Поминальная свеча Алексей Михайлович Павлов В настоящий сборник включена лишь незначительная часть очерковых и стихотворных публикаций автора за многие годы его штатной работы в журналистике, нештатного сотрудничества с фронтовой прессой в период Великой Отечественной войны и с редакциями газет и журналов в послевоенное время. В их основе — реальные события, люди, факты. На их полное представление понадобилось бы несколько томов. ОТ АВТОРА Представляется логичным и целесообразным для начала кратко поведать о самом себе, своей родословной, где жил, учился и трудился, по каким жизненным дорогам прошел. В одной из трогательных цыганских песен говорится: «Расскажи, расскажи, бродяга, чей ты родом, откуда ты?» Так вот, на сей счет похвастаться не могу: бродягой не был и никто из моих близких к бомжевому племени не принадлежал. Выходец из простой трудовой семьи, с избытком хлебнувшей трудностей от сурового XX века. Все преодолевшей, достойно справившейся с тяготами жизни. Родился 22 февраля 1920 года в селе Ново — Сеславино, тогда относившемся к Рязанской, а затем отошедшем к Тамбовской области. Это вблизи станции «Богоявленская» (ныне р. п. Первомайский), что не так уж далеко от Москвы. У отца Михаила Алексеевича Павлова имелись три брата — Лука, Яков и Дмитрий. До революции мой дед Алексей Михайлович и бабушка Евдокия придерживали всех женатых сыновей и их семьи при себе на большом подворье, дабы не подвергся дроблению фамильный надел общинной земли. В начале Первой мировой войны отца призвали на фронт, в 1916 году раненым он попал в плен к немцам. Возвратился в мае 1919 года по обмену пленными, Советская власть тут же призвала его в трудовую армию. Из дедовой усадьбы уже выделились семьи всех его братьев. Оставалась только наша — в составе отца, моей матери Марии Гавриловны (в девичестве — Коньшиной) и их малолетней дочери, моей старшей сестры Паны. В 1924 или 1925 году и у нас появилась собственная изба рядом с торфянистой речкой Ржавец. Невелика, неказиста, с островерхой ригой во дворе, но жить было можно. Родители занимались крестьянским трудом. На нашу беду в 1927 году в селе случился большой пожар. В числе погорельцев оказались и мы, Павловы. С группой односельчан — бедолаг по плановому переселению обосновались в безлесном степном Родинском районе на Алтае. Сначала — единоличники, с 1930 года — колхозники. В крохотном поселке нам было построено и предоставлено жилье, пробурены и оборудованы колодцы. Увы, иных благ у нас не было. Поэтому, когда скарлатиной заболел мой трехлетний братишка Яша, медицинской помощи не последовало, и он скончался на руках у мамы. И сама она уже из‑за последствий голодомора 1932–1933 гг. рано ушла из жизни, не достигнув и 44 лет. На редкость скромный и трудолюбивый человек, с трехклассным церковно — приходским образованием и отличным каллиграфическим почерком, мой отец никогда не рвался в начальство, работал конюхом, пастухом, чабаном либо разнорабочим. Обладал большой физической силой и крепкими мозолистыми руками. Лишь однажды он ненадолго дал согласие правлению колхоза потрудиться кладовщиком. В школьные каникулы 1934–1936 гг. и я вовсю вкалывал на колхозной работе. Был молотобойцем в кузнице, управлялся с конной лобогрейкой на жатве пшеницы, конной косилкой на свале трав и подборе сена конными граблями. В 14–16 лет мои мускулы приучились выдерживать достаточно основательную нагрузку. Тем временем и грамота продвигалась вперед. После средней школы в июне 1937 года началась моя официальная трудовая биография. Райком ВЛКСМ направил меня в редакцию районной газеты «На колхозной стройке» (вскоре ставшей «Дело Октября»), где я около четырех месяцев был литсотрудником отдела писем. По совету своего первого учителя Р. А. Фролова перешел на должность заведующего начальной школой в поселке Ново — Московка, где проживали мои отец и мачеха Н. Н. Кислова с ее дочерью и сыном. С октября 1938 по июль 1939 года я находился в Славгороде на 10–месячных курсах по подготовке учителей неполной средней школы. А возвратился в район — райком партии сразу же утвердил меня заместителем редактора районной газеты, приняв кандидатом в члены ВКП(б). Редактор Г. И. Мокрый слабовато владел грамотой, вот и двинули меня ему в подмогу. С ноября 1939 до весны 1946 года находился на службе в Красной и Советской Армии. В апреле 1944 года, после почти пятилетней разлуки, перед отбытием на 1–й Прибалтийский фронт, сподобилось на полдня заехать в Барнаул к старшей сестре. Она работала техничкой на железной дороге, ее муж Сергей Дмитриевич Спиридонов водил поезда с грузами для фронта. Младшая сестра Оля жила у них, училась в школе. А средняя — Аня — в добровольном порядке с командой девчат отправилась в действующую армию, ее не застал. Уже после краткосрочных офицерских курсов в Иркутске повидался с отцом в пос. Ново — Московка. Подросшие мои бывшие ученики мигом разыскали его в поле, где он выпасал лошадей. Мой спутник, лейтенант Иван Прокопенко накоротке погостевал у отца в с. Родино. А потом мы с ним через Кулунду догоняли свой офицерский эшелон. Прибыли в Москву с ним синхронно, почти час в час. Воевал на фронте в должности командира огневого взвода 37–мм автоматических зенитных пушек до самого Дня Победы. Тяжело далась нам эпопея в Курляндии. Как говорили солдаты и офицеры, было много движения, но мало продвижения, хотя советские воины совершали массовый героизм. Слишком укрепили гитлеровцы армий «Север» («Курляндия») свои позиции, сделав их по существу неприступными. На фронте познакомился со своей будущей женой — санинструктором армейского зенитного полка 18–летней Катюшей Григоренко. Она хлебнула лиха в оккупации у себя в Донбассе. В 1943 году с приходом советских войск записалась в запасной полк, потом попала в зенитный, участвовала в Курской битве. После демобилизации я заехал к ней в Барвенково. Поженились. И вот уже почти 60 лет идем вместе по жизни. Весь послевоенный период — на Кубани. Многие годы я был на корреспондентской и редакторской работе. Большой трудовой стаж у Катерины. У нас родился сын Михаил 4 декабря 1948 года кГ дочь Таня 6 апреля 1950 года. К великому нашему горю, после тяжелейшего инсульта 5 марта 2003 года не стало нашего дорогого сына, бывшего офицера — пограничника. После войны все мои и большинство родственников Катерины съехались поближе к нам, на Кубань. С ее матерью Марфой Евдокимовной в 1947 году произошло то, что с моей в 1934–м. Послевоенный голод на Украине унес ее жизнь. Нам пришлось срочно спасать сестренок Катерины Валю и Люду. Отец моей жены — однополчанки находился под «опекой» НКВД в Барзасском районе Кемеровской области. Сержант — пулеметчик в боях с гитлеровцами на Миус — реке получил тяжелое ранение, попал в плен, а, освободившись из него, теперь вроде был не под стражей, просто бригадирствовал на заготовке леса, но — не выходя из‑под надзора «органов». Пришлось его сыну Ивану, фронтовому офицеру — танки- сту, участнику штурма Берлина, писать письмо своему командующему танковой армией с просьбой помочь вызволить отца из необоснованной опалы. К этому подключилась и Катерина. Вопрос был решен положительно. В конце концов вышло так, что в Кропоткине доживал свои дни у старшей сестры Паны и зятя Спиридоновых мой отец Михаил Алексеевич, а отец Катерины — Иван Иванович Григоренко — у своей средней дочери Валентины и зятя, начальника Кавказской дистанции ж. д. пути В. П. Цыцилина. Там сейчас проживают три внука и целый отряд правнуков и правнучек усопшего ветерана войны Григоренко. Добавлю о себе. Имею два высших образования — историка и журналиста. Награжден орденами Отечественной войны и Дружбы народов, медалями. С 1972 года — заслуженный работник культуры России. На пенсию вышел в январе 1981 года. Собирал и обрабатывал материал для краеведческой книги. С 1984 по 1987 год штатно работал старшим инспектором орготдела управления культуры крайисполкома, затем — до июля 2000 года — редактором методического отдела краевой научной библиотеки им. А. С. Пушкина. За 13 лет под моей редакцией было выпущено более 250 методических пособий в помощь библиотекам края. В местной прессе прошли десятки моих краеведческих публикаций, ряд материалов увидел свет в центральной печати. Выборочный перечень публикаций дан в библиографическом приложении к сборнику. ЭКЗАМЕНАЦИОННЫЙ 3АЧЕТ «В январских боях… (1945 года, ред.) значительную помощь 219–му гвардейскому полку в борьбе за высоту 111,4 (северо — восточнее Приекуле) оказал взвод 3–й батареи 1487–го зенитно — артиллерийского полка под командованием лейтенанта А. М. Павлова. Два орудия этого взвода, поставленные на прямую наводку, своим огнем по высоте 111,4 уничтожили две огневые точки (станковый и ручной пулеметы), истребили до 20 гитлеровцев и подавили огонь минометной батареи».      Из книги «Рожденная в боях» — боевой путь 71–й гвардейской стрелковой Витебской ордена Ленина Краснознаменной дивизии. Москва, Воениздат. 1986. — С. 158.      ЦАМО, ф. 1487 зенап, оп. 121557, д. 31, л. 36–38, 40. УКАЗ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА РСФСР о присвоении почетного звания заслуженного работника культуры РСФСР ПАВЛОВУ А. М. За заслуги в области советской печати присвоить почетное звание заслуженного работника культуры РСФСР Павлову Алексею Михайловичу — редактору областной газеты «Адыгейская правда» Краснодарского края.      Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР М. ЯСНОВ.      Секретарь Президиума Верховного Совета РСФСР X. НЕШКОВ.      Москва, 18 октября 1972 года. «А. М. Павлова мы считали способным еще тогда, когда он служил в полку, называя его полковым поэтом. Он даже сочинил стихотворение о нашем полке. Поэтому я не удивился, что ему доверено редактирование областной газеты».      А. С. КОЧЕНЮК, бывший командир 1487-го Краснознаменного зенитно-артеллерийского полка 6-й гвардейской армии, полковник запаса.      (Из письма однополчанину В. Васильеву)      г. Бобруйск      31 марта 1972 года. «Получил, дорогой друг, твою книгу «В годины потрясений», очень рад за тебя… Книга хорошо издана, удачно оформлена… Я прочел с нескрываемым интересом и «Казака Дикуна» и «Ивана Украинского». В хрониках убедительная документальная основа. Порадовал язык, уровень литературного мастерства».      (Из письма автору).      А. Н. ДМИТРЮК, однокурсник и коллега — краснодипломник по учебе в Краснодарской двухгодичной партийной школе в г. Геленджике 1949–1951 гг., бывший первый заместитель заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК КПСС.      г. Москва,      22 декабря 2000 года. Алексею Михайловичу Павлову В двадцать пять за плечами осталась война — И тревога, и боль, и усталость. Отгремела война. Только в сердце она До сегодняшних зорей осталась. Он к штыку приравнял боевое перо. Каждый день — как рывок перед боем. Меньше зла на земле. Торжествует добро Под солдатской его прямотою. Вы остались непобедимы. Мы, живые, неистребимы.      Владимир АРХИПОВ,      поэт, член Союза писателей России. «А. М. Павлов успешно справлялся с возложенными на него обязанностями. Коллективы руководимых им редакций за период его работы повысили тиражи: «Садовод и виноградарь Северного Кавказа» с 30 тыс. до 45 тыс. экземпляров, что покрывало все расходные ее статьи, тираж зонального журнала «Сельские зори» увеличился с 11 до 18 тыс. экз., «Адыгейской правды» — с 29 тысяч до 40 тыс. экземпляров. В Крайсоюзпечати А. М. Павлов продолжил добрую традицию… по широкому распространению печати в крае».      (Из статьи Е. Михайлова)      Е. М. БЕРЛИЗОВА, ред. («Журналист, организатор, краевед»), «Кубанские новости», 18 февраля 1995 года. «Уважаемый Алексей Михайлович! Когда возникла задумка издания сборника стихов по случаю 60–летия 4–го Кубанского кавалерийского корпуса, то набралось их большое количество… Всем понравилось… Ваше стихотворение («Всадник у трассы», ред.). Его поставили на первый план, и оно стало украшением сборника. Но по недосмотру редколлегии пошло без фамилии автора. Несмотря на этот неприятный факт, составители сборника рады, что узнали автора этого замечательного стихотворения и готовы перед Вами извиниться. В районной газете «Вперед» оно будет опубликовано в ближайшее время с Вашим авторством».      (Из письма автору).      Б. Е. МОСКВИЧ, глава администрации Кущевского района Краснодарского края, 8 октября 2001 года. В ВИХРЕВОМ ПОТОКЕ Совсем юнцом до войны начинал я работу литсотруд- ником в редакции родинской районной газеты «Дело Октября» на Алтае. В девятнадцать с небольшим стал заместителем редактора. Почитывал выходивший тогда в свет журнал «Литературная учеба» в надежде на познание тонкостей стихосложения. Что‑то оседало в памяти. Однако проза жизни быстро оборвала мои увлечения. В ноябре 1939 года, после трех месяцев моего заместительства, я был призван на действительную военную службу в Красную Армию. Вместе со мной из села Родино и соседнего Благовещенского района в Монголию прибыли десятки одногодков и земляков, имевших ранее отсрочки от призыва. Учителя, агрономы, инженеры и другие специалисты пополнили личный состав 146–го отдельного противотанкового дивизиона 82–й мотострелковой дивизии, участвовавшей в боях с японцами в районе реки Халхин — Гол. Знакомясь с прибывшим пополнением, командир дивизии, полковник, Герой Советского Союза И. И. Федюнинский, только что выписавшийся из госпиталя после ранения, спросил командира дивизиона капитана Шаргаева: — Откуда новобранцы? — С Алтая. — Ну, эти ребята выдержат все трудности, — заметил комдив. Служба была тяжелейшая, приближенная к условиям боевой обстановки. Суровый климат. Казарма — только что наспех отстроенная обширная землянка. Занятия — от подъема до отбоя. В мороз, зной, песчаный ветрюган. Но хлопцы не тушевались. Лишь один призывник из Тбилиси по фамилии Георгадзе не смог состязаться с ними в выносливости, вскоре выбыл из дивизиона. В 1940 году старослужащие бойцы и сержанты — халхин- гольцы разъехались по домам. Эстафету младших командиров приняли недавние курсанты учебной батареи. Среди них был и я. Командовал боевым расчетом 45–мм противотанковой пушки. В декабре того же года политотдел дивизии принял меня в члены ВКП(б). Несмотря на предельную занятость службой, все‑таки изредка выступал в дивизионной газете «Красноармеец» с заметками и стихами, нему способствовал ее редактор, старший политрук Фильченков. ШЛА ВОЙНА НАРОДНАЯ… С мая 1941 года полки 82–й МСД и ее отдельные специальные подразделения находились в летних лагерях, на берегу реки Керулен, вблизи аймачного города Баин — Ту- мен (Чайболсан), места нашей постоянной дислокации. Усилились провокации японцев, окопавшихся в Маньчжурии. Случалось, диверсанты ночами убивали часовых, пытались подобраться к складам боеприпасов для их подрыва. Грозовые тучи войны набухали с запада и востока. Это чувствовали бойцы дивизии, всей группировки войск в Монголии, которой до не столь давнего времени командовал генерал Г. К. Жуков, ставший после Халхин — Гола начальником Генерального Штаба Красной Армии. На всю двухкилометровую линейку вдоль Керулена по сигналу «Тревога» 22 июня 1941 года высыпали из палаток бойцы и командиры на общее построение. У нас в дивизионе в отсутствие его командира, выехавшего в отпуск в Белоруссию, сообщение о вероломном нападении гитлеровской Германии на Советский Союз сделал комиссар, старший политрук Богатырев. Война! Нам, кто ожидал близкую осень, как момент демобилизации, она надолго, а многим навсегда перечеркнула все личные планы и самою жизнь. С 1 августа — у меня новая ипостась: курсант и одновременно, как кадровик, командир курсантского отделения Иркутского военно — политического училища. Двухгодичный курс обучения был сокращен до шести месяцев. Уплотненная программа, напряжение — сверх меры. Но тяготение к литературному творчеству сохранялось. А заниматься им практически было некогда. Оттого вирши не всегда получались удачными. Меня ободрила похвала иркутского поэта Анатолия Оль- хона, посетившего училище и нашу учебную роту. Прочитав в стенгазете «Курсант» мое стихотворение «Оголтелые арийцы» с его концовкой: «Тут дорожка для них не для кросса и они без потерь не пройдут. Тут погибнет их «план Барбаросса» под истошные вопли «капут», — поэт в присутствии ротного политрука, старшего политрука Ф. И. Иванова сказал: — Вот такой сатирой и надо бить по врагу. Потом я еще пообщался с Ольхоном и с группой сибирских писателей на их встрече со строителями Иркутского авиационного завода вблизи реки Ушаковки, в приспособленном клубе деревянного барака. Оборудование поступало с запада, из эшелонов, с колес. Эвакуированные заводчане и местные специалисты по снегу, в предзимье, под открытым небом устанавливали станки, запускали их в работу. На вокзальной выгрузке и их доставке к месту стройки помощь оказывалась курсантами ряда военных училищ, в том числе военно — политического. На этот раз и я находился там со своим отделением. В нем со мной было девять курсантов. Из них четверо — иркутяне: Н. Антропов, А. Протопопов, А. Пузырев, Б. Копылов. Кто ранее служил в армии, кто нет — все были «одинаково рядовые», призваны с руководящих должностей. Большинство — знакомцы Ольхона. Он их спросил: — Командир‑то моложе вас. Не обижает? — У нас полное взаимопонимание, — за всех ответил недавний директор пивоваренного завода А. Ф. Пузырев. Сочувствие вызывал Константин Седых. Невысокого роста, 33–летний прозаик и поэт, стеснительно, как тяжкий крест несший свой физический недуг (деформация позвоночника), в наш разговор не вступал. В ту пору в печати публиковались первые главы его масштабного романа «Даурия». Я обратился к нему: продолжает ли он дальнейшую работу над произведением? Седых ответил: — Продвигаюсь понемногу, материалов у меня достаточно. С видным писателем — сибиряком Г. М. Марковым состоялось заочное общение. В то время он служил литературным консультантом военного отдела в редакции фронтовой газеты «На боевом посту». В конце января 1942 года, за месяц до окончания училища, послал на его имя в Читу одно из своих стихотворений, посвященное обобщенному образу матери — труженицы. Вскоре получил ответ. В целом положительно оценивая стихотворение, Георгий Мокеевич сделал по нему ряд убедительных критических замечаний, свидетельствовавших, что он не