Сердце и корона
Алекс А. Айнгорн








Псевдоисторический роман о любви и власти.






Алекс Айнгорн

Сердце и корона





Действующие лица


Франциск Милосердный, король

Алисия Аквитанская, его жена, королева

Изабелла Аквитанская — принцесса, королева, их дочь

Иаков Четвертый Жестокий — король, ее первый супруг

Антуан де Шантраз, граф де Рони-Шерье

Эжен Орсини — его друг, сын колбасника

Жанна, камеристка и подруга королевы

Маркиз Огюст де Бустилон

Виконт д’Антони

Граф де Миньяр, придворный из свиты Иакова

Барон де Бонди, придворный

Васейль, распорядитель празднеств

Альфред де Марс, придворный, капитан дворцовой охраны

Амьен де Берон, фрейлина, племянница Ги де Бонара и крестница Сафона

Луизетта де Шайне, фрейлина

Луиза де Тэшкен, фрейлина

Мари д’Алмейд, фрейлина

Жюли д’Оринье, фрейлина

Граф д’Оринье, придворный, ее брат

Кардинал Жанери

Ги де Бонар, первый министр

Сафон, министр, его помощник

Гренгуар, интендант финансов

Курвель, министр

Бальен, королевский лекарь

Герцог де Тур, двоюродный дядя Изабеллы

Герцог Андре де Лартуа, брат короля

Бланка де Лартуа, двоюродная сестра Изабеллы

Герцог Оливье де Нек, троюродный брат Изабеллы

Вероника Гримальди, его жена

Анна де Принн, его любовница

Сын его Анри, король Аквитанский

Сын его Луи-Франк, умер во младенчестве

Герцог Гримальди, регент при сыне Оливье.

Поль Верген — обыкновенный лесной разбойник

Алан де Ревеньен, маршал

Граф Оноре-Гастон де Барбье

Де Брие, Карло, Лонкур, Де Гавенвер — сторонники королевы




Вступление


год 1767




Маленький граф де Рони-Шерье печально глядел из окошка кареты, как мимо пробегают бескрайние луга, по которым неторопливо гуляли пятнистые коровы, поедая молодую траву. Он предпочел бы побегать по ароматной траве, разглядывая ярких бабочек, сложивших крылья и покачивавшихся на гибких стеблях полевых ромашек. Однако его мать, благородная графиня, полагала, что приличествующее его происхождению развлечение в воскресенье — только посещение церкви. А ему было только одиннадцать лет. Он вздохнул украдкой. Голубой бархатный костюм сковывал его движения, а игрушечная серебряная шпага на боку цеплялась за что только можно. Ему было скучно. Каждую неделю одно и то же. Их замок был расположен в получасе езды от деревни, церковь которой посещала графиня. Ей принадлежала лучшая скамья прямо перед кафедрой, где мальчик вынужден был послушно следовать примеру матери, не имея права даже зевнуть, не поймав на себе осуждающий взгляд священника.

— Не сидите надувшись, Антуан, — обратилась к нему графиня. — Если бы ваш покойный батюшка не оставил нас в бедности, мы жили бы сейчас в столице, и каждый день принимали бы знатных гостей. А здесь — здесь деревня.

Это было ее излюбленной темой. Она вовсе не была бедна, но и не настолько богата, чтобы остаться при дворе, где в молодости была фрейлиной королевы.

— Вам пора нанять учителя, Антуан, — задумчиво произнесла она. — Такие траты… Но никуда не денешься.

Он не очень понимал, о чем она говорит, и не слишком прислушивался к монотонному голосу матери. Он засыпал под монотонное цоканье копыт.

Увидев, что сын задремал, графиня пожала плечами, углубившись в свои мысли. У ее сына должно было быть большое будущее. Ей рисовались радужные картины. Этот мальчик был всем, что она обладала. Пусть она не умела быть нежной, ласковой матерью, она все равно любила его. У нее родился такой очаровательный ребенок, что она сама поражалась. Муж ее был некрасивым суровым человеком, сама она в молодости была довольно мила, не более того, а этот мальчик походил на ангелочка. Большие голубые глаза пытливо и доверчиво любовались окружающим его миром, личико фарфорового пастушка легко заливалось румянцем, и характером он был добр и мягок, совсем не похож на отца. Идеальный ребенок — ласковый и послушный.




Пришла новая неделя, и принесла с собой перемены.

— Познакомьтесь, Антуан, это ваш учитель, шевалье де Фериак.

Мальчик смущенно уставился на незнакомого мужчину. Тот был долговяз и нескладен, огромная рука в ношеной перчатке потянулась к мальчику в знак приветствия. Он улыбнулся, и у маленького Антуана отлегло от сердца. Этот незнакомец выглядел дружелюбно, несмотря на устрашающие мушкетерские усы.

Они быстро подружились. Графиня не велела перенапрягать ребенка науками, и учеба давалась мальчику легко. Он обрел собеседника, готового рассказать ему сотни занимательных историй. Шевалье искренне привязался к чистосердечному ребенку, который рос без отца. Он не мог не видеть, что мальчик обречен на образ жизни, не соответствующий его возрасту. У него не было друзей, он никогда не играл со сверстниками, никогда раньше не смеялся, только теперь, когда у него появился друг.

— Я возьму тебя с собой в деревню, — сказал как-то шевалье.

— Матушка не позволит.

— А мы ей и не скажем. Скажем, что пошли в сад заниматься фехтованием, — ему было жаль мальчика, жившего, как в тюрьме.

Шевалье ходил по лавкам, покупая разные мелочи, а маленький Антуан вертел головой, жадно впитывая свежие впечатления, новых людей, яркие краски, вдыхая ветер свободы, недоступный ему раньше. Шевалье зашел в магазин сигар, настрого приказав воспитаннику обождать снаружи, но никуда не отходить. Антуан разглядывал крестьянок, спешивших с рынка, лавочниц с корзинками, мужчин в простых грубых безрукавках. Двое взъерошенных мальчишек, пробегая мимо, показали ему язык, хохоча во все горло.

— Гляди, девчонка! — их забавлял его бархатный вышитый камзол и завитые светлые локоны. Антуан потянулся к своей игрушечной шпаге, замирая от страха. Мальчишки задорно рассмеялись, и один подобрал ком влажной земли. Швырнуть его он не успел, получив в спину запущенным кем-то орехом. Он возмущенно оглянулся, и Антуан увидел еще одного сорванца в залатанной одежде, который подоспел к готовой начаться неравной драке. Он свысока оглядел маленького графа и усмехнулся.

— Идемте-ка лучше играть, — позвал он приятелей. — Я кое-что утащил у отца.

Они восторженно взвыли и поспешили следом. Мальчишка, по-видимому, верховодивший в маленькой компании, худой, как неоперившийся птенец, длинноносый, как цапля, с взъерошенными завитками непослушных черных волос, вдруг остановился и снова оглядел Антуана.

— Чтобы играть в войну, нам нужен четвертый, а Мартан заболел. Меня зовут Эжен. Пойдешь играть с нами?

Антуан задохнулся от радости, но строго одернул себя.

— Шевалье будет беспокоиться, если не найдет меня здесь.

Его длинные ресницы затрепетали, когда он, опустив голову, попытался скрыть, как сильно ему хочется пойти поиграть со сверстниками.

— А ты скажи своему шевалье, что уйдешь ненадолго.

— Он не велел заходить в лавку.

Мальчишка рассмеялся.

— Как тебя зовут?

— Антуан де Шантраз, граф де Рони-Шерье, — отчеканил он, как учила его мать. Двое мальчишек, которые дразнили его, переглянулись, и старший из них дернул Эжена за рукав.

— Пошли-ка отсюда. Это же графский сынок.

— Ух ты, — Эжен задиристо улыбнулся, не смутившись ни капли. — А я Орсини, Эжен Орсини. Мой отец — здешний колбасник. Пошли, поглядим на твоего шевалье.

Он цапнул Антуана за локоть и втащил в лавку. Шевалье де Фериак гневно нахмурил брови.

— Разве я позволил тебя зайти сюда?

— Извините, шевалье. Я…

— Это я его привел, — бодро заявил Эжен. — О, это вы, месье Фериак. Я вас узнал.

— А это ты, маленький проказник? Что, бабушка здорова?

— Здорова.

— А родители?

— Как всегда. Мы возьмем его с собой? — он кивнул на Антуана. Шевалье усмехнулся в усы.

— И далеко вы собрались?

— К развилке ручья. Там где дуб. Знаете, месье Фериак?

— Конечно. Разве я сам двадцать лет назад не играл там в разбойников? Отвечаешь мне за Антуана головой!

Антуан одеревенел от удивления. Ему позволили играть с детьми, которые жили так весело и свободно! Он мог помечтать, будто он такой же, как они, а не отпрыск благородного рода.

Он последовал за Орсини, слепо, словно за ангелом, звавшим его в рай.

Этот день не прошел незамеченным. Слух, что маленького графа видели в деревне с сорванцами из бедных семей, облетел окрестности и скоро достиг ушей графини. Она была шокирована. Шевалье де Фериака тут же выгнали с позором, запретив даже приближаться к Антуану, дабы не осквернить его своим дурным влиянием. Маленький граф заливался самыми горькими в своей жизни слезами.

— Стоит ли так убиваться из-за неблагодарного бедняка! — сердилась графиня, которая, кроме всего прочего, начала ревновать сына к учителю.

— Я найму для вас другого, Антуан. Вас должны выучить хорошим манерам и сделать настоящим дворянином. А этот шевалье… — она презрительно махнула рукой. — Он недостоин чести служить нам.




год 1772




— Я скоро уеду отсюда.

— Когда?

— Не знаю. Скоро. Как только придет ответ из коллежа.

— А отец позволил тебе?

— И да, и нет. Он не хочет, чтоб я ехал. Ему нужен здесь кто-то, кто станет ему помогать. Ему плевать, хочу ли я работать в его лавке. Но дед сказал, чтобы никто не смел препятствовать мне, если я захочу ехать. А я захочу.

— Я рад за тебя, Эжен, правда. Хотя и буду скучать без тебя.

— Пустяки. Я уверен, ты не задержишься здесь надолго. Графиня не даст тебе зачахнуть в деревне. Мы свидимся скорее, чем ты думаешь.

Они сидели на краю кирпичной садовой ограды, по-детски болтая ногами, сын колбасника и юный граф де Рони-Шерье. Теперь им было по семнадцать лет, они давно переросли своих матерей, а Антуан превратился в настоящего красавца, будущего покорителя сердец.

— Мать хочет, чтоб оставшиеся после бабушки деньги пошли Мадлене на приданое.

— А как же ты?

— Ей плевать. А Мадлена все равно останется в девках. Она слишком ядовитая, чтобы кто-то женился на ней.

— А младшенькая?

— Младшенькой не понадобится приданое, вот увидишь. Она будет хорошенькая. Не понятно в кого, не иначе, матушка нагуляла ее где-то.

— Эжен!

— Да ладно тебе. О, слышишь? Графиня возвращается. Мне пора. А то у твоей матери снова будет удар, если она меня увидит около тебя.

— По-моему, она давно уже привыкла, — засмеялся Антуан.

Орсини соскользнул на землю и помахал товарищу рукой.

— Не буду навлекать на тебя нотации.

— Удачи, Эжен!

Орсини, худенький сероглазый юноша, выглядевший гораздо младше своих лет, весело улыбнулся в ответ и зашагал по дороге, ведущей в деревню. Юный граф с невинной завистью глядел ему вслед. Графиня де Рони-Шерье любила поговорить о том, что ему нужно вращаться в лучшем обществе, но не торопилась с переездом в столицу. Ей был привычен нынешний уклад ее жизни, и она с опаской относилась ко всяким переменам. Она ссылалась то на недостаток средств, то на слабое здоровье, лишь бы не уезжать из своего замка и не отпускать от себя единственного сына.




Книга I

Сердце


год 1777




Когда Франциск Милосердный женился на Алисии де Шенбрен, он уже был немолод. Он принадлежал к тем редким правителям, которых народ любит сильнее, нежели родственники и приближенные, был несколько суров, но справедлив и мягкосердечен. Алисия была еще молода, прелестна, но начисто лишена романтических иллюзий. Она была практичной и трезвомыслящей, от брака с флегматиком средних лет ничего не ждала. Они жили в ладу, привыкнув и приспособившись друг к другу. Алисия родила девочку, маленькую принцессу с трогательными темно-голубыми глазами. Девочка подрастала, понемногу расцветая. Она обещала стать прехорошенькой. Кроме того, она еще была доброй, чувствительной и умненькой — настоящей крошечной принцессой.

Седьмого мая юной Изабелле исполнилось восемнадцать, а восьмого во дворце праздновали ее рождение. Королева Алисия объявила большой бал и разослала приглашения половине королевства. Праздник обещал стать событием. В саду готовились к фейерверку, повара трудились с рассвета, изощряясь в стремлении перещеголять друг друга, музыканты играли по очереди, потому что их натруженные пальцы сводила судорога от напряжения.

Король, королева и юная принцесса восседали на возвышении, так, что им хорошо были видны гости, проходившие сквозь толпу придворных, чтобы почтительно склониться перед королевской семьей. Юная Изабелла выросла красавицей, и в свои восемнадцать цвела алой розой. Обаятельная, гордая, царственная девушка очаровывала всех. Ей никогда еще не приходилась бывать на столь многолюдном празднике. Королева созвала всех достойных на празднование, всех хоть немного отличившихся, пусть и небогатых дворян, которым ранее была заказана дорога во дворец. Изабелла нетерпеливо ожидала начала бала. Ей хотелось танцевать, хотелось, чтобы все видели, как хороша она в персикового цвета атласном платье и алмазной диадеме, пусть тяжелой, но такой красивой. Недавно назначенные фрейлины принцессы стояли чуть поодаль, приглядываясь к молодой госпоже. Изабелла почти никого из них не знала, кроме разве что Амьен де Берон, молодой графини, двоюродной племянницы Ги де Бонара, первого министра королевства и крестницы его помощника Сафона. Амьен де Берон, некрасивая, завистливая и бестактная девица, считалась ближайшей подругой Изабеллы, хотя принцесса ею, скорее, тяготилась, но по деликатности не умела оттолкнуть. Десять молодых женщин из лучших семей удостоились чести служить принцессе. Среди них были разные девушки: здесь была эльфоподобная Луиза де Тэшкен, кроткая, нежная девушка, всегда готовая расплакаться по поводу или без, очень хорошенькая, белокурая, накрепко привязавшаяся к своей дальней родственнице, тоже назначенной фрейлиной, Луизетте де Шайне, худощавой, чрезвычайно высокой девушке с огромными светлыми глазами, которую портили лишь выпирающие из декольте худые ключицы. Была здесь и надменная м-ль де Оринье, которую Изабелла невзлюбила с первого взгляда из-за вечного выражение хитрости и презрения ко всем вокруг на подвижном лице, и м-ль де Моль, баронесса, ужасающая всех подробными рассказами о своих любовных похождениях, и Мари д’Алмейд, тихая, незаметная и скромная, даже пугливая.

Заняв положенные по этикету места в свите принцессы, девушки напряженно уставились на входную дверь. Едва ли не все они в глубине души ожидали одного человека. Тот, кого они ждали, задерживался из-за досадного случая. Известный покоритель женских сердец, смуглый красавец маркиз де Бустилон грезил о предстоящем бале, причем героиней его грез была принцесса, которую он видел однажды мельком и практически не разглядел, но она была — Принцессой и этого ему было довольно. Он уже видел себя герцогом, обласканным двором, и, конечно, забудутся скандалы, в которых он уже был замешан в свои неполные двадцать четыре. Но замечтавшись, он заметил, что сжег щипцами прядь волос, которые он завивал самолично, после того, как его лучший камердинер покинул его на произвол судьбы, рассердившись из-за затрещины, отвешенной ему в дурном настроении. В сердцах он попытался поправить гребнем свою черную шевелюру, но прическа была безнадежно испорчена на ближайшую дюжину дней. Рассерженный, он кое-как оделся, раз пропустить бал в честь принцессы он не смел, потому взъерошил волосы и, забыв дома одну перчатку, уехал во дворец в кошмарном настроении.

Кстати говоря, Бустилон покинул родной город из-за скандала, который поднялся, когда выяснилось, что он лишил чести несчастную графиню де Трейси, и на него обрушился гнев ее супруга. Маркиз де Бустилон позорно сбежал, решив попытать счастья в столице. И счастье тут же поплыло ему в руки. Королева Алисия пожалела и обласкала его, заявив, что уверена — маркиза оболгали клеветники. Злые языки вынуждены были умолкнуть. Бустилон мгновенно очаровал родовитых девиц, которых встречал на балах и обедах. Внешностью он обладал яркой, приметной, черные глаза горели, орлиный нос придавал ему странное грубоватое своеобразие, а вызывающая улыбка наглеца выдавала отсутствие переднего зуба, не пережившего встречи с графом де Трейси, которая вообще могла стать для маркиза последней.

Не избалованные вниманием, привыкшие к чопорному окружению юные придворные дамы одна за одной слагали оружие. Кроткая Луиза де Тэшкен влюбилась в него безумно, и маркиз благосклонно принимал ее чувства, так что она едва ли не теряла голову.

Маркиз де Бустилон быстрым шагом приближался к зале, где уже давно собрались гости королевской семьи. Он сознавал, что опоздал, и ему не будет прощения. За это, естественно, не казнят, но он заслужит еще один минус в свое и без того невыигрышное досье. Королева Алисия могла сердиться на него с полным правом, и она была капризна и взбалмошна. Бустилон передернул плечами. Получить приглашение на королевский бал и опоздать! Вдруг впереди себя он увидел молодого человека, не спеша оглядывавшего гобелены. Он, похоже, также приехал поздно, но не делал из этого трагедии. Полной достоинства походкой он приближался к двери, и через мгновение лакей распахнул бы ее перед ним с поклоном. Однако маркиз ускорил шаг и поравнялся с ним.

— Позвольте, — прошипел Бустилон, пытаясь отодвинуть юношу локтем и проскользнуть раньше него. Молодой человек склонил голову набок, измеряя его взглядом, в котором не было восхищения.

— Не стоит торопиться, сударь, — холодно произнес он. — Так или иначе, вы прибыли позже меня, и позже всех. Излишняя спешка лишь изобличит вас.

Он загородил собой проход, так что Бустилон не мог обойти его, не оттолкнув, и продолжил свой путь с нарочитой неспешностью. Бустилон был известным бретером, однако же затеять ссору в коридоре королевского дворца с первым попавшимся незнакомцем было чересчур даже для него. Он приостановился, делая вид, что засмотрелся на портрет Филиппа Четвертого. Дурное расположение духа лишь усилилось, и в сердце заклокотала бессильная ярость. Бустилон еще раз посмотрел вслед оскорбительно уравновешенному господину и почувствовал, что семя ненависти в его сердце пустило корни и пустило ростки. Ему не нужна была для того веская причина. Бустилон принадлежал к числу людей настроения, голос разума у ему подобных молчал, как убитый, предоставив страстям управлять поступками. Одной же из сильнейших страстей, управлявших маркизом, была зависть. Он не переносил чужих удач. Вот и сейчас, проводив взглядом незнакомца, он не мог не признать, что уступает ему и по красоте, и по изяществу, и по благородству манер. Память о высокой, тонкой и грациозной фигуре, исчезнувшей в бальном зале, подтолкнула Бустилона к высокому зеркалу в золоченой раме. Он повернулся вправо, влево, с неудовольствием отметил, что бальный наряд не идет ему, потому что его крепкое мускулистое сложение требовало скорее военного мундира и длинной шпаги. Он подошел к дверям ярко освещенного зала как раз, когда глашатай, ударив скипетром о пол, провозгласил:

— Антуан де Шантраз, граф де Рони-Шерье!

«Граф де Рони-Шерье, — пробормотал Бустилон. — Так вот, как его зовут».

Между тем, Антуан с трепетом оглядел залу: яркие цветные фонари, вышитые шелком геральдические цветы и птицы на портьерах, неторопливо скользящие в танце по золотистому паркету гости. Звонко пели скрипки, радуя слух нежными, но в то же время веселыми мелодиями. Антуан был впервые при дворе, и только третий день в столице. Несмотря на прошедшую в провинции юность, он получил воспитание не худшее, чем иные высокородные дворяне из свиты короля. Письмо матери, которая была в молодости фрейлиной королевы, открыло перед ним двери дворца, хотя Алисия так и не припомнила фрейлины по имени Селина де Шантраз. Ему было немного за двадцать, и природа не поскупилась, одарив его густыми золотисто-медовыми кудрями, ясными темно-голубыми глазами, выразительными чертами и мягким, но гордым нравом. Красотой он отличался поразительной, сразу обращая к себе полные восхищения взоры.

Король и королева восседали в конце зала, разодетые в бархат и шитый жемчугом атлас, в сверкающих золотых зубчатых коронах. Около них сидела принцесса, улыбаясь чуть напряженно, и ее глаза подернула дымка скуки. Этикет связывал ее по рукам и ногам. Ее развлекал беседой седовласый старец, позже Антуан узнал, что это первый министр Ги де Бонар. Принцесса повернула голову, и ее тонкий профиль проник в самое сердце молодого графа. «Она прекрасна, — подумал он. — Прекрасна и недосягаема».

Принцесса Изабелла продолжала кротко принимать поздравления подданных. Раз Антуан поймал ее рассеянный взгляд и затрепетал, ему показалось, что принцесса разглядывает его. Да так оно и было, он не ошибся.

В зале наконец появился Бустилон, и шустрая м-ль де Моль тут же подошла к нему и едва ли не силой повела танцевать. Спустя мгновение она уже старательно исполняла сложные па, потряхивая длинными рыжеватыми локонами и бросая на партнера завлекающие взгляды. Луиза де Тэшкен, вздыхая и ежеминутно оглядываясь на дорогого ее сердцу маркиза, примирилась с обществом барона де Бонди, одного из придворных из свиты короля, который честно пытался вернуть улыбку на ее печальное лицо. Луизетта де Шайне, не слишком сердясь на соперниц по борьбе за внимание Бустилона, принимала то комплименты своего верного кавалера и предполагаемого жениха Оринье, брата фрейлины Изабеллы Жюли де Оринье, то добродушные подшучивания самого принца Оливье, племянника короля. Юная шестнадцатилетняя Мари д’Алмейд тихо наблюдала за подругами и явно была этим удовлетворена. Всем нашлось развлечение на балу, всем, кроме виновницы торжества.

— А что же ваше высочество, вы не станете танцевать? — шепотом спросила принцессу Амьен де Берон. В ее голосе сквозило удовлетворение, что не она одна осталась в стороне от праздника. Амьен не пользовалась никаким вниманием присутствующих на балу мужчин, отчасти из-за невыигрышной внешности — бледно-рыжеватые, некрасивого оттенка волосы, разделенные безобразным пробором, крупный мясистый нос, искривленные недовольной гримасой губы, неопределенного цвета глаза, но, кроме того, ее характер отталкивал от нее и тех, кто не придавал большого значения внешней красоте. Она мнила себя неприступной красавицей, из тех, о которых мужчины грезят безмолвно и издалека. Притом еще была завистлива и остра на язык, что выражалось не в остроумии, а в ядовитых комментариях и нападках.

— Здесь так скучно, не так ли? — говорила она принцессе. — И очень душно. Жаль, нам нельзя уйти. Ее величество вам не позволит. Ах жаль, мы бы так мило посидели в покоях.

Принцесса мысленно послала проклятие в адрес первого министра, навязавшего ей во фрейлины свою нудную родственницу.

— Вы бы присоединились к танцующим, Амьен. Тогда вам не было бы так скучно.

— Ваше высочество, эти танцы слишком фривольны для меня.

Изабелла, приподняв одну бровь, посмотрела на неторопливо скользящую на расстоянии вытянутой руки друг от друга пару. Самое смелое движение партнерши приоткрывало ее атласные бальные туфли. Изабелла склонилась к уху матери.

— Матушка, нам пора сменить министров.

— Отчего?

— Раз этикет предписывает первый танец принцессы в паре с первым министром королевства, а Ги де Бонар слишком дряхл, чтобы танцевать. Остается сменить Бонара на кого-нибудь помоложе.

— Хм… Изабелла, пожалуй, вы правы, этикет к вам нынче несправедлив. Дайте-ка подумать… Милый Оливье! Племянник, позаботьтесь о сестре. Думаю, никто не станет возражать, если принцесса свой первый танец проведет с двоюродным братом и наследником короля Роланда.

Наконец, Изабелла смогла покинуть свое место и поучаствовать в общем веселье. Когда стихла музыка, принцесса напоследок нагнула к себе голову кузена и прошептала ему несколько слов на ухо.

— Что вы ему сказала? — спросила Амьен, как только Оливье, поклонившись, отошел от сестры.

— Ничего особенного. Небольшой совет.

— А все же? Ах, я догадываюсь, ваше высочество!

— Я просила его меньше уделять внимания красавице де Принн. Это все замечают. А ведь Анна еще в трауре за мужем.

— Она вовсе не красавица, эта напористая вдовушка. Фи, длинноносая.

— Анна не красавица? Да что вы, Амьен? Уж не нравится ли вам мой братец?

— Ну что вы, принцесса! Он же… — она осеклась.

— Он? — поощрила ее Изабелла. — Уж и принц не достоин вашего внимания, Амьен? — рассмеялась принцесса, поняв, что фрейлина попала в ловушку своего злого языка. — Или вы ревнуете, Амьен?

— Что вы, ваше высочество, у меня каменное сердце! — гордо объявила де Берон. Принцесса пожала плечами, едва удержавшись от желания спросить, отчего тогда фрейлина так упорно следует взглядом за Бустилоном, который, кое-как избавившись от де Моль, сказав по пути пару ласковых слов Тэшкен, занялся вдовой де Принн. Анна, молодая вдова богатого герцога, еще носила траур, но черный цвет только подчеркивал ее совершенную красоту. В герцогиню был влюблен несчастный барон де Бонди, некрасивый, но благородный и добросердечный молодой человек. Однако Анна однажды в присутствии Амьен нелестно отозвалась о его внешности, что было немедленно передано графиней всем, кому только возможно. Эти слова, брошенные, чтобы отвязаться от любопытной де Берон, не выносящей чужой любви, дошли и до Бонди. Его любовь не умерла, однако он никогда больше не пытался приблизиться к Анне, предпочитая тосковать о ней на почтительном расстоянии, особенно теперь, когда герцогиней увлекся Оливье, молодой привлекательный принц.

Антуан мучительно досадовал, что ему незнаком никто из придворных, и некому было представить его принцессе. Он держался на почтительном расстоянии, однако его внешность и манера держаться в одиночестве привлекла к нему внимание королевы. Она сама призвала его, и когда подошла принцесса, удача улыбнулась ему, так как теперь он имел полное основание представиться. Он еще был молод и неискушен женским вниманием, и для него остался незамеченным интерес в голубых глазах Изабеллы. Ему показалось, что она была с ним мила и любезна, но не более того. Это воодушевляло, давало простор для воображения, но оставляло в душе сомнения, раздувающие в пожар зародившуюся любовную искру. Принцесса охотно поддержала беседу, и он рассказал, что лишь три дня, как прибыл в столицу, что недавно потерял мать, и теперь совсем одинок, так как ни сестер, ни братьев у него нет, так что он, должно быть, останется в столице, благо земли его пока дают некоторый доход, достаточный, чтобы содержать одного единственного хозяина. Благородная простота обращения, столь отличная от привычной ей похвальбы придворных, произвела на принцессу впечатление. Она оказала ему честь и протанцевала с ним один танец. Праздничное настроение вернулось к ней, и юная Изабелла расцвела улыбкой. Амьен была разочарована, она рассчитывала, что на фоне скуки принцессы ее собственная скука не будет так заметна. Она стояла одна, словно больная заразной болезнью, и все ее избегали.

— Ваше высочество не устали? — спросила она заботливо, когда принцесса присела отдохнуть. Лакей тут же поднес бокалы, и принцесса охотно взяла у него вино. Амьен прикусила губу. Ей тоже хотелось бы, устав от танцев, наслаждаться тонким вкусом сицилийского вина, но без танцев и не было б удовольствия и от вина. — Ах, ваше высочество, — Амьен негромко хихикнула, прикрывшись веером, — ваш кавалер, он покраснел. Как мило! Только провинциала в наши дни могла смутить честь танцевать с принцессой.

Поскольку принцесса пропустила ее слова мимо ушей, Амьен добавила:

— Впрочем, у него столь бледная кожа, что немного румянца пошло ему на пользу, — она снова глянула на принцессу, ожидая, что та заговорит об Антуане, но та жестом подозвала м-ль де Тэшкен и продолжила беседу с ней. Как принцесса она имела право на небольшую погрешность в соблюдении правил хорошего тона.




Так все и началось. Именно этот теплый майский день положил начало длинной череде событий, коснувшихся не только королевского дома, но и каждого из их многочисленных подданных.

Рони-Шерье был доволен своим дебютом при дворе. Несколько дней он предавался приятным мечтаниям, как никак он развлек принцессу и не менее двадцати минут единолично удерживал ее внимание, и даже, как будто, добился ее расположения. Молодому человеку уже рисовались карьера царедворца, милости и богатство. Он не очень четко это себе представлял, и надо отдать ему должное, мечты о высокой должности шли не столько от стремления к власти, сколько от того, что она дала бы ему возможность едва ли не ежедневно видеть принцессу, говорить с ней, пусть даже просто выслушивать ее распоряжения и исполнять их так, чтобы она восхищенно покачав головой, говорила, что лучше еще никто и никогда не служил ей и ее семье. И день и ночь вспоминалась ему улыбающееся лицо Изабеллы, легкое случайное прикосновение ее маленькой прохладной ладони. Он влюбился. Еще не разобравшись как следует в своих чувствах, он чувствовал желание, страстное и неодолимое, видеть ее снова, под любым предлогом, как можно скорее.

Немного освоившись в столице, юноша открыл для себя, что в дневные часы придворные часто проводят в открытой галерее, куда имел доступ любой из горожан, имей он только приличный костюм или платье. Там было людно, так что для свиданий это место не было пригодно, но на первых порах там можно было хотя бы встретиться с предметом своего интереса. Кругом вертелись под ногами многочисленные цветочницы и продавцы сладостей. Антуану не нравилось собирающееся там общество скучающих бездельников, но там бывали фрейлины, по крайней мере, он часто видел там Амьен де Берон, которую он запомнил, потому что она весь вечер не отходила от Изабеллы. Таким образом, там могла появиться и принцесса, а этикет поведения на прогулке не был так строг, как этикет официального бала во дворце. Четыре дня молодой граф потратил попусту, но на пятый был вознагражден: принцесса пришла. Он заметил ее издалека. Изабелла была в сопровождении нескольких фрейлин. Антуан рискнул приблизиться.

— Какая приятная встреча, — принцесса, похоже, была рада ему. — Мы шли в парк, граф. Не составите ли нам компанию, если у вас нет иных планов?

Антуан обрадовано последовал за девушками. В парке дышалось свободнее, там любопытные взгляды не так откровенно сверлили затылок. Конечно, по аллеям прогуливалось множество придворных дам и кавалеров, но существовала хоть иллюзия свободы. Молодой граф был счастлив, говорлив, оживлен. Ведь он шел рядом с прелестной принцессой! И как безнадежно разбивалась его внезапно вспыхнувшая любовь о холодное величие королевской дочери. Фрейлины разбрелись по саду, но едва ли это помогло Антуану. Изабелла держалась дружелюбно, но отстраненно. Они прошлись по аллее, вдыхая аромат едва начавшей распускаться сирени. Луиза де Тэшкен, заметив принцессу, присела в реверансе, ее быстрый проницательный взгляд скользнул по лицу Антуана, и она понимающе кивнула ему. Он был близок ей в ту минуту, потому что она уже подавала дрожащую руку холодному и бессердечному Бустилону.

Шли дни. Антуан продолжал искать встреч с принцессой. Они часто виделись, но всегда на людях. И в сдержанном поведении Изабеллы нет-нет, да и проскакивала искра тщательно скрываемого чувства. Неравная дружба, так назвали бы их отношения другие. Из всех разве что Луиза де Тэшкен да Амьен де Берон догадывались о том, что тянет графа де Рони-Шерье в королевский дворец, и отчего принцесса скучнеет, если они не встречают его на прогулке.

Однако несмотря на упрочившееся положение при дворе, Антуану никто бы не позавидовал. Он тосковал, грустил и ревновал. Тонкая душа, требовавшая любви, обрела предмет для поклонения, но слишком высоко, чересчур высоко… Кто был он и кто была она? Провинциальный дворянин не слишком высокого полета, среднего достатка, ничем не выдающийся, чем мог он привлечь внимание наследницы престола? Она единственная дочь короля, и уже ясно, что родных братьев, которые имели бы преимущество при престолонаследовании, у нее не будет. Будущая королева Аквитанская. Как тут было не терзаться? Особенно если учесть, что принцесса не выказывала на людях особой заинтересованности в нем. Спокойная, царственная, высокомерная, между ней и Антуаном лежала пропасть. Некому было отрезвить молодого графа, убедить бежать из столицы, пока еще было можно. Любовь затягивала его в бесконечный водоворот унижений. Стоять в толпе придворных в надежде поймать ее взгляд, сопровождать ее на верховой прогулке и ловить каждое ее слово, краснея под проницательными взглядами молодых фрейлин, быть лишь одним из многих, кому она уделит внимание на балу, и не сметь жаловаться или возражать, — вот, куда завлекла его любовь к принцессе.

Часто Изабелла приглашала Антуана прокатиться по реке на шестивесельной лодке, специально предназначенной для прогулок. Это были самые счастливые минуты для Антуана, хотя в лодку с ними всегда садились кто-нибудь из придворных дам или пажей. Особенно невыносимым для Антуана было присутствие Амьен, Изабеллу же больше раздражала м-ль де Моль, да так, что она ловила себя на мысли, что стоит утопить ее и дело с концом. Непосредственная Луизетта Шайне постоянно расписывала мужественную красоту г-на де Бустилона, нимало не стесняясь ни присутствия Антуана, ни ушей гребцов.

Как-то Изабеллу и ее верного поклонника сопровождал шестнадцатилетний паж — Жак, который был по-детски влюблен в юную принцессу. Но если Рони-Шерье умел скрывать свои чувства, держась в рамках приличий, но юный Жак явно обнаруживал свое восхищение Изабеллой. Его напряженный взгляд, неумелые комплименты, ревнивые выпады против Антуана раздражали принцессу. Она еще была молода и не умела, топнув ногой, повелеть, чтобы неугодный ей человек был удален из ее окружения. Поэтому она честно терпела Жака, который принимал ее милостивое терпение за знак одобрения. Недовольная девушка отвернулась от спутников, и ее взгляд был прикован к темно-зеленой водной глади. В глубине мелькали стайки мелких рыбок. Она протянула руку и опустила ее воду, развлекаясь забурлившим вокруг нее потоком, как вдруг с ее тонкого безымянного пальца соскользнул неплотно державшийся перстень с округлым сапфиром, стоивший целое состояние. Принцесса тихонько ахнула. Рони-Шерье вскочил, готовый нырнуть за сокровищем. Он спешно сбросил камзол, но Изабелла удержала его за руку.

— Бог с вами, граф! Что вы задумали! Не надо!

— Но, ваше высочество, кольцо!

— Так что же? Потеряно и потеряно, где его теперь сыщешь.

— Но ведь… — Антуан растерялся. Такой камень мог стоить огромных денег.

— Ничего страшного. Никто и не заметит. Напротив, послушайте, граф, возможно, какая-нибудь рыба проглотит мой перстень, ее поймают, разрежут, и найдут мой перстень. Надеюсь, это будет бедная семья, для которой это будет означать новую жизнь. Разве не чудесно?

— Великолепно, — тихо ответил Рони-Шерье. Впервые он осознал как следует, какая пропасть лежит между ничем не примечательным небогатым дворянином и принцессой-наследницей престола, равнодушно роняющей в воду перстни, равные по стоимости скромному поместью.

Изабелле нравился Рони-Шерье. День ото дня ее привязанность к нему крепла по мере того, как она все больше узнавала его. Гордость без высокомерия, достоинство без самовлюбленности, красота без фатовства, чистосердечие и преданность, — все это поневоле растревожило ее сердце. Ее полудетская влюбленность, возникшая в день их первой встречи, окрепла, возвысилась на новый уровень. Изабелла взрослела. Детское в ней уходило, но с ним уходила и ее беспечность, легкость, с которой она принимала его любовь. Она начала задумываться над тем, какое будущее ждет подобные отношение, справедливо ли по отношению к такому человеку, как Антуан, подогревать в нем чувство, которому никогда не будет выхода.




Сумасшедшая скачка по осеннему лесу, поднимавшая в воздух тучи желтых и бордовых листьев, разрумянила принцессу. Ее глаза ярко сияли на прекрасном юном лице. Она подстегнула лошадь, пытаясь обогнать красавца-скакуна, несшего Рони-Шерье. Он шел на полкорпуса впереди. Развилка приближалась, но последние пару секунд Антуан придержал коня, позволив девушке победить.

— Нечестно, — воскликнула она, звонко смеясь. — Вы схитрили!

— Очень даже честно, — он соскочил с коня и, подойдя к принцессе, поцеловал ей руку. Она улыбалась ему, продолжая сидеть в седле. — Рыцарь всегда должен быть на шаг позади дамы.

Она шутливо надула губы.

— Но это лишает игру азарта, а меня — стремления к самосовершенствованию.

— Вы уже совершенны.

— Я? Ни в коем случае. Это было бы так… скучно. Ну, — она кокетливо протянула ему руки, — помогайте мне сойти.

Это была самая большая вольность, которую они себе позволяли и самая волнующая близость.

Антуан легко подхватил ее, и Изабелла оказалась на земле. Взяв в одну руку поводья обеих лошадей, другую он предложил девушке. Ее голубая амазонка слегка запылилась, особенно белые кружевные манжеты, зато роскошное страусовое перо все так же гордо красовалось на шляпе.

— Я устала, — вдруг заявила она.

— Проводить вас во дворец?

— Не хочу. У меня есть лучший план, — она достала и надела на лицо шелковую полумаску. — Меня можно узнать?

Он кивнул.

— Я узнал бы вас в чем угодно.

— О да, даже с мешком на голове, — она тихо хихикнула. — Ну а посторонние меня узнают?

Маска хорошо скрывала ее черты от любопытных глаз. Вместе с тем, женщина, прогуливающаяся по городу под маской не вызывала особого недоумения, так часто бывало. Антуан мгновение колебался.

— Думаю, никто вас не узнает. А меня в городе мало кто знает.

— Тогда вот вам мой план — мы пообедаем в городе инкогнито.

— Как вам будет угодно, принцесса.

— Я надеюсь, вы не назовете меня так при свидетелях, — она рассмеялась. — Пока я под маской, меня можно звать — ну, скажем, госпожа графиня.

— Госпожа графиня?

— Вам не нравится?

— Нравится, графиня.

Они сделали еще несколько шагов, и Антуан остановился.

— Госпожа графиня!

— Да? — маска не скрывала ее улыбки.

— Я люблю вас.

Она смущенно подобрала пышные складки платья, цепляющие плотный покров слежавшихся листьев под ногами.

— Кого — меня или принцессу Изабеллу?

— Вас, госпожа графиня. Принцесса Изабелла для меня недосягаема.

— Жаль. Принцесса тоже женщина, и ей будет грустно узнать, что ей отказано в том, что предлагают скромной графине.

Она медленно пошла вперед, и взволнованному Рони-Шерье пришлось догонять ее. Приложив руку к сердцу, он проговорил:

— Вы рассердились?

— Нет, что вы. Но вы дали мне пищу для размышлений. Пока же, — она снова заулыбалась, — будем следовать намеченному мною плану. Идемте и будем развлекаться!

Никто не обратил внимания на молодого мужчину со спутницей, скрывшей лицо от любопытных глаз. Они прогулялись по городу, наслаждаясь новым, неизведанным ощущением свободы. В кои веки Антуан мог вести себя с Изабеллой как равный. Они зашли в уютный трактир на площади Артуа, заказали обед и вино и расположились за угловым столиком, полускрытые тенью. Антуан, в сердце которого вновь возникли радостные надежды, говорил больше, чем всегда. Вся его небогатая приключениями жизнь лежала, как на ладони, перед юной принцессой — от скучного детства в родовом замке до юношеских шалостей в компании непоседливого приятеля из близлежащей деревни.

Вместо трактирщика обед принес его помощник — юноша лет восемнадцати, на бледном бесцветном лице которого хороши были одни лишь большие лучистые густо-зеленые глаза. Принцесса вдруг положила столовый прибор. Глаза из-под маски метнули молнии.

— Вы?

Юноша вздрогнул, едва не уронив бокалы.

— Мадам?

Она сняла маску и надменно встряхнула головой.

— Сен-Поль? — ее губы презрительно скривились. — Я полагала, вас выслали из страны.

— Ваше высочество! — воскликнул он со страхом, уловив неприязнь в ее голосе.

— Говорите тише.

— Простите, умоляю. Здешний трактирщик мой дядя. Тетя при смерти, и некому было помочь ему. Она скоро умрет и…

— Даже если вы изволите говорить правду, что меня совершенно не касается, это вовсе не означает, что вы можете безнаказанно нарушать волю короля.

— Я уеду сегодня же, ваше высочество. Умоляю, не губите.

Он униженно опустился на колени.

— Да будет так. Уезжайте. Я прощаю вас — сегодня. Но помните, второй раз я не буду столь милостива. Можете удалиться, — она отпустила его надменным жестом.

Поправив маску, принцесса как ни в чем не бывало отдала должное горячему обеду. Антуан ничего не понял. Лишь когда они вышли, бросив на стол несколько монет, вдвое покрывающих стоимость обеда, он позволил себе заговорить о странном инциденте.

— Кто это был, госпожа графиня, этот юноша, который вызвал ваше недовольство?

Она ответила не сразу, но с подкупающей искренностью.

— Сын королевского портного Сен-Поля, британца с золотыми руками, которые поставили его на службу моему отцу. Мальчиком он был очень мил. Мне было тринадцать или четырнадцать, я была так юна, и оказанное мною ему покровительство ничего не означало. Я лишь повторяла то, что видела у взрослых. Однако… Пришлось выслать их из страны, пока ситуация не стала компрометирующей.

— Что значит для королей судьба слуг, так?

— Да, так. У слуг бывают ссоры и неприятности, а у королей — враги и несчастья. Никто не мог сказать этому мальчику, совсем ребенку, что он только слуга и никогда не станет ничем большим, потому что он бы не понял. Никто тогда не мог толком объяснить мне, совсем девочке, почему мне нельзя засматриваться на маленького Сен-Поля. Через какой-то год я поняла все сама и устыдилась собственному безрассудству. Понимаете, граф? Хорошо, вы поймете, если спросите кого-нибудь из свиты короля, кто такой Сен-Поль. Они будут испуганно оглядываться, не слышит ли кто, хотя, повторяю, кроме нескольких выразительных взглядов не было ничего. Просто, видите ли, дети слишком непосредственны и наивны. Они ведут себя так, как подсказывает сердце, не умея хитрить и притворяться. Вот и вся история. Кстати, никакого зла этому семейству не причинили. Их выслали за границу, так они и были иностранцами. А причин они не знают и поныне. И не нужно, чтоб узнали.

Рони-Шерье ничего не сказал. Он думал о том, что ему неосторожно было открыто его собственное будущее. Что ждало его, если не судьба Сен-Поля, вся вина которого была в том, что он осмелился мечтать о принцессе? Конечно, он по общественному положению занимает гораздо более высокое место, и он осмотрителен в своих поступках и словах. Но что это меняет? Однажды его влюбленный взгляд также сочтут компрометирующим. Как тогда поступит с ним королевская семья?

— Граф? Что с вами? — он понял, что принцесса заметила его задумчивость, и возможно, уже не в первый раз окликает его.

— Я думал о Сен-Поле, — признался он. — О том, как я его понимаю и как мне его жаль.

— Жаль? Но его не за что жалеть. Надо сказать, что с моей стороны было больше интереса, чем с его. А его отец до сих пор неплохо зарабатывает шитьем. Но вряд ли сын унаследовал его золотые руки.

— Однажды наступит день, когда я повторю его судьбу.

— Нет, если вы будете осмотрительны.

— О, вряд ли я буду осмотрителен! — вырвалось у графа. — Чтобы быть осмотрительным всегда, нужно не иметь сердца в груди.

Она пристыженно опустила голову.

— Не хочу, чтобы вы думали, что я играю с вами, граф. Я искренна. Я никогда не стану для вас чем-то более близким, чем друг. Возможно, меня отдадут кому-то в жены. Хорошо, если хоть для приличия спросят меня, что я о том думаю. Тем не менее, мне отрадно знать, что рядом со мной такой человек, как вы. Возможно, я начиталась рыцарских романов. Возможно, человека с вашим умом и сердцем не удовлетворит едва уловимая духовная связь. Вы достойны лучшей доли. Вы можете жениться на девушке, которую полюбите и прожить чудесную счастливую жизнь. Вам решать. Я не отталкиваю вас. Поверьте. Все может быть, как прежде, но это самое большее, что я могу вам предложить.

— Благодарю ваше высочество за откровенность. Моя судьба меня не заботит. Но мне не хотелось бы, чтобы мое чувство к вам могло вам повредить. Ваше благополучие и ваше доброе имя — вот, что для меня священно. Я покидаю двор, с вашего разрешения, принцесса.

— Но, постойте, граф! Я и не думала вас обидеть! Давайте, будем справедливы. Вы заботитесь о том, что лучше для вас, а я сама подумаю о себе. Не нужно никаких жертв ради меня, прошу вас.

— То, что делаешь ради любимой женщины, не жертва, ваше высочество, — он поклонился, но она гримасой выразила досаду.

— Ваши слова делают вам честь, но…

— Я могу отбыть сегодня же, ваше высочество?

— Когда пожелаете, — бросила она разочаровано. Потеря такого поклонника, как Рони-Шерье, задела ее. Она с удивлением почувствовала, что он еще не уехал, но сама мысль о том уже причиняет ей боль. Привязанность к нему успела глубоко пустить корни в ее сердце.

Рони-Шерье исчез из ее жизни, и она порой остро чувствовала, как опустела ее жизнь. Она скучала за ним, за его возвышенным, нежным поклонением, но жизнь шла своим чередом. Она была молода и полна жизни, ее манили развлечения, на которые щедра была королевская чета. Франциск Милосердный был набожен и мягкосердечен. Сам не склонный к шумному веселью, он тем не менее снисходительно и даже охотно позволял развлекаться другим. Стареющая королева Алисия благодаря спокойной и мирной жизни, которую она вела, сохранила грацию, изящество и даже миловидность молодости. Ее фигура не претерпела с возрастом никаких изменений, а неизбежные морщины ей ловко удавалось скрывать с помощью ухищрений парфюмера. Желая, пока не поздно, блеснуть отцветающей красотой, она часто устраивала балы и прогулки, ездила с королем на охоту, поощряла всяческие представления, — развлекалась сама и любила, чтобы веселились другие. Но среди ее друзей — так случается — вдруг оказалось много молодых смазливых провинциальных глупцов. Королеве нравилось покровительствовать, а любители быстрой и легкой наживы слетались к ней, как мухи на мед. Очередной жертвой покровительства королевы стал молодой виконт д’Антони. Это был очень робкий юноша, неуклюжий, с копной непослушных каштановых волос, которые, казалось, не знали прикосновения гребня. Скучающая Изабелла, впервые увидев его на балу, стала подшучивать над ним, но робкий юноша не только не понял юмора принцессы, но ему даже показалось, что он имел успех. Он развеселился, и Изабелла обнаружила, что улыбка у него довольно милая. Такие люди, улыбаясь, легко завоевывают доверие и симпатию. За считанные минуты беседы д’Антони сообщил Изабелле, что, несмотря на отошедший к нему титул виконта, он будущий Рафаэль и обещал показать принцессе свои шедевры. Изабеллу позабавило его невинное хвастовство, и она стала вызывать его на откровенность.

Де Берон, решив принять участие в беседе, задала тему.

— Я слышала от кардинала, что в Сан-Эсте арестовали ведьму. Она навела порчу на скот и испортила весь урожай винограда в монастыре Шевре.

— Что за россказни! — удивленно проговорила принцесса. — Мы как будто давно справились с произволом святой инквизиции, и не думаю, что кардинал Жанери начал бы охоту на ведьм.

— Уверяю вас, настоящая ведьма!

— Смешно слушать, Амьен. Наверное, арестовали воровку на рынке, и у нее оказались зеленые глаза, а потом все это обросло слухами. Я не верю в ведьм и привидения.

— Но я знал одну ведьму, — широко открыв глаза, прошептал д’Антони. Казалось, пережитый ужас все еще с ним.

— Правда, виконт? — недоверчиво спросила Изабелла. — Настоящую?

— Это моя мать, — сказал он, краснея и опуская голову. Изабелла нахмурилась.

— Простите, ваше высочество, но судите сами, — он, торопливо оглядываясь, будто боясь быть замеченным в чем-то недостойном, приоткрыл медальон с миниатюрой — мужчина и женщина поразительной красоты. — Это мой батюшка и моя мать. Тут она еще красивая. Она очень много пила, доводила себя до почти безумного состояния. Она спустила все состояние, которым могла распоряжаться, а когда деньги кончились, она украла драгоценности тети Эжени, которая жила с нами, продала их, а меня обвинила в краже. Мне было только семнадцать, но она обвиняла меня так упорно, с таким жаром, что едва не добилась, чтобы меня посадили в тюрьму. Если бы отец не вмешался, так бы оно и было.

— И что с ней стало? — полюбопытствовала де Берон.

— В прошлом году, пьяная, она убежала ночью из дому, простудилась и умерла.

Берон рассыпалась в изъявлении своего сочувствия, Изабелла неприязненно молчала. Ее удивило, что д’Антони в первый день знакомства раскрывал семейные тайны, словно гордясь своим несчастьем.

— Раз эта женщина скончалась, вы не должны так дурно о ней отзываться, — наконец, сказала принцесса.

Все же д’Антони был занятнее, чем остальные придворные. Будь рядом Рони-Шерье, принцесса не удостоила бы молодого виконта вниманием, но его не было. Д’Антони стал бывать во дворце. Изабелле не было с ним ни весело, ни скучно, она замечала, что нравится ему, и кружила ему голову. Исчезни он назавтра, она едва ли бы заметила его отсутствие. Д’Антони с его вечными трагедиями и картинами, пусть и не лишенными искры таланта, не мог занять место в ее сердце. Она начала всерьез подозревать, что ее сердце просто-напросто занято.

Очень скоро д’Антони понял беспочвенность своих надежд. Мимолетный интерес, вскруживший ему голову, не мог быть основой для дерзновенных мечтаний. Даже если ему позволено было сопровождать ее высочество на прогулке, она находила для себя занятие поинтереснее, чем разговор с виконтом. Из всех молодых придворных больше всех раздражал ее маркиз де Бустилон. Изабелла так явно выражала свое пренебрежение к нему, что известный сердцеед невольно возглавил «оппозицию» при наследнице престола. Ему недоставало ума понять, что теша свое самолюбие, он вступает в открытую конфронтацию с принцессой, которая не упустит случая перейти от насмешек к более существенным действиям. Каждый раз, когда ему передавали ее ядовитые слова, Бустилон клялся себе, что месть его будет сладка. Он предпочел бы видеть ее сраженной любовной стрелой, но похоже, что на этот раз Купидон отвернулся от него.




Придворные сплетни быстро просачивались вглубь страны. С небольшим опозданием, но до графа де Рони-Шерье дошло имя д’Антони, которое связывали с именем принцессы. Вся его решимость рухнула в один момент. Ревность впилась в него, раздирая на части и, нещадно погоняя его, повлекла в столицу. Еще не попав во дворец, он уже понял, что дошедшие до его ушей слухи сильно преувеличены. Ничего не случилось. Никакого романа не было. Но уехать во второй раз он не смог. Его тянуло к принцессе, как магнитом, и чем ближе она была, тем сильнее. Он явился засвидетельствовать ей свое почтение, и волна радости, захлестнувшая Изабеллу при виде его, окончательно укрепила в нем желание остаться. Ее лицо просветлело, в глазах заметались огоньки, вся она излучала свет. Такую девушку невозможно было покинуть. Короткая разлука сделала их взаимную склонность еще крепче.




Нельзя сказать, что придворные плохо относились к Рони-Шерье или недолюбливали его, но ему так и не суждено было стать всеобщим любимцем, несмотря на то, что у него было для того все. Он был красив, но не стал женским баловнем, подобно Бустилону, неглуп, но король не особенно привечал его, был приветлив, но не все попадали под его несомненное обаяние. Он не стремился к сближению с двором, и двор отвечал ему взаимностью. Все мысли молодого графа были заняты принцессой, друзей же у него не было. Зато врага он нажить успел. Им был маркиз де Бустилон, слишком властный и завистливый, чтобы простить Рони-Шерье равнодушное презрение к своей особе, тогда как даже д’Антони, находившийся под покровительством принцессы, покорился ему и слушался его беспрекословно. Но самое главное, Рони-Шерье был объектом привязанности Изабеллы, о симпатии которой к графу ему поведала по секрету Луиза де Тэшкен, и, оскорбляя Антуана, он отводил душу. Как хотелось ему говорить с принцессой так же едко и презрительно, как у него хватало наглости говорить с Рони-Шерье! Но Антуан обращал на него столько же внимания, сколько на муху, пока Бустилон не отпустил несколько дерзких замечаний по адресу принцессы, чем вывел графа из себя и был вызван на дуэль без дальнейших переговоров.

Вечером Рони-Шерье испугал принцессу, явившись к ней бледным, как смерть, и в запылившемся камзоле.

— Что произошло? — обеспокоено спросила Изабелла, выходя ему навстречу. — Кто за вами гнался, граф?

— Ах, ваше высочество! Боюсь, случилось непоправимое. Я не знаю, что делать.

— Да скажите же толком, что стряслось. Убили кого-то, что ли?

— Почти. Я дрался на дуэли.

Изабелла побледнела и вынуждена была присесть.

— Вы думаете, что говорите? Вы знаете, граф, что дуэли строго-настрого запрещены.

— Знаю.

— Вам грозит тюрьма! — воскликнула принцесса.

— Да, ваше высочество. Я и пришел посоветоваться с вами.

— Тогда отвечайте скорее. С кем вы дрались?

— С Бустилоном.

— Я могла бы догадаться… Он убит? Кто секунданты?

— Он тяжело ранен и не исключено, что умрет. Он на попечении лекаря. А секунданты — д’Антони, его раб, и барон д’Эвелон, тоже из его окружения.

— Как досадно! Давно закончилась дуэль?

— Я не был дома. Сразу примчался к вам.

— Где вы дрались?

— За монастырской стеной, около разрушенной часовни, что на дороге к королевскому лесу. Это безлюдное и глухое место.

— Если Бустилон не выживет, не знаю даже, сможете ли вы отвертеться от наказания.

— Боюсь, что лучшая участь его не ждет.

— Вы гордитесь победой? Лучше подумайте о себе!

— Но что теперь сделаешь? Не мог же я простить его!

— Могли, не могли… — принцесса досадливо махнула рукой. — Теперь не важно. Я… Ну вот что. Оставайтесь здесь и никуда не ходите. Я пойду к отцу, если удастся, похлопочу за вас, — она еще раз обернулась и огорченно покачала головой. — Ах, граф, граф!..

Изабелла быстрым шагом вошла в кабинет короля.

— Ваше величество, у меня к вам неотложное дело.

Король приготовился слушать. Вид у него был снисходительный, и Изабелла приободрилась.

— Один из моих друзей попал в щекотливое положение. Он дрался на дуэли с одним негодяем, оскорбившим его. Я хотела просить вас не наказывать его. Знаю, что дуэли запрещены, но иногда причина бывает столь серьезна, что нельзя спустить обидчику оскорбление.

— Кто же этот «друг», дочь моя?

— Сначала пообещайте мне не наказывать его.

— Гм… А кто «негодяй»?

— Маркиз де Бустилон. Даже если он умрет, я о нем ни минуты не пожалею. Впрочем, жаль будет Луизу.

— Вот, значит, как? Значит, маркиз, бедняга, зарезан, как цыпленок?

— Отец, он ранен, но ранен в честном бою.

Король заколебался, готовый уступить.

— Позвольте мне подумать, дочь моя. Я догадываюсь, кто этот ваш «друг» и сожалею о нем. Мне не хотелось бы показаться жестоким, однако же единожды простив провинившегося, как потом наказать следующего? Надо подумать, как здесь поступить.

Раздался резкий стук в дверь, и стражник доложил о начальнике тайной полиции короля Лебрене. Изабелла неприязненно повела плечом.

— Я приму его, — сказал король.

— Мне уйти, отец?

— Останьтесь, Изабелла. Вам уже пора принимать участие в управлении страной, которая в будущем будет повиноваться вам.

Лебрен был человеком огромного роста, настоящим великаном. Яркорыжая клочковатая борода невыразимо уродовала его лицо с крупными, грубыми чертами. Он был не один. Рядом шли д’Эвелон и Антони. Увидев, что принцесса находится у короля, д’Антони смутился и стыдливо покраснел до самых ушей. Изабелла порадовалась, что не ушла. Похоже, ее ждало нечто интересное.

— Ваше величество, позвольте представить вам свидетелей неслыханного преступления против жизни одного из ваших вернейших подданных, — Лебрен шепелявил, но ни у кого не появлялось желания улыбнуться, заметив недобрый блеск узких зеленоватых глаз.

— Что еще такое? — недовольно произнес король. — Помешались все сегодня на крови!

Мягкосердечие Франциска было всем известно и доходило до того, что сами слуги забавлялись его неспособностью к решительным действиям. Лебрен продолжал:

— Эти двое хорошо известных вам придворных, безусловно заслуживающих доверия, виконт д’Антони и барон д’Эвелон, обвиняют графа де Рони-Шерье в том, что он обманом заманил маркиза де Бустилона в безлюдное место и пронзил его шпагой.

— Это неправда! — воскликнула принцесса. — Отец, я же рассказывала вам! Бустилон получил по заслугам на дуэли, где эти двое были секундантами.

Король заволновался.

— Постойте, господа. По порядку. Господин д’Антони, вы присутствовали на дуэли?

— Нет, ваше величество, — он потупился, даже не скрывая, что трясется от страха.

— А вы, господин д’Эвелон, вы были секундантом на дуэли?

— Ваше величество, никогда. Я знаю, что дуэли строго запрещены.

— Видите, дочь моя, вас ввели в заблуждение.

— Да, — подтвердил Лебрен. — Кто-то ввел ее высочество в заблуждение. Вероятно, сам преступник, что еще отягощает его вину.

— Это происки Бустилона! — возмутилась Изабелла. — Он запугал или подкупил этих «свидетелей»! Граф де Рони-Шерье не мог напасть из-за угла! Как раз на подобное только Бустилон и способен!

— Господин де Бустилон не мог этого сделать. Он умирает, — кротко ответил Лебрен. — Ваше высочество, вам солгали, безбожно солгали.

— Да, солгали. И это вы. Как ваши «свидетели» оказались на месте дуэли?

— Им показалось подозрительным, что Рони-Шерье предложил их другу Бустилону встретиться в столь неподобающем месте. И они отправились следом. Однако опоздали, — он горестно закатил глаза. — Прежде чем потерять сознание, маркиз назвал имя убийцы.

— Ах, так значит, сами они не видели убийцы?

— Они — нет, — в голосе Лебрена зазвучала нотка злорадства, — но у меня есть свидетель, который сам видел убийцу. Он боится показаться. Ему стыдно, что он не решился догнать его и вступить с ним в схватку. Однако же, раз свидетельств этих благородных людей не достаточно, — он открыл дверь и позвал кого-то, — Жак, войдите.

Жак, юный паж принцессы, нерешительно ступил на порог. Его ревнивый взгляд заставил Изабеллу содрогнуться. Она подозревала, что нравится ему, но никогда бы не подумала, что дойдет до такого.

— Говори, Жак, — разрешил король, хмурясь.

— Я, ваше величество, гулял неподалеку от монастыря Сан-Августин…

— И часто вы гуляете в столь безлюдных местах?

— О да, ваше величество, я люблю одиночество. Так вот, я увидел их на дороге.

— Кого их?

— Я не сразу их узнал. Но подошел поближе и узнал графа де Рони-Шерье и маркиза Бустилона. Они беседовали, не заметив меня, и как будто ссорились. Потом маркиз, похоже, рассердился, повернулся и пошел прочь. А граф Рони-Шерье вытащил шпагу и окликнул его. Только Бустилон оглянулся, как получил удар в грудь и упал. А эти господа приехали потом, подняли маркиза и увезли.

— Какая ужасная история, — ужаснулся король. — Что ж, Лебрен, я вижу, что трое благородных людей подтверждают факт убийства. Выходит, так оно и было.

Изабелла, у которой и на секунду не появилось сомнений в честности Антуана, вскочила и подошла к Жаку. Он невольно шагнул назад. Стало заметно, что он пока еще ниже принцессы ростом, так он еще юн. Но принцесса не прощала лжи.

— Мне хочется видеть, что у вас в карманах, Жак. Они как-то странно оттопыриваются.

— Но там ничего такого нет, ваше высочество!

— Такова моя воля! Я желаю видеть!

Жак, весь белый, выложил из кармана два мешочка. Развязав их, Изабелла высыпала на стол золотые монеты. Король удивленно поднял бровь.

— Да здесь ваш полугодовой заработок, господин паж. Помнится, ваш благородный, но обнищавший отец едва ли не на коленях молил принять вас на службу, несмотря на ваш юный возраст, чтобы дать вам хоть какую-то возможность жить согласно вашему происхождению. Я внял его просьбе. Однако, похоже, вы разбогатели, — заметил король.

Жак молчал, и Лебрен не стал терзаться совестью.

— Негодник, так вот, куда пропали деньги! Вор! Я едва не обвинил невинного человека!

— Так это была кража? — спросила принцесса. — Неужели? А вам сколько уплатил Бустилон или его друзья? Или вы собственному почину возвели наклеп на невинного человека?

— Ваше величество, этот паж вор. Он взял деньги, когда находился в моем кабинете! В этом нет сомнения. Они пропали сразу после того, как он вышел. Но я даже подумать не мог, что в столь юном возрасте отпрыск благородного рода способен на воровство! Позвольте, ваше величество, отправить воришку в тюрьму.

— Нет, Лебрен. Пусть воришку отведут в его комнату, проследят, чтобы он собрался немедленно, и пусть отправляется домой в Ша-де-Буа. Будет работать в поле вместе с крестьянами, как закончил и его отец.

Жак не сопротивлялся, оглушенный предательством Лебрена. Его увели под стражей.

Изабелла не ошиблась, Лебрен дал ему денег, чтоб он оклеветал Рони-Шерье. Что касается д’Эвелона, то он находился под влиянием Бустилона, который легко подчинял себе подобных людей. А что до д’Антони, так тот боялся Бустилона безумно и от испуга готов был сказать все, что от него потребуют. Сам Лебрен, о чем мало кто знал, имел с Бустилоном родственную связь через супругу. Он втайне надеялся, что бретер раньше или позже получит по заслугам, и кругленькое наследство перекочует в его карманы. Но для того Бустилон не должен быть признан преступником, а то наследство пополнит королевскую казну.

Между тем, король принял решение.

— Лебрен, готовьте приказ об аресте Рони-Шерье.

— Он готов, ваше величество. Нужно только подписать.

— Но отец! — воскликнула Изабелла.

— На то существует суд, дочь моя. Обстоятельства подозрительны, так что пусть королевский прокурор далее разбирается с Рони-Шерье. Если он невиновен, принесем ему наши извинения. Если виновен, он будет наказан.

У Изабеллы не было ни малейших причин верить в непредвзятость королевского прокурора. У Лебрена были достаточно длинные руки, чтобы влиять на подобных людей.

Вернувшись в свои покои, где ждал ее Антуан, принцесса задыхалась от гнева и тревоги. Юноша бросился к ней, испугавшись при виде ее бледности.

— Что с вашим высочеством? Вам дурно?

— Нет, граф, со мной все в порядке. Но вы! Бегите! Бегите немедленно, я помогу вам выбраться из дворца незамеченным. Садитесь на самого быстрого коня и загоните его, но через час будьте вне досягаемости. Вас арестуют!

— Что ж, я понесу наказание. В конце концов, несколько месяцев тюрьмы…

— Несколько месяцев?! От них можно ждать чего угодно! Даже смертного приговора! — вскричала принцесса.

— За дуэль? За какую-то дуэль? — воскликнул Анутан.

— Нет! Граф, вас оклеветали и обвинили в заговоре, убийстве, подлости! Спасайтесь же, граф! Торопитесь!

— Я не понимаю… — у юноши опустились руки, и он замер на месте. — Разве…

— Да скорее, граф! Идемте, я вас проведу, — он поспешил за ней, и Изабелла по дороге срывающимся от волнения голосом поведала все, чему была свидетельницей. Антуан негодовал, но Изабелла настаивала, чтобы он не думал об обманщиках.

— Я о них позабочусь. Но нужно, чтобы вы были в безопасности.

На прощание Изабелла подала ему руку для поцелуя, и Рони-Шерье нежно коснулся ее губами. Затем он неохотно покинул ее, все оглядываясь на ее изящную фигуру, оставшуюся позади. Изабелла, проводив его, вернулась к себе. Впервые юная принцесса почувствовала в себе нечто большое, сильное, большее, чем просто гнев и возмущение. Она погрозила кулаком невидимым врагам. Всколыхнулась и заиграла в ней королевская кровь.

«Берегитесь же, господа, гнева дочери короля! — крикнула она в темноту. — Берегитесь, потому что даром это вам не пройдет!»

Прошло некоторое время, и у Изабеллы созрел план. Король Франциск был весьма рад вновь видеть ее в своем кабинете.

— Вижу, вас все больше интересует управление нашим королевством, Изабелла.

— Безусловно, отец. Я же ваша дочь.

— Я скажу Сафону, пусть начинает вводить вас в курс дела, моя маленькая принцесса.

— Это было бы чудесно.

— Надеюсь, вы найдете в политике радость, которую не дано было найти мне.

Странное выражение все чаще можно было заметить на благородном челе короля. Изабелла тоже не могла не замечать, как день ото дня король все больше теряет интерес к жизни и власти.

— Вы грустны, отец. Поделитесь со мной, что вас тревожит, — взмолилась она. Франциск в ответ ласково погладил ее мягкие волнистые волосы.

— Мне отрадно видеть, Изабелла, что вы унаследовали не только мои черты, которые я безусловно узнаю в вас, но и черты вашей матери. В Алисии всегда были прагматизм и энергия, которых мне недоставало. Но закон есть закон. Алисия никогда не могла и не сможет править от своего имени. Она лишь жена короля. Зато ты в отсутствие родных братьев будешь настоящей королевой, со всей достойной тебя полнотой власти. Это честь, но и ответственность. Не хотел бы я, чтобы ты ею тяготилась. Но я вижу в тебе тот пыл, ту жажду действий, которой не дано было мне, и оттого власть быстро прискучила мне и не принесла ничего, кроме разочарования.

— Но, батюшка, — растерянно проговорила принцесса. — Неужто вы несчастливы?

— Я счастлив иметь прекрасную семью и любимую дочь, — его голос звучал нежно.

Она подсела к нему поближе.

— Батюшка, я хотела испросить у вас совета.

— С радостью, дорогая.

— У меня появился назойливый поклонник.

— Кто же?

— Угадайте, это должно быть заметно со стороны.

— Гм… Рони-Шерье?

— Нет, Рони-Шерье это мой старый кавалер, и он всегда был весьма вежлив и осмотрителен.

— Тогда кто же?

— Д’Антони. И боюсь, он меня компрометирует.

Король скривился.

— Этот? Но он ничего из себя не представляет. Он осмелился за тобой ухаживать?

— Да, представьте себе, отец. И, кстати, как мне ни неприятно говорить об этом, он весьма неделикатен. Я бы даже сказала, что он ведет себя пренахально.

— Очень печально. Этот юноша казался мне безобидным. Но коли так, его следует удалить. Он не может оставаться при дворе. Принцессе можно поклоняться только издалека, и если он не понимает… Гм, полагаю, его следует изгнать из столицы.

— Но, отец, пойдут разговоры. Он будет жаловаться, рассказывать всем, что с ним дурно обошлись при дворе. Может сказать что-нибудь непочтительное в мой адрес. Это вызовет большой резонанс.

— Вы правы. Полагаю, пару месяцев в крепости остудят его. После того он навеки станет осмотрителен. Может, это чересчур жесткий приговор, но охоту жаловаться это у него отобьет.

Так виконт д’Антони неожиданно для себя очутился в тюрьме. Принцесса была весьма довольна тем, как ей удалось повернуть события.

«Отлично, — думала она, — с одним лжецом покончено. Остается д’Эвелон, но он подождет. Ему мы приготовим другой сюрприз.»

Но не успела она как следует порадоваться, как ее настигло огорчение. Она случайно услышала разговор своих камеристок, Жанны Лашеню и Матильды Леруа. Девушки взволнованно шептались, и Изабелла невольно стала прислушиваться.

Сперва она узнала голос Жанны.

— Ах, не может быть! Не может быть! Но точно ли ты знаешь, Матильда?

— Да, говорю тебе. Совершенно точно.

— Ах, Матильда, ее высочество огорчится.

Изабелла вздрогнула.

— Жанна! — камеристка, тоненькая миловидная девушка с шелковистыми каштановыми волосами, немедленно явилась на ее зов и присела в реверансе. Изабелла нервно кусала губы.

— Мне неловко, но я услышала твою беседу с Матильдой. По крайней мере, последние слова. Чему я должна огорчиться?

— Ваше высочество, я сожалею, но Матильда утверждает, что графа де Рони-Шерье нынче ночью арестовали.

Изабелла почему-то ждала этого и не испытала удивления. Она с гордостью осознавала, что молодой человек не последовал ее советам спрятаться от правосудия и остался в городе, лишь бы не расставаться с ней.

«Сначала я рассчитаюсь с д’Эвелоном», — решила она.

— Барон…

— Ваше высочество… — он низко склонился перед принцессой, ломая голову, почему она сменила гнев на милость. Решив, что она еще не знает, что Антуан заключен под стражу, Эвелон старательно изобразил почтительное восхищение.

— Если вы не торопитесь, почему бы вам не прогуляться с нами, барон?

— Сочту за честь, ваше высочество.

Он обеспокоено покосился на принцессу. Успех у женщин никогда не сопутствовал ему. При небольшом росте природа щедро одарила его рыхлым, дряблым телом, безобразно обтянутым муаровым камзолом, не скрывавшим не по годам круглый выпяченный живот. Он не обольщался — принцесса имела склонность к Рони-Шерье, и он был не тот человек, который мог отвлечь ее внимание на себя.

— Я скажу вам кое-что, барон. Исключительно чтобы вас спасти.

— Ваше высочество?

— Д’Антони во всем сознался. Как вы, должно быть, знаете, он был арестован за лжесвидетельство перед королем. Он заговорил в надежде хоть отчасти обелить себя.

Эвелон побледнел. Против обвинения он не протестовал.

— Однако…

— Думаю, в эту минуту король подписывает приказ о вашем аресте.

— Моем аресте?

— Конечно. Чем вы лучше Антони? Лгать королю — государственное преступление.

Она наслаждалась страхом, сковавшим его. Действительно, за что бы еще арестовали Антони, если не за лжесвидетельство?

— Я предупредила вас, а вы вольны распорядиться этими сведениями как вам будет угодно. Но на вашем месте любой бы спешно избавился от имущества — оно все равно будет конфисковано в пользу короля — и бежал за пределы страны.

Эвелон не усомнился в ее искренности. Нечистая совесть говорила в унисон с Изабеллой. Вскоре она узнала, что Эвелон покинул пределы страны. Его дом в столице был продан за бесценок.

Успешная месть подняла дух Изабеллы, но гораздо больше ее беспокоила свобода Антуана. Имея деньги и власть, устроить его побег, подкупив тюремщика, не составило большого труда. Она пожертвовала жемчужным ожерельем и серьгами, и тюремщик охотно пошел на подлог. Под видом допроса, он вывел Антуана из тюрьмы, передал Изабелле, получил причитающиеся ему деньги, уважительно приподнял шляпу и был таков. Его безмятежное будущее было устроено.

— Садитесь, — она толкнула дверцу кареты, приглашая Антуана.

— Куда желает ехать ваше высочество? — он широко улыбнулся.

Весь ее вид выражал азарт.

— В Вадебуа через Риойль. Кучер, торопись! — лошади понеслись с удвоенной прытью. — Это лучшие лошади моего отца, — гордо заметила она.

— Но в Риойле нас ожидает смена, правда, похуже.

— И весь этот риск ради меня!

Ее голубые глаза ярко сверкнули.

— Для вас. Хотя, признаться, никогда мне не было так интересно. Я впервые организовываю побег из тюрьмы для своего друга. Это… так захватывающе.

Она проделала вместе с ним добрую часть пути. Но, достигнув ворот Риойля, она одумалась. Радостное возбуждение миновало, и принцесса затрепетала.

— Мне нужно вернуться! Вы езжайте, граф, пока не будете в безопасности. Я же поеду во дворец. Я и так увлеклась, и мое отсутствие наверняка замечено. Вы возьмете лошадь, — она сделала знак слуге, который выпряг одну лошадь и подвел к Антуану. — Я надеюсь, с вами все будет в порядке.

— Благодарю, — он безрадостно усмехнулся. — А вы? Разве мне суждено никогда больше не увидеть ваше высочество?

— Я надеюсь, что нет. Мы еще увидимся. А пока… вот, возьмите. Этот перстень принадлежал моей прабабке Шарлотте, она хранила в нем яд, но не беспокойтесь, он него не осталось и следа. Видите, кольцо полое и открывается — вот так, — она показала скрытый механизм. — Вы, если случится что-то важное, всегда сможете вложить туда тонкую записку и передать мне известие. Я буду знать, что это от вас.

Он благодарно принял кольцо.

— Но все же, ведь разлука не будет слишком долгой? — прошептал он.

— Мне будет так не хватать вас, граф. Я постараюсь сделать все, что будет в моих силах.

Около полудня принцесса вернулась во дворец, где ее уже с нетерпением поджидал отец.

Глаза короля смеялись, но голос его звучал строго.

— Как, дочь моя! Как прикажете понимать? Вы, моя дочь, принцесса Аквитанская, содействуете побегу преступника!

Изабелла видела, что отец сердит вовсе не так сильно, как пытается показать. Она изобразила полнейшую невинность.

— Я? Отец, о чем вы?

— Вы, вы, Изабелла, не отпирайтесь! Бог мой! Бессовестная девчонка! Провести ночь бог знает где! Никому ничего не сказать, исчезнуть! Отвечайте же, дочь моя, как вам такое вообще в голову пришло!

Изабелла посерьезнела.

— Я очень устала, отец, и очень хочу спать. И если я была неправа, восстанавливая справедливость, то простите меня. Граф де Рони-Шерье мой друг, он невиновен, и я, я непременно обязана была вступиться за него.

— Я рад, что вы, Изабелла, признаете свой проступок. Это так по-королевски… Ну бог с ним, с графом Рони-Шерье! — он нежно обнял ее за плечи. — Пойдем со мной, Изабелла. Я хочу поговорить о другом.

— О другом! — изумилась принцесса, следуя за отцом в его покои. — Что-то происходит, отец?

Она вдруг заметила, что он неестественно возбужден.

— Ты должна больше заботиться о свой чести, Изабелла, о твоей чести принцессы, нет, королевы Аквитанской!

Она отступила на шаг, спрашивая себя, здоров ли отец. Он взял ее за руки и заставил приблизиться к себе. Теперь он был так близко, что она могла хорошо разглядеть его добрые темно-карие глаза и стрелки морщинок, разбегавшихся от них в разные стороны.

— Ты очень молода, Изабелла, но едва ли я был старше, когда стал королем. И убежден, — править нужно, пока молод, пока есть энергия и силы. Ты создана для трона, Изабелла, и будешь править.

— Отец, я же ваша дочь! Я — принцесса Аквитанская. Одумайтесь!

— Не пугайся, Изабелла. У меня свои планы на остаток жизни. И я не хочу провести их здесь. Я всегда стремился к покою и умиротворению. Меня ждут в монастыре св. Кристофера. Я ищу новой — спокойной, простой и праведной жизни. А ты станешь моей наследницей, юной, прелестной королевой.

Он погладил ее по щеке, и девушка, всхлипнув, бросилась к нему на шею.

— Отец! Что с вами? Мне не нужно короны! Отчего ваши мысли потекли по столь печальному руслу?

Широкая ладонь короля зарылась в ее пышные локоны.

— Ты станешь старше, маленькая принцесса, и все поймешь. Я обрету истинное счастье вдали от мирской суеты, — его рука успокаивающе гладила ее по голове. — Знай, каждый из нас однажды должен сделать свой выбор, свой, а не тот, что выбрали за него люди или боги.

Они долго стояли обнявшись.

— А матушка?

— Твоя матушка — женщина сугубо мирская. Что само по себе не плохо и не хорошо. Но власть как таковая мало ее интересует. Она все знает, Изабелла, и вполне довольна будет своей ролью королевы-матери, почетной и необременительной.

На время наступила тишина, прерываемая лишь вздохами Изабеллы.

— Есть еще кое-что, Изабелла.

— Да, отец?

— Я не имею права что-либо требовать у тебя, но исполни мое последнее желание. Пусть оно не смущает тебя. Оно касается моего брата.

— Дяди Андре? О, прости…

— Герцог д’Артуа, мне не за чем рассказывать тебе историю, которую ты и сама прекрасно знаешь. Ты знаешь, как он меня ненавидел, и как ненавидел его я. Я молю тебя, дочка, не допустить того, чтоб моя корона когда-нибудь попала в руки дома Артуа. Ведь если ты не родишь наследника, тебе наследуют дети Бланки, твоей двоюродной сестры. Этого не должно произойти!

— Я понимаю, о чем вы говорите, отец. Вы хотите, чтобы я вышла замуж.

— Я не принуждаю и не тороплю, Изабелла. Просто помни об этом. Если б я хотел принудить тебя, то у меня давно был жених на примете, но я ни словом не обмолвился, не так ли?

— Кто же он? — заинтересовалась Изабелла.

— Иаков Четвертый. Овдовевший, правда, уже немолодой. Его земли очень богаты. Но об этом ты сможешь подумать позже.

— Хорошо, отец. Я клянусь, что сделаю все возможное, все, от меня зависящее, чтобы корона наша осталась в руках достойных. Ни Бланка, ни ее потомки не будут королями!

— Спасибо, Изабелла, — король даже прослезился от избытка счастья.

Через неделю состоялось коронование Изабеллы. Отец ее к тому времени уже отбыл в свой монастырь. Обряд провел кардинал Жанери, и на ее голову возложили украшенную драгоценностями корону. Она еще не чувствовала ни радости, ни разочарования, просто приняла свою судьбу. С детства готовили ее к мысли, что ей принадлежит эта страна, и для нее не было такой уж неожиданностью оказаться у власти. В ее юной головке еще не было места мыслям об ответственности, о той роли, что ей суждено сыграть в истории. Ее опечаленные глаза рыскали по площади с надеждой, оглядывая каждый закуток. Да! Рони-Шерье был здесь. Он скромно затерялся в толпе, и только нежная привязанность помогла королеве найти его в этой давке. Изабелла подумала, что любит его. «Такова моя судьба», — философски подумала она.

Быть королевой оказалось очень хлопотно. Первым делом Изабелла заняла кабинет отца. Но от этого у нее не прибавилось энтузиазма. Все вокруг было незнакомым и непонятным. Основными ее помощниками остались Алисия, королева-мать, много лет помогавшая ее отцу своими советами, кардинал Жанери, умнейший старик, большой друг королевы-матери, первый министр Ги де Бонар, уже довольно дряхлый, его помощник Сафон, тоже пожилой, но еще весьма энергичный, и интендант финансов Гренгуар. В течение последующих за коронацией дней королеве забивали голову налогами, законами, политикой, неотложными и важнейшими делами, в которых она ничего пока не смыслила. Толпы людей являлись к ней с прошениями: кому назначь пенсию, кого защити, кого помилуй. По молодости и неопытности она сначала принимала всех, но чем увереннее она себя чувствовала в роли королевы, тем чаще она отдавала приказ не беспокоить ее по пустякам. Тем не менее толпы просителей шли и шли к ней, ожидая от нее справедливости. Одна из таких просьб, затерявшихся среди многих подобных, повлияла на всю дальнейшую судьбу Изабеллы. Но тогда она еще об этом не догадывалась.

Как-то утром, когда Изабелла закончила порядком утомивший ее прием послов, представивших ей свои верительные грамоты, ей доложили о посетителе, явившемся с прошением. Лакей выглядел откровенно сбитым с толку.

— Кто он такой? — спросила она.

— Месье представился как мэтр Орсини.

— Какой еще Орсини? — удивилась королева.

Старый лакей виновато развел руками.

— Прикажете выгнать вон?

Изабелла была ничем не занята, и поэтому посетителю повезло. Удивляясь его беспримерной наглости, Изабелла приняла его из чистого любопытства. Лакей ввел в ее кабинет молодого человека лет двадцати двух, максимум, двадцати-трех. Он был более чем скромно одет в синий суконный костюм, слишком свободный для его худощавой фигуры. Изабелла окинула его взглядом, полным недоумения. Довольно высокий, с резким, неправильно очерченным овалом бледного лица со впалыми щеками, он походил на обедневшего адвоката. Но на его худом, скуластом лице простолюдина светились вызов и самоуверенность, а в серых глазах горели недобрые огни.

«Вот еще наглец на мою бедную голову», — подумала Изабелла, встретив его взгляд. Молодой человек поклонился.

— По какому делу вы прибыли во дворец, месье? — деликатно поинтересовалась королева, не зная, как и обращаться к странному незнакомцу.

— Если вашему величеству будет угодно, то я желал бы получить должность при дворе.

Изабелла едва не рассмеялась, но все же сделала вид, что слегка закашлялась. Прочистив горло, и подавив несовместимое с ее высоким саном желание расхохотаться, она взяла себя в руки и, наконец, лишь слегка улыбнулась, что могло сойти за простую любезность.

«Вот проходимец!» — подумала Изабелла, но продолжая играть свою роль, которая начинала ее забавлять, решила выслушать его до конца.

— Не припомню вашего имени, месье… — с насмешкой в голосе проговорила она.

— Орсини, ваше величество, — он чуть поклонился.

— А полностью? — спросила Изабелла, все еще надеясь услышать короткую приставку «де» перед его фамилией.

— Эжен Орсини, сын Симона Орсини, колбасника из Этьенна, ваше величество.

Он не был груб, но в его голосе звучала ледяная нотка, словно предупреждавшая собеседника сохранять серьезность. Изабелла же смотрела на него во все глаза, задыхаясь от гнева и удивления. Она ожидала чего-нибудь в этом духе, но не до такой же степени! Ее поразило, что он, очевидно, был совершенно честен и ничуть не стыдился своего происхождения.

— И вы, сын, как вы говорите, колбасника, хотите занять при дворе должность?!

Голос Изабеллы зазвенел металлом от гнева, а Орсини даже не отвел взгляда.

— Именно так, если угодно вашему величеству.

— А известно ли вам, мэтр Орсини, что придворную должность может получить лишь родовитый, очень родовитый дворянин, а вовсе не провинциальный колбасник?

— Я знаю об этом, ваше величество.

— И?

— Я не отрицаю своего плебейского происхождения, — его верхняя губа зло искривилась. — Однако я получил прекрасное образование в столице, и поэтому, думаю, ваше величество, мое простое происхождение не повод для отказа.

Изабелла не верила своим ушам. Он еще и настаивал! «Ну и ну! — подумала она. — Да я скорее сама отрекусь от престола, чем ты снова переступишь порог дворца, дерзкий мальчишка!»

«И все же я добьюсь этого», — думал Орсини, в упор разглядывая королеву.

— Вы так считаете? Вас не назовешь скромным человеком, — сухо произнесла Изабелла.

— Чтобы быть скромным, нужно быть знатным и богатым, — отпарировал молодой человек.

— Жаль разочаровывать вас, мэтр Орсини, но, боюсь, вы ошибаетесь. В моем дворце нет для вас места. Никто из тех, кто служит мне, не торгует ни колбасой, ни хлебом, ни чем-либо подобным. Здесь решаются государственные дела.

— Ваше величество, я не король, и в нашем роду нет династий. Пусть мой отец — простой колбасник, но я могу быть и секретарем, и…

Она перебила его.

— Постойте, — произнесла Изабелла. — Да вы принесли хоть рекомендации? Письма? Кто может поручиться за вас?

— У меня ничего нет, ваше величество. Я был секретарем у господина де Брияра, но рекомендаций он мне не давал.

— Должно быть, он был вами недоволен, — предположила королева.

— Мы повздорили, и я назвал его ослом и ушел без объяснений.

Изабелла невольно усмехнулась.

— Господин де Брияр?.. Что-то я не припоминаю такого.

— Он живет в Лилле.

— Вот как? Что ж, месье, вы свободны. Я выслушала вас. Теперь вам сообщат мое решение, если вы оставите ваш адрес.

— Пожалуйста, ваше величество.

Она покачала головой.

— Не мне. Оставьте на столе.

Он вздрогнул, уловив презрение в ее голосе, и в серых глазах сверкнул гнев.

«Вот это да! — поразилась Изабелла, когда он ушел, а она не смогла побороть любопытства и прочитала оставленный им адрес более чем скромного пристанища. — Наглый плебей, а ищет путь наверх! Карьера! Он хочет сделать карьеру при дворе! Смех, да и только».

Когда Орсини вышел из кабинета королевы, на его лице лежала тень задумчивости. Рассеяно спускаясь по мраморным ступеням, он не сразу услышал оклик и возглас радостного удивления.

