Повесть об уголовном розыске Алексей Петрович Нагорный Гелий Трофимович Рябов Читатели хорошо знакомы с персонажами этой повести по многосерийному телевизионному фильму "Рожденная революцией". Судьба главного героя Николая Кондратьева убедительно показывает, как из храброго, но неопытного и наивного мальчишки, пришедшего в уголовный розыск в 1918 году, вырастает умудренный знаниями профессионал, генерал МВД. Используя богатый документальный материал, авторы рассказывают о шестидесятилетней истории советской милиции, о сложной работе по раскрытию многих опасных преступлений. Алексей Петрович Нагорный, Гелий Трофимович Рябов Повесть об уголовном розыске ПРЕДИСЛОВИЕ Наверное, многие помнят многосерийный фильм "Рожденная революцией" и тот ошеломительный успех, с которым он был принят телезрителями; по сведениям тогдашнего МВД в дни показа даже уменьшалось количество разного рода правонарушений. Актеры-исполнители главных ролей - Евгений Жариков и Наталья Гвоздикова - стали не только необыкновенно популярны, но и получили Государственные премии СССР, как и создатели фильма ныне покойный Алексей Нагорный и Гелий Рябов. Фильм появился на экранах ЦТ в густое застойное время и вполне, очевидно, выполнял социальный заказ - показать обществу истоки возникновения советской милиции, рассказать о ее становлении. Как всякий официальный продукт такого рода, фильм был призван усилить - средствами телевидения - далеко не твердые позиции милиции, которая (чего уж спорить) была плотью от плоти весьма несовершенной во всех отношениях политической системы и проводила свою оперативно-розыскную деятельность на не слишком высоком уровне. Да и вершители законов в синих шинелях более чем редко вызывали сочуствие и сопереживание граждан. Тем более приятно было увидеть на экранах добрых, возвышенных, славных людей в форме и без оной с выраженным ореолом и тщательно построенной тенденцией: защита справедливости во что бы то ни стало. Но мало кто знает до сих пор, что в основе этого популярного некогда фильма лежит предлагаемая читателям "Повесть об уголовном розыске" тех же авторов. Конечно же, повесть эта была написана тогда, когда свободное слово было под запретом, а тенденции в любом виде искусства носили ярко выраженный охранительный - по отношению к системе - характер и, тем не менее, авторам, на наш взгляд, удалось показать странное время надежд и трагических переживаний, трудных проффесиональных обстоятельств и простого человеческого сочувствия друг к другу, любви, которая как известно, никогда не перестает. Эта простая и человеческая история представляет и сегодня достаточный интерес, тем более, что все мы уже по горло сыты формально-западными англо-американскими изысками Чейза и прочих, хлынувших на наш книжный рынок, "внешних" авторов, и бесконечной политизированностью собственной жизни. В добрый путь, читатель, тебя наверняка увлекут герои этой старой повести.      О. А. Рябова – Что успею - расскажу сам, - сказал генерал Кондратьев. - Что не успею - вот, - он положил на стол тщательно завязанную пачку бумаг. Посмотрел на нее и добавил: - Мне семьдесят четвертый пошел… Могу не успеть. А здесь, - он кивнул в сторону пакета, - здесь то, что осталось в памяти навсегда… Я оперативник, чекист. Моя жизнь - в моих делах. Почитайте, и вы поймете это. Только ничего не придумывайте. Ведь мы жили в такое время, о котором не надо ничего придумывать. Шла борьба - не на жизнь, а на смерть. Жизнь человека можно восстановить год за годом, месяц за месяцем, день за днем и даже час за часом… По-моему, это скучно. Мы помним день, в который встретили любимую, час, в который умер отец, минуту, в которую первая пуля выбила кусок штукатурки над головой. Остальное стирается. А если и остается, то оно настолько случайно, что неинтересно даже нам самим. Рассказывая чью-то жизнь, нужно рассказать о главном. А в моей жизни главным было превращение. Попробуйте показать, как невежественный, подавленный предрассудками псковский мужик Колька Кондратьев, потенциальная опора "веры, царя и отечества", превратился в человека, который выкорчевывал старое и учился строить новое. Так было не только со мной. По этой дороге двинулись миллионы. И это - прекрасная дорога… ГЛАВА ПЕРВАЯ ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ СЕМНАДЦАТОГО Установите строжайший революционный порядок, беспощадно подавляйте попытки анархии со стороны пьяниц, хулиганов, контрреволюционных юнкеров, корниловцев, и тому подобное.      /В. И. Ленин/ Утром в избу Кондратьевых зашел деревенский дурачок Феденька. Улыбнулся слюнявым ртом, сказал, гнусавя: – Мужики к церкви пошли… Кровищи будет! И обрадованно захлопал в сухонькие ладошки. Мать вынула из-под тряпицы кусок пирога с картошкой, со вздохом подала Феденьке: – Поешь, болезный. Ради Христа-спасителя… Феденька схватил пирог и ускакал на одной ножке. Шум разбудил пьяного отца. Он свесил голову с лежанки, крикнул: – Коляча, слышь, сынок? Почем нынче подрядился? Гляди, не продешеви! Сыну Кондратьевых, Николаю, шел семнадцатый год. Был он крут в плечах, высок, сапоги носил сорок четвертого размера. Девки уже засматривались на него, но он их не замечал. А когда в престольный праздник или просто так, под настроение, выходили мужики двух соседних деревень "стенка на стенку", то Колю брали в "бойцы" за деньги, и шел он к тем, кто давал больше. Коля вышел из-за занавески, на ходу застегивая рубашку, в упор посмотрел на отца. Тот сник под взглядом сына, пробормотал: – Да мне немного. На шкалик и ладно, - и отвернулся к стене, поняв, что шкалика не будет, и Коля, как всегда, разгадал нехитрый его ход: "Я к сыну с сочувствием, а сын мне за это - водочки". Мать перекрестила Колю, сказала, сдерживая слезы: – Наше дело крестьянское. Пахать да сеять. А ты? – А что я, - вздохнул Коля. - Изба того гляди завалится, вон ее всю грибок сожрал. А много нынче пахотой заработаешь? – Сон я видела, сынок, - тихо сказала мать. - Будто идешь ты по воде в красной рубахе, глаза закрыты, мы с отцом зовем тебя, а ты не откликаешься… – Эх, мать, - усмехнулся Коля, натягивая сапоги, - мне вон каждую ночь сахарная голова снится, а проснусь, кукиш облизну, и на том спасибо. Он повернулся к дверям. – Зря смеешься, сынок. Вчера батюшку встретила, отца Серафима, про этот сон ему рассказала, а он нехорошо на меня посмотрел, пронзительно, и сказал непонятно: скоро, говорит, будет в твоей жизни перемена и в жизни сына тоже. Я спрашиваю - какая? А он глазами зыркнул и ни слова в ответ. Это как? - мать тревожно посмотрела на Колю. – А никак, - беззаботно отозвался Коля. - У батюшки своя жизнь, у нас - своя. Коля вышел на крыльцо, ткнул ногой покосившийся, черный от времени стояк, потом бросил подвернувшемуся псу кусок пирога: "Гуляй, пока пьяный отец на воротах не повесил", - и зашагал, выбирая места посуше. Шел ноябрь 1917 года. Осень припозднилась, осины еще не растеряли листву и звонко шелестели, высоко синело небо, брехали собаки, сизый дымок тянул над гнилыми крышами… Мужики выходили со своих дворов и, неряшливо меся грязь, вливались в общий поток. Шли они на забаву. Шли умирать. Кто от меткого удара в висок или в грудь, кто от перепоя в честь победы грельских над прельскими или прельских над грельскими - уж кому больше повезет. Голосили бабы; вскрикнет одна, заведет дурным голосом вторая, поддержит третья, и через минуту над всей деревней уже висит-переливается не то собачий вой, не то крик по новопреставленному кормильцу. Коля ловил на себе завистливые взгляды и гордо выпячивал подбородок - знай наших, мелкота недоделанная, собирай копейки, кому жизнь дорога, кто больше даст, в ту стенку и стану, а противоположной стенке тогда все одно - каюк. Вышли на площадь. В глубине взметнулась пятью куполами церковь, сбоку - добротный поповский дом под железной крышей, в пять окон, с наличниками глухой резьбы, с петушком на трубе. Соседи - прельские - уже выстраивали стенку; от мужика к мужику ползла четверть - редко кто отказывался, а последний - хлипкий, низкорослый мужичонка, побулькал, утер губы и поставил бутыль подальше, чтоб не разбили. Подошел Феденька, ехидно улыбнулся: – Ты, Коляча, злой. Злой, как черт! – С чего ты взял? - ответил Коля, взглядом ища поддержки у мужиков. – То и злой, - Феденька перестал улыбаться. - В прошлый раз Пустошина под ребра хватил. Худо! Ох, худо. Три дня Пустошин маялся… – Пошел вон, дурак, - сказал Анисим Оглобля, всегдашний Колин подручный, здоровый, с туловищем бочкой и длинными тощими руками, из-за которых и получил прозвище. - Пошел! - Анисим ткнул Феденьку, и тот опрокинулся в грязь, нелепо задрав ноги. Поднялся, тщательно отряхнулся, сказал, глядя поверх Колиной головы: – Что жизнь человека? Так, дрянь. Человека обидеть - что плюнуть, - и в упор посмотрел на Колю. - Сон вспомни: зовешь родителей, а дозваться не можешь… И хотя Феденька сказал сон наоборот и вроде бы не угадал, Коля вздрогнул, и ему стало страшно. Подошел церковный староста Тит. Сам он по причине крайней худобы и бессилия никогда в драках не участвовал, но зрелище любил, взбадривался, когда тугая струя крови ударяла в землю из перекошенного мужицкого рта, похрюкивал от восторга и тихо ругался матом - чтобы "уравновесить нутро". – Десять рублей, - голосом скопца сказал Тит. Коля переглянулся с Анисимом. Тот отрицательно покачал головой, и Коля понял, что цена не окончательная, будет торг. Предводитель прельских, немногословный, похожий на медведя Силантий буркнул: – Двадцать. – За прельскнх мы нынче, - подытожил Коля. – А совесть у тя есть? - обиделся Тит. - Ты где родился-крестился, ирод, ежели за лишнюю десятку родные Палестины продаешь? – Сам не будь жидом, - солидно возразил Анисим. - Дай нам тридцать сребреников - мы прельских сей же секунд, как Иуда Христа, продадим… - Анисим захохотал. – Тьфу! - в сердцах плюнул Тит. - Накажет вас бог. – Встали, - Коля занял место в стенке прельских. Анисим - рядом с ним. – Прельские грельским всегда юшку пускали! - начал кто-то. – У прельских бабы квелые, ж… прелые! - с достоинством ответили грельские. – Ах ты, срамник, - Коля играючи ткнул говорука, и тот повалился, хватая ртом воздух. – Бей! - завопил Анисим и начал молотить направо и налево. Все смешалось, над толпой повисла густая брань. Кто-то поминал бога, кто-то призывал чертей, а кое-кто уже лежал, корчась от боли, сплевывая кровавую слюну. Навстречу Коле метнулся мужичок - тот, что последним пил из четверти, в руке - подкова. "Ах ты… - почти с нежностью подумал Коля. - Обычаи нарушать… Ну, не обессудь!" Шагнул и, перенося вес всего тела с левой ноги на правую, ударил. Мужичок ойкнул и захрипел. Вылезли из орбит бесцветные глазки, зрачки внезапно расширились - во весь глаз. Коля еще успел подумать: "больно ему", а мужичок уже повалился и замер. Коля перешагнул через него и услышал вопль: заголосила-завыла женщина. "Должно, жена", - снова подумал Коля, нанося очередной удар. "Ничто… кабы я с сердцем - грех… А это - забава… Я без злобы к ним, а они ко мне… Забава - и все!" И другой упал мужик. Коля посмотрел на него и вдруг наткнулся на горящие ненавистью глаза. Это было так неожиданно, что Коля замер на мгновение, и тут же кто-то ударил его под "дых". Свет в глазах сразу померк, и высокие купола церкви с сияющими крестами провалились куда-то во тьму… Коля очнулся в чьей-то горнице. На окнах белели чистые занавески, отделанные на манер подзоров, поверх занавесок колыхалась диковинная материя-сеточка: прозрачная, в больших тканых цветах. – …Полезно, батюшка, очень даже полезно, - услышал Коля обрывок фразы. - Отчего революция? Оттого, что народец наш ожирел от безделья и зажрался! Вот и пусть морды друг другу бьют, дурную кровь сгоняют… Я вам так скажу: если бы в каждой деревне, на каждой фабрике по воскресеньям стенка на стенку ходила, не было бы никакой революции! Силы народа ушли бы на полезную забаву, понимаете? "Батюшка! - сквозь вязкий туман пробилась мысль. - Я, должно, у священника, отца Серафима. Больной я, что ли". И сразу же вспыхнуло острое любопытство: "С кем же батюшка говорит?" Коля повернулся, застонал: – Ну, кажется, слава богу, - отец Серафим перекрестился и подошел к кровати, на которой лежал Коля. - Как мы? Больно? – Ничего, - Коля покосился на гостя. Тот стоял у окна и внимательно смотрел на Колю. Был он маленький, пухленький, с короткими руками и круглой головой без шеи, в темно-синем вицмундире с золотыми пуговицами. Встретив Колин взгляд, он улыбнулся, отчего на румяных щеках обозначились два спелых яблока, сказал: – Крепкий у вас организм, молодой человек, это прекрасно! Вы даже не подозреваете, насколько это важно для вас и… для меня! - он потер пухлые ладошки, посмотрел на отца Серафима и весело засмеялся. – Не понимаю я чего-то, - хмуро сказал Коля. - Домой пойду… – Какой там! - всплеснул руками Серафим. - Лежи и не вздумай! - Священник бросил укоризненный взгляд на гостя. - Вы, Арсений Александрович, напрасно. Озорство в серьезном деле - только помеха, голубчик. Однако мне в храм пора. Вы уж тут без меня. Не торопясь, с осторожностью. Серафим ушел. Арсений щелкнул массивным золотым портсигаром, чиркнул спичкой, задымил. – Нехорошо здесь курить, - буркнул Коля. - Образа здесь… – Ишь ты, - задумчиво сказал Арсений. - Бога боишься. Это славно. Да ведь я - гость. Гость в дом - бог в дом, слыхал? – Знаем, - солидно отозвался Коля. - Однако обхожденье и гостю положено. – Верно, - кивнул Арсений. - Давно в стенки ходишь? – Как в силу вошел. Два года. – А лет тебе? - удивился Арсений. – Семнадцать, - Коля засмущался, опустил глаза. – Семнадцать?! - опешил Арсений. - Ай да ну! А с одного удара положишь человека? – Любого. Передо мной еще никто не устоял. – Ну, приемчики разучить, - как бы про себя сказал Арсений. - Дзю-до, карате… Экстра-класс! Коля не понял ни слова и только моргал. Арсений заметил это, рассмеялся: – Потом, все потом. Главное, не обманул меня батюшка, все сходится. Жаль только, в деле я тебя не увидел. Поздно приехал. А почему? Дороги, брат - жижа одна. – Не повезло мне на этот раз, - горько сказал Коля. – Жизнь - как зебра, - заметил Арсений. - Черная полоска, потом - белая. Лошадь это такая, полосатая, - объяснил он. - Водится в теплых странах. – А кто… вы кто будете? - мучительно краснея, спросил Коля. Не в его обычае было вот так, по-бабьи, расспрашивать. – Я-то? - добродушно переспросил Арсений. - Чиновник. Занимаюсь… особыми делами, а какими - узнаешь, когда подружимся. Вот как мы с отцом Серафимом лет пять назад. – Все же мне идти надо, - Коля приподнялся, опустил ноги на матерчатую дорожку. - Родители, поди, беспокоятся. – Родители? - Арсений странно посмотрел на Колю и подошел к нему вплотную: - Вот что… Мне отец Серафим не велел говорить, да ты парень крепкий, мужчина. Нет больше твоих родителей. И дома твоего нет. Крепись, Коля. Горе большое, а ты - молись. Все ходим под богом, и пути его - неисповедимы. - Он перекрестился. Сказанное с трудом проникало в мозг. Коля никак не мог осмыслить слов Арсения. Все казалось - о ком-то другом он сказал, сейчас все разъяснится, и все будет, как всегда. "Родителей… нет, - про себя повторил Коля. - Наверное, дома нет?" – А где же они? - дрогнувшим голосом спросил он. – Пока стенка на стенку шла, загорелся ваш дом, - сказал Арсений. - Когда тебя сбили, он в этот самый миг и загорелся. Тушили, да там, говорят, пламя в полнеба взвилось. И собака погибла. Так и осталась на цепи, бедняга. Ты крепись, Коля… Родителей хоронили, как исстари хоронят на Руси: с воем, кутьей и беспробудным пьянством. Пока выносили из церкви гробы и старухи крестились, Коля стоял в стороне, словно все происходившее не имело к нему никакого отношения. Он еще не осознал до конца, что же произошло, но даже те обрывочные мысли, которые мелькали теперь в его мозгу, неумолимо подводили его к одному: родители ушли навсегда и ему, Коле, теперь будет совсем плохо. Он думал о том, что отец, в сущности, был мужик добрый, безвредный, а что пил… Кто из русских людей не пьет? Все пьют, потому что жизнь до сих пор была глухая и беспросветная. Жалко было отца: от роду - сорок, на вид - семьдесят: седой, грязный, всклокоченный, как больной петух. И мать в свои тридцать шесть - морщинистая, с большим животом и потухшими глазами… Не повезло и ей: двух сыновей отняла глотошная, третий, Коля, вырос сам по себе, чужим. И вот все кончилось. Навсегда. Гробы один за другим отнесли к могиле, и вслед за отцом Серафимом провожающие запели "Снятый боже". Потом отец Серафим бросил землю на оба гроба и проговорил негромко и печально: – Господня земля, и исполнение ея, вселенная и все живущие на ней… Он пролил на гробы елей из кадила, проговорил "Со духи праведных", и четверо мужиков, Анисим Оглобля среди них, подвели связанные полотенца под гробы и опустили в могилы. После поминок, устройство которых отец Серафим по своей щедрости взял на себя, состоялся разговор. Батюшка притянул Колю к себе, погладил по-отцовски: – Садись, обсудим, как тебе дальше жизнь ломать. Скажи, как мыслишь: здесь остаться или уехать хочешь? – Чего же здесь, - грустно сказал Коля. - Хлеб не сеял, скотину не пас. А драться больше не могу. Не крестьянское это дело, - он повторил слова покойной матери. – Оно верно, - кивнул Серафим. - Мне помогать станешь. По дому, по хозяйству. – Тошно мне здесь, батюшка. Вина на мне за родителей. – Нет, - вздохнул Серафим. - Ибо сказано: и волос с головы человеческой не упадет без воли моей… Так бог решил, Коля, и грешно тебе, человеку, быть больше бога. В горницу вошел Арсений, прислушался, теребя пуговицу на сюртуке, вмешался в разговор: – Уехать тебе надо, вот что я скажу. – Куда? - спросил Серафим. – В Петербург, - сказал Арсений. Коля вопросительно посмотрел на него, недоверчиво улыбнулся: – В Петербург? Мне? Не-е… – Почему "не-е"? - весело передразнил Арсений. - Ты мне нравишься, товарищами будем! – Гусь свинье не товарищ, - вспомнил Коля поговорку. – Кто же из нас кто? - усмехнулся Арсений. Отец Серафим замахал руками, запричитал: – Не туда разговор, не туда, милейшие, надо по сути говорить в корень, в корень, дражайшие, заглядывать! Что Коля у вас делать станет? Чему учиться? – Для начала - поживет, осмотрится. Потом возьму его в долю. Дело у меня в Питере. – Какое? - спросил Коля. – Особое, - усмехнулся Арсений. - Я же тебе говорил. Как, батюшка? Отпустите Колю? Коля заплакал, уткнулся священнику в плечо: – Не гоните меня. Сам не знаю, чего хочу. Мутно в голове, темно… Арсений и священник переглянулись. Серафим сказал: – Оборони бог, Коленька. Живи, сколько хочешь, я тебя не гоню. Вижу, хотя и дорогой ценой, но почувствовал ты бога, и я этому искренне рад. Ну какая у тебя судьба в деревне? А там - столица. Коля утер мокрое лицо рукавом: – Думаете, так лучше будет? Верю я вам, батюшка. – Лучше, Коля, - серьезно сказал Серафим. - Сам посуди: здесь у тебя - пепелище, там… Может, судьба твоя там? Утром Анисим Оглобля подогнал к крыльцу Серафимова дома телегу, постучал кнутовищем в ставень: – Здесь мы, батюшка. Вышел Коля, бросил на мерзлую солому узелок с пожитками, перекрестился, подошел под благословение. – Плыви в море житейское, отрок, - сказал Серафим. - И помни: отныне Арсений Александрович - твой отец и благодетель. Слушайся его во всем. Даже если удивишься чему - все равно слушайся, ибо отныне судьбы ваши неразделимы. – Хорошо сказано, - с чувством вздохнул Арсений. - Трогай, - кивнул он Оглобле. Коля долго смотрел назад - до тех пор, пока добротный попов дом и четырехскатная крыша не скрылись за поворотом дороги. – Уезжаешь, значит? - вдруг сказал Анисим. - Такие дела… – Такие, - согласился Коля. – В городе плохо, - продолжал Анисим. - В стенку пальцем ткнешь - под потолком полыхнет. Електричество называется. Непонятно это русскому человеку. И ни к чему. – Электричество - признак прогресса, - объяснил Арсений. Он достал массивный золотой портсигар с монограммой и множеством наглухо припаянных к крышке значков, бросил в угол рта папироску, предложил Коле и Анисиму. – Благодарствуйте, - отказался Анисим. - Мы нутро должны беречь. Без нутра - какой кулачный боец? А тебе, Николай, так скажу! В городе нашему брату погибель. Жил бы себе, дрались бы, как всегда, чего тебе не хватало? – Человек должен стремиться к счастью, как птица к полету! - изрек Арсений, и Анисим посмотрел на него с уважением. – Умен ты, вша тя заешь! Мне бы такую грамоту. – И что тогда? - поинтересовался Арсений. – На кой ляд вам Николай? - в свою очередь спросил Анисим. - Я вот голову сломал: чего он у вас делать станет? – О-о, - улыбнулся Арсений. - Колю ждет большой сюрприз. – Большой… чего? - удивился Анисим. - Это чего же будет? – Хорошо это будет, - мечтательно сказал Арсений. - Мы с Колей таких дел понаделаем… таких дел… – Меня возьмите, - вдруг с тоской сказал Анисим. – Тебя? - Арсений с недоумением посмотрел на Анисима. - Видишь ли, братец. В нашем деле внешность нужна. А у тебя, извини, черт на морде шабашил. Уж не взыщи. Потом был вокзал - маленький, кирпичный, в один этаж, с порыжевший от старости и табачного дыма пальмой в главном зале, пьяным кондуктором на перроне и беспросветной толпой с мешками за спинами, в руках, на головах. Начинался голод. Огромные массы людей колесили по всей России в поисках доли, и теперь Коля тоже стал одним из тех, кого война и революция стронули с насиженного места и безжалостно швырнули, маня призрачной надеждой рано или поздно обрести долгожданный кусок хлеба. Колеса грохотали на стыках. Коля сидел, привалившись к дверям вагона, обхватив свой мешок обеими руками, и старался не уснуть. Арсений объяснил, что у спящих выхватывают вещи лихие люди, которых называют странным, нерусским словом "урки". Сам Арсений спал, удобно устроив свою лысую голову на мягком кожаном чемодане. Коля все собирался спросить, что там, внутри, но стеснялся. Было холодно, начал донимать голод. Коля с тоской посмотрел на свой мешок: надолго ли хватит ржаной краюхи и луковицы? Надо терпеть. Вокруг все спали. Свеча мигала в спертом, тяжелом воздухе. Время от времени кто-то всхрапывал, вскрикивала во сне женщина. Коля осторожно толкнул Арсения. – Убери грабки, локш потянешь! - со сна крикнул Арсений и открыл глаза. Увидев Колю, пришел в себя, спросил: - Ночь? – Утро скоро, - сказал Коля. - Вон, развидняется уже… И чего это вы такое сказали? - с любопытством закончил он. – Убери руки, ничего не получишь, - перевел Арсений. - Это на уркаганском языке, есть, понимаешь, такая страна - уркагания и живут в ней урки, я тебе говорил. – А где она? - спросил Коля. - Интересно бы поглядеть? – Придет время - побываешь, - пообещал Арсений. - Есть хочешь? – Как из ружья! - признался Коля. Арсений открыл чемодан, заглянул в него, потом перевел взгляд на Колю. - Ладно… Поскольку вокруг интим и мы с тобой тет-а-тет, - позволим себе. Коля хотел было спросить, что означают эти мудреные слова, но промолчал, увидев, как Арсений выложил на крышку чемодана красную рыбу в промасленной бумаге, копченую колбасу и белый хлеб. Напоследок появилась аккуратная баночка с маслом. Коля ничего не стал спрашивать и только смотрел во все глаза. Арсений смачно откусил от рыбьей тушки, запил из фляги и жестом пригласил Колю начинать. Коля с хрустом впился зубами в колбасу, натолкал полный рот хлеба и, выпучив глаза, начал жевать. – Телок ты, - с сочувствием сказал Арсений. - Жизни не знаешь и не понимаешь. Вот был царь. И все было хорошо. Потом появились большевики - слово иностранное, означает - луженое горло. Царя они скинули и объявили: кто, значит, был ничем - тот станет всем. Ладно. Но вот, странное дело. Как эти вот, - он посмотрел на спящих - были дерьмом, так и остались. А мы с тобой балычок употребляем. А почему? Да потому, что большевики замахнулись на вечное, неизменное, неделимое: на душу человеческую. Ихний Маркс - есть у них такой нерусский умник - написал в своих сочинениях, что все, мол, надо до основания разрыть. И они, дурачки, разрыли… А толку? Душу-то человеческую они не переделали? - Арсений даже рассмеялся. - И не переделают, верь мне! Потому что человек - жлоб и останется таковым до второго пришествия! Вывод: всегда будут одни осетринку кушать, другие - селедку жрать… А ты чего желаешь? – Это… вкуснее, - с трудом проговорил Коля, ткнув пальцем в колбасу. – А вкуснее, так пойдем в тамбур, поговорим по душам! - обрадовался Арсений. - Я, видишь ли, не могу большие мысли шепотом излагать. Вали за мной! …В тамбуре грохотало, но Арсений решил, что безопаснее вести разговор именно здесь. Он поднял барашковый воротник, нахлобучил "пирожок" на самые брови, спросил: – Кто я, по-твоему? – Чиновник вы, - почтительно сказал Коля. - И мой благодетель, - подумав, добавил он. – Допустим, - кивнул Арсений. - Но ты прав только наполовину. Я был чиновником. Я был нищим. Я был ничем. Но встретил я однажды иностранца… Из уркагании. И он объяснил мне, что жить можно иначе. С тех пор я бросил службу, эта одежда только для виду, и, поверь мне, я преобразился. Раньше я ел черный хлеб, теперь - белый. Раньше мною помыкали, теперь меня боятся. – А что надо, чтобы… как вы? - спросил Коля. Арсений пристально посмотрел на Колю: – Не перебивай! Слова отца Серафима помнишь? Будешь слушаться меня - будешь богаче самого царя! У людишек барахла много. Колечки, сережки, золотишко, камушки. Дал раза прохожему, а что в его карманах - в свой положил. Только не зевай… Арсений разгорячился. Маленькие, глубоко посаженные глазки его, словно два буравчика, сверлили Колю. – Это… это - разбойничать? - удивился Коля. Он даже не возмутился. С молоком матери всосал он простую истину: чужое не тронь. Вор вне людского закона. Вора надо убить. Так было. И так будет. – Не понял, - холодно сказал Арсений. - Ты же людям юшку пускал ни за понюх табаку! – Так то - в честной стенке! - парировал Коля. - А вы… Отец Серафим как говорил? "Не укради!" - Коля поднял палец вверх. Арсений зло прищурился: – Знал я, что ты бадья с рассолом, но что рассол прокис… Извини, брат, ошибся я. Считай - пошутил, хотел проверить - честный ты или как. У меня в квартире - ценности, вдруг украдешь? – Ни в жизнь! - крикнул Коля. - А вы… правда… пошутили? Не обманываете? Арсений улыбался и думал, что поторопился с разговором. А теперь выход один. Через дна часа, в Петербурге, выйдут они на привокзальную площадь, и нырнет он, Арсений, в толпу, издали сделает Коле ручкой, мысленно произнесет "оревуар", и вся недолга. Вот так, недоносок паршивый, тля, псякость и все такое прочее. Н-да, подсуропил проклятый поп помощничка. Зря только плату содрал и какую! Ошибка вышла, ошибка. А Коля пробирался вслед за Арсением в вагон и, переступая через чьи-то ноги и тела, смотрел в спину благодетеля и думал, что благодетель человек чрезмерно для него, Коли, сложный, возвышенный, поумнее и похитрее самого батюшки, отца Серафима, и надо держать с ним ухо востро. Но о том, что судьба его уже решена, Коля, конечно же, не догадывался. Поезд пришел на Варшавский вокзал, как и полагалось, утром, но не потому, что точно соблюдал расписание, а потому, что ровно на сутки опоздал. Утро выдалось пасмурное. Над стеклянной крышей дебаркадера висело низкое, слякотное небо, обычное небо осеннего Петербурга. Давя друг друга, хлынули пассажиры, полетели через головы чемоданы, баулы, корзины, мешки. – Держись за меня, - приказал Арсений и осклабился. - Я тебя на площадь выведу. А там - плыви, отрок, в море житейское, как и заповедал тебе отец Серафим. Коля ухватил Арсения за рукав, и они двинулись. Вокруг ругались, толкались, кто-то кричал диким голосом: "Ой, порезали!", кто-то вторил: "Ой, ограбили!" Коля только успевал головой вертеть - все хотелось услышать, увидеть, рассмотреть: и крышу дебаркадера, набранную из мелких стекол, и невиданное здание вокзала, и странно одетых баб - в пушистых меховых воротниках, с черными, глубокими глазницами и длинными волосами, на которых колыхались огромные шляпы. На перроне митинговали. Интеллигент в мятой шляпе, ежесекундно поправляя развевающийся шарф, бросал в толпу злые слова о спекулянтах, которые вывозят хлеб из России, обрекают народ на голод. Какой-то солдат заорал: "Даешь!", все подхватили и начали размахивать руками и кричать, и Коля понял, что толпа выражает оратору свое полное сочувствие. Под восторженные вопли интеллигент слез с ящика из-под монпасье и уступил место строгому человеку в кожаной куртке. – Комиссар… Из Смольного, небось, - услышал Коля. - Этот сейчас скажет… – Товарищи! - негромко сказал комиссар. - Мы объявили вне закона хищников, мародеров, спекулянтов. Они враги народа! Задерживайте хулиганов и черносотенных агитаторов! Доставляйте их комиссарам Советов! Беспорядков не будет, товарищи! А тех, кто попытается вызвать на улицах Петрограда смуту, грабежи, поножовщину или стрельбу, мы сотрем с лица земли! Дело народа и революции в твердых руках, товарищи! И снова толпа начала восторженно приветствовать оратора. – Видишь, как люди не хотят, - вдруг сказал Коля. - Не хотят, чтобы разбойники были. А ты чего говорил? "Ах ты, сволочь, - Арсений даже задохнулся от ярости. - Я же тебя, змеюка, на своих плечах из дерьма вытащил, а ты, пащенок, туда же… Ну, постой". – Тюря ты, - сказал Арсений вслух. - Деревня неумытая. Мы таких говорков сшибали с бугорков, понял? Он кто? Еврей. Жид, другими словами. А жиды, как известно, Христа распяли. Понял, дурак? На такой "веский довод" у Коли не нашлось ответа. "Грамотный, черт, - подумал он. - Голыми руками не возьмешь…" Они вышли на привокзальную площадь. У тротуара валялась дохлая лошадь, ветер перегонял через нее обрывки бумаг. Навстречу шла шумная, пьяная компания. Матросики обнимали барышень в шляпках, краснорожий парень в гетрах рвал мехи трехрядки: Эх, буржуи-паразиты, Вам уже недолго ждать. Все керенские побиты, Вас мы будем добивать! Голос у краснорожего был пронзительный и ввинчивался в уши, как звук гвоздя, которым царапают стекло. Матросики окружили генерала с семейством: женой в черном кружевном платке и сыном-гимназистом. Генерал был в шинели без погон, на околыше фуражки чернел овал от кокарды. – Давай, Степа! - крикнул кто-то, и краснорожий пустился вприсядку вокруг генеральской жены: Вот этот рыжий господин С мамзелью в церкве венчаны. Да только я хожу один, Ну как мине без женщины? Генерал хотел было оттолкнуть гармониста, но матросы удержали его за руки. Офицеры-генералы, Мамок ваших и дышло! Нынче мы справляем балы, А ваше время - вышло! – Вот так-то, ваше превосходительство, - осклабился матрос, шутовски вытягиваясь перед генералом во фрунт. Генерал схватил жену и сына за руки, бросился бежать. Веселая компания захохотала и удалилась, обнявшись. Над площадью долго еще звенели переливы гармошки. Коля зазевался и наступил на ногу мордастому мужчине с саквояжем, на затылке незнакомца каким-то чудом держался котелок. – О-ох, - простонал мордастый, отталкивая Колю, ощерился, процедил: - Парчушник… Коля увидел разом помертвевшее лицо Арсения, развел руками, сказал смущенно мордастому: – Извиняйте. Ненароком мы… Мордастый ударил Колю под дых: раз, второй, третий… Коля не ожидал этого и защититься не успел. Он опустился на асфальт и только хватал ртом воздух. Толпа брызнула в стороны. – Убивают! - завопила бабка с узлом. Мордастый пнул Колю ногой и сказал: – Я бы тебя, фраер, на месте пришил, да у меня вон к нему, - он кивнул на Арсения, - дело есть… - Он шагнул в сторону и исчез - растворился в толпе. Арсений, икая от страха и растерянности, поклонился ему в спину, дернул Колю за рукав: – Вставай, рвем когти! – Чего? - не понял Коля, с трудом поднимаясь и отряхивая одежду. – А то, что слинять нам надо! - нервно сказал Арсений. Он задумчиво посмотрел на Колю, словно заново его оценивая: – Если что - поможешь мне? – Само собой… - сказал Коля и добавил зло: - Убью я этого змея. Вот только пусть мне попадется еще раз! – Нельзя, - сказал Арсений. - Сеня Милый это… – Да хоть кто! - Коля обозлился окончательно. - Убью, и весь сказ! – Пахан он. За ним знаешь сколько людей? Они нас на краю земли найдут! Иди за мной и молчи! Они направились к трамвайной остановке. Арсений шел и думал, что Колю теперь бросать нельзя - силен парень, в случае чего защитит, хотя бы на первый раз. Дело-то ведь не в том, что Коля Сеню Милого обидел. Дело и том, что был за Арсением должок, и давно хотел Сеня этот должок получить, а Арсений по жадности и глупости уклонялся от расчета, да, кажется, доуклонялся. А Коля думал, что, конечно же, нельзя бросать благодетеля в беде, а страна его, уркагания, должно быть, дрянь, если живут в ней такие вот Сени Милые и всех преследуют и грабят, да еще и отомстить могут. Коля шагал следом за Арсением и даже не догадывался, что потом, спустя много-много лет, вспомнит эту свою первую встречу с уголовным миром и свои мысли вспомнит, и поймет, что именно в этот день и час вступил он с этим миром в долгую, изнурительную, опаснейшую борьбу, борьбу не на жизнь, а на смерть. Подошел трамвай - красный, звенящий, с искрами над дугой, но Коля не удивился и воспринял это чудо как вещь саму собой разумеющуюся. Люди, сбивая друг друга с ног, хлынули к дверям вагонов, но Коля всех растолкал и не только успел втащить Арсения на площадку, но и сам забрался, спихнув на мостовую какого-то мешочника. Тот перевернулся и, грозя вслед уходящему трамваю кулаком, что-то кричал, должно быть, ругался. Арсений одобрительно посмотрел на Колю: – Так и делай. Не ты людишек - так они тебя. И вдруг схватил Колю за руку, просипел срывающимся голосом: – Там… На задней… Ох, мать честная! Коля оглянулся: на задней площадке стояли два громилы - в шоферских картузах, в тельняшках под рваными пальто. – Нам кранты, - одними губами проговорил Арсений. – Что делать? - спросил Коля. – На, - Арсений сунул Коле финку. - Если полезут - бей. Не мы их - так они нас… закон известный. – Чего им надо? - хрипло спросил Коля, вздрагивая ог прикосновения к металлу: финки он еще ни разу в жизни в руках не держал. – Должок за мной есть, - дернул уголком рта Арсений. – Отдайте, - посоветовал Коля. – Нечем, - глухо отозвался Арсений. - Да и поздно. За расчетом пришли. Поставят на правило, а там, глядишь, и амба будет. Бандиты начали проталкиваться к передней площадке. Арсений схватил Колю за руку и поволок за собой. Пассажиры ругались. Человек лет сорока в рабочей одежде - длинный, нескладный, с вислыми усами и большими, добрыми глазами встретил испуганный Колин взгляд и улыбнулся, словно хотел подбодрить. Коля улыбнулся в ответ, и вдруг по трамваю пронесся всеобщий вздох: богато одетая женщина, которая стояла в проходе, держа в руках туго набитую сумку, начала сползать на пол. По спине ее расплывалось багровое пятно. Пассажиры хлынули в стороны, женщина упала. Один из бандитов подхватил ее сумку и тронул за плечо вагоновожатого. – Стой! Трамвай замер, словно налетел на невидимую стенку. Наверное, вожатый уже привык к подобным происшествиям и хорошо знал, с кем имеет дело. – Сволочь, - в спину бандиту сказал вислоусый. Бандит обернулся, тронул финкой подбородок вислоусого: – Гуляй, папаша, не нарывайся. Оба бандита спрыгнули с подножки. Коля подумал, что опасность миновала, и страхи Арсения, по всей вероятности, были напрасны, но первый бандит поманил Арсения пальцем: – Чинуша! Слезай, черт паршивый. И фраера захвати. Арсений обреченно взглянул на Колю и послушно шагнул к выходу. Коля - следом. Пассажиры жалостливо смотрели им вслед. – Не ходи, парень, - тихо сказал вислоусый. - Убьют. Коля потерянно взглянул на него и спрыгнул с подножки вслед за Арсением. – Пошел! - крикнул бандит вагоновожатому. Тот медлил. Второй бандит обнажил финку и угрожающе двинулся к подножке трамвая. – Да что это такое, граждане! - вдруг крикнул вислоусый. - Людей убивают, а мы смотрим! Вон женщину убили! Парнишку сейчас порешат! Что же мы, не люди совсем? Он бросился к выходу. Пассажиры заволновались, послышались сочувственные выкрики. Несколько мужчин, а следом за ними и женщины выскочили из трамвая и молча налетели на бандитов. Вислоусый оттолкнул Колю и, отбив удар финки, свалил одного. Выскочил вагоновожатый с тяжелым медным рычагом в руках, кинулся в свалку. Бандитов били жестоко, насмерть. – Уходим, пока целы… - с лица Чинуши-Арсения градом катился пот. Коля медлил. Подошел следующий трамвай. В свалку ринулись четверо в кожаных куртках, с винтовками. На рукавах у них алели матерчатые повязки с буквами "ГРО". Через минуту толпа раздалась, образовав круг. В центре его остались бандиты и вислоусый. Из трамвая вынесли убитую женщину. – Вот ее сумка, - сказал вислоусый и протянул сумку убитой гвардейцу революционной охраны. Тот внимательно осмотрел сумку, спросил: – Кто видел? – Я, - сказал вислоусый. – И я, - неожиданно выпалил Коля. Арсений дернул его за рукав, но было поздно. Гвардеец заметил жест Арсения, спросил подозрительно: – Вы что, товарищ? Зачем останавливаете свидетеля? – Вы, Арсений Александрович, тоже видали, - с обидой сказал Коля. - Чего тут скрывать? Вы же этим людям деньги должны были, сами сказали. – Титоренко, покарауль, - приказал старший. Второй гвардеец схватил Арсения за рукав. – Благодетеля предал! - заорал Арсений. - А что тебе поп… отец Серафим завещал - забыл, гад? А что я тебе говорил - забыл? Тебя всюду найдут! Конец тебе! Отжил ты! – Чего это я предал? - смутился Коля. - Говорите и не думаете. – Не тушуйся, парень, - подбодрил Колю вислоусый. - Бушмакин моя фамилия. Ты все правильно сделал. Честному человеку с ворьем не по пути, это запомни. Между тем гвардейцы отвели обоих задержанных к стене. Скорее это была не стена, а каменный забор-перегородка, соединявшая два дома. – Граждане! - спросил старший. - Бандиты уличены в убийстве и грабеже! Взяты с поличным! Кто хочет сказать слово в их защиту? Есть такие? Говорите, мы гарантируем безопасность! Толпа молчала. – Готовьсь! - протяжно крикнул старший. Клацнули затворы. Гвардейцы вскинули винтовки. – Именем революции! Пли! Сухо треснул залп. Бандиты вдавились в стену и рухнули. – К ноге! - негромко скомандовал старший. - За мной - шагом марш. Свернули на Морскую. Шли не торопясь - старший впереди, за ним конвойные вели Чинушу-Арсения, последними шагали Коля и Бушмакин. Чинуша шел нервно - дергался, оглядывался, истерично улыбался. Коля вдруг поймал его отчаянный взгляд и даже зажмурился. Бушмакин заметил это, спросил: – Он тебе кто? – Не знаю, - нехотя отозвался Коля. - Так… А что ему теперь будет? – Не знаю, - в тон Коле сказал Бушмакин и жестко добавил: - Что заслужил - то и будет. Подошли к особняку с портиком и колоннами. На тяжелых дверях с позеленевшими медными ручками торчал наспех прибитый кусок фанеры с надписью: "Комитет революционной охраны". – Заходи, - старший распахнул дверь. В огромном зале, уставленном старинной мебелью - белой, с золотом, в стиле Людовика XVI, за колченогим столом сидел человек в кожаной куртке, сплошь, до глаз заросший черной окладистой бородой. – Товарищ, Сергеев, - доложил старший. - С поличным задержаны двое из шайки Сени Милого. Убили и ограбили женщину. Свидетели подтвердили. Бандиты расстреляны на месте. Этого, - он кивнул на Чинушу, - объявил нам вот этот парень, - старший подтолкнул к столу Колю. – Документы имеются? - спросил Сергеев. – Не-е… - Коля покачал головой. - Из деревни мы… Псковские. Грель - деревня наша. – А у вас? - спросил Сергеев у Чинуши. Тот вытащил трясущимися руками паспорт, протянул Сергееву. – Так… - Сергеев прочитал первую страницу и недобро прищурился. - А у нас к вам счет, Арсений Александрович! – Какой счет? - взвизгнул Чинуша. - Я давно чист! Полиция не имеет ко мне никаких претензий! Сергеев тяжело на него посмотрел: – То, что вам царская полиция могла предъявить, об этом говорить не будем. Это - прошлое. У вас была возможность подвести под ним черту, вы не захотели. Уже при Советской власти, тридцатого октября вы ограбили гражданина Аникушина. Второго ноября ограбили и убили гражданку Незнамову. Труп вы сбросили в канал… У нас есть доказательства. – Плевать мне на ваши доказательства! - фальцетом выкрикнул Чинуша. - Немедленно выпустите меня отсюда! – Увести! - приказал Сергеев. Конвойный тронул Чинушу за рукав: – Пойдем… – Куда? Зачем? Нет!!! - Чинуша бросился к дверям, но его схватили под руки и повели. – А-а-а-а!!! - закричал Чинуша. - Мразь! Свиньи! Быдло вонючее! Убивать! Убивать вас! Всех! До одного! На фонари взбесившихся Хамов! За ноги! Громыхнула дверь. – Что ему будет? - с трудом спросил Коля. – Расстрел, - спокойно ответил Сергеев. Потрясенный Коля молча смотрел на Сергеева. – А ты как думал? - строго спросил Сергеев. - Ты думал - разговоры с ними разговаривать? А вы кто такой? - обратился он к Бушмакину. – С патронного я, - Бушмакин протянул Сергееву паспорт. - Токарь. – Партиец? – Так точно, - улыбнулся Бушмакин. - С тысяча девятьсот двенадцатого. – А я - с тысяча девятьсот второго, - в свою очередь улыбнулся Сергеев. - Спасибо, что помог. – Чего там, - Бушмакин махнул рукой. - Дело общее. Где-то внизу, в подвале, глухо ударил винтовочный залп - словно детская хлопушка выстрелила. Все поняв, Коля испуганно прижался к Бушмакину. – Ну, парень. Что будем с тобой делать? - спросил Сергеев. - Может быть, вернешься назад, в свою деревню? – Не-е… - Коля замотал головой. - Дом наш сгорел. И отец с матерью - тоже. Куда же мне назад? – Верно, - кивнул Сергеев. - Назад тебе нельзя… А здесь, в Питере, кто у тебя? – Того уже нет, - Коля оглянулся на дверь, в которую увели Чинушу. – Я считаю, пусть остается, - вдруг сказал Бушмакин. - Чего ему в деревне делать? А здесь - человеком станет! В Питере теперь куется мировая история! Считай, парень, что тебе сильно повезло! – А жить где? - с сомнением спросил Сергеев. – А у меня! - улыбнулся Бушмакин. - Определю его на завод, и точка! У рабочего класса будет пополнение. – Ну и хорошо, - согласился Сергеев. - Если что понадобится, - заходите. Чем смогу - помогу. Бушмакин жил на Сергиевской, в красивом бело-зеленом доме, построенном в стиле позднего барокко. Собственно, жил он не в парадном здании, которое выходило фасадом на улицу, а во флигеле. Комната у Бушмакина была большая, с двумя окнами и высоким потолком. – Ну и ну, - только и смог сказать Коля, когда они пришли. – Знай наших, - улыбнулся Бушмакин. - Мы кто? Рабочие. Мы, брат, все ценности мира создаем! И мы имеем право жить в таких квартирах. Лет двадцать назад я об этом в одной листовке прочитал, а было мне в ту пору сколько тебе сейчас, и я, понимаешь, только-только переступил порог завода… – А вы из деревни? - спросил Коля. – Спокон веку - питерский! - гордо сказал Бушмакин. - Прадед мой сюда вместе с Петром I пришел, и с тех пор мы оружейники. Я работаю на патронном, это здесь, в двух шагах. "Старый Арсенал" называется. – А вот вы сказали тогда, там, - Коля замялся. - Ну, партиец вы… Это что? Чин такой? – В корень глядишь. Вопрос не в бровь, а в глаз. Ну, пойми, если сможешь: людям в России жилось из рук вон… Большинству. А кучке людей - как в сказке. А товарищ Ленин сказал: это надо поломать!.. Чтобы поломать - нужна партия. Объединение единомышленников, борцов… Чтобы тех, кто живет в сказке, - к ногтю. А тех, кто страдает, - тем счастье дать. Все понял? – Мне Арсений… В общем, этот, которого… - Коля замялся, но продолжал: - Он так мне сказал: кто, говорит, был ничем, тот, говорит, возможно, и станет всем, а как одни осетрину жрали, так и будут жрать. А другие - как селедку жрали - так и будут жрать. И ничего, говорит, тут не переделать! Тут, говорит, дело в душе человеческой. А она, говорит, как была навозная, так во веки вечные и останется. Бушмакин задумчиво смотрел на Колю, слушал и думал про себя: неглуп был этот Чинуша, ох, неглуп. Тоже смотрел в корень. И сколько еще вреда принесут молодой Советской власти такие вот горлопаны-провокаторы. И какие же точные слова нужно найти, чтобы разом рассеять Колины сомнения… А как, если грамота - три класса реального, да два года рабочих марксистских кружков? Но отыскать эти слова надо, потому что парень сейчас как посредине доски-качалки: на какую сторону ступит, - туда и опустится. Что же сказать? – Задал ты мне вопрос, - Бушмакин покрутил головой и усмехнулся. - Я вот что скажу: сейчас таких фактов нет. У Советской власти сейчас все - от товарища Ленина до последнего солдата - не то что селедке, корке черствой рады. Потому что разруха, голод. Если сейчас кто и жрет, как ты говоришь, осетрину, тот контра и с ним разговор один - к стенке. Бушмакин перевел дух и продолжал: – Я и прадеды мои, и деды, и родители в подвале жили. А мне на второй день революции дали вот эту комнату! Это тебе как? – Я так этого… Арсения понял, что он больше про будущее намекал, - сказал Коля. - Говорит: все равно у них ничего не выйдет. Мое, говорит, - оно сильнее смерти. А уж это точно. У нас в деревне мое - выше бога… – Царская власть - от века, - тихо сказал Бушмакин. - Она, брат, так души людей испоганила, что нам, тебе и детям твоим, мыть, мыть и дай бог отмыть! Одно утверждаю: никогда у Советской власти не будет так, чтобы одни осетрину ели, а другие - селедку ржавую. Потому что власть наша - не против народа, а для народа. И ты в это верь! На следующее утро Коля проснулся от резкого звонка, вскочил с койки, встретил улыбчивый взгляд Бушмакина: – Будильник это. Вставай, поедим и шагом марш на завод - смена через двадцать минут. Коля потянулся, напялил рубашку, придвинул к столу грубо сколоченный табурет. На столе лежала ржавая селедка, кусок ржаного хлеба, попыхивал паром закопченный чайник. – Ешь, - пригласил Бушмакин, с хрустом раздирая селедку. – Чего я буду вас объедать. - Коля проглотил густо подступившую слюну и отвернулся. – Совестливый? - улыбнулся Бушмакин. - Хвалю. А все же ты ешь, не стесняйся. Мы ведь с тобой теперь товарищи? А? – Какой там… - вздохнул Коля. - Скажете тоже. – Рабочий крестьянину - первый товарищ и друг, - строго сказал Бушмакин. - Ешь больше, разговаривай меньше, опаздываем… Он с сомнением оглядел стираную-перестираную, всю в заплатах Колину рубаху, потрогал Колин зипун, который висел на гвозде. Потом решительно подошел к платяному шкафу, открыл его и положил на Колину шконку костюм в полоску, рубашку и фуражку. Снял с гвоздя зипун, швырнул его в угол и аккуратно повесил на его место черное пальто. Коля следил за Бушмакиным, открыв рот. – Одевайся. – Не-е… Коля даже зажмурился. - Нельзя. Не наше. – Наше, - тихо сказал Бушмакин. - И впредь запомни: если я тебе что советую - ты меня слушай, понял? Бери, не сомневайся. Коля схватил одежду, неумело надел пиджак, потом брюки, посмотрел на Бушмакина и, радостно улыбнувшись, напялил пальто. – Фуражку забыл, - Бушмакин, придирчиво осматривал Колю. - Ничего. Годится. Пошли. – Откуда это у вас? - спросил Коля, спускаясь вслед за Бушмакиным по лестнице. Бушмакин промолчал, а когда вышли на Сергиевскую и зашагали в сторону Артиллерийского собора, вдруг остановился: – Церковь видишь? Наискосок от нее… шел мой Витька… Налетела казачья сотня… Все. – Что все? - не понял Коля. – Лозунг Витька нес… - с трудом сказал Бушмакин. - "Долой самодержавие!". Казак его шашкой и потянул… – Так это, значит… - Коля тронул рукав своего пальто и окончательно все понял. Напротив "Старого Арсенала" чернели обгорелые стены Санкт-Петербургского окружного суда. Зацепившись за карниз, покачивался золоченый двуглавый орел - головами вниз. Бушмакин перехватил изумленный Колин взгляд: – Отсюда нашего брата-рабочего, ну и вообще - всех, кто за революцию, на каторгу гнали. Суд это. Накипело у людей, вот и сожгли. – И власть дозволила? - искренне удивился Коля? - Допустила? – Революция, брат, позволения не спрашивает. Хлестнет у народа через край - он любую власть наизнанку вывернет. Особливо, если во главе народа умные люди. Такие, как товарищ Ленин. У него в этом суде, между прочим, старшего брата к смерти приговорили. – А потом? - спросил Коля. – Повесили потом, - коротко бросил Бушмакин. - Вот проходная, не зевай. У дверей стояли рабочие. Один из них, парень лет восемнадцати, худой, чернявый, остроносый, махнул рукой, приветствуя Бушмакина, хмуро сказал: – Стоим, брат. Угля нет, электричество отключили… А это кто с тобой? – Пополнение. Вошли в цех. Сквозь грязные, тусклые, во многих местах забитые фанерой оконца слабо проникал дневной свет. От махового колеса через все помещение тянулся набор шкивов, соединенных приводными ремнями со станками. – Старое все, - сказал Бушмакин. - Однако дай срок. Переделаем. Любой цех чище больницы станет. А пока - гляди: это вот мой станок. Чем он знаменит? А на нем сам Михаил Иванович Калинин работал. Кто он такой? Он теперь член ЦК нашей партии и комиссар городского хозяйства Петрограда. Руки! - вдруг крикнул Бушмакин. Коля, млея от любопытства и восторга, гладил зубчатую передачу. – Оторвет - мигнуть не успеешь. У конторки мастера толпились рабочие. Сам мастер, сдвинув очки на лоб, старательно читал газету. – А товарищ Ленин царя приказал убить? - вдруг спросил Коля. – Ты… с чего взял? - Бушмакин даже поперхнулся от удивления. – А как же? - солидно возразил Коля. - Царь его старшего брата повесил, а в писании сказано: око за око, зуб за зуб. – Царь не только старшего Ульянова повесил. Девятого января пятого года сколько народа расстрелял! А в Москве, во время коронации, еще больше людей погибло. Только смысл нашей работы не в том, чтобы мстить, а в том, чтобы мир переделать до основания, понял? – Не понял, - упрямо сказал Коля. - Я бы за своего брательника кого хошь повесил. – Ну и дурак! - в сердцах отрезал Бушмакин. - Иди лучше послушай, что умные люди говорят. Коля подошел вплотную к конторке. Мастер перевернул страницу и прочитал: – "Переговоры о перемирии на всех фронтах. Представители немецкого командования согласились встретиться с представителями русского командования". – Согласились? - восторженно выкрикнул кто-то рядом с Колей. Коля повернулся и узнал чернявого парня. – Давайте, братцы, немчуре в ноги за это упадем! Он испокон веку русскому человеку учитель, благодетель и образец для подражания! А когда ест, тут же шептунов пускает, - сам слыхал! Я с немцами раз обедал. – Нюхал, а не слыхал, - бросил Бушмакин. - Остер ты, Василий, на язык, гляди, укоротят. – А по мне - хоть сейчас! - весело улыбнулся чернявый. - Я, товарищ Бушмакин, сам страдаю! Я вынужден язык пополам складывать, когда рот закрываю. Как собака! Все засмеялись, а мастер продолжал: – Самое интересное, товарищи, слушайте! Начиная с четверга, на каждый талон будут нам отпускать по полфунта мяса. Это вам не рубец или там кишки бараньи. Верно я говорю? – Верно! - снова выкрикнул Вася. - Мясо, конечно, завезут, в магазины… - он сделал ударение на втором слоге. - А вот дадут ли нам, - это еще вопрос! – А куда же оно, по-твоему, денется? - улыбнулся Бушмакин. – А его приказчики по карманам рассуют! - зло сказал Вася. - В первый раз, что ли? – Не в первый! - загудели рабочие. - Воруют в магазинах! Известное дело! – Нужен рабочий контроль! - крикнул Бушмакин. – Спекулянтов нужно ловить и к стенке ставить! - поддержал его Вася. - Предлагаю резолюцию нашего цеха! Которые уличены в воровстве или спекуляции, тех безоговорочно в расход! – Согласны! - дружно ухнул цех. – Бушмакин, давай лист, подписи собирать начну! - потребовал Вася. – Вот тебе ключ, - сказал Бушмакин Коле. - Вали домой, отдыхай. Все равно сегодня работы не будет. А я через час-другой приду. И еще вот что. Соседка есть у меня, Маруськой звать, девка бойкая, но ты и думать не смей о ней, понял? Она сегодня из деревни приехать должна. Коля вышел на Литейный. Короткий северный день угасал, заходящее солнце выкрасило стены сгоревшего суда в грязный серо-бурый цвет. Коля поежился от пронизывающего ветра с Невы и, подняв воротник пальто, зашагал по Шпалерной. Прохожих почти не было, только один раз навстречу попался патруль: солдаты подозрительно оглядели Колю, но не остановили. На углу Гагаринской, на другой стороне улицы, Коля увидел пожилую пару: чиновника в форменной фуражке с кокардой и седую даму в шляпке с вуалеткой и длиннополом салопе. В руках дама несла замысловатую сумочку. Коля засмотрелся и вдруг его обогнали двое: мордастый тип в котелке, с кокетливо переброшенным через правое плечо шарфом и низкорослый, похожий на обезьяну человек неопределенного возраста в солдатской шинели без хлястика. – Ну и ну! - услышал Коля голос мордастого. - Какая встреча! Судя по вашей одежде, мил-сдарь, вы изволите служить в сыскной полиции? – Нет больше сыскной полиции, - отозвался мужчина в форменной фуражке. - С кем имею честь? – С объектом бывшей деятельности, - витиевато объяснил мордастый. - Клоп, возьми у дамы сумочку, ей тяжело ее держать. – Что вы, - удивилась женщина. - Совсем напротив. – Лиза, отдай сумку, - приказал мужчина. - Они все равно отберут. Это же бандиты… - он поперхнулся от неожиданного удара в лицо. Коля подошел ближе. Он еще не решил, как поступить, что-то мешало. "Где я видел этого мордастого, где?" - думал Коля. - "Тряпки этой у него на шее быть не должно, а шапка…" - и сразу вспомнил: Сеня Милый! – Не смейте оскорблять интеллигентного человека… - назидательно говорил между тем мордастый. - А еще дворянин, чиновник. Пфуй. Коля подошел вплотную к бандитам. – Все, Лиза, - спокойно сказал чиновник. - Теперь их трое. Хорошо, если просто разденут. – Здравствуйте вам, - поздоровался Коля. - Давно не видались. – Ты кто такой? - мордастый всмотрелся в лицо Коли. - Откуда меня знаешь? А-а-а… Переоделся! - Он даже заулыбался. - Клоп, шлепни мальчика. Коля повернулся к Сене боком и с разворота, как бывало в стенке, сомкнутыми в замок руками ударил его под ребра. Сеня екнул селезенкой, как конь на рыси, и, перевернувшись через голову, распластался на тротуаре. Клоп бросился на Колю с ножом, и Коля, совсем потеряв голову от злости и ненависти, жестоко ударил его кулаком в лицо. Что-то хрустнуло. Клоп захрипел и, повернувшись к чиновнику окровавленным лицом, медленно сполз на асфальт… Колю трясло. Он без конца вытирал правую руку о полу пальто, а левой пытался остановить прыгающие губы. – Так вы не с ними? - запоздало спросила женщина. – Прекрасный вопрос, Лиза, - констатировал мужчина. - Позвольте представиться: надворный советник Колычев, Нил Алексеевич. Моя жена - Елизавета Меркурьевна. Не трогайте рот, молодой человек. Это сейчас пройдет. Коля увидел, как Сеня поднялся и, пошатываясь, начал уходить. Потом побежал. – Уйдет… – Ну и черт с ним, - сказал Колычев. - Где вы живете? – Рядом. А что… с этим? - Коля посмотрел на Клопа. – С этим? - Колычев поправил пенсне. - Сейчас посмотрим. Из-за угла вывернулся патруль - трое матросов. Они увидели лежащего человека, подбежали, на ходу выдергивая маузеры. – Стоять на месте, руки вверх! - крикнул старший. Перевернул Клопа, сказал: - Этот готов. Кто его? – Я, - отозвался Коля. – Пойдемте с нами, - кивнул старший и повернулся к Колычеву и его супруге: - Подтверждаете? – Молодой человек защитил нас от бандитов, - сказал Колычев. - Этот, - он кивнул в сторону Клопа, - бросился на молодого человека с ножом. В порядке необходимой обороны молодой человек его ударил. Это мы можем подтвердить. – Это еще проверить надо, - хмуро сказал старший. – Не надо, - подошел второй патрульный. - Я этого парня знаю. Он нам в трамвае Чинушу сдал, свой парень. – Ну, раз такое дело, - старший улыбнулся. Патрульные вызвали дворника, записали адрес Колычевых и всех отпустили. Около Клопа, до приезда труповозки, остался дежурить дворник. Квартира, в которой жил Бушмакин, состояла из четырех комнат, длинного коридора с уборной в конце и прихожей, из которой вела дверь в ванную комнату. Все это Коля определил методом личного наблюдения и исследования, впрочем, подобная терминология в этот момент ему в голову, конечно, не приходила, и он пока даже думать не мог, что спустя самое непродолжительное время слова "наблюдение", "расследование", "метод" надолго, если не на всю жизнь, станут самыми употребительными в его лексиконе. Коля отвернул кран в ванной и пустил воду. Долго думал - зачем второй кран, если идет точно такая же вода? Потом догадался: печка. Если ее протопить, из левого крана с красной шишечкой потечет горячая… Уборная с белым унитазом привела его в восторг. Коля пять раз подряд спустил воду, каждый раз замирая от восхищения. За этим увлекательным занятием его и застала соседка Маруська. Была она лет девятнадцати, румяная, с льняными волосами, высокой грудью - типичная петроградская деваха. На ней были туфли с пряжками-бантами. В левой руке она держала корзинку с яблоками, а в правой - мужской зонтик с загнутой ручкой. – Ну и как? - подбоченясь, осведомилась Маруська. - Льется? – Льется… - послушно сказал Коля и зачем-то спрятал руки за спину. – Ну и кто же ты такой? - продолжала она допрашивать. – Грельские мы, - объяснил Коля. - Из-под Пскова мы… – Ага… А сюда ты как попал? – А меня Бушмакин подобрал. – Тоже мне, пятиалтынный, - сказала Маруська презрительно. - Он валяется, а его подобрали. Чудной твой Бушмакин, вот что я тебе скажу! Я ему говорю: выходи за меня замуж! – А он? - заинтересовался Коля. – А он говорит: соплива ты больно, - Маруська даже фыркнула от обиды. – А ты чего? – А я - через плечо! - обозлилась она. - Ты женат? – Нет… – Ну, женихом будешь. Неси зонтик в мою комнату, яблоко получишь. Коля послушно поплелся за ней, по дороге разглядывая зонтик и пытаясь понять, для чего он, собственно, предназначен. В комнате, обставленной еще беднее бушмакинской, Маруська спросила: – Ты хоть с бабами дело когда имел? – Не-е, - Коля покраснел. - Стыдно это… – Сты-ыдно?! - изумилась она. - Ну и дурак! - Она смотрела на него смеющимися глазами, явно забавляясь его смущением. Щелкнула входная дверь. Бушмакин крикнул с порога: – Коля! Ты дома? – Дома я, дома!! - отчаянно заорал Коля. - Здесь я! – Так я и знал, - сказал Бушмакпн, входя в Маруськину комнату. - Совращаешь, бесстыжая? – Вас не удалось, а уж этот - мои будет! - нахально сказала Маруська. - Угощайтесь яблочком! – Благодарствуйте, - Бушмакин взял Колю за руку, спросил у Маруськи: - На завод чего не идешь? – С завтрашнего, - устало сказала Маруська, развязывая платок. - А моих в деревне никого нет… Маманя, оказывается, полгода назад померла… Мне соседка сказала. А яблоки - из нашего сада. Вы берите всю корзину, я их все равно есть не могу… - Она зарыдала. Хмурый Бушмакин вывел Колю в коридор: – Отца ее во время штурма Зимнего убили. Он у нас на заводе работал. Мать с ними не жила, в деревню уехала еще года три назад. А Маруська отцу помогала, незаметно на токаря выучилась… Ты ее не обижай, понял? – То не думай, то не обижай, - Коля пожал плечами. – Как тебе объяснить, - задумчиво сказал Бушмакин. - Один от наглости людям морды бьет, другой от беззащитности в бесстыдство ударяется. Вот это у нее и есть. Скромная она в жизни и, как бы это сказать, - ранимая очень, понял? На следующее утро Коля проснулся затемно. За дверью, в коридоре, орала Маруська: – Бушмакин, эй, Бушмакин! – Ну чего тебе, язва? - проснулся Бушмакин. Посмотрел на Колю, развел руками: вот, мол, наказание. – Я стирать иду! - снова крикнула Маруська. - Давайте белье! – Да ладно, - лениво сказал Бушмакин. - Мы уж сами. Вот ванную топить будем, тогда и постираем… – А чем топить-то, дяденька? - насмешливо спросила Маруська. - Не хотите - как хотите, я пошла. – Погоди… - Бушмакин, заскрипев дверцей платяного шкафа, бросил на пол узел с бельем. - Коля тебе поможет, донесет. - Бушмакин потянулся. - Я пока встану, поесть приготовлю, ладно? Прачечная помещалась во дворе, в одноэтажном флигеле и когда-то обслуживала проживавших в бело-зеленом доме иностранцев. Теперь женщины со всего квартала ходили в эту прачечную стирать. По дороге Маруська рассказала Коле, что рядом с нею всегда становится княжна Щербатова, а чуть позади - горничная бывшего председателя совета министров Горемыкина. Щербатова учится стирать - не старый режим, теперь никого не поэксплуатируешь, а горничная - та больше рассказывает истории из жизни высшего общества. Вошли в прачечную. Она была неожиданно пуста, и Маруська в растерянности остановилась на пороге. – Эй, есть кто-нибудь? - крикнула она. Из-за деревянной перегородки, где складывали стиральные доски, вышла красноносая старушка в бойкой не по возрасту шляпке, помахала рукой: – Бонжур, Мария. А что за галант с тобой? – Горничная горемыкинская, - шепнула Маруська Коле. - Да вот, исподнее принесла, бабушка Виолетта. – Неси назад, - хихикнула Виолетта. - Воды горячей нет, и теперь не будет долго. – А как же стирать? – А вот свергнем большевиков, - сказала Виолетта, - и все возвернется в лучшем виде: консомэ, бордо, бордели и старые шептуны в правительство - вроде моего хозяина. Слышь, девка… Чернь по всему городу водку жрет. Склады разбивают и жрут до чертиков. Ты сидела бы лучше дома, а то, не ровен час… Хотя защитник у тебя что надо. – А вы? - Маруська с сомнением посмотрела на Виолетту. – А на меня теперь и черт не польстится, - засмеялась та. - Слышь, девка, а Щербатову-то, княжну, убили вчера. – Как убили? - Маруська даже присела от неожиданности. – Да так и убили - ломом по голове. Пьяные. Да еще надругались. Так-то вот, - вздохнула Виолетта. Вернулись домой. Бушмакин выслушал сбивчивый рассказ Коли и Маруськи и начал торопливо натягивать пальто. – Куда? - удивилась Маруська. - До смены целый час еще. – Идемте, - сказал Бушмакин. - Раз такое дело - наше место - на заводе. Мало ли что. …Рабочие стояли на внутреннем дворе плотной стеной. Посредине, взобравшись на канцелярский стол, размахивал руками Вася. – Товарищи! - кричал он. - Второй день подряд завод стоит по причине отсутствия электрической энергии и из-за того, что не подвезли уголь. Что это значит? А это значит, что революция останется без патронов и орудий, товарищи! Предлагаю назначить проверку - кто именно виноват - и к стенке! Рабочие дружно подняли руки. Потом на стол вскочил комиссар из Смольного - чернобородый, в потертой кожанке. И Коля сразу узнал Сергеева. – Проверка, конечно, дело хорошее, - негромко сказал Сергеев. - Но это во вторую очередь. В городе громят винные склады, товарищи. Наиболее отсталая часть населения поддалась агитации врагов революции и в пьяном угаре занимается бандитизмом. Я хочу, чтобы вы поняли главное. Агенты недобитого самодержавия пытаются опоить солдат и рабочих, натравить пьяных друг на друга и в пьяной междоусобице нанести смертельный удар авангарду революции - Петроградской коммуне! Долой врагов и губителей народа! – Дадим решительный и беспощадный отпор контрреволюционным бандам погромщиков! - что было мочи заорал Вася. Толпа поддержала его возмущенными выкриками. Рабочие окружили Сергеева. Бушмакин и Коля подошли к нему вплотную. Он узнал их и улыбнулся. Потом развернул на столе план Петрограда: – Вот Малая Нева. Вот здесь, у Биржевого моста, Ватный остров, а на нем - казенный винный склад номер два. Охрана поручается вашему заводу. Выступать немедленно. – А оружие? - спросил Бушмакин. – Вы считаете, что против обманутых людей нужно оружие? - удивился Сергеев. …Построились в колонну. Так уж получилось, что впереди, рядом с Сергеевым, оказались и Коля с Бушмакиным. Молча вышли за ворота завода и направились к набережной Невы. У Летнего сада колонну догнала Маруська. Через плечо у нее висела огромная санитарная сумка военного образца. – Женщинам в таком деле места нет, - сказал Сергеев. – А где женщинам есть место? - ехидно осведомилась Маруська. - В двуспальной кровати? – Ну и язычок, - покрутил головой Сергеев. – Она теперь не уйдет, - сказал Бушмакин. - Бесполезно. Маруська пристроилась рядом с Колей и старалась шагать в ногу. – Горемыкинская Виолетта дала, - она похлопала по сумке. - Шептуну старому, Горемыкину, еще когда он председателем был, такая сумка по должности полагалась. В коридоре на вешалке висела. Мало ли… А вдруг они себе бо-бо сделают? Не просто ведь шептун. Пред-се-да-тель совета министров… Впереди, слева, открылся Ватный остров. Он сплошь был застроен одноэтажными, барачного типа складами. К острову вел утлый деревянный мост. Сергеев остановил колонну. Вдалеке тускло маячил купол Исаакия, ближе виднелась Ростральная колонна. Слева, в Петропавловке, слегка дымили высокие трубы Монетного двора… Коля вертел головой во все стороны и восхищенно цокал. – Переполняют впечатления? - улыбнулся Сергеев. - Наш город красив… – Я так мыслю, - подошел Бушмакин. - Все сосредоточиваемся на острове. Если что - мост аннулируем. – Как? – Выкатим на середину бочку спирта, подожжем и - покедова! - весело сказал Бушмакин. – Складской скрылся! - подбежал Вася. Рядом с Васей - статный голубоглазый парень в порванной студенческой тужурке. - А это, - Вася весело улыбнулся, - Никита, сын нашего мастера. – Вы что, студент? - с сомнением посмотрел на него Сергеев. Никита оглядел свою форму, пожал плечами: – Нет… Это я купил по случаю, чтобы утешить отца. Он, видите ли, мечтал, что я стану студентом. Ну и пришлось притворяться. Из человеколюбивых побуждений, так сказать. Год сходило, а перед самым двадцать пятым октября отец увидел меня на Сытном рынке - я дрова таскал - все понял и выгнал из дома. – Как он? - спросил Сергеев у Бушмакина. - Ничего? – Отец - колеблющийся, - сказал Бушмакин. – А Никита - свой в доску! - вдруг заявил Вася. - Я за него ручаюсь! – Ручаешься? - усмехнулся Бушмакин. – Между прочим, напрасно смеетесь. Никита уже давно и прочно стоит за народное дело. Так, Никита? – Подтверждаю, - кивнул Никита. - Я всем нутром за революцию! – Он, когда выбивали юнкеров с телефонной станции, помогал большевикам, - сказал Вася. - Включал-выключал телефоны. – Умеете? - спросил Сергеев. – Сестра у меня там работала, - тихо сказал Никита. - Убили ее… Юнкера… – Понятно… - кивнул Сергеев. - Ломайте замки, берите себе в помощь людей и катите сюда бочки со спиртом. - И ты, Коля, давай с ними. Коля, Никита и Вася убежали. Бушмакин достал кисет, протянул Сергееву: – Одалживайтесь. Скрутили цигарки, закурили. – Из каких будешь? - спросил Бушмакин. - С первой встречи стараюсь, а определить не могу! А у меня глаз на человека острый. – Механик я, - сказал Сергеев. - Работал в Пулковской обсерватории, ремонтировал телескопы. Но это больше для прикрытия основной работы. – А основная? – Революция, - просто ответил Сергеев. Прикатили бочки, вышибли днища. В ноздри ударил густой запах спирта. Вася потянул носом и шутовски закачался. – Вот благостыня… – Ты не вздумай, - нахмурился Бушмакин. – Да что вы, - заулыбался Вася. - Я этих пьяниц во как насмотрелся. У нас все пили: отец, братья, соседи… Выпьют и посуду бьют, то друг другу морды. Я с тех пор пьяных ненавижу. – Причины пьянства надо ликвидировать, - негромко сказал Сергеев. - Проклятые причины, из-за которых народ пьет без просыпу. Ну, дайте срок. Разберемся. Коля увидел Маруську. Она стояла у воды и смотрела в сторону Петропавловки. Он подошел, встал рядом. Ему вдруг захотелось сказать какие-то хорошие слова, сделать что-нибудь эдакое, удивить, - а она бы обратила внимание, ласково посмотрела… Но слов не было, а сделать… не разбежаться же и не прыгнуть в ледяную воду. – Слышь, Коля, - сказала вдруг Маруська. - Ты знаешь такое слово: "счастье"? – Слыхали, - смутившись, ответил Коля. - Сказка такая есть - про горе-злосчастье. – Так то про горе, дурачок… - Она засмеялась и провела ладонью по его щеке. - А счастье - это все наоборот, понял? – Когда хлеба много, - сказал Коля. - Дом новый, корова и лошадь. И людей бить не надо. Противно людей бить. – Про любовь забыл, - Маруська печально посмотрела на него и вздохнула. - Человек без любви, что дерево без листьев… Нету толка в таком человеке. А ты бы мог меня полюбить? Да не красней, я так, к примеру. – К примеру мог бы, - выдавил Коля. - А к чему спрашиваешь? – Идут! - закричал кто-то. Коля оглянулся. Со стороны Александровского проспекта к мостику двигалась огромная толпа. Погромщики шли медленно, молча, была в их движении какая-то уверенная, не знающая пощады сила. Передние вышли к самой воде, задние напирали, толпа волновалась. Коля посмотрел на своих. Рабочие замерли, многие, как заметил Коля, едва скрывали страх и растерянность. Он всмотрелся в толпу. Кривые, пьяные улыбки, остановившиеся глаза - все было видно хорошо, отчетливо, потому что защитников острова и погромщиков разделяла только узкая полоска воды. Несколько погромщиков попытались было взойти на мост, но их остановил окрик Сергеева: – Стойте! Погромщики остановились. Толпа подалась еще ближе. Все ждали, что скажет этот чернобородый комиссар. – Граждане! - крикнул Сергеев. - Вы поддались на провокацию! Если вы нападете на этот склад, многие из вас погибнут. Подумайте, сколько сирот появится в ваших, да и в наших семьях, если вы не образумитесь! Я призываю вас мирно разойтись по домам! Из толпы вышел человек, и Коля тотчас же узнал его: это был Сеня Милый. На затылке у него по-прежнему каким-то чудом держался неизменный котелок. – Господа свободной России! - рявкнул Сеня, обращаясь к толпе. - Инородцы препятствуют нам взять то, что завоевано нашей кровью в результате революции! Какое же это правительство, господа, ежели оно русскому человеку выпить не дает! Толпа ответила ревом. Сеня взмахнул рукой, и рев стих. – Когда мы делали революцию, - орал Сеня, - инородцы сидели по щелям! А как сладкое делить - так русским шиш, а им пенки? Ишь, шпионы немецкие! Продали Россию! – Бей гадов, спасай Россию! Смерть шпионам! Долой! - начали выкрикивать в толпе. – Надо было оружие, - с отчаянием сказал Бушмакин. - Коля! Отступай! Толпа рвалась к мосту. Коля легко отбросил первую волну нападавших, вторую. И третья волна разбилась о него, словно о волнорез. Перед мостом осталось лежать несколько человек, остальные швыряли камни и грязь, но не решались броситься в следующую атаку. – А ну, подходи! - орал Коля. - Кому жизнь не дорога! – Господа! - вопил в ответ Сеня. - Неужели вы испугались этого фраера? Давите его, гниду! Толпа снова бросилась вперед. На этот раз натиск был настолько могучим, что Колю, Васю и Никиту выперли на середину моста - словно пробку протолкнули в горлышко бутылки… – Поджигай! - отчаянно замахал руками Бушмакин. – Поджигайте! - тревожно крикнул Сергеев. Коля и Никита из последних сил сдерживали толпу. Вася опустился на колени и чиркал спичками. Они ломались одна за другой. Вася в отчаянии оглянулся. И тогда Сергеев бросился вперед, выхватил у Васи коробок и с первого раза, словно у собственной плиты на кухне, зажег спичку. – Бегите, ребята, - негромко сказал он. Он подождал, пока мимо проскочили Никита и Коля, и бросил спичку на мост. С ревом взвилось пламя. Давя друг друга, погромщики побежали с горящего моста, начали прыгать в воду. Одежда на Сергееве загорелась. Его повалили, стараясь сбить пламя. Наконец, это удалось, и Сергеев поднялся - грязный, закопченный, с обожженным лицом. – Вроде пронесло, - с сомнением сказал Бушмакин. – Не думаю, - Сергеев вытащил платок и начал вытирать лицо. Застонал, удивленно посмотрел на Бушмакина: – Надо же… Не уберегся… Подскочила Маруська, выдернула из сумки пакет с марлей, протянула Сергееву: – Промокайте, только не нажимайте. – Слезет кожа… – Женщины облезлых еще крепче любят, - заявила Маруська. – Кто про что, а вшивый про баню, тьфу! - рассердился Бушмакин. - Нашла время. – Скучный вы человек, - вздохнула Маруська. - По-вашему, у любви дни и часы, что ли? Сегодня можно, а завтра - перерыв? Нешто любовь - это присутственное место? – Да будет тебе, - отвернулся Бушмакин. - Дырка у меня в голове от твоей любви. Сеня что-то орал на другом берегу. – Пристрелить его к черту! - в сердцах сказал Бушмакин. - У тебя есть наган, чего ждешь? – Я не призовой стрелок, - сказал Сергеев. - Могу попасть в другого человека. – А этот все равно бандит! Туда ему и дорога! – Я тебе так скажу, - Сергеев тяжело посмотрел на Бушмакина: - Ты в раж не входи и рассудка не теряй. Другой есть другой, понял? А стрелять мы имеем право только в тех, кто этого на самом деле заслуживает. А кто думает, что лес рубят - щепки летят, - тот последний контрик и враг всему нашему делу! – Там запасу на всю жизнь! - орал Сеня. - Все наше. Только не дрейфь! Вперед, соколики-алкоголики! Толпа приблизилась к воде. Осторожно, словно купальщики несколько человек попробовали ледяную воду - кто рукой, кто ногой и вдруг все разом, словно по неслышной команде, ринулись в воду. Затрещал молодой ледок… – Это конец, - спокойно сказал Сергеев. - Все… Выстраивайтесь в цепь по всему берегу! - закричал он рабочим. - Держаться до последнего. Они нас все равно не пощадят! – Пощады не давать! - словно в ответ крикнул Сеня. - Бей всех, потом разберемся! Вода почернела от плывущих людей. Молча смотрели на них защитники острова. Рухнул, подняв тучу искр, сгоревший мост. – Может, выкатить бочки, выбить днища - пусть спирт льется в воду, - вдруг сказал Коля. - И зажжем. Пусть горят, пьянь проклятая. – Это мысль, - кивнул Сергеев. - Если вылить спирт вдоль всего берега - стена огня может их остановить! И снова с ревом взвилось пламя - сплошная ослепительно-белая стена. Она скрыла нападавших, а когда последние сиреневые языки опали и лениво расползлись по воде, Коля увидел, что противоположный берег пуст. – Варит у тебя тут, - Сергеев шутливо дотронулся до Колиной головы. - Не теряешься. Это, брат, первое дело в нашей профессии… – В какой еще профессии? - ревниво вступил Бушмакин. - Одна у него теперь профессия - быть рабочим человеком. – Хорошая профессия, - улыбнулся Сергеев. - Однако, товарищ Бушмакин, напомню вам, что мы с вами - партийцы. Стало быть, делаем не то, что нравится, а то, что партии нужно, согласны? – Да ведь Коля пока беспартийный, - возразил Бушмакин. – Пока, - подчеркнуто сказал Сергеев. - Ладно, разговор преждевременный. – Что-то вы там задумали, - подозрительно прищурился Бушмакин. - В толк не возьму, что? – Узнаете, - пообещал Сергеев. Раненых в сопровождении Маруськи, Васи и Никиты отправили в Мариинку. У складов оставили вооруженную охрану во главе с Бушмакиным. Коля распрощался с Сергеевым и пошел домой - вечером ему предстояло сменить Бушмакина. Вернулась из больницы Маруська. Разожгла на кухне примус и постучалась к Коле. – Трое умерли, - сообщила она, усаживаясь на табурет. - Остальные через день будут дома. А знаешь, Коля, этот Никита очень хороший человек. – Чем же это? - осведомился Коля. – А тем, что грамотен, умен и с девушками умеет обращаться, не то что некоторые, - с вызовом сказала Маруська. – И как это он обращается? - продолжал выспрашивать Коля. – А так… - она покраснела. - Не твое дело! – А тогда зачем рассказываешь? - удивился Коля. - И вообще, вали отседова, мне к Бушмакину пора. – Коля, - сказала Маруська. - Давайте будем товарищами. Ты, я и Никита. Давай, а? – А Василий - не в счет? – Язвительный он больно… И на цыгана похож. А у нас цыгане лошадь однажды украли. Я их боюсь. – Ну и дура, - заметил Коля. - Не кто цыган - тот вор, а кто вор, тот, понимаешь… - Коля запутался и зло закончил: - Отстань ты от меня за ради бога, банный лист! – Коля, - продолжала Маруська. - Никита - это, конечно, охо-хо, но и ты тоже ничего. Я тебя провожу, а? – Ну, проводи… - буркнул Коля. …Они вышли к Фонтанке. Среди голых деревьев Летнего сада светлым пятном выделялся домик Петра. Плавно изгибался Прачечный мост, а чуть левее начиналась садовая решетка. Ритмично чередовались колонны серого камня и черные звенья ограды. Коля остановился, до глубины души растроганный и потрясенный этой удивительной, проникающей в самое сердце красотой. Отныне он будет приходить на это место: иногда - несколько раз в год, иногда - раз в несколько лет. Будет останавливаться и думать о прошлом, и о том самом первом мгновении, когда вдруг открылись ему Летний сад, Фонтанка и Нева… Только уже не будет рядом бесхитростной Маруськи и многих других - самых близких и самых настоящих своих друзей недосчитается в те минуты Коля Кондратьев… В городе свирепствовали банды уголовников. Они делали свое черное дело, не считаясь с распоряжениями Военно-революционного комитета, несмотря на все старания немногочисленных еще сотрудников Комитета революционной охраны. Нужно было принимать решительные меры. Сергеева вызвали в Смольный… Он пришел на несколько минут раньше срока и, чтобы не толкаться в коридорах, начал прогуливаться у входа, вызывая этим раздражение часового - матроса с винтовкой, на трехгранном штыке которой ветер трепал разноцветные флажки разовых пропусков. – Эй, товарищ! - не выдержал, наконец, матрос. - Не положено! Пройдите! – Уже прохожу, - улыбнулся Сергеев и, предъявив матросу пропуск, вошел в здание. В вестибюле его сразу же окликнул статный, с отменной выправкой человек в офицерской бекеше без погон: – Степан Петрович? Что с головой? Голова у Сергеева была перевязана - ожог оказался очень сильным. – Ротмистр Кузьмичев? - с холодком спросил Сергеев, неприязненно оглядывая военного. - Честно говоря, не ожидал. Давно ли на платформе Советской власти? – Чувствую, что вы предпочли бы видеть меня по ту сторону баррикад, - усмехнулся Кузьмичев. – Нет, отчего же. Просто я не верю в вашу искренность. Тогда, в Пулкове, вы рассуждали очень определенно: чернь на одной стороне, люди с уздой в руках - на другой. Или что-нибудь переменилось? Подошел сотрудник Смольного, сказал: – Товарищ Сергеев, Петровский ждет. – Иду… - Сергеев кивнул Кузьмичеву: - Не уверен, что мы с вами встретимся еще раз, поэтому - прощайте. – До свидания, - улыбнулся Кузьмичев. - Вас вызывают по делу, которое и ко мне имеет отношение, так что встреча наша не за горами, товарищ Сергеев. …Кабинет Петровского выглядел странно. Совсем недавно здесь помещался будуар классной дамы, в алькове стояла кровать красного дерева. – Сергеев? - Петровский посмотрел на часы. - Вы опоздали на три минуты. – Извините, я разговаривал с Кузьмичевым, - хмуро сказал Сергеев. Петровский кивнул: – Понимаю. Бывший уланский офицер не вызывает у вас доверия? – Не вызывает, - подтвердил Сергеев. – А Бонч-Бруевич? – Это другое дело. – А почему так? Молчите? Тогда я скажу: Бонча знает лично Владимир Ильич. А Кузьмичева? Почти никто. Вывод: в вас говорит классовая ограниченность. Какие основания у вас не верить Кузьмичеву? – Его собственные речи, которые я лично слышал год назад, в Пулкове. Кузьмичев приезжал к своему дяде, профессору обсерватории, а я только что удачно отъюстировал оптическую систему и был в числе приглашенных на день ангела. Это факт. – Прекрасный факт, - подтвердил Петровский. - Кузьмичев знал о ваших политических убеждениях? – Нет. – Вот видите. Почему же не предположить, что в разговоре он ориентировался на предполагаемый уровень собеседников? Теперь о цели вашего вызова. Нужно назначить комиссаров во все комиссариаты, и вы должны подобрать подходящих людей. Милиционеров, которые саботируют наши распоряжения, немедленно уволить. – А кто будет работать? Уголовщина расцвела таким цветом, что… – Знаю, - жестко прервал Петровский. - Все знаю. Мы расстреливаем бандитов, но их не становится меньше. Некоторые видят в этом признак нашей слабости. Чепуха! Только что я разговаривал с Владимиром Ильичем. – Что сказал Ильич? - напряженно спросил Сергеев. – Когда мы уничтожим голод, болезни и социальное неравенство, тогда исчезнет та питательная среда, та социальная среда, которая порождает преступления, - задумчиво сказал Петровский. - Это, дорогой мой, наисложнейший вопрос, архипроблема, и если вы знаете бодрячков-болтунов, которые готовы разделаться с этой проблемой за раз-два, - плюньте в их скверные и лживые, простите, лица. Эти люди - злейшие наши враги. Ибо они - неучи и тупицы. Петровский подошел к стеллажу и снял с полки небольшую брошюру в мягкой обложке: – "Государство и революция". Первое издание, получил лично от Владимира Ильича, - с гордостью сказал он. - Так вот, здесь четко сказано: революция даст гигантское развитие производительных сил, но… - Петровский спустил очки со лба и прочитал вслух: - Но как скоро пойдет это развитие дальше, как скоро дойдет оно… до уничтожения противоположности между умственным и физическим трудом, до превращения труда в "первую жизненную потребность", этого мы не знаем и знать не можем! Заметьте, молодой человек, - не можем! А это значит, что образование идеальной социальной среды - дело огромного труда многих поколений! Поэтому оставим маниловщину и будем трудиться во имя будущего… – Я представляю себе так, что к охране порядка нужно привлечь рабочих, - сказал Сергеев. – Правильно думаете, - кивнул Петровский. - По-ленински. Отряды вооруженной рабочей милиции - это раз. Сыскная милиция, в которой тоже должны быть преимущественно рабочие, - это два. – Сыскная? - переспросил Сергеев. - Плохо… Мерзкие воспоминания… – Ассоциации, вы хотите сказать, - улыбнулся Петровский. - А если, скажем, не сыскная, а уголовный розыск? Как? – Неплохо, - кивнул Сергеев. - А тех, кто служил царю, бывших, одним словом, - их куда? – Бывших? - Петровский задумался на мгновение. - А что? Разве они не обязаны поделиться с нами своими знаниями? Обязаны! Уверен, что найдутся и добровольцы. Вот на них в известном смысле и обопритесь вначале. Есть у вас человек, которого можно поставить во главе этого дела? – Есть, - не задумываясь, ответил Сергеев. - Только вот чего я не знаю… Чем должен заниматься этот уголовный розыск? – Искать преступников, - Петровский посмотрел из-под очков. – А как? – Вопрос серьезный. Думаю, что рано или поздно вы на него ответите. Только помните: чем раньше, тем лучше. Сергеев пришел к Бушмакину поздно вечером. Коля, Маруська и Бушмакин сидели за столом и пили чай. – Степан Петрович! - обрадовался Бушмакин. - Милости просим! Маруська, чашку гостю! Только не взыщите - хлеба нет. Съели. – Разговор у меня к вам, - Сергеев сел за стол и пустил ложечку в коричневую, мутную жидкость - чай был морковный. – Понятно, - кивнул Бушмакин. - А ну, молодежь, прогуляйтесь. Коля и Маруська обиженно поплелись к дверям. Неожиданно Сергеев сказал: – Разговор их тоже касается. Тут дело такое… Преступников мы, конечно, ловим… Но уж, честно сказать, только тех, которые сами попадаются. А вот при царе, если помните, была специальная организация - сыскная полиция. – Помню, - кивнул Бушмакин. - На Гороховой помещалась. – Так вот, сыскная полиция существовала для того, чтобы… как бы это объяснить… Ну, чтобы быть в курсе всех дел преступного мира и вовремя эти дела пресекать. Скажем, наметили воры магазин Елисеева обчистить, а там уже засада, ясно? – Ясно-то ясно, - Бушмакин подозрительно всматривался в лицо Сергеева. - Только зачем вы это все нам излагаете? – А затем, товарищ Бушмакин, - Сергеев не отвел взгляда, - что партия поручает вам организовать и возглавить петроградскую сыскную милицию - уголовный розыск. – Мне?! - Бушмакин вскочил. - Мне? Коля и Маруська восторженно переглянулись. – Так это же… Это же здорово! - сказал Коля. – Вы теперь вроде околоточного будете? - не выдержала ехидная Маруська. - С пузом? – Шутки в сторону, - нахмурился Сергеев. - Прошу не ахать и не восклицать. Возьмите людей, кого сочтете нужным, и марш на Гороховую. Кто из старых работников захочет остаться, пусть работает. Кто не захочет - скатертью дорога! Запачканных контриков удалять безжалостно. Завтра с утра и начнете. – Постойте, постойте… - Бушмакин никак не мог прийти в себя. - Что такое, скажем, шпиндель, вы знаете? А что такое аксиальная фреза? Сергеев пожал плечами. – А я этим всю жизнь занимаюсь! - крикнул Бушмакин. - Мое дело - токарный станок! – А что такое дактилоскопия, вы знаете? - в свою очередь спросил Сергеев. – Нет, - растерялся Бушмакин. – Я тоже узнал это после первого ареста. А что касается всей жизни… Революция, Бушмакин. И наша жизнь нам больше не принадлежит. Коля восхищенно смотрел на Сергеева. – Я тоже хочу, - сказал он. - Только я в Питер приехал, сразу схлестнулся с этими гадами. И пошло и пошло. Я так понимаю: судьба у меня такая - им салазки загибать. – Ну, насчет судьбы - это немарксистская точка зрения, - улыбнулся Сергеев. - А в остальном - возражений нет. – И я не отстану! - решительно заявила Маруська. - Куда вы, - туда и я! – Не женское это дело, - сказал Бушмакин. Она нахально посмотрела на него: – Вы же не захотели заниматься со мной женским делом? – Тьфу! - в сердцах плюнул Бушмакин. - Ты ей слово, она тебе - десять! – А что, - задумался Сергеев. - Может быть, Маруся не так уж неправа. Кем была женщина при царизме? Забавой? Рабой? А при Советской власти женщина во всем будет равна мужчине, это факт! – Не равна, а гораздо выше! - уточнила Маруська. – Согласен, - рассмеялся Сергеев. - Первая в мировой истории женщина-сыщик! Это же прекрасно, товарищи! Заводской двор заполнили рабочие. Бушмакин взобрался на стол, и гул разом стих. После событий на Ватном острове Бушмакин пользовался непререкаемым авторитетом. – Товарищи, - негромко начал Бушмакин. - В городе грабят и убивают. Уголовники распоясались. Даже у детей отбирают хлеб. – Это мы знаем! - донеслось из толпы. - Ты говори, чего делать? Толпа взорвалась криком, заголосила какая-то женщина: – Нюра, Ню-юрочка, доченька!.. Убийцы проклятые… – Бандиты зверствуют, - продолжал Бушмакин. - И мы будем беспощадны! – Смерть уркам! - выкрикнул Вася. - Я предлагаю ловить их и организованно топить в Неве! Бушмакин взмахнул рукой: – Тихо! Мы не преступники. Мы не станем действовать против преступников ихними методами! – А что же с ними делать? - не унимался Вася. - В зад их целовать, что ли? Все захохотали. – Нашему заводу, товарищи, доверили организовать уголовный розыск, - сказал Бушмакин. - А это значит, что прямо сейчас мы решим, кому поручим эту работу! Условия такие: честный, непьющий, в драках и скандалах не замечен, на платформе Советской власти стоит, как Александрийский столп! – А столп этот - признак царизма! - крикнул Вася. - Я несогласный! На стол поднялся Никита, сорвал с головы студенческую фуражку, прижал ее к груди. – Товарищи! Василий мне хотя и друг, но говорит ерунду! Александрийский столп, товарищ Вася, воздвигнут в честь русских людей, которые одержали победу над Наполеоном, и весит этот столп ни много ни мало - тридцать тысяч пудов. Так что если кто с такой силой стоит на платформе Советской власти, - такому человеку можно верить! Вася выслушал тираду друга с открытым ртом, а когда Никита под хохот, свист и аплодисменты слез со стола, сказал: – Вроде голова у тебя моего размера, а помещается в ней в три раза больше. Это как же? Вася вспрыгнул на стол и встал рядом с Бушмакиным. – Есть предложение! - крикнул он. - Раз товарищ Бушмакин этому делу заводила, - ему первому и идти! Предлагаю голосовать мое предложение целиком, поскольку оно очень продуманное мною и совершенно безошибочное. Все засмеялись, а Вася, нисколько не смущаясь, продолжал: – Второй человек - это, конечно, я сам. Прошу не хихикать, это неприлично! Объяснять свои достоинства, я считаю, с моей стороны будет нескромно. Третий - мой корешок Никита. Свой ум он вам доказал, так что перехожу к четвертому… - Вася нашел глазами Колю, встретил его умоляющий взгляд: - Четвертый будет Коля! Известное дело, мой второй корешок Коля Кондратьев. Почему? А потому, что сила солому ломит, и вы все его видели в деле на Ватном острове. Я все сказал! – Еще не все! - Маруська протиснулась к столу. - Пятый человек - это я! Можете хохотать, а вот вчера товарищ Сергеев так сказал: женщина-сыщик, говорит, - первая в мировой истории, - это, говорит, главное завоевание Октябрьской революции. От хохота задрожали стекла. Впрочем, проголосовали все единодушно. Вечером в комиссариате у Сергеева бушмакинцы получили удостоверения-мандаты и оружие. Всем достались тяжелые, несамовзводные солдатские наганы, а Васе, словно назло, - трехлинейка. Вася пощелкал затвором и лихим движением забросил винтовку за плечо. – Ничего, - утешил Сергеев. - Начнете работать - таким оружием разживетесь, что я первый позавидую. – А что у вас? - не выдержал Вася. - Покажите! Сергеев гордо улыбнулся и вытащил из бокового кармана вороненый кольт 14-го калибра. – Ф-у-у, - Маруська искривила губы. - Подумаешь, такой же наган. Сергеев протянул ей кольт, она взяла его и удивленно воскликнула: – Наполовину легче! – Это не главное, - сказал Сергеев. - Чтобы перезарядить наган, нужно в каждую патронную камору ткнуть шомполом. Я уж не говорю о том, что нужно сдвинуть патронный стопор. А здесь… Он взял у Маруськи кольт, щелкнул задвижкой, и барабан послушно откинулся влево. Нажал головку экстрактора, и все патроны высыпались в подставленную ладонь. – Ли-ихо, - протянул Коля. - Мне бы такой. – Все будет, - Сергеев спрятал револьвер в боковой карман. - Требую от вас, товарищи, самой жесткой революционной дисциплины. Вы должны быть готовы к любым неожиданностям. К чему я об этом говорю? Вот получили мы сегодня сообщение - чиновники сыскного обещают устроить новой власти "кузькину мать". – Очень интересно, - сказал Никита. - Вроде бы культурные люди, интеллигентные. – Другое интересно, - заметил Бушмакин. - В какой, так сказать, форме они намерены это сделать? …Над притихшим Петроградом опустилась долгая осенняя ночь. Бушмакин затоптал самокрутку и шагнул в темноту. Коля, Вася, Маруська и Никита двинулись следом. Было безлюдно. Обыватели притаились по углам. Электростанция не работала - темень, хоть глаз выколи. Звук шагов гулко отлетал от мостовой, заставляя запоздалых прохожих вжиматься в стены домов: кто их знает, этих пятерых. На Дворцовую площадь вышли со стороны Мойки. Справа, без единого огонька, мрачной глыбой чернел Зимний. Слева на фоне светлого неба плавно изгибалась дуга Главного штаба и министерства финансов. Посредине площади подпирала низкое небо колонна, а на ней - ангел с крестом в руках. – Это вот и есть этот… как его? - силился вспомнить Коля. – Символ царизма, - подсказал Никита. - Один дурак сказал, а другой повторяет. – Да не-е-е, - Коля завертел головой. - Я не к тому. Я о том, что красиво здесь. Подошел патруль. Вспыхнул луч фонарика, негромкий голос приказал: – Документы? Слабый свет выхватил из темноты строгие лица матросов… – Уголовный розыск, - вслух прочитал матрос. - Это как же понимать? – Это вместо сыскного, - сказал Бушмакин. – Интересное дело, - матрос вернул документы. - Не зазорно рабочему человеку таким дерьмом заниматься? – Ишь ты, - недобро протянул Бушмакин. - Чистюля выискался. Ты вот кто по профессии? Комендор? Кочегар? Кто? – Минер я, - удивленно ответил матрос. – А чего же ты не на корабле, а по улицам шляешься? - ехидно спросил Бушмакин. - Ну и молчи, коли ума нет! Пошли дальше. Напротив главных ворот дворца Бушмакин остановился: – Слышь, Коль. Здесь жил царь. Романов Николай Александрович. Второй. Кровавый. – Один жил? - с недоверием спросил Коля. – Один. – Плохо это. У нас в деревне у иного крыша над головой валится, а под крышей - пятнадцать душ. Зачем одному человеку столько? Обожраться, что ли, право слово… – Это ты верно сказал, - кивнул Бушмакин. - Что было в прежней жизни? Обжорство! А с другого конца - голод. А мы сделаем так, чтобы все были сыты, одеты, обуты и крыша над головой была… И никогда не допустим, чтобы у одних было много, а у других - ничего. Коля задумался на мгновение: – Мужики сказывали - царь добра хотел. А все это от управителей. Они от царя правду скрывали и народ мучали. – А ты, дурак, и поверил, - вмешался Вася. - Ты раскинь мозгами: ну какая разница между царем и министрами? Один хапал больше, другие меньше, вот и все. А девятое января да Ходынку вместе готовили. – Кто в России главный, тот во все времена главный вор, жулик и подлец, - поддержал Никита. - Всегда так было. – А теперь не будет, - уверенно сказал Бушмакин. - Теперь народ - хозяин. С любого отчет спросим. Пошли, ребята, заболтались. …Светало. Угловое здание на Гороховой чернело провалами окон. Парадная дверь была не заперта. Вторая дверь, в вестибюле, предательски заскрипела, и все замерли, словно мальчишки, застигнутые на месте преступления. – Тьфу! - замотал головой Бушмакин. - Да что же это мы? Воровать пришли? – Вы же сами велели тихо, - обиженно заметил Вася. – Велел не велел, ты меня не одергивай, молод еще! - рассердился Бушмакин. - У кого есть спички? Никита послушно чиркнул спичкой. Красноватое пламя отразилось в огромном зеркале. Маруська подошла к нему и удивленно провела рукой по гладкой холодной поверхности. – Мне бы такое, - задумчиво сказала Маруська. - Женщина с таким зеркалом - непобедима. – Нашла время, - буркнул Коля. – Глупенький ты. Этого вы, мужики, никогда не поймете. Вася нашел свечу. Слабый, неверный свет выхватил из темноты часть вестибюля и лестничный марш с ковром, который прижимали к ступеням блестящие бронзовые штыри. На втором этаже - длинный, уходящий во тьму коридор с десятками дверей по обе стороны. – "Третье делопроизводство", - прочитал Никита табличку на одной из дверей. – Зайдем, - решил Бушмакин. Пламя свечи высветило несколько обшарпанных канцелярских столов и уходящий под потолок шкаф с картотекой. – Вот это да! - Вася от удивления даже прищелкнул языком. – Что там? - спросил Бушмакин. - Ну-ка, посмотри. Вася выдвинул самый нижний ящик: – Карточки какие-то… "Фа-рма-зоны…" - прочитал он по складам. – Ну и кто, кто эти… они кто? - нетерпеливо допытывался Бушмакин. - Чем занимаются, где живут? Вася наугад вытащил одну карточку. – Волин Дмитрий Иванович, уроженец села Летихино… Орловской губернии… Проживает: Пустая улица, дом пять. – Это на Малой Охте, - вставил Никита. – Ну и что он, этот Волин? - не унимался Бушмакин. - Чего ты, как пыльным мешком прибитый? – Фармазон он, - убито сказал Вася. – Вероятно, следует читать "франк-масон", - объяснил Никита. - Член тайного общества декабристов… – Каких еще декабристов… - застонал Бушмакин. - Ну при чем здесь они? - Он начал выдвигать один ящик за другим. - "Медвежатники", "форточники", "скокари", "гопстопники"… Черт знает что! Я таких поганых слов в жизни не слыхал! – Я думаю… Это здесь ворье всякое понапихано, - вдруг сказал Коля. - Записаны разбойники всякие… Бушмакин с уважением посмотрел на Колю: – А что? Прав он, ребята! Как считаете? – Я так думаю, - продолжал Коля, - что ежели здесь как следует порыться, можно и Сеню Милого отыскать, верно я говорю? – Верно, - кивнул Бушмакин. - Только вот я смотрю - глаза у тебя сразу недобрым огнем загорелись, а ведь ты теперь не просто Коля. Ты сотрудник уголовного розыска. А что это значит? Это значит, что задержать Сеню, найти его - это твоя обязанность. А вот, скажем, морду ему набить, - это стой! Нельзя! – А жаль! - улыбнулся Вася и, перехватив рассерженный взгляд Бушмакина, добавил: - Все понял… – Ночуем здесь, - решил Бушмакин. - Утром будем разбираться. Улеглись кто куда. Бушмакин на стол, остальные - на стулья. Остаток ночи прошел спокойно, а когда совсем рассвело, заскрипела дверь, и в комнату просунулся заспанный мужчина лет пятидесяти, в потертом чиновничьем мундире. – Чему обязан? - хмуро, без удивления спросил он. – Мы вновь назначенное управление уголовного розыска, - сказал Бушмакин. - Вот мандат. Чиновник отвел руку Бушмакина, внимательно оглядел ребят и повторил задумчиво: – Управление уголовного розыска… - иначе сказать - сыскная полиция рэ-эс-дэ-рэ-пэ-бэ? – Ясно сказано, гражданин, - закипая, произнес Бушмакин. - Управление. И я вам не советую… – А что такое малина, вы знаете? - грустно перебил чиновник. – Ягода, - вступил в разговор Коля. - Кто же этого не знает! Чиновник подошел ближе, всмотрелся в лицо Коли: – Здравствуйте, молодой человек. Рад приветствовать спасителя… - Чиновник протянул Коле руку. Коля осторожно пожал протянутую руку и сказал смущенно: – Да чего там… Мы - завсегда… – Что значит - завсегда?.. - подозрительно спросил Бушмакин. - Откуда ты его знаешь? – Так, - Коля совсем смутился. - Случай вышел… Пустяки. – А вы оказывается, еще и скромны? - удивился чиновник. - Ваш сотрудник, господа, не так давно спас жизнь мне и моей жене! – Вот это да! - Вася изо всех сил хлопнул Колю по спине. – Поздравляю, - сказал Никита. – Коля, ты у меня теперь самый любимый! - пропела Маруська. – Мадемуазель, он этого вполне заслуживает, - галантно поклонился Колычев. - Ну что же, господа. Рад знакомству и позвольте мне откланяться. Я картотеку разбирать пришел, не спится, знаете ли, но раз вы теперь хозяева… – Минуточку, - остановил его Бушмакин. - Как вы относитесь к монархии? – Она себя изжила, - сказал Колычев. - Печальная закономерность. – Печальная? - прищурился Бушмакин. – Да, - кивнул Колычев. - Я, милостивый государь, столбовой дворянин, мой род уходит корнями в шестнадцатый век. Все мои предки верой и правдой служили царю и отечеству. И я служу. Служил, - поправился он. – Сыщиком? - спросил Никита. - Не очень почетная профессия. Слыхал, что дворяне ею брезговали… Бенкендорф, Шувалов, Шешковский… Каты… Из-за них, наверное, брезговали? – Вы малообразованны, - сказал Колычев. - Вы говорите о тех, кто возглавлял политический розыск. И вы правы: испокон веку на Руси презирали и ненавидели тех, кто преследует людей за политические убеждения. Но есть и другая полиция. Она очищает мир от подонков. От уголовников. От мрази всякой. Я пошел служить в эту полицию по глубокому убеждению, милостивый государь! – Пока эта полиция была в руках царских прихвостней, - сказал Бушмакин, - немногим она отличалась от жандармов и охранки. Но мы поспорим после. – Вы думаете, это "после" будет? - улыбнулся Колычев. – Хотите остаться? - прямо спросил Бушмакин. – Вы сможете мне верить? - осторожно осведомился Колычев. – Это будет зависеть только от вас. - Бушмакин пристально смотрел на Колычева. И Колычев не отвел взгляда: – Поскольку кто-нибудь все равно должен вам объяснить, что такое малина и бока скуржавые, - я остаюсь. Потом бушмакинцы разбирали картотеку сыскной полиции. Командовал Колычев. Он сидел на приставной лестнице в помятой рубашке, без сюртука и был очень оживлен: – Третий ящик оставьте! - кричал он. - Это отработанный пар! Так сказать, сведения для науки. Вам, господа, нужно сейчас интересоваться только активно действующими персонами. Теми, кто в эту самую минуту режет, грабит, раздевает и насилует! А это все в десятом ящике. Там мокрушники - сиречь убийцы, и все известные нам сборища уголовно-преступного элемента, сиречь - малины. Ребята притащили ящик. Бушмакин надел поломанные очки в железной оправе и углубился в чтение. Но было еще темно, и Бушмакин попросил Колю найти свечу или лампу. Коля вышел в коридор. Маруська увязалась следом. – В сто сорок втором на столе лампа с четырьмя свечами! - крикнул Колычев. Отыскали нужную дверь. Когда возвращались обратно, Маруська взяла Колю за руку. – Нравишься ты мне, - сказала она тихо. - Наверное, я не должна тебе об этом говорить, ну да ты парень простой и человек хороший, вреда мне не сделаешь. – Не сделаю, - Коля покраснел и отдернул руку. – Стесняешься? – Не-е, - Коля вздохнул. - Только не время сейчас… И не место. – Скажи уж прямо: пошла ты, девка, туда-то и туда-то. Не прячься за слова, терпеть не могу! Она повернулась и ушла. Коля постоял еще некоторое время в коридоре и вернулся в кабинет Колычева. Зажгли свечи, стал виден лепной потолок и электрические лампы под жестяными крашеными абажурами - они висели над каждым столом. – Розыск преступного элемента должен быть поставлен научно. А наука свидетельствует, что без планомерного и глубокого проникновения в преступную среду ни одна полиция мира успеха не имела! Вот и мы с вами в своей работе будем опираться исключительно на преступный элемент! - разглагольствовал Колычев. – Даже исключительно, - усмехнулся Бушмакин. - А честные люди? Граждане? Они что же, заинтересованы в том, чтобы процветала уголовщина? Они, по-вашему, нам помогать не станут? – Разъясняю суть дела на простом примере! - Колычев словно читал лекцию на юридическом факультете университета. - Ограбили лавку. Нутс-с, спросили вы того, сего, а они - молчок! Обыватель - подлец, дело известное. – Неправда! - возразил Бушмакин. - Кто-нибудь что-нибудь видел и придет к нам, сообщит. – Кто-нибудь, что-нибудь, - парировал Колычев. - Слова-то все дамские, с кухни… Нет-с, мил-сдарь, не придут! Не бывало-с! – У вас - не бывало-с, а у нас - будет! - уверенно заявил Никита. - Я, например, верю в человеческий разум! – Разум? Эк, куда вас хватило, - с сожалением сказал Колычев. - Ну при чем тут, помилуйте, разум? Разве речь идет о периодической системе элементов? Давайте ближе к жизни, господа. К реальной жизни, наполненной проходимцами, предательством и хамством. Так о чем бишь я? Вот взгляните, - он вытащил из ящика три карточки. - Итак, мы с вами предполагаем, что ограбили лавку либо Васька Клыч, либо Шура Рябчик, либо Алексашка Помпон. Но кто конкретно? - Он торжественно оглядел присутствующих и продолжал: - Не знаете? И я не знаю. Но, в отличие от некоторых здесь присутствующих альтруистов, верящих в "человеческий разум", я не знаю этого только пока. Пока! Итак! Я вызываю городового, велю доставить ко мне всех друзей вышеназванных господ, потом приглашаю еще двух городовых и приказываю бить этих друзей до тех пор, пока большинство из них не запросит пощады. Тогда я отсылаю городовых и предлагаю некоторым, мною избранным, освещать подозреваемых, следить за каждым их шагом. Как вы уже догадались, вопрос ареста - это уже не вопрос. - Колычев вытер со лба пот и замолчал. – Лихо, - сказал Коля. – Отвратительно, - поморщился Никита. – Кое-что в этом, конечно, есть, - Вася почесал затылок. – Мужчинам только бы драться, - вздохнула Маруська. – Значит, бить? - спросил Бушмакин. – Ну, тут Колычев прав, - сказал Вася. - Не целовать же их. Они людей режут, а мы их - гладь? – Вы же интеллигентный человек, - укоризненно сказал Бушмакин, не реагируя на замечания Васи. – Нашу работу в белых перчатках не сделаешь, - ответил Колычев. - Увы… – Скажу так, - Бушмакин строго оглядел присутствующих. - Кто хочет здесь работать - о мордобое забыть навсегда! За мордобой - ревтрибунал, уж я позабочусь! А тебе, Василий, вот что понять надо: кругом поднимается заря новой жизни. Ты что же, всерьез думаешь, что преступники этого не видят? Видят! И я рассматриваю нашу задачу так: направить их на путь исправления. Помочь им! – Между прочим, девять месяцев назад господин Керенский выпустил всех, рвущихся к новой жизни, - с горькой иронией произнес Колычев. - И что же? На свободе оказалось несколько тысяч опаснейших негодяев! Началось такое… Страшно вспомнить. И сейчас продолжается - вон молодой человек не даст соврать, - Колычев кивнул в сторону Коли и продолжал: - Нет, господа. Преступный мир - это преступный мир. Никогда никто и ни при каких условиях его не изменит и не исправит. Пока есть человечество, будет и преступность. Думать иначе - наивный вздор. – Плохо же вы относитесь к человечеству, - усмехнулся Никита. - Я с вами совершенно не согласен! Снизу, из парадного, донеслось отчаянное треньканье звонка. Никита не договорил и вопросительно посмотрел на Бушмакина. Тот, в свою очередь, - на Колычева. Колычев достал из кармашка жилета огромные золотые часы и щелкнул крышкой: – Да уже десятый час, господа! - удивленно сказал он. - Это, вероятно, пришли лояльные новому правительству чиновники нашей канцелярии. Я вам потом расскажу о каждом. Поласковее с ними, господа, они очень и очень нам пригодятся! – Коля, впусти, - приказал Бушмакин. Коля убежал. Через минуту он снова появился - несколько растерянный и притихший. Следом за ним в кабинет ввалилось человек десять мужчин в форменной одежде департамента государственной полиции. Они столпились на пороге и молча уставились на Бушмакина и ребят. – Это новое начальство, господа, - объяснил Колычев. - Мы разбираем действующие картотеки. Я полагаю, вы присоединитесь к нам? Худой, высокий чиновник с университетским значком на груди переглянулся с остальными. – Мы хотели бы знать, от какой партии новое начальство? - спросил он. – Какая разница, господа! - сказал Колычев. - Они хотят бороться с уголовниками, - это главное, я полагаю. – Мы от партии большевиков, - жестко сказал Бушмакин. - Устраивает? – Как нельзя больше! - улыбнулся худой и повернулся к остальным: - Поможем большевикам, господа? - Он засучил рукава форменного сюртука и, словно дирижер в оркестре, взмахнул руками. – Берегись! - крикнул Колычев, но было уже поздно. Вся орава бросилась к ящикам с карточками. – Стой, стрелять будем! - закричал Бушмакин, выхватывая наган. В ту же секунду худой профессионально ударил его по запястью ребрами ладоней, и наган с глухим стуком упал на пол. Остальные бушмакинцы даже не успели обнажить оружие. Васю сбили с ног ударом стула по голове. Никиту кто-то ткнул лицом в шкаф, и он, закатив глаза, опустился на пол. Маруська забилась в угол и истошно визжала, а Коля, раскидав нападавших один раз и второй, на третий не сумел увернуться от приема - рука попала в "замок", и Коля врезался в старинную голландскую печь. Бушмакин попытался было дотянуться до своего нагана, но худой изо всех сил наступил ему на руку, и Бушмакин потерял сознание от боли. А потом началось столпотворение… Зазвенели стекла - озверевшие "служители правопорядка" выбрасывали ящики с карточками прямо на улицу. Кто-то поджег ворох бумаг, кабинет заполнили клубы черного дыма. Колычев, взобравшись на свою лестницу и накрыв голову папкой, испуганно наблюдал за побоищем. Наконец все было кончено. Чиновники потянулись в коридор. Худой остановился возле лестницы. – Надеюсь, вы с нами, Колычев? По-моему, вы всегда презирали конформистов! Колычев высунулся из-под папки: – То, что вы сейчас сделали, - низость! – О, господи, - худой шутовски взмахнул руками. - Однако мы в неравном положении. Вы - высоко, и мне трудно вам отвечать… - Он резко вышиб лестницу из-под Колычева. Тот с воплем грохнулся на пол и остался недвижим. – Подумай, мразь, - с ненавистью сказал худой и ушел, хлопнув дверью. …Первым очнулся Бушмакин. Рука распухла и напоминала пышку с повидлом. Бушмакин поднялся, кряхтя и охая, взял со стола графин и, приводя в чувство своих товарищей, начал поливать всех по очереди: Колю, Васю, Никиту и Колычева. Потом отпил из графина. Увидел Маруську. Она по-прежнему сидела в углу. – Что же ты? - укоризненно сказал Бушмакин. - А еще красный милиционер. Где наган? – Вот, - тихо сказала она. - Я хотела в них выстрелить, да у меня сил не хватило взвести курок. – Ничего, Маруська, не тушуйся, - вздохнул Бушмакин. - Не смогла, так не смогла. Мы тебе потом браунинг организуем за то, что сумела сохранить боевое оружие. А себе и всем остальным назначу по десять суток ареста - за утрату революционной бдительности и револьверов. Плохие мы еще сыщики, Маруська. Приподнялся и сел Колычев. Увидел Бушмакина, улыбнулся через силу: – Дали нам перцу. А что вы хотите? Они всю жизнь этим занимаются, а вы - первый день… Сколько еще времени пройдет, прежде чем вы освоите хотя бы азы сыскного дела. – Меньше, чем вы думаехе, - сказал Бушмакин. - Вы знаете этих людей? Колычев кивнул. – Я сообщу об этом Военно-революционному комитету, - продолжал Бушмакин. - За саботаж такого рода они будут расстреляны. Колычев снова кивнул: – Иного они и не заслуживают. Но если вы думаете, что они сидят и ждут ваших конвойных, - вы ошибаетесь… - Колычев усмехнулся. - Я не политик, но даже я понимаю, что мой класс не сдастся вам без боя. Как говорят на ваших собраниях: в повестке дня - гражданская война… И эти люди будут ждать ее начала в укромном месте. Маруська растолкала ребят. Все выглядели вполне сносно, только у Коли поперек лба лег багровый шрам. – Картотеку жалко, - Колычев обвел взглядом кабинет. - Она собиралась годами. Большое подспорье потеряли, жаль… – Сейчас все разойдемся, - сказал Бушмакин. - Отдыхать четыре… нет, шесть часов. Ровно в пять, - он посмотрел на часы, - всем быть здесь. Где телефон? Колычев кивнул на свой стол. – Я позвоню, вызову охрану, - продолжал Бушмакин. - А то пока мы будем спать, ваши друзья, не дай бог, снова явятся. – Это не мои друзья, милостивый государь! - встал Колычев. - Это негодяи! – Ну хорошо, хорошо, - отступил Бушмакин и потянулся к трубке. Но взять ее не успел. Заверещал зуммер. – Кого это? - спросил Бушмакин. – Не знаю, - Колычев пожал плечами. - Сюда уже недели две никто не звонил… - Он снял трубку: - Управление сыскной… то бишь - уголовного розыска, здесь Колычев. С кем имею честь? Понятно! - Он зажал мембрану рукой и повернулся к Бушмакину: - Около сотни неизвестных громят посольство на Большой Морском. Дипломаты просят помощи. Они уже всюду звонили - дозвониться никуда не могут. – Что вы делали в подобных случаях? - спросил Бушмакин. – В мое время подобных случаев не было, - не удержался Колычев. Бушмакин взял трубку: – Слушайте меня! Да тише вы, черт вас возьми! Десять минут продержитесь! Все! - он швырнул трубку на рычаг, крикнул: - Маруська и Колычев остаются, остальные - за мной! – У них винтовки и пулемет! - закричал Колычев. - А у вас? Бушмакин растерянно уставился на пустую кобуру. – Черт, - пробормотал он. - Но все равно, я обещал помощь. Надо идти… – Я с вами, - заявила Маруська. – Я тоже, - поразмыслив, сказал Колычев. - И, принимая во внимание ваш искренний порыв… Ладно, я помогу вам. Идите за мной… Он бросился к дверям, которые вели в подвал. Внизу перед тяжелой, обитой железом дверью он остановился. На огромном засове висел пудовый замок. – Здесь кладовая изъятого оружия. Все сваливали сюда. Патроны тоже. – Что же ты раньше молчал? - Бушмакин растроганно похлопал Колычева по плечу. - Маруська, давай сюда твой "шпайер"… Всем отойти! Бушмакин семь раз подряд выстрелил в замок. Полетели искры, куски исковерканного металла. Замок отвалился. Вошли. Это была маленькая комната со стеллажами вдоль стен. На полках лежали револьверы и пистолеты самых разных марок, ножи, кастеты, остро заточенные напильники. – Брать оружие только с полной обоймой! - предупредил Бушмакин. - Лучше - по две обоймы сразу. Коля засмотрелся на тяжелый маузер в деревянной кобуре. К сожалению, в нем не было ни одного патрона. – За мной! - Бушмакин выскочил в коридор. Выбежали за Гороховую. Бушмакин с сомнением оглянулся на парадную дверь, сказал: – Там оружие, документы. Маруська! Ты остаешься! И без лишних слов, - прикрикнул он. - Позвони Сергееву, пусть пришлет помощь. Маруська понуро скрылась в подъезде. Трехэтажный особняк посольства отделяла от улицы затейливая чугунная решетка. Вдоль нее выстроились погромщики. Они просунули стволы винтовок сквозь узоры решетки и держали окна посольства на прицеле. Два человека по приставной лестнице лезли на балкон, около десятка колотили невесть откуда раздобытым рельсом в резную дубовую дверь. Она трещала, но пока не поддавалась… Двое залегли в воротах - у станкача. Бушмакин увидел солдат с повязками революционной охраны, сердито спросил: – Чего не стреляете? – Без толку, - вздохнул солдат. - Их - эвон сколько. А нас - эвон. – Огонь! - зло крикнул Бушмакин и выстрелил из своего нагана. - Ребята! Занять позиции и не высовываться! Огонь! Солдаты открыли беспорядочную пальбу. Бушмакинцы их поддержали. Один из бандитов - он уже перебросил ногу через решетку балкона, сорвался и полетел вниз. – Братва! В нас палят какие-то суки! - растерянно завопил главарь погромщиков. - Стой! - Он замахал маузером. - Чего по своим жарите? Мы, чай, буржуев трясем! Давай к нам, барахло поровну! – Огонь! - скомандовал Бушмакин. На этот раз ударили дружно, залпом. Бандиты выронили рельс и разбежались. – На куски порвем, падлы! - орал предводитель. - Нас больше! Не дрейфь, братва! Их часы сочтены! Бандиты начали стрелять. Бушмакин высунулся из-за угла дома, крикнул: – Предлагаю сдаться! Кто добровольно сложит оружие - уйдет свободно! Остальным - расстрел на месте! – Не слушайте его! - срываясь на визг, заверещал главный. - Контрики они, братва! Огонь по контрикам! Патронов не жалеть! У нас их много! Пулемет! Полкоробки разом, огонь! Затрещал "максим". – Дохлое дело, - сказал солдат. - Они нас ликвиднут как пить дать. – Нахожу, что это, увы, резонно, - поддержал солдата Колычев. Бушмакин выстрелил. Следом за ним открыли стрельбу Никита и Вася. – Не получается у вас, - сквозь зубы сказал Бушмакин. - Вот как надо… На той стороне грохнулся предводитель. – Вы случайно не чемпион по стрельбе? - добродушно-насмешливо осведомился Колычев. – Я весь четырнадцатый год в окопах просидел, - ответил Бушмакин. Пули дырявили штукатурку, били стекла. – Коля, - окликнул Бушмакин, - дуй за подмогой. Они, вишь, в атаку пошли. Погромщики вытянулись в редкую цепь и медленно двигались в сторону бушмакинцев. – Коля, если вы уходите - дайте мне ваш наган, - попросил Колычев. – Не дам, - сказал Коля, пряча наган за спину. - Я никуда не пойду. – Приказы не обсуждать! - обозлился Бушмакин. - С кем я только связался! Щенки и интеллигенция. – Интеллигенция тут ни при чем, - сказал Никита. - От обилия знаний никто еще не страдал. А вот от темноты… Пуля сбила с Никиты фуражку, и он растерянно заморгал. – Счастлив ваш бог, - заметил Колычев. – Случайность… - побледневший Никита попытался улыбнуться. – Сколько у нас еще патронов. Давайте все, что есть, - приказал Бушмакин. В подставленную шапку посылались обоймы и патроны. – Стрелять прицельно, не торопиться, - командовал Бушмашин. Вот так… - Он выстрелил, среди громил началась паника. – У них снайпер! - орали бандиты. - Он всех нас перебьет! – Братцы! Помилосердствуйте! За что вы нас? – Николашку скинули, а русскому человеку все равно труба! – Да здравствують свобода, равенство и братство! - завопил кто-то среди громил. - Кто посмееть по етим словам пальнуть, - стреляй! Он поднялся в рост, двинулся на бушмакинцев. Бандиты перестали стрелять и с восхищением следили за смельчаком. – Я его срежу… - Вася прицелился. – Нишкни, - зашипел Бушмакин. - Коля, как он близко подойдет, - хватай его! – Сделаем, - Коля приготовился. Громила шел вначале ровным и быстрым шагом. Но постепенно молчание бушмакинцев насторожило его, он замедлил шаг, потом и вовсе остановился. – Не успею, - сказал Коля. - Далеко. Громила постоял мгновение и вдруг, подоткнув полы длинной кавалерийской шинели, бросился назад. Вася выстрелил, и бандит, сделав несколько заплетающихся шагов, рухнул. – Ну, была не была, - сказал Бушмакин. - За мной, вперед! - крикнул он и побежал в сторону бандитов. Остальные кинулись за ним. – Батька кокнули! - закричал кто-то. - Спасайся кто может! Громилы бросились врассыпную. На повороте путь им преградил броневик и черная цепь матросов. Впереди бежали Сергеев и Маруська. Оставшихся в живых громил окружили и увели. Сергеев обнял Бушмакнна: – С почином тебя. – Поменьше таких починов, - хмуро отозвался Бушмакнн. Заныла ладонь, и он, только теперь вспомнив о ней, обмотал ее платком. – Чиновники? - спросил Сергеев. – Они, - кивнул Бушмакин. - А ты от кого знаешь? – Люди видели, - ответил Сергеев: - Сообщили нам. Всех взяли, ни один не ушел. Маруська подошла к Коле, спросила, заглядывая в глаза: – Ты переживал за меня? – По-моему, переживать надо было тебе, - ответил Коля. - Ты в тепле сидела. А мы здесь - охо-хо! – Не любишь ты меня, - вздохнула Маруська. – Почему ты так думаешь? - пряча смущение, спросил Коля. – Ну, какой же парень станет пререкаться с любимой девушкой? - грустно улыбнулась Маруська. - Чувствую я, Коля, что будет у нас с тобой неразделенная любовь, - пошутила она. – Да ладно тебе, - сказал Коля. - Пойдем-ка лучше домой, а то, я так понимаю, начинается у нас у всех не жизнь, а сплошная морока. Отдохнуть надо. – Какой может быть отдых у революционных сыщиков? - подошел Никита. - Покой нам только снится. Можно я вас, провожу, Маруся? Она бросила на Колю печальный взгляд. – Проводите. Они ушли. Коля долго смотрел им вслед и думал, что вот встретилась ему хорошая девушка, а что толку? Никакого волнения в груди, хоть убей. Подошел Вася, подмигнул: – Увели девку? Из-под носа? А ты не зевай! - и, заметив огорченный Колин взгляд, добавил: - Тебе сколь лет-то? Восемнадцати нет? Ну, браток. У нас с тобой все еще впереди! ГЛАВА ВТОРАЯ НАПАДЕНИЕ В городе за последние дни участились случаи разбойных нападений. С обнаглевшими бандитами начата решительная борьба, в которой население должно содействовать органам Советской власти. Бандитизм, нарушающий нормальное течение жизни Москвы, будет твердой рукой искоренен, как явление дезорганизующее и играющее на руку контрреволюции…      /"Известия", 25 январи 1919 г./ Петроградский январь 1919-го был промозглым и слякотный. Четверка коней на фронтоне Главного штаба рвалась сквозь туман. Над Дворцовой площадью провисло мокрое небо. У правого крыла Зимнего стоял оркестр - несколько продрогших солдат с помятыми трубами в крючковатых, покрасневших пальцах. Надувая щеки, они неслаженно, но старательно выводили: "Смело, товарищи, в ногу…" Над импровизированной дощатой трибуной трепетало кумачовое полотнище: "Все на борьбу с Красновым!" Держа равнение, вдоль трибуны шел полк петроградской милиции. Другие полки уже прошли, а этот, только что сформированный из петроградских милиционеров, вступил на площадь, чтобы сразу же после парада вслед за другими грузиться в эшелон и отправляться на Южный фронт. Зрители уже разошлись. Когда последняя рота свернула под арку Главного штаба, наперерез строю бросился мальчишка лет десяти. – Батя! - закричал он, срывая голос. - Ба-а-тя!! Милиционер с винтовкой, видимо, отец мальчишки, растерянно оглянулся, вышел из шеренги: – Витька… Ты зачем здесь? А мать? Мать-то больная я тебе настрого не велел уходить, настрого! – Нету больше матери. - Витька опустил голову и отвернулся. - Я уж думал, тебя не найду… – Как это нету? - не понял милиционер. – Умерла мать… Только ты ушел, она и умерла… - мальчишка заплакал. Шагали шеренги. Вот и последняя скрылась в глубине арки, а милиционер все стоял, не в силах осмыслить случившееся. – Ты иди, батя, - мальчишка вытер мокрое лицо рукавом. - Иди… А то отстанешь. – А ты? Ты как же? Мать бы надо похоронить… – Соседи похоронят… Обещали, - буднично сказал мальчишка. - Ты иди… Нельзя тебе… – Ну, ладно… - милиционер бросился догонять роту. Уже у самого Невского он оглянулся: сын все стоял под аркой - маленький, сгорбившийся, с поднятым воротником старенького пальто, в отцовском шлеме с синей милицейской звездой. На этом месте и увидел его Коля - он шел на службу по срочному вызову Сергеева. С недавнего времени управление уголовного розыска помещалось на Дворцовой… Коля прошел бы мимо, но, заметив, на голове у мальчишки милицейский шлем, остановился: – Ты чего здесь? Отца ждешь? – Отец ушел на фронт… – А мать? Мальчишка заплакал. Коля чуть-чуть подумал и сказал: – Идем со мной. У тебя отец милиционер? Парень кивнул. – А вы кто? - Он с любопытством посмотрел на Колю. – Я тоже милиционер. Как твой батька. Вошли в подъезд управления. В вестибюле Колю ждала Маруська. В черной кожаной куртке, с кобурой на правом боку, она была неузнаваема. – Торчу здесь с утра… - Она взяла Колю за руку, отвела к окну. - Тебя отправляют в Москву, и я считаю, что нам надо, наконец, поговорить. – А чего говорить, - Коля вздохнул. - Может, я и не вернусь. Хорошая ты, всегда тебе это говорил, а нет у меня к тебе того-этого… Ну, вот хочешь - обижайся, хочешь - пойми… Нету, и все! - Коля снял шапку и вытер пот со лба. Ну, слава богу… Наконец-то произнес то, что давно уже собирался сказать. Видел с самого начала - влюбилась, мучается, но что поделаешь, если ему нечего сказать в ответ. Маруська вздохнула: – Ну что ж… Пока - не судьба… – Как это - пока? - удивился Коля. - Я тебе вполне определенно говорю! – И я тебе вполне определенно говорю! - разозлилась Маруська. - Смотри мне в глаза и слушай: я тебя люблю, Коля. Как увидела тогда у Бушмакина, так и полюбила сразу. На всю жизнь. Но я так считаю: не может быть, чтобы один человек любил, а другой нет! Несправедливо это! И я уверена, что ты одумаешься и встанешь на правильный путь! – Да ты со мной, как с правонарушителем, - попытался пошутить Коля. - Ладно, Маруська… Не надо больше про это. Вот, парень, видишь? Как тебя зовут, парень? – Витька, - мальчишка не отводил глаз от ярко-желтой Маруськиной кобуры. – Мать у него умерла. А отец - он из наших, только что ушел на фронт. И больше никого нет. Никого? Витька молча кивнул. – Пусть он поживет у нас, пока я вернусь. Бушмакину я скажу. – На задании Бушмакин. Я сама ему скажу. – Ну и ладно, - согласился Коля. - А когда вернусь - решим, как быть. – Все решим? - Маруська с вызовом посмотрела на него. Коля глубоко вздохнул: – Тебе говорят: стрижено, а ты - брито. Витька! Марусю слушайся! – Мать похоронить надо, - строго сказал Витька. – Поедем, - кивнула Маруська. - Я с дежурства, сейчас свободна. …В кабинете Бушмакина Колю ждал Сергеев. За прошедший год он совсем не изменился, только седины прибавилось. Сергеев протянул Коле телеграмму: – Из Москвы. Только что в Сокольниках некий Кошельков совершил нападение на товарища Ленина. И вообще, у них там резкая активизация уголовной преступности… Аппарат малочисленный, Трепанов просит помочь. – Это кто? – Это мои боевой товарищ, в подполье вместе работали, - сказал Сергеев. - С руководством вопрос согласован, поезжай в Москву. – Думаете, я здесь самый умный? - спросил Коля. Сергеев внимательно посмотрел на него: – Шутку не принимаю. Но если ты хочешь знать мое мнение, - скажу: тобой лично раскрыто несколько крупных преступлений… два бандитских налета, два убийства с ограблением… – А всего тринадцать, - сказал Коля. - Несчастливое число, между прочим. – Ты не все сосчитал, - Сергеев тепло улыбнулся. - Ты лично задержал шесть особо опасных рецидивистов. В скобках замечу - вооруженных. – Троих, - упрямо сказал Коля. - Остальных мы задерживали вместе с Василием и Никитой. – Ну, хорошо, хорошо, - сдался Сергеев. - В общем, так: тебе объявляется благодарность в приказе. А это - от меня. Владей, - Сергеев протянул Коле кобуру с кольтом и две коробки патронов. – А вы? - растерялся Коля. – А я с сегодняшнего дня окончательно перехожу в губком партии. Мне теперь дамского браунинга вполне хватит… - Сергеев улыбнулся. – Ну что ж, - от волнения Коля не мог говорить. - Спасибо. Вечером Маруська, Витька, Вася и Никита едва впихнули Колю в переполненный вагон московского поезда. В конце этого же дня начальнику Московского уголовного розыска Трепанову позвонили из валютного отдела Госбанка. Срочно требовалась охрана для сопровождения спецгруза, который прибыл из бывшего зарубежного посольства царской России. – Что за груз? - спросил Трепанов. – Два банковских мешка с валютой, - объяснил заведующий отделом. - Около трех миллионов франков, долларов и фунтов стерлингов в крупных купюрах. Прошу выделить самых надежных товарищей… – Ненадежных не держим, - спокойно объяснил Трепанов. - А где ваша охрана? – Все в разгоне. Груз прибыл неожиданно. – А почему к чекистам не обращаетесь? – Обращался… У Петерса ни одного свободного человека. – А у нас, значит, дел меньше, - ревниво буркнул Трепанов. - Ладно, все понял, ждите. Он снял трубку внутреннего телефона, позвонил дежурному, спросил, кто свободен. Дежурный ответил, что свободных нет, но вот после операции собираются идти отдыхать Аникин, Гриценко и Денисов. – Пусть зайдут ко мне. В ожидании сотрудников Трепанов еще раз перечитал телеграмму из Петрограда: "Ваше распоряжение выехал Кондратьев". "Могли бы и поподробнее написать… - подумал Трепанов. - Да и побольше людей прислать. Тоже мне фигура - Кондратьев… Ладно, поглядим…" Вошли оперативники: худощавый Гриценко, нескладный Аникин - человек огромной физической силы, и Денисов - бывший преподаватель реального училища. Трепанов вспомнил, что у Денисова шестеро детей, и спросил: – Ну как жизнь? Как пацанва твоя? – Ничего, - застенчиво улыбнулся Денисов. - Прыгают… – Вот что, братки. На Брестский вокзал привезли около трех миллионов валюты. Будете сопровождать спецавтомобиль Госбанка. Какое у вас оружие? У Гриценко был малый маузер, у Аникина и Денисова - наганы. – Возьмете у дежурного раскладные маузеры. Надежнее для такого дела, да и солиднее, - решил Трепанов. - Запомните: ваше дело - охрана. Все остальное сделает шофер Госбанка, он же - экспедитор, Его фамилия - Бахарев. Гриценко, Аникин и Денисов вышли из подъезда МУРа. И тут же рядом притормозил большой черный "кадиллак" с ярко начищенным медным фонарем на капоте. За рулем сидел плотный, тщательно упакованный в кожу человек с маленькими щегольскими усиками. Заметив оперативников, спросил: – Аникин? – Денисов и Гриценко, - добавил Аникин. - А вы? – Бахарев. Попрошу документы. Он внимательно прочитал удостоверения и улыбнулся: – Один - рядом со мной. Двое - на заднее сиденье. На обратном пути мешки с валютой - рядом со мной. Вы все - на заднем сиденье. Останавливаться, выходить из автомобиля - запрещено. Нас могут задерживать для проверки только патрули ВЧК. Опознавательный знак патруля - сигнал красным фонариком. – Чего-то я про такой сигнал не слышал, - заметил Гриценко. – Вы многого не слыхали, товарищ, - жестко сказал Бахарев. - Я объясняю вам, чтобы не было неожиданностей и промахов, вот и все. – А что, разве так не видно - патруль это или кто? - удивился Аникин. – Ну, положим, наденут бандиты нечто вроде нашей формы - поди узнай, - сказал Денисов. - Видимо, есть договоренность о спецсигнализаций в таких случаях. – Совершенно верно, - подтвердил Бахарев. - Готовы? Тогда поехали. …Почтовый вагон стоял далеко от здания вокзала, в тупике. Начальник вагона заглянул в кабину автомобиля, спросил: – Охрана на месте? Убедившись, что все в порядке, разрешил грузить. Аникин с уважением посмотрел на два тощих мешка, спросил: – И вот здесь целых три миллиона? – Представьте себе, - сказал Бахарев. - Двинулись, товарищи. Прошу быть внимательными. …Выехали на 2-ю Брестскую, пересекли Садовую. В лобовое стекло бил мокрый снег, и Бахарев все время притормаживал: слепило. На пересечении Большой и Малой Бронных путь автомобилю преградили вооруженные люди. Мигнул красный фонарик. – Патруль ВЧК, - обернулся к своим пассажирам Бахарев. – Вижу, - Гриценко щелкнул крышкой кобуры. - Тормози… Старший патруля - среднего роста, в традиционной кожаной куртке, фуражке со звездочкой, с большими, немигающими глазами и огромным, как у лягушки ртом (это почему-то сразу же отметил Гриценко) поднял руку: – Стой! Документы! – Сначала - вы, - потребовал Гриценко. Остальные чекисты окружили автомобиль и молча ждали окончания проверки. Старший улыбнулся и протянул красную книжечку. – Плавский Борис Емельянович является сотрудником Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, - прочитал Гриценко. - А мы из МУРа, товарищ… Сопровождаем валюту в банк. – Много? - снова улыбнулся Плавский, пряча удостоверение в карман. – Сколько надо, столько и везем, - хмуро отозвался Бахарев. – Серьезный товарищ, - усмехнулся второй чекист - усатый, в низко надвинутой на лоб фуражке. И снова Гриценко машинально про себя отметил, что у этого чекиста на фуражке нет звездочки… – Ну-ка, паря, приоткрой стекло побольше, посмотрю, - сказал второй. Денисов, он сидел у дверцы, опустил боковое стекло. И в то же мгновение Бахарев обернулся и выстрелил в Гриценко и Аникина. А бандит в фуражке без звездочки почти одновременно