толко профессионал — прозаик, но и тонкий ценитель поэзии. Не случайно в послевоенные годы он стал автором романов «Строговы», «Соль земли», «Отец и сын», «Сибирь» и других произведений, крупным общественным деятелем, лауреатом Ленинской премии, первым секретарем правления Союза писателей СССР. Умелым наставником был для меня Г. М. Марков и в последующее время, когда я посылал ему свои материалы теперь уже в виде острых сатирических миниатюр на злобу дня. А она состояла прежде всего из шквального развенчания гитлеровских вояк и, напротив, всемерного повышения боевого духа наших солдат и офицеров. Весь наш первый военный выпуск политруков предназначался к отправке на Запад, под Москву. Но немцы были отогнаны от столицы, обстановка там стабилизировалась. Поэтому все 500 моих однокурсников остались в распоряжении командования Забайкальского фронта, изготовившегося к отражению нападения японцев. В звании «младший политрук», с двумя кубарями в петлицах и красными звездочками на рукавах, приступил я к исполнению обязанностей комиссара парковой батареи в 216–м гаубичном артполку АРГК, дислоцированном за станцией Борзя, на 77–м разъезде. Жилье — землянка на трех офицеров. И бесконечные служебные хлопоты. За короткий срок научился водить трактор ЧТЗ-100 — тягач к гаубице 152 мм, автомашины ЗИС-5 и полуторку, мотоцикл. Мастеровитые ребята хорошо помогали! Командование полка поощряло мое нештатное сотрудничество с газетой «На боевом посту». Из редакции от Г. М. Маркова получил коротенькое письмецо с просьбой присылать ему сатиру. Так появились в газете мои хлесткие миниатюры на врага: «У них», «Похмелье», «Разновидность скота», «В трубу». Одной из главных своих забот считал хорошее состояние ленкомнаты, ее наглядной агитации. В ней — живительная энергетика для рядовых, сержантов и офицеров подразделения. И тут широко пользовался набатным словом известных поэтов и писателей, призывавших к защите Отечества, разгрому фашистов. Особенно нравились мне чеканные строки поэта Алексея Суркова. Их я менял на стенде регулярно. Помнится, в дни, когда гитлеровцы прорывались на Дон и к Сталинграду, в ленкомнате у нас на видном месте появились обжигающие сурковские слова: За селом трава по колено. Дон течет, берегами сжат. В сладком смраде смертного тлена Вражьи трупы лежат. И далее — с не меньшим накалом к отмщению: Смерть! Гони их по смертному кругу. Жаль их тысячью острых жал! Из парковой батареи под Сталинград по специальному наряду выехал мой товарищ по службе и землянке, младший техник — лейтенант И. Попов. Не успел переправиться через Волгу — попал под бомбежку, оказался в госпитале с тяжелым ранением. А меня тогда командование перебросило на огневую батарею с временным исполнением обязанностей ее командира и комиссара (с ноября 1942 года заместителя по политчасти в звании лейтенанта). Заморочек прибавилось. В первый же день пришлось решать неординарную задачу. Военфельдшер 3. Колпакова подвела меня к нарам в казарме. На второй полке лежал рослый, огрузневший от какой‑то хвори батареец. Медик сказала, что он требует его комиссовать и по болезни отправить домой. Я пытался с ним поговорить. В ответ — нечленораздельное мычание. А глаза у болящего — ясные, как у здорового человека. Доложил командиру и комиссару полка. Бойца отправили в Читу на медобследование. Оказалось: симуляция, при содействии местной жительницы сей бравый атлет вводил в вену свежую куриную кровь, чем вызвал отек организма по типу водянки. Опасался бывший бодайбинский старатель: пропадет припрятанное золотишко‑то, если полк отправят на фронт и придется там сложить свою голову. Трибунал «отвесил» молодцу 10 лет лагерей с заменой на штрафбат и отправку на передовую. Кроме организации жизнедеятельности и учебы личного состава всей батареи, сам ежедневно в обязательном порядке проходил командирский тренаж, куда собирались офицеры — огневики. По вводным старших начальников на натурном макете местности в уменьшенном масштабе велась имитация стрельбы по различным целям с закрытых огневых позций, применительно к нашим тяжелым орудиям. Требовалось умело взять цель в «вилку», перейти на ее поражение. С учетом особенностей порохов 40–килограммовых зарядов, с внесением поправок на деривацию полета снарядов и т. д. Надо было знать почти назубок таблицу стрельб, их разные виды: «веером», навесной, орудием, взводом, батареей, дивизионом. В полку самым выдающимся асом учебных стрельб выделялся лейтенант Григорий Казацкий. После развертывания полка в 99–ю тяжелую гаубичную артбригаду в апреле 1943 года я служил с ним в одной батарее, только опять в должности замполита. Ирония судьбы: из Гороховецких артиллерийских лагерей бригада отправилась на запад, отлично воевала, брала Кёнигсберг. А я с июня того года, как и многие политработники звена рота — батарея, попал в круговерть переподготовки. Сначала — в 28–й минометный офицерский полк, село Шиморское Горьковской области. До трех тысяч бывших замполитов собралось здесь. Даже одного сослуживца по Монголии встретил — бывшего директора школы, сибиряка, теперь капитана Василия Ковалева, ветерана 82–й МСД участника боев под Москвой. Мог тут я познакомиться с поэтом Всеволодом Рождественским, да как‑то не довелось. Голодновато жилось поэту в столице. Вот и включен он был в слушательский состав учебного офицерского полка. Однажды я сказал командиру нашего дивизиона, подполковнику Кудрину: хотелось бы, мол, увидеться и побеседовать с известным московским стихотворцем. Подтянутый, безрукий старший офицер — фронтовик пояснил мне: — Как слушатель Рождественский в полку числится номинально. Раз в месяц из Москвы приезжает за сухим пайком. Весной 1944 года по приказу Ставки ВГК 700 слушате- лей — офицеров из Шиморского срочно были откомандированы на перековку в комсостав малозенитной артиллерии. С ними «загремел» и я, снова — в Иркутск. После трех месяцев учебного аврала в 34–м офицерском полку, наконец, попал на 1–й Прибалтийский фронт. В составе 6–й гвардейской армии, в должности командира огневого взвода 37–мм автоматических зенитных пушек с ноября 1944 года до конца войны — 9 мая 1945 года участвовал в боях по ликвидации крупной группировки не- мецко — фашистских войск в Курляндии. Иногда печатался в армейской газете «Боевой натиск». После первого Дня Победы на станции Вайньоде случайно оказался в расположении 99–й тяжелой гаубичной артбригады, прибывший сюда из‑под Кёнигсберга. Радушно принимал меня мой товарищ по совместной службе в Забайкалье, подполковник Григорий Михайлович Казацкий. Гора с горой не сходится… А мы вот сошлись. Передо мной был блестящий мастер артогня, своего рода поэт «бога войны» — артиллерии. В действующей армии он командо вал батареей и дивизионом, теперь вот — начальник штаба бригады. К его КНП однажды прорвалась большая группа немецких автоматчиков. Офицер вызвал огонь батареи на себя, управлял им столь искусно, что разметал противника в клочья, а сам артиллерист, его два разведчика и приборист остались невредимы. ПО ПОРУЧЕНИЮ ПОЭТА Наши бывшие союзники по антигитлеровской коалиции после разгрома общего врага — фашизма круто развернули свою политику против СССР. Бесцеремонно усердствовали Соединенные Штаты. Их «холодная война» обострилась еще сильнее после смерти И. В. Сталина. В один из напряженных районов противостояния превратились Крым и Северный Кавказ. Натовцы буквально на грани «фола» вели себя на Черном море, устраивая провокации с моря и воздуха. Штаб ЧФ затребовал с Кубани в порядке подкрепления к 1 октября 1953 года 700 бывших офицеров — фронто- виков, имевших боевой опыт командования подразделениями различных родов войск. Официально — на переподготовку, а в случае осложнения обстановки — как уж получится. Срок — два месяца, в действительности мои спутники и я пробыли в Севастополе три. Моему шефу, редактору краевой газеты «Советская Кубань» Д. Я. Кра- сюку отлучка собкора по Кропоткинскому кусту на длительное время не очень‑то нравилась, но сам фронтовик, участник обороны Москвы, он с пониманием отнесся к моему вызову в главную базу ЧФ: — Служи и перековывайся на новую боевую технику — раз это надо. Действительно, став дублером командира огневого взвода на батарее 100–мм зенитных пушек у кромки обрыва на мысе Херсонес, я тут же «врубился» в совершенно иной орудийный калибр, его материальную часть, систему управления огнем. На фронте у автоматических 37–мм зенитных пушек цели улавливались визуально, соответственно и стрельба по ним велась так же. А здесь основную задачу выполняла СОН (станция орудийной наводки). Скажем, движущийся самолет противника, попав на экран радиолокатора СОН, уже не увильнет от автоматически, синхронно сопровождающих его стволов орудий, готовых в нужный момент грохнуть во воздушному пирату сокрушительным залпом. В других случаях пушки предназначались к использованию в режиме прямой наводки. Дальность полета снарядов по высоте — до 20, по настильной траектории — до 22 километров. По тому времени это были неплохие показатели. Херсонесская и другие батареи зенитного полка (в/ч 09692) находились в постоянной боевой готовности. К счастью, ничего сверхординарного не произошло. Подавать команды огневикам «К бою» и «Залп» не пришлось. При нарушении воздушного пространства и морской границы самолеты и корабли натовцев умело и решительно отгонялись флотской авиацией. Хочу сказать о другом. В редкие свободные от занятий и дежурств дни, с разрешения командования полка, я выезжал автобусом в центр города, дабы уделить внимание и своему журналистскому ремеслу. Благо, с первого дня знакомства заместитель редактора городской газеты «Слава Севастополя» Василий Кулемин выказал ко мне доброе расположение. Он был старше меня на два — три года. Высок, статен. Но — с тяжелейшей инвалидностью. Из правого рукава его пиджака неживой бледностью выделялся протез. Кадровый моряк Черноморского флота, журналист и поэт потерял руку в жарком бою с гитлеровцами в памятном 1942 году. С того времени он выпустил несколько сборников стихов, был принят в члены Союза писателей, как заместитель редактора немало сил отдавал организации работы журналистского коллектива с целью наилучшего освещения в газете послевоенной жизни города. А она в Севастополе била ключом. По постановлению Советского правительства здесь на руинах практически заново отстраивался жилой фонд, административные здания и учреждения культуры, замащивались дороги и тротуары, прокладывались линии связи, радио, электричества, водопровода. Сюда съехались десятки молодежных бригад строителей, сотни высококвалифицированных специалистов из разных мест Союза для оказания помощи севастопольцам. Расспросив меня, где я прохожу переподготовку, Кулемин задумчиво сказал: — Памятен для меня Херсонес. Там стояла 35–я батарея 305–мм дальнобойных орудий. Бывал у комендоров. До последних часов обороны держался ее гарнизон. Привел многие подробности схваток с противником, подрыва и уничтожения батареи перед оставлением Севастополя его последними защитниками. А затем к сказанному добавил: — На Херсонесе в мае 1944 года советские воиы и моряки — черноморцы устроили немцам и румынам финальный разгром и пленение. Хорошо поквитались с ними. По — товарищески, деловито поинтересовался, смогу ли я во внеслужебное время посотрудничать с газетой, для нее часто не хватает оперативных материалов. Особенно — по восстановлению городского хозяйства. Заполучив мое согласие, Василий пододвинул к себе заполненный бланк редакционного удостоверения на мое имя и, прижав его к столу, с заметной медлительностью левой рукой поставил свою подпись. Познакомил меня с несколькими сотрудниками редакции. Перед его кабинетом, в проходной комнате у окна сидела за столом молодая журналистка, сосредоточенно трудясь над листом бумаги. Черные волосы аккуратно причесаны, очки придают ей вред серьезной девушки. — Это у нас Майя Свердлова, внучка Якова Михайловича, — отвлекая ее внимание в мою сторону, сказал Ку- лемин. — Ведет в газете вопросы культуры. И тут же пошутил в адрес наследницы одного из первостроителей Советского государства, подвергаемого ныне полной демонизации со стороны определенной категории людей: — В Москве у ее семьи пятикомнатная просторная квартира, а у нас здесь она вместе с мужем, флотским лейтенантом обитает в комнатке частного дома. Но любовь не картошка. С милым рай и в шалаше. С год — полтора назад по телеканалу «Россия» увидел я в репортаже Майю Леонидовну в кругу семьи. Не та уже теперь у нее внешность, как в бытность сотрудницей «Славы Севастополя». Зато уверенности, приобретенной на житейских путях — дорогах, стало больше. С удостоверением, подписанным поэтом Кулеминым, я побывал во многих точках города. И отовсюду — быстро, в день сбора материала, выдавал очерки, статьи, корреспонденции. Помогали опыт, натренированность. Разумеется, появлялся на предприятиях и стройках не в военной форме, а во всем гражданском. Главным моим одеянием был кожаный реглан, в котором как собкор «Советской Кубани» на гражданке я колесил по городам и весям края. Теперь мое гражданское имущество хранилось на батарее. В номере газеты за 16 октября 1953 года редакция поместила мою корреспонденцию о реконструкции севастопольской швейной фабрики № 4, расширении ассортимента и повышении качества ее изделий. А 4 ноября «Слава Севастополя» дала мой репортаж «На новой магистрали» — с места важного объекта строительства Малахов проспект — Корабельный спуск. Тут вовсю трудились дорожники. Грубый булыжник заменялся на асфальтовое покрытие с добротным бордюрным оформлением. Отлично работали дев- чата — комсомолки из Сумской области Лида Власенко, Валентина Журба и десятки других добровольцев. В другом номере на целевой полосе едва разместились многие мои материалы, в том числе о добытчиках и обработчиках крымского камня, его пользователях — строителях, запустивших прочный дар природы на возведение мостов, дорог, зданий и сооружений. За моей подписью прошли и другие публикации. Уважил я просьбу и Майи Свердловой — написал для ее отдела материал в жанре заметок экскурсанта о Херсонесском музее — заповеднике. На газетной полосе он занял «подвал». И дался мне легко. Я спустился с огневой позиции батареи по крутой каменистой тропинке вниз, на галечный берег моря, к остаткам древней базилики Херсонеса. Здесь сохранилось несколько остатков колонн, фундаментов и стен строений от далекого прошлого, когда Херсонес существовал как самостоятельный полис и находился в зависимости от Рима и Византии. Реликт мирового значения позднее носил русские названия Херсон и Корсунь. Пристроился к очередной экскурсии, послушал экскурсовода, а затем дополнил сведения в самом музее. Мало того, что соседа — батарейца в моем лице сотрудницы снабдили необходимыми данными для написания заметок, так они еще и угостили меня необычным напитком. Впрочем, то был даже не напиток. Накануне вблизи заповедника при раскопках из земли был извлечен высоченный глиняный пифос с виноградным вином, превратившимся за два тысячелетия в плотное желеобразное вещество со стойким винным вкусом и запахом. От него‑то и был отрезан для меня кусочек такого «мармелада». В экспозициях музея тогда находилось около 300 тысяч экспонатов. В его античном отделе неизгладимое впечатление производила присяга херсонеситов, исполненная на мраморной плите более двух тысячелетий назад древнегреческими письменами. Граждане Херсонеса персонально и все вместе клялись Зевсом, Землей, Солнцем и Девою, всеми богами и богинями пребывать в единомыслии, свято беречь город и его окрестности, не уступать никому — «ни эллину (греку), ни варвару», но «охранять для народа херсонеситов». Немало уникальных экспонатов содержалось в средневековом отделе, в зале по истории и археологии раскопок Херсонеса. За 30 лет, сообщал я читателям, с 1922 по 1952 год, музей и раскопки посетило свыше 600 тысяч человек. На многие годы запомнились мне трехмесячная военная служба офицера — резервиста ЧФ и нештатное сотрудничество с городской газетой «Слава Севастополя» и флотской — «Флаг Родины». ОБАЯНИЕ ШОЛОХОВА В 2004 году исполнится сорок лет, как М. А. Шолохов принимал у себя в Вешенской делегацию коллектива Ленинградского машиностроительного завода им. Кирова. Сам Михаил Александрович со своими земляками побывал в гостях у кировцев, бывших краснопутиловцев в 1961 году, а их приезд на его родину был своего рода ответным дружеским визитом. Давно, со времени написания М. А Шолоховым романа «Поднятая целина», установилась их тесная сердечная связь. На примере главного персонажа шолоховского произведения Семена Давыдова заводчане видели наглядную причастность тружеников своего прославленного предприятия к большим переменам в деревне, преодолению патриархальщины, приобщению к образованию и культуре, организации труда в сельском хозяйстве на современной основе. Их литературно изображенный посланец, один из прообразов знаменитых коммуни- стов — двадцатипятитысячников, личным примером доказывал правоту начатых преобразований. Так воспринимали новый роман Шолохова и все советские люди, все колхозное крестьянство. В 30–е и последующие годы имя писателя находилось в ореоле всеобщего внимания и симпатии. За великий подарок судьбы воспринимаю краткий диалог с Михаилом Александровичем 23 июля 1964 года на аэродроме в Базках при встрече делегации ленинградцев и его небольшую записку в мой адрес в 1970 году, когда я уже работал в Майкопе редактором областной газеты «Адыгейская правда». Но все по порядку. В 1964 году я находился в служебной командировке в Ростове — на — Дону по делам руководимого мной зонального журнала «Сельскохозяйственное производство Северного Кавказа и ЦЧО» (с 1968 года «Сельские зори»), С 1962 года в РСФСР выходило шесть таких изданий, и им уделялось немалое внимание со стороны ЦК КПСС, как трибунам для пропаганды достижений науки и передовой практики в сельском хозяйстве. В обкоме партии наш член редколлегии В. П. Безменов посоветовал мне отложить пока поездку в Новочеркасск в институт виноградарства и виноделия, а отправиться в Вешенскую, где ожидалась встреча Шолохова с кировцами. В Вешенском парткоме (по — хрущевски!) производственного управления его молодой энергичный секретарь Петр Иванович Маяцкий, приподняв со стола последний номер зонального