— Эжен! Постой! Ты ли это? — настойчиво звали его. Молодой человек обернулся. К нему спешил элегантный придворный в дорогом атласном камзоле.

— О! Антуан? Здесь?

Они шагнули друг к другу и дружески обнялись. Затем граф де Рони-Шерье отступил на шаг, и его лицо озарилось улыбкой. Он родился и вырос в том же провинциальном городке, что и Орсини, и все свое далекое безоблачное детство они провели вместе. Трудно было бы найти более преданных друзей, чем юный граф и сын колбасника. Товарищи по проказам и играм, они до этих дней сохранили память о дружбе, ни разу не омраченную сознанием неравенства между ними. Лишь память, потому что в семнадцать лет Орсини покинул Этьенн, отправившись учиться, и с тех пор они ни разу не виделись. Детская дружба обогатила обоих. Скорее всего, без Орсини Антуан вырос бы слишком наивным, совсем не знающим жизни, этаким ограниченным провинциальным дворянчиком, испорченым безалаберным воспитанием матери. Орсини, не встретив Антуана, должно быть, не потянулся бы к свету, пытаясь подняться над своей средой, не устыдился бы своего невежества и дикости.

— Эжен, как ты здесь очутился? Ты был у ее величества? Что-нибудь стряслось?

Орсини шутливо пожал плечами.

— Пока нет. Но боюсь, что меня-таки повесят, Антуан. Это неприятно, но, кажется, неизбежно.

— Повесят? Не шути так! А за что, если не секрет?

— Должно быть, я проявил неуважение. Изабелла мечет гром и молнии от ярости.

— Почему?!!

— Я пытался выбить для себя должность.

— А! Как ты меня напугал, Эжен! Но боюсь, тебя все-таки не повесят, — рассмеялся Рони-Шерье.

— Отчего так?

— Наша королева — не какой-нибудь Филипп Жестокосердный. Она милая дама и вовсе не злопамятна. Думаю, в худшем случае, она сейчас веселится от души и готовит тебе сюрприз.

— Ты думаешь? — недоверчиво спросил Орсини. — Сюрпризы бывают разные. Какие обычно преподносит ее величество Изабелла Аквитанская?

— Не знаю. Она же женщина. А кто может наверняка сказать, что на уме у прелестной молодой женщины?

— Прелестной? — брови Орсини медленно поползли вверх. — Кстати, ты куда-то шел… Я не задерживаю тебя?

— М-м… Нет. Я шел к королеве, с докладом. Но я пришел слишком рано.

— Вот оно что! О чем же ты будешь докладывать? — насмешливо спросил Орсини.

— Да я пока не знаю, — Рони-Шерье смущенно улыбнулся. Но краска, ярким пятном запылавшая на его щеках, выдала его.

— Дорогой Антуан, должно быть, ты еще новичок при дворе. Тебя еще не научили искусно лгать. Кто мог подумать! Кротчайший граф де Рони-Шерье, скромный провинциал, — фаворит самой королевы! У меня нет слов! Потрясающе! — смеялся Орсини.

— Эжен, перестань, ради всего святого, — с досадой взмолился граф.

— Что это пришло тебе в голову? Если б это было так… То есть, ты ошибаешься, и мне неприятно слышать, как ты говоришь о ней.

— Что-что? Бедняга Антуан! Ты краснеешь, как девушка. Последний раз ты так краснел, когда тебе было пятнадцать лет, и моя сестра Элизабет попыталась объясниться тебе в любви. Как, ты не помнишь этой душераздирающей сцены? Выходит, ты окончательно увяз. Я прав?

— Похоже на то, — смущенно пробормотал Рони-Шерье.

— И есть с чем поздравить?

Рони-Шерье, пряча глаза, улыбнулся.

— Я люблю ее.

— А она? — полюбопытствовал Орсини. — Она-то тебя любит?

— Она? Она — королева.

— И что с того? Она же женщина.

— Она ничем не возвышает меня над остальными.

— Неужели, Антуан? Ты идешь в кабинет королевы, не ждешь в приемной, где, кстати, кто-то не первый час ожидает аудиенции, и пытаешься убедить меня, что терпишь любовную неудачу?

— Королева относится ко мне дружески, и только. Так, как и к другим, не лучше, — запротестовал Антуан.

— Эх, Антуан, вижу по твоим глазам, что королева не мраморная статуя. Впрочем… Ты прав, она — королева, от нее можно ожидать всякого. Лучше я пойду, не то если ее величество узнает, что я задержал ее любимца, меня уж точно повесят. Прощай!




Поднявшись по крутым ступеням на третий этаж гостиницы, в которой он остановился, Орсини толкнул дверь из потемневшего от времени дерева, и вошел в свою тесную комнатку. Улыбка, расцветшая на его некрасивом худом лице после встречи с Антуаном, медленно сползла, уступая место выражению горечи и отчаяния. Он бросился ничком на жесткую койку. Что теперь? Он уныло пересчитал монеты в кармане. Тридцать су. Если сегодня никуда не выходить, хватит на то, что бы завтра пообедать. А за комнату заплачено только до завтра, потом его выкинут на улицу. Как ему жить дальше, на что? Куда ему податься? Кто захочет взять его к себе без рекомендаций, без связей? Никто. Там, в Этьенне, он всегда заработал бы себе на кусок хлеба. Пусть не головой. Пусть нанялся бы на поденную работу, как бывало раньше. Или можно попытаться поискать место гувернера в какой-нибудь небогатой семье. Не в столице, конечно. А у какого-нибудь деревенского помещика. Но чтобы явиться просить места, нужно хотя бы выглядеть прилично, а последний костюм уже протирается на локтях. Он устало прикрыл глаза. Только не возвращаться домой. Только не домой. Он умрет от стыда, если вернется к ним так. А мать и сестра сживут его со свету. Мадлен осталась без приданого, семья в бедности… Что будет, если после всех этих лет в дорогом коллеже он вернется ни с чем, без денег и без будущего? Он сжал зубы, напоминая себе, что, в конце концов, это были его деньги, завещанные ему, а не Мадлен, и нечего себя корить. Это и было бы справедливо, твердил внутренний голос, если бы он достиг чего-то. А он выучился, проработал три месяца у полного ничтожества и остался на улице. Его поход во дворец был скорее жестом отчаяния, чем наглостью. Он не надеялся на милость. Слишком явным было презрение в глазах королевы. Она вообще не видела в нем человека. Она видела перед собой зарвавшегося нищего провинциала. Он горько улыбнулся своим мыслям. Ранним утром следующего дня он вышел из дома в холщовых брюках и потертой безрукавке, и уже к вечеру он носил тяжелые мешки с песком вместе с другими рабочими, строившими отель д’Арден.

Несколько дней спустя Изабелла вспомнила о нем. Воспоминание о его дерзкой непочтительности заставило ее вызвать секретаря и продиктовать ему письмо. Лакею она дала адрес, оставленный Орсини. Письмо вышло жестким, даже грубым. Орсини читал его, покрываясь красными пятнами от ярости и обиды. «Мэтр Орсини! — перечитал он заново. — Ее величество изволили уведомить вас, что ваша просьба невыполнима, поскольку ни ваше происхождение, ни ваше образование, ни иные ваши качества не позволят вам достойно служить вашей королеве. Позвольте советовать вам не тратить время попусту и найти себе занятие, к которому вы способны. Изабелла Аквитанская, королева».

Орсини пришел в бешенство, письмо и его презрительный, насмешливый тон уязвили его до глубины души. «Да, я плебей! — воскликнул он, яростно сминая ни в чем не повинный листок и швырнув его на пол, — но что смешного в моей просьбе? Что я сделал такого, чтобы заслужить подобный ответ? Ее величество изволили уведомить! Она издевается! Почему?! Почему она, глупая своенравная девчонка, имеет все, а я должен выносить унижения и насмешки? Почему?»

Он не ошибался. Изабелла не удержалась от искушения посмеяться над ним, отправив сыну колбасника письмо, формой достойное дворянина, но с содержанием глубоко унизительным. Она хотела дать ему понять несоответствие между его положением и его притязаниями.

Он понял. Затаив бессильную ярость, он остался в столице, обещая себе, что его час еще настанет.

Вскоре Изабелле пришлось проводить своего брата в дальнюю дорогу. Он был ближайшим наследником короля Роланда, и теперь старый король скончался. Кончилось детство и беззаботная юность Оливье, как незадолго кончилась свобода юной Изабеллы.

— Теперь мы достойные брат и сестра, — печально вздохнула Изабелла, обнимая его на прощание. — Ты король, а я королева. Наши детские годы остались позади. Никогда больше не будет, как раньше. Никогда.

— Милая Изабелла, все у нас будет хорошо.

— Королей всегда ждут одни лишь несчастья, завистники, заговоры, войны. Нам не узнать ни свободы, ни семейного счастья.

Он промолчал. Все знали, что он давно влюблен в Анну де Принн, красавицу-герцогиню, богатую, высокородную молодую вдову. Но не королеву и не принцессу. Он уезжал, а она оставалась при дворе Изабеллы.

— Ты будешь писать мне, Оливье? Не только как король. Как мой брат.

— Конечно, дорогая сестра.

Она глядела ему вслед. Он уехал, сопровождаемый сотней дворян. Когда-то их родители лелеяли мечты об их браке. Однако вырастив их вместе, королевы-сестры сами ужаснулись тому, что натворили. Они видели друг в друге сестру и брата, любящих и дружных, и было бы кощунством заставить их стать мужем и женой. В конце концов, принцесса Маргарита, сестра королевы Алисии, подыскала для сына некую принцессу Веронику Гримальди, наследующую престол небольшой, но весьма богатой страны. Брак Оливье и Вероники был вопросом времени.

Отъезд Оливье опечалил Изабеллу. Она лишилась верного друга, готового поддерживать ее во всем.

Граф де Рони-Шерье не отходил от Изабеллы ни на шаг, надеясь утешить ее. Постепенно, день за днем, к ней все больше возвращалась веселость и бодрое расположение духа. Прошло время, и Оливье стал для нее воспоминанием.

Однажды Рони-Шерье заговорил с ней об Орсини.

— Ваше величество, — произнес он мягко, — меня глубоко опечалило то, как вы разгневались на моего друга. Может быть, по прошествии времени, вы смените гнев на милость?

— Вашего друга? Я обидела вашего друга? О ком вы, граф? Я как будто не знаю никого из придворных, кто был бы особенно близок с вами. Вы, мне показалось, держите себя ровно со всеми.

— О, не среди придворных! У меня был и есть один друг. Но, боюсь, Орсини рассердил вас своей безрассудностью.

Она помнила его.

— Орсини? Ваш друг? — она улыбнулась. — Вот уж не знала!

— Да. Орсини — мой друг детства. Мы выросли вместе. Я потерял его из виду лишь последние пару лет.

— Вот как? Однако вы ошиблись, граф. Я вовсе не сержусь на него. Просто ему не место здесь, граф, — она подчеркнула его титул, словно давая понять о пропасти, лежащей между Орсини и его другом, Орсини и королевским двором.

— Он прекрасный человек и очень умный, — Рони-Шерье улыбнулся. — Более умный, чем я.

Ее задело его восхищение дерзким плебеем.

— Он просил вас похлопотать за него, граф?

— Что вы, ваше величество! Да Орсини скорее умрет, чем попросит о покровительстве!

— Вы так хотите, чтобы он получил какую-нибудь должность?

— Откровенно говоря, хочу. Я всегда желаю добра моим друзьям, ваше величество.

— Пусть так. Я, пожалуй, что-нибудь придумаю.

И Изабелла лукаво улыбнулась, а в ее глазах сверкнул огонек.

— Ах, ваше величество, — грустно сказал граф, — вы все-таки настоящая королева.

— Разве по-вашему это дурно? — кокетливо спросила Изабелла.

— Нет. Да. Это весьма печально для меня. Будь вы обыкновенной женщиной… Если бы вы были просто женщиной, мне было бы проще, гораздо проще.

— Я не понимаю вас, граф.

— Вы всегда не понимаете! — с горькой обидой воскликнул Рони-Шерье.

— Вы знаете, что я вас люблю, но всегда делаете вид, будто не понимаете ничего. Вы играете моими чувствами к вам. Вас забавляет, когда ваши слова причиняют мне боль. Вы развлечения ради кружите мне голову, не гоните и не зовете, позволяете мне быть у ваших ног и постоянно твердите: «Не забывайтесь. Что это вы говорите?» Вы… вы жестокая кокетка, ваше величество.

— Вы снова забываетесь, — заметила королева.

— Да! Стоит мне только сказать правду, как вы отталкиваете меня, а если я молчу, тогда вы маните меня обратно. Зачем, за что вы издеваетесь надо мной?

Изабелла улыбалась. Ей нравилось, что ее так любят.

— Что же вы от меня хотите, господин де Рони-Шерье?

— Я или умру, или не буду вашим бесправным фаворитом! Мое сердце может быть разбито, но оно не станет игрушкой.

— Никто не играет вашим сердцем.

Он с надеждой вгляделся в ее лицо.

— Ваше величество, — молил граф. — Только скажите мне правду. Что я для вас?

— Правду? Прекрасно. Так слушайте же, бесправнейший из фаворитов, ибо правда в том, что я люблю вас.

Он ахнул и умолк, не находя слов, чтобы выразить восторг.

— Да вы, кажется, не рады. Или рады?

Королева, не теряя самообладания, подошла к ошеломленному молодому человеку и посмотрела ему прямо в глаза.

— Изабелла… — прошептал он блаженно.

— Да, Антуан… — в тон ему проговорила королева, улыбаясь уголками нежных губ. В страстных объятиях смешался атлас ее платья с бархатом его камзола, завершившись поцелуем, долгим и нежным, как их чистая любовь. Теперь графу грех было жаловаться. Его мечта сбылась.




Изабелла сдержала слово и пригласила Орсини во дворец. Она отыскала новый способ досадить наглецу. Хотя ничто не мешало ей принять его немедленно, она заставила его прождать в общем зале, где толпились просители, более часа. Лишь когда Орсини стал явно порываться уйти, она велела впустить его. Так что молодой человек вошел в ее кабинет, преисполненный благородного негодования. Ее слова не улучшили его настроения.

— Вот что, мэтр Орсини, — заявила королева, высокомерно поглядывая на юношу, — мы великодушно подыскали вам место. Вы, как будто, желали служить своей королеве? Рассмотрев вашу просьбу, мы решили назначить вас помощником писаря. Однако же вы должны помнить об ответственности, которая ложится на ваши плечи. Возьмите же патент, и можете идти. Завтра вы приступите к своим обязанностям.

Ниже должности при дворе при всем желании было не найти. Разве что прислуга и лакеи.

— Благодарю ваше величество, — ответил оскорбленный сын колбасника, — но я не могу принять ваше «великодушное» предложение.

— Отчего же, сударь? Оно вас не устраивает?

Орсини сильно побледнел.

— Я думаю, ваше величество, что мог бы справиться и с работой более важной и полезной. По-моему, должность помощника писаря — это слишком мало даже для начала.

Откровенная дерзость и невежливость его ответа поразила юную королеву.

— Вот вы как полагаете? Не много ли вы на себя берете, мэтр Орсини? Вы просто дурно воспитаны и грубы.

— А с вашей стороны не грубость ли оскорблять честного человека насмешками! — не удержавшись вскричал Орсини.

— А вы наглец, — спокойно отметила Изабелла.

— У меня лишь есть гордость, — возразил он.

«Больше ее у тебя не будет», — подумала Изабелла, вызывая звонком колокольчика стражу. Она приоткрыла дверь, не обращая внимание на остолбеневшего Орсини. Несколько вооруженных гвардейцев, принадлежащих к ее личной охране, вбежали в кабинет и схватили юношу. Он попытался высвободиться, но это было бесполезно.

— В тюрьму наглеца, — приказала королева, освобождая страже дорогу. Несколько мгновений она наблюдала за ними, но когда молодого человека уже уводили, она вдруг спохватилась.

— Нет, постойте! Я милую его.

Стража отпустила Орсини. Слегка помятый, он отошел в сторону и отвернулся. Воцарилась тишина. Королева позволила ему остыть и осознать случившееся.

— Ну что, мэтр Орсини? Не забывайте, что я все еще хочу видеть вас вторым помощником писаря.

Она прочитала в его глазах всю ненависть мира.

— Хорошо, я согласен. В конце концов, это приятнее, чем сидеть в одиночной камере.

— Рада, что вы верно меня поняли, — она жестом отпустила стражников. — Вот и вся ваша хваленая гордость. Приступите к выполнению своих обязанностей с завтрашнего утра.




— Поглядите, как здесь красиво! — Изабелла приподняла свечу, освещая помещение. Антуан огляделся. Они стояли в изящно убранной комнате, в которой была только одна странность — в ней не было окон.

— Этот подземный ход построил еще мой прапрадедушка, Антуан. Здесь он тайно встречался с послами Нерингии. Как вы знаете, это при его правлении Нерингия присоединилась к нашему королевству.

— И куда он ведет?

— Увидите, Антуан. Мы выйдем в город далеко от дворца.

Они покинули уютные комнаты и спустились по темной лестнице в узкий коридор. Там не хватало места, чтобы идти вдвоем, и королева пошла вперед, освещая дорогу. Около получаса они петляли по узким ходам, пока впереди не забрезжил свет. Изабелла открыла своим ключом ворота. Вверх вела винтовая лестница. Они поднялись по ступеням, оказавшись в небольшой беседке посреди одичавшего яблоневого сада.

— Узнаете, где мы находимся, Антуан? Глядите, вон там Рыночная площадь, а там — собор!

— Поразительно!

— Что ж, пора возвращаться.

Они проделали тот же путь по подземному коридору.

— Вот, поглядите, Антуан, видите дверь? Она выходит в тот коридор, что я показывала вам нынче утром. Там почти всегда пустынно. И оттуда можно, не вызывая вопросов, быстро попасть на общую лестницу. А отсюда можно попасть в мои покои, если, конечно, есть ключ!

Они снова оказались в просторном зале Тайных встреч.

— Здесь всегда можно поговорить без свидетелей. — улыбнулась Изабелла. — И не только.

Антуан понял намек, и поцеловал ее в губы раз, потом другой, задержавшись подольше. Пора было возвращаться, но они медлили.

— Как вы отнесетесь, если я приглашу вас на танец? — прошептал Рони-Шерье. Изабелла ответила ему глубоким реверансом, словно на балу, и они медленно закружили по комнате. Им не нужна была музыка, она и так играла в их сердцах в унисон. Ее глубокие и нежные звуки рождались на самом дне души, и пусть недоступны были слуху, но отражались в их глазах, которых они не сводили друг с друга в упоении.




Вынужденный занять малопочетную должность помощника писаря, Орсини был в бешенстве и готов был отомстить королеве даже ценой жизни. Ему хотелось высмеять ее, обидеть или унизить, как она унизила его. Но Изабелла была красива, скромна, изящна и добродетельна. У нее не было тайных пороков и глупых любовников. Рони-Шерье относился к нему по-прежнему дружески, не очень понимая его досаду, все другие о нем просто забыли. Зато теперь у него была своя каморка во дворце, правда, в дальнем крыле и такая жалкая, что даже Орсини, не привыкший к роскоши, ужаснулся ее убогости.

Он вставал до рассвета, с отвращением умывался ледяной водой, которую разносил по комнатам бородатый слуга в потрепанной и не очень-то чистой одежде, и казалось невероятным, что здесь же по соседству существуют богатство и роскошь. Он носил тот же потертый суконный костюм, в котором приехал покорять столицу, и каждый мог помыкать им, как того желал.

Кипевший в Орсини гнев не мог не найти себе выхода, иначе он просто сжег бы его изнутри. Однажды старший писарь передал ему бумаги, которые требовалось начисто переписать. У Орсини был красивый четкий почерк, и теперь он только и делал, что бездумно переписывал различные документы и письма. Прочитав документ, Орсини узнал стиль и манеру королевы. Письмо было на испанском языке и испещрено малоразборчивыми исправлениями. Он прочитал его снова и решил, что королева выбрала неудачную форму для изъявления своих мыслей. Взяв перо, он быстро внес изменения. Спустя четверть часа листы пестрели его замечаниями. Орсини потрудился на славу. Только, когда он, наконец, аккуратно переписал все, документ нельзя было узнать… Старший писарь не заметил ничего странного и принес готовые бумаги королеве. Изабелла сразу почувствовала перемены, она не узнавала своего стиля, да и таких оборотов она никогда не использовала.

— Кто писал эту бумагу? — сухо спросила она.

— Мой помощник Орсини, ваше величество. Неужели он посмел допустить ошибку?!

— Орсини, — повторила она медленно, словно пробуя его имя на вкус.

— Немедленно пришлите его ко мне.

Орсини вошел в кабинет. Здравый смысл подсказывал ему, что его ждет увольнение, но все же его резко очерченное лицо светилось от удовольствия. Удовлетворенное самолюбие, которое королева прочитала в выражении его лица, лишь усугубило ее раздражение. Ему казалось очевидным, что королева в глубине души признает его правоту. Однако же пристыженной Изабелла не выглядела. Она презрительно передернула плечами.

— Вы говорили мне, — сказала королева, — что достойны быть даже моим секретарем. И что я вижу? Вы не сумели выполнить простейшее поручение. Я уже сожалею, что рискнула оказать вам доверие, сделав вас помощником королевского писаря. Однако же я добра. Я не стану увольнять вас теперь же. Но если повторится что-либо подобное, можете сразу собираться и в столице более не показываться. Вам не будет места не только во дворце, но и в любом другом месте тоже.

— Ваше величество, мне не кажется, что я не справился с работой. Разве вы не вовремя получили все бумаги?

— Вовремя. Но вы вернули мне совершенно не те документы, черновики которых я отдала мсье Брюно. Вы самовольно исказили их смысл, что является почти государственным преступлением. Но я закрываю на это глаза, полагая, что здесь повинна ваша неопытность, а не злой умысел. Перепишите все так, как было мною задумано, и я милостиво забуду о вашей выходке.

Орсини вспыхнул.

— Переписать? Но, ваше величество, признайте, так лучше. Сравните ваш стиль и мой. Ваш стиль хорош для сентиментальной новеллы, — едко заметил Орсини. — Так не пишут королям.

Изабелла покраснела.

— Я не обманываюсь на ваш счет, Орсини. Я знаю, что вы наглец. И еще знаю, что вы пешка. Кто помешает мне отправить вас в тюрьму, если будет на то моя королевская воля? Ваш друг? Что ж, вы недурно подстраховались. Но граф де Рони-Шерье не пойдет против моей воли. Тем более, вы просто напрашиваетесь, чтобы я наказала вас как следует. И видит бог, я так и сделаю, если вы и впредь будете проявлять свое дурное воспитание, — она повысила голос, чего ранее с ней никогда не случалось.

— Запомните, ваше дело — подчиняться. А сейчас я приказываю вам привести работу в надлежащий вид. И если вам еще дорога мысль стать кем-то — повинуйтесь.

— Если бы вы взяли себе за труд внимательно прочитать все и выслушать мои замечания…

— Довольно! Перепишите, — холодно перебила его королева. — И я в последний раз столь добра с вами, — добавила она.

Орсини удалился, преисполненный злости и досады. Письмо он скомкал в руке и по дороге бросил в угол. Зло чертыхнувшись, он прошел мимо кабинета, где работали писцы, и поднялся по лестнице в свою каморку. «Меня непременно арестуют», — решил он. Он опустился на продавленный стул и стал ждать. Он чувствовал, что это еще далеко не все. И действительно, вскоре к нему пришли от королевы. Однако же его не арестовали, а передали пакет. Орсини машинально взял его и вскрыл, готовый к любой неприятности. Крик удивления вырвался у него. В пакете была грамота на дворянство, выполненная и подписанная по всем правилам, и имя его еще не просохло как следует. «Вот это королева! — восхищенно вскрикнул Орсини. — Так я теперь дворянин, господин де Орсини. Вот это да! Но почему?!» Почему? Вот вопрос, испортивший все удовольствие. Почему? Орсини не мог понять, что случилось. Да, он неглуп и способен на многое, но он был настроен на долгие годы упорного труда. Но вот так, вдруг, получить грамоту на дворянство?

Орсини рассердил королеву. Изабелла нашла его удачной мишенью для развлечения, раз его гордыня и самомнение застилали ему глаза. Через несколько дней она вдруг сделала его старшим писцом. В скромном стане служителей пера и чернил начался нешуточный переполох. Теперь те, кто нещадно помыкали юношей, неожиданно оказались у него в подчинении. Бывший старший писец едва ли не слезами примчался на поклон к королеве, умоляя избавить их от Орсини. За несколько дней Орсини сполна отыгрался за недели нудного кропотливого труда в унылом темном кабинете. Однако вскоре Изабелла сжалилась над несчастными и избавила их от мстительного начальника. Теперь она сделала Орсини своим личным секретарем, что уже было местом весьма престижным. Кроме того, Орсини была дарована грамота, где было черным по белому написано, что ему жалуют титул виконта де Ланьери и «родовое поместье Ланьери с лесом и лугами». Орсини не знал, что и думать. Он оказался в такой ситуации, когда лучше было не думать вовсе, принимая все как есть. Постепенно он перестал задаваться вопросами. Скоро его нежданное возвышение перестало казаться ему шуткой или ошибкой. А презрение к своей особе, которое он ощущал ежедневно и ежечасно, трогало его мало.




Не будь Орсини столь несносен, Изабелла, пожалуй, не позволила бы себе столь открыто играть им. Иногда она задавалась вопросом, на что, собственно говоря, рассчитывает этот мальчишка. Он не мог не знать, что при дворе столь почетная должность, как личный секретарь королевы, не может надолго закрепляться за одним человеком, тем более, человеком низкого происхождения. Он не мог не знать, что спустя месяц-два его вышвырнут вон. Изабеллу мало волновало, куда он пойдет потом, привыкнув к жизни во дворце, однако думал ли он сам об этом? Даже если бы она, сжалившись над ним, позволила бы ему оставить себе титул, его «родовое имение» уже три года, как сгорело во время пожара, а его земли были клочком болотистой пустоши, не приносящей никакого дохода. Иногда взгляд королевы с любопытством останавливался на худом лице с тонкими сжатыми губами. Выражение упрямства, застывшее на нем, интриговало ее. Она ждала, что он выкинет какой-нибудь номер, чтобы удержать свое место. Однако он молчал, ни о чем не просил ее.

А потом она поняла, что он и правда не дорожил своей должностью секретаря. Но, осознав это, она еще сильнее ожесточилась против него.

А вышло все так.

Однажды утром она диктовала Орсини письмо. Ее взгляд рассеянно скользил по открывавшемуся из окна пейзажу, по аккуратно обсаженным можжевельником аллеям парка, и она часто забывала, о чем уже успела продиктовать, и Орсини каждый раз приходилось терпеливо перечитывать вслух написанное. На пороге кабинета появился слуга. Он с низким поклоном доложил, что к ее величеству пришел интендант финансов Гренгуар.

Изабелла кивнула.

— Ему назначено. Пусть войдет.

Орсини продолжал сидеть за столом, поигрывая пером. Изабелла хотела отослать его, но затем передумала. Гренгуар был красивый, видный мужчина, возрастом чуть за сорок, серьезный и рассудительный.

— Позвольте представить вам мой план касательно вашей казны, ваше величество.

Его бумаги были испещрены цифрами, и она со своего места видела, как мелок и неразборчив его почерк. Она хотела было сказать, что доверяет ему самому разобраться с казной, но тут из-за ее спины появилась рука, принадлежавшая ее секретарю, и Орсини перехватил у него бумаги и перенес их на свой стол. Гренгуар сделал было резкое движение, желая выхватить у него свои расчеты, но сдержался. Изабелла с недоумением отметила, что страха в его глазах больше, чем гнева. Орсини быстро пробежал глазами записи. Неловкую тишину нарушало лишь шуршание бумаг. Потом он откинулся на стуле со злорадной улыбкой, вперив острый, как бритва, взгляд в финансиста. Не торопясь, словно наслаждаясь минутой, он разложил листы на столе, аккуратно, сторона к стороне.

— И где же еще триста тысяч франков, господин де Гренгуар? — спросил он с насмешкой. — Глядите, они были здесь, здесь и здесь, а потом вдруг пропали. С чего бы это?

Гренгуар не спорил и не возмущался. Он молча протянул руку и собрал свои бумаги. Затем он поклонился и вышел неверной походкой. Изабелла знала, что должна бы возмутиться его бесчестностью, но не могла. Все было как-то неправильно. И вновь ее раздражение обратилось против Орсини, выведшего интенданта на чистую воду. Ей стало жаль Гренгуара и стыдно за него. Раздираемая противоречивыми чувствами, Изабелла стояла у окна, невольно заливаясь краской. Орсини как ни в чем не бывало занял свое место в углу кабинета. Теперь она догадалась, чего он ждет. Он не ценил места секретаря. Он метил на место Гренгуара.

Гренгуар больше не пришел. Она вообще больше никогда его не видела. Сбитый с толку лакей принес ей через час прошение об отставке, сообщив, что Гренгуар уже покинул дворец. Опечаленная Изабелла обратилась к Орсини с еле сдерживаемым гневом.

— Вы этого добивались, виконт де Ланьери? — она безжалостно подчеркнула его дутый титул. — Вы этого хотели?

Он не смутился.

— Ваше величество предпочитает, чтобы вас обворовывали?

— Что ж, теперь меня не обворовывают. Что же теперь? Как я понимаю, вы рассчитываете, что займете место интенданта финансов? Не так ли?

— Если вашему величеству будет угодно.

Ее злило, что он не просит ее. Он выжидал, уверенно, как будто должность была уже у него в кармане. И Изабелла, которая до сих пор не замышляла ничего большего, кроме как допустить этого наглеца во дворец, а потом вновь выкинуть его на улицу, ожесточилась, и в ее голове созрел иной план. Она слегка прикусила губу. Помолчав несколько мгновений, показавшихся обоим вечностью, она выговорила:

— Что ж, пусть. Покажите нам, на что вы способны. Однако… Столь высокий пост не может занимать человек, чье происхождение столь сомнительно… Я сделаю вас… маркизом. Да, так и сделаем.

Орсини задохнулся от счастья и удивления. О подобном взлете он даже не мечтал. Он, сын бедного колбасника, — маркиз! У него закружилась голова. Словно сквозь плотный туман он слышал слова королевы.

— Пост интенданта финансов налагает на вас огромную ответственность, о которой вы можете лишь догадываться. Допущенная вами ошибка не сможет быть прощена или оправдана…

Он едва слышал ее голос, отгородившись от мира, пытавшегося вернуть его к реальности. Он не хотел этой реальности. Он видел лишь искрящийся яркий мир, где он был маркизом и министром. Все, о чем он мог мечтать, вдруг, за считанные недели, сбылось, а он почти не прилагал к этому усилий. Он поднял глаза на Изабеллу.

— Ваше величество не будет разочаровано, — выговорил он с усилием.

Весть распространилась по дворцу, словно ураган. Потрясенные придворные передавали ее друг другу, опасливо оглядываясь и недоуменно высказывая шепотом свои предположения, одно невероятнее другого. Возвышение бедного провинциала заинтриговало всех. Рони-Шерье был обеспокоен, он помнил злорадное выражение, мелькнувшее в ясных голубых глазах Изабеллы. Сафон, метивший на пост первого министра, потому что все знали, что старый Ги де Бонар скоро уедет доживать свой век в покое и тишине, был близок к панике. Он весьма ревностно относился к своей власти, и Орсини казался ему досадной помехой к осуществлению его планов. Однако он был хитер, но не доходил в своей досаде и раздражении до крайностей. Был еще Курвель, тайно ненавидевший и Сафона, и Орсини. Он был моложе Сафона, и тем более, первого министра. Изощренный, коварный ум, который мог бы быть направлен на нечто полезное, искал врага и всегда находил. Сафон боялся его, но он льстил себе надеждой, что его опыт и проверенная годами верность короне значат для королевы больше, чем молодость и энергия Курвеля, тем более, все знали, что Изабелла недолюбливает его. И тут еще Орсини умудрился втиснуться меж двух огней, став объектом ненависти для обоих. Сафон пошел по пути простому — он решил воздействовать на Изабеллу словами, ведь он был советником еще ее отца.

— Ваше величество, это весьма опрометчивый шаг! Непроверенный, новый при дворе человек! Неопытный провинциал! Столь высокую должность должен занимать один из лучших.

Он знал, что Изабелла простит ему подобные вольности. Она подавила усмешку.

— Что беспокоит вас, месье, вред, который Орсини может нанести государству, или лично вам?

— Ваше величество несправедливы к самому верному слуге царствующего рода, — он низко склонился, но небольшие хитрые глазки внимательно следили за Изабеллой. Она делала вид, будто не замечает его маневра, и безмятежно улыбалась.

— Я знаю вашу преданность, однако Гренгуар подвел нас, и я вынуждена рискнуть, взять человека нового. Вы, друг мой, уже министр, и я не могу предложить эту должность вам. Приходится рисковать.

— Однако…

— Не стоит беспокоиться. Если Орсини не справится со своими обязанностями, он покинет дворец навсегда.

— А если справится…

— Тоже.

Старый министр задумчиво потер переносицу. Он заподозрил, что у королевы есть какой-то расчет, которого он пока не понял. Он несколько успокоился, понял, что Орсини был не более, чем игрушкой в чужих руках.

Но кроме Сафона недоброжелателей у Орсини было предостаточно. Как раз вернулась королева-мать. Изабелла устроила все так, что Орсини пришлось представляться ко двору в один день с дочерьми провинциальных дворян, которых привезли в столицу в тщетной надежде выгодно выдать замуж. Изабелла была занята болтовней со своими фрейлинами, но одним глазом нет-нет, да и поглядывала на Орсини, затерявшегося в толпе старомодных неуклюжих провинциалов. Интендант финансов! Изабеллу смешила сама мысль об этом. Он выглядел слишком бедным, слишком юным, слишком серым, слишком неловким для двора. Дурно сшитый костюм только подчеркивал его худобу, скованность, неловкость движений, неправильность черт. Наконец глашатай выкрикнул его новое имя, и он, с трудом растолкав соседей, добрался до трона. Изабелла не глядела на него, она улыбалась Рони-Шерье, стоявшему рядом в лучшем своем камзоле из дорогого атласа, расшитого серебром. Королева-мать проявила некоторый интерес к молодому человеку, пытаясь скрасить невежливость дочери.




— Де Ланьери? Хороший род… Но позвольте… Род Ланьери угас. Последний из них, Ги-Бенуа, умер бездетным четыре года назад, и я сама отправила управляющего в его поместье, в Этрейль, чтобы все доходы шли в казну. Не понимаю. У него не было ни братьев, ни сестер, единственный кузен-маршал погиб в сражении.

— Я не его родственник, — сказал Орсини.

— Кто же вы?

— Ее величество даровали мне титул маркиза и поместье Ланьери.

Орсини безумно унижала необходимость оправдываться, а королева упорно не замечала его. Королева-мать двумя пальцами взяла у него грамоту, но ее губы брезгливо покривились, прежде чем сжаться в узкую полоску. Она ничего не сказала, однако ясно было, что Орсини для нее более не существует, как не существует на самом деле «родового поместья Ланьери». Сам он, обладая гибким природным умом, прекрасно видел, как изменилось выражение лица королевы Алисии. «У королевы будет завтра большой разговор», — подумал он. Но при придворных королева-мать сохранила маску равнодушия.

— За особые заслуги? Что же это за услуги, дочь моя, за которые дают столь высокий титул? Удовлетворите же наше любопытство. Должно быть, это нечто весьма серьезное, а мы до сих пор ничего не знаем.

Изабелла с улыбкой повернулась к ней.

— Ах, пустяки, матушка. Вам не будет интересно. Маркиз — наш новый финансовый гений.

Королева-мать замерла, и Орсини легко прочитал в ее глазах: «Так увеличьте ему жалование, раз он хорошо служит, но причем же здесь титул?» Однако королева Алисия проявила выдержку, достойную ее положения, памятуя, что этикет не позволяет выяснять отношения при посторонних. Она с презрением в голосе поинтересовалась:

— Да? Вы, маркиз, должно быть, получили прекрасное образование.

— Смею думать, да, ваше величество.

— Коллеж Франциска Великого? — назвала она привилегированное заведение, куда принимали лишь детей дворян за высокую плату. Орсини сказал правду, хотя уже понял, что вызовет своим ответом бурю. Название заведения для лиц простого происхождения, где не учились даже сыновья разорившихся шевалье, шокировало королеву-мать. Но она и тут взяла себя в руки.

— Хотите ли вы сказать, что и дворянскую грамоту получили из рук моей дочери?

— Именно так.

— Что ж, ее величеству лучше знать… — королева с благостным лицом покосилась на Изабеллу. — Рада за вас, маркиз, — вдруг произнесла она медовым голосом, словно только что не жгла его огнем презрения. Это был знак, что его аудиенция окончена.

Орсини поклонился, но та посмотрела сквозь него, ожидая следующего счастливчика, удостоенного великой чести.

Только оставшись наедине со своей дочерью, королева-мать дала волю эмоциям.

— Не понимаю вас, дочь моя, видит Бог, не понимаю. Приблизить ко двору такого человека…

Она увидела, что Изабелла смеется.

— Он сын колбасника из провинциального городка.

— Что? О Боже, дочь моя! Это выше моего понимания. Я могу понять, если речь идет о вашем красавчике Рони-Шерье, не одобрить, но, по крайней мере, понять. Он хоть и не из самого лучшего рода, но, безусловно, настоящий граф, сын моей фрейлины, великолепно воспитанный. И отец его был графом, и дед, и прадед, и так несколько веков подряд. А этот мальчишка, невесть откуда взявшийся, чем мог он заслужить вашу благотворительность? Боже, плебей!

— Он образован.

— Это вы называете образованием, Изабелла?

— Конечно. Это прекрасное учебное заведение, откуда вышло множество талантливых людей, просто они и близко не появляются около нашего дворца.

— И правильно делают!

Изабелла безразлично пожала плечами.

— Он ведь не так уж и похож на настоящего плебея, матушка. Я имею в виду, не чавкает, не вытирает рот рукавом и все такое. Вы ведь обращали внимание, что люди низкого происхождения даже ходят как-то иначе, словно руки их слишком тяжелы, а ноги заплетаются. А Орсини, конечно, держится не как аристократ, но все же вполне сносно. Пусть же попробует им быть.

— Его манеры в наши времена могут иметь весьма прозаическое объяснение. Должно быть, его мать или бабка была горничной в хорошем доме, вот и все.

— Возможно. Да не принимайте, матушка, все это близко к сердцу. Его дерзость не доведет его до добра. А я его немного проучу. Вот поглядите, во что он превратил мое письмо.

Королева-мать внимательно прочитала.

— Это его исправления?

— Да.

— Гм… Дочь моя, к нему стоит прислушаться. С психологической точки зрения он прав. Чтобы проявить любезность и все же настоять на своем, пожалуй, лучше…

Она вдруг умолкла. Изабелла ждала.

— Умный плебей — это все равно плебей, — наконец выдавила из себя королева-мать. — Дело не в том, когда и кто сделал его маркизом. Дело в воспитании. Видите ли, дочь моя, дворянина, если он не последний негодяй, всю жизнь держит в узде его воспитание, он с молоком матери впитывает, что король для него больше, чем отец. И в почтении к трону он живет и умирает. Плебей всегда раб своей карьеры и своего кошелька. Он служит тому, кто больше платит. Он никогда не положит жизнь ради своего короля. Он никогда не будет видеть в вас нечто большее, чем молодую женщину с неограниченной властью. Он не знает, что такое истинная верность, истинная преданность сюзерену.

— А что собственно такое — истинная преданность?

— А вы заглядывали в глаза Рони-Шерье?

— Мне казалось, что вы его недолюбливаете…

— Да, но он неопасен. Хотя лучше б вам не показывать в открытую, что он много для вас значит.

— Да, матушка.

— И вы будете осторожны с этим, как его, Орсини де Ланьери?

— Вы шутите, матушка. Я с него глаз не спущу.

— Рада, что вы правильно поняли меня, дочь моя.




Орсини мрачно следил за яркими огнями фонарей, зажженных в честь бала. Внизу суетились слуги, подъезжали кареты, щедро надушенные дамы в необъятных кринолинах под руку с мужьями неторопливо поднимались по ступеням, и перед ними распахивали двери, кланяясь до самой земли. Его никто не звал на праздник. Зато работы у него был непочатый край. Он вглядывался в полумрак вечера. Стоило ли все это пережитых унижений? Стать интендантом финансов королевства — и зачем? Чтобы из тесной каморки с низкими потолками, которую он занимал еще будучи помощником писаря, наблюдать как развлекаются другие? Причем не имея маковой росинки во рту с самого утра? Смешно. Изабелла как-то запамятовала привести его жалование в соответствие с его нынешней должностью, да и то, то ли нарочно, то ли по рассеянности, но часто не выплачивала ему. И интендант финансов, зажмурившись, чувствовал, что неспособен думать ни о чем, кроме нарастающего чувства голода. Он не мог сосредоточиться. Цифры прыгали перед глазами. Перед ним лежали бумаги, где речь шла о миллионах, а у него в кармане не было даже мелкой монеты. Он не выдержал и, отшвырнув перо, зашторил окно, чтобы не видеть ярких отблесков празднования. Интендант финансов свернулся калачиком на жесткой узкой кровати, закрыл глаза и всхлипнул от голода, разочарования и грызущей тоски.




— Изабелла, произошла странная вещь.

— Странная? О чем вы, Антуан?

— Я об Орсини.

— Снова Орсини? Разве он снова недоволен?

— Он занял у меня пять ливров.

Изабелла слегка покраснела.

— Вот как?

Антуан смотрел на нее в упор.

— Это ведь недоразумение, не так ли, Изабелла?

— Что именно?

— Что вы не платите ему за службу.

— Конечно, недоразумение, — солгала королева, отводя взгляд в сторону. — Это клерки что-то напутали.

— Я начал было думать, Изабелла, что вы решили посмеяться над ним.

— Нет, конечно. С чего бы?

Именно так оно и было, но Антуан был не тот человек, который посмеялся бы вместе с ней над ее шуткой. Он слишком хорошо знал Орсини, чтобы не понимать, что тот воспринимает все всерьез, слишком всерьез и слишком близко к сердцу. Ему хотелось верить в то, что и Изабелла искренна, и он верил ей, не мог не верить женщине, которую любил.

Через несколько дней от короля Оливье, брата Изабеллы, прибыл курьер. Оливье намерен был жениться. Принцесса Вероника Гримальди была невестой, которую не отказались бы заполучить в жены многие монархи. Лучшей партии на то время для Оливье нечего было и желать. Разве что сама Изабелла, но хотя браки между двоюродными братьями и сестрами были тогда в ходу, Оливье и Изабелла и слышать об этом не хотели. Как ни убеждали Оливье, он наотрез отказался посылать сватов к кузине.

— Она мне сестра, — повторял он в сердцах. — Как вы не можете понять? Мы выросли с ней как родные.

В этом вопросе Оливье проявил редкую твердость.

Изабелла была несколько удивлена приглашением. Она, слишком еще молодая, чтобы жить разумом, а не сердцем, думала, что Оливье настоит на браке с герцогиней Анной де Принн, он ведь был в нее влюблен едва ли не с отрочества. Но интересы государства для Оливье были выше личных.

Изабелла отправилась в путешествие, хотя душа у нее не очень-то лежала к этому браку. Она немного знала Веронику, и та понравилась ей своими мягкими, доброжелательными манерами. Было жаль обрекать ее на брак без любви. Королеву сопровождали ее мать, графиня де Берон, еще несколько фрейлин, свита, бесчисленное множество слуг. Среди свиты был и Рони-Шерье.

Королевство осталось на попечение Орсини. Королева-мать пыталась повлиять на Изабеллу, чтобы Орсини не оставался на столь долгое время без надзора. Но, пообещав все как следует обдумать, Изабелла выкинула проблему из головы. Ее больше интересовало, какое платье следует одеть на свадьбу. Кроме того, ею еще владела детская вера в людей.

Вероника Гримальди была миловидна, но даже сравниться не могла с герцогиней де Принн. Оливье вел себя с ней по-рыцарски, словно женился по велению сердца. Вероника выглядела довольной. Она была счастлива и тем, что ее жених был молод и вовсе не безобразен. За годы девичества она привыкла ожидать, что в день свадьбы будет отдана чужому человеку, которого изберут ей другие, возможно, неприятному, или некрасивому, или жестокому, или даже сочетающему в себе все это.

Вероника и Оливье обвенчались в Соборе св. Павла, и празднества длились целую неделю. Наконец, наступила пора возвращаться. Смолкла музыка, убрали украшения, разъезжались гости, — жизнь входила в свою обычную колею. Изабелла со своим двором покинула гостеприимных родственников.




Между тем, Орсини резко изменился за то время, что она провела у брата. Он не стал красавцем, подобно Рони-Шерье, и не обрел благородство черт, подобно барону де Бонди, однако он научился держаться с достоинством, вызывая уважение к себе. Изабелла не узнавала его. Его камзол простого покроя без украшений был более чем скромен, но только такой он и мог носить при его неброской внешности. Зато теперь его платье было хорошо сшито и сидело как влитое. Над его прической поработал цирюльник, и непокорные пряди более не торчали во все стороны. Он не стал красивым, но откровенная непривлекательность и неловкость как-то пропали, и он больше не выглядел странно во дворце. Изабелла невольно отдала ему должное. Он умел себя держать.

Но, кроме того, она обнаружила в собственном дворце перемены. Повсюду, куда бы она не обратилась, чувствовалась рука Орсини. Она не замечала этих нововведений, пока была рядом, но даже недолгое отсутствие во дворце заставило ее оглядеться кругом свежим взглядом. Исчезли некоторые клерки, в том числе старший писец и двое помощников Гренгуара. Орсини по собственному почину перебрался в комнаты Гренгуара и распорядился переоборудовать его кабинет, так что она застала рабочих, штукатурящих слуховое окошечко, которое ее отец и его доверенные лица бывало использовали, чтобы всегда быть в курсе всех дел интенданта финансов. Сменили место пребывания документы ее отца, хранившиеся в шкафу, который она не потрудилась запереть. Сафон выглядел сбитым с толку. Как выяснилось, Орсини выманил у него ключ от казны и позабыл вернуть обратно. Старый больной Ги де Бонар, который едва ходил и еле слышно разговаривал, попустительствовал Орсини, легко поддавшись его напору. Курвель пребывал в ярости, поскольку в результате перестройки комнат его кабинет превратился в проходной двор, где сновали туда-сюда рабочие, клерки, посетители.




— Вы не можете не вмешаться, Изабелла, прошу вас!

Скандал разразился во время первого же бала, устроенного по приезде домой. Изабелла сама была тому свидетельницей. Конечно же, без Орсини не обошлось. Его острый язык и неугомонный нрав в очередной раз навлекли на него неприятности. Барон де Бонди, другой участник учиненного беспорядка, человек обычно сдержанный и рассудительный, вызвал его на дуэль. Насколько Антуан, находившийся во время ссоры неподалеку, мог судить, Орсини позволил себе некое насмешливое замечание по поводу Анны де Принн, холодной и далекой звезды барона де Бонди. Самому Орсини было не понять отстраненного, благоговейного и безответного любования, без малейшей надежды на взаимность, даже без самой малости сочувствия к его чувствам. Возможно, Орсини уловил презрительный взгляд барона в его сторону — Изабелла полагала, что это весьма вероятно. Возможно, Орсини просто по своему обыкновению сказал правду, что герцогиня — обыкновенная пустышка без головы и без сердца, вытянувшая в ранней юности счастливый билет, сделавший ее богатой и знатной, и подаривший ей в двадцать лет свободу выбирать, как ей жить дальше. Она не способна была оценить чувств ни Бонди, ни Оливье, но склонялась к Оливье — он был принцем, а теперь и королем. Бонди взвился, и слово за слово, оскорбление за оскорблением, — Орсини получил вызов на дуэль.

— Антуан, вы чересчур впечатлительны. Я понимаю, Орсини ваш старый друг, но дайте ему, в конце концов, жить, как ему нравится. Он уже давно не ребенок.

— Поймите же, ваше величество! Он пытается принять правила игры, в которых ничего не смыслит. Он в своей жизни держал шпагу от силы раза два или три.

— Но это он развязал ссору с Бонди!

— Он погорячился.

— Так пусть извинится. Бонди человек благородный, с чувством чести. Он не станет настаивать на дуэли.

Антуан почти рассердился. Он-то понимал, что характер у его друга скорее тяжелый, и подобное предложение только раззадорило бы его.

— Орсини ни за что не станет извиняться, уж я-то его знаю. Он с роду ни у кого не просил прощения.

— Антуан! Согласитесь, это его личная трудность. Пусть учится.

— Прошу вас, Изабелла! В конце концов, ведь дуэли строго запрещены!

— Моим отцом. Однако же я лично не вижу ничего предосудительного, если двое взрослых людей по взаимному согласию выясняют между собой свои личные отношения.

— Но это же не будет справедливая дуэль! Бонди просто-напросто заколет его.

— Дорогой Антуан, не преувеличивайте. Бонди человек благородный, и не станет драться с этим нахальным мальчишкой в полную силу.

— Станет, потому что Орсини вынудит его.

Изабелла поморщилась. Она предпочла бы проучить Орсини, но не могла обидеть Рони-Шерье отказом.

— Я обещаю, что обо всем позабочусь. Вы согласны?

— Вы запретите им драться?

— Я… сделаю по-другому. Вы можете ни о чем не беспокоиться.

— Простите мне мое любопытство, однако, что означает «по-другому»?

— Увидите. Собственными глазами. Когда они встречаются?

— Завтра утром, как только взойдет солнце.

— Где?

— В парке, за озером.

— Вы, я надеюсь, не секундант? — спросила Изабелла.

Он покачал головой.

— Он и не предлагал мне. Знал, что я не стану в этом участвовать.

Изабелла озорно хихикнула.

— Ждите меня утром у фонтана, Антуан, мы отправимся разнимать этих драчунов.

Всю ночь лил дождь, и туманное утро отличалось промозглой сыростью. Антуан, поеживаясь и нервничая, ждал королеву в условленном месте. Она немного задержалась, но появилась, полускрытая под частой вуалью — одна.

— Где они? — шепотом спросила Изабелла. — Не хочу, чтобы нас узнали раньше времени.

Они осторожно прошли по выложенной мраморными плитками парковой дорожке и свернули на тропинку, которая мимо беседки вела к озеру, где для королевы развели белых лебедей. Они медленно кружили по слегка мутной после дождя водной глади, потряхивая изящными крыльями и изгибая шеи.

— Вон там, — шепнул молодой человек.

— Тише.

Они крались по тропе, словно заправские разбойники, прячась за деревьями, пока не оказались совсем рядом с местом дуэли. Их скрыл густой кустарник, окаймлявший поросшую травой и земляникой поляну. Они припозднились, противники уже начали дуэль.

Антуан рванулся к ним, чтобы помешать, но королева удержала его.

— Посмотрим немного.

— Но разве мы собирались смотреть?

— Совсем недолго.

Бонди отлично владел шпагой, для него почти не составляло усилий отбивать неловкие выпады Орсини, которого только природная подвижность и быстрая реакция спасали от удара. Он пока увертывался от острия, потихоньку отступая назад, но Бонди неторопливо теснил его туда, где ему негде будет развернуться. Только звон шпаг да пение птиц нарушали утреннюю тишину. Изабелла взяла друга под руку, чтобы он не нарушил ее планов. Удары Орсини становились все более беспорядочными, он стал понимать, что не в силах справиться с опытным фехтовальщиком. Наконец, Бонди надоело затянувшееся сражение, он сделал резкий выпад, но Орсини отскочил, поскользнувшись на мокрой траве, и упал, попросту сев на грязную влажную землю. Бонди задержал удар, давая противнику время подняться. Но Изабелла была удовлетворена, и когда интендант финансов, весь в черной грязи, униженный и злой, встал на ноги, она вышла из укрытия, увлекая за собой Антуана.

— Господа, довольно.

Она сделала знак рукой кому-то, кого Антуан раньше не замечал. Он посмотрел назад. К ним шел капитан охраны королевы и трое гвардейцев.

— Господа, вы арестованы, — капитан поклонился Бонди и Орсини. — Извольте отдать мне ваши шпаги. Дуэли, как вам известно, запрещены.

Взяв под стражу обоих, капитан поклонился королеве. Охрана удалилась.

— Вы это серьезно, Изабелла? — спросил Рони-Шерье.

— Нет, конечно. Ваш приятель и так наказан. Вы видели, как он на меня посмотрел? К вечеру их обоих отпустят. Обещаю.

Она была вполне удовлетворена тем, что самоуверенный провинциал вынужден был претерпеть насмешливые любопытные взгляды придворных, шествуя мимо них под стражей весь перепачканный землей, как трубочист.

Ни он, ни барон де Бонди не были наказаны, Изабелла слегка пожурила Бонди — и только.




Орсини задумчиво покусывал перо, не замечая, что чернила пачкают его белые манжеты, и рассеянно пригубил холодную воду из высокого хрустального стакана. Вкус показался ему неприятным, но от волнения хотелось пить. Приезд послов немного выбил его из колеи. Болезнь старого Ги де Бонара не давала ему возможности самому встретить благородных гостей, и одному из троих — Сафону, Курвелю или Орсини предстояло заменить его на приеме. Сафон немного заикался, и речи были не его стихией. Оставались Орсини и Курвель. Изабелла распорядилась, чтобы послов встречал Орсини. Курвеля она не выносила.

Подготовка шла тяжело. Орсини никогда не видел этих людей и ничего о них не знал. С расспросами ему не к кому было пойти, приходилось полагаться на свое собственное чутье и осторожность. Он сделал наброски, и прикинул, сколько времени уйдет, чтобы высказать это вслух. Нельзя было чересчур утомить послов. Он сосредоточенно прикусил губу. Слова не шли на ум. Вдруг резкая боль заставила его согнуться вдвое. Он не успел как следует удивиться, как все прошло. Он вернулся к своей речи, нещадно черкая ее. Несколько минут спустя приступ повторился, дольше и сильнее прежнего. И снова прошел. Орсини выпрямился, испуганный и немного удивленный. Он никогда ничем серьезным не болел, и не понимал, что происходит. Он хотел вновь погрузиться в работу, но боль вернулась, на этот раз более не отпуская его на свободу. Он сидел согнувшись в три погибели и невольно постанывая. Предстоящая речь… Эта боль… Странный вкус воды, которую он выпил… Он все понял, проклиная себя за неосторожность. Ему стало так плохо, что он невольно сполз на пол, обхватив себя обеими руками. Но несмотря ни на что, как ни сложно ему было взять себя в руки, он подумал о том, что никто его не услышит, как громко ни зови он на помощь. И никто не придет. Он вскрикнул, не в силах вытерпеть резкую боль, жгучую, как каленое железо. Если остаться лежать здесь на полу, царапая ногтями гладкий паркет, никто не придет, никто не поможет, это верная смерть. Он кое-как приподнялся, собирая все свое мужество, и стал на четвереньки. Боль скрутила его, и он упал, взвыв от отчаяния. Еще одна попытка, он медленно поднялся, встал на колени, держась за стул, сделал попытку встать и выпрямиться, но не смог. Упрямо, не давая панике овладеть собой, он, шатаясь и держась за стену, побрел вон из своих комнат. Каждый следующий шаг был еще мучительнее предыдущего. Он не мог разогнуться, и ковылял согнувшись, как старец. Он с трудом нащупал дверную ручку. Коридор был пуст. Орсини побрел по направлению к покоям придворных, и как назло никого не встретил. Он глянул по сторонам и направился к лестнице. Вцепившись в перила, он глянул вниз. Шаг, еще один. Колени дрожали, и в голове стоял туман. Наконец, он оступился и, не понимая более, что происходит, покатился по крутым мраморным ступеням, оставшись неподвижно лежать внизу, подобно разбитой кукле.




Капитан тайной полиции получил жесточайший разнос от королевы.

— Как, объясните мне, вы защищаете свою королеву, если в двух шагах от моих покоев может среди бела дня произойти подобное? Объясните мне, для чего я содержу тайную полицию. Чтобы ваши подчиненные днями резались в карты? К вашему сведению, интендант финансов королевства выжил лишь благодаря ошибке преступника. Последний был весьма неискушен в ядах. Кто следующий? В моем дворце появился отравитель? Я желаю, чтобы вы завтра же арестовали злоумышленника, и не говорите мне о невозможном. Если не сможете, лишитесь места, а то и головы. Вы можете быть свободны. Помните, я завтра жду вас с докладом.

Антуан со смешанным чувством трепета и восхищения слушал ее гневные тирады.

— Изабелла… Орсини сказал, что это дело рук Курвеля. Он его просто ненавидит.

— Искать преступника — дело моей полиции, а не Орсини.

— Однако пострадал именно он.

— Пойдемте лучше проведаем вашего приятеля, Антуан. Он очнулся?

— Да.

Глаза Орсини, глубоко запавшие и блестящие, как в лихорадке, беспокойно следили за королевой. Он приподнялся на своих подушках, увидев посетителей, и замер в ожидании. Выглядел он жалко.

— Вам лучше? — поинтересовалась Изабелла. — Герцог Рони-Шерье сказал мне, что вы пришли в себя.

— Со мной все в порядке, — ответил Орсини слабым голосом. — Я буду иметь честь присутствовать нынче вечером на приеме послов.

— Не смешите меня, маркиз де Ланьери. Мэтр Бальен не позволит вам встать с постели.

— Что мне до его согласия? — резко отозвался молодой человек. Королева приподняла тонкие брови.

— Я как королева решительно запрещаю вам подобную самодеятельность. Не хватало, чтобы послы увидели вас в таком виде. Они бог весть что подумают о моем дворе. Интендант финансов прилюдно теряет сознание! Скандал на всю Европу.

— Я не позволю, чтобы Курвель занял мое место после всего, что он мне сделал.

Изабелле стало жаль его.

— Что ж, чтобы вам не было столь досадно… Курвель не будет произносить речь. Я лично приму послов. Вас это устроит, Орсини? Или вы будете продолжать настаивать на своем?

— Вы в своем праве, ваше величество, — он заметно успокоился, был немного раздосадован и только.

Королева снисходительно кивнула.

— Проводите меня, граф, — обратилась она к Антуану. Он любезно открыл перед ней дверь и предложил руку. Она оперлась о его локоть и, и они вместе вышли.

Кстати говоря, подозрения Орсини подтвердились. Хотя Изабелла предпочитала вслух насмехаться над его обвинениями в адрес Курвеля, называя их смехотворными домыслами, порождением его зависти к сопернику, она распорядилась тщательно обыскать его комнаты, взломав ящики его стола и сейф. В последнем и обнаружился подозрительный хрустальный пузырек с ярко-алой жидкостью, от нескольких капель которой сдох за несколько минут специально отловленный для эксперимента бродячий пес.

Между тем, проводив королеву до ее покоев, Антуан вернулся в комнаты друга. Его лицо выражало крайнюю степень озабоченности, — мэтр Бальен не на шутку испугал его, когда пощупав пульс интенданта финансов, которого бесчувственным и серо-бледным подобрали гвардейцы дворцовой охраны, он безнадежно махнул рукой. Позднее однако лекарь пересмотрел свой приговор.

Антуан деликатно постучал, прежде чем войти. Мэтр Бальен велел Орсини лежать, и он лежал, затащив в постель стопку бумаг и чернильницу. На белоснежном шелке простынь уже виднелись беспорядочные лиловые брызги.

— Эжен! — возмущенно воскликнул молодой граф. — Что я вижу!

— Пустяки. Работа меня отвлекает, — поверх покрывала он прижал руку к впалому животу чуть пониже ребер. — Болит до невозможности. От Бальеновой настойки хоть мутить перестало, и на том спасибо. Проклятый Курвель, — он глубоко вздохнул и слегка скривился. Антуан придвинул кресло к постели друга и сел.

— Я что думаю, — задумчиво проговорил Орсини, — если в казне мало денег, то можно ли что-то придумать, чтобы их стало больше?

Антуан пожал плечами.

— Наверное.

— К нам ввозят массу товаров, которые вполне можно производить самим. Почему не заставить их хозяев платить на границе некоторую сумму за право торговать на наших землях?

— Да они не станут платить.

— Почему? Сумма не будет так велика, чтобы напрочь лишить их прибылей. А если кое-кто и не захочет платить, черт с ним. Это поднимет нашу собственную экономику, что тоже недурно. Как тебе?

— Звучит неплохо, — улыбнулся Антуан. — Даже слишком красиво.

— Помоги мне убедить Изабеллу.

— Я мало что в этом понимаю, Эжен.

— Да не важно. Она воспримет все это в штыки только потому, что это предложу я. Но если ты меня поддержишь, она прислушается. А если она хотя бы даст мне договорить, это уже будет полдела.

— Ладно, — согласился Антуан с легким вздохом.

Орсини отобрал несколько листов и протянул ему.

— На, передай своей Изабелле. Это мои наброски для сегодняшнего вечера. Переписывать нет сил, так что пусть как-нибудь разберет мои каракули.

— Ты думаешь… — с сомнением начал Антуан, но Орсини живо оборвал его.

— Да она бог весть что наговорит этим послам, если за ней не приглядеть! Поручаю ее тебе. Пригляди уж, чтобы она вела себя как подобает.

— Эжен! Не говори так о ней, — в Антуане оскорбился и подданный Изабеллы как королевы, и просто влюбленный.

— Почему? Она всего только высокомерная девчонка, которую некому поставить на место. Власть, которую ей дали, ей не по силам и не по душе. Она использует ее в своих интересах и только. Взамен она не готова дать ничего.

Изабелла ни капли не обрадовалась, когда Антуан смущенно исполнил поручение друга и отдал ей черновик речи.

— Он действительно думает, что я неспособна обойтись без подсказчиков? — с досадой спросила она.

— Простите, Изабелла, вы ведь вправе не использовать его наметок. Но Орсини хотел как лучше. Он вовсе не стремился обидеть вас, я уверен.

— Ах, вы уверены!

Он не уловил иронии.

— Без сомнений, это так.

Ее ноздри шевельнулись, как у норовистой кобылы.

— Хорошо. Пока Жанна будет одевать меня к приему, я велю Амьен прочитать мне эти… заметки.

На деле же она распорядилась бросить их в камин.

Послы были очень похожи, как братья, — пухлые невысокие крепыши с длинными кудрями, которых при дворе Изабеллы не носили уже лет двадцать. Глядя на них с высоты своего трона, увенчанная драгоценной короной, Изабелла пожалела о своей горячности. Ей не хватало слов. То, на что другие тратили не один час труда, она хотела выдать экспромтом. Она усилием воли подавила страх перед ораторством и произнесла:

— Этикет требует, чтобы не мне принадлежала высокая честь произнести приветственные слова, и потому я сегодня буду искренна, как никто и никогда прежде, потому что эту честь я препоручила благородному маркизу де Ланьери, нашему высокоуважаемому интенданту, — она не сумела скрыть перед послами язвительный тон по отношению к Орсини и невольно рассердилась, — однако он неожиданно расхворался и прикован к постели. — Она помедлила. — Надо думать, что его болезнь в основном вызвана страхом перед публичными выступлениями.

По лицам послов пробежали сдержанные улыбки. Только Антуан, стоявший среди придворных, невольно уставился на королеву с удивлением. Даже отдавая себе отчет, что Изабелла недолюбливает Орсини, он не ожидал от нее подобной выходки. Конечно, она не могла перед чужестранными послами раскрыть, что во дворце завелся отравитель, но вот так, отдать Орсини на растерзание двору, унизить перед всеми, дать добро на то, чтобы никто не воспринимал его всерьез, — это было уж слишком. Однако сама Изабелла, в очередной раз наступив точеным каблучком на гордость Орсини, воодушевилась и продолжала свою речь гораздо увереннее. Возможно, она была более краткой, чем требовал этикет, но никто не придал тому большого значения.

Вечером Орсини допытывался у Антуана, как прошел прием, и бедный граф не знал, что сказать.

— Все прошло хорошо, — пробормотал он, пытаясь отвести взгляд. — Послы вполне довольны приемом.

— Они останутся до конца недели?

— Да, как будто.

— Отлично. Тогда я еще успею с ними познакомиться.

Антуан невразумительно качнул головой. Он сомневался, что послов заинтересует беседа с человеком, прилюдно осмеянным королевой.




— Жанна, ты принесла свечи?

— Три, мадам, как вы и желали. Розовые, с ароматом можжевельника.

Изабелла кивнула.

— А теперь скажи, чтобы к нам никого не впускали.

Стемнело, и с королевой проводили вечер мадемуазель де Шайне, де Тэшкен и Амьен де Берон. Изабелла загорелась новым гаданием, которое ей рассказали накануне, и вместе со своими фрейлинами она решилась попробовать испытать судьбу. Свечи поставили треугольником около зеркала и зажгли. Все другие светильники потушили. Возбужденные тревогой, девушки молча переглянулись. Слышно было только их дыхание, учащенное волнением.

— Кто первый? — прошептала Изабелла.

— Только не я, — отозвалась Амьен. Королева чуть улыбнулась. Она не сомневалась, что Амьен вообще не станет гадать, — ни теперь, ни после. Несмотря на замашки опытной сердцеедки, которыми она вооружилась, она смертельно боялась узнать, что обречена не расставаться со своим девством до самой смерти. У нее не было ни жениха, ни поклонников, никогда.

— Давайте, вы, Луизетта, — та хихикнула.

— Ладно, ваше величество. Хотя я знаю не хуже зеркала, кто мой суженый, — она была давно помолвлена с графом д’Оринье. Правда, это не мешало ей тайком вздыхать о другом, но она была достаточно легкомысленна, чтобы не слишком от этого страдать.

Она села на стульчик около зеркала, взяла чистый лист бумаги и, шепча магическую формулу, смяла его и подожгла с трех сторон, от каждой свечи по углу. Затем бросила на поднос и зажмурилась. Девушки поспешно отвернулись.

Комок догорел, образовав причудливый черный узор. Изабелла приподняла его вместе с подносом, изучая его тень на стене.

— Что это может быть?

— По-моему, профиль Оринье, когда он сердит, — послышался смешок Луизетты.

— А по-моему, замок, — заметила Тэшкен.

— Что ж, у Оринье есть замок. Все к одному, — кивнула та.

— Луизетта, вы несерьезны, — раздосадовано заметила королева. — Как можно гадать с таким настроем?

— Давайте лучше я, — вызвалась Луиза де Тэшкен. Она заметно волновалась, заменив подругу около зеркала.

Ее узор был достаточно четок.

— Крест! — испуганно выдохнула Луиза, взглянув на тень.

— Действительно, похоже на фигурный крест, — пробормотала. Амьен и перекрестилась.

— Боже мой! — вырвалось у Луизы, и она закрыла лицо руками, готовая разрыдаться.

— Успокойтесь, Луиза, — Изабелла ласково обняла ее. — Поглядите, это же не может быть могильный крест. Он с завитушками. Это церковный крест. А церковь для вас может означать только скорую свадьбу.

Луиза подняла голову.

— Правда. Я такая глупая, — и она отошла в сторону.

Амьен разглядывала потолок, словно забыв, зачем пришла сюда. Изабелла обратилась к ней, заранее уверенная в ответе.

— Вы будете гадать, Амьен?

— О, не теперь. Мне расхотелось.

— Тогда придется мне.

Все еще нервничая из-за странного предсказания, выпавшего Луизе, Изабелла опустилась ан стульчик. Ее руки позорно дрожали.

— Отвернитесь, — попросила она. Фрейлины послушно отвернулись. Она подожгла бумагу, едва не опалив руки от волнения, и, тут же закрыв глаза, вскочила. — Посмотрите сами.

Фрейлины окружили поднос, разглядывая его тень на разные лады.

— Если сбоку смотреть, то похоже на бокал для вина, — робко предположила Луиза.

— А спереди, — поддержала Луизетта, — спереди это напоминает скипетр.

— Нет, — сказала Амьен, забирая поднос, чтобы получше рассмотреть причудливый узор. — Это руна.

— Какая руна?

— Мне кажется, это руна надежды. У меня есть старинная книга толкования рун. Я завтра пошлю за ней слугу.

Изабелла нахмурилась.

— Надежды?

— Мне кажется, да.

Что могла означать надежда для женщины, в девятнадцать лет ставшей королевой одной из величайших держав мира, которая покорила сердце самого красивого и великодушного мужчины двора, которая обладала и красотой, и умом, и тонким обаянием?

— Что ж, надо позвать Жанну, чтобы она убрала этот беспорядок, — проговорила Изабелла. Но когда камеристка вошла, она вдруг предложила:

— А ты, Жанна? Хочешь рискнуть?

Девушка вздрогнула. Изабелла отметила, что юная камеристка была привлекательнее как минимум двух из трех присутствующих фрейлин — и Амьен, и Луизетты. Мадемуазель де Тэшкен была, пожалуй, более красива. Тем не менее, Жанне также стоило подумать об устройстве своей судьбы, не вечно же ей ходить в камеристках.

— Давай, Жанна, — уговаривала она. — не бойся. Мы попробовали и живы.

— Хорошо, мадам, — смущенно проговорила девушка. Фрейлины вернулись к зеркалу, наставляя ее, что следует делать.

Что касается образа, полученного Жанной, то тут не было двух мнений — тень однозначно напоминала графскую корону.




К концу недели королева устроила прощальный обед для послов. Несмотря на протесты Антуана и мэтра Бальена, Орсини проигнорировав отсутствие приглашения со стороны королевы, явился туда. Длинный Т-образный стол занимал почти всю залу, оставив места ровно столько, чтобы пажи, которые несли блюда, могли пройти, никого не задев. Изабелла едва заметно пожала плечами, заметив его. Королева первой вошла в обеденную залу, заняв свое место во главе стола. Около нее слева было место королевы-матери, справа — герцога де Тура. Остальные придворные, удостоившиеся приглашения, толпились снаружи, ожидая, пока главный распорядитель выкликнет их имя и титул.

Послы сделали вид, что появление интенданта финансов на люди их не касается. Напрасно он пытался занять их беседой, все равно лица их остались непроницаемы.

Когда послы прошли в зал и заняли свои почетные места за столом, Оринье открыл ему глаза.

— Знаете, отчего они шарахаются от вас? — сказал он, смеясь.

— Ну и отчего?

Он рассказал о словах Изабеллы, брошенных на приеме.

— Так что, сами догадайтесь, что они о вас думают, маркиз де Ланьери. Не беда, — он усмехнулся. — Вас не должно это огорчать. Ведь послы завтра уедут.

— Вас также не должно огорчать, что мадемуазель де Шайне оказывает честь своими посещениями некого маркиза де Бустилона, которому запретили появляться во дворце, — быстро ответил Орсини, готовый любой ценой вернуть Оринье обиду. Тот действительно побледнел.

— Это все сплетни, — буркнул он и отошел.

Мимо Орсини победоносно прошествовал Сафон. Он вздрогнул, вдруг сообразив, что по положению при дворе он следует за Сафоном, так что, если сейчас распорядитель не назовет его имя, его просто не пропустят в зал. А в списке приглашенных его не было. Его ладони, заметил он с досадой, покрылись сетью мелких капелек пота от волнения, и он украдкой отер их о камзол и затаил дыхание в нервном ожидании. Вот посмеются придворные, если…

— Маркиз Эжен де Ланьери, интендант финансов!

Орсини облегченно вздохнул. «Проклятая Изабелла, — пробормотал он сквозь зубы. — Никогда не знаешь, чего от нее ждать…»

Он прошел на свое место и сел. Наконец, зал был заполнен. Протрубили сигнал, возвещающий начало банкета. Парадную дверь в зал торжественно закрыли, и через боковой вход потянулась вереница пажей с блюдами. Зал заполнили соблазнительные ароматы изысканных яств.

Орсини мрачно поглядывал на послов, которые сидели как раз напротив него, поддерживая любезную беседу с Сафоном. Он, больше не пытаясь привлечь их внимание, сидел, уныло ковыряя позолоченной вилочкой содержимое тарелки, пытаясь побороть дурноту и отвращение. — Вы что, не видите, ее величество делает вам знак подойти! — прошипел Сафон, толкнув его локтем в бок. Орсини поспешно приблизился к королеве, машинально отвешивая ей поклон. Дворцовые манеры уже начали въедаться в него прочнее, чем прежние привычки.

Она понизила голос, так, чтобы ее слов не было слышно другим.

— Орсини, вы бледны, как привидение. Если вам нехорошо, лучше идите к себе. Я отошлю вас под благовидным предлогом.

— Например? Скажете, что у меня приступ клаустрофобии?

Ее губы сложились в понимающую улыбку.

— Не обижайтесь.

— Я и не обижаюсь.

Послы переглянулись. Со стороны выглядело, что королева вполне ладит со своим интендантом финансов, как бы им не показалось вначале. Похоже, он даже имел немалый вес при дворе, если королева о чем-то советуется с ним.

Изабелла встала.

— Пойдемте, маркиз, — она сделала Орсини знак следовать за ней. — Две минуты, господа. Продолжайте банкет. У нас возникло дело, не терпящее отлагательств.

Уважительные, завистливые, удивленные взгляды провожали Орсини, когда он вышел вслед за королевой.

— Идите, — она махнула рукой, отпуская его. — Я подышу здесь воздухом и вернусь к гостям.

«Еще не время, — безмолвно усмехнулась она ему вслед. — Еще не пора».




Старый Ги де Бонар нечасто баловал Орсини вниманием, и потому его приглашение в тот раз застало молодого человека врасплох. В отличие от Изабеллы, которая по семи раз на день посылала за ним слугу, невзирая на время суток, старый, больной и близорукий министр, многие полагали, едва ли вообще заметил перемены в своем кабинете. Но Орсини он беспокоил гораздо больше, чем вспыльчивая, но невнимательная Изабелла, которую финансовые вопросы волновали, как прошлогодняя мода. Ги де Бонар служил королям Аквитанским в должности первого министра в течение более сорока лет. Это что-то да значило.

В кабинете первого министра стоял резкий запах одеколона, и Орсини невольно поморщился, пытаясь задержать дыхание. После покушения Курвеля ему становилось дурно от любого острого запаха, все равно приятного или не очень, и этот синдром пока не проходил, хотя королевский лекарь успокаивал, что так бывает.

— Присядь, мальчик мой, — доброжелательно пригласил его Бонар своим дребезжащим птичьим голоском. Весь его вид излучал заботу, и Орсини немного успокоился, решив, что этот старец, в отличие от Сафона, не записал его во враги. — Не очень-то у тебя цветущий вид. Впрочем, оно и не удивительно. Я всегда подозревал, что наш Курвель тот еще мерзавец.

— Мне еще повезло.

Старец сочувственно покивал головой.

— Еще бы. Мне говорили, рассчитай Курвель правильно дозу, то когда бы ты почувствовал недомогание, яд бы уже попал в кровь и прощай. Но тебе уже лучше?

— Лучше.

— Я рад… Очень хорошо, — Орсини понял, что выслушал только вступление. Вовсе не для того Бонар хотел его видеть. — Ты недурно начал, не удивительно, что Курвель испугался. Очень недурно.

Холодок под сердцем не исчезал, несмотря на нарастающую доброжелательность Бонара. Орсини не любил комплиментов. Он в них не верил.

— Мне нужен сущий пустяк. Ключ от казны, как мне сказал Сафон, нынче у тебя, а мне нужно восемь с половиной тысяч ливров.

Орсини замер. Мозаика в голове медленно складывалась в стройную картину. Ему нужно восемь с половиной тысяч. Из королевской казны. Вот так.

— Однако же… На какие нужды?

Бонар близоруко сощурился, глядя в его лицо. Его голос был слаб, но издевки он не скрывал, как не скрывал и правды, потому что Орсини не стоил того, чтобы лгать ему.

— Видишь ли, мальчик мой, у меня молодая племянница. Моя чересчур азартная девочка проиграла в карты, заложила драгоценности, экипаж, что-то еще. В молодости такое частенько бывает. Кто же выручит, если не добрый дядюшка?

Орсини надменно вскинул голову.

— И что же, по-вашему, я выдам деньги на нужды вашей племянницы? Влезу в казну, чтобы она не потеряла свой экипаж?

— Милый мальчик, не нужно играть со мной. Ты должен был понимать, на что ты идешь, вламываясь через черный ход в большую политику. Я видел, как ты сбросил Гренгуара, чтобы занять его место. Ты все понимаешь. Здесь нет места ложным ценностям. Ты же не пробивался наверх ради своего грошового жалования. Или ты полагаешь, что будешь единолично курировать казну? На то я и первый министр, чтобы мне оказывали различные мелкие услуги.

Теперь Орсини окончательно понял. Его толкали на воровство, банальное воровство. Причем, вся ответственность падет на него, он никогда не докажет, что Бонар вынудил его.

— Нет, — зло выговорил он. — Мне плевать, что вы думаете обо мне. Я не для того здесь, чтобы воровать. Вы ничего через меня не получите.

— А как же иначе? — на мгновение слабый старческий голос обрел силу. — Как ты думал удержать свою должность? За счет чего? Ума? Опыта? Связей? — каждое слово било как удар хлыста. — Дружба с графом де Рони-Шерье? Ну-у, милый, он не имеет влияния при дворе, он не их тех. Я бы сказал даже, что он выше этого.

Орсини кусал губы вне себя от злости, бессильной злости загнанного в угол зверя. Ему было явлено истинное лицо власти, и даже он, скептик и реалист, ужаснулся его уродству. Нет, не таким он хотел стать, не таким, как могущественный лицемер Ги де Бонар.

— Ни единого ливра, — негромко произнес Орсини. Старец иронически ухмыльнулся.

— Ну что ж, малыш. Я думал, ты сообразительнее, но я тебя переоценил. Как ты полагаешь, чье слово более значимо для ее величества — твое или мое? Ведь, как ты понимаешь, в моем правительстве не может остаться человек, вздумавший мне перечить.

— Я скажу королеве правду.

— Я тоже, дружок. Скажу, что ты, к сожалению, не компетентен и не можешь исполнять работу, в которой ничего не смыслишь. Как думаешь, что за тем последует?

Орсини невольно зажмурился, словно от удара. Воображение его легко подсказало: одно слово старого, без сомнения преданного короне, хотя и нечистого на руку Бонара, и все достигнутое нечеловеческим трудом пойдет прахом. Изабелла не даст ему и рта раскрыть. Но и пойти на поводу у Бонара означало раньше или позже быть обвиненным в мошенничестве. Это лишь оттянет позорный конец, и он отправится в вечное изгнание, как Гренгуар, или за решетку, как Курвель.

Бонар прекрасно видел следы внутренней борьбы на его лице и снисходительно склонил голову, ожидая ответа. Отчаяние захлестнуло молодого человека.

— Но если все откроется, никто и пальцем не пошевелит, чтобы вытащить меня из тюрьмы!

— Не смеши меня, юноша. Речь о восьми тысячах. Это капля в нашей казне. Если ты не умеешь скрыть концы несчастных восьми тысяч так, чтобы все не открылось, то, ради всего святого, что ты здесь делаешь?

— Но…

— Довольно! Я могу повременить два дня, дать тебе время подумать, как это лучше сделать. Я пришлю к тебе посыльного.

— Хорошо.

— Посыльный будет ждать около Геракла в восемь вечера. Все ясно?

— Да. Восемь с половиной тысяч ливров. Послезавтра в восемь вечера отдать вашему посыльному. В случае чего, вы свалите всю вину, что не удасться приписать мне, на этого беднягу.

— Уже лучше. Я начинаю думать, что из тебя все-таки будет толк, — одобрил Бонар. Орсини молча поклонился ему.




— Эжен! Что с тобой, ты расстроен? — Рони-Шерье опустился около него на пыльную ступеньку в неосвещенной, предназначенной для прислуги части дворца, где он не без труда разыскал приятеля. Тот сидел, согнувшись и опустив подбородок на сложенные на коленях руки. Антуану даже показалось, что при его приближении друг поспешно вытер щеку. Он поднял на Антуана свои светлые глаза, в которых словно загасили внутренний свет.

— Все в порядке.

— Ты пропустил вечернюю церемонию.

— Не думаю, что кто-то заметил.

— Поговори со мной, Эжен. Вижу, что-то ведь случилось. Изабелла?

Он отрицательно покачал головой.

— Тогда кто тебя обидел?

Орсини медленно закрыл глаза. Десять лет назад маленький Антуан, как правило, искал у него защиты и поддержки, и он, более сильный и душой и физически, обнимая его хрупкие плечи, спрашивал, кто его обидел. Десять лет назад, когда они были невинными детьми. У него сжалось горло, и он тяжело перевел дыхание, принуждая себя держаться.

— Никто.

— Ты не доверяешь мне больше?

Орсини вздрогнул, с волнением вглядываясь в небесно-голубые глаза самого красивого из придворных королевы. Оттолкнуть Антуана? Такого одиночества ему, пожалуй, уже не выдержать.

— Доверяю, конечно. Ты же знаешь. Просто… не знаю… как говорить об этом.

— Просто расскажи все, — попросил Антуан. Его рука дружески легла на плечо Орсини, и тот сдался. Его рассказ поразил Антуана до глубины души.

— Но это подло!

— Я не могу бороться с ним. Я пока не готов.

— Но ты же не можешь, не станешь пятнать руки воровством.

Орсини не ответил. Его плечи вновь бессильно опустились.

— Изабелла… — начал Антуан.

— …не поверит мне, — закончил за него Орсини. Антуан вздохнул. Растроганный его искренним огорчением, Орсини не очень успешно изобразил улыбку. — Не беспокойся, я ничего не собираюсь красть. Но мне придется уехать. Об этом позаботятся.

— Послушай… — Антуан вдруг просветлел. — А если ты отдашь Бонару деньги, просто деньги, не опустошая казну, он от тебя отстанет?

— На какое-то время.

— Но он все равно недолго останется во дворце. Изабелла неоднократно говорила, что он намерен отойти от дел.

— Но у меня все равно нет таких денег.

— А у меня есть.

Друзья умолкли, глядя друг на друга. На лице Орсини отразилось восхищение. В который раз душевное благородство Антуана поражало его.

— Но я не могу взять их, Антуан, правда.

— Можешь. Если бы я предлагал тебе их не от чистого сердца… Но ты знаешь, что я только хочу помочь. Я же знаю, ты не хочешь уезжать. И я не хочу, чтобы ты уезжал. Одно к одному. Послушай, я заложу кое-какую землю, это легко можно сделать даже здесь. И у нас будут наличные деньги. Хватит заткнуть рот десяти Бонарам. Согласен?

— Под расписку. Заложи их на год. За год я найду деньги, даже если придется пойти на семь преступлений.

— Да перестань, — отмахнулся Антуан.

— Под расписку.

— Ладно, пусть будет под расписку. Как хочешь, Эжен, — он сердечно хлопнул товарища по плечу. — Ну все, пошли отсюда. Хватит сидеть здесь в темноте.




Через день, как и было договорено, Орсини спустился вечером в парк, где за мраморной статуей грека его ждал человек Бонара. Тот неторопливо пересчитал деньги, прежде чем удовлетворенно кивнуть.

— Мой господин велел спросить, не нужен ли вам совет в этом деликатном деле. Он осознает, что для вас это, возможно, несколько вновь. Он бы не хотел, чтобы вы допустили какую-нибудь оплошность.

«Потому что я потащу его с собой на дно», — подумал Орсини.

— Благодарю. Никто не сумеет обнаружить, откуда взялись эти восемь тысяч, и куда исчезли. Могу в этом поклясться. Королева никогда их не хватится.

— Хорошо, я так и передам, — он усмехнулся. — Полагаю, вы сумели сами себя вознаградить за эту маленькую услугу?

— Конечно, — с отвращением кивнул Орсини.

— Вы далеко пойдете. Успехов!

Он отвесил шутливый поклон и скрылся. Орсини поежился, несмотря на теплый вечер, и зашагал назад во дворец. Из сгустившейся тени за мраморным Гераклом вынырнула третья закутанная в плащ фигура и тут же незаметно растворилась во мраке.




Антуан искренне переживал за друга. Он и сам ощущал себя в ложном положении из-за своих запутанных отношений с Изабеллой, а Орсини добавлял ему проблем вспыльчивостью и непомерным тщеславием. Он и желал ему добра, и хотел, чтобы королева, наконец, выгнала его, положив конец затянувшейся шутке. Антуан понимал, что каждая минута, проведенная Орсини во дворце, лишь разжигает его самомнение и страстное стремление к власти. Разрываясь между привязанностью к другу и любовью к женщине, он порой чувствовал себя глубоко несчастным. В том, что Изабелла что-то задумала, он не сомневался. Он знал, что Изабелла не бросает титулов на ветер, и уж если сделала сына колбасника титулованным дворянином, то в ее головке зреет некий план. Он пытался выяснить у Изабеллы, каковы ее истинные намерения, но она лишь смеялась.

— Вы считаете меня какой-то злодейкой, Антуан. Я ничего не замышляю, и все беды, которые когда-либо произойдут с вашим другом, случатся по его собственной вине.

— Но вы, вы ведь имеете на него какие-то виды.

— Бог с вами, Антуан. Возможно, я сделаю его герцогом.

— Герцогом?

— Да. Впрочем, может быть, еще хранителем большой печати и кавалером ордена Подвязки. Нет, лучше я сделаю его министром.

— А дальше? — спросил Антуан.

— Дальше? Разве этого мало?

— Изабелла, сжальтесь, я вижу, что все это неспроста.

— Клянусь, нет! Вы разве не просили меня позаботиться о вашем друге детства? Я исполняю свое обещание.

И он пытался верить в ее слова.

Изабелла выполняла обещание за обещанием. Она торжественно вручила Орсини орден Подвязки и большую королевскую печать, даровала ему Этрейль, настоящее и весьма обширное поместье, издревле принадлежавшее роду Ланьери, вот разве что герцогом сделала Рони-Шерье, а не его. Рони-Шерье удалился ужасно смущенный, а Орсини, напротив, преисполнился гордости. Вот теперь Изабелла добилась своего. Орсини уверился в своей счастливой звезде, и его надменность стала совершенно несносной.