застрелил Денисова. Трупы вышвырнули на мостовую. – Куда теперь? - спросил Бахарев. – Пока по щелям, - сказал бандит, осматривая мешки. Вскрыл один из них, высыпал на сиденье плотные пачки денег… - Пошел! - заорал он и тут же схватил Бахарева за плечо: - Постой… Он вышел из автомобиля, достал из бумажника визитную карточку: "Берендей Васильевич Кутьков, вор в законе", улыбнулся каким-то своим мыслям и бросил карточку на грудь убитого Денисова. Автомобиль скрылся за снежной пеленой. Коля вошел в дежурную часть МУРа в тот момент, когда помощник начальника Никифоров - красивый, рослый парень лет двадцати двух, в офицерском френче с огромными накладными карманами, произносил траурную речь. Коля остановился на пороге и увидел три грубо сколоченных гроба, которые стояли на табуретках. Гробы были закрыты, и Коля сразу же подумал, что, наверное, лица погибших сильно изуродованы. На крышке каждого гроба лежала синяя форменная фуражка, в изголовье стоял почетный караул. – Злодейская рука преступного мира оборвала светлую жизнь наших боевых товарищей, - говорил между тем Никифоров. - Нет больше среди нас Аникина, Гриценко и Денисова. Возможно, что завтра мы вновь не досчитаемся кого-нибудь. Сломит ли это наш боевой дух, нашу веру в правоту общего дела? Нет, не сломит! Бандиты стреляли в Ленина, стреляли подло, из-за угла… Но разве сдался товарищ Ленин? Разве может сдаться революция? Никакой пощады преступному миру, все отдадим борьбе, а если понадобится, - и саму жизнь… - Никифоров надел фуражку и хрипло запел "Интернационал". Присутствующие подхватили. Коля пел вместе со всеми… – Ну что ж… - Никифоров опустил голову. - Выносите. Заметив Колю, он подошел к нему: – Тебе чего? Прочитав командировочное предписание, сказал: – Афиноген, разберись… - И выскочил из дежурки, давясь от рыданий. Дежурный Афиноген, длиннолицый, медлительный, проговорил: – Не обижайся на него… Гриценко лучший его друг был… А ты из Питера? Ну как у вас? – Как у вас, так и у нас, - сказал Коля хмуро, взглядом провожая гробы. - Мне куда? – А вон Трепанов пришел. Давай прямо к нему. Трепанов подошел к барьеру дежурки, сел и молча закурил. – Какие будут приказания, товарищ начальник? - спросил Афиноген. – Денисову - паек на месяц вперед, - сказал Трепанов. - Жене Денисова… - поправился он. - Шесть душ… Это понимать надо… - Увидев Колю, вздохнул и замотал головой, словно хотел стряхнуть что-то. - Вот так-то, Кондратьев… Такие, браток, тяжелые дела… – Здравствуйте, товарищ Трепанов… - Коля скрыл удивление. - Вы меня знаете? – Волосы густые, русые… Глаза светлые, нос - прямой… Мне тебя Сергеев в письме описал. Про "словесный портрет" слыхал? – Слыхал, - кивнул Коля. - Пользоваться пока не привык… Трепанов вынул из кармана три стреляных гильзы, положил на ладонь. – Это что? - спросил Коля. – Это? - Трепанов протянул ему гильзы. - Пули, которые вылетели из этих гильз, убили Гриценко и его товарищей. Обидно, черт возьми! Ведь придет же такое время, когда будет в нашем распоряжении техника! Сунешь такую гильзу в аппарат - и получай ответ: кто, что, почему и зачем… – Ну, это когда еще будет… - Коля внимательно осмотрел гильзы, две отложил, а последнюю показал Трепанову: - А пока, я думаю, мы и сами кое-что сможем… Глядите: гильза от малого маузера, так? – Так, - кивнул Трепанов. – След от бойка на капсюле видите? – Ну? - Трепанов не понимал. – Обычный след - круглая точка в середине капсюля, так? – Не обращал внимания, - Трепанов с уважением посмотрел на Колю. - Ну и что? – А то, что на этом капсюле след от бойка в виде загогулины и не по центру, а сбоку, - сказал Коля торжествующе. - А что это значит? – Ну и что же? - с недоверием спросил Трепанов. – А то, что боек у этого маузера погнут! Самый кончик жала. – Ну-у-у, - махнул рукой Трепанов. - Сказки рассказываешь! – Когда мы арестуем бандитов и изымем этот маузер, вы убедитесь сами, - Коля спрятал гильзы в карман. …Через пятнадцать минут в кабинете Трепанова началось совещание оперсостава. Докладывал сам Трепанов. – Машину Госбанка ограбил Кутьков, вот его визитная карточка. Убийство товарищей - тоже дело его рук. Как видите, подонок ведет себя самоуверенно и нагло. Он явно делает ставку на свой преступный опыт и нашу неумелость. Незрелость, если хотите… – Это правильно, - кивнул Афиноген. - Ребята потому и погибли, что опыта у них было маловато… Жалко ребят. – Значит, надо учиться! - жестко сказал Трепанов. - Мы не имеем права пасовать перед кутьковыми. Советская власть доверила нам охрану революционного порядка, и мы научимся его охранять, чего бы нам это ни стоило! – Война кругом, - тихо сказал Никифоров. - Дорог каждый рубль, а тут такие деньги потеряли. – Это точно, - поддержал Афиноген. - Сколько можно было купить оружия, патронов! – А я, ребята, честно сказать, о другом вдруг подумал, - задумчиво сказал Трепанов. - Кутьков напал на автомобиль. Убил людей. Забрал деньги, и все это видели собственными глазами некоторые граждане, между прочим, из окон своих квартир! Я с ними беседовал. Спрашиваю: "Почему не вмешались? Почему не помогли? Вы же не буржуи какие, вы - рабочие люди"! Один так даже литейщик с завода! Говорят: а что нам, больше всех надо? Обыватели, обидно за них! Мы поднимаем народ к новой жизни, а им - ничего не надо! Какая в связи с этим наша задача? Скажи ты, Кондратьев. – Объяснять людям надо, - сказал Коля. - Текущий момент и международную обстановку. Но на этом далеко не уедешь. Души человеческие переделывать надо! – Верно говоришь! - удовлетворенно кивнул Трепанов. - Верю я, что придет такое время, когда всем до всего будет дело и не станет равнодушных, выведутся, как моль! Ладно, отвлеклись… - Трепанов обвел сотрудников тяжелым взглядом: - Бандитов было четверо, главарь - Кутьков. Это нам известно по его прошлым делам, которые пока также остаются нераскрытыми. Так я вас спрашиваю: он что, неуловим, этот Кутьков? – Нет к нему подходов, - угрюмо сказал Никифоров. - Никак не можем выйти на его связи. – Не можем? - переспросил Трепанов. - Скажи лучше: "Не умеем"! У меня вот что. Машина Госбанка найдена в Черкизове. Шофера Бахарева нет. Труп его не обнаружен, на работу он не явился. Конечно, доказательств у нас пока ноль, но по всему выходит, что Бахарев с самого начала был соучастником Кутькова. – Факты какие? - спросил Коля. – А вот, - Трепанов взял со стола бумагу. - Начальник охраны Госбанка сообщил, что все шоферы у них специально проинструктированы о том, что останавливаться в пути во время перевозки Ценностей категорически запрещено! – А патрули? - спросил Афиноген. – А патрули не должны задерживать эти машины. Их всего три. Номера известны и чекистам, и нашим постовым милиционерам. По обстановке на месте происшествия, по следам на снегу видно, что несколько человек остановили автомобиль Бахарева! Причем Бахарев затормозил сам, а не потому, что улицу, скажем, перегородили… Я же говорил, свидетели видели из окон! – Имею предложение, - встал Никифоров. - Бахарева проверить по службе и дома. Беру на себя. – Добро, - кивнул Трепанов. – У меня на участке дом четырнадцать, по Неглинному, - сказал Афиноген. - В прошлом году наши преследовали Кутькова, загнали во двор этого дома, а там Кутьков исчез, как сквозь землю провалился! Я проверю еще раз, что там было, а? – Бери себе в помощь Кондратьева, - распорядился Трепанов. - Разрешаю десять минут покурить - и к делу… Вышли в дежурку. Афиноген сунул Коле ладонь лодочкой, сказал: - Держи пять. Афиноген Полюгаев… Из рабоче-крестьян. – Как это? - удивился Коля. – Отец - рабочий. Мать - крестьянка. В моем лице имеем результат соединения рабочих и крестьян, понял? - Афиноген рассмеялся. - А ты, я смотрю, к юмору не склонен… – К чему? - настороженно переспросил Коля. – К смеху, - объяснил Афиноген. – Кончай базар, - Никифоров затоптал окурок. - Пошли… – А как себя вести? - наивно спросил Афиноген. – Матом не ругаться, рук не распускать, - серьезно сказал Никифоров. – Иоанн-Златоуст! - с восторгом воскликнул Афиноген. - Суворов! - добавил он. – А при чем тут Суворов? - подозрительно спросил Никифоров. – Из уважения к вам! Афиноген говорил почтительно, серьезно, но Коля понял, что он посмеивается над суровым Никифоровым. Коле стало жалко Никифорова, и, чтобы его выручить и поддержать, Коля сказал: – Никифоров! А ты можешь научить меня правильным действиям при личном обыске? – Само собой! - обрадовался Никифоров. - Где у меня пистолет, найди! Коля начал его обыскивать, но ничего не нашел. Никифоров рассмеялся и резко выбросил вперед правую руку. Маленький черный браунинг послушно лег ему в ладонь. – Резинка в рукаве, - объяснил Никифоров. - А на резинке пистолет, запоминай, когда-нибудь пригодится. А кольт ты носи не в кобуре, а за поясом брюк. Афиноген, покажи! Афиноген лихо выдернул свой наган из-под пиджака. – Видал? - снова обрадовался Никифоров. - У нас, брат, оружие не для формы, а для отражения внезапного нападения или для задержания преступника. В кобурах пусть начальство носит. – Ну, я думаю, ваш Трепанов тоже не лыком шит, - с уважением сказал Коля. - Так что ты начальство не презирай. – Между прочим, Трепанов, - строго вставил Никифоров, - не начальство, а старшин товарищ, запомни. Он опытнее и умнее нас. Я так считаю, что это единственный… как его? – Критерий, - подсказал Афиноген. – Вот! - кивнул Никифоров. - Единственный… При назначении любого человека на должность начальника. А теперь - разошлись, Вы - в дом четырнадцать, а я - к Бахареву. Бахарев жил на Тверской-Ямской в старом двухэтажном доме с маленькими окнами и облупившейся штукатуркой. Никифоров пригласил двух понятых и сломал замок на дверях бахаревской комнаты. Это было унылое холостяцкое жилище. Пахло пылью, застарелым потом - в углу, на газете, лежало сваленное в кучу белье - и чем-то еще - неуловимым и мерзким… Никифоров нашел на подоконнике початую банку с фиксатуаром, понюхал и сморщился от отвращения. – Любили-с, - заметил один из понятых, сосед Бахарева по квартире. - Бывало-с из ванной по часу не выходили-с… Угрей все из носа давили. Или волосы и усики расчесывали и этой вот дрянью мазюкали-с. – К нему кто-нибудь приходил? - спросил Никифоров. - Женщины? Были пьянки? Эти… оргии? – Никак-с нет-с, - поклонился понятой. - Тихо-с жили-с. В гараже Госбанка все, к кому ни обращался Никифоров, недоуменно пожимали плечами. Нет, ничего предосудительного за Бахаревым не замечали. И более того: он был отзывчив, охотно давал деньги в долг, на женщин не заглядывался, спиртного в рот не брал… "Наша профессия не позволяет…", - объяснил Никифорову красноносый завгар, прикрывая рот ладошкой. Никифоров совсем уже было отчаялся и собрался уходить, но на всякий случай решил заглянуть в канцелярию управления делами - посмотреть личное дело Бахарева. Это дело все равно бы прислали в МУР - Трепанов его затребовал, но Никифорову хотелось хоть что-нибудь сделать самому, и он попросил у румяной сероглазой секретарши в старорежимных золотых сережках папку с личным делом шофера. Секретарша бросила на красавчика Никифорова многозначительный взгляд и небрежно швырнула папку на стол. – Все вы, мужчины, одинаковы, - сказала она томно. Никифоров перелистал папку. Дело как дело, обыкновеннейшая биография. Из рабочих, сочувствующий, был на фронте… Ну, что еще? Родители умерли, близких родственников нет. – А чем же мы одинаковы? - спросил Никифоров и закрыл папку. - Вас как звать-то? – Таня, - секретарша покраснела. - А тем, что он тоже липнул-липнул, да и сгинул, - она зло сверкнула глазами. - Вы извините, но я всегда говорила, что интеллигентной девушке такое быдло не пара, а он к тому же еще и лгун первостатейный! – И чего же товарищ Бахарев лично вам наврал? - лениво спросил Никифоров. – То-ва-а-рищ, - протянула она презрительно. - Знали бы вы, какой он товарищ. А наврал он то, что жениться обещал! - выкрикнула она. – Тише… - Никифоров оглянулся. - Можете отлучиться со мной на полчаса? – Смотря зачем… - Она игриво посмотрела на него и покраснела. – Не за этим, - Никифоров тоже покраснел и разозлился. - Просто здесь неудобно разговаривать! …На улице он подвел ее к извозчичьей пролетке, усадил и сам сел рядом. – К разговору нашему не прислушиваться! - приказал Никифоров извозчику. Поехали. Мягко цокали по заснеженной мостовой подковы. Таня зябко прижалась к Никифорову: – Хорошо-то как… Будто до революции… – Я вот тебе дам, - нахмурился Никифоров. - Настроение у тебя явно не то… – У Бахарева вашего то… - сказала она обидчиво. - Он ко мне полгода приставал, а я - от ворот поворот. Не пара он мне. – Ишь ты, - презрительно хмыкнул Никифоров. - Разборчивая. – Подумаешь, шоферюга… - Она пожала плечами. - Мне надо не играться, а жизнь устраивать. Ну, пригласил он меня в "Яр", для сближения. Выпили. Он шампанского достал. Разговорился. Ты, говорит, думаешь, я - рабочий? Я говорю: а кто же ты? Тогда он говорит: а если бы я был, скажем, дворянин? Ты бы вышла за меня окончательно? Я говорю: если деньги есть и ты меня можешь обеспечить по гроб жизни, - выйду! Тогда он подзывает из-за соседнего столика толстого и лысого дяденьку в пенсне и говорит: знакомься, Таня, это есть мой родной дядя, профессор императорского университета… Ну тот само собой ручку мне поцеловал, сказал, что я шарман и душка, и ушел. – А Бахарев? - от удивления Никифоров забыл закрыть рот. – А что Бахарев? - она наслаждалась растерянностью Никифорова. - Бахарев говорит: дядя все свое состояние мне завещал… – Так, - Никифоров тронул извозчика за плечо. - Давай, милый, в Гнездниковский, в МУР, а ты, Таня, иди на службу и жди нашего вызова и никуда, поняла? Ты нам можешь срочно понадобиться. Таня выпрыгнула из пролетки и долго смотрела вслед Никифорову. Очень ей понравился этот ладный, решительный парень… Она подумала, что идти на службу лучше всего проходными дворами - через Тверскую и Малую Дмитровку. Свернула в Георгиевский переулок, потом во двор, и тут ее окликнули. Таня обернулась и увидела двоих. Один был в бекеше, с маузером через плечо. На голове у него залихватски сидела кожаная фуражка с пятиконечной звездочкой. Это был Плавский, собственной персоной. Второй - усатый, в фуражке без звездочки - Кутьков. – Здравствуйте, Таня. Вы нам нужны. – Здравствуйте. А меня только что допрашивал ваш товарищ. Вы из ЧК? – И о чем же он вас допрашивал? - улыбнулся Плавский. – О Бахареве, - сказала Таня простодушно. – А вы? - заинтересованно спросил Плавский. – А я сказала, что Бахарев все врет и выдает себя за другого человека. – Мы все знаем, - Плавский взял Таню за руку. - Идемте… Мы вас проводим. Когда Никифоров вернулся в МУР, Трепанов принимал доклад Афиногена и Коли. Никифоров решил приберечь свою новость "на третье" и сел на стул, в углу кабинета. – Так вот, эта самая Овчинникова Пелагея, - продолжал Коля, - из квартиры номер четыре, хорошая тетка, своя в доску, революцию приняла всей душой. Она нам говорит: прихожу дней за двадцать до октябрьских событий в Столешников - невестке колечко купить, день ангела у невестки, ну и прямиком в магазин Комкова: там как раз на витрине такие колечки были… Захожу, магазин пустой, а у прилавка мой сосед с Комковым ругается… Жичигин, значит… Мой, кричит, магазин! Еще раз, орет, замечу, - в порошок сотру! Ну я было назад, да поздно, он меня увидел. Смутился, растерялся и шмыг на улицу! Я и про кольцо забыла! Вот, думаю, оказия… Небогатый вроде бы человек, профессор всего-навсего, а на тебе! Тайно, на подставное лицо, владеет ювелирным магазином! – Как это профессор? - подал голос Никифоров. - Какой профессор? – Императорского университета! - торжественно объявил Коля. - Кутьков, паразит, в этом же доме и скрылся. А у кого? Да ясное дело - у этого Жичигина, больше не у кого! – Ну, это еще проверить надо… - заметил Афиноген. Никифоров хлопнул ладонью по столу: – Шофер Бахарев связан с каким-то "профессором императорского университета"… Я прямо сейчас позвоню Тане! – Что же получается? - вскочил Коля. – А получается вот что, - подытожил Трепанов. - Если твой, Никифоров, профессор и этот Жичигин - одно и то же лицо, - похоже, связан этот Жичигин с Кутьковым. – Еще бы! - крикнул Никифоров. - Ведь Бахарев - прямая связь Кутькова! Это факт! Я сейчас позвоню Тане, можно? – Сейчас закончим - и звони, - сказал Трепанов. - Только пока все это не более чем предположение! Вот что, братки. Я займусь биографией Жичигина. Суть человека часто кроется в его прошлом, так меня учили. – Кто вас так учил? - спросил Коля. – Жизнь, - усмехнулся Трепанов. - В пятом году меня отдали под суд… Я тогда был матросом на миноносце "Стремительный", и старший унтер нашел у меня большевистскую прокламацию. Дали мне пять лет каторги. В десятом я вернулся в Москву, пошел регистрироваться в охранное отделение. Кстати, здесь, в нашем здании, и помещалось. Мне жандармский полковник говорит: не разрешим в Москве жить. Почему, спрашиваю? А потому, что суть ваша в вашем революционном прошлом. Вы, говорит, что вор прощенный. Но это я к слову… Вам же, братки, надо вот что сделать: пойдите на улицу, "пощупайте" блатных, но осторожно! Может, они чего и слышали, на какую-нибудь мысль нас наведут. И второе: под видом проверки квартир - к этому сейчас все привыкли, так что подозрения это не вызовет, - зайдите в дом четырнадцать, в квартиру четыре, к профессору Жичигину. Глаза держать разутыми, слушать в шесть ушей: о Бахареве - ни слова, никаких намеков, и все время помните: в любую секунду Жичигин, если он то, что мы подозреваем, может обронить слово и дать нам ключ к этой истории… А теперь ты, Никифоров, звони. Никифоров набрал номер, но к телефону никто не подошел… – Ладно, - сказал Никифоров. - И так ясно. Вернемся - я дозвонюсь к ней и все уточню. Вечерело. Шли по пустым улицам. Фонари еще не зажигались. Афиноген поднял воротник пальто и поежился: – Вот, говорят мне часто: ты начальник, то-сё… А у меня пальтецо - на рыбьем меху… А вообще-то несправедливо это… Мы служим революции, и могли бы нас одеть получше. – Ерунду мелешь, - хмуро сказал Коля. - Служба революции - не билет в рай. Не будет так, чтобы одни ржавую селедку ели, а другие - осетрину копченую… – Чего это ты? - удивился Афиноген. – То… - Коля вздохнул. - Вспомнил свой разговор с приемным отцом… А это еще что такое? В подворотне звенела гитара, хором пели похабные частушки. – Отрыжка царизма проклятая! - выругался Афиноген. - В мешок их, а, Никифорыч? Никифоров замедлил шаг. Блатные заметили оперативников: – Почтение блюстителям, - гитарист выплюнул окурок и приподнял кепочку-малокозырку. - Желаете взять смехача на характер? На тротуар вылетел раздетый догола парень. Он стыдливо прикрывался ладонями. – Предлагает побеседовать с этим типом, - перевел Афиноген Коле воровской жаргон. - Они его якобы раздели… – Как это якобы? - Коля рванул из-за пояса брюк кольт. – Тихо… - Афиноген отвел руку Коли, спросил: - Слышь, Дуся, я тебя считал шутником. А ты так, фрайер с конфетной фабрики… – Одевайся, Кныш, нечего дурака валять, - сказал Никифоров. Голый юркнул в подворотню, раздался хохот. – Молоток, кум, - сказал Дуся. - Хотели мы свосьмерить, да вы вовремя щекотнулись! – Дела ждете? - спросил Никифоров. – Фу, начальник, - сказал Кныш, выходя из подворотни уже одетым. - Такие вопросы… Я знал вас, как тактичного мента! – Кутьков со своими троих оперативников убил, - тихо произнес Никифоров. - Напал на спецавтомобиль с валютой. Ежели вы не дураки - валите по домам… Дуся и Кныш молча переглянулись. Все стали расходиться. – Спасибо, что стукнул, начальник, - сказал Дуся. - Мы честные щипачи, с мокрушниками суп не варим… - Он дотронулся двумя пальцами до козырька своей кепочки и ушел. – Пожалел? - спросил Коля у Никифорова. – Нет, - сказал Никифоров. - Не их я пожалел. Они ушли - так что, считай, человек десять мы уже спасли от грабежа. А главное, придут ребята домой, раскинут мозгами, глядишь, кто-то и впрямь оставит кривую дорожку. Нам же меньше работы… Я тебе, Коля, так скажу: придет время, мы не преступников ловить будем, а неустойчивых людей от плохих поступков ограждать и вообще - перевоспитывать, понял? – Кто его знает… - Коля хитровато улыбнулся, почесал в затылке. - Вообще-то убедительно говоришь. По-человечески… Да вот есть у нас в Питере такой Кузьмичев. Он нас так учит: сесть в засаду, взять с поличным и к стенке! – Не знаю… - Афиноген пожал плечами: - Нас, милый, и на сто засад не хватит. А ежели делать, как учит твой Кузьмичев, - тысячу засад надо делать… Он кто такой, этот Кузьмичев? – Есть там… один, - Коля не захотел продолжать разговор, стало обидно за своих. - Ладно. Ты лучше придумал, согласен. Хотя выдали блатным служебную тайну. – Тю! - махнул рукой Афиноген. - Секрет полишинеля! Все блатные давно все знают, а кто сегодня не узнал - завтра будет знать, у них, милый, почта не хуже государственной, только по их почте весть о поступке Кутькова идет как романтика, а с наших слов им другая суть откроется! – Слушай, - Коля с уважением посмотрел на Афиногена. - Все хотел тебя спросить: откуда ты столько слов ученых знаешь, не хуже Никиты моего, из Питера. Да ведь тот - бывший студент, - а ты - из рабоче-крестьян, а? – Книжки читай - и ты будешь знать, - сказал Никифоров. - Вот, к примеру, что это за дом? - Никифоров показал на витиевато украшенное здание. - Либерти называется, выражает модерн буржуазной культуры. Самое большое буржуазное достижение, если по-русски сказать… У меня мечта есть. Сдам когда-нибудь свой браунинг и буду строить дома… Как это, Афиноген? – Проектировать, - сказал Афиноген. – Во! - кивнул Никифоров. - Хочешь, нарисую тебе собственный дом в три этажа с ванной и этим… унитазом? – Ему не надо. У них в деревне избы. Зачем ему твой коттедж? - засмеялся Афиноген. – Правильно, коттедж, - согласился Никифоров. - Но ты, Афиноген, неправ. Придет время, и у каждого будет коттедж, ванна и этот… унитаз… А вообще-то, братцы, не это в жизни главное. Чуть в стороне горел костер. Группа парней и девушек разбирала мерзлую мостовую. Афиноген помахал им рукой, спросил: – Привет… Чего это вы? Трудповинность отбываете? Буржуазные дети, что ли? – Сам ты оттуда… - девушка откинула с потного лба прядь волос. - Берите лопаты да помогайте! Сытые, больно хорошо выглядите… Здесь, между прочим, детей рожают, - она кивнула на кирпичное здание с надписью "Больница". - А водопровод лопнул. – Оно, конечно, - кивнул Никифоров. - Только у нас, девушка, своя работа. – Вижу… - Она окинула его презрительным взглядом. - По улицам шляться - вот твоя работа. – Шустрая ты, - улыбнулся Афииоген. - Ладно, бывай. Из парадного с воплем выскочила пожилая женщина. Срывая голос, она выкрикивала только одно слово: – Убили! Уби-и-или!!! Афиноген выдернул из-за пояса наган: – Кого убили? Где?! Женщина остановилась, посмотрела на Афиногена дикими глазами. – Да вы не пугайтесь, - успокоил Коля. - Мы из МУРа… Девушка, оставив работу, подошла вплотную к Коле и Афиногену: – Извините, ребята. Не то о вас подумала… Женщина, да вы успокойтесь! Объясните толком, что, где? – Там… - она вытянула руку в сторону подъезда. - Там… – За мной! - Никифоров побежал. Влетели в парадное. В углу, на батарее парового отопления, висел человек. Никифоров подошел ближе и тихо вскрикнул: это была Таня. – Чего же она, - убито сказал Никифоров. – Да не сама она, - поморщился Коля и снял с груди Тани визитную карточку, приколотую булавкой: "Берендей Васильевич Кутьков, вор в законе", - прочитал он вслух. – Виноват я, - горько прошептал Никифоров. - Не надо было ее отпускать… Ох, не надо! – Наступает нам на пятки Берендей, - сказал Афииоген. - Крепко наступает. Маша Вентулова, восемнадцатилетняя выпускница Смольного института, дочь отставного полковника, сгинувшего где-то на фронтах гражданской войны, в дом профессора Жичигина попала случайно. Осенью 18-го она решила пробиться в Новороссийск к родственникам отца. Маша уехала из Петрограда голодная, раздетая, с узелком в руках. В Москве, на Петроградском вокзале, к ней привязались блатные - хотели отобрать узелок и изнасиловать. Откуда-то появился высокий старик лет 60, с эспаньолкой, в шапке-боярке, с тростью в руках, что-то сказал блатным, и те исчезли, словно их никогда и не было… Спаситель представился, назвался профессором Московского императорского университета Аристархом Николаевичем Жичигиным, "бывшим, к сожалению…", - добавил он с грустной усмешкой. Выяснилось, что жене Жичигина Галине Николаевне, даме в возрасте, давно хотелось обзавестить девушкой-компаньонкой, другом семьи, утешительницей в дни печали… "Вас сам бог послал, Машенька… - со слезами на глазах сказал Жичигин. - Наша встреча не случайна, она предопределена". Маша по молодости и отсутствию жизненного опыта мистическую тираду Жичигина пропустила мимо ушей и сразу согласилась. Приехав в дом и увидев солидную, со вкусом обставленную квартиру профессора, познакомившись с Галиной Николаевной, Маша прониклась к чете Жичигиных доверием и уважением, а самое главное, - горячая благодарность переполняла Машу. Она была готова сделать для Жичигиных буквально все! Но ее ни о чем не просили. И, больше того, сразу же приняли как равную. Вместе обедали, завтракали, ужинали. У Маши была своя комната. Иногда Галина Николаевна просила ее почитать вслух книгу или сыграть на рояле Лунную сонату Бетховена. Маша охотно играла, и Галина Николаевна тихо плакала, вытирая слезы кружевным платочком. "А я терпеть не могу Бетховена, - заметил как-то профессор. - По-моему, эта музыка чересчур воздействует на совесть…" Маша удивилась, но вопросов задавать не стала. Мало ли кто и как воспринимает музыку… Однако с нового, 1919 года Жичигин резко переменился. Он стал раздражительным, все чаще по поводу и без повода вступал в пререкания с женой, а однажды Маша услышала, как профессор обругал ее площадными словами. Маша вспылила, наговорила ему кучу дерзостей, а он в ответ неловко обнял ее, ничего не ожидавшую, и поцеловал в губы. Маша убежала и долго рыдала у себя в комнате. С тех пор и началось… Не проходило дня и даже часа, чтобы Аристарх Николаевич не пытался поймать ее в коридоре, обнять. Маша совсем было решила уйти от Жичигина, но однажды вечером, укладывая в баул несложные свои пожитки, вдруг задумалась: куда? Куда она, одинокая, слабая, запуганная, уйдет? Маша вышла в гостиную, села к роялю. Не игралось, и Маша просто сидела, опустив тяжелую голову на ладони. Горели свечи. Неслышно подкрался Жичигин, нежно погладил по голове. Маша вскрикнула, вскочила. – Тише… - Аристарх приложил палец к губам… - Жена в ванной, я не хочу, чтобы она слышала… – Я стану кричать! - сказала Маша. - Уходите! – Сначала выслушайте… - Аристарх Николаевич дрожал, на лбу у него выступили мелкие капельки пота. - Я - ваша судьба, Маша… Что вы одна в этом мире? Без средств, без защиты? Маша хотела убежать, но он схватил ее за руку: – Вот, вот здесь, смотри! Он подтащил ее к аквариуму, сказал, задыхаясь: – Ты думаешь, это так, рыбки… Не-ет! Здесь второе дно. Под песком! Никто и никогда не догадается! Маша невольно посмотрела на аквариум, и ободренный Жичигин продолжал: – Здесь миллион! В английских фунтах! Он твой, Маша! Я старый селадон и дурак, мне стыдно, я сед, я немощен, но я люблю тебя, люблю, ну что же я могу с этим поделать… - он истерически зарыдал, а Маша ошеломленно смотрела на него, пораженная этим признанием. – … Мы уедем… - шептал Аристарх Николаевич, - далеко, за границу, в Монте-Карло… Подальше от этой вонючей страны с ее пьянством, горлопанством и революциями! Мы купим виллу… – Откуда у вас эти деньги? - вдруг спросила Маша. - Она не хотела спрашивать. Ни ее воспитание, ни убеждения не позволяли ей задавать такой вопрос, но сумма была так огромна, а Жичигин всегда был так подчеркнуто скромен в средствах и высказываниях о деньгах, что любопытство пересилило, и Маша спросила. – Я мог бы вам наврать, - сказал Аристарх Николаевич трагическим голосом. - Но я слишком верю вам и слишком вас люблю. Эти деньги, правда, с моего ведома, спрятал здесь один… человек… Он - подлец, каких свет не видывал. Взяв их, мы не ограбим его, Маша… Мы только восстановим справедливость! – Вы жалкий и подлый человечишка! - сказала Маша. – К тому же еще - негодяй и клятвопреступник! - из-за портьеры вышла Галина Николаевна и отвесила Жичигину довольно увесистую пощечину. Аристарх Николаевич закрыл лицо руками и застонал - то ли от того, что все планы лопнули, как мыльный пузырь, то ли от бессильной ярости. Кто-то позвонил в дверь. Галина Николаевна ушла в коридор и тут же возвратилась с низкорослым мужчиной в барашковой шапке. – Вот, к тебе господин, - сказала Галина Николаевна. – Кутьков, - осклабился Берендей. - Здравствуйте, барышня, - поздоровался он с Машей. - А у меня к тебе разговор, Аристарх. – Галя… - страдальчески сморщился Аристарх. - И вы, Маша… Оставьте нас… – Зачем же, - Берендей отодвинул стул и сел. - У нас, Аристарх, ни от кого секретов нет… Знаешь, зачем пришел? – Помилуй бог! - Жичигин взмахнул руками. - Даже не догадываюсь! – Представь же меня дамам, - сказал Кутьков. - Будь вежлив. – Это, - Аристарх поджал губы. - Это - знакомый… Он работал… В общем, мы знакомы по университету. – Наоборот все, - поправил его Кутьков. - Профессором был я, а он - студентом… Но это - особый разговор. А сейчас, Аристарх, гони мои деньги. Маша перехватила отчаянный взгляд профессора и вздрогнула. Она сразу же все поняла. Между тем Жичигин сцепил пальцы и нервно ерзал на стуле. – Не тяни за ширинку, профессор, - добродушно улыбнулся Кутьков. - Мне некогда. – Ничего не знаю, - сказал Жичигин. - Ни-че-го! – Последнее слово? - Кутьков улыбался. - А? – Последнее! - крикнул Жичигин. Хлопнул маузер. Жичигин подпрыгнул на стуле и, хватая ртом воздух, сполз на пол. Из коридора вышел Плавский, следом за ним в комнату ворвалось несколько бандитов. – Я его с каторги знаю, - зевнул Кутьков. - Кремень человек. Коли сразу не сказал - баста! Бывало, принесу в магазин кольца - назовет цену и все! Хоть стой, хоть падай… Так что, Галя… Будем говорить? – Но я вас не знаю! - почему-то шепотом сказала жена Жичигина. - Я ничего не знаю… – Ничего? - переспросил Кутьков и кивнул Плавскому. Тот поднял маузер. Галина Николаевна прижала руки к груди и в ужасе смотрела на черный глазок ствола. – Не смейте! - крикнула Маша. - Бандиты! - Она рванулась к Плавскому, один из членов шайки схватил ее за руки. – Куда торопишься? - сочувственно осведомился Кутьков. - Не торопись, твоя очередь скоро… И снова хлопнул маузер. Жичигина упала рядом с мужем. Маша закрыла глаза и обвисла на руках у бандита. – Давай, - Кутьков кивнул Плавскому. – Бить? Может, займешься? - спросил Плавский. - Красивенькая… Повезло тебе, мурло твое рябое! – Ладно, - Кутьков махнул рукой. - Веди в ванну… Плавский схватил Машу за косу и уволок в ванну. Кутьков шел следом, на ходу расстегивая пиджак. В ванне он сбросил сапоги и рубашку. Маша пришла в себя. Плавский, заметив это, сказал: – Поспеши, девка… Где деньги? – Не знаю, - упрямо сжала губы Маша. Из комнат донесся грохот. Бандиты ломали шкафы, вскрывали пол, били посуду - искали тайник с деньгами. – Подумай, - Плавский выглянул в дверь, крикнул: - Часы стенные проверьте! - Послышался жалобный звон, и тут же раздался треск - кто-то сломал футляр, в который были заключены часы. Плавский вновь обратился к Маше: - Ты, по всему видно, дворянка, так вот, слушай… Мы взяли деньги у этой власти. Они нужны нам для борьбы с ней, поняла? Что у тебя общего с Советами? Отец, небось, офицер? Или генерал? – Хватит, - сказал Кутьков, стягивая исподнюю рубашку. - Поговорили… Уйди. И не забудь там… Брось на трупы мою визитку… Плавский послал Маше воздушный поцелуй и вышел из ванной. – Приятных минут, - крикнул он из-за дверей. – Я вам все равно ничего не скажу. - Маша с ненавистью посмотрела на Кутькова. - Зря, между прочим, разделись… Вы уродливы… Он ударил Машу по щеке, но она резко, изо всей силы провела ногтями по его лицу. Брызнула кровь. Кутьков взвыл и толкнул Машу к стене. Она ударилась о край ванны и рухнула на пол. Кутьков бросился на нее, стараясь разорвать платье. Посыпались пуговицы. Маша сопротивлялась из последних сил. Кутьков хрипел, дыша ей в лицо крепким водочным перегаром. – Говори, стервь, скажешь - отпущу, слово уркагана! А промолчишь - изуродую так, что потом никому не нужна будешь! Маша задыхалась. Свет в глазах померк. Она уже не слышала, как вбежал в ванную Плавский, не почувствовала, как отпустил ее Кутьков, не увидела, как спустя две минуты после бегства бандитов в квартиру вломились Никифоров, Афиноген и Коля… – Что мы имеем? - спросил Трепанов. - Имеем визитную карточку Берендея - раз, имеем ее - два, имеем ее - три! А что это значит? Это значит, что убиты трое наших, убита секретарша из банка по имени Таня. И убиты Жичигины. Зачем это понадобилось Кутькову? Рассуждаем: наших убил, чтобы завладеть валютой. Таню убил, чтобы она не выдала его связь с Жичигиным. Жичигиных убил… Вопрос первый: зачем или почему Берендеи убил Жичигиных? Никифоров, что ты думаешь? – Не поделили чего-нибудь, - буркнул Никифоров. – А ты, Кондратьев? – Что могут не поделить бандиты, - сказал Коля. - Деньги, я считаю… – Правильно, - поддержал Афиноген. – Согласен, - кивнул Трепанов. - Вопрос в том, что за деньги и вообще… А может, тут есть связь со спецавтомобилем? Ладно… Девушка успокоилась? – Так точно, - сказал Афиноген. - Дожидается в дежурке. Позвать? – Сейчас позовешь… Я еще вот что хотел вам сказать, братки. Связь Кутькова и Жичигина очевидна… И вот почему… - Трепанов вынул из сейфа несколько папок с делами, раскрыл одну из них. - Читать вслух не буду - кому интересно - потом ознакомится… Скажу одно: по архивам сыскной полиции Аристарх Николаевич Жичигин проходит как Пузырев Модест Семенович, мещанин города Житомира. В девятьсот шестом году он был исключен с четвертого курса юридического факультета в Петербурге. В тысяча девятьсот девятом году в Житомире Пузырев-Жичигин убил ювелира и был приговорен к двадцати годам каторжных работ. В тысяча девятьсот десятом году бежал с этапа вместе с мокрушником Бессоновым, он же Берендей Кутьков… Вот вам и конец ниточки… – Начало, если по правде, - заметил Коля и вынул из кармана две стреляные гильзы. - Опять, - улыбнулся он Трепанову. - Капсюль разбит не по центру, имеется загогулина… Тот же самый маузер, товарищ Трепанов. – Храни, - серьезно сказал Трепанов. - Арестуем владельца - предъявим ему счет… Афиноген, приведи сюда девушку. Вошла Маша. Она уже успела прийти в себя, и только черные круги под глазами напоминали о недавнем. – Здравствуйте, - сказал Трепанов, приглядываясь. - Садитесь… Маша молча села. Вокруг стояли какие-то люди в гимнастерках и кожаных куртках, и все они были на одно лицо, как много раз повторенная фотография. – Вы находитесь в Уголовном розыске города Москвы, - объяснил Трепанов. - Наша задача - отыскать убийц. Вы помните их приметы? – Нет, - сказала Маша. - Но даже если и помнила бы - не сказала. – Почему? - неприязненно спросил Никифоров. – А кто меня защитит? Вы, что ли? Бандиты могут вернуться в любую минуту. – А хоть бы и мы! - вызывающе сказал Никифоров. – Стой, так не пойдет! - вмешался Трепанов. - Вы, барышня, насколько я понял, не доверяете нам? – А почему я должна вам доверять? - Маша пожала плечами. – Да нам Советская власть доверяет, а вы… - взорвался Никифоров. – А я - нет, - спокойно подтвердила Маша. - Если угодно, я могу объяснить… – Интересно, - протянул Афиноген. Коля молчал. Девушка была очень красивая. Он был настолько поражен ее красотой, что потерял дар речи. Он только смотрел и смотрел на нее, почти не вникая в суть произносимых ею слов, и все время повторял про себя: "Надо же, какая… Ведь это надо же…" – … Вот и посудите, что у нас с вами общего, - закончила между тем Маша, - и могу ли я вам верить. – Во всяком случае, честно, - с уважением сказал Трепанов. - Но это все - в сторону. Мы обязаны, понимаете, не имеем права не договориться с вами! И мы вас убедим, вот увидите… А-то, что вы из дворян… Эка беда… Теперь всем нам в одном государстве жить и новую жизнь строить. Главное, надо честно отказаться от прошлого… Нет к прошлому возврата, барышня, все! – Помочь нам - ваш революционный долг! - заявил Никифоров. - И я рад, что вы это, наконец, начинаете понимать… – Боже, какую чушь вы несете, - вздохнула Маша. - Я вам черное, вы мне - белое! Вы извините, господа. Я не хотела вас обидеть. Но говорить нам больше не о чем. Позвольте мне уйти? – Вас проводит наш товарищ, - сказал Трепанов. - Скажите, барышня, а почему вы так уверены, что бандиты вернутся? – Не знаю, - Маша отвела глаза в сторону. - Но меня это уже не касается. Жичигиных нет, я уеду, и пусть все кончится, как дурной сон… – Нет, - Трепанов встал. - Вы будете жить у Жичигиных. Это раз. Комнат много, так что найдется место и нашему товарищу, - это два. Он будет вас охранять, - это три, и ждать, пока вы вспомните приметы налетчиков, - это четыре… Побудьте пока в коридоре, вас проводят. Маша вышла. Трепанов несколько мгновений молчал - думал о чем-то, потом сказал: – Приметы приметами, а суть в другом… Когда она сказала, что банда вернется, я ей в глаза смотрел… Она, братки, уверена, она ничуть не сомневается, что бандиты вновь придут… И вот это нам нужно! Это - главное… Правда, больше, чем одного человека, я в засаду дать не могу, нас всего ничего… - он обвел комнату рукой и улыбнулся. - Но мы ведь, братки, одним махом семерых побивахом, а? Кто пойдет? – Только не я, - хмуро сказал Никифоров. - Она явная контра, а с контрой у меня разговор короткий… - Он похлопал себя по кобуре. – Я бы пошел, - Афиноген почесал затылок. - Да вы же сами мне велели отчет писать. О проделанной работе… – Я? - удивился Трепанов. - Когда это? Что-то я запамятовал. – Я пойду, - вдруг сказал Коля, мучительно покраснел и отвернулся, чтобы скрыть смущение, но Трепанов сделал вид, что ничего не заметил. – Хорошо, иди, - сказал он. - На всякий случай возьми второй револьвер… До квартиры Жичигиных добрались без приключений. Маша шла впереди, Коля - в нескольких шагах позади. Поднялись по лестнице. Маша открыла дверь. Трупы уже увезли, в квартире был наведен относительный порядок… Коля с интересом осматривал мебель и полки с книгами. Подошел к аквариуму. Рыбки плавали у самой поверхности и жадно хватали воду… – Жрать просят, - сказал Коля, развязывая узелок. - Нате, миленькие, разговляйтесь. - Он покрошил в аквариум хлеба. - Чайник у вас есть? - спросил он у Маши. – На кухне, - сказала она и ушла в свою комнату. Коля разжег плиту, поставил чайник. Нарезал маленькими кусочками хлеб, наколол сахар. Открыл буфет, нашел чистую салфетку, постелил на стол. Засвистел чайник, и Коля заварил чай. – Барышня! - крикнул он. - Чашки-ложки у вас где? Маша выглянула из-за дверей, внимательно посмотрела на него: – В буфете… Вы из деревни приехали? – Из Питера. А вообще из Грели мы… На Псковщине это… – А в Питер вы в лакеи, конечно, приезжали поступать? - улыбнулась Маша. - В слуги к барам, - добавила она, видя, что Коля не понял слова "лакеи". – С чего вы взяли? - обиделся Коля. - Мы сроду никому слугами не были… Вы лучше чашки достаньте. И ложки. И давайте чай пить. – Давайте, - согласилась она. - А вы зря обиделись. Из вас на самом деле вышел бы отменный лакей. Если бы вы пришли к нам - я бы уговорила папа принять вас на службу. У вас прекрасные внешние данные. – Да будет изгиляться-то, - рассердился Коля. - Давайте чай пить. – А вы мне станете прислуживать? - надменно спросила Маша. О, как она ненавидела его в эту минуту! Как она ненавидела всех этих революционеров, самоуверенных, наглых, с заранее готовым ответом на любой вопрос, с постоянной усмешкой превосходства на губах, с этим вечным желанием похлопать всех и каждого по плечу или выпустить из нагана все пули в лицо "классового врага"… "Какое страшное время… - думала Маша. - Какие страшные люди…" А Коля смотрел на нее и думал о том, что вот встретилась раз в жизни такая красота, да и та - "чуждый элемент", и нет у них ничего общего и во веки веков не будет, потому что метет яростный ветер революции сухие дворянские листья и нет такой силы в мире, которая могла бы преградить путь этому ветру, да и зачем? Ведь тот, кто работает для вечности, должен быть выше личного… Коля остыл и с грустной усмешкой посмотрел на Машу: – Вы голодная, я вижу… Чем меня шпынять - лучше ешьте… С голодухи и черный хлеб - пряник… А вы, чай, кроме пряников, ничего не ели? – Узок мир муравья, - сказала Маша и взяла чашку. - Ладно, бог с вами… Коля бухнул ей огромный кусок сахара и подвинул хлеб: – Ешьте. Зачем дуться, как мышь на крупу… Сначала робко, а потом с плохо скрываемой жадностью Маша стала есть. Коля удовлетворенно улыбнулся и тоже принялся за еду. – Я вот смотрю, книг у вас много. Интересное что-нибудь читаете? – Вы помолчите, пока не проглотили, а то подавитесь, - сказала Маша. - Сейчас я читаю "Опасные связи" Шодерло де Лакло. – Это про контрреволюцию? – Неужели вы всерьез думаете, что завоюете мир? - спросила она с презрением. Коля понял, что сморозил глупость. – Я, кроме псалтыря, ни одной книжки не прочел. А вы прочли много. Только у вашего класса все позади. Ваш класс уже больше ничего не прочитает. А я прочитаю и Шодерло, и сто тысяч других книг! И то пойму, чего до меня никто понять не смог, до самой сути докопаюсь! – Дай бог нашему теляти волка поймати, - сказала Маша с усмешкой, но Коле послышалось в ее голосе скрытое уважение. – Ничего. Мы псковские, мы - поймаем… На смену Коле пришел Афиноген. Он скромно устроился на кухне у плиты. Вынул из кармана словарь русского языка и углубился в чтение. Маша заперлась в своей комнате. Она перелистывала страницу за страницей и вдруг поймала себя на мысли, что не понимает прочитанного. Виконт де Вальмон и маркиза де Мартейль не занимали ее. Она думала о случившемся, но не гибель Жичигиных волновала ее. Она жалела несчастную Галину Николаевну, с некоторой долей злорадства вспоминала Аристарха Николаевича - так ему и надо, старому лицемеру и подлецу, получил свое, но все это было уже в прошлом и с каждым мгновением это прошлое отступало все дальше и дальше, и какое в сущности было ей дело до двух совершенно чужих ей, даже враждебно к ней настроенных людей? Разве потерпела бы покойная Галина Николаевна ее, Машу, после того, как застигла супруга чуть ли не у ног девчонки, подобранной на улице из милости! Какое ей дело до чужих… Нет ей никакого дела до чужих, но ведь она думает о них снова! Об этих "хамах" из уголовного розыска. Один ушел - совершеннейший моветон и быдло, второй пришел - за обложкой словаря прячет духовную нищету, а вообще-то, все они одним миром мазаны, - и те, и эти… Что Кутьков, то и дубина-начальник из полиции или как ее там? Им бы всем убить, ограбить, изнасиловать. И чего он там сидит, этот болван со словарем? Маша вышла из комнаты, раздраженно хлопнула дверью. – Послушайте, как как вас там… - Она вытянула руку и пошевелила пальцами. - Вы все на одно лицо, я вас путаю… Афиноген закрыл словарь и встал: – Здравствуйте еще раз, Маша… Меня зовут Афиноген. – Я не разрешала называть себя по имени! - возмутилась она. – Ради бога, - сморщился Афиноген. - Простите, гражданка Вентулова. - И Афиноген снова углубился в словарь. Разговора не получилось… Маша раздраженно прошлась по кухне взад-вперед. Афиноген читал. Маша взяла чайник и швырнула его на пол. Афиноген поднял голову, удивленно посмотрел и пожал плечами. По полу растеклась огромная лужа - чайник был полон воды. Маша подождала несколько секунд и сказала: – Раз уж вы здесь - давайте поговорим. Собственно, что вам от меня нужно? – Начальник вам объяснил, - сухо сказал Афиноген. - Вы должны опознать преступников. – Я никому и ничего не должна. - Маша подошла к Афиногену вплотную. - Между прочим, я тоже объяснила вашему, этому, что "опознать" никого не могу. Не помню! И хватит об этом. Слушайте, а почему вы пошли служить в полицию? – Смена власти не означает исчезновения преступности, - объяснил, Афиноген. - Маркс учит, что… – А мне безразлично, чему учит и кто учит, - перебила Маша. - Меня учили шить, готовить, быть женой и матерью. У Маркса про это не написано? – Написано. Маркс учит, что в свое время женщина станет свободным человеком. Как и мужчина. – Значит, я была несвободна? - с иронией спросила Маша. - А вы меня освободили? – Да. Вы это скоро поймете. – Уже поняла. У нас было имение - его сожгли. Был дом - его разграбили. Были родственники - их убили. Убили за то, что отец, дед, прадед - все, до двадцатого колена, верой и правдой служили России! Нас от всего освободили. Спасибо вам, освободители… – А у меня был отец, - сказал Афиноген, - его забили насмерть в полицейском участке. Он заступился за соседского мальчишку, над которым издевался околоточный… И мать была… Она в тот же вечер, что и отец, умерла, - не пережила… Братья были… Вчера письмо получил - младший, Володька, погиб на Южном фронте… Один я теперь… Так что же? Чей счет крупнее! Мои деды и прадеды на вас испокон веку спину гнули и умирали от голода и побоев. А я, между прочим, на вас не бросаюсь, Маша. А что во время революции обидели вас… Плохо это. Но неизбежно. Простите тех, кто от вековой озлобленности и темноты уничтожил ваш дом. Я бы этого не сделал. Маша повернулась и молча ушла. Вечером следующего дня Коля получил письмо из Петрограда. "Милый Коля, - писала Маруська, - пришло печальное известие. Витин папа геройски погиб на Южном фронте. Мы с Витей долго плакали, хотя я и сознаю, что при моей должности мне это не положено. Но ведь я, Коленька, - обыкновенная женщина, баба, попросту сказать, и что же мне делать, если случилось такое горе. Витя теперь сирота, никого у него не осталось, но я ему твердо сказала, что мы, то есть я и ты, - его не оставим никогда и будет он нам вместо родного сына… Я, правда, понимаю, что взяла на себя слишком много, но я, Коля, все равно тебя люблю больше жизни. И верю, что все у нас с тобой будет хорошо. Ребята велели тебе передать привет. Васю подранили третьего дня. Брали мы на Охте крупную банду. Вася ходит с перевязанной рукой, а так все ничего. Никите объявили благодарность, а Бушмакин никак не дает мне стирать свое белье, ну и плевать, раз он такой гордый… Целую тебя, Коля, несчетно раз, и Витя тоже, ждем тебя с нетерпением…" Коля положил письмо на стол, задумался. Жалко Витьку… А что Маруська пообещала, что она и Коля станут Витьке родителями, - правильно! Коля снова перечитал то место, где Маруська объяснялась в любви. "Надо же, - усмехнулся он. - Влюбилась Маруська не на шутку… А я? А я - нет, - сказал он вслух. - Боевая девка и своя по всем статьям, а не бьется мое сердечко, как это случается всякий раз, лишь только вспомнится классово чуждая девчонка с маленьким курносым носом… Предатель я… - думал Коля. - Неизвестно почему отказываюсь от своего счастья. Ну спроси себя честно: может такая вот дворянка полюбить такого вот мужика? Да ни в жизнь! Скорее кот собаку полюбит… Несчастный я человек", - решил Коля и направился в кабинет Трепанова. Тот листал папку со сводками происшествий. – А-а… мученик, - улыбнулся он Коле. - Жалею тебя, парень, но твой черед идти, ничего не поделаешь. Афиноген ругается на чем свет стоит. Никогда, говорит, больше к ней не пойду… А ты? – Прикажете - пойду, - угрюмо сказал Коля. – А без приказа? - прищурился Трепанов. – Все одно - пойду. Трепанов рассмеялся: – Хвалю за откровенность… - Помолчал и добавил: - Она очень красивая. – Не в этом дело, - Коля произнес эти слова очень решительно, но про себя подумал: "Именно в этом дело, товарищ Коля, именно в этом…" - Просто интересно это, - решительно сказал он и, встретив взгляд Трепанова, отвел глаза. – Что это? - не понял Трепанов. – Как бы сказать… - Коля задумался… - Ну вот она, к примеру, образованная, она нас ненавидит, а я возьму да и поверну ее на нашу сторону! Я - глупый, ее - умную! – Ну ты, положим, неглупый, - улыбнулся Трепанов. - А она, положим, тоже не бог знает что. Но нам, Коля, очень нужно отыскать этого проклятого Кутькова и его банду! Очень нужно, браток, и ты уж старайся, сделай милость… Вечерело. Подняв воротник пальто, Коля торопливо шагал по заснеженному тротуару. Он шел в сторону дома Жичигиных, где в это время дежурил Воробьев - молодой, недавно принятый в МУР сотрудник. Неожиданно для себя Коля встретил Воробьева около дома. – Ты почему меня не дождался? - удивился Коля. – А меня Трепанов вызвал. Говорит: смена уже идет, а ты срочно нужен, - смущенно сказал Воробьев. – Случилось что? - встревожился Коля. – Да не знаю. Они разошлись… Коля подошел почти к самому подъезду Жичигиных, как вдруг увидел двух человек у дверей. Он замедлил шаг и прижался к стене дома. Если бы его спросили в эту минуту, зачем он так сделал, вряд ли бы он ответил… Сработала интуиция. И хотя он еще не знал этого мудреного слова, опыт - пусть совсем небольшой - уже начал давать свои первые плоды. Коля прижался к стене и, когда увидел, как эти двое вошли в подъезд Жичигиных, не удивился. Он ожидал этого. Осторожно открыв дверь, стараясь, чтобы она не заскрипела, он прислушался. Неизвестные медленно поднимались по лестнице. Первый этаж, второй, третий… На площадке четвертого шаги затихли. Тренькнул дверной звонок. Коля, на ходу доставая кольт, бросился наверх. Он оказался на промежуточной площадке в тот момент, когда из-за дверей послышался голос Маши: – Кто там? – Свои, - отозвался тот, что был в меховой шубе. Второй - в солдатской папахе - молча стоял рядом. Щелкнула соседняя дверь, высунулся дядя в шелковом халате и в колпаке с кисточкой. – Вы к профессору? - спросил он с любопытством. – Допустим… - повернулся к нему один из пришедших. Коля лихорадочно соображал, как поступить. – Убили профессора… - сообщил "колпак". - Уж извините… – Зачем вам Жичигин?.. - Коля встал на первую ступеньку. Руку с кольтом он держал за спиной. – Мы его знакомые… А что такое? – А вот предъявите-ка документы! - осмелел "колпак". Услышав Колин голос, он совсем открыл двери и вышел на площадку. - Помогите-ка мне, молодой человек! - начальственным тоном приказал он Коле. Коля поднимался по лестнице. – Коля, это вы? - послышался голос Маши. - Я сейчас открою. И Коля все испортил. Он испугался за Машу и крикнул: – Не открывайте! В то же мгновение первый бандит несколько раз выстрелил из маузера в дверь жичигинской квартиры, а второй, оттолкнув растерявшегося "колпака", выстрелил в Колю. Оба бандита, вскочив в квартиру "колпака", захлопнули за собой дверь. – Посмотрите, что с Машей? - крикнул Коля "колпаку", пытаясь вломиться в его квартиру. – У меня английский замок новейшей системы! - гордо сообщил "колпак". - Они все равно уйдут через черный ход… Коля помчался вниз. Когда он вернулся назад, так и не встретив бандитов, Маша стояла на площадке и рыдала, а "колпак" гладил ее по голове и успокаивал. – Жива?! Ну, слава тебе, господи. Идемте. - Коля взял девушку за руку, провел в комнату. - Мы же вам объясняли: двери открывать только на условное слово - пароль, а вы? – Я услыхала ваш голос, - примирительно сказала Маша. - Хорошо, что вы пришли! – Почему ушел Воробьев? – Ему позвонили… А что? - Маша была удивлена. - Что-нибудь не так? – Все так, - Коля задумался. Найдя в кладовке два сломанных стула, он затопил камин, зажег свечи. По стенам заплясал неверный отблеск пламени. Коля сел в кресло, сказал, обращаясь к Маше: – Мария Иванна, могу я с вами говорить совсем откровенно? – Попробуйте, - она усмехнулась. – Здесь были бандиты. Двоих я видел. Это те самые? – А если они снова придут, что тогда? - тихо спросила Маша. – Уже приходили… А я зачем здесь? Мы все? Так что же? Смелости не хватает? – Вы меня не подзадоривайте, я вам не гимназистка из первого класса, - обиделась Маша. - Эти двое приходили тогда тоже… - Она зябко передернула плечами. – А остальные? - обрадовался Коля. - Как они выглядели? – Главарь с усиками… Второй - в одежде этого… ВЧК, кажется, так? Остальные… громилы и все. Если вы мне их покажете - я их узнаю. – Не побоитесь? - недоверчиво спросил Коля. – Вы сначала их поймайте, - она искривила губы. - А там уж увидим… Не очень-то у вас это получается, как я посмотрю… В камине трещали обломки стульев. Маша пошевелила щипцами угли, и они вспыхнули, рассыпались искрами. – У нас дома тоже был камин, - вдруг сказала Маша. - Зимой, по вечерам, вся семья собиралась у огня. Экран у камина был прозрачный, из толстого стекла. Мама читала вслух… А теперь мне кажется, что этого никогда не было… Сон это. Сон и утренний туман… Коля снял нагар со свечи, посмотрел на лампу. Ему очень хотелось рассказать Маше о том, что в их семье любили огонь, только зажигали его не в камине, а в обыкновенной печке… А когда зима была сытая, мать пекла вкусные гречневые блины, и ели их с пахучим медом. Как это было давно… Права Маша - сон приснился, и все… – А где ваши родители? - спросила Маша. – Сгорели. Она хотела расспросить его, но вдруг увидела его окаменевшее лицо и промолчала. Утром Трепанов собрал своих сотрудников на совещание: – Вопрос первый. Воробьеву - он мною арестован на сутки за халатность и ротозейство, - я еще могу простить: он молод и глуп. Его взяли на пушку, а он поверил. Но вот Кондратьев… Так сказать - вопрос второй… Кондратьеву я объявляю строгий выговор. За неумелые действия при задержании преступников. И вопрос третий: кто желает подвергнуть действия товарища Кондратьева разбору? – Разрешите мне, - сказал Никифоров. - Я, первым делом, поставил себя на место Кондратьева. Как бы действовал я? Они, гады, идут к Маше, к гражданке Вентуловой. Я один - Воробьев-то уже ушел! Командую: "Руки вверх!" - и вся любовь! – Просто у тебя… Руки вверх, - передразнил Афиноген. - Ограниченный ты человек, Никифоров. Да, Коля растерялся! Он один, они ломятся к Маше, а тут еще этот тип в колпаке выходит на площадку. Мало того, сама Маша хочет открыть дверь! Коля сделал все верно, а что бандиты ушли… Вот вы, товарищ начальник, выговор Коле объявили. Ладно! А теперь научите нас, как надо было действовать? Трепанов улыбнулся: – А я не знаю. Не знаю… и все тут! Одно скажу: надо было их задержать. Кровь из носу - надо! А как? Черт его знает… Я бы, между прочим, тоже не задержал. И я бы себе в этом случае также объявил строгача! И нечего улыбаться… - Трепанов задумался. - Знаете, ребята, я матрос, а у нас на кораблях офицеры служили… Все они закончили Морской корпус в Петербурге. Образованнейшие люди! Некоторые, конечно, при этом так себе, мелкие людишки, но знания - у всех! И вот я думаю, что придет когда-нибудь такое время, станем мы побогаче, белых ликвидируем и будем учиться сыскному-розыскному делу научно, если преступность на убыль почему-либо не пойдет. Школы специальные откроем, а то и университет! Не улыбайтесь, я серьезно говорю! Ведь в нашем деле талант нужен. Не всякий может быть оперативным работником уголовного розыска. Вот Коля, к примеру. Был он до революции так себе… А революция его в люди вывела, талант в нем открыла! Он-то про себя думал - крестьянин я. Или там - кулачный боец, - я, брат, про тебя все знаю. А оказался ты самым настоящим работником УГРО. Ты, Коля, гордись, а выговор прими. Теперь последний вопрос. Мы установили, что Жичигин любил ходить в ресторан "Россия". Его опознали по фотографии официанты и метрдотель. Нужно, братки, уговорить Марию пойти туда, посмотреть. Тайны из этого делать не станем, игра идет в открытую. Банда знает, что Марию мы охраняем. Ну! Кто из вас? – Ладно, - сказал Никифоров. - Они уже мучились. Теперь пойду я, помучаюсь… По-товарищески. – Староват ты для Марии, - с сомнением сказал Афиноген. - И вообще странно: почему это ты вдруг? А? – Пошел ты… знаешь куда? - покраснел Никифоров. - Да если бы я только о ней подумать посмел иначе, чем о свидетельнице по делу, - я бы себе сам вот этой самой рукой… - он помахал сжатым кулаком. – А ты, Коля? - Трепанов спрятал улыбку. – Я… попробую, - сказал Коля. – В Коле не так сильна революционная закалка, как в товарище Никифорове, - ехидно заметил Афиноген. – Ладно, кончили, - прикрикнул Трепанов. - Иди, Коля. Не скрою: надеюсь на тебя. Ты же видишь - наглеют паразиты, а значит, решительная минута приближается. Едва Коля подошел к дверям квартиры Жичигиных - щелкнул замок, и на площадку выскочила улыбающаяся Маша: – А я вас в окно увидела! Заходите, сегодня вы опоздали на целых пять минут! – Начальник задержал, - сказал Коля, закрывая дверь. - Что это вы сегодня какая-то… такая… – Какая такая? - Она посмотрела на него с плохо скрытым интересом. Что поделаешь. После случая на лестнице, когда Коля, не задумываясь, полез под пули, Маша уже не могла относиться к нему враждебно. И больше того: все чаще и чаще она ловила себя на мысли, что ей интересен этот огромный, сильный парень с соломенными бровями и большими светло-голубыми глазами. – Не знаю… - Коля пожал плечами. - Озаренная вы какая-то… Маша подошла к роялю, взяла несколько аккордов. Потом заиграла "Осеннюю песню" Чайковского. – Какая же у вас сегодня программа? - спросила Маша, не переставая играть. – Хорошая музыка, - одобрил Коля. - В сердце проникает. А программы нет у меня никакой. Я просто так пришел. – Вы говорите неправду. - Маша резко опустила крышку рояля, загудели струны. – Почему же… - Коля улыбнулся. - Еще охранять вас - другой цели у нас нет. – Понятно… - Она помрачнела. - Как вы живете, Коля? Медведи живут лучше. – Это почему же? – Ничем не интересуетесь, никуда не ходите. Пойдемте в клуб поэтов. Там стихи читают, люди интересные. Пойдемте? – Пойдемте, - кивнул Коля. - Только в ресторан. В "Россию", например. – В ресторан? - переспросила она. - Вы меня с кем-то путаете. – Да ни с кем я вас не путаю. Жичигин ваш ходил в "Россию". Пойдемте, посмотрим… Может, вы кого-нибудь и узнаете. – Прекрасно. Вы идете в ресторан, это соответствует вашему духовному уровню. А я иду слушать стихи. - Маша сдерживалась, и поэтому голос у нее был негромким и ровным. – Да разве в духовном уровне дело? - возмутился Коля. - Я что, вас на гулянку-пьянку зову? – К сожалению, нет. – Почему к сожалению? - удивился Коля. - Путаная вы какая-то. Одни узлы. Так идете? Вы обещали, помните? – Мало ли что я обещала, - вздохнула Маша. - С вами скучно, оставьте меня в покое… – Значит, не пойдете? - спросил Коля, закипая. – А вы как думали? - она смерила его презрительным взглядом. – Ну и… черт с вами! - не выдержал Коля. - А еще благородную из себя корчите! А в чем ваше благородство? Слова всякие говорить? Словам и попку-дурака выучить можно! А где же совесть? – Вот вы и показали свое истинное лицо, - торжествующе сказала Маша. - Не лицо, а мурло! – Ладно, хватит. - Коля встал и направился к дверям. - Я ухожу. Ноги моей здесь больше не будет! Никогда! И вообще, сюда никто больше не придет, кроме Кутькова. Звоните, если что. – А где же ваше революционное сознание? - спросила она, надувшись, как обиженный ребенок. Коля остановился и рассмеялся: – Пойдете в ресторан? – Пойду, - кивнула Маша. - А с кем? Трепанов назначил Афиногена. – В чем твоя задача, браток? - рассуждал Трепанов. - Конечно, можно в ресторан пойти просто так - в кожанке и с кобурой - все равно всех нас знают наперечет. Но, во-вторых, это будет стеснять девушку. Ока, понимаешь, в крайнем случае к звону гусарских шпор приучена, а у тебя ботинки каши просят. – Уже починил, - обиделся Афиноген. – Неважно, я в принципе говорю. Поэтому придется тебе, браток, на время стать каким-нибудь балдой, представителем буржуазии… Так, чисто внешне… Иди и подумай, как это сделать. Афиноген "думал" целый день. В обеденный перерыв Коля увидел, что он мусолит страницы "Поваренной книги" и очень удивился: – Ты никак борщом хочешь Машу накормить? - насмешливо спросил он. Если сказать по-честному, он немного ревновал. Но с начальником не поспоришь. – Есть план, - загадочно сказал Афиноген. После обеда он исчез, а вечером появился у дверей Машиной квартиры, покрутил флажок звонка, назвал пароль. Маша открыла и тут же попыталась захлопнуть дверь: у порога стоял чужой, совершенно незнакомый человек! – Да я это! - захохотал Афиноген, очень довольный произведенным эффектом. - Я только в буржуазное переоделся, а так это я, Афиноген! – Однако же, - с сомнением сказала Маша. - Вы случайно в театре никогда не играли? – Нет, - сказал Афиноген, надевая шапку на рукоять трости. - Но я чувствую в себе неисчислимые способности! А теперь слушайте меня внимательно: приходим, садимся, выпиваем, закусываем. Вы незаметно смотрите по сторонам. Если кого увидите - даете мне сигнал. – Каким же это образом? - насмешливо спросила Маша. – Незаметно и естественно, - объяснил Афиноген. - Лучше всего, если вы под столом наступите мне на ногу. Потому что если вы мне подмигнете - это могут заметить и неверно вас понять. Будто вы в меня влюбились. – Ах, влюбилась… - Маша ядовито улыбнулась. - Я думаю, что нога у вас за этот вечер вспухнет. – Это… почему? - насупился Афиноген. – Потому что у меня много знакомых, - с откровенной насмешкой сказала Маша. – По-моему, вы сейчас придуриваетесь, - обиделся Афиноген. - Все вы прекрасно понимаете, только у вас привычка нос выше головы задирать. Вы - пуп, а все вокруг - пупочки. – Фу, мерзость какая, - сморщилась Маша. - Сразу видно, что воспитание вы получили в конюшне. Не смейте перебивать даму! Извольте слушать! Сядем за столик - ногти не грызите, локти на скатерть не ставьте, не чавкайте, не орите, не сморкайтесь под стол, не вытирайте нос скатертью и не размахивайте руками. Все поняли? – Вот ведь странно, - сказал Афиноген. - Бывают же люди, которые всегда и всех обижают. Никак я этого не пойму. На морозе такие родятся или, наоборот, в печке? Все от вас плачут. – Вы еще не плакали, - многообещающе произнесла Маша. …До "России" добрались без приключений. В вестибюле Афиноген восхищенно осмотрел чучело медведя с подносом и потрогал его за нос. – Инвентарь попрошу не лапать! - подскочил швейцар. – Ладно… - буркнул Афиноген. - Тоже мне… – Не тоже мне, - завелся швейцар. - А вчера один такой, вылитый вы, медведю хрустальный глаз выбил! А вот поди найди теперь второй такой глаз! Медведь и вправду был одноглазый. Маша взяла Афиногена под руку и увела в зал. – С прислугой пререкаются только хамы, - объяснила она Афиногену. - Кто вы внутри - этого я не знаю, но снаружи вы вполне порядочный человек. Так вот, извольте соответствовать! – Слушаюсь, - поклонился Афиноген, изящно подвигая Маше стул. Подлетел накрахмаленный официант: – Столик не обслуживается. – А какой обслуживается? - Афиноген надменно посмотрел на официанта. – Не могу знать, - с затаенной насмешкой сказал официант. – Ах, не можешь знать… - с неожиданно нагловатыми интонациями протянул Афиноген. - А если я тебя, мерзавца, в бараний рог сверну? Пшел, болван! Мария удивленно раскрыла глаза - она никак не ожидала от Афиногена такой прыти. – Прощенья просим, - забормотал официант. - Мы вас, того-с, не знаем, новенькие-с вы… Сей же секунд все будет в лучшем виде! Чего изволите? – Значит так, - сказал Афиноген. - Претаньер, беф-бе-шамель, равиоли, попьеты, кавказское номер двадцать три… Не возражаешь ты, дорогая? – Нет… дорогой, - запинаясь, произнесла Мария. Официант сделался зеленым. – Ваше высокоблагородие, - сказал он с тоской. - Революция была, вы верно изволили забыть? Нет этого ничего. В помине нет! – Лангет де беф? – Упаси бог! - официант взмахнул полотенцем. – Кольбер? Бретон? Субиэ? Вилеруа? - продолжал допрашивать Афиноген. - Что есть, наконец? Отвечай, болван! – Самогон-с! - официант деликатно кашлянул в кулак. - И для вас, только для вас лично, поверьте, - студень из лошадиных мослов. – Неси, - кивнул Афиноген. Официант умчался. – А я не знала, что вы закончили пажеский корпус, - улыбнулась Мария. – Вчера весь день перед зеркалом зубрил, - сказал Афиноген. - Слушай… А чего это я ему наговорил? В книжке перевода нет, может, ты знаешь? Пока шел этот разговор, Коля и Никифоров стояли на галерее и наблюдали за Афиногеном и Марией. Коля мучился, завидовал Афиногену, но о Маше старался не думать. – Болтают, а о деле нисколько и не думают! - сказал Коля ревниво. Никифоров внимательно посмотрел на него: – Втюрился? – Кто? - покраснел Коля. – Да уж не я, - заметил Никифоров. Маша ему самому нравилась, но он считал, что ее дворянское происхождение раз и навсегда кладет между ними непреодолимый барьер. – Ну, и не я! - Коля покраснел еще больше. В словах и тоне Никифорова он безошибочно уловил осуждение, легкую зависть, а главное, непререкаемое требование: не имеешь права, Кондратьев. Подумай и остановись, пока не поздно! Поняв все это, Коля спасовал. И поэтому сказал: "Ну, и не я!" Потом, много лет спустя, когда в самые трудные минуты Николай Кондратьев ни разу не позволит себе словчить, уйти от ответа, когда непререкаемая честность станет главным законом его жизни, он однажды признается своей жене: "А знаешь, - скажет он ей, - был случай, когда я едва не предал одного человека…" И жена будет успокаивать его. Оркестр заиграл танго. К Афиногену и Марии подошел хлыщеватый завсегдатай ресторана в визитке, небрежно поклонился: – Па-азвольте вашу мамзель на тур танго! – Отвали… - холодно сказал Афиноген и взглянул на Машу. Она отрицательно покачала головой: этого человека она видела впервые. – Ага, - хлыщ в раздумье почесал переносицу. - Тогда я без вашего позволения присяду… У меня, собственно, не к вам дело, а к мамзеле. Значит, так: вы, мамзель, пока молчите - до тех пор и дышите. Понятно объяснил? – Яснее ясного, - Афиноген схватил собеседника за воротник рубашки, притянул к себе. - А теперь - отвали, потому что я сейчас сосчитаю "раз, два, а на счет "три" у тебя в голове будет дырка. - Афиноген сунул в лицо наглеца ствол нагана. – Уже ушел, - хлыщ ретировался. Афиноген незаметно посмотрел на галерею. Никифорова и Коли там уже не было, и Афиноген понял, что они все видели и примут необходимые меры. – Идемте, я провожу вас, - сказал Афиноген Маше. Вышли в вестибюль. Около медведя стоял Коля. – Афиноген, дуй на улицу, - сказал он. - Марию Ивановну провожу я. – Это еще почему? - обиделся Афиноген. - У меня что, нос кривой? – Да не в этом дело, - рассердился Коля. - Приказ Никифорова. Может быть нападение, а я как-никак раз в пять посильнее. Или нет? – Нападение? - переспросила Маша. - Я боюсь! – Со мной? - обиженно спросил Коля. - Несерьезно, барышня. …Афиноген подошел к Никифорову в тот момент, когда Никифоров инструктировал сотрудников оперативной группы. – Сейчас они выйдут, - говорил Никифоров. - Разберем их по одному. Товарищам, на которых форма, - вести свой объект до очередного поста и передавать. В свою очередь принявший ведет до следующего поста, ясно? Вот они. Из ресторана выкатилась ночная компания, человек шесть разношерстно одетых людей. Среди них был и невесть откуда появившийся Плавский. Но Маша уже ушла, и опознать Плавского было некому. – Вы трое идите за легавым и девчонкой, - приказал Плавский, - остальные за мной… Бандиты разошлись в разные стороны. – Эти трое явно пошли за Колей, - встревоженно сказал Афиноген Никифорову. - Что будем делать? – Коля справится сам, - уверенно сказал Никифоров. - Мы идем каждый за своим. Давай… Они тоже разошлись. …Один из сотрудников опергруппы, неудачливый Воробьев, шел за хлыщеватым бандитом - тем самым, который подходил в ресторане к Афиногену и Маше. Бандит шагал торопливо, не оглядываясь. Воробьев не отставал, стараясь оставаться незамеченным. Предчувствие удачи охватило его. Он подумал, что этот тип наверняка приведет его либо к конспиративной квартире, либо к какому-нибудь притону. И останется только запомнить адрес и не медлить с облавой. И тогда - прощай выговор и даже наоборот - всеобщее уважение и почет придут к Воробьеву, и все поймут, что случай на квартире Жичигиных, когда он оставил пост без приказа, поддавшись на провокацию Кутькова, - не более чем досадное недоразумение. А после удачного окончания операции - Воробьев уже иначе, чем удачной, ее и не мыслил, - придет он к себе на завод "Гужон", откуда комсомольская ячейка направила его на работу в МУР, и скажет: не ошиблись вы, братцы, в Воробьеве. Прирожденный сыщик Воробьев, даром, что даже книжечек о Нате Пинкертоне сроду не читал… Да ведь не боги горшки обжигали. Внезапно хлыщ повернулся и пошел навстречу Воробьеву. И Воробьев растерялся. Вначале он попытался заскочить в подворотню, а когда понял, что бандит видит его, нелепо притворился пьяным. – Закурить не найдется? - спросил хлыщ. – Не подходи! Стрелять буду! - нервно крикнул Воробьев, обнажая наган. – Тю, псих… - махнул рукой хлыщ. - Дурак шталомный… Воробьев вытер пот со лба и скомандовал: – Стоять! А руки - подыми вверх! – Да ты никак грабитель? - фальшивым голосом спросил хлыщ. – Иди! - приказал Воробьев. - Вперед! Он не видел, как позади него выросли два темных силуэта. Он не слышал осторожных шагов и щелканья взведенных курков… Он был в упоении своей первой настоящей победой… Ударили маузеры. Они били залпом… Воробьева отбросило на середину мостовой, он упал и умер на месте, даже не увидев стрелявших… К убитому подошел Плавский. Спросил, пряча маузер в кобуру: – Какое сегодня число? – С утра - двенадцатое, - ответил хлыщ. – Запомнят мусора эту цифру… - задумчиво сказал Плавский. - Айда за мной, у нас еще много работы… - Он перевернул убитого ногой. - Это - первый… Надо успеть еще одиннадцать… Плавский посмотрел на хлыща: – Вон решетка сточной канавы, видишь? Согни ствол у нагана и положи ему на грудь. Торопись! Коля шагал рядом с Машей молча и отчужденно. И она не обнаруживала желания начать разговор. Коля давно уже заметил преследователей, но был уверен, что в случае чего справится с ними. Он старался прогнать от себя мысль о том, что бандиты могут убить его и Машу. До дома оставалось совсем немного, навстречу попадались прохожие, солдаты. "Пусть преследуют… - рассуждал Коля. - Напасть все равно не посмеют…" Он подумал о том, что нужно задержать бандитов, но имеет ли он право рисковать жизнью Маши? Как-никак - она главный и единственный свидетель, единственная слабая ниточка, которая может привести МУР к Кутькову и его банде… Коля прислушался: шаги, которые все время звучали на далеком расстоянии, - приблизились. Он незаметно достал кольт и взял Машу за руку. – Вы… что? - удивилась она. – Зайдем в подъезд, - сказал Коля. Как всегда, она начала спорить: – Зачем? Что за странные идеи приходят вам в голову? Коля втолкнул ее в подъезд, и сразу же пуля разбила стеклянную филенку входной двери. Маша вскрикнула. Прикрывая ее собой, Коля дважды выстрелил по бандитам - их темные силуэты хорошо просматривались на другой стороне улицы. В ответ один за другим прогремело шесть выстрелов. Два из раскладного маузера, остальные из револьверов. "Их не меньше трех… - подумал Коля. - Три револьвера против моего одного…" Он огляделся. Они с Машей стояли в огромном вестибюле бывшего Доходного дома. Вверх уходила затейливо изукрашенная золочеными цветами шахта лифта, а на лестнице лежала старая изгаженная дорожка, но даже и в таком виде это была такая редкость, что Коля удивленно толкнул Марию: – Смотри, ковер. – В самом деле. - Маша тоже очень удивилась. Коля пытался отвлечь ее: – Интересно, кто здесь живет? – Кто жил, хотите вы сказать? - Она посмотрела на него и усмехнулась. - Жили здесь богатые люди, а вы их… Как это? Экс-про-при-ировали, что ли? – Ну и что? - сказал Коля. - Жили, а теперь пусть другие поживут. Не все коту масленица. – Кто был ничем - стал всем, - тихо сказала Мария. - Разве это справедливо, Коля? Загремели выстрелы. Коля отвел Марию в безопасный проем вестибюля: – Не бойтесь… Отобьемся. Пока я стреляю… - Он выстрелил дважды сквозь закрытую дверь парадного. - Они сюда не сунутся… – А когда… кончатся патроны? - Маша отвернулась. – А тогда, - Коля попытался улыбнуться, - вы пойдете вверх по лестнице и будете стучать в двери. Если кто-нибудь пустит - уйдете черным ходом. – А вы? – Не обо мне речь, - сказал Коля твердо. - У меня приказ: я отвечаю за вас головой. – А без приказа? - с вызовом спросила она. – И без приказа тоже. Пуля расколотила старинный фонарь под потолком. Осколки хрусталя со звоном рассыпались по каменному полу. – Никто меня не пустит, - вдруг сказала Маша. - Все нос высунуть боятся. – Плохо о людях думаете, - сказал Коля. В слове "людях" он сделал неправильное ударение, и Маша тут же поправила его: – Людях… Нет, Коля. Не в этом дело. Я бы на их месте тоже не пустила. – А труса в себе давить надо, - безжалостно сказал Коля. - С трусом в душе какой человек? Навоз. Извините… Три выстрела грянули один за другим. Коля провел пальцами по оцарапанной щеке. – Уходите! - Он подтолкнул Машу к лестнице: - У меня осталось два патрона. Бегом уходите! Маша молча покачала головой, достала платок, вытерла кровь с его щеки. – Да ладно вам, - смутился Коля, - это же ерунда… Снова загремели выстрелы, но Коля не стрелял, берег патроны. – А если бы здесь была не я? - робко спросила Маша. - Вы бы все равно не бросили этого человека? – Да какая мне разница, ей-богу! - в сердцах крикнул Коля. Бандиты подошли вплотную к дверям. – Выходи, легавый! - орали они. - Все одно вам каюк! Коля дважды выстрелил и показал Марии пустой барабан кольта: - Бегом уходите! Я их задержу! – Жаль, - вдруг сказала Маша. - Я думала, вы только ради меня готовы пожертвовать жизнью. - Она посмотрела ему прямо в глаза. Коля обомлел. До сих пор жизнь давала ему мало поводов для воспитания чувств и душевной тонкости. Но на этот раз, хотя впрямую не было сказано ни одного слова, которые, по представлениям Коли могли что-то означать, - он вполне отчетливо понял сокровенный смысл ее фразы. Он шагнул к ней, притянул к себе, и она послушно, не сопротивляясь, прижалась к нему. Наверное, она ждала ласковых слов, ждала, несмотря ни на что. А Коля молча гладил ее по голове и мучительно думал о том, что вот пришла наконец долгожданная минута, а он не знает, что надо сказать и как поступить, и сейчас все кончится очень плохо. Совсем некстати Коля вдруг вспомнил, как еще в деревне Анисим Оглобля говорил ему с горечью: "Не везет мне с девками. Им, стервам, слова всякие произносить надо, а я кроме трех слов - дай на полштофа - ничего толком и сказать не умею…" А главное, Маша не какая-то там деревенская Анисья. К ней совсем особый подход нужен. Коля совсем забыл о бандитах. А между тем они почему-то перестали орать и стрелять. Наступила тишина. Она, конечно же, не сулила ничего хорошего. – А вдруг нас спасут? - тихо сказала Маша. Где-то вдалеке послышались заливистые трели милицейских свистков. Коля напряженно смотрел на дверь. Внезапно она с треском распахнулась. Коля поднял кольт и… бросился навстречу Никифорову и Афиногену. – Одного ты убил, Коля, - сказал Никифоров. - В лоб угадал. – Да ладно, - Коля махнул рукой и повернулся к Маше: Можно я провожу вас? – Нет, - Маша фыркнула и пулей вылетела в дверь. Утром в разных частях города нашли двенадцать убитых милиционеров. Воробьев был в их числе. Страшная символика этого преступления была понятна всем, но вопреки надеждам Кутькова и Плавского эта их акция не только не устрашила жителей, а, наоборот, вызвала всеобщую ненависть к бандитам. Уже к обеду в городские отделения милиции невооруженные граждане доставили десятки преступников. Многие из них были зверски избиты… Уголовный розыск вынужден был направить на улицы города свои патрули - для предотвращения расправы и самосудов… Убитых хоронили на третий день. Улицы были заполнены огромными толпами людей. Проводить в последний путь героев-милиционеров вышла вся Москва. Гремел похоронный марш, над морем голов плыли гробы. Они прочертили улицы, словно красный пунктир. Шли красноармейцы, милиционеры, рабочие. Многие плакали. Какая-то старушка сказала: – У нас парнишку зарезали, так его друзья-товарищи с завода на урок стеной поднялись! И правильно! А то по улицам и ходить стало невозможно! Коля и Афиноген тоже шли в процессии. Коля равнодушно скользил глазами по лицам провожавших и вдруг увидел, как к мрачному типу в бекеше и офицерской фуражке без кокарды подошел чекист в кожаной куртке, с маузером через плечо. Коля остановился. В этой на первый взгляд ничем не примечательной уличной встрече не было ничего особенного, и Коля стоял и спрашивал себя: зачем он, собственно, остановился? И вдруг Афиноген сказал: – Этому из ЧК надо помочь. По-моему, он хочет задержать бандита. – Точно… - Коля сразу же вспомнил: человека в бекеше он видел в ресторане! А потом бандит был среди тех, кто преследовал его и Машу. Протиснувшись сквозь толпу, Коля и Афиноген перешли на другую сторону. Бандита уже не было, а чекист стоял и, сняв фуражку, наблюдал за процессией. – Мы из МУРа, товарищ, - Афиноген предъявил служебное удостоверение. - Кто этот человек, с которым вы только что говорили? Вы его знаете? Чекист внимательно посмотрел на ребят: – Нет, не знаю. А задавать подобные вопросы сотруднику Чрезвычайной комиссии нетактично. Поняли? Вот мое удостоверение. – Плавский Борис Емельянович является сотрудником Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, - прочитал Коля вслух. – Извините, - Афиноген отошел. Коля помедлил, сверля Плавского взглядом, потом повернулся, чтобы уйти. – Что так смотришь? - вслед спросил Плавский. - Не понравился? – Угадал, - кивнул Коля. - Сотруднику ЧК не о чем разговаривать с бандитом! – Мозги у тебя еще сырые, - лениво сказал Плавский. - Ты что же думаешь? Можно бороться с преступностью и не общаться с преступниками? Заходи ко мне на Лубянку, мы поспорим. Желаю… - Плавский юркнул в толпу и исчез. А Коля и Афиноген вернулись в МУР. Если бы только они могли знать, кого выпустили!.. Трепанов, выслушав их доклад, нахмурился и долго молчал. Потом сказал: – Плохо, братки. Очень плохо. – Вы, товарищ начальник, всегда за упокой! - обиделся Афиноген. – Я тоже не понимаю, что мы такого сделали? - пожал плечами Коля. – Вы упустили двух матерых волков, - сказал Трепанов, снимая трубку телефона. - Коммутатор ВЧК… Двадцать два - пятнадцать. Титыч? Трепанов здесь… Чего? Ну, извини, это ты, браток, на курорте. А мы, брат, - что надо. Вопрос имею, Плавский Борис на Лубянке работает? Нет? А ты не темнишь? Ну, извини. Будь. - Трепанов повесил трубку и посмотрел на ребят. Коля все понял, но на всякий случай спросил: – С кем это вы говорили? – С начальником кадров ВЧК. Эх, браточки вы мои… Вам этот липовый Плавский лапшу на уши повесил, а вы и рады, работнички… – Ну, попадется он мне! - Коля ударил кулаком по столу. - Я из того бандита не знаю что сделаю! – Ждать, покуда он попадется, мы не имеем права, - сухо сказал Трепанов. - Мы обязаны искать их всех. И найти. Во что бы то ни стало найти, братки… А поэтому - так: хотя подставлять им теперь девушку крайне опасно, другого выхода у нас нет. И я скажу честно: идем мы на этот риск сознательно, понимаем, что пуля в любую минуту может настичь каждого из нас. Это дает нам право просить Машу не оставаться в стороне. И просить будешь ты, Коля. Уж извини, браток. Маша выслушала Колины доводы молча. И так же молча собралась и уже одетая остановилась у дверей. – Никак не пойму, - сказал Коля. - Сознательно вы теперь нам помогаете или какие другие причины есть? – Другие! - отрезала Маша. - Мне почему-то казалось, что многословие - привилегия женщин. Коля обиделся и до самого ресторана шел молча… Узнав Марию, официант осклабился и завертел салфеткой, как пропеллером. Подвел гостей к столику, усадил и приготовился записывать заказ. – Значит, так, - сказал официант многозначительно. - Имеем только для вас соль фрит, сивэ, вилеруа, правда, из убоя, свежих нет-с… Вино, само собой. Для барышни лично могу предложить "Мумм кордон вэр". – Дай нам, милый, самовар и ситного полфунта, - сказал Коля. – Как-с? - не понял официант. Он выглядел так, словно подавился вилкой. - Что же вы, мамзель, с таким быдлом вращаетесь? При вашей наружности… – Ты, ласковый, побереги собственную, - улыбнулся Коля и согнул массивную вилку. Разогнул, подал официанту и сказал: - Голодные мы, поторопись. – Момент-с, - официант умчался. – Разговаривать нам с вами надо, - сказал Коля. - Я вижу, что не хочется, а надо. – Поговорим, - кивнула она. - Зачем вы ищете Кутькова? – Так он же людей убивает! - удивился Коля. – А деньги, которые он награбил, - они вас разве не интересуют? – Деньги, это не главное, - сказал Коля. Тон, которым разговаривала Мария, был яено агрессивный. - Но, конечно, мы обязаны найти и деньги тоже, чтобы вернуть их пострадавшим, - продолжал он. – А эти пострадавшие - купцы, дворяне и прочая, так сказать, мерзость, - звенящим голосом сказала Маша. - И как же быть? По вашему одухотворенному лицу я вижу, что правды вы мне все равно не скажете. Ну, так я ее вам скажу! Найдете вы деньги Кутькова и поделите их между собой! По карманам рассуете! Сапоги хромовые купите, продажных женщин наймете! И упьетесь водкой! Вот и вся правда вашей революции… Коля побелел и сжал кулаки. В эту минуту против него сидела не Маша Вентулова, несчастная, маленькая, истерзанная. Против него сидел враг, и Коля обязан был, не имел права не дать этому врагу должного отпора. "Ах ты, мать честная". Коля даже задохнулся от ярости. "Убить тебя мало за такие слова!" А как же быть с заданием? И Коля проглотил обиду, взял себя в руки, тихо сказал: - Странная вы. Тогда, в подъезде, вы были совсем другая. – А вы забудьте про подъезд! Считайте, что вам сон приснился! – А вам? - посмотрел на нее Коля. – А на меня, как это говорят у вас в деревне, - придурь накатила! И никогда, слышите? Никогда в моем присутствии не смейте больше об этом вспоминать! - Она успокоилась и спросила уже почти нормальным голосом: - Вы мне не ответили. Куда денежки-то? – Голодным, - ответил Коля. - Детям, старикам. Всем, кто умирает теперь по нетопленным углам. На оружие. Не хватает на фронте оружия… Что с вами?! – Не оглядывайтесь! - Мария съежилась. - Там… Позади вас… Он был тогда… В квартире… Подошел официант, поставил начищенный самовар. Коля посмотрел в его полированный бок и увидел искаженного, смешного, но несомненно реального Плавского. Не оборачиваясь, Коля вытащил платок и вытер лицо. Это был условный сигнал сотрудникам опергруппы. – Разве здесь жарко? - удивленно спросил Плавский. - Или вы подаете кому-то условный сигнал? А в связи с чем, позвольте узнать? - Плавский явно насмехался. - Кстати: вы хотели зайти ко мне, я ждал. Позвольте узнать, что помешало? – Руки вверх! - Коля рванул из-за пояса кольт. Плавский сделал неуловимое движение и нанес Коле сокрушительный удар в челюсть. Коля опрокинулся на стол, сшиб самовар и посуду, Все это со звоном и грохотом покатилось по полу. Сзади на Плавского навалились Никифоров, Афиноген и два милиционера. Плавский раскидал их и выхватил маузер. В этот момент его и ударил Коля. Ударил с разворота двумя сжатыми в рукопожатие ладонями. Плавский тяжело рухнул. На него надели наручники и увезли в МУР. Трепанов стоял у окна и смотрел на колонну грузовиков. На переднем колыхалось красное полотнище: "Все на защиту революции!" Сквозь шум моторов слышалось дружное, уверенное пение: "Мы смело в бой пойдем за власть Советов". Трепанов отошел от окна, сел за стол. Напротив, на табуретке, привинченной к полу, сидел Плавский. – Вот что, - сказал Трепанов. - Даже с такими, как вы, я считаю себя обязанным быть честным до конца. Нам нужен Кутьков. Но выдадите вы его или не выдадите, - шансов на жизнь у вас практически нет. – Тогда какой же смысл мне его выдавать? - усмехнулся Плавский. - Впрочем, за откровенность - спасибо. Трепанов не отводил взгляда от прищуренных глаз Плавского. – Простой смысл. Если вы поможете задержать Кутькова, - суд примет это во внимание. И тогда кто знает. Какой-то мизерный шанс у вас все же может появиться. – Какой суд? - Плавский сжал губы. - Вы что, идиотом меня считаете? У вас раз-два - и в дамки. Это первое. И второе: я вас ненавижу. Вашу Советскую власть я буду жечь, душить и вешать, покуда жив. А насчет Кутькова - он быдло, хам, но он ваш лютый враг, и я его не выдам. Расчета нет, това-арищ начальник, - почти пропел Плавский. – Здесь записано, что вы происходите из мещан города Саратова, - продолжал Трепанов. - Однако у меня складывается впечатление, что ваш социальный корень в другом месте рос… Я ошибся? – Не все ли вам равно, кого ставить к стенке? - вздохнул Плавский. - Ну - мещанин. Ну - дворянин. Камергер, наконец. Да вам-то что за дело? – Вопрос второй: двенадцать постовых милиционеров - ваших рук дело? - Трепанов вплотную подошел к Плавскому. - Советую отвечать. – Спросите у Кутькова, - насмешливо прищурился Плавский. - Бонжур, месье… - И тут же вскочил с криком: - Я! Я убил легавых! - Он сжал кулак: - Вот этой самой рукой! Трепанов отошел от него, сел за стол. От волнения и ненависти у него прыгали губы и чувствовалось, что он не может с собой справиться. – Вопрос третий, - Трепанов говорил совсем тихо, чтобы не сорваться на крик. - Назовите остальных ваших сообщников, места явок и сборищ, тайники с награбленным. Еще раз повторяю: в чистосердечном признании ваш маловероятный, но единственный шанс на жизнь. Деваться вам некуда. – Некуда, - повторил Плавский. - Вот вы решили: раз я у вас в руках, значит, спекся Плавский. - Он схватил со стола карандаш и, ломая грифель, нарисовал на белой стене лодочку с веслами. - Некуда, - снова повторил он. И вдруг посмотрел на Трепанова так уверенно, с таким превосходством, что у того от предчувствия беды засосало под ложечкой и сам собой вырвался вопрос: – Что это вы задумали, подследственный? – Что? - Плавский тихо засмеялся. - А вот сяду в эту лодочку и уплыву от вас… Не понимаете? И не поймете никогда! А я уплыву. Трепанов вызвал конвой и, когда Плавского увели, долго сидел, задумавшись. Зазвонил телефон. Секретарь Дзержинского спросил о ходе расследования. Трепанов ответил, что уверен в успехе, и, хотя он далеко не был уверен, ему почему-то сразу стало легче. Вошел Никифоров, молча сел на стул. Потом в двери протиснулся Афиноген, следом Коля. – Он лодочку нарисовал, - Трепанов показал на рисунок Плавского. Афиноген подошел к стене, вгляделся: – Я одну книжку читал - про сумасшедшего. Так он все время деньги на бумаге рисовал и пытался их всучить людям. Псих этот Плавский. – Сравнил, - протянул Никифоров. - Чудик… Никакой Плавский не псих - он ломает комедию, вот и все. Коля промолчал. – А ты? - спросил его Трепанов. - Почему молчишь? – Потому что вы мне все равно не поверите. А я так считаю: задумал он что-то. – Чушь! - уверенно заявил Никифоров. - От нас не убежишь, дудки! – Хвастаешь, - сказал Трепанов устало. - Всегда ты, Никифоров, хвастаешь. Тренькнул телефон. Начальник предвариловки сообщил, что арестованный Плавский желает немедленно дать важные показания. – Ну вот! - торжествующе сказал Никифоров. - Не выдержал, как все они не выдерживают. Кишка тонка оказалась. – Преувеличиваешь, - заметил Афиноген. - Всегда ты, Никифоров, преувеличиваешь. – Ты, - Никифоров, задохнулся от ярости. - Ты какое имеешь право, сопляк? За собой лучше смотри! Ничтожество этот Плавский, и вы сейчас в этом убедитесь! – Доставить гада! - отдал приказ Трепанов и, посмотрев на ребят, добавил: - Прошу соблюдать особую осторожность! – Осторожность - дело хорошее! - улыбнулся Никифоров. - Только Плавский сломался. Я в этом уверен. Выводной открыл дверь камеры. – Руки назад! - приказал он. Двинулись по коридору. У тюремной машины - это был старенький "Рено" с кузовом - Плавского приняли еще четыре конвоира. В дороге он был совершенно спокоен и даже насвистывал какой-то мотивчик. Подъехали к МУРу. Плавский не делал никаких попыток к побегу. Стали подниматься по лестнице. Все шло хорошо до четвертого этажа. А когда оказались на площадке, которая вела к пятому, бандит рванулся к перилам. – Что, взяли меня, взяли?! - срываясь на визг, заорал он. Конвоиры бросились к нему, но опоздали: Плавский перемахнул перила и камнем полетел вниз. Вызвали Трепанова. Санитары уложили Плавского на носилки. Левая рука погибшего свесилась, и Трепанов отчетливо увидел лодочку с веслами, нарисованную на ладони химическим карандашом. Вернулись в кабинет. – Прокололся я… - Никифоров виновато развел руками. – Считаю необходимым проанализировать случившееся, - Трепанов с трудом произнес непривычное слово и продолжал: - Мы все проявили преступную недальновидность. Все, кроме Кондратьева, чутье которого сработало точно. Дело, конечно, не в том, что сегодня я обещал лично товарищу Дзержинскому скорейшее раскрытие этого дела, хотя такое обещание тоже налагает на нас немало, а в том, что я на данный момент не вижу практических путей к раскрытию дела. Пока у нас в руках был Плавский, мы имели возможность работать активно. А теперь все снова сводится к тому, что будем ждать у моря погоды. Какая у нас надежда на гражданку Вентулову? Никакой. Все, что она могла нам дать, - она дала. – Не все, - сказал Коля. - У меня есть такое предположение, что Кутьков и его банда искали в квартире Жичигина деньги и не нашли. Они до сих пор думают, что Маша знает, где эти деньги, и из-за этого преследуют ее. – Если бы ты был прав, - сказал Никифоров, - они бы не пытались ее убить. Мертвая она что им расскажет? – А ты не понял, - возразил Коля. - Вот именно то, что они хотят ее убить, и дает мне мысль: они боятся, что она отдаст эти деньги нам! – Что-то долго она их отдает, - улыбнулся Афиноген. – Ну, тут ты, положим, не прав, - заметил Трепанов. - Если эти жичигинские деньги на самом деле существуют, - это дает нам большую надежду, братки… В том, конечно, случае, если Мария решится их отдать нам. Есть у меня одна идея. Но не все сразу. Коля, ты должен с девушкой решительно поговорить. Честно, прямо. Довод один: все отдаем революции, самое дорогое, так неужели же такая девушка, как она, скроет от народа какие-то паршивые деньги? Маша открыла дверь и повисла у Коли на шее: – Живой. Ну, слава богу, я уж не знала, что и думать. Коля чувствовал на щеке ее теплое дыхание и боялся пошевелиться. Он стоял и думал, что вот теперь совершенно определенно можно признаться хотя бы самому себе: он любит Машу, и с этим уже ничего не поделаешь. Укором всплыла и кольнула мысль о Маруське. "Их даже зовут одинаково…" - подумал Коля, но тут же отогнал эту мысль. А Маша ждала от него признания, вполне четких и очень определенных слов, о которых она много читала в романах, а слышала всего только раз - от гусарского корнета на балу в Смольном. Но Смольный, бал, корнет в развевающемся ментике - все это осталось в безвозвратно ушедшей жизни, а сейчас она со страхом и удивлением чувствовала, что неравнодушна к этому парню, - о ужас! - крестьянину, представителю этой "взбесившейся черни". Но Коля никаких слов не произнес и даже не пытался ее обнять. И она не поняла, что произошло это не столько от природной Колиной застенчивости, сколько от того, что был он человеком чистым и цельным и очень боялся ее обидеть, оскорбить. И, не поняв этого, Маша рассердилась и резко оттолкнула Колю. – Собственно, зачем вы явились? - спросила она надменно. Коля огорченно ответил: – Дело есть, - он никак не мог привыкнуть к неожиданным перепадам ее настроения. – Понятно, - сказала она с горьким упреком. - Дело, дело, дело. Куда нужно идти? – Давайте просто пройдемся, - попросил Коля. - Не могу здесь, голова разболелась. Они вышли на улицу. По бульвару шагали красноармейцы, оркестр играл марш. Впереди несли красный транспарант: "Все на защиту Петрограда!" Коля остановился на краю тротуара и смотрел вслед уходившим бойцам. – У тебя такая физиономия, что даже противно! - сказала Маша. В последние несколько дней они говорили другу то "ты", то "вы". – Люди на фронт уходят, - сказал Коля с болью. - А я… – А ты сойди с тротуара и встань в их ряды, - насмешливо посоветовала Маша. – Нельзя мне… - Коля не понял иронии. - Работа у меня. – Какая работа? - спросила она с вызовом. - Со мной по улицам шляться, как у вас в деревне говорят? – У нас в деревне так не говорят! - обиделся Коля. - Это тебя в Смольном таким словам научили. – Замолчи лучше! - тихо и зло сказала она. – Неужели Петроград сдадут, - Коля понял, что спорить с нею сейчас опасно, и перевел разговор на другое. Но Маша еще не остыла. Она с такой яростью посмотрела на Колю, что ему стало страшно. – Сдадут - не сдадут, тебе-то какая разница? Для тебя что изменится? Был Коля-Миколай, есть ты Коля-Миколай, таким тебя на погост снесут! Какое время страшное - каждый за целый мир решает, все в душу лезут… – Хватит… - Он повернулся и зашагал прочь. Маша испугалась. – Коля! - крикнула она ему вслед. - Не сердись! Я больше не буду. Коля остановился и подождал, пока она приблизилась. – Я тебе вот что скажу, - Коля отвернулся. - Надоело мне все это, и я только потому сейчас с тобой разговариваю, что у меня приказ: узнать, где деньги Жичигина, за которыми приходил Кутьков. Если знаешь, - говори, и я пошел. – Значит, только приказ… - сказала она с горечью. - Приказ, работа и все. Уходи! Я ненавижу тебя! Всех вас ненавижу! Красные, белые, бандиты, милиция ваша… - все одним миром мазаны… Всем вам одно только и надо: золото! А на живого человека наплевать! – Маша… - пытался он ее остановить. - Перестань! Она заплакала. Коля привлек ее к себе и погладил по голове, словно маленького ребенка. – Ты же знаешь, как я… В общем, к тебе отношусь. Прости меня, я сказал, не подумав. Маша вытерла слезы. – Я тоже… Забудем это, хорошо? - Она помолчала и добавила: - Слушай. В тот вечер Кутьков пришел к Жичигину требовать свои деньги, а Жичигин не отдал. Они… убили его. Перерыли всю квартиру, ничего не нашли. Они мне сказали: и тебя убьем, если не отдашь деньги. – А ты… на самом деле знала, где они? - напряженным голосом спросил Коля. – У тебя даже голос сел, - сказала Маша грустно. - Не надо, Коля, а то я снова начну о тебе плохо думать. Пойми: я не знаю, как мне поступить. – Ты все-таки скажи мне: эти деньги существуют? Коля как ни старался, волнения скрыть не сумел. – Идем, - Маша взяла его за руку. …В гостиной Жичигиных она подошла к аквариуму: – Под песком - второе дно. В нем тайник, - Маша вздохнула и села на диван. - Чего же ты ждешь? Коля недоверчиво посмотрел на нее и пошел за ведром. Когда выносил тридцатое по счету, вытер потный лоб, спросил: – А ты, часом, не подшутила надо мной? – Аквариум пятидесятиведерный. Носи, не сомневайся, Фома неверующий. Обнажилось дно. Коля вынул нож, расковырял замазку. В тайнике лежал тщательно упакованный в клеенку пакет, а в нем - тугие пачки долларовых и фунтовых купюр. – Из автомобиля Госбанка… Теперь все понятно… Кутьков часть денег Отдал на хранение Жичигину. Они, понимаешь, были сообщниками еще с дореволюционного времени… - Коля внимательно посмотрел на Машу, с недоумением спросил: - А ты-то откуда знаешь… про это? – Мне сказал Жичигин, - Машу бил озноб. – Интересно, - протянул Коля. - За что это он тебе такое доверие оказал? – Он объяснился мне в любви и показал этот тайник, - сказала она равнодушно. – За любовь - такую кучу денег?! - искренне изумился Коля. - Должно быть, твой Жичигин изрядный дурак! – Любопытна я знать, а что такой человек, как ты, способен отдать за любовь? - насмешливо спросила Маша. – Я? - Коля смутился, понял, что сморозил глупость. - Я в том смысле говорил, что любовь за деньги не купишь. – Ошибаешься, дорогой… - холодно сказала Маша. - Купить можно все. В том числе и любовь продажных женщин. У тебя больше нет вопросов? – Есть, - Коля нахмурился. - Ты думала, кому отдать деньги: нам или им? Маша надменно улыбнулась: – Ошибаешься. Как раз об этом я совсем не думала. Это для меня было решено. Ни вам, ни им. – А кому же? - спросил он удивленно. – Себе, - сказала Маша. - Что же ты молчишь? – По-моему, тебе все равно, что я скажу. Тебе на мое мнение наплевать, - с досадой произнес Коля. – Угадал, - сказала она холодно. - Деньги, наконец, у тебя. Ты блестяще добился своего. Теперь ты герой и можешь возвращаться в свой МУР. Наверное, там теперь все будут мурлыкать от восторга, - неловко скаламбурила Маша. Коля положил пакет на стол, направился к дверям. – Не понимаю, - вслед ему сказала Маша. - Что с тобой, Коля? Коля остановился на пороге: – Может, я до чего и не дошел - у меня образование против вашего - что у вас силы против моей. Но одно я понял: вы без этой дряни, - он кивнул в сторону пакета, - сроду не жили и впредь без нее жизни вам нет. - Коля хлопнул дверью и ушел. Несколько мгновений Маша ошеломленно разглядывала пакет, а потом бросилась догонять Колю. "Что же я наделала! Что же я наделала", - тупо повторяла она, прыгая по лестнице через две ступеньки. Выскочила на улицу. Коля уже был далека, у поворота к бульвару. – Коля! - закричала Маша. - Коля!! Он повернулся, пошел ей навстречу. – Прости меня, Коля! Прости! – Ладно. Чего там, - улыбнулся он. - А я уж думал - все. Разошлись мы с тобой, как в море корабли. – Не знаю, как ты, а я после этого никогда тебя не оставлю. Идем домой. …Утром она согрела чай, принесла кусок хлеба. Долго смотрела, как он ест, потом сказала: – Когда моя старшая сестра вышла замуж, муж увез ее в свадебное путешествие, в Италию. Они венчались в Исаакиевском соборе, а на свадьбе было полтысячи гостей. А я - как уличная девка. – Глупая ты, - Коля притянул Машу к себе и стиснул так, что она вскрикнула. - Ты моя жена. А насчет путешествия и свадьбы не шибко огорчайся. Белых разобьем, кончится голод, холод. Устроим и мы себе свадьбу, друзей позовем. И в путешествие поедем. – А венчаться ты, конечно, не пойдешь? - с упреком спросила она. – А венчаться - нет, - твердо сказал Коля. - Это отрыжка старого быта, и нам с тобой не к лицу. – Начальству своему все, конечно, доложишь? – А как же? - удивился Коля. - Трепанов мне старший товарищ и брат, как я могу от него скрыть? Да и зачем? – А он возьмет и запретит тебе на дворянке жениться. – Запретит? - Коля почесал в затылке. - Не-е. Если бы он был дурак, дубина стоеросовая, - он запретил бы. А Трепанов - умней умного. Да если я тебя люблю, кто мне может запретить? – Ну, наконец-то, - счастливо рассмеялась Маша. - А я уж думала: во веки веков не дождаться от тебя этих слов. – Каких? - Коля непонимающе посмотрел на нее. – Этих самых, - сказала Маша. - "Люблю тебя". Трепанов долго рассматривал деньги: – Это, конечно, хорошо, что она так поступила. Я тобой, браток, очень даже доволен. - Он внезапно взъерошил Коле волосы и засмеялся: - А ты востёр! Ох, востёр! Какую девку подцепил. Хвалю. И рад за тебя, браток. Любовь, - она, понимаешь, всегда любовь. Революции там, войны, смерть и разрушение, а все равно люди любят друг друга. И это, скажу тебе прямо, очень хорошо! Это по-нашему, по-большевистски! Мир переделываем. Для чего? Для любви! Для счастья! Ну вот, речь я произнес, извини. Собрали совещание. Все поздравляли Колю с удачным завершением операции, а он сидел в углу и отмалчивался. Никифоров сказал: – Эта казна для Кутькова - дороже жизни. Он за ней придет, а мы его - цап-царап! – Приде-ет… - протянул Афиноген. - Долго ждать придется. – Зачем долго, - спокойно возразил Никифоров. - Распространим среди урок слух, что Мария нашла деньги. Я посмотрю, как Кутьков на это не клюнет. И подоплека истинная: Жичигин потому Марии деньги отдал, что он ее… как это! Страстно любил! – Поосторожнее насчет любви, - заметил Коля. - Противно слушать. – Ой ли? - сощурился Никифоров. - А мне сорока на хвосте другое принесла. Кондратьев, говорит, в последнее время ох как много о любви разглагольствует. – Уймись, - оборвал Никифорова Трепанов. - Вот что, братки. Нахожу, что в предложении Никифорова есть прямой резон. Нужно только подобрать такой источник, которому Кутьков безоговорочно поверит. – Не знаю, как Маша, - вдруг сказал Коля. - А я ей запрещу участвовать в этом деле! – Ты? - обомлел Никифоров. - Ты? Да тебя за это, знаешь, куда? Да ты какое, имеешь право? Товарищ начальник, я считаю, за эти слова Кондратьева надо под строгий арест! – Подожди, - поморщился Трепанов. - В чем дело, Коля? Объяснись. – А чего объясняться, - уныло сказал Коля. - Маша теперь моя жена. Ты, Никифоров, свою бы жену на такое дело послал? – Я бы отца-мать не пожалел! - яростно крикнул Никифоров. - Революция требует - отдай! Кто не с нами - тот против нас! – А вот тут тебя занесло, - усмехнулся Трепанов. - Не наш это лозунг. Он только звучит красиво, а на самом деле он большевикам не подходит. Эсеры пусть им пробавляются. И насчет отца-матери ты зря сказал. О таких жертвах только горлопаны кричат. А революции, братки, не отца-мать надо отдавать, а себя лично и без остатка. Трепанов обвел присутствующих взглядом, наткнулся на глаза Коли: – Конечно, неправ ты будешь, если жене своей запретишь оказать нам посильную помощь. Но и против ее воли мы действовать не станем. Верю, что объяснишь ей все честно. Проявит сознательность - спасибо скажем. Нет - тоже не обидимся. Не каждому по плечу в ногу с революцией шагать. Коля решил отложить разговор с Машей. "Может, и не понадобится ее помощь, - утешал он себя. - Так чего зря нервы трепать". На следующий день было воскресенье, звонили из губкома, просили выйти на воскресник, разгрузить продовольствие для госпиталей. Коля сказал об этом Маше, она пожала плечами: – Воскресник? Это что, пикник? Вечеринка с женщинами? Тогда зачем я тебе понадобилась? - И она начала демонстративно сбивать соринку с его плеча. Коля сбросил ее руку, сказал, закипая: – Не вечеринка это. Трудиться будем в пользу революции. Между прочим, бесплатно. – Прости, я не поняла, - ответила она крртким, невинным взглядом. - Сейчас столько новых слов, а значение старых изменилось. Конечно же, мы будем трудиться в пользу революции, дорогой, - в ее голосе прозвучала затаенная насмешка. - Мы ведь суп-ру-ги. А это значит - пара волов. Так переводится с древнеславянского, не удивляйся. Так вот, я и говорю: если вол идет трудиться, что же делать волихе? – Нет такого слова, - буркнул Коля. - Корова называется. – Спасибо, дорогой, - улыбнулась Маша. …На товарной станции они весь день разгружали ящики с продовольствием. Работали все - Трепанов, Никифоров, Афиноген. Новые отношения Коли и Маши странно подействовали на ребят - они обращались с Машей подчеркнуто по-свойски, чем изрядно действовали на нервы Никифорову. С насмешливой улыбкой наблюдал он за тем, как Маша в паре с Колей несет ящик с воблой. – Марь Иванна, барышня! - крикнул Никифоров. - Не разбейте! Маша выпустила ящик. Он с треском ударился о булыжник и рассыпался. Вывалилась золотистая, пахучая рыба. Ящик окружили сотрудники. – Ее бы под водочку холодную, - пошутил кто-то. Никто не засмеялся. У всех были напряженные лица и голодные глаза. – Заколотите, - приказал Трепанов. Ящик унесли. Все медленно разошлись. Никифоров сказал: – На нашем языке, барышня, это называется са-бо-таж. Маша смерила его презрительным взглядом. – Я счастлива, я вся пронизана пафосом созидания, а вы обвиняете меня в таком преступлении? - в тоне Маши была явная ирония. – Да он пошутил, - вмешался Коля. - Ну скажи, что пошутил? – Конечно, - мрачно пробурчал Никифоров. - Только боюсь, эти шутки дорого нам обойдутся. Коля сжал кулаки. – Не нужно, - тихо сказала Маша. - Не за горами день, когда этот недоверчивый человек будет просить у меня прощения. – Не дождетесь… - Никифоров ушел. Афиноген, слыша все это, спросил: – Что на него нашло? - и, покачав головой, добавил: - Вы, Маша, не огорчайтесь. Парень он хороший. И революции предан до глубины сердца. Вы в нем не сомневайтесь! Афиноген иногда умудрялся перевернуть все с ног на голову. Вечером Никифоров переоделся в рваный пиджак, вместо рубашки надел полинявшую матросскую тельняшку. В порыжевшем мешковатом пальто и съеденной молью заячьей шапке он был похож на неудачливого домушника. Подняв воротник и часто оглядываясь - проверял, нет ли хвоста, - Никифоров свернул в тихий арбатский переулок и зашагал длинным проходным двором. Потом по черной от вековой грязи лестнице спустился в подвал старинного трехэтажного дома, построенного, вероятно, задолго до наполеоновского нашествия, постучал в дубовую, обитую железными полосами дверь. Открыл толстый, с бульдожьими щеками человек лет шестидесяти. – Здоров, Амир, - кивнул Никифоров. - Как она, ничего? - Имелась в виду, конечно, жизнь. Амир понял и ответил: – Текёть, чего ей делается… Проходи, начальник. Чайку? – Нет, спасибо, - засмеялся Никифоров. - А ты разве чай пьешь? – На водку у меня денег нет, - развел руками Амир. - Завязал я, начальник. С твоей легкой руки завязал. Мне мать-покойница когда-то колыбельную пела. "Не ходи гулять, сынок, с блатными-ворами, в Сибирь-каторгу сошлют, скуют кандалами…" А тут ты подвернулся, - улыбнулся Амир. - Я и решил: дай, говорю себе, стану жить честно! – Ну. Дай бог! - искренне сказал Никифоров. - Слыхал новость? Жичигина шлепнули… Кутьков со товарищи. - Никифоров внимательно посмотрел на Амира. – Слыхал, - Амир подчеркнуто зевнул, давая понять, что ему эта тема неинтересна. Но Никифоров гнул свое: – А деньги куда дел, случаем, не знаешь? – Брось смеяться, начальник, - обиженно сказал Амир. - Уж не держишь ли ты на меня? – Не-е… - сказал Никифоров. - Ну, коли ты не знаешь, я скажу: у Жичигина жила девка, вроде прислуги или как там… Полюбовницей жичигинской была… Марией зовут. Ей он все деньги отдал, а та в надежном месте спрятала. Все, Амир. Я пошел. - Никифоров встал. – Слушай, Никифорыч, не первый день знакомы, - остановил его Амир. - Говори прямо, зачем пришел? – Зачем пришел - уже сказал, - улыбнулся Никифоров. - Прощай. – Не могу поверить… - растерялся Амир. - Я ведь завязал. Неужто ты меня на дело навести пришел? – Ты битый, умный. - Никифоров взялся за ручку двери. - Должен понимать больше, чем сказано. Кто Жичигиных-то убил? – Кутьков… - Амир все еще не понимал. – Ну вот! - обрадовался Никифоров. - Ты все и понял! Амир задумался. – Меня хотели пришить заезжие гастролеры, - тихо начал он. - Ты меня спас, собственной жизнью рискнул. Я с того времени другим человеком стал. Я, Никифорыч, все понял. Я добро помню и сделаю все, что надо. Иди и не сомневайся. Никифоров ушел. Амир оделся, сунул в карман финку. Потом подумал и бросил ее в ящик буфета. Спустя двадцать минут он уже стоял перед вывеской трактира на Хитровом рынке; улыбающийся мужик в поддевке в левой руке держал штоф вина, а в правой - поднос с кругами колбасы. Витиеватая надпись гласила: "Вася, не жалей карман, будешь сыт и будешь пьян!" Амир толкнул дверь и вошел. Под потолком кольцами вился сизый махорочный дым, слышалось пьяное пение. Подскочил половой, но Амир не стал с ним разговаривать и спустился прямо в подвал. У двери на страже стоял чубатый парень с золотыми зубами. Он подозрительно посмотрел на Амира и загородил ему путь. – Что, Бусой, все петуху хвоста вертишь? - Амир легко отстранил его и прошел в небольшое помещение со сводами. Там никого не было. – А ты, я слыхал, большой скок подыбил, поделиться пришел? - заинтересованно спросил Бусой. – Угадал, - снисходительно, как и полагалось отвечать тому, кто стоял значительно ниже на иерархической воровской лестнице, обронил Амир. - Кто внизу? – Зайди, - Бусой почтительно распахнул дверь. В следующей комнате стоял густой запах спирта. Шесть живописно одетых воров играли в "двадцать одно". – Бог в помощь, - поздоровался Амир. – Лучшим людям наше с кисточкой, - отозвался банкомет. - Что скажешь, уважаемый? Или дело есть? – Есть, - сказал Амир. - Только мокрухой пахнет, а сам я на мокруху не иду, знаете… – Знаем, - кивнул банкомет. - Возьми в долю, что надо, - сделаем. – А ему можно верить? - спросил один из игроков. - Может, он ссучился! Может, его на правило поставить надо? – Я те поставлю… - Банкомет смазал недоверчивого вора по лицу. - Ты, Корявый, баклан против Амира. За него кто хошь слово скажет! – Любой жаронёт, Амир - никогда, - поддержал банкомета второй игрок. - Амир дербанит по справедливости… Давай, Амир, говори. – Есть баба, рыжья у ей навалом, - сказал Амир. - Ейную кладку я надыбил. Можно взять. Почти верняк, но лучше, если сама покажет. За дощатой стеной стоял Кутьков. Рядом с ним застыли несколько, бандитов. Все жадно слушали Амира - каждое его слово доносилось отчетливо. – Я подъеду на лихаче, посадим бабу, увезем на хазу, там все скажет, - развивал свой план Амир. – Ты хоть намекни, кто она? - осклабился банкомет. – Мария, полюбовница жичигинская. Кутьков отскочил от стены, забегал по комнате. – То жизнь клади, то само на грабках виснет, - сказал он взволнованно. - А все ж есть чутье у Кутькова. Есть! У Машки рыжьё. – Подозрительно, - сказал один из бандитов. – Амиру не веришь? - резко спросил Кутьков. - Амир - мастер, он - свой в доску, он ссучиться не может! – Сделай так, - посоветовал сообщник, - пусть Амир и кто с ним в доле, - работают. А как рыжьё возьмут, - мы им гоп-стоп сделаем и не вертухайся! – Заметано, - сказал Кутьков. Амир условился со своими сообщниками о месте встречи и ушел… Вечером Трепанов вызвал Колю: – Все готово, браток. Деньги спрятали, наши сообщают, что воры за Машей ведут наблюдение. Звонил Амир: сегодня ее возьмут. Какое у нее настроение? – Я с ней еще не говорил, - признался Коля. – Как? - опешил Трепанов. - Мы готовим операцию в полной надежде на тебя, а ты? Теперь поздно. Поздно! – Сделаю все, что смогу, - угрюмо сказал Коля. – Наблюдение и охрану мы ей обеспечим, - сказал Трепанов. - Но риск, конечно, есть, и немалый… Говорил и еще раз повторяю: скажи ей все честно! Я в нее почему-то верю. "Верю, - повторил Коля по дороге домой. - Верю… А собственно почему это он ей так верит? Чем она завоевала доверие? Или сказал для красного словца? Нет, не похоже это на Трепанова… Раз верит - имеет основания. А какие? Что может думать о Маше посторонний человек? Взбалмошная, насмешница. Вон Никифоров считает, что она вообще чуть ли не контра. Но он ошибается, это факт! А может, Трепанов заметил в Маше то, что он, Коля, не увидел?" – Маша, - сказал Коля прямо с порога. - Начальиик просит тебя помочь. – Вам нужна уборщица? - насмешливо спросила Маша. - Или, может быть, кухарка? Или я буду грамотно переписывать ваши безграмотные документы? Что ты молчишь? Ты сражен моей догадливостью? – Деньги, которые ты мне отдала… нам отдала, - деревянным голосом сказал Коля, - спрятаны на Калужской, двадцать шесть, квартира восемь… Там живет Николай Иванович Кузьмин, давний приятель твоего отца, он очень бедный, поэтому ты у него не жила. – У отца никогда не было такого знакомого, - растерялась Маша. – Был, - возразил Коля. - За тобой следят люди Кутькова. Они возьмут тебя и будут пытаться выяснить, где клад. Ты назовешь этот адрес. Остальное - наше дело. Маша смотрела на него с ужасом: – И ты предлагаешь мне, своей жене, идти почти на верную гибель? – Да. Своей жене. Самому дорогому для меня человеку, которому верю, как себе. Просто Маше Вентуловой я бы этого не предложил. – Очень тронута. Я прослезилась! - Маша постепенно повышала голос. - Может быть, у вас, в среде бомбистов и революционеров, такие номера и приняты, но я не из цирка. Убирайся вон! Ты мне омерзителен! Фанатик! – Я случайно стал милиционером, - тихо сказал Коля. - Потом понял, что эта работа - мое призвание. Понял и другое: мне революция дала все. Если она потребует взамен мою жизнь - я отдам ее. Не имею права иначе. – Ты! - подчеркнула Маша. - Но не я! Тебе революция все дала, а у меня все отняла! И вообще. Твоя работа - это не моя работа. Прошу запомнить! – А разве ты не со мной? - просто спросил Коля. - И разве революция, которую ты так ругаешь, не сделала тебе самый главный подарок в твоей жизни? – Интересно, какой же? - с откровенным любопытством спросила Маша. Слова Коли ее очень удивили. – А такой, - Коля широко улыбнулся и ткнул себя пальцем в грудь. - Я - это разве не подарок? Она изумленно смотрела на него, не зная, что сказать. – Ну и ну, - покачала она головой. - А ты, однако, еще и юродивый чуть-чуть. Святые вы все там? Или очень хитрые? – Конечно, хитрые, - сказал Коля. - Сами отсиживаемся, других под пули подставляем. Самых близких. Самых любимых. - Он привлек Машу к себе и добавил дрогнувшим голосом: - Страшно мне за тебя, Маша. Если что… случится, - не жить мне. – С ума сошел! - засмеялась она. - Что за панихида? Да я их всех обведу и выведу, так и передай Трепанову! – Не смейся. - Коля провел рукой по ее волосам. - Ненатуральный у тебя смех и несерьезно это. Одно скажу: мы будем все время рядом, не сомневайся. – А ты, братское чувырло, обещай мне забыть начало нашего разговора. Хорошо? - Маша повисла у него на шее. – Ты хоть знаешь, что это такое? - грустно спросил Коля. – Знаю, - развеселилась Маша. - Отвратительная рожа! Который день учу жаргон. А ты убежден, что ты красавчик? Идем-ка в Политехнический, счастье мое! Там Бальмонт сегодня выступает. – Ладно, - сказал Коля. - Туда - вместе. А там останешься одна. Маша сразу же помрачнела, кивнула: – Поедем. Возьми лихача. Прокатимся. Эх, может, в последний раз! - Она бодрилась, но Коля видел, что где-то глубоко-глубоко в ее глазах пряталась тревога. *** В Политехническом выступал Емельян Ярославский. Маша хотела уйти в фойе, но Коля не пустил ее. – Примиритесь ли вы с тем злом, от которого страдает весь мир? - говорил Ярославский. - С нищетой, неравенством, проституцией, детской преступностью, войнами? Допустите ли вы, чтобы и юное поколение и подрастающие дети жили в той гнусной обстановке, которая создана имущими классами? Если вы хотите, чтобы борьба была короче и успешнее, чтобы меньше было жертв, - идите в ряды Коммунистической партии. Если хотите увидеть полную победу трудящихся не дряхлыми стариками, - идите в ряды Коммунистической партии! Зал кричал и аплодировал. Маша задумчиво молчала. – Ты что? - спросил Коля. – Неужели все это - мы, дворяне? - тихо спросила она. - Проституция, детская преступность, нищета. Лучшие люди России были дворянами. Декабристы, наконец. – Какие еще декабристы? Она взглянула на Колю с сожалением: – Пестель, Рылеев, Бестужев-Рюмин, Каховский. Они подняли восстание, хотели убить императора. Я не могу понять, неужели только мы виноваты в том, что Россию довели до этих страшных дней? А ты уверен, что вы сможете, ее возродить? – Убежден. Мы не просто возродим Россию. При коммунистах Россия станет первым государством мира, вот увидишь! – Твоя вера делает тебе честь. Но она слишком похожа на фанатизм, слишком похожа. – Я знаю, что означает это слово, нарочно посмотрел в словаре, когда первый раз от тебя услышал, - сказал Коля. - Моя преданность партии - пусть я пока беспартийный - не слепа! А Трепанов? Он коммунист! Разве он нетерпим? Фанатики, я думаю, во многом только языком горазды трепать. А разве мы не работаем? – Ну хорошо, хорошо, - сдалась Маша. - Потом поспорим. На эстраду вышел Бальмонт, 52-летний красавец с внешностью мушкетера. Он галантно раскланялся и, не ожидая, пока утихнет шум, начал читать: Я мечтою ловил уходящие тени, Уходящие тени погасавшего дня, Я на башню всходил, и дрожали ступени, И дрожали ступени под ногой у меня. И чем выше я шел, тем ясней рисовались, Тем ясней рисовались очертанья вдали, И какие-то звуки вкруг нас раздавались, Вкруг меня раздавались от небес до земли… Зал замер, вслушиваясь в музыку стихов. Коля повернулся к Маше. Она сидела к нему в профиль, и Коля вдруг поймал себя на мысли, что Маша так красива, что даже страшно. Он перестал слушать Бальмонта, забыл про зрительный зал, про задание и только любовался ею, томимый предчувствием беды. Коле передали записку. Он развернул и прочитал: "Ну как, понравились стихи?" Записку послали свои. Это был сигнал: бандиты рядом и только ждут момента, чтобы захватить Машу. – Иди в вестибюль, - сказал Коля. – Уже? - не то спросила, не то вздохнула Маша. Она незаметно взяла Колю за руку, сжала ее: - Я все время буду думать о тебе. А если что-нибудь… не так, - ты тогда прости меня за все… Я плохо о тебе иногда думала, обижала тебя. Мне всегда не хватало твоей силы, Коля. Прощай. – До свидания, - сказал он. - Ты верь: все будет хорошо. Маша ушла. Коля смотрел ей вслед и чувствовал, что не может сдержать подступивший к горлу комок. Уходила его любовь, уходила в неизвестность, уходила, может быть, на верную смерть. Маша вышла на улицу. К ней тут же подкатил лихач, заулыбался во весь рот: – Пожалуйте, мамзель, домчим в лучшем виде! Лихач был молодой, черноволосый, красивый. Маша посмотрела на него и подумала: "Жаль, несправедливо это. Лучше, если бы все они были уродами…" Маша села, попыталась улыбнуться: – На Тверской, пожалуйста. – А ну, залетные! - лихач огрел серых в яблоках лошадей. Коляска покатилась, и тут же на подножку прыгнул какой-то мужчина. Сел рядом с Машей: – Подвинься. – Кто вы такой, что вам надо?! - Маша разыграла изумление, но внезапно осевший голос выдал ее. Незнакомец усмехнулся: – Не понимаешь? А чего же тогда сипишь, ровно с перепою? Ты Жичигина бикса? Лихач молча дергал вожжами и не оглядывался. Коляска летела по улицам ночной Москвы. – Куда мы едем? - спросила Маша. – На кудыкину гору… - попутчик покривил уголком рта. - Золотишко где, знаешь? Маша не удостоила его ответом. Она правильно рассудила про себя, что пока нужно, как ей разъяснили в уголовном розыске, держать стойку, а сдаться, выдать клад - только после того, как возникнет достаточно серьезная угроза. Лихач свернул в переулок и стал. – Выходи, - попутчик спрыгнул и протянул руку. Маша медлила, и тогда бандит ловко выдернул ее из коляски. Она попыталась кликнуть, вырваться, но он завернул ей руки за спину, замотал голову какой-то тряпкой и поволок. Маша начала толкать его, но ее больно ударили под ребра, и она бессильно обвисла у бандита на руках. Очнулась она в маленькой комнатке с низким потолком. Тускло светила грязная лампочка. Напротив сидел Кутьков и нехорошо улыбался. – Ну, мамзель, расцвела, - протянул он. - Видишь, гора с горой, как говорится, не сходится… А ты, я слыхал, за лягавого замуж вышла? Ну-ну, не дергайся, я женского взгляда не боюсь. Не сверли меня глазками-то, а то, не ровен час, и я возбудиться могу, а тогда, - он махнул рукой, - муженьку твоему рожки да ножки останутся… Говори, где жичигинский клад? – Не понимаю, - сказала Маша. – Объясни ей, - равнодушно обратился Кутьков к одному из сообщников. Бандит снова ударил ее под ребра. Обожгла резкая боль, в глазах поплыло. "Они забьют меня насмерть, - лениво, сквозь туман подумала Маша. - И наши никогда не узнают, как это случилось". Она впервые мысленно назвала муровцев - "наши" и даже улыбнулась - настолько неожиданным было это слово: Кутьков, заметив улыбку, зло крикнул: – Да она, стервь, смеется! Вот что, паскуда: мы сейчас знаешь чего с тобой сотворим? Все по очереди… Или тебе все равно? – Я покажу… где тайник, - с трудом сказала Маша. – То-то… - Кутьков вздохнул с облегчением. - Умница! - он залпом выпил стакан водки, утер рот: - Где? – Калужская, двадцать шесть, квартира восемь. Николай Иванович Кузьмин… Это давний знакомый моего отца, но он беден, и поэтому мне пришлось жить у Жичигина… – Поможешь нам войти в дом, - сказал Кутьков. - Будешь своя, - никого не тронем. А чуть что… - Кутьков провел ребром ладони по шее. - Амир! - крикнул он. Вошел Амир, молча остановился на пороге. Маша не знала, кто он, не догадывалась о его истинной роли в операции и поэтому с удивлением встретила его взволнованный, полный искреннего сочувствия взгляд… – Бери бабу, - приказал Кутьков. - Все по пролеткам! Я сейчас. Амир увел Машу. Кутьков протянул одному из сообщников два маузера. – Как кассу возьмем - всем аминь. Бабу - первую, Амира и остальных - следом! – Замётано, - пробурчал бандит. …Мчались пролетки. Насупившись, сидел Кутьков, равнодушно уставился в одну точку Амир, бандиты дремали, привалившись друг к другу. Всхрапывали лошади, подковы высекали искры из булыжной мостовой. Маша сидела рядом с Кутьковым, ощущая его тяжелое, отдающее перегаром дыхание. Коляска въехала на пустырь. – Ну вот, - сказал Кутьков. - На месте. Впереди чернел одинокий двухэтажный дом. В окнах - ни огонька. Бандиты вылезли, сбились в кучу. – Не нравится мне здесь, - сказал кто-то. - Подходы чистые, могёт быть засада… – Первая маслина - ей. - Кутьков почти дружески потрепал Машу за подбородок. Опустил предохранитель маузера, затоптал окурок: - Пошли. Все двинулись за ним. У дверей Маша остановилась: – Вы обещали никого не трогать. Я надеюсь на ваше слово. Бандиты дружно прыснули. Кутьков шикнул на них, проникновенно сказал: – Слово урки - закон! Век свободы не видать, если обману! Мария постучала. Послышались шаркающие шаги, старческий голос спросил: – Кто там? – Я, Маша… Откройте. – Что так поздно, Марьюшка! Или стряслось что? Кутьков сжал кулаки, толкнул Машу, зашипел: – Уйми старую галошу, а не то я ему потом такое сделаю… – Все хорошо, не держите меня ради бога на пороге! - раздраженно крикнула Маша. – А ты одна? - Кузьмин оказался очень любопытным. – Да кому со мной быть в такой час! - Маша разозлилась. - Вы откроете или нет? Звякнула щеколда, двери открылись. Бандиты выдернули Кузьмина из проема, надели на голову мешок. Кутьков бросился внутрь дома. Остальные, тяжело дыша, мчались за ним. Машу Кутьков не отпускал - тащил за руку. Вошли в комнату. Маша подвела Кутькова к стене, рванула обои. Обнажилась дверца. Кутьков поддел ее финкой, дверца отскочила. В квадратной нише стоял чемодан. Бандиты сгрудились вокруг. – Всем быть на стрёме, - приказал Кутьков. Бандиты разошлись, но тут же вернулись. Кутьков не стал спорить - понял, что бесполезно. Деньги - разве удержишь… Сорвали крышку чемодана. Кто-то не выдержал, вскрикнул: чемодан был битком набит валютой: пачки долларов, фунтов стерлингов, франков. Кутьков запустил обе руки в нутро чемодана и, перебирая пачки, приговаривал: – Доля моя, честная… Моя, честная доля… Рванем теперь за кордон в лучшем виде. …В дверях появился Никифоров. Несколько мгновений он разглядывал бандитские спины, потом жестом позвал остальных. В комнату вошел Трепанов, следом за ним Афиноген и остальные сотрудники. Они молча перекрыли окна и двери. – Делай, как велел, - приказал Кутьков. – Поздно, - негромко сказал Трепанов. - Бросай оружие, руки вверх! Упал первый маузер, за ним второй, третий… Кутьков криво улыбался, по его пухлым бабьим щекам катились крупные слезы. Внезапно он взвыл по-волчьи и рванулся к окну. Загремели выстрелы. – Только живым! - крикнул Трепанов. Зазвенело стекло - Кутьков вышиб раму и полетел вниз. Коля оттолкнул Трепанова и прыгнул вслед за Кутьковым. Тот уже мчался, прихрамывая, где-то в глубине двора: не знал, что вся территория вокруг надежно перекрыта милицией и ВЧК. – Стой! - крикнул Коля, на ходу взводя курок кольта. Кутьков обернулся, выстрелил три раза. Взвизгнули пули: Коля сунул кольт за ремень, злость и обида прибавили сил. Он догнал Кутькова и коротким ударом, с разворота, сбил с ног, вывернул руки, связал ремнем, обыскал. В боковом кармане лежала пачка визиток: "Берендей Кутьков, вор в законе". Коля не выдержал и швырнул визитки Кутькову в лицо. Подбежали сотрудники опергруппы. – Как? - спросил Коля, разряжая кутьковский маузер. – Всех взяли, - сказал Афиноген. - На них, сволочах, пояса матерчатые, прямо на голое тело понадевали! А в карманах - валюта! Слышь, Кутьков, а зачем же ты свою долю Жичигину отдал? – Больше всех захапал, на себе не смог унести, - сказал Никифоров. - Уведите его. Кутькова увели. Коля поднял с земли две гильзы от кутьковского маузера, вынул из кармана те, что подобрал раньше. Сравнил. На всех гильзах капсюль был пробит сбоку. – Ну вот вам и доказательство, - сказал Коля. Он разобрал кутьковский маузер и положил на ладонь боек. Жало было слегка погнуто. Трепанов с уважением посмотрел на Колю, улыбнулся: – Честно сказать, не очень я верил в это. Теперь вижу - был неправ. Наверное, надо гильзы собирать. Коллекцию такую сделать. Для сравнения. Коля вернулся домой. Маша сидела на диване и равнодушно смотрела куда-то в угол. Коля бросился к ней. – Маша, - сказал он дрогнувшим голосом. - Маша… Она прижалась к нему - маленькая, несчастная, с опухшими от слез глазами. – Я все поняла, Коля. Работа навсегда останется для тебя главным в жизни, но я примирюсь с этим, вот увидишь. На следующее утро Коля и Маша пришли в МУР. Коля нес фанерный чемодан, в руках у Маши был маленький узелок. Поезд в Петроград уходил через два часа. В дежурке сидел Никифоров. Увидев Машу, он широко улыбнулся: – Ты, Маша, зла на меня не держи. Человек ты что надо. В общем, считай, что твое предсказание сбылось, и я у тебя попросил прощения. – Да чего уж там, - махнула рукой Маша. - Я забыла. – Я вот прочитал: архитектура - застывшая музыка, - сказал Никифоров. - Ты, Николай, прирожденный оперативник. А я в этом деле - просто способный, не больше. Мое призвание - дома строить. И вы, ребята, еще обо мне услышите! Держи, пригодится, - Никифоров протянул Коле маленький браунинг. - Фокус с резинкой помнишь? Ну и бери, не сомневайся. – Спасибо, - Коля спрятал браунинг во внутренний карман. Вошел Трепанов, следом за ним - Афиноген. – Телеграмму получил? - спросил Трепанов. - Отзывают тебя обратно в Питер, а жаль. Лег ты мне на сердце, Коля. – Я ему еще ночью позвонил, - сказал Афиноген. - Не видите, - они с вещами! – В самом деле, - грустно сказал Трепанов. - А может, останетесь, братки? Я это дело мигом проверну, а? – Нет, товарищ начальник, - ответил Коля. - Вы уж извините, но прикипел я к Питеру, не могу без него. Уедем мы. А вас я никогда не забуду! – Ну так, значит, так, - вздохнул Трепанов. - Звонил лично Петерс. Просил всем, в том числе и вам, Мария Ивановна, передать самую горячую благодарность товарища Дзержинского. Очень крупное дело, братки. И скажем честно, раскрыли мы его благодаря Коле и Маше. – Раскрыли потому, что все головой работали, - сказал Коля. - Мы с Машей ваши слова на свой счет никак принять не можем. – Отчего же, - улыбнулась Маша. - Я вполне могу. Ты просто меня не ценишь, дорогой муженек! Все рассмеялись. Трепанов, Никифоров и Афиноген вышли вслед за Кондратьевыми на улицу. Подъехал старенький автомобиль Трепанова. Коля смущенно сказал: – Зачем? Мы на трамвае. Маша села на заднее сиденье, сказала: – А я с удовольствием прокачусь! – Наплачешься ты с ней, - усмехнулся Никифоров. - Хорошая она барышня, но что ни говори, - кисея из нее так и прет! – Ничего, - вздохнул Коля. - Мы псковские, мы справимся. Автомобиль тронулся. Коля долго смотрел назад - до тех пор, пока трех дорогих ему людей не скрыл поворот улицы. ГЛАВА ТРЕТЬЯ В ОГНЕ Мы жили тесной, дружной семьей, мы были спаяны общей опасностью. Мы знали преступный мир и преступный мир знал нас и знал хорошо, что нет ему от нас пощады и ни один из них не уйдет от наших рук…      /Из записок генерала Кондратьева/ Весной 1922 года в жизни Кондратьевых произошло значительное событие: исполком выделил им комнату в старом доме на Фонтанке, неподалеку от Симеоновского моста. Комната была небольшая, в коммунальной квартире, с тихими, вполне порядочными соседями: Ганушкин вместе с женой Таей работал на Балтийском заводе, Бирюков был холост и служил в Госбанке начальником охраны. С первого же раза все друг другу понравились: Тая подарила Маше выкройку летнего платья, а Бирюков предложил, как он выразился, "поднять бокалы за коммунальную дружбу, совет да любовь". За