журнала, сказал: — С Михаилом Александровичем нередко беседую и советуюсь по многим вопросам. Иногда говорю о публикациях с Дона в вашем журнале. Слушает с интересом. Так что не сомневаюсь: ваш привет от кубанцев ему придется по душе. Так и вышло. До прибытия самолета с гостями вокруг писателя толпилось немало литераторов — ростовчан и москвичей, журналистов, земляков — вешенцев. Среди них выделялись своей худощавой внешностью Виталий Закрут- кин и, напротив, избыточной тучностью Анатолий Софро- нов. Последний буквально ни на шаг не отходил от Шолохова, увлекая своими байками. В какой‑то момент приблизился и я к писателю. Представился. От всех кубанцев, почитателей его таланта, и от себя лично передал привет и добрые пожелания. Михаил Александрович, попыхивая легкой сигареткой, искренне произнес: — Спасибо за приветы от кубанцев. Взаимно отношусь к славным соседям с самым высоким уважением. И тут же стал расспрашивать меня о видах на урожай в крае. Крестьянский сын, он и на вершине славы не мог обойтись без подпитки своих родовых корней знаниями повседневной сельской жизни! На мое предложение посетить Кубань Шолохов ответил, что он побывал в Подку- щевке в 1935 году, много интересного узнал тогда от бывших красных партизан, да вот до сего дня все никак не удается выкроить время на визит к соседям. В конце апреля 1970 года из Майкопа направил М. А. Шолохову поздравление к первомайским праздникам с приглашением посетить Адыгею. Согласование орг- вопросов его пребывания в области с местным руководством брал на себя. Секретарь обкома КПСС А. Ц. Аутлев сказал, что Шолохов не приедет, у него таких приглашений — не счесть. Но обнадеживающе заявил, что если бы писатель согласился на визит, мы бы устроили его по высшему классу. Уж это точно — адыги умеют принимать гостей. Оттого я все‑таки письмо Шолохову отослал. Секретарь оказался прав. Михаил Александрович собственной рукой черкнул мне коротенькую записку, извинился за задержку с ответом по уважительной причине, приглашение не принял. Скромный, уважительный человек, он был против «инсценировки» с его участием. Все искусственное претило ему. А он уловил нечто подобное в предлагаемой встрече. Куда до него многим нынешним «властителям умов» от политики, культуры и литературы! Даже не зови — сами мчатся стремглав куда ни попадя. На большом творческом пути М. А. Шолохову встречалось много хороших людей. Но не раз приходилось иметь дело и с кознями недоброжелателей. Еще в конце 20–х годов инсинуаторы пытались бросить тень на его имя, будто не он творец романа «Тихий Дон», а кто‑то другой, ему чуть ли не лепилось прозвище плагиатора. Навет с позором провалился. Еще большего размаха фальшь и обман по поводу этого произведения развернулись в середине 70–х годов. И очень прискорбно, что к недостойной чернухе против М. А. Шолохова одним из первых подключился писатель А. И. Солженицын. В 90–х годах после долгих поисков обнаружено более 800 страниц подлинных шолоховских черновиков 1–й и 2–й части «Тихого Дона». Они поступили в фонд ИМЛИ им. А. М. Горького РАН. Как теперь‑то аукается Александру Исаевичу, не мучает ли его совесть за облыжное обвинение Шолохова? Давно следовало Александру Исаевичу искупить свой грех перед памятью Михаила Шолохова своим христианским покаянием. Да что‑то выдерживает он фигуру умолчания. * * * Ушли вдаль года моего краткого личного и письменного общения с великим сыном России, классиком советской и мировой художественной литературы М. А. Шолоховым. Его каллиграфически четко исполненная записочка и конверт к ней до сего дня хранятся в моем журналистском досье. Как и снимки со встречи писателя в Баз- ках с близкими ему по дружбе и приязни ленинградцами. Семья М. А. Павлова и М. Г. Павловой (Коньшиной). 1932 г. Школьный учитель. 1938 г. Друзья юности (слева направо): сидят Алексей Павлов, Николай Попов; стоят Николай Зайцев, Василий Бодянский. 1939 г. На службе в Монголии Н. Зайцев в 1940 г. был водителем трактора-тягача "Комсомолец" в орудийном расчете Павлова. Погиб в боях под Москвой. Н. Попов был тяжело ранен и контужен под Ленинградом. В. Бодянский воевал с японцами на ДВК. Командиры курсантских отделений Иркутского ВПУ Алексей Павлов и Константин Жихарев. 1941 г. Екатерина Григоренко. Фронтовой снимок. Екатерина и Алексей. Барвенково. 1946 г. Екатерина Павлова. Ст. Упорная. 1948 г. Фронтовой снимок. Валентина Цыцилина (Григоренко). Марфа Евдокимовна Григоренко. 1945 г. Внучка Марина Павлова. Людмила Григоренко. 1955 г. Иван Григоренко. Старшая и младшая сестры Пана и Ольга, зять Сергей Спиридонов и отец М. А. Павлов. Кропоткин. 1959 г. Иван Иванович Григоренко Сестра Анна Кодолова (Павлова) А. М. Павлов на КП батареи. Мыс Херсонес (Севастополь). 1953 г. А. Н. Дмитрюк (справа) и А. М. Павлов. Сочи. 1955 г. Екатерина и Алексей. Москва. 1959 г. Екатерина и Алексей. 60-е годы. Дочь Татьяна Павлова. 1970 г. Внучка Юлия Павлова. Михаил и его мама Екатерина в Батуми. 1969 г. Отец и сын Павловы у к/т "Аврора" Михаил Павлов. Отец и сын Павловы. 1987 г. М. А. Шолохов и А. М. Павлов. Базки, ст. Вешенская. 1964 г. Первый секретарь Адыгейского обкома КПСС Н. А. Берзегов и А. М. Павлов. Пятигорск. 1972 г. Кубанцы — слушатели ВПШ при ЦК КПСС. Слева направо, сидят: Виктор Судаков, Аскорбий Аутлев, Михаил Иванюк; стоят: Алексей Павлов, Николай Мирошников. 1960 г. Журналисты, участники войны (слева направо): Гисса Схаплок, сотрудник областной газеты "Социалистическэ Адыгей", редактор этой газеты Д. С. Андрухаев, редактор областной газеты "Адыгейская правда" А М. Павлов, председатель областного комитета по радиовещанию поэт К. X. Жанэ. Майкоп. 1971 г. А. С. Коченюк (справа) и А. М. Павлов. Бобруйск. 1979 г. ОЧЕРКОВЫЙ ЭКСКУРС «КО СЛАВЕ СТРАСТИЮ ДЫША…» 415 лет назад начался поход в Сибирь казачьей дружины Ермака Не угасла память о легендарном предводителе казачьей дружины атамане Ермаке Тимофеевиче. Иной раз и песня о нем слышится: Ко славе страстию дыша, В стране суровой и угрюмой, На диком бреге Иртыша Сидел Ермак, объятый думой. Товарищи его трудов, Побед и громкозвучной славы Среди раскинутых шатров Беспечно спали близ дубравы… Ставшие народными, слова поэта — декабриста Кондра- тия Рылеева повествуют о трагедии, происшедшей более четырех столетий назад. Разбитый Ермаком «презренный царь Сибири» Кучум собрал большие силы татар и ночью, в грозу, напал на лагерь казаков. Произошло это 6 августа 1584 года. Ермак с 50 казаками расположился на отдых вблизи Иртыша. Позади были тяжелые схватки с татарами, многоверстный переход на стругах по сибирской реке. Оплошавший казачий караул враги уничтожили без звука. Их острые стрелы, кинжалы и кривые сабли прошлись по всем, кто безмятежно почивал на вольном воздухе. Лишь Ермак в последний момент встрепенулся. Но, видя, что все пропало, кинулся к Иртышу и, по преданию, утонул в его волнах. Увлекла его ко дну тяжелая панцирная кольчуга, присланная ему в подарок царем Иваном IV — Грозным. Нет, не во имя личных выгод сражались Ермак и его товарищи в неведомой Сибири. О славе и могуществе России радели казаки. Сначала обосновались на Урале, во владениях промышленников Никиты, Семена и Максима Строгоновых, чтобы оградить их городки и соляные варницы от набегов татар и полудиких инородцев. А уж потом по собственной ермаковой инициативе перевалили за хребты Каменного пояса, Урала, дабы вручить царю Ивану, перед которым провинились, новые приобретения для государства. До этого их вольница вдоволь погулевала на Волге, не раз пощипала купцов московских и Астраханского татарского ханства, добиралась до персидских берегов на Каспии. А еще раньше (как утверждают некоторые историки) ее зарождение начиналось на Дону с не менее шумных историй. Отчего и приписывалось происхождение самого Ермака Тимофеевича донской станице Качалинской. И, похоже, не без основания. Кое‑кто считал его выходцем с Камы либо из Суздаля. Ему присваивались имена Ермолай и Еремей, Герман и Василий. О фамилии — нигде ни слова. Достоверно оставшееся в веках прозвище — Ермак. Жил Ермак в трудную, нестабильную эпоху. На Русь нападали то Польша, то Литва. Лишь в 1552 году Ивану IV удалось покорить Казанское, а в 1556 году — Астраханское татарские ханства. Зато в 1573 году крымский хан в отместку, преодолев со своей ордой немалое расстояние, очутился… в самой Москве! И учинил в ней дикий погром и резню. Гранича с охвостьями татаро — монгольской Золотой Орды на Урале, первые заводчики России столкнулись здесь с опасностью быть разграбленными и уничтоженными. Вот и призвали близкие родичи Строгоновы с Волги Ермака себе в помощь, заручившись о том разрешением самого царя Ивана. Ермак и его сподвижники: атаманы Иван Кольцо, Яков Михайлов, Никита Пан и Матвей Мещеряк — имели у себя под рукой более 500 казаков. Поднимались они вверх по Каме, до Чусовой, где располагались строгоновские городки и копи. Прибыли в июне 1579 года. Вокруг — раздолье неописуемое! Горы, леса, луга, озера, реки… Море зелени, ягод, плодов, гнездовья птиц, обиталища диких животных. Не однажды казаки восклицали: — Какую Бог красоту создал! Два года пролетели. И задумался Ермак Тимофеевич: — А надо ли нам сидеть тут сиднем? Не пора ли выходить на широкий простор? Тем более, что татарва все время донимает?.. Ответили други — товарищи: — Пора. Пошел атаман к хозяину — Максиму Строгонову: — Благослови. И помоги собраться. Получил в подкрепление 300 удальцов. И 1 сентября 1581 года объединенная дружина под общим командованием Ермака в полном снаряжении, с запасом продовольствия, вооружения и боеприпасов двинулась в рискованный путь — в пределы незнаемой Сибири, где мало кому из россиян доводилось бывать. (В основном лишь до Камы и Прикамья распространили свою колонизацию давние новгородские землепроходцы и купцы.) Где на веслах, где, как бурлаки, на лямках поднимали казаки долбленные струги с поклажей вверх по Чусовой и по ее притоку Серебрянке. Достигли узкого перешейка между бассейнами Камы и Оби. А там волоком подтянули и спустили свои лодки в реку Жаровля. Зазимовали. Весной выбрались к Туре и Тавде. Здесь и произошли первые сражения с сибирскими татарами. Казаки вышли из них победителями. Властелин Сибири Кучум, формально признавший в 1569 году свою зависимость от Москвы, учуял серьезную угрозу своему владычеству. Для борьбы с дружиной Ермака он направил большой татарский отряд во главе со своим племянником Маметкулом. Но в урочище Бабасан, на берегу Тобола, маметкуловское войско подверглось разгрому. Татары пришли в неописуемый ужас — они встретились с огнестрельным оружием казаков. Затем последовали поражения татар на реке Иртыш и изгнание их из главного города ханства Сибири (Искера), стоявшего на указанной реке. Кучум, бежав на юг в Ишимскую степь, здесь лихорадочно сколачивал силы. Пополнил отряд Маметкула, и ему удалось взять реванш у Абалацкого озера, где он сумел расправиться с одним из небольших отрядов Ермака. На следующий год казаки поквитались с Маметкулом — в очередном бою на реке Вагае разбили его отряд, а самого взяли в плен и отправили в Москву. Лето 1583 года ушло на покорение татарских городков и улусов, расположенных по Иртышу и Оби. При взятии городка Назыма и других селений противник оказывал яростное сопротивление. Казаки несли большие потери. Тем не менее от своей цели они не отказывались. Воины проявляли чудеса изобретательности и ратной доблести. В одном месте на Таболе Кучум перекрыл реку железными цепями, чтобы загородить путь стругам Ермака. Однако казаки «все равно одолели неприятеля и разломали цепи». В другом месте на своих стругах Ермак приказал соорудить из хвороста чучела и одеть их в казачье платье. Татары ожидали высадку дружины казаков на берег с реки, засмотрелись на манекены. А тем временем ермаковцы были уже в тылу городка. Оттуда и ударили по неприятелю, заставили его обратиться в бегство. По взятии городка Сибири (Искера) Ермак снарядил 22 декабря 1583 года гонцов с донесениями к заводчикам Строгоновым и в Москву, к самому царю Ивану Грозному. В столицу он направил своего сподвижника и друга Ивана Кольцо с добрым ясаком — подарком царю: 60 со- роков соболей, 20 черных лисиц, 50 бобров. Выслушав отважного казачьего посланца, даже не напомнив ему о его прежних прегрешениях, суровый венценосец щедро одарил казаков за удачливое начало покорения Сибири. Атаману Ермаку пожаловал шубу со своего плеча и дорогую кольчугу с тиснением золотого орла. В ответной отписке Ермаку царь повелел именовать его не атаманом дружины, но «князем Сибирским». А еще раньше, осенью 1583 года, в подкрепление казакам царь снарядил 300 ратников под командованием князя С. Волковского и воеводы И. Глухова. Однако изменить обстановку к лучшему они уже не смогли. В жестоких боях погибли один за другим испытанные вожаки казаков — летом 1583 года при взятии Назыма пал Никита Пан, следующей весной хитростью и коварством татары умертвили Ивана Кольцо и Якова Михайлова. С горсткой храбрецов оставались в живых атаманы Ермак и Матвей Мещеряк. Наконец сложил голову с малой дружиной и главный герой похода Ермак Тимофеевич. Татары опознали труп Ермака по кольчуге с изображением золотого орла. По преданию, полтора месяца поднятый на помост мертвый Ермак служил им мишенью для стрельбы из луков. Но стрелы не достигали цели. Хищные птицы, кружась в высоте, не осмеливались расклевывать покойника на помосте, вокруг творились какие‑то странные виде ния. В суеверном страхе татары решили похоронить с почестью останки казачьего атамана, дабы умиротворить разгневанных богов. При большом стечении степняков устроители похорон пустили на поминки героя обильное угощение, для чего было заколото тридцать быков. «Но и на пепле храброго воителя, — писал в 1911 году автор монографии К. Валишевский, — продолжались чудеса: поднялся к небу огненный столб, и тогда мусульманские муллы предали его останки земле и срыли могилу, чтобы никто ее не нашел». Мещеряк, потрепав напоследок татарского князька Карача при осаде казачьего стана, еле выбрался с остатками своего отряда из окружения, вынужден был уйти из пределов Сибири за Урал, чтобы возвратиться сюда через год уже в составе царского войска, усиленного пехотой и кавалерией. От уцелевших сподвижников Ермака первый сибирский архиепископ Киприан собрал данные и внес их в Синодик, по которому затем происходило поминовение погибших героев. Синодик начинался кратким пояснением: «Синодик казакам… Атаману Ермаку с сотоварищи его, которые побиенны с ним… от нечестивых, от Кучума царя. Вечная память и возглас большой». Еще долго русские рати утверждали волю царей на востоке. И в том им помогал пример Ермака и его товарищей. Их героический след потомки продлили до берегов Тихого океана, превратив Россию в могущественную империю. Отмечая в 1883 году 300–летие присоединения Сибири к России, российское общество вновь и вновь вспоминало изречение народного героя Ермака Тимофеевича, запечатленное в строгоновской летописи: «И по смерти нашей память наша не оскудеет в тех странах, и слава вечна будет». Красной нитью прошла эта мысль и через рылеевский стих — песню: Нам смерть не может быть страшна, Свое мы дело совершили: Сибирь царю покорена, И мы — не праздно в мире жили! ЛЕГЕНДАРНЫЙ СИРКО За сто с небольшим лет до переселения бывших каза- ков — запорожцев на Кубань у их дедов и прадедов в понизовье Днепра ходил в кошевых атаманах легендарный казак Иван Дмитриевич Сирко. Силач, юморист и отменный рубака. Бывало, соберутся казаки На сечевую раду, расшумятся по какому‑нибудь пустячному поводу, не стоящему их внимания, а седоусый, с оселедцем на голове Иван Дмитриевич выйдет на круг и этак ненароком обратится к сподвижникам, выразительно показывая пальцем на свое прокаленное солнцем темечко: — Хлопци! Та чи вы з глузду зъихалы? И сразу устанавливалась тишина. Умел он шуткой — прибауткой снять напряжение, а потом тут же перейти на серьезный разговор. Вся низовая Запорожская Сечь любила и уважала своего вожака. Сирко обладал всеми данными умелого администратора, хозяйственника, дипломата и полководца. В годы его атаманства султанская Турция и ее вассальные крымские ханы, как и во все предыдущие времена, предпринимали большие усилия к тому, чтобы запереть непокорных запорожцев в их узком пространстве, а еще лучше — покорить и заставить служить тараном в борьбе против усиливающегося Русского государства. Но ни то, ни другое у них не получалось. Сечь, как днепровская вода камень, из года в год подтачивала устои владычества турок на северном побережье Черного моря, готовя окончательное падение и их вассальной вотчины — Крымского татарского ханства. В зиму 1674–1675 годов турки и крымчаки в очередной раз совершили свой совместный поход против запорожцев. Хитро, обманно двигалось их войско, дабы загулявших на Рождество сечевиков застать врасплох. Им удалось войти даже в центр Коша. Но казаки быстро схватились за оружие и дружным натиском не только выбили врага, но и погнали его вспять. Сирко послал вдогонку неприятелю до двух тысяч своих молодцов. Однако резвым хлопцам так и не удалось настичь уцелевших непрошенных гостей — шибко здорово те удирали от казаков. По этому и другим случаям вторжения агрессивных соседей в пределы Запорожской Сечи и всей Украины 23 сентября 1675 года атаман Сирко отправил письмо крымскому хану Мурад — Гирею. Письмо выдержано в лучших тонах рыцарства и благородства. Начиная с обращения к адресату и заканчивая пожеланиями добрососедства. В самом же тексте обширного послания Иван Дмитриевич основательно напомнил хану кое о чем неприятном для супротивной стороны. В том числе о том, как ворвались в Сечь 15 тысяч турецких янычар «с многими ордами крымскими» и о том, чем для них это закончилось. А далее вообще перечислил массу примеров, как издревле запорожцы в ответ на разбои турок и крымских татар устраивали им добрую взбучку. Начал с похода «по Черному морю» кошевого атамана Самуила Кошки, как в 1575 году «Богданко с казаками Крым воевал и плюндро- вал», а Петр Сагайдачный в 1609 году «заплывши челнами в Таврику… взял в ней знаменитое и крепкое место Кафу», как «року 1621 тож» перед своим атаманством Богдан Хмельницкий «на Черном море воюючи… многие корабли и катарги турецкие опановал и благополучно до Сечи повернулся». И еще назвал Сирко несколько