— Я Эрнан, Эрнан Дюваль. Разве ты меня не помнишь, Орсини?

Интендант финансов с неприязнью глядел на посетителя. Он помнил, хотя помнить было особенно нечего и не очень-то хотелось. Дюваль никогда не был ему ни другом, ни приятелем, он всего лишь учился в одном с ним коллеже. Наглядно они хорошо знали друг друга, но никогда не стремились к сближению. Но все изменилось, когда Орсини обрел положение и власть.

— Чем могу служить? — Орсини не умел и не хотел скрывать нетерпения. Его еще ждала незаконченная работа, и не было времени на пустые разговоры.

— Мне подумалось, почему бы мне не зайти к тебе, Орсини, и не узнать, как ты тут устроился? Мне было любопытно.

Орсини досадливо фыркнул. Никто никогда не пришел бы к нему просто так. У него был один лишь друг — Рони-Шерье, и он никогда, ни на минуту не забывал об этом.

— Тебе же нужно что-то от меня, Эрнан, — сухо заметил молодой человек. — Так говори и не тяни время.

На мгновение черты Дюваля окаменели, но он взял себя в руки и снова стал улыбчив и любезен.

— Я оказался в затруднительном положении, Эжен, и подумал, что тебе приятно будет придти на помощь старому приятелю.

— Вот мы и дошли до сути, — поморщился интендант финансов. — Что же тебе нужно? Денег? Так у меня их нет.

— Я не привык просить милостыню, — оскорбился Дюваль. — Но при дворе всегда можно найти незанятую должность…

— Да, непыльную и приносящую недурной доход, — ухмыльнулся Орсини. Он невольно вспомнил, какие унижения пришлось ему претерпеть, чтобы чего-то достичь, и содрогнулся. А этот никчемный проходимец хотел получить то же чужими трудами! Орсини медленно покачал головой. — Я не собираюсь нянчиться с тобой, Эрнан. Ты никогда не отличался особенными успехами, и не намерен потом краснеть за твои промахи.

Дюваль залился краской от гнева.

— Но и ты никогда не был первым учеником! — воскликнул он запальчиво. Орсини пожал плечами.

— Я знаю, чего ты стоишь и этого довольно. Так что на меня не рассчитывай.

— Я… я запомню, как ты со мной обошелся!

— Пожалуйста.

Резкий хлопок двери — Дюваль выскочил вон, не дожидаясь, пока его проводит слуга. Однако пока он, дрожа от гнева, шагал по полупустому в этот час коридору дворца, в его голове созрел новый план. Он приостановился и к нему тут же приблизился охранник.

— Месье проводить к выходу?

— Скажите, как я могу увидеться с королевой?

— Отправляйтесь в общую приемную, и, если у ее величества будет время, вас пропустят к ней.

— Что ж, отлично, проводите меня в приемную.




— Итак, вы…

— Эрнан Дюваль, ваше величество.

Изабелле вспомнилось первое явление Орсини во дворце, и в ней всколыхнулось чувство антипатии. Правда, этот искатель должностей стоял, деликатно потупившись и не глядя на нее. У него было круглое красноватое лицо, широковатый нос, родинка под глазом и слишком крупные для его небольшой головы уши. Ей сразу бросились в глаза эти детали, хотя в целом он вовсе не производил впечатления урода. Должно быть, она просто начала раздражаться от этой новоявленной манеры — выпрашивать у нее аудиенции, чтобы попросить себе должность. Но в Орсини была какая-то особенная дерзость, напор и ясный живой ум в глазах.

— И какими успехами, месье Дюваль, вы можете похвастаться?

— Я был в коллеже св. Бернарда одним из лучших, ваше величество, — скромно ответил он.

Он увидел интерес в глазах королевы.

— Вы должны быть хорошо знакомы с нашим интендантом финансов. Помнится, он утверждал, что получил там же свое образование. А вы, похоже, одних с ним лет.

— Конечно, я отлично его знаю, ваше величество. Орсини… т. е., простите, маркиз де Ланьери, в течение трех лет делил со мной комнату.

— Тогда разве не разумнее вам было бы обратиться к нему за помощью и советом?

— Я так и сделал, ваше величество, но…

— Но что?

— Он не захотел помогать мне.

Изабелла больше не жалела, что позволила впустить его. Дело принимало любопытный оборот. Она устроилась поудобнее, приготовившись слушать.

— Возможно, у маркиза де Ланьери имеется веская причина не участвовать в вашей судьбе?

— Не думаю, что может быть иная причина, кроме его зависти и бессердечности.

— И что он сказал вам, когда вы попросили его о содействии?

— Что я недостаточно хорош для того, чтобы служить при дворе! — воскликнул Дюваль. Королева звонко расхохоталась.

— А я, между прочим, все те годы был на лучшем счету, чем он!

— Если послушать нашего интенданта финансов, то он был лучшим за всю историю вашего заведения, — Изабеллу разбирал смех, и Дюваля обнадежили веселые искорки, блистающие в голубых глазах королевы.

— Он даже не закончил курс первым, ваше величество.

Ему даже не было нужды лгать. По всем официальным данным Орсини проходил где-то в серенькой безликой середине, однако ни для кого не было секретом, что виной тому было его несносное упрямство. Уж если он полагал что-то для себя неинтересным и бесполезным, то не уделял тому ни малейшего внимания. Кроме того, вечные препирательства с начальством и его дерзкие выпады не улучшали его результатов, и к нему придирались больше, чем к другим. Изабелла обладала достаточной проницательностью, чтобы догадываться о том, что не было упомянуто Дювалем. Особенно не понравилось ей, что Дюваль принялся плести интриги за спиной своего товарища по учебе. Орсини, каким бы он ни был, хотя бы не побоялся сказать правду Гренгуару прямо в лицо.

Дюваль выжидающе уставился на королеву. Ему казалось, — он достиг своей цели.

— У меня есть одна идея, — на ее устах играла улыбка, понятная только ей одной. — Не знаю, понравится ли вам должность, которую я могу вам предложить.

Она изобразила колебания, и Дюваль с надеждой подался вперед.

— Наш архив сейчас в полном беспорядке. Боюсь у Ланьери руки до него так и не дойдут. Конечно, есть служба увлекательнее… Как вы смотрите на должность архивариуса?

— О, я был бы счастлив, ваше величество!

Она позвонила в колокольчик.

— Скажите маркизу де Ланьери, что я его жду, — сказала она слуге. Тот поклонился и поспешил исполнять приказание.

Орсини изменился в лице, увидев, что Дюваль сейчас находится у королевы.

— Мы только что приняли этого человека на должность нашего архивариуса. Будьте любезны передать ему ключи от архива.

Чувства Орсини огромными буквами были написаны у него на лице. На его власть посягнули! И кто! Этот безмозглый выскочка Дюваль!

Но выхода не было. Он молча поклонился, искоса поглядывая на Дюваля взглядом, в котором проглядывался гнев.

Изабелла хотела поглядеть, на что способен Орсини, оберегая свое положение при дворе, и получила зрелище, какого даже не ждала. Началось с того, что ключи от архива неожиданно потерялись, и Орсини с самым покаянным видом клялся разыскать их с минуты на минуту. Изабелла не сомневалась, что он сам и спрятал их, но вслух высказала пожелание найти их немедленно, а до тех пор выставить у дверей архива стражу. Дюваль растерянно слонялся по отведенным ему скромным апартаментам, не зная, что ему делать. Он робко заикнулся, что можно взломать замок или выбить дверь, но королева решительно запротестовала. К концу недели, запасной ключ чудом отыскался у старого Ги де Бонара, и архив открыли. Пыльные старинные фолианты наполнили душу архивариуса священным ужасом. Здесь отродясь не было порядка. В книгах недоставало листов, отдельные страницы отыскались на одной из полок, но откуда они выпали — оставалось вечной загадкой. Орсини позаботился о том, чтобы сделать его жизнь невыносимой. Он появлялся в любое время дня и ночи, что-то приносил, что-то забирал, нарушая малейшие поползновения Дюваля внести хоть какую-то ясность в окружающий его хаос.

Таким образом, никого не удивило, когда получив свое первое жалование, архивариус Дюваль собрал свои вещи и позорно сбежал.

Изабелла понимала, кто выжил его из дворца, и обещала себе, что в один прекрасный день Орсини точно так же вылетит со своего места, вернувшись к тому, чем был он изначально — нищим, никому не интересным честолюбцем.




Королева не слишком долго ждала своего часа. Орсини попался в первую же расставленную для него ловушку. В сущности, это не было даже ловушкой. Беду на Орсини навлек его собственный длинный язык и непомерное самомнение. Как-то раз, проходя мимо одной из зал, она услышала голос Орсини. Она сделала знак охране обождать, а сама подошла поближе. Она подслушивала, как бы некрасиво это не было. Прислушавшись, она определила, что собеседницей Орсини была ее фрейлина м-ль де Оринье.

— Странно видеть, — говорила м-ль де Оринье. — как быстро вы сделали карьеру при дворе, маркиз.

Она не расслышала, что ответил ее молодой человек, но девушка с воодушевлением продолжала:

— Научите же и нас, простых смертных, как добиться расположения тех, кто нами правит. Вот меня ее величество не выносит, сразу видно.

— Но вы же ее фрейлина, мадемуазель.

— Да, но если королева Алисия умрет, она ведь немолода, страдает одышкой и сердцебиением, Изабелла тут же выпроводит меня домой, гусей пасти. Посоветуйте же что-нибудь дельное, маркиз. Я была бы вашей вечной должницей.

Изабелла насмешливо покачала головой, оставаясь за углом, скрытая тенью от мраморной колонны. Она и правда недолюбливала м-ль де Оринье за ложь и бесчестность. Но та! Нашла у кого просить совета! У Орсини! Если б она знала!

— Хорошо, мадемуазель, я поговорю с королевой.

— Вы думаете, это поможет? Маркиз, я в ужасном беспокойстве. Вы полагаете, королева послушает вас?

— Думаю, что да, — самодовольно сказал Орсини. — Королева сделал меня маркизом, озолотила. Как вы думаете, это что-то да значит? Разве не так, мадемуазель?

— Так ее величество… она влюблена в вас?

Орсини уклончиво ответил вопросом на вопрос.

— Вы так думаете, мадемуазель?

— Я думаю — наверное. Но вам виднее. А как же красивый граф де Рони-Шерье?

— Она лишь женщина, — снисходительно заметил молодой человек, поддавшись соблазну похвалиться перед этой знатной, богатой и высокомерной придворной дамой. — Непоследовательная, слабая. Вряд ли она сама себя понимает достаточно хорошо.

«Я-то хорошо понимаю», — решила она и двинулась к ничего не подозревающей паре, чтобы прекратить безобразие. Ей понравился эффект, который она произвела. М-ль д’Оринье в ужасе отшатнулась, а Орсини хотел что-то сказать, но осекся, увидев грозное выражение ее лица.

— Мадемуазель, отправляйтесь к себе, я побеседую с вами позже, — приказала она. — А вы, маркиз де Ланьери? Так вы меня отблагодарили? Неуважением и безобразными сплетнями? Вы, кого я подняла с самого дна! Отправляйтесь же в тюрьму, где вам самое место, в тюрьму, как мне мечталось с самого начала. Наконец-то вы дали мне повод! Я позволила вам поиграть в придворного, показала вам мир, к которому вы не можете и никогда не будете принадлежать. Никогда!




Через четверть часа стража уже заводила маркиза Орсини де Ланьери в тюрьму. Комендант прочитал приказ и согласно ему запер Орсини, лишенного титулов и поместий, в темную и сырую камеру, а виконта д’Антони отпустил на свободу. Изабелла знала, что делала. Орсини, сын колбасника, хоть и уверенный в себе, но бедный и безвестный, может, и примирился бы с тюрьмой, но маркиз де Ланьери был поражен обрушившимся на него несчастьем. Вознесенный, как пена, на самый верх гребня удачи, он болезненно переживал свое неожиданное и смешное падение. Отчаяние его было безмерно.

Между тем, король Оливье, менее года покинувший дворец ради собственного трона, затосковал, и не столько за сестрой, которую нежно любил, сколько за молодой черноглазой вдовой, герцогиней Анной де Принн. Курьер привез Изабелле письмо, где Оливье деликатно сообщал о своем намерении посетить ее.

Изабелла приняла курьера в своем рабочем кабинете. К ее удивлению, курьером оказался ее старый знакомый, барон д’Эвелон. Эвелон весь трясся от страха, полагая, и не без оснований, что королева его не простила. Но голова Изабеллы была забиты иными вещами, до него ей не было дела. Она взяла письмо и великодушно отпустила бледного курьера на все четыре стороны. Брат писал, что в ближайшие дни выезжает на корабле и скоро будет иметь честь обнять свою возлюбленную сестрицу, королеву Изабеллу Аквитанскую. Трудно было обрадовать Изабеллу сильнее. Спеша поделиться радостью, она послала за Рони-Шерье.

Антуан не медля явился на зов. Он был опечален судьбой, постигшей Орсини, но не мог не признать, что власть вскружила другу голову. Он положился на обещание королевы проявить снисходительность и надеялся, что пройдет время, и она все-таки смягчится. Орсини, в сущности, грозило одно, — что Изабелла попросту забудет о нем, как забыла в свое время о д’Антони, и в таком случае у него был неплохой шанс провести в одиночной камере остаток жизни. К его счастью, у него был друг, чтобы время от времени напоминать о нем.

— К вашим услугам, ваше величество, — молодой граф низко склонился перед ее величеством, искоса поглядывая на Амьен де Берон, которая вертелась около Изабеллы, выспрашивая подробности письма ее царственного кузена.

Изабелла, не обращая внимания на своих дам, предложила Антуану присесть — неслыханная честь для молодого дворянина. Он, слегка смутившись, присел в кресло с высокой резной спинкой, ожидая, что она скажет ему.

— У меня для вас поручение, скорее приятное, нежели обременительное. Вы не против, граф?

— О нисколько! Я все исполню. Приказывайте, государыня, — он снова бросил сердитый взгляд на Берон, и Изабелла сделала ей знак удалиться. Она покорно вышла, — Приказывайте, моя Изабелла!

— Мой брат едет к нам, — радостно сообщила Изабелла. — Я так рада, Антуан. Он погостит у нас неделю, может, даже дюжину дней. Мне бы хотелось, чтобы его встретил в порту кортеж, чтобы все было по королевски. Я хочу, чтобы вы поехали навстречу ему.

— Благодарю вас. Кто-нибудь будет сопровождать меня?

— Да. Я дам вам десятерых дворян из числа моих приближенных, из моих конюшен возьмете лучших лошадей. И поезжайте в порт Сен-Жюв. Будете там послезавтра после полудня. Когда прибудет Оливье, я доверяю вам приветствовать его, скажете, как вам приятно, что он соизволил посетить нашу скромную страну, как рада я, пожелаете ему счастливого возвращения на родную землю. Привезете его во дворец, и я буду ждать вас с распростертыми объятиями. Как вам мой план? — ее лицо сияло.

— Великолепен. Я должен буду выехать завтра утром, чтобы успеть вовремя.

— Возможно, лучше даже сегодня вечером и заночевать в Лионне. Готовьтесь, а я пришлю вам помощников.

Антуан кивнул с улыбкой на устах, радуясь возможности услужить Изабелле. Королева немедленно послала за бароном де Бонди, графом д’Оринье, графом д’Ананьи, виконтом де Марс, де Кури, де Паскаль и де Васейль, и еще за несколькими молодыми людьми, составлявшими сливки двора. С легким злорадством подумала королева, как завидовал бы им честолюбивый Орсини.

На рассвете все они, во главе с благородным герцогом де Рони-Шерье, сели на лошадей, одетых в парадную сверкающую сбрую, и поскакали на встречу с королем. Они прибыли заранее, и корабль Оливье еще не прибыл. Молодые дворяне разбрелись по берегу, — одни направились перекусить, другие просто поразвлечься. Антуан прогулялся по берегу в одиночестве, и, в конце концов, бросил свой плащ на камень и сел около воды, бросая мелкие камешки в море. Он провел так довольно долго в полном покое, пока не заметил, что к нему приближаются двое, чьи лица были скрыты под черными плащами с низко надвинутыми капюшонами. Один из них, повыше ростом, подошел вплотную к Антуану и окликнул его, затем он приподнял капюшон. Теперь Рони-Шерье узнал маркиза де Бустилона, вполне оправившегося от раны.

— Это вы, любезный маркиз? — надменно произнес Антуан. — Вы еще живы? Или вы явились за добавкой?

— К вашему несчастью, я действительно жив, — он усмехнулся. — Я здесь чтобы пригласить вас на прогулку.

— Прогулку с вами, Бустилон?

— И с д’Антони, он также соскучился за вами, не меньше моего.

— А! Так при вас верный паж!

Бустилон самодовольно улыбнулся.

— Сейчас не время для объяснений, возразил Антуан.

— Вы боитесь?

— Безусловно, нет. Но я встречаю короля Оливье.

— Его встретят без вас, если я вас убью, а если не убью, то вы еще успеете поцеловать ему ручку.

— Хорошо, — Антуан встал и взялся за шпагу.

— Постойте. Здесь негде драться. У меня неподалеку лодка. Я знаю полянку, где нам будет удобно, весьма удобно, — он улыбнулся, но Антуан не придал значению его гнусной улыбке. Он надменно кивнул, полагая, что Бустилон недостоин его вежливости, и последовал за врагом. Они встретили Васейля, который проводил молодого человека удивленным взглядом, но посчитал своим долгом не вмешиваться. Если герцог де Рони-Шерье желал удалиться куда-то в обществе двух подозрительных типов в темных плащах, разве имел он право задавать ему нескромные вопросы? Васейль видел, как все трое сели в лодку и скрылись в смутном тумане. Напрасно молодые дворяне ждали герцога, в тот вечер он не вернулся. Выслушав рассказ де Васейля, они обеспокоились и прочесали берег на несколько миль в обе стороны — и никого не нашли. Вскоре прибыл корабль Оливье. Участники почетного кортежа медлили, все еще надеясь дождаться Антуана и не решаясь отправляться на встречу без него. В конце концов, тянуть стало уже некуда. На корабле стали проявлять признаки беспокойства. Лишь выловив прибившийся к берегу плащ своего командира, дворяне поняли, что ждать более нечего и некого, и расселись по лодкам в настроении ничуть не приподнятом.

А случилось то, чего только и можно было ожидать от Бустилона. Сев на нос лодки, герцог де Рони-Шерье расслабился, не ожидая никакого подвоха. Греб д’Антони. Когда берег превратился в едва заметные в густой дымке огоньки вдалеке за горизонтом, Бустилон отрывисто заговорил:

— Вам следовало бы знать, Рони-Шерье, что я считаю вас за смертельного врага, после нашей последней встречи.

— Я знаю, — сухо заметил Антуан.

— А знаете ли вы, как я поступаю со смертельными врагами?

— Возможно, некоторых вы убиваете на поединке, — предположил Антуан.

— Вы правы, некоторых — да. Но не всех. А вы, должно быть, рассчитываете вернуться живым и здоровым к своей любовнице? — он употребил другое слово, гораздо более оскорбительное, и Антуан едва ли не бросился на него. Но Бустилон только того и хотел, — вывести противника из себя. Он резко выбросил вперед руку, заставив молодого герцога отклониться, и изо всех сил толкнул его. Антуан потерял равновесие и упал, и волны сомкнулись у него над головой.

— Греби скорее, — хрипло приказал д’Антони Бустилон, и тот, онемевший, скованный страхом, налег на весла с нечеловеческим рвением, которое придал ему ужас. Негодяи покинули место преступления, бросив Рони-Шерье на произвол судьбы. Месть свершилась.

Въезд короля Оливье в столицу сопровождался шумными празднествами, однако же чем больше приближался почетный кортеж к королевскому дворцу, тем явственнее было смущение и растерянность в рядах молодых дворян. Склонность Изабеллы к Антуану была секретом Полишинеля. Об этом знали или хотя бы догадывались практически все. Никто не хотел быть тем, кто скажет ей правду. Но скрыть его отсутствие было невозможно. Они переминались с ноги на ногу, не решаясь поднять глаза, и она потребовала от них высказать все начистоту. Иного выхода не было, и Альфред де Марс решился рассказать королеве, что произошло.

— Ваше величество, — произнес он, — к великому несчастью, мы вернулись без герцога де Рони-Шерье. Он… исчез при странных обстоятельствах.

У Изабеллы больно сжалось сердце.

— Как же так?

— В последний раз… да, в последний раз его видели с двумя неизвестными, в черных плащах. Они сели в какую-то лодку вместе. С тех пор его никто не видел, ваше величество. Мы ждали, сколько могли.

Она зажмурилась на мгновение, скрывая слезы, набежавшие на глаза.

— Я вас не обвиняю, — глухо выдавила она из себя, не узнавая собственного голоса. — Можете быть свободны, господа.

Она осталась наедине со своей бедой, одиноко тоскуя посреди пустой шестиугольной залы на холодном троне. Вдалеке звучал веселый голос Оливье и оживленный смех фрейлин. Ей придется танцевать на балу! Придется улыбаться им и развлекать брата беседой. Потом ее мысли изменили направление. Кто мог желать зла обаятельному и доброжелательному молодому герцогу? Изабелла подскочила. Кто, кроме Бустилона, бретера Бустилона, униженного поражением на дуэли?

Она позвонила, вызывая охрану.

— Двое пусть немедленно отправляются к маркизу де Бустилону, узнаете, дома ли он. Живее, поторапливайтесь! И пусть только он не здесь!

Через час королеве доложили, что Бустилон несколько дней назад покинул столицу, отбыв в неизвестном направлении.

Изабелла седьмым чувством уверена была, что именно Бустилон погубил Рони-Шерье, пусть у нее не было ни свидетелей, ни улик. Она разослала гонцов по всей стране, снабдив их приметами Бустилона и его послушного приспешника Антони. За голову убийц она назначила огромную награду.

По случаю приезда Оливье был дан бал, Изабелла вынуждена была блистать на нем. Весь вечер она пребывала в лихорадочном возбуждении — резко и не к месту смеялась, громко разговаривала, много танцевала. Она читала в глазах придворных недоумение и заводилась еще больше, кокетничая с теми из них, кого прежде всегда обходила вниманием. Но, вернувшись к себе, она заметалась по покоям в припадке отчаяния. Собственное бессилие приводило ее в ярость. Пусть она была королевой, но что она могла в этой жизни? Ничего. Судьба посмеялась над ней.

Тоска сжимала ее сердце, иссушая душу, раздирая ее на части изнутри. Она бросилась одетая на кровать, но сердце забилось еще тревожнее, еще мучительнее, каждый удар — как труба Страшного Суда, и она вскочила на ноги.

— Жанна! — позвала она. Камеристка, чья комната была по соседству с королевой, чтобы всегда быть на подхвате, тут же вбежала в покои. На ее лице читалось беспокойство.

— Жанна, мне плохо, — ее голос больше походил на стон.

— Ах, ваше величество, если б я могла помочь…

— Знаю, знаю… Да хоть пожалей. Побудь со мной. О Боже!

Она закрыла лицо руками, согнувшись, словно под тяжестью горя.

— Крепитесь, ваше величество, — сочувственно произнесла молоденькая камеристка. Она искренне жалела Изабеллу, пожалуй, она единственная среди придворных любила ее от всей души и была ее верной подругой, насколько это было возможно при их разнице в общественном положении.

— Жанна, что мне делать? Жанна… Как жить?

— Давайте, ваше величество, я помогу вам раздеться и лечь. Отдых пойдет вам на пользу.

— Да, давай. И сделай мне чаю. Может, мне удастся уснуть.

Жанна приблизилась к присевшей на край кровати Изабелле и распустила ей волосы. Длинные черные локоны упали на спину королевы. Она тряхнула головой. Ее прекрасные волосы не знали искусственной завивки, локоны были ее собственные, и потому казалось, что волосы ее короче, чем есть на самом деле. Жанна потянулась развязать шнуры, стягивавшие ее талию, но королева отстранилась. Она не могла усидеть на месте. Встав, она подошла к зеркалу, и из плоской холодной пустоты на нее глянуло страшное лицо с красными глаза и распухшими губами. Лиловое, очень нарядное платье с белыми кружевами, белыми присобранными рукавами и пышным шлейфом, пугающе оттеняло страдальческое лицо одетой в него молодой дамы. Она стояла, с трудом соображая, что ей делать. Вдруг Изабелла содрогнулась, обернулась к Жанне и потребовала:

— Жанна, мою шаль, пожалуйста!

Жанна неуверенно подала шаль.

— Зачем, ваше величество? — Изабелла не отвечая пошла к двери.

— Куда вы, ваше величество? — вскрикнула Жанна. — Поздний час… Ваше величество! Я позову вашу охрану! Постойте.

Ее мольба даже не достигла слуха королевы. Никто не смел останавливать ее, и, оставив почтительно склонившихся стражников позади, Изабелла покинула дворец. Она велела немедленно подать карету, и испуганный конюший поспешно запряг четверку лошадей. Разбуженный конюшим кучер на ходу поправлял парик. Она поехала в городскую тюрьму. Там она разбудила беднягу коменданта, который потерял дар речи, увидев на пороге королеву, и заявила, что желает видеть узника по имени Эжен Орсини.

— Да, да, номер семьдесят седьмой! — облегченно вздохнул комендант, который решил было, что полночный визит королевы Аквитанской предвещает как минимум его отставку. — Я проведу ваше величество. Эй, Жак, посвети!

Она кивнула. Ее провели по винтовой лестнице, показавшейся ей нескончаемо длинной, в камеру, сырую и темную. Надзиратель принес свечи и почтительно, едва ли не на цыпочках вышел. Едва ли не из-под ног Изабеллы выскочила крыса и, испуганная светом, метнулась в свою щель. Ее тень, мелькнувшая по стене, показалась Изабелле громадной. Она вскрикнула, отшатнувшись.

При колеблющемся свете свечи королева разглядела Орсини — жертву ее злой шутки и собственного глупого самовлюбленного хвастовства. Он показался ей подавленным. Орсини остался стоять в дальнем углу своей камеры, полускрытый глубокой тенью, скрестив руки на груди. Он сдержанно поздоровался, не скрывая удивления. Изабелла не знала, зачем она пришла и чего хотела от него. Чем он мог помочь ей? Утешением? Советом? Ничего этого ей было не нужно от него. Она невольно потянулась к человеку, который тоже любил Антуана. Орсини не сводил с нее глаз. Он уже предчувствовал беду, хотя королева не проронила еще ни слова. Горе сделало королеву почти безобразной. Она была не из тех женщин, которых украшала печаль, ее очарование сразу меркло, и лишь улыбка освещало ее лицо нежной красотой.

— Это я, Орсини, ваша королева, — прошептала она.

Орсини молча поклонился.

— Ваш друг погиб, — продолжала Изабелла.

— Мне жаль, ваше величество, — сухо сказал Орсини и отвернулся, чтобы она не увидела судороги душевной боли, пронзившей его, и отразившейся на его осунувшемся лице.

— Вы же любили Антуана, Орсини. Почему же вы молчите? Помогите мне! Скажите же хоть что-нибудь. Утешьте меня. Прогоните меня. Я пришла к вам, к его единственному другу. Не молчите же, Орсини! — поток прорвался, и она захлебнулась рыданиями.

Орсини смотрел, как плакала королева. Шлейф тяжелого бархатного платья мешал ей, она запуталась в складках и едва не упала. Изабелле стало страшно. Стены давили на нее, и на мгновение ей показалось, что это ее тюремная камера, а не Орсини, она зашаталась, охваченная ужасом, порожденным первыми признаками безумия. Лишь бесстрастные, твердые слова Орсини отрезвили ее.

— Вашему величеству нужно вернуться во дворец, — сказал он. — Ваше величество устали.

Узник гнал королеву из своей камеры. Но Изабелла ничего уже не чувствовала. Она ушла.

Утром Орсини освободили. Его без лишнего шума вернули во дворец, отдали назад титул и земли. Орсини не спорил, он безропотно принялся за исполнение своих обязанностей.




Сколько в мире ненужного! Королева Аквитанская, казалось, с интересом наблюдала за балетом. Но взгляд ее был пуст, она была далеко. Сложные па танцоров не трогали ее. Ее сердце раздирала на части боль… и досада. Сколько слов было так и не сказано, сколько бессмысленных преград выстроено, сколько счастливых минут упущено и не подарено нежных поцелуев… Как она была глупа! Кому нужно было ее королевское достоинство? Она могла быть такой счастливой, не расставаясь с возлюбленным ни на минуту. К чему же была эта игра, рассчитанная на посторонних? К чему ее неприступность, ее сдержанность? Чего она ждала? И чего добилась? Бедный Антуан! Легко можно было сосчитать, сколько ему было даровано ласк, сколько сказано нежных слов, как будто впереди было еще столько времени, чтобы наверстать! И вот… Песочные часы позабыли перевернуть. Время вышло. Ничего не исправишь. Хотелось завыть, но она не могла. Она все еще королева.

Ничто не переменилось. Двор не заметил отсутствия герцога де Рони-Шерье. Несмотря на мягкость обращения, отсутствие какого-либо высокомерия, исключительную галантность, он остался чужим для этих людей. Он был слишком хорош, слишком чист, чтобы его любили. С ним обращались, как с ценной безделушкой — бережно, но с опаской, любезно, но без тепла. Разве что Орсини печалился о его судьбе, единственный, кто всем сердцем любил и понимал его. Осознание, что судьба друга всем безразлична, еще сильнее ожесточило его против королевского двора. Хотя заключение ничем не повредило ему — не успело — он усвоил жестокий урок, преподнесенный ему королевой. Он был никем, все еще никем. Пока никем. Последнее унижение королева нанесла ему бессознательно, тут даже не было ни ее вины, ни умысла. Поднявшись по боковой лестнице, Орсини, только освобожденный из тюрьмы, таящийся от любопытных насмешливых взглядов придворных и слуг, нашел свои комнаты запертыми. Он позвал дворцового распорядителя и получил ответ, что ключи королева отдала Сафону, а Сафон уехал и вернется завтра. Он пошел красными пятнами от ярости, не зная, кого бранить — распорядителя, Сафона, королеву?

— Сожалею, — пробормотал распорядитель, сбитый с толку нежданным явлением опального интенданта финансов, — однако меня никто не предупредил о вашем… приезде.

— Убирайтесь вон! — сорвался на него Орсини, пнул ногой дверь и устало опустился на скамью, размещенную в нише дворцового коридора. Кто-то рассмеялся совсем рядом с ним. Он заметил Жюли д’Оринье со своей служанкой, Жюли, которую Изабелла даже не подумала наказать.

— Маркиз де Ланьери? Вас можно поздравить?

Она демонстративно оглядела его. Потерявшая вид одежда, кое-как приглаженные волосы, бледное лицо со следами копоти от свечи — таким он вышел из тюрьмы. Не аббат Фариа, конечно, но перед явлением на люди не мешало бы умыться и переодеться. И если бы еще причина заключения не была столь смешной и постыдной!

Он невольно подался в тень. Жюли скривила губы.

— Кажется, вас рано поздравлять. Ваши комнаты, должно быть, теперь в том крыле, — она махнула рукой, указывая в сторону той части дворца, где Орсини обитал раньше, будучи помощником писца.

— Просто распорядитель ищет ключи, мадемуазель, — Орсини ненавидел себя за эту попытку сохранить лицо перед этой самодовольной стервозной девицей.

Она сдвинула брови, раздумывая. И надо отдать ей должное, Жюли первой поняла, что тюрьма и опала только пойдут на пользу положению молодого выскочки из Этьенна при дворе. Смутное чувство вины не позволит королеве снова вышвырнуть его вон. Его далеко не победное возвращение давало ему главное преимущество, — он был наказан и прощен, и теперь мог начинать свою карьеру с чистой страницы.

— Я должна признать, что вы попали в немилость при моем невольном соучастии. К счастью, положение моей семьи такого, что ее величество лишь на словах выразила мне порицание, и все давно забыто. Вам же пришлось ответить сполна. Я сожалею, — ее карие глаза томно и многообещающе блеснули из-под ресниц. — Но я постараюсь загладить свою вину.

В законах придворного флирта Орсини не понимал ничего, и аванс хитрой фрейлины не нашел в нем отклика. Он лишь почувствовал, что Жюли сменила тон на льстивый, и сменила потому, что хочет заручиться его поддержкой, потому, что он снова — или все еще? — интендант финансов. Он неприязненно окинул ее взглядом, в отместку за ее первый пренебрежительный смех.

— Лучшим способом загладить свою вину для вас, мадемуазель, будет почтить своим вниманием кого-нибудь другого.

Она гневно подобрала пышные юбки и зашуршала прочь, не удостоив его ответом.

Лишь к вечеру дворцовый распорядитель рискнул попросить королеву о милости разрешить его затруднение. Она едва слушала его, ее рассеянный взгляд скользил по кабинету, ни на чем не задерживаясь.

— Будьте кратки, — попросила она вяло.

— Э-э… Маркиз де Ланьери, прибывший согласно приказу вашего величества во дворец…

— Что еще Ланьери?! — нетерпеливо спросила она.

— Ваше величество передали господину де Сафону ключи от его комнат во дворце, но месье Сафон возвращается лишь завтра. Право, ваше величество, я не пойму, как мне поступить. Маркиз разгневан.

— Еще бы. Однако разве у вас нет запасных ключей от всех комнат?

— Есть, но…

— Если есть, то в чем дело?

— Не извольте гневаться, ваше величество, но я не мог понять, таково ли ваше желание…

— Что же я, по-вашему, хуже Нерона? Что вы такое думаете обо мне? Для чего мне нарочно издеваться над Ланьери? — вскричала она.

Распорядитель второй раз за день попал под горячую руку и пугливо втянул голову в плечи.

— Прошу прощения, ваше величество, это моя вина. Такого больше не повторится.

Однако он умолчал перед Орсини о том, что Изабелла не только неповинна в случившемся недоразумении, но даже не подозревала о нем.




Изабелла страдала вдвое сильнее из-за того, что приходилось скрывать свое горе от короля Оливье. Несмотря на их взаимную привязанность, этикет не позволял ей честно признаться, что ей не до развлечений. Она вынуждена была посещать все балы, прогулки и пышные праздники. Молодой король был страстно влюблен в герцогиню Анну де Принн, а она, неприступная прежде, когда он был принцем с сомнительным будущим, теперь была приветлива с ним. Оливье, муж молодой, хорошенькой женщины, был счастлив и доволен от одной лишь рассеянной улыбки своей красавицы Анны, тоска Изабеллы не затрагивала его. Он попросту не заметил, что сердце сестры истекает кровью. В конце концов, он уехал и увез с собой мадам де Принн. При дворе Изабеллы стало меньше на одну красавицу, а Вероника Гримальди была обречена играть самую унизительную роль в своей жизни.




Изабелла читала представленные Сафоном донесения тайной полиции, постепенно меняясь в лице.

— Где же эти отчеты хранились столько времени? — гневно спросила она.

Сафон виновато развел руками.

— Видите ли, это было мое собственное маленькое расследование. И мне показалось, что оно более не важно, учитывая, что виновный все равно понес наказание.

— Вы неверно рассудили, господин де Сафон.

— Простите великодушно, ваше величество.

— Ладно, можете идти, — она нетерпеливо махнула рукой, и довольный своей маленькой интригой министр поспешно ретировался.

Какое-то время она стояла, задумчиво теребя угол доноса. Потом позвонила:

— Пошлите за Ланьери.

Орсини, войдя, остановился на пороге, отвесив ей молчаливый поклон. Ее изящно очерченное лицо, истончившееся от переживаний, было бледно. Тронуто было следами душевной боли и худое лицо Орсини. Рана от утраты ныла у обоих и не скоро обещала зажить.

Она ни слова не говоря протянула ему связку бумаг.

— Что это?

— Читайте, — от ее тона веяло холодом.

Уже предчувствуя недоброе, он медленно подтянул к себе листы — донос тайной королевской полиции.

«Июня 12 с.г.

Первый (маркиз де Ланьери): Но если все откроется, никто и пальцем не пошевелит, чтобы вытащить меня из тюрьмы!

Второй (неизв.): Не смеши меня, юноша. Речь о восьми тысячах. Это капля в нашей казне. Если ты не умеешь скрыть концы несчастных восьми тысяч так, чтобы все не открылось, то, ради всего святого, что ты здесь делаешь?

Первый: Но…

Второй: Довольно! Я могу повременить два дня, дать тебе время подумать, как это лучше сделать. Я пришлю к тебе посыльного.

Первый: Хорошо.

Второй: Посыльный будет ждать около Геракла в восемь вечера. Все ясно?

Первый: Да. Восемь с половиной тысяч ливров. Послезавтра в восемь вечера отдать вашему посыльному. В случае чего, вы свалите всю вину, что не удасться приписать мне, на этого беднягу.

Второй: Уже лучше. Я начинаю думать, что из тебя все-таки будет толк.




Июня 14 с.г.

Первый (некий де Пантегуа): Мой господин велел спросить, не нужен ли вам совет в этом деликатном деле. Он осознает, что для вас это, возможно, несколько вновь. Он бы не хотел, чтобы вы допустили какую-нибудь оплошность.

Второй (маркиз де Ланьери): Благодарю. Никто не сумеет обнаружить, откуда взялись эти восемь тысяч, и куда исчезли. Могу в этом поклясться. Королева никогда их не хватится.

Первый: Хорошо, я так и передам. Полагаю, вы сумели сами себя вознаградить за эту маленькую услугу?

Второй: Конечно.

Первый: Вы далеко пойдете. Успехов!»

— У вас столько доброжелателей, — донеслось до его сознания едкое замечание Изабеллы.

Он не стал читать дальше и так же медленно опустил донос на стол — несколько листов, исписанных мелким почерком, напрочь перечеркивающих его будущее. Он не узнал собственный голос:

— Мне можно покинуть дворец или меня отправят под конвоем?

Королева резко подняла на него глаза. В них горели гнев… и еще удивление. Она заметила, что на лице Орсини застыло странное выражение, без следов злости или стыда, просто обреченность человека, которому незачем защищаться, ибо правда не восторжествует — никогда.

— Если бы я считала необходимым заключить вас под стражу, я бы не тратила время на эти разговоры. Но раз я пригласила вас, то, наверное, я жду от вас пояснений.

— Что тут пояснять? Вы же все прочитали, — зло огрызнулся Орсини.

— Ланьери, — она готова была ответить резкостью на резкость, но смягчилась раньше, чем успела высказаться. — Вы… Перестаньте в конце концов. Никто вас пока не обвиняет. Это всего только слова. Слова безликого шпиона из тайной полиции против ваших. Я, со своей стороны, не верю, — жестко заметила она, — что человек, дружбу которого Антуан ценил столь высоко, мог оказаться обычным вором.

Орсини брезгливо коснулся рукой доноса.

— Это было, — выговорил он, сделав над собой усилие.

— Вы — вы брали деньги из казны? Пошли по стопам Гренгуара?

— Нет! Я не прикасался к казне.

— Не понимаю.

— Я передавал эти проклятые деньги, правда, но я ничего у вас не крал! Ни единого ливра, ни единого сантима!

Изабелла невольно повысила голос.

— Орсини, я устала вытягивать из вас слова клещами! Вы можете рассказать все и по порядку?!

Его прорвало, словно кто-то разрезал сжимавшие его путы.

— Да, все так и было! А что мне оставалось? Жаловаться на самого могущественного человека в государстве? И кто бы мне поверил? Мне пришлось откупиться от него!

— Но у вас не могло быть такой суммы!

— Я… — его голос стих. — Антуан помог мне…

Упоминание о Рони-Шерье заставило обоих на время умолкнуть, и щеки королевы разгорелись румянцем.

— Вы взяли деньги у Антуана?

— Он… он заложил кое-какие земли на год. Я оставил ему расписку. Она… должна быть где-то в его бумагах. Но я бы непременно вернул ему долг. Непременно. Он знал это.

Гнев, исказивший черты королевы, рассеялся, и ее лицо выразило удовлетворение собственной проницательностью. Где-то так она себе и представляла происшедшее. Ее голос вновь стал бархатистым.

— Я не стану обвинять вас в недоверии ко мне, но признайте, насколько проще вам было бы не поддаваться на хитроумные уловки своих коллег и не рисковать своим добрым именем.

Его тонкие губы тронула недоверчивая кривая улыбка.

— Удивляюсь, что граф де Рони-Шерье не отговорил вас от участия в этой авантюре. К несчастью, я уже не смогу попенять ему… — на мгновенье из-за туч величия, которыми окружила себя Изабелла, сверкнула женщина, обыкновенная женщина, и тоска в ее глазах не могла не вызвать сочувствия. Орсини шагнул к ней.

— Вы не должны говорить так. Его тела не найдено. Возможно, еще не все потеряно. Может быть, он лишен свободы или тяжело ранен, но ведь никто не видел его мертвым.

— Вы действительно так думаете?

— Не знаю… — он смущенно отвернулся. — Но я отправил людей в окрестности Сен-Жюв с подробным описанием Антуана.

Он отправил людей! Кто, в конце концов, король в этой стране? Изабелла невольно покраснела.

— И что?

— Ничего. Пока ничего.

Она подавила всколыхнувшееся было раздражение, невольно признавая его правоту и стыдясь за себя.

— Я благодарю вас, Ланьери. Боюсь, я больше думала о мести и бросила все силы на розыски виновников.

— Это так по-королевски.

Она подозрительно покосилась на него, пытаясь определить, хотел ли он уязвить ее, но бесстрастное лицо интенданта финансов ничего не выражало.

— Я могу идти?

— Да. Нет, постойте, — спохватилась Изабелла. — Я хочу, чтобы вы забыли об этой истории, — она указала на донос, оставшийся лежать перед ней. — Не нужно ни скандалов, ни разоблачений, ничего. Я догадываюсь, о ком здесь идет речь. Видите ли, хотя полагают, что в старости к человеку приходит истинная мудрость, не всегда так бывает. Иногда на склоне лет у человека, много лет отдавшего верному служению правде, появляются странности и капризы, которых не было раньше. И как они не безобразны, они не перечеркивают целую жизнь беззаветной преданности. Он скоро отойдет от дел, и я бы хотела, чтобы он ушел с миром. Просто забудьте все, а если нечто подобное повторится — не обращайте внимания. Ничего он вам не сделает.

— Хорошо, — Орсини коротко кивнул.

Легкий сквозняк снаружи немного остудил его. Пики стражников, карауливших у порога королевского кабинета, вновь сомкнулись у него за спиной. Он распахнул вторую дверь, снежно-белую с золотом, и оказался в коридоре. Мягкий бордовый узорчатый ковер на полу заглушал шаги, чтобы никто не побеспокоил королеву, когда она занята. Он неслышно прошел в свои покои, расположенные этажом выше, запер дверь и почти без сил откинулся в кресле. Радости не было. Не было и облегчения. «Бог мой, где бы ты ни был, Антуан, на этом свете или на том, ты снова помогаешь мне», — промелькнуло в сознании. «Глупец! — выругал он себя. — Ты ничего не понимаешь в людях. Она поверила тебе! Не Сафону. Не старому Ги. Не тайной полиции. Тебе. Поверила на слово, не ища доказательств. Только потому, что Антуан поручился за тебя когда-то. Глупец!»




Изабелла искала Бустилона. Она надеялась отомстить и утешиться этим. Бустилон и д’Антони стали самыми известными людьми в стране. За их головы была назначена столь высокая награда, что тысячи людей, бросив свои дела, кинулись искать преступников. Потому, не было ничего странного, что не прошло и двух недель, как их нашли. Бустилон и его приспешник, переодевшись в монашеские рясы, намеревались переждать суматоху на родине виконта. Теперь для них не осталось никакой надежды. Изабелла отдала приказ казнить обоих, причем путем четвертования, давно позабытого в стране Франциска Милосердного. Орсини пытался отговорить ее от ненужной жестокости. — Как вы будете жалеть об этом, ваше величество! — твердил он ей перед казнью, но она не стала его слушать.

Дальше — больше. Она пожелала присутствовать при казни, распорядившись, чтобы ей и ее фрейлинам, кроме только Луизы де Тэшкен, приготовили балкон, откуда они смогут наблюдать казнь от начала и до конца. Она просто обезумела от ярости.

Орсини, который после разыгравшейся трагедии обрел в глазах Изабеллы неприкосновенность как друг Антуана, пытался образумить ее, напомнить ей, кто она такая и кто Бустилон, и что негоже ей лично принимать участие в покарании преступника негосударственного масштаба. Но до нее невозможно было достучаться. Изабелла желала мстить.

Первым казнили д’Антони. Он успел закричать, и его изуродованное и искалеченное тело осталось лежать у ног палача. Изабелле стало не по себе. Только тогда начала она приходить в себя, осознав, почему ее так настойчиво отговаривали. Ей не хотелось смотреть на смерть. Фрейлины были расстроены. Многие из них тайком грезили о Бустилоне, хотя тот же Рони-Шерье был гораздо привлекательнее и внешне, и нравом, но дамы упорно предпочитали Бустилона. Между тем, увидев, как погиб Антони, Бустилон впал в отчаяние. Он стал отбиваться от рук палачей и вопить, взывая к милосердию. Ему больше не было стыдно перед толпами людей, заполнивших площадь и глядевших на него а ожидании Зрелища. Разбросав палачей, он упал на колени и, простирая руки к балкону, где сидела королева, кричал, умолял и грозил. Он не хотел, чтобы его казнили. Он кричал о своем раскаянии и молил о прощении. Но королева не двинулась с места. На Бустилона накинулись палачи и привязали его за руки и ноги к цепям, наброшенным на лошадей, готовых разорвать его на части. Еще секунда — и все было бы кончено, как вдруг кто-то закричал:

— Подождите! — и на площадь влетел человек на взмыленном коне. Королева вскочила, всплеснув руками, но тут же заставила себя сесть. Это был ее Антуан. Он был жив. Изабелла пробормотала благодарственную молитву.

— Несите перо, я милую маркиза, — приказала она минутой позже. — Пусть отправляется в тюрьму.

Помиловать Антони она уже не могла.

Поспешно покинув балкон со своей свитой, Изабелла устремилась к возлюбленному. Она не могла прилюдно броситься ему на шею. Все, что ей оставалось, это пожирать его глазами, мечтая, чтобы все вокруг провалились сквозь землю.

Выяснилось, что хотя с Антуаном и пытались покончить, он сумел спастись и выбраться на берег. Пока он пришел в себя, добрался до ближайшего поселения и убедил всех, что он герцог де Рони-Шерье, а не какой-то проходимец, и ему стоит помочь вернуться в столицу, прошло несколько дней, стоивших жизни неудачнику д’Антони. Теперь Антуан, переживший второе рождение, сидел наедине с королевой и рассказывал ей о своих злоключениях. Изабелла восторженно слушала. Вдруг их прервал Орсини. Он вошел даже без стука, но видно было, что он обеспокоен и сильно спешил. Он принес нерадостную весть. Когда поднялась суматоха, казнь прекратили, и никто не знал, что осужденный нанес несколько ударов своим стражам и по дороге в тюрьму сбежал. Впрочем, ему некуда было идти, дом его окружили, выходы из города перекрыли, и он примчался в дом Луизы де Тэшкен и заперся там вместе с ней. За ним в погоню послали гвардейцев, но кроткая и милая Луиза, которую все любили, крикнула им, что негодяю, который посмеет войти, чтобы арестовать ее любимого, придется переступить через слабую женщину. Гвардейцы в нерешительности остановились у запертой двери, не смея высадить ее. Поскольку речь шла о Луизе, Изабелла велела заложить карету и сама поехала к ней. Орсини вызвался сопровождать ее.

У дома толпились перепуганные огорченные слуги. Часть гвардейцев караулили дом, чтобы Бустилон не удрал через окно. Изабелла вошла в дом, ей показали запертые комнаты, где затаились любовники. Королева отослала всех вон и подошла к двери.

— Луиза, вы там? Отзовитесь, прошу вас!

Ей ответом был тихий жалобный всхлип.

— Выйдите ко мне, Луиза. Ручаюсь, здесь никого нет, кроме меня. Не заставляйте меня просить.

Тихо распахнулась дверь, и на пороге появилась фрейлина, бледная и кое-как одетая. Видно, появление Бустилона застало ее врасплох.

Изабелла взяла ее за руки.

— На что вы надеетесь, Луиза? — спросила она, хотя и сама знала ответ, — ни на что бедная девушка не надеялась, просто шла на поводу у своей страсти.

— Ваше величество, простите меня, — простонала Луиза, беспомощно склоняясь перед ней.

— Я увожу вас с собой, Луиза. Ваше место во дворце.

— Нет! — Изабеллу поразила ее преданность Бустилону.

— Подумайте, Луиза. И послушайте, что я вам предлагаю.

— Нет! — отчаянно прошептала девушка.

— Луиза, выхода нет. Бустилон преступник и негодяй, он отправится в тюрьму. Но я дам вам разрешение на свидания с ним. Каждую неделю, Луиза!

— Нет!

— Каждые два дня, Луиза!

— Нет, нет…

— Только вам одной, мадемуазель де Тэшкен, подумайте, что это обозначает! Одной!

Луиза зажмурилась и прикусила губу, разрываясь на части. Уступить сейчас королеве, отдать ей Бустилона, которого арестуют все равно, пусть днем позже? Предать его доверие к ней? Он же пришел к ней, ища ее помощи. Она застонала, впиваясь ногтями в собственные ладони. Королева, она однажды оттает и отпустит Бустилона на свободу, и все это время он не увидит ни одной женщины, кроме нее! Потом, может быть, он даже женится на ней… Луиза упала к ногам королевы.

— Простите меня, ваше величество…

Бустилона увели. Изабелла понимала, что с ее стороны было ужасной глупостью позволять Луизе встречаться с Бустилоном, но она честно сдержала свое обещание. В конце концов она успокоилась, выбросив Бустилона из головы. У нее был Антуан. Разве этого не довольно для счастья?

Рони-Шерье был в некотором недоумении, обнаружив, что его старый приятель вновь водворился во дворце. Он был и рад, и не рад. Он не мог понять противоречивых поступков Изабеллы. Какой смысл был терпеть в своем ближайшем окружении человека, который явно действовал ей на нервы? Если же она прониклась уважением к нему, то зачем тиранила всеми доступными ей способами? Она столь часто меняла свое отношение к Орсини от дружелюбного до откровенной резкости, что он совсем сбился. Его удивляло, что Орсини воспринимает Изабеллу философски, как неизбежное зло, вроде урагана. Он стоически выносил ее капризы и продолжал делать все по-своему.

— Почему вы вернули Орсини его должность, если он оскорбил вас? — допытывался Антуан у королевы.

— Он умен и изворотлив.

— Тогда почему вы посадили его в тюрьму?

— Он наглец, — спокойно отвечала Изабелла.

Тогда Антуан начинал допрос сначала. Изабелла сердилась, не находя слов объяснить ему, что она привыкла к Орсини, и двор больше не мыслился ей без него, что его дерзкий беспокойный характер развлекал ее порой больше, чем их сентиментальные беседы и свидания при луне. Она стала забывать, что его назначение было шуткой, всего только глупой шуткой своенравной молодой государыни над непокорным безродным гордецом.

— Раз вас так волнует его судьба, — как-то съязвила Изабелла, — отчего же вы не потребовали у меня его освобождения, когда я приказала отправить его за решетку?

Антуан смешался. Ему и самому было совестно, что он не смог достойно защитить друга. Но он привык считать поступки Изабеллы заведомо правильными и никогда их не осуждал, как истово верующие не осуждают деяния Бога. Это только Орсини никогда не смущался указать Изабелле на ошибку или неточность. Подобные размолвки угнетали Антуана. Если б он нашел в себе силы рассердиться на Изабеллу по-настоящему, это, конечно, подействовало бы на молодую королеву. Но наутро после размолвки он уже бродил неподалеку от ее покоев, как собака, которую прогнали.




Орсини вышел из тюрьмы, заняв свою прежнюю должность — интенданта финансов королевства. Но случилось так, что первый министр, старый Ги де Бонар, служивший еще отцу Изабеллы, стал слишком немощен и стар. Изабелла считала, что эта должность справедливо должна отойти Сафону, другому хитрому старику. Но вдруг она поняла, что у нее есть второй претендент, который всей душой стремился к министерскому креслу. Сначала ей показалась дикой эта мысль, но она припомнила, что когда-то, шутки ради, нарочно разжигая тщеславие Орсини, обещала ему эту должность. Сам он не напоминал ей об этом, лишь красноречивые взгляды, которые она ловила, не позволяли напрочь выбросить его из головы. Ей напомнил ее обещание Рони-Шерье, случайно и без всякой задней мысли. Ее первой реакцией было искреннее веселье, но затем она решила, что в этой идее есть разумное зерно. Старик Сафон был усердным, неглупым, но лишенным воображения человеком, хитрым, но чрезмерно старомодным. Кроме того, он еще не вполне осознал, что служит Изабелле, как молода она ни была, а не ее матери. Через него королева Алисия могла бы продолжать давить на нее, как давила раньше, не позволяя полностью оценить свою абсолютную власть в стране. Орсини же был молод и неопытен в политике, но у него было столько энергии, что хватило бы на четверых. Но вот с чувством благодарности у него была проблема, он себя обязанным ей не почувствовал бы. Но еще он был другом Антуана, он был единственным, кто не стал бы мешать ей быть счастливой с любимым. Наколебавшись вдоволь, она передала ему должность. Скупое объяснение, что она обещала ее ему раньше, казалось, вполне удовлетворило и Орсини, и Сафона. Однако же она не ошиблась в Орсини, — он даже не поблагодарил ее, а в глубине души решил, что Изабелла поддалась на уговоры Антуана, и это сильно задело его самолюбие.

Тем не менее он занял кабинет первого министра, и несколько недель подряд его было не видно и не слышно — он с головой ушел в работу. А когда он вновь появился на людях, его было не узнать. Строптивый задиристый мальчишка превратился в настоящего министра, разве что слишком молодого. Он полностью усвоил свои обязанности, глубоко вник в политические интриги и отыскал слабое место в расчетах предшественника, облегчившего казну на сумму, достаточную для полной реконструкции своего загородного поместья. Повторялась история с Гренгуаром, однако кое-чему научившийся Орсини не стал поднимать из-за этого шум. Орсини получил то, о чем мечтал — он стал влиятельным человеком, с которым нельзя было не считаться. И он ни за что бы не смирился с номинальной властью.

Рони-Шерье был немного сбит с толку возвышением друга. Он привык относиться к Орсини как к старому товарищу, чье положение в обществе гораздо ниже его собственного. В его отношении к Орсини не было ничего снисходительного, однако привычка за много лет устоялась. Теперь же их разделяла незначительная разница в высоте титула, Рони-Шерье был герцогом, а Орсини — маркизом. Но у первого была лишь обожаемая Изабелла, а у второго — реальная, практически не ограниченная власть. Сам Орсини, казалось, и не заметил, что Рони-Шерье остался в тени, он оставался ему прежним другом, как в те дни, когда был еще бедным сыном колбасника из Этьенна.

Изабеллу снисходительной королевой назвать было никак нельзя. Орсини был завален работой, важной и срочной, которую «непременно нужно кончить к утру». Как бы между прочим, к нему перешли кое-какие скучные обязанности самой Изабеллы.

Орсини только удивлялся, когда Антуан называл королеву «небесным существом».

— Твое «небесное существо» требует с меня превратить гадючник, доставшийся ей от венценосного отца, в цветущий сад, — раздраженно говорил он Антуану. — Не из воздуха же мне ей миллионы доставать! И как ты ее терпишь?!

— Она же ангел, Эжен! — в ослеплении повторял влюбленный. — Ты увидишь, когда узнаешь ее лучше. Она добра, она так невероятно красива.

Орсини пожал плечами.

— У нее миловидное лицо. Но она же такая холодная. Бр-р. Как статуя. И вся сверкает от этих бриллиантов и жемчугов. Не понимаю, как она носит на себе всю эту тяжесть.

— Она — королева!

— Об этом и так все знают. А так не разобрать, что там под драгоценностями, женщина или нет.

— Она великолепна!

— Ну, тебе виднее.

— Эжен! — умоляюще воскликнул Антуан.

— Шучу. Знаешь, твоя любовь к ней уж слишком чиста.

— Эжен!

— Ну все, я больше не буду. Согласен, она — ангел. С нимбом вокруг головы. Ты доволен?

Орсини считал, что Антуан уж слишком потакает Изабелле во всем.

Как-то вечером Антуан заглянул в покои Орсини. Он несколько дней не видел друга и зашел проверить, все ли с тем в порядке. Суровый лакей, приставленный к Орсини Изабеллой, объявил о его приходе и провел его в узкий кабинет. Молодой министр сидел за столом, заваленном бумагами, и что-то быстро писал, скрипя гусиным пером. Антуан тихо подошел и, заглянув ему через плечо, увидел бесконечный столбик чисел. Зрелище выглядело тоскливым. Рони-Шерье заподозрил, что пришел не вовремя.

— Я сейчас, — отозвался Орсини. — Сейчас досчитаю и буду весь в твоем распоряжении.

Наконец он поднял глаза, обведенные лиловыми тенями.

— Что-то у тебя неважный вид, — заметил Антуан.

— Честно говоря, я чертовски устал, — ответил Орсини. — Нужно закончить этот паршивый год по крайней мере не хуже, чем предыдущий, а мой предшественник порядком приукрасил цифры.

— Это срочно?

— Твоя «святая» ждет мой отчет к десяти часам утра.

— И тебе еще много?

— Думаю, до утра успею.

— Хочешь сказать, что собираешься сидеть здесь всю ночь? — ужаснулся Антуан.

— Придется. Я не хочу, чтобы кто-нибудь сказал, что я не справился со своими обязанностями или что ситуация ухудшилась по моей вине.

— Но Изабелла поймет.

— Она будет первой, кто бросит в меня камень.

— Я поговорю с ней! — воскликнул Антуан. — Она несправедлива, требуя с тебя невозможное.

— Да ну, Антуан! Только попробуй. Это моя работа, только и всего. А ты хочешь сказать ей, что я не годен для нее? Что мне не место здесь? И потом, она предлагала мне помощника, но я отказался.

— Почему?!

— Я люблю делать все сам. Ведь все равно я буду проверять его цифра за цифрой. Зачем же вносить путаницу?..

Антуан неодобрительно покачал головой, но друга было не переспорить.

— Я не буду тебя отвлекать, Эжен. Пойду к себе.

Орсини охотно кивнул.

— Хорошо, иди. Увидимся завтра, — и он вновь углубился в свои расчеты.

Утром Рони-Шерье был первым, кто пришел пожелать Изабелле доброго утра. Она была весела. Белый атлас ее платья великолепно сочетался с ее золотистой кожей и темными кудрями.

— Где ваш друг? — сразу поинтересовалась она. — Что-то его не видно, хотя он клялся и божился, что отчет будет утром у меня.

Рони-Шерье попытался отвлечь ее внимание.

— Он придет, не сомневаюсь. Разве часто мы бываем наедине, Изабелла? Забудьте о делах хоть на время.

— Милый Антуан, это не так легко!

— Хоть ненадолго.

Он коснулся рукой ее волос, и губы Изабеллы тронула улыбка. Он смелее привлек ее к себе… Поцелуй вышел долгим. Королева замерла в его объятиях, переводя дыхание. Но вот миг забвения прошел, Изабелла спустилась на землю и ощутила некоторую неловкость.

Чтобы скрыть смущение, она взглянула за окно, обнаружив, что уже близок полдень.

— О, надо же! Как быстро прошло время! А Орсини так и не появился, — она злорадно улыбнулась. — Похоже, он все-таки не справился.

— Изабелла, вы предвзято к нему относитесь. Он придет. Я сам вчера заходил к нему. Он сказал, что кончает.

— Он так сказал?! — недоверчиво усмехнулась королева.

— Он слишком завален работой. А опыта пока не хватает.

— Антуан, он сам этого хотел. Отдай я эту должность Сафону, ваш приятель удушил бы меня. Кстати, Сафон мог помочь ему на первых порах, но он наотрез отказался.

— Вы же знаете его характер.

— К несчастью. Ну, пусть пеняет на себя. Я пошлю за ним.

— Прошу вас, не надо. Позвольте, я сам за ним схожу.

— Ну хорошо, — разрешила она, и Антуан поспешил к другу. Слуга растерянно впустил его, сделав знак не шуметь. Первый министр спал, сидя за столом и уронив голову на руки, а рядом лежал готовый отчет, подписанный его четкой подписью, немного сползшей в бок. Оплавившаяся свеча давно потухла. Покачав головой, Антуан взял со стола бумаги и понес королеве.

Изабелла со злорадной улыбкой встретила Рони-Шерье, который вернулся один, без друга.

— Где же наш министр?

— Я не стал его будить, — ответил Антуан, положив перед Изабеллой толстую пачку бумаг. Изабелла в немой тоске уставилась на документы, представляя, сколько времени ей потребуется, чтобы хоть отчасти во всем этом разобраться. Она полистала бумаги и со вздохом кивнула головой.

— Очень хорошо. Позже я посмотрю внимательнее.

Ее взгляд встретился с удивленным взглядом Антуана, который как будто вопрошал, зачем ей столь срочно нужен был отчет, который она не собирается даже поверхностно просмотреть. Устыдившись, Изабелла вздохнула:

— Впрочем, я сделаю это прямо сейчас.

Она присела у стола и с улыбкой мученицы оглянулась на Рони-Шерье.

— Я пошлю за вами, Антуан. А сейчас вам лучше уйти, иначе мне не сосредоточиться.

Рони-Шерье поклонился. Расставшись с королевой, он вновь направился в покои, которые занимал Орсини. На этот раз министр услышал скрип отворяемой двери и резко вскочил. Увидев Антуана, он сел, протирая глаза и пытаясь сообразить, в чем дело. Потом он вздрогнул.

— Который час?

— Уже за полдень.

— О черт!

— Успокойся. Все в порядке. Твои бумаги у королевы. Я сам их отнес.

— И что она сказала?

— Она сказала: «Очень хорошо», и выглядела разочарованной, — смеясь, сказал Рони-Шерье.

— Тогда порядок, — усмехнулся Орсини.

— Она сейчас просматривает их.

— Ищет, к чему бы придраться.

— А есть к чему?

— При желании всегда можно найти.

Орсини ошибся. Королева высказала ему, что одобряет его работу, и пожелала дальнейших успехов. Постепенно она все меньше уделяла внимание его докладам и все больше доверяла ему самому справляться с трудностями.




Однажды кардинал Жанери, умный старец, никогда не дававший пустых советов, предложил Изабелле поговорить с ним наедине.

— Ваше величество, — скромно заметил кардинал, — я не собираюсь обсуждать вас или ваши поступки, но знайте, что я сочту честью оберегать вас, пока могу. У меня есть своя тайная полиция, и я слышу то, что не доходит до вас, потому что вы королева и стоите выше окружающих. Вы, наверное, не знаете, что Рони-Шерье считают вашим любовником?

— Но это неправда! Ничего предосудительного… не было!

— Милая Изабелла! Позволите мне так вас называть? Это не мое дело, к кому лежит ваша душа. Но так говорят, и не в моих силах позакрывать злые рты. Тут уж вы сами должны позаботиться о себе.

— Я позабочусь, — твердо обещала Изабелла.

— И еще… Что касается м-ль де Тэшкен…

— Она просила разрешения, чтобы их с Бустилоном обвенчали в тюрьме, — произнесла Изабелла задумчиво.

— Ее видели в местах, по меньшей мере странных для женщины ее сословия. Она ведет себя подозрительно. На вашем месте я бы приставил к ней людей.

— К Луизе? Ради Бога…

— Она что-то замыслила, верьте моему чутью.

— Я пригляжу за ней.

Старый кардинал был прав. Через несколько дней Изабелла решила навестить Луизу. Вместе с Антуаном они отправились к фрейлине, уже несколько дней не показывавшейся при дворе.

Луизы не было дома, но ее служанка выглядела очень встревоженной. Изабелла и Антуан переглянулись.

— Проедемся-ка мы в сторону тюрьмы. Возможно, она там, — предложила Изабелла, хотя часы посещения в тюрьме начинались гораздо позднее.

Неподалеку от тюрьмы они заметили подозрительный темный экипаж, в окошке которого мелькнуло бледное женское личико.

— Это Тэшкен, ей-богу, — шепнула Изабелла.

— Можем отъехать в сторону и подождать, что она станет делать, — предложил Антуан.

Это было разумно, и они остановились за углом. Вскоре их слух привлек тихий стук копыт и скрип колес. Экипаж Луизы тронулся с места.

— За ней, — сказала Изабелла кучеру. Они почти поравнялись с экипажем. Шторки были открыты, и Луизы там не было.

— Очень странно, — заметила Изабелла. — Она могла пересесть на лошадь или в другой экипаж. Но далеко уехать еще не могла. Поспешим.

Кучер стегнул лошадей, и карета помчалась по дороге. Некоторое время они никого не видели, но миновав поворот, они заметили вдалеке троих всадников, скакавших во весь опор. Постепенно расстояние сокращалось.

— Это Луиза, Бустилон и кто-то третий! Кардинал был прав! Бустилон бежал! — воскликнула Изабелла. — За ними, скорее!

Преследуемые заметили погоню, и напрягли силы до пределы. Только всадница отставала, не в состоянии держаться наравне с мужчинами. Но Луиза не интересовала королеву.

— Скорее же! Мы отстаем! — кричала она кучеру. Но тяжелая карета не могла угнаться за всадниками.

— Нам не догнать их, — прошипел Антуан, преисполненный ненависти к Бустилону, своему врагу, врагу королевы. Он выхватил пистолет и стал целиться на ходу, приоткрыв дверцу. Изабелла ахнула. Антуан оглушительно выстрелил и не попал. Он выстрелил снова. Один из всадников взмахнул руками и рухнул наземь. Кучер натянул поводья, и Антуан выскочил наружу. Королева тоже спрыгнула на землю, даже не дожидаясь, пока ей подадут руку. Они поспешили к беглецам.

Бустилон был убит наповал. Антуан чудом попал ему в сердце, хотя стрелял на ходу и с большого расстояния. Луиза лежала без чувств. Третий, как видно, слуга, ускакал. Это был финал.

Вернувшись во дворец, королева расплакалась от растерянности, не стесняясь взволнованных фрейлин. Все происшедшее часом раньше казалось кошмаром. И кошмар не желал кончаться. Королева с трудом понимала, что Луиза лежит у ее ног и рыдает.

— Я уйду в монастырь, но отомстите за него, отомстите! Это же убийство! Отомстите! Его убили! Убили! О, я умру! Как же я теперь?! Ваше величество, вы столь добры и милосердны! Не прощайте убийцу, не покрывайте зло. Будьте справедливы! Будьте милостивы ко мне в последний раз. Потом я уйду, и я никогда больше не вернусь, ни о чем больше не попрошу. Но пусть кровь убийцы прольется рядом с кровью жертвы! Отомстите за него, отомстите!

Луиза билась в истерике у ее ног, забыв обо всем на свете, кроме гибели Бустилона. Изабелла не находила в себе сил оборвать ее. У нее уже звенело в ушах от пронзительных криков Луизы.

Бустилона похоронили на тюремном кладбище. Хотя Луиза просила позволить ей самой похоронить его, Изабелла не хотела, чтобы та провела свою молодость, ухаживая за его могилой. А на территорию тюрьмы зайти она не могла. Но это не помогло. Луиза, единственная преданно любившая его, постриглась в монахини, и навсегда осталась в монастыре. Другие, кто засматривался на Бустилона, легко утешились. Луизетта де Шайне, которая также была влюблена в самоуверенного маркиза, вскоре вышла замуж за графа де Оринье. Герцогиня де Принн уже к тому времени утвердилась при дворе Оливье. С маркизом де Бустилоном было покончено навсегда.

Изабелла невольно избегала Рони-Шерье. Что-то треснуло в ней, пока Луиза рыдала у ее ног. Умом она понимала и одобряла Антуана, но в душе еще горели отзвуки криков бедной Луизы.

Бал в честь именин королевы-матери заставил Изабеллу показаться на людях, переломив странное чувство стыда, мучившее ее. Она держалась в стороне от танцев и разговоров, пока к ней не приблизился Бонди. Разве что его благородной сдержанности она была рада. Но он огорошил ее.

— Я вынужден проститься с вами, ваше величество, — сказал де Бонди.

— С позволения вашего величества, я хотел бы отбыть завтра.

— Куда же вы едете, барон? — спросила королева удивленно. — В свое поместье?

Бонди покраснел от неприятного чувства.

— Я еду ко двору вашего брата. Он дал согласие принять меня в свою гвардию.

Изабелла опустила голову. А она еще стыдилась за себя! Самый педантично благородный дворянин из ее окружения добровольно обрекает себя на унижения.

— Вот, значит, как… — прошептала она, поднимая на его глаза, в которых читались разочарование и глубокое огорчение.

— Ваше величество, — страстно воскликнул Бонди. — Вы знаете, как я вам предан. Но я еду туда, где я оставил мое сердце. Ваше величество! Вы можете быть уверены, если когда-нибудь я понадоблюсь вам, если когда-нибудь моя шпага, моя сила, моя преданность станут вам необходимы, если вам будет грозить малейшее несчастье, вам не нужно будет звать меня. Я буду здесь и буду защищать ваше величество до смерти. Но пока, пока позвольте мне уехать.

— Вы же знаете, барон, — печально сказала королева, — я не стану вас удерживать. Ваше право — уехать или остаться. Но только, прошу вас, подумайте! Нужно ли это? Может, ваше присутствие будет в тягость Оливье или ей? Анна, не поставит ли это ее в двойственное, двусмысленное положение? А вы сами? Разве вам не спокойнее здесь? Разве не нужно вам сделать как раз обратное — забыть ее?

— Ваше величество, — твердо ответил барон, — я никогда не позволял себе ничего такого, что оскорбило бы герцогиню. Мое присутствие никогда не даст его величеству повод догадаться, что она, Анна, — единственная госпожа моего сердца. Что же касается меня, то моя жизнь теряет смысл вдали от нее… Изредка видеть ее, знать, что она здорова и довольна, вот и все, в чем я нуждаюсь.

— Вы благородный человек, — произнесла Изабелла, — я всегда знала и буду знать, что могу вам доверять. Вот, хотелось бы подарить вам что-то на память. Возьмите этот перстень и помните всегда обо мне, — она сняла с пальца и передала Бонди перстень, тот самый, что когда-то давала Антуану, еще тогда, когда из-за дуэли с Бустилоном он угодил в тюрьму. Вернувшись из изгнания, которое, к счастью, не затянулось надолго, он возвратил его Изабелле, и ей приятно было носить его после возлюбленного. Теперь перстень принадлежал другому, совершенно постороннему человеку, и с ним ушла память о светлых минутах, когда их любовь еще только зарождалась. Рони-Шерье знал, что не должен следить за ними, но не мог заставить себя оторваться. Он привалился спиной к стене, задыхаясь, словно ему не хватало воздуха. Он видел, как губы барона благоговейно прикоснулись к руке королевы. На его мизинце поблескивал драгоценный камень, и его блеск разрывал Антуану сердце.

— Я буду всегда помнить свою клятву, — тихо сказал Бонди. — Вам не придется искать меня, если вам понадобится моя преданность.

Антуан был потрясен. Слишком романтичному, чистому сердцем, ему перстень королевы казался залогом их вечной любви, и когда она сняла его с пальца, то она словно отказалась от всех обетов, что когда-либо давала ему. Изабелла, не замечая его присутствия, прошла мимо, шурша пышным платьем. Колени Антуана предательски дрожали. Едва ли не шатаясь, рискуя рассердить королеву Алисию, в чью честь давали этот бал, он медленно побрел прочь из зала, где весело разливались звуки музыки, насмехаясь над его горем. Он бродил привидением по запутанному лабиринту коридоров, не замечая причудливых отблесков многочисленных свечей, удивленных лиц стражников и лакеев, которых он встречал, пропуская привычные повороты и поднимаясь неизвестно куда по мраморным ступеням. Очнувшись от полузабытья, он увидел, что стоит перед потайной дверью в подземный ход. Он машинально нажал на стену в условленном месте, и дверь повернулась, пропуская его, и тут же захлопнулась у него за спиной. Он стоял во мраке, ожидая, пока глаза привыкнут, и тьма немного рассеется. В темном пустом коридоре гулко отдавались его шаги. Он никогда еще не приходил сюда без фонаря. Антуан едва не заблудился, но проплутав еще с полчаса по подземелью, отыскал Зал Тайных Встреч. Там стоял слабый запах розового масла. Он присел. Ничто не нарушало тишины, и он предался своим невеселым мыслям, позволяя тоске овладеть собой. Он замер в одном положении, словно статуя скорби, и сидел так, пока голоса не вывели его из ступора. Кто-то шел сюда! Антуан решил, что, возможно, это Изабелла собирается посекретничать с Жанной, и, не желая вызвать вторжением ее недовольство, метнулся в темный коридор. Отдышавшись, он хотел поскорее уйти, и не опускаться до подслушивания, но услышал скрежет отпираемого замка и голос своей возлюбленной.

— О нет, Орсини, это все ужасно. Вот и Бонди уезжает, и Луиза ушла от нас. Все честные, преданные сердца покидают нас. Что будет с двором? Что будет с нашим несчастным королевством?

Антуан невольно подался вперед. Королева пришла в тайную комнату с Орсини! Он давно уже бросил попытки понять странное извращенное подобие дружбы, связавшее любимую женщину и лучшего друга. Они не упускали случая уколоть друг друга, но иногда Антуан спрашивал себя, как далеко распространяется влияние Орсини на королеву, и сильно сомневался, что королева отказалась бы от услуг своего первого министра, если бы его дружба с Орсини рассыпалась в прах. Да и не хотелось ему терять эту дружбу, ведь кому, как ни ему, было знать, сколь упорен Орсини и в своих привязанностях, и в своей ненависти. Он был из тех, кто, став перед выбором между любовью и истинной дружбой, несомненно, выбрал бы дружбу. Антуану было даже немного стыдно, потому что сам он ради Изабеллы принес бы в жертву и друга, и самого себя.

— Ваше величество, — услышал Рони-Шерье спокойный, даже надменный, голос первого министра. — Не слишком ли вы требовательны? Многие монархи не смогли бы похвастаться такими друзьями, как есть у вас. Бонди, к слову говоря, уехал не навсегда. А враги? Их никогда не было чересчур много. А теперь, когда погиб настоящий враг вашей короны, отчего вам печалиться? Право, это странно. Рони-Шерье оказал вам услугу, избавил вас от этого подлеца, прими, Господи, его грешную душу, а вы оттолкнули его? Зачем? Что вы от него хотите?

Антуан содрогнулся всем телом, слезы застилали ему глаза. Он не хотел, не мог, боялся дальше слушать. Ноги несли его прочь, и он зажимал ладонями уши, не желая ничего знать.

— …Антуан предан вам больше, чем любой из ваших благородно-бестолковых болтунов вроде де Бонди, которые способны на возвышенные разговоры, но еще вопрос, что сделают они, если судьба возьмет их за горло. Что вам все их разговоры рядом с такой любовью? Кого вы слушаете? Что все они понимают в таких вещах? А вы… Все видели, какое внимание вы оказали Бонди, пренебрегли вещью, которая имела для вас и Антуана такое значение в прошлом. Зачем? Чтобы лишний раз причинить ему боль?

— Антуан, что, рассказывал вам об этом перстне?

— Раньше у него не было от меня секретов. Это теперь он скрытничает, не желая даже себе признаваться, что вы предаете его.

— Что вы плетете, Орсини! — перебила его Изабелла.

— Правду. Да послушайте же. Когда я давал вам пустые советы? Так не пытайтесь скрыть свое смущение под маской королевского величия.

Королева удивленно поглядела на дерзкого юношу, на чьих скулах горел гневный румянец. Орсини негодовал, и его ясные холодные глаза стали колючими и злыми.

— Ваше величество, — говорил он, — то, что вы делаете, неправильно и некрасиво. Вы обязаны либо порвать с человеком, чья любовь вам больше не нужна, либо не издеваться над его чистыми чувствами. Уж выберите что-либо одно. Я не могу смотреть, как мой единственный друг страдает из-за вашего каприза.

— Я выслушала вас, — кротко сказала Изабелла, — а теперь я хочу, чтобы вы поняли меня. Мои чувства к вашему другу неизменны, но… Поймите, я не могу его простить. Я ненавидела Бустилона, я желала избавиться от него. Но не так! Да, я предпочла бы, чтобы он сбежал за границу со своей Луизой. А так… Это же было убийство, Орсини, обыкновенное убийство. Не дуэль, не поединок, маркиз, нет! Рони-Шерье просто выстрелил в него и убил. И… Я никогда не забуду, как рыдала м-ль де Тэшкен, ведь все это случилось у нее на глазах. Как это было ужасно! Лучше бы мне было не присутствовать при этом. Если бы мне рассказали… Я бы просто не поверила. Бустилон… он даже крикнуть не успел. Как я могу забыть все это?

— Ваше величество, — жестко ответил Орсини, — Антуан сделал это не для себя. Он боялся за вас. Он лучше, чем кто бы то ни было, знал мстительность Бустилона. Прошло бы время, и тот бы вернулся, чтобы снова досаждать вам. Что еще пришло бы ему в голову? Вы знаете? Я — нет. Антуан видел один способ остановить его. Он убил его? Это была судьба. Иначе он бы наверняка промахнулся. Антуан — ваш спаситель, а вы… Убийство! Он раздавил мерзкое, вредное насекомое. Ну не мог он послать Бустилону перчатку, благородный маркиз не оставил своего нового адреса, что ж из этого?

— Он не должен был стрелять.

— Пусть не должен был. Пусть он поторопился. Разве человека казнят за промах? Вы полагаете, что он не прав. Пусть даже так. Вы можете изменить что-то в прошлом? Примите случившееся как оно есть. Выругайте его за ошибку, возмущайтесь, можете кричать, но не замыкайтесь в себе, ничто так не ранит его, как ваше молчание.

Изабелла опустила голову.

— Вы… может быть правы, Орсини. Я не знаю. Я должна подумать. Мне казалось, будет только хуже, если я начну говорить с ним об этом. Он и сам переживает.

— Никогда не выбирайте самый простой путь.

Уже повернувшись, чтобы уйти, она оглянулась. Их взгляды на мгновение скрестились, и по телу королевы пробежал холодный озноб. Самый простой путь! Она уже его не выбрала.




Как ни странно, Орсини сумел несколько успокоить королеву. Хотя она так и не решилась в открытую поговорить с ним о Бустилоне, но перестала сторониться его, и в их отношения вернулась прежняя теплота.

Как-то раз Изабелла шутя спросила у него, не был ли кто-то из его предков в родстве с королевской семьей. Антуан развел руками:

— Уж чего нет, того нет.

— А жаль, — полусмеясь, полупечалясь заметила она, — а то мы могли бы пожениться. Будь вы хоть самым нищим принцем с вот-такусеньким королевством, — она показала пальцами расстояние с полдюйма, — и все.

Вдруг без стука вошла королева-мать, хмуро насупившись, она приказала Рони-Шерье удалиться.

Он почтительно поклонился пожилой королеве, но его движение к выходу из королевских покоев Изабелла остановила легким взмахом тонкой ладони. Королева-мать сжала свои истончившиеся с возрастом губы.

— Позвольте мне проявить настойчивость, дочь. Отпустите этого юношу, чтобы мы могли поговорить наедине.

Изабелла помедлила, но все-таки сделала Антуану знак удалиться.

— Итак, матушка?

— Что же вы делаете, дочь моя? Разве для того отец ваш оставил вам королевство в полное распоряжение? Королевская власть всегда была священна для народа, которым вы взялись править. Но сегодня — сегодня все увидели, что страной правит глупая влюбленная девчонка, обыкновенная пустоголовая девчонка. Ваши сентиментальные свидания с этим юношей, они просто смешны. Что он для вас? Красивое лицо и преданное сердце? Недурно, но недостаточно. Вы стали посмешищем для всей страны, героиней неприличных анекдотов, вот, кем вы стали!

— Но, матушка! Не чересчур ли вы строги? Мне не в чем себя упрекнуть. Бог свидетель, но ничего дурного не было!

Лицо королевы-матери ни капли не смягчилось.

— Я-то верю вам, Изабелла, верю, зная ваше сердце, вашу честность, зная, какое вы получили воспитание. Но другие не знают. Они строят догадки, основываясь на собственной испорченности. А догадки обрастают сплетнями. Вашей репутации может настать конец, и что тогда? Уже сегодня я слышу, как отзываются о вас ваши подданные.

— Должно быть, матушка, вы осведомлены лучше меня. Я сама не слышала ничего дурного.

— Вы весьма беспечны, Изабелла. А говорят, что вы с вашим фаворитом, — только они предпочитают другое слово, — только и знаете, что балы да прогулки, и пока вы любуетесь красотой фейерверка, подсчитывают, во что он обошелся казне. Королевская казна истощена, налоги вы повысили. Какой-то сапожник или колбасник управляет государством от вашего имени, а вы пока наслаждаетесь любовной идиллией со своим возлюбленным. Скандал, вот что ждет вас впереди. Скандал, после которого вам уже не править.

— И пусть, матушка, — дрогнувшим голосом заметила Изабелла, которую задело сказанное матерью, — что с того? Думаете, мне так уж нравится править? Это смертная скука, вот, что я вам скажу! Я устала выслушивать глупые жалобы моих подданных. Они только и могут, что клянчить. Я могла бы быть так счастлива, будь я рождена в обычной семье. Вышла бы замуж, имела бы любимую семью… Может быть, и теперь еще возможно…

— Остановитесь, Изабелла. Мне как матери горько слышать, что вы жалеете, что родились моей дочерью, но так уж суждено. Вы королева, нравится вам это или нет. Любимая семья? Она у вас будет. Просто вы должны научиться подчинять разуму ваши чувства. Вашим мужем станет достойный претендент, и вы полюбите его, потому что это войдет в ваши обязанности королевы. Понимаете ли вы меня? А этот юноша из захудалого графства никогда, запомните, никогда не будет иметь шанса возвыситься до вас.

— Да, но я могу покинуть опостылевшую корону, и стать его женой.

— Никогда! — воскликнула королева Алисия. — Изабелла, вы дали отцу клятву и не нарушите ее. Если вы отречетесь, за вами стоит Бланка, ваша ближайшая родственница!

Изабелла залилась краской. Она не забыла о клятве, но как хотелось ей забыть о ней хоть на минуту и поверить в возможность счастья.

— Изабелла, вы ищете мужа не себе, а всей стране. Не забывайте. Ваша первая мысль должна быть — а выгодно ли это моей стране и моим подданным? Вот, о чем вы должны думать, а не о том, хорош ли ваш жених с лица. И не приведи господь приедут к вам послы говорить о браке и узнают, что вы крутите роман со своим придворным. Такой скандал навеки закроет перед вами двери всех приличных домов Европы. Надеюсь, я не напрасно сотрясала воздух, решившись поговорить с вами начистоту, Изабелла.

— Да, матушка.

— Изабелла, вы еще юны, но настанет день, когда вы оцените преимущества вашего положения. К сожалению, вам все давалось чересчур легко, и вы не понимаете, что означает власть, которую вы сегодня готовы отвергнуть. Вы поймете. Позже.

Она опустила голову.

— Да, матушка.

Не бывать ей счастливой.




Любить Антуна и знать, каждую минуту знать, что в конце концов настанет день, когда она оставит его и выйдет замуж за короля — вот какова была ее судьба. Она не знала, насколько понимает эту горькую истину сам Антуан. Пожалуй, он все-таки не понимал. Не понимал этого и Орсини, когда в меру своих возможностей пытался помирить влюбленных. Плохую услугу оказал он лучшему другу, когда убеждал Изабеллу не отталкивать чистой любви Рони-Шерье. Пережив боль расставания, Антуан был бы свободен. А так… Он был обречен.

Между тем, как будто мало было молодой королеве душевной боли, по стране прокатилась волна беспорядков, добавляя ей поводов для беспокойства. Она не очень понимала, как это случилось, что ее смирные трудолюбивые подданные начали восставать. Казна таяла, но растрачено на развлечения было немногим больше, чем тратилось при Франциске Милосердном. Благотворительностью занималась м-ль де Берон, в свое время Изабелла охотно поручила ей беспокойство о сирых и убогих, решив, что в Амьен проснулось доброе начало. Однако деньги из казны попадали в карман Амьен и там оседали навсегда. Ей жаль было с ними расставаться. Королева не могла изменить дожди, плохую погоду и неурожайный год. Но она могла хотя бы не лишать народ зрелищ. А последним приличным представлением была казнь д’Антони, после которой Изабелла приказала отменить зверские публичные казни, плохо действовавшие на сознание людей.

Волна восстаний нахлынула на столицу, и воодушевляя друг друга примером, обезумевшие подданные заполонили улицы. Из провинции стекались целые отряды. Изабелла приходила в ужас от подобных известий. Кардинал Жанери был заперт в собственном доме в Круаси, там он мог в относительной безопасности оставаться месяцами, но в окружении собственных вассалов, которые разбили лагерь за прочными стенами его замка, ожидая его капитуляции. Подобное грозило и Изабелле. Ее собственный дворец больше не казался ей надежным убежищем, с тех пор как из высоких окон тронного зала можно было видеть отряды оборванцев, которые с криками швыряли в стражников гнилые фрукты. Часть королевских гвардейцев вдруг предали ее, став на сторону бунтовщиков.

Обида и растерянность жгли королеву. Она не понимала, как, когда так случилось, что ее власть стала ненавистна. Разве не было она добра и милостива к простым людям? Возможно, невнимательна и безразлична, но ведь не жестока же!

Стихийное восстание постепенно обрело главарей. И вот перед королевой Изабеллой стоял огромного роста мужик в коричневой безрукавке, нахально уставившись на нее узкими глазками-щелочками. Он назвался представителем и наслаждался своей безнаказанностью депутата.

