр, стоя за столом, зачитывал их вслух жителям города. Тон его был сдержанным, хотя австрийский генерал настаивал на сдаче Магдебурга.

— Петух уже не поет слишком громко, — заметил один из слушателей.

— Старый плут получил насморк в наших траншеях, — заметил другой.

— Врачи посоветовали ему сменить климат! — прибавил третий. Присутствующие разразились шутками и смехом.

— Граф Тилли ещё узнает, что значит Магдебург! — произнес бургомистр с вызовом.

— А вы, жители Магдебурга, помните ли вы об участи Мострича? — спросил Магнус.

Все повернулись к старому солдату. По ассамблее прокатились возмущенные возгласы.

— Однажды вечером, а это было совсем недавно, Мострич решил, что он спасен, — продолжал Магнус, — враг отступил, устав от бесплодных атак. Но утром город был взят. Если вы не хотите снова оказаться в крови и пожарах, будьте начеку, буржуа!

Тут вошел курьер, принес последние новости. По дороге он встретил валлонские полки Паппенхейма, направляющиеся в Шоенбек.

— За ними следовало большое количество артиллерии, добавил он.

Услышав это сообщение, буржуа зашумели. Некоторые откровенно смеялись над Магнусом.

— Если вы больны, друг мой, не пейте больше, но разрешите нам хоть немного порадоваться жизни! — вскричал бургомистр.

— Плевать на нелюдима, который не хочет, чтобы мы веселились! — подхватил ещё один.

— Если вы боитесь за Магдебург, мосье, отправляйтесь в Мострич! — продолжил третий.

В то время, как одни продолжали разговор, другие, посетив подвалы дворца, ставили на столы бутылки и кувшины с вином.

— Ну что ж, приятного аппетита, сеньоры, — холодно произнес Магнус, — я не хочу присутствовать на банкете по случаю похорон.

Тем временем Арман-Луи беседовал с г-ном Фалькенбергом о том, что он увидел и чего он опасался. Шведский военачальник нахмурил брови и обвел взглядом комнату.

— Я разделяю ваше мнение, но никто не желает меня слушать. Сам принц Кристиан-Гийом, который готов отдать голову на отсечение за наш город, прибыл на праздник. Я чувствовал бы себя счастливым, если бы имел около себя несколько подобных людей. В воздухе витает лихорадка свободы, она коснулась уже наших солдат.

И он указал в окно, где солдаты чокались кружками с вином с почтенными буржуа.

Арман-Луи и Рено вышли из дворца мрачнее тучи. Магнус шел молча.

Улицы, по которым они следовали, казалось, жили в празднике. Музыканты, стоя на возвышении, играли на инструментах и заставляли пускаться в пляс молодежь. Сотни столов, установленных прямо не улице, приглашали всех желающих. Их приглашали выпить и закусить. Играли трубы. Стаканы были полны вина.

Ноздри Каркефу раздувались, он с удовлетворением похлопывал себя по животу, следуя мимо кухонь. В одном месте он потребовал стакан доброго рейнского вина, в другом — ломоть хорошо зажаренного куриного мяса. Магнус смотрел на него с укоризной.

— Они объедаются и ты за ними, несчастный, а завтра враги будут в Магдебурге.

— Вот почему я не хочу, чтобы австрийцы и хорваты нашли хотя бы одну косточку, — приговаривал Каркефу за трапезой, набивая карманы тем, чего не мог унести.

Наступила ночь. Магнус накормил лошадей г-на де ла Герш и м-ль де Сувини и оседлал их, думая о том, что они всегда должны быть наготове.

Скоро лошади г-на де Шофонтена и м-ль де Парделан ничем не отличались от остальных. Провиант был заготовлен на несколько дней вперед. Арман-Луи и Рено не хотели посвящать своих возлюбленных в свои опасения. Магнус мог ошибаться в предсказаниях, и не нужно было, чтобы девушки провели ночь в страхе. Они только предупредили кузин, что отправляются в путь с первыми лучами солнца.

Городские гуляния продолжались всю ночь. Посты, заблаговременно расставленные Фалькенбергом вдоль крепостных стен, постепенно пустели. Солдаты, уставшие от долгого бдения, засыпали один за другим. Постепенно установилась тишина. Ни один звук не нарушал ночную тишь, только иногда можно было услышать неверные шаги какого-нибудь запоздалого путника, бредущего домой.

Такая же тишина опустилась на деревню. Огни бивуаков мерцали тут и там, ветер шумел и раскачивал деревья.

Тем не менее в этот ночной час, когда очертания домов и деревьев были едва видны, вдалеке можно было услышать глухой шум, похожий на тот, который издает отряд марширующих воинов. Беспокойство не давало уснуть Магнусу. Он бродил вдоль двери. Подойдя к часовому, старый воин тронул его за плечо:

— Не слышите ли вы ничего?

Часовой прислушался и разразился хохотом.

— Это уходит хорватская кавалерия, счастливого пути! — и, положив голову на спину своего дремлющего товарища, он закрыл глаза.

Шум продолжал доноситься с равнины, на мгновение Магнусу показалось, что он удаляется.

— Какая-то дьявольщина, — подумал он.

Белеющая линия на том берегу Эльбы навела его на мысль, что кавалерийский полк действительно покидал расположение имперских войск.

— Неужели граф Тилли отступает! — пробормотал Магнус, но решил взобраться на крепостную стену и внимательно все высмотреть.

Казалось, ничто не может потревожить глубокого спокойствия уснувших деревень. Однако, присмотревшись, Магнус смог различить впереди, среди густых кустов, какое-то движение. Вглядевшись внимательней, он увидел тонкую черную линию, медленно ползущую по дороге. Вдоль линии мерцали огни. Наконец поднялось солнце и освятило равнину своими лучами. Какой-то человек появился вдруг в конце тропинки. Быстро двигаясь, он спустился в ров, схватил в руку веревку и поднялся по ней на крепостную стену с быстротой кошки. Магнус узнал в этом человеке Каркефу и бросился к нему. Тот объяснил ему свои действия:

— Голод поднял меня с постели и мне пришла идея совершить небольшую прогулку в лагерь имперцев. Тем более, что я уже знал туда дорогу. Я проник на берег Эльбы и ещё дальше вглубь. О! Негодяи, они все на ногах!

— Кто? Имперцы?

— Конечно, не шведы же! Артиллерия, кавалерия, пехота, все одновременно продвигаются вперед! Я узнал Паппенхейма, он на лошади, в кирасе, позади него — полков десять. Все всадники готовы к бою. Они вооружены мушкетами, пиками, ружьями. Через час они могут быть в Магдебурге.

— И куда ты теперь?

— Пойду к Фалькенбергу!

— Ты настоящий человек, Каркефу!

Разговаривая таким образом, они миновали одну за другой несколько улиц. Везде по пути им встречались столы и скамейки, на которых расположились мирно спящие буржуа. Магнус и Каркефу пытались их разбудить, но их попытки оказались тщетными. — К оружию! — кричали они. — Враг на подходе!

Встревоженные криками, два или три человека проснулись. Один из них узнал Магнуса.

— О! Это человек из Мострича! — и тут же снова заснул.

— О! Несчастные, у вас есть уши и вы ими не слышите, у вас есть глаза и вы ими не видите! — пытался урезонить их Магнус.

Солдаты поспешили прочь от этого праздника, от всеобщего похмелья. Они уже почти были у дверей главного дворца, когда вдали послышался шум канонады.

— О! Слишком поздно! — произнес Каркефу.

Достав свою шпагу, Магнус вбежал по ступенькам дворца.

— К оружию! — кричал он.

4.

Плащ и пшага

На крик Магнуса выбежал Фалькенберг, окруженный несколькими офицерами. Новые удары пушек слышались вдалеке. К ним примешивался шум оружейных выстрелов.

— К оружиею! — подхватил швед.

Спешно собрав отряд из солдат и волонтеров, имеющихся у него под рукой, Тьерри Фалькенберг поспешил на встречу врагу. Достигнув площади, он столкнулся с г-ном де ла Герш и Рено, которых теснили буржуа, напуганные внезапным появлением имперцев. Вид шведской униформы отрезвил нападавших. Они остановились.

— Вперед! — скомандовал Арман-Луи.

Перепуганный бургомистр последовал за Фалькенбергом. Вдруг он увидел Магнуса с Болтуньей в руке.

— О, почему я вас не послушал! — воскликнул он с горечью в голосе.

— У нас нет времени на слезы, будьте решительней и примите бой! — отвечал старый воин.

Перед ними раскинулись валлонские деревни, бывшие уже в руках Паппенхейма. Над ними развевались имперские флаги. Жан де Верт, возглавлявший баварские полки, наступал с другой стороны Магдебурга.

Атака была сильной и быстрой. Отступив, имперская армия вновь перешла в решительное наступление. Это была тактика старого графа Тилли, хорошо знакомая Магнусу. Штурм был доверен самым смелым лейтенантам, возглавляющим лучшие отряды.

Практически не испытав сопротивления, имперцы проникли прямо в самое сердце Магдебурга. Тут они встретили Фалькенберга и шведов. Следуя примеру г-на де ла Герш и Рено, отряд солдат и волонтеров сразились с передовым флангом имперцев и оттеснили их к окраинам города.

На другом конце города тоже шел ожесточенный бой. Везде слышались крики сражающихся, гул канонады был беспрерывным. Он близился с каждой минутой.

Человек, раненый в самую грудь, упал прямо к ногам Фалькенберга:

— Жан де Верт! — воскликнул он и умер.

Арман-Луи и Рено переглянулись. Впереди — Паппенхейм, сзади — Жан де Верт. Два их самых заклятых врага объединились, чтобы победить. Оба сразу подумали о своих любимых. Обратившись к Фалькенбергу, Арман-Луи произнес:

— Вам, мосье, графа де Паппенхейма, нам — Жана де Верта и баварцев!

И они ринулись на встречу неприятелю, как два льва, окруженные врагами.

В этот момент страшно было смотреть на Магдебург. Женщины и дети, напуганные ожесточенной канонадой, бежали в разных направлениях по улицам и площадям; буржуа пытались собраться вместе; многие из них укрылись в церквях и наполнили их стонами. Повсюду раздавался звон колоколов, призывавший к защите города.

Со всех сторон гремели выстрелы из мушкетов. На защитников обрушилась лавина пуль — и поразила добрую сотню несчастных, которые своими стонами лишь увеличивали панику.

Многие кварталы Магдебурга уже охватил пожар; к небу поднимались столбы дыма, огонь приближался. Пушки в окрестностях города били не переставая.

Рушились дома, гибли люди. Жители города пребывали в панике.

Трупы мешали продвигаться хорватской кавалерии, которая ринулась в бой как ураган, подминая все на своем пути. Через час лошади хорватов уже скользили в крови…

Арман-Луи, Рено, Магнус и Каркефу были в первых рядах сражающихся. Им уже был виден Жан де Верт.

Время от времени Магнус оглядывался назад. Это удивило Каркефу. Группа солдат уже выбивалась из сил, но продолжала сражаться. В конце улицы Магнус увидел шведскую форму. Фалькенберга среди них не было. Магнус отбросил баварца, нападавшего на него, и направился к шведам.

— А где Фалькенберг? — спросил он у молодого офицера, истекающего кровью.

— Его сразила австрийская пуля, — прошептал он еле слышно.

Послышались страшные крики и валлонцы бросились вперед. Магнус присоединился к г-ну де ла Герш.

— Город потерян, — сказал он ему.

— Увы, — отвечал верный товарищ, — ещё немного, и мы должны будем спасать тех, кто нам предан!

Собрав последние силы, четверка храбрецов обрушилась на баварцев, круша их, как богатырь крушит стену. Дорога была очищена.

— Вперед! Путь открыт! — закричал Арман-Луи.

Все четверо исчезли в переулке. Некоторое время спустя, они уже вместе с м-ль де Сувини и м-ль де Парделан искали выход их горящего города.

Те, кто был ещё в силах защищать Магдебург, думали только о том, чтобы подороже продать свою жизнь.

Хорваты прямо на лошадях въезжали в церкви и безжалостно расправлялись с молящимися женщинами. Они не жалели никого.

Возбужденная толпа, покинув дома, двигалась по городу, преследуемая врагами, опьяненными чувством триумфа и запахом крови. Убивали, чтобы убивать, разрушали, чтобы разрушать. Пожар охватывал все новые и новые улицы.

Посреди этого пепелища, в которое был превращен Магдебург, Арман-Луи и его товарищи постепенно продвигались к воротам. Но сколько препятствий преграждало им путь! Сначала улица, заваленная обломками часовни, потом отряд имперцев. Пришлось принять бой.

Тем не менее, четверо храбрецов потихоньку продвигались вперед средь этого ужаса и разрушения. Если вдруг хорватские или венгерские всадники начинали им слишком досаждать, шпага Рено и Магнуса быстро пригвождали их к земле.

Лошади Адриен и Дианы переступали через трупы. Девушки от страха закрывали глаза.

Если врагов оказывалось слишком много, приходилось прятаться за ближайшим домом или укрываться под сводом церкви. Когда враги удалялись, они продолжали свой путь.

В тот момент, когда путешественники в очередной раз свернули за горящий дом, невдалеке вдруг появился отряд имперцев, следовавший за человеком в плаще из зеленого шелка. Перо украшало его серую шляпу; бледный профиль, рыжая борода, горящий взгляд.

— Граф Тилли! — прошептал Магнус.

Каркефу тоже узнал его. Приготовив на всякий случай мушкет, он произнес:

— Если он вдруг обернется — это будет последний день в его жизни.

Эскадрон проследовал мимо. Какой-то человек в широком плаще зеленого цвета скакал рядом с графом Тилли.

— Если это не граф Сакс-Левенбургский, то это его приведение! — произнес в свою очередь Арман-Луи.

Каркефу положил мушкет на место.

— Вот так, — с горечью произнес он, — пуля теряет возможность вонзиться в тело отъявленного негодяя!

Они уже были недалеко от выходя их города, когда мимо них проследовал отряд буржуа, преследуемый имперцами. В отряде было много раненых.

— О! Лучше умереть здесь, чем продолжать убегать! — услышали они слова одного из них.

Арман-Луи посмотрел вокруг — везде он видел только пики и мушкеты, хмурые лица и раненых.

Вихрь движения привел путешественников в сад, окруженный с трех сторон высокими стенами. В то время, как де ла Герш искал выход, имперцы бросились в сад по стопам буржуа.

— Смерть еретикам! — вскричал валлонский офицер.

Лавина пуль обрушилась на буржуа и смешала их ряды. Вдруг лошадь Адриен споткнулась и упала на колени. Пришлось Арману-Луи посадить девушку к себе.

— Бегите! — обратился де ла Герш к Рено. — Я догоню вас, если смогу!

В этот момент м-ль де Парделан подошла к м-ль де Сувини и сжала её руку в своей.

— Твоя участь будет моей, — прошептала она с чувством.

Конечно, можно было преодолеть стену сада и достичь ворот, но лошадь, уставшая нести двойную ношу и к тому же дважды раненая, была не способна к подобным усилиям.

Вдруг Магнус спешился и, указывая концом шпаги вдаль, произнес:

— Смотрите, Жан де Верт!

— И с ним капитан Якобус! — добавил Каркефу.

И оба посмотрели на де ла Герш.

— Нет! Нет! Только не это! — вскричал он.

Но было поздно. Жан де Верт уже узнал их и, указывая на отряд капитану Якобусу, прорычал:

— На этот раз они будут моими!

Окруженный баварцами, он бросился в сад, а в этот же момент новый отряд всадников показался в конце улицы. Их кирасы блестели на солнце, они шли в полном порядке, со шпагами наизготовку. Возглавлял отряд какой-то человек.

— О! Да это граф Паппенхейм! — вскричал Арман-Луи, узнавший его.

— Тигр и лев! — заметил Каркефу, смотря по очереди то на баварского капитана, то на великого маршала империи.

— Следуйте за мной! — громко скомандовал де ла Герш. И, не разбирая хорватов, валлонцев, круша и разбрасывая всех, кто попадался им на пути, четверка смельчаков проложила кровавую тропу к кирасирам Паппенхейма. Тот, удивленный происходящим, взирал на бой с лошади.

— Граф! — обратился Арман-Луи к своему заклятому врагу. — Вот две женщины, они ни в чем не виноваты. Я вверяю их судьбу в ваши руки. Если вы действительно тот, кто называется солдатом, вы спасете их. Что касается нас, мосье Шофонтена и меня, то мы ваши пленники — вот моя шпага!

— И моя тоже! — прибавил Рено.

Жан де Верт наконец пробился через ряды буржуа и очутился рядом с лошадью мадам де Сувини.

— Наконец-то! — прошептал он и дрожащей рукой сжал руку девушки.

Увидев это, Паппенхейм встал между нею и баварцем:

— Господин барон! — произнес он надменным голосом. — Вы, наверное, забыли, что мадемуазель де Сувини находится под моим покровительством? Я отомщу каждому, кто посягнет на её безопасность!

Взгляды двух капитанов скрестились, подобно двум шпагам. Паппенхейм стоял в окружении своих кирасир.

Жан де Верт понял, что положение не в его пользу и опустил шпагу.

— Мадемуазель де Сувини — узница генерала императора Фердинанда, — произнес он. — Я ничего не имею против этого. Выкуп за неё войдет в казну Его Величества Апостольского и Римского, также как и выкуп за мадемуазель де Парделан.

Поклонившись Диане, он продолжил:

— Я думаю, что эту добычу командующий имперской армии, граф Тилли, кстати знакомый с маркизом де Парделаном, оценит по достоинству!

И Жан де Верт с достоинством отступил.


5. Цена западни


Имя графа Тилли было упомянуто в этом разговоре со смыслом, который не мог ускользнуть от Паппенхейма. Сейчас он становился в каком-то роде ответственным за судьбу молодых женщин. Жан де Верт наверняка расскажет графу Тилли о том, что произошло, а граф любил, чтобы ему подчинялись беспрекословно. Поэтому Паппенхейм предвидел, что он уже не сможет действовать так свободно, как он хотел. Первой его мыслью была мысль отплатить долг г-ну де ла Герш, отдав ему м-ль де Сувини. Это был бы самый благородный способ доказать на деле, что он ещё способен на героические поступки. Но принадлежат ли ему м-ль де Сувини и м-ль де Парделан сейчас, когда имя Его Величества, императора Фердинанда было произнесено?

В то время, когда Паппенхейм обдумывал все это, Жан де Верт не терял ни часа, направляясь к графу Тилли, чтобы рассказать ему о факте, свидетелем которого он стал.

Прибыв в расположение его войск, баварец поспешил к графу. Обрисовав во всех деталях картину произошедшего и назвав имена обеих женщин, которых судьба привела во вражеский лагерь, Жан де Верт не посмел напомнить графу Тилли о том, что они связаны кровными узами с одним из самых известных шведских сеньоров. Он не преминул остановиться на том, что по законам войны имеет на часть выкупа. Также этим правом должен воспользоваться главный генерал армии.

— К тому же, — продолжал капитан свою мысль, — не забывайте о том, что мадемуазель де Парделан, по своему происхождению является графиней Маммельсберг по матери, и она более цыганка, чем шведка. Это может бросить тень на репутацию на Его Светлость императора. К тому же, у неё в Австрии обширные земли. Можно будет забрать часть их в виде выкупа. Свет зажегся в глазах графа Тилли.

— Теперь, — подумал граф, — Адриен будет всегда у меня под рукой.

Некоторое время спустя после этого разговора, офицер, посланный графом Тилли уведомил Паппенхейма, что генерал ожидает его в том же дворце, где некогда размещался Фалькенберг, и где некогда происходило всеобщее гулянье.

К визиту граф Паппенхейм одел свой самый красивый военный наряд.

— Не оставляйте этот дом, — сказал он г-ну де ла Герш, уходя, — ни вы и никто из ваших товарищей… Этот дом принадлежит мне… Город в руках графа Тилли.

Он отдал приказ своим кирасирам никого не впускать ни под каким предлогом и отправился к победителю Магдебурга.

Имена м-ль де Сувини и м-ль де Парделан скоро зазвучали в разговоре.

— Я ждал этого, — подумал Паппенхейм, глядя на Жана де Верта. Тот подкрутил усы и начал:

— Это драгоценная добыча, у одной из молодых женщин в Австрии обширные земли, который позволят опекуну не заботиться ни о чем; другая происходит из одной из самых знатных семей Германии. Нельзя терять возможность присоединить к короне земли, принадлежащие её матери. К тому же, мосье де Парделан не только богатый человек, но и советник нашего заклятого врага. Пленницы смогут послужить нашему общему делу.

— Когда они будут в ваших руках, мосье де Парделан сам примчит к нам, чтобы заплатить выкуп! — подхватили остальные.

— Кто знает, — продолжил граф Тилли, — быть может желание как можно скорее освободить девушек заставит его поведать нам секреты своего хозяина! Лишенный самого дорогого, старый служака посвятит нас в планы Густава-Адольфа.

— Мосье де Парделан — военный человек, — поспешил заметить Паппенхейм, — и он скорее всего не сделает этого никогда.

— Тогда ему не останется ничего сделать, как наполнить свои сундуки и заплатить за возвращение свое дочери и её сестры в Швецию. В случае раскрытия этого плана, император Фердинанд, наш хозяин, найдет золото, чтобы заплатить свои солдатам.

— Золото?.. — воскликнул Паппенхейм, — его достаточно в Магдебурге, чтобы содержать многочисленную армию в течении трех месяцев… Золото, что с ним стало?

В хитрых глазах графа засверкали искры, но не отвечая прямо на вопрос капитана, смелость и авторитет которого в армии он хорошо знал:

— Курьер, отправившийся сегодня в Мюнхен и Вену с новостью о взятии Магдебурга, назовет имена мадемуазель де Сувини и мадемуазель де Парделан, как главных пленников.

— Я не сомневаюсь, что император не замедлит призвать их ко своему двору. Они будут блистать своей красотой, как некогда блистали при дворе Александра Македонского дочери поверженных царей.

Удар был нанесен ловкой рукой.

— Если император мне позволит, я хотел быть лично гидом и покровителем мадемуазель де Сувини и мадемуазель де Парделан, — отвечал великий маршал.

— Лучшего покровителя им не найти! — воскликнул Жан де Верт; — я сомневаюсь только, что Его Светлость император Фердинанд откажется от услуг воина, который умеет побеждать.

— О! Жизнь предоставит ему новых, они смогут меня заменить!

Жан де Верт улыбнулся и больше на настаивал. Он уже не надеялся увести маршала империи от мысли о пленницах. Самое главное для него было то, что кузин не отправили сейчас в лагерь Густава-Адольфа.

— Мне также доложили, что у вас в руках находятся два французских дворянина! — продолжил разговор Тилли.

— Да, это мосье граф де ла Герш и маркиз де Шофонтен!

— О! Так это правда!

— Да! Удачная находка для нас! — добавил Жан де Верт с презрением. — Два врага, преданных во власть императора… Они не появятся при дворе, государственная тюрьма — вот что для них нужно.

— Вы забываете, капитан, что эти два дворянина отдали мне свои шпаги! — возразил Жану де Верту Паппенхейм, гордо понимаясь со своего места.

— О! Я вас понимаю! Вы, наверное, хотите предоставить им свободу? Это благородный поступок.

— А ведь вы сделали так однажды, даровав, как мне помнится, свободу мосье де Парделан в битве при Люттере, — язвительно заметил Паппенхейм.

Жан де Верт поджал губы. Аргумент был веским и ответить на него он не мог.

— А я? — вскричал граф Тилли. — Неужели я здесь никто? Я полагаю, что дымящиеся руины ясно говорят о том, кто хозяин Магдебурга!

— Если вы — генерал армии, то я, полагаю, маршал империи!.. То, что принадлежит мне, я не отдам никому.

— Граф, знаете ли вы, с кем говорите?

— Господин граф Тилли, вы говорите с графом де Паппенхеймом, вот в чем я уверен!

Два командира посмотрели друг на друга, как два волка, пришедшие пить к одному источнику; один — с высоты поста, который занимал, другой — с надменностью, которое давало его происхождение; оба были бледны, как никогда.

Доведенный до крайности, граф де Папенгейм уже готов был удалиться, и никто не смог бы его остановить; возможно, часть армии последовала бы за ним, она предпочла бы все потерять, чем подчиниться кому-либо другому.

— О! Сеньоры! — воскликнул Жан де Верт. — Мы решаем участь двух пленников, выкуп за которых не будет превышать десяти золотых экю! Хорошо было бы, чтобы наши враги знали, с каким презрением мы к ним относимся. Они поведают шведам о том, какая участь ожидает армию, не подчинившуюся приказам графа Тилли. Она одержала десяток побед и слывет непобедимой и я уверен, что немало побед ожидает её впереди.

Речь, наполненная комплиментами в адрес имперской армии, уменьшила гнев генерала. Легкая улыбка появилась на его лице.

— Жан де Верт прав, — заключил он. — Пусть маршал делает с этими авантюристами все, что ему заблагорассудится, коль случай отдал их в его распоряжение.

Паппенхейм в раздумье направился к дому, где группа кирасир несла службу. Он прекрасно осознавал, что только что вел себя вызывающе с человеком, который не сможет ему этого простить. Также, он хорошо знал Жана де Верта, чтобы быть уверенным в том, что тот не откажется от своих планов. Необходимо было теперь защитить графа де ла Герш и маркиза де Шофонтена от возможных вражеских поползновений.

По выражению его лица пленники сразу поняли, что что-то произошло. Адриен и Диана поспешили к нему, чтобы узнать последние новости.

— Вы, надеюсь догадываетесь, откуда я пришел, — начал Паппенхейм. — Не пугайтесь, ещё не все потеряно, но вам необходимо разъединиться.

— Разлука? Сейчас? — удивленно воскликнула Адриен.

— Имя человека, против которого я не могу ничего сделать, высочайшее имя было упомянуто в разговоре. Мадемуазель де Сувини — узница Его Величества великого императора Германии, её сестра — мадемуазель де Парделан, — тоже!

Удивление не позволило м-ль де Сувини возразить.

Паппенхейм воспользовался наступившей тишиной, чтобы передать содержание состоявшегося разговора. Узнав, что их возлюбленых собираются увезти в Мюнхен или в Вену, Арман-Луи и Рено набросились на генерала, как две пантеры, в которых были пущены стрелы.

— Обе узницы! А мы? — наперебой спрашивали они.

— А вы, сеньоры, свободны.

— Это предательство! — воскликнул Рено.

— А вот эти слова, сеньор, я бы вам не простил, не были бы вы моим гостем! — ответил Паппенхейм, побледнев. — Я сделал все возможное, чтобы спасти вас; но не все в моей власти, я не хозяин и тем более не Фердинанд Габсбург! Более высокие головы склоняются пред этим высоким именем. Тем не менее, будьте спокойны, девушки будут находится под моей опекой.

— И вы отвечаете за них своей жизнью и честью! — воскликнул де ла Герш.

— Нет никакой надобности мне об этом напоминать, граф. А сейчас, сеньориты, вы можете ехать!

— Как, уже? — воскликнул Арман-Луи, подходя к Адриен.

— Чем раньше, тем лучше!

— Чего вы боитесь? — спросила м-ль де Сувини.

— Я ничего не боюсь, и я сомневаюсь во всем. Откуда я могу предвидеть, что придет в голову человеку, командующему Магдебургом? Около него находится человек, ненавидящий вас, — быть может, он поддастся его советам.

— О! Поехали скорей! — закричала Адриен.

Граф де ла Герш поднялся.

— Объясните нам, наконец, — попросил он, — мы обязаны своей свободой графу де Паппенхейму?.. Это правда?

— Да! — тихо ответил граф.

— Мы находимся под вашим покровительством, но я вижу здесь кирасир, который по знаку своего генерала убьют каждого, кто посмеет посягнуть на его безопасность.

— Да, вы совершенно правы! — Но против вас граф Тилли, Жан де Верт и армия!

— Это значит сила, хитрость и гнев!

— Значит, если последовать вашему совету, нам нужно уезжать этой ночью?

— Лучше прямо сейчас.

— И мы должны следовать прямо к шведским позициям?

— Не оглядываясь назад!

Адриен и Диана глубоко вздохнули. Этот вздох отозвался в сердцах Армана-Луи и Рено.

— О! Я понимаю вас! — воскликнул маршал. — У вас есть тысяча вещей, чтобы сказать друг другу, тысяча мыслей, чтобы обменяться ими…быть может, это мечты о том, как и что предпринять, чтобы соединиться вновь и обрести свободу.

— И мы верим, что у нас будет свобода, и нам помогут наши шпаги и Бог! — воскликнул Рено.

— Останьтесь пока… Я вам даю ночь, это предосторожность, но, быть может, она будет содействовать вашей безопасности. Я не буду бороться с любовными советами, я знаю, каких глупостей можно натворить, если следовать им. Хорошо, что это будут только глупости!

Этот намек на события, произошедшие в Гранд-Фортеле, заставили покраснеть м-ль де Сувини. Г-н де ла Герш получил доказательство, что Паппенхейм уже не тот, каким был прежде; он взволнованно пожал ему руку. При виде этого, Рено подошел к великому маршалу.

— Две женщины в ваших руках, — произнес он взволнованно, — благородное желание сделать их свободными. Есть ли у вас силы, чтобы победить императора? Одно ваше слово, и эти женщины будут молиться за вас всю жизнь!

Не отвечая, Паппенхейм быстро подошел к окну и открыл его.

— Посмотрите! — указал он вдаль.

И молодые люди увидели вдали черный занавес дыма, озаряемого вспышками. Это были солдаты, стрелявшие из мушкетов.

— Там, вдалеке, валлонские отряды, а ещё дальше, баварские полки. О! Жан де Верт предпринял все меры предосторожности… Я думаю, вы не хотите сражения, где столь велики шансы потерять жизнь!

— Да, но мы думаем не о себе, а о них! — показал Арман-Луи на девушек.

Великий маршал закрыл окно.

— Я не могу сегодня исполнить вашей просьбы, — со вздохом ответил он. — Там, где командует граф Тилли, где находится Жан де Верт, нужно вверять свою судьбу Богу! Сегодня они на коне, а завтра, быть может — мы победим!


6. Шутки вокруг теста


В то время, как описанные выше события происходили в одном их уголков Магдебурга, вокруг дома, где расположился Жан де Верт, кружил монах, по виду принадлежавший к ордену капуцинов. Это был человек, длинный, как жердь, худой, как лапка зайца, сухой, как кусок веревки и, к тому же, бледный, как саван. Его живые глаза никогда не упускали того, что творилось вокруг; всегда в движении, с хмурым взглядом из-под нависших бровей, он производил впечатление человека беспокойного, нелюдимого и лукавого. Иногда монах забывал отвечать на просьбы солдат, ожидающих его благословения. Иногда он небрежно крестил их правой рукой, и в этот момент на его лице блуждала лукавая улыбка. Он старался не удаляться от окна, перед которым прохаживался баварский часовой.

Наступила ночь. Умолк шум. Несколько ещё горевших домов отбрасывали свет на потемневшее небо. Вдруг на соседней улице послышались тяжелые шаги. Люди шли быстро и звук их шагов отдавался в тишине. Тень капуцина уже четко вырисовывалась на стене дома, освещенного отблесками пожара.

Монах наклонился вперед, чтобы лучше разглядеть происходящее.

— Это он, — прошептал монах, — ещё немного через час я обрету то, что судьба некогда отобрала у меня.

Тем временем перед домом появился Жан де Верт.

Капуцин поспешил к нему и, скрестив руки на груди, поклонился ему с серьезным видом.

— Вы соизволите уделить несколько минут своего драгоценного времени, чтобы выслушать скромного служителя церкви? — обратился он к Жану де Верту.

— Прямо сейчас? — спросил баварец.

— Сейчас, если вас не затруднит, — попросил монах и с серьезным видом добавил. — Речь идет о человеке, которого вы особенно ненавидите, я говорю о г-не де ла Герш.

Жан де Верт окинул монаха острым взглядом.

— Пирог с мясом, дополненный четырьмя бутылками доброго вина, отвоеванными у ренегатов Магдебурга, вам пойдет, отец мой?

— Не смотря на то, что мы с вами делаем одно и тоже дело, вы — своей шпагой, а я — словом, склоняюсь в пользу пирога.

— А как насчет бутылки вина?

— Согласен, сеньор.

— Итак, пойдем, поговорим за трапезой.

Монах низко поклонился и последовал за Жаном де Вертом в низкий зал дома, где располагались хорваты.

Большой дубовый стол украшал огромный пирог, его дополняли блюда из дичи и рыбы; в комнате стоял дивный запах. Четыре бутылки с тонкими горлышками украшали стол.

Жан де Верт улыбнулся:

— Да, хорошо захватить Магдебург! — и, делая знак капуцину, предложил ему сесть. — Пейте и ешьте, отец мой!

Монах поднял глаза к небу.

— О! — произнес он потеплевшим голосом, — когда целый день работал на Господа Бога, хорошо немного расслабиться и почувствовать себя немного свободным.

После этих слов монах подобрал широкие полы своего платья и набросился на пирог, не упуская также остальные блюда и запивая их рейнским вином.

— Сеньор, — произнес он наконец, вздыхая, — молитвы служителей церкви дают нам прощение. Мы помогаем всем, кто блуждает в потемках, кто ошибается и сам не может найти правильный путь к спасению.

— Святая церковь не ошибается никогда, — согласился Жан де Верт, откусывая огромные куски мясного пирога.

— Мне вдруг пришло в голову, что мы не должны проявлять жалость и снисхождение к тому, кто среди братьев-еретиков известен под именем де ла Герш.

— Ни жалости, ни снисхождения, вы правы, отец мой. Но вы не забывайте, что им заинтересовался главный генерал империи и маршал граф де Паппенхейм.

— Я это знаю и хорошо знаю, и вижу в этом дело рук самого дьявола. Но надеюсь, что колдовство победит оружие. Я должен заняться этим и тогда несомненно, мы победим этого гугенота.

— Ваш стакан!

Монах наполнил свой стакан до краев и выпил его залпом.

— Мосье граф де ла Герш, — произнес он с глупым видом, — отправится в путь через несколько дней. Он поедет по дороге, ведущей от Магдебурга к тому, кого шведы называют Густавом-Адольфом. Он постарается найти у него поддержку.

— Это невероятно, отец мой, но вы рассуждаете с такой ясностью ума, что я просто очарован.

— Таким образом, объединив оружие духовное и оружие времени, можно легко объявить г-нов де ла Герш и де Шофонтена вне государства!

— Вне государства? Я правильно понял?

— Дороги полны опасности! Мудрец никогда не может отвечать за завтрашний день!

Монах поспешил опустошить бутылку и выбросил её через окно.

— «Передо мной капуцин с рукой убийцы», — подумал Жан де Верт.

— Следите внимательно за моими рассуждениями, — продолжал монах, — эти нечестивцы, имена которых я не могу произнести, не испытав ненависти, однажды отправятся из Магдебурга, полные самых злобных планов. Дорогой они будут замышлять преступление. Но провидение не позволит им его совершить! Они все равно придут в таверну, хозяином которой будет святой человек, преданный интересам церкви. Он сжалится над ними и предоставит им ночлег.

— Но это нужно будет сделать так, чтобы ничья репутация не была запятнана.

— Сеньор принимает меня не за того человека. У меня есть девиз: быстрота и соблюдение тайны.

— Вы очень осторожны.

Монах склонил свою голову над тарелкой, которая была почти пуста.

— Я не ошибусь, если скажу, что мы не желаем никому смерти.

— Без сомнения, — произнес Жан де Верт и в его голосе слышалось восхищение. Он подумал, что этот человек, с которым он едва знаком, пожалуй превосходит в ловкости и хитрости Франца Креса в сотни раз.

— Знаете ли вы трактир, где можно все это сделать?

— Да, знаю.

— И вы беретесь проводить мосье де ла Герш туда, где он предастся долгим размышлениям?

— Мосье де ла Герш и, если вы согласны, и мосье де Шофонтена!

— Я соглашусь на это с превеликим удовольствием!

— Вы прекрасный человек! — радостно воскликнул монах. Оживленный, он позвал слугу и приказал принести ещё бутылок с вином, и немного мяса.

— Я восхищаюсь вашим аппетитом! — произнес, улыбаясь, Жан де Верт.

— Это привилегия чистого разума, — отвечал капуцин.

— А теперь, скажите, отец мой, вы взялись за это дело исключительно из любви к ближнему?

— Увы, нет.

— Тогда почему?

— Сейчас такое тяжелое время, что иногда я должен заниматься делами земными.

— Я слушаю вас, отец мой, и думаю, что мы сможем объединить усилия ради общего дела.

— В этом заключается мое самое сокровенное желание… Я ведь не всегда был ярым служителем церкви. Когда-то, в иные времена, я носил шпагу… Я признаюсь, что владел шпагой довольно хорошо.

— Я засомневался в этом, когда увидел вашу руку.

— К несчастью, дьявол сыграл со со мной злую шутку: однажды ночью, когда мы шутя сражались с оруженосцем Его Светлости герцогом Фринландом…я потерял…я убил его ударом кинжала.

— В порыве вспыльчивости, отец мой?

— Да, я долго раскаивался в этом перед людьми и перед Богом… Сейчас я должен получить прощение у его Светлости герцога Фринланда.

— Я беру на себя заботу об этом!

— Позже, путешествуя по Палантине, я повстречался с казначеем Его Преосвященства, архиепископом города Майнца; мы провели ночь в беседке. Наутро там не обнаружили ни казначея, ни казны. Злые люди пустили слух, что я имел к этому какое-то отношение. Было прекрасно, что Его Преосвященство предаст случившееся забвению и прекратит поиск казначея.

— Я напишу сеньору, архиепископу Майнца.

— Еще позже, находясь в Баварии, в одном из замков, где играли свадьбу, группа студентов и цыган одели невесту в свой свадебный наряд, расшитый драгоценными камнями. Непредвиденный случай привел меня накануне в эту компанию бродяг, окрестившую меня своим капитаном… Невеста вернулась в замок через восемь дней и подстриглась в монахини. Но, увы, никто не знал, что случилось с драгоценностями.

— Такие вещи так легко теряются?

— Меня обвинили в похищении и ограблении! Было трудно убедить хозяина замка, графа святой империи, монсеньора, не вспоминать больше об этой истории…

— Я замолвлю слово выборщику Максимилиану, моему другу, и я надеюсь, что он не откажет мне в просьбе.

— А теперь мне остается, сеньор, рассказать о моей последней просьбе. Я был бы полностью счастлив, если бы такой человек, как вы, богатый и знатный, приютил бы меня. Простое одеяние подходит мне больше, чем монашеская ряса; я ничего не имею против этой одежды, но у каждого есть тайные желания, а я хотел бы носить военную форму. Но это вовсе не помешает при случае спрятать голову под капюшоном.

— Дьявол, отец мой, вот уже час, как мне пришла мысль, что вы могли бы заменить моего старого слугу, которого я потерял. Моему Францу не было равных. В труднейших обстоятельствах он не раз выручал меня. Он был, правда, очень жадным, но не смотря на это, я любил его. Вы мне подходите.

— Вы мне льстите!

— Нисколько. Я говорю так, как есть: вы умны, энергичны, находчивы.

— Итак, вы согласны?

— Без сомнения.

— И я теперь при вас?

— С этого вечера.

— Сеньор, — вскричал монах, швырнув четыре пустых бутылки в окно, — если верно то, что упавший стакан непременно разбивается, то также верно, что я упаду к вашим ногам, если увижу этих проклятых де ла Герш и Шофонтена с веревками на шее и со связанными руками! Один — вам, другой — мне!

— О! Так ты их тоже ненавидишь?

— Посмотрите, на моей груди огромный шрам. Его нанес кинжалом один из них. Надо ли говорить о том, что я не забуду человека, который меня ранил!

— Скажи мне свое имя!

— Матеус Орископп!

— За дело, Матеус, и, если ты будешь служить мне верой и правдой, скоро не будет в Германии капитана, более богатого и преуспевающего, чем ты!


7. Хор монахов


Закончив трапезу, Жан де Верт забеспокоился; он думал, что его новый слуга не сможет встать после такого сытного обеда. Какого же его было удивление, когда капуцин вскочил из-за стола с быстротой кошки, а в это время последний кусок мяса и последний стакан вина исчезли в его животе. Но по его виду можно было сказать, что Матеус питался одним хлебом и водой. Он остался таким же бледным, как и был.

— Теперь я хочу денег! — произнес он звонким голосом. Жан де Верт положил свой кошелек на стол.

— Вот, возьмите столько, сколько нужно.

— Я беру все! — ответил Матеус, пряча золотые монеты в карман. — Вот что закроет глаза и откроет уши отца Инносента.

— А, его зовут Инносент, того хозяина таверны, о котором ты мне говорил?

— Он всегда окажет услугу ближнему.

Матеус уже открывал дверь, когда Жан де Верт схватил его за руку:

— Что мне будет залогом твоей верности?

— Вот это, — ответил капуцин, положив руку на шрам, оставшийся от кинжала Рено, — и исповедь, которую я вам доверил. Самой её малой части хватило бы, чтобы очернить любого честного человека.

— Иди! — вскричал баварец.

Через час хорошо одетый всадник с двумя слугами, державшимися почтительно в отдалении, выехал из Магдебурга. Это был Матеус Орископп, путешествовавший, как дворянин.

Проезжая мимо дома графа де Паппенхейма, он увидел на верхнем этаже свет, а потом услышал в тишине наступившей ночи высокий мелодичный голос, певший Давидовы Псалмы. Не в первый раз Матеус слышал этот мелодичный голос, он ему напомнил таверну «Мальтийский крест» в пригороде Бергейма. Элегантные фигуры двух мужчин вырисовывались на фоне освещенного окна.

— Пойте, пойте, — прошептал Матеус. — Посмотрим, как вы скоро запоете!

И он исчез в темноте.

Арман-Луи и Рено е могли больше задерживаться около м-ль де Сувини и м-ль де Парделан. К мысли о скоро разлуке примешивалось чувство страха, что они оставляют девушек в руках ужасного человека, который к тому же был их врагом. Как бы лояльно он к ним не относился, они были его пленницы. На что они смели надеяться? Рено кусал свои усы, с его губ готовы были слететь слова возмущения. Арман-Луи в это время ходил по комнате взад-вперед большими шагами. Безмолвный и бледный от отчаяния, он смотрел в небо.

— Побеждены! — повторял, не переставая, Рено.

— И обе, — узницы! — повторял Арман-Луи.

Шли часы, и самые невероятные идеи рождались в их умах. Адриен и Диана казались более выдержанными и спокойными, чем мужчины.

— О! Чего вы боитесь? — говорила мадемуазель де Сувини уверенным голосом. Вы не можете сомневаться в том, что мое сердце может измениться. Моя жизнь до этого — это цепь испытаний. Считаете ли вы меня неспособной перенести новые? Мое сердце готово ко всему и я останусь верна имени, которое ношу. Через несколько месяцев, быть может, мы снова увидимся. Нам останется впереди ещё много лет, чтобы быть вместе. Выше голову, друг мой, и надейтесь на лучшее! Бог, вырвавший меня из лап мадам д`Игомер, снова поможет мне. Я надеюсь на Его милость. Придет день, когда воспоминание о Магдебурге станет для вас историей. Это останется в прошлом. Дайте мне вашу руку, Арман-Луи, и вручите свою судьбу провидению. Оно не ошибается!

Диана в это время говорила о том же с Рено, но с иронией, отличавшей её характер от характера сестры.

— Разве вы теперь не тот человек, которого я знала когда-то, воин, любящий опасности и готовый бежать навстречу приключениям? Не исчезла ли, случайно, ваша преданность Швеции? Ваша шпага и ваш кинжал ещё в состоянии сражаться? Вы полагаете, что не готовы перенести несколько недель нашей разлуки? Говорите, мосье, говорите, и если вы хотите, чтобы я впала в отчаяние, то дайте мне время поплакать. Я думала о вас, как о суровом человеке. Я прошу вас, оставьте это мнение при мне, а то сейчас вы похожи на опавший лист, дорожащий при малейшем ветерке. А быть может, вы боитесь потерять память подобно ребенку, теряющему игрушку? Вы принимаете меня за огонь, который может исчезнуть, и у вас не будет сил закричать: «де Шофонтен, в погоню!»

Рено поклялся, что тысячи лет, проведенные вдали от м-ль де Парделан, не поколеблют его чувств. Арман-Луи, со своей стороны, благодарил Адриен за то, что она вселила в них надежду и решимость. Момент прощания неумолимо приближался.

…Армия-победительница графа Тилли покидала останки Магдебурга. Завтра она должна была начать компанию против армии Густава-Адольфа. Паппенхейм лично сообщил им об этом. Час разлуки приближался. Шофонтен и де ла Герш об этом знали и были к этому готовы. Узнав обо всем, сердца их чуть не остановились.

— Сказать вам «прощай»!.. Покинуть вас? Это невозможно! — воскликнул Арман-Луи.

— О! Диана!.. — только и мог сказать Рено.

Адриен и Диана поспешили в молельню. Там, спрятавшись за тяжелую штору, Адриен смотрела на улицу; она сдерживалась изо всех сил. Сердце её разрывалось. Ее единственным желанием было никогда не расставаться с Арманом-Луи, хотелось не показывать слез, но, когда она увидела, как они исчезают вдали, силы покинули её. Она разразилась слезами. Рядом рыдала когда-то веселая Диана де Парделан.

— Боже, сжалься над ними! — молились они.

Граф де Паппенхейм желал сам во главе кирасир сопровождать де ла Герш и Шофонтена.

Несмотря на то, что граф Тилли дал ему слово чести, Паппенхейм больше доверял шпаге и своим солдатам. Сначала они ехали по дороге, ведущей на север; маршал следовал впереди, сзади — его кирасиры. В двух часах езды от Магдебурга они остановились.

— Итак, прощайте, сеньоры! Вы свободны! — обратился он к де ла Герш и де Шофонтену.

Дворяне продолжили путь. Некоторое время они ехали молча, как будто считали шаги, отделяющие их от пленниц.

Вдалеке было видно расположение имперской армии и хорошо замечались плоды её присутствия. Огромный столб пламени стоял над Магдебургом. Везде — сгоревшие деревья, разрушенный хижины. Траур, царивший в окружающей природе, соответствовал трауру, поселившемуся в их сердцах.

Рено первым пришпорил свою лошадь.

— Вперед! — прокричал он. — Чем быстрее поедем, тем быстрее вернемся!

Арман-Луи, Рено, а вслед за ними Магнус и Каркефу пришпорили лошадей и помчались к горизонту, туда, где они должны были встретиться с королем и его армией.

— О! — повторял де ла Герш сквозь зубы, — если им нужен гид, чтобы проводить их в Вену — то я к им услугам!

Продвигаясь все дальше вглубь страны, однажды вечером, падая от усталости, путешественники заметили на опушке леса таверну. Повсюду разносился запах свежего сена; это привлекло внимание лошадей.

— Вредные животные, — произнес Каркефу, — они хотят есть. А ведь я тоже голоден!

Лошади остановились у входа в таверну. Это было большое здание, его черные стены хранили следы пожара. Когда-то это был замок, теперь от него остались только одни обломки. Недалеко от этого сооружения, в маленькой беседке, сидел монах и читал свои молитвы. Тут же рядом молились ещё два монаха.

Хозяин подбежал к путешественникам и взял поводья лошади де ла Герш. Это был маленький человек, с кошачьими повадкам, с длинными руками. Волосы его были растрепаны. Он окинул взглядом знающего человека путников и их лошадей.

— Видно, что вы и ваши лошади сильно утомлены. Если вы хотите передохнуть — прошу к нам, здесь вы найдете сытный обед и мягкую постель.

— О! Да, вы правы, мы устали и хотели бы немного передохнуть! — ответил Рено, спрыгивая на землю.

— Знаете, иногда случается, что бедное животное остается без хозяина, мое сердце разрывается при виде таких лошадей. Обычно в таких случаях я привожу их к себе, кормлю, ухаживаю за ними, а затем предлагаю их добрым людям, которые останавливаются у меня.

Каркефу, за это время посетивший кухню, появился на пороге дома.

— Я никогда не встречал постоялого двора, чтобы в нем было так много монахов. В доме я насчитал их более десяти: двое возятся у плиты, двое — в саду, двое молятся в конюшне и ещё пятеро читают молитвы в беседке.

— Это святые отцы из ордена капуцинов, они паломники, идут из Колонны в Померанию — пояснил хозяин. — Их присутствие, несомненно принесет счастье моему дому,

— Отец Инносент! — обратился к хозяину тот, кто казался главным, — приготовьте, пожалуйста, мой суп: горсть чечевицы на воде и немного орехов.

— Да, вот это режим! — удивился Каркефу, привыкший всегда получать от еды наслаждение.

— Я не хочу ни вина, ни пива, — добавил монах, — воды из фонтана, находящегося в глубине сада, достаточно, чтобы утолить мою жажду.

И, надвинув капюшон на глаза, монах в сопровождении двух братьев удалился в сад.

Отец Инносент поспешил на кухню и скоро вернулся оттуда с дымящимся блюдом чечевицы и с тарелками, наполненными орехами. На приготовление обеда ушло не менее пятнадцати минут. Каркефу этот обед конечно же не устраивал. Он предпочитал более мирскую пищу, о чем и сказал хозяину.

— О! Сеньор, — отвечал Инносент, — святому отцу достаточно молитв!

