Заколдованный участок Алексей Иванович Слаповский «Заколдованный участок» – продолжение деревенской саги «Участок», написанной Алексеем Слаповским по следам одноименного сериала. В этом романе на смену любимому всеми участковому Павлу Кравцову приходит не менее обаятельный врач Александр Нестеров. Его вызывают для поднятия духа анисовцев, которые обленились, выпивают и печально смотрят в будущее. Однако во время сеанса лечебного гипноза случается конфуз… И все жители Анисовки начинают менятся на глазах. А тут еще и любовь вмешивается! Алексей Слаповский Заколдованный участок Роман Автор благодарит Александра Баранова, Елену Ганевскую, Викторию Демидову и Анатолия Максимова за советы и идеи, которые бросали его то в жар, то в холод, но в результате очень помогли в работе над этой книгой. Глава 1 Стольбун 1 Прошел слух: Анисовку будут сносить. Анисовцы сначала обрадовались. Потому что неправда, будто русские люди не любят перемен, наоборот, они часто хотят все поменять, правда, желательно, чтобы при этом менялось как можно меньше, а в идеале вообще ничего. Старая жизнь накапливает много хлопот. У кого курятник завалился, надо поправить или строить новый, у кого корова в возрасте, хорошо бы уже другую, у кого крыша прохудилась, требуется перекрыть. Это дела хозяйственные. Человеческие еще сложнее: кто-то приболел и решает вопрос, ложиться в районную больницу или потерпеть до осени, кто-то собрался жениться, но еще не знает на ком, кому-то сосед насолил, опыляя свой сад в сильный ветер и загубив заодно с вредителями молодые помидорные и огуречные грядки. А когда впереди грозит новая жизнь, сразу большое облегчение. Не надо поправлять курятник и перекрывать крышу, глупо заводить другую корову, нет смысла торопиться в больницу, раз такие перемены (вылечишься, а из-за нервной мороки переезда опять заболеешь, придется перелечиваться), женитьба тоже подождет (может, в новом месте найдутся новые невесты), а сосед пусть хоть дотла уничтожит окрестности своей самодельной отравой: урожая все равно не собирать, не успеет вызреть. Обидно только тому, кто, например, недавно построил новый дом, однако новых домов за последние пятнадцать лет в Анисовке никто не строил, за исключением Льва Ильича Шарова, но он начальство, его не жаль. Никто не спрашивал, почему, собственно, хотят снести Анисовку, которая жила получше соседних сел за счет успешно работающего винзавода. Это тоже мудрость: нас рожали – не спрашивали, захотят с нами что-нибудь сделать – тоже не спросят. Сменили вон, научно говоря, общественно-политический строй, спросили разве? Сделали из совхоза ОАО, из рабочих – акционеров и пайщиков, опять-таки без спроса. А вы разговариваете. Тут дошли уточнения: на месте яблоневых садов пройдет трасса республиканского значения, а через Курусу вдобавок перекинут железнодорожный мост, соединив напрямую два узла – Полынск и Мазуново. Прибыли со своими хитроумными приборами и начали снимать местность два геодезиста, они подтвердили насчет моста. Стало все окончательно ясно. Спорили только о том, какие суммы компенсации выдадут за дома и земли и куда переселят. Решили, что суммы будут значительные, а переселят, скорее всего, в Полынск, благо он рядом, или даже в Сарайск, он тоже недалеко. Потому что куда же еще? Из деревни в деревню – какой смысл? Да и нет такого села, которое вместило бы анисовских жителей. На пустошь какую-нибудь? Тоже невозможно: никто не согласится. Тут новые данные: не снесут Анисовку, а просто отрежут ее мостом и железнодорожной насыпью от окружающего мира, от садов и угодий, зажмут между Курусой и этой самой насыпью, и село умрет само собой, без посторонних усилий, как умер подобным образом пять лет назад совхоз «Маяк», поля которого пересекла ветка от того же узла Мазуново. Анисовцы поделились на два лагеря: одни считали, что этого никто не допустит, вторые полагали, что именно это и случится. Некоторые совсем растерялись: с утра надеялись на одно, вечером были убеждены в противоположном. Но это все теория, а практика такова, что некоторые, пока не поздно, стали сниматься и уезжать. Пытались продать дома – никто не брал. Дурной знак. Заколачивали и уезжали так, налегке. Уехал сельский инженер Ступин с женой. Уехала к дальним родственникам совсем захворавшая и ослабевшая старуха Квашина. Уехали Славин, плотник (и хоть бы в рот хмельного!), Потапов, у которого дом и ворота изукрашены резьбой, Иван Низовой, последний балалаечник, Креснин и Соснин, мастера на все руки. Многие уехали. А кто и умер. В частности, славная собака Камиказа, погибшая все-таки под колесами мимоезжего чужого грузовика; при ее характере этого надо было рано или поздно ожидать. А те, кто остались, находясь в подвешенном состоянии, настолько охладели к работе и к личной жизни, что братья Шаровы, руководители Анисовки, не знали уже, как повлиять на деморализованный народ. И однажды Андрей Ильич сказал: – Экстрасенса, может, позвать? 2 – Экстрасенса, может, позвать? – сказал Андрей Ильич рассеянно и предположительно – и тут же загорелся собственной идеей и напомнил Льву Ильичу, как лет двенадцать назад к ним явился из Сарайска экстрасенс и психотерапевт Александр Нестеров, человек молодой, умелый, наглый. Приехал с помощником, который продавал билеты на оздоровительный сеанс, и народ, насмотревшийся по телевизору подобных чудодействий, отдал последние деньги, забил полностью зал клуба. Как положено, крутили головами и махали руками, многие почувствовали себя лучше, а Читыркин, например, после этого две недели не пил. Правда, и не работал, лежал задумчивый, но, с другой стороны, как Читыркин работает, лучше бы уж всегда лежал – вреда меньше. В общем, воспоминания у анисовцев остались скорее приятные, чем наоборот. А потом экстрасенсов разоблачили, запретили показывать по телевизору, но, по слухам, они еще ездят по городам и весям на свой страх и риск. Лев Ильич усомнился: – Не те времена, народ не пойдет, особенно за деньги! – Выделим из бюджета, ты поможешь немножко, – уговаривал Андрей Ильич. Бухгалтер Юлюкин, присутствовавший здесь, при слове «бюджет» сильно нахмурился, но он знал характер Андрея Ильича: если тому чего очень захочется, всегда сумеет убедить если не логикой, то напором. И Андрей Ильич поехал в Сарайск, разыскал этого самого Нестерова. Тот был, конечно, уже не так молод, не очень успешен, уныло трудился в обычной поликлинике и на предложение Андрея Ильича ответил согласием, хоть и без особой охоты. И вообще, на взгляд Андрея Ильича, выглядел как-то неосновательно. Но гонорар запросил высокий, и это Андрея Ильича немного успокоило. К тому же в кабинете Нестерова случился бывший анисовец Прохоров, тот самый, которого обвинили когда-то в махинациях с цветными металлами. Он сумел не только уйти из-под суда, но сделался помощником депутата в Сарайске, заправлял делами гораздо интересней цветных металлов, стал совсем почти большим человеком, но при этом получил свойственные большим людям нервные расстройства, в том числе бессонницу, от нее и лечился у Нестерова. Он неожиданно горячо поддержал идею Андрея Ильича и даже сказал, что тоже поедет – посетит родину и попробует заодно принять сеанс не индивидуально, а в единстве с родным народом. Андрей Ильич довольно кисло воспринял его намерение, но именно Прохоров, кажется, сумел окончательно убедить Нестерова, что следует поехать. И вот анисовцы собрались в клубе, зал которого для этого случая привели в относительный порядок, натащили стульев и скамеек, нашли красное сукно, чтобы покрыть стол на сцене, и даже графин с пробкой отыскался в хламе и пыли; наскоро обтерли, поставили. Пока Нестеров готовился за кулисами, Лев Ильич держал речь: – Уважаемые акционеры! Так сказать, господа совместные собственники! Эти вот настроения, чтобы разбежаться, это неправильно! Уже уезжать начали люди – зачем, спрашивается? Чего испугались? Ну, строят дорогу, и что? Нам же лучше, дорога будет республиканского значения! До Москвы за пару часов буквально доехать можно! – Это смотря на чьей машине, – подал голос Суриков, автомобильная душа которого тут же отозвалась на близкую тему. Лев Ильич сердито глянул на него и продолжил: – Сад меньше станет, да, но винзавод работу продолжит! Или еще насчет моста ходят слухи, будто железнодорожный мост построят через речку, и что будто бы Анисовку всю из-за этого моста снесут! И отсюда вытекают упаднические настроения! Совсем уже безобразие началось: хотим – ходим на работу, не хотим – не ходим! – Неправда! – поправил Мурзин. – Мы всегда не хотим, но всегда ходим! Общий смех был подтверждением его правоты. Один Дуганов, бывший общественный деятель, не рассмеялся. Он даже встал и крикнул во всю мощь своих слабых сил: – В данном вопросе я руководство поддерживаю! Бросать родные места не надо! Надо дождаться своей участи в законном порядке! Если и будут нас сносить, обязаны дать компенсацию! И новое жилье! Поднялся шум. – Ага! Жди! – закричал Николай Иванович Микишин. – Распятовку вон сносили – дали по три копейки и переселили в Заречье на пески, там не растет ничего! А они даже радовались сначала, дурачье! – Им чего не радоваться: деревня сроду драная была, нищая! – одновременно закричал старик Ваучер. – А у нас людям есть чего терять, между прочим! Этот старик лет десять назад уехал вместе со своим обидным прозвищем к богатому племяннику в город и вот вернулся, чтобы попытаться продать свой дом; его появление тоже было воспринято анисовцами как дурной знак. Лев Ильич довольно долго объяснял, почему сносить не должны и не будут. Уважаемые акционеры и господа совместные собственники молчали. Лев Ильич говорил горячо и азартно, но ему мешал один из господ акционеров, вышедший к сцене, торчавший перед столом и протягивавший какую-то бумажку. – Чего тебе? – прервал сам себя Лев Ильич. – Заявление о выходе. – Здорово были! Я им тут все объяснил, а он выходить собрался! – Имею право. – Да хоть объясни, почему? – А я с советского времени ученый, – объяснил господин акционер, – если начальство начинает агитировать, что все идет хорошо, значит, хана, пора сматываться! – Ладно, потом! – отреагировал Лев Ильич. – Сядь пока. – А заявление? – Рассмотрю. Может, ты его еще назад заберешь!.. Прошу внимания! – закричал Лев Ильич залу. – Мы тут подумали и решили пригласить специалиста. В целях оздоровления и в качестве бесплатной социальной инициативы с нашей стороны. Чтобы вы видели, что мы идем навстречу тому, чтобы... ну, как сказать... Чтобы вы все были здоровы, и если у кого что болит, тот может настроиться, чтобы лечиться... Ну, и вообще, настрой на труд, на здоровый образ жизни, чтобы, так сказать... Слегка запутавшись, он хотел освежиться, взял графин, склонил над стаканом. Но оттуда вместо воды вылетела жирная муха и поплыла над залом, довольно гудя, будто побывала на навозной куче. Послышался тихий смех. Лев Ильич проигнорировал. – Специалиста этого вы помните, – сказал он обнадеживающим голосом, – приезжал к нам, лечил. Многим, кстати, полегчало. Психотерапевт, большой мастер своего дела – Александр Юрьевич Нестеров! 3 Александр Юрьевич Нестеров за кулисами торговался с Андреем Ильичем, чувствуя себя при этом не очень хорошо. Его со вчерашнего дня немного как бы душевно подташнивало. Впрочем, подташнивало и всю предыдущую неделю, а если честно, и все последние несколько лет. Его блистательные достижения были в прошлом. Увлекся по молодости психотерапией, биоэнергетикой, парапсихологией, начал практиковать массовые сеансы – успешно во всех смыслах, в том числе материальном. Но потом как-то разочаровался, усомнился, решил заняться классической психотерапией в индивидуальном порядке. Оборудовал небольшую частную клинику на первом этаже жилого дома, влез в долги и все не мог отдать. А кредиторы оказались строгими людьми, взяли за горло и даже хотели использовать таланты Нестерова для воздействия на людей в криминальных целях. Помог Прохоров, дал взаймы требуемую сумму, Нестеров, расплатившись, бросил свой сомнительный психотерапевтический бизнес и устроился в поликлинику по смежной специальности – невропатологом. Но некоторых своих прежних пациентов не оставил, в том числе, естественно, и Прохорова, хотя к работе в последнее время чувствовал все большее отвращение и, если бы не долг, ушел бы куда-нибудь в строители или ремонтники, чтобы работать руками и забыть хоть на время о голове. Вот и сейчас он смотрел на Андрея Ильича, и у него туманилось и в глазах, и в ушах: лицо Андрея Ильича видно не вполне отчетливо (возможно, из-за полусумрака закулисья) и голос слышен не вполне ясно (возможно, из-за шума в зале). Нестеров потер виски, сконцентрировался. И расслышал. – Хорошо бы, – сказал Андрей Ильич, – вам сейчас провести сеанс, а через недельку – и еще один. Для закрепления. – Через недельку не смогу, – сказал Нестеров и взял у Андрея Ильича лист-ведомость. – Где расписаться? – Вот тут. Нестеров посмотрел на сумму. – Здесь меньше. Мы на другие деньги договаривались. – Это аванс, – объяснил Шаров. – Остальное, извините, по факту. – По какому факту? – поморщился Нестеров. – Какой тут может быть факт? Я не примусы починяю, между прочим! И вообще, я знаю эту русскую народную игру: пообещать одно, а сделать другое! Мы договаривались: деньги сразу. И никаких приездов через недельку! – Вот именно! – подал голос Прохоров, который сидел тут же. Он по-прежнему хотел быть в единении с народом, но не в общем зале. Там начнутся расспросы, просьбы и все прочее, что связано с известностью. – Мы и дадим сразу. Как сеанс кончится, так сразу и дадим! – успокоил Андрей Ильич. Тут за кулисы выглянул Лев Ильич и сказал Нестерову не особенно приветливо: – Я объявил, ждут. И посмотрел на брата, как бы говоря: только ради твоей выдумки уступаю, но сам в эту глупость – не верю! Нестеров расписался в ведомости и пошел на сцену. 4 Нестеров пошел на сцену, а Андрей Ильич и Прохоров остались. – Ты чего ж? – спросил брата Лев Ильич. – Твоя идея – иди лечись! – Я и так здоров. – А мне хватает голос слышать – и действует! – похвастался Прохоров. Андрей Ильич оглянулся на него и сказал с тревожным сомнением: – Ну, на меня один голос не подействует. – А ты иди, Лев Ильич, проверь свои силы! – напутствовал Прохоров и пообещал: – Замашешь ручками, как и все! – Пальцем не пошевелю! – гарантировал Лев Ильич. – И вообще – халтура это и профанация! Только деньги зря тратим! Лев Ильич вышел на сцену и проследовал мимо Нестерова, извинившись жестом, означающим: «Работайте, я не мешаю!» – ибо начальству сроду в голову не приходит, что оно может кому-то помешать. Спустившись со сцены, Лев Ильич сел в первом ряду, прямо напротив Нестерова, скрестил руки, положил ногу на ногу с довольно-таки ироничным видом: ну-ну, поглядим, что ты со мной сделаешь. Однако, заслышав сзади перешептывания, он строго оглянулся и призвал директивным взглядом отнестись серьезно к мероприятию. Это замечательное умение наших начальников делить: лично я имею право на усмешки и иронию, но ты, народ, будь послушен и не обсуждай. Тем не менее народ обсуждал. Красавица Нина, приехавшая на каникулы, сама студентка психологического факультета, усмехнулась и сказала Наташе: – Неужели люди до сих верят в эту глупость? Наташа промолчала, зато ответила ее мать Люба Кублакова: – Верят или нет, а у меня прошлый раз сыпь на руках прошла. Вот и думай. На этот раз хочу давление понизить. – Темнота! – сказал Вадик, тоже приехавший на каникулы и тоже студент, будущий криминалист. Он сидел, конечно, возле Нины. Нестеров этих слов, само собой, не слышал. Он вообще не вслушивался и не всматривался. На таких сеансах нельзя никого выделять, нельзя ни к кому иметь личное отношение, нужно чувствовать публику как плотную и однородную биомассу, тогда успех обеспечен. Известно же, что для такого рода взаимодействия важна дистанция, отстраненность. Нестеров не любил, чтобы на его сеансах был кто-то из знакомых. Впрочем, в родном Сарайске он ни разу не выступал, там эффекта отчужденности достичь в полной мере было невозможно. Нестеров настраивался. Получалось плохо. Он знал, что нельзя думать о своем состоянии, но как не думать, если в глазах всё слегка подплывает и колышется? Тут он увидел Нину. Поразился ее красоте. В этот момент даже прошло головокружение. Он с усилием отвел глаза и заговорил, глядя в пространство: – Здравствуйте. Я рад видеть вас. Я прошу людей с неустойчивой психикой, с нервными заболеваниями и сильным похмельным синдромом выйти из зала во избежание неприятных последствий. Есть такие? Зал начал оживленно перешептываться. – Ушел бы ты от греха подальше, – сказала Савичева мужу. – У тебя со вчерашнего вечера синдрома дополна. Савичев отмахнулся: – Тогда всем мужикам выйти надо. Это он боится, что на нас не подействует. – И крикнул: – Всё в порядке, начинай, начальник! Нестеров начал. – Собственно говоря, мы займемся не лечением, – сказал он глубоким и звучным голосом, обводя всех глазами так, что каждому показалось, будто он смотрит прямо на него и проникает взглядом непосредственно в душу, хотя на самом деле Нестеров никого не видел. – То есть излечение тоже входит в процесс, но оно произойдет само собой. Я хочу только пообщаться с вами. Просто пообщаться, поговорить. Если во время разговора у кого-то начнутся непроизвольные телодвижения или возникнет состояние, близкое ко сну, не пугайтесь, это во благо. Ваш организм всего лишь откликнется на ту атмосферу, которую я создам в зале. С вашей помощью. Именно с вашей помощью, потому что вы сами принесете себе пользу. Я только катализатор, только человек, знающий некоторые тайны полезного воздействия на те силы организма, о которых вы сами не подозреваете. – Ой, – сказала Наташа, млея, – меня уже потягивает на непроизвольные телодвижения. Какие глаза у мужчины! На других анисовцев тоже понемногу стало влиять. Кто-то начал медленно полоскать воздух, подняв руки, кто-то закрутил головой, кто-то задремал... За кулисами Андрей Ильич склонил голову, задремывая. А Прохоров раскачивался всем туловищем, блаженно улыбаясь. Нестеров направил в зал всю свою энергию. Но с энергией что-то было не в порядке. Голова неприятно покруживалась, в глазах слегка туманилось. Превозмогая себя, он произносил заученные слова: – Не думайте о плохом. Если о нем думать, то его станет больше. Думайте о вечных и простых вещах. Вы видите мысленным взором реку. Озеро. Небо. Облако. Улыбку ребенка. Всё вокруг любит вас. И вы любите окружающее. Это ваша родина. Единственная и неповторимая. Она не может без вас, и вы не можете без нее. Вы нужны ей здоровыми, сильными, красивыми... Сквозь туман опять вдруг проступило лицо красавицы. Она смотрела на Нестерова и усмехалась. Некоторые другие тоже сопротивлялись вольно или невольно, но Нестеров гасил эти очаги сопротивления – так тушат последние свечи в церкви, перед тем, как ее запереть. Вадик, конечно же, крепился, но вот опустил голову и начал слегка качать ею. А Савичев глядел с упрямой улыбкой и шептал: – Врешь, не возьмешь! На меня адмирал Балтийского флота в упор смотрел – и ничего! – У вас состояние блаженства и покоя! – настаивал Нестеров. – Все прекрасное пробуждается в вас. Ваши непроизвольные движения продолжают движения вашей души. Когда наш разговор закончится, вы легко выйдете из этого состояния. Очень легко. С приятными ощущениями. А пока побудем в нем еще немного. Вы согласны? Почти все кивнули одурманенными головами. – Главное, помнить: вы от рождения здоровы. Вам не надо искать то, чего нет, оно есть в вас. Всё в вас имеется. Надо это только вспомнить. Надо вспомнить! – Врешь! – сопротивлялся Савичев. – На меня... адмирал... Балтийского... – и он поднял палец, чтобы погрозить экстрасенсу: «Нет, брат, не так просто...», – но палец вдруг закачался туда-сюда, как маятник. Савичев посмотрел на него с удивлением и вдруг кивнул, словно соглашаясь и одобряя поступок пальца. И присоединился – начал покачивать туда-сюда головой. Победы давались Нестерову нелегко. Лоб покрылся потом, пальцы мелко дрожали, под ложечкой ныло. К тому же притягивал взгляд Нины, а на нее он смотреть почему-то не решался. Он принялся за Льва Ильича, который во время всего сеанса хмыкал, усмехался и посматривал по сторонам: надо же, до чего легко подверженные люди! Впрочем, не мешал процессу: вдруг все-таки польза? – Надо вспомнить! Надо вспомнить! Вспомнить! – твердил Нестеров. И тут на лице Льва Ильича вдруг появилось выражение крайней тревоги. Он словно действительно забыл что-то важное и пытался вспомнить. Нестеров не сводил с него глаз, понимая, что сейчас добьется своего. И голова Льва Ильича начала действительно никнуть. Но это было последнее усилие Нестерова. Зрение его окончательно заволокло, и в этом тумане послышался стук тела. Кто-то упал, мысленно подумал Нестеров. И каким-то другим умом, не мысленным, а иным, откликнулся: это я упал! И что это такое белое надо мной? 5 Что это такое белое надо мной? – думал Нестеров, открыв глаза. Не сразу понял: потолок. Повернул голову. Увидел стеклянный медицинский шкаф, казенную мебель. За столом сидит молодой человек и читает книгу с названием, которое Нестерову показалось зловещим: «Криминалистика». – Где я? – спросил Нестеров. Вадик (а это был он) словоохотливо объяснил: – В медпункте. Я вообще-то не врач, но был тут фельдшером, а сейчас приехал на каникулы, я на криминалиста учусь, вот и поселили здесь по старой памяти и попросили на лето врачом поработать, а мне, в общем-то... – Что со мной было? – Вы в обморок упали. – Почему? – Этого я не знаю. Сначала всё было хорошо, даже я что-то почувствовал. Но это самовнушение, скорее всего, я, извините, в такие вещи не верю. Ну, вот. Вы, значит, говорили, говорили, а потом... – Здравствуйте! – послышался голос в окне. Это был Андрей Ильич, не выспавшийся и очень озабоченный. – Как себя чувствуем? – Нормально, – сказал Нестеров, вставая. – У меня просто был летний грипп, потом много работал... Неловко получилось. – Вы даже не представляете, насколько неловко! – загадочно выразился Андрей Ильич. – Ходить можете? – Вполне. – Тогда очень вас прошу! Срочное дело, понимаете ли! И Андрей Ильич увел куда-то с собой Нестерова. В то же утро случилось еще одно событие, на первый взгляд незначительное, но масштаб его мы оценим чуть позже. Евгений Сущев вдруг засобирался в город, сказав, что ему позвонили и просят срочно выйти на работу. – Когда позвонили? – удивилась Анна. – Только что, ты выходила. – Здравствуйте-пожалуйста! Вчера приехал – и опять! Ты же на неделю хотел! – Начальство просит, что я могу сделать? – Слушай, с тобой этот экстрасенс ничего не сделал? – забеспокоилась Сущева, вглядываясь в лицо мужа. – Какой-то ты не в себе! – Будешь тут в себе, если вот так из дома дергают! Думаешь, мне охота ехать? И ты тут еще... На нервы давишь... – Я не буду, Женя. Вот люди, мужу и жене вместе побыть не дают... А в медпункт тем временем заглянул Прохоров, обнаружил отсутствие Нестерова, удивился объяснению Вадика, что экстрасенс был уведен Шаровым. – Куда пошли-то? – Не знаю. По улице куда-то. 6 По улице куда-то шли Андрей Ильич и Нестеров. – Вы не беспокойтесь, сеанс я проведу, – говорил Нестеров. – Вот отдохну пару дней. – Это само собой. Но кое-что нужно сделать прямо сейчас. – Что именно? – Увидите. Андрей Ильич, поминутно озираясь, подвел Нестерова к дверям клуба. Постучал. Открылась дверь, высунулся бухгалтер Юлюкин. Тоже огляделся и впустил Шарова и Нестерова. – Всё в порядке? – спросил Андрей Ильич. – Если это можно считать порядком... Они пошли в полутьме: окна были занавешены. В пустом зале сидел на своем месте, как и вчера, Лев Ильич Шаров. Сидел неподвижно. Руки скрещены, глаза устремлены вперед. – Здравствуйте! – сказал Нестеров, но Лев Ильич никак не отреагировал. – Он не слышит, – сказал Андрей Ильич. – А что с ним? – Это вы нам должны объяснить! – Ничего не понимаю... – Восстанавливаю события, – начал рассказывать Андрей Ильич. – Вчера вы упали в обморок, была суматоха, люди тоже не сразу опомнились, потом разошлись, я их уговорил с зарплатой подождать до завтра ввиду чрезвычайных обстоятельств... – При чем тут зарплата? – Деньги мы были должны выдать! – вступил в разговор Юлюкин. – Лев Ильич их с собой взял в таком переносном сейфе и оставил в машине: машина надежная, да и все вокруг свои. А прямо при себе держать – люди только об этом будут думать, а не о лечении. Так вот. Упасть-то вы упали, но подействовать успели, наверно: Лев Ильич у нас как бы окаменел. – Хорошо еще, – добавил Андрей Ильич, – что он семью на юг отдыхать отправил, а то жена бы его подняла шум. Вам бы не поздоровилось, извините! Нестеров пощупал пульс Льва Ильича, пощелкал пальцами перед его глазами и сделал вывод: – По-моему, он впал в кататоническое состояние. Лев Ильич вдруг опустил голову и тут же поднял ее. Андрей Ильич обрадовался: – Шевелится! – Это ничего не значит. Остаточные реакции. И вы ошибаетесь, он все слышит. Люди даже в коме слышат, но не осознают. Юлюкин заботился о своем: – В чем проблема, Александр Юрьевич. Мы бросились к машине, у Андрея Ильича ключи запасные есть, а там – нет денег! Нет этого ящичка, понимаете? А ее открыть невозможно, сигнализация зверская! Значит, Лев Ильич эти деньги в другом месте где-то оставил! Значит, надо выяснить... – Что ты всё о деньгах? – прервал Андрей Ильич. – У меня брат сидит как мертвый, а ты – деньги, деньги! Оживить его надо! – И я говорю – оживить. Чтобы деньги... – и в ответ на гневный взгляд Андрея Ильича Юлюкин отчаянно, хоть и негромко (в целях конспирации), воскликнул: – Но ведь съедят нас люди, если зарплату не выдадим! И так на месяц задержали! – Понятна задача, Александр Юрьевич? – спросил Андрей Ильич. – Оживляйте. То есть – приводите в себя. – Попробую... – неуверенно сказал Нестеров, понимая, что перед ним что-то неведомое и неожиданное. 7 Что-то неведомое и неожиданное поднялось в душе продавщицы Клавдии-Анжелы после сеанса. Настолько неожиданное, что она с утра приняла решение – уехать. И не только приняла решение, но вот уже сдает дела напарнице Шуре Куриной. Считают товары и деньги, сверяют записи. – Как-то все-таки я не понимаю... Взяла и собралась... У тебя тут целых два жениха, – напомнила Шура. Клавдия-Анжела горько рассмеялась: – Какие женихи? Володька молодой слишком, Мурзин еще женатый. – Фактически в разводе. И ходит ведь к тебе, скажешь нет? – Ну ходит, – не отрицала Клавдия-Анжела. – А толку? Не мычит, не телится. Сама я, что ли, должна серьезный разговор начинать? У меня гордость все-таки. Шура возмутилась: – Ну знаешь, или уж гордость, или счастье! Я вот тоже гордая слишком, поэтому и одинокая! Нет, но тебе-то кто больше нравится? Клавдия-Анжела вздохнула: – В этом и вопрос. Володя, в общем-то, чуть побольше... Нет, Мурзин тоже мужик неплохой, хоть и с загибами... Да уж... Вчера на сеансе сижу, а сама загадываю: пусть я сейчас засну, а проснусь, и мне ясно наконец станет, с кем мне быть. – И что получилось? – с огромным интересом спросила Шура. – А то и получилось. Очнулась, и будто мне кто сказал: не дури, ни с тем ни с другим ничего не будет. Уезжай. И я поняла: пора. Всё просто, Шура: если за Мурзина выйду – он мне жизнь испортит, если за Володьку – я ему жизнь испорчу. – Надо же... Зря я себе тоже чего-нибудь на жизнь не загадала. А то просто как в тумане живу, ничего про себя не соображаю. Дура, загадала на мелочь: хотела, чтобы родимое пятно пропало. Пятно у меня есть на одном месте. Несимпатичное. – Пропало? – Ну да! Мне кажется, даже больше стало. Главное, что его в любом случае очень вряд ли кто увидит. Зачем я на что-то серьезное не загадала, дура? Короче, подруга, вот тебе и мораль: перед тем как чего хотеть, подумай, этого ли ты хочешь! Выпьем! Не за исполнение желаний, а за то, чтобы понять, чего мы желаем на самом деле! Они не успели выпить – вошел Прохоров. Галантно улыбнулся: городская жизнь его обучила, что с любой женщиной надо на всякий случай быть вежливым, ибо неизвестно, кто она и чего от нее ждать. В деревне же совсем другой расклад: все на виду, обо всех всё знаешь, церемониться не приходится. Но и тут обаяние применить не мешает. – Здравствуйте, женщины! – воскликнул он. – За что пьем? – За вас! – мгновенно откликнулась Шура. – Что, не живется в городе, Вячеслав Иванович? – Почему? Вполне живется. – Ох, про вас такие глупости рассказывают, будто позапрошлый год, когда я к сестре уезжала, вас чуть в тюрьму не посадили! Настроение Прохорова испортилось. Что ни говори, только в городе женщины бывают женщинами, а тут – одни бабы. Да еще ехидные. – Как видишь, не посадили, – сказал он. – А даже наоборот, помощником депутата сделали. Хотя, конечно, обидели на всю жизнь, поэтому я и уехал. Вы Нестерова не видели? Экстрасенса? – Видели, – сказала Шура. – Когда? – Вчера! Женщины рассмеялись, Прохоров ушел, досадуя, что потерял время. Нестеров будто растворился. 8 Нестеров будто растворился в своем состоянии, а состояние было по-прежнему нехорошим. С большим трудом он вынырнул из него, сконцентрировался на задаче, поднял руки над Львом Ильичем и начал произносить формулы, которые когда-то вычитал в книге по практической психологии и посчитал неплохими для использования. Они были похожи на стихотворные считалки, а всё, что с ритмом и рифмой, как известно, доходит до сознания быстрее. – Десять. Свои силы умеем взвесить. Девять. Знаем, что будем делать. Восемь. Гордо голову носим. Семь. Усталость ушла совсем. Шесть. В теле желанье движенья есть. Юлюкин и Андрей Ильич с любопытством слушали и наблюдали. Но пока не видели в теле Льва Ильича желанья осмысленного движенья – и даже намека на это желанье. Он лишь слегка покачивал головой, как фарфоровая кукла. – Пять. Хорошее настроение опять, – продолжал Нестеров. – Четыре. Радует всё, что в мире. Три. Бодрость и здоровье внутри. Два. Свежая, ясная голова. Один! Я себе господин! – возвысил голос Нестеров. – Смелее! Делаем глубокий вдох, чуть потягиваемся, открываем глаза! Увы, Лев Ильич не сделал глубокого вздоха, не потянулся, а насчет глаз Нестеров сказал ошибочно: они у Льва Ильича и так были открыты. В это время раздался стук в дверь. – Попросите не мешать! – резко сказал Нестеров. Андрей Ильич посмотрел на Юлюкина, тот понял, пошел к двери. Приоткрыв, увидел Прохорова. – Нестерова нет здесь? – спросил тот. – Какого Нестерова? А... Нет, нету. Юлюкин захлопнул дверь, а Прохоров крикнул: – А чего это ты закрылся? – Учет у меня! – ответил Юлюкин. – Перепись материальных ценностей! Прохоров, пожав плечами, ушел. А Юлюкин, возвращаясь, чуть не вскрикнул, наткнувшись на неизвестного человека. – Кто это? – Я, собственно... Юлюкин вспомнил. Это был Шестернев, заведующий клубом, но фактически сторож, так как клуб давно бездействовал. – Чего ты бродишь тут? – рассердился Юлюкин. – Иди домой. – Я вообще-то при клубе... Комната у меня... А что тут происходит? – Не твое дело. Иди в свою комнату и сторожи там. Изнутри. И никому ни слова. – А о чем? – Ни о чем! Вернувшись к Нестерову и Андрею Ильичу, Юлюкин сказал, что был Прохоров. – Вы ему ничего не говорите, – предупредил он Нестерова. – И вообще – никому. А то такие слухи по селу пойдут! – Неужели ничего нельзя сделать? – спросил Андрей Ильич, с тоской глядя на непроницаемое лицо брата. Нестеров объяснил: – Человек в такое состояние входит внезапно и выходит из него тоже внезапно. Бывает, на что-то откликается. На что-то хорошее. Или, наоборот, плохое. Андрей Ильич, тут же уловив мысль, спросил: – Лёва, груздей маринованных хочешь? А водочки холодной? А в Сочи поехать? Лев Ильич на эти соблазны не откликнулся. – Ну-ка, отойдите-ка, – сказал Андрей Ильич Юлюкину и Нестерову. Те отошли, а Андрей Ильич, склонившись к уху брата, горячо прошептал: – Лёва, Настю из Полынска помнишь? Блондинку шестьдесят девяносто на шестьдесят? То есть наоборот. Помнишь? Реакции не было. Андрей Ильич решил перейти от пряника к другому орудию воздействия. – А ревизию прошлого года помнишь? Чуть дело на тебя не завели, помнишь?.. Лёва, а помнишь, как мы в детстве за грушами полезли и вдруг – сторож идет! – выкрикнул Андрей Ильич. Лев Ильич издал короткий беспокойный звук – и опять замер. – Не получается, – сказал Андрей Ильич Нестерову. – Давайте опять вы. – Мне надо немного отдохнуть. Выпить кофе хотя бы. Давайте через час-другой я приду и попробуем повторить. – А если не придете? – не постеснялся спросить Юлюкин. Нестерова это возмутило: – Послушайте!.. Я, в конце концов, не гастролер, не шарлатан и не... Пока я не приведу его в нормальное состояние, я не уеду! Но я должен сам прийти в нормальное состояние! – Хорошо, хорошо, идите, но через час ждем, – сказал Андрей Ильич. Юлюкин, выпустив Нестерова, вернулся к Андрею Ильичу, который, сидя на корточках перед братом, заглядывал ему снизу в глаза и причитал: – Лёва, Лёва, что же с тобой, а? Ты хоть меня слышишь? А? Лев Ильич кивнул. – Или не слышишь? Лев Ильич кивнул. – Может, из города врача позвать? – предложил Юлюкин. – Ни в коем случае! Это же позор на весь район! На всю область! Засмеют! А он мне брат, между прочим!.. Вот что... Получится у экстрасенса или нет, а ты сходи за старухой Акупацией. Может, она что сделает? – У меня ревматизм в два приема вылечила, – вспомнил Юлюкин. Он с огромной осторожностью выскользнул из клуба и огородами пошел к старухе Акупации, которая получила прозвище за то, что в самом деле была в войну на оккупированных землях и часто рассказывала об этом, но славилась совсем другим: умением лечить травами, заговорами и разными настойками. Но хоть она и вылечила у него ревматизм, однако в таком сложном деле Юлюкин на нее не очень надеялся. И все-таки пошел. Потому что есть такие моменты: знаешь, что толку не будет, а всё равно делаешь. 9 Есть такие моменты: знаешь, что толку не будет, а всё равно делаешь. Казалось бы, сколько раз Клавдия-Анжела отшивала Володьку, пора бы ему догадаться, что его дело не выгорит, и он даже догадывается, но в себе не властен. Он ждал Клавдию-Анжелу у дома. – Правда, что ли, уезжать собралась? – спросил он, неизвестно откуда узнав это. – Собралась, – коротко ответила Клавдия-Анжела, ничуть не удивившись его осведомленности. – А с чего это ты? Может, тебе экстрасенс как-то на психику подействовал? – Давно у меня уже нет никакой психики, Володя. Одна тоска. – Всё равно зря спешишь. Будто у тебя тут совсем никаких вариантов нету? Клавдия-Анжела собиралась уже войти в дом, но вдруг обернулась, поставила сумки с продуктами и вскрикнула: – Господи, три года одно и то же! Хочешь, прямо скажу? – Хочу, – насупился Володька, боясь предстоящих слов, но соблюдая мужество. – Я, Володь, понимаешь ли, женщина... – призналась Клавдия-Анжела. Володька тут же откликнулся – причем без всякого юмора: – Заметно вообще-то. – Спасибо. Но время идет. Мне семьи хочется. А ты, Володь, все-таки слишком молодой. Представь, через десять лет ты еще совсем огурчик, а я кто буду? У меня дочь почти взрослая! Володьке проблема возраста Анжелы казалась пустячной по сравнению с ее красотой: – Ерунда это всё... Десять лет... Всё равно ты мне нравишься. – Нет, Володя, кончили тему! – решительно сказала Клавдия-Анжела, поднимая сумки. – Уеду. И не стой над душой, мне собираться надо! Володька вдруг спросил: – Одна уедешь? – А с кем еще? – Известно вообще-то, кто на тебя рога точит. И кому их давно обломать бы надо. Володька решительно пошел прочь от дома. – Эй, ты что подумал? – крикнула Клавдия-Анжела. – Ты только глупостей не наделай, он тут ни при чем! – Я уже понял, кто тут при чем! – уверенно ответил Володька. Он отправился отыскивать Нестерова. 10 Он отправился отыскивать Нестерова, а тот в это время зашел в магазин. – Здравствуйте. У вас кофе есть? – Сколько угодно! – любезно ответила Шура. – Вам какое, растворимое или натуральное? – Натуральный, конечно. – Пожалуйста! – и Шура поставила на прилавок пакет с молотым кофе. – Вы меня не поняли. Я хочу выпить кофе. Здесь. Шуре хоть и нравился мужчина, но такое понимание магазина ее ошарашило. – Как это? У нас тут не кафе, не столовая, мы тут не готовим! – Жаль. Но сами-то вы на работе пьете? Шура возмутилась: – Я? Да вы что?! Если вы экстрасенс, то не считайте, что насквозь женщину видите! Да я ни грамма! Нестеров улыбнулся: – Я в смысле: кофе или чай пьете на работе? Завтракаете, наверно? – Это бывает. Я же не железная – весь день не пить, не есть! – Вот и сделайте, очень вас прошу, чай или кофе. Я заплачу. Это ведь так просто. Шура – женщина тонкая, имеющая понятие о поведении, но тут слегка приоткрыла рот – до того неожиданным было для нее это открытие. Ведь в самом деле – просто же! У нее и чайник электрический только что кипел. Налить в чашку, бросить кофе и сахар – делов-то на минуту! – Какой вы убедительный! – сказала она Нестерову. – Ладно, сделаем. А с вами что вчера было? – Ничего особенного. А Прохоров, кружа по селу, наконец напал на след Нестерова там, где уже был: в магазине. – Александр Юрьевич, родной! – обрадовался он. – Вы как сквозь землю пропали! Как вы? Что с вами было? – Летний грипп. Осложнение. Не надо было соглашаться. – Я прямо себя виноватым чувствую, что я вас уговорил. Но я почему? Это же моя родина! Я хотел ей помочь! – Ага, вы поможете... – начала было Шура, но Прохоров осадил ее решительно, хоть и с улыбкой: – Шура, не груби! И налей тоже кофейку! – У меня тут не кофейня! – сказала Шура, чтобы дать понять: случай с Нестеровым – исключение. А то повадятся все ходить сюда кофе лакать, или чай, или еще что крепче, была охота служить всем подавалкой. Да и санитарного разрешения у нее нет. – Налейте, пожалуйста, – попросил Нестеров. – Только ради вас! – смягчилась Шура. – Ого! – удивился Прохоров. Впрочем, не сильно удивился: умение Нестерова влиять на людей было ему знакомо. Недаром он иногда мечтал сделать его своим помощником. Тогда, когда сам станет, к примеру, депутатом, сейчас слишком смешно будет: помощник помощника. Был у него и еще один очень конкретный план по использованию Нестерова. Именно поэтому он уговорил его поехать в Анисовку и сам поехал с ним. Именно поэтому искал его. И, пока Шура ставила чайник и обслуживала в другом углу какую-то медлительную старуху из тех, кого Прохоров уже не помнил и считал даже, что она умерла, он приступил к разговору. Вернее, Нестеров сам начал: – Мне кажется, придется сделать перерыв в нашем лечении. Я не в форме. – И не страшно, прервемся. – Неудобно. Я вам должен. – Как вам не совестно, Александр Юрьевич? Я вам и так по гроб жизни обязан! Отдадите, когда сможете! Вы же на износ работаете, так нельзя! – Вот и отдохну. Я, кажется, останусь здесь на некоторое время. Прохоров поразился: удача сама плыла ему в руки. – И очень отлично! – одобрил он. – Я сам хотел вас попросить, а тут видите, как сложилось! Отдохнете – и заодно мне поможете. В счет долга. – Каким образом? – Есть сведения, что тут мост построят и село отрежут. Некоторые имеют настроения дома продать и уехать. Только никто у них не купит. А я бы купил с вашей помощью. По доверенностям на несколько лиц, чтобы вопросов не было. Для начала домов пять, к примеру. И мы в расчете. – А вам-то зачем? – Да просто не хочу, чтобы в чужие руки ушло. Хозяйство вести тут будет нельзя, а дачки построить – запросто. – Перепродать, то есть, хотите? – без труда догадался Нестеров. – А почему и нет? Но при этом я им нормальную цену могу дать, а пришлые обманут, понимаете? – Не знаю... Никогда этим не занимался. – Да это фактически ваша специальность! – выдвинул Прохоров неожиданный довод. – Почему это? – Ну, это же как бы бизнес, а бизнес – это тоже воздействие на людей. Разве нет? – Я лечу вообще-то, – напомнил Нестеров. – А о том и речь! Анисовку давно всю лечить пора! – недобро рассмеялся Прохоров. – От дури! Ну так как, согласны? Ничего в этом такого нет. И долг отдадите. А? Тут подошла Шура с чайником и непринужденно внедрилась в разговор. – Правда, что ли, дома будете покупать? – Нехорошо подслушивать. Мне некогда, я вот Александра Юрьевича попросил, – сказал Прохоров. Может показаться, что он поступил слишком уж простодушно, открыл все карты. Но Прохоров сам из деревни и деревню знает: когда здесь собираешься кого-то, к примеру, обжулить, то вовсе не обязательно скрывать свои намерения. Это городской житель хитер и недоверчив, здесь можно проще. То есть, если точнее, деревенский житель тоже хитер и недоверчив, но совершенно особенно. Городской человек, ловясь на какую-либо уловку, сперва всё проверит, всё рассмотрит, преодолеет несколько этапов сомнений и раздумий – и в результате всё равно поймается, но будет считать, что это случайность, что с ним этого больше никогда не повторится. Деревенский житель, не хуже городского понимая, что его хотят уловить, не тратит времени на бесполезные сомнения и раздумья, корневой мудростью чувствуя: всё равно ведь так или иначе обжулят, что ж зря время терять, лучше уж сразу уловиться и отмучиться. – Тогда вам повезло, – сказала Шура. – Сменщица моя уезжать собралась. Прямо счастье для нее. – Это Клавдия, что ли? Замечательно! Будет для вас, Александр Юрьевич, первый опыт! Нестеров, помня о незаконченном лечении Льва Ильича, сказал: – Может, не сразу? Или вы для начала сами? Или хотя бы вместе? – Нет, вы что, она меня слишком хорошо знает! – отказался Прохоров. – В смысле, конечно, доверяет мне, но... В общем, у нас тут такая особенность: у нас своим почему-то всегда всё дороже отдают. Такая у нас друг к другу любовь. – Не любовь, а отношения, – уточнила Шура. – Я бы вам и за миллион не продала. – Вот – видите? И главное – что я тебе сделал, Шурочка? – То-то и оно, что ничего! – отрезала Шура. Нестеров допивал кофе и посматривал на часы. Прошло больше часа, его ждут в клубе. 11 Его ждут в клубе, но не бездействуют: призванная на помощь Акупация пытается оживить Льва Ильича. Машет веничком, кропит водой, приговаривает: – Беда, беда... А всё отчего? И семья на тебе, и хозяйство на тебе, и дом на тебе, и люди на тебе. И машина у тебя вон какая большая и страшная. Одни заботы. Как же, начальство! Важный, сердитый! Закрутился, запарился, вот что я скажу. И никто тебя не пожалеет. Все только: дай, Лев Ильич, сделай, Лев Ильич! Каждый теребит, каждый на тебя зло имеет! Собачья работа! А чтобы пожалеть, чтобы сказать: да ты же несчастный, жалкий ты, замученный... Закружил сам себя, сам себя не помнишь!.. По щеке Льва Ильича вдруг скользнула скупая мужская слеза. Андрей Ильич и Юлюкин переглянулись. – Сгинь, зараза, от моего глаза! – приговаривала Акупация. – Ради боженьки поднимитесь, ноженьки! Ради маменьки-горючки оживите, ручки! Она выбилась из сил, села. – Ох, устала... Видно, столбун у него. – Что еще за столбун? Столбняк? – уточнил Андрей Ильич. – Столбняк – от той заразы, что снаружи, а столбун от того, что внутри. – И отчего бывает? – Да разно. От упрямства чаще. Помню, была такая Рита, женщина тоже властная, крупная. С мужем очень серьезно жили. И он ее обидел или что, не помню, а она решила: всё, слова с ним не скажу, и не встречу, и щей не подам! Муж приходит: Рита, давай кушать! А она сидит и молчит. Он ладно, сам себе налил, поел. Потом: Рита, пойдем спать! Она сидит и молчит. Ну, мужик плюнул, лег спать. Утром просыпается: а она всё сидит. Он: Рита, ты что? А она мычит: мол, рада бы что сказать или пошевелиться, а не могу. Три месяца просидела. – Сколько? – не поверил Юлюкин. – Три месяца, – с убеждением подтвердила Акупация. – А то и четыре. Нашли бабку, слово знала от столбуна. Пошептала ей, она и встала. – И где та бабка? – спросил Андрей Ильич. – Э, милый! Ее уж лет двадцать как нету... А я слова этого не знаю... Юлюкин, поняв, что со старухой только теряется время, спросил сам себя: – Куда-то наш экстрасенс запропал? А ты, бабушка, иди. И никому не говори про это, ладно? – Что я, глупая? – обиделась Акупация. – Кто про столбун рассказывает, на того самого столбун найти может! Проводили старуху, и Андрей Ильич, разглядывая брата, сказал: – Просто смотреть страшно... Надо, что ли, Вадика позвать? Все-таки и фельдшер, и на криминалиста учится. Может, он про такие случаи изучал? Укол какой-то сделает... – Позвать-то можно. Но Нестеров-то где? 12 Нестеров распрощался с Прохоровым, который дал ему папку, последние указания, сел в машину и уехал. Он заспешил к клубу, но тут возникло новое препятствие в виде молодого человека внушительной внешности. Заступив дорогу, тот спросил вежливо, но решительно: – Здравствуйте. Вы чего с женщиной сделали? – С какой женщиной? – С Клавдией-Анжелой, которая уехать теперь хочет. – А, это она... – сказал Нестеров, имея в виду совсем другое. Володька понял это как признание. – Она, она! И хорошо, что не отговариваетесь! Пойдемте разберемся! – А нельзя попозже? – Нельзя! Женщина из-за вас... У нее жизнь может покалечиться! Давайте, лечите ее обратно! Нестеров постарался высказаться веско: – Молодой человек, я не знаю, что случилось с этой женщиной, а сейчас меня ждет действительно больной человек. Очень больной. И он, считая разговор на данный момент исчерпанным, хотел идти дальше. Но Володька, обогнав его, опять встал на пути. – Считайте, что я тоже больной. Очень больной. А больные за себя не отвечают! Нестеров бывал в таких ситуациях. Для того чтобы их повернуть в свою пользу, необходимо и время, и некоторый настрой. Ни того ни другого у него не было. Поэтому он сказал: – Ладно, только быстро! И они торопливо пошли к дому Клавдии-Анжелы. По пути Нестеров сказал: – Самое смешное, что я к этой женщине собирался зайти – не сейчас, конечно. Она действительно уезжает? – Так в этом и дело! И вдруг Нестеров остановился. Он увидел возле реки ту самую девушку, чье лицо его так поразило на сеансе. (И показалось, кстати, что именно она своим взглядом отняла у него остатки силы.) – Это кто? – спросил он. – Сестра моя, а что? – Ничего. Вы агрессивны даже по мелочам. Это нехороший знак. – Я агрессивен? Это вы не видели, как я по-настоящему агрессивен! И лучше вам не видеть, серьезно говорю! И тут вам не светит, тут Вадик есть. Между прочим, большой мой друг! 13 Вадик, большой друг Володьки, о чем он не знал (да и сам Володька об этом узнал только что из собственных слов), в это время недоумевал по поводу Юлюкина, который пришел с просьбой взять инструменты и лекарства и следовать за ним. – Какие инструменты, какие лекарства? От какой болезни? Юлюкин мялся. – Болезнь... Ну как тебе сказать... Народное название у нее есть, но оно... Я его не помню. В общем, на месте увидишь. Со Львом Ильичем неприятность, только ты про это молчи! Понял? Он окольными путями привел Вадика к клубу, Андрей Ильич впустил их. – Что так долго? – Через зады и огороды пробирались, – оправдался Юлюкин. – Народ меня отлавливает – насчет зарплаты. Что-то чуют. Про Льва Ильича интересуются, слышал разговор. Вадик в это время приблизился ко Льву Ильичу и начал его обследовать. – Ничего не понимаю. Что это? – Стол... – начал Андрей Ильич и испугался. – Это... Как там Нестеров говорил? – спросил он Юлюкина. – Катоническое состояние, что ли... – Кататоническое, вспомнил! – обрадовался Вадик. – Очень интересный случай! – И что надо делать в этом интересном случае? – Не помню. Помню, читал, люди в таком состоянии иногда годами находятся! А бывает – несколько дней. – Мы и несколько дней не проживем, если зарплату не выдадим, – сказал Юлюкин. – Андрей Ильич, придется из нашей кассы. – Наша касса другая, у брата – заводская. Да и не в деньгах дело, а вот, – Андрей Ильич достал листы из папки. – Ведомости даже не подписаны! Без подписей и печати выдавать – уголовное дело! – Ну, печать мы поставим, – сказал Юлюкин. – А вот подпись... Они посмотрели на руки Льва Ильича. Андрей Ильич взял ручку и попытался вставить в пальцы Льва Ильича. Удалось. Андрей Ильич обхватил своей рукой кисть брата и скомандовал: – Ведомость давайте! Юлюкин поднес ведомость на папке. Андрей Ильич попробовал подписать рукой брата. В это время раздался громкий стук в дверь. Ручка прорвала бумагу. Все замерли, будто их застали на месте преступления. 14 Все замерли, будто их застали на месте преступления. А кто стучит и зачем, узнаем чуть позже, но сначала посмотрим, что происходит у дома Клавдии-Анжелы. Володька привел Нестерова и, увидев любимую женщину во дворе, закричал: – Сам признался! – В чем? – удивилась Клавдия-Анжела. – Что он на тебя подействовал! – Это неправда, – сказал Нестеров. – И не признался, и не подействовал. – Нет, но как? Вы же только что... – Успокойся, Володя, – сказала Клавдия-Анжела. – Никто ни на кого не действовал. – Как это не действовал? Его не было – ты тут жила спокойно, он сеанс провел – ты захотела уехать! Факт: он повлиял! Нестеров спросил у Клавдии-Анжелы (зная, что женщины терпеть не могут прямых вопросов): – Вы тоже так считаете? – Ничего я уже не считаю... И на меня влиять бесполезно. Ты вон сколько влиял, – сказала она Володьке, – ну и что? Или Мурзин тот же. – А что Мурзин? – насторожился Володька. – Тоже влиял? Слушай, а может, он тебя вообще подкупил, а? Чтобы ты на нее подействовал? – спросил он Нестерова, в возбуждении переходя на ты, что ему, в общем-то, было несвойственно: парень, конечно, горячий, но не хам. – У вас слишком буйная фантазия, – оценил Нестеров. – Точно! Точно, так и было! – догадка Володьки тут же превратилась в убеждение. – Ничего, вы не скажете – он скажет! И Володька ушел, а у Клавдии-Анжелы не было ни желания, не сил удерживать его. А Нестеров остался. Всё равно он потерял время, можно затратить еще несколько минут. – Только не удивляйтесь, – начал он. Анжела воскликнула: – Ого! – Что? – Когда мужчина так начинает, явно хочет удивить. – Не буду отрицать, – сознался Нестеров. – Хотя ничего удивительного в моем предложении нет. Понимаете, я хочу остаться на некоторое время. Отдохнуть и вообще. А вы уезжаете, значит, можете продать дом. Так я бы купил. – Неужели? Дешево не продам, не надейтесь. – Договоримся! – Наличными дадите? – А какими же? – Как-то неожиданно... Подумать надо. А вы вчера, когда сеанс был, на меня смотрели? – Я на всех смотрел. – Ничего не почувствовали? – А что я должен был почувствовать? – Откуда я знаю? В общем, подумаю еще, ладно? – Подумайте, конечно... Нестеров видел, что женщина уже согласна, но опасался торопить удачу. Удача ему сегодня важней в другом деле. В действительности не так всё просто было с Клавдией-Анжелой. Казалось бы, теперь ее решение уехать только окрепнет: вон как удачно складывается, дом хотят купить! Но это ее и насторожило. И это понятно, это по-нашему: вот я, к примеру, собираюсь поменять квартиру, или работу, или жену. Я мучаюсь и сомневаюсь. Я принимаю решение: поменять. И вдруг приходит посторонний человек и говорит: а не поменять ли тебе то-то и то-то? И я, уже принявший решение, начинаю опять сомневаться. Непонятно? Пример проще: я иду и вижу рубль. Я собираюсь его поднять. И тут слышу голос: «Подними!» Ясное дело, я тут же озадачусь: нет ли подвоха? Поэтому Клавдия-Анжела застыла в раздумье – и стояла так долго, Нестеров за это время успел дойти до клуба и уже стучал в дверь. 15 Стучал в дверь именно Нестеров. Его впустили. – Ну как? – спросил он. – Всё так же. – Ваше мнение, коллега? – поинтересовался Нестеров, увидев Вадика. Тот решил, что в этом обращении заключена ирония, и защитился сугубой серьезностью и деловитостью. – Я по другой специальности. Думаю, надо везти в больницу. – А с зарплатой как быть? – воскликнул Юлюкин. Андрея Ильича заботило другое (хотя и зарплата заботила). – Тут еще есть надежда, что очнется, – сказал он, – а в больницу попадешь... Знаем мы наши больницы! Пробуйте еще, Александр Юрьевич. – Попытаюсь. Кстати, Андрей Ильич, покупку дома и участка у вас надо оформлять? – Какого дома? Какого участка? – Я хочу купить у вашей продавщицы, она уезжает. – Кто уезжает? Клавдия? С каких это пор? Нестеров пожал плечами. – Ничего не понимаю. Ладно. Это потом. Действуйте. Нестеров начал действовать. Он встал напротив Льва Ильича и молча смотрел на него в упор. То ли от духоты, то ли от напряжения он весь взмок. Но и по лицу Льва Ильича обильно тек пот. Глаза при этом были широко открыты и не мигали. Казалось, он играет в переглядки с Нестеровым. Андрей Ильич прошептал: – Он потеет – это хорошо? – Не знаю, – сказал Вадик. – Конечно, хорошо, – решил Юлюкин. – Плохо было бы, если бы захолодел. – Отойти всем!.. – приказал вдруг Нестеров. – Или нет... Постойте здесь. Я сейчас. И он стремительно ушел за кулисы. – Куда это он? – растерялся Юлюкин. – У человека свои методы... – с сомнением ответил Вадик. А Нестеров за кулисами, закрыв глаза, тихо шептал: – Всё в порядке. Всё отлично. Я всё могу и всё умею. Главное – держать себя в руках. В руках. Руки теплые и тяжелые. Тяжелые и теплые, трудно поднять... Очень трудно. Тяжелые и теплые руки. Правая рука становится совсем горячей. Поднимается. Ощущение покоя и равновесия... Он поднял руку, поднес ладонь ко лбу – рука оказалась холодная и влажная. Ударив кулаком по стене, он постоял еще немного и вернулся. – Извините... Придется отложить до утра. – А нам что делать? – спросил Андрей Ильич. – Сейчас народ соберется у администрации, потом пойдет нас искать – и найдет! И что будет? – Есть план! – сообразил Юлюкин. – Надо Льва Ильича спрятать вон там, за сценой. И сказать, что у него обострение язвы и он уехал в город на день-другой. Болезнь у человека, это они поймут. – Тогда, может, и это поймут? – указал Вадик на Льва Ильича, имея в виду его состояние. – Это не поймут, – со знанием дела сказал Юлюкин. – Увидят, скажут: живой, дышит, здесь присутствует – пусть выдает как хочет. Или заставят нас выдавать. Народ у нас иногда очень твердый... Решили последовать его совету. Подняли Льва Ильича, довольно тяжелого, надо сказать, и, осторожно кантуя, потащили за кулисы. Там усадили в кресло. – В окна могут увидеть, – указал Юлюкин на два больших окна, лишенные штор. – Закрыть, – предложил Вадик и принес скатерть. – На два окна не хватит, на одно – и то до половины. А больше ничего нет. – Его закрыть, – уточнил Вадик. Что ж, накрыли Льва Ильича. В таком виде он стал очень похож на памятник накануне торжественного явления публике. Андрей Ильич распорядился: – Дежурим по очереди: сначала Юлюкин, потом я, потом Вадик. Мне хоть немного сейчас поспать надо. – Я тоже могу, – предложил Нестеров. – Вам необходимо набраться сил, – отказался Андрей Ильич. Отставив Юлюкина на дежурстве, они по одному расходились из клуба. Но Нестеров успел издали расслышать, как Андрея Ильича кто-то всё же перехватил. – Эй, начальство, почему администрация весь день закрыта? Зарплата где? – Имей совесть, Лев Ильич заболел, в район уехал! Завтра будет. Или послезавтра... – А машина-то его тут! – Его на скорой увезли! Нестеров отправился к Клавдии-Анжеле. 16 Он отправился к Клавдии-Анжеле, а мы заглянем к Мурзину, анисовскому электрику, который сидит в своем саду с другом Куропатовым и обсуждает текущие события, в том числе Нестерова. – Подействовало вчера на тебя? – спросил Куропатов. – У меня что-то такое было, только я не понял что. – А на меня – ноль! Я непрошибаемый! Это Верка моя, дурочка, в прошлый раз надеялась: пусть, говорит, он мне этот... ну, на ногах у женщин бывает... Целлюлоз, что ли... Ну не важно. Пусть, говорит, уберет он мне это. – Убрал? – Ага, жди! В голове он у нее что-то убрал. Там и так негусто было, а наступил полный вакуум. И сбежала в результате. Я, Миша, считаю, что внедрение в психику – очень опасная вещь. Между прочим, Советский Союз какую войну проиграл? – Холодную. – Психологическую, Миша! Не выдержал внедрения в мозги западной пропаганды! Так что ты к себе прислушайся, что у тебя внутри происходит. – Да ничего не происходит, – махнул рукой Куропатов. – С ним самим что-то произошло, взял и упал! – Я тебе и говорю: психика! Опасная вещь! Куропатов глянул на улицу и согласился: – Это точно. Но имел он в виду не слова Мурзина, хоть и с ними был согласен. Под психикой он подразумевал приближавшегося к саду Володьку Стасова. – Конкурент твой идет, – предупредил он Мурзина. – Кто это? – Володька Стасов. Мурзин рассмеялся: – Какой это конкурент? Пацан он еще. Мурзин в этом селе, говорю тебе без ложной скромности, вне конкуренции! Володька вперся в сад без всякого уважения. И тут же начал кричать: – Что, договорился с экстрасенсом, да? Сколько заплатил? Я спрашиваю! – Ты бы не орал, Володь, – посоветовал Куропатов как старший товарищ. – А ты шел бы домой! – грубо ответил Володька. – Яйца курицу не учат! – резонно возразил Куропатов. – Ну, будешь свидетелем! – и Володька опасно приблизился к Мурзину. Тот вскочил на ноги. – Учти, я не против! Но ты объясни сначала! О чем я договаривался, с каким экстрасенсом? – С таким! Чтобы он на Клавдию-Анжелу воздействовал! Или ты не знаешь? – Ничего я с ним не договаривался! – отрицал Мурзин. Куропатов кивал, готовый подтвердить слова друга. Это Володьку смутило. – А кто тогда? – Да в чем дело-то? – не мог понять Мурзин. – Что происходит вообще? – Уезжает она! – Кто? Куда? – В райцентр, насовсем. – Кто тебе сказал? – Она и сказала. Только что. Ладно. Я думал, тебе известно. Тогда живи. Нет, я чувствую, это всё-таки экстрасенс, гад, ее заколдовал! Он на всех подействовал, вы еще почувствуете! У меня и то с утра голова болит, а сроду не болела! Все теперь психами станут! Он печально удалился, а Куропатов, глядя ему вслед, рассудил: – Володька прав. Экстрасенс же в обморок упал. То есть недоработал. А ты представляешь, если, например, хирург начинает резать... ну то есть операцию делать. И недорежет, бросит и зашьет. Это что в организме начнется, представляешь? Мурзина эта тема не заинтересовала. Он поспешил не очень ровными, но решительными шагами к дому Клавдии-Анжелы. 17 Мурзин поспешил не очень ровными, но решительными шагами к дому Клавдии-Анжелы, а Нестеров уже был там. – Ну как, Клавдия Васильевна? Продаете дом? – Продаю, – решительно сказала Клавдия-Анжела. – Ну и хорошо, – у Нестерова даже не было сил радоваться. – Завтра с утра оформим. И Нестеров побрел к медпункту – спать. Тут же явился Мурзин, который дожидался, пока Нестеров уйдет. Он вовсе не боялся психологического воздействия, ему просто не нужен был третий человек при разговоре. – Что это у тебя за дела с экстрасенсом? – спросил он. – Ничего особенного. – Ясно. А говорят, ты... Ну, будто бы... В общем, решила... – Правильно говорят. И дом продаю. – И в чем причина? – А что меня тут держит? Дочь надо учить... и вообще. Мурзин наконец нащупал настоящую нить разговора. – Как-то странно с твоей стороны! Ничего не держит! А я думал, наметились отношения! – Это какие? Раз в три месяца ты ко мне приходишь пьяный, намеки какие-то делаешь. Что дальше? – Ну, не раз в три месяца! – обиделся Мурзин. – На прошлой неделе заходил! И... Я готов не только намеки. Готов прямо! – Ты три года уже готов, – сказала Клавдия-Анжела. – А сам с женой никак не разведешься. – Завтра же! – пообещал Мурзин. – Прямо завтра же еду в город и всё решу! Ты только не уезжай. Как же это? Нет, так нельзя! Я уже... Как тебе сказать... Я без тебя... Ну, понимаешь... Завтра же, будь спокойна! – Ну, завтра и поговорим... Мурзин кивнул и хотел было уйти. Но он чувствовал, что Клавдия-Анжела не вполне верит его решительности, что нужно сказать что-то более определенное. И он сказал: – С утра возьму машину и перевезу тебя к себе. Готовься, собирай вещи! И всё. А развод оформить – пустяки! – Это ты сейчас говоришь, – сказала Клавдия-Анжела, отворачиваясь и пряча улыбку. – Собирай вещи! – с мужской повелительностью распорядился Мурзин. Но уточнил: – Утром. Я бы и сейчас мог, но не хочу, чтобы думали, что в ночь, тайком. – И я не хочу. – Тогда с утра – будь готова! И ушел протрезвевшим шагом – будто не к себе домой шел, а уже направился в неизвестное, но чудесное будущее. А Клавдия-Анжела бегом побежала в медпункт к Нестерову. 18 Она побежала в медпункт к Нестерову, а Нестеров уже улегся спать. Она вошла, постояла над ним. Очень уж хотелось ей хоть кому-то сообщить о переменах в жизни. Поэтому сначала дотронулась до плеча Нестерова, а потом и потолкала легонько. – А? Что? – очнулся Нестеров. – Извините. Я чтобы вы до завтра не надеялись. Не продаю я дом. Остаюсь вообще. – Почему? Я готов хорошие деньги... – Обстоятельства изменились. Извините... И Клавдия-Анжела побежала назад – навстречу своим изменившимся обстоятельствам. Ночь коротка, надо успеть к утру собраться, чтобы не держать Мурзина, когда он приедет. Вадик (пришла его очередь) сидит в зале, караулит Льва Ильича. Ему кажется, что здесь не так страшно, как за кулисами. Но через некоторое время понимает: нет, здесь еще страшнее. Все время мерещится, будто за кулисами что-то шевелится. – Умный человек, а боюсь... – пробормотал Вадик. – Нет, там лучше... Он перешел за кулисы. Сел там, глядя на закутанную фигуру. Вскоре ему почудилось, что он ощущает на себе взгляд Льва Ильича – сквозь покры-вало. Вадик осторожно подошел, приподнял скатерть до уровня лица Льва Ильича и остолбенел: глаза у того были действительно открыты. – Лев Ильич, вы бы закрыли глаза, – попросил Вадик. – Спать пора. И жутко как-то, вы извините... Лев Ильич медленно закрыл глаза. Вадик хотел опустить скатерть, глаза тут же открылись. – Ладно, ладно... Если вам так удобнее... Вадик откинул скатерть, Лев Ильич закрыл глаза. Вадик сел и, чтобы подбодрить себя, начал разговаривать со спящим. – А экстрасенс, Лев Ильич, плохой оказался. И, между прочим, Нина говорит, что он на нее смотрел... Ну, не как врач, понимаете? А это недопустимо. Это называется – нарушение врачебной этики. Между прочим, у меня тоже есть способности. – Бодрясь, Вадик встал перед Львом Ильичем. – Вы всё слышите и запоминаете! Когда вы очнетесь, вы захотите дать персональную стипендию от Анисовки мне и Нине Стасовой. А пока повысите мне зарплату в три раза, а ей выделите отдельный дом, у нас их всё равно полно пустых. Брови Льва Ильича грозно нахмурились, глаза приоткрылись. Вадик испугался: – Ладно, ладно... Я шучу... Меж тем уже светало. 19 Уже светало. Клавдия-Анжела не ложилась: выносила из дома узлы, чтобы не медлить, когда подъедет Мурзин. Но Мурзин после вчерашнего, конечно, еще спал. Ему приснилось, будто бывшая жена Вера ходит по комнате и что-то бормочет. Он хотел ее одернуть, чтобы не мешала спать, и тут обнаружил, что глаза его открыты и он, оказывается, не спит, а видит подлинную жену, которая ходит полновесными шагами по дому и ходит странно: с блокнотом и ручкой, словно учетчица. – Ты как тут? – спросил Мурзин поневоле хрипло, потому что еще не откашлялся после сна. Вера откликнулась деловито и буднично, будто вчера виделись: – Проспался? – Не проспался, а проснулся! – поправил Мурзин. – Откуда ты в такую рань? И что тут делаешь? – Опись составляю. Пора нам официально развестись. Мне адвокат посоветовал: составить опись совместно нажитого имущества. Включая дом. А то, я слышала, у вас тут такие дела, что всё будут распродавать. Продашь дом втихомолку, и не увижу от тебя ни копейки. – Очень приятно! – сел Мурзин на постели. – Говоришь: совместно нажитое? А напомни мне, когда ты от меня сбежала? – Не сбежала, а уехала! – Хорошо. Уехала. Бегом. Четыре года прошло! А за четыре года тут много чего появилось. Диван, между прочим, новый и... – Мурзин пошарил глазами по комнате и вернулся глазами к дивану. – Совсем новый диван, сам купил... И... Отличный диван, очень дорогой, между прочим! И много еще чего. И крышу я у дома перекрывал. Что получается? Получается – мы вместе не жили целых четыре года, а ты хочешь половину всего отхапать? Не выйдет, родная моя! Вера ответила спокойно, будучи готовой к этому разговору: – И про это мне адвокат объяснил. Говорит, главное, что официально были зарегистрированы. – Не беспокойся, законы знаем! У меня друг в городе с женой делился, они там вообще не женаты были, но фактически жили вместе! И это главное – фактически! А мы фактически не жили! Вера даже не слушала эти глупости. Она спросила: – Скажи лучше, куда ты швейную машинку дел? – Какую машинку? Ты имей совесть, ее у нас никогда и не было! – Разве? Ну, неважно, – сказала Вера, видимо, припомнив, что машинка была где-то в другом эпизоде ее жизни. И продолжила опись: – Иконы в деревянных рамках – три. Шифоньер для белья – ты когда дверку побил? – один. – И дом тоже делить будем? – спросил Мурзин. – Естественно! – сказала Вера резонным и грамотным голосом, которому обучилась в городе. – Как? – Или продаем и деньги делим. Или я продаю свою половину. Или ты выплачиваешь стоимость. – Согласен. – На что? – На стоимость. – И когда? – В течение месяца! – пообещал Мурзин. Веру это не устроило. – Нет уж, не пойдет! Неделя – максимум. И пока денег не получу, не уеду, понял? А заодно посмотрю на эту нашу ненаглядную, у которой ты подживался! – Она-то при чем? И кого ты вообще имеешь в виду? – спохватился Мурзин. Вера не ответила. На глазах ее показались неожиданные слезы. Она поискала, чем вытереть глаза, вырвала листок из блокнота, промокнула. – Между прочим, – гордо сказал Мурзин, – имей к сведению: сколько я уже без тебя тут живу – и ни одна женщина вот в эту дверь не вошла! Он ткнул пальцем в дверь, и надо же было тому случиться, что дверь именно в эту секунду открылась! И вошла Клавдия-Анжела, которая устала ждать Мурзина и пришла узнать, в чем задержка. Она увидела растерянного Мурзина. Она посмотрела на Веру. И сказала: – Вот, хожу по селу, со всеми прощаюсь. Уезжаю я. Насовсем. До свиданья, Александр Семенович. До свиданья, Вера. А ты приехала, я вижу? – Я приехала, – сказала Вера со значением. И даже с несколькими значениями. Но Клавдии-Анжеле некогда было в них разбираться. – Ну, пойду, – сказала она. – У Сурикова машину надо взять... Прощайте. Мурзин весь выпрямился. Он весь напрягся. Он явно собрался сказать что-то решительное. Две женщины смотрели на него и ждали. И Мурзин сказал, обмякая и опуская плечи: – Ну... До свидания... Может, заеду как-нибудь... Туда, к осени... Дела... И дверь за Клавдией-Анжелой закрылась тихо и медленно, будто была очень тяжелой. Клавдия-Анжела опять пошла к Нестерову. 20 Клавдия-Анжела опять пошла к Нестерову. И опять ей пришлось разбудить его. – Доброе утро! Извините, что так рано. Решила я – продаю дом. Только давайте прямо сейчас оформим. Нестеров сел на постели, протер глаза, потрогал голову. – Часто вы решения меняете... Хорошо, я готов... Мне сказали, можно оформить сначала денежную сторону, а потом... – Как хотите. Нестеров достал папку с готовыми бланками договоров, дал Клавдии-Анжеле ознакомиться, вписал сумму. Она подписала, не вникая. Он дал ей деньги. Она взяла, не считая. Нестеров видел, что женщина почему-то не очень рада удачному завершению сделки, но причин и подробностей, конечно, знать не мог. После ее ухода он лег, чтобы еще немного подремать. Не получилось – за ним пришел Андрей Ильич. Они хотели обойти стороной администрацию, где с утра толпился народ, однако их заметили. – Андрей Ильич, в чем дело? – крикнул Микишин. – Говорят, Льва Ильича на скорой увезли, а никакой скорой никто не видел! Андрей Ильич, не приближаясь, ответил издали: – Очень умный ты, Николай Иваныч! Она же ночью приезжала! Встрял Савичев: – Я всю ночь не спал, а я у выезда живу, ничего не видел. Из-за вас не спал, между прочим! – обвинил он Нестерова. – Почему? – Потому! Потому что вы мне внушили выпить, а я по всему селу найти не мог. Вот и мучился! – Ну этого я вам точно не внушал! – Андрей Ильич, хватит тень наводить, выдавайте деньги! – крикнул кто-то из женщин. – У нас дети, между прочим! – Все выдадим, не беспокойтесь! – заверил Андрей Ильич. – Как раз собираюсь съездить к брату и взять ведомости! Так что расходитесь – и работать! И он торопливо удалился с Нестеровым. 21 Он торопливо удалился с Нестеровым, а Куропатов заметил: – Говорит – в город съездить, а сам куда-то... – К клубу! – ответил ему Савичев. – Они всю ночь туда шастают, я всю ночь не спал, видел. Потому что он мне внушил... Савичева закричала на него: – Хватит позориться, сам ты себе внушил, чуть не с детства! – Не надо врать, – спокойно опроверг Савичев. – В детстве я даже пива не пил! И тут Мурзин, нашедший повод удалиться от семейных и любовных неприятностей, ибо зарплата – дело святое, задал странный вопрос: – Слушайте, а Лев Ильич после сеанса выходил вообще? Его кто-нибудь видел? Никто не ответил. – Ясно... – раздумчиво произнес Мурзин. – Что вам ясно, ваше электричество? – А то! Экстрасенс этот всех разыграл! Будто упал в обморок, а сам внушил им, чтобы они деньги с ним поделили! Я сразу подумал, что он жулик, потому что он с Прохоровым приехал, а Прохоров сами знаете кто! – Они, между прочим, у Клавдии дом торгуют! И сторговали уже! – тут же сообщила Сущева. – Так ты считаешь, они там деньги делят? – напрямую спросил Микишин Мурзина. За Мурзина ответил Савичев: – А запросто! Братья Шаровы там? Там. Юлюкин-бухгалтер там? Там. И Вадика я видел. – Вадик-то зачем? – А он на юриста учится. Обеспечивает им эту... Правовую базу беззакония! Дуганов тут же выступил: – Прекратить надо это безобразие! Но мирным путем! Без насилия! Микишин его успокоил: – Это мы умеем! Без насилия, но с применением силы! И народ в полном составе направился к клубу. 