— Так-то вот, мадам, — он повторил эту свою присказку четвертый раз подряд, и Изабелла чувствовала, что на пятый она просто выйдет из себя.

— Вот оно значит как. Не желаем мы платить эти ваши подати. Мы платим денежку своему сеньору, и того довольно. Ужо с него и берите. Нету у нас на подати, чтоб и вам платить, на ваши фейерверки. И что с нас ваши сборщики насобирали, в вашу казну, так мы желаем поделить все это по честному. Так-то вот, мадам. По честному! Потому как веселиться и мы не прочь, а денежки душу веселят, — он хмыкнул.

Изабелла нервно облизнула сухие губы. Орсини, единственный из ее правительства, кто вызвался участвовать в переговорах, пришел ей на помощь.

— Господа, — сухо сказал он, — ее величество не может разделить между вами казну. Во-первых, каждому достанется очень мало, так мало, что на те деньги не купить и одну свечу. А во-вторых, казна принадлежит не королеве, а государству, и она не может ее растратить на свое усмотрение. А налоги платить придется, никуда от того не денешься. Завтра, возможно, на нас нападет враг, кто будет тогда защищать вас и ваши семьи? Армия! А как содержать армию, если не из казны? Кому вы спешите жаловаться, если вашу лавку ограбят? В королевскую полицию. По-вашему, ей не нужно платить жалованье?

— Но их повысили! Подати повысили! И в прошлом году, и этом снова!

Семеро сподвижников великана зароптали, придвигаясь к товарищу. Изабеллу утешало, что оружие им не позволили пронести в тронный зал.

— Ничего не повысили, — резко ответил Орсини. — Если мы что и пересмотрели, то лишь с целью наведения порядка.

— Чушь! — обозлился представитель. — А церковники? Чего мы должны кормить церковников? Они сгоняют нас с нашей земли, дерут по три шкуры с народа, а проку с них никакого. Бездельники.

Орсини открыл было рот, готовый высказаться, но королева повелительным жестом остановила его. Она встала.

— Я могу обещать, что мои личные драгоценности, а также деньги, предназначенные на мои личные расходы, будут переданы, но не вам, а на нужды больниц, воспитательных домов и прочих нуждающихся заведений.

Ее заявление не вызвало восторга.

— Конечно! Так чтоб не проверить. Мы хотим сами распорядиться деньгами!

— Я учту ваши советы, — настаивала Изабелла.

— Это безумие, ваше величество, — в сердцах прошипел Орсини. — Что они могут присоветовать? Пропьют, и дело с концом.

— Молчите.

— Нет. Нам не надо подачек! — предводитель бунтовщиков сделал шаг к королеве и подал ей лист пергамента. — Тут наши требования. Аббат Пико писал. Он знает толк в этих делах.

Изабелла бросила быстрый взгляд на Орсини, предлагая ему запомнить оброненное здоровяком имя. Тот незаметно кивнул.

— Что ж, я ознакомлюсь. Пока прошу вас покинуть дворец. Я сообщу вам свое решение.

— Только уж не тяните, мадам. Мы ждем.

Она старательно хранила гордый и неприступный вид, пока тронный зал не опустел. Потом маска величия спала с нее, и осталась только бледная испуганная женщина.

— Можно мне прочесть? — Орсини протянул руку за пергаментом.

— Не торопитесь, — покачала головой королева. — Пусть придет Сафон, и еще… Жаль, кардинал не во дворце. Еще пусть придет Антуан. Тогда и поговорим.

Когда все собрались вокруг королевы, она сама зачитала подробный список требований повстанцев. Когда она закончила, воцарилась напряженная тишина.

— Я не хочу принимать решения, не посоветовавшись с вами, господа. Я хочу знать ваше мнение, хотя не обязуюсь принять решение большинства.

Все молчали.

— Антуан? Что думаете вы?

Он покачал головой, его тонкие черты затуманила грусть.

— Ваше величество. Мне трудно судить. Будь это мое королевство, где я был бы королем… Может быть, не знаю, я стал бы воевать с ними, пытаясь что-то доказать. Им? Себе? Я не знаю. Но глядя на вас, ваше величество, мне хочется знать, что королевство в покое и безопасности. Мне было бы больно знать, что вы правите страной, разрываемой распрями, может, даже войной. Нет. Если вы хотите знать мое мнение, то я бы предпочел, чтобы конфликт разрешился миром.

— То есть, принять их условия?

— Пожалуй, да. Но королева — вы.

— А что скажете вы, маркиз де Ланьери? Маркиз!

Орсини с трудом оторвался от окна и пожал худыми плечами. Он стоял поодаль и все это время задумчиво наблюдал за представителями бунтовщиков, расположившихся у ворот в ожидании ответа.

— Ваше величество? — оказывается, он не слышал ни слова.

— Маркиз, позвольте вам напомнить, что вы присутствуете на совете. То есть, участвуете, а не именно присутствуете.

— Прошу извинить.

— Герцог де Рони-Шерье высказался за то, что бы выполнить предъявленные нам требования и тем покончить с восстанием, — раздраженно проговорила Изабелла. — Теперь меня интересует ваше мнение, первый министр королевства.

— Уступить им?! — воскликнул он. — Уступить? Сдаться? Вот так, просто, без сопротивления? Уступить черни? Как вы потом будете ими править, ваше величество? Каким уважением пользоваться? Нет! Ваши подданные должны при упоминании вашего имени испытывать трепет, трепет и уважение, должны тут же снимать шляпу и кланяться, даже если никого нет поблизости. Подавите их бунт, ваше величество, и завтра они не посмеют даже помыслить о непокорности! Тогда вы сможете проявить свою лояльность. Будьте великодушной — потом, когда ничто не будет угрожать законной власти.

Она молча выслушала его горячие слова.

— Что ж, я услышала ответ «да» и ответ «нет». Месье Сафон, послушаем вас. После того я приму решение.

— Не так уж многого они требуют, ваше величество. Я бы удовлетворил их, ваше величество. А там… Месяц-другой, и все станет по-старому.

Изабелла была несколько удивлена ответом старого министра. Возможно, он просто постарел. Насколько она его знала, он бы скорее принял сторону Орсини. Ах, вот оно в чем дело! Он ни за что не хотел соглашаться с молодым соперником.

— Понимаю, — королева кивнула. — Я со своей стороны также склоняюсь к миру. Маркиз де Ланьери, отправляйтесь к повстанцам. Возьмите с собой охрану, если считаете необходимым. Мы полностью принимаем их условия.

— Но…

— Это приказ, маркиз! Больше обсуждений не будет.

Он церемонно поклонился.

— Да, ваше величество.

— Мы ждем вас здесь с добрыми вестями, маркиз. Не мешкайте.

В тронном зале воцарилась тишина. Изабелла неподвижно застыла в ожидании, Антуан и Сафон, которым не дозволено было этикетом сидеть в ее присутствии, стояли, переминаясь с ноги на ногу в нетерпеливом ожидании. Затем тишину прорвал вой — возмущенное многоголосье выкриков, угроз, яростной брани. Изабелла сжала пальцами виски. Она мысленно выругала себя за недальновидность. Нашла, кого отправить к бунтовщикам — Орсини! Захотела досадить ему и досадила, но забыла, что и от Орсини можно ждать чего угодно.

Постучали, и Изабелла сделала знак отворить двери.

Вошедший начальник охраны сразу пал на колени.

— Ваше величество! Маркиз де Ланьери объявил представителям бунтовщиков, что ему велено передать вашу волю — отклонить требования и приказать всем немедленно покинуть площадь, иначе будут вызваны на подмогу войска.

Он закончил, и как раз появился сам Орсини. Изабелла побледнела от гнева.

— Не живи мы в цивилизованной стране, маркиз де Ланьери, я повелела бы вас высечь, ей-богу. Вы того заслуживаете.

— Я… — начал Орсини возмущенно, но Изабелла не удержалась.

— Убирайтесь с глаз долой, Орсини!!! Месье Сафон, умоляю, успокойте народ. Скажите, что случилось недоразумение. Что указ будет готов через час.

Громкий яростный хлопок двери — Орсини демонстративно покинул залу — заставил королеву нервно вздрогнуть. Сафона тоже передернуло, но больше от страха перед разозленными бунтовщиками.

— Повинуюсь, ваше величество.

— Позвольте мне сопровождать господина де Сафона, ваше величество, раз уж я также был за переговоры, — попросил Рони-Шерье. Изабелла неохотно согласилась. Ей не хотелось, чтобы Антуан участвовал в политических вопросах, пачкал руки в интригах, причем в его же собственных интересах, ведь чистый душой, он был совершенно неискушен в хитростях.

— Что ж, раз вы хотите, пусть так и будет. Идите.

Они поспешили исполнять ее приказ, а королева, с трудом уняв дрожь, поднялась со своего места.

— Я займусь указом. Пошлите за Ланьери. Я жду его через пять минут в рабочем кабинете.

Он явился, всем своим видом выражая оскорбленное достоинство. Изабелла успела немного смирить свой гнев, но вид Орсини, ничуть не смущенного своим неповиновением, всколыхнул раздражение. Она бросила ему сквозь зубы.

— Садитесь и пишите. Я, Изабелла, королева Аквитанская, настоящим повелеваю… Что еще? — Орсини не двинулся с места.

— Полагаю, ваше величество, я вызову сюда писца. Это его работа.

— Берите перо или навсегда убирайтесь из моего дворца.

Он неохотно сел и небрежно обмакнул перо в чернила.

— … повелеваю:

Первое. Часть земель, принадлежащих аббатствам, а именно: Ла Тир в графстве Вадебуа, Шевре в Ортиз и Муасон в графстве Рено…

— Угодья Муасон уже год принадлежат не аббатству Периньон, а барону де Серизи.

— Пишите, что диктую. Муасон в графстве Рено из собственности аббатства изъять и передать в аренду свободным земледельцем из расчета 50 золотых за акр в год.

Второе. Налог, взымаемый с свободных владельцев сельскохозяйственных угодий, установить в 20 ливров с акра в год.

Третье. Упразднить налог, взымаемый с владельцев скота…

На трех листах сплошного текста изложила Изабелла свой указ, и за все время первый министр не проронил ни слова. Работа заняла не меньше часа.

— Подпись — Изабелла Аквитанская. Год и число. Давайте, я подпишу, — Изабелла бегло просмотрела указ и поставила внизу свою подпись, украшенную изящными завитушками. — Распорядитесь, пусть глашатай зачитает указ на площади.

Первое же лицо, увиденное Изабеллой, было бледное и перекошенное лицо Сафона. Гнев, казалось, разгладил глубокие морщины на его лице и зажег потускневшие глаза старика. Он почти позабыл о приличиях, когда воскликнул:

— Наших уступок им нынче не достаточно! Они желают и других послаблений. Требуют освободить заключенных бунтовщиков, весьма, к слову говоря, опасных! Кроме того, они были дерзки и грубы, и герцог де Рони-Шерье сделал им замечание. Теперь они заявляют, что герцог оскорбил достоинство их представителя и должен быть соответствующим образом наказан. То бишь казнен.

— Что за чушь!

— Именно чушь, ваше величество! Сброд почувствовал свою силу. А те, кто действительно нуждался в помощи и заступничестве королевы, те сейчас дома со своими семьями. Они трудятся в поте лица, им некогда бунтовать.

— Но господин де Сафон! Мне казалось, вы судили иначе.

— Я был слеп. Но еще не поздно! Восстание следует подавить, иначе последствия его будут ужасны. Ужасны и разрушительны, ваше величество!

Изабелла невольно обернулась посмотреть, как воспринял новость Орсини, празднует ли он победу. Он чуть улыбнулся, заметив, что королева смотрит на него, но сохранил безразличный вид.

— Тогда, господа, ничего не поделаешь, — сказала королева. — Мы с вами хотели решить проблему по-хорошему, но раз невозможно, значит, невозможно.

Орсини молча протянул ей свежеподписанный указ, которому не суждено было быть оглашенным, и Изабелла смяла его в бесформенный ком.

— Вызывайте солдат, — приказала она. — Чтобы этих и близко не было около дворца.

— В городе беспорядки, ваше величество, — доложил начальник охраны.

— Эти проклятые бунтовщики смущают народ.

— Объявить их вне закона. Кто будет выступать в людных местах против королевской власти, хватать и отправлять в тюрьму. А там разберемся.

— Ваше величество, вам необходимо покинуть город, — взмолился он. — Я боюсь, дело кончится тем, что они станут штурмовать дворец.

— И речи быть не может, — заявила Изабелла. — Вот ее величество королеву-мать следует доставить в безопасное место. Не для ее возраста такие переживания.

— Да, ваше величество, — он с уважением поклонился ей.




Изабелла в ужасе сжала подлокотники трона. Тяжелые удары тарана сотрясали дворец, хрустальные подвески люстр отчаянно позвякивали, будто умоляя о помощи. Антуан положил ладонь на ее руку, почувствовал едва приметную дрожь и крепко сжал ее пальцы. Но она осталась гордой. Она подняла свой не по-королевски тонкий подбородок, готовая встретить атакующих лицом к лицу.

— Уйдем, — молил ее Антуан, — подземный ход выведет нас из дворца, и вы будете в безопасности, Изабелла, моя королева.

— Я не покину мой собственный дворец, Антуан. Я здесь родилась, здесь родился мой отец. Я не предам мой род.

— Тогда вам не стоило отпускать швейцарцев, ваше величество, — прошипел Орсини. — Это немыслимо — оставить дворец практически без защиты.

— Вы не смеете указывать мне, маркиз. Швейцарцы потребовались, чтобы ее величество королева-мать могла благополучно добраться до Шато Роз.

— Отлично. Все наоборот! Вашей матушке лучше было бы никуда не ехать. Она женщина немолодая и нервная. Ей опасно покидать дворец с швейцарцами или без них. А вот вы… вам было бы лучше быть подальше отсюда, ваше величество.

— Маркиз де Ланьери, вы когда-нибудь научитесь исполнять распоряжения не прекословя?

— Вряд ли, — фыркнул он яростно. Дверь содрогнулась, треща под натиском нападавших. — Идите же наверх, к своим фрейлинам, ваше величество.

Она прильнула к Антуану, но упрямо покачала головой.

— Я не буду прятаться.

Последний, страшный удар сокрушил дверь, и острые щепки полетели королеве в лицо. Она вскрикнула, заломив руки в отчаянии. Антуан закрыл ее своим телом, готовый отдать за нее жизнь, если потребуется. Орсини подскочил и рванулся навстречу возбужденной толпе. Он не мог им позволить отнять у него все, к чему он стремился, вернуть его обратно в нищету и безвестность. Пусть они сдаются, если хотят, а он будет отстаивать свою мечту до последнего вздоха. Сейчас он — некоронованный король этой страны, а вовсе не эта упрямая девчонка Изабелла. Это его страна! Он не даст этим голодранцам столкнуть себя в пропасть. Он попытался удержать оборону, не обращая внимания, что остался один на один с разъяренной, обезумевшей массой восставших. Его сил хватило ровно на две минуты. Он пытался противостоять потоку, но не смог даже удержаться на ногах, и толпа смела его. Раздался омерзительный хруст ломающихся костей, и острая боль пронзила его тело, а воздух замер на полпути между горлом и легкими. Он застонал, пытаясь защититься, заслониться руками, но понял, что ему уже не встать, не отползти в сторону. Толпа уже была над ним, неумолимая, жестокая, равнодушная… Они ворвались во дворец, круша все кругом, топча его плоть, а он судорожно сопротивлялся надвигающейся тьме, превозмогая боль, делая один хриплый мучительный вдох за другим, пока не потерял сознание.

Но даже та минутная задержка, происшедшая благодаря Орсини, спасла королеве жизнь и свободу. Возвратившийся полк швейцарцев ударил по восставшим сзади, и их смятенные, растерянные ряды смешались, бросившись врассыпную. Глянцевый пол дворца был усыпан безжизненными телами. Антуан с криком бросился к другу и склонился над ним.

— Он мертв! — воскликнул он, падая около него на колени. — Мертв…

Капитан швейцарцев низко склонился перед Изабеллой, лицо его покрывала смертельная бледность. Он принес страшную весть. Карету королевы Алисии остановили бунтовщики, и, несмотря на яростное сопротивление охраны, заставили ее выйти к ним. Сердце немолодой женщины не вынесло страха и издевательств.

Изабелла не смела плакать над участью своей матери, по крайней мере, не при ее подданных. Ее тонкие ладони сжались в кулаки, но королевская выдержка не изменила ей.

— Они поплатятся за все, — проговорила она с угрозой.

Тела погибших поспешно вынесли из дворца. Антуан, бледный, как смерть, поднял тело друга на руки. Оглядевшись кругом, он уложил его на кушетку, обитую темно-синим бархатом. Лицо Орсини посерело, по подбородку текла кровь. Но он едва уловимо дышал. Подоспел королевский врач мэтр Бальен, осмотрел его и сказал, что жить первый министр, вероятно, будет, а четыре сломанных ребра через несколько недель срастутся, если обеспечить ему полный покой и неподвижность.

Королева медленно встала, делая знак Жанне подойти. Молодая женщина подбежала к Изабелле и подала ей руку. Вместе они покинули залу. В своих покоях молодая королева опустилась на колени.

— Помолись со мной, Жанна, — попросила она. Камеристка кротко встала на колени чуть позади Изабеллы, молитвенно сложив руки. Шепот наполнил королевские покои, соперничая в легкости своей с ветерком, покачивающим портьеру.




Первое, что увидел Орсини, очнувшись от забытья, было взволнованное лицо друга, склонившегося над ним. Он шевельнулся и охнул. Было больно двигаться, больно дышать. Он замер, ожидая пока хоть немного отступит боль.

— Эжен, друг. Ты меня слышишь? — звал его Рони-Шерье.

— Да…

Антуан облегченно вздохнул.

— Хвала Всевышнему! Как ты себя чувствуешь?

— Ужасно…

— Все будет в порядке, Эжен.

— Конечно…

— Отдыхай, я побуду с тобой.

Он не услышал ответа. Орсини вновь провалился в спасительное забытье.




— Изабелла, вам придется отложить Совет, — взволнованно проговорил Антуан.

— Отчего же? — она казалась спокойной как никогда.

— Орсини не в состоянии будет придти.

Королевский Совет был созван на шесть часов вечера, и должен был начаться ровно с последним ударом башенных часов. В нем традиционно участвовали королева, кардинал Жанери, Сафон, герцог де Тур и первый министр — Орсини. И еще королева-мать. Но королева-мать теперь была свободна от этой обязанности. Изабелла поджала губы.

— Я не могу изменить свой приказ. Совет соберется сегодня вечером, с Орсини или без него.

— Но, Изабелла…

— Милый Антуан, Совет назначен на сегодня, и Орсини должен на нем присутствовать. Я не могу осудить его, если он болен и не может придти. Он в своем праве. Но Совет не отменят из-за него одного. В конце концов, он мог погибнуть, и биение мира бы не прекратилось.

— Что ж, — Антуан потеряно опустил голову. Он не умел спорить с Изабеллой-королевой.

Совет собрался в назначенное время, и участники расселись за овальным столом: Изабелла во главе стола, по левую руку королевы кардинал, за ним Тур, напротив королевы Сафон. Место по правую руку королевы, традиционно предназначенное для первого министра, пустовало.

— Итак, — произнесла королева Аквитанская, — сегодня нам есть о чем поговорить. Сегодня беда пришла в наше королевство, и нам нужно думать о том, как не допустить подобного впредь.

Скрип двери отвлек Изабеллу. Кто-то посмел нарушить уединение сильных мира сего! Она уже хотела вызывать охрану. Но нет, совершенно было иное святотатство — один из избранных опоздал на Совет. Орсини медленно подошел к столу и сел, тяжело переведя дух. Воцарилась напряженная тишина. Наконец Изабелла, в которой негодование боролось с даже некоторым восхищением несгибаемым упорством, с каким он оберегал свою власть, позвонила в колокольчик, вызывая слугу. Он не замедлил явиться на зов.

— Принесите подушку для маркиза и немного коньяка, — распорядилась она. Лакей быстро принес мягкие подушки и помог Орсини устроиться поудобнее, откинувшись на спинку резного стула, смягченную пуховиками. Он же передал ему коньяк, хотя у остальных членов Совета не было даже бокалов. Слабый румянец проступил на бледных щеках министра. Королева вновь нарушила безмолвие.

— Мне ни в коей мере не хотелось бы преуменьшать ваши заслуги перед троном, маркиз де Ланьери, — сурово начала она, — однако, памятуя о том, что вы рисковали жизнью и едва не лишились ее, я не могу не напомнить вам и всем присутствующим, что последний бунт в моей стране произошел тридцать лет назад, как повествует нам история. Все эти годы в моей стране царил мир. И что же мы видим сегодня? Мой народ возненавидел нас. Сборщики налогов отнимают у них последнее, и люди голодают. Маркиз, я спрашиваю вас, как случилось, что казне более не достаточно тех денег, что собирали при моем отце. Люди разуверились в религии, и не верят, что король помазанник божий. Кардинал, почему так случилось, ответьте мне.

— Я скажу, ваше величество, — подал голос Орсини. — Выдался тяжелый неурожайный год, и засуха сожгла весь урожай. Да, мы повысили налог. А как же иначе? Казна пополняется от налогов, а налог мал, потому что нет урожая. А еще вчера ваше величество желали бал и фейерверк, который стоил десять тысяч ливров. А третьего дня графу де Некре назначена была пенсия из казны — пять тысяч ливров в год.

Совет онемел от неслыханной дерзости. Сафон визгливо воскликнул:

— Прежде тоже назначали пенсии, но никогда ничего подобного не бывало!

Орсини бросил на него злой взгляд. Королева подняла тонкую ладонь, останавливая ссору.

— Я не отрицаю, что доля истины есть в словах маркиза, хотя форма, в которую он облачает свои обвинения, не делает ему чести. Я была слепа. Но почему никто не открыл мне глаз? Разве не для того существует Совет? Мы собираемся здесь не только отдавая дань традициям. Я жажду услышать ваше мнение и совет. И как будто до сих пор никто из моих подданных не лишился головы за чересчур дерзкий язык, — она бросила выразительный взгляд на Орсини. Он слегка усмехнулся.

— Не стоит беспокоиться, ваше величество, — сказал он надменным тоном. — Ситуация под контролем, и никто не допустит бунта. А то, что произошло во дворце… Вам никак не стоило отпускать самых сильных солдат вашей охраны. Тем более — это ничего не дало.

Изабелла побледнела. Происшедшая трагедия причинила ей боль большую, чем она хотела показать.

— Я не желаю, чтобы вы вмешивались в вещи, которых вам никогда не понять, маркиз де Ланьери. К сожалению, ваше происхождение слишком сильно влияет на ваши суждения, и вы не видите всей глубины ситуации. Вам не понять, что есть королевская честь. Исполняйте ваши обязанности, и предоставьте нам самим решать, что лучше для страны, для королевы и для ее семьи. Сегодня я недовольна вами. Хочу предупредить вас при моих приближенных, что еще одна ваша оплошность, — и вы отправитесь в несомненно дорогой вашему сердцу Этьенн без права когда-либо его покинуть.

Сафон досадливо поморщился, он рассчитывал, что Изабелла выгонит Орсини теперь же, не давая ему шанса реабилитировать себя. Королева молча поднялась со своего места и покинула залу, давая понять, что она все сказала, и на сегодня Совет окончен.

Орсини, онемевший от обиды и злости, почувствовал на себе насмешливые взгляды. Ему казалось невозможным, что его сделали козлом отпущения, выставив просто на посмешище перед этими самодовольными высокородными дворянами. Если бы не гордость, он, пожалуй, плакал бы от обиды, более жгучей, чем боль в сломанных ребрах. Совет начал расходиться. Первым вышел де Тур, за ним потянулись кардинал и Сафон. Несмотря на то, что каждый из них видел, что ему трудно и больно встать, никто не помог ему подняться, и они вышли, оставив его одного около пустого стола, на котором одиноко догорали свечи в позолоченном подсвечнике. Он подавил ярость, клокотавшую в душе, словно вулкан. Прикусив губу и изо всех сил вцепившись в столешницу, он поднялся на ноги. От слабости в голове зашумело с новой силой. Кое — как, держась за стену, он дошел до ступеней, ведущих вверх, туда, где располагались его комнаты. Лестницы ему уже было не осилить. В его тело, казалось, вонзились десятки острейших кинжалов. Привалившись к стене, он остановился, хрипло дыша и обхватив руками туго перебинтованную грудь. Вдалеке в слабом ореоле света появилась женская фигура. Он хотел окликнуть ее, но передумал. Он никого не будет просить о помощи. Однако женщина заметила его и приблизилась. Он узнал Жанну, чье тонкое фарфоровое личико выглядело особенно милым и трогательно взволнованным при мерцающем свете свечи, которую она держала в руках.

— Могу я чем-нибудь помочь вам, маркиз? — она была искренна, и Орсини смирился с необходимостью принять ее помощь.

— Если вам не трудно.

Он оперся на нее, и ее тонкая рука обхватила его неожиданно крепко, словно затаенная сила, жившая в ее хрупком теле, вдруг решила показаться на свет.

Вместе они дошли до дверей его комнат. Он открыл своим ключом замок.

— Благодарю вас, мадемуазель, — он чуть поклонился. Она помедлила, не решаясь оставить его одного. Но он настойчиво попрощался с ней на пороге, заставив ее уйти. Он не зажег света и в темноте добрел до кровати. Сняв камзол и рубашку, он навзничь упал на кровать. На большее его не хватило. Нагибаться он уже не мог, последнее усилие ушло на то, что бы заползти под прохладное атласное одеяло, и он провалился в сон.

На рассвете он очнулся, чувствуя себя еще хуже, чем накануне. Лежа в душном полумраке, он испытывал тягостное одиночество и страх, который не мог ни определить, ни победить. Не имея сил ни встать, ни хотя бы повернуться, он кусал пересохшие потрескавшиеся губы, мечтая, чтобы утро наконец наступило. Холодный ужас подступил к нему и захватил в плен, заставив терзаться от бессилия и недобрых предчувствий. Он пытался заснуть, но ничего не выходило. Он был один, совсем один, и никогда еще так остро не ощущал это.

Он услышал, как скрипнула дверь, и попытался приподняться, надеясь увидеть Антуана. Он был единственным, кому он был бы рад. Но на стене перед собой он увидел лишь смутно вырисовывающийся женский силуэт и разочаровано вздохнул. Кто мог придти к нему в такой час? Тихие шаги приблизились, и он узнал Жанну. Он не видел ее лица, но догадывался, что она смущена своей дерзостью. Ее голос прозвучал неожиданно громко в тишине.

— Королева Изабелла прислала меня узнать, не нужно ли вам ничего. Вам плохо?

Он снова сделал отчаянную попытку привстать, но непослушные пальцы беспомощно проскользили по гладкой шелковой простыне. Жанна с невольной энергией опытной камеристки пришла ему на помощь, приподняв подушки и подсунув их ему под спину. Он вздохнул свободнее.

— Воды, — коротко попросил он, махнув рукой в сторону графина. Он поспешно принесла со стола чашку и, наполнив водой, подала ему. Он кивнул ей, выражая благодарность.

— Что мне еще сделать для вас?

— Ничего… Попозже скажите Рони-Шерье, пусть зайдет ко мне. И спасибо, Жанна.

Она, ступая осторожно, чтобы не шуметь, вышла из комнаты, беззвучно притворив за собой дверь.




С того горького дня, когда Изабелла утратила мать, которую, несмотря на все недостатки и бесчувственность, она любила и ценила, вся ее жизнь пошла кувырком. Ей казалось — она все потеряла. У нее оставался один лишь Антуан, которому она в глубине души не сумела простить пролитой крови. Однако она его любила и не хотела огорчать. Она никогда не говорила с ним о Бустилоне, словно эта трагедия была навеки забыта. Их любовь была чистой и нежной, будя зависть и насмешки тех, кто волей случая был посвящен в тайну.

Как-то Орсини явился к ней на аудиенцию. Он не часто приходил за советом, и она уже начала ломать голову, что могло произойти. Он еще не совсем оправился, и передвигался медленно, опираясь на трость. Изабелла оглядела его и пригласила сесть. Он продолжал стоять, чуть поклонившись в знак благодарности. Он не хотел от нее никаких одолжений. Она выслушала его, не переставая изумляться. Орсини собирался жениться на Жанне Лашеню, ее собственной камеристке. Жанна попросила месяц на размышление. Однако Изабелла понимала, что эта мягкая и ласковая, но небогатая и не слишком знатная девушка не откажется от брака с первым министром королевы. Орсини фактически правил страной, воспользовавшись отвращением Изабеллы к политике и удобным моментом, вернувшим ему власть. Эжен Орсини ненавидел королеву. Она сумела сломить его гордыню и нанести жестокий удар по его болезненно обостренному самолюбию. Она оскорбила его. Она поставила его на место. Уже прошло больше года с тех пор, как Орсини, бедный, но надменный и преисполненный радужных планов, потребовал у юной королевы назначения на приличную должность. Она посмеялась над ним, вскружила ему голову иллюзиями, подняла на высшую ступень общественной лестницы и безжалостно швырнула вниз. Если б только не известие о гибели Антуана, которое вывело ее из равновесия, Орсини долго бы пришлось томиться в одиночной камере городской тюрьмы. Он понял, что королева сильнее его. Его мнение о себе как о всесильном и всемогущем министре растаяло, как сновидение. Он никогда бы не простил этого королеве. Он мечтал победить ее, захватить власть и унизить ее так же, как был унижен сам. Иногда Орсини сам удивлялся остроте своей ненависти, — королева доверяла ему, была нежной и беззащитной. Она знала, что он друг Рони-Шерье, и позволяла ему безнаказанно дерзить и поучать ее. Изабелла не мешала ему царствовать, подписывая сочиненные им указы, иной раз даже не читая. Именно так ему удалось претворить в жизнь свой замысел по введению таможенного сбора, который он вынашивал уже давно, но Изабелла и слушать о том не хотела. Это было странно, и Орсини не в силах был строить козни женщине, слепо верившей ему. Это было бы неблагородно, недостойно его, он хорошо понимал это и приходил в бешенство от ярости и бессилия.

— Вы спешите со свадьбой? — Изабелла не могла привыкнуть к этой мысли.

— Нет, я жду окончательного согласия мадемуазель Лашеню.

Она поняла, что он не сомневается в ее ответе.

— Вы спрашиваете моего позволения?

— Да, ваше величество. Мне бы не хотелось лишать мою будущую супругу вашего расположения.

Королева помолчала и вздохнула, ей не по душе была эта странная помолвка.

— Я дам его, когда Жанна скажет свое слово. Мне бы не хотелось предвосхищать события.

Орсини поклонился. Ей хотелось полюбопытствовать, любит ли он ее. Но не решилась. Она была почти уверена, что нет. Он был не тот человек, кто по ее мнению мог бы оценить Жанну, ее кротость, ее терпение. Чего он искал в этом браке? Сближения с благородным, но обедневшим родом Лашеню? Ведь его титул маркиза немногого стоил. Укрепления своей позиции при королеве, ведь ближе Жанны у Изабеллы никого не было? Он, однако, и так мог не беспокоиться за свое положение, Изабелла доверилась его энергии и природному уму. Что же двигало им, — одиночество, попытка отгородиться от колючей неуютной атмосферы двора?

— Постойте, маркиз, аудиенция не окончена.

Он приостановился.

— Я приняла решение и спешу поделиться с вами как с первым министром.

— Слушаю вас, — он с интересом уставился на нее.

— Я дала согласие на брак с королем Иаковом Четвертым.

— Вы хотите сказать, что решили подумать над его предложением?

— Нет. Я дала послам согласие. Иаков прибудет через две недели. На торжественную церемонию в Соборе св. Павла.

— Нет! — он отшатнулся от нее. — Вы этого не сделаете!

— Я не спрашивала вас совета. Я ставила вас в известность. В государстве будет король. Король Иаков.

— Но почему он? — вот теперь Орсини пододвинул к себе стул и присел. — Я доброго слова о нем не слышал.

— Его страна невелика, но весьма богата. Он имеет то, в чем мы нуждаемся. Я должна сделать это ради моей страны.

— Ерунда какая. Ничего подобного вы не должны. Забудьте об этом. Кризис минует, клянусь вам, и все наладится и без этого Иакова. Ну выдался неурожайный год. Такое случается.

— Я слышу это от вас ежедневно и ежечасно. И что изменилось к лучшему?

— Вы несправедливы. Дайте же мне шанс. Что можно изменить за несколько месяцев? Дайте мне еще полгода, и вы увидите.

— За полгода мой народ умрет с голоду.

— Чушь! Они все так говорят, но никто пока не умер.

— Как вам не стыдно, Орсини, разве вы не принадлежите к их миру? Кому, как не вам, защищать их интересы?

— Моя мать каждую осень твердила со слезами на глазах, что уж эту-то зиму мы не переживем. Однако она жива и здоровее многих. Мне близки интересы простых людей, но сегодня, — сегодня меня больше беспокоит судьба моего ближайшего друга.

— Антуан поймет меня.

Орсини резко встал.

— Вы злая, бессердечная эгоистка.

Он вышел вне себя от ярости.

Пока до ее собственной свадьбы еще было время, Изабелла занялась устройством судьбы своей камеристки, Жанны Лашеню. Молодая женщина страшно смутилась, когда узнала, что королева уже в курсе ее сердечных дел. Однако Изабелла лаской и терпением вызвала ее на откровенность.

— Ты любишь его, скажи мне, Жанна?

— Да.

— Правда, Жанна?

— Он хороший человек, — Жанна отвела глаза. — Хороший друг. Хороший друг непременно будет хорошим мужем.

— Я не о том. Хочешь ли ты стать его женой?

— О мадам! Конечно же, я хочу стать его женой. Когда еще у меня будет подобный шанс? Я бедная девушка, сирота и бесприданница. Кто из благородных женится на мне? А он сделает меня маркизой, я смогу жить так, как до разорения моего несчастного семейства. И потом, он человек молодой, достаточно привлекательный, это столь редкое везение для бедной девушки. А что до чувств, то в браке они непременно возникнут. Если же нет, то моя искренняя дружба вполне заменит пылкую привязанность.

— Однако справедливо ли это, Жанна?

— Отчего же нет. Маркиз де Ланьери не питает особенных иллюзий, и сам не ищет во мне страстной любви Изольды к Тристану. Мы составим благополучную пару, если только ваше величество даст согласие. Иначе, конечно…, конечно, нет.

— Но ты ведь сама еще не давала согласия?

— Конечно, ваше величество. Ведь я никогда не смотрела на маркиза как на возможную партию для себя. Теперь я присмотрюсь к нему повнимательнее. Вдруг он способен на нечто такое, что я не приемлю в людях.

— Если узнаешь, непременно расскажи мне, Жанна.

— Да, ваше величество.




Последнюю дюжину дней свободы Изабелла надеялась провести, обеими руками черпая все радости жизни. Ее последней идеей стала двухдневная охота с ночевкой в Шато-Роз, окруженном прекрасным лесом, идеально подходящим для подобного времяпрепровождения, — не слишком густым и очень живописным. Она пригласила весь двор. Беготня во дворце и хлопоты сборов привели ее в возбужденное и приподнятое настроение, какого у нее уже давно не бывало.

Спускаясь по парадной лестнице в изящном костюме для верховой езды под руку с Антуаном, почти полностью счастливая, она вдруг натолкнулась на Орсини, который в обычном платье поднимался по лестнице вверх — как раз навстречу потоку придворных, следовавших за королевой. Она приостановилась.

— А вам, как видно, нужно особое приглашение, маркиз?

Он подарил ей хмурый взгляд исподлобья и бросил на ходу:

— Мне некогда.

Он хотел проскользнуть мимо нее, но тонкая рука Изабеллы затянутая в нежную лайку, тут же легла на перила, перекрыв ему дорогу.

— Мое приглашение касалось всех. Невежливо отказываться. Или я решу, что вы не умеете держаться в седле.

Его глаза гневно сверкнули, и королева рассмеялась.

— Маркиз, если бы вы так не сердились, мне не доставляло бы никакого удовольствия дразнить вас.

— Изабелла… — просительно проговорил Антуан, беспокойно поглядывая на друга. Она со смехом остановила его.

— У меня есть высочайшая индульгенция от мэтра Бальена, так что не тревожьтесь. Ну же, маркиз, соглашайтесь, вас ждет весь двор.

— Я не люблю охоту.

Она, шутливо закатив глаза, обратилась к Антуану.

— Придется поручить это вам, мой граф. Мне в одиночку не справиться с вашим другом.

Антуан обрадовался всем сердцем. Впервые Изабелла прилюдно выразила по отношению к Орсини что-то, кроме равнодушного высокомерия или едкой иронии. Как правило, забирая двор развлекаться, она не принимала в расчет Орсини, предоставляя ему трудиться за себя и за нее все время ее отсутствия, отказывая ему в праве на усталость или скуку, присущую всякому живому существу. Он принял ее правила игры, не жалуясь и не прекословя. Не стремившийся к сближению с придворными, он воспринимал как передышку уже царящую во дворце тишину и отсутствие в нем королевы, которая свалила на его плечи все, кроме, разве что, совсем уж личной переписки. Личное же приглашение, высказанное королевой сегодня, пусть даже в не совсем серьезной форме, в переводе на общепринятый язык могло означать одно, — что она признала за Орсини не только обязанности, но и его права как одного из придворных, причем достаточно знатного, чтобы быть ею замеченным.

— Правда, Эжен. Это всего два дня. Нельзя же только работать. Не хочешь охотиться — не надо. Можешь и не стрелять.

— Я… — рука в лайковой перчатке все еще загораживала ему путь. Он заколебался.

— Поедем же, — просьба Антуана возымела действие. Он бы не хотел, чтобы друг выставлял себя на посмешище, уговаривая его.

— Мне нужно переодеться.

Изабелла убрала руку.

— Антуан, мой первый министр не вызывает у меня доверия. Боюсь, он хочет от нас отделаться. Я жду вас обоих на опушке вместе с моими друзьями. Не заставляйте нас ждать, — легкий, веселый тон королевы прикрыл ее настойчивость, обратив все в шутку.

Она жестом отпустила Антуана, предлагая ему следовать за Орсини.




Уже через полчаса всадники во главе с Изабеллой скакали по королевскому лесу, все дальше отдаляясь от человеческого жилья. Кавалькада растянулась по лесу. Королева в светлой шляпе, увенчанной страусовыми перьями, и белоснежной горностаевой накидке на плечах возглавила авангард, Антуан скакал бок о бок с ней. Орсини, к ее некоторому удивлению, ни на шаг не отставал от них, постоянно держась по ее правую руку с видом угрюмым и высокомерным. Помня свою собственную настойчивость, она не решилась отослать его. Постепенно придворные благоразумно отстали, держась на почтительном расстоянии, и они остались втроем.

Широкая дорога была припорошена полудюймовым слоем первого снега, не замедлявшего лошадиный аллюр, но зато нарядившего лес в белоснежное убранство невесты. На остром лице Орсини лежала какая-то тень, он был то ли сердит, то ли расстроен, но, несмотря на то, что он от природы не был молчуном, явно не склонен к разговорам. Изабелла негромко переговаривалась с Антуаном. Было безветренно, небольшой мороз беззлобно пощипывал щеки.

Орсини подал голос, когда о нем почти забыли.

— Вы сказали ему про свадьбу, ваше величество?

У Изабеллы перехватило дыхание. Антуан натянул поводья.

— Какую свадьбу?

— Ее величества с королем Иаковом Четвертым, — безжалостно объяснил Орсини. — Свадьбу, которая состоится через двенадцать дней.

— Это правда? — спросил Антуан у Изабеллы. Она сердито кивнула. — Понимаю…

Он вдруг пришпорил лошадь и унесся прочь. Остались только четкие лошадиные следы на снежном ковре. У Изабеллы невольно выступили слезы.

— Ну зачем вы так, Орсини? Зачем? Кто вас просил?!

— А вы хотели сказать ему в последний день?

Она покачала головой.

— По крайней мере, я бы сказала не так. Вы… жестоки. Вы причинили ему боль.

— Я?! — преувеличенно удивился он. — Мне казалось — вы…

— Оба мы хороши! — воскликнула она в сердцах. — Теперь разыщите его! Хоть из-под земли достаньте, но верните его! — Орсини стегнул лошадь, направляясь по следам, но увидел, что королева догоняет его.

— Я тоже поеду. Маркиз, клянусь, если Антуан попадет в какую-нибудь беду, я не знаю, что с вами сделаю.

— Вы же не думаете, что он так глуп, чтобы пойти топиться из-за вас?

— Замолчите, вы! — крикнула она негодующе.

Они не меньше получаса следовали по следам, пока не обнаружили привязанную к стволу лошадь. Дальше в густой перелесок удалялись следы сапог. Орсини спешился. Изабелла швырнула ему свои поводья.

— Помогите сойти.

Он молча подхватил ее, когда она спрыгнула с лошади, предложил ей руку, чтобы идти дальше, но она отказалась. Привязав лошадей, они зашагали по тропинке, пока не заметили вдалеке чей-то темный силуэт. Орсини остановился.

— Идите. Я там не нужен. Я вернусь присмотрю за лошадьми.

Она кивнула, отпуская его. Антуан сидел на краю оврага, бессмысленно глядя вниз, туда, где летом струился узкий ручей, теперь скованный льдом. Поросшие мелким кустарником склоны зимой покрыл снег, из которого проглядывали неприветливые голые черные ветки. Она положила руки ему на плечи.

— Я знаю, Антуан, это больно. Думаете, мне легко? У меня сердце разрывается на части. Но я должна, понимаете, должна оставить кому-то мою страну. Кому-то сильному, кто сможет ее защитить. Это супружество… Я знаю, это нелегкое испытание. Из тех, что кажется невозможным пережить. Но выхода нет. Я другого не вижу. Год я буду чужой женой. Но если ваша любовь достаточно сильна, вытерпите этот год. Когда моя клятва будет исполнена, мы с вами будем свободны. Сможем вместе уехать отсюда. Сможем пожениться, жить вместе, родить детей. Не видеться урывками, оглядываясь и страшась свидетелей, а любить друг друга открыто и честно.

— И давно вы решились? Почему, почему вы сказали Орсини и не сказали мне?

— Я сказала моему первому министру. Уже в который раз забыла, что его язык неплохо было бы укоротить ярдов на двадцать.

Антуан слабо улыбнулся.

— Антуан, мне так хотелось еще несколько дней быть счастливой, чтобы это не стояло между нами. Пожалуйста, прошу вас, не надо не меня сердиться. Вы так нужны мне. Я люблю вас.

Он поднялся и нежно поднес ее руки к своим губам.

— Мой рыцарь, — прошептала она. Он на мгновение прижал ее к груди, и она почти физически ощутила, какую боль причиняет ему стук собственного сердца. — Мой Антуан…




Накануне свадьбы с Иаковом, Изабеллу вдруг охватил страх, жуткий, всепоглощающий страх, близкий к панике. Она осознала, что наделала, но было поздно что-то менять. Она послала Жанну за Рони-Шерье. Жанна пришла в ужас.

— Это так скомпрометирует ваше величество!

— Быстрее, Жанна, умоляю тебя, — торопила королева. — Приведи его через нашу потайную дверцу, потихоньку. Но не медли, прошу тебя.

Антуан был сильно расстроен из-за предстоящей свадьбы. Его искренне чувство к королеве, раненое и растоптанное, казалось, лежало сломленным у его ног. Он не понимал, как Изабелла могла решиться на такое, если любит его. Он не знал всей сложности их семейных отношений, а если б и знал, он все равно не сумел бы оценить ее жертвы. Сам он пожертвовал бы ради нее не только данной отцу клятвой, а даже жизнью, и еще более того — честью. Целый год брачной жизни с королем Иаковом казался ему испытанием, которое убьет их любовь.

Теперь он глядел на Изабеллу, читал боль в ее глазах и верил ей как никогда. Эта свадьба наносила ей удар куда более жестокий, чем ему. Она спросила:

— Вы догадываетесь, зачем вы здесь в такой час?

Он молчал. За окном стемнело, сумерки сгущались, и своих фрейлин королева давно отпустила. Нетрудно было догадаться, чего она ждет от него.

— Я не могу так! — вдруг воскликнул он в отчаянии, глядя на ее сжатые губы. — Это не любовь! Я не знаю, что это. Но это не любовь.

— Это любовь. Я люблю вас, вы — меня. Что же это, если не любовь? Это любовь. И так было всегда.

— Но не теперь! Вы думаете не обо мне, а о том, о завтрашнем дне.

Она подошла ближе. Вид у нее был решительный. Ее бледно-розовый пеньюар приоткрылся, обнажив на мгновение гибкую девичью фигуру.

— Вы не сделаете этого для меня? Антуан! Вы позволите мне идти под венец с Иаковом, и потом в присутствии всего двора разделить с ним брачное ложе? И не будет ничего, что поддержало бы меня? Ведь если я не буду знать, что я уже на самом деле ваша жена… О, как это унизительно!

Антуан растрогался. Он принял ее в свои объятия.

«Никогда наша любовь уже не будет светлой и чистой», — грустно думал он. Ему пришлось любить женщину с решительно сжатыми холодными губами и дрожащим подбородком.

— Благодарю тебя, — прошептала она и вдруг заплакала. Не об этом она мечтала, не так все рисовалось ей в грезах. Она думала о предстоящем дне, и каждую секунду представляла рядом увядшего сердитого Иакова. Несчастный от одного вида горюющей Изабеллы, Антуан растерянно коснулся губами ее влажной щеки.

— Я всегда буду любить тебя, Изабелла, — и это было правдой.

Утро прошло в хлопотах. Роскошное, шитое золотом платье придало юной королеве величественный вид, а слой рисовой пудры скрыл ее бледность. Служанки сновали туда-сюда, и в покоях Изабеллы образовался страшный беспорядок. Рони-Шерье не появлялся, он был глубоко подавлен. Зашел Орсини. Изабелла ожидала, что он спросит, как отразится ее брак на его карьере, однако он этого не сделал. Взгляд у него был недобрый, осуждающий.

— Может быть, еще не поздно? — вдруг спросил он.

— Что? — вздрогнула Изабелла.

— Все еще можно переиграть. Вы ставите себя под удар.

— Я не имею права, — она покачала головой.

— Почему?

— Это вопрос чести. Королевской чести и чести дочери Франциска Милосердного. Я должна укрепить положение моей страны. Она ослабела. Она может стать добычей соседей. Я должна заключить союз с кем-то, кто способен нас защитить. Кроме того, я все равно не могу оставить престол, став женой того, кого люблю. Иначе Бланка сможет занять его.

— И что с того, что Бланка стала бы королевой? Тогда обязанность выходить за Иакова перешла бы к ней, разве не так?

— Герцог де Лартуа, родной брат моего отца, всегда стремился к власти. Он не мог примириться, что родился на какой-то год позже. Он мечтал о престоле, стремился к нему любой ценой. Однажды мой отец случайно открыл заговор. Для него стало жестоким ударом, что его собственный брат замышлял убить его, сесть на его трон и править самому. Я была совсем еще юной, но я помню, как отец за считанные дни поседел. Герцог де Лартуа был казнен. После него осталась дочь, девочка десяти лет, Бланка. Мой бедный батюшка не мог осудить девочку, и она осталась жить с нами. Однако для всех она осталась дочерью предателя Лартуа. Оставляя мне трон, отец напомнил мне, что я не могу отказаться от власти, пока жива Бланка. Ни она, ни ее потомки не должны наследовать престол. Я дала отцу клятву и сдержу ее, — она вдруг осознала, что рассказывает семейную драму постороннему для нее человеку. Даже Антуан не знал всей правды, Изабелла умалчивала о том, как все произошло.

Она подняла глаза на Орсини. Его взгляд смягчился, но сочувствия в нем не появилось.

— Почему вы не говорили об этом раньше?

— Зачем? — удивилась Изабелла.

— Хотя бы затем, чтобы услышать разумный совет со стороны.

— Совет? Вы можете дать мне совет? — она пожала плечами.

— Сейчас — нет. Но все это следовало хорошо обдумать. А вы все делаете сгоряча.

Отсутствие почтения со стороны Орсини давно уже не шокировало Изабеллу.

— У вас, очевидно, большой опыт в том, как соблюсти государственные интересы? Вы, случайно, не переодетый принц?

Орсини обиделся.

— А вам могут помочь только члены королевской фамилии? Ну что ж, позовите на помощь короля Оливье! Он-то, кроме подарка к свадьбе, не сделал ничего. Даже не приехал взглянуть, как вы тут справляетесь одна.

— Маркиз де Ланьери, вам не понять ни меня, ни Оливье. Он король! У него есть свой долг, свои обязанности. Если он не может приехать, я могу его понять.

Орсини усмехнулся с презрительной гримасой, но не успел высказать свое нелестное мнение о короле Оливье. Прибежала Жанна.

— Пора, мадам! Вас уже ждут. Ах! У вас развился локон! Позвольте, я поправлю.

Она выразительно глянула на первого министра, намекая, что ему пора ретироваться.

Изабелла, встрепенувшись, последний раз глянула в зеркало. Она была прекрасна.

— Удачи вашему величеству, — насмешливо поклонился Орсини.

— Разве вы не едете в церковь святого Павла со всеми придворными?

— Увольте, ваше величество. Этот фарс… Я лучше пойду утешать Антуана. Он просто убит этой свадьбой.

— Я прошу вас, — настойчиво проговорила она, присоединиться к остальным. Я хочу, чтобы весь двор присутствовал при церемонии. Хочу, чтобы меня окружали друзья.

— Я не…

— Это приказ! — рассердилась Изабелла.

— Но вы ведь не потребуете этого от Антуана?

— Я не могу его принудить…

Орсини отметил про себя, что его принудить она могла, ничуть не считаясь с его мнением. Но приказ есть приказ. Орсини последовал за двором.

Свадьба прошла безукоризненно. Церемония скоро завершилась, и, не успев оглянуться, Изабелла стала женой пожилого, совершенно чужого ей мужчины.

Король взял ее под руку, и они вышли из церкви. Взяв приготовленную корзинку, Изабелла стала бросать в толпу пригоршнями золотые монеты. Ее приветствовали, хватая на лету деньги. Придворные, сладко улыбаясь, сыпали поздравлениями. Орсини как главное после королевы лицо в государстве вышел вперед. Его приветственные слова были очень холодны. Король внимательно оглядел его.

— Не вы ли герцог де Рони-Шерье? О нем мне много говорили… хорошего.

— Это мой первый министр, маркиз де Ланьери, — поспешно представила его Изабелла. И сердце у нее болезненно сжалось в предчувствии беды…

Возвратившись к себе после церемонии, Орсини застал в своих покоях Антуана. Он сидел, сжав голову ладонями, и глаза его предательски блестели.

— Все закончено? — глухо спросил он, и Орсини увидел, как его ясные глаза наполняются слезами. Он с осуждением покачал головой.

— Антуан… Это не стоит твоего горя. Это всего лишь политика.

— Да, — он кивнул, но Орсини понял, что тот не слышал на самом деле ни слова. Страдания друга наполнили его сердце возмущением. Изабелла показалась ему чудовищем. Однако, что бы значили все его слова, если Антуан так любил ее. Он обнял друга за плечи, пытаясь хоть как-то поддержать его, и зная, что никакая дружба не заменит тому утраченной, поруганной любви, нынче выставленной на продажу.




Дни стали похожи один на другой. Изабелла не была больше свободной. Иаков душил ее, как душил бы старый, но крепкий плющ молодое деревце. Ей не дана была судьбой сила противостоять ему, оставаться собой вне зависимости от обстоятельств. Долг связал ее по рукам и ногам, и она, принимая свою рабскую долю, не могла с ней смириться. Свобода стала ее единственной мечтой, вырваться на волю — ее единственным стремлением. Она не чувствовала гордости за свою жертву, наоборот, она стыдилась и ненавидела себя, словно каждая ее уступка королю, каждое ее смиренное «да» было низким предательством.

Изабеллу и утешало, и задевало постоянное присутствие м-ль д’Аргюзон около Иакова. Последняя приехала с ним, нимало не скрывая своей с ним связи, искренне гордясь своим коронованным любовником, но без малейшей искры нежности или хотя бы привязанности. Постепенно королеве стало привычно ее присутствие, и она перестала обращать внимание на сплетни. В конце концов, ее брак было исключительно политическим, основанным лишь на расчете, и внимание мужа к другой женщине не должно было обижать ее. В первые дни супружества Иаков часто посещал ее, но ее холодность была столь заметна, что скоро его посещения стали носить формальный характер.

Она часто мечтала покинуть свой опостылевший трон, но ее сдерживало одно обстоятельство. Хотя она взяла перед свадьбой с Иакова слово, что он не будет ей препятствовать покинуть страну и даст ей развод, когда пройдет время, достаточное для того, чтобы его право на престол было бесспорно, все же он был достаточно пожилым, невоздержанным в еде, питье и иных развлечениях, и кто знает, сколько еще ему было отпущено. Умри Иаков, не оставив законного наследника, и трон отошел бы к потомкам герцога Лартуа. Следовательно, вопрос был в наследнике. Пока брак с королем Иаковом был лишь смутно вырисовывающимся планом, Изабелле казалось, что трон наследует ее собственный сын, рожденный в их недолгом, безрадостном, но законном супружестве. Теперь она не представляла, как покинула бы плоть от плоти своей, пусть даже с родным отцом. Отказаться же навсегда от свободы, от любви тоже было перспективой, мало ее прельщавшей. После долгих раздумий она обратилась к Жюли д’Аргюзон, казалось бы, последней, кого она могла бы избрать наперсницей. Однако м-ль д’Аргюзон выслушала ее с нескрываемым интересом, и они стали составлять свой план вместе.

Где-то через месяц после этого Изабелла попросила Орсини зайти к ней. Она выглядела оживленной, и в глазах поблескивало веселье. Давно уже никто не видел ее такой.

— Есть кое-что, что я хочу обсудить с вами, маркиз.

Он сдержанно поклонился, ожидая продолжения. Изабелла заговорила, но он заметил, что она старается повернуться к нему спиной, чтобы он не разглядел выражения ее лица.

— Антуан, верно, говорил вам, маркиз де Ланьери, что я не собиралась оставаться и далее при дворе, который теперь мало чем напоминает двор моего отца, моих предков. Это замужество… это лишь только способ исполнить данную отцу клятву. Вот, что я придумала. Возможно, есть лучшее решение… Но мне не дано было найти его. Итак, наследником престола будет законный принц Аквитанский, которого будут полагать сыном Иакова Четвертого и моим. Однако же, я не решусь на подобный шаг. Престол в будущем займет ребенок Жюли Аргюзон, которого она ныне ожидает, и отцом которого действительно является Иаков. Несколько месяцев, пока будет возможно, она будет скрывать свое положение, потом мы постараемся помочь ей на некоторое время под благовидным предлогом укрыться от любопытных глаз. Мэтр же Бальен засвидетельствует перед королем, будто я понесла ребенка, и, благо, обычай требует, чтобы до его рождения супруг не посещал моей спальни. О внешних же признаках я позабочусь. Таким образом, рожденного Жюли сына тайно принесут мне, чтобы его могли показать королю в качестве моего, — она умолкла и тяжело перевела дух, словно боялась, что глоток воздуха собьет ее, и она не решится продолжить. Наконец, она собралась с духом и, поборов смущение, подняла глаза.

— Почему вы решили посвятить в это меня? — подозрительно поинтересовался Орсини. Она с неожиданным приступом злости посмотрела ему в глаза, словно надеясь заставить его отвести взгляд.

— Потому что, согласно обычаю, при рождении королевского наследника присутствует первый министр двора.

Орсини невольно покраснел, и она была удовлетворена. Но он не остался в долгу.

— И если бы это не было мистификацией?..

Она первая сдалась, переведя взгляд с его лица на собственные руки, нервно сжавшие спинку кресла, на которое облокотилась.

— Тогда вы обязаны были бы присутствовать — от начала и до конца. Между тем как мой муж бы не имел права войти, не нарушив этикет. Даже если бы я была при смерти.

— Что ж, раз ваше величество желает соблюдать этикет, будь по тому.

Он изобразил поклон, в котором больше было насмешки, чем почтения.




Все стало почти как прежде. Изабелла редко видела короля, он вновь вернулся к мадемуазель д’Аргюзон. Теперь она не обязана была жить с ним в одних покоях. Бывало, она неделями не встречалась с мужем. Однако же она уже не была свободна, как прежде. Она знала, что люди короля следят за ней. Вскоре открылась ее маленькая тайна — подземный ход. Иаков не говорил с ней об этом, но однажды она обнаружила, что потайная дверь надежно заложена кирпичом.

Антуан теперь все время жил в своем доме в городе. Он мог присутствовать около королевы, когда это позволял этикет. Но не чаще. Орсини по-прежнему жил во дворце. Спустя несколько месяцев после свадьбы Изабеллы Орсини зашел навестить друга. Антуан радостно приветствовал его.

— Ты, Эжен! Рад тебя видеть! Я тут совсем один, — пожаловался он. Орсини огляделся. Комнаты были обставлены весьма изящно, однако чувствовалось, что их владельцу практически безразлично, что делается вокруг него.

— Как ты тут, Антуан? Не раскис?

— Ничего. Хорошо, что завтра вечером бал, и я смогу побыть с Изабеллой.

Орсини скептически приподнял брови.

— Как она, Эжен?

— Она? Играет свою роль. И недурно. Я лично сегодня видел, как она упала в обморок.

— В обморок?!

— Ну да. Чтоб король не развивал дальше тему бледности Аргюзон. Думаю, та успела сбегать нарумянить щеки, пока он хлопотал около королевы.

— Боюсь я за эту затею.

— Чепуха, Антуан. Все будет в порядке. Через пару месяцев ты сможешь увезти ее хоть на край света. Но я, собственно, зашел кое-что сказать тебе.

— Что?

— Я уезжаю.

— Как? Куда?

— Подаю в отставку.

— Ты?!

— Поеду погляжу на свои земли. Смех, да и только. Я ни разу не был в своем собственном поместье. Там уже почти год хозяйничает управляющий. А я не могу выкроить неделю, чтобы съездить туда.

— И ты оставляешь должность?

— Думаю, управляющий ворует больше, чем я получаю при дворе.

— Эжен, дело ведь не в деньгах, правда?

— Верно. Просто я не хочу здесь оставаться. Моя должность стала номинальной, и я не понимаю больше, что я тут делаю.

— Ты повздорил с Иаковом?

— Да нет. Он меня недолюбливает, но он даже поставил меня в известность, что лично изучил мой отчет и приятно удивлен.

— С чего же ты взял, что он тебя не любит?

— Кажется, я поторопился протестовать против вывоза золотоносной руды с наших земель. Я хотел убедить его, что это невыгодно. Он, правда, ничего не сказал, но он так на меня посмотрел, что я понял, — не все, что выгодно королеве и всем нам, выгодно ему. Он что-то темнит, Антуан. И я не хочу в этом участвовать.

— А Изабелла?

— Да что Изабелла? — удивился Орсини. — У нее есть Сафон, который недурно поладил с Иаковом. Тем не менее, старик предан ее семье, и ему можно доверять.

— Эжен!

— Да?

— Я не могу просить тебя… Но я не знаю, смогу ли я вынести все это. Я тут чертовски одинок. Ты так здорово поддержал меня. Я… Останься, Эжен, хоть на время.

Орсини заколебался. Антуан смотрел на него умоляюще.

— Если это важно для тебя, Антуан, хорошо, будь по-твоему. Я обожду. Впрочем, может, я смогу еще быть чем-нибудь полезен здесь. Кто знает, старого короля еще может разбить удар, возьми его нелегкая…




Двадцать седьмого ноября во дворце приезжие актеры играли Корнеля. Представление началось в четыре часа дня и к пяти было в самом разгаре. Пьеса всецело завладела вниманием зрителей, и даже не склонный ценить искусство Иаков не отрывался от импровизированной сцены, сооруженной на небольшом возвышении, чтобы все придворные хорошо видели актеров. Изабелла сидела около короля, но видно было, что смысл действа не доходит до ее сознания — ее мысли витали далеко. Накрахмаленный высокий кружевной воротник — мода, которую привез с собой Иаков — мешал ей поворачивать голову, и только ее глаза беспокойно перебегали от одного лица к другому. Наконец актеры удалились на небольшой перерыв — сменить костюмы и передохнуть, и придворные также рассеялись по богато украшенной зале, болтая между собой и беззаботно смеясь. Антуан не смел даже приближаться к королеве. Он наслаждался возможностью любоваться ею издалека — это ему было позволено, и втайне трепетал от мысли, что его мечта вот-вот должна сбыться. Изабелла старалась не смотреть на него, боясь выдать себя. Она не сразу заметила Орсини, отчаянно пытавшегося привлечь ее внимание.

— Ваше величество позволит мне лишь на одну минуту покинуть вас? — обратилась она к Иакову и поспешно встала, едва не забыв, что должна играть тяжелую поступь и одышку.

Орсини ждал ее за дверью.

— Гонец прибыл.

— Пора? — прошептала она.

— Пора.

— Хорошо.

Она вернулась на свое место и хранила безмятежный вид до середины второго акта. Затем начался ее спектакль, ее бенефис. Послали за мэтром Бальеном, и он со всей возможной осторожностью препроводил королеву в приготовленные для нее покои. Дверь за ней захлопнулась.

Пьесу прервали. Король велел всем молиться за благополучное рождение наследного принца. Обычай не позволял ему последовать за супругой и видеть ее, пока королевский лекарь не пригласит его, объявив, благосклонны ли были боги к роженице, вдохнув жизнь в младенца предпочтительно мужского пола. Зато тот же старинный обычай требовал присутствия первого министра, хотя едва ли кто-то помнил зачем. Должно быть, когда-то жизнь будущего короля с рожденья висела на волоске, столько враждебно настроенных завистников готово было избавиться от него, пока он еще слаб, и его некому защитить. А может, как раз для того, чтобы исключить возможность подмены слабого и больного новорожденного крепким и жизнеспособным, бывали и такие случаи в постоянной жестокой борьбе за престол.

Орсини, несмотря на свою дерзость и напускную невозмутимость, было неловко. Его торжественно провели в королевские покои и закрыли за ним дверь. Он остался на пороге, нервозно осматриваясь. Покои представляли собой огромный неуютный зал, окуренный ароматическим дымом, с высокими готическими окнами, выходящими прямо на площадь перед парадным входом. Пол был усыпан лепестками роз, поздних астр и веточками тимьяна, источающими пьянящий запах. Широкое, почти квадратное ложе под слегка раздвинутым, вышитым золотыми геральдическими цветами балдахином, занимало добрую четверть зала. Королева полулежала поверх покрывал той же материи, что и балдахин, — распущенные волосы, белая шелковая сорочка и небрежно запахнутый атласный пеньюар смягчили ее маску отталкивающей ледяной величественности, которую надели на нее еще в детстве, чтобы она смогла достойно править. Больше в зале никого не было. Тихо трещал огонь в затопленном камине, с трудом согревая комнату. Из-за огромных окон, занимавших всю фасадную стену, тянуло сквозняком.

— И что этикет обязывает меня делать? — первый министр, оправившись от приступа неловкости, наконец нарушил молчание.

— Стоять вон там у меня в ногах.

Он честно занял указанное место.

— А дальше?

— Молитесь. Можно не вслух, — позволила она с легкой искоркой нервного смеха.

Она села, по-детски обняв руками колени. Ее правильное лицо было бледно, в темно-голубых глазах таился страх.

— Где Бальен? — спросил Орсини.

Она неопределенно махнула на дверь.

— В смежной комнате. С помощницей-повитухой. Ждет. Здесь-то ему нечего делать.

— И… как долго это может продолжаться?

— Может, два часа, а может и сутки. Бедняжка Жюли. И еще время, чтобы их привезли во дворец.

— Около часа. Карета уже там и ждет.

— Хоть бы они никому не попались по пути, — она вздохнула. — Вы собираетесь стоять там все время, Орсини? — она вдруг улыбнулась. — Можете сесть. Я позволяю.

— Но… — ни скамеечки, ни кресла в зале сейчас не было.

— Да ради Бога, — она досадливо поморщилась, жестом приглашая его к себе. — Сегодня не до церемоний.

Он присел на самый краешек королевского ложа. Изабелла поглядывала на него с девчоночьим задором, вызванным сильным нервным напряжением, и забавлялась его смущением.

— У меня есть кое-что, — заметила она. — Слазьте-ка под кровать, Орсини, иначе нам грозит смерть от скуки.

Он с любопытством опустился на колени и извлек на свет деревянный сундучок с вырезанным на крышке гербом.

— Можно открыть? — спросил он.

— Даже нужно.

Он вытряхнул из сундучка кучу фигурок, белых костяных и блестящих, крашеных черным лаком.

— Это шахматы моего отца. Старинная персидская игра, — она аккуратно расставила гладкие костяные фигурки на полированный черно-белый складной столик, извлеченный из того же сундучка. — Считается весьма интеллектуальной.




Шесть часов спустя




— Это была восьмая партия. Я уже их видеть не могу.

— Но вы должны дать мне возможность отыграться! Вы нечестно обыграли меня последний раз. Я отвлеклась. Если бы я не отвлеклась, вы ни за что бы не выиграли моего ферзя.

— Все равно шесть два в мою пользу. А я вижу эту вашу игру впервые в жизни.

— Это все равно. Я давно не играла. А сегодня не могу сосредоточиться как следует.

К исходу шестого часа заключения они уже не силились соблюдать этикет. Широкое королевское ложе вместило бы семерых, так что, свободно развалившись поперек него, они лениво переставляли по доске фигуры.

— Ну, давайте, расставляйте фигуры, — она подтолкнула к нему груду выигранных пешек.

— Все, я больше не могу, — он смешал их, смахнув с доски.

— Ну давайте же, Орсини. Я не могу сидеть без дела. Не могу просто ждать. Мне… мне так страшно, Орсини, — ее голос вдруг зазвучал жалобно.

— Мне тоже, — сознался он. — Мы все здорово рискуем.

Его признание отчасти открыло ей глаза. С королевской небрежностью она втянула его в интригу, в результате которой она должна была обрести свободу и семью, Антуан — ее, свою обожаемую возлюбленную, Бальен — средства безбедно жить, не дрожа за здоровье царственных подопечных, но Орсини не получал ничего. А ведь Орсини, многого достигший и многому научившийся за время своего почти единоличного царствования, вполне мог бы удержаться на плаву и при Иакове. Конечно, о свободе действий, последние месяцы предоставленной ему Изабеллой, он мог забыть, да и должность первого министра едва ли осталась бы за ним, но остаться во дворце не было для него чем-то нереальным. Иаков-то знал его как маркиза де Ланьери, а его более чем скромное прошлое не вызывало у короля никакого интереса. Ему было и труднее, и проще служить Иакову. Проще, потому что Иаков не был столь равнодушен к своим обязанностям, как Изабелла, и если бы Орсини умел подчиняться, то с его плеч свалилась бы немалая ответственность. Но Иаков и не доверял ему, проверяя судьбу каждого ливра, заставляя отчитываться за каждый шаг. Избалованный Изабеллой, которая, нельзя было не заметить, только для вида пролистывала его бумаги, он злился и досадовал на каждое проявление недоверия или контроля.

Иакову Орсини был бы безразличен, если бы совместная интрига, навязанная ему королевой, поневоле не сблизила его с ней. Став, как заведено, лишь женой короля, она как женщина тут же потеряла большую часть власти, вынужденная играть лишь вторую роль в собственном королевстве. Так что их молчаливое и мало кому понятное противостояние с Орсини постепенно сошло на нет, — было объявлено перемирие на время военных действий против общего врага. Таким образом, оказавшись в лагере королевы, он тут же невольно оказался в оппозиции, вызвав неудовольствие Иакова, потому что внешняя вежливость коронованных супругов была обманчива. Следуя собственному кодексу чести, Орсини не мог переметнуться от одного лагеря к другому, более могущественному, притом четко понимая, что королева безжалостно подталкивает его к пропасти. Он, в чьей душе еще горели, как пощечины, следы былых насмешек и обид, с горьким недоумением спрашивал себя, как вышло, что он сует голову под топор ради чужих несбыточных мечтаний. Раз обжегшись, он стал недоверчив, и то, что Изабелла больше не пытается уязвить его, казалось ему знаком, что ей пока нужны его услуги и его преданность. Утешало лишь то, что он делал это и ради Антуана, не только ради королевы. Изабелла же только теперь осознала, что он тоже боится, тоже рискует, и там, где она потеряет свободу, он потеряет жизнь. Между тем, ее дружеская привязанность к Орсини не была наигранной. Она могла быть порой эгоистична и невнимательна, но лицемерить не умела.

— Хотите уехать? Я могу вам устроить консульство у моего брата Оливье. Это, конечно, не министерское кресло, но весьма почетно. И, кстати, доходно.

Он не нашелся, что ответить на предложение.

— Бальен исчезнет, для него все готово. Я оставлю трон, — с волнением заговорила она. — А вы, Орсини? Вы останетесь при дворе?

— Не знаю, — он пожал плечами, рассеянно двигая туда-сюда по доске ладьи и пешки, составляя из них симметричные группы.

— Конечно, если хотите, оставайтесь. Я вовсе не считаю это предательством. Иаков будет вполне законным королем. Я серьезно, Орсини. Я вовсе не хочу лишить вас власти. Просто пока существует тайна, остается и вероятность, что она будет раскрыта.

— Я пока не знаю, ваше величество. Надеюсь, ваше консульство не растает и останется в силе еще некоторое время, — он улыбнулся. — Еще неизвестно, как все обернется.

Она вздрогнула.

— Ставьте фигуры. Жюли не торопится, бессовестная девчонка, — она попыталась пошутить, поддерживая свой слабеющий дух.

— А вы…? — он не нашел слов продолжить.

— Что — я?

— Ну, ничего, что в покоях тихо? Вам не полагается… скажем, кричать?

— Не полагается. Королеве Аквитанской не полагается. Таков этикет.

— Ваш этикет…

— Что?

— Пора отменить.

— Ну издайте о том указ.

— Король не подпишет.

— Думаете? — она одним пальцем пододвинула ферзя вперед на одну позицию.

Девятая партия продолжалась…

Все прошло, как по маслу. Жюли около полуночи того же дня родила мальчика, которого сумели тайно доставить в покои ее величества. Изабелла отыграла свою роль с блеском. Ни у кого не возникло ни малейших сомнений в том, что в королевстве родился наследный принц.

Три дня спустя посреди королевской опочивальни камердинер Иакова поправлял на нем парадную мантию. Став на колени около короля, чтобы подколоть незаметными булавками низ одеяния, чтобы оно не мешало при ходьбе, он вдруг пригнулся, разглядывая что-то в дальнем темном углу комнаты, в тени витой золоченой ножки парадного ложа.

— Что еще там? — нетерпеливо прикрикнул король.

— Прошу прощения у вашего величества. Мне показалось, там что-то лежит.

— Ну пойди да подними, бестолковый. Да поскорее. Меня ждут.

Камердинер поспешно достал закатившуюся в угол черную лаковую фигурку и подал Иакову. Король недоуменно повертел ее в руках. Размером не больше его ладони, фигура изображала человека в короне и ниспадающих одеждах. Мастер старательно поработал над лицом, вырезав из кости нос, рот, бороду, даже морщины.

— Что это? Какая-то магия? Порча? — удивился Иаков.

— Не могу знать, ваше величество.

— Хм. Никаких знаков — рун или стрел, указывающих на удар. Ни знаков смерти, ни болезни… Ничего не понимаю. Очень странная фигурка. Однако же она ясно указывает на короля. Возьми-ка выбрось, — он сунул ее камердинеру. — Убери сейчас же.

С лица короля не сходило озабоченное, мрачное выражение…

Выждав несколько недель, Изабелла решила, что решительный момент наступил. Она сделала все, что могла. Клятва была соблюдена, ведь ее отец ни словом не обмолвился, что наследник короны непременно должен быть законным, он не был потомком Лартуа, довольно и этого. Однако же ее намерения не вызвали у Иакова никакого энтузиазма. Он не желал отпускать ее.

— Однако же так было договорено между нами, — повторяла Изабелла, которой казалось, что на короля нашло помрачение, затуманившее его память. — Вы обещали мне, что я буду свободна! Я исполнила все свои клятвы, исполните де и вы свои!

Король смотрел на нее глазами невинного младенца.

— И что же с того, мадам? Я передумал.

— Но… Это неблагородно! Я же верила вам! Вы обещали мне развод! Я согласна на любые условия. Можете прогнать меня с позором, мне это неважно, но отпустите меня!

Король пожал плечами.

— Обещал! Душа моя, если бы я исполнял все свои обещания, я никогда не стал бы великим монархом.

— Неужели никому нельзя верить на слово, даже королям, — вскричала Изабелла, в отчаянии падая в кресло.

— Особенно королям, — уточнил Иаков с усмешкой.

— Вы не можете так поступить со мной! Это… Это чудовищно! — у нее вырвалось рыдание, которое она тщетно пыталась подавить.

— Что вы, мадам? — удивился король. — Я спасаю вас от позора и насмешек. Могу лишь представить, — королева Изабелла Аквитанская оставляет трон ради порочной связи с любовником.

— Это ложь.

— Тогда о чем мы с вами нынче беседуем?

— О ваших обещаниях. Разве не вы сказали мне, что не станете удерживать меня, и лишь только пройдет срок, достаточный для того, чтобы никому не показалось, что наша свадьба была лишь грандиозной мистификацией, вы отпустите меня с миром, дав мне развод. Я оставляю вам мою прекрасную страну вместо себя.

— Вашу нищую страну.

— Вы обещали. Вы со всем согласились.

— Тогда — да, — сказал король сухо. — Теперь же я решил иначе. И мое королевское решение таково: вы моя жена, и я не желаю слушать банальную женскую истерику. Вы моя жена, извольте же слушаться мужа.

Иаков не намерен был уступать. Он принадлежал к той породе мужчин, для которых самой желанной была женщина недоступная, дрожащая от отвращения и ненависти, пытающаяся ускользнуть от его ухаживаний. Мадемуазель Аргюзон наскучила ему, а очаровательная молодая жена нравилась все больше и больше. Она была интересной и желанной добычей, словно лань для охотника. Иаков задумал сломить ее и подчинить себе.

Орсини попытался защитить ее. Он уже не имел былой власти, оставаясь то ли секретарем, то ли советником королевы. Однако что мог поделать Орсини, когда король говорил нет? Он напоминал ему о данном обещании, грозил и взывал к милосердию, а Иаков лишь зевнул и послал его к дьяволу.

— Не вмешивайтесь, — грубо сказал ему король. — Вашим мнением здесь никто не интересуется.

Изабелла не сдалась. Она отправилась в Рим и бросилась к ногам Папы. Однако же ее смелый и страстный порыв пропал даром. Папа выслушал ее, снисходительный и далекий от мира старец, и отказался помогать ей в вопросе, явно противоречащем Священному писанию. Она навеки принадлежала мужу, которого избрала.

Самое невероятное произошло, когда она вернулась. Изабелла успокоилась и прекратила терзать короля требованиями о разводе. Никто не понимал до конца, сломила ли ее борьба, или она пожалела о своем высоком положении королевы. Изабелла затихла, предоставив королю удовольствие считаться ее супругом.

Антуан был в отчаянии. Надежда на брак с любимой женщиной оказалась призрачной. Герцог де Рони-Шерье оставался придворным, королева была недосягаема, более недосягаема, нежели прежде. А если б Антуан узнал, что Изабелла просто-напросто разлюбила его, то, наверное, его сердце разорвалось бы от горя. Изабелла не только утратила надежду, в ней что-то отгорело. Больше ей не хотелось становиться его женой. Она все еще ощущала дружескую теплоту и нежность к Антуану, восхищалась его красотой и благородством, согревалась теплом его любви к ней. Однако сама его пламенная любовь стала утомлять ее. Ей хотелось, чтобы оценили по достоинству ее женственность, красоту ее души, ее ум и внутреннюю негасимую силу, не только привлекательное лицо в сиянии драгоценных уборов, величие ее королевской осанки. Ей прискучила смесь безграничного восхищения с безграничной же покорностью. Изабелла страдала оттого, что не могла признаться Антуану в охлаждении. Она боялась нанести ему удар, разбить его сердце, и, кроме того, ей пришлось бы ответить на вопрос, который тот непременно бы задал, и который затрагивал тайную страсть в ее душе. Она любила Орсини. Как, когда ее чистая, полная света любовь к благородному потомку старинного рода погасла, подобно тающей свече, уступив место страстному увлечению безродным нищим провинциалом, которого она подняла с самого дна, сделав едва ли не равным себе? Ее очаровали его смелость, дерзость и живой ум, ее подзадоривало его равнодушие. Мысленно она проклинала себя за насмешки, за то, что сломила гордыню этого человека. Она ни за что не решилась бы признаться ему в своих чувствах, ведь он собирался жениться на Жанне, ее скромной камеристке. Она никогда не позволила бы себе подобного унижения — соперничать со служанкой. Она твердила себе, что Орсини женится, не любя своей невесты, однако несмотря на все свои усилия, не находила ни одной серьезной причины, побудившей бы его жениться на Жанне по расчету. Возможно, он полагал, и не без основания, что ни одну из высокородных дочерей графов и маркизов не отдадут за него, как бы ни заискивали перед ним, первым министром королевства, их родители. На вечные века на нем осталось клеймо — сын колбасника из Этьенна. В глубине души Изабелла проклинала Жанну, мучительно завидуя ее влиянию на Орсини, их спокойной, дружеской близости, но никому в этом не признавалась и не выдавала раздражения. Собственно, это было даже не раздражение, а скорее глубокая печаль. Все приписывали ее тоску неудачному замужеству, а мадемуазель де Берон томно посоветовала ей сменить возлюбленного. Сама Амьен, по-видимому, собиралась остаться мадемуазелью до самой смерти. Она тщательно вела наступление на графа де Миньяра, прибывшего в свите Иакова, весьма красивого молодого человека, высокого, темноглазого и изящного. Но ее старания не увенчались успехом. Миньяр не понял, в чем дело, и стал избегать ее.

Хотя никто не мог бы уличить молодую королеву в тайной любовной связи, сплетни продолжали бродить среди придворных, обрастая выдумками и нелепостями, сплетни о ней и о Рони-Шерье. Иаков знал о них, знал еще до того, как взял ее в жены. Однако первое время он не был особенно заинтересован затевать шум и скандал. Но настал день, когда он явил свое истинное лицо.

Он знал, что смелую и непокорную девушку, которая ненавидела его и не в силах была больше это скрывать, можно сломить. Тысяча и один способ был в его распоряжении: ложь, шантаж, насилие, — все, на что был способен этот безжалостный человек. Иаков начал с того, что отдал приказ об аресте Рони-Шерье и Орсини, последних друзей королевы, которых раньше, казалось, не замечал. Заключив их в тюрьму, он поспешил явиться к королеве и насладиться произведенным эффектом, пока кто-нибудь не опередил его.

— Мадам, — сказал он, — я пришел сказать вам, что вы ведете нечестную игру. Вы сделали из меня посмешище. Вы лгали мне, Изабелла.

Королева побелела.

— О чем вы?

— О чем? Спросите свою совесть. Разве вы стали мне хорошей женой? Я нынче утром велел арестовать ваших приятелей, — заметил король презрительно. — Кого, спрашиваете вы? Этого красавца-придворного и наглеца Орсини. Мне кажется, вы его и сами недолюбливали.

— Но за что? — вскрикнула Изабелла. Король грубо схватил ее за плечи.

— За заговор против королевы!

— Но ведь… Вам неверно донесли, уверяю вас.

— К дьяволу ваши уверения. Я знаю, что говорю. Вы можете спасти хоть одного из своих друзей, мадам. Вам нужно подписать приказ и только.

Изабелла удивленно вскинула брови и потянулась к перу.

— Да, да, — ухмыльнулся Иаков, — пишите, мадам. Повелеваю казнить путем отсечения головы… Почему вы остановились?

— Казнить? — переспросила испуганная Изабелла.

— Ну да. Вы подпишете приказ, повелев именем королевы казнить одного из них… Кого хотите, мадам. Второй будет жить, обещаю.

— Я не могу этого сделать, — застонала она, бросая перо.

— Тогда умрут оба, — отрезал король.

Изабелле хотелось помиловать Орсини, но это значило бы убить Антуана своей рукой, что представлялось ей совершенно невозможным. Она никогда бы не простила себе подобной низости, а Орсини первый назвал бы ее предательницей. Но погибнут оба! Неужели же она не спасет никого? Если бы она не должна была выбирать! Она закрыла глаза. Все, больше она не королева в своей собственной стране. Она не видела выхода. Выбрать одного из друзей она не могла.

— Почему вы молчите, мадам? — резко спросил Иаков. — Вы желаете, чтобы оба были казнены? Вы не будете писать?

— Напишите сами, — проговорила Изабелла. Он расхохотался ей в лицо.

— Вот уж нет! Разве это я хочу помиловать любовника? Вы вольны спасти никчемную жизнь одного, но взамен своей рукой написать приговор другому. Это честный выбор. Я поступаю не так, как вы, Изабелла. Я человек благородный и великодушный. Я вам не мщу.

— Что же вы делаете?

— Восстанавливаю справедливость.

Королева отбросила перо и надменно выпрямилась.

— Я не стану писать. Смерть этих невинных людей будет на вашей совести.

— Ну что ж, — Иаков пожал плечами, — приготовьтесь, мадам. На завтра я назначил их казнь. Безусловно, мы с вами посетим это поучительное зрелище.

Он вышел. Изабелла с трудом раскрыла окно и вдохнула свежий воздух в легкие. Холодок пробежал по ее телу. Она застонала и бесшумно упала на мягкий ковер. Через полчаса Жанна вошла в комнату и нашла Изабеллу в бессознательном состоянии. Молодую королеву сумел привести в чувство только врач, срочно вызванный камеристкой.




Осужденных, Орсини и Антуана, везли на повозке к месту казни, площади Сен-Жан. Они сидели спиной к спине, связанные по рукам и ногам, и разговаривали последний раз в жизни.

— Может быть, королева попытается спасти нас, — шептал Рони-Шерье, еще лелея надежду, что все обойдется.

— Нет, — нарочито спокойно отвечал Орсини, — она не сможет. Если мы сбежим, король отомстит ей так жестоко, как только сможет придумать. И никто не защитит ее от гнева короля. Она будет одна. Понимаешь? Она даже не смогла бы оправдаться. Если б мы бежали, каждый знал бы, — это королева спасла своего возлюбленного. Так что, я бы не советовал тебе бежать, даже если тебе представится такая возможность. Ты погубишь ее.

— Я не сделаю ничего ей во вред, но… — с несчастным лицом проговорил Антуан. — Ведь мы ни в чем не виноваты, ни ты, ни я. За что же?

Орсини пожал плечами, выражая удивление по поводу непонятливости друга.

— Он знает, что мы ничего не замышляли. Король просто не хочет, чтобы у Изабеллы был защитник. Чтобы у нее был друг. Когда он избавится от нас, он сможет тиранить ее, как ему заблагорассудится.

— Я не могу позволить.

— Ты связан и безоружен, а вокруг нас солдаты. Что ты можешь сделать, Антуан?

— Но Изабелла не покорится! Я ее знаю. Нет, Эжен, она не сдастся этому головорезу.

— Ей придется подчиниться. Иаков зальет кровью весь ее дворец, но заставит Изабеллу стать его рабой. Тогда он станет потакать ее прихотям, терпеть ее капризы, но сначала он сломит ее волю.

Антуан поник головой. Он был молод и не хотел умирать. Ему было жутко, и сердце, казалось, готово было выскочить из груди. Орсини, несколько более сдержанный внешне, в душе с ума сходил от страха.

— Тюремщик сказал мне. — заметил Орсини, — что король разрешил королеве помиловать одного из нас.

Лицо Антуана на мгновение просветлело. Но Орсини быстро опустил его на землю.

— Твоя Изабелла в первую очередь королева. Она не позволит себе спасти возлюбленного, пожертвовав чьей-либо жизнью, даже моей. Так что, друг, нам уготована одна и та же участь. Ее благородство погубит тебя, мой бедный друг.

Повозка въехала на площадь, где собрались любопытные. Палач осматривал свой топор, с благоговением пробуя лезвие на остроту. На балконе стояли придворные дамы и кавалеры, но королевская чета пока отсутствовала.

Орсини из последних сил попытался шутить.

— Черт, у меня хоть есть утешение. Иаков признал мой титул, и я умру как дворянин — на плахе. Могло быть хуже.

Орсини и Рони-Шерье подвели к возвышению, где все готово было к казни. Антуан невольно вздрогнул.

На балконе началось движение, дамы расступились, и показался король, который вел под руку Изабеллу. Она сели в обитые алым бархатом кресла. Возле королевы стали Амьен де Берон, сиявшая, словно пришла на праздник, и мадам де Оринье. Чуть позади разместились госпожа де Богаи и госпожа де Сент-Жуан, дамы, приставленные к Изабелле королем. Возле короля стояла м-ль де Аргюзон, побледневшая и испуганная, Оринье, Васейль, Ананьи и несколько дворян, которые приехали в свите Иакова. Изабелла была едва жива, но выглядела на редкость красивой, она была одета в простое светло-кремовое платье без цветов, лент и драгоценных камней. На шее у нее висел серебряный крест с ярко-синим сапфиром в центре, а на пальце одно-единственное серебряное колечко с крохотным бриллиантом. Даже фрейлины были одеты наряднее. В ушах м-ль де Берон покачивались огромные изумруды, она вся была в пурпурном бархате, расшитом жемчугом. Голубое атласное платье госпожи Оринье сверкало так, что больно было смотреть. Король был в желтом атласном камзоле с пуговицами из золотистых бериллов. Он усадил возле себя бледную супругу, которая упала бы в обморок, но м-ль де Берон ежеминутно подносила к ее лицу флакон с солями, а король зло щипал за руку. Изабелла сидела неподвижно, голова ее была опущена набок, а веер из мягких перьев выпал из ослабевшей руки и лежал на коленях. Присмотревшись, можно было увидеть, что ее губы шевелятся. Она мысленно читала молитву, умоляя Бога пощадить ее друзей.