подобных примеров. Мотай, мол, на ус, хан Мурад, не то, если мы заметим ваши приготовления к войне против Сечи, то «и мы против крымского ханства воевать не убоимся». Разумеется, столь решительное настроение кошевого атамана и его казаков тут же стало известно турецкому султану Магомету IV. И тот, не долго думая, отправил Сирко безоговорочный ультиматум. Перечислив все свои многочисленные титулы от персонального родства с солнцем и луною до владений царствами Македонским, Вавилонским, Иерусалимским, Великим и Малым Египтом, султан категорически потребовал от запорожцев: «Повелеваю вам, запорожским казакам, сдаться мне добровольно и без всякого сопротивления и меня вашим спором не заставлять беспокоиться». Собрав своих помощников, кошевой атаман спросил: — Шо вы скажете на цию цидулю? Куренные и писари в один голос: — Скликать раду. Собралась рада. И тут казаки в полную меру дали волю своим чувствам. До печенок допекла их султанская наглость. Откуда‑то на просторной площади Коша появился неказистый стол, а на нем чернильница, гусиные перья, стопка рыхлой бумаги. Рада единодушно решила: — Надо писать наш ответ султану. За стол по общему согласию воссел самый писучий запорожец, обладавший веселым нравом и острым языком. Да и подсказчиков ему нашлось немало. Вот так и родилось знаменитое письмо запорожцев турецкому султану Магомету IV, скрепленное подписью кошевого атамана Сирко. С непревзойденным народным юмором и сарказмом характеризовался возомнивший себя чуть ли не божеством иноземный правитель, в глазах храбрых воинов — запорожцев он выглядел не более, как александрийский козолуп, вавилонский кухарь, македонский колесник и прочая, прочая. В целом — всесветный блазень (глупец). Ну какой ты в чертях лыцарь, высмеивали казаки своего недруга, если, скажем, простого ежа своим голым задом не пристукнешь. А еще грозишься нам. Да не боимся мы тебя, «плюгавче»! Никогда, мол, тебе, нехристь, не одолеть сынов христианских, если потребуется — казаки дадут тебе достойный отпор. Оригинальное послание казаков турецкому султану в духе казачьей вольницы, с целым каскадом словесных издевок стало известно в России, оно было переведено на русский, польский и немецкий языки. По белому свету разошлось несколько вариантов письма, в чем‑то текст совпадал, в чем‑то отличался. Но основа, главная его «соль» оставалась неизменной. Таким данный документ и вошел на века в историю запорожского казачества. Подписавший его атаман Сирко умер 4 мая 1680 года. По сообщению журнала «Русская старина», № 7 за 1873 год, об этом свидетельствовала надгробная могильная плита, обнаруженная спустя почти двести лет после кончины казачьего батька. Она нашлась в огороде поселянина Михаила Прилепы, что проживал в деревне Капуловка у речки Скарбной — притока Днепра. Капуловка была одним из многих имений брата царя Александра И, великого князя Михаила Николаевича. На надгробном камне были высечены крест, копье и обозначения церковно — славянской вязью, кто под ним упокоен, дата смерти, с такой концовкой: «Да живет вечно память и слава праведника». Легендарной судьбой Сирко заинтересовались историки Н. И. Костомаров, Д. И. Яворницкий, А. А. Туган — Бара- новский и другие. В 1878 году начал делать наброски к своей будущей знаменитой картине «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» великий русский художник И. Е. Репин. Данное письмо казаков в начале XX века в стихотворной форме обнародовал на родном языке французский поэт Гийом Аполлинер. Как можно с убежденностью утверждать, хлесткое и язвительное письмо запорожцев за подписью Сирко не составило единичного исключения. Сечевикам так понравилось его содержание, что они им еще неоднократно огорошивали басурманов. Уже когда и Сирко не было в живых. В его пору он и его сподвижники прорывались к Черному морю на своих легких лодках — «чайках». И, потрепав за набеги крымчаков и турок, с добычей возвращались в Кош. На их пути большим препятствием были турецкие укрепления, возведенные в низовьях Днепра — Тавань и Кизи — Кермен. В последнем через реку даже тяжелую цепь турки протянули, дабы закрыть водный путь казакам. Запорожцев преграда раздражала, но они все же ее преодолевали. Тот же Сирко со своей буйной ватагой не раз пересекал барьерный рубеж и устремлялся к Черному морю. В 1669 году он прошелся по его северному побережью, разрушил оплот турок в Очакове, откуда они постоянно совершали нападения на Украину, а в 1675 году возглавил совместный поход запорожцев и присланных Москвою донских казаков и черкесов, в ходе которого им удалось крепко наддать крымско — татарским ордам за их опустошительные набеги на украинские и русские селения. Сирко тогда доложил русскому царю об операции сдержанно, но выразительно: «Мы вместе… будучи в Крыму, немалую часть неприятельскую, против нас изготовившуюся, разбили, души христианские освободили от неволи». В 1679 году, за год до смерти, Сирко вновь возглавил запорожскую рать в ее движении к устью Днепра, дабы ликвидировать новые укрепленные сооружения турок, препятствовавшие водному проходу казаков к Черному морю. И эта операция завершилась успешно. В 1795 году, уже после Сирко, запорожцы во взаимодействии с русскими войсками взяли с бою Тавань и Кизи- Кермен. Это страшно рассердило турецкого султана. И он бросил крупные силы на отвоевание потерянных укреплений. Как ни бились турки и крымчаки — взять обратно городок Тавань не смогли. На его защите стояли 700 казаков Лубенского полка и стрелецкий полк московского полковника Ельчанинова. От тщетных атак турки перешли к иной тактике. В стан обороняющихся от них из лука полетела стрела с запиской: «Мы с вами исстари друзья, для чего же сражаетесь за сей город и умираете за Москву». Предлагали сдаться, прислать о том свою записку к желтому знамени у турецкого командного шатра. Казаки промолчали. И тогда новая стрела принесла запорожцам угрозу: «Да будет вам известно, что всеми землями обладает султан и Тавань — его город. Если вам милы здоровье и свобода, сдайте нам город без повреждения, а не то — нам помогут единый Бог и его пророк Магомет, мы возьмем Тавань и всех вас изрубим». Командующий турецкой армией и отрядами крымских татар Али — паша в случае сдачи города обещал командному составу гарнизона по одной тысяче левков, а рядовым — по шесть левков. Запорожцам даже сулил предоставить транспорт для выезда с поклажей и амуницией на Украину. Но никто из запорожцев и воинов регулярных войск на приманку не клюнул. Казаки собрались на раду и почти в той же редакции, что и при Сирко, утвердили новый ответ турецкому султану, в котором напрочь отвергли ультиматум его ретивых вояк. «Войско твое поганое, безмозглое, шкаредное», — клеймили позором султана казаки — запорожцы. И далее высказывали свою решимость разбить хвастунов и брехунов турецких, если они не откажутся от своих замыслов. Ну, и конечно, самому султану выдали аттестацию в предельно саркастическом духе. В том самом, какой в свое время благословил и засвидетельствовал своей подписью незабвенный Сирко в письме Магомету IV. Посовещавшись, запорожцы все‑таки смягчили текст, сделали его более сдержанным: «Мы, старшины войска Запорожского и Московского, городовых и охотных полков, читали ваше письмо, в котором вы нас стращаете пророком и саблями. Мы на вас, басурманов, не походим, ложным пророкам не верим, надежду возлагаем на Бога и Матерь Пресвятую. И наши сабли еще не заржавели, и наши руки еще не ослабли, хлеба и воинских припасов у нас достаточно, вы города не возьмете, но погибнете — удержитесь от лжи и угроз… Мы не сдадим города, мы ждем помощи, да и без помощи готовы идти на вас, басурманов, за веру христианскую и за царя восточного, надеемся на победу с нашей стороны и на поношение с вашей». Стиль письма уравновешен, а подтекст — тот же, легендарного Ивана Сирко и его кошевого братства! Взъяренные ответом турки 28 сентября 1697 года ринулись на приступ Таваня. И вновь с большим уроном были отбиты. А когда узнали, что на помощь осажденным спешит со свежими силами полтавский полковник И. И. Искра (оболганный позднее гетманом — предателем Мазепой и казненный вместе с Кочубеем), руководитель осады Али — паша в великом испуге «сел на суда и уплыл восвояси». На долгие времена вселил Иван Сирко тягу казаков к ядреным писаниям своим недругам, но и само собой — крепкую волю к их предметному вразумлению. ПЕРЕСЕЛЕНЧЕСКИЙ ПРИБОЙ Когда по всей Новой России прокатилась молва о предстоящем переселении бывших запорожских казаков на пожалованные таманские и кубанские земли, она захватила умы и сердца не только их самих, но и представителей различных сословий и народов, населявших прилегающие великорусские и малороссийские губернии и наместничества. В реестровые черноморские казаки хотелось зачислиться многим, но не всем удавалось это сделать. Отбор шел строгий, на переселение поначалу включались лишь те, кто действительно когда‑то служил в Запорожской Сечи, а после ее упразднения уже в составе Черноморского волонтерского формирования принимал участие в последних войнах с Оттоманской Портой. Вроде, скажем, такого настойчивого просителя, как бывший казак куреня Шкуринского Давыд Великий, представивший на имя черноморских «батькив» 3. Чепе- ги и А. Головатого следующую челобитную: «Служил я в бывшем войске Запорожском казаком двадцать лет. И был в минувшую с турком… войну… в походах, во время разрушения Сечи отбыл я из оной в Харьковскую губернию… в местечко Тарановку». И далее Давыд ребром ставил вопрос: «Я имею к службе ревность и желаю в войске Черноморском навсегда ее продолжать. То прошу и о выводе моего семейства.» С водворением первых 25 тысяч душ черноморцев мужского и женского пола в необжитых пределах сразу выявилась явная нехватка казачьего населения для несения опасной кордонной службы и хозяйственного освоения края. Когда, например, таврический губернатор летом 1793 года предложил войсковому правительству ежедневно выделять на строительство Фанагорийской крепости по три тысячи человек, кошевой атаман 3. А. Чепега забил тревогу перед высшими санкт — петербургскими инстанциями, указывая на то, что задание нереально, ибо на Тамани в это время одних увечных и «крайне престарелых» черноморцев насчитывалось до 800 человек, столько же казаков несли охрану рубежей на Кизилташе, 770 «бада- лись» на заработках по войсковой земле, 119 находились «в раскомандировании» по выводу своих семейств «на сию землю». И наличествовало на все про все 1497 человек, из коих постоянно отвлекалось по 200 человек на «избереже- ние и починку гребной флотилии». Потребность в людях ощущалась во всей империи. Особенно на ее окраинах. В целях скорейшей концентрации производительных сил и охраны рубежей государства Павел I издал указ о заселении сибирского края отставными солдатами, крепостными крестьянами и всякого рода преступниками, исключая лиц, осужденных на каторжные работы. Это, вероятно, в немалой степени ослабило и внутренние запоры Черномории: сюда, в ее открытые шлюзы, хлынул сначала единичный, а затем и массовый людской поток. На веленевой бумаге, с витиеватыми завитушками, накатал на имя императрицы Екатерины II прошение о зачислении в Черноморское войско рядовым казаком ка- кой‑то канцелярист — волжанин не робкого десятка Василий Петров, в отличие от него тайно, со всеми предосторожностями, дал тягу в Черноморию от екатеринославс- кого помещика подневольный крестьянин Михаил Яковлев (он же Сердюченко), владевший искусством живописца. Нащупав следы беглеца в черноморской войсковой церкви, разгневанный хозяин требовал немедленного его возвращения, не соглашался даже на получение компенсации за своего человека и в тысячу рублей, ибо он был «мастерству обучен». Во многих случаях, когда домогательства помещиков по поимке и возврату их крепостных ставили войсковую канцелярию в затруднение, отсюда в ответ следовала испытанная мудрая отписка, что среди черноморцев они «хо- чай может быть и есть, но таковые не сыскуются». Случайный, неорганизованный приток населения, низкая деторождаемость, большой дефицит молодых семей в первые восемь лет после заселения Кубани и Тамани мало что изменили в их демографическом составе. Черномория имела в 1801 году лишь два города, 42 куреня, в которых насчитывалось около 2800 дворов и проживали 32609 душ обоего пола. Причем женского было 28 процентов. Пока еще по обычаю Запорожской Сечи главный житель края был воин — казак и неимущий поденщик — сиромаха. Особенно много было забродчиков — сиромах на рыбных промыслах. Одинокие бездомовные казаки составляли основной контингент войска, занаряженный на кордонную службу. В 1794 году от Усть — Лабинской крепости потянулась новая цепочка селений в направлении старой Кавказской линии. После драматических перепитий сюда пожелали переехать 4700 душ обоего пола из Донского казачьего войска и 800 выходцев из Малороссии. На каждую их семью выдавалось по 20 рублей и четыре четверти ржаной муки, гарантировались некоторые другие льготы. При заселении станиц предусматривалось возведение в каждой из них православной церкви, на что казною ассигновалось по 500 рублей. Так поселенцы обосновались при крепостях Усть — Ла- бинской, Кавказской, Григориполисской, Темнолесском ретрашменте, Прочноокопском и Воровсколесском редутах. Из них образовался Кубанский полк, принявший на себя охрану границы по среднему течению Кубани. Трудна и опасна выпала людям доля, но они не унывали, быстро привыкали к новой обстановке. И это стало побудительным мотивом для переселения на Кубань очередных желающих с Дона и из Малороссии. Ходатаем по переселению выступил энергичный казак Кузьма Рудов, испросивший разрешение у сената на переезд 3300 донцов в границы Кавказской кордонной линии. В 1802 году он привел поселенцев на редуты Ладожский, Тифлисский, Казанский и Темижбекский. — Вот здесь и будем жить и границу сторожить, — благословил он своих земляков на хозяйственные и ратные труды. Из этих селений образовался Кавказский казачий полк, возглавленный боевым есаулом Л. И. Гречишкиным, местом жительства и штабной резиденцией которого стала станица Тифлисская (Тбилисская). Спустя два года в этот полк со Слободской Украины прибыли еще 378 казаков некогда существовавшего Ека- теринославского войска. Они основали станицу Воронежскую. Так от впадения Кубани в море до Темижбека и даль ше сомкнулась оборонительная полоса, занятая черноморцами и казаками — линейцами. И все равно проблема охраны границы и хозяйственного освоения природных богатств края оставалась открытой, требовались новые и новые партии новоселов, чтобы двинуть вперед созидательную деятельность. И тогда более интенсивно последовали переселенческие волны одна за другой: в 1809–1811, 1821–1825, 1845–1850 годах… Разумеется, переселенческий прибой не прекращался и в ш^ледующее время. Но названные выше переселения были официально санкционированными и массовыми, проходили под наблюдением правительственного аппарата. А обстановка им сопутствовала не самая лучшая: шла затяжная Кавказская война, в которой с обеих сторон проявлялись жестокость и нетерпимость, обернувшиеся большими человеческими жертвами. Согласно царскому указу от 17 марта 1808 года, первым массовым переселением на Кубань предусматривалось охватить 25 тысяч душ мужского и женского пола на добровольных началах, по преимуществу из поселян Черниговской и Полтавской губерний. По принципу: выводить на переселение такие семьи, у которых «было более девок и вдов, могущих еще вступать в брак». В Черномо- рии главам семей полагалось освобождение от кордонной службы в течение трех лет, выдавались денежные, семенные и иные ссуды на обзаведение хозяйством, по установленной норме бесплатно выдавалось продовольствие. У кого не имелось тягла и транспортных средств, тому перед отъездом оказывалась помощь в приобретении волов, лошадей, повозок. В июне 1809 года в путь двинулась первая партия поселенцев. Общее их число намного превышало расчетное количество. Потирая ладонями крупные залысины на поседевшей голове, наказной атаман Федор Бурсак страдальчески морщился: — Никуда не денешься, принимать людей надо, сам выпрашивал побольше новоселов. И он помчался улаживать их расселение в Сергиевском, Уманском, Щербиновском куренях. Затем последовало размещение вновь прибывших в куренях Кущевском, Кисляковском, Брюховецком, Переясловском, Васюрин- ском, Каневском, Минском, Березанском, Леушковском, Батуринском, Деревянковском. Всего до 8 ноября прибыло 10,5 тыс. душ мужского и 9,3 тыс. душ женского пола. Великий аврал закипел в степи. Кто‑то строил землянки и хаты, кто‑то покупал готовые халупы. Но так или иначе люди обзаводились крышами над головой, начинали новую жизнь. В подворьях множилась живность — скот и птица. За три года с Полтавщины и Черниговщины перебралось на Кубань свыше пятидесяти партий переселенцев общим числом 41,5 тыс. человек. Они расселились в 43 куренях. Причем весьма неравномерно. Скажем, в Динском курене оседлость обрели 101 душа, в Платнировском — 72, в Старо — Титаровском — 51. Кстати, на эти годы пришлось немало перемещений самих населенных пунктов. Например, курень Брюховецкий перекочевал с вершины реки Малый Бейсуг к устью реки Бейсужок, Деревянковский — с реки Ея на реку Чел- бас, новые места заняли курени Пластуновский и Динс- кой; располагавшийся ранее от Екатеринодара в семи верстах курень Величковский ушел на пятьдесят верст к северо — западу, Тимашевский — туда же, интервал увеличился с 14 до 60 верст. Так было и с рядом других селений. По причинам разным, но чаще всего обоснованным, с учетом тогдашних обстоятельств. С самого прихода черноморцев особняком стояло заселение урочища Гривенское. Тут, в протоцких плавнях, образовался своего рода кубанский разноязыкий Вавилон, можно сказать, вольница. С ближайших казенных и частных рыбозаводов сюда бежало много черноморских заб- родчиков — сиромах, из турецких владений в Анапе — масса недовольных черкесов, ногаев, татар, армян и представителей других народов. Поселение Гривенское переплавляло характеры людей в малопочтительном духе по отношению к официальным властям, не слишком‑то обременяло себя религиозными постулатами, поощряло смешанные браки. Долгое время тут не было даже простенькой православной церквушки, о чем слезно сокрушался предшественник