22 Народ в полном составе направился к клубу, а там вовсю шла борьба за возвращение Льва Ильича к жизни. Нестеров стоял перед ним и вещал: – Вы чувствуете, как движется ваша кровь. По рукам, по ногам. Она поднимает вас, поднимает, поднимает! И тут в дверь и в окна начали колотить множеством кулаков. Уже зазвенели разбитые стекла. Всем стало плохо и жутко. Андрей Ильич закричал в отчаянии: – Лева, брат, очнись, ты слышишь, что происходит? Или ладно, спи пока, но постарайся вспомнить, где деньги! И тут Лев Ильич вздрогнул. А вздрогнув, вскочил. Открыл глаза, обвел ими присутствующих. Остановился взглядом на Вадике и произнес каким-то полуживым автоматическим голосом: – Насчет стипендии – подумаю! – Это он о чем? Ты о чем, Лева? – недоумевал Андрей Ильич. Вадик смущенно пробормотал: – Заговаривается еще. Взгляд Льва Ильича всё более прояснялся. На этот раз он зафиксировался на Нестерове. И стал окончательно ясным. – Это ты виноват! – заявил он. – Начал свое: вспомнить, вспомнить, а я сижу и вспоминаю, взял я сейф или нет! – Он пояснил собравшимся. – Я в контору за ним заезжал. Взял, шел к машине, увидел дверь незакрытую в хранилище, закрыл, в машину сел и вроде сейф взял. А на сеансе вдруг мне стало мерещиться, что я его на полу поставил и забыл! Сижу и вспоминаю: оставил, не оставил? И этот еще: вспомнить!.. И так жутко стало, что сознание потерял! – Лева... – тихо сказал Андрей Ильич. – А сейфа-то в машине у тебя действительно нет... Показалось, что на этот раз все впали в оцепенение. Через минуту дверь распахнулась. Народ, не ожидавший этого, расступился. Из двери выбежали братья Шаровы, за ними остальные. Побежали к джипу Льва Ильича. – Смыться хотят! – догадался Дуганов. – Не позволим! Джип помчался по улице, люди помчались за ним. Машина приехала к винзаводу. Лев Ильич выскочил и увидел: в проеме двери, ведущей в цех, на полу действительно стоит сейф. Он медленно подошел к нему. Потрогал. Достал ключ. Открыл. И вытер рукой лоб: всё было цело. Сутки и еще ночь простоял здесь ящик с деньгами – и ничего. Это, конечно, только в Анисовке может быть. Не потому что, врать не будем, такой уж бескорыстный народ, а – невнимательный. В это время этот самый народ настиг беглецов. – Не скроетесь, олигархи! – кричал Дуганов. – Только без насилия! Законным путем! Тут Лев Ильич встал во весь рост и сказал внушительно, почти величественно, с улыбкой обретенного счастья: – Что шумим? В очередь, пожалуйста, начинаем выдачу зарплаты! Юлюкин, где ты? – Здесь, конечно! – Приступай к своим обязанностям! ...Клавдия-Анжела, сидя в машине, проезжала мимо, увидела очередь, не удивляясь – ей теперь было все равно. Заметила Нестерова, махнула ему слабой рукой. Это углядел Володька. Подошел к Нестерову и сказал: – Вам ваши штучки даром не пройдут! Не все тут психи. – Я это понял, – усмехнулся Нестеров. Лев Ильич увидел эту усмешку, она ему не понравилась. Лев Ильич строго напомнил: – Учтите, сеанс за вами! – Пока не проведу, не уеду. А не боитесь? – Вы тут ни при чем, это мое самовнушение. Я мужик крепкий, чтобы вы знали. А неприятность с каждым случиться может. – Столбун, – сказал Андрей Ильич. – А? – Народное название этой болезни. Ох... Его же называть нельзя! Андрей Ильич побледнел и застыл. 23 Андрей Ильич побледнел и застыл, но не будем никому морочить голову: столбун на него не напал. А вот ко Льву Ильичу с этого раза все присматривались. Чуть человек задумается или замешкается, тут же кто-то сразу: – Вы себя хорошо чувствуете? Льва Ильича это раздражало, он обижался, он старался быть всё время подвижным и деятельным, что, конечно, пошло на пользу окружающим. Но не только он, все испытали в те дни что-то вроде столбуна. Скажем больше, сам Нестеров отчасти был в этом состоянии. Например, он точно помнит, как шел по улице – кажется, когда собирался выпить кофе в магазине – и увидел двух девушек, в том числе сестру Володьки. Они сидели на лавке у забора. Нестеров, помешкав, свернул к ним. Сказал ласково: – Здравствуйте, красавицы! – Здрасьте! – первой откликнулась Наташа Кублакова. – Что, не хотите от нас уезжать? Или вас загипнотизировали тут? Вы прямо в обморок упали! – Это я нарочно. Для эффекта. А у вас, – обратился он к Нине, – взгляд действительно гипнотический. Может, вы колдунья? В деревнях, я слышал, еще водятся. – Вообще-то я в городе вожусь. Учусь в университете, – холодно ответила Нина. – Психологический факультет, ваша коллега, между прочим! – добавила Наташа. – Мы не совсем коллеги. Настоящие психологи массовыми сеансами не занимаются, – сказала Нина, спокойно глядя в глаза Нестерову, отчего он даже слегка смутился, хотя не раз говорил встречавшимся в его жизни девушкам и женщинам, что его практически невозможно ничем смутить. Нестерову даже показалось, что опять, как при выступлении, у него закружилась голова. Он мысленно приказал себе не пугаться и спросил Нину: – То есть вы считаете, что я не настоящий психолог? – Я этого не говорила. – Но считаете? – Каждый зарабатывает на жизнь как умеет. – Да? Извините, не спросил вашего имени. – Нина, – сказала Нина. – Наташа, – присоединилась к знакомству Наташа. – Очень приятно! – воскликнул Нестеров, чувствуя, что сейчас скажет глупость – и всё же сказал: – Знаете, девушки, всю жизнь мечтал, чтобы наконец кто-то научил меня, как жить в этом мире! – И отдельно Нине: – Так что заходите при случае. Мне как раз нужна помощь психолога, хоть я и сам психоаналитик. То есть именно не психоаналитик по-вашему. Зайдете? Правда, я еще не знаю, где буду жить. Нина пожала плечами. – Всего доброго! – расшаркался Нестеров. И пошел дальше. Давно не чувствовал он себя таким идиотом. И с чего бы? Что он, юных красавиц не видал? Не только видал, но и очень близко. И любили его юные красавицы, и сейчас еще любят. Почему же вдруг так мальчишески повел себя, откуда эта неловкость и фанаберия пубертатного пошиба, научно выражаясь? Не влюбился же он с первого взгляда в эту Нину – уже потому, что никогда с первого взгляда не влюблялся. Да и со второго тоже. С третьего еще может быть, то есть после долгого и продолжительного знакомства. Но к той поре, когда он понимал, что это всё-таки любовь, она уже как раз фактически кончалась... Однако не в этом суть. Суть в том, что через день Нестеров не мог точно вспомнить: был ли этот разговор или приснился ему, привиделся? Ему хотелось это узнать. Ему хотелось так же реабилитировать себя успешным сеансом. К тому же он взял на себя поручение Прохорова. Да и просто неплохо бы отдохнуть. В общем, так оказалось, что из Анисовки ему уезжать пока никак нельзя. Глава 2 Дача взятки как искусство 1 Шутки кончились: пришли бульдозеры и экскаваторы и начали прокладывать широкую просеку сквозь яблоневые сады – под строительство трассы. И громко, перекрывая грохот механизмов, пел в бытовке то ли по радио, то ли из магнитофона приятный голос приятную песню, задавая приятные патриотические вопросы: отчего, дескать, так в России березы шумят, отчего они, белоствольные, всё понимают? Неприветливо слушали эту фальшиво-гармошечную песню окружающие окрестности, в том числе и три березы, росшие на краю садов, – но не дослушали, потому что их свалили бульдозерными ножами в первый же день. Теперь они, белоствольные, шуметь не будут и на поставленные вопросы не ответят. Два геодезиста, пожилой и молодой, Михалыч и Гена трудились с утра до ночи. Жили в палатке. Лев Ильич, понаблюдав за этим, сказал брату: – Нехорошо. Люди работают с утра до вечера, а живут кое-как. Что мы, поселить их не можем в нормальном доме? – Это еще зачем? Они, можно сказать, против нас работают! – Так лучше, если будут за нас работать, – объяснил Лев Ильич. – И отдыхать. Поселить в доме – и чтобы у них всегда все было. И поесть. – Лев Ильич сделал паузу. – И выпить. Андрей Ильич посмотрел на брата и тут же всё понял. И, следуя какому-то своему ходу мыслей, которые вызвал в нем вид трудящихся геодезистов, произнес: – Жаль, нет в Анисовке никаких полезных ископаемых. 2 Жаль, нет в Анисовке никаких полезных ископаемых. Но есть зато живительная вода родника, которую многие считают лечебной. Ваучер это знал и ходил к роднику, когда схватывало живот, но в этот день у него кроме живота заболели и ноги, до родника идти тяжело, поэтому он доковылял до Вадика и попросил дать какое-нибудь лекарство. Вадик сказал, что без анализов трудно понять болезнь и способ ее лечения. – Это что ж такое, никто лечить не хочет! – возмутился Ваучер. – Экстрасенс тоже: я по другим, говорит, болезням специалист! И ты отказываешься. Вас учат, а толку? Главное дело, ноги сегодня не годятся, а то бы к роднику сходил, сразу бы лучше стало! Вадик дал ему каких-то безвредных таблеток, а сам задумался. Он не раз слышал, что вода родника помогает от разных хворей, но ни разу не догадался провести ее химический анализ. И решил, не откладывая, сделать это. Пошел к роднику, набрал воды и целый день колдовал над нею, исследуя. Результаты его поразили. Он сходил в магазин к Шуре и там изучил бутылки с различной минералкой, а также пустые, что стояли в углу. Данные о составе воды, обозначенные на этикетках, записал в блокнот, сравнил со своими результатами, выпросил у Шуры несколько этикеток и отправился к Андрею Ильичу. Андрей Ильич и жена его Инна, которая тоже заинтересовалась, внимательно прочли его записи, сравнивая с этикетками. – Ты хочешь сказать, что у нас открытым способом минеральная вода течет? – спросил Андрей Ильич? – Именно! Но водяная жила залегает глубоко. Вода в роднике, кстати, всегда очень холодная. Вы смотрите, какой состав! Катионы, анионы, магний, кальций, всё есть! Не хуже настоящей, то есть она и есть настоящая! – Ну, допустим, и что дальше? Инна догадалась о возможной пользе быстрее мужа. – Мне кажется, надо этот родник зарегистрировать как минеральный источник. И твой брат будет вместо вина выпускать минеральную воду в бутылках. Я не разбираюсь в бизнесе, но, кажется, это выгодно. – Еще как! – подтвердил Вадик. – Мы на практике разбирали случаи: люди в подвалах из обычного водопровода разливали и продавали воду, прибыль пятьсот процентов! А тут – настоящая, подлинная! – Настоящая такой прибыли не приносит, – охладил его Андрей Ильич. – Хотя... Интересно, что брат скажет? Лев Ильич сказал, просмотрев записи Вадика: – Да... Вот так пьешь всю жизнь – и не знаешь. Вадик, впавший в азарт, восторгался: – Я всегда обращал внимание: на желудок, почки и печень у нас мало кто жалуется. Понимаете? – Понимаем, – кивнул Андрей Ильич. – При том, как у нас пьют – не воду, конечно, – все мужики давно помереть должны. А живут, в самом деле!.. Может, правда, Лёв? Организуем производство? – Не выйдет. То есть технически это несложно, но получить разрешение – такая морока! Пять лет будем хлопотать. Директор из Жирновки рассказывал: тоже воду нашли. Пытались оформить разрешение на производство, пять лет потратили. Тот разрешает, этот нет, тот подписывает, этот не подписывает. А дошли до главного человека, он понял, что дело прибылью пахнет, и начал на большую взятку намекать. Ну и плюнули на это дело. Андрей Ильич разгорался все больше: – Надо просто уметь подойти! Найти человека в районе, кто это решает, и попробовать с ним договориться. И Нестерова обязательно подключить! Лев Ильич поморщился: – Рехнулся ты со своим Нестеровым! – Я на себе почувствовал: умеет человек воздействовать! Я вот читал: в каждом футбольном клубе есть свой экстрасенс. Сидит на трибуне во время матча и действует на игроков. Или на судью. Зомбирует! – А у соперников тоже кто-то зомбирует? – спросил Вадик. – Запросто! – Получается, чей экстрасенс лучше, те и выигрывают? – Не исключено! Нет, игра тоже что-то решает, – допустил Андрей Ильич для объективности, хотя в глубине души считал иначе. – В общем, возьмем его, поедем в район, сами будем по делу говорить, а он пусть сидит рядом и внушает. – Взрослый человек, а в такие глупости веришь! – укорил Лев Ильич. Андрей Ильич тут же нашел возражение: – А на кого столбун напал? Не на тебя? Нет, надо сходить к нему. Прямо сейчас же. 3 И прямо сейчас же Андрей Ильич отправился к Нестерову. Изложил свою просьбу. Нестеров некоторое время внимательно смотрел на него, а потом уточнил: – Вы серьезно это предлагаете? – Конечно! Я же не требую результата сразу, но – вдруг получится? – Не получится. Внушение мыслей на расстоянии – миф. – А как же вы работаете? – Вербально. Словами. – Ну, словами так словами. Как бы между делом, понимаю. – И даже в этом случае начальство – народ невнушаемый, – сказал Нестеров с долей шутки, но Андрей Ильич откликнулся всерьез: – Это я и по себе знаю. Но попробовать можно? – Бесполезно! Поймите: он сидит в своем кабинете, это его крепость, его родина – всё! В такой обстановке человек абсолютно невнушаем! – Значит, надо выманить. – Как? – Мало ли. Рыбалку предложить, например. Мы предложим, а вы... – тут Андрей Ильич что-то такое показал руками, изображая психологическую поддержку, которую должен оказать в этот момент Нестеров. А Нестеров и впрямь чувствовал себя должником из-за сорванного сеанса, поэтому согласился. Решили рано утром выехать в Полынск. 4 Рано утром выехали в Полынск следующим составом: братья Шаровы, Вадик и Нестеров. Прибыв к районной администрации, некоторое время сидели в машине, вглядываясь в хмурые лица служилого районного люда, стекавшегося на работу. Тут к машине подошла довольно полная и довольно миловидная женщина. – Лёвушка! – сказала она. – Оля! – обрадовался Лев Ильич, но тут же смущенно кашлянул, оглянулся на брата и сказал: – Здравствуйте, Ольга Яковлевна! Оля, она же Ольга Яковлевна, она же служащая какого-то отдела по фамилии Пружина, сразу всё поняла. – По делу приехали? – Вроде того. Кстати, обсудить бы. Желательно в постороннем месте. – Какое еще место, у меня работа! – Ну, задержись на полчаса, – попросил Лев Ильич. – Скажи – дети маленькие, то-се. Пружина рассмеялась: – Лева, опомнись! У моих маленьких детей уже свои маленькие! Ладно, если ненадолго. Очень уж хочется с тобой поболтать! Всё-таки ты еще орел, Лёва! – негромко сказала она, садясь в машину. Лев Ильич взглянул на брата – на этот раз не без горделивости. Через несколько минут они сидели в небольшом кафе. И Лев Ильич, не откладывая, изложил суть дела. А Вадик вытащил и показал бумагу с формулами. – Вот. Катионы, анионы, калий, магний, чего только нет! За результаты отвечаю. – Ну и хорошо, – сказала Пружина. – Обнаружилась вода – пейте на здоровье. – Мы производство хотим организовать. На базе моего винзавода, – пояснил Лев Ильич. – Опять же – вперед! – Ты что, не понимаешь? Разрешение нужно, то-се. Нужен человек, который подпишет необходимые бумажки. Кто должен подписать, вот вопрос! Пружина озадачилась. – Вопрос, в самом деле! С одной стороны, на природных ресурсах сидит Лопатенко, но он ничего не решает, его не сегодня-завтра снимут, точно знаю. Можно в санитарный контроль сунуться, к Жулёвой, но Жулёва ничего не подпишет без Укачкина. – Значит, к Укачкину? – Скорей, к Мишакову. – А он кто? – Новый человек, но сразу высоко сел. Да это не важно! – вздохнула Пружина, подразумевая под этим вздохом сложность районной чиновничьей иерархии. – В этом-то и дело, хорошие вы мои: у кого какая должность, на это смотреть не надо! Смотреть надо, кто реально решает вопросы. Мишаков – решает. Если он решит, то всё. – Значит, он нам и нужен, – сделал вывод Андрей Ильич. – В самом деле, Оль, устрой нам с ним встречу, – попросил Лев Ильич. – Я для него никто, – призналась Пружина. – Придется вам самостоятельно. – Ничего страшного! – воскликнул Вадик. – Подход к любому найти можно! Вы скажите, какой он человек? Пружина описала Мишакова: немного лысоватый, роста среднего, фигура не сказать, чтобы представительная, глаза... – Да нет, – сказал Вадик. – Мы имеем в виду психологический портрет! – и глянул при этом на Нестерова: дескать, не вам одному известны такие тонкости. Впрочем, Нестерова такое посягновение на его профессию не только не взволновало, но даже и не заинтересовало. Он внимательно разглядывал в своем стакане мутную жидкость, что в меню значилась как компот из сухофруктов, и, похоже, сравнивал ее с аналогичной жидкостью советских времен, вряд ли находя отличия. На вкус сравнить не решился. Андрей Ильич упростил вопрос Вадика: – Мы имеем в виду: на что он клюет, извините? – Клюет – это вы точно сказали. На рыбалку клюет! – сказала Пружина, и Андрей Ильич радостно подмигнул Нестерову: а я что говорил? – Большой мастер этого дела, – продолжала Пружина. – Если его уговорить поехать к вам на рыбалку, да баньку после этого, да с женщиной его симпатичной познакомить, он насчет, как бы это сказать... насчет любви большой специалист... и – дело сделано! Ну, может, и наличными сунуть ему: любовь-то пройдет, а деньги останутся. – Лучше бы без этого обойтись, – сказал Лев Ильич. – Обойдемся! – обнадежил его брат. – У нас психологическое оружие есть! Нестеров поморщился, а Пружина вгляделась в него и вдруг воскликнула: – А вас я знаю! Вы к нам приезжали лет десять назад, сеанс проводили. Но, между прочим, мне только хуже стало. – Вы ошиблись, – сухо сказал Нестеров, встал и пошел к выходу. Пошли за ним и Андрей Ильич с Вадиком. – Что ж, – теплым голосом сказал Лев Ильич, оставшись наедине с Ольгой Яковлевной. – Спасибо за совет, Оля. Ты нам только покажи его. – А чего показывать: у него на двери написано – Мишаков. – Вот тоже жизнь... Поговорить по-человечески некогда, – коснулся личного Лев Ильич. Пружина усмехнулась. – Понимаю. Дело превыше всего. Эх, мужики... Придет старость, начнете вспоминать, сколько счастья мимо ваших рук прошло из-за ваших дурацких дел, жалко станет – а поздно уже. Рад бы, как говорится, да уже нечем, извини за юмор. Ну ладно, пошли, работать пора! Они подвезли Ольгу Яковлевну обратно к администрации, а сами выждали, чтобы не вызвать подозрений, и тоже пошли в здание, нашли кабинет Мишакова и остановились перед ним в нерешительности. 5 Они нашли кабинет Мишакова и остановились перед ним в нерешительности. А Мишаков был не один, Мишаковых было двое. Потому что к нему приехал в гости брат Алексей Петрович. Алексей Петрович был старше Александра Петровича и очень похож внешне, но роль старшего брата издавна играл как раз младший, Александр. Он всегда был энергичней, решительней и честолюбивей. Старший, хоть и жил в областном Сарайске, но не продвинулся дальше начальника почтового отделения – должность, прямо скажем, не мужская. А младший, хоть и уехал в районный Полынск, достиг здесь больших успехов, административно продвинулся и впереди видел высокие должности не районного, а губернского масштаба. Мишаков-младший сейчас хлопал по плечу Мишакова-старшего и хвалил его: – Молодец, что приехал! Жаль, что утром, у меня сейчас не продохнуть. – Поезд так приходит... – улыбался старший Мишаков, любуясь порывистым младшим братом и оглядывая его просторный кабинет. – Ну, как ты вообще? – заботливо спросил младший. – Выглядишь неплохо! – Да уж. Язва у меня, – ответил старший. – Чем лечишь? – А, лечи не лечи – одна разница... – Ясно. По работе продвинулся? – А, продвигайся не продвигайся, одна разница... – и тут стоял на своей жизненной позиции старший. – Да и зачем? Сам себе хозяин. – Встряхнуться тебе надо! – воскликнул младший Мишаков. – Ничего, сейчас позвоню кому-нибудь из своих полевых командиров – будет тебе сегодня и рыбалка, и банька! – Да я не рыбак... – А что без жены приехал – отдельное спасибо, извини, хоть она у тебя и хорошая женщина. – Она будет, – сказал старший. – Работа задержала. Попозже приедет. – Ну приедет так приедет, ее моя Валя встретит, а мы пока с тобой по-братски, по-мужски... В наших селах такие, я тебе скажу, водятся экземп– ляры!.. И младший Мишаков начал описывать старшему, какие в наших селах водятся экземпляры. Но тут его прервал звонок телефона. Потом другой. Потом третий. Рабочий день разгорался. – Видишь, что делается? – пожаловался младший Мишаков. – Ты иди пока на воздух, мы тут садик образовали у администрации. А я срочные дела решу, всё организую – и присоединюсь. Или даже так: тебя возьмут, а я чуть позже подрулю. Ее? – Ее, – кивнул старший Мишаков. – Ну и о’кей тогда! Отдыхай! И старший Мишаков вышел. 6 Старший Мишаков вышел, братья Шаровы и Вадик, узнав его по описанию Пружиной (то есть приняв его за младшего брата), растерялись. Очень уж много народа вокруг. Да и не ожидали они, что он вдруг выйдет из кабинета. И Мишаков беспрепятственно ушел вдаль по коридору. А начальственный брат распоряжался по телефону: – Але, Петриченко? Как жизнь? Я чего звоню: давно в гостях у тебя не был. Ну. Не один, само собой. Нет, с братом. Значит, ассортимент обычный: рыбалочка, банька, красавицы твои расписные... Нюша помнит меня еще? Ну, я ей напомню! Анисовцы шли за Алексеем Петровичем, соблюдая расстояние. Нестеров тянулся последним. Тот вышел из здания – и они вышли. Тот сел на лавочку – они остановились в отдалении. Если бы их головы не были обуреваемы делом, они бы призадумались, с чего это начальник посреди рабочего дня выходит из кабинета, идет во двор и садится там отдыхать на виду у всех. Но, увы, им не показалось это несуразным. Они перешептывались. Андрей Ильич предлагал: – Подойдем: здравствуйте, мы из Анисовки, приезжайте к нам на рыбалку. – Сразу и на рыбалку! – не соглашался Лев Ильич. – Надо как-то... ну... как-то с подходом каким-то. – Обычное дело: о погоде сначала поговорить... – придумал Вадик. Лев Ильич отверг: – С начальством о погоде не говорят! И обратился к Нестерову. Не без иронии почему-то: – Что посоветуете? Нестеров не успел посоветовать: Мишаков-старший, посидев, встал, чтобы размяться. Андрей Ильич испугался: – Уйдет! – и решительно шагнул к Алексею Петровичу. – Здравствуйте! – бодро сказал он. – Отличная погода! – Да, благоприятствует, – согласился Мишаков. – Разрешите представиться: Андрей Ильич Шаров, глава администрации села Анисовка. – Мишаков, очень приятно! – улыбнулся Алексей Петрович и даже протянул руку для пожатия. И опять никто не обратил внимания на то, сколько нелепы эти добродушные действия начальника по отношению к фактическим подчиненным. Они ведь, хоть и руководители, не считая Вадика и Нестерова, но поселяне, а он – шишка районного масштаба! Андрей Ильич ободрился, пожал руку и отрекомендовал приблизившегося брата: – Лев Ильич, директор ОАО «Анисовка». Мы, так сказать, представители исполнительной и экономической власти. А это Вадим, он эксперт и медик, он обнаружил замечательную воду... Лев Ильич перебил его, посчитав, что Андрей Ильич слишком уж спешит: – Вода водой, а вот рыбалка у нас – исключительная! – Это хорошо, – сказал Мишаков дружелюбно. – Правда, я рыбалку не очень. Но на бережку посидеть... – Бережков у нас полно! – заверил Андрей Ильич. – Так, может, как-нибудь к нам? И на бережку посидим, и баньку устроим... – А-а, это вы от брата, значит? – догадался Мишаков-старший. Андрей Ильич понял по-своему и, глянув на Льва Ильича, сказал: – И от брата, и от себя лично. – Что ж, поехали, – легко сказал Алексей Петрович. Вадик чуть не подпрыгнул от радости: как быстро всё получилось! Лев Ильич взял Мишакова-старшего под руку и повел к машине. А у Андрея Ильича впервые зародилось что-то вроде подозрений. Он шел сзади с Вадиком и размышлял вслух: – А почему он сказал, что рыбалку не любит? – Маскируется, – уверенно ответил Вадик. – Как-то он быстро согласился, – продолжал сомневаться Андрей Ильич. Вадик и тут успокоил: – Андрей Ильич, вы сам рыбак: если вас зовут на хорошую ловлю, вы соглашаетесь? – Само собой! Но как-то не похож он на рыбака всё-таки... – А что, у рыбака есть какие-то приметы? – спросил Вадик с неподдельным интересом будущего криминалиста. – Как тебе сказать... Взгляд. Взгляд у него не горит. Правда ведь? – обернулся Андрей Ильич к идущему сзади Нестерову. – Если психологически? – Я тоже не рыбак, – ответил Нестеров. И наши анисовцы увезли лже-Мишакова. 7 Наши анисовцы увезли лже-Мишакова. В машине Андрей Ильич взглядом призывал Нестерова начать действовать. Нестеров скорее шутливо, чем всерьез, уставился лже-Мишакову в затылок. И тот вдруг обернулся. Обернулся, посмотрел именно на Нестерова, что все отметили, и именно ему, а не кому-то другому, сказал: – Красивые места! Андрей Ильич радостно насторожился: неужели уже получается? Нестеров отрицательно покачал головой: еще рано. Въехав в село, остановились у магазина. Андрей Ильич вбежал к Шуре и приказал: – Быстро: коньяк, водку, закусить чего-нибудь, короче, пикник намечается. – Сделаем! Шура начала выставлять на прилавок все требуемое, а Андрей Ильич присматривался к ней необычным взглядом и сделал неожиданный вывод: – А ведь ты интересная женщина, Александра! В смысле внешности. – Это вы к чему? – растерялась Шура. – Да вообще. Мы вот гостя привезли, нужный человек. А он говорит: где, говорит, красавицы в русском селе? Неужели, говорит, исчезли? – Пусть получше посмотрит! – обиделась Шура за красавиц в русском селе. – И я о том же! Ты вот что, Шура. Закрой-ка ты магазин на пару часов и присоединяйся к нам. Шура женщина хоть и веселая, легкая, но гордая. Она спросила: – Это в каком же качестве? – Ты что подумала? – воскликнул Андрей Иль– ич. – Просто побудешь с нами! В качестве, если хочешь, доказательства женской красоты в русском селе. – И как он убеждаться будет? Глазами или наощупь? Я лишнего никому не позволю! – Ничего лишнего! Говорю же: чисто внешнее общение! Когда вот международные делегации приглашают, туда часто артистов зовут – кто помоложе и посимпатичней. Ты, кстати, и поёшь. – Пою вообще-то... – смягчилась Шура. – Так в чем вопрос?! И Шура, заперев магазин, присоединилась к компании. Лже-Мишаков (которого с этого момента будем звать просто Мишаковым) ее появление встретил с явным одобрением, хотя и скромным. То есть посматривал, но не пялился. Приехали к дому Андрея Ильича, вышли. – Покормить сначала надо человека, снасти ему свои покажи, – тихо сказал Лев Ильич брату. – А я пока Ольге позвоню. – Зачем? – Да спрошу хотя бы, как его имя-отчество, мы ведь даже не узнали! На табличке только инициалы были: А.П. – Тоже верно, – согласился Андрей Ильич и попросил Шуру, чтобы она помогла пока Инне накрыть на стол. А сам повел Мишакова в сарай, где, гордясь, показал ему удочки разных размеров и видов. – Жена иногда ругается: все деньги на это баловство просаживаю! Но если уж ловить – так ловить. На палку с веревкой тоже можно, но что поймается, вот вопрос! Оцените! – Андрей Ильич вытянул перед собой удочку с телескопическим удилищем и прищурил глаз, словно прицеливаясь. Мишаков довольно равнодушно сказал: – Да... Длинная... Тут появился Лев Ильич. – Ну что, Александр Петрович, сначала позавтракаем? – Алексей Петрович, извините, – поправил Мишаков. – Да, конечно. Не расслышал... В смысле... Всё на столе уже. 8 Всё уже было на столе, женщины радушничали, мужчины тут же разлили водку. Мишаков заколебался. – Я днем как-то... И язва, понимаете ли... – А вот у нас вода... – начал было Вадик, но Лев Ильич упредил: – И хорошо! То есть плохо, конечно, но у меня у самого язва, мы коллеги с вами, так сказать, вам же, наверно, врачи говорили: понемногу можно! Правда ведь? – обратился он к Нестерову и пояснил Мишакову: – Александр Юрьевич у нас врач широкого профиля. – Понемногу можно всё и всем, – сказал Нестеров, которого сначала очень томила его странная роль, а потом он прибегнул к испытанному способу: ищи в скучном смешное. Вот он и находил. – Ну, если врач советует... – сказал Мишаков, берясь за рюмку, а Лев Ильич встал: – Предлагаю тост! За наши истоки, откуда мы все идем, то есть – за село! Родина – родник, в школе учили, как вы помните. Отсюда все начинается! – Отличный тост! – одобрил Мишаков. – Я вот всю жизнь живу в городе и всю жизнь мечтаю переехать в деревню. И вообще чувствую себя больше таким... как бы сказать... народным, что ли, деревенским фактически! – Это очень важно, когда народом руководишь. По себе знаю! – поддержал Лев Ильич. – Да какой у меня народ? – махнул рукой Мишаков. – Коллектив маленький. Но сплоченный, это правда. И вообще, связь – это первое дело! Как бы жизнь не шла, а люди без связи не могут, правильно? – этот вопрос он задал сидящей рядом Шуре. Шура смутилась: – Это смотря какая связь. Некоторые связи, знаете ли... Мишаков, не заметив ее смущения, продолжал с чистой душой говорить о любимом деле: – Приятно иногда сознавать: сидишь себе в своем кабинете, не такая уж большая должность, но всё равно через тебя, как бы это сказать... Нити проходят, понимаете? Со всей страны и дальше! – Это уже явно второй тост! – догадался Лев Ильич. – За дружескую связь между людьми! Позавтракав и опрокинув еще по две-три рюмки, пошли к реке. Вадик в качестве экскурсовода описывал окружающую местность. Шура шла сбоку, помахивая веточкой. А братья Шаровы следовали сзади, переговариваясь. – Умный человек! – сказал Лев Ильич. – Дал понять, что имеет везде связи. Может, заодно попросить, чтобы дорогу не строили? – Это слишком. А мужик тертый, это видно, вопрос умеет поставить. Маленький коллектив, говорит, но весь подо мной. Вроде того: вся районная администрация ему фактически подчиняется. – Кто его знает, может, оно так и есть? – Тем лучше для нас. Не отставайте, Александр Юрьевич! – обернулся Андрей Ильич к Нестерову, и вовремя. Нестеров в это время увидел идущую по улице Нину и хотел было направиться к ней. Но колебался. Обращение Андрея Ильича облегчило ему выбор, он решил встретиться и поговорить с этой девушкой в более бодром состоянии духа. Они пришли к реке, расположились. 9 Расположились, и Лев Ильич удалился на время, сославшись на производственные дела. Андрей Ильич расставил удочки. Шура села в сторонке, продолжая отмахиваться. А Нестеров и Вадик легли на траву. Вадик посматривал на Нестерова. Ему хотелось пообщаться с ним: все-таки интеллигентный человек, да еще представитель особой профессии. Но он чувствовал в Нестерове какую-то отчужденность – и правильно чувствовал. Нестеров совсем неинтеллигентно злился на окружающих и на себя, не понимая, что он тут делает. Меж тем рыбная ловля с одной стороны ладилась, с другой – не совсем. Андрей Ильич таскал рыбку за рыбкой, а у Мишакова – ничего. Андрей Ильич и поплавки незаметно приспускал, чтобы крючки были почти на поверхности, и наживки прилаживал кое-как, чтобы их тут же смыло, и дергал слишком быстро, едва рыбешка ткнется носом в крючок – ничего не помогало. Рыба будто нарочно шла косяками к его удочкам, хватала чуть ли не голые крючки, торопясь нанизаться губой, едва он соберется дернуть. Мишакову же ничего не шло. А если и прибьется шальной малек, то пока Мишаков догадается, что пора уже подсечь, рыбешка успевает преспокойно объесть наживку, над водой болтается пустой крючок, а Мишаков, ничуть не огорчаясь, смеется. Андрея Ильича, как истого рыбака, такое поведение не может не раздражать, но он терпит. Вот Мишаков в очередной раз выдернул вместо рыбины только всплеск воды. – Что-то я какой-то неудачливый! – сказал он. – Просто день такой, – хмуро успокоил Андрей Ильич. – У меня тоже не очень идет. – Как же не идет, вон как вы таскаете! – Мелочь, ерунда. Временное явление. Три дурных пескарика забрели, вот и всё. – Опять клюет! – указал на одну из его удочек Мишаков. – Это так... Волной качает. – Клюет, клюет, тащите! – Если для очистки совести... Андрей Ильич, нарочно помедлив, небрежно подсек – и над водой засверкал, трепыхаясь, матерый окунь размером в полторы ладони. – Знаете, я не удивляюсь, – сказал Мишаков действительно без всякой обиды. – У меня вечно так. Брат мне говорит: тебе честолюбия не хватает. А я ему говорю: зачем оно мне? Или он еще говорит: ты, говорит, невезучий. Это как посмотреть! Вот путевки у нас, давно было дело, распределяли. На юг. Мне не досталось, а Прошкину, бездельнику, досталось. Он меня даже дразнил. Ну и что? Утонул там Прошкин по пьяному делу! Или вот машину в ремонт я поставил, никак не сделают. Плохо? Обратно как сказать. Зато могу спокойно выпить, правильно? И не думать, что меня милиция на дороге остановит. Или квартиры распределяли еще в советское время, если помните. Тоже по жребию. Самая плохая, угловая на первом этаже, – кому достанется? Мишакову, даже и гадать не надо! И опять вроде плохо? Но я под окошком палисадник развел, цветы всякие. То есть получается, кому что плохо, мне выходит хорошо! У вас опять клюет. А Шура, скучая не меньше Нестерова, решила, что с нее хватит развлечений. Встала и пошла прочь от берега. Андрей Ильич тут же догнал ее. – Ты куда это? – тихо спросил он, с улыбкой глядя в сторону Мишакова. – А что мне делать? Вас рыба интересует. – Нас все интересует. В смысле – его. Ты что, не можешь культурный разговор с человеком организовать? Шура повела плечом: – Я как-то привыкла, что мужчины мне сами всё организовывают. – Ну-ну, не капризничай, я тебя прошу! Алексей Петрович, – обратился Андрей Ильич к Мишакову, – а вы народные песни любите? – Обожаю! – А Шура вот у нас поет! Заводи, Шура! – Извините, одна ни пить, ни петь не умею, – Шуре показалось, что ее рекомендуют не как женщину, а как концертный номер. – А мы подтянем! – тут же пообещал Андрей Ильич. Мишаков глянул на реку: – Рыбу не распугаем? – Она у нас привычная! – заверил Андрей Ильич. – Она даже лучше ловиться начнет. Андрей Ильич налил всем по стаканчику. Выпили, закусили. Шура, подумав, затянула что-то популярное. Вроде: «жениха хотела, вот и залетела, ла-ла-ла-ла-ла». Но на втором куплете подумала, что это, пожалуй, не совсем народная песня. Завела другую: «черный бумер, черный бумер»... но опять осеклась – и эта не та. Нестеров усмехнулся и подсказал: – «Вон кто-то с горочки спустился». – Ой, правда! – обрадовалась Шура и заголосила что было мочи. Мишаков присоединился. Его разобрало. Выпив сразу полстакана, он запел громче Шуры, беспощадно при этом перевирая слова и мелодию. Шура морщилась, но Андрей Ильич приказывал ей глазами: терпи! Вадик тоже терпел, отвернулся, плечи его слегка подрагивали. Но вот песня кончилась, и Андрей Ильич, считая, что теперь самый удачный момент для психологической обработки, мимикой попросил Нестерова приступить. Нестеров приступил. Внутренне смеясь, но с серьезной физиономией, он сказал Мишакову: – Видно, Алексей Петрович, что вы близки к народу. – Еще бы! Я очень народный человек! – похвалился Мишаков. – Нам бы всем поближе к природе, к натуральному. И болезней было бы меньше. Сердечных, желудочных. Я давно заметил: язва, например, возникает оттого, что человек не всегда правильно относится к себе. И к другим. Просто прямая зависимость: чем больше человек делает добра, тем меньше он склонен к желудочно-кишечным заболеваниям. Этот благоглупый текст (ибо тексты психотерапевтов такими и обязаны быть) Нестеров произнес задушевно, почти вкрадчиво, а Мишаков слушал простодушно и завороженно, не сводя глаз с Нестерова. Андрей Ильич даже подумал: не заговорить ли прямо сейчас о роднике? Но тут зазвонил мобильный телефон Мишакова. И тут же умолк. Мишаков достал его из кармана посмотрел: – Что-то у вас с сетью... – А вы на горку поднимитесь, – посоветовал Андрей Ильич. Мишаков встал на ноги, пошатнулся, вздохнул и сказал: – Если не дозвонюсь, надо ехать. А то... Забеспокоятся... И побрел на горку. – Нет, вы всё-таки мастер! – сказал Андрей Ильич Нестерову. – Он на вас уже как удав на кролика смотрит! То есть наоборот. Шура, ты тоже молодец. Я тебя прошу, пока он там один, ты подойди к нему. То-се, разговорчик интересный. Нельзя его сейчас отпустить! – А я-то при чем? – нахмурилась Шура. – Если вы на то намекаете, про что я думаю, то я ведь и обидеться могу! – Кто намекает? Я тебе прямо говорю: надо мужчине заморочить мозги! Так сказать, выдать ему аванс, но без получки! Ты начнешь, Александр Юрьевич поддержит! – Если так, то я запросто! – согласилась Шура. Она считала, что морочить мозги мужчинам – ее призвание. 10 Шура считала, что морочить мозги мужчинам – ее призвание, поэтому подошла к Мишакову с неподдельным интересом. А он все не мог дозвониться. Сел на траву, чтобы было удобней, держал трубку обеими руками, один глаз прикрыл для сосредоточенности. – Никак? – посочувствовала Шура. – Вроде есть связь, а начинаю номер набирать – пропадает! – Вот моя жизнь такая, – тут же нашла похожесть судьбы Шура. – В каком смысле? – спросил Мишаков, глядя на обнаженные руки женщины. – Да тоже: то есть связь, то ее нету. Главное, когда не надо, она точно есть, а когда надо, тогда ее и нету. Или так: с кем не надо – пожалуйста, есть связь, а с кем надо – никакой связи. Обидно. – Очень красиво вы говорите, – даже сквозь хмель сумел оценить Мишаков. – Так я не только на внешность красивая. Вообще-то что человеку надо? – Шура указала на телефон. – Чтобы в этой штуке были папа, мама, муж или жена, дети. И всё. А мы сроду понапихаем сто человек, а сунешься поговорить с кем-нибудь по душам – и некому позвонить! Мишаков был потрясен мудростью сельской женщины. – Шура! Как вы сказали! В самом деле иногда так и хочется – взять и выкинуть всю прошлую жизнь! – И он размахнулся, чтобы немедля исполнить желание, выкинуть прошлую жизнь вместе с телефоном. Шура удержала его отчаянную, но слабую руку. – Алексей Петрович, не торопитесь! Это всегда успеется! – Выкину! Ничего в ней хорошего, если подумать! – упорствовал Мишаков. И выкинул бы, пожалуй, но телефон в это время зазвонил. Мишаков удивленно поднес трубку к уху. – Маша? Ты как дозвонилась? А я тут... В гости меня... Хорошие люди... Едешь уже? Это хорошо. Да ты что? Я что, враг себе? В рот не брал!.. Нет, ты... Я же говорю... Маша... Видимо, там отключились, не поверив ему. Он уронил руку. – Жена? – спросила Шура деликатно, без осуждения, да и как осуждать, если такая неприятность у человека. – Видите, какая связь интересная? От нас не достает, а к нам, пожалуйста. – Она везде достанет. Так. Пора мне. – Мишаков поднялся и обратился к Андрею Ильичу. – Будьте любезны, как вас, извините! Мне бы машину организовать. – Куда это вы? А пообедать? – Извините, я и так... Перебрал... – А вот как раз и в себя придете, закусите. Мишаков, подумав, тряхнул головой: – Пожалуй, это резон. Только недолго. Шура взяла Мишакова под руку, повела его. Андрей Ильич, Вадик и Нестеров шли сзади. Нестеров, изнемогая от идиотизма ситуации, сказал: – Может, я уже не нужен? Человек выпил. В таком состоянии он ничего не воспринимает. – Ничего, сейчас протрезвеет, и опять попробуем. Очень вас прошу, Александр Юрьевич. А Вадик заявил: – Я не знаю, как насчет женского воздействия или психотерапии, но если вы не хотите, чтобы он уехал, то я могу обеспечить. – Это как? – Не вполне законно, но вполне действенно! Сейчас я сбегаю в медпункт, возьму один порошочек. Нашему гостю будет не очень хорошо. В области желудочно-кишечного тракта. Андрей Ильич поморщился: – Понос, что ли? Так и говори! А зачем? – А затем, что мы тут же его ведем к роднику, наливаем ему водички – и у него всё пройдет. – А если не пройдет? – Гарантирую – пройдет! Вадик побежал к медпункту, а Мишаков отклеился от Шуры, подошел к Андрею Ильичу и сказал: – Я вас попрошу... Шура женщина хорошая, но... Люди кругом... Мало ли. Подумают что-нибудь, донесут. – Нет проблем! – Андрей Ильич сделал страшные глаза Шуре и показал ими направление: удались! Та удивилась и обиделась. Гордо повернулась и ушла, ни разу не обернувшись. Мишаков, кстати, ее совсем не заинтересовал. Он, может, настоящую женщину впервые в жизни видит, а результатов – никаких. Пустой мужчина. Оставшиеся Мишаков, Андрей Ильич и Нестеров отправились обедать. 11 Мишаков, Андрей Ильич и Нестеров отправились обедать. Вскоре к ним присоединился Вадик. Мишаков ел старательно, чтобы вытолкать объемом пищи скопившийся хмель. Вадику не составило труда незаметно подсыпать ему порошок. Стали ждать результата. Но время шло – результата не было. Видимо, борьба пищи с алкоголем была мощной, и дополнительные ингредиенты не сразу смогли принять участие в этой битве. Но вот Мишаков вдруг выпрямился и застыл. Прислушался к себе. – Что? – с надеждой спросил Андрей Ильич. Надежда его тут же оправдалась. – Мне бы отлучиться, – выдавил Мишаков, пунцовея. – Пожалуйста. Пойдемте, провожу. – Я сам. Вы только покажите. Андрей Ильич вывел его и показал деревянное строение в глубине сада. Мишаков скрылся там. Его не было долго. Подошел Лев Ильич, освободившийся от дел, узнал о плане Вадика и назвал это авантюрой. Но когда Мишаков наконец появился и его повели к роднику лечиться, он присоединился, чтобы не допустить еще чего-нибудь несанкционированного. Нестеров, считая, что его миссия окончательно исчерпана, в очередной раз собрался удалиться. На этот раз его не отпустил Лев Ильич. Он не очень верил в то, что способности Нестерова помогут в данном случае, но, поскольку был настроен по отношению к психотерапевту неприязненно, воспользовался возможностью доставить ему неудовольствие. Злорадный поступок, не спорим, но все мы люди. Мишаков, обессилевший от обильной еды и ее результатов, шел покорно. Привели к роднику, Вадик наполнил стакан водой, незаметно всыпал туда противоядие, подал Мишакову. Мишаков выпил и лег на траву. – Легче? – нетерпеливо спрашивал Вадик. – Нет еще... – А сейчас? Вскоре подействовало. Мишаков сел, покрутил головой: – Фу... Отошло... Надо же! Все радостно переглянулись. Лев Ильич решил, что пора. – В этом и суть, Алексей Петрович! Подлинная целебная минеральная вода! – сказал он. – Даже удивительно, – отдувался Мишаков. – Можно наладить промышленное производство! Тем более мощности есть – винный завод простаивает фактически! Мишаков одобрил: – Дело хорошее! Лев Ильич тут же достал из портфеля папку. – Мы даже бумаги подготовили. Остается подписать – и всё. – Рад за вас, – сказал Мишаков, рассеянно беря подсунутую папку. – Действительно замечательное дело. Чудодейственная вода. – Вы посмотрите, посмотрите! Мишаков, слегка недоумевая, поворошил бумаги, бормоча: – Стоящее дело, стоящее... Андрей Ильич достал ручку: – Так, может, сразу и... И умоляюще поглядел на Нестерова: дескать, вон он, твой момент, действуй! Нестеров его понял. Понимал он также, что шансов на успех нет. И, продолжая внутренне усмехаться, хоть и с возрастающим раздражением, подхватил: – И вам станет гораздо легче! Я уже говорил: хорошие дела облегчают соматические состояния. Ведь это для людей. Я бы одобрил, не задумываясь. – Одобряю! – сказал Мишаков. И вернул папку. Братья Шаровы переглянулись: опытный, собака, на словах-то одобрил, но ничего не подписал! Осторожный! Однако соглашаться с поражением не хотелось. Андрей Ильич налил и поднес Мишакову водки, говоря: – Теперь немного выпить, потом в баньку – и будете как новенький! – Не надо бы, – с сомнением посмотрел на стакан Мишаков. – Зафиксировать облегчение! – оправдал водку Вадик врачебным голосом. – Нет, знаете... Жена звонила, будет ждать. – Всех нас жены ждут. Жен много, а жизнь одна! – вывел формулу Андрей Ильич. Но тут глаза Мишакова как-то странно остекленели. – Что такое? Опять плохо? – встревожился Андрей Ильич. Мишаков молчал и смотрел. Все обернулись. На опушке леса стояла Нина с веткой в руке и венком полевых цветов на голове. Она показалась волшебно прекрасной и тем, кто ее знал, а уж Мишакову тем более. Он просто обомлел. Дыхание у него перехватило. И он сам не заметил, как осадил полный стакан, после чего зажмурился, а когда проморгался, вытер набежавшие от крепкого напитка слезы, Нина уже исчезла. – Что это было? – спросил он. Вадик неохотно ответил: – Это так... Одна девушка... Нестеров неожиданно встал и пошел в лес. – Александр Юрьевич! Вы куда? – окликнул его Андрей Ильич. Нестеров не ответил. – Бывает же на свете, – пригорюнился Мишаков. – И ведь кого-то она любит, а? А у нас... А, катись оно всё! В баню, говорите? Хочу в баню! – воскликнул он так отчаянно, будто решился не в баню, а в самое пекло. А Нестеров продирался сквозь кусты, ему казалось, что он видит впереди мелькающие цветы на голове Нины. Выбрался к крутому берегу реки. Никого. Долго сидел, озираясь. Видел сверху, как братья Шаровы и Вадик повели Мишакова к бане. 12 Братья Шаровы и Вадик повели Мишакова к бане. Она была приготовлена, жарко натоплена. Мишаков бросился в этот жар. По тому, как он хлестал себя веником, не соблюдая осторожности, сидя на верхней ступеньке, видно было, что парильщик он никудышный, неопытный. Скоро сомлеет. Но Мишаков, однако, не сомлел, хлестался всё яростней, просил братьев себя обработать. И они уже изрядно притомились. Меж тем дело шло к вечеру. Младший Мишаков неустанно названивал брату, пытаясь понять, куда он делся. То недоступен, то не отвечает. Наконец Александр Петрович сообразил, что дело серьезное, и позвал капитана Терепаева. Тот прибыл, весь потный от жары и своей тучности. Спросил: – Какое это у тебя дело, что по телефону нельзя сказать? – Будешь смеяться, хотя ничего смешного. Брат у меня пропал, – огорошил его Александр Петрович. – Действительно, смешно. Рассказывай. – Приехал он ко мне погостить. Утром приехал. Утром у меня, сам понимаешь, работы море. Я позвонил Петриченко в «Рассвет», чтобы за братом приехали, рыбалку ему устроили, то-се, а я бы вечером сам... А он исчез. – Когда? – Утром и исчез. Вышел от меня – и с концами. Я прямо не знаю, что думать. Телефон не отвечает. Ерунда какая-то. Терепаев подумал и выдвинул версию: – В заложники не могли взять? – Его? Зачем? Выкуп с семьи потребовать? Он живет очень скромно, всю жизнь на почте работает, хоть и начальник отделения связи, но деньги крошечные. – Да не с семьи выкуп, а с тебя. Ты-то не на почте работаешь, у тебя деньги водятся. Мишаков-младший рассердился: – Насчет слухов про мои деньги... – Ладно, ладно, мы не у прокурора! Может такое быть? – Вряд ли. Хотя... Но ведь не звонит никто, ничего не требуют! – Доводят до нервного срыва, обычная практика, – уверенно сказал Терепаев. – Так. Кто его видел последним? – Я и видел. Вышел от меня и пропал. – Не сразу же пропал, тут всё-таки не темный лес. Кто-то еще его видел, ты спрашивал? – Нет. Да и неудобно как-то. – Ну, уж решай – или тебе неудобно, или ищем брата. – Ищем! – Тогда сейчас будем звонить и опрашивать. Приметы какие? – Приметы... Да на меня он вообще-то похож... Терепаев тут же насторожился. – Ты чего? – невольно усмехнулся Александр Петрович. – Ты чего подумал? Что это меня хотели? – Не исключаю. Враги есть у тебя? – У какого честного человека их нет? – Если мы будем исходить из того, что ты честный, – заметил Терепаев, – то следствие сразу зайдет в тупик! – Ну, знаешь... – Ладно, ладно. Уж и пошутить нельзя. Давай обзванивать народ. 13 Они начали обзванивать народ, а потерявшийся Мишаков-старший продолжал париться. В предбанник вывалились один за другим братья Шаровы. – Такой с виду хлипкий человек, а парится как зверь! – удивлялся Андрей Ильич. – Не говори, – глотал воздух Лев Ильич. – Что будем дальше делать? – Дожимать. Сейчас опять идем ко мне... – Ко мне, – поправил Лев Ильич. – У тебя он уже два раза был. А у меня семья на отдыхе, простор, делай что хочешь. Красавицу бы ему какую для общества. Шура ему, похоже, не понравилась. Нину разве? – Если ей прямо сказать – не пойдет. Надо пригласить вместе с Вадиком. Тогда и Нестеров может прийти, он вроде на нее глаз положил. – Опять ты с экстрасенсом своим! Нет от него никакого толка! – Еще как есть! Ты просто не видел, он его у реки чуть в транс не ввел, жаль, телефон в это время зазвонил. – Ладно, попробуем еще... Порешив на этом, братья пошли вызволять Мишакова, пока тот совсем не запарился. А Терепаев и Мишаков-младший, обзвонив многих сотрудников администрации, наконец напали на след: начальник хозяйственного управления Яковлев видел, как Алексея Петровича усадили в машину и увезли. – Силой? – спросил Терепаев. – Да нет вроде. – Так. Тогда давай описывай их. Если из нашего района, отыщем. Я тут каждого в лицо знаю! И Яковлев принялся описывать. Терепаев слушал, и лицо его одновременно и прояснялось, и озадачивалось. – Ничего не понимаю! – сказал он. Тут ход расследования был нарушен: в кабинет Мишакова-младшего вошла Маша, жена пропавшего брата. Женщина высокая, худая и строгая. – Маша? Уже приехала? – растерянно вымолвил Александр Петрович. – Где Алексей? – нервно спросила Маша. – Что происходит вообще? Звоню ему: говорит – в гостях, а сам уже лыка не вяжет, а потом вообще дозвониться не могу. У кого в гостях? Вале твоей позвонила, а она его в глаза не видела! Куда дел, только не ври! – Я не вру, Маша, просто... – Как знала, не хотела его одного отпускать! – шумела Маша. – У тебя, Александр, извини за прямоту, репутация в моем мнении самая отрицательная! Как с тобой Валя живет, не понимаю? Кобель ты и пьяница, в глаза тебе говорю! Куда Алексея дел, отвечай! Терепаев пришел на выручку, заодно сбивая бытовой настрой этой скандальной сцены, и спросил женщину сугубо официально: – Насколько я понимаю, вы жена Алексея Петровича? – Правильно понимаете! – Тогда сядьте и успокойтесь. Пропал ваш муж. Мишакова не села, а просто упала на стул. – Как пропал? Куда пропал? – Это мы как раз и выясняем. Маша запричитала: – Так и знала! Так и знала! Когда дома и на работе – тихий человек! Стоит куда поехать – вечно какая-нибудь история! Найду, просто все последние волосы ему повыдергаю! Мишаков-младший невольно пригладил на голове свои негустые волосы и попытался успокоить: – Зачем так, Маша? Тут, может, политическое дело. Может, его вообще в заложники взяли. – Господи! – испугалась Маша. – Ничего, – утешил ее Терепаев. – Будем надеяться, что он еще живой. Подозрительно одно: не звонят! Маша поползла со стула. Терепаев и младший Мишаков бросились поднимать женщину. А братья Шаровы в это же самое время, напротив, опускали Мишакова-старшего на землю. 14 Братья Шаровы опускали Мишакова-старшего на землю возле дома Льва Ильича, потому что он пожелал отдохнуть на свежем воздухе. К тому же он увидел в саду Нину. Правда, тут же угрюмо расположились и Нестеров с Вадиком, но Мишаков не обратил на них внимания. Братья ушли в дом. А Мишаков, немного посидев на траве, нашел в себе силы переместиться на лавку, где была Нина. Тут только он заметил Вадика. Долго смотрел на него, вспоминая. Вспомнил и обрадовался: – Молодой человек, извините, мне бы еще воды целебной! – Вам хватит, – хмуро сказал Вадик. – Ладно. Девушка! Что я хочу сказать... – уставился Мишаков в щеку Нины, но Вадик вдруг тоже обратился к ней: – Нин, нам пора, – и объяснил Мишакову: – Извините, нас ждут в другом месте. Нина пожала плечами и пошла с Вадиком. Через несколько шагов спросила: – Где это нас ждут? – Да просто противно. За кого они тебя принимают? – Кто? – не поняла Нина. – Просто позвали. – Может, тебе там интересно? С этим начальником? Или с Нестеровым? – Нет. И чего ты злишься? – Я? Да ничего я не злюсь, – смутился Вадик. А Мишаков завел беседу с Нестеровым – потому что с кем же еще? Никого больше не осталось. А говорить хотелось – очень. – Знаете, у меня такие девушки тоже есть в коллективе! – гордо сказал Мишаков. – В смысле – молоденькие тоже. И тоже красавицы, между прочим! И я их всех – вот так держу! – он сжал кулак. – Пятнадцать женщин – и все тут! Я только вхожу, и они сразу – молчат. А две прямо передрались из-за меня. Серьезно. Но я руководитель! Я на виду! Их много, а я один, правильно? Одна прямо на всё из-за меня готова. Даша, красивая девушка, в институте заочно учится. И как мужчина я ее понимаю. Но коллектив наблюдает! Понимаете? Я ей так и сказал: Маша... – Даша, – напомнил Нестеров. – А? Ну да. Маша – это другая. Тоже как кошка влюбилась. – Он хихикнул. – Проходу не дают! Я ей говорю: Даша! Даша, говорю! И смотрю вот так... Вот так в глаза. Вот как на вас. Действует? – Очень, – не стал возражать Нестеров. – То-то! – расправил грудь Мишаков. Но тут же вдруг согнулся, обхватил голову руками и заплакал. Прямо-таки зарыдал. – Если б вы знали! Если б вы знали, что за жизнь у меня! Что за жизнь! Жена пилит – мало зарабатываю... Коллектив не уважает... Дети родные не уважают, считают, что женской профессией занимаюсь! А я ее люблю!.. Но это неважно! Жизнь проходит... а у меня ни разу... ни одного разочка... не было красивой женщины! Ни одной!.. Понимаете? Такой, как эта Нина! Это ужасно! У вас были такие девушки? – Нет, – соврал Нестеров не из скромности, а во избежание развития темы. И отчасти от сострадания. – Правда? – Правда. – Это утешает. Я сейчас задам вам вопрос как врачу. – Пожалуйста. – Скажите, зачем жить? Нестеров терпеть не мог пьяных разговоров – особенно на такие темы. Он промолчал. Мишаков ждал, ждал ответа – и уронил голову, сказав: – Я так и думал. А братья Шаровы не появлялись. 15 Братья Шаровы не появлялись, потому что не знали, как появиться – и с чем. – Ни черта у твоего экстрасенса не получится! – сказал Лев Ильич. – Похоже на то... Черт, жалко отпускать вот так. Подготовили, обработали. Эта женщина, твоя знакомая, говорила – денег дать. Может, попробуем? Возьмет и уже не отвертится тогда, всё подпишет! – Черт его знает... Давно я этим не занимался. Это, между прочим, целое искусство! – Ты мне объясняешь? – обиделся Андрей Ильич. – Найди мне в России человека, который не умеет взятки давать! – Хочешь сказать, ты умеешь? – поймал его на слове Лев Ильич. – Да легко! – А попробуем! – предложил Лев Ильич. – Вот я – Мишаков. Давай, выйди и зайди. Будто с деньгами. Интересно будет посмотреть. – Запросто! Андрей Ильич вышел, постучал и вошел. Вид у него был скромный и любезный. Лев Ильич, наоборот, напустил на себя важности и развалился в кресле. – Можно? – спросил Андрей Ильич. – Почему без доклада? – осадил его Лев Ильич. – Ладно тебе, мы же тут давать будем, а не в его кабинете! – Ты с кем это разговариваешь?! – не выходил из роли Лев Ильич. Андрей Ильич мысленно согласился: надо соблюдать правила игры. – Извините. Я, Алексей Петрович, что хочу сказать. Я хочу сказать, что... Дело такое, всех касается. Природные ресурсы. Здоровье людей опять же, понимаете? – Не понимаю! – куражился Лев Ильич. – Вы по делу пришли или про ресурсы рассказывать? – По делу, само собой. – Излагайте! – Дело такое... В общем... Короче... Не откажите... Мы в свою очередь... Ну, как водится.... По обычаю... Тут Андрей Ильич изобразил, что кладет на стол деньги. Лев Ильич вскочил и смахнул воображаемые деньги со стола. – Это что такое? Уберите эту гадость! – закричал он в праведном гневе. Андрей Ильич даже слегка испугался. Но тут же пришел в себя и спросил: – Это ты как кто говоришь? Как он или как сам? – И как он, и как сам. Кто так дает, Андрей? Ты же сам весь трясешься и боишься, будто ты преступник, будто ты плохое дело делаешь! – А что, хорошее, что ли? – Вот! – поднял палец опытный Лев Ильич. – В этом и ошибка! Ты ведешь себя как преступник, и он себя тоже почувствует преступником! И испугается! Давать надо смело и просто! И именно так, будто оба вы делаете хорошее дело! На пользу Родине! Потому что у нас взяточник хоть совести не имеет, но душа у него есть! И ему в душе надо чувствовать, что он пусть и берет, но берет для пользы дела! Что, не так? – Ты теоретик, я смотрю! А попробуй сам! Вот теперь я – Мишаков. Пробуй. – И попробую! Они поменялись местами. Лев Ильич бодро вышел. Бодро постучал, бодро вошел. – Вечер добрый, Алексей Петрович! – Да ничего доброго. С чем пришли? Лев Ильич энергично приблизился, сел перед братом и сказал, проникновенно глядя ему в глаза: – Воду мы нашли, понимаете ли. Минеральную, полезную. Хотим начать ее разливать в бутылки и продавать. Недорого. Всем ведь хорошо будет. И людям, и нам, то есть в Анисовке, и с районом сможем взаимодействовать как партнеры. Достойно, так сказать. День города вот скоро будет, мы со своей стороны можем поучаствовать. Чтобы всё было красиво, масштабно. Праздник для людей всё-таки. Перечислять долго, а мы вот – некоторую сумму наличными. В фонд праздника. Лев Ильич достал из кармана бумажник, на этот раз с настоящими деньгами, и положил перед Андреем Ильичем. Андрей Ильич даже не глянул. – В чем дело? – спросил Лев Ильич. – Не возьму. – Это ты за него или за себя? – За него. Не возьмет. – Почему это? – А нипочему. Не возьмет – и всё. И что тогда? – Андрей Ильич подумал и сказал: – Надо Нестерова попросить. – Полечить тебя его надо просить! – Ты же видел: мы оба не умеем! – убеждал Андрей Ильич. – А он это разыграет как это... Ну, как психологическое упражнение. У него такая профессия, что он к человеку должен уметь с любым вопросом подъехать! – Черт с вами! Я чувствую, мне тоже лечиться пора! – махнул рукой Лев Ильич. Он достал из секретного места некоторое количество денег, завернул их в газету. Получился довольно большой сверток, но для маскировки так было даже лучше. Как бы и не деньги, потому что столько денег не дают. Не рублевыми же купюрами (которых давно и нет к тому же)! Братья вышли из дома. 16 Братья вышли из дома и направились к Мишакову, который дремал, согбенно сидя на лавке, а Нестеров без особой внимательности и заботы смотрел за тем, чтобы тот не тюкнулся со всего маху о землю. Увидев братьев, он встал. – Надеюсь, я свободен? – Подождите еще минутку, – попросил Андрей Ильич. – Мы тут хотим... Ну, короче, денег ему дать. – Взятку? – Сразу и взятку! – обиделся Андрей Ильич. – Мы что, коррупционеры какие? Мы просто – подарок. Вам вообще ничего знать не обязательно. Вот сверток – и всё. Мы просим вас передать. Нестеров казался человеком, разинувшим рот, хотя рот он, естественно, не разевал, более того, он даже сомкнул челюсти, поэтому заговорил с трудом – сквозь зубы. – Смеетесь вы, что ли, надо мной? Все, с меня хватит! И он повернулся, чтобы уйти, но Андрей Ильич взял его за руку: – Александр Юрьевич! Вы поймите, мы же не для себя! Это для всего нашего села. Оно вам понравилось? Ведь отличное село, уникальное! У нас даже молодежь есть... девушки... Сами видели. Нестеров видел. И согласился: – Ну, допустим, село нравится. И что? – Вот и помогите! Дело доброе, вам Бог зачтет! – А если я неверующий? – предположил Нестеров. – Ну... Всё равно кто-нибудь зачтет. Очень просим! Есть два способа избавиться от идиотизма повседневных ситуаций. Первый – не попадать в них. Он фактически невозможен, если только не уплыть на необитаемый остров, а уплыв, не считать идиотизмом необходимость каждый день добывать себе какой-нибудь кокос насущный. Второй: довести этот идиотизм до крайнего абсурда. При этом от него как бы абстрагироваться и, выполняя какие-то действия, на самом деле их как бы и не выполнять, то есть участвовать не душой, а лишь посмеивающимся умом. Поэтому Нестеров вдруг рассмеялся, взял сверток, подошел к Мишакову и тронул его за плечо. Тот очнулся. – Доброе... вечер... Я как-то устал. – Мы тут вам приготовили. Кое-что. На дорожку! – бодро сказал Нестеров. Андрей Ильич толкнул брата локтем: отлично придумано – на дорожку! Понимай как хочешь! – Понимаю! – сказал Мишаков. Взял сверток, зачем-то понюхал его и запихал во внутренний карман пиджака. И тут зазвонил телефон Льва Ильича. Он взял его и стал слушать. Время от времени растерянно спрашивал: – Чей брат? В самом деле? Сюда едете? Уже подъезжаете? Хорошо, ждем... Опустив руку с телефоном, он сказал: – Не Мишаков это, оказывается. – А кто? – удивился Андрей Ильич. – Мишаков, но не тот. Брат его. – Какой брат, откуда он взялся? – В гости приехал. Ну, дела... Андрей Ильич был почти в ужасе. – Деньги! Как с деньгами быть? – Назад взять, назад. Сказать, что по ошибке. А то – сам понимаешь... – Взять еще трудней, чем дать! Александр Юрьевич! – закричал Андрей Ильич. – Вы поняли, что произошло? Ошибка вышла! Вы уж, пожалуйста... – Вы хотите, чтобы я залез к нему в карман? – холодно осведомился Нестеров с неприятной улыбкой. – Нет. То есть... Вы сумеете... Если он очнется... Вы его психологически... – Да при чем тут психология! – сказал Лев Ильич, которому за сегодняшний день осточертело это слово. – Кто клал, тот и должен взять! А то он очнется, увидит другого, неизвестно что подумает! Нестеров подошел к Мишакову. Смело, как человек бывалый, полез к нему в карман. И даже улыбался при этом. Братья переглянулись с уважением: надо же, какая выдержка! Они не знали, что это не смелость, а отстраненное отношение. Как известно, когда человек не заинтересован кровно в исходе какого-либо дела, он бывает удивительно отважен при исполнении этого дела. Причина проста: он не боится испортить результат, к которому равнодушен. Бывают еще смелыми люди, которые хоть и заинтересованы в результате, но сам процесс доставляет им большее наслаждение. Писатели в частности. Они очень смелые люди, серьезно. Итак, Нестеров залез в карман к Мишакову. Тот вдруг проснулся и удивленно посмотрел на Нестерова. Нестеров хладнокровно сказал: – Извините, Алексей Петрович, я перепутал. Я другое хотел. – Ничего. Я... неприхотливый! Извините. Сейчас еще пару минут – и всё! И Мишаков улегся на бок – как раз на тот, где были деньги. Нестеров едва успел выхватить пустую руку. – И что делать? – спросил Лев Ильич. – А может, зачтется? – вдруг высказал надежду Андрей Ильич. – Брат всё поймет. Это даже выход – не прямо ему, а через этого. – Может, и сработает... – Наивные вы люди, я смотрю, хоть и хозяйственники, – высказался Нестеров. – Мы не наивные, мы рискуем! – горячо возразил Лев Ильич. – А в хозяйстве без этого нельзя! И вы что, другим разве занимаетесь? – Вы сравнили! – усмехнулся Нестеров. – А почему нет? Сейчас деньги всунули, а так мысли свои людям всовываете! Неизвестно, что опасней на самом деле! Нестеров, хоть и не обиделся всерьез, был задет: – Я не мысли всовываю, я... Он не закончил: послышался шум подъехавших машин, и сад осветили фары. 17 Сад осветили фары, отчего здесь стало светло, а вокруг темнее, чем было до этого. Из тьмы вынырнули Терепаев, человек, очень похожий на спящего Мишакова, и женщина, которая тоже показалась похожей на него, и это неудивительно: она была его жена. – Ну, наделали вы дел, братья-разбойники! – иронически поздравил Терепаев. – Александра Петровича насмерть напугали, супругу его брата тоже! Да и меня удивили. – Нонсенс получился, научно говоря, – выразился Андрей Ильич, который всегда считал, что непонятные слова смягчают ситуацию. – Совпадение обстоятельств! – Александр Петрович... – подошел Лев Ильич к настоящему начальнику. Но тот отмахнулся: – Потом! – Напоили человека и еще оправдываются! – закричала Маша. – А ты тоже хорош! – пихнула она мужа, который мгновенно проснулся и даже, кажется, протрезвел. Но встать не мог. Жена одна, без помощи мужчин, подняла его. – Тебе только дай на дармовщинку, да еще с бабами за стол посади! Были женщины? Отвечай! – Ни за что! – четко ответил Мишаков. – Не было! – клятвенно заверил Андрей Ильич. – Их тут вообще фактически нет! Мишакова оттащила мужа к машине, уместила его там. Наткнулась рукой на выпуклость, привычным движением залезла в карман, думая, что там припрятана бутылка. Вытащила газетный сверток, помяла его. – Это еще что? – Не знаю... Пирожки, наверно... На дорожку... Деревенское гостеприим... ство... – пробормотал Мишаков, уворачивая голову от резких движений рук жены, но при этом видно было, что он счастлив видеть ее и рад, что она его нашла. – С твоим желудком только всякую дрянь и есть! – крикнула Мишакова и выкинула сверток в окошко. А Терепаев в это время внимательно смотрел на Нестерова. И спросил братьев Шаровых: – Это кто? Андрей Ильич ответил уклончиво: – В гостях человек. Из города. – Вспомнил! – воскликнул Терепаев. – Вспомнил! – И начал приближаться к Нестерову с хорошо известным жителям нашей страны милицейским сладострастием. – Встретил я тебя наконец! Десять лет назад, еще когда таким, как ты, по шапке не дали, помнишь, ты для милиции сеанс устроил? Я тогда как дурак пришел, грыжу вылечить хотел. А вместо этого она меня еще больше мучить стала! Скажешь, не ты виноват? Нестеров сохранял спокойствие: – Во-первых, мы не знакомы и я с вами не на ты. Во-вторых, есть вещи, которые от меня не зависят. – Ясно. Документы, пожалуйста. – Они у меня дома, сейчас принесу. – Зачем? – с нехорошей заботливостью спросил Терепаев. – Зачем трудиться? Личность мы твою и так установим – в райотделе. Прошу в машину! Лев Ильич, будучи приятелем Терепаева, вступился: – Слушай, ты зря. Он... – Лев Ильич, я удивляюсь! – перебил Терепаев. – То человека крадешь, то жулика выгораживаешь! А ты не смотри так, не смотри, не подействует! – посоветовал он Нестерову. Но какая-то мысль его все-таки встревожила, он пошел к машине Александра Петровича Мишакова, который уже готов был увезти брата. – Не возьмете пассажира? – Куда? – спросил Александр Петрович. Терепаев заглянул в машину: на заднем сиденье развалился Мишаков-старший, на переднем – его жена. Некуда действительно. – Ладно, садись ко мне! – приказал Терепаев Нестерову. – Но сзади и чтобы без фокусов! Нестеров, пожав плечами, сел в уазик Терепаева. Они тронулись. Однако буквально через минуту Терепаев, не оборачиваясь и остерегаясь смотреть в зеркало заднего обзора, сказал: – Прекрати! – Я ничего не делаю. – А почему болеть начало? – Не знаю. Терепаев поморщился. – Вот зараза... Ты меня так угробишь, пока доедем! А ну, вылазь из машины! – ударил он ногой по тормозу. Нестеров не заставил себя уговаривать и вышел. Терепаев вытер холодный пот со лба. – Фу... Сразу легче стало! Ничего, еще увидимся. Он уехал, а Андрей Ильич сказал уважительно: – Ловко вы его! – Да ничего я не делал! – сказал Нестеров, который в отличие от большинства целителей не любил приписывать себе то положительное, что произошло с больным. – А что это тогда? – не унимался Шаров. – Самовнушение. – Вот! Так и надо действовать! – тут же сделал Андрей Ильич вывод в свою пользу. – Зовем самого большого начальника, а вы сначала делаете ему плохо, а потом делаете так, чтобы он себе самовнушил, что ему будет хорошо только тогда, когда он нам сделает хорошо! Гениально! Лев Ильич посмотрел на брата с печалью. А Нестеров никак не посмотрел. Он сунул руки в карманы и ушел в ночь. Братья с грустью разглядывали упавший сверток, из которого высыпались деньги. – Теперь еще хуже будет, – сказал Лев Ильич. – Хуже некуда, – утешил его Андрей Ильич. Глухая ночь настала. Нестеров в своем доме стоит перед зеркалом. Он стоит перед зеркалом и говорит: – Тяжелая теплая рука поднимается... Поднимается... И рука в самом деле поднимается. Но Нестеров недоволен. Он сжимает ее в кулак, хочет ударить о стену. Но передумывает, опускает и, отвернувшись от зеркала, спрашивает ночь за окном: – Что я тут вообще делаю? Ночь не ответила – и мы промолчим. Мы скажем только, что не одному ему не повезло. Ну да, был он сегодня не в своей тарелке. А Шаровы, что ли, в своей? А тот же Мишаков, которого приняли за другого Мишакова? А Вадик, ревнующий Нину? А Нина, которую пригласили для увеселения постороннего мужчины? А Шура, которой только зря разбередили одинокую душу? Все были не в своей тарелке, потому что и Анисовка не в своей тарелке. А Россия, что ли, извините за публицистику, в своей тарелке – с этим сонмом людей, которых принимают за других, с этой куплей-продажей ради якобы святого и якобы святым ради купли-продажи и прочими вывертами? И это очень грустно, хотя и не трагично пока. Терпимо пока. Посмотрим. Глава 3 Наведение тумана 1 Геодезистам Гене и Михалычу отвели пустующий дом для проживания. Доброта со стороны местного начальства какая-то даже непонятная. Мудрый Михалыч, выпивая после рабочего дня, изрек: – Когда не знаешь, как отнестись к чему-то, не относись никак. Поэтому они не стали доискиваться причин благорасположения, а просто устроились, радуясь удобствам, в том числе старому телевизору, газовой плите и холодильнику. Все это украсило и облегчило их жизнь. Само собой, такие перемены нельзя было не отметить. Михалыч и Гена отмечали три дня подряд. Утром четвертого дня Михалыч, проснувшись и почесывая щетину, сказал: – Ну, всё. Последнюю вчера прикончили. Пора работать. Гена, не поднимая головы от подушки, сонно пробормотал: – Я смотрю, Михалыч, ты хоть в возрасте, а здоров выпить! – Опыт, – с гордостью трудяги отозвался Михалыч. – Когда я Нурекскую ГЭС проектировал, нам однажды с самолета ящик водки сбросили. Гуманитарная помощь, потому что мерзли мы очень. По ночам особенно. – Ящик? И не разбился? – На парашюте, само собой. Двадцать бутылок, значит. А нас трое. Ну, мы сели и... Не сразу, конечно, за два дня. Но пока не усидели, не успокоились. – Живы остались? – Как видишь. – Михалыч тяжело поднялся с постели, подошел к холодильнику, открыл дверцу и вдруг застыл. – Ты в магазин вчера ходил? – спросил он Гену не оборачиваясь. – Нет. – А я? – Тоже нет. А что? – приподнялся на локте Гена. – А то! И Михалыч распахнул дверцу, чтобы Гене было видно. И Гена увидел в холодильнике несколько бутылок, выстроившихся в боевой ряд. Он обрадовался и тут же испугался: – Сопьемся на фиг! – Я всю жизнь спиваюсь и не спился, – успокоил Михалыч. – Но можно, конечно, и проигнорировать! Он захлопнул дверцу. – Ты чего? – вскрикнул Гена с таким отчаянием, будто дверца закрылась навсегда или будто сейчас ее откроют, а там ничего нет, показалось. Он вскочил, подбежал, распахнул: всё на месте, не показалось. Гена рассмеялся с облегчением. – Одним днем больше, одним меньше – какая разница! – заключил Михалыч, доставая холодную, запотевшую бутылку, а Гена сглотнул обильную слюну, которая неизвестно откуда появилась в его только что сухом горле. Но это, конечно, только присказка, а речь пойдет совсем о другом. 