Король сделал знак начинать. Первым он велел казнить Рони-Шерье, считая возлюбленного более опасным, чем министра. Иаков заблуждался, но это уже не было существенно. Антуана принудили взойти на помост. Он с ужасом глянул на палача и, зажмурив глаза, стал на колени. Священник что-то стал говорить ему, но Антуан с досадой отмахнулся. Служитель покачал головой и пробормотал над осужденным краткую молитву. Палач взялся за топор. Изабелла читала молитву уже вслух. Король грубо толкнул ее, и она затихла, только слезы текли у нее по щекам. Но Иаков знал, что толпа слишком далеко от королевы и не разглядит ее слез. Все замерли, только Амьен де Берон бессмысленно улыбалась. Палач размахнулся, Антуан поднял руки, словно взывая к кому-то на небесах. Один удар — и все было кончено, свет померк для Антуана, молодого, богатого, знатного и красивого, навсегда. Орсини отвернулся от бездыханного тела, а офицер, стороживший его, хотя у бывшего министра были связаны руки, приказал нескольким гвардейцам отнести тело в сторону и накрыть. Изабелла судорожно всхлипывала, глядя на то, что еще недавно было человеком, которого она любила. Луизетта Оринье осторожно положила ей на колени платок. Изабелла отерла лицо. Король хмуро наблюдал за ней.

— Прекратите истерику, — шепнул он со злобой, — будьте королевой, а не жалкой лавочницей. Когда вы обманывали меня, вам не хотелось плакать? Что ж теперь вы позорите свой род и мое имя на людях? Подождите, я еще заставлю вас смеяться, глядя на казнь.

Усилием воли Изабелла подавила желание взвыть, рыдая, и броситься прочь. А ведь испытание только начиналось. Еще должен был умереть Орсини, Орсини, которого она так любила!

Маркиз Орсини де Ланьери держался до последнего. Он спокойно, с достоинством взошел на эшафот и милостиво выслушал священника. Стоя на коленях в двух шагах от тела единственного друга, он в последний раз поднял глаза на балкон, занятый царственной четой и их свитой. Он встретил взгляд королевы, полный всепоглощающей скорби. Мысль о том, что сейчас погибнет человек, который вызвал в ее душе такую бурю страсти, такую безграничную, преданную любовь, была такой мучительной, что даже флакон м-ль де Берон не помог ей придти в себя. Иаков увидел, что его приказания больше не доходят до слуха Изабеллы. В его планы не входило замучить королеву до смерти. Он встряхнул ее, заставив устремить на него взгляд, и спросил:

— Вы хотите спасти вашего друга?

Она молчала, дрожа всем телом.

— Вы желаете остановить казнь? — зашипел он ей на ухо.

— Что вы от меня хотите?

— Клянитесь, мадам, подчиняться во всем своему законному супругу, не прекословить, не отказывать ни в чем, и ваш Орсини будет жить.

Орсини удивленно следил за балконом. Он видел, что королева была близка к обмороку, но король что-то говорил ей, и она слушала. Он понимал, что король что-то предлагает ей. Глаза королевы засверкали и опустились. Затем он ощутил на себе ее взгляд, печальный и смиренный.

«Он предлагает ей мою жизнь! — догадался Орсини. — Но взамен чего?»

Королева колебалась, но король явно торжествовал. Орсини захлестнула смесь надежды, страха и горькой жалости. Часть его готова была крикнуть ей на всю площадь, чтобы она не соглашалась, часть отчаянно молила о пощаде. Молодой человек понимал, что королева должна решиться на что-то ужасное, если захочет спасти его. Он хотел жить, но еще сильнее в нем был долг перед погибшим другом, долг перед этой женщиной, позволившей ему реализовать свою мечту. Больше он не думал о себе. Королева глядела на него, а он пытался дать ей понять, что она не должна жертвовать собой. Но Изабелла отвела взгляд, словно не желая ничего понимать. Орсини замер, беззвучно молясь, чтобы здравый смысл в ней победил. Но королева вдруг сказала что-то, склонившись к самому уху своего супруга, и тот удовлетворенно кивнул. Ему подали перо и лист пергамента. Король размашисто поставил свое имя и передал лист офицеру. Указ короля зачитали посреди площади.

— Откликнувшись на смиренную просьбу ее величества, я, Иаков IV, король, повелеваю помиловать маркиза де Ланьери, приговоренного ранее мною к казни за тайный заговор против жизни короля и доброго имени королевы, и отвезти его в крепость Рено, где и держать в заключении в течение двадцати лет.

Изабелла вскрикнула, прослушав приговор.

— Как? В крепость Рено, но вы же… О!

— Ну, ну, — король оборвал ее, — я же сказал, что он будет жить. Орсини и будет жить. Нельзя же отпустить его, да об этом и речи не шло.

Она больше не просила ни о чем.

— В крепость Рено, — повторила Изабелла. — За тысячу миль… Навсегда.

— На двадцать лет, — поправила ее м-ль де Берон. Изабелла глянула на нее с неприкрытой ненавистью.

Переступив через порог полутемных покоев во дворце, королева едва не упала на руки Жанны. Амьен де Берон подбежала к ней и взяла под руку. Две девушки, одна чистая и нежная, а другая завистливая и злая, отвели убитую горем королеву в спальню.

— Это кара, — проговорила Изабелла, — это кара за д’Антони и Бустилона. Бог не простил мне злобы и мстительности. Он отнял у меня друзей. У меня все отняли!

Она не помнила сейчас, что говорит это Жанне, невесте Орсини, которая не могла не переживать за него. Она искала утешения у той, которая и вовсе осталась одна. Однако то ли сила духа у скромной камеристки была более развита, нежели у королевы, то ли ее привязанность к Орсини была весьма условна, но Жанна держалась стойко, не теряя головы. Она усадила королеву, ослабила шнурки на ее платье, чтобы легче дышалось, и подошла к окну.

— О мадам! — воскликнула она. — Там приехал де Бонди. Я вижу, как он спрыгивает с лошади. Она вся в мыле, бедняжка!

— Бонди? Значит, мне и вправду грозит беда. Он поклялся возвратиться, если мне будет нужна помощь и поддержка.

В покои без стука вошел король.

— Вы здесь? — грубо сказал он. — С вами дамы? М-ль де Берон, мадемуазель Жанна, вы свободны. Королеве не нужны ваши услуги. Почему вы, мадам, отвергли заботы почтенной мадам де Богаи, и де Сент-Жуан? Это благородные дамы, серьезные, строгие. А в вашей свите этакие хохотушки. Разве что м-ль де Оринье… Прошу вас, изберите себе фрейлин достойных вас. Вы слышите?

— Да, — проговорила Изабелла, едва шевеля губами. — Если вы того желаете, м-ль де Берон покинет двор.

— Не забудьте найти себе другую камеристку. Впрочем, я сам найду для вас хорошую девушку. Я не одобряю ваших фамильярностей с этой Жанной. Она позабыла свое место.

Клятва, данная королю, жгла Изабеллу. Она подавила гнев и согласилась — ради Орсини.

Иаков тиранил молодую жену всеми доступными ему способами. За ней следили десять человек одновременно, заставляя ее терзаться унижением. От нее отдалили всех придворных дам, кроме м-ль де Оринье. Ее не выпускали из родного дворца. Она осталась одна, одна наедине со своим страхом, со своим горем. Что оставалось ей, кроме молитв, и она молилась, молилась за Орсини, страстно, роняя слезы на образок, в отчаянии стараясь не сойти с ума.

Король был удовлетворен. Трудно сказать, что он чувствовал по отношению к королеве, но это не было ни любовью, ни нежностью, как не было и безразличием. Иакова не трогало равнодушие к нему супруги, его не ранило ее отвращение, ему достаточно было того, что он считал, будто уничтожил ее возлюбленного, и ему не грозит опасность измены. А Изабелла… Хорошенькая юная королева, милая, своенравная, пылкая, побледнела, осунулась, погасла. В ее лазурных глазах не было огня, была лишь мука и горечь. Румянец исчез, уступив ее нежные щеки желтоватой бледности. Губы, раньше розовые, потеряли цвет и сжались в узкую полоску. А король не видел, что его жена становится бесплотной, как тень, что ее шаги не слышны, что привидение большее имеет сходство с человеком, чем она. Иаков осыпал ее бриллиантами и жемчугом, сиял удовольствием и душевной пустотой и называл бедную свою царственную супругу «королевой бриллиантов».

Де Бонди, помня искренне сочувствие и доброту Изабеллы, стремился оказать ей хоть какую-то поддержку. Ему трудно было приблизиться к ней, но он улучил минуту, чтобы шепнуть ей во время утреннего приема, что он едет в сторону крепости Рено. Королева вздрогнула, но чувства не настолько притупились в ней, чтобы забыть Орсини.

— Не уезжайте, не взяв записки. — поспешно бросила она, отворачиваясь и бросая обеспокоенный взгляд на мадам де Сент-Жуан. Она написала ее нынче же вечером, завернула в носовой платок и осторожно уронила возле Бонди. Как бдительно мадам де Сент-Жуан не следила за ней, для нее осталась секретом эта операция. Она не заметила, как Бонди извлек из платка листок, прежде чем вернуть его королеве. Написанная для узника записка была простой и короткой, она ничем не выдавала ее тайного чувства, которое жгло ее, как огнем, прокладывая свой нелегкий путь на свободу.

«Орсини, — писала она, — последний мой друг, простите меня. Я не смогла спасти Антуана, обрекла вас на судьбу, может быть, более горькую, чем его. И сейчас я ничем не могу вам помочь. Мне самой не помешал бы спаситель… Впрочем, если вы увидитесь с Бонди, он вам расскажет, что тот мир, что вы знали, больше не существует. И нет более Изабеллы Аквитанской, королевы. Я боюсь писать вам долго, вдруг зайдет этот человек и увидит, чем я занята, — вот, до чего я дошла! Мне так жаль. Не знала я, что выйдя замуж, я подпишу смертный приговор себе и своим друзьям. Простите, я была слишком поспешна в своем решении и слишком наивна, веря в честность королей. Прощайте…»

— Не ваша вина, Бонди, — сказала она ему позже, — если Орсини не получит ее. Берегите себя.

Теперь все ее надежды основывались на верном королевской семье бароне де Бонди. В нем никто не видел особой преданности королеве, никто никогда не связывал их имена, так что никто из окружения короля не заподозрил, что он хочет ей помочь. Бонди вернулся через несколько недель. Все эти долгие дни жизненные силы Изабеллы поддерживала надежда узнать хоть что-нибудь об Орсини. Бонди вернулся, но поговорить с королевой наедине было невозможно. Придворные дамы не покидали ее ни на минуту. Хоть одна из них постоянно находилась с ней в комнате. Она видела Бонди при утренней церемонии одевания, и во время вечерней церемонии отхода ко сну. Она сверлила его долгим испытующим взглядом, ища ответов на свои бесконечные вопросы, пытаясь хотя бы понять по его безмятежным глубоким карим глазам — жив ли Он. Бонди же в свою очередь бродил неподалеку от апартаментов королевы, ища возможность встретиться с ней. Он рискнул просить ее об аудиенции, но был жестоко разочарован — ему позволили пройти к ней, но мадам де Богаи непрерывно плела кружева, сидя подле ее величества. Страх за Орсини придал Изабелле смелости.

Бонди вынужден был плести чушь, рассказывая ей какую-то путанную историю об куске поля, на который претендует его сосед, и выпрашивая ее вмешательства, лишь бы оправдать свой приход. Изабелла рассеянно кивала, не слушая его.

— Ваше величество, — наконец, почти не шевеля губами, прошептал Бонди. — Где мы сможем поговорить?

— Нигде. Так вы говорите, сосед ваш самовольно посадил фасоль на вашей земле?

— Испортил весь вид из беседки. А подземный ход?

Изабелла горько усмехнулась.

— Король давно велел засыпать его. Его больше нет. Однако же… — она почти позабыла о мадам де Богаи в углу. — Вы знаете об его существовании? Ведь это была тайна. Вам сказал Орсини, да? Вы его видели?

Она вынуждена была застыть на месте, придав лицу бесстрастие — вошел Иаков, и его глазки-бусинки обожгли ее недобрым огнем. Бонди пришлось срочно ретироваться, повторив при короле часть своей легенды, чтобы отчасти притупить его подозрительность.

Но Изабелла не сдалась. Ей удалось сказать барону, чтобы он изложил все, что можно, в письме, а она уж постарается взять его у него. На вечер был назначен прием иностранных послов. Посол, граф Фейхиль, знал Изабеллу еще незамужней, и она надеялась, что в его присутствии король даст ей хотя бы видимость свободы.

Итак, пока посол витиевато рассказывал о чести, которую ему оказали, приняв его столь пышно, Изабелла громко подозвала де Бонди.

— Господин де Бонди, подайте мою шаль, будьте столь любезны. Я совсем продрогла.

Бонди отыскал шаль и подал королеве. Записка, зажатая в его пальцах, упала на колени королеве, которая тотчас накрыла ее бахромой шали. Мадам де Сент-Жуан, не спускавшая с нее глаз, подошла к королю и пискнула ему на ухо: «Ее величество взяла у Бонди письмо». Король лениво пожал плечами.

— Мадам, что за дела могут быть у Бонди с королевой? Я уверен, что они не любовники, у королевы слишком хороший вкус для этого. Да и, кроме того, наша Изабелла все еще верна красавцу Рони-Шерье, да будет ему земля пухом, ныне покойному. Вам померещилось, мадам.

Изабелла побелела и сунула письмо в рукав платья. Король продолжал насмехаться.

— Но все же, мадам, покажите руки, — обратился Иаков к жене, — и снимите перчатки, ведь не все же питают к вам такое доверие, как я. Ничего нет? И слава Богу, иначе вам бы не поздоровилось, дорогая.

Посол был потрясен этой унизительной сценой. Очнувшись от шока, он встал и демонстративно удалился, высказав перед тем, что ни при одном дворе мира не видел, чтобы так обращались с женщиной, с королевой, да еще и при посторонних.

— Видите, Изабелла, — ехидно заметил Иаков, — ваши выходки ввергли страну в дипломатический скандал. Самому ему было это безразлично.

До глубокой ночи Изабелла не смела прочитать письмо. Несколько часов она притворялась спящей, пока не поняла, что нынче король не посетит ее. Тогда она встала и выглянула из опочивальни. Мадам де Сент-Жуан спала, мадемуазель де Оринье тоже. Притворив дверь, Изабелла зажгла свечу, поставив ее прямо на пол, чтобы свет не разбудил фрейлин. Наконец она решилась достать из-под подушки записку Бонди и устроилась около своего ложа, скорчившись в углу и подставляя трепещущий листок под бледный свет огонька свечи.

Отчет Бонди был сух, но точен.

«Добравшись до крепости Рено, я увидел, что замок этот неприступен, — Изабелла удовлетворенно подумала, сколь осторожен и предусмотрителен Бонди. Он оставлял ей возможность утверждать, что он отправился на границу ее государства по собственному почину. Здесь не было ни обращения, ни даже намека на то, что это она интересовалась судьбой узника. — Крепость эта весьма своеобразна, столь своеобразна, что, пожалуй, выдержала бы атаку целой армии, не пострадав при том ни капли. Бежать оттуда никому до сих пор не удавалось. Об этом местные не слыхали даже легенд. Солдат в пять раз более, нежели заключенных. Все, что мне известно, рассказал мне дальний родственник моего старинного приятеля, который служит там сержантом. Наш знакомый никогда не убежит оттуда, разве что научится летать. Я не видел его, но мне сообщили, что он жив, хотя король распорядился не растягивать его заключение слишком уж надолго. Не сложно понять, что это обозначает. Для узника нет нужды использовать пулю или клинок, голод и холод сделают свое дело. Я рассчитывал поговорить с комендантом и попытаться склонить его на нашу сторону, но родственник мой отсоветовал мне. Как он объяснил мне, король недавно сменил коменданта на бездушное и злобное животное, лишенное даже греха жадности. Больше я ничего не мог сделать и с тем возвратился. Единственное ценное известие — он пока еще жив, но времени нет. Если за ближайшие недели, самое большее — месяц, не предпринять ничего, то, кроме молитв за упокой его души, нам нечем будет помочь ему.»

Записка Бонди окончательно подломила королеву. Когда Иаков увидел ее наутро, он едва узнал красавицу-жену, такой она выглядела убитой и безжизненной. Несколько смягчившись, он вернул ей некоторых безобидных подруг и фрейлин: Мари д’Алмейд, г-жу де Оринье и Жанну. Ему не было нужды и дальше держать ее в одиночестве. Изабеллу ожидал очередной удар, — если до сих пор ее ложное материнство оставалось тайной, то теперь Иаков собирался на всю страну, во всеуслышание заявить, что принц незаконен, что его подло обманули, и казнить обманщицу Аргюзон. К такому удару Изабеллу надо было подготовить, ведь сама она не успела еще прискучить садисту, он надеялся еще увидеть ее на коленях.

Увидев свою преданную Жанну, Изабелла невольно прослезилась и обняла ее, как сестру, искренне радуясь, что камеристка жива и здорова. Несмотря на разницу в положении, этих двух молодых женщин связывало их общее прошлое. И кто знает, чье прошлое было счастливее — бедной служанки или королевы, которая покорила сердце одного друга и похоронила его, а другой, любимый, даже в лучшие времена собирался жениться на другой. Весь день королева и камеристка вспоминали ушедшие дни: все разбившиеся надежды, несбывшиеся мечты, канувшие в прошлое радости пронеслись в их памяти, заставив вновь пережить мелкие ссоры, смешные огорчения, все то, что составляло раньше их жизнь, теперь ставшую невыносимой. Только одно имя не слетело с их стыдливых уст — это было имя Орсини.




Иаков сам ни разу не обмолвился о своих жестоких планах. Об аресте и предстоящей казни Жюли она узнала случайно от м-ль де Оринье, которой велено было молчать, но она случайно проговорилась.

Если бы Изабелла навлекла несчастье только лишь на себя одну, кто знает, быть может, в своем смирении она нашла бы себя утешение. Но осознание, что она стала первопричиной бед друзей, любимого человека, других безвинных людей, таких как м-ль д’Аргюзон, которая хоть и не была невинной овечкой, но ничего дурного Изабелле не сделала и вызывала скорее симпатию, чем враждебность, — все это сводило ее с ума.

Она обвиняла себя и в том, что посоветовала любовнице короля посадить своего сына на престол и увековечить свою кровь в династии королей Аквитанских, и в том, что не подписала указ, где приговорила бы Рони-Шерье к смерти, пусть утратив бы навсегда уважение Орсини, но дав ему возможность уехать живым и невредимым. Так, убедив себя, что во всех несчастьях виновата она сама, королева решила спасти положение, рискнув собственной жизнью, и некому было удержать ее.

Впервые Иаков увидел ее такой, с красными от гнева щеками и блеском ненависти в глазах, и он нашел ее восхитительной. Страха в ней не было, только бесконечная ненависть. Она резко захлопнула за собой дверь, и приказала сбитому с толку слуге выйти вон. Иаков чуть улыбнулся. Так ему было еще интереснее. Изабелла плеснула в бокал вина из графина и высыпала содержимое ампулы, которую принесла с собой.

— Вы выполните все, что я требую, Иаков, иначе я выпью этот яд теперь же, — заявила она. — И знайте, письмо, где я рассказываю брату, что вы за человек, уже в пути. Моя гибель не останется неотомщенной!

— Яд? — удивился король, протягивая к переливающемуся алым бокалу руку, унизанную драгоценными кольцами.

Изабелла отпрянула.

— Вы отпустите Жюли д’Аргюзон с миром, оставите в покое ее — и вашего! — сына, освободите Орсини из крепости! Я жду десять секунд, и…

— Да постойте, мадам, — сухо оборвал ее супруг, — я и не подумаю потакать вам, но если вы сделаете глупость и вздумаете сейчас отравиться, то завтра будут казнены все ваши придворные дамы, не только Аргюзон, а еще крошка Лашеню, Бонди, Орсини и кто там еще, кто вам дорог. Или, может быть, вам это все равно?

Изабелла вскрикнула и выронила бокал с отравой. По пушистому ковру расплылось багровое пятно, подобное кровавому. Ей казалось, это разорвалось и пролилось кровью ее истерзанное сердце.

— Вы чудовище! — закричала она в отчаянии. Король расхохотался. И его смех звенел в ее ушах, продолжая звучать в ее мозгу, даже когда он умолк.

— Самоубийство — смертный грех, Изабелла. Разве вы не знали?

Изабелла выбежала вон. Она была доведена до отчаяния. Последние внутренние запреты рушились. Иаков сломал все, что мог.

Разоблачение бывшей любовницы наделало много шума. Скандал затронул и Изабеллу, ее участие в обмане не было скрыто королем. О ней шептались, ее осуждали. Приказ о казни Жюли был подписан и скреплен печатью. Казалось, Иаков просто делал назло жене, наслаждаясь ее страхом и смятением. Бедняжка Аргюзон во всем созналась, рассчитывая на милосердие мужчины, когда-то очарованного ею. Но сердце тирана не смягчилось.

Это стало последней каплей для Изабеллы.

Наутро она явилась к завтраку спокойная и сдержанная, словно ничего не произошло. Она была так спокойна, даже благожелательна, что Иаков решил, что перевоспитание его непокорной жены благополучно закончено. Изабелла подошла к нему, приветливо пожелала приятного дня и поинтересовалась, хорошо ли он спал.

— Мне нравится, когда ты такая, Изабель, — заявил Иаков. Королева заняла свое место у стола и принялась за завтрак. Слуги, одетые в голубые бархатные костюмы, суетились вокруг них. Иаков был самовлюблен и эгоистичен, и это его погубило. Он не искал тайного смысла в перемене нрава жены, считая ее покоренной, словно норовистую кобылу, а ему стоило бы задуматься. Ведь под ногтем указательного пальца левой руки королевы таилась маленькая, но смертоносная щепотка яда. Изабелла улыбнулась мужу. Ослепленный, окутанный ароматом ее духов, Иаков нагнулся к ее губам, запечатлев на них поцелуй. Слуги скромно отвели глаза. А рука королевы мгновенным змеиным броском стряхнула в бокал с вином крупинки вещества, способного избавить ее от последствий роковой ошибки, которую она совершила, потакая упрямой ненависти отца к потомкам младшего брата.

После завтрака король почувствовал себя больным. Заявив, что ему худо, он отложил казнь бывшей любовницы, на которой желал присутствовать, и отправился прилечь. А уже вечером того же дня короля Иакова не было среди живых.

Изабелла не могла скрыть истинных своих чувств.

— Не будет никакого траура, — сквозь зубы проговорила королева, когда ей сообщили, что она овдовела. Это единственное, чем она могла отомстить за свои несчастья. Этикет был нарушен, но ненависть к покойному была настолько сильна, что никто не стал жалеть о нем или осуждать молодую женщину.

Настал момент сведения счетов, освобожденная королева-мать (вдовство сделало ее лишь регентшей до совершеннолетия юного отпрыска короля Иакова, который, как выяснилось, жил в уединенном замке, всеми позабытый, включая своего отца) собрала вокруг себя всех своих придворных. Сама она неподвижно вытянулась на троне. Ее напряженное лицо выглядело застывшей маской.

— Капитан Гайар, — голос королевы Изабеллы прозвучал глухо, но твердо. Тот выступил вперед и почтительно склонился, ожидая распоряжений. — Возьмите этот приказ и немедленно скачите в крепость Рено за моим первым министром, — бедняга Сафон и его помощники печально вздохнули, сообразив, что снова Орсини — «ничтожный провинциал» — будет распоряжаться всем.

— Мадам де Сент-Жуан, — продолжала королева. Дама нервно дернулась.

— Вы освобождены от своих обязанностей при дворе, с этой же минуты. Вы хорошо служили… королю. Прощайте, мадам, счастливого пути.

Она отвернулась, и мадам Сент-Жуан, благодаря небеса, что так легко отделалась, поспешно удалилась.

— Мадам де Богаи… Собственно, вы неплохая женщина… Вы можете остаться, если хотите.

— Благодарю, государыня. Я предпочла бы вернуться домой, к моим родным и друзьям.

— В таком случае, прощайте, мадам.

— Мадемуазель де Оринье, — бесстрастно продолжала говорить Изабелла, — даже ради вашего брата и его супруги, ныне находящихся здесь, я не желаю видеть вас более в своем дворце. Отдайте ваш патент фрейлины и прощайте.

— Мадемуазель д’Аргюзон, — молодая женщина слабо улыбнулась, прижимая к груди спящего сына, с которым теперь боялась расстаться, — я предлагаю вам занять место моей фрейлины, с которого уволена м-ль де Оринье. Но не буду в обиде, если у вас другие планы, Жюли. Вам пришлось пережить немало… Барон де Бонди… Рекомендую вам, господа, самого порядочного человека в государстве. Я дарую вам титул графа, и никто так не достоин его, как вы.

Некрасивое лицо Бонди просияло от гордости.

Изабелла вновь обвела взглядом присутствующих, ища, не обошла ли кого в своем гневе и своей благодарности.

— Все, — пробормотала она, — все свободны, кроме вас, Сафон. Я хочу поговорить с вами, с глазу на глаз.

Старик Сафон остался в пустом зале. В эту минуту ему было совестно перед Изабеллой, что сам он не пострадал от Иакова, и даже не лишился должности.

— Что мы имеем, месье Сафон? — спросила молодая женщина, устало откидываясь на своем троне, словно в кресле.

— Что, государыня? Разоренная земля, измученный королем-иноземцем народ. Нищета вокруг, казненных столько, что на пенсии вдовам ушла бы вся казна. За год покойный Иаков безжалостно обворовал страну, которую считал чужой.

— О, довольно! — воскликнула Изабелла, молитвенно складывая руки. — Скажите одно, но только искренне, маркиз де Ланьери, могу я рассчитывать на него? Сможет он что-то поправить, вернуть хоть отчасти все на свои места?

Сафон не мог не усмехнуться. Ему мучительно хотелось сказать: «Нет, нет и нет! Что вам этот мальчишка?! Сделайте меня первым министром, я и только я сумею все наладить!!!», но он был неглуп и понимал, что королева только рассердится, но не прислушается к его словам. Вовсе она не хотела его совета, — она хотела услышать подтверждение и оправдание своим мыслям. Она хотела, чтобы Орсини остался министром, и ее желание перевешивало любые доводы. Сафон все еще думал, что привязанность королевы к Орсини де Ланьери происходит от тоски за Антуаном, и так полагали многие.

И Сафон сказал правду, подавив зависть:

— Маркиз де Ланьери умен и хитер, как лис. Если он не переменился (и если он жив, — подумалось старику), то сумеет удержать государство в узде и провести всех. Он молод и, в отличие от нас, старых скептиков, не боится менять старое на новое. Его политика — убедить каждого, что ему живется лучше других. Все пойдет на лад, мадам, — Сафон вздохнул, и королева поняла, чего стоило ему восхваление своего соперника.

— Вы очень хороший министр и замечательный политик, месье Сафон, — мягко произнесла она. — Не сердитесь на меня…

Итак, она, королева Изабелла Аквитанская, убила человека. Ее рукой отравлен человек! Она убийца! Силы оставили ее, и королева перестала вставать с постели. Мэтр Бальен, из лучших побуждений вернувшийся ко двору после смерти Иакова, диагностировал у нее нервное расстройство, и велел ей сохранять полный покой. Жанна ухаживала за ней, но Изабелла слабела и все чаще спадала в забытье.




В то же время, в крепости Рено, почти на границе владений королей Аквитанских, Орсини мрачно прислушивался к шагам солдат, патрулировавших коридор. Как будто кто-то посторонний мог пробраться в крепость!

Крепость, построенная прадедом Изабеллы, была построена на века, и предназначена была не столько служить тюрьмой, сколько оборонять границы королевства от возможного врага. Она была построена по обеим берегам быстроводной реки, имея вид то ли громадной арки, то ли моста. Надводная часть являлась плоской патрулируемой площадкой, откуда спускалась чугунная решетка, перекрывавшая русло. В боковых круглых башенках, опоясанных лестницами, жили солдаты. На крышах башенок постоянно было выставлено по часовому. В центральной части крепости в основной, самой высокой башне на верхнем этаже жил комендант, на крыше дежурило четверо. На нижних этажах были заключены узники. Попасть в крепость можно было только через дверь, которая находилась во внутреннем дворике, но так как крепость стояла на реке, во внутренний дворик можно было только приплыть на лодке. Но и выше и ниже по течению река была перегорожена решетками, которые поднимались только по распоряжению коменданта.

Уже второй день никто не тревожил покой узника. Орсини был предоставлен сам себе. В камере из обстановки находились только дощатое ложе и подобие грубого стола. Он старался не вставать, практически не шевелиться, не делать ни одного лишнего движения, — беречь силы, которых оставалось так мало. Утром пришлось доесть последний сэкономленный сухарь, и теперь оставалась лишь вода на два последних глотка, но он не торопился их сделать. Пока еще не пора. Еще можно какое-то время продержаться. Он закрыл глаза. Давно сбившись со счета, сколько долгих дней провел в заточении, он все же не лишился рассудка и не потерял надежды. Вот только силы иссякали…

Заскрипел ключ в замке, и он мгновенно открыл глаза.

— Вы, мадам Бернарда? — он узнал пожилую пугливую жену коменданта и облегченно вздохнул. Когда ее супруг отлучался, она считала своим долгом позаботиться об узниках. Она была добра, но не из тех, кто решается на открытый бунт. Она еще способна была принести беднягам что-нибудь поесть, но ни за что не помогла бы бежать. Однако она делала хотя бы что-то, в отличие от других.

Женщина беспокойно осмотрелась и поставила на стол поднос.

— Ну давай-ка, мальчик мой, поднимайся, — ее глухой голос звучал ласково. Орсини, пошатываясь от слабости, поднялся на ноги и подошел к Бернарде.

— Давай-ка поспеши, — проворчала она. — Еще не хватало, чтобы меня застали здесь, сидеть нам тогда с тобой вместе. А я не очень-то веселая компания.

Орсини улыбнулся. Вылазки мадам Бернарды были секретом только для ее мужа, все остальные знали о ее проделках, не такой уж она была ловкой и хитрой, но никто не считать нужным открыть коменданту глаза…

А еще через три дня приехал капитан Гайар, и Орсини обрел свободу.




Орсини въезжал в столицу под приветственные крики толпы, выстроившейся вдоль дороги до самого дворца. Еще год назад его так ненавидели, так презирали, но король Иаков доказал, что тяжелая жизнь может стать невыносимой, если народом правит чужеземец — эгоист и тиран.

Орсини было страшно приятно, когда он слышал, как ему рады, и видел летящие вверх шляпы. Он ехал на вороном коне из конюшен замка Рено, фигура его была скрыта плащом, но порывы ветра иной раз приоткрывали лохмотья, в которые был одет молодой министр. Капитан коротко объяснил ему, что король скоропостижно скончался, и первым, что сделала Изабелла, был приказ освободить его.

Орсини прибыл во дворец полностью счастливый. Было около десяти часов утра, но кругом стояла гробовая тишина, даже пажи, такие шумные всегда, ходили на цыпочках. Орсини удивленно оглянулся, но капитан, сопровождавший его, исчез. Министр неуверенно задержался на ступеньках, не зная, как понимать то, что видит. Спустя несколько минут вернулся капитан Гайар, такой же нахмуренный, как все во дворце.

— Королева больна, — сказал капитан. — Мне сказали, она несколько дней не встает с постели. Ее камеристка обещала сказать ей, что вы прибыли, как только она проснется.

Орсини провели в его старые комнаты, заботливо возвращенные в прежнее состояние, словно он и не отсутствовал ни дня. Его ждали слуги, готовые исполнить любой каприз. Орсини велел нагреть воды, чтобы умыться с дороги, и пока те суетились, мирно уснул прямо в кресле, где присел было немного отдохнуть.

Между тем, Жанна Лашеню вошла в опочивальню королевы и тихонько окликнула ее. Изабелла приоткрыла глаза, с недоумением обнаружив, что уже разгар дня. Ей казалось, — сейчас поздний вечер.

— Я спала, Жанна? Мне кажется, я только прилегла…

— Ваше величество, вы проспали больше двенадцати часов. Только мэтр Бальен выражал беспокойство, что у вас такая сонливость.

— Пустяки, — ее веки упрямо смежились. — Я и не отдохнула вовсе. Будто только-только прилегла.

— Только что прибыл маркиз де Ланьери, мадам, — сказала Жанна. — Желал знать, примете ли вы его, но вы еще спали.

— Да, — пробормотала Изабелла, чувствуя, как апатия и дремота отступают от одного лишь упоминания о нем. — Я его приму, непременно, теперь же.

— Мне сходить за ним?

— Да. Нет. Не теперь, — королева встрепенулась. — Жанна, сколько мне нужно времени, чтоб одеться?

— Не меньше часа, мадам. Чем больше, тем лучше. Ваши волосы… Их нужно вымыть и уложить.

— Да? Хорошо. После. Скажи распорядителю, что я жду всех на закате в тронном зале. И Орсини, конечно, тоже, — Изабелла спустила ноги с кровати и вздохнула. — Боже, Жанна, у меня совсем нет сил. Но все же иди, иди.

Когда Жанна вернулась, королева стояла у зеркала, держась за резную спинку кресла руками.

— Какая я бледная, — сказала она шепотом. — Совсем не хороша. Что мне надеть, Жанна, чтобы выглядеть не слишком ужасно?

— Что пожелаете, мадам. Некоторые дамы любят подчеркивать свою бледность, ведь это признак аристократизма.

— Ты сказала про прием?

— Да, мадам.

— Ты уже виделась с Орсини? — не удержалась Изабелла.

— Нет, мадам. Я поднялась лично сказать ему, что вы желаете его видеть, но слуга сказал мне, что маркиз заснул, и я не стала его тревожить.

— Вот как? Он, что… болен?

— Как будто, нет, мадам, — удивленно ответила камеристка. — От той крепости дня три-четыре пути. Кто угодно вымотается.

Королева кивнула, продолжая изучать свое отражение.

— Если хотите, мадам, я могу помочь вам наложить на щеки румяна. Так многие дамы делают, чтобы оттенить свою красоту.

— Нет, лучше не надо. Не будем убеждать никого, что я здорова и счастлива, мне все равно не поверят. Принеси-ка мне лиловое бархатное платье.

— Вот это, с вышитыми голубыми цветами?

— Да, его, пожалуй, я и надену.

Жанна помогла ей надеть платье. Королева опустилась на стул, переводя дыхание.

— Теперь причеши меня. Поглядим, на что я буду похожа.

— Сделать узел на затылке, мадам?

— Да, только оставь пару локонов по бокам. Хорошо хоть волосы сами вьются, и не нужно возиться со щипцами. Теперь… Дай мне ожерелье из бриллиантов. Их сияние должно отвлечь взоры от лица.

— Готово, мадам. Ну как, вам нравится?

Изабелла критически осмотрела себя и горестно вздохнула.

— Нет. Будем искренни друг с другом, Жанна. Давай-ка снимай украшения и платье. Будем все начинать сначала…




Первому министру королевства привиделся сон, как будто сном как раз были события последних дней, и он все так же узник крепости, и манящая его свобода по-прежнему оставалась за узким решетчатым окошком под потолком камеры. Проснувшись от скрипа двери, он был уверен, что это надзиратель решил заглянуть к нему, чтобы проверить, жив ли он еще.

— Я жив, не надейся, — пробормотал он в полудреме.

— Господин маркиз?

Орсини подскочил. Над ним стоял слуга.

— Я позволил себе потревожить вас, господин маркиз. У вас осталось совсем немного времени, если вы не хотите заставлять ее величество ждать.

— Нет, конечно, благодарю вас. Я, кажется, заснул?

Отмывшись как следует после всех своих злоключений, в гардеробной он нашел новую одежду, и переоделся в темно-зеленый камзол с серебряным галуном. Теперь он вполне мог показаться при дворе.

Королева ожила, узнав о приезде Орсини. Ее измученное, потухшее сердце снова наполнилось огнем и радостью предстоящей встречи. Казалось, она готова была встать со своего трона и броситься навстречу первому министру, который подходил к ней неспешным размеренным шагом. Бедняжка! Она принадлежала к несчастной породе людей, которые сами крушили свое счастье. Разве знала насмешница-королева, что человек, которого она попирала ногами, безжалостно пройдет мимо ее любви, не заметив ее, и захочет повести к алтарю скромную служанку! Она сломила непомерную гордыню Орсини и надежду на свое собственное счастье. Орсини был уверен, что в глубине души Изабелла презирает бедного простолюдина, таившегося в надменном министре, втором лице в королевстве, который отчитывался только перед королевой и подчинялся только ей.

Орсини приближался к трону, позволяя всем восхищаться своей особой и заодно постепенно возвращая уверенность в себе. Его светлые глаза внимательно оглядели Изабеллу, и она чуть заалелась. Он нашел ее все еще красивой и нежной, хотя в этой красоте было что-то от прелести надломленного цветка. Все-таки очарование двадцатилетней девушки устояло перед невзгодами последних месяцев. Изабелла чувствовала, что Орсини изучает ее, и замерла, стыдливо трепеща. Конечно, она пока не была такой блестящей красавицей, как год назад, а вот Орсини ничуть не переменился. Он никогда не был писаным красавцем, и заключение мало отразилось на его высокой худощавой фигуре и резко очерченном лице с удлиненным тонким носом, выдающимися скулами и огромными, ледяными, серо-сизыми, как дым, глазами.

— Счастлив снова видеть ваше величество, — проговорил Орсини, отвешивая изящный поклон.

Она улыбнулась.

— Здравствуйте, маркиз. Мы все рады вам, — она протянула ему руку, и министр запечатлел на ней холодный церемонный поцелуй.

— Сочувствую вам в вашем горе, — громко и отчетливо, с оттенком насмешки проговорил он. Изабелла дрогнула, как от удара. Орсини, который больше двух месяцев провел на грани жизни и небытия, уставший, замученный, продолжал издеваться над ней, нанося раны ее гордости. Он прекрасно знал, какое для нее облегчение смерть Иакова. Орсини увидел, что королева обижена и растеряна, и невольно смутился, однако наружно никак не показал этого. Он остался бесстрастен. Желая загладить сорвавшуюся с языка злую фразу, он добавил:

— Однако надеюсь, ваше величество в добром здравии. Я счастлив, мадам, что вы вспомнили обо мне. Я вам глубоко благодарен. Ваше доверие ко мне переходит всякие границы, то есть, я хочу сказать, вы слишком добры.

Изабелла видела, что он не нарочно норовит рассердить ее, а неподходящие слова вырываются у него невольно, и он, собственно, не держит зла на нее. Это утешило ее, ведь и сама она когда-то грешила слабостью к обидным остротам.

— Расскажите же нам, маркиз, как вы посчастливилось выжить в этой ужасной крепости. Граф де Бонди описал ее жуткими красками… Это, должно быть, правда?

«Неужели она думает, что я стану рассказывать при всех них, что я пережил, — думал Орсини. — Да какое дело всем этим напомаженным румяным дамам и их откормленным кавалерам до меня и того кошмара, который мне довелось пережить? Это что им, развлечение? Как же, нужно мне, чтобы они сочувственно вздыхали и лицемерно клялись, что сходили с ума от волнения за мою судьбу!»

— Я не намерен обсуждать это, — сказал он, глядя куда-то в сторону.

— Сегодня лучше говорить о чем-нибудь другом. Хоть о погоде…

— Я надеюсь, маркиз де Ланьери, — произнесла королева, пропуская мимо ушей дерзость Орсини, — вы готовы завтра же приступить к вашим обязанностям.

— Завтра? Почему же не сегодня, мадам? Разве я был уволен и сейчас не являюсь первым министром?

Она утомленно откинулась на своем позолоченном троне, и мэтр Бальен озабоченно подался к ней. Ее внезапная слабость не прошла незамеченной, и по зале пробежал шепоток.

— Довольно с меня, хватит, — прошептала она едва слышно. — Аудиенция окончена, — сказала она. — Дайте мне покой…




Королева призвала к себе Орсини ранним утром следующего дня. Он искренне удивился, застав ее в черном дорожном платье.

— Вы уезжаете, мадам? — воскликнул он, входя в ее уютный кабинет. Она напряженно улыбнулась.

— Присядьте, маркиз.

— Садиться? Я постою, мадам, благодарю вас.

Ей доставило удовольствие видеть, что он встревожен.

— Я прошу вас, Орсини, сядьте. Мне нужно многое вам рассказать, очень многое… Вы удивитесь, быть может… Я тоже сяду… рядом с вами.

Она вздохнула и села около него. Перехватив недоумевающий взгляд молодого человека, она осторожно взяла его ослепительно белые худые руки в свои, сжав их тонкими пальчиками с острыми розоватыми ноготками.

— Я и правда уезжаю, Орсини. Я… Послушайте, друг мой, я не знаю, как рассказать обо всем. Я попытаюсь, но не перебивайте меня, прошу вас. Я… Когда не стало Антуана, а вас увезли в ту крепость, Иаков, этот нелюдь, хотел довести меня до безумия…

— Мадам, — живо перебил ее Орсини, — мне все это известно. Вам незачем терзать себя воспоминаниями. Это прошлое и пусть остается в прошлом.

— Нет, постойте, Орсини! Вы знаете лишь часть правды, лишь то, что здесь известно каждому. Этого не достаточно. Есть еще правда о том, как умер Иаков Жестокий.

Орсини решил, что королева действительно сходит с ума после всех обрушившихся на нее бед, и снова перебил ее.

— Ваше величество, какое значение имеет его кончина? Он умер, и бог ему судья. Что из того? Он был немолод, даже можно сказать, стар. Ничего удивительного, что собственная злость задушила его. А может, просто объелся за завтраком. Или увидел себя в зеркале и сдох от досады.

— Да можете вы придержать язык хоть четверть часа? Вы неправы, все, что вы несете, чушь от первого до последнего слова. Король умер от яда! Я знаю.

Она не произвела впечатления, на которое рассчитывала.

— И что же? — равнодушно сказал Орсини. — Выходит, среди всей этой трусливой своры придворных нашелся один смелый человек? Кто же он, мадам? Я предложу ему мою искреннюю дружбу.

Изабелла невольно улыбнулась.

— Это была она, а не он.

— Она? Женщина? — удивился Орсини. — Поздравляю, мадам, эта дама — украшение вашего двора. Не будь я помолвлен с м-ль Лашеню, я предложил бы ей руку и сердце. Это просто подвиг — уничтожить подобного негодяя.

— Да не паясничайте же, маркиз де Ланьери, будьте серьезны! Что смешного вы находите в совершившемся злодеянии? Это ведь была я, я… я…

— Вы, мадам?! Вы убили короля? — поразился он.

— Я… — прошептала Изабелла. — Этот грех на моей совести, и не достанет жизни, чтобы замолить его. Я больше не могла терпеть и надеяться на Бога. Он хотел казнить бедняжку Аргюзон, и все из-за меня! И еще вы! Скажите, ну что еще мне оставалось делать? Что? Я отчаялась; я надеялась — и утратила надежду, верила — и разочаровалась. Вот и все. Теперь я должна уйти, уйти и умолять Всевышнего простить мне.

Орсини вовсе не ужаснулся ее признанию, наоборот. Он почувствовал, что его мнение о королеве значительно улучшилось. Она оказалась не безвольной и жалкой, как показалось ему вначале, а женщиной, способной на любые жертвы, защищая свою жизнь и честь.

— Мадам, — горячо заговорил он, — вы были вправе сделать то, что сделали. Вы имели право защищаться. Король был не тем человеком, о ком стоило бы жалеть. Поверьте, он был худшим из худших. Теперь его нет. В этом ваша заслуга, не вина. Не укоряйте себя! Вы защитили себя, своих друзей, своих родных. Вы сделали все, что могли! Поделом ему, вот что я скажу!

— О нет, — грустно сказала Изабелла, медленно натягивая перчатки. — Как бы ни было, я виновата. Я лишила жизни человека, и не мне было решать его судьбу. Я приказала заложить карету, которая отвезет меня в монастырь св. Люции. Там живет бедная Луиза де Тэшкен. Мы будем с ней вспоминать ушедшее счастье.

— Мадам, нет! — воспротивился Орсини. — Это безумие! Вы еще будете очень счастливы. Вы молоды, хороши собой, не обделены Богом ни умом, ни душой! Да подумайте же, король мертв, вы свободны!

— Да, да. Он мертв, а я виновата в этом. Как ни поверни, это только мой грех. Я сама, добровольно стала его женой. Это мой крест, мне его и нести.

— Но, ваше величество, вы можете каяться и здесь. Молитесь, мадам, если это вас успокоит. Разве для этого так уж нужен монастырь? Правьте своей страной. Кроме того, Бланка де Лартуа — разве о ней вы больше не беспокоитесь? Она жива-здорова.

— А вы не знаете? Орсини, у короля был сын, он никогда не упоминал о нем. Мальчику шестнадцать лет. Он скоро прибудет. Он, конечно, очень юн. Но закон гласит: после смерти короля правит его старший сын. Так что Бланке никогда уже не править. Далее, даже если что бы случилось с мальчиком, чего я ни в коем случае не желаю, королем будет его ближайший родич, а вовсе не мой. Я исполнила долг перед батюшкой. Бланка будет принцессой — всегда, а я…

— А вы монахиней? — гневно крикнул Орсини. — И вы считаете, что ваш отец был бы доволен вами?

Она печально вздохнула, ни капли не обманываясь на его счет. Даже если юный король не изгонит его прочь из своего дворца, у него наверняка есть наставник или родич, которого он пожелает возвысить. И ему, Орсини, не быть больше некоронованным королем. Она даже преувеличивала его эгоизм, кроме расчета, ему не чуждо было искренне беспокойство о ее судьбе, ведь она спасла ему жизнь.

Между тем, Изабелла поднялась.

— Прощайте, Орсини. Берегите мне Жанну… и себя.

Она спустилась по лестнице, в сопровождении одного лишь растерянного министра да огорченной Жанны.

Она садилась в карету, стараясь не оглядываться.

— Орсини, — она обратилась к нему, нерешительно помедлив. — Мне сообщили, мальчик приезжает один, в сопровождении лишь лакеев и охраны.

Орсини понял ее намек, но запальчиво возразил:

— Мадам, я не намерен служить сыну убийцы. Я не желаю быть первым министром. Пусть Сафон…

— Прощайте, Орсини, — повторила Изабелла, не давая ему договорить. Она знала, он не уйдет. Слишком многое он получал. Мальчик, слишком юный, чтобы противостоять ему, и все же достаточно взрослый, чтобы не нуждаться в регенте! Она дарила ему свое королевство завернутым и упакованным на неопределенный срок.

Орсини и Жанна грустно следили за последними приготовлениями к отъезду. Сев в карету, Изабелла ощутила горький укол ревности — она оставляла их вдвоем. Но даже это не могло заставить ее переменить решение. Карета тронулась. Она в последний раз обернулась.

— Прощайте! — крикнула она сквозь окошко кареты.

И все же, как бы ни было, Изабелла знала, что могла бы остаться, могла бы все перебороть, если б Орсини позвал ее. Стоило ему сказать слово, одно лишь слово, и она не смогла бы расстаться с ним. А Орсини… Он стоял, держа под руку Жанну, бедную камеристку, и молчал. Орсини не знал, чего ждет от него королева, даже не догадывался, и не мог сказать ей то, от чего она стала бы счастливой навеки.

Они вдруг услышали шум и увидели спешащего к ним слугу.

— Гонец от короля Оливье! — вскричал слуга, но Изабелла, дрогнув, не велела кучеру останавливаться. Она боялась видеть гонца, который мог задержать ее, поколебать ее благородную решимость. Карета покатила по мощеной дороге. Все было кончено…

Орсини оставил руку Жанны и пошел встречать гонца, который, задыхаясь от усталости, ввалился в тронный зал. Он остановился перед пустым троном и обвел глазами нетопленый зал. Перед ним был только министр.

— Я привез письмо ее величеству, — настойчиво сообщил гонец, давая понять, что Орсини никоим образом не может ее заменить. Он теребил черную бороду, усмехаясь. Не похоже, чтобы он вез дурную весть.

— Ее величества нет во дворце.

— Но я привез добрые вести! — недоверчиво воскликнул посланец, полагая, что его просто не желают пропустить к королеве. Худое лицо министра осталось неподвижным.

— Королева Изабелла решила удалиться в монастырь, — холодно объявил Орсини. — Она только что покинула дворец.

Посланец растерялся от неожиданности.

— Однако же за мной едет его величество Оливье! Это так важно! У него бумага от Папы об аннулировании ее брака…

Орсини вдруг отбросил свое высокомерие и вцепился в камзол гонца, едва не задушив его.

— Рассказывайте, в чем дело!

Гонец, невольно вскрикнув, решив, что имеет дело с безумцем.

— Да я говорю, что покойный король Иаков был женат на леди Марии Шантор, которую все полагали погибшей, однако же она умерла в крепости, куда заточил ее супруг, всего только два месяца назад, чему есть свидетели. Он не мог жениться на королеве Аквитанской! Он был еще женат, когда их венчали. За мной едет его величество Оливье, чтобы обрадовать сестру. У него бумаги от самого Папы! Так что сын Иакова никоим образом не имеет прав на корону Аквитании! Никто не смеет посягнуть на власть королевы Аквитанской Изабеллы.

Орсини отшвырнул гонца, который ударился спиной о стену и отскочил от нее, как резиновый мяч.

— Почему это не стало известно раньше! — воскликнул он с горячностью и досадой, которые обрадовали бы Изабеллу.

Бросив сбитого с толку посланца, он устремился к конюшням так быстро, как только мог.

— Быстро седлайте лошадей! — закричал он. — Не теряйте ни секунды! Нужно остановить королеву! Скорее!

Конюхи оседлали ему лошадь, и он вырвал у них поводья, браня из за неспешность. Он хлестнул несчастную кобылу, мгновение — и от него остался только столбик пыли. Несколько человек поскакали по парковой аллее следом за ним, но им было не угнаться за быстрым, как ртуть, полным энергии двадцатипятилетним юношей. Выехав за пределы королевского парка, они увидели лишь темное пятно на горизонте…

Скромная черная карета уносила королеву прочь от мирских забот. Она прислушивалась к цокоту копыт, прикидывая, как долго еще осталось ехать. Она направлялась в монастырь, но душа ее была полна суетного. Мысленно она обращалась к родному дворцу, где она оставила свое сердце. Сердцем она была около Орсини, ежеминутно, ежесекундно вспоминая каждую мелочь в его фигуре, его глаза, такие холодные, светлые, прозрачные, обжигающие холодным огнем. Разве монастырь заставит ее забыть того, кому принадлежит ее любовь?

— Нас кто-то догоняет, мадам королева, — испуганно сказал кучер.

— Нас преследуют? Кто?

Она выглянула в окошко кареты, но ничего не смогла увидеть.

— Мне не видно. А много ли там людей?

Кучер привстал на козлах.

— Один. Но он мчится, как ветер, и, сдается мне, он следует за нами.

— Очень странно, — тревожно заметила Изабелла. — Может быть, нам стоит ехать еще быстрее до более людных мест?

— Нам не оторваться от него, ваше величество.

— Не зовите меня так, — она вздохнула. Кучер оглянулся, щурясь и пытаясь разглядеть преследователя.

— Э, да это же… — он помолчал и снова оглянулся. Теперь уже он придерживал лошадей. — Да это же месье де Ланьери, ей-богу!

— Вы уверены? — Изабелла ахнула и побелела от нахлынувшего волнения. — Этого… просто не может быть.

— Истинная правда, мадам.

— Останавливайте карету, — распорядилась она. — Должно быть, что-то случилось.

Сидя зажмурившись на своих подушках, Изабелла слышала крик кучера, резко натягивающего поводья. Она боялась думать. Если бы… если бы он осознал, что она нужна ему. Если бы он нашел в себе хоть искорку, одну-единственную искорку любви к ней, она бы все для него сделала, всем пожертвовала. Она не смела молиться, только сжимала свои тонкие белые руки в немой мольбе. Ей казалось — прошли часы, бесконечно долгие часы, пока покрытая пеной загнанная лошадь и ее всадник поравнялись с ее каретой. Она подняла него свои бездонные лазурные глаза, ожидая, словно приговора, его слов.

Он слегка отдышался.

— Вам нужно возвращаться, мадам, — наконец, выговорил он. — Вы — единственная законная королева этой страны!

Это было не то, что она мечтала услышать. Она едва сдержала слезы разочарования.

— Но… — прошептала она дрожащим голосом. — Как же?

— Я все вам расскажу по дороге, — он властно заставил ее отодвинуться вглубь кареты, и сам сел рядом, захлопнув дверцу.

— Гони назад, кучер! — приказал он.

— Ваша лошадь…

— Пустяки, сама прибежит.

Карета развернулась и помчалась в обратном направлении. Лошадь Орсини, которая уже принялась было щипать траву, увидев, что хозяин уезжает, возмущенно заржала и поскакала следом.

Изабелла ощутила стыд за свою слабость, она так легко позволила изменить ее планы, словно ее решение ничего не стоило.

— Зачем, зачем вы это сделали? — только и нашлась, что сказать, молодая королева. Орсини бросил на нее странный взгляд, словно спрашивая себя, в здравом ли она уме. Ему казалось — она должна была быть рада ему, но нет, она скорее была расстроена и разочарована. Неужели даже собственное королевство привлекало ее меньше тоскливых стен монастыря?

— Мадам, после вашего отъезда прибыл гонец от вашего брата. Впрочем, вы, наверняка, слышали, как он прибыл. Скоро ваш кузен будет здесь и сможет рассказать вам все подробности. А я знаю лишь то, что успел сообщить гонец, от которого вы сбежали, — он насмешливо улыбнулся.

— Как он сказал, покойный Иаков был уже женат и не успел уморить первую супругу ко дню вашей с ним свадьбы. Так что церемония бракосочетания не имела никакой силы, и Иаков никогда не был вам мужем.

Он увидел, что она смеется сквозь слезы.

— Так значит, все напрасно? Все мои страдания, все, что мы все пережили за этот мучительно долгий год — все это отменили каким-то указом?

— Вы не рады?

— Чему же мне радоваться? Что нужно все начинать сначала?! Что все прожитое и выстраданное ничего не стоило?!!

Орсини порывисто схватил ее за плечи и безжалостно затряс.

— Как вы можете? Столько людей пытались помочь вам, вернуть вас к нормальной жизни, и это вот — все, что вы можете сказать в знак благодарности? Вам дарована свобода, шанс начать все сначала, перечеркнуть сделанную ошибку! Кому еще может представиться такая удача — переписать часть жизни заново? Знаете, сколько людей позавидуют вам, тех, кто годами, а иногда и всю жизнь, расхлебывает последствия своих и чужих ошибок?

Она едва слышала его, ощущая только горячее прикосновение сильных рук к своим плечам, вопиющую непочтительность и сказочное блаженство. Наконец, глаза ее широко открылись, приобретая осмысленное выражение. Второй шанс? Что ж, она его использует, как сумеет. Она еще поборется за свое счастье, раз уж судьба распорядилась дать ей еще одну попытку.

— Выпустите меня, маркиз! Вы нарушаете границы дозволенного!

Он тут же отстранился с поклоном.

— Рад снова слышать королеву Изабеллу.

«Вместо плаксивой дуры, которую слышал последнее время», — подумалось Изабелла окончание его фразы.

— Так, значит, я снова королева Аквитанская.

— Не снова, а всегда ею были и, надеюсь, будете еще очень долго.

В его улыбке появилась даже некоторая теплота. Она с грустью подумала о том, что бедный Антуан заплатил жизнью за ее ошибку, и если кто-то может забыть и жить будущим, то она всегда будет помнить девственную чистоту его синих глаз и доверчивую нежность, с которой он обращался с ней. Словно отвечая на ее мысли, Орсини произнес:

— Антуан был бы рад за вас, королева. Рад видеть вас свободной.

— Мне нет прощенья, — тихо проговорила Изабелла, качая головой. Она почувствовала, что он осторожно коснулся ее руки.

— Кто вы, чтобы спорить с судьбой? Вам возвращают свободу, а значит, боги даруют вам прощение. За все. За Антуана. За Антони и Бустилона. За все сделанное напрасно и сгоряча.

— Возможно… — прошептала она чуть слышно.

— Только, ради Бога, — вдруг попросил он весело, — предупредите меня заранее, ваше величество, когда вы снова решите выйти замуж, чтобы я мог подать в отставку.

— Замуж? — она так ужаснулась этой идее, что он рассмеялся.

— А как же! Разве батюшка не велел вам оставить законного наследника?

— О… я что-нибудь придумаю.

— Я и забыл, ваше величество, — искренне забавлялся первый министр, — вы же у нас мастерица на компромиссы. Придумывайте, но только второго Иакова я уже не переживу, увольте.

— Я непременно что-нибудь придумаю, обещаю, — ей невольно передалось его настроение. — У меня были кое-какие идеи… Ну, например, лично удушить милую Бланку бечевкой… Ах, поглядите, неужели это нас встречают?

— Это встречают королеву!

Они бросали вверх шляпы и кричали что-то в знак приветствия; они бросали к ее ногам цветы и склонили, как один, головы, когда она вышла из кареты, — все те, кто презирал ее, кто желал свергнуть ее, отнять у нее власть, те, кто довел ее мать до смерти. Но… она обязана была все им простить — их невежество и бездумную жестокость, непостоянство и неодолимое упрямство, потому что это был ее народ, и другого у нее не будет никогда. Потому что предки этих людей веками отдавали жизни за ее прадедов, и, быть может, когда-нибудь эти люди принесут себя в жертву ради королевы Изабеллы, быть может, если она будет мудрее. Она зажмурилась от неожиданности и непривычных оваций. «Неужели же я должна была уйти навсегда, чтобы меня встретили с такой радостью?», — с горечью и обидой спрашивала себя Изабелла. Но обида прошла, развеиваясь, как дым, от дуновения теплого ветерка. Она обернулась с улыбкой, женственно-обаятельной и величественной одновременно и услышала дружный возглас:

— Ура! Слава королеве!

— Ура, ура!!!.. — прокатилось по толпе, и она чувствовала, как теплеет у нее на душе, ее измученной, скованной морозом душе. Она помахала рукой толпе. Им не позволено было входить в королевский парк, и они остались за воротами, скандируя ее имя, а она прошла в сопровождении подтянувшихся гвардейцев по главной аллее. Широкая мраморная лестница вела к распахнутым дверям ее дворца, около которых уже ждали ее придворные. Фрейлины окружили ее, радостно лопоча и шелестя шелками. Она шла в свои покои, с окаменевшей улыбкой на устах, сводившей лицевые мышцы, а придворные низко склонялись перед ней, как прежде, и перья их шляп подметали полы. Кошмар кончился, и ей хотелось плакать от облегчения.

То, что является несчастьем для одного человека, почти всегда счастье для другого. Изабелла смогла убедиться в этой нехитрой истине, когда смогла наконец припасть к груди брата Оливье. Он примчался на рассвете следующего дня, и Изабелла не сомневалась, что он провел всю ночь в пути. Она держала в своих руках драгоценные бумаги, освобождающие ее из рабства, мучительно горюя, что получила их так поздно и уже запятнала свою душу.

— Что с тобой, сестрица?

Она выронила бумаги и бросилась ему на шею.

— Я… Братец, я рождена заново.

Он крепко прижал ее к себе, нежно поглаживая ее волосы.

— Посмотри на меня, Изабелла. Что с тобой, дорогая? Мне не удалось разогнать тьму, поглотившую твое сердце. Расскажи мне, что тебя мучит.

Звуки его голоса успокаивали ее, унимая дрожь, охватившую было ее тело. Смела ли она разделить с ним тяжесть греха, совершенного ею в минуту отчаяния? Смог бы он понять ее, он, полагавший смирение главнейшим достоинством женщины? Что подумал бы он, вздумай бунтовать его кроткая Вероника? Не осудит ли он ее, узнав? Не оттолкнет ли? Его братские ласки согревали ее, заставляя расслабиться. Возможно, он поймет, он же любит ее, они с ним как родные. Она расскажет ему, как жесток, как бесчеловечен был Иаков, сколько зла причинил невинным, и между ними, как раньше, не будет лжи и недоговоренности. Она приподняла голову, почти решившись.

— Братец, я…

— Не нужно, милая сестрица. Знаю, ты горюешь за тем юношей Рони-Шерье. Выше голову, сестричка. Все перемелется. Нельзя же вечно оплакивать мертвых. Ты еще так молода. Ну, не смотри на меня так. Я растравил не зажившую рану? Прости, дорогая. Я больше не стану говорить об этом, обещаю.

Слова признания застряли, не найдя выхода, и она глубоко вздохнула, понимая, что момент упущен, и память о преступлении ей не удастся разделить с родным человеком. Хорошо хоть, Орсини понял ее. Она слабо улыбнулась, подумав о нем. Бог с ним, с Оливье, у которого свои заботы — жена, любовница, маленький сын, стоит ли доставлять ему лишние заботы. У нее будет, с кем поговорить об Иакове… если, конечно, тот тоже в скором будущем не обзаведется собственной семьей.

Утомленная беспокойным днем, она надеялась на весь вечер запереться в своих покоях и спокойно почитать новый роман, который купила ей в книжной лавке Жанна.

Орсини нарушил ее планы на вечер, явившись к ней. Был слишком поздний час для визита, но Изабелла не могла отказать ему в аудиенции. Она нарочито спокойно пригласила его в кабинет. Она заметила, что он мрачен, расстроен и словно бы растерян. Она не предложила ему сесть, но он придвинул стул к камину и сел, игнорируя этикет. Сумерки лишь начали сгущаться, но можно было уже зажигать свечи, только Изабелле не хотелось никого звать. Она давно смирилась с тем, что ждать от Орсини почтительности по меньшей мере неразумно. Она подавила вздох. Все, чего ей хотелось сейчас, это прикоснуться к нему, узнать, прохладное или горячее у него тело, провести рукой по черным завиткам, упавшим на его лоб, которые равно могли быть жесткими или мягкими как шелк. Она не знала о нем ничего, ничего, совсем как чужая. И чувственные мысли роились у нее в голове, отвлекая и смущая ее невинную душу.

— Я пришел… спросить совета.

Вот уж был сюрприз так сюрприз. Она не могла не выразить удивления.

— Дело в Жанне, — он умолк, едва начав, но поскольку королева ожидала продолжения, он отрывисто заговорил. — Я зашел к ней условиться о дне свадьбы.

Изабелла содрогнулась от неприятного чувства.

— В сущности, все давно было сговорено, — продолжал он. — Все знали о помолвке. Однако же, она выслушивает меня, заливается слезами и падает на колени, умоляя простить и помиловать ее. Я с перепугу принимаюсь утешать ее, — он натянуто засмеялся. — Чем не сюжет для комедии?

— Она отказала вам?

— Именно.

— Вы, должно быть, очень любите ее? — с досадой вымолвила Изабелла, все же радуясь этому известию. Она искала ответ не в его словах, но в выражении его лица, в его глазах. Несмотря на свои усилия, она ничего не поняла, не сумела понять.

— Я? Ее? Она, безусловно, самая приличная девушка в этом городе. То есть, я так полагал до сегодняшнего дня. Хорошего рода, неглупая и воспитанная. Только бедная. Она была бы прекрасной женой. Очень странно, что она раздумала. Весьма странно.

— Но у вас и помолвки-то настоящей не было, — вступилась за камеристку королева. Орсини сердито проворчал в ответ:

— Однако же и так все было ясно, без формальностей.

— Без формальностей! Как это мило!

— Да, а теперь появился какой-то месье Миньяр. Она заявила, что без памяти влюбилась в него, а мне готова стать другом и только. Короче говоря, знать меня не желает. Ничего себе, зарвавшаяся горничная, — процедил он сквозь зубы.

— Вы не знаете женщин, Орсини, — мягко сказала королева. — И ведете себя как мальчишка. Вы и не ухаживали-то за ней по-настоящему. Не клялись ей в верности, не совершили ни одного безумства ради нее. Не сделали ничего, что покорило ее сердце.

— Я говорил ей, что я пара ей, и пара отличная. Она согласилась со мной, — возразил он.

— Друг мой! Вы приводите меня в замешательство. Сказать подобное молодой чувствительной женщине! Да ни одна женщина не позволит относиться к себе с подобным равнодушным уважением! Пусть вы так думали, вам никогда не следовало признавать это вслух! Она не строила иллюзий на ваш счет, но вот так, постоянно возвращать ее на землю! Лучше ненависть, нежели такая холодность. Уж поверьте, Орсини. Вы не взяли на себя никаких обязательств по отношению к ней. Почему, как же вы можете требовать от нее безграничной верности? Она не клялась вам в любви. Вы ждали, что искренняя, привлекательная женщина никогда не влюбится со всей горячностью юности? Стоило лишь появиться этому Миньяру!

— Я его не знаю, — заметил Орсини. У Изабеллы мелькнуло подозрение, что это и было целью его визита. Кто б еще мог выбрать королеву в наперсницы! — Кто он такой?

— Очень милый юноша. Небогатый, знатный. Был в свите Иакова, но не поддерживал его, когда тот явил свое истинное лицо.

— Я хочу вызвать его на дуэль.

— Вы с ума сошли! За что? Что он вам сделал?

Он заколебался.

— Вы правы. Он вряд ли знает об ее безрассудстве. Должно быть, и не догадывается. Кто она для него? Прислуга, не больше.

— Да не расстраивайтесь вы, Орсини. Не берите в голову. Это такой пустяк. Женитесь на другой девушке, раз уж вас так задел ее отказ.

— Ну нет, — ужаснулся молодой человек. — Довольно с меня и этой. Не хочу выставлять себя на посмешище. И почему все женщины не такие преданные, как вы!

— Я? — вскричала Изабелла, поднимаясь со своего кресла.

— Вы любили только одного человека — моего друга Рони-Шерье. Он, наверное, радуется, глядя на вас с небес.

— Замолчите! — взвизгнула Изабелла. Орсини умолк, раскрыв рот на полуслове. Королева рассмеялась обидным презрительным смехом. — Как же мне все вы надоели, как вы меня измучили! — застонала она и кинулась к Орсини. Он невольно встал и подался назад. Она остановилась, изнемогая под гнетом вечной лжи.

— Я разлюбила Рони-Шерье, — правда вырвалась наружу, и ей полегчало. Теперь она могла говорить более-менее спокойно. — Я разлюбила его давно, много раньше того дня, когда мы потеряли его. Я едва ли помню его лицо, слышите? Я не в силах более слышать утешения. Я не горюю за ним, ясно? Он был хороший, славный, но я не горюю за ним.

— Как же это? — пролепетал пораженный ее вспышкой юноша.

— Откуда мне знать — как. Еще когда он застрелил Бустилона, я готова была оставить его, но не решилась, не хотела обидеть его, разбить его сердце. С тех пор я не любила его ни минуты.

— И когда он был казнен?

— И тогда. Мне жаль было… вас обоих. Но я уже не любила его. Он был другом мне — и только.

— Как это несправедливо!

— Здесь никто не виновен, — возразила Изабелла.

— Вы ввели его в заблуждение!

Она пожала плечами, устав говорить об Антуане. Не он занимал ее мысли.

— Я делала так, как полагала правильным, Орсини. Мое сердце выбрало другого человека.

— Кого же? — быстро спросил Орсини. Ей пришлось изобразить оскорбленное достоинство.

— Понимаете ли вы, о чем спрашиваете?

— Извините, — она услышала, что его голос слегка дрогнул. В тот вечер она еще не поняла, что сделала для себя за четверть часа больше, чем за многие месяцы своего бесплодного влечения к нему. Есть люди, и Орсини принадлежал к их числу, сердца которых закрыты на замок, пока не заронишь в них любопытства, смущения, дразнящей интриги. Пока Орсини видел в Изабелле собственность Антуана, она была для него священна, почти как сестра. Сегодня он увидел перед собой молодую красивую женщину с пылающими от румянца щеками, живую женщину, такую, как другие, хоть и в короне. Но ему стало больно за обманутого друга.

— Значит, и вы такая, как все, хоть будь вы трижды королева!

— Что вы имеете в виду? — она оскорбилась. — Объяснитесь.

— Такая же, как Жанна, как все нынешние жены и возлюбленные, без сердца, неспособная к долгому чувству, неспособная быть преданной и честной. Только женщины могут так швыряться своим словом! — в сердцах выкрикнул Орсини. — Уж и Антуан недостаточно хорош! Куда ж другим? Нет, конечно, может быть Миньяр лучше меня. Он знатен, у него дворянская грамота помечена не прошлым годом, а пятью веками раньше. Очень возможно, что он старший сын и ждет наследства из кругленькой суммы. Он родился дворянином, у него манеры, у него аристократизм. Перед такой блестящей особой попробуй устоять. Конечно, плебею тут же указывают на дверь. Он мелок даже для камеристки. Ведь род Лашеню хоть и захудалый, но не простой. А меня, меня здесь не желает знать ни одна собака. Женщины обходят меня стороной и смеются за моей спиной. Мужчины презирают меня. Антуан был единственным моим другом, но даже его больше нет.

Изабелла подумала, что если будет так продолжаться, Орсини никогда ей не простит, что она слышала эти слова. Она видела, что он страдает от оскорбленного самолюбия, и комплекс плебея заставляет его видеть то, чего никому бы и в голову не пришло. Его не любили во дворце, верно, но тому виной были скорее его скверный нрав и непомерная гордыня, чем его низкое происхождение. На мгновение она испугалась, что он попросит ее поговорить с Жанной. Возможно, он был близок к этому, так силен был в нем страх, что всем станут известны ее отказ и его унижение. Но гордость ни за что не позволила бы ему высказать вслух подобную просьбу. Удар был силен, но что умел Орсини, так это принимать удары, не бояться трудностей и никогда ни перед кем и ни перед чем не склонять головы.

— А разве меня вы не считаете своим другом? — спросила Изабелла.

— Вы королева, — он неопределенно махнул рукой, словно одно лишь это лишало ее права на собственные чувства. — Если вы расточаете на кого-то свои милости, это еще не значит, что этот кто-то ваш друг. Милость королей — явление преходящее, как и их любовь.

— Какое злое у вас сердце! Но все-таки знайте, я всегда буду вашим другом. Можете мне не верить, но когда я теряла друзей, в этом была не одна лишь моя вина. Я одинока, наверное, более одинока, чем кто-либо. У меня тоже нет друзей, одни лишь придворные.

— Да бросьте! — раздраженно откликнулся Орсини. — Это у вас-то нет друзей? А Жанна? Пусть она бросила меня, но для вас осталась преданной и верной. А ваши фрейлины? Среди них есть ваши искренние друзья. М-ль Аргюзон отправилась домой с сыном, преисполненная нежности к вам. М-ль д’Алмейд, г-жа де Оринье преданы вам. А Бонди? Он столь уважает вас, что решил больше не покидать ваш двор ради мадам де Принн, любовницы вашего брата, которую страстно любит. А я, наконец?

— Довольно, довольно! Мне стыдно за себя. Действительно, что мне жаловаться. Люди относятся ко мне лучше, чем я заслуживаю. Я ведь… преступница.

— Снова вы возвращаетесь к Иакову? Забудьте о нем.

— Не буду больше. Знаете, месье Ланьери, так трудно с этим жить… Теперь мне кажется, что я преувеличивала ужас моего положения.

— Да нет же! Все так и было, ваше величество! Все вы верно сделали, так ему, негодяю, и надо.

Изабелла заалелась. Уже совсем стемнело, но она не замечала сгустившихся сумерек. Увлеченные разговором, молодые люди сидели в синеватом полумраке, погрузившись в свои горести и мечты. Изабелле не хотелось, чтобы минули эти мгновения. Она мечтала добиться любви Орсини. Ему же, во многом уже удовлетворившему честолюбивые притязания, хотелось удовлетворить спесь и тщеславие. Ему хотелось стать знатным, богатым, влиятельным, чтобы его боялись и уважали. Хотелось силой заставить всех забыть, кто он и откуда. Власть и слава — это была его стихия.

— Мы с вами так давно знакомы, — заметила королева, — столько пережили, а я ничего толком о вас не знаю. Кто вы? Откуда? Где ваши родные?

— Вам интересно? — он удивился от всего сердца.

— Конечно же.

— Мне нечего особенно рассказывать. Вы ведь знаете… Я родился в маленьком городке, почти деревне, в глухой провинции. Мой отец — колбасник, дед — кузнец. У нас в семье было четверо детей, старшая Мадлен, и мои младшие сестра и брат, не доживший и до года. Обычная бедная семья, — он помедлил, но увлекшись, стал продолжать. — Только бабушка не была обыкновенной. Она была актрисой. Молоденькой девушкой она уехала из Этьенна с бродячими музыкантами. Повсюду ездила с ними, пела, танцевала. Она любила такую жизнь — украшения, цветы, кавалеры. Она дурно кончила — стала кокоткой. Когда она одумалась и однажды вернулась в родной дом повидать родителей, она выгнали ее вон. Тогда ее встретил мой дед и пожалел. Он женился на ней и никогда ни сам не упрекал ее ни в чем, ни другим не позволял. А характер у него был суровый, и рука тяжелая. Моя мать ненавидела ее, но бабушка все терпела, только молилась. Она считала, что виновата перед всеми. Она никогда никому дурного слова не сказала и никогда не скрывала, кем была. Мне она сама обо всем рассказала, как только я мог понять, о чем она говорит. Она рассказала и просила прощения. А я говорил, что ее не за что прощать. Я любил ее больше матери, а мать недолюбливала меня, потому что я похож на ее свекровь. Мать, наверное, сжила бы бабушку со свету своими придирками, но дед был строг ко всем, так что мать не смела выражать свое недовольство из страха перед ним. Все равно, думаю, ее ненависть свела бабушку в могилу раньше времени. Потом дед взял меня к себе в кузницу, и я ему помогал там.

— Вы? — переспросила Изабелла, бросая недоумевающий взгляд на его худые нервные руки, не выглядевшие сильными.

— Да, я. Он был очень силен, мой дед, но с виду никак нельзя было сказать. И кузнец он был отличный. Потом бабушка умерла. Она долго болела и все просила деда, чтобы он деньги, которые она скопила за свою жизнь, да так и не потратила на себя, истратил на мое образование. Она всегда любила меня больше сестер, не знаю, отчего. Мать рыдала и кричала, что Мадлена, моя старшая сестра, так и останется старой девой без приданого, если дед и отец согласятся с волей бабушки. Но дед велел сделать все, как просила бабушка, иначе ей не будет покоя на небесах. Ведь это было ее последнее желание. Отец, как всегда, послушался деда, вот меня и отправили в столицу учиться. С тех пор… У меня нет больше семьи. Не было дня, когда я приезжал повидать их, чтобы меня не попрекали этими злосчастными деньгами. Я бывал дома все реже, предпочитая оставаться на короткие каникулы в коллеже, тогда как другие разъезжались по домам. Мадлена и правда замуж не вышла, — он криво усмехнулся, — не думаю, что приданое помогло бы ей. Она немного похожа на меня, и это не придает ей ни красоты, ни женственности, ни сердечной доброты. Потом мне удалось устроиться к г-ну Брияру секретарем, по рекомендации одного из моих учителей. Он был безнадежно глуп и самодоволен до невозможности. Мы с ним так и не поладили. Он поносил меня, как мог, а я грубил ему. В конце концов он вышвырнул меня вон. Я искал другого места, но не нашел. Я попытался вернуться домой, но это не было хорошей идеей. Мадлена не скрывала ненависти, мать раздражения. День и ночь они попрекали меня истраченными деньгами. Элизабет к тому времени вышла замуж и покинула дом. Я пытался помогать отцу, деду, но у меня получалось из рук вон плохо. У меня не лежала душа к такой работе. Тогда я сбежал от них в столицу. Но и здесь меня никто не ждал. Я метался по городу, перебиваясь случайными заработками. Именно тогда я пришел во дворец. Это не было моей последней надеждой, потому что я и не надеялся на чью-нибудь поддержку. Между тем деньги мои кончались, жить было негде. По счастью, я встретил Антуана. Я знал его с детства. Когда-то он был благовоспитанным чистеньким мальчиком со смешной серебряной шпагой. Ему нравилось убегать от заботливых слуг, опекавших его на каждом шагу, к вольному товарищу. Его графиня-мать очень ругала его из-за меня… Он был чудесным другом, таких не найти больше. А теперь его нет, а я остался совсем один. Несправедливо. Лучшие отчего-то всегда первыми оставляют этот мир, сударыня.

Изабелла, которая внимательно слушала, вздрогнула. Не часто Орсини хвалил других. Чаще язвительная критика звучала из его уст, чем доброе слово.

— Он так и остался благовоспитанным мальчиком, — заметила она. — Он всегда слушался других.

— Вас, например.

— И меня тоже. Мое мнение часто заменяло ему свое. А это несколько странно в мужчине.

— Как непоследовательны женщины. Вы требуете поклонения, а добившись его, теряете всякий интерес к жертве. Грустный закон жизни, не так ли?

— Вы, должно быть, подумали о Жанне?

— Я не имел в виду эту девушку, — сухо сказал Орсини, проливая целительный бальзам на сердечную рану Изабеллы. — Я говорю о вас и о том, кого нет больше с нами.

— Что ж, так было угодно богу.

— Разве Иаков был богом, сударыня?

— Не заставляйте меня ненавидеть вас. Вы сердитесь? За что? Что я должна, по-вашему, сделать? Потратить всю свою молодость на воспоминания?

Орсини не ответил. Он поднялся, заметив, что засиделся у королевы до ночи. Изабелла, глядя ему вслед, вдруг отчаянно пожалела заносчивого самоуверенного мальчишку, который управлял ее государством, командовал ею и страдал из-за потери того, что ему никогда и не принадлежало.

— Хотите, Орсини, я поговорю с Жанной? — вдруг крикнула она ему в порыве самоотречения и любви. Молодой министр сдержанно глянул ей в лицо.

— Что вы, сударыня? — равнодушно произнес он. — Этого вовсе не нужно делать.

Изабелла на миг почувствовала себя счастливой.

Разговор с Орсини во многом успокоил королеву, однако же она все еще не могла поверить, что свадьба расстроилась окончательно и бесповоротно. Жанна все еще могла одуматься, осознав, сколь велика пропасть между нею и объектом ее любви. Потому, а отчасти оттого, что сама она была привязана к Жанне и во многом была ей обязана, Изабелла решила немного поторопить события.

На другой же день она поближе познакомилась с Миньяром. Она прогуливалась по парку, разбитому вокруг дворца, мимо клумб с редкими цветами, источавшими сладкий аромат, рассеянно поглядывая по сторонам. Миньяр был с другими придворными, и Изабелле выпал случай разглядеть его получше. Он был безусловно хорош собой, и королева мысленно отметила, что не может упрекнуть камеристку в дурном вкусе. Он неплохо держался, был вежлив и сдержан. Разведка успокоила королеву. Орсини, несомненно, проигрывал Миньяру, как всегда проигрывал обаятельному Рони-Шерье. Но любовь сотворила чудо, и Изабелле не было дела до того, насколько правильны черты его лица. Миньяру не показался странным внезапный интерес к нему королевы, он воспринял это как естественное следствие его добродетелей, и вскоре она смогла пригласить его к себе, не боясь вызвать недоумение. Она заговорила с ним о всяких пустяках. Миньяр развеселился и стал рассказывать королеве придворные сплетни. Ей только того и надо было.

— Я слышала сплетню и о вас, — поймав удобный момент, сказала Изабелла как можно спокойнее. Миньяр склонился в ожидании.

— Могу я узнать — какую?

— Я, кажется, имела удовольствие слышать, что вы женитесь.

— На ком, государыня?

— Не припомню, ей-богу. Я как раз хотела у вас об этом спросить. Кто же она? — как королева она имела право на нескромность.

— Сожалею, государыня, но я пока не подыскал себе невесты. Эта сплетня безосновательна.

— Жаль, очень жаль. Я уже придумала было свадебный подарок. Но, возможно, у вас есть на примете хорошенькая девушка. Я обязуюсь помочь вам завоевать если не ее сердце, то сердце ее родителей.

Миньяр вспыхнул и смешался, и она решила, что он, по крайней мере, скромен.

— Хотите жениться на м-ль де Берон? Графиня, богата.

Она старалась, чтобы все это выглядело игрой, но внимательно следила за выражением его лица.

— О государыня, мне кажется, что м-ль де Берон не из тех женщин, которые могут обеспечить счастье мужчины. Злой нрав — плохое приданое.

— Вот как! Можно выбрать девушку помягче. Что вы скажете о м-ль д’Алмейд?

— Государыня, девица вроде м-ль д’Алмейд годится более быть женой зажиточного горожанина, нежели дворянина.

— Отчего так?

— Она не слишком умна и слишком робка.

— Вы привередливы. Робка? Тогда м-ль де Моль. Она не робка.

— Государыня, даже королева не смогла бы заставить меня жениться на девице подобного пошиба.

Изабелла засмеялась, вертя в руках молитвенник в черном шелковом переплете.

— Да, — сказала она, — для вас все женщины, кажется, с недостатками. Кто же еще подойдет вам, месье де Миньяр? М-ль Лашеню, олицетворение добродетели?

Миньяр задумался и искренне вздохнул.

— Она прелестна, государыня. Человек с моим происхождением может позволить себе жениться на незнатной девушке. Но я небогат, а у нее ничего нет. Мужчина не должен жениться на девушке, если не может обеспечить ей такую жизнь, на которую она вправе рассчитывать.

— Жанна неприхотлива.

— Но когда-нибудь она бы попрекнула меня бедностью. Ведь она может сделать лучшую партию, я слышал, она помолвлена с маркизом де Ланьери.

— Это неправда, — строго объявила королева. Миньяр замолчал.

— А что бы было, если б Жанна обладала приданым, скажем, в десять тысяч?

— Государыня, однако же это невозможно.

— Все же?

— Тогда я почитал бы за счастье предложить ей свою руку, ваше величество, однако…

— Постойте, почему вы не допускаете мысли, что я могу дать приданое за своей доверенной камеристкой и подругой? Разве я не королева?

Миньяр отступил, уставившись на королеву округлившимися глазами.

— Я даю за ней приданое, это решено.

— Вы это всерьез, ваше величество?

— Несомненно.

Миньяр осознал, что разговор начат неспроста, и королева на самом деле хочет, чтобы он женился на Жанне.

— Но ведь мадемуазель Лашеню может отказать.

— Она не откажет, — уверенно сказала Изабелла.

— Почему вы столь уверены, государыня?

— Мой секрет. Но вы действительно хотите на ней жениться? Я была столь настойчива, что теперь боюсь, как бы вы не поняли меня превратно.

— Если преграда… — с сомнением начал Миньяр.

— Забудьте о преградах, — перебила его Изабелла.

— Я счел бы высшим счастьем связать с ней жизнь.

— Если вы не сомневаетесь, я пошлю за ней.

Он кивнул, не зная, как понять то, что происходит. Краска залила его лицо, и даже его лоб и подбородок стали пунцовыми. Но Изабелла не собиралась дать ему придти в себя. Она лично вышла позвать Жанну.

— Там кое-кто просит твоей руки, Жанна, — улыбаясь, сказала Изабелла. Девушка ахнула, подумав об Орсини. Изабелла догадалась о причине ее молчания.

— Я и не знала, что господин де Миньяр интересуется тобой. Для меня сюрприз его предложение.

Изабелла почувствовала, что Жанна медленно оседает. Она легонько встряхнула ее.

— Жанна, Жанна, очнись!

Королева поставила ее на ноги и подтолкнула к двери.

— Иди же. Он ждет тебя.

Изабелла взяла ее под руку и едва ли не втащила в комнату, где ожидал жених. Они нерешительно приблизились друг к другу. Миньяр взял тонкую ладонь Жанны и поднес к губам. Вдруг хлопнула дверь, и бесцеремонно зашел Орсини, сразу разрушив идиллию. Под мышкой он нес папку с бумагами. На пороге он замер, пытаясь понять, что произошло, отчего Миньяр и Жанна поспешно отскочили друг от друга и мучительно краснеют, глядя себе под ноги. И почему королева кусает губы в досаде. Наконец, он все понял, бросил на Изабеллу взгляд, полный жгучей ненависти, и вышел, громко хлопнув дверью. Королеве стало стыдно до слез. По существу она предала его, использовав его признание для того, чтобы устроить судьбу подруги. Она вышла вслед за ним и позвала его, но Орсини не откликнулся. Она побежала следом по коридору, и каждый ее шаг гулко отдавался в тиши, но она настигла своего министра только у дверей его комнат. Впервые она увидела яркий румянец на его бледных щеках.

— Вы не поняли, — задыхаясь, сказала она, — разве я не обязана позаботиться о счастье моих подданных, всех без исключений? Всех моих друзей. Разве вы не отказались претендовать на ее руку? Иначе бы я не стала… содействовать их… сближению. Поверьте, я забочусь о Жанне.

— Вот и подите к ним, мадам, — бешено сказал Орсини и захлопнул дверь прямо перед самым носом королевы. Она осталась стоять снаружи, изнемогая от желания постучать, но не смея выставлять себя на посмешище.

Несчастная, с неприятным грызущим чувством вины в душе, Изабелла вернулась в свои покои. Жанна и Миньяр ушли, боясь присутствовать при безобразной ссоре между королевой и министром. Изабелла присела, закрыв ладонями пылающее лицо. Ее сердце ныло. Она готова была просить у Орсини прощения, если б только это безрассудство чем-то помогло ей.