столом разговорились. Ганушкин сказал: – Все понимаю, одного понять не могу: совершили революцию, облегчение народу сделали, а что теперь? – Снова всякая сволочь к сладкой жизни рвется, всё за деньги, всё купи-продай! - горячо поддержал Бирюков. - У нас в банке беседу товарищ из обкома проводил… Оборот, говорит, советской торговли - двадцать шесть миллионов рублей, а нэпманской - пятьдесят пять. Безработных в Питере сто пятьдесят тысяч! Шутка сказать! – Мимо витрин лучше не ходи, - горько махнула рукой Тая. - Сплошное огорчение. – На витринах, как при государе-императоре, - неопределенно хмыкнула Маша, и нельзя было понять, то ли она осуждает возврат к прошлому, то ли одобряет настоящее. Коля посмотрел на нее с укором: – Видел я это… Тяжело. А истерики закатывать - ни к чему. Вон Трепанов пишет из Москвы: к гастроному на Тверскую бегает разная не очень сознательная молодежь. Смотрят на икру, на копченую колбасу, кто за волосы хватается, кто за маузеры - мол, лучше застрелиться, чем продолжать такую гнилую жизнь. Отступаем, мол, сдаем позиции. Чепуха! Сознательность надо иметь, тогда поймешь: да, пока мы отступили. - Только временно это. А паникеров при отступлении расстреливают, между прочим. Товарищ Ленин так сказал. – Оно, конечно, верно, - протянул Ганушкин. - Однако многие не понимают и осуждают. – Все эти "отступления" рискованны, - сказал Бирюков. - Если государство хоть на миг перестанет контролировать торгашей и всяких деляг - плохо будет. – Не перестанет, - сказал Коля. - А без деляг тоже нельзя. Как оживить торговлю? Дискуссию прервал телефонный звонок. Коля вышел в коридор, снял трубку. Звонил Витька. – Дядя Коля! - срывающимся голосом кричал он. - Тетя Маруся из Москвы приезжает! Телеграмму принесли! Поезд через час! Пойдете встречать? – Пойду, - улыбнулся Коля. - Ты чего на новоселье не приходишь? – Тетю Марусю жду! - крикнул Витька. - Только вместе с ней! Вагон третий, найдете? – Найду, - Коля повесил трубку и вернулся в комнату. Соседи уже разошлись, Маша вытирала стаканы. – Маруська приезжает, - сообщил Коля. - Пойдешь встречать? Маша покачала головой: – Сколько раз, Николай, я просила тебя не называть ее Маруськой! – А как? - искренне удивился Коля. - Машей, что ли? Так для меня одна Маша - ты. – Марусей называй, - улыбнулась Маша. - А вообще-то я до сих пор не могу понять: что это - просто совпадение имен или что-нибудь посложнее? – Хватит тебе, - примирительно сказал Коля. - Обыкновенное совпадение, и ничего другого здесь нет, можешь мне поверить. На вокзал ехали в трамвае. За окнами мелькали серые дома, шли уныло сгорбившиеся прохожие. Милиционеры с револьверами провели группу задержанных. Задержанные были одеты разношерстно, но шли весело, с прибаутками, словно никто из них и не догадывался, что многих ждет тюрьма, а некоторых - и "вышка". "А ведь каждый день попадают оголтелые, до мозга костей враги - настолько злобные и непримиримые, что иному "каэру", контрреволюционеру, позавидовать…" - подумал Коля. Он вдруг вспомнил, как они с Машей два года назад вернулись в Петроград из Москвы. Он часто вспоминал об этом. И не потому, что чувствовал себя виноватым перед Маруськой. Просто до сих пор стоял перед глазами пустой перрон и две одинокие фигурки у края платформы: Маруська и рядом с ней Витька. Вспоминалось и другое: как вынес чемодан, помог спуститься из вагона Маше, сказал: – Здравствуй, Маруся. Здравствуй, Витя. А это - моя жена, Маша. Маруська улыбнулась через силу: – Имя у вас красивое, как у меня. Это хорошо. Вы только любите его всю жизнь, ладно? – Да… - растерянно кивнул Коля и подумал про себя: вот ведь какой колоссальной выдержкой обладает Маруська. Ничего не знала, а смотри ты. Виду не подала. А Маша переживает. Коля посмотрел на Машу: у нее лицо пошло красными пятнами. "Сейчас будет охо-хо…" - только и успел сказать себе Коля, как вдруг Маша вздохнула и… улыбнулась: – Здравствуйте, Маруся… Рада познакомиться. Надеюсь, мы станем друзьями. Во всяком случае, нам с Колей этого бы очень хотелось. И снова Коля подумал про себя, что в чем-то дворянское воспитание имеет свои очевидные преимущества. А Витька заплакал злыми, непримиримыми слезами. – Лучше бы вы меня не нашли тогда, на Дворцовой! - кричал он сквозь слезы. - Лучше бы вы навсегда остались в своей Москве! Насовсем! Маша попыталась обнять его, успокоить, но он вырвался и убежал. Маруська развела руками - расстроился парень, что с ним поделаешь, а Коля сказал: – Разве виноват я, если жизнь так повернула! – Конечно, виноват. - Маша решила все обратить в шутку. - Знаешь, что все в тебя влюбляются напропалую - и взрослые, и дети, так проявляй осторожность! С вокзала поехали к Бушмакину. Он обрадовался, расцеловал Машу, и тут же начал укладывать чемодан. "И думать не думайте! - решительно заявил он Коле. - Вы - семья, новая, советская, а я - перст, мне и кабинета хватит. И кончили об этом!" Прошла неделя, минула вторая. Коля очень боялся, как сложатся отношения Маши и Маруськи, но шел напролом: приглашал Маруську в гости; по вечерам, когда изредка бывал свободен, тащил к ней Машу и с ужасом ждал, когда же разразится скандал. Но ничего не произошло. Маша и Маруська вместе ходили стирать, иногда, если были продукты, готовили по воскресеньям; когда не было дежурств или вызова на задание, Маша водила всех по городу и рассказывала о прошлом Петербурга. Знала она множество интереснейших подробностей: про 47 букв в надписи на фронтоне Михайловского замка и сбывшееся предсказание юродивой Ксении, которая на всех углах кричала, что император Павел умрет на сорок седьмом году жизни; рассказывала о казни декабристов, о том, как их тела везли ночью на Голодай, чтобы тайно зарыть на берегу залива, - и все слушали восхищенно и только вздыхали, по-хорошему завидуя ее памяти и умению рассказывать… А с Витькой у Маши так ничего и не получилось. Мальчишка дичился, разговаривал неохотно и всячески давал понять, что слишком красивая Маша просто-напросто обобрала простофилю Маруську. …Пришел поезд. Из третьего вагона вылетела улыбающаяся Маруська. Витька повис у нее на шее. Потом Маруська расцеловалась с Машей, а Коле пожала руку и сказала: – Знаешь, кто выступал? Сам Калинин! Знаешь, что сказал? Главное, говорит, свято блюсти революционную законность. И черепок знаниями наполнять! Я к нему в перерыве подошла, говорю - а мы все на вашем станке в "Старом арсенале" работали! Вы, спрашивает, давно в милиции? Говорю: с первого дня. Он - веришь - при всех меня чмокнул и говорит: это очень хорошо, что в нашей милиции работают женщины! Потому что присутствие женщины всегда смягчает нравы и облагораживает окружающих, делает их гуманнее. А советская милиция должна быть прежде всего гуманной, потому что она - детище самой гуманной революции всех времен и народов! – Хорошо сказал, - согласился Коля. - Только вот Кузьмичев считает, что твое присутствие в управлении как раз мешает. И знаешь, почему? Другой раз на допросе надо бы и матом завернуть, а нельзя. Хоть ты и опер, а все - женщина. – Кузьмичев ваш - дрянь, - непримиримо сказала Маша. - Карьерист. – Думаю, что он посложнее, - нахмурилась Маруська. - Ладно, поехали домой, братки. Кстати тебе, Коля, самый горячий привет от Трепанова, Никифорова и Афиногена. Между прочим, ухаживал за мной… - Она улыбнулась. – Афиноген? - удивился Коля. - Вроде бы он женщинами никогда не интересовался. – Не-е… - Маруська покраснела. - Никифоров. Но я ему прямо сказала: однолюбка я. Все понял, отстал. И тут, говорит, этот Кондратьев мне дорогу перешел! – Пирог я сделала, - вздохнула Маша. - Поедемте, засохнет. С картошкой пирог, редкость… – Ну, вот, - расстроилась Маруська. - Кажись, я тебя обидела. Ты извини. Я, Маша, человек открытый, говорю, что думаю. Шутила я, конечно. Но ваша любовь для меня - святая, ты это знай. А насчет пирога - в другой раз. Меня ждут в управлении. Витька, поедешь домой к тете Маше. Коля, ты со мной? – С тобой, - Коля посмотрел на Витьку, подумал: "Сейчас скажет что-нибудь такое… нехорошее". – Поеду, - сказал Витька. - Мы вас подождем. – Подождем, - улыбнулась Маша. - Пасьянс разложим, я тебе про Смольный расскажу… – Не-е… - Витька отмахнулся. - Пасьянс - это буржуазное. Они ушли. Коля и Маруська сели на "пятерку". Трамвай загромыхал по Невскому. – Ну как? - спросил Коля. - Какая обстановка? – Голод, Коля, - тихо сказала Маруська. - Сотни тысяч умирают от голода. Уголовщина дала такую вспышку - никто и думать не мог. Страшно делается. – Думаешь, не выдержим? – Нет. Так не думаю. - Маруська посмотрела ему в глаза. - Только будет нам очень трудно и плохо, Коля. Всей стране. - Она нахмурилась. - Ничего… Поборемся. Главная задача сейчас - справиться с бандитизмом. – Это мы понимаем. - Коля улыбнулся. - А я вот учиться надумал. За этот год одолею историю Соловьева. А на следующий - прочитаю всего Маркса! Маруська посмотрела на него с уважением. – А что. Ты упрямый, усидчивый. У тебя получится. А я вот никак не могу. Нет у меня задатков к этому делу. – Неправда это, - Коля покачал головой. - Задатки у всех есть. Только один стремится, а другой топчется, вот и все. Ты вот что учти: придет такое время - и оно не за горами, - когда одним горлом не возьмешь. Знания потребуются, поняла? – Все поняла, а читать не люблю, - грустно улыбнулась Маруська. – Я тебя втяну, - сказал Коля. - Я как понимаю? Есть профессия: оперативный работник уголовного розыска. В чем она состоит? Применяя научно-технические и психологические методы розыска, проникать в самое нутро преступного мира и разлагать его. Пресекать возможные преступления. А уже совершенные - безотказно раскрывать! Что для этого надо? Опыт, знания, человечность. Правильно я говорю? – Ох, Коля, - сказала Маруська не то в шутку, не то серьезно. - Будешь ты еще всеми нами командовать. И не здесь, в Петрограде. В Москве ты будешь. Народным комиссаром внутренних дел, попомни мое слово! – Да будет изгиляться-то, - обиделся Коля. - Я тебе душу открываю, а ты… – А я тебе о своей мечте говорю. И считай, что ты этой моей мечты очень даже достоин! – Ладно, - покраснел Коля. - Уж я твое доверие постараюсь оправдать. Шутница. …Вышли у Большой Морской, свернули направо, к арке Главного штаба. Впереди, на фоне Зимнего, выкрашенного в красно-бурый цвет, четким силуэтом рисовалась Александровская колонна. Стремительно уходил в высокое бледно-голубое небо четырехконечный латинский крест. – Знаешь, кто этот крест держит? - спросил Коля. – Ангел? - удивилась Маруська. – Царь, - сказал Коля. - Александр Первый. Я в одной книжке прочитал. Я думал, что памятники только вождям и царям делали, а все эти статуи для красоты ставили. – Чудак ты! - вздохнула Маруська. - Бесхитростный ты какой-то, даже обидно за тебя. Миновали своды арки. Коля замедлил шаг: – Витьку я на этом самом месте нашел… Вырос парень. Совсем взрослый стал. Говорит "дядя Коля", "тетя Маруся", а уж ему впору меня просто Колей называть. – Отец ему нужен, - вздохнула Маруська. - Ох, как нужен ему отец! – Ну, ты уж так говоришь, словно от замужества навсегда отказалась! - улыбнулся Коля. - Девка ты что надо и человек хороший, так что я считаю, у тебя все "на мази!" – Нет, Коля… Не будет у меня никакой "мази". Никогда. И не говори ты со мной об этом больше. - Она с тоской посмотрела на него. - Ни в жизнь не говори! – Ладно. - Коля растерянно погладил ее по руке. - Извини меня. Я хотел как лучше. …У Бушмакина шло совещание. Здесь были все старые друзья Коли: чернявый балагур Вася, с которым он познакомился на "Старом Арсенале", "вечный студент" Никита, в углу молчаливо сидел Гриша. Было много и новых сотрудников. Увидев Маруську, Бушмакин широко улыбнулся, жестом пригласил сесть, привычно пригладил сильно поредевшие волосы, сказал негромко: – Замечаю я, что в головах некоторых наших товарищей сплошная каша. Они не понимают причин нынешней вспышки бандитизма. Макаров, например, до того договорился, что бандитизм синематографом объясняет. – И не откажусь я от этой вполне социальной точки зрения! - задиристо выкрикнул Макаров, совсем молоденький еще парнишка в вылинявшей гимнастерке. - Это мое личное открытие, товарищ Бушмакин. Путем личного наблюдения! – Ладно, сядь пока, - добродушно одернул его Бушмакин. - О чем речь, товарищи? Макаров "открыл", что в некоторых синематографических лентах стреляют и даже убивают. И, больше того, показывают разных проходимцев и даже бандитов. Ну а публика смотрит-смотрит, да и подается в уркаганы. Так, Макаров? – Так! - с вызовом сказал Макаров. - Мой сосед по квартире сел за разбой, а на допросе признался, что на преступление пошел, поглядев кино про этих… гангстеров. Уверен, что мой сосед не один. Кино про жуликов разлагает молодежь. Надо что? Про любовь, про танцы показывать, ну смешное там… И это повлияет в хорошую сторону, я уверен. – Примитивно мыслите, - сказал Бушмакин. - Все гораздо серьезнее и глубже. Причины бандитизма, как и вообще причины преступности, лежат в политической и экономической областях, чтоб вы знали. Цитирую товарища Ленина: "Когда десятки и сотни тысяч демобилизованных не могут приложить своего труда, возвращаются обнищавшие и разоренные, привыкшие заниматься войной и чуть ли не смотрящие на нее, как на единственное ремесло, - мы оказываемся втянутыми в новую форму войны, новый вид ее, которые можно объединить словом: бандитизм!" Речь произнесена товарищем Лениным год назад, на десятом съезде партии, и вам, товарищ Макаров, следовало бы об этой исторической речи товарища Ленина знать! Бушмакин помолчал и добавил: – А когда причины преступности мы на самом деле сможем отыскать только в синематографе, как вы это предполагаете, я думаю, к этому моменту пройдет много лет. Это будет то счастливое время, когда мы раздавим профессиональную преступность. Вылечим социальные язвы. Всем дадим работу. Какие будут мнения по данному вопросу? – Признаю свою ошибку, - хмуро сказал Макаров. - Вы мне доказали. А вообще-то беспощадно товарищ Ленин сказал… Даже страшно: наши, можно сказать, красноармейцы, сотни тысяч! И вдруг - не можем мы им дать работы, а они из-за этого в бандиты подаются! У меня даже ощущение, что такие слова товарища Ленина не стоило бы доводить до всеобщего сведения, потому что могут найтись люди и вообще - наши враги, которые эти слова неправильно, во вред нам истолкуют! – А вот это уже глупость и политическая близорукость, товарищ Макаров! - не выдержал Коля. - Партия и товарищ Ленин в самые трудные минуты не позволяли себе затемнять положение дел. В этом наша сила, я считаю. А если какие-то отдельные сволочи используют эту правду во вред нам, - не страшно. – В общем, ясно, - подвел итог Бушмакин. - Слово для информации имеет только что прибывшая из Москвы со съезда милицейских работников товарищ Кондакова. Маруська поднялась и одернула гимнастерку. – У меня хорошие новости, товарищи, - сказала она. - Нам вводят единую форму, это раз! – УГРО это не касается, - впервые подал голос Вася. – Второе, - не обращая на него внимания, продолжала Маруська, - оружие и боеприпасы будут приведены к одной системе. – И это нам все равно, - выкрикнул неугомонный Вася. - Потому что у постовых наганы, а у нас - кольты и браунинги! Ихнее не подойдет нам. Наше - им. – Есть нововведение, которое касается лично нас, - сказала Маруська. - Решено организовать научно-технический отдел, в котором будут сосредоточены все средства для раскрытия преступлений. И Центральное бюро дактилоскопической регистрации. – Давно пора, - одобрил Никита. - А то сколько раз видел я на месте происшествия следы пальцев. Стоишь и думаешь: вот бы послать их в картотеку, сравнить с уже зарегистрированными, ан - нет! Хорошее решение, деловое. – И еще я хотела сказать вам о той идее, которая, можно сказать, пронизывала красной нитью весь съезд. - Маруська прошлась по кабинету: - Все мы должны четко представлять себе наши функции и права, соблюдать революционную законность. Жулик - он тоже гражданин республики, только споткнувшийся, и наша задача - не пинка ему дать, а помочь встать на ноги! Наше дело какое? Задержать! И только! Следователь расследует, суд судит. Самое большее - мы должны оказать им всемерную помощь, и все! А то на съезде приводились такие примеры, когда наши работники, подчас из самых лучших побуждений, сами пытались и задержать, и следствие повести, и приговор вынести и исполнить, а уж это, братки, самое последнее дело, как говорит товарищ Трепанов из Московского уголовного розыска. На следующий день Маша повела группу милиционеров в Эрмитаж. Начищенные и наглаженные, в ослепительно белых гимнастерках, милиционеры построились у подъезда управления. По-строевому печатая шаг, к Маше подошел старший: – Товарищ Кондратьева! Группа к культурному походу готова! – Ведите! - сказала Маша, заметно волнуясь. Это была первая ее экскурсия, и она всю ночь ворочалась с боку на бок - нервничала и совсем замучила Колю: – Им будет неинтересно! – Почему? - лениво, сквозь сон говорил Коля. - Спи… – Потому что искусство - это очень сложно, очень! А какая у них подготовка? – Господи, - вздохнул Коля. - Никакой! Но можешь не сомневаться: то, что иной подготовленный воспримет мозгом, - они поймут сердцем. - Коля совсем проснулся и сел, свесив ноги на пол. - Ведь как было? Скажем, я никаких картин, кроме икон, в жизни своей не видал! А думаешь, я не любил на них смотреть? Еще как! Бывало часами разглядывал и все думал: как хорошо, как славно изобразил богомаз небо и бога… На земле бы так… Красиво, по-доброму. А мать говорила: заслужи и увидишь все это. Только после смерти. А я с этим никак согласиться не мог и всегда с ней спорил. Надо, чтобы при жизни все было красиво, по-доброму. Пусть они, Маша, пока еще не очень грамотные и не шибко разбираются, но главное они поймут, я уверен! Придет время, они сами картины нарисуют, музыку сочинят! – И книги напишут, - грустно улыбнулась Маша. - Ладно, спи… Мечтатель. …Маша шагала в стороне, по тротуару, прислушиваясь к командам Макарова, - он был старшим в группе - и старалась идти в ногу со всеми. Впереди топали мальчишки, вместе с милиционерами они пели про белую армию и черного барона. Останавливались прохожие, провожали глазами веселых, чеканящих шаг милиционеров… У Иорданского подъезда Зимнего дворца группа остановилась. К Маше подскочил улыбающийся Вася, следом за ним - Никита. – А мы с дежурства! Глядим, Марь Иванна наших ведет! Ну, думаем, будет дело! Картины идете глядеть? - затароторил Вася. – Угадал, - кивнула Маша. - Давайте с нами? Вася и Никита переглянулись. – А что, - сказал Никита. - Живопись в принципе облагораживает людей нашей профессии. Скажем, мадонна Рафаэля. Или Леонардо да Винчи. – Это точно, - кивнул Вася. - Мне, если хорошую книгу прочитаю, целую неделю даже рюмки водки на дух не надо! Милиционеры сгрудились вокруг Маши. – Кто был в Эрмитаже? - спросила Маша. – Я, - поднял руку Никита. - Один раз, еще до революции. – А мы не разу! - сказал Макаров. – Тогда вас ожидает большая радость. Потому что встреча с настоящим, большим искусством - это всегда радость… Вы увидите картины лучших художников мира. Они смеялись и печалились, жили и умирали, как все люди, как мы с вами, только разница в том, что свою радость и печаль, свои мысли они навсегда оставили нам и будущим поколениям в своих картинах, чтобы люди из года в год, из века в век становились добрее и лучше. – Так получается, - заметил Вася, - что задача у художников сродни нашей, милицейской, а? – Ну, это ты загнул, - сказал Никита. - А я, товарищи, вот что хочу дополнить. Внутри ничего не трогайте, не сорите, ты, Макаров, семечки грызть любишь, так вот - забудь! Тут ведь какое дело… Мы с вами, как это верно заметила Мария Ивановна, умрем, а Эрмитаж будет служить людям вечно! …Милиционеры разбрелись по залам. Вначале Маша пыталась им что-то объяснить, задерживала их внимание на тех или иных картинах, а потом, поняв, что это лишнее, замолчала. Вася сосредоточенно изучал "Данаю" Рембрандта. Он нагибался к самой картине, приводя в ужас смотрительницу зала, щурился, приседал, словно хотел преодолеть незримый барьер между собой и толстомясой Данаей, войти в картину и остаться в ней навсегда. Никита сказал ему об этом, но Вася даже не обиделся, настолько он был увлечен. А Макаров стоял перед мадонной великого Леонардо и… поправлял прическу: стекло на картине служило ему зеркалом! Маша подошла, сказала, скрывая возмущение: – У вас дома зеркала нет? Я вам подарю. – Зачем? - удивился и обиделся Макаров. - Вы, наверное, думаете: дуб Макаров и даже - стоеросовый? Ладно. А вот у женщины этой ногти, между прочим, обгрызены! Маша презрительно посмотрела на него: – А вот когда невежество превращается в грубость, - это совсем плохо, товарищ Макаров! – А вы вглядитесь, - сказал он, улыбаясь. Маша посмотрела и… ахнула. – В самом… деле… - она растерянно взглянула на Макарова. - Как вы заметили? Вы не обижайтесь на меня, ладно? – Чего уж там, - великодушно махнул рукой Макаров. - Профессии у нас с вами разные, Марь Иванна. И оттого, что он так просто назвал ее, Маше стало совсем хорошо. Она вдруг подумала о том, что минуты полного расслабления, отдыха очень редки у милиционеров, у ее Коли, а она да и другие жены, наверное, не всегда считаются с этим. А такие минуты надо по-настоящему беречь, дорожить ими, потому что крайне опасное ремесло выбрали себе эти люди, и кто знает, кому из них суждено еще не раз прийти сюда, в Эрмитаж, а кому сегодняшний поход - первый и последний. Маша закрыла глаза и отчетливо, словно наяву, увидела, как бежит по улице с револьвером в руке Макаров, и из вороненого ствола вылетает бесшумное пламя, а потом Макаров медленно-медленно, как будто в прозрачной воде, валится на мостовую, и рука с намертво зажатым оружием бессильно повисает над кромкой тротуара… Через несколько дней в клубе милиции состоялся вечер спайки. Зал заполнили нарядные горожане и милиционеры. Духовой оркестр управления исполнил "Интернационал". Потом на сцену поднялся Макаров и сказал: – Только что в Петроград с Поволжья прибыли голодающие люди. На них страшно смотреть, товарищи, - Макаров захрипел от волнения, но взял себя в руки и продолжал: - Они хотят спастись от смерти, и я прямо заявляю вам, что если мы останемся глухи к их стонам, - наши дети проклянут нас за такой поступок и не будет нам прощения в веках! – Чего ты нас срамишь? - донеслось из зала. - Ты об деле говори! – И скажу! - крикнул Макаров. - Мы, сотрудники Петроградского УГРО, по согласованию со своими домашними обязуемся отдать все необходимое из своего пайка, чтобы прокормить двадцать человек! Зал зааплодировал. – Во мы какие! - выкрикнул Вася. - Кто ответит? Рядом с Макаровым встал Ганушкин, сосед Коли. – Рабочий класс присоединяется, - сказал он. - Мы, балтийцы, берем на полное пищевое и вещевое довольствие сто человек! И снова зал взорвался аплодисментами, а Вася крикнул: – Качать товарища Ганушкина за вопиющее бескорыстие! Под общий смех Вася схватил огромного Ганушкина и попытался поднять, но не удержал и уронил в оркестр. Зал застонал от хохота. Потом на трибуну поднялся Бушмакин. – Что значит спайка, товарищи? - спросил он негромко. - Мы так понимаем, что это единение и взаимная честность. А поэтому я приглашаю на трибуну всех желающих и прошу честно высказать все замечания и пожелания в адрес Петроградской милиции. – Все-все-все? - недоверчиво спросил кто-то. – Все, - подтвердил Бушмакин. – А кто пьет и взятки берет? – Валяйте. – А вы меня посодите! Зал снова взорвался хохотом. – Если не облыжно - спасибо скажем, - крикнул Бушмакин. – А наш квартальный чужих жен отбивает, - сообщили из зала. Раздался смех. На трибуну поднялся нескладный, плохо одетый человек. – Зачем вы зубоскалите? - начал он с болью. Зал сразу же притих. - Если у кого есть справедливый упрек - скажите. А я вот хочу от самого сердца поблагодарить покойного товарища Сивкова… Он - мертвый, а я благодаря ему - живой. Они жизнь свою за нас отдают… И хотя большинство присутствующих вряд ли знали погибшего Сивкова, зал поднялся, как один человек, и застыл в скорбном молчании. У входа толпились опоздавшие - маленький клуб всех не вместил. К дверям подошел парень в кепке-малокозырке, спросил весело. – Чего такое? Дают чего? – Единение, - объяснили ему. - С милицией… Парень отошел, сказал двум другим: – Милиция фраеров охмуряет… Под оркестр. – Танцуют? - спросил один из двух, высокий. Чиркнул спичкой, закурил. Пламя высветило продолговатое красивое лицо с высокими бровями вразлет, тонким, нервным ртом. - Ну пусть себе погуляют перед смертью. Как считаешь, Сеня? – Бей в лоб, делай клоуна, - лениво сказал Сеня. Бандиты ушли в темноту. А Коля сидел в это время на Дворцовой в своем кабинете и даже не догадывался, что в ближайшие несколько часов вновь пересечет его путь Сеня Милый и опаснейший бандит Ленька Пантелеев. Утром в УГРО сообщили об ограблении и убийстве торговца Богачева, и Бушмакин с опергруппой выехал на место происшествия. Дом на Казанской, в котором жил покойный Богачев, был добротный петербургский дом с обширными квартирами в 8 - 10 комнат, лепными потолками и застарелым запахом мышиного помета. Никаких следов обнаружено не было. Бушмакин распорядился отправить труп Богачева в морг, на вскрытие и удивленно пожал плечами: – Похоже, здесь работал профессионал высшего класса. – Похоже, - кивнул Коля. Они уже собрались уходить, как вдруг в квартиру с криком ворвался один из милиционеров - из числа тех, кто дежурил на улице. – Убили! - крикнул милиционер. - Убили Макарова! – Ты что? - задохнулся Бушмакин. - Ты чего это ерунду порешь, Акимов?! Выбежали во двор. В тупике, за сараями, лежал Макаров с намертво зажатым в правой руке наганом. Бушмакин провернул барабан: – Пустой… Стрелял до последнего. Странно, почему не попал. – Попал, - угрюмо заметил Коля. Чуть в стороне лежал еще один труп. Это был плюгавый, лет 22 парень с косой челкой, в тельняшке. По внешнему виду - типичный мелкий карманник, скорее даже хулиган, а не вор-профессионал. – Ясно, - сказал Бушмакин. - Этого они пустили на разведку, и Макаров с ним схлестнулся. Только как он здесь оказался, Макаров. Что ему тут было надо? – Он живет неподалеку, - откликнулся Вася. - Здесь проходной двор, ну он и пошел как ближе. И напоролся на этих. – Верно, - Никита отошел от подвального окна с покореженной решеткой. - Из этого подвала есть ход в кухню богачевской квартиры, мне дворник сказал. Ход я осмотрел. Дверь взломана. Ясно, что бандиты проникли в квартиру Богачева именно этим путем. Бушмакин разжал пальцы Макарова, взял наган, спрятал в карман. Подошли санитары с носилками, унесли трупы. – Я поехал на Дворцовую, - хмуро сказал Бушмакин. - Доложу руководству. Ты, Василий, и ты, Никита, немедленно организуйте встречу с подсобным аппаратом, дайте задание на контакт и розыск. Коля, расспроси соседей и всех вокруг, кого можно. Вечером на совещании оперативники подвели итог дня. Результатов пока не было. Правда, сотрудники подсобного аппарата получили соответствующие задания и в самое ближайшее время должны были выйти на преступные группировки, малины и притоны и путем личных встреч и контактов с болтливыми ворами, скупщиками краденого и всеми теми, кто кормится, вокруг преступного мира, выяснить, кто же именно совершил бандитский налет на квартиру Богачева. Коле тоже удалось кое-что узнать - ему, например, сообщили, что во время погрома в богачевской квартире одного из бандитов отчетливо называли по имени. "Верите - Лёнечкой называли…", - вздрагивая от страшных воспоминаний, сказала Коле пожилая женщина. Но все это пока не давало никаких реальных направлений. Начинался самый ненадежный и самый трудоемкий поиск - вширь. – Я тут просмотрел сводку происшествий за год, - неторопливо сказал Колычев. За эти пять лет он совсем не изменился. Только облысел чуть-чуть. - Что получается? Четыре довольно результативных грабежа, два налета. Никаких или почти никаких следов, тщательная подготовка каждого "дела" - шли "на верняк"… Работала группа профессионалов под руководством большого мастера. Прежде такого почерка мы не фиксировали - ни при государе-императора, ни теперь… – Вы считаете, - сказал Коля, - что действует образованный человек? – Университет для урок закончил? - ухмыльнулся Вася. – Что значит образованный? - хмуро бросила Маруська. – Торопитесь, - улыбнулся Коля. - А я, между прочим, только что из кадра. Вот, смотрите… - Коля начал водить пальцем по списку. - Уволены из наших органов за прошлый год по разным причинам шестнадцать человек. Всех мы разбирать не станем, нет нужды, а вот один явно для нас интересен. Он избил человека на допросе, и было подозрение, что во время обыска присвоил несколько золотых царских десяток. Смыслит он в нашем деле? Да! Мог он совершить все те преступления, о которых говорит Нил Алексеич? Мог! – Кто это, Коля? - спросил Бушмакин. – Бывший сотрудник Пантелеев Леонид. Прошу обратить внимание, что, по моим данным, одного из налетчиков называли Лёнечкой! – Все это мутью пахнет, - ухмыльнулся Вася. - Наш работник? Чепуха! – Он по соцпроисхождению кто? - спросила Маруська. – Типографский рабочий, - сказал Коля. - К сожалению, это факт. – Гнусный факт, - заметил Бушмакин. - Если версия Кондратьева подтвердится - а она, по-моему, достаточно перспективна и обоснованна, придется нам в кадре ставить вопрос о качестве политработы. Это надо же. Такое перерождение нашего, можно сказать, товарища в матерого уголовника. Есть над чем поразмыслить. – Факт случайный, единичный факт, - вступил в разговор Никита. - Панику не из-за чего поднимать. – Никто и не паникует, - отрезал Бушмакин, - но какие же мы большевики, если этот - пусть единичный - факт станем замазывать и тушить келейно, как говорят некоторые недалекие товарищи, - без шума? Грош нам цена тогда! – А вся беда от этих проклятых нэпманов, - зло сказал Вася. - Макаров погиб. А разве он один? И перерожденцы есть, прав товарищ Бушмакин! – Скажу так, - Бушмакин обвел присутствующих спокойным, уверенным взглядом. - Мы строим новый мир, товарищи. Первый раз за всю историю человечества строим. У нас нет проторенной дороги, мало опыта. Издержки всякого рода на нашем пути неизбежны. Нужно только стараться, чтобы их было как можно меньше. И не паниковать, когда нам все же не удается их избежать. И не поливать сиропом наши недостатки, не скрывать их, а смело, как учит товарищ Ленин, выносить эти недостатки на свет и ликвидировать их, вот что. Нил Алексеич, прошу вас наметить план мероприятий. – Намечать нечего, - вздохнул Колычев. - Есть только один главный пункт. Нужна связь Пантелеева. Выйдем на связь - попытаемся через нее подобраться и к нему самому. Но все это теория. Дело далеко не обычное, я уже имел честь вам об этом сообщить. – Имел честь вам сообщить, - негромко повторил Вася. – Извините, - смутился Колычев. - Мне трудно привыкнуть к новой манере. Я достаточно стар уже. – Не обращайте внимания, Нил Алексеич, - улыбнулся Коля. - Василий нынче с левой ноги встал. Мы все, Нил Алексеич, уважаем ваш опыт и человеческие качества, честность вашу уважаем. И вас, как нашего наставника и учителя. – Ладно, - сказал Вася. - Я не спорю. Нил Алексеич, не держите сердца на Васю, лады? – Лады, - рассмеялся Колычев. Когда все разошлись, Бушмакин вздохнул: – Боюсь, вычистят от нас Колычева как социально чуждый элемент. Думаю обратиться в Москву, к товарищу Дзержинскому. Как считаешь? – Могу подписаться, если надо, - сказал Коля. – Ну ладно. - Бушмакин снова вздохнул. - По заводу нашему не скучаешь? А я, Коля, шибко горюю. Во сне вижу - станок крутится, стружка бьется… – Да нет этого ничего, - простодушно ответил Коля. - Стоят заводы. – Я ж тебе про сон, чудак человек, - хмуро уронил Бушмакин. - Ладно, иди работай. Я, пожалуй, к Сергееву пойду. Через пятнадцать минут Бушмакин уже входил в Смольный. С памятного 1917-го здесь почти ничего не изменилось, только вместо матроса у входа стоял добротно одетый часовой в буденовке. В приемной Сергеева не было посетителей, и Бушмакин решил, что ему крупно повезло, но секретарь сказал, что Сергеев уехал на завод и будет только вечером. Бушмакин расстроился и хотел уже уходить, однако секретарь остановил его. – У вас, собственно, какой вопрос? – С кадром у нас непорядок, - уклончиво ответил Бушмакин. – Вот и прекрасно! - почему-то обрадовался секретарь. - Все кадровые вопросы решает инструктор адмотдела товарищ Кузьмичев, а он у себя! – Спасибо, - хмуро поблагодарил Бушмакин и прошел в кабинет Кузьмичева. Тот встретил его приветливо, встал навстречу, усадил, дружески улыбнулся: – Столько времени работали вместе, а познакомиться так и не пришлось. Слышал о вас много хорошего, очень рад! Бушмакин хотел честно сказать, что тем же ответить никак не может, потому что ничего хорошего о Кузьмичеве не слыхал, но потом вспомнил, что пришел с просьбой, а когда просишь, надо не хмуриться, а улыбаться. "Ну и бесхребетная ты личность, товарищ…", - изругал себя Бушмакин, но вслух произнес другое: - Я рассчитываю на вашу справедливость и объективность, товарищ Кузьмичев. Приказано выключить из службы всех бывших полицейских, невзирая на лица и заслуги. – Ну и что же? - улыбнулся Кузьмичев. - Это решение партии. А вы не согласны? – Согласен. Но я знаю старинную истину: "Исключение подтверждает правило". Я прошу сделать исключение для старого специалиста, товарища Колычева Нила Алексеевича. Это ходячая энциклопедия розыскной работы, ходячая картотека и… – И ходячая компрометация Советской власти, - снова улыбнулся Кузьмичев. - Вы задумались над тем, что многие граждане знают вашего Колычева как бывшего полицейского чиновника, бывшего дворянина и вообще - бывшего? У народа возникнет вопрос: если Советская власть использует в своей работе бывших, она пуста! Она не в состоянии сама по себе ничего решить, ничего обеспечить и больше того: народ может засомневаться! А это, скажу я вам, печально, если не больше. – А указания товарища Ленина о тактичном и бережном отношении к старым специалистам? - закипая, спросил Бушмакин. - Вы о них знаете? – Эти указания не распространяются на полицию, неужели вы этого не понимаете? Странный вы человек! - удивился Кузьмичев. - Ведь вы просите за тех, кто нас преследовал и истязал. Что за близорукость! – Я прошу в интересах дела. А оно у нас, надеюсь, общее? – По-вашему, корабль революции в опасности только потому, что какой-то там Колычев будет исключен из списка личного состава УГРО? - съехидничал Кузьмичев. – Если Колычев и такие, как он, будут и впредь помогать Советской власти, - упрямо сказал Бушмакин, - корабль революции только быстрее поплывет! Кузьмичев задумался на мгновение: – Ваша настойчивость и убежденность делают вам честь, товарищ Бушмакин. Хорошо, я разберусь. – Ну вот и славно, - растаял Бушмакин. - Ухожу от вас в полной надежде, товарищ Кузьмичев! Бушмакин ушел. Кузьмичев нажал кнопку звонка: – Я вас вот о чем попрошу, - сказал он секретарю. - Направьте начальнику милиции напоминание: всех бывших полицейских уволить в течение десяти дней без всякого исключения! Это все. Впрочем, нет. Напомните, как фамилия товарища, который только вышел? – Да вы его должны знать? - удивился секретарь. - Вы же с ним вместе работали! – Я не спрашиваю вас, с кем я работал, - холодно заметил Кузьмичев. - Если вы не знаете, имейте партийное мужество честно сознаться в своей неосведомленности. – Бушмакин его фамилия, - нахмурился секретарь. – Вот видите, - назидательно сказал Кузьмичев. - На пустые пререкания мы с вами потратили несколько драгоценных минут. Это не по-государственному. Так вот, о Бушмакине… Составьте от моего имени докладную на имя первого секретаря. Отметьте, что Бушмакин - товарищ политически незрелый. Думается, уголовным розыском руководить ему рано. – Да он пожилой уже! - наивно удивился секретарь. – Значит, поздно, - отрезал Кузьмичев. Колычев, конечно же, не догадывался о том, какие тучи собрались над его головой. Он настойчиво работал над делом Пантелеева, пытаясь отыскать хоть какие-нибудь подходы к матерому бандиту. В обеденный перерыв Колычев пригласил Колю прогуляться. Они вышли на набережную Екатерининского канала. Была ранняя весна, над утомительной мозаикой "Спаса на крови" синело ситцевое петербургское небо, внизу, за чугунным парапетом, черная вода несла щепки, сломанные стулья и всякий хлам - городское хозяйство пока бездействовало. – Красивая церковь? - вдруг спросил Колычев. Коля всмотрелся: – Пестрая… А вообще ничего, материал хорош - на века. Колычев с уважением посмотрел на Колю: – Честно сказать, поражен точностью вашего суждения, Коля. Профессионал-искусствовед не сказал бы лучше. У вас меткий, острый глаз. Вам бы книжки по искусству надо почитать. Грабаря, например. Историю русского искусства. Прекрасная вещь. – Куда нам, - вздохнул Коля. - На Маркса и классиков времени не хватает. Что будем с Ленькой делать, Нил Алексеич, будь он трижды неладен? – Есть у меня одна зацепка, - сказал Колычев. – Ну-ну? - заинтересовался Коля. Колычев покачал головой: – Коля, вы прекрасный молодой человек, но позвольте заметить вам нелицеприятно, что "ну" говорят лошадям. Вы удивительно совмещаете тонкость с бестактностью. – Лицеев не кончали, - обиделся Коля. – Очень плохо! Нечем гордиться! – Значит, если я от сохи, я уже и не человек? - с вызовом спросил Коля. – Почему же. Учитесь - и вы станете именно человеком. С большой буквы! У вас все данные для этого. Неужели вы революцию совершили только для того, чтобы по примеру некоторых примитивных личностей грабить буржуев? Или изымать излишки, как это теперь называется… – Это называется экспроприировать экспроприаторов, - налегая на "р", пояснил Коля. – Возможно, - кивнул Колычев. - Я в марксистской терминологии не силен. Но я убежден, что смысл такой революции, как ваша, прежде всего в том, чтобы дать знания всему народу! А будете сохой гордиться - вас сомнут, молодой человек. – А вас? - Коля в упор посмотрел на Колычева. - Давно хотел спросить: вы с нами на самом деле или так, до поры до времени? – Вопрос прямой и требует прямого ответа, - сказал Колычев. - Я принимаю сущность Октябрьской революции, потому что не могу не видеть, что царизм прогнил насквозь и разложился. Взятки, лихоимство, блат во всем, как у преступников… Такой строй обречен. Что касается белого движения - жизнь доказала, что в его основе была такая же тухлятина… Все это так и все же, скажу вам честно, Коля, я не все понимаю и не все принимаю в нашей действительности. К власти рвутся разного рода проходимцы и бездари, вроде Кузьмичева. Их назначают, дают власть! Неужели вы не видите, не понимаете, что Кузьмичевы - первые враги ваши? Наши, если угодно! И… не время и не место об этом сейчас говорить, Коля. Давайте о деле. Зацепка вот в чем: мы все уверены, что нужна связь Пантелеева, не правда ли? – Так, - кивнул Коля. - Это азбука нашей работы. – Но это значит, - продолжал Колычев, - что нам придется окунуться в мир уголовников, а вы, я знаю, отрицательно относитесь к такому общению. – Золотари тоже работают не с медом, - сказал Коля, - а не пачкаются же? – Резонный довод, - усмехнулся Колычев. - Так вот, я знаю адрес одной биксы. Еще с дореволюционных времен. Тогда она была в теле, молода, к ней многие обращались, чтобы достать хороших девочек… Сам я стар, а вот вы вполне можете попытаться. – Достать девочек? - ухмыльнулся Коля. – Не говорите глупости! - рассердился Колычев. - Эта дама - прямая связь Леньки! – Откуда вы знаете? - загорелся Коля. – Я был у нее, - сказал Колычев. - Кстати, вам вручили фотографию Леньки? – Они давно размножены, вот, - Коля показал Колычеву фотографическую карточку бандита. – А теперь взгляните на это! - торжественно произнес Колычев и показал Коле еще одну фотографию. Это была великолепно сделанная визитка. Улыбающийся Пантелеев смотрел прямо в объектив. – Как вам удалось? - восхитился Коля. – Пустяки, - вздохнул Колычев. - У нее полный альбом этих фотографий. Но на всякий случай вы положите ее на место, хорошо? – Сделаем, - сказал Коля. - Какой предлог для знакомства? – Надо подумать. Она недоверчива, капризна, на контакт сразу не пойдет. Нужен продуманный подход. Одно знаю: такие женщины при всей видимости счастья и удачи на редкость одиноки. Попробуйте роль мужчины, которому она просто понравилась. – Сколько ей лет? - нахмурился Коля. – Сорок пять, я думаю. А какое это имеет значение? В ее возрасте женщины склонны к флирту с юношами… – А Маша? - Коля с трудом скрывал негодование. – Я же не предлагаю вам бросить жену! - возмутился Колычев. - Что такое театр, балаган, знаете? Вот и сыграйте! – Скажите лучше - обмани, Кондратьев, солги, и все! - взорвался Коля. – Ну, знаете… - Колычев завел глаза под лоб. - Ваша наивность не делает вам чести. Скажите на милость, ну что плохого, если вы два-три раза встретитесь с этой женщиной? Что она, съест вас? А может быть, вы так на нее повлияете, что она отойдет от ворья и станет на путь исправления? – Подумаю, - сказал Коля и улыбнулся. - А хитрый вы, Нил Алексеич. Вы и черта при случае уговорите, это уж точно. После обеда их вызвал Бушмакин, выслушал и долго молчал. – Претит мне общение с преступным миром. Может, как-нибудь иначе попробуем? Найдем честного человека, который знает Пантелеева, дадим ему задание, а? - тихо заговорил он. – Сами знаете, нереально это, - сказал Колычев. – А что, по-вашему, реально? - рассердился Бушмакин. - Послать Колю в пекло? В притон разврата? Это же мерзость, чтобы не сказать больше! – Придется идти, батя! Коля крайне редко называл так Бушмакина. Но когда называл - Бушмакин знал: Коля все решил… В глубине души Бушмакин понимал, что не запачкает этот притон Колю, а просто-напросто - очень опасное мероприятие предложил Колычев, потому что знакомство с дамочкой - это только первый шаг, а куда приведут следующие шаги, - этого не предусмотришь. Ведь не кто-нибудь перед ними - Пантелеев. Безжалостный, озверевший от безнаказанности и крови волк. Он еще не обложен, не загнан за красные флажки облавы. Он еще в апогее своей бандитской славы, он беспощаден ко всем и особенно будет беспощаден к тому, кто попытается его разоблачить и ликвидировать. – Ладно, уговорили, - сказал Бушмакин. - Только ты, Николай, не шибко старайся. А то дамочку эту от преступной среды отобьешь и незаметно сам отобьешься от законной жены. Знаю вас, мужиков… Сам такой был. Он подошел к Колычеву, пожал ему руку. – От лица службы благодарю за ценное предложение. Вы свободны, Нил Алексеич… Когда Колычев ушел, Бушмакин обратился к Коле: – Звонил начальник кадра. Приказано направить Колычева за расчетом. – Боятся, что он нас в дворянскую веру обратит? - невесело пошутил Коля. – Шутку не принимаю, - свел брови Бушмакин. - Бывшие полицейские тормозят работу, вредят. Такие факты кое-где есть. Но вот что меня лично поражает и даже злит - так это дурацкая наша привычка всех стричь под одну гребенку! Где же наш хваленый "индивидуальный подход"? А эта гнида Кузьмичев? Знаешь, как товарищ Ленин о таких говорит? Читай, специально заложил… - Бушмакин протянул Коле папку с машинописными страницами. - Это было написано товарищем Лениным Богданову и Курскому. Товарищ Курский специально размножил, чтобы прочитали эти ленинские слова как можно больше работников аппарата. – Здесь говорится о бюрократизме и волоките, - сказал Коля. – Последние слова прочти, - улыбнулся Бушмакин. – "Будем сажать за это коммунистическую сволочь в тюрьму беспощадно…" - оторопело прочитал Коля. - Ничего себе. Даже страшно. – Не страшно, - уверенно сказал Бушмакин. - Хорошо! Дай бог, если Кузьмичев "святенький, но безрукий болван", как пишет товарищ Ленин. - Я-то думаю, что далеко не болван. Он именно матерая сволочь! Враг! В общем, так: Колычева я оставляю на свой страх и риск! – А я в тебе никогда и не сомневался, батя, - с нежностью произнес Коля. Выйдя в коридор, он увидел Никиту. Рядом с ним стояла веснушчатая девушка. – Феня, домработница Богачевых, - представил ее Никита. - Катаемся с ней на трамваях, вдруг она узнает кого-нибудь из налетчиков? Представляешь, глупая девчонка, сразу же уехала в деревню, как будто мы там ее не найдем! – Нашли, - прошептала Феня. - На мою погибель. – Ладно, барышня, - рассмеялся Никита. - Нам с вами о погибели говорить рано. Мы еще с вами поживем и общими силами негодяю Пантелееву нос утрем! – В случае чего - на рожон не при, - предупредил Коля. - Сам знаешь - Пантелеев не новичок, чуть что, - и будешь с дыркой. С девчонкой поаккуратнее. Сдается мне, от нее больше крику будет, чем толку. – Хорошо, - улыбнулся Никита. - На скорую встречу с Пантелеевым я как-то не надеюсь. Как твои занятия? – Читаю Соловьева, - сказал Коля. - Уже второй том. Честно признаться, даже подумать не мог, что русская история сплошь заполнена уголовниками. – Эк куда тебя метнуло, - Никита весело толкнул Колю в плечо. - Осади, не с того боку подходишь. Хотя, если, скажем, взять Грозного или Годунова, то в чем-то ты и прав. Ладно, вечерком зайду, поспорим. Никита схватил Феню за руку и потащил вниз по лестнице. Она хихикала и упиралась. Коля проводил их взглядом и пошел обедать. В столовой, пока официантка отрывала талоны и ходила за борщом и кашей со свиным жиром, Коля сидел и думал, что Никите давно уже пора поступать в университет и серьезно учиться. "Скажу ему об этом твердо", - решил Коля. Если бы он только знал, что ни вечером, ни на следующий день он уже ничего не скажет Никите. А в разговоре с Бушмакиным горько заметит: "Надо было мне с этой Феней ехать. У меня в наружном наблюдении опыт, и реакция хорошая. А Никита в этом всегда был слабоват…" - "Да, - ответит Бушмакин, - мы допустили ошибку…" А Никита, между тем, решил проехать с Феней по 14-му маршруту. Они сели в трамвай. Народу было немного. Трамвай свернул с Забалканского на Сенную площадь и загромыхал по Садовой. Никита стоял на задней площадке моторного вагона и внимательно наблюдал за Феней. Она о чем-то оживленно болтала с кондукторшей. "Вот негодница, - подумал Никита. - Нашла время…" Он уже хотел было одернуть Феню, но в этот момент в трамвай вошел… Пантелеев. Бандит был в длинной шинели, с портфелем в руках. Никита замер. Теперь он молил судьбу, чтобы Феня продолжала разговаривать с кондукторшей и не увидела Пантелеева. "Надо же, - радовался Никита. - Вышли за случайной удачей, за любым паршивым сообщником, любому дерьму были бы до смерти рады, а тут "сам" пожаловал! Козырной туз собственной персоной. Все, голубчик, отгулял…" Никита начал осторожно продвигаться по вагону. "Сейчас подойду к Фене, спокойно, с улыбочкой, велю ей идти домой. На следующей он не выйдет - из-за одной короткой остановки не стал бы садиться. Значит, как только она испарится, - еду с ним, выхожу следом и в укромном месте - мало ли, может, стрелять придется, - беру его…" Никита подошел к Фене и уже было открыл рот, как вдруг Феня увидела Пантелеева и отчаянно завопила: – Ратуйте, православные! Это он! Он! Узнала я его! – Дура, - вслух выругался Никита и бросился к Пантелееву. – Держи его! - вопила Феня. - Хватай! Пантелеев пятился к площадке вагоновожатого. Пассажиры пропускали его, мертвея при одном взгляде на маузер. Вагоновожатый оглянулся и резво перевел руку динамо-машины - трамвай рванулся вперед. "Хоть этот понял, - с теплотой подумал Никита. - На быстром ходу Пантелеев не спрыгнет…" – Стой! - Никита обнажил кольт. Пассажиры шарахнулись в стороны. "Нельзя, нельзя стрелять, - лихорадочно соображал Никита. - Женщины его перекрывают, задену наверняка". – Стой! - снова крикнул он. - Бросай оружие! Пантелеев криво усмехнулся, наклонился к вагоновожатому, что-то сказал - из-за грохота Никита не услышал, что именно, но понял, что бандит приказывает сбавить скорость. – Быстрее, товарищ! - крикнул Никита. - Иначе он уйдет! Пантелеев поднял маузер к виску вагоновожатого. Тот растерянно посмотрел на Никиту и сбавил скорость. Пантелеев ударил вожатого рукояткой пистолета по голове и резко крутнул ручку динамо-машины. Трамвай дернулся и встал. Пассажиры с криком попадали. Никита с трудом удержался на ногах, бросился вперед и спрыгнул с подножки следом за Пантелеевым. Тот выстрелил. Пуля с визгом прошла над головой Никиты. Где-то зазвенело разбитое стекло. "В окно попал, гад - догадался Никита. - Не убил бы кого…" Пантелеев уходил проходными дворами Госбанка. Он мчался, делая длинные скачки, словно взбесившаяся лошадь, которая из последних сил пытается уйти от стаи волков. Никита не отставал. Он не отвечал на выстрелы Пантелеева, понимая, что стрельба на улицах города опасна, а главное - бандита во что бы то ни стало нужно взять живым. Пантелеев свернул за угол дома. Никита в горячке не сообразил, что теперь нужно проявлять максимум осторожности, и вылетел за угол, не останавливаясь. И тут же получил две пули в живот - Пантелеев стрелял в упор. Никита попытался поднять кольт и выстрелить, но не смог, не хватило сил. Уже гаснущими глазами успел он увидеть, как наперерез Пантелееву бросился человек в форме охраны Госбанка. Никита узнал его: это был сосед Коли - Бирюков. – Осторожнее! - крикнул Никита, но Бирюков не услышал. Пантелеев трижды нажал на спусковой крючок. Трижды выплеснулось из вороненого ствола короткое пламя, и, сделав несколько заплетающихся шагов, Бирюков упал. Пантелеев подобрал его наган, нагнулся к Никите. Тот был мертв. …Вечером к Кондратьевым зашел Ганушкин, остановился на пороге: – Добрый был мужик… Когда похороны? – Завтра, - с трудом сказала Маша и зарыдала. Коля попытался ее успокоить, но не смог. С тоской посмотрел на Ганушкина: – Слышь, Ваня, мне на работу надо. Ты посмотри здесь. – Не сомневайся, - с готовностью отозвался Ганушкин. - Мы с Таей посидим, ты иди. Коля шагнул к дверям, и вдруг Маша бросилась к нему, повисла на шее: – Не пущу! - срываясь на визг, закричала она. - Тебя тоже убьют, Коля! Я не хочу, не хочу, чтобы тебя… несли… Музыки этой… страшной… не хочу! Коля молча оторвал ее руки от своих плеч, кивнул Ганушкину и ушел. …Бушмакин сидел за столом, опустив голову на большие, узловатые, серые от намертво въевшейся металлической пыли руки. Увидев Колю, сказал: – Жалко Никиту… Молодой совсем… Голова светлая. – Разрешите доложить суть дела. - Коля отвернулся. Бушмакин недоуменно взглянул на него и понял: Коля сдерживается из последних сил, чтобы не разрыдаться. – Дамочка установлена, - докладывал Коля. - Мы с Колычевым продумали подходы к ней. Я должен представиться ей спекулянтом-лотошником. Для этого нужен товар. Я говорил с пятой бригадой. Они считают, что нужен шелк с цветами. Самый большой дефицит. – Достанем, - кивнул Бушмакин, помолчал и добавил: - Похороны завтра. "Похороны, - про себя повторил Коля. - Вчера разговаривали с ним на лестнице… Он был живой, здоровый, улыбался и шутил. Об истории обещал поспорить. А теперь - похороны… И Бирюков… На вид совсем не храбрец, а на тебе. Не задумываясь, пошел на такого волка. Скольких еще положат эти сволочи. Но все равно, рано или поздно мы вырвем ядовитое жало профессиональной преступности - пусть ценой собственной жизни, но мы его вырвем". – Я не приду, - хмуро сказал Коля. - Я должен работать, батя. *** Маша вернулась с кладбища заплаканная, опустошенная. Села на продавленный диван - три дня назад его притащил Бирюков "в подарок", как он выразился; "а то больно смотреть, как вы свои молодые кости по жесткому паркету разбрасываете", - шутливо добавил он. – Ты думаешь, я снова буду плакать, - мертвым голосом сказала Маша. - Нет, извини, Коля. Когда гробы опускали в землю, я приказала себе: "Все кончено, Мария. Это не для тебя". – Что кончено и что не для тебя? - сухо спросил Коля. – Я изломанная интеллигентка в шляпе и очках. Я хотя бывшая, но все же дворянка. Принцесса на горошине, если угодно! Я не могу сидеть и ждать, пока мне сообщат, что ты убит или… принесут тебя сюда и положат на стол! – У нас нет стола, - улыбнулся Коля. – Перестань шутить! - крикнула Маша. - Хватит! – Что ты предлагаешь? – Или меняешь работу или… жену! Коля посмотрел на нее долгим взглядом. – Ты помнишь? "Ты, невеста, обещаешь мужу твоему вечную любовь, верность и послушание во всем". Или забыла? – Мы не венчались, не передергивай! – А в душе ты этих слов не произнесла? - с укором спросил Коля. Маша отвернулась и заплакала. – Ты знаешь… как со мной разговаривать, - сквозь слезы прошептала она. – Потому что я люблю тебя, - просто сказал Коля. Он переоделся на специальной квартире уголовного розыска: нужно было избежать нежелательных встреч со знакомыми по дому и по работе - только абсолютная секретность обеспечивала успех операции. Когда Коля выходил из ворот дома, в котором была спецквартира, дворник ткнул его черенком метлы: – Вали отсюда, коробейник чертов! От вас одни скандалы с милицией. – Ладно, дядя, не разоряйся, - сдерживая радость, сказал Коля. - Ухожу. Дамочка жила на Саперном, в огромном доме с двором-колодцем, прикрытым мутным квадратиком неба. По плану Коля должен был появиться во дворе открыто, с расчетом на естественное любопытство "объекта", а уж потом, после первого поверхностного контакта, заинтересовать "объект" дефицитным шелком с цветами. Этот шелк еле выпросили работники пятой бригады у какого-то сочувствующего нэпмана… Коля миновал подворотню, остановился и обвел взглядом черные глазницы окон. Пусто… "Ничего, сейчас я вас растрясу", - подумал он и хрипло закричал: – А вот товар нележалый! На любой глаз, на всякое желание! Продаю за деньги советские, меняю на консерву мериканскую! Налетай, подешевело! Этот странный текст два дня сочинял для Коли весь отдел. Сотрудники пятой бригады выслушали и подтвердили, что для петроградского разносчика средней руки текст этот безукоризнен. И в самом деле - захлопали окна, а через минуту Колю уже окружила галдящая толпа. Расхватывали пакетики с солью, перцем, сахарином, содой. Коля едва успевал считать деньги. Не прошло и пяти минут - расклад опустел, разобрали все подчистую. А нужной женщины не было… Коля смял деньги, с трудом запихнул их в карман. Начал завязывать мешок. – Чего-то у тебя к деньгам привычки нет, - послышалось густое контральто. Коля поднял голову. Она! Глазки прищурены, руки уперлись в бедра, покачивается. – Проходите, дамочка, нету больше ничего, - неприветливо бросил Коля и, закинул мешок за спину, повернулся, чтобы уйти. Расчет оказался верным - Коля с первого же взгляда правильно определил сущность этой бабы: жадна, любопытна, нагла. – Не спеши, соколик, - пропела она ласково. - В мешке-то чего? – Не про вашу честь, дамочка, - презрительно взглянул на нее Коля. - Вам, небось, нужны спички, соль или то, чем травят моль? - он улыбнулся. – Хам, - сощурилась она. - Барахольщик. Деревня. "А про деньги она верно заметила… - подумал Коля. - Надо будет это учесть. Остроглазая, стерва". – Ну, глядите, - со значением сказал Коля и вытащил из мешка уголок цветного шелка. Глаза женщины вспыхнули, как у кошки в темноте. – Почем? - Она схватила край отреза, стала мять, изучать. – Первеющий сорт, - гнул свое Коля. - Из царских запасов, между прочим. – К тебе как попало? - Она подозрительно посмотрела. – Имею связь во дворце, - сказал Коля. - Так что? – Дам втрое против магазинной цены. – Себе возьмите, - хмыкнул Коля. - Деньги нынче - бумага для сортира. И вообще, хотите обсудить - идемте куда-нибудь, не место здесь. – И то, - кивнула она. - Вали за мной. Поднялись на пятый этаж, вошли в квартиру. Коридор был уставлен сломанными стульями, дырявыми матрацами и ящиками. На стене висели два велосипеда. – Хорошие машины, - с уважением покосился на велосипеды Коля. - Продайте! – Не мои, - буркнула она. - Я сюда вселённая, понял? Как трудящаяся, одинокая женщина, стоящая на платформе советской власти, понял? – А кто здесь до революции жил? - спросил Коля. – Адвокат один, - равнодушно сказала она, но Коля заметил, как она с трудом, проглотила комок, и острый ее кадык двинулся сначала вверх, а потом вниз. "Врешь, - с удовлетворением подумал Коля. - Этот "какой-то" адвокат тебе не чужой". И вдруг Коля решился на очень рискованный шаг. Тихо и очень равнодушно он спросил: – Муж ваш? Она дико посмотрела на него, и Коля понял, что в следующую секунду она вцепится ему в лицо. – Тихо, - Коля улыбнулся. - Нервничаете вы, не привыкли еще. Вот я и угадал. Хорошо, что я, а не легавый, ясно вам? – Ясно. - Она глубоко вздохнула. - Спасибо тебе, учту. А почему же ты деньги мнешь и комом в карман кладешь? Словно вчера за лоток взялся? – Ну, не вчера, - сказал Коля, - а с месяц будет. Нет еще привычки. – А раньше чем занимался? - Она смотрела на него, не отводя взгляда. "А вот этот случай мы не предусмотрели, - молнией пронеслось в голове у Коли. - Нужно что-то придумать. С ходу…" – Соображаешь, чего наврать? - насмешливо спросила она. – Соображаю, могу ли тебя обвести. – Блатяк? - продолжала она. - Куликаешь? – Был, - кивнул Коля. - По-свойски куликаю, само собой… – Чего бросил? Завязал? – Мусора в Москве на хвост сели, пришлось уходить, на время решил заначиться, другим заняться… Она задумалась: – С кем в Москве работал? – С Берендеем Кутьковым, если слыхала о таком. – Их всех взяли? - она хорошо разыграла недоумение. – Не всех… - Коля тяжело посмотрел на нее. - А ты почем знаешь нашу жизнь? Или твой аблакат "Иваном" был? – Почти угадал, - кивнула она. - Однако что это мы на пороге стоим? Хорошо еще, что квартира пустая, все соседи на службе. Ты проходи в комнату, не стесняйся… Когда вошли, она тщательно закрыла дверной замок. – Так спокойнее… Коля огляделся. Вокруг торчали бесконечные полочки, а на них - статуэтки, чашки, хрустальные вазочки. – Летошний год взяли мы с Кутьковым одну такую хазу… - сказал Коля. - Тоже всего было полно. – Ну и что? - она поставила на стол бутылку с мутным самогоном и тарелку с солеными огурцами. – Побили все на куски, - равнодушно сообщил Коля. - Берендей - он такой. – Выпей и закуси, - она пододвинула ему тарелку и бутылку. - Сколько здесь? - Дамочка начала снова мять и щупать материал. – Двадцать аршин… Чего-то мне неспокойно. Ровно бы, за стенкой кто-то есть. – Никого нет, - ответила она быстро, и Коля понял, что врет. "И карточку пантелеевскую надо на место вернуть… А как? - думал Коля. - Она ведь не выходит из комнаты. И не выйдет. А если в соседней кто-то есть, да еще в стене дырка, - мне фотку не положить, голову потеряю. Как же быть?" Он опрокинул рюмку, захрустел огурцом. – Консервы возьмешь? Сахарин? Муку? - спросила она. – Этого у нас у самих в отвал. Нам бы… - Коля поискал глазами и снял со стены старинную, изукрашенную перламутром гитару с роскошным голубым бантом. – Мальчик играет? - улыбнулся он. - Если бы девочка, бант розовым должен быть… – Все-то ты знаешь, - посмотрела она недобро. - Не подавился бы - от излишка знаний. – Мы не подавимся, мы - Берендея Кутькова выученики, - гордо сказал Коля и ударил по струнам: Перебиты, поломаны крылья. Тяжкой думою душу свело. Кокаином - серебряной пылью Все дороги мои замело… Коля отложил гитару: – Поняла, на что шелк сменяю? – Тебе зачем? Сам нюхаешь или кому сбываешь? - спросила она. – Коммерческая тайна. Я же не интересуюсь, откуда у вас, сочувствующей советской власти женщины, марафет? А? – Язва ты, - усмехнулась она. - Черт с тобой, дам. Понравился ты мне. Люблю огромных мужчин. Она томно потянулась. Коля испуганно вскочил, схватил мешок: – Давай к делу, дамочка. Некогда мне. – А я тебе разве не дело предлагаю? - Она придвинулась к нему. Коля оцепенел. Он понимал, что в данной ситуации ему не миновать объятий адвокатши. Если ее оттолкнуть - развалится, лопнет, как мыльный пузырь, с таким трудом и риском налаженный контакт, а вместе с контактом провалится, не начавшись, операция по ликвидации Пантелеева. "Вот и решай… - лихорадочно соображал Коля. - Что делать и чем пожертвовать - чистотой взаимоотношений с Машей или поимкой Пантелеева…" – Что-то ты темнишь, - сказала она. - Почему не хочешь? Не нравлюсь? Коля подошел к прикроватной тумбочке, на которой стояли фотографии в рамочках, и незаметно уронил на столешницу фотографию Пантелеева. – Нравишься, - повернулся он. - Не на того только нарвалась. Я, мать, не кобель, поняла? Сначала хахалей своих прогони, а потом видно будет! - И Коля яростно швырнул ей в лицо карточку Пантелеева. Она послушно подобрала ее с пола и почти с нежностью посмотрела на Колю. – Ревнивый, - сказала она грудным голосом. - Я о таком всю жизнь грезила. Муж у меня, видишь ли, дубина был. Совсем бесчувственный, не горячий совсем. А ты, я вижу… - она скрипнула зубами. Коля схватил мешок, пулей вылетел в коридор. – Марафет забыл, - зашипела она ему вслед. Коля вернулся, схватил пробирку с белым порошком и наткнулся на ее колючий, вопрошающий взгляд. – Я ждать буду. - Она жарко дохнула ему в лицо, но Коля вдруг поймал себя на том, что не верит ей. "Слова любовные, а глаза холодные, - подумал он. - Здесь что-то не чисто". – Ровно через три дня жду, - сказала она. - Не забудь. …Коля не ошибся. Едва закрылась за ним дверь, как из соседней комнаты вышел Пантелеев, задумчиво взглянул на адвокатшу: – Рисковая ты, Раиса. – Я подумала: если он из легашей - тебе надо самому посмотреть. Ты ведь бывший… - она усмехнулась. – Не шути этим. Леня этого не любит, - сказал Пантелеев тихо, и она осела под его взглядом, словно вдруг напоролась на безразличные глаза гадюки. – Я его пока не понял, - продолжал Пантелеев. - Да это и не важно - рисковать мне нельзя. В следующий раз придет - пусть за ним наши протопают. Легавый - в канал его. А не легавый… все равно в канал. На всякий случай. Береженого и бог бережет. Я, Раечка, год назад наплевал бы на этот, как бы сказать, юридический казус. Год назад, но не сегодня. Они, суки, растут на глазах, понимаешь? Оперативное мастерство у них растет. Кое в чем они теперь и сыскную полицию переплюнут. Делан, как сказал. Через час Коля уже докладывал на оперативном совещании о результатах своего визита. – Сделаем засаду, и как только появится, - возьмем, - потер руки Вася. - Чувствую я, что отгулял наш бывший сослуживец, трясця его матери! – Не юродствуй, - оборвал Васю Бушмакин. - Оперативно неграмотное предложение. – Почему? - обиделся Вася. – Вы, Василий Дмитриевич, мерите аршином трехгодичной давности, - заметил Колычев. - Тогда юнкеров так ловили, мальчишек. А теперь мы имеем дело с профессионалом по двум линиям: и уголовной и нашей. Это никак нельзя сбрасывать со счетов! – Коля должен выявить круг своей дамочки, - сказал Гриша. - Выйти на Пантелеева. Обставить его. Тогда - все. Рви яблочко, оно созрело. – Верно, - кивнула Маруська. - Но как быть, если Пантелеев действует? А это значит - убивает! Вот сводка. Двадцать четвертого Пантелеев ограбил артельщика телеграфа и убил. Двадцать шестого - совершил налет на квартиру врача Левина. Всех убил! Ты, Григорий, не лекцию в академии читаешь, ты на работе, между прочим! Нет у нас времени на все эти опер премудрости. Действовать нужно просто и быстро. В чем-то Василий прав, я так считаю! – Позвольте, я скажу. - Коля встал. - Отношения с этой бабой у меня без пяти минут… самые горячие… Ты, Маруська, не волнуйся, я подлость Маше не сделаю, это я просто для сведения вам сказал, чтобы вы знали, как мне сладко. – Если дело требует, - ухмыльнулся Вася. – Я свою жену люблю и на это не пойду! - взорвался Коля. - Стыдно тебе шутить этим, Василий! – А я чего? Я ничего, - стушевался Вася. – Тебя никто не заставляет. Это… ну, в общем, ясно, - покраснел Бушмакин. - Используй ситуацию, вот и весь сказ. Понял? Свободны все. – У меня два слова. - Колычев внимательно посмотрел на Колю. - Я, Коля, сижу и анализирую ваш рассказ - он очень красочен и подробен, словно я сам там побывал. Я эту… потаскушку хорошо знаю, я вам докладывал, помните. Так вот: у вас не возникло ощущения, что она… ну, скажем, неискренна? Не договаривает чего-то? – Возникло, - кивнул Коля. - Именно так, как вы говорите. Я ушел с уверенностью, что она мне не очень поверила. – Вы договорились встретиться через три дня? Идите к ней завтра же! – Какие у вас основания? - спросил Бушмакин. – Если Коля прав - через три дня она будет готова. К чему? Не знаю. Но уверен, что Колю ждет не слишком приятный сюрприз. Нужно ее опередить. – Предлог? - спросил Коля. – Случайно вам достались бриллиантовые серьги. Их нужно немедленно реализовать. – Ничего себе, - вздохнул Бушмакин. - Бриллиантовые… Да мы шелк едва достали! – Коля познакомился со мной в тот момент, - сказал Колычев, - когда бандиты хотели отобрать у моей жены бриллиантовые серьги. Помните, Коля? Коля кивнул, уже догадываясь, куда клонит Колычев, и не ошибся. Колычев положил на стол черную, обтянутую кожей коробочку. – Вот, товарищ начальник, - улыбнулся он. - Это то, что нужно. Бушмакин открыл коробку. На черном бархате сверкнули крупные камни. – Не-е-е… - Бушмакин закрыл коробку и пододвинул ее к Колычеву. - Мы не можем это принять. – Неужели жизнь человека дешевле этой мишуры? - тихо спросил Колычев. – А… Елизавета Меркурьевна? Жена ваша? - уже сдаваясь, спросил Бушмакин. – Елизавета Меркурьевна произнесла по этому поводу те самые слова, которые я только что вам процитировал, - витиевато сказал Колычев. Коля пришел домой и без сил повалился на диван. Маша вытащила у него из-за пояса кольт, положила на подоконник. В дверь заглянул Ганушкин, вслед за ним - Тая. – Вот какое дело, - сказал Ганушкин виновато. - Я, конечно, понимаю, но жизнь - она свое берет. Ты, Маша, сказала уже? – Нет, - Маша отрицательно покачала головой. - Ему не до меня… – Что такое? - безразлично спросил Коля. – Да исполком комнату Бирюкова решил вам отдать, - выпалила Тая. - Вот радость-то! – А Егор Кузьмич намекнул мне, что у них с Таей ожидается прибавление семейства, - улыбнулась Маша. – Ну и берите эту комнату! - почему-то обрадовался Коля. - Нам она все равно ни к чему. – А если у вас дети будут? - неуверенно сказал Ганушкин. – У нас? - грустно произнесла Маша. - Вы, как говорила одна моя знакомая дама, с меня смеетесь! – Ни к чему нам дети, - буркнул Коля. - Пока ни к чему, - поправился он. - Вот построим новое общество - тогда. – Бабы - они при любом обществе хотят рожать, - саркастически заметила Тая. – Будет, будет тебе, - оборвал ее Ганушкин. - Лучше скажи спасибо Николаю и Маше и айда - им отдохнуть надо. – Покой нам только снится, - вздохнула Маша. Ганушкины ушли. Маша села рядом с Колей на диван: – Когда мы последний раз виделись, горе мое? – Позавчера, кажется, - виновато сказал Коля. - Или нет? – Господи, - Маша погладила его по голове. - Я все время задаю себе вопрос: зачем мне такой муж, как ты? Есть будешь? - Она открыла деревянный, некрашеный шкафчик, поставила на стол хлеб, картошку и лук. Коля подошел к столу, отломил кусок хлеба. – Ты на меня обиделась? Когда я о детях сказал? – Нет. - Маша отвела глаза. - Я понимаю… – Обиделась, - кивнул Коля. - Ты вот что пойми: меня могут убить в любую секунду. Я знаю, что слабая женщина сказала бы: "Умрешь ты, останется твой сын, твое продолжение". А ты что скажешь? – "Женщина для мужчины - цель. Мужчина для женщины - средство", - процитировала Маша. - Так утверждал, один философ. – Какое средство? - не понял Коля. – Простое. - Маша улыбнулась. - Мы не можем пока еще рожать детей сами по себе… Я цель для тебя или… средство? – Цель, Маша, и ты это знаешь. Я люблю детей, но я бы не хотел, чтобы наш ребенок остался сиротой. Мы молоды, подождем, ладно? – Не уговаривай. - Она взъерошила ему волосы. - Я люблю тебя, Коля, тебя, а не отца своего будущего ребенка. Если бы меня сейчас слышали другие женщины, они бы сказали, что я - выродок! Коля сжал ей руки: – Я знаю, почему ты так говоришь. Ты обманываешь себя, и меня пытаешься обмануть - мы ведь оба больше всего на свете хотим, чтобы у нас был сын! Но ты поняла меня, и этого я никогда не забуду! – Ешь, - Маша уткнулась в тарелку. - Поймал своего бандюгу? – Пока еще нет. Да, у нас объявление висит - поход в кунсткамеру. Руководитель - товарищ Кондратьева М. И. Это не ты ли? – Надо держать марку, - скромно улыбнулась Маша. – Наши и так называют тебя "сокол наш, Марь Иванна". А ты разве сокол? – Соколиха, - сказала Маша. - Последние несколько дней от тебя, мил друг, пахнет духами "Жасмин"… Его употребляют уличные женщины, дорогой… – А ты откуда знаешь? - густо покраснел Коля. – Внеси предложение установить в уголовном розыске душ. И перед уходом домой всем в обязательном порядке мыться. Особенно всяким безобразникам, вроде тебя. – Ладно, - примирительно сказал Коля. - А насчет комнаты этой - напиши заявление в исполком: пусть Ганушкиным ее отдадут, им нужнее. На следующее утро Коля снова переоделся и направился к Раисе. В эти же минуты Пантелеев встретился на одной из своих конспиративных квартир с Сеней Милым. – Есть у меня предчувствия, - сказал Пантелеев, - что этот хмырь болотный явится к Рае вот-вот… А уж через два дня - железно. Твоя задача: сесть во вторую комнату, все прослушать и запомнить. А как он от нее уйдет - проводить до укромного места и перо в бок. Только тихо. – Об што рэчь… - лениво протянул Сеня. - Вы меня знаете, гражданин начальник. Бывший… - ухмыльнулся он. – Ну! - Пантелеев поднял руку и хотел ударить Сеню, но натолкнулся на изучающий взгляд и раздумал. "Исполнитель нужен, - подумал Пантелеев. - Ударю, - он уйдет. Не самому же в пекло лезть. А за шуточку - придет время, я с ним сполна рассчитаюсь". Сеня ушел от Леньки почти в тот самый момент, когда Коля покинул спецквартиру УГРО. Именно поэтому случилось так, что они чуть ли не одновременно подошли к дому Раисы, только Коля шел от Надеждинской, а Сеня - от Преображенской. Коля первым увидел Сеню. Тот шагал вразвалку, не спеша. Коля сразу же узнал и схватился за кольт. И тут же, отпустив рукоятку револьвера, подумал: "Я переодет, он меня не узнает. Пройду за ним, а там видно будет". Сеня приближался. Вот он поравнялся с Колей и скользнул по нему равнодушным взглядом - мало ли разносчиков шатается по Петрограду? Коля тоже миновал его и уже было вздохнул с облегчением, как вдруг его чуткие, натренированные уши уловили слабое щелканье спускаемого предохранителя. Коля даже успел определить по звуку, что это был браунинг. Он метнулся к стене, и в ту же секунду хлестко ударил выстрел, пропела пуля и донесся Сенин крик: – Пришью, гад! Срисовал я тебя, падла! Два выстрела подряд… Пули выбили штукатурку у самой головы. Коля выдернул кольт из-за ремня и, не целясь, от живота, выстрелил три раза… После московских стычек с Кутьковым Коля каждую свободную минуту забегал в служебный тир и стрелял до тех пор, пока в голове не начинало звенеть, а рука переставала чувствовать рубчатые щечки кольта… Он знал свое дело. Сеня схватился за живот и с воем по стене сполз на тротуар. Рядом упал вороненый браунинг. "Убил… - вяло подумал Коля. - Встретились через столько лет, и сразу я его убил. Нельзя было не убить. Улица… Вон сколько прохожих. Он стрелял. Мог ни в чем не повинных людей положить…" Коля подбежал к Сене: – Где Ленька, говори! Сеня посмотрел мутнеющими глазами и протянул Коле правую руку. Пальцы были сложены в кукиш. Сеня дернулся и бессильно уронил голову на асфальт… Послышались трели милицейских свистков, подбежали три милиционера с наганами в руках. Старший бросился к Коле, но, увидев удостоверение и значок УГРО, спросил: – В чем дело, товарищ начальник? Нужна помощь? – Оставьте одного человека для охраны, второй пусть вызовет наших, - сказал Коля, - а мы с вами - в этот дом. Возможно, тут Пантелеев. Старший провернул барабан нагана, проверяя патроны. – Сделаем, - коротко ответил он. Потом отдал необходимые распоряжения своим товарищам и побежал следом за Колей. На ходу они осмотрели черный ход - никого. Бегом поднялись на пятый этаж, Коля покрутил флажок звонка. – Кто там? - заспанным голосом спросила Раиса. – Свои, радость моя, - отозвался Коля. – Почему не вовремя? - подозрительно осведомилась она из-за дверей. – Дело есть… - Коля подмигнул милиционеру. - Камушки нашел речные, прозрачные, по случаю, срочно надо назад в речку кинуть, да кого попросить - не знаю, - зачастил Коля. И тут же подумал, что из-за несвоевременного Сениного визита серьги Колычевых больше не нужны и, слава богу, потому что такие серьги охотно купит любой нэпман и заплатит большие деньги, а Колычевым, которые вдвоем живут на не слишком обильный паек Нила Алексеевича, деньги эти совсем не помешают. – Камушки, - задумчиво, но уже с заметным любопытством протянула Раиса. - Ну зайди, раз так. - Она приоткрыла дверь, милиционер надавил плечом, ворвался в коридор. – Гады! - завопила Раиса, сверля Колю ненавидящим взглядом. - Прав он был, трижды прав! Коля схватил Раису за руку, повел в комнату: – Где Пантелеев? Покажи сама, суд это учтет… Она посмотрела на него пустыми глазами, сказала внезапно осевшим голосом: – Дурак ты, легавый, истинный дурак. Леню не знаешь… Да если бы он был здесь - у вас уже по три дырки было, понял? "Права она, - с горечью подумал Коля. - Снова я напортачил, излишне погорячился…" И вслух спросил: - Кто из посторонних есть в квартире? Покажи сама, все равно найдем! – Там… - Раиса мотнула головой в сторону гардероба. Милиционер рванул дверцу и отскочил: – Выходи! Зашевелилась одежда, из-под нее выбралась испуганная до смерти девчонка лет 18. Мутные глаза, преждевременно угасшее лицо. Она в ужасе смотрела на Колю, ярко накрашенные губы дрожали. – Ты кто? - Коля сунул кольт за ремень. – Муська, - сказала она и заплакала, размазывая слезы по лицу вместе с краской и губной помадой. – Не реви! - прикрикнул Коля. - Где Пантелеев? – Не… не знаю-ю… - еще сильнее заревела Муська. - Ничего я не знаю… – Не знаешь, - повторил Коля и подошел к тумбочке. - А это кто? - он показал фотографию Пантелеева. – Лё-е-ня… - выдавила Муська. - Не знаю я его фамилии, вон Рая знает. Коля повернулся к Раисе: – Советую говорить… дамочка. – А ты мне не советуй, - медленно начала она, постепенно приближаясь к Коле и повышая голос, продолжала: - Ты кто такой, чтобы мне советы давать? Лягаш, падла, мусор, век свободы тебе не видать, чтоб у тебя рог на лбу вырос! - И, задыхаясь, закончила: - Не-на-ви-жууу!!! – Уберите, - приказал Коля милиционеру. …Приехали на Дворцовую. Раису и Муську отправили в ДПЗ - дом предварительного заключения, внутреннюю тюрьму УГРО. Коля доложил Бушмакину о результатах. Все молчали, только Колычев, обычно очень сдержанный, немногословный, изо всех сил ударил кулаком по столу и закричал: – Безобразие! Черт знает что! Бездарный молодой человек! Оборвали две ниточки сразу! Сеню Милого вы шлепнули, как нелепый первогодок без опыта! Стрелять, оказывается, не научились? А Раиса! Это же непростительно! Зачем вы ей раскрылись? Из этой, пардон, бабы теперь слова не вытянешь, уж вы мне поверьте! – Прав товарищ Колычев, - сдерживая раздражение, сказал Бушмакин. – Так получилось, - буркнул Коля. Он мог бы объяснить, что ни в чем не виноват, что действительно так случилось - Сеня Милый узнал его, несмотря на маскарад, и хотел убить, и если бы он, Коля, не услышал щелчка предохранителя, - кто знает, может, уже час назад лежал бы он на мраморном столе в прозекторской. Коля усмехнулся и добавил: - Ну, виноват, накажите, если заслужил… – Нет бы пойти за Сеней, - причитал Колычев, - нет бы установить, куда, к кому, зачем он шел? Так на тебе! Он, как пацан сопливый, стрельбу открыл! Нет, милый друг! Уходит эпоха стрельбы! Не за горами то время, когда всем нам мозг понадобится, мозг, а не пули! – Коля, ты в самом деле не ребенок, - сказал Бушмакин. - Такие ошибки непростительны. Трое суток, извини, меньше не могу! – Есть трое суток ареста! - щелкнул каблуками Коля и добавил: - Надеюсь, с исполнением обязанностей? – С отбытием на курорте, - съязвил Бушмакин. - Ты будешь валяться на нарах, а другие исправят твою оплошность? Нет! Иди и работай. Тренькнул телефон. Бушмакин снял трубку и несколько секунд слушал, все больше и больше мрачнея. Повесив трубку, сказал: – Двух часов не прошло. А результат твоего легкомыслия налицо. – Ограбление? - повернулся Колычев. – Убит ювелир Аникеев. - Бушмакин швырнул трубку на рычаг. - Вынесено все, подчистую. - Бушмакин в упор посмотрел на Колю: - Ступай и подумай, как жить дальше, парень. Коля спустился по лестнице, его обогнали Вася и Гриша. Вася крикнул: – Ты с нами? – Я домой, - ровным голосом сообщил Коля. - Сбылась мечта моей жены. – Потом расскажешь, какая, - на ходу выкрикнул Гриша. Когда Коля вышел из подъезда, от тротуара отъехал старенький "Пежо", и Вася помахал Коле рукой. Коля хотел было выйти на Невский и сесть в трамвай, но раздумал и пошел пешком. Через несколько минут он миновал Театральный мост и вышел к Михайловскому замку. Листвы на деревьях еще не было, и сквозь коричневатую паутину тоненьких веток отчетливо проступал густой пурпур стен. Коля остановился и вдруг вспомнил рассказ Маши: император Павел любил какую-то женщину и приказал выкрасить стены своего нового замка в цвет ее любимых перчаток… Коля вздохнул и словно в первый раз увидел на другой стороне Марсова поля ритмично чередующиеся фасады казарм лейб-гвардии Павловского полка, стремительно уходящую к Неве Лебяжью канавку и шпиль Петропавловки над Невой… "А ведь все это очень красиво, - грустно подумал он. - И, наверное, есть люди, которые каждый день любуются этой красотой, а когда им говорят, что бандиты кого-то убили, - в ужасе вздрагивают и передергивают плечами. Несправедливо это: для одних мир прекрасен и наполнен добром, для других - жесток, опасен и совершенно беспросветен… Стоп! Коля улыбнулся и сказал вслух: - Черта лысого! Черта лысого любовались бы они своей архитектурой, если бы не мы! А почему, собственно, "они"? Зачем делить на "мы" и "они"? Просто "мы"! Мы, народ, страна… Мы делаем одно общее дело. Мы боремся за него. Мы готовы отдать этому делу все, если надо, - и жизнь тоже. Это - главное. Коля закрыл дверь комнаты, молча сел к столу. Маша поставила перед ним тарелку, положила ложку, вилку и нож. – Иди, вымой руки. – Я не буду есть. - Коля встал из-за стола. – Что случилось? - спросила Маша тревожно. – Обидно. - Коля стукнул кулаком по столу. - Понимаешь, только что я понял, зачем живу на свете. Смысл жизни понял, ясно тебе? – В самом деле? - Маша попыталась говорить в своей обычной шутливо-насмешливой манере. - Ты, дорогой, догнал и перегнал Канта, Гегеля, Спинозу и даже Марка Аврелия. Они так и не выяснили, зачем живут. - Маша увидела страдающие Колины глаза и резко сменила тон. - Но… тогда почему ты огорчен? Радуйся! – Я бы радовался. - Коля покачал головой. - Но так складывается, что… В общем, бросаю я работу! Уезжаем. Все! Маша бросилась ему в объятия. – Милый! Наконец-то! Ты даже не представляешь, какой ты душка! – Только без этого офицерского жаргона, - поморщился Коля. - Где чемодан? – Вот. - Она вытащила из-под кровати фанерный чемодан - тот самый, с которым Коля когда-то приехал в Москву. - Но что случилось? – Я упустил Пантелеева. Они там уверены, что я кругом виноват. – А на самом деле? – Не знаю… - Коля замялся. - Раз упустил - значит виноват. Поедем ко мне в Грель, Маша. Корову заведем, кур. Пахать будем. Ты сама говорила, что даже граф Толстой это дело обожал. – Обожал, - съязвила Маша. - Пахать, мон шер, - это искусство. У тебя не получится. – Это почему же? - обиженно спросил Коля. - Мы испокон веку - крестьяне. – Драчуны вы испокон веку, - насмешливо сказала Маша. - Ничему-то вы не хотите научиться до конца. Поверхностные вы какие-то. Прости за банальность, но не ошибается тот, кто ничего не делает. – Кто это так здорово сказал? - удивился Коля. - Маркс? Маша добродушно рассмеялась: – Глупый ты. Большой и глупый Коля. Никуда я с тобой не поеду. – Уеду один, - упрямо сказал Коля. – Нет! - она вздохнула. - Ты никуда от меня не уедешь. Ни от меня, ни от своего дела. В дверь постучали. На пороге появилась Маруська. Обвела взглядом комнату, заметила раскрытый чемодан: – Как прикажешь понимать? – Да вот, - Коля смущенно пожал плечами, - думаем… Маруська в упор посмотрела на него: – Не стыдно? – Стыдно, - согласился Коля. – Внизу машина, поехали, - сказала Маруська. - Обещаю: о том, что видела, - никому ни слова. – Спасибо, Маруся, - кивнула Маша. - Это минута слабости, прости его. – Гриша тяжело ранен, - произнесла Маруська ровным, каким-то бесцветным голосом. - Говорят, насмерть он ранен. - Она зарыдала. В ожидании, пока конвойный приведет Муську, Коля снял трубку и позвонил в Мариинку. Ответила дежурная сестра. Она выслушала Колю и долго молчала. – Говорите, девушка, - не выдержал Коля. - Ну чего вы, в самом деле, мы ведь не барышни нервные. – Умер ваш товарищ, - ответила сестра. - Пять минут назад. Проникающее пулевое ранение. Поражен левый желудочек сердца. - Она что-то еще говорила, но Коля уже бросил трубку. Гибли товарищи. Умирали от бандитских пуль, от ударов ножом из-за угла лучшие друзья, веселые, добрые, всей душой и телом преданные святому делу революции. Гибли один за другим, словно в страшной, безжалостной мясорубке. Вошел Бушмакин, увидел Колю и молча поправил сползшую с рычагов трубку: – Пантелеев там засаду оставил. Наглеет с каждым днем, подлец. Гриша первым шел. – Не надо, батя, - попросил Коля. Он взял себя в руки и добавил: - Сейчас Муську приведут. Надеюсь я на этот разговор, батя. План такой: если Муська нам поверит, если мне удастся настроить ее должным образом, - Раису придется выпустить… – Притоносодержательницу? - раздраженно спросил Бушмакин. - А закон? Его по боку? – Я все понимаю, - сказал Коля. - Поймите и вы. Раиса - единственный и очень тонкий ход к Леньке. А Муська - около нее. Понятно? – Все понятно, - кивнул Бушмакин. - Но Раису, после того, как она побывала у нас, а тем более Муську, Пантелеев близко к себе не подпустит. – Я рассчитываю на то, что в ближайшие несколько часов он не узнает об их аресте, - нас никто не видел: ни соседи, ни во дворе. А когда арестованные выйдут отсюда, они обе будут молчать о том, что были здесь. Они знают Леню. – А как объясним прокурору освобождение Раисы? - Бушмакин продолжал слабо сопротивляться. - Она преступница. – Просто объясним, - сказал Коля. - Конкретных улик, бесспорных доказательств у нас против Раисы, как притоносодержательницы, или скупщицы краденого, или соучастницы Леньки, - нет. А по обоснованным предположениям санкции на арест не дают. Нужны доказательства. Прокурор это тоже знает. – Убедил, - кивнул Бушмакин. - Если все получится - звякни, я дам команду - Раису выпустят. - Бушмакин ушел. Постучался конвоир, ввел Муську. Она осмотрелась и села, нагло закинув ногу на ногу. – Что решила? - спросил Коля. – А чего решать? - она нервно улыбнулась. - Стойку буду держать, начальник. – Ваша настоящая фамилия? – Муська, начальник. - Она нахально уставилась ему в глаза. – Толмачева Мария Николаевна, проживаете: Сергиевская улица, дом четыре, квартира два, - сказал Коля. - Род занятий? – Уличная я, - не слишком уверенно сообщила Муська. – Отец у тебя в порту работал? - Коля перешел на "ты". – Работал. Пока не спился, - сказала она раздраженно. - Чего пытаешь, легавый? Чего в печенку лезешь? Думаешь, невзначай Леню продам? Отстань лучше. – А мать у тебя еще жива, - невозмутимо продолжал Коля. - Семьдесят лет старухе. Ты у нее одна, других родичей у вас нет. Ежели ты в "глухую" сядешь, что с матерью станет? Муська заплакала. – Думаешь, я с тобой торговлю веду? - тихо спросил Коля. - Ты мне Леню выдашь, я тебя отпущу. Такие байки про нас сочиняют, угадал? Я тебе вот что скажу, - продолжал он. - Если за тобой что-нибудь есть - будешь сидеть. Мы на сделки с совестью и законом не идем. – А на что вы идете? - горько спросила Муська. – На ком-про-миссы, - серьезно сказал Коля. - Если мы видим, что человек не совсем пропащий, - помогаем ему осознать себя, встать на ноги, порвать с преступной средой. А ты как? Чиста перед законом? – Нету за мной ничего, хоть сейчас проверяй - нету! - крикнула Муська. – А нету, - подхватил Коля, - так чего же ты ревешь, психуешь и за этого бандита и убийцу переживаешь? Он сейчас или убивает кого-нибудь, или в ресторации награбленное проживает. А ты в УГРО сидишь. А между прочим, спроси сейчас у Лени: кто, мол, такая Муська? Толмачева, мол, кто? С Сергиевской? Так он, твой Леня, и не вспомнит! Муська молча слушала, глаза ее опухли от слез. – Не скажешь? - вздохнул Коля. – Не знаю я… ничего, - она отвела глаза. Коля задумался на мгновение и снял трубку: – Я это. Давай, батя, как договорились. Нажал кнопку звонка, сказал конвоиру: – На выход, с вещами. Муська смотрела на него, ничего не понимая. – Иди домой, - сказал Коля. - И занятие свое бросай. Вот мой телефон, позвони, если что. С работой сейчас туго, сама знаешь, но я тебе помогу. Иди. – Райка все знает, Райка! - не выдержала Муська. - Ее спросите! – Дрянь твоя Райка. И говорить нам с нею не о чем. Мы ее тоже отпустим - фактов у нас нет. Но если бы были… – Да я вам такое расскажу! - с жаром воскликнула Муська. – Ты вот что, - прервал ее Коля. - Ты пока помолчи, подумай. Откуда главное зло, подумай. И если решишь что-нибудь - звони, приходи в любое время. Я тебе верю. Она недоверчиво усмехнулась. – Бросишь это поганое дело, и будет у тебя все хорошо, Муська. Муж будет, дети будут, любовь, само собой. Учиться пойдешь. Не смейся, я не шучу. Лет через пять-шесть я тоже пойду учиться. И мы еще с тобой встретимся, только я буду студентом, а ты - преподавателем. Она покачала головой: – Мастер вы сказки рассказывать, начальник. – Разве это плохая мечта, Муська? - тихо спросил Коля. - А уж добиться ее - наша с тобой забота. Иди. Она ушла. А Коля подошел к окну и долго смотрел на Дворцовую, смотрел до тех пор, пока на площади не появилась маленькая, щуплая фигурка Муськи. Он уже хотел отойти от окна, как вдруг Муська остановилась и растерянно заметалась, явно пытаясь остаться незамеченной. Наконец, она скрылась за цоколем Александровской колонны, и в то же мгновение Коля увидел Раису. Беспокойно оглядываясь, она свернула с Дворцовой на Миллионную. Муська побежала следом. И тогда Коля понял все. Он догадался, что его разговор с Муськой возымел быстрое и несколько неожиданное действие. Девчонка поверила ему, почувствовала его искренность и доброжелательность и теперь решила заслужить его уважение и доверие - выследить Раису. Коля подумал, что для неопытной Муськи такая слежка чревата самыми тяжелыми последствиями, и снял трубку телефона. – Дежурную пролетку и опергруппу - к подъезду! - приказал Коля и побежал вниз. Он выскочил на Дворцовую. У кромки тротуара уже стояла обшарпанная пролетка с бородатым кучером на козлах - эти пролетки брали на дежурство, а их владельцев за это освобождали от уплаты налога. Хозяевам-извозчикам такой порядок был выгоден - отработал три дня в месяц - и гуляй… Вася и Маруська уже сидели в пролетке, устало развалившись на мягких кожаных подушках. – Подними верх, - приказал Коля кучеру. Тот неохотно, с ворчанием поднял тент и стегнул лошадь. – Держи сбоку, не торопись, - сказал Коля. Пока проезжали площадь, он коротко объяснил ситуацию Васе и Маруське. Выехали на Миллионную. Впереди быстро вышагивала Раиса, а чуть поодаль, по другой стороне, - Муська. – Чем черт не шутит, - задумчиво сказал Вася. - Она, может, к Пантелееву идет. Кучер услышал, обернулся и, яростно дернув вожжи, остановил лошадь: – Слазьте. – Ты с кем разговариваешь? - взбесился Вася. – Тише, - успокоил его Коля. - Поехали. – А я говорю - слазь! - уперся кучер. - Пантелеев - это ваша печаль, а у меня, промежду прочим, одна голова и одна кобыла! В случае чего - кто мне убытки покроет? – Уйдут, - сказала Маруська, тревожно вглядываясь в глубину улицы: Муська и Раиса шли уже где-то у самого Марсова поля. Вася обнажил кольт, сказал, ощерившись: – Бегом отсюда, гад! Считаю до трех. Раз… Два… Кучер слетел с козел и, подоткнув полы кафтана, молча помчался по мостовой. Коля влез на козлы. – Он пожалуется, нас на губу посадят. – Это потом, - сказал Вася. - А сейчас хоть дело сделаем. Выехали на Большую Конюшенную. Раиса и Муська по-прежнему шли впереди. На углу Конюшенной и Невского Раиса оглянулась и скрылась в дверях обувного магазина. Следом за ней вошла в магазин и Муська. Коля стеганул лошадь. В одно мгновение коляска оказалась рядом с дверями. – Маруся - к черному ходу, ты со мной! - приказал Коля и бросился к дверям. Навстречу вылетела белая, как стена, Муська, сказала, едва выговаривая: – Ленька… там… Коля рванул из-за пояса кольт, краем глаза успел увидеть, что Вася сделал то же самое, и, оттолкнув Муську, вбежал в магазин. Пантелеев примерял ботинки. Раиса стояла рядом и что-то ему объясняла. – Руки вверх! - крикнул Коля. Истошно закричали продавщицы. Пантелеев выхватил маузер и, не целясь, от бедра, начал стрелять. Посыпались стекла, женщины с визгом бросились врассыпную, но Коля еще медлил - хотелось взять бандита живым. Внезапно Пантелеев повернул маузер и выстрелил Раисе в живот: – Ты… привела, - не услышал, но прочитал по губам Коля. Раиса сползла на пол, выговорила, задыхаясь: – Нет. Леня, родной, не я… Она… Пантелеев оглянулся и увидел: Муська стояла справа от дверей, бледная, прижав маленькие кулачки к груди. Дальнейшее произошло в считанные доли секунды: Коля выстрелил в Пантелеева, но не попал. Бандит бросился на пол, покатился, стреляя. Вскрикнул и упал Вася - он загородил Муську и получил сразу три пули. От черного хода метнулась Маруська и повисла на Пантелееве сзади, пытаясь выкрутить ему руки и отобрать маузер. Коля прыгнул к бандиту и ударил его ногой в подбородок. Удар был настолько сильным, что Ленька взлетел к потолку и тяжело рухнул. Ему связали руки. Коля поднял его, поставил на ноги и несколько раз сильно и зло ударил по щекам. Пантелеев очнулся, мутными глазами осмотрел зал. – Иди, - приказал Коля. Подошла Маруська, сказала: – Вася убит… - И бросилась на Пантелеева, стараясь разодрать ему лицо. Коля не торопился оттащить Маруську. Подошел хозяин магазина: – Они-с его-с запорют-с… Вам же-с отвечать-с… И только тогда Коля остановил Маруську. Лицо Пантелеева было изодрано в клочья. Бандита вывели на улицу, посадили в пролетку. Вокруг собралась огромная толпа. Все стояли молча. И снова Маруська рванулась к бандиту. – Я его кончу, кончу я его! - Она рвала из кобуры браунинг, но пистолет зацепился за петлю застежки и не вынимался. – Смерть бандиту! - выкрикнул кто-то в толпе, и все подхватили на едином дыхании: - Смерть! Люди бросились к пролетке. Коля увидел поднятые кулаки, искаженные ненавистью лица и, поняв, что одному ему этот надвигающийся самосуд не остановить, выстрелил несколько раз в воздух: – Стойте! Стойте, вам говорят! Только что на ваших глазах убит наш лучший работник, наш боевой товарищ… Толпа замерла, и Коля продолжал: – Но мы не расстреливаем бандита на месте! Мы соблюдаем революционную законность, памятуя, что только суд может вынести приговор от имени народа. Я прошу вас пропустить нас и дать нам возможность доставить задержанного. - Он стеганул лошадь и вдруг услышал, как кто-то крикнул: – Спасибо вам! Спасибо за все! Коля оглянулся. В толпе стояла Муська и махала рукой. – Берегите ее, - лениво сказал Пантелеев. - Как твоя фамилия, инспектор? – Кондратьев. – А я - бывший сотрудник Пантелеев, - ухмыльнулся бандит. - Жаль, что мы не вместе. Петроград треснул бы. – Молчи, - сказала Маруська. - А то не выдержу я. – Теперь выдержишь, - заметил Пантелеев. - А я все равно убегу, и первая маслина будет ссучившейся Муське, это вы учтите, начальники. Васю похоронили на Смоленском кладбище, недалеко от церкви, там, где среди пухлых дворянских ангелов с гусиными крыльями скромно просвечивали сквозь молодую листву краснозвездные обелиски над могилами Никиты и Гриши. Теперь к ним прибавился третий. Ударил трехкратный залп, потом оркестр сыграл "Интернационал", и все разошлись. Коля долго стоял у свежего холмика и вспоминал свою первую встречу с озорным, горластым Васей - тогда, на "Старом Арсенале", поздней осенью семнадцатого. Рядом замерла Маруська. У нее были сухие, покрасневшие глаза, а у рта вдруг четко обозначились две глубокие борозды. – Идем, Коля. - Они медленно двинулись к воротам кладбища. - Я знаешь о чем думаю? - Она остановилась. - Я думаю, а как же отнесутся ко всему этому люди потом? Внуки наши? Правнуки? – Не знаю, - Коля пожал плечами. - Наверное, нас забудут. И обижаться на это нельзя, Маруська. Зачем людям помнить о плохом? – Чушь! - горячо сказала Маруська. - Мы с тобой счастливые, Коля. Мы живем в такое время, которое никогда уже не повторится. Ты задумайся: мы стоим лицом к лицу с врагами революции, и еще неизвестно - кто кого. Да, да, мы не у Кузьмичева в кабинете, темнить нечего. Неизвестно! Но мы верим в свое дело, в свою правду! Верим, Коля? – Верим, - Коля кивнул. - А ты, оказывается, оратор, Маруська. Вот не знал! Она смущенно улыбнулась: – Сама не понимаю, как получилось. Одно скажу: много вокруг плохого, много врагов. А настоящих, чистых, преданных людей все равно больше. Я вот думаю - пройдут годы, дерьма не станет, иначе зачем мы жизнь свою отдаем, а вот сохранят ли наши потомки нашу веру, нашу любовь, нашу надежду? Дай бог, чтобы сохранили и укрепили, вот чего я хочу всей душой! Петроградский суд приговорил Пантелеева к высшей мере социальной защиты - расстрелу. Кассационная инстанция ходатайство осужденного о помиловании оставила без последствий. Со дня на день Пантелеев ждал приведения приговора в исполнение. Как ни странно, он внешне был вполне спокоен, и, сидя в камере смертников, насвистывал какой-то мотивчик. На другой день после окончания суда Бушмакнн вызвал Колю и объявил, что начальник управления Петроградской рабоче-крестьянской милиции премирует Колю месячным окладом и месячным отпуском, не считая дней, которые будут затрачены на дорогу. Коля помчался домой, по дороге заскочил на городскую станцию за билетами. На Псков стояло человек восемьсот, и Коля хотел было плюнуть и на отпуск, и на поездку, но подошел знакомый сотрудник, хлопнул Колю по плечу и через пять минут принес два общих места в жестком вагоне. Коля настолько изумился, что даже не поблагодарил сотрудника, а только растерянно кивнул, отдал деньги и убежал. Дома он с порога показал Маше билеты и заорал что было мочи: – Уезжаем завтра в восемь утра! Собирай чемодан! Маша смотрела недоверчиво, с улыбкой. – Не верю. Все равно в последний момент все переиграется и никуда мы не уедем! – Ерунда! Завтра вечером будем в Пскове! А там - еще день на кобылке, и ты увидишь мою Грель! По ржи походим. – Да она еще не взошла, - улыбнулась Маша. – Ну за раками слазим. Я тебя в ночное возьму, - мечтательно сказал Коля. - Я с первого дня мечтал показать тебе свою деревню. Я так хочу, чтобы ты ее полюбила. Чтобы ты поняла наших людей. Они такие же, как я, лучше меня! Говорят - мужик сиволапый. Скобарь псковский… А вот "обратал" я голубую кровушку, ничего не скажешь, молодец, Кондратьев! – Это я тебя "обратала", - шутливо обиделась Маша. - Ты просто пень, а благодаря моему дворянскому влиянию ты обынтеллигентился и стал человеком. Какой том Соловьева читаешь? – Четвертый, - вздохнул Коля. - Читаю, когда ты спишь. Они перебрасывались шутками, отпихивали друг другу чемодан, шумно спорили из-за каждой вещи - брать ее с собой или не брать, но даже не догадывались, насколько близка к истине горькая Машина шутка о том, что в "последний момент все переиграется". Они радовались предстоящему отдыху, покою, нескольким дням ничем не омраченного счастья, тем нескольким дням, которые порой во всю жизнь выпадают людям только раз и никогда больше не повторяются. Они уже жили завтрашним днем, забыв, что еще не кончился сегодняшний. …В камеру Пантелеева вошел надзиратель - невзрачный, бледный, низкорослый. И только лицо - продолговатое, с матово-бледной кожей, нервно смеющимся ртом, высоким лбом и большими умными глазами, выдавало в нем натуру незаурядную. Пантелеев окинул надзирателя равнодушным взглядом, презрительно усмехнулся: – Покрасивее рожи не могли найти? Ты, братец, страшный какой-то… Ровно псих, или глисты тебя жрут? – Вас расстреляют сегодня на рассвете, - негромко сказал надзиратель. – Новости, - скосил глаза Пантелеев. - Ну, сообщил и отвали отседова, вертухай чертов. И без тебя тошно. – В политике разбираетесь? - спросил надзиратель. Пантелеев удивленно посмотрел: – Ты что, издеваешься, подонок? – Времени у меня в обрез, слушайте внимательно, - продолжал надзиратель. - Я не большевик, я - социал-революционер, если знаете, что это такое, - поймете и дальнейшее… Большевики продали революцию и предали ее. Этого простить нельзя. Сегодня мы вновь кланяемся тем, с кем боролись в семнадцатом. – Я не кланяюсь, - на всякий случай сообщил Пантелеев. - Я кровососов режу, а деньги - бедным! – Знаю! - Глаза надзирателя зажглись сумасшедшим огнем. - Именно поэтому я готов помочь вам! Вы будете мстить большевикам? – Уже мстил, - жестко сказал Пантелеев. - Они на службе всякую сволочь продвигали, а у меня в сыскном деле талант! А мне ходу не дали! Я им по гроб жизни этого не прощу! – И пойдете на эшафот за наше святое дело? - высокопарно спросил надзиратель. – Когда? - встревожился Пантелеев. - Сейчас? Не хотелось бы… Я еще многое смогу, - он вдруг почуял неясную, призрачную надежду… – Не сейчас, а в конечном счете, - сказал надзиратель. - Вы - террорист по сути дела… А любой террорист - смертник. Кто отнимает жизнь у других, должен быть готов в любую минуту отдать свою! – Только дорого! - кивнул Пантелеев. - Однако заболтались мы, господин хороший. Давайте о деле, а? Надзиратель молча вытащил из сумки обмундирование красноармейца и ремень с кобурой. – Вы в сапогах, так что все в порядке. Быстро! Пантелеев начал лихорадочно переодеваться. – А лицо? - Он тревожно посмотрел на конвоира. На щеках и на лбу Пантелеева темнели засохшие царапины - следы Маруськиных ногтей. – Торопитесь, я знаю, что сказать в случае чего. Через минуту они вышли на галерею и медленно зашагали к первым решетчатым дверям, перекрывающим проход с этажа на этаж. – А часовой? - не выдержал Пантелеев. Впереди отчетливо маячила фигура охранника. Надзиратель промолчал, только слегка замедлил шаг. – Крепкие у тебя нервы, - шепотом выругался Пантелеев ему в спину, но пошел медленнее. Часовой пропустил их беспрепятственно. Во дворе мимо них прошли двое из охраны, молча кивнули надзирателю. Один что-то сказал, покосившись в сторону Пантелеева. Тот сразу же покрылся липким, холодным потом. – Иди вперед, - презрительно сказал надзиратель. - Штаны сухие? – Как звать тебя? За кого богу молиться? - смиренно осведомился Пантелеев. – Погоди молиться, - злым шепотом ответил надзиратель. - Сначала выйди отсюда. Вошли в проходную. Вахтер только что впустил двоих сотрудников и старательно громыхал засовами. – Вот я тебе и объясняю, - весело и очень неожиданно для Пантелеева сказал надзиратель. - Тюрьма эта государем императором Александром Третьим построена специально для особо опасных террористов-политиков, так что, милый мой, отсюда не убежишь. Вон Пантелеев… Показал я тебе его в глазок, в камере смертников? Забыл? Пантелеев молча кивнул. От ужаса у него взмокла спина. Вахтер с интересом посмотрел на него и начал свертывать цигарку. – Одалживайся, Николаев. - Он протянул надзирателю кисет. - Новенький, что ли? Учишь? А что у него с рожей-то? – Из вчерашнего пополнения. - Николаев ловко склеил цигарку, прикурил и пустил кольцо дыма. - А ты что, не слыхал? Не успел он на дежурство заступить, на него двое из двадцать третьей камеры накинулись. Он им обед приносил. – А-а… Понял. Интересно бы на Леньку взглянуть вблизи, - сказал вахтер. - Я на суде был, только в последнем ряду сидел… А вообще-то, парень, издаля он, прямо скажем, на тебя похож… Даже удивительно, как считаешь, Николаев? – Да это он и есть, сам Пантелеев, - мрачно сказал Николаев. И оба засмеялись. Пантелеев прислонился к стене - в глазах поплыло. – Да ему, никак, худо? - удивился вахтер. - Садись, парень, остынь… Тюрьма, брат, она для свежего человека хуже парилки, это я по себе знаю. – Некогда нам, пошли, - вдруг сказал Николаев и взял Пантелеева за руку. - Двигай. – Постой-ка, - улыбнулся вахтер. - Ну-ка, пропуск! - И подмигнул Николаеву. – Ну, чего буркалы вытаращил? - рассердился Николаев. - Покажи часовому пропуск! Как я! - Он полез в карман. Пантелеев подошел вплотную к вахтеру, отстегнул клапан кармана гимнастерки и резко ударил вахтера ребром ладони по кадыку. Тот захрапел и упал. Пантелеев отбросил засовы и выскочил на улицу. На перроне царила предотъездная суета. Куда-то спешила старушка со связкой баранок: они висели через плечо, словно орденская лента, и вызывали всеобщую зависть. На строительство Волховской ГЭС отправлялся отряд комсомольцев. Ребята и девушки выстроились у вагонов и, сняв кепки и фуражки, пели "Интернационал". Сновали взад-вперед носильщики с огромными бляхами на груди, тащили баулы, чемоданы, корзины, но главным грузом были серые, грубой холстины мешки, набитые бог знает чем, неизвестно кому принадлежащие. – Останови сейчас любого, спроси: чей мешок, - не найдешь хозяина, - угрюмо сказал Коля. - Ты знаешь, что в этих мешках? – Еда? - спросила Маша. – Мануфактура, крупа, сахар, соль, спички - все, что твоей душе угодно. Спекулянты проклятые. Облава за облавой проходит, а они, как поганые грибы на помойке, растут. Заливисто прозвенела трель милицейского свистка. Наряды милиции и сотрудников УГРО перекрыли входы и выходы с перрона. – Ты накликал, - улыбнулась Маша. - Теперь еще и поезд задержат. Коля всматривался в глубину перрона. Там мелькнули васильковые фуражки работников ОГПУ. – Это что-то серьезное, - сказал он и подошел к милиционеру. - Вот мое служебное удостоверение. Что случилось, товарищ? Милиционер махнул рукой: – Тебе, инспектор, надо бы первому знать. Только что бежал Ленька Пантелеев. Маша тоскливо посмотрела на Колю: – Плакал наш отпуск горькими слезами. – Плакал, - послушно согласился Коля. - Но ты не переживай, Маша. Мы поймаем его через сутки, самое большее - через двое. И тут же едем, я обещаю! – Не нужно ничего обещать. - Она покачала головой. - Проводи меня до выхода. Маша оказалась права. Ни через сутки, ни через трое суток Пантелеев пойман не был. Бандит понимал, что теперь по его следам пойдет не только милиция, но и оперативные группы петроградского госполитуправления. А с чекистами шутки плохи. Это Ленька знал прекрасно. Бюро обкома поручило Сергееву выяснить причины, которые способствовали побегу бандита из-под расстрела. Никаких нарушений служебных инструкций по охране заключенных Сергеев не нашел. Все упиралось в случай, тот самый случай, который не мог предусмотреть никто. Выяснилось, что надзиратель Николаев, воспользовавшись документами красноармейца, погибшего в 1919-м на Южном фронте, пробрался на низовую работу в тюремное ведомство НКВД, а оттуда по собственной инициативе перевелся во второй домзак Петрограда. Выяснилось, что настоящая фамилия Николаева - Бабанов и что летом 1918 года в Москве он имел самое прямое отношение к заговору левых эсеров. Сотрудник ГПУ привел Николаева-Бабанова. Сергеев долго всматривался в лицо бывшего надзирателя, соображая, каким же образом построить допрос. Но первый же вопрос и первый же ответ арестованного убедили Сергеева, что допроса в прямом смысле этого слова в данном случае не будет. – Как удалось Пантелееву выйти из камеры смертников и беспрепятственно дойти до проходной тюрьмы? - спросил Сергеев. – Я провел его, - сказал Николаев. – Так… - Сергеев с трудом скрыл растерянность. Он не ожидал такой откровенности. - Почему вы это сделали? – А почему вы предали революцию? - спросил Николаев. Сергеев уже полностью взял себя в руки: – И это говорите вы? Вы и вам подобные вешали рабочих в Ярославле, стреляли в Ленина. Не прикасайтесь грязными руками к святому делу. Отвечайте по существу. От вашего ответа зависит ваша жизнь, прошу это учесть. – Я это учитываю, - кивнул Николаев. - Отвечаю: Пантелеев, пусть по-своему, но борется с вами, вредит вам. Цель моей жизни - любые усилия, которые могли бы расшатать ваш гнилой строй и заставить его рухнуть. – Нет логики, - пожал плечами Сергеев. - Гнилой строй не нужно расшатывать. Он - гнилой. – Играете словами, - сказал Николаев. - Вы меня поняли. – А ваша жизнь? На что вы надеялись? – Что такое моя жизнь в масштабах вечности? А надежда была и есть: и капля камень долбит. Я - социалист-революционер. В нашей песне мы пели: "Дело, друзья, отзовется на поколеньях иных". Сергеев вызвал конвой, и Николаева увели. На пороге он спросил: – Когда меня расстреляют? – В течение двадцати четырех часов после вынесения приговора. Дверь закрылась. Сергеев долго сидел за столом, не отвечая на звонки телефона, и думал. Он думал о том, почему политика партии, политика Советской власти, направленная на благо трудового народа, - почему эта политика вызывает бешеное противодействие не только разбитых классов, что естественно, не только имущих слоев, что объяснимо, но и отдельных представителей рабочего класса и крестьянства. Почему? Если все дело только в принципиально ином подходе к решению кардинальных задач, связанных с промышленностью и землей, здесь можно спорить и убеждать. Здесь можно, наконец, будучи убежденным в своей абсолютной правоте, лишить противников возможности влиять на события. Ну, а если в системе наших действий они усматривают какую-то червоточину и инстинктивно противостоят ей всеми средствами и путями? Если так? Сергеев закрутил головой и рассмеялся. Чушь! Программа, которую предложил Владимир Ильич на десятом съезде, - истина, это не вызывает сомнений! Только индустриально крепкая страна выстоит в далекой исторической перспективе - это бесспорно! Что лучшего смогли предложить оппозиционеры и полуоппозиционеры всех мастей? Ничего! А раз так - мы не только имеем моральное право бороться с ними - мы обязаны, мы не имеем права поступать иначе, потому что идущие на смену нам поколения не простят этого… Несколько дней Пантелеев отсиживался в своей конспиративной квартире на Лиговке. Он и два его сообщника пили без просыпу - на кухне и в ванной скопилось огромное количество бутылок из-под водки. Сообщники рвались на дело, им надоело отсиживаться. А бандит метался по ночам, вскакивал с дикими воплями, а один раз едва не пристрелил своих дружков - померещилось, что в комнату ворвались агенты УГРО… Каждый раз, когда сообщники просили его выйти на улицу, Пантелеев покрывался липким потом и начинал хрипеть, бешено закусывая губы. Дружки отставали, но через час-другой все начиналось сначала. И Ленька понял, что от судьбы ему не уйти. Вечером знакомый извозчик подогнал пролетку. Решили для начала проехаться по городу просто так, без дела, присмотреться и, если все будет тихо, взять на гоп-стоп пару-другую прохожих - размяться. …С набережной Фонтанки свернули на Сергиевскую. Вдоль обшарпанного здания прачечной шли двое - мужчина и женщина. Начинались белые ночи, и, несмотря на поздний час, хорошо было видно, как нежно склонилась молодая, красивая женщина к плечу высокого мужчины. Пантелеев толкнул кучера, тот осадил лошадей рядом с парочкой. – Добрый вечер, - обратился Пантелеев к мужчине. - Далеко ли путь держите? – Нет, недалеко, - сказал мужчина, присматриваясь. - Чему обязан, собственно? – Деньги, часы, документы, - спокойно приказал Пантелеев. Женщину колотило от испуга. Мужчина заметил в руке одного из бандитов револьвер и послушно кивнул: – Не бойся, Аня. Сними серьги, отдай им кольцо. Вот мой бумажник и часы… Все? – Все, - кивнул Пантелеев. - Проваливайте. Мужчина бросил бумажник и все остальное на тротуар, взял женщину под руку, и они медленно двинулись в сторону Фонтанки. – Что же не спросите, с кем поцеловаться пришлось? - в спину им усмехнулся Пантелеев. Мужчина обернулся: – Вы - Пантелеев, я это сразу понял. Моя фамилия - Студенцов, а это моя жена. - Студенцов презрительно усмехнулся: - На что рассчитываете, гражданин Пантелеев? Ведь у вас в запасе день - два - три. Идем, Аня. – Никто не знает, когда умрет, - вздохнул Пантелеев. - И вы не знаете. Идите с богом. – Мне страшно, Сергей, - сказала женщина. – Пустяки. - Студенцов обнял ее. - Бояться нужно не нам… Они пошли. Пантелеев оскалил зубы, захрипел. – Обидели нас, - сказал кучер. - Гордые. Пантелеев дважды выстрелил в спину Студенцову и его жене. Оба рухнули. – Барахло возьми. - Пантелеев спрятал маузер. Кучер подобрал деньги и драгоценности. Ленька протянул руку: - Дай-ка. Пантелеев покачал на ладони часы и бумажник, посмотрел на свет камни в серьгах и равнодушно швырнул все в сток у кромки тротуара. – Трехнулся, - охнул кучер. Ленька взглянул на него пустыми глазами: – Все суета сует и томление духа. Он, Филя, прав. Чует сердце - настают мои последние денечки. …Это были кровавые "денечки". Понимая, что расплата неминуема, Пантелеев совершенно озверел. Преступление следовало за преступлением, одно страшнее другого. Не проходило дня, чтобы в сводке происшествий Петроградского УГРО не появилась бы фамилия: Пантелеев. Оперативные группы ОГПУ и милиции шли буквально по пятам бандита, но он в последний момент ускользал. На одном из очередных совещаний первой бригады УГРО неожиданно появился начальник петроградской милиции. Он прекрасно понимал, что и Бушмакин, и его сотрудники - опытные, преданные своему делу люди, из кожи вон лезут, чтобы обезвредить Пантелеева и его банду. Он знал, что никакими словами и призывами сейчас не поможешь, но наступил тот последний, крайний момент, когда нужно было что-то сделать, сказать, чтобы сдвинуть с мертвой точки затянувшийся розыск бандита. Собственно, никакой "мертвой" точки не было. Шла напряженнейшая круглосуточная работа, и только непосвященному человеку могло показаться, что дело не двигается. Оно двигалось, происходило то незаметное накопление мероприятий, которое вот-вот должно было дать качественный результат. Теперь уже не могло быть никаких случайностей. То, что на первый взгляд даже и выглядело случайностью, на самом деле было подготовлено всем ходом событий. – Объективно всех нас нужно судить, - сказал начальник управления. - И это произойдет, если в ближайшие часы Пантелеев не будет взят. Я не призываю вас соревноваться с товарищами из ГПУ - мы работаем вместе, но я напоминаю вам, что дело нашей чести - обезвредить Пантелеева. Мы его породили, мы его и убьем. Это не шутка в данном случае, а повод для глубоких раздумий. Бушмакин, доложите обстановку. – Вчера убиты супруги Студенцовы, - сказал Бушмакин. - Сегодня утром - муж и жена Романченко, их квартира разгромлена. Эти два случая имели место в течение последних двадцати четырех часов. – А мы снова заседаем, - сказал начальник. - И каждый думает: вот сейчас, сию минуту зазвонит телефон и мы узнаем: кто-то убит, ограблен. Бушмакин, у вас есть план, который реально гарантирует уничтожение банды? – "Закрыты" притоны, малины, хазы… Там наши люди. "Закрыт" ресторан "Донон". Кондратьев сумел убедить швейцара, и тот согласился нам помочь. Вообще-то он человек сомнительный, но у нас нет другого выхода. Будем надеяться, что он сообщит, если Пантелеев появится в ресторане. Арестованы тридцать пять человек, которые проходили как прямые связи Пантелеева. Их допрашивают. На учете все без исключения скупщики краденого. Около них - наши люди… Улицы усиленно патрулируются нарядами милиции… На вокзалах установлено круглосуточное дежурство. Считаю, день-два - и конец, - закончил Бушмакин. – Многим за эти день-два сколотят гробы… - вздохнула Маруська. - Зря я его тогда не пристрелила. Пару лет отсидела бы, зато сколько людей в живых осталось бы. – Глупость говоришь, - перебил Коля. - Публично расстрелять бандита, самосуд устроить - сегодня этот политический вред ничем не окупится. – Верно, - поддержал начальник. - Работайте. Докладывать мне каждые два часа. Кстати. Почему я не вижу товарища Колычева? Он что, у вас в кабинете скрывается, Бушмакин? Бушмакин покраснел, словно мальчишка, которого застали во время кражи сахара из буфета. – Ладно, - улыбнулся начальник. - Мне Кондратьев осветил его роль в этом деле. Пусть работает. На мою ответственность. Начальник ушел. – Ай да ты… - Бушмакин посмотрел на Колю так, словно впервые его увидел. - Я, понимаешь, тяну с увольнением Колычева. Не то чтобы боюсь, - откладываю, понимаешь? А ты - раз и квас! Смел! – Да чего там, - смутился Коля. - Я случайно. – Не прибедняйся, - усмехнулся Бушмакин. - Ты любишь людей, Коля. А в нашем деле, я считаю, это главное. Маша никогда не вспоминала о Смольном. Он канул в Лету, он навсегда остался в прошлой, выдуманной, вычитанной в романах жизни, той жизни, которая закончилась 25 октября 1917 года и о которой, конечно же, следовало забыть. Маша забыла. И вдруг спустя пять лет на заплеванной трамвайной остановке, где Маша стояла, сгибаясь под тяжестью огромной кошелки с картошкой, эта вроде бы безвозвратно опочившая жизнь дала о себе знать. За спиной процокали подковы, чей-то удивительно знакомый голос спросил: – Ба! Да это же Вентулова! Чтоб я сдохла! Маша обернулась. В шикарной лакированной коляске, запряженной парой серых в яблоках коней, стояла расфуфыренная девица и махала рукой. – Ну конечно же! - продолжала девица. - У кого еще может быть такой красивый нос, губы и глаза, как не у Вентуловой, чтоб я сдохла! – Лицкая! - удивилась и обрадовалась Маша. - Ты ли это? - Маша подошла к коляске. - Нет. Тебе я не могу отплатить той же монетой. Ты постарела и подурнела, уж извини. – Ты пока что садись и говори, куда тебя везти, - кисло сказала Лицкая, но тут же снова заулыбалась: - Не могу на тебя сердиться! Нахлынули воспоминания, черт с тобой, я не сержусь, садись! Маша с сомнением оглядела свое изрядно потрепанное пальто. – Не знаю, удобно ли. – Я не стесняюсь, - гордо заявила Лицкая. - Я человек широких взглядов. – Это я стесняюсь, - улыбнулась Маша. - Меня могут увидеть в твоем обществе, у мужа будут неприятности. Кстати, поздравь меня: я теперь Кондратьева. – Вентулова! - Лицкая всплеснула руками. - Где мои глаза? Что за метаморфоза? Можно подумать, что твой муж - мусорщик какой-нибудь! – Он служит в уголовном розыске, - угрюмо сообщила Маша. - А что делает твой муж? – А черт его знает, что он делает! - весело крикнула Лицкая. - Я ведь не замужем. Садись, не трусь, ты ведь у нас в отчаянных ходила! Тряхнем стариной! Маша махнула рукой, что, вероятно, должно было означать - "пропадай, моя телега!", и села рядом с Лицкой. – Гони, милый, - велела Лицкая кучеру. - Значит, в уголовке твой муженек? Коммунист? – Само собой разумеется, - сухо сказала Маша. - А ты что, против коммунистов? – Чтоб я сдохла! - расхохоталась Лицкая. - Ты разговариваешь, как следователь ГПУ! - Она вдруг погрустнела: - Знаешь, врать не стану. Отец торгует колбасой, я стою за прилавком. Вам полфунта? Пардон, самая свежая-с! Вам? Извольте-с. Хамство… – Позволь, - изумилась Маша. - Если я не запамятовала, батюшка твой был камергером высочайшего двора? – Тсс… - Лицкая шутливо приложила палец к губам. - Камергер дал дуба, а родился советский торгаш товарищ Лицкий. Папа отрекся от ключей, мундира и орденов. Он такой. Бал выпускной помнишь? – Еще бы! - оживилась Маша. – В тебя был влюблен Яковлев, помнишь? – Яковлев… - Маша наморщила лоб. - Ну как же! Из царскосельского гусарского, да? – Да, - Лицкая вздохнула. - Он убит, Вентулова. Под Перекопом. "Ах, мадемуазель, - восторженно восклицал тогда Яковлев. - Вы такая… Вы такая… Слов нет, какая вы… А я, знаете, решил бросить военную службу. И знаете почему? Потому что я вижу - вы не любите военных!" Маша закрыла глаза. Что он еще говорил? Не вспомнить… А она хохотала. До изнеможения. А почему ей было смешно? Не вспомнить… Ментик у него был красный. Ну, конечно же, - по форме полка, у них у всех красные. Убит. Возможно, кем-нибудь из товарищей Коли. Или нет? Впрочем, это уже все равно. А лицо? Да, какое у Яковлева было лицо? Не вспомнить… – А потом, мы пошли к "Донону", помнишь? - щебетала Лицкая. - В блузках, эмансипе, помнишь? Ничего-то ты не помнишь, Вентулова. На тебя дурно влияет твой наверняка некрасивый муж, чтоб я сдохла! – Где ты взяла эту дурацкую присказку? - раздраженно спросила Маша. - А муж мой - красавец! Глазищи… а цвет - как купол мечети, ясно тебе, Лицкая? – Да все, все мне ясно! - счастливо улыбалась Лицкая. - А вот "Донон", видишь? Они свернули с набережной Мойки и въехали на мост. Слева, в глубине двора, маячила вывеска ресторана. – Зайдем? - подмигнула Лицкая. – Ты с ума сошла! - Маша провела ладонью по своему пальто. - "Донон" теперь не для меня. – Ну, положим, он и раньше был не для тебя, - высокомерно сказала Лицкая. - Ты, я знаю, выше "Астории" никогда не поднималась. - И, увидев, как нахмурилась Маша, заторопилась: - Я пошлая дура, прости меня, плюнь, - и за мной! Я угощаю! Все сметено могучим ураганом! Она спрыгнула на тротуар и подала Маше руку: – Сегодня я буду твоим кавалером, Вентулова. Вспомним молодость, чтоб я сдохла! Они пошли в ресторан. У гардероба стоял величественный, как монумент, швейцар - весь в галунах, с раздвоенной адмиральской бородой. – Чего изволят барышни? - осведомился он. У него были небольшие, близко друг к другу посаженные глаза, как у мыши, взгляд пристальный, цепкий. – Ты, папаша, на полицейского осведомителя похож, - съязвила Лицкая. - Противный ты, прямо тебе скажу. – Всякое дыхание да хвалит господа, - смиренно отозвался швейцар. - И осведомитель человек, барышня… Вы в залу пойдете или, может, отдельный кабинет желаете? – Давай с большой ноги, - подмигнула Лицкая. - Займем кабинет. – Чем промышлять изволите? - дружелюбно продолжал швейцар. - И велик ли нынче доход от вашего рукомесла? Лицкая смерила его долгим взглядом и рассмеялась: – Отомстил, черт с тобой. Квиты. – Еще нет, - улыбнулся швейцар. - Латыняне говорят: возмездие впереди. …Они заняли выгородку, отделенную от остального зала портьерой. Подошел сам метрдотель, подал прейскурант. – Дорогуша, - сказала Лицкая. - Все самое вкусное в расчете на нашу комплекцию. И сухого шампанского. Спроворь! - Она весело потерла ладонь о ладонь и, перехватив изумленный взгляд Маши, сказала: - Все в прошлом, дорогая. Манеры - тоже. Оркестр сыграл вступление, развязный конферансье с белым, словно обсыпанным мукой лицом томно сказал: – Господа! И, конечно же, товарищи. Жизнь мимолетна, как взмах крыльев мухи. А муха, как известно, в секунду делает сто тысяч взмахов - ученые жуки это подсчитали, им все равно делать нечего. - Он подождал - не будет ли смеха? Но никто не засмеялся, и тогда конферансье продолжал: - Вечна в этом мире только любовь. И я предлагаю вам прослушать романс на эту вечную тему. Исполняет всем вам хорошо известный Изольд Анощенко! На эстраду вышел певец - маленький, в кургузом пиджачке, с длинными, до плеч, волосами. Он поклонился публике и кивнул аккомпаниатору. Тот взял первый аккорд, певец сказал: – Исполняется в который раз и все - по просьбе публики. Он сложил руки у живота - ладонь в ладонь. О, память сердца! Ты сильней Рассудка памяти печальной, - глуховатым, но неожиданно сильным голосом запел он. И часто сладостью своей Меня в стране пленяешь дальной… Маша переглянулась с Лицкой. Та вдруг погрустнела, опустила голову на сжатый кулак, сказала: – Иногда мне кажется, что жизнь моя уже прошла, Вентулова. И все в прошлом… А разве она начиналась когда-нибудь, моя жизнь? Я помню голос милых слов, - с чувством пел Изольд. Я помню очи голубые, Я помню локоны златые Небрежно вьющихся власов… – Небось теперь и ты не скажешь, чьи это стихи, - горько заметила Лицкая. - Все в прошлом, Вентулова. Все в прошлом. – Стихи Батюшкова, - сказала Маша. - А музыку я не знаю. Ты не кисни, Лицкая. Все правильно - была одна жизнь, началась другая. Нам нужно не просто приспособиться. Нужно войти в эту новую жизнь. Войти! Ты постарайся это понять. Маша обвела глазами зал. Нэпманы, буржуйчики с остатками капитала, просто случайные люди со случайными деньгами. Рвут зубами куриные ножки, с хлюпаньем запивают вином, и нет им никакого дела ни до новой жизни, ни до прекрасного романса. Они и в самом деле, как взмах крылышек обыкновенной мухи - сотая доля секунды - и пустота. А Лицкую жаль. Ей бы надо помочь. А как? – Слушай, Лицкая, - сказала Маша. - Бросай ты свою колбасу! И фартук бросай - к чертовой матери, а? – Ты думаешь? - недоверчиво спросила Лицкая. - А что же я стану делать? – Я познакомлю тебя с мужем, - сказала Маша. - Придумаем что-нибудь. Главное - чтобы ты честно порвала со своей средой. – А… отец? - спросила Лицкая. - Он прекрасно знает историю! Он хотел идти преподавать в университет, но его не взяли. Брали швейцаром, но он, естественно, не пошел. А торговля наша - тьфу! В конце месяца все равно лавочку прикроют - за долги! – А как же лошади твои? - удивилась Маша. – А-а… - Лицкая махнула рукой. - Да наняла я этого извозчика, а тебе пыль в глаза пустила, уж извини. – Значит, договорились! - улыбнулась Маша. - И ты поверь мне, Лицкая, жизнь у нас с тобой только начинается! В зал вошли четверо: двое мужчин и две девицы с ними. Метрдотель почтительно повел их к столику. Они сели напротив выгородки, которую занимали Лицкая и Маша. Маша смотрела на вошедших с тревогой и любопытством. Вот этот, который сел рядом с брюнеткой в неприлично декольтированном платье. Неужели? Так… Ошибки быть не может. Это - Пантелеев. Слишком много фотографий пересмотрено - Коля часто их показывал. – Знакомые? - спросила Лицкая. – Подожди, я сейчас вернусь, - тихо сказала Маша. – Поторопись, бифштекс остынет! - крикнула ей вслед Лицкая. Маша вышла в вестибюль. – Откуда можно позвонить? - спросила она у швейцара. Он пристально посмотрел на нее, сделал приглашающий жест: - Извольте, я провожу. - Любезно открыл дверь и повел Машу по коридору. Она шла рядом с ним, лихорадочно соображая, как и куда позвонить и что сказать, и ей даже в голову не приходило, что сбоку неторопливо шагает человек, который ровно неделю назад пообещал ее мужу, Николаю Кондратьеву, немедленно сообщить, если в ресторане появится Пантелеев. При этом швейцар внимательно изучил многочисленные фотографии Леньки и даже заметил вслух, что бандит, хотя и нервен на всех этих фотографиях, но все равно - красив. Маша не знала этого. Иначе у нее сразу же возникли бы сомнения: разве швейцар не видел входящего в ресторан бандита? Или видел, но не узнал? Но у Маши не было никаких сомнений. И хотя у Николая Кондратьева сомнения были, он вынужден был ждать звонка. Он не знал, что швейцар - крупный наводчик, оставшийся в свое время вне поля зрения сыскной полиции, а впоследствии УГРО, являлся одним из самых опытных агентов Пантелеева. Швейцар открыл дверь: – Пожалуйте. – Спасибо вам, дедушка, - ласково сказала Маша. - Вы идите. Она сняла трубку. Швейцар поклонился и закрыл дверь. Мгновение он стоял в раздумье, а потом приник ухом к дверной филенке. – Коммутатор милиции? - услышал он взволнованный голос Маши. - Девушка, дайте мне первую бригаду УГРО! Кто это? Ты, Маруся? Плохо слышно! Пулей летите к "Донону"! Да не к Гужону, а к "До-но-ну!" Поняла? Здесь он! Он, говорю, догадаться должна! Бегом! Швейцар отскочил от двери и помчался по коридору. У входа в зал он взял себя в руки, снял фуражку и неторопливо подошел к столику Пантелеева: – Можно-с вас? – Я сейчас, - кивнул Ленька сообщникам. - Что у тебя, Лаврентий? – Там барышня одна в УГРО звонит, - сказал швейцар. - Вон из-за того столика. Вон ее подружка сидит. А мусора через пять минут будут здесь. Рви когти, Леня. – Бабы, на выход, - приказал Ленька. - А вы, ребята, по углам. Как войдут - возьмем их крест-накрест… Ну, попомнят они Леню. Швейцар подошел к Лицкой. Она все слышала и сидела белая, как стенка. – Вот оно и возмездие, барышня, - улыбнулся швейцар. - А вы сидите себе тихо, и вас не тронут. Понятно объяснил? Лицкая кивнула, не в силах удержать прыгающие губы. – Водички попейте, - посоветовал швейцар и двинулся навстречу Маше - она уже шла к выгородке. Она была спокойна, сдержанна и только несколько побледневшее лицо выдавало ее состояние. Лицкая смотрела на нее, не отрываясь. Внезапно, боковым зрением, она увидела, как Пантелеев что-то шепнул своему сообщнику, и тот, спрятав нож в рукав, направился Маше наперерез. Лицкая хотела встать и не смогла - ноги сделались ватными, лицо покрыла испарина. Бандит и Маша шли навстречу друг другу. "Сейчас… - мысленно произносила Лицкая, - сейчас они сойдутся и…" Она выскочила из-за стола и с диким воплем бросилась навстречу Маше. – Беги! Спасайся, Вентулова, тебя убьют! – А-а, - с ненавистью сказал Пантелеев. Ударил маузер. Лицкая выгнулась и рухнула на чей-то столик. Посыпалась посуда. Нэпманы закричали, опрокидывая столы и стулья, бросились врассыпную. Кто-то сбил Машу с ног, и это ее спасло. Пули бандитских маузеров колотили фарфор, дырявили стены и мебель, валили бегущих, но достать Машу уже не могли. В зал ворвались агенты УГРО. Впереди - Бушмакин, Коля и Маруська. Началась перестрелка. Пантелеев понял, что на этот раз перебить оперативников не удастся, их было слишком много, и крикнул: – Прикройте меня! Отстреливаясь, он бросился к окну. Маша подползла к Лицкой. Та лежала лицом вниз, в крови. – Лицкая, очнись, - заплакала Маша. - Наши здесь, все позади. Лицкая открыла глаза, сказала с трудом: – Ты… прости… затащила тебя сюда. Прости ради бога… – Ты, ты меня прости, - зарыдала Маша. - Дура я. Гремели выстрелы. Пантелеев видел, как агенты бросились на одного из его сообщников. Воспользовавшись секундной заминкой, он прыгнул на подоконник и, враз расстреляв всю обойму, выбил раму, но прыгнуть вниз не успел. Грянули револьверы сотрудников УГРО. Пантелеев закачался, теряя сознание, попытался схватиться за подоконник, но не удержался и рухнул вниз. Оставшиеся в живых бандиты сразу же сдались. Их по одному вывели из ресторана, они шли, держа руки на затылке, шли сквозь молчаливый коридор невесть откуда собравшейся толпы. – В сторону, граждане, в сторону! - покрикивали милиционеры. Вышел Коля. Он поддерживал Машу под руку. Она двигалась с окаменевшим лицом, словно в полусне. Около трупа Пантелеева она остановилась. Бандит лежал, запрокинув голову, скосив остекляневшие глаза. Маша тронула Колю за рукав: – Идем. Подошли к автомобилю УГРО. – Как звали твою подружку? - спросил Бушмакнн. – Звали? - Маша снова заплакала. Бушмакин и Коля переглянулись. – Ты успокойся, - сказал Бушмакин. - Что уж теперь. – Лицкая, - с трудом сказала Маша. - Лицкая. – А имя? Имя у нее какое? - настаивал Бушмакин. – Имя? Не знаю. - Она с недоумением взглянула на Бушмакина. - Тогда… там… мы все называли друг друга только по фамилии… – Жаль, - сказал Бушмакин. - Ты не огорчайся. Имя мы, конечно, установим. Только я хотел сразу знать, кому мы все обязаны жизнью. Поехали, товарищи. – Коля, - вдруг обратилась к мужу Маша. - Я прошу тебя: уйди ты с этой работы. Коля виновато посмотрел на Бушмакина. – Ты успокойся, Маша, - сказал тот. - Все образуется, все пройдет. Вот увидишь. – А люди? - с болью крикнула Маша. - Они были живыми, эти люди, наши друзья, где они теперь? – Идет борьба, - тихо сказал Бушмакин. - И кто-то должен отдать свою жизнь ради других. Иначе не бывает, Маша. Автомобиль скрылся за поворотом улицы. …А через несколько дней фотографии убитого бандита были развешаны по всему городу, а его труп выставлен в морге на всеобщее обозрение. Тысячи петроградцев пришли взглянуть на того, кто так долго держал в страхе огромный город, сеял смерть. С Пантелеевым и легендами о нем было покончено раз и навсегда. Пантелеевских сообщников - их было около пятидесяти - суд приговорил к высшей мере социальной защиты. Все они были расстреляны. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ МЫ ПОМОЖЕМ ТЕБЕ Внутри страны против нас хитрейшие враги организуют пищевой голод, кулаки терроризируют крестьян-коллективистов убийствами, поджогами, различными подлостями - против нас все, что отжило сроки, отведенные ему историей, и это дает нам право считать себя все еще в состоянии гражданской войны. Отсюда следует естественный вывод: если враг не сдается - его истребляют.      /М. Горький/ Весной 1929-го Витьке исполнилось девятнадцать… Отметить день рождения собрались у Бушмакина на Сергиевской. Коля с Машей подарили Витьке новый шерстяной костюм, Сергеев, загадочно улыбаясь, ушел в прихожую и вернулся с небольшим, но тяжелым свертком. Витька прикинул сверток на руке и, замирая от радостного предчувствия, спросил: – Револьвер? – Угадал, - кивнул Сергеев и вздохнул: - Такая моя планида - всем вам оружие дарить. Владей честно, уверенно, беспощадно. Классовый враг не дремлет, Витька, и мы должны быть начеку. Витька распаковал сверток. Это был вороненый кольт 14-го калибра - такой же, как у Коли, и несколько пачек патронов. – И откуда ты только достаешь? - мотнул головой Бушмакин. – А ты учитывай мое положение, мою должность, - шутливо улыбнулся Сергеев. - Давайте, братцы, к столу. Маруська приготовила роскошный ужин. В чугунке дымилась разварная картошка. На плоском блюде вытянулся заливной судак. Среди огурцов - их по раннему времени и дороговизне было всего шесть штук, по числу приглашенных, - поблескивали потными боками две бутылки с водкой - настоящей, прозрачной водкой, с зелеными этикетками государственного завода. – Начинаем жить, как люди, - Бушмакин щелкнул бутылку по горлышку, распечатал и разлил по рюмкам. - Позволения на тост не спрашиваю. Я, можно сказать, крестный отец и Коли, и твой, Маруся, и Витька мне, можно сказать, внук. Родной он мне, и я так скажу: второй год ты, Витька, работаешь рядом с нами - бок о бок. Не высыпаешься, как мы, другой раз недоедаешь, а главное - каждую минуту имеешь шанс получить злую бандитскую пулю. Товарищ Сергеев сделал тебе хороший подарок, деловой, а я хочу сказать, чтобы ты не только не уронил, но и всячески умножил большую и заслуженную славу твоей приемной матери и твоего приемного отца. - Бушмакин встретил укоризненный взгляд Сергеева, но не смутился и продолжал: - Важна не форма, Сергеев, а существо. Мы марксисты. Мы говорим: главное - содержание. Кто кому муж, кто кому жена - не в данном вопросе суть. Коля - отец Витьке. И старший боевой товарищ! Маруська прослезилась, выпили, пошел общий разговор. Внезапно Бушмакин сказал: – А у меня, супруги Кондратьевы, новость для вас. Приятная. - Он вынул из кармана и передал Коле сложенный вчетверо лист. Коля прочитал и растерянно протянул бумагу Маше: – Ну, мать, сбылась твоя мечта. – Дали отпуск! - радостно крикнула Маша. - Не может быть! – Отпуск, - подтвердил Бушмакин. - Первый ваш отпуск, люди добрые. Завидую вам. – У меня вопрос, - сказал Сергеев, обращаясь к Коле. - Обстановку в деревне знаешь? Если знаешь, то у меня к тебе поручение. – Выполню. Передать что? Вы вроде не из тех, мест? – Не понял ты, - усмехнулся Сергеев. - Партийное поручение у меня. Ты молодой большевик, вот и прими свое первое задание. Завтра приходи в обком, поговорим. Коля понял, какое поручение хочет дать ему Сергеев. Обстановка вокруг Ленинграда и в прилегающих областях, как и по всей стране, складывалась тревожная - кулак повел наступление по всему фронту. Изо дня в день страницы газет заполняли тревожные сообщения: кулаки пытались сорвать весенний сев. На одной из шахт Донбасса кулацкие выродки облили бензином и сожгли рабочего Слычко. На другом конце страны, в деревне Тарасеево, бандиты сожгли дом председателя сельсовета Кормилицына. А в селе Васильевское банда кулаков несколько часов держала под обстрелом наряд милиции. Хлебом владели кулаки. Впереди было сражение - не на жизнь, а на смерть, и Коля уже догадывался, что ему придется принять в этом сражении самое непосредственное участие. *** Наутро Коля пришел к Сергееву в Смольный. – Садись, - сказал Сергеев. - Твое село в центре хлебного района. Ленинград не может прожить на своем хлебе, и мы должны четко знать: как крестьяне? О чем думают? Советскую власть поддержать или у кого-то и иные настроения? Нужно ясно представлять, на кого мы можем опереться, Коля. Пятнадцатый съезд решил вопрос о коллективизации. Вспомни, что говорил Ленин: мелким хозяйствам из нужды не выйти. - Сергеев помолчал немного и добавил: - Ну а то, что отпуск тебе затрудняем, - не обессудь. Там тяжелые места. Кулачье. Уголовщина. Церковная оппозиция. В монастырях прячутся контрреволюционные недобитки. - Сергеев вздохнул: - Машу с собой берешь? – Ответ вы знаете, - улыбнулся Коля. – В таком случае ты несешь полную ответственность за ее жизнь, учти, - серьезно сказал Сергеев. - Звонил Бушмакин. Зайди к нему. Желаю, - Сергеев поколебался мгновение, потом притянул Колю к себе, сжал в сильных руках. - Тебе предстоит рискованное дело. Но я верю в твою звезду, Коля. Она ведь наша, пятиконечная. *** – Марию приказываю оставить, - настаивал Бушмакин. – Вы ей прикажите остаться, - обиделся Коля. – Сергеев мне все объяснил. Представляю, какой тебя ждет отпуск. – В лучшем виде, - улыбнулся Коля. - Раков ловить будем. – Раков, - нахмурился Бушмакин. - Тебя ждут такие клешни, что врагу не пожелаю. Ну и отпуск, черт его возьми, - Бушмакин пожал плечами: - Не чужой ты мне, Коля. И мне жаль, что отдохнуть тебе не удастся. И помочь не могу. Хочешь, отменим отпуск? Коля пристально посмотрел на Бушмакина. – Ладно, - смутился тот. - Я пошутил. Слушай, а ведь у меня тоже есть для тебя поручение. Я посылаю в Новгород Витьку. По ориентировкам Новгородского УГРО ясно, что определенная часть ценностей, изъятая за последние несколько месяцев, возможно, имеет отношение и к нашим делам. Приметы сходятся. Витька молод, горяч, нет опыта. Но он может, чем черт не шутит, выйти на серьезную группу. Если что - помоги ему. – Мы все начинали без опыта, ничего. – Опирайся на актив. Сейчас не то, что пять лет назад. Сейчас там сельские исполнители, сочувствующих много. А главное - будь начеку. Барабан кольта проворачивался с сухим металлическим треском. Коля распечатал новую пачку патронов, начал снаряжать каморы. Маша стояла рядом и внимательно наблюдала, как матово поблескивающие патроны послушно занимают свои места. Проверив револьвер, Коля положил его на стол и стал укладывать чемодан. Мария взяла кольт, направила на мужа: – Руки вверх! – Этим не шутят, - рассердился Коля. - Положи! – Отними, - она показала ему язык. – В твоем возрасте, между прочим, Софья Ковалевская уже была академиком, - сказал Коля. - А ты как была девчонкой, так и осталась. - Он попытался осторожно отнять револьвер, но Маша неожиданно и очень ловко увернулась. – Неплохо, - одобрил Коля. – А ты думал, я зря время теряю? - гордо сказала Маша. - Давай спорить - я наверняка знаю приемов больше, чем ты! – Сдаюсь без боя, - улыбнулся Коля. Он сел, задумался. - Маша, мы едем в отпуск. – Открыл Америку. Ты лучше скажи - брать мне теплую кофту или нет? У вас там ночи холодные? – Я хотел объяснить тебе, - осторожно сказал Коля, - что моя поездка на родину только формально называется отпуском, а на самом деле… – А на самом деле? - встревожилась Маша. – Я получил очень ответственное и… небезопасное задание, - откровенно признался Коля. Она взглянула на него с упреком: – Хоть раз в жизни мы могли бы провести несколько дней без "очень ответственных" и "очень важных" дел! – Ну, положим, ты преувеличиваешь, - смутился Коля. - У нас были дни вполне спокойные. – Вы что-то путаете, Николай Федорович, - горько сказала Маша. - Когда же все это, наконец, кончится? - Она опустилась на стул. – Вот изловим последнего жулика… Маша перебила его: – Ты шутишь плоско, так шутит, если верить твоим рассказам, Кузьмичев, но он - дурак и сволочь, а ты? Зачем ты так? – Я сказал Сергееву, что ты все равно поедешь со мной, - ушел от отзета Коля. – Почему "все равно"? - удивилась Маша. – Они с Бушмакиным требовали, чтобы ты со мною не ездила. – Ах вот оно что. Какие заботливые, - Маша тут же переменила тон и закончила без тени иронии: - Они оба - настоящие люди, я их очень люблю, Коля. Но ты правильно им сказал: я все равно поеду! Она села рядом с ним на старенький диван. Этот диван был, пожалуй, единственным приобретением с 1922 года. В остальном - все было без перемен. – Маша, - сказал Коля и привлек ее к себе. - Ты знаешь, о чем я все время думаю? – О чем? - Она заглянула ему в глаза. – О тебе. – Тогда не о чем, а о ком, - поправила она. – Я вообще часто задумываюсь. Вот я. Допустим, я стал грамотнее. Расширился мой кругозор. Все это верно, конечно. Но ведь я отчетливо понимаю, как мне еще далеко до тебя. Что же нас объединяет? – Любовь, - сказала Маша. - Дружба. Не на жизнь, а на смерть. – Просто у тебя, - усмехнулся Коля. – Просто потому, что верно, - заметила Маша. - Знаешь, я никакого представления не имею о твоей прошлой жизни. Все твои рассказы - как сказки Андерсена. Я не ходила по земле, на которой ты вырос. Можешь смеяться, но я никогда не могла отличить рожь от пшеницы. – А я все время мечтал, во сне видел, - горячо сказал Коля, - как мы с тобой в ночное с конями идем, по мокрой траве бродим. И ты встаешь рано-рано - с петухами и заводишь квашню. Ты хоть знаешь, что это такое? – А ты знаешь, что такое "эгрет"? - парировала Маша. - Ну и молчи! – Без эгрета можно прожить, - спокойно сказал Коля. - Подумаешь, заколка в волосы. А вот без квашни - с голоду помрешь, Маша. Она изумленно посмотрела на него. – Все просто, - Коля показал ей словарь. - Читаю на досуге помаленьку. Год назад лектор сказал: теория, говорит, трансцендентального идеализма, - инфернальна по своей сущности. С тех пор читаю словарь. …Пришла Маруська. Расцеловалась с Машей, потом осторожно - с Колей. Сказала, по-бабьи всхлипнув: – Если моего Витьку будешь в поле зрения держать - осаживай его, Горячий он слишком. А у меня, Коля, кроме него, - нет никого. Он мне вместо сына и брата младшего. – Все понял, не беспокойся, - кивнул Коля. - Я ему в случае чего на рожон лезть не позволю, ты будь уверена. – Завидую вам, ребята, Из-за Витьки, конечно. Насколько вы будете к нему ближе, чем я. - Маруська с тоской взглянула на Машу: - Может, не поедешь? Опасно все же. Ты ведь не оперативник, как-никак. – Я - жена оперативника, - с гордостью сказала Маша. - Ты за меня не волнуйся, Маруся. Я не буду мужу обузой. Трамвай шел привычным маршрутом: Садовая, потом Измайловский. Коля смотрел, как за окном неторопливо проплывали серые, слившиеся в сплошную стену дома, и вдруг поймал себя на мысли, что ему до боли дороги эти прямые, как удар хлыста, улицы и вообще - весь этот город, который еще совсем недавно казался слишком сухим и холодным. Он поймал себя на мысли, что о Ленинграде думает: "у нас", а о Псковщине: "там, у них", и усмехнулся: что делать? Ленинград стал второй родиной. – Надо было на кладбище сходить, - вдруг сказала Маша. – Да, - кивнул Коля. - Когда вернемся - сходим. – Надо бы теперь, - со значением произнесла Маша, и Коля понял: она допускает, что можно и не вернуться. – Все будет хорошо, - улыбнулся Коля. - Где наша ни пропадала! Ты не беспокойся - там все в порядке, могилы ухожены, ребята были, рассказывали… – У Лицкой умер отец, - сказала Маша. - Кто теперь будет ухаживать за ее могилой? – Мы, - просто ответил Коля. - Вернемся и займемся этим. Трамвай остановился у скверика, перед вокзалом. Коля не был здесь десять лет - с того памятного дня, как первый раз ступил на перрон. Он с удивлением обнаружил, что здесь ничего не изменилось, как будто и не прошло десяти лет. То же здание вокзала - приземистое, неуклюжее. "Почему оно мне тогда показалось красивым?" - подумал Коля. Такие же, как тогда, люди - с мешками, чемоданами, перевязанными крест-накрест бельевыми веревками, плачущие дети, издерганные матери и обалдевшие от суеты милиционеры и железнодорожники. Единственное новшество, которое автоматически отметил Коля, заключалось в огромном транспаранте: "Товарищ! Твоя обязанность помочь главной стройке страны! Новый автозавод-гигант решено строить в районе Нижнего Новгорода!" Транспарант протянулся через весь фасад вокзала, но, казалось, на него никто не обращал внимания. Маша перехватила Колин огорченный взгляд: – Уже обиделся - вижу. Ну как же - никому нет дела до главной стройки страны. Что же, по-твоему, все должны стоять перед этим лозунгом и митинговать! – Ты как всегда права, дорогая, - грустно пошутил Коля. - Только десять лет назад именно так и было бы. У тебя нет ощущения, что мы утрачиваем какие-то очень важные свойства, а? Ты не думала, почему мы их утрачиваем? – Не знаю… - Маша задумалась. - Прошла радость победы, прошла острота. Революция стала повседневностью. Я неправа? – Может быть, - кивнул Коля. - Только я не исключаю и другое. Многие думали, что революция - это "ура-ура" и сплошная романтика. А это работа. Подчас - изнурительная, грязная работа… без "спасибо", без чипов и орденов. Не всем это понятно, не всем по нутру. Ладно, при случае поспорим. …Вагон брали штурмом. Коля влез через окно, бросил на обе верхние полки чемодан и вещмешок, потом втащил Машу: – Ничего. - Он вытер пот со лба. - Это до Порошина. Там полегчает. – Вне всякого сомнения, - саркастически улыбнулась Маша. - Вот тебе простой пример: до семнадцатого года можно было ездить вполне прилично. – Ты же отлично понимаешь, - обиделся Коля, - последствия разрухи: вагонов мало, пути не в порядке. Вот если лет эдак через двадцать такое будет. Да нет, не будет. Не может быть! – Дай бог, - сказала Маша. - Попробуем уснуть? Это прозвучало как нелепая шутка. Словно в ответ на Машино предложение из соседней секции донеслись заливистые переборы гармошки, чей-то звонкий голос запел: Петербургские трущобы, А я на Крестовском родился, По кабакам я долго шлялся И темным делом занялся! – Как бы нас не обчистили, - вздохнула Маша. – Отскочат, - сказал Коля. - Не детский сад. Усталось, бессонные ночи, измотанные нервы брали свое. Незаметно для себя Коля и Маша заснули мертвым сном. Вагон покачивало на стыках, галдеж, переливы гармошки, пение, дым махорки и дешевых папирос - все это подействовало, как самое сильное снотворное. …Коля проснулся на станции - поезд стоял. Вдоль прохода, переступая через ноги, руки и головы, шел старичок проводник. В руках он держал грязный фонарь со стеариновой свечкой. – Какая станция? - спросил Коля, зевая. – Никольское, - отозвался проводник. – Следующая - Балабино, - весело подтвердил снизу рыжеватый мужик в поддевке с тощим мешком за спиной. - А тебе какую надо? Коля хотел было ответить, но вдруг всмотрелся и ахнул: рыжеватый был не кто иной, как деревенский дурачок Феденька - тот самый грельский Феденька, которого он, Коля, так зло ударил в свою последнюю памятную свалку с грельскими мужиками. "Однако он поумнел, - почему-то со смехом подумал Коля. - И совсем не изменился, будто и не прошло десяти лет. "Инфантильность - первый признак серьезного психического заболевания…" - вспомнил Коля лекцию по судебной психиатрии. - "Значит, он болен? И был болен тогда? Ничего не понять…" – Сейчас все лозунги в моде, - тараторил Феденька. - Я вот тоже лозунг сочинил - теснота сближает! Эй, мироед! - толкнул он могучего мужика на нижней скамейке. - Отзынь на три лаптя! Дай сесть! Садись, Вася, - Феденька освободил место для своего попутчика - бритого, лет пятидесяти, с невыразительным стертым лицом. "Странный Вася, - продолжал размышлять Коля. Ему становилось все тревожнее и тревожнее. - Не к добру эта встреча. А собственно, почему? А черт его знает - почему. Или нет - ин-ту-и-ци-я! Вон оно, это трудное слово! Именно она! Феденька еще тогда, в Грели, вызывал неясную тревогу своей странностью, необъяснимыми поступками, жестокостью. У соседки собаку убил колом…" – Вот и сидим рядом, - удовлетворенно сказал Феденька, - я, то есть сельский пролетарий, и Вася, то есть сельский интеллигент, и враг нашему делу - ты! - он зло ткнул мужика в плечо. – Окстись! - испуганно отодвинулся тот. - Какой я тебе враг! – Мне - не знаю, а вот РСФСР - это точно! - весело сказал Феденька. - Сколь у тебя земли, лошадей, а? – Не твоя печаль! - побелел мужик. - Отстань! – Угадал я, - удовлетворенно кивнул Феденька. - Вася, скажи ты. – Ликвидировать любую зажиточную сволочь, - сказал Вася. - Вот очередная и главная задача Советской власти! Мы - республика бедных слоев населения. Нам богатых не надо. Не царский режим. "А ведь они контры… - подумал Коля. - Провокаторы. Этот дуралей приедет к себе в деревню - такой бузы наведет. Ведь как будет? Он станет доказывать: "Говорят, мол! Сам слыхал". Ах, как оно страшно, это "сам слыхал". - Коля свесил голову вниз. Феденька заметил Колю: – А я лично, гражданин, хочу мира. С другой стороны взять: режем друг друга, расстреливаем, а зачем? Мы - русские, мы друг с дружкой в мире жить должны! Правда, Вася? – Россия - одна, - подтвердил бритый. - Она не для инородцев всяких. Она для русских! – Русские тоже разные бывают, - не выдержал Коля. – А разных - туда, - тихо сказал Вася. - К стенке заразу всякую. – Вот! - кивнул Феденька. - Устами этого человека говорит народ! А ты, дядя, из каких будешь? – Питерский, - сказал Коля. - Ладно, давай спать. Маша спала как убитая. Она ничего не слышала. Коля закрыл глаза. Сон навалился мгновенно, будто голову вдруг сунули в темный, душный мешок и наглухо завязали. "Нельзя спать. Нельзя… - вяло сопротивлялся Коля. - Мало ли что…" Кто-то дернул его за ногу, повторил тихо: – Спичек не найдется? "Феденька", - догадался Коля. – Спит, - услышал он удовлетворенный голос Феденьки. - Все в порядке. – А может, не спит? - спросил Вася. - Проверь как следует. Феденька стал на нижнюю полку и привычным отработанным движением указательного и большого пальца зажал Коле ноздри. Стало нечем дышать, но Коля решил вести игру до конца. Словно спросонья, он со всхлипыванием и криком хватнул ртом воздух, повернулся на бок и сладко захрапел. Феденька спрыгнул на пол, ухмыльнулся: – Как убитый… Коля приоткрыл глаза. Феденька и Вася стояли в проходе. Слабо мерцал огарок свечи. Кто-то начинал бормотать - наверное, мучили в духоте кошмары. Потом снова воцарялось спокойствие. – Кондратьев это, - с ненавистью сказал Феденька. - Я так понимаю: он теперь либо в ГПУ, либо в милиции. Сапоги его погляди. Он нам, не дай бог, всю обедню нарушит. "Дурак я! - мысленно выругался Коля. - Надо же. А с другой стороны? Я же не в разведку еду! Я к себе домой. В отпуск!" Коля медленно сунул руку под пиджак, сжал рукоять кольта. – Я его кончу, - тихо сказал Феденька, - а ты - его бабу. Вася кивнул. Феденька вынул из кармана складной нож, нажал предохранитель. Выскочило длинное, обоюдоострое лезвие. – А может, он эти сапоги на толкучке купил? - вдруг громко спросил Вася. – Тише! - зашипел Феденька. - Все может быть. А в нашем деле - береженого и бог бережет. Давай, - он приблизился к Коле и долго всматривался. Коля уже из последних сил разыгрывал спящего - казалось, еще мгновение, и не выдержать. Феденька снова встал на полку, взмахнул рукой, и в ту же секунду Коля ударил его головой в лицо - это был старый, испытанный прием, который употребляли в драках преступники. У Коли не было другого выхода. Феденька выронил нож, схватился за разбитое лицо и рухнул на пол. – Бросай финку! - приказал Коля сообщнику Феденьки. - Не на того напоролись. Не по сапогам судить надо, фраера. - Коля на всякий случай решил разыграть маститого блатного. - Бросай, бросай, кусошник. Вася увидел черное отверстие ствола и с воем рванулся к открытому окну. Вскочила Маша, заголосили пассажиры. Коля догнал Васю и в тот момент, когда тот, свесив ноги наружу, готов был спрыгнуть с поезда, ударил его рукояткой кольта по голове. Вася обмяк, Коля втащил его в вагон. Тут он и получил от Феденьки удар по почкам. Удар был сильный, профессиональный. Коля сразу же потерял сознание. Второго удара, уже ножом, он не почувствовал. На его счастье, вагон сильно качнуло, и клинок только скользнул вдоль ребер. …Коля очнулся минут через десять. Над ним склонились насмерть перепуганная Маша, проводник и пассажиры. Все молчали. Коля открыл глаза, спросил: – Где… Этот где? – Убежал, - сказала Маша. - Спрыгнул на ходу и убежал. А второй здесь. – Убил ты его, - вступил в разговор проводник. – Толку что? - Коля попытался приподняться и застонал. - А Феденька научился бить, однако. Откуда кровь? – Твоя, - заметил проводник. - Благодари бога, счастливый он у тебя, еще на палец бы правее… – Я, дед, везучий, - пошутил Коля. - Как считаешь, жена? – Начало многообещающее, - Маша попыталась настроиться в тон Коле, но у нее это не получилось. - Я лучше помолчу. - Она отвернулась, плечи ее вздрогнули. – Успокойся, - Коля сел. - Через день все заживет, как на собаке. Не плачь. Время такое, Маша. Жестокое время, я так скажу. – До каких же пор? - она с тоской заглянула ему в глаза. - Должен же быть конец всему этому, Коля? – Должен, - согласился он. - Только не слишком обнадеживайся. Не скоро будет этот конец. Совсем не скоро, Маша. Поезд подошел к станции. Маша вышла первая, протянула Коле руку. – Я сам, - он передал ей веши, легко спрыгнул с площадки на перрон и застонал от боли - рана в боку давала себя знать. Проводник и пассажиры вынесли из вагона и положили на траву Васю. Лицо накрыли картузом. Проводник тронул Колю за плечо: – Спасибо вам, товарищ… Время какое! Не то мы их, не то они нас. – Мы их, папаша, - сказал Коля. - Мы их, только так и никак иначе! Поезд тронулся, проводник вскочил на подножку. Коля поднял руку, прощаясь. – Покарауль этого. - Коля кивнул в сторону трупа. - Я сейчас. – Он никуда не уйдет, - заявила Маша. - К тому же мне одной страшно. Я с тобой. – Ты останешься здесь и будешь делать то, что я тебе сказал, - отчеканил Коля и, увидев, как наполнились слезами глаза Маши, добавил мягче: - Так положено, Маша, а ты сейчас все равно что мой помощник. - Коля ушел к станции. Маша села неподалеку от мертвеца. Его лицо было накрыто картузом. Это не давало покоя Маше - хотелось увидеть: какое оно, это лицо. Маша встала, прошла мимо трупа. Остановилась, не решаясь приподнять картуз, потом отбросила его в сторону. Белые, словно напудренные щеки, остекляневшие глаза. Зрелище было не из приятных. Маша отвернулась. – Тифозный или как? - Около Маши остановилась пожилая женщина в крестьянской одежде. – Помер, - вздохнула Маша. - В дороге помер. - Она вдруг встретила настороженный, колючий взгляд бабки и добавила: - Убили его, бабушка. – Кто же это? - с любопытством спросила старуха. Маша задумалась: что ответить? А вдруг эта бабка появилась не случайно, неспроста? – Уж не власть ли его кокнула? - подсказала бабка. – Да блатной он вроде, - сказала Маша. - Ну, с другим блатным повздорил, тот его и пришил. А ты, бабка, канай отсюда, поняла? – Ухожу, милая, - старуха скользнула по Маше взглядом, словно бритвой полоснула. - Ты из города? Правду бають, что в городе голод, из покойников варят? Котлетов и этих, как их! Хрикаделек? – У меня жратвы от пуза, - улыбнулась Маша. – А-а… - с уважением протянула старуха. - Ну, покедова, касатка. - Бабка ушла. Маша подождала несколько секунд и помчалась на станцию. Коля сидел в оперпункте линейной охраны и разговаривал с длинным, нескладным мужиком в потертой милицейской форме. – Моя жена, Маша, - сказал Коля. - А это, представь себе, - Анисим Оглобля, мой напарник по дракам! – Не может быть! - искренне удивилась Маша. - Анисим - в милиции?! – Лихо же ты меня аттестовал, - неторопливо сказал Анисим и протянул Маше руку. - Басаргин моя фамилия. А он, знаете, даже и понятия не имел… Здорово, говорит, Оглобля! - Анисим засмеялся. - Долгая это история, Маша, почему я в милиции. На досуге расскажу. – Не будет у вас… у нас досуга, - угрюмо сказала Маша. - Только что какая-то бабка выпытывала у меня, кто же это приложил твоего покойничка. - Она посмотрела на Колю. – Кстати, - нахмурился Коля. - Ты почему ушла? – Тебя предупредить. Сдается мне, эта бабка из одной компании с твоим Феденькой и убитым! – Феденька - это точно, бандит, - кивнул Анисим. - Правда, улик у нас нет, просто люди нам сообщают по секрету. А убитого, как Коля его обрисовал, я не знаю. А бабка как выглядит? Косоротая? Шамкает? – Она, - кивнула Маша. – Зовут эту бабку Потылиха, промышляет гаданьем, с попом, отцом Серафимом, якшается. Других данных нет. Но чтобы невзначай нам не вляпаться, сделаем так: я выеду за станцию, ты проверься и, если хвоста нет, я тебя подвезу до Грели, отдыхай… А если хвост - тебе лучше в моем обществе не показываться. Узнают, кто ты, и полушки я за твою житуху не дам. Пошел я. – А труп? - спросила Маша. – В самом деле? - удивился Коля. - Его же надо опознать, протокол составить. Давай понятых и займемся, а? – Протокол, опознание, - усмехнулся Анисим. - Да ты, мил друг, не мысли здесь столичными, как это сказать по-научному, - категориями. Триста квадратных верст, а я - один, ясно тебе? Жара-то какая. Пока я организую все это, - он в кисель превратится, понял? – И другой милиции у вас нет? - удавилась Маша. – Представьте себе, - нет, - развел руками Басаргин. - Я да еще уполномоченный ОГПУ Коломиец, вот и все! – А почему же нельзя собрать народ на опознание? - настаивала Маша. - Послать повестки, вот и все! – Бездорожье, - буркнул Анисим. - Да и не пойдут смотреть. – Заставь, ты - власть, - спокойно сказал Коля. – А вот поживешь у нас, осмотришься, - ответил Басаргин, - тогда поймешь, что ты глупость сказал. Я запрягать пойду, догоняйте. Коля и Маша вышли из оперпункта, осмотрелись. Вдалеке, у края перрона, Басаргин что-то объяснял трем здоровым мужикам. Они подняли убитого, унесли. – Идем. - Коля зашагал к опушке леса. Маша послушно двинулась за ним. Вокруг не было ни души. – Давай-ка в лес пойдем, - сказал Коля. – Зачем? Что мы скрываемся? - возмутилась Маша. – Ты что сказала бабке? Кто убил мужика? - усмехнулся Коля. – Блатные… - Маша догадалась, что задумал Коля, и сразу скисла. – Сама все сообразила, сама меня на эту затею натолкнула и сама же куксишься. Нелогично! – Тебе волчья шкура не пойдет, Коля, - грустно сказала Маша. – Да я еще ничего и не решил, - попытался успокоить ее Коля. - По обстоятельствам сообразим, а ты раньше времени с ума не сходи! Подъехал Анисим Басаргин: – Садись, не то… Путь долгий, если еще помнишь. – Помню, - кивнул Коля. - Он, понимаешь, отвозил меня тогда на станцию, - объяснил он Маше. - И теперь везет! Есть судьба, черт возьми! – Я после твоего отъезда в Псков подался, - сказал Анисим. - На фабрику поступил - котлы для паровозов клепать. Ну, а оттуда, по путевке, в милицию. А ты, значит, едва под расстрел не попал? - Анисим засмеялся. - А уж мне твой Арсений тогда так на сердце лег, так лег! Я тебе, брат, завидовал до смерти! – Вот мой рапорт о случившемся в поезде, - сказал Коля, протягивая бумажку. - Бандиты хотели убить меня и мою жену. Приобщи к делу в качестве доказательства. Анисим повертел рапорт в кривых, узловатых пальцах и порвал его. Вынул зажигалку, сделанную из патрона, и запалил клочки. – Ты… ты, часом, не болен? - обозлился Коля. - Это же документ, доказательство. Я же тебе русским языком объяснил! На суде… – До суда еще дожить надо, - перебил Анисим. - Это раз. Второе - поймать их надо. Это два. Я, брат, если бы всю эту бухгалтерию разводил, - давно бы покойником был. Я, Коля, их и без этого рапорта поймаю, увидишь. К концу твоего отпуска - "четыре сбоку и ваших нет!" Н-но, радёмые, - ом потянул вожжи, лошади заковыляли по вязкому проселку. Копыта смачно чавкали в жирной грязи. Маша прислонилась к плечу Коли и задремала. – Как твоя рана, - осведомился Анисим, - не беспокоит? – Засохла уже, - беспечно отозвался Коля. - Слышь, Анисим, - тихо продолжал он. - Есть у меня план. – Какой? - сонно спросил Анисим. – А такой, что Феденька этот у тебя под носом орудует без всяких, я это собственными глазами видел. – Ну и что? - оживился Анисим. - Я ведь не отрицаю. – А то, что я тебе уже говорил: якшался в свое время Феденька с попом! С Серафимом! – Эва, - вздохнул Басаргин. - Когда это было. Теперь они и близко не знакомы. Феденька из наших мест исчез лет пять назад и с тех пор не видать его. А в чем план-то? – План такой. Приеду я к Серафиму… Коля не договорил. Впереди упала ель и загородила дорогу. Басаргин натянул вожжи, телега остановилась. – Что такое? - проснулась Маша. – Тише, - укоризненно шепнул Коля. - Не дома. Маша притихла. Басаргин вытащил из кобуры наган, направился к завалу. Осмотрел его и углубился в чащу. Коля достал кольт. – Банда? - напряженным голосом спросила Маша. – Завал, - ответил Коля. - Хорошо, если случайный. – Поди-ка, - позвал Басаргин. – Не бойся. - Коля ободряюще улыбнулся жене и подошел к Басаргину. – Ель подпилена, - сказал Басаргин. - Подсоби. Сдвинули ель на обочину. Басаргин вытер пот, направился к телеге. – Банда? - снова спросила Маша. Басаргин кивнул: – Стрелять умеете? – Умеет, - сказал Коля. – Отдай ей свой кольт, у него спуск легкий, - продолжал Анисим и протянул Коле наган. - У меня в кармане - второй, бери, не Сомневайся… Маша привычно прокрутила барабан револьвера, проверяя патроны, щелкнула предохранителем. Басаргин одобрительно хмыкнул: – Н-но… - Лошадь снова зачавкала по грязи. – Не понимаю я чего-то, - недоумевал Коля. - Завал был? Был? Чего они нас из засады не перестреляли? – Не так все просто, - сказал Басаргин. - Видать, есть у них свой интерес. – Какой? - спросил Коля. – Поймаем - узнаем, - усмехнулся Басаргин и серьезно добавил: - Может, думали, я один, а увидели - нас трое, и отступили. Кто их узнает. Начинало темнеть. – Нелегкое у тебя свидание с юностью получается, - грустно улыбнулась Маша. - Я читала, что в полиции средний возраст был сорок пять - пятьдесят лет. – Что значит "средний"? - уточнил Басаргин. – Умирали они в этом возрасте, - сказала Маша. – Так они еще взятки брали и сладкое ели, а мы на гнилой картошке и до тридцати не дотянем, - невесело пошутил Басаргин. – Мы до ста лет жить будем, - сказал Коля. - И нас ни пули бандитские не возьмут, ни ножи. Потому что мы за правое дело жизнь отдаем, а это, я считаю, главное! – Ну, помитинговали, теперь давайте о деле, - устало сказал Басаргин. - Засветло не доедем, это уж так. А в лесу ночевать… – Костер разведем? - оживилась Маша. - Я ни разу не ночевала в лесу у костра! – Ничего хорошего, - махнул рукой Басаргин. - Сыро, гнус жрет и вообще. – Страшно? - Маша поежилась. – Не дети, чтобы страшно было. Опасно, вот и все. Анисим выпряг лошадей, начал собирать сухой валежник. Коля помогал ему. Лес шумел вокруг протяжно и печально. Коля прислушался к неясным шорохам, настороженно повернулся на подозрительный треск сучка. Нет… Это не "они". Пока не "они". Ночь спустилась над лесом. После дневной духоты и дождя вызвездило, потянуло прохладой. Ветерок угнал тучи гнуса, стало легче дышать. Постепенно Коля успокоился, расслабился. Потрескивали сучья в догорающем костре, то тут, то там вскрикивала дурным голосом ночная птица. Вспомнилась тихая, вязкая после частых дождей дорога - улица в родной Грели, толпы мужиков, идущие к площади ладить стенку… И Феденька - слюнявый, с колючими глазками и слова его: "Сон вспомни, Коля: зовешь родителей, а дозваться не можешь". Почему он так сказал? Что имел в виду? – Ужинать идите! - крикнула Маша. Подошел Басаргин, прищурившись, осмотрел нехитрую снедь: – Не балуют вас в Питере. – А вас? - усмехнулась Маша. – И нас тоже. Не пришло еще время. А придет. Вот уж тогда мы себе позволим. - Он широко, открыто улыбнулся - первый раз за все время. - Я ведь грешник, люблю поесть. - Он развел руками: судите, мол, меня как хотите, а уж так. - Ну, вы спите, а я посижу. Молча поели. Маша, собирая остатки ужина, обратилась к мужу: – Ты не сердись. – За что? - удивился Коля. – Я постараюсь не быть тебе обузой, - робко сказала она. - Я все время думала. Знаешь, меня учили готовить, шить, воспитывать детей. Потом - десять лет с тобой. И вот я сижу в лесу, у костра, и горжусь, что в случае чего смогу убить человека. - Она тронула рубчатую рукоять кольта, который лежал рядом с ней, на подстилке. – Человека? - переспросил Коля. - Врага, - уточнил он. - Спи. – Человека, милый! - оживилась Маша. Представилась возможность поспорить, ее нельзя было упустить. - С двумя ногами, двумя руками, с мозгом, который весит шесть фунтов. Всажу в него девять граммов свинца, и весь этот идеальный механизм жизни превратится в колоду. А зачем? – Ты меня в этот пустой спор не втягивай, - нахмурился Коля. - Давай спать. – Не знаешь! - торжествующе заявила она. - Эх ты! – Затем, чтобы одни не пили кровь из других! - зло сказал Коля. – Это ты говоришь! - подхватила Маша. - А они, между прочим, верят в свою правду. Кто же прав? – Ну что с тобой говорить? Ты политически незрелый человек. – Это не ответ, - обиделась Маша. - Ну да! Я воспитана в институте благородных девиц, я изменила своему классу, я знаю, что ты мне скажешь. – Изменила? - удивился Коля. - Чушь! Ты осознала правду революции и присоединилась к ней. – Хорошо! - кивнула Маша. - А в чем же правда? Объясни мне! Чтобы убить за нее человека, - в нее нужно верить! Ты в нее веришь? И знаешь ли ты ее? - Маша разгорячилась. – Верни кольт, - сказал Коля. - С такими мыслями ты мне не помощник. – И снова не ответ! - обрадовалась Маша. - Муженек, ты уходишь от ответа. Значит, его нет? Или ты и сам не знаешь? – Такие вопросы десять лет назад надо было задавать, не ко времени разговор, - отрубил Коля. - Спохватилась. – Есть ответ, - сказал Басаргин, подходя к костру. - Я вот раньше во что верил? В серебренники. Мы с Колей за них покалечить человека могли. Ну, не в прямом смысле - чтобы их добыть, их нам давали в уплату за побоище, да вы знаете. А вот побыл среди рабочих на котельном - так они не за деньги, а за товарища жизнь отдавали. Я это собственными глазами видел. Дошло и до меня, что не для себя человек должен существовать, вернее, не только для себя. – А они? - спросила Маша. - Вы убеждены, что они заблуждаются? Что они только для себя? – Убежден, - кивнул Басаргин. - Истина простая. Как вы говорите, кулак хочет только для себя. А большевик - для всех. Может, и бывает такой кулак, который в голодную зиму не пожалеет соседским ребятишкам куль зерна, - допускаю, говоря научно. Но сам не встречал таких. Может, и бывают примазавшиеся к нашему делу падлы, которые берут взятки, воруют, где могут, и гребут под себя, - таких видел, одного мы у себя в ячейке сами шлепнули, без долгих слов - это еще в двадцатом было. Так ведь в чем тут закавыка? Кулак-то этот - он же ненастоящий! Его перевоспитать - за раз-два! И снова полезный человек! А примазавшийся - разве он большевик? Он только временно носит это звание, до разоблачения. А вывод какой? Все должны жить, как люди. Кулаки против этого. Мы - за. Так чья же правда? – Понял? - Маша ехидно посмотрела на Колю. - Учись! Треснула ветка. Все, словно по команде, откатились от костра. Басаргин крикнул: – Кто? Стоять на месте! – Да это я, Анисим, - послышался хрипловатый голос. - Подь сюда. В неверном отблеске костра обозначился неясный мужской силуэт. За плечами - винтовка. – Посидите. - Басаргин спрятал наган в кобуру, подошел к неизвестному, оба скрылись в чаще. – Это же наверняка бандит! - тревожно сказала Маша. - А если он убьет Анисима! Чего же ты сидишь? Иди! – Не убьет, - уверенно сказал Коля, разгребая сгоревшие угли. К небу взвились искры, запахло гарью. - Это не бандит. – А кто? Что у тебя за дурацкая привычка говорить загадками? Пойми, наконец, это неприлично. – Маша, я не в бакалейной лавочке служу, - обиделся Коля. - Это ты, наконец, пойми: есть вещи, о которых я не имею права говорить даже с тобой. Что такое служебная тайна, представляешь? Вернулся Басаргин, прикурил от уголька: – Впереди еще один завал, посерьезнее. И засада. – Что решил? – Поедем в объезд, через Сосновку. Затоптали костер, Коля запряг лошадь. Подсохло, ехать было гораздо легче, чем днем, копыта бойко цокали по затвердевшей дороге. – Слышь, - сказал Коля и тронул Басаргина за плечо. - А должно быть все наоборот. – Что? - обернулся Басаргин. – Мы их должны за горло держать. А не они нас. – Дай срок, - кивнул Басаргин. - Ты о своем плане не договорил, прервали нас тогда. Что за план? – Теперь не торопи, - улыбнулся Коля. - Придет время - узнаешь. Додумываю я кое-какие вопросы. В Сосновку въехали на рассвете. Орали петухи, шли по воду самые хозяйственные бабы, под крышами тянул голубоватый дымок. Избы были бедные, под соломой, вместо заборов - частоколы из хвороста. У самой нищей, наполовину вросшей в землю, Басаргин придержал лошадей. Вышла пожилая женщина, поклонилась: – Здоров, Анисим. Чего в наши края занесло? Или беда какая? – Здравствуй, Платонида. Нет беды, однако ружьишко, что я Лукичу дал, в порядке? – Стрелял из него, - улыбнулась Платонида. - Лупит почем зря! А Лукич - вон он, с гостями. На лужайке тарахтел старенький, видавший виды "фордзон". Около него суетились три человека в замасленных рабочих спецовках, а рядом с ними - низкорослый мужичонка в драной поддевке - Лукич. Неподалеку стоял и упоенно ковырял в носу мальчишка лет семи. – Эй, Лукич! - крикнул Басаргин. - Чего это у вас? Танк? – У-у, Анисим! - обрадовался Лукич. - А я, уж загоревал - у нас слух пустили, будто тебя лесные ухлопали, ан - шалишь! Целый наш заступник! Мужики, - повернулся он к рабочим, - знакомьтесь: это власть нашенская, а это, Анисим, аж с самой Москвы, с завода АМО мужики приехали, говорят: будем таперича вашими… этими… - Лукич замялся и с тоской посмотрел на рабочих. – Шефы ихние мы теперь будем, - улыбнулся рабочий. - Вот трактор собрали. Артель надо делать! – Надо! - подхватил Лукич и взял лошадь Басаргина под уздцы. - Заворачивай ко мне без никаких! Эй, Платонида! Тащи гостям по кружке молока! Без никаких! Ну-ка, сынок, - обратился он к мальчонке, - дуй к матери, одна нога здесь, другая - там! – Да у тебя самого дети, не надо молока, - сказал Басаргин. - Что у тебя за манера - ровно околоточному подношения вечно делать? – Околоточному мы не молока, мы ему штоф водки ставили, - улыбнулся Лукич. - А ты - наш, плоть, можно сказать, от плоти, тебе молочка поднести - нам одно удовольствие! Мальчик убежал, а Лукич продолжал тараторить: – Ну чего там насчет артели говорят? Даешь или как? Ты знак только дай - я деревню вмиг подыму, сообща через год сыты будем, уж я уверен! Если же все подымутся, да в поле, да и по кулачью разом - это о-ё-ён! От кулачья мокро останется! – Будет артель, Лукич, - улыбнулся Басаргин. - Дай срок с бандами управиться. – Э-э-э… - Лукич махнул рукой. - Хоть тебя и Оглоблей кличут - толку нет! Нешто ты один много наработаешь? – Ну, ты помоги, - улыбнулся Басаргин. - Ружье я тебе на что дал? – И помогу! - задористо крикнул Лукич. - Укажи, куда бить, - и я в лучшем виде! И общество подыму! Нешто против общества они сила? Солома они! - Довольный своей речью и впечатлением, которое произвел на Колю и Машу, Лукич, наконец, замолчал. Мальчик принес крынку молока и кружку. Басаргин налил Маше, потом Коле, потом выпил сам. Вернул кружку Лукичу, сказал: – А насчет подмоги - я без шуток. Если можешь людей поднять, - ничего, кроме спасибо, не будет. – Трудное дело, - посерьезнел Лукич. - Боятся некоторые. Пули, они и в кулацких обрезах полновесные. Опасаются, одним словом. – Дурак не опасается, - заметил Басаргин. - Я между прочим, тоже опасаюсь. Шефов побереги, - он кивнул в сторону рабочих. – Будь в надежде, ружьишко хорошее дал. Да у них у самих наган есть, - сказал Лукич. - А насчет деревенских ты не куксись: я их обратаю - слово и дело! – Бывай! - Басаргин подошел вплотную к Лукичу, тихо спросил: - Слышь, Потылиха косоротая у вас не появлялась? – Не видать. Дней пять, как не было. – А пять дней назад? - оживился Басаргин. Коля подошел поближе, прислушался. – Забегала, воду пила. В город зачем-то ездила. Она, вправду сказать, мне не докладалась, да я у ей в солопе билет с железки нашел… – По карманам лазишь? - погрозил пальцем Басаргин. – Случайно, - покраснел Лукич. - Платонида клопа у ей на солопе углядела, пошла трясти, ну, билет и выскочил… – А Феденьки не видать? – Это грельского дурачка, что ли? - уточнил Лукич. - Не-е. Этого лет несколько, как нету. – Ну, все. - Басаргин развернул лошадей. - Бывай. Лукич долго стоял и махал рукой - до тех пор, пока лесная чаща не скрыла и телегу, и сидящих в ней людей. – Славный у него пацан, - вздохнул Коля. - А у нас с тобой. Н-да… - он посмотрел на Машу. – Не я так решила, - в свою очередь вздохнула Маша. - Это твоя теория, дорогой. – Какие еще теории? - рассмеялся Басаргин. - Рожайте, пока молодые, вот вам и вся теория, сказать по-научному. – Лукич - боевой мужик. - Коля ушел от опасной темы. – Все такие, - кивнул Басаргин. - Что в Питере про артели говорят? Скоро ли? – Пятнадцатый съезд решил, значит, скоро, - сказал Коля. - Будем, как говорится, осуществлять кооперативный план товарища Ленина. – Слышь, Коля, мне мужики другой раз такой вопрос задают: ну, допустим, сообща. Трудиться, значит. А делить? – Кто сколько наработал, тот столько и получит. – Это правильно, - согласился Басаргин. - А станут люди для всех, понимаешь, не для себя лично, а для всех трудиться так же горячо, как для себя? Это же как много о жизни понимать надо, чтобы в первую голову о людях болеть! - Басаргин даже головой закрутил от невероятности такого предположения. – Я тоже очень сомневаюсь, чтобы в одночасье переделались людские души, - сказала Маша. - Авантюризм это. – Ладно, - обиделся Коля. - В одночасье никто души переделывать не собирается; мы себе отдаем отчет, что дело это длительное, постепенное, так что не представляй нас дураками. – Ты же сам рассказывал: едва начинаете вы реализацию какого-нибудь серьезного дела - сразу звонит Кузьмичев и требует "доложить" или как это? "Рапортовать" о том, что все в порядке. А сколько у нас любителей "рапортовать", ты считал? – Не так много, как ты думаешь, - сказал Коля. – Но и не так мало, как думаешь ты, - парировала Маша. - Самое страшное, если Кузьмичевы серьезную работу подменят бесконечным словоблудием и парадными рапортами по начальству. – Я с ней согласен, - кивнул Басаргин. - Однако Грель через три версты будет, мне желательно про твой план наконец узнать. – Тут нужен меткий выстрел, - сказал Коля. - Один ты что? Ничто, прямо скажем. Ну, узнаешь, где какая шайка-лейка была вчера. Где она будет завтра. Да ведь не одна шайка эта - много их. Смысл в том, чтобы попытаться собрать их в кучу, да и кокнуть разом! – Легко сказать, - протянул Басаргин. – Мы поможем тебе. Сейчас мы сойдем и пойдем пешком. Явимся к Серафиму - после долгой разлуки, попроведать. Представимся ему блатными. Если Серафим то, что я о нем думаю, а я, брат, десять лет о нем думаю, то Потылиха уже сообщила ему, что бритого в поезде убил неизвестный блатной. Это же подтвердит и Феденька. А мы с Машей попытаемся влезть к Серафиму и в доверие, и в душу, ясно? Басаргин почесал в затылке: – Лихо задумано. Ну, а если Серафим ни при чем? Такой вариант, говоря научно, ты предусмотрел? – При чем, - задумчиво сказал Коля. - Прежде чем родителям сгореть, Феденька мне сказал: "Сон вспомни, Коля… Зовешь родителей, а дозваться не можешь". Он мне за десять минут до пожара это сказал. – А откуда он про твой сон узнал? - удивился Басаргин. – Мать про свой сон рассказала Серафиму, а Феденька, видать, от попа узнал и перевернул. Зачем ему поп об этом рассказал? И другое было. Накануне предрекал Серафим матери большие перемены. Так и случилось. В колдовство я не верю. Значит, Серафим знал! И готовил эти перемены. А Арсений? Бандит! А ведь он давний знакомый Серафима. Я тебе прямо скажу: подозреваю я, что Серафим Феденьке велел моих родителей спалить, чтобы корень мой вырвать, чтобы меня Арсению продать в помощь - прохожих промеж глаз лупить и деньги у них отбирать. Только доказательств у меня пока нет. – Если ты прав - будут доказательства, - сказал Басаргин. - Условимся о связи. На южной околице Грели - изба в три окошка, а на крыше жестяной петух. Хозяина Тихоном кличут. Каждый вечер после семи жду тебя там. Тебя или твоих сообщений. Тихону верь, как мне, надежный человек. – Серафим может приделать мне хвост, - сказал Коля. – Понял, - кивнул Басаргин. - Если что - набрось пиджак на плечо, покажись на крыльце, - я приму меры. – Ну, прощай, - сказал Коля. - Пошли, Маша. Он взял с телеги чемодан, мешок. Басаргин поехал по дороге, а Кондратьевы свернули на узкую лесную тропинку. Коля и Маша вышли на площадь. Здесь ничего не изменилось за десять лет, только церковь показалась Коле маленькой и убогой. – Вот его дом, - Коля повел взглядом в сторону Серафимовой избы. – Не сказать, чтобы дворец, - скептически заметила Маша. - Пойдем? – Помни, - сказал Коля, - Серафим умен, хитер, потому держи ушки на макушке, говори меньше, чтобы невзначай не сболтнуть лишнего. Легенду помнишь? – Ты "Иван", работал с Пантелеевым, я - твоя "маруха"… Работаем под интеллигентов - с моей, конечно, помощью. – Продаем себя Серафиму не враз, - уточнил Коля. - А сообразно с обстоятельствами. Пошли. …Серафим в старенькой, заплатанной рясе колол дрова. Увидев Колю и Машу, поднес ладонь к глазам: – Господи! Царица небесная! Да не возвратится униженный посрамленным! – Возвратится человеком, - улыбнулся Коля. - Здравствуйте, батюшка. – Здравствуй, раб божий. Здравствуйте, барышня. Как поживаете? Эх, сапоги у тебя, - сверкнул глазками Серафим. - В начальство, поди, выбился? – В Иваны попал. Не понимаете? Знакомьтесь. Это моя… Как бы сказать, - жена. Маша. Священник галантно поцеловал Маше руку. – Вы, святой отец, никак кадетский корпус кончили, - пошутила Маша. – Бог с вами, - рассмеялся Серафим. - Только семинарию. Ну, что же мы стоим? Пожалуйте, милости прошу. Вошли в горницу. Коля и Маша словно по команде повернулись к иконам и забормотали молитву. – Душевно рад, - сказал Серафим и подвинул гостям стулья. - Не обессудьте. Коля смотрел на Серафима. Тот постарел, однако приобрел неожиданную благообразность, стал сдержаннее, спокойнее. А Серафим смотрел на Колю. – Повзрослел ты, что ли? - вздохнул Серафим. - Не такой ты, как раньше, не такой. – Десять лет прошло, - сказала Маша. - Шутка ли. – Не шутка, - кивнул Серафим. - Но я не в том смысле. Был мне Коля ясен, как чистое стекло божьей лампадки. А сейчас, чувствую, отгородился он от меня семью барьерами, семью замками. – Что вы, батюшка? - Коля искривил уголки рта. - Я весь тут, как на ладони. Напротив скажу: вы, батюшка, словно в скорлупу спрятались. Не чувствую вас. Однако зашли мы вас поблагодарить, поклониться. – За что же, господи? - удивился Серафим. – Скажу прямо, не обессудьте, - Коля придвинулся к священнику. - Арсений ваш, царствие ему небесное, мне свое дело передал. – Какое дело? - фальшивым голосом спросил Серафим. – Будто не знаете, - вмешалась Маша. - Гоп-стоп, не вертухайся, батюшка. Вот какое дело. – Арсений что… умер? - спросил священник. – Комиссары шлепнули, - умильно улыбнулся Коля. - Да что мы все вокруг да около ходим? Мы с ней, - он положил руку на плечо Маши, - на пару работаем. Если я в тебе, Серафим, не ошибся, - прими с миром. А обознался - мы дальше пойдем. – Подумать надо, - вздохнул Серафим. - Ты только ерунды разной на мой счет не думай, это я так, в том смысле, что Арсений был для меня человек загадочный, я кое-что вспомнить должен, сообразить… – Соображайте, батюшка, - сказала Маша, - только помните, что время посева уже прошло и настает время собирать плоды. Вы ведь любите плоды? – Погуляйте пока, - улыбнулся Серафим. - Коля, покажи барышне нашу деревню, в поле сходите - там жаворонки волшебно поют. - Серафим закатил глаза и зачмокал губами. - А я пока насчет обеда распоряжусь и вообще. Спустились с крыльца, вышли на площадь. – Здесь я дрался в последний раз, - грустно сказал Коля. - Ровно вчера это было. – Не в последний раз ты дрался. И страшно мне что-то, откровенно тебе говорю. Только ты не обращай внимания, это я так, по-бабьи. – Хочешь уехать? – По-моему, ты хочешь меня оскорбить, - надменно сказала Маша. – Ну ладно, ладно, - отступил Коля. - Как тебе Серафим? – Ты не слишком круто берешь быка за рога? - спросила Маша. – Нет, - Коля задумался. - Если бы я начал чересчур осторожно, он бы понял, что я его щупаю не как сообщник Арсения, а как "человек в сапогах". Дались им эти сапоги. – Деталь, которая сработает в твою пользу, - сказала Маша. - Если бы ты был "оттуда", разве бы ты надел сапоги? – Ты опять права. Все правильно. Я знаю, кто был Арсений, я его преемник, а Серафим понимает: если он будет отрицать, что знал истинное лицо Арсения, это слишком недостоверно, и я ему не поверю. Сейчас дело в другом: Серафим лихорадочно ишет причину, по которой мы у него появились. Зачем мы пришли, - вот в чем все дело! Они вышли за околицу. Впереди темнела небольшая роща. Это было сельское кладбище. Под вековыми деревьями, в высокой траве прятались едва заметные холмики. Коля долго ходил среди полусгнивших, покосившихся крестов, потом остановился. Маша видела, что он мучительно вспоминает о чем-то, но никак не может вспомнить, и поэтому нервничает. Маша поняла, что он ищет могилы родителей, и пришла ему на помощь. Она нежно провела ладонью по его плечу: – Они здесь, Коля, в этой земле. Это главное. Ты не горюй. Коля благодарно взял ее за руку: – Забыл, где могилы. Да уж их, наверное, и нет. Кому было ухаживать? – А я даже не знаю, где похоронены мои отец и мать, - вздохнула Маша. - Как ты думаешь, Коля: у меня когда-нибудь были родители? – Не нужно, Маша. - Он притянул ее к себе. - Мы вместе, мы живы и здоровы, и все еще опереди, целая жизнь, ты в это верь! – Я верю, - кивнула Маша. Она оглянулась. - Нас ждут какие-то люди. – Приготовься. - Коля нащупал кольт. - Идем. У кладбищенской калитки стояли два бородатых мужика в папахах с черными ленточками. Они молча смотрели на Колю и Машу. Один из них, которого Коля сразу же про себя окрестил Скуластым, сказал: – Бог в помощь. Родных ищешь? – Искал, - кивнул Коля. - Что скажете? – Да вот, ельна собирается, балешник хотим учинить, - растягивая слова, сказал второй. - Приходи, погорчим… – Не на что, - развел руками Коля. - Я, вишь, в полусмерть укутался… – У марухи займи, - сказал Скуластый. - Она у тебя тоже, небось, по музыке ходит? – По рыжью работаем, - улыбнулась Маша. - А вы - по портянкам? – Ишь… - обиделся второй. - Она нас ни во что не ставит, стервь. – А ты ведешь себя, как рогатик, - сказала Маша. - Чего мне с тобой куликать? Пошли, Коля. – Свидимся еще, - многообещающе сказал Скуластый. - Так придете? – Как дело позволит, - отозвался Коля. Бандиты ушли. – Шмакодявки паршивые, - выругался Коля. - А Серафим не Спиноза, ей-богу. Послал проверить, знаем ли мы жаргон. Уж мог сообразить: если подосланы, то и обучены… – Он так и думает, - спокойно сказала Маша. - Ты его недооцениваешь. Пока идет самая примитивная, поверхностная проверка. Главное - впереди. Серафим встретил их на пороге горницы - сладкий, улыбающийся, в новой рясе, с золоченым наперсным крестом. – Милости просим, - он галантно подвинул Маше стул, протянул чашку: - Будьте хозяйкой. На столе пыхтел начищенный самовар. Когда Маша стала разливать чай, Коля сказал: – В Ленинграде жизнь сейчас нелегкая, это верно, но покойников там не едят… – Хрикаделек и котлетов из них не делают, - кивнула Маша. – Не понял, - насторожился Серафим, разгрызая огромный кусок сахара. – Когда мы с поезда сошли, к Маше косоротая старуха подвернула, - начал Коля, внимательно наблюдая за священником. - Так вот она и сказала про эти самые хрикадельки. – А я, собственно, при чем? - повысил голос Серафим. – Рассуждаем согласно науке логики, - сказал Коля. - Слово "фрикадельки" явно не деревенское. От кого могла слышать старуха это слово применительно к обстановке в Ленинграде? – От любого проезжего, раз она по вокзалам шляется, - не слишком уверенно заявил Серафим. – Верно, - согласилась Маша. - Только мне сдается, она про этих покойников на проповеди в церкви слышала, или я ошиблась? По сузившимся глазам священника Маша поняла, что угадала. – Глупо, батюшка. Эдак, и в ГПУ загреметь можно… – Уж не ты ли меня туда отправить хочешь? - На лбу Серафима выступили мелкие бисеринки пота. - Не пойму я тебя, отрок. А когда я не понимаю человека, я его боюсь. А когда боюсь, я его… – Спрячь пистолет, дуралей, - грубо сказал Коля, хотя Серафим никакого пистолета и не доставал. - Он же у тебя под рясой! И если хочешь тягаться - смотри! - Коля в долго секунды выдернул из-за пояса свой кольт и приставил ко лбу священника. – Не гоже хозяина дома эдак честить, - криво улыбнулся Серафим. - Убери. – То-то, - Коля спрятал кольт. - А то ходим вокруг да около. Не узнаю вас, батюшка. – Ну, а если Арсений тебе все завещал, ты уж, верно, знаешь, как его кликали? В том, другом мире? - напрягся священник. – Чинушей его кликали. – Ладно, - кивнул Серафим. - Это ты и от милиции узнать мог, не велика задача. Не обижайтесь, гости дорогие, но я вам назначу испытание. Выдержите - будет разговор. Не выдержите… - Серафим развел руками. – Тогда ваши, ну те, с черными ленточками, дырок нам понаделают, - сказала Маша. - Не опровергайте, батюшка, не трудитесь. Мы ведь битые, понимаем, что к чему. О чем речь? – Да пустяки, - улыбнулся священник. - Кресты носите? – Какой же блатяк без креста? - удивился и обиделся Коля. - Маша, покажи… – Не надо, не надо, - запротестовал священник. - Не в крестах дело. Вы ведь, небось, не венчаны в церкви, не до того вам было? – Верно, не до того… - Коля переглянулся с Машей. – Вы нас повенчаете? - радостно крикнула Маша. - Вот славно! Я так мечтала. – Повенчаю. Вот вам и проверка будет. – Не понимаю, - сказал Коля. – Все поймешь, - прищурился Серафим. - Потерпи. Под вечер Коля обнаружил слежку. Случилось это так: он вышел на крыльцо поповского дома покурить и увидел на другой стороне площади мужика, который стоял и щелкал семечки. Мужик не скрывал своих намерений - он уставился на Колю и даже подмигнул ему. "Ах ты, мать честная. - Коля даже почесал в затылке. - Чертов поп…" Он сошел с крыльца, двинулся к околице. Мужик не отставал. Коля повернул назад. Мужик - следом. Коля вошел в дом. Серафим читал какой-то журнал. – Так мы не уславливались, - с сердцем сказал Коля. – Как? - из-под очков посмотрел Серафим. – Кто этот "фраер", который топает за мной по пятам? – Ах, этот, - махнул рукой Серафим. - Охрана твоя, Коленька. Твоя и жены твоей. Епифаном звать. Надежный мужик. – Ни нуждаемся! – Не скажи. Маша сама пожаловалась на тех, с черными ленточками. Время лихое, мне жаль будет, если тебя обидят. Не обессудь. – Не валяйте дурака, батюшка! - рассердился Коля. - Ваше недоверие меня обижает. – А вот заслужишь доверие - оно и по-другому обернется, - Серафим снова углубился в журнал, и Коля понял, что спорить бесполезно. – Черт с вами. - Коля снова вышел на крыльцо, набросив на плечо пиджак. Епифан стоял на том же самом месте и грыз семечки. Коля достал часы: до семи вечера оставалось совсем немного. "Интересно, - подумал Коля, - каким это образом Басаргин избавит меня от этого дурака? Посмотрим". Спустя час он уже осторожно стучал в ставень Тихоновой избы. – Входи, - дверь открыл Тихон - огромный, как многие мужики в Грели, с окладистой черной бородой и копной нечесаных волос. - Ждут тебя. Коля вошел в горницу. Басаргин прикрутил фитиль керосиновой лампы: – Чисто было? – Вполне. Как удалось? – Секрет, - улыбнулся Басаргин и добавил: - Послал ребят с четвертью самогона. Отвлекли его. Ну, первый стакан, само собой, ему силком влили, а остальные он собственноручно принял. Спит, касатик. – Как объясняешь открытую слежку? – Черт его знает, - Басаргин задумался. - Может, ои так рассуждает: если, мол, Кондратьев - милиционер, - он от любой слежки все равно уйдет, не тягаться же деревенским с профессионалом? Ну, а что в такой, по-научному сказать, си-ту-яции поймешь? Ничего! А вот при открытой слежке и настроение видать, и действия… Скажем, мог ты от Епифана отвалить? Мог! Тогда Серафим сразу бы усек, кто ты. – Будто вор не может уйти от слежки! - сказал Коля. – Мелко ценишь Серафима, - ответил Басаргин. - Если он то, что ты думаешь, - он действия сыщика-профессионала от действий вора-профессионала всегда отличит. Так что он правильно сделал, а ты - рисковал. Слава богу, что все обошлось! С чем пожаловал? – Серафим будет нас с Машей венчать в церкви. Это венчание послужит проверкой. Честно говоря, не понимаю я, в чем тут гвоздь? И поэтому волнуюсь. Басаргин покачал головой: – Н-да… Пилюля, можно сказать… – Маша считает, что он хочет наши, вроде бы, коммунистические идеалы проверить, - продолжал Коля. - Мол, если коммунисты - венчаться не станут, не пойдут против партийной совести. Кстати, дай нам два тельных креста, едва не сгорели, - строим из себя блатных, а крестов на нас нет! Черт его знает, из-за каких пустяков другой раз жизни лишиться можно. Тихон принес два крестика, улыбнулся: – Мой и жены-покойницы. Носите и дай бог вам удачи. Коля надел крестик: – Спасибо, Тихон. Выручил. Басаргин прошелся по горнице: – Нет, Коля. Суть этого дела не в ваших с Машей истинных убеждениях. Тут другое. Круче тут. – Что же? - с сомнением спросил Коля. – Не знаю. Об одном предупреждаю и прошу: как бы себя Серафим во время вашего венчания не повел, что бы ни случилось, - твое дело глазами хлопать и "аллилуйю" петь, понял? Не смей ни во что вмешиваться! – А если он, к примеру, тебя убивать станет? - улыбнулся Коля. – Кондратьев, - жестко начал Басаргин. - Мы с тобой такое дело затеяли, что жизнь всей нашей волости, а то и всей губернии иначе повернуться может. Что в сравнении с этим твоя или моя жизнь, парень? Мы ведь служим ради таких ясных далей, что дух захватывает от одних только мыслей. Прошу и требую от тебя: что бы ни произошло - ты должен остаться в стороне! Я доложу обо всем в партийных органах и извещу уполномоченного ГПУ. – Значит, моя задача, - сказал Коля, - в случае успешной проверки - внедриться к бандитам. – Все вызнать и остаться живым, - добавил Басаргин. - Иди, Коля. Они обнялись. …В церкви было необычно светло - по случаю бракосочетания "раба божьего Николая" с "рабой божьей Марией" отец Серафим приказал зажечь большое паникадило. Маша вошла об руку с Колей - в белой фате, правда, из марли, но зато - с самой настоящей золоченой венчальной свечой в руках. Следом потянулись жители, среди них Коля заметил и двух своих знакомцев с черными ленточками. Они как ни в чем не бывало стояли в толпе. Громко переговаривались женщины, обсуждая возраст и внешний вид невесты и жениха, мужики довольно гудели в ожидании скорой выпивки. Отец Серафим взмахнул кадилом и запел "Песнь степеней": – Блажени вси бояшмеся господа… Послышался шум, это вошел в церковь Басаргин с двумя сельскими исполнителями. На них косились, но пока не задирали. Коля посмотрел на Машу. Она стояла рядом с ним, лицо у нее было восторженно-счастливое, и Коля понял, что Маша забылась и воспринимает происходящее всерьез. – Ты что? - шепнул он ей. - Смотреть стыдно. – Я играю роль, - сказала Маша, но глаза, вдруг вспыхнувшие самой неподдельной радостью, выдали ее и, поняв это, Маша попыталась все обратить в шутку. - Сколько волка ни корми, а он все равно туда, тебе понятно? - Она вздохнула: - Сначала я ждала этого дня. Потом мне стало казаться, что его уже никогда не будет. - Маша вдруг погрустнела: - Я ведь не дурочка блаженная, Коля. Не волнуйся, я понимаю, что все это - просто игра. Потерпи. Дай мне наиграться. Подошел священник, и она замолчала. – Послушайте, чада, поучительное слово, - сказал Серафим, - живите в супружестве богоугодно и честно, ибо близко пришествие антихриста и спасутся только претерпевшие за правду до конца. Знамение было недавно верующим и всем мирянам: пятиконечная звезда сияет над грешной Россией, остры ее лучи и пронзают они любящих бога. Жрецы же нечестивые той звезде служат и яко вурдалаки ненасытные пожирают внутренности истинно верующих. – Прекратите агитацию, иначе я прикажу очистить храм! - крикнул Басаргин. – Он сказал, - трагическим голосом провозгласил Серафим, - настали времена, когда русскому человеку и в храме нет спасения. Церковь уважали даже нехристи - татаро-монголы! А эти пожрали душу! Слуги антихристовы в храмах, ратуйте, православные, не допустите унижения дома господня! – Прекратить! - Басаргин проталкивался к алтарю, исполнители - за ним. - Всем покинуть помещение! Верующие возмущались, переговаривались. Кто-то крикнул: – Креста на них нет! Вышвырнуть их из храма! – Верно! - закричали в толпе. - Вон их! – Чего вы слушаете поповских прихвостней! - заорал Скуластый. - Мало это жеребечье отродье попило нашей кровушки! Бей, круши поповский балаган! Да здравствует советская власть! Коля переглянулся с Машей - она кивнула: вот она, проверка. Вот она. А Басаргин еще ничего не понимал. Он стоял в растерянности и беспомощно оглядывался. Коля пытался поймать его взгляд, мысленно кричал ему: "Берегись! К такому мы не были готовы! Это опасно! Очень опасно!" Но Басаргин чего-то ждал. Коля повернулся к Серафиму и наткнулся на его насмешливый, холодно-изучающий взгляд. Между тем провокаторы вытащили спрятанные в голенищах сапог ломики, молотки, дубинки и начали разбивать иконостас, сбрасывать и топтать иконы. – Долой самодержавие! - орали они. - Долой попов! Долой опиум для народа! Басаргин и его помощники пытались задержать, остановить озверевших хулиганов, но тех было гораздо больше, они вошли в раж и легко сломили сопротивление представителей власти. Исполнителей сбили с ног и связали. Басаргина ударили ломиком, и Коля увидел, как по его лицу расплылась огромная клякса крови. Анисим еще сопротивлялся. Он отбивался кулаками и ногами, но оружие не применял - вокруг были люди. Он хрипел - кричать уже не мог: – Граждане. Остановите их. Неужто не видите. – Бей! - Громилы внесли бидон с керосином, опрокинули и подожгли. – Да чего же мы смотрим, мужики! - крикнул наконец кто-то. - Разве ж советская власть может допускать такое? Это подстрекатели! Началась всеобщая свалка. Коля снова посмотрел на Машу. Она стояла с застывшим, безразличным лицом. Но Коля понял, о чем она сейчас думает. "Его убьют, помоги ему", - кричали ее глаза. "Нет… Ты же знаешь - я не должен вмешиваться, что бы ни случилось", - мысленно отвечал ей Коля. И снова натолкнулся на вопрошающий взгляд священника: "Что, отрок, с кем ты?" Басаргин упал, толпа сомкнулась над ним. Пожар разгорался. – Воды! Воды несите, православные! - вдруг завопил Серафим. - Сгорит божий дом! - Он повернулся к новобрачным, добавил с усмешкой: - Ну, милиционера нашего, небось, свои же и убили. Не знал я, не знал, что среди советских служащих такой разброд - кто куда, кто куда… – Уйдем, батюшка, - попросила Маша. - Тошно мне. – Уважим невесту, - кивнул священник. - Идем, Коля. - Они вышли из церкви. Навстречу бежали бабы с полными ведрами. – Спасайте, спасайте божий храм, касатушки, - ласково сказал им Серафим. Коля вытер с лица пот и сажу: – Устроили вы нам праздник, спасибо. – Проверку я вам устроил, как и обещал, - спокойно сказал Серафим. - Цена-то - ох, великая, ну и на проверку пришлось не поскупиться. Скажу сразу: ты и она - не знаю урки ли, но не с большевиками вы, нет. Не родился еще на свет такой большевик, чтобы друга и партийного брата его на глазах убивали, а он не вмешался. Отныне я вам верю, ждите, уже недолго осталось. – Правда всегда торжествует, батюшка, - вздохнул Коля. - Восторжествует она и теперь, знаю это. Коля и Маша ушли в дом. Из церкви выходили люди, крестились, говорили Серафиму сочувственные слова. Вынесли Басаргина. – Хоть бы живой он был. Хоть бы живой… - Маша отошла от окна, посмотрела на мужа, и вдруг губы у нее задрожали: - Коля, - сказала она, - сколько у тебя седых волос. – Ничего, - Коля стиснул голову руками. - Ничего. На крупный счет дело пошло, не ожидал я. Был миг - думал, не выдержу, брошусь к Анисиму. Я пойду к нему… - Коля встал. - Не бойся, я в своем уме. Слежку Серафим снял. Нет среди большевиков такого, кто не пришел бы на помощь другу. Даже ценой жизни. Прав Серафим, и поэтому слежку он снял. Басаргин остался в живых. Его изрядно помяли, в голове у него гудело, но могучий организм, закаленный в юности подобными стычками, выдержал. К вечеру Басаргин постанывал, но чувствовал себя довольно сносно. Когда Коля вошел в избу, то увидел на табуретке, около топчана, на котором лежал Басаргин, незнакомого человека в городском костюме. Рядом стоял еще один - совсем молодой, лет двадцати, в вылинявшей гимнастерке и ботинках с обмотками. Коля молча пожал Басаргину руку, тот сказал: – Штатский - это Коломиец, из ГПУ. А в обмотках - Швыдак, секретарь укома партии. А я уже здоров, так что не теряй времени на расспросы. Одно скажу, товарищи: чувствуется у Кондратьева петроградская выучка! Это какие же нервы надо иметь! – Ладно! - смутился Коля. - Не обо мне речь. – Спасибо, - Швыдак пожал Коле руку, улыбнулся: - Дело, конечно, не в том, что ты приехал, и все началось. Как диалектика учит? Накопилось - изменилось. Однако авторитет Советской власти роняем! Бандиты, кулачье. Актив у нас есть? Мужик, бедный и средний, за нас - в подавляющем большинстве! За чем же дело стало? Давай, Коломиец, доложи обстановку. – Активизируется кулак, - Коломиец одернул пиджак, словно это была гимнастерка, и Коля понял, что уполномоченный ГПУ - человек в недавнем прошлом военный и привык носить форму. - Выступления отмечаются повсеместно, по всей губернии, - продолжал Коломиец. - Жгут хлеб, обливают керосином, активистов убивают… Действовать нужно немедленно, но есть закавыка: наши люди не смогли выявить все группировки, руководителей, базы… А это в нашем деле - гласное… Вошел Тихон: – Слышь, Анисим, там к тебе на службу человек прибыл - говорит: из Питера. Документ имеет - из Ленинградского уголовного розыска. Ну, я рискнул его сюда привести. – Давай, - кивнул Анисим. Коля сразу понял, о ком докладывает Тихон. И когда вошел Витька, представил его: – Это наш товарищ, ездил по специальному заданию в Новгород. Что узнал? Витька осмотрелся: – Основные ценности к новгородским перекупщикам поступили из ваших мест. Каналы пока не выяснены, но я установил, что руководит всем делом опытный бандит, с дореволюционным, можно сказать, стажем. Кличка - Черный. Предполагается, что имеет отношение к духовенству. Коля и Басаргин переглянулись. – Я с бандой "законтачил", - сказал Коля. - Они уголовники, а у меня как-никак - опыт. Мы с женой представляемся им блатной парой, битые, мол, много видели, седыми стали… – Что ты предлагаешь? - спросил Швыдак. – Влезу к ним, завоюю авторитет. Подготовлю выступление всех групп разом, соберу вожаков. – А мы их раз - и квас, - задумчиво сказал Коломиец. - Банды без главарей - это сброд. Хорошая мысль! Дельная! Остатки банд с помощью наших людей разложим изнутри. Сагитируем - разойдутся… Коломиец внимательно посмотрел на Колю: – Как считаете, больше проверять вас не станут? – Считаю, что станут. Но теперь уже легче будет… – Вряд ли легче, - Коломиец покачал головой. - Не знаю, что они еще могут придумать, - главное, не ставить себя в положение, когда вынудят на самом деле убить кого-нибудь из своих. Чтобы этого не произошло, мы должны втянуть их в свою проверку - убедительную и точную. Я подумаю над этим. – За жену не боишься? - спросил Швыдак. - Может, ей лучше отойти? – Лучше, - кивнул Коля. - Но она не отойдет. – Ладно. - Швыдак закурил. - Разошлись, мужики. Светает. – Матери кланяйся, - Коля проводил Витьку до подъезда, - Бушмакину скажи: поручение выполняю по мере сил, пусть так и передаст Сергееву. А настроение у крестьян хорошее. В Советской власти у подавляющего большинства сомнений нет. Спустя десять минут он вернулся в дом Серафима. Маша не спала. – Ну что? - шепотом спросила она. - Как Анисим? – Жив. Ничего. - Коля погладил ее по руке. - Ты извини, что я опять тебя втягиваю в свои дела. – Муж - иголка, жена - нитка. Так меня учили в институте благородных девиц. – Ты все шутишь. А я за тебя боюсь. – Ты и должен за меня бояться. А я - за тебя. Давай спать, счастье мое… - Она улыбнулась - ласково и немного насмешливо. Так мать улыбается талантливому сыну - единственному и любимому. Коля не уснул. Он думал о том, что десять лет назад в его жизни произошла та единственная и удивительная встреча, которая навсегда, до березки на краю могилы, делает человека счастливым, дает ему полной грудью ощутить радость бытия, дает ему крылья. Маша - настоящий и драгоценный подарок судьбы. Как страшно его потерять. Серафим выглядел необычно: в холщовой рубахе, перепоясанный веревкой, в смазных сапогах. – Вы, батюшка, никак мирянином решили стать? - пошутила Маша. Серафим заткнул за веревку небольшой топор: – В лес еду - дрова нужны. Может, составите кумпанию? Коля и Маша переглянулись. – Давно хотела в лесу побывать, да все случая не было, - улыбнулась Маша. - Съездим? Грибы пошли, земляника. – Съездим, - кивнул Коля. - Трогай, святой отец. Они выехали за околицу. У опушки леса, на обочине, сидел Скуластый, дымил самокруткой. Встал, поклонился: – Бог в помощь, батюшка. – Садись с нами. Мы вот решили за ягодкой прокатиться. – Ягодка к ягодке, - бандит подмигнул Маше. - Вот и малинник, правильно я говорю? - он попытался ущипнуть Машу, но она взяла его за нос, сказала угрожающе: – Грабки убери, локш потянешь. – Ишь ты, - нахмурился бандит, но на всякий случай отодвинулся. – Правильно, не распускай рук, дурак, - кивнул Серафим. Коля одобрительно посмотрел на жену. Въехали в чащу - свет померк, колеса зачавкали по жидкой грязи. Сидели молча. Приближался решительный момент, и все хорошо это понимали. – Благостно, - потянулся бандит. - Хорошо. В этой глухомани никакая власть не достанет. Верно я говорю, начальник? - Он недобро посмотрел на Колю. – Ешь раз назовешь меня начальником - пришью, - ровным голосом пообещал Коля. - Понятно объяснил? Из-за деревьев выскочили двое, схватили лошадь под уздцы: – С прибытием, батюшка. – Все в сборе? - Серафима словно подменили. Голос его окреп, приобрел командирские интонаций, он выпрямился, сразу стал выше ростом. – Конду сыграли, ельна ждет, - осклабил гнилые зубы бандит. Серафим с усмешкой посмотрел на Колю: – Ты, наверное, понял? Нас ожидают представители повстанцев. "Ишь ты, - подумал Коля. - И название придумали из времен французской революции… Повстанцы. Ах вы, сволочи недорезанные…" А вслух сказал: – Лучше бы с политикой нам не вязаться. За политику ГПУ к стенке ставит. – Нынче без политики хода нет, - сказал бандит. - Вот батюшка, спасибо ему, нас просвещает. Вошли в охотничью избушку. Вокруг - Коля успел заметить это - расположился лагерь: не менее двухсот - трехсот бандитов, перепоясанных патронными лентами, с пулеметами. Священник, поняв, что Коля потрясен увиденным, сказал торжествующе: – Хороший сюрприз? От большевичков пыль пойдет. По всей губернии затрещит их антихристова власть! – Затрещит, - искренне согласился Коля. - У вас ведь сила. А власть к такому не готова, это уж можете мне поверить. Даже я, битый-перебитый, не ожидал… – Знакомься, - сказал Серафим. – Да мы, я чай, знакомы, - улыбнулся шедший навстречу Феденька. - Здоров, Коляча… – Здоров, Федя. А ты, однако, поумнел. – А ты? - прищурился Феденька. - Вот и проверяли мы тебя, и Потылиха через твою бабу - здрасьте вам, - поклонился он Маше, - вроде бы подтвердила, что свой ты кулик в доску, а после нашей встречи и стычки в вагоне сумление у меня. Вот хошь убей, - есть в тебе душок ГПУ! - Он снова улыбнулся. Коля тоже улыбнулся: – Я за такие слова надысь одному дурачку уже пообещал дыру провертеть. Тебе прощаю по старой дружбе. Здравствуйте, господа. Рядом с Феденькой сидели за столом еще двое: первый - Никодим, в мужицкой одежде, худой, заросший седой щетиной; второй - в грязной, изношенной офицерской форме - лысый, похожий на отставного интенданта. Его все так и звали - Лысый. Оба промолчали, и Коля продолжал: – Говорю сразу: на вашу политику мне плевать. Я - "вор в законе", блатной, чтобы вы знали, и у меня свой интерес. Я вам продаю мыслю - как дорваться до власти, вы мне позволяете награбить столько, сколько мы вдвоем с моей марухой на плечах подымем и унесем… Речь не о барахле, само собой, а об рыжье. Зайдем в банк, в "Торгсин", заберем, что поглянется, и ла-та-ты. – Не дорого ли просишь? - спросил Лысый. - Нам тоже деньги нужны - на движение. – Я не прошу. Я цену назначаю. Я продаюсь вам - если нужен, конечно. – Мне пусть позволят выбрать золотые украшения, - сказала Маша. - Сверх всего. А на себе мы много ли унесем, миленький? Пусть дадут нам транспорт - автомобиль какой-нибудь комиссарский, мы его нагрузим доверху и ладненько. – Круто заворачиваешь, - буркнул Никодим. - Я пока не вижу, за что платить. – Скажу. - Коля сел, навалился на стол. - Вас - много, но это видимость одна. Чтобы в губернии власть взять - надо вдесятеро больше. Знаю людей с оружием, опытных - человек сто. Скажу им слово - они к вам перекинутся. – Где эти люди? - спросил Серафим. - Кто они? – В свое время я их вам объявлю. А суть вот в чем: всем, кто против Советов, надо бы собраться и договориться - под единым началом план придумать - кто откуда бьет, да и ударить разом! Конечно, навсегда мы власть не захватим, но дней десять продержимся, пока комиссары будут чухаться. А за это время - активистов в расход, хлеб спрячем - сожжем, повсюду сунем наших людей. Пущай коммунисты возвертаются - у них земля под ногами гореть станет! Все долго молчали. – Заманчиво, - вздохнул наконец Серафим. – Заманчиво, - кивнул Лысый. - Только где гарантия, что мы соберемся, а нас ГПУ в оборот не возьмет? – И возьмет, - улыбнулся Феденька. - Если своих мер не примем. - Он посмотрел на Машу. Коля перехватил его взгляд, и у него упало сердце. - Заклад нужен, - сказал Феденька, не спуская глаз с Маши. – Ах ты, Мехмет… Хитер, как азият. - Серафим с уважением похлопал Феденьку по спине. - Выкладывай, что придумал. – Заклады разные бывают, - Феденька с садистским наслаждением взглянул на Колю. - Иной заклад вроде и дорогой, а хозяин на него наплюет в случае чего. Верно я говорю, Коляча? Ладно, не отвечай, сначала дослушай. Есть, братцы, такой заклад, что его даже гадюка не предаст. Скажем так: для матери - ребенок ейный, для мужика - любимая его… Догадался, Коляча? – Нет, - Коля побледнел, отодвинулся от стола. Рука невольно поползла к поясу. – Не надо. - Лысый приставил к голове Коли дуло нагана. - Сиди тихо, думай. А за штаны не хватайся. – Нет, - снова сказал Коля. – Да, - Маша встала, подошла к Феденьке. - Хочешь из меня фортыцер «Фортыцер (жарг.) - предмет, с помощью которого прикрывают действия при краже» сделать? А я не боюсь. Чего нам бояться, Коля? Или мы их продать хотим? Остаюсь я. – Ладно. - Коля тоже встал. - Будь по-вашему. Хоть волос с ее головы уроните - вечная вам память будет. – Ты нас не стращай, - осклабился Феденька. - А чтобы уж совсем мне уверенным быть - такой я недоверчивый уродился, ты, Коляча, возьми на себя Оглоблю - Анисима, товарища Басаргина. С юности он мне ненавистен, ты уж доставь мне наслаждение, пришей его… Где и как и кто свидетелем будет - мы тебе скажем. Принимаешь? – Дурак ты, - презрительно сказал Коля. - Да хоть сей секунд! …На обратном пути, покачиваясь в телеге рядом с Серафимом, Коля думал о том, что очень сильно недооценил бандитов, а главное - позволил-таки им поставить себя в ситуацию, когда необходимо стрелять в своего, в Басаргина, и другого выхода практически нет. Басаргин спокойно выслушал Колин рассказ, почесал в затылке: – Придумаем что-нибудь. Вот с Машей твоей - это, сказать по-научному, и в самом деле неувязка. Черт их знает - лишь бы они глупости какой с ней не сделали. Все-таки мужичье озверевшее. – Ты мне об этом лучше не говори, - стиснул зубы Коля. - А то я поеду туда. – Э-э-э, - протянул Коломиец. - От тебя ли слышу, герой. Их, брат, умом надо побеждать, а не только числом или пулями. Ну, с отрядом этим ты, прямо скажем, придумал хорошо. Прямо сейчас начну подбирать и готовить надежных людей, поместим их в лесу, километрах в тридцати - сорока от лагеря. Но что с Басаргиным делать, вот вопрос. - Коломиец улыбнулся. - Давай, Басаргин. Тебе, как кандидату в покойники, первое слово. – Пальни в меня холостыми, - сказал Басаргин. - А уж я постараюсь притвориться мертвым… – Он-то пальнет холостыми, - сказал Коломиец. - А они проверят боевыми. Тебе, брат, и притворяться не придется. Тут надо построить острую и точную комбинацию. Вот если бы у Серафима были ценности… – Наверняка есть, - сказал Коля. - Забыли про сообщение Виктора? Кличка - Черный, из духовных… Регулярно снабжал перекупщиков золотишком. – Я выманю Серафима в уезд, - сказал Коломнец. - Ты проведешь у него негласный обыск. Законные основания для этого у нас налицо. Возражений нет? Принято. На следующий день возбужденные жители Грели повалили на площадь: прошел слух, что по всему уезду церкви будут ликвидированы, а в первую очередь - в Грели. Прибежал Серафим, взошел на паперть. – Братья и сестры во Христе, - начал он негромко и проникновенно. - Пришел и наш черед пострадать за веру православную… Не остыл еще пепел в нашем храме после недавнего нападения хулиганствующих советских активистов, как пришло новое испытание: верьте, как верю я, что без плохого нет и хорошего, а стало быть, все это от господа нашего, примем же со смирением. Я еду к отцу благочинному и вместе с ним буду добиваться справедливости у властей предержащих. Толпа запела "Спаси, господи, люди твоя". Серафим сошел с паперти и направился к телеге, благословляя толпу направо и палево, словно епископ. Потом сел в телегу. Толпа опустилась на колени. – Уезжает, - сказал Коля. - Можно начинать. Коля, Коломиец и Басаргин разошлись по комнатам. Выстукали стены и полы. Осмотрели сундуки и шкафы. Ничего подозрительного не было. Басаргин взмок и улегся на пол, раскинув руки. – Не то делаем, - сокрушался Коля. - Меня так учили: "кто спрятал, что спрятал, где спрятал…" Вот и раскиньте мозгами. – Ну кто спрятал? - привстал Басаргин. - Священник, если сказать по-научному, - поп. – И второе ясно, как божий день, - пожал плечами Коломиец. - Спрятал ценности - золото, бриллианты, еще какую-нибудь чепуху. А вот - где? Ответь, если знаешь? Коля подошел к иконам. – Смотрел уже, - сказал Басаргин. – Плохо смотрел, - отозвался Коля. - Прятал священник, бандит, где? - Коля начал снимать иконы, взвешивая их на руке. Снял последнюю - это была плохонькая, примитивно написанная "Смоленская богоматерь". - Ого! - Коля протянул икону Коломийцу. Тот качнул ее на руке: – Ровно свинцом набита. – И мне она показалась тяжелой, - заметил Басаргин. - Я решил, что она от сырости тяжелая. – От сырости, - укоризненно сказал Коломиец. - Давай, Кондратьев. Коля отодрал бархат, которым икона была заделана с обратной стороны, и все увидели, что в доске имеется квадратная деревянная вставка - вроде дверцы. Коля поддел ее ножом, и на скатерть хлынули драгоценные камни и золото в монетах разного достоинства. Здесь были и пятерки, и десятки, и даже пятнадцатирублевки - каких Коля и не видел никогда. – А молодец мой Витька, - обрадовался Коля. - Верно вышел на Серафима. Коломиец взял один камушек, осмотрел. – Бриллиант… Каратов на пять потянет. - Он разворошил всю кучку: - Здесь в твердой валюте - охо-хо! – Тыщ на десять, - сказал Басаргин. – На сто, если не на двести… - Коломиец положил бриллиант на место. - Аккуратно все заделай и повесь назад, - сказал он Коле. - Есть план… Они предлагают тебе убить Анисима? – Ну? - Несмотря на поучения Колычева и Маши, Коля так и не сумел избавиться от этого "ну"… – А мы им предложим убить Серафима. Коля вытаращил глаза: – Ты… ты угорел, Коломиец. Думай, что говоришь! За что им убивать своего главаря? – Им будет за что, не волнуйся. Но с точки зрения законности у нас должны быть очень веские основания для такой акции. Тем более, что проведешь ее лично ты. – Я? - Коля даже отодвинулся от Коломийца. - Нет! – Ты выполняешь задание, ты солдат революции, слова "нет" не может быть, - холодно сказал Коломиец. - Слушай, как все это будет. Вернется поп, дашь мне знать. Я приду к нему, ты и двое свидетелей из банды должны будете сидеть в засаде, но так, чтобы видеть и слышать мой разговор с Серафимом. В результате этого разговора бандитам, - Коломиец усмехнулся, - и тебе, - он подчеркнул это "тебе", - станет ясно, что попа и меня надо убить. Давай твой кольт. Коля, ничего не понимая, послушно протянул Коломийцу свой револьвер. – Смотри. - Коломиец достал из кармана и заменил в барабане кольта один из патронов. - Я поставил холостой. Проворачиваем барабан так, чтобы первый выстрел был боевым, а второй - холостым, ясно тебе? Коля все понял, но решил дослушать до конца. – Первый выстрел в попа, второй - в меня, - сказал Коломиец. - Не перепутай, иначе их задание ты выполнишь вдвойне: все-таки я - уполномоченный ГПУ, стало быть, - выше участкового уполномоченного милиции. – Ты еще можешь шутить, - оторопело сказал Басаргин. - Ну и башка у тебя, Коломиец. Тебе бы академиком, научно сказать, быть. – Или папой римским, - поддержал его Коля. - Не обижайся, план изощренный, на грани дозволенного. – Время теперь, можно сказать, за все грани перешло, - рассуждал Коломиец. - Говорю сразу: на преступление тебя не толкаю, все будет в рамках закона. В дверь постучали. Коломиец и Басаргин отскочили за портьеру, Коля открыл. Это был Тихон. – Лукича… - начал он, давясь от рыданий. - Лукича убили и Платониду… На глазах мальчонки убили, гады… Басаргин вышел из-за портьеры: – Иди, Тихон. Нельзя тебе быть здесь, иди. В руках себя держи. Тихон ушел. Коломиец вздохнул: – Брат его двоюродный этот Лукич. Жаль мужика. Нашенский был по всем статьям! Пойдем, Басаргин, нужно все выяснить. Коля долго сидел в своей комнате и размышлял над предложением Коломийца. Что ж. Ему не раз приходилось убивать врагов-бандитов в открытых вооруженных схватках. Но теперь… "Маша у них, - думал Коля. - Разве они на моем месте раздумывали бы? Убили бы Машу без всяких-яких, при малейшем подозрении… И еще убьют, не дай бог! - Коля даже вздрогнул от такой мысли. - Ну нет. Нет, Кондратьев, никаких колебаний. Не я - так меня. А Серафим - бандит и трижды заслужил свою участь". …Утром, когда Коля умывался, у колодца появился Тихон, повернул в сторону кладбища. Коля двинулся следом. Когда последние дома околицы скрылись за боярышником, пышно разросшимся среди могил, Тихон сказал: – Думаешь, я тебя сюда так привел? - Он подошел к двум осевшим холмикам, провел по ним рукой. - Поговорить мы в любом месте могли бы… Это могилы твоих родителей, ты их искал, но не нашел. Вот, смотри. Коля опустился на колени. Холмики были едва видны - давно осели, заросли высокой травой. – Мне Коломиец настрого запретил тебе говорить, - голос Тихона дрожал. - Но я скажу, я для того тебе и показываю эти могилы. Серафим их убил, родителей твоих… Феденька дом поджег, а двери колом подпер. Серафим ему приказал. – Я догадывался. - Коля встал. - Говори суть дела. – Пусть у тебя рука каменной станет, - глухо сказал Тихон. - Читай… - Он протянул Коле лист бумаги. Это был приговор. За активную, доказанную свидетельскими показаниями борьбу против Советской власти, массовые убийства советских активистов, поджоги, бандитские налеты и грабежи коллегия Псковского ГПУ приговорила служителя культа Серафима Воздвиженского к высшей мере социальной защиты. – Исполню, - Коля вернул приговор и хотел уйти, но Тихон остановил его. – Лукича знаешь кто убил? Сам Серафим. - Тихон заплакал. - Детей наших крестил. Родителей отпевал. Тать, места ему на земле нет! - Тихон помолчал несколько мгновений, взял себя в руки и продолжал: - Они к нему в дом ночью ворвались… Всех выгнали на улицу. Главный был с завязанным лицом - сидел в седле, командовал. Велел Лукичу отходную молитву читать, а тот задиристый, плюнул ему в лицо. Ну, главарь и расстрелял его собственноручно. А Платонида главаря узнала: Серафим это был. - Тихон снова замолчал, потом добавил: - Так что ты не сумлевайся. - Он заморгал, сгоняя слезы, высморкался в огромный холщовый платок. - Твое дело правое. Исстари заведено: бешеную собаку убей без пощады! Коля слушал Тихона и вспоминал свою встречу с Лукичом и Платонидой. Тогда - сами полуголодные - они радушно напоили его и Машу молоком. Лукич суетился около трактора, вел бесконечные разговоры о будущей артели. И вот их нет. Они прожили недолгую жизнь, прожили ее в голоде, холоде, бесконечных заботах о хлебе насущном, о полене дров, об одежонке. Потолок в избе - углом вниз. Пол в избе - углом вверх. Всегда больные, золотушные дети - теперь последний сын остался сиротой. Всегда горе, нужда, долгие зимние вечера, бесконечные, выматывающие душу ночи, когда нечем укрыться, а утром нечем разжечь печь. И вот теперь, когда пришли, наконец, иные времена и впереди, пусть далеко, но забрезжил рассвет и стало ясно, что стоит жить на земле, и счастье - это не поповские проповеди, а земля, которая принадлежит тебе и кормит вдосталь, платя добром за стертые руки, сбитые ноги и спину, которую к заходу солнца уже не разогнуть, - вот теперь, когда все стало так обнадеживающе хорошо, - бандитская пуля обрывает жизнь, а рассвет снова сменяет ночь, уже навсегда. "Нет им пощады… И не должно быть, - подумал Коля. - Пусть получат полной мерой, ибо сказано справедливо: "какой мерой меряете - такой и вам отмерено будет"… *** – Как знаешь, - Коля повернулся, чтобы уйти. - Если потом начнутся провалы - я тебя предупредил, на меня не вали! – Подожди, - Феденька разгладил записку, еще раз прочитал. - Тут сказано - в десять… Давай так: я пошлю тебя, ты посмотришь… – А ты скажешь, что я все придумал? - спокойно возразил Коля. - Нет уж. Пойдешь со мной. – Если ты, не дай господь, прав. - Феденька жалко сморщился и всхлипнул: - Я, Коляча, от разрыва сердца кончусь! Ты меня пожалей! Я Скуластого пошлю, лады? – Твое дело. Веришь ему - посылай, - нехотя согласился Коля и удивился тому, как неожиданно совпала кличка бандита с тем прозвищем, которое он, Коля, дал ему при первой встрече. - И второго кого-никого пошлю, - оживился Феденька. - Если ты, не дай господь, не обмишулился, - вот и выйдет из вас троих трибунал! - Феденька захохотал. - Ну, уж вы сами там решайте. А в случае, если ты, не дай господь… – Завел шарманку, - перебил Коля. - Как там маруха моя? – Да ничего, - вздохнул Феденька. - Еще двоих приложила - ходють с опухшими харями. Зверь она у тебя, не любит людей. – Если что - я из тебя, блаженный, кирпичей для храма наделаю, - пообещал Коля. Феденька помахал рукой и скрылся в лесу. Нужно было придумать, как выманить бандитов на встречу Серафима с Коломийцем. И Коля придумал. На листе ученической тетради Коломиец по просьбе Коли написал: "Встретимся у вас в 10 вечера. Необходимо обсудить очередное задание. Обеспечьте сохранение интимности". Потом Коля скомкал записку и поджег. На обгорелом обрывке читалось следующее: "… ретимся у вас в 10… обсудить очередное… сохранен…" – Представлю записку Феденьке, - сказал Коля. - Я посмотрю, как он откажется это проверить. – Согласен, - кивнул Коломиец. - Он не откажется. Будь начеку. …Феденька бесновался, выходил из себя и каждые три секунды выдергивал из кобуры наган. – Не верю! - вопил он истерично. - Это ты, Коляча, придумал! Да мало ли какая записка? Серафим? Отец? Нет!!! Встреча была назначена на десять, и главной заботой Коли было сделать так, чтобы Серафим к этому времени никуда не ушел. Коля то и дело заглядывал в горницу, но все шло по плану - Серафим водрузил на нос очки и старательно шелестел страницами библии. Без четверти десять Коля вышел во двор - его уже ждали Скуластый и Лысый, из руководства банды. – Веди, - приказал Лысый. – Из моей комнаты я в горницу дыры провертел, - сказал Коля. - Все видно и слышно. Занимайте места, я пойду ему скажу, что посланный приходил, Федя меня в лес зачем-то требует… Все прошло гладко: Скуластый и Лысый уселись у наблюдательных отверстий, Серафим без малейших подозрений отпустил Колю. Пробило десять. Коля осторожно влез в окно своей комнаты и занял место рядом с гостями. Прошло еще пять минут. Внезапно с улицы осторожно постучали в ставень. Серафим удивленно выглянул: – Кто там? – Я, - послышался голос Коломийца. - Откройте, Черный. Серафим покачнулся, схватился за сердце. Потом заметался по горнице. Коля торжествующе посмотрел на бандитов, те переглянулись в растерянности. "Только бы он вошел, только бы он успел, пока Серафим не схватился за маузер. В комоде маузер, в верхнем ящике", - лихорадочно соображал Коля. Коломиец вошел вовремя: – Одни, как и условились? Серафим хватал ртом воздух - он был настолько обескуражен, настолько не мог ничего сообразить, что Коля с радостью понял: первый раунд схватки выигран. – Давайте сразу к делу, Черный, - продолжал между тем Коломпец. - Сообщение ваше мы получили, это гражданский ваш подвиг, мы считаем, что вы за него заслуживаете всяческой похвалы теперь и снисхождения в будущем. Если вы на самом деле сдадите нам вашу группу, мы гарантируем вам немедленный отъезд за границу, в любую страну по вашему желанию, и даже сохраним вам это, - Коломиец снял икону "Смоленской богоматери", вскрыл тайник и высыпал на скатерть содержимое. Серафим застонал и повалился на стол лицом вниз. Он пытался что-то сказать, но у него ничего не получалось, он только мычал. – Чтобы дать вам возможность легальной деятельности, церковь в Грели решено не закрывать, - сказал Коломиец. – Ну, хватит! - пробормотал Лысый. - Тут и недоумку все ясно. - Он взвел курок нагана. – Нет, - повернулся к нему Коля. - Нет, уважаемый. Поп не верил - мне. Мента пришить велел - мне. Жизнь под пули ставил - мою. А сам кто? Предатель, гнида, ссучившийся поп! Коля выдернул из-за пояса кольт, с криком ворвался в горницу; он играл, ломал, что называется, комедию, но вдруг в какой-то момент подумал, что этот крик и искаженное лицо - это не комедия, а самая настоящая ненависть. – Бей продажных! Бей! У Серафима было узкое, белое, иконописное лицо. Он вяло прикрывал его обеими руками и что-то бормотал - неразборчиво и быстро. Коля выстрелил. Серафима отбросило к столу, он упал на него и остался лежать, раскинув черные рукава рясы, как крылья. Коломиец рвал застежку кобуры. Она не поддавалась, и тогда Коломиец бросился навстречу Коле, и в этот момент Коля выстрелил второй раз. Коломиец закричал что-то и покатился в угол избы. Коля сгреб драгоценности в карман: – Керосин тащите, он в коридоре! Торопись, фраера… Лысый и Скуластый послушно приволокли бидон с керосином. Лысый посмотрел на Серафима, потом ногой перевернул Коломийца: – Знакомый… Да никак это… - он восторженно взглянул на Колю и взмахнул пухлыми ручками: - Это же сам… Коломиец! Ге-пе-ушник! Н-да, молодой человек… Далеко пойдете, это я, бывший жандарм, вам говорю. И бывший офицер контрразведки. Позвольте руку пожать… – После! - уже спокойнее сказал Коля. - Чего ждете? Поливайте керосином и айда отседова! Выплеснули керосин. Скуластый чиркнул обломком напильника по кремню, раздул фитиль и швырнул его на пол. С ревом взвилось пламя. – Рвем когти! - крикнул Коля. Побежали к лесу. Коля все время оглядывался и думал: "Только бы он выскочил… Только бы ничего с ним не случилось…" Опасения эти были далеко не напрасны. Сильный и ловкий Коломиец успел выпрыгнуть в окно в тот самый момент, когда Коля и бандиты покинули избу Серафима, и едва сумел погасить загоревшуюся одежду. На опушке Коля оглянулся в последний раз. Дом священника скрыло яркое пламя с черной шапкой густого дыма, порыв ветра донес яростный звон колокола. – Ну, все, - Скуластый отер пот со лба и устало опустился на траву. – Позвольте еще раз, от всей души, - сказал Лысый и с чувством пожал Коле руку. А Коля мысленно в это время был далеко. Казалось ему, что видит он сыплющие искрами бревна родного дома и жалкий, обгоревший комочек около собачьей будки - все, что осталось от верного пса, и белый-белый холст, которым было накрыто нечто очень страшное и непонятное. "Родители твои", - будто говорит ему кто-то в спину. "Нет, - про себя отвечает Коля. - Там, под этим холстом? Нет…" Черная стена дыма встала над тем местом, где был поповский дом. – Какой мерою меряете, такой и вам отмерено будет, - тихо сказал Коля. - Пошли. В бандитском лагере Коля первым делом попросил собрать главарей банды, а когда все чинно расселись за дощатым столом в избушке лесника, высыпал на столешницу клад Серафима. Несколько камней и монет упали на земляной пол, и все, кроме Феденьки, бросились их поднимать. Феденька молча выслушал восторженно-красочный, с мелкими подробностями рассказ Лысого и долго молчал. Коля то и дело ловил на себе его цепкий, изучающий взгляд. – Вели привести мою маруху, - Коля с усилием выговорил последнее слово. Феденька кивнул, через минуту в дверь избушки вошла Маша. Коля испугался, что она не выдержит, бросится к нему и заплачет, но Маша остановилась на пороге и, глядя куда-то в сторону, спросила: – Ну чего? Доказал портяночникам, почем что? – Доказал, - кивнул Феденька. - Идите, милуйтесь… Заслужили. Два слова только. Выйди пока. Маша вышла. – Я понимаю, Коляча, какая глупость получается. Набей мне морду, я разрешаю. Но я кишками чувствую - есть во всем этом деле тухлятина. Прости, если не так сказал. Ты нынче - герой. Всех нас спас. – Ты что же, - вдруг вступил в разговор Скуластый. - Сомневаешься? В ком! В ём? Гад ты ползучий. Не в ём! В нас, выходит дело… Слышь, Лысый… Скажи ему! – В самом деле, - откликнулся Лысый. - Ты же не подозреваешь нас в сговоре с твоим приятелем? Все видели собственными глазами, слышали собственными ушами… – Ты вот что, - сказал Скуластый. - Подозрения свои при себе держи. Еще раз его… - он кивнул в сторону Коли, - обидишь: видит бог, я тебя на тот свет отправлю. – Ладно, - кивнул Феденька. - Давайте только Никодима спросим, так, для политесу. Он как-никак член нашего штаба, неловко без него. Я послал за ним. Сели за стол. Коля закрыл глаза и сделал вид, что задремал от усталости. "Никодим… - вспоминал он. - Тот, на мужика похожий, молчаливый. Помнится, он еще сомневался при первой встрече в избушке, стоит ли Коле платить золотом за помощь бандитам. А зачем Феденьке нужен его совет? Затевает что-то Феденька". Влетела Маща, зло крикнула с порога: – Ну, хватит лясы точить! Отдай мне моего мужика, и баста! - Она села на лавку у стены, всем своим видом давая понять, что больше не уйдет. Вошел Никодим. Не здороваясь, уселся к столу, навалившись на него всем телом. – Ты все знаешь, Никодимушка, - сладким голосом пропел Феденька. - Вот твоего совета просим - как быть? Никодим тяжело посмотрел на Лысого: – Вам, сударь, стыдно. Жандарм, контрразведчик, а глупый! Не почуяли во всей этой оказии руки ГПУ! Коля вскочил, схватился за кольт. – Не рыпайся, петушок, - тихо сказал Никодим. - За стеной мои люди. Сиди тихо. Я не утверждаю, что ты агент ГПУ. Я это пока предполагаю. То, что случилось со священником, - это вполне может быть комбинацией органов. Надо проверить. Решим так: тебя и твою бабу запрем, все расследуем, тогда и высветлится. Коля переглянулся с Машей. Она ответила на его взгляд взглядом, полным ужаса и тоски. "У нее сейчас сдадут нервы, и тогда провал неминуем, - пронеслось в голове у Коли. - Надо что-то предпринять сию же секунду". Он посмотрел на Лысого, потом на Скуластого. Лысый едва заметно пожал плечами, а Скуластый подмигнул, косясь на свою кобуру с наганом. И тогда Коля решился. – Запирайте, - сказал он покорно. - Воля ваша, только обидно. - Коля продолжал сидеть. Фраза отвлекла внимание Никодима и Феденьки, и Коля успел выдернуть из-за ремня кольт. Он стрелял от бедра, сквозь доски стола. Пули шли снизу вверх, выбивая щепки из столешницы. Феденька даже не успел схватиться за свой маузер, а Никодим успел, но так и упал - с наганом в руке. Ворвались люди Никодима. – Тихо! - яростно крикнул Лысый. - Назад, паскуды! Вся головка нашего отряда продалась ГПУ! Час назад мы казнили попа, а сейчас - его сообщников! Если у вас мозги, а не каша, - не дурите! Шли секунды, и было неясно, как поступят бандиты. Наконец, кто-то сказал: – Начальство всегда продает - рано или поздно. Должность у них такая, братва… Я верю. – Ладно, верим, - загалдели бандиты. - Решайте, чего делать будем. – Молчать! - крикнул Коля. Инициатива бесповоротно перешла к нему. - Как я говорил? Собраться всем вместе и ударить! Посылайте делегатов к паханам! Времени нет! Если поп успел выдать - нам и так и так хана! Торопиться надо! Может, мы еще и погуляем напоследок. Бандиты ответили дружным ревом. …Вышли за черту бандитской стоянки. Маша прислонилась к шероховатому стволу березы, бессильно опустила руки. – Маша… - сказал Коля. - Маша… – Помолчим, Коля. - Она глубоко вздохнула. - Давай помолчим. Из лагеря доносились пьяные выкрики, ударил выстрел. – Скоро все кончится, Маша. Потерпи. – Каждый раз, когда мы расстаемся, мне кажется, я вижу тебя в последний раз, - сказала она. - Нам нужно уходить отсюда. Немедленно. Коля покачал головой: – Я взял на себя слишком много. Уйти мне нельзя, это сорвет операцию. Теперь фактически я во главе этих сволочей - ты сама видела. Сделаем так: я напишу записку Басаргину и пошлю кого-нибудь из них на связь. Ты - проводишь. Не спорь - тебе оставаться здесь больше нельзя. У тебя могут сдать нервы. Не спорь, Маша. Ты свое дело сделала, и скажу тебе прямо: дай бог любому из нас так его сделать. – О какой связи ты говоришь? - удивилась Маша. - Какая связь может быть у Басаргина с ними? - Она кивнула в сторону лагеря. – Мы подготовили отряд, нечто вроде ЧОНа. Этот отряд - как бы мои сообщники. Бандиты. Посланный приведет его на встречу главарей, и мы одним ударом покончим со всеми. – На этот раз ты действительно рискуешь, - сказала Маша. - Можно я останусь? – Нет, - жестко ответил Коля. - Ты сделаешь, как я сказал. А что касается риска… Это моя профессия, ты знаешь… *** К следующему вечеру, предупрежденные гонцами, главари "повстанческих групп", как их громко именовал Лысый, должны были собраться в избушке лесника. Вместе с Машей решили поехать и Скуластый с Лысым. Коля пытался их отговорить - понимал, что даже случайная встреча бандитов с Басаргиным или Коломийцем может свести на нет все усилия уголовного розыска, но не смог этого сделать и только успел предупредить Машу: в избе Тихона следует проявить особую осторожность, сделать все, чтобы Лысый и Скуластый не столкнулись с Коломийцем или Басаргиным. Маша в сопровождении Лысого и Скуластого в Грель отправилась верхом и добралась только поздно вечером. Около избы Тихона Маша спрыгнула с коня и предложила бандитам подождать. Лысый и Скуластый переглянулись. – Дело тонкое, важное, - усмехнулся Лысый. - Не женское, одним словом. Вы, Мария Ивановна, нас представьте, а уж дальше мы, с вашего позволения, сами. – Не спорь, - Скуластый положил ей руку на плечо. - Будет, как он сказал. Идите. Я подержу лошадей. В ту минуту, когда Маша и Лысый остановились у порога, Коломиец собрался уходить - с минуты на минуту должны были прибыть на помощь сотрудники из Пскова, их надо было встретить, ввести в курс дела, разместить. В дверь постучали. Коломиец ушел за занавеску, кивнул Тихону: – Открывай. Коломиец был в напряжении, нервничал и поэтому допустил ошибку: он не учел, что керосиновая лампа, которая освещала избу, стоит именно за занавеской таким образом, что любая тень отбрасывается на эту занавеску, словно на экран. Лысый вошел и сразу же увидел: на другой половине избы сидит еще один человек. Увидела это и Маша. Тихон тоже заметил тень Коломийца на занавеске, но было уже поздно, и, сдерживая внезапно подступившую дрожь, он сказал: – С чем пожаловали? – Мир дому сему, - улыбнулся Лысый. - Я из лесу, по известному вам делу, она подтвердит. – Вот мандат, верьте ему. - Маша протянула записку Коли. Тихон прочитал, кивнул: – Верим. Говори, что к чему? – Извините. - Лысый спокойно подошел к занавеске, раздвинул ее. Увидев Коломийца, узнал его сразу и все понял. В отличие от уполномоченного ГПУ, Лысый всю свою жизнь посвятил политическому сыску и пополнил "образование" в контрразведке. Лесная жизнь приучила его сдерживать любые эмоции, не обнаруживать своих истинных чувств в самых невероятных ситуациях. Поэтому, мельком и внешне равнодушно взглянув на Коломийца, Лысый сказал: – Извините, если помешал. Темновато было. Так вот: я проведу ваших людей в лес. Вы готовы? – Отряд на месте, можем ехать, - сказал Коломиец. Вначале он испугался, но, убедившись, что бандит на его присутствие не среагировал, - успокоился. – Я пойду у коней подпруги подтяну, - Лысый направился к дверям. Маша стояла в тени, в углу. Лысый не мог видеть выражения ее лица, зато Маша видела бандита очень хорошо. Лысый шел к двери, на его лице была такая неуемная, такая жгучая ненависть, что Маша едва не закричала. "Он догадался, - в ужасе думала она. - Он обо всем догадался". Коломиец заметил беспокойство Маши. Чутье опытного оперативника подсказало ему: что-то здесь не так. – Подожди! - крикнул он Лысому. Тот остановился у порога. – Я хочу представить тебя нашему командиру, - сказал Коломиец. - Но к нему не положено входить с оружием. Дай твой револьвер. Лысый молча кивнул и начал медленно вытаскивать из кобуры малый маузер. Маша стояла рядом с ним - чуть сзади и сбоку. В тот момент, когда Лысый вытащил пистолет и протянул его Коломийцу - дулом вперед, - Маша инстинктивно шагнула к бандиту. – Командиру представить хочешь? - переспросил Лысый. - А почему ты живой, Коломиец? - он выстрелил, но мгновением раньше Маша изо всех сил ударила его по руке и маузер с грохотом упал на пол. На Лысого навалились все вчетвером, но он вырвался, прыгнул на крыльцо: – Стреляй, чего ждешь! Засада! Из темноты ярко сверкнуло пламя - раз, другой, третий. Скуластый прикрывал отход. Бил раскладной маузер, пули с шипением застревали в толстых бревнах избы. Басаргин и Коломиец ответили. Маузер смолк. – Готов… - Басаргин перевернул убитого ногой и вложил наган в кобуру. - А второй утек, трясця его матери! – Утек… - Коломиец в бессильной ярости стукнул кулаком по стояку крыльца. - А что теперь с Кондратьевым будет? Ты об этом… - он натолкнулся на отчаянный Машин взгляд и смолк. – Я на оперпункт, - тихо сказал Басаргин. - Там уже должны быть все наши. Может, и успеем, как считаешь? – Давай… - Коломиец поставил ногу в стремя, тяжело поднялся в седло. - Попробую догнать. Он дал коню шенкелей и растаял в темноте. – Срежь по Заячьей балке! - крикнул вслед Басаргин и посмотрел на Машу. - Он догонит… - Басаргин отвел глаза, ложь была слишком очевидной… Коломиец воспользовался советом Басаргина и срезал несколько километров по Заячьей балке. Но Лысый имел значительное преимущество во времени, и когда Коломиец миновал распадок и под копытами снова пружинисто забил хорошо утоптанный проселок, - было уже поздно: Лысый пылил на версту впереди. Коломиец дал коню шенкелей и сократил расстояние до полуверсты, но и Лысый пришпорил своего коня и снова оторвался от Коломийца. Уполномоченный выдернул из деревянной кобуры маузер. Прицельная планка была рассчитана на 1200 метров, и дальность полета пули примерно соответствовала этому расстоянию, но для меткого выстрела требовался упор. "Бесполезно, - подумал Коломиец и вложил маузер в кобуру. - Мне его не догнать. Ни за что не догнать. И это значит, что через полчаса Кондратьев будет расстрелян, бандиты покинут лагерь, и встреча главарей не состоится. И снова начнутся поджоги, погромы, выстрелы из-за угла. Снова будут голосить бабы, снова будет гореть хлеб, и отравленные коровы будут кричать от дикой боли - надсадно и страшно…" Не щадя коня, Коломиец изо всех сил ударил его шенкелями, пожалев - уже в который раз, что нет на нем шпор и нет при нем друзей по эскадрону, и не атака теперь на окопы деникинцев, а безнадежная скачка по лесу. Делая последние предсмертные скачки, лошадь Коломийца выиграла еще полуверсту и остановилась, дрожа. Прежде чем она упала, Коломиец успел спрыгнуть и, с ходу растянувшись в пыли, поднял маузер. Маленький всадник плясал на кончике мушки - так далеко и так безнадежно, что Коломиец в отчаянии закричал и начал нажимать на спусковой крючок резко и зло. Маузер враз выплеснул все свои десять зарядов, а Лысый исчез, словно его никогда и не было - только пыльное облако постояло еще несколько мгновений на повороте дороги, а потом растаяло и оно. *** Коля спокойно сидел в избушке лесника. Он был один. Он не сомневался в успехе - оставалось только терпеливо ждать. А Лысый мчался к лагерю. Он уже слышал условную перекличку бандитских часовых - крик кукушки, он уже чуял запах варева - наверное, убили кабана, он думал о том, как всего через несколько минут он выпустит всю обойму в ненавистную харю этого большевистского комиссара, этого гепеушника, этого негодяя, который сумел так ловко втереться в доверие и обмануть - что там лесных мужиков с их куриными мозгами, - его, человека, который десять лет служил в охранном отделении в Москве и всю гражданскую успешно плел сети в контрразведке одного из врангелевских подразделений. "Что ни говори, они чему-то научились, - горько подумал Лысый. - И тем, кто примет эстафету от нас, будет еще труднее. А будет ли эта эстафета? - внезапно подумал он. - Чего заблуждаться? Все равно у любой веревочки есть конец, и, похоже, этот конец уже виден…" У въезда в лагерь он назвал пароль и уже совсем было решил самолично рассчитаться с Колей, но в последний момент передумал. "Может быть, стоит попытаться выжать из него план? - думал Лысый. - Конечно, он - большевик, я их знаю, не одного отправил на луну. Он наверняка ничего не скажет, но ведь всякое может быть. Боль - очень сильное средство". Уже на самом пороге избушки он снова подумал о том, что ГПУ и милиция наверняка знают от Коли точные координаты лагеря, и раз операция сорвана - чекисты и сотрудники УГРО вот-вот будут здесь, но жажда мести пересилила. Лысый вошел в избушку, с порога крикнул: – Руки на затылок! И не вздумай шутить, - он упер дуло браунинга Коле в грудь и добавил: - Ты владеешь приемами, я - тоже. Не рыпайся. Я успею выстрелить раньше. Ко мне! - закричал он. Вбежали бандиты. – Свяжите его! Коле завели руки назад и скрутили. От боли помутилось в глазах. "Еще вчера они кричали мне "ура", - думал Коля, - они мне верили больше, чем богу. Сегодня - послушно вяжут и убьют не задумываясь". – Мужики, - сказал Коля. - Как же так? Я же свой в доску! – Нам все едино, - отозвался один из бандитов. - Скорее бы к одному концу. И Коля понял, что у этих людей, уставших от бесконечного страха, не может быть убеждений и им действительно все равно - кому подчиняться и что делать, лишь бы еще на мгновение продлить привычное ощущение безнаказанности, еще на секунду окунуться в кровавое забытье насилия и не задумываться, только не задумываться ни о чем, потому что раздумье ведет к петле. – Времени - в обрез, - сказал, Лысый. - Расскажи, кто еще тебе помогает, и ты легко умрешь. Лег-ко! - подчеркнул он. - Потому что если через пять минут ты не назовешь своих сообщников, я прикажу нарезать ремней - сначала из твоей спины, а потом - из живота. И ты будешь кричать от боли, ты станешь седым, будешь молить о смерти, как о глотке воды. Говори. – Есть люди, - кивнул Коля. - Ты только не вздрагивай, они стоят за твоей спиной. Лысый оглянулся, придвинулся вплотную к Коле: – Не надо, Коляча, или как тебя там. Время шуток уже прошло. Свертывайте лагерь, мы уходим немедленно, - приказал он бандитам и добавил: - У тебя осталось пятнадцать минут - ровно столько, сколько нам нужно, чтобы уйти отсюда. Коломиец шел по следам Лысого. Пригодилась служба в Буденновской коннице, умение безошибочно читать отпечатки лошадиных копыт. Коломиец понимал, что его затея безнадежна. В лагере триста вооруженных до зубов бандитов. У него - маузер без единого патрона. Лагерь тщательно охраняется. Он не знает даже пароля. Конечно же, Басаргин приведет отряд, и от банды останется одно воспоминание, но это уже никак не повлияет на судьбу Кондратьева: он будет мертв. Как попасть в лагерь? Как выручить Кондратьева? - в сотый раз задавал себе Коломиец этот вопрос и не находил ответа. Где-то неподалеку заржала лошадь, лязгнул затвор винтовки. Коломиец умерил шаг, пошел осторожнее. В кустах прямо перед собой он увидел бандитский секрет: два парня, вооруженные винтовками, притаились всего в нескольких метрах… Ему ничего не стоило подкрасться к ним, попытаться обезоружить или убить. А что потом? Допустим, он сумеет пройти по территории лагеря и не привлечет к себе внимания. Допустим даже, что ему удастся обнаружить Колю и прийти к нему на помощь. Сколько они продержатся вдвоем? Пять минут? Десять? Конец все равно неминуем… А еще через полчаса, когда придет отряд, начнется тяжелейший бой и десятки красноармейцев и милиционеров сложат здесь свои головы только потому, что он, Коломиец, оказался неумелым, не смог перехитрить противника, не смог найти точное решение, которое привело бы к максимально бескровной победе. Часовые лежали в трех метрах перед ним. Ни о чем не догадываясь, положив головы на стволы изготовленных к бою винтовок, они лениво переругивались. И Коломиец решился. Он вышел из кустов, негромко сказал: – Спокойно, не стрелять! Бандиты вытаращили глаза, не в силах опомниться от неожиданности, и, не давая им прийти в себя, Коломиец продолжал: – Я - уполномоченный Объединенного Госполитуправления Алексей Коломиец. Проводите меня в лагерь. Можете не опасаться, я один, а мое оружие… - он отшвырнул маузер далеко в сторону. - Вот. Бандиты переглянулись. – Шлепнуть его к чертовой матери, - с испугом сказал один. Коломиец замер. Сейчас он целиком и полностью был во власти этих людей. Если они решат его убить - помешать этому он не сможет. "Неужели я неправильно рассчитал? - подумал он. - Неужели ошибка, смерть?" Второй бандит, помоложе, смерил Коломийца с головы до ног и неожиданно сказал: – А я, допустим, Николай Второй… Чем докажешь? – Глядите. - Коломиец бросил им служебное удостоверение. – Точно, - сказал второй. - Он из ЧК. Отведем его? – Шлепнем, - с тоской повторил первый. – Ведите меня в лагерь, - настаивал Коломиец. - Есть разговор. – Руки на затылок! - скомандовал молодой. - Вперед, шагом марш! Они шли по лагерю, и с каждым мгновением их окружало все больше и больше людей. Лагерь загудел, как растревоженный улей, послышались выкрики: – Гепеушник это! Смерть кровопийце! За ноги его! На сосну! Коломиец остановился: – Чего орете? Я один, без оружия! Стыдно так трусить, мужики! – Убить его немедленно! - сквозь толпу протиснулся Лысый. - Отведите и расстреляйте, - приказал он. - Вместе с тем оборотнем. – Первое! - крикнул Коломиец. - Дайте сказать, убить нас вы еще успеете, потому что до подхода частей ОГПУ и милиции осталось, - он посмотрел на часы, - минут двадцать-тридцать. Я требую, - повысил он голос, - чтобы вы меня выслушали, а потом поступайте, как знаете… Отберите оружие у этого плешивого: у него нервы слабы… Лысый схватился за наган, но его обезоружили. Коломиец продолжал: – Мужики! Вы сеяли хлеб и лен, занимались мирным трудом! Зачем вы поддались на агитацию врагов народа? Что общего у вас с кулачьем, которое обожралось и опилось вашей же кровью? Большинство из вас втайне мечтает вернуться в свои избы и жить мирно, забыв о кровавом прошлом! Я даю вам слово сотрудника ГПУ и большевика, что те из вас, кто не запятнал себя кровью активистов, погромами и поджогами, чьи проступки перед Советской властью не носят характера особо опасного преступления, - те получат полное прощение, а всем остальным в случае добровольной сдачи будет оказано судом максимально возможное снисхождение! Кто-то выстрелил. – Вы можете меня убить, - негромко сказал Коломиец, - но я не боюсь вас! Я прошу внять голосу разума, прислушаться к моим словам! Земля стоит без хозяев, разрушаются дома, вас ждет работа для собственного блага! Не верьте провокаторам, которые льют грязь на политику Советской власти! У нас не было и нет других целей, кроме одной: всему народу дать зажиточную, счастливую жизнь! - Коломиец вытер пот со лба и замолчал. Молчали и бандиты. Лысый попытался вырваться из рук своих подчиненных, но его держали крепко. – Пока вы чешете языки, - яростно выкрикнул он, - ГПУ окружает нас! А потом просите пощады, - насмешливо улыбнулся он. - Вас пощадят. Каждому будет по девять граммов пощады! – Он верно говорит! - не давая никому опомниться, крикнул Коломиец. - Кроме одного: пощады не будет ему, а в остальном мое слово - закон! Мужики! Сдавай оружие! Свалка и стрельба, которые вспыхнули в двух-трех местах, уже ничего не могли изменить. Гора винтовок, обрезов, наганов росла с каждой секундой. Через несколько минут привели Колю. Коломиец сам развязал его и обнял. Оба молчали, потому что бывают минуты, когда слова совсем не нужны. Через тридцать минут, как и предполагал Коломиец, подоспел Басаргин с отрядом. На станцию Колю и Машу снова вызвался везти Басаргин. Перед отъездом пришел Тихон, привел пацана - сына Лукича. – Мне путевку дали, - сказал Тихон. - В детский приют. Для него. Я бы его себе взял, да надолго в больницу ложусь, гложет меня хворь. Довезете? До Пскова. – Довезем, - Коля посмотрел на Машу. Она без слов поняла его: – До Питера довезем. Как тебя звать? – Генка, - отозвался мальчишка. – Будешь жить в Ленинграде, на реке Фонтанке, - улыбнулся Коля. - Учиться пойдешь… – Пойду, - кивнул Генка. – Ну и поехали, - Коля пожал руку Тихону и вдруг увидел Коломийца. Тот что-то кричал и махал рукой. – Слушай, - Коломиец запыхался и несколько мгновений не мог говорить. - Только что я связывался с Псковом. Они все знают, уведомили твое начальство в Ленинграде. Слушай, Кондратьев, здесь твои родные места, ей-богу, оставайся! Будешь нашим уполномоченным по всему району! ГПУ нужны талантливые кадры! – Хватит для ГПУ и тебя, - пошутил Коля. - Уголовный розыск тоже, знаешь, нельзя оголять. Приезжай к нам в Ленинград, и я тебе гаран… - он беспомощно оглянулся на жену. - Как это? – Гарантирую, - улыбнулась Маша. – Во! - Коля кивнул. - Почетное и боевое место в нашем аппарате. Нам такие ребята, как ты, - ох, как нужны! И поняв, что серьезный разговор все равно обратился в шутку, оба рассмеялись. …Телега мягко переваливалась на ухабах проселка. Коля смотрел на жену, на Генку и думал о том, что те десять лет, которые прошли со дня его отъезда из Грели, - прожиты недаром, и пусть они были подчас невозможно трудными, другой жизни Коля уже не мыслил, ибо ощутил всем сердцем, что именно в этих трудностях, в этой вечной, ни на секунду не ослабевающей борьбе, наверное, и заключено лично его, Коли Кондратьева, счастье. ГЛАВА ПЯТАЯ ШЕСТЬ ДНЕЙ Риск все-таки есть и всегда будет в нашей работе, и мы всегда ходим, так сказать, накрытые крылом смерти. Наша служба все та же, и мы постоянно находимся на боевом фронте…      /Из записок генерала Кондратьева/ В конце января 1934 года Кондратьева вызвали в Москву. За долголетнюю, безупречную работу в Ленинградском уголовном розыске начальник Главного управления милиции наградил его серебряными часами с дарственной надписью. Но когда Коля явился за получением награды - начальника не оказалось, он был на докладе в СНК, и Колю принял заместитель. Кондратьев вошел в кабинет и с порога начал рапортовать, но заместитель прервал его: – А ты изменился, браток, - сказал он, сдерживая волнение. - Глаза светлые, нос прямой - это, положим, осталось. А вот волосы - густые, русые были. А сколько теперь седины. – Товарищ Трепанов! - ахнул Коля. - Да это не вы, не верю! – Я, Коля, я, - вздохнул Трепанов. - Я вон в одном журнале прочитал, что у Форда трехлетний пудель седым стал - его хозяин один раз чем-то огорчил. А нас с тобой огорчали гораздо чаще. Но ничего. Самое тяжелое, браток, вроде бы и позади. Теперь можно сказать твердо - профессиональную преступность мы подорвали. Больше ей головы не поднять. – Не поднять, - согласился Коля. - А как живут Никифоров, Афиноген? Я завтра утром уеду, хотел бы их повидать. – Никифоров работает здесь, начальник отдела, - улыбнулся Трепанов, - Афиноген… - Он вздохнул и отвел глаза в сторону. - Убили его, Коля. В тридцатом на Якиманке брали заезжего "гастролера", завязалась перестрелка. Ну и… - Трепанов махнул рукой. - Похоронили на Ваганьковском, оркестр армейский был, народу - тьма. Двадцать восемь лет ему было. Он ведь так и не женился, Коля. Очень уж он Машу твою любил - это факт, я знаю. Коля оторопело покачал головой. – Ты ей скажи об этом, - кивнул Трепанов. - Я считаю, - теперь не только можно, а нужно… В память о нем… Ну ладно. Как твои дела? – В двадцать девятом в Грели подобрали мы мальчишку, - сказал Коля. - Генкой звать. Отец и мать у него активистами были, их кулаки убили. Воспитываем. Двенадцать лет ему, в пятый класс ходит. Ну, Сергеев завотделом в обкоме, знаете, наверное. Бушмакин - у нас… А мне тридцать три исполнилось. Возраст уже. По ночам снюсь сам себе молодым, и вы все, кто рядом был, - тоже совсем молодые. Какое святое время уходит, товарищ Трепанов. Никогда оно больше не повторится. – Почему ты так говоришь? - неуверенно произнес Трепанов. - Ты еще мальчишка, вся жизнь впереди. А время… Оно, брат, у каждого поколения свое. - Трепанов открыл сейф, вручил Коле часы и грамоту: - Владей, заслужил. - Посмотрел на стенные часы и добавил: - Сейчас на съезде утреннее заседание началось, у меня есть пригласительный. Держи! …Семнадцатый съезд проходил в Кремле, в Свердловском зале Большого Кремлевского дворца. Сотрудник ГПУ проверил у Коли документы и пропустил в зал. Выступала женщина - Коля был слишком далеко, чтобы рассмотреть ее как следует, но голос ее, усиленный микрофонами, был слышен хорошо. – Живем неплохо, - говорила делегатка. - Купила я себе гардероб, дубовый стол, три железных кровати, шифоньерку, швейную машину, трюмо даже у меня есть, есть радио и телефон. Моя жизнь совершенно переменилась. Живу теперь по-новому, по-советски, читаю газеты. Коля вспомнил избу Лукича. Пол - углом вверх. Потолок - углом вниз. У полуразвалившейся печи - куча тряпья. То, о чем рассказывала сейчас эта женщина, было удивительным, невероятным достижением! Это достижение не могло померкнуть даже рядом с Днепрогэсом и Беломоро-Балтийским каналом. "Нет, - подумал Коля, - прекрасное время! Великое! Люди начинают жить хорошо, а это, в конечном счете, самое главное!" Спустя два часа по дороге в гостиницу он снова и снова вспоминал рассказ делегатки и с гордостью и радостью думал о том, что в ее счастье, в счастье многих, которое пришло так трудно, добыто такой дорогой ценой, есть частичка и его, Колиного, труда, труда его товарищей. Денисова и Гриценко, погибших от пуль Кутькова; Гриши, Никиты и Васи, которых убил Пантелеев; Афиногена и сотен других, никому не известных милиционеров и работников, в любую секунду готовых загородить от вражеской пули, прийти на помощь попавшему в беду. "Будущим поколениям, - думал Коля, - возможно, все это покажется не слишком значительным - железные кровати, шифоньеры, репродукторы. В будущем, наверное, будет совсем иной отсчет ценности материальных благ. Но духовной красоте тех, кто, имея совсем мало, думал о многом и многое делал - вот этому в будущем, наверное, еще не раз позавидуют". Поезд пришел в четыре часа дня. Перрон завалило снегом выше колен, вдоль матово поблескивающих рельсов порывистый ветер гнал вечный вокзальный мусор - обрывки бумаг, шелуху от яиц и шкурки от воблы. Коля вышел из вагона и сразу же увидел Витьку. Тот бросился к нему. – Дома все хорошо. На Невском машиностроительном - несчастье. Бушмакин и мать сейчас в обкоме, докладывают. - Витька хотел взять чемодан, но Коля не отдал. – Машина где? – На площади. Домой заедете или прямо на Дворцовую? – На завод, - сказал Коля. - По дороге расскажешь. Сели в старенький "фордик" управления. Водитель покосился на Колю: – Поздравляю с наградой, товарищ начальник! Как поедем? Со свистом? Водитель потянул поводок сирены и, забирая от тротуара резко влево, выехал на Невский. Ехали быстро - километров под восемьдесят. Редкие автомобили прижимались ближе к тротуару, их водители провожали машину УГРО тревожными взглядами. – Рассказывай, - попросил Коля. И Витька рассказал. Всего лишь два часа назад рабочий бригады сварщиков Невского машиностроительного завода Вовка Анохин, бухгалтер Ровский и десяток других рабочих и служащих, не дождавшись, пока кассир Тихоныч откроет кассу, по общему решению выломали дверь. То, что они увидели, было страшным. Тихоныч, младший кассир Евстигнеев и два охранника из заводского караула лежали на полу. Все четверо были мертвы. У всех имелись следы пулевых ранений. Деньги - семьсот тысяч рублей - исчезли. – Место происшествия осмотрено, составлен протокол, - сказал Витька. - Все сфотографировано, трупы отправлены в морг, результаты вскрытия будут известны вечером. Спецаппарат и доверенных лиц мы проинструктировали. – Свидетели? - Коля наклонился к водителю. - Поторопись. Взвыла сирена, автомобиль резко прибавил ход. – Начали допрашивать, - ответил Витька. - Вы подключитесь? Кондратьев молча кивнул. Въехали на территорию завода. Это было старинное петербургское предприятие, в свое время принадлежавшее знаменитому Ивану Пермитину, тому самому, который, получив заказ на поставку котлов для строящихся военных кораблей, проворовался и очень подвел не только себя, но и своего благодетеля - графа Витте. Говорили, что "дело Пермитина" в немалой степени способствовало преждевременной отставке некогда всесильного министра. Подъехали к дому, в котором помещалась касса. Его специально для этой цели выстроил еще дед Пермитина - дом стоял особняком. На первом этаже - вход с торца - помещалась бухгалтерия и расчетная часть. На втором - отдельный вход сбоку - находилась касса: небольшая с зарешеченным окном комната, к которой вели коридор и двухметровая лестница. Приехал Сергеев, с ним Бушмакин и Маруська. Сергеев молча все осмотрел, спросил угрюмо: – Что, Бушмакин? Есть надежда? – Есть уверенность, - спокойно сказал Бушмакин. - Весь вопрос в сроках. – Поговорим, - бросил Сергеев и направился к заводоуправлению. Там уже собрались рабочие и служащие, - две с лишним тысячи человек пришли из утренней и из вечерней смены. Все стояли молча, плотной стеной. – Случилась беда, - начал Сергеев. - Враги народа убили ни в чем не повинных людей, украли деньги. Ваши кровью и потом заработанные деньги, товарищи. Обком партии и руководство завода прекрасно понимают - без денег не купишь продуктов и, значит, ваши семьи, ваши дети останутся голодными. Нет, товарищи, не останутся! Не старое время! Но ситуация тем не менее грозная: с деньгами в стране сейчас трудно. Мы не можем их взять на другом предприятии и отдать вам, а финансовых резервов в Ленинграде в данный момент нет. – Что же нам, помирать? - раздался голос из толпы. Рабочие зашумели. Сергеев поднял руку: – Те, кто совершил это черное дело, рассчитывали, что вызовут ваше недовольство и сорвут выполнение срочного заказа для кораблей красного флота! – Не сорвут! Не будет этого! - закричали в толпе. – За бесплатно пусть партенные работают, - заорал кто-то. - Они идейные! А я, к примеру, жрать хочу! – Мы рассчитываем на вашу революционную сознательность, товарищи, - не обращая внимания на выкрик, сказал Сергеев. - Мы уверены: рабочие-ленинградцы выполнят свой долг! Рядом с Сергеевым встал чубатый парень в кожаной шоферской кепке. – Агитировать нас не надо! - крикнул он. - Все мы будем работать, как положено! Кому совсем туго - найдете денег? Ну хоть на два дня? – Всем выдадут на шесть дней! - крикнул Сергеев. - В течение шести дней уголовный розыск отыщет и деньги и виновных! – Все! - парень широко улыбнулся, взмахнул кепкой. - Давай по цехам, братва! Слово товарища Сергеева - закон! – Твоя-то как фамилия? - улыбнулся Сергеев. – Анохины мы… - смутился парень. - Вовкой зовут. – Спасибо за доверие, Вовка. - Сергеев пожал ему руку. - Иди работай, ты правильно сказал: слово большевика - закон! - Сергеев подошел к Бушмакину и Коле: – Вот и решен вопрос о сроках. Шесть дней, только шесть дней. *** – Как было? - повторил Анохин вопрос Коли. - Ну, шел политчас. Бригадир говорит: иди, Анохин, узнай в кассе, не будет ли после обеда получки? Я говорю: а как уйти? Неудобно! Да и интересно - про Гитлера разговор шел, про национал-социализм. Ну, все же пошел. Тихоныч в кассе сидел, чего-то ждал. Спрашиваю: деньги будут? "Вали, говорит, отсюда, когда объявят, тогда придешь". Анохин перевел дух и продолжал: – Он старик вообще-то добрый… был, - Анохин вздохнул, - я к нему и пристал. Нагрузки, говорю, у меня общественные, мне надо все успеть и потому - очередь вовремя занять. А вот стоит ли занимать? Подскажи. Он мне подмигнул, ну я понял, что стоит, и ушел. А назад иду - навстречу поднимается по лестнице Евстигнеев с мешком и два наших охранника. Само собой - я пулей в бригаду, ору: "Давай, очередь занимай! Есть деньги!" Ну, бригадир меня и отправил назад - на всех, говорит, займи… Всё, товарищ начальник. Остальное вы знаете. - Анохин опустил голову, сказал с болью: - Жалко их всех… Все, кроме Тихоныча, еще нестарые, жить да жить. Коля внимательно посмотрел на парня: – Слушай. Ты не думай, что мы долдоны или с головой у нас плохо. Просто в нашем деле подчас самая мелкая подробность - ключ к решению всего дела. Я к чему? Ты вспомни и подробно расскажи, что и как было после того, как ты снова пришел в кассу. Анохин почесал в затылке: – Пожалуйста. Ну, первое, очередь собралась - хвост на улицу. Я вижу такое дело, - нырь вперед! Все орут, отвечаю: у меня занято! Так на самом же деле! Я же был первый! Подгребаю к окошечку, а там, как всегда, первым стоит Ровский - пожилой такой, из бухгалтерии. Ну, ему и книги в руки, я не обиделся. Встал рядом, жду. Десять минут ждем, двадцать. Ровский стучать начал в окошечко, возмущаться. – А ты? – Я молчу, внимания не привлекаю, а то ведь, знаете, враз выпрут. - Вовка улыбнулся. - Тут Ровский сует мне свой чемоданчик и лупит в окошечко обоими кулаками! – Что за чемоданчик? - уточнил Коля. – А над ним весь завод смеется. Он с этим чемоданчиком даже в сортир ходит. А внутри - бутерброды с котлетами, ей-богу! Сам видел! В общем, лупит он, а Тихоныч ни гугу! Молчит. Все закричали, такой гам пошел. Тогда Куделин из ЧЛЦ говорит: давай дверь выбьем! Ничего, общественность в случае чего за нас заступится. Ну, вышибли дверь. – Остальное я знаю, - прервал Коля. - Ты, Анохин, глаз имеешь острый. Это хорошо. Держи ушки на макушке. Если что - вот телефон, звони. - Коля записал номер на листке календаря и отдал Анохину. – Найдете? - Анохин с недоверием посмотрел на Колю. – Сам слышал, товарищ Сергеев дал нам только шесть дней. Шесть дней, Анохин. *** Как и обычно в таких случаях, на совещание приехал Сергеев. – Докладывай, - приказал Бушмакин Витьке. – Убиты четыре человека: старший кассир Анисимов, иначе - Тихоныч, младший кассир Евстигнеев и два работника заводской охраны - Иванов и Куликов. Трое, а именно Иванов, Анисимов и Евстигнеев застрелены из одного и того же оружия, в предварительном заключении баллистической экспертизы называется наган вахтера Куликова, но это уточняется. Сам Куликов - это тоже предварительное заключение - убит из нагана вахтера Иванова. Оба револьвера имеют в стволе свежий нагар, в первом не хватает трех патронов, а во втором - одного. – Характер ранений - спросил Бушмакин. – Анисимов и Евстигнеев убиты выстрелами в затылок, Куликов - в сердце, Иванов - в переносицу. Смерть наступила у всех мгновенно, - Витька обвел присутствующих взглядом и добавил: - Доктор говорит: это хорошо, что они умерли сразу, не мучились. – Умеет стрелять, - сказал Сергеев. - Опытный. – Почему не "опытные"? - пожал плечами Бушмакин. - Какие у вас основания считать, что преступник был один? – А почему вы думаете, что не один? - парировал Сергеев. Коля прикрепил к стене план кассы и здания, в котором она находилась. – По словам свидетелей получается так, - сказал Коля, - что все четверо без пяти два были живы и здоровы, а ровно в два - мертвы! Прошу учесть, что именно без пяти два стало известно о зарплате, начала сбегаться очередь, в коридоре набилось полно народу… Как могло произойти, что никто ничего не заметил, не услышал? Нельзя заподозрить несколько сот людей в сговоре или трусости. Прошу изучить план. Вы видите: постороннему человеку, да и не постороннему, спрятаться здесь негде и уйти, да еще с мешком денег, - невозможно. – Ваши предложения? - спросил Сергеев. – У меня их нет… Пока нет, - уточнил Коля. – Да… - Сергеев пожал плечами: - Плохо. Первый день уже на исходе. Все молчали. Если бы эти слова произнес не Сергеев, а кто-нибудь другой, они вызвали бы бурю гнева и поток возражений. Но Сергеев был из своих свой. Он знал, что такое зловещий посвист бандитских пуль, бессонные ночи и горечь поражения. Он был товарищем по борьбе. С ним незачем было спорить, его незачем было уговаривать, что дела не так плохи, как кажутся, и в конечном счете все образуется. Дела были плохи, очень плохи, и все это отлично понимали. По горячим следам преступление раскрыть не удалось, а это обещало затяжной и трудный розыск, ибо с каждой следующей минутой время все больше и больше склоняло чашу весов в пользу преступников или преступника, оставляя уголовный розыск в болоте неведения, лихорадки и ложных бесперспективных направлений, которые все равно необходимо отрабатывать, но которые - и все это знали - к успеху не приведут. – Завтра я должен услышать от вас совершенно четко, - сказал Сергеев, - какое направление, какую версию вы считаете, наиболее перспективной. На ее отработку я прошу тебя, Бушмакин, поставить лучших людей. - Сергеев посмотрел на Колю. - И последнее. Рабочим выдадим деньги на шесть дней. Если в течение этого времени вы окажетесь несостоятельными, - вы будете нести ответственность за все дальнейшее. Не говорю о моральном уроне, о подрыве авторитета Советской власти и доверия к ней, не забывайте, есть еще и заказ. Заказ флота под угрозой срыва! Этого допустить нельзя. До завтра. - Сергеев ушел. Воцарилось молчание. Дым от дешевых папирос - "гвоздиков", как их называли оперативники, свивался под потолком в затейливое облако. – Какие будут мнения? - наконец спросил Бушмакин. – Колычева бы сейчас послушать, - с тоской сказала Маруська. - Вот была голова. Нил Алексеевич Колычев умер в декабре 1931 года - внезапно, в своем кабинете, как писала газета управления, умер на боевом посту. Похоронили его почетно, с трехкратным оружейным салютом и речами. Когда у Елизаветы Меркурьевны спросили, какой бы она хотела видеть памятник на могиле мужа, она молча кивнула в сторону скромных обелисков со звездочками, которые возвышались над могилами Гриши, Никиты и Васи. Доложили Кузьмичеву. Он долго раздумывал, потом сказал: – Уважьте блажь старухи. Только без звездочки. Памятник установили, а весной, когда Коля приехал на кладбище, чтобы поправить осевший холмик, он увидел, что обелиск Колычева венчает красная пятиконечная звезда. Так она и осталась на памятнике - вопреки мнению товарища Кузьмичева. – Да, - нахмурился Бушмакин. - Я бы тоже очень охотно выслушал мнение Нила Алексеевича. Но что толку о несбыточном мечтать? – Я все время задаю себе вопрос, - задумчиво сказал Коля. - Почему два человека убиты выстрелами в затылок, один в переносицу, а владелец оружия, которым совершено убийство, застрелен в сердце? – Тебя механика этого дела интересует, что ли? - спросила Маруська. – Ответить на мой вопрос - это значит восстановить картину нападения. – Увидеть своими глазами, - добавил Витька. - Хорошо бы. – Особенно хорошо - увидеть, где деньги лежат, - насмешливо сказала Маруська. - Давайте лучше об уликах поговорим, это полезнее будет. – Не знаю, не знаю, - Бушмакин с уважением посмотрел на Колю. - Воображение для нашего брата - хлеб. Вроде как для писателя или поэта. – Я твою насмешку отвергаю, - повернулся Коля к Маруське. - Если ты хочешь работать со мной по этому делу, - шутки в сторону. – Есть! - улыбнулась Маруська. - Кого еще берешь в опергруппу? Коля встретился с умоляющим взглядом Витьки и тоже улыбнулся: – Ну как мы без него? – Семейственность разводите, - проворчал Бушмакин. - Ладно. Был бы результат. *** Еще раз осмотрели помещение кассы. Коля тщательно измерил все расстояния - между трупами, от каждого трупа до стены, окон и дверей. Маруська записывала. Витька пока только глазел. – Какие предложения? - спросил Коля. - Давай, Витя, не стесняйся. Витька покраснел: – В пределах инструкции, товарищ начальник. Ну, чтобы за номерами похищенных купюр следили по торговым заведениям, - мало ли? Не исключен крупный выброс похищенных денег. В малинах зацепиться надо - может, кто и обронит нужное нам слово. – Ничего, - кивнул Коля. - Мыслишь немного привычно, но инструкции тоже надо выполнять. – Спиноза ты… - Маруська насмешливо-ласково взглянула на Витьку. - Эммануил Кант. Говоришь, как пишешь. Одна загвоздка: надо, чтобы фигурант начал тратить деньги. И чтобы он имел болтливый язык. – Верно. - Коля улыбнулся: - Ты, Витька, не обижайся, научишься еще. Сам подумай: преступление это совершено, прямо скажем, талантливо. А ты предполагаешь, что потом преступники будут действовать бездарно. Это неверно, учти. Мы как должны мыслить? А так, что все их дальнейшие поступки будут на таком же высоком, хитром, затейливом уровне. Тогда мы не ошибемся. Все записала? Что получается? Маруська осмотрелась: – В момент первого выстрела преступник с наганом вахтера Куликова стоял у окна. Коля развернул план и отметил. – Кассир Анисимов, Тихоныч, - продолжала Маруська, - сидел за столом, вот так, - показала Маруська, - и наверняка распаковывал мешок с деньгами, других предположений у меня пока нет. Выстрел. Тихоныч рухнул, а преступник в то же мгновение саданул в затылок Евстигнееву, младшему кассиру. Он вот здесь стоял. - Маруська подошла к дверям. – Он, значит, уходил? - вступил в разговор Витька. – Почему? - возразил Коля. - В дверях окошечко. Возможно, Евстигнеев подошел, чтобы его открыть и приготовиться к выдаче денег. Продолжай, Маруся. – Иванов сидел здесь… - Маруська переместилась к столику в противоположном углу комнаты. - Он, наверное, не позавтракал. – Почему? - удивился Витька, но вспомнил что-то и покраснел. - Верно… Здесь были найдены остатки чайной колбасы и крошки хлеба. На этом самом месте. Он, значит, ел. – Ел, - подтвердила Маруська. - На эти два выстрела Иванов только обернуться успел, выстрелы менее чем в секунду прогремели. И тут одно из двух: либо он, смертельно раненный, успел выстрелить и преступника убить, либо выстрелил первым, а умирающий преступник убил его. Что в лоб, то и по лбу. – Значит, в тот момент, когда преступник стрелял, Иванов сидел к нему спиной? - уточнил Коля. – Да, - кивнула Маруська. - Сидел бы лицом - стрелял бы намного раньше и наверняка остался бы жив. Кроме того, расположение остатков пищи на столе, положение стула, крошки на полу - все это доказывает очень точно: в момент выстрела Иванов сидел спиной к преступнику. – Иванов, Анисимов, Евстигнеев, - сказал Витька. - С ними все ясно. А Куликов? Маруська снисходительно улыбнулась: – Я как будто по-русски сказала, Витя. Ты не витай в облаках! Анисимов, Иванов и Евстигнеев убиты из нагана Куликова, а сам Куликов убит из нагана Иванова. Ты же докладывал об этом сам, Витя? – Значит, преступник, получается, Куликов? - неуверенно сказал Витька. - Решил завладеть деньгами, улучил момент, перебил всех, но напоролся на пулю Иванова? Нет, мать, что-то здесь не то… – Почему? - повысила голос Маруська. - Докажи! – А кто деньги взял? - тихо спросил Витька. - Если бы Куликов был преступник, он бы, убитый, не успел взять денег, и мы бы их нашли! - Витька развел руками: - Не взыщи, мать, но ты чего-то недодумала… – Черт… - Маруська почесала в затылке и восхищенно посмотрела на Витьку. – Он прав, - сказал Коля. - В том смысле прав, что этот крючок портит всю картину и требует объяснения. Ну, скажем, так: неожиданно возник пятый человек, кто-то из очереди… – Или этот пятый всегда был, - пожала плечами Маруська. – Где же он спрятался? - спросил Витька. - Здесь? Так негде! А если он из очереди - все увидели бы! – Верно, - кивнул Коля. - Давайте подумаем вот о чем. Как проверить связи Куликова и остальных? Это первое. Второе. Куликов, так пока выходит, - убийца. Пока не доказано обратное, несмотря на все остроумие твоих, Витя, предположений, иначе мы считать не можем. – Тогда надо сообщить дирекции, - заметила Маруська. - Завтра похороны. Нельзя, чтобы убийцу хоронили вместе с убитыми. Коля покачал головой: – А вот об этом мы промолчим, Маруся. Простят нас за это молчание. Я так думаю: пусть все считают, что Куликов - тоже жертва. Пока считают. …Убитых хоронили на четвертый день. Утро было морозное, тротуар звенел под ногами, как стекло. Гробы поставили на облупившиеся от долгой службы катафалки. Прицокнули и натянули вожжи подвыпившие кучера. Встряхнули ощипанными султанами худые лошади, и процессия тронулась под неслаженные, рыдающие звуки похоронного оркестра: четыре старика в черном, четыре потертых трубы и барабанщик в синей бархатной толстовке, которая была видна из-под распахнутого пальто. Над толпой разлилась и поплыла угрюмо-тоскливая мелодия шопеновского марша. У ворот Смоленского кладбища мальчишки, сопровождающие процессию, обогнали всех и встали у края могилы, чтобы лучше видеть. Коля тоже шел в толпе. Неподалеку от него шагали его помощники - Маруська и Витька. Представитель дирекции потоптался, вытащил из кармана сложенную вчетверо бумажку, неторопливо развернул. Оркестр смолк. Оратор снял кепку и начал читать: – Граждане! Бандитская рука вырвала из наших рядов уважаемых людей и сотрудников нашего завода. Ушли из жизни четыре скромных человека, они были не на виду, как наши передовики или руководители, но это и правильно. - Оратор вдруг скомкал бумажку и сунул ее в карман. - Потому что есть люди, чья жизнь и дела всегда на виду, а есть и такие, и их большинство, которые в тени, незаметны, и мы о них вспоминаем, когда теряем. Коля незаметно осмотрелся. Вокруг стояли рабочие, было много женщин. У гробов - бухгалтер Ровский, рядом с ним - девушка лет двадцати двух, в черном кружевном платке. "Дочь, наверное, - подумал Коля. - Лицо заплаканное, глаза - красные. Честно сказать, признаки такого горя, которое выходит за рамки официального сочувствия. Надо выяснить: в нем тут дело?" – Вот и теперь ушли из жизни хорошие люди, - продолжал оратор. - И многие из нас укоряют себя, что не знали никого из них и даже не замечали… Горе не утешить словами. Могилы скроют погибших, но преступники живы! Их нужно найти и наказать! И я говорю: спите спокойно, дорогие товарищи! Ничто в жизни не проходит безнаказанно, и те, кто совершил это черное дело, еще встанут лицом к лицу со своими судьями, с нами, товарищи! Заплакали, заголосили родственники, начали прощаться с покойными. Надсадно вступил оркестр, застучали молотки. И вдруг девушка в черном платке оттолкнула Ровского и с криком бросилась к гробу Куликова, упала на него. – Юра… Ю-ю-ра-а-а-а, - закричала она. - Ю-ро-чка-а… Ровский пытался ее оттащить, растерянно оглядываясь на окружающих, но не сумел, безнадежно махнул рукой и отошел. Через десять минут все было кончено, толпа разошлась, и пожилой кладбищенский сторож начал старательно собирать обрывки бумаг и окурки, накалывая их на острый железный прут. Коля вышел за ограду кладбища, подождал. Вскоре подошли Витька и Маруська. Коля вопросительно посмотрел на них. – У меня - ничего, - развел руками Витька. – А я видела Длинного, - сказала Маруська. - Помнишь, в позапрошлом году он проходил по ограблению Шнейдерова, только улик не было. – Помню, - кивнул Коля. - Матерый преступник. Он подходил к кому-нибудь? – Нет, - Маруська покачала головой. - Он просто… смотрел, Коля. Как мы. Возьмем его, поговорим? – Бесполезно. Он только смотрел, и все? – Положил хвойные ветки во-он на ту могилу, - показала Маруська. – Посмотрим. - Коля пошел по узкой дорожке, то и дело проваливаясь в снег. На ржавом кресте топорщилась погнутая жестяная табличка: "Фекла Алексеевна Чеботарева. 