Вскоре Инносент дал понять, что в его доме нет ничего, кроме орехов и чечевицы. Это привело Каркефу в грусть. Арман-Луи и Рено наспех проглотили несколько кусочков, не обменявшись и десятью словами. Они ещё находились во власти своих возлюбленных. Только о них они могли думать сейчас.

— Лошади должны быть готовы завтра к утру! — попросил де ла Герш хозяина.

Инносент взял факел и проводил молодых дворян в их комнаты. Окна одной выходили в сад, окна другой — на дорогу.

— Я хотел поселить вас в одной комнате, — пояснил хозяин, — но святые отцы занимают все комнаты на двоих, придется вас разъединить. Но я позаботился о том, чтобы вас никто не беспокоил. Здесь тихо и безопасно.

— Хорошо, причем ночь уже на исходе, — говорил де ла Герш, прощаясь со своим другом.

Хозяин вздрогнул при виде того, как Рено ставит свою обнаженную шпагу возле кровати и поспешил уйти.


8. Таверна отца Инносента


Отец Инносент прошел вглубь коридора, где тут же появился монах в капюшоне. Он что-то высматривал. Проходя по коридору хозяин тихо произнес:

— Птички в клетке.

Эти слова были услышаны монахом и он тут же исчез.

Около лестницы отец Инносент встретил Магнуса и Каркефу.

— Комнаты ваших хозяев наверху — сообщил он им, — я несколько сомневаюсь, когда поместил их туда, но…

— Не беспокойтесь. Наши хозяева обычно спят возле лошадей.

Это действительно было так и вошло как бы в привычку со времени отъезда из Магдебурга. Необходимо было продвигаться как можно быстрее и не было времени на обустройство лагеря. Магнус же знал по опыту, что если не относится к лошади с заботой, то можно её потерять. Каркефу и он не покидали седла. Спали и дежурили по очереди.

— Дайте своим лошадям сена, а сами отправляйтесь спать в теплые постели, — пытался уговорить их отец Инносент.

Он также пытался уверить их, что в конюшне много сквозняков и они могут схватить ревматизм, если будут ночевать в таких условиях.

— Там ещё и окна разбиты и двери плохо закрываются, — поспешил добавить он.

— Вот поэтому я не хочу, чтобы мои лошади заболели, — закончил разговор Магнус.

Отец Инносент больше не настаивал. На лице Магнуса было написано, что он никогда не отступит от своих слов.

— Дьявол, — шептал Инносент, — хорошо, что хозяева не захотели спать на лошадях.

К середине ночи последний фонарь погас в комнате хозяина, установилась тишина. Иногда было слышно, как лошади жевали сено и переступали с ноги на ногу.

Тут дверь коридора тихо отворилась и из своей комнаты тихо вышел монах. Под широким плащом можно было увидеть очертания шпаги. Вскоре появился отец Инносент, держа в руке фонарь, свет которого был едва заметен. Монах направился к комнате Армана-Луи, трактирщик — к комнате Рено. Оба приникли к замочным скважинам. Из комнат доносилось ровное дыхание спящих. Монах сорвал с головы капюшон и сбросил рясу. Это оказался Матеус Орископп.

— А теперь — за дело! — приказал он.

В сопровождении отца Инносента он исчез в темном проеме коридора, где присмотревшись, можно было заметить небольшую дверь.

Арман-Луи и Рено продолжали спать, одетые, в своих постелях.

Через несколько минут одна из деревянных панелей, окружавших комнату г-на де ла Герш, вдруг исчезла в неизвестном направлении. Сначала это была только щель, в которую мог проникнуть только кончик ножа, потом щель расширилась, наконец открылась, и в её глубине появились два силуэта. Тень от них упала на стену комнаты. Это были Матеус и отец Инносент. Они едва дышали. В руке каждого было по ремешку, тонкому и прочному. Они продвигались по каменному полу бесшумно, как кошки на своих мягких лапах. Позади них были ещё два монаха. Все четверо вошли в комнату Армана-Луи.

Мысли славного гугенота путешествовали по стране сновидений. Ему снилось, что открылась дверь дворца и вдалеке он увидел сад, наполненный светом. Адриен протягивала к нему руки. На них были цепи. Он было направился к ней, но на пути внезапно возникла хрустальная стена. Страшные чудовища подбежали к м-ль де Сувини и увлекли её куда-то. Арман-Луи хотел спасти её, но повсюду встречал сопротивление стены. Она была тверже алмаза и не поддавалась его усилиям. Полный отчаяния, он пытался разбить стену, но безуспешно. Тогда он пытался закричать, но его сдавленное горло не могло издать ни звука. Мускулы его напряглись, но встать он тоже не мог. Внезапно, он открыл глаза.

Четыре страшных лица склонились над его головой. Веревки связывали его ноги и руки. Прежде, чем он смог закричать, тяжелая рука схватила его за горло и начала душить.

Все это заняло не более двух минут с того момента, как была выставлена доска и до того момента, когда г-н де ла Герш, похожий на мертвеца, прибитого к своему гробу, лежал распростертый перед Матеусом.

— Узнаете ли вы меня? — произнес фальшивый монах, а в это время его сообщники держали Армана-Луи за руки. — Вы, помнится, выиграли первый тур, теперь очередь за мной.

Вместе с ношей монахи быстро исчезли в проеме стены. Матеус, повернувшись к отцу Инносенту, дрожащему от страха, произнес:

— Ну, что, теперь очередь за другим!

Вскоре то же, что произошло с г-ном де ла Герш, произошло и с г-ном де Шофонтеном. Таким же образом была вынута доска из стены, те же люди с ремешками в руках окружили кровать Рено, та же тяжелая рука схватила его за горло, крепкие веревки обхватили его руки и ноги. Его вынесли из комнаты точно таким же образом как и г-на де ла Герш.

— Обойдемся без шума, — шептал отец Инносент, все ещё дрожа. — Внизу спят два негодяя, они могут что-то заподозрить. Правда, нас больше, но у них огромные пистолеты.

— Я знал одного из них, — заметил Матеус, — его шкура не стоит ни гульдена!

Один из монахов проскользнул в конюшню, чтобы разведать обстановку. Вернувшись, он рассказал:

— Один из них устроился на стоге сена, другой дремлет с пистолетом в руке и со шпагой на коленях. Кажется, он меня не заметил.

— Вы правильно сделали, что себя не выдали, поспешим, время не терпит, — торопил отец Инносент.

Торопливыми шагами два сообщника поспешили на задний двор, где их ждали приготовленные носилки. Они уложили туда пленников. Матеус проверил, хорошо ли они связаны.

— Не шевелитесь, — предупредил Матеус Армана-Луи и Рено, прежде, чем накрыть их покрывалом, — при первом движении я прострелю вам головы.

В это время, в углу, отец Инносент считал золотые монеты, выданные ему Матеусом.

— Они какие-то легкие, — заметил он, — но мы ведь друзья, я думаю, что между нами не могут быть недоразумений.

Внезапно прозвучавший звук трубы заставил вскочить их на ноги.

— Неужели, это шведы, — со страхом прошептал отец Инносент.

Матеус нахмурил брови и проверил пистолеты:

— Тем хуже для вас, сеньоры, — произнес он, указывая на носилки.

Он быстро переоделся в платье монаха и надвинул капюшон. Решительным движением он отворил ворота заднего двора и, спрятав руки в широкие карманы своего платья, вышел. За ним последовали несколько монахов, несших носилки.

На горизонте занималась заря, но несколько звезд ещё мерцали в небе. В трактире в это время расположился отряд саксонских всадников. Отец Инносент подходил то к одному, то к другому, подливая вино в большие кружки. Он продолжал дрожать и не смел взглянуть в сторону конюшни.

Магнус был уже на выходе, когда Каркефу, проснувшись, произнес:

— Проклятая труба, а ведь я так хорошо спал!

Магнус подошел к носилкам.

— Там один из наших молодых монахов, он заболел лихорадкой этой ночью, — пояснил Маттеус, — помолись за него, брат мой.

Что-то вроде вздоха послышалось из носилок, Магнус отошел. Скоро монахи и носилки скрылись из вида.

Магнус посмотрел им в след и подумал, что скоро и они уедут отсюда. Вернувшись в конюшню, он увидел Каркефу, растянувшегося на сене.

— Проклятая труба, — повторил он и сладко зевнув, закрыл глаза.

В это время отец Инносент сбился с ног, обслуживая саксонских солдат. Наконец те расположились на отдых. Улучив момент, отец Инносент сначала шагом, потом бегом направился к еловому лесу, видневшемуся в полумиле от трактира. Там он нашел весь отряд Матеуса. Большинство монахов уже одели плащи из буйволовой кожи и оседлали лошадей, поджидавших их в чаще.

Другая же часть, к которой и присоединился Инносент, переоделись в костюмы торговцев, путешествующих от ярмарки к ярмарке. Уже не было видно ни монашеских платьев, ни капюшонов. Носилки, сброшенные в овраг, исчезли там.

Узников усадили на лошадей. Теперь они были похожи на пленных, сопровождаемых группой солдат. На них одели лохмотья, на головы водрузили остатки фетровых шляп.

— Удачи! — крикнул Матеус отцу Инносенту, давая сигнал к отправлению.

— Счастливого путешествия! — отвечал тот.

И два отряда, разойдясь в разные стороны, двинулись в путь.


9. Клятва Магнуса


Тем временем везде слышались отголоски утра; крестьяне выгоняли скотину, осторожно оглядываясь, нет ли врагов на горизонте. По дороге ехали телеги, звенели колокола соседнего монастыря, везде кипела жизнь. Уже саксонские всадники покинули постоялый двор, уже два раза Магнус проверял лошадей, а г-н де ла Герш и Рено все не просыпались.

— В первый раз мой хозяин опаздывает, — с тревогой в голосе произнес Магнус.

— Пусть поспит! Бог благословляет сон, — отвечал на это Каркефу.

Наконец, терзаемый чувством голода, Каркефу покинул свой стог сена и направился к кухне. Через минуту он появился с грустным лицом.

— Удивительно, на кухне никого нет. Я заглянул во все углы и никого не нашел. Мне кажется, что в трактире вообще никого нет.

— Как никого? — удивился Магнус.

— Отправиться в путь без завтрака — это несправедливо! — проворчал недовольно Каркефу. Но Магнус уже не слушал его. Он быстро поднялся по лестнице трактира, пересек коридор и постучал в дверь комнаты г-на де ла Герш.

Ему никто не ответил.

— Это Магнус, откройте! — громко позвал он.

Магнус прислушался, но не услышал ответа. Каркефу, последовавший за ним, побледнел. Тогда Магнус ударом ноги выбил дверь и поспешил в комнату. Она была пуста. Сбоку от кровати он заметил дыру.

— Сюда! — крикнул он и бросился туда.

Каркефу же вышиб дверь в другую комнату и обнаружил там точно такую же картину. За кроватью сияла точно такая же дыра, как и в предыдущей комнате.

— Несчастные! Их похитили! — закричал Каркефу и нырнул в проем.

За ним находились несколько ступенек, спустившись по ним наощупь, он наткнулся на дверь в потайной ход. Он привел его на задний двор постоялого двора, поросшего густыми кустами и деревьями. На влажной земле отчетливо были видны многочисленные следы. Тут же был и Магнус, рыскавший повсюду, как волк. Он что-то бормотал себе под нос, лицо его было бледным. Под ногами он вдруг увидел монашеский капюшон.

— О! Это они! И мы ничего не слышали!.. Я не буду Магнусом, если не догоню их.

Но внезапно отчаяние победило его неукротимую энергию; старый воин присел на камень и спрятал лицо между ладоней.

— Мой бедный хозяин! Что они с ним сделали! — повторял он, рыдая.

Превозмогая отчаяние, он поднялся и, протягивая руку к Каркефу, проговорил:

— Друг мой, мадемуазель де Сувини и мадемуазель де Парделан в руках де Паппенхейма, господин де ла Герш и господин де Шофонтен выкраны Жаном де Вертом. Только мы можем спасти их. Если ты согласен идти со мной до конца, то пусть они поберегутся! Они ещё не знают, на что мы способны!

— Положись на меня, Магнус. Командуй, я подчиняюсь тебе! — просто ответил верный своему долгу Каркефу.

— Поклянись вместе со мной, что мы преодолеем трудности войны, что мы дойдем до края света, но спасем господина де ла Герш и господина де Парделана! А если один из нас погибнет, другой не пожалеет своей крови на это священное дело и будет сражаться до последней минуты.

— Я клянусь в этом!

— Тогда в погоню! Мы должны их догнать и убить!

Каркефу был в седле ещё быстрее, чем Магнус. Он уже не был голоден, ему уже не хотелось пить. Он бросился навстречу опасностям.

Перво-наперво, выехав из постоялого двора, им нужно было узнать направление, в котором скрылся отряд монахов. Достигнув елового леса, они обнаружили носилки, брошенные на дно оврага. Магнус указал на них:

— Наши хозяева были там, понимаешь?

Вокруг они не обнаружили следов крови, значит об убийстве не могло быть и речи. Если бы г-н де ла Герш и г-н де Шофонтен были убиты, то они не смогли бы их оттуда вытащить, слишком глубокий был овраг.

— Будем искать! — решили они.

На опушке леса Магнус и Каркефу увидели многочисленные следы похитителей и их лошадей. Видимо здесь они делали остановку. Длинные вереницы следов расходились в разные стороны.

— Ты поедешь вправо, а я — влево, — распорядился Каркефу. — Тот, кто первым объедет поляну, подождет другого. Гляди внимательно, не пропусти ничего. Если вдруг обнаружишь какие-то следы, сломай ветку и запомни направление, по которому ты шел, я присоединюсь к тебе. То же сделаю и я, если замечу что-нибудь.

Магнус и Каркефу пустились на поиски. Два часа спустя они встретились, один приехал с запада, другой с востока.

— Ничего, — с горечью произнес Каркефу, — на дороге сотни следов.

— Ты пошел по ложному следу, — отвечал Магнус, — у меня новости получше.

— Ты видел монаха?

— Монаха? Ты думал, что он будет в монашеском одеянии? Нет, нет, я встретил нищенку, собирающую в лесу хворост. Вот она и рассказала мне, что видела, как везли двух пленных на лошадях. Их окружал отряд солдат. Они ехали очень быстро.

— Мы поедем ещё быстрее и догоним их! — воскликнул Каркефу.

Они продолжили путь. Дорога привела их в маленький город. Здесь проходило за день не менее двадцати отрядов солдат. Что касается пленных, то их было около двенадцати, среди них были и молодые и старые. Некоторые из отрядов делали в городе остановку, другие проследовали без остановки. Магнус и Каркефу следовали из трактира в трактир, расспрашивая всех встречных. Никто не видел ни монахов, ни похитителей. Лишь один конюх рассказал, что какой-то солдат, садясь в седло, оступился, упал и поломал ногу; его поместили в одну из комнат.

— Мне показалось странным, — продолжил конюх, — что у этого человека, ругавшегося, как язычник, были при себе четки, как у монаха.

У Магнуса мелькнула догадка.

— Проводите меня к этому человеку, — попросил он, обменявшись взглядом с Каркефу, — как раз его-то мы и ищем… Но будет ли он рад нашей встрече? — добавил он совсем тихо.

Каркефу и Магнус молча прошли в комнату, где находился раненый.

— Эй, друг! Это к тебе! — произнес конюх, открывая дверь.

Раненый узнал вошедших с первого взгляда и ужас отразился на его лице. Это укрепило Магнуса в его подозрении. Он достал кинжал и, приблизившись к лежащему на кровати человеку, прошептал:

— Ни слова, а то я убью тебя!

Каркефу тихо прикрыл дверь и скомандовал:

— А теперь — говори!

Раненый следил за каждым движением вошедших ненавидящим взглядом.

— Ты был вместе с этими негодяями прошлой ночью на постоялом дворе? — начал разговор Каркефу.

Раненый только вздохнул в ответ.

— Значит, это вы похитили господина де ла Герш и де Шофонтена? — прибавил Магнус.

— Наш командир возглавлял эту операцию, мы лишь подчинялись ему.

— А как зовут вашего командира?

— Матеус Орископп!

— Матеус! — вскричал Каркефу. — Ты сказал — Матеус Орископп?.. Бог мой! Ведь граф и маркиз могут быть уже мертвы!


10. Укол булавки и удары когтей


Тем временем Матеус Орископп следовал по дороге в сопровождении отряда солдат. Они были хорошо вооружены, но у них не было денег, чтобы менять уставших лошадей на свежих. Солдаты останавливались, чтобы в спешке перекусить и снова трогались в путь. Заметая следы, они несколько раз меняли направление движения и одежду.

Арман-Луи и Рено обычно ехали в седле. Их выдавали за государственных преступников, переправляемых солдатами армии Тилли в Мюнхен. Несколько раз Матеус помещал их в карету с зашторенными окнами. В этом случае их выдавала за больных, которым вреден воздух. Матеус ни на минуту не выпускал пленников из виду, но разговаривал он охотней с Рено.

— Удача и несчастье идут рядом в жизни, — говорил он ему. — Браденбург и Саксония не похожи на Нидерланды. Там это Малин, здесь — это Магдебург! Однажды вы победили Матеуса Орископпа, в другой раз он оказался сильнее. Но, видите, я поступаю благородней, чем вы: вместо того, чтобы убить вас, я дал вам лошадей, предоставил еду и охрану. Позже вы получите жилье, на которое имеете право.

Двенадцать миль отделало отряд от постоялого двора отца Инносента. Они продолжали путь по стране, наводненной остатками разгромленной имперской армии. Матеус, внезапно подобрев, освободил пленников от кляпов.

— Теперь можно поговорить! — обратился он к Рено.

Рено, нисколько не желавший говорить с негодяем Матеусом, окинул его взглядом и скорчил гримасу.

— Мой дорогой, — обратился он с презрением, — вы так безобразны! Подрумяньте и подпудрите лицо, хотя бы, тогда — возможно, — и поговорим!

Несколько солдат разразились смехом. Матеус покраснел.

— О! Вы надсмехаетесь! — воскликнул он. — Я посмотрю, как вы будете вести себя там, куда я вас везу!

— Посмотрим, но не знаю, понравится ли Богу, что вы делаете! — холодно ответил Рено.

С этого момента безобразная внешность Матеуса стала предметом бесконечных обсуждений. Когда Матеус отвратительнее — вечером или утром, на ногах или на лошади, во время завтрака или во время обеда, при свете лампы или в лучах солнца. К тому же, Рено заметил, что Матеус несуразно сложен, — и по этому поводу так же было отпущено немало острот.

— Посмотрите, господа, у него нос как у дятла, глаза как у совы и рожа, как у козла; тело как у обезьяны; ноги как у цапли; шея как у жирафа. А уж такого жадину ещё нужно поискать!

Матеус изо всех сил старался делать вид, что насмешки его не трогают.

Но француз видел, что это совсем не так, и продолжал острить.

— Не кажется ли вам странным, — обратился он однажды к Матеусу, — что человек с таким длинным носом имеет также и широкий рот? Это слишком для одного лица. Прибавим сюда маленькие глаза и большие уши…

В другой раз он произнес:

— Как ты думаешь, какое лицо должен иметь человек, у которого душа ничтожна, как у червя? Это будет не лицо, а вывеска. И мы разобьем эту вывеску об дерево!

Эти разговоры, конечно, слышали негодяи Матеуса и они не прошли бесследно. Несмотря на то, что это были люди с каменными сердцами и привыкшие к суровым военным будням, многие из них сочувствовали господину де ла Герш и господину де Шофонтену. В какой-то момент Матеус понял, что пленных могут вдруг освободить. Он больше не мог рассчитывать на помощь людей, окружавших его. Подозвав к себе Рудигера, в котором он больше всего сомневался, Матеус предложил ему:

— Я даю тебе тридцать золотых дукатов, это все твое жалование. Пересчитай их и отправляйся к дьяволу!

— О! Вот это благодарность!

— Я думаю, что нам уже не по пути!

— Помнится, вы обещали мне покровительство!

— Благодари Бога, что я с тобой рассчитался! Уходи быстрее!

Рудигер посмотрел в окно и увидел во дворе двадцать всадников, готовящихся к отъезду. Это были остатки отряда, разгромленного в бою со шведами.

— Я их собрал сегодня ночью, — объяснил Матеус. — Среди них есть хорваты и болгары. Они убьют человека также легко, как выпьют стакан воды.

Рудигер почел за благо уйти.

После ухода Рудигера Матеус поменял дорогу и приказал не останавливаться ни днем, ни ночью. К концу недели они очутились перед замком, двери которого открылись, как только Матеус шепнул несколько слов на ухо коменданту. Проверив все углы, Матеус объявил, что это место им подходит и приказал всем располагаться на отдых.

Замок Рабеннест располагался на вершине горы, у подножия которой протекала река. От посторонних взглядов он был укрыт густыми лесами; толстые стены, четыре башни, подъемный мост делали его неприступным для нападавших.

Рено поместили в башню Ворона, Армана-Луи — в башню Змеи. Башни отличались друг от друга своей формой: одна была круглой, другая — квадратной. Обе были довольно прочными, с толстыми стенами; мебель в них была одинаковой: убогие ложа, две табуретки, железная печка, ветхий деревянный стол; два маленьких окошка едва пропускали солнечный свет, но ветер и дождь проникали туда одновременно.

— Видите комнаты? В них есть мебель, — показал Матеус узникам.

— Это почти так же очаровательно, как вы! — произнес в ответ Рено.

— Положитесь на меня, будет и пища! — продолжил Матеус.

— Надеюсь, она не будет соответствовать вашей внешности, дражайший!

Матеус изобразил на своем лице что-то наподобие улыбки, бросил на Рено циничный взгляд и закрыл за собой дверь.

Ночью ничто не нарушало тишины уснувшего замка. Только ветер шумел между прутьями решетки. У подножия башни можно было различить шаги часовых.

Рено решил петь для того, чтобы его друг знал, в какой части башни его поместили. Арман-Луи, услышав голос друга, одним прыжком достиг стены и приник к прутьям решетки.

Прямо перед ним возвышалась башня, откуда доносился голос друга; океан темной зелени простирался до горизонта. Глубокий вздох вырвался из груди г-на де ла Герш и он бросился на свое ложе. В душе он горячо молился Богу.

Наутро дверь камеры открылась и на пороге появился Жан де Верт.

— Я не желаю с вами разговаривать! — резко произнес Арман-Луи.

— Господин граф, — холодно отвечал баварец, — не забывайте, что рядом с вами нет Густава-Адольфа и мы не в Карлскроне!

— Что вы хотите от меня?

— Все очень просто! Вы — мой пленник, законы войны дают мне право требовать за вас выкуп… Заплатите мне золотом — и можете быть свободны!

— Но где я смогу взять ту сумму, которая устроила бы вас?

— Я хочу вам сказать, что у нас есть другой способ прийти к соглашению и этот способ намного проще.

— Объясните!

— Вам только нужно отказаться письменно от руки мадемуазель де Сувини, отказаться от обещания, данного ей, и с этой минуты двери замка откроются перед вами.

— Вот что вы, оказывается, подразумеваете под более подходящим способом! Так знайте же: я прежде умру, чем подпишу подобное заявление!

— Я просил бы вас сначала подумать, прежде, чем дать окончательный ответ! Дело в том, что король Густав-Адольф не знает о вашем местонахождении, его армия далеко отсюда и никто не придет вам на помощь.

— Если это все, что вы хотели мне сказать, считайте ваш визит законченым! Поберегите ваши силы для других дел!

Жан де Верт поднялся и позвал слугу; его лицо оставалось невозмутимым. Когда слуга принес требуемые предметы, Жан де Верт продолжал:

— Вот перо, чернила и бумага; несколько написанных слов сделают вас свободным. Подумайте, и не стоит упорствовать! Стены этого замка сложены из надежного камня и простоят очень долго. А пока — прощайте, граф!

Арман-Луи не пошевелился. Скоро шаги Жана де Верта стихли вдалеке.

Из башни Змеи Жан де Верт проследовал в башню Ворона. Там он нашел де Шофонтена, рисующего на стене профиль Матеуса железной вилкой.

— Господин маркиз, я не хотел вас беспокоить, — обратился к нему Жан де Верт, входя, — продолжайте рисовать, если вас это забавляет!

Рено повернулся к нему, нисколько не удивившись.

— О, я нисколько не спешу, так как моя модель всегда перед глазами; каков парадокс: такой урод и на службе у вас!

— Я полностью доверяю Матеусу Орископпу!

— Он этого достоин!

— Превратности войны привели вас к нему!

— Точнее, в его когти, барон!

— Он сейчас вправе распоряжаться вами!

— Да, но мне кажется, что вы злоупотребляете этим!

— Тем не менее, если вы отречетесь от руки мадемуазель де Парделан, то я смогу предложить вам свою помощь и вытащить вас отсюда!

Рено изобразил удивление на лице.

— Но, позвольте, я считал, что вы предпочитаете мадемуазель де Сувини! — воскликнул он.

— О! Я думаю о ней все время, но если я попрошу отречься от её кузины письменно, то, как я считаю, это осчастливит мадемуазель!

— Господин барон, вы слишком хорошенький, а у меня характер вспыльчивый и дурной, я могу в гневе разбить что-нибудь: стол, скамейку, все, что попадется мне под руку о спину того, кто посмеет заговорить о мадемуазель де Парделан. Мой гнев не будет иметь границ! А теперь, я надеюсь, вы меня поняли и беседа наша закончена?

Жан де Верт встал и, указывая на чернила, перо и бумагу, которые поставил на стол слуга, произнес:

— Здесь все, что вам нужно — две строчки на бумаге, и в знак нашей дружбы Матеус предоставляет нам лошадь, на которой вы покинете этот замок!

Несколько минут спустя можно было услышать звон цепей опускающегося моста: Жан де Верт покинул замок.

Снова наступила ночь, она была такой же темной и молчаливой, как и предыдущая. Арман-Луи приник к решетке окна и увидел свет в башне напротив. Свет двигался в разных направлениях. Это Рено с помощью дыма факела рисовал на стене камеры гротескное изображение Матеуса. Затем Рено принялся петь.

Г-н де ла Герш не умел распыляться; его ум был занят только одним: мадемуазель де Сувини, только она. Где она сейчас, в этот момент? Не забыл ли Паппенхейм обещания, данного на руинах Магдебурга? Увидит ли он когда-нибудь Адриен? Найдет ли он её такой же верной и любящей? И что стало с верным Магнусом? Не убит ли он? Если жив, сможет ли он выручить своего хозяина, как сделал это в прошлый раз?

— О! Когда имеешь таких верных и преданных друзей, надежда всегда должна быть в сердце! — думал он.

Дни бежали за днями, все та же тишина, прерываемая лишь порывами ветра, все те же песни Рено. Когда де ла Герш пытался увидеть что-либо через окно камеры, он мог различить только темные деревья вокруг замка.

Часы тянулись медленно; каждый день, точно в полдень, Матеус входил в карцер, бросал взгляд на стол, и, не видя там ничего, выходил, не говоря ни слова.

Арман-Луи начал замечать, что скудный паек, который ему давали во время завтрака и обеда, начал постепенно уменьшаться: кусочек хлеба становился все меньше, все меньше давали мяса. Это был рацион больного, предназначенный здоровому, пища ребенка, которую давали солдату.

Когда он сказал об этом Матеусу, тот улыбнулся:

— В гарнизоне есть случаи заболевания от обильной еды.

Арман-Луи решил больше не жаловаться. На следующий день это уже был обед отшельника.

Открыв наутро глаза, Арман-Луи заметил двух птичек, прилетевших к окну его камеры поклевать крошек. Вдруг в его голову пришла неожиданная идея. С помощью одеяла он поймал маленьких воришек. Теперь каждое утро он ловил несколько птичек. Затем он привязывал к их шейкам или крылышкам с помощью ниток кусочки бумаги, где писал: «Замок Рабеннест», и ниже «Арман-Луи де ла Герш». Проделав это, он даровал свободу маленьким пленникам, и божьи птахи улетали в окошко.

«Кто знает, — думал Арман-Луи, — быть может одно из этих посланий попадет в руки друзей».

Такие же наблюдения об обеде, которые сделал де ла Герш, сделал и Рено. Утром — легкое подобие завтрака, днем — легкая тень обеда.

Однажды утром, сильно проголодавшись, Рено запустил в слугу, принесшим очередной обед, кость. На следующий день паек был снова уменьшен. Тогда Рено решил поиздеваться над Матеусом, изобразив его в виде скелета.

Время шло. Рено первое время сопротивлялся этой медленной пытке голодом. Затем он заметил, что слабеет. В желудке начались боли, в ушах появился какой-то звон. Он ждал время завтрака с нетерпением и набрасывался на еду, как зверь на добычу. Это было противно, но приходилось подчиняться чувству голода.

Рено уже больше не мог издеваться над Матеусом. Слова сарказма уже не могли сорваться с его побледневших губ. Упражняясь в жестокости, Матеус решил иногда приводить Рено в комнату, где обедали солдаты. Звон посуды долетал до ушей пленника, как припев веселой песни; запах блюд, подававшихся в изобилии, разрывал его внутренности.

— Маркиз! Одно ваше слово — и я вам брошу кость! — издевался Матеус.

— Это удивительно, но гурманство вам не идет, дорогой сеньор! — пытался шутить в ответ Рено. — Вы ещё более некрасивы, когда едите.

В этой жестокой борьбе первенство не всегда было за Матеусом. Часто вокруг все смеялись и то, что было по дороге в Рабеннест, началось снова. Солдаты перестали подчиняться ему, некоторые из них открыто сочувствовали пленнику, так мужественно переносившему страдания. Матеус быстро заметил это и был страшно возмущен.

Теперь каждый день в комнату Рено заходил врач, щупал пульс и качал головой, приговаривая:

— Да! Пульс быстрый и тяжелый, видно, режим слишком суров… Немного диеты — и вам станет лучше.

Рено пришло в голову серьезно спросить доктора, является ли он отцом или братом Матеуса, а может его племянником или сыном. Ему почему-то показалось, что их носы схожи.

Однажды утром Матеус появился в комнате Рено. Весь пол был усеян кусочками бумаги. Присмотревшись, можно было разглядеть фигуру Матеуса — хозяина Рабеннеста.

— Будьте осторожны, мой добрый сеньор! — воскликнул Рено. — Не наступите на эти картинки, а то вы рискуете попасть ногой в пасть волка. Какой траур для вас!

Матеус поклонился:

— Господин маркиз! Жан де Верт готов даровать вам дворец и титул принца; это, конечно, слишком… Но, если вы все-таки не подпишите эту бумагу, он будет вынужден применить к вам более жестокие меры.

— Берегитесь! Сочувствие, если вы ещё способны на него — исказит ваше лицо ещё ужаснее, чем обычно.

Матеус сделал знак, два слуги схватили Рено под руки, посадили на скамейку и обвязали его руки веревкой. На конце веревки была привязана палка.

— Будете подписывать? — спросил Матеус с угрозой в голосе.

— Постойте, постойте! — воскликнул Рено. — Я думаю, и Бог меня простит, поскольку я обязательно должен отметить, что правая сторона вашего лица ещё безобразнее, чем левая. Это восхитительно!

— Поворачивайте! — скомандовал Матеус.

Два слуги начали поворачивать палку, вокруг которой была обвязана веревка. Рено побледнел. Его руки сдавила веревка, натянувшаяся до предела.

— Вы будете подписывать?

— Да! Вы удивительно безобразны! Посмотрите! — проговорил Рено, обращаясь к слугам.

Те заулыбались.

— Крути еще! — вскричал Матеус, вне себя от ярости.

Веревка впилась в кожу Рено. Он закричал и закрыл глаза. Врач, проскользнувший в комнату, смочил полотенце и приложил его ко лбу мертвенно бледного пленника.

Рено приоткрыл глаза: «О, небо! Две образины!» — прошептал он.

— Еще! — взревел Матеус

Слуги подчинились. Захрустели кости. Голова Рено упала на грудь. Доктор положил пальцы на артерию и покачал головой:

— Еще немного — и наш пленник уже не будет страдать. Это, наверное, не то, что вы хотели?

— Конечно, нет! — отвечал Матеус.

При этом безмолвные слуги ослабили веревку.

Рено постепенно отходил от пытки. Врач продолжал смачивать виски Рено уксусом; наконец, маркиз открыл глаза.

— Все более страшен! — прошептал он и потерял сознание.

Матеус вытащил из-за пояса кинжал и шагнул к пленнику. Врач сжал его руку:

— Не убивайте его! Вы пожалеете об этом!

— Вы правы, продолжайте следить за ним, — прошептал негодяй. — Перенесите пленника в зеленую комнату! Завтра посмотрим, захочет ли он меня видеть!

Зеленой комнатой в замке называли карцер в подземелье. Стены его были выложены из камня, по которым постоянно сочилась вода. Поэтому они были покрыты густым мхом, отсюда и название комнаты. Дневной свет не проникал сюда, дверь была массивна.

Рено положили в углу, на охапку сена. Он не подавал признаков жизни. Можно было подумать, что он уже мертв. Только биение пульса указывало на то, что Рено ещё жив. Доктор прикрепил зажженный факел к стене и поставил рядом с узником миску с водой и положил кусочек хлеба.

— Будем гуманны, — прошептал он при этом.

В тот день, когда Рено пытали, Арман-Луи нашел на столе только краюшку хлеба, твердую, как камень, и кувшин с водой.

Матеус решил восстановить равенство между узниками. Арман-Луи был препровожден в Красную комнату. Так назывался в Рабеннесте погреб, находившийся под башней. Стены его были сложены из гранита красного цвета. В углу тоже было несколько охапок сена. На стене в ряд были вбиты крюки. На один из них прикрепили факел, на пол положили хлеб и поставили кувшин с водой. Один из слуг, вошедших вместе с Матеусом, принес пакет с веревками и несколько железных ядер.

— Граф! Я намерен поговорить с вами! — произнес Матеус.

Нужно сказать, что в этот момент во всей Германии не было человека, счастливее, чем Матеус. У него была прекрасная должность, хорошее питание и полные подвалы. На столе у него всегда было свежее пиво, многочисленные слуги прислуживали ему, в карманах было полно золота, часовые на башнях надежно охраняли замок. К тому же у него было покровительство одного из самых важных сеньоров. И, чтобы окончательно быть довольным всем, ему оставалось убедить двух дворян, которых он ненавидел от всей души, подписать бумагу. Конечно, он не променял бы прелести этой жизни на что-либо другое, сколь угодно блестящее. В мыслях н сравнивал свое настоящее положение с тем, которое у него было, когда он жил в предместьях Малина, в компании дона Гаспара д`Альбасета. Там они пробовали изысканные блюда и вина, предложенные великодушной и щедрой рукой. Теперь он сам был хозяином и единственным советчиком был его собственный каприз…


11. Помощь судьбы


Вы, конечно, помните, что мы оставили Магнуса и Каркефу в тот момент, когда на своем пути они повстречали человека с поломанной ногой.

У ворот следующего города, где они остановились после долгого перехода, не было заметно ни всадников, ни солдат, ни пленных.

— Вот уже четыре дня, — поведал им буржуа, повстречавшийся на пути, — как никто не проходил здесь. В двух милях к северу отсюда находится шведский полк, на юге — хорватский полк. Думаю, что не каждый осмелится путешествовать по этим дорогам.

— Негодяй ввел нас в заблуждение! — воскликнул Каркефу, имея ввиду раненого.

— Помнится, он был здорово перепуган! — возразил Магнус. — Наверное, те, которых мы преследуем, изменили направление.

Грустные, солдаты вернулись на прежнее место. Все следы стерлись. Они шли наугад по чужой стране, по вражеским дорогам, где тысячи опасностей подстерегали их на каждом шагу. Сколько мародеров было в этих местах! Сколько партизан в поисках оружия и хорошей пищи бродили в округе? Но никакие трудности не могли остановить Магнуса и Каркефу в их решимости.

Никакая случайность не могла помешать им направить все свои цели для достижения цели. Они прочесывали каждый хутор, каждую деревню, каждый город. Но отряд Матеуса, казалось, не оставил никаких следов. Он проследовал незаметно, как птица в небе. Это неведение поколебало уверенность Магнуса. Теперь он не мог произносить имя Матеуса, не побледнев. Никогда ещё подобная ненависть не переполняла его сердце.

Однажды вечером, перекусывая в спешке холодным мясом и хлебом, Магнус заметил у входа в таверну какого-то солдата, внимательно наблюдавшего за ним.

Старый воин, использующий любую возможность побеседовать с человеком, направился к нему. Солдат встал. Магнус обратился к нему:

— Случайно, друг мой, не были ли вы на постоялом дворе отца Инносента в прошлом месяце и не встречались ли вы с двумя дворянами?

— Да, конечно, я их знал, как хороших солдат и мне поручили связать их. Я сочувствовал им, но не мог этого показать.

— О! Вы были вместе с Матеусом Орископпом! — вскричал Магнус и его рука потянулась к Болтунье.

— О! Прошу вас, не сердитесь! Я должен вам сказать, что эти отважные воины покорили меня своей смелостью. Что касается Матеуса, то это настоящий бандит, и я к нему всегда питал отвращение… Среди шестнадцати талеров, которые он мне дал, десять оказались фальшивыми!

— Бог мой! Если вы наведете меня на его след — тысяча дукатов будут вашими!

— Тогда, друзья, поворачивайте на запад! Сеньор Матеус намеревался идти в Мюнхен. Я могу предположить, что вы найдете его в Стокгольме, а если возьмете меня с собой проводником — то мы быстро настигнем его. У Рудигера быстрые ноги и зоркий глаз.

— Итак, ты с нами, а мы с тобой! — заключил Магнус.

— Вместе мы быстро поймаем его! — добавил Каркефу, пожимая Рудигеру руку.

Как вы помните, Рудигер был одним из всадников, изгнанных Матеусом, заметившим его симпатию к г-ну де ла Герш и Рено.

Они повернули на запад, через несколько миль миновали густой лес и речку и скоро обнаружили следы Матеуса.

Магнус обнял Рудигера со словами: «О! Если бы у меня прямо сейчас была тысяча дукатов!»

Тот засмеялся: «Ба! Это уже больше, чем ничего! Это мне подходит!»

Они продолжили путь. Путники прониклись доверием друг к другу. Лошади, словно понимая, что происходит с их хозяевами, ступали спокойно и неслышно. Еще шесть миль проехали в хорошем настроении, затем внезапно следы исчезли. Матеус и его отряд скрылся, подобно привидениям.

Магнус, Каркефу и Рудигер прочесали все окрестности, спугнув кабанчиков и другую живность. Спрашивали всех, кто попадался на их пути. Рудигер старался, как мог. Однажды вечером он вернулся с потерянным видом. Проклятый Матеус не оставил никаких следов!

Загрустил и Магнус. В первый раз он почувствовал, что решимость покидает его. Каркефу понимал, что если и Магнус не находит выхода из создавшегося положения, то дело совсем плохо.

Они находились в этот момент в большом зале постоялого двора, где пили ломовики, охотники, разного рода путешественники. Группа цыган остановились у двери. Рудигер и Каркефу вышли, чтобы поговорить с ними. Расстроенный Магнус сидел за столом, уронив голову на руки. Перед глазами у него стояла черная стена. Тут в комнату вошел мальчик лет четырнадцати, неся в руке птичку.

— Вот удивительно, — обратился он к хозяйке, — ещё одна птичка, на шее которой какой-то обрывок бумаги. Это уже третья, которую я ловлю за три недели. Смотрите, здесь какие-то слова!

Ребенок поднес бумагу поближе к лампе, пытаясь прочесть то, что ещё осталось на бумаге.

— Это невозможно, дождь размыл все следы слов, я могу разобрать только одно слово, оно всегда одно и то же во всех записках.

Мальчик положил записку на подоконник, чтобы она подсохла, кто-то открыл дверь, и бумажка упала прямо к ногам Магнуса. Тот машинально поднял её и начал вертеть между пальцами.

— Посмотрите, — подсел к нему ребенок, — не сможете ли вы прочесть то, что там написано? Там три слова, мне кажется, что это имя человека. Первое слово, кажется, Арман. Второе не разобрать.

Магнус вскочил на ноги. Его глаза пробежали по бумаге и он сразу узнал почерк своего хозяина.

— Арман! Арман-Луи де ла Герш! Это он! — повторял он, плача.

Потом Магнус поцеловал удивленного мальчика и бросился искать Каркефу. Когда он их, наконец, обнаружил, то бросился навстречу с сияющим лицом:

— О! Бог мой! Как ты добр! Я нашел его!

— Что случилось? — ничего не понимая, спрашивали Рудигер и Каркефу.

Магнус бросился в объятия друга с криком:

— О! На этот раз я поймал его!

— Кого?

— О, дьявол! Матеуса!

— Ты его видел?

— Нет, но увижу! Я же тебе говорил, что поймаю его!

Каркефу подумал, что бедный Магнус потерял рассудок, но тот, потрясая перед ним кусочком бумаги, продолжил:

— О! Малыш не мог читать! Но у меня есть глаза. Буква за буквой, я все разобрал. Я хорошо знал, что найду его.

Каркефу взял листок в руки и с трудом прочел имя Арман-Луи, и наконец-то понял, о чем дет речь.

Магнус спросил Рудигера, знает ли он, где находится замок Рабеннест?

— Конечно, — отвечал тот. — Этот дьявольский замок вон в той стороне, в глубине лесов.

— Он расположен на горе?

— Да, у него большие башни.

— Их называют: башня Ворона, башня Змеи и Большая башня?

— Правда!

Магнус радостно обнял Рудигера.

— Сегодня у нас радостный день! Дело в том, что я знаю этот замок. В каких только замках и цитаделях Германии не ступала моя нога. В молодости я их повидал столько! Стены их были толстыми, рвы глубокими! Теперь, когда мы знаем, где находятся де ла Герш и де Шофонтен, мы обязательно их спасем! Ведь теперь нас трое!

На радостях Каркефу побежал к хозяйке постоялого двора, обнял её, расцеловал в обе щеки и принялся танцевать по залу, припевая:

Мы повесим скотину

На высокой осине,

Будет дьявол издыхать,

А мы будем танцевать!

Этот куплет он сочинил в радостном порыве и посвятил злейшему врагу — Матеусу.

В этот вечер Магнус, Каркефу и Рудигер ночевали в хижине, расположенной у подножия горы, на вершине которой высился замок Рабеннест. Сердце Магнуса уже было там, за высокими стенами, где томились в заточении Арман-Луи и Рено.

У Каркефу разыгрался аппетит и он лопал не меньше, чем накануне известного вечера на постоялом дворе отца Инносента.

— Лучше иметь полный желудок, тогда в голову приходят хорошие мысли! — приговаривал он, уплетая за обе щеки.

Магнус поведал товарищам о своем плане.

— Рудигера, служившего у Матеуса, мы пошлем завязать знакомство с обитателями замка, но главное для нас — это узнать пароль.

— Хорошо! — согласился Рудигер.

— Я же знаю подземный ход, благодаря которому можно проникнуть в замок, — продолжал Магнус. — Мы пройдем незаметно от бандитов, охраняющих замок. Подземный ход ведет в долину. Сколько раз я пользовался им в свое время, чтобы принести владельцу замка прекрасного вина!

Вход я найду быстро, главное — узнать, где Матеус спрятал г-на де ла Герш и де Шофонтена, в верхних башнях или в подвале. И ещё — мы должны опасаться солдат Матеуса.

— Я помогу тебе в этом, — коротко заключил Рудигер.

— А что буду делать я? — спросил в свою очередь Каркефу.

— Ты будешь рыскать повсюду, как лиса, охотящаяся за курицами. Войти в доверие к одному из жителей замка и не теряй из вида лошадей. Приготовь две смены. И лучше, если мы будем иметь двойной запас продовольствия.

Каркефу направился к конюшне, а Рудигер — решительно в замок. Магнус тем временем углубился в заросли, покрывавшие лощину. После часа поисков он приблизился к подножью огромной скалы, основание которой было покрыто густым можжевельником.

— Это должно быть здесь! — подумал старый воин.

Он раздвинул кусты, покрывавшие землю. В углублении совершенно незаметном для постороннего глаза, он обнаружил дверь, скрытую густой травой. Открыв её, Магнус исчез в проеме.

Пришлось зажечь факел, так как было очень темно. Магнус осторожно продвигался по подземному ходу. Пройдя шагов триста, он уткнулся в стену, казавшуюся непроходимой. Осветив стену факелом, Магнус обнаружил у её подножия большой гвоздь, шляпка которого отходила от стены. Медленно нажав на шляпку, Магнус обнаружил, что стена начала поворачиваться вокруг своей оси. Влажный воздух ударил в лицо, свет факела осветил огромный подвал, расположенный под основанием башни. В подвале хранились огромные бочки с пивом и вином. Вдоль одной из стен расположились бочки с порохом.

— Это скорее всего здесь! — подумал Магнус.

Он вышел из погреба, откатил огромный камень, спустился по темному коридору и достиг секретной двери, через которую проникал едва уловимый свет.

— Как хорошо, что когда-то я был мародером, а то никогда бы мне не найти отсюда выхода, — подумал Магнус.

Появившись в хижине, он нашел там Рудигера, потиравшего руки от удовольствия. Он поведал Магнусу о том, что узнал в замке.

— Сеньор Матеус уже порядком всем надоел. Он издевается над людьми, все его ненавидят. Один из обитателей замка мне доверил пароль: «Ангел и Валленштейн».

— Негодяй! Он смешивает религию и политику! Он неуемен в своих фантазиях!

— Я также встретил двух своих армейских товарищей, они помогли мне свободно входить и выходить из замка.

— Иногда полезно очутиться в плохой компании! — философски заметил Каркефу.

— Но где же спрятаны пленники? — спросил Магнус.

— Один из них находится в башне Змеи, в так называемой Красной комнате.

— А другой?

— Он, по-моему, спрятан в другой комнате, к несчастью, мне не сказали, где именно.

— О, дьявол! Я думаю, что Матеус будет нем, как рыба и постарается, чтобы мы этого не узнали.

Магнус положил свою руку на плечо Каркефу:

— Итак, мы не можем больше ждать!

— Ни минуты! Наши хозяева живы! Поэтому каждая минута промедления смерти подобна! За дело, друзья!

— За дело! — проговорил Магнус.


12. Каждому свой стакан


Это был день, когда Матеус решил поговорить с г-ном де Шофонтеном. Как вы помните, он заточил узников в разные камеры: одного — в Красную комнату, другого — в Зеленую. Лестница спрятанная в скале, соединяла Зеленую комнату с комнатой Матеуса.

Матеус обедал в компании врача, постоянно находившегося в замке. Оживленные чаркой доброго вина и беседой с ученым мужем, хозяин замка решил нанести очередной визит своей жертве.

— Я отвечаю за него, — говорил он с озабоченным видом, — и я не хочу, чтобы с ним что-либо случилось.

Доктор решил последовать за Матеусом. Два сообщника нашли Рено на полу, грызущим свой кусочек хлеба. При виде Матеуса Рено прищурил глаза.

— О! Я вижу свет, смешно удлиняющий ваш нос!

Тем временем доктор, по обыкновению, щупал пульс Рено.

— Не думаете ли вы, — обратился к врачу Матеус, — что влажная почва может оказать влияние на нервы сеньора маркиза?

— Конечно, конечно, — отвечал доктор.

Матеус сделал знак. Два солдата обвязали Рено веревкой, связали за спиной руки и подвесили его на некотором расстоянии от земли.

— Следите, чтобы кольцо было прочным, — приказал солдатам Матеус. — Не нужно подвергать маркиза опасности быть раненым.

Это была новая пытка, придуманная Матеусом. Проверив прочность веревки, Матеус цинично произнес:

— Спокойной ночи, сеньор маркиз, и до завтра!

— До завтра, красивый сеньор! И не кусайте свои уши во сне, ваш рот и без того так огромен! — крикнул ему вдогонку де Шофонтен.

В тот момент, когда Матеус достиг своей комнаты, Магнус провожал Каркефу и Рудигера к подножию огромной горы, где начинался подземный ход. Они обрядились в капюшоны, запаслись веревками и повязками. Все трое были одеты в плащи из буйволиной кожи, у каждого за поясом был нож. Магнус и Каркефу нацепили фальшивые бороды, став совсем неузнаваемыми. У каждого были с собой кинжал и пилы, одна с широким полотном, другая — тонкая и острая ножовка; кроме этого, у них было по паре пистолетов. Ничто не могло их остановить.

В конце коридора Магнус нажал на штырь, торчащий из стены. Стена повернулась и все вошли в подземный ход, посредине которого находилось огромное основание башни.

— Это здесь! — прошептал Рудигер.

Магнус, не отвечая, обошел подножие стены, ощупав каждый камень глазами и руками. Обнаружив среди них один, необычной формы, он просунул туда свой кинжал.

Работая кинжалом, Магнус проделал между камнями довольно большое отверстие. Каркефу и Рудигер, затаив дыхание, следили за каждым его движением. Перед ними вдруг открылась низкая дверь; сделана она была из камня и поворачивалась на железных штырях.

Магнус проник туда первым и осветил факелом огромный карцер. Огонь позволил разглядеть фигуру человека в углу.

— Боже! Мой хозяин! — пробормотал Магнус и бросился к узнику, сразу узнав в нем де ла Герш.

Дрожащей рукой он перерезал веревки, связывающие руки Армана-Луи.

— О! Это Матеус сделал с вами!

Освобожденный, Арман-Луи медленно поднялся.

— О! Это вы! Я, признаюсь, больше не надеялся на встречу, — произнес он с трудом.

Магнус принялся целовать руки своего хозяина, бледного и похудевшего.

— Бандит, скорее всего, сделал тоже самое с де Шофонтеном! — произнес Каркефу.