2 Речь пойдет совсем о другом. Началось это другое на сарайском рынке, где учительница-пенсионерка Липкина торговала сметаной собственного производства. – Молоко, сметана, подходим, берем, говорим спасибо! От своей коровы, химически чистый продукт! – зазывала она. Некая рафинированная дама, обследующая прилавки, услышав это, поморщилась и высокомерно сделала замечание Липкиной: – Вы бы не говорили, чего не знаете! Химически чистых веществ в природе не бывает! А продуктов тем более! Обманывают покупателей как хотят! Липкина ничуть не рассердилась. Напротив, она как бы даже обрадовалась и ответила: – А вы, женщина, не принимайте все так буквально! Я что имею в виду? А то, что в этом молоке лактозы, глюкозы, жира, не считая альбуминов и прочих липидов, ровнехонько тринадцать процентов, а воды всего восемьдесят семь! Дама растерялась, но не желала уступать в полемике с деревенской теткой: – Какие познания, однако. А восемьдесят семь процентов воды – не много? – Берите в магазине, там все сто, остальное краситель! Женщина, в человеке и то воды девяносто процентов! А тут молоко, вещь жидкая! Но тут Липкина потеряла вдруг интерес к покупательнице. Она увидела мужа своей соседки Сущевой, Евгения. Радостно окликнула: – Женя! Евгений! Евгений дернул головой, заозирался и, вместо того чтобы подойти, метнулся в сторону. Тут только Липкина заметила, что он не один. Рядом с ним не сказать чтобы девушка, но довольно молодая женщина. Не абсолютная красавица, но вид ничего себе. Вид, как тут же заключила Липкина, исходя из крашенных в белое волос, голубых глаз и голенастых ног, однозначный. Как пить дать – любовница. 3 – Как пить дать, любовница! – рассказывала она в тот же день Анне Сущевой. – А он-то, он-то! Сделал вид, что меня не знает, представляешь? Быстренько скрылся, но я всё заметила! Говорила я тебе: не дело – мужика одного в город отпускать! Анна не хотела верить. – Да что вы, ей-богу... Может, это еще ничего не значит? Может, они работают вместе? – На стройке, ага, – с иронией согласилась Липкина. – Она подает, он принимает. Или наоборот. С таким личиком на стройке не работают! – А может, это начальника жена? – не сдавалась Анна. – Начальник попросил Женю помочь ей сходить на рынок. Вон Суриков с Шарова женой в город ездит – ну и что? – Что там или не что, тоже неизвестно. Нет, дело твое, хочешь, чтобы тебя дурили, на здоровье! Анна обиделась. – Да что вы сразу! Евгений не такой! Он все деньги в дом привозит, он обо мне заботится! Он меня любит! Сроду не замечала, чтобы он... И тут она вдруг умолкла. И молчала так долго, глядя в одну точку, что Липкина даже встревожилась. – Эй, ты чего? Воды дать? Але, очнись! – Я поняла, – сказала Анна. – Я поняла, Мария Антоновна, что случилось! Это на него сеанс подействовал. Приехал на три дня и вдруг собрался и умчался. Понимаете? Липкина утвердительно кивнула и сказала: – Не понимаю. – Да как же! Все вон жалуются, что после сеанса у каждого что-то не то! И все в худшую сторону! Анна знала, что говорила. Не у каждого и не обязательно в худшую сторону, но что-то такое появилось. Тот же столбун Льва Ильича – характерно. У Андрея Ильича бровь начала подергиваться – тоже показательно. У Кублаковой давление подскочило, лежала три дня, а ведь молодая еще женщина. Как вам это? А у Синицыной неделю подряд в углу что-то трещало – и пусть, допустим, трещало не в углу, а в ухе самой Синицыной, но до этого никакого треска не было, судите сами. Читыркин же, как всегда, сумел использовать обстоятельства в свою пользу. Узнав историю Льва Ильича, он объявил жене, что экстрасенс и ему наколдовал приступы столбняка. Жена смеялась и не верила, но вот Читыркин, кидая сено вилами на стог, вдруг замер и остался в таком положении. Жена хотела взять у него вилы – никак. Пыталась разогнуть его руки – не получается. Главное, человек ведь довольно тощий, не могучий, а тут всё стало как железное у него: ткнешь в любую мышцу, а она, будто свежий кочан капусты, не продавливается. И хоть женщины-соседки смеялись, что не надо его трогать, а надо посмотреть, как поведет себя главная мышца мужчины, жена Читыркина испугалась и побежала за водкой. Частью растерла, часть влила ему в горло – и Читыркин ожил. Так и пошло – как на него накатит (чаще всего во время работы, но бывало и в спокойном состоянии), жена подносит ему стакан-другой, и всё восстанавливается. Суриков хотел перенять опыт, тоже застыл, но момент выбрал неудачный: с поднятым топором над дровами. Наталья, женщина умная, не стала бежать за водкой, а сказала: – Что, худо тебе? Ты, главное, не волнуйся. Если через полчаса не пройдет, я врача вызову. Не через полчаса, а гораздо раньше (попробуйте постоять с топором над головой) Суриков отмер, бросил топор и плюнул с досадой. Мораль: всякая идея хороша только в первом употреблении, а потом сразу же вырождается в смех и глупость. Анна продолжала причитать: – Не зря их запретили, паразитов! Это он так на Евгения подействовал! Это из-за него он сорвался, уехал и... И что-то с ним там случилось! – Я тебе даже могу сказать что, – предложила Липкина. – Он, кстати, у тебя где там живет? В общежитии? – Квартиру снимает. С напарником. – А не с напарницей? Анна не ответила. Вскочив, она пошла из дома, на ходу говоря: – Нет, я это так не оставлю! Что это еще за эксперименты на людях? 4 – Что это еще за эксперименты на людях? – спросила Анна Нестерова, который возле своего дома (то есть бывшего дома Клавдии-Анжелы) собирался сесть в машину. – Какие эксперименты? – А такие! Вы извините, но давайте что-то делайте! Из-за вас там с человеком неизвестно что происходит! Вы куда собрались? Нестеров признался, что в город, взять кое-какие свои вещи. – Вот и хорошо! Вместе поедем! – заявила Анна, садясь в машину, не обратив внимания на то, что была во всем домашнем, то есть не сильно чистом и новом, а на ногах анисовским обычаем – резиновые боты на босую ногу. Обувь удобная, учитывая недавние дожди, хоть и не очень гигиеничная, надо признать. Они поехали. В машине Анна объяснила суть дела. Был сеанс, муж ее присутствовал и тут же сорвался в город, где его заметили с посторонней женщиной. – Вы уверены, что именно после этого? – спросил Нестеров. – А после чего же? Сроду за ним ничего такого не замечалось! Нестеров неопределенно склонил голову, но вслух не высказал сомнений. Поинтересовался только: – И что я должен предпринять? – Как что? Приедем сейчас, и сделайте что-нибудь такое, чтобы он перестал! – Что перестал? – То, что начал! Хотя, я думаю, ничего еще такого нет. Вы скорее едьте! – поторопила Анна. – Пока мы ползем, там неизвестно что будет! Нестеров решил уточнить обстоятельства. – Вашего мужа видели с женщиной, я правильно понял? – Правильно. Но это еще ничего не значит! – Он там работает? И, наверно, снимает квар-тиру? – На что это вы намекаете? Если мужчина на квартире живет, а не с женой, он уже и честным быть не может? И он там с напарником! – А что же вы не переберетесь? – спросил Нестеров. – У меня тут хозяйство. Копим на квартиру, а это сами знаете какие деньги. Если бы дом продать, хватило бы, да кто купит? – И жалко, наверно? – посочувствовал Нестеров. – Все-таки родительское гнездо, родина... – Да накройся она медным тазом, эта родина, откровенно-то говоря! – непатриотично воскликнула Анна. – Никакой цивилизации вокруг, одна грязь! Анжелке вон повезло, вы у нее дом взяли. Где еще такого дурака найти? – Тут Анна смутилась. – Я, в смысле, не про вас, я, в смысле.... ну, образно говорю. В смысле: где еще найти такого доброго человека? – Как ни странно, я, быть может, могу вам помочь. Есть человек, который домами в Анисовке интересуется. – Вот хорошо бы! Но только давайте так, Александр: пока вы мне обратно мужа не настроите, никаких разговоров про дом, даже не думайте! – То есть это будет, вроде того, гонорар? – улыбнулся Нестеров. – Какой еще гонорар? Дом – за то, что вы исправите, что сами и напортачили? – Я шучу. Дом у вас купят за деньги. А теперь давайте по делу. Я уверен, что я тут ни при чем. – А кто при чем? – Мне кажется, что сам ваш муж при чем. Анна с этим не могла согласиться: – Перестаньте! – защитила она честь мужа. – Не знаете человека, а наговариваете! Да едьте вы быстрее, в самом деле! Меж тем машина уже въехала в город. 5 Меж тем машина уже въехала в город и вскоре оказалась у дома, где проживал Евгений. – Пойдемте! – распорядилась Анна. – Вы уверены, что я нужен? – А как же? Кто еще на него действовать будет? – Анна Антоновна, еще раз вам говорю: ни на сеансе, ни в данной ситуации я не в силах подействовать на морально-психическую конституцию человека и на его конкретные поступки. Понимаете? – Вот вместе и разберемся насчет поступков. Я уж сама пойму, вы виноваты или он виноват. Пошли. Нестеров, стараясь не рассмеяться, убеждал: – Анна Антоновна, я не против. Но сами посудите: мы приходим вместе. Что он подумает? Я предлагаю: вы сходите, посмотрите, как и что. И если действительно что-то случилось, я попробую вам помочь. Анну этот довод убедил. – Ладно, – сказала она. – Но если что – не попробуете, а поможете! Она вышла из машины, не заметив, что из окна выглядывает муж. А тот, выглянув, тут же скрылся. Заметался по комнате. Она была явно прибрана и для чего-то приготовлена: на столе шампанское, фрукты, цветы. Для эффекта мы могли бы приврать, что и сам Евгений в костюме, но эффекты не должны вступать в противоречие с правдой жизни: на свидания мужчины давно уже не рядятся в костюмы, а уж у себя дома тем более, футболка, джинсы – и на том спасибо. А то ведь и в шортах может встретить любимый любимую, и с голым животом, учитывая жаркое летнее время. Поэтому Евгению не надо было переодеваться, он бросился убирать признаки приготовления: шампанское в холодильник, фрукты туда же, цветы, пометавшись, сунул в платяной шкаф, в белье. Посмотрел на часы, окончательно изменился в лице, без того измененном, схватил телефон, набрал номер. Ему не ответили. Тогда он вышел из квартиры. 6 Он вышел из квартиры и начал спускаться. Увидел жену, приятно удивился: – Аня? Надо же! Ты что это без звонка? – Да я просто... Человек в город поехал, я решила заодно... А то последний раз не повидались толком, – говорила Анна, оглядывая Евгения, ища какие-то признаки чего-то. Не находила признаков, мысленно сердилась на Липкину. А Евгений с сожалением скреб в затылке: – Эх, черт, а я на работу собрался. Вечерняя смена. И отпроситься нельзя, срочный объект. – Может, я подожду? – Где ты будешь ждать? – У тебя, где же еще? – Не знаю... Там напарник... Сейчас его нет, но вернется скоро... Подозрения вспыхнули в Анне с новой силой. – И пускай вернется, – упрямо сказала она. – Нехорошо: будешь в одной квартире с чужим мужчиной. – Какой он чужой, вы живете вместе! Заодно познакомлюсь, а то никогда не видела. И Анна, не тратя больше времени на разговоры, стала подниматься. Евгений шел сзади и растерянно говорил: – Само собой, не видела, у нас смены разные. Я дома – он на работе. И наоборот. Войдя в квартиру, Анна осмотрелась. – Я смотрю, прибрано у тебя. – Почему бы и нет? Держим в порядке... – Обычно я у тебя целый день грязь вывожу. Да еще готовлю, сроду поесть ничего нормального нет. – Анна открыла холодильник и удивилась. – Надо же. И продукты, и фрукты. И даже шампанское. Евгений ничуть не удивился: – Само собой. У Анатолия день рождения сегодня. Готовится. – Да? Ну, ты иди, а то на работу опоздаешь. А я отдохну пока, телевизор посмотрю. Когда сожитель твой придет? – Да скоро уже... – Евгений посмотрел на часы и приблизился для чего-то к окну. – Что-то я рано собрался, в самом деле. Могу и дома побыть. Чайку попьем. Ты не хочешь? – Можно. Ты как вообще? Ты ничего за собой такого не замечаешь? – А ты что? – Ну... Здоровье ничего? – Все в порядке. Предложив чаю, Евгений не тронулся с места. Он караулил у окна, посматривал то во двор, то на Анну, которая рассеянно ходила по комнате. Вот она мимоходом открыла дверцу платяного шкафа. Увидела букет цветов. И все кончилось. То есть, наоборот, началось. Женщины ведь каковы? Они, бывает, верят мужчинам наперекор всему, наперекор даже очевидным свидетельствам их неверности. Некоторые самые мудрые, даже застав своего мужа в непосредственной близости с другой женщиной, предпочитают думать, что это она, гадина, виновата, и правильно делают: пока мужчина сам не признается (если дурак), что изменил, не надо упрекать его в измене, не надо кричать сгоряча: «Ну и иди тогда к своей подлюке!» – потому что ведь он впопыхах может и уйти, а потом будет жалеть; кому от этого лучше? Но если вера женщины рухнула, то тут уж всё, тут ей ничто и ничем не докажешь, она страшна в своем праведном и безоглядном гневе. В это состояние и впала тут же Анна. – Что это? – спросила она, вытаскивая букет. – Цветы, – ответил Евгений. Легко заметить, что не стал запираться, сказал правду. – А чего они в шкафу делают? – не успокоилась Анна этим ответом. Но у Евгения был уже готов другой. – Я же говорю: день рождения у Анатолия. Хочу ему подарить. Он придет, а я ему... Но Анна была не та, что минуту назад. Она сомневалась в каждом слове Евгения и различала каждое подергивание каждой жилочки на его лживом, как ей теперь казалось, лице. – Ты же на работу собрался, не поняла, когда ты дарить будешь? – уличила она мужа. – Вот тоже... Да элементарно! Он придет, шкаф откроет, а там цветы. Сюрприз. Ему будет очень приятно. И тут раздался стук в дверь. – Вот и сюрприз! – догадалась Анна. – Я открою! И пошла к двери, не дав Евгению упредить себя. Открыла дверь и увидела девушку. Блондинку с голубыми глазами. Глаза блондинки вильнули, девушка слегка приоткрыла ярко накрашенный рот. – Здравствуйте! – с неприятной приветливостью сказала ей Анна. – Вы, как я понимаю, не Анатолий? – Я Света, – сказала девушка. Евгений, взяв себя в руки, засмеялся и закричал: – Ну юмор у тебя, Ань! Света к Анатолию пришла! Свет, нету его! Сказал, что задержится, так что потом приходи! – Можно было предупредить! – сказала Света, со злостью глядя на Евгения. – Он просил тебе позвонить, я звонил, а у тебя телефон отключен был. Не надо телефон отключать. Так что извини, до свидания. Ко мне жена приехала, сама понимаешь. – Понимаю, – сказала Светлана. – Передай Анатолию, что он сволочь. – Обязательно передам, – заверил Евгений, но не сдержался и оправдал друга: – То есть почему сволочь? Работа есть работа. Человека можно понять. – Пусть этого человека теперь другие понимают! – многозначительно заявила Света и вышла, крепко хлопнув дверью. – Это, значит, Анатолия девушка? – спросила Анна, и Евгений обрадовался ее подсказке: – А чья же? Но радовался он рано. Анна спросила: – А почему она без цветов, без подарка? – Какие цветы, зачем? – У твоего Анатолия день рождения! – напомнила Анна. – И почему, кстати, его в день рождения на работе задерживают? – А такая работа! Я не понял, ты что, ревнуешь, что ли? – наконец догадался Евгений. – Из-за чего? Ну пришла девушка к другу, я-то при чем? Ты сама, кстати, с кем приехала? Анна слегка растерялась: – Что значит с кем? Знакомый подвез. – Какой знакомый? Откуда? – Психотерапевт, который к нам приехал, забыл, что ли? Он сам больной оказался. Ну и подлечивается на свежем воздухе, отдыхает. – А с какой стати он тебя подвозит? А? Мне очень нравится! Какой-то больной психотерапевт мою жену подвозит! – Евгений кричал и упрекал так ненатурально, что Анну это окончательно обидело: – Ага. Ты на меня всё решил перекинуть? Бесстыжие глаза твои! А цветочки-то с шипами, между прочим! С шипами! С шипами, Женечка! – И она, потеряв над собой контроль, начала хлестать мужа букетом. Тот закрывался руками и вопил: – Аня! Нюра! Нюрка! Анна! Перестань! Я ее вижу второй раз в жизни, клянусь! Анна бросила то, что осталось от букета, на пол. Села на стул. Посмотрела на жалкого мужа. Никогда она его таким не видела, обычно прямого и гордого человека. И это навело ее на мысль, которую она тут же высказала вслух: – Женя, а может, ты ни при чем? Может, ты не хочешь, а тебя к ней тянет? Ты скажи, это у тебя когда началось? После сеанса, да? Евгений подумал, что это уловка, и не поддался. – Да ничего не началось. Это у Анатолия началось. – Давно? – Да уж месяца три. Он имел в виду Анатолия, в существование которого сейчас сам верил, а Анна всё поняла по-своему. – Ясно, – горько сказала она. – Значит, давно уже. Зря я человека обвинила. – Какого человека? – Прощай, Женечка. Счастья тебе в личной жизни... И Анна вышла, сдерживаясь, и заплакала только в подъезде. 7 Анна заплакала только в подъезде. К машине Нестерова она вышла уже без слез. Молча. Нестеров попросил разрешения заехать за своими вещами. Заехал, принес, уложил, поехали опять, Анна всё молчала. И только за городом Нестеров решился нарушить молчание. – Не расстраивайтесь, – сказал он. – Может, еще не все так страшно. – Вы ее видели? Она заходила, когда вы у дома стояли. – Мало ли кто заходил... Вы убедились, что я не виноват? – А какая разница? Обидно. Столько лет вместе... И тут вдруг Анна резко повернулась к Нестерову. – Вот что. Давайте назад! – Зачем? – Пусть вы на него не действовали, он сам. Но теперь-то можете подействовать? Нестеров огорчился: – Анна, вы меня путаете с теми тетками, которые дают объявления в газетах. Сниму венец безбрачия, верну мужа и прочая ерунда. На самом деле – стопроцентное шарлатанство. – Вы же обещали помочь! – И помогу. Но как психолог, а не как колдун и маг. Вы его должны вернуть себе, а не я и не кто-то другой, неужели не понимаете? – Понимаю, – поникла Анна. – Что надо делать? – Сначала разберем ситуацию. Он оправдывался? – Само собой! Сказал, что она не к нему приходила. Ага, охотно верю! – Отлично! – Вы чего? Что отличного-то? – Если бы он не оправдывался, это значит – всё, решил от вас уйти. А раз оправдывается, значит, дорожит вами. – Думаете? – Уверен. Но вы ошибку сделали, Анна Антоновна. – Это какую? – насторожилась Анна. – Ну, представьте. Предположим, у него всё-таки... как бы сказать... увлечение. Обычно это дело легкое, веселое. Можно сказать, такой небольшой праздник. А вы явились как на полевой стан. Одеты, извините, простовато. Даже красочки на лицо пожалели. Ботики эти ваши резиновые... То есть та женщина для него – воскресенье, а вы как бы понедельник, день будний и тяжелый. – Я ему жена, а не день Восьмое марта! – оскорбилась Анна. – И он обязан иметь совесть! Нестеров покачал головой и вкратце изложил основы человеческой морали: – Увы, Анна Антоновна, никто не обязан иметь совесть! А праздника каждому хочется. Вот и явились бы к нему как праздник. Чтобы он сравнил и сказал: какой же я дурак! Чтобы не захотел вас отпускать! Анна надолго задумалась. 8 Анна надолго задумалась, а когда женщина долго думает, это может привести к последствиям либо очень хорошим, либо очень плохим и в любом случае неожиданным. Она пошла к Наташе Кублаковой, которая считалась в Анисовке первой модницей, каждый месяц ездила делать прическу даже не в Полынск, а в Сарайск, и обходилась ей эта прическа, если не врут, чуть ли не в пятьсот рублей (почти двадцать долларов по курсу, уточнял Володька Стасов, который любил в последнее время казаться, как он сам выражался, продвинутым). Ну, пусть приврали, пусть не пятьсот, а четыреста и даже триста, всё равно сумасшедшие деньги. В том же Полынске стригут за пятьдесят мужчин и за сто женщин, пенсионеров же вообще за тридцатку. Да и то они скупятся, доверяют своим старухам чекрыжить свои седые космы, у кого остались. Ничуть не хуже получается, между прочим. Те же тридцать рублей – это три с половиной буханки хлеба или целая бутылка самогонки, имейте совесть! Зато Наташа время от времени привозит из этой самой сарайской парикмахерской модные журналы – не новые, растрепавшиеся, но картинки все целы, всё можно разглядеть. Наташа, достав кипу этих журналов, показала Сущевой: – Вот – образцы. Сущева полистала. – Да... Образцы, вот именно. Я так никогда выглядеть не буду. – И не надо. У каждого свой имидж. – Это что? – испугалась Анна. – Если что-то неприличное, я не соглашусь! – При чем тут неприличное? Имидж – это образ. Ну вот наша Нина. У нее образ называется – лирическая красавица. А мой образ – смелая девушка без комплексов. – Надо же. Красиво звучит. А у меня какой образ? – У вас? – Наташа осмотрела Анну и не могла не оценить, что та, несмотря на свои уже не тридцать лет, вполне еще свежа и стройна. А глаза при этом так и горят каким-то тайным пламенем, происхождения которого Наташа не знала, но не видеть не могла. – Я бы предложила: роковая женщина. – Ты скажешь! Какая я роковая? И это что значит, кстати? – Это значит: вы прошли, и все упали, а вам наплевать. Анна нахмурилась: – Ты, Наташ, не смейся, пожалуйста, а то ведь обижусь. – А я и не смеюсь. – Нет, про наплевать – это как раз обо мне, а вот чтобы все падали... – Сделаем, если хотите! – предложила Наташа. – Попробовать можно, конечно... И они стали пробовать. Заняло это несколько часов, зато Анна вышла из дома Кублаковых преображенной женщиной. 9 Анна вышла из дома Кублаковых преображенной женщиной: волосы обрамляют голову смелым, молодежно встрепанным контуром, легкая цветная юбка прильнула плотно к плавным бедрам, белые босоножки легко ступают по земле, короткая кофточка обтягивает аккуратную грудь и не скрывает талии, благо есть чего не скрывать. Липкина, идя с сумкой от магазина, не узнала, но на всякий случай решила поздороваться: – Здравствуйте... Вгляделась. – Нюрк, ты? – Анна Антоновна Сущева собственной персоной! – представилась Анна. – Ты чего с собой сделала? – А что, плохо? – Пузо-то наружи, между прочим, – указала Липкина. – Не пузо, а живот, Мария Антоновна! – уточнила Анна. И пошла искать Нестерова. А Нестеров в этой время направлялся к берегу реки. Он увидел там Нину, лежащую с книгой. Подошел. – Здравствуйте. Можно присесть? – Места много, – улыбнулась Нина. То есть сначала она хотела встретить Нестерова прохладно, нейтрально. Но подумала, что это будет неестественно. Слишком радоваться – тоже странно. А вот улыбнуться можно. Просто так, без значения. Она и улыбнулась. Нестеров сел на траву. – Не скучно вам здесь? – Нет. Я люблю одна быть, – сказала Нина и тут же поймала себя на том, что фраза прозвучала слишком уж выспренне. Но Нестеров, похоже, не заметил. – Я тоже... Скажите, Нина... Кстати, как старший имею право предложить перейти на ты. – Не проблема! – сказала Нина и тут же подумала, что прозвучало слишком уж легковесно, как-то даже приглашающе, как-то даже зазывно. Настроение у нее испортилось. – Почему ты решила учиться на психолога? – спросил Нестеров. На этот раз Нина держала себя в руках. – Интересно разобраться в людях, – сказала она. – Вообще людьми интересуюсь. Это прозвучало вполне естественно, настроение Нины тут же улучшилось. Она даже позволила себе тоже задать вопрос: – А вы почему? – Мы на ты. – Хорошо. Так почему? – У меня была другая причина. Хотел разобраться в себе. Какая банальность, подумала Нина. Я бы со стыда сгорела, если бы сказала такую глупость. Но он вот не стыдится. Может, в этом есть высший ум: не стыдиться своей банальности и даже глупости? – Получилось? – спросила она с ироничной улыбкой, тут же мысленно упрекнув себя за эту иронию, которая может выглядеть девчоночьей. Нестеров, размышляя, ответил: – Иногда кажется: еще больше запутался. Я слишком меняюсь в зависимости от того, с кем говорю, общаюсь, работаю. Это плохо. Проблема аутентичности. – Заметно. – Что заметно? – Вы со мной тоже так говорите. – Нина увлеклась и перестала бояться, она чувствовала себя как на экзамене, но причем в такой момент, когда досконально знаешь вопрос и разбираешься в материале. – Вы говорите не как сам по себе, а как человек, который, по вашим представлениям, может мне понравиться. Взгляд у вас такой глубокий, голос печальный, всё правильно. Интересничаете вы очень, извините. Вам это не идет. Вы ведь и без того интересный человек, разве нет? – Может быть... Какая я дура, подумала Нина. Получилось, что я ему будто замечания делаю, ловлю его на промахах. Какой я дурак, одновременно подумал Нестеров. Какая-то девчонка делает тебе замечания, ловит тебя на промахах. И ты терпишь? Да тебе любую уговорить на всё, что ты хочешь, – полчаса! Ну час. Ну день. Плюс ночь, естественно. Ты этого хочешь от этой девочки? Нет. А чего ты хочешь от этой девочки? Может, ты влюбился? Оно бы хорошо бы, конечно, но нет, вряд ли. Хотя... Да. Такой уж народ мужики – мнительный. 10 Такой уж народ мужики – мнительный. Что случилось? Ничего особенного не случилось! Не пойман – не вор. Так уговаривал себя Евгений Сущев, отдыхая после рабочего дня. Одновременно он смотрел телевизор и пил пиво. Раздался звонок, он вскочил, распахнул дверь, обрадовался, увидев Светлану. Но та радости не выразила. Перешагнула порог, а дальше не пошла. Спросила: – Жена уехала? – Давно. Ты куда пропала? На звонки не отвечаешь. – Я по телефону не хочу, я хочу лично! – сказала Светлана, гордясь своей принципиальностью. – Мне просто интересно, ты хоть понимаешь, что меня опозорил? – Это чем? – удивился Евгений. – А тем! Друга какого-то выдумал! И когда! В мой день рождения! Спасибо! – А ты как хотела? Чтобы я сказал: знакомься, жена, это моя девушка? – Вот именно и получается, что она жена, а я кто? Евгений молчал, думая, что это не вопрос, а восклицание. Но это был именно прямой вопрос, потому что Светлана явно ждала ответа. – В каком смысле? – решил уточнить Евгений. – Во всех! – не давала пощады Светлана. – Ты... Ты красивая девушка. – Это я знаю. И всё? – Тебе мало, что ли? – не понимал Евгений. Ему этого от нее было вполне достаточно. – Мало! – Ну... – Евгений напряженно думал, пытаясь угадать, чего хочет Светлана, и сообразить, что в ней еще действительно есть, кроме того, что она красивая девушка. – Добрая, – добавил он неуверенно. – И всё? – Да что еще-то? – Какие у нас отношения, вот что мне интересно! – наконец прояснила Светлана суть вопроса. Евгению на это было легко ответить: – Нормальные, – сказал он и протянул руку, чтобы погладить ее по чему-нибудь. Но она отстранилась. – Ты так считаешь? – Слушай, Свет, хватит, а? – Я всё поняла. Если ты считаешь, что это нормальные отношения, я всё про тебя поняла! Не звони мне! Я никогда больше к тебе не приду. Понял? Выкрикнув это, она, однако, не ушла, а, напротив, вошла в комнату и села на диван. И там приступила ко второй части объяснения, которое, наверное, заранее хорошо продумала. Тихим голосом она сказала: – У меня серьезные чувства, Женя! Я ребенка от тебя хочу. Евгений встревожился: – Забеременела, что ли? – Нет. Просто я подумала: если ты не любишь жену, почему нам не пожениться? Это же ужас, а не женщина, как ты с ней живешь? Дура, уродина, голос как у кондукторши! Кошмар! В галошах босиком ходит! Это она сказала неосторожно. Евгений был такой человек, который всегда ценил и защищал то, что принадлежит ему. А жену он понимал именно как свою принадлежность. Поэтому тут же вспылил: – Ты потише, подруга! Она мне не чужой человек! – Защищаешь? Защищаешь эту тетку? Тут Евгений шагнул к ней и увесисто приподнял свою строительную руку, покрытую шрамами и загаром. – Светик, ты мою руку помнишь? – спросил он, приподнимая завесу над некоторыми особенностями их горячего романа. – Я ведь не сдержусь. Она не тетка, она мне жена, ясно? И, если честно, для жизни я никого лучше пока не нашел. – А я? – жалобно воскликнула Света. – А ты временный вариант! – объяснил ей Евгений жестоко, но честно, как и следует поступать в таких случаях настоящему мужчине. – И марш отсюда! Обзываться она будет тут на мою жену! Марш, я сказал! Света немелодично взвизгнула, вскочила и побежала к двери. – Хам! – крикнула она, скрываясь. А Евгению вдруг захотелось поехать к жене, но он сдержался и лег на диван, взяв недопитую бутылку пива. 11 Евгений лег на диван, взяв недопитую бутылку пива, не зная, что жена сама собирается к нему. Она в это время отыскала Нестерова, который продолжал полулежать рядом с Ниной в недоуменной позе. – Здравствуйте, Александр Юрьевич, а я вас ищу! Не помешала? – Нет... – сказал Нестеров, удивленно разглядывая ее. – Ну что, продолжим? – Что? – Сами знаете! – сказала Анна, намекая, что не хочет посвящать в это дело третьих лиц. – А... – вспомнил Нестеров. – Да, конечно. И, попрощавшись с Ниной, пошел от берега. Вот и всё, подумала Нина. Как все просто. Конечно, он интеллектуал. Психотерапевт. Образованный и тонкий человек. Но в первую очередь он мужчина, и мне хорошо бы это помнить, тоже ведь будущий профессиональный психолог. Либидо есть либидо, оно непредсказуемо, куда повлечет, туда и идешь. Неужели ему понравилась эта малограмотная и малокультурная крестьянка, да еще и в возрасте? Или он идет по легкому пути? С такими, как я, возни много. Меня нужно побеждать не только мужскими качествами, но и интеллектом. Но с чего я решила, что он собрался меня победить? И, кстати, с чего я взяла, что у него с Сущевой что-то есть? Но ради чего она так вырядилась? Выряженная и уверенная в себе, Анна ехала с Нестеровым и давала ему наставления: – Вот что... Если он вдруг выбежит и начнет вас спрашивать, почему меня подвезли, вы скажите: а что, нельзя? Ну не то чтобы вы намекаете на что-то, но отказываться тоже не надо. Понимаете? – Вы хотите в вашем муже возбудить ревность с моей помощью? Анне его выражение не понравилось. – Вот еще, возбудить! Он мне муж, еще я буду его возбуждать! Сам должен возбуждаться! – Я про ревность, – уточнил Нестеров. – Ну, если честно, не помешало бы. – Опасное дело. Мало ли что ему в голову придет. – Что он, хулиган, что ли, какой? Ага, приехали. Сейчас я появлюсь. Летящей походкой! 12 Летящей походкой Анна взлетела к двери квартиры мужа, позвонила. Тот открыл, готовясь спросить ее, с какой стати она приехала второй раз с одним и тем же мужиком: он в окно увидел. Но не успел: Анна стремительно прошла в комнату. – Привет, я на минутку. Извини, если помешала. Евгений оглядел ее. – Чего это с тобой? Анна погляделась в зеркало, встроенное в шкаф. – А что? Испачкалась? А сожителя твоего так и нет? – Уволился он. И уехал. – Да? А что же ты один? Неужели развлечь некому? – Мне развлекаться некогда, – угрюмо сказал Евгений. – Работаю как проклятый, прихожу – и спать. Пива только выпьешь бутылочку... – кивнул он в сторону угла, где стояло десятка три пустых бутылочек. Анна сразу же посочувствовала ему: – В самом деле, тебе отдыхать надо, а я мешаю. Ну, пока. И к двери. – Ты куда? – Я же сказала: на минутку я. – Чудная какая-то... Не побыла совсем. – А ты разве соскучился? – не поверила Анна. – Не без этого, – хмыкнул Евгений. – Так приехал бы. – Я же говорю: работа. – Понимаю. Отдыхай. И за меня не беспокойся. Не пропаду. – Я и не беспокоюсь... – Вот и хорошо! И Анна вышла. А Евгений, хоть и остался в состоянии легкой ошарашенности от ее визита, действительно не очень-то за нее беспокоился. Живет он с нею довольно давно, живет мирно, наездами, что очень скрашивает жизнь. Соскучишься за месяц-полтора – и рад видеть. А если бы всё время рядом, то неизвестно, как оно было бы. Конечно, он, мужчина еще молодой и с внешностью, имеет успех у женщин и пользуется им, но не скотски, не как другие. Презирает покупных девушек, заводит себе более или менее постоянных подруг из сферы общепита или медицины: их регулярно проверяют на наличие здоровья в половой сфере. А он не хотел бы преподнести жене подарок. В том же, что Анна ни сном ни духом не помышляет ему изменить, он не сомневался. Во-первых, где она еще такого мужика найдет? Во-вторых... Во-вторых, то же самое: негде ей найти мужика, который оказался бы лучше, чем он. Поэтому и экстрасенс в машине его не очень-то взволновал. Знаем эти уловки: пытается у него ревность вызвать. Мы на такие глупости не ведемся! Евгений допил бутылку и открыл новую. А Анна, между тем, еще не уехала. 13 Анна еще не уехала. Она сидела в машине Нестерова и ждала. – Сейчас, – говорила она. – Сейчас выбежит, скандалить начнет. Вы не бойтесь, кулаками не будет махать, ему в молодости дали два года условно за драку, с тех пор зарекся навсегда. Шло время. Евгений не только не выбежал, но даже не высунулся в окно. – Наверно, он не поверил, – сказала Анна. – Надо было всё-таки вместе зайти. – Анна посмотрела на себя в зеркало. – Спрашивается, зачем я себя уродовала? Поедем отсюда, Александр Юрьевич... В дороге она не удержалась и упрекнула Нестерова: – Видите, не по-вашему вышло. Вы говорили: приехать к нему как праздник. Я приехала – и что? И ничего! Он праздника даже не заметил! Нестеров не оправдывался, но внес уточнения: – Да, ошибка получилась... Если бы я вашего мужа знал, я бы мог как-то конкретнее посоветовать. А вы не допускаете, что он... Ну, мало ли... Может, просто разлюбил? – Меня? Да вы что? Вы не знаете, как он за мной ухаживал! Да нет, не может этого быть! Подумав, Нестеров сказал: – Характер у него, судя по всему, такой: что ему предлагают, он того не хочет. А чего не дают, то ему и надо. – Вот это – правда! – согласилась Анна. – Абсолютная и точная правда! Он всегда такой был: в праздник, когда все выпивают и можно, он вдруг не пьет, а когда срочная работа, он тогда вдруг и выпивает. Характер какой-то наперекорный. – Ясно. Вот что мы делаем. Звоните ему сейчас и спрашиваете, не собирается ли он приехать в ближайшие дни. Нейтральным голосом. Он спросит: а что? А вы скажете: да ничего, просто спросила. – И всё? – И всё. – И что это даст? – А вот посмотрите. Анна, не откладывая, достала допотопный мобильный телефон (подарок мужа, кстати), набрала номер. – Женя? Я чего спросить забыла: ты не собираешься приехать в ближайшие дни? Да ничего, просто спросила. Спросить нельзя? Я не говорю, чтобы ты приехал, я просто спрашиваю. Что значит, зачем мне нужно? Ничего мне не нужно, странный ты какой. Я просто спросила... Алло? Алло?.. Отключился. – Очень хорошо! – Вы думаете? – с сомнением спросила Анна. – Уверен! Нестеров завез Анну домой, а сам приехал к себе, лег и стал смотреть в своем ноутбуке фильмы; у него была целая коллекция. Кончался один, Нестеров тут же принимался за другой. Так он развлекался почти всю ночь и проснулся поздно. 14 Нестеров проснулся поздно от стука в дверь, а потом в окно. Это была Анна. – Едет! – сообщила она. – Муж? – Ну! С самого утра позвонил, говорит, выезжаю, жди. И что это значит? Нестеров растолковал: – Человек не любит загадочности. Он хочет выяснить, почему вы так настойчиво спрашивали, приедет он или нет. – И что мне делать? – Напускать тумана. – Как? – Анна Антоновна! – изумился Нестеров. – Вы женщина! И вы спрашиваете, как тумана напускать? – Сумею, конечно. Я просто растерялась... Анна ушла, а Нестеров довольно вяло отправился на утреннюю пробежку, которую обязал себя делать для восстановления физической формы и общего тонуса. По пути встретил машину Прохорова, который приехал в Анисовку по каким-то своим делам. Прохоров остановился, вышел, уважительно пожал Нестерову руку. И спросил, конечно, как движется покупка домов. – Неплохо, – сказал Нестеров. – Один уже есть, второй назревает. – Ну вот, а вы боялись! Может, как в советское время, встречное обязательство возьмете? Домов семь-восемь? – Нет, Вячеслав Иванович. Мы договорились: пять. Жить тут занятно, но не до такой степени. И у меня другая профессия. – Да шучу я. И уж, конечно, уважаю вашу профессию просто как никто! – Вам отчет по дому дать? – Да бросьте! За все сразу отчитаетесь! – Как себя чувствуете? – спросил Нестеров, считая себя обязанным интересоваться состоянием пациента. – Да... – махнул рукой Прохоров. – По вечерам как-то иногда бывает... Пока работаешь, всё нормально, а начинаешь отдыхать – настроения нет. А какой смысл работать, если потом не отдыхать, правильно? Ладно, это мы с вами отдельно, когда вернетесь. А станет худо, приеду к вам сюда. – Милости просим. Нестеров побежал дальше и опять встретил машину, на этот раз убогую «копейку» Евгения, который из-за пыли и собственной сосредоточенности не узнал Нестерова. 15 Евгений не узнал Нестерова. Он нетерпеливо подъехал к дому, вошел в дом, Анны там не было. Вышел и увидел ее на огороде. Она сосредоточенно поливала грядки. – Привет, – сказал Евгений. – Не замечаешь даже, что муж приехал? Анна оглянулась и ответила весьма сдержанно, почти равнодушно: – А, это ты? А я думаю, что там за машина... – Ну вот, я приехал, – обратил внимание жены Евгений. – Хорошо. – Тебе это не нравится, что ли? – Почему? Приехал и приехал. – Нет, ты, я вижу, будто даже недовольна. Будто я тебе помешал. Или в самом деле помешал? – А чего ты мне можешь помешать? Вот – поливаю. – Мало ли. Может, у тебя другие дела есть. – Может, и есть. А может, и нет, – наводила туман Анна. Евгений этого не мог не заметить. – Слушай, ты чего темнишь, а? Зачем тебе надо было знать, приеду я или нет? – Да просто так. Чтобы ориентироваться. – В чем? – Ну, не знаю. Вообще... Евгений, помолчав, сказал: – Напиться дай чего-нибудь. – Там компот в холодильнике... А раньше бежала, несла, подумал Евгений. Не нравилось ему это. Но пить хотелось, и он пошел сам доставать компот. Тем временем, возвращаясь с пробежки, Нестеров увидел Анну на огороде и свернул туда. – Приехал? – Приехал. – И что? – Ничего пока. – А вы? – Навожу туман, как вы велели. Только что будет из этого? Нестеров улыбнулся: – Будет как в считалке: вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана... – Вы что это говорите? – Шутка. Тут из дома вышел Евгений. Нестеров тут же свернул разговор, будто смутился, и пошел с огорода. Вежливо крикнул Евгению: – Здравствуйте! Но тот не ответил, направился к Анне. – Он, что ли, тебя подвозил? – Он, а что? – А тут чего ошивается? – Никто не ошивается. Проходил мимо, поздоровался. Ты есть будешь или нет? – Поесть всегда можно... 16 Поесть всегда можно, учитывая, что строительная работа не всегда позволяет Евгению питаться вовремя и качественно. Анна накрыла на стол, а сама села перебирать гречневую крупу и при этом взялась что-то тихонько напевать. Это портило Евгению аппетит, отвлекало. – Поёшь? – А что? – Ничего. Почему-то не просишь забор поправить, сарай починить. Раньше, как приеду, сразу: Женя, сделай то, сделай это. Не надо, что ли, ничего? – Да ерунда всё это – сарай, забор. Не в этом смысл. – А в чем?.. Вообще ты какая-то стала... – Какая? – Не такая. Евгений имел право это говорить. Слово «смысл», вообще нелепое в устах женщины, в устах собственной жены показалось ему вдвойне нелепым. Какой еще смысл ей нужен, если у нее муж, дом и все прочее? А Анна, глянув на него, сказала: – Если тебе что кажется, можешь соседей спросить. Хотя бы Марию Антоновну, у нас окна друг в дружку смотрят, мимо ее глаз никто не пройдет. – И спрошу! – И спроси! – И спрошу! И Евгений, бросив ложку, отправился в самом деле к Липкиной, не зная, что Анна накануне предупредила ее о возможном посещении. Евгений нашел Липкину в саду и начал разговор издалека, спросив, как жизнь. – А никак, Женя! – весело ответила Липкина. – Полный вакуум. Ты садись, отдыхай! – пригласила она его в свою беседку, наливая домашнего вина. – Вот училась я, Женя, в институте. Ходила в одной кофте, шерстяная такая, самовяз, а холодно уже стало, а я пальто не могу купить. – Почему? – А не на что было, Женя. Денежек не было. Я у мамы одна была. На стипендию жила, а мама чем поможет? У нас тут до совхоза колхоз был, а в колхозе трудодни, помнишь такое понятие? То есть понятие-то было, а трудодня фактически не было, потому что полагался по нему когда шиш с маслом, а когда просто шиш, без ничего. Ну вот. Уже холодно, а я всё без пальто. Хожу и смотрю: ага, вон еще без пальто, и еще без пальто. Значит, еще можно и мне без пальто ходить. А потом смотрю – нет, уже на всех пальто, смешно получается. Взяла тогда стипендию, только что получила, заняла еще немного, купила такую, знаешь, драп-дерюгу, смотреть на нее нельзя было, а ходить ничего, можно, особенно в темноте. – Все деньги, значит? А есть на что? – А не жравши фактически месяц прожила. Зато талия была, Женечка, пятьдесят пять сантиметров! – Ясно... А к чему вы это? – Да ни к чему. Смотрю вокруг и думаю: у всех какое-нибудь, да пальто, а я опять голая. – Что, в самом деле? – Да не про пальто я. – Ясно, – сказал Евгений, хотя так и не понял, при чем тут рассказ о пальто. – Как с Анькой моей, дружно живете? – Когда и пособачимся, не без этого. Но исключительно любя. А что? – Да ничего... Как она вообще? – Сам видишь: сияет. Для тебя старается. – А без меня? – Что без тебя? – Тоже сияет? – А почему нет? Она женщина жизнерадостная. – Да? А может, она по другой причине сияет? – Это по какой? – Не знаю. – И я не знаю. – Ясно... Ну, спасибо... – За что? – Да так. Вообще... А этот... психотерапевт больной, он часто у нее бывает? – А он у всех бывает. Человек общительный. – Я не про всех спрашиваю. – Женя, про такие дела спрашивать надо не соседей, а жену, – посоветовала Липкина. – Так она соврет! – Это я не знаю. Но почему ты думаешь, что я правду скажу? – Ага. Так, значит? – Может, и так. А может, и не так, – загадочно ответила Липкина, которую Анна накануне очень просила поморочить Евгению голову. И хоть Липкина давно в этом не тренировалась с мужчинами, но женская природа сильна и, как видим, не подкачала. Евгений вернулся домой в смутном настроении. 17 Евгений вернулся домой в смутном настроении, готовый задать жене несколько вопросов, которые она не сумеет оставить без ответа. Но жены дома не нашел. Он выскочил, сел в машину и помчался к бывшему дому Клавдии-Анжелы, где теперь жил Нестеров. (Кстати, когда и как он это узнал – загадка.) Нестеров занимался легкой медитацией и встретил Евгения в позе космонавта: руки по швам, грудь навыкат, голова запрокинута, тело устремлено ввысь. Точь-в-точь памятник Гагарину, который Евгений видел когда-то в Москве. – Привет, – сказал Евгений. – Да вроде виделись. – Может быть, – не отрицал Евгений. – Ты чего приходил, я не понял? – Я не приходил, я мимо шел. – Ну и шел бы. А ты к нам поперся. – Я не поперся, а просто так... Тут Нестеров улыбнулся, зная, что его улыбка может выглядеть издевательской. Он сделал это нарочно. И решил усугубить словами: – Нет, я ваши мысли понимаю. Аня у вас интересная женщина... – Она для тебя Аня уже? – Евгений, спокойно! Без жестов! И опять это был тонкий психологический расчет. На самом деле Евгений не собирался производить никаких жестов. Но слова Нестерова его спровоцировали. Он пошел на Нестерова. Нестеров попятился. – А ну стой! – крикнул Евгений. Нестеров побежал. Евгений погнался за ним. Обежал дом – и вдруг столкнулся с Нестеровым лицом к лицу. Остановился от неожиданности. Нестеров смотрел ему в глаза, чуть приподняв правую руку. – Стоять, – тихо, но строго произнес он. – Спокойно. Евгений невольно подчинился. – Тебе хорошо, – сообщил Нестеров Евгению. – Руки у тебя тяжелые и теплые. Евгений с удивлением посмотрел на свои руки. Ему в самом деле показалось, что они стали тяжелыми и не просто теплыми, а даже горячими. – Тебе хорошо! – продолжал Нестеров. – Ты просто хочешь, чтобы твоя жена уехала с тобой. И это правильно. Она замечательная женщина. Ей надо жить в лучших условиях. – Ты... – Спокойно! – держал власть над Евгением Нестеров. Он медленно указал пальцем на свою переносицу и скомандовал: – Вот сюда посмотри мне. Посмотри. Вот сюда. Понял меня? – Понял, – сказал Евгений. Что он понял, неизвестно. Но, видимо, не в форме еще был Нестеров, потому что Евгений вместо того, чтобы кротко и послушно смотреть в указанное место, поднял свой горячий и тяжелый кулак и в это самое место ударил Нестерова. Тот упал. – Живой? – спросил Евгений. Нестеров шевельнулся. Евгений удовлетворенно кивнул и пошел на улицу. И увидел Анну, которая возвращалась домой из магазина с сумками, заметила его машину у двора Нестерова и заторопилась туда, чуя недоброе. – Женя, ты чего? – тревожно спросила она, заглядывая через забор в сад, где Нестеров уже поднялся с земли. – Ничего... Шляешься где-то... Садись в машину. Анна была уже не рада идее с наведением тумана: этот туман, казалось, весь отпечатался на лице Евгения, обычно довольно спокойном и однообразном. А Евгений, отвезя жену домой, поехал в администрацию. 18 Евгений поехал в администрацию и долго о чем-то толковал с Андреем Ильичем, а потом и со Львом Ильичем. Вернувшись, сообщил: – Зашел сегодня к Шаровым. Работу тут предложили. Так что останусь здесь. Ты не рада, что ли? – А я и сама не пойму, – печально сказала Анна. – Вроде радоваться должна. Вроде только этого и ждала – чтобы вместе. – Ну, и в чем дело? – Понимаешь, Жень... Я раньше тебе верила. Только как женщина может верить – без всяких сомнений. Липкину чуть не обозвала, когда она про тебя рассказала. Я тебе верила до донышка, Женя. А теперь не верю, понимаешь? Если раньше всему верила, теперь ничему не верю. – Ты не думай об этом, – хмуро сказал Евгений, ощущая необъяснимое и, главное, беспричинное чувство вины. – Не могу. Только об этом и думаю. – К экстрасенсу сходи, полечит, – пошутил Евгений. – Да без толку. – Я не понял. Мне уезжать, что ли? Анна промолчала. И тут Евгений, удивляясь сам себе, заговорил. Позже, вспоминая об этом, он решит, что это было неспроста. Хоть и ударил он экстрасенса, но, видимо, тот что-то такое успел ему внушить, потому что ни до, ни после Евгений никогда не произносил подобных слов. Слова были такие: – Ладно, Ань. Откровенность за откровенность. Ну, было у меня в жизни раза два. То есть даже один, второй не получилось. Да и один-то так, по пьяни, можно сказать... – Врешь, больше было. И не по пьяни, – проницательно сказала Анна, но, что удивительно, без злости и обиды. Поэтому Евгений не стал лукавить. – Ладно, больше. Но я всегда всем говорил: девушки, учтите, у меня жена и я ее люблю. Потому что, Ань, я давно понял, что жить, кроме тебя, ни с кем не могу и не хочу. – Ты хоть думай, что говоришь! – укорила Анна. – Там ты скачешь, а тут у тебя стойло, что ли? Жеребец нашелся! Как это называется вообще? – Называй, как хочешь. По-моему – любовь вообще-то. Потому что я без тебя... Ну, короче, как бы... Типа того, хм... Ну, жить, что ли, не могу. Анна отвернулась. Евгений это понял по-своему. – Ясно, – сказал он. – Я пошел. – А ужин я кому готовила? Выбрасывать все теперь? Садись за стол! – сказала она строго и хозяйственно, будто ее и в самом деле волновало лишь то, чтобы не пропал приготовленный ужин. А Нестеров опять смотрел фильмы, старые фильмы с участием Одри Хепберн, и опять лег под утро, и опять проснулся поздно. 19 Он опять проснулся поздно и, совершая пробежку, встретил Анну. Анна выглядела слегка утомленной, но счастливой. – Доброе утро, Анна Антоновна! – крик– нул Нестеров. Анна остановилась, оглянулась и сказала: – Вы вот что. Вы, пожалуйста, держитесь на расстоянии, хорошо? Поиграли, понаводили тумана, хватит. Игра закончилась. – Это я понял. Значит, можем решать? – Насчет чего? – Насчет дома. Сами же просили. – Да нет, без надобности теперь, Евгений тут захотел остаться. Вам же легче, хлопотать не надо. А за помощь, конечно, спасибо. Нестеров огорчился, хотя и несильно (у него имелись более серьезные причины для более серьезных огорчений). – Что ж получается, обманули вы меня, Анна Антоновна! – сказал он с шутливой обидой. Анна тут же ответила: – А я даже и не отказываюсь! Вы нас обманываете, мы терпим, так что и вы терпите! Я вообще поняла: мужики – такой подлый народ, что им надо мстить при первой возможности! – Так и мстили бы своему Евгению, – с улыбкой сказал Нестеров. – С какой это стати? – возмутилась Анна. – Вы мне никто, а он мне муж! И поспешила к дому, а Нестеров долго еще стоял и смотрел ей вслед, продолжая улыбаться, но вдруг тихо сказал сам себе: – Чего же так тошно-то, а? И, нарушив режим, прекратил свою пробежку, пошел обратно домой медленными, мерными и нудными шагами усталого путешественника, хотя с чего бы ему устать, если он только что проснулся? Глава 4 Клад Стеньки Разина 1 Володька устроился временно бульдозеристом к дорожникам, ведущим просеку через яблоневый сад. Проблема занятости сельской трудоспособной молодежи, так это называется на социально-экономическом языке. Но интересно не это, а то, что Володька нашел драгоценную и старинную брошку. Увидел: блеснуло, соскочил с бульдозера, поднял, окликнул проезжавшего мимо на велосипеде Кольку Клюева: – Коль, глянь-ка! Колька подъехал, глянул и сказал: – Может, тут клад? И они тут же стали рыть землю – не бульдозером уже, конечно, а лопатой и руками. Неизвестно как об этом в течение часа стало известно всей Анисовке. Сбежались, столпились посмотреть на находку – потому что больше Володька с Колькой ничего не откопали. Строили предположения. – Может, просто уронил кто-нибудь? – высказался Андрей Ильич. Володька не согласился: – Да этой брошке явно лет сто или двести! И кто у нас с такими штуками по садам гуляет, мне интересно? Нестеров, тоже оказавшийся здесь, посмотрел – из рук Володьки, потому что он никому не давал брошку, – и сказал: – Я немного занимался антиквариатом. Это девятнадцатый век. Скорее всего, первая половина. Золото, рубины. Дорогая штука. Лев Ильич тут же заявил: – Между прочим, исторические ценности принадлежат государству! А Вадик, слегка ревнуя к Нестерову, потому что тот проявил себя экспертом, сказал: – Надо еще доказать, что эта штука истори– ческая! – А какая же еще? – не сомневался Колька. – Нет, пусть государству, но нам тоже что-то полагается, да, Володь? – Не нам, а мне, – уточнил Володька. – Ну, пусть тебе. – Вроде по закону двадцать пять процентов стоимости, – припомнил Юлюкин. – Это сколько же будет? – тут же заинтересовался Володька. – На экспертизу надо, – посоветовал Вадик. – В город. Лев Ильич отмахнулся: – Сразу на экспертизу! Только людей смешить. – И обратился к брату: – Инна у тебя всякой стариной занимается, пусть посмотрит. – Она-то посмотрит, – сказал Андрей Ильич, – а ты-то как тут оказался, да еще на бульдозере? – спросил он Володьку. – У дорожников бульдозерист заболел, они меня взяли. – Так, значит. Собственными руками родные окрестности уничтожаешь? – Между прочим, у меня отец больной, сестру надо выучить, а вы мне работу дали? – Яблоки возить тебе уже не работа? – тут же уличил его Лев Ильич. – Они в пять раз больше платят! – защитился Володька. – А своими руками или не своими, всё равно снесут, какая разница? Юлюкин, любящий показать себя человеком, знающим законы, сказал: – Если тут исторические захоронения окажутся, проводить работы не имеют права! При этих словах братья Шаровы многозначительно переглянулись. 2 Братья Шаровы переглянулись и пошли впереди народа к селу – к дому Андрея Ильича, чтобы показать находку Инне. В дом набилось десятка два человек, а непоместившиеся смотрели в окна. Инна довольно долго разглядывала брошь. Володька возбужденно фантазировал: – Это наверняка еще не всё! Точно говорю: клад где-то есть! Надо оцепить вообще всю Анисовку и никого не пускать! Андрей Ильич усмехнулся: – Мысль глупая, но неплохая. В самом деле, может, у нас тут археологам надо работать? Прославимся! Инна глянула на него и еще больше задумалась. Наконец сказала: – Это очень старая вещь. – Золотая? – спросил Володька. Вадик, которому не терпелось блеснуть познаниями, ответил за Инну: – Судя по тому, что окисления практически нет, золото. Хотя я могу взять на анализ. – Еще чего! – отпихнул его Володька. – Знаю я твои анализы: кинешь в кислоту и растворится! – Попрошу без ажиотажа! – урезонил молодежь Андрей Ильич. – Ин, а откуда это может быть в наших краях? – По преданиям, в наших местах гулял атаман Стенька Разин. Он во многих местах зарывал сокровища. По преданиям. – Точно! – закричал Володька. – Есть на Волге утес который! Народный революционер! Но у нас же не Волга, хотя утесы тоже есть! Инна поправила его: – Володя, тебе надо глубже изучить историю. Степан Разин был не народный революционер, а, говоря точно, разбойник. То есть бандит. – Девушек в воду бросал! – сказал Колька. – Именно. – Ну и сколько стоит эта ерундовина? – спросил Андрей Ильич. – Довольно много, – оценила Инна. – Не могу сказать точно. Это же не просто драгоценность, это историческая драгоценность. Андрей Ильич оглядел собравшихся и громко сказал: – Так. Прошу всех внимания! Сейчас при свидетелях отношу эту штуку в администрацию и кладу в сейф! Как общественное достояние. Ты, Володя, свою долю получишь, не беспокойся! А если кто еще чего случайно найдет, несите мне! Но только если случайно, никакой мне самодеятельности! Всех присутствующих касается! Но присутствующих меж тем присутствовало гораздо меньше, чем раньше. – О, ё! – воскликнул Володька и выбежал из дома. 3 Володька выбежал из дома, за ним спешил Колька. Они примчались на место находки, а там уже вовсю ковырялся народ. Кто чем – и мотыгами, и лопатами, кто-то приволок даже мотоплуг. Володька стал бегать и громко заявлять свои права. Никто, конечно, всерьез не воспринял. Но больше ничего не нашли и помаленьку разбрелись. Володька и Колька смотрели на разрытую повсеместно землю. – Дураки мы, Коль, – сказал Володька. – Надо было найти и молчать. – Так мы молчали. Ты только меня позвал. – А другие как здесь оказались? – Не знаю... – Я думаю, тут больше ничего и не будет. Но где-то должно быть. Слышал, что Инна сказала? Стенька Разин был разбойник. А они помалу не граби– ли! Я думаю, остальное где-то на берегу. Где утес какой-нибудь. Мне деньги, Коль, позарез нужны! – Кому они не нужны? – А мне – позарез. Понял? – Купить чего хочешь? – Да так... Есть один план... И Володька поспешил домой и вскоре выехал на старом отцовском «москвиче» в Полынск. Там он оставил машину в переулке, а сам пошел к магазину, возле которого Клавдия-Анжела продавала из холодильного ящика мороженое и напитки. – Привет, – сказал ей Володька. – Привет, – ответила Клавдия-Анжела. – А я вот по делам приехал... А ты здесь, значит? – Здесь. – Ты из-за мурзинской жены уехала, что ль? – Меня это ни с какого бока не касается. – Как же не касается? Все-таки у вас с Мур– зиным... – Ничего серьезного у нас с Мурзиным не было. И быть не могло. А ты свои дела уже все сделал? – Сделал. – Ну, гуляй тогда. Дыши воздухом. – Я и гуляю, – сказал Володька, но вместо гуляния остался стоять. Тут подошли две молоденькие девушки, взяли мороженое и ушли довольно смелыми для Полынска походками – впрочем, сейчас везде молоденькие девушки ходят, будто по пляжу, поигрывая талиями, бедрами и всем прочим, у кого что есть. Клавдия посмотрела им вслед печально и спросила: – А чего ты не женишься, Володь? Вон их сколько. – А ты сама чего одна? Ждешь солидного, бога-того? – Угадал. – А если не солидный, а молодой, но богатый? – Тоже сойдет. Клавдия-Анжела думала: так себе, пустой разговор. Но Володька вдруг всерьез обрадовался и сказал: – Учти, ловлю на слове! – На каком это? – На этом самом! – крикнул Володька уходя. – Насчет молодого и богатого! Клавдия-Анжела пожала плечами. Она уже успокоилась, уже прижилась тут, нет, опять является. О себе напомнил. О Мурзине. Интересно, уехала уже его жена или не уехала? 4 Жена Мурзина не только не уехала, она вовсю занималась хозяйством. В частности, взялась с утра копать какие-то грядки в палисаднике. Синицына, проходя мимо, остановилась, понаблюдала за ее работой и сделала вывод: – Насовсем, значит, вернулась? – Я не вернулась, я фактически не уезжала! – ответила Вера. И тут же из кустов выскочил Мурзин с опровержением: – Уезжала! И не жила здесь, будьте свидетельницей, Зоя Павловна! И сейчас фактически не живет, а только делает вид! – Это ты делаешь вид: лежишь, газетку читаешь, а я работаю, – заметила Вера. – Ты нарочно работаешь! – разоблачал ее Мурзин. – Сроду ее не заставишь грядку прополоть, а тут копается целыми днями! Это она, Зоя Павловна, симулирует, что тут живет! – А где же я живу? Тут и живу. – Не живешь, а в гости приехала! И на дом можешь не рассчитывать, его мой отец строил! – А это неважно, кто строил. Важно, что мы с тобой в нем жили как муж и жена. Пользуясь совместным имуществом. И сейчас живем, правда ведь, Зоя Павловна? Синицына остереглась присоединяться к кому-то: – Кто вас знает, я над вами свечку не держала... – Именно! – закричал Мурзин. – В самый корень смотришь, Зоя Павловна! Считается совместное проживание, если муж и жена живут как муж и жена! А мы с ней не живем как муж и жена! Это любая женщина ко мне в дом вопрется и права заявит! – Я вперлась? – возмутилась Вера. – В собственный дом – вперлась! Ты говори, да не заговари– вайся! – Почему это в собственный? Никогда он твоим собственным не был! Они продолжили спорить, а Синицына убралась от греха подальше. Без свидетелей ругаться совсем другой интерес, Мурзин остыл и вернулся на свое любимое место, где солнца и тени всегда поровну и всегда можно найти наилучший разворот раскладушки, время от времени передвигая ее. Он лег и стал смотреть сквозь ветви и листья, как трудится бывшая жена. И чуть было не задремал, но тут то ли наяву, то ли уже во сне к нему пришло озарение. Он вскочил, подбежал к Вере и крикнул: – Я понял! Ты не вскапываешь, ты клад ищешь! А участок, между прочим, пока еще мой! – Общий. А разведемся – поделим пополам. – Так еще не поделили, а ты уже работаешь, будто на своей половине! А может, я эту захочу? – Тебе же лучше, будет твоя половина вскопана! – А мне не надо! Или тогда твою вскопаю! И Мурзин, схватив лопату, начал азартно копать землю. Вера, видя его усердие, тоже наддала. Она и не помнила про клад, но услышала и подумала: чем черт не шутит. Найти что-нибудь такое не мешало бы. 5 Найти что-нибудь такое не мешало бы, рассуждал мысленно и Клюев, но не тратил при этом время на беспорядочные раскопки, а подошел к делу теоретически. Достал старые газеты и журналы, долго ворошил их и наконец нашел то, что искал. Взял листок и ручку, начал что-то подсчитывать. Даше его умственная деятельность была в новинку, но она помалкивала, зная, что если Колька чем увлекся, лучше его не тревожить. – Маловато, – сказал вдруг Колька с досадой. – Чего маловато? – Золото, оказывается, не так уж дорого стоит. Чтобы машину купить хорошую, например, его надо килограмма два найти. – А если дом? – Здесь или в городе? – В городе, конечно, здесь всё равно снесут. – Это еще неизвестно. Дом в городе... – Колька начал считать. – Килограммов пять. – А сколько это на вид примерно? Колька огляделся и ткнул в утюг: – Вот. В нем килограмма полтора. Получается – три с лишним утюга. – Не так уж и много. А чего ты вообще сидишь тут, теорию развел? Люди вон всё перерыли уже! – Володьку жду. У него друзья в городе обещали металлоискатель достать. – Володьку он ждет! – упрекнула Даша. – Люди голыми руками роют, без всяких искателей! Мне, кстати, мать говорила, что у Гнилого омута что-то находили. Там как раз круча, утес такой. – Посмотреть, что ли? – Иди уже, теоретик! И Колька пошел, хотя не очень верил в целенаправленные действия. Клад ведь что? Клад – удача. А удача может встретиться человеку в любом месте. 6 Удача может встретиться человеку в любом месте. В частности, старухе Акупации она встретилась во дворе собственного дома. Подняв находку, она завернула ее в газету и отправилась к учительнице Инне Шаровой как главной, люди говорят, специалистке по кладам и драгоценностям. У дома Шаровых она встретила Ваучера, который тоже шел со свертком. – Ты чего это? – спросила Акупация. – Образование получить захотел? – А если и захотел? Сама-то зачем? – А я так просто. Мне не к спеху. – Ну, и мне не к спеху, – сказал Ваучер и сел на крыльце. Он не желал при Акупации обнаруживать цель своего визита. Однако и у Акупации возникли те же соображения. Она села рядом, сказав: – И я подожду. – Чудная! Чего ждать, если она дома? – А ты заходил, видел? – Нет. – Откуда тогда знаешь, что она дома? – Ну, значит, не дома. После зайду. И Ваучер встал и пошел прочь. Но схитрил – свернул и кустами вернулся к дому. Подкрался к окнам и стал выглядывать, что там будет делать Акупация. А та уже разложила перед Инной довольно длинную цепь и хвалила ее. – Она тонкая, ты глянь. Но крепкая. Она желтая была, а потом потемнела. Я Жучка своего на нее примыкала, а то вечно он веревки рвал. Жучок сдох, а цепь у конуры так и лежит. Вот я и подумала... Тут Акупация передохнула и оглянулась. – Что подумали, бабушка? – с подчеркнутым уважением спросила Инна. – Может, она золотая? – Нет. Кажется, это латунь или еще какой-то сплав. – Да я не за дорого отдам! – успокоила Инну Акупация. – За тыщу. – Бабушка, даже если бы это было золото, я не принимаю. – А мне сказали, принимаешь. – Акупации это действительно кто-то сказал, она только не помнила кто. В действительности она же сама первая кому-то и сказала, но забыла, а потом сказанное вернулось к ней чьим-то чужим мнением, уже достоверным, поскольку посторонним. – Нет, – улыбнулась Инна, – не принимаю. – Значит, не золото? – Не золото. – Ну, за пятьсот тогда хотя бы, – согласилась Акупация. – Вот вы странная, я же говорю: я ничего не покупаю. – Ясное дело. Ну, за сто. – И за сто не возьму. Спасибо. – И что мне с ней теперь делать? – огорчилась Акупация. – Собаки у меня нету, для козы она тяжелая. А выкинуть жаль. За десяточку возьми хотя бы? Инна терпеливо и мягко отказывалась: – Но у меня ведь тоже нет собаки. И даже козы. Зачем она мне? – Мало ли. Ты молодая, тебе всё может пригодиться. Инна поняла, что старуха так просто не уйдет. Взяла портмоне, заглянула в него: – Ну, хорошо, за десять рублей возьму. – Уж тогда за двадцать хотя бы. – Бабушка, я бы рада, но она мне на самом деле и за десять не нужна! – Как же не нужна, если берешь? В этом была несокрушимая логика. Инна смирилась. – Ладно, вот вам двадцать рублей, но не больше. – Я понимаю. Спасибо тебе. Она приняла деньги, пошла к двери, но там обернулась. – Десяточку бы еще набавила. Она вон какая длинная. Инна не выдержала. Она принялась хохотать, извиняясь сквозь хохот и утирая слезы. Акупация этого ее смеха не поняла и, поджав губы, вышла. Очень уж они гордые, эти образованные, подумала она. Знаем мы это. Тебя же обмишулят, да над тобой еще смеяться будут! А Ваучер сторожил в кустах и ждал, когда Акупация удалится. 7 Ваучер ждал, когда Акупация удалится. Как только она скрылась, он шустро поднялся на крыльцо и вошел в дом. В это же время к дому подъехал Андрей Ильич. – Здоров, учительница! – поприветствовал Ваучер Инну, только что отсмеявшуюся. – А Андрей Ильич не дома? – Дома, чего тебе? – как раз вошел Андрей Ильич. – Объяви, Андрей Ильич, пусть клад этого самого Стенькина Разина не ищут. Найденный он давно. – Да? И кто ж нашел? – А еще отец мой нашел. Только он тогда не знал, что к чему. А я теперь понимаю: клад. Деньжищ уйма, только старые. А только куда было девать? В советское время отняли бы, да и всё. Я же не знал, что за них проценты полагаются! Уезжал в город, даже с собой не взял, спрятал. Теперь достал: пришло время, – говоря это, Ваучер разворачивал несколько слоев старых газет. – С ваучером не получилось, теперь на это рассчитываешь? – спросил Андрей Ильич. – На что я рассчитываю, это мое дело! – смело осадил начальника Ваучер. – А твое дело зафиксировать! Он наконец развернул пакет и разложил на столе содержимое. Инна начала перебирать и рассматривать. – Деньги действительно старые. Царские есть... Керенок много. А это вообще самодельные, купоны для взаимных расчетов, марки, были такие. Опять царские. – То-то и оно! – подтвердил Ваучер. – Этот самый Стенькин Разин награбил и спрятал. – Когда награбил? – не понял Андрей Ильич. – В революцию, в Гражданскую. Тогда все грабили. Инна решила внести ясность: – Может, кто-то и грабил, но Степан Разин, дедушка, тут ни при чем. Он жил намного раньше. – Прямо сильно намного? – Сильно. – А кто же это грабил тогда? – Тогда, дед, все грабили, – сказал Андрей Ильич, узнавший это в последние годы из газет и телевизора. Ваучер не сдавался. – А в музей сдать – много будет стоить? – Вряд ли, – усомнилась Инна. – Даже в нашем районном музее этого добра очень много. Даже уже не принимают. – Ну, тогда вы возьмите, – предложил Ваучер. – Мы не берем, дедушка. Ваучер обиделся. – Брать-то вы берете, только я смотрю, выбирательно. У Акупации цепь ржавую купили, а у меня не хотите! – Кто купил? – удивился Андрей Ильич. – Какую цепь? И только сейчас увидел на подоконнике положенную туда Инной собачью цепь. – Бабушка очень просила... – смутилась Инна. – Двадцать рублей ей дала, пустяки. – Вот именно! – сказал Ваучер. – За ржавчину двадцатку! А тут на все двести тянет! Андрей Ильич, чуть помешкав, достал бумажник, вынул оттуда, конечно, не двести рублей, а пятьдесят – и того много! – и строго сказал Ваучеру: – Слушай меня внимательно, Ваучер! Вот тебе деньги. Но ты скажешь всем, что мы больше ничего не принимаем! Понял? – Понял, спасибо! – отозвался Ваучер. – У меня еще облигации есть пятьдесят седьмого года, отдам недорого. – Иди уже отсюда! – сердито сказал Андрей Ильич. – И чтобы я тебя больше не видел! Ваучер знал повадки начальства: два раза подряд оно на уступки идти не любит. Ничего, он потом еще наведается. А пока лучше убраться. И он убрался. А Инна взяла мужа за руку: – Извини, Андрей. – Да ладно. Не хватает людям денег на жизнь, что тут поделаешь. В самом деле клад бы найти – зарплату платить нечем! С другой стороны, знаю я их, теперь бросят работу, клады искать начнут. Надо принять меры! 8 Надо принять меры, думал Андрей Ильич, направляясь к Нестерову. Почему к Нестерову? Потому что клад – дело темное, тайное, загадочное. А Нестеров как раз и занимается тем, что в представлении Андрея Ильича тоже дело темное, тайное и загадочное, то есть человеческой психикой. – Все село свихнулось, – сказал он Нестерову. – Клады ищут! Пора собрать людей и провести сеанс. Дадите установку: перестать заниматься ерундой! Или вы не в форме еще? – Не в форме, – признался Нестеров. – И, знаете, скажу вам честно, я, хоть и занимался массовыми сеансами и сейчас иногда занимаюсь, но в их эффективность не вполне верю. Надо с людьми работать индивидуально. – На здоровье, работайте, кто вам мешает! Ходите по людям, объясняйте! А то получается, другой деятельностью занимаетесь почему-то. Дом себе купили, у Сущевой тоже дом торговали, я слышал. – Это я не себе. Другу рассказал, как тут хорошо, вот он и загорелся. Причем она сама предложила. Но раздумала. Нестеров слукавил, а говоря проще, соврал. Ему не хотелось говорить, что он это делает для Прохорова. И, увы, ему не было особенно стыдно, наоборот, слегка смешно: вот, мол, умный, взрослый человек, а вру. Без особых угрызений. И вы не судите его, пожалуйста, вы вспомните: бывает ли вам стыдно, когда вы врете детям? То есть не то чтобы врете, а просто таким образом уходите от прямых ответов, которые детям рано знать? В том-то и суть, что Нестеров уже давно относился к людям как к малопонятливым детям. Он их иногда жалел, часто раздражался на них, он не всегда их любил, но всё-таки, это надо отметить, старался по-своему как-то им помочь, когда еще не иссякли силы и желания. А уж Анисовка ему, чего только не видавшему, показалась просто детским садом на лоне природы. Поэтому он даже к начальственному Андрею Ильичу относился всего лишь как к одному из главных дитятей в этом самом саду – и в заключение разговора с легкостью пообещал попробовать поработать с анисовцами индивидуально, не собираясь этого делать. Но Андрей Ильич принял это за чистую монету и повеселел. 9 Андрей Ильич повеселел и уже не смотрел с таким печальным отчаянием на односельчан, там и сям копающих землю. А вот Володька и Колька действовали не как попало: Володька привез из Полынска миноискатель и ходил по краю утеса, нацепив наушники, а Колька брел рядом и по выражению лица старался понять, слышит ли его друг заветные сигналы. Наконец Володька что-то услышал, отбросил миноискатель и начал копать возле камня, где было рыхло, прямо руками. Колька ему помогал. И они довольно быстро докопались, и это их ничуть не удивило, потому что кто же удивляется, когда быстро находит то, что очень хочется найти? Они нашли цепочку и сережку с камешками. Тут возле них неизвестно откуда возник Вадик. Странно, но заинтересовался не находкой, а самим местом, вытащил лупу и начал рассматривать землю. – Тебе чего тут? – грубо спросил Володька, пряча драгоценности. – Ты только не вздумай никому говорить! А то Шаров опять в сейф запрет. А мы найдем сразу всё, тогда и сдадим. – Сдадите, сдадите... – пробормотал Вадик, продолжая исследовать землю. – Ты чего, не понял? Иди отсюда! Вадик ушел, а Володька опять нацепил наушники. И вот опять зазвенело. Колька начал рыть. Сначала руками – ничего. Потом лопатой, глубже – ничего. А у Володьки звенит. – Рой глубже, – сказал Володька. Колька зарылся по пояс. – Ничего... – Не может быть: звенит же! Ну-ка, убери лопату. Колька откинул лопату, оставаясь в яме. – Все равно звенит. Ладно, копай пока! Володька бросил миноискатель, убежал в сторону села и вернулся через полчаса на колесном небольшом экскаваторе. В азарте он начал рыть землю ковшом, а Колька внимательно осматривал груды вынимаемой земли. Но вот уже и длины ковша не хватает, совсем глубоко зарылись – а ничего нет. А сигналы всё идут. Мешая друг другу в узкой глубокой яме, светя фонариком, потому что уже свечерело, они осмотрели и перебрали каждый комок земли – ничего. А сигналы есть. Колька приустал и приостыл. – Знаешь, Володь, это нам уже кажется, – сказал он. – И вообще, мне пора. Поздно, Дашка ругаться будет. – Иди, – сказал Володька и даже не упрекнул друга, так был увлечен. Колька полез из ямы. – Стой! – завопил Володька. – Чего? – А того! Не звенит! А ну-ка... Володька наставил миноискатель на Кольку. – А ну, подыми рубаху! Колька поднял и сам догадался: – Ё... – Именно, что ё! Не мог сказать? – Да забыл я... На Кольке был широкий ремень с металлическими клепками. Кладоискатели на этом пока успокоились. Сели и стали рассматривать найденные сережку и цепочку. – Маловато, конечно, – сказал Володька. – Обидно: может, клад где-то прямо рядом лежит, а мы не знаем. Он сунул драгоценности в карман и, поднимаясь, показал Кольке: – Смотри-ка. Внизу и вдалеке, на берегу реки неподвижно стоял Нестеров лицом к зашедшему солнцу. Медитировал. 