Бурсака Тимофей Котляревский. По его словам, сиромахи Гривенского не спешат с устройством храма, жили без оного и «до си живут». За счет пришлого люда селение разрасталось с каждым годом. И одним из его самых примечательных жителей начала XIX века стал черкес Пшекуй Бесланович Могукоров. В составе русской армии от младшего унтер — офицера он дослужился до ге нерала, проделал вместе с ней немало боевых походов, принял деятельное участие в приеме новых поселенцев Черномории, когда начался второй виток их переезда из тех же губерний Украины. Вопрос о новом переселении возник в 1820 году, когда Черноморское войско из подчинения херсонскому генерал — губернатору перешло в ведение командующего отдельным Кавказским корпусом. А им в тот момент был генерал А. П. Ермолов. И он сам, и чиновная бюрократия хлопотали изрядно, однако переселение происходило значительно хуже, чем десятилетие назад. Предписаниями устанавливалось: «Новым из Малороссии переселенцам дать льготу трехлетнюю, но самобеднейшим из них… можно несколько и продолжить оную». Строгий командующий, осмотрев войсковой конный завод и найдя необходимым полностью его реорганизовать, распорядился: «Остающихся степных жеребцов, меринов и кобыл раздать беднейшим из новоприбывших из Малороссии переселенцам». Первая же партия новоселов прибыла в Кущевский курень 30 августа 1821 года. До наступления очередного года всего перебралось на новое место жительства 5300 семейств, насчитывавших более 30,3 тыс. душ обоего пола. Их передвижение совершилось на 10875 подводах, с собой переселенцы перегнали 22395 голов гулевого скота. В 1822 году переезд начался с апреля и продолжался до ноября, прибавилось еще 3150 семей (17061 человек). У них было 4670 подвод и 6805 голов гулевого скота. Если в 1821 году среди прибывших насчитывалось 42 неимущих семьи, то теперь число их возрасло до 58. Это как раз тот контингент, о котором сам Ермолов сказал, что данные переселенцы «находились в ужаснейшей бедности». За пять лет примерно поровну из той и другой губерний Малороссии переселились 48392 человека. Их размещение состоялось в 37 ранее основанных куренях и 18 новых пунктах, отведенных под заселение. И без того трудная участь новоселов осложнилась неурядицами в получении обещанной помощи, но особенно крепко ударили по ним неурожайные годы. В 1821 году на поля налетела саранча, поела не только хлебные посевы, но и кормовые травы. Войсковая канцелярия вынуждена была выделить для закупки продовольствия переселенцам 60 тысяч рублей. Да еще на обзаведение хозяйством от казны требовалось содействие, ибо у двух тысяч семей еще не имелось никакого жилья. В числе новых поселений возникли тогда станицы Петровская и Павловская, Ново — Величковская, Ново — Леушков- ская, Ново — Минская, Ново — Деревянковская, Ново — Щерби- новская и ряд других, по преимуществу с корневыми названиями ранее образованных черноморских куреней. После данного переселения Черномория стала насчитывать 62717 лиц мужского и 49818 лиц женского пола. Ко всем ее жителям, в том числе к новоселам, предъявлялось требование, чтобы при устройстве хуторов число дворов в них было не менее двадцати. И мотивировка выдвигалась: так легче и быстрее можно закладывать сады, оборудовать колодцы, ставки, копани, рвы и заграждения. Но, пожалуй, наиболее щепетильно войсковая канцелярия и куренные атаманы относились к пополнению женского населения. Тут меры принимались решительные. Ирклиевский смотритель Хмара подал в Екатеринодар тревожный сигнал: так, мол, и так, из наших мест девиц замуж уводят. И куда? За пределы Черномории, по всей Кавказской линии, это‑де непорядок. Сначала наказной атаман Матвеев, затем атаман Власов круто взялись за стопор. От Власова последовало распоряжение: никаких девиц из войска без «письменных видов» не пропускать, особенно в ночное время. В 1824 году с поручиком Навагинского полка Потаповым из‑за такого ограничения произошла целая скандальная эпопея. Находясь на постое в ст. Пластуновской, присмотрел он себе молодую казачку и по окончании командировки решил увезти ее с собой. Не тут‑то было! Местный блюститель порядка приказал отобрать у офицера его кралю. Тот чуть было саблю в ход не пустил. И все‑таки отстоял право на создание семейной пары. — Ладно уж, езжай, — сдался наконец войсковой старшина Похитонов, особенно усердно препятствовавший соединению двух молодых сердец. В одном из источников колоритно повествуется, как ревниво казаки относились к выбору переселенок себе в жены. Обычно после их прибытия девичий и вдовий контингент галантно приглашался на станичную площадь и там происходило его прилюдное распределение. По- приглядистее, помоложе доставались ловким да богатым казакам, а те, что поскромнее, с какими‑нибудь внешними недостатками, составляли пары малоимущим соискателям уз Гименея. По поручению атамана кто‑либо из уважаемых стар шин вежливо брал под локоток зардевшуюся молодайку и выводил ее на круг, поближе к станичному батьке. — Кому в супруги нужна? — вопрошал тот оживленно настроенную казачью громаду. Все взоры — на переселенку. Кому понравилась, пришлась по душе — претендент забирал ее с площади, и спустя некоторое время в церкви происходило венчание новобрачных. И так до тех пор, пока вся молодая приезжая женская половина не расходилась по казачьим подворьям. Иной раз среди менее удачливых женихов и сетования слышались: — А мне рябая досталась. Или: — Хороша баба, да норовистая. После очередной войны с Турцией в 1828–1829 годах, изгнания ее войск из Анапы, по Адрианопольскому мирному договору открылась возможность основать за Кубанью несколько новых станиц. Сюда приглашались казаки- черноморцы и донцы. Но большинство из них уже закрепилось в своих куренях, желающих не нашлось. Тогда к Варениковской пристани и в ближайшие окрестности потянулись все, кто хотел. Вскоре здесь возникли станицы Благовещенская, Николаевская, Суворовская, Александровская. В начале сороковых годов за Лабой на месте бывших крепостей и сторожевых постов были основаны станицы Вознесенская, Лабинская, Чамлыкская, Урупская. Сюда населились выходцы со старой Кавказской кордонной линии. В 1848–1850 гг. последовало третье массовое переселение. На этот раз в Екатеринодаре был создан специальный временный комитет по его проведению, а непосредственно в главных пунктах рассредоточения вновь прибывших — Таманский и Ейский окружные переселенческие комитеты, располагавшиеся соответственно в Полтавском и Уманском куренях. Председателем первого из них был полковник Пшекуй Могукоров, а второго — будущий наказной атаман Я. Г. Кухаренко. В Таманском округе к размещению новоселов отводились семь старых куреней — Таманский, Вышестеблиевс- кий, Старо — Титаровский, Ахтанизовский, Темрюкский, Ма- рьянский и Елизаветинский, а в Ейском — Крыловский, Уманский, Павловский, Кущевский, Ново — Леушковский, Калниболотский и Екатериновский. В Ейском округе основывались две новые станицы — Должанская и Камыше — ватская, по названию песчаных кос, что вдаются в Азовское море. Сюда переселилось четыреста семейств при 1200 душ мужского пола. Первые переселенцы появились на сборном пункте в станице Старо — Щербиновской в середине июня 1848 года. Их приезд совпал с началом холеры в Черномории. Это вызвало немало дополнительных трудностей. Командующий Кавказской линией Н. С. Заводовский слал письменные распоряжения о ликвидации болезни и преодолении хозяйственных неурядиц, но не подкреплял их реальной помощью. Не хватало медицинского персонала и лекарств, продовольствия, одежды и обуви, из‑за чего все население и особенно переселенцы испытывали тяжкие невзгоды. Немало их умерло. В тот год из Харьковской губернии переселилось 189 семей (1356 душ обоего пола), Черниговской — 830 семей (6663 души), Полтавской — 591 семья (3990 душ), всего 1610 семейств, или более 12 тыс. душ обоего пола. В следующем году переселились 270 семей, или 2218 душ обоего пола, остальной прирост дал 1850 год. В целом государственная казна выплатила переселенцам 35 тыс. рублей, или по 17 рублей на семейство. На 1 сентября 1851 года из всех переселившихся новые дома купили 264 семьи, построили сами — 1301 семья, начали строительство — 293, а остались вовсе без жилья 122 семьи. В виду тяжелых условий жизни у переселенцев не только не наблюдалось прироста, напротив, была зарегистрирована убыль из‑за смерти 900 душ. По этой части лидировали станицы Калниболотская, Ахтани- зовская, Елизаветинская. В целом же народонаселение росло. В 1850 году общее население составило 153444 души, а в 1860 году — 177424. Иначе говоря, за десятилетие его прибавка достигла 23980 душ. При этом в черноморском населении почти уравнялось соотношение полов: мужчин стало 50,9 процента, женщин — 49,1 процента. Желанный баланс был достигнут. БОЙ У ГОСТАГАЯ Заручившись поддержкой Англии и Франции в войне против России, Турция уже в начале 1853 года перед развертыванием широких военных действий густо нашпиговала своими агентами всю территорию Северного Кавка‑за. Особое ее внимание приковывалось к кубанскому Причерноморью, которое в ходе войны становилось объектом воздействия соединенного флота союзников. Настойчиво осуществлял замыслы турок по вовлечению горцев в нападения на «неверных» один из главных турецких эмиссаров абадзехский предводитель Магомет — Эмин. Будучи сам лезгином, он, однако, претендовал на роль межплеменного вождя. Лестью, обманом и запугиванием сколачивал Магомет- Эмин ряды своих сторонников. Сразу, как только в апреле 1853 года из Геленджика он перебрался на северный склон горного хребта, учинил варварскую расправу над шапсуг- | ским старшиной Харатокором Хамырзой Кобле за то, что тот два года назад не выполнил его разбойных требований. С такой же агрессивностью вел он себя и в аулах натухайцев. Подстрекая абазинцев, шапсугов и натухайцев, этот фанатик организовал несколько дерзких нападений на русские пограничные гарнизоны и казачьи селения на Черноморской береговой, Кубанской и Лабинской кордонных линиях. Получив должный отпор во многих местах, Магомет- Эмин предпринял попытку захватить Гостагаевское укрепление. Инструктируя ближайших помощников, Магомет- Эмин указывал на то, что надо ввести в заблуждение русских. распространить слух, будто горцы собираются напасть на станицу Николаевскую (ныне Анапскую), в 3–4 верстах от Анапы. К 25 июля 1853 года в горно — лесных верховьях реки Адагум собрался шеститысячный отряд шапсугов и натухайцев, готовых не только штурмовать Гостагаевское укрепление, но и пустить кровь казакам, если они по зову осажденных окажутся в пути из Витязево на спуске с Султанских высот. Со всеми хитростями и предосторожностями творилось злоумыслие. Это‑то и дезориентировало анапское воинское командование во главе с полковником Мироновым, имевшее в своем распоряжении немало орудий, пехоты и конницы. В результате команды 1–го отделения Черноморской береговой линии неплохо подкрепили Анапский и Николаевский гарнизоны, Раевский форт и Алексеевский редут. А Гостагаевский гарнизон, находящийся в 25 верстах от Анапы и в 12 — от Витязево в теснине реки Гостагай, оказался ими забыт. Гарнизон располагал небольшими силами: ротой черноморских линейцев под командованием капитана Анкудинова и несколькими маломощными орудиями на четырех фасах земляного вала с палисадом под началом прапорщика Соколова. В общей сложности воинский начальник, комендант гарнизона Вояковский вместе с провиантской командой и лазаретной обслугой имел под рукой не более 300 защитников укрепления. Молодой начальник из бывших студентов — медиков среди многих горцев пользовался уважением. У него в их среде было несколько верных кунаков, с которыми он чаще всего общался на «сатовках» в дни обменной торговли горцев и жителей форштадта вблизи укрепления. В ночь на 25 июля 1853 года у ворот укрепления неожиданно появились два всадника. Их лица закрывали башлыки. «Нам нужен Вояковский, — с трудом выговаривая русские слова, попросили горцы караульного начальника. — Дело очень важное». Встреча состоялась. Всадники спешно и скрытно уехали. А Вояковский, Анкудинов, поручик Булич, подпоручик Кульбицкий, прапорщики Цепринский, Цекава и другие обер- и унтер — офицеры буквально в пожарном порядке принялись за приведение гарнизона в полную боевую готовность. По тайному сообщению кунаков коменданта гарнизона, с минуты на минуту могло произойти нападение огромной массы магомет — эминовцев, сосредоточившихся для этой цели у ближайшей реки Псебепс. Форштадт опустел, его немногочисленные обитатели перебрались в укрепление. Вместе с офицерами и солдатами на оборону укрепления поднялось все его гражданское население. «Воины российские, люди добрые, — призывал священник Наум, — помните о своей присяге, Бог вам в помощь в защите правого дела». Жены и дети военнослужащих встали на фасах для подноски снарядов к пушкам. Пехотный капитан Анкудинов раздавал ружья заболевших солдат тем, кто ими был способен воспользоваться. К нему обратился и его собственный денщик Никита Бабуренко за «ружом». «А что, — подумал офицер, — парень крепкий, он может не только мне сапоги начищать до блеска». Но в суматохе о своем намерении дать ему оружие забыл. Тогда Никита, нимало не смущаясь, вытащил из капитанской брички оглоблю, окованную железом, и подался на северный фас к батарейке. В предрассветной мгле в соседних кустах послышался ^ шорох, между ними замелькали фигурки вооруженных людей. Никита вместе со всеми увидел, как к батарейке быстро бегут нападающие. На земляной вал ворвалось до; 30 налетчиков. Ухнули пушки, началась рукопашная. Вмиг преобразился и Никита Бабуренко. Подобно Добрыне Никитичу своей дубиной принялся крушить недругов, сбил с ног высокого и сильного противника, взялся за других. На его удачу подвернулось ружье, выпавшее из рук тяжелораненого солдата. С ним Никита бросился к орудию, возле которого сгрудилась кучка неприятелей. Вскоре уцелевшая часть нападавших была сброшена в ров, положение на северном фасе восстановилось. Шла непрерывная стрельба из пушек и ружей, бой закипел уже на восточном фасе. Не хватало воды для пробанивания орудий, ее стали подносить женщины и подростки. И здесь штурм удалось отбить. Волна за волной накатывались атаки неприятеля. У защитников укрепления появилось двое убитых и около тридцати раненых. Толпа нападающих ринулась на палисад с сухой травой, хворостом, шанцевым инструментом, чтобы поджечь деревянные заграждения и сделать подкопы в земляном валу, дабы проложить путь внутрь укрепления. Вояковский бросил в помощь обороняющимся свой резерв из 12 человек. Сюда же прибежал из лазарета святой отец Наум. С возгласом: «Не дадим разорить нашу святыню — церковь, грудью защитим жен и детей», — осенил он воинов крестом на подвиги. Тем временем подпоручик Муравлев по скоплению неприятеля у палисада ударил с бруствера окопа картечью из двухствольного ружья. Меткие выстрелы вывели из строя многих нападающих. Отскочив от палисада, они попали под фланговый губительный огонь пушек и ружей. А затем, хотя и с запозданием, на выручку гарнизона из Витязево подошла сотня черноморских казаков, а из Анапы — две роты солдат. К их прибытию защитники укрепления закончили многочасовое сражение, отбросив противника на его исходные позиции. Прибывшие подразделения сменили личный состав гарнизона, выведенный на отдых в Анапу. В ожесточенном бою защитники укрепления потеряли 47 человек. Дорого обошлась авантюра нападавшим. Во рвах перед укреплением обнаружилось 78 их трупов, а по окрестным кустам и балкам — еще более двухсот. Так Магомет — Эмин 140 лет назад в жаркий июльский день расплатился с горцами за их доверчивость к фальшивым посулам и обещаниям. Военная доблесть Гостагаевского гарнизона стала известна императору Николаю I. Его коменданта, боевого офицера Вояковского, он наградил орденом св. Георгия 4–й степени и досрочным производством в следующий чин, Ордена Владимира 4–й степени получили подпоручик Муравлев, штаб — лекарь Яновицкий и другие воины. Иеромонаху Науму был вручен золотой наперстный крест на Ге- оргиевской ленте, а храбрая жена поручика Булича, оказывавшая помощь раненым в лазарете, получила в дар ценный браслет, ей назначалась пожизненная пенсия в размере жалованья ее мужа — 457 рублей в год. Денежными суммами отмечалась самоотверженность и ее помощниц. ЗА БРАТЬЕВ — СЛАВЯН На Кубани, как и по всей России, зима 1877 года была напряженной из‑за сложной обстановки на Балканах. Турецкие насильники, пять веков угнетавшие народы Болгарии, Боснии, Герцеговины и других славянских стран, чинили дикий произвол над немусульманским населением. И это вызвало повсеместный гнев и возмущение российской общественности. Правительство царя Александра II не могло не считаться с настроениями своего народа, близкого по духу и крови братьям — славянам. Военное ведомство России, его армия и флот развернули широкую подготовку к решению славянского вопроса военной силой, памятуя о том, что воевать придется на суше и на море, на Балканах и на землях Закавказья. Уже в январе по железным дорогам Кубанской области загромыхали воинские эшелоны к местам сосредоточения и предстоящих сражений: лучшие конные, пехотные, артиллерийские и другие части и соединения Кубанского казачьего войска. Жители городов и станиц тепло и сердечно встречали воинов, устраивали задушевные проводы. Так было и в станице Ладожской, куда поступила весть о прибытии личного состава четвертой батареи Кубанской конно — артиллерийской бригады и его дальнейшем следовании на погрузку в эшелон на станции Кавказской. Новость всколыхнула местное население столь основательно еще и потому, что командира батареи, казачьего офицера В. Я. Яцкевича, здесь знал стар и млад. До недавнего времени он состоял здесь на службе в должности начальника войсковой больницы. У него, как говорят, закваска была лекарско — артиллерийская: по недругу в бою задаст шрапнелью, а друзей — побратимов выручит и вылечит. Прибывшая в станицу в походном порядке казачья батарея расположилась вблизи станичной семинарии. Педагоги и воспитанники этого учебного заведения с нетерпением ждали торжества по случаю почетного приема и проводов защитников Отечества. Батарея была доведена до штатов военного времени, в ней насчитывалось более 250 человек. С дороги казаки приводили в