— Он тоже на свободе? — спросил Арман-Луи.

— Еще нет.

— Нужно искать, я не выйду отсюда без него.

Г-н де ла Герш в спешке сделал несколько глотков сердечного лекарства, предусмотрительно захваченного Каркефу, и направился к выходу.

— Постойте, вы же не можете идти! — воскликнул Магнус.

— Мысль о спасении моего товарища придаст мне силы! — ответил Арман-Луи.

На него набросили капюшон, вооружили кинжалом и парой пистолетов и четверо друзей поспешили к винтовой лестнице, ведущей из подвалов на первый этаж замка.

Теперь они находились в галерее, едва освещаемой фонарем, укрепленным под потолком. Какой-то человек сидел в углу. При виде вошедших он встал.

Рудигер быстро направился к нему и, приложив палец к губам, прошептал:

— Святой Ангел!

— Валленштейн! — был ему ответ.

Магнус подошел ближе и, наклонившись к часовому, прошептал:

— Это офицеры имперской армии, посланные графом Тилли. Я их встретил и должен проводить к сеньору Матеусу! Произошли некоторые события!

Часовой кивнул с понимающим видом и отряд проследовал дальше. Около комнаты Матеуса их встретил ещё один часовой.

— Святой Ангел! — произнес он, держа руку на эфесе шпаги.

— Валленштейн! — ответил Рудигер, и, понижая голос, продолжил:

— Тише! Жан де Верт здесь, он прибыл из лагеря. Спит Матеус или нет, он хочет его видеть!

Часовой открыл им дверь. Мгновение спустя друзья очутились в просторной комнате, большую часть которой занимала огромная кровать с балдахином. На столе горела лампа.

Магнус откинул штору, Матеус открыл глаза и увидел перед собой дула четырех пистолетов, направленных на него. У всех четырех ночных гостей на лицах были повязки.

— Ни слова! — произнес один из них. — Одно движение, один крик — и ты мертвец!

Матеус от неожиданности не мог даже пошевелиться, мысли вихрем проносились у него в голове.

— Вы хотите золота? Говорите, сколько? — прошептал он с трудом.

Арман-Луи поднял капюшон и открыл свое лицо.

— Говори, что ты сделал с Рено, негодяй!

Холодный пот выступил на лице Матеуса, но в уме он хорошо осознавал, что пока ещё является хозяином замка и, что если сумеет потянуть время, то быть может, выиграет.

— Вы спрашиваете о господине де Шофонтене? Вы его ищете? — спросил Матеус и попытался встать с кровати, но кончик шпаги уткнулся ему в грудь.

— Будь осторожен! — произнес при этом Магнус. — У нас мало времени и мы нетерпеливы, не забывай — ты в нашей власти!

Матеус с вызовом сложил руки на груди, ненависть пересилила страх в его душе.

— Ну, что же, убивайте! Если я умру — де Шофонтен умрет тоже!

Друзья переглянулись; каждая минута казалась им вечностью, тут они услышали шум в галерее. На лице Матеуса появилась улыбка.

— О, друзья мои! Вы думали, что можно войти в клетку со львом и не выйти оттуда живым?

— Все пропало! — вскричал Магнус.

— Итак, ты не хочешь нам сказать, где наш друг? — ещё раз повторил Арман-Луи.

— Нет! Умирают один раз!

Каркефу не выдержал и схватил шпагу, стоящую рядом с кроватью Матеуса. В другую руку он взял пилу, вытащив её из-за пояса:

— Умереть — это ещё н все! Возмездие есть повсюду! Я с удовольствием пустил бы тебе пулю в лоб! Но я поступлю по-другому! Я просто распилю тебя!

Матеус застыл в ожидании возмездия.

— Магнус! Заткни рот этому человеку! — приказал Каркефу.

Де ла Герш подошел к кровати, где лежал Матеус.

— Послушай, — обратился он к нему. — Если ты проводишь нас к де Шофонтену, то получишь свободен. Я клянусь, что сдержу свое слово!

— А если ты будешь продолжать упрямиться, то я клянусь, что зубы этой пилы не оставят ни одной капли крови в твоих венах! — прибавил Каркефу. — У тебя одна минута на раздумья, выбирай!

В это время Рудигер, с пистолетом в руке, стоял на страже у входа в комнату.

Матеус обвел взглядом всех актеров этой сцены; все оставались неподвижными. Каркефу приставил обнаженную шпагу к груди Матеуса. Тот дрожал всем телом. Каркефу сделал движение и острые зубы пилы вонзились в плоть. Казалось, что глаза Матеуса сейчас вылезут из орбит.

— О! Я сдаюсь! — прохрипел он. — Я проведу вас к де Шофонтену.

Зубы его продолжали стучать. Каркефу опустил пилу.

Матеуса проводили в кабинет, затем спустились по лестнице, за которой виднелась закрытая дверь.

— Он там! — произнес негодяй.

— А! Наконец-то! Давай ключ, и побыстрей!

Дверь открылась и все сразу увидели привязанного к стене Рено. Голова его свешивалась на грудь, он не подавал никаких признаков жизни.

— О, господа! Что он с ним сделал! — воскликнул Каркефу, вне себя от ярости.

Одним движением солдат снял своего хозяина, положил его на землю и стал растирать его затекшие руки.

Рено вздохнул. Каркефу попытался влить ему в рот несколько капель вина. Это ему удалось и Рено открыл глаза. Увидев Армана-Луи, он попытался подняться. Указывая на Матеуса, ещё не пытаясь понять, что происходит, Рено произнес:

— Посмотрите! Вот человек, самый страшный из тех, кого я когда-либо знал. Это становится невыносимым!

Но Каркефу уже схватил Матеуса.

— Петля ещё здесь! — произнес он. — Теперь твоя очередь.

И, прежде, чем кто-либо смог опомниться, он привязал хозяина замка на то место, где только что был де Шофонтен

— Благодари Бога! — обратился он к негодяю. — Арман-Луи дал тебе слово, а то я бы убил тебя здесь же с превеликим удовольствием!

— А теперь послушай, — продолжил Рено. — Я знаю традиции этого дома. Завтра тебе принесут на обед горстку чечевицы и немного воды. Доктор, твой друг, уверит тебя, что ты неплохо спал, и вы сможете прекрасно позавтракать вместе. Не забудь того, что я надеюсь встретится с тобой, и ты будешь подвешен не за руки, а за шею, и твоя гримаса потрясет мир!

Матеус остался висеть связанным.

Магнус закрыл дверь и все вернулись в комнату, откуда недавно вышли. По дороге Каркефу успел положить в карман изрядный кулек, лежавший до этого на столе. Перехватив удивленный взгляд Рено, он пояснил:

— Господин маркиз! Не нужно оставлять съестные припасы врачу! Правила игру это требуют.

Говоря это, он не забыл обернуть своего хозяина плащом, позаимствованным у Матеуса.

В этот момент Рено побледнел и пошатнулся. По галерее пронесся какой-то шум.

— Кто там? — спросил Магнус суровым голосом.

— Доктор спрашивает позволение у хозяина нанести визит узникам, — отвечал часовой. — Может статься, что пленник умрет этой ночью, а это было бы нехорошо.

— У узников тяжелая жизнь, — отвечал Каркефу, придерживая Рено, — я знаю его, завтра он будет свеж и весел, как птичка!

Тем временем, друзья приготовились к бою. Шаги удалились и наступила тишина.

Магнус вздохнул с облегчением.

— Я думаю, что настал час победить или умереть! произнес он.

— Выше голову, сеньор маркиз! — подбодрил Каркефу своего хозяина, — если мы не хотим попасть, как рыбы в сети — нужно уносить отсюда ноги, и поскорей!

Рено сделал над собой усилие, пытаясь идти, но оно было безуспешным.

— Я столько вынес! — произнес он через силу. — Но, будьте спокойны, тело должно подчиниться мне.

И медленными, но твердыми шагами, он направился к двери. Решительным жестом Магнус открыл дверь. Часовой внимательно посмотрел на друзей.

— Ни слова! — шепнул старый воин.

Рудигер подошел тоже.

— Жан де Верт беседует с господином Матеусом. Государственная тайна! Ты должен молчать о том, что здесь видел.

Часовой отдал честь и пропустил их.

Отряд достиг середины галереи, спустился по лестнице и вскоре оказался в подземелье. Струя воздуха ударила им в лицо.

Секретная дверь была перед ними. Они прошли в неё один за другим. Каркефу шел во главе. Магнус — последним.

Каменная глыба стала на свое место — и через несколько минут беглецы достигли выхода из длинного коридора, куда они вошли два часа назад.

Когда они выбрались, наконец, из проклятого замка, звезды блестели высоко в небе. Арман-Луи и Рено упали на колени.

— Свободны! Наконец-то! — воскликнули они разом.

Позади них Магнус, Рудигер и Каркефу крепко обнялись.


13. Сражение


Солдаты, охранявшие замок, могли каждую минуту проснуться. Поэтому нельзя было терять ни минуты. Беглецы горели желанием как можно скорее уйти подальше от этого проклятого замка. Лошади, спрятанные в дальнем конце ущелья, ожидали их.

Магнус и Каркефу сели на лошадей вместе с Арманом-Луи и Рено. Все тронулись в путь, надеясь как можно быстрее покинуть окрестности Рабеннеста.

Во время первой остановки, Каркефу поехал в соседнюю деревню и вернулся со свежими лошадьми. С ним были также пистолеты и шпаги.

— Надо думать, что где-то поблизости идет сражение, предположил Каркефу. — Мне дали животных и оружие всего за двадцать пистолей.

Несколько часов сна и несколько кусков холодного мяса вернули Арману-Луи и Рено силы, утерянные ими во время плена. Рено вынул шпагу и попробовал согнуть её лезвие.

— Тонкая, гибкая и удобная!.. — сделал он вывод. — Я думаю, что скоро у меня будет случай проверить её в действии.

Однако, что-то беспокоило Каркефу. Он поделился своими опасениями с Магнусом.

— Там, в замке, такие темные проходы. Похоже, сам дьявол не бывал там никогда. Секретные двери, вертящиеся камни, которые не смог бы открыть случайный человек… Какие обстоятельства позволили узнать вам все это?

— Друг мой Каркефу, когда-то Магнус был молод; это было давно. В это время я был оруженосцем у барона, большого любителя охоты. Иногда он посещал замок. А у хозяина Рабеннеста была служанка, красивая и веселая девушка… Бедная Катинка! Что с нею стало? Так вот, где проходил барон, проходил и оруженосец. Теперь ты понимаешь, откуда я так хорошо знаю замок и его окрестности?

— Да, понимаю!

До вечера скакали без отдыха. Движение и свежий воздух постепенно возвращали силы Рено и Арману-Луи.

К наступлению ночи с замком Рабеннест их разделяли пятнадцать миль. Шаг за шагом они приближались к тем местам, где слышались отголоски сражений и где уже больше можно было не бояться хозяина Рабеннеста.

— Нужно узнать, что же случилось с Густавом-Адольфом! — произнес, наконец, Арман-Луи.

По дороге им встречались разрушенные хижины и сожженные деревеньки; повсюду урожай, уничтоженный кавалерией, перевернутые деревья, растоптанные сады, перепаханная земля, вся в траншеях. Вокруг — наполовину обглоданные трупы лошадей. Было ясно, что здесь шли жестокие бои. Сохранялась опасность попасть в руки имперцев. Эскадроны хорватов, патрулирующие окрестности, в любую минуту могли взять их в плен.

Встречные крестьяне и хозяева постоялых дворов поведали Магнусу и Каркефу о многочисленный сражениях, о победах шведской армии. Затянувшаяся война подходила к концу. После падения Магдебурга армии готовились к новым битвам.

Граф Тилли не спешил сразиться со шведским королем, так же как и Густав-Адольф не изъявлял желание биться. Обе стороны выжидали, соблюдая осторожность. Один имел старую репутацию консерватора и не хотел подвергать опасности армию, так часто выходившую победительницей из многочисленных сражений; другой, также имея блестящую репутацию, не хотел экспериментов с одним из самых известных полководцев Европы. Оба чувствовали, что от предстоящего сражения зависит судьба Германии и исход войны. Тем не менее, с каждым днем их флаги сближались, пространство между армиями суживалось. Все предвещало близкий бой.

— Мы не должны пропустить бал! — произнес Рено с энтузиазмом.

Благодаря беседам с солдатами и дезертирами, встречающимися по дороге, путешественники всегда были в курсе расположения имперских войск. Это было не легким делом — продвигаться незаметно среди венгерских и хорватских войск, которыми была наводнена эта местность. Они чуяли добычу, как кот чует мышь, поэтому нужно было быть особенно осторожным.

О Матеусе больше не говорили. Каркефу повеселел и запел свою песенку:

Мы повесим скотину

На высокой осине…

В это время легкий ветер наступившего утра принес какой-то неясный шум.

— Это пушки! — предположил Рено.

Все остановились. Это действительно были пушки: вдали гремела канонада. Уже можно было различить белые облака дыма, поднимавшегося над горизонтом. Разгорался бой. Магнус приложил ухо к земле — она дрожала. Это, скорее всего была не перестрелка, не сражение, а настоящая битва. Радость заблестела в глазах де ла Герш и Рено; они уже жаждали сразиться. Магнус повернулся к Рудигеру.

— Дорога свободна! — произнес он. — Ты был храбр и решителен! Я предлагаю тебе свою руку, пойдем с нами! Но, если ты захочешь уйти — всего хорошего! Мы не осудим тебя — ведь ты служил имперцам, а мы — королю Густаву-Адольфу!

— Я поляк, прежде всего! Я иду с вами! Если я сражаюсь, то сражаюсь! — отвечал старый воин.

Под рев пушек Рено прокричал: «Вперед!» — и пятеро всадников тронулись в путь. Когда они очутились на вершине холма, чарующая картина открылась перед ними. Все остановились, как вкопанные.

— Вот это красота! — не удержался Магнус.

У подножия холма сражались две армии. Полки бились, артиллерия грохотала. По цветам знамен можно было понять, что шведская армия наступала.

Человек, одетый в камзол из зеленого сатина, в шляпе с пером, развевающемся на ветру, сидела на лошади и наблюдал за сражением. Его окружала группа офицеров. Это был, без сомнения, граф Тилли. Время от времени он делал знак рукой, и один из адъютантов отправлялся исполнять его приказ.

Имперцы явно имели преимущество в позиции, но их противники — шведы и саксонцы, — лучше маневрировали. Огонь артиллерии, расположившейся по флангам, не был для них препятствием. Атаки шведов были настолько сильны, что имперцам приходилось подтягивать все новые и новые силы, чтобы удерживать позиции.

Один из имперских флангов поддался натиску, ряды сражающихся были смяты, земля была усеяна трупами, везде бродили дезертиры и грабители. Вдруг какой-то небольшой отряд шведских всадников прорвался вперед и, сметая все на своем пути, вырвался на вершину холма; имперская армия отступила, неся потери.

— Я вижу Голубой полк, Желтый полк! Это король! — вскричал Магнус.

Граф Тилли сделал знак рукой, офицер помчался вперед, исполняя его приказ, а за ним и сам граф.

В это время навстречу шведам выступил конный корпус. Солнце играло на кирасах, слышался звон железа. Это были кирасиры Паппенхейма.

Совсем рядом с путешественниками, немыми свидетелями кровавой драмы, австрийская артиллерия продолжала поливать огнем королевские полки. Ни кирасир, ни драгун, ни мушкетеров, ни ландскнехтов не было рядом. Де ла Герш решил перейти в наступление.

— Вперед! — скомандовал он.

Этот призыв придал силы всем остальным — и Арман-Луи, Магнус, Рудигер и Каркефу помчались вперед и скоро пересекли линию огня.

В самой гуще сражения, там, где столкнулись кирасиры Паппенхейма и полки Густава-Адольфа, они увидели шведского короля. Страшный вихрь завертел их и скоро они оказались рядом с ним.

Пули и снаряды сыпались со всех сторон: это было страшное месиво людей и животных.

Кирасиры Паппенхейма, не пострадав от артиллерийского огня до выхода на поле боя, стояли насмерть. А резервные полки Густава-Адольфа подвергались артиллерийскому обстрелу имперских батарей и несли большие потери. Король Швеции почувствовал, что фортуна изменила ему. Везде — сотни трупов, толпы сражающихся. Имперцы не намерены были отступать.

— О! Проклятые пушки! — воскликнул король. — Если их не заткнуть — это может стоить мне жизни и чести.

И он решительно направился к батареям. Внезапно около короля появился Арман-Луи, весь в крови.

— Сир! — обратился он к королю. — Предоставьте мне пятьсот всадников — и эти пушки будут нашими!

Герцог Левенбург возмутился:

— Какое безумие! Пока мы можем это сделать — нужно отступать! Победить сейчас — это невозможно!

— Сир! Пятьсот человек — и я отвечаю за все! — настаивал Арман-Луи. — Времени на раздумье нет! Спешите!

Густаво-Адольф подозвал Арнольда Браэ и приказал ему:

— Подчиняйтесь господину де ла Герш, как мне самому! Поезжайте!

— Спасибо, сир! Потерпите всего четверть часа — и я сообщу вам новость! — поблагодарил г-н де ла Герш, направляясь прямо в гущу сражения.

Собрав около пятисот всадников, г-н де ла Герш решил умереть, но не сдаваться. Солдаты последовали за ним. Если кто-либо из них сомневался — Арнольд де Браэ командовал: «Это приказ короля!» — и уже никто не осмеливался не подчиниться.

Недалеко от г-на де ла Герш сражался отряд гугенотов.

— О! Дьявол! Ведь это наши друзья! Сейчас я приведу их к нам!

И он мощным рывком догнал их. Увидев его, гугеноты разразились приветственными криками. По приветственным возгласам он понял, что солдаты Ла Рошели его узнали.

— Итак, господа, — обратился к ним г-н де ла Герш, — отныне мы сражаемся вместе!

Таким образом у них было столько людей, сколько нужно. Все вместе они пересекли линию сражения и направились к имперской батарее, извергавшей огонь.

— На батареи! — скомандовал г-н де ла Герш.

— На батареи! — подхватили Рено и Магнус, понявшие его план.

— Если мы выберемся отсюда — это будет чудо! — прошептал Каркефу.

Собрав все свое мужество, он бросился вперед.

Гугеноты и шведы, мчась во весь опор, обрушились на батареи. Несколько взводов охраны пытались им противостоять, но атака была настолько стремительной и мощной, что охрана оказалась смятой и за несколько минут выкошенной наголову.

Часть всадников, последовав примеру г-на де ла Герш, спешились и направили пушки на имперскую армию. В одно мгновение Магнус, Каркефу и Рудигер заняли свои места у орудий и приготовились открыть огонь.

— Огонь! — скомандовал Арман-Луи.

Залп — и четыре ядра полетели в австрийцев. Нескольких человек разорвало надвое, они попадали прямо рядом с графом Тилли. Тот, удивленный поворотом дела, осмотрелся.

При виде шведских мундиров на батарее он побледнел:

— О! Побежден! — прошептал он.

Король тоже узнал знамена драгун на батареях; отряды в едином порыве объединились вокруг его шпаги.

Кавалерия Паппенхейма отступила…

Но перенесем внимание на двух воинов, не поддавшихся натиску. Они, наоборот, удвоили усилия, собрав вокруг себя остатки разрозненных полков и продолжали сражаться с той же энергией и тем же пылом. Близкая победа придавала силы шведской армии, но несколько эскадронов, сплоченных вокруг Паппенхейма, подчиняясь военной дисциплине, продолжали сражаться. Граф Тилли ещё отдавал приказы.

— Посмотри на него! — говорил Рено г-ну де ла Герш, указывая на великого маршала, который, стоя в стременах, пытался отбиваться от нападавших на него солдат.

Арман-Луи и г-н де Шофонтен не могли не любоваться этим славным воином; он демонстрировал свои способности в трудных обстоятельствах, успевая одновременно командовать и отбиваться.

— О, если судьба не даст ему погибнуть, то я был бы счастлив сразиться с ним когда-нибудь! Вот это солдат! Вот это лев! Ничто не может победить его! — не уставал восхищаться Рено.

— Ну, что ж! — решил г-н де ла Герш. — Если де Паппенхейм не может подняться к нам, то мы можем спуститься к нему!

— Спустимся! — подхватили гугеноты.

Но толпа сражающихся оттеснила их от графа Тилли. Маршал успел достигнуть близлежащего леса, где скрылись остатки его славной кавалерии, прежде, чем Рено мог догнать его.

Армия графа де Тилли — армия, слывшая непобедимой, была разгромлена и повергнута. Он держался из последних сил и ещё надеялся на победу, так нужную ему сегодня. Но граф был вынужден подчинится голосу разума и отступить. С ним остались несколько офицеров, преданных и смелых.

Наступила ночь и старый воин смог незаметно покинуть поле сражения, где ему только что изменила фортуна.

Измотанный вконец постоянным преследованием, четыре раза раненый, граф де Тилли, казалось, не мог не попасть в руки шведов, а они только и ждали этого. Его эскорт, тающий на глазах, составлял уже несколько человек. На протяжении двух миль от поля битвы продолжалось преследование.

Офицер финского полка хотел уже прикончить графа, но капитан Якобус, израненный и измотанный преследованием, резким встречным ударом прикончил финна со словами:

— Кто же будет противостоять Густаву-Адольфу, если граф де Тилли погибнет?

— Благодарю за службу! — произнес хозяин Магдебурга.

Пришпорив коня, он благополучно достиг леса, где укрылись остатки славной армии графа де Паппенхейма.

На мгновение капитан Якобус остановился, чтобы передохнуть. Обратившись туда, где осталась шведская армия, он произнес:

— Сейчас ты ликуешь, Густав-Адольф, но наберись терпения! Война ещё не кончилась! Мы ещё встретимся!

Его страстную речь прервал возглас г-на де ла Герш. Узнав капитана, он вместе с Магнусом бросился в погоню.

Мы помним, что Арман-Луи и Рено бросились навстречу де Паппенхейму, но разделившись: один пытался догнать великого маршала, другой — графа де Тилли.

Г-н де ла Герш прочесал равнину, но безуспешно, как тут заметил капитана Якобуса. Обнажить шпагу и настичь его, казалось — дело одной минуты. Но капитан исчез прежде, чем Арман-Луи успел его догнать.

Капитан не хотел погибнуть, пока король Швеции жив. Он быстро достиг леса и скрылся в чаще.

Магнус удержал поводья лошади г-на де ла Герш, намеревавшегося преследовать капитана:

— Успокойтесь! У этого негодяя не всегда будет возможность скрыться в лесу.

По дороге назад его слуха достиг крик отчаяния. Осмотревшись вокруг, он увидел среди всадников, собравшихся около горящей хижины, лежащую женщину и молодую девушку, отбивающуюся от мужчин.

— О! Дьявол! — воскликнул г-н де ла Герш. — Вот несчастные, которые заплатят за капитана Якобуса!

И он направил свою лошадь к нападавшим на девушку.

— Это бессмысленно! — крикнул Магнус, еле поспевая за ним. — Их двенадцать, а нас двое!

Вокруг никого не было — только несколько лошадей, брошенных без присмотра да трупы.

— Да, мы ввязались в скверную авантюру! — думал Магнус, продолжая скакать.

Вот уже один из солдат схватил за руку бедную девушку, та, в свою очередь не выпускала руку женщины, лежавшей на земле. Г-н де ла Герш на скаку обрушил на него свою шпагу.

— Пошел прочь! Негодяй! — прокричал он.

Молодая девушка бросилась к нему.

— Спасите меня! Они убили мою мать!

Распущенные волосы девушки закрывали её лицо, кровь текла по щекам. Арман-Луи закрыл девушку своим телом:

— Горе тому, кто тронет ее! — воскликнул он.

Но всадники уже окружили его.

«Смерть французам!» послышались крики.

Но в этот момент подоспел Магнус и его верная Болтунья начала действовать. Арман-Луи не отставал. Хотя врагов явно было больше, смелость и решительность двух воинов ошеломила нападавших. Они решили посоветоваться. Один из них предложил: «Отдайте нам эту женщину — и можете быть свободны.»

Но де ла Герш решил не сдаваться: «Попробуйте взять её у нас!» — прокричал он и набросился на врагов с новой силой. Один за другим солдаты падали, раненые.

— И все это за одну цыганку! — подумал Магнус.

В этот момент Рено и Каркефу появились на равнине в сопровождении отряда драгун. Потеряв следы графа де Паппенхейма, они решили возвратиться и тут увидели сражающегося де ла Герша и бросились его выручать. Насильники мгновенно отреагировали на перемену ситуации простейшей тактикой — обратились в бегство.

Цыганка бросилась к матери, рыдая и обнимая её.

— О, господин, она ещё дышит! — проговорила девушка, подняв голову и обращаясь к де ла Гершу.

Арман-Луи положил раненую на лошадь. Женщина ещё дышала, но ранение было очень серьезным.

Де ла Герш пообещал цыганке сделать для её матери все возможное. В ответ на это молодая девушка бросилась целовать руки Армана-Луи. Подняв на него свои черные глаза, она благодарно произнесла:

— Скажи мне свое имя, я не забуду его никогда! А меня зовут Вирта.

По дороге цыганка рассказала, что она выросла в цыганском таборе. Ее родители занимались торговлей лошадьми. Табор следовал за армией графа Тилли. К моменту окончания битвы она и ещё два человека из табора находились на опушке леса. Внезапно их окружил отряд всадников. Двум цыганам удалось убежать, а мать девушки, увидев, что её дочери угрожает опасность бросилась на её защиту. Удар прошелся прямо по голове бедной женщины.

— Вы подоспели вовремя и спасли нас. Я никогда не забуду этого, — произнесла она мягко.

В лагере умирающую цыганку поместили в соседний с Арманом-Луи шатер, Магнус приказал охранять её.

Г-н де ла Герш в это время отправился на поиски короля.

Армия шведов ликовала. Тысячи солдат, только что вернувшихся с поля боя, приветствовали короля.

Г-н де ла Герш вместе со своими драгунами тоже был в их числе. Король обнял Армана-Луи.

— Это вам я обязан своей победой! — произнес он растроганно.

Радостные возгласы пронеслись по рядам солдат.

— О! — прошептал де ла Герш. — Почему Адриен нет рядом?

В лагере Арман-Луи обнаружил Вирту. Она рыдала над телом своей матери. Девушка принялась целовать руки своего спасителя.

— Мама умерла! Теперь я осталась совсем одна!

Всю ночь Вирта оставалась рядом с телом матери; она пела цыганские песни и плакала. В её голосе сквозило такое отчаяние, что Магнусу стало не по себе.

К середине следующего дня два цыгана из табора Вирты пришли в лагерь драгун и унесли тело мертвой цыганки, обернув его в плащ.

После этого можно было увидеть Вирту, бродившую вокруг шатра де ла Герш. Когда он проходил мимо, девушка следила за ним взглядом; если он случайно останавливался перед ней, Вирта начинала дрожать и её лицо покрывалось слезами. Когда же он проходил, не замечая её, Вирта приникала губами к краю его плаща. Однажды, проникнув незаметно в шатер Армана-Луи и заметив его перчатку, она быстро схватила её, но тут взгляд девушки упал на медальон, помещенный между двумя шпагами. Взяв медальон в руки и нажав на крышечку, Вирта увидела внутри портрет молодой женщины. Побледнев, девушка присела на диван, долго и безмолвно изучала содержимое медальона, потом положила его на место и, схватив перчатку, убежала. С тех пор её никто не видел.

Когда де ла Герш поинтересовался у Магнуса, куда же исчезла девушка, тот указал на птичку, порхавшую с ветки на ветку:

— Куда летит эта птичка? — спросил он, и Арман-Луи все стало ясно.


14. Мошенничество Евы


Оставим на время де ла Герш и де Шофонтена при дворе Густава-Адольфа, где их задержала война и обратим свой взор на мадам д`Игомер, которую мы потеряли из вид с той поры, когда смелость Магнуса спасла м-ль де Сувини и м-ль де Парделан от её рук.

Мы помним, что Жан де Верт, подчинившись желанию баронессы, намеревался проводить её в Прагу, в резиденцию фельдмаршала Валленштейна.

Поражение, которое она потерпела в павильоне, не изменило её решимости и наутро она отправилась в Богемию, сопровождаемая людьми барона. Самого же баварца д`Игомер оставила в Магдебурге. Она была уверена в нем и желала, чтобы сообщник, не менее убежденный и не менее страстный, наблюдал за городом, где нашли приют две ненавистные ей кузины.

Воплощение всех её желаний было возможно лишь при содействии сильного лица. Она хотела добиться своего во что бы то ни стало, войти во дворец или побежденной, или победительницей.

Она преследовала двойную цель: сначала — избавиться от соперницы, затем — предстать перед Рено и показать, на что она способна и что она может ему дать.

«Он меня узнает и может быть пожалеет, — размышляла она. — Не знаю только, буду ли я счастлива и будет ли счастлив он…»

Дорогой она снова и снова обдумывала эту идею и готовила себя к роли жертвы.

Человек, которого император Фердинанд назвал герцогом Фринландским, в награду за услуги, оказанным им Дому Габсбургов, занимал высокий пост в Праге. Он заслуживал репутацию военного, такую же, как и граф Тилли. Он был богат и знатен. Среди своих владений герцог выбрал уединенное место, где король дал ему возможность организовать свой Двор.

Вокруг него постоянно находилось большое количество офицеров, преданных военному делу. При дворе также находилось шестьдесят слуг и пятьдесят солдат.

Самые известные и важные сеньоры считали за честь быть вхожими во дворец герцога; здесь постоянно устраивались балы, дворяне из самых знатных дворов приезжали сюда.

Слава и богатство герцога росли день ото дня. Во всей империи, от берегов Эльбы до Рейна, от Балтийского моря до Тирольских гор, не было солдата, который не знал бы герцога, не уважал бы его и не боялся.

Его имя было, как флаг; не было человека, владеющего шпагой и мушкетом, который не пошел за ним в бой и не сражался бы до последней капли крови.

У герцога, как у императора, было огромное количество слуг и мажордомов, офицеров и адъютантов. С ним разговаривали, как с коронованной особой. Находясь под покровительством короля, он был неуязвим; в любую минуту имперская армия готова прийти ему на помощь.

Надо сказать, что баронесса была свидетельницей такого количества событий за короткий промежуток времени, что не могла не знать, что война имеет свои капризы.

Она могла игнорировать то, каким образом Валленштейн поднялся на такую высоту, но хорошо понимала, что сейчас ей придется быть с ним особенно осторожным. Баронесса не забыла, как когда-то, в Вене на одном из праздников, первый лейтенант империи смотрел на неё такими глазами, что окружающие это заметили. Он говорил с ней и его голос, всегда такой жесткий, вдруг смягчился, лицо его оживилось. Что-то дрогнуло в груди этого сурового человека, казалось уже не способного на большие чувства.

В те времена мадам д`Игомер, будучи недавно замужем, была в расцвете своей красоты. Но, будучи женщиной умной, она уже ничему не удивлялась. Какой это был триумф для её гордости! Хозяин Германии готов был упасть к её ногам; но тогда она влюбилась в авантюриста, бедного дворянина… Сегодня же она хотела узнать, имела ли её красота ещё какое-то влияние на Валленштейна.

Прибыв в Прагу, она решила первым делом нанести ему визит.

Вряд ли кто-либо мог уступить ей в искусстве очаровывать. Как она присела в поклоне перед рукой, протянутой ей герцогом! С какими интонациями в голосе она поведала ему о том, какая она сейчас покинутая и беззащитная! Одна, брошенная всеми, д`Игомер вдруг вспомнила о Валленштейне, гордости великой Германии! Она хранила в памяти то, что некогда он был добр к ней и решилась приехать к нему. Несчастья преследовали её повсюду, ей столько пришлось перенести при шведском дворе! Если её присутствие каким-то образом стеснит человека, любимого и обожаемого всей империей, она готова исчезнуть и провести последние минуты в монастыре…

Две слезы упали из её глаз и потекли по розовым щекам. Валленштейн поддержал молодую женщину со словами:

— Добро пожаловать, мадам! Этот дворец ваш!

Это была первая победа. Мадам д`Игомер надеялась и на другие. Вскоре она заинтересовала герцога несуществующими несчастьями, по поводу которых она могла лить слезы в любое время дня и ночи. Скоро она обрела большую власть.

Прошло немного времени, как вся прислуга: пажи, мажордомы, оруженосцы, дворяне и капитаны не могли не считаться с новой звездой, взошедшей над Прагой.

Среди людей Валленштейна был лишь один человек, которого опасалась д`Игомер — это был астролог Сени; но Текла с первого взгляда распознала, с кем имеет дело. Однажды она потребовала астролога к себе и, показывая ему ларец со сверкающим золотым колье, сказала:

— Вот дань, которую я вам плачу за вашу науку; я смею надеяться, что прогнозы будут благоприятны для меня, и что планеты, подчиняющиеся законам природы, будут способствовать нашей дружбе!

От астролога не ускользнуло выражение лица, с которым говорила мадам д`Игомер.

— Что вы ожидаете от планет, доверяющих мне свои секреты? Вы блистаете не меньше, чем Венера! Звезды — ваши сестры! — отвечал Сени.

— Вот именно! Я надеюсь, что вы поняли, что должны время от времени повторять это герцогу, а я не буду забывать говорить ему, что вы никогда не ошибаетесь!

В этот же вечер соединение Марса и Юпитера демонстрировали Валленштейну, что приезд мадам д`Игомер в Прагу — хорошее предзнаменование; звезды явно свидетельствовали об этом.

Мадам д`Игомер всегда была в курсе всех событий, поэтому она одна из первых узнала о взятии Магдебурга. Для неё это ничего не значило, но теперь она могла быть уверена, что мадмуазель де Парделан не сможет покинуть город.

Курьер, посланный в день катастрофы, подтвердил её мысли. Теперь нужно было доставить пленницу в руки Паппенхейма, в Прагу. Но, чтобы достигнуть этого, нужно было убедить его в целесообразности её решения. Мадам д`Игомер быстро обдумала свой план.

Однажды утром она появилась перед герцогом Фринландом с глазами, полными слез.

— Какую ужасную новость я узнала! — воскликнула она, падая на колени перед герцогом. — Я не поднимусь с этого места, пока вы не поклянетесь исполнить мою просьбу!

— Что случилось? Разве вы не хозяйка здесь? — спрашивал Валленштейн, присаживаясь возле нее.

— Магдебург взят!

— Разве это не город мятежников? Теперь там войска императора!

— О! Вы ничего не знаете! Две молодые женщины, с которыми я связана кровными узами, находятся во власти Паппенхейма. Их имена известны графу Тилли, это знатные особы и он просит за них. В какую крепость их направят? Каким испытаниям они могут подвергнуться? Несмотря на страдания, перенесенные мной в Швеции, я не могу забыть, что спала с ними под одной крышей.

— Дорогая Текла! Вы также добры, как всегда!

— Напишите графу Тилли, чтобы мадемуазель де Парделан и мадемуазель де Сувини были переданы вам! Пусть они живут у нас во дворце. Если он захочет за них золота — для вас оно всегда было ничто! Здесь они будут под моим присмотром! Более того, если Бог даст, я вытяну их души из сумерек еретизма. Таким образом я отплачу им свой долг!

— Что вы хотите, чтобы я сделал, Текла? Хотите, я пошлю своего офицера к графу Тилли? Он хорошо знает меня и, надеюсь, не откажет!

— Кто может противостоять желаниям графа Валленштейна? Но сделайте лучше, позвольте поехать мне самой! Я появлюсь перед Паппенхеймом, и, когда пленницы меня увидят, они сочтут себя спасенными! О! Могу ли я привлечь их потерянные души в лоно нашей святой церкви?

— Но, — продолжал Валленштейн. — Это путешествие, в которое вы хотите отправиться, не продлиться ли оно слишком долго? Я не хотел отпускать вас! Ведь я, как солдат, обязан сам исполнить вашу просьбу.

— Вы — герцог Фринланд, вы всегда побеждаете, вы тот, кому всегда сопутствует успех. Валленштейн снизошел до того, что обратил на меня внимание, и Валленштейн думает, что я променяю его на кого-нибудь другого! Не вы ли приютили меня, покинутую и несчастную, разве я могу вас предать?

Герцог прижал Теклу к своему сердцу.

— О! — подумала она, — Если бы так же меня прижимал к своему сердцу Рено!

Д`Игомер пустилась в путь. При себе она имела письмо, подписанное Валленштейном, и эскорт.

Письмо, адресованное графу Тилли, повествовало о желании герцога Магдебурга призвать к себе м-ль де Сувини и м-ль де Парделан, родственников мадам д`Игомер — хозяйки замка. В письме не было ни одного слова о выкупе. Было понятно, что последнее слово остается за хозяином положения. Графу Тилли ничего не оставалось поделать, как подчиниться.

Мадам д`Игомер советовалась по этому поводу с Жаном де Вертом. Тот опасался, что Паппенхейм не отпустит от себя Адриен.

— Вы думаете, что он до сих пор её любит? — спросила д`Игомер.

— Нет, её долгое отсутствие рассеяло его мечты об этом; но он знает, что я люблю её и пообещал де ла Герш следить за ней.

— Значит, это вопрос чести, а не любовная проблема. Я хочу немедленно встретиться с Паппенхеймом.

Час спустя Текла предстала перед генералом.

— О! Предписание! — произнес он, знакомясь с депешами, врученными ему мадам д`Игомер.

— Император надеется на вашу преданность.

— Он имеет право на неё рассчитывать, так как король Швеции находится сейчас в Германии. Но разве вы игнорируете то, что я делаю здесь?

— Я не игнорирую ничего. Почитайте!

И Текла протянула графу письма Валленштейна и графа Тилли.

— Отдать вам мадемуазель де Парделан и мадемуазель де Сувини? — произнес он, бросая беглый взгляд на письма. — А как же мое обещание?

— А как же ваш интерес?

Паппенхейм и д`Игомер посмотрели друг другу в глаза.

— Не нужно громких слов, скажем о вещах так, как оно есть на самом деле, — продолжила Текла. — Есть две молодые женщины. Одну из них вы любили когда-то…

— О! Вы знаете об этом!

— Я решила быть дипломатом, а дипломат не должен ничего упускать. Адриен любит де ла Герш, а также её любит Жан де Верт. Но это их дело, пусть они улаживают это сами. Вы не будете сражаться ни с одним, ни с другим. Но рядом с мадемуазель де Сувини находится мадемуазель де Парделан, и это вы не учли.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что мадемуазель де Парделан, графиня Маммельсберг по матери, почти что немка и её графство происходит от австрийской короны, а вы являетесь одним из её слуг. Единственная дочь и единственная наследница маркиза де Парделан, она достойна любви самых великих властителей. Я знаю, кто её любит, и это несмотря на то, что две кузины постоянно вместе.

— Она действительно очаровательна! — прошептал де Паппенхейм.

Текла подошла к нему:

— Как вы считаете, хозяин империи будет колебаться отдать пленницу императора Фердинанда тому, кто ему так преданно служит? Какие ещё владения можно присоединить к богатствам де Паппенхейма? Правда, что маркиз де Шофонтен обожает её, и, как мне рассказывали встречался с Паппенхеймом в Гранд-Фортели?

Г-н де Паппенхейм поджал губы.

— Все это порождает связи, которые нельзя разрушить, — продолжала вдова д`Игомер. — Не бравировали ли вы этим? Не хотите ли вы первым испытать поражение? Это может принести вам славу! Не слухи ли это, что возле Малина господин де Шофонтен убил в вашем присутствии человека, искусного фехтовальщика! Да! Господин де Шофонтен имеет право на уважение со стороны графа де Паппенхейма. Он победил вас — поклонитесь ему!

— Мадам! — воскликнул граф, бледный от гнева.

Но молодая вдова не опустила глаза.

Красный крест появился на лбу у великого маршала; он отступил на шаг, словно опасаясь мадам д`Игомер.

— Мадам! — снова начал он. — Есть слова, которые человек не может сказать мне безнаказанно. Вы — женщина… Я забуду их!

— Нет, не забывайте их! — настойчиво продолжала мадам д`Игомер.

— Но что вы хотите от меня?

— То, чтобы я сделала, если бы звалась графом де Паппенхейм!

— О! Говорите, говорите!

— Вас оскорбил человек, иностранец, враг вашей страны и вашей империи! Этот человек влюблен в женщину, которую превратности судьбы привели к вам, и вы меня спрашиваете, чего я от вас хочу! Не надо лишних слов! Мадемуазель де Парделан здесь, чего вы боитесь? Вы говорите об обещании, данному господину де ла Герш. Но у вас есть приказ графа де Тилли, и вообще, что вы должны господину де ла Герш? Благодарность за тот рассказ, который я слышала двадцать раз, о том необычном облике, что вы принимали в Гранд-Фортели, когда пятьдесят мушкетов вам угрожали со всех сторон?

— О! Господин де Шофонтен вам об этом рассказывал?

Г-н де Паппенхейм не мог продолжать; кровь, прилившая к горлу, не давала ему говорить.

— О! Вы дрожите! Вам доверена такая акция! Не упустите ее! Удача улыбнулась вам и Бог вам поможет!

— О! Я согласен подчиниться! — вскричал граф де Паппенхейм.

— Итак, мадемуазель де Сувини и мадемуазель де Парделан поедут со мной в Прагу?

— В Прагу! В Вену! Куда вы хотите!

— Вы знаете, что за человек герцог Фринланд, и как он предан друзьям. Я скажу ему, что его желание было приказом для вас и, возможно, когда-нибудь, вы увидите его во главе империи! А я, надеюсь, буду адъютантшей фельдмаршала Валленштейна!

— Сегодня вечером я отправлюсь в Саксонию, а вы последуете в Богемию. Нужно ли говорить двум кузинам, что вы здесь?

— Это не обязательно. Скажите им, что вы больше не уполномочены сопровождать их, остальное я беру на себя.

— Значит, я могу рассчитывать, что вы будете хорошо следить за той, которая, быть может скоро будет называться графиней Маммельсберг?

— Если она не будет принадлежать вам, она не будет принадлежать никому! Правда, ещё существует господин де Шофонтен…

— Бог поможет нам встретиться и тогда будет видно.

— Прощайте, граф!

— Прощайте, баронесса!

Минуту спустя, вдова д`Игомер уже была рядом с Жаном де Вертом и рассказывала ему о результатах беседы с графом де Паппенхеймом.

— Как я вам и говорила, он согласился! — довольно заключила она.


15. Глава, где мадемуазель де Сувини и мадемуазель де Парделан узнают о прелестях города и деревни


Согласившись на отъезд м-ль де Сувини и м-ль де Парделан, граф де Паппенхейм скоро и сам был готов к отъезду. Он объяснил его срочным приказом императора. Прощание с девушками было недолгим. Паппенхейм сказал им, что он оставляет их в руках надежного человека. После его отъезда, баронесса д`Игомер быстро направилась в Прагу. Она сделала все, чтобы девушки ничего не заподозрили. Лишь во дворе у герцога де Валленштейна кузины поняли, что фортуна изменила им.

Встретив девушек, баронесса изобразила радость на своем лице. Она даже попыталась обнять пленниц. Все похолодело в душе у молодых девушек.

— Эти объятия ни к чему. Мы ведь теперь ваши пленницы… Зачем же играть комедию? — прямо спросила Адриен.

— Мы опять в монастыре Сан-Рупьер? — спросила ничего не понимавшая Диана.

— О! Почему меня не любят те, кого люблю я? — отвечала баронесса и её глаза наполнились слезами.

Текла, как мы знаем, умела лить слезы по любому поводу. Она прибегала к этому испытанному способу при каждом удобном случае. Слезы были ей к лицу. Они придавали вдове д`Игомер какой-то неотразимый шрам. В таких случаях она казалась особенно беззащитной и пользовалась этим. Текла умышленно и с удовольствием лицемерила, говоря с кузинами заискивающим голосом. При этом она преследовала цель показать герцогу Фринланду свое нежное отношение к кузинам и одновременно сыграть с ними злую шутку.

Баронесса мечтала достигнуть двойного результата: с одной стороны вызвать у своего покровителя отвращение к созданиям, отвергающим проявление внимания и доброты, а с другой — одеть вуаль добродетели и несчастья.

В то время, как м-ль де Парделан и м-ль де Сувини были помещены под присмотром в павильон, мадам д`Игомер несколько раз появлялась в слезах перед герцогом Валленштейном. Она не отвечала на настойчивые вопросы фельдмаршала, наконец, после долгих уговоров, Текла рассказала о своих несчастьях.

— Вы знаете, как я люблю мадемуазель де Парделан и мадемуазель де Сувини, особенно мадемуазель де Парделан. Вы знаете также, как я хочу, чтобы они были счастливы. Это мое желание побудило меня не пустить их ко двору шведского короля, откуда они вряд ли вернулись. В этом деле я представляю ваши интересы, но ни моя любовь, ни моя нежность не смогут до сих пор растопить лед наших отношений. Они отвергают все попытки подружиться с ними.

Говоря это, мадам д`Игомер поднесла свои маленькие и белые руки к глазам; герцог нежно отвел их.

— Вот в чем причина ваших слез… И вы до сих пор не оставили своих намерений?

— О! Я люблю их! И потом меня тревожит другое. Вы понимаете, что я пекусь о чистоте их душ. Я знаю, что кузины преданы двум молодым дворянам, я познакомилась с ними, когда была в Швеции. Чем они приворожили молодых женщин? Этого я никак не пойму. Тут замешано какое-то колдовство.

— Не пугайтесь! — отвечал Валленштейн. — Не лучше ли обратиться к астрологу Сени?

— Я не хотела вам говорить, — продолжала Текла. — В их манере чувствовать и воспринимать окружающее есть нечто такое, что каждый раз пугает меня. В этом я вижу влияние мистических сил. Ведь я помню девушек совсем маленьких и не узнаю их. Хочу направить их на верный путь — и не могу. Они постоянно сопротивляются мне. И ещё скажу вам, что руки мадемуазель де Сувини добивается один знатный человек.

— Вы говорите о знатном человеке. Кто он?

— Ваша светлость, когда на небе нет солнца, свет звезд проникает сквозь тучи!

— Имя звезды, которой предназначена племянница господина де Парделана?

— Барон Жан де Верт!

— И она отвергает его?

— Это ещё не все! Другой известный сеньор вздыхает о мадемуазель де Парделан и желает заполучить её руку.

— И как же зовут этого человека?

— Граф де Паппенхейм.

— Один из моих лучших командиров!

— Вот похвала, которую, я уверена, Паппенхейм не променяет даже на королевскую корону.

— Итак, он любит мадемуазель де Парделан? — спросил Валленштейн, целуя руку Теклы.

— Он обожает ее; но, как и её кузина, мадемуазель де Сувини в случае с Жаном де Вертом, мадемуазель де Парделан противится этому союзу.

— Вы правы, это упрямство ничем не объяснить, кроме как колдовством!

— О! Ваша светлость, эти две несчастные были воспитаны, как еретички…

— Можно было не обращать внимание на это, но мы не можем забывать о другом интересе — интересе империи. Мы не должны графине Маммельсберг позволить попасть в руки авантюриста. Я никогда не прощу себе этого. Я хочу счастья и для одной и для другой.

— О! Ваша государственная преданность не имеет границ! Эти мысли преследуют и меня! Я не сплю из-за них по ночам! Но силы мои на исходе…

Говоря это, Текла задержала свою руку в руке Валленштейна и погрузилась в глубокие раздумья. Герцог залюбовался молодой женщиной.

— О! — вдруг произнесла она, поднимая свою очаровательную головку. — я неоднократно приходила к мысли, что свет нашей религии очистит их души и девушки станут меньше противиться моим усилиям.

— О! У вас святые мысли. Тишина монастыря сможет усмирить их.

— Я вас правильно понимаю, что вы предлагаете, мой дорогой герцог, поместить одну и другую в монастырь. Там они скорее станут на праведный путь. Можно также пока поместить их под наблюдение набожного человека.

— Я дам вам по этому поводу совет. Когда благодушие уже ничего не может, когда возможности нежности уже исчерпаны, нужно прибегнуть к наказанию, как прибегают к железу и огню, чтобы выжечь траву и кусты на поле, где должен пройти плуг.

— Вы разделяете мои опасения. Я не хотела бы их лишить моей нежности. Доверите ли вы мне их? Сделаете ли вы меня их хозяйкой? Поручите ли вы мне их судьбу? Я сделаю все, чтобы добиться цели, которую вы ждете.

— Делайте все, как считаете нужным! Мадемуазель де Сувини и мадемуазель де Парделан в ваших руках.

Мадам д`Игомер вздохнула и произнесла вкрадчивым голосом:

— Пусть их счастье будет мне платой за мои труды!

Эта беседа решила судьбу двух пленниц. Но прежде, чем прибегнуть к строгостям монастыря, мадам д`Игомер решила прибегнуть к хитрости, окружив девушек удобствами и удовольствиями. Это была самая лучшая месть. Нужно было сначала развратить, прежде чем нанести удар.

С этого момента она вменила себе в обязанность сопровождать кузин на все праздники, устраиваемые при дворе Валленштейна. Прежние платья девушек были заменены на богатые и роскошные наряды. Все, что могло радовать глаз, было предложено пленницам. Диана и Адриен постоянно находились в атмосфере удовольствий: музыка, танцы, фейеверки, охота постоянно сменяли друг друга; им оказывали внимание несколько знатных особ.