10 На берегу реки неподвижно стоял Нестеров. Медитировал. – Как ты думаешь, – задумчиво спросил Володька, – этот экстрасенс чего тут застрял? – Мало ли... – Будто бы лечится, а сам здоровей меня, между прочим. Зато дома покупать намылился. И участки. Это тебе ничего не говорит? – А что? Думаешь, он про клад пронюхал? – угадал Колька ход мыслей друга. – Запросто! Он, я заметил, бегает, будто для гимнастики, а потом встанет – и будто что-то чует. Такие люди, я читал, они других людей насквозь видят. Если уж людей, то всё остальное – запросто. – Тогда его выследить надо! А то наткнется и всё заберет! – О том я и говорю! И они немедленно начали действовать. Подкрались к реке, долго лежали, глядя на неподвижного Нестерова. – Я лежать и то устал, – пожаловался Колька, – а он всё стоит. Но вот Нестеров пошел к селу. Друзья – за ним. Нестеров направился к дому Стасовых. – К вашему дому идет? Зачем это? – удивился Колька. – Тихо ты! Нестеров, постояв у дома, пошел дальше. Друзья – за ним. Нестеров остановился у дома Кублаковой. Из-за забора смотрел, как качаются на качелях, сидя рядом, Нина и Наташа. – Что ты пристала, в самом деле? – посмеивалась Нина. – Но вы же говорили, я же видела. О чем? – Ладно, пойду я. Поздно уже, – уклонялась Нина. – А давай на сено? Я там люблю спать – звезды над тобой, красиво. Лицо только и руки от комаров надо намазать. – Но учти: эту тему закрыли. – Да никто и не открывал! Нестеров наблюдал, как девушки, взяв одеяла, полезли по приставной лестнице на стог сена. Долго смеялись, возились, шептались, потом затихли. И Нестеров отправился домой. – Ясно! – сказал Володька. – Чего тебе ясно? – Если он завтра придет к нам или к Кублаковой дом покупать, тогда я всё понял. Он, наверно, как-то чует участки, где клад может быть. – А почему в селе-то? Тут утесов нет. – Утесы – для дураков! Мы только время потеряли. Он бы там и копался, если бы чуял, понимаешь? – Понимаю, – сказал Колька с сомнением, но с надеждой. Они возвращались домой уже в темноте. Во всей Анисовке светилось лишь окно медпункта. – Химик! – сказал в сторону окна Володька. Вадик действительно химичил: разложив кучки земли на столе, брал щепотки, бросал в пробирки и наблюдал за реакцией. За этим занятием он не заметил, как наступило утро. 11 Наступило утро. Нина и Наташа умывались возле дома. Наташа, закидывая голову и расправляя волосы, посмотрела на улицу, увидела Нестерова, идущего от магазина, и сказала: – А вот он и идет. Хочешь, позову? – Кого еще? – недовольно спросила Нина. – Ясно кого. Не бойся, я по другому делу. Александр Юрьевич! Будьте любезны на одну минутку! Нестеров подошел. – Желаю вам дом продать! – заявила Наташа. – Вы же вроде интересуетесь? Она не заметила, что в это время на крыльцо вышла ее мать. – Ты чего городишь? – закричала Кублакова. – Продать она желает! Дом твой? – А ты не желаешь? Отец все равно смотался, чего нам тут делать? Я вообще из своего возраста одна тут осталась, как дура! Нинка вон учится, другие просто уехали. – Если бы ты тоже училась! – заметила Кублакова. Наташа резонно возразила: – Чтобы учиться, надо или деньги, или мозги! А у меня денег нет, мозгов тоже не хватает. Нет, – повернулась она к Нестерову, – для жизни я умная, но для учебы абсолютно тупая. Зато позитивная с ног до головы. Оптимистичная. Мужчинам такие нравятся, правда? – Вот болтать, ну и болтать! – рассмеялась Кублакова. – Что человек о тебе подумает? – А что хочет, лишь бы он обо мне думал, – застенчиво улыбнулась Наташа, поведя плечом. – Думайте, Александр, думайте! Меж тем Кублакова, глядя на Нестерова, размышляла о чем-то своем. И предложила: – Квасу холодного не хотите? – С удовольствием. Нестеров пошел в дом. За этим, прячась в кустах, наблюдал Володька, вставший спозаранку и не спускавший с Нестерова глаз. Его предположения, похоже, оправдывались. Правда, Кублакова сама Нестерова позвала, но это не проблема: долго ли экстрасенсу внушить, чтобы делали то, что он хочет. А Наташа, трагически протянув руку к дому, сказала: – Родная мать отбивает мужчину у родной дочери! Вот она, современная мораль! – Тут она заметила, что у Нины какие-то слишком печальные для утреннего времени глаза. – Нинка, ау! Слушай, ты влопалась, я смотрю! А говорит: закроем тему! – Перестань. – И чего тебя тянет на странных каких-то? То ментом увлеклась, то психиатра ей давай! – Не психиатр, а психотерапевт. И ты сама с ним заигрываешь. – Да так, прикалываюсь, – современно выразилась Наташа. – Мне он не нравится, не мой тип. – Тот был не мент... То есть мент, но человек в первую очередь... А этот... Не понимаю я его... – И я не понимаю. Слушай, может, он инопланетянин вообще? – засмеялась Наташа. – Шутки шутками, а как он появился, чудеса какие-то начались. К Сущевой муж насовсем вернулся. Или клад вот нашли. – Клад-то при чем? – Ну, как. Я читала: одна аномалия другую притягивает. Так что ты с ним осторожней! Долго он там квас пьет, между прочим. 12 Нестеров там уже не квас пил, между прочим. Он сразу понял, что Люба вознамерилась поговорить о чем-то сокровенном, но не знает, как начать. И помог ей: – Мне кажется, вы о чем-то спросить хотите? – Хочу, – призналась Люба. – Скажите, вы можете посмотреть на человека – и понять? – Что понять? – Ну, вообще, что с человеком происходит. – С вами что-то происходит, а вы не можете понять, что именно? – Да как раз ничего со мной не происходит. Вот уже где-то второй год. – Депрессия? – А? – Упрощенно говоря, плохое настроение. – Да нет, настроение нормальное. Но жить неохота. Встаю утром по привычке, по хозяйству занимаюсь, что-то делаю – а неинтересно мне ничего, понимаете? – А муж, как я понимаю, уехал? – Сама выгнала... Он тут так всех насмешил... Ладно, это отдельная история... Нестеров, беседуя, посматривал вокруг. Все чисто, опрятно, хозяйственно, даже слишком чисто, слишком опрятно. Не хватает того минимального, но ощутимого беспорядка, духа легкой мятежности и устойчивой, уютной по-своему нестабильности, который возможен лишь в одном случае: когда в доме есть мужчина. И Нестеров сказал: – Людям надо о ком-то заботиться. Дочь у вас выросла, коровы и овцы – не предмет для заботы. Человек вам нужен. Мужчина. – Ой уж прямо, сдалось мне это! Мужчина! Одна морока! – Люба помолчала и усмехнулась. – А вообще-то правда. На что мой муж был поганец, а я вокруг него вертелась, как вокруг принца. Всегда накормленный, выглаженный... Приятно мне это, люблю я это. Ладно. Извините, что отвлекла. Как говорится, понятней стало, легче – нет. Безвыходная ситуация. – Почему? – А потому что мужчин у нас всего ничего, а из них нормальных еще меньше. Так что заботиться не о ком. Вот и всё. – Не всё. Вы не думали о других вариантах? Я в качестве консультанта одно время работал при очень солидном брачном агентстве. И знаю конъюнктуру. Самый востребованный тип у столичных обеспеченных мужчин, которым около пятидесяти: симпатичная женщина лет сорока, душевная, простая, без детей или с одним выросшим ребенком. Я вам больше скажу: если ваше объявление поместить в Интернете, то не только отечественные, заграничные мужчины завалят вас предложениями! – Ой, да бросьте вы! – Люба засмеялась и махнула рукой. – Интернет какой-то... Это всё не про меня. – Но почему не попробовать? – Не знаю... А как поместить? У меня фотографии приличной нет даже... Нестеров тут же достал мобильный телефон, навел на Любу, нажал кнопку – и тут же ей показал: – Вот, пожалуйста. Уже есть. – Надо же... – рассматривала и удивлялась Люба. – Куда техника зашла... И когда это может в вашем Интернете оказаться? – А хоть сегодня. – Чудеса... Ну, если только для смеха. А напишем что? – Правду. Симпатичная женщина с покладистым характером, добрая, хозяйственная, без вредных привычек... – Ой, ой, захвалили! – А что, не так? – Да так вообще-то... Тут Нестеров не мог не вспомнить о своей, как он ее иронично называл, сверхзадаче: – Скажите, а если получится, вы ведь уедете? И дом будете продавать? Так имейте в виду: у меня найдется покупатель. – А, всё равно не будет ничего. Кто на меня позарится? – Посмотрим! И мы посмотрим, только позже – возможно, даже не в этой главе. А пока заглянем в администрацию. 13 Заглянем в администрацию, потому что туда заглянул и Вадик, исследующий неизвестно что. Он обратился к Андрею Ильичу с просьбой: – Разрешите я при вас эту брошку осмотрю. У меня кое-какие соображения. – Какие еще соображения? Испортишь, не дай бог, отвечать кто будет? – Не испорчу, я ее даже в руки не возьму. Андрей Ильич открыл сейф, где брошь лежа– ла на чайном блюдечке, достал и показал Вадику. Тот приблизился, рассмотрел ее в лупу и пробормотал: – Ясно... – Что тебе ясно? – Пока далеко не всё, – сказал Вадик и удалился, погруженный в свои мысли. Он отправился в магазин к Шуре Куриной и задал ей вопрос: кто в последнее время покупал резиновые сапоги сорок второго размера? – Сапоги покупали много кто, новая партия была, а впереди осень, люди запасаются. Кублакова покупала. – У нее что, сорок второй? – Еще бы я размеры помнила! Потом Стасов Володька покупал, Шаров Андрей Ильич покупал, Мурзин вроде тоже... Экстрасенс наш – и то купил. Вечером у речки ходить по росе. Будто ему ходить больше негде. – Ясно... – Что тебе ясно? – Пока далеко не всё... И Вадик продолжил свои непонятные поиски, бродя по селу и наблюдая, как жители повсеместно копаются, надеясь найти клад. 14 Анисовцы копались, надеясь найти клад, а Мурзин и Вера перерыли уже весь огород. Умаялись. Сошлись на невидимой меже, огляделись: все уже перекопано, одни ямы и кучи земли. Мурзин воткнул лопату, хотел присесть, но везде было сыро, а он берег свое мужское здоровье, поэтому передумал, оперся о черенок лопаты. – Устал? – спросила Вера. – Дело привычное. – А я мозоли набила. Второй день ковыряемся... На хлебокомбинате у нас сплошная автомати– зация. – А агроном твой где работает? – впервые спросил Мурзин о мужчине, с которым уехала Вера. – Не агроном он давно, – сказала она с горечью. – А кто? – Кто... Конь в верхней одежде! – Вера усмехнулась. – Вот уж действительно конь. Пьет, как мерин, и гуляет, как жеребец... – А такой положительный казался. – Вы все положительные кажетесь сначала... Вера пошла к дому, чтобы умыться. В умывальнике воды не оказалась, она взяла ведро, но подошедший Мурзин перехватил: – Ладно, принесу... Сходил за водой, но не стал наполнять умывальник, а полил Вере на руки прямо из ведра. Потом попросил: – Слей мне тоже. Вера лила ему на руки, на плечи, а потом вдруг созоровала: оплеснула всего разом. – Ты чего? В штаны же натекло! – закричал Мурзин. – Натекло не вытекло, поправимо! – непонятно для самой себя выразилась Вера и смутилась. И перевела речь на бытовое: – Баню бы истопить... – Это можно. И вот уже вечер, уже из трубы бани идет дымок. Вера направилась в баню, а Мурзин медлил, чего-то возился во дворе. – А ты чего же? – Я потом... Я по первому жару не люблю... – Стесняешься, что ль? – Было бы чего... И Мурзин тоже зашел в баню. Там он, охлестываясь веником, думал, что мужики все-таки гораздо менее бессовестный народ, чем бабы. Он вот за несколько лет поотвык от жены, лишний раз на нее не посмотрит, а она запросто: и бедром задевает, и рукой, и ногой. В бане и без того жарко, а от этих прикосновений совсем нечем дышать. Мало того, Вера, вольно разлегшись, сказала: – Ну-ка и меня. Мурзин поднял над нею веник, замахнулся – и опустил, мелко дрожа листьями над спиной Веры, щекоча и дразня. – Хорошо! – сказала Вера. А Мурзин вдруг догадался. И про баню, и про веник, и про ее прикосновения. – Нарочно, да? – спросил он ее в самое ухо. – Чтобы доказать, что мы с тобой живем? Я, конечно, не удержусь... Но свидетелей нет, и мы в бане! В бане, а не в доме, поэтому баню делить будем, а дом нет! Вера расхохоталась: – Вот дурак! Ну и дурак.... Мурзин понял, что, кажется, действительно зарапортовался. – Ладно, Вер, – сказал он, прикасаясь к Вере уже не веником, а рукой, пальцы которой, правда, дрожали еще больше веника. – Пошел отсюда! Хам! – интеллигентно крикнула Вера и совсем неинтеллигентно пихнула его ногой, отчего он вылетел в предбанник. И там, потирая бока, опять удивился: с одной стороны, баба явно бесстыднее мужика, с другой – гораздо терпеливее. Сама же хотела того, что и он, а вот – отпихнула. Нет, велика разница между мужчиной и женщиной! 15 Велика разница между мужчиной и женщиной, и Вадик это понимает как никто. Женщины вообще другие. Например: приезжает в село человек и обнаруживает свою полную профессиональную непригодность да еще начинает заниматься какими-то темноватыми делами. Что должно возникнуть у женщины по отношению к такому человеку? Презрение как минимум. А возникает интерес. То есть Вадик никакого пока особенно интереса у Нины к Нестерову не замечал, но ревнивым чутьем влюбленного человека понимал, что может быть. Намечается или уже наметился. Он захотел проверить эту гипотезу собственными глазами, заодно кое-что узнав по интересующему его вопросу. Вадик пришел к Нине и предложил прогуляться и зайти к Нестерову. – Зачем это? – Ну, просто так. – Не понимаю. – Ладно, скажу. Понимаешь, с этим кладом какая-то ерунда. Я тебе всего не могу сказать, я еще сам не разобрался. Короче, мне надо посмотреть на его обувь. – Он как-то замешан в этом? – Весьма вероятно! – загадочно выразился Вадик. А было уже темно. И у дома Нестерова метнулась какая-то тень, явно желая скрыться и попав при этом в свет лампочки на столбе. Это был Володька, брат Нины. – Привет, – сказал Володька равнодушным голосом, будто и не он сейчас вел себя так странно. – Ты что тут делаешь? – удивился Вадик. – Да так. Гуляю. А тебе домой не пора? – строго спросил он Нину. – Кто бы говорил. – Говорю как брат! Старший! Нина на это ничего не ответила и пошла в дом. Вадик за нею. Володька ничего не понял. И Нестеров не понял, зачем к нему зашли Вадик и Нина. Предложил: – Чаю хотите? Или вина? Французского. – Вы без него не можете? – спросила Нина. – Почему? – Да просто вспомнила, один знакомый в городе говорит: я могу жить без хлеба и соли, но не могу жить без французского вина и шотландского виски! – Нет, у меня это не смертельно. Жить могу. Вадик тем временем увидел в углу резиновые сапоги, но не оставил без внимания и пикировку, которая ему очень понравилась: он услышал в ней неприязненные нотки. А Нестеров и Нина остались недовольны этим коротким разговором. И зачем я сказал, что вино именно французское, что за мальчишеское хвастовство? – подумал о себе Нестеров. И зачем я сравнила его с дурацким знакомым, что за девчачье желание даже в мелочи уязвить? – подумала о себе Нина. А Вадик наконец задал интересующий его вопрос: – Я что хотел: не дадите на вечер сапоги? Мои прохудились, а я на рыбалку собрался. – Пожалуйста. – Я только примерю. Вадик взял сапоги, начал примеривать, однако делал это только для вида, а сам мимоходом, но внимательно осмотрел подошвы. – Нет, извините. Не мой размер. До свидания. Ты идешь? – спросил он Нину. – Да, конечно. На улице Нина стала прощаться с Вадиком. Тот напомнил: – Мы же погулять хотели. – Разве? Ты на рыбалку собрался вроде. – Да это я так. Хочешь, я тебе все расскажу? – Нет. Вадик огорчился этим ответом и хотел всё-таки рассказать, несмотря на нежелание Нины, но тут мимо прошел кто-то вздыхающий и печальный. Это был Андрей Ильич. Он размышлял о лихорадке кладоискательства, охватившей деревню, и о том, как бы ее прекратить. Подходя к своему дому, вдруг остановился: ему показалось, будто в бурьяне что-то блеснуло. И полез туда, раздвигая сухие стебли и обирая с лица паутину. Нашел осколок стеклянной банки, плюнул, огляделся: не видел ли кто его глупых действий? Вадик же отправился к Мурзину. Мурзину не спалось, хотя он и расположился на своем замечательном диване, которым так гордился. А в маленькой спаленке за дверкой тихо лежала Вера и тоже, кажется, не спала. Мурзин встал, слегка хмыкнул, обозначая этим, что он не тайно встает, без умысла. Но Вера все равно прикрикнула: – Лежи, где лежишь! – Я воды попить. Нельзя? Попив воды, Мурзин осторожно приблизился к спальне: – Вера... – Чего тебе? – Ну как... – Ага. А потом скажешь, что ничего не было, потому что без свидетелей? Обидел ты меня, Саша. – Вот я и хочу... Исправить. Вера помолчала. И сказала: – Ладно уж... Мурзин тут же – в комнатку, и вот уже в койке. – Но только, Саш, давай уж без споров: всё пополам, – предупредила Вера. – Хорошо? Мурзин тут же вскочил: – А-а-а! Так я и думал! Провокацию мне устроила! А я выдержу! Ожесточенно лег на диван, крикнув: – Тебе же хуже! – Кому хуже, это вопрос... Вдруг – стук в окно. Мурзин вскочил, распахнул. За окном – Вадик. – Чего тебе? – Да хочу на рыбалку к Гнилому омуту пойти, а там топь, сапоги резиновые не одолжишь? – Позже не мог прийти? Сейчас. Мурзин скрылся и вскоре принес сапоги, подал их через окно. Вадик осмотрел: – Нет. Не мой размер. – У тебя какой? – Другой. – Сходите вы все с ума! – зашипел Мурзин. – Кто еще-то? – Да все. Рыбалка какая-то среди ночи, охотно верю, ага! Только и думаете, что о кладах! 16 Только и думал о кладах не Вадик, хотя он тоже думал, но по-своему, а Володька. С утра пораньше он притащил Кольку на огород Кублаковой и ходил там с миноискателем. Увидев это, Кублакова очень удивилась, вышла на крыльцо: – Эй, вы чего там делаете? Растерявшийся Колька ответил: – Я тут... Ключи тут потерял, вот и ищем. – А почему ты их на моем огороде потерял? На этот вопрос Колька ответить не смог, пробормотал: – А может, и не тут... Пошли, Володь... Они шли по улице и обсуждали. – Давай ему прямо скажем, что мы его выследили! – предложил Колька. – И что можем помочь. А найдем – поделим на троих. – И что останется? – Тоже верно... Я уже считал, между прочим. Золото дешевое какое-то получается. Интересно, цепочку вот мы нашли, она сколько стоит? Узнать бы – и тогда поймем, ради чего стараемся. Володька достал цепочку с сережкой, осмотрел: – В городе при ювелирном скупка есть. Попробовать, что ли, действительно? И они тут же отправились в Полынск. Когда выезжали из Анисовки на драной «копейке» Володьки, их тормознул Вадик. – Володь, Коль, сапоги резиновые не одолжите? Я на Гнилой омут собрался... – У меня худые, – сказал Колька. – А мои тебе не подойдут, сорок пятый у меня. – А куда это вы? – спросил Вадик, пытаясь заглянуть в машину. – Не твое дело! – Бижутерию сдавать повезли? – Да иди ты! Володька раздраженно рванул машину с места, а Колька сказал ему, успокаивая: – Не обращай на дурака внимания! Скучавшая продавщица в пустом ювелирном магазине встретила наших друзей вполне доброжелательно. – Что хотим приобрести, молодые люди? Обручальные кольца? – Ни к чему, – хмуро сказал Володька. – Ему поздно, а мне рано еще. – Невесты нет? – А вам-то что? – Не соглашается? А вы купите сразу колечко – и не просто ее замуж зовите, а с колечком. Я женщин знаю, сама женщина, извините за откровенность! Мы же какие, у нас ведь совесть! Когда мы видим, что мужчина уже потратился, нам отказывать трудней. На это нас и ловят, – сокрушенно вздохнула продавщица. – Спасибо, но мы не купить. Мы сдать пришли. Принимаете? – Смотря что. Продавщица взяла цепочку и сережку, пошла в специальную застекленную будочку, где у нее были точные весы и реактивы. Капала на цепочку и сережку из пипетки, потом посмотрела в маленький микроскоп и весело сказала: – Знаю эту фирму. ГПЗ-3 – Это что? – Государственный подшипниковый завод номер три. Они в качестве товаров народного потребления такие цепочки раньше выпускали. А сережка вообще без всяких знаков. Самоделка. – Из золота? – спросил Колька, не теряя надежды. – Из анодированной меди. Когда вышли из магазина, Володька кинул бижутерию в урну. – Не расстраивайся, Володь. Мало ли... – Это Нестеров подбросил для отвода глаз! Увидел, что мы ищем, вот и подбросил. Но брошка-то настоящая! И не он ее нашел, а я! Значит, он чует, но плохо! И Вадик, кстати, тоже что-то чует – про бижутерию в том числе! 17 Вадик многое чуял – про бижутерию в том числе. А вскоре узнал и больше. И сейчас мы увидим, как это произошло. Забредя к дому Андрея Ильича, он обнаружил возле крыльца резиновые сапоги. Схватил их, осмотрел подошвы, вытащил из кармана листок, где было что-то нарисовано. Приложил листок к сапогу. И пошел в дом. – Привет, сыщик. Чего нашел? – встретил его обедавший Андрей Ильич. – Это Володька с Колькой нашли. – Еще что-то? А почему мне не сказали? – Не беспокойтесь, там бижутерия. Невооруженным глазом видно. Сдуру в город поехали – наверно, сдать хотят. – Может, и брошь – бижутерия? – Нет. Но авторство, так сказать, одно. – Не понял! Вадик был смущен, но решителен: – И на броши, и на том, что Володька с Колькой нашли, нет старой земли. Брошь я даже в лупу осмотрел, вы помните: ее будто вчера положили. Далее. Там, где нашли брошь, и там, где бижутерию, одинаковые следы. И раньше протоптаны. Я изучил отпечатки и понял, что это резиновые сапоги сорок второго размера. Рисунок четкий, сапоги новые. Вот. Значит, это не клад. Везде все подложил один человек. – Зачем?! – Наверно, для того, чтобы нашли что-то историческое. Для затравки брошку положить, а потом, может, и до чего-нибудь серьезного докопаются. И тогда в газетах напишут, археологи приедут. И сады, быть может, не тронут. Такие были планы у этого человека. – Да кто этот человек, кто до такой ерунды додумался? – Андрей Ильич! – укоризненно сказал Вадик. – Ты хочешь сказать... – Улики неопровержимые, Андрей Ильич. Этот вот рисунок и отпечатки ваших сапог, которые у крыльца стоят, идентичны. Они у вас хоть и новые, но там уже характерная дырка есть, от гвоздика, наверно. Ногу не повредили? Чья-то забинтованная нога при этих словах тут же задвинулась под стол. – Можно и пробы грунта взять, – продолжал Вадик. – Какие пробы! Какие... – Андрей Ильич вскочил из-за стола – и вдруг сел. И сказал после паузы: – Ладно. Разоблачил. Действительно, зря я это. Только ты, Вадик, никому не говори! Понял? – Естественно. Я ведь вполне вашу заботу понимаю. И разделяю даже. Извините. И Вадик ушел, внешне смущенный, но в действительности очень довольный собой. 18 Вадик ушел, очень довольный собой. А Андрей Ильич повернулся к жене Инне и долго смотрел на нее. И она не выдержала: – Ну виновата... По вечерам роса, сыро, вот я и в твоих сапогах... – Не велики? – На шерстяной носок ничего... А на гвоздь наступила возле лесопилки... Андрей, ну не сердись! – С тобой всё в порядке? Может, Нестерова позвать, он как раз по этой части! Зачем тебе это понадобилось? – Да глупо получилось. Брошь это моя, старинная, подарок бабушки. Я тебе ее не раз показывала, кстати. – Не помню. – Мужчины таких вещей не помнят. Недавно вечером я пошла прогуляться. Надела брошь. Мне иногда нравится: красивое платье, брошь – и ходить в одиночестве... – В резиновых сапогах? Оригинально! Ну, дальше? – Я потеряла эту брошь. Искала, не нашла. А когда примчался Володька, когда все стали кричать, что это клад... Когда я увидела, что для тебя это новая надежда... Я подтвердила. А потом для верности подбросила еще свою бижутерию. Не сердись. Я очень плохо придумала. – Да уж... А в принципе вообще могут у нас клады быть? – Вряд ли. – Жаль. В то же самое время Володька подходил к дому Нестерова. Он нашел психотерапевта в саду, в позе лотоса. Но это его не сбило с толку, а напротив, еще больше вдохновило. – На работу не возьмете меня к себе? – спросил Володька без предисловий. – В каком качестве? – Вы сами знаете! У вас чутье, у меня миноискатель, мы вместе запросто найдем! Только настоящие вещи, а не цепочки производства ГПЗ-3! – добавил он с намеком. Нестеров аккуратно вышел из позы, восстановил дыхание и только после этого начал хохотать. Володька долго смотрел и слушал, а потом сказал: – Между прочим, я сам в эти клады не очень верю! 19 – Я сам в эти клады не очень верю! – сказал Володька Клавдии-Анжеле, приехав к ней поделиться последними новостями. – Что-то ты зачастил... – невпопад ответила Клавдия. – Я не просто так пришел. Я... Клавдия-Анжела сразу поняла: – Не надо, Володь. Тысячу раз переговорено. – Это не просто разговор. Я замуж тебя зову. – И замуж ты сто раз меня звал, а я тебе сто первый раз отвечу... И тут Володька протянул ей коробочку. Клавдия-Анжела открыла. И увидела там обручальное кольцо. – Это что? – спросила она. – Только учти, я не разбогател. Колечко дешевое. Тут подошла девушка за мороженым, и Клавдия-Анжела вернула коробочку Володьке как бы подержать, пока она дает девушке мороженое и сдачу, но обратно коробочку уже не взяла. И Володька молча повернулся и ушел. Так кончилась в Анисовке, едва начавшись, эпоха поиска кладов. Один Колька долго не успокаивался – не из жадности, а уж очень ему хотелось порадовать жену. Он обошел все окрестности с миноискателем, но находилась всякая чепуха. Однажды, когда он ползал по очередному откосу над рекой, в очередной раз услышав сигнал и собираясь посмотреть, что там, пришел Володька и сказал: – Хорош дурью маяться. Миноискатель вернуть надо. – Да я уже и не ищу ничего, я так... Из чистого интереса, – сказал Колька и полез вверх. Ногой он вывернул большой камень, тот покатился вниз, посыпались и другие камни. В образовавшейся ложбинке что-то блеснуло не тускнеющим в веках металлом и сверкнуло не теряющей сияния гранью. Но Колька и Володька не видели этого. А ночью прошел дождь и грязевой ручеек замыл глиной, песком и камешками, скрыл опять от людских глаз то, что судьба им не предназначила узреть до поры до времени. Глава 5 Гонака на выживаемость 1 Если в обычной жизни, как известно, ничто не повторяется, то в Анисовке одно и то же может произойти несколько раз подряд. Ну, не подряд и не одно и то же... В последней главе первой хроники о нашем участке рассказывалось, как анисовцы попробовали жить праведной жизнью, напуганные мемуарами Дуганова. И вот прошло немного времени, и всё повторилось заново, правда Дуганов на этот раз оказался ни при чем. Началось с пустяка. Однажды в воротах винзавода съехались Колька Клюев на колесном тракторе и Суриков на грузовике. – Куда прешь, Колян? – закричал Суриков. – Я не пру, а еду! – закричал Колька. Суриков возмутился: – Куда ж ты едешь, если я тут еду? Колька стал спорить: – Наоборот, это ты едешь, когда я тут еду! Суриков разозлился: – Слушай, ты не хами, сдай назад! Мне выехать надо! – А мне въехать! – Добром прошу, Колян! Я тебя снесу ведь, у меня сто лошадей под капотом! – А я тоже не на велосипеде! Это сравнение оскорбило Сурикова. Он нажал на газ и уперся бампером в трактор. Но и Колька решил не сдаваться. Так они бодались довольно долго. То один начинал побеждать, то другой. Моторы ревут, колёса, бешено крутясь на месте, зарываются в землю, шум на всё село. Тут подъехал Лев Ильич Шаров, выскочил из своего джипа: – Вы что, очумели? А ну, прекратить! Суриков и Колька, увлеченные борьбой, с неохотой и не сразу, но подчинились. – Он первый начал! – заявил Суриков. – Проехать не давал! – Ты сам проехать не давал! – ответил Колька. Пришлось Сурикову искать другие доводы. И он их тут же нашел. – Я выезжал, а ты въезжал, мог бы и подождать. И вообще, я старше, у меня репутация! А ты кто такой? Лев Ильич, как ни странно, не поддержал репутации Василия. Напротив, сказал: – Репутация у тебя, Василий, скандалиста и неуправляемого человека! – Даже так? – Даже так! – Тогда ладно! Уеду в город, давно зовут! Я раньше им говорил: плевать мне на ваши деньги, у меня зато уважение, как ни у кого! А если теперь и уважения уже нет, чего мне тут делать? С этими словами он вылез из машины и направился домой. – Василий! – окликнул директор. – Ты куда? Вернись! Слушай, я не шучу, я тебя зарплаты лишу! – Пролетариату нечего терять! – гордо отозвался Суриков. – А ты что сидишь? – напустился Лев Ильич на Кольку. – Убирай трактор, убирай машину! Трактор Колька бы еще убрал, но предложение насчет машины его задело. – Другие ставят, а я убирай? – Ты не дерзи мне, сопляк! – А вот обзываться не надо! И Колька тоже покинул трактор и удалился. Лев Ильич понял, что административный ресурс в данной ситуации исчерпан. 2 Если административный ресурс исчерпан, надо действовать самому. Лев Ильич, собственноручно загнав трактор и машину на территорию винзавода, и тут увидел неблагополучие: невозможно проехать и даже пройти из-за скопившихся ящиков. Лев Ильич споткнулся, чуть не упал. – Куропатов! Михаил, ты где? – позвал он. И нашел Куропатова спящим в кузове грузового мотороллера. – Ты чего это разлегся? Почему ящики в цех не завезешь? – Бензина нет. – Так привезти надо! У мастерских пять бочек стоит, хоть одну бы привез сюда! – На чем? – На этом вот! – постучал Лев Ильич по рулю мотороллера. – Так бензина нет, – усмехнулся Куропатов непонятливости начальника. – А почему не привез, когда он был? – Когда был, его не надо было... – Тогда берешь ведро – и пешком за бензином, понял меня? – приказал Лев Ильич. Он поднял с земли ведро, кинул его Куропатову и ушел. Куропатов с недоумением заглянул в ведро, подумал, поставил его на землю, снова лег. – Совсем распустились, – бормотал Лев Ильич, спеша в администрацию. 3 – Совсем распустились! – повторил он в администрации, где Андрей Ильич и Юлюкин возились с какими-то бумагами. – Никто работать не хочет, пьют, как лошади, рушится село на глазах! – Люди в будущее не верят. Живем как на вулкане... – сказал Андрей Ильич. – А Нестеров твой чем занимается? Мы зачем его позвали? Сколько времени уже отдыхает, пора бы сеанс провести, на людей подействовать как-то! – Он обещал. Говорит: не в форме пока. Дело тонкое, сам понимаешь. Психотерапия! – Я, конечно, извиняюсь, – заметил Юлюкин. – Психотерапия, может, дело полезное. Но лично я верю в один стимул. – Это какой же? – заинтересовался Лев Ильич. – Вы его сами знаете: рубль. – Пробовал, бесполезно! И премии лишал, и зарплаты, а им всё равно! – Лишить человека того, чего у него еще нет, – это не действует. Ну, не дали премии, первый раз, что ли? – А как же? Дать и сразу отнять? – Почему? Просто – дать. – Это кому? И за что? – не мог понять Лев Ильич. Юлюкин посмотрел в окно: – А вон хотя бы Желтяков идет. Аккордные деньги получать за то, что котельную отремонти-ровал. – Ну, заплатим, дадим ему премию, что тут нового? – Психология не в этом! – пояснял Юлюкин. – Психология вот в чем: не только за работу дать, а вообще! Желтяков два месяца не пьет и даже курить бросил. – Сердце у него прихватывало, вот и бросил, – сказал Андрей Ильич. – А неважно. Важно что: для него не пить и не курить – это же целое геройство! И, кстати, с женой за это время ни разу не поцапался. А никто как бы и не замечает. И тут мы: молодец, Желтяков, ведешь правильную жизнь, на тебе за это двести рублей. Или даже пятьсот. – Бухгалтер заглянул в свои бумаги. – Нет, двести хватит. Это будет – стимул! Андрей Ильич возмутился: – Может, ему еще премию дать за то, что он вообще на работу выходит? Или за то, что он не зарезал никого? За то вообще, что он человек? – Утрируете, Андрей Ильич. А если без шуток, за то, что человек остается человеком, я бы тоже премию давал. Не так это просто в наше время! – рассудил Юлюкин. Лев Ильич задумался. – Нет, резон в этом есть. Попробовать можно – в качестве эксперимента. Но только с одним че– ловеком! В это время Желтяков вошел в администрацию. И вскоре вышел, совершенно растерянный. 4 Желтяков вышел растерянный, пересчитывая в руках деньги и оглядываясь. И очень скоро Куропатов, зайдя к Мурзину, рассказывал: – Слыхал? Желтякову премию выдали. Не только за работу, а за то, что пить и курить бросил. И с женой не лается. Чудеса! Мурзин ничуть не поразился: – Никаких чудес, в Японии это давно освоили: некурящие у них получают больше. И сколько дали? – Он говорит: пятьсот. Врет, наверно. – Думаешь, меньше? – Думаю, больше. Он сбавил, чтобы я у него взаймы не попросил. А я и не собирался! ... – Тыщу рублей, как одну копейку! – пересказывал Ваучер Акупации ту же самую новость, но уже с другими подробностями. – На, говорят, Желтяков, за то, что ведешь правильный образ жизни! А будешь если и впредь, то еще тыщу дадим! ... – Три, я тебе говорю, своими ушами слышала! – говорила Даша Клюева мужу Кольке. – Ты там была, что ли? – Желтякова Клюквиной рассказывала, хвасталась, она врать не будет. – Она-то как раз и будет! – отмахнулся Колька и закурил при этом. И увидел, что Даша смотрит на него слишком внимательно. – Даже и не думай! – сказал он и, переводя тему в другую плоскость, спросил: – Ты считаешь, всем будут давать? ... – Конечно, не всем! – уверяла женщин в магазине Микишина. – А по итогам месяца. По пять тысяч, кто семейный, и по три, кто сам по себе. – Ты маханула! Такие деньги – ни за что? – изумилась Савичева. Наталья Сурикова не согласилась: – Почему это ни за что? Если бы мой Василий бросил бы пить, я бы сама ему премию дала. Только с каких шишей, вот вопрос! – Женщины, не радуйтесь! – урезонила Шура Курина. – Это знаете, как будет? Как вон в телевизоре, где люди на острове живут. Мучаются все, а получает кто-то один! – Но ведь получает же! – воскликнула Наталья. ... Это, вроде того, марафон такой, – делился мыслями Савичев. – Как это... Гонка на выживаемость. – Ты сравнил! – сказал Микишин. – Это же что на самом деле? Вроде того, материальный стимул к нормальной жизни. Работать, не пить и тому подобное. От этого не умирают. – Кто как, – вздохнул Савичев. – Главное: не верю я, что за это деньги дадут. – Но Желтякову-то дали! Вопрос другой – как они это будут учитывать? ... – А учитывать будут просто, – объясняла всезнающая Синицына зашедшей в гости Любе Кублаковой. – Что сами увидят, что люди скажут. Потом ты подумай: этот вот Нестеров, психиатр, он для чего тут? Сеанс второй не проводит, как обещал, а всё чего-то ходит, смотрит, с людьми разговаривает. Они его наняли для контроля! А потом соберутся и будут решать. – Не верится что-то. Сплетни это всё! Синицына обиделась: – Я сплетни пересказывать не буду! И кому знать, если не мне, если я... если тоже на контроле состою?! Она брякнула это ради легкого хвастовства. Но, брякнув, тут же в это поверила. Так оно в жизни и бывает. – Правда, что ли? – удивилась Кублакова. – Стану я врать! Сказали: посматривай, Зоя Павловна, а потом доложишь! А еще в этой комиссии, кроме начальства... ... – Нестеров, значит, Синицына от ветеранов труда и... Вадик вроде, – пересказывала Люба Сущевой. – Вадик-то почему? – А он не местный теперь, студент, лицо незаинтересованное. Он, наверно, будет по молодежи. – Надо же. Придумали ерунду какую!.. Ерунду не ерунду, а, как видим, замешаны оказались многие, в том числе ничего не подозревающий Вадик. 5 Ничего не подозревающий Вадик меж тем купил в городе по случаю очень дорогой цифровой фотоаппарат. Конечно, подержанный, но ничем не хуже нового. И вот Вадик пробует его на Нине. – Криминалист обязан хорошо снимать. Компьютер бы хороший еще купить, но я и так разорился на этой штуке... – А правда, что ты в комиссию входишь? – спросила Нина, уклоняясь от объектива. – Какую комиссию? – Ну, будто бы конкурс какой-то. – Может, и вхожу. Только я этого не знаю, – рассеянно сказал Вадик, которому было не до этого. – Посмотри на меня, пожалуйста. А Нестеров стал замечать: что-то в Анисовке не то. Поручение Прохорова по поводу покупки домов тяготило, Нестеров хотел с ним поскорее разделаться. Он уже вел предварительные переговоры, многие на словах склонялись к тому, что деваться некуда, надо продавать, пока покупают. Но до дела ни с кем не дошло. Ближе всех к практическому согласию был Ваучер, и вот Нестеров пошел к нему. А Ваучер сам торопился навстречу с очень занятым видом. – Не ко мне бежишь? – спросил Нестеров. – Зачем я к тебе побегу? – не понял Ваучер. – Насчет дома. Или раздумал? – Вон ты чего. Не раздумал, только не до этого мне сейчас! Тут такие дела! Да сам знаешь! Нестеров отправился дальше. Встретил Анну Сущеву: – Ну что, нравится здесь Евгению? – Какого шута тут может нравиться? – сердито ответила Анна. – Значит, все-таки будете сниматься? – Да, наверно, будем. Ждать нечего. – Значит, есть тема для разговора? – Есть, но не сейчас. Мы, может, конкурс выиграем. – Какой конкурс? – А то вы не знаете! – Почему я должен знать? – Да ладно уж вам! Кстати, имейте в виду: Евгений как приехал, так даже пива не пьет. – Рад за него. – Радоваться не обязательно, вы лучше зафиксируйте. Тут Анна увидела Евгения и, хоть он был еще далеко, отошла от Нестерова, сказав с невольным хвастовством: – Ревнует! Нестеров ничего не понял. 6 Нестеров ничего не понял, как и Андрей Ильич с Юлюкиным, перед которыми стоял запыхавшийся Ваучер и торопливо говорил: – Я условия узнать. Когда всё одинаково – это несправедливо. Я, например, молодому не соперник. Надо так: работающие считаются отдельно, пенсионеры отдельно. Работающим, я согласен, хоть по три тысячи, но пенсионерам тоже не меньше тысячи, иначе какой интерес? – Ты о чем? – вникал Андрей Ильич. – Ну, конкурс же вы объявили. На успехи труда и личной жизни. Поэтому я и спрашиваю. У пенсионеров труда нет, с личной жизнью тоже проблема. Но они же всё равно люди! С другой стороны, Дуганов хоть и пенсионер, а человек противный. От него у людей настроение портится, значит, от него вред. То есть надо смотреть в совокупности, но отдельно... – Да постой ты! – осадил старика Юлюкин. – С чего ты взял про какой-то конкурс? Кто тебе сказал? – Все говорят. – Так вот иди и скажи всем: никакого конкурса! – велел Андрей Ильич. – Пусть все живут и работают в обычном режиме! – В обычном режиме они долго не протянут уже. И я бы тебе вот что посоветовал, Андрей Ильич: ты совсем молодых вообще не учитывай. Нам-то можно посоревноваться, мы пожили, а им слишком трудно сразу на нормальную жизнь переключиться. Они сначала пожить хотят. – Ваучер, у тебя, что ли, уши заложило? – рассердился Андрей Ильич. – Говорю тебе: нет никакого конкурса! Иди уже отсюда! Или ехал бы обратно в город к своему племяннику. Так без тебя спокойно было! Только людей баламутишь! – Тем более раз ты считаешься живущий в городе, то тебя вообще учитывать нельзя, – присовокупил Юлюкин. – У меня дом здесь! – закричал Ваучер. – И я всё лето уже здесь безвылазно! Попробуй только не учесть! Выйдя из администрации, он бормотал себе под нос: – Если конкурса нет, чего же вы злитесь тогда? Знаем мы вашу механику: среди своих объявили втихомолку!.. Ничего, мы тоже не чужие! В город, ага... Чтобы меня из соревнования убрать? Я коренной анисовский! А Андрей Ильич, упрекая, говорил Юлюкину: – Вот! Ты этого результата хотел? Я так и думал: дай одному, другие все уже думают, что им тоже положено! – Не шуми, Андрей Ильич. Поболтают и успокоятся. – А если нет? – А если нет – тоже хорошо. Пусть соревнуются. А мы потом возьмем и кого-нибудь в самом деле наградим. – Ну, знаешь!.. Ты мне этого не говорил, а я не слышал! 7 Юлюкин не говорил, Андрей Ильич не слышал, но другие слышали даже то, что не говорилось, и делали выводы. Вот пропалывают супруги Савичевы огород, и Савичева задумывается. – Работаем тут, крючимся, – говорит она, – а никто не видит. Да и тоже мне работа – прополка. А вот дом, например, покрасить или сарай перестроить – это сразу заметно. – Кому заметно? – Кому надо! Тут Савичева увидела Вадика (и, между прочим, с фотоаппаратом) и прикрикнула на мужа: – Да выпрямься ты, а то тебя не видно! Подумают – спишь где-нибудь пьяный! – С ума ты сходишь, я смотрю, – сказал Савичев, хоть и выпрямился. – Не схожу, а говорю по делу. Ты подумай, Андрей, пять тысяч – это же деньги! Оле бы послали! – Да вранье это все! Я у Шарова Льва Ильича спрашивал, говорит: ничего не знаю. – Так он тебе и скажет! Они, наверно, сначала решили, а потом сами испугались. Ничего, мы придем и скажем: вот вам дом перекрашенный, вот сарай почти новый, а вот вам от меня на мужа ни одной жалобы как от жены – пусть попробуют отвертятся! – Ты не выдумывай. Дом не перекрашенный еще. – Так перекрась! Краска у тебя третий год стоит, к свадьбе Олиной хотел, а она уже и замуж вышла, и уехала. Савичев вспомнил, что это правда, и сказал: – Ты, Татьян, на меня не дави. Я и сам собирался. – Да уж, дождешься от тебя! Как я с тобой живу столько лет, не понимаю! Эти слова Савичев слышал много раз и обычно даже не реагировал, но в этот раз нашел неожиданный ответ: – Учти, будешь на меня кричать – вылетим из конкурса. И многое в Анисовке совершалось в те дни под угрозой вылета из конкурса, которого, как мы помним, вовсе и нет. Некоторым пришлось очень трудно. 8 Некоторым пришлось очень трудно. Вот Николай Иванович Микишин, человек положительный, весь день работал и в мастерских, и по дому, устал, сел ужинать и ждет, что нальют для аппетита из заветной фляги, что стоит в сенях. Причем напиток безобидный, чуть крепче кваса, – брага. А ему не наливают. Всё на столе есть, а заветной кружки нет. – Мать! В чем дело? – позвал Микишин. – У нас кончилось, что ли? – Отдохнешь! – жестко сказала ему жена. – Люди вон все за ум взялись, Шура Курина говорит, во весь день никто за водкой не пришел. – Так я и думал: гонка на выживаемость. Придумали начальнички... Ладно, я же дома, никто не видит. Налей стаканчик. – Ты забыл, как у нас? Суриков вон через три двора живет, а когда он с похмелья, у нас в саду перегаром пахнет! Всё рядом, все на виду! – Я что, алкоголик, что ли? – обиделся Микишин. – Саша! Александра! – Коль, мне не жалко, но такущие деньги из-за стакана терять, ты подумай! Ты выпьешь, а за окном кто-нибудь подглядывает! – Вот жизнь! Прямо партизанское подполье какое-то... Микишин вышел из дома, обошел всё вокруг, проверяя, нет ли кого. Закрыл все ставни. Вернулся, сел опять за стол. – Ну вот, теперь как в бункере! Саш, не томи душу! Микишина пожала плечами, пошла в сени, отомкнула флягу, которую запирала собственным замочком, зачерпнула кружку, принесла. Микишин кашлянул, приготовился выпить, но тут послышался голос дочки Кати: – А я вот возьму и всё скажу! – Катерина, ты что? – возмутился Микишин. – Родного отца врагам сдать хочешь? Павлик Морозов в юбке! – Юбки у меня как раз нету! То есть старые все! И джинсы с вышивкой обещали! – Куплю. – Когда? – Завтра. – Вот завтра и выпьешь! Микишин плюнул с досадой. Отставил кружку. Принялся без аппетита хлебать суп. Голод потому что не тетка. Проницательные и умные (в меру житейского плоскоумия) люди давно поняли: любовь и голод правят миром. Кстати, о любви. 9 Кстати, о любви: на дворе уже ночь, а Мурзин опять не спит, ворочается. Ворчит: – Синицына-то права, Вера, мы фактически с тобой не живем. – И что теперь? – Не слышала, что ли? Конкурс объявили на правильную жизнь. Помолчав, Вера сказала: – Брешут. – Будто бы пять тысяч победитель получит... А какая это правильная жизнь, если муж с женой вместе не спят? – Прямо уж так и пять тысяч! – Я тебе говорю. Ты меня знаешь: я на дешевые приманки не покупаюсь. Вера опять помолчала и сказала с горечью: – Я, Саша, перестала тебе верить. Если бы ты бумагу написал, что не имеешь ко мне претензий в смысле раздела имущества. – Какая ты всё-таки... Будто тебе не надо... Кстати, а как мы докажем? Вадика, что ль, с фотоаппаратом приглашать? – Счастливую женщину, Саша, по глазам видно. – Так что ж мы!.. Мурзин мигом вскочил и направился к Вере. – Но бумагу всё-таки напиши! – послышался непреклонный голос в темноте. – Вот, ё!.. – Мурзин бросился к комоду искать ручку и бумагу. – Когда надо, сроду нет! Но все-таки нашел, торопливо написал. – Читать будешь? – На слово поверю. И мир воцарился в доме. 10 Мир воцарился не только в доме Мурзиных, но и во всей Анисовке. Вот Суриков и Клюев у ворот винзавода любезными жестами предлагают друг другу проехать. Вот Куропатов, привезя запасную бочку бензина, ловко грузит ящики и возит на склад. В каждом дворе Анисовки люди энергично шевелятся. И в садах. И на полях. Старик Ваучер и тот взялся за лопату: засыпал колдобину на проезжей части. А тут как раз очень удачно проходил Вадик с фотоаппаратом. – Эй, юный химик! – позвал Ваучер. – Иди сюда. Вадик подошел. – Сыми меня. Сколько себя помню, всегда тут канава была, все машины вязли, никому дела не было. А я засыпал. Между прочим, дело общественное. – А тебе будто и не надо? – Мне-то зачем? Машины у меня нет, а пешком я и так переберусь. Давай, зафиксируй. – Мне не жалко! – Вадик навел фотоаппарат и щелкнул. – Надо было мне не до конца засыпать, чтобы ты меня в процессе снял. Ладно, я еще чего-нибудь засыплю. – А зачем тебе это? – спросил Вадик. Ваучер хитро подмигнул ему: – Мы с тобой знаем, зачем! А Акупация, зашедшая в магазин, спросила скучающую Шуру: – Чего это у тебя нет никого? – Сама удивляюсь. Читыркина и Микишина с утра зашли только, а мужиков совсем никого. Боятся, что подумают, будто за водкой. – А зачем им еще сюда ходить? – Поэтому и не ходят. В самом деле, мужики в магазин не заглядывали: из дома на работу, с работы – домой. Впрочем, некоторые и раньше так жили: например, вполне положительный парень Колька Клюев. 11 Положительный парень Колька Клюев забежал домой выпить чаю и предупредил Дашу: – В Полынск хочу съездить, Володька просил привезти кое-что. Совсем там осесть собирается, похоже. Даша на эти простые слова отозвалась неожиданно горячо: – Никаких Полынсков, никаких Володек! – и положила перед Колькой густо исписанный тетрадный лист. Колька начал читать вслух: – «Домашняя работа. Перекрыл сарай, вырыл новый колодец, привез, напилил и нарубил дров, помог жене стирать белье... Личное поведение: ни разу не выпил, бросил курить, играл с детьми, ни разу не нагрубил жене...» Это про кого? – поднял он глаза на Дашу. – Про тебя. – Не понял! А когда я это всё сделал? – Сделаешь. А мы везде галочки поставим. Надо, Коля, по-умному, чтобы всё было на бумаге. И пускай проверяют. Нам эти деньги очень нужны! – А почему только про меня? Ты себе тоже план составь! – А я и так за троих работаю, каждый знает! Колька был в замешательстве: – Нет, но... Я постараюсь, конечно... Но – «бросил курить», это ты слишком! Я еще не бросил! – Бросишь, Коля. – Не курить, не пить... К другу съездить нельзя... Это же не жить получается! – Коля, это же не навсегда! – успокоила Даша. – Еще бы навсегда! Я бы тогда повесился! – Потерпи, родненький. Другие же терпят. 12 Другие терпят, это правда. И эта мысль не давала покоя Вере Мурзиной. – Вон все как стараются, – хмуро говорила она. – А толку? Своим дадут, кто к начальству ближе! – А я что, далеко? – с достоинством отозвался Мурзин. – На мне всё электричество! Они без любого могут обойтись, а без меня нет! – Зато у Суриковых двое детей, у Куропатова и Клюева тоже дети. А мы бездетные с тобой. Нет, я чувствую, обойдут нас. Вера смотрела телевизор, думала. И телевизор навел ее на мысль: – Саш, ты передачу про этих самых последних героев смотрел? – Ну? – Вспомни, как они сразу начинают друг другу гадить. Ну, то есть не то чтобы гадить, а просто – условия игры. Как бы понарошку. То одного вышибут, то другого. – Ну? – Мурзин не мог понять, какая связь между игрой в телевизоре и настоящей жизнью в Анисовке. – Вышибить кого-то надо! – объяснила Вера. – Вот смотри: идем мы к Куропатовым по-соседски посидеть. Немножко выпьем. А Михаил, он чего не любит, когда выпьет? – Всё он любит, когда выпьет. – Я серьезно. – Ну, не любит, если еще не нальют. Вера махнула рукой: с тобой говорить! – А я вот помню, он не любит, когда говорят, что у него брат в тюрьме. Злится и буянить начинает. – Может и в рыльник заехать, – согласился Мурзин. – Вот! И получится у него крупный факт в смысле личного поведения. Я еще Синицыной по пути стукну, чтобы наготове была, наблюдала. И все, и Куропатовых из соревнования вышибут! Мурзин встал перед ней и расправил грудь: – Вера, ты что? Ты чего мне предлагаешь? Мне Миша – как брат! – Дело твое. Пять тысяч, конечно, деньги пустяковые. И, кстати, один будешь ночью спать. – Ну и зараза ты!.. Кто тебе вообще сказал про пять тысяч? – Здравствуйте! Ты и сказал. – Нет! – отрезал Мурзин. – Даже не уговари-вай меня! Даже не подходи и глазки не строй! Запомни раз и навсегда: Мурзин на подлость не способен! 13 Способен Мурзин на подлость или нет, узнаем чуть позже, пока же наведаемся в мастерские, где ударно трудится Микишин, а Нестеров пришел к нему с разговором насчет дома Виталия Ступина. Виталий уехал, похоже, навсегда, дом не продал, но сказал уважаемому им Микишину, что, если, дескать, объявится покупатель, он уполномочивает Микишина действовать от его имени. Ну, как действовать: оговоренный аванс взять, а формальности можно потом уладить. Нестеров узнал об этом, вот и пришел потолковать. Но Микишину было не до этой темы. – Некогда мне сейчас. – А я и не говорю, что сейчас. Вечером. – И вечером не могу. Короче, пока не могу. – Тоже в конкурсе участвуете? – догадался Нестеров. – Разве это-то как помешает? – Запросто! Вот продам я дом, получу деньги. И сразу скажут: зачем Микишину еще что-то давать, у него и так есть! И с Виталием надо связаться, может, он передумал. Короче: потом! А Мурзин и Вера все-таки пошли вечерком к Куропатовым (улестила Вера чем-то мужа). Принесли выпить. Вера сидит очень общительная и оживленная, а Мурзин, напротив, ест плохо, пьет мало, и его даже не веселят воспоминания Куропатова о детстве, в которые он вдруг ударился: – А помнишь, Саш, мы к Хали-Гали в огород залезли, у него дыни поспели тогда, схватили, бежим, он за нами, мы в речку, я-то бросил дыни-то, а ты-то не бросил, сам плывешь, а их толкаешь, я кричу: «Брось! Брось!» А ты нет. – Еще по рюмочке? – предложила Вера. – А не много будет? – засомневалась Лидия Куропатова. – Так мы же культурно. Не сомневайся, Лида! – За наше счастливое детство! – поднял стакан Куропатов. Он выпивает, закусывает, настроение у него отличное, а Вера пихает Мурзина под столом: что ж ты, мол, начинать пора! И Мурзин с трудом начал. – Да, дыни... Помню. Может, ты хочешь сказать, я жадный? – Зачем? – удивился Куропатов. – Азартный – это да. Жадным ты никогда не был. Мурзин умолк. Долго думал. Завел заново: – А скажи, Миша, вот брат твой... Куропатов тут же насторожился: – Что брат? – Да ничего особенного... – осекся Мурзин. – Тоже не жадный был в детстве. И тут вступила Вера: – Да уж, такой простой! По простоте и в тюрьму сел. Да еще сбежал, переполоха тут наделал, аж в городе рассказывали. Без руля человек. Куропатов посмотрел в стол, сжав вилку, и произнес: – Александр, скажи жене, чтобы она этого не касалась. – А чего это ты передаешь, ты мне прямо скажи! – предложила Вера. Но Куропатов упорно обращался только к Мурзину: – А если ты позволяешь ей всякое хамство, то ты заодно, получается? – Почему хамство? – осмелел вдруг Мурзин. – Объективные вещи! – Вот тоже, начали! – закричала Лидия. – Лучше выпьем еще! Но выпил один только Куропатов. И продолжал разговор с Мурзиным: – Саша, я Веру тронуть не могу, она женщина. Но ты ее муж, ты отвечаешь. Извинись. – За что это он извиняться будет? – взвилась Вера. – За правду не извиняются! А что брат твой по дури сел – правда! Я удивляюсь, как ты сам-то на свободе еще с таким характером! – Так, – сказал Куропатов. – Всякая не знаю кто будет тут моего брата поливать, а я терпеть должен? Вера тут же залилась слезами: – Обзывают последними словами – и заступиться некому! Мурзин посуровел: – Ты полегче, Михаил! Она не всякая не знаю кто. Ответишь за слова! – Сам ответишь! – поднялся Куропатов. Как они отвечали друг другу, об этом мы рассказывать не будем: бытовая ссора – явление антихудожественное, мы же стремимся изобразить жизнь вообще и Анисовку в частности именно по законам художественности, а не голой реальности. Реальность часто жестока или мусорна, в ней много чего, поэтому всё зависит от того, как посмотреть и на что посмотреть. Если бы мы взглянули на ту же Анисовку исключительно со стороны быта, сельскохозяйственного производства и социальных проблем, то взгляд наш, возможно, был бы мрачен и безрадостен, а описание приблизилось бы к жанру триллера, то есть ужаса. Но мы смотрим иначе. Мы смотрим вглубь. И там, в глуби, много такого, от чего взгляд светлеет пусть и ненадолго, но обнадеживающе. Перейдем сразу к финалу ссоры, а он был таков: Вера выскочила на крыльцо и заблажила на всю Анисовку: – Что же делается? Чуть не убил Куропатов моего мужа! Люди добрые, это же кошмар! Из добрых людей поблизости была только Синицына. И она, конечно, всё зафиксировала. 14 Синицына всё зафиксировала, и уже на следующее утро о поступке Куропатова все знали. Савичева сказала мужу, который, кстати, приступил к покраске дома: – Наверно, Куропатова с соревнований снимут. – За что? – Буянил, чуть Мурзина не пришиб. – Ясное дело... Теперь начнется... Естественный отбор это называется. Подставили Михаила. – Я тоже так думаю. Так что ты осторожней. – А я что? Я работаю. Синицына же не удовлетворилась распространением устной информации. Помня о письменном, хоть и неудачном, опыте Дуганова (был даже не опыт, была идея), она пришла в администрацию с тетрадью. Раскрыла ее и начала читать Андрею Ильичу и Юлюкину: – Значит так. Клюквин вчера гнал самогон. Брага у него поспела, вот он и не утерпел. Балмасова старуха на внучку матом ругалась, все слышали. Ваучер от клуба общественный песок утащил, будто бы лужу у магазина засыпать, а кому она мешала? Она там всегда была. Кублакова... Андрей Ильич опомнился: – Ты постой, Зоя Павловна! Это что? – Записываю поступки. Куропатов вчера... – Минутку! Записывает она! А кто тебе такое задание дал? – В порядке личной инициативы. Всё равно народ думает, что я на вас работаю. – И про кого он еще так думает? – Про Нестерова, про Вадика. А вы бы в самом деле взяли меня официально. – А я официально... – вскрикнул Шаров, но вспомнил, что перед ним все-таки пожилая женщина, и сбавил: – А я официально говорю вам, Зоя Павловна: бросьте это дело и всем скажите, что никакого соревнования нет! Синицына обиделась: – Я помочь хотела. Другие вам наврут, а у меня чистая правда! И пошла прочь. А Шаров озадаченно сказал Юлюкину: – Ты понял? И как теперь им доказать, что ничего нет? – Докажи пьяному, что он пьяный. Они теперь все в этом... По телевизору слышал... Состояние эффекта. – Аффекта, знаю. Аффект-то у них, а эффект будет у нас! Я слышал, они придумали, что победитель пять тысяч получит! – Ну, это они облизнутся! – сказал Юлюкин. – За пять тысяч надо год нормальной жизнью жить. А они хотят, чтобы за короткий срок... – Тут он увидел, что Андрей Ильич смотрит на него, готовый взорваться, и поспешил исправиться: – Это я так. Рассуждаю. Чисто теоретические соображения. 15 Теоретические соображения принимали в Анисовке всё более причудливые формы. Например, Наталья упрекнула подъехавшего к дому на машине Сурикова: – Какая-то у тебя, Василий, работа незаметная. Катаешься и катаешься. – Ты что, не выспалась? Я на трех машинах сразу: грузовик, автобус – и Шарова вожу! Тебе мало? – Много, но я же говорю: не видно. Савичев вон дом красит – сразу видно. Микишин в мастерских новые ворота добровольно поставил – тоже видно. Суриков занервничал: – Он это добровольно еще три года назад должен был сделать и даже деньги вперед получил, сам хвастался. – Ну, допустим, не хвастался, а просто говорил! Это Микишин подошел незаметно к дому и услышал слова Сурикова. Василий слегка смутился: – Да я не в смысле осуждения, Николай Иванович, я... – Ладно, – великодушно сказал Микишин. – За дровами обещал съездить со мной, не забыл? – Помню. И они поехали за дровами. Ехали и удивлялись: почему Анисовка как-то пуста среди бела дня? А дело в том, что на улице появился Вадик. С фотоаппаратом, естественно, он с ним в последнее время не разлучался. Вадик тоже заметил: куда-то исчезли люди. Только слышно: там ставни захлопнулись, там дверь закрылась, там ворота затворились, а вон кто-то поспешно спрятался за домом. Вадик ничего не понимал. Пошел к полю мимо огородов. Навел объектив на открывающийся вид. Но тут же вид закрылся лицом Клюквина. – А ну, прекрати сымать! – закричал Клюквин. – Чего это ты увидел? – Ничего. Панораму. – Какая еще панорама? Тут у меня огород, а не панорама! Ишь, высматривает! Иди в другое место, Вадик, добром прошу! Но и в другом месте, то есть в других местах была та же обстановка осторожности. 16 Везде была обстановка осторожности. Вот Клюквин, отогнавший Вадика, и Желтяков, прятавшийся в этот момент за кустами, пробираются вдоль оврага и озираются. – Никто не видел? – спрашивает Желтяков. – Вроде никто. – Закуску взял? – Какая тут закуска, тут бы выпить успеть! – шепчет Клюквин и скатывается на дно оврага. Желтяков – за ним. – Тебе хорошо, – говорит Клюквин, торопливо открывая бутылку. – Ты свое уже получил. Можешь пить спокойно. – Во-первых, получил мало, – возражает Желтяков. – Во-вторых, что же я, еще раз не могу получить? – Не можешь. – Почему? – Потому что у нас по два раза никому ничего не дают. Наливай! Суриков привез Микишину дрова, вместе сгрузили, после чего Микишин вежливо сказал: – Спасибо, Василий. До свидания. Суриков очень удивился. Постоял, помялся и так же вежливо спросил: – Николай Иванович, это как понимать? За спасибо тебе тоже спасибо, но как-то... Странно как-то... – А что? Денег тебе, что ли? Так машина у тебя казенная, дрова тоже казенные, я их выписал через администрацию, привез ты мне их в рабочее время, за которое тебе платят. Шаров ведь тебе велел всем нуждающимся бесплатно дрова возить, разве нет? – Ладно, Николай Иванович... Спасибо еще раз... – Ты не обижайся, Василий, – с душой сказал Микишин. – Я тебе же лучше делаю! А то увидят, что я деньги даю, скажут: Василий за дрова взятки берет. И тебя с соревнования снимут. – Для моей пользы, значит, стараешься? – Само собой! – Тогда третий раз спасибо! Только дров ты взял в два раза больше, чем выписал, и я это учту! Микишин озадачился. Подумал. И сказал: – Ладно... Я пошутил... – вынул деньги из кармана и расплатился с Суриковым. – Ну и я пошутил, – ответил Суриков, но деньги взял без всяких шуток. Однако шутливое настроение было не у всех. 17 Шутливое настроение было не у всех. В частности, у Андрея Ильича оно было совсем противоположным. Он пришел к Нестерову. – Слыхали, что происходит? – Слышал и оценил. Действительно, всякое соревнование стимулирует... – Да нет никакого соревнования! Дали одному сдуру денег – и началось! Между прочим, вас тоже записали в комиссию, которая будто будет результаты подсчитывать! И которой нет на самом деле! Нравится вам это? – Не очень, – признался Нестеров. – И очень хорошо! Тогда давайте соберем людей и пора уже что-то с ними делать! Нестеров помялся: – Не уверен, что у меня сейчас получится. – До сих пор не в форме? – Для таких мероприятий – нет. – Ну, тогда просто походите по людям, объясните, что выдумки все это. Я со своей стороны тоже. А то они уже друг друга подсиживать начинают – это хорошо? – Это плохо. – О том и речь! Едва ушел Андрей Ильич, Нестерова посетил некто Зацепко, человек странный, до этого не появлявшийся в нашем повествовании. Но он и вообще нигде не появлялся, жил одиноко в полуразрушенном большом здании, принадлежавшем в давние времена совхозу-техникуму «Красный студент», где Зацепко был преподавателем. Когда техникум захирел и уничтожился вместе с педагогами, студентами, окрестными угодьями и всем прочим, Зацепко остался там жить, переходя из комнаты в комнату по мере ветшания здания. Сейчас ютился в каком-то последнем углу, глядя на свет божий сквозь мутные стекла последнего уцелевшего окна. Чем жил, непонятно, Шура Курина уверяла, что в магазин Зацепко ни разу не зашел. Правда, от руин было ближе до Полынска, чем до Анисовки. Именем и образом одичавшего педагога пугали молодежь, которой пустующее здание нравилось как укромное место для неподконтрольного веселья. Молодежь не слишком пугалась. Но однажды ни с того ни с сего рухнула перегородка и чуть не придавила пирующую компанию. Потом слышали средь бела дня: женский голос то ли смеется, то ли плачет, а где сама женщина, непонятно... Ходить туда перестали. Среди нежилых зданий есть какие-то особо нежилые, в которых нет даже духа прошлого, а есть затхлый и пустой дух вневременья. И вот из этого вневременья явился странный человек Зацепко, о котором Нестеров даже ничего не слышал, положил на стол несколько тетрадей и сказал: – Вот. – Это что? – Полное жизнеописание моей жизни. – Ясно. Вы хотите, чтобы вас на основании этого премировали? – Ничего я не хочу. Просто – прочитайте. И он ушел. Нестеров открыл первую страницу, прочел: «Жизнь моя была прекрасной и отвратительной...» Но тут в окно всунулся Ваучер. – Ушел? – Кто? – А кто это был? – Я сам его первый раз вижу, – сказал Нестеров. – Ну, неважно. Главное, учти: всё он про меня врет. – Да он ничего и не сказал. – Если скажет, имей в виду: всё врет! Тоже завели моду – по ночам ходить и кляузничать. 18 По ночам ходить и кляузничать никто не собирался, многие уже спали, в том числе и Вадик. Вдруг кто-то приоткрыл окно медпункта, заглянул, потом влез, осторожно прошелся по комнате, нашел фотоаппарат, схватил его и вылез. И вот в темноте где-то за околицей мы слышим два голоса. Они принадлежат похитителям злостного (как считали в Анисовке) фотоаппарата, которые рассуждают: – Пленку надо вытащить, а фотоаппарат вернуть. Чтобы не подумали, что воровство, – говорит один. – А как ее вытащить? – спрашивает другой. – Дай сюда. Черт его знает, система какая-то... Может, на кнопку какую нажать? – Осторожней! В темноте засветился маленький экранчик с изображением пейзажа. Потом появился другой пейзаж. Потом пошли изображения людей... – Так я и думал, меня снял! И как это теперь убрать? Утром Нестеров увидел Ваучера, прокапывающего в тропинке, ведущей с крутого берега к реке, ступеньки для удобства. – Трудишься? – С петухами встал. Ты это отметь себе. – Я бы отметил, только зря стараешься, – огорчил его Нестеров. – То есть не зря, но... Нет никакого конкурса, вы это сами придумали. Ответственно тебе заявляю. Нет никакой комиссии. А раз ее нет, то я ее членом не являюсь. Понял? – Понял. Понял, что озлился ты на меня, что дом не хочу продать. Не дурней паровоза, соображаю как-нибудь. Ты меня сейчас отговоришь, я лапки кверху, брошу работать, а потом ты скажешь: я пошутил! – Да не шучу я! Спроси хоть Шаровых: никто не собирался никому платить! – Иди, иди уже. Как-нибудь сам разберусь! И опять настал вечер. Куропатов жаловался Сурикову на Мурзина: – Был без жены человек, а приехала его Верка – всё, кончился. Надо же, как друга подставил! – Черт те что с людьми творится, – соглашался Суриков. – Между прочим, я его жену видел только что, она на остановке стояла. Значит, в город поехала. Давай подпоим его. Тогда его тоже с соревнования снимут. – Не получится. Он теперь беречься будет. – Так сегодня же футбол, четверть финала, наши играют, забыл? Не только он, никакой человек не убережется! Представь, что наши будут выигрывать – как не выпить? – А если проиграют? – Тем более! И они отправились к Мурзину, который в отсутствие жены позволил себе расслабиться: выволок телевизор в сад (обычно она не позволяла так обращаться с ценным предметом), лег перед ним на раскладушке и приготовился смотреть футбол. – Привет, Александр Семенович! Не началось еще? – весело подошел Суриков, делая знак Куропатову, чтобы тот не очень угрюмился. – Жду. Привет, Миша. – Здравствуй... – Ты не сердись, если что... Я ни при чем, жена... Но ты тоже хорош, по рылу сразу... – Ладно, – сказал Куропатов и отвернулся. Посидели, посмотрели в телевизор, в котором пока ничего не было, не считая рекламы. – Нет, – сказал Суриков. – Этим самым последним героям, которые на острове, им там легче было. – Чего же хорошего? – возразил Мурзин. – Даже телевизора не давали! – Так это и хорошо! Зато соблазна нет. Телевизора нет, магазинов нет, ничего нет. Легко бросить курить, если табаку достать негде. Насчет выпивки то же самое. И даже насчет женщин. А тут идешь мимо магазина, знаешь, что три шага сделать – и... Тяжело. – Зато сколько времени для общения! – Общаться без этого дела, – щелкнул себя по горлу Куропатов, – тоже непросто. – Легко! – воскликнул Мурзин. Суриков осмотрел его, такого с недавних пор правильного, и начал понемногу заводиться. – Легко, говоришь? Ну, давай попробуем. Общайся. Только выключи телевизор, пока футбо– ла нет. – Да пожалуйста! – Мурзин выключил телевизор. – Полно ведь интересных тем! Недавно, я слышал, опять тарелка летающая над Москвой висела. – Может быть, – сказал Суриков. И на этом тема летающих тарелок оказалась исчерпанной. – Земля опять потеплела в этом году на градус, – предложил Мурзин новую интересную тему. – Скоро Южный полюс таять начнет. – Возможно, – сказал Куропатов. И с этой темой не заладилось. Мурзин попробовал затронуть что-то более близкое, чем летающие тарелки и потепление Земли. – Шура рассказывала: новый напиток в магазин завезли. Крепость, как у водки, а дешевый, как портвейн, и даже меньше. Жидкость для ванн называется, но это для отвода глаз, на чистом спирту сделано. – Иди ты?! – воскликнул Куропатов, невольно заинтересовавшись. – Ты сам пробовал? Но тут он осекся, увидев окаменевшее лицо Сурикова, и добавил: – Хотя лично мне всё равно! – Мне тоже, – жестко сказал Суриков. – Пошли отсюда! И они ушли от обескураженного Мурзина. 19 Они ушли от Мурзина. Куропатов сказал: – Мы же подпоить его хотели. – Не получится. Он, я вижу, уперся теперь, хочет выигрыш получить. Лежит, как хан Батый. Я лучше дело придумал. Сейчас футбол начнется, так? Представь: в середине первого тайма гаснет свет. Кто виноват? Мурзин, само собой! Его после этого все мужики возненавидят, в том числе и Шаровы. И не получит он премии ни в каком случае! – А почему свет-то погаснет? – Догадайся! Причем обрубим сразу в нескольких местах, чтобы он не сразу починил. Понял? – Понял, – вздохнул Куропатов. – Нехорошо, конечно, но он сам виноват. Постой, а мы? – Чего? – Но мы-то, получится, тоже футбол не посмотрим? Суриков только язвительно усмехнулся. Куропатов кивнул: да уж, не до жиру... И опустился вечер. Беззвездный и безлунный, да еще небо затянуло тучами, то есть именно такое состояние темноты, о котором говорят: хоть глаз коли; без фонаря или другого источника света и шагу сделать нельзя. А Нестеров у себя дома продолжал работу над собой. С момента странного обморока во время сеанса он боялся, что его сила навсегда ушла. Он не считал себя непревзойденным гением, но всё-таки был уверен в некоторых своих необычных способностях. И вот они куда-то исчезли. Поэтому он и занимался целыми днями не только приведением себя в хорошую физическую форму, но и психологическими упражнениями, в том числе вполне традиционными, но от этого не ставшими бесполезными – напротив, Нестеров верил в действенность старых проверенных методик. Он стоял перед зеркалом, смотрел на себя и твердил: – Теплые тяжелые руки. Правая поднимается. Очень теплая, очень тяжелая. Очень теплая. Горячая! Огненно-горячая рука! – приложил руку ко лбу и улыбнулся: получилось. Получилось чуть ли не впервые со времени неудачного сеанса. И он быстро вышел из дома, словно торопясь на ком-нибудь проверить свою силу. И мы даже знаем на ком. Но та, кого мы имеем в виду, была не одна: у нее сидела Наташа и учила английский язык, читая вслух по слогам. Оторвавшись, сказала: – Я поняла, чтобы было отличное английское произношение, надо чего-нибудь в рот напихать. И тут же воспользовалась собственным советом: откусила большой кусок яблока. Произношение действительно стало больше походить если не на именно английское, то на иностранное. Вдруг она сказала по-русски: – Опа! Твой идет. – Никакой он не мой. – А откуда ты знаешь, про кого я? – Отойди от окна, пожалуйста! – Нина отогнала Наташу от окна, Наташа со смехом упала на кровать в угол комнаты, а Нина хотела закрыть окно. Но Нестеров уже был рядом. – Добрый вечер! – бодро воскликнул он. – Пойдем погуляем? – Нет, извините. – Мы на ты, – напомнил Нестеров. – Ну и что? – Да ничего, – Нестеров удивлялся вызову в ее голосе. – Странная ты. Я тебя не в ресторан или... я не знаю... не куда-то там еще зову. – А мог бы! – очень тихо сказала Наташа и прижала подушку к лицу. – Просто – погулять, – продолжил Нестеров. – Почему нет? Какие-то особенные деревенские принципы? Соседи, да? Могут что-нибудь подумать? – Мне всё равно, что они подумают. – Тогда почему не прогуляться? Покажешь мне окрестности. Нина, видя боковым зрением умирающую от смеха Наташу, сказала: – Прогуляемся, если хотите. Не сейчас. Завтра. – Очень занята? – Ну, просто... Я не одна. – А... Ну, извини. И Нестеров, не получив подтверждения силы, пошел прочь. 