1860 - 1910". – Ну и что? - спросил Витька. - Вот ветки, которые он оставил. Осмотрели ветки. Ничего подозрительного на них не было. – А может, это его мать? - сказала Маруська. – Или просто прикрытие на случай, если придеремся, - предположил Витька. - А приходил он за тем же, за чем и мы, - посмотреть и послушать. – Вот и проверь, - сказал Коля. - Поручаю это тебе. Вы, братки, ничего не заметили? - Коля обвел своих помощников лукавым взглядом. – Я - ничего, - опешил Витька. – Я что заметила - доложила, - сухо сказала Маруська. - Я терпеть не могу твой нахальный тон! - взорвалась она. - Подумаешь, Нат Пинкертон! Скромнее надо быть, товарищ начальник опергруппы! – Есть быть скромнее, - кивнул Коля. - Как эта девушка, ну та, что кричала над Куликовым, как она его называла? – Юрой, - ответила Маруська. - Ну и что? Коля молчал. – А он… - вдруг сказал Витька. - Погодите. - Он открыл записную книжку. - А он… Николай? - Витька растерянно посмотрел на Колю. - Ничего не понимаю. Маруська хлопнула Колю по плечу: – Извини, товарищ начальник, я погорячилась. Покойник Колычев считал тебя гением УГРО, и он был прав. А ты будь справедлив: кто тебе первым сказал, что быть тебе наркомом внутренних дел? Кто? - Маруська явно старалась загладить свой выпад. – Витя, - Коля улыбнулся, - возможно, в этом Длинном и в этом Коле-Юре - гвоздь всей истории. А может, мы и ошибаемся… Отнесись серьезно, лады! – Есть, - покраснел Витька. - Вы не сомневайтесь. Я оправдаю. Витька долго раздумывал, как выполнить поручение Коли, и решил начать не с архива и бумаг, а с дочери Ровского - Нины. Витька написал ей записку. Он писал, что ему кое-что известно о смерти Юры, и он желал бы рассказать об этом. Встреча состоялась утром на Марсовом поле, на остановке трамвая. Девушка приехала на три минуты раньше условленного срока, и Витька отметил про себя, что ей, вероятно, очень интересна и важна эта встреча. – Здравствуйте, - подошел он к ней. - Это я вам написал. Она смерила его холодно-безразличным взглядом. – Вы? Хорошо, говорите. – Пройдемся? - предложил Витька. Она пожала плечами, но послушно двинулась за ним. – Я из УГРО. Вот мое служебное удостоверение. Вызывать к нам не хотелось, вот и написал записку. А на самом деле ничегошеньки я не знаю, - признался Витька. - Не сердитесь и расскажите, что вы знаете, ладно? Она покачала головой: – О чем рассказывать. Юру не вернуть, а убийцы… Бог их накажет. – Бог накажет, если мы их ему представим, - без улыбки сказал Витька. - Я вижу, вы девушка хорошая, а я вас долго не задержу. Вот скажите, почему ваш Юра на заводе значился Николаем? Она недоуменно взглянула на Витьку: – Ей-богу, не знаю. Недоразумение, вероятно. Он - Юра. Юра Томич. – Как это Томич, когда он - Куликов? - опешил Витька. – Возможно, - сказала она безразличным голосом. - Только ни для меня, ни для Юры это уже ничего не прибавит и не убавит. – Ладно, это наше дело, - сказал Витька. - А как вы с ним познакомились? – На Сенном рынке. В прошлом году. Я по развалу книжному бродила, хотела комплект "Нивы" купить - за любой год, со скуки полистать. А он искал Лермонтова - какое-то редкое издание. – Культурный сторож, этот ваш Юра, - заметил Витька. - Простой вахтер, а поди ж ты. Впрочем, это хорошо. – Умер вахтером, а был… - она махнула рукой. - Это ни о чем не говорит - вахтер, князь, царь. Что в голове - это важно. Вы на Сытном рынке бываете? – Редко. А что? - заинтересовался Витька. – Сходите, поглядите, - посоветовала Нина. - Весной там княгиня Ширинская-Шихматова редиской торгует. Сама, между прочим, выращивает. – А кем он… был? - осторожно спросил Витька. – До революции? - уточнила она. - Юнкером Константиновского училища. - Она помолчала, видно было, что ей очень хочется сказать что-то еще, но она не решается. Витька заметил это. – Давайте на откровенность, - улыбнулся он. - Вы на нашу встречу раньше на три минуты пришли. Я вижу, у вас наболело, недоговариваете вы. А зря. – Вы думаете? - Она заколебалась. - Не знаю, не знаю. – Я вам помогу, - сказал Витька и показал фото Длинного. - Знаете его? Она скользнула взглядом по фотографии: – Да, он к Юре иногда захаживал. Они служили вместе, Юра мне говорил. – Когда, где? – Не знаю. - Она виновато развела руками. – Этот Длинный - тоже офицер? - осторожно спросил Витька. – Право, не знаю. Если бы это был друг Юры, а то так, знакомый. Зачем мне знать? Извините, я должна идти. Витька удержал ее за руку. – Не пожалеть бы нам всем потом, - он заглянул ей в глаза. - Скажите, не томите себя. Вам легче станет. Она заколебалась, но тут же вырвала свою руку из Витькиной: – Прощайте… Подошел трамвай. Нина побежала, прыгнула на подножку. Набирая ход, трамвай двинулся к Инженерному замку. Витька помахал Нине рукой и ушел. На человека в длинной кавалерийской шинели, который вскочил в первый вагон того же самого трамвая, Витька не обратил ни малейшего внимания. То ли издали не узнал, то ли просто не заметил. А это был Длинный… Накануне встречи Витьки и Нины Коля просидел в отделе всю ночь напролет - анализировал результаты экспертизы, изучал - в который уже раз - показания свидетелей. Поэтому утром он позволил себе поспать не до шести, как обычно, а до восьми. Когда проснулся, Маша собирала Генку в школу, кормила его завтраком. – Локти на стол не ставь, - выговаривала она Генке. - Не шмыгай носом, горе мое. И в кого только ты такой уродился! – В отца, - Генка хитро покосился на диван. - Он тоже сопит и чавкает, когда ест. – Ну и брешешь, - Коля сел на диване и потянулся. - Сопеть я, может, и соплю, но это только когда у меня насморк. А чавкать… Это, брат, извини, ты придумал. – Это факт! - обиделся Генка. – Все! - прикрикнула Маша. - Коля, вставай, я ухожу. Уже второй год Маша преподавала в соседней школе французский язык. Коля тоже пытался выучить язык - взялся за английский, но одолеть не смог и бросил. Маша никогда не упускала случая напомнить ему об этом. Вот и на этот раз она насмешливо посмотрела на мужа: – Я тебе Конан-Дойля принесла. Шерлок Холмс… Полностью. - И, заметив, как радостно вспыхнули глаза Коли, добавила: - На английском. Ты ведь вот-вот осилишь? – Да ну тебя, - в сердцах сказал Коля. - Дай срок, я и французский осилю! Времени сейчас нет. – А его никогда не будет. Ты этого еще не понял? – Преступность пойдет на убыль, - не слишком уверенно сказал Коля, - тогда я и наверстаю. – А ты уверен, что она пойдет на убыль? - спросила Маша. - Я вот думаю: пока будет разрыв между уровнем жизни отдельных людей - будут и преступления. Всегда кто-то захочет иметь больше. И попытаться добыть это большее нечестным путем. – Сложный вопрос, - сказал Коля. - Может, ты в чем-то и права. Но главное, я считаю, царизм оставил нам родимые пятна. В них все дело. – А когда умрут носители родимых пятен, тогда чем ты будешь объяснять преступность? – А она тогда будет? - спросил Коля. – Не знаю. - Маша улыбнулась. - Разошлись, мужчины. До вечера. …Коля встретился с Витькой у входа в управление. – Что узнал? – Есть кое-что. - Витька пропустил Колю вперед и добавил с плохо скрытой гордостью: - Недаром время терял. – Расскажешь. Когда вошли в кабинет, Коля позвонил Маруське, попросил зайти. – Вот мои выводы, - Маруська раскрыла папку и протянула Коле лист бумаги, исписанный мелким, убористым почерком. - Обращаю твое внимание, что на гимнастерке Куликова - пороховой нагар! – Неужели наган Иванова бьет так сильно? - удивился Витька. - Ведь метров с семи стрелял Иванов! – Не стрелял, - оборвала его Маруська. – А… а кто же? - оторопело спросил Витька. Коля положил рапорт Маруськи на стол. – Тот, кто стоял рядом с Куликовым. - Коля подошел к Витьке, добавил: - Помнишь, мы говорили о том, что мог быть пятый человек? Так вот, он был! Он застрелил Куликова в упор - оттого и нагар на гимнастерку Куликова попал. Он же, вероятно, и деньги украл. – Кто же это? - недоверчиво спросил Витька. Коля и Маруська рассмеялись. – Знать бы, - сказала Маруська. - Но есть в твоем вопросе, так сказать, два подвопроса, сынок. Как преступник попал в запертую комнату? Почему его впустили? Замки-то целы. – Может быть, это был свой человек? - загорячился Витька. - Его все знали, потому и впустили. Коля с интересом взглянул на Витьку: – А что? Есть резон. Как версия - годится. Значит, так: некто, назовем его Свой, сразу же после кассира Евстигнеева и вахтеров вошел в помещение кассы. Его не испугались, пустили. – И прямо с порога он начал садить из нагана! - подхватил Витька. – Подожди. - Маруська развернула план места происшествия. - Вот как были расположены трупы. О чем это говорит? Я написала в рапорте: о том, что Свой стрелял только в Куликова. Витька схватил план: – Точно! Куликов - его сообщник, я понял, мать! Куликов убил Евстигнеева и Анисимова, а неизвестный, "свой", одним словом, видит - дело сделано, деньги - вот они, зачем еще с одним человеком делиться? И шлепнул Куликова за милую душу! – Молодец! - сдержанно похвалил Коля. - Я думаю, так оно и было. Считаем факт установленным: убийство совершил фигурант, которого мы в дальнейшем обозначаем кличкой Свой. Предположим, что деньги унес именно он. Каким образом? Ты, Маруся? Маруська мучительно раздумывала о чем-то. – Понимаете… Куликов запросто уложил двоих людей, хорошо ему знакомых. А мог ли он? Способен ли был? Что мы в сущности о нем знаем, чтобы быть уверенными: мог? Что это - он и никто другой! Витя, ты говорил с дочерью Ровского? Как она характеризует Куликова? И вообще, что ты узнал? – Куликов Николай на самом деле Юрий Томич, - ответил Витька. – Так-так… - заинтересованно сказал Коля. - Я ожидал нечто в таком смысле. Кто он по образованию, вообще давай подробности! – Я так понял, что он окончил Константиновское училище, значит - офицер, - сказал Витька. - Но дочь Ровского, Нина, толком ничего не знает. А мать права. Томич этот - человек образованный, на Сенном развале первое издание Лермонтова искал. На бандита не очень похоже. Они Лермонтова редко читают. – Значит, ты тоже сомневаешься, что Куликов убийца? - спросил Коля. – Сомнительно, - кивнул Витька. - Одно против: Томич встречался с Длинным, Нина опознала фотографию. Я вижу - она чего-то недоговаривает, ну, пристал к ней, а она - молчок. А жаль. Несколько секунд Коля молча смотрел на Витьку, едва сдерживая вдруг подступившую ярость. "Мальчишка, сопляк! - в сердцах думал он. - Не понимает, что натворил! Не надо ему доверять, черт возьми! - И тут же пришла другая мысль. - А как не доверять? Разве можно все успеть самому? В сущности, кто виноват, что парень не сориентировался? Учили плохо, вот и результат". – Что же ты наделал, Витя! - с укором посмотрела на сына Маруська. – Немедленно поезжай к ней и привези ее сюда, - холодно сказал Коля. – Так она на Васильевском живет, - возразил Витька. - Пока туда, пока сюда - скоро не получится. Трамвай - не аэроплан. Коля рассмеялся: – Ладно, не прибедняйся. Машину возьми. Дай бог, чтобы все обошлось. А на будущее учти: о таких вещах в первую очередь докладывать надо. Иди. Витька опрометью скатился по лестнице, выбежал на площадь. "Форд" УГРО стоял у тротуара, усатый шофер в огромных очках-консервах возился с мотором. – Давай! - Витька прыгнул на переднее сиденье. Шофер вытер руки промасленной тряпкой, свысока посмотрел на Витьку: – А куда? Давать-то, говорю, куда? - Он не скрывал насмешки, и от этого Витьке стало очень обидно. – На Васильевский, - сдерживая закипающее раздражение, сказал Витька. – Он большой… - Шофер поправил очки. - Адрес знаешь? И тут Витька совсем оконфузился. На память он адреса не помнил, пришлось лезть в карман, доставать записную книжку. Шофер с улыбочкой наблюдал: – Бывало, по сорока адресам дуем, и ни разу никто даже не заглянет в эту самую книжечку, - сказал шофер. - Вот были люди. А вы молодые, вам бы не в УГРО служить, а мороженым торговать! – Отговорил? - спросил Витька бешено. - Тогда - поехали. Соловьевский переулок! Автомобиль миновал Дворцовый мост и помчался по набережной - мимо Биржи, Академии наук и университета. То и дело гундосил клаксон. – Давай сирену, - попросил Витька. Шофер потянул поводок, взвыла сирена. – Мальчишки, - покрутил головой шофер. - Цацки-пецки вам нужны, все играетесь. У обелиска "Румянцева победа" свернули направо и въехали в Соловьевский переулок. Это была мрачная, низкорослая, безнадежная трущоба. Облезлые дома с окошечками, заплывшими грязью, редкие прохожие. – Бывают же улицы, - усмехнулся шофер. - Я бы на такой ни за какие деньги жить не стал! - Он нажал клаксон, сиплый всплеск гудка эхом отлетел от осыпающихся стен. - Вон впереди девица чешет, не твоя ли? Это и в самом деле была Нина, и Витька очень обрадовался, что все так удачно получилось. – Нина! - закричал он, вскочив с сиденья. - Нина, подождите, это снова я! Девушка оглянулась и остановилась. – Это я! - Витька так обрадовался, что замахал обеими руками. - Вот здорово! А мне, знаете, из-за вас попало! - Витька продолжал кричать, наверное, от избытка радости. Автомобиль поравнялся с Ниной, Витька выпрыгнул, и в это самое мгновение, сливаясь в один, хлопнули два выстрела - словно две бутылки шампанского открыли. – Маузер… - машинально проговорил шофер. Нина удивленно посмотрела на Витьку и медленно опустилась на тротуар. – В больницу! Гони! - Витька рванулся в подворотню, на ходу взводя курок своего нагана. – Осторожнее! - крикнул шофер вслед. Он подхватил обмякшее тело девушки, уложил на заднее сиденье. Витька мчался под сводами арок. Проходные дворы уходили куда-то вглубь. – Стой! - Витька увидел убегающего человека и неторопливо, словно в тире, взял его на мушку. Медленно потянул спусковой крючок и… в сердцах опустил наган. Нельзя! Стрелять нельзя! Мертвый не скажет ничего. Человек уходил. Гулко звучали шаги, эхом отлетая от низких сводов. Витька летел изо всех сил - догнать, только догнать. На ходу вытащил свисток, засвистел: "На помощь!" Неизвестный остановился и, не целясь, с поворота выстрелил. Пуля сбила с Витьки меховую шапку. Он даже присел от неожиданности, но стрелять в ответ все равно не стал. Подворотни мелькали одна за другой. Вот и последняя. Бандит оглянулся, снова выстрелил. Его темный силуэт отчетливо маячил под последней аркой. За ней начиналась вторая линия Васильевского острова. Преступника отделяло от улицы всего несколько шагов. "Если он сделает эти шаги, то уйдет, - в отчаянии подумал Витька. - В толпе я его не возьму. Что же делать, что делать?" Витька поднял наган, повел стволом, ловя на мушку прыгающие ноги бандита. "А если кто из прохожих? Мне будет тюрьма, - усмехнулся Витька. - Ладно. Была не была". Он потянул спусковой крючок. Выстрела не услышал. Только увидел, как бандит подпрыгнул и начал медленно заваливаться. Его тут же окружили прохожие. Витька подбежал к убитому. Тот лежал лицом вверх. Это был Длинный. Витька сунул наган за пояс, яростно засвистел в милицейский свисток. Прибежал перепуганный милиционер. – Охраняй, - устало сказал Витька. - Сейчас за ним приедут. И горько добавил: - Где же ты был, друг? Обсвистелся я… – Товарищ начальник! - милиционер старательно прижимал ладонь к козырьку фуражки. - Не слыхал ничего! Детьми клянусь! Витька махнул рукой и ушел. Все складывалось как нельзя хуже. Нина могла о многом рассказать, но она умерла, не приходя в сознание, по дороге в больницу. Можно было рассчитывать на крупицы информации от Длинного - хотел того бандит или не хотел, хоть что-нибудь он обронил бы на допросах. Но Длинный тоже был мертв - пуля из Витькиного нагана ударила слишком точно. Коля приказал вызвать на допрос отца Нины, бухгалтера Ровского. Тот явился незамедлительно - корректный, отутюженный, в хрустящих накрахмаленных манжетах, внешне - типичный интеллигент старого закала. Коля пригласил старика сесть, и, пока тот раздевался и устраивался в кресле, - незаметно присмотрелся к нему. Умное, открытое лицо. Спокойный взгляд, только глаза покраснели, наверное, от слез. В правой руке - смятый мокрый платок. Витька и Маруська устроились у окна. – Колю не уберегли, - горестно вздохнул Ровский. - Теперь вот и Нину… мою… - он издал горлом всхлипывающий звук, и Витька сразу же подал ему стакан с водой. Ровский отхлебнул и благодарно посмотрел на Витьку. - Тронут. Признаться, раньше я думал о молодых людях вашей профессии несколько иначе. Рад, что ошибался. - Он снова всхлипнул, сдерживая рыдания: - Горе… Какое горе отворило мои двери… – Примите наше искреннее сочувствие, - сказал Коля. - Но я прошу, чтобы вы поняли и нас. Мы обязаны найти деньги и убийц. Поэтому я должен продолжать свои вопросы, вы уж извините. У каждого из нас есть свой долг. – Спрашивайте. – Скажите, - Коля вышел из-за стола и сел напротив Ровского. - Вашу дочь убили… неожиданно для вас? Вам понятен вопрос? Ровский горько усмехнулся: – Область предчувствий и мистики вас, наверное, не интересует. Но поверьте, я знал, что Нину убьют. – Как это так? - не выдержал Витька. - Кто вам сказал? – Никто, - обернулся Ровский. - Я же предварил вас: мистика. Умер Куликов. Они любили друг друга, и я ощутил какую-то тоску. Я подумал, что беда никогда не приходит одна. Я не могу объяснить, но я ждал со дня на день, что Нину убьют. – Вы должны были сообщить о своих подозрениях нам! - заявил Витька. - Факты были? – Нет. - Ровский покачал головой. - Тоска была. И боль. – Куликова на самом деле Юрой звали, - сказал Коля. - И он был не Куликов, а Томич. – Что? - переспросил Розский. - Какая разница, товарищ следователь. Его больше нет. И ее больше нет. Фамилии и имена нужны живым. – А вы знали об этом? - спросила Маруська. – Нет. Я даже затрудняюсь вам объяснить, зачем это нужно было… Коле… – В прошлом Юра был офицером, - заметил Витька. – А я - бухгалтером, у Ивана Пермитина служил, у врага… - тихо сказал Ровский. - На этом самом заводе. Ну и что? – В самом деле, ну и что? - сказал Коля. - Дело не в том. Меня интересует другое. Юра был знаком с этим вот человеком. - Коля протянул Ровскому фотографию Длинного. - Кстати, вы его никогда раньше не встречали? Ровский долго доставал очки и еще дольше устраивал их на переносице. Посмотрел на фотографию: – Нет, никогда. Я не знаю этого человека. А что такое? Он имеет отношение к событиям? – Именно он убил Нину. Ровский скомкал платок: – Я надеюсь, суд воздаст ему по заслугам. Его расстреляют? – Он уже получил свое. Он погиб в перестрелке с нашим работником. – И все-таки, почему убили вашу дочь? - снова вмешался Витька. - Может, она что знала? И могла выдать преступников? – Если бы я мог ответить, - тихо сказал Ровский. - Если бы я только мог! Но я слабый, больной старик, увы! И я верю, что более молодые и сильные - вы, во всем разберетесь. Вы простите меня, мне плохо, я лучше пойду. – Вас отвезут домой на машине, - сказал Коля. - Спасибо вам, до встречи. – Вы вызовете меня еще? - Ровский с трудом встал. – Скорее всего, да. До свидания. Ровский ушел. Коля долго сидел в мрачной задумчивости и молчал. – Вот что, братцы, - наконец сказал он, - пока все глухо. Тебя, Витя, попрошу найти в архиве послужной список Томича, установить последнее место его службы и поискать среди его бывших сослуживцев интересующих нас людей. – Понял. – Давайте еще раз изучим материалы дела, - продолжал Коля. - Я прошу каждую свободную минуту вчитываться и вдумываться. Может быть, что-нибудь и углядим. Братцы, я совсем выдохся, пойду минут сорок пройдусь. Маруся, ты останешься за меня! На набережной Фонтанки ветер накрутил десятки снежных сугробов. Прохожие опасливо обходили их, а мальчишки с разбегу налетали и барахтались в снегу - с визгом и криками. Коля остановился на своем любимом месте - у чугунного парапета напротив Сергиевской. Теперь она называлась улицей Чайковского. Летний сад, Фонтанка и Нева… Лед был в торосах, местами выступала вода. Она тут же замерзала, превращаясь в стекловидные зеленоватые оконца. Семнадцать лет назад "псковской" Колька Кондратьев приехал в неведомый, шумный Петроград, наполненный черными бушлатами революционных матросов. Приехал искать счастья и доли, едва не попал под расстрел, но по вечному закону жизни плохое сменилось хорошим, и встретился Коле рабочий человек, большевик Бушмакин, и все сразу стало на свои места. Ясный путь впереди и главный закон революции - "кто был ничем, тот станет всем" - в действии. Сколько же воды в самом прямом смысле унесли с тех пор Фонтанка и Нева. Скольких друзей скрыла земля петроградских кладбищ. "Говорят, человек должен быть счастлив, - думал Коля. - А я? Счастлив ли я? Несмотря на все ошибки, утраты, недостатки и нехватки нашей трудной жизни, да, я счастлив! Потому что у меня есть дело, за которое я готов отдать жизнь, у меня единомышленники-товарищи, которые в трудную минуту станут моим самым твердым плечом, у меня есть любовь - навсегда, до березки… Я - счастлив!" …Дома был только Генка. Он поступил в авиамодельный кружок и старательно мастерил первый в своей жизни планер. – Слушай, сын, - Коля с нескрываемым восхищением осмотрел ладно сделанный фюзеляж. - Ты молодец! – Меня уже хвалили, - без излишней скромности заявил Генка. – А меня в твоем возрасте били, - грустно сказал Коля. - И нещадно. Придет пьяный отец - и по шеям. Да ладно об этом. Тебе, брат, тринадцать уже. Кем станешь? Конструктором самолетов? – Авиация нынче - первое дело, - сказал Генка и сел рядом с Колей. - Нет, батя, я по другой линии пойду. – По какой же, интересно? - оживился Коля. Генка помолчал немного: – Окончу школу, в армии отслужу и потом пойду учиться на оперативного работника. Ты этому делу жизнь посвятил. – Ну уж и посвятил, - растроганно сказал Коля. – Так мама говорит. - Генка прижался к отцу. - А она всегда говорит правду. Ты посвятил, и я посвящу. Ты не удивляйся, батя. Ты мне отец, а Мария Ивановна - мать, но моих первых кто порешил? Я не забыл, батя. - Генка заплакал. Коля прижал его к себе, гладил по голове, по щекам. – Ты что, брат, да что же ты. Перестань, мы с тобой земляки. Псковские мы, не положено нам такое. – Хуже нет, кто других убивает, - сквозь слезы сказал Генка. - Я должен их всех поймать! Я их поймаю, увидишь. Пришла Маша, крикнула с порога: – Мужчины! Рыцари! Где вы? Женщина сгибается под тяжестью двух сумок! – Что купила? - Коля отнес сумки на кухню. – Да так, всяко-разно, - улыбнулась Маша. - Мы с Таей в очереди за картошкой стояли, вот купили по десять кило. Она еще в кооператив пошла, за подсолнечным маслом. А что у тебя, муженек? – Худо, - вздохнул Коля. - Нашли ниточку, а она возьми и порвись. Убили дочь бухгалтера. Помнишь, я тебе рассказывал? – Мне теперь только и остается, что твои рассказы слушать. Николай, у тебя нет ощущения, что мы начинаем жить как-то не так? – Нет, - удивленно сказал Коля. - А почему ты об этом говоришь? – Было когда-то хорошее время. Была я тебе боевой подругой. И делили мы все пополам, дорогой муженек: и хлеб, и сахар, и пули. Слава богу, хоть Генка у нас есть. – Сотрудником УГРО хочет стать, - с гордостью сообщил Коля. Маша кивнула и улыбнулась: – Я знаю, Коля. Никогда бы не подумала, что мой сын захочет стать милиционером, а я буду этому радоваться. Он приходит из школы, рассказывает, как ребята дразнят его за то, что отец - милиционер. А он дает отпор, веришь - агитирует их за милицию! У них в классе уже человек десять хотят у вас работать. Надо их к вам на экскурсию сводить. – Не детское это зрелище, - вздохнул Коля. - А вообще-то, веди! Я, знаешь, о чем подумал? При государе-императоре такое было невозможно. Дети тогда о чем угодно могли мечтать, только не о службе в полиции! Значит, мы резко отличаемся от них, и это хорошо. Это очень приближает последний день… – Какой еще последний день? – А тот самый, - улыбнулся Коля, - в который мы выпустим из домзака последнего жулика. В кабинете было душно - комендант расщедрился и натопил печку докрасна. Коля открыл окно, в комнату ворвался свежий, морозный воздух. Вечерняя Дворцовая площадь переливалась огнями фонарей, гуляли парочки. – А что, братцы, - задумчиво сказал Коля, - гуляют люди. Вечер - а они гуляют и ничего не боятся. Гордитесь! Это ваша заслуга. - Коля повесил пальто на вешалку и пригладил волосы. - Изучаете? – Есть одно несоответствие. - Маруська подняла голову от бумаг. - Мы с Витей все проверили и сопоставили. – Что именно? - Коля начал перелистывать дело. – Проверяй, - сказала Маруська. - За убитым вахтером Ивановым числится наган номер сто восемьдесят три двести пятнадцать. А фактически при нем обнаружен сто тринадцать пятьсот шестнадцать. Нашел? – Нашел, - кивнул Коля. - Это кто же усмотрел? Ты, Витя? – Я. - Витька не скрывал гордости. - В постовой ведомости значится один номер, а фактически - другой! А этого другого у них на заводе никогда и не было! Вот поглядите, я привез ведомости со времен Ивана Пермитина, хозяина. – А может, твой Куликов и в самом деле хороший человек, - проговорил Коля. - Интерес к первому изданию Лермонтова и убийство двух человек плохо вяжутся. – Бывают и исключения, - заметила Маруська. - Помнишь, в прошлом году на Владимирском взяли карманника? Студент третьего курса технологического! – Ну и что? - Коля пожал плечами. - Это исключение, редкость. Вы же знаете: мир преступника не выходит за пределы бутылки. У всех у них узкие, тупые лбы. Но вот я думаю: если не Куликов, то кто? Свой? Он в полном смысле этого слова должен быть своим, товарищи! Его все знают, никто не опасается. Он заходит в кассу, когда там никого еще нет. У него два нагана. Один - куликовский, номер четыреста двадцать один восемьсот, второй - посторонний, номер сто тринадцать пятьсот шестнадцать. Из куликовского он убивает Анисимова, Евстигнеева и Иванова, а из постороннего - Куликова! Затем сует этот посторонний в руку мертвого Иванова, а куликовский - Куликову. А настоящий наган Иванова и тот, что заранее подсунул Куликову, уносит и уничтожает, и тогда получается, что всех убил Куликов, а Куликова подстрелил Иванов! Если я прав, Куликов сном-духом ни в чем не виноват. Кстати, эта версия объясняет, почему в руках Иванова оказался наган сто тринадцать пятьсот шестнадцать. – Имею вопрос, - сказал Витька. - А как, по-вашему, удалось Своему заполучить наган Куликова? Выходит, он его заменил другим наганом, чтобы Куликов не обнаружил пропажи? По-вашему, тот, кто это сделал, - не вызывал у Куликова ни малейших подозрений? Он что, вместе с ним жил? А куда он дел деньги? Как их вынес? Слабо, товарищ начальник! – Тут вот ведь какое дело, - вступила в разговор Маруська. - Ты, Коля, забываешь, что зайти в кассу никто не мог. Свидетель Анохин как говорит? Стучал в кассу без пяти два, - кроме Тихоныча никого не было. А без одной минуты два уже стояла очередь и преступнику, если по-твоему считать, деться было некуда! – Четыре минуты… - вдруг сказал Витька. – Ты про что? - Коля с интересом посмотрел на разгорячившегося парня. – Про то, что от без пяти два до без одной минуты два - ровно четыре минуты прошло. В этот промежуток у кассы никого не было, а если преступник - мастер, то… - Витька развел руками: сами, мол, понимаете. – Верно, - оживился Коля. - У него были в запасе четыре минуты. Это не так уж и мало! А потом вы учтите, что Анохин с Тихонычем через окошечко разговаривал. А может, в эту минуту убийца уже в кассе сидел, только Тихонычу он опять-таки своим человеком казался? – А может, Тихоныч тоже был с ними в сговоре? - вскочил Витька и покраснел. - Не-е… Чепуха. Сморозил я. – Нужно все проверить в натуре, - сказала Маруська. - Я предлагаю провести эксперимент. Сыграем спектакль. Все сделаем, как тогда. *** На следующий день всех участников недавних заводских событий собрали в кабинете заместителя директора. Коля объяснил, что будет проведен следственный эксперимент, поэтому, находясь на месте происшествия, все должны делать по возможности то же самое, что делали в день ограбления кассы. – От точности ваших поступков будет зависеть раскрытие преступления, - Коля несколько преувеличил значение эксперимента, но сделал это умышленно, чтобы вызвать у свидетелей энтузиазм. Все разошлись. Анохин повел Колю в кассу. Лестница и коридор были пусты, и Анохин заметил по пути, что именно так оно и было в прошлый раз. – Начали… - Коля посмотрел на часы. Анохин постучал в дверь кассы. Открылось окошечко. – Чего тебе? - спросил Витька. Он играл роль кассира Тихоныча. – Я… - растерялся Анохин. - Понимаете… А, была - не была! - Анохин махнул рукой и затараторил: - Тихоныч, войди и положение, деньги - во как нужны! Будет зарплата? – Вали в цех, - сказал Витька. - Объявят - придешь. У нас ни для кого исключений нет. – Тихоныч… - Анохин вошел во вкус и роль играл очень правдоподобно. - Чего тебе стоит? Ты только намекни, а уж я догадаюсь! Коля смотрел на часы. – Я все тебе сказал. Витька захлопнул окошечко кассы. – По времени - сходится, - заметил Коля. - Ладно. А теперь скажи, видел кого-нибудь в кассе? В момент разговора? – И тогда не видел, и теперь, - сказал Анохин. – Пойдем. По коридору навстречу им уже шли три человека - "Евстигнеев" и два "вахтера". – Я с ними только поздоровался, - сказал Анохин. - Привет, ребята! Увидел денежный мешок, понял, что зарплата все же будет, и побежал в цех объявить! На все ушло минуты четыре. Потом я вернулся - уже стояла очередь. Вышли во двор. К кассе быстро приближался бухгалтер Ровский. Как всегда, он был тщательно одет. – Я шел именно так, - на ходу объявил он Коле. - Ни быстрее, ни медленнее. Ровский скрылся в подъезде, и тут же к кассе побежали рабочие и служащие завода. Через несколько секунд выстроилась огромная очередь. – Когда я вернулся, все так и было, - подтвердил Анохин. К Коле подошел пожилой рабочий - первый в очереди. – Все так, товарищ начальник, - сказал он. - Бежал по двору - никого! Вошел в вестибюль - слышу, по лестнице кто-то чапает. Ну, думаю, опять товарищ Ровский. И на этот раз я его не обошел! Я вам знаете что скажу! Три года получаю здесь жалованье - случая не помню, чтобы Ровский первым не оказался! Подхожу к кассе - на тебе! Он! Ровский стоял у кассы. Он улыбнулся Коле, поздоровался с рабочим. – Все свободны, - сказал Коля. - Если ни у кого нет никаких заявлений или сообщений, - можно разойтись. Коля вошел в кассу. Кроме Витьки, здесь были несколько работников заводской охраны и Маруська. – Почему не стреляли? - спросил Коля. - Я же четко сказал: холостыми, пять раз. – Сделали ровно пять выстрелов. - Витька показал барабан нагана. - Составили протокол. Ничего не слышно, вот и все. - Витька подвинул Коле листок с протоколом, Коля расписался. Все разошлись. – По-моему, мы еще больше затемнили картину, - сказала Маруська. - Получается так, что никто, абсолютно никто в кассу проникнуть не мог! – Выходит, преступник испарился? - спросил Витька. - Ушел сквозь стену и деньги унес? Коля посмотрел на своих помощников. – Преступник ушел на глазах у всех. - Он потер виски, видно было, что какая-то мысль ускользает от него, а он старается ее удержать и никак не может. - Преступник спокойно ушел, и все это видели, - повторил Коля. – Почему же никто об этом не говорит? - спросила Маруська. - Коля, ты переутомился, нам всем нужно денек отдохнуть. – Денек? - Коля пожал плечами. - Осталось сорок восемь часов, Маруся. А мне не хватает маленького кирпичика, братки, чтобы закончить этот дом. В дверь постучали. – Идет твой "кирпичик", - пошутила Маруська. - Сейчас все станет ясно. – Кто его знает, - сказал Коля и открыл двери. На пороге стоял рабочий - участник эксперимента, тот самый, что изображал второго в очереди. – Извиняйте, - начал он виновато. - Вот вы велели давеча, чтобы все было, как тогда. До ниточки! – Велел, - кивнул Коля. - А что, вы сделали что-нибудь не так? – Не я… - рабочий махнул рукой. - Три года я в очереди втором бываю, а товарищ Ровский - первый. Он все три года с чемоданчиком приходил. А нынче - пустой пришел. Это само собой, пустяки, так что извиняйте, но раз уж велено, чтоб все тютя к тютю было, я решил сказать. – Большое вам спасибо, - сказал Коля. - Спасибо. Голос у Коли задрожал, и рабочий с тревогой и недоумением спросил: – Может, я чего не так? – Нет-нет, все так. - Витька выпроводил его из кассы. - Он? - Глаза у Витьки загорелись, парень сразу стал похож на коллекционера, который увидел старинный шедевр. – Он, - сказала Маруська. - Чемодан все ставит на свое место! Может, решимся на обыск? – А какое обвинение мы ему предъявим? - спросил Коля. - Ведь можем ничего не найти. Вот что: линию Нина - Ровский - Куликов - Длинный нужно как можно быстрее доработать. Сколько тебе еще нужно времени, Витя? – Завтра закончу. – У меня есть план, - сказал Коля. - Я над ним подумаю. А вы сегодня отдыхайте. – А ты? - спросила Маруська. – А я прогуляюсь за Ровским. – Я с тобой, - безапелляционно заявила Маруська. Коля улыбнулся: – Ты, верно, никогда не научишься подчиняться с одного слова. Ладно. С тобой не поспоришь. До вечера. Быстро темнели. Поеживаясь от холода, Коля вышагивал по трамвайной остановке. Наконец, появилась Маруська. Коля посмотрел на часы: – Через три минуты - смена. Ты - напротив ворот. Я - справа. Пошли! Оба были одеты, как средние горожане: на Маруське пальто с воротником из кролика и пуховый платок, на Коле - валенки, зипун и баранья папаха. Коля выглядел, как извозчик, на минуту оставивший свои сани. Прогудел гудок. Хлынула смена - сотни людей. Ровского среди них не было. Постепенно напор толпы стих. Прошли самые неторопливые, и вахтеры закрыли ворота. Маруська и Коля терпеливо ждали. Слабо засветились грязные лампочки в фонарях, трамваи зажгли сигнальные огни. Наконец, появился Ровский, затрусил к остановке. Коля посмотрел в сторону Маруськи. Она показала условным жестом, что видит бухгалтера, и пристроилась ему в спину. Коля шагал по противоположной стороне улицы. Подошел трамвай. Ровский сел в моторный вагон. Маруська вошла в тот же вагон с задней площадки, а Коля - во второй. За окном мелькали ярко освещенные витрины: Ровский стоял совершенно спокойно, он ни о чем не догадывался. Кондуктор протяжно и звонко выкрикивал названия остановок, колеса постукивали на стыках. Когда справа встала коричневая стена Летнего сада, тренькнул звонок, и кондуктор объявил: "Михайловский замок!" - Ровский встрепенулся и начал проталкиваться к выходу. Маруська выбралась из трамвая следом за ним. Коля замыкал "колонну". В таком порядке все трое и вошли в Михайловский сад. Ровский двигался ровным, уверенным шагом. Миновал вторую ограду - высокую решетку с коваными цветами - в стиле позднего барокко. Бухгалтер оглянулся и, не заметив ничего подозрительного, приблизился к парапету Екатерининского канала. Еще раз оглянулся. Маруська - она отошла к восточному входу храма "На крови" - сделала вид, что молится, а Коля едва успел отскочить за пилон ограды. Ровский скрылся за церковью. Коля бегом пересек пространство, отделяющее сад от парапета, и, надвинув шапку на лоб, повернул направо. Здесь было светло от множества свечей, наставленных и налепленных вокруг статуи Христа распятого. Молились люди. Коля с удивлением заметил среди стариков и старух совсем молодых мужчин и женщин, Ровский стоял на коленях около самого распятия и истово крестился. Коля подошел к распятию, снял шапку. Пожилая женщина протянула ему незажженную свечу. – Спаси вас бог, - тихо сказал Коля. Он затеплил свечу, прикрепил у ног Христа. Ровский продолжал усердно молиться. По его размеренным, неторопливым движениям и жестам Коля понял, что бухгалтер совершенно спокоен и абсолютно уверен, что никто за ним не следит. Еще один мужчина вынырнул из темноты, зажег свечу и опустился на колени рядом с Рорским. Коля хорошо его рассмотрел: лет семидесяти, лицо открытое, волевое, кустистые брови в пол-лба. Одет заурядно - старенькое пальтецо с меховым воротником, истертым до кожи, мешковатые брюки в полоску, залатанные ботинки. Старик крестился, в разговор с Ровским не вступал. Но вот бухгалтер отбил последний поклон, поцеловал ступни Христа и положил около распятия свернутую в трубочку записку. Она сразу же затерялась среди десятков аналогичных записок. Ровский поднялся и ушел. Коля сделал Маруське условный знак, означавший, что она должна проводить Ровского, и продолжал наблюдать. Старик начал бить поклоны, и в один из таких поклонов Коля увидел, что около ног Христа легла еще одна записка. А та, что положил Ровский, - исчезла. Старик ушел. Коля помедлил мгновение и двинулся следом. Старик миновал Театральный мост, вышел на площадь и свернул налево, на Большую Конюшенную. Около дворника, который старательно скреб тротуар, старик остановился и приподнял шапку: – Добрый вечер, Геликон Петрович, как дела? Дворник почтительно сдернул картуз: – Припозднились вы нынче. Чай совсем перепрел. А может, водочки? – А может, и водочки, - весело сказал старик. - Радость у меня. - Он скрылся в доме, который примыкал к Голландской церкви. Коля выбежал на Невский и сразу же увидел постового милиционера. Тот прохаживался у памятника Барклаю де Толли. – Я инспектор первой бригады. - Коля показал удостоверение, но милиционер широко улыбнулся, отвел руку Коли в сторону и сказал: – Лукьянов моя фамилия, вы меня не помните, а я вас, товарищ начальник, лично знаю. Случилось что? – Дом у Голландской церкви. Второе парадное. Кто там у дворника живет? – У Геликона? - еще шире улыбнулся милиционер. - Забавная это история, товарищ начальник! Фабрикант живет! – То есть? - опешил Коля. – Да бывший! - махнул рукой постовой. Ему было очень приятно, что он смог удивить такого бывалого человека, как Коля. - Год назад вернулся по амнистии с Соловков - старик совсем, его и освободили. Вред от него теперь какой? Ну, он и живет у своего бывшего дворника, помаленьку побирается по родным и знакомым. Тем и сыт. – Вы докладывали в районе? - строго спросил Коля. – Товарищ начальник, - укоризненно развел руками милиционер. - Да он и мухи не обидит! Как не докладывал - сразу же! Однако прописали его! Пермитин фамилия, может, слыхали? – Иван? - Коля не смог сдержать изумления, и постовой тревожно сказал: – Ну да! А что? А может, вы кого другого имеете в виду? Этот заводом в свое время владел, Невским. – Будь начеку. - Коля приложил ладонь к шапке и ушел. В коридоре управления Коля встретил Бушмакина и Сергеева. – Один день остается, - напомнил Сергеев. - Завтра - и все. Успеете? – Успеем, - уверенно сказал Коля. - Теперь наверняка успеем. В кабинете его уже ждал Витька. Он был бледен и торжествен. – Разрешите доложить, - начал он срывающимся от волнения голосом. - Ваше задание выполнено! Значит, так: Куликов, а иначе - Томич Юрий Александрович, - офицер штаба Юденича, вот список штаба, я снял копию. Коля проглядел копию и положил ее на стол. – Ты так сверкаешь, - сказал он добродушно, - что это явно не все! Ну, не томи! Кого это ты подчеркнул в списке? Чеботарев Артур Георгиевич! Из контрразведки. Знакомая фамилия. Сейчас я вспомню, погоди… - Коля задумался на мгновение и улыбнулся: - Вспомнил: Фекла Чеботарева. Длинный к ней на могилу ветку положил. Значит… – Длинный и Чеботарев - одно и то же лицо, - резюмировал Витька. - Смотрите, что получается: Томич и Ровский - на заводе, Чеботарев - вне. Он явно чья-то связь. – Ровский вчера вечером встретился с Иваном Пермитиным, вот тебе и связь. – Бот это да! - ахнул Витька. - Ну, все! Можно, я считаю, приступать к реализации дела! Ай да мы! Ухватили слона за хвост! – Напиши начальнику управления рапорт, - приказал Коля. - За Пермитиным нужно немедленно установить постоянное наблюдение! – Его надо за жабры! – А деньги? - парировал Коля. – Найдем при обыске! – А если нет? - Коля вздохнул. - Это не просто "деньги", Витя. Это зарплата трех тысяч человек. Пришла Маруська: – Все готово - "куклы" в пачках, понятые, заключение экспертов, что "куклы" по весу и размерам точно соответствуют настоящим деньгам. Через полчаса начнут давать "зарплату". – Поехали, - решил Коля. …У окошка кассы волновалась очередь. Первым, как всегда, стоял Ровский. – По вас часы можно проверять, - подошел Коля. – Ну что вы, - слабо улыбнулся Ровский. - Вы шутите. Скажите, а что, деньги уже нашли? Или вам дали взаймы? Помнится, товарищ Сергеев говорил, что денежных резервов в Ленинграде нет. – Нашлись… резервы, - Коля постучал в окошечко кассы. - Входите. – Я, - удивился Ровский. - С какой стати? – Мы все объясним. - Коля слегка подтолкнул опешившего бухгалтера через порог и закрыл дверь. – Здравствуйте. - Ровский растерянно посмотрел на присутствующих. За столом сидел новый кассир. Рядом с ним - заведующий финчастью Рыков. Справа стоял милиционер. - Что все это значит, граждане? - Ровский начал нервничать. – Где ваш чемоданчик? - спросил Коля. – Собственно… какой? - Ровский растерялся. – Вот этот, - Коля взял из руки милиционера чемоданчик Ровского. - Это ваш? - Коля поставил чемодан на стол перед Ровским. – Нет! - Ровский даже отскочил, но тут же взял себя в руки. - Хотя… простите, я не рассмотрел сразу. Это - мой. И что же? – Почему же он не у вас в руках? – Он не всегда мне нужен. – Изо дня в день три года подряд был нужен, а теперь нет? Вы же с ним, простите, в уборную ходили, ни на секунду не выпускали из рук! – А на этот раз он мне не понадобился, - улыбнулся Ровский. - И что же? – И в прошлый раз не понадобился? – И в прошлый раз. – А в день похищения денег этот чемоданчик был у вас в левой руке. Огласить показания свидетелей? Или пригласить их для очной станки? – Допустим, был, - медленно сказал Ровский. - И что же? – Дайте деньги. - Коля повернулся к Маруське. Она открыла банковский мешок и вывалила на стол крест-накрест заклеенные пачки. По виду они были совершенно настоящие. – Семьсот тысяч рублей. Упаковка и купюры те же самые, что в день кражи. Это зафиксировано в акте. Желаете ознакомиться? – Мне ни к чему, - снова улыбнулся Ровский. - Я, честно сказать, не совсем понимаю, зачем вы все это делаете? – Сейчас поймете. Понятых прошу подойти ко мне. - Коля открыл чемодан Ровского и начал аккуратно складывать в него пачки денег. Вначале, казалось, что такая гора вряд ли уместится в сравнительно небольшом чемодане, но Коля все укладывал и укладывал. Только две пачки не влезли - оказались лишними. – Их вы положили в карманы, - сказал Коля. Ровский молчал. Сотрудники финчасти смотрели на него с плохо скрытым ужасом. – Сумму вы знали точно. Знали давно - года три-четыре назад. Подготовили "куклы" из бумаги, эти "куклы" изображали будущий куш Подготовили этот чемодан. Научились мгновенно его заполнять. Приучили к его виду всех на заводе. Даже анекдоты появились, - Коля вплотную подошел к Ровскому. - А теперь такие же "куклы" сделали мы, и вы попались. Говорить будете? Ровский завыл, с разбегу ударился головой о стену и начал кататься по полу. Его хотели поднять, но Коля остановил Витьку и милиционера. – Не трогайте. - Коля открыл дверь кассы. Ровский выл и катался по полу. А в коридоре молча стояли рабочие. – Товарищи! - обратился к ним Коля. - Денег, к сожалению, мы еще не нашли, простите нас за это. Пока мы не можем выдать вам зарплату. - Коля распечатал одну из пачек. Только сверху и снизу лежали настоящие купюры. Внутри была простая бумага. - Но одного из преступников мы установили. Вы его видите. Теперь уже не долго ждать, товарищи. Некоторое время рабочие смотрели, как беснуется бывший бухгалтер, потом передние повернулись и ушли. И оставшиеся тоже начали расходиться. Через минуту коридор опустел. – Какой же вы… негодяй, - обращаясь к Ровскому, с болью произнес Рыков. - Я уйду. Противно. И, повернувшись к Коле, добавил: - Однако лихо вы придумали. Даже я не догадался, что пачки фальшивые. Ровскому надели наручники и увели. Спустя час Коля, Витька и Маруська в присутствии двух понятых произвели у Ровского обыск. Бывший бухгалтер жил в коммунальной квартире, занимал небольшую комнату с двумя окнами, которые выходили в глухой двор-колодец. Угол комнаты был отгорожен ширмой. За ней стояла узкая деревянная кровать, застеленная белым покрывалом, а в изголовье висела фотография-портрет. Юрия Томича. Обыск результатов не дал. Ни среди писем Ровского, ни в его вещах не было найдено ничего такого, что могло бы пролить хотя бы маленький свет на преступные связи Ровского или на его роль в деле ограбления заводской кассы. Вошел милиционер: – Товарищ Бушмакин просили вам передать: объект дома, никуда не выходил. Коля понял, что Пермитина взяли под наблюдение. Подошел к столу, перелистал альбом с фотографиями: – Сообщите Бушмакину, что мы уже заканчиваем. - А когда милиционер ушел, добавил огорченно: - Что будем делать? Ровский, мягко говоря, не лыком шит, его можно заставить говорить только доказательствами, мы же ничего не нашли. В альбоме были обыкновенные семейные фотографии. Витька взял альбом: – Не знаю, что делать. – С ним нужно начать разговор, - подошла Маруська. - Я берусь. – А бухгалтер-то наш, оказывается, стрелок охо-хо! - вдруг сказал Витька и показал красиво оформленный диплом за отличную стрельбу на имя Ровского. - Глядите-ка! - Витька вытряхнул из альбома старенькую помятую фотографию. На ней были сняты трое мужчин и девочка-гимназистка. - Вот мы что искали! Вот! - Витька не скрывал торжества. - Нина, - частил он, - ее ни с кем не спутаю, а это - Ровский! А вот мой - Чеботарев… Длинный… Третьего не знаю. – Пермитин, собственной персоной, - сказал Коля. - Вот так Витя. Ты, конечно, молодец… – А почему конечно? - обиделся Витька. – Нина всех знала, - мягко сказала Маруська. - Сам видишь. Если бы ты правильно себя повел тогда, - она бы и нам помогла, и жива осталась. - Маруська вздохнула. - Вот так-то. – Она, конечно же, догадывалась, почему угробили ее жениха, - сказал Коля. - Даром он, что ли, сменил имя и фамилию? Она наверняка знала об этом! – Ну? - торжествующе спросила Маруська. - Мое предложение в силе? Можем браться за Ровского! – Можем, - согласился Коля. …Конвойный усадил бухгалтера на стул и вышел. – Я старый, больной человек, - горько сказал Ровский. - Я целиком и полностью в вашей власти, - это я понимаю. Но вы тоже должны понять - я ни при чем! Имейте хотя бы сочувствие к моему горю! – Значит, эксперимент с деньгами и с чемоданом ничего не доказывает? - спокойно спросила Маруська. – А что он, по-вашему, может доказать? - удивился Ровский. - Простое совпадение, вот и все. Ну, влезли все деньги. Так вы суд еще не убедите, что деньги взял я. Кто видел? – А это? - Маруська положила на стол фотографию из альбома. Ровский водрузил очки на нос и долго изучал фотографию. Потом снял очки, аккуратно сложил их в футляр и попросил: – Велите принести папирос. Свои искурил, а носить передачи некому. Я "Звезду" курю, скажите там. Пока милиционер ходил за папиросами, Ровский задумчиво барабанил пальцами по столу. Получалось нечто вроде марша. – Вы не помните, - оживился он, - какие были парады на Марсовом или на Дворцовой? Восторг… – А если ближе к делу? - холодно сказала Маруська. – Пермитин нашел меня год назад. Решили: как только в кассу поступит куш - возьмем. – План? - спросил Коля. Ровский прищурился: – Придумал Пермитин. Смысл был в следующем. Я устраиваю в охрану своего человека, он нам помогает взять деньги. – Кто этот свой? - спросила Маруська. - Томич? – Да. Томич человек в общем-то безобидный, безвредный, к тому же я его знал хорошо, так как еще до революции юнкером он бывал у хозяина. Боялся Томич, что за службу у Юденича вы его отправите на Соловки, вот и жил полулегально, под чужой фамилией. Я его припугнул, он сначала согласился, а когда узнал все в подробностях - наотрез отказался. Убивать надо было, а на это далеко не каждый способен. – Почему вы его не вывели из дела? Не устранили? - спросил Витька. – А поздно было, - вздохнул Ровский. - Решительный день на носу, Томичу назначено за деньгами ехать, - кем его заменить? Тем более, и куш такой - закачаешься: задолженность шла с получкой. Когда еще такой случай выпадет? Решили действовать. – Чем же вы Томича убедили? - спросил Коля. Ровский затянулся и погасил папиросу: – Я ему сказал: выдашь нас или откажешься, - я убью Нину. Сам убью. – И… убили бы? – Убил бы, - спокойно сказал Ровский. - Я всю жизнь спину гнул, лакеем был, хамом. Мне за шестьдесят. И вот - пришла свобода! Долгожданная! А я - в кусты? Нет-с! – Какая свобода? - не понял Витька. – Семьсот тысяч-с… Молодой-с человек-с, - с чувством сказал Ровский. - Впрочем вам не понять. Молоды вы… – Сколько предназначалось вам? - спросила Маруська. – Пополам. Поровну. Пермитин, хотя и жулик, но человек справедливый. Остальное - знаете. В очередь я бегал, приучал всех к тому, что всегда первый, всегда с чемоданчиком. Так привыкли, что год за три посчитали - небось слыхали: "Ровский, мол, три года подряд первым оказывался у кассы". Нет, не так это. Ровно год. А в тот день я взял заранее приготовленный - только фальшивый - приказ на ревизию, я его сам напечатал и минут за пятнадцать до прибытия денег - шасть к Тихонычу в кассу! Он пустил, правда, после того, как я ему этот приказ в окошечко сунул. Велел ему посторонним не открывать, никого не пускать. Он дисциплинированный был старик. Потом пришли Томич с Ивановым, а с ними Евстигнеев с деньгами. Томич бледный, дрожит, я вижу - вот-вот он выдаст, ну и без долгих разговоров сунул им приказ под нос, чтоб они "атанду" не подняли. Само собой, Тихоныч подтвердил мои полномочия, а как они по местам разошлись, я их… Одним словом, положил. Троих из нагана Томича: Иванова, Тихоныча и Евстигнеева, а самого Томича я из своего нагана застрелил. Номер сто тринадцать пятьсот шестнадцать, как сейчас помню. - Ровский схватил пачку с папиросами, трясущимися руками вытянул одну и, ломая спички, закурил. – Умеете стрелять, - сказал Витька. – Вы видели мой диплом, - равнодушно заметил Ровский. - Всю жизнь так называемое "общество" отвергало меня - рылом не вышел, так я им назло ихними цацками вроде стрельбы лучше их самих в сто раз владел! Большие деньги платил за науку. – Почему ваш наган оказался в руке покойного Иванова? - спросила Маруська. - И где личное оружие самого Иванова? – Свой наган я сунул в руку покойника, чтобы вы подумали - это он Куликова расшлепал в порядке обороны. А его наган сто восемьдесят три двести пятнадцать я за ремень сунул, а потом в Неве утопил, с Троицкого моста бросил. И второй наган утопил там же - тот, что накануне Томичу заменил. – Надеялись, что номера оружия проверять не станем? - уточнил Витька. – Уверен был, - вздохнул Ровский. - Все налицо, чего тут проверять? К тому же мне Иван Пермитин голову задурил. Они, говорит, то есть вы, щи лаптем хлебают. Им, говорит, до сыскарей царских ох как далеко! – Ошибся дедушка Пермитин! - подмигнул Витька. – Ошиблись мы, - согласился Ровский. – Оружие Томичу, говорите, накануне заменили, - вступила в разговор Маруська. - Объясните, как? – Да просто, - Ровский вяло махнул рукой. - Он дежурил, я в караулку зашел. Я часто заходил, все привыкли, внимания на меня не обращали. Играют в домино. Я улучил момент - кобура на стене висела, наган взял, а свой сунул. Оба этих нагана - и для замены Куликову, и тот, из которого я стрелял, - Чеботарев, штабс-капитан, добыл. Где и как - у него спросите… - Ровский улыбнулся. - Шума мы не боялись, стены в три метра, Пермитин уверен был. Да вы небось и проверили уже на шум. Дальше и совсем просто. Вышел из кассы, бегом вниз. Жду. А как первый человек в парадное вошел - я перед ним громко: топ-топ, топ… Вот и получилось, что я у кассы первый. Коля смотрел на Ровского и думал о том, что этот бандит и убийца не только не сожалеет о случившемся, но, наоборот, самовлюбленно упивается своей дьявольской изобретательностью. – Кто убил вашу дочь? - спросил Коля. – Не понимаю вопроса. Вы же знаете, - Длинный… Чеботарев, одним-словом. Не кто, а "почему", - с оттенком превосходства добавил Ровский. - Потому что мы знали, что она получила какую-то записку. Мы знали, она пойдет на свидание. Чеботарев решил за ней посмотреть. Вашего сыскаря он узнал. И решил не рисковать. – А как вы сами относитесь к смерти дочери? - спросила Маруська. Ровский посмотрел на нее холодными глазами: – Я сожалею. Но дело есть дело. Меня расстреляют? – Что, есть сомнения на этот счет? - не выдержал Витька. – Да… Не сбылась мечта, - вздохнул Ровский. - Все суета сует и всяческая суета. – И томление духа, - кивнул Коля. - Там еще одна мудрая мысль есть: "Не собирайте себе сокровищ…" Не помните? – Вот оттого, что забыл, оттого и погиб, - сказал Ровский. – Да не оттого, - усмехнулся Витька. - Что вы написали в записке, которую передали Пермитину у "Спаса на крови"? – Что написал? - переспросил Ровский, и в глазах у него промелькнуло плохо скрытое торжество. - А ничего-с! Меня расшлепаете и хозяина - тоже… А денег вам не видать! Наступил шестой день. Был трескучий февральский мороз, трамвайные провода на Невском обросли мохнатым инеем. Последние двадцать четыре часа Коля не покидал стен управления. На совещании у Бушмакина старший группы наблюдения доложил, что Пермитин сутки никуда не выходит, - только дворника посылал за хлебом, колбасой и водкой. Два часа назад бывший владелец завода внезапно засуетился, начал собирать вещи. – Придется его арестовать, - сказал Бушмакин. – А деньги? - спросил Коля. - Вы же хорошо знаете эту публику. Раз мы реально не вышли на деньги - они замкнутся, пойдут под расстрел, но промолчат. Что мы вернем рабочим? – Если работать так, как предлагаешь ты, - заметил Сергеев, - потребуется еще много-много часов. Дело не только в том, что Пермитин может уйти, - мы его не выпустим. Дело в том, что мы пообещали: "шесть дней"! В городе и так ползут слухи, что мы опростоволосились, и преступников нам не найти! Пойми, это вопрос политический! Сделаем так: Пермитина арестуем, материалы следствия будем широко публиковать в ленинградских газетах. Тем временем довершим начатое. …К дому на Большой Конюшенной оперативники подъехали на двух автомобилях. Коля сразу же отметил про себя, что оба конца улицы, двор и все другие более или менее опасные участки надежно перекрыты. У черного хода стоял знакомый постовой - Лукьянов. Он широко улыбнулся Коле и сделал знак, вероятно, означавший: "Все будет в полном порядке". Витька крутанул флажок звонка. – Кто там? - послышался заспанный голос дворника. – Заказное вам, - сказала Маруська. - Расписаться требуется. Лязгнули многочисленные засовы, дверь открылась. – Давай, что еще за письмо, - дворник яростно скреб в голове. - Сроду нам никто… Он не договорил. Коля и Витька выдернули его на лестничную площадку: – Пермитин дома? – Милиция, что ли? - догадался дворник. - Дома, дома, где ж ему, бедолаге, быть. Ай натворил чего? Он у меня комара не забидит. Позвать? – Мы сами. - Коля отстранил дворника, подошел к дверям комнаты, прислушался. Было очень тихо. – Не нравится мне, - шепотом сказал Витька. Коля знаком показал Маруське и Витьке, чтобы они встали по обе стороны дверей, и кивнул дворнику: – Войдите и вызовите его сюда. Только… Без штучек! – Да что за комедь, - взмахнул руками дворник. - Иван Селиверстыч, спите, аль как? - Он толкнул дверь, и в то же мгновение дважды ударил маузер. Дворник взвыл, упал на пол и пополз в угол. Коля бросился в дверной проем, крикнул: – Не усложняйте своей участи, Пермитин! Дом окружен. Полетела кирпичная пыль. С оглушительным треском лопнула лампочка, в щепки разлетелся хохломской туесок на комоде за спиной у Коли. Маузер бил не переставая. Коля отскочил. – Давайте навалимся на него все разом, - сказала Маруська. - Мы его возьмем. – Мертвого? - спросил Коля. - Он нам живой нужен. Загремели засовы. – Он черным ходом уйдет! - крикнул Витька. - Я на улицу! – Давай! - Коля снова бросился в комнату. Пермитин стоял в боковом коридоре и, держа раскладной маузер в левой руке, правой открывал засовы черного хода. – Бросай оружие! - Коля выстрелил, целясь в засов. Подумал: если повредить засов, Пермитин не сможет его открыть, и люди снаружи будут в безопасности. Но Коля опоздал. Пермитин скрылся в дверном проеме. Раздался выстрел маузера, потом дважды хлопнул наган, и все покрыла отчаянная трель милицейского свистка. Коля выскочил на улицу. Черный ход вел в подворотню. Здесь уже стояли Витька и остальные сотрудники группы задержания. Они держали на прицеле Пермитина. – Бросай маузер, сволочь, - сказал кто-то. Пермитин швырнул пистолет под ноги оперативникам и поднял руки. – На Дворцовую его. И обыскать, - приказал Коля. - А мы здесь поищем. Все целы? Витька отрицательно покачал головой и показал куда-то в сторону. Коля посмотрел и сжался: у стены сидел с наганом в руке постовой Лукьянов. Он был мертв. Коля подошел к нему вплотную, разжал пальцы, взял наган. В барабане не хватало двух патронов. "Что ж, друг, - горько подумал Коля, - недосмотрел ты своего "безобидного" старика… Эх, друг, друг…" Записку, которую Ровский передал Пермитину у "Спаса на крови", и еще две аналогичные нашли при личном обыске бывшего заводчика. Все три лежали в правом наружном кармане, скомканные, - по всему было видно, что сам Пермитин не придавал им никакого значения. "Пока не смог, - стояло в первой записке. - Завтра - непременно. Жди на остановке у Казанского". – Объясните содержание, - попросил Бушмакин. Пермитин насмешливо покосился: – А я и сам ничего не понял, уважаемый. Васька Ровский на старости лет дурковатый стал. У него спросите. – Спросим. Конвоир привел Ровского. Его усадили напротив бывшего хозяина. – Проводим очную ставку, - сказал Бушмакин. - Знаете ли вы друг друга, имеете ли какие личные счеты? Вы, Ровский? – Мой хозяин, господин Пермитин, я его уважаю. – Мой бывший служащий Васька-дурак, - зло сказал Пермитин. - Но я ему прощаю, ибо близко наше свидание с господом… - Он истово перекрестился. – Вам вопрос, Ровский. Вот это вы писали? - Бушмакин пододвинул записку бухгалтеру. Тот надел очки, прочитал: – Я писал. – Объясните, что вы имели в виду? - попросил Коля. – Да просто, - сказал Ровский. - В тот день я не смог увидеться с ними, - он кивнул в сторону Пермитина. - И объяснил, что, мол, завтра - смогу. – Это так? - Бушмакин повернулся к Пермитину. – Раз он говорит, стало быть, знает, - равнодушно сказал Пермитин. – Ладно, - согласился Бушмакин. - Значит, вы сообщали, что лично встретиться не сможете, и в то же время лично передали записку? Не вяжется. – Я оттого написал, что в присутствии верующих разговаривать не хотел, - нагло прищурился Ровский. - Чего время теряем? К стенке пора. – Сколько вы получили таких записок, Пермитин? – Не считал. – Вот еще две, - продолжал Коля. - Оглашаю первую: "Лежат надежно, затихнет - вынесу". Вторая: "Напрасно обижаетесь, я удобного случая жду". Почему вы не сожгли эти записки? – Опыта нет, - усмехнулся Пермитин. - Меня торговать в коммерческом училище обучали. А записки жечь - не наше это дело. – За нос вас водил господин Ровский, - сказал Бушмакин. - "Вынесу", "Жди"… А сам эти денежки и вправду вынес, да перепрятал надежно. Что же вы не спросите, зачем? Молчите? Ладно, я сам скажу: деньги Ровский решил заграбастать единолично, а вас, Пермитин, отправить вслед за собственной дочерью. – Дешево, начальничек, - протянул Ровский. - Домыслы это все. Иван Сильверстыч вам не поверят-с. – Уведите, - распорядился Бушмакин. Конвоиры увели арестованных. Все сидели молча. Наконец Коля взял со стола все три записки. – А в самом деле… - Коля задумчиво перебирал листки, вырванные из ученической тетрадки. - Сам Ровский записки писал, сам относил. Глупо как-то. Или нет? – Образцы его почерка есть? - спросила Маруська. – Есть, - сказал Коля. - Я передам это все графологам. Мало ли что. Заключение графолога было готово в два часа дня. "Представленные на рассмотрение экспертизы записки в количестве трех написаны рукой постороннего человека", - утверждал эксперт. – Выходит, у них есть еще один соучастник, - сказал Бушмакин. - Судя по их поведению, они его не выдадут. – Ни за что, - согласился Коля. - Расстреляют их или не расстреляют, - для нас с вами не вопрос. А они надеются. Вопреки всему надеются. Думают: отсидим, что положено, а там выйдем на волю, свою долю получим. В общем, я так думаю: деньги Ровский передал какой-то связи. И связь эта на заводе. – Почему? Ты докажи! - загорелся Бушмакин. – Первое: завод - наиболее безопасное место для хранения краденых денег. – Согласен, - кивнул Бушмакин. – Второе. Если бы деньги были у Ровского, зачем, с какой целью и от кого стал бы он носить записки Пермитину? И последнее. - Коля задумался. - Вспомните текст: "Пока не смог…", "Затихнет - вынесу", "Удобного случая жду". Этот человек - с завода! – Завод большой, - заметил Бушмакин. - Давай поуже. – Сколько поступит денег, знают только в финчасти. Между прочим, два-три человека. – Утечки информации ты не допускаешь? - спросил Бушмакин. - Кто-то разболтал, кто-то воспользовался! – Не исключено. Но нас учили отрабатывать в первую очередь самую вероятную версию. – Сделаем так, - сказал Бушмакин. - В финчасти проведем ревизию. Немедленно. Старшим назначим нашего эксперта-графолога, это я беру на себя. Пусть он сравнит почерк записок с почерками работников финчасти. Ревизия началась в четыре часа дня. Возглавлял ее по договоренности с финансовыми органами сотрудник управления, эксперт. К шести вечера все документы финчасти были в основном просмотрены. Почерка, похожего на тот, которым были написаны записки, эксперт не нашел. Он уже было дал команду сворачивать ревизию, как вдруг натолкнулся на старый авансовый отчет одного из заводских инженеров. На отчете была наложена резолюция: "Пока вы не представите справку, ваш отчет утвержден не будет. Рыков". Конфигурация букв и манера их написания полностью совпадала с аналогичными признаками во всех трех записках. Эксперт вызвал Рыкова. – Ваша резолюция, товарищ заведующий? – Моя. - Рыков вернул авансовый отчет эксперту. - Разве она неверна или незаконна? – Резолюция верна. А это кто писал, не вспомните? - Эксперт положил на стол все три записки. Заведующий прочитал их и улыбнулся: – Это не мой почерк. А почему вы спрашиваете? Я не совсем понимаю. - Рыков повернулся, шагнул к дверям и вдруг с разбегу ударил их плечом. Поздно. В коридоре его тут же схватили за руки сотрудники УГРО. Сбежались работники заводоуправления, окружили задержанного. Бушмакин подождал, пока толпа заполнила весь коридор и всю лестницу, и громко спросил у Рыкова: – Где деньги? Разъясняю, что только добровольное признание может облегчить вашу участь. – Деньги в моем сейфе. Вы можете их взять. – Ровский сказал, что приказ о ревизии он подделал. Вы это тоже утверждали, - все так же громко продолжал Бушмакин. - Однако безупречная репутация покойного Анисимова свидетельствует против таких утверждений, Анисимов отлично знал вашу подпись и подделке не поверил бы. – Подпись была настоящая, - сказал Рыков. - Меня не… расстреляют? Я бы мог не сознаваться, все равно Ровский сжег фальшивый приказ, я прошу учесть мою сознательность! Коля открыл сейф. В секретном отделении лежал пакет. Коля положил его на стол и вскрыл. Посыпались пачки денег. Подошел Витька, взял одну, покачал на ладони и бросил. – Сколько людей погибло, - сказал он тихо. - Вот ведь какие дела. Рыкова увели. – Ладно, - сказал Бушмакин. - Сообщите по цехам. Можно выдавать зарплату. - Он посмотрел на часы: было восемнадцать часов тридцать одна минута. Заканчивался шестой день. Спустя час Коля пришел домой и бессильно повалился на диван. – Нашел? - спросила Маша. - Все в порядке? Коля молча кивнул и сказал: – Трепанова я в Москве видел. Привет тебе. – В самом деле? - обрадовалась Маша. - Как он там? А Никифоров и Афиноген? – В порядке… - Коля вяло махнул рукой. - Ты знаешь… Афиноген-то - он, оказывается, тебя очень любил, Маша. Она покраснела, отвернулась: – Я это знала, Коля. – Откуда? - удивился он. – Чувствовала, - сказала она. - Все женщины это очень чувствуют. Он женился? – Он погиб, Маша. Четыре года назад, в тридцатом. Ты извини, что я тебе сразу не сказал. Маша долго молчала. Потом села на диван рядом с Колей, обняла его: – Может быть, только теперь я начинаю понимать, какая у нас с тобой трудная жизнь, браток, - сказала она с нежностью. - Не очень мы с тобой были сыты, не слишком тепло одеты. Друзей сколько потеряли. И молодость наша уже прошла, Коля. И не было в ней балов и прогулок около Колизея. А я все равно счастлива, и другой жизни мне не надо! Только бы вместе, до конца. ГЛАВА ШЕСТАЯ ПЯТЫЙ ОБЕЛИСК Тяжело терять боевых друзей - с каждым из них уходит в небытие частичка тебя самого… Но случаются такие потери, которые равнозначны собственной гибели… Каких пережить?      /Из записок генерала Кондратьева/ В мае 1937 года Николаю Кондратьеву было присвоено звание майора милиции, и он был назначен заместителем начальника Ленинградского уголовного розыска. Утром Колю вызвал Бушмакин и дал прочитать приказ. – А вы? - невольно вырвалось у Коли. Бушмакин обнял его: – Помнишь, как мы встретились? Думал ли ты, что придешь вот к этому. Майор, на такой должности. А не зря я тратил на тебя время, ох не зря! - пошутил Бушмакин. - Что касается твоего покорного слуги… - Бушмакин улыбнулся и развел руками: - Тебе сколь минуло? – Тридцать шесть, как из ружья. – А мне шестьдесят пять. Это, мил друг, уже не из ружья. Это - из пушки. Пора на заслуженный отдых. Теперь уж вы, молодые, попрыгайте. – Виктор сегодня вечером уезжает, - сказал Коля. - И мой сорванец - туда же. Ни сладу, ни ладу. Я ему говорю: в шестнадцать лет на войну не ходят! А он мне: "Гайдар в шестнадцать лет полком командовал!" Бушмакин внимательно посмотрел на Колю: – Гайдар Гайдаром, а ты-то сам намного старше был, когда мы посольство на Екатерининском защищали? Тебе же всего семнадцать было… – То революция. Время другое. – У молодых оно всегда другое, - грустно сказал Бушмакин. - В Испанию Виктор собрался? Коля молча кивнул. Вечером собрались на Фонтанке, у Кондратьевых. Маленькая комната не привыкла к такому наплыву гостей, рассохшийся паркет жалобно скрипел, под потолком густо завихрялся табачный дым. Маша, Маруська и Тая хлопотали у стола и без конца бегали из комнаты в кухню и обратно. Муж Таи, Ганушкин, любой разговор сводил к своему заводу: балтийцы только что выполнили важный правительственный заказ и удостоились поздравительной телеграммы ЦК. По этому поводу Ганушкин успел основательно "напоздравляться" и никому не давал рта открыть. Чтобы остановить его, Маша поставила новую, только что купленую пластинку - это было танго "Брызги шампанского". – Кавалеры, приглашайте дам! - крикнула она. Подошел Коля, поклонился. – Позвольте? Маша положила ему руку на плечо, улыбнулась: – Ты уже почти совсем ком иль фо, милый… – Почему почти? - обиделся Коля. – У тебя поклон не поставлен, - пошутила Маша. - Продолжай тренироваться, и ты превзойдешь Дугласа Фербенкса! А Витя какой? Ты взгляни! На Викторе ладно сидел отменно сшитый костюм. Рубашка с галстуком и модные ботинки совершенно преобразили его. Он словно сошел с рекламной картинки. С ним танцевала яркая, очень красивая девица лет двадцати. – Кто такая? - ревниво спросила Маша. – Эксперт. Из НТО. Катей звать. – Красива… слишком, - скептически поджала губы Маша. – А Витька? - поправил Коля. - Он, по-твоему, урод? – Глупо! - рассердилась Маша. - Она излишне красива! Такая женщина всегда на виду! Она его не дождется, уплывет, вот что я хотела сказать! – Ты же не уплыла? - заметил Коля. - А ведь ты куда красивее. - Он посмотрел на жену влюбленно и горячо, словно было ему не под сорок, а только восемнадцать, как тогда, в Москве. – Я - другое дело, - безапелляционно заявила Маша. – И она тоже, - серьезно сказал Коля. - Лишь бы вернулся. Подошла Маруська, пряча тревогу, сказала: – Мой-то каков? Нарком иностранных дел! - И, сдерживая слезы, добавила: - Боюсь я, миленькие. Там ведь стреляют не так, как здесь. – Там легче, - сказал Коля. - Мы выходим один на один с бандитами. Другой раз - и нож в спину можем получить. А там товарищи и слева и справа. И враг перед тобой. И все ясно. Бушмакин поднял рюмку, встал: – Два слова скажу. Здесь все свои, все привыкли хранить секрет, как зеницу ока. Поэтому говорю открыто: ты, Витя, наш боевой оперативный работник, наша, можно сказать, гордость. Ты едешь помочь рабочим Испанской республики. Не знаю, что тебя ждет, но уверен: ты всегда будешь достоин и своей профессии, и своей Родины, которая доверила тебе такое дело. С улицы донесся гудок автомобиля. Генка выглянул в окно, бросился к Виктору: – Воюй, Витя. А я за тобой очень скоро, это уж будь спок! – Я вот покажу тебе "будь спок", - заметила Маша. – Не удержишь, мать, - серьезно сказал Генка. - Когда надо, отцы и матери - не указ. Все вышли на улицу. Виктор обнял Маруську, Машу, Генку, распрощался со своей девушкой и подошел к Коле. – Тебе одно скажу, Николай. - Виктор с трудом сдерживал волнение. - Ты ни разу не пожалел, что подобрал меня тогда, на Дворцовой? – Что ты, Витька, - Коля даже рукой махнул. - О чем ты говоришь… – А нынче и вовсе не пожалеешь. Я знаю, куда и на что иду. Я это делаю потому, что все люди, по моему разумению, должны для справедливого дела отдать все! И я должен… …Автомобиль свернул на улицу Белинского и скрылся. Коля долго смотрел ему вслед, потом подошел к Бушмакину: – Пойдем, батя, посидим. – Нет, мне пора. - Бушмакин надел кепку. - Знаешь, мы тут прощались, и я все думал: вчера это было. А жизнь-то уже прошла - как один день пролетела. Ребят-то хоть наших помнишь? Васю, Григория, Никиту? Смотри, Николай. Про это никогда забывать не смей. Иди, я сам доберусь, у тебя завтра дела. Бушмакин ушел. Коля облокотился на чугунный парапет, задумался. По воде шла легкая рябь, светлые дорожки фонарей подрагивали на черной, стекловидной поверхности. Откуда-то издалека, с залива, порыв ветра донес печальный пароходный гудок. "Переживает старик, - подумал Коля о Бушмакине. - Трудно вот так, сразу, уйти от привычных забот, от напряженного ритма розыскной службы. Надо будет ему какую-нибудь работенку подыскать. Чтобы по силам и чтобы не расставаться нам всем". Потянуло холодком. У "Анны пророчицы" слабо ударил колокол. Коля вынул часы - подарок наркома: они, как назло, стояли. Коля оглянулся. Неподалеку, у парапета, темнел силуэт человека. – Товарищ! - крикнул Коля. - Который час? Человек шагнул было навстречу Коле, но тут же повернулся и торопливо начал уходить. Коля пожал плечами и вернулся домой. На следующее утро Коля подошел к дверям бушмакинского кабинета в тот момент, когда комендант снимал табличку "Бушмакин И. А." и вешал другую: "Кондратьев Н. Ф.". – Здравия желаю, товарищ начальник! - улыбнулся комендант. - Поздравляю со вступлением в должность! – Спасибо, - буркнул Коля и вошел в кабинет. Эти бесконечные улыбки и поздравления начинали утомлять. Казалось, что они неискренни, вымучены. И он, Коля, совсем их не заслужил. Занял чужое место, выжил достойного человека, вот и все. Коля осмотрелся: все здесь было привычно, но сегодня виделось словно в первый раз: литографированные портреты Ленина и Сталина, деревянные "венские" стулья, вытертые до блеска, тяжелый сейф с замочной скважиной в виде головы льва. Коля сел за стол, переложил бумаги, зачем-то переставил стакан с карандашами. Подумал и вернул предметы на прежние места. Без стука вошел сотрудник в армейской форме без знаков различия - толстый, похожий на циркового борца - начальник службы БХСС майор Фомичев. – Привет руководству! - Он добродушно-снисходительно пожал Коле руку. - Надеюсь, теперь УГРО и БХСС будут сотрудничать, так сказать, плотно? Бушмакин не совсем понимал, мне кажется, важность плотности? А? – Все останется, как при Бушмакине, - хмуро бросил Коля. - Если ты имеешь в виду, что раскрытые по вашей линии дела мы будем вам дарить для палочек в отчете, - ты ошибся. – Тогда и мы вам ничего дарить не будем, - пожал плечами Фомичев. - Задумайся. – Много БХСС раскрыло краж со взломом? Задержало грабителей? - насмешливо спросил Коля. - Вы этим не хотите заниматься. А вот мы передали вам в январе группу расхитителей с ликеро-водочного! – Будет считаться-то, - поморщился Фомичев. - Нам нечего делить, задачи, цели - общие. – И я так думаю, - сказал Коля. - Только давайте впредь жар вместе загребать. Ребята у тебя что надо, главное - меньше гонора. – Ладно. - Фомичев открыл дверь и постучал ногтем по табличке: "Кондратьев Эн-Эф"… Звучит! - И ушел. Зазвонил телефон. Колю вызывал заместитель начальника управления Кузьмичев. Год назад его снова перевели в Управление ленинградской милиции. …Он сидел за старинным столом, уставленным множеством телефонов. Хорошо сшитая форма со знаками различия "инспектора милиции" скрывала оформившееся брюшко. – Поздравляю. - Кузьмичев протянул руку, вяло ответил на пожатие и продолжал: - Садитесь, курите. – Я не курю. Спасибо. Кузьмичев смотрел на него внимательно, изучающе. Коля не отводил взгляда. – Сколько лет мы с вами работаем? - неожиданно спросил Кузьмичев. – С декабря семнадцатого года. – Немалый срок. Думаю, вполне достаточный, чтобы узнать друг друга. – Согласен с вами. – Значит, я вам - ясен и понятен, - улыбнулся Кузьмичев. - А вот вы мне, признаться, нет. Назначением довольны? – Доволен, но считаю, что товарищ Бушмакин вполне еще мог работать. – Это не мы решаем, - внушительно сказал Кузьмичев. - Давайте договоримся сразу: уголовный розыск - это мое детище, я им занимаюсь с первых дней. Вы - мой подчиненный. И у нас будет совет да любовь. Устраивает такая программа? – Почему вы об этом говорите? - спокойно спросил Коля. – Потому что вы - бушмакинец. Не скрою, при вашем назначении я был одним из колеблющихся. Почему? Отвечу. Бушмакин был отличным работником, но у него отсутствовала гибкость, которой должен обладать руководитель. "Да-да, нет-нет, а что сверх того, - это от лукавого"… – Вы что, евангелие знаете? - удивился Коля. – Я? - обомлел Кузьмичев. - Да вы что? – Так ведь это слова из "Нагорной проповеди". Кузьмичев внимательно посмотрел на Колю: – Вижу, что библию читаете вы, а не я. – Когда расследовали дело монахов Свято-Троицкой лавры, - прочитал. Необходимость была. – Думается, что нам с вами другие книжки надо читать, - мягко сказал Кузьмичев. - Я закончу свою мысль: Бушмакин не обладал гибкостью, плохо ладил с людьми. Например, со службой БХСС. Я уверен, что вы свои отношения с товарищем Фомичевым построите иначе. – Я уже говорил с Фомичевым. И ему свое мнение высказал. – Вот и прекрасно, - обрадовался Кузьмичев. - Я знал, что мы договоримся! – Может быть, вы меня не поняли? Я ведь буду отстаивать свое мнение так же, как это делал Бушмакин. И покрывать липу Фомичева не стану так же, как не стал бы Бушмакин. – Хорошо, - кивнул Кузьмичев. - Я вас понял. - Он улыбнулся и продолжал: - Учтите, мы будем вас критиковать. Разумеется, только в том случае, если вы объективно окажетесь неправы. Теперь о главном. - Он взял со стола тоненькую папку. - Мы намерены поручить вашему аппарату вот это дело. Ознакомьтесь. - Он протянул папку Коле. В папке лежало несколько листов линованной бумаги: рапорт постового милиционера, протокол осмотра места происшествия, заявление. Из документов было видно, что накануне вечером на Большой Садовой улице, у ресторана "Каир", ударом ножа в голову был убит инженер Слайковский Анатолий Осипович. Среди бумаг была фотография: лежащий на асфальте человек, в голове около уха - черная от запекшейся крови рана… – Местное отделение сработало на "ять"! - удовлетворенно сказал Кузьмичев. - По горячим следам они задержали некоего Егора Родькина. Тип уголовный, отбывал срок за кражу, вернулся недавно. Да вы взгляните, там все есть! – Разрешите идти? - Коля встал. – Дело ясное, но я прошу вас досконально проверить задержанного, поработать с ним, и как только будет получено признание, - передать дело следователю прокуратуры, - напутствовал Кузьмичев. – Какой срок расследования? – По закону, - улыбнулся Кузьмичев. - Сколько отпускает вам УПК, столько и работайте. Об одном хочу предупредить, Кондратьев. Погибший - крупный инженер, активист, ударник производства. Одним словом, известный, уважаемый человек. Мне звонят из обкома каждые два часа. Короче: мы обязаны найти и обезвредить убийцу любого гражданина, но здесь случай особый. К тому же речь идет о нашей профессиональной чести, товарищ майор милиции. Прошу помнить об этом. – Я запомню, товарищ инспектор милиции. На следующий день, получив у секретаря зарегистрированное дело, Коля поехал к Родькину, в КПЗ. Пока милиционер ходил за арестованным, Коля еще раз прочитал все бумаги. Он с удивлением обнаружил среди них собственноручно написанное Родькиным заявление - так называемое "признание": "Я, Родькин Егор Иванович, 1915 года рождения, чистосердечно сознаюсь в том, что хотел ограбить неизвестного мне гражданина, оказавшегося по фамилии Слайковский, а так как этот Слайковский оказал мне сопротивление, я его ударил ножом в голову, и получилось так, что я его убил. Я его убивать не хотел, это вышло все случайно, за что прошу меня простить. К сему Е. Родькин". "Интересно, - подумал Коля. - Кузьмичев мне эту бумагу не читал и в папке ее вроде не было. Мистика какая-то. И самое главное, раз есть признание, почему он спихнул дело мне? Почему сразу не направил в прокуратуру?" Привели Родькина. Коля посмотрел на него и подумал: "Не очень приятное лицо. Глаза прячет. Ногти обгрызены. Противный парень". Коля отпустил конвойного и, подождав, пока тот уйдет, сказал: – Садитесь, гражданин Родькин. Мне поручено разобраться в вашем деле. Моя фамилия Кондратьев. Родькин кивнул: – Слыхал про вас… Правильный, говорят, вы мент… Да мне это без надобности. - Он отвернулся и зевнул. – Расскажите о себе. Родькин усмехнулся: – Чего зря время тратить, гражданин начальник? У вас про меня все написано сто раз! Родился, крестился, кусался, попался. – А вы все равно расскажите. – Ну, коли сами настаиваете. - Родькин почесал в затылке. - Семья моя пропащая, мать померла от разных болезней, а отца ухайдакали по пьяному делу. Братьев - сестер нет, тети - дяди от меня, как от чумного, отреклись. Ну, чего там еще? Тяжелое детство, голодные дни. Босоногий, несчастный мальчонка не нашел ни в ком сочувствия и сбился с круга. В лагере, после первой кражи, пытались перековать, да шиш с маслом вышел. – Послушай, - улыбнулся Коля, - зачем ты все это врешь? Родькин перестал улыбаться. – А вы зачем в отца родного играете? Вы кто? Мент. А я? Вор. Ваше дело - топить меня, вам ведь это приказали? Ну и топите, не мудрите. И нечего тут тю-тю-тю, да сю-сю-сю разводить! Я не баклан, начальник. – А почему ты решил, что мне приказали тебя утопить? Родькин отвел глаза: – Ничего я не решил. Сорвалось с языка глупое слово, вы уж простите. – Так… - Коля встал, начал надевать плащ и спросил, как бы между прочим, без нажима, так, словно заранее знал ответ: - Ты убил инженера Слайковского? – Я убил инженера Слайковского, - тихо сказал Родькин. - Еще вопросы будут? Коля отправил Родькина в КПЗ и уехал на Дворцовую. Вечером он пошел на Большую Садовую: перед тем, как передать дело в прокуратуру, захотелось самому взглянуть на место происшествия. Когда выходил из кабинета, тренькнул внутренний телефон. Звонил Кузьмичев. – Как? - коротко спросил он, и Коля так же коротко ответил: – Отправлю завтра. – Молодцом, - сдержанно похвалил Кузьмичев и повесил трубку. …Наступали белые ночи, и белесый, размытый сумрак плыл по ленинградским улицам. Коля вышел к Гостиному. Слева вспыхивала то красным, то желтым огнем витиеватая надпись: "Каир". Здесь произошла трагедия - на этом асфальте, перед этими окнами. Наверное, опрошены далеко не все, кто был прямым или косвенным свидетелем убийства Слайковского. Этих людей предстоит еще найти. И со многими из них начнутся, как и всегда в таких случаях, долгие, изматывающие поединки. Как цепко держится прошлое в психологии людей, как властно распоряжается их поступками. Восемнадцать лет назад Трепанов мечтал, что в недалеком будущем человеческие души станут иными. Поторопился Трепанов. Все торопились тогда. У жизни свои законы, на них можно влиять, но их нельзя отменить. Коля вошел в ресторан. Посетителей было немного. У гардероба величественно возвышался могучий швейцар - под стать Коле, правда, немного оплывший, но все еще молодой и красивый. – А-а, - заулыбался он, увидев Колю. - Товарищ начальник. Душевно рады, проходите. Как раз получены парниковые огурчики. – Откуда вы меня знаете? - спросил Коля. – Профессиональный глаз, - гордо сообщил швейцар. - В прошлый четверг была в "Ленинградской правде" фотография: лучшие люди нашей милиции. Не изволили забыть? Я вижу, у вас дело. Пройдем ко мне? – Можно и здесь, - сказал Коля. - Инженера убили в ваше дежурство? – Точно так-с, - кивнул швейцар. - Я заступил ровно в девять вечера, как раз джаз ударил. Он у нас всегда одним и тем же начинает - "Кис оф файер", если знаете… Тут дверь нараспашку, и влетает растрепанный Родькин. – Вы его знаете? - перебил Коля. – А кто его, прощелыгу, не знает? - удивился швейцар. - К нам публика самая разная ходит, таких, как Родькин, - пруд пруди. Чуть у них удача - карман вырезали или кошелек "нашли", - сразу к нам. А Родькин что? Был вор, вернулся из лагеря - сковырнулся по новой. Ни копья нет, жить негде. Конечно, он снова на преступление пошел. – А по существу? – Я и говорю, - швейцар разгорячился от воспоминаний. - Влетает, глаза - девять на двенадцать, рот - арбузом. Орет: "Человека убили!" - "Кто убил?" - это я ему, а он: "Убили, вот этим ножом убили!" и как грохнется оземь, забился, затрясся, ровно в падучей. Я гляжу, у него в руке и в самом деле нож! Коля вынул из кармана три финки, но не показал их швейцару, потому что к зеркалу подошел чернявый официант с тщательно зализанным пробором и, поправляя усики, сказал: – Там оппились… Выкинуть надо. – Иди, я провожу гражданина и займусь, - сказал швейцар. – Какая из них? - Коля положил на стойку все три финки. – Эта. - Швейцар указал на ту, что лежала в середине - у нее была характерная ручка из кабаньего копыта. - Я ее на всю жизнь запомнил. – Спасибо, - Коля попрощался и ушел. На улице он несколько секунд постоял в раздумье, потом решительно свернул в подворотню и вошел во двор. Здесь находился служебный вход в ресторан. Коля набросил плащ на руку и, миновав несколько коридоров, оказался в зале. Было шумно, бегали официанты, оркестр исполнял веселый фокстрот. – В верхнем нельзя! - подошел к Коле метрдотель. - Прошу пройти и раздеться. – Извините, - смущенно сказал Коля. - Мне сказали - приятель мой здесь буянит, его выкинуть хотят. Позвольте, я его без скандала заберу? "Метр" изумленно посмотрел на Колю, спросил, подозрительно прищурившись: – Гражданин, вы, случайно, не больны? Какой буян, о чем вы говорите? У нас, слава богу, второй вечер тихо! – Спасибо, значит, мне наврали. На улице, в ожидании трамвая, Коля все время мысленно возвращался к чернявому официанту: зачем ему понадобилось сочинять небылицу про пьяного буяна? …От цирка Чинезелли Коля пошел пешком. Недалеко от своего дома, у парапета он увидел незнакомого человека - тот стоял и явно ждал, когда Коля к нему подойдет. "Тот самый, - вспомнил Коля. - В прошлый раз он почему-то убежал". Коля приблизился. У незнакомца было болезненное лицо, оно старило его. Потертый костюм, стоптанные, давно не чищенные ботинки. "Ему на самом деле тридцати нет, - подумал Коля. - А на вид все пятьдесят". – Вы меня ждали и в прошлый раз, - сказал Коля. - Но убежали. Что случилось? Мужчина старался справиться с волнением и не мог. У него дрожали руки. – Вы, верно, знаете о деле Родькина? - спросил он наконец. – Документы. - Коля протянул руку. Мужчина начал торопливо рыться в карманах. Вытащил паспорт, протянул Коле. – Соловьев Василий Иванович, - прочитал Коля вслух. - Чайковского, десять, квартира семь. Где работаете? – На заводе "Точмехприбор", - торопливо сказал Соловьев. - Вместе… вместе со… Слайковским… - Фамилию он произнес почти давясь. – Что же вы мне хотите рассказать? - Коля вернул паспорт. - Говорите. – Я… я хочу сознаться… - с трудом сказал Соловьев. - Нет… Я не это… Другое… Я вот что… Вы только не перебивайте! - вдруг истерично выкрикнул он. - Я и Родькин хотели Слайковского ограбить! Слайковский на днях получил десять тысяч. Приняли его усовершенствование. Мы в одном КБ. Я все знаю. Когда я понял, что ему светит такой куш, я сразу же договорился с Родькиным, это еще месяц назад было… – Почему вы рискнули связаться именно с Родькиным? - спросил Коля. - Вы его знаете? – Мой сосед он… раньше был. Я про него все-все знаю. А тут я его случайно встретил на Витебском, он ночевал на скамейке. Ну, думаю, он голодный, согласится. Все ему рассказал. Одно условие поставил: не убивать, а только отнять. Гоп-стоп это у них называется… – Вы судились раньше? – Нет. - Соловьев замотал головой. - Я, как в песенке поется: "с детства был испорченный ребенок". Шалил с блатными, их жизнь знаю… – Короче, - перебил Коля. - Главное? – Родькин выследил Слайковского. А в самый последний момент "свосьмерил". – Не понял! Он ведь убил Слайковского? - удивился Коля. Он вытащил финку с ручкой-копытом, показал Соловьеву: - Вот этой самой финкой и убил! Соловьев отрицательно покачал головой: – Не было у него такой. Хоть у кого спросите! - Он замолчал, потом сказал просительно: - Меня совесть мучает… Соблазнился я на чужие деньги. И Родькина втянул. Он сидит, а ведь он не виноват, вы разберитесь, товарищ… гражданин начальник. Коля достал свисток, пронзительная трель рассыпалась над набережной. Соловьев вздрогнул, посмотрел исподлобья: – Вы меня арестуете? – Я вас задерживаю на основании статьи сотой УПК РСФСР. Подбежал милиционер, всмотрелся и, узнав Колю, доложил: – Старший милиционер Иванчишин. – Товарищ Иванчишин, - сказал Коля. - Гражданин Соловьев подозревается в совершении убийства. Доставьте его на Дворцовую. – Есть! - милиционер быстро и профессионально обыскал Соловьева, потом обнажил наган: - Задержанный, идите. – Минутку, - остановил Коля Соловьева. - Почему вы обратились именно ко мне? Вы меня знаете? Соловьев замялся: – О вас говорят, что вы исключительно порядочный человек. Мне ведь, кроме как на вашу порядочность, не на что больше надеяться, гражданин начальник. Как говорится, бездушная машина закона все равно сотрет меня в порошок. Генка спал на своей "офицерской" раскладушке образца 1904 года. Коля купил ее лет пять назад на Сенном рынке, по случаю. Маша проверяла тетради. – Ужин на столе, - сказала она. - У меня неприятность. – Какая? - Коля снял с тарелок салфетки, насторожился. – Кто-то сообщил в наробраз, что я дворянка и не имею права учить советских детей. - Маша с трудом сдерживала слезы. – Мало ли идиотов, - попытался успокоить ее Коля. - На каждый чих не наздравствуешься. Плюнь. – Месяц назад кто-то написал, что директор школы окончил кадетский корпус. Его сняли. А вчера мне позвонила его жена. Он арестован. Коля положил вилку: – Органы разберутся, Маша. Если он честный человек, его освободят. Я позвоню насчет тебя замначу УНКВД. В моей анкете все четко сказано, я никогда ничего не скрывал. Уверен, что поймут нас с тобой. Успокойся. – А по-моему, все правильно! - вступил в разговор Генка. - И ты, мама, не имеешь права обижаться! Если бы мы в свое время были бдительнее, - товарищ Киров был бы жив! Врагов у нас много, и их надо обезвредить! Вокруг нас кто? Империалисты вокруг нас! – Ты говоришь верные слова, сын, - тихо сказал Коля. - Только об одном прошу тебя: не повторяй бездумно даже правильных слов. Всегда думай, кто конкретно стоит за ними. Подозрение в адрес нашей мамы высказано грязным человеком. Думаю, что этот человек, даже если он и добросовестно заблуждается, - не меньший враг нашему делу, чем любой вредитель! – Почему? Ты докажи! - загорячился Генка. – Потому что наши органы призваны разоблачать и обезвреживать настоящих врагов, а подобные доносы заставляют их тратить время на проверку честных людей! Ты ведь не сомневаешься в честности мамы? – Нет, - угрюмо сказал Генка. – Спи. - Коля загородился газетой. На душе вдруг стало скверно и тоскливо. - У меня дела тоже не сахар, - сказал он. - Создается впечатление, что Кузьмичев хочет моим честным именем и авторитетом прикрыть грязное дельце. – У тебя есть факты? – Пока нет. Но интуиция меня редко подводила. Я прошу тебя, Маша: держи себя в руках. Время сейчас трудное, но ведь ты сама любишь повторять: "имей душу, имей сердце, - и будешь человек во всякое время". – Ты уверен, что все это пройдет? - тревожно спросила Маша. - В двадцатом мы жили иначе. Чище мы жили. Красивее. А сейчас… Подходит ко мне новая директриса и показывает кольцо с бриллиантом. "Муж, говорит, по дешевке купил у одного армяшки. Тот боится, что посадят, и все распродает". Заметь: "армяшка"! Она же учит детей. Что же будет, Коля? – Ничего не будет, не закатывай истерик! - резко сказал Коля. - Я тебе прямо скажу. Да! Возможны любые издержки! Ты пойми - мы пер-вы-е! Первые строим новый мир. И делаем ошибки. Даже крупные. Я в одно верю: мы все переживем, все преодолеем! И ты верь! Верь и работай! Не нравится мне, что Генка, к слову сказать, лихо молотит языком. Плохо это. Давай примем к сведению. – Давай примем, - послушно кивнула Маша. - Не сердись. Я устала, сдают нервы. Прости меня. Утром позвонил Кузьмичев. – Как среагировали в прокуратуре? - бодро осведомился он. – На что среагировали? – Как? - удивился Кузьмичев. - Вы же сами мне доложили: "отправлю завтра". – Доложил. А теперь изменились обстоятельства. – Зайдите ко мне, - Кузьмичев повесил трубку. …Он встретил Колю укоризненной улыбкой: – Николай Федорович, я вас не узнаю! Где ваша легендарная хватка? Где ваша решительность? – Разрешите доложить по существу? - сухо спросил Коля. Этот человек был неприятен ему с первых дней знакомства. Вначале потому, что он был неприятен людям, которых Коля безоговорочно уважал, перед которыми преклонялся. Бушмакин и Сергеев однажды вполне откровенно сказали: "Будь с ним осторожен, он способен на все. Но поймать его за руку очень трудно. Это тоже учти. И помни главное: идеалов своих, принципов - ни перед кем не роняй!" А впоследствии Коля и сам разобрался в человеческой сущности Кузьмичева. – Докладывайте, - разрешил Кузьмичев. – Родькин признался в совершении преступления. Я получил заключение биологической экспертизы: на одежде Родькина, равно как и на лезвии финки, - кровь Слайковского. Экспертиза подтверждает также, что на рукояти ножа - следы пальцев Родькина. С повинной явился соучастник Родькина - Соловьев. Он рассказал, что вместе с Родькиным затевал ограбление инженера. Формально все ясно, и я обязан направить дело следователю прокуратуры. – Что же вас… удерживает? - напряженным голосом спросил Кузьмичев. – Меня удерживает неопровержимая обойма доказательств. Они подобраны так тщательно, что милиционер-первогодок не ошибется. В этом деле есть фальшь, товарищ начальник. Я прошу дать мне несколько дней, и я разберусь. Вы поймите - легче всего доложить, что дело раскрыто. Легче всего. Я не хочу, чтобы потом меня мучила совесть и чтобы про нас говорили, что мы "бездушная машина закона". – Это кто же так говорит? - поинтересовался Кузьмичев. – Люди говорят. Граждане. Разрешите идти? – Докладывайте мне в конце каждого рабочего дня, - приказал Кузьмичев. - Свободны. …В обеденный перерыв Коля позвонил в приемную начальника управления НКВД и попросил записать его на прием. – Как ваша фамилия, товарищ? - переспросил секретарь. - Кондратьев? Минуточку… - Он отошел от телефона. Коля волновался. От того, как скоро попадет он к человеку, которому доверено решать судьбы многих людей, в том числе и судьбу его Маши, - от этого зависело все. Даже его, Коли, положение на службе. "Обидно будет, - горько думал Коля. - Не посмотрят ведь, что я что-то успел. Что-то могу. В лучшем случае уволят без выходного пособия, и баста. Да и не в этом дело. С Машей что будет, с Генкой?" Секретарь подул в трубку, крикнул: – Куда вы пропали, Кондратьев! Приезжайте немедленно. Вас примет заместитель начальника управления. Пропуск заказан. Коля позвонил начальнику первой бригады и попросил побеседовать еще раз с женой покойного Слайковского. А сам уехал на Литейный. …Постовой сержант в фуражке с васильковым верхом скользнул равнодушным взглядом по Колиному лицу, по его служебному удостоверению, по пропуску. – Проходите, - бросил он небрежно. Коля поднялся на шестой этаж. Перед дверьми с табличкой: "Заместитель начальника Управления НКВД по Ленинграду и Ленинградской области" он на мгновение остановился и вдруг ощутил, как забилось сердце. "Что это со мной? - подумал Коля. - Сроду этого не было", - он толкнул дверь и вошел в приемную. – Кондратьев? - Навстречу поднялся лейтенант госбезопасности. - Вас ждут, пройдите. Коля толкнул следующую дверь. В глубине кабинета, за небольшим двухтумбовым столом сидел седой человек. На красных петлицах гимнастерки по три ромба. Над левым карманом поблескивали два знака: первый, юбилейный знак ОГПУ с римской цифрой V, второй - наградной. Коля знал, что в органах его называют "знаком почетного чекиста". – Здравия желаю, - сказал Коля. - Я - Кондратьев. Меня привело к вам, товарищ комиссар, сугубо личное дело. Оно касается моей жены, Вентуловой-Кондратьевой Марии Ивановны. – Это ваша жена помогла задержать бандита Кутькова в девятнадцатом в Москве? - спросил комиссар. – Моя. – А раскрыть политическую банду в селе Грель на Псковщине тоже она помогла? - Комиссар улыбнулся. – Коломиец! - ахнул Коля и шагнул вперед. - Коломиец… Комиссар обнял его: – Вот видишь. Не пошел ты к нам тогда. И потерялись мы с тобой. И навсегда бы потерялись, кабы не твоя беда. А ты не куксись! Беды никакой нет! Тех, кто за нашу власть жизнь отдавал и вере своей не изменил, - тех, Коля, мы в обиду не дадим, ты мне верь! – Какими же ты… вы судьбами? - Коля не мог прийти в себя. – "Ты", Коля, только "ты", - сказал Коломиец. - Для тебя я не комиссар госбезопасности, а твой друг и товарищ, и ты это всегда помни, брат. Дело Маши я прочитал. Чушь все! Какой-то сверхбдительный товарищ опасается, что бывшая дворянка искалечит души советских детей! Я доложил свои соображения руководству. Общее мнение: инцидент предать забвению. Коля вздохнул: – Если бы все инциденты такого рода можно было предать забвению. Не у каждого есть муж в милиции или замнач в НКВД. Прости меня за эти слова, но я должен их сказать. Коломиец помрачнел: – Ты не изменился. Режешь правду-матку. Не все это теперь любят, Коля, учти. Что касается твоих слов, - я не слепой, вижу: идет явный перегиб. Это многие у нас понимают. Но не от нас это зависит, ты понял меня? – Понял, - кивнул Коля. - Хочу верить, что мы сохраним свои чистые руки и души. Нас учили только так. – Люди иногда болеют, - сказал Коломиец. - Тяжело, но другой раз болеют. Однако выздоравливают. И мы выздоровеем, Коля. Еще крепче станем. Ты, брат, держись. И работай. Как зверь работай, себя не жалей! Начальником первой бригады была назначена Маруська. Это произошло несколько дней назад, совершенно неожиданно для нее, и поэтому, когда Коля поручил первой бригаде еще раз допросить жену покойного Слайковского, Маруська решила сделать это сама - не привыкла еще к своему "руководящему" креслу. Слайковская жила в Чернышевском переулке, в старинном трехэтажном доме с затейливым чугунным навесом у подъезда. Маруська поднялась на первый этаж, позвонила. Дверь открыла маленькая миловидная женщина с опухшим от слез лицом. Узнав, зачем пришла Маруська, женщина заплакала. – Простите меня, - говорила она сквозь слезы. - Все никак не могу поверить, что его больше нет. Совсем нет. Бегу к дверям на каждый звонок, на улице в лица прохожих всматриваюсь. Будто не я горсть земли на его гроб бросила. Комната Слайковских была крохотная, скудно обставленная, но чистая и уютная. Чувствовалось, что хозяева любят свое жилище, в меру возможности стараются его украсить. Однако острый глаз Маруськи сразу же отметил пыль на абажуре настольной лампы, окурки в пепельнице, неубранные тарелки на столике. – Э-э, милая, - укоризненно сказала Маруська. - Не дело ты затеяла. Тебе еще жить да жить. А ты уже, я смотрю, на всё плюнула? – Простите меня, - пробормотала женщина. - Мне в самом деле ни до чего… – И зря! Это в моем возрасте уже - привет! А в твоем - ты еще десять раз замуж выйдешь! – Как вы можете, - грустно сказала Слайковская. - Я никогда… никогда… - Она снова заплакала. – Ну и глупо! - заявила Маруська. - Был бы жив твой муж - он бы тебе первый сказал: люди умирают, а жизнь все равно не останавливается. Так уж заведено. – Меня уже допрашивали, - сказала Слайковская, вытирая слезы. – Знаю, - кивнула Маруська. - Только допросил тебя желторотый товарищ и главного вопроса он тебе не задал. – А… какой это… главный вопрос? - с испугом спросила Слайковская. – Нам бы очень помогло; если бы Слайковский оказался около ресторана не случайно. Вот я и хочу спросить: может быть, его кто-нибудь пригласил в тот вечер? Вы не вспомните? Это нам очень важно! – Нет! - Слайковская отрицательно покачала головой. - Нет. Ресторан этот - по дороге домой. Муж уже пять лет из вечера в вечер ходил этой дорогой. – Так, - Маруська вздохнула и встала. - Спасибо вам. И не умирайте раньше времени - это мой вам женский совет. У меня у самой, милая, сын в таких местах, что не дай бог! Каждый день "похоронки" жду. Однако держу себя в руках. И ты держи! Я тебя еще спрошу: а почему он в тот вечер так поздно возвращался домой? – Задержался на работе. Деньги получал. Премию. Только во второй половике дня деньги привезли. Пока оформили, пока то да се. – Понятно. А многие знали, что Слайковский получает в этот день премию? – Все… - женщина пожала плечами. - Разве такое скроешь? – Значит, конкретно вы никого не подозреваете? – Нет. - Слайковская покачала головой. - Мне объяснили, что это случайное ограбление. – Может быть. До свидания. Если будут новости, я сообщу. …От Слайковской Маруська зашла в местное отделение милиции. В центре дежурной части стоял пьяный человек с гитарой в руках. – Я по первому снегу бреду-у-у-у, - с чувством выводил он. Дежурный и несколько милиционеров зачарованно слушали. – Мне нужен квартальный уполномоченный товарищ Травкин, - сказала Маруська. – Обождите, гражданка, - шикнул дежурный. - Не мешайте. – В сердце ландыши вспыхнувших сил… - пел гитарист. - Вечер синею свечкой звезду над дорогой моей затепли-ил. – Во, талант, - шепотом сказал один из милиционеров. - Все бабы его, уж точно! – Так как же насчет Травкина? - Маруська начала закипать. - Или он тоже поет? – Тише, гражданка, - дежурный вышел из-за барьера. - Что вам? – Уже объяснила. Смотри, милый, если еще раз объяснять придется… - Маруська едва сдерживала вдруг подступившую ярость. – Ска-ажи… - протянул дежурный, - страшно как. Да я тебя сейчас знаешь что? - Он шагнул к Маруське, она тоже сделала шаг ему навстречу, и в следующее мгновение дежурный уже сидел с вытаращенными глазами. Он явно не успел понять, каким образом эта нахальная гражданка сумела посадить его на стул. – Я начальник первой бригады УГРО Кондакова, - тихо сказала Маруська и сняла трубку циркулярного телефона. - Вот мое удостоверение. Пятнадцать - десять, - крикнула она в трубку. - Начальника службы мне. Кондакова это. Петр Викторович? Да, Кондакова я. У тебя в тринадцатом кто нынче дежурит? – Аношкин, - уныло сообщил дежурный. - Лейтенант. – Аношкин, - повторила Маруська. - Так вот я прошу: ты его немедленно арестуй и пока посади на губу! Да, я не оговорилась! Таких чернорабочими держать нельзя, не то что дежурными! - Она положила трубку. - Можете продолжать свой концерт. – Какое теперь настроение, - попытался пошутить один из милиционеров. - Давай, Галкин, - обратился он к гитаристу. - Клади инструмент и занимай свое место в КПЗ! Шагом марш! – Налево Травкин, - еле слышно сообщил дежурный. - Третья дверь налево. – Спасибо. - Маруська посмотрела на него: - Воображаю, как ты, сукин сын, с гражданами себя ведешь. Позор всей милиции! Дежурный бешено посмотрел на милиционера: – Из-за тебя все… Пошел бы ты со своим балалаечником к чертовой матери! – У нее на лбу не написано - кто она и откуда, - вяло оправдывался милиционер. – Мы обязаны знать свое начальство! - взвизгнул дежурный. – А я так думаю: с гражданами надо по-человечески обращаться, - сказал второй милиционер. - Права эта… дама. …Травкин - маленький, подвижный, улыбчивый, выслушал рассказ Маруськи об инциденте в дежурной части и долго хохотал. – Ничего смешного, - хмуро сказала Маруська. - Безобразие, больше ничего! – Это точно, - охотно согласился Травкин. - А ты, Мария Гавриловна, такое выражение слыхала: "Дай ангелу власть - у него рога вырастут"? Власть иметь да-алеко не каждый способен. Один, знаешь, себя не пожалеет, все людям отдаст. Ему власть - для людей, для их же пользы. А другой… По три часа каждый день у зеркала торчать станет - форму примерять да жесты разные придумывать. Ему власть вроде компота, для собственного удовольствия. Аношкин наш из молодых, но крепко вперед прет. Из таких быстро начальники вырастают. Как грибы. Только грибы те - поганки. Однако отвлек я тебя. Ты, я разумею, о Слайковском пришла говорить? – Кого-нибудь держишь в поле зрения? - спросила Маруська. – Нет. Сама посуди: серьезных у нас теперь нет, мы всех серьезных с год-два как определили. Осталась шушера разная. Из них на такое никто не пойдет, за это я тебе головой поручусь. – А как, по-твоему, Родькин? Чем он дышит? – Родькин? - Участковый почесал лысину. - Это не простой человек. Что у него на душе - понять сложно. Был вор, а там поди разберись. – Почему… был? - уточнила Маруська. – А после отсидки он себя скромно вел. Мы его ни в чем таком не замечали. Ты, Мария Гавриловна, не беспокойся. Травкин службу знает, если что - даст знать в ту же секунду! - Травкин замолчал, видно было, что он очень хочет сказать о чем-то, но не решается. – Смелее, - подбодрила его Маруська. - Мы с тобой не для стенограммы говорим. Что надо - я запомню, что не надо - забуду. – Ладно, - решился, наконец, Травкин. - Недели две назад шел я после ночного дежурства домой. Днем, часов в двенадцать. Петропавловка уже бабахнула. Иду мимо "Каира", будь он неладен! И вижу, во двор ресторана человек свернул! Ну, свернул и свернул - милиции до этого какое дело? А меня аж пот прошиб! Человек-то этот, можешь себе представить? – Кто? Не томи! - приказала Маруська. Травкин обиделся: – Я же тебе говорил - власть не всем в пользу. Я тебе не докладываю, Мария Гавриловна. Я тебе, ну, считай, сон свой рассказываю, договорились? А то потом ненароком конфуз выйдет - кто будет виноват? Стрелочник. Седой это был. – Кто? - одними губами спросила Маруська. – Ну, я так и знал! - Травкин в сердцах хлопнул себя по бедрам. - Загорелась. Глаза так и полыхают, ровно две свечки! Сон это, ясно тебе? Слушай. Седой бежал из лагеря - сводку-ориентировку мы все, слава богу, читали. Розыск на него объявлен. Он жестокий бандит - факт. При побеге хлопнул конвоира - тоже факт. И - потерялся. Факт. Где он? Никто не знает. По старым связям не объявился. В подозрительных местах не появлялся. В городе каждый постовой имеет его фото - никто не докладывал, что видел. А я, выходит, глазастее всех? Сомневаюсь я. – Ты следом за ним прошел? – А то, - махнул рукой Травкин. - Сразу же! А его - сном-духом нет! Боюсь, после дежурства с устатку показалось мне. Просто похожий человек, и все. Ты пока товарищу Кондратьеву не докладывай, сделай милость, не срами, а то вдруг - конфуз? Я еще пошурую, пощупаю - тогда и скажем. Лады? – Лады, - улыбнулась Маруська. На этого человека она вполне могла положиться. На таких, как Травкин, держалась по сути дела вся работа. После обеда секретарь вручил Коле письмо. "Товарищу начальнику Кондратьеву лично", - стояло на конверте. Обратного адреса не было. Коля вскрыл письмо. Листок из ученической тетради был заполнен нервными, налезающими друг на друга строчками. "Товарищ начальник, - писала неизвестная женщина, - моя жизнь под угрозой. Я жила с одним человеком, его осудили. А теперь он снова в городе, хотя срок ему еще не кончился. Давайте встретимся, только чтоб никто не видел, иначе мне - труба. И я вам тогда расскажу про все и про товарища Соловьева тоже. Фамилия моя Савельева, я работаю на заводе "Точмехприбор". Если вам интересно, вы меня найдете". Коля спрятал конверт с письмом в сейф и посмотрел на часы: до окончания заводской смены оставалось полтора часа. "С нею надо бы поговорить как можно скорее, - подумал Коля. - Странное какое-то письмо. Черт его разберет: вроде бы и придраться не к чему, а осадок остался. Фальшь в нем какая-то, что ли?" Коля вызвал Маруську и дал ей прочитать послание Савельевой. – Тут может быть прямая связь с рассказом Травкина. - Маруська все же не удержалась и передала Коле содержание травкинского "сна". – Седой? - не удивился Коля. - Все может быть. Пока мы гадаем на кофейной гуще. Завод на участке Травкина, если я не ошибаюсь? Маруська сняла трубку циркулярного телефона. – Милиция, тринадцать, - сказала она. - Дежурный? Аношкин? Разве ты, мил друг, еще не на губе? Ах, мест нет. Ну, ладно, подождем, пока будут. А это говорит твоя крестная. Кондакова. Простить? Ничего, ты пострадай, а там видно будет. Травкина давай. - Маруська прикрыла ладонью мембрану: - Я тебе говорила про этого Аношкина? Наполеон Полубонапарт, а не дежурный. Алё, Травкин? Кондакова. Ты Савельеву с "Точмехприбора" знаешь? Знает, - повернулась она к Коле. – Скажи ему, пусть ждет около отделения, мы за ним сейчас заедем, - попросил Коля. "Форд" поставили неподалеку от проходной. Прогудел гудок, из ворот хлынуло множество людей. У трамвая началась толчея. – Вот она, - сказал Травкин. Трамвайные пути пересекала красивая высокая женщина лет тридцати. В руке она несла хозяйственную сумку. – Давай за ней, только близко не подъезжай, пока не скажу, - приказал Коля шоферу. - Ты откуда ее знаешь? - спросил он у Травкина. – А она приходила к нам в бригадмил поступать, - сообщил Травкин. - Ко мне лично просилась. Я не взял. – Почему? - спросила Маруська. - Женщина в милиции, как известно, - большой плюс! Ты допустил ошибку, товарищ Травкин! – Может быть, - вздохнул Травкин. - Только я подумал: она слишком видная, красивая, что ли. Отвлекать будет. – Темнишь ты что-то, - улыбнулась Маруська. - А ну говори, как на духу! – Все, как есть, сказал. Не приглянулась она мне. Савельева свернула в переулок. – Давай! - сказал Коля водителю. "Форд" поравнялся с женщиной. Коля распахнул дверцу. - Садитесь. Савельева в испуге шарахнулась, но Коля выскочил из машины, удержал ее за руку: – Я Кондратьев. Вы мне писали, так? – Так, - она сразу успокоилась, кокетливо улыбнулась. - Мне на заднее? - Села, начала охорашиваться. - А кто эти граждане? – Ну, уж меня-то вы знаете, - вспыхнул Травкин. – Ах, это вы… Не взяли меня тогда. Я на вас в большой обиде. – Забудьте обиду, - вмешался Коля. - Скажите, кого вы боитесь? – Седого, - сказала Савельева тихо. – Я так и чувствовала! - не выдержала Маруська. - Давай, касатка, не томи, говори! Где он сейчас? – В Ленинграде. – Вы не путаете? - спросил Коля. – Я не путаю, - сказала она сухо. - Седой был моим… кавалером. Веселый, денег всегда много. Танцевал со мной. В "Асторию" водил, в "Европейскую". А я, дура, даже думать не думала, откуда у него деньги. Любила я его, - она заплакала. - Черные мысли все время гнала. Он мне твердил: "Сегодня жив, а завтра - жил". А я, идиотка, не понимала. - Она вытерла глаза и продолжала: - Когда он сел, меня свидетелем вызывали. Я все тогда про него узнала, все! – Выходит, не сон мне приснился, - вдруг сказал Травкин. – А я замуж вышла, любовь у меня, - зарыдала Савельева. - Он же меня и мужа моего не задумываясь прирежет! Спасите меня, товарищ Кондратьев. Только вы можете, я верю! – Что вы знаете про Соловьева? - спросил Коля. – Извините. - Она перестала плакать. - Я все о своем да о своем. А у вас тоже дело. Я ничего не знаю, ничего! Но только видала я! Дней несколько тому иду я по Кронверкскому, вижу, около "Великана" Соловьев стоит. Я обрадовалась. А к нему Седой подходит. Я, верите, словно лбом на столб налетела. – Н-да, - вздохнул Травкин. - Воображаю себе. – Я чуть не скончалась в одночасье! - Савельева прижала к груди сжатые кулачки и продолжала шепотом: - Я так бежала, так бежала, товарищ Кондратьев. – Они разговаривали? – Нет, - Савельева задумалась. - Вроде бы нет. Помнится мне, когда они друг против друга мимо проходили - приостановились на секундочку. А вот говорили или нет… Не до того мне было. - Она просительно посмотрела на Колю: - Вы мне поможете? – Притормози. - Коля открыл дверцу. - Вон там ваш дом, вам пора выходить. Ни о чем не беспокойтесь, в ближайшие дни я с вами увижусь. До свидания. – Таким же романтическим способом? - Она кокетливо улыбнулась. – Таким же романтическим, - Коля налег на "т". - До встречи. Савельева ушла. Все долго молчали. – Я понимаю, Травкин, почему ты ее не взял в бригаду содействия, - сказала Маруська. – Выстраивается такая цепочка, - Коля оглядел всех. - Родькин, Соловьев, Седой. И ведет эта цепочка к Слайковскому. Только, сдается мне, есть у нее лишние звенья. – Фиг его знает, - сказал Травкин. - Обратите внимание: где постоянно ходил Слайковский? Возле "Каира". А где его убили? Тоже возле "Каира", будь он неладен! А я где Седого видал? То-то и оно. – Да ни о чем это пока не говорит! - в сердцах сказала Маруська. - Догадки одни, фантазии. Эдак, черт его знает до чего договориться можно. Дофантазироваться. – И сроки, сроки поджимают, - вздохнул Коля. - И начальство на голову село. Ты вот, Травкин, не любишь небось, когда начальство на голову садится? – Люблю, - засмеялся Травкин. - Это знаете, как приятно? – Да ну тебя, - махнул рукой Коля. - Я, наверное, в твоем возрасте уже потеряю чувство юмора. Утром, едва успел Коля войти в свои кабинет, тренькнул внутренний телефон: вызывал Кузьмичев. "Дело возьмите с собой", - сказал он голосом, не предвещавшим ничего хорошего. Встретил он Колю традиционно: – Садись, кури. – Спасибо, не курю, - как всегда, ответил Коля, и Кузьмичев тоже, как всегда, сказал: – Извини, все время забываю. - И, взглянув на Колю холодными глазами, спросил: - Ну-тес… Чего же мы ждем? – Прошу уточнить вопрос, - так же холодно отозвался Коля. Он понимал, что прет на рожон, но совладать с собой уже не мог. Кузьмнчев почувствовал это: – Мы должны иметь крепкие нервы, Кондратьев, - поучающе сказал он. - Разве с Родькиным что-нибудь неясно? Я звонил прокурору, он уже назначил следователя, который будет вести это дело. Товарищ опытный, авторитетный. – Кто именно, если не секрет? – Таланкин. Экстра-класс! Следователь прокуратуры Таланкин два года назад уволился из ОБХСС по состоянию здоровья и теперь работал в прокуратуре. В свое время он был правой рукой Фомичева и помогал тому во всех авантюрах, связанных с "молниеносными" раскрытиями преступлений. Это был ловкий и умелый показушник, и то, что дело собирались поручить именно ему, говорило о многом. – По делу Родькина почти нет объективных доказательств, - спокойно сказал Коля. - Таланкин… не талант, сами знаете. Вляпается и нас с вами вляпает. С кого потом спросят, на кого свалят? - Коля решил схитрить. – Ну, ты мне мозги не вкручивай, - добродушно сказал Кузьмичев. Как все малоинтеллигентные, в чем-то ущербные люди, он раз и навсегда усвоил и неукоснительно применял "руководящий" жаргон. - Родькин признался, и это все. Все, Кондратьев! – Сейчас - все. А на суде он откажется от своих показаний, и дело полетит. – Это пусть прокуратуру заботит, - заметил Кузьмнчев. - Таланкин, конечно, против тебя кукушка, но не совсем же он болван? Наковыряет чего-нибудь. И вообще, из-за чего сыр-бор? Объективно - виноват Родькин или нет? Ты мне прямо скажи! – Формально, да! – Вот ты какой. Скользкий, - разозлился Кузьмичев. - Не ухватишь! А я тебе говорю, что твои эмоции - это не юридический факт. Теорию Вышинского вам на занятиях объясняли? Признание обвиняемого есть царица доказательств, усвой это! Ты обязан верить прокурору СССР, если уж мне не веришь! Твое дело какое? Выследил - схватил! А юридические крючки вешать - не твоя забота. На то прокуратура и суд поставлены, запомни! – Ожидаю ваших приказаний, - равнодушно сказал Коля. Он вдруг почувствовал, что устал. Смертельно устал. И ему все, абсолютно все надоело. Кузьмичев вышел из-за стола и сел в кресло напротив Коли. – Слушай, Кондратьев, - сказал он с улыбкой. - Я тебя ценю и уважаю, можешь не сомневаться. Ну, что ты бодаешься? Не понимаешь, что в данном случае речь идет о нашей чести? Ленинградская милиция - это же шутка сказать! Убит уважаемый человек, нас теребят с утра до вечера. А ты хочешь, чтобы мы доложили руководству города, что раскрыть это дело не в состоянии? Коля молчал. – Хорошо, - Кузьмичев встал. - А если у тебя будут доказательства - ясные, четкие. И ты убедишься, что Родькин убил Слайковского! Родькин и никто другой! – Пока у меня таких доказательств нет, - сказал Коля. Он уже догадался, куда клонит Кузьмичев, и в нем сразу же вспыхнуло острое чувство протеста. "Нет, - думал Коля. - Я не имею права сдаваться. Не должен пасовать. Иначе Кузьмичевы заполнят все вокруг и вместо работы начнется сплошное словоблудие. К чему же оно приведет?" – Доказательства будут, - Кузьмичев снял трубку телефона. - Акимова ко мне, ждет в приемной. - Кузьмичев положил трубку и, заметно нервничая, закурил. "Ах, аферист, - думал Коля. - Неужели решился выставить фиктивного свидетеля? Нет. Этого не может быть. На такое даже Кузьмичев не пойдет". – Ты не возражаешь, если я поприсутствую при допросе? - мягко спросил Кузьмичев. – Это ваше право, - сухо ответил Колп. - Кто он, этрт Акимов? Открылась дверь, милиционер ввел в кабинет тщедушного человечка в дворницком фартуке. – Здравствуйте, товарищ начальник, - едва заметно налегая на "о", сказал