Каждый вечер Адриен и Диана возвращались к себе, измученные и утомленные. Правда, нужно отметить, что их ничто не могло сломить. Их простота и прямота преодолевала все ловушки. После шумных праздненств во дворе Валленштейна они становились на колени и молились. Хитрость мадам д`Игомер не удалась.

Тем временем великий маршал вернулся с поля боя. Он был очень расстроен поражением своих войск. Он видел сам, как его кирасиры падали под ударами драгун. В гуще сражения Паппенхейм столкнулся с Шофонтеном. Под натиском шведов его войска отступали. И как он может теперь отдать своему счастливому противнику ту, которая находится в его руках!

— Нет! Нет! — повторил Паппенхейм, — он победил меня, теперь моя очередь отомстить ему.

Воодушевленный своим решением, он прилагал все усилия, чтобы заполучить сердце мадемуазель де Парделан, хотя он отлично помнил об обещании, данном Шофонтену.

Природная верность мадемуазель исключала мысль об измене, и, порученная графу Арману-Луи, она свято верила в его порядочность.

— О! Я не знаю, чего я боюсь больше, — говорила Диана Адриен, — суровости и жестокости Жана де Вирта, или галантности и хитрости Паппенхейма!

— Объясни! — просила Адриен.

— Недавно он пришел ко мне: я протянула ему руку, он взял её и вдруг бросился на колени. Я так удивилась, что не могла произнести ни слова. Граф заявил, что любит меня, что ничто не помешает ему любить меня всегда, и, чтобы быть со мной, он готов на все. Я поняла по его глазам, что он ни в чем не виноват. Это происки мадам д`Игомер. Это она отдала нас Жану де Верту и Паппенхейму. Теперь мы, как в тюрьме. Пусть Бог нас спасет!

Чутье подсказывало Адриен то, что Диана не ошибалась. Она поняла наконец, что в этих условиях, где все, казалось было подчинено удовольствиям, им, в конечном итоге, было приготовлено тяжелое испытание. Окружающий мир был закрыт для них; ни одни звук, ни одно слово не должно было ускользнуть от часовых Валленштейна. Одетые в шелка, покрытые бриллиантами, осыпанные золотом, на самом деле девушки вели жизнь рабынь. Они не знали, помнят ли о них за стенами дворца.

Однажды вечером, на балу, мадам д`Игомер подошла к Диане, которую вот уже несколько дней называла графиней Маммельсберг. В это время девушка, сидя на диване, грустным взглядом наблюдала за толпой куртизанов, фланирующей по залу, залитому огнями.

— Что произошло? — удивленно спросила д`Игомер, беря руку Дианы в свою. — Где же драгоценности на этой красивой ручке? Дорогая графиня, вы поступаете неподобающе. И, снимая с руки браслет с бриллиантами, продолжала: — Взгляните, вот браслет, доверенный мне графом де Паппенхеймом. Вручая его мне, он заверил, что эта красота предназначена вам. Он так красиво будет на вас смотреться.

Диана быстрым движением схватила драгоценность и бросила его прочь.

— Я не нуждаюсь в подарках графа! — гневно произнесла она.

— Молодец! — прошептала м-ль де Сувини, пожимая ей руку.

Несмотря на выдержку, мадам д`Игомер побледнела, но снова попыталась заговорить с Дианой:

— Я понимаю, вы отвергаете мое внимание, я могу это объяснить, это ваше право, но отвергать внимание другого, влюбленного в вас знатного человека — вот этого мне не понять! Через несколько дней вернется граф де Паппенхейм — и тогда мы посмотрим, посмеет ли графиня Маммельсберг отказаться от свадьбы!

Для Дианы эти слова были настоящим ударом.

— Вы говорите о замужестве с графом де Паппенхеймом?

— Мы ждем только курьера, который должен привезти согласие императора на эту свадьбу, и сразу начнем готовиться к церемонии.

В это время в галерее появился папский легат, посланный в Германию сражаться с еретиками и нести католическую веру в сердца верующих. Это был настоящий Князь Церкви, прославившийся твердостью характера и преданностью католической вере. Движимая неожиданным порывом, расталкивая толпу, м-ль де Парделан бросилась к нему и, падая на колени взмолилась:

— Монсиньор, вы защищаете слабых и помогаете отвергнутым. Взываю к вашей милости, пожалейте меня!

— Дочь моя, поднимитесь с колен и поведайте мне, что случилось! — ничего не понимая, сказал легат.

— Нет, только после того, как вы выслушаете меня! Вы — олицетворение Христоса на земле, могли ли вы дать разрешение на брак, к которому меня принуждают и который я отвергаю? Ведь я ещё совсем молода, я не хочу приносить себя в жертву. Ведь я была воспитана в другой вере! Поверьте, это не шутка! Графиня Маммельсберг по матери, я имею десять деревень и двадцать замков. Мое сердце отдано дворянину, католику, французу, сражающемуся за Швецию, мою родную страну. Я вольна свободно выбирать свою судьбу и отдам свою руку тому, кого люблю. Я взываю к вашей жалости, помогите мне, сделайте так, чтобы в один прекрасный момент я не стала графиней де Паппенхейм! Я не хочу соединять свою судьбу с тем, кого не люблю!

Папский легат сжал руку м-ль де Парделан:

— Во имя того, кто дал мне право соединять и разлучать и кто наделил меня властью, я накажу того священника, кто навредит этой женщине! Поднимитесь, дитя мое, и не бойтесь ничего. Мой брат, архиепископ Пражский, сделает все для вас! Пусть все, кто меня слышит, знает — графиня Маммельсберг находится под покровительством церкви!

Легат медленно обошел толпу, осеняя её крестным знамением. Присутствующие преклонили головы пред ним.

Сумев усилием воли изменить выражение своего лица, мадам д`Игомер не произнесла ни слова. Но в тот момент, когда глаза молодых женщин встретились, Текла тихо произнесла:

— Сейчас вы победили, но все проходит, легаты и время.

И, так как все смотрели на нее, баронесса д`Игомер предложила руку м-ль де Парделан.

— Вы так отчаянны, дитя мое! Возвращайтесь к себе и успокойтесь!

Диана и Адриен возвратились к себе, чтобы уже никогда не выходить из своих покоев; дни бежали за днями, недели за неделями, никто не навещал их, никто не разговаривал с ними, ничто не нарушало тишину их существования. Вокруг не было никого — ни лицемерных улыбок, ни насмешливых взглядов.

— Ох! Хоть бы Рено и Арман-Луи узнали о наших несчастьях! Хоть бы они нашли нас и спасли!

Приникнув к окнам, девушки наблюдали за облаками и птицами, парящими в небе. О, если бы у них была быстрота птиц и облаков!

В то время, как молодые женщины страдали вдали от мира в Пражском дворце, важные военные события, предвиденные мадам д`Игомер, призвали фельдмаршала Валленштейна на театр войны. После поражения под Лейпцигом 7 сентября 1631 года, графа Тилли постигла другая неудача. Он потерпел поражение под Лешем. Звезда Густава-Адольфа взошла на небосклоне.

Мадам д`Игомер была первая проинформирована о переговорах между герцогом Фринландом и Фердинандом, хотя сведения об этом держались в строжайшей тайне.

Фринланд желал наложить руку на Германию. Д`Игомер быстро догадалась, какой совет он ждет от нее.

— О! — говорила она с горечью в голосе. — Сейчас я хочу думать только о вас и забыть о своих желаниях. Империя идет к своему концу, враг готов нанести последний удар. Вы должны направить все усилия на победу! Никто не сможет противостоять Густаву-Адольфу, кроме вас. Вы — единственный защитник империи. Не думайте обо мне и отправляйтесь сражаться. Смотрите: солдаты, капитаны, генералы ждут вас и надеются на вас! Все готовы сражаться до конца! Принцы, выборщики, короли вам доверяют свои народы и свои короны. О! В тот день, когда вы покинете свой дворец, я одна буду плакать, а Германия будет приветствовать вас! Он будет надеяться на победу, отправляя вас на войну. Огромный кортеж дворян и сеньоров будет сопровождать вас к границам, осажденным шведами. Не сомневайтесь ни в чем и присоединяйтесь к отрядам де Паппенхейма! Завтра это уже будет настоящая армия, и пусть Европа изумится вашим победам, ведь вы — настоящий солдат!

— О! Вы одна меня любите, Текла! — вскричал Валленштейн.

Вскоре после этого разговора он отдал распоряжение приготовиться к отъезду. Накануне этого события мадам д`Игомер попросила разрешения дать некоторую свободу пленницам.

Валленштейн нахмурил брови. Д`Игомер настаивала:

— Вы ведь знаете, что мои старания оказались напрасны, я надеялась, что кузины поймут меня, но ошибалась. Но я думаю, что все-таки добьюсь своего.

Валленштейн не стал противиться мадам д`Игомер и в один прекрасный день к девушкам вошел паж и объявил им, что во дворе их ожидает карета. Диана и Адриен последовали за ним беспрекословно и через несколько минут их карета покинула Прагу.

Карету с пленницами сопровождали двенадцать вооруженных всадников. Мадам д`Игомер, которую девушки не видели уже давно, ехала неподалеку от них.

Прошло два дня, как молодые женщины покинули резиденцию Валленштейна и нисколько не жалели об этом. Карета быстро следовала мимо многочисленных лесов и полей и, наконец прибыли во двор огромного замка, расположенного на вершине горы.

— Можем ли мы узнать, где мы находимся? — спросила Адриен, окидывая взглядом высокие стены, окружавшие их.

— Вы находитесь у меня, в замке Драшенфельд! — приветствовала их мадам д`Игомер, появляясь на вершине лестницы. — Добро пожаловать!


16. Замок Драшенфельд


Замок Драшенфельд, где обитали теперь Адриен и Диана, был одновременно цитаделью и монастырем. Там были длинные галереи и просторные залы, как во дворце; казематы, подземные ходы, как в огромном замке; часовня, колокол, кельи, как в монастыре. Все отвечало двойственному характеру этой обители: прогуливаясь по комнатам и галереям, здесь можно было случайно встретить часовых со шпагами и мушкетами, пажей, одетых в велюр и сатин, красивых женщин, обмахивающихся веером или играющих на лютнях, монахов и служителей церкви, погруженных в молитвы.

К концу месяца кузины уже были в курсе событий, царивших в Драшенфельде. Вечера обычно посвящались балам и различным развлечениям, в которых д`Игомер была очень изобретательна. По утрам все погружались в молитвы. Если после полудня была хорошая погода, все отправлялись гулять в лес, охотиться, а если дождило, все отправлялись в часовню, где читали молитвы.

Иногда — а это бывало часто, когда д`Игомер перед этим плохо спала, — молитвы заменяла музыка.

Видимо, Текла нисколько не жалела об отсутствующем Валленштейне. В это время францинсканский отец задумал вырвать из сердец м-ль де Сувини и м-ль де Парделан корни еретизма.

Командование замка было поручено худому и мрачному человеку. М-ль де Сувини, увидев его в первый раз, вздрогнула. Ей пришла в голову мысль, что она уже где-то раньше его видела. Но, услышав его имя: «Матеус Орископп» — она похолодела от ужаса.

— О! Это человек де Верта! — подумала она и не ошиблась.

Это был в самом деле Матеус Орископп. Побежденный в замке Рабеннест, он жаждал взять реванш в замке Драшенфельд. Мужчины избежали его мести, но остались женщины. Ему открылись пути для мщения и мадам д`Игомер могла вполне на него рассчитывать.

Вы, конечно помните, что благодаря предосторожностям, предпринятым Каркефу, Матеус Орископп остался подвешенным на крюке в Зеленой комнате замка Рабеннест. Его нашли только через несколько часов после того, как беглецы покинули ненавистный замок. Солдат, принесший еду пленнику, обнаружил хозяина Рабеннеста, замерзшего и взбешенного.

Матеус не стал терять времени на поиски пленников, а отправился прямо к Жану де Вирту. Его ненависть и ярость была беспредельна. Жан де Верт сразу понял, что он может вполне рассчитывать на Матеуса. Не наказав его, он дал ему рекомендательное письмо и направил к своей сообщнице, мадам д`Игомер. В письме были такие слова: «Вот негодяй, которого я вам рекомендую!»

С таким письмом мадам д`Игомер быстро взяла его к себе на службу. Матеус не скрывал своей ненависти к Рено. После отъезда Валленштейна д`Игомер решила поменять Прагу на Драшенфельд и решила доверить командованием замком Матеусу.

Мадам д`Игомер была в Драшенфельде, как охотник, содержащий в клетке красивых птичек и ждущих, когда придут лисы и съест их. Лисами в этом случае были Арман-Луи и Рено. Она была уверена, что никто не будет следить за клеткой лучше, чем Матеус.

В первые дни пребывания в Драшенфельде Матеус пришел к мадам д`Игомер.

— Мой долг — поговорить с вами откровенно, — начал он. — Позвольте мне, баронесса, внести ясность в одном деле. Я понял, что вы не питаете любви к той, которую зовут графиня Маммельсберг.

— О! Вы правы! — подтвердила Текла.

— Но есть ещё один человек, о котором вы думаете. Это — Рено де Шофонтен! Правда?

— Да.

— Почему же вы скрываете, что мадемуазель де Парделан находится в Драшенфельде? Почему вы не объявите, что она находится здесь и она ваша пленница?

— Но в таком случае, он тут же прибудет сюда!

— А не этого ли мы хотим? Он, конечно, не придет один… Тогда баронесса д`Игомер, Жан де Верт, Матеус Орископп, их верный слуга, будут побеждены. Достаточно, чтобы де ла Герш и де Шофонтен подошли на расстояние выстрела к замку…

Взгляд, брошенный Матеусом на д`Игомер, заставил её задрожать.

— О! Вы ужасный человек! — произнесла она.

— Нет, мадам! Я стараюсь оправдать мнение Жана де Верта обо мне.

— Тогда я вам даю свободу действия, — произнесла Текла.

— Итак, я отвечаю за все!

В этот же день двум кузинам было дано разрешение написать месье де Парделану. В свою очередь, агенты Матеуса повсюду начали распространять слухи о том, что замке находятся две пленницы.

Эти слухи быстро достигли де ла Герша и Рено и они тут же решили направиться в Драшенфельд. Этого и добивался Матеус.

Мадам д`Игомер тайно отправилась в имперский лагерь. После её отъезда в замке стало больше танцев и музыки.

Новостей от де ла Герш и де Шофонтена не было. А д`Игомер заменила женщина ростом с доброго мушкетера, с рыжими волосами, блеклыми глазами, квадратной головой и несуразными ногами. Она была большой любительницей порядка и ничто не могло изменить её планы. Правила этикета были для мадам Лиффенбах догмой. Голос у неё был низкий и глухой, как у мужчины. Казалось, ничто не могло её удивить. Она везде успевала, все видела, все знала.

Молодые женщины были помещены под специальное наблюдение. Мадам Лиффенбах не оставляла ни минуты свободного времени. Только ночью они могли поговорить спокойно. Их комнаты были разделены галереей. Днем Лиффенбах, одетая по старой моде, обучала девушек придворному этикету. При этом она старалась убедить их в том, что только Жан де Верт и Паппенхейм заботятся о них и им они обязаны жизнью. Но Диана и Адриен старались её не слушать.

Лиффенбах тщилась доказать девушкам, что они не пленницы. Ведь они могли свободно гулять по саду, вкушать его плоды, собирать цветы. Не они ли принимали участие в балах? Им ли не разрешалось выходить за пределы замка? Так это только потому, что вокруг бродило множество бродяг и это было опасно.

Когда же д`Игомер возвратилась в Драшенфельд, все изменилось. В замке появилось множество молодых людей, в комнатах слышалась музыка, лютни и скрипки играли, не переставая.

Время шло и щеки Дианы и Адриен постепенно становились все бледней.

Дни сменялись днями, недели — неделями. Прошла весна, наступило лето. Девушки больше не пели и не смеялись. Они не могли отделаться от постоянного беспокойства. Обнимаясь по утрам, они часто плакали и говорили о том, что их ожидает. Кузины почти не надеялись на освобождение. Диана хорошо понимала, что за человек Матеус Орископп и в том, что им разрешили написать месье де Парделану, содерится ловушка.

В это время в пригородах Лейпцига продолжались сражения. Гибли люди и никто не знал, когда кончится эта война. Страсти религиозные смешались с политическими.

Конечно, де ла Герш и де Шофонтен не оставляли мысли об освобождении своих возлюбленных. Но пока им это не удавалось. Интервалы между сражениями были столь короткими, что у них не было возможности предпринять какую-либо экспедицию. Да и они точно не знали, где сейчас те, за которых они отдали свои жизни, не задумываясь. Слухи о пребывании кузин в замке Драшенфельд пробудили надежду в их сердцах. Они тут же предстали перед Густавом-Адольфом с просьбой отбыть к Валленштейну.

— Мы знаем из письма, адресованному месье де Парделан, — говорил де ла Герш, — что одна из пленниц была вывезена в Прагу, ко двору герцога Фринланда; вызволить их оттуда — это, быть может, единственная возможность спасти мадемуазель де Сувини и её сестру.

Не говоря ни слова, король подписал депешу, дающую де ла Герш права полномочного министра и обнял его со словами:

— Езжайте и не теряйте времени!

Перед отъездом Арман-Луи пожелал навестить месье де Парделан.

— Вы мне поручили свою дочь и её сестру. Бог дал нам их, Бог их у нас отнял. Отныне, мы не будем знать ни минуты отдыха, пока не найдем их.

Месье де Парделан обнял обоих:

— О! Я так надеюсь на вас!

Арман-Луи и Рено поведали ему о своем плане.

— Герцог Фринланд в Нюрнберге, мы едем туда!

— А если там нет моей дочери и Адриен? А вдруг их вам не отдадут?

— Тогда мы будем сражаться! — воскликнул Рено.

Слезы появились в глазах старого дворянина.

— Бог все видит и он нам поможет! Будем надеяться! Пока сердце бьется в моей груди, пока рука может держать шпагу, я сделаю все, чтобы освободить мадемуазель де Парделан.

Порыв де Шофонтена тронул старика.

— Возвращайтесь с моей дочерью и я вас отблагодарю! Эти слова вселили надежду в сердце Рено, кровь заиграла в его жилах. Уже ничто не страшило его и, целуя руку месье де Парделан, он воскликнул:

— Или я умру — или привезу вам вашу дочь!


17. Предложения и провокации


Через час после этой краткой беседы, де ла Герш и Рено в сопровождении Магнуса, Каркефу и Рудигера отправились в Нюрнберг. Прошло немного времени, и труба возвестила об их прибытии в имперский лагерь.

Герцог Фринланд расположился в самом роскошном замке в пригороде Нюрнберга. Здесь царила та же роскошь, что и в Пражском дворце. Ничто не могло потревожить его. В аппартаментах — пажи, оруженосцы, слуги. Часовые, одетые в красивую цветную форму, дежурили у дверей, многочисленные лакеи суетились повсюду. Двери дворца были гостеприимно открыты. Сотни офицеров, прибывшие со всех уголков Германии, собрались здесь, привлеченные знатностью и богатством герцога Фринланда. Его армия разрасталась, как снежный ком. Повсюду раскинулись его шатры, к нему присоединились солдаты графа де Тилли и Торквато Конти. Провинции, опустошенные набегами, находили для него людей и деньги.

В замке царила атмосфера праздников и развлечений. Здесь был и граф де Паппенхейм, зализывающий раны после поражения. Под его началом оставались валлонские отряды и его славная кавалерия.

В ожидании сражения проводились многочисленные совещания с главнокомандующим армией.

Жан де Верт, со своей стороны, вооружал новые группы авантюристов, благо которых хватало в окрестностях Нюрнберга. Они приходили из Испании, из Венгрии, Польши и Италии. Все предчувствовали, что скоро произойдут великие события. Сердце католической Германии билось в Нюрнберге.

Европа с большим вниманием следила за маневрами двух знаменитых противников, соблюдавших предосторожности перед решающей битвой.

Г-н де ла Герш, въезжая в имперский лагерь, увидел, как какой-то человек беседовал с генералом, рассматривающим карту. Стоило лишь раз взглянуть на него, как сразу можно было узнать в нем Франсуа-Альберта де Левенбурга.

— Итак, — говорил герцог Фринланд, — вы утверждаете, что восемь тысяч человек во главе с королевой движутся для присоединения к Густаву-Адольфу?

— Я покинул шатер короля, когда курьер, посланный королевой, принес эту новость, — отвечал Франсуа-Альберт.

— Они уже, скорей всего, на берегах Балтики?

— Нет, монсеньор. Несколько дней их отделяют от вашего лагеря. Среди них шведы, финны, они решительны и смелы, как никто другой. К тому же — там полки под командованием генерала Банне и герцога Бернарда де Сакс Веймара. Они покинули свои лагеря и присоединились к войску королевы. Надо спешить, пока в лагере врага не создастся решающего превосходства.

— О! Разве я не жду к себе воинов герцога де Шарля, испанцев, чей гарнизон расположился в крепости Рейна, баварских полков выборщика Максимилиана, солдат короля Сигизмунда? Зачем мне спешить? Король силен, но я не менее силен и я уверен, что разобью его одним ударом!

— Пусть Бог вам поможет в этом благородном деле! Весь католический мир, спасенный вами, будет приветствовать эту победу. Франция может вступить в борьбу. Ее войска уже близко от Германии.

— Да, Франция далеко, а Густав-Адольф близко. В случае опасности я тут же дам сражение. А вы, господин де Левенбург, возвращайтесь в окружение короля и не забудьте меня предупредить, если случится что-нибудь важное!

— Все, что я делаю, я делаю хорошо! — кланяясь, ответил Левенбург. И приподняв тяжелую портьеру, разделяющую комнаты, он исчез.

У ворот дворца его ожидал человек.

— Лошади готовы? — спросил герцог.

— Лошади? Два человека прибыли в лагерь! — тихо ответил Якобус. — Это господин де ла Герш и господин де Шофонтен. Я не еду с вами.

Герцог засомневался.

— Послушайте, — продолжал капитан. — У меня есть долг и я должен заплатить его. Однако, я хороший дебитор, сегодня — волчата, завтра — волк!

— Остаемся! — решился Франсуа-Альберт.

Мадам д`Игомер была в Нюрнберге вместе с герцогом Фринландом. Первая узнав о приезде Армана-Луи и Рено от Жана де Верта, она не хотела, чтобы они вели переговоры с герцогом Валленштейном в её отсутствие. Она чувствовала, что борьба, начавшаяся в Сан-Весте и продолженная в Сан-Рупере, Магдебурге и Рабеннесте, вошла в новую фазу.

— Вот два авантюриста, о которых я вам говорила, — сказала она герцогу Валленштейну. — Окажите им честь, примите их в присутствии всех офицеров.

Решили сделать так, как советовала мадам д`Игомер.

На следующий день, в полдень, два офицера проводили г-на де ла Герш и г-на де Шофонтена во дворец. Оруженосцы, пажи, слуги заполнили комнаты и главную лестницу. Посланцы Густава-Адольфа шествовали в сопровождении мушкетеров. Дверь открылась, и они вошли в зал, полный дворян.

В конце зала, на высоком кресле, восседал Валленштейн, похожий на суверенного принца, дарующего аудиенцию своим придворным. Рядом с ним, одетая в роскошное платье, золотого цвета, восседала мадам д`Игомер.

Рено увидел её и их взгляды пересеклись.

— Все пропало! — прошептал он своему другу.

Арман-Луи вздрогнул; но, не показывая своих эмоций, он представил верительные грамоты Валленштейну. Ознакомившись с ними, герцог обратился к ним:

— Вы просите произвести обмен пленными. Мы пойдем на это. Человек за человека, офицер за офицера. Один из моих помощников представит вам список шведов, попавших в плен. Вы, сеньоры, можете остаться в Нюрнберге до окончательного решения этого вопроса.

Валленштейн легким кивком головы дал понять, что он удаляется.

— Но это ещё не все! — живо продолжил Арман-Луи.

Мадам д`Игомер обменялась взглядом с Валленштейном и тот остался.

— Две женщины были взяты в плен имперскими отрядами в Магдебурге, — продолжал де ла Герш. — Это мадемузель де Сувини и мадемуазель де Парделан. Если это необходимо — я готов переговорить о размере выкупа за них.

— Граф Тилли умер и много изменилось, — отвечал Валленштейн, глядя высокомерно на г-на де ла Герш. — Сегодня мы имеем больше золота, слава Богу, чем нужно для нужд нашей армии.

— Если вы их держите в качестве военнопленных, месье герцог, давайте обговорим условия обмена.

— Знаете ли вы, что в шведском лагере находится несколько германских принцесс? Назовите их имена, тогда посмотрим.

— О! — воскликнул Рено, кровь которого начала закипать в жилах. — Думаете воевать из-за женщин?

Валленштейн нахмурил брови. Мадам д`Игомер решила вступить в беседу.

— Эти сеньоры, наверное не знают, что мадемуазель де Сувини и мадемуазель де Парделан находятся под покровительством папского легата. Нужно сказать, что девушки начинают постепенно открывать сердца святой правде нашей веры. Отдать их опять в руки людей, погрязших в ереси, — это невозможно. Политика и кровные узы должны подчиниться религии.

— Мадемуазель де Сувини католичка? — воскликнул г-н де ла Герш.

— И мадемуазель де Парделан тоже? — подхватил г-н де Шофонтен.

— Кстати, то, что они обручены с графом де Паппенхеймом и бароном Жаном де Вертом, подтверждает мои слова.

Арман-Луи и Рено застыли от удивления. Паппенхейм и Жан де Верт были перед их глазами. Красный бант, завязанный рукой м-ль де Сувини, красовался на шпаге Жана де Верта.

— Как, вы? — воскликнул г-н де ла Герш, обращаясь к Паппенхейму.

— Я не знаю, что обещала мадемуазель де Парделан маркизу де Шофонтену, — заговорил Паппенхейм, — но я знаю только, что в качестве графини Маммельсберг она подчинилась императору Германии и дала слово обвенчаться со мной.

— О! Вы все-таки остались человеком Гранд-Фортели! — прошептал г-н де ла Герш, все ещё не веря своим ушам.

Лицо графа де Паппенхейма залилось краской, но, сделав над собой усилие и высокомерно подняв голову, он произнес:

— Я думаю, что перед вами тот же человек, которого вы встречали в Магдебурге!

— Предатель! — только и мог произнести Рено.

Паппенхейм, мертвенно-бледный, измерил его взглядом и произнес:

— Это будет стоить жизни одному из нас!

— Итак, что же мешает нам? Разве при вас нет шпаги? Разве мы не встречались много раз? О! Вы меня ненавидите так же, как я вас презираю, то, я уверен, что вы жаждете мести! Я готов!

— Я иду за вами! … Идемте!

Паппенхейм уже сделал шаг, когда Валленштейн остановил его:

— Я запрещаю вам делать это! Кто командует здесь? Кто является представителем императора? Если маркиз де Шофонтен забыл, то я напомню, что пока я остаюсь хозяином Нюрнберга! Опустите оружие, великий маршал. Армия требует вашего присутствия здесь и вы не можете без моего приказа подвергать себя опасности! Вы будете поступать, как вам нравится, когда встретите своего противника на поле боя. До этого вы должны повиноваться мне!

Весь дрожа от волнения, Паппенхейм с досадой всунул в ножны свою наполовину вытянутую шпагу.

Арман-Луи пожал руку Рено. Тот даже не ответил на пожатие. Валленштейн обвел ассамблею взглядом. Все молчали, только мадам д`Игомер улыбалась.

— Я думаю, что совещание окончено! — произнес герцог Фринланд.

— Это все, что вы имеете нам сказать? — спросил г-н де ла Герш. — Я говорю здесь от имени и по поручению Густава-Адольфа и я требую справедливости!

— К сожалению, сеньор, я не могу ничего к этому прибавить!

Г-н де ла Герш понял, что сейчас придется отступить. Проходя мимо Паппенхейма, он произнес:

— Вы обещали мне следить за мадемуазель де Сувини, но не выполнили своего обещания! Теперь прощайте, граф!

— Прощайте, сеньоры! — отвечал Паппенхейм.

На протяжении всего разговора мадам д`Игомер все время улыбалась, Жан де Верт поправлял усы. Все продолжали молчать.

«Нужно увидеть капитана Якобуса и послать с ним записку моему другу Матеусу! — подумал Жан де Верт. — Скорее всего два дворянина поспешат в замок. Нужно, чтобы они не застали его врасплох.»

Рено постарался ничем не выдать чувств, переполнявших его душу.

Взгляд г-на де ла Герш говорил о том, что тот чувствовал то же самое. К несчастью их гнев не имел выхода. Выдержанность обоих и надменность Валленштейна не позволяла им тут же взяться за оружие. Нужно было переждать. Наступит время, когда они возьмутся за оружие. О графе де Паппенхейме не было сказано ни слова. Его предательство было очевидным.


18. Маленький домик в Нюрнберге


Наступил вечер. Г-н де Шофонтен прогуливался перед домом, в котором они расположились вместе с г-ном де ла Герш. Он был вне себя от ярости от того, что только что произошло. Неожиданно перед ним появился паж и предложил следовать за ним.

— Куда ты меня ведешь? — удивленно спрашивал Рено, не желавший новых приключений.

— Туда, где вы не будете сердиться, — отвечал паж. Каркефу был уже тут как тут:

— Месье маркиз, у меня сложилось впечатление, что в этой стране небезопасно ночью… Лучше не стоит рисковать, оставайтесь дома.

— Речь идет о мадемуазель де Парделан, — прошептал паж на ухо Рено.

— О! Пойдем скорее! Поспешим! Веди меня, я иду за тобой!

Рено уже не шел, а бежал за пажом, все ускорявшем шаг.

Каркефу решил оставить кость, которую с удовольствием обгладывал, и поспешил за хозяином.

Рено шел, не поворачивая головы. Скоро они вышли из города, прошли по извилистой дорожке и углубились в лес. Через несколько шагов перед ними открылась широкая просека, в конце которой можно было разглядеть небольшой павильон.

Рено и паж вошли туда. Каркефу, тем временем, занял удобную позицию около павильона, чтобы при первой возможности броситься на помощь хозяину.

Рено тем временем миновал темную лестницу, паж держал его за руку; под ногами пружинил толстый ковер. Он приглушил звук его шагов. Сердце Рено громко билось и мешало дышать.

«Диана! Сейчас я увижу Диану!» — стучало в его груди.

Откинулась портьера — и в будуаре он увидел мадам д`Игомер, освещенную неясным светом.

Рено машинально сделал шаг назад.

— Вы испугались женщины, месье маркиз? — спросила она.

— Я думал, что речь идет о мадемуазель де Парделан!.. Это предательство! — гневно произнес Рено.

— Вас не обманули, речь, действительно идет о мадемуазель де Парделан. Но кто сказал, что вы должны её увидеть?

Говоря это, мадам д`Игомер дрожала. Никогда раньше Рено не видел её такой бледной и такой взволнованной, разве что в последний день своего пребывания в Сан-Весте. Она была всегда такая спокойная и выдержанная, а сейчас, казалось, она потеряла самообладание. Ее белое платье ещё больше оттеняло её волнение. Лоб и щеки д`Игомер были мертвенно-бледны.

Рено отодвинул портьеру, готовясь уйти. Мягкий и вкрадчивый голос мадам д`Игомер остановил его:

— Чего вы боитесь? Ведь здесь только женщина и ребенок!

— Я не боюсь никого, тем более женщин! — с достоинством произнес Рено.

— Если вы хотите сказать, что от меня зависит участь мадемуазель де Парделан, то это правда, но, чтобы она завтра оказалась на свободе — это зависит только от вас! — продолжала Текла.

— От меня? Что я должен делать? — с готовностью произнес молодой человек. — Я готов отдать за неё жизнь!

— Я это хорошо знаю, но зачем мне об этом говорить? — перебила мадам д`Игомер. — О! Вы выбрали неправильный путь, усугубляя рану в моей душе.

При этом Текла, опустошенная, упала в кресло, лицо её было белее мела. Слезы (а они были настоящими в этот раз) полились из её глаз.

Рено был вынужден поддержать её и почувствовал, как она дрожит.

— Если вы желаете этого, я посвящу свою жизнь вашей защите!

— Послушайте! — нашла в себе силы мадам д`Игомер и продолжила разговор. — Я думала, что я сильней, чем есть на самом деле. Я была уверена в своей ненависти к вам… Но, увидев вас, я поняла, что в моей душе зажглось какое-то пламя…в моем сердце зародилось неведомое доселе чувство! Забытые эмоции вдруг заполнили меня. Долгие месяцы печали, наполненные мыслью о мщении, мои мечты и мои страдания, мои слезы и мое отчаяние вдруг исчезли и ничего не осталось, кроме вас…

На мгновение Текла замолчала. Смешанное чувство удивления и грусти наполнило душу Рено, он хотел заговорить, но д`Игомер остановила его.

— Поверьте мне, — продолжала она. — Я буду такой, какой вы захотите; я буду вашей спутницей в жизни, верной женщиной, опирающейся на вашу руку; я буду вашей служанкой и никто не будет вам больше предан, чем я. О! Какой я буду счастливой, если вы мне позволите быть с вами!.. Если вы хотите, чтобы я полюбила мадемуазель де Парделан, и я на это согласна… но полюбите и вы меня. Если вы не в силах сделать это, откажитесь сразу, не мучайте меня! А помните ли вы о тех днях, проведенных вместе со мной? Помните ли те длинные ночи? О! Если вы их уже забыли, то мое сердце их ещё помнит!

Вы не знаете, как я вас любила тогда! Увы! Я не знала ещё тогда этого сама! Видите, что вы со мной сделали, в какую пропасть я опустилась! Я помню о счастье, испытанном однажды — и я прошу вас об этом помнить! Возьмите мою руку и поклянитесь, что никогда мадемуазель де Парделан не будет называться мадам де Шофонтен! Тогда я дарую ей свободу!

— Но я люблю ее!.. Как я могу отказаться от нее? — воскликнул Рено.

— Как! — заговорила возмущенно д`Игомер. — Вы у меня и она не свободна… Да как вы смеете! О! Вы, наверное, сошли с ума!

— Послушай теперь меня, я прошу вас, успокойтесь! Что вы с ней сделали? Вы обратили её в свою веру? Ведь она невинна, как ребенок, ей нет ещё и двадцати лет!.. Неужели вы позволите увянуть ей в слезах и горе?..

— О! Вы думаете, что она одна будет плакать?

— Вы неумолимы!.. что может заставить вас отказаться от своей безумной затеи? Как я могу обидеть ее? Как вы можете мне предлагать подобное? Я не смогу предать её, ведь она говорила мне: «Я люблю вас!»..

— Но разве не эти же слова когда-то сказал мне человек, которого звали Рено?

При этом мадам д`Игомер встала и её лицо приобрело такое же выражение, что и в замке Сан-Вест; это выражение было хорошо знакомо г-ну де Шофонтену.

Прошла минута и по Текле уже нельзя было сказать, что только что она испытала какие-то эмоции. Рено молча шагнул к двери.

— Итак, — произнесла строго мадам д`Игомер, — вы не отказываетесь от мадемуазель де Парделан?

— Нет и никогда этого не сделаю!

— Тогда она откажется от вас!

Рено вопрошающе взглянул на нее, но Текла, казалось, не заметила его взгляда.

— Я вас больше не задерживаю, месье маркиз, — произнесла она, звоня в колокольчик.

На его звон явился паж и мадам д`Игомер приказала ему проводить Рено.

— Теперь, — прошептала мадам д`Игомер, — я передаю это дело в руки Матеуса, моего верного друга.

Рено тем временем вышел из павильона и нашел Каркефу около дерева. На его вопросительный взгляд г-н де Шофонтен произнес:

«Все плохо!»

— Месье маркиз, — отвечал верный друг, — жизнь так длинна, не нужно отчаиваться!

Но, поняв, что сейчас хозяин не в настроении и не захочет отвечать на его философские шутки, молча последовал за ним.


19. Четверо против одного


Условия обмена были подписаны; ничто более не задерживало Армаа-Луи и Рено в Нюрнберге. Вскоре они покинули лагерь Валленштейна. Проехав несколько миль, они повстречали всадника, приветствовавшего их. Это был граф де Паппенхейм. Он был одет в кирасу и широкое пальто. Прежде, чем Арман-Луи и Рено смогли ответить на приветствие, граф был далеко.

Друзья продолжали путь по пустынной местности, где лишь кое-где встречались елочки да редкие кусты. Ехали молча.

Каждый думал о своем. Магнус не забывал внимательно глядеть по сторонам. Рудигер тоже прислушивался к каждому звуку. Каркефу, не терявший присутствие духа в любых обстоятельствах, подумал про себя:

— Если мне вдруг придется умереть, то только не в этой местности. Здесь ужасно холодно и пустынно.

И он поглубже запахнул полы своего плаща. Туман между тем спустился на равнину. Навстречу путешественникам попался всадник, потом второй, третий. Вместе они постепенно удалялись. Магнус бросил взгляд в глубь ущелья, которое они только что миновали. Там он заметил ещё троих солдат, продвигавшихся пешком. Их отделяло от Армана-Луи и Рено сотня шагов.

— Вместе их будет шесть! — подумал Магнус и на всякий случай приказал приготовить пистолеты. Рудигер, тем временем, показал вдаль. Там можно было увидеть ещё несколько всадников, появившихся с другой стороны. Магнус посмотрел вокруг. Теперь они были окружены со всех сторон. Врагов было около двадцати. Все взялись за шпаги.

Количество всадников все увеличивалось. Не было ни домика, ни хижины, чтобы укрыться. Все были готовы к бою, когда вдруг из зарослей выехал всадник со шпагой в руке. Каркефу удивленно вскрикнул.

Всадник улыбнулся, как будто приветствуя друзей:

— Я вижу, сеньоры, что вы сразу узнали капитана Якобуса!

— О! Бандит! — вскрикнул Рено.

— Теперь посчитаемся, месье маркиз! — воскликнул негодяй.

Но в тот момент, когда капитан Якобус уже поднял пистолет, чтобы дать сигнал к атаке (а нападавших было человек тридцать), дорога внезапно заполнилась всадниками. Они быстро окружили нападавших.

— Капитан Якобус! Опустите оружие! — приказал один из них. — Я граф де Паппенхейм!

Капитан Якобус обвел взглядом присутствующих, но силы явно были не равны.

— Да, сеньоры, вас явно больше, но я думаю, что вы совершаете глупость!

Граф де Паппенхейм указал рукой в сторону Нюрнберга.

Головорезы капитана Якобуса собрались вокруг него, ряды кирасир расступились и отряд удалился, подобно стае шакалов, убегающих от льва.

Кирасиры Паппенхейма окружили Рено и Армана-Луи и проводили их до самого конца этого опасного пути. С первыми лучами солнца вдали показался город.

— Шведская армия пред вам, месье! — произнес великий маршал. — Итак, счастливого пути, и, если это будет угодно Богу, мы встретимся на поле боя! Там вы убедитесь, что я ничего не забываю!

— Мой Бог! — прошептал Рено, — Если я когда-нибудь убью его, то больше никогда в жизни я не убью такого воина!

На следующий день Арман-Луи и Рено присоединились к армии короля. Тотчас же, де ла Герш попросил аудиенции у Густава-Адольфа. Дело в том, что по пути, в его голове родилась отчаянная идея. Он достойно выполнил поручение короля и послужил делу Швеции, теперь он имел право просить о личном.


20. Конные аргонавты


Прежде, чем отчитаться королю о выполнении миссии, порученной ему, Арман-Луи попросил Его Величество разрешить обсудить с ним некоторые вещи, касающиеся лично его.

— Я вас слушаю, мой дорогой граф, — сказал король.

— Считаете ли вы, что я так преданно служил делу, которое мне доверили, лишь для того, чтобы заслужить награду Его Величества?

— Знаете, полковник, я и моя армия не могут выразить всего, чем обязана вам Швеция.

— Если я вас правильно понял, сир, попроси я у вас однажды пятьсот человек, чтобы нанести решающий удар врагу, вы мне их предоставите, и они последуют за мной повсюду?

— О! Если вы их возглавите, они пойдут так далеко, что могут не вернуться никогда!

— Это было бы хорошо… Мне нужны воины, которые не отступят ни перед чем.

— Речь идет о какой-то рискованной операции?

— Вот именно, столь рискованной, что кому-либо она могла бы показаться безумной.

— Объясните же, наконец!

— Верный слуга спас меня когда-то от лап имперцев. Могу ли я сделать менее для мадемуазель де Сувини, чем Магнус сделал для меня? Мадемуазель де Парделан тоже в неволе вместе с ней. Ее отец в слезах, его сердце страдает. Мы с господином де Шофонтеном решили их освободить.

— Это значит, что вы вместе с войском отправитесь в Прагу, в самое сердце вражеских войск?

— Да, сир, для меня это дело чести!

— О! Я сделаю то, что совершили некогда вы! — воскликнул король, пожимая руку г-ну де ла Гершу. — Пойдемте же! Я не буду достоин короны, которую ношу, если не скажу вам: «Дерзайте, чтобы освободить ту, которая вас любит!» Но, как друг, я добавлю: «Поберегите себя для служения Швеции, она нуждается в вас!»

В эту минуту дверь отворилась и вошел герцог Левенбургский. Арман-Луи решил остаться.

— Военные действия возобновились, — доложил королю Франсуа-Альберт, — два венгерских полка, вторгшиеся вчера в имперский лагерь, атаковали этой ночью эскадрон финских мушкетеров. За ними следуют два итальянских полка.

— Вот это точные сведения, — вступил в разговор Арман-Луи, — где вы их добыли?

Герцог, вначале не заметивший его, повернул голову и покраснел. Беседуя, г-н де ла Герш поигрывал золотой цепью, опоясывающей его. Блеск металла привлек внимание Левенбурга, искавшего ответ.

— А вы, господин, — наконец заговорил он голосом, в котором чувствовалась ярость, — вы можете мне объяснить, откуда у вас на камзоле эта блестящая золотая цепь, которую я давно ищу?

— Разве эта цепь принадлежит вам? — живо поинтересовался г-н де ла Герш.

— Она была некогда у меня похищена. А как она оказалась у вас?

— О! Вы давно её ищете, герцог? А, я, в свою очередь, давно ищу владельца этой цепи. Некоторые обстоятельства позволяют мне утверждать, что существует странная связь между обстоятельствами, в которых вам пришлось её потерять и преступлением, совершенным недалеко от королевской резиденции… три года назад.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что цепь, которую вы называете вашей и так настойчиво требуете, я подобрал около Готтенбурга, у двери дома, откуда была похищена Маргарита Каблио, и где, час спустя, я видел вас, герцог, в первый раз.

При этих словах герцог побледнел.

— Она выскользнула у меня из-за пояса, — смущенно пробормотал он.

— После преступления, а точнее после похищения Маргариты Каблио. Я нашел эту цепь в траве, где виднелись следы лошади, вашей лошади, герцог!

Еще мгновение герцог Левенбург смог выдержать взгляд г-на де ла Герша, но побежденный в этой молчаливой борьбе, опустил глаза.

Проходя мимо герцога со словами: «Так эта цепь ваша — возьмите ее!» — г-н де ла Герш небрежно бросил золото к его ногам.

Арман-Луи подошел к королю, молча наблюдавшему за разыгравшейся сценой и, полагая, что враг повергнут, молча откланялся.

— Итак, герцог, что вы на это скажете? — обратился король к Левенбургу.

— Ах! Если бы этот человек не был бы вашем гостем, я бы убил его! — вскричал герцог.

— Его не так-то просто убить, — продолжил король, — но эта цепь, о которой вы говорили, она ведь ваша, не так ли?

Удар был жестоким, но Левенбург хорошо знал, что Густав-Адольф его любит. Поэтому, собрав всю свою волю, он заговорил с жаром:

— Да, цепь принадлежит мне, я потерял её возле двери домика, где находилась Маргарита. Вспомните, как она была красива, а я был тогда молод. Мое сердце было переполнено любовью к ней. Я соблазнил другую девушку, думая, что любовь пройдет. Напрасно! Ее образ преследовал меня повсюду. Виновен ли я в том, что повстречал Маргариту раньше вас, сир?! Я не смел надеяться на её любовь, вы не можете себе представить, какие душевные муки я испытал; я хотел исчезнуть, раствориться, забыть ту, которая стала для меня смыслом жизни. Непонятная сила привела меня туда, где жила Маргарита, я был готов покончить с жизнью, имея при себе бутылочку с ядом. В то время как вы, Ваше Величество, были с ней, я, полный отчаяния, бродил возле восхитительного жилища, которое мечтал превратить в рай, если бы Маргарита этого захотела. Мои слезы медленно падали в траву. Она любила Вас, а я целовал следы её шагов! Однажды я потерял эту цепь… О! Сир, вы были тогда с Маргаритой!

Непонятное чувство охватило короля. Он, познавший некогда любовь во всем её великолепии, мог ли он осуждать человека, испытавшего любовные муки? Франсуа-Альберт слишком хорошо знал Густава-Адольфа, чтобы по неуловимым признакам понять, что происходит в его душе. Герцог решил, что самая искусная защита — это абсолютная откровенность и заговорил с необыкновенной горячностью:

— Если вы хотите услышать мою исповедь, то выслушайте до конца! В те минуты океан чувств переполнял мою грудь, полную любви! Да, я мечтал отомстить за себя!

— Вы?

— Да, я! Тысячи ужасных мыслей проносились у меня в голове. Я не знал, чему посвятить остаток своей ничтожной жизни. В вас я видел единственную причину моих страданий.

Мне казалось, что самой большой радостью для меня будет видеть вас покинутым и гибнущим. Я искал способ утолить в вашем падении свою тоску, которой я был одержим. Я зашел в своих мыслях очень далеко; прошлое вдруг предстало передо мной, мое трусливое сердце забилось — и силы мне изменили. Изумление, жалость, гнев сменяли друг друга на лице у короля. Франсуа-Альберт, наблюдая это, казалось, был во власти своей исповеди, но решил продолжить:

— Я сделал больше. Я настроил против вас ваших злейших врагов — графа де Паппенхейма, графа Фринланда. Я также встречался с теми, кто командовал вашей армией на берегах Леша. Я должен был вступить с ними против вас, победить или умереть самому…

Когда я услышал ваш голос, меня охватил озноб, и эта шпага, жаждущая вашей крови, вот она, я принес её вам! Если вам кажется, что я заслуживаю смерти, убейте меня! — Франсуа-Альберт вытащил шпагу и протянул её королю, глядевшему на него, не отрываясь, со словами:

— Но, убивая меня, помните, что это не будет вам наградой за прошлое! Счастья нет, когда сердце страдает!

Воспоминания юности вдруг всплыли перед глазами короля и взволновали его. Открытая и добрая душа Густава-Адольфа всегда была благосклонна к откровенности. Дерзкая исповедь герцога покорила его. Какие подозрения могут быть после такого признания?

Король протянул шпагу виновнику со словами:

— Возьмите свою шпагу и помните: король дал вам её и приказал хранить для Швеции!

Франсуа-Альберт испустил вздох облегчения и приник губами к руке короля. Но, очутившись за дверью королевских покоев, вложив в ножны свой меч, прошептал:

— Ты мне отдал меч — и ты пожалеешь об этом!

В тот же самый день г-н де ла Герш созвал на общее собрание драгун своей роты. Большинство из прежнего состава погибло в Лейпциге и на подступах к Лешу, но по разрешению кардинала Ришелье их заменили гугеноты, бежавшие со всех провинций Франции.

Воинственно настроенная молодежь теснилась вокруг капитана. Ни один из залов не мог вместить всех присутствующих, было решено перенести собрание на воздух, на опушку леса, где валялось большое количество поваленных деревьев. На них и расположились драгуны.

Новость о том, что провозглашено перемирие, наполнила надеждой сердца этих бравых солдат. Время лишений и боев, должно, наконец, закончиться. Несколько дней отдыха радовали одних, другим казались бесконечными.

Громкими криками собравшиеся приветствовали прибывших г-на де ла Герша и Рено.

— Когда мы снова тронемся в путь? — спрашивали одни.

— Останемся ли мы с королем или последуем в другую сторону? — подхватывали другие.

— И если мы вдруг отправимся в поход, сделайте так, чтобы мы шли в авангарде, — просили третьи.

Когда воцарилась тишина, Арман-Луи взобрался на ствол поваленного дерева:

— Сеньоры, — обратился он к присутствующим, — мне нужно сто человек добровольцев; прежде, чем обратиться к другим солдатам шведской армии, я обращаюсь к вам. Сегодня я говорю с вами не как полководец, а как армейский друг. Итак, не бойтесь, речь в данном случае идет не о военном долге.

— Эти сто человек, которые вам нужны, они пойдут в бой? — поинтересовался один из них, по имени Бегье.

— Я их поведу в самое сердце Германии, в австрийские провинции, в стан врага!

Радостные улыбки пробежали по лицам драгун.

— Быть может у нас останутся силы на отступление, смотря как будут разворачиваться события, — добавил Эгрофой.

— Мой друг, — уточнил Рено, — господин де ла Герш посвятил меня в свой проект; он таков, что добрая половина тех, кто согласится на это путешествие, могут не вернуться назад.

— Вот прекрасная возможность найти применения своему мечу, — вскричал молодой корнет.

— Не только мечу, но и пистолету тоже, — прибавил Рено.

— Господин де Шофонтен, вы так гладко рассказываете: если судьба будет благосклонна ко мне, мы обсудим это небольшое путешествие в кругу друзей, за хорошим столом. Запишите меня первым.

— И меня тоже! Думаете, что я хочу оставаться здесь? — вскричал Эгрофой. Если я не подвергну себя риску быть убитым двадцать раз, я буду считать себя непорядочным человеком, так что я готов рисковать.