20 Нестеров пошел прочь. Наташа сползла с дивана на пол. Нина тоже готова была рассмеяться. Тут появился грустный Вадик. – А у меня фотоаппарат сперли, – пожаловал– ся он. – Черт, обидно! И снято уже много было... – Ты же криминалист, должен найти. – Неудобно как-то. Ну, то есть когда чужую вещь ищешь, тогда понятно. А тут своя. Напишу объявление и повешу на администрации – вроде того потерял, верните за вознаграждение. Тут же всё равно никому продать нельзя. Вернут, как ты думаешь? – Хороший ты человек, Вадик, – оценила Нина мысли Вадика. Вадик усмехнулся, не считая это достоинством. – Это я знаю. Я зайду? – Через окно? – А какая разница? Вадик полез, но тут погас свет. От неожиданности Вадик сорвался, упал. Лежа на земле, сказал обиженно: – Ты чего? Я же просто так... Нина была ни при чем: свет погас везде. Хлопали двери, перекликались раздраженные голоса. Залаяли собаки. Выделился голос Льва Ильича Шарова: – Мурзин! Мурзин, быстро принимай меры! Но света не было еще долго. А когда он появился естественным путем, то есть с помощью восхода солнца, к Нестерову пришел донельзя раздраженный Лев Ильич. – Всё, извините! Надо выполнять обещание! В форме вы или нет, а придется! Уже до чего дошло: футбол вчера отрезали! Вредить друг другу начинают, чтобы соревнование выиграть! Которого нет! Даже счет никто не знает... – Два – один. – Проиграли? – Выиграли. – Тьфу ты, паразитство! – еще больше расстроился Лев Ильич. – В кои-то веки выиграли, и то не посмотрел! Короче, собираю людей – и действуйте! – А почему бы вам просто не объяснить: так и так, вас ввели в заблуждение? – Не верят! Хоть им кол на голове теши – не верят! Менталитет у нас тут такой, понимаешь! Если что начальство говорит – понимай наоборот! – Занятно. И кто виноват? Начальство или люди? – И те и другие. А начальство тоже люди, между прочим! – Ладно. Только учтите, это будет не сеанс, я просто попробую разъяснить. – Пробуйте. А мы подключимся. Сейчас объявление повешу. 21 Лев Ильич повесил объявление о собрании, не обозначив темы, поэтому сошлись все, думая, что будут подводить итоги «гонки на выживаемость» и раздавать призы. Но братья Шаровы, сидевшие в президиуме, даже не сказали вступительного слова, сразу выпустили Нестерова. Нестерову было странно и немного смешно. Но зато он не боялся, потому что на этот раз не предстояло выполнять лечебно-оздоровительных функций. Однако, как только он вышел на сцену, Синицына тут же начала крутить головой. Да и некоторых других стало слегка покачивать. – Зоя Павловна! – укоризненно сказал Нестеров. – Вы что это? – Уже действует, – призналась Синицына. – Что на вас действует, если я ничего не делаю? Синицына растерялась: – Не знаю... – Никакого сеанса не будет! Меня просто попросили сказать, что вышла ошибка. Считают, что объявлен какой-то конкурс. И будто бы в жюри даже я. Даю вам честное слово: я про это даже не слышал! И Вадика туда записали, а он тоже ни сном ни духом, как говорится! – Фотоаппарат у меня взяли! – крикнул Вадик. – Я не обвиняю никого, но у меня это профессиональная вещь, имейте совесть! – И Зою Павловну присоединили тоже, – продолжал Нестеров. – А я и не отказываюсь! – От чего не отказываешься, Зоя Павловна? – спросил ее Андрей Ильич. – Тебе разве кто задание давал? Скажи прямо! Не давал! – Она без всякого задания головой крутит. Всю жизнь! – крикнула Липкина. В зале послышался ропот. Лев Ильич встал и поднял руку: – Тихо! Александр Юрьевич говорит вам чистую правду! И кто это придумал вообще? Деньгами награждать – за что? – А Желтякова за что наградили? – спросила Савичева. – Это единичный случай! Вскочила Вера Мурзина: – А мы и не говорим, что всем! Кто выпивал и в драку лез, как некоторые, этих снять без разговоров! А дать тем, у кого никаких замечаний! – Ага. И кто вообще неделю назад приехал, – сказала в ее адрес Сущева. – Я неделю, может, живу, но честно! А кто-то, может, или всю жизнь в навозе пьяный валялся, или ведет себя... И вдруг ее голос исчез вместе с нею самой. Дело в том, что Мурзин резко дернул ее за руку, и она плюхнулась на место. – Ты чего? – Сиди! – приказал ей Мурзин с небывалой строгостью. – Саша... – Сиди и молчи, я сказал! Позоришь меня... – Тихо! О чем шумим, всё вам объяснили же! – кричал Андрей Ильич. Липкина, подняв руку, встала и горячо заявила: – Прошу слова! Говорю как сельская интеллигентка. Как заслуженная учительница Российской Федерации. Андрей Ильич, Лев Ильич! Вы народу мозги не пудрите! Я педагогом сорок пять лет была и знаю: если человек старался, надо его отметить! Вот и всё! – Кого отметить, вот вопрос! – подала голос Даша. – А то получится – зря старались? – поддержал жену Колька. – Кто старался, а кто вообще мучился! – поправил Савичев. Поднялся невообразимый шум. Братья Шаровы что-то кричали, их никто не слушал. Нестеров торчал посреди сцены. Было ощущение, что люди обращаются именно к нему. Он поднял руку. Постепенно все умолкли. Нестеров, оглянувшись на начальство, сказал: – Мы тут посоветовались. Действительно, раз уж вышло недоразумение, надо его как-то ликвидировать. Но кого-то выделить нельзя, потому что все жили фактически хорошо и правильно. Поэтому мы решили: каждому к зарплате и пенсии выдать по сто рублей! Юлюкин было дернулся, ужаленный таким безответственным отношением к финансам, но Лев Ильич осадил его взглядом: сейчас не время! – Маловато будет! – крикнул Микишин. – Зато всем! Я считаю, правильно! – поддержал Клюквин, который, честно говоря, и на это не рассчитывал. – И ничего правильного! – не согласилась Да– ша. – Для одного были бы деньги, а всем – только дразнить! Колька в этот момент вдруг не только не поддержал жену, а выступил против: – Ага, конечно! Чтобы этого одного все ненавидели? Потому что ясное дело же: если бы кто-то один получил, на него бы все другие озлились! Что, не так? Сами себя не знаете, что ли? Все молчали. Что было, как и всегда, знаком согласия. После чего народ стал дружелюбно расходиться. 22 Народ стал расходиться, а Нестеров медлил. Что и говорить, он был горд собой. Попасть впервые в село (а он до этого был наскоками, наездами, не больше дня), не знать и не представлять, что есть такое собственный коренной русский народ, – и так понять и постичь его, так суметь направить его настроения, повести за собой и привести к согласию быстрее, чем это могло местное начальство, если вообще могло – этим нельзя было не гордиться. Какой бы ни были мы тонкой и сложной душевной организации, а есть в нас нечто простое, обычное, и оно тоже просит своей доли. Поэтому Нестеров ожидал, что его поблагодарят в теплых словах, пожмут руку и добавят, быть может, что-то пусть по-деревенски неказистое, зато от сердца. Вроде: мы-то думали, что ты вона как, а ты, значит, получается, совсем по-другому, эхма, ошиблись! Но никто не поблагодарил его в теплых словах, не пожал руку и не добавил неказисто, но от сердца, что, дескать, мы-то думали... а ты вона как... эхма, ошиблись... Братья Шаровы и Юлюкин, словно забыв о нем, обсуждали деловую сторону вопроса. Расходящаяся публика тоже не обращала уже на Нестерова внимания. И Нестеров огорчился, но огорчился с вечной усмешкой интеллигента: а чего от вас ждать? Как были вы темный и неблагодарный народ, так и остались. Я-то что тут делаю? – в очередной раз спросил себя Нестеров, имея в виду не конкретные причины, они-то у него как раз были, а причины серьезные, душевные. Потому что, как известно, если мы где находимся по душе, то нам неважно, есть ли для этого причина, а если душа не лежит, можем сорваться и уехать, хоть бы у нас было сто конкретных и даже насущных причин остаться. И еще один человек сильно расстраивался в этот вечер: Савичев. В компании мужиков он поднимал стакан за стаканом, качал головой и сокрушенно повторял: – Сто рублей... И ради этой ерунды я столько терпел? Досадно! А Вадику зато подбросили фотоаппарат – целый, неиспорченный. И это не пустяк, если вспомнить, сколько он стоит и сколько прекрасных кадров из жизни Анисовки чуть не пропало. Глава 6 Сватовство майора 1 Когда Люба Кублакова дала согласие на то, чтобы Нестеров поместил ее данные в своем компьютере (то есть в Интернете через компьютер), она была почти уверена, что это ничем не кончится. Какому иностранцу придет в голову искать в России глухую Анисовку и высматривать, не хочет ли там какая-нибудь женщина выйти замуж? Люба почему-то именно так себе представляла поиск. Или, скажем, как по объявлению в газете. Вот уж куда, кстати, Люба никогда бы себя не поместила даже анонимно. Ей само слово «объявление» не нравится. Женщина, видите ли, объявляет, что хочет замуж. Стыды! Всё равно что на клуб бумажку повесить, а то и хуже. Подробности она стеснялась спросить у Нестерова, а если б сразу знала, что ее фотография и анкета доступны в любой точке земли, то есть абсолютно кто угодно может залезть и посмотреть, в том числе даже кто-то из городских родственников или даже вообще из самой Анисовки, она прекратила бы эту затею в первый же момент: это уже не просто стыд, это не жить от позора после этого! А потом было уже поздно разбираться в тонкостях. Пошли письма с фотографиями, которые Нестеров ей регулярно показывал, да так много, что Люба сначала не верила. – Это всё мне? – А кому же? Я вам говорил... – Может, они просто так... Одинокий мужчина чем только не занимается. Наши пьют, а эти вот... пишут. – Все письма – вам. Видите: dear Liuba, дорогая Люба. – Уже дорогая, какие быстрые! – Это просто обращение. Как у нас – «уважаемая». А вот этого помните? – указал Нестеров на фотографию представительного мужчины лет пятидесяти пяти. – Опять пишет? – Не просто пишет, он уже прилетел, он в Москве. – Уже? Я ему ничего не обещала! – Ну, Люба, не с вами одной он переписывался, понять можно: где-то получится, где-то нет. Вот он и приехал познакомиться с претендентками поближе. – Выбирать, что ли? – В определенном смысле. Его право. Он выбирает, но и вы выбираете, ведь так? Вы посмотрите, какой красавец! Отставной майор американских ВВС, между прочим. Но любит природу и сельское хозяйство. – Похоже, давно он майором был, – вгляделась Люба. – Мужчине всего пятьдесят семь лет, о чем вы говорите! Это все равно что у нас сорок! У них пожилыми считаются люди только начиная с семидесяти пяти! – Ну и пусть пока других смотрит. Может, на кого и наткнется. А я не спешу. – Он с вас хочет начать. Ему и фотография ваша понравилась, и вообще. Готов приехать хоть завтра, видите – даже телефон указал. Люба испугалась. – Вы что? Вы серьезно? – Летчик, стремительный человек... – Нет, даже не говорите! Завтра! Вы что? Мне завтра с утра на рынок, потом дрова Суриков обещал привезти... Нестеров улыбнулся. – Люба, вы странная, извините. Сами просили помочь... – Не просила я! Я просто хотела разобраться через вас в своей психологии. А вы мне сразу: нужен мужчина! – А вы с этим не согласились? – Нет, согласилась вообще-то, но как-то... Как-то быстро всё... Я же говорю: на рынок завтра, потом дрова... – Какие дрова, у вас судьба может решиться! Он вам не нравится? Люба опять вгляделась: – Да ничего мужчина вообще-то. – Значит, звоню ему? У Любы аж пятна по лицу пошли от волнения. – Господи... Даже не знаю... Ладно, звоните, чего уж теперь... Нестеров достал телефон. – Нет! Нестеров пожал плечами. – Ладно, звоните! Нестеров начал нажимать кнопки. – Нет! Нестеров посмотрел на нее, держа палец над последней кнопкой. Человек в таких делах должен решать всё досконально сам. – Ладно, пускай! – решительно сказала Люба. – Всё равно ничего не выйдет! Нестеров начал говорить на английском языке, которым владел, к сожалению, довольно посредственно. Люба смотрела ему в рот, словно пытаясь понять, что именно он говорит. Но, кроме слов «Люба Кублакова» и «Анисовка», ничего не уловила. Закончив, Нестеров сказал Любе: – Завтра будет. Люба так и ахнула: – Мама моя... И что мне делать? – Ничего. Ждать. – Он по-русски-то соображает хоть сколько? – Немного. Если что, я переведу, не беспокойтесь. Кстати, я назвался вашим представителем и другом, чтобы ему было понятно, почему я звоню, а не вы. – Ой, я влипла... Из другой комнаты вышла Наташа и заявила: – Ты не влипла, у тебя шанс! – Вот нахалка, подслушивала! – засмущалась Люба. – Не подслушивала, а слушала, – уточнила Наташа и стала осматривать мать с головы до ног. – Так. На– до привести тебя в товарный вид! В город придется съездить! Люба совсем растерялась: – Думаешь? Ох, наверно... Только вы, Александр, когда он приедет, вы ни на шаг не отходите! Вдруг он аферист какой-нибудь? Ну и вообще, приглядитесь к нему. Я в мужчинах не разбираюсь! – Это ко мне, я помогу! – пообещала Наташа. – Я в них, – глянула она на Нестерова, – очень даже разбираюсь! – Стыдись, нахалка! – смеялась Люба. – Ой, что ж мы? Надо в самом деле в город ехать. И они с Наташей, не откладывая, отправились в Полынск. 2 Люба с Наташей отправились в Полынск, причем Наташа решительно села за руль. – Чего это ты? – спросила Люба. – Тебе вести машину нельзя! У тебя руки трясутся и вся рожа бледная. – Ты полегче! Рожа – о матери! – Я же любя! Через полчаса Наташа подъехала к модному магазину в центре Полынска. Люба засомневалась: – Дорогой магазин-то... – Зато всё, что надо! Бутик! Гарантирую: будешь выглядеть современно и на десять лет моложе. Только в магазине криков не поднимай, не позорь меня. – Да ладно тебе, я тоже не дикая... В магазине Наташа сама выбрала джинсы, кофту, еще кое-что. Повела Любу, совсем растерявшуюся, в гардеробную кабинку, задернула ширму и через некоторое время вывела ее посмотреться в большое зеркало в центре зала. Люба была одета стильно: голубые джинсы с поперечными прорезями, окаймленными бахромой, висящая на плечах кофта дерюжного цвета с широкими рукавами. – О, Господи! – сказала Люба, увидев себя, – и бежать обратно за ширму, пока никто ее не рассмотрел. Высунулась оттуда: – Ты что, издеваешься? – Молчи громче, мам! Они не дураки, у них этот стиль двадцать лет из моды не выходит! Девушка! – позвала Наташа продавщицу. – У вас тут бирок нет, это сколько стоит? – Эксклюзив, – выразилась молоденькая продавщица. – Модели от-кутюр этого сезона. – Это мы понимаем, вы цену скажите. Продавщица сказала. Из скромности и той болезни, которую можно назвать ценобоязнью, особенно когда речь идет о модных вещах, мы эту цену не повторим. Еще и потому, что рассказыва-ем реальную, хоть и художественную, историю и не хотим, чтобы нас заподозрили в излишней фантазии. Наташа присвистнула, а Люба спросила с присущей ей четкостью и прямотой: – Да вы что, опупели? – Пупеть никто не собирается! – с достоинством ответила продавщица. – От Армани вещи. – Какого еще Армани? – шумела Люба, переодеваясь обратно. – Армани! Хрен в кармане, Армани! Очумели совсем! Я в огороде с пугала сыму кофту мамину, джинсы старые порежу – будет вам Армани! Такие деньги, очуметь! Да я сама столько не стою! – Мам, не ори, ты же обещала! – упрекнула Наташа. – С ума сходить я тебе не обещала! Пошли отсюда! И они вышли, не обращая внимания на насмешливые взгляды продавщиц. 3 Они вышли. В машине Наташа, хоть и была слегка смущена, принялась объяснять матери: – Мам, ты пойми, у них все так ходят! Современный стиль! А то ладно, надень ватник, галоши, юбку старую, будешь колхозница совсем! – Давай к рынку, – сказала на это Люба. – Так я и думала! Он же тебя запрезирает! За триста рублей джинсы хочешь купить, да? – Это мое дело! Езжай – или выходи из машины! Наташа не вышла, послушалась, повезла мать к рынку. Там она даже не пошла с нею: – Еще позориться! Сидела в машине, посматривала по сторонам. Подкатились два местных кавалера, один повыше и понаглее, вихлястый такой, второй мельче, но глаза тоже шкодливые. – А девушка, а прокатите на машинке! – сказал вихлястый кавалер с некоторой гнусавинкой – то ли от насморка, то ли считал, что это звучит завлекательней. – Тебе близко, пешком дойдешь, – ответила Наташа. – А куда это? – поинтересовался вихлястый, решив, что дело на мази, поскольку по местным правилам, если девушка вступает в диалог, даже неприязненно, она готова к дальнейшему общению. Но он ошибался. – А туда, куда я тебя сейчас пошлю! – уточнила Наташа, совсем даже не глядя на кавалера, настолько он был ей неинтересен. – Такая красивая, и такая грубая! – льстиво сказал мелкий. – А у нее просто глаза разбежались. А нас двое, а она одна! – куражился вихлястый. – Почему двое? Трое, – сказала Наташа. – А не понял! – удивился вихлястый. Наташа указала на пьяного парня, который неподалеку обнимал столб, застыв и словно решая, карабкаться ли вверх, упасть ли окончательно вниз. – Не ваш брат разве? – Обижаете, девушка! – сказал мелкий. – Похож! Ладно, до свидания! – она отвернулась. Вихлястый, видимо, был поопытней в общении с женским полом и умел оборачивать поражение победой или хотя бы моральной компенсацией – пусть даже за чужой счет. – Ты слышал? – сказал он мелкому. – С тобой попрощались. Вечером увидимся. Мелкий не ожидал от друга подначки, но тоже попытался вывернуться: – Почему я? Может, она про тебя имела в виду! Тут Наташа вдруг повернулась к ним и приветливо спросила: – Хотите доброе дело сделать? – А всегда пожалуйста! – тут же отозвался вихлястый. – Левее станьте. Вот сюда. Еще чуть-чуть. Поплотней, плечо подыми. Вот так. Хорошо. Молодые люди старательно выполнили указания симпатичной девушки. Застыли. Ждали продолжения. Продолжения не было. – А я не понял, а чего дальше? – спросил вихлястый. – Ничего, так и стойте. А то солнце в глаза светит. Тут с кавалеров слетела любезность, мелкий ощерил зубы, из которых двух-трех уже не было, причем вряд ли от кариеса, и сказал еще более гнусаво, чем вихлястый, но на этот раз гнусавость была признаком угрозы: – Слушай, ты... Договорить он не успел, потому что сзади послышался строгий женский голос: – Молодые люди, вам чего? Они обернулись и увидели девушку постарше первой, но тоже ничего: джинсы очень ладно сидят на том, что от природы и так ладно, кофточка обтягивает талию и все иное. – О! – обрадовался вихлястый. – Еще одна! Двое на двое, полный порядок! Вас как зовут, девушка? Люба выхватила откуда-то красную книжечку и сунула им в глаза: – Лейтенант Кублакова. А вас? – А нас... А что нас? А мы просто гуляем! И неудачливые кавалеры поспешно удалились. 4 Кавалеры удалились, а Наташа смеялась до боли в животе. Потом спросила: – Джинсы за триста? – Двести. Кофта сто. – Надо же... А удостоверение откуда? – Старое, отца твоего. Фотографию подклеила, имя подчистила, свое написала. Само собой, показываю не официально, а только таким вот придуркам, когда пристают. Верят сразу. – А разве пристают? – Ну, я же в город езжу, торгую. Бывает. – Кто пристает? – Мужики. – Зачем? Люба только усмехнулась и слегка развела руками: почему же не пристать к молодой симпатичной женщине? Наташа так глянула на нее, будто впервые увидела. Покрутила головой, но по улыбке было видно: одобряет. И гордится. – Я тебе так скажу, – кричала она, крутя руль на сельских ухабах. – Пусть этот американец еще очень постарается, чтобы заслужить такую женщину! Теперь пускай едет! И американец приехал утром следующего дня. Нестеров встречал его у поезда в Сарайске. Вышел мужчина как мужчина: летние светлые брюки, футболка, кроссовки, сумка через плечо. Интеллигентного, скажем так, вида пожиловатый мужчина, ничего особо американского в нем нет, кроме, может быть, некоторой чересчурной свободы телодвижений и взгляда, воспитанной в нем многими предыдущими поколениями, да еще умения не обнаруживать трудностей возраста или физического состояния: всё, дескать, о’кей, всё всегда в порядке! По этим признакам Нестеров (психолог все-таки!) без труда опознал его и подошел: – Джо Фрезер? – Да, – улыбнулся американец и крепко пожал Нестерову руку. Нестеров усадил его в машину и повез. – К сожалению, Люба совсем не говорит по-английски. Вы говорите по-русски? – спросил Нестеров, тщательно конструируя простые фразы и сожалея, что давненько у него не было практики. – Плохо, – сказал Фрезер по-русски с чудовищным акцентом. – Я учил. Но понимаю. Если не торопиться быстро. – Это всегда так! – сказал Нестеров по-русски громко, внятно и медленно. – Я тоже по-английски гораздо лучше понимаю, чем говорю, а говорю скверно, конечно. Сейчас понимаете меня? – Да. Вы... Эмм... Вы писали за нее по ее просьбе? – спросил Фрезер по-английски. Нестеров по-русски: – Да. Фрезер по-английски: – Но выбрала меня она сама? Нестеров по-русски: – Конечно! Я только так, помогаю с языком, она сама всё решает. – И добавил по-английски: – Она выбрала сама. Фрезер по-русски: – Она уже имела знакомство с мужчиной? – И добавил по-английски: – Кто-нибудь приезжал к ней, она с кем-то знакомилась? Нестеров по-русски: – Нет, вы первый. Она вообще женщина разборчивая. Как это... – он хотел перевести сам себя на английский, но Фрезер сказал: – Я понял. – Вот и отлично! Фрезер тем временем осматривал окрестности, и они ему нравились: вокруг были поля и перелески, все зелено, безлюдно, красиво, как где-то в нетронутых человеческим суетным трудом местах. Нестеров почувствовал прилив гордости за Родину. – Нравится? – Да, очень, – сказал Фрезер и продолжил по-английски: – Я вообще очень люблю деревню. Мне это напоминает природу в штате Коннектикут, я там родился. Вы тоже живете в деревне? – Я приехал в гости. Я ее дальний родственник. Понимаете? – Да. Так они и беседовали, не испытывая затруднений. 5 Они беседовали, не испытывая затруднений, а у Любы затруднения были. Накрутив накануне бигуди, она сняла их, и Наташа ужаснулась, увидев, что голова матери стала барашково-кудрявой и, как она выразилась, «самопальной». Наташа взялась поправить дело: вымыла матери голову и стала укладывать волосы. Тем временем Нестеров и американец подъехали – сначала к дому Нестерова, потому что Фрезер захотел умыться с дороги и попасть в туалет. Рукомойник у крыльца и дощатый нужник в глубине сада наверняка его изумили, но он, как воспитанный человек, не подал вида. Уже собрались идти, но тут появился Савичев. Поздоровался с Нестеровым и спросил, глядя на заезжего гостя: – Из Америки? – Да, – сказал Нестеров, уже привыкнув к тому, что в Анисовке о событиях узнают еще до того, как они случаются. – А чего ему тут надо? – В гости приехал. – Ясно. Скажи ему, что я их политику не одобряю. – Какую именно? – В целом. – И, чтобы у Фрезера не возникло сомнений, он обратился прямо к нему: – Очень уж вы везде суетесь, извини! – Не понимаю, – сказал Фрезер и посмотрел на Нестерова. – Этот человек говорит: добро пожаловать в русскую деревню! – перевел Нестеров. – Спасибо, – заулыбался Фрезер. – Чего это он радуется? – удивился Савичев. – Привык вежливо принимать критику. Ты по делу или как? – По делу. – Излагай. – Не при нем же. Отойдем. – И, отведя Нестерова в сторону, Савичев изложил суть дела: – Тридцатник до послезавтра не дашь? – Дам, – Нестеров достал бумажник. – Я слышал, ты тоже уезжать собрался? – А почему выпиваю, как ты думаешь? Морально готовлюсь! Ну, ты не суй так, неудобно! – Взяв украдкой деньги, Савичев крикнул Фрезеру: – Будь здоров! Передай там своим: русский народ не одобряет! Наконец двинулись. Синицына от своего дома увидела: идут Нестеров и какой-то странный человек, в руках у него цветы и бутылка шампанского. Естественно, новость тут же полетела по селу. 6 Новость полетела по селу, а Нестеров и Фрезер уже стояли у дома Любы, и она пожимала Фрезеру руку. – Очень сильная рука, – оценил Фрезер по-английски. – Чего он? – спросила Люба. – Говорит: у вас сильная рука. – Само собой. Вилы, лопата, навоз, чернозем... А как ваше... Наме ваше как? Наташа, высунувшись из окна и жадно наблюдая, подсказала: – Вот из ю нейм? – Фрезер. Джо Фрезер, – представился американец, вручая шампанское и цветы, которые при рукопожатии деликатно сунул под мышку. – Ясно. А это моя дочь Наташа, Наталья. Джо, хорошее имя... А по отчеству? – Нет у них отчества, – сказал Нестеров. – Почему? Хотя, какая разница... Ну что? Он вроде писал, что сельским хозяйством интересуется? – О, да! – сказал по-русски Фрезер. Люба испугалась: – Он понимает, что ли? А я говорю, будто он глухонемой! Извините! – сказала она американцу. – Понимаю мало. Не всегда еще. Когда медленно, – объяснил Фрезер, продолжая улыбаться и глядя на Любу так, что ясно было: она ему нравится. Да и Любе он сразу как-то глянулся. И Наташа его оценила и даже украдкой показала матери большой палец: отличный мужчина! Что ж, Люба повела его показывать хозяйство. – Это вот курятник... Тут овцы у меня... Тут корова стоит... Ногу посекла, я ее третий день в хлеву держу. – Какая у нее порода? – спросил Фрезер по-английски, а Нестеров перевел. Люба затруднилась: – Шут ее знает. Коровья порода, какая же еще? Рога да вымя, вот и вся порода. Нестеров перевел: – Русская народная порода: корова домашняя. – Ладно, – сказала Люба, – пойдемте в дом, что ли, чего мы тут навоз нюхаем? Наташа встретила их на крыльце. – Гуд дэй! – любезно сказала она американцу. – О, говорите по-английски? – обрадовался Фрезер. – Литл спик. Но андестен вообще-то. И они маленькой процессией прошли в дом. 7 Они прошли в дом, а кое-кто уже обсуждал приезд американца. В частности, собравшиеся в саду Мурзина мужики. Эти задушевные собрания укоренились в ту пору, когда Мурзин был на холостом положении вследствие сбежавшей жены. Вернувшись, Вера пыталась бороться с дурным обычаем, но безуспешно. – Слыхали? – сказал Куропатов. – К Любке Кублаковой жених приехал, американец. – Знаем, – сказал Мурзин. – Нестеров ей сосватал. – Зачем это ему? – удивился Микишин. – Подрабатывает человек, – объяснил Мурзин. – С сеансами у него не ладится, все видели. Вот и крутится. Дома начал прикупать, кстати, тоже не просто так. – Постой, – усомнился Микишин. – То есть он вроде свахи, что ли? Это женское дело! – Точно, – согласился Савичев. – Обычно бабы этим занимаются. Поэтому мы и женимся на ком попало. Мужики рассмеялись. Это не значит, что они своих жен и в самом деле считали кем попало. Просто надо иметь в виду, что по деревенской этике (и традиционной российской вообще) хвалить своих жен в мужской компании считается верхом неприличия. Жены в мужском разговоре поэтому – тема юмористическая. – Что же, Люба из своих не могла найти? – озадачился Микишин. Савичев поддержал: – Вот именно! Просто придумали: раз иностранец, значит, лучше. На самом деле у них кишка тонка. Мы на рейде стояли однажды возле Копенгагена. Играли с ними в футбол. Товарищеская встреча на фоне разрядки международных отношений. Сделали их со счетом пять – два! Но суть не в том. После этого командир наш, душа человек, говорит: давайте отметим! Ну? Их через полчаса уносили, а мы – как штык! Слабый народ! – Может, они к другим напиткам привыкли? – по доброте душевной защитил иностранцев Микишин. – Виски тоже крепкое, я пробовал, – не согласился Мурзин. – Виски! Пусть он вот этого попробует! – щелкнул Савичев по трехлитровой банке, из которой они угощались мутноватой жидкостью. – А давайте его пригласим? – предложил Куропатов. – Так он и пошел! – сказали одни. – Пойдет! – сказали другие. – Обязательно пойдет, – заключил Савичев. – Они вежливые, что есть то есть, врать не буду! – Вежливость в мужике не главное! – сказал Мурзин, оглянувшись на дом. И они стали обсуждать, что главное в мужике. 8 Они обсуждали, что главное в мужике, а в доме Кублаковой тоже было застолье, но, конечно, без затрагивания глобальных проблем. Фрезеру очень понравилось что-то вроде лечо, которое Люба замечательно делала и заготавливала впрок десятками банок. Он спросил через Нестерова, каков рецепт. – Да просто. Помидоры, перец сладкий, лук, морковь, – рассеянно объяснила Люба, думая о другом. И сказала Нестерову тихо и неразборчиво, чтобы Фрезер не расслышал: – Если я с ним поеду, как я с ним общаться буду? Он-то хоть что-то понимает, а я совсем по-английски ничего. Наталь, ты чего молчишь? – Я тоже ничего не понимаю, наша учительница совсем по-другому говорила. Тут Наташа увидела в окне Нину и встала из-за стола. – Извините... Айм сори... А Люба угощала, накладывала и наливала, но видно было, что какие-то мысли не дают ей покоя. Встала, подошла к окну, говоря: – Яблоня эта мне весь свет загородила, срубить ее, что ли? Александр, вы как думаете? – и взглядом попросила Нестерова подойти. Американец, увлеченный едой, не обратил на это внимания. Глядя в окно, Люба сказала Нестерову: – Вы вот что. Вы спросите его сразу, он собирается Наташку тоже взять? Я без нее не поеду. – Люба, рано такие вопросы задавать. – Ничего не рано. Я это сразу понять должна, иначе вообще тогда никакого разговора! – Спросите сами, я переведу. – Неудобно. Вы спросите по-английски, а я будто ничего не понимаю... Да, в самом деле, пусть растет! Они вернулись к столу и через некоторое время Нестеров спросил: – Джо, Люба хочет знать... – Он помялся. Очень уж хочется, чтобы у этих людей всё сладилось, как бы не спугнуть. И он слукавил: – Есть ли у тебя дети? – Два сына, они уже давно выросли, у каждого свой бизнес. А с женой мы очень давно в разводе, – ответил Фрезер. – Проблем не будет, – перевел Нестеров Любе. – В каком смысле? – Во всех смыслах. Теперь уже Нестеров отвлекся от застолья: он увидел через окно, как Наташа и Нина что-то обсуждают. Наташа, кажется, от чего-то отговаривает Нину, та не соглашается. На плече у Нины дорожная сумка. И вот она уходит из сада, идет по дороге к остановке автобуса. – Извините, – поднялся Нестеров. – Извини, Джо, я на минутку. И вышел. 9 Он вышел, Люба осталась наедине с американцем. – У меня только немецкий со школы, и тот плохой, – сказала она. – Дойч. Айн, цвай, драй, рише, раше рай! Зайт берайт – иммер берайт! – Джорман? Нет, не знаю. – Вы кушайте. – Спасибо. – Это селедка. Селедка. – Селедка, – повторил Фрезер. – Так и научимся понемногу. А другие слова знаете? – Мало. Люба показала на стол: – Стол. Тиш! – Тиш? – Нет, это по-немецки. Стол, стол. – Стол. Тейбл. – Тейбл. Тейбл, – запомнила Люба и показала на окно: – Окно. Окно. – Окно. Виндов. – Виндов? Виндов, виндов. Надо же, пошло дело. Водка! Это – водка. – Водка, – повторил Фрезер. – Водка, да. А по-английски? – Водка. – Да нет, по-английски! Водка – руссиш. А инглиш как? – Водка. – Тоже водка? Ха, не такой уж и трудный язык! – обрадовалась Люба. – Выпьем! Тут вошел сердитый Суриков и с порога начал: – Люб, это что за дела? Мы же договаривались, я тебе дрова привезу! А мужики говорят, ты другого кого-то нанимаешь. Я смотрю, угощаешь его! Родной, так не делают! – обратился он к американцу. – Ты откуда такой быстрый? В Анисовке все перевозки на мне, понял? И чужих тут не надо! – И опять Любе: – Аванс дала ему? – Какой аванс, это же... – Люба замялась. Как назвать – не жених же. – Человек просто в гости приехал! – Какие еще гости с утра, Люба, не морочь мне голову! – И Суриков перешел от слов к делу: взял Фрезера за грудки, приподнимая: – Пошел, я сказал! – Василий! – вскрикнула Люба. А Фрезер возмущенно спросил неизвестного человека: – В чем дело? Кто вы? И вот теперь вы поймете, как важно всё-таки знать иностранные языки даже в сельской глубинке. Вопрос «Кто вы?» по-английски звучит несколько странно. «Ху а ю?» – вот как он звучит. Теперь представьте, как это звучание прозвучало в ушах Василия, да еще в ушах, извините за неловкость выражения, ослепленных гневом! – Ху а ю? – прокричал американец, соблюдая достоинство, а Суриков окончательно вышел из себя. – Гад, напился уже, языком не ворочает, да еще обкладывает меня, зараза! Пошел! – И он потащил Фрезера к двери и вытолкнул его. – Что наделал?! – закричала Люба. – Это американец! – Какой еще американец? – Натуральный! Манеры у тебя, Василий, как всегда: не разобравшись, людей за дверь выкидывать! Человек в гости ко мне приехал – из Америки! Мужики посмеялись над тобой просто! Сурикову стало нехорошо. Дружба к народам в нем была воспитана с детства. – Фу, ё... В самом деле, я даже не подумал: кто же это в Анисовке осмелится мне работу перебить? Ну, гады! Да не плачь, верну его сейчас! И Суриков выскочил из дома. 10 Суриков выскочил из дома. Фрезер ждал его, готовый отразить нападение. – Извини, напутал я. Я думал, ты насчет дров привезти, понимаешь? Фрезер ответил по-русски, с трудом находя слова: – Вы кто? Не надо руки, я могу отвечать! – Да не сердись, чудак! Я же говорю, виноват! Сейчас мы с тобой на мировую выпьем. Пошли, я угощаю. Да не бойся ты, сказал же. В магазин пойдем сейчас. В магазин, как это по-английски? Ну... Товары, понимаешь? Ладно, на месте разберемся. Пойдем! – Не очень удобно, я тут... гости, – сказал Фрезер. – Не пойдешь – я обижусь. У нас так не делают! Я виноват – я должен поставить. Или ты наши обычаи презираешь? Так и скажи! Ты понимаешь вообще по-нашему? – Да. Мало. – А для этого, – щелкнул Суриков пальцем по горлу, – много и не надо. Пошли! Кто бы сумел отказать русскому человеку, который желает угостить и отказ считает оскорблением? Ни американец, ни наш же русский: это ведь стихия! Люба, вышедшая на крыльцо, ничего не понимала. – Василий, ты куда его повел? – Мириться. Не бойся, ненадолго! И они пошли по улице. Тем временем Нестеров побежал к своему дому и выехал со двора на машине. Увидев, что Нина собралась в город, он придумал: сейчас предложит подвезти, и, может быть, удастся наконец завязать интересный разговор. Он подъехал к остановке, выглянул: – В город? – Да. – Поехали! – У вас гости, кажется? – Не у меня. – Но вы там в какой-то роли, разве нет? – Ни в какой. Без меня всё уладится. При этом Нестеров посмотрел в сторону села, увидел идущих по улице Василия и Фрезера и крайне удивился. Даже вышел из машины, всматриваясь: – Это что за ерунда? Куда это он его? Тут подошел автобус. Спохватившись, Нестеров хотел повторить свое предложение, но Нина уже входила в автобус. Дело в том, что на остановке были еще две анисовские женщины. В отсутствие автобуса Нина не постеснялась бы воспользоваться предложением Нестерова: она девушка современная и предрассудков не боится. Надо в город, человек предлагает подвезти, почему нет? Но когда автобус пришел, это уже выглядит по-другому. Короче, сорвалось. С досадой Нестеров обернулся, но и Фрезер с Суриковым куда-то исчезли. 11 Фрезер с Суриковым не куда-то исчезли, а вошли в магазин Шуры Куриной. Суриков был оживлен и гостеприимен, он заранее решил, что угостит американца так, что тот на всю жизнь запомнит. Но в магазине оживление его тут же угасло: по неудачному совпадению здесь оказалась Наталья. – Привет! – не совсем естественно обрадовался Суриков. – А мы вот... Зашли. Это, Джо, Наталья, моя жена, это Шура, продавщица. Хотел ему показать, что у нас всё есть. Не хуже, чем у них. И консервы, и конфеты... И коньяк. – Коньяк особенно ты ему хотел показать, – догадалась Наталья. – У тебя других дел, что ли, нету? – Она улыбнулась Фрезеру. – Вы извините, но вы человек свободный, а у него семья. – И скомандовала Василию, направляясь к выходу: – Пошли! Суриков не тронулся с места. – Слушай, ты хоть перед американцем меня не позорь! – сказал он с обидой. – Это я еще не позорю, Вася. А вот сейчас начну. Начать? Суриков знал, как это бывает. – Тьфу ты, дура! – в сердцах сказал он и вышел из магазина. Фрезер тоже хотел было удалиться, но Шура, только что стоявшая за прилавком, каким-то образом оказалась уже перед американцем со стороны двери и протягивала руку: – Разрешите представиться: Шура. Александра. Вы правда американец? – Да. – Василий про коньяк правильно говорил: надо за знакомство. – Нет время, извините. – А на это времени много не надо. Проходите! На минутку буквально! – Шура взяла американца под руку и повела за прилавок, откинув дверку и тут же опять закрыв ее, и Фрезер таким образом оказался в замкнутом пространстве. – Ну что? По самой маленькой? Она мигом налила, выпила сама и проследила взглядом требовательного гостеприимства, чтобы и Фрезер выпил до дна. После этого сразу же начала серьезный разговор: – Ну, и как у вас там? Совсем уже плохо, да? – Что? – не понял Фрезер. – Ну, как же? Вы же к Любе известно зачем приехали! – Кому известно? – Всем. – Почему? – Потому что деревня. Но я не об этом. Мне интересно: что с вашими американскими женщинами сделалось, если вы все на наших бросаетесь? – Трудный вопрос. – А мы сейчас еще по одной – и этот вопрос решим! И Шура наполнила рюмки. 12 Шура наполнила рюмки, а Нестеров, встревоженный непонятной ситуацией, оставил машину у дома и направился к Сурикову, чтобы там, возможно, найти американца. Но Наталья успела организовать мужа – повезти детей в город, в передвижной зверинец, как он уже неделю обещал. И сама, конечно, с ними уехала. Соседи рассказали Нестерову об этом с подробностями. Но никакого американца они не видели. Недоумевая, Нестеров пошел дальше. А мы вернемся в магазин, где Шура продолжает разговор о самом важном в этой жизни. – Нет, я про Любу ничего плохого сказать не могу, – втолковывала она Фрезеру, – но, сам понимаешь, всё-таки уже возраст. Дочь взрослая, а это нервы, а нервы нас старят обратно же. Потом хозяйство, корова, овцы. Мне вот говорят: ты почему, говорят, не заведешь ничего, у тебя кур даже нету. А я говорю: хочу остаться женщиной! Зато я в форме всегда. Вот как ты думаешь, сколько мне лет? – Не знаю. – Ну, приблизительно хотя бы? – Мне пора, извините... – В самом деле, заговорила я вас. Знаете что, я вас провожу! А то у нас село немаленькое всё-таки, заблудиться можно! – Спасибо, я сам... – Вот и хорошо! И Шура, заперев магазин и повесив табличку «Учет», пошла провожать Фрезера. – Я вас сейчас самым коротким путем. И самым красивым. Я вам вот что еще скажу. На самом деле я бы еще моложе выглядела, но работа, сами понимаете. Работа, она никого не молодит. А вам сколько? – Пять... и семь. – Пятьдесят семь? Серьезно? Хорошо сохранился! – с уважением сказала Шура. – А у нас мужики в России в пятьдесят восемь умирают в среднем, вы слышали? Вам бы тут год остался. Но знаете, почему? Все думают: пьянство, работа, нервы. Ну и что? У женщин тоже работа, нервы... и выпить могут, а живут дольше. Хотите, скажу, в чем дело? А в том, что наши женщины, они такие страстные, что мужиков просто умолачивают, понимаете? Мужики у нас просто не выдерживают, вот и дохнут! Это вас там, наверно, некому, вот вы и свежий такой. А русская баба вас в три года до инфаркта доведет, но в хорошем смысле, любовью, понимаете? А вот, кстати, мой дом. Заглянем на минутку? – Нет, извините... – Да на минутку же! Я только квасу выпью, жарко очень. Хотите квасу? – Нет. – Вы просто моего кваса не пробовали! Фрезер утер лоб и сдался: – Один стакан. И пойдем. – Да конечно! – воскликнула Шура. И ввела американца в дом, оглянувшись на крыльце. 13 Она ввела американца в дом, а Нестеров в это время входил в дом Кублаковой. – Люба, в чем дело? Куда Василий американца увел? – Не знаю. Сначала чуть не избил его, а потом ушли. В гости, может, к себе повел. – Был у него, никого нет. Ну, история! – Да ладно. Захочет, сам вернется. – Люба, я вас не понимаю! Скажите честно, он вам не понравился? – Понравился вообще-то... – призналась Люба. – А в чем дело? – Это вы у него спросите... Какой-то он чудноватый, что ли... – Американцы всегда такими кажутся, особенно с первого взгляда. Я, когда приехал в Америку первый раз, тоже удивлялся. Знаете, что в них ценное, ну, в тех, кого я знал: они бесхитростные очень. – Даже странно. Я читала, Америку заселяли всякие эти... Разбойники. – А разбойники как раз очень бесхитростные люди. Руки вверх, гони денег! Никаких тебе хитростей. – Нестеров рассмеялся. – Но главное – они искренние, Люба. И ответственные. Если он вас увезет, он в лепешку разобьется, а сделает вас счастливой. – Ага, уже увез. Нет, вы присмотритесь к нему. Что-то в нем... Не пойму даже. Что-то такое... – задумчиво сказала Люба. – В каждом человеке что-то такое. Или вам в самом деле кажется, что он аферист или маньяк? – Да ну вас, пугаете только! – Ладно, пойду искать, куда он делся. 14 Нестеров пошел искать, куда делся американец, а мы-то знаем куда, но не можем сказать Нестерову: Фрезер пьет квас у Шуры. И вам, наверно, интересно, как он это делает, но заглянем сначала вместе с Нестеровым в сад Мурзина. – Привет, мужики! Американца моего не видали? – спросил Нестеров. – Может, и видали. – Где? – Ты, Александр, ведешь себя неправильно, – выразил общие чувства Микишин. – Сколько тут уже живешь, фактически уже местный, а ни с кем по-человечески не задружился. – Задружимся, где американец, вы можете сказать? – Скажем, – гарантировал Микишин. – Но только так: ты приведешь его сюда. На пять минут хотя бы. – Зачем? – Не бойся, в плен не возьмем. Посидим, поговорим. – Хорошо, приведу. Где он? – Я видел, они с Василием в магазин заходили. И учти, ты слово дал! – Помню! Нестеров отправился туда, где американца уже не было, а мы теперь окажемся там, где он уже есть. То есть пьет квас. То есть даже не пьет, потому что такая история: Шура доставала банку кваса из подпола. Вылезала. Фрезер как джентльмен ей помогал. И тут случилась беда: Шура споткнулась, удержала банку, но квас выплеснулся прямо Фрезеру на брюки. – Что же я наделала, дура! – обругала себя Шура. – Ничего, – успокоил ее Фрезер. – Я пойду. – Как вы пойдете? От кваса знаете, какие пятна остаются? И на таком месте... Что Люба подумает? Я сейчас быстро сполосну, они хоть мокрые будут, но чистые. Снимайте. – Не надо. – Как не надо? Я виновата, я должна исправить! Это пять минут, снимайте, снимайте! И она уже хотела помочь Фрезеру. Чтобы избежать этого, он снял брюки сам. Шура тут же засунула их в ведро и залила водой. В это время вошел Нестеров. – О, какие люди! – закричала Шура. – А мы тут вот... Товарищ испачкался... – Что случилось, Джо? – спросил Нестеров, переводя глаза с Фрезера на Шуру. – Квас. Я пролился. Спасибо, я пойду так. Присутствие Нестерова придало Фрезеру решительности. Он достал из ведра брюки, отжал, встряхнул их и надел. – Всего хорошего, – распрощался он с Шурой. – И вам того же, – ответила Шура вежливо, но почему-то довольно холодно. И нет у нас уверенности, что другая женщина поступила бы иначе на ее месте. 15 Нет у нас уверенности, что другая женщина поступила бы иначе; говорим мы так не потому, что не любим женщин, а потому, что знаем их. Нестеров, выходя, мягко упрекнул Шуру: – Шура, он к Любе приехал. – А я что, я ничего! Ты его сватаешь, что ли? Тогда неправильно: человеку надо и других женщин показать. Что у нас, кроме Любы, нет никого? Нестеров не возразил, усмехнулся. По пути он решил задать Фрезеру прямой вопрос: – Вам понравилась Люба? – Да. Как-то быстро. Сразу. Мне неудобно, – оглядел себя Фрезер. – Я весь влажный. – Давайте свернем на пять минут? Тут местные жители хотят с вами пообщаться. Чуть-чуть посидим, заодно обсохнете. – Не очень долго? – Нет. – Хорошо. – Только если будут предлагать выпить, вы будьте осторожны. – Не пить? – Пить можете, но в меру. И они свернули к дому Мурзина. – Вот, как и обещал, – сказал Нестеров компании. – Но недолго, у нас дела. – Будто у нас дел нет, – сказал Мурзин. – Он по-русски понимает? – Более-менее. – Тогда так. У нас положено: первый тост по полному стакану! – Ничего не путаешь? – спросил Нестеров. – У кого это – у нас? – У анисовских, – со значением сказал Мурзин. – Ну, подняли! За дружбу между народами! – Дружба, хорошо, – согласился Фрезер и взял стакан. Нестеров предупредил его: – Джо, это крепче, чем граппа и текила. Это очень крепко. – Я знаю, – сказал Фрезер и совершенно спокойно выпил весь стакан. Да еще фактически по-русски, а не по-иностранному, то есть не глоточками, не прихлебывая, а тремя-четырьмя полновесными глотками, такими, когда, кажется, глотка передергивается, будто затвор неведомого оружия. – Сейчас упадет, – сказал Савичев. Но Фрезер стоял. – Ты закуси, – сердобольно протянул ему Микишин огурец. – После один стакан не закусываю, – ответил Фрезер. Возможно, он, имея интерес к России, читал известное произведение про судьбу человека, где это является самым запоминающимся эпизодом. – Держит марку. Хвастается, – сказал Куропатов. – Надолго его не хватит, – заверил Мурзин. – Унесут вперед ногами! Ну, как у нас говорят, между первой и второй должна быть еще одна! За Америку, великую страну, хоть она и не всем нравится! Савичев поправил: – Никому она не нравится, кроме самих американцев. – Джо, осторожней! – воскликнул Нестеров. – Тост за Америка. Я должен пить. И опять выпил полный стакан. И опять отказался от закуски. – Освободите место, чтобы человеку было где упасть! – посоветовал Микишин. Но Фрезер не упал. И даже не покачнулся. Сидел и смотрел на всех ясными голубыми глазами. – Знал я одного, – рассказал Савичев. – Мог стакан выпить – как ни в чем. Два – как воду. Третий выпивал – и падал. – Третий тост – самый главный! – торжественно сказал Мурзин. – За Россию! За великую страну, хотя она тоже не всем нравится. Савичев и тут поправил: – Всем она нравится, кроме самих русских... – Джо, я прошу тебя... – сказал Нестеров. – Тост за Россию. Я должен пить! И Фрезер выпил третий стакан. На этот раз – в полном соответствии с произведением про судьбу человека – взял кусочек хлебца, съел. Куропатов отметил: – Все поняли? За Америку он просто выпил, а за Россию выпил и закусил! Уважает! – Это был его последний подвиг! – объявил Микишин. А Мурзин даже растерялся: – Мужики, этого не может быть! Это дело чести! – Не сходи с ума, он больше не будет, – урезонил его Нестеров. Но Мурзин встал, вытянулся, держа стакан в руке, согнутой и выставленной в локте параллельно земле, и отчаянно крикнул: – Ну, а теперь – за женщин! Джо! За женщин! Вумен, андестен? – Я должен пить за женщин, – сказал Фрезер. – Дело чести. – Как хочешь, – махнув рукой, сказал Нестеров, – но я тебя не понесу. – Нести не понадобится. 16 Нести американца не понадобилось, он пошел на своих ногах и даже довольно прямо. Нестеров был поражен. Мужики, провожая их и благодаря за знакомство, не сумели подняться с земли, а американец – как ни в чем. – Джо, вы меня потрясли, – сказал Нестеров. – У вас феноменальные способности! Фрезер ответил по-английски, поскольку в этом состоянии русский ему, наверно, совсем не да– вался: – Я тренировался. Когда я учился на летчика, наш командир говорил нам: можешь пить, сколько хочешь, главное – ты не должен пьянеть. И мы даже соревновались, кто больше выпьет и останется трезвым. Я всегда выигрывал. Пришли наконец к Любе. – Ну вот, все недоразумения утряслись! – весело сказал Нестеров. – Джо случайно в воду попал. А так – всё отлично. Продолжаем знакомство. Однако Фрезер к продолжению знакомства не был готов. Он стоял прямо, смотрел ясно, но сказал: – Извините. Мне нужно спать. Люба растерялась: – Я не знаю... Александр, может, к себе его отведете? – Люба, мы не дойдем. Я не знаю, как он еще держится, он перепил всех наших мужиков. Джо, я говорю... – Я понял. – Не мужчина, а скала! – заключил Нестеров. – Ладно, в Наташкиной комнате пусть поспит, что ли, а она к подруге пойдет. Но если он на что-то рассчитывает, – тихой скороговоркой прибавила Люба, – то лучше ему даже не думать. – Он джентльмен, Люба! – Все вы джентльмены, пока светло. Ладно... Она постелила Фрезеру в комнатке Наташи и вышла оттуда: – Плиз, всё готово. – Спасибо. Фрезер зашел, и тут же послышался стук упавшего тела. Люба испуганно заглянула и увидела: Фрезер, крепившийся до последнего момента, упал на пол и тут же мертвецки заснул. – Надо же, какой характер у человека, – прошептала Люба. – Давайте его на постель. Они сняли с Фрезера обувь, взяли его за руки и за ноги, втащили на постель. Американец ничего не почувствовал, израсходовав свои мужественные силы до последнего остатка. Люба проводила Нестерова, улеглась и долго лежала без сна, о чем-то думая. И заснула только под утро. 17 Люба заснула только под утро, а вставать пришлось рано: Суриков привез дрова и сгрузил их. Это были коряжистые дубовые бревна без веток. Могли бы и полежать, подождать, но Любе хотелось занять себя работой. Она выбрала бревно поменьше, взгромоздила на козлы, взяла ножовку, но ею пилилось плохо. Взяла двуручную пилу. Тоже не очень ловко, а всё же лучше. Она дергала ручку, полотно то и дело увязало. Но дело шло. Вскоре вышел из дома Фрезер. Умылся из рукомойника, подошел к Любе. – Доброе утро. Можно? – Да пожалуйста! Фрезер взялся за вторую ручку, и они начали пилить вдвоем. Да так ладно и споро, что без передышки распилили одно за другим три бревна. Но вот Люба приустала, пилит медленнее. Фрезер, чувствуя это, тоже не так старается, дает отдохнуть... – Всё, – сказала Люба. – Хватит пока. Она подошла к ведру с чистой водой, что стояло на крыльце, и стала пить прямо через край. Фрезер поступил точно так же, а потом снял рубашку и окатился. Люба отметила, что тело у мужчины довольно крепкое, мускулистое. – Еще поработать? – спросил Фрезер. Но Люба в это время увидела приближающегося Нестерова. Она слегка нахмурилась и сказала: – Идите в дом, сейчас завтракать будем. – Хорошо. Нестеров подошел в приветливом расположении духа. – Доброе утро. Я смотрю, у вас совсем налаживается? – Никакой он не американец! – неожиданно заявила Люба. – Вы что это? Вы серьезно? С чего вы взяли? – Пилу возьмите, – приказала Люба. – Зачем? – Пилить будем. Берите. Нестеров взял пилу. Сразу выяснилось, что пильщик из него никудышный. Пилка дров, извините за сравнение, тот же любовный процесс, то есть дело взаимное и обоюдное, инициативой одного человека тут ничего не сумеешь. Дергать ручку не надо, пока другой человек пилу не довел на себя до упора, раньше времени давить от себя, пока другой человек не привел ее к твоему упору, тоже ни к чему. То есть необходимы абсолютно согласованные возвратно-поступательные движения, которые впервоначалу не бывают идеальными даже у опытных пильщиков. – Я первый раз в жизни пилю дрова, – рассмеялся Нестеров, извиняясь за свою неумелость. – Оно и видно. Дергаете как попало. А он так пилит, будто всю жизнь этим занимался. – И вы на основании этого... Люба, у его отца ферма! – Это я слышала. Только сомневаюсь, что они такими пилами пилят. У них бензопилы всё больше. Наташка моя столько этих американских фильмов пересмотрела, ну и я заодно. Ни разу двуручной пилы не видела. Да и не в этом суть! Я еще вчера почувствовала. Как-то по-русски у него всё, понимаете? – Что именно? И как вы можете сравнивать, вы же не видели ни одного американца! – Зато русских много видела. Вы же сами сказали: американцы народ бесхитростный. Там, наверно, на женщину смотрят... Ну, если смелый человек, он и смотрит как смелый, а если робкий, то как робкий. А у русского мужика взгляд всегда двойной. Если он смелый, он притворяется, что скромный, а если скромный, то наоборот. Нестеров поразился и, честно говоря, даже был слегка уязвлен: – Однако, это целый устный трактат на тему русского мужика! – В общем, как хотите, а он не американец. Так что идите – и разберитесь. – Как? – А это уж ваше дело, вы психолог. – Кто психолог, я уже начал сомневаться, – пошутил Нестеров, но шутка его не была полностью шутливой. Он вошел в дом. 18 Он вошел в дом и увидел, как Фрезер, сидя у порога, вытряхивает сор из кроссовок. И Нестеров заметил на подошве тисненую надпись, которая его очень заинтересовала. – «Красный треугольник», – сказал он. – Решили поддержать российских производителей? – Да, купил в Москве. – Может быть. Но вы в Москву только что приехали, а обуви вашей не меньше года. А если вы скажете, что в Коннектикуте продают изделия фабрики «Красный треугольник», я вам не поверю. Фрезер посмотрел на Нестерова со странной усмешкой. Но, словно не желая сдаваться, сказал по-английски: – Меня предупреждали, что в России надо очень осторожно покупать вещи. – Можно по-русски, – предложил Нестеров. – И без акцента. Я сам мог бы догадаться. Имя придумали слишком известное – Джо Фрезер. Многие еще помнят, что был такой боксер. Но я подумал: совпадение, бывает, имя простое, распространенное. А еще, когда мы приехали, вы пошли в туалет. Он у меня в глубине сада, не сразу увидишь. Американцу трудно догадаться, что это туалет, у них таких сооружений на улице не бывает. А вы нашли без подсказки. Но я тоже как-то на этом не сконцентрировался. – Значит, обувь подвела? – Люба подвела. Она вас вычислила. Откуда такие навыки в пилке дров? Надеюсь, не лесоповал? – Нет, – рассмеялся Фрезер. – Я в деревне вырос. И школу там закончил. Учился отлично, способности были, поехал в Москву... Кстати, Дмитрий меня зовут. Я бывший военный переводчик. И действительно майор в отставке. Сейчас живу репетиторством плюс пенсия. Нормально живу. Но давно один. Дети выросли, жена... Ладно, это целая жизнь. Устал быть один, решил познакомиться. Наткнулся на то место в Интернете, где объявления русских женщин для иностранцев. Знаете, даже обиделся. Будто русских мужиков не хватает. Потом увидел Любу... Я ведь из деревни родом. И что-то такое в ней знакомое, родное... Она на маму мою даже похожа. Ну, и вот... – Не понимаю, на что вы рассчитывали? Рано или поздно пришлось бы раскрыться. – И раскрылся бы. Я рассуждал как: если я ей понравлюсь, простит. Я все-таки неплохо знаю женщин: когда мужчина нравится, то все равно, кто он и откуда. Разве не так? – Не совсем. Они не любят, когда знакомство начинается с обмана. Говорю ответственно как профессиональный психолог. – Вы психолог? И что вы тут делаете? – Да так... Неважно. Ну? И что теперь? – А вы не спрашивали, я понравился ей? – Понравились. – И она мне – очень, – признался Дмитрий. – И какая умная, надо же! Хотя, если честно, я и не очень скрывался... Тут вошла Люба, точно угадав момент, когда уже можно было войти. Дмитрий вскочил: – Люба, извините меня... – Вы кто? – Я из Москвы. Дмитрий Мальцев, военный переводчик в отставке. Я Александру сейчас всё уже объяснил. Увидел ваше объявление, решил сыграть в иностранца. Вы мне понравились. Причем хотел сразу же всё сказать. – Что ж не сказали? – Да как-то замешкался. Потом этот Василий, потом... В общем, вот так. Не американец. Не миллионер. Есть квартира в Москве, пенсия, работаю. Вот и все достоинства. – Ясно... – задумчиво сказала Люба. – Вы обиделись? – Да нет. Если на всё в жизни обижаться, это же вообще не жить. – Я вам совсем не понравился? – Давайте завтракать, – сказала Люба. Они сели завтракать. Молчали. Нестеров подмигнул Дмитрию: ничего, всё будет хорошо! А тот решил нарушить молчание: – Вот что. Я думаю, сейчас мне стоит уехать. Люба подумает. Что-то взвесит. А через некоторое время я приеду опять. Если вы захотите, Люба. Люба обрадовалась: – Да конечно! И вы можете ко мне, и я к вам! В самом деле! А то сейчас время такое: я к зиме готовлюсь, дрова, соленья, варенья, огород, у меня просто голова не на месте, я ничего сообразить не могу! Очень правильно решили! Дмитрий, не откладывая, поблагодарил за всё, встал и взялся за сумку. Нестеров не выдержал: – Да вы что? Неужели вы не видите, что понравились друг другу? Я и то вижу. Зачем вам еще раз встречаться, вы уже встретились! – Подумать надо, не так всё просто, а увидимся обязательно, конечно, увидимся, до свидания, Джо... господи, Дмитрий... всего хорошего, – торопилась распроститься Люба. – До свидания, – сказал Дмитрий и пошел к двери. – Нет, – вдруг сказала Люба. Дмитрий тут же остановился. – Нет. Не хочу так. Я понимаю, Москва, квартира, человек хороший, заманчиво... Не буду я вам голову морочить, Дмитрий. Да и себе тоже. Я уже всё решила. Вы замечательный человек, но я за вас замуж никогда не выйду. Нестеров хотел было что-то сказать, но она не дала, продолжила: – Не в том дело, что вы мне не понравились, очень даже понравились! И уж, конечно, не тем, что вы не американец, это даже хорошо, что не американец! Но... Вот жила я одна – и жила, и ничего. И про мужа своего бывшего вроде забыла напрочь. А сегодня всё поняла. Вернее, еще вчера, когда вы упали, извините. Я Валентина вспомнила, и аж сердце зашлось. Он тоже вот так умел – до последнего, пока не упадет... А сегодня пилили с вами дрова, и опять я вспомнила, как с Валей пилили. И как представила, что это не вы, а Валя передо мной... Всё я поняла, спасибо вам, одна не сообразила бы. Когда другого мужика нет, то и сравнить не с кем, а тут – сразу всё ясно, не то что кто лучше, а о ком думаешь по-настоящему. Сегодня же к Валентину поеду, буду разговаривать с ним, решать про жизнь. Я как подумала, что уеду куда-то, а он, Валя, один будет... Без меня... Или с другими... Нет. Дурак он, блажной, чумной, смешной, паразит... а не могу забыть. Люблю, оказывается. Такая вот проблема. Простите. Дмитрий молча всё это выслушал. Молча достал из сумки летнюю кепку, надел на голову, потому что утро было жаркое, а день обещал быть еще жарче. А потом неожиданно вытянулся по-военному, пристукнул пятками кроссовок производства фабрики «Красный треугольник», приложил руку к козырьку, четко повернулся и вышел. И это выглядело даже вовсе не смешно, а, пожалуй, наоборот. Люба глянула на Нестерова: – Только попробуйте скажите, что я неправильно поступила! Нестеров с видом, что именно, дескать, неправильно, кивнул головой и горячо начал: – Да конечно же... – и неожиданно закончил, – правильно. Глава 7 Кодировка 1 Дни идут. Их количество и чередование всех заботят по-разному. Акупацию, например, время совсем не заботит, она живет не днями или неделями, и даже не месяцами, а погодой. Плохая погода – хорошая погода, вот что важно. Важно еще, что летом тепло и не надо топить печь, а зимой холодно и печь приходится топить, и очень уж длинные и темные вечера, осень плоха слякотью, весна хороша первым солнышком... Уехавшую Квашину волновало всегда другое: не пропустить постный или, упаси боже, праздничный день, не перепутать, соблюсти всё, что в каждом дне положено; для этого у нее на стене рядом с иконами висел большой церковный календарь. Для пенсионеров и регулярно работающих важны, само собой, дни выдачи денег, время считают до них и от них. Для людей молодых и свободных время образуется модным и современным способом: периодами и полосами. «У меня сейчас черная полоса!» – угрюмо говорит девица, потерпевшая неудачу в любви. Для начальства время идет, как встарь, декадами и кварталами. Для крестьянина, которого хоть и мало осталось, но он есть, время обозначено теплыми словами труда: косовицей, пахотой, обмолотом, сенокосом и т. п. А для геодезистов, поскольку они люди, поставленные на урочную работу, время сводится к одной дате: концу срока работ. И они, с одной стороны, этой даты ждут, перечеркивают в календаре каждый день и считают, сколько осталось, а с другой – не торопят время и ни в коем случае не заинтересованы, чтобы ускорить темп: им же всякие полевые идут да суточные, да и вообще в геодезии поспешность никогда не считалась признаком качественной работы. Вот и сегодня вечером, вернувшись, Михалыч зачеркнул еще одну клетку в календаре. А Гена с надеждой подошел к холодильнику, открыл – там пусто. Гена сел на подоконник, со скукой посмотрел на улицу и вдруг обратился к напарнику: – Слышь, Михалыч! А село это в самом деле, что ли, снесут? – Очень вероятно. – А если они не согласятся? – Их согласия никому не нужно. Когда мы Нурекскую ГЭС проектировали, там тоже было село. Аульно-кишлачного типа... Ну, и там то же самое. Рассказ не вязался: чего-то не хватало. Михалыч подумал вслух: – А магазин, наверно, уже закрыт... 2 Магазин уже закрыт. Савичев побродил возле него попусту и вдруг, что-то вспомнив, заторопился домой неровной, но быстрой походкой. Вошел во двор, залез в курятник, куры с кудахтаньем вылетели оттуда. Савичев выбрался весь в пуху, но счастливый, с бутылкой в руке. И, горе мужику, споткнулся, упал – и... И пока он падает, расскажем короткую историю. То есть понятно, что за это время нельзя рассказать никакой истории, но у нас время не обычное, а художественное, что с ним хотим, то и делаем. Так вот, однажды послали Читыркина в город за какими-то запчастями к комбайну. Оказалось, что получить можно только на другой день. Читыркин позвонил начальству, и ему разрешили остаться до завтра, чтобы с утра быть первым. Мужик один, впереди вечер, да еще друзья нашлись в гостинице «Золотая нива», где номера на восемь человек, а удобства в конце коридора, то есть атмосфера коллективная, свойская, сам собой напрашивается ответ на вопрос, что делать. Собрали деньги, послали Читыркина за вином. А вино в те годы достать было трудно, Читыркин мыкался несколько часов, наконец, выстояв скандальную очередь, весь давленный, руганный и чуть не битый, добыл семь бутылок. Две сунул в карманы штанов, одну зажал под мышкой, по две несет в каждой руке, крепко обхватив горлышки пальцами. И вот, торопясь, не учтя незнакомого городского рельефа, он спотыкается о крышку канализационного люка и начинает падать. И еще в полете, как он потом рассказывал, понимает, что дело швах. На один бок упадешь – разобьешь бутылку в кармане и в руке, на другой – то же самое, да еще и ту бутылку, что под мышкой. На спину упасть не выйдет – не успеваешь повернуться. Руки вперед выставить – но это четыре бутылки выронить, да ту, что под мышкой, – минус пять получается. Короче говоря, Читыркин, успев всё это осознать в полете, поступил следующим образом: он отвел руки назад, как гимнаст в позе «ласточка», и приземлился на удачно случившийся в этом месте бордюр зубами. Конечно, зубы разбил здорово, металлическую челюсть пришлось потом ставить, но все бутылки остались целы. Все семь бутылок. Как ждущая и жаждущая «Золотая нива» оценила этот поступок, и что было дальше, и почему Читыркин домой явился только через неделю и без запчастей, это отдельная история, уже не столь веселая. Савичев геройства Читыркина не повторил, бутылка разбилась. Он ошалело сел на земле, огляделся. Увидел большой осколок, где сохранилось немного жидкости. Взял его, осторожно влил себя несколько капель, но, конечно, пожар, бушующий внутри, этим залить не сумел. И пошел рыскать в доме. 3 Он пошел рыскать в доме, он обследовал все углы и закоулки и наткнулся на флакон одеколона. Избегая натурализма, не будем описывать, как Савичев готовил из него некий напиток и как употреблял. (Тем более что есть книга «Я – не я», где этот процесс подробно описан. Равно как и вся история, которую мы расскажем, напоминает книгу «Закодированный», но там про одного человека и фантасмагория, а здесь про многих людей и чистая правда[1 - Речь идет о романе А. Слаповского «Я – не я» и повести «Закодированный».].) Важен результат: через полчаса Савичева, войдя в дом, увидела, как муж сидит, клонясь головой над столом, в пальцах дымится сигарета, в воздухе благоухает нестерпимая парфюмерная вонь. Савичева вынула сигарету, потушила и с привычным отчаянием сказала: – Шел бы спать! Совсем ты, Юра, с мозгов съехал: неделю не просыхаешь уже! Тут-то все свои, а если в город переедем, стыда не оберешься! И милиция тебя будет брать каждый день! Савичев, очнувшись, ответил: – Молчи! Я тоскую. Я прощаюсь со всей своей жизнью. Своими руками строил. Ухаживал. Украшал. И все бросить придется. Пригонят бульдозера – и всё под нож. К чертовой матери! – Ну, начал! – Не позволю! – ударил Савичев кулаком по столу. – Не хочу, чтобы кто-то это рушил! Лучше уж я сам! – Юра! Юра, не дури! – переполошилась Савичева. Но он уже принял решение. Нетвердой походкой, но с твердым намерением и твердым до остекленения взглядом он отправился во двор. И там, схватив топор, начал крушить хозяйственные постройки, рубя всё, что попадалось под руку. Савичева, стоя на крыльце, причитала: – Да что ж ты делаешь? Опомнись! Ваучер, неизвестно откуда взявшийся здесь, стоявший за забором, сказал: – Надо же, как расстраивается человек... – Помогите кто-нибудь! Юра, перестань! – кричала Савичева. – Не мешай! Пусть никому не достается! Притомившись, Савичев опустил топор. Блуждая взглядом, уставился на дом. Савичева тут же поняла значение взгляда и вскрикнула: – Юра! Юра, я тебя прошу! – Отойди! И бросился в дом, и тут же там послышались треск, звон и хлесткие удары. У дома очень скоро собралась довольно большая толпа. Савичева взывала, боясь войти: – Да уймите вы его кто-нибудь! – Кто ж на топор полезет? – резонно рассудил Ваучер. – Мужики! Вы мужики или нет? – обратилась Савичева к хмурым товарищам Савичева. Те отвели глаза. – Они сами такие же пьяницы! – сказала Акупация. И тут Савичева увидела Нестерова. – А вы что же? Вы специалист, вы гипнозом можете! Попробуйте что-нибудь! Он же всё порушит! Нестеров, сочувствуя, сказал: – Человек не в себе. Можно, конечно... Не гарантирую... Он подошел к окну и крикнул: – Юрий, выйди на минутку! Савичев тут же выскочил на крыльцо: – Ну, кому тут? Нестеров встал перед ним. – Юра, слушай меня. Успокойся. Посмотри на меня! Савичев посмотрел, и увиденное ему явно не понравилось. – А, это ты? Прибежал дом купить? А не будет сейчас дома! Уйди! Он замахнулся топором, сделал шаг с крыльца и упал. Тут же навалились мужики скрутили, связали. Нестеров, испытывая большое облегчение от такого исхода, пошел домой, размышляя о дурной удали русского человека. 4 Нестеров пошел домой, размышляя о дурной удали русского человека, лег, но долго не мог заснуть, а проснулся все равно рано; он вообще как-то мало спал в Анисовке и при этом отлично высыпался. Бодрый, свежий, он занимался во дворе упражнениями, когда во двор вошел бледный Савичев. Сел у забора прямо на землю. Дышал тяжело. Нестеров, не дожидаясь его слов, сказал: – Извини, выпить не дам. Запой у тебя, неужели не понимаешь? И вообще, лечиться тебе надо. – За этим и пришел, – выговорил Савичев. – То есть? – Ты психотерапевт или кто? Гипнозом лечишь в том числе. – Это не гипноз. – А что же? Прошлый раз усыпил меня? Усыпил!.. А вчера начудил я... Жена убить готова... И самому неприятно... Пора завязывать, короче. Ты меня, как это называется, закодируй. Сумеешь? И я тогда тебе дом продам и уеду. Продам недорого. А? – Ты хоть знаешь, что это такое? – А чего тут знать? Читыркин в город ездил, закодировался на два года. Правда, выдержал только год, но это тоже срок! У меня за всю жизнь такой передышки не было. По-человечески тебя прошу. – Видишь ли, я раньше легко брался за такие дела. А сейчас... Всякое влияние на психику чревато, понимаешь? Никто не знает, какие механизмы вступают в действие. Савичев стоял на своем (сидя): – Мне один механизм нужен – чтоб я не пил. Худо мне, понимаешь? Выручи, пожалуйста. – Ты странный. Я же сказал: давно этим не занимаюсь! Савичев, уныло помолчал, потом с трудом поднялся и поволокся прочь. – Что делать собираешься? – спросил Нестеров. – А что делать? Выпрошу у Шуры бутылку, выпью – и с обрыва головой. Всё равно это не жизнь. – Ладно. Пошли в дом. 5 Они пошли в дом, где Нестеров неожиданно достал белый халат и надел его. То есть для Савичева это неожиданно, а мы понимаем: для усиления эффекта. И эффект, похоже, сразу же усилился, потому что Савичев попросил: – Может, ты меня заодно от другого чего-нибудь закодируешь? – От чего? – Курить тоже надоело уже. Потом, очень матом я сильно ругаюсь, жена обижается. – Давай так, – сказал Нестеров. – От пьянства попробую, остальное не гарантирую. Так. Садись вот сюда. Расслабься. – Он усадил Савичева на стул. – В гипнотический сон вводить, возможно, я тебя не буду. Да это и не обязательно. – Лучше бы ввести. Ты поставь мне Чайковского какого-нибудь или это... Шопен там, Бетховен. Сразу засну. Нестеров усмехнулся, но включил музыку, была у него как раз подходящая – «Реквием» Моцарта. Но Савичев, послушав, вдруг сказал: – Не пойдет. Что-то она как-то... Я почему-то сразу опять выпить захотел. Нестеров, мысленно отметив этот факт для своей копилки наблюдений, поставил опять же Моцарта, но «Дон Жуана». И опять странной была реакция Сурикова: – Нет, от этой вообще сдохнуть хочется. Так и кажется, что где-то там жизнь, а я тут совсем плохой... Тогда Нестеров поставил симфонию современного и модного композитора, не назовем его имени, чтобы не обидеть. Савичев кивнул: – Годится. Под эту ни жить не хочется, ни умереть, а как раз только спать. Нестеров встал перед ним. В это время мимо дома проходил Ваучер. Услышал довольно громкую музыку, заглянул в окно, заинтересовался, понаблюдал. И пошел дальше. Встретил у магазина Акупацию, начал ей что-то рассказывать, та качала головой и всплескивала руками. Отвлекшись на это, мы с вами пропустили, что происходило в доме Нестерова. А там Нестеров уже будит крепко заснувшего Савичева: – Алло, Савичев! Юрий Андреич! Всё, проснись! Надо же... – Всё? – спросил Савичев, открыв глаза. – Всё. – Хорошо как было... Так бы и не просыпался. И что теперь? – Тяготение к спиртному должно ослабнуть. – А если не ослабнет? Если выпью? – Выпьешь – плохо тебе будет. Савичев засомневался: – Ты как-то слабо грозишь. Читыркину кодировщик прямо сказал: выпьешь – сдохнешь! – И это возможно. – Ну, тогда другое дело. У тебя, кстати, выпить есть? – Юрий, ты что? – Я должен эксперимент провести! – твердо сказал Савичев. Поколебавшись, Нестеров поставил на стол бутылку. Савичев подошел, налил в стакан. Нестеров сделал движение, чтобы прекратить, отобрать, но Савичев остановил его решительным жестом. Взял стакан, поднес к носу, понюхал. И тут его так скрючило, что он бросил стакан, водка разлилась, стакан разбился. Савичев выскочил во двор, откуда незамедлительно послышались какие-то звуки. Через некоторое время он заглянул в дверь. – Спасибо тебе. Подействовало... 