человечек. - Акимов моя фамилия. Я дворник в двадцать четвертом квартале. – Здравствуйте, - поздоровался Коля. - Что вам известно по делу об убийстве инженера Слайковского? – Про инженера ничего не знаем. – Речь идет о человеке, которого убили около ресторана "Каир", - уточнил Кузьмичев. – А-а, - обрадовался дворник. - Того Родькин убил! Точно. – Откуда вам это известно? - спросил Коля. – Видел, - равнодушно сказал дворник. - Родькин, ворюга, в тот вечер человека встретил, ножом по голове ударил и с портфелем убежал. Видел… – Спасибо, вы свободны. Акимов ушел. – Ну и какое же мы вынесем решение? - улыбаясь, спросил Кузьмичев. – Мы забыли записать его показания, - налегая на "мы", сказал Коля. – Вот протокол допроса. - Кузьмичев выдвинул ящик письменного стола и протянул Коле сложенный вдвое лист бумаги. - Здесь слово в слово то, что он нам рассказал. - Кузьмичев тоже подчеркнул "нам". Коля свернул протокол допроса в трубочку и встал: – Разрешите идти? – Идите, - кивнул Кузьмичев. - Уверен, что завтра дело будет у прокурора. Коля открыл дверь, но Кузьмичев остановил его: – Совсем запамятовал, ты уж извини. Мы тут решили представить тебя к знаку "Почетный чекист". Так вот, поздравляю. Народный комиссар уже подписал приказ. – Служу трудовому народу, - сказал Коля. – Я рад за тебя, - Кузьмичев долго тряс Коле руку, а Коля все пытался вспомнить и никак не мог - кто еще в управлении вот так же долго пожимает и потряхивает руку? И вдруг вспомнил: да начальник же! Это ему подражает Кузьмичев. – Вы точь-в-точь, как товарищ Прохоров, - не удержался Коля. - Быть вам начальником! Кузьмичев понял. Он исподлобья взглянул на Колю: – Критикан ты, Кондратьев. Неуживчивый человек. Иди… В кабинете ждала Маруська. – Умотал он тебя? Коля вяло махнул рукой: – Дело Родькина нужно подготовить к передаче в прокуратуру. Параллельное дело тоже приведи в порядок - на случай проверки. Справки о мероприятиях, донесения - чтоб комар носу не подточил. Что нового насчет Соловьева и Седого? – Ничего, - покачала головой Маруська. – Я пойду, допрошу еще раз Родькина, - сказал Коля. …В ДПЗ он долго сидел напротив арестованного и молчал. Родькин даже начал нервничать - он поеживался, ерзал, наконец, не выдержал: – У меня на лбу чего, кино показывают? Чего смотрите? – Понять хочу. – Чего еще понять? - усмехнулся Родькин. – Почему ты так стремишься к стенке. – Вас не понял, - насмешливо отозвался Родькин. – Ты убил Слайковского? – Я. – Так… - Коля прошелся по камере. - Тогда ответь: кто такой Седой? – Не знаю. - Родькин посмотрел на Колю с искренним недоумением. - А кто он? – Значит, ты убил? - Коля посмотрел Родькину прямо и глаза. – Значит, я. - Родькин не отвел взгляда. – У меня был случай, - медленно начал Коля. - Один человек, назовем его так, нашел раненого. Нож у того раненого торчал… в груди. Чтобы облегчить страдания умирающего, этот человек выдернул нож… Родькин напрягся и не сводил с Коли широко открытых, тоскливых, как у умирающей собаки, глаз. – Тут его и застукал милиционер, - продолжал Коля. - Отпечатки пальцев на ручке ножа, конечно же, совпали. – Ну и что ему было? - не выдержал Родькин. – Не знаю, - Коля нарочито зевнул. - Дело это еще не окончено. Кто такой Соловьев? – Вася, что ли? - спросил Родькин. - И его нашли? Ай да вы! – Он сам пришел. И все рассказал. И я тебе советую, Родькин. Коля не договорил. Родькин грохнулся на пол и начал биться лбом о стенку. По камере разнеслись глухие удары. – Чего же вы мне душу мотаете, гады! - выл Родькин. - Ну, я это! Я! Хотел деньги его взять! И взял! И убил для этого! Все я сделал! Я! Я! Я! Я! Вбежал конвоир. – Дайте ему воды. - Коля вышел из камеры. Нужно было принимать самые неотложные меры, Коля хорошо это понимал. Но какие? И к кому обратиться? На асфальте девочки играли в "классы". Шли по своим делам ленинградцы. Коля увидел скамейку и сел. "Что же делать, что? - лихорадочно соображал он. - В запасе только один день, один день - всего ничего. И пойдет дурачок Родькин под расстрел, как пить дать пойдет. И никто уже не сможет этому помешать". Рядом сел человек в мятой шляпе, взмахнул газетой. – Наши-то! - сказал он с восторгом. - Папанин и остальные! Эпохально! – Эпохально! - согласился Коля. – Одно скажу - мороз! - продолжал собеседник. - Это вам не Невский. Это - полюс! – Полюс! - снова повторил Коля. - Извините, я должен идти. – Идите-идите, - неприязненно сказал незнакомец. - Вижу, не радуют вас успехи наших соколов, вас в ГПУ надо сдать… Вы явно подозрительны! – Нету ГПУ, - сказал Коля. - НКВД теперь. Литейный, четыре, если не знали. - И ушел, оставив собеседника в состоянии явного шока. Никто, кроме Сергеева, на этот раз помочь не мог. Нужно было идти в обком, но Коля колебался. Сергеев был теперь одним из секретарей обкома. Он ежечасно, ежеминутно решал задачи огромной государственной важности и сложности. Коля это хорошо знал. Знал он и то, что прорваться к Сергееву практически невозможно: если Сергеев в обкоме - он наверняка на бюро или проводит какое-нибудь совещание. Если вне обкома - он на одном из ленинградских предприятий, и тогда его вообще не найти… И все же Коля решил позвонить Сергееву - так, на всякий случай, для очистки совести. Он вошел в будку телефона-автомата, набрал номер. – Сергеев, - услышал Коля и растерялся от неожиданности. – Слушаю вас! - раздраженно крикнул Сергеев, и тогда Коля сказал: – Степан Петрович, это Кондратьев. Я прошу вас - примите меня! – Коля! - обрадовался Сергеев. - Как ты? Что? Увидеться бы надо, но извини, голуба, у меня ни секунды! Через двадцать минут уезжаю в Москву, в ЦК! – Я напротив вас, - соврал Коля. - Я буду через минуту! Степан Петрович, я никогда и ни о чем не просил, но речь идет о жизни человека! – Какого человека? - удивился Сергеев. – Вора Родькина. – Ты, однако, мастер задавать загадки, - пробурчал Сергеев. - Давай - пулей! – Есть! - Коля швырнул трубку на рычаг. Он находился на набережной Невы. До Смольного было минут тридцать самого быстрого ходу. Не успеть. Автобус? Его нужно было ждать. Да и прямо до Смольного отсюда не шел ни один автобус. Коля выскочил на проезжую часть и поднял руку. Резко взвизгнули тормоза, рядом остановился "газик". – Слушай, друг, мне срочно нужно в Смольный! - просительно сказал Коля. – Ишь ты, - добродушно улыбнулся шофер. - На обкомовского работника ты не похож. Зачем тебе? – К Сергееву мне. Человека надо спасти, гони, друг! – Человека, - протянул шофер. - Другое дело. Садись! Ом лихо развернулся и помчал в сторону Смольного. – Чья машина? - спросил Коля. Шофер внимательно посмотрел на Колю: – Я скажу, а ты со страху выпрыгнешь. – Говори, я не трусливый. – Управления НКВД машина, - сказал шофер. - Банников моя фамилия. – Кондратьев, - Коля пожал протянутую руку. - А ты, я смотрю, совестливый. Другой бы не остановился. – Насчет другого - не знаю, а если человек просит - как не помочь? - улыбнулся Банников. - А ты - замнач УГРО, если не ошибаюсь? – Откуда знаешь? - удивился Коля. – В такой организации работаю, должен все знать, - снова улыбнулся Банников. - Вот он, Смольный, приехали. – Спасибо, друг, - поблагодарил Коля. - Если когда-нибудь буду нужен - звони. Всегда помогу. – Не за что. - Банников переключил скорость. - А за предложение - спасибо. Я запомню. "Газик" уехал. Через минуту Коля уже входил в кабинет Сергеева. Он не видел Сергеева года три с лишним и поразился резкой перемене во внешнем облике Степана Петровича. Сергеев стал совсем седым. Коротко подстриженная борода тоже стала совсем белой. На лбу и у носа пролегли резкие складки. Глаза смотрели устало и словно немного выцвели. – Вы же не курили? - удивился Коля. Сергеев погасил спичку: – А теперь курю. Рассказывай. Он слушал, не перебивая. Когда Коля закончил, долго молчал. – Значит, Родькин врет. Клепает на себя. И Акимов врет. Клепает на Родькина. Зачем? – Если бы у меня был ответ, - вздохнул Коля. – Давай подумаем, - сказал Сергеев. - О том, что Слайковский получил деньги, знал весь завод. Слайковский всю жизнь ходил с завода одним путем - мимо "Каира". Мог кто-нибудь, зная это и имея сведения о деньгах, подстеречь и ограбить Слайковского? – Я рассуждал так же. – Тогда чем ты объясняешь присутствие на месте преступления Родькина? - спросил Сергеев: - Случайностью? – Либо это случайность, которой воспользовались преступники, либо это подстроено. – Подстроено? - протянул Сергеев. - Без имен и фактов нам никто не поверит, Коля. – Я еще вот о чем думаю, - сказал Коля. - Соловьев встречался с Седым. Помните Седого? Сергеев кивнул. – Это раз, - продолжал Коля. - Седой был замечен около "Каира". Это два. А в "Каире" работает швейцар, к которому прибежал Родькин с ножом в руке. – А Родькин Седого знает? - спросил Сергеев. – Говорит, что нет, но объективных данных мы не имеем. – Ясно, что ничего не ясно, - вздохнул Сергеев. - То, что Кузьмичев настаивает на передаче дела в прокуратуру, мне понятно. Раз передано - значит, раскрыто и можно рассчитывать на награду. Ты получил "Почетного чекиста"? – Еще нет, но приказ подписан. – Ну вот, - обрадовался Сергеев. - А Кузьмичев тоже хочет! – Я же вижу - он не верит в то, что Родькин убийца! - сказал Коля. - Степан Петрович, поймите вы: Родькин - бывший вор, правильно! Но он, кроме этого, еще и гражданин СССР, елки-палки! Мы обязаны его защитить, как всякого другого! – Что ты горячишься, - улыбнулся Сергеев. - Я разве спорю? Была бы моя воля - я такого, как Кузьмичев, на пушечный выстрел к органам не подпустил. Но в данном случае к моему мнению не прислушались. Нужны доказательства, Коля. Эмоции ничего не доказывают, даже если мы и правы. – Я найду эти доказательства! – Найди, - Сергеев поколебался мгновение и продолжал: - Тебе, моему товарищу и другу, я могу сказать: Кузьмичев - хуже врага! Врага можно рано или поздно изобличить и обезвредить! А Кузьмичев - наш случайный попутчик, Коля. К сожалению, сейчас становится ясно, что их у нас не так уж и мало, как можно было думать. Трудное сейчас время. – Ничего. - Коля сжал губы. - Придет и другое время, я знаю. – Придет, - сказал Сергеев. - Мы должны в это верить и должны работать для этого. Задержи дело еще на сутки, я позвоню начальнику управления. Коля вышел из Смольного и вдруг почувствовал себя смертельно уставшим. Не хотелось ни стоять, ни идти, ни думать. "Лечь бы сейчас посреди улицы, - вяло подумал он. - И пусть подобрала бы "скорая", в больницу отвезла. А там тишина, покой. Ни тебе Кузьмичева, ни тебе проблем. Отдыхай и пей компот". Нужно было возвращаться на работу, но Коля вышел из автобуса и свернул на Моховую, а потом на Пестеля - решил забежать домой. Маша и Генка неожиданно оказались дома. Генка радостно повис на шее отца, сказал, с гордостью показывая огромный синяк под глазом: – Отметь в приказе, батя. Была схватка с "урками". – Ты думаешь, о чем говоришь? - рассердился Коля. - Эх, Гена, Гена. Сколько раз я тебе говорил - не всякие фантазии хороши. Ты опять взбудоражил весь класс? Когда завуч придет? – Уже приходил, - на ходу бросила Маша. - Его исключают. – Ну и пусть исключают! - крикнул Генка. - Я страдаю за справедливость! – Расскажи. - Коля сел к столу. – Класс разделился, - сообщил Генка. - Я организовал своих, мы решили поступить в бригадмил. А Жуковский говорит: "гадов давить надо!" Ну и подначил своих, они себя "урками" стали звать… После уроков мы им дали… – А они вам? - Коля невольно улыбнулся. – И они нам, - хмуро сказал Генка. - За них Осьмушкин, а у него кулаки по пуду. Маша молча слушала разговор. Она уже знала, как поступит Коля, предвидела реакцию Генки и заранее огорчалась, потому что мир и покой в семье должны были вот-вот уступить место взаимной неприязни и обидам. "Он накажет Генку, - думала Маша. - И будет прав, иначе нельзя, но как же мало в наших руках средств и способов воспитания. А может быть, мы просто неизобретательны?" Ее мысли прервал Коля. – Вот что, друг, - сказал он Генке. - Ты уже взрослый, и я могу тебе сказать откровенно, как своему товарищу… - Коля задумался, видно было, что ему нелегко начинать этот разговор. - Вот ты разделил класс на "наших" и "не наших". В результате произошла драка. Понятно. Иначе не могло и быть. А ты подумал, что урки ваши - это ведь такие же пацаны, как вы, и родители у них за Советскую власть, и они сами… А ты, выходит, толкнул их к преступникам, обидел? – Батя, так вышло… - Генка отвел глаза. – Плохо вышло. Привыкнешь сейчас людей дерьмом считать - как же будешь работать у нас? Прости за громкие слова - у нас первая заповедь - человек! Иначе зачем мы? Глупая получилась игра. – Я тебя понял, батя. - Генка остановился в дверях. - Ненавижу нотации, но ты сказал по делу. - Генка ушел. Маша проводила его взглядом: – Как я устала… Как я устала… – Я сегодня посреди улицы лечь хотел, - признался Коля. - Я бы, конечно, не лег, ясно. - Он улыбнулся. - Но мысль была, и это плохо. Я тебе вот что скажу: внутренне, морально, что ли, мы не были готовы к тому, что сейчас происходит. Скажи мне кто, что так будет, - я бы его лютым врагом Советской власти назвал. Боюсь, мы не понимали: неизведанные дороги - неизведанные опасности. Не знаю, как ты, а я представлял себе все слишком прямолинейно и красиво. А вот получились издержки - сразу стало не то. – Ты прав. Мне тоже хочется на все плюнуть и уехать в тихое место, - призналась Маша. - Все время идти "сквозь револьверный лай" - это трудно, Коля. – А что, - Коля улыбнулся. - Свернем с дороги на тропинку. Тихую такую. Дом купим, курей разведем. Свежие яйца по утрам - полезнейшая штука! Только Генка. Он нас не поймет. Но ведь своя рубашка - ближе к телу. – Не юродствуй, - обиделась Маша. - Надолго ли нас хватит? Ты об этом подумай. – На сколько хватит, - отрезал Коля. - Я в партию вступил не для того, чтобы чины и должности получать. Я верю в наше дело, несмотря ни на что. Знаешь, как Багрицкий написал? "Осыпался, отболев, скарлатинозною шелухой мир, окружавший нас…" – Он и другое написал, - сказала Маша. - "Мы ржавые листья на ржавых дубах". Не помнишь? Коля обнял ее: – Я все помню, Маша. Ты прости за пафос, не на митинге мы. Но ведь "нас водила молодость в сабельный поход"? Водила, друг ты мой, а это забыть нельзя! – Нельзя, - послушно повторила она. - Но иногда становится так трудно и так больно за все. И за всех. – Будем жить, Маша, - сказал он тихо. - А уж если мы живем - значит, не сдаемся! В кабинете его уже ждала сияющая Маруська. – Седой и Соловьев, представляешь, - она торжествующе посмотрела на Колю, - сидели в одном лагере! Ларчик-то просто открывался! Я приказала доставить Соловьева к нам. – Пусть ведут. Маруська позвонила в конвой, потом сказала: – Послушай, может, возьмем Травкина к нам? У него, по-моему, талант. – По-моему, тоже. Заготовь представление в кадры, я подпишу. Привели Соловьева. Он мрачно сел на стул и уставился в стену. – Вы утверждали, что незнакомы с бандитом по кличке Седой? - сказал Коля. Лицо Соловьева покрылось красными пятнами. – Утверждал, - нерешительно сказал он. - А что? – Вот справка из лагеря, в котором вы отбывали наказание. Вы и Седой жили в одном бараке и даже нары у вас были рядом. Ознакомьтесь. – Не надо. - Соловьев отвел руку Коли. - Вы должны понять меня. Седой не тот человек, который повторяет два раза. А один раз он мне уже сказал: "Шаг вправо, шаг влево - и ты спекся". Ладно. В лагере мы с ним не дружили. Он - бандит, весь лагерь держал. А я кто? Сявка… А после побега он ко мне зашел - узнал, что я на завод поступил. Говорит: дай мне дело на твоем заводе. Кассира дай. Ну - избил меня. Я ему и выложил про наш с Родькиным план: Слайковского на гоп-стоп взять… Он обрадовался. Все, говорит, беру на себя, а вы отойдите в сторону и не лезьте. Твое, говорит, дело известить меня, когда Слайковский деньги получит и с завода домой пойдет. Ну и личность его показать. – И вы известили? - спросила Маруська. – А вы бы что сделали? - с обидой ответил Соловьев. - Он бы меня иначе убил. - В глазах арестованного разлилась тоска. - Показал я ему инженера. – На Кронверкском, у "Великана"? - спросил Коля. – Там… - Соловьев потрясенно смотрел на Колю. - Вы уже тогда следили за мной? – Рассказывайте все начистоту. Соловьев послушно кивнул: – За день до убийства пришел ко мне Родькин. - Соловьев тревожно заглянул в глаза Коле и продолжал, волнуясь: - Я тогда вам правду сказал: Родькин действительно пришел ко мне и говорит: "не пойду на дело, завязываю, хватит!" Я для виду его постыдил, а у самого - камень с души! Сами посудите - я "дело" другому человеку передал, как же с сообщником быть? Небось знаете, как в воровском мире за такое рога сшибают… Убьет он меня и прав будет! Ну, я на радостях выставил пол-литра и бухнул: верно решил, Родькин, молодец! – А он? Поверил? - спросил Коля. – Нет, - вздохнул Соловьев. - Все хорошо в меру, а я переборщил. Он понял, что я темню, сел на меня, ну, а я - человек слабый, сами видите. Я ему все про Седого и выложил… – Значит, Родькина вы продали Седому, Седого - Родькину, а их обоих… – Вам, - перебил Соловьев. - Слаб человек. А что мне делать? Седой - убьет, вы - к стенке поставите. – Не наговаривайте на себя, - сказала Маруська. - Вы же хотели спасти Родькина. Родькин не виноват! – А может быть, Родькин все же убил Слайковского? Он ведь сознается в этом, - спросил Коля. – От безысходности он, - сказал Соловьев. - А кто убил Слайковского, я толком не видал. Темно было. Заметил темный силуэт, слышал звук удара. А кто, не знаю. – А Родькин? – Его я не видел. Человек убежал во двор ресторана "Каир", а я - следом за ним. – Во двор? - переспросила Маруська. - Этот человек убежал именно во двор? – Да! - подтвердил Соловьев. - А что, это имеет значение? Коля нажал кнопку звонка, вошел конвоир. Когда Соловьева увели, Коля снял трубку телефона: – Травкин? Кондратьев это. Бросай все, вместе с Марией Гавриловной займетесь швейцаром. Она сейчас к тебе приедет, жди. - Коля положил трубку и продолжал: - Будем искать Седого и деньги. Беритесь за швейцара. Издали, осторожно. А я займусь Савельевой. Есть у меня одно предположение. …Как и в прошлый раз, Коля встретил Савельеву неподалеку от ворот завода. Женщина привычно села рядом на заднее сиденье, улыбнулась: – Оказывается, вы меня охраняете? Спасибо. – Видели Седого? - спросил Коля. – Слава богу, нет, - она вздохнула. – У меня к вам просьба. Вам необходимо пойти в "Каир". Сам Седой вряд ли появится, но он может послать к вам своего человека, и мы сумеем нащупать след. Согласны? Она испуганно отодвинулась: – Нет! – Бояться нечего. С вами пойдет наша сотрудница, ресторан будет блокирован. – Нет! - крикнула Савельева. - Как вам не стыдно! Ради того, чтобы поймать Седого, вы готовы пожертвовать мною! Вот уж не думала, что вы такой. Остановите машину! Шофер притормозил. – Значит, вы отказываетесь помочь нам в задержании опаснейшего преступника? - холодно спросил Коля. - Я говорил с вами совершенно откровенно, рассчитывая на вашу сознательность, а вы? Идите. - Коля открыл дверцу. - Только подумайте и о другом: мы его не найдем, а он вас - найдет. В любом случае мы постараемся ему помешать, но… - Коля развел руками. – Вы не имеете права меня принуждать! - крикнула она. – Да, я не имею права этого делать, - согласился. Коля. - Но речь идет о вашей жизни, а я не могу дать стопроцентной гарантии. Поэтому я рассчитывал, что вы поймете: помочь нам - ваш гражданский долг. С другой стороны, это просто в ваших интересах. Она стояла в задумчивости. – Ну, хорошо, - настаивал Коля. - Давайте иначе. Мы поставим около вашего дома пост - это максимум, что мы можем сделать. Вы уверены, что для Седого этот пост - серьезное препятствие? Какой-то мужчина прошел мимо автомобиля, и Савельева испуганно прижалась к Коле. – Что с вами? Успокойтесь. – Ой… - прошептала она. - Я не могу. – Что такое? - уже резче повторил Коля. – Седой… - одними губами произнесла она. – Стойте здесь, - на ходу доставая кольт, Коля бросился за неизвестным. Тот свернул во двор. Когда Коля вбежал под арку, он увидел, что двор - проходной, а человек исчез. Коля вернулся к машине. Савельева встретила его взглядом, полным ужаса. Коля отрицательно покачал головой. – Будто по вашему заказу он появился, - через силу сказала Савельева. - Что же мне делать? - Она растерянно посмотрела на Колю. - Выходит так, что мне надо соглашаться на ваше предложение… – Рассуждаем логически, - сказал Коля. - Если Савельева говорит правду, Седой рано или поздно попытается связаться с нею, и, таким образом, мы сумеем выйти на него. Учтем, что Травкин видел бандита около "Каира". И вообще, наше дело всеми нитями уходит в этот самый "Каир". Поэтому будем работать в ресторане вплоть до прояснения обстановки. Это, конечно, не исключает иных мероприятий, которыми займутся другие товарищи. Вопросы? …Белая ночь укутала город прозрачным плащом. Свет не зажигали. Травкин курил одну папиросу за другой - в пепельнице росла гора окурков. Маруська чистила и смазывала свой разобранный браунинг. – Почему ты сказал если? - Маруська сунула пистолет в сумочку. - Ты не веришь Савельевой? А какой ей смысл врать? Ты слишком все усложняешь, Коля. – Возможно. - Коля стоял у окна и смотрел на расплывающийся в синей дымке Зимний. - Я не мастер рассказывать о всяком там подсознании, интуиции и прочих штуках, которых ни измерить, ни потрогать нельзя. Но в их существование я верю. А говорить о Савельевой будем с фактами в руках. Что молчишь, Травкин? – Перевариваю, - улыбнулся участковый. - А я с вами, Николай Федорович, абсолютно согласен! Я ведь почему ее в бригадмил не записал? Интуиция! А вот фактов и у меня не было. - Он огорченно развел руками. – Там, в "Каире", есть официант чернявый, - сказал Коля. - Прошу за ним внимательно наблюдать. - Он обвел своих помощников усталым взглядом: - Вроде обо всем поговорили. На сегодня - хватит. Маруся, я тебя провожу. – Счастливо. - Травкин погасил папиросу и ушел. Коля и Маруська вышли на площадь, свернули направо, к Мойке. – Хорошая ночь, - тихо сказала Маруська. - И на душе так легко и хорошо, будто помолодела. Давно уже так не было. – Витька что пишет? - спросил Коля. – Ничего, - покачала головой Маруська. - Сам понимаешь, - оттуда не часто напишешь. Заходил ко мне товарищ из Москвы, из наркомата. Передал, что Витька жив, здоров, возможно, скоро вернется. Слушай, есть еще одна новость, не знаю, как и сказать… – Я не нервная барышня, ты вроде бы знаешь, - пожал плечами Коля. – Трепанов умер. В газетах было. "После непродолжительной и тяжелой болезни…" Коля остановился. Маруська погладила его по руке: – Я знаю, кем для тебя был этот человек. Я очень тебе сочувствую, Коля. – А вот Кузьмичев жив и здоров, - покачал головой Коля. - Ну почему, скажи ты мне, мир устроен так несправедливо. Сколько раз замечал: хорошие, настоящие люди умирают гораздо чаще. Эх, Маруська, Маруська… - он грустно посмотрел на нее и улыбнулся: - Вот и прошла наша молодость… И жизнь пролетит - оглянуться не успеем. Давно ли я первый раз сюда пришел, - Коля кивнул в сторону дома Маруськи. Дом стоял все такой же, бело-зеленый, красивый, вычурный, словно увядающая красавица на своем последнем балу. – И мне кажется - вчера это было, - сказала Маруська. - Дом все такой же, а мы с тобой уже старички. - Она взяла его за руку и засмеялась счастливо. - Была - не была, я тебе скажу. Все эти годы я находилась рядом с тобой, делила с тобой все, и это спасало меня. Вот я и говорю, Коля: спасибо, что я не осталась в стороне от тебя. Общее дело - это даже не меньше, чем любовь. Правильно? Ведь мы с тобой боевые товарищи. Ладно. Наплела я тут чересчур, но это белая ночь виновата. Как твой любимый Багрицкий писал: "Миру не выдумать никогда больше таких ночей… Это - последняя… Вот и все! Прощайте!" - едва сдерживая слезы, она побежала к воротам. Ее каблуки - грубые каблуки армейских сапог - глухо простучали в тишине по деревянным торцам тротуара и смолкли где-то в глубине двора. Коля долго стоял - растерянный и взволнованный, стоял и думал, что вот прошло уже столько лет и, казалось бы, все давным-давно забыто, ан - нет. На висках у Маруськи все заметнее седина, и у глаз с каждым днем все больше тонких, как паутинка, морщинок, а любовь не утихла, не прошла, не перегорела. "Так и осталась одна, - с горьким и бесполезным раскаянием думал Коля. - И этому, наверное, уже никто никогда не поможет". *** Как и условились накануне, Савельева пришла в "Каир" одна и села за столик в углу зала. Травкин с Маруськой заняли места через стол от Савельевой, а Коля - у выхода. Весь зал просматривался, как на ладони, незамеченным не мог ни войти, ни уйти ни один человек. Снаружи, на Садовой, и во дворе ресторана дежурили милиционеры в штатском. Ту часть зала, где сидели Савельева и Травкин с Маруськой, обслуживал чернявый, похожий на Чарли Чаплина официант. Он лихо носился по вощеному паркету с подносом на отлете. Заиграл оркестр. Он традиционно исполнил "Кис оф файер", и зал сразу же наполнился танцующими. Савельева равнодушно ковыряла вилкой в тарелке с салатом. – А вообще-то обидно, Травкин, - вдруг сказала Маруська. - У людей - танцы, а у нас? – Должность такая, - философски заметил Травкин. - Кому что. А вот вы, Мария Гавриловна, не жалеете, что жизнь нашему делу отдали? Я о чем? Вы - красивая женщина, у вас должно быть пятеро детей, не меньше, и муж всем на зависть. Верно я говорю? - Травкин был добрым человеком, но особой деликатностью не отличался. – Верно, - кивнула Маруська. - Очень даже верно, я с тобой согласна. Одним утешаюсь: может, моя работа десятерым женщинам живых мужей сохранила, семью и детей! Стоит этого моя несостоявшаяся личная жизнь? Как считаешь, Травкин? – Да с лихвой! - Травкин понял, что больно задел Маруську, и попытался свести на нет свои неосторожные слова. - Я к чему сказал? К тому, что я лично уважаю вас больше всех! Мимо Савельевой прошел чернявый официант, приостановился на мгновение, что-то сказал. Савельева ответила. Они разговаривали тихо, так, что слов нельзя было разобрать, но Маруська вдруг напряглась и встала: – Травкин, помнишь, что Коля говорил про чернявого? Иди в коридор. Если Савельева сейчас выйдет, посмотри, с кем будет разговаривать. Сам не сможешь - нашим намекни. - Маруська подошла к Савельевой, улыбнулась: - Спичечки не найдется, барышня? - Прикурила, тихо спросила: - Ну, ничего? Молчи, вижу, что ничего. - И, пустив к потолку кольца дыма, вдруг сказала: - Ты с этим чернявым будь осторожнее. У меня появились данные, что он знает, где Седой. Знакомы они, поняла? И я надеюсь - он расколется. - Маруська внимательно смотрела на Савельеву и ждала реакции. Разумеется, никаких данных у нее не было, и все, что она сейчас сказала, было неожиданным, почти "на авось" ходом. Савельева словно погасла, и Маруська поняла, что, играя наугад, она попала в самую точку, в яблочко. Молнией пронеслись в памяти слова Коли: "Если Савельева сказала правду". А Савельева лгала, от начала и до конца лгала - это сейчас Маруське было абсолютно ясно! – Ох… - Савельева перевела дух. - Напугали вы меня. А вы уверены? Я ведь этого чернявого впервые в жизни вижу. Он мне свежую клубнику предлагал. Понравилась я ему, что ли. "И опять ты врешь, - удовлетворенно подумала Маруська. - Я же видела, как ты с ним говорила. О чем - не знаю, но это "как" меня не могло обмануть! Вы знакомы, девушка. И давно". – Будь начеку. - Маруська отошла и села за свой столик. Савельева положила сумочку и платок на край стола и вышла в вестибюль. Через минуту появился Травкин: – Савельева разговаривает со швейцаром. Николая Федоровича я предупредил. – Теперь бы только не напортачить, - сказала Маруська. - Я пойду к Савельевой. Формально она знает, что я должна ее охранять, так что подозрения это у нее не вызовет. А вот если она попытается меня отшить, а я нахально не уйду - вот тут, мальчики, не зевайте. – Рискуешь ты, - тревожно сказал Травкин. - Мы ведь не сможем совсем близко быть. Успеем ли, если что? – У меня десятизарядный браунинг. И я с ним работаю не хуже товарища Кондратьева. Я пошла. Скажи Кондратьеву, что я до последней секунды играю в полное доверие. Надо, чтобы Савельева сама раскрылась. Маруська вышла в коридор. Савельева причесывалась перед зеркалом. – Я сейчас вернусь в зал, - улыбнулась она Маруське. – Вам нужно немедленно уйти, - сказала Маруська. - Здесь теперь очень опасно. И потом - нам уже все ясно и вы больше не нужны. И снова Маруська увидела, как в глазах Савельевой мелькнули растерянность и страх. – Нет, - нервно сказала Савельева. - Я обещала товарищу Кондратьеву быть в зале. Я не уйду! – Это приказ. Идите рядом, ни шагу в сторону! – Хорошо, - Савельева растерянно пожала плечами. - А платок и сумочка? – Не беспокойтесь, - улыбнулась Маруська. - Их возьмут наши. Завтра все получите в целости. – Мне на Сенную. Я к тетке ночевать. – Ваше дело, - ответила Маруська. - Я вас, само собой разумеется, провожу. Швейцар закрыл за ними дверь и начал кричать на рабочих, которые таскали ящики с пивом: – Грязи-то, грязи от вас! И дверями не хлопайте, клиентов это беспокоит! Погодите, я на крючок закреплю! - Он вышел во двор. Травкин, который стоял у зеркала и курил, не пошел за ним. Это была ошибка… Швейцар приблизился к одному из рабочих, опасливо оглянулся: – Менты нащупали официанта. Он не кремень, сам знаешь. – Сведения точные? - Рабочий затоптал окурок. – Мусориха Савельевой проболталась. Они теперь ушли, мусориха ее силком увела. Только у нас условлено - Савельева в любом случае пойдет на Сенную. – Официанта успокой и сразу догоняй Савельеву. Если что - знаешь, как быть… - Рабочий понес ящик с пустыми бутылками к штабелю в углу двора. Швейцар вернулся в вестибюль, заглянул в зал, крикнул: – Аксентий, принеси пивка, в горле пересохло. Через минуту чернявый уже подходил к гардеробной с бутылкой пива в руках. – Зайди-ка, - поманил его швейцар. Дверь гардеробной закрылась. И здесь Травкин допустил вторую ошибку. Вместо того, чтобы подойти к дверям и подслушать, о чем разговаривают швейцар и официант. Травкин, считая, что этот разговор крайне важен, а он всего не услышит или не поймет, - побежал в зал за Колей. А когда вернулся к гардеробной вместе с Колей, - швейцара уже не было, а среди опрокинутых вешалок лежал окровавленный официант и гаснущим взглядом смотрел в потолок… В виске у него торчала рукоять финского ножа. – Ах, Травкин, Травкин, - только и сказал Коля. - Вызывай скорую, я попробую догнать швейцара. - Коля побежал к машине. Подскочил милиционер в штатском: – Все в порядке, товарищ начальник! – Швейцар в какую сторону ушел? - крикнул Коля. - Видели? – Видел, - растерянно сказал милиционер. - Направо, к Сенной он побежал… Случилось что, товарищ начальник? Коля прыгнул на сиденье автомобиля: – Давай к Сенной! …Савельева привела Маруську к церкви "Знамения богородицы", сказала приветливо: – Спасибо вам, Мария Гавриловна. Если еще нужна буду - сообщите. Вы не беспокойтесь, здесь уже не страшно. Вот он, теткин подъезд. Рядом. – Нет у тебя никакой тетки, - усмехнулась Маруська. – Как… это нет? - Савельева отступила на шаг. – Тихо… - Маруськин браунинг уперся Савельевой в живот. - Руки на затылок и вперед, шагом марш. Письмо зачем нам написала? Седой научил? Втереться хотела, стерва? Быть у нас глазами и ушами Седого? В ту же секунду краем глаза она увидела мужской силуэт. Резко обернулась, крикнула: – Стоять! Швейцар ударил ее ногой. Браунинг вылетел из рук Маруськи, но она успела поймать швейцара за ногу, взяла на прием, и швейцар со всего маху грохнулся на тротуар. Маруська навалилась сверху, вывернула ему руки. Она не видела - не до того ей было, как Савельева спокойно подобрала ее браунинг, начала стрелять. Она стреляла в спину Маруськи, стреляла методично, в упор… Маруська так и осталась лежать, прикрыв собою швейцара. А Коля опоздал. Он слышал выстрелы и даже видел вспышки, но его "форд" затормозил около Савельевой слишком поздно. Коля выскочил из машины, выбил у бандитки оружие и, завернув ей руки за спину, отшвырнул шоферу. Потом склонился над Маруськой. Она лежала лицом вниз. Коля поднял ее и осторожно положил на сиденье автомобиля. Лицо у Маруськи было белое, обескровленное, остекленевшие глаза неподвижно смотрели в небо. Коля был в таком отчаянии, что не выдержал и зарыдал. Он не видел, как шофер поднял швейцара с асфальта и подвел к автомобилю. Он долго не понимал, что от него хочет шофер, а тот тихо спрашивал - уже в который раз: – Что будем делать, товарищ начальник… Подъехала еще одна машина, сотрудники окружили автомобиль, в котором лежала Маруська. Все стояли молча… "Маруська, Маруська… - давясь рыданиями, думал Коля. - Вот и пришел час расставания. Как же я перед тобой виноват, родная ты моя Маруська, как же я виноват, и прощения мне не найти никогда". – Надо ехать, - сказал Травкин. Коля проглотил шершавый комок: – Все на Дворцовую… Я поеду со швейцаром во второй машине. Поводу машину сам. - Коля замкнул на запястьях швейцара наручники. Когда первый автомобиль уехал, Коля сказал: – Садитесь вперед, рядом со мной: есть разговор. Швейцар взгромоздился на переднее сиденье. Руки ему мешали, и он все время пытался устроить их поудобнее. Коля включил зажигание, скорость. "Форд" высветил фарами угол гауптвахты и помчался к улице Дзержинского. – Савельеву я понял слишком поздно, к сожалению. Это Седой придумал трюк с ее заявлением в органы? Швейцар кивнул: – Дайте закурить. У меня в боковом. Коля вытащил портсигар, сунул швейцару папиросу, дал прикурить. Швейцар затянулся: – Соловьева хотели пришить. Да он скрывался. Ясно было - со дня на день выдаст. Седой и решил: Савельева заявит, ну, ей какое-то доверие окажут, она и будет нечто вроде наших глаз и ушей. У вас… – Официанта зачем убил? - спокойно спросил Коля. – Доказать еще надо, - осклабился швейцар. – Раны сами за себя скажут. У Слайковского и у официанта. Экспертиза установит. Впрочем, и так видно - одинаковые они. В обоих случаях - твоя рука. – Моя, - согласился швейцар. - Меня этому удару еще в шестнадцатом году урки научили. Я в "Крестах" за разбой сидел. По малолетству скоро освободился. Эх, начальник, кабы женщина ваша Савельеву на пушку не взяла, не напугала - жива бы сейчас была. – Молчи, - Коля стиснул зубы. - Молчи об этом. – Ведь как вышло-то? - разговорился швейцар. - Она думала: официант расколется, скажет, где хаза Седого. А ведь официант этот, начальник, и в самом деле про хазу знал. Что делать оставалось? – Где Седой? - спросил Коля. - Сейчас поедем к нему. Я, между прочим, для того и остался с тобой. – Нет, начальник, - швейцар замотал головой. - Седого я не сдам. Кабы вы не напороли - вы бы сами собой на Седого вышли. Я ведь с ним во дворе "Каира" только что говорил. Рабочим он у нас. А теперь - ищи ветра в поле. – Хазу покажешь, - сказал Коля. - Говори, куда ехать. – Не покажу, - вздохнул швейцар. - Потому что от любого скроешься, а Седой всюду найдет. – Не найдет, расстреляем мы его. – Его память меня найдет, - серьезно сказал швейцар. - Память - она тоже… – Не найдет, - повторил Коля. - Некого искать. Тебе же стенка наверняка, так что иллюзий не строй. Швейцар сверкнул глазами: – Тем более не скажу. Издеваться еще будешь. Тут и так на душе кошки скребут. – Убил двоих, помог третьего убить - кошки не скребли? - тихо спросил Коля. Автомобиль свернул к Петропавловской крепости, остановился у самой невской воды. Коля открыл дверцу: – Выходи. Швейцар вылез из машины, с искренним недоумением посмотрел на Колю. – Меня теперь, как княжну Тараканову, в бастион? - Он засмеялся. – Сейчас узнаешь, - Коля вытащил кольт. - Смотри и слушай, пока глаза и уши работают… - Коля трижды нажал спуск кольта. Плеснуло короткое пламя, но вместо раскатистого грохота, который ожидал услышать швейцар, раздались слабые хлопки, словно вытащили три пробки из трех бутылок. – Не понял еще? - спросил Коля. Швейцар попятился: – Нет… Нет! Нельзя! – Можно, - кивнул Коля. - Погиб такой человек. Такой человек убит, что не будет тебе прощения. – А-а-а… - заорал швейцар и побежал к мосту. – Зря кричишь, - в спину ему сказал Коля. - Здесь никто не услышит. А ты помнишь, как кричали люди, честные люди, которых вы убивали из-за трех рублей? Из-за часов? Нет… Тебя никто не услышит, я это место знаю. Швейцар стоял спиной к Коле. Со связанными руками далеко не убежишь, он это понял и ожидал своей участи. Коля подошел ближе: – Если не хочешь сдохнуть, как бешеный пес, - очистись перед концом. Где Седой? Швейцар обернулся: глаза у него вылезли из орбит, с лица лил пот. – Кирочная… Я покажу… Только не надо! Коля сунул кольт за ремень, схватил швейцара за лацканы пиджака, притянул к себе: – Не надо! А ты, гнус, думал о тех, кого убивал? Они ведь тоже говорили тебе: "Не надо". А ты… – Я покажу… Поедем… – Все равно тебе через два месяца стенка, - с ненавистью сказал Коля. - Сразу говорю: жизнь не спасешь. – Еще два… месяца. Целая вечность… - бормотал швейцар. - Только не сейчас, не здесь… Коля оттолкнул его: – Негодяй ничтожный. Я руки о тебя марать не стану. Садись в машину. "Форд" вырулил на мост и рванулся навстречу рассвету: над городом занималась заря. …Дом, около которого швейцар попросил остановиться, был стар и огромен - типичный петербургский доходный дом. В окнах - ни огонька. – Это здесь… - Швейцар вошел в парадное: - Осторожно, света нет. Десять ступенек вниз и налево. И стучите: три длинных, два коротких. Он откроет. – Что он здесь делает? Швейцар заколебался, неохотно сказал: – Кладку свою подгребает… В цементе она, сразу не возьмешь… Я должен был принести инструмент, помочь. – Стой здесь, - Коля снял левый наручник с запястья швейцара и защелкнул его на толстом пруте лестничной ограды. - Надо бы тебя под его маузер подставить, - усмехнулся Коля. - Да ведь мы - не вы. Стой и чтобы я тебя не слышал. Второй выход есть? Швейцар замотал головой. Коля спустился вниз и постучал, как было условлено. Громыхнули засовы, дверь мягко открылась. Внутри горел свет. – Входи, - Седой вытянул голову, глядя в темноту. И тогда Коля изо всех сил ударил его. Седой рухнул, как бык под ударом молота. Коля взбежал по лестнице, отцепил кольцо наручников от перил и вместе со швейцаром спустился вниз. В свободное кольцо он сунул запястье Седого и защелкнул замок. Теперь оба преступника были блокированы. – Как очнется, - объясни ему, что беситься не стоит. Он осмотрелся. В углу валялись кирпичи разобранной печки. Коля подошел ближе. Седой уже извлек свой тайник - большую железную шкатулку с висячим замком от почтового ящика. Коля усмехнулся такой наивной предосторожности. Он легко сбил замок рукояткой кольта и открыл крышку. Шкатулка была Доверху наполнена золотыми кольцами, серьгами, часами, кулонами и пачками сторублевок. Коля повернулся и перехватил вспыхнувший безудержной алчностью взгляд швейцара. Волк оставался волком и на краю могилы - этот закон преступного мира не менялся никогда. Коля это давно понял. Когда конвойный с лязгом открыл двери камеры - Родькин спал. Несколько мгновений Коля стоял возле изголовья, ожидая, пока Родькин проснется, потом тронул его. – На выход, Родькин. – Ночью хоть покой дайте, - Родькин сел. – С вещами. - Коля повернулся к конвойному. - Я провожу гражданина Родькина. – Как… с вещами? - ошалело посмотрел Родькин. – Швейцара и Седого мы взяли. Они уже здесь, в камерах. А ты ступай домой. Родькин зарыдал. – Я ведь не поверил Соловьеву, - давясь слезами, говорил он. - Я следил за ним. Помешать хотел. Только опоздал - вижу: ударили Слайковского. Портфель забрали и ходу! Я подбегаю, у него в виске ручка финки торчит. Я выдернул. Хотел, как лучше. А он мертвый уже. Я убежать хотел. Тут меня Седой и взял в оборот. Как мне было не признаваться? Он так и так меня бы кончил… – А признаваться в том, чего не делал, - зачем? - грустно спросил Коля. – Когда меня на Дворцовую доставили - замнач ОБХСС Фомичев дежурным был, - сказал Родькин. - Он мне четко объяснил, что чистосердечное признание облегчает наказание. Я его спрашиваю, а какое мне будет наказание? Он говорит: стенка. Вы бы что выбрали - Седого или стенку? – Я бы правду выбрал, - сказал Коля. - Ты мне поверь, Родькин: правда ведь на самом деле в огне не горит и в воде не тонет, - Коля открыл дверь камеры: - Иди… И постарайся понять, что мир не из одних подлецов состоит. Знаки "Почетного чекиста" приехал вручать заместитель наркома. Награжденных собрали в актовом зале Смольного. В третьем ряду Коля увидел шофера, который некогда привез его к Смольному. Банников тоже узнал Колю и помахал ему рукой. Когда зачитывали представление на Банникова, - Коля узнал, что тот награжден за долголетнюю деятельность, связанную с охраной государственной границы. А потом и Коля принял из рук заместителя наркома красную сафьяновую коробочку и грамоту. Зал аплодировал, а Коля, возвращаясь на свое место, думал о том, что, наверное, все победы достаются недешево, но успех в его профессии всегда обходится слишком дорого. И еще одно обстоятельство омрачило праздник Коли: сразу же вслед за ним знак "Почетного чекиста" получил инспектор милиции Кузьмичев. И ему аплодировал зал, и он тоже шел в проходе между рядами и радостно и гордо улыбался, будто бы и в самом деле был убежден, что его награда не менее справедлива и почетна, чем кровью добытые награды остальных. Сразу же после торжественного заседания Коля встретился с Машей, и они поехали на Смоленское кладбище. Трава уже разрослась. Сюда давно никто не приходил. Над не успевшим еще осесть холмиком возвышался яркий, красный обелиск со звездочкой и золотела надпись: "Мария Гавриловна Кондакова". Коля снял с груди знак "Почетного чекиста" и положил его на несколько минут в изголовье могилы. Маша молча кивнула. Она поняла порыв мужа и, обычно резкая, не принимающая всякого рода напыщенную символику, на этот раз тихо и нежно провела ладонью по руке Коли. Когда они уходили, на повороте аллеи Коля оглянулся в последний раз. Четыре обелиска над могилами друзей были уже не видны, их скрыла молодая листва, а пятый, над могилой Маруськи, стремительно рвался вверх, словно никак не хотел смириться с тем, что под ним неподвижно лежит такой живой, такой неуемно горячий человек, каким всегда, до последней секунды была сотрудница Ленинградского уголовного розыска Мария Кондакова, Маруська… ГЛАВА СЕДЬМАЯ СНОВА В МОСКВЕ Есть в этом мире страна, наша Советская страна, образец благородства и честности, которую от недугов охраняют не продажные твари буржуазной полицейщины, а великолепные, преданные, стальные ребята, лучшие из лучших ее сынов, готовые жизнь свою отдать за ее целость, благополучие и безопасность.      /Сергей Эйзенштейн, "Из письма к работникам советской милиции"/ После возвращения из Испании Виктор получил назначение в Москву, в аппарат МУРа. Генка окончил Ленинградскую школу милиции и уехал работать в одну из центральных областей. Писал он редко и очень скупо - работа изматывала. Обстановка была достаточно напряженной, из писем было понятно, что собой парень не удовлетворен, хочет большего, однако не слишком "дальновидное", как выражался Генка, "начальство", желая жить спокойно, сдерживает его порывы, не дает выходить из рамок давно проверенного, привычного. Читая эти письма, Маша расстраивалась и каждый раз требовала от Коли, чтобы тот выкроил день-другой и съездил к сыну, помог советом, но Коля только улыбался в ответ. – Что ты, мать, - говорил он спокойно. - Жизнь не детский сад. Он теперь не птенец, пусть сам разбирается. Вон Виктор. Пример! – Сравнил, - вздыхала Маша. - Виктор - мужчина, закаленный и бедой и войной. А Генка еще ребенок! Себя вспомни в двадцать лет! – Мы с тобой в двадцать уже состариться успели, - смеялся Коля. - А в Генку я верю. В грозный час он себя покажет, не сомневайся… Шел июнь 1940 года. До начала трагедии оставался ровно год, и, конечно же, Коля даже предположить не мог, что его слова окажутся пророческими. Утром принесли телеграмму из Москвы. Никифоров сообщал, что нарком утвердил назначение Коли на должность заместителя начальника Московского уголовного розыска. Когда Коля вошел с телеграммой в комнату, Маша еще спала. Он сел в изголовье тахты и долго смотрел, на спокойное, по-прежнему красивое лицо жены. Время не старило ее. Она была все такая же стройная, подвижная. Никто не давал ей больше двадцати восьми, и только Коля видел, что годы берут свое. – Вставай, мать, нас ждет великое переселение, - улыбнулся Коля. Маша прочитала телеграмму, покачала головой: – Надо же. Я все жду, когда тебя назначат самым главным, а тебя переводят на такую же должность. Я не согласна. Так и телеграфируй Никифорову. – В Москву переводят! - Коля шутливо поднял палец вверх. - Будем трудиться вместе с Витькой - это раз. Второе - сама знаешь, что за эти два года произошло. В армии взводных полками командовать назначают. А у нас в Ленинграде замена мне найдется. Вот как с твоей школой быть?.. – Школ и в Москве много, - махнула рукой Маша. - Жалко будет расставаться с коллективом, люди, представь себе, один к одному… Как они поддержали меня тогда, в тридцать седьмом, помнишь? Коля позвонил Бушмакину, рассказал о новом назначении. Старик обрадовался, а под конец разговора взгрустнул: – Увидимся ли еще? Болезни одолели, да и возраст… Пиши, не забывай… – О чем речь! - бодрясь, сказал Коля. Он не верил в предчувствия и приметы, но подумал вдруг, что Бушмакин наверняка окажется прав, и они уже в самом деле больше никогда не увидятся. Надо было съездить к "бате", попрощаться, но дела завертели, замотала предотъездная суета, и Коля вспомнил о своем намерении только тогда, когда Маша закрыла чемодан и села на подоконник. – Давай посидим на дорожку? Коля обвел взглядом пустую комнату. Без мебели и привычных вещей она стала вдруг слишком большой, неуютной. – Сколько мы с тобой прожили, мать? – Двадцать один год, - вздохнула Маша. - Ты хочешь сказать, что срок длинный, а увозим с собой только один чемодан? – Я хочу сказать, что все эти годы был очень счастлив с тобой, Маша. - Коля улыбнулся. - А ты? – И я… - Она подошла к нему, провела ладонями по его щекам. - Все эти годы я благодарила судьбу за то, что она послала мне тебя. - Маша замолчала, потом сказала - печально и тихо: - Мы уезжаем, и мне почему-то больно. Знаешь, здесь остается частичка нас самих. Очень дорогая частичка, Коля. Наверное, теперь у нас и квартира будет большая, и мебель новая, а вот того, что было, - нет. Не будет уже никогда. – Поехали, - Коля отвернулся, не хотел, чтобы Маша увидела вдруг навернувшиеся слезы. Но выйти из комнаты они не успели. Ворвался с бутылкой шампанского Ганушкин, за ним - Тая. – Ну, соседи, ну, отмочили! - орал Ганушкин. - Кабы не Таисья - я бы ничего и не узнал. Едва с работы отпросился! Выпьем за ваш отъезд, за то, что наша коммунальная дружба и впрямь оказалась долгой, да и Бирюкова помянуть надо. Хороший был мужик. Выпили. Маша расчувствовалась, всплакнула вместе с Таей. Коля тоже расслабился и решился, наконец, позвонить Сергееву. Ответил его секретарь. – Я передам, что вы звонили, - сказал он. - Но это будет нескоро. Товарищ Сергеев в длительной командировке. – Где, если не секрет? – Секрет. Попробуйте позвонить месяца через два. Коля повесил трубку и долго ломал голову над тем, куда же мог уехать Сергеев, но так и не догадался. А Сергеев в это время находился в Германии, в составе советской экономической делегации, и от встречи с Колей его отделяли не два месяца, как предполагал секретарь, а год работы в Германии и пять лет войны… В Москву поезд пришел рано утром. Маша выглянула в окно и радостно крикнула: – Витька! На перроне с букетом цветов в руках стоял улыбающийся Виктор. На нем ладно сидела новенькая, хорошо подогнанная форма капитана милиции, на поясном ремне желтела плоская кобура с пистолетом "ТТ". Обнялись. Маша отступила на шаг, всмотрелась. Изменился Витька. Глубоко под крутые надбровья ушли глаза, прорезались борозды у красиво изогнутых губ. – А ты возмужал, - сказала Маша. – Скажи проще: состарился, - покривил уголки рта Виктор. – Жаль, мать тебя не увидела таким, - сказал Коля. - Она всегда тобой гордилась. На ее могиле перед отъездом мы были. Памятник в порядке, я надежных людей попросил - будут ухаживать, так что не беспокойся… Идет тебе форма. – Это я надел, чтобы вас встретить, - улыбнулся Виктор. - Идемте, у меня "эмка". Вышли на привокзальную площадь. – Не женился? - спросила Маша. – Да как сказать, - протянул Виктор. - Нет, конечно. – Почему "конечно"? - настаивала Маша. – За милиционера не всякая пойдет, а милиционер не всякую возьмет, - отшутился Виктор. Маша села рядом с шофером, "эмка" свернула на Каланчевку, с нее - на Садовое кольцо. – Как здесь все изменилось, - тихо сказала Маша. - Не узнать. – Двадцать лет прошло, - вздохнул Коля. - Была Москва - деревня, стала - столица. У тебя, смотрю, новый пистолет? Армейский? - обратился он к Виктору. – "ТТ", - кивнул Виктор. - Я привык. А вообще-то - для нас он не очень подходит. – А у моего кольта патроны кончились, я его сдал. Как здесь с оружием? – Достанем нетабельный. А может, наган возьмешь? Их в избытке. – С перезарядкой у него плохо, - сказал Коля. - То ли дело у кольта. Ладно, увидим. Ты мне вот что скажи: куда едем? – Домой. Вам квартиру дали в новом доме на улице Горького. – Сколько комнат? - обрадовалась Маша. – Три. Общая площадь сорок метров. Окна на Манежную смотрят, будете смотреть парады и демонстрации. – Зачем нам столько двоим? - удивился Коля. - Мы еще посмотрим, ладно. – Пока двое, а там - кто его знает, - улыбнулся Виктор. – Ну, знаешь! - возмутилась Маша. - Я уже в том возрасте, когда эти темы неприлично даже обсуждать, не то чтобы. - Она недоговорила и вздохнула. – Генка пишет? - спросил Виктор. – Пишет. Старший "опер" в райцентре. Дел много, мотается, правду-матку начальству режет. А ты как? Уживаешься с начальством? – Всяко-разно, - сказал Виктор. - Процент раскрываемости опять же мучает. Начальнику - процент, а мне - качество. Одно спасает - начальник болеет и, видать, долго еще будет болеть, а с тобой мы общий язык найдем. Вот с вышестоящим начальством совместим ли процент и качество? – Ничего, мы - псковские, мы совместим, - улыбнулся Коля. - Вот этот дом? Скажи, пожалуйста, магазин "Стандарт". Смотри, Маша! Въехали под арку. Квартира была со двора, во втором подъезде. Виктор вызвал лифт. Поднялись на пятый этаж. – Вот ключи, владейте. - Виктор торжественно протянул Маше связку ключей. Маша робко переступила порог квартиры и восхищенно вскрикнула. Двери направо вели в уютную спальню. Налево - в столовую. Вперед и направо - в кабинет. Большая, светлая кухня с балконом. И в каждой комнате новенькая, пахнущая лаком мебель из светлого дуба. – Можно было и без мебели, - сказал Виктор. - Да я подумал: чего вам зря бегать, время тратить. А так заодно с квартплатой и рассчитаетесь. Удобно, современно. Маша села на диван и тихо рассмеялась. – Господи, - сказала она, - какая я счастливая. И как все хорошо. – Хорошо, - кивнул Коля. - Спасибо нашим ребятам. Тем, кого нет с нами. В нашем счастье их золотая доля. Виктор ушел. Коля долго стоял у окна и смотрел вниз, на улицу Горького. Напротив окон, в двухэтажном доме, была булочная и книжный магазин. А чуть правее - театр миниатюр. Еще правее возвышался серый куб Центрального телеграфа. – Удобно-то как, - сказала Маша. - Все рядом, все под боком. Ты заметил - в нашем доме, внизу - диетический магазин. Буду кормить тебя манными котлетами. Или морковными. – Хочу в Гнездниковский сходить, - сказал Коля. - Трепанова вспомнить, Афиногена. Надо бы нам вместе побродить по старым местам… – А у тебя найдется время? - с недоверием спросила Маша. – Я постараюсь найти. Мы ведь ради будущего живем. Значит, должны помнить прошлое. А то ведь порвется связь времен. - Коля улыбнулся. Весь вечер они бродили по Москве, и прошлое возвращалось к ним случайно запомнившимся поворотом улицы, знакомым домом на перекрестке. Прошлое уводило их в заснеженную, нетопленную, голодную Москву 1919 юда. И они шли среди улыбающихся, счастливых людей, среди потока новеньких, поблескивающих свежим лаком "эмок" и "зисов", мимо сверкающих витрин, но им казалось, что вот сейчас, через секунду вывернет из-за угла черный автомобиль Кутькова, и безжалостные бандитские маузеры полоснут вдоль тротуара тяжелым, не знающим пощады свинцом. – Вот здесь мы настигли Кутькова. Помнишь? Маша молча кивнула. – Двадцать один год прошел, а кажется - это было вчера. А все-таки основное мы сделали. Профессиональной преступности больше нет. – Сколько же еще времени уйдет, пока вы справитесь с непрофессиональной? - вздохнула Маша. - Когда-то ты сказал: "Вот пройдет десять лет, и мы выпустим из тюрьмы последнего жулика…" – Нам много чего казалось десять лет назад. Не все мечты сбываются, Маша. Сейчас я скажу тебе так: полное уничтожение преступности - дело не одного поколения. Думаю, что решающее слово в этом будет принадлежать не милиции и вообще не административным органам. Социальный прогресс и только он один подорвет основы всякой преступности вообще. А мы… Мы добьем ее остатки, вот и все. – Когда же это будет? – А вот это в какой-то степени зависит и от нас с тобой, - улыбнулся Коля. - Работать надо, друг мой. В поте лица! На следующий день с утра Маша уехала в гороно - нужно было подыскать работу. У Коли был в запасе еще один день - в управление он должен был явиться только завтра. И Коля решил побродить по букинистическим магазинам - вот уже пять лет он настойчиво, с любовью собирал библиотеку из академических изданий. Но его замыслу не суждено было сбыться: в тот момент, когда он, уже одетый, стоял на лестничной площадке и закрывал двери квартиры, подъехал лифт и Виктор, выйдя из лифта, крикнул: – Николай Федорович, машина внизу, хорошо, что я вас застал… - В служебной обстановке Виктор никогда не позволял себе называть Колю на "ты". – Случилось что-нибудь? – Я получил сообщение. Сегодня в двадцать три часа будет ограблен магазин на Масловке. Ювелирный, между прочим. Шофер вырулил со двора, и "эмка", набирая скорость, помчалась к Петровке. – Источник надежный? - спросил Коля. - Можно верить? – Считаю, что можно. Это Агеев. Парню двадцать пять лет, токарь, с ворьем спутался случайно. Я пытаюсь ему помочь, да он и сам все понимает, хочет с этим делом "завязать". – Я могу с ним встретиться? – Исключено, - Виктор покачал головой. - Он позвонил, сказал, что на связь выйти больше не может, за ним следят, видимо, подозревают, а может, просто перестраховываются. Сказал - оторвется от группы после дела. – Плохо. Ему нельзя принимать участие в краже. Ты запомни это, Виктор, на будущее. – Всегда придерживался и придерживаюсь этого принципа, - сказал Виктор. - Я людей на преступление никогда не толкаю. Даже ради самой успешной реализации. Парень смелый, крепкий, выкрутится. – Ну, дай бог! - кивнул Коля. - Чего мы стоим? Водитель включил сирену, но регулировщик на перекрестке нервно замахал жезлом и вдруг, встав по стойке "смирно", взял под козырек. Через перекресток промчался огромный "майбах" с флажком на крыле - на красном поле белый круг с черным изломанным крестом. – Посол Германии Шуленбург, - сказал Виктор. - Ишь, какой почет. Ты как относишься к пакту? – Сказать по чести, - сложно, - отозвался Коля. - Я вроде и понимаю его необходимость, а сердцем принять не могу. У большевиков с фашистами не было и не может быть ничего общего. – А я смотрю на этот пакт просто, - продолжал Виктор. - Дает он нам хоть какую-нибудь выгоду, - и спасибо! Больше он нас не касается. Разговоры о том, что-де Германия - теперь лучший наш друг, потому что Молотов с Гитлером за ручку поздоровался, - я отметаю! Я - солдат. В случае чего, я буду убивать, как бешеных собак, этих коричневых крыс, детоубийц. Я их видел в Испании. Скажу одно, Коля: их надо стереть с лица земли. - Виктор побледнел, его руки, сложенные на коленях, нервно вздрагивали. - Давай, нажми, - наклонился он к шоферу. …"Эмка" остановилась перед роскошно оформленной витриной ювелирного магазина. Она ломилась от обилия золотой и серебряной посуды, колец, серег, часов. – Ты жене никогда таких побрякушек не дарил? - спросил Виктор. – Она не елка. - Коля вошел в магазин. – Директор магазина - человек проверенный. Говорить с ним можно откровенно. Только он шутник, так что не реагируй, - Виктор постучал в дверь, на которой красовалась черная с золотом табличка: "Директор". – Я занят! - послышалось из-за двери. Виктор нажал затейливую бронзовую ручку. Директор сидел за огромным столом и ел сухую колбасу, запивая ее пивом. – Вы мне помереть в случае чего дадите? - с легким раздражением спросил он. - Что стряслось? Коля с уважением посмотрел на орден боевого Красного Знамени, прикрепленный над левым карманом директорской гимнастерки. – За что? - Коля глазами указал на орден. – За Перекоп. А вот теперь штурмую ювелирное дело. Мы за что боролись? За счастье? А Между прочим, женщины - лучшая полозина человечества! А в чем счастье любой женщины, кроме мужа, работы и детей? В украшениях! Согласны? – Я - да, - сказал Виктор. - А Николай Федорович - нет. Он говорит, что его жена - не елка! – Здрассьте, - в серцах произнес директор. - Раньше бриллианты императрица и ее дворянки носили. А теперь - наши женщины должны носить! И не чьи-нибудь там жены и тому подобное, а самые простые работницы! – У них денег не хватит, - заметил Коля с улыбкой. – А мы повысим зарплату, - парировал директор. - Короче кто вы? Коля молча протянул служебное удостоверение. – Понятно, - кивнул директор. - Что случилось? – Сколько у вас товара? - спросил Коля. – На восемьсот тысяч рублей тринадцать копеек. Это меня и погубит, - вздохнул директор. - Уже шестой день подряд в остатке получается цифра тринадцать. Пришла беда, и ваше появление подтверждает это. – Сколько нужно машин, чтобы вывезти весь магазин? - спросил Коля. – Каких машин? - удивился директор. - Три чемодана. – А сколько нужно времени, чтобы их наполнить? – То есть, очистить все полки и ящики, сломать сейф и разорить кладовую? - уточнил директор. - Три часа на все! – Охрана? – Колченогий Василий, - сказал директор. - У него старая одностволка и пять патронов с солью. На большее торг средств не отпускает - преступность, говорят, на убыль идет. – Сегодня ваш магазин ограбят. – Шутите? - Директор растерянно начал чистить колбасу. - Что же делать? – Это наша забота, - сказал Виктор. - Позвоните в торг. Пусть они пришлют своего работника - для контроля. Мы будем ждать преступников прямо здесь, в магазине. Коля осмотрел входные двери, зашел в прилегающий двор. – Рассчитай необходимое количество людей, - сказал он Виктору. - Все заблокировать, чтоб комар не пролетел. Возьмем их с поличным. Кто будет внутри магазина? – Лейтенант Олег Рудаков. Окончил нашу школу, парень боевой, надежный. Второй - лейтенант Миша Воронцов, - Виктор улыбнулся. - Они мальчишки совсем, по двадцати лет каждому. Для боевого крещения - самое подходящее дело. – Мне казалось, нужны более опытные товарищи, - сказал Коля. - Но, раз ты решил. – Николай Федорович, себя вспомните в девятнадцатом. – Время было другое, - буркнул Коля. – Не согласен, - упорствовал Виктор. - Каждый должен когда-то сделать первый шаг. А начинать, я считаю, нужно с самого трудного. Засаду организовали с вечера. Виктор с группой оперативных работников стоял в парадном, напротив входа в магазин. Миша и Олег сидели в кабинете директора, играли в шахматы - в темноте, на ощупь. Коля устроился за прилавком, в торговом зале. К пяти утра стало ясно, что бандиты не придут - произошла какая-то накладка или у них изменились планы. Но Коля все равно не снял засаду - мало ли что. Он вошел в кабинет директора. Воронцов и Рудаков по-прежнему играли в шахматы. За витриной, на улице, погасли фонари. Над городом повис серый рассвет. – Чем объясняете срыв? - спросил Коля. – Неточной информацией, - пожал плечами Воронцов. – А может, здесь посложнее, - покачал головой Рудаков. - Может, сам источник получил заведомо неверные данные. Может, они его подозревали и заодно проверили. – Заодно с чем? - уточнил Коля. – Заодно с финтом в наш адрес, - сказал Олег. - Мы их ждали здесь, а они в другом месте сделали, что надо, и след простыл! – Олег - голова! - восхищенно заметил Воронцов. - Он из нагана с двадцати шагов в пятак попадает! – Ну, положим, к голове это не имеет отношения, - усмехнулся Коля. - Но в комплексе, так сказать, хорошо! А вот анализ ситуации у вас, Рудаков, полностью совпадает с моим, хотя скажу сразу: дай бог, чтобы мы с вами ошиблись! Резко прозвенел входной звонок. Воронцов открыл. В зал вошел хмурый Виктор: – Машина из управления пришла. Ограблен ювелирный магазин на Волхонке. Убит сторож и посторонний гражданин. Олег и Коля переглянулись. – Вот это да-а-а, - протянул Воронцов. - Лажанулись мы крепко! – Прошу впредь жаргонных слов не употреблять! - резко сказал Коля. - Вы - оперативный работник, а не урка! Товарищ Кондаков, - обратился он к Виктору, - оставьте здесь наряд, все едем на Волхонку! Улицы Москвы были еще пусты, поэтому не пришлось включать сирену. Через пять минут "эмка" подрулила к ювелирному. Витрина магазина было совершенно цела, только пуста. В углу, на черном обивочном бархате, Коля заметил случайно уцелевшее золотое обручальное кольцо. Несмотря на ранний час, успела собраться изрядная толпа, и милиционеры теснили любопытных. У входа в магазин лицом вниз лежал сторож. У ворот, которые вели во двор, сидел, прислонившись спиной к стене, парень лет двадцати пяти. Он был мертв. Виктор подошел к нему, заглянул в лицо и тут же вернулся обратно: – Агеев. Ясно, почему не позвонил и не пришел. Коля увидел врача-эксперта: – Причина смерти? - Он повел головой в сторону убитого парня. – Заряд мелкой дроби, - сказал эксперт. - С расстояния метров в семь - восемь. Предполагаю, вот из этого ружья. - Он протянул Коле одностволку. – Нашли во дворе, - козырнул пожилой лейтенант милиции. - Отпечатки пальцев сняли. – Вы участковый? - спросил Коля. – Так точно. Предвижу ваш вопрос, товарищ начальник. Рекомендую в первую очередь поговорить с дворником Хасановым. Доверенное лицо, ручаюсь, как за себя! – Спасибо. - Коля вошел в магазин. Навстречу ему, заламывая короткие толстые руки, бросился мужчина лет пятидесяти в белом чесучовом костюме и широкополой соломенной шляпе. Коля машинально посмотрел на его ноги и невольно усмехнулся - белый костюм завершали ярко начищенные черные ботинки! – Здравствуйте! - трагическим шепотом провозгласил мужчина. - Я директор, я несчастнейший человек, пусть бы я лучше умер вчера, чем видеть такое сегодня! Ужас! Я погиб! Я навеки опорочен в глазах руководства! Какой убыток! Какой кошмарный ущерб! - Он провел рукой по сейфу, который был похож на варварски вскрытую консервную банку. - И наш сторож! И прохожий, совсем еще молодой человек! Его-то за что, господи! – Что украдено? - спросил Коля. – Все! - Директор широким жестом обвел магазин. - До последнего колечка! – Последнее на витрине. Пройдемте к вам в кабинет. Я - работник милиции Кондратьев. – Смирнов, - растерянно протянул руку директор. - Ах, какое несчастье, какое несчастье. Золото! Так сказать, овеществленный труд тысяч людей… - Он сел в кресло и нервно забарабанил короткими пальчиками по стеклу. – Почему на вас черные ботинки? - вдруг спросил Коля. – Э-э… - растерялся Смирнов. - Дело в том, что белых у меня только одна пара, и я их… э-э-э… испачкал! А вычистить не успел. Послушайте, э-э… почему вы об этом… – Просто так, - перебил его Коля. - Сумма похищенного? – То есть - украденного? - тонко улыбнулся Смирнов. - Вы ведь эти два понятия четко разделяете, я знаю. Похищено - значит свои. Украдено - посторонние… Так вот, украдено на шестьсот тысяч рублей, не менее! У меня поседели последние волосы! Все выгребли, мерзавцы, все, подчистую! Комиссия уже заседает, список и приметы вещей мы вам пришлем. Кошмар! Вещей нет, одни приметы! – Почему вы думаете, что нам понадобятся приметы? – Детективы и мы читаем, - усмехнулся директор. - Как же вы искать вещи станете? На толкучках? Барахолках? У подозрительных лиц? Ведь все давно по карманам рассовали, ворье проклятое, небось уже и торговля "слева" началась. – Вас допросят, - Коля встал. Этот многословный, суетливый человек утомил его. - До встречи. – Не дай бог, - тоскливо сказал Смирнов и сделал гримасу, которая, вероятно, должна была обозначать улыбку. В дверях Коля столкнулся с человеком лет тридцати. Добродушное, круглое, лицо, тщательно отглаженный костюм, рубашка с галстуком. Незнакомец выглядел франтом. – Мой заместитель Борецкий Виталий Павлович, - сообщил Смирнов. - Это из милиции. – Уже догадался, - кивнул Борецкий, пожимая руку Коле. - Есть надежда? – Надежды нет только у мертвых, - сказал Коля и смутился. Получилось выспренно, а он не любил "высокого штиля". И добавил: - Сделаем все, что в наших силах. – Давать советы не собираюсь, - сказал Борецкий, - но у меня ощущение, что украдено слишком много и слишком быстро. Вы не согласны? – Что вы, собственно, имеете в виду? - Коля отлично понял, на что намекал Борецкий, но хотелось услышать не намек, а главное, посмотреть, как среагирует Смирнов. Директор действительно среагировал моментально. – Борецкий! - крикнул он возмущенно. - О чем ты говоришь? Твои слова эти - подозрение в адрес нашего здорового коллектива! Это выпад против общественности! Не слушайте его, товарищ Кондратьев! – Милиция во всем разберется, - мягко сказал Борецкий. Коля вышел во двор. В углу, у помойки, подметал дворник. Коля подошел к нему и стал смотреть, как красиво и профессионально обращается тот с метлой. – Хорошо у вас получается. – Опыт, - улыбнулся дворник. - Хотите попробовать? – У меня не выйдет. Вы Хасанов? – А вы из МУРа? - снова улыбнулся дворник. - Я так скажу: во всем цыгане виноваты! – Как так? - удивился Коля. – Да просто… Повадился Смирнов к цыганам ездить - вот и сложил голову. Он, я так понимаю, советский директор, не купец. – Согласен с вами. Вы мусорные ящики уже чистили? – Нет. А что искать? – С намека понимаете, - с уважением сказал Коля. - Белые мужские полуботинки. Вот мой телефон. - Коля записал номер на обрывке бумаги и протянул дворнику. Тот тщательно свернул бумажку и спрятал ее. *** Домой Коля пришел поздно. Утром предстояло оперативное совещание, нужно было продумать версии, обмозговать возможные ходы противника. Нужно было разработать систему мероприятий, с помощью которых уголовный розыск мог выйти на банду грабителей. – Вижу, первый день - не сахар. - Маша собрала посуду на поднос, улыбнулась: - Неси-ка на кухню, мыть будем вместе. – Маникюр у тебя, - Коля взял ее за руку. - Сам помою. Куда назначили? – Пока - во Дворец пионеров. Буду вести кружок французского языка и искусства. Кстати, нам бы надо с тобой на Волхонке побывать, в музее изобразительных искусств. У них отличная коллекция голландцев! Ты их помнишь в Эрмитаже? – Как наши передвижники, - сказал Коля. - Только получше. Маша с интересом посмотрела на мужа: – Не слишком патриотическая точка зрения. Но, по-моему, она не лишена смысла. Так пойдем на Волхонку? – Уже был. Не дай бог. У меня там сложнейшее дело, а голова - пустая. Ни одной идеи. – Идеи будут завтра, - уверенно сказала Маша. - Начнешь совещание - сам не заметишь, откуда что привалит, как любила говорить Лицкая. - Маша вздохнула, задумалась. - Я часто ее вспоминаю. Может, к лучшему, что так все случилось? Что было бы с ней сейчас? Отец - бывший камергер. – Не нужно об этом, - попросил Коля. - Я бы предпочел навсегда забыть об этих днях. – А я уверена, что о них нужно всегда помнить, чтобы они больше никогда не повторились… *** – Начнем с младших по званию, - открыл совещание Коля. - Говорят, в старину был такой обычай у военных. Пожалуйста, Рудаков. – Я уже высказывал товарищу начальнику свою версию, - сказал Олег. - Повторю для всех. Анализ событий заставляет уверенно предположить, что члены шайки подозревали погибшего Агеева и решили проверить его. Когда убедились, что магазин на Масловке нами обставлен, - они Агеева убили, причем убили так, что это выглядело, как смерть от руки сторожа. – Я - против, - встал Воронцов. - То, что сторож выполнял задание банды, - чушь! Для него все нападавшие на одно лицо! Выстрелил - попал в Агеева. Вот и все! – А вы не допускаете, что бандиты умело подвели Агеева под выстрел? - спросил Виктор. – Допускаю, - согласился Воронцов. - А как это проверить? – Подумаем, - сказал Коля. - Лично мне версия товарища Рудакова кажется правдоподобной. У меня еще вот что. На директоре Смирнове был белый костюм. А ботинки - черные. Белые он, по его словам, накануне перепачкал. Я прошу вас, Воронцов, тщательно это проверить. – А зачем? - удивился Воронцов. Коля помрачнел: – Любое дело складывается из тысячи нюансов, оттенков, по-русски сказать. Если вас этому не научили, - мне остается только пожалеть. Честно говоря, я пока и сам не знаю, Воронцов, зачем может пригодиться история с ботинками. Но жизнь меня убедила, и я хочу убедить вас в том, что в нашем деле нет мелочей или ненужных, неинтересных обстоятельств. К раскрытию ведет иной раз не то что слово, - буква! – Предлагаю поручить Рудакову точно определить с помощью свидетелей и экспертов, когда бандиты пришли и когда ушли. Украдено очень много. Мы должны точно знать, какое реальное время затратила банда, чтобы проникнуть в магазин, собрать все вещи и унести их, - сказал Виктор. – Принимается. Борецкий мне уже намекал, что в этом плане не все чисто и не все ясно, но я пока не имею четких предложений. Подумаем. – И последнее, - заключил Виктор. - Я займусь всеми скупщиками золота и драгоценностей, дам ориентировку по другим городам, в Ленинград в частности. – Принято, - согласился Коля. - Все свободны. Вас, Кондаков, прошу остаться. Когда все ушли, Коля сказал: – Есть хочу, как из пушки. Где буфет, покажешь? – Покажу, - кивнул Виктор и вдруг хитро улыбнулся: - А кто мне рассказывал про кутежи в девятьсот девятнадцатом? Про "стюдень из лошадиных мослов"? Махнем. – Э-э, была не была! У входа в ресторан стояла длинная очередь. Толстый швейцар лениво толкал в грудь какого-то подвыпившего парня. – Иди, иди, - увещевал он. - Иди, сказано, и значит - иди. Похоже, швейцар обладал не слишком большим запасом слов. – Не пройдем, - вздохнул Коля. - Не удостоверение же ему показывать. Если бы по делу - тогда, конечно. А так у меня уже был случай. Я показал, а такой вот в галунах начал на всю улицу орать. "Одним, - кричит, - все, другим - ничего!" Пойдем в буфет. – Сейчас, - Виктор протиснулся к дверям. - Что на первое идет? - строго осведомился он. - Борщ московский? – Так точно, - по-военному ответил швейцар. - А что? – Подойдет, - шепотом сказал Виктор. - Николай Федорович, пройдите. – То ись, как? - опешил швейцар. – Ты же сам сказал "так точно", - бухнул Виктор, осторожно пропуская вперед Колю. Обалдевший швейцар закрутил головой, словно ему в уши попала вода. Сели за столик. – А ты, оказывается, мастер "арапа заправлять"… – Иногда необходимо, - отозвался Виктор. - Скромность в нашем деле не всегда помощник. – В нашем деле? - иронически спросил Коля: - А при чем здесь наше дело? Мы вроде бы не на задании. – А кто его знает, - легкомысленно пожал плечами Виктор. - Пять минут назад - нет, а пять минут спустя - да. – Чего да? - не понял Коля. – На дверь взгляните… В зал вошел Смирнов и, беспокойно оглядываясь, начал пробираться к эстраде. – Что он здесь забыл? - удивился Коля. - Признавайся, ты когда его увидел? У входа? – В очереди. – Глазаст, - сдержанно похвалил Коля. - Я вот его не заметил. Как считаешь, он по делу или просто так? – На просто так у него нынче времени нет. У него здесь какая-то встреча. Публика-то. Обратите внимание. Публика и в самом деле была как на подбор. Расфранченные женщины в драгоценностях, с туго обтянутыми бюстами, оплывшие жиром мужчины, по внешнему виду проворовавшиеся завмаги. – Выстроить бы всех и проверить документы, - зло сказал Виктор. - Уверен, что половину из них, как минимум, придется задержать. – Ну, это ты, положим, перебрал, - заметил Коля. - Мы ведь теорию Ломброзо отрицаем! Нельзя судить о людях по углу челюсти и ширине лба. – Кто его знает, - вздохнул Виктор. - Я, например, частенько убеждаюсь, что Ломброзо прав, Николай Федорович. Обеда у нас все равно не получится. Я тут за Смирновым посмотрю, а вы на всякий случай пришлите мне бригаду. Мало ли, связь появится, то да се. – Договорились, - Коля ушел. В управлении он приказал дежурному послать в ресторан бригаду наблюдения и поднялся к себе. В приемной уже ждали Рудаков и Воронцов. Они слушали радио - передавали постановление СНК СССР о присвоении лицам начальствующего состава РККА генеральских званий. Олег, увидев Колю, вскочил и выключил репродуктор. – Здравия желаю, товарищ начальник! - улыбнулся Миша. - Не знаю, как вы, а я никак не могу привыкнуть, что в Красной Армии - генералы! – Ты прав, - Коля открыл дверь своего кабинета. - Непривычно. Я тоже, когда первый раз услыхал, подумал: а как же Чапаев? Он ведь не кого-нибудь разбил, а генерала Каппеля. Заходите. – Я все проверил, - начал докладывать Олег. - Всего украдено полторы тысячи предметов. Двести единиц - особо ценные украшения с крупными бриллиантами, сапфирами, изумрудами, от полутора до четырех каратов. Три вещи - в пять-восемь каратов. Золото высшей пробы, все камни очень высокого качества - как говорят: "первого порядка". – Что это значит? – Это значит, что стоимость камня повышается прогрессивно, - объяснил Олег. - Один карат - тысяча рублей, два карата - четыре тысячи и так далее. Теперь о том, как они это все унесли. Я получил на базе точно такие же предметы, все полностью. Укладываются в три чемодана среднего размера. Я разместил предметы на полках торгового зала и в кладовой, как они и лежали в момент кражи. Собирали втроем. На все ушел один час шестнадцать минут и четыре секунды. Сюда же входит время, которое потребовалось на вскрытие сейфа. Он стандартный. – Выводы? – Мне удалось установить и допросить двоих свидетелей, - сказал Олег и улыбнулся. - Они влюбленные. Живут в доме напротив. Ровно в три часа утра они выясняли отношения у витрины магазина. Все было спокойно, девушка любовалась украшениями, спрашивала у парня, что он ей подарит на свадьбу. Витрина была освещена, в магазине они никого не заметили. А вот в три тридцать пять дворник Хасанов уже обнаружил кражу и поднял тревогу. Что же получается? У воров ушло всего тридцать пять минут? Значит, их было не трое, а больше? – Вывод преждевременный, - Коля отрицательно покачал головой. - Сто зайцев не делают одного слона. Слыхали такую поговорку? – Считаете, что четыре человека ненамного быстрее сработают, чем три? – Считаю. Что у вас, Воронцов? – Я был у директора Смирнова, - начал Воронцов. - Он меня не узнал. Во-первых, я был переодет, во-вторых, я уверен, что тогда, в магазине, он и внимания на меня не обратил. Квартиру я осмотрел всю, кладовку, кухню, даже под кровать заглянул. Он не удивился - я работал под инспектора пожарной охраны. – Ботинки белые нашли? – В квартире таких ботинок нет, я ручаюсь! И еще вот что: я нашел свидетелей, которые видели, как застрелили Агеева. Стрелял сторож, это свидетели утверждают категорически! В момент выстрела сторож находился во дворе. – По каким признакам его опознали свидетели? – Свидетели старенькие, - Миша виновато улыбнулся. - Видели все из окна своей спальни, которое выходит во двор. Они как раз сидели у окна, мучились бессонницей. Сторожа хорошо знают, утверждают, что это был он! Вошел дежурный, протянул Коле бланк телеграммы: – Телеграмма из Ленинграда, просили немедленно ознакомить. – Спасибо, - Коля развернул телеграмму. - Скажите, Воронцов, а какое расстояние от окон спальни до того места, где стоял сторож? Вы проверили? – Метров пятьдесят, я прикидывал, - покраснел Миша. - Точно измерить нечем было. – Неважно. А какая, по-вашему, была видимость в три тридцать? – Слабая. - Миша покраснел еще больше. – По всем данным: конфигурация следов крови, положение тела - сторож был зарезан около входных дверей магазина. Что же, по-вашему, он сначала был зарезан, а потом побежал во двор стрелять? – А может быть, он сначала выстрелил - во дворе, а уж потом вернулся к магазину? - парировал Миша. - И там его убили! Могло так быть? – Хорошо. Давайте разберемся. Значит, вначале сторож находился во дворе, заметил налетчика и выстрелил? – Так. – А потом побежал к магазину? – Так. – Почему же сторож бросил ружье? Оно же валялось во дворе? Выходит, он побежал навстречу опасности безоружным? Миша растерянно заморгал. – Ответа нет, - развел руками Коля. - Даже если предположить, что после выстрела сторож подошел к входным дверям просто так, для проверки, он все равно бы не выпустил ружья из рук. Это ясно. Тем более, если он, как вы считаете, побежал навстречу бандитам, которые хотели вломиться в магазин. – Вывод ясен, - сказал Олег. - Стрелял в Агеева не сторож. – А кто? Кто стрелял? - запальчиво выкрикнул Воронцов. – Не знаю, - пожал плечами Олег. – И я не знаю, - улыбнулся Коля. - Но ты, Михаил, не огорчайся. Разберемся. – Хорошо! - не сдавался Миша. - По-нашему, они Агеева раскрыли и убили? Почему же они так плохо организовали следы? – А они не окончили спецшколу, - пошутил Олег. – Запомните главное, ребята, - сказал Коля. - Даже если бы на преступление решился самый опытный криминалист - какой-нибудь профессор, - даже он не сумел бы сработать чисто! Следы остаются всегда - это аксиома! Вернулся из ресторана Виктор, устало опустился в кресло. – Бригаду я в основном отпустил, - сказал он, закуривая. - Такая чушь. – А если подробнее? – А подробнее - так этот Смирнов - элементарный курощуп, вот и все! Весь вечер ходил от столика к столику, приставал к женщинам. Все его отшивали, а напоследок ему повезло: клюнула одна. Сейчас они в его квартире. Патефон играет, Лещенко "У самовара я и моя Маша" поет. Смирнов с дамочкой целуются. Внизу, на улице, слышно. Я двух человек на всякий случай оставил - мало ли что. – Что у нас со скупщиками? – Наши, московские, в основном сидят по тюрьмам. А те, что на свободе, либо отошли от дел, либо мелковаты - такую сделку не потянут. Из других городов сообщений пока нет. – Есть, - сказал Коля. - Читай… В телеграмме Ленинградского уголовного розыска стояло: "На ваш № 183 сообщаем: Магницкий Иван Карлович, 1870 года рождения, ранее неоднократно судимый за скупку и перепродажу золота и драгкамней, освободился из мест заключения 22 мая прошлого года, выехал сегодня в Москву, поезд 1, вагон 8, место 3. Особые приметы: левая нога сломана; хромает. Компрматериалы: купил 40 граммов золотой фольги у Воробьева на ювелирфабрике и 20 граммов платины у коллекционера Грушевского. Цель поездки по предположению нашего источника - закупка крупной партии золота и драгоценностей". – Что решим? - Коля убрал телеграмму в сейф. – По-моему, нужно Магницкого встретить, - сказал Миша. - И посмотреть за ним. А там видно будет. – Это неактивно, - поморщился Олег. - Но лучшего, - он развел руками, - придумать не могу. – Если бы у нас было время на подготовку, - сказал Виктор, - я бы предложил… проникнуть в банду. Вместо Магницкого. – А я предлагаю сделать это вместе с Магницким, - спокойно сказал Коля. - Если, конечно, мы на правильном пути. - Он снял трубку телефона: - Дежурную "эмку" - к подъезду. - Коля посмотрел на часы. - Попробуем перехватить поезд где-нибудь у Калинина. – А почему нельзя утром, на вокзале? - удивился Миша. – Потому что Магницкого будем встречать не только мы, - снисходительно объяснил Олег. …"Эмка" миновала "Сокол" и, увеличивая скорость, помчалась по Ленинградскому шоссе. Свет фар вырывал из темноты деревья, редкие домики. Покачиваясь на мягком сиденье, Коля погрузился в полусон. Вот как она складывается, жизнь! Как это у Маяковского? "С пулей встань, с винтовкой ложись". Дети давно уже спрашивают: а что такое гражданская война? И мамы этих детей уверены, что теперь стреляют только в тире, из пневматических ружей. Их называют "духовые". Люди спокойно ходят в театр, в кино. Сердятся на милиционеров, которые штрафуют за неправильный переход улицы. Наверное, большинство так и думает - милиция существует, чтобы переходили улицу в положенных местах. Даже Маяковский написал: "жезлом правит, чтоб вправо шел. Пойду направо - очень хорошо!" Коля улыбнулся сквозь дремоту: вот ведь - профессия! Никто о ней ничего толком не знает, сплошной секрет. Мало кто любит ее - да что там - любит! С элементарным уважением мало кто относится, вот в чем беда! Плохо у нас пропагандируют хорошее. Нагрубит кому-нибудь участковый - сразу узнает вся улица, весь квартал. И сразу - поток писем. А погибнет в схватке с бандитами милиционер или оперативный работник - о многом ли узнаешь из скупых строчек Указа. "За мужество и героизм, проявленные при задержании особо опасного преступника, наградить… посмертно". "Эмку" встряхнуло. Коля посмотрел на часы. – Сколько до Клина? – Километров двадцать, - отозвался шофер. – Можем не успеть, - заметил Олег. – В первый раз, что ли? - лениво протянул шофер. - Будем тютелька в тютельку. Шофер прибавил газ, и Коля снова погрузился в полудремоту. Вспомнился Агеев - парень с трудной судьбой, измотанный, нервный. Надо же! Захотел человек сойти с кривой дорожки - и тут же подкараулили его бывшие дружки, отомстили. Сложное это дело - взаимоотношения в воровской среде. Видимость какой-то морали, каких-то законов, а на деле всем движет право сильного, волчье право. Прячутся, конспирируются, иногда довольно умело, - как с ними бороться? На следствии по делу министров бывшего царского правительства кто-то из обвиняемых остроумно заметил, что против тайно совершаемых преступлений бороться только гласными, открытыми средствами невозможно. Это правильно. Мы тоже, несмотря ни на что, теперь не можем, да и никогда не сможем бороться с преступниками только открыто. Что бы там ни говорили чистоплюи и псевдоморалисты. Нет ничего плохого, ничего аморального в том, что бывший вор Агеев, оставаясь в среде бывших своих сотоварищей, пытался разрушить их преступное сообщество, разложить его изнутри и тем самым спасти всех от тюрьмы и краха. Почему же так живуче отвратительное жандармское слово "сексот"? Не потому ли, что мы боимся подчас чистоты и правды в деле, которое исстари и, конечно же, несправедливо принято считать грязным. А ведь Агеев погиб на боевом посту. Геройски погиб, защищая народное достояние. Только о нем не напишут в газетах, и орденом его не наградят. "Эмку" встряхнуло, взвыл мотор. – Вляпались! - в сердцах сказал шофер. - Дорогу ремонтируют. И где мы только объезд проморгали? – Вернемся, - предложил Миша. – Тогда явно не успеем, - сказал Олег. "Эмка" снова набрала скорость, и все обрадовались, что участок плохой дороги остался позади, но впереди мелькнул шлагбаум и красный фонарь на нем. Взвизгнули тормоза. "Эмка" замерла, врезавшись в огромную кучу песка. – Чтоб вам повылазило! - К машине подскочил рабочий с фонарем. - Носит тут всяких. – Что же вы дорогу перекрыли и не предупреждаете! - в свою очередь заорал шофер. – Это как же не предупреждаем! - завопил рабочий. - Объезд взади, глаза разуй. – Где "взади", где? - орал шофер. – Кончили, - приструнил его Коля. - Ехать дальше можем? Шофер заглянул под двигатель: – Рулевая тяга дуба дала. Коля достал часы: – Вот тебе и тютелька в тютельку. Железная дорога далеко? – Железка - вона она, - злорадно сообщил рабочий. - А поезда здеся не останавливаются. – Ты чего такой злой? - добродушно осведомился Миша. - Кто тебя обидел? – Ничего, - не то улыбнулся, не то оскалился рабочий. - Я при случае тоже обижу. Валите, неча мне здесь с вами лясы точить. Оперативники зашагали к насыпи. – Его бы надо проверить, - остановился Олег. - Кулацкое отродье, не видите, что ли? Он еще поезд под откос пустит. – Не усложняй, - успокоил Виктор. - Мало ли из-за чего у человека на душе скверно? Нельзя же во всем и везде видеть одних врагов. Не дело это. – Меня в спецшколе учили иначе, - буркнул Олег. – А ты не попка-дурак, - насмешливо сказал Виктор. - Ты учебу воспринимай не механически, а творчески. Вышли к домику обходчика. В окнах было темно. – Откройте. - Миша осторожно постучал в дверь. – Э-э-э… - раздраженно протянул Олег. - Эдак мы здесь до утра простоим! - И он несколько раз подряд сильно ударил по дверям. Зажегся свет, женский голос спросил тревожно: – Ой, да кто же это? – Милиция. Двери открылись. На пороге стояла женщина лет сорока с "летучей мышью" в руке. – Где хозяин? Или обходчик - вы? - спросил Коля. – Иван Кузьмич, - сказала она неуверенно. - А он неужто снова с линии ушел? Неужто снова начелдыкался?! – Успокойтесь. Дело у нас к вам. Как Ивана Кузьмича найти? – Да на пути он должон быть, - махнула рукой женщина. - Всем мужик взял - и ростом и силой. И к бабам не ходит, и в местком его нынче избрали. Только вот пьет, проклятущий. – Найдите обходчика, - приказал Коля Воронцову. Тот шагнул к дверям и столкнулся с громадным мужиком в брезентовом дождевике. – Иван Кузьмич? - улыбнулся Воронцов. – Ну? - спокойно спросил мужик. - Вам чего? Не положено здесь посторонним. – Мы из МУРа, - Коля протянул удостоверение. - Хотели перехватить московский в Калинине, да теперь и до Клина не успеем - разбили машину. – Ну и ждите, - сказал обходчик. - Утром пойдет на Москву рабочий поезд, довезет вас. – Нам сейчас надо, - настаивал Коля. - Да вы поняли, откуда мы? Обходчик смерил Колю подозрительным взглядом: – Чего ж не понять? Надысь я кино в клубе глядел. Алевтина, помнишь? Про шпионов. Так там вроде вас: форма наша, бумажки - наши. А сами субчики - из одной иностранной державы. – Поезд можете остановить? - Коле надоело терять время с упрямым и подозрительным обходчиком. – Зачем? - прищурился Иван Кузьмич. – Мы сядем в нужный нам вагон. – А я сяду в тюрьму? – Я ведь вам показал свое удостоверение. - Коля начал закипать. – Давай карандаш - я тебе таких красных книжечек сколько хошь нарисую, - покривился Иван Кузьмич. - Эка невидаль. Вдалеке послышался гудок паровоза. Коля в отчаянии осмотрелся и вдруг столкнулся с сочувственным взглядом женщины. – Вон фонарь возьмите, - сказала она. - И бегом навстречу паровозу. И крутите, крутите фонарем-то! Машинист и остановится! - Жена обходчика торопливо сняла с полки красный фонарь и подала его Виктору. Оперативники выбежали на полотно. Прожектор паровоза был уже совсем рядом. Виктор побежал ему навстречу, отчаянно размахивая фонарем. – Ах ты, дура, дура, - услышал Коля голос Ивана Кузьмича. - Ты знаешь, что лично тебе будет за выдачу государственной тайны? – Сплошная у человека труха в голове, - сердито сказал Миша. - А он в чем-то на тебя похож, слышишь, Олег? Такой же сверхбдительный. – Да отстань ты! - в сердцах крикнул Олег. Лязгнули тормоза, зашипел пар. Машинист высунулся из окошка и что-то кричал - неразборчиво, но очень зло. – Давайте, ребята, на паровоз, - приказал Коля Воронцову и Рудакову. - Спокойно все объясните. Виктор! Мы - в вагон. Поезд тронулся. Коля и Виктор по переходам добрались до восьмого вагона. В отличие от рабочего на шоссе и обходчика проводник все понял с полуслова. – Вам нужен хромой пассажир? Сейчас… - Он подошел к купе, в котором ехал Магницкий. - Попутчиков нет, он один. – Нам крупно повезло, - сказал Виктор. - Давайте, - кивнул он проводнику. Тот постучал в дверь. – Да-да! - послышался скрипучий голос. – Пассажиры новые, - виновато сказал проводник. – Житья нет, - проскрипел старческий голос. Дверь поползла в сторону, в коридор выглянул человек лет семидесяти с выразительным лицом много пожившего и много повидавшего пройдохи. – Спать когда прикажете? – А вот сейчас постелем и будем спать, - бодро сказал проводник и повернулся к Виктору и Коле: - Заходите, граждане. Вот ваши места. Проводник ушел. Магницкий подозрительно посмотрел: – Попутчики, значит? – Попутчики, - кивнул Коля. Сейчас начиналось самое трудное. С первых секунд нужно было взять верный тон, найти точные, не вызывающие никаких сомнений слова и сломить, подавить сопротивление опытного жулика, заставить его поступать в дальнейшем так, как это требовалось по плану операции. Если произойдет ошибка - она повлечет крайне нежелательные последствия. "Конечно, все, что мы связываем с Магницким, - только предположения, - думал Коля. - Он может ехать в Москву совсем не по нашему делу и вообще без дела - ленинградцы могли и ошибиться. Но разговор следует начинать уверенно и начистоту. Такие обыкновенно ценят нашу откровенность". Коля протянул Магницкому служебное удостоверение. Тот прочитал и с улыбкой возвратил: – С этого нужно было начинать, гражданин начальник. Сами посудите: какие попутчики садятся в экспресс посреди поля? Я сразу все понял. – Это делает вам честь, - серьезно сказал Коля. - С какой целью едете в Москву? – У меня в Москве целый клан родственников, - улыбнулся Магницкий. - Дядя Станислав, тетя Ядвига, племянница Алечка. Разве закон запрещает их навестить? – А вот этот поток слов уже не делает вам чести, - все так же серьезно продолжал Коля. - Вы освободились из лагеря год с небольшим. За это время вы уже успели скупить шестьдесят граммов золота и платину у Воробьева на фабрике и у Грушевского. – У коллекционера, - уточнил Виктор. - Почему у вас такое каменное лицо? – Вы хотите, чтобы я скакал от радости? - пожал плечами Магницкий. - Ну, хорошо. Все это так. И что же? – Закон от седьмого августа тысяча девятьсот тридцать второго года вам известен? - спросил Коля. – Что-то о хищениях? - равнодушно проговорил Магницкий, но где-то глубоко в его глазах на мгновение мелькнул страх, и Коля понял, что начало разговора получилось хорошее. – Прошу понять меня правильно, - сказал Коля. - Я не угрожаю вам, я вам разъясняю: на основании этого закона вам грозит изрядный срок, Магницкий. – Я вас понял. Что вы хотите от меня? – Помочь вам, - сказал Виктор. - Помочь вам хотя бы на старости лет отойти от грязных дел и остаток жизни прожить честно и спокойно. – Он верно говорит, - подтвердил Коля. - Если вы сдадите незаконно приобретенный металл - вы можете рассчитывать на серьезное снисхождение. Магницкий достал старинный кожаный портсигар, неторопливо раскрыл, протянул Коле и Виктору: они отказались, и тогда Магницкий закурил сам. – И это все? - он лукаво посмотрел на Колю и с видимым удовольствием затянулся. - Я сдам металл, и мы разойдемся? И для этого вы ночью прыгали в поезд? – Приятно иметь дело с умным человеком, - улыбнулся Виктор. – Безусловно, - Коля подвинул Магницкому пепельницу. - Как видите, мы на вас не наседаем. Мы рассчитываем на вашу сознательность. Магницкий рассмеялся: – Бог с вами. В конце концов и возраст у меня критический, и устал я, да и люди вы, скажу прямо, симпатичные. Клятв я никому не давал, да и известно мне с гулькин нос. Если сумеете воспользоваться - ваше счастье. – Я сгораю от любопытства, - шутливо сказал Виктор. – Дело в том, что я рискнул, - продолжал Магницкий. - Люди измельчали. Два грамма, сорок граммов. Это, знаете, юнец какой-нибудь, так сказать, начинающий Ротшильд может надеяться по крохам собрать состояние. Я же искал куш! И я его нашел! Вернее сказать, куш нашел меня. О, это объяснимо. С дореволюционных времен в обеих столицах знают Магницкого как делового человека, масштабного человека. Вероятно, поэтому я и получил вот эту записку. - Он протянул Коле свернутый трубочку лист бумаги. - Это было вчера. Я шел домой. Ко мне подошел человек, я его не знаю. Сунул записку и ушел. Приметы вас интересуют? Ей-богу, спросите что-нибудь полегче. Коля развернул листок, прочитал вслух: "Завтра перед обедом, Столешников, 5, ремонт часов. Хвылин…" – Завтра - это значит уже сегодня, - вздохнул Магницкий. – А почему вы уверены, что вас ждет куш? - спросил Виктор. - В записке об этом ни слова. – Вы правы, - Магницкий хитро посмотрел на Виктора. - Но здесь-то и началось то, что меня и вдохновило и испугало одновременно! Уходя, этот посланный добавил на словах: "Просили передать, что речь идет об очень крупной партии ценностей. Вы должны подготовиться". – И вы подготовились? - спросил Коля. - Достали деньги? – За кого вы меня принимаете? - возмутился Магницкий. - Кто и когда возит с собой наличные? Слово Магницкого - вот его деньги! Я не Гобсек какой-нибудь. У меня миллиона нет. Я просто сбыл бы их товар по частям и получил комиссионные. – Понятно. Вас могут встречать? Меня интересует ваше личное мнение? – Впрямую, нет. Но прийти посмотреть, что к чему, - могут. – Согласен, могут. - Коля сел рядом с Магницким. - Поэтому сделаем так: вы самостоятельно пойдете на привокзальную площадь, на стоянке вы увидите такси номер пятнадцать-тридцать один и сядете в него. Вас привезут куда надо. Прошу помнить: наши сотрудники все время будут рядом, так что ведите себя разумно. – Бог с вами! - Магницкий всплеснул руками. - Делайте что хотите! Я кукла в ваших руках! – Ну и чудно, - улыбнулся Коля. - Выйдем в коридор, - попросил он Виктора. В коридоре Коля открыл окно. Ударила струя встречного воздуха, запахло паровозным дымом. – Знаешь, что меня беспокоит? На той стороне - не дураки. Я бы на их месте взял Магницкого прямо с вокзала. К такому варианту мы не готовы. – Почему? - Виктор пожал плечами. - Нас четверых и встречающих сотрудников будет вполне достаточно, если что. Оправдается твой прогноз - возьмем всех и будем разматывать от нуля. Не так надежно в смысле результата - согласен, но другого выхода все равно нет. – Хорошо. Если Магницкого встретят - берем всех. Но Магницкого никто не встретил. Старик спокойно сел в предназначенное ему такси и уже через двадцать минут был в МУРе. Шофер для верности попетлял по переулкам, но слежки не заметил. Пришел дежурный, с улыбкой положил на стол белый мужской полуботинок: – Дворник Хасанов принес. Вот его заявление и протокол. – Материалы проверки Смирнова поступили? – Да. Справки. Смирнов судился за взятку. Судимость снята за давностью. Обратили внимание, Николай Федорович, на ботинке какое-то пятно? – Похоже на кровь. - Коля включил настольную лампу. - Направьте на экспертизу. Теперь вот что. Свяжитесь с УБХСС, попросите немедленно организовать "куклу". Восемьсот тысяч рублей. – Есть! - Дежурный ушел. Коля позвонил в ДПЗ и попросил доставить Магницкого. Потом позвонил домой. – От Гены письмо. - У Маши был взволнованный голос - Его переводят в область. – Он доволен? – Ничего не пишет, - вздохнула Маша. - Странное какое-то письмо. Сухое. – Некогда ему, - успокоил Коля жену. - Сама знаешь - у нас не курорт, расписывать некогда. Женился бы он, что ли. – В отпуск я непременно к нему поеду, - сказала Маша. - Только отпуск-то - через год. Весной. Скоро домой придешь? Ты ел? – Ел, - соврал Коля. - Не волнуйся, я, может, сегодня домой не попаду. Совещание начинается в двадцать тридцать. – Николай. Тренируй тембр голоса. Он тебя все время выдает. Звони, я буду волноваться. – Ладно. - Коля положил трубку на рычаг и посмотрел на фотографию жены: она лежала на письменном столе под стеклом. "И как только Маша узнаёт? Ведь чепуха это - насчет тембра голоса. Нормальный был у меня голос". Коля приподнял стекло, поправил фотографию. "Любит она меня, вот и узнаёт", - подумал он с нежностью. Привели Магницкого. Коля усадил его в кресло у стола и сел напротив. – Иван Карлович, - мягко начал Коля. - Мы теперь с вами почти - сотрудники. Поэтому не нужно называть меня "гражданин начальник". Меня зовут Николай Федорович. Понятно, да? – Вполне, гражданин… Николай Федорович. – Курите, - Коля подвинул Магницкому его собственный кожаный портсигар. Магницкий чиркнул спичкой, неторопливо, со вкусом затянулся. – Значит, так: я все продумал, я иду в Столешников, вы идете за мной. Я беру товар, остальное - ясно. – Вы знаете, откуда у них этот товар? - поинтересовался Коля. – Нашакалили по сумочкам, с людей поснимали, - пожал плечами Магницкий. - Это же бандиты - известное дело. – И вы так спокойно об этом говорите? – Э-э-э, гражданин… Николай Федорович. Я - деловой человек. В конце концов, те червонцы, которые вам выдают в вашей финчасти двадцатого числа, тоже вполне могли побывать в руках громил. Ну и что же? Вы их не возьмете? Ерунда! Деньги не пахнут! – Все, что они собираются вам предложить, - они взяли в магазине Ювелирторга. Убили сторожа и постороннего гражданина. Так что есть разница, Иван Карлович. Магницкий погасил папиросу. – Хорошо. Что я должен делать? – Скажете им так: "Сам я не располагаю достаточной суммой, но есть крупный человек, Николай Федорович Кондратьев, ручаюсь за него, как за себя. Он возьмет все и заплатит наличными". – Может быть, изменим имя? - предложил Магницкий. – А зачем? У них не будет времени проверять. А главное - вы не собьетесь. И я не собьюсь. Так как? – Замётано. Можем двигаться, Николай Федорович? – Можем, Иван Карлович, - улыбнулся Коля. - Еще минуту. А вы пока посидите в коридоре. – Без конвоя? - удивился Магницкий. – Мы же с вами порядочные люди, - сказал Коля с едва заметной усмешкой. - Я иду вслед за вами. Магницкий вышел из кабинета. Коля снял трубку телефона, набрал номер: – Кондратьев говорит. Как мой ботинок? – Через пару часов все будет ясно, - ответил эксперт. – Жаль, - Коля вздохнул. - Но у меня нет этой пары часов. Позвоните, если что, Кондакову. - Коля нажал рычаг и снова набрал номер. В трубке послышался голос Маши. Несколько секунд Коля вслушивался, улыбаясь каким-то своим мыслям, потом осторожно положил трубку на рычаг. Открыл сейф, проверил "ТТ" и сунул его в боковой карман. Маленький браунинг - подарок Никифорова укрепил на резинке в рукаве. Поднял руки, проверяя, как поведет себя пистолет. Браунинг спрятался где-то у локтя. Коля резко опустил руку, и пистолет послушно лег в ладонь. Вошел Виктор и молча положил на стол десять плотно заделанных в банковскую упаковку денежных пачек. – Сверху - сторублевки, а под ними - бумага. Настоящая, с Гознака. Слушай. А если они раскроют хотя бы одну пачку? – Не раскроют. - Коля подмигнул. - Все будет ком иль фо. Ты мне вот что скажи. Вещи практически можно вынести за один час шестнадцать минут и четыре секунды. Их вынесли за тридцать пять минут. Вывод? – Кто-то из своих с вечера остался в магазине и все подготовил, - сказал Виктор. - Банда затратила время только на то, чтобы войти, инсценировать взлом сейфа и наружных замков и вынести упакованные чемоданы. – Значит, кто-то из работников магазина - участник банды, - предположил Коля. - Выходит, он и убил сторожа. Тот его знал и подпустил. Потом этот тип взял ружье и пристрелил Агеева - испачкал белые ботинки в крови сторожа или Агеева и выбросил их. – Смирнов? - не очень уверенно произнес Виктор. - Сам директор? – Попробуем доказать, что Хасанов принес именно его ботинок, - сказал Коля. - Главное, чья кровь на этом ботинке. У меня был однажды похожий случай. Провели экспертизу, а кровь оказалась самого подозреваемого. Порезался. – Ты веришь Магницкому? - вдруг спросил Виктор. – Должен верить, скажем так, - спокойно ответил Коля. - Иначе зачем идти? На верную гибель? – Риск все равно девяносто девять и девять, - сказал Виктор. – У меня преимущество, - улыбнулся Коля. - Я готов к встрече со Смирновым, если это Смирнов. А он - не готов. – А как ты объяснишь свое появление? – Никак, - Коля снова улыбнулся. - Предложу добровольно сдаться и вернуть вещи. – А он в тебя из маузера. Риск почти сто. – Маше не проболтайся, - сказал Коля сурово. - И не читай, пожалуйста, отходную. Будь начеку - в случае чего выручишь. …Коля и Магницкий подошли к мастерской Хвылина ровно без одной минуты два. На потертой двери с треснувшим стеклом была пришпилена кнопками рукописная вывеска: "Срочный ремонт часов всех систем". Вошли. Магницкий увидел за стойкой красивую девушку лет двадцати и расплылся в улыбке. – Откуда в этом, так сказать, захолустье такой ангел? – Что у вас? - хмуро спросила девушка. - Я уже закрываю. – Нам нужен Хвылин, - вмешался Коля. – Нам? - удивилась девушка. - Вы что-то путаете, гражданин, извините, я ухожу… – Ну, мне, мне, - влез в разговор Магницкий. - Я не мог предупредить - этот человек со мной. Я Магницкий, из Питера. – Дайте записку, - сказала она, подозрительно взглядывая в лицо Коли. "Боже мой, - думал Коля почти с отчаянием. - Как же это несправедливо получается: такая девчонка славная - и матерая хищница. Вот тебе и Ломброзо!" - Коля даже улыбнулся. Девушка прочитала записку и хотела ее сжечь, но в тот момент, когда она подняла листок к вспыхнувшей спичке, Коля выхватил записку и спрятал в карман. – У вас, может, инфаркт через десять секунд будет, - сказал он зло и безжалостно. - А кто же примет нас и кто нам поверит без этой бумажки? Девушка вздрогнула, словно от удара, и Колю вдруг резанула острая жалость. "Не надо бы ей этого говорить, - подумал он. - А с другой стороны, - как иначе сохранить записку-улику? А-а. Сама, в конце концов, виновата". Они вышли на улицу. На другой стороне Коля сразу же заметил нескольких оперативников из группы прикрытия. "Не очень-то незаметны, - с неудовольствием подумал он. - Не отработано у нас это дело". Двинулись в сторону Петровских линий. – Как вас зовут? - спросил Коля. - Или секрет? – Нет, не секрет. Меня зовут Ниной, - невесело усмехнулась девушка. - А вы, судя по возрасту, битый-перебитый? Сидели? Или как это… чалились? Коля перехватил насмешливый взгляд Магницкого и покраснел: – Плохо вас папа учил. Сами за себя слов не говорим. За нас, кто надо, скажет. Студентка небось? – Я помогаю отцу. Работаю с ним. – В смысле - тружусь или в смысле дела делаю? - улыбнулся Коля. Хотелось понять девчонку до конца, и Коля решил, что такие вот, лобовые, грубые вопросы сейчас как нельзя более к месту. – Во всех смыслах, - ответила она жестко. - Страшно мне чего-то. Боюсь я вас. – Зря, - добродушно сказал Коля. Он оглянулся: по другой стороне улицы шагал Воронцов, за ним - Виктор. Невольно Коля заразился тревогой девушки - впереди была неизвестность, да и Магницкий, как заметил Коля, давно уже праздновал труса. - Ну-ка, милый, улыбнись, - Коля взял старика под руку. - Ты чего скис, родной? – Имейте в виду, - обернулась Нина, - с папочкой шутки плохи. Чуть что - и в заоблачный плес. – Хороший стих, я читал, - подхватил Магницкий. - "Не надо, не надо, не надо, друзья…" - с чувством продекламировал он. - Как нельзя кстати эти слова, не правда ли, Николай Федорович? Вы, я думаю, особенно должны любить поэта Светлова. В конце концов это же ваш, так сказать, пролетарский поэт. Коля изо всех сил наступил Магницкому на ногу. Тот вскрикнул, девушка удивленно оглянулась: – Что с вами? – Какой-то негодяй отдавил мне мозоль! - Магницкий чуть не плакал. - Я не могу идти! – Нашли время рассуждать о поэзии, - сказал Нина. - Лирик. Мы уже пришли. Коля понял, что она не заметила ошибки Магницкого. Молча поднялись по лестнице на второй этаж. Нина вынула из сумочки ключ, открыла дверь: – Проходите. Коля начал вытирать ноги. Когда девушка и Магницкий ушли в комнату, Коля поставил замок на собачку и закрыл дверь. – Ну, где вы там? - послышался грубый голос. Коля вошел в комнату. Она была хорошо и уютно обставлена - старинный гарнитур красного дерева в стиле ампир, картины на стенах, цветистый фарфор на полочках. В "красном" углу висела богородица "Нечаяныя радости", перед ней теплилась лампада. А за столом сидел мужчина лет пятидесяти с бульдожьими щеками и выразительными глазами, которые зыркали по вошедшим, ввинчиваясь в них, словно два буравчика. – Слушаю вас, - сказал мужчина. - Хвылин моя фамилия. – Я Магницкий, - Иван Карлович шаркнул ножкой и поклонился. - Сам я не располагаю достаточной суммой. Но есть крупный человек, Кондратьев Николай Федорович, прошу любить и жаловать. - И Магницкий сделал жест в сторону Коли. - Ручаюсь за него, как за самого себя. Он не только все у вас возьмет, но и заплатит наличными! Хвылин смотрел в упор, не мигая, и молчал. – Не гоже вот так гостей потчевать, - тихо обронил Коля. - Не тот обычай. – И я смотрю - не тот, - развел руками Хвылин. - Вроде бы православные люди зашли в православный дом. Икона висит, лампадка теплится. Что сделать-то надобно? Магницкий нервно улыбнулся и торопливо перекрестился. – Справа налево крест творить надобно, - насмешливо сказал Хвылин. - А ты что? - обратился он к Коле. - Или ты слишком крупный, чтобы лоб перекрестить? – Я неверующий, - сухо сказал Коля. – Какой же тогда ты блатной? - Хвылин говорил ровным, тихим голосом, словно проповедь в церкви читал. - Все блатяки крест носят, в бога веруют, он наш последний на сей земле заступник и отец. А ты носишь ли крест? – Нет, - резко ответил Коля. - Если я не нужен - уйду. – Ха-ха, - протянул Хвылин. - Войти сюда просто. А вот выйти… Подозреваю я тебя. Коля сел за стол, вытянул руки. – Иди ты? - спросил он насмешливо. - Погляди-ка: у меня руки не дрожат? – Нет, - сказал Хвылин. - К чему ты? – К тому, что я тебя не боюсь - все так же насмешливо сказал Коля. - Сократись, милый, а то неровен час… – Не грози, - вздохнул Хвылин. - Все ведь под богом ходим, и никто из нас, грешных, не знает, когда умрет. - Он посмотрел на Колю долгим взглядом, и у Коли сжалось сердце. "Где-то прокол, - подумал он. - В чем-то ошибка. Где и в чем? Теперь надо идти напролом". Коля щелкнул замком портфеля и высыпал на стол все десять пачек. Глаза Хвылина округлились. Он протянул руку к деньгам, но Коля ударил его по руке: – Спешишь? - Коля достал из бокового кармана и положил на стол свой "ТТ". - Как видишь, я тебе верю больше, чем ты мне. Давай товар - и по щелям. – Ладненько, - Хвылин облизнул пересохшие губы. - Вижу, ты и впрямь крупный человек, жди здесь, приду с хозяином товара, с ним все решишь. Хоп? – Пусть вам, Хвылин, стыдно будет, - укоризненно сказал Магницкий. - Такой человек, как я, вам, Хвылин, плохого не сделает. Вы меня еще поблагодарите за то, что я привел Николая Федоровича, вот увидите! – Ладно, - прервал его Хвылин. - Я пошел. – Выпить - закусить найдется? - весело спросил Коля. – Нинка сообразит, - Хвылин напялил кепку и ушел. Вошла Нина. Она посмотрела на Колю и Магницкого с таким презрением и ненавистью, что Коле стало неприятно. Он на мгновение почувствовал себя и в самом деле каином - скупщиком краденого. – Чем барышня недовольна? - Коля пытался говорить весело, но получилось пошло, как будто он заигрывал с девушкой. – Всем довольна, - отозвалась она насмешливо. - Водку жрать будете? – Не любишь пьяных? - догадался Коля. – Пьяных стрелять надо, - сказала она яростно. - Чтобы жизнь людям не портили. – Понял, - кивнул Коля. - Тогда неси чай. Она удивленно взглянула на него и ушла на кухню. – Как настроение, Иван Карлович? - нарочито бодрым голосом спросил Коля. - По-моему, сделка завершается благополучно? – А у меня сосет под ложечкой и хочется икать. Боюсь, что все эти эксперименты уже не для меня. – Ничего, - успокоил его Коля. - Сейчас попьем крепкого чайку, и вы придете в себя. - Коля подошел к стене, на которой висели семенные фотографии. На одной из них была запечатлена группа юношей и девушек. Среди них Коля без труда отыскал Нину. Надпись гласила: "2-й курс, 32 группа". Вошла Нина, начала расставлять чайные чашки. – Вы крепкий любите или послабее? - спросила она. – Крепкий. Выходит, ты студентка? Забавно. – Это почему же забавно? - угрюмо осведомилась девушка. – Ну как же, - Коля пожал плечами. - Отец - профессиональный уголовник, а дочь учится в советском вузе. При этом помогает отцу во всем. – А может, она оттого и помогает во всем, что больше не студентка, - горько сказала Нина. - Вы об этом не подумали? Хотя где вам. У вас одна забота: выпить-закусить. Лоб-то - два сантиметра. – У меня? - удивился Коля и потрогал лоб. - Неправда! У меня высокий лоб! – Узкий, - сказала она насмешливо. - У кого он высокий и широкий - тот высоко и широко живет. А ты - гад подколодный. Садись, хлебай свой чай. – Не очень-то вы любезны, - проскрипел Магницкий. – Ладно, молчи, - сказала она грубо. - Мне теперь на все наплевать. Из института вышибли. А разве я виновата, что отец у меня такой? Я что, отвечаю за него? Отвечаю, скажите? Всюду говорят: дети за родителей не ответчики! А на деле другое выходит… Вот и ладно. Вот и буду воровкой - все равно правды не было и нет! – Оно конечно, - кивнул Коля. - Согласен. Ты, конечно, им с открытой душой все выложила: так, мол, и так. Судим отец, да я-то при чем? А они вместо понимания и сочувствия - тебя за борт. Ясное дело - правды нет. – Странно вы как-то говорите, - тихо сказала Нина. - Не пойму я чего-то. Вроде бы вы и за меня, а получается… – А что получается? - невинно осведомился Коля. – Я думаю вы или знали обо мне, или догадались. Я ведь скрыла отцову, судимость. Может быть, если бы не скрыла… - Она махнула рукой и вздохнула. - А тон у вас был жестокий. Насмешливый был тон. – Не знаю, не знаю, - сказал Коля. - Я так слыхал от людей: на воле товарищество крепкое, не то что у воров. Может, и врут, конечно. Но думаю: если бы ты не слукавила - студенты твои не дали бы тебя в обиду. – Ладно, быльем все поросло, - раздраженно сказала Нина. - Пейте чай. Странный вы все же. Вроде бы и блатной. А вроде бы и нет. – Блатырь он, доченька, - послышалось от порога. - Милицейская шавка, вот и все. Пистолетик не трогай, начальничек. Я вперед успею. Нина, возьми у него пистолет. Девушка подошла, со страхом посмотрела на Колю. Он ответил ей грустным, укоряющим взглядом. – Ну что же вы остановились? Раз уж помогаете во всем - делайте свое дело. - Коля отвернулся. Она осторожно взяла "ТТ", отдала отцу. – Господи, что же теперь будет? - всхлипнул Магницкий. - Это какое-то недоразумение, ошибка какая-то? Я клянусь вам! – Не клянись, старая сволочь! - В комнату вошел заместитель директора ювелирного магазина Борецкий, на ходу снимая перчатки, приблизился к Магницкому. - Ссучился на старости лет? Продался? - Он неожиданно и резко ударил Магницкого под дых. Старик опрокинулся на пол, с трудом поднялся и сел. - Водки неси, - приказал Борецкий Нине. - Да поторопись, не сявку угощаешь, а самого товарища Кондратьева, из МУРа! Коля перехватил ошеломленный взгляд девушки и улыбнулся: – Ничего, Нина. Вы еще найдете свою правду, я в это верю. Вам, Борецкий, скажу так: старика больше не бить! – В самом деле? - развеселился заместитель директора. - Это даже забавно! А если я все же рискну ему наподдать? – Дом окружен, - спокойно сказал Коля. - Сдайте драгоценности и оружие, и я гарантирую вам жизнь - до суда, во всяком случае. – А после суда? - насмешливо спросил Борецкий. – Это будет зависеть от количества и тяжести совершенных вами преступлений. – Выходит, могут шлепнуть? - вмешался Хвылин. – Если заслужили, - бесспорно, - все так же спокойно сказал Коля. – Ясно, - кивнул Борецкий. - Нина, ты чего застыла, как соляной столб? Давай, ласточка, на кухню, давай, давай. Обыщи-ка его, Хвыля. Коля встал, поднял руки. Хвылин профессионально и быстро ощупал его, но браунинга в рукаве не нашел. Взял нож, вскрыл пачку с деньгами. Посыпалась белая бумага, и Борецкий огорченно зацокал языком: – Ай-я-я-яй. Нас за это сажаете, а сами? Что за мошенничество, товарищ Кондратьев? Не к лицу, не к лицу. Садитесь, пожалуйста, и выслушайте меня внимательно: дом окружили, я понял. Вы предлагаете сдаться и сдать вещи - тоже понял. Это неприемлемо. Почему? Объясняю: чтобы сделать это дело, я потратил три года жизни, рисковал. Что же прикажете? Теперь, когда все на мази, - спасовать? Нет! Трижды нет! Выслушайте мои условия: я и Хвылин понимаем, что за убийство сторожа и этой "суки" Агеева нам так и так стенка. Неужели вы думаете, что еще один, два, три трупа нас остановят? Да и не было бы этих трупов - за восемьсот тысяч народного добра суд все равно даст "ВМН". Поэтому мы - уходим. Вы - сидите тихо. Оружия у вас нет, чуть что - мы вас пристрелим. Ясно? – Не уйдете. Отсюда муха не пролетит. – Пролетит, - улыбнулся Борецкий. - Смотрите-ка. - Он подошел к шкафу, начал его отодвигать. - Пособи-ка, Хвыля. Хвылин, не спуская с Коли дула нагана, подтолкнул шкаф плечом. За шкафом, в стене, была дверь. – Ход в подвал, - снова улыбнулся Борецкий. - Подвал ведет в другой подвал. Квартирка-то раньше охранному отделению принадлежала, все предусмотрено. Короче: отсюда можно выйти на Малую Дмитровку, скажем так. Там нет ваших людей? – Там - нет. Только вы все равно не уйдете, не надейтесь. Давайте-ка лучше спокойно поговорим. В глазах Борецкого мелькнула тревога: – На пушку берешь, Кондратьев! У тебя условлено: если до пятнадцати ноль-ноль вестей не поступит - твои врываются сюда. Время хочешь протянуть? – Хочу убедить вас в бесполезности вашей авантюры. Хвылин, вы, похоже, профессиональный полицейский, я хватку вижу. Коля бросил взгляд на Нину и с удовлетворением отметил, что такое предположение для девушки было полной и очень неприятной неожиданностью. – Отпираться не нужно, - забил Коля последний "гвоздь". - У вас на руке наколка, она перед революцией у многих полицейских была в ходу. – Отец, - Нина в отчаянии посмотрела на Хвылина. – Нина, вы, честное слово, дура! - в сердцах крикнул Борецкий. - Какая вам разница? – Никакой, - вяло сказала она, но Коля снова почувствовал, что девушка не просто огорчена, она раздавлена, убита. "Это нужно немедленно использовать, - подумал Коля. - Немедленно. Но как?" – Послушайте, Борецкий, - сказал он. - Кто убил сторожа в Агеева? – Вы подозревали Смирнова? - сноза развеселился Борецкий. - Беднягу Смирнова - бабника и сутенера! А он ни при чем! Вашего Агеева и сторожа… – Не надо, - сказал Хвылин. - Молчи! – С того света не расскажет, - усмехнулся Борецкий. - Пусть перед кончиной осознает свое ничтожество, мильтон проклятый. Я убил! Я, паршивая ты свинья! Вас всех надо вешать на фонарях вниз головой! Ну так что? Ты согласен на мое предложение? Даю тебе две секунды, у нас нет больше времени! – Что же это будет? - Магницкий грохнулся на колени. - Это вы, Николай Федорович, вы меня втянули! Обольстили! Простите, братцы! - завыл он. - Бес меня попутал, бес! Грех я на душу взял. – Кончать их, - с ненавистью сказал Хвылин. – Эх, Иван Карлович, - грустно сказал Коля. - Библию помните? "Прежде, чем пропоет петух, трижды отречешься от меня". – Простите меня, - заплакал Магницкий. - Слабый я стал. И пожить еще хочется… Коля перехватил отчаянный взгляд Нины и подмигнул ем: – Страшно? Ничего, девушка. Если помогаешь во всем, - учись и этому. Нина закрыла лицо руками и выскочила из комнаты. Громыхнула входная дверь. – Она… ничего? - тревожно спросил Борецкий. - Она ведь совсем из квартиры ушла. Как бы чего не натворила. – Отца она не продаст, - уверенно сказал Хвылин. - Я их по одному в ванную отведу. Там ничего не слыхать и грязи меньше будет. У меня здесь мебель старинная, картины. – Веди. Старикашку первого. – Ой, не надо! - завопил Магницкий. - Я потом! Потом я, родненькие. - Он начал кататься по полу. Коля встал: – Оставьте старика. Я пойду первый… Борецкий угадал правильно - условленное время "15.00" - истекало. Но за те пять минут, которые отделяли больш стрелку стенных часов от цифры "12", должны были произойти такие события, которые сделали бы вмешательство работников милиции уже ненужным. Коля понимал это. Он понимал, что тянуть дальше нельзя да и бесполезно - придется брать бандитов самому, а это означало, что их скорее всего придется пристрелить. И тогда украденные вещи уже не найти. По всей вероятности, никогда. Как же быть? Револьвер Хвылина - за спиной. Хвылин на профессионально выбранном расстоянии. На прием его не подловить. Вооружен и Борецкий. Можно попытаться застрелить Хвылина, но тогда Борецкий наверняка расправится с Магницким, а этого допустить нельзя. Уголовный розыск взял на себя ответственность за жизнь Магницкого. "Мы с вами сотрудники теперь", - сказал ему Коля. Такие слова не бросают на ветер. – Иди, - подтолкнул его Хвылин. - Чего встал? – Ждет, что войдут его люди, - насмешливо сказал Борецкий. - Прикрыл замок на собачку и рад. Не радуйся. Нинка захлопнула дверь. Коля вышел в коридор и двинулся к ванной. "Раз… - начал он считать про себя шаги. - Два, три, четыре… Сейчас Хвылин ускорит шаг - захочет подойти поближе и выстрелить наверняка, в затылок… Пять, шесть, семь… Порог ванной. Теперь Хвылин давит на спусковой крючок. Хвост курка пополз вверх… Восьмой шаг - и я в ванной. Все. Пора". Коля резко опустил правую руку вниз, браунинг привычно лег в ладонь. Коля уже падал, переворачиваясь на лету. Дважды ударил наган, и Коля с удовлетворением услышал, как в ванной зазвенела разбитая плитка. "Промазал, Хвылин, - подумал Коля. - Третий раз ты не промажешь, конечно, но не будет у тебя третьего раза". Коля упал на спину и в то же мгновение выстрелил. Хвылин икнул и начал оседать. Пуля ударила ему точно в открытый рот. На пол хлынула тугая черная струя. Коля откатился к стене. Краем глаза он увидел в коридоре Борецкого. Тот выцеливал его - в доли секунды Коля успел определить, что в руке бандита малый маузер, и обращаться с ним Борецкий не умеет - держит его чересчур плотно, намертво зажав в побелевшей от напряжения руке. "А старика бросил, гад. Я все рассчитал верно", - с удовлетворением подумал Коля, нажимая спусковой крючок. Первая пуля прошла сквозь шею Борецкого. Но он успел выстрелить и, к счастью, неприцельно. Вторая пуля ударила его в лоб. Борецкий отшатнулся к стене, выронил маузер и тяжело рухнул. Коля поднялся, сделал несколько шагов. В комнате послышался шум отодвигаемого шкафа, голоса, потом в коридор выскочил Виктор с пистолетом в руке. В то же мгновение отлетела сорванная с петель входная дверь - в квартиру ворвались Воронцов, Рудаков и милиционеры. – Поздно, братцы, - укоризненно сказал Коля и улыбнулся: - Где же вы были раньше? Виктор молча показал на часы. Было ровно "15.00". Коля вошел в комнату. Нина склонилась возле Магницкого и поила его водой. Заметив Колю, она встала и подошла к нему. – Вы живы? - она с трудом сдерживала слезы. – Спасибо вам, - Коля протянул ей руку. - Если бы вы не привели наших через этот ход… - Коля показал на отодвинутый шкаф. Она осторожно дотронулась до Колиной руки: – Отец… Хвылин, что с ним? Что ему будет? – Он убит. Она посмотрела на Колю долгим, сразу успокоившимся взглядом: – Вы удивитесь, наверное, тому, что я сейчас скажу. Это хорошо, что… что он убит. И Борецкий тоже убит? – И Борецкий тоже, - подошел Виктор. - Вам не нужно здесь оставаться, Нина. Пойдемте, я отвезу вас к родным или друзьям. У вас есть родственники? Она отрицательно покачала головой: – Нет. У меня никого нет… Отец… Хвылин никогда не говорил, что служил в полиции. Это правда? – Приходите к нам на Петровку через пару дней, - сказал Виктор. - Мы найдем послужной список Хвылина, и вы убедитесь, Нина. Вас не должна мучить совесть. Вы поступили правильно. – Возможно. Позвольте мне уйти. Виктор переглянулся с Колей. – Идите, - кивнул Коля. - Только непременно приходите. Я буду вас ждать. – И я, - сказал Виктор и, перехватив Колин удивленный взгляд, покраснел. Нина ушла. – Начинайте обыск, - приказал Коля. Два часа милиционеры и сотрудники опергруппы выстукивали полы и стены, перебирали вещи, осматривали ход, который вел из квартиры Хвылина в подвал. Драгоценностей не было нигде. Пока в квартире шел обыск, Нина стояла на другой стороне Столешникова переулка и смотрела на окна своей бывшей квартиры. На смену нервному возбуждению и отчаянию пришло тупое равнодушие. Она вдруг подумала, что через три дня, когда она придет на Петровку, ее задержат и отправят в камеру. А послужной список отца - это наверняка уловка. "А, собственно, зачем? - снова подумала она. - Если бы они хотели меня арестовать - они могли бы сделать это сразу. Но они могут подумать, что я знаю, где украденные вещи. Тогда они поступили верно и будут следить три дня, а потом - посадят, - Нина горько усмехнулась. - А что ты заслужила иного, милая? Крути, не крути - обо всем догадывалась, подозрительные поручения отца и Борецкого выполняла, мелкие подарки принимала. Вот оно и возмездие!" Вдруг Нина увидела Виктора. Он распрощался с Колей и зашагал в сторону Пушкинской улицы. Сама не понимая зачем, Нина пошла за ним. "Получается, что я за ними слежу, а не они за мной", - подумала Нина. – Товарищ! Гражданин начальник! - крикнула она. Виктор остановился, удивленно посмотрел: – Вы? Почему вы не ушли? И почему "гражданин"? – Не знаю, - девушка отвела глаза в сторону. - Меня посадят? – За что? - спокойно спросил Виктор. - Вы в чем-нибудь виноваты? Украли? Прятали краденое? Делали что-нибудь незаконное? – Нет. Я подумала - из-за отца. В конце концов - я носила его записки. В общем, помогала. Вы скажите мне правду. – Куда вы пойдете? - поинтересовался Виктор. - Я провожу вас. – Не нужно. - Она покачала головой. - О вас могут плохо подумать. Да и некуда мне идти. Родственников у нас… у меня нет, друзей, - она с отчаянием посмотрела на Виктора, - друзей у меня тоже нет. Я одна. А в квартиру я не вернусь. Да и нельзя, наверное? – Нельзя, - согласился Виктор. - Она теперь опечатана. Что же будем делать? – Будем? - удивилась она. - При чем здесь вы? Вы извините, что я так вот. Пристала к вам. Я пойду, вы извините. Виктор удержал ее за руку. – Давайте так, Нина. Вот вам ключи от моей комнаты. А вот - адрес, - Виктор написал несколько строк на обрывке бумаги. - Если соседи дома - покажите им мою записку. Они хорошие люди, приставать с вопросами не станут. – А вы? - растерянно спросила она. – Обо мне не беспокойтесь. У меня много товарищей, да я и у бати могу пока пожить. У него квартира на улице Горького! – У вас есть отец? - удивилась Нина. - Как странно. А кто он? – Кондратьев. Вы его знаете. – Он ваш отец? - Нина даже остановилась. - Боже мой. – Что, не похожи? – Какой вы счастливый. У вас такой… такой отец. А у меня. А у меня - такой… - Она заплакала… – Да что вы, - растерялся Виктор. - Не плачьте, неудобно. - Он достал платок и начал торопливо и неумело вытирать ей глаза. - Пойдемте, я провожу вас. – Нет! - Она протянула ему ключи. - Я не пойду. Я не должна. Вы очень добрый человек, но я не могу. Вы не беспокойтесь: я приду через три дня, я не убегу. - Она горько усмехнулась. - Зачем? И куда? – А жить? Жить где будете? - заволновался Виктор. - Нет, я вас не отпущу. Глупости все это. Хороший человек ни про вас, ни про меня ничего худого не подумает и не скажет. А на плохих - плевать! Верно я говорю? – Верно, - улыбнулась она сквозь слезы. - Скажите, у вас все умеют так убеждать? – Все, - Виктор взял ее под руку. Рано утром оперативники собрались в кабинете Кондратьева. – Все так сложилось, - сказал Коля, - что Хвылин и Борецкий уже ничего нам об украденных вещах сообщить не могут, а у нас нет даже приблизительных данных, где их искать, эти кольца и браслеты. Заключение экспертизы - чья кровь на ботинке, чей ботинок и чьи отпечатки пальцев на ружье, из которого был убит Агеев, - это, честно говоря, последнее, на что я рассчитываю. Где товарищ Кондаков? – Еще не приходил, - доложил Воронцов. - А почему вы так ждете этой экспертизы, товарищ начальник? Заранее можно сказать: кровь на ботинке - либо Агеева, либо сторожа. Ботинок либо Борецкого, либо Смирнова. А следы пальцев на ружье - это же ясно - Борецкого! Он же сам признался! – Бывает, что даже перед смертью человек петляет. Отводит беду от кого-то. – От кого? И зачем? - спросил Рудаков. – Не знаю. Поэтому мне и нужны материалы экспертизы. Вошел Виктор. Он был возбужден. – Извините, что опоздал, - Виктор зажег спичку, прикурил и жадно затянулся. – Как девушка? - спросил Коля. – Вы разве знаете? - покраснел Виктор. – Я знаю тебя, - спокойно сказал Коля. - Как она? – Нормально. - Виктор смущенно улыбнулся. - Она ночевала в моей квартире, а я здесь, в комитете комсомола. Как вы догадались? Мне интересно с профессиональной точки зрения. – Январь девятнадцатого помнишь? - тихо спросил Коля. - Как отец на фронт уходил, как мать умерла. Как Маруся Кондакова тебя, голодного и холодного, приветила. Ты через такое, браток, прошел, что никогда никакого человека без помощи не оставишь. Ты не смущайся, не красней. Ты такой. И за это мы все тебя крепко уважаем. И любим. Как, ребята? – Само собой, - сказал Воронцов. - Я иначе и не понимаю. – Ну, я-то, положим, не очень согласен, - протянул Рудаков. - Альтруизм это все. Нам жесткими надо быть, не расклеиваться. А начальство наше? Скажите честно, Николай Федорович, разве поступок товарища капитана наше начальство одобрит? Я, мягко говоря, не уверен. На нашем языке это называется "неразборчивые связи". Вы, товарищ капитан, не сердитесь. Я честно, глядя в глаза. Не за спиной. – Что не за спиной, - хвалю, - сказал Коля. - Но если ты хочешь быть нам всем товарищем и вообще - если хочешь, чтобы тебя люди уважали, ты всегда поступай по совести, парень. А что скажет начальство, - это дело второе, ты мне поверь. – Разрешите по существу? - продолжил Виктор. - У меня с Ниной Хвылиной был вполне откровенный разговор. Никакими грязными делами она себя не запятнала, раскаивается, что в чем-то была невольной пособницей отца. Я считаю, ей надо помочь: устроить на работу, не терять контакта. Если согласны - возьму это на себя. – Согласен, - сказал Коля. - Уверен, что и начальство меня поддержит. А не поддержит, так ведь мы ничего противозаконного делать не собираемся. Что-нибудь интересное Нина рассказала? – Кроме того, что нам известно, - ничего. Назвала одну фамилию. – Какую? В связи с чем? - напрягся Коля. - Это крайне важно! – Балмашов. Иван Алексеич Балмашов. Хвылин и Борецкий как-то упомянули это имя. Разговор у них шел о том, что этого Балмашова нужно как можно скорее устроить на работу. Борецкий уверял, что из этого ничего не выйдет. Балмашову-де не всякая работа будет по нутру, не сявка Балмашов. А Хвылин сказал: "Ради дела потерпит". – Ты… - начал было Коля, но Виктор перебил: – Я проверил эти данные по "ЦАБУ" по всем учетам и даже по трем старым адресным книжкам "Вся Москва". Числится такой человек только за девятьсот шестнадцатый год. Потомственный почетный гражданин. По архивам полиции значится с тысяча восемьсот девяностого года рождения, уроженец Самары. Купец второй гильдии, торговал универсально, в том числе ювелирными изделиями. Запрос в Куйбышев я уже направил. И даже просьбу Балмашова собственноручную о выдаче заграничного паспорта прихватил. На всякий случай. – Спасибо, - Коля развел руками. - Говорят, часто хвалить вредно. Я не согласен с этим. Молодец, капитан! Вот сейчас и подтвердится мое предположение. И захлопнем мы этот капкан. Захлопнем, это точно! Виктор улыбнулся: – Я знаю, что вы предположили. Знаю! – Держу пари - нет! - загорелся Коля. - Ребята! Служба - не предмет для игры, но мы для интереса посмотрим, кто был прав. Пиши на бумажке, и я напишу. Рудаков! Спрячь в карман, потом вернешь. Хлопнула дверь: влетел эксперт. Он был заметно растерян: – Борецкий носил тридцать девятый номер, а вы представили сорок второй. Коля и Виктор переглянулись. – Пальцы, - сказал Виктор, - пальцы на ружье кто оставил? Эксперт развел руками: – В том-то и дело, что не Борецкий. Неизвестно кто! А кровь - сторожа. Вторая группа. У Агеева - первая. У Смирнова - третья. Так что это сторожа кровь. Задал я вам загадку? – А нам уже известна отгадка, - спокойно сказал Коля и снял трубку телефона: - Машину