— Успокойтесь, — отвечал Рено, вынув из кармана записную книжку, где уже значились имена Бегье и Эгрофоя, — самое страшное, что сможет с вами случиться, это то, что вы можете потерять ногу или руку.

— И я тоже с вами! — закричал корнет.

— Думаете ли вы, что я могу пропустить это удовольствие? — подхватил солдат, горящий желанием скорее вступить в бой.

— Запишите: господин Сан-Паер.

— И господин Арранд.

— И господин Вольрас.

— И господин Коллонж.

Перо Рено не успевало записывать, крики уже доносились со всех сторон.

— Подождите, подождите, — закричал г-н де Шофонтен, у меня уже устала рука. — Нам нужно сто человек добровольцев: сейчас те, кто желает следовать за мной и господином де ла Гершем, станут справа от меня, я вас посчитаю!

Все драгуны поспешили встать справа от Рено и образовали толпу; слева не оказалось никого.

— Хорошо, — промолвил Рено, закрывая свою записную книжку, — считать не будем!

— Я займу свое место по старшинству, — провозгласил г-н Бегье, — остальные пусть тянут жребий!

— Что ж, будем тянуть жребий, — печально ответил Эгрофой.

Корнет положил свою шапку на каменную глыбу и каждый подошел к ней, чтобы бросить туда бумажку со своим именем. Шапка уже была наполовину заполнена, когда мосье де Коллонж перевернул её ударом ноги.

— Какие же мы глупые! — воскликнул он, — зачем испытывать судьбу? Отправимся все вместе, в дороге нам будет веселей, и, если нас убьют, не о чем будет сожалеть.

— Иногда устами младенца глаголет истина! — заключил Рено. — Что вы об этом думаете, капитан?

— Я полностью с вами согласен, — отвечал Арман-Луи.

— Я тоже! Чем больше нас будет — тем меньше мы будем привлекать к себе внимание, — продолжал Рено.

— Вот загадка, которую я не берусь разгадать, — произнес Сан-Паер, обращаясь к г-ну де ла Гершу, — согласны ли вы со мной?

— Согласен! — воскликнул г-н де ла Герш.

Шапка взлетела в воздух, раздались крики: «Да здравствует господин де ла Герш! Да здравствует господин де Шофонтен!» Их окружили, обнимали, это был взрыв радости.

— И, когда благодаря мне, наконец мы пришли к согласию, — продолжил г-н Коллонж, — можем ли мы узнать, куда лежит наш путь?

— Мы пойдем в Богемию, — отвечал Арман-Луи, — и, когда мы её достигнем, армия Валленштейна будет располагаться между нами и шведами.

— Похоже, что мы будем там, как когда-то Даниил в яме со львами, — заметил Бегье.

— С той лишь разницей, что Даниил был пророком, а мы лишь бедные рыбаки, и имеем шансы быть уничтоженными, как стадо ягнят.

— А если серьезно, — продолжил г-н де Коллонж, — достигнув Богемии, что за миссия нам там предстоит?

— Там мы должны найти замок, окрестные жители называют его Дрошенфельд.

— Предположим, что мы его обнаружили, что потом?

— Сеньоры, — пояснил Арман-Луи, — в этом замке томятся две женщины, имена которых известных многим из вас: это мадемуазель де Парделан и мадемуазель де Сувини. Их содержат в заточении, им угрожают. Господин де Шофонтен и я решили их освободить или погибнуть. Но даже шпаги двух мужчин, сколь угодно храбрых и преданных, не смогут преодолеть всех препятствий. Вот почему я обратился к вам: мы вместе победим или погибнем. Что касается меня, я вернусь с ними или не вернусь вообще.

Три сотни мечей сверкнули одновременно в лучах солнца, и воинственная молодежь в едином благородном порыве дала клятву биться до последней капли крови за общее дело.

— Когда вы нам дадите знак выступать, мы пойдем за вами без промедления! — провозгласил Бегье, на что Арман-Луи мягко улыбнулся:

— Ваши лошади должны быть готовы к утру. Вам остается одна ночь для прощания с близкими.

Рено не был единственным кого г-н де ла Герш посвятил в свой план. Старый отшельник Магнус, не доверяя безрассудству друга и его старый слуга Рудигер, получив сведения о предстоящем походе, как два муравья, отправились на поиски. К концу дня они вернулись в сопровождении трех или четырех тележек, прогнувшихся под тяжестью имперского обмундирования, собранного на окрестных полях и которого, благодаря ежедневным перестрелкам, было вокруг вдоволь. У Каркефу, присутствующего при разгрузке, разбежались глаза при виде австрийских касок, пиджаков, пальто, камзолов, портупей.

— Будет, чем одеть полк!

— О, Господи! Для кого это все? — воскликнул Каркефу.

— Для нас, — отвечал Магнус. — Арман-Луи пришел в восторг от этой идеи, равно как и Рудигер.

— Пора начать переодевание, скоро в дорогу, — скомандовал Магнус.

— Скоро, очень скоро! — согласился Рудигер, для которого эта одиссея во вражеский лагерь была сродни вызову Люциферу.

Предложенная Магнусом маскировка была единственным способом пересечь линию армии Валленштейна без осложнений, или по крайней мере с наименьшими потерями.

Стоило большого труда убедить некоторых солдат закрыть свои головные уборы ненавистными кокардами. Они повторяли, что ни при каких обстоятельствах не собираются скрывать под масками свои лица. Но здесь командиры стали непреклонны.

— И еще, — предупредил встревоженный Магнус, — не вздумайте послать гонца герцогу Фринланду. Не дай бог он узнает день вашего отъезда и дорогу, по которой вы поедете.

Все успокоилось и оставалось только мечтать, чтобы завтра было все в порядке.


21. Вперед!


Необыкновенное оживление царило в лагере. Всю ночь повсюду сновали люди: одни чистили лошадей, другие — оружие, некоторые, вздыхая, писали прощальные письма. Самые молодые напевали куплеты, напоминающие им о любимой стороне. Но какими бы разными не были эти приготовления, угрюмых лиц не было. Теперь бы ни один из бравых солдат не отказался от рискованной экспедиции.

Весть о предстоящем походе быстро распространилась среди шведского войска. Смельчаков, которые с зарей должны были сесть на лошадей и отправиться в путь, не чаяли больше увидеть. Тем не менее, несмотря на опасность, большинство офицеров из свиты короля решили пойти вместе с драгунами и никто не помышлял свернуть с избранного пути.

С первыми звуками утренних труб отряд был на ногах, готовый к отъезду. Вся армия поспешила собраться, чтобы приветствовать драгун г-на де ла Герша и подбодрить их криками. Когда отряд тронулся в путь, шапки взлетели в воздух и тысячи криков пронеслись по лесу.

Солнце сверкало, небо было ясным. Три сотни драгун пересекли границу лагеря и выстроились в боевом порядке перед шатром Густава-Адольфа, вышедшего проводить славных воинов.

— Удачи, сеньоры, — произнес взволнованный король, — и да хранит вас бог!

— Бог даст нам победу и мы будем сражаться с мыслью о короле! — отвечали драгуны.

Король обнял г-на де ла Герша, заиграли трубы и эскадрон тронулся в путь.

Лошади продвигались на юг. Вдали дымились австрийские костры.

Магнус ехал во главе отряда. Он направлял движение эскадрона, чтобы как можно скорей достигнуть Драшенфельда. Вскоре выехали на широкую и людную дорогу.

— Если мы не хотим быть замеченными, мы не должны прятаться, — предложил Магнус.

— Мы словно аргонавты, охотящиеся за золотым Руном, — воскликнул Коллонж.

— Нужно заметить только, что наше золотое Руно — это две беленькие головки.

— И, что даже если мы их завоюем, они не будут принадлежать нам, — добавил Сан-Паер.

— Нас ещё можно сравнить с тремя сотнями Персеев, освобождающих двух Андромед, — подхватил разговор Арранд.

— Клянусь честью, да здравствует война! — воскликнул Вольрас, — ради неё стоит жить!

— Если тебя на ней не убьют! — добавил Каркефу.

Разговоры не смолкали, отважные юные воины много смеялись и шутили.

— Сеньоры, — обратился вдруг Магнус к солдатам, — не будем говорить по-французски, мы во вражеской стране.

И показал на отряд хорватских всадников, переходящих вброд ручей вместе со стадом коров.

— Рубикон перейден, — воскликнул Коллонж с радостью, и она была столь сильной, что его лошадь совершила два или три пируэта. На что Каркефу присвистнул с грустным видом: «Увы!»


22. Привал возле стен


Движение эскадрона продолжалось дерзко и без осложнений. Дорога проходила через страну, наводненную отрядами солдат, бежавших из разных стран. Не было часа, чтобы драгунам не встречались всадники. Многие проезжали, не останавливаясь. Если вдруг случайно встречный командир о чем-то спрашивал Магнуса, восседавшего, как и Рудигер, на белом коне с рожком в руке, или г-на де ла Герша, возглавлявшего отряд, ответа долго ждать не приходилось.

Уже достигли расположения корпуса фельдмаршала Валленштейна, понемногу продвигаясь к гарнизону Суаб.

Мимо проследовали полки графа де Паппенхейма, они направлялись к границам Богемии, оккупированными шведами. На следующий день пересекли укрепления армии герцога Шарля де Лоррена. Встречавшиеся в дороге случайные путники оказывались уже итальянцами, испанцами, венграми или поляками. С каждым днем их становилось все больше.

Каждый раз, разбивая лагерь для отдыха, Каркефу вздыхал.

— Мы похожи на рыб, которых дергают за нитки, привязанные к плавникам, но петли затягиваются.

Это беспокойство Каркефу передавалось другим, но выражалось оно по разному. Некоторым казалось, что они путешествуют по новым местам. Несколько драгун шептались между собой. Коллонж поравнялся с г-ном де Шофонтеном.

— Маркиз, вы пользуетесь нашей доверчивостью; где опасности, где военные действия?

— Спокойствие, — отвечал Рено, сам удивляясь сказанному.

— Вы нам обещали целую бурю ударов шпаг, — поддержал разговор Бегье, — пока что я её не вижу.

— Быть может г-н де Паппенхейм — это приведение? Вы должны нам его показать, — прибавил Эгрофой.

— Это даже не экспедиция, это прогулка. Почему бы нам не поехать в каретах? — вскричал Сан-Паер.

— И прихватить с собой несколько скрипок и флейт и устроить концерт? — продолжил Арранд.

Этот разговор был услышан Магнусом, на что он отвечал улыбаясь:

— Сеньоры, не беспокойтесь, дойти до цели не составляет труда, вернуться назад — вот проблема. Магнус знает много песен, начинающимися раскатами смеха, а заканчивающихся печальными стонами.

В одно прекрасное утро стало ясно, что они пересекли границу Богемии.

— Скоро мы будем на месте, — объявил Коллонж.

— То есть в пекле, — уточнил печально Каркефу.

— Сейчас я только хочу напомнить, — вмешался Магнус, — что малейшая неосторожность может привести к гибели.

— Коротко, но ясно, — заключил Бегье.

Рудигер, знавший Богемию так, как садовник знает свой сад, решил пойти в разведку, как только они окажутся на территории Драшенфельда.

Он был человеком храбрым, рвущимся к приключениям, готовым пожертвовать жизнью ради рискованного дела. Для таких людей честь и достоинство были не просто слова, они всегда были готовы за них постоять.

В разведку он пошел один, пешком, в одежде дровосека. На голове у него красовалась шапка из лисьего меха. Драгуны тем временем разбивали лагерь в лесу.

Возвращения Рудигера ждали долго. Уже наступила ночь, а он все не появлялся. Уже Рено спрашивал себя, не открыл ли Рудигер секрет экспедиции мадам д`Игомер, как вдруг он наконец появился. Лицо его было серьезным, лоб нахмурен.

— Какие новости? — обратился к нему г-н де ла Герш.

— Человек Раббенеста в Драшенфельде, — отвечал Рудигер.

— Матеус Орископп?

— Да, он командует охраной замка.

— Тем лучше! — воскликнул Рено, — на этот раз я его повешу.

К концу дня снова тронулись в путь. Во главе шествовали Арман-Луи и Рено, переодетые до неузнаваемости, с перекрашенными бородами и волосами. Рудигер остался в костюме угольщика, а Каркефу превратился в сплавщика; на плечах они несли шесты с железными крючьями на концах, на ногах были одеты высокие сапоги; все трое шли пешком.

К полудню на вершине холма показались башни замка.

— Драшенфельд, — спокойно произнес Рудигер.

Эти три слога вызвали дрожь в жилах Армана-Луи и Рено: там, за высокими стенами, Адриен и Диана ждали и надеялись.

— Итак, операция начинается, — провозгласил Магнус и медленными шагами направился к потайной двери замка.

…После встречи с Рено в Нюренбергском домике, мадам Игомер возвратилась в Драшенфельд. По её лицу м-ль де Сувини и м-ль де Парделан поняли, что произошло что-то важное, но выяснить так ничего и не сумели. Лишь с Матеусом Текла была более откровенна.

— Будьте бдительны, — предостерегала она его, — волки спешат в овчарню.

— Бог мой, хоть бы они скорее пришли! — отвечал Матеус, — я только об одном молюсь, чтобы их дорога была легкой!

Тем временем шли дни, и ничто не подтверждало слова мадам д`Игомер. Разведчики, посланные Матеусом во все направления, не заметили ни одного всадника и вообще никого, кто бы мог привлечь их внимание.

Два или три из них повстречали эскадрон г-на де ла Герша, но кто мог предположить, что три сотни солдат могли появиться открыто в провинции, подчиненной людям императора!

Разведчики Матеуса даже разговаривали с драгунами, но так и не поняли, что те направляются в Драшенфельд.

Однажды утром какой-то карбонарий появился в замке и попросил переговорить с интендантом.

— Недалеко отсюда, в ложбине, расположилась группа всадников, желающих позавтракать у вас в замке; по-моему это поляки или испанцы, они исчерпали свои запасы, и очень голодны. Меня послали сюда, чтобы найти еду. Это военные люди, вот почему вы должны их накормить. Я видел большой кошелек на поясе у их командира. У других — шпаги и пистолеты. Они клянутся, что заплатят за все.

Лейтенант переглянулся с Матеусом; тот скомандовал пяти или шести слугам вскочить на коней и поехать разведать, что это за люди, походившие на поляков или испанцев.

В это время Магнус рыскал по замку, как зверь, боясь заблудиться. В замке было много солдат, но нигде не было видно ни м-ль де Сувини, ни м-ль де Парделан. Интендант нашел его, лежащим на крепостной стене.

— Уважаемый, — обратился к нему Магнус, — я думал, что вы меня забыли. Вот уже час я брожу в поисках выхода. Проводите меня к двери, прошу вас. Я боюсь, что испанцы снимут с меня шкуру в три счета, если я не принесу им ответа.

Интендант тронул его за плечо:

— Ты говоришь, ответа? Они получат его, иди!

Магнус ловко пересек подъемный мост и прибыл в лагерь в тот момент, когда Матеус покидал его.

Для большей безопасности Берье занял место ла Герша. Он с легкостью говорил на итальянском и на испанском, что давало ему возможность утверждать, что их направили из Милана в армию Валленштейна.

Матеус задал ему несколько вопросов во избежании случайности; Берье на них ответил с необыкновенной легкостью. Эта игра ему нравилась.

— Мой отряд нуждается в отдыхе, — заключил он, — если я буду уверен в наличии провианта, я останусь здесь на несколько дней.

— Вы будете иметь все, что захотите, — отвечал Матеус, — но, если мне вдруг понадобятся несколько всадников для боя, вы мне их предоставите взамен провианта.

Комендант и капитан разошлись, довольные друг другом.

— Кстати: здесь удобное место для наблюдения! — заметил Рено, глядя вслед удаляющемуся Матеусу.

— Да, я с вами согласен, — подтвердил Коллонж.

По возвращению Магнуса стали совещаться.

— Лагерь обеспечен провиантом не менее, чем на восемь дней, — взял слово Берье, — этого как раз достаточно, чтобы укрепить свои позиции.

— Особенно, если мы решимся на штурм сегодня вечером, — продолжил Сан-Паер. — Моей шпаге не терпится сразиться.

— Ты видел Драшенфельд, что ты о нем думаешь? — спросили у Магнуса.

— Штурм невозможен. В замке две сотни человек, не считая слуг. Я видел пушки, фальконеты, мушкетоны. Рвы глубоки, стены широки, подъемный мост оснащен решетками. Львам нужно превратиться в лис: плохи будут наши дела, если мы не найдем способа проникнуть в замок.

— Не похоже ли устройство крепости на Рабенский замок? — вдруг вмешался в разговор Каркефу, — нет ли здесь какого-либо подземного хода, по которому мы незаметно проскользнем в одно из подземелий Драшенельда? Мне бы доставило огромное удовольствие вновь застать сеньора Матеуса в кровати.

Магнус опустил свою седую голову со словами:

— Нет! Увы! Не существует ни двери в стене, ни подвального окна у подножья стены, ни расщелины в скале. Но тем не менее, раз я вошел туда один раз — мы войдем и другой.

В то время, как драгуны совещались у подножия стен замка, францисканский монах и мадам д`Игомер по очереди не давали ни малейшей передышки двум кузинам. Молитвы сменились нотациями. Несмотря на терпение и мужество женщин, силы Адриен и Дианы были на исходе. Время от времени с ними случались приступы лихорадки, и тогда томительными часами они ухаживали друг за другом. Мысли о том, что г-н де ла Герш и г-н де Шофонтен забыли их, иссушали мозг; это было ужасное ощущение, оно преследовало их, как враги преследуют жертву, блуждающую в песках. Быть может, они уже умерли? Слезы сменяли страдания, которыми были наполнены их сердца.

Жан де Верт и граф де Паппенхейм, как могли, ублажали затворниц. Это они посылали им цветы, корзины с фруктами, деньги.

С ними они бы были богатыми, знатными, довольными, имели положение, уважение, все, что не пожелали. Если бы кузины стали отвергать это внимание, их участью стало бы одиночество, их молодость постепенно угасла бы в суровых монастырских буднях…

У женщин не осталось никаких иллюзий. Несомненно, не могло быть и речи о замужестве против их воли, вмешательство легата избавило их от этого несчастья, но, посетив их однажды, им было дано время на размышление. Это было что-то вроде испытательного срока. Они не выходили из замка, где им было не лучше, чем узникам в тюрьме. Практически они ни с кем не общались.

Беседы с кузинами проходили по-разному. Францисканский монах говорил с ними слащавым голосом, мадам де Лиффенбах — с высокомерным видом.

В их план входило извести девушек и принудить их сдаться, что устроило бы мадам д`Игомер. Ей доставляли удовольствие душевные муки, терзавшие двух пленниц.

Ожидание, беспокойство, состояние, когда ничего не знаешь и всего боишься, ежедневное преследование, сомнения, собирающиеся капля за каплей, молчание, ностальгия, заточение в замке, где ко всему питаешь отвращение, монотонные дни, полные угроз, удовольствия, предоставленные теми, которых ненавидишь, враждебные лица вокруг, впечатление, что ты являешься жертвой, действовалаи на утонченный мозг пленниц, делали мало-помалу их существование невыносимым, — но это стоило тех мук, которые испытывали Арман-Луи и Рено.

Женщина, нежная и деликатная, не уступала мужчине, суровому и жесткому. Он обращался к разуму, она же — к сердцу.

— Если вдруг кузины умрут в муках, — говорила мадам д`Игомер, — это не будет на моей совести. Я их не трогала и не давала трогать никому.

В тот день, когда эскадрон г-на де ла Герша разбил свой лагерь у стен замка, мадам д`Игомер вошла в комнату двух кузин.

— Хорошая новость, — весело сообщила она, — Жан де Верт скоро будет здесь. Он больше не может жить, не видя вас, моя дорогая Адриен… Как только он узнает, что баварец тоже здесь, уверяю вас, что он поспешит упасть к вашим ногам. А граф де Паппенхейм уже считает дни, чтобы увидеть вас, прекрасная Диана. Приведите себя в порядок и приготовьтесь к встрече.

Адриен и Диана тут же приняли решение одеть простой и скромный наряд, но, проснувшись, они не обнаружили в комнате своих одежд из мешковины и льна, и им ничего не оставалось делать, как выбирать из шелка, кружев и велюра.

Увидев девушек в нарядных туалетах, мадам д`Игомер захлопала в ладоши.

— Ах, кокетки, нам нельзя терять времени!

Озабоченная приготовлениями, мадам д`Игомер сообщила, что приезд Жана де Верта предстоит отметить веселым праздником.

— Вы там будете королевой, — сообщила она м-ль де Сувини.

И, повернувшись к м-ль де Парделан, прибавила с веселой улыбкой:

— Не ревнуйте, дорогая Диана, ваша очередь придет позже.


23. Все, что хочет женщина


Доверительные отношения установились между замком, где правил Матеус и лесом, где расположились драгуны. Магнус воспользовался этим, чтобы навестить Драшенфельд, где каждый закоулок уже был ему знаком. Он менял облик подобно хамелеону, появляясь то тут, то там то в обличье карбонария, то в обличье разносчика. Однажды он уступил желанию Армана-Луи и вместе с ним проник в замок, обернувшись в плащ.

По прошествию часа, он увидел открывшуюся в глубине галереи дверь и кортеж, направляющийся к часовне.

В этот день шел дождь, и мадам д`Игомер изъявила желание помолиться.

Молодые женщины шли за мадам д`Игомер, важной и чопорной; длинные волны золотистых кружев спускались вниз и подчеркивали богатство их одежд. Но какими же бледными были их лица! Девушки были похожи на статуи, высеченные из мрамора. Непередаваемое чувство охватило Армана-Луи, узнавшего Адриен и идущую рядом с ней Диану. Крик был готов сорваться с его губ. Магнус, опустившись на колени рядом с ним, сжал его руку и прошептал:

— Прошу вас, ни слова, в противном случае мы все погибнем.

Г-н де ла Герш с трудом подчинился, дрожа, как дерево на ветру.

— Протяните руку, разве вы не странник, просящий милостыню?

Кортеж прошел так близко, что край платья Адриен коснулся одежды странника. Не в силах удержаться, Арман-Луи прижался к нему своими губами.

Мадам де Сувини замедлила шаги и, протягивая милостыню страннику, произнесла:

— Помолитесь за меня.

Ее голос был таким грустным, что глаза г-на де ла Герша наполнились слезами.

— Наклоните голову, идет сеньор Матеус, — прошептал его невозмутимый страж.

Колени Армана-Луи остались прикованными к земле, но когда он поднялся, ярость и гнев охватили его.

— Или я здесь погибну, или я спасу ее!

На четвертое утро после приезда драгун в лесу снова заиграли трубы. Это был эскадрон хорватов, пересекших всю Австрию, чтобы вступить в бой. Изнуренный длинным переходом, он решил сделать остановку.

Несколько гугенотов решили нанести ему визит. Коллонж вернулся к вечеру, довольный прогулкой.

— Радуйтесь, сеньоры, — поведал он, — мы многое обсудили. Обстоятельства складываются удачно и мы сможем провести несколько поединков. Будем считать, что эти зерна можно сеять.

— А мы будем собирать урожай, — согласился Эгрофой.

Поединки должны были состояться на восходе солнца, на поляне, расположенной на одинаковом расстоянии от двух лагерей.

Два солдата из лагеря хорватов были убиты, троих тяжело ранило. У г-на Вольраса была поцарапана рука. С такими темпами получалось, что хорошо подготовленный эскадрон хорватов мог продержаться дней пятнадцать.

— После этого мы тоже будем иметь бледный вид, — заметил Сан-Паер.

Драгуны уже не находили пребывание в лесу столь тоскливым.

Тем временем, Магнус заметил молодую и красивую цыганку, которая свободно проходила в замок. Цыганка эта жила в таборе, шатры которого виднелись недалеко от Драшенфельда, у подножия холма. На вид ей было лет шестнадцать или семнадцать. Девушку часто можно было встретить с бубном около потайной двери замка; редкий офицер не пропускал её.

Магнус разговорился с двумя или тремя женщинами и несколькими слугами и узнал, что цыганка часто видится с кузинами и, похоже, она с ними в дружбе. Цыганка хорошо танцевала и предсказывала судьбу. А ещё она очень нравилась лейтенанту Патрицио Бемпо.

Услышав это, Магнус навострил уши.

— Быть может, это дорога в замок? — подумал он про себя, — если есть цыганка — будет Патрицио Бемпо, а будет Патрицио Бемпо — будет и Драшенфельд.

В свою очередь, он долго бродил вокруг маленькой дикарки, смеющейся и показывающей свои тридцать два белых зуба каждый раз, когда Патрицио заговаривал с ней.

Больше всего нравилось Магнусу то, что когда цыганка смотрела на него глазами, черными, как уголь, в её взгляде было что-то особенное, и это его трогало. Еще ему казалось, что он уже где-то видел это смуглое лицо. Но как ни пытался вспомнить, не мог.

— Я столько видел лиц, молодых и старых, веселых и грустных, красивых и уродливых! Их было так много! — вздыхал он про себя.

Однажды вечером, на опушке леса, не боясь гнева Патрицио Бемпо, Магнус решился подойти к девушке. Цыганка остановилась в недоумении.

— Не могли бы вы, дитя мое, оказать услугу дворянину, который был бы счастлив преподнести вам за неё в подарок колье, стоимостью сто золотых дукатов, и кольцо, которое так красиво будет блестеть на вашем пальчике?

Цыганка даже не бросила взгляд на кольцо, предложенное Магнусом.

— А не могли бы вы меня проводить к этому дворянину? — спросила она, — когда я его увижу, быть может смогу ему чем-нибудь помочь.

Магнус заколебался.

— Испанский лагерь недалеко отсюда, пойдемте, я вас провожу, — наконец, улыбаясь, произнес он.

Но цыганка не шла за своим провожатым, наоборот, она шла впереди.

Магнус следовал рядом с ней, наблюдая краем глаза за девушкой. Постепенно в его сознании возникал образ, похожий на тот, который он видел перед собой. Цыганка ускорила шаг. Она прыгала, как молодая козочка.

Через четверть часа, не поворачивая головы, она достигла лагеря и, поднявшись на пригорок, огляделась вокруг.

— Почему вы ищете кавалера, которого не знаете? — спросил Магнус.

— А почему вы думаете, что я его не знаю? Вы сомневаетесь, что я принадлежу к людям, живущим на первый раз?

Группа драгун расположилась на границе лагеря. Цыганка быстро направилась к ним и подошла к одному из них, сидевшему на спиленной березе.

— Господин де ла Герш, — спокойно она обратилась к нему, — что я могу сделать для вас?

Арман-Луи схватил цыганку за руку.

— Постой, постой! Ты знаешь вещи, которые тебе знать не нужно!

Девушка и не думала отступать, внимательно глядя на г-на де ла Герша.

— Если вы не помните Вирту — Вирта помнит все! — наконец произнесла она.

— Вирта! Маленькая Вирта, это ты?.. — воскликнул Арман-Луи.

— Да, это именно я… И если вы прошли мимо меня, не узнав, мои глаза и сердце вспомнили вас с того самого момента, как я вас увидела.

— Так вот почему я все время видел перед собой эти черные глаза!.. — воскликнул Магнус, отпуская цыганку. — Но раз ты знала, что мы здесь, почему не объявилась?

— Господин де ла Герш был одет в чужую одежду, но это могло обмануть кого угодно, но только не меня… Я решила, что вы не хотите быть узнанным, и сделала вид, что не знаю вас.

— Вот ребенок с сердцем мужчины, — заключил Магнус.

— У меня сердце женщины, которое все помнит. И если вы сейчас нуждаетесь во мне — я в вашем распоряжении. Девушка окрестила руки на груди и застыла в ожидании. — Вирта, — обратился к цыганке г-н де ла Герш, — ты можешь за один день заплатить сторицей за все, что я сделал для тебя.

— Приказывайте, я подчиняюсь!

— Ты свободно входишь и выходишь из замка?

— Так же свободно, как птичка, летающая по лесу.

— Тогда ты наверняка должна была видеть двух узниц в замке.

— Да, я их там видела, обе женщины прекрасны, как утро.

— Вирта, помоги мне их спасти!

— Вы говорите о двух молодых женщинах, но сердце мечтает лишь об одной. Вы думаете о той, блондинке, с глазами, голубыми, как небо и грустными, как ночь. Ее зовут Адриен.

— Как, ты знаешь ее?

— В вашем шатре, во время Лейпцигского сражения, я случайно увидела медальон. Увидев в замке женщину, черты которой похожи на лицо, изображенное на медальоне, я поняла, что вы когда-нибудь вернетесь сюда и ждала вас.

— Славная Вирта! — только и мог произнести г-н де ла Герш.

— Она стоит того, чтобы вы шли к ней через тысячу смертей! Не зная её, я догадывалась о её печали.

Вздох вырвался из груди Вирты; глядя вдаль, она продолжила:

— Скажите, что я должна сделать для вас, я все исполню!

— Можешь ли ты провести меня в замок? Сможешь сделать так, чтобы потайная дверь сегодня была открыта? — допытывался Магнус. — Мне кажется, что эта дверь не всегда закрыта.

Вирта ответила, покраснев:

— Да, вы правы, иногда через неё выходит мужчина, он влюблен в меня, и, следовательно, он слеп. Если я захочу, дверь будет открыта.

— О, Боже! Адриен будет спасена! — воскликнул г-н де ла Герш радостно.

Но тут облачко сомнения омрачило славное личико девушки.

— Я буду обманывать мужчину.., — произнесла она через силу.

— Патрицио Бемпо? — спросил Магнус.

— Да, Патрицио Бемпо: если суждено пролиться крови, вы обещаете, что оставите его живым?

— Я клянусь тебе в этом! — торжественно произнес Арман-Луи.

Вирта сняла кольцо, Магнус одел его на свой палец.

— Возьмите эти драгоценности: пусть между нами не будет ни золота, ни денег. Сегодня вечером я увижу Патрицио Бемпо.

— Одно лишь слово! — крикнул вслед удаляющейся девушке г-н де ла Герш. — Хочу пожелать тебе удачи; я должен спасти Адриен — постарайся её увидеть и сказать, что друзья здесь и готовы спасти её. Пусть она будет готова следовать за нами, когда пробьет час освобождения.

Вирта остановилась на мгновение. Перед г-ном де ла Гершем была уже совсем другая девушка, не веселая цыганка, а гордая и печальная красавица с блестящими глазами.

— Будьте завтра в час ночи перед потайной дверью замка, в том месте, где растут густые дубы. Их видно отсюда. У меня будет ключ, а свет в верхнем окне башни, рядом со спальней, будет свидетельствовать о том, что та, которая вас любит, не спит и ждет вас.

Вирта медленно исчезла в лесу, г-н де ла Герш проводил её взглядом. Вскоре и шагов её не было слышно. Девушка шла и слезы медленно катились по её щекам.

— Какая же она счастливая, эта пленница, — шептала она про себя, но этот шепот никто не мог услышать. Опустив голову, она вышла на дорогу, ведущую к замку. Немногим позже она была уже в галерее, где мадам Игомер любила собирать гостей. В этот раз людей было много.

Вирта, поигрывая бубном, пробиралась между приглашенными, и её острый, как у птицы, взгляд повсюду искал и не находил ту, ради которой она пришла сюда. Наконец дверь открылась и появилась Адриен.

— Как всегда вы опаздываете, моя дорогая, все ждут вас! — воскликнула баронесса и приблизилась к девушке.

Но Вирта опередила её, взяв руку м-ль де Сувини в свою, начала гадать.

— Заря сменяет ночь, соловей поет после грозы.., — пела цыганка, — я читаю по вашим линиям, что не пройдет и года, вы выйдете замуж за молодого и богатого человека, который вас любит.

— И который скоро будет здесь, не так ли? — прибавила мадам д`Игомер, имея виду Жана де Верта.

— Да, скоро он будет здесь… Как вы, я это знаю, как вы, я это вижу.

Адриен быстро убрала свою руку.

— Вы не хотите, чтобы я сказала вам его имя? — продолжала Вирта.

— Поскольку судьба вам покровительствует, предоставьте это ей, милая, — произнесла баронесса, удаляясь и окидывая взглядом цыганку.

Вирта опять завладела рукой Адриен.

— Арман-Луи, — прошептала она тихо.

Адриен задрожала с головы до ног. Но цыганка, изучая линии прекрасной руки Адриен, продолжала:

— За вами наблюдают, не волнуйтесь, попытайтесь улыбнуться, я видела вашего возлюбленного; он здесь, рядом, он освободит вас… Будьте готовы к первому сигналу; оставьте свою лампу зажженной. И если вы услышите, как я пою ночью, откройте вашу дверь… А сейчас заставьте думать мадам Игомер, что вы расстроены. Нужно пострадать немного ради того, кто вас так сильно любит.

Вирта отпустила руку Адриен и, перебирая пальцами на тамбурине, нежно запела:

Я люблю! — говорит бледная луна,

Которая купает в волнах

Свой золотой диск.

Я люблю! — говорит увядший цветок,

Которого небрежно несет ручей.

Бубен звенел, звенели медные кольца, и Вирта продолжала, бросая украдкой взгляды на Патрицио Бемпо, в свою очередь неотрывно глядевшего на нее.

Я люблю! — Говорит луне волна,

Набегая на песчаные дюны.

Я люблю! Говорит птица, парящая в небе

Меж струящимися облаками.

— Ну, что ж? — проговорила мадам д`Игомер, бросая на ладонь цыганки золотую монету.

— Ну, что ж? — повторила Адриен, — нужно заплатить, чтобы узнать свою судьбу.

Мадам д`Игомер поцеловала её в лоб.

Вирта незаметно исчезла, но галереи не покинула. Патрицио неотступно следовал за ней. Девушка остановилась на краю рва и бросила туда золотую монету, которую дала ей баронесса. В то время, как золотой кружок исчезал в воде, Вирта всплеснула руками с чувством гнева и наслаждения.

Патрицио тем временем заговорил с ней:

— Эти слова, который я только что слышал в вашей песне, скажете ли вы их мне когда-нибудь?

Вирта внимательно оглядела его.

— А почему я должна говорить их тому, кто их не заслуживает?

— Что заставляет вас так говорить? Я весь перед вами! Командуйте, приказывайте! — воскликнул Патрицио, шагая рядом с девушкой, очарованный её красотой.

— Это все слова! — возразила Вирта. — Другие предлагают мне золото, драгоценности, богатство, вызывающее зависть, все, что может завоевать шпага солдата. Но ещё никто мне не сказал: «Вот мое сердце, вот моя жизнь, чтобы ни было, я ваш!»

— Разве вы не знаете, что я принадлежу вам? Разве вы этого не видите?

Вирта закрыла своей рукой рот Патрицио и, приблизив к нему свои горящие ярким пламенем глаза, прошептала:

— Хватит обещаний! Если я попрошу вас о двух вещах, поклянитесь, что вы исполните их.

— Я? Говорите, — произнес лейтенант Матеуса, прижимаясь губами к руке цыганки.

— Всего две вещи, ничего более: ключ от этой двери, находящейся у входа в замок…

— От этой двери, которую я обязан стеречь?

— А также пароль, позволяющий свободно войти в замок и миновать с десяток часовых, охраняющих стены.

— Пароль тоже? Но, Вирта, поймите, вы требуете мою жизнь, а вместе с ней и честь солдата. Вирта прикрыла глаза, затем резко открыла их:

— Обещайте мне их доверить!

— Вирта, все, кроме этого.

— Что вы сказали? Не будем об этом больше, вы такой же как и все! Печально, когда любовь не может ничего дать.

Вирта повернула к лесу, не глядя на Патрицио. Он последовал за ней.

— Но этот ключ и пароль, для чего вам это? — снова начал он.

— Для чего? — переспросила Вирта, медленно ступая по дорожке. — Я мечтала с помощью этого ключа, незаметно, на закате дня, вместе с вами проникнуть в Драшенфельд. С помощью пароля мы легко и быстро минуем часовых. Утром мы вернемся, как птицы возвращаются в гнездо, и мои родные из табора не узнают, что я не ночевала дома.

— Вирта! Это правда? Вы обещаете?

— Я ничего не обещаю. Я прилетаю и улетаю, как ласточка. Случай привел меня к подножию этих стен, случай заставил искать дверь. Но зачем её открывать, когда за ней прячется трусливый, как заяц и скользкий, как угорь, лейтенант? Ах, Патрицио, вы, как пожар, бушующий вдалеке. К нему бегут, но когда приближаются — это всего лишь пепел.

— Вирта, вот ключ! — вскричал побежденный Патрицио.

— Ключ — это хорошо, но это ещё не все. Еще есть пароль.

Патрицио вздохнул, как человек, над которым довлеют непреодолимые обстоятельства:

— Герцог и император! — произнес он.

И, упав на колени перед Виртой, он спрятал голову в её коленях.


24. Потайной ход Драшенфельда


На следующий день, ближе к вечеру, Арман-Луи, не теряющий ни на минуту из поля зрения Драшенфельд, заметил на вершине башни, в которой жила м-ль де Сувини, свет, похожий на мерцающую звезду.

— Глядите, — обратился Арман-Луи к Магнусу.

— Да, цыганка не теряла времени, — ответил Магнус. Предупредили Рено и посовещавшись, решили, что операцию можно будет провести ближе к ночи.

— Тем лучше, — произнес Коллонж, — а то я уже начал побаиваться, что убью слишком много хорватов.

Час спустя после этого разговора, группа драгун, во главе с Магнусом, Каркефу и Рудигером, остановились у кромки леса. Сзади, на небольшом расстоянии, несколько солдат держали за уздцы оседланный лошадей. Ими командовал Агрофой. Наконец тронулись в путь. Остатки отряда замаскировались в зарослях вереска; немного впереди, скрытые от постороннего взгляда складками местности, залегли Арман-Луи и Рено со своими слугами. Ночь была ясной и звездной.

Арман-Луи и Рено пробыли на своем посту около четверти часа, когда вдруг до них донесся шум легких шагов. Женщина, завернутая в плащ, прошла мимо них и направилась к замку.

— Вирта! — прошептал Магнус на ухо г-ну де ла Гершу.

Цыганка появилась на фоне черных теней, отбрасываемых стенами замка. За ней по краю рва, как ужи в вересковых зарослях, ползли Магнус и Каркефу. Недалеко от них стоял на страже Рудигер.

Лежа совсем рядом с ними, затаив дыхание, Арман-Луи и Рено неотрывно смотрели на потайную дверь, казавшуюся черной дырой на фоне земляного рва.

Вирта остановилась на секунду перед дверью, вставила ключ в замочную скважину и быстро открыла её.

Не успела она это сделать, как перед ней возникла фигура часового.

— Герцог! — произнесла девушка приглушенным голосом.

— И император! — ответил часовой.

Железная дверь скрипнула, и девушка проскользнула под своды замка.

Стоящий на страже Патрицио Бемпо слышал все: и осторожные шаги девушки, и легкий шум отворяющейся двери, и шепот двух голосов.

— Она! Это она! — прошептал он.

Вирта была уже на вершине лестницы, ведущей в комнату Патрицио. Перешагнув порог, она быстро пересекла её и открыла балкон.

Патрицио следовал за ней легкими шагами. Цыганка была сильно бледна. Ее сверкающие глаза скользили по темному лесу, по откосам, по рву, с растущими по краям деревьями, по низкой башне, где мерцал огонь лампы.

— Что там? — спросил Патрицио.

— Золотой обруч, который я держала в руках и который спасет меня, — отвечала девушка.

Патрицио обнял цыганку и хотел увести её с балкона.

— Нет, — удержала она его, — нужно остаться здесь.

И, положив голову на плечо Патрицио, она запела дрожащим голосом.

Я люблю! — говорит черная бабочка

Ветерку, колышащему камыш.

Я люблю! — говорит бегущий ручей

Впадающий в море.

Легкий ветерок понес звуки песни в пространство; свет заколебался в окне башни, и Вирта, на которую Патрицио смотрел с обожанием, снова запела:

Я влюблен! — поет ветер, проносящийся в вышине, где сверкает божественное солнце.

Я влюблен! — говорит осенний цветок,

Трепещущий от поцелуев

Алого заката.

Тень промелькнула перед окном, где мерцала одинокая лампа, и гравий заскрипел под ногами у подножия стены.

— Кто-то ходит, — произнес Патрицио, перегнувшись через балкон.

— Вы слышите шаги косули в лесу и не видите ту, которая с вами рядом, — прошептала Вирта.

Патрицио запечатлел пламенный поцелуй на щеке цыганки и заключил е в объятия.

— Ах! Теперь вы уже не скажете, что я не люблю вас?

И её прекрасное лицо залилось слезами.

В это время Магнус, медленно и бесшумно, как ящерица, подобрался к потайной двери, поднял ключ, выскользнувший из рук цыганки, вставил его в замочную скважину. Дверь открылась. Арман-Луи хотел пройти первым.

— Не вы, сначала я, — оттеснил его Магнус. — Кто знает, может быть за этой дверью вас ожидает удар кинжала и он может оказаться смертельным не только для вас, но и для мадемуазель де Сувини.

— Герцог! — произнес часовой, показавшийся в глубине.

— И император! — ответил Арман-Луи.

Часовой отвел ствол мушкета, и они проскользнули в замок.

Пройдя вперед по плохо освещенному коридору, они столкнулись со следующим часовым. Обменявшись с ним паролем, двинулись дальше.

Солдат, насчитав четырех человек и увидев пятого, нахмурил брови.

— А знает ли комендант, что вы здесь?

— Конечно, знает, — отвечал Магнус, быстро нагнувшись к уху Рудигера.

Поляк кивнул головой в знак согласия и пропустил друзей в галерею.

Дверь осталась открытой. Обеспокоенный часовой обратился к драгунам:

— А вы разве не закрываете дверь?

Тем временем Магнус, шедший первым вместе с тремя солдатами, исчез в глубине коридора.

— За нами идут другие, — спокойно произнес Рудигер, присаживаясь на каменную скамью.

— Но дверь не может быть открыта!

— Ну так закройте её, если хотите!

Часовой хотел подойти к двери и закрыть её, но в тот момент, когда он повернулся к Рудигеру спиной, тот прыжком ягуара настиг его и нанес удар кинжалом в спину. Раскинув руки, часовой упал на землю.

— Один есть! — прошептал Рудигер, вытирая лезвие ножа о плащ мертвеца. И снова присел на скамью, открыв дверь.

Магнус, хорошо ориентировавшийся во внутренних покоях замка, пересек длинную галерею, арки которой соединяли крылья замка, и быстро провел Армана-Луи и Рено к башне, где томились в ожидании Адриен и Диана.

Увидев двух молодых людей, кузины проскользнули в проход, соединяющий башню с другими помещениями замка. Внезапно мадам Лиффенбах появилась на пороге.

Крик вырвался из её уст, но Рено, не растерявшись, навел на неё пистолет и произнес:

— Мадам, одно слово, — и вы покойница!

Мертвенно бледная, мадам Лиффенбах покачнулась и потеряла сознание.

— Она может очнуться и позвать на помощь прежде, чем мы покинем этот замок, — прошептал Каркефу оглядываясь.

— Вы правы, — согласился Магнус.

И, прикрыв дверь, он завернул дуэнью в полы широкого плаща и поместил её в глубине кабинета.

Адриен и Диана упали в объятия Армана-Луи и Рено.

— Будем продвигаться осторожно и тихо, — прошептал старый солдат.

Когда они уже достигли глубины галереи, внезапно перед ними вырос силуэт мужчины, крадущегося, как кошка.

— Берегитесь! Матеус Орископп! — прошептал Рудигер Арману-Луи.

Хотя эти слова были произнесены шепотом, все услышали их.

Окинув галерею быстрым взглядом, Магнус направил женщин за большую штору, тяжелые складки которой скрывали маленькое окно в глубине стены. Арман-Луи и Рено, готовые к бою, расположились рядом, с пистолетами наизготовку. Магнус и Каркефу переглянулись и спрятались за высокие столбы, на которых была развешана коллекция оружия.

Все это происходило в темноте и очень быстро. Как будто привидения появились и тут же скрылись. Таким образом, когда Матеус вошел в галерею, там уже было тихо. Только лунный свет освещал огромный зал.

На мгновение Матеус остановился, — чувство опасности, которому он вначале не придал значения, овладело им. Прислушавшись и не услышав ничего, он снова двинулся вперед. Обход, который он делал этим вечером, не входил вкруг его ежедневных обязанностей, хотя он все время был начеку. Но сегодня какое-то необъяснимое чувство, какое-то беспокойство не давало ему спать. Матеус был вынужден покинуть комнату и обойти замок. Этого обхода можно было ожидать в любое время дня и ночи.

Его глаза блуждали по тяжелым складкам штор, по силуэтам окон, по стенам… Матеус как раз достиг середины галереи; луна освещала зал; длинная тень летела впереди Орископпа.

Он уже был недалеко от двери, как вдруг ему показалось, что край драпировки зашевелился, как будто легкий ветер приподнял его.

— Ко мне! — закричал комендант сдавленным голосом.

Но звук его голоса растворился в темноте, и тут Каркефу набросил веревку на шею коменданта. От неожиданности Матеус споткнулся о труп солдата и рухнул на пол.

Рено сделал знак рукой и Каркефу подхватил Матеуса под руки. Тем временем они уже миновали галерею, затем длинный коридор и спокойно прошли через потайную дверь.

Тем временем Матеус содрогался с головы до ног. Вены на его шее пульсировали, лицо приобрело темно-красный оттенок, тело билось в страшных конвульсиях. Он, конечно, не узнал Рено и Армана-Луи. Присутствие двух женщин заставило его сомневаться, кому же принадлежали эти лица, белевшие в темноте. Наконец глаза Матеуса закрылись и он застыл в позе человека, тело которого покинула жизнь.

Рудигер, тем временем ожидающий всю группу снаружи, ничего не видел и не слышал.

— Все спокойно, — доложил он Магнусу. Вдалеке виднелись очертания леса. Нужно было уходить.

— Герцог и император! — произнес г-н де ла Герш в от-вет на оклик часового.

Минуту спустя рвы и откосы замка были позади.


25. Первые потери


В нескольких шагах от леса, на краю поляны, засохшее дерево протянуло свои ветви через трещину в земле. Прислонив Матеуса к дереву, Каркефу обвязал его веревкой, конец которой он держал в руке. Магнус ослабил кляп, чтобы пленник мог говорить и, поместив между его скрещенных рук маленький деревянный крестик, скомандовал:

— Твой час пришел, Матеус, молись!

Скрюченные пальцы Матеуса отбросили крест.

— Будьте вы прокляты, Жан де Верт уже недалеко, — проскрежетал он сквозь зубы. Каркефу потянул веревку и посмотрел на Рено.

Натяжение веревки приподняло наполовину тело пленника.

— О! Это ужасно! Не здесь, пожалуйста! — воскликнула Диана, протягивая руки к Рено.

— О! Нет! Нет! — присоединилась Адриен, — ради Бога! В то время, как провидение нам дарит свободу, мы не должны думать о мести.

Г-н де Шофонтен, который порывался заговорить, замолчал.

— Адриен права, он — пленник и ничего нам не сделал, помилуем его, — вновь заговорила Диана.

— Если вы так желаете — пусть он живет! — воскликнул Рено.

Тело Матеуса, наполовину приподнятое благодаря усилиям Каркефу, снова упало на землю.

— Да, это был хороший повод и хорошее дерево, — произнес солдат и последовал за Магнусом, направившемуся к Эгрофою, ожидающему вместе с драгунами исхода дела.

Адриен, Диана, Арман-Луи и Рено исчезли в глубине леса.

Рудигер следовал за ними; что-то вроде жалости шевельнулось в его душе при виде тела, лежащего на земле c лицом, искаженным приближением смерти.

Оглянувшись назад, он заметил, что комендант уже сидел на траве. Уходя, Каркефу несколько ослабил веревку, накинутую на шею Матеуса, но тем не менее, Матеус не мог свободно двигаться.

Рудигер решил вернуться.

Матеус, услышав его шаги, приподнял голову и поглядел на солдата.

— Я умираю, — еле слышно прошептал Матеус голосом, уже не имеющим ничего человеческого.

Рудигер, наклонясь над ним, перерезал веревку со словами:

— Уходи, ты свободен!

— Но я не могу двигаться, не могу поднять голову, я задыхаюсь, — прошептал Матеус.

Рудигер нагнулся и обхватил тело Матеуса, хотел помочь ему приподняться. Вдруг дьявольская радость зажглась в глазах пленника; внезапно выхватив пистолет из-за пояса Рудигера, он приставил его к груди поляка и нажал на курок с криком:

— Мертвец!

Выстрел отозвался эхом со стороны замка.

— Итак, ещё не все потеряно, — прошептал комендант, глядя на Рудигера, лежащего на земле.

Но тот, кого уже считали мертвым, вдруг приподнялся и пополз к нему. Жуткий страх заставил встать дыбом волосы на голове Матеуса.

Прикрывая рукой рану, из которой сочилась кровь, Рудигер приближался к Матеусу. Взор его горел лютой ненавистью. Вот он уже уцепился пальцами за ноги коменданта.

— О! Я не умру один! — сквозь силу заговорил Рудигер, — ты хотел убить меня, ты, которого я спас! Ну, что ж, то, чего не сделал де Шофонтен, сделаю я!

И, превозмогая боль, Рудигер изо всех сил толкнул Матеуса в пропасть. Матеус хотел ухватиться за корни дерева, но страх сковал его жилы, сделал бесполезными его усилия. Он почувствовал, что сползает вниз, в пропасть.