6 Подействовало в самом деле: Савичеву совершенно не хотелось пить. Он чувствовал себя взбодрившимся, совсем почти нормальным, хотя некоторая слабость оставалась. Тем не менее – даже захотелось поработать. И он, придя к дому и увидев жену, таскающую вилами навоз из хлева в кучу на дворе, подошел к ней. – Татьян, дай-ка... – И не проси даже! Хоть ты сдохни – ничего не получишь! – Вилы дай, – уточнил Савичев. – Что? – Савичева отскочила от него. – Хоть вилами, хоть топором меня бей – не дождешься! – Какая ты, Татьян, крикливая, – поморщился Савичев. – Аж в ушах звенит. Дай, говорю, сам всё вынесу, а ты иди... Отдохни, телевизор посмотри... Савичева поняла это миролюбие мужа по-своему: – Уже, да? Полегчало, да? Где успел, паразит? – Да не пил я не капли. – А что тогда с тобой? – Что? – спросил Савичев, которому действительно было интересно узнать, как он теперь выглядит со стороны. – Странный ты какой-то. Какой-то, извини, будто ненормальный. Савичев остался доволен этим отзывом. – Наоборот, я нормальный стал! – похвастался он, не раскрывая пока своей тайны. – Ты иди, а я поработаю в охотку. Он вынес весь навоз, аккуратно обложил кучу старыми досками и сеном – не столько для пользы, сколько для опрятности, потом начал приводить в порядок то, что разрушил накануне. Остановился передохнуть. Достал сигареты, закурил, но закашлялся, выплюнул сигарету. Скомкал пачку, бросил на землю. Но тут же поднял ее и отнес в бочку с мусором. Татьяна наблюдала за всем этим из окна со смешанными чувствами. А смешавшись, эти чувства слились в одно: в испуг. Она ахнула. Она вдруг поняла, что происходит с мужем. 7 Татьяна поняла, что происходит с мужем, и позвала его домой. Он вошел и поразился: на столе стоял полный стакан водки, а рядом – тарелка с закуской. – Это с какой стати? – Юра, ты лучше выпей, – ласково попросила Татьяна. – Терпеть нельзя. Это у тебя знаешь что? Белая горячка у тебя, Юра. В Грязновке один мужик вот так тоже пил неделю, а потом резко бросил. Тихий стал такой, задумчивый. И так, значит, тихо и задумчиво подошел к жене и мясорубкой по голове ее. Врачи потом сказали: белая горячка. Выпить на-до было маленько – и всё. Так что ты уж ладно... И поспи. – Да не хочу я пить. И знаешь, Татьян, ты меня прости. Вел я себя, прямо скажем, безобразно. Да и вообще, когда я тебе последний раз доброе слово сказал? Татьяна отшатнулась к стенке, оглянулась: – Не подходи! Юра, не подходи! Ты себя не помнишь! – Как раз помню. Тань, ну что ты? Понимаю, обижаешься. Разломал всё, что мог. Ничего, починю, – и Савичев взял со стола мясорубку, у которой ручка была чуть ли не узлом завязана. Татьяна вскрикнула: – Люди! Убивают! И выскочила в окно. Выбежав на улицу, она некоторое время металась, а потом побежала к бабушке Акупации, славящейся умением утихомиривать белую горячку. Акупация охотно пошла с нею. Сначала они приблизились к забору и выглянули. Савичев увлеченно работал в дальнем конце двора. Тогда они проскользнули в дом. Там Акупация начала колдовать: выгребла из печки золу и начала ходить по углам, сдувая золу с ладони и бормоча: – Лети, зола, на четыре угла, Господи, спаси, всё унеси! Потом она достала пузырек с какой-то жидкостью, окропила всё вокруг и выглянула в окно. – Идет! Сейчас я на него брызну, а ты крестись, поняла? – Поняла, – прошептала Татьяна бледными губами. Открылась дверь, вошел Савичев. Акупация брызнула на него водой, Савичева начала истово креститься. Акупация заблажила: – Свят, свят, свят, сгинь, нечистый, будь проклят! Тьфу, тьфу, тьфу! – она стала яростно плеваться через левое плечо. Савичев рассмеялся: – Чего это вы? Брось, бабушка, я уже вылеченный! – и, сделав паузу, многозначительно сообщил наконец жене: – Закодировался я! Выручил меня Нестеров, молодчага! 8 Нестеров, молодчага, не зная об этих поразительных результатах, плавал в реке. И увидел на берегу Нину. Она шла вдоль берега в высокой траве и цветах, то появляясь, то исчезая. Нестеров торопливо поплыл к берегу, бросился к одежде, и как раз в это время зазвонил телефон. Нестеров схватил его, чтобы выключить, но второпях попал пальцем не на ту кнопку. В трубке слышался голос Прохорова. Нестеров поморщился, но решил ответить. Прохоров, естественно, спрашивал про дома. Нестеров обнадежил: всё движется своим чередом. Правда, фактически купленным остается только один дом, но сразу четыре хозяина выразили уверенную готовность, так что процесс идет. Прохоров выразил надежду, что процесс пойдет заметнее. Нестеров отключил телефон и огляделся. Нины нигде не было видно. Это его опечалило. Опечалила еще собственная нерешительность. Давно пора сказать Прохорову, что у него ничего не получается и не получится: не коммерсант он. С другой стороны, очень хочется освободиться от долга перед Прохоровым и от самого Прохорова. Так, может, все-таки сделать усилие над собой и в самом деле ускорить процесс? К Василию, например, зайти, который уже раздражает своими сомнениями: то сам приходит и начинает разговор о доме, то уклоняется, дескать, размышляю еще. Встретив у дома Сурикова Наталью, он спросил: – Дома Василий? – А где ему еще быть? Лежит. – Чего это он среди дня? – А того самого! Нестеров понял. Вошел и убедился, что понял правильно: Суриков в очередной раз маялся с очередного похмелья. Он даже не взглянул на вошедшего Нестерова. А тот решил, что пора действовать жестко. Прохоров, хоть и не весьма отесанный человек, прав в том, что бизнес и психотерапия похожи: и там, и там часто приходится добиваться цели методами изощренного психологического воздействия. – Подыхаю... – простонал Суриков с надеждой. Но Нестеров его ничуть не пожалел. – И подохнешь рано или поздно! – заверил он. – Сколько тянуть будем? Ты уезжать собрался или нет? – Да я хоть завтра... Александр, выручи, дома ни копейки. Помру ведь, серьезно! – Не дам. Или – за дом. Решай. – Согласен! – мгновенно решил Суриков. – Пятьдесят тысяч. Согласен? – Маловато... – Тогда я пошел. – Стой! Ладно. Но Нестеров вдруг разозлился. Какие мы, подумал он. Ах, какие же мы! Мысль довольно смутная, но, надо полагать, все догадались, что имелось в виду. – Передумал я. Тридцать! – сказал Нестеров. – Да ты что? – Зато сейчас. Наличными. И в магазин за поправкой, а? – Сволочь. Ладно. – А за тысячу продашь? – продолжил Нестеров, всё более сердясь. – Издеваешься? – Конечно, – не стал отрицать Нестеров. – Но мне интересно. – Иди отсюда, гад! – Ладно, пойду. – Стой! – вскрикнул Суриков. – Согласен! – А за сто? Целая бутылка водки, подумай! Нет? Будь здоров! – Стой! Согласен! – Вася ты, Вася! – горько сказал Нестеров. – Ладно, пошутил. Это тысяча, – показал он деньги, – аванс. Тебе дам только сто. Остальное жене. А за дом получишь, сколько договаривались. Только не тяни, завтра же. Понял? – Понял! Без проблем! Как штык! – поклялся Суриков. – И подумай, Вася, над своей участью. За сто рублей дом готов продать, нехорошо! – Нестеров постарался сказать это без назидательности, с иронией, но так, чтобы Сурикова хоть немного проняло. И, оставив сотню на столе, ушел. А Суриков, поднимаясь и жадно глядя на купюру, пробормотал: – Ага, жди... Если я деньги взял, это еще не значит, что продал! Нестеров же, спускаясь с крыльца, подумал, что бизнесмен из него все-таки никудышный. 9 Нестеров подумал, что бизнесмен из него никудышный, но, глянув на реку, он тут же перестал огорчаться по этому поводу: у реки опять появилась Нина. Он заторопился к реке. На этот раз Нина никуда не исчезла. Она лежала и читала книгу. Нестеров подошел, поздоровался, лег рядом на траву, заложил руку за голову, стал смотреть в небо. – Лежать бы вот так до конца жизни, – вслух помечтал он. – И ничего не делать. Нина задумчиво посмотрела на Нестерова. Он почувствовал взгляд, повернулся: – Что? – Да так. Правда, что ты Савичева закодировал? – Разболтал уже? – Жена его по селу ходит, хвастается: золото стал, а не человек. – В определенном смысле все мы закодированные – сами собой, – глубокомысленно заметил Нестеров, посмеиваясь, что опять его тянет на философствования рядом с этой девушкой. – Я тоже продукт собственного самовнушения. Как и все мы. Нет, действительно. Внушаешь себе: ты самый умный, самый веселый, самый лучший в своей профессии, добивайся, достигни, всех обгони. Вот так себя и кодируешь всё время. – Получается? – Запросто. Только сейчас ощущение, что кодировка кончилась. – Так это хорошо. Будешь теперь самим собой. – Ага. Только бы вспомнить, кто я сам есть! Произнеся эту громоздкую и ужасающую с точки зрения научной психологии пошлость, Нестеров в очередной раз поразился сам себе: почему он так глупеет в присутствии Нины? А Нина в это время отложила книгу и тоже легла на спину, глядя в небо. Раскинула руки, и правая ее рука попала как раз в левую руку Нестерова. И он ее слегка сжал. Она вздрогнула и застыла. Вот так-то, подумал Нестеров. Без психологии оно лучше. 10 Без психологии оно лучше: веселее жизнь идет. Без вредных привычек тоже. Савичев за день, работая без устали, преобразил двор, следов былых разрушений не осталось. Савичева время от времени выходила из дома и смотрела на него с любовью и уважением. И всё-таки с некоторым испугом. – Юра, отдохнуть не пора тебе? – Да я не устал совсем. – Ну, смотри... Мимо двора регулярно, но будто ненароком, проходили анисовцы и с любопытством посматривали на Савичева: слух о его чудесном преображении разнесся по всему селу. А Ваучер не постеснялся остановиться и спросить: – Ну, и как оно? – А что? – Не хочется? – Абсолютно! – Надо же... Крепко закодировал, значит? – Крепче не бывает. Мало что не пью, курить – и то бросил. Попробовал – прямо затошнило, представляешь? Или вот ругаться. Даже хочу, например, а не получается. – Да уж ладно тебе, – усомнился Ваучер. – Ну, скажи, например, – и он предложил Савичеву произнести одно из самых безобидных ругательств. Савичеву самому стало любопытно. – Если только для эксперимента. – Он приготовился. – А как ругаться, вообще или на тебя? – Да хоть на меня! Савичев открыл рот и замер. – Не могу! Аж тошнит! Ваучер, ехидный человек, вместо того чтобы порадоваться за человека, сказал: – Да... Плохо дело. Похоже, он тебя от всего сразу закодировал. – Как это? – А так. Теперь ты ничего вообще хотеть не будешь. Ни пить, ни курить, ни женщинами интересоваться. Так что зря твоя Татьяна веселится. – Ну, ты это... Ты не бреши! – Собака брешет, а я мысли говорю! – сказал Ваучер и ушел, старый каркун. 11 Он ушел, оставив Савичева в тягостных сомнениях. Даже охоты к работе поубавилась. Во время ужина Савичев посматривал на Татьяну, и вид у него был такой, будто он прислушивается к себе. Потом, когда она прибиралась и мыла посуду, подошел и хотел приобнять жену за плечо. Но постеснялся: отвык от подобных нежностей. Татьяна с улыбкой обернулась: – Ты чего? – Да ничего... Может, еще что сделать? – Хватит уже тебе, отдыхай! Татьяна пошла в спальню, разобрала, как говорят в Анисовке, широкую супружескую постель и спросила Савичева: – Ты ложишься? Он встрепенулся, сделал было шаг, но тут увидел на стене старые часы, которые давно стали и которые давно надо бы починить. Он снял их и аккуратно положил на стол, сказав жене: – Посижу еще... Поработаю... Так, между прочим, за столом и заснул. А Нестеров в отличие от него заснул в своей постели, спал, как всегда, крепко, но с затейливыми снами. То ему чудится, будто он эстрадный певец и вышел на сцену, и поет, и в зале буря восторга, но вдруг пропадает фонограмма, пропадает его голос, и публика, только что его обожавшая, в один голос издевательски вопит: «Жулик!» То он видит себя в каком-то застенке, перед ним строгий человек, на столе лист со словом «Анкета», человек хватает этот лист, трясет им и кричит: «Вы не тот, за кого вы себя выдаете!» И тут же этот жуткий сон сменяется счастливым: Нестеров видит, как находит прямо на улице деньги, правда, счастье это сомнительное, ибо денег неприятное количество: тридцать три тысячи сре... рублей, конечно. Или совсем ужасный сон: он, Нестеров, стоит на возвышении рядом с человеком в белых одеждах, светлым и благостным, и кричит: «Не верьте ему, это я ваш пророк!» И тут подходит петух, который принял его за курицу, и стучит крепким клювом ему в голову. От этого стука Нестеров и проснулся. То есть от стука в окно. Вскочил, открыл: за окном стояла Наталья и протягивала деньги: – Вот, возьмите и закодируйте его, Христа ради! Не могу я уже! Проснулся – полудохлый! И опять требует! Сколько же это можно? Начинается, подумал Нестеров. Он ведь вовсе не был уверен, что излечение Савичева дело его рук. Да, он попробовал, пользуясь случаем, узнать, вернулась ли к нему способность воздействовать на людей. Но, во-первых, на таких, как Савичев, воздействовать нетрудно, а во-вторых, Нестеров ставил перед собой задачу не кодировать, конечно, а хотя бы усыпить Савичева, но тот, похоже, и сам заснул при первых звуках музыки. Поэтому никаких особенных «кодовых» слов Нестеров не произносил, то есть, строго говоря, никакой кодировки не было. Но продолжать эту мистификацию не хотелось: совсем уж попахивает авантюрой и шарлатанством. Поэтому Нестеров хмуро спросил: – Сам-то он хочет закодироваться? – Да нет, в этом-то всё и дело! – Тогда не могу. Только с согласия больного. – Будет согласие! – пообещала Наталья. – Я ему всю рожу расцарапаю и на развод подам, если не согласится! – Это насилие получится. Нет, Наталья, нельзя так. – Тогда это... Ну, в газете я читала: без ведома больного. Вливают ему там чего-то, он сам не знает, а лечится. Вот и вы его как-нибудь закодируйте, он знать не будет, а... – Да ерунда это! Не могу, даже не уговаривайте. Главное – толку все равно не будет. Помолчав, Наталья спросила упавшим голосом: – Что же мне, пропадать теперь? А? Сейчас не дам ему – начнется скандал, а то и драка. Убьет меня до смерти, вы виноваты будете! – Да я-то при чем? Выдумали тоже – на расстоянии! Не бывает такого! Невозможно! – Но он-то не знает, что не бывает! – сказала Наталья. И, сказав это, вдруг о чем-то подумала. И пошла обратно к дому, крикнув: – Ладно. Без экстрасенсов обойдемся! 12 Без экстрасенсов обойдемся, думала Наталья, спеша к дому, осененная идеей, о которой мы вскоре узнаем. По пути она свернула в магазин и тут же вышла оттуда со свертком. Суриков лежал и стонал, когда она вошла в дом. – За смертью тебя посылать! – взвыл он. – Принесла? – Принесла, принесла, – сказала Наталья, ставя на стол бутылку. – Только тебе не впрок пойдет. – Это почему? – не поверил Суриков, медленно вставая и приближаясь к столу на полусогнутых. – А потому. Зашла к Нестерову сейчас, упросила его, закодировал тебя, как Савичева. Савичев вон второй день не пьет. Не может. – Врать-то. Как он может меня издали закодировать? – А по фотографии. Очень даже просто. – Если ты меня этим хочешь отговорить, чтобы я не пил... – Да на здоровье! – напутствовала Наталья. – Травись! Суриков недоверчиво посмотрел на бутылку. Сел возле стола. Открыл пробку. Трясущейся рукой налил в стакан. А Наталья села на диване и спросила со странной деловитостью: – Тебя где похоронить-то? На старом кладбище за рекой, с отцом твоим? Или на новом хочешь? Суриков, приподнявший уже стакан, поставил его обратно. – Ты чего говоришь, дура? – Да ничего. В Полынске Мурзина сестры сват тоже закодировался, а не утерпел. Но даже полстакана не выпил: захрипел и тут же упал. – Ничего, я не захриплю! Суриков опять взял стакан. Но рука на этот раз тряслась еще больше. Он поставил его. Наклонился, вытянул губы. Уже готов был отхлебнуть и вдруг отшатнулся и схватился руками за горло, давя тошноту. Справился. Закричал: – Вы что со мной сделали?! Живо беги к нему, пусть раскодирует! – Ничего подобного! – с холодным отчаяньем сказала Наталья. – Я же хочу! Хочу же я! – Пей! – Не могу! Зараза, психиатр гадский... Наталья, добром прошу, иди к нему сейчас же! Я ведь и стукнуть могу! – Не можешь! – Почему это? – А на это он тебя тоже закодировал! – Да? А вот посмотрим! Суриков вскочил и бросился к Наталье, занося руку. Ей, конечно, было страшно, но она терпела, смотрела ему прямо в глаза, не шелохнувшись. Потому что, быть может, решался вопрос жизни и смерти. А Суриков застыл с поднятой рукой, удивленно глядя на нее. Ему показалось, что он действительно не может ударить. Он уронил руку и тихо спросил: – Наташ, за что ты меня так? Господи, тяжело-то как! Помру ведь! – А теперь выбора нет, Вася: или помрешь – или человеком будешь. А я мучиться больше не согласна! Ну, чего ты? Ляжь иди, ляжь! Она встала, взяла обессилевшего Сурикова за плечи и стала укладывать его. Вот такая это удивительная штука – психология! 13 Удивительная штука психология, но мы сейчас с вами узнаем кое-что не менее удивительное о том, как с нею бороться. Куропатов пришел к Мурзину – не насчет выпить, заметьте себе, а насчет работы. Не увидев его в привычном месте, в саду, окликнул: – Саша, ты где? Александр Семенович! Дело есть, на заводе с проводкой что-то, работа стоит! Из окна выглянула Вера. – Не кричи, нет его. – А где он? – Шут его знает, сама искала. В город вроде не собирался. Куропатов, оглядевшись, хотел уйти. И вдруг услышал громкий шепот: – Миша! Михаил! Он пошел на голос и увидел приоткрытую дверцу погреба. Оттуда глядели глаза Мурзина, который манил друга к себе. Куропатов спустился. Мурзин торопливо закрыл за ним дверь. При свете тусклой лампочки Куропатов увидел, что погреб обустроен странным образом: обложен мешками, как дзот, везде прикреплены какие-то решетчатые пластинки. – Это от аккумуляторов, – объяснил Мурзин. – Свинцовые. Свинец даже от радиации защищает, между прочим. – Ты что, к ядерной войне готовишься? – Очень смешно! – обиделся Мурзин. – Не знаешь, что происходит? Савичева зомбировали, Суриков тоже лежит, насквозь закодированный. Взялся за дело психотерапевт чертов! Ходит и посылает импульсы! Ты еще ничего не чувствуешь? – Вообще-то есть что-то, – тут же почувствовал Куропатов, хотя до этого был в норме. – Выпивать сегодня не пробовал? – Как-то не тянет. Я же не каждый день пью. – Вот! Уже действует! – Ты думаешь? А как он это – без спроса? – Ха! А когда нас о чем спрашивали? Ну-ка, попробуй! – Мурзин налил Куропатову вина на донышко стакана. – Я понемногу, а то как бы чего не было. Пробуй. Куропатов осторожно взял стакан. – Вот ё... Даже боязно... Он понюхал, чуть-чуть отпил. Еще чуть-чуть. Допил до конца. – Ну? – пытливо спросил Мурзин. – Что? – Не тошнит? – Да вроде нет... – Значит, еще не облучился. Или небольшую дозу поймал. Ничего, меня живым не возьмут! Тут у меня и продукты, и всё остальное. Продержусь! – Раз такое дело, я с тобой останусь, – решил Куропатов. – Наливай! И два друга принялись отражать невидимую психологическую атаку. 14 Они отражали невидимую атаку, а психологическая жизнь закодированного Савичева становилась все сложнее. Вот жена принесла ему курицу: зарубить для супа. Дело обычное, Савичев взял топор, положил куриную голову на колоду, взмахнул топором – и задумался. Надолго. – Ты чего? – спросила Татьяна. – Она же живая. – Ясное дело. И свинья вон живая в хлеву, а тоже к осени зарежем, как и раньше резали. Сало будет, Ольге пошлем. – Свинья? – Савичев посмотрел в сторону хлева, где слышалось похрюкивание. И выпустил курицу из рук, та побежала по двору, хлопотливо кудахча и маша крыльями. А Савичев молча пошел со двора. – Ты куда? Он не ответил. Через некоторое время он навестил Сурикова. Тот полулежал на постели, глядя телевизор. Ему стало получше, хоть еще и не совсем хорошо. Как всегда в таких случаях, он цедил одну за другой сигареты. – Привет, – вошел Савичев. – Куришь? – Противно, а курю, – отозвался Суриков. – Нарочно курю! Меня голыми руками не возьмешь! Вот оклемаюсь, пойду к этому психиатру, он мне ответит! Несанкционированные действия, вот как это называется! Да лучше я сдохну, чем кому-то подчинюсь! – Сдохнуть не проблема. Зачем жить, вот вопрос, – Савичев сел у окна, помахивая рукой и отгоняя дым от лица. – Это ты к чему? – насторожился Суриков. – Да всё к тому же. К тому, что вот рубим мы деревья, что-то строим, заводим скотину, потом ее режем, жрем... Для обеспечения жизнедеятельности. А зачем нам сама эта жизнедеятельность? Что мы такого сделали – для души? – Для чьей? – Да хотя бы для своей. Ну, проживем мы с тобой еще десять лет или двадцать. Что изменится? Ни-че-го! Понял меня? Нам даже вокруг поглядеть некогда. Осмыслить. Почувствовать. Я вот в городе шурину хвастал: у нас, говорю, Кукушкин омут, говорю, место страшной красоты, там, говорю, молиться можно, храм природы! А сам в этом храме лет десять уже не был. Суриков затушил окурок и пригляделся к Савичеву. – Слушай, Савичев, ты знаешь, ты, пока не поздно, езжай в город к серьезному специалисту. Пусть он тебя перекодирует. Ты же заговариваться начал! – А я думаю, Нестеров меня не закодировал, – продолжал умствовать Савичев. – Он меня раскодировал. А вот жил я до этого точно как закодированный. Родился, бегал по улицам, в армии служил, вернулся, женился, Ольгу мы с Татьяной родили, замуж выдали. И все как на автомате, понимаешь? И я ни разу себя не спросил: зачем? – Все люди так живут! – объяснил Суриков. – Согласен. А зачем? Суриков подумал. Выключил долдонящий телевизор. И сказал: – Вообще-то я тебя понимаю. Я вот помню: в армии тоже. Стою на посту у складов. Один. Стою час, второй. И вползает мне в голову мысль, вот как у тебя сейчас: а зачем я тут стою? Кому это надо? Какой в этом человеческий смысл? Никакого! Тем более что никому в те склады лезть было не надо, оттуда начальство среди дня легально всё воровало. Но поставили – стою. Начал дальше думать. И понял, что так оно и будет: куда меня жизнь поставит, там и буду стоять. И такая взяла тоска! Хорошо, что скоро сменили. Думаешь, почему в армии солдаты именно на посту стреляются? Потому что они в одиночку стоят. А человека одного с самим собой оставлять нельзя. Он начинает про себя думать и черт знает до чего додуматься может. Эх, под такой разговор – да выпить бы! Может, попробуем? – Нет. Ну, выпьем. А зачем? – Полегче станет. – Зато завтра опять плохо будет. – Тоже правильно, – не мог не согласиться Суриков. – Вот тебе и жизнедеятельность. Куда ни посмотришь – тупик. 15 Куда ни посмотришь – тупик. Так оценивал свою прошлую и настоящую жизнь Нестеров, бродя у реки в смутном настроении. Тут его нашел Вадик, настроение которого было не лучше. – Говорят, кодируете? Излучения посылаете? – с вызовом спросил он. – Вадик, неужели и ты в это веришь? – С одной стороны, не очень. С другой – у нас целая лекция была: совершение преступлений под влиянием психологического воздействия. А еще есть всякие паранормальные явления, биотоки. Но я не об этом. Если даже у вас есть какие-то способности, надо действовать честно. – Ты что имеешь в виду? – Я просто рассуждаю. Вот если обо мне. Допустим, мне понравилась девушка, а у меня есть всякие способы. Но я их никогда к ней не применю. Потому что нечестно. – Вот ты о чем. Не беспокойся, в личных целях я своих способов, как ты выражаешься, не применяю. – Хотелось бы верить. – Кстати, знаешь, как я понял, что у меня есть способности? Еще в школе. Сидел и мысленно командовал одной девушке: обернись, обернись! И она обернулась. Я думал: совпадение. А потом еще попробовал, на дискотеке. Тоже мысленно ее начал уговаривать: подойди, потанцуй со мной. Белый танец был. Она подошла. Ну и так далее. Вплоть до самых приятных последствий. Правда, потом не знал, как от нее... Ну, понимаешь. Вообще все влюбленные обладают гипнотическим даром. Если сильная любовь, конечно. – Думаете? – Знаю! – Может быть, – задумчиво сказал Вадик. И пошел к клубу, где сегодня должен был состояться пробный сеанс. Клуб годами ветшал, и анисовцы раньше высказывали недовольство, а потом умолкли – отнеслись как к еще одному доказательству отсутствия перспектив у села. Поэтому руководство решило взбодрить людей и хотя бы косметически подремонтировать клуб, а перед этим обследовать его состояние. Обследовала комиссия в составе братьев Шаровых и Юлюкина. И наткнулись на комнатку, где стояли стол, пара стульев, кровать, на подоконнике кипятился электрический чайник, на столе кипами лежали старые книги и журналы, а на кровати валялся худой, небритый, мятый мужчина лет пятидесяти. – Это кто? – удивился Лев Ильич. Мужчина встал и представился Сергеем Константиновичем Шестерневым, заведующим клубом. – Интересно получается! – воскликнул Лев Ильич. – Клуба нет, а заведующий есть? Может, и зарплату получает? Он обратился с этим вопросом к Андрею Ильичу, но тот лишь пожал плечами. Разъяснение дал Юлюкин: – Сергей Константинович сторожем числится. – Нет, но интересно! – разделил недоумение брата Андрей Ильич. – Человек тут живет, а я его сроду не видел! Недавно, что ли? – Почему? Восемнадцать лет уже здесь, – сказал Шестернев. – Фактически я действительно сторож, но вообще-то в свое время приехал поднимать культуру. Семь раз до вас начальство менялось, у всех просил денег на ремонт – увы. – Так у нас бы попросил! – сказал Андрей Ильич. – И у вас просил. – Когда? – Сначала неоднократно, потом реже. Последний раз в прошлом году напоминал. – Почему же я не помню? – удивился Андрей Ильич. А Лев Ильич предложил кончить бессмысленные разговоры и подумать, что нужно сделать для возрождения клуба. Оказалось, не так уж много. Вдобавок выяснилось, что имеются проекционный аппарат в полной сохранности и куча старых фильмов. Когда-то, лет двадцать пять назад, в пору осенних дождей здесь застряла кинопередвижка. Чтобы легче было утащить ее на буксире в город, выгрузили коробки с лентами, собирались потом забрать – и начисто забыли. И некому теперь вспомнить, потому что давно уже не существует тех организаций, которые этим занимались. Довольно быстро клуб привели в порядок (очень хорошо поработал Евгений Сущев, имеющий опыт), и вот у входа красуется вывеска: «Классика кино всех времен и народов. ЧАПАЕВ!» Отдельно листок: «С СЕМЕЧКАМИ В ЗАЛ НЕ ВХОДИТЬ!» И приписка: «С жевачкой тоже!». Вадик купил билет и вошел в зал, высматривая Нину. 16 Вадик высматривал Нину, увидел ее, но не стал к ней пробираться, сел сзади. Шестернев, работавший теперь и за киномеханика, крикнул в окошко собравшейся публике: – Итак, по решению большинства желающих смотрим «Чапаева»! – Кто эти желающие? Лучше бы про любовь что-нибудь, – сказала Сущева. – Ты и так по телевизору про одну любовь смотришь сериалы свои, чтоб им! – высказался Евгений. – А «Чапаева» я с детства люблю. Крути, механик! – Предупреждаю, аппарат один, поэтому будет небольшой перерыв после каждой части! В перерыве не шуметь, не ходить, не портить впечатление. Телевизор привыкли с рекламой смотреть? Ну, и тут то же самое! Публика настроилась на просмотр, оживленно переговариваясь и переглядываясь. Важно было не столько кино, сколько вот это вот: в кои-то веки собрались вместе. При этом оказалось, что некоторые, хоть и живут в одном селе, при этом не сказать чтобы огромном, не видели друг друга по полгода. Куропатова, само собой, тут не было. Он в это время забирался в погреб, отяжеленный свинцовыми пластинками, которые Мурзин прикрепил ему в разные места под одежду. – Герой, разведчик! – встретил его Мурзин. – Ну, что там, во внешнем мире? – Все в клубе собрались, кино смотрят, – сказал Куропатов, доставая бутылки. – Запустили всё-таки! Ясно, всё ясно! А я-то думал, зачем клуб так торопятся отремонтировать? Ты представь: люди сидят и думают, что смотрят кино. А в будке Нестеров всех облучает! – Он дома, я видел. – Так не дурак же, сразу в будку не полезет! Ты, кстати, близко от него прошел? – Близко. Облучился, наверно. Надо это... Обеззаразиться, – открыл бутылку Куропатов. – Мне тоже – чтобы от тебя импульсов не подхватить! А в клубе кончилась первая часть. Включили свет. Вадик упорно смотрел на Нину, но результатов пока не добился, хотя глаза уже слезились от напряжения. Тем временем Андрей Ильич решил навестить Нестерова в связи с вопросом, который не давал ему покоя: по Анисовке ходят слухи, что экстрасенс, поправляясь и восстанавливая силы для обещанного сеанса, занимается странным делом – покупает дома. То есть, кроме дома продавщицы, в котором живет, ничего пока не купил, но переговоры ведет постоянно. Зачем? Какая в этом ему надобность? Нестерова он дома не застал, но дверь была открыта. Андрей Ильич вошел и огляделся, как бы ища признаки сомнительной деятельности. На столе стоял ноутбук с открытой крышкой, по экрану ползла непонятная надпись: «МЫ ОТВЕТСТВЕННЫ ЗА ТЕХ, КТО НАС ПРИРУЧИЛ!». Еще на столе какие-то бумаги. Андрей Ильич оглянулся и потянулся к ним, задев при этом ноутбук. Тот издал странный квакающий звук, надпись исчезла, и вместо нее появилась фотография девушки. Андрей Ильич не сразу понял, что это Нина Стасова. Он тюкнул наугад по клавише, желая вернуть прежнее изображение, но вместо этого появилась еще одна фотография Нины и тут же еще одна, и вдруг весь экран рассыпался на фотографии Нины, на самом деле это было одно изображение, делящееся на десятки и сотни. Тут вошел Нестеров. – Добрый вечер, – смутился Андрей Ильич. – Было открыто, я думал, вы дома... Нестеров молча подошел к ноутбуку и выключил его. Андрей Ильич сказал с наивозможной решительностью: – Я думаю, Александр Юрьевич, пора нам поговорить в открытую. Мы вас позвали помочь, а вы чем занимаетесь? Дома скупаете зачем-то. – Не скупаю, а покупаю. И почему нет? Вы ведь сами знаете, что мостом село отрежут и оно погибнет. – Ну, насчет моста еще не решено! А если так, то тем более непонятно! – Ну, скажем так, попросил один человек. Который хочет помочь вашему селу. – Прохоров? – Я обещал не говорить. – Да Прохоров, кто же еще! – не сомневался Андрей Ильич. – Наверняка жульничество какое-то задумал! А вы получаетесь пособник! Он ведь жулик клейменый! – Может, он и был жуликом, но я ничего такого о нем не знаю. Люди, бывает, сильно меняются, – сказал Нестеров, зная, что говорит не то чтобы неправду, но – правду непроверенную, нетвердую, скорее желаемую, чем действительную. – А если он не жулик, почему же он к нам не обратился? Мы бы ему еще лучше помогли! Если он в каких-то там положительных целях, в чем сомневаюсь! Нестеров пожал плечами: – Не знаю. – Ничего! Я с ним еще поговорю, пусть скажет, что он тут замыслил! – Андрей Ильич, получается, я вам всё разболтал. – Не бойтесь, скажу так, будто сам догадался. Выведу его на чистую воду – и вас заодно! Нестерову стало неприятно, что с ним так говорит какой-то местный мелкий начальник. Он чуть было не разгневался, но сдержал себя и только иронично заметил: – Понапрасну нервы себе портите, Андрей Ильич. – Ничего! Ты же мне их и вылечишь! – воскликнул Шаров и с этими словами вышел. А навстречу уже шел народ из клуба. 17 Навстречу шел народ из клуба. Вадик по-прежнему держался вдали от Нины. Шел и бормотал: – Обернись! Обернись. Нина наконец обернулась и увидела Вадика. – Ты чего? – Ничего. Говорят, раньше в клубе после кино танцы были. Ты помнишь? – Помню. А сейчас кому танцевать? Старикам и старухам? – А жаль... Они пошли рядом. Вадик мысленно начал твердить: «Тебе холодно. Тебе холодно!» И Нина вдруг передернула плечами: – Что-то прохладно... Вадик торопливо и радостно снял с себя куртку, накинул на Нину. Пошли дальше. Сворачиваем к реке, мысленно командовал Вадик. Сворачиваем к реке. И свернул первый. – Ты куда? – спросила Нина. – К реке. – Там сыро сейчас. Ладно, я домой. Спасибо, – Нина отдала Вадику куртку. – Замерзнешь. – Не успею. Нина ушла быстрыми и легкими шагами, а Вадик сказал сам себе задумчиво: – Опыта у меня мало. Но способности точно есть! У клуба задержались, покуривая и беседуя, несколько человек. Среди них был и Савичев, продолжающий мучиться философскими настроениями. – Сто раз смотрел – и ничего... – сказал он. – А теперь чего? – спросил Микишин. – В смысле – сомнений не было. – У меня и сейчас нет, – сказал Суриков, совсем уже посвежевший. – Смешное кино. И героическое. Сейчас таких нет. – Да я не про то. Я вот раньше не обращал внимания, что этот самый Фурманов командира роты арестовал. Получается, он главный, а не Чапаев. Шестернев квалифицированно возразил: – Ничего подобного. Чапаев командир, а Фурманов комиссар, так тогда было. – Ну да, – согласился с объяснением Микишин. – Оба главные. Он спрашивает: кто в дивизии хозяин? А тот ему: ты – и я! Оба, получается. – Так если бы! – воскликнул Савичев. – Чапаев хотел этого освободить, а часовой ему: не пущу! И не пускает! То есть кого он слушается? Комиссара! – Так это комиссарский часовой, – рассудил Суриков. – Личный, что ли? Армия-то одна! То есть, получается, кино про Чапаева, а главный на самом деле – комиссар. Даже который второй после Фурманова: ты, говорит, поставь часовых. И Чапаев: ну, ладно, отдай команду. – Ты не путай. Кто командир, тот и главный! – сообразил Суриков. – Так оба же командуют, я о том и говорю! Микишин тоже начал сомневаться: – От этого у нас всегда и бардак был: непонятно, кого слушаться. – Себя – самое верное! – сказал Суриков. Шестернев же заинтересовался вопросом всерьез: – Между прочим, мы не про жизнь говорим, про кино. А там действительно какая-то неясность. Может, копия старая, что-то пропало? Все задумались. 18 Все задумались. А если русский человек задумается, это никогда не обходится без последствий, причем не обязательно отрицательных. И мы о них узнаем чуть позже, а пока вернемся к Андрею Ильичу. Тот встретил у своего дома Куропатову, которая с тревогой спросила: – Андрей Ильич, вы моего Михаила не посылали никуда на ночь? – Зачем? – Может, срочная работа какая? – Ага! Вас и днем не заставишь работать, а уж ночью!.. – Вот тоже... Куда же он делся? И Куропатова пошла к Мурзиным. Спросила Веру: – Вер, твой дома? – В погребе сидит, – сказала Вера, посмеиваясь – Радиации боится. Совсем очумел. – А мой не с ним? – С вечера был. – А я обыскалась! – обрадовалась Лидия. – Михаил! Михаил, ты там? Куропатов медленно возник в двери погреба и крикнул: – Стой, где стоишь! – Взрослый человек, а с ума сходишь! Иди домой уже! И Лидия направилась к мужу, чтобы привычным образом тащить домой. Но тот шарахнулся в сторону, в кусты, и закричал оттуда: – Не подходи, говорю! – Ты так? – рассердилась Лидия. – Я тебя и там достану! Она схватила длинную жердь, размахнулась – и достала. Тонкая жердь переломилась на могучем плече Куропатова. Лидия испугалась: – Тебе не больно? Куропатов оправдал ее: – Это не ты, это твоя инфекция действует. Поэтому прощаю! И неверными шагами пошел к дому. Куропатова шла следом, готовая подхватить, если упадет. Вера крикнула в сторону погреба: – А ты чего сидишь? Или я тоже для тебя инфекция? Мурзин вылез, держась руками за землю: – Нет, но... Ты бы всё-таки в бане пропарилась... – В бане! Ты на себя посмотри! – А что? Мурзин, желая осмотреть себя, ткнулся лицом в землю. Удивился, что она так близко. Близко то, что любишь. Любимое обнимают. И Мурзин обнял землю руками. 19 Мурзин обнял землю руками и спокойно заснул. И Вере стоило больших трудов затащить его в дом. Вроде бы шут с ним, пусть валяется, но себе дороже: мужик, поспавший на сырой земле, он может стать после этого не совсем и мужик, а Вере, прямо скажем, это было слишком дорого. Не она одна беспокоилась о муже. С утра пораньше к Андрею Ильичу явились Татьяна Савичева и Наталья Сурикова. – Андрей Ильич, примите меры, мужья дома не ночевали! – Что это с ними? По крайней мере, я никого никуда не посылал! – Да мы знаем, где они! – сказала Наталья. – Они в клубе заперлись. Мы стучим, кричим, не отвечают. Напились, наверно, и дрыхнут! – Ничего, мне откроют! Или я... Пошли! Они отправились к клубу. А там анисовские киноведы в десятый раз пересматривали кадры распри комиссара с Чапаевым. – Видали? Видали? – тыкал в экран Савичев. – Механик, звук убери, мешает! Не пущу, говорит, Василий Иванович! И всё! И ваш Василий Иванович заткнулся! Микишин возразил: – Сам сказал – не пущу, а дверку-то уже открыл! – Разве? – вспоминал Суриков. – А ты не видел, что ли? Этот оттуда выглядывает потом, надеется на Чапаева, а часовой хлоп – и закрыл, и задвижку задвинул! Значит, перед этим он ее открыл, он же уже стоял, караулил, не у открытой же двери! Так, Шестернев? – Что-то я не обратил внимания, – послышался голос из проекторной. – Крути еще раз! – велел Савичев. Но прокрутить не удалось: Шаров, безрезультатно стучавший, просто вышиб дверь. – Это что же такое? – закричал он. – Что за просмотр тут устроили в рабочее время? Суриков! Завод стоит, подвоза нет, а он тут упражняется! – И дома не ночуют из-за ерунды! – добавила Савичева. – Завод никуда не денется, – успокоил Шарова Суриков. – А тут важный вопрос. – А работать кто будет? – продолжал шуметь Андрей Ильич. – Савичев! Ты для этого пить бросил? Николай Иваныч! Удивляюсь! Брат у меня там горбится один за всех, а вы что тут? Кто там еще прячется, Читыркин, ты, что ли? Андрей Ильич приблизился и увидел, что в углу сидит не кто иной, как Лев Ильич. – Ладно тебе... Раскричался... – хмуро сказал старший Шаров. – Да я ничего... Просто – беспокоюсь... А чего сидите-то? – Ты вчера кино смотрел? – спросил Лев Ильич. – Я его сто раз смотрел. – Тогда скажи: кто главный, Фурманов или Чапаев? Не в смысле про кого кино, а вообще. – Чапаев, конечно. – Да? А почему при Фурманове чапаевские приказы не выполняются? – Что-то вы придумываете. Как это не выполняются? – А ты вот сядь и посмотри! И Шестернев опять запустил сомнительные кадры. Андрей Ильич начал смотреть. Вместе с ним присели, заинтересовавшись, и Наталья с Татьяной. И когда кадры закончились, заспорили с новой силой и в новом составе. И спорили так до белого дня, и разошлись, так и не разобравшись. 20 Они разошлись, так и не разобравшись, и жизнь продолжилась фактически в том же виде, что была раньше, с некоторыми изменениями. Савичев из состояния беспробудного труда перешел в состояние беспробудного философствования. Лежал в саду на раскладушке, смотрел в небо сквозь листья и о чем-то думал. Татьяна раз прошла мимо, другой, третий. Не вытерпела. – Юр, ты чего лежишь? – А чего? – Дел, что ли, нету? Навоз собирался на огород вывезти. – А зачем? – Ты не придуривайся! – Нет, в самом деле зачем? – требовал объяснения Савичев. – Чтобы помидоры с огурцами росли? А помидоры с огурцами зачем? Чтобы мы их съели? И во что они превратятся? Обратно в навоз! Вот тебе и всё. – Я чувствую, тебе лишнего накодировали, – встревожилась Савичева. – Совсем чудной стал. Лежит и думает чего-то там. Прямо страшно да– же. Кузовлев из Ивановки тоже вот так начал задумываться, а потом на чердаке его нашли. С веревкой на шее. Ну, не хочешь работать, телевизор посмотри! – Ага. Чтобы он за меня думал, что ли? Надоело! Дурят нас, понимаешь? И всю жизнь дурили! Но только сейчас до меня дошло... И он погрузился в молчание. Савичева долго и внимательно смотрела на него – и пошла к Нестерову. С порога заявила: – Вы вот что, давайте раскодируйте его! Раньше – ну, выпьет день, другой, но потом нормальный человек, занимается хозяйством! А теперь совсем мозги съехали у мужика. Чего ни попроси, он одно: зачем, говорит? Лежит и, вроде того, смысл жизни ищет! Не молоденький, поздно смысл-то уже искать! Жизнь уже кончается, а ему смысл давай! – А вдруг найдет? – с улыбкой спросил Нестеров. – Лежа? Нет, вы не отговаривайтесь, раскодируйте, я добром прошу пока! – Да не кодировал я его! – признался Нестеров, которому надоела эта двусмысленность. – То есть как? Он же сам рассказывал: в гипноз впал, а потом как отшибло от всего. – Не впадал он в гипноз, а просто задремал с похмелья. И я ему абсолютно ничего не говорил. – А как же он?... – не понимала Татьяна. – Самовнушение. – А которые другие? Которых вы на расстоянии? – С ними я тем более ничего не делал. Савичева вдумывалась: – Что же теперь... То есть – сказать ему, что теперь всё можно? – Это уж ваше дело. – То есть он сам может, что ли? – сделала главное открытие Савичева. – Любой человек сам может, – подтвердил Нестеров. И Татьяна ушла глубоко задумавшаяся. 21 Она ушла глубоко задумавшаяся и пребывала в этом состоянии до позднего вечера. А вечером пошел теплый тихий дождь, который становился всё сильнее и вот уже хлестал во всю мощь, небо с грохотом раскалывалось и сверкало, молния, казалось, била в молнию, одна за другой. Савичев сидел у окна и восхищался: – Надо же, сила какая... А вот скажи, Татьян, если бы тебе опять жизнь прожить – ты бы так же хотела? Татьяна испугалась этого вопроса. Она подумала, что дело зашло слишком далеко и медлить больше нельзя. – Юр, я у Нестерова была... – Зачем? – Он сказал, что совсем тебя и не кодировал. – Врать-то. – Правда, не кодировал. Так только, изобразил. – А почему же мне пить не хочется? – Самовнушение, он говорит. Савичев вскочил и заходил по комнате. – Вот зараза! – закричал он. – Так. Бутылку мне, живо! – А может... – Я сказал! Татьяна поставила на стол бутылку, закуску. Не то рада, не то нет. Скорее рада: мужик нормальным стал. Конечно, может и напиться, и побуянить, но это не привыкать, с этим справиться можно, а вот когда в голове лишние извилины начинают шевелиться, как с этим справиться? Савичев сел за стол, налил стакан, взял его. И задумался. – Что? Опять накатывает? – испугалась Татьяна. – Ничего не накатывает. А вот возьму – и не буду. Без всякого самовнушения. – Почему? – А нипочему. Не буду, и всё! – Не хочешь? – Хочу. Но не буду. – Не понимаю я... – Где тебе понять... – Савичев пересел опять к окну. – Иди сюда. – Зачем? – Да низачем! Просто – смотреть. Татьяна, не зная, что и подумать, взяла табуретку, поставила рядом, села. Савичев взял ее рукой за плечо. Она от неожиданности отшатнулась. – Ты чего, дурочка? – Да так... Чего смотреть-то? – А вот, – указал Савичев на небо, где полыхнула очередная молния. – Хорошо ведь? Татьяна посмотрела на небо, потом на лицо мужа и вдруг до глубины души поняла, что ничего страшного не происходит, что он нормальный, а просто... Просто в самом деле – хорошо. Глава 8 Возвращение блудного мужа 1 Нам тут сказали, что есть целая книга с таким названием: именно возвращение, именно блудного и именно мужа. И мы хотели уже исправить название главы, но тут стало известно, что кроме этой книги, есть еще и написанная раньше, называвшаяся так же, не говоря о какой-то юмористической поэме, автора которой никто не вспомнил. Следовательно, сделали мы вывод, название бродячее, никому лично не принадлежащее, и отказываться от него не стоит. Нам сказали и больше: есть кино с похожим сюжетом. И опять мы испугались, и опять подоспел на выручку один эрудированный человек: до того кино, о котором речь, было точно такое же, не считая десятка похожих в некоторых чертах и сотни отдаленно напоминающих. Следовательно, сделали мы вывод, сюжет тоже бродячий. Но что приятно при этом? Приятно то, что, оказывается, в Анисовке могут случаться события, аналогичные тем, которые происходят в большой литературе и большом кино. Это радует. Это доказывает, что наше село не захолустье человеческого духа, оно может стать центром и даже эпицентром больших страстей, чем, в общем-то, и вызван наш пристальный интерес к Анисовке и ее жителям. Началось всё, как полагается, в соответствующей обстановке: ветреный вечер, дождь, гроза. Довольно всё зловеще – и подготавливает к восприятию чего-то драматического и даже трагичного. Однако трагичное часто начинается с мелкого и смешного. В частности: геодезисты Михалыч и Гена, усталые, вернулись с очередного съемочного дня, зачеркнули квадратик в календаре, сели ужинать. Но сухая ложка рот дерет, да и продрогли. Тут как раз дождь немного поутих. Михалыч сказал Гене: – Сгонял бы, что ли, до магазина. – Там местные мужики ошиваются, я видел, – хмуро сказал Гена. – Я не боюсь, но мало ли. Начнут: давай вместе выпьем, то-се. – Ладно, вдвоем сходим. Михалыч начал собираться, запнулся о штатив и сказал сам себе: – Лежит как попало. Убрать бы. – Кому оно надо? – усомнился Гена. – В Зерновке, помнишь, курвиметр сперли. Тоже – кому надо? – Его за часы приняли. – Вот и это за что-нибудь примут. Михалыч открыл люк подпола и засунул туда все приборы и приспособления. И мы это запомним: это через некоторое время всплывет неожиданным образом. 2 Это всплывет неожиданным образом, а сейчас нам необходимо оказаться в доме Липкиной. Мария Антоновна пьет чай и смотрит телевизор с выключенным светом, как это до сих пор принято в деревне: для экономии электричества. Послышался стук в дверь. Мало ли кто может прийти по соседству даже и в непогоду, поэтому Липкина не встревожилась и, не сводя глаз с телевизора, где шел ее любимый сериал, крикнула: – Открыто! Дверь медленно отворилась, и вошел мужчина лет шестидесяти. Незнакомый. В костюме, но костюм, сразу видно, с чужого плеча: мешковат. Рубашка белая, но мятая. Галстук старомодный (правда, кто его знает, что такое вообще модный галстук!). – Здравствуй, Маша, – сказал он. Вот тут Мария Антоновна испугалась. – Кто это? Вы кто? Вам чего тут? – Не узнала? – спросил человек. Липкина, боясь сама подойти к выключателю, крикнула: – Свет включите! Человек нашарил выключатель, зажегся свет. – Ну, вот... Теперь узнаешь? Липкина не меньше минуты смотрела на человека и начала вставать с кресла, но тут же опять села. – Константин? Костя, ты? Живой? – Живой, как ни странно. Женщины долго не изумляются. Они ведь во многом живут памятью, а не теперешним моментом, особенно если одинокие. Поэтому уже следующий вопрос Марии Антоновны был более чем неприветлив: – Ну, и чего тебе тут? Константин всхохотнул: – Ха! Вот так встреча! Узнаю характер! Тридцать лет не виделись, а она: тебе чего тут? Эх, Маша, Маша!.. – Он подошел к ней и хотел то ли потрепать ласково за плечо, то ли просто прикоснуться, но Липкина отстранилась. – Ты руки не суй, сядь нормально, – она указала ему на табурет за столом. Он сел. Выражение лица тут же резко изменилось с невероятно радостного на невероятно трагическое. – Так, значит? – с дрожанием голоса сказал Константин. – Имеешь право! Знала бы ты, какую я прожил жизнь! – он отвернулся и провел ладонью по глазам. – Только без концертов, пожалуйста! – Как ты так можешь?! Тридцать лет не виделись! И я всё время к тебе стремился, только все препятствия мешали. Непреодолимые препятствия, понимаешь? Липкина встала, задернула занавески. – Тебя видел кто-нибудь? – Двух мужиков встретил, только я их не узнал. И они меня не узнали. Много нового народа в Анисовке? – полюбопытствовал Константин. – Вообще, масса изменений, наверно? Но у Марии Антоновны не было настроения рассказывать ему про новый народ и массу изменений. Она ответила коротко: – Хватает. Значит, так. Как совсем стемнеет, пойдешь обратно. – Куда? – Туда, откуда пришел. – Так вот сразу? – А чего тянуть? Я не хочу, чтобы люди надо мной смеялись. Помер ты, Костя. Я всем сказала, что ты трагически погиб. – Это когда же? – А тогда же. Когда сманил ты меня на сволочной этот Крайний Север за длинным рублем. Когда ты меня с ребенком там бросил. Когда я оттуда целый год выбраться не могла! Когда я прокляла тебя на всю оставшуюся жизнь! Липкин одобрил ее характер: – И правильно! Я сам себя проклял. И что похоронила – правильно. Не надо жить на земле таким людям! – Он вздохнул и сказал как о неприятном, но неизбежном: – Правда, я всё-таки еще живу... Если бы ты могла представить, что со мной было! И предавали меня, и убивали, и... А, что вспоминать! Как Лида-то наша? Уже, наверно, внуки у нас с тобой? – Лида наша в двенадцать лет умерла. Аппендицит, потом перитонит, – жестко, без видимого чувства сказала Мария Антоновна. Наверно, потому что она не желала делиться своим горем с этим человеком. – Вот она, медицина! – сделал вывод Константин, с привычной умелостью переводя личное на общественные рельсы, которые, как известно, всегда и во всем виноваты. – Лида, дочка... Ничего я не знал, ничего... Он заплакал. У Марии Антоновны это не только не вызвало сочувствия, наоборот, она, поднявшись с кресла, встала перед Константином и сказала, не скрывая намерений: – Вот что, Константин. Ты уходи лучше. А то я не ручаюсь за себя. Возьму сковородку сейчас. И буду тебя по твоей скотской голове стучать, пока ты опять не помрешь. – Имеешь право! – покорно кивнул Константин. – Что ж, бери сковородку, бей. Я даже рад. Хоть на родине помру. Десять раз помирал в чужих краях, но не помер, а тут... Ладно. Дай хоть чаю, знобит меня. Липкина молчала и ждала. – Что ж... Пойду... Константин оперся о стол, но тут же охнул, осел, замер, прислушиваясь к себе. Лоб покрылся потом. – Ты чего? – недоверчиво спросила Липкина. – Ерунда. Пройдет. – Сердце, что ли? – Да всё сразу. Желудок схватывает, операция была. Тоже чуть до перитонита не довели. Ладно, повидались... Пора. Константин тяжело встал. И медленно пошел к двери; так тяжелобольные перемещаются по палате, когда несколько шагов – большой труд. Липкина, посмотрев на это, сказала: – Куда ты пойдешь такой? Оставайся уж до утра. Но утром чуть свет чтобы тебя не было! Может, тебе дать чего-нибудь? Анальгин или чего? Что тебе помогает? – Сто грамм налей, если не жалко, – попросил Константин. – Дерьма жалеть. Разве тебе можно? – Мне теперь всё можно. Это, Маша, как анекдот: человека повесить собираются и спрашивают последнее желание. Он говорит: закурить дайте, но чего-нибудь некрепкое, я здоровье берегу. Константин засмеялся, закашлялся, схватился за живот. Липкину же анекдот не рассмешил: – Да... Пожил ты, я смотрю, как следует. Она налила ему водки, поставила тарелку с помидорами, картофелинами, куском колбасы. – На вот, пей. Закуси, если хочешь. И ложись, и никаких разговоров чтобы не было. Не хочу ничего говорить. Понял? – Спасибо тебе, – с благодарностью сказал Константин. Выпил водки, и тут же ему полегчало. Он даже замечание сделал: – Порезала бы хоть колбасу, сунула, как собаке. – Съешь, не подавишься, – ответила Мария Антоновна. Она постелила ему на диване. Доставая белье, увидела на серванте фотографию Константина тридцатилетней давности. Оглянувшись, убрала ее. И ушла к себе в комнату – спать. 3 Она ушла к себе спать, но заснуть не могла. Давно уже спал Константин – то храпел, то начинал трудно и хрипло дышать, будто не спал, а работал. Мария Антоновна встала, оделась и вышла из дома, надев резиновые сапоги: дождь кончился, но грязь кругом была непролазная. Она пошла к Нестерову. Обрадовалась, увидев свет в его окне: значит, не будить человека. Постучала в окно. Нестеров выглянул: – Мария Антоновна? Что-то случилось? Да вы заходите. Липкина вошла в дом, сбросив сапоги, села к столу, не отказалась от чаю, который предложил Нестеров. Дома она и чаю на ночь толком не попила, какое чаепитие в тревоге и смуте, а здесь уютно, никто чужой не пришел, никакой смуты нет – так ей казалось, по крайней мере. – Даже и не знаю, как сказать, – начала она. – Вы когда сеанс проводили, я всё думала, что бы мне такое для себя загадать. Болезней, сами понимаете, накопилось, мне не двадцать лет и даже не тридцать... Решила: ладно, пусть у меня бессонница пройдет. – Прошла? – Прошла вообще-то. – Серьезно? Я рад! – А потом еще... Ну, когда про бессонницу загадала, думаю: маловато что-то. Надо еще что-нибудь. И тут мне в голову пришло: вот бы, думаю, мой муж нашелся. Тридцать лет, как пропал. Сама думаю, а сама над собой смеюсь: дура старая, такого не бывает! Но мысли у человека, сами знаете: ты не хочешь, а они тебе в голову без спроса лезут. Смешно. – И в чем проблема? Кстати, бессонница у вас, скорее всего, прошла потому, что вы хотели. Нет, возможно, мой импульс помог... Липкина махнула рукой: – Да шут с ней с бессонницей. Муж ко мне вернулся. Нестеров воскликнул: – Мария Антоновна, это невозможно! – Как же невозможно, когда он сейчас у меня в доме спит? – Уверяю вас, это сделал не я! Никто на свете на такие чудеса не способен! – Но я-то не первый раз об этом думаю! Я, может, всю жизнь об этом думаю! Но вернулся он сейчас, после вашего сеанса! – Просто совпадение. – Не знаю, – сказала Липкина и погрузилась в долгое молчание. В этом молчании выпила чашку чаю и попросила еще. Нестеров, налив, спросил: – Так теперь-то вы, извините, чего хотите от меня? Чтобы я в ладоши хлопнул и он исчез? Или, наоборот, навсегда закрепился? Это только в кино бывает. – Да нет... Тут я и без вас соображу. Меня другое волнует. Смотрю на него – вроде он. А потом опять смотрю – вроде не он. – А кто же? – Не знаю! Какие-то сомнения у меня. И я вас прошу: вы как-нибудь придите и рассмотрите его как следует. – И что я увижу? Я его никогда не знал! – Увидите вообще... Ну, насколько он натуральный, что ли... Врет он или не врет. – Мария Антоновна, я ведь не детектор лжи! – Но вы же экстрасенс! Чего же вы стоите, если не можете понять, настоящий человек или не настоящий? Нестеров засмеялся: – О, это вы серьезный вопрос затронули! Я, Мария Антоновна, даже сам насчет себя иногда сомневаюсь: настоящий я или нет! Посмотришь с утра в зеркало – и просто себя не узнаешь! Липкиной не понравился его юмор. – Вы не издевайтесь, – сказал она, – я не колхозница какая-нибудь, а учительница, хоть и на пенсии. Не надо мне ваших смешочков! – Извините... – В общем, будьте готовы, я вас отдельно позову. Сама пока попробую разобраться. А о нашем разговоре – никому. И она ушла, оставив Нестерова в некотором изумлении. Вернулась домой, легла, под утро наконец заснула, но проснулась почти сразу же. 4 Она проснулась почти сразу же. Константин тоже проснулся рано. Мария Антоновна пожарила ему яичницу, поставила тарелку с малосольными огурцами, как бы подчеркивая, что чем-то особенным потчевать его не собирается. И давала наставления: – Значит, так. Скажем, что мы с тобой тридцать лет назад потерялись. Ты заболел, я тебя сдала в больницу, мне сказали, что умер. Перепутали. А ты на самом деле выздоровел, но после. И остался там. – И не искал тебя, не писал? – Ничего особенного. Всё забыл, а потом память вернулась. Только что передачу видела по телевизору как раз про то, как человек памяти лишился, а потом... Она замолчала, заметив, что Константин вдруг очень удивился. – Ты чего? – Откуда ты знаешь? Я ведь действительно сильно болел, и с памятью у меня до сих пор... Провалы какие-то. – Ну вот, значит, и выдумывать не надо. Поживешь несколько дней, я к тебе присмотрюсь. Будешь нормально себя вести, останешься. Нет – не обессудь. – Маша... Да я... Не ошибся я всё-таки в тебе! Я только об этом и мечтал – чтобы рядом с тобой до самой смерти... Здесь... На родине... Навсегда... – со слезами говорил Константин. – Насчет навсегда проблема, – огорчила его Липкина. – Говорят, тут мост поставят, да так, что отрежут село – и всё. И помрет Анисовка. – А вы-то как позволили? – А чего позволять? Пока только разговоры. Сады под дорогу, правда, проредили здорово. – Ладно. Пойду пройдусь. Повидаюсь с земляками. Константин встал, осмотрел себя. Липкина увидела, что костюм у него еще относительно ничего, особенно для деревни, а на ногах драные кроссовки, заляпанные вчерашней грязью. – Красавец! – сказала она. – Постой, я сейчас... Порывшись в сенях, она пришла с ботинками: – Вот, попробуй. – Это же мои! – узнал Константин. – Я же на свадьбе в них был! Хотел в дорогу с собой взять, а ты отговорила: нечего хорошую обувь бить. Так ведь? – Так, – сказала Липкина и прояснела. Казалось, сомнения ее в этот момент оставили. – Ждала, значит? – в голосе Константина опять послышалась слеза. Но Мария Антоновна не любила сентиментальности. – Да уж, прямо ждала! Продать хотела, да всё как-то покупателя не находилось. Вот и валяются... Липкина заставила Константина вымыть ноги и выбросить носки. Дала ему другие, чистые. – И носки сохранила? – поразился Константин. – Сама надевала для тепла. Обувайся. Константин натянул носки, обулся. Встал, прошелся. – Велики они тебе, что ли? – приглядывалась Липкина. – Да нормально. – Я же вижу – велики. А ну-ка! – Липкина, нагнувшись, одним движением, не расшнуровывая, стащила ботинок с ноги Константина и приложила подошвой к его ступне. – Это как? Сорок третий был, а теперь? Сорок первый, что ли? – Маша, что ты хочешь? Возраст, нога усыхает. – Да не может она на два размера усохнуть! Даже наоборот, у меня вот тридцать седьмой раньше был, а за жизнь набила мозолей – в тридцать восьмой еле влезаю! – Вот ты, ей-богу!.. Константин взял у нее ботинок, оторвал клочок от газеты, запихал в него, потом в другой. – Вот и всё. А размер дело такое. У меня в плечах пятьдесят второй всегда был, купил вот костюм по привычке, а он болтается, как на вешалке. Я весь усох, Маша, разве не видно? Болезнь, что ты хочешь! – Да, правда, раньше ты помощней был... – сказала Мария Антоновна, с особенным вниманием оглядывая Константина. – Ты куда собираешься-то? – Да просто – пройтись. – Ну, и я пройдусь, – решила Липкина. Ей хотелось посмотреть, как воспримут Константина бывшие односельчане. 5 Ей хотелось посмотреть, как воспримут Константина те, кто его знал со стороны, потому что неправда, что родственники, в том числе муж и жена, лучше всех знают друг друга. То есть, конечно, лучше, но выборочно. Они обычно концентрируются на чем-то либо хорошем, если любят друг друга, либо плохом, если не очень любят. А сторонние люди видят во всей цельности, непредвзято и объективно. Оттого и бывают парадоксы: жена после двадцати лет совместной жизни такое узнает о муже, что не в силах поверить: не мог он этого сделать! А те, кто с ее мужем всего-навсего несколько раз пива выпили после работы, посмеиваются: мог, да еще как мог! Мария Антоновна попросила Константина выйти, чтобы переодеться – не как на праздник, но всё-таки и не совсем обыденно. Тот вышел и торопливо направился к сараю. Достал из кармана какой-то сверток, сунул под старые доски. Появилась Липкина, и они отправились по селу. Первым в поле видения оказался Ваучер. Он бродил по двору и отчитывал свою единственную курицу, которую завел на время пребывания в Анисовке: врачи велели ему выпивать в день по одному сырому яйцу. – У тебя целый курятник на тебя одну, зараза ты! – ворчал Ваучер. – Ну и несись там по-людски, как положено! Нет, мотает ее где-то! Дождешься – прирежу! А что ты думала? Какая от тебя польза? Одно яйцо в неделю несешь, и то не найти... Взял тебя как путную, а ты как себя ведешь? Мне стадо вас, что ли, заводить? Я тут временно. А, вот оно! – он залез в густой бурьян и нашел яйцо. – Ладно, живи пока. – Здоров, Ваучер! – окликнула его Липкина. Ваучер приставил ладонь козырьком ко лбу: – И вам того же. – Не узнаешь? – Тебя-то? – Да не меня-то! Его-то! – указала Липкина на Константина. – Что-то я... – Ну ты даешь, дед! – сказал Константин. – Я же... – Постой, – оборвала Липкина. – Пусть сам узнает... Ваучер долго вглядывался и наконец спросил: – Агроном Липкин, что ли? Так тот давно помер. – Вот! Он-то помер, а сын? Константин который? – В самом деле. Константин? Бориса Антоныча сын? – Ну! Помнишь, ты телегу с лошадью у дома оставил, а мы, пацаны, вскочили и давай ее гнать! Чуть не поубивались тогда, я упал, руку повредил – вот, шрам до сих пор остался! – Он засучил рукав и показал шрам. – Помнишь? – Вроде помню... После этого Липкина предложила: – Ну что? Пойдем, что ли, к твоему лучшему другу? – К Дугаеву? – К Дуганову. Неужели забыл? – Если бы забыл, я бы близко его фамилию не вспомнил. Я просто путаюсь. Дуганов Валера, как же! Только с пустыми руками неудобно. Зайдем? – кивнул он в сторону магазина. – Можно... И они вошли в магазин. 6 Они вошли в магазин, и Липкина, стесняясь того, что она с посторонним человеком, сразу пояснила: – Здравствуй, Шура, это вот муж мой нашелся. Ты, наверно, не помнишь его, тридцать лет прошло. – Да меня еще и на свете не было! – слукавила Шура. – Чего желаем? – Водку, – распорядился Константин. – Всё равно какую, но из спирта класса люкс. Коньяк армянский. Сыра полкило, колбасы полкило, вот эти вот консервы, две банки. Икра есть? – Баклажанная, кабачковая? – Красная! – Нету. А кто ее тут будет брать? – Я бы взял. Липкина с невольным уважением наблюдала за действиями Константина: нет на свете женщины, которую не пленяет широта и щедрость мужчины. А Константин уверенным жестом полез в карман, но тут же огорчился. – Деньги дома оставил! Ты подожди, Маша, я сейчас! И он хотел выйти, но Липкина остановила: – Ладно, не суетись, – и спросила Шуру, доставая кошелек: – Сколько насчитала? И вот они в доме Дуганова, и вот началось уже дружеское выпиванье, полился дружеский разговор. Мария Антоновна больше помалкивает, что ей, кстати, несвойственно. Она смотрит и слушает. Константин, с любовью глядя на Дуганова, говорит: – Вот так, дорогой ты мой друг детства! Жизнь прошла, как с белых яблонь дым! Кем я только не был! Взрывником работал, учился заочно, в Омске на руднике мастером был, в Магадане деревообрабатывающий комбинат строил, в Марийской Республике заведовал лесосплавом, а в Вологде возглавлял профсоюз на целлюлозном комбинате! – А мы тут тоже без дела не сидели! И руководить приходилось, – скромно упомянул Дуганов. – Не тебе ли? – И мне в том числе. Не постоянно, но... В общем, интенсивно жили. – Я уж вижу! Как всё было, так и осталось! Церковь вон до сих пор восстановить не можете! Разрушить-то легко! – А это дело верующих! – оправдался Дуганов. И, будучи привержен точным фактам, добавил: – А разрушили ее после того, как ты пропал, лет двадцать назад. И не разрушили, а бросили просто. При тебе она целая была, ты забыл? Константин с легкостью объяснил: – Целая, а к тому шло, что бросят! Ничего. Была бы душа целая. За это – выпьем! И они выпили. 7 Они выпили, и Липкина с Константином пошли дальше. К Акупации. – Мир я повидал, вот что главное! – рассказывал ей Константин. – Большой мир! Люди умеют работать и умеют отдыхать! Не как здесь. Здесь же рвут жилы: корова, свиньи, куры – а о себе подумать? Ты вот, я помню, только чуть постарше меня, а выглядишь, прости за правду, на все семьдесят! – Вообще-то семьдесят шесть мне, – засмеялась Акупация. – Сколько?! – Семьдесят шесть. – О том и речь! – не смутился Константин, хотя речь была вовсе не о том. – Семьдесят шесть лет, а что у тебя есть, что накоплено? Вот эта вон конура, да пензия! – нарочно испортил он слово, дразнясь. – Эх, вы! Пропащие люди! Когда вышли на улицу, Липкина спросила: – Чего это ты разошелся так? – Я не разошелся, а правду говорю. Всю жизнь на этом стоял. И пострадал из-за этого. – Ладно, страдалец. Пошли домой, устала я. – Стой! А не Микишина ли это дом? – Точно. Неужели узнал? – Не такой уж я беспамятный! Зайдем! Липкина согласилась – ее обнадежила памятливость Константина. И вот они уже в доме Николая Ивановича, беседуют. Правда, Николай Иванович сам не столько слушатель, сколько разговорник. – Некоторые правды не любят... – сказал он в кон мыслям Константина, и тот поспешил заявить: – Только не я! – А я говорил и буду говорить! Не требуйте от людей человеческой работы, пока не создали человеческих условий! Это с одной стороны. А с другой – если у тебя руки и голова – не пропадешь! Но мы же какие? – Вышли на улицу – там плохо, тут нехорошо! – Я вот тоже... – А у самого во дворе бурьян, колодец пять лет не чищен, к соседу за водой ходит! Нету порядка! В голове в первую очередь! Я не говорю про заграницу, я вот к хохлам ездил лет, что ли, двадцать назад, к жениной сестре, муж у нее служил там. Село. Как у нас. Но домики аккуратные, на заборе досточки – одна к одной! Стеночки оштукатуренные, беленые, приятно смотреть! На воротах нарисовано чего-нибудь. А у нас? Там фанеру прибил, там жести кусок, там горбыль пристроил, вот тебе и дом! Некрасиво же! Строим, как не себе. А почему? А потому что привыкли: сегодня у тебя что-то есть, а завтра отнимут, чего же стараться? Константин наконец получил возможность вставить слово и горячо подхватил: – Так в этом и дело! Где жрем, там и... всё остальное! Русского мужика, я тебе скажу, надо сечь! Хозяйства он давно уже не понимает! С женщинами обращается отвратительно! Детей не воспитывает! Культурно не развивается! Микишин должен был радоваться такому единомыслию, но он не радовался. Наоборот, чем больше Константин обличал окружающее, тем сильнее он хмурился. И наконец прямо возмутился: – Ты чего это тут сидишь и клевещешь? Ты чего нас грязью мажешь, а? Константин опешил: – Да ты сам... – Что я сам? – Сам только что про это же говорил! – Имею право – я тут живу! А чужим не позволю! – Какой же я чужой, Николай Иваныч, ты что? – А такой! Ты кто вообще? Мария Антоновна, ты кого привела ко мне? Липкина промолчала, а Константин обиженно закричал: – Опомнись, Николай Иваныч, Константин я, ее муж! – Не знаю такого! – отрицал Микишин. – Помню: тот был мужик добрый, веселый, а ты какой-то совсем не такой! – Так время идет! Меняются люди! – И ростом он был повыше. Я не то что утверждаю, Мария Антоновна, но сомневаюсь я как-то, – объяснил Микишин Липкиной. – А то к Читыркину приехал тоже какой-то мужик: я, говорит, твой двоюродный дядя, я тут в детстве жил, поселите, говорит, по-родственному. То есть слышал, что дома будто бы сносить будут, что, кстати, еще неизвестно, вот и решил жилье получить. Читыркин начал его копать, выяснилось, что он никакой не двоюродный и не четвероюродный, а... сват брата того свата, у кого нету брата. Как это... Махинатор! В общем – сомневаюсь я. – Да и я тоже, – вдруг сказала Мария Антоновна. – Ты?! Моя жена – туда же? – выкатил на нее глаза Константин. – Насчет жены потише пока. И пошли уже, нечего тут. И они вернулись домой. 8 Они вернулись домой, и там Липкина в глаза ему высказала все свои сомнения. Константин взвился: – Ты думай, что ты говоришь! Что ты подозреваешь! Даже смешно! Что я, получается, не я, а кто тогда? – Не знаю. Ты другой был. Выпить да, любил всегда, но много не мог, с трех рюмок вело, а сейчас я смотрю, стаканами пьешь, а не пьянеешь. И злым не был. Песни пел. Веселый был вообще. А сейчас... Не то. И простой ты был, хоть и сын агронома, без хитростей, а сейчас так говоришь, будто прямо доктор наук недоделанный. – Так я рос! – втолковывал Константин. – Я учился! Я карьеру делал! Или тебе это не нравится как раз? Что я выше тебя стал в интеллектальном... в интеллектуальном смысле? – Я сама учительница! – напомнила Липкина. – Чужой ты. Уходи от греха подальше. – Какой я чужой? – упирался Константин. – Да я такие вещи про тебя знаю, что никакой чужой не знает! Родимое пятно у тебя есть на одном месте, давай посмотрим, проверим? – Не в таком мы возрасте, чтобы пятна смотреть на одном месте. И мало ли. Может, тебе кто другой рассказал? – Кто?! – А муж мой настоящий. Где-нибудь пересеклись с ним, он рассказал, а ты запомнил. – Ну бред! Ну полный бред! Где я с ним мог пересечься? – Сам рассказываешь: мотался по стране. В экспедиции какой-нибудь... Делать нечего по вечерам, вот мужики о бабах и травят, знаю я вас. А то и вообще в тюрьме. – Так. Приехали! – поздравил Константин. – Теперь я еще и уголовник! – А кстати, документы где у тебя? – Что?! – Документы, говорю, покажи. Константин, ходивший из угла в угол, застыл, некоторое время оскорбленно смотрел на Липкину, а потом решительно пошел к двери, говоря: – Всего хорошего! Спасибо за прием. За угощение. – Что, нет документов? Константин резко повернулся: – Всё равно ведь не поверишь. Украли у меня их. – Ага. Вчера на вокзале. – Не вчера и не на вокзале. Год назад почти. Не могу никак восстановить. – А как же ты приехал без документов? – Надо знать способы! Липкина больше не хотела разговаривать и выяснять. – Всё, Константин или кто ты там на самом деле, откуда ты появился, туда и иди. Пока я милицию не позвала. Позвать? – Маша, Маша... – горько сказал Константин. – Родного мужа за чужого человека приняла... – Я не приняла, а просто... Вроде ты, а вроде не ты. Не могу я так. И тут она увидела в окне Нестерова. И торопливо сказала, выходя: – Обожди меня тут! – За милицией? – Не бойся. Нет давно в Анисовке никакой милиции. 