к подъезду. …Через несколько минут "эмка" остановилась у входа в ювелирный магазин. – Подождите меня здесь. - Коля скрылся в дверях. В кабинете директора никого не было, и Коля зашел в бухгалтерию. – Где директор? – У него тяжело заболела мать, - объяснила секретарша. - Он срочно ушел: – Письмо получил? – Да, - удивилась секретарша. - Откуда вы знаете? Коля вернулся к машине. – Он получил письмо, - уверешю сказал Виктор. – Да. Теперь я начинаю верить, что у нас с тобой действительно одинаковая идея. – Показать? - Олег схватился за карман. – Ни в коем случае! - крикнул Виктор. - Подождем. Я думаю, ребятам нужно остаться здесь. – Верно, - улыбнулся Коля. - Блокируйте двери магазина и двор. Задача: Смирнова и дворника Хасанова не выпускать из виду ни на секунду! Мы вернемся через пятнадцать минут. …Подъехали к дому Смирнова. Коля и Виктор вышли из машины, начали подниматься по лестнице. – По-моему, он уже на пути в Винницу, - заметил Виктор. - К "больной маме". – Не думаю, - Коля прислушался. Наверху хлопнула дверь. - Мы пришли вовремя. В самое что ни на есть время пришли. По лестнице гулко прозвучали торопливые шаги, и на повороте появился Смирнов с чемоданом в руках. Увидев оперативников, он охнул и медленно опустился на ступеньки. Коля и Виктор подошли к нему вплотную. – Какой же вы ничтожный, - презрительно сказал Коля. - Дайте письмо. И побыстрее, у нас мало времени. Смирнов послушно полез в карман и протянул Коле мятый конверт. – Ну, ясно, - Коля протянул конверт Виктору. - По почерку все ясно, смотри сам. "Вы скрыли судимость, - начал читать Виктор. - На вашем белом ботинке - кровь убитого сторожа. Вспомните, что Кондратьев видел на вас белый костюм и черные ботинки сразу же после убийства. У вас растрата, вы бабник и кутила, и Кондратьеву все это хорошо известно. Он пока играет с вами, как кот с мышью, но если вы промедлите, он вас определит на червонец!" – Большая растрата? - Виктор сложил листок и спрятал его в конверт. – Три… Три тысячи всего! - зачастил Смирнов. - Я завтра же! Я сегодня же! Я немедленно внесу все до копейки! Только вы не арестуете меня? – За что? - Коля начал спускаться с лестницы. - За то, что вы трусливый и мелкий негодяй? Вами займется ОБХСС. Это их дело. – Кто вам испачкал ботинки? - спросил Виктор. – Не знаю. За два дня до кражи захожу в кабинет - у порога лужа черная налита. Я не заметил, вляпался, перепачкал ботинки. На другое утро надел черные, а эти взял с собой на работу - хотел отдать в чистку. А они исчезли. Прямо из моего кабинета и пропали. – И вы и слова мне не сказали? - презрительно заметил Коля. – Я сразу понял, о чем вы думаете! - крикнул Смирнов. - Я все понял и сказал себе: "Молчи! Если не хочешь сесть - молчи! Он… то есть вы. То есть Кондратьев считает тебя убийцей!" - сказал я себе. – Идем, - Коля потянул Виктора за рукав. - Меня тошнит от этого барахла. Рудаков и Воронцов ждали около магазина. – Хасаиов к нам подходил, - доложил Воронцов. - Спрашивал, что нового. – А вы? – Я сказал, что преступник практически найден, - ответил Олег. - Хасанов был очень доволен, обещал, что напишет про нас всех в "Правду". Страна, говорит, должна знать своих героев. – Где он теперь? – Метёт, - улыбнулся Олег. - Понятых я подготовил. – Хорошо. Зовите их. Хасанов и в самом деле подметал во дворе, около конторы домоуправления. – У вас служебная площадь? - подошел Коля. - Здравствуйте. Можно к вам на минутку зайти? – Пожалуйста, - широким жестом Хасанов распахнул дверь. - Гости - это к счастью. Вошли в дворницкую. Она была чисто выметена и выглядела уютно. На стене Коля увидел старинные часы золоченой бронзы. – Ваши? – Что вы, - заулыбался Хасанов. - Откуда? Часы богатые. Их бабушка из соседнего дома выкинула, а я подобрал. – Как фамилия бабушки-то? – Вам зачем? - Хасанов продолжал улыбаться, но в глазах мелькнула тревога. – Да я себе такие же подобрал бы, - рассмеялся Коля. - Хорошо, выходит, дворником работать? Выгодно? – Ничего, - согласился Хасанов. - Слыхал, нашли вы того человека? – Тех людей, - уточнил Коля. - Двоих - вчера. А третьего - сегодня. – Кто же он будет такой? - подался вперед Хасанов. – Знакомый вам человек, как ни странно. Вы куда второй ботинок Смирнова дели? – Ох, шутник начальник! - Хасанов погрозил Коле пальцем. - Ох, шутить любишь. – Люблю. А, вы? Украли из кабинета Смирнова ботинки, один перепачкали в крови сторожа и подкинули нам? Чем плохая шутка? Хасанов перестал улыбаться: – Плохо говоришь, начальник. Порочишь меня. Я жаловаться стану! – Агеева вы за что убили? - не обращая внимания на слова Хасанова, спросил Коля. - Вы лично за что убили Агеева? Он помешать вам хотел? – Доказать надо, - спокойно сказал Хасанов. - И на этом все. Вызывай прокурора, начальник. Тебе больше ни слова не скажу! – А что, собственно, доказывать? - вмешался Виктор. - На ружье остались отпечатки пальцев. Ваши, между прочим. Экспертиза это подтвердит. Хасанов молчал. – Ладно, - Коля положил на стол письмо, которое получил Смирнов, вынул из папки и положил рядом с письмом записку, которую прислали Магницкому. Глаза Хасанова округлились. – Это не все, - заметил Коля и небрежно бросил на стол заявление самого Хасанова по поводу найденного им ботинка. – Но и это не все, - Олег развернул архивное заявление почетного гражданина Балмашова. Все документы были написаны одним и тем же почерком. – Вот вам и бедный Хасанов, - встал Коля. - По-русски говорит с акцентом, а пишет - не хуже приват-доцента филологического факультета. Вещи где, Балмашов? Сами покажете или искать будем? Балмашов равнодушно посмотрел на Колю: – Ждете проклятий, ругани, криков? А ничего этого не будет. Я ошибся. А за ошибки надо платить. Скажу так: я бы вас, не доберись вы до меня теперь, не пожалел. А уж вы поступайте, как знаете. Коля кивнул Воронцову. Тот вышел вместе с понятыми в коридор, заглянул на маленькую кухонку, потом - в кладовку. Там стояли три чемодана. Воронцов принес один, его открыли. Он был доверху набит золотыми украшениями. Перед тем, как сесть в машину, Олег остановил Колю и Виктора и вынул из кармана листочки, на которых были записаны "идеи". Развернул. На обоих листках значилась одна и та же фамилия: Хасанов. ГЛАВА ВОСЬМАЯ В ТРУДНЫЙ ЧАС Часть первая ВОЗМЕЗДИЕ Из Архангельска я вернулся 2 августа 1941 года, вечером. Москва была темна, по улицам двигались вооруженные патрули. Дома на столе я нашел записку: "Уехала к Гене…" Я включил радио, передавали сводку Совинформбюро. Город, в котором находились Маша и Генка, только что сдали немцам…      /Из записок генерала Кондратьева/ В июне 1941 года Маша получила отпуск и решила съездить к Генке. В одном из последних писем Генка писал, что у него возникли "серьезные жизненные затруднения" и ему "нужен совет людей", которых он "любит и уважает больше всех на свете". Виктора и Коли в Москве в это время не было: они уехали в командировку в Архангельск. МУР арестовал группу воров-гастролеров, следы вели на Север. Все вопросы, связанные с отъездом, Маше пришлось решать самой. Это было очень нелегко. За билетом Маша простояла в очереди два дня и смогла получить только боковое место, да и то - верхнюю полку. Тяжелый чемодан тоже тащила сама, правда, выручило метро - до Курского вокзала была всего одна остановка. Конечно, Маша могла бы позвонить в МУР, и ей охотно предоставили бы и машину и сотрудника, который помог бы ей и с билетом, и с отъездом, но Маша не позвонила. Она знала, что Коле это наверняка не понравится, а за последние двадцать лет она приучила себя в таких вопросах все мерить Колиным аршином и на все смотреть его глазами. Путешествие прошло незаметно и спокойно. Маша давно никуда не выезжала, соскучилась по новым впечатлениям и часами не отрывала глаз от окна. На остановках бабы в плюшевых жакетах и цветных платках предлагали первые огурцы и вареных кур, а продавцы в форменных фуражках торговали мороженым в круглых вафлях. Маша купила себе самый большой кружок и, стесняясь попутчиков, с удовольствием слизала его, отвернувшись к окну. Вспомнился Ленинград, дом на улице Чайковского, в котором жили Бушмакин и Маруся. Там, у арки ворот, всегда стоял крикливый продавец мороженого и зазывал прохожих, смачно хлюпая в бидоне подтаявшим месивом. Маша тихо рассмеялась: Генка всегда норовил сэкономить мелочь, которую давали ему каждое утро на завтрак, и после школы приходил счастливый, с заляпанной рубашкой и простуженным горлом. Маша ругала его, а Коля говорил, добродушно посмеиваясь: "Оставь его. У каждого человека должны быть маленькие радости. Иначе жить скучно". …Поезд пришел рано утром. Маша вытащила на перрон свой тяжелый чемодан и увидела Генку. Рядом с ним стояла девушка лет девятнадцати в старомодно сшитом платье, с тревожным, совсем некрасивым лицом. "Так вот они, "серьезные жизненные затруднения", - с внезапно вспыхнувшим раздражением подумала Маша. - Что за несносный, странный парень. А она наверняка уже беременна". – Мама! - крикнул Генка и бросился навстречу. Он обнял Машу и порывисто, совсем по-детски начал целовать ее в глаза, в щеки, гладить по волосам. – Мама, - повторял он без конца. - Как хорошо, что ты, наконец, приехала. Если бы ты только знала, как вы с отцом нужны мне сейчас. – Натворил что-нибудь? - шутливо спросила она и невольно покосилась в сторону девушки. Это было мимолетно и совсем незаметно, но Генка увидел: – Эх, мама, - сказал он грустно. - А ты ведь даже и не познакомилась еще. – А почему мы стоим? - покраснела Маша. - Представь же меня. Это "представь" тоже вырвалось невольно. Маша совсем не хотела подчеркнуть разницу между собой и этой простушкой со сложенными на животе руками, но получилось именно так, и Генка густо покраснел. – Таня, - сказал он. - Иди сюда. Девушка подошла, не сводя с Маши настороженного взгляда. – Здравствуйте, - улыбнулась Маша и протянула ей руку. - Меня зовут Мария Ивановна. А вас? – Таня, - она осторожно дотронулась до руки Маши и сразу же ее отдернула, словно обожглась. - Я пойду, Гена. Она произнесла "я пойду" не в форме вопроса, а в форме утверждения, и Маша подумала про себя: "А ты, милочка, с характером". И недавнее безотчетно появившееся раздражение вспыхнуло с новой силой. – Но, Таня, - Генка беспомощно оглянулся на мать, - мы же приготовили стол. Ты же так старалась. Поедем ко мне. К нам. Посидим, поговорим. Обсудим. – А чего нам обсуждать? - резким, насмешливым голосом спросила Таня. - Мы, чай, не городские, нам лукавить ни к чему. Не поглянулась я твоей матери. И нечего мне с вами ходить. - Она сверкнула на Машу глазами и, вырвав свою руку из Генкиной, зашагала к выходу. Генка в растерянности бросился за ней, но натолкнулся на изучающий взгляд Маши и понуро, как побитая собака, вернулся обратно. – Что ж, Гена, - неопределенно сказала Маша, - начало многообещающее. – Ты ее совсем не знаешь! - крикнул Генка. - Ну почему вы с отцом всегда такие цельные, такие бескомпромиссные? Все-то вы знаете, все-то вам ясно, никаких сомнений. А я вот ищущий человек! Мне совсем ничего не ясно! – Тогда осмотрись, подумай… И никогда не прикрывай растерянность слабостью, пустыми словами. Куда мы едем? – Ко мне. Я тут у одной старушки комнату снимаю. С отдельным входом. - Генка взял чемодан, и они зашагали к вокзальной площади. Подошел старенький автобус голубого цвета. Маша и Генка сели у кабины водителя. Проехали центр города, застроенный по-купечески крепкими, добротными домами из потемневшего от времени кирпича. – Вот наш райотдел, - показал Генка. – Как тебе работается? - спросила Маша. - Отец очепь беспокоится о тебе, и я вижу, что не напрасно. – Да, не напрасно, - с вызовом сказал Генка. - Начальство считает меня хлюпиком и интеллигентом в шляпе. Я шляпу не ношу, но дело не в этом. Конечно, нашей потомственной чекистской семье пережить такое с моей стороны отступничество будет трудно. – Решил уйти? - коротко бросила Маша и напряглась в ожидании ответа. И в самом деле было очень обидно. Вроде бы все сделали, чтобы Генка вырос убежденным человеком, борцом, а вот - на тебе. – Решил, - кивнул Генка. - Я не могу сажать людей только потому, что товарищу начальнику нужен процент раскрываемости! Я по каждому делу считаю себя обязанным до сути докопаться, а мне говорят: времени нет! Меня чуть ли не вредителем считают. – Учись у отца, - пожала плечами Маша. - За двадцать лет совместной жизни я, слава богу, никогда не слыхала от него подобных рассуждений! – Время было другое, - сказал Генка. - Приехали мы. Пойдем. Он жил в отдельной половине маленького домика, притаившегося на самой окраине города. Комната была уютная, с низким крашеным потолком, никелированной кроватью, комодом, уставленным фотографиями. – Как же ты до работы добираешься? - ужаснулась Маша. - Это же страшно далеко! – Не дальше, чем от Петербургского университета до Песков. – При чем здесь это? - не поняла Маша. – Очень просто, - улыбнулся Генка. - Когда Александр Ульянов учился на первом курсе, он каждый день ходил туда и обратно пешком. Крепкий был парень. Маша молча кивнула. Что ж. Подражать Ульянову не так уж и плохо. Только плохо пока это согласуется у Генки и с работой, и с Таней. Маша обратила внимание, что стол в комнате тщательно накрыт: блестели тарелки, приборы и даже бутылка портвейна. Посредине стола Маша увидела баночку с анчоусами и растроганно взглянула на Генку: – Спасибо, сынок. Не забыл? – Ты любишь анчоусы и голубой цвет, - сказал Генка и грустно добавил: - Нехорошо получилось с Таней. – А ты знаешь, почему я люблю голубой цвет? - перебила Маша. Ей не хотелось сейчас говорить о "проблемах". - Я его оттого люблю, что весной шестнадцатого года к нам в Смольный приехала императрица Александра. На ней была Андреевская голубая лента. Изумительный переливчатый муар. – Вот этот Смольный и не дает тебе понять Таню, - угрюмо сказал Генка. - Конечно, ты - благородная девица! А она? Простая девушка! – Не смей так говорить! - рассердилась Маша. - Это неправда! Увы! Это была чистая правда. И именно потому, что Маша сразу же и честно себе в этом призналась, - ей стало совсем обидно. В самом деле, какая-то провинциальная девчонка не просто претендует на ее сына, а нахально претендует! Смеет не замечать разницы! "А какой, собственно, разницы? - вдруг подумала Маша. - Кто такой Генка? Сын крестьянина. А кто такой Коля? Тоже крестьянин и сын крестьянина. И зачем она спустя столько лет снова начинает ворошить безвозвратно погребенное прошлое с его портиками, колоннадами, гербами и муаровыми лентами? Глупо. Ах, как все это глупо". – Ты любишь ее? - спросила Маша. – Да, - сказал Генка. - Очень люблю. – Ну и люби, - Маша разворошила ему шевелюру. - Я постараюсь ее понять. И полюбить. И хватит об этом. – Нет, - Генка покачал головой. - К сожалению, это еще не все. Ее отец тоже против. – Почему? Чем ты ему не понравился? – Должностью, - хмуро сообщил Генка. - Он говорит: "Нам в семью легашей не надоть". – Этого еще не хватало, - ахнула Маша. - Да кто он такой? – Железнодорожный обходчик. А в прошлом - приказчик. – Господи… приказчик. - Маша даже всплеснула руками. - Если ты женишься, тебя выгонят со службы. Он же контрик явный, ее отец! – Не явный, но нашу власть он не обожает, - усмехнулся Генка. - Мама, я решил подать рапорт об увольнении. – А отец? - растерянно спросила она. - Ты подумал о нем? А где же ты будешь работать? На что жить? И где? Генка долго молчал. Про себя он все давно и бесповоротно решил, но теперь было необходимо убедить в правильности этого решения мать. Он любил и уважал ее и поэтому считал своим долгом доказать ей свою правоту. – Мама, - сказал он наконец. - Когда у тебя были неприятности из-за твоего происхождения, отец бросил тебя? – Нет, - растерялась она. - Но… это же совсем другое дело! – Подожди, - поморщился он. - Ответь мне прямо: отец бросил бы тебя, если бы что-нибудь случилось? – Никогда! - вырвалось у Маши, но она тут же пожалела о своей неосторожности. Глаза Генки вспыхнули надеждой. – Вот видишь! - крикнул он. - Почему же ты мне предлагаешь бросить Таню? Поверь, мама: настоящий человек на любой работе остается нужным и полезным. Это, я считаю, главное. Извини за высокий стиль. – Что ж, - она медленно открыла бутылку. - Разлей вино. И выпьем за твою удачу, сын. Когда подашь рапорт? – Завтра. Я уже и работу подыскал - пойду шофером. – Значит, ты настоящий? - Она улыбнулась. - Давай выпьем. …Утром Маша пошла на рынок - решила приготовить домашний обед. "В конце концов он, наверное, прав, - думала она, прохаживаясь среди рядов. - Нельзя приносить любовь в жертву покою или личному благополучию. Ни я, ни Коля так никогда не делали. Но тогда было и в самом деле другое время! - возражала она самой себе. - Другое. А может быть, дело совсем не в этом? Ведь наши трудности были иными. Мы выстрадали свое счастье, мы заплатили за него очень дорогой ценой и поэтому, обретя его навсегда, уже не понимаем, когда наши дети борются за свое место в жизни, за свое понимание счастья. А в чем оно? Разве только в благополучии, хорошо оплачиваемой работе, в квартире с мебелью? Наверное, и в этом тоже, - вдруг подумала Маша. - Но ведь не только в этом. Не в одном этом. Если у человека нет любви - не будет он счастлив. Генке нужна любовь. Он сам ее выбрал - трудную, может быть. Но свою, на роду написанную, и не надо ему другой, и не стану я ему мешать". Репродуктор над павильоном, который занимала дирекция рынка, захрипел и вдруг проговорил какие-то странные, не имеющие никакого отношения к яркому солнечному дню, к празднично одетым людям слова: "… бомбили наши города…" Дальше последовало перечисление тех городов и населенных пунктов, которые на рассвете подверглись ожесточенному налету немецкой авиации, и Маша, как и все находившиеся в эту минуту на рыночной площади, со щемящим чувством безысходности и отчаяния поняла, что случилось самое страшное из всего, что могло случиться, - началась война. Маша сразу же вспомнила долгие разговоры на эту тему, долгие споры с товарищами Коли, с Виктором, да и с самом Колей. Никто не сомневался, что война на носу, все были уверены, что будет она невероятно тяжелой и трудной, но тем не менее некоторые пакт с Германией принимали всерьез, они радовались каждому новому сообщению о торговых поставках из Германии и визитах в СССР членов гитлеровского правительства, они искренне старались верить в дружбу СССР и Германии. "Теперь войны долго не будет, и слава богу". Эта мысль была главной в их рассуждениях. А Виктор и Коля придерживались прямо противоположной точки зрения. Виктор всегда, когда заходил разговор на эту тему, говорил одно и то же: "Вы их не видели, не знаете. Это звери, убийцы. Их с лица земли стереть нужно, и я так понимаю: дипломаты жмут друг другу руки - это их дипломатическое дело. Их надо убивать - вот и все". Теперь все эти споры отошли в прошлое. Теперь они казались безобидной болтовней за воскресным столом, под оранжевым абажуром. Теперь фашистов надо убивать - в этом Виктор оказался абсолютно прав. Потянулись тревожные, полные нервного напряжения будни. Генка почти не бывал дома - в город хлынул поток беженцев из западных областей, участились случаи уголовных проявлений. Милиция сбилась с ног - на нее легла ответственность не только за охрану порядка, но и тысяча других, рожденных войной обязанностей. Маша получила от Коли три телеграммы и письмо. Коля в самой категорической форме требовал, чтобы она немедленно, пока еще есть возможность, вернулась в Москву. Но Маша тянула с отъездом, тянула, как всегда в такой обстановке, в лихое, трудное время делает каждая мать, не желая до последней секунды расстаться со своим ребенком. Таня не приходила больше. В те редкие минуты, когда Маша и Генка виделись, они никогда не заговаривали о ней, и Маша постепенно привыкла к этому; повседневные заботы вытеснили из ее памяти образ девушки в провинциально сшитом платьице, и однажды Маша, спохватившись, с радостью сказала себе: все. Я больше о ней не думаю. Я - нет. А Гена? Маша встревожилась, но под утро, когда в комнату ввалился измазанный в глине, смертельно уставший Генка, Маша сразу же забыла о своем тщательно подготовленном и даже отрепетированном вопросе и только сказала: – Я покормлю тебя. Иди умойся. Генка, кивнув, сказал: – Мама, тебе здесь оставаться больше нельзя. – Неужели так плохо? - Она даже села от неожиданности. – Боюсь, что да. - Он бросил полотенце на кровать и добавил: - Немцы рядом. Вот-вот уйдет последний поезд. Мне обещали помочь ребята из железнодорожной милиции - тебя посадят в вагон. В крайнем случае, уедешь на машине. Маша молчала. – Ты не подумай, что я тебя гоню. Отец беспокоится, - Генка вяло шевельнул ложкой. - Есть хочу, а не могу. Не спал уже тридцать шесть часов. Мне будет спокойнее, если ты уедешь. Тем более что я… У меня дело. – Остаешься в городе? - одними губами спросила Маша. Он покачал головой: – Нет, мама. Я не гожусь для подпольной работы. - Он горько усмехнулся. - Так мне объяснил товарищ начальник райотдела. Я ведь "интеллигент в шляпе". – Тогда я не понимаю. Если ты будешь в городе, почему я должна уехать. Ты не знаешь, ты забыл - я с твоим отцом бывала в таких переделках, что не дай бог! – Это не переделка, мама, - сказал Генка грустно. - Это такая трагедия, что у меня сердце все время болит. Я не останусь здесь. Через три часа я ухожу на фронт. Заявление в военкомат и рапорт начальнику я уже подал. Резолюция есть. Так что ты не спорь. Ловить в тылу жуликов я все равно не стану. Другие справятся с этим лучше меня. – Что ж, Гена, - Маша подошла к нему вплотную. - Я все понимаю. Когда нужно ехать? – Собирайся, - просто сказал Генка. - Через час за нами зайдет машина. Но машина не пришла ни через час, ни через два. Генка нервничал, несколько раз бегал к автомату звонить в райотдел, но толку добиться не мог. Измученный, он вернулся домой и сказал Маше, что ждать больше нечего. – Мне страшно, - вдруг призналась Маша. - Я не хочу оставаться одна. – Я зайду к Тане, - сказал Генка. - И попрошу, чтобы она побыла с тобой, пока я все улажу. И вообще, чтобы она в случае чего осталась с тобой. – Хорошо, - покорно согласилась Маша. Таня, неприязнь к ней, раздумье о будущей семейной жизни Генки - все это отступило сейчас на второй план, стало каким-то мелким, незначительным. – Но почему не пришла машина? - нервничала Маша. – Если ты спрашиваешь мое мнение, то потому не пришла, что поздно. Нужно быть готовыми к самому худшему, мама. Генка был недалек от истины. Несколько часов назад танковые колонны немцев обошли город и перерезали железную дорогу на севере. Полного кольца еще не было, машины еще могли пройти по шоссе, но уже считанные часы, если не минуты, отделяли город от начала вражеского вторжения. Генка посмотрел на часы: – Я должен быть на сборном пункте военкомата через час. Больше ждать не могу. Попрощаемся, мама. На всякий случай. Он обнял ее и долго не отпускал - не мог справиться со слезами и не хотел, чтобы она эти слезы увидела. – Отцу скажи: я все помню, за все благодарен. Я огорчал вас, часто огорчал. Простите меня. Была минута, когда я сказал неосторожные слова - получилось так, что на твой счет, мама. Помнишь в тридцать седьмом? Не перебивай меня, я до сих пор жалею об этих словах. Прости меня за них. Генка выбежал из комнаты. Маша подошла к окну. Безошибочное чутье матери, необъяснимое, почти мистическое, подсказало ей, что она видит Генку в последний раз. Она вспомнила его - маленького, грязного, измученного, с подтеками слез на впалых щеках, вспомнила, как он бросился к ней, как кричал и бился, не веря, не понимая, что родителей его больше нет. Чужой ребенок, он навсегда стал ей близким и родным, стал настоящим сыном, потому что она вырастила его и выстрадала, как родная мать. Теперь он уходил в неизвестность, и Маша ловила его взглядом, не в силах оторваться. Вот он скрылся за поворотом, а она все стояла и стояла, все никак не могла поверить, что непоправимое, самое страшное уже произошло. – Гена! - она выбежала на улицу Гена! Ветер бросил ей под ноги обрывки бумаг, откуда-то донеслись раскаты грома. Она прислушалась и вдруг поняла, что это не гром. Стреляли немецкие танки. Они уже были у дальних окраин города. *** Генка вышел к полотну железной дороги. Насыпь изгибалась, стремительно уходя к чернеющему на горизонте лесу. Пронзительно и тревожно разорвал тишину паровозный гудок. Кренясь на повороте, промелькнули и скрылись зеленые пассажирские вагоны. Последним был прицеплен вагон специального назначения - "вагонзак". В нем перевозили заключенных. Когда смолк грохот колес, Генка услышал другой грохот: отрывисто и хлестко били орудия немецких танков. Им отвечала наша артиллерия. Эта дуэль происходила в пяти-шести километрах от того места, где стоял Генка, и он понял, что теперь уже и минуты города сочтены. Наверное, следовало немедленно идти к военкомату, но формально до назначенного времени оставался еще час, и Генка решил зайти к Тане, попрощаться и поговорить о матери. Он не мог уехать просто так. Дом путевого обходчика был совсем рядом - красная черепичная крыша была хорошо видна из-за деревьев. Генка отворил калитку, и она заскрипела - натужно и тягуче, словно заплакала. Большая собака звякнула кольцом цепи по туго натянутому проводу и со свирепым лаем бросилась навстречу. – Тихо, Голубчик, тихо, - Генка дружелюбно почесал собаку за ухом, и пес опрокинулся на спину, повизгивая от удовольствия. – Эх ты, милый, - жалостливо сказал Генка. Таня рассказала ему однажды, что отец бьет Голубчика смертным боем за малейшую провинность. - Плохо тебе? Ничего, брат, терпи. Нынче всем плохо. Из-за сарая вышел отец Тани - бородатый, лет под пятьдесят. На плечах у него топорщилась истертая форменная тужурка с помятыми молоточками на петлицах и блеклыми пуговицами. – А-а-а, - протянул он. - Что скажешь? – Здравствуйте, Егор Васильевич, - с натугой выговорил Генка. - Таня дома? – Дома, - он смотрел на Генку выжидающе, с явной неприязнью. – Я к ней. Попрощаться. Может, сюда позовете? – Чего сюда, - вздохнул Егор Васильевич. - Проходи. Он распахнул дверь в комнату и, оглядываясь на Генку, сказал: – Татьяна. Твой это. Встречай. Таня сидела у швейной машинки, что-то шила. На этот раз она была гладко причесана, волосы на затылке собраны в тугой узел. Такая прическа очень ей шла, и Генка сказал, невольно отвлекаясь от своих мыслей: – Какая ты красивая сегодня. Она молча подняла заплаканные, покрасневшие глаза, улыбнулась через силу: – Заходи, Гена, я сейчас, - и, торопливо снимая передник, скрылась за перегородкой. Генка давно здесь не был. Он снова, как и в самый первый раз, с удивлением обнаружил, что в простенке между окнами стоит удивительно смешной буфет с оконцами в виде сердец, а в углу комнаты - кровать с кучей перин до самого потолка. – Вот, - сказал Егор. - Все было бы ваше с Танечкой. За что девку-то обидел? - Он поставил на стол тарелку с солеными огурцами, графин с водкой, три граненых стакана. - Ладно. Выпьем за встречу. Со свиданьицем, - он опрокинул содержимое стакана в рот. - Пей. Вошла Таня. На ней было то самое платье, в котором она приходила встречать Машу: длинное, ниже колен, с круто обрубленными плечами. На кончике носа белел островок нерастертой пудры. Она села к столу, привычно сложив руки на коленях, и печально посмотрела на Генку: – Не нравлюсь? Ей совсем не шел этот наряд, и Генка вдруг подумал с остро вспыхнувшим чувством обиды, что ни в день приезда матери, ни вообще никогда он не мог убедить ее в том, чтобы она не носила этого платья. На все его осторожные, а потом и настойчивые просьбы она отвечала упрямо и зло: "Сами про себя знаем. Мы вам не указываем, какие штаны надеть". Он пытался втолковать ей, что есть такое понятие, как "вкус", "красота", "идет" или "не идет", но у него ничего не получалось - Таня обижалась и начинала плакать. Довод у нее в таких случаях был один: "Где нам, деревенским, против вас, городских". И тем не менее Генка любил ее - по-настоящему, беззаветно, той первой, истинной любовью, которая так редко выпадает женщинам. Но если бы его спросили: "За что?", как однажды спросила его об этом Маша, он не смог бы ответить. Он был искренне убежден, что любовь нельзя переложить в формулу, она иррациональна и ни в каких объяснениях не нуждается. – Нравишься, - сказал он натянуто. - Я уезжаю на фронт. – На фронт? - изумился Егор. - А чего на него уезжать? Он вот, отсюда слыхать. – Я еду туда, куда пошлют. Разве это не все равно, Егор Васильевич. – Все равно. Пуля везде весит девять граммов. Да ведь ты, я думаю, в особый отдел пойдешь, поскольку ты опер. – Нет. Я буду командиром пехотного взвода, - сдерживая раздражение, сказал Генка. – Ну и дурак! - развеселился Егор. - В особом тебе и чины, и ордена, и всех забот - людям нервы портить, а в окопах и убить могут. - Он опрокинул еще одну стопку и с хрустом заел огурцом. – Чего мне вас убеждать, - вяло сказал Генка. - Вы всех скопом дегтем мажете, а это, между прочим, подло. Хватит об этом. Я к Тане пришел. – Ишь ты, - презрительно протянул Егор. - К Тане. Коли тебе нечего мне возразить, так и скажи. А от ответа уходить нечего. – Мама просила тебя прийти, - сказал Генка. - Так уж теперь вышло, что она останется, наверное. Ты побудь с нею. А может быть, еще все и образуется - отбросят немцев. – Не-е, - покачал головой Егор. - Теперь уж не отбросят. Отбросались - пробросались. – Мария Ивановна не любит меня, я это сразу поняла, - сказала Таня. - Я не пойду к ней. – Не до счетов теперь, - мягко сказал Генка. - Ты постарайся это понять. – Как это не до счетов? - снова вмешался Егор. - Самое время. – Я пойду, - Генка встал. - Ты напиши мне, Таня. Впрочем, куда? К матери зайди. Мне некого больше об этом попросить. - Он в последний раз обвел взглядом стены, оклеенные дешевыми обоями, задержал взгляд на ходиках с мигающей совой и вышел на крыльцо. Канонада гремела уже значительно ближе. На шоссе он остановился в ожидании попутного автомобиля. В город не было ни одного, зато из города прошло сразу три полуторки. В них стояли мужчины и женщины с ломами и лопатами - видимо, приехали строить какое-то оборонительное сооружение. Все пели "Утро красит нежным светом". Старший - горластый парень в полувоенной форме скомандовал, строители высыпали на пыльную траву. – В город поедете? - спросил Генка. – Ты сдурел? - удивился парень. - Работы у нас ого-го! Товарищи! Не расходиться! Сейчас приедет инженер, и мы начнем! Генка вышел на шоссе и остановился, вдруг замерев от радостного чувства: от железной дороги бежала женщина, размахивая на ходу платком. Она что-то кричала. – Гена! Подожди-и! - разобрал, наконец, Генка. Таня подбежала, молча повисла на шее. Он нежно провел ладонью по ее щеке: – Ну, все. Все хорошо, Таня. Я не обижаюсь. – Я приду. Вечером. Скажи маме. Он молча кивнул и подумал благодарно: "Я не ошибся в ней. Я не ошибся". Подъехала "эмка". На дорогу выскочил военный в форме капитана инженерных войск. – Гопоненко! - крикнул он. - Все назад! Пулей! – А как же противотанковый ров? - растерянно спросил старший колонны. – Какой тебе ров? Ты на небо взгляни, суслик! Генка тоже посмотрел: с южной стороны на город заходила черная стая самолетов. "На станцию идут", - определил он. – Понял теперь? - продолжал кричать капитан. - Отходят наши! Через час-другой немцы будут здесь! Возвращались уже без пения. Генка стоял в кузове среди плотно сбившихся людей. Когда въехали на городскую площадь, со стороны станции донеслись глухие удары тяжелых авиабомб, дрогнула земля, и небо заволокли клубы черного дыма. В горотделе милиции Генку встретила мертвая тишина и ворох раскиданных по полу разноцветных бумаг. За стойкой обедал дежурный. Торопливо отрезая большие куски вареной колбасы, он отправлял их в рот и жадно жевал. – Проститься? - увидел он Генку. – Проститься. Чего машина не пришла? – Машина, брат, перевозила продовольствие. Если не совсем глупый, поймешь, какое и куда. – Понял. Я пошел. Бывай. – Бывай, - отозвался дежурный. - Беспокоюсь я. Станцию, говорят, здорово бомбили, а начальник час назад уехал туда. Вагон с зеками встречать. – Это же конвой НКВД должен делать, - сказал Генка. – Некогда считаться, - вздохнул дежурный. - Мы тоже в НКВД. В армии ты куда? В особый отдел? – Командиром взвода, в пехоту. – Ну, правильно, - кивнул дежурный. - Для работы в особом отделе ты хлипкий, уж не обижайся, брат. Странное дело: слыхал я, что ты из потомственной чекистской семьи, а конституция в тебе слабая для нашего дела. – Ладно, не будем обсуждать, - оборвал его Генка. - Желаю тебе удачи. Прощай! Тренькнул циркулярный телефон. Дежурный сорвал трубку с рычага. Несколько секунд он слушал, потом крикнул, срываясь на хрип: – Да нет никого, товарищ начальник. Сами знаете - все уехали. - Дежурный остановил на Генке сумасшедший взгляд и вдруг добавил, усмехнувшись: - Вот лейтенант Кондратьев здесь. Геннадий Николаевич. Что? Есть, понял. - Он положил трубку и сказал, пожимая плечами: - Мотоцикл у подъезда, дуй на станцию. – Да я уже и не сотрудник, можно считать! - удивился Генка. – Дуй на станцию, - повторил дежурный. - Начальник ждет. – Есть! …Навстречу мотоциклу двигались наши отступающие части. Они вливались на главную улицу из всех боковых улочек и переулков, и у Генки возникло тяжелое, невыносимое ощущение безысходной тоски, словно он стоял перед умирающим, истекающим кровью человеком и ничем не мог ему помочь. Когда Генка сворачивал на привокзальную площадь, поток войск заметно поредел. Генка въехал на перрон. Сразу же за приземистым зданием вокзала полыхали пакгаузы и багрово мигали раскаленные остовы нескольких вагонов. Генка бросил мотоцикл и побежал через рельсы. Один вагон сорвало с путей и опрокинуло набок. Это был тот самый "вагонзак", который Генка видел два часа назад. Рядом чернели воронки от авиабомб. Начальник стоял около грязной рогожи, которая прикрывала нечто очень похожее на уложенные в ряд огромные бутылки. – Здесь четыре трупа, - негромко сказал начальник. - Все из конвоя. Старший был жив, я его отправил в больницу. Подбежал стрелок охраны, крикнул: – Нашли! Его аж за стрелку откинуло. – Идем! - Начальник побежал. Генка следом. В кювете, у забора, ограждающего станцию, лежал еще один труп. Он был настолько обезображен, что начальник судорожно повел головой и отвернулся. Попросил: – Номер на куртке посмотри. Генка нагнулся. В ноздри ударил приторный запах запекшейся крови. "Н-1205", - прочитал Генка. Начальник сверился со списком, который держал в руках: – Это - насильник. Бородулин его фамилия. - Начальник закрыл папку. - Тут, значит, вот какое дело, Кондратьев, - он сурово посмотрел на Генку и продолжал: - В этом вагоне везли четырех осужденных. Все - к "ВМН". Трое бежали. Сейчас они в нашем городе. Хочешь сказать: теперь не до них? Генка промолчал, и начальник продолжал: – Мы с тобой с глазу на глаз, и я теперь речей произносить не стану. Например, о том, что раз советский суд их осудил, мы обязаны и так далее. Тут в другом дело. - Начальник снова раскрыл папку. - На свободе - трое опаснейших преступников. Вернее, двое. Один приговорен военным трибуналом за шпионаж. Английский агент. Второй - бандит, убийца. Они взяли у конвоя автомат и два нагана. А немцы вот-вот войдут в город. Имей в виду и то, что бандит этот, Бойко, из нашего города. Обозлен, страшен. Если его не обезвредить, он многих поубивает, да и выдаст немцам всех, кого сможет. Смекаешь? – Третий кто? - спросил Генка. С каждой минутой он мрачнел все больше и больше. Дело, которое ему предстояло, не сулило ничего хорошего. – Третья, - поправил начальник. - Из ее личного дела и приговора так выходит, что осудили ее как бы под горячую руку. Слова она разные на базаре выкрикивала в адрес Советской власти, а время военное, сам понимаешь. В общем, не о ней речь. Приговор над ней исполнять - не наша обязанность. И вообще, ты усеки, что я тебя не в исполнители определяю, а велю тебе заняться твоим прямым делом: задержать и обезвредить бежавших из-под стражи уголовников. Поскольку они вне закона, оружие разрешаю применять неограниченно. Все понял? – Я в военкомат явиться должен, - угрюмо сказал Генка. - Знаете ведь. – Беру на себя, - сказал начальник. - Разберемся потом. После войны. - Он улыбнулся. - Ты, Кондратьев, меня прости на худом слове, я к тебе плохо относился, не верил в тебя, как в работника. Хлипковат ты, рассуждаешь много. Но теперь у меня выбора нет, да и время такое, что не до рассуждений тебе будет. А в твою чекистскую честность я верю. Прощай. – Один пойду? - Генка напряженно вглядывался в лицо начальника. – Один, - начальник развел руками: - У меня и у дежурного - своя задача, от горкома, так что - сам понимаешь. Времени у тебя, парень, считай, что нет. Немцы вот-вот войдут в город. Запомни! Бойко живет на Коммунистической, двадцать. Ты теперь - Бородулин Иван Сергеевич, сын погибшего насильника. В городе ты не случайно - ждешь немцев, а из последнего, тайно полученного письма отца знаешь, что он сидел в одной камере с Бойко и сообщил тебе адрес родителей этого Бойко - для пристанища на первый случай. Письмо прямо сейчас напиши сам, почерка там все равно не знают. Остальное придумаешь по ходу дела. – Меня не опознают? - на всякий случай спросил Генка. – Родители и сестра Бойко мне неизвестны, будем надеяться, что в милицию они приходили самое большее по паспортным делам, - сказал начальник. - А вообще-то риск есть, скажу прямо. И большой риск. Все делаем без подготовки, на "ура". Боишься, что ли? – Что мне делать потом? – Потом, - начальник почесал в затылке. - Потом… Ладно! Хотя я сам и не имею права такое решать - запомни вот это. Он написал что-то на клочке бумажки, дал прочитать Генке и тут же сжег. – Это пароль и адрес нашей явки. Останешься жив - приходи. Где-то неподалеку раскатисто загрохотало, словно несколько человек вдруг начали вразнобой колотить по железному корыту. Начальник прислушался и еще раз повторил: - Приходи. "Останешься жив - приходи, - повторял про себя Генка. - Останешься жив - приходи. Ничего себе перспективка! Обрадовал начальник". Улицы опустели. Ветер шевелил обрывки бумаг, взметая к небу черные хлопья пепла. На бешеной скорости промчался санитарный автобус. "Кажется, все, - подумал Генка и тут же вспомнил: - Письмо. Нужно написать письмо от имени Бородулина родителям Бойко. И мать дома. Совсем одна". Генка решил хоть на минуту заглянуть домой, посмотреть, как там Маша, ободрить ее и успокоить. "Заодно и письмо напишу, - подумал он. - Может, и Таня придет". Он даже почувствовал себя увереннее от этих мыслей. В конце концов надежда на благополучный исход для матери и для Тани совсем еще не потеряна, а он… Он как-нибудь выкрутится, не в первый раз. Генка даже улыбнулся: ничего себе "не в первый". Нет, серьезнее надо быть. Куда как серьезнее, товарищ Кондратьев… Он вышел на шоссе. Шелестела пыльная придорожная трава, стрекотали кузнечики. Словно не было никакой войны и никакого фронта, и острие дороги, пробив дымный горизонт, исчезало на обыкновенной советской земле. "А ведь там уже немцы, - подумал Генка. - Притаились, ждут. Вот она, эта страшная минута, миг полного неведения, миг робкой надежды. Одни войска уже ушли из города. Другие - еще не вошли в него. А может быть, все будет не так уж и страшно? А может быть, все еще образуется!" …Свидание с матерью было коротким. Генка молча обнял ее и, ничего не сказав, ушел на кухню - писать письмо. Когда вернулся, Маша сидела за столом, подперев подбородок сложенными в замок руками. – Тебя никто здесь не знает, - сказал Генка. - В случае чего, ты назовешься своей девичьей фамилией и расскажешь свою биографию, как будто в ней не было отца. - Генка заметил, как презрительно искривились губы Маши, и добавил резко: - Ты никого этим не предашь, никому не изменишь. Нужно спастись, выжить, мама. Для отца, пойми. И второе. Возможно, ты увидишь меня в городе. Ты понимаешь, как нужно себя вести. – Понимаю. - Она печально посмотрела на него и вдруг усмехнулась: - Тебя все же оставили в городе, Гена? Я буду тебе помогать. – Ты моем деле ты мне ничем помочь не сможешь, - вздохнул Генка. - Поверь: самая лучшая помощь - при первой же возможности уйти на восток, к нашим. Отец там с ума сошел, я знаю. – А может быть, все будет не так уж и страшно? - вдруг спросила она, и Генка даже вздрогнул оттого, что она повторила его собственные мысли. Он покачал головой: – Нет, мама. Не будем себя утешать. По всему видно - готовиться нужно к самому худшему. На этот случай я напишу тебе один адрес. Запомни его, а бумажку мы сожжем. Дом Бойко стоял на отшибе, у оврага. Сложенный из добротного кругляка, он независимо взирал на соседние домишки чисто промытыми стеклами больших квадратных окон. Не замедляя шага, Генка толкнул калитку и вошел в сад. На крыльце стирала белье девушка. На ней ладно сидела цветная кофточка с закатанными по локоть рукавами, из-под широкой юбки видны были полные, стройные ноги в бумажных чулках. Прическа у нее была гладкая, старушечья, на пробор. – Здравствуйте, - всматриваясь в ее лицо, сказал Генка. - Мне Бойко нужен! Девушка была очень похожа на кого-то. Очень похожа. Только вот - на кого? – А их три души… - Она насмешливо прищурилась. - Которую вам? – Вы-то кто будете? - Генка оглянулся. Нужно было сразу же создать впечатление, что у него душа не на месте, он боится. – Я-то? - переспросила она. - Шура я. Сестра Семена. А вы кто? – Я Бородулин. Мой отец сидел вместе с вашим Семеном. Ну и вот. Порекомендовал мне обратиться к вам в случае чего. – Ну и что же за случай такой вышел, что вы обращаетесь? - Она не слрывала от него своих круглых, по-кошачьи неподвижных глаз. – А тот случай, - сказал он резко, - что сами вы должны все видеть и понимать. – Ага, - сказала она неопределенно. - Ну тогда входите. На пороге какой разговор. В комнате - просторной и хорошо обставленной, она усадила его за прямоугольный обеденный стол и села напротив, положив на щеки пухлые ладошки. Генка посмотрел на нее и вдруг со щемящей тоской понял, на кого она похожа. Перед ним сидела мать - молодая, красивая, такая, какой он запомнил ее по фотографиям двадцатых годов. Только у Шуры черты лица были погрубее и она была не такая тоненькая, как Маша. – Или похожа на кого? - догадалась Шура. – Нет, - замялся Генка. - Так… – А ты похож, - сказала она задумчиво. – На кого? - глухо спросил Генка. – Чего это у тебя голос сразу сел? - улыбнулась она. - Не бойся. На вора или, скажем, бандита ты не похож. А на кого - скажу в свое время. Сюрприз тебе сделаю. – Ладно, - он попытался все обратить в шутку. - Вот читай. - Он положил на стол письмо "от Бородулина" - то самое, которое незадолго до встречи с Шурой сочинил и написал у себя дома. Она осторожно взяла сложенный вчетверо листок, развернула и, косясь на Генку, бегло прочитала. Потом положила письмо на полку. – Сейчас родители придут, пусть тоже почитают. Как письмо к вам попало? – У отца был надзиратель знакомый. Сжалился, - объяснил Генка. – А-а, - протянула она. - А то знаете, как бывает? Пишут из тюрьмы родным, ну, сын, допустим: "Подателю сего вручите мои десять тыщ, они в саду под яблоней закопаны". Ну вручают, само собой, "подателю сего", а он и был таков! Возвращается сын и говорит: "Давайте мои десять тыщ из-под яблони". А ему: "Ты же их велел отдать?" И так далее… - Она подмигнула Генке: - Поняли? – Нет, - он постарался ответить как можно спокойнее. – Ну, отец придет - объяснит. Он почерк Бородулина знает. Генка едва сдержал готовое вырваться ругательство. В том, что Шура врала и никакой "отец" ничего не знал и знать не мог. Генка почему-то был уверен. Но что она подозревала его и подозревала явно, и больше того, обращалась с ним, как кошка, которая держит добычу и когтях и знает, что та никуда не денется, - в этом Генка тоже уже не сомневался. "Уйти, пока не поздно, - с тоской подумал он. - Уйти и объяснить начальству все, как есть, - Генка встал, прошелся по комнате. - А кто поверит? Кто поверит, если в доказательство я смогу привести только неясные ощущения, подмигивания, взгляды и ни одного конкретного факта? Меня будет судить трибунал - за невыполнение приказа. А в итоге? Позорная смерть? Неужели же я трус? Ну, нет". – Напугала я вас? - спросила Шура. – Нет. - Генка покачал головой. - Вот-вот немцы придут, жизнь у нас с вами другая начнется. Совсем другая жизнь. Еще неизвестно, кто где будет. Кто пуп, а кто на противоположной стороне… – Хам вы, - покраснела она. - Гадость говорите. Женщине. В другой раз я вам за это по морде врежу, а сейчас - ладно. Родители идут. Муж и жена Бойко были кругленькие, старенькие, неторопливые, а главное, удивительно похожие друг на друга люди. Генка даже подумал, что они брат и сестра. Старший Бойко остановился на пороге и молча переводил взгляд с дочери на Генку и обратно. – Они вместе сидели, - сказала Шура. - Ихний папа Бородулин и наш Семен. – Зачем же к нам? - спросил Бойко. – Отец писал: поможете на первый случай, - сказал Генка. - Остаться я решил. – Чего вдруг? - Бойко спрашивал спокойно, даже дружелюбно, но за этим внешним дружелюбием Генка сразу угадал глубоко спрятанную настороженность и тревогу. – Счеты у меня. С Советами. Понятно? Или требуется подробнее? – Не требуется. Шура, проводи гостя в комнату. Я думаю, в Сенину. Как, мать? – Так вы, выходит, Сенин друг? - вступила в разговор старуха. - Очень приятно. Очень. И сидели вместе с Сеней? – Глуха ты, мать, - сказал Бойко. - Они не сидели. Ихний отец сидел. – А-а, - кивнула старуха. - Тогда милости просим. То-то Сеня рад будет. Как же - такого друга встретит! – Разве… разве их не расстреляли? - как бы "с трудом" спросил Генка. – Крепись, парень. - Старший Бойко взял Генку за плечо. - Наш остался жив. А твоего отца разбомбило. Была нам такая весть. Ждем Сеню. Генка заплакал. Он плакал и с удивлением спрашивал себя: почему он плачет? Из-за чего? "Конечно, кстати брызнули слезы, а все же нервы у меня - никуда. Прав был начальник, хлюпик я". – Идемте. - Шура взяла с полки письмо и, посмотрев на Генку, сунула листок в карман. - Вот дверь, входите. Комната младшего Бойко, Семена, вся была увешана портретами киноактеров и фотографиями из кинофильмов. Шура натолкнулась на вопросительный Генкин взгляд и сказала без улыбки: – Ребенок мечтал о свете юпитеров, о рампе. Мечта накрылась в седьмом классе, когда ребенка первый раз задержали за карманную кражу. Но ребенок на всю жизнь сохранил веру в святое искусство, любовь к нему. Вам на кровати стелить или лучше на полу? – Лучше на полу. – Брезгуете, товарищ Бородулин? – Да нет. Просто явится ваш брат, ему где спать? – Когда брат явится, вам уже не нужна будет эта кровать… – Почему? – Вас как зовут? - Она подошла к нему вплотную. – Иван Сергеевич, - сказал он растерянно. - А что? – Да так. - Она пожала плечами. - А почему же инициалы у вас другие? – Какие инициалы? - Генка уже все понял и напрягся, готовясь к самому худшему… – Такие, - сказала она ровным голосом. - "Г. Н.". Гэ-Нэ, товарищ Кондратьев. Чего молчите? Растерялись? А все проще пареной репы: я перед войной к вам в отделение на улицу Сталина ходила паспорт прописывать. Вы стояли у своего кабинета с табличкой и беседовали с товарищем Медведевым, начальником ОБХСС. Помните? Нет, конечно. Подумаешь, баба. Тысяча баб в день. А вот я вас запомнила. И вы мне даже понравились. Ну так как? Стелить? Или вы пока в город прогуляетесь? Я препятствовать не стану. И Генка понял. Она не хотела брать грех на душу. Пока не хотела. До определенного момента она не выдаст его. "А когда же наступит этот "определенный момент"? - спросил себя Генка. И сам ответил: - Когда появится Семен, а с ним - и остальные. Вот тогда не ждите пощады, товарищ лейтенант милиции. Тогда - "кранты". Как же быть? Уйти и не выполнить задания? Глазастая, чертовка. Запомнила. Генка вспомнил, как начальник сказал: "Будем надеяться, что в милицию они приходили самое большее по паспортным делам", и улыбнулся: – Все идет по плану, Шура. Я остаюсь. И, между прочим, я на твою совесть надеюсь. Она очень долго не отводила от него своих зеленоватых, наглых глаз: – Безумству храбрых поем мы славу. *** Отец Тани вернулся с обхода, швырнул молоток в угол, сказал устало и удовлетворенно: – Пустой город. Вот-вот германец пожалует. Хорошо бы твоего застукали. – Отец! - Таня шагнула к дверям. - Не надо. – Как это не надо? - спокойно удивился он. - Мильтон проклятый. Жизнь тебе испортил. Вся их порода тараканья. Вся! Небось мать его тоже тебя не приветила? Слушала бы меня, все было бы как надо. Тебя сам Лупцов сватал, дежурный по станции! Эх, дура-дура. Лупцов и при Советах человек был и при немцах человеком будет, вот увидишь! Его отец здесь в девятнадцатом шибко шалил, уж я-то знаю. И не Лупцов его фамилия была! – Отстаньте от меня, - зло сказала Таня. - Никто мне не нужен. Ни Лупцов ваш, никто! – Ну и дура! - в сердцах крикнул он. - Счастья своего не понимаешь! Он тебе говорил, где скрываться будет? – Кто? - мертвея, спросила Таня. Отец усмехнулся: – Ты, дочь, не придуряйся. Гена твой в городе оставлен вредить, поняла? И ты мне не заливай, будто не знаешь. Лютый он враг наш! И я считаю правильным - отомстить ему, сообщить про него немцам. Из-за таких вся наша жизнь сломанная. Одним дуракам ход даден. Чем дурее человек - тем лучше живет. Несправедливо это. Вот я, к примеру. – Вы просто пьяница, - сказала Таня. - Дайте мне пройти. – Родного отца честишь. А того не понимаешь, дура, что не случись их проклятой революции, была бы ты теперь в соболях! Но ты не журись, Таньк. Я еще живой! И если мне будет ход… – Не будет вам хода, - перебила она и выскочила, хлопнув дверью. "Дурак старый. Подлец, - Таня долго стояла у калитки, не в силах прийти в себя. - Господи. Ну почему, почему я такая несчастная?!" Шел дождь. Голубчик жалостливо ткнулся мокрым носом в колени. Таня погладила его, и пес благодарно заскулил. – Танька! - орал отец. - Иди в дом, срамница! Иди, подлая баба! – Накося, выкуси, - Таня сунула в окошко кукиш. - Не вернусь я больше в этот проклятый дом. Голубчик вздрогнул и вдруг завыл, словно над покойником. – Понимаешь, что не будет больше добра? - печально спросила Таня и провела ладонью по мокрой шерсти. - Никогда и ничего у нас с тобой больше не будет. Вот ночь пришла… А утро не настанет. – Я сын партейного подпольного работника, - пьяным голосом запел отец. - Пахан меня лелеял, я его любил. Но разлучила нас проклятая больница, туберкулез его в могилу положил… Таня пошла в город. Она еще не знала, куда идет, зайдет ли к матери Генки или нет, но безотчетное чувство вины перед Генкой за неисполненное обещание мучило ее, и, все время оттягивая неприятное решение, страшась встречи с Машей, Таня все же шла и шла в нужном направлении, не отдавая себе в этом отчета. По обочинам застыли грузовики, в кювете валялась дохлая лошадь с нелепо вывернутыми ногами. Витрины магазинов подслеповато щурились выбитыми стеклами. Один войска ушли, оставив город другим войскам, а те, другие, двигаясь уверенно и не торопясь, еще не взяли этот город. Таня медленно шла по Коммунистической улице. Она миновала дом Бойко, и, если бы Генка выглянул в этот момент из окна, он обязательно увидел Таню, и тогда события наверняка развернулись бы иначе. Но Генка не выглянул. Она долго стояла перед дверями Генкиного дома и все не решалась позвонить. Наконец, нажала на кнопку. Маша открыла дверь и радостно вскрикнула: – Таня! Как хорошо, что вы пришли, входите скорее. Таня робко переступила порог: – Гена… очень просил… навестить вас. Вот… – Заходи, - Маша закрыла дверь. - Немцы в городе? – Я не видела, - Таня бросилась к ней, зарыдала. - Отец, отец сказал, что Гена остался в городе для подпольной работы… Я не поверила, этого не может быть. – Я согласна с тобой, - сказала Маша. - Этого не может быть. Я бы знала об этом. - Она отвернулась. Обманывать не хотелось, но она не считала себя вправе раскрыть Тане то, что не пожелал раскрыть ей сам Генка. – Слава богу, - вздохнула Таня. - Я очень, очень беспокоилась об этом. Но раз вы говорите… Я вам верю. – Таня, - вдруг решилась Маша. - Допустим на секунду, что его оставили. Нет-нет, я только предполагаю. Да, это очень опасно. Но город пуст. Гена работает здесь всего месяц. Его никто не знает! Таня покачала головой: – Его знает мой отец. Знает и ненавидит. И выдаст его при первой возможности, - Таня снова зарыдала. – Перестань, девочка. Не нужно, - Маша ласково провела ладонью по ее волосам. - Если ты уверена, что твой отец предатель, не плакать нужно. – А что же? - Таня достала платок, начала вытирать слезы. – Подумай сама. Только не слишком долго. Потому что времени нам с тобой отпущено очень мало. Человек, о котором несколько часов назад начальник РОМ рассказал Генке как об "опаснейшем преступнике, приговоренном военным трибуналом за шпионаж", сидел в подвале, в одном из домов главной улицы города. Он понимал, что в суматохе отступления его вряд ли станут искать, а если и станут, то значительных сил все равно выделить не смогут. Но, избавившись от прямой и непосредственной угрозы смерти, он не хотел рисковать даже в самой малой степени. "Береженого и бог бережет", - повторял он про себя, изредка выглядывая в грязное подвальное окошко. Он видел, как уходили горожане, увидел и последний ЗИС-5, на котором промчалась команда саперов. Их военную профессию он определил по нескольким ящикам тола и моткам бикфордова шнура, который висел у двух красноармейцев через плечо. Улица опустела. И тогда, переждав для верности еще полчаса, он выбрался из подвала и уверенно зашагал в сторону городского рынка. Нужный ему дом находился там. Он поднялся по скрипучей деревянной лестнице и в полутьме крыльца с удовольствием отыскал глазами блестящую черную вывеску с золотыми буквами: "Врач Попов А. А. Прием больных ежедневно, кроме воскресенья, с 11 до 18". Дверь открыл сам доктор - маленький, щупленький человек с тщательно подстриженной щеточкой усов под горбатым носом. В руке доктор держал веник. – Простите! - Он подслеповато посмотрел на неожиданного посетителя. - Приема нет. – Алексей Александрович? – Да. А вы, простите? – Я Мелентьев Виктор Ильич. У меня, вероятно, воспаление среднего уха, страшная резь. Попов всмотрелся в лицо Мелентьева и отошел в сторону: – Пройдите. Они вошли в кабинет. Это был обычный докторский кабинет с неизбежным зеркалом над диваном, белым шкафчиком с хирургическим инструментом и картиной в простенке: розовощекая Диана похищала бледного и худосочного Эндимиона. – Хорошая картина, - заметил Мелентьев. – Дрянь, - сказал Попов. - Плохая копия. Какими судьбами, коллега? – Неисповедимыми. Пять часов назад я находился в камере смертников, нас везли для исполнения приговора. Вы что, не оповещены о моем провале? – Оповещен. Но не мог же я пристрелить вас прямо на пороге своего дома? Тихо! - Он повел дулом пистолета. - Сядьте. Каким образом вы здесь? И сколько чекистов снаружи? Мелентьев вздохнул и покачал головой: – У вас профессиональный психоз, коллега. Если я не выдал вас на следствии, какой мне резон это делать теперь? И о каких, собственно, чекистах вы изволите толковать? В городе вот-вот появятся немцы! Попов опустил пистолет, тыльной стороной ладони вытер пот, обильно выступивший на лбу: – Вы правы. У меня просто сдают нервы. Простите меня. – Пустое. Какие у вас планы, доктор? – Будем работать. Подумайте о форме легализации, о прикрытии. Несколько дней можете прожить у меня. В суматохе это незаметно. Мелентьев улыбнулся: – Если я правильно понял, работать мы будем отнюдь не на немцев? – Вы правильно поняли. – Забавно. - Мелентьев рассмеялся. - Советы хотели меня шлепнуть, а я буду им помогать? Я - дворянин, белый офицер, идейный борец? – Что поделаешь! - Доктор пожал плечами: - Вы интеллигентный человек. Вы же знаете: в политике вчерашний враг - лучший друг сегодня. Мы, англичане, всегда это понимали лучше других. – Так вы… - протянул Мелентьев. - Теперь понятно. – Ну и слава богу, - улыбнулся доктор. - Куда вы? Выходить небезопасно. – Вместе со мной бежал Семен Бойко, бандит, - сказал Мелентьев. - Судя по всему, теперь он займет значительное положение. Контакт с ним пригодится нам с вами. – По-моему, это неразумно, - заметил Попов. - Впрочем, он все равно вас знает. Хорошо. Можете встретиться. Если почувствуете, что он опасен, ликвидируйте. Вы спаслись вдвоем? – Была еще одна женщина. Но она не в счет. Так… Пустая бабенка. – Когда у вас встреча с Бойко? И где? – У него дома. Через полчаса. – Возьмите, - Попов передал Мелентьеву пистолет. - Успеха вам. Семен Бойко и Клавдия Боровкова - "пустая бабенка", как назвал ее Мелентьев, отсиживались в квартире, которую жильцы оставили совсем недавно: на кухонной плите еще попыхивал паром горячий чайник. Бойко выжидал, пока последние беженцы и последние красноармейцы покинут улицу. Он выглянул в окно: – Все. Можем двигаться. Взяв автомат, он надел серый макинтош начальника конвоя - на груди багровой кляксой расплылось пятно крови. Шли, прижимаясь к стенам домов. Прятаться было не от кого, но въевшаяся в плоть и кровь привычка "зека" "не маячить" делала свое дело и помимо воли заставляла идти крадучись… Семен шел впереди. Длинный макинтош заплетался у него в ногах, мешал, и Семен каждую минуту раздраженно отбрасывал то правую, то левую полу. – Ты сними его, - посоветовала Клавдия. – Ну и дура, - сказал он злобно. - В такой одеже я неприметен, пойми, если ума нет. – Как знаешь, - кивнула она с тупой покорностью. - Я же как лучше хотела. Он оглянулся: – Все спросить тебя хотел - ты чего натворила? За что тебя к стенке-то? – За глупость, - она поежилась. - Мужик мой сидит. За кражу. Ну, тесть приперся, выпили. День воскресный, пошли за солеными огурцами на базар. А там ко мне мильтон привязался, начал в отделение тащить. Ну, я и выступила с речью. Немцы, говорю, придут - они вам кишки выпустят. Ну и всяко-разно. Толпа собралась. Меня в НКВД. И привет. – Ясно. Ну, радуйся, Клаша. Просьбу твою о немцах, считай, судьба удовлетворила, - Семен остановился у парадного схода красивого четырехэтажного дома, окинул взглядом окна. Кое-где видны были цветы в горшках. В верхнем окне справа ветер трепал зеленые бархатные портьеры. Семен поддел ногой детское пальто, которое валялось на пороге подъезда, и сказал, повернувшись к Клавдии: – Квартира богатая, зайдем. Она поняла, зачем он зовет ее, и сказала просительно: – Так ведь полчаса назад уже… заходили, Сеня. Может, хватит? – Цыц! - прикрикнул он. - Два месяца без бабы. Понимать должна! - Он шагнул через порог, поправляя на ходу автомат, и вдруг остановился в раздумье: - Ладно. Сначала родных навестим. – Твоих родителей? - переспросила она. - Так они ждут позже, я же тебе говорила. Сам же время назначал! – Не родителей!.. - усмехнулся он. - Крестных. Вали за мной. Они свернули в боковой переулок и через минуту вышли на улицу Сталина. *** Электростанция была взорвана. Водопровод - тоже. Когда начальник РОМ захотел напиться, кран жалобно зашипел, два раза булькнул и безнадежно смолк. Телефон тоже не работал. Начальник вскрыл тщательно замаскированный в стене сейф, сказал дежурному: – Ставлю на двадцать один ноль-ноль. Ты готов? Дежурный кивнул: – Они будут здесь с минуты на минуту. – Надо, чтобы всосались, сволочи. По кабинетам разбрелись, - сказал начальник. - Обжились. В двадцать один ноль-ноль самое время. - Он закрыл сейф, поправил отклеившийся уголок обоев. - Разнесет их за милую душу, - добавил он с удовлетворением. Дежурный снаряжал обойму своего "ТТ". Патроны с сухим лязганьем исчезали под срезом. Дежурный передернул затвор, щелкнул предохранителем, сказал: – Можем идти, - и спрятал пистолет в боковой карман. Начальник обвел взглядом пустые стены. На тех местах, где еще вчера висели портреты, темнели прямоугольники невыцветших обоев. В углу стоял эмалированный таз, доверху наполненный обгоревшими бумагами. Начальник пошевелил золу палкой, и зола, еще хранившая форму сгоревших листов, рассыпалась в прах. Дежурный взял со стола автомат, щелкнул затвором и перебросил ремень через плечо: – Присядем? Начальник улыбнулся в ответ: – На счастье? Давай. Они не успели сесть. Из-за приоткрытой створки входных дверей стеганула автоматная очередь. Падая, дежурный машинально сорвал трубку бесполезного уже телефона и крикнул: – Немцы! Начальник словно сломался пополам и без стона вытянулся на полу. Сквозь туман гаснущего зрения дежурный увидел, как из-за отодвинувшейся створки высунулась белобрысая голова, а чуть ниже, из-под серого, мышиного цвета плаща дуло автомата. Это был Семен Бойко. – Не-емцы, - хрипло повторил дежурный и дал очередь по дверям. Пули прошили филенку от пола до потолка, Клавдия вскрикнула. Семен сморщился и, слегка оскалив ослепительно белые зубы, повел дулом автомата, словно кончиком поливного шланга. Пули аккуратно вспороли пол, пройдя сквозь тело дежурного дымными вспышками. – Жива? - равнодушно спросил Семен. Оглядел Клавдию с головы до ног и, заметив, что из левого плеча обильно течет кровь, добавил с сожалением: - Лучше бы тебя сразу убило. На кой ты теперь? Все равно не баба. Клавдия завыла. Трупы, кровь на полу. На ее лице отразились страх и растерянность. – Не надо бы этого, Сеня, - сквозь слезы сказала она. – А они нас? - снова оскалился он. - Молчи лучше, а то и тебя туда же отправлю! Он подошел к убитым, перевернул их ногой и, брезгливо морщась, забрал "ТТ" у начальника и автомат у дежурного, шагнул к окну и тщательно вытер кровь на оружии портьерой. Стенные часы ударили пять раз. Семен выстрелил. Пуля пробила маятник. Часы поперхнулись и смолкли. Он вышел на улицу. Клавдия сидела на ступеньках крыльца и, зажимая раненое плечо, стонала. – Куда же теперь, Сеня? - спросила она. – Куда хочешь, - сказал он равнодушно. - Считай, что я тебя списал ввиду полного износа. *** Таня ушла домой растерянная. В голове был полный сумбур. "В самом деле, - думала она, - отец может выдать Гену. Запросто. Увидит случайно на улице, окликнет первого попавшегося немца, и все. Отец…" Она не искала оправдания тому, что уже задумала совершить. Не вспоминала обиды, побои, оскорбления, мать, умершую много лет назад "от горя", как однажды выразился сам отец. Таня решила про себя: если отец захочет выдать Гену, она его убьет. Вот так, просто - возьмет и убьет. – Ты ничего сама не решай, - сказала ей Маша. - Особенно сгоряча. Приходи ко мне, обсудим вместе. "А чего обсуждать? - спрашивала себя Таня. - Это только мое дело. И нечего мне вмешивать в него Генкину мать". Она вышла на Коммунистическую улицу. Эта дорога была самой короткой. Она шла задумавшись и поэтому не обращала внимания ни на вдруг вспыхнувшую совсем неподалеку стрельбу, ни на Бойко, который вот уже целых три минуты почти наступал ей на пятки. Клавдия плелась чуть поодаль. Наконец, Бойко остановился на мгновение, что-то решая, потом тихо окликнул: – Девушка! Таня вздрогнула и остановилась. Он подошел к ней и властным, привычным жестом притянул к себе. – Хорошенькая, - он похабно улыбнулся, отыскивая глазами подходящее место для того, что задумал совершить. Заметив у забора брошенную кем-то повозку с домашним скарбом, приказал: – Иди. Туда. – Что вам нужно? - одними губами спросила Таня. Он снова улыбнулся, и по этой жадной улыбке она поняла все. – Не вздумай удирать, - сказал он назидательно и повел дулом автомата. Таня поняла, что нужно бежать, но у нее не было сил. Она вдруг почувствовала слабость - ошеломляющую и болезненную. Она почувствовала, что не может сопротивляться, не может даже кричать. Она послушно повернулась, направилась к повозке. Он шел позади, на ходу снимая плащ. Около повозки бандит бросил плащ на землю и снова повел дулом автомата. – Давай, не тяни. – Не тронь ее, - зло прищурилась Клавдия. – Цыц, - тихо сказал он. - Дырка будет. Встань вон там, стерва. – Не тронь! - Клавдия бросилась на него с кулаками. – Ах, ты, - он дал очередь. Клавдия отскочила. - Это предупреждение. Еще раз помешаешь, покойницей будешь. Понятно объяснил? – Понятно, - кивнула она. - А теперь меня послушай, Сеня. Ты меня еще вспомнишь, Сеня. Сегодня вспомнишь. - Она повернулась и побрела, опираясь здоровой рукой о стену дома. Таня бросилась бежать. Бойко оглянулся, поднял автомат, начал выцеливать прыгающую на кончике мушки фигурку. Потом скосил глаза на расстеленный плащ и облизнул пересохшие губы. В несколько прыжков он настиг Таню и наотмашь ударил ее прикладом автомата по голове. Остановился над распростертым телом - чувствовалось, что колеблется: пристрелить или взять с собой? Потом взвалил Таню на спину и зашагал в сторону своего дома. А по главной улице уже оживленно двигалась немецкая техника, брели солдаты. Распаренные дневным зноем, они вяло вышагивали в ротных колоннах, с любопытством оглядывая дома, распахнутые окна, брошенную утварь. Отец Тани вышел к зданию бывшего райотдела милиции в тот момент, когда два солдата прибивали над входом добротно сделанную вывеску: "Фельдкомендатура". "Заранее заготовили, стервецы, - с уважением подумал Егор. - Выходит, они еще когда знали, что будут здесь. Вот это, я понимаю, планирование!" - Он визгливо захохотал, довольный вдруг возникшей аналогией, и подошел к дверям: – Мне начальника. Офицера мне, понятно, дурак? - обратился он к солдату-часовому. Тот кивнул и заливисто свистнул в металлический свисток, который висел у него на шее. Сразу же появился затянутый в ремень офицер, спросил на чистейшем русском языке: – Тебе чего? Документы! – Желаю помочь, - сказал Егор, протягивая паспорт. - Ерохины мы. Из купцов, понимаете? Они вошли в дежурную часть. Трупы начальника милиции и дежурного уже убрали, полы были чисто вымыты. По лестнице взад и вперед сновали немцы в мышиного цвета форме. Они перетаскивали мебель, оружие. – Садись, - предложил офицер Егору и сел напротив. - Говори. – Вот, - Егор протянул ученическую тетрадь. - Здесь список всех деповских коммунистов - кто остался, и вообще - активистов разных и евреев. Они пили нашу кровь, - не слишком уверенно закончил Егор, натолкнувшись на холодный, изучающий взгляд офицера. - Адреса там, в конце, - торопливо добавил он. Офицер просмотрел список, потом резко и отрывисто скомандовал. Немцы построились, их было человек пятнадцать. Старший - с нашивками фельдфебеля, взял тетрадь, негромко сказал что-то солдатам. Грохоча сапогами, они выбежали из дежурки. Офицер проводил их взглядом. – Они поехали, а ты погости у нас! – Я забыл сказать, там, на обложке, я еще один адрес написал, - заволновался Егор. - Здесь жена одного знатного гепеушника живет, Кондратьева Мария Ивановна. Ваш унтер-офицер небось и не обратит внимания, его бы надо догнать! Предупредить! – Не надо, - успокоил офицер. - Шульц очень добросовестный и аккуратный работник. Он прочтет этот адрес. А ты пока посиди здесь, - немец открыл двери "КПЗ", - не обижайся. Сам понимаешь, время военное… Он закрыл дверь на засов и сверил свои часы со стенными: те уже шли. Было девятнадцать часов тридцать минут. *** Сестра Семена Бойко зашла в комнату, когда на улицах города уже установилось относительное затишье, долго смотрела, как Генка листает старый "Огонек", потом остановила его, придержав за руку: – После почитаете. Разговор есть. – Ну, говори. - Генка закрыл журнал. – Вам лучше уйти, - сказала она с усилием. - Не хочу брать греха на душу. – А ты и не бери, - сказал Генка, вглядываясь в ее лицо и пытаясь понять и взвесить, как она поведет себя, и не обречена ли его затея с самого начала на провал. - Я так считаю, что ты должна мне помочь, а не им. – Брат он мне, - сказала она с мукой. - Вы это поймите. – Чего же не понять. - Генка пожал плечами. - Вы тоже поймите: смысл жизни не в том, кто брат, а кто сват. – А в чем? - издевательски спросила она. - В том, что не подмажешь - не поедешь? На этом вся жизнь построена? Вот что я вам скажу: если не хотите так рано помереть, уходите. Я про вас ни слова никому. Если же хоть мизинцем шевельнете, чтобы Сене навредить, я за себя не отвечаю. Все у меня. – Я не уйду. У тебя свое понимание долга и совести, у меня - свое. – Как знаешь. Со двора послышался скрип гравия. Шура выглянула в окно и тихо вскрикнула: впереди шел Семен. Он нес Таню, за ним двигался Мелентьев… "Черт, - мысленно выругался Генка. - Несет кого-то, подлец. Нельзя в него стрелять". - Он опустил пистолет и тут же почувствовал, как в спину ему уперлись сдвоенные стволы охотничьего ружья. – Брось свою штуку, - приказала Шура. - Я тебя честно предупредила. Не шевелись! - крикнула она, когда Генка начал поворачивать голову. - Разожми ладони, а то выстрелю! Генка мог бы подстрелить ее: пистолет был на боевом взводе, патрон - в патроннике, только спусковой крючок нажать. Но он не нажал. Он подумал, что почти наверняка убьет ее, а права на это, несмотря ни на что, у него нет. "Хлюпик вы, Геннадий Николаевич, - горько подумал он о себе. - Сентиментальный хлюпик, это уж совсем теперь ясно, и погибнете вы через эту свою гнусную черту, как пить дать погибнете". Пистолет упал на пол с глухим стуком. – Отойди! - скомандовала Шура. Она шагнула вперед, подобрала пистолет. - Сядь! Вот там! - Она ткнула дулом ружья в сторону кровати. Генка послушно сел. – Лучше бы ты убил меня, - с ненавистью сказала Шура. - Я же вижу: на совесть мою надавить хочешь… А я не пионерка! Сам виноват, сам! Генка промолчал. В комнату вошел Семен, кивнул Шуре, спросил, улыбаясь: – Чего вооружилась? – Это из милиции, - ровным голосом сказала Шура. - Ему приказали тебя убить. – Иди ты, - изумился Бойко. Он подошел вплотную к Генке, спросил, вглядываясь: - Зовут-то как? Кого поминать? - И добавил, покрутив головой: - Жестокие вы люди, милиционеры. Человек, можно сказать, второй раз родился, а вы? Иди в залу. Генка отвернулся. – Не пойдешь - здесь убью, - равнодушно сказал Семен. - Вот прямо сейчас и убью. - Он вынул "ТТ". - Вот видишь? - Улыбаясь, он направил ствол в голову Генке и начал давить на спусковой крючок. Курок медленно пополз вверх. - Не переборщи, милый, - Семен продолжал улыбаться. - Бах - и нет тебя. А так - с нами посидишь, выпьешь, закусишь напоследок. И я лично стрелять в тебя не стану - слово Сени! Я тебя немцам сдам, пусть они что хотят, то с тобой и делают, правда, Шура? – Сволочь ты все же, Сенька, - сказала она. – А что же мне после стольких переживаний делать? - со слезой в голосе спросил Бойко. - Надорвата у меня душа, а кто виноват? Вот такие, как он, всю нашу жизнь поломали - отравили… Генка вошел в "залу". Родителей Бойко не было. На диване под зеркалом сидела Таня. – Гена, - сказала она, и губы у нее задрожали. - Гена. Он рванулся к ней, но Мелентьев выставил ногу, и Генка рухнул на пол, вытянувшись во весь рост. – В чем дело? - Мелентьев посмотрел на Семена. - Кто это? – Из уголовки. Нас разыскивает. Кто он тебе? - обратился к Тане Семен. Таня опустилась на пол рядом с Генкой и, поддерживая его голову, говорила, всхлипывая: – Гена. Очнись, Гена. – Кто он тебе? - Семен ударил Таню ногой, она вскрикнула. Генка пришел в себя, попытался встать. Мелентьев помог ему и тоже спросил: – Вы знаете эту девушку? Генка нашел взглядом Шуру и молча покачал головой. – Он все равно ничего не скажет, - заметил Мелентьев. - Выведи его во двор и сразу возвращайся назад. Дело есть. – Я его немцам сдам! - сказал Семен. - Сами посудите: такой человек - им подарок, а нам - выгода. – Делай, что говорю, - повысил голос Мелентьев. – Ладно, - Семен толкнул Генку к дверям. - Не хочешь говорить - так умрешь. - Он передернул затвор автомата. – Нет! Нет!!! - Таня с криком повисла у Генки на плече. - Не троньте, не троньте его! – Перестань, - тихо сказал Генка. - Кого просишь? Молчи. Он повернулся к Семену, сказал с усмешкой: – А ты, Бойко, круглый дурак. Сотоварищ твой - английский шпион, он наверняка будет работать против немцев, понял? И тебя заложит, уж ты не сомневайся. Семен взглянул на Мелентьева и отскочил в угол комнаты. – А ну, подойди к менту, - приказал он Мелентьеву. – Семен, - растерялся тот. - Ты чего? Он все врет! – Я по твоей роже вижу, как он врет! - яростно заорал Семен. - Все вы тут собрались Сеню извести! Только хрен вам! Сеня первый вас и продаст и купит! – Ты болван, - тихо и зло сказал Мелентьев. - Сколько тебе заплатят немцы? И чем? Оккупационными марками? Золото можешь получить, подумай, дурак! Не сделай глупости! – Где твоя Англия, а где немцы? Я что, слепой совсем? Вошли супруги Бойко. – Мать! - крикнул Семен. - Давай, тащи хлеб-соль! Отец! Волоки чистое полотенце! – Как скажешь, Сенечка, - послушно кивнула мать. – Шурка! - продолжал Семен. - Немцы войдут - ты им хлеб-соль поднесешь. А я за тобой следом - этих двоих. - Он покосился на Мелентьева и Генку. - То-то выйдет славный подарочек! - Он даже потер ладони от удовольствия. - Молодец, Семен! Голова! Шурка! Держи автомат! С этих двоих глаз не спускай! А я сейчас. Переоденусь. - Он вышел в соседнюю комнату. Шура взяла автомат. С каждой минутой она все больше и больше мрачнела. – А вы лихо превратили меня в своего союзника, - шепнул Генке Мелентьев. - Профессионально. – Вы мне не союзник, - с отвращением сказал Генка. - Вы обыкновенный подонок. Грязная свинья. – Не ругайтесь, молодой человек, - вздохнул Мелентьев. - Мне Советскую власть любить не за что. Я просто подумал: если из всех щелей вылезли теперь такие, как Семен, - что же такое немцы? И их новый порядок? Какая страшная ночь наступает, какая ночь. – Вы же якшались с ним, - не утерпел Генка. – Да, - кивнул Мелентьев. - Ради дела можно якшаться с кем угодно. Вы этого не поняли и провалились. Глупо. Наши страны - союзники, а мы с вами - враги. – Бесполезный разговор, - буркнул Генка. – Что же будет, Гена? - тихо спросила Таня. – Умрем, милая барышня, - вздохнул Мелентьев. - Это, как я догадываюсь, ваш жених? Не давите ему на психику, иначе он наделает глупостей. Вернулся Семен. На нем был новый шевиотовый костюм и красная рубашка с синим галстуком. Он выглянул в окно, прислушался. – Не идут немцы-то. Мать! Давай на улицу. Как увидишь германцев, зови в дом. Поняла? – Как скажешь, Сенечка, - послушно кивнула мать. - Идем, отец. Старший Бойко вышел из комнаты вслед за ней. Семен осмотрелся. Таня сидела на полу, в ногах у Генки. – Встань, - приказал ей Семен. Она испуганно посмотрела на Генку и медленно поднялась. – Пойдешь со мной, - сказал Семен и похабно улыбнулся: - В спальню пойдешь. - Он скосил глаза на Генку и Мелентьева. Те молчали. – Не тронь ее, - вдруг сказала Шура. – Ты еще? - удивился Семен. - Отойди, - он взял Таню за руку. Неожиданно и очень сильно Шура ударила его в переносицу. Он отшатнулся и тут же бросился на нее с яростным воплем. Загрохотал автомат. Очередь прошла над головой Семена, рассыпалось зеркало на стене. Семен присел, и в то же мгновение на него навалились с обеих сторон Генка и Мелентьев. Шура стояла с автоматом в руке и спокойно смотрела, как связывают брючным ремнем руки ее брата. – Спасибо, - сказал Генка. Он отпихнул связанного Семена, встал и посмотрел на Мелентьева: – Что же теперь? Мелентьев не успел ответить. Из-за дверей, из-за окон ударили автоматы. Пули методично вспарывали стены, мебель. Вскрикнул и упал Мелентьев - пули прошили его от левого плеча до правого. Таня побежала к выходу и тоже упала. Шура выстрелила, за стеной кто-то яростно закричал, но в следующий миг Шура уже лежала на полу лицом вниз. На ее спине, на белом крепдешине кофточки медленно расплывались багровые кляксы. Все это произошло в доли секунды. Но Генка успел подхватить автомат. Он бил короткими очередями по дверям, по окнам - всюду, где хотя бы на мгновение появлялся серо-зеленый немецкий мундир. А связанный Семен Бойко лежал на полу. Но в эти минуты Семену еще не суждено было умереть. Генка забыл о нем в горячке боя. Потом с потолка посыпалась штукатурка - пули пересекли его по диагонали, оставив след в виде множества черных точек. Это кто-то из немцев догадался влезть на чердак и выстрелить сквозь потолок. Гаснущим взглядом Генка обвел комнату. "Вот и все", - подумал он и удивился, что нет в нем ни сожаления, ни горечи. Все отошло куда-то и вдруг исчезло совсем. Немцы ворвались в комнату. Офицер подошел к дивану, увидел торчащие ноги Семена. – Встать! - приказал он по-русски. Семен поднялся, сказал, радостно улыбаясь: – Вот, связали меня, сами можете видеть. Они - враги! А я - друг! От расстрела я убежал, от большевистского, можете поверить? Офицер слушал внимательно и дружелюбно: – Тебя отведут в комендатуру. Если не лжешь - будешь доволен. – О-о! - захлебнулся Семен. - Мы с вами таких дел понаделаем! Таких дел. Солдаты вывели его на крыльцо и, встав по бокам, повели. Когда повернули на соседнюю улицу, где-то совсем рядом слабо хлопнул пистолетный выстрел. Семен схватился за грудь, крикнул: – Клавка, сволочь, нашла-таки, - и повалился на конвоира. Тот отскочил и, прижав автомат к животу, дал очередь. Тут же негромко ударил второй выстрел, и конвоир рухнул рядом с Бойко. Второй солдат выжидал. Он держал автомат наизготове, выцеливая неясную человеческую фигуру на противоположной стороне улицы. Фигура приблизилась. И тогда солдат отчетливо увидел женщину с пистолетом в руке. – Хальт! - истерично выкрикнул он. - Хальт! Женщина начала поднимать пистолет, и немец дал длинную очередь. Женщину словно переломило. Солдат подошел к ней, ткнул дулом автомата в обмякшее тело. Клавдия захрипела, и тогда он пристрелил ее одиночным выстрелом. Трупы окружили немецкие солдаты. Рассматривая убитых, они возбужденно галдели, наверное, обсуждали случившееся. Кто-то из них попытался вытащить из руки Клавдии пистолет и не смог. Офицер что-то приказал, солдаты построились и, подняв трупы на плечи, двинулись в сторону комендатуры. Когда до нее оставалось метров сто, тяжело загрохотало, к светлому вечернему небу поднялся столб ослепительно белого пламени, и здание комендатуры рассыпалось, словно было сложено из детских кубиков. Сюрприз начальника милиции сработал вовремя. Взрывная волна отбросила немцев. Когда офицер подбежал к сорвавшимся с петель дверям, он увидел труп Ерохина. Взрыв на улице Сталина спас Машу. Шульц повернул обратно, не дойдя до ее дверей всего несколько шагов. А спустя час Маша уже стояла перед одноэтажным домиком на окраине города, найдя его по адресу, который сообщил Генка "на самый крайний случай". Это была явка городского подполья. Домик стоял на холме, город остался далеко внизу. Он был молчалив сейчас, этот город. Он присматривался. Но он уже сказал свое первое слово. И это веское слово объявило фашистам беспощадную, непримиримую войну. Не на жизнь, а на смерть. Часть вторая В НОЧЬ НА 20-е Товарищи, где бы ни был москвич, он обязан быть примером выдержки, организатором порядка, организатором обороны нашей столицы. Товарищи, будьте бдительны, не верьте всяким сплетням и слухам. Провокаторы будут пытаться сеять панику среди населения. Москве грозит серьезная опасность. Но борьба ведется жестокая, не на жизнь, а на смерть, и в этой борьбе мы Москву отстоим.      /Из обращения Моссовета к жителям Москвы, 17 октября 1941 г./ Звонок прозвучал отрывисто и резко. С трудом приподняв отяжелевшую голову, Коля протянул руку и снял трубку телефона. Третью ночь подряд он ночевал в своем кабинете, на Петровке. – Полковник Кондратьев. - Коля с трудом подавил зевоту. – Клычков говорит, из секретариата товарища Щербакова. - Голос в трубке сел, послышались щелчки и хрип, связь работала плохо. - Александр Сергеевич ждет вас через пятнадцать минут. Вызывал первый секретарь МГК. "Что-то случилось", - подумал Коля, на ходу застегивая ремень и поправляя кобуру с пистолетом. Включил радио: – … западном направлении ухудшилось, - говорил диктор. - Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке прорвали нашу оборону… "Это у Подольска", - решил Коля. Накануне, в специальной сводке Информбюро, с которой познакомил его начальник управления, было сказано, что в районе Подольска создалось угрожающее положение. Коля вышел к подъезду. Только-только рассвело, и шофер спал, склонив голову на руль. – В горком партии, - Коля тронул его за плечо, и шофер, озираясь спросонок, привычно щелкнул ключом зажигания: – Как дела, товарищ полковник? Что слыхать? – Ты нажми, Горохов. Я опаздываю. По Петровке спустились до Кузнецкого моста и повернули налево. Вверх по Кузнецкому, к Сретенке, медленно двигался поток людей. Старики, женщины, дети катили коляски с пожитками, в руках у многих были чемоданы, узлы. – Тронулась Москва, - вздохнул шофер. - К тому идет, что сдавать будем, товарищ полковник? Коля пожал плечами: – Какая сорока принесла тебе эту весть, Горохов? В городе трудно с водой и продовольствием, возможны интенсивные бомбежки. Лишние люди в такое время - помеха. – Ну-ну. Дай бог. Однако у меня мнение другое. – А ты держи его при себе. Сам не паникуй и другим нервы не трепи. "Что скажет Щербаков? - думал Коля, невольно задерживая взгляд на движущейся толпе. - Хорошо, если бы сказал он то же самое, что и я Горохову". …В подъезде МГК чекист из комендатуры проверял документы. Поднимаясь по лестнице, Коля обратил внимание, что вместе с ним идут еще десятка полтора людей в полувоенной одежде и в форме войск внутренней охраны НКВД. В кабинете Щербакова было тесно. По предыдущим визитам Коля знал, что здесь всегда большое скопление людей, но сегодня и в самом деле яблоку негде было упасть. Из соседней комнаты вышел Щербаков, гул разом смолк. Все напряженно ждали. Видно было, что Щербаков, всегда спокойный, невозмутимый, на этот раз с трудом сдерживает волнение. – Товарищи, - сказал он негромко. - На фронте создалась такая ситуация, что угроза немецкого вторжения на окраины Москвы стала достаточно реальной. - Он жестом оборвал начавшийся шум и продолжал: - Оборона Москвы - дело решенное, товарищи. Москвы мы им не сдадим. Но положение чрезвычайное, и оно потребовало от нас принятия чрезвычайных мер. - Он замолчал, обводя взглядом собравшихся. На этот раз все напряженно молчали. - Только что товарищ Сталин подписал постановление ГКО о введении на территории Москвы и пригородов осадного положения, - тихо закончил Щербаков. Молчание затягивалось. Щербаков понял, что людям, даже таким крепким и таким проверенным, какие собрались сейчас в его кабинете, - им тоже нужно дать время на то, чтобы осмыслить, пережить случившееся и вновь обрести спокойствие и уверенность в своих силах. – Товарищи! - Щербаков снял очки и начал медленно протирать их платком. - Мы собрали сюда наш актив, тех, кому мы безусловно доверяем, отнюдь не для одной только информации, это вы понимаете. Начальнику гарнизона уже поручено превратить каждую улицу, каждый дом в неприступную крепость. Для этого создаются три рубежа обороны: по окружной железной дороге, по Садовому кольцу и по кольцу "А". – Неужто и до "А" дойдет? - уронил кто-то. – Нет, не дойдет, - спокойно сказал Щербаков, - если мы немедленно приступим к работе. Военные закончат приготовления к двадцать четвертому октября. На вас, директоров заводов, секретарей парткомов и командиров внутренних войск и милиции, возлагается иная задача. Случаи проникновения в Москву вражеской агентуры участились. Это естественно: Москва - прифронтовой город. Агенты сеют панику, уничтожают линии связи, пытаются вредить на фабриках и заводах. Обычных мер теперь недостаточно. Это постановление, - Щербаков поднял и показал текст, отпечатанный типографским способом, - предусматривает, что охрана строжайшего порядка отныне возлагается на вас, товарищи. На вверенные вам подразделения внутренних войск, милиции и добровольческие рабочие отряды. Прошу внимания, - Щербаков поднес текст постановления к глазам и, подслеповато щурясь, прочитал будничным глуховатым голосом: - "Провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, - расстреливать на месте". Прошу получить в соседней комнате соответствующие удостоверения и разойтись по местам. Коля вышел в коридор. Все столпились у входа в кабинет с табличкой "Клычков Б. М.". Входили по одному. Подошла и Колина очередь. – Садись, - Клычков кивнул на стул и открыл журнал учета. - Распишись. Здесь и здесь. Это постановление ГКО - уже знаешь. А это, - он протянул Коле бланк, и Коля заметил, что сверху в самом начале текста, от руки вписана его фамилия. - Это удостоверение ГКО, полковник. Оно вручает тебе полную власть над всеми гражданами СССР и иностранцами, которые находятся в порученном тебе районе. Клычков подождал, пока Коля прочитал текст постановления ГКО и удостоверение, и добавил, не отводя от Коли немигающих, болезненно прищуренных глаз: – Ты, конечно, не слабонервный, но на всякий случай разъясняю: любого, застигнутого на месте преступления мародера, провокатора, шпиона или бандита ставить к стенке немедленно. Никаких фиглей-миглей, полковник. Полная власть, я это подчеркиваю. Впредь до особого распоряжения, - Клычков улыбнулся. - Ты теперь нечто вроде единоличного диктатора, что ли. - Он перестал улыбаться и строго добавил: - Только эту диктатуру тебе партия вручила временно. Об этом ни на секунду не забывай. Коля спустился вниз. Горохов заботливо вытирал капот "эмки" и, увидев Колю, обрадованно крикнул: – Здесь я, Николай Федорович. Ну как? Насчет Москвы! – Будем драться, - хмуро бросил Коля. - Ты свои сомнения оставь, Горохов. – Есть! - Горохов повеселел, лихо вырулил к Пассажу. - О жене вашей и о сыне слыхать что-нибудь? – Ничего не слыхать, - Коля совсем помрачнел. - Ничего. Виктор забегал три дня назад. Он ведь здесь, под Москвой. – Талантливый оперативник, - с уважением сказал Горохов. - Все так говорят, - он улыбнулся. - А что, Николай Федорович, - догоняет вас Виктор Алексеич. Уже подполковник, а? – Эх, Горохов! - вздохнул Коля. - Пусть хоть комиссар! Лишь бы живой остался. – Что верно, то, как говорится, факт, - в свою очередь вздохнул Горохов. Во дворе управления стояли грузовики. Сотрудники грузили архив и делопроизводство. Работали молча, передавая друг другу пачки бумаг, словно ведра во время пожара. Мимо, по Петровке, прошагала колонна ополчения - пожилые, наспех экипированные люди, без выправки, без уверенного, твердого шага кадровых красноармейцев. Лица у всех были замкнутые и суровые, многие бойцы шли еще без оружия. – Всем не хватает, - подошел к Коле Рудаков. - Какой от таких солдат толк на фронте? Что они умеют? Коля тяжело посмотрел на Олега: – Ненавидеть умеют. Остальному - научатся. Когда отправите машины, постройте людей, - Коля замолчал и прислушался. - Что слышите, Рудаков? – Ничего, товарищ полковник, - удивился Олег и вдруг догадался, о чем спрашивает Коля. Стояла тишина. Тягостная, жуткая тишина - такая бывает в тихие, пасмурные дни на кладбищах. – Шел сегодня в управление, - тихо сказал Олег. - Смотрю, документы жгут. Прямо на улице, в цинковых корытах. - Олег повел плечом, тоскливо посмотрел на Колю: - Страшно это, товарищ полковник. Хотите ругайте, хотите бейте. Пепел летит, лица у всех - покойницкие. – Возьми себя в руки, - так же тихо ответил Коля. - Нервы нам еще пригодятся, Олег. Потому что самые главные трудности, скажем так, они еще впереди. Олег скомандовал, все построились. Коля медленно прошелся вдоль строя, вглядываясь в знакомые, много раз виденные лица своих товарищей. Сегодня они были совсем другими, эти лица. Напряженные, осунувшиеся, тревожные. Коля вдруг поймал себя на мысли, что некоторых он просто не узнает. "Не помню? - почти испугался Коля. - Чепуха какая. Нет! Просто они стали другими. За двадцать четыре часа стали совсем другими. А ведь они еще не знают ни о решении ГКО, ни о своей роли в выполнении этого решения. В конце концов, если уж называть вещи своими именами, не слишком приятная им работа предстоит, ох не слишком. Фронт - это недосягаемая мечта в сравнении с тем, что придется делать здесь. И все же выбрали именно их - проверенных, до конца преданных Советской власти, - без оглядки, без вопросов, сомнений, выбрали тех, на кого всегда опиралась страна в трудные свои минуты: коммунистов и рабочих. И это доверие, эту надежду нельзя не оправдать". – Смирно! - крикнул Олег. - Товарищ полковник! Отряд сотрудников вверенного вам управления построен! – Вольно! - Коля остановился у правого фланга. - Москве грозит серьезная опасность, товарищи. Речь идет о жизни и смерти нашей столицы. Так вот: для того, чтобы обеспечить тыл города, в ночь на двадцатое вводится осадное положение. Охрана строжайшего порядка на участке от Петровки до Сретенки и от Садового до Бульварного кольца поручена нам. Это приказ Государственного Комитета Обороны, приказ нашей партии, приказ лично товарища Сталина. Рядом с нами будут действовать внутренние войска НКВД и добровольческие рабочие отряды. Задача: не допустить никаких акций со стороны фашистской агентуры, провокаторов и прочих пособников врага. Тех, кто призывает население к беспорядкам, а также мародеров, бандитов и грабителей, взятых с поличным, властью, данной мне Родиной, приказываю уничтожать на месте! Прочих преступников и нарушителей порядка задерживать и передавать судам военного трибунала. - Коля обвел строй глазами и продолжал: - Это нелегкое дело, товарищи. Тех, кто не уверен в себе, в своих нервах и выдержке, прошу сказать об этом прямо. Все молчали. – Хорошо. Сейчас мы получим на складе внутренних войск оружие и приступим к несению службы. Рудаков, ведите отряд. Сотрудники перестроились в колонну и двинулись к Бульварному кольцу. Коля шагал в конце колонны. Когда свернули на Петровский бульвар, у тумбы с выцветшими, рваными афишами Коля увидел женщину. Она стояла спиной, лица, естественно, не было видно, но во всей ее фигуре было что-то неуловимо знакомое, настолько, что замерло сердце и ноги сами собой понесли в ее сторону. – Куда вы, товарищ полковник? - тревожно крикнул Олег. – Маша, - негромко позвал Коля и остановился. Она оглянулась, это была совсем незнакомая, лет тридцати пяти женщина. На Колю удивленно глянули серые невыразительные глаза, и, внутренне холодея от вдруг резанувшего отчаяния, Коля сказал виновато: – Простите. Я обознался. Он догнал отряд. Последним в шеренге шел Михаил Воронцов. Он понимающе посмотрел и молча вздохнул. – До сих пор ни слова, - сказал Коля. - У меня такое чувство, что ни Гены, ни Маши моей в живых больше нет. Автоматы выдавал старшина-сверхсрочник в новенькой гимнастерке. Снимая очередного "Дегтярева" со стеллажа, он произносил одну и ту же фразу: – Владей осторожно… – Ты бы их протер, подготовил, - пробурчал Олег. - Они нам не для парада нужны. Старшина смерил Олега насмешливым взглядом: – Ты, капитан, как ребенок. Вон ящик в углу, бери ветошь и шуруй. Олег послушно направился к ящику. – Каждому по два диска, - сказал старшина. - Разъясняю, нянек здесь нет, берите сами. И времени - в обрез. – Ты что, торопишься куда-нибудь? - спросил Воронцов. – Тороплюсь, - кивнул старшина. - И вы времени не теряйте на лишние вопросы. – На Казанский фронт он торопится, - зло сказал пожилой лейтенант, затянутый в скрипящие ремни. - Я весь в масле изгадился. Хозяйственничек. Огурцами тебе в лавке торговать. Старшина неторопливо и тщательно вытер руки марлей, подошел к лейтенанту: – Повтори… Отводя испуганный взгляд от бешеных глаз старшины, лейтенант прикрикнул, хорохорясь: – Как разговариваете со средним командиром, товарищ старшина! – Я тебе не товарищ, - медленно сказал старшина. - Твои товарищи в КПЗ сидят, а тебе, подонок, эта форма досталась по ошибке. - Старшина бросил масляную паклю на сверкающие сапоги лейтенанта, сплюнул и отошел. – Под трибунал подведу! - завопил лейтенант и подбежал к Коле. - Товарищ полковник, я требую его арестовать! – Вы лучше подумайте, как службу нести станете, - тихо сказал Коля. - Сил у нас для этого не слишком много, к сожалению. Лейтенант замолчал. Снова все построились. Теперь шеренги выглядели внушительно и строго: через плечо каждого висел автомат, на ремнях - подсумки с дисками. Милиционеры. Их служба всегда считалась нелегкой и опасной. Но разве то, что предстояло им теперь, могло идти хоть в какое-нибудь сравнение с мирным довоенным прошлым, в котором давно уже перестали стрелять на улицах, а смерть человека из рядового события превратилась в чрезвычайное происшествие? …Ударила неслаженная дробь шагов. Равняясь на ходу, отряд потянулся к воротам. Когда последние выходили на улицу, опустевший двор пересек старшина. Через плечо у него висел "ППД", на ремне - подсумок с дисками. Старшина догнал колонну и присоединился к последней шеренге. …Шли по Бульварному кольцу. Над городом по-прежнему висела странная, пугающая тишина, но теперь ее то и дело прерывала отчетливая артиллерийская канонада. Шагающие прислушивались. Пожилой лейтенант сказал: – Это наши. По звуку слышу. – Артиллерист, - презрительно хмыкнул Воронцов. - А если немцы? – А ты панику не сей, - прищурился лейтенант. - За это знаешь, что бывает? – Навязался ты на нашу голову, - вздохнул Воронцов. - Ладно. Поглядим, каков ты в деле будешь. Языком все горазды. Ветер швырнул навстречу кучу бумаг. Ровные, аккуратно нарезанные квадратики взвились над колонной. Олег подобрал один, прочитал и опрометью бросился к Коле: – Читайте. Это была немецкая листовка. "Москвичи! Германская армия стоит на пороге вашего города, - вслух прочитал Коля. - В полевые бинокли мы видим окна ваших квартир. Сохраняйте спокойствие! Не позволяйте евреям и комиссарам уничтожать запасы продовольствия, коммуникации и электросеть. Помните, что все это будет безвозмездно передано вам германским командованием!" Коля оглянулся. Сотрудники уже собирали листовки в огромную кучу посреди тротуара. – Сжечь, - приказал Коля. - Осмотрим переулок. Коля, Олег и Воронцов свернули в боковую улочку. Она была совершенно пуста. Здесь тоже попадались листовки. Их начали было собирать, но порыв ветра вынес из подворотни еще добрую сотню, и Коля сказал: – Прекратите. Потом. Зашли в подъезд и сразу же столкнулись с перепуганной девушкой лет восемнадцати. Она стояла у лифта, под лампочкой и читала листовку. Заметив Колю и его спутников, она неловко спрятала листовку за спину. – Давайте, - Коля протянул руку. – Возьмите, - она отдала листовку. - Боитесь, что мы узнаем правду? – Кто это мы? - повысил голос Олег. – Подождите, - прервал его Коля. - О какой правде речь? – О Москве. - Она сдерживала рыдание. - Не могу… не могу я. – Москву не сдадим, - сказал Коля. - Об этом вы должны говорить всем, если вы советский человек. Идите. Она кивнула и попятилась к лестнице. – А "мы"? - шепотом сказал Олег. - Может, их целая группа? – Рудаков, - неприязненно произнес Коля. - Я настоятельно советую вам не копать на пустом месте. Вы меня поняли? – Так точно, - Олег отвел глаза в сторону. Они вышли во двор. Это был типичный московский двор-колодец. Многоэтажные стены уходили в небо, оставляя где-то вверху маленький серый квадрат. Глубокая и длинная подворотня вела в следующий двор. Коля остановился и прислушался. Откуда-то доносился взволнованный голос. Ускорили шаг. С каждой секундой голос становился все более и более отчетливым. – Спокойно сидите по квартирам и ждите, - услышал Коля. - Немцы никого не тронут. У подъезда стояло человек десять. Один из них, в пальто с бобровым воротником, в пыжиковой шапке, в золотых очках говорил громко и возбужденно: – Вы, Сергей Ионыч, кто? Нарком? Вы - бухгалтер! Зачем же вам, беспартийному, спокойному человеку бросать угол, нажитое и уходить в неизвестность? Пусть комиссары боятся! А нам немцы, эти культурнейшие, милейшие люди, поверьте, совсем не опасны! Но мы должны заслужить их доброе отношение, а для этого нужно вредить большевикам! Например, неплохо будет, если каждый из вас… – Руки вверх! - спокойно приказал Коля, обнажая пистолет. - Перепишите присутствующих, - повернулся он к Воронцову. Все бросились врассыпную. Два человека схватили провокатора под руки: – Хотели до конца его, шкуру, выслушать. Вы, товарищ полковник, не сомневайтесь, здесь не все слабонервные. – Понятно, - протянул очкастый. - Хотите отыграться на мне? А что изменится? Немцы будут здесь через час! – Выполняйте приказ, - сказал Коля. Олег и Воронцов взяли очкастого под руки и отвели к помойке, которая приткнулась у глухой стены соседнего дома. Очкастый еще не понимал, не догадывался, что сейчас должно произойти, и только сверлил Колю и его спутников полным ненависти взглядом. – Документы, - подошел к нему Коля. – Нате, - очкастый швырнул бумажник на асфальт, к ногам Коли. Тот наклонился, подобрал бумажник и вынул из него потертый паспорт в кожаной обложке. В паспорте лежало командировочное удостоверение. – Мальков Евсей Иванович, - вслух прочитал Коля. - Техник-дантист 2-й стоматологической поликлиники, направляется в Ташкент для получения материалов на протезирование раненых красноармейцев. – И с каких это пор в Ташкенте больше цемента для зубов, чем в Москве? - удивился Воронцов. – Не ваше дело! - бешено рявкнул Мальков. - Уж вам-то немцы кишки выпустят! – Объявляю вам, - негромко сказал Коля, - что согласно постановлению ГКО вы, как провокатор, только что призывавший к нарушению порядка, будете расстреляны. Выполняйте. - Коля посмотрел на Олега. Тот снял автомат с плеча и передернул затвор. – Не-е-е-ет! - Мальков бросился навстречу Олегу, но короткая автоматная очередь отбросила его к стене. Коля повернулся к свидетелям: – Утром его подберет специальная машина. Вас прошу проследить, чтобы к нему никто не подходил. …Отряд шел по Сретенке. Смеркалось. Над городом повисли аэростаты воздушного заграждения. – Я позвоню и сразу догоню. - Коля зашел в будку телефона-автомата, набрал номер. Ответил женский голос. – Нина? - спросил Коля. – Это вы, Николай Федорович? - обрадовалась Нина. - Витя не звонил? Не заходил? – Витя на фронте, девочка. Около Москвы один из самых тяжелых фронтов. У тебя все в порядке? – Да, Николай Федорович. Я сейчас на строительство укреплений уезжаю, так вы, если что, Вите передайте. Ладно? – Все будет, как надо. Счастливо тебе, - Коля повесил трубку. У Витьки, конечно же, были неприятности из-за этой девушки. В кадрах узнали немедленно. Витьку вызвали, обвинили в "неразборчивых связях". "Либо она, либо органы, - сказал Витьке начальник кадров. - Выбирайте". "Уже выбрал, - спокойно сказал Витька. - Она…" Коле стоило огромного труда все уладить. Пришлось обращаться к Никифорову. Тот помог, но оговорился: "Я, Кондратьев, твою любовь к подобным авантюрам с девятнадцатого года помню. У тебя и сыновья такие же. Ты уверен, что эта Нина Хвылина, дочь матерого преступника, - порядочный человек и пара твоему Виктору?" – Уверен, - ответил Коля и хмуро добавил: - А ты, между прочим, и в Маше сомневался, Никифоров. – Ладно, - примирительно отозвался Никифоров. - Тебе, как и раньше, ничего нельзя сказать. Я позвоню в кадры. Лучше, если она вообще сменит фамилию. – К тому идет, - улыбнулся Коля. А теперь Витька на фронте. Нина уезжала тоже почти на фронт. "Обидно вообще-то, - думал Коля. - Стольких нервоз стоила всем эта любовь, что теперь они обязаны, не имеют права не встретиться!" Коля догнал колонну, когда она уже заворачивала в боковую улицу. Впереди, у подъезда старинного "доходного" дома притормозил "пикап". Шофер в штатском выскочил из кабины и скрылся в дверях. Коля ускорил шаг. Он уже подходил к подъезду, когда навстречу ему снова вышел шофер, а следом за ним старик лет семидесяти с большим чемоданом в руках. Старик бросил чемодан в кузов автомобиля, сказал просительно: – Две минуты, голубчик. Все же я не могу один. Пойду, еще раз попробую, может, и уговорю, а? – Ладно. - Шофер посмотрел на часы. - Две минуты можно. – Чья машина? - Коля подошел к кабине. – Машиностроительный завод, товарищ полковник, - выскочил из кабины шофер. - Вы не сомневайтесь. Это вот папаша нашего директора. - Он кивнул в сторону старика. - А мамаша внизу сидят, кучервяжутся, не хотят эвакуироваться. – Кочевряжутся - вы хотели сказать, - поправил Коля. - Документы, пожалуйста. Шофер предъявил путевой лист, старик - разрешение на выезд. – У меня все честно, товарищ полковник, я не крыса какая-нибудь. Прошу вас, - вдруг сказал он умоляюще, - зайдемте к нам, уговорим жену! Ей семьдесят четвертый год пошел, она должна, должна уехать! А вас она наверняка послушает. – Хорошо. Идемте. В подъезде старик вынул из кармана ключ очень сложной формы и, перехватив Колин взгляд, сказал: – Нас обокрали в прошлом году. Так я придумал такой замок, что его ни один вор не откроет! – Вы слесарь? Старик гордо поднял голову: – Я - мастер! - Он сразу съежился, сник и добавил просительно: - Вы уж с Аней моей порезче, она женщина неприступная. Они вошли в комнату, старик сказал фальшивым голосом: – Аня, вот и товарищ полковник из милиции требует - надо ехать. Коля увидел статную старуху с высокой прической. Она сидела за столом прямая, как палка. – Милиция? - спросила она равнодушно. - Когда у нас случались скандалы, соседи всегда вызывали милицию - очень уж им хотелось нас опозорить. А милиция ни разу не приехала! Наверное, у нее были более важные дела? - Она посмотрела на Колю выцветшими глазами и усмехнулась: - У вас, я полагаю, тоже есть более важные дела? Коля невольно улыбнулся: – Вы задерживаете машину. – Нет. Егор пусть едет, а я остаюсь. – Однако… Аня, - робко начал старик, но она прервала его: – Ты, Егор, - мастер. Твое место на заводе, рядом с сыном! – До свидания, - Коля направился к дверям. – Бог защитит нас и здесь, - тихо сказала старуха. - Москва не падет. Коля вышел из подъезда. "Пикап" еще стоял - шофер не посмел уехать. – Подвези, - попросил Коля и сел в кабину. Выскочил из дома старик: – Я с вами, подождите! – Чемодан-то оставьте, - посоветовал шофер. – Ничего, там белье, на заводе, пригодится. Когда поравнялись с отрядом, Коля спрыгнул с подножки: – Счастливо вам. – Спасибо, товарищ полковник. Грузовик уехал. На дверях чернела вывеска: "Клуб пионеротряда "Всадники революции". Коля толкнул дверь и вошел в темный большой зал с низким потолком, нащупал выключатель - загорелась маленькая тусклая лампочка. Она высветила большой черный рояль в углу, бюст Ленина на высоком постаменте и развернутое пионерское знамя над ним. Вокруг висели транспаранты: "Все для фронта, все для победы", "Пионер, чем ты помог фронту?" Коля сел на скамейку. Совсем недавно здесь звенели ребячьи голоса, кипела жизнь. Теперь все мертво. Громыхнула дверь, вошел Олег. Следом протиснулся Воронцов. Он увидел рояль, подошел к нему, нежно провел пальцами по клавиатуре и, перехватив любопытный Колин взгляд, покраснел: – Мама мечтала сделать из меня пианиста. Я ведь музыкальную школу кончил. - Он пожал плечами и смущенно закончил: - А вышел милиционер. Вообще-то у нас семья простая, рабочая, но родители очень любят искусство, музыку. Странно, правда? – Пока - достаточно редко, - согласился Коля. - Но не странно, а закономерно. Придет время, у нас любой рабочий в музыке и в живописи, к примеру, будет разбираться как в собственном станке, и даже лучше! Я вообще в этих вопросах оптимист, и знаете почему? Потому что сам был вахлак вахлаком, можете поверить. А сейчас по-французски со словарем читаю, и если бы не война - заканчивал второй курс военно-юридической академии. Сыграй что-нибудь. Миша сел к роялю. Зазвучала "Осенняя песня" Чайковского. Тихая, печальная мелодия расплескалась по темному залу. Коля закрыл глаза. Он думал о Маше, о Генке, думал о том, что город, в котором остались самые близкие ему люди, вот уже два месяца в руках у немцев и надежды больше никакой нет. Он гнал от себя эту страшную мысль, он всегда ее гнал, но теперь она властно овладела его сознанием, его мозгом, и он перестал ей сопротивляться. …В клубе оставили дежурных и конвой - на тот случай, если будут задержанные. Коля разделил отряд на три группы. Все они должны были патрулировать свои участки до утра. Шли по затемненной улице. Стояла беспокойная тишина, то и дело ее прерывали хлопки далеких и близких выстрелов. Шли молча, последним шагал старшина со склада. По низкому, темному небу скользили лучи прожекторов. Воронцов догнал Олега, нерешительно потянул за рукав: – Олег, у меня к тебе просьба. Если что-нибудь случится, передай это письмо. Адрес я написал. Понимаешь, я не хочу, чтобы ей официально сообщили. Это очень больно, я знаю. А так, по-товарищески, - легче. Олег подозрительно посмотрел на Воронцова: – Что это ты отходную читаешь? Какая причина? – Смеяться не будешь? - робко спросил Воронцов. – Валяй, - великодушно махнул рукой Олег. – Я… чувствую, - тихо сказал Воронцов. – Что чувствую? - не понял Олег. – Передай письмо, а? – Он псих, ей-богу, - разозлился Олег. - Ты что, уже убит? Ты лучше скажи: кто это "она"? Что-то я от тебя раньше ничего об этом не слыхал? На дорогу выбежала пожилая женщина, бросилась к Коле: – Немец наверху! Живой! – Какой немец? – У меня белье на чердаке, - взволнованно частила женщина. - Пришла снимать - вижу, человек по радио передает что-то. Вы не сомневайтесь, у меня сын радиолюбитель, я все понимаю. На фронте сын. Когда поднялись на чердак, женщина остановилась перед окованной железом дверью, опасливо покосилась на Колю: – Дальше вы уж сами… Коля толкнул дверь, влетел на чердак, крикнул: – Выходите! В ответ плеснуло белое пламя, раскатисто громыхнул пистолетный выстрел. Старшина дал длинную очередь. Потом загрохотало железо на крыше. – Он наверх выскочил, - сказал старшина. - Нужно с разных люков вылезти, тогда мы его окружим. – Действуйте, - согласился Коля. Дом был высокий, с покатой крышей, удержаться на ней было очень трудно. – Вот он, - старшина вытянул руку, и Коля увидел коренастого человека в штатском. Человек стоял у самого края крыши, в руке он держал небольшой фибровый чемодан. – Рация, - сказал Олег. - Что будем делать? – Возьмем живым, - ответил Коля. - Сдавайтесь! - крикнул он радисту. - Бросьте оружие! Радист поднял пистолет на уровень глаз и, тщательно выцеливая Колю и остальных, начал стрелять. От дымовой трубы полетели осколки кирпича. Старшина высунул было голову, но пуля с визгом прочертила по штукатурке, и старшина с уважением сказал: – Умеет… Снять его, товарищ полковник? – Семь, восемь… - считал Коля. - Все. Вторая обойма. – А у него их, может, полный карман, - сказал старшина. Радист молчал. Коля вышел из-за трубы. – Куда вы денетесь? Ко мне! - прикрикнул он. – Что мы с ним панькаемся, - сказал Олег. - Все равно к стенке. – Все равно, - согласился Коля. - Но прежде он может дать важные показания. – Сейчас сработаем, - вдруг сказал старшина и скрылся в чердачном окне. Через минуту он вернулся с бельевой веревкой в руках. Сделал скользящую петлю и направился к радисту. - Я его, как певчую птичку, изловлю. Пацаном я их с утра до вечера ловил. – То птичку, - протянул Олег. - А это - коршун! Старшина начал раскручивать веревку. Радист посмотрел вниз, перешагнул через низенький парапет и… исчез. Ни крика, ни звука падения. Коля и Олег переглянулись. – Остатки рации немедленно сдать в НКВД. Шифры и документы, если при нем есть, - тоже, - распорядился Коля. …Дробь шагов рассыпалась неровно и тревожно. Миша догнал Колю, пошел рядом. Был он молчалив и сосредоточен. – Миша, - Коля улыбнулся, - ты знаешь, чем в данный момент я отличаюсь от тебя? – Нет, - Воронцов удивленно посмотрел. - Чем же? – Меня тоже осаждают дурные мысли. Только я старше и опытнее тебя, и я понимаю, что эти мысли надо гнать. Иначе плохо будет. – Я гоню. – К утру, если все будет спокойно, я отпущу тебя на пару часов. Мать, наверное, сама не своя? – Она умерла неделю назад. В больнице, - спокойно сказал Воронцов. - Отец - на фронте. Спасибо, Николай Федорович. Мне некуда идти. - Он пристально посмотрел на Колю. - Вы в приметы, в сны верите? – Нет. Почему ты об этом спрашиваешь? – Как мама умерла, я все время один и тот же сон вижу. Хоть на минуту засну и сразу вижу. Будто стою я на улице, а из нашего подъезда выходит мама. И на руках мальчишку несет. Я к ней подхожу, спрашиваю, кто это, мама? А она смотрит на меня и говорит: это ты Миша. Разве не узнаешь? - Воронцов зябко повел плечами. - Глупый сон, правда? Коля промолчал. Он почему-то сразу вспомнил тот день, когда погибли в Грели родители, вспомнил сон, который рассказала мать. Что ответить Воронцову? Что это просто реакция утомленного мозга? Популярно и наукообразно доказать парню, что все ерунда? Только вот как это у Шекспира? "Есть много, друг Горацио, на свете". – Товарищ полковник! - К Коле подбежал сотрудник с пистолетом в руке. - Там, за углом, скорее! Побежали. Уже на подходе услышали звон стекла, треск досок. Группа человек в десять разбивала витрину продовольственного магазина. Из дверей выскакивали, озираясь, первые добытчики с мешками. Бойцы окружили их, и грабители остановились, замерли, испуганно поглядывая на наведенное оружие. – Так, - Коля обвел их взглядом. - Все положить на место. Одна из женщин подошла вплотную: – Моей матери восемьдесят лет, есть ей надо? Немцы на окраине, кому бережешь? На фронт надо идти, полковник. А не здесь с бабами воевать. - Она презрительно швырнула мешок с продуктами под ноги Коле. – Воронцов, - позвал Коля. - Разыщите доски и немедленно заколотите витрину! – Есть! - Миша ушел. Коля посмотрел на женщину, поднял мешок. – В госпиталях - раненые, - сказал он. - Дети в детских домах. Может быть, более справедливо все это отдать им, а не пользоваться трудной минутой и грабить? – А ну вас, - женщина вырвала мешок из рук Коли и направилась к дверям магазина. Остальные потянулись за ней. Один из мужчин сказал: – Нет у вас такого права - отнимать. Я рабочий, и государство у нас рабочее. И все в нем - мое! Пришла пора - отдай, не греши! Если немец заберет - лучше будет? – Немец не заберет, - сказал Коля. - Москву не сдадим. – Сдадим не сдадим - где жратву взять? - гнул свое мужчина. – А вы что же, под немцем, в случае чего, собираетесь остаться? - недобро прищурился Коля. Старшина и пожилой лейтенант вывели из магазина парня лет двадцати, веснушчатого, с лихим чубом, торчащим из-под маленькой кепочки. – Кассир убит, - доложил лейтенант. - Этот сидел под прилавком. Вот его паспорт. – Не убивал я, не убивал! - торопливо заговорил парень. - Со мной еще двое были, сегодня встретил, ей-богу, сам их не знаю, это они кассира шлепнули, вот вам крест, начальник! – Были тут еще двое, - подошла женщина. - Один с заячьей губой. Удрал с деньгами, сама видела. Второй, низенький, в зимней шапке, за ним побежал. Вы, полковник, не держите на меня зло. Сдуру, в общем, все вышло. Эти сопляки прибежали, а магазин закрыт, мы в очереди стоим, ждем. Орут: "Немцы, немцы, все давно сбежали, бери кто что хочет!" Ну и… соблазнились мы. От страха и растерянности, поймите. – Всех прошу разойтись по домам! - крикнул Коля. Подошел Воронцов, доложил: – Все забили наглухо. – Рудаков! - позвал Коля. - Ведите отряд. Вас, старшина, и вас, лейтенант, прошу остаться. Отряд ушел. Коля спрятал паспорт задержанного в карман: – Судим? Сколько раз? – Один, - неуверенно ответил парень. - По семьдесят четвертой. Часть вторая, - добавил он, наткнувшись на холодный Колин взгляд. - Не убивал я, гражданин начальник. – Вы - грабитель. Вас взяли с поличным на месте преступления. Вы будете расстреляны. Отведите его в ближайший двор, - повернулся Коля к старшине и лейтенанту. – Зачем? - парень попятился. - За что? Я ведь не убивал, вот провалиться мне! А за крупу разве можно человека расстрелять? Тех ты отпустил, начальник. – Мы в самом деле всех отпустили, - вступился лейтенант. - Товарищ полковник, - он умоляюще посмотрел на Колю. Парень стоял с помертвевшим лицом. Коля встретился с ним взглядом, и вдруг парень опустился на колени. Он стоял молча, уставясь в землю. И Коля понял, что, уже ни на что не надеясь, он хочет таким вот, совсем наивным способом вымолить себе прощение. "А ведь и в самом деле, - вдруг подумал Коля. - Остальные тоже грабили, но мы их отпустили. Почему? Они честные, случайно оступившиеся люди. А этот? Преступник. Бывший преступник, - уточнил себе Коля. Откуда-то из глубин памяти всплыл давний разговор с Сергеевым в Смольном: - Пусть Родькин бывший вор, но он - гражданин, и мы обязаны его защищать, - говорил тогда Коля. Почему же теперь он думает иначе? Неужели это первые признаки той страшной профессиональной болезни, которая со временем поражает некоторых работников милиции? Теряется чувство объективности и справедливости. Уже не хватает широты взгляда. И мир замыкается в узкой горловине приказа и инструкции". – Отведите его в штаб, - приказал Коля. - Если он непричастен к убийству кассира - передать его в местное отделение милиции. Лейтенант и старшина с облегчением переглянулись. Миша играл вальс Шопена. Он играл с полузакрытыми глазами, весь отдаваясь музыке, и хотя Коля понимал, что его питомцу явно не хватает и мастерства, и таланта, он все равно ловил себя на мысли, что гордится Мишей, любуется им. В конце концов так ли уж необходимо оперативному уполномоченному уголовного розыска быть первоклассным музыкантом. Достаточно, если он в своей профессии мастер, а музыка, искусство никогда не дадут ему закостенеть в узком, чисто служебном мирке. Это Коля понял давно, еще в двадцать втором, в Петрограде, когда первый раз привела его Маша в Зимний, и восхищенный, остолбеневший от восторга и удивления, стоял он на первых ступеньках Иорданской лестницы и думал, что даже в самых удивительных и красивых сказках матери не было такой красоты. Маша! Маша! Ни на секунду, ни на мгновение не уходят мысли о тебе… Ты всегда рядом, и даже если тебя уже нет, ты все равно рядом, потому что те, кого мы любим больше собственной жизни, умирают только один раз - вместе с нами. Коля очнулся. Рудаков втолкнул в дверь дородного, лет сорока пяти мужчину в высокой смушковой шапке "пирожком". Воротник длинного пальто тоже был сделан из смушки. – Дезертир, - коротко доложил Олег. - Хотел смыться, да ребята его вовремя прихватили. Ввели второго - лет двадцати трех, перепуганного, но нахального. Он посмотрел на Колю: – Чего хватаете? Делать вам нечего? Я вот позвоню сейчас в Моссовет Дубкову, он вам пропишет закон! – Кто вы такой? - спросил Коля у первого. - Документы. – Я директор завода! Немедленно отпустите меня! - крикнул задержанный. - Я еду в главк, вы срываете правительственное задание! – Вот его чемодан, - Олег взял из рук сотрудника огромный кожаный чемодан и раскрыл. Чемодан был доверху набит пакетами с крупой и сахаром. Под пакетами лежало пять кругов колбасы. – Это вы тоже везете в главк? Там что же, банкет? - Коля прочитал служебное удостоверение директора и добавил: - У вас есть две возможности. – Какие? - Директор опустил голову. – Если вы настаиваете, что ехали в главк, я передам вас в военный трибунал, - это первая возможность. – Я отвергаю ваши намеки! - заявил директор. - Делайте, что хотите! – Идемте, - Коля вышел на улицу. У дверей клуба стоял ЗИС-101. - Садитесь. - Коля сел рядом с шофером, хлопнул дверцей. – Куда прикажете? - спросил шофер. - Впрочем, догадываюсь: в НКВД, так? – Мерзавец ты, Афанасий, - сказал директор. - Обещал помочь и продаешь меня при первом же испытании. – Вы тоже не из Парижской коммуны, - злорадно отозвался шофер. - А органы разберутся, кто из нас большая гнида. – Замолчите оба, - приказал Коля. - Где ваш завод? – На Бутырском валу, - с готовностью отозвался шофер. – Поехали. …Это был не завод, а всего лишь мастерская по производству замков. В связи с нехваткой на фронте оружия и боеприпасов ее, как и многие другие подобные предприятия, превратили в маленький заводик по производству гранат. Во дворе стояли военные грузовики, около десятка женщин в ватниках грузили на них ящики с гранатами РГД. Женщины увидели ЗИС, побросали ящики и бросились к автомобилю: – Тит Иваныч, - закричала пожилая женщина с красной повязкой на рукаве. - Разве это дело? Вот товарищи военные отказываются принимать! – В чем дело? - Директор вылез из кабины. К нему тут же подошел молоденький лейтенант в замасленном, порванном обмундировании. – Вас под трибунал, надо! - заорал он. - Что это за гранаты? Как они будут работать? Запалы где? Где запалы, крыса тыловая, к стенке тебя! – Тихо, - директор в отчаянии посмотрел на Колю. - Алла Петровна, что же, я и отлучиться уже не могу? Где у вас голова, Алла Петровна? Запалы в третьей кладовой! – А ключи - у вас… - спокойно парировала пожилая. - Вы так торопились в свой главк, Тит Иваныч, что про все на свете забыли! – Сломали бы замок, - директор схватился за голову. – За это - трибунал, сами знаете, - мстительно сжала губы Алла Петровна. – А если бы я совсем не вернулся? - завопил директор. – Тогда по вашей вине на фронте погибли бы люди, - тихо сказал Коля. - Так куда вы ехали? – Работайте, - директор передал Алле Петровне ключи, и женщины ушли. - Я хотел… уехать из Москвы… - Директор бессильно присел на подножку ЗИСа. - Нервы не выдержали, товарищ полковник. Вы бы послушали, что немцы по радио передают. – Продукты из чемодана раздайте своим работницам. Если встретимся еще раз, я лично сам пущу вам пулю в лоб, понятно? – Все понял! - повеселел директор. - Прощаете, значит? – Не прощаю, а даю возможность загладить совершенное вами преступление. Здесь вы делаете дело. А в яме вы уже ничего делать не сможете. Работайте. Коля повернулся к шоферу: – Почему не на фронте? – Вот бронь, - шофер протянул Коле удостоверение. Коля прочитал: – А совесть у тебя есть? – Сам страдаю, - уныло сообщил шофер. - Только решу - пора идти, жена в слезы, я назад. – Значит, проводить тебя требуется? - спросил Коля. – Нет! - Шофер отскочил. - Я сам! Можете не проверять! Афанасий Крючков - уже на передовой! Как часы. – Учти сам и на ушко своему Титу скажи, - Коля поправил кобуру с пистолетом. - Москва закрыта. Нарушите свое обещание - мы вас из-под земли достанем! От нас уйдете - вас все равно расстреляют, советую помнить. Коля ушел. За воротами его догнал ЗИС. Афанасий высунулся в окошко: – Можно я вас подброшу, товарищ полковник? – Подбрось. Я, понимаешь, устал ужасно. Коля сел в кабину: – Бронь твою я забыл тебе отдать. Держи. Афанасий взял удостоверение, порвал на мелкие клочки и выбросил на мостовую… Шли по Садовому кольцу. Фонари не горели. Темные громады домов сливались с мокрым асфальтом. Миша догнал Колю и пошел рядом. – Как настроение? - подошел к ним Олег. - Честно сказать, я за одну сегодняшнюю ночь совсем разуверился в людях. – Что так? - насторожился Коля. – Николай Федорович, - вздохнул Олег. - Да вы оглянитесь: куда ни взгляни - одна накипь. Трусы, гады, смотреть противно. Если бы мне до войны кто-нибудь про сегодняшнюю ночь сказал, я бы его в НКВД сдал как контрреволюционера! А сейчас и сам вижу: много мы не замечали. И карали мало. Больше надо было к стенке ставить. – Эх, Олег, Олег, - грустно покачал головой Коля. - Не ко времени разговор, а то я бы сказал тебе. – Я бы тоже, - поддержал его Миша. – Ну, скажи, скажи! - подзадорил друга Олег. - Ты у нас вообще адвокат по призванию. Что, неправ я? – Ты просто узколобый. Не обижайся, - грустно сказал Воронцов. - Разве дело в том, что мы мало наказывали или применяли высшую меру? Да в любую трудную минуту вся сволочь всплывает на поверхность, это исторический закон! Что же ты, увидел десяток шкурников, а шесть миллионов москвичей не увидел? А эти шесть миллионов - они ведь настоящие! Они, между прочим, сейчас у станков стоят, в окопах мерзнут, и они, именно они защищают Москву! Вот она, Москва-то! Цела! И мы по ней идем! – Ладно тебе, оратор, - смутился Рудаков. - Я одно хотел сказать: не ожидал я, что у нас столько еще дряни. – Ребята. - Коля остановился, притянул Мишу и Олега к себе. - Вы оба правы, только Воронцов смотрит глубже, это уж точно. А не ожидал ты, что будет столько дряни, потому, что привык акафисты читать, а не правде-матке в глаза смотреть. Ничего. Партия в этом деле порядок наведет. - Коля посуровел и закончил: - Главное, не об успехах на каждом углу кричать. Главное - грязь железной метлой выметать, с любыми недостатками и просчетами бороться, невзирая на лица! Это придет, ребята, вы не сомневайтесь. Это будет! Коля ушел в голову колонны. У Самотеки Садовое кольцо перегородили "ежи". В проходе дежурили двое красноармейцев. – Привет пехоте, - поздоровался Олег. - Что слыхать? – Постреливают, - отозвался красноармеец, всмотрелся в петлицы Олега и добавил: - Товарищ капитан. – Закуривайте. - Польщенный Олег протянул красноармейцам портсигар. Он не привык еще к своему новому, досрочно присвоенному званию и весь расцветал, когда посторонние обращались к нему "товарищ капитан". Красноармейцы прикурили. Тот, что был помоложе, спросил: – Ловите, значит? И много их? Олег оглянулся на Воронцова и сказал с заминкой: – Есть, к сожалению. Да ведь это и понятно. В тяжелый час вся муть поверху плавает. – Это точно, - подтвердил боец. - Дерьмо - оно завсегда плавает, товарищ капитан. Кстати сказать, окно видите? Во-он в том доме, на углу бульвара. Второе от края, пятый этаж? – Вижу. А что? – Человек оттуда прыгнул. Минут пятнадцать назад. – Какой человек? - растерялся Олег. - Вы ходили? Смотрели? – У нас - пост. На поглядки времени нет. Подошел Миша. – За мной! - Олег побежал. На тротуаре лежал мужчина лег тридцати в светлом габардиновом плаще. Он был мертв. – Пойдем в квартиру. Лифт не работал, поднимались пешком. Воронцов все время оглядывался и наконец сказал Олегу: – Посмотри. Только теперь Олег обратил внимание, что двери большинства квартир были полуоткрыты или открыты совсем. На ступенях лестницы то и дело попадались домашние вещи, словно кто-то второпях спускался с верхнего этажа и забыл запереть чемодан. Вошли в квартиру. В коридоре сидела молодая женщина. Она посмотрела на Олега и Мишу, спросила ровным голосом: – Вы из НКВД? – Я сотрудник милиции, - сказал Олег. - Что произошло? – Я звонила в НКВД. Это касается их, а не вас. – Вам придется разговаривать со мной, - повысил голос Олег. - Кто этот человек, который лежит там внизу? – Мой муж, - женщина подняла на Олега глаза - равнодушные и пустые. – Почему он… сделал это? – Он трус. - Женщина пожала плечами. - Побоялся возмездия. – И вы об этом так спокойно говорите. – А как, по-вашему, я должна говорить? - Она снова пожала плечами. - Немцы войдут в Москву? – Нет! – Послушайте… - Она включила приемник. – Почему приемник не сдали? – Муж сказал, что есть разрешение, - она увеличила громкость. – … тели Москвы! - послышался из динамика уверенный громкий голос. - Германские войска у ворот города! На улицах московского предместья Химки - немецкие танки! Мы призываем всех честных граждан… Олег выключил приемник. – Без акцента говорит, - тихо сказал Воронцов. – Объяснитесь все же, - обратился Олег к женщине. – Он был как сумасшедший. - Женщина сжала виски пальцами. - Твердил все время: "Я буду ждать немцев, все погибло, ты должна быть со мною". Я ничего не понимала. Я говорю: позвоню в НКВД, замолчи, не смей! Он смеялся мне в лицо: "Павлик Морозов в юбке! Ну, позвони! Позвони, дура!" И я… позвонила. Я хотела, чтобы он убил меня! А он прыгнул в окно. – Успокойтесь. - Олег протянул ей стакан с водой. - Не о ком вам жалеть, вы все правильно сделали. Она кивнула: – Вы идите. Не ваше это дело, не милиции. Олег обернулся. В дверях стоял Коля, рядом с ним - трое в штатском. – Это - наши сотрудники, - объяснил им Коля, хотя на Олеге и Мише были форменные плащи с петлицами. – Вы из госбезопасности? - спросил Олег. – Да, - подтвердил один из мужчин. - Чго здесь? – Типичный случай паникерства. Человек перетрусил и покончил с собой. Жена ни при чем. – Разберемся, - мужчина и его спутники вошли в комнату. - Пришлите нам понятых и продолжайте заниматься своим делом. Коля откозырял, обратился к своим: – Пошли, товарищи. Миша обернулся: жена самоубийцы смотрела с такой тоской, с таким отчаянием, что Миша не выдержал: – Вы крепитесь, вам теперь никак нельзя себя распускать. Она улыбнулась сквозь слезы: – Спасибо вам. Начинало светать. В предрассветном небе возникли рыбообразные силуэты аэростатов воздушного заграждения. Громады домов вдруг высветлились и словно повисли в воздухе. Миша и Олег шли замыкающими. Оба молчали. – О чем думаешь? - спросил Олег. – Так, - Воронцов поднял воротник плаща, сунул руки в рукава. - Холодно чего-то. – Ноябрь на носу, - хмыкнул Олег. - Переживаешь? – Не могу понять, - сказал Миша. - Почему этот… ее муж… стал таким? – А чего тут непонятного? - повернул к нему голову Олег. - Привык человек жить в свое удовольствие. А пришла беда - растерялся. Знаешь, что я тебе скажу? Я перед войной, ну, перед самым началом иду как-то по улице, смотрю - мать честная: одеты-то все как! Ну, думаю, хорошо стали жить люди, ничего не скажешь. А навстречу девчонка идет, лет пятнадцати. Расфуфыренная, как старорежимная барышня. И серьги на ней, и кольца, и туфли, на высеких каблуках. Ты пойми: я не против хорошей жизни. Я против обжорства. Заметил сейчас, какая мебель у них в квартире была? Музейная! – Тебя послушать, так все наши беды от мебели, - перебил Миша. - Нет, брат, тут сложнее. Настоящего человека ни мебель, ни золотое кольцо подлецом не сделают. – А тогда в чем ты видишь причину? - разгорячился Олег. – В одном, - спокойно отозвался Воронцов. - Газеты пишут о справедливости? Пишут! Значит, каждый должен за эту справедливость стеной стоять! Начальство ты или нет, а совесть свою не продавай, не разменивай! А то у нас как порой бывает? Подхалимство, угодничество. Ты не улыбайся! Это все разъедает души, как ржа железо. А потом удивляемся, откуда предатели, неустойчивые люди. Вот кончим войну, все по-другому будет. Такое испытание очистит нас, закалит. Будем правду-матку в глаза резать, со всякой пакостью в открытую бороться. – Воронцов, Рудаков, ко мне! - послышалось впереди. Коля остановил отряд и наблюдал за "пикапом", который разворачивался на углу. – Проверьте, - приказал Коля подбежавшим друзьям. Воронцов и Рудаков направились к автомобилю. – Чья машина? - Олег осветил лицо водителя фонариком. – Связисты мы, - отозвался шофер. - Вы что, сомневаетесь, товарищ капитан? Вот разрешение нашей конторы. Чиним телеграфный кабель, - он протянул Олегу сложенную вчетверо бумажку. Олег развернул документ, прочитал. Спросил, не возвращая бумаги: – А почему здесь печать не вашей конторы, а Наркомата связи? – А уж это не наша забота! Позвоните туда, на бланке есть номер телефона. – Воронцов, - обратился Олег к Мише. - Проверьте. И пусть наши подойдут. – Есть! - Воронцов ушел. – А где остальные? - спросил Олег. – Работают, - ухмыльнулся шофер. Из открытого канализационного люка высунулся рабочий в комбинезоне, протянул руку: – Дай-ка еще. - Заметив Олега, рабочий растерянно заморгал и юркнул обратно в люк. – Он что у тебя, шибко нервный? - усмехнулся Олег. - Давай-ка, вылезай из кабины, осмотрим машину. – А чего смотреть? - удивился шофер. - Инструмент в кузове. – Ладно. - Олег шагнул к кузову, и в ту же секунду автомобиль резко взял с места. Виляя из стороны в сторону и с каждым мгновением набирая скорость, "пикап" мчался к Садовому кольцу. – Стой! - Олег рванул клапан кобуры. - Стрелять буду! - Он побежал вслед за автомобилем, который удалялся с каждой секундой. Олег прицелился и начал стрелять по скатам. После третьего выстрела на том месте, где был "пикап", расплылась вспышка ярко-белого пламени, тяжело ударил взрыв. Из окон соседних домов посыпались стекла. К небу поднялась шапка черного