— Спаси меня! — взмолился комендант.

— Спасти тебя? Ты смеешься, Матеус! Нет-нет, ты должен умереть и умереть побежденным.

И он с новой силой толкнул Матеуса в бездну. Руки коменданта цеплялись за корни деревьев, пальцы царапали землю. Вдруг Рудигер замер, тело уже подчинялось ему с трудом, он пошатнулся и упал лицом вниз.

— Ага, ты обессилел, негодяй! — вскричал Матеус.

Но Рудигер снова встал на колени и вцепился в коменданта.

— Послушай, умри спокойно, не трогай меня и я закажу мессу за упокой твоей души, — дрожащим голосом заговорил Матеус.

Но слабеющие руки умирающего изо всех сил тянулись к несчастному, висящему над бездной. Следы кровавой борьбы виднелись повсюду. Голова Матеуса уже достигла края пропасти и висела в пустоте. Рудигер мог только ползти.

— Ты получишь тысячу золотых дукатов, десятки тысяч! Ты будешь иметь все, что захочешь! Сжалься, палач! — хрипел Матеус.

Голос его постепенно становился все тише. Рудигер, в свою очередь, чувствуя приближение смерти, силился оторвать руки и плечи Матеуса от земли. Матеус постепенно скользил в бездну. Наконец, он исчез в пропасти. Веревка натянулась и труп остался висеть на корнях дерева.

Рудигер задыхался, свесив голову над пропастью. Кровь, текущая длинными ручейками, капля за каплей покидала его тело и уносила жизнь. Приподнявшись изо всех сил, он прошептал:

— Исчезни, негодяй, и пусть ад примет тебя! Глаза его затуманились, дрожь пробежала по всему телу. — Бог мой, сжалься надо мной! — прошептал он еле слышно и упав лицом в траву, больше не шевелился.

Тем временем, второй выстрел, нарушивший тишину ночи, отрезвил Патрицио. Держа шпагу наизготовке, солдат выскользнул из комнаты, где находилась Вирта, прислушиваясь к каждому шороху. Итальянец уже прошел галерею и направлялся к крепкой стене, как вдруг ему почудился в глубине кабинета шум, похожий на приглушенный хрип и долгий стон; открыв дверь ударом ноги, Патрицио очутился перед привидением, окутанным в плащ. Привидение заговорило человеческим голосом, указывая рукой на открытую дверь: — Туда, скорее! Их похитили!

Патрицио поспешил туда, куда указывала дрожащая рука мадам Лиффенбах. Его шаги гулко отдавались под сводами замка. Когда он достигнул низкого зала, в конце которого виднелась лестница, струя свежего воздуха вдруг ударила ему в лицо. Догадка сверкнула у него в голове, и он нырнул в темный переход, ведущий к потайной двери.

Примерно через тридцать шагов нога Патрицио поскользнулась в луже крови. Приглядевшись, он увидел труп солдата, лежащего около стены и многочисленные следы около двери. — К оружию! — громко закричал Патрицио.

— К оружию! — подхватил невидимый в темноте часовой. Звуки десятка труб были ему ответом. Патрицио быстро направился в свою комнату, чтобы предупредить Вирту о происходящем. Время любви кончилось, началось время войны.

— Вирта, послушай, что случилось? — входя в комнату, заговорил он.

Но молчание было ему ответом. Большое окно было открыто настежь, цыганка исчезла, и лишь белая простынь, свисающая с балкона, говорила о том, как беглянке удалось уйти. Охваченный яростью, Патрицио схватил стоящий у стены мушкет и выстрелил в темноту. Пуля со свистом прорезала темноту, но цыганка уже была далеко, исчезнув в лесу.

— О! Я отомщу ей! — воскликнул ослепленный яростью Патрицио, отбрасывая мушкет в сторону.

Тем временем мадам Лиффенбах подняла с постели мадам д`Игомер, которая, едва одевшись, бросилась в комнату двух сестер, не веря в то, что произошло.

— Господи, они исчезли, — в замешательстве повторила она. — И мадемуазель де Парделан, и мадемуазель де Сувини! Значит они все-таки пришли сюда, эти два гугенота!

Подойдя к стене, она увидела Патрицио, искавшего Матеуса и не находящего его нигде.

— Коменданта нет и никто его не видел, — обеспокоено сказал он.

— Седлайте лошадей! — скомандовала мадам д`Игомер, — и не дай Бог вы не привезете мне двух пленниц и тех, кто их похитил!

Некоторое время спустя группа всадников выехала из ворот Драшенфельда, заставив дрожать подъемный мост. Следы похитителей виднелись на влажной земле и в траве, покрытой росой.

Патрицио сопровождал солдат до места, где старый дуб раскинул свои ветки. Вдруг один из них схватил Патрицио за руку и прошептал:

— Посмотрите, вон там, — указывая на труп Рудигера и на тело Матеуса, висевшего над бездной.

Тем временем Арман-Луи и Рено не теряли ни минуты, продвигаясь к краю леса, где их ожидал Эгрофой с лошадьми.

И вот они уже шли все вместе, сопровождая двух кузин, когда вдруг прогремел выстрел Матеуса и донесся шум оружейных выстрелов часовых, стреляющих с верхней башни замка.

— Вот и порох запел! В дорогу, сеньоры! — скомандовал Магнус.

— Наконец-то! — воскликнул Коллонж. — Если порох поет, мы должны отвечать!

Внезапно третий выстрел прогремел в ночи и почти тотчас же появилась Вирта.

— Вы довольны мной? — спросила она, опираясь на руку Эгрофоя. — Как вы думаете, возвратила ли я свой долг?

— Вирта! Дорогая Вирта! — радостно приветствовал её г-н де ла Герш, приникая губами к её руке.

Улыбка осветила лицо Вирты, но внезапно она покачнулась и опустилась на колени.

Длинная алая струйка потекла к её ногам.

Г-н де ла Герш, спрыгнув с лошади, поднял девушку на руки.

— Вирта! Бог мой, не умирайте! Ведь вы спасли нас!

Цыганка приоткрыла глаза.

— Спасибо, — прошептала она, — о, я не думала так умереть…

Эти слова пронзили сердце Армана-Луи. Положив свою голову на грудь гугенота, цыганка прошептала еле слышно:

— Ничего! Мне уже хорошо!

Ее руки, обвивавшие шею г-на де ла Герша, соскользнули, и он почувствовал тяжесть прекрасного тела.

Арман-Луи приблизил свои губы к лицу девушки. Вирта уже не дышала.

— Мертва! — закричал он.

И положил девушку на траву. Все спешились. Глухой шум, похожий на тот, что издает группа скачущих всадников, разнесся по лесу.

Магнус повернул голову в ту сторону, откуда донесся шум со словами:

— Если мы не хотим встретиться со всем сбродом Драшенфельда, мы не должны терять ни минуты!

— Оставить здесь Вирту, не похоронив? — воскликнул г-н де ла Герш.

— О, нет! — проговорил Арман-Луи. — Я не смогу взглянуть в глаза мадемуазель де Сувини, если оставлю на поругание останки той, которая даровала нам жизнь.

— Тогда за дело! — скомандовал Магнус.

И они с Каркефу принялись рыть яму. Их окружили драгуны. А тем временем, земля уже дрожала под копытами лошадей, мчавшихся между деревьями. Уже были видны факелы, освещающие дорогу всадникам.

Возглавляли преследование мадам д`Игомер и Патрицио Бемпо.

Мадам д`Игомер, удивленная видом вооруженных всадников, подъехала к Эгрофою, императорская форма которого сбила её с толку и спросила, не заметил ли он в лесу двух женщин.

— Двух женщин? — переспросил Эгрофой, почесывая боро — ду.

— Одна из них блондинка с голубыми глазами? — уточнил Сан-Паер.

— А другая брюнетка, с глазами цвета огня? — добавил Берье.

— Я думаю, что мы их видели, — продолжил Коллонж.

Но д`Игомер уже узнала кузин, сидевших на лошадях.

— Патрицио! Они здесь! Их не нужно искать! Вы их арестовали, мосье, не так ли? Большое спасибо!

И она уже хотела приблизиться к ним, но Эгрофой задержал её лошадь.

— Не извольте беспокоиться, мадам, — обратился он к ней, — эти женщины находятся под нашей охраной. Не огорчайтесь, но они должны остаться здесь.

— Как! — вскричала мадам д`Игомер. — Вы не желаете мне их отдать?

Рено выступил вперед и произнес, снимая шляпу:

— Нет! Нет! Мадам, я охраняю мадемуазель де Парделан, а мой друг — мадемуазель де Сувини.

Текла издала крик гиены.

— Они! Все время они! И вы считаете, что я не смогу их забрать у вас силой?

— Попробуйте! — отвечал Арман-Луи.

Мадам д`Игомер повернулась к Патрицио и его отряду, но перед ними было три сотни вооруженных драгун, которым сражение казалось праздником.

Люди из Драшенфельда обменялись взглядами друг с другом. В них сквозило сомнение. В это время подошел Магнус, сжимая в руке шпагу:

— Мосье герцог, все конечно, Вирта покоиться с миром.

— Итак, сеньоры, здесь нам нечего больше делать. В дорогу! — вскричал Арман-Луи.

— Как? — закричала мадам д`Игомер в волнение, — они уезжают, а вы не шевелитесь! Ваши шпаги при вас! Что вы за мужчины?

Патрицио двинулся вперед, горстка солдат — за ним, они смешались с первыми рядами драгун. Но бой был краток. Защитников замка было значительно меньше, четыре или пять из них упали с коней, и Патрицио пришлось отступить назад с обломком шпаги в руке.

— Вирта просила пощадить тебя, я подчиняюсь ей! — прокричал Магнус ему вслед.

Мадам д`Игомер уже не видела перед собой ничего, кроме всадников, ряды которых колебались. Добрая половина из них уже готова была бежать.

Вдруг из лесу донесся звук фанфар. Всадник, силуэт которого осветился первыми лучами солнца, внезапно появился под высокими кронами дубов. Вскоре он поравнялся с мадам д`Игомер. Фанфары заиграли снова.

— Жан де Верт едет следом! — прокричал всадник, приветствуя всех.

Радость вспыхнула на щеках Теклы.

— О! Жан де Верт! Прощайте, сеньоры! — с этими словами, не обращая внимания на Патрицио, она поспешила к лесу, откуда доносились звуки фанфар. Магнус коснулся плеча Коллонжа и произнес:

— Вот наконец-то начинается бал! Вы скоро увидите, как танцуют под скрипки Жана де Верта!

И продолжил, положив руку на рукоять своей шпаги:

— Итак, нас ждет работа! Вперед!

Сильный голос Армана-Луи разнесся по лесу, эскадрон гугенотов построился и двинулся в путь. Мосье Коллонж, вдохнув воздух охоты, был очень доволен.


26. Отступление драгун


Жан де Верт действительно должен был прибыть в Драшенфельд. Он давно выжидал момент покинуть поле боя, чтобы навестить мадам д`Игомер. Но, вместо того, чтобы иметь новую возможность поухаживать за м-ль де Сувини, которую в последних письмах баронесса описывала, как умную и достойную девушку, он очутился в самом сердце беспорядков, царивших после похищения.

Узнав о том, что произошло, он тотчас же бросился в лес вместе со своим эскортом. Мадам д`Игомер присоединилась к нему, и они продолжали преследование уже вместе.

Имя г-на де ла Герша пробудило пыл в Жане де Верте. Он не мог допустить ещё одного поражения после стольких неудач.

Солнце светило во всю мочь, когда батальон Жана де Верта, возглавляемый, после трагической гибели Матеуса, Патрицио Бемпо, догнал эскадрон г-на де ла Герша.

Гугеноты, ожидавшие этого, были уже готовы к битые у входа в деревню, заняв основные позиции на главных улицах и отрезав врагу все пути к отступлению.

С первыми облачками пыли, возвещавшими о приближении имперцев, драгуны оседлали коней.

Жан де Верт, во главе своих солдат, объехав вокруг деревню и не найдя нигде входа, едва сдерживая гнев, дал сигнал к атаке. Имперцев было две или три сотни; людей Патрицио было почти столько же, но солдаты Магнуса имели преимущества в позиции, поэтому, с обеих сторон были равные шансы победить.

Трубы гугенотов ответили трубам имперцев, раздались первые выстрелы.

Жан де Верт заходил с правого фланга, Патрицио — с левого. Атака была стремительной и яростной, но оборона вполне ей соответствовала; драгуны остановили наступавших у окраины деревни.

Арман-Луи вместе с Эгрофоем следили за действиями Жана де Верта. Рено в паре с Берье опекали Патрицио Бемпо; мадам Игомер, восседая на лошади, с холма наблюдала за битвой.

М-ль де Сувини и м-ль де Парделан, укрывшись под сводами маленькой церкви, ожидали окончания военных действий; четыре драгуна охраняли девушек, близко не подпуская никого.

Клубы дыма охватили деревню, где сотни людей сражались друг с другом, утопая в крови. Лошади спотыкались и падали, повсюду гремели взрывы, звенели удары шпаг, крики доносились со всех сторон. Имперцы сражались с отчаянием и яростью, самые молодые пели; Коллонж раздавал удары направо и налево; Рено бушевал, уже давно у него не было случая выплеснуть свою энергию.

Люди Патрицио Бемпо отступили, наконец; первый ряд был разбит, за ним другой, и наконец весь Драшенфельдский эскадрон обратился в бегство. Победные крики уже слышались среди гугенотов; Жан де Верт ответил на них ещё одной, но безуспешной атакой.

Магнус, устав от непрерывных штурмов, решил нанести решающий удар. Взяв с собой Сан-Паера и тридцать драгун, он выехал за пределы деревни по маленькой улочке и нанес яростный удар по флангу имперцев.

На этот раз, окруженный с одной стороны отрядом де ла Герша, с другой стороны — Магнуса, обессиленный непрерывными атаками, Жан де Верт отступил.

— Бросайте шпаги! — закричал Арман-Луи.

Драгуны окружили имперцев. Те были повержены, словно большие деревья, сваленные ураганом.

В сердце кровавой бойни Магнус столкнулся с Патрицио.

— О! Опять ты! — вскричал он.

Патрицио, не ожидая этой встречи, обрушился на него. Магнус парировал удар, затем пошел в атаку, и скоро острие шпаги воткнулось в горло итальянца. Лошадь Патрицио остановилась и он тяжело сполз на землю.

— Было сказано: «Не вводи меня в искушение!» — тихо произнес Магнус.

И, объезжая труп лейтенанта, направил коня между рядами поверженных солдат.

Арман-Луи и Берье тем временем преследовали Жана де Верта.

Берье первым настиг его.

Жан де Верт развернул своего коня и бросился на противника. Через мгновение облако пыли окутало яросную схватку, слышался только храп коней и лязг шпаг. Вскоре из облака появился всадник. Это был Жан де Верт.

Берье, шатаясь, скользил по траве, пытаясь подняться. Наконец, он встал на колени, опираясь на шпагу, но тут же упал снова и остался лежать неподвижно. Его лошадь, испугавшись, пустилась прочь. Жан де Верт взмахнул окровавленной шпагой и ринулся к своему отряду. Арман-Луи пришпорил коня, но страшный всадник был уже далеко и скоро затерялся в толпе сражающихся.

Рено, тоже преследовавший врага, почувствовал, что его глаза наполнились слезами при виде неподвижного и окровавленного тела Берье.

Подойдя к нему, г-н де ла Герш скрестил руки умершего на груди, поднял его шпагу и накрыл плащом.

— Он был моим другом, моим армейским другом. Пусть немецкая земля будет ему пухом! — произнес он.

Берье не был единственным из драгун, погибшем в бою. Многие из них не явились на поверку. Поле битвы было усеяно трупами, все раненные были размещены в одном из домов, надпись на котором информировала об их количестве как с французской стороны, так и со стороны имперцев.

Магнус поспешил приготовиться к отступлению.

Коллонж, находившийся в восторге от военных действий, был удивлен такой поспешностью.

— Друг мой, — объяснил Магнус, — вы не знаете человека, с которым имеете дело. Он будет идти по следу, как волк, чующий запах крови.

Драгуны покинули деревню, оставив там сотню погибших и умирающих, и направились по направлению к северу.

Несмотря на потери, эскадрон находился в приподнятом настроении, опасности не испугали солдат. Враги могли появиться внезапно с любой стороны.

Воспоминания о классической древности перемешались в их сознании с героическими воспоминаниями о рыцарстве.

— Где же арабы? Где сарацины? — вопрошал Эгрофой, имея в виду тамплиеров, блуждающих в пустынях Палестины.

— Кто бы воспел возвращение трех сотен солдат, как когда-то старый Ксенофонт — возвращение десяти тысяч? — прибавил Сан-Паер.

И все опять хотели сражаться.

Привыкшие к сценам жестокости и к ужасным военным условиям, м-ль де Сувини и м-ль Парделан хорошо понимали, что самоотверженность драгун и потери, которые они понесли, были затрачены ради их спасения; они чувствовали себя в семье друзей, друзей сердечных и родных. Эти люди, большинство из которых девушки даже не знали, считали за честь участвовать в их спасении.

— Мы вас вытащим отсюда, уж вы нам поверьте! — обещали старые кальвинисты.

— Мой Бог, мой король, моя дама, если нужно, мы всегда придем на помощь! — вторили молодые, для которых Швеция была родиной.

Весь день шли без отдыха. К вечеру на горизонте собрались тучи. Приближалась гроза.

Наконец драгуны достигли леса и, углубившись в чащу, повернули направо. Там, очутившись в ложбине, соблюдая полную тишину разбили лагерь, загородив вход огромными камнями.

— Здесь проклятые имперцы не смогут до нас добраться. — говорил Магнус, командуя солдатами.

— Тем хуже для них.., — ответил ему Коллонж, — мы могли бы ещё сразиться.

К началу нового дня, после нескольких часов отдыха, эскадрон снова тронулся в путь.

— «Войти в этот лес легко, выйти из него гораздо труднее», — думал в это время г-н де ла Герш.

Магнус, для которого каждая тропинка в лесу была знакома, решил повернуть влево.

С первыми лучами солнца достигли опушки леса. Несколько драгун поехали вперед разведать обстановку.

Г-н де ла Герш приказал всем спешиться. Впереди расстилалась равнина. Магнус с Каркефу и Коллонжем разъехались в разные стороны, обследовать местность. Солнце стояло высоко в небе, когда они вернулись.

— С западной стороны стоят пятьсот мушкетеров, — доложил Магнус.

— На севере — четыре эскадрона, — добавил Колланж.

— Да, мы окружены со всех сторон, — заключил Арман-Луи.

Не говоря ни слова, Магнус вручил поводья своей лошади Каркефу и ползком добрался до лесной поросли, окружающей опушку. Все молча ждали его возвращения.

Через полчаса он вернулся и вскочил на лошадь.

— Ну, что? — спросил г-н де ла Герш.

— Я нашел проход, в конце которого расположились примерно четыре сотни всадников и кучка пехотинцев, — ответил Магнус. — Половина из них дремлет, другие играют в карты. Они думают, что мы ещё далеко, на другом конце леса.

— Дадим им понять, что мы уже близко, — предложил Рено. — Мы проскользнем мимо них до того, как они нас заметят. Каково ваше мнение, сеньоры?

Все драгуны захлопали в знак одобрения.

Арман-Луи поместил Адриен и Диану в середине взвода, возглавляемого Эгрофоем, а сам вместе с эскадроном стал бесшумно продвигаться к кромке леса.

Окинув взглядом товарищей, дрожащих от нетерпения, он поднял шпагу с криком:

— Вперед!

Драгуны обрушились на часовых, как ураган. Те, совсем не ожидая нападения и не успев вытащить оружие, были повержены. Эскадрон вторгся в самый центр отряда и обратил его в бегство.

Напрасно отряд пытался оказать сопротивление; всего один лишь эскадрон попытался оказать настоящее сопротивление, но, понеся тяжелые потери, откатился назад. Дорога была свободна. Сотня трупов покрывала равнину.

Арман-Луи нашел глазами Эгрофоя. Тот гордо произнес:

— Вы мне доверили мадемуазель де Сувини и мадемуазель де Парделан, вот они!

Но Арман-Луи не успел пожать руку Эгрофою, как тот выронил поводья и рухнул к ногам Адриен.

Оказывается, пуля пробила грудь бравого солдата ещё в начале боя, но он до конца исполнил свой долг.

Битва окончилась — и он умер.

— Вчера Бегье, сегодня Эгрофой! Сколько погибнут еще? — прошептал г-н де ла Герш.

Живой барьер, окружавший лес, и который необходимо было прорвать, состоял из солдат Жана де Верта.

После первого поражения барон отдал приказ всем войскам, находящимся поблизости, присоединиться к нему или следовать в указанном им направлении. Сам же он бросился вдогонку за гугенотами вместе с горсткой преданных ему солдат.

В первую очередь, увидев г-на де ла Герша и его драгун, углубившихся в лес, Жан де Верт решил выманить их оттуда, не рискуя осуществлять преследование ночью. Во главе самого мощного эскадрона он занял позицию на дороге, по которой должны были проследовать драгуны, чтобы присоединиться к шведским войскам, но хитрый маневр Магнуса сбил его с толку. Прошло уже два часа, но французы не появлялись. И вдруг часовые доложили Жану де Верту, что драгуны избежали боя там, где их подстерегали имперцы и, найдя слабое звено в окружении, прорвались!

Жан де Верт собрал всех, кто повстречался ему по пути, и начал преследование. Это был волк, почуявший кровь. Никто не смел с ним заговорить; он мчался впереди своего войска, бледный, кусая усы и сжимая эфес шпаги.

— И ничто их не остановит! Никто их не догонит! — шептал он про себя время от времени.

Охваченная той же страстью, обуреваемая ненавистью и жаждой мести, мадам д`Игомер скакала рядом с ним. Не чувствуя усталости, она, казалось, была сделана из железа.

Покинув дымящиеся руины деревень, встречая по пути многочисленные эскадроны, драгуны поняли, что приближаются к расположению германских войск. К вечеру Магнус, следовавший все время впереди, заметил огни лагеря. Пришпорив коня, он увидел имперские войска, расположившиеся по обе стороны от дороги. Здесь нельзя было пройти, не применив шпаг и пистолетов. Справа и слева простирались болота, пройти через которые можно было только с помощью проводника. Медлить было нельзя, иначе, находясь между двух огней, можно было угодить прямо в лапы Жана де Верта.

Магнус вернулся к солдатам и объяснил ситуацию. Военный совет собрался вокруг г-на де ла Герша.

— У нас пять минут на раздумья, сеньоры, — предупредил Арман-Луи.

— Хватит и четырех; возьмем наши шпаги и дадим бой этому сброду, — предложил г-н де Шофонтен.

— Этот сброд насчитывает три тысячи человек, — заметил Магнус, высказавший свое мнение.

— Половина из нас погибнет, половина пройдет, — воскликнул Коллонж.

— Всегда есть время принять предложение господина де Шофонтена, — взял слово Арман-Луи, — но можно попытаться пойти другим путем.

— Говорите! — заинтересовался Сан-Паер.

— Наверняка Жан де Вер не предупредил свое войско о том, что произошло с момента нашего отъезда из Драшенфельда. Мы оденем зеленые пояса, а на шляпы — имперские кокарды.

— Ну и что ж? — поинтересовался Коллонж.

— К тому же мы появимся с той стороны, отуда невозможно предположить появление шведских солдат.

— Это мысль.

— Мы сможем смело представить командующему войска и сойти за итальянцев или испанцев, выведать расположение полков, оккупированных армией генерала де Паппенгейма. Если наша хитрость удастся, мы прорвемся, нет придется принять бой! — Хороршая идея, — поддержал Арранд.

— Если мнение сеньора де ла Герша совпадает с этим, заключил Вольрас, — нам остается двинуться в путь. — В путь! — поддержал его Рено и Апман-Луи.

Арман-Луи подошел к Коллонжу:

— Вы почти самый молодой среди нас, — обратился он к нему. — Сейчас вы приняли правильное решение. Вам, вместе с десятком вооруженных солдат, я доверяю охрану мадемуазель де Сувини и мадемуазель де Парделан. Следите за мной, если я сделаю вам знак рукой — падайте в траву и ползите.

— Я все понял и я все исполню! — с жаром отвечал Коллонж.

Проехав несколько сотен шагов, Арман-Луи и Магнус поспешили вперед.

— Кто идет? — прокричал часовой.

— Иисус и Мария! — ответил Арман-Луи.

Офицер имперской армии медленно приблизился к ним.

— Кто вы? Откуда идете? — спросил он. Часовому показалось, что у г-на де ла Герша валлонский акцент.

— Мы — часть испанского полка, и имеем приказ присоединиться к войскам генерала де Паппенгейма, — ответил Арман-Луи на плохом немецком языке. — Мы не можем терять и часа. Если вам что-либо известно о том, где находится генерал — мы будем вам очень признательны за эти сведения.

Подошли несколько офицеров. Один из них, знающий испанский, заговорил с Арманом-Луи. Г-н де ла Герш и Рено, говорящие на этом языке в совершенстве, живо отвечали ему. Разговаривая таким образом, эскадрон продвигался впе-ред. Коллонж охранал женщин, не теря из вида г-на де ла Герша.

— О! С вами две женщины! — заитересовался капитан.

— Это моя жена и её сестра, — спокойно отвечал Арман-Луи, донна Луиза Германда де Колоредо Пенафлер и донна Эмануела-Долорес де Миранда Кастейо. Они должны ожидать окончания военных действий при дворе Его Светлости короля Баварии.

Все это он произнес спокойно и естественным голосом; Адриен и Диана, слышавшие все, приветствовали валлонских офицеров кивком головы. Офицеры отдали им честь и удалились. Разговор тем временем продолжался и принял непринуж-денный характер, как между людьми, деляющих одно дело. Внезапно одна интересная мысль осенила Рено.

— Дорогой капитан, — обратился он к своему спутнику, — моя лошадь немного устала, мог ли я поставить её в конюшню на день — другой? По правде говоря, ничто в мире не заставит меня отказаться от нее, но я очень спешу, как вы знаете. Дайте мне вашу лошадь, она мне кажется свежей и быстрой, я вам заплачу десять золотых дукатов.

— Хорошо, — отвечал капитан, — я с удовольствием окажу вам эту услугу.

Договор был заключен. Примеру г-на де ла Герша последовали многие драгуны. Все, у которых были худые и слабые лошади, предложили их обменять на лучших за несколько золотых монет.

Довольные друг другом, валлонцы и гугеноты совершили этот обмен в течении четверти часа. Одни предполагали, что скоро хорошие лошади опать вернуться к ним, и, к тому же они стали обладателями нескольких золотых дукатов; другие же мечтали сказать и гарцевать на свежих лошадях и, к тому же, надеялись теперь на быстрый переход.

Час или два спустя после обмена, Жан де Верт вошел в лагерь имперцев. Каково же было его удивление, когда он не увидел ни следов битвы, ни трупов, ни раненых в лагере.

— Но беглецы должны были обязательно встретить этот лагерь на своем пути, — подумал Жан де Верт про себя. — Не на крыльях же они его перелетели?

Не прошло и десяти минут, как он узнал, что произошло.

— И вы им поверили? — кричал вне себя Жан де Верт. Поверили в то, что они испанцы? Что они из окружения Паппенгейма? Но это же были гугеноты, французы!

Ответом ему был крик ярости. Целый корпус из пяти сотен всадников перешел на сторону Жана де Верта. Хорошо вооружившись, они разошлись в разные стороны, чтобы разведать дорогу, по которой ускользнули беглецы.

Это было не так-то просто сделать. Страна была наводнена многочисленными эскадронами, следы их пересекались; к тому же протестанты одели, как известно, имперские кокарды, и во главе их шел человек, отлично знающий страну и бывший в курсе военных действий. Его войско продвигалось по полям так же легко, как щука скользит в мутной воде. Некоторые точные сведения скоро помогли Жану де Верту напасть на след исчез — нувших драгун. Мадам д`Игомер, казалась более возбужденной, чем он сам, и не отдыхала даже ночью.

К концу дня, благодаря всадникам, охранявшим фланги, имперцы точно знали, где находятся солдаты г-на де ла Герша. Была надежда догнать их к вечеру. Жан де Верт обратился к своему войску:

— Гугеноты недалеко отнас. Можем ли мы им позволить вернуться в свою страну и рассказатьо том, как они нас победили?

Страшный ропот и бряцание тысячи шпаг были ему ответом. — Смерть французам! — пронеслось по рядам.

И преследование началось. Парламентарий

Как бы ни были хороши лошади, они были не в силах скакать целый день. Они находились уже в пути двенадцать миль без отдыха. Остановка была необходима. Г-н де ла Герш выбрал для этого небольшую деревеньку, расположеную у входа в ложбину по обеим сторонам деревни тянулись непроходимые болота, что делало нападение на лагерь невозможным. Пересекая деревню, дорога углублялась в густой лес, непроходимый для кавалерии. Обойти деревню для врага представлялось невозможным, если бы он вздумал атаковать — пришлось бы нападать спереди.

Чтобы укрепить подступы к деревне, г-н дн ла Герш приказал повалить десяток деревьев и перегородить ими дорогу.

— Мы сможем спокойно переночевать, а завтра провидение поможет нам, — говорил он солдатам.

Лошадей распрягли и пока они мирно паслись, протестанты кинулись на поиски провианта.

Жители деревни, увидев солдат в имперской форме и боясь быть ограбленными, живо попрятали всю провизию. Нигде не было видно ни одной живой души.

— Все как будто вымерло, деревня кажется необитаемой, — говорил Магнус.

Он пустился на поиски и вошел на постоялый двор. Хозяин трясся от страха и говорил, что у него нет ни мяса в кладовой, ни бутылки вина в погребе.

— Вчера здесь были санксонцы и все выпили, — уверял он.

Магнуса этот ответ не удовлетворил. Хозяин был большим и толстым; решено было начать поиски, и скоро нашли и хлеб, и сыр, и масло. Каркефу заглянул в амбар, где испуганные куры забились в угол. Солдаты забили их два или три десятка. Магнус обнаружил трех барашек и двух быков, спрятанных в подвале. Несколько свиней напоминали о своем существовании постоянным хрюканьем.

— Ну, вот! Теперь можно жить!

Несколько женщин, первыми случайно появившиеся возле своих жилищ, плакали и причитали, видя, как исчезает их скот и птица. Арман-Луи сделал Магнусу знак. Тот достал из кармана большой кошелек и раздал бедному люду деньги.

Слезы на их лицах сменило удивление. Эти люди вели себя миролюбиво и к тому же дали денег. Такого здесь не видывали с начала войны.

К полночи все драгуны спали, исключая десятка часовых. Оружейный залп, донесшийся с окраины деревни, вмиг разбудил солдат. Каждый направился к своим постам, указанных г-ном де ла Гершем. Часовой дал ответный залп. Вдалеке, в темноте было видно, как двигаются всадники. Слышалось ржание лошадей, бряцание шпаг.

Небольшой отряд мушкетеров приблизился незаметно к лагерю; раздался свист пуль. Несколько деревьев были разбиты в щепки.

— По-моему, к нам пожаловал Жан де Верт! Нужно его задержать! — скомандовал Магнус.

Драгуны, в свою очередь, открыли огонь. Десяток лошадей и солдат упали на дорогу, остальные, смешавшись, отступили.

Воцарилась тишина.

Коллонж пошел в разведку. Примерно через час он вернулся и доложил, что дорога завалена трупами.

— Если завтра у нас в руках не будет двух тысяч дъяволов с зелеными поясами, — добавил он, — это меня сильно удивит.

— Меня не так волнует атака, как отступление, — ответил Магнус и его взгляд встретился со взглядом г-на де ла Герша.

— Допустим, атака будет отбита, Жан де Верт оставит обльшое количество солдат на поле боя; но, покинув деревню, мы наткнемся на баварцев, и через час нам опят придется принять бой.

— Бог мой, чем мы рискуем? Нас не возьмут живыми! воскликнул Сан-Паер.

— Нас — да! Но разве мы одни? — напомнил г-н де ла

Герш, указывая на домик, где были укрыты Адриен и Диана.

— О, дъявол! — вырвалось у Вольраса.

— Есть ещё один способ противостоять врагу, — продоллжил Магнус. — Можно обложить деревянные стены и соломенные крыши домов густым кустарником и быстро поджечь всю деревню; кавалерия Жана де Верта и сам Жан де Верт не смогут пересечь это пекло; благодаря пожару мы сможем отступить.

— Хорошая идея! — воскликнул Коллонж.

— Но в деревне более ста семей… Сколько женщин и детей останутся завтра без хлеба и жилья?

Все собрались вокруг Магнуса; каждый понимал, что эскадрон находится в очень затруднительном положении.

Коллонж расстелил свой плащ около стога сена и лег. — Утро вечера мудренее! Я сплю! — сказал он.

Каркефу, не пропустив ни единого слова, сказанного Магнусом, дремал. По правде говоря, он не имел ничего против пожара, придерживаясь мнения, что чрезвычайные обстоятельства требуют героических действий.

Но нужно было ещё быть уверенным, что дорога, пролегающая через лес, была свободна.

К вечеру, озабоченный этими мыслями, Каркефу поднялся и, как хищник, идущий за добычей, выскользнул из деревни с противоположной стороны. Повсюду росли громадные пихты. Свернув с дороги, он добрался до опушки леса, в глубине которго можно было увидеть несколько тропинок, проложенных лесорубами. Человек на лошади по ним мог пройти с большим трудом. Минуло почти четверть часа, когда, недалеко от деревни, он заметил огонь, горящий прямо посередине дороги. Каркефу притаился за кустами. Два других огня горели слева и справа от дороги. В их отблесках периодически появлялись какие-то тени. Они походили на людей с ружьями на плечах.

— Так! Так! — прошептал Каркефу, — это может все испортить.

Скрываясь за кустами, он пополз дальше, и, раздвинув ветки, осмотрелся: вглядевшись, он насчитал примерно огней двадцать, разбросанных по лесу. Часовые бродили вокруг костров. Вдруг какие-то шаги донеслись до его слуха, заскрипели ветки под ногами идущих. Каркефу замер в зарослях.

Пеший патруль под командованием сержанта прошел совсем близко около него.

Каркефу насчитал двенадцать человек с мушкетами на плечах.

— Я бы мог уничтожить двоих или троих из них, а дальше что?.. — размышлял Каркефу, направляясь в лагерь. Скоро он повстречал Магнуса обходившего посты.

— Будем благоразумны, пожар не нужен, — сказал он ему и поделился тем, что увидел.

— Господин де ла Герш говорил вчера о провидении, добавил он, — что оно будет благосклонно к нам, если вдругпридет в виде подкрепления.

Два или три выстрела, а затем оружейный залп прервал их разговор.

— Вот уже Жан де Верт хочети с нами поговорить! сказал Магнус.

— Ну, что ж, ответим ему, — со вздохом ответил Каркефу.

Г-н де ла Герш направился туда, откуда угрожала опасность. Магнус нашел г-на де Шофонтена и рассказал ему о разговоре с Каркефу.

— Нам нужно разделиться на два отряда, — предложил г-н де ла Герш. — Таким образом, более сильная часть солдат сгруппируется со стороны леса; если мыбудем думать только о квалерии Жана де Верта, эти негодяи выкурят нас отсюда, как крыс.

Вольрас и Сан-Паер последовали за Рено, Коллонж присоединился к г-ну де ла Гершу, горстка из тридцати драгун во главе с Аррандом быстро урывалась в наиболее защищенном месте. Ружейные выстрелы уже слышались со всех сторон. Испуганное население деревни укрылось под сводами ма-ленькой церкви; Адриен и Диана упали на колени на пороге своего дома. По мере того как они молились, пули все чаще стучали по крышам и отскакивали от стен. Это было похоже на страшную грозу. Грохот не смолкал ни на минуту, то и дело перемежаясь с громкими криками, свидетельствующими о перевесе сил то в одну, то в другую сторону; завеса дыма окутала деревню со всех сторон.

Несколько всадников Жана де Верта попытались проникнуть на территорию деревни через бреши, пробитые ядрами в груде камней. Схватка стала похожа на большую мясорубку: топоры, багры, толстые палки — все пошло в ход. Тела убитых и умирающих усеяли землю. Драгуны отражали атаки, как могли, укрываясь за стволами деревьев и за остатками стен. Иногда они позволяли своему противнику добраться до первых домов, затем обрушивались на имперцев, уже уверенных в победе, и обращали их в бегство.

Но, казалось, ничто не может уменьшить пыла имперцев, подбадриваемых Жаном де Вертом. Они шли и шли вперед, со шпагами в руках и тяжелых кирасах.

В то время, как де ла Герш удерживал позиции на входе в деревню, Рено на другом конце отражал атаки пехотинцев.

С этой стороны не было времени валить деревья, но здесь протекала маленькая речка, через которую был перекинут деревянный мост. Все военные действия были сконцентрированы на её берегу. Пули сыпались дождем и мешали мушкетерам занять удобную позицию на мосту. Как только они продвигались вперед, Рено обрушивался на них и, поддерживаемый Вольрасом и Сан-Паером, сбрасывал в речку, где многие тонули.

При этом Каркефу приговаривал:

— Приятное занятие: для одних огонь, для других — вода!

К полудню, парламентарий, сопровождаемый трубачом, с белым флагом, прибыл от Жана де Верта. Огонь прекратился с обеих сторон. Магнус приказал завязать парламентарию глаза, и де ла Герш принял его у себя.

— Говорите, месье, — обратился к нему Арман-Луи, когда они остались втроем в комнате одного из домов.

— Я послан бароном Жаном де Вертом, генералом армии его Светлости короля Баварии, с целью прекратить бесполезное сопротивление и объявить условия, которые смогут предотвратить дальнейшее кровопролитие.

— Если это так, месье, — отвечал Арман-Луи, — разрешите мне предупредить моих товарищей по оружию. Все, что здесь происходит, не должно быть тайной.

Арман-Луи перекинулся несколькими словами с Магнусом, который после этого вышел, а затем обратился к посланцу Жана де Верта:

— Вы удивлены, месье? — продолжал он, — что я зову на совет тех, с кем вы только что сражались?

— Вы можете поступать так, как вам заблагорассудится, — галантно произнес офицер, — но я вас уверяю, что присутствие всех солдат необязательно. Я хочу говорить с вашим командующим.

— Я командую войском, и эта миссия мне поручена королем Густавом-Адольфом. Но я не только командир для своих солдат, но и их друг. Они выполнят любой мой приказ без колебаний, но я должен с ними посоветоваться.

Рено, Вольрас, Сан-Паер, Коллонж, Арранд вместе с другими драгунами вошли в дом и окружили Армана-Луи.

— Сеньоры, — обратился к ним де ла Герш, — вот человек, посланный нашим противником, Жаном де Вертом, чтобы предложить нам условия капитуляции.

— Неужели у нас уже нет шпаг? Неужто у нас кончились пули и порох? — воскликнул Рено.

— Я вам клянусь, месье, — прибавил Коллонж, — многие из нас того же мнения. Переубедите нас!

Офицер продолжил начатый разговор:

— Барон послал меня, чтобы спасти вас. Его условия таковы, что вы можете принять их, ничего не теряя.

— Мы не думаем, что все так просто, месье. Однако, продолжайте, мы вас слушаем.

— В настоящий момент деревня и её окрестности заняты нашими людьми, но вы сможете спокойно уйти, куда захотите.

— Не выплатив выкупа и имея возможность возвратиться в шведский лагерь? — уточнил Рено.

— Все дороги будут открыты перед вами, и вы не заплатите никакого выкупа.

— Продолжайте, месье, — попросил де ла Герш.

Военная честь вам будет возвращена и вы сохраните вашу отряд и ваших лошадей.

— И знамена тоже?

— Знамена обязательно!

— Все это похоже на сказку! — воскликнул Коллонж.

— Если я вас правильно понял, мы сможем вернуться к себе, да ещё и без потерь? Это нам вполне подходит. Вот уже три или четыре дня мы только и мечтаем об этом.

— Нет ли ещё одного маленького условия, о котором вы не упомянули? — спросил Рено.

— Да, сеньоры, оно есть, и это последнее, о чем мне нужно сказать вам; но хорошо подумайте, прежде, чем мне отказать, иначе другого выхода для вас не будет.

— Вот это то, что не сулит нам ничего хорошего, — вздохнул Коллонж.

— С вами находятся две женщины, мадемуазель де Сувини и мадемуазель де Парделан…

— Вот в чем дело, — подумал де ла Герш.

— Охрана этих женщин поручена барону Жану де Верту, он должен их проводить к герцогу Фринланду, у которого, как вы знаете, их похитили.

— Итак, вы предлагаете нам отдать Жану де Верту двух женщин, наших подруг и покровительниц? — ответил Сан-Паер с оттенком пренебрежения в голосе.

— У них есть друзья в Вене и Мюнхене, — продолжал тем временем парламентарий. — Они ожидают их при дворе, уверяю вас, девушки не о чем не пожалеют.

— И вы предполагаете, что мы согласимся на эти условия? Продать двух бедных женщин? — воскликнул Коллонж.

— Успокойся! — перебил его Рено, сжимая руку.

Лицо Шофонтена пылало яростью. Он хотел заговорить, но де ла Герш жестом остановил его и, повернувшись к баварскому офицеру, дал понять, что совещание окончено.

— Мы должны посоветоваться, — обратился он к нему, — вы свободны. Через четверть часа я вам передам наш ответ.

— Посоветоваться! — вскричал Сан-Паер, когда драгуны остались одни. — Посоветоваться?.. О чем это?

— Речь идет о деле, которое касается лично меня и Шофонтена, — начал де ла Герш, — и, если я соглашусь на предложения барона, то вы должны знать все условия. Господин де Шофонтен тоже такого же мнения.

— Да, это так, — подтвердил Рено.

— Мы окружены со всех сторон, — продолжал Арман-Луи, — силы врага намного превосходят наши. Если мы отвергнем предложение Жана де Верта, пройдет несколько дней и, скорее всего, он победит нас. Вы представляете, что нас ждет?

— Смерть, не правда ли? — сказал Сан-Паер.

— Разве это обстоятельство может нас остановить? — воскликнул Вольрас.

— О чем может мечтать доблестный воин, как не о том, чтобы умереть от удара шпаги, — добавил Коллонж.

— И потом, кто знает, суждено нам жить или умереть? — продолжил Арранд.

— Не надо слов «кто знает?» — подхватил де ла Герш, — мужчины вроде нас давно привыкли к войне и никакие преграды их не увидят! Иди сюда, Магнус, скажи, что ты думаешь об этом. Считаешь ли ты, что мужество в безнадежных обстоятельствах может нас спасти?

— Нет, — отвечал Магнус с серьезным видом, — я говорю сейчас с воинами, они должны знать правду. Только божья рука сможет вытянуть нас отсюда. Если вы захотите идти до конца, придется принести в жертву ваши жизни. В последний час вы можете собраться с силами и дать врагу бой. Это единственный выход для благородных воинов. Немногие из вас смогут поведать кому-либо об этой истории. Но иного выхода нет!

— Вы слышите, сеньоры! — повторил де де ла Герш. — Смерть повсюду, вы можете её избежать.

— А вы? — воскликнул Коллонж.

— О, Шофонтен и я, — продолжал Арман-Луи, — мы связаны друг с другом до конца. Мы возвратимся с Адриен и Дианой или не возвратимся вообще!

— Тогда, месье граф, не настаивайте более. Ваша доля — это наша, — горячо заговорил Коллонж. — Я клянусь, что все остальные вам скажут то же самое. Когда мы отправились в Драшенфельд, все знали о предстоящих опасностях. Час настоящих испытаний настал, и мы с честью их перенесем!

— Да! Да, все! — послышалось со всех сторон.

— Итак, сеньоры, правильно ли я вас понял, что предложение Жана де Верта, в котором он дарует вам жизнь, вам не подходит?

— Нет! Нет!

Арман-Луи повернулся к Магнусу:

— Пойдите и приведите посланца барона сюда, — приказал он.

Гугеноты, столпившиеся вокруг де ла Герша, пожимали ему руки и обнимали его. Лица солдат светились энтузиазмом. Появился посланец барона.

— Совещание окончено, месье, — обратился к нему Арман-Луи. — Я обещал вам, что через четверть часа мы дадим вам наш ответ: отправляйтесь и доложите Жану де Верту, что мы будем драться до последней капли крови.

Офицер окинул взглядом собравшихся:

— Это беспримерная храбрость, я восхищен вами. Если в шведской армии много таких солдат — она непобедима!

Вид людей, окружавших его говорил о том, что настаивать было ни к чему. Парламентеру развязали глаза и проводили на окраину деревни, где его ожидал трубач с белым флагом.

— Сеньоры, к оружию! — скомандовал Арман-Луи, — и пусть все, что нас разделяло когда-либо, исчезнет; быть может мы больше не увидимся!

Драгуны выровняли ряды, воцарилась тишина.

— Итак, мы готовы! — воскликнул Коллонж, бледный от волнения, и первым вытащил шпагу.

Через мгновение выстрелы загремели по обе стороны деревни.


27. Голос пушек


В то время, как после переговоров возобновились военные действия, Адриен и Диана находились в одном из домиков деревни. Г-н де ла Герш поместил их туда, так как домик, невысокий и толстостенный, казался прочным как камень.

Девушки ждали и молились, не переставая. В доме также находился старый охотник, сидевший у постели ребенка, которого одолевала лихорадка. Превозмогая усталость, мужчина поднялся и, глядя на них глазами, в которых была усталость, заговорил:

— У меня было два сына и дочь. Сыновья погибли под пулями шведов, защищая честь своего отца. Дочь, не выдержав этого, ушла в монастырь. Бог не уберег её, она умерла от неизлечимой болезни. Все, что у меня осталось — это вот этот бедный мальчик. Я вас ненавижу, в вас течет гугенотская кровь. Но вас преследуют, и я вам помогу. Не бойтесь, я вам не сделаю ничего плохого.

И он сел с мрачным видом у постели ребенка.

Адриен подошла к постели малыша и взяла его за руку. Ребенок посмотрел на неё и руки не убрал.

— Бог милостив к тем, у кого доброе сердце, — сказала девушка, — надейтесь, и он спасет мальчика.

Нужно сказать, что в те времена, Адриен жила в Гранд-Фортеле, она научилась лечить травами. К ней обращались как слуги, так и жители окрестных деревень. Адриен изучила свойства многих трав, умела их применять. В конце концов её доброта согрела сердце ребенка. Мальчик уже скучал в её отсутствие, хотел, чтобы девушка постоянно находилась с ним.

Взяв обещание с ребенка слушаться её, Адриен приготовила настой из трав, произрастающих в окрестностях деревни, и хотела напоить им мальчика. Увидев это, старый охотник протянул руку с намерением разбить стакан с лекарством.

— Нет, не нужно, — прошептал ребенок, — эта женщина мне желает добра.

И, приникнув губами к кружке, он выпил лекарство.

К вечеру ребенок спокойно заснул, его дыхание стало спокойным, и к утру его состояние намного улучшилось. Проснувшись, он увидел Адриен, сидевшую у изголовья кровати. Мальчик схватил её за руку:

— Мне приснилось, что меня обнимает моя мама, и она была похожа на вас!

Охотник приподнялся, обеспокоенный. Адриен посмотрела на него с нежностью:

— Бог будет милостив, ваш ребенок выздоровеет, — произнесла она с улыбкой.

Ребенок снова заснул, держа девушку за руку.

Все это происходило в тот момент, когда посланник Жана де Верта достиг своего лагеря, и возобновилось сражение.

Битва продолжалась до вечера. Время от времени пуля ударяла о крышу домика. Диана осторожно вышла, чтобы посмотреть на происходящее вокруг. Два огромных темных облака поднимались с обеих сторон над деревней, изредка освещаемые вспышками огней. В амбар, стоящий поблизости, солдаты сносили раненых.

— Прощай, — говорил раненый тому, кто его нес.

— Прощай, — отвечал ему товарищ и возвращался на поле боя.

Увидев эту картину, Адриен и Диана поспешили к раненым, чтобы оказать им посильную помощь.

Но иногда они уже не могли им ничего дать, кроме причастия.

Наступила ночь, атаки имперцев стали менее частыми. Чувствовалось, что они уже выдохлись. Потери были большими с обеих сторон. Передний фронт несколько раз менял свои позиции, и Вольрас вынужден был постоянно подтягивать новые резервы, на смену погибших.

Г-н де ла Герш проехал по всем постам и везде он находил мужество и смелость. Но теперь ни месье Арранд, ни кто-либо другой не говорил: «Кто знает?»

— Нужно прикинуть, сколько ещё мы сможем продержаться, — воскликнул Коллонж при виде г-на де ла Герш. — Если каждые двадцать четыре часа мы теряем тридцать человек, сколько же нужно времени, чтобы погиб последний?

— Я не силен в арифметике, — отвечал, улыбаясь Сан-Паер.

Настал час тяжелых испытаний; самые молодые и горячие головы склонялись перед трудностями. Солдаты в минуты передышки мечтали о далекой родине, которую, быть может, не увидят больше, о тех, кого любили, и голоса которых больше не услышат. Скупые слезы катились по щекам, и припев знакомой песни изредка прерывал тишину ночи.

Неутомимый Магнус не уставал каждый раз после сражения обходить окрестные заросли, пытаясь обнаружить хоть какой-нибудь проход, но везде тянулись непроходимые топи и болота.

Возвратясь, с очередного обхода, Магнус подошел к г-ну де ла Гершу и проронил, опустив голову:

— Бог всему хозяин.