порядок материальную часть. Тем временем в станицу из Екатеринодара прикатили на резвых рысаках начальник штаба Кубанского казачьего войска генерал — майор В. В. Гурчин и командир артиллерийской бригады полковник И. К. Назаров. Им важно было посмотреть, как станичники приветят казаков, в числе первых воинских формирований отправляющихся на вероятный театр военных действий. … День 12 января 1877 года выдался не по — зимнему солнечным и ясным. Предстоящее прохождение по станичной площади батарейцев в торжественном строю, напутственные выступления провожающих, общий молебен, а затем праздничный обед для виновников торжества вносили в обстановку дня необычное оживление. Глядя на рослых, подтянутых артиллеристов, станичники высказывали слова восхищения. — Экие молодцы. Им и пушка — что игрушка. Послышалась команда: — Строиться! Печатая шаг, шестиорудийная батарея прошла перед своим начальством, станичниками и семинаристами под звуки марша. У семинарии строй казаков составил плотную колонну. По команде «вольно» артиллеристы выслушали немало добрых напутствий от своих старших начальников. Но сильнее всего напутственное слово прозвучало из уст священника Мосальского. — Дорогие наши казаки, — сказал он. — Нам не впервые приходится провожать на поле брани сынов Кубани. Но нынешний ваш поход представляет особое значение. По всему видно, что вам предстоит великая христианская миссия — встать на защиту жизни братских славянских народов на Балканах, освободить их от турецкого ига. Сам Господь Бог благословляет вас на это святое дело. В горячей, прочувствованной речи православного священника как наказ, как воля всех жителей станицы прозвучали слова ободрения и вдохновления воинов: — Впереди у вас долгий, трудный и опасный путь к достижению цели. Благословляя вас на ратные подвиги, хочу напомнить вам заветы отцов и дедов, которые всегда высоко несли честь и достоинство кубанских казаков в битвах с любыми супостатами. Бог вам в помощь за освобождение славян! Потом перед всеми присутствующими командир батареи произнес прощальное слово: — Спасибо всем ладожцам. Мы никогда не забудем этих теплых проводов. Обязательно оправдаем ваши пожелания. Станичные торжества сопровождались колокольным звоном, в десять часов следующего утра батарея зарысила с орудиями на станцию Кавказская. Но путь батарейцев пролег не на Балканы, как ожидалось, а на кавказский фланг, в район Абхазии, где им пришлось отражать натиск турецких войск с Черного моря. «Все равно, — говорили артиллеристы, — мы и здесь отстаиваем святое дело братьев — славян». Они дрались с врагом храбро и умело, их пушки метко разили суда и живую силу противника. И не случайно произведенный в чин полковника командир батареи Яцкевич был награжден орденом святого Георгия 4–й степени. Знаки отличия военного ордена 4–й степени были вручены бомбардирам батареи Никите Долгошееву, Николаю Лещенко, Василию Дуракову и канониру Андрею Пренко. В жарких схватках с османами под Плевной, Ловче, Горным Дубняком, Телише и другими селениями Болгарии героически сражались с противником казаки Ейского, 2–го Кубанского, Полтавского, Таманского, Хоперского конных полков, 7–го и 2–го пластунских батальонов, других частей и подразделений. Десятки тысяч казаков- кубанцев отстаивали дело славян на Кавказе и в Закавказье. Вместе с Дунайской и Кавказской армиями, со всеми воинами — россиянами кубанцы внесли свой вклад в завоевание свободы и независимости для народов ряда балкан ских стран, принудили турок пойти на заключение Сан- Стефанского договора о мире в марте 1878 года, который, кстати, еще долго «утрясался» западными завистниками России и на так называемом Берлинском конгрессе. Особо теплое расположение русские воины и казаки питали к болгарам. По иронии судьбы правители Болгарии в Первую мировую войну 1914–1918 гг. вовлекли свою страну в союз с кайзеровской Германией, главным противником России. И во Вторую мировую войну (1939–1945 гг.) узурпировавшее власть профашистское правительство Цанкова снова отвернулось от России, холуйски прислуживало Гитлеру. Только после разгрома фашистского рейха болгарский народ, изгнавший из страны предателей, стал подлинным другом и братом великой России в лице народов Советского Союза. Увы, предательская политика Горбачева развеяла в прах сложившуюся прочную дружбу. Нынешнее руководство Болгарии вопреки воле большинства населения вновь отвернулось от верного соратника и жаждет проскочить в блок НАТО, отнюдь не страдающий избытком дружелюбия к разгромленной без войны России. История ничему не научила ни горбачевых — ельциных, ни болгарских правителей. КУБАНЦЫ НА АРАКСЕ На тысячу с лишним километров протянулась река Араке от своих верховий в Турции до слияния с рекой Курой на территории Азербайджана. Примерно треть своего пути Араке мчит свои воды по горным ущельям, и лишь при слиянии с рекой Карасу у города Горадиз он сбавляет свой бег и начинает втягиваться в обширную Прикаспийскую низменность, которая и приводит его в лоно реки Куры. Араке — река пограничная. Россия здесь держала свои кордоны, соседствуя с Турцией и Ираном. Большой сложностью отличались участки, располагавшиеся в срединном, горном течении реки. И особенно нелегко было нести тут пограничную службу после русско — турецкой войны 1877–1878 годов. Вооруженная контрабанда, перестрелки, погони, внезапные налеты нарушителей границы — изо дня в день, из месяца в месяц. С сопредельной стороны нарушители границы переправляли контрабандой оружие, порох, украшения, чай и другие режимные товары. Оттуда же нередко засылались лазутчики — шпионы. Со значительным размахом действовали местные азербайджанские абреки, не признававшие законов империи. Вот такие суровые будни выпали на долю многих каза- ков — кубанцев, занаряженных сюда на долгие годы бесприютной жизни. В 1879–1887 гг. в горных районах Джуль- фы, Ордубада и других мест вниз по течению Аракса немало располагалось дистанций и постов, где они тянули свою тяжелую солдатскую лямку без громкой славы и почестей, зато с постоянно нависшей угрозой быть убитым или захваченным в плен и обращенным в рабство. В указанные годы на приречных кордонах Аракса от поста Менджеванского до поста Карадулинского дислоцировались строевые сотни 1–го Полтавского казачьего конного полка под командованием полковника князя Эрнстова, вблизи Каспийского моря, на горных постах ленко- ранского кордона, располагались подразделения 1–го Ейского конного полка. По Араксу были разбросаны сотни Кавказского и других казачьих полков, разновременно сменявшихся и рассылавшихся по другим гарнизонам. По опыту своих предков и собственным навыкам каза- ки — кубанцы установили интервалы между кордонными постами в 9—10 верст, устраивали между ними залоги и секреты, в определенных промежутках находились базовые стоянки сотен и штабы батальонов, пункты боепитания и продовольственного снабжения. Строго по распорядку совершались смены нарядов на постах, о всех происшествиях в обязательном порядке подавались рапорты по служебным инстанциям. Впечатляющую картину беспокойной службы на границе представляют документы тех лет, которые велись во втором пластунском батальоне Полтавского казачьего полка, охранявшем Ванкскую кордонную линию. Кроме самого приречного урочища Ванк, в его зону бдения входило урочище Хан — Кенды с дислокацией штаба батальона, а также еще несколько охраняемых пунктов по левому берегу реки. Много больших и малых происшествий зафиксировано по батальону. Вот, скажем, начало утра 23 декабря 1879 года. У поста Карадулинского оно выдалось туманным и холодным. Стоявший на охране берега у брода пластун Пучков вскоре заметил, как с сопредельной иранской стороны какой‑то всадник — азербайджанец на коне пересек главное русло реки и, озираясь вокруг, въехал в мелкую протоку. Выйдя из засады, Пучков крикнул нарушителю по — персидски: — Яваш! Ким адам? (Стой! Что за человек?) Всадник, не останавливаясь, ответил: — Я — русскоподданный. Ездил за границу разыскивать своих лошадей. Когда же он приблизился к Пучкову, то тут же соскочил с лошади и ухватился левой рукой за винтовку пластуна, пытаясь ее отобрать, а правой рукой стал наносить ему кинжалом удар за ударом. Несмотря на кровь и боль, пластун удерживал оружие, а потом, изловчившись, отбросил от себя противника. Однако сильный разбойник вновь набросился на казака, прорубил ему папаху и башлык, кроме ранее нанесенных ран оставил у него на голове еще две кинжальных меты да на руке четыре. Пластун истекал кровью и вот- вот мог потерять сознание. Собрав все свои силы, он, наконец, вскинул винтовку и выстрелом в упор уложил на месте коварного врага. На противоположном берегу после выстрела Пучкова засуетилась целая группа вооруженных людей, ища удобный брод для переправы. Это грозило казаку еще более неравной схваткой. На его счастье к нему быстро подоспела подмога, а потом он был отправлен в лазарет. В январе — феврале 1880 года на постах Культапин- ском и Вейсалинском несколько раз происходили схватки с контрабандистами, в которых казаки проявили смекалку и решительность, что помогло им выйти победителями из сложных ситуаций. При этом одновременно им удалось нейтрализовать, например, в селении Бегманлы, отстоявшем от брода в 300 шагах, агентуру контрабандистов. Г од спустя, в те же месяцы, беспокойно было на постах Шарофанском, Державном, Менджеванском, Бартазском, Бугорлинском. Например, на рассвете 18 февраля 1881 года с поста Буторлинского на пикет напротив селения Менд- жеванского по заданию командира 3–й сотни Жеглинского отправились казаки Савелий Стрелец и Михаил Чеботарев. Взобравшись на горный пикет, дозорные хорошо видели всю окрестность в излучине Аракса. Усевшись посреди камней, постовые заметили, как из глубокого ущелья на противоположном берегу Аракса к реке медленно следуют один за другим два вооруженных всадника. У берега остановились, осмотрелись и, не заметив ничего для себя опасного, двинулись вброд на чужую сторону. Пикетчики, как принято в таких случаях, остерегли их окриком: «Яваш! Ким адам?» Но в ответ раздались выстрелы. На свою сторону, бросив лошадь, ушел только один нарушитель, другой засел в промоине и вел оттуда частый огонь из винтовки. На помощь контрабандистам примчалось из селения еще до двадцати всадников, которые рассыпались по берегу, открыв по пикетным через реку плотную ружейную стрельбу. Весь пост был поднят по тревоге, и попытка прорыва нарушителей была предотвращена. Брошенная ими одна лошадь с восьмью пудами пороха досталась сотне в качестве трофея. Казак Савелий Стрелец за находчивость и стойкость был произведен в приказные. Так продолжалось и в последующие месяцы этого года. В той же третьей сотне отличились на посту Державном казак станицы Владимирской Игнат Мерзликин, на посту Бартазском — казаки Василий Переверзев (ст. Линейная) и Моисей Филоненко (ст. Уманская), на посту Менджеван- ском — казак станицы Некрасовской Севастьян Афонин и ряд других. Исправно служила сотня и в дальнейшем. Ни в чем не уступали личному составу данного подразделения воины первой, второй, четвертой и пятой сотен. На участке Безаглыбан — Корчеван несли вахту пластуны четвертой сотни, которой командовал подъесаул Булавинов. Тут были такие скальные карнизы и переходы над Араксом, что после дождей высеченные в них патрульные маршруты превращались вообще в непроходимые «тропы смерти». Не случайно хорунжий Кюрдяжского поста Алексей Малиновский о труднейшей службе пластунов батальона сочинил проникновенную песню с припевом: Сторонись! По дороге той Конный, пеший Не пройдет живой! Положенная на ноты батальонным капельмейстером Самовским, эта песня распевалась не только в Полтавском казачьем полку на границе, но и в станицах, хуторах, в строевых частях Кубанского казачьего войска. Из самых предприимчивых и отважных воинов батальона в составе 70 человек в начале октября 1885 года командование сформировало специальный отряд, предназначенный для решительного истребления разбойничьих шаек, орудовавших в камышах и скрытых складках местности по течению Аракса между постами Меджеванским и Карадулинским. Среди особо одаренных поисковиков выделялись своим мужеством и воинской доблестью хорунжий Николай Воронов, по прозвищу Николай — бек, урядник станицы Некрасовской Данил Колыбельников, урядник станицы Курганной Григорий Дрововоз, казак станицы Махошевс- кой Андрей Кудрин и многие другие. Охотники целыми сутками находились на прочесывании в высоких камышах и прибрежных кустарниковых зарослях, у бродов и перекатов, выслеживая вооруженных разбойников. Нередко вступали в перестрелки и преследования противника. В одном из боев погиб казак третьей сотни Иван Химичев. По завершении операции в мае 1886 года сорок воинов отряда вернулись в урочище Хан — Кенды, к штабу батальона, а тридцати пластунам по приказу командующего округом довелось еще послужить на горных кордонах вблизи Каспийского моря. На протяжении семи — восьми лет у пограничной реки Араке в стычках с контрабандистами полегло немало кубанских защитников кордонной линии. В батальонной летописи с большими подробностями описана трагическая гибель казака станицы Гурийской, пластуна второй сотни Петра Судоплатова. Произошло это в июне 1885 года. Получив приказ отправиться в расположение сотни на посту Бартазском, молодой рослый кубанец и подумать не мог, чем для него закончится поход за провиантским довольствием. Его старт начался с поста Агбенского, по патрульной дороге предстояло пройти десять верст. Казак в ноговицах с крепкой подошвой без каблуков, в короткой черкеске, в папахе вназбочь, при берданке и двух пачках патронов весело покинул землянку, перекрестился и отправился в путь. Но не по дороге, а напрямик, по узкой тропинке через горы. — Побыстрее дойду, — рассуждал он. Так и получилось. В Бартазском он принял порцию баранины на свою команду, несколько канцелярских пакетов и отправился в обратном направлении. Шагал казак и размышлял о своей родине Кубани, отце, матери, молодой красивой жене. «Идет, задумавшись, пластун и не видит, — ведет батальонный летописец рассказ, — что из‑за высокого куста дикой гранаты высунулось дуло кремневой винтовки и ловит его на большую медную мушку прищуренный правый глаз татарина — злодея… Вспыхнул огонек и одновременно грянул громкий ружейный выстрел, повторенный в горах перекатным эхом несколько раз». И дальше: «Уронив винтовку и широко распластав руки, с легким стоном упал Судоплатов, смертельно раненный у края патрульной дороги: из пробитой пулею груди полилась на землю его молодая горячая кровь». Обеспокоившись долгим отсутствием Судоплатова, начальник поста послал наряд по его следу. На знакомой дороге казаки увидели мертвое тело товарища, уже изгрызанное шакалами и гиенами. Винтовки и снаряжения уже не было — их унес с собой убийца. Подобных смертей случалось немало. В признание заслуг воинов — пограничников на Араксе в 1884 году командующий 1–м Кавказским армейским корпусом исхлопотал перед царем награды казакам за их верную службу, связанную с пресечением вылазок нарушителей границы. Была учреждена серебряная медаль «За храбрость». Из кубанцев первыми ее получили урядник станицы Ширванской Константин Уханев, казаки Василий Сапунов и Федот Стасенко (ст. Черниговская), Андрей Лещенко (ст. Бжедугская), Игнат Мерзликин (ст. Владимирская), Иван Щербаков (ст. Николаевская) и другие. В 1887 году по представлению начальника Ванкской кордонной линии такие же награды за отличия в борьбе с контрабандистами на границе Аракса были вручены уряднику ст. Суворовской Кузьме Мищенко, пластунам Андрею Куркину (ст. Удобная), Семену Бараба (ст. Царская), Якову Сингиреву (ст. Баталпашинская). Сожаление вызывало то, что названная медаль не давала награжденным права на получение пенсий, хотя фактически цена ей была ничуть не ниже орденского знака. ОТ ПЕРЕМЫШЛЯ ДО ЭРЗЕРУМА… В самом начале Первой мировой войны Кубанская казачья область поставила на фронт около 60 тысяч активных штыков и сабель. По преимуществу казачьи полки первой очереди вливались в Сарыкамышский, Ольтинс- кий и Батумский отряды, развернувшие боевые действия на Кавказе против отмобилизованной турецкой армии. Большие силы кубанцев двинулись на запад. Из второй очереди маршевым порядком туда были переброшены 2–й Хоперский, 2–й Кубанский линейный и другие полки. В боях против австро — германских и турецких союзников вместе со всей русской армией кубанские воины сражались за Отечество мужественно и храбро. В январе 1915 года завершились упорные трехмесячные бои в районе Перемышля. Город защищали три авст- ро — немецкие армии. Но капитуляции гарнизон не избежал. В плен угодило около 200 тыс. австрийцев, немцев, венгров. Брусиловские чудо — богатыри захватили более 70 орудий, 550 пулеметов и много других трофеев. В той широкомасштабной операции приняли участие несколько соединений, частей и подразделений кубанцев. Офицер — артиллерист А. Дульцев, рассказывая о боях в Карпатах, упомянул ряд городов, где отлично проявили себя кубанцы — под Львовом, Збаражем, Галичем, Самбо- ром. Неотразимость их ударов враг испытал неоднократно, в его рядах не раз возникала паника. В районе Львова героически сражался личный состав Таманского казачьего полка. После взятия города командование части помогло восстановить богослужение в русской православной церкви, подарило ей иконы и другие принадлежности. Герои — казаки тем самым подчеркивали, что в лоно православной Руси возвращаются отторгнутые вековыми недругами славян земли Галиции как законное «наследие князя Владимира Святого». Несколько раньше, 10 августа 1914 года, в бою за деревню Требуховцы отличились казаки Кубанского имени генерала Вельяминова линейного полка. В самой деревне (после атаки казаков) осталось 38 убитых врагов. С налета была захвачена немецкая батарея. Убегая к лесу, австро — герман- цы потеряли еще до 70 человек. Казацкой пикой в висок был сражен австрийский генерал Родзиховский, направлявший сюда на помощь обороняющимся подразделения австро — венгерских гусаров. У линейцев же было 11 убитых. Хорунжий Д. Бондаренко с особым чувством вспоминал подвиг Подставкина, своего коллеги из второй сотни, который в конной атаке первым ворвался в деревню. С выходом на венгерскую равнину в своей казачьей части пример мужества и