Орсини был вспыльчив, но не особенно злопамятен, и позабыл о «проступке» Изабеллы скорее, чем можно было ожидать. Собственно, он ничего невероятного к Жанне не испытывал, и его обида прошла столь же быстро, как вспыхнула. Для Изабеллы было огромным облегчением видеть, что Орсини перестал сердиться на нее и вновь повеселел.

Вскоре сыграли свадьбу, и Жанна стала — мадам де Миньяр. К удовольствию Изабеллы, они остались при дворе, и она не лишилась подруги. Зато соперницами, она полагала, им уже не быть. Тем не менее, даже без невесты, Орсини был далек от нее. Она напрасно терзалась — он не переменился, был ее первым министром, вел себя несколько вольно, но в пределах приличий. Они часто виделись, но беседы их не выходили за пределы вопросов управления государством и расходов казны. Он не избегал ее, но и не искал встреч.




Как-то раз произошло одно событие, сильно потревожившее обоих. Виной тому была рассеянность Изабеллы. Однажды утром, после одинокого завтрака, Изабелла села писать письмо брату Оливье. На столе у нее был живописный беспорядок — листы бумаги, перья, черновики документов, на которых можно было узнать то ее руку, то руку ее первого министра, — все было разбросано без видимой системы, и никто из слуг не решался прибрать их. Поразмыслив, королева достала свой дневник в кожаном переплете, на котором было вытиснено ее имя и год рождения. Надеясь в преклонном возрасте написать мемуары, увековечившие бы ее жизнь, и не полагаясь на девичью свою память, она вела дневник, не столько отмечая там все события, взволновавшие ее, сколько поверяя ему свои сердечные тайны, сделав своим единственным наперсником. Потому имя Орсини было частым гостем его страниц. Заботясь об аккуратности записей, Изабелла вначале писала все на отдельных листах, а удовлетворившись написанным, подшивала листок в дневник. Так что, вооружившись пером, Изабелла взяла чистый лист и набросала все то, что жгло ее изнутри, что она так сильно хотела высказать вслух — и не могла. Хотя никто не смел даже в руки взять ее дневник, она на всякий случай вместо имени своего министра и возлюбленного ставила одну только его первую букву «О». Как никак, у нее могли найтись недоброжелатели, которые бы использовали ее секрет против нее же. Пробежав глазами написанное, Изабелла осталась недовольна. Многие фразы показались ей избитыми, кое-какие — чересчур вольными. Решив позже начать все заново, она взялась за письмо к брату. Письмо было личное, она давно предоставила Орсини общаться с Оливье на государственном уровне. Однако в качестве первого министра Орсини всегда читал ее письма, и скрепя сердце, она с этим мирилась, потому что знала за собой такой грех — увлекшись, писать брату не то, что ему, королю соседней страны, следовало бы знать. Увы, она была обыкновенной женщиной и видела в Оливье лишь любимого, единственного своего брата.

Она как раз кончила письмо, как явился секретарь, посланный Орсини поторопить ее. Ее королевское величие уже давно не коробило подобное проявление характера Орсини. Она велела секретарю обождать и поспешно принялась искать конверт, но он куда-то исчез. Раздосадованная королева сделала новый, вложила в него листок и передала секретарю, который сразу же поклонился и ушел. Изабелла снова стала искать не нужный уже конверт, ей неприятно было, что он пропал. Наконец, конверт нашелся среди бумаг. Проклиная беспорядок, который она сама и натворила, Изабелла принялась складывать рассыпающиеся бумаги в стопку. Вдруг ее внимание привлек знакомый листок, и она узнала собственное письмо к Оливье. Но она отчетливо помнила, что клала что-то в конверт. Но что?

— О Боже! — воскликнула она. — Что же я положила в него?! Что?

Звать секретаря было поздно, ясно было, что поручение уже им исполнено. Изабелла припомнила, что лежало на столе и расстроилась окончательно. Она поняла, что бросила впопыхах в конверт страничку из дневника. Конечно же, она писала на одинаковой бумаге одними и теми же чернилами. Листки были похожи, очень похожи, и королева спутала их. Теперь ей оставалось одно — молчать в надежде на деликатность Орсини.

Первый министр сразу понял, что Изабелла просто ошиблась. Он увидел, что в письме нет ни подписи, ни обращения. Первым его побуждением было отослать конверт королеве, но любопытство взяло верх, и он прочитал то, что послала ему судьба. Когда Орсини принес Изабелле ее письмо, ему казалось, что она не догадается о его нескромности. Но ей достаточно было глянуть на него, чтобы понять — он удовлетворил-таки свое любопытство. Слишком уж бегал его взгляд, обычно прямой и открытый, слишком нервно он покусывал свои губы. Вслух Изабелла поблагодарила Орсини, не касаясь своей ошибки, а мысленно воздала хвалу провидению, что ей не дано было написать заветное имя полностью и дать такой козырь в руки молодого честолюбца. Теперь ей хотелось узнать, о чем он думает и какие строит догадки.

Она вспомнила, что комнаты Орсини граничат с комнатами ее фрейлины м-ль де Моль, которая отпросилась на три дня, чтобы съездить домой. Правда, королева ни минуты не верила, что м-ль де Моль способна поехать повидаться с престарелыми родителями, но отпустила ее. Королева надела маску, завернулась в длинный плащ, взяла запасные ключи от дверей комнат де Моль и отправилась туда. Ей посчастливилось пробраться незамеченной. Она знала, что дворец построен таким образом, чтобы при желании можно было слышать, а порой и видеть, что делается в соседних апартаментах. В стене спальни м-ль де Моль был глазок, а с помощью специальной трубки можно было слышать, о чем говорят соседи. М-ль де Моль, естественно, об этом и понятия не имела. Впрочем, и Орсини не подозревал, что за ним могут следить. Изабелла не видела своего министра, но отчетливо слышала его шаги.

— Что за черт! — выкрикнул он вдруг. — Да кто же это?!

Изабелла затряслась от волнения, сообразив, что молодой человек пытается понять, кто ее таинственный возлюбленный. Она прислушалась, едва ли не надеясь, что он догадается.

— О как стучит мое сердце, когда я вижу тебя… — пробормотал он, как видно, не в первый раз. — Но это можно читать по-разному. «О» — какая мерзкая буква. Восклицание? О! Как стучит мое сердце, когда я вижу тебя! Может быть, так?

Изабелла решила, что было бы неплохо, если б он остановился на этом варианте. Но он несколько раз повторил вслух эту фразу и с досадой вздохнул.

— Там стояла точка, — тихо сказал он сам себе, — а значит, то была начальная буква имени, может быть фамилии. Впрочем, она могла случайно поставить точку, ведь писано начерно. Или все-таки имя? Тогда чье? О… Оливье?

Он умолк на несколько секунд, и она испугалась, что ничего больше не узнает.

— Это не может быть Оливье, Оливье ее брат! Но ведь и не родной… Нет, нелепость, она знает его с младенчества и всегда считала за брата. Если бы она тайно любила его, разве она влюбилась бы в Антуана? Но почему влюбилась? Может, она и писала о брате? Она любит его, как родного. Нет, нет, таких слов о брате не говорят, это уж слишком! Оливье здесь не при чем. О… Хм, Оринье? Он давно женат, королева благословила этот брак. Она никогда не говорит о нем, не упоминает его имени, всегда была равнодушна к нему, ничем его не отличала. О… Одному Богу известно, о ком это она… О… Огюст? Огюст Бустилон? Она его ненавидела. Маска любви? Она так бесновалась из-за его смерти, твердя, что бедняга Антуан убийца. Может ли он быть тем человеком, которого она любила? Стоп, писано о живом, явно, о живом. Да, и она едва не казнила его. И казнила бы, не вернись Антуан прямо на казнь. Кто же это, черт возьми? Сен-Поль? Его звали то ли Огюстен, то ли Огюст. Тьфу, ничтожество. Наверняка, на три четверти сплетни. Больше никого и не припомню… О… Я? — он фыркнул. — Бессмыслица. Смешно подумать, — он продолжал вполголоса перебирать знакомые имена придворных.

Изабелла яростно топнула ногой. Что за наваждение? Что она сделала такого ужасного? Как умудрилась так оттолкнуть от себя человека, что у него в голове не укладывалась хотя бы возможность любви к нему ее, Изабеллы? Ей хотелось побыть одной, попытаться понять и себя, и этого человека.

Выпроводить Орсини на время из дворца было несложно. Она сочинила на ходу поручение к Оливье, передала Орсини злосчастное письмо, и он уехал, несколько удивленный ее поспешным решением, но не более того. Судьба тотчас отомстила ей. Вскоре она получила известие, что корабль, на котором отплыл ее министр, во время ужасной бури разбился о скалы.

Казалось, горе должно было б убить ее. Однако же, были ли то признаки безумия или почти звериного чутья, но на нее почти не произвело впечатления известие. Что-то мелькнуло в ее глазах — обреченность, покорность судьбе? — и она отрешенно отвернулась, словно не услышав, о чем шла речь.

Она не верила, что это возможно. День и ночь, каждую минуту она повторяла себе, что это просто невозможно, и Орсини, каким она его знала, не мог так глупо погибнуть, что он выплыл, непременно выплыл и спасся. Она продолжала верить и ждать, отправляла один корабль за другим на поиски, бесплодные поиски, которые не приносили никакого результата.

Все, что было в те дни, прошло мимо нее — даже поднявшаяся в городе паника из-за вспышки чумы. Многие спешно покинули столицу. Где-то через две недели спустя пришло известие о том, что Бланка де Лартуа заразилась этой опасной болезнью и находится при смерти. Затем последовала весть о ее смерти. Но какое значение это имело теперь? Едва ли Изабелла вообще осознала ее кончину.

Королева не напрасно чувствовала, что Орсини не покинул мир живых. Он не прошел еще отмеренный ему земной путь. Его смыло волной и носило по бескрайним соленым просторам, а он отчаянно боролся с бушующей стихией, потому что тоже знал — его путь еще не закончен, и слишком многое осталось не сделанным и не завершенным. Он сумел выбраться на берег, вот только берег оказался голой одинокой скалой посреди моря. Орсини остался один среди бездушных камней и шумных звонкоголосых чаек, без воды и пищи, без надежды на спасение. Над ним непрерывно кружили чайки и другие мелкие птицы, густо населявшие скалы, но у него не было ружья, а камнем он не сумел сбить ни одной. Он выбрался на берег во время отлива, но скоро вода начала прибывать, и Орсини вынужден был вскарабкаться на скалу и вытянуться на плоской площадке, согнав оттуда обитателей, упорно пытавшихся клюнуть его. Еще выше на скалах эти птицы вили свои гнезда, высиживая свои голубоватые в крапинках яйца, но гладкие отвесные каменные глыбы не предназначены были для лазания. Сначала птицы боялись его, что внушало слабую надежду дождаться живых людей, но скоро они привыкли к нему и смело садились рядом, словно он был одним из валунов. Он мужественно сносил голод и одиночество, хотя отчаяние начинало захлестывать его. Вокруг были камни, только камни, не было даже жалкого деревца, чтобы сделать плот. Можно было броситься в воду и поплыть наудачу, возможно, утонуть, но избежать страшной голодной смерти. Только Орсини отчетливо помнил, что ближайший остров не менее, чем в полусутках пути, и у него никак не достанет сил добраться туда вплавь. Он лелеял свои надежды, привалившись к каменному своду и вглядываясь в туманную сине-зеленую пустынную даль. Потом, когда не осталось сил сидеть, он неподвижно лежал на неприветливых камнях, глядя на успокоившееся море. Он знал, что надеяться не на что, что его риф безнадежно затерялся среди ему подобных, но продолжал вглядываться в далекий горизонт, ища на нем незаметную точку, которая могла бы оказаться кораблем.

Как же ему не везло! Глаза закрывались сами собой, и он не знал больше, сколько времени прошло с тех пор, как он здесь. Судьба просто преследовала его с тех пор, как он появился во дворце Изабеллы. Он криво усмехнулся своим мыслям. Его дважды сажали в тюрьму, раз — Изабелла, и другой раз — Иаков, его пытались отравить, уморить голодом, едва не казнили. Переломанные когда-то ребра до сих пор иногда отзывались болью. Его невеста стала женой другого, единственный друг сложил голову на плахе. И вот достойным венцом его карьеры была бы долгая мучительная смерть на необитаемом рифе. Сознание все чаще покидало его. Но он выплывал из забытья, приподнимал воспаленные от постоянного ветра веки и обыскивал взглядом неподвижную водную гладь. Иногда ему сильно хотелось узнать, огорчена королева его гибелью или нет, но эта мысль исчезала под напором невыносимого голода и жажды. И Орсини терпеливо ожидал смерти как избавления от страданий.

Его полумертвым нашли контрабандисты, которые высадились на берег во время отлива. Здесь они часто останавливались посовещаться, разделить прибыль и настрелять птиц в дополнение к скудным порциям солонины, которой кормились в море. Их капитан Хромой Грегор был весьма удивлен, заметив среди причудливой россыпи каменных глыб человека. По его приказу, несколько его товарищей забрались на скалу, посмотреть, жив ли он. В считанные минуты ему доставили неподвижное тело. Грегор склонился над ним.

— Он дышит, — сказал старый контрабандист, прислушиваясь. — Черт меня возьми, да ведь он еще живой!

Они принялись вливать ему в рот воду по каплям. Орсини медленно приходил в себя.

Старый капитан покачал головой.

— Если в ком-то столь сильна воля к жизни, не нам спорить с судьбой. Несите его на баркас, ребята. Живее!

Несмотря на жалкий вид его одежд, он не смог бы скрыть свое нынешнее положение в обществе. И когда Хромой Грегор пожелал узнать, кого спасла его команда, он постарался проявить всю осторожность, на какую был способен.

— Я маркиз де Орсини, — ответил он, не желая, чтобы в нем узнали автора жесткого закона о борьбе с контрабандой. Несмотря на нелады с законом, спасшие его люди оказались простыми и сердечными. Грубоватая забота, которую он ощущал, значила для него больше, чем равнодушная предупредительность его многочисленных слуг во дворце. Молодой и здоровый, он быстро пошел на поправку, на другой день уже был в состоянии вставать, а еще через день вовсю помогал спасителям справляться с непогодой.

Однако же когда Орсини выразил желание высадиться на берег, они помрачнели. Хромой Грегор не любит разглашать своих тайн.

— Вы знаете наши лица и наши имена, знаете наши излюбленные места. Не хотелось бы, чтобы однажды нас посетила королевская флотилия, — хмуро сказал ему хромой капитан.

— Я клянусь молчать, — обещал им Орсини, но его слово ничего не значило здесь. Ему верили сердцем, но люди, избравшие себе такой путь, слушались разума, а не сердца.

— Мы не можем рисковать, — говорили ему. — Оставайтесь с нами. У вас смелое сердце и сильные руки. Мы возьмем вас в долю.

Орсини покачал головой.

— Мне нужно возвратиться.

— У вас есть семья? — Орсини не хотелось лгать людям, которые были искренни с ним, и он ответил уклончиво.

— Меня ждет женщина.

— Невеста? — он заколебался, но согласился, кивнув головой:

— Невеста.

— Красивая? — спросил Хромой Грегор с интересом.

— Очень.

— Блондинка?

— Брюнетка с голубыми глазами.

Грегор поцеловал кончики пальцев в знак одобрения.

— Знатная дама? — Орсини замялся.

— Не слишком.

— Жаль красотку, — контрабандист дружески похлопал его по плечу и встал. — Но мы не можем вас отпустить.

Орсини пришлось запастись терпением. Большую часть времени он проводил в открытом море, в порту за ним присматривали люди Грегора, но их внимание все ослабевало и ослабевало. Однажды он сумел отправить письмо, сообщая во дворец о своей участи. Возможно, это и было предательством по сути своей. Однако… Не удерживали ли его против его воли, вынуждая успешно трудиться, нарушая собственный закон? Давало ли это ему право подставить своих товарищей под удар? Для того есть высшие силы — чтобы судить его дела.




Никто не видел, как рыдала королева, прижимая к сердцу весточку от своего министра. Он жив! Пусть не с ней пока, но жив! Не зря он молилась, не зря верила в его силу и отвагу. Теперь она отправит корабль ему на помощь, и они снова будут вместе! Она не знала куда деваться от радости. Она осчастливила церковь св. Лючии кругленькой суммой из своей казны (Орсини устроил бы ей основательную взбучку за это, но он был далеко). Изабелла не в силах была больше ждать. Она сама отправилась навстречу своей любви.

Они встретились на корабле, который атаковал жалкое суденышко контрабандистов и отобрал у них пленного министра. Изабелла снарядила бы целый флот, если бы потребовалось. Ее едва уговорили остаться в безопасном месте, пока еще шел бой. Она готова была ринуться под пули. От нетерпения она металась по каюте, роняя все, за что бы ни взялась. Наконец ей сообщили, что Орсини в целости и сохранности доставлен на борт. Она поспешила увидеть его, не замечая, что он весь в копоти от пороха, что его голова повязана покрытым сажей цветным платком на пиратский манер. В порыве благодарности, любви, безумия она обвила руками его шею и, приникнув к нему на мгновение, воскликнула:

— О Боже милосердный! Вы живы! Если б вы погибли, я бы не пережила!

Орсини нагнулся было к ее губам, момент был самый располагающий, но раздались шаги за дверью, и он отпрянул, выпустив ее из рук. В суматохе у них больше не было шанса остаться наедине, и они вели себя как обычно — как королева и ее первый министр — сдержанно и вежливо.

Орсини не давали покоя вырвавшиеся у королевы слова. Он и готов был приписать их радости встречи, но самолюбие заставляло его искать причину глубже. По сути, первая женщина в королевстве, облеченная всей полнотой власти, да еще и красавица, призналась ему в любви! Если б он осторожно и деликатно постарался вызвать Изабеллу на откровенность, она не сумела бы отказаться от своих слов, сказанных от всего сердца. Однако Орсини совершил ошибку, вспугнув королеву резкостью.

Уже во дворце, застав ее в обществе одной лишь Жанны, он увлек ее за собой в увитую плющом беседку и там принялся допрашивать. Растерянная Жанна осталась в одиночестве в саду.

— Скажите правду, вы любите меня? — спросил он без всяких предисловий. Королева испуганно глянула на него.

— Вы меня любите? — повторил он.

— Вы задаете мне странный вопрос…

— Намедни вы сказали мне слова, которые невозможно истолковать двояко. Вы дали мне понять, что неравнодушны ко мне. Это так?

— Да оставьте же меня. Мне больно, — она вырвала у него руку, которую он крепко сжал в своей. — Пустите мою руку!

— Вы будете отвечать?

— Это не тема для беседы между королевой и ее министром.

— Нет, тема. И отличная тема. Я хочу слышать ваш ответ. Да или нет?

— Вы забываетесь, Орсини!

Он вспылил.

— Не ломайтесь же, мадам. Вам же несложно ответить. Нет или да? Если мне послышалось, имейте силу сказать об этом.

— Я не желаю отвечать! — закричала она. — Подобная неделикатность с вашей стороны просто возмутительна!

— Вы ответите, клянусь вам! Ну же! Это так? Да или нет?

— Нет! — крикнула Изабелла, оттолкнув его в гневе.

Они с полминуты глядели друг на друга, негодующие и раскрасневшиеся. Орсини почувствовал, что попал в глупое положение. Он резко повернулся и вышел. Жанна сидела на скамейке, взволнованно заломив руки.

— Тебя зовет королева, Жанна, — бросил Орсини, не останавливаясь около нее и не замечая ее удивленного взгляда. Она тут же поднялась и поспешила к Изабелле, оставшейся в беседке.

Вот теперь Орсини понял, каково приходится влюбленным, то, чего он никогда раньше не знал. Никогда никого не любивший, не знавший страстей, кроме тщеславия, он с недоумением находил в себе незнакомую прежде смесь нежного томления, надежды, тоски, разочарования, обиды, ревности. Все чаще он, выронив перо, замирал у окна, растрачивая время на бесполезное и унылое наблюдение за королевой. Она прогуливалась по парку в сопровождении Жанны и Миньяра, и Орсини невольно кусал губы от едва сдерживаемой ярости. Ему казалось, — она женила Миньяра на Жанне лишь для того, чтобы всегда иметь под рукой. Тревога снедала его. «Никто не может ее заподозрить в склонности к нему, — думал он. — Ведь он супруг ее доверенной камеристки, и она сама их поженила.» Он увидел, что Изабелла послала за чем-то Жанну, и осталась наедине с Миньяром. Горло сжималось, и в сердце клокотал пожар. Воображение рисовало страшные картины коварства и лжи. В мозгу крутилась одна и та же мысль: «Она отвела всем глаза. Теперь осыпает его милостями. Жанна ничего не подозревает, глупая девчонка, думает, этот столичный хлыщ польстился на нее. А он метит куда выше!» В смятенной душе молодого министра нашло приют злое и разрушительное чувство ревности, горькой и невыносимой, как жажда. «Вот кто сменил Антуана в ее сердце — Миньяр, — думал он. — И как я раньше не догадывался.»

Вечером, во время традиционного бриджа, Изабелла, краешком глаза поглядывавшая на Орсини, подметила, что он бросает на Миньяра испепеляющие взгляды, столь яростные, что удивительно, как он не сгорел на месте. Ей крайне неприятно было это зрелище. Орсини мучился своими подозрениями. Но Изабелла полагала, что Орсини ревнует Жанну и не находила себе места от волнения. Она не находила в себе сил оставаться по-прежнему преданной подругой своей камеристки, и молодые женщины вдруг отдалились друг от друга.

«Она не может смириться с тем, что ее Миньяр — муж Жанны, — думал Орсини, когда камеристка стала все реже появляться около своей госпожи.

— Она отвела всем глаза, но сама боится-таки, что Миньяр ее забудет». В сердцах Орсини и Изабеллы воцарилась смута. Королева, несмотря на молодость и пылкость натуры, была, в общем, женщиной трезвой. Оценив обстановку, она подумала, что, пожалуй, чего-то недопонимает. Ей не верилось в то, что камеристка настолько завладела сердцем ее министра, такого самоуверенного, такого заносчивого. Ведь Жанна была всего лишь миленькой и ласковой девушкой, а Орсини, конечно же, избрал бы первую красавицу двора… или королеву. Но он всегда был так холоден с ней, так равнодушен, так хотел, чтоб она была верна Рони-Шерье, или хотя бы его памяти. Все это было невыносимо запутано, никто не мог разобраться, у кого что на уме.

Миньяр не мог не почувствовать, что Орсини ненавидит его. Оба, как два боевых петуха, только и ждали момента кинуться друг на друга. Хотя Миньяр характером скорее напоминал Рони-Шерье, и спокойствие лишь изредка покидало его, Орсини выводил его из равновесия, отводя душу колкостями. Как-то раз он встретил Миньяра в кабинете королевы.

— А где ее величество? — резко спросил Орсини.

— Не знаю. Она обещала сейчас же вернуться.

— А что вам нужно?

— Вам что за дело? — рассердился Миньяр.

— Ах, секрет! — язвительно усмехнулся Орсини.

— Королева просила принести ей старинные гравюры моего отца: коронация ее прадедушки, битва, в которой он славно победил врага и подобные им сюжеты. Вы удовлетворены? Как видите, никакого секрета нет.

— Ах, вот оно как! А мадам де Миньяр тоже будет рассматривать гравюры?

— Возможно, если она не занята.

— Она, должно быть, трудится в поте лица.

— Это зависит от ее величества.

— Кажется, ее величество не очень-то загружает мадам Жанну последнее время. Ведь у вашей супруги обязанности куда более важные.

— Какие же, маркиз? Скажите, будьте любезны.

— Например, оберегать вас от посторонних женщин, и сохранять вас для…

— Что вы плетете, Орсини? — вдруг прозвучал голос Изабеллы за их спиной, и она появилась в кабинете, отодвинув тяжелую бархатную портьеру, вышитую золотыми цветами.

— Месье, — обратилась она к Миньяру, — оставьте мне гравюры и идите. А вы подождите, Орсини. С вами мне еще предстоит побеседовать всерьез.

— Я не уйду, государыня, — сказал Миньяр, доведенный до бешенства, — пока вы не позволите мне доказать на поединке, что маркиз де Ланьери — подлец. Вы позволите нам дуэль, государыня. Я требую удовлетворения.

— Маркиз, извинитесь сейчас же!

— Ни за что, мадам, я был прав.

— Я вызываю вас на дуэль! — крикнул Миньяр.

— Да хоть сейчас! Вытаскивайте вашу шпагу!

— Вы с ума сошли, господа! — возмутилась Изабелла. — Я запрещаю! Миньяр, друг мой, что я скажу Жанне, если вас убьют? Орсини, кто будет заниматься политикой, если я потеряю вас? Нет уж, вы оба нужны мне живыми.

— Один из нас не может жить! — ответил Орсини, и Миньяр кивнул, подтверждая его слова.

— Безумие! Я прикажу окатить вас обоих холодной водой, чтоб вы остыли. Идите, Миньяр! И попробуйте хотя бы заикнуться о поединке! Орсини, мне стыдно за вас!

Миньяр ушел, и Изабелла снова обратилась к своему министру.

— Вы нестерпимы, — заметила она сердито. — Ну зачем вы оскорбили Миньяра?

— Я его не оскорблял, — упрямо сказал Орсини.

— Но он в бешенстве. Вы же плели чепуху, ей-богу!

Голос королевы вдруг стал ласковым и вкрадчиво-нежным.

— Что с вами, Орсини, расскажите мне. Я клянусь помогать вам во всем. Вы не в настроении, вы сердитесь… Что такое с вами?

— Ничего, ваше величество. Ровным счетом ничего.

— Что вы не поделили с Миньяром? Жанну?

— Нет, вас, — грустно сознался Орсини.

— Меня? — вскрикнула королева, чувствуя, что у нее обрывается сердце. Она с надеждой вгляделась в его лицо.

Наконец, он заговорил.

— Когда-то, всего лишь два с половиной года назад, а кажется, что давно, я пришел к вам, надеясь на вашу помощь. Помните? Вы были юной неопытной девчонкой, вам до смерти хотелось стать настоящей королевой, и вам было очень смешно. Помните вы? Я знал, что вы презираете меня, что я для вас меньше, чем никто, но решил, что непременно добьюсь своего. Вы стали поощрять меня, давали мне титул за титулом. Мне хотелось верить в вашу искренность, и я почти поверил. Нет, я лгу, я поверил, поверил в то, чему хотел верить. А вы посмеялись надо мной. Я сам виноват. Я возомнил бог весть что о себе и был наказан. Я знаю, если б не Антуан, которого тогда вы любили, мне еще долго пришлось бы сидеть в компании с крысами. Но вам стало совестно перед его памятью, ведь мы были друзьями, и вы отпустили меня. Ради него! Как я вас ненавидел! За вашу насмешливость и надменность мне хотелось убить вас. Я отвечал вам такими же колкостями, но знали ли вы, что под ними я скрывал воспоминание о том, как вы говорите мне: «Хочу видеть вас помощником писаря». И смеялись мне в лицо. Я убил бы вас своими руками, но вы обезоружили меня доверием. Вам было удобно, правда, свалить на меня опротивевшие вам государственные дела? Я переносил унижение за унижением, и ради чего?

— Простите меня, Эжен, — проговорила она дрожащим от покаянных слез голосом. — Простите за все.

— А потом, — продолжал Орсини, словно и не услышав ее мольбу, — потом вы стали говорить мне, что разлюбили Антуана. Почему вам вздумалось выбрать меня наперсником своих сердечных тайн? Но кто ваш новый избранник, об этом вы не говорили. Я не мог догадаться. А потом это ваше письмо… Досадное недоразумение? Возможно. Так оно бывает. Хотел бы верить, что вы не нарочно подбросили его мне. Ведь так? Это бы было подлостью. Вы затравили меня. Я не знал, что делать, что думать. Вы улыбались мне, были ласковой, милой, внимательной. Вы говорили, что умрете, если я умру. Вы ведь говорили так! Мне не послышалось. Но я попросил у вас объяснений, и вы сказали нет. Тогда чего вы хотели? Я вас не понимал. Вы женили Миньяра на Жанне, их считают идеальной парой, а он все время около вас. Почему? Он не отходит от вас, а Жанна отошла на второй план. Вы могли бы честно сказать, что любите его. Простите мне мою болтовню… Я люблю вас. Мне больно, действительно больно.

Изабелла зажмурилась. Ей показалось, что почва уходит у нее из-под ног. Столько времени мучительной борьбы, терпения, мужества, наконец, принесли свои плоды, плоды с горьковато-сладким вкусом вины и счастья. Это был ее приз. Не зря она страдала и надеялась. Теперь он принадлежал ей. Ей!

Она приблизилась к Орсини.

— Вы неправильно поняли, — ласково произнесла она. — Я хотела Жанне счастья, и только. Я выдала ее замуж за человека, которого она любит. Мне самой Миньяр ничем не дорог. Я ничего к нему не испытываю. А что касается Жанны… Вы правы, я отдалила ее от себя, но вовсе не из-за Миньяра. Я думала, это из-за нее вы не ладите с Миньяром, что вы ее ревнуете. Вот и решила… Ей-богу, Миньяр здесь не причем.

— Я не верю вам, — задумчиво сказал Орсини. Изабелла, теряя контроль над собой, шагнула к нему.

— Но я вам верю, — шепнула она. — Вы ведь не солгали мне, правда? Правда, Эжен?

— Нет. Я не беру назад своих слов, — он выглядел отчужденным и несколько потерянным.

— Простите меня, пожалуйста, — умоляюще проговорила королева. — Не сердитесь. Верьте мне.

— Тогда будьте же прямодушной до конца. Кто он? Скажите, чтобы все стало ясно до самого конца.

— Я люблю вас. Этого вам довольно?

— Вполне. Но я не верю, — упрямо сказал Орсини.

— Почему? Что я вам сделала? Скажите же!

— Вы смеялись надо мной.

— Это было давно. И я уже попросила у вас прощения. Хотите, я повторю? Эжен, простите меня.

— Я прощаю вас, но… не верю.

— Почему? — вскричала она. — Почему?!

Он резко повернулся к ней и едко усмехнулся.

— Вы хотите меня сохранить, правда? Я не уеду, только признайтесь, вы ведь не любите меня?

— Люблю! — она сжала его запястья, вглядываясь в его упрямое лицо.

— Клянусь вам. Мое чувство к Рони-Шерье умерло, когда вы вошли в мою жизнь! Ради вас я сделала бы все, что угодно. Это ради вас я покорилась моему супругу. И ради вас я его убила. Я так боялась за вас, а вы не хотите мне верить. Я позволила вас стать тем, кем вы желали, я доверила вам мою честь как женщины и как королевы. Все уже поняли, что я люблю вас. Они посмеиваются за моей спиной. Но мне это все равно. А вы не верите… Кому же вы поверите, скажите же. Жанне? Спросите у Жанны, она вам скажет. Я давно поняла по ее глазам, что она догадалась. Спросите кого угодно, но верьте мне, умоляю!

Она отпустила его руки и поникла головой.

— Хорошо, верю. Но докажите мне свою любовь.

Она недоумевающе развела руками.

— Как? Какое доказательство вам требуется?

— Выходите за меня замуж.

— Замуж? — удивленно воскликнула Изабелла, которая ни разу об этом серьезно не думала. Самым дерзновенным ее мечтанием было, чтобы он занял место Антуана и играл бы ту роль при ней, что ранее несчастный юноша.

— Да.

— За вас?!

— Да.

Она не знала, что сказать.

— Но как же это? Это ведь невозможно.

— Отчего же? — поинтересовался Орсини с насмешкой в голосе. Она поняла, что он готов снова отвернуться от нее.

— Я все-таки королева, а не обыкновенная женщина.

— Вы же собирались оставить престол и стать женой Антуана. Почему это не казалось вам странным — тогда?

— Оставить престол? Кому? У меня нет наследников.

— Так ли это важно? Вы больше не связаны клятвой. Бланка де Лартуа умерла. Что вам теперь мешает? В конце концов, вы никогда не были очень хорошей королевой.

— Но…

— У вас есть родственники. Они с радостью станут править. Бланка не станет матерью королей. Что вас останавливает?

— Но я не собиралась за вас замуж, — растерянно сказала Изабелла.

— Минуту назад вы говорили, будто любите меня, — с укором вздохнул Орсини.

— Я люблю вас! — воскликнула она. — Но замуж! Это безумие! Из вас не выйдет мужа. У вас нет ни единого качества, присущего хорошему мужу.

— Это еще почему?

— Вы дерзкий, грубый и упрямый. Вас все терпеть не могут, разве что кроме меня. Вы несносны. Вы всем говорите колкости и грубите. Вы ругаете даже меня. Никогда никому доброго слова не скажете.

— Еще что?

— Вы заносчивый, самолюбивый, высокомерный. Вам нравится унижать людей и подчеркивать свое презрение к ним. Это никому не приятно.

— Еще?

— У вас дьявольский характер, — распалилась Изабелла. — Вы ни с кем не можете ужиться. От вас сбежали все подчиненные, сколько бы казна им не платила. У вас нет друзей, вы всех оттолкнули. Вы посмеялись даже над Бонди, даже он, такой уравновешенный, видеть вас не может. Вы довели Миньяра не нервных судорог. Мадемуазель де Моль хотела заставить меня бросить вас в тюрьму, вы назвали ее потаскухой. При всем дворе!

— Ну, еще? — поощрил он с кривой улыбкой.

— Вы самоуверенны, вы не слушаете советов, даже полезных. Вы никому не доверяете. У вас все заперто на ключ. Сафон жаловался, что даже листка бумаги нельзя взять без вашего специального распоряжения.

— Дальше.

— Вы обижаетесь на шутки, даже невинные. У вас болезненное, обостренное самолюбие. Вы ревнивы. Вы не признаете своих ошибок. Вы никому не желаете добра. Вы эгоистичны.

— Может, хватит?

— Нет. Вы не умеете любить. У вас холодное сердце. Поэтому вас и ненавидят. Вы требуете уважения к себе, вы тщеславны и амбициозны. Но вы не уважаете других. Вы говорите о любви так, словно обсуждаете финансовые вопросы. Вы не просите, а требуете. Но вам никто ничего не должен. Вы ни разу не говорили мне комплиментов. Никогда не были ласковы, приветливы.

— Довольно.

— Вы деспотичны. Вы будете безжалостно тиранить человека, который станет вас любить. Кроме того, вы хотите быть моим министром, и, если я отниму у вас власть и увезу в какую-нибудь глушь, вы меня возненавидите.

— Почему? — спросил Орсини, проявляя необычное для себя терпение.

— Да вы через неделю будете проклинать мои чары, завлекшие вас в такую ловушку. Жизнь в глуши, с отставной королевой — это разве для вас? Вам станет скучно, вы пожалеете об опрометчивых словах любви. Я права?

Орсини ничуть не смутился.

— Чего же вы хотите от меня, ваше величество? Чтобы я просто кротко лег у ваших ног, довольствуясь малым, как бедный Антуан?

Теперь она поняла — никогда Орсини, каким она его знала и любила, не будет ее кротким воздыхателем, как Антуан де Рони-Шерье, более того, он не удовлетворился бы ролью ее любовника, даже если бы она в своем пылком безрассудстве любящей женщины решилась на такой шаг. Изабелле же хотелось сохранить и возлюбленного и корону. Она задумалась.

— Мы ведь могли бы тайно обвенчаться с вами, Эжен, и потом оставить все как было. Так многие делают.

На его лицо отразилось глубокое презрение.

— Да что вы говорите? Я — не многие. Принц-консорт! — его передернуло от возмущения. — Тот, кого именуют «супруг королевы»! Или, и того лучше, на цыпочках пробираться в спальню собственной жены, служить предметом пересудов и насмешек? Где это видано, жена — королева, а муж у нее на побегушках? Смех, да и только.

— Я ведь не мешаю вам править, как вам нравится.

— А я не хочу стать всеобщим посмешищем! — крикнул Орсини. — Если мужчина занимает положение ниже собственной жены, это уже не семья. Я не хочу такого брака! — голос его зазвенел и сорвался от гнева. Она вздохнула.

— Я хоть что-то предложила. Предложите что-то лучшее.

— Давайте уедем. Вы сами сделали меня богатым. Я куплю для вас красивый дом с садом в таком чудесном месте, что вам и не снилось. У вас будет озеро с лебедями, цветы, море цветов. Вы молодая, красивая, как весна. Вам будет среди живых, настоящих людей и бескрайних лугов лучше, чем здесь.

— Я не знала, что вы можете быть таким… сентиментальным.

— На что не пойдешь, чтобы заполучить вас! — улыбнулся Орсини, уже позабыв, что только что сердился. — Но вы подумайте, как спокойно и весело нам заживется. Вы будете гулять, читать, резвиться, вам никто не будет напоминать о королевском долге. Вы будете растить детей, наших с вами детей, среди мира вечной красоты и покоя.

— А какое место в этой пасторали вы отвели себе?

— Вашего мужа.

— И вам этого довольно? Вы непритязательны.

— Стараюсь по мере сил.

— Но, Эжен, вы же умрете со скуки в этом мире «вечной красоты и покоя». Вы, с вашей энергией, кажется, никогда особенно не любили ни природы, ни тишины, ни одиночества. Что, вы будете ездить на охоту с соседскими толстяками-помещиками? Или вы будете читать мне стихи на фоне лунной ночи?

— Но вы будете со мной, Изабелла, — мягко проговорил он.

— Поглядите только, какая любовь, — с иронией в голосе сказала королева. Орсини мгновенно ощетинился.

— Так вы не хотите?

— Нет, — твердо ответила Изабелла.

— И не надо, — холодная отповедь вполне в стиле Орсини испугала ее не на шутку. Изабелле показалось, что ее вновь обретенное счастье расплывается, словно мираж перед ее глазами, как развеянный ветром дым. Ей нравилась живость Орсини, его искренность и дерзость. Он ничего не боялся и ни перед чем не останавливался. Сейчас он поддался порыву, но она не могла себе позволить сделать его несчастным, утащить в глушь. Ей самой была мила мысль поселиться где-нибудь с ним наедине. Но она так хорошо знала его! Орсини был создан для шума, блеска двора, власти, интриг, ему нравилось быть тем, кем он стал. Зато он ненавидел романы, умиротворенность, долгие дождливые осенние дни, словом, все, что любила Изабелла. Это не мешало им любить друг друга, но Изабелла была уверена, что Орсини не выдержит скуки пресной жизни и в скором времени просто бросит ее.

Кое для кого их странный роман прошел незамеченным, но были и те, кто видел и краску, бросавшуюся ей в лицо, когда Орсини входил в тронный зал, и его раздражение, и невольное смущение, которое он испытывал, приближаясь к ней, чего никогда раньше не бывало. Старый кардинал Жанери, давно покинувший двор, приехал повидаться с королевой, которую он знал еще маленькой девочкой.

— Я не живу при дворе, — сказал он ей, — но дикие сплетни доходят и до моих ушей. Скажу вам по-отечески, сплетни — самый страшный враг королей. Что для вас этот юноша? Ничто. Я присутствовал при его возвышении и помню, как забавляла вас эта игра. Кто мог подумать, что он окажется хитрее нас всех! Я понимаю, вы женщина и вам хочется нравиться, но не забывайте, сколько пар глаз следят за вами, наслаждаясь каждым вашим промахом, смакуя каждое падение. Кроме того, я слышал, что он не поощряет вашего увлечения. Будьте благоразумны, дайте всем понять, сколь необоснованны, сколь нелепы подобные слухи!

Что она могла ответить ему? Чем оправдаться? Она поклялась старцу, что впредь будет разумной и осторожной, что никогда не даст повода краснеть за себя. Но как она могла исправиться, если Орсини твердо решил выбросить ее из головы! С каждым прошедшим днем он лишь отдалялся от нее. Особенно задело Изабеллу, когда он впервые начал ухаживать за другой, Жанна была не в счет. Камелия Кончиани, прославленная певица, красивая женщина с белой нежной кожей и блестящими темными глазами истинной итальянки, умеющими метать молнии, имела голос и лицо сирены. Кончиани была охотно принята королевой и была приглашена спеть для нее. Сирена очаровала весь двор, но после концерта начался бал, и дамы заметили, что их кавалеры устремились к красавице-певице. Почувствовала себя брошенной и Изабелла, когда заметила, что Орсини смешался с толпой поклонников Камелии. Певица довольно спокойно воспринимала ухаживания блестящего министра, она была слишком искушена в мужских комплиментах, чтобы не почуять фальшь в пылких комплиментах маркиза де Ланьери. Изабеллу утешило бы, если бы Кончиани сразу после концерта покинула двор, но она выразила желание остаться. Она могла запросто выразить свою королевскую волю и приказать Кончиани немедленно уехать, но не смела дать придворным повод для насмешек. Изабелла ни разу не упрекнула Орсини, но грустила она безумно. Однажды она проходила по залу и услышала голос Мари д’Алмейд.

— Маркиз де Ланьери подарил этой Кончиани огромный букет красных роз. Я сама видела, она кровавого, слепящего цвета. Знаете же, красный — цвет любви!

Изабелле показалось, что Мари обращалась к ней, и пошатнулась, но поняла, что уловила обрывок разговора фрейлин между собой. «Власть над ним ускользнула от меня», — подумала она с унылым вздохом. Несмотря на весь свой опыт, она не умела быть такой, как была Кончиани — соблазнительной, чувственной, страстной. Она была Королевой. Свое самое острое оружие она держала зачехленным — попросту не умела им пользоваться. Даже такого упрямца, как Орсини, хитростью и лаской ей легко удалось бы покорить. Но она полагала, что истинная любовь не нуждается в ухищрениях, к которым относила всякое проявление любви и нежности, чуткость и дружеское участие.

На другой день она увидела м-ль д’Алмейд, с перепуганным видом шептавшую что-то на ухо приятельнице. Вспомнив вчерашний разговор, она решила, что Орсини как минимум сделал Камелии предложение. Она подозвала фрейлину и велела рассказать, о чем она шепталась с подругой.

— Ой, ваше величество, — приседая в реверансе, сказала Мари, — я была в беседке и ничего дурного не замышляла, ни чтобы подслушать, ни что иное, как вдруг увидела маркиза де Ланьери и мадам Кончиани. Они, они…

— Что же? — нетерпеливо воскликнула Изабелла.

— Они гуляли и беседовали. Маркиз сорвал цветок («Цветок из моего сада!») и подарил ей, чтобы она приколола к платью. Она приколола и говорит… м-м…

— Что она сказала? — в отчаянии вскричала королева.

— Говорит, что, наверное, такие цветы хотели бы получить от господина маркиза вы, ваше величество. И она засмеялась! А маркиз де Ланьери… Он помолчал мгновенье, а потом… Как вам сказать, ваше величество!

— Ну говорите же, мадемуазель. Что — он?

— Он выдернул у нее тот злосчастный цветок и смял. И ударил ее, дал ей пощечину. Она отлетела на несколько шагов и едва не упала. Упала бы, если бы за ней не было решетки, окружающей беседку… Вы слышите шум отъезжающей кареты?

— Она уехала! — воскликнула Изабелла в восторге. — А где же виновник скандала?

— Вот он идет, — сказал кто-то.

Орсини вошел, гордо подняв голову, и по залу пробежал слабый ропот то ли одобрения, что он вступился за королеву, то ли неудовольствия, что он сделал это так грубо.

— Идемте со мной, — строго приказала ему Изабелла. Они перешли в кабинет, где чужие любопытные уши не могли их услышать, но королева вдруг почувствовала, что сказать ей нечего.

— Вы променяли меня на эту женщину, — чуть слышным шепотом упрекнула она его.

— Вы же сказали мне «нет». Чего ж вам еще, государыня? Вы сказали «нет» уже второй раз подряд.

— Простите, друг мой, — в ее голосе звучала нежность.

— Как же я ненавижу вас! — яростно крикнул ей молодой человек. — Я ненавижу вашу истинно королевскую манеру не отвечать за свои поступки. Если вы любите, любите же как человек. Не пытайтесь заполучить все, это невозможно. Выбирайте один раз и навсегда… или я, любовь, все то, что я предлагал вам от чистого сердца, покой и уединение, мир и счастье, ваше счастье. Изабелла, или власть, корона, двор, ваши придворные дамы, мишура, проблемы, которые вам придется решать без меня, потому что с меня уже довольно! Выбирайте! Сердце или корона?

Она растерянно молчала, перебирая тонкими пальцами алмазное колье.

— Ненавижу вас, — прошипел Орсини и кинулся к двери.

— Куда же вы? — простонала она.

— За Кончиани!

Он взялся за ручку двери. Она теряла его, и на этот раз это было серьезно. Еще мгновение, и он навсегда уйдет из ее жизни. Еще секунда, и он из одного лишь принципа откажется от своей мечты, и больше они уже не встретятся. Никогда. И вдруг ей в голову пришла мысль, показавшаяся ей великолепной, которая показалась ей идеальным выходом из всей этой кутерьмы. Она затрепетала от волнения.

— Подождите!

Орсини с готовностью остановился.

— Я выйду замуж за вас, Эжен. Решено. Я люблю вас, и мне ничего не нужно.

Он еще не верил.

— Вы откажетесь от престола? От Аквитанского престола?

— Да, да. Я передам мой трон младшему сыну моего брата Оливье. При нем будет регент, хоть бы герцог Гримальди. Я не хочу быть королевой. Я хочу счастья, — весело и свободно сказала Изабелла.

— И вы едете со мной? — гораздо мягче спросил Орсини.

— Нет.

— Вот упрямство! — вырвалось у молодого человека. Она быстро заговорила, пока он снова не попытался оставить ее одну.

— Вы останетесь первым министром. Я поставлю это условие моему брату, и он согласится. Мы останемся при дворе. Вы в качестве первого министра, а я — вашей жены. Я ни в чем не виновата, мне не нужно прятаться от людских глаз. Мы не уедем. Зачем нам бежать?

Изабелла увидела, как засияли глаза Орсини. Победа осталась за ней!

— А вам не будет тяжело — быть просто женщиной там, где вы привыкли царствовать?

— Нет. Я не вижу причин для каких-нибудь сомнений. Разве я потеряю уважение и любовь тех, кто был предан мне, если я покину трон? Скорее, я потеряю врагов. Ведь мне не будут больше завидовать.

Орсини недоверчиво глядел на нее.

— И это возможно?

— Это просто чудесно! — воскликнула Изабелла. Она была в восторге от своей идеи.

— Это компромисс между вашим упрямством и моим, — засмеялся Орсини, — но, не могу скрыть, мне он нравится.

— Теперь вы видите, сколько пользы можно извлечь из одного-единственного компромисса?

— Ну, не все же столь удачны, как этот.

Они приблизились друг к другу, не решаясь еще сказать друг другу те слова, которые подсказывало им сердце…

Через десять дней Изабелла стояла на коленях в аббатстве св. Януарии, и кардинал Рицетти произносил торжественные слова венчального обряда. Замирая от волнения, Изабелла торопливо повторяла слова клятвы, слыша как будто в тумане ответные обещания Орсини. Она вышла из церкви маркизой де Ланьери, но ни капли не сожалела об этом. Осознавала ли она вообще, насколько ее собственная пламенная любовь отличается от чувств Орсини? Что его любовь пробуждена наполовину ревностью, наполовину тщеславием, и сам он не осознает до конца, сколь мало в нем искренних, не боящихся испытаний чувств? Понимала ли эта неглупая, но импульсивная женщина, что ее собственная любовь рождена от пылкого восхищения и горьковатой, почти материнской нежности? Что в своей гордыне и своем эгоизме он столкнул ее с одного из лучших престолов мира, лишив всего, чем она дорожила, и предложив в качестве сомнительной замены только свое скромное имя и ту смесь дружбы, влечения и преклонения, которую полагал любовью?

Она отреклась от престола на следующий день после свадьбы и передала корону своему племяннику Анри, сыну Оливье де Нека, с тем, чтобы его дядя со стороны матери правил страной до его совершеннолетия.

Она была влюблена и опьянена счастьем. Лишь одна тень набегала на ее нежное чело, и тогда она, опустив глаза, читала про себя молитву. Она молилась о душе того, кто ушел, свято и наивно веря в ее любовь и преданность, и чье большое чувство ей не дано было оценить. Но рядом с ней был тот, кто всегда мог осушить ее слезы и утолить печаль, чья любовь должна была осветить всю ее последующую жизнь. Возможно, так бы все и было, но вмешалось провидение. И это был еще не конец, а лишь начало союза, изменившего историю.




Книга II

Корона


год 1781




Полгода… Сегодня ровно полгода со дня их свадьбы. Не верится… Изабелла де Ланьери закуталась в накидку и настежь распахнула окно. Ворвавшийся вовнутрь холодный ветер взъерошил ее длинные блестящие локоны. Темно и пусто. Она с сожалением вспомнила парк, который ежечасно видела из окон своего дворца. Голая мощеная булыжником улица, — вот и все, что теперь открывалось ее взору. Тоска! А как чудесно все начиналось!

Полгода назад королева Изабелла Аквитанская, наследница славной династии, обвенчалась со своим первым министром и отреклась от престола в пользу племянника, сына своего кузена Оливье. Молодая маркиза де Ланьери была так счастлива, так довольна, словно это Орсини пожертвовал короной ради нее, а не наоборот. А теперь? Вместо балов унылые скучные вечера, вместо придворных два огромных пса, любимца Орсини, вместо подруг Мадлен, его родная сестра, неотесанная тридцатилетняя крестьянка. Орсини! Это ради него она согласилась на такую жизнь, она сама этого хотела, хотела сделать его счастливым. Но что получила взамен? Только скуку, смертную скуку женщины, не привыкшей самой заботиться о своем досуге.

Стрелки часов ползут к полуночи, а она все одна. Орсини еще не возвращался из дворца, что не удивительно — он так привык еще со времен, когда она правила, а он имел собственные комнаты во дворце, чтобы не тратить время на разъезды.

Собственно, его не в чем упрекнуть. Он хотел развлечь ее, но так кололи ее насмешливые взгляды придворных, что она отказалась от выездов в свет. Он привез ей Мадлен, которую не выносил, чтобы у нее была компаньонка, и она не сидела целыми днями одна. Теперь она могла слушать вечные препирательства Мадлен и Эжена, которые были похожи и внешне и по характеру, только Мадлен не дано было ни ума, ни хотя бы желания побороть в себе невежество. Острота ее языка выглядела грубостью, дурные манеры за три месяца ничуть не улучшились, она говорила, одевалась, вела себя, как лавочница. Изабелла возненавидела ее с первого взгляда. Но ей было неловко попросить Орсини отослать ее, ведь он, в конце концов, пытался сделать как лучше.

Боже! Как же она была влюблена в него, в Орсини! А теперь ей нечего было желать. Он принадлежал ей. Он любил ее, но не так, как ей мечталось. Медовый месяц прошел. Он был нежен с ней, но как-то спокойно, без страстей, предоставив ее самой себе, ничуть не беспокоясь за ее верность, не избегая других женщин. Она не сомневалась, что он ни разу не изменял ей, и даже не испытывал к тому соблазна, потому что у него была одна любовница — власть. Ей он служил с раннего утра и до поздней ночи. А дома он исполнял супружеский долг, вот и все. В сущности, он ничуть не переменился, был точно таким, как и полгода назад, но тогда все было иначе. Если ей хотелось видеть его, она посылала за ним и задавала ему какие-то ненужные вопросы, сочиняла для него работу или просто советовалась, что сказать послу какого-нибудь Затридевятьземелья. Он всегда был под рукой. Он и раньше легко мог уязвить ее, указав на ошибку или просчет, но тогда это лишь подогревало в ней стремление покорить его, а теперь каждое невпопад сказанное слово наносило рану, и она неделями вспоминала, терзаясь, что он не так посмотрел на нее или не то сказал.

Маленький король Анри находился под опекой своего дяди Гримальди и его жены. Они прочно обосновались во дворце Изабеллы, во дворце, где она выросла, где она любила, страдала, надеялась. Теперь же в ее распоряжении холодный и пустой дом с окнами, выходящими на серую улицу.

Изабелла отошла от окна и с досадой швырнула шаль на кресло. Спуститься в гостиную? Но там восседает Мадлен и перебирает кусочки разноцветного бархата, собираясь сшить из них мудреное и ненужное покрывало. Она будет сверлить ее взглядом, словно читая ее невеселые мысли. Нет! Изабелла кликнула Батти, свою горничную, и велела помочь ей раздеться. Батти возле нее, раскладывая по шкатулкам шпильки. Где теперь Жанна? Добрая миленькая Жанна, она вышла замуж и, наверное, счастлива. Впрочем, если не чувствует того же, что и она, Изабелла, вынужденная скрывать от собственной служанки раздражение и мучительную грусть.

— Не стоит беспокоиться, мадам, — услужливо заметила Батти. — Господин маркиз часто бывает поздно. Мадам знает, как он занят. Не стоит волноваться о нем.

Это глупое вмешательство окончательно расстроило Изабеллу.

— Ступай, — резко сказала она. — И унеси свечу.

«Мы с ним слишком разные, — подумала она. — Слишком разные.»

Они не ссорились, но даже в мелочах проявлялось несходство их привычек и воспитания. Изабелла неизменно уступала ему, повторяя себе, что такова ее обязанность жены, но смутное недовольство росло и крепло. Она привыкла иметь отдельную спальню, потому что так было заведено у знати, чтобы муж посещал жену лишь для исполнения супружеского долга, но Орсини вообще не понял, о чем она говорит. Что значит отдельно? Почему? Она не сумела объяснить и сдалась, считая себя едва ли не грешницей. Он не переодевался к обеду, и его неизменное «зачем?» сводило ее с ума. Она не знала, зачем. Просто так было принято. И еще сотни, тысячи мелочей, в частности нелепых, но создающих неутешительную общую картину — им лучше было как раньше, порознь, когда она была королевой, а он ее министром.

Ее разбудил дрожащий свет. Она украдкой приоткрыла глаза и увидела Орсини. Изабелла поборола в себе желание спросить его, чем он был занят так долго, почему не приходил к ней, по той простой причине, что не хотела выглядеть в его глазах капризной и ворчливой. Пусть считает, что она заснула, что ей все равно, что приходит едва ли не среди ночи. Только Орсини не просто было обмануть. Она ощутила на себе его пристальный взгляд.

— Ты притворяешься, — вдруг заметил он спокойно, и от неожиданности она вздрогнула и выдала себя.

— Это свет… — она придала голосу сонное выражение. — Я почувствовала свет, Эжен, — проговорила она, не меняя положения. Ей послышался вздох.

— Хорошо, в другой раз, если буду поздно, не стану тебя тревожить. Извини, еще секунда и я задую свечу.

Он говорил ледяным тоном, и Изабелла не стала отвечать, что прощает его. Она безумно сердилась, что он даже не порывается извиниться, что вернулся среди ночи и не дает никаких объяснений.

— В будущую среду бал в честь испанского инфанта, — сбрасывая одежду, заметил он вскользь. Изабелла подскочила.

— И я должна там быть?

— Да, естественно.

— Я не могла бы сказаться больной?

Он покачал головой.

— Нет, это неприлично. Там будут все дамы, и если ты проигнорируешь бал, об этом будет разговоров больше, чем если ты придешь.

— Эжен, пойми, что я лично знакома с испанцем. Он всего лишь инфант, а я… я была королевой. Это несоизмеримо выше! Я не хочу его видеть.

Во мраке не было видно их лиц, так что Орсини не видел выражения отчаянной мольбы на лице молодой жены, а Изабелле не дано было заметить, как сильно его обижают ее слова и поступки.

— Свою судьбу ты выбирала сама, — тихим, чуть дрогнувшим голосом проговорил Орсини. — Ты обязана появиться на балу — в качестве маркизы де Ланьери, жены первого министра королевства. Если тебе стыдно перед этим принцем, стыдно из-за меня, то не стоило выходить за меня замуж.

— Мне не стыдно, — быстро ответила ему Изабелла, почувствовав наконец звучащую в его голосе обиду.

— Раньше ты была выше по положению, чем он. Времена переменились… Теперь он принц, а ты маркиза. Бывает хуже. К примеру, ты могла бы стать всего только виконтессой, а может и просто мадам Орсини, женой колбасника из Этьенна.

Он смеялся. Только один человек мог смеяться над ее страданиями, и он был ее мужем. Изабелла знала, что он не уступит, и ей придется посмотреть в глаза надменному испанцу. Она уже представляла, как он будет говорить, посмеиваясь:

— Э, да это ее величество Изабелла, королева без короны. Этот Ланьери заставил ее отречься. Ох уж эти женщины! Теперь она пытается выглядеть как можно более гордо. Но все равно, она теперь не лучше любой мещаночки. Ведь ее маркиз, говорят, из низов. Вот смешно, господа!

И вездесущие доброжелатели будут на ухо пересказывать ему историю возвышения Орсини, как они ее себе представляют.

Проснувшись утром, Изабелла обнаружила, что Орсини, который всегда был ранней пташкой, давно уехал во дворец. Проклиная безумное желание женщин непременно выходить замуж, Изабелла переоделась и велела заложить карету для поездки в парк, где гуляли придворные, и собиралась вся знать столицы. Из окошка кареты она вдруг заметила совершенно седую голову Сафона, своего старого министра. Естественно, о нем после ее отречения все позабыли. Из старого правительства служить регенту остался только Орсини, и то потому что таково было ее условие.

— Господин де Сафон! — крикнула она. Старик поднял морщинистое лицо и просиял. Семенящей походкой он приблизился к карете. — Садитесь ко мне, — предложила Изабелла, открывая дверцу. Сафон забрался внутрь и тяжело опустился на подушки. Он явно постарел.

— А вы похорошели, ваше величество, — заметил он галантно, оглядывая ее изящный туалет. Изабелла вздрогнула и строго заметила:

— Вы не должны так называть меня, месье Сафон. Я маркиза де Ланьери. Король во дворце.

— Но для нас, — сказал Сафон, целуя ей руку, — вы всегда будете единственной королевой. Ваше величество, вы и только вы настоящая королева Аквитанская.

Изабелла внимательно оглядела его.

— Чем вы теперь занимаетесь? — спросила она и застала старика врасплох. Он вздохнул, прежде чем ответить.

— Ничем, — он даже покраснел, словно скрывая что-то, — ровным счетом ничем. Герцог Гримальди выставил меня из дворца и заметил своим человеком. Из всех, кто служил вам, уцелел лишь Ланьери, пожалуй, самый ловкий из нас, да к тому же ваш муж.

— Значит, регент выгнал всех, кто был мне верен? — переспросила Изабелла.

— Да, государыня. Даже бедных фрейлин, ведь герцогине Гримальди они не совсем соответствуют по возрасту. Ей понадобились фрейлины не моложе сорока лет. Так что все остались не у дел. Но мы верим, что вы вернетесь, — его глаза засверкали от возбуждения.

— Это невозможно, господин Сафон.

Сафон наклонился к ней.

— Я скажу. Уже месяц, как мы готовы начать борьбу с самозванцем. Мы искали только настоящего короля. И сегодня я чувствую, что мы его нашли. Истинная королева — вы. Никто не сможет назвать заговором возвращение законной государыни.

— Вы с ума сошли, — бледнея прошептала Изабелла.

— Вы рождены для трона. Умная, молодая, красивая женщина, величественная и скромная одновременно! Ошибки королей трудно исправлять… Каждая женщина, даже королева, может исполнить свой каприз. Нельзя же принимать всерьез ваше отречение. Это было недоразумение. Вы вернетесь, клянусь.

— Что вы такое говорите! Заговор? Вы хотите, чтобы я стала во главе заговора?

— О нет! Не заговор, ваше величество. Напротив, возвращение законной королевы. Регент уберется отсюда. Все вернется на свои места.

Изабелла посмотрела ему прямо в глаза.

— А вы получите назад должность министра?

— Нас много, — заметил Сафон, — нас, оставшихся за бортом. Я знаю, и вы в их числе. Я-то уже стар, и на самом деле мне ничего не надо. Но я желаю добра вам и нашей стране. Я знаю, вам надо все осмыслить. Не буду торопить вас. До свидания, ваше величество, до встречи, я уже вижу ворота парка. Возьмите мой адрес. Кучер, останови здесь. До свидания! Не забудьте!

Он скрылся, как маленький седой гном. Потрясенная услышанным, Изабелла не могла совладать с волнением. Сафон, безобидный старый министр, скромно отошедший на второй план при появлении Орсини, организатор заговора! Он хочет свергнуть короля! И еще немалая социальная прослойка людей, утративших свою власть, состояние, положение в обществе во время торжества ее любви. День ее свадьбы стал для них днем крушения их благополучия. Пришел новый король, с ним регент, и все изменилось. Возвысились новые люди, а прежние остались за бортом. Да, за бортом! Как она.

В сердцах она приказала кучеру ехать домой. Ей нечего делать среди придворных. Ведь и она, Изабелла Аквитанская, больше не будет блистать. Приглашение на бал — знак уважения к первому министру, ее супругу, а не к ней. Да, она чудесно позаботилась о счастье Орсини, но упустила свое. Как ей жить? Одинокая, бессильная… Орсини пропадает во дворце, что на самом деле естественно, ведь он хочет и при регенте не утратить абсолютной власти в стране. Его не интересовала почетная, но номинальная должность. Его интересовала власть — реальная власть. И хотя регент связан словом, не так-то просто действительно что-то значить в его правительстве. Регент Гримальди не Изабелла, которая позволяла ему делать со своей страной все, что ему заблагорассудится.

Специально для бала у Изабеллы было сшито чудесное бирюзового цвета платье, вышитое серебряными листочками и жемчужными цветами. Но она не услышала привычного восхищенного шепота, когда Орсини под руку ввел ее в бальный зал. Никто не подошел к ней. В ней не почитали больше королеву, но никто не мог заставить себя видеть в ней просто молодую и красивую женщину. Орсини отошел от нее — она осталась одна. Изабелла не видела знакомых лиц вокруг. Несколько человек показались ей виденными ранее, но она не помнила их имен. Придворные дамы были новые, в основном немолодые, строгие. От двора уже не веяло молодостью и весельем, как было при Изабелле. Грянула музыка, и танцующие оттеснили бедную маркизу в угол, где она и осталась стоять в одиночестве, всеми позабытая, никому не интересная, чувствуя себя некрасивой и неумной старой девой, как когда-то м-ль де Берон. При ее приближении стихали разговоры. Кавалеры боялись встретиться с ней взглядом, дамы открыто посмеивались. Еще бы, глупая влюбленная гусыня, которая упустила корону. Она кусала себе губы от досады.

В глубине залы она заметила Орсини, развлекавшего беседой высокую дамы в зеленом, но начавшие танец пары скрыли от нее эту картину. Справа от нее регент с женой и двумя немолодыми придворными в париках играли в карты. Какая-то тучная особа в бриллиантах задела Изабеллу локтем, но не извинилась. Молодая женщина отошла еще дальше в угол, моля бога, чтобы поскорее наступило утро следующего дня, и все было позади. Внезапно Орсини появился около нее.

— Вот ты где, — сказал он, и она виновато улыбнулась. Его черные волосы вопреки моде своевольно завивались на висках. И все же за последние месяцы он приобрел светский лоск, несвойственный ему раньше. Честолюбие порой заставляло его придержать язык, иногда заставляло лгать, иногда лицемерить. После служения Изабелле ему трудно было приспособиться к регенту, строгому, педантичному, всегда соблюдавшему этикет.

— Почему ты прячешься ото всех? — спросил он.

— Я никого здесь не знаю. А кого знаю, те прячутся от меня.

Он вздохнул и предложил ей руку.

— Пойдем.

Они присоединились к танцующим, но Изабелла чувствовала себя так, словно он сделал ей одолжение. Опять же Изабелле пришлось отметить, что он довольно ловко научился танцевать. Еще недавно он, провинциал без роду без племени, двигался так неумело, но теперь ему пришлось освоить все тонкости «светской науки».

После танца он подвел Изабеллу к даме в зеленом, с которой она видела его в начале бала, и представил ее как графиню де ла Рош, супругу адмирала. Орсини улыбнулся ей, словно предлагая ей теперь веселиться по-своему, и исчез. Его фигура промелькнула мимо нее: он уже был в обществе богато разодетой девушки с блестящими золотыми волосами и личиком фарфоровой статуэтки. Графиня де ла Рош, помолчав, скрылась, смешавшись с группой женщин. Она не знала, о чем говорить с бывшей королевой. Наконец в одну из дверей вошел инфант-виновник торжества в сопровождении пажей. В первый момент Изабелла испытала радость, увидев такое знакомое лицо испанца. Но тут же, одумавшись, она поняла, что не может запросто подойти и заговорить с ним. Она должна ждать, пока он не соизволит заметить ее. Но он посмотрел словно сквозь нее, не узнавая или делая вид, что не узнает. Она, готовая к насмешкам, даже к презрению, никак не ждала такого — что он вообще не обратит на нее внимания. Изабелла стала медленно пробираться к выходу. Она уже готова была сбежать, как почувствовала, что чья-то сильная рука обхватила ее за талию. Орсини! Он глядел ей прямо в глаза и, похоже, был зол на нее.

— Куда ты? — спросил он сухо.

— Мне скучно здесь. Я хочу уехать домой. Я велю кучеру вернуться за тобой. Скажи им, что у меня болит голова.

— У тебя ничего не болит. И ты сейчас же вернешься. Не выставляй себя и меня заодно на посмешище. Идем со мной.

Как раз освободилось место за карточным столом. Орсини подвел к нему Изабеллу, и регент предложил ей сыграть. Она села. Но хотя она проигрывала, Гримальди смотрели на нее холодными злыми и неприязненными глазами, словно это не она подарила им свою корону. Словно они не должны быть благодарны ей. Но люди не любят тех, кто сделал им слишком много добра.




На другой день утром Мадлен позвала ее в гостиную.

— Вас спрашивает пожилой господин. Такой маленький, сморщенный. С ним дама.

Изабелла бегом спустилась вниз. Она была уверена, что это Сафон. Она даже не потрудилась взглянуть в зеркало, зная, что в своем легком утреннем неглиже из кружев похожа на фею.

— Господин Сафон, вы истинный ангел! Вы решили навестить меня? — приветствовала старика Изабелла.

— Доброе утро, маркиза. Простите за раннее вторжение. Взгляните, я привел к вам госпожу д’Оринье.

— Луизетта, дорогая, здравствуйте! Я совсем потеряла вас из виду последние месяцы. Как вы? Вы счастливы? Садитесь же.

Молодые женщины искренне обняли друг друга. Сафон заметил, лукаво улыбаясь:

— Мадам д’Оринье с мужем вчера приехали в столицу. Они живут в провинции со времени вашей свадьбы, маркиза. Но ваша фрейлина не забыла вас.

— Мадам, — шепотом проговорила Луизетта, — кто эта ворона, которая неотрывно следит за нами?

Изабелла усмехнулась, даже не подумав представить ее гостям.

— Это Мадлена, м-ль де Ланьери, сестра моего супруга, — в первый раз слова «моего супруга» в речи Изабеллы прозвучали отчужденно и официально.

— Нельзя ли ее удалить? — спросил Сафон. — Неловко, — виновато добавил он.

— Мадлен, будьте так добры, найдите наверху в библиотеке книгу в розовой обложке. Я ее где-то там оставила. Я хочу показать ее моей гостье. — Когда Мадлен вышла, Изабелла тихо добавила: — Ей придется повозиться. Книга существует в моем воображении. Можете свободно говорить.

— Ваше величество… — начал Сафон.

— Господин Сафон… — укоризненно вздохнула Изабелла.

— У нас все готово. Не хватает одного — вашего согласия, вашего «да». Войско собрано, готово драться. Все собрались в столице. Ждать опасно. Нужно решиться. Сегодня. Сейчас. Не теряя времени. Ваше величество, мы собираемся сегодня вечером в моем доме. Вы непременно должны быть у меня, непременно. Без вас ничего не будет. Решайтесь. Через несколько дней мы сделаем вас королевой. Все вернется на круги своя. Не думайте ничего дурного. Регент и мальчик уедут домой, никто их не тронет. Мы постараемся не проливать крови.

Страстная речь Сафона смутила Изабеллу.

— Так скоро? Неужели так скоро?

— Да, ваше величество. Чего же ждать? Но… Если вы счастливы, то скажите немедля, и мы с м-ль Луизеттой больше не пророним ни слова!

Его слова причинили ей боль. Если она счастлива! Неужели же так заметно, что она несчастна, несчастна глубоко и непоправимо? Что ее сердце разбито. Что ее любовь умирает. Что она потеряла себя.

— Я не знаю, право, не знаю, Сафон, друг мой. Это так нехорошо, так несправедливо, так… нечестно.

— До некоторой степени — возможно. Но вся наша жизнь такова, что чьими-то интересами и чувствами приходится жертвовать. Между прочим, сегодня вы щадите чувства вашего брата Оливье, который давно для вас больше король, нежели кузен. И он не очень-то щадил ваши чувства. Все знают, что он охотно отдал своего сына для вашего трона, но при том не поздравил вас с предстоящей свадьбой и не приехал, несмотря на ваше приглашение. Он дал понять, что не одобряет ваш выбор, и не сомневаюсь, что с тех пор вы не имели от него вестей.

— Это правда. Он… не понял меня. Сам-то он женат на Веронике Гримальди, что не мешает ему изменять ей с Анной. Но женат-то он на Веронике. Он и от Иакова помог мне освободиться только потому, что весь мир обсуждал его жестокое со мной обхождение.

— Вот то-то и оно. Вы не должны губить себя, свое будущее из-за Оливье.

— Но я знаю, Оливье по-прежнему меня любит. Через какое-то время он успокоится.

— Он всего лишь кузен, ваше величество. Всего лишь кузен.

— Он мне очень дорог.

— Да, но подумайте. Конечно, он рассердится, что вы отнимаете назад свой дар, но это-то он поймет. Поймет гораздо легче, чем ваш брак с Орсини. И простит вас.

Изабелле хотелось верить ему. Она зажмурилась. Если бы она была королевой, то Орсини, он, наверное, снова потянулся бы к ней, снова полюбил, как прежде. Все стало бы как раньше. Она встряхнулась.

«Никогда уже не будет как раньше!» — отчаянно возопил ее внутренний голос. Прошлое никогда не вернется.

— Я подумаю, Сафон. Подумаю хотя бы до вечера.

— До вечера? Пусть. Сегодня в восемь вечера будьте у меня. Я оставляю вам мадам д’Оринье. Она привезет вас, — он наклонился к самому ее уху. — Я вижу, как горят ваши глаза. В сердце своем вы все уже решили. Не так ли, ваше величество?

— Я думаю, Сафон, думаю. Я либо буду у вас в восемь, либо не ждите меня вообще. Если в пять минут девятого меня не будет, значит, мой ответ — Нет.

Он почтительно склонил седовласую голову.

— Ваше право королевы, ваше величество. Но не будет ли дерзостью спросить вас, отчего зависит ваш ответ.

Она встала и прошлась по комнате, унимая предательскую дрожь.

— Мой ответ зависит от моего мужа. Вы удивлены? Представьте, он что-то значит в моей жизни. Я буду ждать его. Но я устала ждать. Мое терпение истощается. Если в семь его еще не будет, значит, не судьба, и в четверть восьмого я уже буду сидеть в карете.

— Но, простите, мадам, если все так просто, едем сейчас же. Вы пробудете в моем доме до вечера. К чему ждать, пока вернется Орсини?

— Сафон, вы не поняли меня. Я не боюсь, что Орсини помешает мне уехать. Если бы решение было принято, меня бы никто не удержал. Но это — это как гадание. Вы понимаете?

— Да, кажется, — сказал Сафон задумчиво. — Вы загадываете желание и раскладываете пасьянс. Складывается пасьянс — вы едете с Луизеттой, не складывается — остаетесь дома, как бы оно ни было дальше.

— Да, — она кивнула. — В общем, так.

— Чтобы сорвать наши планы, регенту достаточно отправить первого министра домой на несколько часов раньше, — рассмеялся Сафон.

— Ошибаетесь, — сухо сказала Изабелла. — Орсини всегда был сам по себе. Не думаю, что регенту удается помыкать им. Так что вряд ли что-то, кроме его собственного желания, может руководить его поступками.

Сафон буравил ее взглядом. Ей казалось, что он читает у нее в сердце.

— Надеюсь все же, что у регента найдется срочное дело для господина маркиза на вторую половину дня. Так что я буду ждать вас, ваше величество. Я не прощаюсь, — он нахлобучил шляпу и вооружился тяжелой тростью.

— Такой милый и такой хитрый старик, — усмехнулась Луизетта после его ухода.

— Он хочет быть министром.

Они услышали тяжелую поступь Мадлен. Выражение раздражения на ее лице усилилось.

— Я не нашла никакой книжки, — сказала она.

— Я найду ее сама. Пойдемте, Луизетта.

Она взяла бывшую фрейлину под руку и увела из гостиной.

— Зачем вы держите ее в доме, ваше величество? — прошептала Луизетта.

— Мадлен? Не знаю. Мне неудобно выгнать ее. Она моя родственница.

— Ну и что? Она как деревянный табурет среди мягких кресел, — пожала плечами Луизетта.

— Но выпроводить ее означает оскорбить моего мужа.

— А разве не стоит поставить его на место? Ох, простите, ваше величество.

— Не извиняйтесь, — улыбнулась Изабелла. — Пустяки.

— Вы несчастливы? — быстро спросила Луизетта, словно пугаясь собственных слов. Изабелла отвела глаза.

— Я несколько иначе представляла себе свою жизнь, — уклончиво сказала она.

Около шести Изабелла начала переодеваться. Она собиралась вступить в новую жизнь королевой. Она надела платье с глубоким вырезом. Поверх юбки из парчи светло-лимонного цвета была красная атласная, открывающая перед нижней, того же материала был корсаж и рукава. В половине седьмого Изабелла собрала самое необходимое и приказала заложить карету. Без десяти семь они с Луизеттой отнесли вещи в карету. Но Изабелла твердо решила дождаться установленного ею часа. Наконец она услышала, как пробило семь. Орсини не появился. Изабелла спустилась вниз. У двери стояла Мадлен.

— Куда вы? — спросила она.

— Я уезжаю, — спокойно сказала ей Изабелла.

— Куда?

— Не знаю, — честно признала Изабелла.

— Как так? Что сказать Эжену?

— Ничего, Мадлен. Впрочем, что хотите.

— Вы едете в гости к этой даме?

— Пусть так. Прощайте, Мадлен.

— Когда вы вернетесь? Завтра?

— Никогда.

Мадлен тупо глядела на нее, не понимая. Изабелла отстранила ее. Дверца кареты захлопнулась, и до Мадлен донеся стук колес — Изабелла уехала.

Так случилось, что не прошло и десяти минут, как приехал Орсини. Раскрыв дверь, он сразу увидел Мадлен, стоявшую столбом на лестнице.

— Что-нибудь случилось? — спросил он. Мадлен мотнула головой.

— Что ж ты стоишь здесь?

Мадлен быстро пошла наверх.

— Стой, — остановил он ее. — Ты что, онемела?

— Нет.

— Слава богу, — заметил он и поднялся на второй этаж. Мадлен поотстала. Орсини прошел в комнаты Изабеллы. Ее платье было брошено на стуле, ящики выдвинуты, словно здесь что-то искали. Орсини огляделся. В комнатах царила тишина, тишина и беспорядок. Орсини позвонил, вызывая горничную. Никто не пришел — Изабелла рассчитала и отпустила ее.

— Мадлен! — заорал он, охваченный предчувствием несчастья.

— Где Изабелла?

— Она уехала, — угрюмо ответила сестра.

— Куда?

— Не знаю, Эжен.

— С кем?

— Откуда я знаю? С дамой, что пробыла здесь весь день.

Орсини ощутил некоторое облегчение.

— С дамой? Что за дама?

— Как же! Так мне твоя жена ее и представила!

— Ну хоть опиши ее, Мадлен!

— Да как я ее опишу? — сварливо отозвалась Мадлен. — Молодая.

— Ну напряги мозги! Рост? Комплекция?

— Высокая. Слишком высокая. Слишком худая.

— Блондинка?

— Какая-то темная, непонятный такой цвет. И глаза такие круглые, как сова, да, я еще подумала, как сова.

— Темноволосая, большие глаза навыкате, — подытожил Орсини.

— Некрасивая, — добавила Мадлен. Брат пожал плечами.

— У тебя все некрасивые. Как Изабелла ее называла?

— Я не помню. Что ты пристал? — раздраженно бросила она.

— Но она сказала что-нибудь перед отъездом?

— Ну да, сказала. Попрощалась. Спрашиваю, когда вернетесь-то. А она: «Никогда». Вот.

Орсини вздрогнул, его глаза расширились.

— Что, что ты сказала?

— Что слышал, не повторять же.

— Ты хочешь сказать, что она уехала навсегда?

— Я? Я ничего не говорю. А вот она так сказала.

— Мадлен, ты дура, ей-богу. Нельзя было позволить ей уехать.

— Я не сторож твоей королеве. Нечего было жениться на этой барыне. Она не пара тебе, братец, — ядовито заметила Мадлен. — А коли женился, так надо было держать ее ежовых рукавицах, а не позволять ей делать, что захочет. Нужно было…

— Да замолчи уже, Мадлен. Что ты можешь понимать в этом, когда саму замуж не взяли?

— Да как ты смеешь! — взвизгнула Мадлен. Орсини заткнул уши, заглушая ее голос.

— Уймись, Мадлен, и убирайся с глаз долой.

Она упрямо поджала губы и не двинулась с места.

— Ты обращаешься со мной, как с прислугой, братец. Я — не прислуга. Я, конечно, не королевского рода, но я не прислуга.

— Ты не прислуга, — кивнул он. — Ты просто глупая деревенская девка.

— А ты? Чем ты лучше меня? Ты одной со мной крови.

— Это не зависит от происхождения. Это — состояние души. Оставь меня одного.

— Оставлю. Навсегда. Я сейчас же уезжаю домой в Этьенн. И вот что. Хоть ты и большой министр, никогда, слышишь, никогда не смей приезжать к нам! Ты нам чужой!

Он равнодушно кивнул.

— Вы никогда не понимали и никогда не любили меня, ни ты, ни мать, ни отец, никогда. Вы было наплевать на меня. Думаешь, ты нужна мне здесь? Ради всего святого, зачем? Уезжай, Мадлен. Я дам тебе денег на дорогу.

— Обойдусь, — буркнула она зло.

— Возьми, — настоял он. — Возьми, я не хочу, чтобы моя сестра ехала в какой-нибудь разбитой телеге.

Грохот выдвигаемых сундуков — Мадлен собирала вещи, которых за последние пару месяцев успела накупить немало — причинял тупую душевную боль. Он знал, что час назад точно так сотрясался добротный каменный особняк во время столь же поспешных сборов Изабеллы. «Она бросила меня», — подумал он удивленно и как бы издалека, словно не о себе. От него ушла жена, не оставив даже записки. Неужели ей казалось, что все ясно и так? Неужели? Разве он чем-то обидел ее? Ведь нет же! «Ты в одном права, Мадлен, — подумал он, — мы с тобой другой крови. Таким, как мы, никогда до конца не понять Изабеллу из рода Аквитанских королей…»

Покинув дом, в течение первого часа Изабелла испытывала невыносимые страдания, порываясь немедленно вернуться. Потом она осознала, что Орсини уже наверняка пришел и знает, что она ушла. Теперь стало легче, дело было сделано, самое страшное позади. Она уже разорвала ниточку, связывавшую их сердца, и теперь оставалось лишь заживить свою душевную рану. Дом старого Сафона на окраине столицы, вместительный, но унылый, уже ожидал ее. Сам Сафон, сияющий и помолодевший, окрылено вылетел ей навстречу.

— Ваше величество! — вскричал он. — Я счастлив видеть вас у себя. Проходите сюда. Вас ждут счастливые подданные. Пожалуйста, мадам.

Словно по волшебству, зажглись огни, и мрачный особняк засиял всеми оттенками желтого и оранжевого света. Изабелла вошла в большой зал и вскрикнула от удивления: он был полон народу. Все встали, увидев ее, чей-то громкий голос крикнул: «Да здравствует наша королева!» и был подхвачен всеми. Изабелла стояла растерянная и ошеломленная, вокруг нее шумели и суетились, ее приветствовали и поздравляли. Шум, поднятый вокруг нее, взволновал молодую женщину. Вперед вышел Сафон. Несмотря на легкое заикание, голос его был полон силы:

— Сегодня у нас счастливейший день! Наша королева Изабелла вернулась к нам! Завтра же регенту Гримальди будет объявлено наше требование немедленно освободить дворец и покинуть страну. У нас будет королева по праву рождения! Мы восстановим справедливость! Ура королеве!

Шум еще больше усилился. Казалось, Изабелла принесла с собой веру в их победу. Она поражалась количеству людей, которые хотели видеть ее королевой. Словно раньше никто не мог заметить ее королевской осанки и достоинства. Никому и в голову не приходило, что она достойна, по-настоящему достойна быть главой страны. А теперь они увидели, что ее уход разрушил их устоявшиеся мирки. Она была им необходима, чтобы вернуть свои привилегии и должности, ушедшие вместе с ней. Изабелла не обманывалась на их счет. Она вглядывалась в их лица и узнавала знакомых. Возле нее стояли чета Оринье (Луизетта утратила должность фрейлины), де Марс (капитан дворцовой охраны), де Васейль (утратил прибыльную должность распорядителя празднеств) и другие, которых она знала с детства. Кроме них, Сафон представлял ей новых людей, которых она лично не знала либо не помнила. Один из них поразил ее сходством с Рони-Шерье, он был такой же высокий, ясноглазый и красивый.

— Граф Оноре-Гастон де Барбье, — представил его Сафон. Изабелла приветливо улыбнулась. «Как он хорош, — подумала она, любуясь правильными чертами его лица. — Сафон коварный старик, несмотря на его добродушный вид. Он уже чувствует себя первым министром». У нее даже закралось подозрение, чтобы этот красивый синеглазый молодой человек с тонкими благородными чертами привлечен Сафоном неспроста. Ее охватила дрожь. Если она возглавит это восстание, что будет? Если она победит, то вернет свою корону, если будет разбита, потеряет все, возможно, и жизнь. И в любом случае, потеряет Орсини. Уже потеряла. И как ни нелепо, но гражданская война в ее стране начнется из-за того, что ее муж недостаточно внимателен к ней. Изабелле вспомнился последний бал, рассеянный взгляд Орсини, скользящий по ней без интереса, его раздражение, когда он видел ее желание спрятаться от всех, поскорее уйти из дворца, где она знала каждую трещинку. «Все равно ничего не выйдет, — печально думала Изабелла. — Он бросил бы меня сам, если б я не ушла. Он любил королеву Изабеллу, а не просто женщину. А теперь он все равно, раньше ли, позже ли, найдет более красивую и блестящую даму. Я только жена, а любить жену при дворе не модно. По крайней мере, я избежала последнего удара по моей гордости: я не услышала его признания, что он не любит меня больше и не хочет продолжать жить со мной. Он не из тех, кто промолчит. В один прекрасный день он сказал бы, что уходит».

Такие рассуждения не способствовали улучшению ее настроения. Однажды она уже сделала выбор — избрала свою любовь и потеряла корону. Теперь она испугалась, что теряет и любовь, задыхающуюся во мраке будней. Сердце или корона? Этот вопрос всегда стоял перед ней. Сегодня она снова сделала выбор, на этот раз разочаровавшись в любви. «Лучше рискнуть жизнью, чем тосковать в одиночестве», — думала она.

Вместе с Луизеттой Оринье и ее мужем, Изабелла переехала в огромный замок, принадлежавший графу де Барбье. Расположенный всего в получасе езды от столицы, он идеально подходил в качестве убежища. Луизетта объявила, что возвращается к своим обязанностям фрейлины и последует за Изабеллой, куда та скажет. Так что, Изабелла могла без страха принять гостеприимство графа.

Сафон от ее имени объявил регенту о притязаниях Изабеллы на престол, и поскольку тот рассмеялся в лицо старику, война была объявлена. «Победитель получит корону», — говорил Сафон. Изабеллу посвятили во все планы заговорщиков, к своему изумлению, она почувствовала, что будет не только ширмой. Все ниточки восстания оказывались у нее в руках. Она принимала на себя командование и весь риск в случае провала.

В столице собирались ее солдаты. Стояло начало апреля. Столица ее страны замерла в ожидании: регент размышлял. Не будучи ни особо умным, ни решительным, регент ждал помощи от соседей да от Оливье. Но соседи отмалчивались, а гонец королю Оливье был перехвачен солдатами Изабеллы. К середине апреля тишина стала зловещей — противники все еще выжидали. Из провинции прибывали солдаты, Изабелла становилась все сильнее. Регент начал всерьез волноваться за исход конфликта.

И наступил день, когда регент согласился на переговоры. Он по настоящему испугался за свою жизнь, свою свободу, и ему все равно слабо верилось, что он будет по-настоящему править этой страной.

В этот долгожданный день в замке графа де Барбье был настоящий праздник. Сам граф деликатно, но не оставляя сомнений в его намерениях, ухаживал за Изабеллой. Изабелла благосклонно принимала комплименты ее красоте, кроме того, она и сама осознавала, что ее отражение в зеркале явно посвежело, когда она вновь стала жить полной жизнью. Графа де Барбье она находила умным и привлекательным. Он не был из тех повес, кто тратит свою молодость на коллекционирование женских сердец. Его серьезное лицо и ясно-голубые глаза привлекало ее, но в то же время и отталкивало ее своим откровенным сходством с Антуаном, что тревожило болезненные воспоминания и наполняло ее душу чувством вины.

Наступил день, назначенный герцогом Гримальди для переговоров с повстанцами.