9 Нет в Анисовке милиции, да и, как выяснилось, не очень-то она нужна. Милиция для чего? Предупреждать, пресекать и принимать меры, если что-то уже случилось. Ни первым, ни вторым она давно уже не занимается, а для третьего можно и из района вызвать: когда что-то, например, украли или кто-то, например, кого-то до полусмерти избил. Но бог миловал: за последнее время случаев воровства и избиений в Анисовке не было. По мелочи разве что или по-родственному – разобрались своими силами. Вы скажете: получается, и Павел Кравцов был не нужен? Он был нужен, но скорее как человек, а не как милиционер. Вы тут же уличите: а разве не сочетается в любом милиционере милицейское и человеческое? Ответим честно: сочетается, но не в той пропорции, которая необходима. В Кравцове сочеталось нормально, поэтому мы рассказывали именно о нем, а не о других и прочих. А вообще-то в любом замкнутом обществе полезно время от времени появление постороннего человека. Сразу себя видней становится. И за советом можно обратиться, и за помощью, потому что ты для него – новый, незнакомый, а мы часто новым и незнакомым помогаем охотней, чем своим. Недаром братья Шаровы решили помочь геодезистам. Правда, не без умысла. Вот и сейчас, встретив в окрестностях Михалыча и Гену, Андрей Ильич сочувственно поинтересовался: – Идет работа? – Идет, – ответил Михалыч. – Закончите скоро? – По графику. – То есть как закончите, так начнут мост строить? – А чего тянуть? Только нас и ждут, – с гордостью за свою ответственность сказал Михалыч. – Я когда-то тоже хотел геологом стать, – поделился Андрей Ильич. – Мы не геологи, мы геодезисты, – поправил Гена. Андрей Ильич указал на прибор, прикрепленный к штативу-треноге: – Это вот теодолит называется, правильно? – Правильно. – А это? – Андрей Ильич указал на прибор, лежавший в ящичке рядом со штативом, похожий на большие наручные часы с циферблатом. – Курвиметр. – Ладно шутки шутить. Нет, в самом деле? Михалыч сам не любил шуток по поводу серьезных вещей, касающихся его профессии: – Говорю тебе: курвиметр. Андрей Ильич рассмеялся: – Это что же, этих мерить... Которые курвы, что ли? Или степень курвизны человека, так, что ли? – Не курвизны, а кривизны, и не человека, а поверхности, – объяснил Гена, поддерживая серьезность старшего товарища. – Надо же... И Андрей Ильич ушел, усмехаясь и думая, что жаль, в самом деле нет прибора, который определял бы степень курвизны человека, то есть меру его подлости. Наставил, как рентген, и если видно, что человек дрянь, – до свидания, дела с вами не имеем. С другой стороны, не бывает же курвизны в чистом виде. Она в каждом понемногу. Или даже ее незаметно, никаким прибором не просветишь, но в определенных ситуациях вдруг как выскочит, как обнаружится во всей своей... Но мы отвлеклись. 10 Мы отвлеклись, нам важно, о чем говорит Липкина Нестерову, придя к нему вторично. – Всё-таки не обойдусь я без вас, – сказала Мария Антоновна. – Запуталась совсем. Пойдемте. Я, честно говоря, просто как-то с ним побаиваюсь одна. – Так выгоните, – посоветовал Нестеров. – Легко сказать. А вдруг это всё-таки он? Пойдем, Саша, очень тебя прошу. Только не сразу. Минут через пять пройди мимо, будто нечаянно. Ладно? А я позову. – Ладно. Липкина вернулась. Ничего не сказала, поставила чайник, поставила разогреться вчерашние щи. – Поужинаешь, что ли? – На дорожку? Липкина не ответила. Все посматривала в окно – и вот открыла, замахала рукой: – Александр Юрьевич! Что-то не заходите совсем! Чайку выпьете? Нестеров зашел. Липкина предложила ему тоже щей – не отказался. А Константин, увидев грамотного человека, оживился, затеял умный разговор, как бы забыв, что вопрос с его присутствием еще не решен. – В деревне главный недостаток что? Покорность! Вот я был профсоюзным лидером на целлюлозном комбинате. Задерживают зарплату. Я тут же поднимаю людей. Половина объявляет забастовку, половина голодовку. А матери с младенцами идут в директорский кабинет, у них плакаты «Наши дети хотят есть!». Через два дня деньги из Москвы прислали специальным самолетом! Вот как надо! И много чего он еще говорил в таком же духе, но дух этот нам неинтересен, поэтому пропустим до того момента, когда Липкина провожает Нестерова и на крыльце спрашивает: – Ну, что скажете? – Не знаю, Мария Антоновна. Похоже, всё-таки привирает. – Так я и знала! – Вы не поняли. Он привирает, но так может привирать и ваш муж. – Да? А в целом? Вы же видели со стороны – как он вообще... Ну, как на меня смотрит? Как на жену или по-другому? – Вижу только, что он вас немного побаивается. – Вот! – огорчилась Липкина. – А раньше никакого черта не боялся! – Я, наверно, неправильно выразился. Не то что побаивается. Боится вас потерять, дорожит вами. Это видно. – Да? Господи, что же делать? Слава богу, что я не вполне верующая, а то бы с ума сошла. Вдруг с чужим человеком спать уляжешься, что я говорю, дура старая! Нестеров улыбнулся: – То-то и оно, что не старая, Мария Антоновна. А то бы вы этим вопросом не мучались. – Ох, правда. Что же делать? 11 Что же делать, что же делать? – мысленно спрашивала себя Липкина. А Константин, тоже уставший от зыбкости своего положения, решил его прояснить, а то вечер уже на дворе: – Ну так что? Идти мне – или как? – Не знаю! Ну вот скажи, скажи, почему я тебе должна верить? Столько времени прошло! А у тебя никаких доказательств! Одни разговоры, которые ты мог у другого подслушать. – Ладно. Сейчас я тебе одну вещь скажу. Не о тебе, о себе. Но ты ее знаешь. А мужик никому бы об этой вещи не рассказал, постеснялся бы. Я тебе тоже не хотел напоминать. И до того вещь эта оказалась тайная, что Константин даже здесь, где никто не мог подслушать, не захотел о ней говорить открыто. Он подошел к Липкиной и что-то прошептал ей на ухо. Она обомлела, посмотрела ему прямо в глаза и сказала тоже шепотом: – Вспомнила! Надо же! Думала – напрочь забыла, а вспомнила. И рассмеялась. – Смешного мало вообще-то, – буркнул Константин. – Да брось ты! Свои же люди! Этим восклицанием Мария Антоновна признала мужа. А признав, сказала то, что носила в себе многие годы: – Если бы ты знал... Если бы ты знал, как мне было одной плохо... И был после этого задушевный вечер, а утром Липкина кормила Константина уже не простой яичницей, а свежим куриным супом с молодой картошкой, со всякой зеленью. Хлопоча, вошла в очередной раз со двора в дом и вдруг беспричинно рассмеялась. – Ты чего? – спросил Константин. – Да иду сейчас в дом и думаю: господи, а ведь там мужик сидит... Так странно стало, что даже смешно! И тут же вспомнила о хозяйстве: – Три овцы всего осталось, а кудлатые – ужас. Постричь бы. – Давай постригу. – Не забыл? – Этого не забудешь. Я когда-то всё село обстригал. Машинка моя цела? – Цела! Липкина принесла электрическую машинку для стрижки, завернутую в промасленную бумагу. И провод-удлинитель нашелся. Константин отправился стричь овец. Дело это непростое. Надо овцу поймать, правильно ее уложить или, другой способ, усадить на крестец спиной к себе, прижать голову к своим ногам, стричь быстро, чтобы овца не опомнилась и не начала брыкаться, брать не слишком длинно, но и не настолько коротко, чтобы задеть кожу, да еще всякие шишки и болячки есть под шерстью, отхватишь ненароком – овца ульется кровью. Со всем этим Константин отлично справился, через полчаса три овцы гуляли голые, а он указывал Липкиной, собиравшей шерсть: – Ты не комкай. С живота отдельно, со спины отдельно, это же разная шерсть! – Носки вязать – какая разница? А приемщик берет всё чохом. – Чохом! Безграмотность! На этот раз ворчание Константина по поводу недостатков нашей жизни Липкину ничуть не раздражало. Наоборот, она принимала это за норму: мужчина в отличие от женщины просто обязан иметь свое оригинальное мнение о жизни. Женщина же должна ее понимать и принимать такой, как она есть. Без вопросов. (То есть вопросы возникают, но – личные, о себе и близких.) Увидев такую ловкую работу, Сущева попросила остричь и свою единственную овцу. Константин не отказал. 12 Константин не отказал и ей, и всем, кто обратил– ся: по селу разнесся слух, что появился замечательный стригаль, а овцы почти у всех ходили кудла-тые. О Константине до всех было доведено: он бывший муж Липкиной, который стал жертвой врачебной ошибки и считался умершим, но выжил, потерял память от болезни, скитался, потом всё вспомнил и вернулся. Андрей Ильич, пришедший полюбопытствовать, пожал Константину руку и спросил: – Кроме стрижки еще что-то умеете? – Я много чего умею. – Вступайте к нам в ОАО. Будете официально работать. – Я не против. – Тогда, не откладывая, жду сегодня с заявлением и паспортом. Константину это не понравилось. – Не знаю. Я еще подумаю. Я, может, индивидуальной трудовой деятельностью займусь. Андрей Ильич тут же обиделся: – Дело ваше! Вечером Липкина кормила Константина ужином, хлопоча вокруг так, как обычно хлопочет жена, ублажая утомившегося мужа. – Говоришь, болеешь, а сам вон как... – сказа-ла она. – Одно другому не мешает. Только не думай, что я теперь буду с утра до вечера горбатиться. – Господи, да хоть ничего не делай! Нам двоим много, что ли, надо... Поужинав, Константин захотел пройтись. Липкина собралась с ним, но он урезонил: – Маш, неудобно уже. Ходим всё время как с жених с невестой! Она тут же согласилась: – Тоже правильно, иди. Мужчина должен один побыть. Иди. Выпей с кем-нибудь, если хочешь. Ты заработал, возьми вот! – и она дала ему денег. На улице Константин первым делом встретил Ваучера. – Видел, как ты работаешь: мастер! – похвалил его старик. – Дело знакомое. У нас это в роду. И дед умел, и отец. – Чего-то ты путаешь. Отец у тебя с одной рукой был, с одной рукой как стричь? Это невозможно. – Возможно. Он стриг, а другие держали. – Ну разве что... Этот разговор вызвал у Константина нехороший осадок на душе. Он свернул к магазину, а там Гена и Михалыч считали деньги: у них не хватало. – Угощаю, мужики! – широко сказал Константин. И Шуре: – Как обычно. Коньяк, бутылка водки. – Две! – тут же уточнил Михалыч. Константин усмехнулся: – Нас трое вообще-то. Три. И, взяв горючее, они пошли к геодезистам отмечать знакомство. При этом Михалыч сразу же убрал инструменты в подпол – чтобы потом не забыть это сделать. Через час Константин рассказывал благодарным слушателям: – И тут я соскальзываю – и под бревна! А это верная смерть! – Почему? Проплыл под водой, в другом месте вынырнул, – сказал Гена. Константин посмотрел на него с добродушным высокомерием: – В каком другом месте? В каком другом месте, если вся река на протяжении двадцати километров в бревнах от берега до берега! Залом! А упал-то я с динамитной шашкой. И фитиль уже горит! – В воде? – Он везде горит. И в воде, и в снегу. Под землю закопай – всё равно горит. Специальная смесь, пропитанная кислородом! Вы слушайте! Что делать? Тонуть? Взрываться вместе с шашкой? Мысль работает лихорадочно! Я всовываю шашку между бревен. Отплываю, зажимаю уши, чтоб не оглохнуть. Взрыв! И я быстро – в то место. – Выплыл? – спросил Гена. – Как видишь! И Константин продолжил рассказы о своей жизни. 13 Константин продолжил рассказы о своей жизни, но мы их слушать не будем. Замечено: хоть жизнь у людей и разная, но большинство рассказывает о ней одинаково. И вроде интересные случаи, но слушаешь час, другой, третий – и начинает казаться, что ты слышал это от кого-то другого, причем не один раз. Гораздо интересней послушать, что говорит Наташа, сидя на подоконнике комнаты Нины, видя Нестерова, который идет по улице, направляясь домой, как бы даже и не глядя в сторону дома Нины. – Может, мне уйти? – с улыбкой спросила Наташа. – С чего это? – Ну, он идет, видит меня и не заходит. Мешаю. – Кто? – Нина выглянула. – А... И больше ничего не сказала. – Почему всегда в жизни неравенство? – спросила Наташа. – Вот с Кравцовым было: ты за ним, он от тебя, извини, конечно. Жену любил, случается такое в жизни. А тут наоборот – Нестеров за тобой, ты от него. Или нет? – Не знаю. Кравцов что... Я тогда совсем маленькая была. А теперь взрослая. Даже очень. Я же развиваюсь. Но когда с ним говорю, опять будто дурочка деревенская. Мне это неприятно. – А не надо бояться дурочкой быть. Я вот не боюсь. Могу даже проверить, как он к нам, дурочкам, относится. Если разрешишь. – Да пожалуйста! Наташа, посмеиваясь, вылезла в окно. Она выждала, когда Нестеров зайдет домой, и через несколько минут постучала. – Открыто! Она вошла и невинно спросила: – Здравствуйте. Нина не у вас? – Ты знаешь, что не у меня. – Откуда я знаю, ничего я не знаю! – Ты только что была у нее дома. И ее я тоже видел. – Какое у вас зрение! – похвалила Наташа. – Но вы не думайте, я не зачем-нибудь там. У меня реально конкретный повод, – сказала Наташа, ввернув модные городские слова. – Какой? – Можете мне дать установку, чтобы я не спала, когда читаю? Мне готовиться надо, хочу попробовать всё-таки поступить. В медучилище. Ну вот. Вечером начинаю читать – и тут же падаю. Днем тоже. Хорошо, я тогда высыпаюсь, сплю часов десять и сразу с утра беру книгу. И будто не спала – так опять спать хочется, не могу! – Случай сложный, – оценил Нестеров. – А когда ты не хочешь спать? – Да я всё время хочу вообще-то, – призналась Наташа. – Нет, когда гуляю, в речке плаваю – не хочу. Когда ем – тоже не хочу. Да, еще когда с мужчиной разговариваю – тоже как-то не тянет. Даже когда не разговариваю, а просто. Общаюсь. – Уже легче. Возьми, – он протянул Наташе книгу. – Зачем? – Садись вот здесь и читай. Проведем эксперимент. Наташа вздохнула и села с книгой. А на дворе уже была ночь. В доме геодезистов темень и храп. Вдруг – тихий скрипящий звук. Чьи-то руки открывают люк подпола и вытаскивают оттуда штатив теодолита, а потом и всё остальное. А Наташа усиленно смотрела в книгу, но видно было, что читать не в силах. Нестеров взял у нее книгу: – Поздно уже, ты просто спать хочешь – не от чтения. Попробуй вот что: читай вслух кому-нибудь. – Вам можно? – Лучше Нине. – Да? Ясно... Я попробую... Наташа медленно пошла к двери. Ей почему-то казалось, что Нестеров ее вот-вот остановит. Но он не остановил. Наташа пошла домой: пора в самом деле спать – завтра рыночный день, надо помогать матери, а Суриков подает автобус с самого утра. 14 Суриков подает автобус с самого утра, и все обычно готовы. Но Липкина в этот раз разоспалась: ждала до позднего Константина. Она торопливо загружала бидоны, свертки, корзинки, Константин ей помогал. – Может, поедешь тоже, развеешься? – предложила Липкина. – Вдвоем мы быстро распродадим, а потом по городу погуляем. Ботинки нормальные купим. – Можно вообще-то. Только продавать не буду. Не мужское дело. – А раньше не стеснялся. Константин пожал плечами: мало ли что раньше. Геодезисты тоже встали рано, довольно несвежие после вчерашнего. Михалыч полез в подпол, рассуждая: – Ты-то быстро упал вчера, а я долго держался... И зря... Не рассчитал силы... – Вдруг рука его, шарящая в подполе, заметалась. А потом замерла. – Ты не брал? – Чего? Гена заглянул в подпол и присвистнул. – Вот тебе и лесосплавщик! – сказал Михалыч. – Думаешь, он? – А кто еще? Пошли заявлять. Милиция у них тут должна быть или нет? – Если и нет, из района вызовут. – Еще бы не вызвали! Ты соображаешь, сколько это всё стоит? Михалыч отправился к администрации. Андрей Ильич тут же пошел с ним на место происшествия. А Липкина торговала как никогда удачно и споро. Константин сидел рядом на ящиках и покуривал. Вдоль рядов проходил растрепанный и кудлатый мужчина. То ли пьяница, то ли бомж. В общем, как говорили раньше, асоциальный тип. Остановившись возле одной из торгующих женщин, строго спросил: – Сало не пересоленное? – А как ты его пересолишь? Оно больше, чем надо, в себя не возьмет! – сказала торговка. – Дай-ка попробовать. – Покупать-то есть на что? – оглядела его женщина. Кудлатый похлопал себя по карману: – Не беспокойся! Женщина отрезала ему для пробы кусочек сала, он достал из кармана хлеб, положил на него сало и хладнокровно стал закусывать. – Ах ты... Жулик! – уличила его женщина. – Сама жулик. Пересоленное, – уличил ее в ответ кудлатый, а сам уже смотрел по сторонам в поисках новой жертвы. И увидел Константина. – Опа, – сказал он. – Ржавый. Ржавый? Константин заметил его. Сделал движение, словно хотел спрятаться, но понял, что поздно. – Ржавый! – радостно и хрипло орал кудлатый, приближаясь. – Витя! – Вы кому это? – спросил Константин и оглянулся. – Вам! Тебе, родной ты мой! Смотри, какой ты: в костюмчике! Ты куда пропал вообще? Кто говорит, ты в Самаре, кто – в Ульяновске. А ты вот где! – Обозрев Липкину, он спросил Константина деликатно, то есть не во весь голос, а громким шепотом: – Подженился, что ли? – Вы обознались. – Витя, ты так не шути! – укорил кудлатый. – Пять лет бок о бок парились в одном лагере... – Глянул на Липкину, исправился. – Я говорю: в пионер– ском лагере с ним в одной палате еще были, а он не помнит! – Я вам еще раз говорю, гражданин, обознались вы! – настаивал Константин. – Я в пионерском и никаком другом лагере никогда не был, ясно вам? – Ясно. Чего ж не понять? Ясно. – И зовут меня Константин, – втолковывал Константин. – Понял? – Понял, – сказал кудлатый с лукавым видом. – Только вот Витя Ржавый остался мне должен сто рублей, это как? – Он должен, он пусть и отдает! – отрезал Константин. – Ну, извините, – многозначительно сказал кудлатый. И пошел к выходу, по пути несколько раз оглянувшись. – Вечно меня с кем-то путают, – пробормотал Константин. – Внешность такая – типичная. Чего ты смотришь на меня? Или тоже думаешь, что я Витя Ржавый? – Да нет, – сказала Липкина. И продолжила зазывать: – Молоко, творог свежий, сметана, подходим, берем... Но голос ее был почему-то таким тихим, что вряд ли кто из покупателей мог его расслышать. Через некоторое время Константин собрался отойти. – Ты куда? – спросила Липкина. – В туалет! – раздраженно ответил Константин. Липкина попросила стоявшую неподалеку Сущеву присмотреть за товаром, а сама незаметно пошла за Константином. Увидела издали: тот разговаривал у входа с кудлатым. Кудлатый ехидничал и явно наглел. Константин дал ему денег, он не унимался. Константин взял его за ворот и вышвырнул из рынка. Тот что-то кричал и злорадно смеялся. Липкина вернулась на место. Пришедшему Константину ничего не сказала. Молчала и тогда, когда они возвращались в автобусе. Хотя сидели рядом. Суриков поглядывал, поглядывал в зеркало и решил пошутить. – Между прочим, у нас автобус бесплатно только для местных! – А тут все местные! – весело крикнул Константин. – Правда, Маша? Но Липкина и тут промолчала. Тогда Липкин встал, пошел к Сурикову. Швырнул сотенную бумажку. – Сдачи не надо! – Да ладно, пошутил же я! – А я таких шуток не люблю. Понял? Константин сказал это так, что и Сурикову, и всем остальным стало как-то не по себе. Даже разговоры стихли. Впрочем, уже въехали в Анисовку. 15 Въехали в Анисовку, один из первых домов был Липкиной. Там толпился народ. Само собой, все, кто ехал в автобусе, вышли полюбопытствовать: в чем причина сборища? А во дворе были Михалыч с Геной, Андрей Ильич, Ваучер, Акупация, Микишин, Савичев. Много еще кто. И капитан милиции Терепаев из района. Терепаев выглядел недовольным. – Андрей Ильич, разгони народ, помешают следствию! – В самом деле, чего собрались? Ваучер, тебе чего тут надо? – Говорят, украли. – Что украли? – Не знаю. Говорят, много. Андрей Ильич только махнул рукой. А Терепа– ев двинулся навстречу вышедшему из автобуса Константину. – Ваши документы! – потребовал он. – Да он это, он! – закричал Гена. – Весь вечер зубы нам заговаривал, подпоил, а проснулись – нет ничего! Все инструменты спер! Терепаев наставил палец на Липкину. – Э... Она поняла значение жеста: – Мария Антоновна Липкина. Заслуженная учительница Российской Федерации. – Ваш муж когда ночью пришел? И тут Липкина взвилась во всю мощь, которая ей присуща от природы, недаром ее голос, когда она проводила уроки, был слышен не только во всей школе, но и за ее пределами: – Муж?! А какой он мне муж? Явился неизвестно кто, да еще вор оказался! Еще мне этого позора не хватало, чтобы ворюга мужем моим был! Это самозванец, товарищ милиционер! Мой Константин тоже был человек... Слишком веселый. Но вором никогда не был, все помнят! – А как же ты его тогда за мужа приняла, Мария Антоновна? – поинтересовался Андрей Ильич. – А так! Похож очень. Тридцать лет прошло, что вы хотите? Может, он с моим мужем где-нибудь вместе был, тот ему всё рассказал, вот он и воспользовался! Вы спросите у людей, его никто толком не узнал, никто не скажет, что это он! – И спросим, – сказал Терепаев. – Кто может опознать этого человека? – Я могу! – вышла вперед Акупация. – Что это получается, Константин? У всех ты овец обработал, а у меня всего две, и ты до них не дошел? Моя очередь теперь! Пусть свое дело сделает, а потом уж разбирайтесь с ним! – Между прочим, – заметил Ваучер, – он говорит, что его отец тоже стригаль был. А отец-то у него был однорукий. Константин усмехнулся, защищаясь почему-то без особого азарта: – Я сказал уже... – Вам слова не давали! – осадил его Терепаев. Вступил Микишин: – Не он это! Константин ростом намного выше был! – И учился, я помню, плохо, неграмотный был совсем, – добавил Дуганов. – А этот говорит, что в начальники выбился. Сомнительно! – Понял, – сказал Терепаев. И обратился к Липкиной: – Какие у вас основания сомневаться, что он ваш муж? – Да много у меня оснований! И говорит не так, и пьет не так, и вообще! А главное, вы посмотрите на его ботинки! Он в этих ботинках женился на мне. А они ему на два размера больше! – Снимите обувь! – приказал Терепаев. Константин сел на землю и разулся. Народ теснился вокруг, глазея. Терепаев этому не препятствовал: работа милиции иногда может быть вполне открытой и публичной, это способствует росту ее авторитета и популярности. Он достал из кармана резиновую перчатку, натянул на руку, взял ботинок, поставил рядом со ступней Липкина. Ботинок был явно больше. Потом он извлек из ботинка газету. – Как объясним? Константин продолжал странно усмехаться. – Да просто всё. Вы забыли, какое время было? Отец послал меня в город за ботинками, денег дал. А обувь купить по размеру было невозможно. – Это точно! – подтвердил Ваучер. – Я вот... – Помолчи! – цыкнул Терепаев. – Ну? – Ну и купил на барахолке подержанные. То есть новые совсем, но с чужой ноги, больше, чем надо. А что делать, других не было. Купил, а сдачу по молодому делу прогулял... – А почему не написал ни разу? И даже на похороны отца-матери не приехал! Почему? – спрашивала Липкина. – Не мог. – И Нестеров в нем засомневался, я его специально пригласила как психиатра, он его сразу раскусил: говорит – явно врет! – продолжала Липкина раскрывать обман. – Сходите кто-нибудь за ним, – распорядился Терепаев. Он понял, о ком речь (см. главу «Дача взятки как искусство»). А Липкина докладывала: – Сегодня на рынке совсем ясно стало, что это не он! К нему какой-то бомж подошел: здравствуй, говорит, Витя! И еще его по кличке назвал: Ржавый, говорит. Он отказался, а сам потом его догнал и денег ему дал. За что? – Какие деньги? – встревожился Михалыч. – Может, он продал уже всё? И вообще, товарищ капитан, какая разница, Витя он или Костя, если он приборы спер? – Еще не доказано, – ответил Терепаев, увлекшись следствием и правосудием. Гене тоже захотелось справедливости и объективности. – Между прочим, товарищ местный начальник тоже вопросы задавал. Как я понял, он не заинтересован, чтобы мы работы вели. Андрей Ильич накинулся на него: – Ты соображай, что говоришь! Да я на такие вещи даже в шутку не способен! Терепаев тонко заметил: – В экстремальной ситуации, Андрей Ильич, никто не знает, на что он способен. Так. Ладно. Вернемся к вопросу. Есть что сказать? – спросил он Константина. – А лучше всего – документы, пожалуйста. И никаких вопросов. – Украли у меня документы. Месяц назад на станции Мазуново, я там заявление о краже подавал. – Проверим! – гарантировал Терепаев. – У нас теперь всё просто, за минуту узнаем о человеке всё! Если он это он. Это называется – пробить по базе! – И Терепаев тут же достал телефон, набрал номер. – Химичев? Записывай. – Он кивнул Константину, чтобы тот начал излагать. Константин изложил: – Липкин Константин Борисович... Таким образом, следствие пошло по всей форме. 16 Следствие пошло по всей форме, но не только здесь велось расследование. Вадик тщательно осматривал место происшествия, желая блеснуть своими талантами и новыми знаниями. Сквозь лупу рассматривал следы, заглядывал в подпол. Вышел из дома, осмотрел крыльцо. Подошел к лестнице, ведущей на чердак. Полез по ступеням наверх. И, недолго побыв на чердаке, начал торопливо спускаться. В руках у него был прибор, похожий на часы. А Терепаев уже получил по телефону оперативные сведения и записал их. – Вот она, современная техника! В доли секунды! Липкин Константин Борисович, уроженец села Анисовка, проходил по четырем мелким уголовным делам, общий срок отсидки двенадцать лет. Последние пятнадцать лет нигде не значится, считается пропавшим без вести. – Разве в мирное время такое бывает? – удивился Ваучер. – Сколько угодно! А Савичев спросил: – Кто тебе сказал, Ваучер, что у нас время мирное? Тут появился Вадик. Он показал геодезистам прибор: – Ваше? – Курвиметр! – закричал Гена. – Откуда? Акупация тут же сделала ему замечание: – Потише выражайся, тут женщины! А Вадик, улыбаясь, сообщил: – Всё лежит в целости и сохранности на чердаке вашего дома. – Хитро! – оценил Терепаев. – Украл и спрятал поблизости, чтобы потом взять! Вадик склонился над ногами Михалыча. – Разрешите полюбопытствовать? – Чего еще? – Присядьте. Михалыч, что-то бормоча насчет молодых придурков, сел, Вадик осмотрел подошву его ботинка. Андрей Ильич, помня случай с сапогами и мнимым кладом, заметил: – Ты у нас, я смотрю, исключительно по обуви специалист! Вадик не смутился: – А я курсовую работу буду писать: значение отпечатков ног в раскрытии преступлений. Закончив осмотр, он сказал Михалычу: – Судя по всему, вы и перепрятали. Только зачем? – Да ты... Ты что говоришь, щенок? – задохнулся Михалыч. А Гена вдруг вскрикнул: – Я понял! Михалыч, ты не сердись, но человека ведь обвинить могут! Понимаете, он рассказывал, что у него были случаи: ночью встанет, что-нибудь перепрячет, а потом не может найти. Ну, как лунатик. Я забыл про это, а сейчас вспомнил! Михалыч, ты же рассказывал – когда ты Нурекскую ГЭС проектировал... – Ладно тебе, – отвернулся Михалыч. – Это никому неинтересно. – Что, случаются такие фокусы? – спросил его Терепаев с интересом. – Бывало. Но я-то за собой знаю, поэтому всё вокруг осмотрел... Зачем меня на чердак понесло? Мария Антоновна, настрой которой изменился в считаные секунды, резко сказала: – Пить меньше надо! Чуть человека из-за тебя не забрали! – Заберем еще, Мария Антоновна, не беспокойтесь, – сказал ей Терепаев. – Это на каком основании? – На основании выяснения личности! – А что ее выяснять? – не понимала Липкина. – Муж он мне. Ну, сидел, с кем не бывает. А пятнадцать лет, сами говорите, ни в чем не замешан! Вы людей спросите! – Да наш он, я его сразу узнал! – закричал Микишин. – А овец так стригет, как у нас никто никогда не стриг, – уверила Акупация. – Милиция сроду невинных людей берет – для статистики! – обвинил Суриков. Терепаев поднял на него предостерегающий палец: – Но-но, поосторожней, за такие слова... Тут подошел Нестеров. 17 Подошел Нестеров. Он сам подошел, за ним никто не посылал. Да и с какой стати? Терепаев распорядился слишком абстрактно, Андрей Ильич никому указания не дал, кто ж потащится по своей охоте, когда тут так интересно? Липкина обрадовалась появлению Нестерова. – Александр Юрьевич, скажите им! Вы ведь сразу поняли, что он честный человек, правда? Нестеров не припомнил, конечно, что он говорил это Липкиной. Но сумел быстро оценить ситуацию и догадался, каких слов ждет Мария Антоновна. – Ну... В общем-то... Ну да. – Вот! Это вам не кто-нибудь, это психотерапевт высокого класса говорит, он любого сразу видит – кто такой и что у него в голове! И вас в том числе, можете проверить! – сказала Липкина Терепаеву. – Обойдусь. – Терепаев встретил Нестерова без неприязни, но и без лишней приветливости. – А вы, значит, здесь еще? – Здесь. Грыжа не беспокоит? – Да утихла в последнее время... Между прочим, если со мной по-человечески, то я тоже человек. Никого не трогаю. У меня, кстати, еще... Ну, я специально заеду, поговорим. – Пожалуйста. – Ну? Чего молчишь? – вполне миролюбиво спросил Терепаев Константина. С воровством ясно, теперь от человека требуется только подтверждение, что он и в самом деле муж Липкиной, и дело кончено, можно отдыхать. Но Константин неожиданно сказал: – Ошибается женщина. Бери меня, начальник. Все ахнули. – Сидел я действительно вместе с Константином. Нас даже близнецами называли, похожи очень... Он мне всё про себя рассказал. Больной был очень. Говорил: если бы выздороветь, я бы на родину вернулся. К же– не Маше. К вам, то есть, Мария Антоновна. Мы с ним на зоне были в Казахстане, с сельским уклоном зона, овец даже разводили, там он меня и стричь научил... Потом помер. Ну вот, я через некоторое время и воспользовался. Так что бери меня, начальник. А муж ваш, Мария Антоновна, был хороший человек и встал на путь исправления. Можете им гордиться. Терепаев сомневался: – Что-то тут не так. Если бы умер, это бы зафиксировали. – Да не умер он! – закричала Липкина. – А стоит вот тут и врет! Думает, стыдно мне будет с ним жить! А я сама решу, Костя, стыдно или нет! Мало что у кого в прошлом было. Я только испугалась, что ты опять вор, да еще в родном селе украл, сам понимаешь, любой женщине противно с таким человеком жить – и что люди скажут? Вернулся муж к учительнице и вор оказался! Понимаешь меня? – А бомж лучше? – спросил Константин. – Уж лучше бы вор! А бомж кто? Никто! Я пятнадцать лет по помойкам скитаюсь, в подвалах живу! Клифт вот этот, – он рванул полу пиджака, – и тот с помойки! Сейчас, слава богу, такие вещи выбрасывают – хоть к английскому послу! Хочешь такого мужа? Приполз, думаешь, потому что тебя вспомнил? Подыхать приполз, чтоб было кому стакан воды подать! – Он усмехнулся. – А получается как в анекдоте: пить-то и не хочется! Я не человек, понимаешь ты? Нас даже милиция не берет, какой от нас толк? Терепаев подтвердил: – Это точно. Чего вас брать, вымираете естественным путем. На вас и отчетности нет, записать некуда. Но вопрос не в этом, вопрос в другом: тот ли он человек, за кого себя выдает? – Я же говорю... – начала Липкина. – Слова – не доказательства. – Смотря какие! – Мария Антоновна взяла Терепаева за руку и отвела его в сторону. И что-то зашептала ему на ухо. Тот слушал, посмеиваясь, и заключил: – Да... Такого про себя ни один мужик не расскажет! Никому! Ладно, закрыто дело. Украденное, получается, не украдено, а других претензий не имеется. Только беспокоите зря! И он уехал. 18 Он уехал, но люди не разошлись: очень уж охота было посмотреть, что будет дальше. Нестеров выдвинулся вперед, повернулся ко всем и сказал негромко, но внушительно: – Вот что... Вы меня извините, конечно, но мне кажется, всем надо отсюда уйти. Вы это и сами понимаете, да? А то неловко как-то... И его послушались, как ни странно. Может, всего лишь потому, что без его слов все понимали, что неловко, но себе в этом не признавались. А вот слова сказаны – и сразу получается, что ты зевака и неделикатный человек, перед соседями в таком свете выглядеть не хочется. Все разошлись, Константин и Липкина остались вдвоем. Он сел на лавку, словно разом обессилел, вытер пот со лба. – Обиделся? – спросила Липкина. – На что? – Ну, как же. Получается, я от тебя отреклась. – Ты же объяснила. Явился муж и тут же что-то украл. Позорище. – Вот именно. Учитывая, что я про тебя все эти тридцать лет рассказывала так, что ты был для всех ангел просто. Скажут: врала учительница. Вся репутация насмарку. А у меня, может, кроме репутации, ничего больше и нет... А ты-то сам зачем отказываться начал? Придумал: вместе сидели, умер... Зачем? – Тебя жалко стало. Говоришь же: репутация. А какая тут репутация, если я бомж действительно? Пусть уж лучше все думают – чужой человек, жулик, обманом к тебе втерся. А я обманом и так всю жизнь жил. – Ладно. Пошли, – сказала Липкина. – Куда? – Обедать, куда ж еще? Она пошла в дом, а Константин направился в сарай. Он достал спрятанный сверток, развернул его. В нем оказались документы. Константин раскрыл паспорт – старый, потрепанный. Там была его фотография давнишней давности. И надпись на первой странице: КОСЕНКО ВИКТОР ЕФИМОВИЧ. Он раскрыл и другой паспорт, тоже неновый, и фотография тоже старая. Там значилось: ЛИПКИН КОНСТАНТИН БОРИСОВИЧ. Посидев и подумав, Константин сунул оба паспорта в карман и торопливо пошел из сарая. Пробрался огородом – к берегу. К подвесному мосту. Торопливо шел по качающимся доскам. На середине остановился, достал один из паспортов, порвал его в клочки и кинул в воду. Какой, мы не знаем. И пошел обратно к селу. Но, дойдя до берега, резко развернулся и еще быстрее пошел прочь; мост так и мотало из стороны в сторону. А Липкина, стоя на крыльце, видела это. Но не окликнула, не стала догонять. Просто молча смотрела, о чем-то думала. О чем, мы не знаем. Глава 9 Факт из жизни не доказан 1 Ваучер окончательно решил продать дом. Он ведь для этого сюда и вернулся. Дом на отшибе, над оврагом, участок довольно запущен и кое-как огорожен, но сам дом, хоть и старый, выглядит неплохо: большой, крепкий. Ваучер полдня ходил с рулеткой и вымерял параметры своих владений, записывая цифры на клочке бумаги. Осмотрел, обстукал и ощупал дом и изнутри. Остался доволен. И пошел обрадовать Нестерова: – Всё, Александр. Решил я. – Решили так решили, очень хорошо. – Согласен, значит? – Почему нет? – Ты хоть осмотри сначала. – Да я видел. – Так дела не делают! – рассердился Ваучер. – Я вот тут записал: сколько участок, сколько в доме площадь, из чего сделанный. А ты потом скажешь, что наврал. – Но ведь не наврали же? – Не наврал. А ты всё равно проверь. Тебе всё-таки не капусты кочан, тебе дом с участком предлагают! Что ж, Нестеров пошел посмотреть. Ваучер водил его по участку, показывал записи в тетради и совал в руки рулетку, чтобы Нестеров проверил. Тот отказывался. – А дом! – говорил Ваучер, подводя к дому. – Сруб – бревна одно к одному, обшит досками, как видишь. Крыша, врать не буду, двадцать лет назад перекрыта, но ее еще двадцать лет крыть не надо. Отец мой дом ставил, а я потом достраивал. Я ж и плотничал, и столярничал, и крыши крыл. Чего только не умел! – А почему уехали? – А чего тут было делать? Я и раньше не очень тут жил. Заработки маленькие, кругозора никакого. По стройкам ездил. Там всё просто: сделал – получи. И зарабатывал, между прочим, столько, сколько тут никому не снилось! – Семью обеспечивали? – Сразу три! – похвастался Ваучер. – Нет, не сразу, конечно. Три раза официально был женатый, один раз так. Детей трое, один уже умереть успел от пьянства. Только они отца не признают. Племянник зато у меня золотой. Большой человек стал в городе, у него там в престижном месте коттедж огромный. Я при нем и живу. Помогаю по хозяйству. Сторожу, когда в отъезде. Он меня домовым зовет. Я сержусь, конечно, но не обижаюсь. Эх, Александр, а когда я сюда после заработков приезжал!.. Я им такой праздник устраивал! Мужиков всех по неделе поил, а баб... Тоже поступал с ними соответственно. Любили меня женщины, Саша, чего уж правду скрывать! До сих пор некоторые не замужем, потому что меня ждали. Двадцать лет дом еще без ремонта простоит, а потом подремонтировать – и еще хоть сто! Сруб лиственничный, что ты хочешь, во всей Анисовке ни у кого такого нет. Давай я тебе вот тут доску оторву, а ты посмотришь! Ваучер взялся за гвоздодер, похожий на ломик. Нестеров отговаривал: – Зачем, я верю! – Затем, что обманывать людей не люблю! Меня всю жизнь обманывали, а я – никогда! Ваучер умело оторвал одну из досок, чтобы показать бревна за обшивкой. Постучал по бревну. – Слыхал? Аж звенит! Ты попробуй! Нет, ты попробуй, попробуй! Нестеров взял гвоздодер и постучал по бревну, после чего Ваучер аккуратно приколотил доску на место. – Теперь дом внутри смотрим! – скомандовал он. Пошли смотреть дом внутри, хотя Нестерову это было не очень интересно. 2 Нестерову это было неинтересно, но он видел, что старику хочется похвастаться. Впрочем, внутри дом, пожалуй, выглядел неказистей, чем снаружи: очень уж всё скудно, голо, неухоженно. – Вещи вы в город перевезли? – спросил Нестеров. – Зачем? Что было, то и оставил. Племянник не велел везти: не нужна, говорит, твоя деревенская мебель!.. Маловато, конечно. Зарабатывал-то я ничего, но, сам понимаешь... Вино. Бабы обратно. Потом болезни начались, пролечил шут знает сколько. Ну? Берешь? – Я сказал же, беру. Вопрос: цена. Я ведь не себе беру, так что от покупателя зависит. – От Прохорова, что ли? Жулик! – Может, и жулик, но других покупателей пока нет. – А мне всё равно. У меня для всех одна цена! Вот! Ваучер положил на стол тетрадь с расчетами и хлопнул по ней ладонью. – Считай, что это сразу со скидкой. Поэтому – без торговли! Что, много? Нестерову цифра показалась не большой, не маленькой. Но сам он решить не мог. И, не откладывая, позвонил Прохорову. И тот ему сказал, что покупать ни в коем случае не нужно, это пустая трата денег: по его сведениям, дом Бориса Петровича Трошина, то есть Ваучера, фактически ничейный. И можно будет чуть погодя взять его даром. Нестеров передал это Ваучеру. Тот долго не мог понять: – Как ничейный? Он в уме, твой Прохоров? – Он сказал, что у него сведения от администрации, будто вашего дома и участка фактически нет. – Как это нет? Какие сведения? Шаров ему их дал? Откуда, с потолка? А ну пошли, сейчас посмотрим, есть дом или нет! – Может, без меня разберетесь? – Будешь как свидетель! 3 Как свидетель Нестеров стоял у двери, а Ваучер, ворвавшийся в администрацию, бушевал перед Андреем Ильичом и Юлюкиным: – Это как понимать, администрация? Как получилось, что моего дома нет? – Почему нет? – удивился и сам Шаров. – Прохоров сказал! Будто бы вы ему и сказали! – Ничего я ему не говорил. – Он сам мог увидеть, – объяснил Юлюкин. – Он месяц назад все планы смотрел. То есть свой план смотрел, а заодно мог и все посмотреть. Информация не секретная. – Не секретная, но смотреть было не обязательно! Кто ему дал? – Насколько я помню, вы и дали. – Какая разница, кто дал? – кричал Ваучер. – Вы мне суть объясните! Андрей Ильич открыл один из шкафов, достал папки, планы, кальки, разложил на столе. – Вот, тут всё как на ладони. Три года назад составили, большие деньги заплатили, между прочим... Так... Вот твоя улица, правильно? – Откуда я на бумаге увижу? – А тут написано. Вот Микишин, потом Лыкачева старуха, Рюмины, Ступина пустой дом стоит, Читыркины, Вахрушевы, Дуганов... – Правильно. А за Дугановым я! Андрей Ильич, повертев карту, сказал: – Может быть... – Что значит – может быть? – возмутился Ваучер. – На плане не обозначено. На плане тут пустошь. – Как это пустошь? Вы что, очумели, что ли? Отец мой там жил с матерью, мы с братом, царство ему небесное, и на тебе – пустошь! – Ты не кричи. Ошибка какая-нибудь вышла, исправим. Юлюкин вмешался. – Разрешите? – он взял бумаги и разложил перед собой. – Я в курсе этого дела. Конечно, путаница произошла. Планы двадцать раз чертили, потом контора горела вместе с документами. Опять все планы заново чертить начали... И так получилось, что дом Бориса Петровича физически существует, а фактически и юридически нет. – Тут Юлюкин заметил, что Нестеров улыбнулся, и бросил в его адрес: – Между прочим, я ничего юмористического не говорю. – Извините... – Так! Растолковал, спасибо! – окончательно вышел из себя Ваучер. – Ничего! Я живо всё восстановлю! И фактически, и юридически! Ты еще скажи, что и меня тут фактически нет! – Именно так. Поскольку вы у племянника прописаны. А раньше у третьей жены в Казахстане где-то. – У второй! – Неважно. Главное: физически Борис Петрович, возможно, здесь и проживал, но сам факт его жизни в Анисовке юридически не зафиксирован. – Ты сам-то понимаешь, чего говоришь? Я всю жизнь тут прожил, я родился здесь! У меня метрика сохранилась! Юлюкин невозмутимо слушал крики Ваучера и отвечал обстоятельно, разумно: – Человек где угодно родиться может. А жить – другое дело. Даже Андрей Ильич запутался: – Постой. Так получается, что человек тут был, а его как бы и не было? – Так и получается. И в данных случаях требуется свидетельство соседей. – Это мне что же, ходить по людям и просить, чтобы согласились дать показания, что я тут жил? – возмутился Ваучер. – А дом? Дом по-любому есть! И был! Его мой отец строил! Юлюкина было не просто сбить: – Отец строил, но по документам он не зафиксирован. Я бы посоветовал сначала оформить документ, что вы тут жили, а к этому документу уже хлопотать насчет документов о доме. Потому что на данный момент юридически считается, Борис Петрович, что факт вашей жизни в Анисовке не доказан! Ваучер, поглотав воздух, заявил: – Ну, оглоеды, ничего! Я сейчас к племяннику поеду, он мне все документы выправит! В один момент! Договорились до чего: факт жизни не доказан! Вы у меня за это оскорбление еще прощения попросите! Через суд! 4 Через суд! – мысленно твердил Ваучер, выходя из администрации, хотя сам понимал, что до суда дело доводить не будет. Пока, по крайней мере. Суд – дело ненадежное. Адвокаты, волокита, бумажки, тот тому дал, этот другому еще больше. Как всякий уроженец нашей страны, он не верил в справедливость и действенность судов. Он знал, что всё решают живые люди в зависимости от их положения. И у него, к счастью, есть человек, который заступится, – родной племянник Трошин Илья Дмитриевич, большой человек в городе Сарайске. И Ваучер отправился к нему немедленно. Но сначала мы сами появимся у Ильи Дмитриевича. Просто из любопытства. А то получается: торчим в деревне, только про нее и рассказываем, будто больше нигде жизни нет. А она есть, она бурлит и клокочет. Илья Дмитриевич в своем кабинете вот уже битый час добивается вразумительных слов от подчиненного по фамилии Хорохорьцев. – Что ты мне подсунул, а? – гремит Трошин. – Вот правильно сказано: попроси дурака бутылку водки принести, так он одну и принесет! – Но вы же сказали, Илья Дмитриевич, данные за квартал, – оправдывается Хорохорьцев. Мимолетно заметим, что слово квартал он произносит, конечно же, с ударением на первый слог в соответствии с устоявшимися правилами чиновничьего диалекта русского языка. – Кому сказал? Тебе сказал? – уточняет Трошин. – Через Симукова. – А у тебя кто начальник, Симуков или я? – задает Трошин коварный вопрос. Хорохорьцев ответ знает: – Вы, конечно... – Так ты мог уточнить? Мог или нет? – Симуков сказал... – Это я уже слышал! Я тебя про другое спрашиваю: ты мог уточнить или не мог? – Мог, – сознается Хорохорьцев. – Почему не уточнил? – Я думал... – Вот, ё, говорить с вами! Я тебя не спрашиваю, что ты там думал, я спрашиваю: мог уточнить или нет? – Мог. – Почему не уточнил? Хорохорьцев молчит. Трошин ждет. Он терпелив. Но и его терпение кончается. – Але, ты заснул, что ли? – Виноват, Илья Дмитриевич, – кается Хорохорьцев. – Я и сам знаю, что ты виноват! Меня один-единственный вопрос интересует, на который ты никак не можешь ответить! Или не хочешь! Вопрос-то простой: мог уточнить? – Мог. – Почему не уточнил? Может, у нас всю неделю телефоны не работали? Или ты ко мне на этаж подняться не мог, ноги заболели, а в лифте тебя тошнит? А? Или, может, ты подумал, что я тебе уже не начальник? Почему? А? Жду ответа! Хорохорьцев уже изнемог. Тут на его счастье зазвонил телефон, и Трошин взял трубку. – Да? Какой дядя? А... Ну, пропустите. Он брякнул трубкой и приказал Хорохорьцеву: – Иди. И отчет чтобы послезавтра был! В крайнем случае – к пятнице! – Так пятница как раз послезавтра. – Вот и подготовь! – Постараюсь! – пообещал Хорохорьцев и вымелся из кабинета. Такова напряженная настоящая жизнь делового города, это вам не семечки лузгать. Но Ваучер не думал об этом, он вошел свойски, попросту. 5 Он вошел попросту, а Илья Дмитриевич тут же переменился, стал приветливым и радушным, велел принести чаю. Спрашивал: – Ты там не зажился еще, дядь Борь? Или решил остаться? – Какого шута остаться! Дом продать не могу! – Не берут? Ну и плюнь на него, – посоветовал племянник. – Как это плюнь? Это деньги! – Да какие там деньги? Тебе разве чего не хватает, мы тебя разве обижаем? – Не обижаете, спасибо. Только ты пойми, это же издевательство! Оказывается, у них дом в планах не значится! И я не значусь! – Это понятно, прописка-то у тебя другая. Племянник не мог понять, почему дядя так волнуется из-за пустяков, а Ваучер не мог понять, почему племянник так равнодушен к серьезному делу. – Да хрен с ней, с пропиской, – закричал Ваучер. – Они не желают признавать, что я там вообще жил! – Как это? – А так это! Говорят: нет доказательств! – Да ты не волнуйся. Что значит нет доказательств? Какие-то у них есть книги учета, записи, всё такое прочее? – Нету ничего! Что сгорело, что потерялось. А то и сами засунули куда, с них станется! – Но у тебя-то есть какие-то документы? – Да тоже ничего нет, – признался Ваучер. – Я сроду об этом не думал. Метрика только и паспорт с местом рождения. А без того, что я там жил, они не желают дом регистрировать, понимаешь ты или нет? – Понимаю. – Так навел бы порядок! Ты начальство или нет? – Я начальство по другим вопросам, дядь Борь. У меня все городское электричество на шее. – Но ты ведь у другого начальства в друзьях! Сам хвастал, что к губернатору левой ногой дверь открываешь! – Ну, открываю. Ты хочешь, чтобы я пришел и сказал: помоги моему дяде дом продать? – Да не в доме дело! Оскорбляют до глубины души, за человека не считают! – Еще лучше. Это как будет выглядеть? Помоги моему дяде восстановить человеческое достоинство и гражданство в селе Анисовка? Ваучер обиделся: – Тебе смешно? – Дядь Борь, ты пойми: есть знакомства – как золотой фонд. Расходовать надо экономно, а не по мелочам. Если у тебя, не дай бог, что-то серьезное, я хоть до президента дойду, для меня родственники – святое... – Это мелочь для тебя? Мелочь?! Ладно, племянник! Спасибо! Один раз попросил... И Ваучер пошел из кабинета. – Да постой! Дядь Борь, ты чего? Да стой ты! – закричал племянник. Но Ваучер даже не оглянулся. Плохо ему было. Тяжело. Это всегда тяжело: когда твердо надеешься на человека, а человек оказывается совсем другим. 6 Человек оказывается совсем другим, если позволить ему быть собой, думала Нина о Нестерове. Но как это сделать? Она уже довольно часто заходила к нему в гости, но всегда оставалась недовольна результатами разговора. То сама себе начинала казаться какой-то ненатуральной, то Нестеров казался каким-то выдуманным. Сегодня она решила поговорить просто и спокойно. Не скрывая своего интереса. И вот сегодня, заглянув и поболтав сначала о пустяках, сказала: – Сколько тебя знаю, а ничего, в общем-то, не знаю. – Тебе интересно? – Да. – Расскажу. Женат не был. Детей нет. Любил свою профессию, пока мог ею заниматься. Всё. – Да уж, профессия, – сказала Нина. – Вредная профессия. – Почему? – Видишь в человеке не то, что он хочет показать, а то, что есть. – И что во мне есть? – Да я не про тебя. Хотя и про тебя тоже. Смешно: Вадик считает, что ты меня приколдовал. – Я бы с удовольствием... Но в личных отношениях никогда не воздействовал на других людей. Нестеров помолчал и исправился: – Соврал. Было дело, воздействовал. На тебя – не хочу. – Ладно, глупый разговор. Это я так. Ты же знаешь: нормальная женщина к двадцати годам полностью формируется. И потом уже не развивается. – Нина усмехнулась. – А если развивается, то от этого только вред. – Тогда бросай учиться. – Не брошу. А надо бы. Они помолчали – оба, возможно, вспоминая старую психологическую истину, что лучшим способом сокрытия правды является не молчание, а разговор. Только кто какую правду скрывает, вот вопрос... Тут Нина посмотрела в окно, увидела Вадика, направляющегося к дому Нестерова, встала и хотела выйти, но поняла, что не успеет. – Несет его, – пробормотала она. Нестеров тоже увидел Вадика. – А что? – Да не хочу, чтобы он меня тут застал. Он буквально вчера говорил, что ты сидишь тут и приманиваешь меня, чтобы я пришла. А я ему: ни за что! А сама, получается, пришла. Смешно, да? Я в той комнате побуду. Вот тоже глупость... Нина ушла в крохотную спальню, задернула занавеску. Постучав, вошел Вадик – не дождавшись, между прочим, ответа. Вошел решительно и сразу же приступил к делу: – Здравствуйте, поговорить не хотите? – Смотря о чем. – Надеюсь, вы знаете, что я к вам плохо отношусь? – Теперь знаю. А почему? – И это вы знаете. Во-первых, всякое психологическое воздействие на человека считаю шарлатанством. И незаконным деянием, говоря юридически. Но это ладно. Мне другое важно. Думаете, я о себе думаю? Нет, о себе я тоже думаю... Скажите честно, какие у вас намерения? Вы человек темный, вас не поймешь. Скажите сами. – А о каких намерениях речь? В отношении чего? – спросил Нестеров, изо всех сил стараясь не улыбаться. – Слушайте, что вы притворяетесь?! Ясно же, о чем речь! Просто, если у вас к Нине что-то серьезное, а у нее тоже, я устранюсь. Обещаю. – Я обязан с тобой об этом говорить? – Обязаны! Потому что она мне как сестра и даже больше! – Хорошо. Нина в спальне замерла. Ждала слов Нестерова. Но тот после паузы произнес: – Давай я тебе потом скажу. – Когда потом? Почему потом? – Ну, обдумаю. – Что тут обдумывать? Или да – или нет! – Что да? Что нет? – Вот она тоже такая! Заморочили себе голову своей психологией! Ладно. Я понял теперь, что честно вы действовать не собираетесь. То есть что человек вы непорядочный. Значит, имею полное право вам вредить! – Каким образом? – А это уж мое дело! Заявив это, Вадик удалился. Нестеров заглянул в спальню, увидел открытое окно. Нина исчезла. Сварливо (по отношению к себе) Нестеров подумал: да уж, психология... 7 Да уж, психология штука тонкая: если человек на что настроится, его с этого настроя трудно сбить. Он и сам себя сбить не может. У Ваучера после того, как он посетил племянника, настрой был деятельный и саркастичный. По дороге от автобусной остановки к дому он встретил Акупацию, которая поздоровалась с ним обычным порядком: – Здоров, Ваучер! – Надо же! – закричал Ваучер. – А я уж начал думать, что я вообще неизвестная личность! Получается, ты меня знаешь? – Само собой. – А откуда ты меня знаешь? – Спросил! Да все тебя знают! – Да? Интересно, откуда? Меня ведь здесь нет! Прокричав это, он пошел дальше, оставив Акупацию стоять в большом удивлении. Дома вырвал из тетради листок и долго что-то сочинял. Сочинил, пошел по селу. Свернул в магазин. Там ничего не стал покупать, а дал Шуре листок на подпись. Она прочла: «Свидетельство. Настоящим документом подтверждаем проживание в селе Анисовка гражданина данного села Трошина Бориса Петровича». – Это что за ерунда, дядь Борь? – Не ерунда, а документ! – нервно уточнил Ваучер. – Нет, но смешно же. Такие документы администрация должна выдавать. – Должна, а не хочет. Наоборот, требует, чтобы народ подтвердил. Я им в нос суну – и пусть умоются! Ты подписывай давай. – Да легко! Шура взяла ручку и хотела подписать, но вдруг задумалась. И спросила: – А почему я первая? – Какая разница? Шел мимо магазина, вот к тебе первой и зашел. – Нет, но есть же люди, которые тебя лучше знают, с них начать надо. – А ты меня не знаешь? – Знаю... Нет, но мало знаю, если вспомнить. Тебя сроду не было, потом вроде приехал, потом опять уехал. Получается, жил непостоянно. А тут этого не написано. – Как это не написано? Шура ткнула в листок: – Вот – «подтверждаем проживание». Экстрасенс у нас поджился тоже временно, но это ничего не значит. К сожалению. – Ты смотри внимательно! Проживание в селе Анисовка гражданина данного села! Есть разница? Ну, как гражданин России или там Америки. Он гражданин, а проживать может наездами. Может, он дипломат. Или рыбак дальнего плавания. Ты подтверди факт, что я местный, больше ничего не требуется! Шура колебалась всё больше: – Да еще название документа: свидетельство. Как в суде. А я судов боюсь со страшной силой. Сам понимаешь, с товарами имею дело, с деньгами. – При чем тут твои товары, при чем деньги? – поражался Ваучер человеческой глупости. – А при том. Мне Клавдия, она человек опытный, говорила: Шура, будь внимательна – любая подпись человека может стать причиной уголовного дела! Вызовут меня, начнут копать по всем статьям. А на мне, между прочим, две тысячи недостачи висит, сама не знаю, откуда взялись. – Ты не путай кислое с пресным, Шура! При чем тут моя бумага? Но Шура уже приняла решение и отложила ручку: – А при том! Спросят: а почему Курина первая подписала? Может, он ей взятку дал! И начнут копать. Им только повод найти! Ваучер сообразил, что, как ни странно, в словах женщины есть логика. – Хорошо. Если кто-то уже тут будет, ты подпишешь? – Если кто-то будет, пожалуйста. – Смотри, от своих слов не отказывайся! Выйдя из магазина, Ваучер постоял, подумал: кому доверить право первой подписи? И решил: конечно же, Синицыной! 8 Конечно же, Синицыной, уж кто-кто, а она к нему относится хорошо и даже лучше, чем хорошо. Лично относится. И Ваучер пошел к Синицыной. Акупация увидела это, и ей это не очень понравилось. Почему, узнаем позже. Синицына, прочитав бумагу, спросила: – А кто сомневается, что ли, что ты тут жил? – Есть такие придурки. Ты-то не сомневаешься? – Я еще как не сомневаюсь, – сказала Синицына со значением. Ваучер это значение уловил и чуть не рассмеялся: – Зоя! Моя ты радость! Ты чего вспомнила? – Сам знаешь, – сдержанно сказала Зоя Павловна. – Да это сто лет назад было! – Для кого сто лет, для кого вчера. Вон там, где черемуха, мы стояли. И ты говорил: Зоя, через пару месяцев вернусь и поженимся. И вернулся. Через пару лет. – И подождала бы! Кто тебя толкал за Анатолия выходить? – Так ты сам женился в это время, забыл? – Разве? Это в каком году? – Ваучер припомнил и согласился. – Похоже, да. Но это же я так, я сдуру! Я развелся сразу же! – А я знала, сдуру или не сдуру? Нет, я не жалею. Анатолий замечательный человек оказался. А дети вообще как в сказке, прямо не нарадуюсь. Обои с высшим образованием, посты занимают. Всё время к себе зовут. – Чего ж не едешь? Только не говори, что меня ждала! – Не скажу. Совестно уже в мои годы кого-то ждать. А то вон Липкина ждала, ждала – и дождалась неизвестно кого. Проходимец какой-то оказался. – Может, и я проходимец? – озлился Ваучер. – Ладно, Зой, хватит уже про эти дела! Подпиши – и всё тут. Зоя Павловна положила бумажку на стол, сняла очки и сказала так, будто ее начали просить еще год назад, а она уже сто раз отказывала и вот теперь отказывает сто первый. – Не подпишу. – Почему это? – А потому. Лучше бы уж тебя в самом деле никогда не было. Испортил ты мне жизнь, Боря. – Но я же был! Не дури, Зой, пожалуйста, подписывай! – Не подпишу! Из принципа не подпишу! Ты мне столько зла принес, я тебе хоть немножко отомщу! Я, Борис Петрович, для вашего сведения, женщина, а женщина мужчин не должна прощать. Чтобы они не обесстыдились окончательно. – Так, значит? – Значит, так. Поняв, что толку от Синицыной не добиться, Ваучер не побоялся ее обидеть: – Мелкая ты женщина, вот что я тебе скажу! – заявил он. – Сам ты мелкий человек! – тут же ответила Зоя Павловна. – Это мне и обидно: что любила мелкого человека! – Ну, это только твое личное мнение! Остальные считают по-другому, остальные мне цену знают! – похвалился Ваучер. – Да? А чего же не подписал никто? – А потому! Потому что я к тебе первой пришел! А ты злыдня оказалась! Нет, правильно я на тебе не женился. Заела бы мою жизнь, я бы давно уже в гробу лежал из-за твоего характера! Да и не собирался я на тебе жениться, между прочим! Так, трепался, лишь бы уговорить в кустах поваляться. А ты поверила. И даже не поверила, а просто нравилось в кустах валяться! Со мной одним, что ли? Да никогда не поверю! – Что?! Синицына поднялась, рука ее непроизвольно шарила по столу, который был пуст и чист вследствие ее любви к порядку. Ваучер понял, что хватил через край. Хотел придумать что-нибудь успокоительно-извинительное, но в этот момент зашла Акупация. Ваучер сунул свою бумагу в карман, Акупация это, конечно, заметила, но на самого Ваучера при этом как бы даже не обратила внимания. – Зой, у тебя сепаратор работает? – спросила она. – Нету его у меня! – Жаль. Акупация помялась и вышла. Но далеко от дома не удалялась, ждала на улице. 9 Акупация ждала на улице и дождалась: вскоре вышел Ваучер. – С какой это ты бумажкой ходишь? – спросила она. – Да так... Документ... Ваучер неохотно достал бумагу и показал Акупации. Она вглядывалась, не могла прочесть. – Мелко для меня. Чего это? – Свидетельство, что я проживал в Анисовке. – Делов-то! Давай подпишу, если тебе надо. – Потом, – Ваучер забрал у нее листок. – Почему потом-то? Ваучер был раздражен предыдущим разговором, поэтому отыгрался на Акупации без стеснения: – Потому. Все знают, что ты... Не обижайся, но эта самая... Репутация у тебя. У Акупации задрожали губы: – Ты не заговаривайся! Что это такое, все походя обижают с утра! – Она вытерла глаза. – Никакой у меня репутации нет! – Есть. Что ты маленько... ну, с легкой придурью, что ли... Не могу я с тебя серьезный документ начать. – Сам ты с легкой придурью! А то и с тяжелой! Хотела добро тебе сделать – обойдешься теперь! Как был с молодости грубиян бессовестный, так и остался! И Акупация ушла от Ваучера, обиженная донельзя. Синицына наблюдала за этой сценой из окна и была довольна тем, как она кончилась. Потом, подождав, пока Ваучер скроется, она пошла по селу, заходя ко всем подряд. О чем она там говорила, узнаем чуть позже. Хотела было зайти и к Дуганову, но тут Ваучер ее опередил. – Жалко, – пробормотала она. – Этот может подмахнуть с дури. Но Дуганов оказался не такой человек, чтобы с дури подмахивать. Наоборот, рассмотрев документ через лупу, которой пользовался вместо очков (все очки для него стали слабоваты), он сказал: – Неправильно составлено. Надо по форме. А у тебя даже даты нет. Потом слева – фамилия, имя, отчество, разборчиво, а справа – сама подпись. Потом – в какой период? Подтверждаем проживание, а когда? – Вообще. Как факт. – Каждый факт имеет свое время. Революция была в семнадцатом году, война началась в сорок первом, и так далее. Ваучер возмутился: – Ты еще татаро-монгольское иго вспомни! Я про себя спрашиваю, а не про войну или революцию! – Так еще трудней! Война-то, все помнят, когда была, а ты когда тут был, я не помню. Если бы написать: Трошин жил здесь в период с такого-то по такой-то год, а потом с такого-то по такой-то, это бы я запросто. А наугад я не могу. Всё-таки документ, ответственное дело. – Хрен с тобой, можешь от себя лично сделать приписку: жил, но не помню когда. Дуганов на это пойти не мог: – Не положено. Документ-то общий! Как я буду на нем свои примечания делать? – Хорошо, напиши от себя лично отдельную бумагу! – придумал Ваучер. – Ладно. – Чего ладно? Пиши! – Так я вспомнить сначала должен, когда ты тут был, а когда не был! Ты не бойся, я вспомню. Я записи кое-какие вел про жизнь. Вечером заходи. Ваучер молча взял свой листок и ушел. 10 Он ушел и пошел дальше, и нам, конечно, очень интересно узнать, кто первым подпишет ему бумагу, но история отношений Нестерова и Нины нас тоже волнует, а Нестеров как раз в это время отыскал Нину у берега реки и подошел с разговором: – Глупо получилось. – А будет еще глупее, – рассудила Нина. – Вы когда уезжать собираетесь? – Мы на ты. – Может быть. Так когда? – Скоро. – Когда скоро? Я бы сама уехала, но в общежитии ремонт, а мне больше жить негде. – Послушай... – Только вы не думайте, что я вас боюсь или себя боюсь, – спешила не послушать, а сказать Нина, опасаясь, что, послушав, она этого не скажет. – Я пошлости боюсь, Александр Юрьевич. А мой к вам интерес – он какой-то очень пошлый, понимаете? – Нет, – сказал Нестеров, понимая. Он не хотел понимать. Вернее, не хотел обнаруживать, что понимает. – Ну да, вы человек широкий, для вас таких вещей, как пошлость, вообще не существует. Другой уровень развития. О чем вы со мной вообще говорить будете, не подумали? – Когда говорить? Нина поняла, что в самом деле ее слова подразумевают будущие отношения, а она собиралась как раз сказать, что никаких отношений не будет. И она рассердилась на себя и на Нестерова. И сказала: – Никогда! И ушла в село, а Нестеров медленно побрел следом, задумчиво напевая старинную советскую песню от лица женщины, которая спрашивает, зачем, дескать, он, то есть растревоживший ее душу человек, в колхоз приехал, зачем нарушил мой (то есть ее) покой. Тут появился Ваучер: – А я тебя ищу! Чуешь, что творят, заразы? Отказываются подписывать! Мы с тобой это дело начали, давай уже доводить до ума! – А что подписывать? – Вот. Ваучер дал Нестерову документ. Тот прочел, ни разу не улыбнувшись. – Думаете, это может служить основанием... – Вполне! Я потом это у нотариуса заверю. – Если нотариус согласится... – Согласится! – со знанием дела сказал Ваучер. – Наши нотариусы за деньги хоть что заверят! – А моя-то какая роль? – А такая, что при постороннем человеке они врать и отказываться побоятся! Так. К Микишину пойдем. Он человек разумный, его даже я уважаю! – Пойти можно. Но могу помешать. – Это почему? Нестеров постарался объяснить как можно доходчивей: – А потому, Борис Петрович, что посторонних людей как раз все опасаются. Психология, знаете ли. Когда с глазу на глаз дело решается, оно потом может быть оспорено. Дескать, не понял, не так понял, не то подумал. А когда при свидетеле, человек соображает: ага, не только подпишу, но потом и отказаться не сумею, что добровольно подписал! – А с чего им отказываться-то? – Опять же психология, – терпеливо ответил Нестеров. – Русский человек готов на любое дело, но он должен знать, что всегда может от этого дела отказаться. – Нестеров вдруг усмехнулся, что-то вспомнив. – Ты чего? – подозрительно спросил Ваучер. – Друг у меня историк. Он говорит: потому в России и сделали революцию, что знали – в случае чего переделаем. Так и вышло. – И этот про революцию вспомнил! Тут у человека не революция, а целая гражданская война со всеми, а они про революцию шутки шутят! Смотри, будет у меня нервоз от всего этого, будешь меня лечить! Бесплатно! И Ваучер пошел к Микишину один. 11 Он пошел к Микишину один. Николай Иванович отнесся к его просьбе вдумчиво, прочел бумагу внимательно. Спросил: – А тебе оно зачем? – А это мое дело, Николай Иванович, зачем! Ты, главное, человек с совестью, я тебя вот таким еще помню! – И я тебя помню, дядь Борь, – сказал Микишин с довольно странной усмешкой. – Ты добрый был. Приедешь с деньгами, купишь конфет, зовешь нас, пацанов, и заставляешь за конфетку лаять по-собачьи! – Вот врать-то! – не поверил Ваучер. – Неужели забыл? – Ну, может, я так... В шутку. – Может, в шутку, – согласился Микишин. – Только я этого не знал. Я, помню, не хотел лаять. Но ребенок же, все конфеты едят, а я нет. Ну, думаю, черт с тобой. Думаю: ради игры, вроде того. Ну и полаял немного. Но стеснялся всё-таки. А ты говоришь: плохо лаял, не получишь ничего! И так мне это обидно показалось! Издевательный человек ты был, дядь Борь, если честно. Ваучер, слегка смутившись, оправдался: – Ничего не издевательный, а просто... С юмором был по молодости, это да. И я же тебя не про конфеты прошу писать! Я вообще ни про что не прошу писать, а только подтвердить, что я тут жил. Ну, обидел тебя, было дело, извини, коли так! Но сам факт ты можешь подтвердить? – Это смотря зачем. Есть такие данные, что Анисовке каюк придет. – Ну и что? – А то. Компенсацию могут дать, – рассуждал Микишин. – И за дома, и за участки, и за землю, которая в общем нашем владении. То есть, получается, ты на основании этой бумажки можешь тоже претендовать на свою долю. – Да не нужна она мне! – вскричал Ваучер. – А если бы и нужна, какая там доля? Прямо обеднеешь ты с нее! – Обеднеть не обеднею, а несправедливо. Я тут всю жизнь корячусь, я на этой земле работаю, я ее потом своим удобрил, извини за сравнение, а ты где-то всю жизнь мотался, а теперь вернулся: давайте мне тоже? – Что ты говоришь, Николай? Да я... – Постой, дядь Борь. Я мысль закончу, а ты потом скажешь. Мало, что ты сам здесь своим станешь, ты под это дело племянника своего впихнешь. А мы о нем наслышаны. Он такой жук, что всё под себя подомнет! – Это кто ж тебе такую идею сочинил? – Сами не маленькие, понимаем, при каком социальном строе живем! Только сунь пальчик – всю руку откусят! – Чей пальчик? Ты про что вообще? – не понимал Ваучер. – А про то, – объяснил Микишин, – что, извини, Борис Петрович, подписывать не буду. Выходя со двора Микишина и хлопая калиткой, Ваучер высказался сам перед собой: – Ничего, сволочи. Кто-никто подпишет. Тот же Суриков за бутылку! 12 Суриков за бутылку подписать согласился. Спросил только: – А где емкость-то? – Да сейчас принесу, прямо мигом, – пообещал Ваучер. – Давай, подписывай! – совал он Василию ручку. И Василий хотел уже было подмахнуть, но тут во двор вошла Наталья. – Это чего ты там писать собрался? – спросила она. – Да вот человек... – Человек! Знаю я этого человека! Отец больной был, просил его помочь крышу покрыть, так он с него огромнючие деньги слупил! А потом еще при всех смеялся: дураков рублем учат! Отец от огорчения еще больше заболел! – Я за мастерство брал! – сказал Ваучер. – Во всем селе лучше меня никто крыши не крыл! – А смеяться было зачем? – Наталья вырвала из рук Василия бумагу. – На, забери! И ищи дураков в другом месте! – Ничего! Я и умных найду! И Ваучер, не сдаваясь, пошел искать умных. Один из них, конечно, Стасов. И Стасов рассудил вполне по-умному: – Мне не жалко, Борис Петрович. Но понимаешь, какое дело, мы же в людях живем, в коллективе. А коллектив против. – Это кто тебе сказал? – Да все говорят. Синицына та же... – А! – догадался наконец Ваучер. – Вот откуда ветер дует! – Со всех сторон он дует, Борис Петрович, – уточнил Стасов. – Обижал ты людей, если уж вспомнить. – Тебя я чем обидел? Я тебе, помню, даже в долг давал! – Было дело, давал. С процентами. – Какие проценты, опомнись! – горячился Ваучер. – Бутылку только сказал поставить в виде благодарности, вот и все проценты. – Да не в этом дело. Просто давал ты мне – как нищему. С презрением, можно сказать. Если бы в ту пору не нужда, не взял бы. Пришлось взять. Понимаешь? Отношение у тебя к людям было оскорбительное. Ваучер, отчаявшись, перешел от защиты к нападению: – А скажешь, не за дело? Смотреть на вас было смешно, как вас все вокруг пальца обводят! Горбились тут задаром, а мне завидовали! – Чему завидовать? У меня семья, сын, дочь. Хозяйство, дом. А у тебя что? – У меня тоже дом – не хуже твоего! – Получается, нет у тебя дома! 13 Нет у тебя дома, нет у тебя дома! – звучало в насмерть обиженной душе Ваучера. Не мог он с этим согласиться. То есть, если подумать, наплевать ему на дом, дело не в доме, а в том, что его отказываются принимать за своего! Но и без этого можно обойтись: невелика честь. Делают вид, гады, что его вообще ни в каком виде тут не было, и этой подлости Ваучер им не позволит сделать! Он своего добьется не мытьем, так катаньем! Поэтому он оказался к вечеру в доме Акупации. Вошел, поздоровался, а она как сидела у окна, перебирая вязальными спицами, так и сидит, даже не ответила. – Оглохла, что ли? Привет, говорю! – Не надо мне твоих приветов. Ваучер не позволил себе разозлиться, сказал с натужной шутливостью: – Ершистая какая. Раньше такая не была. Я что подумал... И он достал листок. Но тут же спрятал, заслышав шаги. Вошла Синицына. Не глянув на Ваучера, сказала Акупации: – Я чего вспомнила, Тань, я же свой сепаратор Наталье Суриковой отдала, мне-то не надо, а сын купил мне зачем-то. Я у нее взять для тебя могу, если на время. – Я уже сама взяла. – Да? Это у кого же? – У кого надо. У Шуры Куриной взяла. – Зачем врать, Таня? У нее же нету его! – Прямо всё ты знаешь! Не было, а появился! В магазин дешевые завезли, она себе и взяла! Сама у себя купила. Исчерпав эту тему, Акупация обратилась к Ваучеру: – Ты чего стоишь, Борь? Садись. Чайку попьем сейчас. Синицына тут же оценила: – Ага. Так, значит, у вас? – Да не как у тебя, – похвасталась Акупация. – А у меня-то как? – А никак! – Ну, пей чай тогда, Борис, – напутствовала Синицына Ваучера. – Она тебя напоит. Оно и правда, кому ты еще нужен? Бумажку твою кто тебе подписал? Никто? А? Акупация возразила: – Не знаешь, не говори! И я подписала уже, и другие подпишут. Которые нормальные люди. Правда, Борь? – Совершенно верно! – подтвердил Ваучер с большим достоинством. – Посмотрим! А тебе, Татьяна, скажу: одно ты умеешь – последки подбирать! Тут я с тобой не поспорю! Ладно, прощайте, бесстыдники! Акупация, не успевшая ей ответить, только руками всплеснула, удивляясь: – А бесстыдники-то за что? Вот чумная, правда, Борь? Ваучер, сильно помрачневший, достал листок. – Ты в самом деле... Подпиши. – Да пожалуйста. Где у меня ручка-то... Акупация долго искала ручку, нашла, оказалось – не пишет. Стала искать другую. Еле-еле отыскала, взяла листок, приготовилась, но Ваучер сказал: – Только ты не сначала, а оставь место. Ну, вот тут где-нибудь. В середке. Акупация замерла с ручкой. И вдруг бросила ее и принялась опять за вязанье. – Ты чего? – Ничего. Пусть тебе Синицына подписывает. – Ну бабы! – с досадой закричал Ваучер. – Вот за это я вас всегда терпеть не мог! Мужик, он что скажет, то и сделает! А с вами вечно морока! – Это правда. Утром любит, днем поцелует, вечером к черту пошлет. А ты бы не водился с бабами, Боря. – Отводился свое, слава богу! – О как. Нашел, дурак, чем хвалиться. – Тьфу! И, высказав этот свой последний аргумент, Ваучер ушел ни с чем. 14 Он ушел ни с чем и вернулся домой. Вспомнил, что ничего не ел, сварил себе пару картошек, покрошил их в тарелку, порезал туда половинку луковицы, полил постным маслом и стал есть с черным хлебом, запивая молоком, – к этой нехитрой еде он привык за много лет одинокой жизни и любил ее. Пока ел, оглядывал дом. Подумал: всё кажется важно и нужно, пока живешь, а после твоей смерти все пойдет на выброс. Никто не возьмет ни старого шкафа, ни кровати этой с одной деревянной спинкой и металлическими ножками, ни тумбочки из-под телевизора, ни самого телевизора, который показывает один канал, да и то лишь в хорошую погоду. А из вещей и подавно ничто никому не понадобится. Может, книги, уместившиеся на двух полках? Но книги куплены когда-то в райцентре или местном сельпо – точно такие же, какие есть у каждого анисовского жителя. То есть, получается, как сказано в одной из самых умных книг, что он читал: голым пришел в мир – голым уйдешь. Ладно, пусть голый, но пришел же! Зачем же они врут, будто и не приходил? Обидно! Тут Ваучер посмотрел на фотографии под стеклом в одной большой раме. Встал, подошел. Родственники, ближние и дальние. А некоторых он даже и не помнит, кто такие. А вот он сам, молодой, карточка маленькая, на документ, наверно. Ваучер полез в шкаф, достал красную папку с тисненой надписью «Отличнику производства», в которой толстой кипой уложены были фотографии, начал перебирать их. Он знал, что искал: изображение самого себя в группе односельчан на фоне чего-нибудь анисовского. Сунуть им эти фотографии – не отопрутся! Но, как ни странно, ни одной такой не нашлось. Отдельно – сколько угодно. С братом, с другими родственниками, в составе коллективов, где он трудился вне Анисовки, тоже много, а с анисовцами, хотя бы с двумя-тремя, – ни одной. Да и откуда взяться? С какой такой радости односельчане сойдутся вместе для общего запечатления? Это возможно по случаю: на чьей-то свадьбе, к примеру, но свадебная фотография нашлась только одна (Савичев женился и позвал фотографа), он там в самом дальнем углу и в таком виде, что на себя не похож. Запихав обратно фотографии, Ваучер посидел, подумал и отправился к Нестерову. 