героизма показал урядник ст. Темиргоевской Иван Вавилов. Ему удавалось успешно таскать «языков» из разведки, за что он был награжден Георгиевским крестом II степени и британской медалью. Из 2–го Кубанского линейного полка даховский казак первой сотни Иван Рева во время разведки случайно отбился от группы, попал на неприятельское минное поле. Австрийцы его не обстреливали, дабы не выдать свою систему обороны, и хотели тихо захватить в плен. Рева смекнул, в чем дело, и, поманипулировав с электропроводами, из укрытия поднял на воздух весь минный пояс. Мощный взрыв потряс окопы противника. По стелющемуся дыму казак ушел к своим, расчистив путь к наступлению 12–й Сибирской дивизии. Подъесаул того же полка Петр Бабыч со своим небольшим отрядом сутки удерживал горный проход у деревни Сливки под натиском двух неприятельских батальонов, чем оказал неоценимую помощь двум казачьим полкам. «Будучи тяжело ранен в грудь, — говорит о нем очевидец, — продолжал руководить сотней до потери сознания». На одном из участков Западного фронта сотник В. П. Ярошевич повел группу казаков в разведку с тем, чтобы вслед за нею мог двинуться вперед и весь казачий полк. Командир и его подчиненные вскоре оказались в плотном кольце окружения. На них наседали немцы, австрийцы, венгры — конные и пешие. В отрыве от своего полка храбрецы сражались до последнего патрона. Только нескольким из них удалось вырваться из западни. После брусиловского прорыва освобожденные галицийские города посетил царь Николай И. Император чествовал лучшие соединения и части наступающей армии. Заезжал он и к кубанским казакам, 16 января 1916 года видел их на смотре. Особого его внимания и наград удостоились казаки 6–го пластунского батальона, шефом которого он объявил себя. За многие сотни верст на другом фронте, в Закавказье, велись сражения с турками в пространстве от Черного до Каспийского моря. Закавказье то гремело упорными битвами, то на время стихало. Горное бездорожье, зимние глубокие снега и холода сковывали воюющие стороны. Однако и в этих удаленных местах кубанцы шли в первых рядах наступающих. Пути — дороги тут были исхожены вдоль и поперек их дедами и прадедами, многим из которых не Довелось вернуться на кубанскую сторонку из длинной череды войн с Турцией и Персией в прошлом веке. Кавказская армия в целом удачно проводила военные операции. И здесь кубанские казаки не посрамили своей чести. В решающих схватках они одерживали верх над противником. В сражениях за Ахтынский перевал, Сарыкамыш, Эр- зерум, Муш, Керманшах, у горы Арарат, на реке Кара- Дере и в других местах казаки — кубанцы показали несгибаемую волю к победе. С особым блеском участвовали 4–5 апреля 1916 года 1–я и 2–я Кубанские пластунские бригады в десантной операции по занятию турецкого го- рода — порта Трапезунд. Не зря же царь Николай II отметил орденскими наградами весь 3–й пластунский батальон в составе 550 казаков и объявил его шефом своего наследника, юного Алексея. Батальон не уступал противнику ни пяди земли, неудержимо продвигался в полосе наступления своей бригады. 1–й Кавказский конный казачий полк, один из старейших на Кубани и Кавказе, пластуны и другие части и подразделения вклинились далеко в глубь турецкой территории, заняли обширные окрестности в районе реки Евфрат. В частности, 1–й Кавказский полк занял Кизиложа, Перселик, Магары, Килиса — Куми и другие селения. Оборонительные и наступательные бои кубанцев изобиловали примерами доблестного исполнения воинского долга. Вот некоторые из них. Есаул Кузьма Толмачев из 1–го Хоперского полка во время боя у селения Катанлу вблизи Евфрата натолкнулся на круговую оборону турок. Три десятка аскеров сели спинами друг к другу и с земли поливали шквальным огнем наступающих. На призыв Толмачева вызвалось 15 храбрецов его четвертой сотни. Он приказал им атаковать противника. Итог таков: «Турки подпустили казаков на 50 шагов и дали залп. Три казака пали славною смертью героев, а остальные сурово отомстили за товарищей: из 30 человек атакованных только один был взят в плен, а остальные изрублены». В составе Ольтинского отряда под Ардаганом успешно дрались с турками кубанские пластуны под командованием есаула Александра Геймана. Командование бросило батальон на главный участок прорыва. Кубанцы врубились в гущу неприятелей и бились до тех пор, пока город не был очищен от врага. Под Ардаганом и в нем турки потеряли около 3 тысяч убитыми и примерно столько же пленными. Казаки — геймановцы сыграли в той победе видную роль. Как дрались кубанские воины под Эрзерумом, ярко повествует следующее сообщение: «Наши казаки, атаковав в конном строю вблизи форта Эрзерумской крепости турецкий авангард, изрубили несколько сот турок и захватили в плен более тысячи аскеров, остаток же авангарда бежал в Эрзерум». Воюющее казачество поддерживало постоянные связи с Кубанью, родными станицами и хуторами. Из тыла на фронт шли посылки с подарками, делегации земляков навещали бойцов переднего края непосредственно на позициях. Прибывшие на долечивание по ранению воины и в краткосрочный отпуск Георгиевские кавалеры окружались всеобщим вниманием и почетом. Боевой дух казаков, как и всех фронтовиков, мало- помалу стали подрывать лишь обескураживающие известия в прессе о нарастающем разгуле спекуляции в тылу, всякого рода махинациях, шпионских гнездах в верхних эшелонах царской власти. Немало дурного узнали они о недостойном поведении в Екатеринодаре торговых воротил Богарсукова, Оснача, Виноградова, священника Четыр- кина и других лиц. Но даже спад в настроениях фронтовиков не подорвал в казаках любви к своей Родине, простому народу — труже- нику. Отечество для них оставалось дороже всего на свете. КУРЛЯНДСКАЯ ЭПОПЕЯ Семь месяцев, с октября 1944–го по май 1945 года, на территории Латвии, по кривой дуге Тукумс — Либава шли ожесточенные бои наших войск с прижатой к Балтийскому морю группировкой немцев, по численности и вооружению превосходившей сталинградскую. Более 30 дивизий 16–й и 18–й гитлеровских армий с оперативной группой «Клеффель» оказывали нам яростное сопротивление, неоднократно пытаясь вырваться из «Курляндского котла» и соединиться с главными силами вермахта. До января 1945 года группировка называлась «Север», с января — «Курляндия». В ее составе воевали отъявленные головорезы, те самые, что 900 дней и ночей блокадой душили Ленинград, зверствовали и бесчинствовали на территориях Ленинг радской, Новгородской и Псковской областей. В одной упряжке с ними укрепленные рубежи занимали их сообщники из 19–й латышской дивизии СС, нескольких частей и подразделений РОА генерала — предателя Власова, банде- ровская и прочая нечисть. Краснознаменный зенитно — артиллерийский полк 6–й гвардейской армии, в котором я принял под командование огневой взвод, неоднократно прикрывал ее соединения и части от ударов врага с воздуха, нередко выставлял свои автоматические 37–миллиметровые пушки для стрельбы прямой наводкой по наземным целям противника. И там, на «передке», я не однажды слышал истошные призывы изменников Родины, передаваемые через радиоусилители: — Советские солдаты и офицеры! Переходите на сторону великой Германии. Вы получите отличное обмундирование, питание и денежное содержание. И это безмозглые пропагандисты вещали осенью 44–го и зимой 45–го годов, когда даже слепому было видно — совсем близок конец войны. Наши армии неудержимо двигались вглубь Польши, а затем и Германии. И только здесь, в Курляндии, оставалась недобитая вражеская группировка. Она перемалывалась месяц за месяцем. Гитлер присылал сюда подкрепления до самого последнего момента. Причем прибывали не эрзац — вояки типа фольксштурма, а закаленные служаки, под стать тем, кто засел за каменными фундаментами на мызах латышей, в окопах и блиндажах, сооруженных вблизи лесов, болот, больших и малых дорог. Враг основательно уплотнил свои позиции: на семь километров по пехотной дивизии, на каждом из них он сосредоточил столько танков, орудий, минометов, пулеметов и другой боевой техники, что прорвать его оборону представляло величайшую сложность. К тому же осенне- зимняя и весенняя слякоть и бездорожье затрудняли наше продвижение вперед. Наступающие войска и, прежде всего, стрелковые части и подразделения несли тяжелые потери. Но все равно — медленно, с напряжением, мы отжимали немцев к Балтийскому морю. В 60–километровой полосе наступления 6–й гвардейской армии главной ее целью являлось взятие предмостного городка Приекуле, находившегося в 30 километрах от Либавы (Лиепаи). Тут был особый приекульский «котел» в общем «Курляндском котле». Наш полк действовал все время на данном направлении. В феврале 1945 года части 71–й гвардейской стрелковой дивизии во взаимодействии с приданными танковыми и другими частями и подразделениями предприняли несколько безуспешных попыток выполнить боевую задачу. И только 23 февраля 1945 года, в День Советской Армии, после двух предыдущих дней наступлений, штурмом овладели городком с 3–тысячным населением. Было убито 200 немцев, взяты трофеи, 66 пленных. Мизер по пленным говорил о многом — у врага никакой деморализации не происходило. Курляндская эпопея продолжалась с прежним ожесточением. 2 мая в Берлине уже прекратились бои, гарнизон капитулировал, а мы в Курляндии все еще продолжали воевать. На 8 мая назначалось генеральное наступление по всему фронту, утро того дня и начиналось со втягивания передовых отрядов в боевые действия. Но вот окопы немцев запестрели белыми флагами из простыней, носовых платков, полотенец. Они стали направляться к нашим позициям с поднятыми вверх руками, без оружия. Это — капитуляция и плен. Победа! Трудно сказать, сколько в ее честь мы в ночь на 9 мая выпустили в небо из своих орудий трассирующих снарядов. Длинные и короткие очереди зениток расцветили разрывами снарядов весь передний край на участке полка, на батареях стоял треск от стрельбы из стрелкового оружия. Как и многие офицеры, я принял участие в оприходовании и актировании трофеев — боевой техники и имущества. Вместе с одним из майоров 71–й дивизии подсчитывал и заносил данные в акт по вооружению и снаряжению какой‑то немецкой конной части, чье добро теперь аккуратно было разложено на песчаной поляне в сосновом бору. В целом на оприходование Ленинградскому фронту к 31 мая поступило 478 танков и штурмовых орудий, 2450 полевых орудий, 931 миномет, 18221 автомашина, 675 транспортеров и тягачей, 263 бронетранспортера, 496 мотоциклов, 1080 радиостанций, 158 самолетов, два бронепоезда, 88 паровозов, 5077 вагонов, 7039 повозок, 36464 лошади. Войска фронта взяли в плен свыше 285 тысяч вражеских солдат и офицеров и 48 генералов. В плен попал и сын фельдмаршала В. Кейтеля Эрнст Кейтель, он был полков ником, начальником штаба 563–й гренадерской дивизии. Таков был итог курляндской эпопеи. Свою частичку в победу над врагом внесли воины нашего полка, ранее сражавшиеся под Сталинградом, на Курской дуте, в Белоруссии, имевшие на своем боевом счету к концу войны свыше ста сбитых и подбитых фашистских самолетов, несколько танков и другой боевой техники противника. Ныне паучьи сети националистов оплели Латвию, Литву, Эстонию. Не без помощи подлого предательства — Горбачева, Яковлева и им подобных. Но я верю: рано или поздно здоровые народные силы бывших советских прибалтийских республик не только отдадут должное нашему совместному общему прошлому, но и откроют предпосылки для более светлого будущего. НАТО для них — не спасение! СТИХОТВОРНОЕ СК030НИЕ ОГОЛТЕЛЫЕ АРИЙЦЫ Лихо Гитлер своим генералам Отдавал свой последний приказ: Вермахт должен дойти до Урала, Захватить весь Советский Кавказ. И послушные орды арийцев Оголтело рванули вперед. Но нещадно от самой границы Фрицев Красная Армия бьет. Тут для них не дорожка для кросса, И они без потерь не пройдут. Здесь погибнет их «план Барбаросса» Под истошные вопли «капут». ПОХМЕЛЬЕ В одном бою под Воронежем фашисты предприняли «психическую атаку». Они шли густыми цепями в одних нижних рубахах, подкрепившись изрядной дозой водки. Наш минометный дивизион открыл ураганный огонь по врагу. Фашисты обратились в бегство, устлав поле трупами своих солдат и офицеров.      Из газет Прет арийцев пьяных рать Без конца и счету, И хотят бандиты смять Мигом нашу роту. Шнапс в башке кадриль поднял, Куролесят ноги. Встретил фрицев смертный шквал Прямо с полдороги. Этих фрицев больше нет. Им уж не резвиться: Им путевка на тот свет, Чтобы протрезвиться. В ТРУБУ В одном из переулков в Сталинграде немецкий корректировщик засел в печной трубе и направлял огонь своих батарей. Бойцы Борщенко и Явич опустили камень в отверстие трубы. Немец, сидевший в дымоходе, свалился вниз. Черного от сажи вражеского корректировщика разведчики привели на КП.      Из газет Фриц в трубу залез, как в бронь. Весь в пыли и саже. Корректирует огонь Батареи вражьей. И похож на черта он Или еще хуже. Только рад, что так спасен От стрельбы снаружи. Вдруг матерый живоглот Схлопотал булыжник, Через черный дымоход Рухнул, словно лыжник. Тут Борщенко автомат Поднавел на фрица: «Ну, с трубой, чумазый гад, Нужно распроститься». НА ПОБЫВКУ Гнутся рельсы под колесами, Набирает поезд ход. А за снежными откосами — Сосен стройный хоровод. В дом родной побывку краткую Воин с фронта получил. Значит, нес он службу ратную Изо всех солдатских сил. Сколько верст с боями пройдено! Голубая манит даль. На груди блестят два ордена, Ярко светится медаль. Будто в жданном сновидении Увидала сына мать. Слезы радости, волнение Трудно было ей унять. БУДНИ ЗЕНИТЧИКА В час, когда унимается бой И, ракетами рдея вдали, Опускается ночь над землей, Погружаюсь я в думы свои. Вновь приходят, как сны наяву, Лица близких и их голоса. Будто нет ни тревог, ни разлук, Что в тугие сплелись пояса. Но забудешься только на миг — Снова слышится гул в облаках. И опять у орудий своих Мы стоим на бессменных постах. На войне не бывает чудес: Чуть умолкло, и снова дуэль. «Фоккера» бьют в нас с черных небес, Мы с земли шлем им в брюхо шрапнель. Рвутся бомбы и пули свистят, В небе мечутся трассы огня. От врага прикрывает солдат Наших зыбких разрывов броня. В ЯСНЫЙ ДЕНЬ Мой друг, давай с тобой вот здесь присядем — На берегу в зеленом дубняке. Притихший лес задумчив и наряден, Вершинами купается в реке. Давай свернем, закурим папироски Все так же по привычке фронтовой И вспомним, как мы брали перекрестки, Идя вперед под бурей огневой. Еще вчера на этом самом месте, Где травами окутались луга, Во имя жизни, а не ради мести Громили мы коварного врага. Одержана великая победа, Которой равной не было в веках. Мы счастливы, что сквозь огонь и беды Несли свободу на своих штыках. ИЗ ПРИЕКУЛЬСКОЙ ТЕТРАДИ (По впечатлениям от поездок в Латвию) ЗЕМНОЙ САРКОФАГ Памятником ожесточенных боев в Приекуле и его окрестностях является братская могила, в которой похоронено более 23 тысяч советских солдат и офицеров. На территории, подвергавшейся немецкой оккупации в Советском Союзе, — это самое большое воинское кладбище.      Из путеводителя В это трудно поверить И объять умом: Столько в Приекуле наших бойцов и офицеров Лежат в саркофаге земном. Больше, чем за Варшаву, Сражений цена! Так маленькое это селенье В Курземском крае Отметила данью война. Полгода смертной жути Царило вокруг. Ах, какие здесь гибли в атаках, на маршах люди В сиянье боевых заслуг. Братская их могила — последний редут, Откуда они, возвышаясь над смертью, С живыми диалог о жизни ведут. ПАМЯТЬ Много лет я не был в Приекуле — Со времен военных грозовых. Вновь по сердцу память полоснула Ликом односумов фронтовых. Вот она, оглохшая пехота, Прижимаясь к танкам у Ишкот, При поддержке арт- и минрасчетов Рвется сквозь сплошной огонь вперед. Снова здесь и снова у Динсбурбе. Бой у неприметных хуторков. О, котел курляндский, как он труден Был для обескровленных полков. По осенней, зимней и весенней Непролазной хляби и снегам Пролегла дорога наступлений К золотым балтийским берегам. ПРИЕКУЛЬСКИЙ АДРЕС Уже который год подряд И радостный, и грустный Почтовый льется водопад На адрес приекульский. Сюда со всех концов страны, Свершив большие кроссы, Приходят, ранами больны, Нелегкие запросы. Их шлют с войны еще скорбя Родители и жены, Чьи сыновья или мужья В окрестностях сражены. Тем трудным письмам нет числа — И от детей, и внуков, Судьба которым принесла С погибшими разлуку. Суть всех запросов: где, когда Смерть встретил близкий воин, Где был он в прежние года И нынче похоронен? На каждое письмо — ответ На бланке исполкома. И это стало, как обет, Как просто аксиома. Как будто по крутым волнам Среди живого люда Печаль и слава пополам Расходятся отсюда. КУБАРИ Войны ушедшие года Давно сменились хрупким миром. Я счастлив тем, что был тогда Политруком и командиром. В строю — бессменно, начеку. Ведь запад полыхал пожаром. А здесь, с востока, на Читу Нам самурай грозил ударом. Матчасть орудий. Стрельб накал. Походы в степь. Тренаж в артпарке. С нас даже в стужу пот стекал, Как словно бы при банной парке. Еще не ведая всех бед И не мечтая о погонах Я отработал трудный хлеб На батарейных полигонах. Потом настал и мой черед, И вместе с новыми друзьями Я шел к Победе, и мой взвод Свой путь прокладывал с боями. Был дух бойцов необорим, Мы все преграды одолели. Недаром, значит, кубари В моих петлицах пламенели. МОЖАЙСКАЯ ОСЕНЬ Посвящается подвигу бойцов и командиров 82–й Халхингольской мотострелковой дивизии (позже — 3–я мотострелковая гвардейская Краснознаменная), переброшенной из Монголии в грозные дни октября 1941 года и с ходу вступившей в бой с немецко — фашистскими захватчиками на Можайском направлении и затем погнавшей гитлеровцев на запад. И снова осень. В позолоте Леса можайские окрест. И дни уже на укороте, Задумчив поздний благовест. Пройди полями — сеткой дождик Заткал туманный небосвод. Пройди, пока еще на пожнях Снега поземка не метет. Здесь каждый камень, каждый холмик С времен далекой старины Сраженья жаркие запомнил За жизнь и честь родной страны. Отсюда гнали в лихолетье Наполеоновских вояк. Минуло более столетья — И снова повторилось так. Сюда в суровом сорок первом Шагнула Гитлера орда. Куда ни глянь — на юг, на север — Пылали наши города. Когда Отчизна в бой позвала, Нужны ли громкие слова? Все — от бойца до генерала — Мы знали — за спиной Москва. И насмерть встали под столицей Моей