Изабелла вошла в королевский дворец как победительница. Она была ужасно взволнована. Осознавая, что ее война на три четверти выиграна, что противник по сути выбросил белый флаг, она все же слегка трусила встретиться глазами с регентом Гримальди. Благо, ее племянник был слишком мал, чтоб уразуметь ее намерения. Он еще не мог понять, что он — король, единоличный властелин, а двоюродная тетя хочет отнять у него власть. Изабелла не подавала виду, что душа ее в смятении. Она гордо приподняла свой маленький округлый подбородок и шла по золотистому паркету, плавно и медленно, словно боясь оступиться. Ее истинно королевский стан слегка покачивался, а улыбка на розовых устах стоила неимоверных усилий. Атласное вишневого цвета платье блистало роскошью, белые кружева высокого воротника подчеркивали белизну ее лица, а сложная высокая прическа, перевитая нитями мелкого жемчуга, придавала ей величественный вид. Перед ней склонялись. Изабелла мысленно вознесла молитву за успех переговоров. К счастью, регент не знал, как она на самом деле слаба и испугана.

Она уже была у входа в тронный зал, и лакеи в алых ливреях распахнули перед ней двери, как вдруг она увидела Орсини.

Бледный, как мел, с глазами цвета неба перед ураганом, он словно ждал ее. «Может, и правда, ждал», — подумалось ей. Его серый отделанный серебром костюм был безукоризнен, волосы аккуратно завиты. Изабелла видела перед собой Орсини-министра. Он шагнул к ней.

— Это я, Изабелла, — сказал он нелюбезно. Она вздрогнула. Ей сразу стало не по себе.

— Здравствуй, Эжен, — она еще надеялась, что ссоры удастся избежать.

— Ты пришла сюда, Изабелла. И тебе не стыдно?

— Стыдно? За что?

— Ты забыла, что добровольно оставила трон.

— Ради тебя.

— А теперь ты оставила и меня. И сегодня… у тебя нет прав ни на престол, ни на меня. Ясно тебе, Изабелла? Уходи.

— Я не уйду, Эжен, — у нее задрожали губы, и ладони покрылись липким холодным потом. — У меня ничего не осталось. И я поняла, что это мое государство. Моя страна.

— Она больше не твоя. Ты ее предала.

— Неправда, — проговорила она тихо.

— Правда, — он возвысил голос. — Ты всегда всех предавала. Ты предала Антуана, предала своего брата, предала меня. И свою страну тоже. Тебе больше не место здесь.

— Я просто ненавижу тебя, Орсини, — ее видимое спокойствие улетучилось. — Все это — твоя вина. Если б ты не требовал, чтобы я отреклась…

— Я не требовал! — закричал он гневно.

— Но и не отказался! — она силилась унять истерическую дрожь в голосе. — Ты видел, что это только, чтобы быть с тобой, и не сказал, чтобы я осталась. А потом ты превратил меня в вещь.

— Слишком дорогую и бесполезную, — съязвил он.

— Ты смешон, Орсини, — возмутилась молодая женщина, выходя из себя от обиды. — Как ты смеешь так со мной говорить?! Я же вытащила тебя из грязи. Ты был бы пылью под ногами моей последней прислужницы, если бы не я!!!

Все смотрели на них, заинтересованные разыгравшейся сценой. Итак, оскорбление было нанесено.

— Дай мне пройти, — гневно потребовала Изабелла.

Орсини глянул на нее яростно, и тут же при всех дал ей пощечину. У Изабеллы зазвенело в ушах, Орсини и не подумал сдерживать силу. Она с краской стыда на щеках обернулась и осознала, что сотни глаз устремлены на нее. Гнев ослепил ее. Изабелла резко развернулась.

— Я не желаю переговоров, — заявила она громко. — Мне не нужны уступки. Здесь все принадлежит мне, и я докажу это.

С этими словами она покинула зал под удивленный шепот придворных. Переговоры были сорваны. Страна утратила шанс избежать настоящей гражданской войны. И, покидая свой дворец в глубоком смятении, Изабелла знала, что теперь ее жизнь окончательно разрушена. Впереди война, ненависть, голод, смерть, одиночество. Орсини презирает ее. Зачем же жить? Она глотала слезы, изо всех сил удерживая высокомерное выражение на своем лице.

В карете ее ждал Сафон. Он уже знал о скандале и был мрачен и зол.

— Простите меня, Сафон, — сказала Изабелла печально.

— Не за что, ваше величество. Этот проклятый Орсини, этот ничтожный плебей таки сорвал наши планы, — старый министр вообще не брал в расчет, что говорит о ее муже, о человеке, которого она любила. — У вас не было выхода, девочка моя. Остаться после такого оскорбления значило бы навеки себя опозорить. Но это еще не конец. У нас есть еще надежда.

Изабелла, казалось, не слышала его. Ее лицо потемнело, и опустились уголки нежных губ. Он коснулся ее плеча своей уродливой старческой ладонью.

— Дитя мое, что с вами?

— Я не хочу этой войны.

— Отступать поздно и некуда. Война уже начата. Нам придется сражаться с Гримальди. И все по вине этого негодяя Орсини! Одна надежда, что регент не понял, как ему посчастливилось.

Сафон не ошибся. Регент не понял, что Орсини оказал ему услугу. Для него случившееся выглядело полной катастрофой. Он-то искренне надеялся найти компромиссный выход и решить проблему мирным путем.

— Вы погубили нас, Орсини, своими плебейскими выходками, — орал регент. — Какого черта вам понадобилось срывать переговоры, унижая Изабеллу?! Теперь придется воевать, и перевес будет на ее стороне! Конечно же, народ пойдет за той, чьи прадеды водили их предков сражаться за свою веру.

Орсини был достаточно прагматичен, чтобы романтика крестовых походов древности не производила на него впечатления.

— Армия наша, казна наша. Мы контролируем ситуацию, а она нет, — возразил он. Но регент и не думал слушать его.

— Я терпел вас, Орсини, только потому, что был связан словом! Теперь я не желаю видеть здесь вашу наглую физиономию. Убирайтесь вон! — прогремел он.

— Это неправда! Я на самом деле был вам необходим, и я был хорошим министром, лучшим, нежели вы могли пожелать, — запальчиво крикнул Орсини, — и вовсе не потому, что она этого требовала от вас, вы меня терпели.

— Больше вы мне не нужны, Орсини! Ключи от вашего кабинета отдадите Грюмону. И надеюсь вас больше не увидеть. Для вашего же блага. Прощайте!

Так Орсини лишился места, которым дорожил больше всего на свете. Как и Изабелла, он в одно мгновение оказался на улице, без друзей, с обидой на душе. Он поклялся, что Изабелла ответит за его унижение.




Война шла с переменным успехом. Порой удача поворачивалась лицом к Изабелле, порой ее настигала неудача за неудачей. Увлекая собственным примеров свое войско, она также оставалась в разбитом посреди леса лагере, ночуя в скромной офицерской палатке, к навершию которой прибили ее флаг. Ее красота и отвага могли на какое-то время увлечь за собой людей, но ненадолго. Пока еще они следовали за ней, и она обманывалась, полагая, что они всецело ей преданы. Но каждый из них искал в этой войне что-то свое, а ее судьба была им безразлична.




В последние дни лета Изабелла потеряла Барбье. Она, видевшая в нем возрожденного к жизни Антуана, пусть даже он и не был так похож на него, как ей показалось с первого взгляда, не желала замечать той простой истины, что он — не Антуан. Он был совсем другой человек, и утонченное благородство бедного Рони-Шерье не имело ничего общего с натурой графа де Барбье. Изабелла же упорно вела себя так, как если бы около нее находился преданный, чистосердечный, влюбленный Антуан. Она относилась к нему очень тепло, словно желая загладить воображаемую вину перед Антуаном, который так и не узнал, что она полюбила его близкого друга и стала его женой. Только графу де Барбье не дано было вникнуть в ее душевные переживания. Перед ним была красивая молодая женщина, женщина, недавно бросившая мужа, так что имелось основание полагать, что она уже никакая не невинная крошка, не понимающая, что к чему, женщина, не побоявшаяся разбить лагерь в лесу, оставшись в обществе нескольких сотен мужчин. Кроме того, она относилась к нему с явной симпатией и теплотой, разжигая его и без того нарастающее чувственное влечение. Антуан дал бы обет целомудрия и безбрачия, если б она того потребовала, но Барбье был другим. Он все чаще позволял себе вольности по отношению к ней: мог обнять за талию, притянув к себе, мог вдруг одарить ее полушутливым поцелуем, так что она не понимала, оскорбиться ей или обратить все в шутку. В его комплиментах все громче звучала настойчивость, они становились все откровеннее, все более открыто выражая снедавшее его томление.

В тот вечер она имела неосторожность отделиться от своих людей — просто хотела побыть одна. Ее не испугало и не насторожило появление Барбье. Более того, она приветливо улыбнулась и подвинулась, приглашая его присесть около нее на нагретый солнцем камень.

— Чудесный вечер, — заметила она, просто чтобы что-нибудь сказать. Его пальцы коснулись ее волос. Мгновение — и шпилька, удерживавшая узел на затылке, осталась у него в руке, а ее волосы водопадом заскользили по спине, скрыв ее под густым волнистым покровом.

— Как вы прекрасны, Изабелла, — прошептал он. Она не без недовольства собрала волосы и стала поспешно заплетать их в косу. Но он поймал и настойчиво отвел ее руки. — Не надо. Так вы гораздо краше. Не нужно этих кос и искусственных завивок. Женщина должна быть такой, какой создали ее боги.

Он перешел на шепот, слегка касаясь губами ее виска. Она вздрогнула и попыталась высвободиться. Барбье крепче перехватил ее руки, лишив ее свободы движений. В его глазах пылали отблески обжигающей страсти.

— Зачем вы так, граф! — вскрикнула она.

— Граф? Нет, к чему эти условности. Зовите меня Оноре, просто Оноре.

— Послушайте, отпустите меня!

Он, смеясь, покачал головой.

— Боюсь, вы слишком долго будете водить меня за нос, если я вас отпущу. К сожалению, я слишком люблю вас я не хочу больше ждать. Эта игра — легкий флирт, нежные взгляды, томные вздохи — хороша на несколько недель, самое большее, месяц. Потом взрослые люди должны как-то определиться в своих отношениях.

— Отношениях? Каких отношениях? Разве я дала вам повод полагать, что стану вашей?

— А разве нет?

— Вы принимаете желаемое за действительное.

Он толчком бросил ее на землю и навалился на нее всей тяжестью своего тела.

— Мое желаемое станет действительным, — ухмыльнулся он. — И не пытайтесь меня укусить, драгоценная, — он зажал ей рот рукой. И тут же над самым ухом грохнул выстрел. Барбье издал жалобный вопль, и его рука отдернулась. Он откатился в сторону, зажимая ладонью свежую рану в плече. В двух шагах от них стоял старый Сафон. Гнев перекосил его лицо, добавив морщин и складок, но он смотрелся величественно, как император.

— Ты, — он махнул еще дымящимся пистолетом, указывая на Барбье. — Я бы застрелил тебя на месте, но я помню еще твоего деда, который перевернулся бы в гробу от стыда, если бы узнал. Убирайся, чтобы я никогда больше не видел тебя. Пойдем, девочка моя. Все хорошо.

Он заботливо помог Изабелле подняться. Темные взлохмаченные волосы упали ей на лицо, придав ей нечто ведьминское. Она с ненавистью оглянулась на Барбье, который все еще сидел на земле, мрачно глядя на нее снизу вверх и прижимая руку к простреленному плечу. Из-под пальцев ручьем текла кровь.

— Когда я стану королевой, я не забуду, как ты обошелся со мной, граф де Барбье, — сказала она. Под руку с Сафоном она вернулась в лагерь.

Ее ждали свежие новости — как раз приехал Оринье.




— Есть еще новость, — утомленного многочасовой скачкой Оринье усадили около огня и окружили, терзая бесчисленными вопросами, не давая ему ни поесть, ни отдохнуть. Он терпеливо отвечал, но взгляд его постоянно возвращался к грустному лицу Изабеллы.

— Какая?

— О вашем муже.

Она вся подобралась, нетерпеливо вглядываясь в лицо собеседника. Он помедлил, но не из желания помучить ее.

— Мне стало известно, что он довольно успешно начал строить военную карьеру. На стороне регента. Сейчас он в чине капитана, но, надо думать, ненадолго. Наш отряд в Лакруа разметен не без его участия.

Она перестала его слушать, отдавшись во власть своих мыслей. Орсини и военная карьера? Не слишком на него похоже. Орсини — бравый офицер? Она покачала головой — нелепость. Он был служителем пера, а не шпаги. Хотя, зная его упорство, можно было предположить, что он не остановится, пока не станет маршалом.

— Король Оливье шлет регенту подкрепления, — услышала она.

— Что?! — она наконец вздрогнула, очнувшись от мыслей об Орсини. — Я, кажется, задумалась.

— Король Оливье посылает армию на помощь Гримальди. Целую армию. Через несколько дней у регента будет столько людей и оружия, что он сотрет нас в порошок одним ударом.

— Но тогда… Тогда и нам следует подумать об укреплении своих позиций. Нам не хватает людей, — проговорила Изабелла.

— Как насчет наемников?

— Но у нас нет денег.

— Когда вы станете королевой, они у вас будут.




Армия бунтовщиков прибывала. Сначала Изабелла радовалась известиям, что их численность неуклонно растет, но шло время, и она с холодком в сердце начинала понимать, что это уже не те люди, которых ей хотелось повести за собой в бой за ее трон. Это уже не были люди, обиженные несправедливым поворотом судьбы, столкнувшим их в безвестность. Это были не те люди, что утратили должности и привилегии, люди, которых она не всегда одобряла, но хотя бы могла понять. Она больше не была их частью. Она видела кругом новые лица, и эти лица не нравились ей. Это были авантюристы и наемники, охотники за деньгами и славой, их интересовали милости, которые благодарная королева окажет им в будущем, титулы, которые она им преподнесет, поместья, отобранные у противника, которые она им дарует. Они нанимались, торгуясь и выгадывая гроши, сердце их было холодно и безразлично к общему делу, а душа поклонялась только золоту. Она боялась их больше, чем солдат регента, которые защищали Закон и Справедливость. Закон и справедливость! Она безмерно раскаивалась, что начала эту войну, но дороги назад не было. Она не могла теперь остановиться и сказать: «Друзья, я погорячилась. Вернемся-ка мы все по домам». Уже сознавая несправедливость своих требований и поступков, она все же шла вперед, шла по инерции, не оглядываясь и не строя планов на будущее, как циркач-канатоходец.




Три ночи подряд она не могла заснуть. Усталость ничего не значила. Она закрывала глаза и слышала выстрелы, крики, брань. Никакое осознание, что ее охраняют, не помогало. Она никому больше не доверяла. Одинокая женщина среди сотен солдат, напуганная кошмаром, в который ввязалась, вконец отчаявшаяся, она дрожала и мерзла, лежа практически на голой земле, застеленной лишь тонким одеялом. Спать она не могла. Холод и страх преследовали ее. Третью ночь она лежала с открытыми глазами, настороженная, как дикий лесной зверек. Бедняга Сафон не выдержал ночного холода и непрерывно сотрясался от кашля. Изабелла подозревала, что он схватил воспаление легких, но ничем не могла ему помочь. Горячий чай, который она готовила на костре, приносил старику лишь краткое облегчение. На исходе третьего дня она начала понимать, что теряет его. Бедняга совсем ослаб. Она пыталась согреть его, усадив около костра и накрыв одеялами, но он не мог даже сидеть, пока она не села около него так, чтобы он мог привалиться к ней.

— Бедная моя девочка, — пробормотал он. — Во что я втянул тебя, старый балбес! А ведь я знал тебя совсем крошкой, когда ты еще была мне по колено, такая смешная важная девочка в платье со шлейфом.

— Все будет хорошо, — она склонила голову его на плечо. — Вы не волнуйтесь, Сафон.

— Я погубил тебя, девочка моя. Что же я наделал!

Его стенания заставили ее тосковать еще сильнее. Вместо того, чтобы поддержать старца, она поняла, что плачет сама.

— Я так хочу домой, Сафон, я так хочу домой, — ей не удалось удержать рыдание, и один из солдат, охранявших ее покой, презрительно обернулся посмотреть на нее. Сафон неловко обнял ее слабой рукой, горевшей от жара.

— Брось все это, девочка. Ни к чему оно тебе. Возвращайся домой, к мужу. Он поймет тебя. И Гримальди простит, если ты сдашься сейчас.

— Я не могу вернуться к Орсини. Он больше не любит меня. Я ему не нужна.

— Глупости, девочка моя. Я в это не верю. Даже у этого несносного мальчишки достаточно мозгов, чтобы понять, какую женщину ему дали боги.

— Вы не понимаете, Сафон, — всхлипнула она.

— Это я-то? Я стар, я много чего повидал. Я никогда не видел пары, столь идеально подходящей друг другу, как вы. Но вы не готовы были к браку.

— Почему?

— Слишком невинны. Ты, бедная девочка, повинуясь долгу, стала женой старого мерзавца, и только ты знаешь, какую рану нанесло это твоей женственности. Нужны были долгие месяцы терпения, чтобы ты поборола в себе эту память. И не говори, что это другое. Это то же. Ты не привыкла отождествлять в любви душевное и плотское начало, а все едино, все связано. А этот мальчишка, этот честолюбец, что знал он о любви? Уверен, у него и девушки-то не было, пока он не женился на тебе. Вот откуда растут корни вашего разлада. Но я-то, старый дурак, вместо того, чтобы наставить тебя, сиротку, втянул тебя в эту войну, чтобы потешить себя на старости лет. Что ж, получай, помирать будешь под кустом, как бродяга, — он устало закрыл глаза. — Я думал, все будет легко, раз, два и готово. Но я не оправдываюсь, нет. Старый дурак…

Его голова упала на грудь. Изабелла вздрогнула и окликнула его, но не дождалась ответа. Старый министр скончался. Она почти не почувствовала горя. Измученный разум отказывался осознавать правду, правду, что теперь, без этого эгоистичного самовлюбленного старика, она осталась совсем одна. Она уложила тело Сафона, ставшее совсем легким, и аккуратно сложила его руки на груди. Потом накрыла его плащом и вернулась к костру. Немигающие глаза неотрывно следили за оранжевыми язычками пламени. Отныне она совсем одна.




Войска регента, усиленные мощью Оливье, ударили — и победили. Жалкая армия Изабеллы была рассеяна по долине. Ее брат, ее муж, — все ополчились против нее, все хотели растоптать ее, увидеть ее сломленной. Как она ни клялась себе, что они не одержат над нею верх, что могла она одна, без поддержки? Что могла она противопоставить мощи Оливье, энергии Орсини, хитрости Гримальди?




Изабелла прекрасно поняла, что ее борьба проиграна. Она была наголову разбита. От ее войска ничего не осталось, кроме жалкой кучки насмерть испуганных беглецов, да и сама она чудом осталась жива. У нее тоже оставалась одна лишь надежда — ее последнее унижение — бежать, бежать, сломя голову, рассчитывая, что ее сочтут погибшей и не станут искать. Она осталась совсем одна, и углубившаяся в лес дорога нагнетала на нее смертную тоску. Не лучше ли будет сдаться и просить пощады? Она вздрогнула, стыдясь своего страха. Она брела вперед, не разбирая дороги, гонимая ужасом перед содеянным и перед расплывчатым будущим, смутно представляя себе, куда и зачем идет. У нее не было больше ни прошлого, ни грядущего, ничего. Ей нечем было дорожить, нечего ждать.

И тут она увидела Орсини. Он выехал на своей лошади ей наперерез и теперь ждал, пока она поравняется с ним.

— Кто же так спасается от погони, Изабелла — королева Аквитанская? Через пять, ну, самое большее, десять минут, тебя схватят и предадут справедливому суду.

— Меня уже схватили, — равнодушно отозвалась Изабелла. — Можешь везти меня куда хочешь, мне все равно.

Его губы насмешливо искривились в знак издевки.

— И не подумаю. Это было бы слишком просто. Ты стала на путь изгнанницы, которую преследуют, как охотники олениху, что ж. Ты сама выбрала свой путь. Иди куда глаза глядят, прячься, живи в страхе, попробуй перехитрить преследователей, уехать за границу. Я не буду мешать тебе.

— Поздно, Эжен. Мне уже не уйти от погони. Приходи на казнь, попрощаться со своей женой.

— Нужно бороться до конца, Изабелла, — он спрыгнул с лошади и протянул ей поводья. — Уезжай.

Она не заставила просить себя дважды и немедленно оказалась в седле.

— Поспеши, — напутствовал ее Орсини. — Они близко.

Изабелла пришпорила коня, даже не прощаясь с Орсини. Он тоже молча посмотрел ей вслед и бесшумно скрылся в лесу, где его ждал военный отряд.

Изабелла была и рада, и не рада — одновременно. Она слишком устала, чтобы чувствовать в себе достаточно сил для борьбы, но ее обнадеживало, что Орсини не опустился до того, чтобы сдать собственную жену законным властям.

Вскоре Изабелла услышала за собой топот лошадиных копыт. И как она не загоняла лошадь, ее настигли и схватили. Изабелла ожидала, что ее тут же отвезут в тюрьму, однако ее временно заперли в монастыре Святой Агнес, который был расположен неподалеку. Здесь ей предстояло оставаться до того дня, когда регент пришлет за ней, — решив, что с ней теперь делать.

К ней не были жестоки. Она жила скромно, тихо, но без права выйти за пределы монастыря. Она могла прогуливаться по монастырскому дворику, но стоило ей хоть устремить взгляд на ворота, как монахини в беспокойстве подтягивались к ней.

Время в монастыре тянулось так медленно, что день казался неделей. Изабелла не искала возможности бежать. Она с горечью ждала, пока ее судьба решится — так или иначе.

Она не могла не тешить себя надеждами, что регент не решится предать казни ее — Изабеллу Аквитанскую, тетю короля, которая собственноручно посадила племянника на свой трон. Возможно, ее просто изгонят из страны навсегда… Но даже если регент захочет избавиться от нее навсегда, ей казалось — она испытает лишь облегчение. С тех пор, как она потеряла Орсини, жизнь утратила для нее большую часть привлекательности. Вот уж никогда она не думала, что будет так горевать из-за мужчины, которого сама и покинула. Да, тогда еще она не способна была понять, что жизнь сама по себе, даже без Орсини, представляет собой наивысшую ценность. Ей еще только предстояло повзрослеть, пережить не один горький жестокий удар, встретить лицом к лицу смертельную опасность — и понять. А пока, совершенно отрезанная от внешнего мира, Изабелла терпеливо ожидала у окна своей комнаты-кельи. Ее кроткое, почти безразличное ожидание снискало ей некоторое уважение строгих монахинь.

И вот наступил день, когда она увидела, как к воротам монастыря приближается всадник на взмыленной лошади. Он три раза стукнул в ворота и остановился поодаль. Форма выдавала в нем офицера — естественно, офицера, служившего регенту — темно-оливковая с серым. Несколько мгновений, и тяжелые ворота отворились, пропуская его. Изабелла поняла, что день, которого она и боялась, и ждала, наступил.

Густая листва почти скрыла от нее спешившегося офицера, которого полностью закутанная в черное сестра проводила до дверей. Только в последнюю минуту его лицо мелькнуло в просвете, и Изабелла вскрикнула, узнав своего мужа. Орсини! Напрасно она посчитала, что он не будет больше бороться против нее! Через считанные секунды щелкнул замок в двери, и Изабелла увидела, что не обозналась, — это был именно Орсини. С ним была настоятельница.

— Как ты мог! — тихо вымолвила Изабелла. — Эжен, ты все-таки неисправим, — в ее голосе зазвучал укор.

— Я приехал, мадам, чтобы сопровождать вас во дворец. Над вами будет свершен справедливый суд, — игнорируя ее слова, произнес он и отсалютовал ей — как королеве. Краткий кивок монахине, и она смиренно посторонилась, пропуская пленницу. — Пусть сестры проводят госпожу маркизу вниз.

Набросив на плечи плащ, Изабелла в сопровождении двух молчаливых сестер спустилась во двор. Ее ждала оседланная лошадь, что уже само по себе было странно, — такую пленницу больше бы пристало везти в карете.

— Ты даже не свяжешь меня? — иронически спросила она у Орсини. Он смерил ее надменным взглядом.

— Тебе все равно не сбежать от меня, Изабелла.

— А если я попытаюсь?

— Я обязан буду помешать тебе.

— Тебе велено доставить меня живой или мертвой?

— Да.

— Но лучше мертвой, да? Так проще.

— Нет.

Он отвечал так сухо и односложно, что Изабелла умолкла. Ей подумалось, что было бы достойной местью бежать и вынудить его застрелить ее, и пусть бы он попробовал жить с этим дальше. Если бы он вообще смог это сделать. А смог бы? Если бы все-таки смог, угрызения совести не покинули бы его до самой смерти. Пока она терзала себя безответными вопросами, они вместе покинули стены монастыря. Дорога извивалась по лесу, утопая в желто-зеленых зарослях. Под лошадиными копытами шуршали опавшие листья. Небо, по-осеннему яркое и высокое, сияло прозрачной синевой. Изабелла украдкой поглядывала на Орсини, жалея, что не может проникнуть в его мысли.

— И… какая судьба меня ждет? — наконец спросила она. — Наверняка все уже решено. Так что? Казнь? Тюрьма? Изгнание?

— Не знаю.

— Ты не можешь не знать, раз тебя послали за мной!

— Меня никто за тобой не посылал.

Она опешила.

— Но ты же показал настоятельнице письмо?!

— Старушка мало что в этом смыслит. Я сам его написал.

— Но я видела печать — королевскую печать!

— Да, регент позабыл ее у меня забрать, когда выгонял со службы, — он бросил на нее выразительный взгляд, словно приглашая ее посмеяться вместе с ним над забывчивым герцогом Гримальди. — Она, правда, недействительна, но откуда этой старой монашке об этом знать.

— Ты же губишь себя! — вскричала она.

— Почему? — он не разделял ее пыла. — Официально я за тридевять земель отсюда, и никто не узнает, кто увез государственную преступницу из монастыря, куда ее заточили.

— Эжен!

— Не благодари раньше времени, Изабелла. Кто знает, какую судьбу готовил тебе регент. Я, к примеру, не знаю и не желаю рисковать. А ведь не исключено, что он собирался простить тебя.

— А может — отрубить голову.

— Не думаю. Хотя… Может, и так. Ага, вот и развилка, — он придержал коня и повернулся к ней. — Тебе направо, Изабелла. Езжай, удачи тебе.

— Эжен, ты бросишь меня здесь?!

— Я и так спас тебя, Изабелла.

— И что же мне делать?

— Беги. Тебя скоро хватятся. Прибудет настоящий гонец, и тогда на тебя начнется настоящая охота.

— Лучше бы ты оставил меня в покое, Эжен! — вырвалось у нее. — Куда я теперь поеду? Одна, без денег, не зная дороги.

— Как я уже говорил, Изабелла, это твой выбор. Надо было не начинать войну, раз ты не готова к такой жизни — без заботливых слуг и мудрых советников. А теперь прощай.

— Эжен, Эжен, прошу тебя…

Она готова была разрыдаться. Отчаяние охватило ее, заставив жалобно заныть каждую клеточку тела. Но Орсини повернул свою лошадь — влево от развилки.

— Спасай свою жизнь, Изабелла, и не мешай мне делать то же самое.

— Меня все равно схватят! — крикнула она ему вслед. Он легко стегнул поводьями коня, и тот, нервно перебирая копытами, мотнул головой.

— Значит, это судьба. А я сделал все, что мог. Прощай же.

Шпоры вонзились в лошадиную плоть, и через мгновение Орсини скрылся за листвой. Он уехал, и Изабелла осталась в одиночестве. Как всегда. В одиночестве. Ее душили слезы, и не было больше смысла их сдерживать. Он бросил ее одну! Опять бросил ее одну! Он, словно злой гений, нес ей одно только зло. Уезжай! Легко сказать! А у нее ни гроша в кармане. Не красть же ей! Ну что тут сделаешь? Она отерла лицо и пустила лошадь шагом.

«Я отомщу тебе, Эжен, будь ты проклят, — подумала она скорее грустно, нежели зло. — Ничего у меня больше не осталось. Ничего…»

Но на самом деле в ее сердце еще жива была любовь к нему, хотя в ту минуту она не раздумывая задушила бы того, кто ей сказал бы об этом.

Несколько минут она ехала, продолжая вытирать набегавшие на глаза слезы. Дорога пару раз повернула, потом молодая женщина оказалась на поляне, поросшей густой, чуть подернутой желтизной травой. И там ее поджидал Орсини, нетерпеливо перебирая пальцами повод.

— Да что ты так долго, Изабелла? За это время можно было дойти пешком.

Она онемела от изумления. Чуть придя в себя, она заметила, что Орсини, по-видимому, приехал по тропинке, шедшей параллельно той дороге, которой держалась она. Должно быть, развилка была ложной, и обе дороги через полмили вновь сливались в одну.

— Поспеши, — потребовал он. Изабелла подчинилась, пытаясь украдкой привести себя в порядок. Ей было бы стыдно обнаружить перед ним свой страх и свою слабость.

— Зачем ты так со мной? Я… я не понимаю. Чего ты на самом деле от меня хочешь?

— Как, ты снова недовольна? — он изобразил удивление.

— Я не знаю… Я… запуталась. Может, это снова ловушка.

— Я хочу тебя спасти. Вот и все. Я вижу, одной тебе не выбраться. Да ты и не хочешь этого, не так ли? Я сам отвезу тебя.

— А твоя карьера?

Он презрительно скривил губы.

— Моя карьера! С такой женой, как ты, прочное положение при дворе мне не грозит. Ты в любом случае потянешь меня за собой на дно.

— Ты несправедлив ко мне.

— Я? Я, кто жертвует всем ради женщины, которая положила его голову под топор? Ведь никто, Изабелла, никто не верил, что я не заодно с тобой.

— Это не помешало тебе стать капитаном армии моего противника, — съязвила Изабелла. Он усмехнулся.

— Это правда. Так что меня будут судить военным судом.

— Эжен! Я никогда не желала тебе зла!

— Именно поэтому и затеяла эту войну?

— Как ты не можешь понять меня, Эжен?! Я не могла больше так жить…

— Потише, Изабелла. Лучше пришпорь-ка свою лошадь и не отставай от меня.

Она с тревогой обернулась.

— А что… Что это, Эжен?

— Не знаю. Всадники. И немало. Возможно, тебя уже хватились. Раньше, чем я думал. А может, просто случайный отряд.

Он подстегнул хлыстом ее лошадь. Она судорожно впилась в поводья.

— Может быть… — он сердито прервал ее:

— Скорее, Изабелла!

Лошади понеслись галопом, и ветер засвистел у Изабеллы в ушах. Давно ей не приходилось так быстро скакать, и теперь еле удерживалась в седле. Она была как во сне. Поведение Орсини совсем сбило ее с толку. Она уже не понимала, губит он ее или спасает, она послушно следовала за ним, готовая идти за ним хоть в ад. А топот позади все приближался. Шум усиливался, похоже, их настигал целый отряд.

— Нам не уйти, — прошептал Орсини. Изабелла, задыхаясь от скачки, проговорила:

— Нам бы стоило бросить лошадей…

Он кивнул в знак согласия, дернул поводья и, ловко спрыгнув с седла, помог сойти Изабелле. Бросив лошадей на дороге на произвол судьбы, они углубились в густые заросли, переходившие сначала в густой подлесок, а затем в едва проходимую чащу. Здесь, где можно было потерять друг друга, отойдя на пару шагов, у них был шанс спрятаться. Орсини тащил спотыкающуюся, выбившуюся из сил Изабеллу за собой.

— Скорее, — повторял он. А позади затрещали ветки под ногами их преследователей. Теперь не было сомнений, что это была погоня. Кому б еще пришло в голову спешиться, чтобы пройти по заросшим колючими кустарниками дебрям, где укрылись беглецы? Хриплые крики солдат, заметивших сломанные ими ветки и спешивших следом, заставляли напрягать все оставшиеся силы. Орсини выбирал самые узкие запутанные лазейки, где порой пробираться приходилось на четвереньках, рискуя забраться в болота, опасные своей губительной трясиной. Выстрелы не остановили их. Изабелла невольно вскрикнула, когда осознала, что пули свистят около самого ее лица. Насмерть перепуганная, она вынуждена была еще скорее мчаться вперед. Теперь она понимала, что с ней не шутят, что ее действительно приказано доставить «живой или мертвой». Ее не велено было щадить! Она была уже в том состоянии, когда не замечают ничего вокруг, кроме свиста ветра в измученных легких. Когда она заметила, что одна из пуль ранила Орсини, преследователи уже начали отставать, — ведь их-то жизни не зависели от этой погони.

— Эжен, — выдохнула она в ужасе, когда увидела, что по белой материи его сорочки расползается алое пятно, но он приложил палец к губам, требуя молчания.

— Пустяки. Давай, Белл, не останавливайся. Мы сможем, — произнес он вполголоса. Пока она не опомнилась, он схватил ее за руку повыше локтя и вновь потащил за собой. Он еще не чувствовал ни боли, ни слабости, слишком велико было напряжение, в котором он находился. Изабелла сразу позабыла о страхе за свою жизнь, свою свободу. Опасность грозила Орсини! Она сразу, в ту же минуту поняла, как себя обманывала до сих пор. Ведь она была сама виновата, что любовь к этому человеку заслонила от нее весь остальной мир. Она с радостью принесла себя в жертву, даже и не думая о последствиях. Как же можно было винить его в своей собственной ошибке! И вот теперь, — теперь то же. Без разницы, что будет с ней, лишь бы он не пострадал…

— О Эжен! Мы не можем идти дальше! Умоляю, Эжен! Я не могу позволить тебе играть своей жизнью!

— По-твоему, мне необходим покой и хирург мэтр Бальен? — огрызнулся он сердито.

— По крайней мере, перевязка. Если ты потеряешь много крови, у тебя не хватит сил. Прошу тебя!

— Еще не время, Изабелла. Пока мы не будем в относительной безопасности, о привале не может идти и речи.

Видно было, что ему все труднее и труднее идти. Изабелла не могла протестовать, он крепко держал ее за руку, предвидя сопротивление. Они вышли к ручью, единственный путь на противоположную сторону шел по поваленному дереву. Эжен мгновенно решился.

— Ну-ка, на ту сторону! И не вздумай упасть в воду, Изабелла.

Изабелла недоверчиво глянула ему в лицо. Но он неумолимо потянул ее за собой. Ступив на узкий ствол, молодая женщина пошатнулась. Она с ужасом глядела на Орсини, но он достаточно твердым шагом преодолевал препятствие. Только губы его слегка скривились. В ветвях тревожно каркали вороны, и Изабелла с трудом отогнала мысль, что это дурной знак. Взгляд ее был прикован к расползающемуся алому пятну крови. Вся армия регента не могла внушить ей такого ужаса. Преодолев ручей, Эжен с трудом нагнулся и столкнул деревце в воду. Путь назад теперь был отрезан. Изабелла тревожно заглянула ему в глаза, но он махнул рукой, мол, все в порядке, но его лбу выступила испарина.

— Надо уходить отсюда, — хрипло сказал Орсини. Изабелла поспешила за ним. Она уже выбилась из сил, хотя не призналась бы в этом ни за что на свете. Ей было стыдно, что Орсини даже в раной в боку может дать ей сто очков вперед.

Они прошли по густым зарослям терновника и снова углубились в лес. Только когда начало темнеть, Орсини согласился, что им пора отдохнуть.

— Идем туда, за холм, — предложил он, указывая ей на темнеющий неподалеку перелесок у подножья поросшего зеленью холма. Там, в тени желтеющих осин, они расположились на ночлег. Земля, днем согретая сентябрьским солнцем, еще не окончательно остыла, и беглецы устроились прямо на слегка пожухшей траве. Вконец вымотавшийся Орсини прилег на здоровый бок и перевел дыхание, устало прикрыв глаза. Усилие, которое он сделал над собой сегодня, было бы не под силу никому. Перепуганная его бледностью Изабелла опустилась около него на колени. Она не знала, насколько глубока его рана и насколько опасна. Они были так глубоко в лесу, вдали от людских поселений, так что рассчитывать приходилось лишь на себя.

— Эжен, — она тихонько окликнула его.

Он приоткрыл глаза и встретил ее умоляющий взгляд.

— Кровь идет, — прошептала она, показывая на его бок.

— Надо еще вытащить пулю, — проговорил он чуть слышно. Изабелла собрала все свое мужество и извлекла у него из-за пояса нож.

— Как же мне развести огонь…

— И не думай, — отозвался Орсини. — Ты мигом привлечешь сюда солдат.

— Но надо обработать лезвие, не хватало еще занести инфекцию в рану.

— Возьми флягу, там немного бренди, плеснешь на него. Только оставь и мне, ладно?

Изабелла налила тонкой струйкой немного крепкого напитка на обе стороны лезвия.

— Не бойся, — подбодрил ее Орсини. Она тяжело вздохнула и осторожно убрала залитую кровью полу рубашки. Рана, к счастью, была пустяковой, и знающий лекарь быстро поставил бы на раненого на ноги. Но она не была знающим лекарем. Пока она неловко пыталась извлечь пулю, Орсини только тихо постанывал. В конце концов, Изабелле удалось справиться со своей непростой задачей, правда, Орсини к тому часу был совершенно измучен. Она поспешно протерла его бок тряпицей, смоченной в бренди, и, как сумела, наложила повязку, разорвав на полосы свою полотняную нижнюю юбку. Руки молодой женщины дрожали от напряжения, а ее сердце сковал страх. Она боялась, что рана может оказаться смертельной, ей казалось, что Орсини уже и не дышит. Однако он просто ослаб и теперь отдыхал, стараясь не шевелиться, чтобы не спровоцировать новое кровотечение.

— Как ты, Эжен? — она заметила, что он шевельнулся.

— Ничего, заживет… В фляге что-нибудь осталось?

— Да, немного. Возьми, вот.

Он взял у нее флягу и жадно проглотил остатки. Изабелла следила за ним с таким жалостливым выражением на лице, что он изобразил бодрую улыбку.

— Ложись-ка спать, Изабелла. Не надо меня раньше времени хоронить. Я еще поживу. А вот ты должна отдохнуть, еле на ногах держишься. Ведь завтра мы должны продолжать свой путь.

Изабелла не стала возражать, хотя она сильно сомневалась в этом. Она прилегла около Орсини, но глаз так и не сомкнула. В конце концов она поддалась соблазну и, просунув руку ему под локоть, осторожно обняла его. Она ощутила, что он сжал ее ладонь в своей, и, ободренная, придвинулась поближе, прильнув щекой к его плечу. Орсини тихо вздохнул.

— Черт, бок словно каленым железом припекают, — пожаловался он. Изабелла ничего не могла сделать для него, она лишь крепче обняла его, пытаясь хоть как-то выразить ему свое сочувствие. Никогда еще ей так не хотелось сказать ему, как сильно она его любит. «Ему сейчас не до того», — подумалось ей. Изабелла вздохнула, обещая себе, что скажет ему все, как только ему станет лучше. И тут же со страхом подумала, что Орсини может и не выжить. Она гнала эту мысль, но она упорно возвращалась, больно отдаваясь под сердцем. Она не спала всю ночь, хотя Орсини под утро все-таки задремал.

Наступившее утро было серым и неприветливым. Изабелла боялась, что упрямый Орсини непременно захочет идти дальше, но он, очнувшись от неспокойного сна, вынужден был смириться с тем, что еще не в силах никуда идти. Вся его деятельная натура протестовала против задержки, но его лихорадило, ноги подкашивались, а бок непрерывно терзал жестокой болью. Изабелла была терпелива как никогда. Она не пререкалась с ним, а лишь дождалась, пока он сам поймет, что ему необходим покой.

Чтобы выжить в этом глухом лесу, Изабелла собрала в подол своего платья грибы и орехи, которые щедро дарил своим гостям сентябрьский лес. Остаток дня она просидела около Орсини, который уже к вечеру успешно рискнул сесть. Глядя на него, она размышляла, что хоть брак их разрушен, осталось что-то, заставившее Орсини рискнуть жизнью, чтобы вернуть ей свободу, а ее саму — сидеть около него вместо того, чтобы поскорее спешить к границе.

— Как же так, Эжен, — прошептала она, — как же так. Ты стал на сторону моего противника, ты помог ему разбить меня, мои войска. Я по своей воле покинула твой дом. И все же ты — самый близкий для меня человек.

— Жаль, что я не сумел сделать тебя счастливой, Белл.

— Нет, ты не виноват. Я была счастливой женщиной. Мне было хорошо с тобой. Это все проклятая кровь моих дедов. Я почувствовала себя выброшенной из жизни.

— Ты должна была сказать это раньше. Я бы понял тебя.

— И что? Ведь ты знал об этом и без моих слов, но ничего не мог сделать.

— Всегда есть выход…

— Вспомни, мы же искали. Ты же не хотел быть «мужем королевы». Но это все, на что способна была моя фантазия.

— Мне казалось, корона не так уж важна для тебя, Белл.

— И я так думала. Но это оказалось так трудно — с утра до ночи быть предоставленной самой себе, ничем не занятой, никому не интересной. Я не умею жить такой жизнью.

— Я тебя понимаю. Я бы так не смог.

— Тебе повезло родиться мужчиной, — улыбнулась Изабелла.

— Зато ты прелестная женщина и должна этим гордиться.

Изабеллу согревала мысль, что она все еще не безразлична Орсини. Страх перед будущим отступил, она положилась на внутреннюю силу своего мужа, как верующий на Бога.

Он легко коснулся ее руки.

— Я ведь не из тех мужчин, Белл, что полагают, будто дело жены только следить за порядком в доме и рожать детей. Но я и правда не знал, чем тебя занять. Может, я был невнимателен, чересчур погружен в работу. Но ты сама не захотела видеть меня ленивым растолстевшим помещиком. Мне жаль, что так вышло. Но мне казалось, днем ты сама найдешь себе развлечение, ведь перед тобой открыт целый мир, остается лишь протянуть руку и взять желаемое.

К следующему утру Орсини стало гораздо лучше, и он вполне мог идти дальше. Изабелла попыталась убедить его еще подождать, но он и слушать не стал.

— Сделай повязку потуже, и не будем терять времени, — заявил он.

Это был трудный переход. С усилием переставляя усталые ноги, Изабелла поражалась мужеству Эжена. Себя она считала слабой, потому что если б не Орсини, она б уже бросила бороться за жизнь. Она не осознавала, сколько силы духа было в ней самой, раз она все-таки шла, не позволяя себе ни единой жалобы.

На ночь они расположились в небольшой рощице из молодых осин. Орсини долго что-то прикидывал в уме.

— Мы уже скоро выберемся, — наконец заметил он. — Думаю, завтра или послезавтра мы выйдем к морю в миле-другой от порта.

— Куда же мы поплывем?

— Там увидим, Изабелла.

— Странно начинать свою жизнь сначала, — задумчиво произнесла Изабелла.

— Пустяки. Вот увидишь, так интереснее жить. Уж поверь мне.

— Но я люблю эту страну и не хотела бы уезжать. Я здесь родилась…

— Никогда не знаешь, как повернется жизнь. Может, ты сможешь вернуться.

Изабелла промолчала. Она не могла объяснить ему, почему для нее так много значит именно эта земля. Она и сама не знала. Должно быть, кровь ее предков-королей играла ее чувствами. Она чувствовала себя неотделимой от здешней земли, как легенда. Зато Орсини, как сорная трава, мог жить где угодно, ему везде находилось место. Он был умным, сильным, энергичным и лишенным предрассудков, где ему было понять душевную хрупкость такой женщины, как Изабелла. Орсини увидел, как она подавлена, и, не зная, как поддержать ее, привлек к себе.

— Изабелла…

Его объятия были для нее лучшей гаванью от всех житейских бурь. Она блаженно вздохнула и спрятала лицо у него на груди.

— Мне совестно, Эжен. Я боюсь будущего. Я не знаю, где правда. Я не знаю, к чему мне стремиться.

— Не нужно стремиться, Белл. Нужно просто жить.

— Хочется оставить после себя след…

— Память о самой взбалмошной королеве всех времен и народов? Полно, Изабелла, тебя никогда не забудут.

— Не смейся надо мной, Эжен.

— Да я и не смеюсь. Будь мудрой, Белл, будь самой собой и все. Не пытайся играть роль, которая тебе не по душе.

— Роль?

— Ты была ужасной королевой, признай это. Ты скучала. Тебе не с кем было поговорить. Ты не выносила рассуждений о финансах. Я мог издать новый закон, а ты через месяц спохватиться, что не знаешь о нем.

— Я была слишком юной.

— Ты и сейчас еще девчонка, Белл.

— Неправда.

— Правда. У тебя будет еще время, Белл. Ты станешь старше и сама разберешься, чего ты действительно хочешь от жизни.

Изабелла знала, что он прав. Ей не хотелось искать смысл жизни, сейчас ей хотелось одного — остановить время, чтобы никогда не отрываться от него. А судьбы всего мира были лишь фоном. Он не мог не почувствовать, как взволнованно бьется ее сердце. В полумраке, при свете лишь далеких звезд, он вгляделся в ее лицо и осторожно провел пальцем по ее нежным губам. Она приподняла голову, и Орсини поцеловал подставленные ему губы. Изабелла ответила с необычной для нее страстью. Несколько мгновений они не могли оторваться друг от друга.

— Эжен, любовь моя, — тихо выдохнула она. Он целовал ее шею и плечи, и она, забыв обо всем, изгибалась в его объятиях. Никогда еще страсть так не ослепляла ее, она забыла, что еще недавно боялась за его жизнь. Весь мир словно исчез. Никогда в уютной тишине супружеской спальни она не чувствовала себя такой счастливой, такой свободной. Она не узнала бы себя, будь она способна рассуждать. Выплывая из блаженного тумана, Изабелла обнаружила, что Орсини устало откинулся на траву рядом с ней. Ей стало стыдно, что он и так ослабел от потери крови, а теперь еще и она. Она прижалась к нему, и он обхватил ее одной рукой. Засыпая, он проворчал что-то маловразумительное, но судя по тону, очень ласковое.




Подстрелив ранним утром пару диких голубей, Орсини обеспечил им завтрак не хуже, чем у короля. Над долиной клубился густой, словно сливки, тягучий туман, и он рискнул разжечь небольшой костер. Голубиные тушки лежали на куче листьев, но Изабелла, печально и задумчиво облокотившаяся об осиновый ствол, не притронулась к ним. Обождав немного, Орсини усмехнулся и молча покачал головой, потом сам взялся за приготовление завтрака. Королева! Ей даже в голову не приходило что-то делать самой. Пожалуй, если бы он был при смерти, она, начав умирать с голоду, догадалась бы, что никакие слуги не прибудут, чтобы позаботиться о ней. Но пока он был на ногах и полон сил, она безучастно предоставила ему заботиться о них двоих, выполняя как мужскую, так и женскую работу — всю работу. Он хотел слегка попенять ей, но решил, что они едва только помирились, и глупо будет начинать новый день ссорясь. Он смолчал, напоминая себе, что это не ее вина. Это не лень. В душе она королева Аквитанская, все еще королева Аквитанская, а он для все все еще — или навсегда — ее первый министр, которого она любила, которому доверяла, но и которому всегда можно было заявить: «Такова моя королевская воля!» и точка.

— Завтрак готов, Изабелла.

Она придвинулась ближе к огню.

— Спасибо.

Точно так же она поблагодарила бы слугу. Он постарался отвернуться, чтобы она не заметила выражения его лица. «Я еще перевоспитаю тебя, королева Изабелла, — подумал он. — Но не теперь. Не теперь и не здесь…»

Изабелла могла поздравить себя. В качестве утешения за перенесенные в прошлом и за еще предстоящие страдания она одержала ту победу, которой, собственно, и искала. Она отвоевала любовь мужа, заставила его по-новому взглянуть на себя. Орсини повзрослел, его мальчишескую вспыльчивость и непримиримость сгладило время. Наконец-то он разглядел в ней Женщину. Ранимую. Одинокую. Просто женщину без короны и шлейфа. То, что он испытывал к ней, было высшей формой любви; любви, в которой от дружбы, заботы и понимания было больше, чем от страсти, ярко горящей, но недолговечной. Хотя, конечно, красота и наконец встрепенувшаяся чувственность Изабеллы сыграли не последнее дело.




В порту было полно солдат. И солдаты искали ни кого иного, как ее, Изабеллу. Ну и, конечно, Орсини тоже немало насолил регенту. Однако его искали не столь рьяно. Он был изменником, верно, но основная опасность исходила от отрекшейся королевы.

— Слишком поздно, — вздохнул Орсини. — Нам следовало двигаться много скорее, чтобы прибыть сюда раньше, чем тебя начнут искать по всей стране. Теперь нам не уплыть.

— Что же делать?

Его рука чуть сжала ее плечо.

— Ничего. Нужно переждать. Пойдем отсюда.

— Куда?

— Не знаю. Подальше, — он нетерпеливо потянул ее за собой, а она все оглядывалась назад.

— Но нам некуда идти, Эжен!

Они нырнули в тень, прочь от любопытных взглядов. Скоро портовый городок остался у них за спиной.

— Ничего, — успокаивал ее Орсини. — Через пару дней Гримальди решит, что ты ускользнула, несмотря на все его усилия, и займется делами более насущными. Он не сможет вечно держать тут своих солдат.

Они брели по дороге, держась за руки.

— Кошелек или жизнь!

Десяток оборванцев окружили их, явившись, словно по мановению волшебной палочки. «Они прятались в зарослях, поджидая путников», — догадалась Изабелла.

Орсини схватился за шпагу. Глупый маневр, учитывая, что он был один против десяти.

— Отдавай кошелек, и мы оставим тебе жизнь, а твоей подруге честь. Или ты хочешь рискнуть — попробовать сразиться с нами всеми? — бандит приблизился. Побледневший Орсини убрал шпагу и усмехнулся.

— Вижу, что вас больше, но никак не могу исполнить ваше требование. У меня лично нет ни гроша.

— Ты не похож на бродягу, приятель. Боюсь, ты нас дурачишь. Эй, ребята! — окликнул он товарищей, кивая на Орсини. Сопротивляться было немыслимо, и Орсини, сжав зубы, позволил обыскать себя.

— Ничего, атаман.

— Хм, должно быть, деньги у женщины. Ну-ка…

— Вы не посмеете обыскивать меня! — вскричала Изабелла.

— С чего бы не посметь? Подумаешь, барыня! Переживешь, — пренебрежительно съязвил негодяй, потянувшись к ней.

— Не смейте! Я — королева Аквитанская. Уберите от меня руки!

Орсини застонал, возводя глаза к небу. Признание Изабеллы показалось ему катастрофой. Но разбойники были оглушены.

— Постойте-ка, — атаман внимательно оглядел ее. — Черт меня возьми, ведь это и вправду она!

— Кто? — его товарищи окружили молодую женщину, без стеснения рассматривая ее.

— Изабелла Аквитанская, — он подбросил на ладони монетку с изображением королевского профиля. — Это она. Я видел ее во время свадебного шествия. Эй, Морис, ты ж был со мной. Это она?

— Ага, — угрюмо кивнул низкорослый бандит из-за его плеча.

Она стояла молча, гордо выпрямившись перед ними. Атаман медленно стащил с головы черную виды видавшую шляпу.

— К услугам вашего величества, Поль Верген.

Он не смеялся над ней! Даже Изабелла изумилась, а Орсини и подавно потерял дар речи. Но потом он криво усмехнулся нелепости жизни, — вот, где нашла королева Изабелла друзей и почитателей, в банде грабителей с большой дороги!

Изабелла, легко вернувшись к своей извечной роли, милостиво кивнула в знак прощения и подала ему изящную, хотя и не слишком чистую ладонь для поцелуя. Бандит, едва только грозивший отдать ее на поругание, лишь почтительно коснулся ее губами.

— Куда бы не следовало ваше величество, мы готовы сопровождать вас, чтобы обеспечить вашу безопасность.

Атаман был по-своему любезен. Должно быть, в прошлой жизни он был не простым крестьянином.

— Нас преследуют солдаты Гримальди! — объяснила Изабелла.

— О, этого узурпатора!

Возмущенный ропот открыл Орсини глаза, и он еле удержался, чтобы не прыснуть. Всякое невежество было противно его натуре, и он, всегда пытавшийся заглянуть в корень вещей, не мог не удивляться наивности этих людей, каждый из которых мог свалить его одним ударом кулака. Для них Изабелла была королевой, они не сумели вникнуть в причины ее отречения, в суть ее поступков. Для них законной государыней была она. Что там толкуют про официальное отречение? Никто из них толком этого не понял. Вот Гримальди узурпатор, да! Он, чужестранец, приехал и занял чужой трон. Гримальди, которого она сама и пригласила править!

Для этих людей Изабелла была обиженной стороной, ведущей вполне понятную и священную войну. Они знали один закон: Изабелла королевская дочь, королевская сестра, королевская вдова, мать будущих королей. Причем тут какой-то Гримальди?

— Позвольте предложить вам приют, ваше величество. Весьма скромный, но вы там будете в безопасности, — предложал Верген.

— Благодарю вас, друзья.

Атаман повернулся взглянуть на Орсини.

— Вы, надо думать…

— Маркиз де Ланьери, — холодно поспешил представиться тот.

— А… — их взгляды скрестились. Верген первым встряхнулся, словно вспомнив о чем-то, и повернулся к товарищам, давая им указания. К Орсини их уважение не относилось. Однако в качестве супруга королевы, «принца-консорта», как он всегда боялся, ему позволено было следовать вместе с Изабеллой за шайкой разбойников в их лесную обитель.




Дом, куда привели их новые друзья, был построен из цельных дубовых бревен. Окна, подобные бойницам, вырублены высоко над землей. Прибежище лесных разбойников, бродяг и преступников. С четырех сторон к дому подступал лес. Тропу охраняли часовые, как в настоящем военном лагере.

— Добро пожаловать в замок Поля Вергена, главнокомандующего Серой рати, — атаман приподнял потрепанную шляпу. — Здесь моя крепость. Ее главное достоинство не столько неприступность, столько то, что о ней мало кто знает.

Неделю Изабелла с Орсини пользовались гостеприимством отверженных. Сами бездомные и преследуемые, они легко приняли образ жизни, который здесь вели — сидели вечерами у костра, слушая веселые песни разбойников, их хвастливые рассказы о своих подвигах и о самых удачных грабежах, любили друг друга, прислушиваясь к потрескиванию огня и шуму октябрьского ливня, подолгу спали утром, пока занимался холодный серо-розовый рассвет, потом Орсини присоединялся к группе охотников, пока остальные отправлялись на большую дорогу. И снова вечером то же самое — жарили дичь на костре, делили добычу, порой зализывали раны — не всегда путники легко примирялись с утратой кошелька.

Но неделя минула. Проснувшись около полудня, Изабелла не обнаружила Орсини. Одевшись, она вышла из своей комнатушки и увидела атамана Вергена, который неторопливо чистил свое ружье, насвистывая скабрезную песенку. При виде Изабеллы он уважительно умолк.

— Где Орсини, Поль?

— Я не знаю, мадам.

Она с тревогой выглянула во двор. Люди Вергена пилили дрова, кое-кто закусывал холодным мясом, оставшимся с ужина, многие чистили и проверяли оружие — свой рабочий инструмент.

— Куда он мог отправиться?

— Я не знаю, мадам.

Пожав плечами, Изабелла спустилась по скрипучим ступеням. Внизу, на первом этаже «замка», где обычно все дружно собирались по вечерам в холодные и дождливые дни, никого не было. Она огляделась с нарастающей тревогой. В углу что-то белело, и она, поддавшись внезапному приступу ясновидения, подняла скомканный кусок бумаги.

Она развернула смятый лист. Объявление… Пятьсот ливров за сведения о местонахождении Орсини, маркиза де Ланьери, позорно дезертировавшего из армии регента.

Изабелла окаменела.

— Поль?

Ей никто не ответил.

— Поль!!! — дико закричала она. Тот, наконец, спустился, с ружьем под мышкой, на ходу поправляя кожаный жилет.

— Мадам?

Она швырнула ему в лицо объявление, как бросила бы перчатку. Он невольно заслонился рукой.

— Вы предали нас! Мы доверились вам, а вы нас предали! Я вас ненавижу, всех вас ненавижу. Жалкие, продажные людишки!

— Мадам, куда же вы?

— Я ухожу. По вашей вине я потеряла веру людей. Я пережила много горя, меня оскорбляли и предавали, но я верила — добро существует. Но сегодня я поняла — нет. Никому нельзя верить. Никто не достоин уважения. Все в сердце своем черны. Прощайте.

Он опередил ее, заслонив собой проход.

— Нет, мадам. Куда же вы пойдете? Да, мы не порядочные. Мы простые лесные разбойники, да, вот так нас и называют. Тут нечем гордиться. Мы не Робин Гуды. Мы так добываем свой кусок хлеба. Это так! Мы продали Орсини за пятьсот ливров. Но вас, истинную нашу королеву, мы никогда бы не предали. Вы для нас священны, мадам. Вы же видите, здесь были солдаты, но никто ни словечком не обмолвился, что вы здесь.

— Я должна благодарить? — презрительно выговорила она.

— Мадам, останьтесь. Мы позаботимся о вас. А когда вы обретете новую силу, мы проводим вас на вашу священную войну и будем молиться за вашу удачу.

— О да! Вы будете молиться. Но сражаться за меня будут другие.

— Мы не воины, мадам.

— О да… Вы не воины. Вы трусливые людишки, прячущиеся в своем лесном склепе, как летучие мыши. Предатели…

— Да, мы предатели, — вскричал он. — Мы ничего не должны были этому Орсини, и мне лично нет до него дела, как и ему нет дела до меня. Кто он мне, чтобы я беспокоился о нем? Но вы! Вы, королева Аквитанская, дочь Франциска Милосердного! Вы здесь сможете жить, как у Христа за пазухой, никто не посмеет вас потревожить.

— Жить, как у Христа за пазухой, пока они казнят моего мужа?

— Он взрослый мужчина, мадам, вполне способный самостоятельно о себе позаботиться!

— Я люблю его, Поль, как же вы не понимаете! Я не могу без него. Вы убили меня своим предательством!

— Мадам, сожалею, что мы причинили вам боль, но…

— Прощайте, Поль.

— Мадам, но вы погибнете! Так нельзя! Возьмите, вот, хоть денег на дорогу! Вы же с голоду умрете!

— Денег? — она обернулась, с отвращением глядя на блестящие золотые монеты в протянутой руке бандита. Он смущенно опустил руку с деньгами.

— Ну да, это те деньги, — пробормотал он, встретив ее прямой взгляд. — Из тех самых, что нам выплатили за Орсини. Но деньги не пахнут. Вы бы смогли прокормиться за них и где-то заночевать.

— Господи… — простонала она, поднимая глаза к небу. — И эти тоже считают себя людьми.

Она вышла. В столицу бывшая королева Аквитанская Изабелла пошла пешком.




Она не дошла бы, но судьба снова поставила на ее пути графа Оноре Гастона де Барбье, поставила тогда, когда она готова была броситься ничком на дорогу в смутной надежде, что первый же экипаж задавит ее и прекратит дальнейшую выматывающую и бессмысленную борьбу. Он скакал по дороге прочь от столицы, надвинув шляпу на самые глаза, и Изабелла не узнала его. Но он заметил и узнал ее.

— Изабелла! Ваше величество!

Он спешился, подбегая к ней как раз вовремя, чтобы не дать ей упасть без чувств. В ее глазах он прочитал страх.

— Вы! — она не простила ему их последнюю встречу.

— Мадам, положитесь на меня. Я не причиню вам зла.

Он поднял ее на руки и посадил на своего коня впереди себя.

— Куда прикажете, мадам?

— Домой… — пробормотала она, и силы оставили ее — она упала, лицом уткнувшись в конскую гриву.

Очнулась она на кровати, поздно вечером. Открыв глаза, она не сразу вспомнила, что произошло. На потолке танцевали отблески горящих свечей. Барбье сидел в кресле, дожидаясь, пока она придет в себя. Ее глаза расширились при виде него. Но он приблизился и опустился на колени около ее кровати.

— Не бойтесь меня, мадам. Моя любовь к вам будет вам порукой моей вечной преданности. Располагайте мной.

Она немного успокоилась.

— Где вы были все это время, Барбье?

Он неопределенно пожал плечами.

— Здесь, там, — где придется. Повсюду люди регента и солдаты вашего кузена Оливье. Нужно бежать за границу, это единственный выход.

— Понимаю.

— Я помогу вам уехать, ваше величество. Я должен искупить причиненное вам зло. Я ваш раб, пока вы не будете в безопасности.

— Я не уезжаю и не даже собираюсь. Я еду в столицу.

Он внимательно глядел ей в лицо.

— Когда я вас встретил, мне показалось, что вы идете в столицу.

— Это не имеет значения.

— И что вас ждет в столице? Кроме плахи, разумеется.

— Я не уеду без моего мужа, без Орсини. А он арестован.

— Вот как! — она уловила ноту ревности. — Быстро же он справился с вами.

— Я всегда его любила, — ей было все равно, разозлят ли Барбье ее слова.

— Я вам не верю. Вы говорите так из чувства долга. Что он вам? Орсини! Простолюдин! И даже не красивый простолюдин! — он с невольной гордостью откинул голову, демонстрируя свое красивое лицо, достойное резца греческого скульптора. Она равнодушно скользнула взглядом по его правильным чертам, и ей захотелось быть жестокой.

— А вы, Барбье? Вы, что же, более достойны моей любви? Пред королевой Аквитанской равно мелки и Орсини и безвестный граф де Барбье, ничем не прославивший свое имя. Чем вы можете гордиться? Дворянским происхождением? Титулом? У вас нет ни яркого ума, ни чести, ни особой отваги, ни душевного благородства. Красивое лицо? Вы же не женщина, чтобы кичиться красотой. Это вы, мужчины, склонны влюбляться в дурочек только за длинные ресницы и прелестную форму губ. Мы, женщины, скажу вам по секрету, предпочитаем видеть около себя личность, а не куклу.

— Личность? Ваш Орсини лишь то, что вы в своем королевском милосердии соизволили из него сделать.

— Нет, Барбье. Он сделал себя сам. Я только не мешала ему, вот и все. Да и то понадобилось время, чтобы я оценила его.

Он затрясся от гнева и ревности, а еще восхищения этой женщиной, которая находясь полностью в его руках, зависимая от него, с величавой небрежностью оскорбляла его без тени страха или женского кокетства. Жестокая в своей искренности, она даже не пыталась увлечь его хоть на время, чтобы заручиться его помощью. Она ждала, что он склонит перед ней голову из одного лишь почтения к ее былой власти, а вовсе не потому, что он влюблен в нее. Он колебался. Проявленное ею хоть легкое нетерпение или тень досады, один призывный взмах ресниц, и она потеряла бы власть над ним. Но ее взгляд рассеянно скользил, изучая обстановку скромной гостиницы, куда привез ее Барбье.

— Что ж, если вам угодно быть жестокой, оскорбляйте меня. Я заслужил, — он скорбно опустил голову.

Какая жалкая насмешка! А он еще казался ей похожим на Антуана! Презрение затопило ее, не оставив места ни для жалости, ни хотя бы для снисхождения. Он был слаб! Слаб и мелок, он не мог ей помочь. Он не нужен ей.

— Завтра я отправляюсь в столицу, Барбье. Вы можете сопровождать меня, а можете отбыть на все четыре стороны. Я не возражаю, — Изабелла отвернулась к стене, продолжая слышать его взволнованное хриплое дыхание, словно его мучила астма.

Затем она заснула, и он не посмел тревожить ее сон.




Несмотря ни на что, Барбье не воспользовался предложением предоставить ей продолжать свой опасный путь одной и последовал за ней в столицу. Изабелла пользовалась его кошельком и защитой его шпаги, взамен даря ему презрительные взгляды, которые он покорно сносил. Казалось, ее холодность и безразличие только разжигают в нем страсть, больше схожую с болезненной манией.

Через два дня они прибыли в город.

Изабелла отправила Барбье на разведку, беззастенчиво напутствовав его советом не скупиться на подкуп солдат, охраняющих тюрьму. Он криво усмехнулся ее словам, но безропотно пошел. Вернувшись через час, он сказал, что накануне привезли заключенного, по описанию схожего с Орсини, однако полной уверенности не было. Это могло быть совпадением. Изабелла приходила в отчаяние.

— Ждите меня здесь, — велела она Барбье. Они сняли комнату на постоялом дворе неподалеку от тюрьмы.

— Куда вы, мадам?

— Я навещу королевского прокурора, господина Сегири.

Барбье рассмеялся.

— Не смейте, — воскликнула молодая женщина. — Не смейте!

— Простите, Изабелла, но я иногда поражаюсь причудливому ходу ваших мыслей. Вам кажется, что достаточно пойти и приказать, и все будет тут же решено. Да проснитесь же! Вы — не королева. Вы — никто!

Она не удостоила его ответом. Дом королевского прокурора около площади Артуа она хорошо знала. Ее фигуру скрывал темный плащ, который приобрел для нее Барбье, потому что она, несмотря на октябрьский холод, осталась в одном платье.

Она передала Сегири записку через привратницу, и через пару минут он сам спустился вниз, чтобы встретить ее. Она считала его человеком, заслуживающим доверия. Не кривя душой, прямо и кратко она изложила события последних месяцев.

— Если вы поможете мне выручить Орсини, мы тут же покинем страну, и больше обо мне здесь не услышат, — закончила она. Он вздохнул, почесывая гладкую лысину.

— Это невозможно.

— Если нужны деньги, то я достану!

— Я в отчаянии, что не могу выполнить вашу просьбу, но…

— Но что? — воскликнула Изабелла.

— Это слишком серьезно. Орсини не обычный заключенный, а государственный преступник. Регент уже знает об его аресте. Его никак нельзя освободить или позволить бежать. Я лишусь головы.

— Но вы — королевский прокурор — не обязаны знать о том, что делается в тюрьме.

— Нет, мадам. Всегда найдутся люди, которые не сумеют держать язык за зубами. Будет старуха, отпиравшая вам ворота, солдат, который передаст записку, тюремщик, который исполнит приказ, и еще другие, случайные люди, которых вы, мадам, не привыкли замечать, но которые заметят и узнают таких людей, как вы и я. Я бесконечно уважаю вас, мадам, и вашего батюшку Франциска, великий был король, но не вижу причин погубить нас с вами из-за Орсини.

Постепенно она узнавала людей. Оторванная от жизни в своем дворце, где она была окружена людьми слепо преданными, вроде Антуана или Бонди, или льстецами, покорными ее воле, она часто забывала, что у них всех свои дела, заботы и горести. Ничего они ей не должны, и никто не собирается рисковать из-за нее.

— Что ж, простите, — она встала. Сегири остался сидеть, сгорбившись и опустив голову. Наконец, решился:

— Мадам… Приказ о казни маркиза де Ланьери уже подписан.

— О!.. Когда?

— Послезавтра. Утром. На площади Пре-О-Роз, — пояснил он срывающимся голосом и виновато посмотрел на Изабеллу. Но жалея ее, все же не поддался ее безмолвной мольбе.

— Благодарю, — тихо кивнула она и с тем вышла.




Барбье в нетерпении ждал ее на улице, меряя шагами неприбранное подворье.

— Я уж думал, вас арестовали, мадам!

В ней что-то шевельнулось. Сочувствие?

— И вы были бы огорчены?

— О да! — он пожирал ее глазами. — Ну что, пойдемте? — он предложил ей руку. — Вам нужно выспаться, Изабелла. На вас лица нет.

Она рассказала ему о своем визите к Сегири, не стыдясь ни своего отчаяния, ни горестных слез, когда она дошла в своем рассказе до признания Сегири, что Орсини будет казнен через день. Барбье кивал, весь его вид выражал сопереживание. Он по-братски гладил ее волосы, обнимая ее за плечи и чувствуя, как капли ее слез падают ему на грудь, стекая в открытый ворот сорочки. Осознание, что она горюет за другим, заставляло его только острее ощущать ее близость. Его дыхание участилось. Его разум мутился, в мозгу таяли воспоминания об ее муже, о том, что сам он нелюбим и даже презираем, что ей дорог другой, что она смертельно испугана и измучена, что ее ищут враги. Объятия из братских стали любовными, а она спохватилась, когда ощутила, что он с силой сжимает ее тело, а его губы прильнули к ее шее. Она напряглась, отталкивая его от себя. Он приподнял голову, но в его глазах не светился разум. Казалось, она смотрит в глаза куклы — красивые, немигающие, бессмысленные., просто капли синей краски на белом фарфоре. Страх удвоил ее силы.

— Ненавижу вас! — вскрикнула она, но он не слышал. «Он невменяем! Сумасшедший!» — пронеслось в голове. Он пытался раздеть ее, но она яростно сопротивлялась. Одной рукой она нащупала бронзовый подсвечник, стоявший у изголовья кровати. Удар прошел немного вскользь, иначе она бы убила его, а так она только немного отрезвила его. Он остановился, прижав ладонь к виску. На его пальцах осталась кровь, но немного — подсвечник только рассек кожу. Он смотрел на испачканные пальцы, странно склонив голову, и у нее заныло сердце — он выглядел, как душевнобольной, как буйный душевнобольной. И только теперь она заметила на его виске — том самом, куда ударила она, но только повыше — шрам, прикрытый волосами и потому малозаметный. Для нее осталось загадкой, упал ли он в детстве, или кто-то ударил его, или, возможно, он получил рану на войне. Но его странностям теперь нашлось разумное объяснение. Она сказала негромко, боясь спровоцировать новый приступ:

— Уходите отсюда, Барбье. Я прощаю вас, но уходите. Я не хочу вас видеть.

Он отполз в сторону, осторожно промокнул платком висок и заглянул в надбитое зеркало — проверить, не повредил ли удар его красивой внешности.

— Уходите, — тихо повторила она, стараясь, чтобы ее голос звучал твердо, пытаясь внушить ему это как приказ. Он постоял над ней, ни слова не говоря и слегка пошатываясь. Наконец, он медленно повернулся, сделал несколько неверных шагов, и она услышала скрип двери. Тут же вскочив, она повернула ключ в замке. Во дворе застучали копыта — он выводил из стойла свою лошадь. Изабелла прижалась пылающим лбом к холодной двери, и это принесло ей минутное облегчение. «Ты стала на путь изгнанницы, которую преследуют, как охотники олениху, что ж. Ты сама выбрала свой путь», — ей показалось, она даже слышит голос Орсини, безжалостно произносящий слова.

— Да, Эжен, — пробормотала она. — Я сама его выбрала. Я потеряла тебя, потеряла друзей, потеряла королевство. Олениха загнана. Остается только добить ее.




Темные стены городской тюрьмы всегда действовали на людей угнетающе. Изабелла же была в состоянии, близком к истерике. Перед ней были глухие стены, за стенами — каменное здание с мрачными башенками. Где-то там томился Орсини. А когда-то в эту старинную тюрьму она заключала своих врагов. Господи, завтра! Завтра они казнят его! Она горько плакала, привалившись к гранитной стене. У нее не осталось ни единого друга, к кому можно было бы броситься за помощью. В целом мире, при всей его бесконечности, у нее был только Орсини, а завтра она останется совсем одна. Но вот в одной из башен, все окна которой были забиты досками, забрезжил свет. Изабелла встрепенулась, охваченная неизъяснимым ужасом. Она знала, — испокон века эта башня была предназначена для допросов особых упрямцев. Потому и были скрыты от любопытных людских глаз ее узкие, подобные бойницам окна. Свет пробивался лишь сквозь щели, выдавая, что там кто-то есть. Изабелла оцепенела, чувствуя, что вывод, который напрашивался сам собой, убивает ее. Она упала на колени и принялась горячо молиться…

От Орсини требовали, чтобы он открыл судьям, где скрывается бывшая королева — и государственная преступница. Но он молчал. Приговор ему был уже подписан, и ничто не могло его изменить. Оставалось только смириться с неизбежным. Орсини хорошо знал, что ему предстоит. Он недаром был долгое время министром и знал о правосудии побольше, чем сама королева. Он не удивился, когда его привели в зал, где с помощью чудовищных пыток извлекали признания. Его привязали к станку, и люди в черных одеждах готовы были исполнять свою работу. Орсини молчал, не сопротивляясь им. Он знал, что никакие мольбы не помогут ему.

— Где Изабелла? — повторил вопрос судья. Орсини не ответил. Он закрыл глаза, чтобы не видеть громадных рук палача. Он не хотел знать, что они с ним сделают. Чудовищная боль в руке заставила его вскрикнуть. Забыть, лучше всего ему было бы забыть, где она, так было бы проще. Он глубоко вдохнул в себя воздух. Палачи пошли по простому, но эффективному пути, и он знал, что они переломают ему все кости, пока на нем не останется ни единого целого места. Его снова о чем-то спросили, но не дождавшись ответа, продолжили экзекуцию. Орсини слышал хруст костей, боль стала еще сильнее, если только это было возможно. Но он сжал зубы, заставляя себя как-то держаться. И все же чувствовал, как по его щекам катятся слезы, и, словно издалека, услышал собственный надрывный крик.

Орсини был достаточно мужественен, чтобы не предать Изабеллу, а еще он знал, что никакое признание не избавит его от продолжения. Ему не поверят, и всякое его слово сочтут хитростью и будут терзать его, пока не устанут или пока он не отключится полностью, так, что они не смогут привести его в чувство. Только потом проверят его слова, если таковых дождутся. А пока для него нет спасения. Пелена перед глазами скрыла от него судей. Он потерял было сознание, но ему плеснули водой в лицо. Орсини очнулся, с трудом соображая, где он и что с ним. Боль теперь охватывала его руку до самого локтя. Он невольно застонал, и вдруг сквозь туман нестерпимой муки увидел силуэт человека в зеленом мундире — цвет формы офицеров личной охраны регента Гримальди. Офицер поспешно подал судьям письмо, запечатанное сургучом, но его взгляд невольно возвращался к истерзанному осужденному, выражая безумное отвращение и страх. Судьи прочитали послание и переглянулись. До Орсини донеслось имя регента и едва слышное перешептывание. Наконец, он ощутил, что его отвязывают. С трудом держась на ногах, Орсини сделал самостоятельный шаг и покачнулся, кто-то подхватил его, чтобы он не упал. Сквозь шум в ушах донеслись до Орсини слова зачитанного ему письма. Смысл с трудом доходил до его сознания. Регент отдавал приказ избавить своего бывшего министра от дознания, в память о его былых заслугах и из уважения к его успехам в борьбе с самозванкой. Орсини отвели в камеру, и он рухнул на свою жесткую койку, без сил, без желаний, без надежд.

Изабелла видела, как погас свет за башенным окном. Она не шевелилась все это время, обезумев от страха и отчаяния. Глаза ее болели от напряжения. Она все всматривалась и всматривалась в серые стены, пытаясь обмануть природу, увидеть хоть что-то сквозь их толщу, но чуда не произошло. Она осталась коленопреклоненной и беспомощной тенью за равнодушными стенами. Но вот свет погас, а она не знала, хороший это знак или дурной. Значит ли это, что узником сжалились или, напротив, довели его до состояния, когда лишь Господь Бог может продолжать допрос? Она вся дрожала, стуча зубами и сотрясаясь всем телом. Что будет с ним, что будет с ней?

А самому Орсини была безразлична и завтрашняя казнь, и судьба Изабеллы, и весь остальной мир. Он с радостью перенес бы свою казнь как можно ближе. Все его чувства сосредоточились на невыносимой боли в раздробленной руке. Лежа на своей койке, ничего не видя и не слыша, он кусал до крови губы, пытаясь совладать с собой. Но казалось, ему становилось все хуже и хуже. Появилась нестерпимая жажда, но воды не было, и даже не было сил попытаться позвать тюремщика. Измученный, он метался по койке, словно изменение положения могло облегчить его страдания. В конце концов ему посчастливилось, он задел больную руку и, вскрикнув, без чувств откинулся на спину.

Орсини привел в чувство тюремщик, который пришел сообщить о приходе священника. Во дворе занимался рассвет, серое утро надвигающегося дня. От долгого обморока у Орсини не прибавилось сил. Рука сильно отекла, а боль, казалось, начинаясь от кончиков пальцев расползалась по всему телу. Пожилой священник, явившийся вслед за тюремщиком, грустно покачал головой. Он не в первый раз приходил к осужденным, не одобрял такой жестокости, но мнение его никого не волновало.

— Я пришел исповедовать тебя, сын мой, — тихо произнес священнослужитель. — Скажи мне все, что поведал бы богу.

Орсини никак не отреагировал, у него не было ни сил, ни желания говорить. Священник помолчал. Он все понимал и видел, что пришел не к безбожнику, а просто осужденный слишком страдает, чтобы сосредоточиться на своих грехах. Он позвал тюремщика и строго велел принести теплой воды. Когда тот вернулся с чашкой, священник достал пузырек с лекарственной настойкой и, отсчитав дюжину капель, размешал их с водой.

— Выпей, сын мой. Тебе сразу станет легче.

Орсини принял у него чашку и с жадностью припал к воде. Когда она опустела, он устало опустился на койку, на лбу у него выступила испарина. Но во взгляде у него появилась разумная мысль. Священник одобрительно улыбнулся.

— Тебе лучше, сын мой?

— Гораздо.

У него действительно прояснилось в голове, и боль понемногу отступила.

— Готов ли ты к исповеди? — спросил священник. Орсини кивнул. Старый прелат производил впечатление человека порядочного, и Орсини честно рассказал ему свою историю. Тот покачивал седовласой головой в знак внимания, и растерянность охватывала его. Жизнь показалась ему безумно сложной. Вот перед ним человек со своей жизнью, полной и взлетов и падений, а он, старый догматик, не знает, осудить его или оправдать в своем сердце. И что сделал бы истинный праведник на его месте? Старый священник не знал ответа. Как осудишь за гордыню того, кто был рожден в нищете, сам пробил свою дорогу наверх, и кто принес свое положение в жертву женщине? Женщине? Женщина — зло, но ведь то — его жена, и он перед Богом в ответе за нее. Он предал регента! Но предать регента не преступление перед Богом, регент не король, не помазанник Божий. Гнев, гордость, тщеславие, непомерное честолюбие, — едва ли не все возможные грехи были присущи ему, и все же… Грешник был искренен, и взгляд его был открыт, и его душа не внушала отвращение тому, кто прожил жизнь в аскетичном отречении от всего мирского. И священник рассеянно отпустил ему вольные и невольные согрешения, думая о том, что жизнь не очень-то справедлива, если обрекла на казнь такого молодого, полного энергии человека. Выходя из здания тюрьмы, исполнивший свой долг прелат увидел бледную молодую женщину с воспаленными красными глазами. Ее взгляд был прикован к воротам тюрьмы. Что-то в ее осанке и манерах обеспокоило священника. Он вгляделся в нее повнимательнее, поспешно отвернулся и зашагал прочь. Даже в холщовой юбке и простонародном черном корсаже нельзя было не узнать ее — королеву Изабеллу Аквитанскую.

Она провела всю ночь на ногах, но едва ли осознала это, и это была самая жуткая ночь в ее жизни. Она старалась держать себя в руках, но ее трясло так, что даже зубы отбивали чечетку. Она видела удаляющегося священника. «Исповедь кончилась», — мелькнуло у нее в мозгу. А значит, скоро осужденного повезут на площадь.

— Я должна спешить, — сказала она себе. — Иначе мне не догнать их.

Быстрым шагом она направилась на площадь Пре-О-Роз. По дороге ее обогнала повозка — Орсини повезли на казнь. Увидев его живым, Изабелла обрела второе дыхание, и на площади она оказалась почти одновременно с ним. Огромная ленивая, жующая, равнодушная толпа ожидала зрелища. Все знали, кто такой маркиз Орсини де Ланьери. Они гордились им, сыном простого колбасника, и ненавидели его за то, что он поднялся несоизмеримо выше их, — их, ленивых, инертных, лишенных амбиций. Он был и близок им и страшно далек. Толпа и жалела его, такого молодого, сильного, женатого на женщине, происходившей от их королей, последней в своем славном роду, и желала его смерти, необычного в их серых жизнях зрелища, доказательства того, что и сильных мира сего можно поставить на колени. Орсини выглядел измученным, но подавленным — нет. Взгляд его остался таким же открытым и смелым, как и в дни благоденствия. Он взошел на эшафот так, как вошел бы в свой рабочий кабинет, неторопливо и хладнокровно. Палач привычным жестом проверил острие меча и кивнул, подавая знак готовности. Глашатай объявил приговор. Солдаты забили в свои бараны, издавая тревожную дробь, и все затаили дыхание. И тут Изабелла, расталкивая всех, пробилась к эшафоту. Она едва дышала от напряжения, сделав титаническое усилие, чтобы прорваться сквозь живой заслон любопытных. Орсини бросил на нее умоляющий взгляд, но Изабелла, оттолкнув с неожиданной для себя силой ближайшего из солдат охраны, взбежала на эшафот, став рядом со своим мужем. Полным огня взглядом обвела она толпу, и голос ее разнесся по площади, заглушая все.

— Люди! Я ваша королева. Смотрите же на меня! Эжен, я ничего не смогла сделать, но раз так, я умру с тобой. Убейте же меня, палачи, не медлите! Не бойтесь! Что я такое? Наполовину вдова, отрекшаяся королева?! Я только женщина, слабая, но ищущая справедливости! Люди! Каюсь, я бежала от вашего суда. Но вот я здесь. Судите же меня! Казните меня!

Она гордо выпрямила спину и простирая руки к толпе воскликнула:

— Я каюсь! Я не хочу короны — такой ценой! Она тяжела для меня! Я отдала ее и не раскаиваюсь больше. Слышите? Любовь важнее, сильнее власти, интриг и тщеславия. И сильнее смерти. Это говорю я, Изабелла Аквитанская, маркиза де Ланьери! Я совершила ошибку, поддавшись искушению вернуть власть. Мне не нужна корона! Я пришла сюда, потому что мое тело не может жить без души, а она здесь. Умрет душа, погибнет и тело. Я… ничего у вас не прошу. Мне ничего не нужно. Но знайте, люди, вам сегодня придется убить меня, придется забыть, что мой отец, дед, прадед, все мои предки век за веком были вашими королями, а ваши предки отдавали за них жизни. Я не дам заставить себя замолчать и не дам отвезти себя в монастырь, — ее горящий взор обратился к офицерам охраны.

— Я пришла, чтобы умереть вместе с человеком, которого бог дал мне в мужья. Мне… Мне больше нечего сказать.

Она опустилась на колени возле Орсини.

— Смелая маленькая фея, — прошептал он, — твоя преданность теперь ничего не изменит. Ты должна была жить.

Палач уже вооружился топором, но взгляд его нерешительно перебегал с осужденного на офицеров, он оглядывался, словно ища выход. Можно кликнуть солдат, и они оттащат эту женщину силой. Но он не решался. Как палач он много повидал на своем веку обезумевших жен и возлюбленных. Они умоляли, кричали и бились в истерике, но никто из них так гордо не взошел на эшафот, не бросил вызов целому миру, показав бесконечную глубину своей любви. Нет, толпа больше не жаждала крови, они уже получили лучшее зрелище. Прелестная, величественная женщина, гордая и трогательно беззащитная, она ожидала казни, которую сама пожелала принять. Это было слишком красиво: торжество истинной любви над жестокостью мира. Люди, к которым она взывала, зароптали. Раздались слабые возгласы, требующие помилования. Но капитан гвардейцев регента сделал палачу знак продолжать казнь, не обращая внимания на Изабеллу. У нее не достало бы сил, — физических сил, а не душевных, помешать ему. Любой смог бы отшвырнуть ее прочь, не причинив ей при том особого вреда.

Вдруг толпа расступилась, пропуская к подножью эшафота всадника на гнедом коне. Его светлые волосы слиплись от пота, — он долго мчался на пределе сил — и своих, и коня. Щедро одаривая неосторожных ударами хлыста, он прорвался к возвышению. На мгновение Изабелла встретила его взгляд, а затем он развернул коня в стороны изумленной толпы зевак. Это был граф де Барбье.

— Что же вы смотрите? — крикнул он. — Почему молчите? Разве вы не видите, что они испугались? Кто поднимет руку на помазанницу божью? Потому что все равно эта женщина королева. Без власти и без короны — она будет королевой всегда — ее сделал ею Бог. Она ничего у вас не просит, ибо она королева, и ей не пристало просить, но она нуждается в вас. Но вспомните, наши с вами предки веками отдавали — и с гордостью отдавали — свои жизни за своих королей! И я готов отдать за нее жизнь! У нее сердце и душа королевы! Я… прошу у нее прощения — при вас всех — я любил ее, я желал ее как никого другого. Но она сохранила верность своей любви. Я ненавидел ее за это. Но сегодня я преклоняюсь перед ней. Она прекрасна! Такую женщину вы можете сломить, унизить, но вам не уничтожить ее любви, не поставить ни единого пятнышка на ее чистоте. Она права — любовь сильнее смерти. Посмотрите, даже палач отошел назад. Он на ее стороне!

«Боже, — прошептала Изабелла, — Почему я решила, что он безумен?!»

Барбье спрыгнул с коня и, обнажив шпагу, ринулся на эшафот. Защитить ее — вот все, чего он хотел. Один из гвардейцев вытянул шпагу, не слишком ловко и не слишком охотно, но Барбье, не ожидавший отпора, напоролся на нее. Он удивленно уставился на украшенный гербом эфес, оставшийся торчать из его груди, и упал мертвым. Вопль пронесся над толпой. Почти случайная смерть Барбье послужила сигналом. Толпа устремилась к эшафоту. Солдат мгновенно оттеснили, впрочем, они скорее дали себя оттеснить. Целый лес рук потянулся к Изабелле. Обессиленная, она лишилась чувств.

Она очнулась на жесткой койке. Около нее суетилась немолодая лавочница в переднике, испещренном подозрительными пятнами. На лбу у Изабеллы лежало влажное полотенце. Она приподнялась и сразу увидела Орсини. Он сидел около нее на краю кровати в глубокой задумчивости, поставив локоть на колени и подпирая рукой щеку. Вторая рука была перебинтована до самого локтя и висела на перевязи.