Один Рено сохранял видимость спокойствия.

Сражение утихло. Рено поспешил к Диане и забыл обо всем. Когда она напомнила об их тяжелом положении, он улыбнулся:

— Боже правый, моя дорогая, неужели вы думаете, что я приехал из Ла-Рошели, чтобы трепетать перед германцами?

Но при первых пушечных выстрелах г-н де Шофонтен возвратился на свой пост и больше не покидал его.

Все проходило также, как в тот день, когда посланник Жана де Верта предложил им сдаться; но на третий день, к удивлению французов, утреннего грома пушек не раздалось.

Рено заметил с иронией:

— Имперцы приберегают свою музыку для того, чтобы приветствовать солнце.

Но вот уже и солнце взошло, а в лагере имперцев стояла тишина.

Нетерпение овладело Магнусом и Каркефу. Каждый со своей стороны, они выскользнули из лагеря.

Все вражеские часовые были на местах. Вдалеке они заметили Жана де Верта, верхом на лошади, объезжавшего свои посты. Рядом с ним была мадам д`Игомер. Они о чем-то беседовали.

— Вот что не сулит ничего хорошего, — подумал Магнус.

Белая ракета взмыла вверх со стороны равнины, ракета красного цвета ответила со стороны холмов.

Магнус возвратился в расположение своих войск. Г-н де ла Герш ожидал его донесения. Там же был и Каркефу, отдававший распоряжения солдатам.

— Такое впечатление, что нас хотят взять измором, — предположил Магнус.

— Сеньоры, — ответил Каркефу, — пока битва прекратилась, мы можем позавтракать.

Для Каркефу это был вопрос, который требовал разрешения. У него сложилось свое мнение насчет съестных припасов в деревне. Все, что можно было найти из провизии, было надежно спрятано. Казалось, все запасы должны были давно кончиться. Но этого не происходило. Наоборот, в деревне наблюдалось что-то вроде чуда. Драгуны, рыщущие повсюду в поисках еды, были удивлены огромным количеством кур, появившихся на птичьих дворах. Быки и коровы спокойно паслись, привязанные веревками.

— Это какое-то чудо размножения, — удивлялся Каркефу. А чудо это проистекало из того, что Магнус хорошо выполнял приказы своего командира: полный кошелек Магнуса был готов оплатить все золотыми монетами. Деревня из бедной постепенно превращалась в процветающую.

Каркефу, успокоившись, занялся живностью. Более крупный скот он отбирал в сторону. К полудню, когда пиршество было в самом разгаре, выстрелов пушек ещё не было слышно.

Магнус решил проверить болото со всех сторон, следуя то пешком, то на лошади. Но, несмотря на все старания, пересечь болото ему так и не удалось. Вернувшись в лагерь и падая от усталости, Магнус решил передохнуть.

Наступил вечер. Ни единой пули не обрушилось на деревню.

Драгуны ужинали, молодые солдаты беседовали между собой, пожилые озабоченно молчали.

Неизвестность казалась им более тяжелым испытанием, чем предстоящая битва.

Г-н де ла Герш понимал, что как бы ни были обильны запасы в деревне, они когда-нибудь кончатся, и нельзя было думать о том, чтобы их каким-то образом пополнить.

Драгуны спокойно отдыхали, завернувшись в плащи; каждый из них про себя обращался к Франции. Вдалеке, в сумерках, горели огни, зажженные людьми Жана де Верта вокруг его лагеря. Снова белая ракета взвилась в воздух с правой стороны; две красные ракеты ответили ей с левой.

— Завтра мы узнаем, что это означает, и когда мы это узнаем, смерть будет перед нами.

Когда ночь опустилась перед деревней, Арман-Луи приказал своим солдатам усилить охрану передних постов и отправился с м-ль де Сувини.

Он нашел её, играющей с ребенком охотника; лихорадка уже прекратилась, отец, усевшись в углу, смотрел по очереди то на иностранку, то на малыша. Умиротворение читалось в его взгляде. Смех ребенка слышался то и дело и, казалось, наполнял дом радостью.

Охотник благоговейно приложил край платья Адриен к своим губам. Заметив Арман-Луи, он решил удалиться.

— Итак, какие новости? — спросила де ла Герша м-ль де Сувини, усадив ребенка на колени.

— Я полагаю, что враг выдохся и собирает силы для новой битвы, — отвечал де ла Герш, давая понять, что он не желает больше говорить о неприятностях.

Он присел рядом с Адриен и они ещё долго разговаривали в тишине. Арман-Луи старался улыбаться и отвечать так, как будто они были в замке Сен-Вест, но тем не мене, он постоянно прислушивался к звукам, доносящимся снаружи, ожидая сюрприза.

— Что-то беспокоит вас, мой друг, а вы не хотите мне сказать, — говорила Адриен своему возлюбленному, заметив его озабоченный взгляд.

А так как Арман-Луи не отвечал прямо, она решила, что он от неё что-то скрывает.

— Бог всему хозяин, — отвечал ей де ла Герш, — быть может, завтра мы примем нужное решение, а пока — не думайте ни о чем…

Ночь прошла без сюрпризов. Новый день начался. Казалось, ничего не поменялось в лагере имперцев, лишь слева и справа от дороги, идущей с полей, были вырыты окопы, которых раньше не было. С другой стороны деревни земля была вспахана и это тоже внушало опасения. Магнус, нахмурив брови, встретил взгляд де ла Герша и отвел свой, не говоря ни слова.

Г-н де ла Герш хлопнул его по плечу:

— Ты видишь? Как ты это объяснишь?

— Сеньор, — отвечал старый солдат, — мы победили в Магдебурге и в замке Рабеннест… мы выиграли сражение в Драшенфельде… но я думаю, что здесь мы найдем свою могилу.

Солнце было уже высоко, когда тот же самый офицер, который приходил в первый раз, появился, как посланник, у аванпоста.

— Ночь иногда приносит разумное решение, — сказал он г-ну де ла Герш, — мы вам дали две. Вы подумали?

— Да!

— И вы решили отступить?

— Нет!

Чувство глубокого сожаления появилось на лице баварца.

— Может быть на вашем месте я бы сделал то же самое, и тем не менее, мое сердце содрогается при мысли о благородной крови, которая должна пролиться.

— Все наши сроки прошли, месье; теперь прольется та кровь, которую пожелает Бог.

Арман-Луи сам проводил посланника до лагеря, затем каждый из них направился к своим войскам. Драгунам стало ясно, что страшный день настал.

Как только парламентер вошел в свой лагерь, звук трубы раздался с той стороны, где командовал Жан де Верт, и почти сразу же белое облако дыма заволокло дорогу. Ядро, свистя, пролетело сквозь ветви деревьев к груде камней и разорвало напополам драгуна, в двух шагах от де ла Герша проверявшего свое оружие.

Еще один звук последовал за первым — и тяжелое ядро, летевшее из долины, достигло деревни и обрушило дерево на порог одного из домов.

Гугеноты поняли, наконец, почему Жан де Верт дал им три дня отдыха: за это время подвезли тяжелые пушки.

— Я думаю, что скоро мы увидим имперцев поближе, — предположил Рено.

Пушки, а их было четыре, по две с каждой стороны, били не переставая. Разрушения, причиняемые бомбардировкой, становились все ужаснее, но это не испугало драгун.

Часть французов, сгруппировавшись вокруг де Шофонтена, попытались продвинуться вперед по дороге, под непрерывным огнем, круша имперцев направо и налево.

Бой продолжался долго. Не было уже ни поля, ни сада, ни пригорка, где не было бы трупов. Арман-Луи был первым в атаке и последним в отступлении. Магнус не покидал его.

В интервалах между атаками Рено отправился узнать положение у де ла Герша. Арман-Луи в это время обходил посты, чтобы иметь представление о потерях у де Шофонтена. Магнус и Каркефу, пути которых иногда пересекались, беседовали между собой:

— Все идет хорошо, — рассказывал старый солдат, — у нас двенадцать погибших и двадцать раненых… раненые продолжают сражаться.

— У нас дела похуже, у нас побольше свинца и железа. Огонь дышит нам прямо в лицо. Людей становится все меньше.

Гугеноты, обессиленные тяжелыми потерями, отступили от своих передовых позиций.

Арман-Луи собрал бойцов и обрушился на врага, пытающегося проникнуть в деревню через огромные бреши, пробитые ядрами в стенах домов. Внезапно он увидел в гуще сражения Жана де Верта; барон, обуреваемый чувством к Адриен, яростно сражался с драгунами.

— Сюда! — вскричал г-н де ла Герш, отражая удары шпаг, и все больше приближаясь к Жану де Верту.

— Похоже, ты принимаешь меня за авантюриста, такого же, как и ты! Но не забывай, что я генерал армии! — прокричал баварец.

И направил своих солдат туда, где, казалось, их не хватало. Арранд разгадал маневр генерала. Возглавив небольшую горстку солдат, он двинулся в том же направлении. Под сильным ударом гугенотов баварцы отступили, неся потери.

Рено присоединился к Арману-Луи со словами:

— Вот уже четверть часа, как на той стороне нечего делать и я решил присоединиться к вам, оставив командование Сан-Паеру, и посмотреть, что здесь происходит. Постоянный шум режет мне уши.

Но туту же вихрь сражения увлек его в самую гущу битвы.

Мадам д`Игомер, тем временем, наблюдала за ходом битвы с высоты, сидя на лошади, одетая в бархатный жилет и подпоясанная зеленым поясом.

Смесь ярости, восхищения и горечи читались на её лице.

— О, если бы он так же любил меня, как ее! — вздохнула она.

Жан де Верт, походящий на льва, преследующего свою добычу и защищающего её от хищной птицы, неутомимо отражал удары шпаг. Внезапно словно туча опустилась на равнину, — одна и пушек внезапно разорвалась со страшным грохотом; искалеченные тела канониров разлетелись в стороны.

«Бог мой, мы пропали!» — мелькнуло в мозгу у барона.

— Огонь! — скомандовал г-н де ла Герш, мгновенно решив воспользоваться замешательством в рядах баварских кирасир. Загрохотали мушкеты; в рядах имперцев пробились бреши. Новые выстелы — удачно присоединился отряд, возглавляемый бравым Аррандом, — и очередная атака врагов захлебнулась.

Г-н де ла Герш пожал Арранду руку.

— Вы прибыли вовремя! — с улыбкой встретил он товарища.

— В один прекрасный день вы скажете моему отцу, что я хорошо выполнял свой долг, — отвечал бравый солдат.

Ядро снесло ему голову в тот момент, когда губы его ещё шевелились.


28. Болото


Арман-Луи обходил свои войска. Большинство солдат ещё откликались на призыв; многие же, истекающие кровью, уже не могли поднять мушкет или шпагу. Некоторые из солдат ожидали смерти, завернувшись в плащи. Взоры умирающих были направлены туда, где садилось солнце. Быть может, они думали о Франции, скрывающейся за горизонтом.

Как только началась битва, Адриен выскользнула из комнаты, где спал ребенок. Взволнованная Диана следовала за ней. Охотник, суровый и мрачный, вышел вместе с ними.

— Ты слышишь? Это пушки! — взволнованно говорила Адриен.

— Да, это пушки! — вторил ей охотник.

— Но эти пушки вдруг умолкли, — воскликнула Диана.

— О! Ядро поражает дальше, чем шпага! Сегодня или завтра будет все кончено! — продолжал охотник.

Диана осторожно сжала руку Адриен.

— Я всегда знала, что наступит страшный день, когда придется призвать на помощь все мужество, что есть в сердце женщины. Ты думаешь так же, как и я?

— Я тебя хорошо понимаю! — отвечала Адриен. — Пусть Бог меня простит, если это преступление, но я никогда не дамся живая в руки Жана де Верта!

— Они также молоды, как моя бедная дочь, — прошептал охотник, глядя на девушек.

И слеза медленно сбежала по его щеке.

К вечеру мальчик, за которым м-ль де Сувини в течение трех дней ухаживала, словно мать, качая его на своих коленях, позвал девушку к своей кровати и прошептал:

— Обнимите меня, я буду спокойно спать.

Адриен обняла мальчика, тот уснул у неё на руках. Диана, бледная от волнения, смотрела тем временем в окно, прислушиваясь к шуму битвы. Она опустилась на колени и сложила руки в молитве:

— Бог мой! Я жертвую тебе свою жизнь! Прошу тебя, спаси того, чье имя звучит в моем сердце.

Охотник, стоящий в стороне, вдруг подошел к ней и коснулся рукой о её плечо.

— Я поклялся отомстить вашим солдатам на земле, где погибли мои сыновья, но вы вернули жизнь этому ребенку… и я спасу вас, и тех, кто пришел вместе с вами.

Диана поднялась с колен и посмотрела с удивлением и надеждой на него.

— Аза никогда не обманывал! — продолжал охотник. — Вы своей добротой проложили дорогу к моему сердцу. С наступлением ночи передайте тому, кто приходил к вам, пусть соберет своих товарищей по оружию. Я спасу их, клянусь вам!

Тем временем, драгуны, избежавшие смерти, рыли могилы и хоронили солдат, погибших в сражении.

Коллонж был серьезен. Потери велики, раненых тоже немало. В уме он прикидывал, сколько они могли бы продержаться еще. Получалось — один или два дня, смерть забирала солдат очень быстро,

В это время в лагере появилась Адриен, искавшая де ла Герша.

Оставшись одни, они, наконец, обнялись. Взволнованным голосом м-ль де Сувини рассказала г-ну де ла Гершу о разговоре с охотником.

— Его слова можно принять за бред, — говорила она. — Но тем не менее, соберите драгун на маленькой площади деревни.

— Я знал! Бог с нами! — воскликнул Арман-Луи.

На этот крик сбежались драгуны, бывшие поблизости, и де ла Герш поведал им об обещании Аза, данном м-ль де Сувини.

Вскоре радостная весть о том, что какой-то человек пообещал спасти всех, оставшихся в живых, облетела весь лагерь. Час спустя весь эскадрон собрался на площади деревни.

Чтобы лучше организовать отступление, Арман-Луи и Рено побеспокоились о том, чтобы зажечь огни вдоль завалов и на заброшенном мосту. Часовые удалились, их дежурство должно было продолжаться до утра. Драгуны бесшумно тронулись в путь.

Каркефу подбросил свою шляпу в воздух:

— Еще один бы час жизни под пулями, и я бы не выдержал! — радостно сказал он.

Почти тотчас же пришел охотник с факелом в руке. Подойдя к г-ну де ла Герш, он сказал:

— Поделите ваших солдат на отряды по двадцать человек. Пусть каждый, кто пойдет во главе отряда, возьмет факел.

Все построились по отрядам.

— А теперь, идите за мной! — скомандовал Аза.

Возглавив колонну, он направился к болоту, окружавшему деревню. Некоторое время он что-то искал возле воды, затем, задержавшись у разбитой ивы, произнес:

— Это здесь!

Повернувшись к г-ну де ла Герш и указывая на болото, поверхность которого с плавающими деревьями, болотными цветами колыхалась под порывами ветра, продолжил:

— Дорога к спасению перед нами; никто кроме меня её не знает. Я пойду по ней первым, эти две молодые женщины пойдут за мной, мужчины пойдут следом.

— А я пойду последним, — произнес г-н де ла Герш.

— Пусть всадники будут особенно осторожны, когда пойдут по моим следам, — говорил тем временем Аза, — если хоть один из вас собьется с дороги — он просто исчезнет в глубине. Дорога не широка, но человек спокойно может пройти по ней. Все, чем провидение может помочь нам, я обещаю, остальное в руках Бога.

— А эти факелы, не обнаружат ли они наше передвижение? — спросил Коллонж.

— А вы посмотрите на болотные огоньки; сколько женщин перекрестилось, глядя на них? Думаете ли вы, что факелы, освещающие нам дорогу, будут слишком заметны?

И Аза направил свою лошадь по болоту. Грязь чавкала под её копытами. Рено тронул охотника за плечо:

— Разве это не предательство с вашей стороны?

Тот указал рукой на Адриен.

— Она спасла моего ребенка и заботилась обо мне! — и шагнул в гущу зарослей. Адриен решительно последовала за ним, и вся группа углубилась в болото.

Порывы ветра волновали густые заросли тростника, растущего на болоте. Иногда дикая птица, потревоженная солдатами, с криком бросалась в сторону. Вскоре на берегу не осталось ни одного драгуна. Г-н де ла Герш шел последним.

Ничто не потревожило тишину уснувшей деревни, лишь еле слышно перекликались часовые.

Длинная шеренга гугенотов все больше углублялась в болото: шли медленно, один за другим, стараясь точно ступать по следу впереди идущего. Никто не разговаривал. Колеблющиеся огни факелов бросали на ровную поверхность воды красные отблески, теряющиеся в зарослях. Были моменты, когда лошади вдруг оступались, их животы погружались в ложе из спутанной травы; казалось, след был уже безнадежно потерян, но тут под ногами вновь ощущалась твердая почва, скрывшаяся под водой.

Аза двигался очень осторожно; иногда он останавливался, оглядывался вокруг себя, приподнимаясь, окидывал взглядом безбрежное пространство, заросли тростника, или делал знак м-ль де Сувини, идущей за ним. Охотник осторожно прощупывал почву под ногами до тех пор, пока не находил твердую почву под ногами.

Тогда улыбка появлялась на его бледном лице и все пускались в путь снова.

Этот длинный переход длился около двух часов. Наконец, вдалеке показался берег, почва под ногами стала более устойчивой, и, наконец, лошадь вынесла Аза на берег болота. Ни один солдат не погиб. Арман-Луи вышел на берег последним. Перед ними расстилалась равнина, вдалеке виднелся лес.

Необъяснимый порыв бросил Адриен и Диану в объятия друг друга. Арман-Луи вытер свой лоб. Все драгуны сделали тоже самое. Глубокий вздох облегчения прокатился по рядам. Эти бравые солдаты оставили смерть позади себя, и надежда звала их к новым горизонтам.

Аза показал рукой на север:

— Сейчас вы свернете направо и пойдете до того месте, где лежит каменный крест, С каждым шагом вы будете удаляться от имперцев.

Тем временем драгуны спешились. Г-н де ла Герш достал кошелек и хотел вручить его охотнику. Тот остановил его словами:

— Вы мне ничего не должны. Я думал о женщине и менее всего о вас. Бог мне свидетель, если бы вы были одни, я бы оставил деревню погибать под руинами и ничего бы не сделал для побега.

Аза положил руку на влажную спину лошади, и, скользя взглядом по солдатам, произнес:

— Одно лишь меня удивляет: как я мог вытащить из-под огня тех, кто служит шведам. Пусть прах моих сыновей меня простит! А теперь — прощайте!

И, взяв руку м-ль де Сувини, он прижал её к своим губам. Через минуту его фигура скрылась в зарослях.

Арман-Луи подошел к Адриен и обнял ее:

— Ваша доброта помогла нам больше, чем наше мужество!

С этими словами он направился туда, куда указал ему Аза.

Наступило утро и скоро они оказались перед каменным крестом, на перекрестке двух дорог. Вокруг не было никого.

— Сеньоры, — произнес Коллонж, — мы, как Улисс, которого хотел поймать Полифем. Поспешим убраться отсюда.

В то время, как драгуны постепенно продвигались к северу, Жан де Верт приказал открыть огонь.

Приготовившись к бою, его мушкетеры ожидали ответных выстрелов протестантов. Но минуты сменялись минутами, пороховой дым рассеивался, но ни одного выстрела не раздалось со стороны деревни. Удивленный тишиной, Жан де Верт решил проверить укрепления врага.

Капитан, хорошо разбиравшийся в военной стратегии, заподозрил неладное. Он скомандовал батареям возобновить огонь. Ответа не было. Деревня оставалась тихой и неподвижной.

Самые смелые из имперцев подобрались к стенам, где накануне большинство из их товарищей нашли свою смерть, и перешли границы, которые ранее и не смели переступить. Мадам д`Игомер, увидев, что они опасаются идти дальше, пришпорила свою лошадь и очень быстро оказалась у входа в деревню. Перед их глазами открылась широкая улица, которую так долго и героически защищали драгуны. Несколько женщин прогуливались по ней, мирно беседуя. Повсюду — лужи крови, комья земли, камни, но нигде ни одного солдата. Дорога, ведущая вдаль, была пустынной.

— Да где же они? — спрашивала себя мадам д`Игомер в ярости и не находила ответа.

Уже прошло два или три часа, как охотник возвратился в свою хижину.

Жан де Верт следовал за мадам д`Игомер.

— Вы что-нибудь понимаете? — спросила его д`Игомер, — им явно помогает сатана.

Но Жан де Верт не верил этим мистическим предположениям. Конечно, протестанты не были осведомлены о том, что существует дорога, ведущая на равнину, но могли догадаться — или кто-то подсказал…

Барон остановил крестьянина, проходящего мимо:

— Знаешь ли ты, что через болото можно пройти? — спросил он его.

— Наши отцы говорили нам о тропинке, существовавшей когда-то, — отвечал крестьянин, дрожа от страха. — Но секрет её утерян уже давно. Во времена своей молодости охотник Аза ходил по ней несколько раз. Я был тогда ещё очень маленьким. А в последнее время никто… Сколько человек утонули, пытаясь пересечь болото!

Жан де Верт захотел увидеть Аза и приказал показать ему его дом.

— Утверждают, что ты знаешь тропинку, ведущую через болото. Мы видели следы на берегу. Это ты был проводником у гугенотов? — допрашивал он охотника.

— Я, — отвечал охотник, — ухаживал всю ночь за своим сыном; и к тому же мои два сына погибли от рук шведов, один в Лейпциге, другой на подступах к Лешу.

— И ты считаешь, что если мы пойдем через болото без проводника, мы все погибнем?

— Да, все!

Жану де Верту ничего не оставалось делать, как покинуть дом охотника.

— О, мои сыновья! — вздохнул охотник и обнял спящего мальчика.


29. Волчица и волк


Узнавала ли мадам д`Игомер следы, оставленные лошадьми гугенотов на берегу болота? Она искала их под водой и видела их повсюду, тут и там, исчезающих в колыхающейся от ветра траве. Те, о которых она думала с такой непреходящей ненавистью, смогли ли они выбраться из болота или погибли под толщей воды? Водная гладь не отвечала ей, только крики птиц и шум их крыльев доносились с высоты.

Тысяча разных чувств сменяли друг друга в её сердце. Это была смесь радости и глубокой грусти. Тот, кто её предал, и тот, которого она любила, не поплатился ли он жизнью за свое исчезновение? Какая смерть в темных водах болота! Какое мужество! Но явно последний взгляд Рено был обращен к Диане, их руки сплелись в любовном порыве, смерть их объединила и ничто не разлучит их больше!

Вдруг мысль о том, что им удалось достигнуть берега, пронзила её мозг; глубоко дыша, она думала теперь лишь о том, чтобы напасть на их след, поймать и уничтожить.

Жан де Верт только наполовину поверил словам охотника. Он уже довольно часто убеждался в неистощимой энергии и мужестве Армана-Луи и Рено, чтобы не сомневаться, что они использовали бы любую возможность для спасения. С другой стороны, могли ли они рисковать жизнью своих товарищей, не зная тропинки, ведущей через болото? Г-н де ла Герш и г-н де Шофонтен предпочли бы двадцать раз погибнуть под пулями или в сражении, чем рисковать своими солдатами.

Следы, отпечатавшиеся на грязных берегах, были многочисленны. Крестьяне, пасшие деревенский скот и лошадей, отвечали: этот ничего не видел, этот спал; некоторые из них утверждали, что с начала битвы они не покидали своих домов, опасаясь пуль. Из них определенно ничего нельзя было вытянуть.

Устав от расспросов, Жан де Верт послал в разные стороны разведчиков, поручив им узнать поточнее направление, по которому мог пойти эскадрон г-на де ла Герша. Его рвение подстегивалось яростью и нетерпением мадам д`Игомер.

Она же продолжала ходить по берегу болота, пытаясь отыскать малейший след, могущий указать на то, куда исчезли беглецы.

Вдруг, внезапно остановившись, она указала на часть газона, на котором виднелись следы лошадей.

— Здесь! Сюда! — вскрикнула она.

Жан де Верт прибежал на её зов.

— Но я не вижу здесь ничего, кроме следов, таких же, как и везде! — воскликнул он после того, как обследовал болото.

— А это? Что это, как вы думаете? — возмутилась мадам д`Игомер, указывая на бант, видневшийся между кустов на некотором расстоянии от берега. — Они прошли здесь! Этот кусочек шелка, который носят в волосах, разве вы его не узнаете? Мадемуазель де Парделан носила этот огненный бант на корсаже. Видите эту еле заметную тропинку под водой? Видите эти глубокие следы, теряющиеся вдали?

— Да, вы правы! — согласился Жан де Верт.

— Если они сумели пройти и не погибнуть, разве мы не сможем сделать то же самое? Ах, этот бант! Я хочу знать, не погибли ли господин де ла Герш и господин де Шофонтен рядом с ним.

— Что же вы хотите предпринять?

— Я показала вам дорогу. Пойдете ли вы за мной, если я сумею по ней пройти?

И, обуреваемая ненавистью, мадам д`Игомер направила свою лошадь прямо в болото прежде, чем кто-нибудь мог остановить её.

— Будьте осторожны! — крикнул ей вдогонку кто-то из крестьян. — Это дьявольское место!

Но мадам д`Игомер уже продвигалась вглубь болота, не отрывая взгляда от огненного банта. Он притягивал её, как магнит.

В течение некоторого времени всадники Жана де Верта следили за ней, не решаясь пуститься в столь опасное путешествие.

— Солдаты! Разве вы не мужчины? — вскричала мадам д`Игомер, продвигаясь вперед.

Восемь или десять храбрецов пустились по её следам. Жан де Верт продолжал оставаться неподвижным. Всадники шли наугад, одни более решительно, другие — более осторожно. Пройдя сотню шагов, один из них вдруг упал в яму, его лошадь оказалась в ней по грудь. Другой почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Третий поскользнулся в грязи и с трудом достиг берега. Все остановились. Одна мадам д`Игомер продолжала двигаться вперед. Ветер играл огненным бантом, и тот, казалось, посмеивался в солнечных лучах.

Внезапно лошадь мадам д`Игомер оступилась, одна из её задних ног запуталась в траве. Животное поднялось и, сделав огромное усилие, бросилось в сторону. И тут же оно очутилось в яме, погрузившись туда по самую грудь. Лошадь попыталась выкарабкаться, но с каждой новой попыткой все больше погружалась в ил. Ее копыта разбрасывали грязь, слепившую мадам д`Игомер. Через мгновение она была уже в воде по колени. Несмотря на решимость, страх охватил её.

— Ко мне! — закричала она.

Жан де Верт подал пример и первым вошел в болото. Некоторые из всадников последовали за ним.

Бедная лошадь мадам д`Игомер не подчинялась ей больше. Животное совершало обреченные движения, которые ещё больше затягивали её в трясину. Ее копыта тщетно искали опору. Вдруг она встала на дыбы, поскользнулась и упала на бок.

— Ко мне! На помощь! — взывала д`Игомер.

Погрузившись по плечи в трясину, трясущимися руками она пыталась схватиться за кусты; тяжесть её тела мешала ей, вода достигла уже подбородка. Донесся ужасный крик, ещё были видны её конвульсивно дергающиеся руки, потом все исчезло.

Жан де Верт продолжал двигаться вперед, взволнованный и мертвенно бледный. Приблизившись к яме, в которой исчезла д`Игомер, он увидел лишь воду, колыхающуюся ещё немного. Обрывок ткани, который поднял барон концом своей шпаги, говорил о том, что Текла исчезла именно здесь.

Еще мгновение Жан де Верт смотрел на мутную воду, оглушенной тишиной, последовавшей за этой борьбой молодости и красоты. Наблюдавшие за этой сцены два или три солдата попытались обнаружить исчезнувшую мадам д`Игомер, но их попытки оказались тщетными. Болото никогда не отдает назад свои жертвы.

Убедившись в том, что уже невозможно что-либо обнаружить, кроме трупа, барон вскочил в седло с единственной мыслью: отомстить.

Покинув злосчастное место, он отдал приказ нескольким своим солдатам направиться по дороге, ведущей к северу, и во главе остальных предпринял обход болота.

Французы, тем временем, ушли далеко вперед. Разведчики не смогли их догнать. Остались только следы; главное теперь было не ошибиться в направлении отступления драгун.

К вечеру возвратился один из разведчиков, напавший на след гугенотов.

— О! Жизнь или смерть! — вскричал Жан де Верт. — Я найду их! — и пустился во весь опор.

Дорога привела его на равнину, усеянную трупами людей и животных.

Кровь ещё текла из ран. Вдалеке поднимались клубы дыма.

— О! Черт! Они недавно были здесь! — закричал Жан де Верт.

И он продолжил погоню.

Г-н де ла Герш и Рено действительно недавно были здесь. Выйдя на равнину, они увидели полк всадников, преграждающий им проход к вершинам гор, видневшихся вдали. Они должны были их достичь как можно быстрее. Поворот дороги привел гугенотов прямо во вражеский лагерь.

— Двигаемся медленно, — скомандовал Арман-Луи. — Когда пройдем на расстояние выстрела, пустимся вскачь!

Внезапное появление на равнине эскадрона было сюрпризом для имперцев; одни вскочили на лошадей, другие схватились за оружие. Рено решил послать четырех всадников в разведку.

Адриен и Диана находились в центре эскадрона, охраняемые отрядом драгун, самых смелых и решительных.

Французы позволили имперцам приблизиться, и, собрав все силы, набросились на них.

Это было похоже на ураган, сметающий все на своем пути. Битва была быстрой и кровавой. Половина имперцев не успела вытащить шпаги, как эскадрон был уже в ущелье. Несколько пуль пролетели над ними, не задев.

Жан де Верт прибыл в тот момент, когда имперцы, подобные стае диких птиц, напуганных выстрелом охотника, совещались о своих дальнейших действиях. Лошадь барона, утомленная скачкой, не выдержала и упала мертвой. Барон не растерялся и, оттолкнув раненого всадника и занимая его место, вскричал:

— Вы ещё колеблетесь? Десять золотых экю тому, кто убьет гугенота!

Но рука старого офицера задержала поводья его лошади:

— Смотрите, сеньор! Они уже далеко! — и показал на удаляющихся драгун, которые были на середине ущелья.

— Сколько нас? — быстро спросил Жан де Верт.

— Около тысячи! — был ответ.

— Итак! Пятьсот из нас погибнет, пятьсот пройдет! Вперед!

Имперцы, воодушевленные призывом своего командира, бросились в погоню.


30. Бой до конца


Г-н де ла Герш, наблюдая за врагом, собрал вокруг себя драгун.

— Месье Сан-Паер, — обратился он к ним. — Вы возьмете сотню солдат и двинетесь вглубь ущелья. Я надеюсь, что вы найдете шведов, перевалив через горы. В таком случае Диана и Адриен будут спасены. Господин де Шофонтен, я, Вольрас и Коллонж, мы постараемся сразиться с имперцами. Пятьдесят солдат попробует нам помочь.

— Разве вы не останетесь возле мадемуазель де Сувини и мадемуазель де Парделан? — воскликнул Сан-Паер. — Нам воевать, вам — их спасать!

— А если шведов не окажется за горой, не будет ли ваша миссия более опасной? Вам придется тогда пробивать дорогу с помощью шпаги! — отвечал г-н де ла Герш.

Сан-Паер решительно выступил вперед со словами:

— Доверьте мне командование драгунами!

— Хорошо! — согласился Рено.

— Итак, месье, подчиняйтесь! С вами теперь говорит не друг, а командир!

И так как Сан-Паер нахмурил брови, Арман-Луи пожал ему руку со словами:

— Вы были дважды ранены, месье, я это знаю; оставьте другим шанс блеснуть славными шрамами.

Тем временем имперцы шли по следу, чуя запах крови.

Прощание драгун было быстрым и почти бессловесным. Адриен и Диана, не догадываясь о принятом решении, были удивлены отсутствием рядом с ними г-на де ла Герш и Рено. Миновав короткий отрезок пути в горах, Сан-Паер вдруг услышал позади шум, похожий на удары грома. Это начался бой!

— О боже! — взволнованно произнесла Адриен, — они сражаются!

Девушки натянули поводья.

— Не беспокойтесь! — отвечал им Сан-Паер. — Я отвечаю за вас головой, продолжим путь!

Молодые женщины накинули вуаль на лица, чтобы не было заметно слез. По мере того, как они удалялись, шум канонады становился все тише и, наконец, умолк совсем.

Сан-Паер шел последним, опустив голову. Он знал, что скоро имперцы достигнут скал, обрамляющих ущелье. Но он хорошо знал, что через проходы, образовавшиеся в них, могут пройти только два или три человека, а значит, и с небольшими силами можно прочно удерживать позицию..

Тем временем, Жан де Верт, ослепленный яростью, послал имперцев вдогонку.

С одной стороны их была тысяча, с другой — шестьдесят. Дорога стала извилистой и узкой. Атаковать могли от силы два человека, из дюжины пуль, посланных в горы, достигала цели лишь одна.

Вскоре груда трупов возвышалась возле горы камней. Имперцы не считали своих погибших, они наступали вновь и вновь. Драгуны сражались, спешившись. Лошадей они спрятали за уступы скал. Когда кто-нибудь из них был ранен, он ложился за камень и продолжал стрелять, пока жизнь не покидала его вместе с последней каплей крови.

Иногда очередная атака имперцев заканчивалась тем, что кто-нибудь из них оказывался на вершине скалы, откуда его старались сбросить ударами шпаг или пулей из мушкетов.

Магнус и Каркефу вооружились длинными пиками, с помощью которых сразили не одного захватчика.

— Это упражнение напоминает мне осаду Берг-оп-Зоома, когда ударами пик мы заставили испанцев отступить к рвам, наполненным водой, — пошутил Магнус.

— О да! — подтвердил Каркефу, — а мне это напоминает кухню замка Сан-Вест; но тогда мне удалось наколоть только добрых каплунов… О, как мы тогда отобедали, не то, что сейчас!

Наступил вечер. Туча поднялась над ущельем и закрыла горы. Атаки становились все реже. Имперцы, казалось, устали от сражения. Последняя группа солдат подошла к месту битвы с гугенотами, и уже слышались голоса офицеров, командующих отступлением.

Г-н де ла Герш обеспокоено спросил у Рено:

— Как ты думаешь, где сейчас Адриен и Диана?

— Уже достигли, несомненно, равнины, — отвечал Рено.

Приказ оседлать лошадей передавался из уст в уста.

Драгуны один за одним покидали поле сражения. Арман-Луи, Магнус, Рено и Каркефу шли последними. Вздыхая, они смотрели на тех, кто не следовал их примеру. Они знали, что те уже не поднимутся никогда.

Вольрас и Коллонж уже были в седлах: один — со шпагой в руке, другой — решительный, улыбающийся, с поднятой головой.

Лошадей погибших солдат собрали вместе и Арман-Луи дал сигнал к отправлению. Всего двадцать солдат отправились в дорогу; тридцать из них спали вечным сном, обратив лица к солнцу.

Драгуны оставили после себя непроходимые для всадников завалы из огромных камней.

С наступлением ночи Жан де Верт, опасаясь той же истории, что и прошлый раз, каждые четверть часа посылал разведчиков к баррикадам. Гугеноты были на месте, об этом свидетельствовали частые мушкетные выстрелы по приближающимся имперцам.

Люди были измотаны. Арман-Луи сделал знак Рено, Магнусу и Каркефу. Все четверо вернулись по своим следам и притаились за уступом скалы. Скоро шум им дал понять, что новый штурм начался.

Присмотревшись, они увидели тени, крадущиеся вдоль ущелья и приближающиеся к ним.

— Огонь! — скомандовал внезапно г-н де ла Герш.

Прогремели четыре выстрела — и четыре тени исчезли. Мушкетеры оттащили на руках тех, кто больше не дышал и начали готовиться к новой атаке. Но её не последовало — казалось, что нападающие отступили.

— Они ещё здесь! — предположил Жан де Верт, — Надо собрать лучших стрелков…

Не теряя ни минуты, Арман-Луи вскочил в седло и вместе с Рено, Магнусом и Каркефу направились туда, куда ушли Вольрас и Коллонж. Каркефу потрогал себя рукой:

— Как ты думаешь, я ещё жив? — спросил он Магнуса.

— Почти, — отвечал тот.

— Если ты поклянешься мне в этом, я тебе поверю, но, честно говоря, это меня удивляет.

И они быстро догнали драгун, которые были уже на середине ущелья. Новые горизонты открывались перед ними. Восходящее солнце освещало спокойный пейзаж. Вдали виднелись горящие костры, а на окраине поля солдаты Сан-Паера в полной готовности ждали г-на де ла Герш.

— А! Вот и наши! — радостно воскликнул Коллонж, заметивший их первым.

Вдруг Вольрас, ехавший всю дорогу с опущенной головой, улыбнулся через силу и упал с лошади.

— Прощайте, — произнес он тихо, — имперцам я не дался живым!

И он отдал Богу душу, сжимая в руке шпагу.

В то время, как Арман-Луи и Рено, расположившись в тени раскидистых деревьев, отдыхали вместе с м-ль де Сувини и м-ль де Парделан. Каркефу охранял их сзади, а Магнус спереди.

Почти одновременно они увидели в стороне, откуда они только что пришли, группу всадников, скачущих вдоль ущелья; а с другой стороны, на равнине, показалось облако пыли, и оттуда донеслись какие-то крики.

— С одной стороны Жан де Верт! — произнес Каркефу.

— С другой — неизвестные! — продолжил Магнус.

— И везде можно ожидать атаки!.. Как это весело — путешествовать по Германии! — заметил Каркефу.

Сан-Паер подошел к г-ну де ла Герш.

— Наши лошади готовы, я вижу вдалеке рощицу; видно здесь нам придется умереть. Де Верт ведет за собой только горстку солдат, опасность, скорее всего не с этой стороны, — заключил он. — Пойдем навстречу тому эскадрону, который идет против нас, со шпагами в руках, сделаем последнее усилие и, постараемся победить.

Драгуны выровняли ряды; движением шпаги г-н де ла Герш дал понять, что он хочет от солдат. Вздох прокатился по рядам отважных воинов. Все приготовились погибнуть в страшной схватке.

Никто не думал отступать.

Драгуны приблизились к ручью. Ветер рассеял пыль, поднятую скачущим эскадроном. Уже видны были лошади, люди в формах.

— Шведы! — вскричал Магнус.

Вздох облегчения прокатился по рядам драгун г-на де ла Герш.

— Да здравствует король Густав-Адольф! — вскричал взволнованный Арман-Луи.

Люди почувствовали новый прилив сил и это передалось лошадям. Измученные животные понеслись галопом по равнине.

Пересекли равнину и — г-н де ла Герш, в буквальном смысле слова, упал на руки г-ну Браэ, удивленного тем, что увидел его здесь.

Адриен и Диана, упав на колени, молились и благодарили Бога за спасение. Шведы размахивали оружием и знаменами, драгуны водрузили свои головные уборы на шпаги; радостные крики неслись в вышину.

— Вот наша эпопея и закончилась! — радостно произнес г-н де ла Герш, целуя руки Диане.

— В начале операции нас было триста, а теперь нас пятьдесят, — прибавил с грустью Сан-Паер.

Увидев, что драгуны соединились со шведами, Жан де Верт повернул назад, к подножью гор.

Арман-Луи проводил его глазами и, наконец, обратился к г-ну Браэ.

— Вы здесь сражаетесь, как партизаны или стоите во главе армейских полков?

— Королевская армия находится недалеко отсюда, она разделена на две части, — отвечал Арнольд. — Герцог Фринланд занимает удобную позицию справа. Густав-Адольф движется ему навстречу; сражение неминуемо; оно произойдет между Швецией и Австрией и решит судьбу Германии.

— О! — воскликнул Рено, — мы пришли вовремя!

— Немного опоздали! — добавил Каркефу.

Рено посмотрел на него удивленно.

— Это личное мнение, — заметил Каркефу, — оно принадлежит лично мне.

Арман-Луи в это время не оставлял взглядом маленький отряд Жана де Верта.

— По тому направлению, в котором он движется и по его уверенности, можно подумать, что он не знает, куда он идет, — сделал вывод г-н де ла Герш.

— А вы не сомневайтесь. Сегодня к вечеру он будет в расположении генерала Валленштейна, в Лютцене.

Рено, не упускавший ни слова из этого короткого диалога подошел ближе:

— О! Мой капитан! Вы говорите с господином Браэ о человеке, который чрезвычайно умен.

Арман-Луи в ответ легко коснулся своей шпаги и произнес:

— Моему оружию чего-то не хватает!

— Жертвы, быть может?

— Ты прав!

— И ты хочешь её найти?

Арман-Луи утвердительно кивнул.

— Это безумство, но я иду за ним, — решительно заявил Рено и продолжил:

— А теперь ни слова, на нас смотрят четыре пары глаз, они прекрасны. Магнус и Каркефу отправятся в путь тоже.

— О! Ты хорошо знаешь, что один не может без другого!


31. Затравленный тигр


Прошел час. Мадемуазель де Сувини и мадемуазель де Парделан направлялись с эскортом королевской гвардии в лагерь короля. В это время четыре вооруженных всадника ехали по следам Жана де Верта.

Если бы кто-либо встретил Армана-Луи и Рено, Магнуса и Каркефу, их бы приняли за королевских гвардейцев, из полка Его Светлости герцога Фринланда. Они были одеты в форму полка и хорошо вооружены. Магнус все предусмотрел для удачного перехода; они быстро продвигались к вражескому лагерю.

Скоро всадники столкнулись с войсками имперцев, им они представились посланниками особой миссии. Всех вводила в заблуждение их форма.

Четверо солдат из числа тех, с которыми они сражались накануне, указали местоположение войск Жана де Верта, для которого, как говорил Магнус, один из них имел срочное донесение. Они узнали также, что все отряды, разбросанные по стране, получили приказ собраться в одну армию.

Адьютант, с которым они разговорились, поведал также, что Жан де Верт получил ночью приказ от главнокомандующего, и что он потерял надежду догнать гугенотов, которых преследовал. Барон должен был, по его сведениям, остановиться в деревне, расположенной на правой стороне линии сражения и ожидать дальнейших распоряжений.

— Я думаю, что скорее всего те распоряжения, которые мы ему везем! — гордо заявил г-н де ла Герш.

— Тогда спешите! — посоветовал адъютант. — Баварский генерал остановится там только на несколько часов.

Он отдал честь г-ну де ла Герш и исчез.

— Да! — произнес Каркефу. — Эта деревня, куда мы направляемся, мне кажется логовом зверя.

— Поэтому мы должны туда ехать! — ответил Рено.

Арман-Луи уже двигался в этом направлении.

Когда четверо всадников прибыли на место, была уже глубокая ночь. Их легко пропустили вглубь улочек, наводненных солдатами. В центре деревни они заметили большой дом, сверкающий огнями. Жан де Верт был там. Четыре телохранителя расположились на соседнем дворе, их лошади мирно жевали овес.

Ближе к полуночи, Магнус, дремавший все это время, заметил курьера, прибывшего на лошади и остановившегося у дома баварского генерала. Курьер был явно человеком Валленштейна.

Магнус тронул Каркефу за плечо.

— Раздобудь-ка где-нибудь несколько бутылок вина и два или три кувшина водки. Я хочу проникнуть к часовым.

Каркефу имел привычку подчиняться без разговоров. В то время, как Магнус направлялся к двери, в которую вошел курьер, Каркефу углубился в соседнюю улочку, разыскивая таверну, где можно найти вина.

Прошло немного времени. Курьер вышел от Жана де Верта и был схвачен Магнусом, который предложил ему освежиться и поводил его к Каркефу, который был уже с вином и водкой.

— Э! — громко сказал Магнус, делая очередной глоток из бутылки. — Друг мой, несколько бутылок вина нам не повредят. У вас очень утомленный вид и, наверняка, вас мучает жажда.

— Вы правы, — ответил всадник, — у меня пересохло в горле, — и припал к бутылке губами.

Дружеские разговоры расположили курьера к откровенности. Он не скрывал от двух компаньонов, что ему оказали очень хороший прием, что он изнемогает от усталости, так как ехал весь день без остановки, и, что перспектива сопровождать Жана де Верта в новой экспедиции его приводит в уныние.

— Вот уже три ночи, как я не спал, — жаловался курьер.

— Ба! Генерал должен был дать вам возможность хорошенько отдохнуть, — говорил Магнус, предлагая ему новую бутылку.

— Вовсе нет. Известия, которые я ему принес, очень важные, поэтому нужно выезжать немедленно, нельзя терять ни минуты.

Магнус и Каркефу переглянулись.

Солдат продолжал пить, глаза его закрывались, он зевал так сильно, что похоже было его челюсти никогда не соединятся.

— Барон Жан де Верт совсем, как герцог Фринланд, — продолжал всадник, — немного генерал, немного лейтенант; с ними или идут прямо или умирают,.. и это ждет меня.

— Вы мне нравитесь, друг мой, — начал Магнус, — если это вам будет приятно, я знаю человека, который мог бы вас заменить.

— Кто это?

— Я!

Солдат широко открыл глаза от удивления.

— Я делаю это по доброте душевной, — прибавил Магнус. — Далеко ли должен отправиться Жан де Верт?

— В расположение штаб-квартиры армии, но путь будет пролегать через местечко, где расположилась артиллерия; дороги там плохие, мост через реку наполовину разрушен. Если я засну — могу сломать себе шею.

— Друг мой! Не надо ничего ломать, — мягко произнес Магнус.

— Это безопасно, — добавил Каркефу, — я хорошо знаю дороги и преодолею их без труда.

Курьер уже давно видел все, как в тумане; его отяжелевшая голова качалась из стороны в сторону. Внезапно светлая мысль пришла ему в голову.

— О! — воскликнул он. — Вы готовы мне помочь. Говорят, что волки обычно нападают на пастухов, чтобы съесть их баранов!

На эти слова Магнус добродушно ответил:

— Вы не так глупы, друг мой; вы совершенно правы. Желание вам помочь соединяется с желанием войти в доверие к фельдмаршалу Валленштейну. Солдат, которого вы видите здесь, и который не оставит вам ни капли вина, если вы не будете осторожны, совершил вместе со мной кое-какие проступки, которые надо было бы искупить честной службой.

— Это действительно правда! — подтвердил Каркефу, не переставая подливать вина в кружку курьера.

— Вот почему, — продолжал Магнус, — мы хотели бы проводить Жана де Верта в расположение генеральских войск. Дело будет сделано, награда ожидает нас в конце операции.

— Награда ожидает вас, а что ожидает меня? — вскричал курьер.

— Я заплачу вам пять золотых экю — вот они, — произнес Магнус и протянул деньги.

Курьер взял пять золотых монет, взвесил их на ладони, и смеясь с глупым видом и, полузакрыв глаза, произнес:

— О! Не одного меня обманывали; я чувствую — что-то тут не так!.. Но черт с вами — занимайте мое место и, удачи вам! И не забудьте предупредить моих друзей, они остались у входа в деревню, им тоже полагается кусочек пирога.

Говоря это, курьер положил золотые дукаты в карман, с трудом отыскав его.

Тут дверь дома, где находился Жан де Верт открылась и оттуда вышли несколько человек и быстро направились к конюшням.

— Ах, вот ещё что, — вспомнил курьер, с трудом произнося слова, — вот ещё что… барон может потребовать, он ведь вас не знает, а он железный человек… О! Я забыл… Если он произнесет: «Прага», вы должны ему ответить: «Фринланд».

Голова солдата упала на плечо и он закрыл глаза.

— Быстро, он готов! — прошептал Магнус.

Закрыв курьера в конюшне, положив его на кучу сена, Магнус и Каркефу присоединились к Арману-Луи и Рено, и, все четверо, на лошадях незаметно подобрались к двери дома Жана де Верта.

Скоро баварец показался в дверях. Прежде, чем сесть в седло, он бросил быстрый взгляд на четырех всадников. В темноте он узнал униформу гвардейцев полка Валленштейна, но среди них не увидел того, кто только что был у него.

— А где же мой курьер? — спросил барон, садясь в седло.

Магнус, повернулся к Жану де Верту, отдал ему честь:

— Мы его сопровождали, сейчас он спит!

Затем, не отрывая взгляд от барона, он произнес:

— Меня зовут «Прага», а его — «Фринланд»!

— Едем! — скомандовал баварец, и они тронулись в путь в сопровождении имперского офицера.

Магнус и Каркефу ехали впереди, Арман-Луи и Рено следовали за ними. Скоро они углубились в поле, освещаемое лунным светом.

Так они продолжали путь, завернувшись в плащи. Мимо проплывали тени деревьев, домов, мельниц; несколько собак приветствовали их своим лаем.

Жан де Верт перекинулся несколькими словами со своим адъютантом. Тем временем белая линия, расширяющаяся к горизонту, возвестила приход утра. Нежный небесный отблеск осветил реку и наполовину разрушенный мост, к которому направлялись всадники. В тот момент, когда Магнус и Каркефу вступили на мост, раздался свисток.

Все тут же остановились на полдороге; Жан де Верт и его адъютант натянули поводья.

— Что случилось? — обеспокоенно спросил баварец.

— Случилось то, что меня зовут Арман-Луи де ла Герш, и что это мой друг, маркиз Рено де Шофонтен, и он послужит мне секундантом, — произнес Арман-Луи. Подъезжая вплотную.

Жан де Верт оглянулся.