дивизии полки. От Нары гнали подлых фрицев Кадровики — сибиряки. К Бородину их на подмогу Сибирь направила. Скорей! Бойцы несли с собой в дорогу Благословенье матерей. С курьерской скоростью летели К Москве составы, как могли. Семь тысяч верст сплошной метели От Керулена пролегли. Их ждали тут на поле снежном, Надежды возлагали все, Чтобы щитом дивизий свежих Прикрыть Можайское шоссе. И в уставное нарушенье — Война устав писала свой — Минуя сосредоточенье, Полки бросались с ходу в бой. Навстречу танкам, самолетам И морю шквального огня. Казалось, дрогнет здесь пехота И вспыхнет пламенем броня. Взрывались бомбы и гранаты И грохотало все вокруг. — Назад ни шагу! — так солдатам — Сказал отважный политрук. Рубеж дивизия держала, Как несгибаемый колосс, Героев доблестных рождая, В раскатах тех военных гроз. Над Подмосковьем в исступленье Мела железная пурга. Но день пришел. И в наступленье Пошли бойцы, громя врага. Можайск и Дорохово взяты! Отбито вновь Бородино! И имя той победы свято И жить в веках ей суждено. Там, пробивая путь солдатам, Шел сквозь огонь и дым крутой Дивизион «сорокопяток» — Семья и дом военный мой. Бойцы под свист и рев шрапнели Катили пушки на руках, В упор расстреливая цели И превращая танки в прах. И где‑то в их строю шагая В метели сквозь огонь и лед Врага разил, не уставая, Мой бывший боевой расчет. Не счесть, пожалуй, сколько хлопцев В жестоких схватках полегло, Чтобы сияло нынче солнце И все живое расцвело. На той земле, на том пределе Гвардейский высветлился знак Что завоеван в ратном деле, В огне стремительных атак. И хоть потом встречала Прага И был поверженный Берлин, Родной дивизии отвага С можайских началась равнин. Давно пожары погасили. Округа та — живой музей. Я здесь прочту ряды фамилий Бойцов дивизии своей. На постаментах обелисков И в документах наградных. И вновь далекое мне близко И те места родней родных… И оттого в волненье стоя, Я здесь колени преклоню, Отдам дань памяти героям И почесть Вечному огню. КЕРЧЕНСКАЯ ПЕРЕПРАВА Быль Плавит солнце Керченский пролив, Порт Кавказ его волну седлает И размеренно нетороплив, В Керчь свои паромы отправляет. В наш паром ударила волна… Мой земляк задумчиво мне молвил: — Я сейчас иные времена — И другую переправу вспомнил. …Шла война, второй военный год. Май хмелел. В Крыму — садов цветенье. Но не до весенних тех красот Было фронтовому поколенью. Землю сотрясал орудий гром, Дым пожарищ затуманил дали. Под густым губительным огнем Наши части с боем отступали. Отбиваясь, отходили вспять К берегу скалистому, обрывам. За спиной легла пролива гладь, Вспененная гущею разрывов. А когда уже настал предел Волею военного приказа Те, кто в тяжкой битве уцелел, Отходили к берегам Кавказа. На рыбачьих лодках, катерах, Даже на любой доске плавучей! Сквозь огонь, опасности и страх Добирались до Чушки зыбучей. В это время, жертвуя собой, Прикрывая арьергард пехотный, Полк зенитный принял трудный бой И под Керчью славно поработал. Но и сам жестоко пострадал И теперь лишь пулеметным взводом На мысу скалистом прикрывал Путь красноармейского отхода. Лейтенант, кубанец молодой, С уцелевшей горсткой побратимов Слал из ДШК свинцовый рой Во врага в упор, неотвратимо. Пятачок земли объял озноб, Жарко людям, жарко пулеметам. Бьют стволы горячие взахлеб По ревущим в небе самолетам. В море рухнул «Юнкере» и другой, Но уже летит волна вторая, А герои продолжают бой, Свой рубеж врагу не уступая. Цепи автоматчиков с гряды На бойцов в атаку устремились. И от этой бешеной орды Воины — зенитчики отбились. К вечеру в строю — лишь пять бойцов, Уцелела рация случайно. И тогда радист в конце концов Передал в эфир привет прощальный. На тот зов откликнувшись, к мыску Прилетел У-2 и сбросил фалы, Чтобы по волне на их вису Смельчаки пролив перепахали. Пятеро отважных молодцов На лихом буксире плыли, Били волны хмурые в лицо, Тьма ночная скрадывала мили. На Чушке их встретили друзья, Медсанбат и чарка фронтовая. А потом военная стезя Их вела, боями закаляя. …Может быть, придется вам когда Плыть паромом этим же маршрутом Вы окиньте взглядом берега, Подвиг тот представьте на минуту. ВСАДНИК У ТРАССЫ Близ Кущевской станицы, Где дорожный большак, Как крылатая птица, Взмыл над степью казак. Вознесенный на кручу И одетый в гранит Всадник мчится сквозь тучи, К солнцу, в самый зенит. Конь под ним весь в порыве, Закусил удила. О, легенды живые! О, былые дела! Это ж надо, как схвачен В изваянье тот миг, Что в атаке горячей У Кущевки возник. Конный корпус кубанцев Здесь в жестоком бою С черной силой германской Славу добыл свою. Был тот бой столь неистов, Что на танки в клинки, Сокрушая фашистов, Лавой шли казаки. Посреди медоносов, У ракитных левад Пало в давнем покосе Много храбрых солдат. Оттого им во славу, В знак немеркнущих лет От лица всей державы Встал в степи монумент. За Кущевкой в просторы С трассы катится гул. Всадник праведной кровью Долгу здесь присягнул. ЖЕНСКОЕ НАЧАЛО Когда‑то был матриархат У многих предков человека. Ему отдали дань Евфрат, И Нил, и Тигр, седая Мекка. На лигурийских берегах, В горах испанских Пиринеев — По всей Европе при кострах Явил свои он перигеи. Не исключен тот родовой У древних русичей обычай, Поскольку мир такой канвой Едва ль кого‑то обезличил. От женской части тех времен Остался след велик и звонок Сияньем свадебных корон И ратной статью амазонок. А ко всему — весь трудный быт Лежал на женщине — вот фокус! Не зря этап тот не забыт С названьем кратким «Матер — локус» {Проживание супругов в общине жены.} У бесконечно давних дней Первоначального истока Стояла Мать, как чародей, Для жизни нашего далека. Прошли века. Крутой стопой Шагнула власть мужского рода. Но женский лик в красе святой Нам светит будто с небосвода. Возвысив в славе род людской, Его прекрасные богини В цивилизации земной Остались чтимыми доныне. Не счесть одних небесных Дев, Рожденных промыслом народов, Что от любви к Земле сгорев, Воскресли в виде генных кодов. Во всем, чем мир богат сейчас и что бы в нем ни прозвучало, Ищи божественный их глас, А проще — женское начало. РОЖДЕНИЕ ГОРОДА Время от Захария Чепеги Отсчитало свыше двух веков. Как он расселял без всякой неги На Кубань пришедших казаков! Вбитый клином в водные потоки Карасунский Кут с «киданья ляс» Стал под царским именем высоким Непокорный сторожить Кавказ. Было все: набеги дерзких горцев С ведома анапского паши, На кордонах часто меркло солнце, Смертью угрожали камыши. Крепостца с гарматами и рвами, С острым древокольем по их дну Охранялись храбрыми бойцами Представлявших общину одну. Черноморцы сорока куреней Здесь в казармах жили, как семья. Несли службу в напряженном бденье Родины кубанской сыновья. Край пустынный, оторопь изведав, Град свой главный холил и растил. Вопреки невзгодам, бурям, бедам Набирался богатырских сил. Миновало более столетья. Затухал людских страстей пожар. Горожане на своем совете Город свой назвали Краснодар! БЕЗВРЕМЕНЬЕ НЕВОСТРЕБОВАННАЯ ЗАПОВЕДЬ Христианский двухтысячный год К нам приходит в суровую пору, Когда весь человеческий род Потерял корневую опору. Что Христос завещал на крови В своем тяжком безмерном распятье — Люди мира, живите в любви, Как святые и честные братья. Двадцать долгих веков утекло, Как вода через времени сито. А к чему оно ныне пришло? Вы построже народы спросите! Между словом и делом легла Марсианская пропасть глухая. Она жизнь, как кромешная мгла, Миллионам людей отравляет. Фараонов и римскую знать, Инквизиторов, работорговцев Заменила лощеная рать Под личиной отцов — миротворцев. «Золотой миллиард» — их оплот. И во имя такого вот «братства» Неугодных ввергают в дефолт, Выгребая у них все богатства. Среди этих изгоев и мы, Чьи верхи раздробили державу, Воровскому исчадию тьмы Предоставив ее на расправу. У него — капитал и комфорт При чудовищно хитрой поруке, А российский великий народ Обречен на страданья и муки. Встань, Россия, с колен поскорей И возвысь свое твердое слово, Призывая крутых богачей К исполненью заветов Христовых. ПОМИНАЛЬНАЯ СВЕЧА В дни торжественных молитв И в часы людской печали Твой в мерцанье тихий блик Боги с небом повенчали. Оттого святая Русь С давних пор, от изначала Свой восторг и свою грусть Скромной свечкой отмечала. Об усопших и живых В поминальном ритуале Русь слагала вечный стих, Ставя их на пьедестале. Открывалась благодать И вселялось вдохновенье. Только это могло дать Честное поминовенье. И во здравье милых чад, И в исход заупокойный Осеняла люд свеча, Миролюбием наполнив. По — особому она Трудный подвиг возносила, Чтоб ни мор и ни война Не сломили мощь России. Воссияй, свеча, сейчас, Как спасительное чудо, И зови народ, всех нас К единенью, от остуды Той, что к власти привела Жадный клан продажной своры И Россию обрекла На бесчестие позора. ПРИЧАЛ Щедра по — южному природа В моей кубанской стороне. А летом в этот праздник года Она божественна вдвойне. Уже кривлялась горбостройка, Но ей с упорством вопреки Неслись «Ракеты», словно тройки, По бликам вод Кубань — реки. К Елизаветинской станице Я мчался с тощим рюкзаком, Чтобы на даче потрудиться И возвратиться вновь в свой дом. Встречал меня и пассажиров Речной на выступе причал. Тот дебаркадер очень живо Всех садоводов привечал. Затем в начале девяностых Исчезла эта благодать. Еще бы! Хапальщики просто Хватали все, что можно взять. Но не сулило много выгод Владенье данное тогда. Его прикончили, чтоб быдлу Не снились блага никогда. С тех пор лишь изредка в натуге Песок здесь баржи волокут. «Комет», «Ракет» давно в округе Никто не видит зримо тут. Не рвется песня на прогулках В простор зеленых берегов Под музыкальные погудки С крылатых резвых катеров. Елизаветину кордону С причалом ныне — полный швах. Зато речам нет угомону В «демократических» властях. Нет разворота — поворота, Маршрут лукаво упразднен. Так обнажился, будто рвота, Оскальный рыночный закон. …Я выхожу на берег голый, Не слышу гомона людей. Всего штришок. Но бестолково В нем дышит суть беспутных дней. Что скорбь о малом том причале От добрых праведных начал, Когда Россия потеряла Державный главный свой причал! ВСПОМИНАЯ КУРЛЯНДИЮ Мне памятны курляндские бои На линии Тукумса и Либавы, Где смерть в нас била с неба и земли У каждой мызы и любой канавы. Отброшенный от Ленинграда враг Попал здесь сам в суровую блокаду. С морскими портами в своих руках Он отражал советскую осаду. Полгода, утопая в месиве низин, Бросались наши воины в атаки. Но шквалом пуль, снарядов, бомб и мин Срывали натиск ярые вояки. Ценой огромных жертв в конце войны Враг принужден был к полному плененью. «Котел Курляндский» кончил свои дни И адское кровавое кипенье. В Приекуле, Пельчи, в местах иных В тот майский день вся музыка молчала. Но мягко трель гармошечек губных В колоннах пленных немцев прозвучала. Лишь местный легион СС не так Воспринял сдачу в плен, а много хуже. Из глаз его молодчиков сквозняк Со злобой вырывался к нам наружу. В порту Либавы я водил свой взвод По длинным, узким (для знакомства) молам, Что в позапрошлом веке наш народ Воздвиг, открыв здесь путь к морским просторам….Устроена Прибалтика теперь По ложному и гиблому лекалу. Открыла настежь Рига свою дверь Всевластью препохабья — капиталу. А правит кто? Последыши СС, Чьи деды и отцы в боях когда‑то Стреляли в нас. Тот их крутой замес Пришелся в пору для союза с НАТО. ОСТУДА      Памяти дорогого сына, бывшего офицера запаса погранвойск Михаила Павлова Высокий, сильный и красивый, Под стать былым богатырям, Ты был защитником России, Как пограничник смел и прям. Служа в батумской зоне риска, Не раз заставою своей У нарушителей границы Срывал ты козни их затей. Да вот пришли иные годы Уже при жизни без погон, Когда ты вроде бы на пробу Поверил в новый курс времен. Однако скоро словоблуды Страну угрохали в распыл, Что у тебя в душе остуду, Как тяжкий камень, положил. Измены, ложь и страсть наживы Верхи накрыли и низы. Весь сброд глумливо и паршиво Подался в знатные тузы. Почти бесплатная работа На ловкачей «купи — продай». Что ни хозяйчик — с хваткой жмота, А то и просто негодяй. И не приемля казус быта Ушел ты думами в себя В упрек продажным неофитам, По бедам Родины скорбя. Охота, дача и рыбалка Слегка смягчали горечь дней. Острее становилось жалко Нести урон среди друзей. Кому‑то бизнес вышел боком За летаргические сны, А кто‑то подло и жестоко Убит был выстрелом шпаны. Не поддаваясь разным хворям, Твой энергетический запас Вмиг оборвался нам на горе И ты навек покинул нас. Нет, не инсульт тому причина: Куда сложнее твой уход. В прямом значении кончина — Ранимый всплеск твоих невзгод. Я, твой отец, и твоя мама, Войной крещенные в боях, Зрим, как тебя сгибал упрямо Спрут новорусских передряг. Из тьмы раздрайного потока К уже усопшим без числа Еще одна душа до срока Печаль обманов унесла. ГРОЗДЬЯ ГНЕВА Какая жуткая пора — Утрачен путь к добру и вере. Что было свято лишь вчера, Теперь отнесено к потерям. В смурные эти времена Гарцует купля и продажа, Когда великая страна — Объект и смысл вселенской кражи. Герб государства изменен, Оболган флаг Страны Советов И от иудиных имен Ни зги в эфире, ни просвета. И пролетарский наш девиз, Народ зовущий к единенью, По воле властвующих лиц Позору предан и забвенью. А вместо пламенных знамен, Где серп и молот — гордость взору, Штандарт трехцветный учрежден, Как символ вечного позора. Повсюду кровь и беспредел, Распад на атомы бесчестья. Таков обманутых удел, Врагами взятых в перекрестье. Как будто черная чума Россию небыть поразила. Где ее стать? И взлет ума? Куда девалась ее сила? Напрасно тешат свой кураж Творцы преступного посева. Возьмет их жизнь на абордаж В накале праведного гнева. БИБЛИОГРАФИЯ выборочно представленных произведений А. М. Павлова, опубликованных в разные годы КНИГИ 1. В годины потрясений (документально — очерковые хроники «Казак Дикун» и «Иван Украинский»). Краснодар: «Советская Кубань», 2000. — С. 400. 2. На сквозняке времени (стихи разных лет). Краснодар: ОАО «Роспечать» по Краснодарскому краю, 2000. — С. 70. 3. Казачья Одиссея (документально — стихотворный сказ). Краснодар: «Советская Кубань», 2002. — С. 18. 4. В поисках нового, передового (литературная запись книги Н. А. Поспелова и М. Н. Горбачева). Москва, «Советская Россия», 1961. — С. 73. ОЧЕРКИ В КНИЖНЫХ СБОРНИКАХ 1. В новом коллективе. «На крутом подъеме». Краснодар: краевое книжное издательство, 1955. — С. 67–81. 2. Кубанский сахар. «Кубань родная». Краснодар: краевое книжное издательство, 1957. — С. 199–202. 3. Первый председатель. «Герои Октября». Краснодар: краевое издательство, 1977. — С. 94—104. 4. Во имя Победы. «Солдатские матери». Краснодар: краевое книжное издательство, 1985. — С. 100–109. 5. Казачьи истории (цикл из 15 новелл). «Кубанский краевед-89». Краснодар: краевое книжное издательство, 1989. — С. 74—118. 6. Не склонив головы. Война в судьбе библиотекаря. Выпуск II. Краснодар. Краснодарское издательско — полиграфическое производственное арендное предприятие, 1996. — С. 78–96. 7. Пути — дороги журналистские. «История журналистики Кубани». Краснодар: «Периодика Кубани», 2002. — С. 49–59. ПУБЛИКАЦИИ В ГАЗЕТАХ И ЖУРНАЛАХ 1. В бурях века (документальная повесть о комдиве П. М. Луневе и его соратниках). Краснодар: «Литературная Кубань». 2001, май — июнь, № 9, 10, И. 2. В пламене войны (ратная летопись о 4–м Кубанском гв. кавкор- пусе). Краснодар: «Рассвет». — 2003, 31 января — 6 февраля, 7—13 февраля, 14–20 февраля, 21–27 февраля, № 5, 6, 7, 8. 3. У животворного истока. «Кубань: проблемы культуры и информатизации». — 1999, № 4. 4. Народный писатель (о встрече и переписке автора с М. А. Шолоховым). Краснодар: «Литературная Кубань». — 1999, 1—15 августа. 5. Изначальный свет. Краснодар: «Литературная Кубань». — 2000, 1—15 февраля. 6. Служение долгу. Краснодар: «Литературная Кубань». — 2000, 16–31 марта. 7. В прикладе к оружию. Краснодар: «Литературная Кубань». — 2002, 1—15 июня. 8. Вешенские встречи. Краснодар: «Сельскохозяйственное производство Северного Кавказа и ЦЧО». — 1964, № 9. 9. Схема кооперации труда. Краснодар: «Сельские зори». — 1968, № 2. 10. Командующий войсками. Краснодар: «Советская Кубань». — 1988, 21 февраля. 11. Князь Батыр — Гирей. Краснодар: «Кубанские новости». — 1992, 29 сентября. 12. С ходу — в бой. Краснодар: «Вольная Кубань». — 1992, 15 декабря. 13. Казачья батарея. Краснодар: «Вольная Кубань». — 1993, 8 июля. 14. Бой у Гостагая. Краснодар: «Кубанские новости». — 1993, 30 июля. 15. Встречи и речи. Краснодар: «Вольная Кубань». — 1993, 30 октября — 5 ноября. 16. Певец доблести казачьей. Краснодар: «Вольная Кубань». — 1994, 14–20 мая. 17. Обреченный замысел. Краснодар: «Вольная Кубань». — 1994, 16–22 июня. 18. Слезы Шамиля. Краснодар: «Кубанские новости». — 1994, 8 сентября. 19. Царь — реформатор. Краснодар: «Кубанские новости». — 1995, 18 февраля. 20. По старшинству хоперцев. Краснодар: «Кубанские новости». — 1995, 28 ноября. 21. Краском Украинский. Краснодар: «Кубанские новости». — 1995, 27 декабря. 22. Легендарный Сирко. Краснодар: «Кубанские новости». — 1995, 2 сентября. 23. От Перемышля до Эрзерума. Краснодар: «Кубанские новости». — 1994, 26 августа. 24. В осажденном Баязете. Краснодар: «Кубанские новости». — 1996, 17 апреля. 25. Кубанцы на Араксе. Краснодар: «Кубанские новости». — 1996, 25 июля. 26. «Ко славе страстию дыша…» Краснодар: «Казачьи вести». — 1996, 10–18 августа. 27. От Халхин — Гола до Берлина. Краснодар: «Кубанские новости». — 1996, 16 ноября. 28. Черные дни черноморцев. Краснодар: «Кубанские новости». — 1997, 23 июля. 29. За гранью кровных уз. Краснодар: «Кубанские новости». — 1997, 6 сентября. 30. Уходили в поход партизаны. Краснодар: «Кубанские новости». — 1998, 25 августа. 31. Острое оружие. Краснодар: «Над Кубанью». — 2000, 18 февраля, № 8. 32. Капитуляция Азова. Краснодар: «Кубанские новости». — 2000, 27 мая. А. М. ПАВЛОВ — ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР ПЕРИОДИЧЕСКИХ ИЗДАНИЙ 1. Районной газеты «Красное знамя». Станица Упорная Краснодарского края, 1947–1949 гг. 2. Зональной газеты «Садовод и виноградарь Северного Кавказа». Краснодар, 1961–1962 гг. 3. Зонального журнала «Сельскохозяйственное производство Северного Кавказа и ЦЧО» (с 1968 г. — «Сельские зори»). Краснодар, 1962–1968 гг. 4. Областной газеты «Адыгейская правда». Майкоп, 1968–1974 гг.