15 Ваучер отправился к Нестерову, а Синицына в это же самое время пришла к Акупации. С порога сказала добрым голосом: – Ты только не сердись, я не ругаться пришла. – А я и не сержусь, чего мне... – Вот именно. Он ведь, Ваучер, он приехал и уехал, как всегда. А мы останемся... Ты правда, что ли, подписала ему бумажку? – А что? – осторожно спросила Акупация. – Ты ее внимательно читала? – Ну, как... А в чем дело-то? – А в том, что откуда ты знаешь, что он задумал? Его, я слышала, прав гражданства всяких лишили в Анисовке, потому что он тут толком не жил, а все мотался. Вот он и хочет пролезть обратно. Подпишешь – и будешь отвечать. Да еще штраф возьмут за ложное свидетельство. Или начнут тебе всякие вопросы задавать. Сама понимаешь, какие. Где с ним видалась, по какому случаю. – Так я и рассказала! – На суде расскажешь! А не то штраф тысяч десять! – сказала Синицына с убеждением, на которое всегда была способна. – Так я и дала! – разгневалась Акупация. – Штраф, ага. А хоронить меня на какие деньги будут? В ямку бросят и дустом присыпят, что ли? У меня как раз только и есть, что на похороны. Ох, ведь чуяла я, дура старая, что-то он темнит! Он ведь, если когда подъезжает, значит, ему что-то надо! – А какой мужик подъедет, если ему ничего не надо? – напомнила ей Синицына. – Раньше одно, сейчас другое, а всё равно человек он корыстный, прямо скажем, бессовестный. Так что поспешила ты. – Да не подписывала я ничего! – призналась Акупация. – В самом деле? И правильно. И так и надо. Ладно, пошла я. Акупация предложила от благодарности: – Чайку, может. С травками? – Спасибо, потом. Поздно уже, – вежливо отказалась Зоя Павловна. И пошла к своему дому. Но, едва скрылась из возможной видимости от дома Акупации, свернула и пошла к Ваучеру. Ваучера, несмотря на позднее время, дома не оказалось. 16 Ваучера дома не оказалось, потому что он был у Нестерова. Он не то чтобы жаловался, он обрисовывал факты. – Уеду, и шут с ним, с домом. С этими сволочами жить – сам сволочью станешь. И никаких нервов не хватит. У меня и так аж левая щека онемела вся. Нервоз. – Невроз, – поправил Нестеров. – А? – Невроз, если правильно. – Я и говорю, – не уловил разницы Ваучер. – И ведь из-за пустяков! Ну не хотят они подтверждать – и что? Да начхать мне на них! Дом на слом продам, а гражданства ихого мне даром не надо! Было бы из-за чего огорчаться! А всё равно я уже завелся, понимаешь? Внутри всё дрожит, нехорошо мне. Вон племянник молодец, легкий характер! И снимали его с работы, и под суд отдавали, а он домой придет, стакан-другой засодит и говорит: надо, говорит, относиться ко всему философски! И правильно ведь, да? – Конечно, – подтвердил Нестеров. – Из-за пустяков огорчаться не надо. – То-то и оно-то! А я не могу. Характер такой – переживательный. Прямо какой-то психоз, справиться не могу. Это по твоей части, между прочим. – В общем-то да. – Тогда прими меры. Только не таблетки, я таблеток не люблю, от них, кроме язвы, никакой пользы нет. Ты мне внуши, что ли. – Что внушить? – Ну, чтобы я не огорчался никогда. Я на эти самые огорчения всю жизнь испортил. Причем я с внешней стороны могу быть спокойный, а внутри сплошной психоз. Заработал – психую, что не выпил. Выпью – психую, что деньги пропил. Или с женщинами. Не моя – психую, что не моя. А станет моя, еще больше психую, потому что понятно почему: без баб жить нельзя, а с бабами вообще невозможно. Понимаешь? Нестеров печально усмехнулся – без иронии, между прочим, вполне сочувствуя: – Еще как понимаю! – Вот ты и сделай как-нибудь, чтобы я не огорчался. Чтобы мне всё равно было. Обидит кто, а мне всё равно! Болит что-нибудь, а мне всё равно! – А если вы вдруг кого обидите? – Да в жизни я никого не обижал! Если только случайно... Но это другой разговор, когда ты сам кого обижаешь, ты же не огорчаешься. Тебе-то что, он обиделся, а не ты. – Наверно. Хотя вообще-то говорят, когда кого-то обидишь, тоже нужно огорчаться, – вслух размышлял Нестеров. – Да? – Ваучер подумал. – Нет, я понимаю, совесть и всякое такое разное. Ладно, давай и от этого заодно. От всего сразу. Чтобы хоть мне кол на голове теши – а я не огорчаюсь! Вот будет жизнь! Помирать, и то не страшно. Врач мне скажет: у тебя неизлечимая болезнь. А я ему: ух ты, напугал! И с улыбочкой пошел сам себе могилку рыть. – Заманчиво... Но не получится, Борис Петрович. Если бы я это умел, я бы сам себе первому внушил... А может, и не внушил бы. – Это почему? – Ну, как... Вообще-то огорчения – это живая реакция организма. Значит, что-то не так, что-то надо исправить. Ну, как сердце болит. Боль – это сигнал. Курить бросить, к врачу сходить, спортом заняться. – А огорчения всякие – чего сигнал? – Что-то не в порядке. В мире. В вас, может быть. Ваучер согласился, но не полностью: – Во мне-то как раз всё в порядке, это в мире бардак! Я же не из-за себя как раз огорчаюсь, а из-за дурости, которая вокруг! Сам-то я нормальный! Значит, нельзя ничего сделать? – Нельзя. – То есть всю жизнь психовать? – Так человек устроен. – Хреново он устроен, скажу я тебе! – обвинил Ваучер так, будто лично Нестеров в этом виноват. – Да. Не идеально, – признал Нестеров так, будто признал свою личную вину в этом. И Ваучер, окончательно расстроенный, отправился домой. 17 Ваучер отправился домой. По пути вздыхал, бормотал что-то. У дома остановился, вглядываясь: – Кто там? – Я, – выступила из темноты Синицына. – Тебе чего? – Тут, что ли, разговаривать будем? Не молоденькие – ночью на улице торчать. – Не о чем мне с вами разговаривать! – сказал Ваучер, заходя в дом. Синицына пошла следом. Встала в двери, наблюдала, как Ваучер, несмотря на поздний час, начал собирать вещи. – Куда это ты на ночь глядя? – Домой. К племяннику. Он звонил только что: чего, говорит, не едешь? Обещал машину с шофером прислать. – Куда это он тебе звонил? Ваучер достал мобильный телефон старинной модели и показал: – А вот куда! Насильно мне вручил, говорит: вдруг тебе худо будет, а я не знаю. Я, говорит, себе тогда не прощу. Любит меня, прямо скажем. – Это хорошо. Мне дети тоже дали эту игрушку, каждый день звонят. А плотят за него сами. И тоже показала телефон, поновей, чем у Ваучера. – А я, думаешь, сам плачу? Один раз заплатил, он аж до ругачки обиделся. За кого, говорит, ты меня принимаешь, я что, говорит, не могу родному дяде телефон оплатить? Помолчав, Синицына спросила: – Бумагу-то подписал у кого? – Зачем? Не надо мне никакой бумаги! – Дело твое. А то я подпишу, если хочешь. – Не надо, сказал же! Ваучер, устав от слишком поспешных сборов, сел. Отдышался. – Я, может, еще не уеду. А что? Останусь тут, буду жить, буду вам каждый день глаза мозолить! Да еще фотоаппарат куплю и сымать себя буду каждый день, чтобы никто не отперся! Попробуйте тогда... Посмотрим... Тоже мне! Так он рассуждал, и тут явилась Акупация. Подслеповато щурясь после ночной улицы, ощупывая косяк, она вошла, не заметив Синицыну, которая стояла в сторонке. – Свет у тебя, как в бане, не вижу ничего. Чего сам с собой шумишь? Синицына не без ехидства спросила: – Неужели прямо от твоего дома слышно? – И ты здесь? А я, душа простая, всё думаю и думаю: чего ты обо мне так заботишься? Правильно догадалась: если ты говоришь, что не надо, значит – надо. Давай, Боря, свою бумажку. Подпишу, где скажешь. – Без тебя подписальщики есть! – сказала Синицына. – А ты главней всех? Я тебя знаю, Зоя, характер у тебя – хуже, чем вот у него! – Сама-то ты! Я-то хоть замуж вышла, а ты так всю жизнь в девках и пробегала! – Это почему же в девках? Ты чего-то прямо уж очень на себя берешь! – И беру – потому что местная, коренная! А ты пришлая! – Да уж! Я оттуда пришлая, где таких, как ты, и за людей не считают! – Кто бы говорил! Приблудная! – Я приблудная? И пожилые женщины затеяли такую ругань, такой спор, такую, как говорят в Анисовке, драку-собаку, только на словах, будто им было не столько, сколько было, то есть довольно много, а лет, скажем, приблизительно на сорок меньше, словно этих сорока лет и не было, а то, что случилось между ними и о чем мы можем лишь догадываться, произошло буквально вчера. Ваучер изумленно смотрел и слушал, время от времени оторопело негромко восклицая: – Бабы! Бабы, уймитесь. Вы чего? Но они не унимались, тогда он встал между ними и гаркнул во всю мощь: – Тихо, бабы! Молчать, я сказал! Они умолкли – как обрезало. Очень уж мужчинский, свирепый и решительный был вид у Ваучера, а опыт жизни научил их: когда мужчина всерьез свирепеет, лучше помалкивать. Достигнув результата, Ваучер добавил для закрепления: – Попрошу не орать и между собой не лаяться в моем доме! Ясно? Что ответили старухи, о чем потом говорили между собой и Ваучером, это неважно. Важно, что через полчаса, совсем уже поздней ночью, они сидели за столом и прихлебывали чай. – С травками лучше, – сказала Акупация. – Я принесла тут... – она достала сверток с сушеной травой. – Это заваривать надо, – усомнилась Синицына. – И заварим! – бодро воскликнул Ваучер. – Не поздно – по второму разу чай пить? – А чего поздно-то? Нам торопиться некуда. У нас вся оставшаяся жизнь впереди! Глава 10 Последний сеанс 1 Для геодезистов Михалыча и Гены настал торжественный день: они закончили съемку местности. Нанеся на карту последние штрихи, условные значки и цифры, Михалыч достал бутылку, закуску, расстелил газету, аккуратно всё на ней разместил. – А почему не дома? – спросил неопытный Гена, для которого это был первый полевой сезон. – Последний день положено в поле отмечать. Ну, с удачным завершением работ! Чуть наклоняя стакан, Михалыч плеснул водку на четыре стороны и пояснил: – Обычай такой. Земля же нас кормит. Когда я проектировал Нурекскую ГЭС, мы шампанским землю уливали! Гена, человек современный, не разделил этого пафоса. Наоборот, съехидничал: – Ага. И чья теперь эта ГЭС? Нуреков? – А неважно. Важно – стоит, работает. Для людей. А нуреки они или чуреки, какая разница? За землю-кормилицу! Они выпили, закусили, Михалыч посмотрел вдаль и удивился: – Похоже, Аблизяров едет, его машина. Чего это он? Завтра утром должен был приехать... Боится, наверно, что мы тут слишком наотмечаем. И зря. Хорошая работа должна быть хорошо отпразднована. После той же Нурекской ГЭС я, помню, полторы недели в себя прийти не мог. А однажды просыпаюсь: темно, камень какой-то вокруг, сыро. Туда, сюда – всюду стены. Я думаю: всё, засыпало в выработке навсегда! Даже заплакал. И тут открывает жена... – Какая жена? Она с тобой в Нуреке была? – Да нет! Оказывается, я не помнил, как вернулся домой! И заснул в туалете, а лампочка перегорела. Ну, а она открывает, а я плачу. Она говорит: ты чего? А я говорю: от радости, что к тебе вернулся! А она говорит: да ты уж неделю как вернулся! Пока Михалыч рассказывал эту занимательную историю, начальник Аблизяров, сухой, энергичный сорокалетний мужчина, подъехал на своей машине, на «Ниве», к которой он, любя делать из обычного необычное, приделал спереди хромированный «кенгурин», сзади приставил антикрыло, тоже хромированное, сбоку подножки, как на мощном и большом джипе, тоже, естественно, хромированные, блестящие. Поэтому Михалыч и узнал ее издали. Аблизяров был необычайно раздражен и взвинчен. Вышел, хлопнув дверцей, и тут же поделился огорчением с работниками: – Путаники, черт бы их побрал! Это надо же: столько времени впустую потратили! – А что случилось? – спросил Гена. – А то! Не то! Не то снимали! Не ту местность! – Ты не шути, Аблизярыч, – не поверил матерый Михалыч, знающий, насколько геодезисты – люди, часто ограниченные в возможностях общения, – умеют выжимать из этих возможностей максимум, в частности, любят шутки и розыгрыши. – Это как? Ты сам нам командировку выписывал. Анисовка, Полынский район! – Анисовка, да. Но район Полянский! И область другая! – Это что же, нам не заплатят, что ли? – встревожился Гена. – А куда они денутся? – успокоил Аблизяров. – Ошибка их, а не наша! Из Москвы передали в наше региональное управление, а уж они напутали или в Москве – не наше дело! – Он подсел к газетке, Михалыч налил ему. – Тем более командировочные вы уже получили, суточные и всё такое. Заплатят и остальное, не бойтесь. – А тут, значит, мост не будет строиться? – Похоже, нет. – Аблизяров плеснул водку на четыре стороны, Гена с уважением смотрел на исполнение ритуала. – За землю-кормилицу! Она у нас большая, мерить всегда есть что! Михалыч, закусывая, сказал: – То-то я думал: зачем здесь железнодорожный мост, если железной дороги нет? 2 – Зачем здесь железнодорожный мост, если железной дороги нет? Такой вопрос задал Лев Ильич брату и Юлюкину, войдя в администрацию. И тут же задал второй: – Кто вообще сказал, что тут собираются мост строить? – Все говорят, – ответил Андрей Ильич. – А с чего взяли? Все говорят! Юлюкин напомнил: – Ваучер это известие привез. Ему племянник сказал. Большой начальник. Опять же обычную дорогу-то ведут... Опять же геодезисты... – Обычную-то дорогу ведут! – закричал Лев Ильич. – Да она-то ни при чем! А геодезисты мне как раз и сказали, что никакого моста не будет! Да еще посмеялись надо мной: какой, говорят, вам мост, если у вас тут железной дороги нет? Андрей Ильич кивнул: – Я тоже об этом думал... Но я решил, что это от Мазуново к Полынску ветку протянут. Это же разные линии. – А зачем, если эти самые линии через пятнадцать километров сходятся? Что такого в этом Полынске и в этом Мазуново, если их соединять надо? Новость была ошеломляющей. – Да... А народ чуть не разбежался по этой причине, – сказал Юлюкин. Андрей Ильич пытался восстановить ход событий. – Нет, я же спрашивал... В областной администрации даже. Они сказали: это железнодорожники решили, а они у нас государство в государстве, где хотят, там строят. Юлюкин попробовал рассуждать логически: – Насколько я понял, железнодорожники сами не знали, что собираются тут что-то строить. Обычное дело: дали в Москву заказ на съемку, там напутали – сняли, да не то. Принесли карты железнодорожникам, тут-то они и увидели, что другая местность. – Но мы-то получаемся какие дураки! Сказал нам кто-то про мост, а мы сразу и поверили! – не мог успокоиться Лев Ильич. Андрей Ильич поспешил увидеть в этом приятное: – Надо людей обрадовать. Лев Ильич не разделил его настроя: – Это еще неизвестно, обрадуются они или нет. Некоторые вовсю готовятся уехать. А Ступины уже уехали, Квашина уехала, Клавдия уехала... – И Савичевы, и Суриковы собираются, – перечислил Юлюкин. – И Куропатовы. Ведут с Нестеровым переговоры, чтобы дома и участки продать. – Вот именно! – попенял Лев Ильич брату. – Ну, железнодорожники ладно, они где-то там, а Нестеров тут, под боком! И его толком ни разу не спросили, а зачем ему дома, собственно? Юлюкин и в этом оказался сведущ: – Известно, зачем. Прохоров его попросил. Для спекуляции. Ввиду моста полноценное сельское хозяйство вести тут нельзя будет, а дачи построить или коттеджи – самое то. Вот он и придумал: купить дешево, продать дорого. Может, он тут второе Поле Чудес построить задумал. С какими-нибудь компаньонами. – И мы на это спокойно смотрели? – вопросил Лев Ильич. Андрей Ильич защитился: – Мы не смотрели, а... Я с ним говорил. И с Прохоровым собирался. А главное, как ты людям запретишь, если они сами хотят? – Пусть сворачивает свою деятельность и уезжает к чертовой матери! – распорядился Лев Ильич по праву старшинства и характера. – Но напоследок сеанс обязан провести! Сегодня же вечером! И, чтобы не отказывался, объявление прямо сейчас повесить! Сразу же после кино его пустим. Ты его предупреди, Андрей Ильич! – Почему я-то? – Ты у нас власть, ты администрация! Андрей Ильич с неохотой согласился и с неохотой пошел к Нестерову. 3 Он с неохотой пошел к Нестерову и застал его за необычным делом: прополкой огорода. – Сельским хозяйством заинтересовались? – Зарастает всё, неудобно. Бывшая хозяйка и помидоры высадила, и огурцы, и лук... Много всего. Люба Кублакова мне рассказала, как и что делать. Вот, пробую... – То есть совсем здесь освоились? – Ну, до совсем далеко... – Именно, что далеко, – зацепился за слово Андрей Ильич. – Как еще люди к вам отнесутся, когда узнают, что моста никакого не будет, а вы под это дело дома скупаете! Нестеров не шутя удивился: – Как не будет? – А так и не будет! – Планы изменились? – Никогда их и не было! Напутали, геодезистов не туда послали. Да Ваучер набрехал с чужого голоса. И вы тут как тут. И вам больше всего поверили, как интеллигентному человеку! – укорил Андрей Ильич. – Я вот, между прочим, всегда думал, что нашему народу без интеллигенции не выжить. Земля в России плохая, климат дрянь, люди выпить любят от безнадежности. Кто успеха у нас добивается? – философствовал Андрей Ильич, словно забыв, зачем пришел. – Производитель? Да ни за что? Кто ворует и кто торгует. И кто нефть с газом качают из общей земли. Но нефть с газом кончатся, а мозги останутся. Мозги – единственное наше настоящее богатство, вот что я понял. То есть интеллигенция опять же. Почему? Потому что человек любит всё делать за деньги или еще за что-нибудь, а думает он – даром. Понимаете меня? Не всегда, конечно, но часто. Вот я и надеялся: придумает интеллигенция что-нибудь не для своей выгоды, а для общей пользы. А что у вас получилось? Андрей Ильич не заметил, что вину всей интеллигенции свалил на Нестерова. Нестеров, впрочем, тоже этого не заметил, его волновал конкретный вопрос. – Я тоже ничего не знал, мне тоже сказали. Прохоров, в частности. Услышав фамилию ненавистного Прохорова, Андрей Ильич начал заводиться по-настоящему: – Вот именно, Прохоров. Я еще в прошлый раз спросить хотел, с чего у вас с ним такая дружба? – Никакой дружбы. Я его лечу, я оказался здесь и... И он попросил помочь. – Вот и помогли! Хорошо, народ, как почуял, не продал вам ничего! Одна Клавдия пострадала! – Почему пострадала? Я за деньги дом взял, не даром. – Какие деньги? Если бы не этот мост выдуманный, она бы, может, в три раза дороже продала! Или вообще бы не уехала! Искалечили женщине судьбу, я это так расцениваю! Короче, Александр Юрьевич, извините за откровенность, будем прощаться. Если с кем уже договорились или, не дай бог, аванс выдали, сворачивайте всё обратно. И спасибо за психологическую поддержку! За помощь, так сказать, интеллигенции селу! Кстати, будьте любезны, у вас сегодня сеанс после кино. Объявление уже повесили. – Я не уверен, что могу... – А это уже нас не касается! Можете не можете – надо! Проведете сеанс, и хоть прямо сразу домой. Извините, не держим! И Андрей Ильич удалился. С одной стороны, он был доволен, что выдержал марку, поступил, как строгий руководитель, обязанный заботиться о подчиненных людях и смело идти на конфликты с теми, кто пытается этим людям навредить. С другой – имея характер мягкий и добрый, он не мог не переживать, что испортил отношения с Нестеровым, который был ему, в общем-то, симпатичен. А Нестеров немедленно позвонил Прохорову. Он почему-то думал, что Прохоров знал про мост и учитывал ложные слухи, когда выстраивал свою махинацию: напуганные анисовцы продадут по дешевке дома, а потом обнаружится – никто на их земли не собирался посягать. Зато прекрасное место над рекой вблизи от новой дороги может стать вторым Полем Чудес, участки подскочат в цене, Прохоров славно нагреет руки. Но тот был совершенно искренне удивлен. Нестеров разбирается в интонациях: так натурально врать невозможно. Тем не менее он твердо сказал: – В любом случае, Вячеслав Иванович, я этим больше заниматься не буду! Прохоров попросил не горячиться, подождать его приезда. Анисовка же была вся взволнована новостью. В каждом доме она отозвалась по-своему. 4 В каждом доме новость отозвалась по-своему: Наталья Сурикова, например, не обрадовалась, а огорчилась. Самому Василию было не до этого, он смотрел утренний повтор вечернего футбольного матча, который пропустил из-за работы. – Валяешься? – спросила Наталья, придя из магазина. – Не валяюсь, а лежу. – Это же вчера играли вроде? – увидела Наталья в телевизоре что-то знакомое. Она не увлекалась футболом, просто вчера телевизор молотил, как обычно, она невольно запомнила: эти в красных футболках, а те в полосатых. – Играли, а меня-то дома не было. Только счет не говори! – предупредил Суриков. – И не мешай. Но Наталья не была настроена оберегать равнодушный покой мужа. – Слышал, не будет никакого моста, оказывается? Никто нас не тронет. – Ну и радоваться надо. Будем жить, как жили. – Да то-то и оно. Я надеялась: переедем в город, дети в нормальную школу пойдут, ты в хороший коллектив устроишься, на виду будешь. Пить, может, меньше бы стал: всё-таки чужие люди. Это здесь при своих тебе не стыдно. – Куда ты прешь, левый край пустой! Дубина! Налево дай, говорю тебе! – закричал Суриков. Наталья отомстила за такое невнимание к ее словам, сказав: – Всё равно не забьют. Два – ноль, мы проиграли! Суриков тут же выключил телевизор. – Ну и вредная ты женщина! Как я с тобой живу вообще? – А я с тобой как живу? – Не нравится? – Нравится! Еще бы! Красота: ты три дня работаешь, неделю пьешь. И вообще, Василий, устала я. Денег вечно не хватает, ты вечно то пропадаешь, то пьешь, живу при муже как вдова какая-нибудь! Василия это слово просто ошарашило. – Что?! Ты меня похоронила уже? – Сам помрешь, если будешь так жить! – Нет, ты погоди! Ты, значит, мечтаешь, чтобы я загнулся? – Не дури, я этого не сказала! – Как раз это ты сказала! Ладно. Извините за беспокойство. Больше не будем! Василий, жестоко обиженный, пошел из дома. Наталья пожалела о своей резкости, крикнула: – Василий! Стой! Ты куда? – и тут же опять разозлилась: – Да пропади ты пропадом! – Пропаду, не беспокойся! – пообещал Суриков. И пошел куда глаза глядят. 5 Он пошел куда глаза глядят. А глаза в данный момент оказались глядящими в сторону дома Куропатова. Куропатов тоже смотрел телевизор. – Привет, – хмуро сказал Суриков. – И ты не смотрел? – Да вчера весь день и всю ночь трубы на винзаводе чинил, авария была. Отгул дали. Только счет не говори. – Смотри, пожалуйста, мне-то что! Конечно, дороже футбола нам ничего нет! А люди – ерунда, на них и внимания обращать не стоит! – Ты чего это? – не понял Куропатов. – А того! – объяснил Суриков и вышел. Но тут же всунулся в дверь и сообщил: – Два – ноль, мы проиграли! Досадив таким образом приятелю, Суриков пошел дальше. К Мурзину. Тот, отдыхая в саду привычным образом, за бутылкой вина, был в курсе событий: – Футбол смотрел? Два – ноль продули, позорище! – Знаю! – Суриков сел и, не дожидаясь, когда предложат, налил себе полный стакан и выпил. – Не огорчайся, – сказал Мурзин. – Да я не из-за этого. Обидно, понимаешь? Я всё делаю, что могу! Я работаю как проклятый! Я сплю по пять часов в сутки! И она мне за это прямым текстом говорит: чтоб ты сдох! – Жена? – догадался Мурзин. – А кто еще? Только от родной жены таких гадостей и дождешься! Прямым текстом: считаю, говорит, себя вдовой! – Неосторожно, – оценил Мурзин. – Помнишь Стопарёва из Ивановки? Ехал домой, весна была, разлив. На плотине перевернулся с машиной, она утонула, он выплыл. Ну, само собой, выпил на радостях. А жена вместо того чтобы тоже порадоваться, муж ведь живой остался, ляпнула: жаль, говорит, ты там не утоп, пьяница! Стопарёв пошел обратно – и утопился. – Я слышал, хотел машину достать. – Как бы он ее достал? Утопился, говорю тебе! Или Фокеев Михаил из Распятовки. Тоже с женой поспорили, он ей: не дашь опохмелиться – повешусь. А она ему: ну и вешайся. Он пошел и повесился! Вот так на людей слова действуют. А женщины об этом не думают никогда! Обзываются вечно. Вообще неравенство у нас между мужчинами и женщинами, я заметил. Женщина тебя обхамит, а считается – правду говорит. А ты ей правду скажешь, ну, например, что слишком толстая или нос кривой, как есть на самом деле, а она тебе: хамишь! Согласен? – Полностью! Мурзин прикинул количество вина в литровой бутылке и пошел в дом, вспомнив, что у него тоже есть жена, она сейчас может прийти, обхамить и не дать продолжить отдых. Поэтому решил запастись заранее. А Суриков тяжело задумался. Рассеянно озираясь, он увидел в кустах кошки Мурзина. И какая-то мысль пришла ему в голову. Он взял кошки, взял недопитую бутылку вина и пошел со двора. По пути сорвал бельевую веревку. И отправился в лес. 6 Он отправился в лес и отыскал там высокую осину, ветки которой начинались метров с трех от земли, нацепил кошки и полез вверх, следя за тем, чтобы из кармана не выпала бутылка. Забрался высоко. Тут ветки росли рядом – можно с удобством устроиться полулежа. Расположился, достал бутылку, отпил. Сказал сам себе: – Жаль, закуски не взял... – Еще отпил. Сказал воображаемой жене: – Вот так вот, Наташа. Будешь искать: где Василий? Нет Василия. А Василий висит себе спокойно... Допью вот, и прощайте все. Суриков начал напевать песню, которую он когда-то слышал от отца. Мотива не запомнил, да мотив и не важен, важны слова: Прости, прощай, родимая сторонка. Уеду я в далекие края. Там снег идет и почта не доходит. И там, в снегах, усну навеки я! Допев, еще выпил. Посмотрел вокруг. И увидел, что кругом густой лес. – Место неудачное. Искать будут три дня. Пусть уж сразу увидят. Мне не жалко. Приняв это решение, он слез и отправился искать новое место. И вскоре нашел: дерево высокое, тополь, видно и село, и дорогу. У тополя ветви и листва гуще, чем у осины, Суриков соорудил себе что-то вроде гнезда. И стал неторопливо завязывать на веревке петлю. Поглядывая на дорогу, увидел машину: большую, иностранную, но не новую. Суриков как истинный автомобилист сразу ее узнал: – Прохоров, похоже, едет. Зачем, интересно?.. А кому интересно? Только не мне. Мне всё равно. Еще несколько минут – и... Покурить напоследок... Суриков полез в карман и страшно огорчился: в спешке он оставил на столе у Мурзина сигареты. – Тьфу ты, обидно. Ладно, недолго терпеть осталось. Аккуратно смастерив петлю, Василий начал привязывать веревку к ветке. А Прохоров в это время въехал в село и увидел Володьку Стасова в черной форме охранника. Удивился, остановил машину: – Привет, Володя! Чего это так вырядился? – В Полынске работаю, в охранной фирме. Приехал вещи кое-какие взять. – Володька осмотрел себя. – А что, не нравится? – Тебе идет, – похвалил Прохоров. – Женился на продавщице? – Дело времени, – уверенно ответил Володька. – Перебираться тебе надо. И вообще всей вашей семье. – А как? В Полынске дома в два раза дороже. А то и в три. – А я помогу, куплю ваш дом. Хорошую цену дам по дружбе. Я твоего отца очень уважаю. Передай ему, ладно? – Передам. Володьке очень понравилось это предложение, он заторопился домой. 7 Володька заторопился домой, а Прохоров поехал к Нестерову. Вышел из машины бодро, заговорил с Нестеровым оптимистично, невзирая на проблемность ситуации (Нестеров сам его учил подобному поведению в ходе психологических тренингов). – Здравствуйте, Александр Юрьевич! Ну что? Недоразумение вышло? – Вы в самом деле не знали? – Конечно, не знал! Никто не знал, полная дурость в областном масштабе! – И что делать? Я уже с людьми договариваться начал. – Аванс дали кому-нибудь? – Нет. – Это плохо. Но не страшно. Будет мост, не будет моста, люди всё равно настроились уехать, так ведь? – То есть вам всё равно выгодно покупать дома? Прохоров рассмеялся: – Дома меня не интересуют, меня интересуют участки, на которых они стоят. Конечно, выгодно. Я хотел за три копейки купить, а теперь за пять, дороже, ладно, но продам-то за десять! Не копеек, конечно. Вон – построили за оврагом Поле Чудес, престижный загородный поселок, все туда хотят, а места уже нет. А я – пожалуйста, стройтесь, вот вам рядом место еще лучше! Нестеров, желая досконально разобраться в положении вещей (и мысленно упрекая себя в том, что не разобрался раньше), продолжал задавать вопросы: – А если люди сами захотят продать свои участки, напрямую? – Не продадут. Это уметь надо, а они не умеют! Я не понимаю, Александр Юрьевич, вы раньше согласны были, а теперь что? – Я раньше как-то не вник... Я помню, я вам должен. Но я вам долг как-нибудь по-другому отдам. – Администрация вас, что ли, напугала? – безошибочно выяснял Прохоров. – Плюйте вы на них, в селе начальство никто никогда не уважал, что люди сами захотят, то и сделают! – Начальство ни при чем. Просто... Неудобно как-то... И вообще, я завтра уезжаю. Или даже сегодня вечером. Сказав это, Нестеров понял, что так и собирался сделать. Но благодаря его умению держать тон выглядело это как твердое решение. Поэтому Прохоров даже не попытался уговаривать. – Дело ваше. С кем переговоры начали? – С Суриковыми, Савичевыми. Куропатовы тоже хотели вроде. – Куропатовы? – заинтересовался Прохоров. – Это хорошо! Ладно. Увидите, как с ними действовать надо. За день обработаю их так, как вы за год не сумели бы! – Не могу пожелать вам успеха, – с сожалением сказал Нестеров. Прохоров усмехнулся: – Тонкий вы человек, Александр Юрьевич, не всегда вас понимаю! Хотя понимаю вообще-то. Вы ведь и раньше считали, что дело темное, да? Но согласились. Уговорили себя. За это люблю интеллигентов: умеют себя уговаривать. Вроде того: десятку украсть, когда с голодухи особенно, оно ничего, а сотню уже стыдно. – Я ничего не крал. – Да вы понимаете, о чем я. Но говорю исключительно по дружбе, Александр Юрьевич. Я с вами ссориться не хочу, нам еще лечение продолжать. Опять бессонница у меня... И Прохоров, оставив Нестерова в очень неприятном состоянии духа, сел в машину и поехал по селу, внимательно оглядывая дома. В частности, осмотрел дом Стасовых. 8 Дом Стасовых просторен, уютен и светел, Володька, обедая, поглядывает по сторонам, удивляясь, что за короткое время успел соскучиться по родным стенам. Однако через минуту это удивление прошло, а еще через минуту сменилось убеждением, что прожить тут всю жизнь – со скуки помрешь, несмотря на уют. Стасов сидел в углу на низкой табуретке, починяя рыболовную снасть, а мать без устали подавала сыну, жалея его: – Похудел ты, Володя! – Тебя послушать, я с детства худею. Как еще совсем не исхудал! Вы лучше по делу послушайте. Независимо от моста перспектив тут никаких. Давайте дом продадим, в Полынск переедем, а? Прохоров обещал хорошую цену дать. – И не жалко? – спросил Стасов. – А чего тут жалеть? Надо про цену как следует подумать, чтобы не продешевить! Стасов подумал, отложил сеть и встал: – Ну, пойдем, попробуем оценить. – Дал бы поесть ребенку! – урезонила его Стасова. – Вырос твой ребенок! Не заметила? И отец повел сына по двору. – Ну, давай оценивать! Это, сынок, значит, гараж-пристройка. Я его двадцать лет назад поставил, ты мне еще камни помогал под фундамент колоть. Схватил кувалду, сам ростом с нее, а тужишься, стараешься... Во сколько оценим, а? – При чем тут это-то? Ты послушай... – Пока слушать будешь ты! Идем дальше! Вот качели, им еще больше. Ты попросил, я сделал. Нина потом на них качалась. А ты один раз упал, головой стукнулся сильно, я думал, сотрясение, а врача тогда не было, а машина сломанная, а совхозные машины все в работе были, в разъезде, так я тебя на руках в райцентр, пятнадцать километров... Во сколько качели оценим, сынок? Володька не дурак, понимал, к чему клонит отец, но не поддавался: – Да ладно тебе... Я чего сказать хочу... – Потом скажешь! Всё имеет свою цену. Вот даже нужник. Он новый, крепкий. Тоже ведь денег стоит. Красавец, а не нужник. Ты внутри посмотри, как всё сделано. И с освещением. Кстати, то, что в яме, будем оценивать? Это же удобрения фактически. Ты зайди, зайди. – Что я, не видел, что ли? – А ты еще посмотри. – Вообще-то мне надо как раз, – вспомнил Володька. Он вошел в нужник, а Стасов тут же подхватил короткое бревно и подпер дверь. Володька, управившись, хотел выйти и обнаружил, что заперт. – Ты чего? Открой! Разобью! Он начал стучать в дверь руками и ногами, выглядывая в окошко, выпиленное в досках ромбом наподобие бубновой масти. – Не старайся, только ушибешься, – остерег его отец. – На века построено, да я еще недавно лагами укрепил. – Бать, перестань! Зачем тебе это надо? – А затем, чтобы ты глупостей не предлагал. Посиди, подумай. – Открой!.. Я же хочу, как для всех лучше! Открой! – А я хочу, – внушительно сказал Стасов, – чтобы ты не стоял где-то там у чужих дверей, где жрут и лакают, в своей фашистской форме! – Ты чего? Это охрана! – Вот и охраняй. А то убежит, – сказал Стасов, имея в виду понятно что. После паузы Володька попросил: – Пить хочу... – Пить принесу, – согласился Стасов. Он пошел к дому за водой, его встретила разгневанная жена. – Совсем с ума съехал, старый! Выпусти ребенка сейчас же! Не то сама выпущу! Стасов ничего не ответил. Он только так на нее посмотрел, что она сразу же сникла. Узнала этот взгляд. Поняла: тут свинцовое мужское решение. И ее запрёт, если понадобится. Она обернулась, посмотрела на Нину, которая стояла у дома. Та только пожала плечами. Такие вот комические происшествия происходили в те самые минуты, когда человек решал вопрос жизни и смерти. 9 Суриков решал вопрос жизни и смерти и забраковал жизнь. Но эта умственно-духовная работа, подкрепляемая вином, его утомила, он задремал, прислонив голову к ветке, на которой была повешена веревка с петлей. Во сне накренился и чуть не упал. Тут же очнувшись, уцепился за веревку, восстановил равновесие. Посмотрел вниз: – С такой высоты – костей не соберешь... Так. Пора. Черт, курить охота... И выпить бы не мешало... Тут Суриков увидел едущего на велосипеде пацана. Крикнул: – Витек? Куропатов? Витька затормозил, начал озираться. – Здесь я! Витька задрал голову, разглядел Сурикова: – Здрасьте, дядь Вась! – Здравствуй. Ты вот что. Сигарет привези мне. – А где я их возьму? – К тете Шуре, продавщице, зайди. – Она не даст. Ей мамка сказала мне сигарет не продавать. И другим пацанам не продают тоже. – А ты скажи – для меня. Постой. – Суриков порылся в карманах, но денег не оказалось. – Скажи, дядя Вася Суриков деньги потом отдаст. То есть... Ну, взаймы. Не он сам отдаст, он не сможет, жена отдаст или... Нет, скажи, что я сам отдам, а то запутается. И бутылку пусть заодно выдаст. – Ну да! Она мне не поверит! А чего вы сами не сходите? – Не могу. Дело у меня тут. – Какое? – А не твое дело, какое дело. Ладно, езжай... Стой! Если кто спросит, ты про меня не говори!.. Стой! Или скажи: сидит на дереве, а зачем – не знаю. – Ладно! – крикнул Витька, уезжая. Суриков устроился поудобней. – Сейчас прибегут. Ничего, это дело быстрое. Не успеют. И не будешь ты, Вася, ничего хотеть. Ни курить, ни выпить. Ни закусить... Он вздохнул и примерился головой к петле. Самое то, по размеру. А Прохоров в это время, проезжая мимо дома Куропатовых, увидел Лидию, развешивающую белье. Остановился, вышел. – Здравствуй, Лида! – Здравствуй, – без особой приветливости отозвалась Лидия. – Как жизнь? – Лучше всех. – Разве? А съехать надумали, я слышал? – Да еще не знаем... Моста-то не будет, говорят. – Ну и что? Всё равно работы здесь нормальной нет, школа, я видел, разваливается, куда дети ходить будут? Лидия кивнула: – Это проблема, правда. Нестеров предложил дом купить, мы вот думаем с Михаилом. – Он по моему поручению предложил. – Да? А тебе зачем? – Бизнес у меня такой. Лидия поморщилась от неприятного слова: – Уж и бизнес – в родном селе дома скупать! – Это родное село от меня отказалось! – напомнил Прохоров. – Схватили, оклеветали ни за что! С твоей помощью. – Прямо-таки ни за что? – усмехнулась Лидия. – Конечно. Следствие не обнаружило состава преступления, всем известно. Даже до суда не дошло. Лидии не хотелось вдаваться в тонкости или спорить, поэтому она сказала: – Ну и живи, радуйся. И, взяв пустой таз, пошла в дом. Прохоров шел следом. – Я и радуюсь. А тебе с Михаилом печально придется. Это уж так бывает: одному всё, другому ничего. Закон жизни. А еще важно – правильный выбор сделать. Понимаешь? – Я уже сделала. Лидия остановилась, обернулась и сказала, не осуждая, а как бы даже сочувствуя: – Ты, Слава, какой-то просто неугомонный. Сколько лет прошло, у меня детей двое, муж, совсем другая жизнь. А ты всё будто надеешься. На два года успокоился – и пожалуйста, опять те же разговоры! – Я никогда не успокоюсь, – твердо ответил Прохоров. – Есть вещи, которые не исчезают, Лида. Идея фикс называется по-научному. – И какой у тебя фикс? От мужа и детей меня увести? – Зачем от детей? Детей принял бы. – Слушай, не смеши. Даже говорить об этом не хочу! – И не надо! – с неожиданной легкостью отказался Прохоров от продолжения разговора на эту тему. И спросил: – Михаил дома? – Дома. А зачем он тебе? – Извини, конечно, но такие веши хозяин решать должен. – Какие вещи? – Я насчет дома. А ты что подумала? – Ничего я не думаю. 10 – Ничего я не думаю и не предполагаю, – сказала Нина в ответ на вопрос Наташи о том, какими она мыслит и предполагает свои отношения с Нестеровым. – И отношений никаких нет. Давай учить дальше. Они лежали на одеяле, постеленном на траве, в саду. Рядом валялись учебники, стоял магнитофон. Нина включила его, женский голос начал произносить слова, а Нина и Наташа повторяли, отрабатывая произношение. – Ссэнкью. Ссэнкью. Не просто «с», а язык между зубов, вот так, – поправляла Нина Наташу. – «Ссс»... «Сссс»... – мучилась Наташа. – Вывихнуть можно. Тут подошел Нестеров. – Здравствуйте. – Здравствуйте. Зэ тейбл, – сказала Наташа. – Зэ тейбл. Здравствуйте, – сказала Нина. – А я попрощаться пришел. – До свидания. Нассинг. Нассинг, – сказала Наташа, повторяя за магнитофоном. – Насинг. До свидания, – сказала Нина. – Всего хорошего. – Счастливо. Ссан. Ссан, – сказала Наташа. – Всего хорошего. Сан, – сказала Нина. – А выступление будет или нет? – спросила Наташа. – Объявление висит. Нестеров, уходя, неопределенно махнул рукой. – Дура, догони! – прошептала Наташа. – Ты что, не поняла, он с серьезным разговором приходил! – Не хочу. То есть хочу. Не знаю. Отстань. Зэ боут. Зэ боут. – Сказала бы, я бы им занялась. Зэ боут. – Ну и займись. Райт. Райт. – Райт. Да нет, – сказала Наташа. – Это я тут с голодухи, а поступлю – в городе у меня большой выбор будет. Все-таки я молодая, красивая. Надо знать себе цену. Ес? – Ес. Нестеров выходил из сада по тропинке мимо нужника и услышал голос: – Эй! Эй! Откройте, а? Нестеров, увидев в дырке-окошке Володьку, удивился: – Сам, что ли, выйти не можешь? – Да случайно закрылся! Нестеров осмотрел бревно: – Похоже, не случайно. Закрыл кто-то. – Ну, отец по дури закрыл, ну и что? – Извини. Если отец, то я ничего не могу. – Да ты вообще ничего не можешь! Психиатр недоделанный! – заорал Володька. Нестерова это не обидело. Его вообще уже ничто не могло обидеть. Он пребывал в странном состоянии, похожем на отупение после долгого рабочего дня, хотя сегодня ничего особенного не делал. Проходя мимо дома Куропатовых, равнодушно посмотрел на машину Прохорова, которая стояла у забора. 11 Машина Прохорова стояла у забора, а сам он сидел в доме, не отказавшись от обеда, и уже полчаса вел разговор с Михаилом Куропатовым о продаже дома с участком. – Я не понимаю, в чем сомнения, Михаил? Вы же всё равно собирались продавать. Куропатов оглянулся на жену, но та стояла у плиты, отвернувшись. Похоже, она не собиралась участвовать в разговоре, хотя обычно бывало иначе. Пришлось рассуждать самому: – Мы только примеривались. А ты уже сразу деньги даешь. Прохоров с улыбкой воскликнул: – Так не беру же, а именно даю, ты радоваться должен! На винзаводе у тебя заработок маленький, я знаю, Лида в яслях работает за копейки тоже... – Уже не работает, – уточнил Куропатов. – Почему? – Детей никто не рожает, кому ясли нужны? – Ну, тем более. А в городе я тебе помогу, работу подыщу. Вот, например, при доме, где я живу, собственную котельную построили, место отличное. – Истопником, что ли? – Почему, техником! Между прочим, у нас там сейчас бывший кандидат наук сидит и радуется. Только мы его выгоним. Работает он именно как кандидат, слабосильно, а пьет, между прочим, как академик. А потом можно и получше что найти, если себя зарекомендуешь. Чего, Лида, ты молчишь? Тоже сомневаешься? – Какие уж сомнения, – негромко сказала Лидия. – Я теперь должна тебе быть благодарна по гроб жизни. – Ну, это не обязательно, – великодушно отказался Прохоров. – Было бы не обязательно, ты бы не пришел. Прохоров слегка обиделся: – Думаешь ты обо мне сроду неизвестно что! Куропатов всё-таки обратился к Лидии: – В самом деле, ты как? Сама говорила: детей в школу нормальную отдадим, тебе работа там есть, у тебя сестра в детсаду. А я, конечно, не в котельную, я себе и получше место найду. Я и электрик, и механик, и водитель, с руками оторвут. А? – Чего ты от меня ждешь? Ты хозяин, тебе думать. – Я советуюсь. – Не надо со мной советоваться! – раздраженно сказала Лидия. – Почему это? – не понимал Михаил. – Деньги большие... Вся жизнь на кону, можно сказать. – Догадался наконец! – одобрил Прохоров. – Ну, по рукам, значит? Или мало тебе? Скажи прямо – добавлю. Сколько? Так сказать, на бедность. Прохоров, ляпнув это, тут же понял, что ляпнул, поспешил, рано обрадовался. И тут же быстро добавил: – Шучу, конечно. Но было поздно. Куропатов наконец о чем-то догадался. И, глянув на жену, сказал: – Нет, Вячеслав. Извини. – Что нет? – Дом не продается. И деньги тут ни при чем. – Я не понял. Что значит – не продается? Вообще не продается? – Тебе не продается. – А никто другой столько и не даст! – пригрозил Прохоров. – Ну, значит, вообще не продается! – встал Куропатов из-за стола, показывая этим, что разговор окончен. Встал и Прохоров. И чувств своих скрывать уже не мог: – Ясно. Ничего. Мы еще вернемся к разговору! Вы меня еще упрашивать будете! И не только вы! Когда меня два года назад вся Анисовка продала, никто не заступился, все радовались, я слово дал: уничтожу! Под корень! Чтобы памяти от вас тут не осталось! И не останется! Он вышел, хлопнув дверью. – Спасибо, Миша, – сказала Лидия. – За что? Лидия не успела ответить: вбежал сын Витька. – Мам, пожрать дай! – Не пожрать, а покушать, – поправил Куропатов. – Ты прямо как дремучий деревенский, в самом деле. А у нас цивилизация на пороге: телевизор вон тот же... Дорогу ведут... Ничего. Еще лучше, чем в городе, будет. Витька, принимаясь за еду, сообщил: – А дядя Вася Суриков на дереве сидит! – Зачем? – удивился Куропатов. – Не знаю. Сидит и говорит: принеси, говорит, сигарет и выпить. Ну, то есть у теть Шуры в магазине взять. – Что он, сам не может сходить? – Говорит: не могу. – Дерево какое-то... Пойти, что ли, посмотреть? – размышлял Куропатов. – Нечего. Сигарет и выпить, ага! И сам там останешься. Сиди, пожалуйста! – не слишком сердито, но твердо сказала Лидия. И Куропатов остался дома. 12 Куропатов остался дома, а другой верный товарищ Сурикова, Мурзин, всё больше беспокоился и, не выдержав своих сомнений, пришел к дому Василия. Спросил у Натальи, дома ли муж, она ответила, что ей всё равно, где он и с кем пьет. Мурзин помялся, но дело серьезное, надо говорить. И он сказал: – Василий вообще-то со мной был. – А чего же спрашиваешь тогда? – Да понимаешь... Он рассказывал, что вы поцапались. Наталья хмыкнула: – Всей деревне жалуется? Тоже мне, мужик! – Да нет, он не жаловался. Огорчался очень, это правда. А я ему сдуру про Фокеева из Распятовки рассказал. Помнишь Фокеева? – Нет. – Ну, на баяне еще играл, а потом баян цыганам продал. А потом их искал, чтобы выкупить. – Не помню, сказала же! – Жена у него еще была такая высокая, на голову выше его. И тощая, как грабля... Короче, повесился он. – Кто? – Фокеев. Тоже вот так с женой поссорились, он и... А я Василию рассказал. Потом ушел, выхожу – его нет. И кошки мои взял зачем-то. И веревку бельевую снял... Наталья села на крыльцо. – Когда? – Что? – Когда он ушел? – Часа два уже. Или даже три. Я беспокоиться начал... – Господи... Пьяный был? – Ну... – затруднился Мурзин вопросом, в самом деле непростым. – В пределах нормы... – Знаю я вашу норму! В какую сторону хоть пошел-то? – Я не видел... Наталья вскочила и пошла со двора. Мурзин, чувствуя долю своей вины, последовал за ней. Выйдя на улицу, они встретили Прохорова, который подъехал и как раз собирался заглянуть к Суриковым. – Здорово, земляки! – поприветствовал Прохоров. – Наталья, вы с Василием дом вроде продаете? – Какой дом? Ох, не до вас, дом какой-то! И торопливо пошла, почти побежала по улице, за нею поспевал Мурзин. Прохоров с досадой смотрел им вслед. И тут сорвалось. Ничего, в другом месте получится. Он сел в машину и поехал по родным колдобинам очень осторожно и медленно: машина импортная, не для таких дорог сделанная. Настолько медленно, что его обогнал на велосипеде Андрей Ильич Шаров. Да еще и встал поперек дороги. – Привет, давно не виделись! – крикнул Андрей Ильич. – Что, не вышло с торговлей? Никакого моста не будет, оказывается! – Одно другому не помеха, даже наоборот! – хладнокровно ответил Прохоров. – Не хотят тут люди жить, Андрей Ильич. Несмотря на старания руководства. – Да неужели? – изумился Андрей Ильич, будто услышал новость. – Я тебе говорю. Люди готовы хоть завтра. С Куропатовыми вон почти договорился. Суриковы на мази, Савичев спит и видит съехать. Кстати, у тебя дом тоже неплохой и место хорошее. Чего тебе тут делать с твоими способностями? И жена твоя по городу скучает. Я бы хорошую цену предложил, как своему человеку! Андрей Ильич не принял шутки. – Я тебе не свой! И ты еще придешь ко мне бумаги оформлять, тогда поговорим! Если будет что оформлять! – Не беспокойся, будет! А то бы продали мне всю Анисовку на корню, а? Возни меньше! – Знаешь, что мне моя бабка говорила? – спросил Андрей Ильич. – Не разевай рот слишком широко: треснет. Понял? Он уехал, виляя рулем на ухабах, Прохоров проводил его смехом, довольный, что удалось уязвить Шарова. Впрочем, смеялся он недолго. Вспомнил, что его похвальба пока ничем не подкреплена. Ничего. Надо к Савичеву ехать. Мужик легкомысленный, хоть и не дурак. 13 Савичев мужик легкомысленный, хоть и не дурак, тут мы вынуждены согласиться с оценкой Прохорова. Хотя согласимся не вполне: легкомысленность Савичева иногда только кажущаяся. Наоборот, он часто любит обмозговать вопрос со всех сторон. Когда Прохоров приехал к нему, он как раз решал: заменить ли фанерный почтовый ящик на воротах или оставить? С одной стороны, ящик выглядит некрасиво: потемнел до черноты от дождей и снегов, дверка косая. С другой – привесь новый, он будет смотреться на заборе как заплатка. Что ж, из-за ящика и забор менять? С третьей, газет и журналов Савичев давно не получает, а если письмо придет от Ольги, то Татьяна обычно получает на почте, как и все остальные: почтальонши, чтобы по дворам мотаться, в Анисовке давно нет, лишняя роскошь. То есть ящик можно вообще убрать. С четвертой стороны, пятно, которое останется после ящика, будет напоминать о нем. И тогда сам ты будешь смотреть на это с грустью, а другие со смешками: тоже хозяин, даже ящика почтового у него нет. С пятой стороны... Пятую сторону Савичев не успел обдумать, помешал Прохоров. – Здоров, Савичев! – бодро поздоровался он. – Мне говорили, ты съехать собираешься? – Если говорили, то не исключено, – не стал спорить Савичев. – Но есть проблема. – Какая? – А заходи, обсудим. – Только учти, мне разговоры некогда разговаривать, я только если серьезно! – Конечно, серьезно. Я по-другому и не умею! И Савичев повел Прохорова в дом. А Наталья и Мурзин ходили по окрестностям, ища Сурикова. Наталья плакала, озиралась. – Да что ж такое... Надо все село поднять, в милицию заявить. – В милицию не обязательно, а людей поднять надо бы, – сказал Мурзин, задирая голову и осматривая ветви дерева, под которым они остановились. И увидел. – Вот он! Наталья посмотрела: что-то неясное темнеется неподвижно в гуще ветвей. Она ахнула и села на землю. – Уже! Повесился! Мурзин вгляделся: – Ты что? С чего ты взяла? Как же он повесился, если не висит? Василий! Вася! Это ты? – Не отвечает... Всё... Господи... – Наталья даже не могла плакать, задохнулась от горя. Мурзин поднял ветку и бросил вверх: – Василий! Суриков, в очередной раз задремавший, проснулся, посмотрел вниз и прошептал: – Ага... Примчалась. А Наталья взялась причитать: – Да и что же я наделала... Зачем я ему это сказала... Вася!.. – Чего орешь? – спросил Суриков. – Жив! – Наталья вскочила, и тут же горе ее сменилось гневом. – Совсем уже ополоумел? Дома дети плачут, я бегаю, как собака, по всем кустам, а он разлегся там... Ой! Она вскрикнула, потому что Василий пошевелился и соскользнула веревка с петлей, Василий подтянул ее назад, но Наталья успела увидеть. – Ты что задумал? Василий, не смей! Вася, ты бы слез, поговорили бы! Пойдем домой! Поужинаем, налью тебе, если хочешь. Суриков сглотнул слюну и мужественно ответил: – Не купишь! Раньше надо было думать! Наталья попробовала строгостью: – Василий! Если ты это сделаешь, я тебе никогда не прощу! – А я и не надеюсь. Ты вообще радоваться должна. Ты же сказала, чтоб я сдох. Вот и сдохну. – Я вот сейчас детей приведу, посмотрим, как ты при них это сделаешь. Неужели совести хватит? – Веди. Только не успеешь. Придут, а папка уже... – Суриков невольно всхлипнул. Наталья испугалась: – Вася, ну что ты, ей-богу! Я же в шутку, а ты... – Шутки кончились! – Ты бы в самом деле, Василий... – вступил по-дружески Мурзин. – Ты бы по-другому как-то... – По-другому вы не понимаете! Вы меня все за человека не считаете – ладно, буду не человек, а труп. Скажут: сдох Суриков, туда ему и дорога! – Ты не прав! – возразил Мурзин. – Тебя все уважают. Любят. Вот увидишь, на похороны всё село сбежится... То есть... То есть наоборот, если хочешь, всех созову и увидишь, как к тебе относятся! – Ага, созовешь. Целый день нет человека, никто даже не почесался! Вешайся, Вася, на здоровье! Наталья шепнула Мурзину: – Что же делать-то? Может, начальство позвать? – Зачем? – так же шепотом спросил Мурзин. – Ну, пусть пообещают ему что-нибудь. Зарплату повысить или не знаю... – Наталья, человек о смерти думает, а ты – зарплата... Тут психологический подход нужен. Я видел по телевизору: стоит человек на карнизе на десятом этаже, а его специалист уговаривает. – Уговорил? – Не помню. А специалист у нас есть как раз, Нестеров. – Да что-то не очень он специалист. Его уже и не принимают за экстрасенса, он уже как свой, а своих мы не очень уважаем, сам знаешь. – Других нет. – Тоже правда, – согласилась Наталья. – Позвал бы, а? – Лучше ты сходи. А то останешься, начнете собачиться опять, он не выдержит и... Иди, а я его пока отвлеку. Наталья не решалась: – Боюсь. Уйду, а он возьмет и это самое. – Не бойся. Он для кого вешается? – Как это – для кого? – Ну не для себя же! – уверенно сказал Мурзин. – Нет дураков с собой кончать просто так. Он из-за тебя вешается. Значит, без тебя ему будет неинтересно. Так что иди спокойно. Наталья крикнула вверх: – Вася, я скоро! Слышишь? Ничего не делай, жди меня! – Можешь не торопиться. А куда это ты? Я сказал: детей не вздумай приводить! – Я и не собираюсь. Я так... Я корову подоить, она недоенная же... Я скоро! Она ушла, оглядываясь, а Мурзин того и ждал: – Вася, слез бы, – сказал он. – Она напугалась уже, с нее хватит. У меня с собой есть! – он вытащил и показал бутылку. Глаза Сурикова загорелись так, что это было видно даже сквозь густую листву. Но он оставался тверд. – Не слезу!.. Давай я тебе веревку спущу, а ты прицепишь. – Разобьется еще. – Ну, тогда лезь ко мне. Кошки сбросить? – Давай. – Только учти: выпьем – и полезешь назад. И чтобы никаких уговоров. Я решил твердо! Вино магазинное, что ли? – Обижаешь, домашнее! 14 – Обижаешь, домашнее! – ответил на аналогичный вопрос Прохорова Савичев, наливая в стакан. – Я за рулем, – отказался Прохоров. Савичев мгновенно обиделся: – Тогда и разговора не будет. – Ладно, если немного... Они выпили, и Савичев начал излагать: – Проблема в чем? Я бы продал. Но мне, честно тебе говорю, совестно. Я недавно задумался и понял, что всё это ничего не стоит. Люди живут в городах... В красивых квартирах... Проспекты, магазины... А тут что? Грязь и навоз. Продавать стыдно, понимаешь? То есть задешево не хочу, а задорого совесть не велит. – Хато тут – хахота! – сказал Прохоров, вгрызаясь в огурец. – Чего? – Зато тут – красота! – Тут?! – удивился Савичев. – Докажи! – Чего тебе доказать? – Красоту. Прохоров озадачился. Плеснул еще немного в стакан. – Ладно, попробую... Нина в это время пришла к Нестерову. Ей было неловко, что так получилось: человек собирался всего лишь попрощаться, а она говорила с ним так, будто... ну, будто какие-то у нее к нему претензии, а какие у нее к нему претензии, у нее к нему ничего нет. – Спасибо, что зашла, – сказал Нестеров. – Ты поняла правильно, я не только попрощаться хотел. – Этого я как раз не поняла. – Да поняла, Нина, поняла. Так вот. Я не только попрощаться хотел. Я хотел.... Но Нестеров не успел сказать, что он хотел: вбежала Наталья. – Александр Юрьевич, беда, пойдемте! Василий вешается, пойдемте, очень вас прошу! Да пойдемте же! И выбежала – чтобы Нестеров скорее поспешил за ней. – Мне не надо ходить с вами? – спросила Нина. – Нет. В таких случаях чем меньше зрителей, тем лучше. – Вы думаете, он изображает? – Не знаю. Очень часто хотят изобразить, а получается... Потом договорим. – Ладно. Прохоров, подумав, сказал Савичеву: – Ну, во-первых, сам дом, потом участок... – Я про красоту спрашивал. – Так вид! У тебя отсюда вид замечательный! Вон в городе: если квартира с видом на помойку, ей одна цена, а если с видом на парк – гораздо выше. – Ну, парка у меня нет, – сказал Савичев. – И вид... А что особенного? – А сам ты давно смотрел? Реку видно. – Реку не видно, – честно сказал Савичев. – Если только с крыши. А может, и с крыши не видно. Что-то я не помню. Пошли проверим? Прохоров выпил и сказал: – Пошли. Они вышли из дома. Прохоров с удивлением увидел, как по улице бегут Нестеров и Наталья. 15 Нестеров и Наталья бежали к дереву, а на дереве Мурзин устроился радом с Суриковым, осторожно разлил вино в пластиковые стаканы. – Ну! За жизнь! Суриков мрачно отказался пить за это: – Не буду. Она того не стоит. – Не согласен! – энергично возразил Мурзин. – Это ты просто не думал. А я вот пока тут сидел, я подумал: чего мне в этой жизни жаль? И понял: ничего не жаль! – А дети? Жена? – У них своя жизнь. Год пройдет – забудут. Я не про них, я про себя. Мне лично – чего жаль? Стал вспоминать. Работал. Выпивал. Опять работал. Всё! Понимаешь? Ничего не жаль, что это за жизнь такая была? Что за жизнь, если даже умереть не жалко? – А это у всех так, – отозвался Мурзин. И вдруг тоже стал грустным, даже мрачным. Задумался. Видимо, тоже оценивал мысленно свою жизнь. И оценил, надо сказать, довольно быстро и довольно мрачно, потому что предложил: – Слушай, а может, вместе, а? Сказать тебе по душе, я ведь тоже несчастлив, Вася. С Верой наладилось, да. Но как только наладилось, я понял: другую я люблю, понимаешь? – Она с Володькой давно, – растравил его Су-риков. – Это неизвестно еще! Она же собиралась уже ко мне переезжать, а я ее... Своими руками... За гибель! Сейчас вместе с тобой – в одной петле! Суриков даже отодвинулся: – Ты смеешься, что ли? – Я серьезно! – Какое, к шуту, серьезно? Издеваешься надо мной? Ты представь: два придурка на дереве болтаются! Чего ты вообще прилез сюда? Вместе в одной петле! – передразнил Василий Мурзина. – Найди себе другое место и вешайся на здоровье, а из моей смерти не надо делать... театр художественной самодеятельности! Лезь отсюда, пока не спихнул! – Василий, ты не понял... – Лезь, говорю! Пришлось Мурзину слезать. Вадик искал Нину. Ему, как и Нестерову, приспичило сказать ей что-то важное. Он зашел в дом Стасовых: пусто. Пошел в сад. Володька, увидев его, закричал (почему-то шепотом): – Вадик! Вадик! – Привет. А Нина дома? – Не знаю. Она пошутила надо мной, закрыла, выпусти, пожалуйста! – Что-то на нее не похоже. – Да девчонка еще, только кажется, что выросла! Вадик с этим был не согласен, но промолчал и убрал бревно. – Выходи. А она не знаешь где? – Не знаю. Володька торопливо пошел к дому. Тут в калитке со стороны улицы показался Стасов. Володька, не говоря ни слова, повернулся и направился обратно к нужнику. – Иди домой! – позвал его отец. – Только робу свою сними и выкинь. Провоняла, наверно... Прохоров и Савичев залезли на крышу, сидели там и смотрели на реку. – Ну? Красиво? – спросил Прохоров. – А ты туда посмотри, – указал Савичев в противоположную сторону, где можно было увидеть разбитую дорогу, лопухи и бурьян на обочине, ржавый прицеп, брошенный бог весть когда. – Но не будет же человек всё время туда смотреть! – сказал Прохоров. – А это уж кому что нравится. – И обратно: тот, кто будет тут жить, он же не на месте сидеть будет, он же может прогуляться, это тоже входит в стоимость! А вокруг – сплошная красота! – Не уверен, – сказал Савичев. Но одной теорией не хотел ограничиться, поэтому позвал Прохорова: – Пошли посмотрим. Слезая, Прохоров еще раз оглядел реку и лес за нею и увидел вдали Наталью и Нестерова, которые зачем-то шли к опушке, к раскидистому дереву. 16 Подойдя к опушке, к раскидистому дереву, Нестеров и Наталья выслушали доклад Мурзина, который не очень ровно стоял на земле, но говорил четко и деловито: – Я тоже на него действовал психологически. И пока удержал! – Василий, здравствуй! – крикнул Нестеров. – А, экстрасенс явился? Закодировать меня хочешь? Не получится! – Знаю. – Отговаривать будешь? Ну, начинай! Про то, что жизнь прекрасна! Закурить дай, кстати. – Не курю. – И Мурзин не курит. Развелось некурящих... – с досадой сказал Суриков. – Принести сигарет, Вася? – спросила Наталья. – Потерплю. Недолго осталось. Ну, давай, экстрасенс, отговаривай! – А от чего? – Будто не знаешь? – Повеситься, что ли, собрался? – Ну, допустим. – Ясно. И думаешь, что это красиво? – Ничего я не думаю. – Думаешь! – убежденно сказал Нестеров. – Красиво будешь болтаться на веревке. Тебя снимут с рыданиями. В гроб положат. Цветы будут бросать. Музыку закажут. Панихиду в церкви. Кстати, самоубийц по обычаю не положено на кладбище хоронить. Только за оградой где-нибудь. – Мне всё равно, – буркнул Суриков, но голос его слегка дрогнул. – Ладно. Тогда слушай, как всё будет. Ты суешь голову в петлю. Прыгаешь. Так? – Ну, – настороженно сказал Суриков, не понимая, к чему клонит Нестеров. – Первым делом у тебя искалечит трахею. Ты еще долго будешь мучиться и хрипеть. И даже если тебя снимут, ты останешься инвалидом. Далее. При повешении все мышцы расслабляются. Из тебя, Василий, потечет... Ну, сам понимаешь, что потечет, не маленький. Отовсюду. Это совсем не так красиво, как тебе кажется. И запах ужасный. – Мне всё равно! – упорствовал Суриков. – Да не всё равно. Люди так устроены: им небезразлично, как они будут выглядеть после смерти. – Что же мне, застрелиться? – Тебе решать. Наталья не выдержала и упрекнула Нестерова: – Вы что это такие ужасы говорите? Вас позвали подействовать, а вы его чуть ли не толкаете! Вася, слушай меня! Да уйдите вы отсюда! – крикнула она Мурзину и Нестерову. Те удалились на достаточное расстояние. Наталья, убедившись, что никто, кроме Василия, ее не слышит, сказала: – Вася... – Ну? – Думаешь, я не верю, что ты можешь? Конечно, верю. Если ты что решил... Но ты отложи, ладно? Это от тебя не уйдет. Девочек вырастим, и пожалуйста. Нет, не то... Как бы тебе сказать... Вася, а я ведь без тебя жить не смогу. – Прямо уж не сможешь, – проворчал Суриков, чего-то засмущавшись. – Точно не смогу, знаю. Я... Я люблю тебя, – очень тихо сказала Наталья. – Чего? – Господи, хоть бы ты близко был, не могу я сказать отсюда! – Ну, лезь сюда. – А можно? – обрадовалась Наталья. – Кошки сбросить? – Ничего, я так. Я босиком. Ты забыл: я на любое дерево забиралась, если босиком. Пальцами цепляюсь и лезу... – Это когда было... Наталья разулась и полезла по стволу. Получилось у нее в самом деле ловко. Вот уже первые ветви, она уцепилась за них, вскарабкалась. Вот уже Василий протягивает ей руку. И тут ветка под ногой Натальи подломилась, и она, вскрикнув, упала. Василий сунул голову вниз, пытаясь разглядеть сквозь листву. – Наташа? Эй? Ты как там? Не услышав ответа, мигом спустился с дерева, склонился над женой. Подбежали Мурзин и Нестеров. – Живая? Ничего не сломала? – спрашивал Суриков. – Вроде нет, – сказала Наталья, морщась от боли. – Ты чего сказать-то хотела? – Я-то?.. – Наталья увидела Мурзина и Нестерова. – Да так... Ничего особенного... Ты не беспокойся, лезь обратно. – Она попыталась сесть и охнула. – Чего еще? – Подвернула... Ничего. Мне помогут, отведут... – Будут тебя чужие люди вести, придумала! – сказал Суриков недовольным голосом. Помог Наталье подняться, повел ее. Но она, подвернув одну ногу, вторую, видимо, тоже ушибла: наступать на обе ноги было больно. Василий оглянулся. Совестно ведь взрослому серьезному мужику делать то, что ему сейчас придется сделать. Но другого варианта нет. Он взял Наталью на руки и понес к селу. А был уже вечер, издали и против солнца могло показаться: одна странная фигура движется по гребню холма. 17 Странная фигура двигалась по гребню холма. Река, загибаясь, окаймила один берег золотистой рябью. Три дальних сосны на фоне заходящего солнца казались нарисованными. Прохоров, лежа на траве, повел рукой и спросил Савичева: – А это тебе – не красота? – Да ничего вообще-то... Но есть на свете места и получше. – Мало что где есть! А не нравится – пойдем еще посмотрим! – Можно. Только выпьем сначала. Прохоров согласился. Выпив, они пошли по берегу и достигли самой высокой точки. Под ногами был обрыв. Река отсюда виднелась в обе стороны далеко, она то терялась в лесах, то появлялась мелкими лужицами и блестками. Розовая пыль поднималась над дорогой: в Анисовку возвращалось стадо. Какие-то птицы свиристели, щелкали и гулькали, но это казалось не звуками, а особым видом тишины. Прохоров и Савичев, обнявшись для устойчивости, стояли и долго молчали. Наконец Прохоров спросил, словно хвастаясь своими владениями: – А? – Да... – согласился Савичев. – Красота? – Слов нет. – Значит, продаешь? – С какой стати? – Мы же договорились: если я докажу. Я доказал? – Чего ты доказал? – Ну, что красота? – Ничего ты не доказал. Она сама себя доказала. И ты вообще соображай: красоту продавать! Прохоров кивнул: – Правильно. Не надо. Я тебе больше скажу: если кто попробует... Не позволю! Тот же Нестеров. С какой стати? Не имеет права! – Так это ты ему велел, – напомнил Савичев. – Я? Он врет. Я что, с ума сошел? Это же моя родина! Нестеров в это время вернулся домой. Войдя, услышал шаги в комнатке-спальне. Радостно окликнул: – Нина? Из комнатки вышла Клавдия-Анжела. – Извините, что без спроса. Я вот что. Вы не сердитесь, но я передумала. А деньги возвращаю. Я, как знала, ни рубля не потратила, всё цело. Вот, возьмите, – Клавдия положила деньги на стол. – Только очень прошу, соглашайтесь. Потому что я ведь и до суда дойду, если надо. Вы чего? Нестеров улыбался: – Ничего. Я рад. С возвращением. Тем более что я собрался уехать. 18 Нестеров собрался уехать, но на клубе уже висело объявление: «ПОСЛЕ КИНО СЕАНС А.Ю. НЕСТЕРОВА, КОТОРЫЙ ОН ОБЕЩАЛ. БЕСПЛАТНО (ЗА СЧЕТ АДМИНИСТРАЦИИ). ЯВКА СТРОГО ОБЯЗАТЕЛЬНА». И на этот сеанс Нестерову придется пойти, хотя он не собирался его проводить. Потому что уехать, не объяснившись, невозможно. И не перед начальством, конечно. Клуб был набит битком. Кино смотрели невнимательно, переговаривались, перешептывались – тем более что фильм опять был старый, всем давно известный. И вот зажегся свет, вышел Лев Ильич и объявил: – Никто не расходится! Как обещали: сеанс психотерапевта и экстрасенса Александра Юрьевича... – Да знаем уже давно! Давай его сюда! Нестеров вышел. – Здравствуйте. – Виделись! – закричал Володька. – Записки можно давать? – спросил Ваучер. – Какие записки? – Ну, у кого какая болезнь. С фамилией. А то откуда ты поймешь, что у кого лечить? – Сеанса не будет, – сказал Нестеров. – Как это не будет? – сердито спросил Лев Ильич. Нестеров не ответил. Он вообще был в этот вечер рассеян, но не так, как было при первом сеансе, тогда рассеянность была болезненная, туманная, а сейчас, наоборот, ясная. Может быть, слишком ясная: кажется, что понимаешь и видишь всё. Но все оно и есть всё, оно не дерево, и не облако, и не отдельный человек, поэтому понимать-то понимаешь, а сказать – трудно. Нестеров всё же попробовал. – Есть такая очень древняя притча, – сказал он. – Решил человек утопиться, пошел к реке, а там кто-то тонет. – Без намеков! – крикнул Суриков, но благодушно, ибо Наталья и накормила его ужином, и дала выпить, и взяла с собой в клуб: она еще прихрамывала и надеялась, что Нестеров поправит ей ногу. – Так вот, – продолжил Нестеров, прохаживаясь вдоль края сцены, глядя в пол, как это часто бывает с тем, кто размышляет на ходу и подбирает слова. – Бросился он спасать утопающего, а тот ухватил его за руку так крепко и сильно, что утянул в воду. И начали оба барахтаться. Но тот, который хотел утопиться, был всё-таки посильнее, он вылез сам и вытащил другого. И сказал ему: «Что ты наделал, я хотел утопиться, а ты мне помешал!» Тот удивился: «Наоборот, я мог тебе помочь, зачем ты стал сопротивляться? Хотел спасти меня?» «Нет, – ответил несостоявшийся утопленник. – Просто утопиться по своей воле и быть утопленным – разные вещи». «Можешь повторить в любой момент», – сказал спасенный. «Не могу. Я понял: если я шел топиться и, увидев тебя, полез спасать, значит, я еще слишком живой. Покончить с собой может только тот, кто умер при жизни». И они ушли от реки. – И пошли выпивать! – заключил Мурзин, которому без этой концовки рассказ показался незавершенным. – И пошли выпивать, – согласился Нестеров. И вдруг обратился к Сурикову: – Василий, ты мне сегодня очень помог. Я вдруг понял, что я тут делаю. Я тоже сижу на дереве. Вешаться, конечно, не собираюсь, но и слезть не могу. То есть не хочу. Потому что слезешь – надо куда-то идти. А куда? Ты понимаешь? Василий кивнул, задремывая. Только сейчас Нестеров обратил внимание, что большинство присутствующих крутят головами и руками или просто спят. В том числе и Мурзин, исчерпавший последний запас бодрости своим выкриком. Нестерову это не понравилось. – Перестаньте! Я же сказал: не собираюсь я вас гипнотизировать, кодировать, не хочу я давать вам никаких установок! Проснулись все! Тщетно. Вместо этого заснули и последние, кто еще бодрствовал, включая братьев Шаровых. Нестеров обвел зал глазами. Усмехнулся: – Ладно. Спите. Проснетесь счастливыми и здоровыми, насколько это возможно. А мне пора. Лучше всего, если вы меня забудете. Ну и... Нестеров долго еще стоял, как бы вспоминая, что еще нужно и можно сказать. Но сказал только одно слово: – Спасибо. И ушел со сцены. 19 Он ушел со сцены и уехал в тот же вечер. А анисовцы благополучно проснулись и разбрелись по домам в каком-то смутном состоянии и настроении. Но, наверное, Нестеров всё-таки обладал какой-то силой, пусть не сверхъестественной, но имеющей действие: его забыли. При этом помнили все происшедшие события: что искали клад, что устроили гонку на выживаемость, что кто-то зачем-то хотел скупить дома, что Суриков хотел повеситься, что Клавдия-Анжела уезжала, а потом вернулась... Но всё представлялось случившимся само собой, без участия Нестерова. Даже Нина вспоминала это будто сон, в котором приснилось что-то не действительное, а мечтаемое. Клавдия-Анжела однажды, прибираясь, нашла под диваном коробку, в коробке пузырек, на пузырьке этикетка «Морфилениум»[2 - Морфилениум – лекарственный препарат, обладающий снотворным действием. Известен также тем, что значительная доза, усыпляя, гарантирует летальный исход во сне. По этой причине снят с производства.], пузырек доверху наполнен таблетками. Она повертела в руках, понюхала, пожала плечами и выбросила находку в помойное ведро. notes 1 Речь идет о романе А. Слаповского «Я – не я» и повести «Закодированный». 2 Морфилениум – лекарственный препарат, обладающий снотворным действием. Известен также тем, что значительная доза, усыпляя, гарантирует летальный исход во сне. По этой причине снят с производства.