— Не ищите никого — это бесполезно! — произнес Рено, — Магнус и Каркефу хорошо несут службу… Здесь никого нет, только мы вчетвером; вас всего двое, лучший выход — сдаться!

— Если дуэль вам не по вкусу, — продолжил Арман-Луи, — и вы испытываете отвращение к бою, можно всего этого избежать, отдав мне темляк, который я вижу у вас.

Жан де Верт улыбнулся с высокомерным видом и произнес:

— Я думаю, что имею дело с военным человеком, а не с героем-любовником… В данный момент здесь находятся две армии, в сражении решится судьба двух корон. Ваше место, как и мое — на поле боя. Пусть решится спор между императором и королем, после этого — слово чести, мы встретимся снова там, где вы пожелаете!

Арман-Луи наклонил голову:

— О! Нет, я не согласен. Вы попались, я выследил вас. Один из нас должен погибнуть — а две армии смогут встретиться из без нашего участия.

Равнина была пустынной, никто не появился на берегу реки. Взгляд Жана де Верта скользил по горизонту и вдруг остановился на колокольне города, куда он должен был прибыть по приказу Валленштейна: не видно ли там эскадрона вооруженных всадников? Но г-н де ла Герш уже вынул шпагу. Жан де Верт сделал то же самое со словами:

— Вы сказали, что это будет честная дуэль. Если я убью вас, буду ли я свободен? А ежели я погибну, капитан Штейнвальд, что вместе со мной, сможет ли он продолжить путь?

— Я клянусь вам в этом! — обещал Арман-Луи.

— Итак, к бою!

Арман-Луи и Жан де Верт спешились и, выбрав удобное место на середине моста, скрестили шпаги.

Рено находился рядом с Арманом-Луи, а капитан Штейнвальд — с Жаном де Вертом. Магнус и Каркефу следили за мостом.

Между двумя сражающимися одна ненависть, одна молодость, один пыл, одна сила. Концы шпаг искали сердце; не было ни слов, ни криков, ни вздохов. Слышно было лишь, как сталь ударялась о сталь. Шансы были равны, ни один из противников не слабел, ни один не хотел уступать.

Но разве напрасно г-н де ла Герш сражался с Паппенхеймом. Не было ни одного выпада, не знакомого ему; не было ни одной атаки, которой он не смог бы отразить!

Ярость и отчаяние проявились на лице Жана де Верта; в одно мгновение он не смог парировать удар, и стремительная шпага Армана-Луи пронзила барону грудь.

Баварец выпустил шпагу. Г-н де ла Герш хотел её подхватить, но Жан де Верт опередил его и свободной рукой бросил её в реку.

— Пусть погибнет шпага, предавшая меня, и пусть гибнет темляк! — вскричал барон.

Но Арман-Луи, пытаясь достать шпагу, спрыгнул на мост, а потом в воду. Сначала он исчез под водой, затем появился, держа в одной руке шпагу со свисающим темляком, и загребая другой. Вскоре он достиг берега.

Жан де Верт, бледный от боли, поддерживал свою раненую руку.

— Вы свободны, месье! — произнес Арман-Луи.

И, оседлав свою лошадь, которую привел Магнус, оставил Жана де Верта на середине моста.

В течение всей дороги в расположение шведских войск, Арман-Луи прижимал к своему сердцу влажный темляк.

— Слава Богу, — не уставал повторять он, — Адриен принадлежит мне!

Арман-Луи и Рено прибыли в лагерь Густав-Адольфа одновременно с герцогом Браэ. С ним были две молодые женщины.

Г-н де Парделан находился неотступно рядом с королем.

Не имея никаких известий от двух путешественников, только то, что могли рассказать Адриен и Диана, он не терял надежду увидеть их живыми или мертвыми.

Вдруг перед королевским шатром раздался какой-то шум, и до них донесся звук знакомых голосов.

Все вскочили. Через мгновение Адриен и Диана были в объятиях своих возлюбленных.

— Живы оба! — взволновано воскликнули они.

Слезы ручьями катились из женских глаз.

— Господин маркиз! — обратился к маркизу Рено. — Я обещал вам не появляться без мадемуазель де Парделан! Сдержал ли я свое слово?

— Сын мой! Обнимите меня! — только и мог произнести старик.

Но тут же отец уступил место солдату.

— Господа, — обратился к присутствующим г-н де Парделан, — дела государственные должны быть выше дел семейных. Отдохните несколько часов… Завтра бог войны решит участь Густава-Адольфа. Что до меня — я тоже сажусь в седло!


32. Удары судьбы


В лагере шведов царило ожидание. Отряды, эскадроны готовились к бою. Все знали, что завтра шведский король будет меряться силами с Валленштейном. Офицеры сновали туда-сюда, раздавая приказы. Гремели пушки, старые воины проверяли свое оружие.

Арман-Луи предстал перед королем.

Густав-Адольф обнял его. Вид у короля был довольно бравый.

— Я привел вам всех тех драгун, кто остался в живых, — сказал Арман-Луи после того, как в нескольких словах обрисовал положение дел.

— Тем лучше, — отвечал Густав-Адольф, — хороших солдат никогда не бывает много. Как вы считаете, кто из них опасней: Валленштейн или граф Тилли?

— Лютцен будет для вас, Ваше Величество, Лейпцигом, он принесет вам ещё одну победу.

— Да услышит Бог ваши слова! — произнес король.

Твердой рукой Густав-Адольф показал г-ну де ла Герш план расположения двух армий.

— Сейчас нет смысла ждать зимы, Валленштейн тоже этого не хочет, — говорил король. — Я предлагаю ему сражение и он его принимает. Валленштейн не хочет повторять свою ошибку под Нюрнбергом, когда он не посмел померяться силой с армией короля Швеции. Он великий генерал! Я думаю, что он пойдет на все, чтобы победить. Сколько из тех, кто живет сегодня, завтра будут спать вечным сном! Вы будете рядом со мной, Арман-Луи де ла Герш, не правда ли?

— Это самое почетное место; благодарю за честь предоставить его мне!

Выйдя из королевского шатра, Арман-Луи поинтересовался у Арнольда де Браэ, нет ли новостей от герцога Левенбурга.

— Вот уже два дня, как он уехал, — ответил Арнольд.

— Бог проследит, чтобы он не вернулся больше! — воскликнул г-н де ла Герш.

Несколько часов оставалось до начала большого сражения. Арман-Луи покинул лагерь, чтобы увидеть свою возлюбленную. Пересекая границу лагеря, он встретил Магнуса, который спешил по следам человека небольшого роста, подгонявшего криками свою худую и изможденную лошадь.

— Если мне не изменяет память, — поведал ему старый лис, — я видел этого мошенника в таверне, где сеньор Матеус скрывался под монашеским одеянием.

— И что ты решил? — поинтересовался г-н де ла Герш.

— Есть поверьте, что в Африке шакалы нападают на гиен, когда те идут на водопой. Под именем отца Инносента может скрываться бандит, под именем Якобус. Его лицо я узнал в то время, когда вы входили к королю. Я хотел бы обсудить эту мысль с вами.

Но как только Магнус сделал вид, что поворачивает назад, отец Инносент пустился наутек. Его худая и несчастная лошадь поскакала во весь опор; через несколько минут он уже был далеко.

— Да! — вздохнул Магнус, — его побег укрепил меня в своих подозрениях… увидим гиену после шакала.

— И что же? — произнес Арман-Луи, — Не для того ли мы здесь, чтобы их поймать?

В то время, как все в шведском лагере готовились к завтрашнему решающему сражению, Валленштейн совещался с герцогом Франсуа-Альбертом, который докладывал ему о решении короля Густава-Адольфа.

— Я потерял двое суток, чтобы найти вас среди гор, между Гамбургом и Вейнсельфельсом. Вы не должны терять времени. Завтра шведский король будет драться с вами.

— Вы в этом уверены? — воскликнул Валленштейн, поднявшись. — Ведь король направлялся в Саксонию. Он поднял войска, стоявшие в Нанбурге и быстро продвигается к Вейнсельфельсу.

— Граф Колоредо ему противостоит?

— Он силен, но не будет мешать Густаву в продвижении. Думаете ли вы, сеньор, что сражение нежелательно?

— Оно будет желательно, если я пойду на это.

Валленштейн покраснел:

— О, да! Об этом говорят все!

— Те, кто вас не знает, имеют злобное удовольствие распространять эту клевету.

— Сколько солдат в распоряжении Густава-Адольфа?

— Двадцать тысяч.

— Он располагает большим войском.

— Но вы — Валленштейн, и вы командуете армией. На сегодняшний день ваше положение более выигрышно. Отступив, вы рискуете потерять престиж двадцати побед. Шведский король остановил вас, помнится, под Нюрнбергом. Победитель в битве под Тиллем, возможно ли вас победить?

— Это правда. Но послушайте, вчера по моему приказу граф де Паппенхейм отделился от моей армии и направился к Мортзбургу.

— Необходимо быстро его вернуть! Он должен быть в семи или восьми милях отсюда.

— Вы надеетесь его догнать?

— Да, конечно!

— Тогда, в путь! Вот приказ, подписанный мною. А я должен посовещаться с моими генералами.

Но менее всего герцог Фринланд хотел посовещаться с графом Колоредо и Пикколини, более всего его интересовал совет астролога Сени.

Содержание беседы Фринланда с герцогом Левенбургом было далеко от того, чтобы убедить Валленштейна принять вызов Густава-Адольфа; он придерживался политики выжидания. Сраженный аргументами Франсуа-Альберта, он должен был подтвердить свое решение расположением звезд.

Астролог Сени занимал дом, на крыше которого рабочие соорудили ему террасу в виде башни, где он и жил в окружении своих инструментов. На стенах башни были изображены кабалистические фигуры и алгебраические формулы.

В тот момент, когда Валленштейн вошел в башню, Сени наблюдал за движением звезд.

При виде сияющего небосвода, молчаливого человека, чертящего на клочке бумаги значки и цифры, таившие в себе скрытый смысл, военачальник, испугать которого не могли и сто пушек, задрожал с головы до ног.

— Что говорят планеты? — спросил он дрожащим голосом.

Сени предвидел визит, но не в его правилах было отвечать категорично.

— Марс этим вечером был красного цвета… Земля обагрится кровью, — тихо произнес астролог.

— А вы взглянули на звезду шведского короля? — продолжил герцог Фринландский.

— Вчера она была не видна, сегодня утром тоже. Сейчас её снова не видно. Я строю свои расчеты согласно расположению звезд… Приближается великое событие.

— О!

— Вот ваша звезда, месье. Она сейчас ярко светит, несмотря на близость Меркурия, звезды, влияние которой противоположно Сириусу — звезде, покровительствующей вам… Правда состоит в небе в характере огня… Вы видите эту звезду? Она проплыла и исчезла, вот другая прокатилась и исчезла, вот третья, более яркая, теряется в глубине вселенной… На своем пути она освещается величественным львом, покровительствующим войнам… Пусть он остережется!

— Кто? О ком вы говорите? Объясните же наконец! — просил Валленштейн, почти не дыша.

— Судьбоносная звезда для короля погасла. Ноябрь станет фатальным для Густава-Адольфа.

Валленштейн судорожно вздохнул.

— А сегодня уже первое ноября! — воскликнул он взволнованно.

Сени продолжал рисоватьна бумаге цифры и параболы; Валленштейн следил за ним, сдерживая дыхание.

— Да, фатальным, фатальным! — повторял Сени; солнце стало пурпурным. Звезда Густава-Адольфа, ты уже не светишь так ярко!

Валленштейн, выходя из дома астролога, был уже почти уверен, что он поступает правильно. Тут он встретил человека, который его искал. Это был оруженосец мадам д`Игомер.

— О! Сеньор! — обратился к нему солдат. Став на колено, он продемонстрировал ему шарф, забрызганный кровью и грязью.

— О, Боже! Она мертва! — воскликнул Валленштейн.

Оруженосец поднялся и, обнажив голову, рассказал графу Фринланду о том, как погибла баронесса; одна лишь вещь осталась от нее, — обрывок шелка, который выплыл на поверхность. Текла спала мертвым сном под толщей болотной воды.

Валленштейн выслушал оруженосца с мрачным видом.

— О! — наконец выдохнул он. — Пусть земля напьется крови! Я клянусь, что отомщу за нее!

И, вызвав к себе генералов имперской армии: Изолани, Колоредо, Пикколини, Терцки, объявил им:

— Господа! Я принял решение: завтра мы дадим бой шведскому королю!

Все необходимые приготовления были сделаны в течение нескольких часов, оставшихся до наступления дня.

Глубокие траншеи, окруженные острыми кольями, протянулись по обе стороны дороги, разделявшей две армии и идущей из Вейсельфельса в Лейпциг. Имперские войска, разделенные на пять отрядов, заняли позицию в трехстах шагах от этой дороги, правый конец которой упирался в канал, соединяющий Эльстер с Саалем. Быстро разместившиеся батареи направили свои пушки по предполагаемым направлениям обстрела.

Тем временем, герцог Левенбург и капитан Якобус скакали в ночи, преследуя графа Паппенхейма.

Пожар, пылающий вдали, служил им маяком. Преследователи поняли, что страшный генерал проследовал именно здесь.

…С первыми признаками рассвета Густав-Адольф поднялся в седло. Он все ещё страдал от плохо затянувшейся раны. Поэтому вместо кирасы он одел камзол из буйволовой кожи и драповую накидку.

Бледный, но с горящим взором, он проехал перед войском с высоко поднятой головой. Его солдаты были преданы ему, смелости и решительности ему было не занимать. Войны приветствовали своего короля тысячами возгласов, долетевших до лагеря Валленштейна.

— Солдаты! — обратился к ним король. — Помолимся Богу и победим!

С этими словами он стал на колени и начал молиться.

То же сделали и солдаты. Их молитва была похожа на религиозную песню, подхваченную музыкой полков.

Густой туман покрывал равнину, и молитва этих славных людей, половине из которых предстояло, быть может, умереть, поднялась к небесам.

Арман-Луи и г-н де Парделан, воодушевленные внезапным порывом, следовали за королем. Г-н де ла Герш повсюду искал Рено. Среди драгун его не было видно. Спросив о нем Магнуса, он узнал, что того видели утром, примерявшим новый камзол из буйволовой кожи.

В этот момент луч солнца пробил облака, туман рассеялся, будто занавес; две армии оказались друг перед другом, разделенные широкой дорогой. Языки пламени сверкнули, и облако сизоватого дыма поднялось над батареей, расположенной на пригорке, в центре имперской армии.

— Бог с нами! — вскричали шведы.

— Иисус и Мария! — отвечали имперцы.

Сражение началось. В то время, как Густав-Адольф указывал концом своей шпаги на батарею, извергавшую пламя и дым, которую нужно было захватить, Валленштейн смотрел в сторону, куда уехал Паппенхейм. Дорога была гладкой и пустынной.

— Прибудет ли он вовремя? — произнес про себя фельдмаршал, не отрывая взгляда от шведских войск, бравших приступом первую траншею.

Канонада не смолкала на всем протяжении дороги. Пушки стреляли без перерыва. Пули и ядра делали свое дело, разрушая все на своем пути.

Сила атаки равнялась ожесточенному сопротивлению. Никто из сражающихся не хотел сдаваться; пространство, завоеванное шаг за шагом шведами, было почти тут же занято имперцами.

Ряды атакующих падали, а на смену им шли новые, полные желания продолжать борьбу. Там, где уступали солдаты, выступали вперед командиры. Их присутствие воодушевляло солдат. Погибших уже не считали.

Дорога, разделяющая две армии, была занята и отдана снова три раза. Во время стремительных перемещений, происходивших в войсках Густава-Адольфа от центра к правому крылу и от правого крыла к левому, Арман-Луи, то вместе с Магнусом, то вместе с дюжиной драгун, не переставал следовать за королем.

В какое-то мгновение сквозь дым он увидел Рено, сражавшегося в центре баварского батальона, обратившегося в бегство. Г-н де ла Герш был уверен, что видит перед собой Густава-Адольфа, но вдруг, позади него, увидел снова Густава-Адольфа: тот же камзол, тот же вид.

— Что это за маскарад? — поинтересовался Арман-Луи, в то время, как пули свистели над головой.

— Это такая стратегия! — объяснил Рено. — Один дезертир мне поведал, что многие из капитанов имперской армии хотели бы напасть на короля. Ну, мы — четверо или пятеро — теперь в одинаковых костюмах с Его Величеством. Если фортуна улыбнется — то нападут на меня.

Тем временем, король намеревался разбить вражеский центр, где сражался сам Валленштейн. Он собрал вокруг себя несколько батальонов и, подняв шпагу, бросился в бой.

Все расступились перед ним, и он стремительно овладел батареей, господствующей над дорогой.

Валленштейн отступил, окруженный побежденными войсками. Линия обороны была смята, но его полк ещё держался и не думал сдаваться.

Не ошибся ли Сени, говоря, что ноябрь станет фатальным для короля Швеции?

Но тут неожиданно с правого фланга раздались возгласы. Страшное замешательство произошло в рядах; две армии, казалось, были раздавлены страшным вихрем, расколовшем войска на два фронта.

Это заставило Густава-Адольфа остановиться. Он пристально всматривался вдаль. В середине страшного вихря раздались крики: «Иисус и Мария!»

Это кричали имперцы. Вскоре все увидели их. Это были восемь мощных отрядов кирасир; они шли, все сметая на своем пути.

В этот же момент мимо Валленштейна проследовал человек, весь покрытый пылью. Он услышал его слова:

— Граф Паппенхейм!

Продолжая свой путь, он достигнул шведских войск и направился в сторону короля.

— Сир! — обратился он к нему. — Граф де Паппенхейм здесь! Ваш правый фланг разбит.

— О, господи! — прошептал Арман-Луи, узнавший в курьере Франсуа-Альберта.

Но король уже сделал знак де ла Гершу.

— Спешите, — приказал он ему. — Вызовите ко мне герцога Бернарда де Вейнара из резерва. Он найдет меня в схватке с Паппенхеймом.

Арман-Луи двигался с одной стороны, Густав-Адольф — с другой. Герцог Левенбургский следовал за королем. Мрачный всадник скакал рядом с ним.

Если бы Каркефу присмотрелся, то смог бы узнать в нем капитана Якобуса, несмотря на то, что тот скрывался под красным плащом.

— Наконец-то ты здесь! Вот уже два дня, как я тебя не видел! — возмущено говорил король герцогу Левенбургу, скачущему рядом с ним.

— О, сир! С этого момента я вас не покину! — ответил герцог.

Отблески пожара, пылавшего вдали, привели их в Аль, также сожженный Паппенхеймом.

Паппенхейму был отдан приказ вступить в бой. С ним вместе должны были участвовать в сражении восемь имперских полков. Возглавляемые генералом, они выступили — грозная сила, тысячи тяжеловооруженных всадников, оставивших кровавый и огненный след по всей Европе..

Сражение, казалось, было проиграно. Паппенхейм пришел — и все изменилось. Его шпага работала без устали, и его солдаты, воодушевленные примером своего командующего, шли в атаку.

Они сразились с Голубым полком, самым сильным в шведской армии.

Это была как стена, стена из мушкетов и пик; но кирасиры, десять раз отброшенные назад, десять раз наступали снова, и стена пала.

Голубой полк сменил полк желтый. Ураган всадников налетел на него, не давая никакой возможности отступить. Паппенхейм лично бросался в самую гущу сражения. Кирасиры неотступно следовали за ним. Час грохота клинков, выстрелов, топота копыт и криков — и Желтого полка больше не существовало.

— Где же Густав-Адольф! — яростно кричал Паппенхейм, потрясая окровавленным мечом.

Заметив всадника, похожего на короля, он набросился на него. Всадник после первого же удара свалился с лошади, тяжело раненный.

— О! Это не король! — сразу же понял Паппенхейм, вытирая клинок и устремляясь дальше с криками:

— Густав-Адольф, где ты?

Он был похож в это время на быка, бороздящего поле, поросшее густым кустарником.

Этот страшный шум достиг ушей короля. Он видел беспорядок в своих войсках, но надеялся на подход резервов — и не знал, что герцог Левенбург собирается нанести ещё один удар.

Всадник в красном плаще приблизился к Франсуа-Альберту.

— Армия побеждена! Король будет убит — сражение будет выиграно! Стреляйте же!

Герцог Левенбург поднял свой тяжелый пистолет.

— О! Я не смею! — прошептал он.

В это время Густав-Адольф проехал недалеко от имперских мушкетеров. Франсуа-Альберт, увидев его, скомандовал:

— Тот, кто едет первым, вон там — это король, стреляйте!

Три мушкетера прицелились и выстрелили; пуля догнала короля и раздробила ему левую руку. Король согнулся от боли и припал к крупу лошади.

— О! Черт! — вскричал Франсуа-Альберт, видя, что король не упал.

В этот момент Арман-Луи бросился к королю:

— Сир, герцог Бернар с нами, он следует за мной.

— Вперед! — отвечал король.

Группа кирасир вдруг отделила его от де ла Герша, который в это время возглавлял отряд из тридцати драгун. Король все-таки хотел догнать Паппенхейма, но сильная боль и большая потеря крови сделала его слабым, старая, плохо затянувшаяся рана открылась; вдруг король побледнел и пошатнулся.

— О! Лишь бы мои бравые солдаты не увидели меня таким! — прошептал он еле слышно.

— Стреляйте ещё раз! — повторил Якобус на ухо герцогу Левенбургскому, видя, в каком состоянии находится король.

Франсуа-Альберт все ещё не решался.

— Ну, если вы не решаетесь, то я это сделаю! — решительно произнес капитан. И, подняв пистолет, выстрелил.

Густав-Адольф испустил крик, его дрожащая рука хотела удержать поводья, но не смогла, и король рухнул на землю.

— Друг мой, — прошептал он герцогу Левенбургскому, взволнованно глядящему на него, — я умираю, спасайся.

— А сейчас, Сир, вы меня узнаете? — спросил капитан, спрыгивая с лошади. — Ты оскорбил меня и я тебя убил!

В этот момент страшный крик заставил капитана поднять глаза. Арман-Луи видел все и во главе своего отряда спешил на помощь.

— Ко мне! — вскричал Якобус. — Король мертв!

Сотня кирасир и сотня имперских мушкетеров ринулись в бой. Всадники, воодушевленные смертью шведского короля, ринулись в бой. Сражение продолжалось уже вокруг трупа Густава-Адольфа.

Герцог Бернард де Веймар, прибывший по просьбе Армана-Луи, только что сразился с графом Паппенхеймом. Австрийским кирасирам он противопоставил финских; натиск, который, казалось, ничто не могло остановить, был отражен.

Новость о смерти короля распространилась в шведской армии с быстротой молнии. Она вызвала у всех приступ ярости. Как волки, у которых осмелились забрать их детей, сплотившись, шведы бросились на врага. Это уже не было сражением, а больше походило на дуэль; каждый, кто имел шпагу, пику, мушкет, использовал любую возможность отомстить. И пехота, и кавалерия ринулись в бой.

— Месть! — слышалось повсюду.

И все действия были подчинены одному единственному желанию — отомстить!

Валленштейн на поле сражения столкнулся с генералом Хармом и его старыми полками.

— О! Я думаю, — произнес он, — что дух Густава-Адольфа с вами!

Именно этот дух селился в бледную фигуру герцога Бернара. В то время, как шведы сражались для того, чтобы убивать и умирать, он посылал их вперед для того, чтобы отомстить, и, возглавляя батарею, так долго защищавшую короля, он продолжал наносить удары по имперцам.

Тем временем, ожесточенная борьба, обагрившая кровью уголок земли, где лежал король, не прекращалась. Мертвые падали на мертвых, раненые — рядом с ними. Над поверхностью этого бушующего моря был виден силуэт Паппенхейма. Он не знал, где убит король, и искал его повсюду.

В то время, как общая ненависть помогала имперцам пробиваться сквозь шведские войска, Арман-Луи удвоил усилия с целью догнать капитана Якобуса; Рено же спешил сразить великого маршала империи. Несмотря на сопротивление врагов, окружавших его повсюду, Каркефу смог присоединиться к своим, но его конь уже не подчинялся ему. В этот момент на него набросился Паппенхейм, который охотился на каждого, одетого как Густав-Адольф — в камзол из буйволиной кожи и драповую накидку.

— Вот и пробил мой последний час, — прошептал Каркефу, готовясь мужественно принять удар шпаги.

В это время широкая грудь лошади великого полководца натолкнулась на шатающееся животное его противника и отбросила его шагов на десять.

Смеясь, маршал закричал:

— Следи лучше за своей лошадью! — и, узнав Каркефу, бросился вперед.

Пока Каркефу пытался поднять свою лошадь, месье Парделан в одну минуту оказался возле Паппенхейма.

— К бою! — прокричал старый граф.

— Послушай, ведь силы не равны! — отвечал маршал.

И, с быстротой камня, брошенного в воду, Паппенхейм нанес сильный удар и выбил оружие из рук старого графа, ранив его в плечо.

— И тут и там — везде раненые! — вскричал маршал.

В это время Рено, отражая удары шпаг, словно лев, набросился на Паппенхейма.

— Наконец-то мы встретились! — произнес удивленно маршал, узнав его.

И они сошлись, как два быка. Их клинки звенели, словно молоты, ударяющиеся о наковальню. Удары отражались так же быстро, как и наносились. Борьба продолжалась долго, Паппенхейм хотел своим примером подбодрить своих солдат.

Всего лишь на одно мгновение Паппенхейм отвел взгляд от Рено и, обращаясь к воинам, закричал:

— Вперед, кирасиры, в атаку!

Губы его ещё были открыты, когда шпага Рено скользнула по руке графа и проткнула ему плечо.

Крик ярости слетел с губ великого маршала; он хотел продолжать борьбу, его окровавленная рука делала безуспешные попытки поднять свое оружие, но упала без сил.

— Берегитесь! — закричал де Шофонтен в свою очередь. Кирасиры, видя поражение своего командующего, дрогнули. Солдаты герцога Бернарда и драгуны де ла Герш бросились в гущу сражения; все, кто имел ещё аркебузы, пистолеты и мушкеты, вступили в бой. Загремели выстрелы; Паппенхейм упал с коня. Его кираса и грудь были пробиты двумя пулями сразу.

Группа кирасир собралась вокруг него, соорудив заслон из тел, и отнесла маршала подальше от места сражения. Пораженная рука воина уже не могла держать шпагу.

— О! Если он ускользнет от меня, то победа не будет настоящей победой! — вскричал Рено.

В тот момент, когда Густав-Адольф, смертельно раненый, упал, Франсуа-Альберт Левенбург, охваченный ужасом, бросился прочь.

Его напуганная лошадь вынесла Левенбурга прямо на передовые позиции имперцев, где он, с помутившимся рассудком, кричал:

— Король мертв! Король мертв!

Капитан Якобус, спешившись, со шпагой в руке, склонился над жертвой. Король умирал. Австрийские мушкетеры бросились за трофеями короля: шляпой, пробитой пулями, окровавленным камзолом, шпагой, всею в крови, разорванным плащом.

Арман-Луи, Магнус, Сан-Паер и Коллонж, в сопровождении тридцати драгун пробрались сквозь пекло к месту, где умирал король. Заметив их, капитан Якобус вскочил на свою лошадь, бродившую поблизости без хозяина, и поднял вверх руку с торжествующим видом:

— Поздно! Король мертв!

И, как уж, скользящий в зарослях, он направился в самую гущу имперских эскадронов.

Впрочем, давно уже не было четкого строя, эскадроны противников, уставших от долгого ожесточенного сражения, смешались, плелись в смертельной неразберихе.

В одном конце этой неразберихи сражался капитан Якобус, в другом — Арман-Луи. Они, как два потока, то сталкивались, то расходились в разные стороны. Три раза шпага Армана-Луи касалась крупа лошади Якобуса, и три раза случай разводил их.

Около ручья, где росли ивы, Якобус заметил восемь или девять хорватов, из разгромленного отряда.

— Здесь шведский генерал! — обратился он к ним. — Тысяча золотых дукатов тому, кто его убьет.

Хорваты уже намеревались наброситься на г-на де ла Герш, но со всех сторон ему на помощь уже спешили Сан-Паер, Коллонж, со своим отрядами. Хорваты развернули лошадей и направили их через ручей. Их отступление было столь стремительным, что позволило капитану Якобусу перебраться на противоположный берег.

Вдруг из кустов появился человек, который вел под уздцы лошадь. Поводья он передал капитану.

Тот вскочил в седло и в одну минуту исчез вдали. А отец Инносент (а это был именно он) проскользнул между кустами, растущими на берегах ручья. Его бесшумное исчезновение не оставило ни малейшего следа.

Арман-Луи издал крик ярости и хотел было броситься в погоню за капитаном, но Магнус холодно остановил его.

— Его лошадь имеет крылья, не преследуй его… Вчера я видел жилище, из которого вышел отец Инносент; капитан сюда обязательно вернется. Но я хотел бы ещё сказать, что Магнус всегда был мужчиной и не имел привычку обманывать. Все равно нужно встретиться с этим бандитом с глазу на глаз.

— Ты обещаешь мне это?

— Клянусь!

— А я клянусь, в свою черед, что не дотронусь до руки Адриен до тех пор, пока не сражу убийцу короля!

И, вскочив в седло, г-н де ла Герш повернул назад.


33. Смерть приходит быстро


Отступали медленно. Арман-Луи возглавил отряд драгун, преданных ему. Здесь же был Сан-Паер и Коллонж.

Вскоре они повстречали Рено, сопровождаемого Каркефу. Рядом с ними скакал высокий офицер, одетый в форму хорватской кавалерии.

Решили ненадолго сделать остановку.

— Этот человек пообещал нам привести в логово Паппенхейма, — сообщил маркиз. — Если он выполнит свое обещание, он получит сотню пистолей, если же вздумает обмануть нас — пуля моего пистолета снесет ему голову!

— Тебе — великого маршала империи, мне — капитана Якобуса! — отвечал г-н де ла Герш.

Два армейских друга обменялись крепким рукопожатием, на их лицах читались решимость и мужество.

Коллонж прервал их беседу:

— У меня свежая лошадь, я позаимствовал её у офицера армии Валленштейна, заплатив за неё ударом шпаги. Я присоединись к господину де Шофонтену, Сан-Паер останется с господином де ла Герш… Таким образом каждый из нас будет иметь свою часть в общем деле.

Драгуны разделились на два отряда, те из них, которые были лучше вооружены, собрались вокруг Коллонжа.

— Прощай, Болтунья, — обратился Каркефу к Магнусу, — Дрожалка пока меня спасала от смерти, но нужно отплатить ещё кое-кому… Если в дороге мы погибнем — помяните нас добрым словом.

Вскоре отряд под командование Рено скрылся вдали.

Когда г-н де ла Герш со своими драгунами появился на поле сражения, день близился к концу. В сумерках едва можно было различить раненых, медленно продвигающихся к полевому госпиталю.

Около десятка тысяч мертвых покрывали равнину. Здесь царила страшная тишина, лишь ветер шевелил траву.

В опустившихся сумерках Арман-Луи, Сан-Паер и Магнус искали тело короля.

Блуждая среди тел имперцев и шведов, они вдруг увидели привидение в черных одеждах.

— Быть может это капитан Якобус, — прошептал Магнус. К нему подошел Арман-Луи и они вместе начали всматриваться в темноту. Привидение оказалось женщиной. Она приподняла вуаль и г-н де ле Герш узнал.

— Маргарита!

— Да, это я. Я в глубоком трауре и не успокоюсь никогда. Король уехал и я бросилась за ним, в Лейпциг, в Леш, затем в Нюрнберг. Этим утром он был в Лютцене, я была там тоже. Он сражался, я молилась. Бог пожелал, чтобы Германия узнала героя, который спас её от рабства. Но коль душа его уже на небесах, необходимо перевезти его останки в Щвецию.

— Вот уже час, как я ищу убитого Густава-Адольфа. Увы, кто знает, где он?

— Идите за мной! Если вы не найдете его, я это сделаю!

И Маргарита пошла вперед твердым шагом мимо мертвых тел, наваленных друг на друга. Ее лицо было цвета мрамора.

— Господи, ещё недавно она была так весела и красива, — подумал про себя Арман-Луи.

Дочь Авраама Каблио приблизилась к груде тел, лежащих в позах, в которых их застала смерть. Земля была вся пропитана кровью, везде были разбросаны остатки оружия.

Мушкетеры и кирасиры лежали вперемешку, израненные, изувеченные, развороченные, с разрубленными головами, с лицами, выражающими ярость.

Маргарита искала среди этого нагромождения тел одно единственное, и не находила.

Внезапно она упала на колени и взяла в руки холодную голову, с печатью смерти на лице.

— Это он! — выдохнула она.

И столько чувств и боли было в этих словах, что Магнус обернулся и не сдержал слез. Маргарита стояла на коленях, откинув вуаль, с глазами, полными слез и с пылающим лицом.

— Наверняка тот, кто убил короля — жив! — взволнованно вскричала она. — О Боже! Где твоя справедливость!

Г-н де ла Герш сжал её руку:

— Да, мадам, этот человек жив! Но я клянусь душой того, кто меня уже не слышит, что я отомщу за Густава-Адольфа!

Магнус, утирая рукой слезы, взял слово:

— За дело, господа! Сейчас, когда мы знаем, где находится тело короля, оставим его пока здесь. Вы, мадам, помолитесь пока за упокой его души. Вы — женщина, даже если вас кто-нибудь увидит здесь, не возникнет никаких подозрений. Сколько вдов и матерей плачут сегодня! Вы, Сан-Паер, будете в засаде вот здесь, за этой стеной. Это позволит вам видеть все, оставаясь незамеченным.

— Что ты намерен делать? — спросил Арман-Луи.

— Представьте, что мы на охоте, и должны соорудить ловушку, куда попадет тигр.

— А! Я понял! Но разве он сам придет?

— Не придет ли он? Нет ни одного уголка в Германии, куда бы не достал кончик моей Болтуньи. Я вас уверяю, тигр чует запах крови; он наверняка решит проверить, мертва ли его жертва.

— Хорошо, Магнус, я согласен! Я буду поджидать тебя здесь, спрятавшись в маленькой роще. Двадцать драгун образуют на равнине заслон, чтобы никто не смог прокрасться незамеченным и сбежать, не попав к ним в руки.

— Ни слова больше, ни движения; везде обломки стен, стволы поваленных деревьев, разрушенные дома, останки погибших… вы должны притаиться и ожидать сигнала. Как только вы увидите, что я поднялся со шпагой наизготове и с криком «Густав-Адольф», будьте готовы к сражению.

— И я убью его! — вскричал г-н де ла Герш.

Драгуны молча удалились. Маргарита присела на пригорок. Воцарилась тишина.

Магнус, порыскав среди мертвых, нашел головной убор имперца и одел его. Из крови и пыли он сделал себе маску. Став неузнаваемым, старый партизан добрался до края поля, где происходило сражение. Здесь иногда слышались стоны, это говорило о том, что в ком-то ещё теплилась жизнь.

Но покинем ненадолго Армана-Луи и Магнуса и присоединимся к г-ну де Шофонтену, который вместе с Коллонжем продолжали преследовать великого маршала империи. Им нужен был этот человек, живой или мертвый. Хорват вместе с ними направлялся в Лейпциг.

Повсюду им встречались отряды, разгромленные шведами. Одни из них бросали оружие при виде шведских солдат и пускались в бегство, другие, испугавшись, бросались на колени и молили о пощаде; большинство же, примкнув к победителям, окружали эскорт маркиза с криками:

— Да здравствует Густав-Адольф!

Маленький домик, полуразрушенные окна которого светились в ночи, показался вдалеке. Хорват протянул руку:

— Это здесь! — произнес он.

Драгуны подъехали поближе. В окнах мелькнули тени. Группа раненых кирасир охраняла дом со шпагами в руках. При виде Рено они загородили дверь.

— Опустите оружие! — громко сказал Рено. — Вас десять, а нас тридцать!

Слабый голос раздался в глубине дома, г-н де Шофонтен узнал голос Паппенхейма.

— Пусть они войдут и увидят, как умирает маршал Германской империи!

Кирасиры молча расступились, и Шофонтен, сопровождаемый Коллонжем и Каркефу, вошел в дом.

Паппенхейм, без кирасы, с непокрытой головой, с печатью смерти на лице, лежал на обыкновенной кровати. Капли крови сочились через повязки, наложенные на раны, и падали на землю. Шпага маршала, разломанная на две части, лежала рядом с ним.

При виде маркиза, Паппенхейм приподнялся на подушке и приветствовал его.

— Как далеко Гранд-Фортель от Лейпцига! За это время мы часто встречались а различных обстоятельствах… Добро пожаловать в мое последнее пристанище.

Г-н де Шофонтен и Каркефу подошли ближе. Тем временем, маршал продолжал:

— Если вы наконец нашли то, что искали — подождите несколько минут, смерть вот-вот будет здесь.

Тень ужаса и отчаяния пробежала по его лицу.

— Вы встречали меня на десятках полей, — продолжал Паппенхейм через силу, — перед лицом смерти забудем нашу смертельную вражду. Ваше присутствие здесь мне подсказывает, что битва проиграна. Ответьте мне, как солдат солдату: что осталось от армии имперцев?

— Несколько разрозненных отрядов.

— А наш главнокомандующий, герцог Фринланд?

— Он обратился в бегство.

— Если он жив, ещё не все потеряно.

Не упуская из виду свою шпагу, Паппенхейм спросил:

— А Густав-Адольф?

Г-н де Шофонтен, не ответив, опустил голову.

— А Густав-Адольф? — повторил раненый с новой силой.

— Он умер! — наконец произнес Рено.

— Умер! — вскричал великий маршал. — Король Швеции умер!

И, приподнявшись, с трясущимися руками, с искаженным лицом, он продолжал:

— Слава Богу, что он в предсмертный час принес мне весть, что лютый враг моей религии и моей страны ушел из жизни. Для того, чтобы это свершилось, нужно было разбить пятьдесят полков. Я умираю довольным… Король Швеции умер, Австрия торжествует!

Громкий стук в дверь прервал его речь; вошел кирасир в сопровождении курьера. Тот преклонил колено перед кроватью Паппенхейма.

— Я прибыл из Мадрида! — торжественно провозгласил он. — Король приказал передать эту шкатулку в руки великого маршала.

Паппенхейм взял шкатулку и открыл её. Знаки отличия семейного ордена Золотого Руна засверкали в его дрожащих пальцах. Необычное чувство охватило маршала.

— Наконец-то! — прошептал он и вздохнул.

— Прощай слава! Прощай земля! — продолжил Паппенхейм и мертвенная бледность покрыла его лоб; кровавый крест появился между бровями; повернувшись к г-ну де Шофонтену, маршал произнес:

— Я вас знал всегда, как военного человека, смелого и решительного; в память о тех днях, когда наши шпаги встречались, пусть мои кирасиры похоронят меня здесь вместе с этими наградами.

— Пусть ваше желание будет исполнено! — произнес Рено.

— А теперь Бог зовет меня: я готов принять смерть! — вскричал великий маршал.

Вскоре он скончался, не отрывая рук от сверкающего ордена Золотого Руна и эфеса своей шпаги.

— Да, он был замечательным воином! — прошептал г-н де Шофонтен.

— Молю Бога, чтобы он дал мне смерть, подобную этой, — прошептал Коллонж, преклонив колени.

В то время, как в заброшенном домике умирал один из лучших воинов ХУII века, Арман-Луи, Магнус и Сан-Паер ожидали дальнейших событий на суровых просторах Лютцена.

Здесь царила глубокая тишина. Только ветер иногда шевелил деревья. Луна, казавшаяся неподвижной, освещала равнину. Под чистым небом спало побежденное войско. Изредка раненая лошадь поднимала голову и тихо вздыхала; затем снова наступала тишина.

Ночь была на исходе. Арман-Луи уже начал сомневаться, что капитан Якобус появится. В этот момент, Магнус, рыщущий по полю, заметил мужчину, медленно бредущего в тишине и смотрящего по сторонам. Его высокая фигура бросала тень на землю; в руке он держал обнаженную шпагу.

— Это он! — прошептал Магнус.

И он направился в сторону капитана, делая вид, что что-то ищет на земле. Капитан остановился, вытащил пистолет из-за пояса и несколько минут рассматривал незнакомца, рыщущего среди мертвецов.

— Мародер, — сделал он наконец вывод и, спрятав пистолет в складках платья, позвал:

— Эй! Друг!

Магнус поднял голову, и, сделав вид, что он очень удивлен и недоволен, направился к капитану, держа руку на эфесе шпаги.

— Брось эту игрушку, — продолжал капитан, — ты грабишь мертвецов, мне же нужен лишь один из них. Надеюсь, у нас нет повода для ссоры.

— Итак, поговорим, — отвечал Магнус, — но давай побыстрее: скоро заря, я не хотел бы здесь встретить шведский патруль.

— Послушай! Если ты поможешь мне отыскать того, кто мне нужен, у тебя будет столько золота, что ты не смог бы отыскать столько в карманах у сотни офицеров..

— Говорите!

— Человек, о котором я говорил, погиб на поле Сарацинов, около рощи, на повороте дороги.

Магнус задумчиво почесал лоб:

— Я видел в похожем месте целое скопление трупов, они были навалены друг на друга, словно снопы. Один из них был в камзоле из буйволовой кожи с воротником из стали, его правая рука была перебита пулей.

Капитан перебил Магнуса:

— Скорей, веди меня туда, я следую за тобой.

Магнус молча пошел по дороге, пересекающей по диагонали поле битвы. Капитан последовал за ним, держась на расстоянии шпаги. Их настороженные взгляды буравили сомнительную тишину ночи. Все казалось спокойным на огромной равнине. Шпага Магнуса лежала в ножнах и ждала своего часа.

Наконец они достигли поля, на котором покоились сарацины, некогда павшие в жестоком сражении. Магнус показал на рощицу из четырех или пяти деревьев и дорогу, ведущую к ним.

— Вот, это здесь, — прошептал он.

Груда кровоточащих тел покрывала землю; везде — остатки оружия, бледные лица, повернутые к небу.

Магнус миновал первое скопление трупов. Увидев то, что он искал, Магнус сделал знак рукой и указал на тело короля.

Внезапно он обернулся и громко закричал: «Густав-Адольф!»

Тут со всех сторон к нему направились драгуны, ожидавшие этого сигнала. Один, другой, третий, скоро их было около двадцати и все они сгрудились около Магнуса.

— О! Предатель! — вскричал капитан Якобус.

Быстро вынув пистолет, он выстрелил, но старый солдат успел уклониться и пуля пролетела в нескольких дюймах от его головы.

— Хорошая реакция, но слишком поздно! — холодно произнес Магнус.

Г-н де ла Герш и Сан-Паер уже были рядом; капитана окружили драгуны, отступать было некуда.

Капитан Якобус узнал г-н де ла Герш, а за ним, стоящую словно призрак, Маргариту Каблио. Ему ничего не оставалось, как бросить оружие на землю и скрестить руки на груди.

— О! Такая же ловушка, как и в Гранд-Фортель, дворянин поступает, как бандит.

Г-н де ла Герш сделал знак рукой; Сан-Паер и Магнус отделились от драгун и встали перед авантюристом.

— Я счел бы свою задачу невыполненной, если не убью вас; итак, к оружию, капитан, защищайтесь! И, если верно то, что меня зовут Арман-Луи де ла Герш, то один из нас будет убит здесь!

Одним движением капитан вытащил свою рапиру из ножен и на мгновение задержал шаг:

— Это честная игра — дуэль, один против одного! — заявил он.

— Честная, один на один.

— Без помилования, с кинжалом и шпагой?

— Согласен, с кинжалом и шпагой!

— А если я убью вас?

— Вы будете свободны, слово дворянина!

Сан-Паер сделал движение в сторону капитана.

— Постойте, — остановил его Арман-Луи, — этот человек мой.

— Магнус не дворянин, и ничего не обещал, — вступил в разговор старый солдат.

Капитан обнажил свое оружие и, глядя на Магнуса, произнес с надменным видом:

— Твое слово ничто!

— Теперь будь осторожен и молись Богу! — вскричал г-н де ла Герш.

Шпаги скрестились, дуэль началась.

Маргарита, стоя на коленях и поддерживая безжизненную голову короля, пыталась повернуть её в сторону сражающихся. Она хотела, чтобы смерть была свидетелем этой непримиримой борьбы, имеющую цель отомстить за Густава-Адольфа.

На этот раз Арман-Луи имел дело с одним из самых страшных противников. Каждый финт, каждая хитрость была известна капитану. Он в совершенстве владел и шпагой и кинжалом, был ловок и быстр. Магнус хмурился и сжимал свою Болтунью.

Арману-Луи пока удавалось парировать все удары и даже наступать. Слышалось только лязганье оружия и тяжелое дыхание сражающихся. По мере того, как противники меняли позиции, Маргарита поворачивала лицо короля так, чтобы оно все время смотрело на капитана Якобуса.

На мгновение взгляд капитана упал на это страшное лицо, он вздрогнул, и шпага Армана-Луи проткнула грудь Якобуса, но, встретив сопротивление стального нагрудника под камзолом из кожи, раскололась надвое.

— О! Бандит! — вскричал г-н де ла Герш.

Крик радости был ему ответом.

Магнус побледнел и уже хотел пустить в ход свою Болтунью, но в тот момент, когда Якобус, уверенный в победе, набросился на г-на де ла Герш с новой силой, Маргарита протянула Арману-Луи шпагу со словами:

— Это шпага короля! Возьмите и убейте этого человека!

Тут рука капитана сделала неверное движение, удар его шпаги попал в пустоту, и на него снова обрушились удары оружия, силу которого он уже испытал однажды.

— Ему нужно перерезать горло! — произнес Магнус сурово.

Ну дуэль уже приняла более ожесточенный характер.

— Конец моей жизни! Кажется, я побежден! — прошептал капитан и с новой силой обрушился на противника. Как разъяренный тигр, он наносил все новые удары. Его белые зубы сверкали.

Несколько капель крови показалось на одежде г-на де ла Герш, доспехи уже не могли скрыть их. Уже дважды шпага капитана разрывала ткань его платья.

И тут вдруг насмешка появилась на лице Арман-Луи:

— Моя шпага жаждет крови! Будьте осторожны! — вскричал он, и тут его рапира, сверкнув, как стрела, проткнула плечо капитана.

— О! Дьявол! — выругался капитан, отступая.

Г-н де ла Герш отбросил свою шпагу, с необыкновенной быстротой сделал прыжок. Схватив своей правой рукой левую руку капитана, другой рукой он воткнул свой кинжал по самую рукоятку прямо в горло противника.

Фонтан черной крови хлынул на землю. Якобус, запрокинув голову, рухнул, словно огромный дуб, его руки царапали землю; наконец конечности капитана замерли и он остался лежать в луже крови. Арман-Луи, отбросив в сторону оружие, сразившее убийцу короля, произнес:

— Справедливость восторжествовала!

К концу дня два отряда всадников встретились по дороге в Лейпциг, один из них возглавлял г-н де ла Герш, а другой — г-н де Шофонтен. Первый стал свидетелем смерти графа Паппенхейма, другой сопровождал тело Густава-Адольфа. Вскоре после всех этих событий два дворянина вошли в дом г-на де Парделана.

— Как ты думаешь, моя Дрожалка может отдохнуть немного? — спросил Каркефу.

— Кто знает? Болтунья не устала! — отвечал Магнус.

Адриен и Диана ожидали своих возлюбленных.

— Мужчины, однажды посмевшего поднять на вас глаза, больше не существует! — объявил Рено.

Г-н де Парделан взял руку Дианы и вложил её в руку маркиза.

— Мадемуазель, — произнес в свою очередь г-н де ла Герш, — темляк, который носил на своей шпаге Жан де Верт, здесь, и человек, который убил короля, мертв!

— Мадам де ла Герш, обнимите своего мужа, — взволнованно произнес г-н де Парделан.


ПРОИЗВЕДЕНИЕ (продолжение страницы 4 обложки)

В течение шестнадцати лет не было в старой провинции Ла Манш столь непримиримых врагов и столь же нежных друзей, как молодой гугенот Арман-Луи де ла Герш и его соседа, католика Рено де Шофонтена.

После взятия Ла Рошели Ришелье, г-н де ла Герш отправляется в Швецию с важными документами для Густава-Адольфа, шведского короля. Там он встречает своего друга Рено, очаровательная возлюбленная которого находится в весьма затруднительных обстоятельствах. Многочисленные перепетии сюжета втягивают молодых людей в осаду Магдебурга и битву у Соммы, где история заканчивается в пользу героев, и наказанием их врагов.

… И ЕГО АВТОР

Амедэ Ашар родился в Марселе, в 1814 году. Успешно проработав в коммерческом предприятии, затем — полковник в Алжире, глава кабинета в префектуре Эгульта, он возвращается в свой родной город и углубляется в журналистику. Тогда ему ещё не было и двадцати одного года. Он попадает в Париж и тут его ждет успех. Сначала — это хроника и фельетоны в самых известных журналах, потом его первые романы. С появлением романов «Красавица Роза», «Плащ и шпага», «Золотое Руно» его репутация, как писателя, упрочилась. Слава не покидала его вплоть до его смерти, в 1875 году. Остроумный писатель, блестящий журналист, Амедэ Ашар был ещё и драматургом, но для нас он останется прежде всего плодовитым романистом, с манерой Александра Дюма. Он создал в своих произведениях образы героев и героинь того времени, трогательных и живописных, забавных и серьезных, но всегда полных жизни и незабываемых.

1 Здесь: безбожник — синоним слова гугенот (прим. пер.)

2 Лат.: во веки веков (прим. пер.)