— О Эжен! — воскликнула Изабелла, вкладывая в этот возглас всю ее страстную нежность, всю ее любовь. Он бодро улыбнулся и обнял ее одной рукой, его губы коснулись ее волос.

— Ты так долго не приходила в себя.

— Эжен, я в порядке. Но ты… Что с твоей рукой?

— Пустяки. Уже даже не болит.

— У господина маркиза раздроблены все косточки в кисти, — сердито вмешалась лавочница, приютившая беглецов. Ее звали мадам Оран, и она была убежденной роялисткой, полагая власть Изабеллы чем-то священным, пусть даже сама королева не внушала ей ни доверия, ни симпатии. — Уж постарались умельцы, бог им судья, — продолжила она. — Доктор Бор, а он лучший лекарь на нашей улице, сказал, что рука будет неподвижна, совсем. А сначала и вообще хотел отнять…

Эжен с неудовольствием глянул на непрошеную помощницу.

— Мадам Оран, не пугайте ее величество. Все это глупости. И позвольте нам немного побыть наедине.

Когда она вышла, Изабелла порывисто обняла мужа и, не удержавшись, расплакалась.

— Ну что ты, Изабелла, не надо, — уговаривал он ее. Но она никак не могла успокоиться.

— Я так испугалась за тебя, — твердила она.

Конечно же, оставаться в столице было больше чем опасно. Необходимо было скрыться как можно скорее. Скоро вопрос решился сам собой. На другое утро, едва открыв глаза, Изабелла увидела перед собой Жанну де Миньяр.

— Мадам…

— Жанна! — Изабелла вскочила и порывисто обняла ее.

— Я все уже знаю, мадам. Мне рассказали. Я приехала за вами. Вам нужно на пару недель укрыться от чужих глаз? Думаю, вы будете в полной безопасности у нас. Никто не будет вас там искать.

— Милая Жанна! Я так благодарна тебе.

— Не за что, мадам. Помочь вам собраться? Лучше уехать поскорее, пока никто не проследил за нами. О, доброе утро, маркиз, — как раз зашел Орсини, и Жанна приветливо поднялась ему навстречу.

— Рад вас видеть, графиня, — чуть шутливо поздоровался он с бывшей камеристкой. — Вы недурно выглядите. Я слышал, вы предлагаете нам свое гостеприимство.

— Даже настаиваю, маркиз.

Он стоял, прислонившись к дверному косяку. Перебинтованная рука беспомощно висела на перевязи. На тонком лице Жанны отразилось участие.

— Вам ведь необходим покой и отдых. Не отказывайтесь, прошу вас. Мне так хочется быть вам полезной.

В замок Миньяров отправились Изабелла с Орсини, а, кроме того, в качестве охраны, пара сторонников бывшей королевы, отказавшихся покинуть ее на произвол судьбы. Теперь, когда Изабелла была разбита, они также были вне закона и просто следовали за ней, что казалось ей вполне естественным проявлением их преданности. Так Изабелле были дарованы судьбой несколько недель мира и покоя.




Жанна, набросив на свой длинный пеньюар темный плащ с капюшоном, неслышным шагом спустилась по лестнице. Она приостановилась, не сразу решившись подойти к Орсини. Мягкая улыбка тронула ее губы. Он нимало не изменился. В глубине своей личности, под толстым слоем внешней полировки, новых манер и привычек, он навсегда остался босоногим сорванцом из Этьенна. Он сидел на каменных ступеньках, босой, ярко освещенный желтоватой луной, сидел одиноко и неприкаянно, чуть покачиваясь и сжимая здоровой рукой локоть. Если бы Жанну попросили изобразить символ одиночества, она не колеблясь указала бы на него. Она сделала еще несколько шагов и присела рядом с ним на холодный камень.

— Маркиз…

Он устало улыбнулся ей одними губами.

— Жанна?

— Вам… плохо? — она чуть покраснела, смущенная собственной дерзостью.

— Нет, так… Просто к ночи рука разболелась.

Она поспешно встала, радуясь, что может быть полезной.

— Я принесу вам порошок, это старинный родовой рецепт. Вам непременно должен помочь.

Она умчалась неслышно, словно старинное привидение замка. Легкая поступь была когда-то необходимой для скромной камеристки, чтобы не беспокоить госпожу, если та отдыхает, и осталась при ней навсегда. Она вернулась расторопно, никого не разбудив, быстро и бесшумно.

— Вот, примите, — она подала ему завернутый в бумажный пакетик порошок и хрустальный стакан с водой. — Правда, — она позволила себе улыбнуться, — это лекарство чаще всего дают роженицам.

Он улыбнулся в ответ, но грусть в глазах не исчезла.

— Что это у вас, Жанна?

— Я прихватила еще мазь на травах и чистую ткань для повязок, если вы только не против. Мне многому пришлось научиться.

— Что ж, если вы предлагаете себя в качестве врачевателя, я готов довериться вам.

Она просияла, довольная, что может занять свои руки работой, и не смотреть на него, преодолевая робость. Мазь была прохладной и сразу принесла облегчение. Жанна почувствовала, как расслабились его напряженные мышцы, словно освободившись от страшной тяжести.

— Если вам было плохо, почему вы сидели здесь в одиночестве, ведь с вами ваша жена, она должна была позаботиться о вас? — ее чистый взгляд проникал в самое сердце.

Он помолчал.

— Изабелла заснула, и мне не хотелось ее беспокоить нытьем.

Она изобразила непонимание.

— Моя королева Изабелла всегда знала, в чем ее долг. Думаю, она и сейчас не забыла.

Орсини пожал плечами.

— К чему мне ее чувство долга?

— Неужели в ней нет и следа жалости? — горячо воскликнула Жанна. — Она так несправедлива к вам.

Ее руки задрожали, и Орсини с теплотой, редкой для него, коснулся двумя пальцами ее подбородка.

— На самом деле-то она не бессердечная и не черствая, Жанна. Это… Это другое. Она может быть нищей и беззащитной, это не важно. Она просто королева, она впитала свой эгоцентризм с материнским молоком. Она не приучена замечать чужую боль, чужой страх, неуверенность, отчаяние. Их для нее не существует. А ее долг! Ее хваленое чувство долга! Оно уже погубило жизнь Антуана Рони-Шерье, и когда-нибудь она переступит через любого из нас, и через меня, и через своих друзей, через любого, кто будет иметь неосторожность стоять у нее на пути.

— Вы так говорите… словно… — она запнулась.

— Я люблю ее, Жанна, но было ошибкой жениться на ней.

Она бросила на него быстрый испуганный взгляд. Он ободряюще улыбнулся.

— Ничего тут не поделаешь. И не о чем жалеть.

Изабелла стояла в одной сорочке в отведенной ей спальне, отодвинув краешек шторы. Застарелая ревность зашевелилась в ее душе, внушая новые страхи и сомнения. Орсини и Жанна! Что влекло ее к нему, эту кроткую девушку, беспредельно влюбленную в собственного молодого и привлекательного мужа? Дружеское участие? Изабелла мало верила в чистоту подобных отношений. Должно же было быть хоть что-то, что притягивало их друг к другу!

Она услышала шаги и юркнула обратно в кровать, устыдившись, что Орсини застанет ее за мелким подглядыванием. Она хотела притвориться спящей, но не удержалась.

— Эжен, я хотела бы, чтобы мы уехали завтра же.

Он не ответил.

— Я боюсь, как бы наше присутствие не повредило Жанне, — продолжила она неуверенно. — Она до сих пор была в стороне от всего этого, и было бы ужасно, если бы мы принесли ей ненужные разговоры, возможно, даже обвинение в пособничестве.

— Конечно, Белл. Конечно. Все верно. Завтра же.

Она не поняла, добрый ли знак, что Орсини так легко согласился с ней. Мимолетная радость, что он не огорчен расставанием с Жанной, сменилась тревогой, — возможно, все дело было в том, что он и правда боялся причинить ей вред.

Утренние сборы не заняли много времени. Теперь вещи Изабеллы умещались в одной дорожной сумке, да и те не принадлежали ей по праву. Друзья снабдили ее самым необходимым. Где теперь ее роскошные платья, ее драгоценности, любимые безделушки? Она только вздыхала, переделывая на себя платья бывшей камеристки и зная, что они все равно выглядят на ней ужасно. Жанна была гораздо тоньше, уже в плечах, так что даже после переделок ее наряды отчаянно врезались в тело, жали в груди и в подмышках. Кроме того, они были ей коротки, и с этим уже ничего нельзя было поделать.

Кроткая Жанна помогала ей чем могла и даже пришла по старой памяти помочь ей одеться, хотя теперь она, супруга уважаемого человека, была ничем не хуже бедной изгнанницы, пусть даже в прошлом занимавшей престол. Изабелла легко принимала ее услуги, порой забывая, что все изменилось.

Изабелла была уже совсем готова к отъезду, и граф де Гавенвер ждал в карете, готовый отвезти их в Шатле, в свое имение, которое пока можно было назвать безопасным убежищем. Как напутствие ей Жанна вдруг проговорила совсем непохожим на себя, новым и уверенным голосом:

— Мадам, вы не должны приносить Орсини в жертву своим честолюбивым помыслам.

— Что?

— Мадам, боюсь, он так и остался для вас игрушкой.

— Игрушкой? Орсини?

— Вы не принимали его в расчет раньше, и теперь — тоже. Я бы не хотела, чтобы он пал жертвой ваших, пусть даже справедливых, притязаний. Вы…

— Беспокойся лучше о своем муже, Жанна.

— Простите, мадам. Я-то о своем беспокоюсь. И не подумайте, что я здесь имею личный интерес. Мне просто жаль его. Просто очень его жаль.

Изабелла с трудом сдержала готовое вырваться наружу раздражение. Все-таки сейчас она была многим Жанне обязана. Но жалеть Орсини! Вот уж кто прекрасно мог сам о себе позаботиться! Это ее жизнь пошла под откос! Ее ищет вся тайная полиция регента! И если найдет, ей не будет ни прощения, ни милосердия. Ей так нужна поддержка. Она еще раз напомнила себе, что Жанна проявила рискованное гостеприимство и не гоже сейчас ссориться с ней.

— Я обещаю быть осмотрительной, Жанна, и не идти на напрасный риск. Обещаю, что по моей вине никто не пострадает.

Вскоре карета уже относила ее прочь. Изгнанницу ждало очередное временное пристанище — в замке Шатле.

На ближайшие недели Эжен и Изабелла остались в своем убежище. После неудавшейся казни бывшая королева приобрела новую популярность у народа. Ее мужество и преданность стали притчей во языцех. У нее появились приверженцы. Ее снова хотели видеть на троне. Настроение толпы не могло не влиять на Изабеллу. Она уже считала корону потерянной для себя, и вот снова обрела надежду. С поддержкой своих бывших подданных у нее был шанс отвоевать свой трон. Изабелла долго колебалась, ее мучили сомнения. Но вся ее кровь, доставшаяся ей от благородных коронованных предков, кипела в предвкушении славы и власти. Она не хотела этого — умом. Но все равно ничего не могла с собой поделать. Каждая клеточка ее тела происходила от королей, ее кровь была королевской, голубой, как морские воды солнечным утром. Она не могла, не хотела отказываться от власти. Она стала встречаться с представителями своих разбитых сторонников, к которым понемногу стекались новые силы. Они стали все чаще наведываться под предлогом справиться об ее здоровье. Она стала благосклонно выслушивать их намеки. Ей плыл в руки крепкий, сильный отряд, который нуждался в символе. Они не могли посадить на престол любого. Они нуждались в королеве, и королеве бесконечно им благодарной и от них зависимой. И вот, ей стоило лишь позвать их и под знаменем своего рода повести на штурм. И Изабелле не дано было побороть искушение. Прошли дни, и она сама не заметила, как стала обсуждать с ними планы действий.

Орсини первое время держался в стороне в тщетной надежде, что Изабелла одумается. Но его терпение иссякло, когда Изабелла предложила ему возглавить отряд. Военный опыт Орсини теперь сослужил бы ей хорошую службу. Если бы он согласился. Но он и в мыслях того не держал.

— Я считал, что ты отказалась от своих безумных планов, — сухо сказал он. Изабелла ответила тоном, полным мольбы.

— Но, Эжен, корона сама плывет ко мне в руки, пойми.

— И ты хочешь воевать?

— Нет, но что поделаешь? Это неизбежно.

— Неизбежно? — взвился он. — Неизбежно? Бред! Просто откажись и все. И все! Забудь о короне, о троне, о власти!

— Я уже дала слово. Пойми же, я…

Она хотела сказать, что народ нуждается в ней, что она обязана вернуться — и править, что от этого зависит судьба страны, но Орсини не пожелал слушать ее ложь, нет, даже не ложь. Он-то знал, что она лжет сама себе, и верит во все, что хочет сказать. Но это ничего не меняло. Заблуждение не извиняло ее.

— Нет, Изабелла, это ты пойми! — он резко встал. — Посмотри на меня, Изабелла. Посмотри на это, — он поднес к ее лицу свою руку, переломы на которой срослись, но средний и безымянный пальцы остались неподвижными и не сгибались. — Ты представляешь, на что идешь? Кто завтра будет на моем месте? Ты? Твои друзья? Тебе все равно? Так? Или ты плохо себе представляешь, каково это, когда тебе медленно ломают кости?

Он так крепко сжал ее руку, что она вскрикнула.

— Ты переступаешь через жизни других людей, через их судьбы только потому, что кровь предков ударила тебе в голову. И ты положишь свою голову на плаху ради них? И мою заодно? И ради чего? Кому назло? — он сорвался на крик.

Глаза Изабеллы наполнились слезами.

— Неужели же ты не станешь на мою сторону, Эжен? Без тебя мне ничего не надо.

— Это неправда. Ты знаешь, что тебе не удержать и то, и другое. Я не останусь с тобой, если ты возглавишь восстание. Вспомни, Изабелла, так уже было. Однажды ты послушалась сердца и отказалась от короны.

— И стала несчастливой.

— Неправда, ты и не была счастливой. Все твои силы ушли на борьбу, и на собственную судьбу их просто не хватало. Признай свою ошибку. Одумайся, Изабелла, потому что больше я не стану уговаривать тебя. Забудем все. Пусть этого разговора… не было, как не было и этого призрака трона, за который ты цепляешься.

— Но, Эжен, я в ответе за эту страну, этих людей…

— Тебе начихать на них. Ты играешь их жизнью. Ты просто тщеславна.

— А ты не тщеславен?

— Безусловно, тщеславен. И я был бы неплохим королем, потому что люблю и умею заниматься тем, что входит в обязанности короля. Но моя родословная не включает даже нищего барона, — увы. Поэтому я не стремился и не стремлюсь к короне. И никогда не стану. Я мог бы, да, мог бы, женившись на тебе, Изабелла, объявить себя королем, утопить страну в крови и, поправ законы, заставить всех признать себя полновластным монархом. Разве я это сделал?

Она покачала головой.

— Тебя б не признали королем, Эжен. Недостаточно стать мужем королевы, чтобы… — она внезапно осеклась и умолкла.

— Почему нет? Раз даже у изгнанницы вне закона есть сторонники. Нашлись бы свои и у меня. А кто против — тех на плаху, на виселицу.

Горечь в его голосе уязвила Изабеллу. Все же она любила его, он был дорог ей. Но… Ей все показалось напрасным. «Он не понимает меня», — подумалось ей. Пронзительный взгляд серых глаз Эжена жег, как огонь. Смесь стыда и невыразимого сожаления причинила ей боль, и она отвела глаза. Изабелла колебалась, не зная, как удержать его.

— Эжен, я обещаю подумать. Я остановлю все это. Я… Ты же знаешь, я люблю тебя.

Его взгляд потеплел, и он заметно расслабился. Она уступила ему и выиграла это сражение. Но в душе у нее ничего не изменилось. Она лишь оттянула катастрофу.

Утром пришли де Брие и Карло, ее новые товарищи по оружию. Их новости ошеломили Изабеллу. Регент совершил ошибку. Во времена такой смуты, когда решающим мог стать голос последнего из подданных, он повысил земельный налог. Народ роптал. Трудно было найти момент благоприятнее, чтобы заручиться поддержкой масс. Через неделю регент мог спохватиться и отменить указ, или просто со временем улягутся страсти и стихнет возмущение. А пока одно слово Изабеллы, и восстание разгорится с новой силой.

Изабелла знала, что по сути ее выбор сделан, но потерять Орсини было равносильно смерти ее души. И все же… Орсини был всего только человек, и она хотела верить, что ей удастся создать ложь, которая обелит ее в его глазах. И утешив себя этим, она сказала:

— Хорошо. Друзья мои, я готова. Завтра мы начнем с того, что захватим тюрьму. Там томятся многие из тех, кто был со мной с самого начала. А паника в городе будет нам на руку.

Они горячо обсудили предстоящую операцию, договорились об опознавательных сигналах. Увлеченная, полная азарта, Изабелла не слышала, как вошел Орсини. А он стоял и смотрел, как она рисует на клочке желтоватой бумаги, откуда им удобнее будет ударить… Он простоял несколько минут и кашлянул, чтоб привлечь внимание.

— Ты выбрала свою корону, — сказал он сухо. — Я тебе больше не союзник, не друг и не муж, — он поклонился с надменной галантностью. — Счастливо тебе править, Изабелла, если, конечно, удастся. И прощай.

Она вскрикнула, вскочила, хотела остановить его. Но де Брие стал у нее на пути.

— Он наш враг. Он не позволит вашему величеству достойно взойти на свой престол. Отдайте только приказ, и он…

— Попробуйте только коснуться хоть бы волоска у него на голове!

— Как прикажете, ваше величество.

Они подчинились ей, но без особого желания. Орсини вызывал у них тревогу и подозрения.

— Уходите все, — велела Изабелла, понимая, что ее нервы на пределе, и сейчас она сорвется на тех, кто будет под рукой. — Уходите и до завтра. Сегодня я никого не желаю видеть. Я хочу быть одна.

Они оставили ее одну, хотя она ловила их недовольные и недоумевающие взгляды, и таяла на глазах их напускная почтительность и подобострастие. Она встряхнулась, убеждая себя, что ей почудилось. Несколько минут она сидела неподвижно. Только долгий отчаянный стон сорвался с ее губ, когда она проклинала собственную неосторожность и неисправимое упрямство Орсини. Теперь у ее не было выхода. Без Орсини у нее был один путь — к трону.




Покинув убежище изгнанницы, Орсини кипел от гнева. Кулаки у него сжимались, бессильная ярость кривила губы. Он едва ли не ненавидел Изабеллу. Ее предательство потрясло его. Она дала слово! И что же, у него за спиной она продолжала плести паутину восстания. Идти Орсини было некуда. В любой момент его могли схватить, ведь он был приговорен к смертной казни. Прятаться, спасаться — это было не в его правилах. Орсини отправился прямо во дворец, к самому регенту.

Орсини и не рассчитывал, что его сразу пропустят. Он проявил неслыханную наглость, сослужившую ему неплохую службу — прямо заявил, что он маркиз Орсини де Ланьери и что он хочет поговорить с регентом. Ни один стражник не рискнул без разговоров отправить его в тюрьму. Регент был шокирован, узнав о таком посетителе. Первым его побуждением было немедленно отдать приказ об аресте. Но, с другой стороны, регент не мог не помнить, что ему угрожает народный бунт, и что Орсини ничего не делает просто так. И Орсини впустили. Более того, регент велел всем убираться вон. Несколько мгновений они изучали друг друга, молча и напряженно, немолодой седовласый герцог Гримальди и бывший первый министр королевства, ореховые глаза против ясно-серых.

— Вы, Орсини, непредсказуемы, — наконец, начал регент. — Не перестаю вам удивляться. Что на этот раз?

— Собственно, я зашел поблагодарить вашу милость.

— За что?!!

— Разве не вы приказали избавить меня от продолжения? — он приподнял искалеченную руку, вызывающе глядя герцогу в глаза. Регент смутился, как смущался всегда, когда его неблаговидные поступки становились кому-либо известны, пусть даже последнему лакею.

— Я знаю ваше упрямство, Орсини, и понимал, что все бесполезно. Но нельзя отнять у вас старых заслуг перед законной властью. Поэтому я и послал курьера в тюрьму. Однако же, я считал, что вас все равно ожидает казнь.

— Все равно спасибо, — Орсини пожал плечами. — Ваш курьер прибыл весьма кстати.

— Не говорите, Орсини, что это все, что вам нужно. Вы же не самоубийца.

— Лишь отчасти. Можете отрубить мне голову, если хотите. Возможно, это даже доставит вам удовольствие. Но если вы этого не сделаете, у вас будет ценный союзник.

Регент усмехнулся. Самомнение Орсини поражало его.

— Вы скажете, где скрывается Изабелла?

Серые глаза Орсини сверкнули.

— Нет. Конечно, нет. Я не доносчик. Но я знаю, что у нее на уме, и знаю, что она готова продолжаться сражаться.

Регент Гримальди испытующе глядел на молодого человека, ища признаков, лжет он или говорит правду.

— Она же вас любит, Орсини. Как вы можете воевать с ней?

— Ваша милость, вы принимаете мои услуги или нет? — раздраженно спросил Орсини, и по его лицу пробежала внезапная и быстротечная судорога душевной боли. Регент вздохнул.

— Вы считаете ее достаточно сильной? Она действительно представляет собой серьезную угрозу?

— Она будет получать новых и новых сторонников. Нужно срочно что-то делать. Это больше не игра. Это действительно будет бунт, революция, называйте как хотите.

Регент хорошо знал, какой слабой сделает Изабеллу необходимость воевать с Орсини. И он знал, энергия Орсини однажды сослужила ему хорошую службу. Но еще герцог помнил, как неожиданно Орсини предал его и стал на сторону изгнанницы.

— Я беру вас на службу, — решился регент. — Но я лично прослежу, чтобы вы не предали меня снова.

— Это ваше право, — Орсини поклонился. Глядя на его твердо сжатые губы, регент усомнился в благоразумии своего решения. Орсини внушал ему страх и неуверенность в себе, но и Изабелла приводила его в трепет.

«Покончу с ним, когда все образуется», — пообещал себе герцог.




Война вспыхнула с новой силой. Аквитанское королевство захлебнулось в крови. Гражданская война пожирала страну изнутри. Изабелла не щадила ни себя, ни других…




— Войдите!

Старый камергер вошел в полутемные покои короля.

— Сир… Не изволите ли приказать подать вам ужин?

— Бомонэ, вы спрашиваете меня об этом уже третий раз, — устало, без искры гнева отозвался Оливье. Он был бледен, сильная прямая спина согнулась, словно под тяжестью груза. Гладкое лицо обросло щетиной, еще не превратившейся в бороду и оттого неопрятной. Под черными глазами залегли глубокие тени.

— Это оттого, что вы нынче и не обедали, сир, — упрямо сказал преданный Бомонэ.

— Я не голоден.

— Сир, я старый человек, я знаю, что такое потерять ребенка. Я сам потерял сына десять лет тому назад. Но после смерти несчастного Луи Франка вы совсем потеряли голову. Это огромное несчастье для всех нас, поверьте. Ее величество Вероника также никого не желает видеть, однако же она понимает — нужно жить. Вы оба молоды. Бог еще пошлет вам детей.

Король выпрямился.

— В ней что-то подломилось, в моей Веронике. Она всегда знала, что наш брак политический. Но после смерти сына… Она отказывается даже разговаривать со мной, не только делить со мной ложе.

— Ваше величество причинили ей слишком много боли.

— Она же знала, что я не люблю ее, Бомонэ! Чего же она ждет от меня? Я люблю Анну. Это оскорбляет ее? Однако я всегда относился к моей Веронике с глубоким почтением, как к истинной, благородной королеве. Анна… Это Анне впору завидовать ей. Анна только любовница. Вероника же королева. Навсегда.

— Она еще и женщина.

— Я помню об этом. У нас двое детей, было двое детей, так что я никогда не забывал.

Старый камергер покачал головой.

— Бедная Вероника. Она такая молодая, такая славная, красивая. Она так хотела любви.

— Любви? — переспросил Оливье с презрением. — У королевы не может быть любви! Моя дражайшая сестрица тому живое подтверждение. Вот, что вышло из ее любви! Война!

— Война вышла из-за ее властолюбия, не от любви, — возразил Бомонэ.

— Женщина из нашего рода не может не быть властолюбива, Бомонэ. Она рождена повелевать. Нет, все корни ее бед растут из того нелепого неравного брака с маркизом де Ланьери. Любовь к нему — вот, что ее погубило!

— Бедная королева Изабелла, — пробормотал Бомонэ.

— Бедная! — вскричал Оливье с гневом. — Женщина без чести и совести! Она не сумела стать ни хорошей королевой, ни даже хорошей женой! Она даже не способна была составить счастье человека, избранного себе в мужья! И это моя сестра! Когда я думаю, что мой Анри там, я готов рвать на себе волосы!

— Король Аквитанский, — прошептал камергер. — Однако же маленький Анри не может занимать два престола. Впрочем, у вас будут еще дети…

— Дети? Не думаю, что Вероника способна родить еще ребенка. Луи Франк тяжело ей дался. Нет, Анри наследует мою корону.

— Однако…

— Бомонэ, я скажу вам первому, как самому моему преданному другу. Я много думал. И мое решение, непростое решение, стоившее мне немало бессонных ночей, вот оно: я прекращаю эту войну. Я отзываю войска. Я не желаю, чтобы Анри был козырной картой в чужой войне. Довольно, что болезнь унесла одного сына, я не позволю, чтобы люди отняли жизнь второго. Пусть она правит. Изабелла теперь не отступится. Что ж, пусть. Она моя сестра, мы вместе выросли, и ради той синеглазой девчушки, которой она была, ради родственных связей, которые всегда высоко ценились в нашей семье, я позволю ей вернуться во дворец.

Камергер с восхищением смотрел на молодого монарха, которого он полюбил всей душой.

— Это благородное решение, сир. Я восхищен.

— Это спорное решение, — возразил король. — Меня могут назвать за него трусом.

— Только глупцы.

— Их большинство, — выкрикнул король с душевной мукой в голосе. — Ну да все равно. Созывайте военный совет, Бомонэ. Я объявлю мою волю. Мы признаем законность правления Изабеллы Аквитанской!




Дорогой ценой далась Изабелле ее победа. В своем опустевшем дворце она нашла полное неподдельной горечи письмо короля Оливье, небрежно брошенное на бюваре:

«Изабелла! — писал он. — Я обращаюсь к тебе сегодня как к сестре, не как к королеве. В последний раз. Я знаю, раз ты читаешь сейчас мое письмо, значит, ты все-таки надела вновь свою корону.

Что ж, правь. Будь по-твоему. Я забираю своего сына, которого ты сама захотела сделать своим наследником. Мой второй сын Луи-Франк умер, не дожив и до двух лет, и теперь мой единственный сын Анри унаследует мой трон, а ты правь своей страной. Ты удивлена? Да, Изабелла, если б ты не была занята своей войной, ты знала бы о смерти твоего племянника. Но ты ничего не видела вокруг себя. Я не буду мешать тебе, Изабелла, и не буду воевать против тебя, как хотел было вначале. Делай как знаешь. Но брата у тебя больше нет. Есть Оливье, король, который будет впредь заботиться лишь о благе своего единственного сына, вокруг которого ты развела огонь гражданской войны. А если б тебе нужно было переступить через его жизнь на пути к трону, сделала б ты это, Изабелла? Возможно, нет. Но, ручаюсь, ты бы заколебалась.

Удачи тебе, Изабелла. Мне жаль тебя. Теперь ты узнаешь, что значит быть по-настоящему одинокой.

Прощай.

Оливье, король.»

Изабелла скомкала листок. Вот и нет больше у нее брата. Она ожидала этого, и, тем не менее, расстроилась. Она любила Оливье, любила забавным черноглазым мальчуганом с вечной улыбкой на круглом личике, любила статным юношей с благородными манерами и лукавством во взгляде, любила нежной сестринской любовью одинокого ребенка. Но еще сильнее она любила Орсини. Она знала, что он где-то рядом. В ее сердце еще тлела слабая надежда как-то уговорить его, склонить его к миру. Конечно, Орсини вспылит, иначе и быть не может, будет обвинять ее во всех смертных грехах, но, в конце концов, он же любит ее, ему придется найти какой-то выход… За ее спиной заскрипели петли двери. Изабелла быстро оглянулась. Орсини молча стоял на пороге. В его руке что-то звякнуло.

— Что же ты не отдала приказ арестовать меня, Изабелла? Я служил твоим врагам, если, конечно, так можно назвать твоих ближайших кровных родственников.

Изабелла не ответила. Ее напугал его тон, такой холодный, отстраненный, равнодушно-деловой. Не дождавшись ответа, Орсини заметил:

— Я думаю, тебе не стоит обольщаться, Изабелла. Ты не завоевала этот престол, тебе его подарили. Твой братец пожалел тебя, а может, просто он слишком благороден, чтобы воевать с сестрой. Я на его месте камня на камне бы не оставил от своей страны и твоего дворца, чтоб ты помнила впредь, кто твой враг, а кто друг. У тебя дурная привычка путать эти вещи.

— Эжен, мой брат, он со временем поймет меня, я уверена.

— А я нет. Напротив, думаю, ты будешь с ним отныне общаться только через послов. Так что твоя победа обернулась твоим же поражением. Наслаждайся ею, Изабелла.

Лучше бы он ударил ее. Она пошатнулась, отступая от него, но все еще не желала расстаться с надеждой.

— А ты, Эжен?

— Я? Вот возьми. Это ключи от моих комнат во дворце и от всех столов. Я все оставил в полном порядке.

— Не надо, Эжен, не уходи.

Улыбка на его лице была хуже любого оскорбления.

— Нет, Изабелла, в борьбе бывает лишь один победитель. Ты победила, и должна теперь заплатить свою цену за успех.

Успех! Он говорил об успехе ей, потерявшей в пылу сражений все, чем она дорожила! Она перевела дыхание, — остался ее последний ход, ход королевы, последней фигуры на доске, ее последний расчет на его самолюбие.

— Неужели ты признаешь, что ты проиграл, Эжен? Ты же никогда не сдавался, всегда шел только вперед.

— На этот раз я действительно проиграл. И теперь только смерть смоет с меня позор поражения.

— Нет, Эжен, нет! Это несправедливо. Я…

Но он даже не стал слушать, что она хочет ему возразить. Повернулся и пошел прочь. Бежать за ним? Это было бы унизительно и бесполезно. Позволить ему уйти? И что он станет делать? Орсини, он никогда не бросал слов на ветер. Она подалась к окну и раздвинула шторы. Крикнуть страже, чтоб не выпускали его? И что? Засадить его в тюрьму? Родного мужа? Боже, грех даже думать о таких вещах. Но приходится. Она искоса поглядела в зеркало. На нее смотрела печальная голубоглазая женщина с пышными темными волосами, перевитыми нитями жемчуга, одна из которых кокетливо спускалась на лоб. Голубое бархатное платье, в цвет глаза, подчеркивало достоинства ее фигуры. Она была хороша, безупречно хороша собой, даже более красива, чем была в двадцать, и некому было сказать ей об этом. И она была женщиной, которую бросили. Она увидела, что Орсини уже идет к воротам. Голова его была гордо поднята, и руки его были пусты. Ничего он не взял с собой, и уходил он, как и пришел когда-то к ней, с пустыми карманами, без единого гроша. Изабелла знала, что ему некуда идти, никого у него не было, ни родных, ни друзей. Знать бы, какое решение он принял, куда шагает он так уверенно, так бесстрашно. Изабелла застонала. Ах, если б судьба была милосерднее к ней, если б она носила в себе плод их недолгой любви. Но как видно, бог был против того, чтобы новая жизнь рождалась на свет во времена такой смуты. Может, только так сейчас она бы смогла удержать Орсини. Перед ее окнами метались терзаемые ветром ветви ясеня, то и дело скрывая от нее удаляющуюся фигуру.

— Я люблю тебя, Эжен, — крикнула она отчаянно, впиваясь сведенными судорогой пальцами в холодный гладкий подоконник. — Я люблю тебя, — простонала она тише и горестнее. Она еще видела его. Он уходил не оборачиваясь, — прямой, надменный, равнодушный и непокоренный. Она еще могла выкрикнуть страже приказ не выпускать его. Но из горла вырвался не более, чем хриплый стон. Он миновал ворота, и никто не задержал его. В ее жизни не было более Эжена Орсини, ее первого министра, ее мужа, ее безжалостного противника и страстно любимого мужчины.

— Я люблю тебя, Эжен, — плакала она, припав к чуть влажному оконному стеклу. — Я люблю тебя, не уходи.

Ее слезы катились по стеклу, словно капли дождя, хрупкое тело сотрясала дрожь. Она сползла на пол и закрыла лицо руками. И едва слышно сквозь ее бессильные рыдания звучало ее тоскливое: «Я люблю тебя, Эжен…».




Впервые в жизни он не знал, что ему делать. Он безжалостно погонял лошадь, словно скорость могла стереть из его памяти кошмар последних дней. Конечно же, он собирался жить дальше, что бы ни сказал Изабелле из мстительного желания причинить ей боль. Даже если на мгновение унижение показалось ему чрезмерно глубоким, таким, что он не мог с ним смириться, сейчас он поднял голову, готовый встретить свою судьбу. Пусть сегодня победила Изабелла. Пусть. Он — не ее собственность. Не ее игрушка. Будут другие женщины. Другие страны. Он все начнет сначала, с самого начала, будто не было ничего.

Он придержал кобылу у витых ворот, за которыми виднелся уголок сада, а за ним — тонкие шпили замка. Во дворе стояла женщина в белом платье. В тумане, который клубился у него перед глазами от ярости и бессилия, он не узнавал ее, только чувствовал, что был здесь прежде, говорил с ней, их что-то связывало — он не сразу вспомнил — что. Орсини спешился, и тогда только голос Жанны де Миньяр вернул его на землю.

— Добрый день, маркиз, — она была вежлива и спокойна, как обычно.

— Чем обязаны визитом? Что-то случилось?

Ее голос звучал мягко, но как бы издалека.

— Ничего. Вы не против, если я останусь у вас до утра?

— Конечно, вы останетесь. Не ночевать же вам в лесу. У нас, слава Всевышнему, достаточно места.

Она позвала конюха, чтобы препоручить его заботам взмыленную лошадь.

— А господин де Миньяр, он дома?

— К сожалению, он уехал к матери в Шайе и будет лишь завтра к обеду.

Орсини приостановился у порога.

— Тогда, пожалуй, мне неудобно оставаться здесь.

Жанна улыбнулась. В ее хрупком облике появилось что-то материнское, нежное и снисходительное одновременно.

— Какие пустяки, маркиз. Вам ли воспринимать всерьез людскую молву? Проходите же.

В замке царил легкий полумрак, приятный для глаз. Изумрудного цвета шторы были опущены до самого пола, бездна подобранных с хорошим вкусом вещиц украшали изящную гостиную. Повсюду ощущалась рука внимательной, любящей женщины. В его доме, вспомнил Орсини, никогда не было уютно. Изабелла не привыкла сама заботиться об уюте домашнего очага, предоставив это равнодушным рукам слуг. Впрочем, должно быть, она просто не любила этот дом, слишком серый, слишком похожий на другие, выбранный им лишь из-за близости к дворцу, где он пропадал днями и ночами, покинув ее на Мадлену. Он встряхнулся, обнаружив, что Жанна смотрит на него с укором, — он не услыхал ее вопроса.

Они поужинали вдвоем в зале, где легко поместились бы двадцать человек. Стройный серебряный канделябр разделял их, погрузив его во тьму, а ее, напротив, ярко осветив мерцающим светом пяти розовых свечей. Она неторопливо рассказывала что-то об устройстве оранжереи, — просто чтобы не молчать. Он был благодарен ей за этот фон, не позволявший ему вновь нырнуть в пучину своих безрадостных размышлений.

— Я провожу вас в вашу комнату, — она поднялась, приглашая его за собой. Орсини отодвинул тарелку, до которой едва дотронулся, и пошел за хозяйкой. На лестнице было темно, и он взял ее под руку. Они поднялись по ступеням, не разговаривая, сосредоточенно и бесшумно. Одна из комнат была приоткрыта, и сквозь щель сочился желтоватый свет, об стекло окна с шумом билась большая ночная бабочка. У изголовья был небрежно брошен альбом, около зеркала — шпильки. Жанна замедлила шаг, ее губы уже было приоткрылись пожелать ему доброй ночи, но она не проронила ни звука. Повинуясь странному, едва ли объяснимому порыву, Орсини потянулся обнять ее хрупкое тело в белой шелковой дымке платья. Они медленно вошли вдвоем в ее спальню. Жанна остановилась, молча глядя на него, не удивленная и не оскорбленная, но и без победного блеска в глазах. Он никогда не понимал ее, эту бледную кроткую девушку-ангела. Ее платье упало к ее ногам, — как будто само собой. Она была белоснежная, как фарфоровая кукла, и тоненькая, как девочка-подросток, узкобедрая, с едва развитой, детской грудью. Едва ли она способна была пробудить страсть, едва ли стремилась к этому. Орсини, смущенный ее видимой невинностью, испытал робкое желание отступиться, уйти, не переходить границ доступного. Но он зашел слишком далеко, и посчитал смешным отказаться от нее — теперь, и тем не унизить ее. Даже если назавтра она будет благодарна за сегодняшнее оскорбление.

Он проснулся на рассвете. Жанна крепко спала, ее тонкие руки обнаженными расслабленно лежали поверх одеяла. Она была хороша сейчас — трогательная и нежная, как белая лилия. Такой он предпочел бы запомнить ее. Наскоро одевшись, он оставил ее, но вдруг, уже спустившись во двор замка, решил, что это будет похоже на бегство. Он сошел с выложенной аккуратными ромбиками дорожки, прошел по влажной от росы траве и сорвал молочно-белую лилию, затерявшуюся среди боярышника. Ее он оставил у изголовья своей бывшей невесты, а ныне госпожи де Миньяр. Тихо крадясь к выходу, чтобы не потревожить ее, он не видел, что она смотрит ему вслед. Он ушел, а Жанна улыбаясь вертела в руках ароматную лилию, его последний и единственный подарок. Она слышала, как застучали копыта его лошади по двору, но не поднялась поглядеть из окна ему вслед. До нее доносился все более отдаленный топот, а потом и он стих. Замок Миньяров был окутан тишиной.

Орсини преодолел не меньше мили, когда нащупал в своем кармане конверт, которого там раньше не было. Он сразу понял, что маленькая Жанна была хитрее, чем ему казалось. Признать свою ошибку он мог, все равно он не собирался когда-либо встречаться с ней вновь. Он прочитал письмо.

«Знаю, что когда вы прочтете эти строки, вы уже будете далеко от меня. И мне уже не будет столь совестно перед вами, Эжен.

Я знаю, то, что было, ничего между нами не изменит, да и не должно. Я знаю, в вашем сердце, как бы вы не сопротивлялись этому, властвует Изабелла. Мне не жаль. Я люблю своего мужа, правда, Эжен. Вы бы никогда не захотели, чтобы я ушла с вами, а я не оставлю его ни за что на свете. Мне бы не хотелось обманывать вас. То, что было… Я так мечтаю о ребенке, странно, что до сих пор ничего не вышло. Не знаю, чья здесь вина. Возможно, моя. Тогда ничего здесь не попишешь. Возможно, и нет. Я была бы не против вырастить вашего сына. Вы ведь не были бы в обиде, не так ли? Я знаю, что нет. Не осуждайте меня, Эжен. В сущности, я лишь размечталась. Уверена, пройдет время, и вы вернетесь к ней. Не сомневайтесь, это будет правильно. Вы созданы друг для друга.

Прощайте, Эжен.

Жанна де М.

P.S. Я видела у вас на боку свежий шрам. Не позволяйте ей вовлечь себя в ее войну. Всегда помните — это ее война. Война за ее корону. Не дайте ей играть вашей жизнью.

Вот и все. Прощайте.»

Он невольно скомкал послание. Ему понадобилось все врожденное чувство юмора, чтобы усмехнуться. Даже эта ангелоподобная крошка, и та использовала его. Впрочем, а на что он рассчитывал? Что она открыла в своем сердце источник вечной любви к нему, Орсини, министру без кресла, проигравшему военачальнику, брошенному супругу? Это было бы смешно… Он зло стегнул безвинную кобылу, и на дороге взвилось облачко пыли.




Шли дни. Изабелла постепенно втягивалась в привычные ей с детства дворцовые будни. Она снова стала королевой Аквитанской. Как прежде.

Оставался один нерешенный вопрос, к которому она боялась и приступить. Королевство нуждалось в правительстве. Кто-то должен был стать первым министром. Кто-то, но не Орсини. Она переговорила даже со стариком Жанери, пытаясь избрать достойную кандидатуру, она присматривалась и приглядывалась к своему новому окружению, но ни на что не могла решиться. Она не представляла, кто может заменить Орсини.

Она обещала наутро на совете объявить имя достойного, но накануне еще не знала ответа. Она полулежала в раздумьях, облокотившись о полированный витой подлокотник, и за многие мили от нее в скромной гостинице покой ее мужа тревожили точно те же мысли. Кто? Кто будет следующим? Кто займет его покои, кто обоснуется в его кабинете? Кто будет заходить к ней в любое время суток и часами утомлять ее путанными расчетами? Прикрывая глаза, она упорно видела Орсини, — Орсини с ворохом бумаг под мышкой, Орсини, удобно развалившегося в ее кресле, презрев или, возможно, не зная правил этикета. Только так она представляла себе своего первого министра, таким, каким она впервые увидела Его — худощавым и немного нескладным, совсем еще юным и чуть-чуть наивным. Господи, да ему и теперь едва исполнилось двадцать семь!

Она даже проявила некоторую заинтересованность в способном энергичном пареньке, рекомендованном ее вниманию, но несмотря на напор и признаки ясного ума, ему недоставало странного обаяния Орсини, которое покорило когда-то ее сердце. Все было не то.

Приближалось время совета, и ей приходилось делать свой выбор. И чем ближе стрелка подползала к одиннадцати, чем яснее в ней зрело решение…

— В королевстве Аквитанском не будет более должности первого министра! Я — королева Аквитанская — своею волей упраздняю эту должность. Отныне и вовеки короли Аквитанские самолично будут управлять государством! Не бывать более двоевластию!

Почтительная тишина была ей ответом. Изабелла обвела взглядом серьезные лица членов совета. Совет без Орсини, совет без Сафона! Она отогнала мрачные мысли. Она должна жить дальше, без тоски, без сожалений о минувшем, без жалости к себе.

Немного позднее она с трепетом в душе повернула ключ в замке кабинета первого министра, — ключ, который он отдал ей, и который она до сей поры продержала под подушкой. Там царил мягкий полумрак — благодаря спущенным шторам. Она заперлась изнутри, словно ее могли застать за чем-то неблаговидным. Раздвинув шторы и впустив в комнату неверный свет пасмурного дня, она огляделась с жадностью, словно желая впитать в себя память вещей о прежнем хозяине. Ее пальцы нежно прикасались к холодным корешкам оставленных на полке книг, она брала их по одной, открывая, пролистывая, и с легким сожалением возвращая на место. Было бы странно увидеть среди книг Орсини душещипательные романы, их там и не было. Она выдвигала ящики, перебирая бумаги, исписанные мелкими четкими буквами, аккуратно сложенные в пронумерованные, снабженные ярлычками стопки. Она легко скользила пальцами по ровным строкам, вслед за стремительной вязью чернил. Со щемящим чувством она трогала его чернильницу, его высохшее, непригодное больше для письма перо, и вещи более интимные, — брошенный гребень для волос, шелковый платок с чернильной кляксой посередине, перочинный ножик с налипшими остатками стружек.

Изабелла не могла сдержать горькой усмешки. Как несправедливо было все, что произошло! Что делать с этим ей, — ей, смертельно скучавшей до зевоты от одного словосочетания «сельскохозяйственный налог»? Ведь Орсини не просто нравился вкус власти, он был ее частью. Он был рожден командовать. Он был резковат, но не груб, требователен, но не безжалостен, со здоровой долей деспотичности, необходимой любому, под чьей властью был хоть бы один человек. Его не очень-то любили, несколько побаивались, но не доходя в своем ужасе до дрожи в коленках, рождающей истинную ненависть. А какую радость найдет она в унылых, похожих друг на друга столбцах цифр, — она, едва ли разбирающаяся, идет ли речь о деньгах или о земельных акрах? Только осознание, что она пытается вникнуть в Его работу, разобрать Его записи. Она могла запросто перечислить всех королей Аквитании от начала веков, рассказать обо всех войнах, когда-либо происходивших в мире, и не спутать, какие короли в то время правили, и кто был тогда военачальником. Она никогда не путалась в датах и годах, помнила сотни обычаев, принятых при разных дворах, разбиралась в истории стран, о самом существовании которых мало кто догадывался. И она же с трудом понимала, почему влезая в долги, отдавать приходится больше, нежели взял. Дебри политики и экономики оставались для нее пугающей и таинственной неизвестностью.




Грязно-серый, выстроенный из гранита и песчаника Вадебуа неприветливо встретил одинокого путника противным моросящим дождем. Уставший от многочасовой тряски в седле, Орсини медленно ехал по незнакомым улицам, почти не встречая людей. Идея, возникшая у него в голове, поначалу понравилась ему.

Он почти не помнил Элизабет. В те далекие времена, когда они были детьми, она была ближе ему, чем Мадлен. Двумя годами моложе его, она уродилась неожиданно хорошенькой и рано осознала свою силу. Ей не было семнадцати, когда она вышла замуж за преуспевающего владельца трактира в Вадебуа, очарованного ее свежей, только расцветшей красотой. Для младшей дочери мелкого лавочника, недостаточно ловкого в коммерции, чтобы разбогатеть, это была настоящая удача. Туда, в дом своей младшей сестры, и отправился Орсини, осознавший, что у него не ни гроша, и остановиться ему негде. Он расспросил прохожих, и ему показали «Веселого рыцаря».

Он постучал. Дверь открыла женщина в чепце и затрапезном переднике.

— Можно увидеть мадам Элизабет Жерве?

— Это я. Чего вам?

Он смотрел на нее остекленевшим взглядом. Каких-то десять лет он не видел ее! Ей же должно быть около двадцати пяти. Но этой женщине, что стояла перед ним, не могло быть двадцать пять. Орсини дал бы ей, по меньшей мере, тридцать шесть — тридцать восемь. Она выглядела старше Мадлен, не говоря уже о нем самом. Он заметил красные бесформенные руки с кривыми обломанными ногтями, обвисшие щеки, причудливо изогнутую морщину поперек лба. Когда-то блестящие черные глаза выглядели выцветшими, волосы потускнели, ее грудь и плечи были худы и костлявы — дала о себе знать семейная худоба — зато даже широкое платье со складками не скрывало расплывшейся талии и складок на животе. А ведь в семнадцать она была прелестна!

Он пожалел, что зашел. Он думал, что в отличие от Мадлен, озлобленной старой девы, и матери, больше привязанной к дочерям, Элизабет будет рада ему. Когда в их семье произошел раскол из-за наследства, Элизабет была слишком юна, чтобы понять, что происходит. Ее тогда больше волновали очаровательные изменения, происходившие с ее отражением в зеркале, а также, даст ли отец денег на новое платье, или придется перешивать что-то из старых матери и сестры. Уехав из дому в семнадцать, он больше не видел ее, даже не был на ее свадьбе. Только Мадлен вскользь упомянула, что с Элизабет все в порядке, она не бедствует. Он содрогнулся.

Подавив желание соврать что-нибудь и сбежать, он пробормотал:

— Я Эжен.

Она присмотрелась и холодно заметила:

— Да… Что ж, ты мало изменился. Чего тебе надо?

— Ничего…

Подумать только, он хотел заночевать у нее! Нет, бежать, бежать подальше и поскорее. У него нет семьи. Глупо, ах, как глупо было приходить.

— Входи, — она посторонилась, но неприветливо, и на мгновение ее черные глаза блеснули прежним огнем, бледное подобие шумной веселой Элиз, которой она давно уже не была. — Ты вспомнил обо мне, Эжен. Надо думать, ты снова остался без гроша, раз вспомнил о семье.

Он смутился. Она продолжала говорить, не ожидая его ответа, будто сама с собой.

— Десять лет! Ты ни разу не вспомнил обо мне. Ни разу! Ни писем! Ни хоть бы пары слов! О да! Ты же был первым министром! Кто мы для тебя! Провинциальные мещане! Трактирщица! У тебя была власть, деньги! Ты спал с королевой! А я десять лет готовила, стирала, мыла посуду, драила трактир, выпроваживала пьяниц. Я работала с утра до поздней ночи, я родила троих детей. Моя красота давно померкла, я знаю. Я работала, как вол, и зачем? Чтобы узнать, что заработанные моим потом деньги муженек спустил на уличных девок. Конечно, от них пахнет духами, а не тушеной капустой, их руки нежны, а не шершавы и покрыты волдырями от плиты.

Она показала свои изуродованные тяжелым трудом руки.

— Он не позволил мне взять служанку — мы не так богаты! А у тебя был лакей, чтобы помогать господину маркизу одеваться! И ты ни разу не прислал хоть ста ливров. После всего, что сделала для тебя твоя семья!

Он хотел возразить, что семья ничего для него не сделала, что его в семнадцать лет со скандалом вышвырнули из дому, и счастье, что дед еще был жив, и он все-таки получил возможность выучиться. Что если бы бабушка пережила деда, а не наоборот, то не видать ему своего наследства, и никакой закон не защитил бы его права, потому что закону нет дела до семнадцатилетнего сына провинциального лавочника. Что после его окружили таким презрением, что отбили всякую охоту приезжать домой. Что его робкая попытка написать отцу, когда он, наконец, получил первую должность — второго помощника писаря! — была встречена гробовым молчанием, и с тех пор он бросил попытки помириться с родными. Но с Элизабет он не ссорился. Он просто думал, что она замужем, что у нее своя жизнь. Нет, неправда. Он просто не думал о ней. Никогда. Он оторвался от своей среды, и в его новой реальности не было места для мадам Жерве, трактирщицы из Вадебуа.

— Прости, Элиз, я не должен был приходить.

— Это уж точно. Нищий братец мне ни к чему. Даже если он маркиз, — она презрительно фыркнула, вдруг став копией ядовитой Мадлен. — Маркиз! Маркиз Свиной Хрящ! Начавший блистательную карьеру, потроша заячьи тушки на колбасу! Проваливай, Эжен! Мне хватит троих деток-голодранцев и муженька-тугодума.

Он выскочил в ужасе, спеша убраться подальше от трактира, проклиная себя за то, что додумался явиться сюда. Мужество сына Симона Орсини, колбасника из Этьенна, дало трещину. Оседлав коня, он много часов подряд ехал куда глаза глядят. Он проезжал селения и пустынные дороги, пока судьба не вывела его в небольшой городок. Было около пяти часов вечера, еще совсем светло.

На площади было людно, и Орсини пришлось спешиться, взяв лошадь под уздцы. Какой-то благообразный монах-проповедник лет пятидесяти с небольшим собрал вокруг себя людей. Его вдохновенная речь удерживала их внимание, так что голос его хорошо был слышен в тиши. Орсини уловил только отрывок, заставивший его скептически усмехнуться.

— …Смирение есть высшая добродетель, дети мои. Смирение и только смирение даст вам силу и покой, которых вам так недостает. Наша жизнь беспокойна и быстротечна. Нужно ли стремиться к тому, что чуждо нам по природе своей? Тратить время, драгоценное время, на суетную страсть к деньгам, власти, почестям? Зачем стремиться к тому, что дорого не вам самим, а лишь означает почет, силу, влияние? Кто вспомнит о нас, корыстолюбивых, склонных к гордыне, через десятилетие? Никто. Никому не будут дороги наши деяния, ибо мы ничего не совершили. Так не стоит ли жить по совести, стремясь лишь к духовному совершенству, так, чтобы в сердце воцарился покой и мир!

Взгляд проповедника каким-то чудом разыскал его в толпе, и Орсини почувствовал, как власть этих мягких бархатисто-карих глаз захватывает его. Казалось, такой человек мог нести только добро и свет. Орсини встряхнулся, освобождаясь от непрошеного почти сверхъестественного влияния монаха. Толпа начала расходиться. Проповедник сунул библию в потрепанную сумку и неожиданно протянул руку, приглашая Орсини подойти к нему.

— Тебе было бы полезно прослушать мою проповедь с самого начала, брат мой, ибо в твоем сердце царит смута.

— Непременно, благочестивый брат, — вежливо ответил Орсини, который был уверен, что видит этого монаха первый и последний раз в жизни, и потому мог проявить ни к чему не обязывающую любезность.

Проповедник снисходительно склонил голову набок, разглядывая его.

— Значит, ты покинул дворец?

Орсини вздрогнул и удивленно посмотрел на монаха.

— Ты ведь Орсини, я узнал тебя, — заметил тот. — Я бываю со своими проповедями и в столице, так что не удивляйся. У меня недурная память на лица. Между тем, нельзя сказать и о тебе того же.

— Почему?

— Ведь ты тоже меня знаешь.

Орсини порылся в памяти, но бесполезно — он ничего не помнил. Он виновато развел руками.

— Если мы встречались, то извините, благочестивый брат. Я вас не помню.

— Мы не встречались. Но ты, я уверен, не единожды видел мой портрет. Я король Франциск. Франциск Милосердный, как меня прозвали, чем я немало горжусь.

Тесть! Орсини потерял дар речи. Монах улыбнулся, заметив его потрясение. Его не лишенная лукавства улыбка неуловимо напоминала Изабеллу.

— Я имел нескромность издалека следить за тобой, мой мальчик. Никогда не вмешиваясь, не проявляя своего интереса, но мне не было безразлично, кому отдала сердце единственная дочь. Так что я знаю о тебе все или почти все. Уж прости. Это несколько несправедливо, ведь ты ничего обо мне не знаешь. Пойдем, — он уверенным жестом привыкшего к повиновению человека пригласил Орсини за собой. — Я покажу тебе мое скромное обиталище, где мы сможем поговорить. Кстати, там же ты сможешь и заночевать. У меня есть подозрение, что тебе негде остановиться.

Этот простой и одновременно властный человек понравился бывшему министру. Он внушал почтение, чем не мог похвастаться ни один из тех, кому прежде доводилось служить Орсини — ни старый Бонар, ни Иаков Жестокий, ни регент, ни даже Изабелла.

— Значит, ты покинул мою девочку?

— Можно сказать и так, — осторожно ответил Орсини.

— Я знаю, она сама виновата. Но прости ее, прошу тебя. Прости ее в сердце своем. Это я дурно воспитал ее. Но что поделаешь, я думал, что она впитает не только мою кровь, но и горячую кровь своей матери. Моя бедная Алисия, она была полна жизни. Кто мог подумать, что я ее переживу? Однако же, Изабелле в наследство достались мои сомнения и честолюбие ее матери, только без материнской хватки и кипучей энергии. Я думал, — может быть, корона, которая не дала счастья мне, даст счастье моей дочери? Но нет. Она не смогла нести свою ношу, но не смогла и отказаться от нее, как отказался в свое время я. Может быть, ей еще нужно повзрослеть. А может, просто послушать мою проповедь.

Тронутый этим печальным отцовским монологом, Орсини заметил:

— Возможно, ваша дочь уже повзрослела. Ей придется заново учиться быть королевой, и на этот раз все по-другому. Рядом нет ни придворных, ни министров, которые бы многие годы служили ее семье. Ее друзей раскидало по свету, многих она потеряла во время войны, многие отвернулись от нее, поняв, что она затеяла.

— Она совсем одна, — с жалостью вздохнул Франциск. — Но и я дал обет никогда не вмешиваться в жизнь тех, кого однажды покинул. Бедная моя девочка. Я слишком рано ушел. А ты, сынок, куда ты путь держишь? Ты отказался от должности, ушел из дворца, и что теперь?

— Думаю, я сяду на первый попавшийся корабль в порту и доверюсь судьбе.

Франциск отрицательно покачал головой, слушая его.

— Не думаю, что это правильно. Ты не должен сдаваться. Твое место во дворце.

— Разве не вы только что проповедовали смирение?

— Если бы ты слушал меня с самого начала, ты бы понял, что я проповедовал не смирение. Я проповедую жизнь по совести, согласно своим убеждениям, согласно своему призванию и своим стремлениям. Ты рожден властвовать, и по справедливости ты должен был быть моим сыном. И я не колеблясь признал бы тебя своим побочным отпрыском в обход прав моей родной дочери, но не могу же я навлечь на вас постыдные обвинения в кровосмешении. Я не один год наблюдал за тобой и полюбил тебя как сына. Ты совершал ошибки и платил за них, был подвластен человеческим слабостям, но успешно с ними боролся. Ты не только вкушал плоды славы, ты готов был трудиться ради нее. Тебе не вскружил голову быстрый успех, ты никогда не прекращал совершенствовать свой разум, искать новые пути, учиться даже у тех, кто презирал тебя. Ты заслужил право править Аквитанским королевством и можешь и должен бороться за то, что по праву твое.

— А ваша дочь?

— Моя дочь должна быть спасена от самой себя. Власть разрушит ее душу. Стань на колени, сын мой. Силой, дарованной мне Богом нашим Иисусом Христом, я благословляю тебя, — он перекрестил его. — Да будет твое правление справедливым и милосердным. Аминь!




Изабелла знала, как глупо пытаться возродить прежний двор, и все равно она невольно поддавалась этой слабости — полагать, что вернув тех людей, что были рядом, когда ей было восемнадцать, она снова станет той веселой жизнерадостной девушкой.

Жанна деликатно отклонила ее приглашение, вежливо, но не оставив сомнений, что она не передумает.

Граф д’Оринье занял должность капитана ее личной охраны. Бедная Луизетта, его жена, а ее фрейлина, скончалась. Как позже рассказали Изабелле, у молодой женщины случился выкидыш, она была одна, всеми забыта, лишена медицинской помощи, муж был где-то на войне, от него не было вестей. От потери крови она ослабела, у нее началась горячка, и бедная женщина за считанные часы угасла. Жюли, сестра Оринье, уехала за границу и там вышла замуж.

Луиза де Тэшкен окончательно приняла постриг, для нее не было возврата. Хотя ее душевная рана зажила, и она с радостью вернулась бы к мирской жизни, устав монастыря был строг. Однажды решившись отказаться от суеты и мирских благ, она уже не могла раздумать.

Мари д’Алмейд отыскать не удалось. Она покинула двор после воцарения регента Гримальди, никого не посвятив в свои планы на будущее.

Граф де Бонди, соблюдавший нейтралитет во время военных действий, отказавшись присоединиться к Изабелле, но и не вступив в армию регента, не выразил желания служить королеве. Изабелла написала ему, но он ответил молчанием. Его принципы отвергали возможность служить той Изабелле, которой она стала.

Изабелла даже послала людей проведать Ги де Бонара, которому давно перевалило за девяносто. Дряхлого старца разбил паралич, но он был жив, хорошо помнил Изабеллу, еще лучше ее родителей, но не помнил, какое нынче число, кто эта женщина, что ухаживает за ним, которая дверь ведет в сад, а которая в столовую, и как его вообще-то зовут.

Итак, из всех ее приближенных с ней остались граф д’Оринье, Альфред де Марс, Васейль, распорядитель празднеств, — хотя какие уж там празднества? — и Амьен де Берон, которая нашлась случайно. Ее Изабелле и в голову не пришло бы разыскивать.

Ее представил ко двору молодой маршал Ревеньен, который после гибели графа де Гавенвера возглавил ее армию. Теперь, когда война окончилась, молодой талантливый офицер, еще год назад служивший Изабелле в чине лейтенанта, представил королеве свою жену Терезу и семью старшего брата.

В жене старшего Ревеньена, сурового сорокалетнего уроженца северных окраин королевства, светловолосого и широкоплечего, королева и узнала Амьен. Вот уж кто мог благодарить Изабеллу за развязанную войну! Если бы беспорядки не заставили двадцатисемилетнюю Амьен покинуть свой замок, ставший небезопасным убежищем для крестницы Сафона, одного из вдохновителей восстания, разве встретила бы она этого сдержанного вдовца, одинокого отца семилетней дочери? Конечно, не о таком муже мечтала она в девичестве, а скорее об изящном красавце, вроде Миньяра, но судьба распорядилась иначе, и она лишилась терзавшего ее клейма старой девы. Замужество смягчило ее характер, она бросила бессильные попытки доказать всем и каждому, что она умна и красива. Ей не дано было красоты и что ж из того? Она всем сердцем привязалась к мужу, и, к собственному удивлению, полюбила ласковую белокурую девочку, свою падчерицу.

Алан де Ревеньен, заслужив в тридцать два года маршальский жезл, успешно заметил Изабелле Бонди. Она всегда нуждалась в друзьях-мужчинах, на чью преданность она могла бы рассчитывать. Даже к Орсини первоначально она потянулась, ища только его дружбы, и только со временем привязанность переродилась в нечто большее. На Бонди она не держала зла. Он был по-своему несчастен. При дворе Оливье ему недвусмысленно намекнули, что его присутствие нежелательно, и он немедленно отбыл. Запершись в своем замке, он стал искать утешения в вине, но после взял себя в руки и не опустился до банального пьянства. Его чувство чести не позволяло служить отрекшейся королеве, силой вернувшей свою корону. Возможно, это показывало больше негибкость ума, чем благородство характера, но Изабелла попыталась понять его.

Амьен стала ее старшей фрейлиной. Остальных придворных дам она подобрала новых, из дочерей и жен тех, кто стал на ее сторону или остался ей предан, хотя женской дружбе Изабелла большого значения не придавала, и фрейлины были больше данью традициям, ее компаньонками, создающими фон, на котором она блистала. Ее прежняя дружба с Жанной была слишком уж неравной, и Изабелла вела себя с ней скорее покровительственно, чем дружелюбно. Теперь же Изабелла не могла отделаться от мысли, что камеристка одержала над ней верх, оставив последнее слово за собой.




Медленно обмахиваясь веером, королева Аквитанская с высоты своего трона выслушивала сбивчивые пояснения Оринье.

— Как вы говорите? Восстание против абсолютизма? — она щелкнула веером, закрывая его, и бросила на скамеечку. Капитан ее охраны отрастил забавную остроконечную бородку, которая придала ему лукавый и дерзкий вид.

— Против монархии, — пояснил Оринье.

— Что значит против монархии? — она подалась к нему, выражая непонимание. — Кто же будет править страной?

— Должно быть, выборный орган. Я слышал, в некоторых странах такое было. Правительство избирается голосованием во время выборов.

— Выборный орган? И кто же его выбирает?

— Представители совета. Их выбирают всенародным голосованием по нескольку человек от каждой провинции. Получается человек семьдесят-восемьдесят, из которых человек восемь составят собственно правительство.

— Боже, какой бред! Не шутите так, Оринье!

— Это сложная система, однако, смею заверить вас, ваше величество, это вполне возможно при соответствующей организации.

— Вы что, сочувствуете им, Оринье?

— Ни в коем случае. Я просто стараюсь быть объективным. Рассуждаю, могут ли эти люди получить сторонников.

— И?

— Возможно, да. Эти бунтовщики стоят на том, что чернь имеет те же права участвовать в выборах членов совета, как и дворяне. Так что низшие классы пойдут за ними.

— Но сегодня королевская власть в народе популярна, как никогда раньше, — возразил Ревеньен. — Невозможно, чтобы теперь восстание против ее величества получило много сторонников.

«Восстание! Снова восстание! Боже, когда же это кончится? Неужели мне уже никогда не жить в мирной стране?» — истерзанная душа Изабеллы взмолилась о пощаде.

— Вы путаете приветственные крики и подбрасывание шляп в воздух с истинной преданностью, Ревеньен. Этот народ ненадежен. Сегодня они ваши до гроба, а завтра им пообещали лишних десять ливров, и они отворачиваются от вас.

— Но это же нелепость! Кого могут выбрать в совет эти люди? Лавочников? Крестьян? Ремесленников? — заметил Ревеньен.

— Кого угодно, — пожал плечами Оринье. — Ваше величество! — он откашлялся, скрывая неловкость. — Я второй раз приношу вам ту же самую весть.

Она дрогнула, догадываясь.

— Орсини?

Он кивнул.

— Вы уже знаете?

— Просто догадка, — она грустно улыбнулась.

— Это все его рук дело. Это он заварил эту кашу. Он смущает людей. Если бы вы отдали приказ арестовать его…

Он вернулся! Сердце радостно затрепетало в груди. Он жив-здоров, он никуда не уехал. Он где-то в столице. Она увидит его!

— Оставьте его. Пусть делает, что хочет, — сказала Изабелла. — Если мой народ столь слаб, что любой может увести его за собой… Что ж, стоит ли тогда им править? Пусть победит сильнейший, Оринье. Я не хочу преследовать Орсини.

— Потому что он ваш муж, — жестко сказал придворный.

— Оринье! — она слегка хлопнула ладонью по резной ручке своего кресла.

— Простите, ваше величество. Но вы рассуждали бы иначе, если бы речь шла не об этом Орсини. Я даже сожалею, что сказал вам о нем. Лучше мне было бы не называть имени…

— Оринье! — снова воскликнула она со смесью удивления и возмущения в голосе.

— Ревеньен, скажите вы, — попросил Оринье.

— Ваше величество, Орсини человек весьма опасный. Непредсказуемый. Чрезвычайно честолюбивый, — не глядя на нее, проговорил Ревеньен.

— Алан! Друзья мои, что с вами?

— Мы хотим спасти ваше величество от вас самой. Ваша сердечная доброта сослужит вам плохую службу. Мы хотим, чтобы вы подписали указ, который объявит Орсини вне закона.

— Нет. Пока я королева! Прошу вас не настаивать.

Оринье и Ревеньен переглянулись. Их молчаливый сговор не укрылся от внимания королевы. Она хлопнула ладонью по подлокотнику трона.

— Говорите! Вы мои друзья. Я не хочу, чтобы между нами возникло непонимание. Говорите, что думаете! Говорите мне все!

— Ваше величество! — сказал Оринье. — Никто не требует показательной казни Орсини, с четвертованием на площади и вырыванием сердца. Мы не жаждем крови. Мы все нормальные, здравомыслящие люди. Пусть убирается на все четыре стороны, я буду только за. Но я хорошо знаю его. Я помню его облезлым, но отважным птенцом, залетевшим прямо коту в лапы. Он всех нас обставил. Меньше чем за полтора года он стал первым министром, и лучше было не становиться у него на пути. Если сегодня он задумал революцию, в нашем королевстве будет революция, не сомневайтесь. Он не остановится. Он будет набивать новые и новые шишки, но идти вперед, пока ваша власть не падет.

— Оринье, но ведь и мы с вами не дети малые. Мы тоже кое-что можем.

— У него есть бесспорное преимущество перед нами.

— Какое же?

— Мы все — я, Ревеньен, вы, ваше величество, — в первую очередь беспокоимся о собственной безопасности и безопасности своих близких и друзей. Мы, — да и вы, — не из тех, кто рискует жизнью из принципа, кто пойдет на смерть, чтобы доказать свою правоту. Мы отступаем, когда надо. Мы лжем, когда это нам выгодно. Мы ищем окольных путей, когда не можем пройти напрямик. Но Орсини не таков. Он не стал бы тем, кем стал, если бы был таким, как все. Он не щадит себя, и потому люди с нормальным чувством самосохранения уступают ему дорогу.

«На этот раз я действительно проиграл. И теперь только смерть смоет с меня позор поражения», — вспомнилось Изабелле, и она внутренне содрогнулась. Что же за человека она полюбила? Верно ли судил его Оринье? В конце-концов, Оринье не Господь бог. Это его личное мнение, и он мог ошибаться. Орсини обыкновенный человек, такой, как они, но очень упрямый, да, очень упрямый. Она украдкой вздохнула.

— Мы столько пережили, друзья мои. Эта война… Столько крови, столько лишений. Теперь нужно учиться находить компромиссные шаги. Не будет Орсини, на его место придет другой. Нужно решать саму проблему, а не пытаться заставить замолчать того, кто не страшится во всеуслышанье говорить о ней. Нужно встретиться с бунтовщиками. Возможно, мы сможем договориться.

Ревеньен ничего не сказал, но у графа д’Оринье настал момент, когда он не мог больше молчать. Потеря любимой жены во многом изменила его. Он утратил чувство внутренней необходимости исполнять приказы тех, кому служил. Офицер в нем умер. Но друг — нет.




— Если ваше величество ищет повод встретиться с Орсини, то причем здесь государственные интересы и причем здесь восстание?

Маршал Ревеньен смущенно вспыхнул, с осуждением глядя на Оринье, но королева гордо вскинула голову.

— Вы напрасно полагаете, граф д’Оринье, что я способна играть интересами моего королевства, поощряя собственную сердечную слабость. Хорошо, говорите, что вы предлагаете? Арестовать Орсини с его сторонниками? Изгнать его из страны? Дальше что? Поставить через каждый ярд вдоль нашей границы по солдату, чтобы не впустить его обратно? Вы пробовали когда-нибудь запретить что-нибудь Орсини? Я — пробовала, имею плачевный опыт. Держать его в тюрьме? Сколько? Всю жизнь?

Оринье и Ревеньен снова переглянулись. Ревеньен жестом отказался продолжать спор.

— Зачем же всю жизнь, — отозвался Оринье.

— Затем, что, если я продержу его там месяц, или год, или пять лет, то оказавшись на свободе, он начнет все сначала, и мы с вами снова будем иметь тот же самый разговор.

Оринье молчал. Изабелла пронзила его испытующим взглядом. Он отвел глаза. Она снова заговорила, на этот раз властно:

— Пока я занимаю этот трон, Орсини не будет казнен или заперт в темнице, как преступник. Называйте это как хотите и думайте обо мне что угодно. Такова моя воля. Во избежание новой гражданской войны, я считаю разумным выслушать доводы и пожелания противника.




Однако сам Орсини так и не появился во дворце. Подтверждая подозрения Оринье, Изабелла втайне надеялась, что он явится на переговоры, но прибыли люди, которых она не знала. Она не знала, то ли Орсини просто не хотел ее видеть, то ли боялся, что один ее молящий взгляд разрушит все его грандиозные планы.

Она потеряла интерес к переговорам, как только поняла, что Орсини нет среди парламентеров. Она спрашивала себя, не преувеличил ли Оринье его роль в новом восстании. Ей отчаянно хотелось мира, мира и простого женского счастья, которого ей пока не дано было узнать. Она позволила учреждение независимого совета, предоставив ему совещательный голос в решении вопросов государственной важности. Первый шаг был сделан. Совет получил официальный статус. Пока оппозиционеры удовлетворились совещательной функцией. Однако они желали получить право накладывать вето на решения Изабеллы, если они единогласно будут отвергнуты Советом. Королева отказала им, и вопрос больше не поднимался. Но она знала, что это ненадолго. Спираль истории сделает следующий виток, и все начнется сначала.




— Это революция! Ах, почему вы не послушали нас сразу, ваше величество! Это восстание следовало подавить в корне! — горячо восклицал Оринье месяц спустя.

— Однако… Так ли все серьезно?

— В Совете поднимают вопрос об учреждении республики!

Изабеллу испугало не столько сообщение Оринье, столько его волнение и бледность. Она бы не придала значения его словам: революция, республика, — все это звучало странно и нереально, но он был откровенно испуган, и ей передалась его тревога.

— Прекратите паниковать, Оринье, — рассердилась она, — я не могу рассуждать трезво, когда вижу вас в таком нервном состоянии.

— Вы знаете, чем это кончится, ваше величество? То, что было при регентстве, — ничто по сравнению с той грозой, что может разразиться теперь. Эти свободолюбивые, анархические идеи из тех, что разрушают государственное устройство до основания! Это полное отрицание самого смысла власти. Это произвол.

— Успокойтесь, Оринье.

— Успокоиться? Завтра они просто вломятся во дворец и вышвырнут нас отсюда. Знаете, что они обсуждают? Что здание Королевского суда маловато для их собраний, и им самое место во дворце. Вашем дворце! Может быть, завтра здесь будут хозяйничать плебеи, — бродяги, которые будут шлепать сапогами в навозе по персидским коврам, наглецы, которые будут подглядывать в замочные скважины за переодевающимися дамами, воришки, ищущие малейшую возможность положить в карман, что плохо лежит.

В ослеплении своей ярости он не чувствовал, что ранит ее. Она, королева Аквитанская, маркиза де Ланьери, а на самом деле простая мадам Орсини, супруга беспокойного сынка мелкого лавочника, плебея, бродяги, наглеца и проходимца, сидела перед ним, выпрямив свою изящную аристократическую спину, с застывшим выражением смертельной усталости на лице. Она не возразила Оринье, заговорив, только когда услышала его возглас:

— Нужно арестовать Орсини за бунт и подстрекательство к мятежу!

Она подняла на друга глаза раненой лани.

— Хорошо.

Оринье обрадованно оглянулся на Ревеньена. «Они подружились, — подумала Изабелла равнодушно. — Они даже похожи. Странно.» Она не могла думать о том, что происходило. Не теперь.

— Вы подпишете указ?

— Да. Давайте.

Она поставила кривой росчерк на документе и отвернулась, даже не желая читать его.

— Кому мы поручили произвести арест? — тихо спросила она.

— Мне, — сказал Оринье. — Поэтому позвольте откланяться, ваше величество.

— Идите, — она вялым жестом отпустила его. Маршал Ревеньен остался с ней. Но он, волнуясь, мерил шагами зал, и она отпустила и его.

На другой день она узнала, что графа Оринье ранили при попытке арестовать мятежников. Его солдаты сумели схватить несколько человек, но среди арестованных не было Орсини. Он скрылся, увернувшись от Оринье и наградив его ударом шпаги, правда, скользящим и не задевшим ни одного из жизненно важных органов.

Изабелла догадывалась, что ее уступка своему испуганному и возмущенному окружению лишь ухудшила ее положение. Лучше было не делать ничего, чем сделать неудачно. Она настроила против себя людей. Подписанный ею указ называли бесчестным посягательством на свободу. О ней слагали злые памфлеты, читая которые, она стыдилась поднять глаза.

События развивались снежным комом. Каждый день еще больше накалял атмосферу. Многие в страхе покидали двор, боясь преследований, если переворот-таки свершится. Королева никого не удерживала. Она, словно неудачливый художник, отстраненно наблюдала, как огонь пожирает выстраданный ею шедевр. Алан де Ревеньен ежедневно по ее настоянию посещал Совет и приносил ей свежие вести, с каждым днем все более тревожные… Близилась катастрофа.




Она услышала стук в дверь и пошатнулась.

— Входите, — она с трудом подавила дрожь в голосе. С трудом заставив себя повернуться, она увидела коленопреклоненного Алана.

— Ваше величество… — он не смел продолжить. Она все поняла.

— Итак, решение принято?

— Наша прекрасная страна. Ее больше нет, — он содрогнулся, словно от рыданий. «Я слишком устала, — подумала королева. — Иначе я тоже рыдала бы вместе с ним. Но мое сердце сгорело в этой войне. Я не стану плакать».

— Встаньте, Алан. Не о чем жалеть. Такой воин, как вы, нужен, будет при любом режиме. Я благословляю вас на службу новому правительству. И не качайте головой. Это приказ.

— Я не стану служить… им. Никогда еще Ревеньен не склонял головы перед плебеями.

— Не говорите так, Алан. Я рассержусь. Я ведь не ошибаюсь, и главой нового правительства будет?..

— Орсини де Ланьери. Ваш муж. Простите, мадам. Ему дарован титул, и не мое дело обсуждать, когда и почему. Но остальные! Половиной министров избраны простолюдины!

— Я уверена, что их было, за что избрать, и они не какие-нибудь забитые лавочники.

— Вы их защищаете? — изумился маршал.

— И да, и нет. Я открою вам тайну, Алан. Мне все равно. Я все потеряла в этой войне, и теперь, после решения Совета, я ничего не утратила и не приобрела. Они не желают монархии? Ради Бога. Хотят устроить свой дурацкий Совет в моем дворце? Пожалуйста, я покину его. Как будто раньше Большой королевский совет не собирался каждый месяц в Большом зале, а Малый — даже еженедельно! Так сложилось за века правления моей династии, и что, собственно, они изменили? Что главой государства будет первый министр, а не король? И что это меняет для остальных? Ничего. Ими также будут править единолично. А выборы нового правительства каждые пять лет, я уверена, будут фикцией. Орсини с таким же успехом мог провозгласить себя королем. Он всегда этого хотел.

— Ваше величество…

— Да, Алан?

— Орсини… Он хотел настоять на провозглашении конституционной монархии, и ограничить вашу власть так, чтобы ваше решение должно было быть непременно одобрено Советом. Но… Совет решил иначе.

— Это не важно, Алан, правда. Я так устала. Эта ответственность, она так давит на мои плечи. Пусть попробуют сами. А теперь… Покиньте дворец с вашими людьми и ждите распоряжений новых властей. Я уверена, никто не станет преследовать вас за вашу преданность короне.

— А вы?

— Я хочу кое-что забрать. Не спорьте, Алан. Я хочу быть одна.

Он покорился и медленно, опустив плечи, вышел из зала.

Изабелла медлила. Ее фамильных драгоценностей должно было хватить на то, чтобы, продав их, как-то жить. Она забрала их, а больше, собственно у нее не было ничего, чем бы она дорожила. Она разорвала кое-какие свои записи и в последний раз огляделась. Дворец был пуст, и в его пустоте таился страх. «Просто огромный необжитой дом, — пробормотала она. — И не о чем жалеть». Дом, где она родилась, где рождались многие поколения королей Аквитанских. В его пустоте, казалось, слышно было, как завывает ветер. Или всего лишь сквозняк. Она закрыла свои комнаты и, миновав темный коридор, вдоль которого еще недавно всегда горели факелы, освещая путь, впервые распахнула сама парадные двери. Никогда еще не было такого, чтобы около них не стояли стражники. Она вышла, и на голове у нее красовалась золотая корона.

Она увидела, что опоздала. Выпавшие на ее долю унижения не закончились. По мраморным ступеням ей навстречу поднимались люди. Она медленно, по инерции продолжала свой спуск, как будто не видела их. Ее длинное светлое платье тихо шуршало, задевая ступени. Странно, столь разношерстая толпа двигалась тихо, аккуратным клином, сужающимся по направлению к ней. Во главе процессии шагал Орсини, первый министр нового правительства, которое больше не подчинялось королеве Аквитанской. За ним шли вновь избранные министры, за ними — члены Совета. Она на мгновение встретила взгляд серых глаз Орсини и усмехнулась, ни на секунду не замедляя шагов. Лестница была длинной…

Казалось, миновала вечность. Изабелла слышала свое прерывистое дыхание и шагала, шагала… Перед глазами все плясало. Вдруг раздался оглушительный в наступившей тишине барабанный бой, возвещая о победе переворота. Тут же где-то загрохотали пушки, и над площадью взвились огни салюта. Изабелла осилила уже половину лестницы, и испуг от внезапного грохота едва не заставил ее пошатнуться. Но нет, она сосредоточенно спускалась, собирая остатки мужества и королевского величия, чем плотнее она приближалась ко встречной процессии.

Первый министр поднял руку, и следовавшие за ним люди остановились. Теперь они все смотрели на нее, причиняя ей еще большие мучения.

— Отдайте честь королеве Изабелле! — властно распорядился первый министр, и процессия неторопливо разделилась надвое, строясь вдоль лестницы и по-военному вытягиваясь в струнку. Она вступила в живой строй, чуть приподняв подбородок, чтобы они не думали, что сломили ее дух. Она прошла, чуть коснувшись Орсини рукавом платья. Ее сердце заколотилось, и теперь потихоньку замедляло свое биение, по мере того, как она удалялась от него.

— Изабелла!

Она не остановилась. Он звал ее, но его голос звучал как будто из другого мира.

— Изабелла! — он спустился на одну ступеньку вслед за ней, всего на одну ступеньку, но спустился. — Останьтесь, Изабелла.

Она вдруг остановилась и повернулась к нему. Немая мольба, отчаяние, безысходность, разбитая, исковерканная любовь, — он читал в ее взгляде прощение ему и страстное желание увидеть то же в его глазах. Он спустился еще на одну ступень. Потом еще и еще, пока не поравнялся с ней, а затем опустился на одно колено.

— Здесь твой дом, Изабелла. Ты не должна покидать его. Останься. Я прошу.

— Остаться? — отозвалась она. — Остаться в качестве кого?

— В качестве маркизы де Ланьери, которой ты по сей день являешься, в качестве моей жены, которая в сердце моем всегда будет королевой Аквитанской, как будет королевой в сердцах всех этих людей, которых ты видишь перед собой. Ты — символ этого народа, Изабелла. Ты не можешь покинуть нас.

— Об этом… тебе и им стоило думать раньше.

— Нам всем пришлось проделать длинный путь и многое понять. Останься, Изабелла, потому что это правильно, потому что я люблю тебя, и ты меня любишь. Останься, потому что тебе некуда идти. Потому что ты нужна здесь.

Она молча покачала головой.

— Ты еще многое можешь сделать для своей страны, Изабелла. Тебя избрали Первым Советником по вопросам управления государством. Это больше, почетнее, чем любой из наших министров.

— Кроме тебя…

— Кроме меня, — легко подтвердил он.

— Я не хочу.

Она отвернулась и, больше не глядя на него, продолжила свой путь на Голгофу. Теперь, когда он был сильнее ее, он предлагал ей остаться. Так, как он хотел всегда. На Его условиях.

— Изабелла… — она приостановилась, медля. Настойчивость, с которой он звал ее, заставила ее колебаться. — Изабелла…

Осталось еще пять ступенек, и она покинет лестницу, а ей казалось, что этот спуск чем-то важен, очень важен, и что-то решает в ее жизни. Она остановилась, уцепившись взглядом за гладкую мраморную поверхность.

— Я люблю тебя, Изабелла, — прозвучало вот так, при всех, без капли стеснения или сомнений. — Останься.

Невыплаканные слезы стояли у нее в горле, сжимая его стальной хваткой. «Тебе некуда идти», — вспомнилось ей. Это правда, она никогда не умела жить так, как он, начиная каждый раз все сначала. «Я столь малого хотела», — подумала она с горечью. И вот что из того вышло.

Он уже обнимал ее — застывшую бесчувственную мраморную статую, что-то говорил ей, только она не слышала что. Больше у нее не было сил для борьбы с судьбой, с Орсини, со своим истерзанным сердцем. Он победил, окончательно победил. Она всегда знала, что так оно в конце концов и будет. Орсини взял над ней верх. Опять. Всегда. И она заплакала — в последний раз, от горькой досады, не от горя. И гневно сжала свои тонкие ладони, пытаясь последним отчаянным усилием воли взять себя в руки.




Эпилог


Вот так закончилась эта эпопея — история падения королей Аквитанских, началом чему послужила невинная шутка юной легкомысленной королевы над провинциальным выскочкой. Много лет правил Орсини своей страной, занимая свое кресло не менее прочно, чем некоторые короли, и Изабелла была ему верной бессменной помощницей. Она навсегда отошла от политики, посвятив себя историческим изыскам, и из-под ее пера вышли одна за другой «История королей Аквитанских», «История монархии» и собственные мемуары, послужившие основой для настоящей книги.

Со временем Орсини наладил отношения с Оливье, однако этот гордый монарх наотрез отказался видеть сестру. Он простит ее лишь на смертном одре, пятнадцать лет спустя. Анна де Принн еще два года удерживала свое положение фаворитки при Оливье, но затем Вероника сумела избавиться от нее, и Анну выслали из страны. Шесть лет она безраздельно царствовала в сердце Оливье, полностью поработив его. Долгие годы после того она провела в унылом одиночестве, всеми позабытая, с репутацией женщины сомнительной морали, «брошенной любовницы короля Оливье», ежечасно наблюдая, как бесцельно вянет ее поразительная красота. Уже став взрослой женщиной, когда ее молодость давно минула, она испугалась, что вся ее жизнь отныне бессмысленно пройдет мимо, и сама разыскала Бонди. Она рассчитывала облагодетельствовать его, но вместо того обнаружила, что не способна пробудить в нем иных чувств, кроме жалости. Тем не менее они поженились — когда ей было уже сорок, а ему под пятьдесят.

Через два года после победы переворота, отнявшего у Изабеллы корону, у нее родилась девочка, Беатриса, похожая на нее, как две капли воды. Так и оставшись по воле провидения единственным ребенком, она была безрассудно обожаема и матерью, и отцом. Она выросла красавицей, только это уже совсем другая история…

* * *


— Ну-ка, где папа? Где папа, Луи?

Молодая улыбающаяся женщина чуть подтолкнула малыша, который затопал по мощеной дорожке по направлению к мужчине, который, присев на корточки, распахнул объятия в двух шагах от ребенка.

— Ага, поймал!

Они рассмеялись.

— Что-то у него холодные руки, Жанна. Ты не думаешь, что его следует одеть?

Она покачала головой.

— Он будет простужаться, если все время кутать, дорогой.

— Что ж, раз мама говорит, не надо, значит, не надо. Пошли-ка, Луи, я тебе кое-что тебе покажу, — он взял ребенка за руку, но тот неуверенно оглянулся на мать, словно ожидая ее одобрения. Жанна улыбнулась, кивая. Огромная отцовская любовь испортит ей ребенка, если не быть с ним немного построже. Но это не так просто. Глаза у малыша были большие и светло-серые, немного удивленные. Маленький Луи, граф де Миньяр — вечное напоминание о ее лжи. Ну что ж, этот крест она понесет одна, раз это приносит счастье ее семье. И лишь бы материнская кровь возобладала в нем, и малыш не вырос чересчур похожим на своего настоящего отца. Впрочем, нрав у него не отцовский — это уже видно, хотя может здесь влияет воспитание. Она встряхнулась. Забыть! Забыть раз и навсегда, иначе ее собственный голос и взгляд выдадут ее тайну. Забыть — и смотреть вперед. Ее ждет долгая счастливая жизнь, и она только начинается.