дыма. Олег оглянулся: из люка высунулся "рабочий" и стрелял из автомата по бегущим сотрудникам. Олега он не видел. – Ах, ты, - не целясь, Олег надавил на спусковой крючок. Диверсант выронил автомат и с криком полетел в люк. Коля, Воронцов и остальные сотрудники окружили Олега. – Это… вам… не радист… - У Олега прыгали губы. - Это похуже, товарищ полковник. Коля подбежал к люку. Оттуда ударила автоматная очередь. – Я сейчас, - Олег поднял пистолет. - Я сейчас. – Оставь, - Коля отвел дуло пистолета. - Так ничего не сделаешь. – Гранатой их! - крикнул старшина. – Там кабель, - отрезал Коля. - Если они уже уложили взрывчатку… Сами понимаете… – Наверняка уложили, - сказал Олег. – Их надо выманить хитростью, - предложил Коля. - Раз немцы забросили такую группу - они ее не наобум забросили. Прицел у них был. Может, по этому кабелю связь Ставки с фронтами идет, мы не знаем. – А они знают, - усмехнулся Олег. – На то и разведка, - строго посмотрел на него Коля. - Выходит, где-то наши прошляпили, раз сведения об этом люке попали к врагу. А может, их человек у нас работает. Потом разберемся. Главное, у них ничего не вышло, - Коля подошел к самому краю люка, крикнул: - Выходите по одному! Через тридцать секунд мы забросаем вас гранатами! – Момент! - послышалось снизу. Над краем шахты появились руки. Потом с грохотом упали два автомата. Еще через мгновение вылезли двое и встали около люка, подняв руки. – Немцы? - спросил Коля. Задержанные переглянулись и ничего не ответили. – Доставьте их на Лубянку. Воронцов, осмотрите шахту! Один из задержанных посмотрел на часы и покачал головой: – Нет, - он тщательно выговаривал каждую букву. - Через минуту - взрыв. Не успеть. – Ждите, - Коля свесил ноги в люк и начал спускаться. - Всем отойти! Внизу было темно, под ногами Хлюпала вода, откуда-то тянуло гарью. Коля посветил фонариком: на бетонной стене аккуратными полосами был уложен свинцовый кабель. В углу поблескивала стальная крышка распределительного щита. А в пространстве между трубками кабеля, на распределительной коробке и на кабельных входах и выходах аккуратно были уложены толовые шашки. Коля начал их разбирать. Вытер разом взмокший лоб, крикнул: – Рудаков! Опустите задержанных ко мне! В отверстии показались чьи-то ноги, послышался голос Олега: – Лезь, свинья. Лезь, тебе говорят! – Ротенбрикет! «Красный брикет!» - завопил немец. - Шнеллер! Коля посветил фонариком. Вот она, смерть. Крупнее остальных, с красной этикеткой. Осторожно вынул ее из штабеля, начал подниматься. Высунулся из люка, крикнул: – Ложись! - И, сколько было сил, бросил шашку в сторону, стараясь, чтобы она упала посредине мостовой. Шашка с оглушительным грохотом взорвалась в воздухе. Коля с трудом вылез из люка и сел на краю, свесив ноги вниз. Отряхиваясь, поднимались сотрудники. Олег пинком поднял обоих немцев, дулом автомата толкнул к стенке дома: – Бегом, сволочи! - и, встретив безразличный Колин взгляд, добавил: - Другого приказа не будет? – Не будет. Загрохотала короткая очередь. – Уберите их в подворотню, отметьте место, - приказал Коля. - Нужно, чтобы их нашла машина. – Я позвоню, вызову, - предложил Воронцов. – Давай. Рассвело. Медленно ползли вниз аэростаты, верхние этажи домов стали розовыми. Миша свернул в ближайший двор. В одном из окон первого этажа горел свет. Воронцов подошел, заглянул внутрь. Это было какое-то учреждение. За столом, уронив голову на сцепленные руки, спала женщина. – Можно позвонить? - Миша постучал в окно. Женщина подняла голову, испуганно всмотрелась, но, различив форму милиции, успокоенно улыбнулась и открыла дверь. – Звоните, товарищ начальник. Миша начал набирать номер. – Дежурите? - спросил он. – Караулю, - женщина усмехнулась: - Домовые книги, отчетность. – А-а-а, - протянул Миша. - Алло, это штаб? Воронцов я… Машину на Трубную, дом пять. Поторопитесь. - Он повесил трубку и весело закончил: - Спасибо вам, я пошел. Не страшно одной? – Страшно. Да ведь я не лучше других. Как все. Что на фронте, не знаете? – Москвы им не видать! - улыбнулся Миша. – Да я разве сомневаюсь? - удивилась женщина. - Сводка какая? – Не слыхал еще, - Миша вышел во двор и остановился у порога, ошеломленный и растроганный тихим осенним утром. Посреди двора росли два клена. Они уже сбросили свой наряд, и только где-то наверху еще подрагивали ярко-желтые, словно солнечные зайчики, листья. Тянуло свежестью, далеко вверху синел квадратик неба - день обещал быть теплым и ясным. Сухо треснул выстрел. Миша повернулся, посмотрел удивленно и рухнул на асфальт - лицом вниз. К нему подошли двое в телогрейках. Высокий - с заячьей губой. Он молча обшарил карманы, перевернул Мишу, достал его удостоверение, прочитал по складам: – Воронцов Михаил… Затем он аккуратно положил раскрытую красную книжечку Мише на грудь, спросил: – Дуру взял? Второй молча показал Мишин "ТТ" и спрятал его в карман. Хлопнула дверь, выскочила женщина, молча уставилась на бандитов. Маленький посмотрел на своего напарника и начал вытаскивать пистолет. Высокий придержал его за руку. – Люди жизнь свою кладут на фронте, а вы что же делаете, звери, - тихо сказала женщина. – Иди отсюда, - хмуро бросил высокий. Оба скрылись в подворотне. Женщина склонилась над Мишей, расстегнула ворот гимнастерки, приложила ухо к груди. Через минуту она встала и горестно покачала головой. Из кармана убитого торчал уголок конверта. Женщина подумала секунду, вынула конверт, подобрала удостоверение и шагнула к воротам. Навстречу ей бежали работники милиции. – Значит, их было двое, - повторил Коля и покосился на грузовик ЗИС-5, в который укладывали Мишу. - Как они выглядели? – Высокий - с раздвоенной губой. Вот удостоверение вашего товарища и письмо. Оно было у него в кармане. Коля прочитал адрес. – Что-нибудь знаете об этом? - спросил он у Олега. Тот молча покачал головой. – Вы же были друзьями? - удивился Коля. - Разве не знали, что у него есть девушка? – Он… хотел рассказать… - с трудом выдавил Олег. - А я… Я над ним посмеялся, товарищ полковник. – Это недалеко, - Коля протянул конверт Олегу. - Отнесите лично сами. Прямо сейчас. – Есть! Коля проводил взглядом грузовик, на котором увезли Мишу: – Высокий, я думаю, это тот самый, который убил кассира в магазине. Квартиру, указанную на конверте, Олег нашел сразу. Он долго звонил, а когда уже собирался уйти, двери открыл старый дед в халате и валенках, подозрительно посмотрел, спросил басом: – Кого тебе, милиционер? – Зою. – А-а, - протянул он. - Зайди… Они прошли по коридору. Дед пошарил на полке и вытащил ключ. Открыл одну из дверей: – Зайди. Это ее комната. – Удобно ли? – Теперь - удобно. Садись. Комната была маленькая, скромно обставленная, но чистая и очень уютная. На тумбочке около кровати Олег увидел фотографию Миши. Тот смотрел широко раскрытыми глазами и чему-то улыбался. – А где сама Зоя? - спросил Олег, отводя взгляд от фотографии. – Ты, значит, Михаил Воронцов? - Дед в упор посмотрел на Олега. - На карточку свою ты не очень похож, ну да бог с ней, с карточкой. Нынче лица у всех напрочь перевернуло. Я вон вчера собственного зятя на улице не узнал. – Когда придет Зоя? – А она не придет, милок, - просто сказал дед. - Третьего дня в Химках строили они ров для танков. Налетел "мессер". Одиннадцать женщин - как одну. - Дед положил высохшую, подрагивающую руку Олегу на плечо и закончил: - Война, сынок. Ты крепись. Олег вышел из комнаты. На лестничной площадке он долго смотрел на почтовый ящик, где среди прочих фамилий была и фамилия Зои - из вырезанных газетных букв. Олег вынул конверт с письмом Миши и опустил в ящик. Олег возвращался на Сретенку, в пионерский клуб. Он шел, и все время одна и та же мысль сверлила его мозг: как несправедлив был он к Воронцову - смеялся над ним. "Предчувствия его странные, - думал Олег. - Чепуха полная, а ведь все сбылось, как по нотам… Эх, Мишка, Мишка… И про Зою я не выслушал, смеяться начал. А он ее, наверное, очень любил, раз письмо посмертное оставил. На рояле играл, про живопись рассуждал. А в своем милицейском деле был совсем незаметный. Рядовой товарищ, талантами розыскника не блистал и вообще - странный был парень. Преступников надо давить, как гнид, это же факт! А он? Рассусоливал с ними, "индивидуальный подход" искал. Олег остановился, и вдруг простая и ясная мысль обожгла его: а может быть, именно Мишка Воронцов и жил, как надо? Полной жизнью жил, не замыкался в узком мирке розыскной работы, и светлую, чистую душу оттого и не растратил, не растерял. Не озлобился на людей и любил их всегда, даже споткнувшихся, сошедших с прямой дороги. "А я? - замедлил шаг Олег. - Я в каждом вижу потенциального уголовника, ко всем подозрителен, Шопена от Скрябина нипочем не отличу! Эх, Мишка, Мишка. Дружить бы нам с тобой по-настоящему, с открытой душой. Да только поздно. Одно не поздно: убийцу твоего найти. Найти эту гадину и раздавить. Безжалостно раздавить. Не отомстить, нет. Просто избавить мир от мерзости…" – Товарищ! - услышал Олег и обернулся. Он стоял около входа во двор, где убили Воронцова. Окликнула его женщина лет сорока. Глаза добрые, печальные. Что ей нужно? Ах, да. Это при ней его убили. – Вы меня? - Олег с трудом оторвался от своих мыслей. - Чем могу помочь? – Ваши товарищи ищут бандитов. А я только что разговаривала тут с одной. Она просила ее не называть. Она знает этого, с заячьей губой. И адрес мне дала. – Идемте. - Олег взял женщину за руку. - Идемте скорее, пока он не ушел. Его нельзя упустить. – Идемте. - Женщина испуганно посмотрела на Олега. - Только, может быть, ваших позвать? В помощь! А то мало ли что. – Вы не бойтесь. Я вооружен. Я их сам возьму. Некогда наших искать. А на мой вид, - он провел ладонями по лицу, - вы, пожалуйста, не обращайте внимания. Миша Воронцов - мой лучший друг был. – Тогда понятно, - с сочувствием сказала женщина. - Это недалеко. Я покажу. – Нужно, чтобы вы вместе со мной туда пошли. В качестве понятой. Не испугаетесь? – Нет. Они ведь и меня убить хотели. Да раздумали почему-то. …Дверь открыл мужчина на костылях. Левой ноги у него не было. Брючина была завернута до колена и скреплена английской булавкой. – Кто такие? - угрюмо спросил он. – Парень лет двадцати двух, верхняя губа раздвоена, - сказал Олег. - Он у вас? Он нам нужен. – Васька, что ли? Да зачем он вам? У него вроде бы все дела с милицией кончились. Он освободился перед самой войной. – Где он? – Спит. Да вы проходите, товарищи. Что он натворил? Вот они, документы: Бочкарев я, и Ваське Кочеткову дядя. Матери его брат. В ночной смене мать его. Сестра моя, значит. А я - под Калинином, - он пристукнул костылем. - Сержант я был в артиллерии. А теперь вот - тунеядец. Да что же он натворил? Вошли в комнату. Олег подошел к спящему: – Он? – Он. - Женщина едва сдерживала нервную дрожь. – Вставайте, - Олег толкнул Кочеткова. Тот потянулся, спросил спросонок: – Достал, что ли? – Этот его дружок, Борей звать, он за водкой ушел, - шепотом объяснил Бочкарев. - Вставай, Васька! Говори, чего натворил? Кочетков прыгнул с кровати, рванулся к пиджаку, который висел на спинке стула. Олег перехватил его руку, вывернул ее и швырнул бандита на пол. Тот застонал от боли. – Вот, - Олег достал из бокового кармана кочетковского пиджака пистолет "ТТ". - Мишкин… Я и номер помню, вместе получали. – Откуда у тебя это? - тихо спросил Бочкарев. – Кто честный - на фронте умирает, - сказала женщина. - А ты, негодяй, людей убиваешь? – Пожалел я тебя, - процедил Кочетков. - Вперед умнее буду. – Неужто… убил? - Бочкарев бессильно опустился на стул. - Как же мать теперь жить станет? Отец-то на фронте. Ему что напишут, сучонок ты подлый. Послышался звонок. Олег кивнул Бочкареву: – Откройте. И ни слова, поняли? – Я не предатель, - Бочкарев заковылял в коридор. Щелкнул замок. – Выпьем, дядя Егор? - послышался веселый голос. - Я, понимаешь, четыре магазина обежал, пока в одном нашел… А витриночку пришлось кокнуть. – Выпьем, - отозвался Бочкарев. - Ты проходи, Боря, чего в коридоре стоять. На пороге появился низкорослый парень в куцем пальтишке и зимней шапке с ушами вразлет. Из-за этого он казался совсем мальчишкой. Увидев Олега, он бросился назад, в коридор, но Бочкарев ударил его костылем и отшвырнул обратно в комнату. – Он, - сказала женщина. - Они были вдвоем. – Дяденьки милые, дяденьки хорошие! - вдруг завопил Борька и на коленях пополз к Олегу. - Малолетка я! Маленький еще! Не убивал я мильтона вашего! Это он все! Кочетков! А я ни причем! Вот вам истинный крест. - Он сорвал с шеи гайтан с крестом и протянул его Олегу. – Блатной? - с ненавистью спросил Олег. - Сержант, обыщите его! – Я сам, сам! - заорал Боря и начал выворачивать карманы. Кроме спичек, папирос и разного хлама, в них ничего не было. – За подкладкой проверить надо. Прощупайте. – На, гад, подавись, - с ненавистью сказал Боря Олегу и, словно фокусник, извлек откуда-то из глубины пиджака паспорт. - Знаю я тебя, кум проклятый, все равно найдешь! Олег открыл паспорт: – Тебе, малолетка, давно уже девятнадцать. Спился небось, оттого и не растешь? – Не твое дело, пират, - огрызнулся бандит. - Только не докажешь. Мало ли чего эта баба с испугу наговорит? Обозналась она. А мы с Васькой пистолет этот на улице нашли и мента вашего в глаза не видели. – Ты бы хоть перед смертью не врал, - с тоской сказал Бочкарев. – Свяжите им руки, сержант, - приказал Олег. – Есть! - Бочкарев огляделся. Наткнувшись взглядом на веревки, с помощью которых передвигались шторы на окнах, он попросил, обращаясь к женщине: – Не сочтите за труд, срежьте их. Свидетельница подошла к окну. – Возьмите. Бочкарев завел Кочеткову руки назад и крепко перевязал. То же самое он проделал и со вторым бандитом. – Идите, - сказал Олег. - По одному. Бежать не советую, - положу сразу. Вышли во двор. Олег обвел его взглядом. В глубине двора стояли ящики с мусором. – Становитесь туда. Бандиты, не сопротивляясь, подошли к стене. – Свидетельскими показаниями и вещественными доказательствами установлено, что вы оба убили кассира в продовольственном магазине, разграбили его, а потом, скрываясь от правосудия, убили сотрудника милиции Воронцова Михаила. - Олег перевел дыхание. Вокруг стояли Бочкарев, свидетельница и невесть откуда появившиеся жильцы дома. С каждой минутой их становилось все больше и больше. Олег повысил голос: - Москва находится на осадном положении. Согласно постановления Государственного Комитета Обороны, для пособников врага нет ни следствия, ни суда! - Олег вынул из кобуры пистолет и передернул затвор. Оглянулся. Десятки глаз с напряженным ожиданием смотрели на него. Все молчали - слышно было дыхание. Олег подошел вплотную к задержанным, повернул их лицом к стене и выстрелил четыре раза подряд. Пряча пистолет в кобуру, он сказал: – Трупы не трогать. Сейчас придет машина и заберет их отсюда. Толпа начала расходиться. Один только Бочкарев все стоял и стоял посредине двора. Олег на выходе снова оглянулся, а Бочкарев так и не сдвинулся с места. Когда возвращались в управление, на Петровке путь отряду преградила техника: сплошной лавиной шли танки и артиллерия. Шагали солдаты - краснолицые здоровяки в хорошо подогнанных шинелях, с новенькими автоматами через плечо. – Сибиряки, - с уважением сказал кто-то. - Теперь будет порядок. Заканчивалась первая ночь осадного положения, самая трудная ночь Москвы. Впереди было еще много таких ночей - тревожных, полных опасности, но эта, первая, стала решающей, потому что именно в эту ночь начался тот перелом в тылу и на фронте, который определил судьбу города. "Москва не падет, - мысленно повторял Коля. - Москва не падет. Никогда!" Он вошел в дежурную часть. Дежурный встал и начал докладывать, но Коля прервал его: – Спасибо, лейтенант. Я все знаю. Видел только что на улице. Теперь все в порядке. Дежурный протянул конверт. – Письмо, товарищ полковник. Вам. Письмо было от Виктора. Обычные фронтовые новости и приветы, просьба зайти к Нине, успокоить ее. А в самом конце Виктор писал: "Я не хотел тебе сообщать, но думаю, что умолчать было бы с моей стороны подлостью. Все может быть, батя, но ты верь в лучшее. От раненого партизана - связного, который перешел линию фронта с донесением, я слышал, что у них в отряде есть какая-то женщина, которую зовут Марией Ивановной и муж которой служит в милиции. Верь, батя, прошу тебя! Мать жива, я это знаю, я это чувствую!" ГЛАВА ДЕВЯТАЯ ОБОРОТНИ Окончилась война, вернулись домой солдаты. Сколько было потерь, но какая уверенность была, какой энтузиазм. Мы всё начинали почти что заново. Но мы были счастливы, весь народ! А из гнилых закоулков снова вылезла недобитая нечисть и снова попыталась взять нас за горло. Все знают, сколько надежд принесла Победа. Но людям свойственно забывать о тяжестях. И теперь мало кто вспоминает, сколько трудностей и горя обрушилось на многих из нас после войны…      /Из записок генерала Кондратьева/ Маша вернулась домой осенью сорок пятого. Был хмурый, дождливый день, в Александровском саду ветер срывал с деревьев последние листья. Раздался звонок. – Коля, - сказала она из-за дверей. - Это я… И тогда он рванул дверь и, закрыв глаза, прижал ее к себе и молча гладил ее волосы и, не стыдясь, плакал. – Коля… Коля… - повторяла она. - Не нужно, милый. Вот я, здесь. Живая, здоровая. - Она замолчала и добавила, предваряя его вопрос: - А Гена погиб. В тот день, когда немцы вошли в город, ему поручили задержать троих, особо опасных. Я расскажу все подробности. Только потом. Позже. Коля долго молчал. Вспомнился самый последний день. Генка сидел на чемодане посреди комнаты и улыбался. Коля хотел съездить к нему, да так и не выбрался, не получилось. – Знаешь, у Виктора и Нины - сын. - Коля отвернулся. - Четыре года ему, Генкой назвали. Из Ленинграда мне Сергеев звонил. Он снова в обкоме. А Коломиец… Ты его помнишь? – Ну как тебе не стыдно, - укоризненно сказала Маша. - Что он? Где? Наверное, уже заместитель наркома? – Он погиб… - Коля покачал головой. - В сорок втором летел из Москвы над Ладогой, самолет сбили. И Бушмакин… умер в блокаду. Такие дела… А с Виктором мы опять работаем вместе. Он полковник, начальник отдела. А ты? - Коля распахнул Машину шинель. - Показывай свои погоны, похвастай. – Перестань, - она сняла шинель. На гимнастерке поблескивали погоны майора. - Увы… - Маша улыбнулась. - Тебя не догнала, да и эти пора снимать. Военный переводчик майор Кондратьева ушла в запас. - Маша окинула взглядом Колин штатский костюм. – Раз уж разговор о чинах - с чем тебя поздравлять? – Месяц назад получил комиссара. – Коля! - ахнула она. - Поздравляю, милый. Но в первую голову - себя! Как я рада! – Почему себя? – Боже мой, - Маша всплеснула руками. - Ну что такое майор? Тем более - запаса! Благодаря тебе теперь я - "генеральша". – Ты не меняешься. Молодец ты у меня, Маша. Все-таки есть судьба, что свела нас. Спасибо тебе. – И тебе, - улыбнулась Маша. …Вечером пришли Виктор и Нина, привезли Генку. Он бегал по комнатам в Колиной комиссарской фуражке и каждую минуту приставал к отцу: – Дай пистолет. – Да зачем тебе? - не выдержала Маша. - Из него можно убить, ты это понимаешь, ребенок? – Понимаю, - солидно отвечал Генка. - Приучаться надо. В милицию пойду. – В милицию, - повторила Маша и покачала головой. - Вот дед обещал когда-то, что к твоему совершеннолетию, Генка, не будет ни милиции, ни преступников. – Будут, - уверенно заявил Генка. - Глупости дед говорит! – Это он наш разговор подслушал, - покраснела Нина. - Мы тоже с Витей об этом спорили. Господи… - Она вздохнула. - Что же делается опять. По рынку иду - жулики. Карманники, мошенники, аферисты всякие. Откуда их только нанесло. В карты режутся, спекулируют. Победа пришла, совесть у них должна проснуться. Похоже, Генка-то прав. – Не то чтобы прав, - сказал серьезно Коля, - а просто время опять тяжелое. Разруха в освобожденных областях. Голод, холод. И возможности для нетрудового заработка. Всякая накипь из щелей снова вылезла. Ладно, справимся. - Он взял внука на руки, подбросил к потолку, весело крикнул: - Значит, в милицию Генка пойдет? Отлично! Будет целая династия Кондратьевых - Кондаковых! А что? В былые времена в иных семьях испокон веку были военные, моряки, дипломаты… А мы чем хуже? Правда, Генка? – Правда, - согласился Генка. Маша не могла сидеть дома без дела. Уже на следующий день она пришла в политотдел управления и попросила работу. Начальник обещал помочь, а пока предложил наладить дело в милицейском доме отдыха, который находился в сорока километрах от Москзы по Савеловской дороге. Маша тут же уехала. А спустя час Коле позвонил Виктор и попросил разрешения зайти по срочному делу. Виктор пришел вместе с коренастым, похожим на борца майором железнодорожной милиции, который положил на стол Коли запечатанный пакет. – Миронов, из ОББ «Отдел борьбы с бандитизмом», - представился майор. - Тут вот какое дело… - Майор хитро улыбнулся. - Вы, товарищ комиссар, не подумайте, что мое начальство жаждет спихнуть вам сложное дело. Посмотрите материалы, - он подвинул к Коле, пакет. - Сами убедитесь. У нас с апреля зарегистрировано несколько десятков серьезных ограблений в пригородных поездах. Отбирают деньги, ценности. – Что-нибудь раскрыли? – Нет, к сожалению, - виновато сказал майор. - Наши опергруппы систематически сопровождают поезда и ни разу не столкнулись с преступниками. Самое неприятное - есть несколько случаев со смертельным исходом. Ограбят, а потом выбросят из поезда. На ходу. – Свидетели установлены, допрошены? – Нет… - Майор развел руками. - Никто не заявлял. Вероятно, угроза расправы достаточно реальна, боятся. – Утром подберут труп у полотна, - вмешался Виктор, - начинают разматывать дело, и - все в песок. Надо помочь, товарищ комиссар. Пусть они продолжают работать у себя на железных дорогах, а город мы обеспечим сами. – У ваших людей большой опыт и связи в городе, - поддержал Виктора майор. - А банда наверняка городская. – Почему вы так думаете? - спросил Коля. – Мы вышли на городской адрес, - продолжал майор. - Источник, от которого получены сведения, проверил по нашему заданию этот адрес. У хозяина квартиры Панайотова много ценностей и среди них несколько колец с камнями. Они проходили по нашим материалам - их бандиты сняли с погибших. И еще: в этой квартире я был сам под видом монтера. У Панайотова отлично подобранная коллекция картин и гравюр. Я спросил: сами собрали? Говорит: от отца осталось. Я начал потом выяснять - врет. Его отец ничего не собирал. Очень ценные вещи там есть. Я в этом понимаю, я ведь на фронт со второго курса Суриковского училища попал. – Может быть, сразу подключим следствие? - Коля посмотрел на Виктора. – Вряд ли стоит, Николай Федорович. - Виктор взял пакет. - Позвольте? - Он вынул первый лист, прочитал: - "Сегодня в двадцать один ноль-ноль к Панайотову придет продавец", - Виктор посмотрел на Колю и добавил: - Тот самый, у которого куплены предыдущие вещи. Есть смысл встретиться, - Виктор улыбнулся. - Прошу подключить майора Рудакова, втроем мы вполне справимся. – Добро, - кивнул Коля. - У меня только один вопрос: почему вы решили, что во всех случаях действует одна и та же банда? – Почерк схожий, товарищ комиссар, - сказал Миронов. - В тех случаях, когда они убивали людей, они это делали всегда одинаково: сначала нож в спину, а потом - под откос. Коля посмотрел на часы: – Готовьтесь. Когда офицеры направились к дверям, Коля окликнул: – Задержитесь, полковник. Прикрыв за Мироновым дверь, Коля взял Виктора под руку, подвел к окну. – Маша уехала под Дмитров. Как по Савеловской? Не было таких случаев? Волнуюсь я что-то, Витя. – Были, - помедлив, ответил Виктор. - Два. Батя, ты зря не паникуй. Я сейчас позвоню в железнодорожную милицию, попрошу. – Не нужно, - перебил Коля. - Неудобно. Ступай. Виктор ушел. К Панайотову Виктор, Рудаков и Миронов поехали в половине девятого. Машину поставили за полквартала от дома, оставшийся путь прошли пешком. Все были в штатском. – Вот он, - Рудаков в последний раз сверился с адресом. - Ничего домик. Это был "доходный" дом дореволюционной постройки. Купцом-строителем он предназначался для богатых врачей-гинекологов, адвокатов и биржевых дельцов. Теперь в нем жили самые разные люди - и наследники тех рабочих, которые заселили эти роскошные квартиры в первые дни революции, и ответственные работники с семьями. В нише на уровне девятого этажа стоял рыцарь-тевтон с огромным двуручным мечом. – Окна Панайотова выходят во двор, - сказал Миронов. - Квартира большая, хорошо обставлена. Досталась в наследство от отца. Тот был профессором медицины. – Ясно, - Виктор огляделся. - Майор, - обратился он к Миронову, - мы войдем, произведем обыск. Понятых сами найдем. А вы погуляйте на лестнице. Посмотрите… Виктор и Олег на лифте поднялись на пятый этаж, позвонили. Флажок звонка был сделан в виде языка льва, и Олег даже прицокнул от удивления: – Надо же… Из соседней квартиры пригласили понятых - двух аккуратных старичков. Они играли в шахматы и очень огорчились, когда Олег их позвал. – А доску мы возьмем с собой, - упрямо сказал один. - Все равно вы будете ковыряться два часа, уж я знаю. – Откуда знаете? - добродушно осведомился Виктор. – А я, молодой человек, до двадцать четвертого года служил в ВЧК! - с гордостью сказал старик. - Уволен по ранению, имею юбилейный знак! Что касается Панайотова, то это сущий подонок! Расстрелять надо! Дверь открыл сам Панайотов. Он был в мохнатом халате, в руке держал чашку с кофе. – Чем могу? - любезно осведомился он. – Милиция. Вот ордер на обыск. – Хорошо, - помедлив, сказал Панайотов. - Проходите. – Когда понадобимся - скажете, - старики разложили доску и приготовились играть. – Не пойдет, - укоризненно покачал головой Олег. - Вы должны все время находиться рядом с нами, во все вникать. Понятно объясняю? – В мое время все это не имело значения, - заявил первый старик. – Идемте, - Олег не стал вступать в спор. Стены комнат были увешаны картинами, гравюрами, в горках поблескивал нарядный фарфор. В углу переливался всеми цветами радуги наборный, с перламутром, рояль. – Мы предлагаем вам добровольно выдать ценности, которые приобретены незаконным путем, - сказал Виктор. – Все, что здесь есть, - наследство, которое досталось мне от отца, - спокойно ответил Панайотов. Начался обыск. Панайотов сидел на диване и равнодушно смотрел, как на столе растет гора ювелирных украшений, золотых монет, коробочек с драгоценными камнями. – Я же вам говорил! - торжествующе изрек первый старик. - Его нужно вывести во двор и шлепнуть! – Не те времена, - ехидно заметил Панайотов. – Раньше я бы с тобой не панькался, - искренне вздохнул старик. - Контра. Панайотов забеспокоился, посмотрел на стенные часы, нервно поднес к уху свои, наручные. – Без пяти девять, - заметил Виктор. - Ждете кого-нибудь? – Представьте себе, нет! - резко сказал Панайотов. И в ту же секунду в прихожей задребезжал звонок. Панайотов вскочил с дивана. – Сидеть! - тихо приказал Олег и подошел к дверям. Подумал мгновение, потом щелкнул замком и распахнул дверь. На пороге стоял офицер милиции - старший лейтенант. Он спокойно-удивленно посмотрел на Олега - у того было достаточно напряженное выражение лица, - сказал негромко: – Добрый вечер. Панайотов дома? – Прошу, - Олег отошел в сторону, пропуская старшего лейтенанта. Он был молод, лет двадцати пяти, высокого роста, с открытым, спокойным лицом. Старший лейтенант вошел в комнату, увидел Виктора и четко приложил руку к козырьку: – Здравия желаю. Вы - Панайотов? – Вот. - Виктор кивнул в сторону хозяина. Тот смотрел на вошедшего, словно кролик на змею. Между тем старший лейтенант сел за стол, раскрыл служебную сумку: – Моя фамилия - Санько. Я новый участковый уполномоченный. – Очень приятно, - ехидно улыбнулся первый старик. - Предыдущего товарища сняли в результате моих многочисленных указаний, и я предупреждаю вас, что если вы не найдете со мной и вообще с общественностью общего языка… – У нас с вами один общий язык, - строго перебил Санько. - Язык закона. А к вам, Панайотов, я зашел по делу. "Опель-кадет" пятнадцать-шестьдесят один МА - ваш? – Имею… такой, - подавленно сказал Панайотов. – Это ваши гости? - улыбнулся Санько, обводя взглядом присутствующих. - Вы меня, товарищи, извините за вторжение, но ваш приятель Панайотов все время нарушает. В который раз оставляет автомобиль на тротуаре. Там же людям негде ходить! – А иначе его грузовые помнут, - хмуро сказал Панайотов. – Это уже ваша забота, - возразил Санько. - Штрафую вас на двадцать пять рублей. Это на первый случай, - он взял из рук Панайотова деньги, положил на стол пять надорванных квитанций. - До свидания, еще раз извините. - Санько откозырял и вышел в коридор. – Минуточку, - Виктор догнал его у дверей. - Я полковник Кондаков, из МУРа, - Виктор раскрыл удостоверение. - Это мой сотрудник… Позвольте ваши документы, товарищ старший лейтенант. Санько удивленно посмотрел на Олега, на Виктора и молча протянул красную книжечку. – Так, - Виктор прочитал и вернул. - Вы работаете в сорок втором? – Так точно. – Так вот, мы находимся здесь в связи… со специальным заданием. Прошу понять и не обижаться, - Виктор подошел к телефону, набрал "02". - Сорок второе? Здравствуйте, товарищ Алексеев, - Виктор посмотрел на Санько. – Сегодня дежурит Клочков, - пожал плечами Санько. - Алексеева у нас вообще нет. – Извините, - улыбнулся Виктор. - Товарищ Клочков, говорит полковник Кондаков из МУРа. Где теперь участковый Санько? Он мне нужен. Так. На территории, значит? А у Панайотова он не будет случайно? Ломоносова, десять, квартира сорок пять. Заядлый нарушитель? Спасибо, вопросов больше нет, - Виктор повесил трубку. - Еще раз прошу извинить и не обижаться. Всего доброго, старший лейтенант. Санько ушел. Олег посмотрел на часы: – Десять уже. Будем ждать? – Пусть Миронов побудет до двадцати четырех, - сказал Виктор, - а потом пришли ему смену. Думаю, что сегодня никто не придет. Вышли на лестницу. Когда Олег увел арестованного, Виктор спросил у Миронова: – Подвел ваш источник? – Этого не может быть, - сказал Миронов. - Сведения им были получены совершенно случайно, поэтому в их точности я нисколько не сомневаюсь. – Ладно, - кивнул Виктор. - Увидим. Ждите до полуночи, смену пришлем. - Он вышел на улицу. Стоял тихий осенний вечер. Улица была залита ярким светом фонарей, и Виктор даже зажмурился. Подойдя к машине, он сказал шоферу: – Езжай в гараж, я пойду пешком. Прохожих было мало. Виктор неторопливо шагал в сторону площади Маяковского. Около бензоколонки встретился постовой милиционер. Виктор остановился: – Где сорок второе отделение, товарищ старшина? – Первый переулок налево, там увидите. Случилось что? "В самом деле, что случилось? - мысленно спросил себя Виктор. - Зачем мне туда? Все же предельно ясно". Виктор чувствовал, как смутное, неясное чувство тревоги охватывает его, и старался отыскать источник этой тревоги. И не мог. – Нет, ничего. Спасибо, - пробормотал Виктор и ушел. Милиционер посмотрел ему вслед и пожал плечами. …В отделении рядом с дежурным Виктор увидел старшего лейтенанта лет пятидесяти. Офицер что-то горячо доказывал дежурному. – Могу я видеть товарища Санько? - спросил Виктор. Толстяк повернулся: – Ну, я Санько. Что вам? – Вы не слишком вежливы, - машинально сказал Виктор, чувствуя, как уходит из-под ног земля. – Вам плохо, что с вами, гражданин? - испугался дежурный. - Побледнел-то как. Санько, вызывай врача! – Не нужно. - Виктор сел на скамейку. - А… еще одного Санько у вас нет? Другого? – Нет, - покачал головой дежурный. - А что? Что произошло? – Панайотова знаете? - продолжал спрашивать Виктор. – С Ломоносова? - не удивился Санько. - Да он мне всю плешь проел своим "кадетом"! Всегда ставит на тротуар! Я ему миллион раз говорил! – Спасибо, - Виктор встал. - Вот мое удостоверение, товарищи. О нашем разговоре прошу никому ни слова. - Виктор вышел на улицу. *** Маша освободилась поздно. Весь день она подсчитывала с директором дома отдыха одеяла и простыни, громкоговорители и пластинки для патефона. В девять вечера директор предложил поужинать и остаться ночевать, но Маша не согласилась. – Я всего третий день дома, - объяснила она виновато. - Муж ждет. – Не страшно будет одной в дороге? - спросил директор. - Я вот не езжу один, боюсь. – Э-э… - махнула рукой Маша. - До войны я с мужем бандитов ловила, а всю войну - на фронте. …Исчезли последние пристанционные фонари, и сразу же поезд провалился в темноту. Тусклая, грязная лампочка едва освещала вагон. Народу было немного - последний поезд, поздний час. У окна сидел военный с чемоданом, несколько деревенских женщин везли на рынок свой нехитрый товар - осенние цветы и картошку. Щелкнула дверь, в вагон ворвался холодный ветер и грохот колес. Вошли три работника милиции - два старшины и офицер. Все трое медленно двигались вдоль прохода, внимательно вглядываясь в лица пассажиров. У одного из старшин на груди поблескивала серебряная медаль на серой ленточке - "За боевые заслуги". – Ищут, - услышала Маша голос одной из женщин. - А чего ищут? Кому надо - тот дело сделал и водку пьет! Около полного мужчины в светлом габардиновом плаще офицер замедлил шаг, приложил руку к козырьку: – Оперативная группа отдела охраны. Разрешите ваши документы. Мужчина торопливо полез в карман, протянул офицеру паспорт. Офицер пролистал, сказал вежливо: – Прошу пройти с нами. – А в чем дело? - забеспокоился мужчина. – Все объяснения потом, - строго посмотрел офицер. - Прошу. – Но меня ждут на вокзале, встречают, - мужчина совсем разнервничался. - Вам могу сказать… - Он поднял с сиденья толстый портфель. - Здесь пятьдесят тысяч рублей! Вы представляете! – Все будет в целости и сохранности. И вы, и ваши деньги. – Хорошо, - мужчина взял портфель и вышел вслед за милиционерами. – Да-а-а, - протянула цветочница. - Преступники нынче расплодились не хуже грибов в урожайный год. Видали? То одна железнодорожная милиция ходила, проверяла, а теперь и городскую подключили. Режут. Ох, режут. – А ты почем знаешь, что эти городские? - спросила вторая женщина. - У меня у самой зять в милиции на железной дороге, так я и то не разберу, где кто. На всех нынче мундиры, погоны. – А я тебе говорю - городские это были! - продолжала настаивать цветочница. - Отличие у них совсем другое! У меня, тетка, глаз - алмаз! Маша встала, направилась к тамбуру. Огромная сумма денег в портфеле пассажира, странное, с ее точки зрения, поведение начальника патруля вызвали в ней безотчетную тревогу. А теперь еще и эти женщины со своими сомнениями. Маша ускорила шаг, толкнула дверь в тамбур. Дверь поддалась с трудом - словно ее кто-то придерживал изнутри. Маша толкнула сильнее и протиснулась в тамбур. У противоположных дверей стоял милиционер и испуганно смотрел на нее. Офицер перелистывал какую-то книжку - она была похожа на записную. Третий милиционер опирался спиной на стекло входных дверей. Полного мужчины не было. Еще не понимая, не догадываясь, что произошло, Маша машинально обвела взглядом тамбур и увидела за спиной второго милиционера уголок портфеля. – Позвольте, - растерянно спросила Маша. - А где же… гражданин, которого вы увели? – Ждет в соседнем вагоне под охраной наших сотрудников, - спокойно объяснил офицер. - Это преступник, мы его разыскивали и нашли. А разрешите спросить: почему это вас интересует? Маша слушала его ровную, неторопливую речь и ловила себя на том, что не только не успокаивается, но, наоборот, начинает нервничать все больше и больше. – Я жена комиссара милиции Кондратьева, - сказала Маша резко. - Я хочу увидеть задержанного. – Сначала - попрошу документы, - все так же спокойно произнес офицер. Маша открыла сумочку, достала паспорт. Последнее, что она увидела, была вереница летящих огней. Они вытянулись в длинную цепочку, потом слились в непрерывную, сверкающую линию и разом погасли. Удара ножом, а тем более удара при падении Маша уже не почувствовала. …Утром ее нашел путевой обходчик. Она лежала под откосом, неловко подвернув руку. Широко открытые глаза удивленно смотрели в очень низкое и очень синее по-осеннему небо. – Здесь она упала… - Миронов показал Олегу впадину от тела, примятую траву. - Значит, выбросили ее из поезда примерно вон там, - прикинул Миронов. Олег слушал машинально. Он смотрел, как двое санитаров укладывали на носилки тело Маши. – Комиссару сообщили? - спросил Миронов. Олег молча кивнул. *** Коля сидел на стуле посредине комнаты. Виктор ходил из угла в угол. Нина стояла у окна с притихшим Генкой на руках. – Ты… заказал гроб? - спросил Коля. - Нужно белый, ты понял? – Да. – Цветы? Она очень любила красные розы… – Теперь не сезон, батя… – Пусть будут любые, только чтоб красные… - Коля поперхнулся, с трудом подавил готовое вот-вот прорваться рыдание. Нет больше Маши. Нельзя в это поверить, нельзя понять. А ее все равно нет. И больше никогда не будет. Какое это отвратительное слово - "никогда". Коля подошел к Нине, поднял за подбородок голову Генки. Тот смотрел испуганно-жалостливо, словно понимал, какая страшная беда обрушилась на его деда. "Вот я я остался один… Приду домой, позвоню и никто не откроет. Войду - никто не встретит… Ночью проснусь, пойду курить - никто не скажет: "не надо". А я теперь начну курить, это уж точно. Думал, уйду первым. Работа такая. Боялся, останется Маша одна. Как бы она жила одна? А как теперь я?" – Николай Федорович… - робко сказала Нина. - Можно мы с Генкой пока поживем у вас? – Спасибо, Нина. Только тебе трудно будет. На работу добираться далеко. – Значит, можно? - обрадовалась Нина. - Я поеду, самые необходимые вещи привезу. …Машу хоронили на следующий день. Впереди гроба несли две бархатные подушечки. На одной из них лежал орден Красной Звезды, на второй - медаль "За победу над Германией". Венки не вместились в автобус, и их сложили в грузовик. У входа на кладбище Коля остановился и, пропуская похоронную процессию мимо себя, смотрел и смотрел, как все по очереди, все подряд наступают и наступают на водопроводную трубу, лежащую поперек асфальтовой дорожки, и труба каждый раз с глухим стуком ударяет об асфальт. Речей и винтовочных залпов он не слышал. Вокруг двигались люди, кто-то взял его под руку, усадил в машину. Очнулся он дома. На диване в спальне лежал небрежно брошенный халатик Маши, на туалетном столике поблескивали аккуратно расставленные флаконы с косметикой. После возвращения из армии Маша так и не успела воспользоваться ими. Коля перевел взгляд на стену. Там висел портрет Маши. Она смотрела Коле в глаза и улыбалась. …В управлении его уже ждали Миронов и Рудаков. Олег поздоровался, сказал, замявшись: – Николай Федорович… Мы все понимаем… Сочувствуем вам… Вы извините нас… – Спасибо, - Коля проглотил комок, подумал: "Слаб я стал… Старость, что ли?" - и добавил: - Давайте о деле. – Есть! - оживился Рудаков. - Значит, так: первым они убили того, полного. Его зовут Султанов Алимхан. Врач, имеет частную практику. Имел, - поправился Олег. - Он продал дачу за пятьдесят тысяч наличными некоему Ярцеву Сергею Тихоновичу. Это бывший актер, а ныне - пенсионер. Деньги были сотенными купюрами, пять пачек по десять тысяч в каждой. Султанов сложил их в портфель и уехал. Таким образом, мотивы убийства совершенно ясны. – А вот с вашей женой, товарищ комиссар, дело гораздо сложнее, - сказал Миронов. - Метод тот же самый - нож в спину. - Миронов замешкался, виновато опустил голову: - Вы простите, Николай Федорович, я вынужден… – Не извиняйтесь, - сказал Коля. - Вы на службе. – Так вот, мотивы убийства вашей жены пока неизвестны. Труп ее обнаружен за полтора километра от того места, где мы нашли труп Султанова. Промежуток маленький. На этом участке поезда идут со скоростью шестьдесят километров в час. Вот и считайте. Минута и тридцать секунд. Что за это время могло произойти? – Ломаем голову, - вставил Олег. - Возможно, Мария Ивановна стала свидетелем убийства Султанова, вмешалась. Ясности пока нет. – Нужно тщательно осмотреть тамбуры вечерних поездов, - посоветовал Коля. - Может быть, преступники оставили что-нибудь. Обронили. На каком поезде они ехали? Выяснили? – Обходчик нашел оба трупа в четыре часа утра, - сказал Олег. - В пять часов эксперт измерил температуру у обоих. Она примерно одинакова: тридцать градусов у Султанова, тридцать один - у вашей жены. Если в момент смерти у каждого была нормальная температура, значит, в среднем прошло часов пять-шесть. И, видимо, они ехали с десятичасовым поездом. Проверяем все поезда - от двадцатичасового до утренних. Люди проинструктированы. Ищут следы борьбы, пятна крови, оружие, одежду и ее детали. – Ярцев отдал деньги Султанову один на один? - спросил Коля. – Да, - кивнул Миронов. – Каким же образом банда узнала о том, что Султанов везет деньги? С Ярцевым нужно поговорить еще раз. Может быть, Султанов сам разболтал? – Проверяем, - пожал плечами Олег. - Пока не ясно. – А пассажиры словно воды в рот набрали, - заметил Миронов. - Ни от кого никаких заявлений. Как всегда. – Не может быть, чтобы никто ничего не видел, - сказал Коля. - Видели. И вывод такой: либо боятся, но не могут же абсолютно все бояться? Либо не обратили внимания. А почему? Почему не обратили? Тут есть какая-то загвоздка. Кстати, Олег Дмитрич, вам не пришла мысль о том, что ваш мнимый Санько и эта банда - одного поля ягоды? – Думал, - отозвался Олег. - Я только одно не пойму: откуда у этого бандита настоящее служебное удостоверение? – Идите в кадры, - посоветовал Коля. - Я договорился. Они помогут. – Ох, вряд ли, - вздохнул Олег. - Если они проморгали - на себя клепать не станут. Сами учат бдительности, а тут такое. – Ничего. Помогут. Конечная цель у нас общая. – Тогда пусть идет полковник Кондаков. Ему с руки. Он все же видел это фальшивое удостоверение. …Замнач кадров подполковник Желтых был кругленький - эдакий колобок с журчащим голоском. Своей должностью он очень гордился, любил к месту и не к месту вставлять латинские изречения, причем перевирал их безбожно. – Садись, полковник, - сказал он Виктору. - Излагай. Как представитель руководства, тем более из кадров, он к равным по должности обращался на "ты": считал, что это наиболее демократичный способ общения. – Как говорили древние, - вдруг добавил он, - фестина ленте «Спеши медленно». – Хорошо, - кивнул Виктор и с усмешкой проговорил: - То, что я сейчас скажу, - сапиенти сат «Умный поймет», как надо, я надеюсь. Желтых выкатил глаза так, что Виктору показалось - они у него сейчас повиснут на ниточках. Испугавшись, что миссия его вот-вот провалится, Виктор добавил: – Вы говорите - фестина ленте, а я - перикулюм ин мора «Медлить опасно». Не удивляйтесь, у меня щекотливое дело, и, чтобы вас задобрить, я выучил пару строчек из латыни. – А-а, - с облегчением вздохнул Желтых. - А то я уж подумал бог знает что. Латынь - язык трудный. Не многие умеют. – Номер удостоверения у этого фигуранта сто шестьдесят два триста семнадцать, заполнено спецчернилами или черной тушью, печать сделана пуансоном. Подписано Соколовым, замначем управления. – Стой! - воскликнул Желтых. - Какая из этих подписей? Он вытащил из ящика стола три удостоверения и разложил их перед Виктором. – Фамилия - Соколов, - задумчиво произнес Виктор. - А вот почерк - другой. – Это - раз! - торжествующе сказал Желтых. - А номер, говоришь… – Сто шестьдесят два триста семнадцать. – И ты запомнил? - прищурился Желтых. – Да. У тех, что вы мне только что показывали, номера такие. - Он без запинки назвал три номера. - Проверьте. – Так… - Желтых заглянул в удостоверения и с нескрываемым уважением уставился на Виктора. - Это уже серьезно. Он открыл сейф, достал несколько папок, книгу учета и начал их просматривать. – Могут быть три варианта, - сказал он наконец. - Подделка - это раз. Утечка на Гознаке - это два. Возможно, преступники имеют там связь. Прошляпил наш работник - это три. Что скажешь? – Первую и вторую версию я отбрасываю. – Почему? – Так подделать невозможно, а с Гознака муха не вылетит незамеченной. – Значит, наша промашка? - снова прищурился Желтых. – Выходит так, товарищ подполковник. – В твоих словах я усматриваю вредный антагонизм между кадрами и личным составом, - строго сказал Желтых. - Как говорили древние, терциум нондатур «Третьего не дано», понял? – Спасибо за информацию. - Виктор встал. - Я доложу о нашем разговоре комиссару Кондратьеву. До свидания. – Так вот, мил друг, - тихо сказал Желтых, - я ведь не "Вася", иллюзий не строю. Ты вот старше по званию и поэтому считаешь меня, мягко говоря, дундуком. Вообще у вас, оперативников, к нам, кадровикам, уважения, можно сказать, что и нет. Я к чему? К тому, что за всю эту серию удостоверений я лично отвечал. И я ничего не прошляпил. Это удостоверение я лично выписывал настоящему Санько. А этот настоящий Санько был у меня пять минут назад. Удостоверение у него. А вот что было у бандита, уж ты разберись. Это твоя профессия, между прочим. Но если хочешь, прими совет: в августе тридцать шестого я лично задержал двух фальшивомонетчиков - братьев Самариных. Граверы были - первый класс! Мы им дали в камеру материал и инструменты. Они за ночь такое клише сделали - закачаешься. От настоящего специалисты отличить не могли! Смекаешь, куда клоню? – Где эти Самарины? – Расстреляны. Но ты учти, полковник: корни, связи могли остаться. И талантливые ученики. И то, что эти гады ходят где-то рядом с настоящим Санько - тоже факт. Они держали его удостоверение в руках, можешь не сомневаться. Миронов с двумя сотрудниками отдела по борьбе с бандитизмом, или, как его называли сокращенно, ОББ, все утро пересаживался с поезда на поезд: накануне опергруппы не успели осмотреть все поезда, в которых могли ехать Маша и Султанов, и вот теперь приходилось наверстывать упущенное. Осматривали вагоны, тамбуры, искали любой предмет: обрывок ткани, пуговицу, след крови - словом, все то, что могло хоть как-то помочь в розыске… Работали в штатском - так было удобнее, меньше привлекало внимание. На станции Икша решили дождаться поезда в сторону Москвы. Поезд подошел неожиданно быстро. Снова началось утомительное, почти бессмысленное движение по вагонам. Примерно в середине состава навстречу опергруппе Миронова вышли из соседнего вагона три работника в форме городской милиции. Они осматривали скамейки, заглядывали под них - что-то искали. Это были бандиты, те самые, что убили Машу и Султанова. Но как это часто случается в жизни, мы проходим мимо очень нужных нам людей и ничего не знаем об этом. Вот и теперь Миронов и его люди, не зная и, естественно, не догадываясь, кто перед ними, не только не приняли никаких мер, но, напротив, широко заулыбались "коллегам". – Что ищете, товарищи? Позвольте документы, - сказал "старший лейтенант". – Пожалуйста. - Миронов протянул раскрытое удостоверение. - Ищем то же, что и вы… – А-а, - офицер откозырял. - Мы пока пустые. А вы? – Тоже. – Ну, счастливо. - Офицер наклонился к Миронову: - Товарищ майор, судя по почерку, это не простые урки… Это люди с опытом. С ними придется повозиться, это уж как дважды два. …Когда подъезжали к Москве, один из оперативников подошел к Миронову и протянул раскрытую ладонь. – Гайка? - удивился Миронов, осматривая медную плоскую гайку с номером. - Это вроде от медали или от ордена. Номер сто тридцать один восемьдесят три десять. – От медали, товарищ майор. "За боевые заслуги". У меня есть такая, я знаю. По этому номеру можно установить владельца… – Да что ты, Смирнов, право, - махнул рукой Миронов. - Мало ли кто и когда потерял эту гайку. Смешно. Ты где ее нашел? – В тамбуре пятого вагона. Там на стене - бурые брызги. Похожие на кровь. Смирнов не ошибся. Это был тот самый тамбур. На перегородке веером разлетелись пятнышки. Словно кто-то плеснул суриком. – Пригласи понятых, составь протокол, сделай соскобы, - приказал Миронов. - Слушай, Смирнов. Тебе ничего не показалось странным? Ну, когда мы с милиционерами встретились? – Показалось. Если они из МУРа, то почему в форме? А если из службы? Им разве поручали эту работу? – Я подумал о том же. Да только поздно подумал. Ты это все проверь, ладно? Этим же вечером зять женщины-цветочницы, которая ехала в одном вагоне с Машей, сержант железнодорожной милиции рассказал, что в поезде убили мужчину и женщину. – В том поезде, где и ты, мать, ехала, - горько усмехнулся он. - Тыщу раз говорил: брось свою торговлю. – На что бы вы с Веркой купили корову? - обиделась теща. - Дитё у вас, как без коровы? – О тебе забочусь, - рассердился сержант. - Убить тебя могли. Как ту бабу. – Погоди, погоди, - задохнулась женщина. - Мужик - видный, с портфелем? Деньги вез? А женщина - такая из себя… Красивая? – Они… - помертвел сержант. - Да ты что? Видала? – Вот как тебя… …Машу и Султанова женщина опознала по фотографиям сразу. А художник-криминалист нарисовал по ее рассказу три портрета. Вышло похоже. Эти портреты размножили. Отныне каждый сотрудник знал, кого именно нужно задержать и обезвредить. Круг смыкался. *** В три утра Коля подвел первые итоги. Они давали вполне реальную надежду на то, что преступники будут обнаружены в самое ближайшее время… – Я был в наградном отделе, - доложил Смирнов. - Медаль сто тридцать один восемьдесят три десять "За боевые заслуги" выдана Тишкову Петру Емельяновичу тринадцатого февраля сорок пятого года за отличие при взятии Будапешта. Тишков - москвич, в июне этого года умер. Медаль находилась в семье. Старший сын Тишкова - Евгений Петрович в сорок четвертом году был осужден за бандитизм к двадцати пяти годам лишения свободы. Из лагеря бежал. В настоящее время находится в розыске. Вероятнее всего, это он, - Смирнов положил на стол фотографию Тишкова. - Его фото и наш фоторобот - один к одному. – Значит, они "работают", переодевшись в нашу форму, - заметил Виктор. - Вот почему мы не имели свидетелей. Вы правильно тогда сказали, Николай Федорович. Люди все видели и не обращали внимания. Ну кто подумает, что работники милиции - бандиты? – Есть предварительный анализ крови из вагона, - сказал Миронов. - Она третьей группы. Кровь Султанова - этой же группы. – Фотографии бандитов розданы всем нашим работникам, - сообщил Виктор. - Сомнений больше нет, и я считаю: нужно отдать приказ: бандитов задержать и обезвредить любыми средствами, в случае необходимости оружие применять разрешается без ограничений. – Согласен, - кивнул Коля. - Но эта сторона дела, так сказать, внешняя. Если повезет. Мы же должны идти своим путем. Проверяйте связи Тишкова, Султанова, Ярцева и Самариных. Главные открытия нас ждут только на этом направлении. И последнее. - Коля посмотрел на Смирнова: - Старшего лейтенанта Смирнова включите в состав опергруппы. Начальнику транспортного отдела я позвоню. С женой Султанова Виктор решил поговорить сам. Она жила недалеко от Пушкинской площади, и Виктор предложил встретиться неофициально, в сквере на Советской площади. Она была в трауре - Виктор сразу ее узнал. Разговор долго не клеился - едва начав его, она тут же заплакала, и Виктору стоило огромного труда ее успокоить. Задавать наводящие вопросы было неудобно, но постепенно Виктор притерпелся к ее сбивчивой, прыгающей с мысли на мысль речи и вдруг поймал себя на том, что слушает ее с интересом и сочувствием. А она рассказывала о том, как в далеком двадцатом встретила в Каракумах черного от загара красного командира-туркмена, и этот командир, вопреки всем обычаям и традициям, влюбился в русскую, да не просто влюбился, а рассорился со всеми родственниками и женился. А потом гоняли они по пескам басмаческие банды, мучились от непереносимой жажды и залечивали раны от басмаческих пуль. В тридцатом Султанов поступил на медицинский. И за прошедшие пятнадцать лет стал не просто опытным врачом, а доктором наук, профессором, разрабатывал перспективное направление в лечении сердечнососудистых заболеваний. И вот все кончилось. Оборвалось. Пересекли жизненный путь доктора Султанова три подонка. – Ну что же, - сказал Виктор, - я не буду вас утешать, это бессмысленно. Если возмездие может послужить хоть каким-то утешением, я вам обещаю: преступники получат по заслугам. У нас сейчас только один вопрос: кто, кроме Ярцева и вашего мужа, мог знать о продаже дачи, о деньгах? – Никто, - она раскрыла сумочку, протянула Виктору сложенную вчетверо бумажку. - Даже от сына мы это скрыли. – "Аня, - прочитал Кондаков, - Юрий ничего не должен знать о продаже дачи, о деньгах. Сегодня вечером Ярцев со мною рассчитается, поэтому буду поздно, приеду с 9-часовым. Встречай на Савеловском, если будет время…" – А у меня было ночное дежурство, а я не смогла его встретить… - И она снова заплакала. – А почему вы скрыли все это от сына? - осторожно спросил Виктор. – Знаете, какие теперь дети, - она вздохнула сквозь слезы. - Мы решили послать деньги родителям мужа, они в очень трудном положении сейчас: там было землетрясение, дом пропал, а Юрий категорически возражал, настаивал на покупке автомобиля. – Спасибо вам, - Виктор ушел. …Панайотова допрашивал Олег. Любитель антиквариата сидел на табурете посредине следственного кабинета тюрьмы и с тоской посматривал в сторону зарешеченного окна. Сквозь мутноватое стекло виднелись бесчисленные московские крыши. – Они уже на воле? - показал Панайотов в сторону окна. - Крыши эти? – Да, - кивнул Олег. - За пределами тюрьмы, так сказать. У вас нет настроения поговорить откровенно? – Нет. Не о чем. – Ну, как же, - Олег протянул арестованному лист бумаги. - Вот список драгоценностей, снятых с погибших людей. Эти драгоценности обнаружены у вас и опознаны родственниками погибших. – А я при чем? - вяло спросил Панайотов. – А "Санько"? - продолжал Олег. - Помните? Что он бандит, вы хорошо знали, правда? А этих вы знаете? - Он показал Панайотову фотографию Тишкова и фотороботы двух других. Панайотов посмотрел и отвел глаза: – Нет, не знаю. – И то, что они людей в поездах резали и грабили, а вещи вам носили, - этого вы тоже не знаете? Панайотов промолчал. – Назовите фамилии этих людей, их адреса, их связи. Я не скрою: только самое полное и самое искреннее признание может сохранить вам жизнь. Панайотов покачал головой: – Я ничего не знаю, гражданин начальник. Но вы - человек серьезный, я вижу, и как серьезному человеку я вам скажу так: я и знал бы - так язык проглотил. Ссучившимся знаете что бывает? Ну и замнем. – Да будет вам, - презрительно поморщился Олег. - Эти слова вы мальчикам желторотым в камере говорите, а мне не надо. Ваш блатной мир - это же банда пауков в банке! Жрете друг друга, продаете с потрохами, вы же мокрая пыль. - Олег говорил спокойно, размеренно, внешне равнодушно. И это презрительное равнодушие испугало Панайотова. Он понял, что оперативник, сидящий перед ним, не зло срывает, произнося жесткие слова, не мстит за неудавшийся допрос, а высказывает свое кредо. "Значит, он знает гораздо больше, раз идет на откровенную ссору, значит, я ему не так уж и нужен…" - испуганно решил Панайотов. – Ладно, - сказал он вслух. - Я все понимаю. Я подумаю, начальник. Миронов и Смирнов поехали к Ярцеву на дачу. Был вечер, сквозь голые кроны берез просвечивало синеющее небо, вороньи гнезда застряли в ветках нелепыми черными шарами. Вороны кружили над ними и неистово кричали, словно жаловались или ругались. – Как в коммунальной квартире, - усмехнулся Смирнов. - Хуже этих вороньих слободок ничего на свете нет. От них все наши беды. – Достается тебе? - улыбнулся Миронов. – Еще как, - вздохнул Смирнов. - Впятером живем на двенадцати метрах. Я, жена, теща, тесть и Петька. А Петьке четыре месяца, и орет он вроде этих ворон. – С жильем сейчас трудно. Не одному тебе. Всем. Терпи. Они подошли к даче, открыли калитку и скрылись в глубине аллеи. Ни тот, ни другой не видели, как два человека проводили их внимательным взглядом. Это были бандиты "Санько" и Тишков. – Видал? - "Санько" торжествующе посмотрел на сообщника. - Так и вышло, как я говорил. А теперь какие меры принимать? – Ништяк, - лениво протянул Тишков. - Не нашего ума дело. Штихель придумает… Бандиты ушли. …Ярцев - импозантный, усы щеточкой, в безукоризненно выглаженном белом костюме, встретил гостей радушно. – Со мной уже беседовали, - он усадил Миронова и Смирнова на диван. - Но если необходимо еще… - Он развел руками, давая понять, что надо - значит надо. – Красиво у вас, - Смирнов восхищенно закрутил головой. - Сами собирали? – Картины - сам. А фарфор и стекло - это наследство. Тетушки, дядюшки. Чем могу? – А гравюры? - спросил Миронов. - Вот эта, с рыцарем, просто роскошная. – А это - отцовское наследство. Отцу они перешли от деда и так далее… Так что же вас привело ко мне, молодые люди? В прошлый раз мне так ничего и не объяснили. – Мы объясним. На обратном пути доктора Султанова убили бандиты. Деньги они и похитили. Вот так. Ярцев встал, трясущимися руками наполнил стакан водой и жадно выпил. Посмотрел на Миронова мутными глазами. – Какой ужас. Я немедленно заведу собаку. Я здесь совершенно один! – У вас нет городской квартиры? – Это ведь зимняя дача. Закон запрещает иметь то и другое одновременно. А к закону, молодой человек, лично я всегда относился с уважением. – Понятно, - кивнул Смирнов. - Значит, при передаче денег Султанову никто не присутствовал? Исключено? – Категорически! - Ярцев испуганно посмотрел на оперативников. - Вы что же, подозреваете, что кто-то видел и… выследил Султанова? – Это обычный вопрос, не придавайте ему слишком большого значения, - улыбнулся Миронов. - До свидания. Все труднее и труднее было Коле выслушивать доклады своих подчиненных. Все чаще и чаще ловил он себя на мысли, что хочет снять трубку телефона, позвонить в министерство и попросить, чтобы его отстранили от этого дела. Собственно, по правилам так и должно было быть с самого начала. Закон отводил здесь Коле роль незначительного свидетеля, не больше. Но его безупречная репутация, уникальный опыт исключали какое бы то ни было вмешательство начальства. Только в одном-единственном случае это могло произойти: в случае личной просьбы о передаче дела другому лицу. Коля понимал это и теперь - уже в который раз - снял трубку прямой связи с руководством МВД. Снял и… снова положил на рычаг. "Нет, - подумал он. - Это малодушие, трусость. Разве я сомневаюсь хотя бы чуть-чуть в своей объективности, честности, профессиональном умении? Если я не обратился с рапортом сразу, теперь я не должен этого делать… Была бы жива Маша, она бы мне не посоветовала". Пришли Миронов и Смирнов. Следом за ними Виктор и Олег. Коля усадил их в кресла и начал молча ходить по кабинету. – Гложет меня одна мысль, - вдруг сказал Миронов. - Я от нее, можно сказать, одурел. – Ну, поделись… Может, легче станет. – Как говорит подполковник Желтых, хоррибиле аудиту «Страшно услышать», - улыбнулся Виктор. - У тебя такой тон… – Коллекции похожи. У Панайотова и Ярцева. Вы мне верьте, у меня чутье искусствоведа. – Ты что же, считаешь, что Ярцев причастен? - спросил Олег. – Не знаю, - пожал плечами Миронов. - Гравюра там у него одна висит с рыцарем. Ладно, я лучше промолчу, потому что все мои предположения из области мистики. Проверить надо. – Сколько дней тебе потребуется? - спросил Коля. – День-два. – Добро. Мы тебе верим на слово, проверяй. – Вообще-то у нас уголовный розыск, а не клуб писателей, - язвительно вставил Олег. - Что за тайны. – Не хочу, чтобы мои слова звучали дурацким домыслом, - сухо отрезал Миронов. - Прошу меня простить. – Я проверил уголовное дело фальшивомонетчиков Самариных, - сказал Виктор. - Просмотрел в архиве и наше параллельное дело. В уголовном ничего ценного нет. А в нашем - вот такое сообщение. - Виктор развернул бумагу и прочитал: - "Источник сообщает, что братьев Самариных граверному мастерству обучил некий деятель по кличке Штихель. Справка: кличка по картотеке не значится…" И далее: "Самарины на разговор по этому поводу не идут. Учитывая, что Самарины два года работали на ювфабрике и обучались у лиц, которые ни в чем компрометирующем не замечены, полагал бы: проверку версии "Штихель" считать законченной". Подпись. - Виктор снова сложил бумажку и спрятал ее в папку. - О чем это говорит? - продолжал он. - На мой взгляд, только об одном: Желтых прав. Остались не ученики Самариных. Остался их учитель. Фальшивое удостоверение на имя Санько - его работа. А как настоящее попало в руки преступников? Вот вопрос. – Поговори с Санько, - предложил Коля. – Желтых уже говорил, - махнул рукой Виктор. - Санько сном-духом ничего не знает. – И все же преступник держал его удостоверение в руках, - упрямо сказал Коля. - Никто не убедит меня в ином. Поговори с Санько еще раз. Аккуратно продумай вопросы. – Откуда у них наша форма? - вслух размышлял Олег. - Может, хозяйственники наши виноваты, а? – Ну при чем здесь, скажи на милость, хозяйственники? Погоны в военторге свободно продают. Шинельного сукна в любой скупке навалом! Сапоги, ремни - все есть! Или сами не сдавали, работнички? - прищурился Коля. – Сдавали, - вздохнул Олег. - Так ведь мы штатское в основном носим… – Вот они и воспользовались твоим "в основном". Давно уже надо было запретить эту торговлю. Все-таки работники милиции, не кто-нибудь. Вот что, Олег… Шили же они где-то свою форму? Погуляй по частным портным, свяжись с ОБХСС, пусть посмотрят в ателье, мастерских. Думая о предстоящих делах, никто из сотрудников даже не подозревал, что версия "Штихель", которую прекратил разрабатывать десять лет назад не слишком дальновидный оперативник, как раз и была наиболее перспективной. Никто не знал, что во время поездки Миронова и Смирнова на дачу Ярцева бандиты вели разговор именно об этом Штихеле, а сам Штихель в этот момент был совсем рядом, всего в нескольких шагах. Коля ловил себя на том, что ему не хочется возвращаться в комнаты, где каждый стул, каждая вещь была поставлена ее руками. На диване она любила посидеть, забравшись с ногами. Лампу-торшер любила включать долгими зимними вечерами. Полка с ее любимыми книгами так и стояла у изголовья кровати. На стене висел ее портрет, сделанный с фотографической карточки 1923 года. Нина вела себя очень тактично. Появлялась незаметно и так же незаметно исчезала. А Генка встречал Колю громкими криками, заставляя катать себя на плечах, и не уходил спать до тех пор, пока его не уводили силой. Коля охотно возился с ним, играл, но время от времени ловил себя на мысли о своем Генке. "Сколько бы ему было теперь? - спрашивал себя Коля. - Двадцать пять. Был бы уже капитан, а то и майор. И как бы мы радовались. Нет, не суждено". Коля огорчался, мрачнел. Ему начинало казаться, что он зря прожил жизнь. Однажды он даже поспорил об этом с Виктором. Тот обиделся. – Значит, я не в счет? И Нина тоже? И Генку нашего побоку? – Ну почему "побоку"? - смутился Коля. - Я не в этом смысле, Витя. – А я в этом! - упрямо сказал Виктор. - То, что ты сделал для нас троих, уже оправдание целой жизни! – Трудно мне без Маши, - признался Коля. - Я, Витя, чувствую себя старым, опустошенным каким-то. Словно продырявили меня и утекает в эту дыру вся моя жизнь. – Знаю, батя. Вижу. А слов утешения не говорил и не говорю. Они слабым нужны. *** Старший лейтенант Санько тяжко мучился. Он мучился с того самого дня, когда подполковник Желтых вызвал его и долго с ним беседовал - не поймешь о чем. А спустя два часа до Санько дошло: подполковник интересовался удостоверением. Служебным удостоверением старшего лейтенанта милиции Санько. Могло ли случиться так, чтобы это удостоверение попало в чужие руки? В первое мгновение, когда Санько, наконец, догадался, зачем его вызывал Желтых, - он даже рассмеялся. Подумаешь, удостоверение! Две корочки в красном коленкоре с малопонятным текстом и значками. Однако уже в следующую минуту сердце Санько болезненно сжалось: он понял, что по пустякам заместитель начальника отдела кадров такого управления, как московское, никого беспокоить не станет. Кто такой Санько? Всего лишь сотрудник городского отделения милиции. А тут - такое высокое начальство. Значит, случилось что-то. Когда Санько прочитал сводку-ориентировку об убийстве Кондратьевой и Султанова и о целой серии ограблений на пригородных поездах, он заволновался. Казалось бы, без всяких на то оснований он связал вызов к руководству с этим страшным делом. Потом поползли слухи о том, что в городе действует какая-то банда, переодетая в форму работников милиции, и Санько понял: его вызывали именно по этому делу. Его вызывали потому, что его служебное удостоверение попало к бандитам. А как? У него было не слишком много знакомых. Жил он один - жена трагически погибла в прошлом году - ударил ножом пьяный хулиган, мстил участковому, детей и родственников у Санько не было. Он вел скромный образ жизни. И поэтому все свое время - и служебное и личное - он отдавал участку: знал всех наперечет, помогал делом и советом, строго взыскивал с нарушителей. Он знал, что пользуется непререкаемым авторитетом и уважением, и втайне гордился этим. И вот надо же - случилось такое несчастье. Он стал чуть ли не пособником опаснейших преступников. Но как, каким образом это чертово удостоверение, а вернее, его точная копия, могло попасть к бандитам? Он перебирал в памяти всех своих знакомых, вообще всех, кто в последнее время заходил к нему домой (таких было совсем немного) или в маленькую комнатку при домоуправлении, где он принимал посетителей (таких было огромное количество); он старался вспомнить, к кому заходил сам, что делал при этом, и не было ли во всех этих случаях такого момента, когда служебное удостоверение могло хотя бы на несколько минут оказаться в чужих руках. И он вспомнил. Это было настолько просто, настолько житейски обыденно, что не случись событий чрезвычайных, которые все перевернули с ног на голову, он бы никогда и не подумал об этом. Санько ничем особенно не увлекался, но была у него одна привычка, которую он и привычкой-то не считал, а скорее так, необходимостью. Каждую субботу, если не было дел по службе, он направлялся к Сандунам, покупал пахучий березовый веник, шел в парную и хлестал себя там до полного изнеможения. А потом заворачивался в мохнатую простыню, выпивал подряд пять кружек прохладного пива и слушал бесконечные побасенки пространщика Жаркова - юркого, вертлявого человека в ветхом, застиранном халате. Жарков… Пока Санько парится, китель с документами висит в шкафчике под крохотным замочком - ногтем открыть можно. Так. Но зачем Жаркову служебное удостоверение работника милиции? Санько ломал себе голову над этим недолго - ровно до того дня, пока на очередном разводе в отделении заместитель начальника по службе не роздал каждому фотороботы участников банды. Санько просмотрел их и… ахнул. В третьей по счету фотографии он без труда опознал Жаркова. Первым его движением, первой мыслью было - немедленно пойти к начальнику или, того лучше, к самому подполковнику Желтых и продемонстрировать свою наблюдательность. Знай, мол, наших, товарищ подполковник. Восьмой год пошел, как Санько старший лейтенант. А по должности положено ему быть капитаном. Но уже в следующую минуту Санько скис и не то чтобы заколебался, а, напротив того, решил никуда не ходить и никому ничего не говорить. Конечно, разоблачить опасного гада - это правильный, благородный поступок. Но ведь гад скажет на допросе: "Удостоверение-то ваш лопух проморгал? Я же это удостоверение у него из кармана вытянул, пока он в парной веничком наслаждался…" И тогда не то что звание капитана, тогда в лучшем случае снизят до сержанта и пошлют на пост к Тишинскому рынку, картежников разгонять. И это в то самое время, когда до пенсии осталось всего ничего. До почетной и заслуженной пенсии. Санько промолчал бы. И тогда неизвестно, как развернулись бы дальнейшие события, но все решил случай. Вечером, перед разводом, Санько зашел к начальнику уголовного розыска, чтобы узнать, не будет ли каких поручений. Начальник сидел за столом и рассказывал оперативникам о том, как он только что был на Петровке с докладом о раскрытии крупной кражи, которая вот уже год "висела" за отделением. – Но дело, братцы, не в этом, - говорил начальник. - Вы знаете, кто такая эта Кондратьева? Ну, которую убили в поезде? Жена комиссара Кондратьева! Выхожу я от него, ломаю голову - чего это он на себя не похож - мутный весь, убитый какой-то, а секретарь посмотрел на меня и хмуро так бросил: "Мучается комиссар. Переживает. Любил он свою жену…" Какие же вы, говорит секретарь, оперативники, если столько времени до ее убийц добраться не можете? Скажу вам, братцы, - продолжал начальник, - ни в чем я не виноват, а мне стыдно и больно стало. Санько пулей вылетел из кабинета. "Не виноват, - повторял он про себя слова начальника, - ни в чем не виноват, а стыдно и больно. Стыдно и больно ему, а он ведь честный человек. А я? Жулик я, двурушник. Зину мою хулиганье убило, выходит, и ее память я предаю, собственную шкуру спасаю. Не работа это. Пусть сажают, разжалуют, а Санько за пенсию свою совесть не продаст!" И он уже совсем было хотел немедленно идти к подполковнику Желтых и во всем признаться, но здесь ему в голову пришла новая мысль, и, всецело поддавшись ей, Санько совершил самую большую ошибку: он никуда не пошел, он решил действовать иначе. Он подумал, что признание в ошибке - это еще не устранение ошибки. Жарков на свободе, и кто знает, какие новые дела обдумывает он теперь со своими дружками. "Его надо взять, - решил Санько. - А еще лучше - понаблюдать за ним, выяснить его связи, их характер, "закрыть" все адреса, и вот тогда преподнести все это руководству. Нате, мол. Вы думали, Санько так себе? Без пяти минут пенсионер? Черта лысого! Есть еще порох у Санько!" Как у многих старых работников, до всего доходивших собственным умом, у Санько непомерно было развито чувство профессиональной уверенности, всезнайства. Он, конечно, понимал, что установить связи Жаркова - задача тяжелая и должны ее выполнять квалифицированные профессионалы из шестого отдела управления, но он был участковым уполномоченным, работал и постигал сущность своей службы в то нелегкое для милиции время, когда не было ни лишних людей, ни образованных кадров и когда любой участковый соединял в одном лице и сотрудника наружной службы, и оперработника, и разведчика. "Хлипкий он, - думал Санько про Жаркова. - Такой стойку держать не станет. Его прижать - он наложит в штаны и выдаст всех, расскажет все, что знает. Если я буду вести за ним наблюдение, сколько времени впустую уйдет. А так - возьму его за зебры - он расколется, не пикнет". Чем ближе подходил Санько к Сандунам, тем увереннее становился. И когда он увидел Жаркова и тот бросился к нему с подобострастной улыбкой и проговорил, кланяясь: "Народу сегодня - никого! А вы, как обычно, товарищ начальник?" - Санько, сдерживая дрожь охотничьего азарта, ответил: "Как обычно, милый. Только на этот раз шесть кружек давай, жажда меня мучит". Он разделся, повесил китель в шкафчик, веревочку с ключом - на шею. Взял веник и направился к дверям парной. – Что новенького? - спросил Жарков, улыбаясь. – Появились в городе какие-то гады. Ты посматривай, Жарков, шепнешь, если что. Вроде они даже форму милиции носят. – А-а, - моргнул Жарков. - Учтем. Будьте в надежности. Вы сколько нынче париться рассчитываете? – Минут десять, - ответил Санько и тут же вспомнил, что этот вопрос Жарков задавал ему каждый раз. "Время рассчитывал, - догадался Санько. - Эх, лопух-лопух ты, товарищ старший лейтенант. Ну, ничего. Смеется последний, гражданин Жарков. Последний…" - он скрылся в облаке пара. …Когда через полторы минуты Санько появился в раздевалке, Жарков сидел на лавочке и спокойно рассматривал фотографии - свою и своих сообщников. Увидев Санько, он не торопясь положил фотографии в карман саньковского кителя. – Похоже вышло. Научились ваши кое-чему. – Ты, милый, не вздумай убегать, - сказал Санько на всякий случай. - Внизу оперативники, все ходы-выходы тебе перекрыты. – Куда уж, - вздохнул Жарков. - Мы понимаем. Что же теперь будет, гражданин старший лейтенант? – Что будет? - переспросил Санько, натягивая сапоги. - А ничего. Пойдем в управление, дашь показания, поможешь ликвидировать своих дружков. Если все получится в лучшем виде - можешь рассчитывать на снисхождение. – Это значит - вместо вышки - четвертной? - усмехнулся Жарков. - Эхма… – Да все лучше, чем пеплом над землей разлететься, - ответил Санько. - Тебе сколько? – Сорок, - снова вздохнул Жарков. – Ну будет шестьдесят пять. Возраст, конечно, да ведь ты сам виноват. Пошли. На улице Санько остановился. – Ты иди впереди. Иди спокойно, не шебути. Пуля, брат, все равно догонит. – Все равно, - согласился Жарков. - Я понимаю, может, на троллейбус сядем? Тут до Петровки четыре остановки. – Пешком надёжнее. Ты иди и рассказывай. Кто еще у вас в банде? – Всего пятеро. Тот, что ваше удостоверение имеет, "Санько", значит… - Жарков усмехнулся. - Он человек веселый, в оркестре играет, на трубе… Ну, Тишкова вы знаете. Ну - я… Еще один есть, его не знаю. Все, кроме трубача и меня, без определенки! Главный - Штихель. Его ни разу не видал. – Где же ваша хаза? – Верь не верь - ничего не знаю. Заходят ко мне в баню, когда им надо, и все. – А про трубача откуда знаешь? – Случайно. Зашел однажды в "Будапешт" посидеть. Деньги были, день удачный вышел. Смотрю, "Санько" этот на трубе играет… - Жарков странно посмотрел на участкового: - Знаете, почему я это все вам так откровенно говорю? – Почему? - машинально спросил Санько. – Так, - усмехнулся Жарков. - Ни за что не догадаетесь. – А ты перестань того бандита моей фамилией называть, - попросил Санько. - Мне это неприятно. Они шли по бульвару. Вечерело, прохожих было совсем мало, накрапывал мелкий дождь. – Поторопись, - попросил Санько. – Теперь уже некуда, - рассмеялся Жарков. - Оглянись, начальник. Санько обернулся. Позади стоял Тишков и целился из нагана прямо в лоб. – Сдай оружие, - приказал Санько. - Вам всем так и так крышка… Оперативники сидят у вас на хвосте… – Где? - издевательски прищурился Тишков. - Где? Нету. Санько понял - до выстрела остаются сотые доли секунды. Он не успел испугаться, не успел ничего сделать, он успел только подумать с горьким отчаянием, что и на этот раз ошибся, свалял дурака, - теперь уже непоправимо. Выстрел хлопнул мягко, глухо, словно лопнул воздушный шарик. Санько упал лицом вниз. – В переносицу попал. - Тишков спрятал наган. - Рвем когти. Они побежали. Вслед истошно закричала какая-то женщина, послышались трели милицейских свистков. – Он умер сразу, - тихо сказал Виктор. - Судя по следам на месте происшествия, он шел вдвоем с каким-то человеком. С мужчиной. Потом их догнал еще один. Стрелял догнавший. Гильза от нагана, который в прошлом году похищен из тридцать пятого отделения связи. Я поинтересовался, где Санько провел вторую половину дня, и вот что выяснилось. - Виктор открыл записную книжку: - До семнадцати часов он был на работе. Начальник розыска отметил любопытную деталь: когда Санько услыхал, что Кондратьева - эта ваша жена и вы очень тяжело переживаете ее смерть, он вылетел из кабинета начальника розыска, что называется, пулей. Я выяснил, что в апреле прошлого года погибла Зина - жена Санько, - ее убили хулиганы. Я подумал: возможно, здесь есть какая-то связь. Возможно, такая аналогия повлияла на Санько, и он решил самостоятельно предпринять какие-то шаги. – Какие? - спросил Коля. – Сегодня суббота. А по субботам Санько обычно ходил в Сандуны. Мне дежурный сказал. На всякий случай я пошел туда. Пространщик, - Виктор снова заглянул в книжку, - его фамилия Аникеев, видел, как Санько ушел из бани с другим пространщиком - Жарковым. Я был у Жаркова. Его нет, соседей я предупредил и на всякий случай оставил там двух наших. – Я вот о чем подумал, - Коля подошел к Виктору. - Жарков этот запросто мог добраться до удостоверения Санько. Ведь Санько в форме ходил все время. – Это нужно уточнить. – И так ясно, - вздохнул Коля. - Такие, как он, спят в форме. Возьми людей, оформи документы и произведи у Жаркова тщательный обыск. Ищи фотопринадлежности, бланки, бумагу и вообще все, что может служить для изготовления поддельных документов. …Виктор вернулся через час. Он привез новенький ФЭД, штатив для макросъемки, специальный объектив и катушку цветной немецкой пленки с высокоразрешающими данными. Коля осмотрел находки: – Не придет Жарков домой. Теперь это ясно. Но Коля ошибся. Жарков пришел. *** Вот уже второй день Миронов сидел в Библиотеке имени Ленина и просматривал папки с гравюрами Гольбейна и Дюрера. Их было очень много, этих гравюр, но нужной все не находилось, и Миронов обратился к консультанту-библиографу. – Многоплановая, сложная вещь, - сказал Миронов. - Рыцарь в доспехах с копьем и мечом, нимб вокруг головы. Фон пейзажный, холмы. На холме справа - замок. По бокам два херувима держат доспехи… Два герба вверху. На одном скрещенные мечи, на втором - полосы. – Память у вас… - покрутил головой консультант. - Это "Святой Георгий стоящий"… – Но ведь нет у Дюрера и Гольбейна такого сюжета? – У Лукаса Кранаха Старшего есть. – Ч-черт… Надо же… - ошеломленно протянул Миронов. - Я еще удивился монограмме "С". У Кранаха должен быть дракон крылатый вместо монограммы. Надо же… Вот я лопух! Ранняя вещь. Не было тогда дракона… – Вот она… - Консультант раскрыл папку. Рядом с монограммой мастера стояла дата: "1506". Пятерка была оттиснута наоборот. – Скажите… - Миронов напрягся. - А может быть так, чтобы на одной из гравюр этого сюжета цифра "пять" стояла нормально? Консультант покачал головой: – Нет, молодой человек. Художник вырезал эту цифру на доске не зеркально, как положено было, а прямо. На всех гравюрах этой серии цифра пять стоит наоборот… – А если прямо? – Тогда вы совершили открытие, - развел руками консультант, - и вас изберут в Академию художеств. Через полчаса Миронов уже был в управлении. Коля, выслушав его рассказ, сказал с улыбкой: – То, что ты талантливый искусствовед, я убедился. Вывод какой из твоего сообщения? – У Ярцева на даче висит оттиск, на котором цифра "пять" стоит нормально! А этого не может быть! К тому же его оттиск достаточно свежий, я в этом понимаю. – Вывод? - повторил Коля. – Кто-то пошутил. Кто-то сделал точно такую же доску, как и Кранах, только на этой новой доске все вырезал, как надо! – Зачем? – Чтобы утвердить себя! Чтобы показать всем: вот я какой непревзойденный мастер! Больше, чем Кранах! Все могу! Я таких знал, товарищ комиссар… у нас на втором курсе были граверы. Один сделал наградной Екатерининский крест - никто отличить не мог! Но чтобы такую сложную гравюру, да еще штрих в штрих… – Думаешь работа Штихеля? - не то спросил, не то утвердительно сказал Коля. – Его. Нужно только выяснить, какое ко всему этому отношение имеет Ярцев. – Распорядитесь, чтобы за его дачей немедленно установили наблюдение. Жарков вернулся домой. Он понимал, что за его квартирой могут наблюдать, он смертельно боялся ареста и тюрьмы, но еще больше боялся расправы, которую могли учинить над ним дружки, не верни он им часть бандитской кассы, которую хранил по общему согласию. Эта касса была спрятана у него в комнате, под половицей. Жарков осторожно поднялся по лестнице, прислушался. Соседи должны были в этот час находиться на работе, и в самом деле из квартиры не доносилось ни звука. Жарков подумал немного и открыл дверь. Оперативники, которые сидели в засаде, и те, кто вел за домом наружное наблюдение, могли задержать Жаркова без всякого труда. Но те и другие имели только одно задание: выяснить, что возьмет Жарков с собой и куда он пойдет. Поэтому Жаркову дали беспрепятственно войти в комнату, изъять тайник и уйти. Все было рассчитано с точностью до секунды, все было предусмотрено вплоть до шага, до движения, все, кроме одного… Оперативные работники не учли, что имеют дело с матерыми, опаснейшими преступниками, имеют дело с людьми, которые, надев форму милиции, в какой-то степени усвоили, попытались усвоить и доступные их пониманию методы ее работы. Когда Жаркова "повели", Тишков это сразу заметил. От его глаза не укрылись ни беззаботные "студенты", которые с шумом двигались по противоположной стороне улицы, ни обшарпанная "Победа", которая вдруг медленно поехала к перекрестку. "Этот дурачок попрется прямо на хазу… - думал Тншков. - Надо же… То скрывали от него адрес, а теперь из-за этих проклятых башлей все провалится к чертовой матери…" Тишков вошел в будку телефона-автомата, позвонил. – "Санько"? - спросил он услышав знакомый голос. - Пираты волокут пространщика, а он, дурак, не сечет, приведет прямо к месту… Предупреди Штихеля… - и повесил трубку. Он подумал мгновение и, решившись, начал догонять Жаркова. Он понимал, что после того, как совершит задуманное, ему вряд ли удастся уйти. Но он надеялся на лучшее, а самое главное, безудержная, слепая злоба к бывшему дружку, который вот так по-глупому отдавал на заклание всех, толкнула его вперед. Тишков ускорил шаг, опустил руку в карман. Он знал, что вплотную подойти к Жаркову ему не дадут, и поэтому обнажил свой револьвер шагов за пятнадцать до Жаркова. Скосил глаза на барабан - там должно было оставаться шесть патронов, седьмой пошел на старшего лейтенанта Санько, Тишков взвел курок. Он успел выстрелить только два раза. Один из оперативников сбил его с ног, вывернул руку. Тишков поднял голову и увидел, что Жарков недвижимо лежит на асфальте - лицом вниз. Тишков улыбнулся удовлетворенно: – А от меня, гады, вы не услышите ни слова… Первые часы наблюдения за дачей Ярцева не дали никаких ощутимых результатов. Ярцев читал, гулял по саду, пил чай, обедал и никаких признаков тревоги не проявлял. Он никуда не уходил, и, что было гораздо более важным, к нему никто не приходил. Заканчивался день, а от старшего бригады, которая вела наблюдение за дачей, поступали одни и те же стереотипные донесения: "ходит", "читает", "слушает радио", "гуляет"… Конечно, можно было прийти к Ярцеву и спросить о гравюре впрямую. Но ведь Ярцев мог ответить, что гравюру купил случайно. Он мог вообще не отвечать на такой вопрос, ибо по закону свидетеля можно спрашивать только об обстоятельствах, подлежащих установлению в данном деле, и о характеристике личности обвиняемого. Ни под один из этих пунктов гравюра "Святой Георгий стоящий" не подпадала. И Коля и его сотрудники отлично понимали, что занятное предположение Миронова - это не более чем "сюжет из художественной литературы", как выразился Смирнов. Нужно было получить такие факты, которые позволили бы вполне реально заняться Ярцевым. Такими фактами могли быть только доказательства его преступной деятельности. И тогда Коля и Виктор решили получить эти доказательства с помощью арестованного Тишкова. Коля вызвал его на допрос. – Жарков тяжело ранен. Возможно, сегодня или завтра умрет. Если это случится, вам грозит высшая мера. – Мне так и так - высшая мера, - спокойно сказал Тишков. - В поезде меня видели в форме милиционера ваши работники. Когда они искали что-то. – И нашли, - вступил в разговор Виктор, - гайку от медали "За боевые заслуги", которая принадлежала вашему отцу. – Вот видите, - развел руками Тишков. - Они меня опознают, и круг замкнется. Пишите: женщину и мужика с деньгами убили я и Жарков. Участкового Санько - тоже я и Жарков. – Откуда вы знаете… фамилию участкового? - спросил Коля с трудом. – От Жаркова. – Удостоверение у Санько кто выкрал и подделал? – Я и Жарков, - твердо сказал Тишков. – Что вы можете сказать о… Ярцеве? - неожиданно задал вопрос Коля. Тишков посмотрел на него с недоумением: – Впервые слышу эту фамилию. – А что вы о Штихеле знаете? – Штихель - это резец для художественной работы по металлу. Если вы мне дадите в камеру необходимый материал и инструменты, я покажу вам, как было сделано удостоверение. – Какие отношения были у Панайотова и Ярцева? - спросил Виктор. - Не увиливайте… Наши эксперты сфотографировали и сравнили коллекции того и другого. В обеих коллекциях масса аналогичных вещей. Искусствоведы утверждают, что обе коллекции формировал один и тот же человек. Обе подобраны с одинаковым уровнем знаний и вкуса. Тишков посмотрел исподлобья: – Сейчас придумали, гражданин начальник? Как экспромт - ничего. Но со мною номер не пройдет. Тишкова увели. – Чувствуешь? - спросил Коля. - Тишков очень долго общался с внешне интеллигентным, причастным к искусству и, заметь, матерым преступником. Обрати внимание, что он охотно идет на заклание сам и Жаркова отдает, лишь бы сохранить невредимым Штихеля. – Каким же авторитетом должен обладать в преступной среде Штихель, если и братья Самарины - отнюдь не мелкие люди - пошли под расстрел, а его не выдали! И этот Тишков - тоже не карасик: сам идет на смерть, а Штихеля не выдаёт. Черт знает что. - Виктор улыбнулся. - Может, и у них иногда закон чести и верности действует? – Нет, - Коля отрицательно покачал головой. - Закон у них волчий. Да что я волков обижаю. Гадючий у них закон. Тишкову этот Штихель просто задурил голову. И крепко задурил. Убедил его, что из тюрьмы выручить можно и из-под расстрела можно спасти, - ходят об этом легенды среди преступников, а вот уберечься от карающей руки бандитского трибунала, мол, еще никому не удавалось. К сожалению, пока эта легенда куда как крепче наших публичных утверждений о неотвратимости наказания. - Коля помолчал и добавил: - Сорвалось у нас с Тишковым, полковник. В этом раунде Штихель нас переиграл… – Начнем следующий. Я в победе не сомневаюсь. …Но следующий раунд начал не Виктор. Этот раунд начал - и довольно успешно - сам Штихель, Зазвонил телефон. Коля снял трубку, слушал, изредка бросая на Виктора странные взгляды, потом положил трубку на рычаг: – Старший бригады звонил. Дача Ярцева горит. Старший вызвал пожарников. …Над дачей поднимался дым, крышу лизали языки пламени. Оперативники оставили свою машину на соседней улице и подошли к забору. – Сейчас, - к ним приблизился пожарник. - Через две минуты будет порядок. И в самом деле, под дружным напором тугих водяных струй пламя осело, померкло, а потом и совсем исчезло, оставив после себя почерневшую крышу. Оперативники вошли на веранду, потом в столовую. – Вот она! - Виктор подошел к стене, на которой висела под закопченным треснувшим стеклом гравюра Кранаха "Святой Георгий стоящий". – А вот и он, - сказал Коля. В углу, у камина, лежал обгоревший, изуродованный труп человека. Виктор вытащил из кармана его пиджака паспорт, раскрыл и протянул Коле. – Ярцев, - Коля спрятал паспорт. - Все тщательно обыскать, труп - в морг. Попросите экспертов, чтобы по возможности реставрировали лицо… Судебно-медицинская экспертиза дала совершенно неожиданный результат. После того как реставраторам удалось восстановить первоначальные черты лица погибшего, выяснилось, что этот человек не имеет с Ярцевым ничего общего… Ярцеву было 60 лет, погибшему - не более 30. Ярцев был ростом около 1 метра 70 сантиметров, это хорошо помнили и Миронов, и Смирнов, и все соседи, а погибший имел 1 метр 85 сантиметров. Наконец, черты лица на фотографии в паспорте, в личном альбоме Ярцева и черты лица погибшего не сходились совершенно. В погибшем никто Ярцева не опознал. Зато когда труп был предъявлен оперативным работникам, в свое время проводившим осмотр поездов, тем самым, которые встретили переодетых бандитов, - все трое легко опознали в погибшем одного из преступников, а именно "старшего лейтенанта". Труп был дактилоскопирован, и первый спецотдел МВД тут же выдал справку: отпечатки пальцев принадлежат Елисееву Вениамину Андреевичу, осужденному за кражу и освобожденному по амнистии в связи с победой над фашистской Германией. Родственники Елисеева тоже его опознали и сообщили, что Елисеев дома бывал крайне редко, с остальными членами банды, в том числе и с Ярцевым, не встречался. Итоги были малоутешительные. На свободе оставались Штихель и "Санько". В том, что Штихель и Ярцев - одно и то же лицо, никто из опергруппы уже не сомневался. Можно было предположить, что и ценности, изъятые у Жаркова, к сожалению, только незначительная часть тех сокровищ, которые успели скопить бандиты. – Размножим фотографии Ярцева, кто-нибудь из участковых его непременно узнает! - предложил Смирнов. - Он наверняка живет в Москве, только под другой фамилией, я убежден! – Сколько времени пройдет, - присвистнул Олег. - Вот если бы мы могли показать его фото населению, скажем, в газете опубликовать! – Ну да, - Миронов усмехнулся. - Ты еще скажи - по радио объявить. Такой позор на всеобщее обозрение. – А Рудаков прав, - сказал Коля. - Никакого позора в этом нет. Придет время, и те, кто будет работать после нас, так и станут делать. Эх, ребята, ребята. Подрастете, поймете: не замазывать надо такое зло, как преступность, а бороться с ним всеми мерами и средствами, лишь бы закон не преступать, ясно вам? А если какой-нибудь болван стремится скрыть, что и при социализме иногда крадут и убивают, - так с болвана какой спрос? Он на то и болван. А теперь давайте о деле. Честно сказать, Миронов, надеялся я на твою гравюру. – И я надеялся, товарищ комиссар, - вздохнул Миронов. - Ищу, с кем потолковать. Обещали с одним коллекционером познакомить. Да они все, как огня, милиции боятся. – Почему? – Да кто их знает, - махнул рукой Миронов. - Коллекция - она ведь как собирается? Купил, продал, обменял… Другой раз и в спекуляции обвинить могут… – Ты вот что сделай, - Коли хитро прищурился. - Ты к этому деду приди с гравюрой Кранаха и предложи поменяться, Язык у тебя по части искусства подвешен. Может, старик что-нибудь и скажет? …"Дед" оказался совсем еще молодым - лет сорока, крепким, спортивного вида человеком с пристальным взглядом. – Вы Николай Семенович? - улыбнулся Миронов. – Я Николай Семенович. Кто вас прислал? – Матвей Исаевич, из Ленинской библиотеки, эксперт, Он сказал, что вы собираете Кранаха… – У вас есть Кранах? - Глаза Николая Семеновича расширились. - Покажите. – Прямо здесь? – Пройдите. - Николай Семенович нехотя отошел от дверей. Вся его комната была сплошь увешана гравюрами XVI и и XVII веков. Здесь были Дюрер, Гольбейн, Лука Лейденский, остальных Миронов не знал. – Богато, - похвалил он. - Долго собирали? – Бабка собирала, - буркнул Николай Семенович. - У меня на это денег нет. Одна гравюра стоит две тысячи, а то и больше. Показывайте. Миронов развернул Кранаха. Николай Семенович жадно схватил гравюру, поднес к самому лицу, потом положил на стол, включил лампу и вытащил увеличительное стекло в толстой медной оправе. – Старинное, - завистливо протянул Миронов. – Бабкино, - снова буркнул Николай Семенович, не отрываясь от гравюры. – Так что же? - нетерпеливо спросил Миронов. – Это не Кранах… - Николай Семенович посмотрел на Миронова в упор. – А кто же? - притворно изумился Миронов. - Серяков, что ли? – Серяков - это Россия прошлого века. - А здесь - Россия наших дней. Это работа Заньковского, и не морочьте мне голову, коллега. Я не идиот, я истратил на эти подделки целое состояние! – Бабка истратила? - невинно поправил его Миронов. – Бабка истратила на подлинники, - мрачно сказал Николай Семенович. - Если бы не Матвей Исаевич, я бы вас в мусоропровод спустил вместе с мерзавцем Заньковским! – Впервые слышу, - Миронов лихорадочно заворачивал гравюру в газету. - Выводит, меня самого надули! Но где мне искать этого Заньковского? Я набью ему морду! – Не знаю… - Николай Семенович сбавил тон. - Наверное, искреннее горе "коллеги" тронуло его. - Об этом Заньковском мне еще бабка говорила, когда была жива. До войны еще. У него кличка такая была, на манер воровской, бабка случайно о ней узнала и очень возмущалась, что у коллекционера такая кличка. – Штихель? - спросил Миронов. – Штихель, - кивнул Николай Семенович. - А вы откуда знаете? – На обороте гравюры надпись есть, - соврал Миронов. - Я пойду. Вы разрешите к вам заглядывать, когда будет материал? – Только не такой? – Разумеется! Ярцева-Заньковского арестовали на его городской квартире в тот же вечер. Он воспринял появление работников милиции как должное. С тоской смотрел, как складывают в два больших чемодана золотые и серебряные кубки, стаканы, сову с бриллиантовыми глазами, плакетки лиможской эмали и чеканные ритуальные кресты средневековых голландских мастеров. Коля молча наблюдал за ним, потом спросил: – Вы могли скрыться. Вполне могли. Или не верили, что найдем вас? – Не знаю… - Штихель вздохнул. - Устал я, наверное, гражданин начальник. Мне уже за шестьдесят. Пора на покой. - Он улыбнулся, едва заметно, уголками рта: - В могилу с собой это все не унесешь, а конец один… - Глаза его оживились, он с ненавистью посмотрел на Колю и закончил: - Я пожил в свое удовольствие, вам дай бог так пожить. А то, что вы меня взяли, - это ерунда. Ученики остались. "Санько" остался. Знаете такого? Он вам еще попортит кровь. Через неделю Коля и Виктор уезжали в Сочи, отдыхать. Нина с Генкой остались дома. Генка ходил в детский сад, и Нина не хотела отрывать мальчишку от привычной среды. Перед отъездом сходили на кладбище. За оградой, сделанной из черных железных прутьев, возвышался простой деревянный обелиск со звездочкой. – Помнишь? - Коля посмотрел на Виктора. – Все помню, - тихо сказал Виктор. - А что, батя. И наша жизнь потихоньку проходит. Странно, правда? Не забуду, как ты ко мне подошел тогда, на Дворцовой… Молодой, красивый. – А сейчас? – И сейчас красивый. Только уже немолодой… – Жалеешь? – Ни о чем! Сто раз прожил бы такую жизнь! Только друзей наших больше нет. И близких наших. И никто их нам не вернет. Настоящая у нас жизнь. Но и цена за нее - настоящая. Такие дела… …Уходил в прошлое тысяча девятьсот сорок пятый год, год Великой Победы, великого счастья и великих страданий. Впереди была нелегкая дорога. Они знали об этом очень хорошо. Но они оба принадлежали к числу тех, кто никогда не изменяет избранному пути. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ ПЛАТИНА Я привык думать, что у нас, прошедших сквозь голод, кровь и смерть, была достаточно трудная жизнь и судьба. Позже я понял - у каждого времени свои трудности и свои проблемы, и тем, кто придет в органы и подразделения милиции после нас, будет немногим легче.      /Из выступления генерала Кондратьева на выпуске слушателей Академии МВД СССР/ Записки генерала Кондратьева заканчивались 1945 годом. – Неужели с тех пор не произошло никаких мало-мальски значительных событий? - спросили мы у Николая Федоровича. – Произошло… и немало. Например, я успел защитить две диссертации - кандидатскую и докторскую. Преподаю в Академии МВД СССР оперативную тактику. Что еще? Мне присвоили звание генерал-лейтенанта милиции. И еще один, не самый веселый факт. Мне уже за семьдесят. Я ведь по натуре человек неуемный, "живчик", что называется, а устал. Я чувствую - пора. На диване полежать. Дюма перечитать… - Он улыбнулся. - А главное, закончить записки. Но это будет не скоро. – А что же делать нам? – А вы завершите вашу повесть историей совсем свежей, можно сказать, сегодняшним днем, - снова улыбнулся генерал. - Я принимал в ней самое непосредственное участие, сохранил множество документов, бумаг, записей. Просмотрите их. Возможно, это покажется вам интересным. Несколько дней мы перелистывали объемистую папку. Это и в самом деле была интересная история. Вот она… Все началось как бы случайно. Николай Федорович приехал на приборный завод читать плановую лекцию "О профилактике преступлении среди несовершеннолетних". Был жаркий июльский полдень, солнце плавило асфальт, на аккуратно посыпанных песком заводских дорожках изредка появлялись девушки-лаборантки в туфлях "на платформе", из-за которых походка у них была падающая, словно каждая только что перенесла тяжелую болезнь позвоночника. Николай Федорович миновал светлый коридор заводоуправления и вошел в зал заседаний. Зал был полон. Николай Федорович подумал, что на заводе большинство рабочих - женщины, у многих дети и, конечно же, послушать, как уберечь Димку или Женьку от кривой дорожки, захотели почти все. Это обрадовало Николая Федоровича, лекцию он прочитал с огоньком, рассказал множество случаев из собственной практики и после окончания, окруженный почтительными слушателями, долго отвечал на вопросы. Домой пошел пешком - "Волга" настолько прокалилась под солнцем, что, сунув голову в салон, Николай Федорович тут же отпрянул и сказал водителю, вытирая обильно выступивший пот: – Езжай обедать… По дороге он решил зайти на рынок - купить свежей клубники. Потом вспомнил, что на нем форма генерала милиции, и покачал головой: "Рынок еще разбежится". Свернул в боковую улицу - тенистая, заросшая старыми тополями, она напоминала аллею в старинной усадьбе. Николай Федорович с наслаждением вздохнул полной грудью и неторопливо зашагал у самых деревьев - здесь было наиболее прохладно. – Товарищ генерал, - услышал он и оглянулся. Его догонял высокий, нескладный парень лет двадцати пяти в мешковатом костюме и модных, но давно не чищенных туфлях. Все это Николай Федорович успел отметить про себя, пока парень, явно волнуясь, приближался к нему. – Что случилось? - спокойно спросил Николай Федорович, внимательно всматриваясь в лицо незнакомца. "Глаза не отводит, нервничает, наверняка холостяк и увлекается всем подряд без всякой меры", - подумал Николай Федорович и усмехнулся: "Я уже по методу Шерлока Холмса рассуждаю, явно пора на пенсию". – Отойдем в сторону, товарищ генерал, - робко попросил парень. – Отойдем, - согласно кивнул Николай Федорович. - Вон в кустах скамейка, там никого нет и никто ничего не услышит. - Николай Федорович сказал это без тени насмешки, доброжелательно и серьезно, и парень благодарно посмотрел на него. Когда сели, парень сказал: – Вы, товарищ… – Николай Федорович, - перебил Кондратьев. - Не волнуйтесь, говорите спокойно. – Хорошо, - парень вздохнул. - Моя фамилия Лабковский, Егор Кузьмич. Работаю лаборантом. Тут такое дело… Не знаю, с чего и начать… – С начала, - улыбнулся Николай Федорович. – У нас такое производство, что сплошь и рядом идет платина и золото. Фольга, проволока, порошок. В учете я не разбираюсь и в способах хранения тоже, но не об этом речь. – Вы считаете, что кто-то подбирается к этим материалам? - пришел на помощь Николай Федорович. – Да! - обрадовался Лабковский. - Я расскажу все, что знаю, а вы судите. Вчера я проходил по двору, разгружали фургон с приборами - рабочий Пашутин и шофер Бородаев. Слышу, Бородаев говорит: "Санько" просил передать - в ближайшие дни оно поступит в кладовую… Надо быть готовыми…" Пашутин отвечает: "Я уже чалился раз, а теперь, если что, мне "ВМН" будет…" Бородаев отвечает: "Санько" - профессор, он все продумал"… И ушел. А потом узнаю: завтра, это, значит, сегодня, в кладовую поступает десять килограммов золотой фольги. – Как вы узнали? - насторожился Николай Федорович. - Это достаточно секретные сведения? – Что вы, - махнул рукой Лабковский. - Я в столовой за обедом слышал. Девчонки из соседнего отдела трепались. У нас насчет бдительности, товарищ… Николай Федорович, не слишком. Я первое время после армии удивлялся, потом привык. – Где служили? – Внутренние войска МВД. Так как же быть, Николай Федорович? – В милицию не ходили? Ну и подождите. - Николай Федорович задумался. - Я приму необходимые меры. Если понадобится ваша помощь, вас уведомят. Все. Да, вот еще что. "Санько"… Это что же, фамилия? Такой человек работает у вас? – Нет, - покачал голозой Лабковский. - У нас коллектив небольшой, я знаю всех наперечет. Человека с такой фамилией у нас не было и нет. – Ну хорошо. - Николай Федорович протянул Лабковскому руку. - Как договорились: если что - вас известят. …Через два часа Кондратьев уже входил в кабинет замнача МУРа Рудакова. Поздоровались, несколько минут с грустными улыбками вспоминали сорок первый, сорок пятый. Потом Николай Федорович сказал: – Я с заместителем министра договорился и получил разрешение на личное участие в операции. Речь идет о "Санько". – Думаешь, тот самый? - Рудаков не удержался, вскочил со стула. Николай Федорович посмотрел на него строго, нажал на плечо, усадил обратно: – Слушай, генерал, тебе сколько? – Пятьдесят три, - смутился Олег. - Я еще молодой. – Да я разве спорю? Договоримся так: я возглавлю эту разработку. Миронов где сейчас? – В Москве, только что закончил сложное дело об убийстве. – Давай мне Миронова и еще… личная просьба: внук мой, Генка, заканчивает нашу академию. Я с начальником согласовал. Не будешь возражать, если практику он пройдет у меня? – Семейственность разводишь, - улыбнулся Рудаков. – У нас - династия, - гордо сказал Николай Федорович. - Все служили в милиции: я, жена-покойница… Сыновья, теперь вот внук. – О чем разговор. - Олег нажал кнопку селектора: - Полковника Миронова ко мне. - Посмотрел на Кондратьева и добавил: - Успеха, генерал. Миронова введи в курс дела сам. Всех необходимых людей, технику разрешаю брать без всяких ограничений. А вообще-то непривычно. – Что именно? - удивился Николай Федорович. – Профессор академии в роли инспектора. На тебя могут обидеться коллеги по академии. – Пусть обижаются. У нас кое-кто давно забыл, как выглядит дежурная часть отделения милиции. – Да-а… Техника сейчас не та, что в наше время, - вздохнул Олег. - Нам бы тогда такую, мы бы сто из ста раскрывали! – А ты не жалей. Нынешним совсем не легче, несмотря на всю эту технику. А вообще, ты прав. Я вот помню, как хотел по кутьковскому делу две гильзы сравнить, а Трепанов говорит: "Нет у нас еще такой техники, Кондратьев…" Эх, Олег, Олег, какие люди были… Через двадцать минут все собрались в кабинете Миронова. Разговор начал Николай Федорович: – Пока будем работать втроем. Потом, по мере надобности, подключатся товарищи. Что сейчас самое главное? Досконально проверить Пашутина, Бородаева, поискать "Санько". Думаю, что нужно привлечь к работе Лабковского. С ним я встречусь и поговорю сам. Геннадий Викторович, - Кондратьев посмотрел на внука, с трудом сдержал улыбку, - чтобы вам было все ясно до конца, объясняю: "Санько" - опаснейший бандит, убийца. Мы с полковником, а вернее сказать, я лично упустил его в сорок пятом. Я должен, я обязан, поскольку еще на что-то способен, сделать все, чтобы этот негодяй перестал ходить по земле. Вопросы есть? – А если это не тот "Санько"? - спросил Геннадий. – Вот что, капитан… - Николай Федорович задумался. - Вас разве не учили, что интуиция - это не выдумка буржуазных психологов, а реальное, контролируемое состояние мозга в момент осознания определенных, трудноуловимых обстоятельств, фактов? Учили. Так вот: масштабы затеваемой преступниками акции не по плечу дилетантам. Здесь чувствуется мышление волка. – Согласен, - кивнул Миронов. - Если Лабковский не напутал - в этом деле готовит почву человек из прошлого, профессионал. – Сроки сжатые, - сказал Геннадий. - Золото уже на складе. Если мы начнем разработку исподволь, не спеша, можем опоздать. – Верно, - согласился Миронов. - Нужно продумать, как расшевелить осиное гнездо бандитов. – Будем думать, - сказал Николай Федорович. - А теперь - как договорились, за дело. Лабковский был окрылен разговором с Николаем Федоровичем. Но самого главного он все же не сказал. Он не сказал, что уже в течение нескольких недель наблюдал за Пашутиным и Бородаевым. Он не сказал, что уже дважды заметил, как те встречались с инспектором по кадрам Ивановым, причем делали это не то чтобы таясь, но достаточно осторожно - далеко от завода, в тихих, малолюдных местах. И самым опасным было то, что Лабковский строил собственные планы изобличения и задержания преступников. Поговорив с Николаем Федоровичем, он решил, что санкция милиции на любые действия по разоблачению шайки получена, и отныне начал действовать, как ему казалось, хитро и тонко. Лабковский пошел к Иванову. Тот занимал отдельный кабинет, так как в отсутствие начальника всегда исполнял его обязанности. Иванов был полный, добродушный человек лет пятидесяти и в отличие от Лабковского одевался модно и современно. – Что тебе, Лабковский? - не слишком любезно осведомился он, увидев лаборанта на пороге своего кабинета. – Начальника нет, так я к вам, - виновато сказал Лабковский. - Преступление я обнаружил. – Какое еще преступление? - изумился Иванов. - Что ты мелешь? Наш коллектив борется за звание ударного, а ты порешь такую чушь! – Не чушь, - Лабковский в упор посмотрел на Иванова. - Пашутин и Бородаев хотят украсть золото. – Постой-постой, - опешил Иванов. - А ты-то откуда знаешь о золоте? – Все знают… – Безобразие. Ну, а при чем здесь эти два алкаша? Безобидные инфузории! – Пашутин уже сидел. – И все-то ты знаешь, - прищурился Иванов. - Ладно, за сигнал спасибо, разберусь. – Они и платину украдут, имейте в виду! - бухнул Лабковский. – Хватит тебе, - сердито сказал Иванов. - Наша платина - технический порошок! Чтобы ее превратить в металл, в слиток, в изделие - нужны специальные условия. Дома этого не сделать, пойми! Ох, и балабол ты, Лабковский. Насмотрелся по телевизору всякой белиберды, вот и несет тебя. – До свидания… - Лабковский ушел. Спускаясь по лестнице, он с восторгом вспоминал о реакции Иванова на сообщение о золоте и думал о том, что опасное гнездо он явно расшевелил. "Теперь только держать ушки на макушке, а глаза - разутыми, и преступники изобличат сами себя", - так рассуждал Лабковский. О том, что он вступил в схватку с людьми сильными, опытными, понаторевшими в тайной борьбе, он, естественно, не думал. Тем более он не думал о том, что сразу, с самого начала ломает все планы Николая Федоровича. Стемнело. Ярко-белым светом вспыхнули фонари. "Москвича-фургон, за рулем которого сидел грузный Бородаев, притормозил около выхода из метро. И сразу же на заднее сиденье сели два человека: рабочий завода Пашутин и инспектор отдела кадров Иванов. Бородаев резко взял с места. "Москвич" влился в поток других машин. – Нервничаешь? - насмешливо спросил Иванов. – Сидеть не хочу, - буркнул Бородаев. - Каждый день в весе теряю. – Ах ты, толстячок. А деньги иметь хочешь? - с откровенной насмешкой осведомился Иванов. - Дурачок, пойми простую вещь: без труда не вынешь рыбку из пруда. Я-то ведь рискую куда больше, чем ты. А "Санько"? Он по острию ходит. – Командует из подполья ваш "Санько"… - зло сказал Бородаев. - Я его в глаза не видал! А ты, Вася? Пашутин энергично замотал головой. – Вот! - обрадовался Бородаев. - Вася тоже не видел! А долю он требует не равную! Половину требует! – Он столько сидел и судился, что на десять человек хватит. - Если его поймают - "ВМН" через пять минут сделают. Нынче, ребятки, не пальба и перо в бок ценятся, а мозги, ясно вам? "Санько" за свой ум получает, и давайте на эту тему больше не куликать! Все! - подытожил Иванов. Пашутин и Бородаев переглянулись: – Раз так - ладно, - изрек Бородаев. - Что с этой сукой Лабковским делать? – Пришить, - сверкнул глазами Пашутин. – Пусть прыгает, - вздохнул Иванов. - Всему свое время. Пока в мелодии раскачаются, пока то да сё, мы уже отчалим, ребятки. Сколько один грамм золота стоит, элементарно, в скупке? – Три рубля, - сказал Пашутин. - Если пятьдесят шестая проба. – Итого на одном золоте даже по такому мизеру тридцать тысяч получим! - подсчитал Иванов. - А я знаю людей, которые за наше высокопробное и по восемь рублей дадут! А платина? Не журись, ребятки, скоро икоркой да коньячком будем баловаться невозбранно. Дачу куплю. Машину. Баб заведу в неограниченном количестве. Помните, Жаров пел: "Менял я женщин, как, тирьям-тирьям, перчатки…" Я мужик щедрый. Буду дарить своим девочкам серьги, бусы, шубы. Пусть только ласкают меня страстно. – А я на книжку положу, - сказал Бородаев. – На книжку нельзя: поймают - отберут, - возразил Пашутин. – Можно и на книжку, - улыбнулся Иванов. - Потому что нас не поймают. Кишка тонка! – Не знаю. - Пашутин вздохнул. - Я свою долю в баночку упакую, в хлорвинил, и в бабкином саду под яблоней закопаю. Ни в жисть никто не найдет! – Ну ладно, детки, - оборвал разговор Иванов. - "Санько" так велел: ты, Бородаев, берешься за Витьку, и немедленно. С девкой этой, с Зинкой, у него сложно все, парень он дерганый, путаный. Сам знаешь, дома у него тоже не все ладно, у матери были неприятности на службе. Играй на этом, но с толком, осторожно. Цель такая: привлечь внимание милиции, пусть она верит, что напала на след. Главное, чтобы этот дурачок Лабковский с крючка не сорвался. Все понял? – Понял, - кивнул Бородаев. - Дай сообразить. С заводским агентом-экспедитором Виктором Володиным Бородаев познакомился случайно. Как-то весной он зашел в пивную, расположенную неподалеку от проходной завода, и увидел высокого красивого парня в броском заграничном плаще нараспашку. Парень держал за лацканы пальто подвыпившего завсегдатая, а тот пытался ударить обидчика ногой, но не мог, не получалось, и пьяница грязно ругался. "А фраер, пожалуй, денежный, - подумал Бородаев, привычно оглядывая одежду Виктора. - Если по-умному подойти, он из благодарности неделю поить станет…" Между тем парню приходилось совсем туго. В ссору вмешались остальные завсегдатаи, окружили тесным кольцом и, конечно же, жестоко избили бы, не вмешайся Бородаев. Смачным ругательством Бородаев утихомирил пьяниц и увел Виктора в глубь пивной. – Ничего? - подмигнул он парню. - Жив? – Жив, - улыбнулся тот. - Я схожу за пивом. – Как звать-то? – Витька Володин. – А я - Бородаев. Или просто - Борода. Витька принес пару кружек, у Бородаева нашлась вобла. В разговоре скоротали вечер. Выяснилось, что оба работают на одном заводе, это еще больше укрепило знакомство. На следующий день Бородаев рассказал о встрече Иванову и Пашутину. – Присматривайся, - посоветовал Иванов. - Может, ему деньги нужны? Дай взаймы. И Бородаев начал присматриваться. Он не втягивал Витьку в прямые дискуссии о том, что такое "хорошо" и что такое "плохо". Но вовремя и метко сказанным словом незаметно создавал у парня определенное настроение и определенное отношение к людям. Иногда Витька брал у него в долг - по мелочи, но пришел день, когда эта мелочь составила довольно значительную сумму - семьдесят рублей. – …Ты пойми главное, - Иванов хлопнул Бородаева по плечу, оторвав от воспоминаний. - Парень возит металл. С ним два охранника. Значит, здесь - голяк. "Санько" говорит: действовать вужно через Зинку. Сейф особой кладовой в ее распоряжении. – Действовать… - повторил Бородаев. - Легко сказать. – Прими совет, - усмехнулся Иванов. - Поссорь их, понял? – Подумаю, - кивнул Бородаев. Фургон притормозил у кромки тротуара. Иванов вышел из машины и исчез в толпе. *** Спустя час Николай Федорович и Лабковский встретились в сквере на Советской площади. Они сели на скамейке около входа в институт. На фоне ярко освещенного Моссовета тяжеловесный Юрий Долгорукий выглядел бесформенной черной глыбой. – Что нового? – А ничего, - развел руками Лабковский. - Хожу, присматриваюсь, Пашутин и Бородаев ведут себя тихо. – Продолжайте в том же духе. Если что-нибудь заметите - позвоните. Вот телефон. Встретимся через день, в это же время. Они вас не подозревают? – Вроде нет, - с заминкой сказал Лабковский. – Ну и прекрасно. Специально с ними ни о чем говорить не нужно, а если сами заговорят - будьте внимательны. О наших встречах и разговорах тоже распространяться не нужно. До свидания. Они разошлись. *** Проверкой работников завода занимался подполковник Смирнов - участник разоблачения оборотней. Состав опергруппы был почти тем же, как в далеком сорок пятом. Смирнов изучил анкеты, просмотрел фотографии. Среди рабочих и служащих "Санько" не было. – Почти тридцать лет прошло, - сказал Рудаков на очередном совещании. - Этого "Санько" теперь при всем желании не узнать. Он, может, открыто по заводу ходит. – Может, и ходит, - согласился Николай Федорович. - Судя по всему, у них есть реальный план, по которому они собираются работать. Нужно подумать, как предугадать их действия. А еще лучше - активно внедриться в их группу и получить точную информацию об их планах. Для этого нужно установить членов шайки поименно, нащупать слабое звено. Перетянуть того человека на нашу сторону. Теперь конкретно: за Бородаевым и Пашутиным установить наблюдение. Пока на неделю. А там посмотрим. – В особой кладовой работает Зинаида Ананьева, - сказал Миронов. - Сомнений она не вызывает, но я бы выяснил на всякий случай круг ее связей. – Все началось с вашей лекции, товарищ генерал, - улыбнулся Смирнов. - По-моему, чтение лекций стоит продолжить. Во-первых, это в какой-то мере успокоит преступников. Нелогично, чтобы в разгар операции милиция открыто ходила на завод. Во-вторых, один раз нам помог Лабковский. Если продолжать в том же духе, найдутся и другие. – Считаю, что это разумно, - поддержал Рудаков. - Товарищи, я уточнил следующее: заводу предстоит огромный заказ по линии СЭВ. Для его реализации потребуется не десять килограммов золота, как мы это до сих пор предполагали. Пятьдесят килограммов золотой фольги высшей пробы получает завод. По самым скромным подсчетам, это двести пятьдесят тысяч рублей. Вечером из Киева прилетел Виктор. Последние пять лет он работал в МВД СССР, руководил контрольно-инспекторской группой. Николай Федорович рассказал ему о "Санько", о своих предположениях. – Жаль, что не смогу подключиться, - потужил Виктор. - А хорошо бы. - Он грустно посмотрел на Николая Федоровича: - Тебе семьдесят три, батя? – Стукнуло, - улыбнулся тот. – А мне - шестьдесят три, - вздохнул Виктор. - Я тебе в самом высоком смысле слова завидую. Мой предшественник ушел в запас, когда ему было шестьдесят два. Честно сказать, развалина. А ты, батя, огурчик, ей-богу. – Если вспомнить, что деду довелось пережить, он крепко соленый огурец! - бухнул Геннадий. - Правда, товарищ генерал? – Правда, капитан, - тихо сказал Николай Федорович. - Говоря по совести, мне страшновато, что в одно прекрасное время пригласит меня к себе начальник управления кадров. И скажет: "Дорогой Николай Федорович!" - и так далее. А разве я смогу без своего дела? - Николай Федорович обвел глазами Нину, Геннадия, Виктора. - Многие старики мечтают вечером лечь спать и… - он махнул рукой. - А у меня одно желание: чтобы жизнь моя кончилась в бою. Не от пули бандитской, нет. А просто, чтобы в разгар очередного дела не стало генерала Кондратьева. Маша моя так из жизни ушла. А мне и подавно нельзя иначе. *** Утром Бородаев вышел из дома в самом приподнятом настроении. Все детали предстоящего разговора с Виктором Володиным были совершенно ясны, и Бородаев от удовольствия даже насвистывал веселый мотивчик. На углу крикливая тетка торговала горячими чебуреками. Бородаев купил два, жадно сжевал и поморщился: – С чем они? – С бараниной, - от возмущения продавщица сделала ударение не там, где нужно. - Проходи, тунеядец! – А я думал… - Бородаев наклонился к ее уху и что-то сказал. Лицо продавщицы пошло красными пятнами. Она начала икать и хватать ртом воздух. Бородаев счастливо засмеялся. Он с трудом втиснулся в будку телефона-автомата, набрал номер. – Витек? – Я… – Борода это. Ты мне нужен. – Не могу. С Зиной встречаюсь. Она мне ножик обещала принести, я этот ножик у нее целый год выпрашиваю. – Так это же совсем в струю! - обрадовался Бородаев. - Я около Бутырки, приходь сюда. Где ворота, знаешь? Ну, найдешь. Жду! – А… Зина? – А ты ей перезвони, пусть тоже придет. Женщины, они скрашивают… это… Смягчают, одним словом. Через десять минут Бородаев подошел к дверям нового фирменного магазина, который примыкал к ограде Бутырской тюрьмы. Витька стоял у дверей и вертел головой во все стороны - видно было, что он кого-то с нетерпением ждет. Он был в новеньких джинсах-клеш и красных носках. – А… ты, - увидел он Бородаева. - Чего тебе? Говори и отваливай. - Витька настроился на встречу с девушкой и нервничал. – Как выпить, так друзья, а перед девочкой стесняешься? - обиделся Бородаев. - Конечно, я рылом не вышел и биография у меня не героическая. Твою цацу не заинтересует. – Ладно, - пробурчал Витька. - Выпил я с тобой раз-другой, так это не криминал. Говори, и адью! – Деньги мне нужны, Витя, - вздохнул Бородаев. - Видишь, совсем поизносился, против тебя - совсем шпана. Мне тоже хочется быть красивым. А ведь я тебе на той неделе пятьдесят "рэ" одолжил. От себя оторвал. На что ты их потратил? На эти самые? - Бородаев пощупал материал джинсов. - Сила! Америка! А что матери объяснил? Посылка, мол, от Красного Креста? - Он насмешливо прищурился. – Что надо, то и объяснил, - сквозь зубы процедил Витька. - Вон Зинка идет, замри об этом. - Он бросился навстречу девушке. - Зина, привет, ты извини, что я тебя сюда приволок. - Он оглянулся на Бородаева. - Вон деятель навязался. Ты извини, я сейчас. – А я тебе подарок принесла. - Зина протянула Витьке складной нож с затейливой рукояткой из наборной пластмассы. - Ты давно просил, владей. – Спасибо. - Витька восхищенно закрутил головой. - Позавидуй, Борода. – Привет, ласточка. Нож королевский, жаль, что не финяк. - Бородаев поднес два пальца к козырьку кепки. - Силен, Витя. Увел лучшую девушку из-под носа рабочего класса. Нехорошо. – Все, Бородаев, - нервно сказал Виктор. - До свидания. – А… тугрики? Монгольские! Когда? – Будут. Пойдем, Зина, - Витька взял девушку за руку. – Вот что. - Бородаев выгреб из кармана смятые рубли. - Пойдем, ребятишки, замочим встречу? Все же работаем вместе, и вам, интеллигенции, от нас, рабочих, отделяться негоже, а? Зина посмотрела на Витьку с недоумением: – Он о чем? – Шутит, - с тоской сказал Витька. – Шучу, - кивнул Бородаев. - Пойдем с нами, девушка. - Он в упор взглянул на Витьку. - Не обижай, Витя. Я тебе первый друг. – Может, пойдешь? - Витька отвел глаза. – Куда? - Зина начала сердиться. – Как это куда? - изумился Бородаев. - В ближайшую тошниловку, пропустим по сто пятьдесят и по кружке пива, плачу я! Девушка, вы будете в экстазе, я гарантирую! – Ты странно говоришь, - презрительно улыбнулась Зина. - Как дебил. – Не понял? – Недоумок, по-русски сказать. Виктор, я ухожу! – Не обижай, Витя, - просительно сказал Бородаев. - Я человек простой, если что не так, извините. – Зина, я к тебе вечером зайду. - Виктор остановился. Девушка покачала головой: – "Золотого теленка" читал? Так вот: ты жалкая, ничтожная личность! - И Зина убежала. – Дружба врозь, - удовлетворительно хмыкнул Бородаев. - А-я-яй. – Ну, что она тебе сделала? - Витька чуть не плакал. - Подонок. – Подонок, - согласился Бородаев. - Но давай, мальчик, карты на стол! Я подонок! Да ведь я это и не скрываю от друзей. Хочу взять, что плохо лежит, набить карманы и лечь на дно, как подводная лодка! И позывных не передавать! Так-то… А ты? – А что я? - смутился Витька. – А ты, как я понял, хорошие шмотки слева любишь! - Бородаев зло покосился на Витькины джинсы. - Фарцу не отвергаешь! Но при этом хочешь остаться чистеньким? Хочешь сохранить общественное лицо? Такие, как ты, намного хуже таких, как я. И печаль нашей действительности знаешь в чем? Это я тебе серьезно объясняю: вас теперь куда как больше, чем нас. Пойми: нас хоть сажают. А с вами что делать? – А ты, я посмотрю, философ, - издевательски заметил Витька. - Социолог. – Жизнь заставляет. Так вот, Витя. Есть серьезное предложение: переходи к нам. – Не понял? - Виктор удивленно посмотрел на своего собеседника. – А что тут непонятного? Жить надо в полную меру, а не плавать, как щепка в проруби. Уж коли ты к нам прикоснулся, парень, пора сделать и следующий шаг. Посмотри-ка. Из ворот тюрьмы выехал "автозак". Бородаев снял кепку: – Братишек-блатняков везут. Ты, Витя, перед такой машиной всегда шапку снимай. А теперь иди, подумай. За то, что я тебя с девчонкой поссорил, прости. Скажу как твой друг: заносчивая дура она, и ты о ней не жалей. Захочешь - я тебя с такими "шмарами" познакомлю - пальчики оближешь! Спустя час Николаю Федоровичу позвонил Лабковский и попросил о встрече. Разговаривали на той же скамейке, в сквере на Советской площади. – Бородаев неспроста интересуется Володиным, - сказал Лабковский. - Володин дружит с Зиной, а она отвечает за особую кладовую. – Тогда почему он их поссорил? Из вашего рассказа получается именно так? – Я их разговора не слышал. Шумно на улице. Я стоял на другой стороне. Но по мимике и жестам я точно понял - поссорились они. Зрение у меня стопроцентное! …Через полчаса Николай Федорович ознакомился с подробным донесением старшего бригады, которая вела наблюдение за Бородаевым. Оно полностью совпадало с рассказом Лабковского. Кроме письменного донесения, старший представил кинопленку, на которой была запечатлена встреча. Пленку просмотрели все сотрудники оперативной группы. Когда зажгли свет, Миронов сказал: – Они подбираются к парню. Это, как говорится, медицинский факт. – А Зина Ананьева? - Эта мысль все время не давала Николаю Федоровичу покоя. - Почему они так с ней обошлись? – Значит, она им не нужна, - сделал вывод Миронов. – Выходит, они пойдут на то, чтобы напасть на машину Володина и перебить охрану, - предположил Смирнов. – Вряд ли, - пожал плечами Геннадий. - Слишком дерзко. – В Ростове тоже было "слишком дерзко", все помнят, - заметил Миронов. - Я считаю, что перевозку основной партии золота нужно незаметно подстраховать. – Добро, - согласился Николай Федорович. - Давайте посмотрим пленку еще раз. Погас свет. На экране появились Виктор, Зина и Бородаев. Они разговаривали о чем-то, видно было, что разговор неприятный. Выехал "автозак", Бородаев снял кепку. – Куда он смотрит? - вдруг спросил Николай Федорович. – Кто? - удивился Миронов. – Бородаев. Видели, как он кепку снял? Зачем? Обычай этот воровской, очень старый, давно забытый. Зачем он это сделал? Еще раз, пожалуйста… - Застрекотал проектор. Было хорошо видно, как Бородаев отвел взгляд от Виктора и посмотрел куда-то в сторону. – Обратили внимание на его глаза? - задумчиво спросил Николай Федорович. - Он видит кого-то. Но кого? – Нужно составить точный план места, - предложил Смирнов. - А потом попытаться выяснить, кто там стоял. – Если сообщник - безнадежно, - сказал Николай Федорович. - То у меня есть одна догадка. Сделайте план, и прошу ко мне! План принесли через час. Выходило, что Бородаев смотрел на какого-то человека или на какой-то предмет, который находился на другой стороне Новослободской улицы, около входа в "Продмаг". – Кто? - Миронов начал возбужденно вышагивать по кабинету. - Кто там стоял? Может, ключ ко всей операции именно здесь! – Не совсем ключ, - Николай Федорович открыл сейф, вынул папку с делом. - Но в какой-то степени это важно. Вот сообщение Лабковского, которое я оформил рапортом. Он рассказал, что наблюдал за Бородаевым и Володиным именно с этого места: угол Новослободской и Лесной. - Николай Федорович внимательно посмотрел на сотрудников: - Вывод? – Бородаев видел Лабковского, - пожал плечами Геннадий. - Ну и что? – А как Бородаев вел себя потом? Как ни в чем не бывало! Еще вывод! – Может быть, он хотел, чтобы Лабковский видел его действия? - неуверенно сказал Смирнов. – Именно! - обрадовался Николай Федорович. - Хотел! И очень! А почему? А потому, что был уверен: Лабковский сообщит обо всем этом куда надо. Нам! – Зачем же им это нужно? - удивленно спросил Смирнов. – Ответить на этот вопрос - значит вплотную подойти к решению задачи. Ясно одно: Лабковского они раскусили и ведут какую-то игру. Как быть? – Сделаем вид, что ни о чем не догадываемся, - сказал Миронов. - Они должны думать, что их хитрость удалась. Мы же попытаемся разгадать смысл этого хода. И кроме того, считая себя, как говорится, на коне, они скорее ошибутся. При успехе самоконтроль ослабевает. – Решили, - согласился Николай Федорович. - Лабковский - отводной маневр. Они должны верить, что наша ставка на него - серьезна. Теперь прошу подумать о настоящей кандидатуре. Нам нужен в их группе свой человек, тот, на кого мы по-настоящему сможем рассчитывать. *** Иванов встретился с Бородаевым и Пашутиным обычным способом - в машине. – За мной шел хвост, - сообщил Пашутин. - "Волга" МОС - тринадцать двадцать один. – А сейчас? - Иванов с тревогой посмотрел в зеркало заднего вида. – Что вы, начальник, - усмехнулся Пашутин. - Разве я позволю. Чисто. – Володин - так себе, - сказал Бородаев. - Слабак. Из нынешних хиповых мальчиков. Хотят, стервецы, сладко жить, вкусно есть и пить. А рук марать не желают. Лично я против него. Он может нас продать в самый ответственный момент. – Ладно, - раздраженно сказал Иванов. - Руководит "Санько", а наше с вами дело исполнять приказы точно и в срок. Ты, Пашутин, в армии служил? – Я на фронте был. Я ведь впервые сразу после войны сел по недоразумению. Иду по путям, а там какие-то фраера соль с платформы тянут. Ну, меня стрелки охраны цап! Я говорю: не виноват я! Они мне карманы вывернули, а у меня там пыль соляная. А я накануне пачку соли с толкучки принес. За ботинки выменял. Ну и дали мне на всю катушку. – Что Лабковский? - спросил Иванов. - Контачит с Петровкой, тридцать восемь? – Вроде нет, - ответил Бородаев. - На Петровку не ходил, но с каким-то дедом на Советской площади встретился, разговаривал. Деду сто лет в обед, он не оттуда, это факт. А возле Бутырки Лабковский меня видел, я все сделал, как вы велели. – Значит, еще донесет, коли пока не донес. - Теперь так: ты, Пашутин, свою биографию, которую мне сейчас рассказал, запомни. Повторишь ее в милиции. Понял? – Понял. Только страшно мне. – Ничего страшного. - Иванов снова посмотрел в зеркало - сзади было чисто. - Теперь особенно модно участие народа в охране общественного порядка. Они рады будут. Работай всамделишно, не дай бог - лопухнешься на чем-нибудь. Понял? При первой же возможности начинай! На заводе Миронов представился сотрудником министерства. Накануне дирекцию по просьбе Николая Федоровича известили о прибытии сотрудника министерства. В особой кладовой дежурила Зина. – Я бы хотел осмотреть сейф, - сказал Миронов. – Пожалуйста, - кивнул заместитель директора. - Зина, впустите нас. Прошли за решетчатую перегородку. Миронов увидел сейф - стальную дверь в стене с кодовым замком и поворотным рычагом. – Откройте, - попросил Миронов. – Вам придется выйти, - сказала Зина. "Красивая девушка… - отметил про себя Миронов. - Тот самый случай, когда не говорят "на вкус, на цвет". Такие нравятся всем. Лицо открытое и очень милое. Глаза большие, только взгляд слишком пристальный. Цену себе знает. Ишь ты: "вам придется выйти". Своих парней наверняка держит в струне…" – Почему? - наивно спросил Миронов. – А это вы должны знать лучше меня, - без улыбки заметила Зина. - Шифр. Его знаю только я и специальный человек из министерства. – Да, да. Извините. Мы отвернемся. – Выйдите. – Ну, хорошо. - Миронов посмотрел на заместителя директора. Тот развел руками. Вышли. Двое рабочих везли на тележке по коридору алюминиевый контейнер. Миронов проводил его взглядом. – Что это? – Готовые приборы, - объяснил заместитель. - Везут в ОТК. Два раза за смену. – Понятно, - Миронов посмотрел на часы. Было ровно два. – Можно! - крикнула Зина. Когда вернулись в кладовую, сейф был открыт. Миронов увидел плотные, тщательно опечатанные пачки. – Золото? – Пятьдесят килограммов, - сказал заместитель. - Через три дня пустим в работу. Зина будет выдавать по мере надобности. – Не опасно держать в сейфе столько золота сразу? Может быть, целесообразнее доставлять его небольшими партиями? – Ерунда, - махнул рукой заместитель. - Коллектив у нас проверенный, всех знаем наперечет. А сейф этот вскрыть нельзя - шифр имеет шестьдесят миллионов комбинаций, угадать невозможно. Замок магнитный, новейшей системы. И, самое главное, Зина сюда вообще никого не пускает, кроме меня, начальника цеха и экспедитора. – Кто он? – Виктор Володин. Он не вызывает у нас сомнений. – А у вас? - вдруг спросил Миронов и посмотрел на Зину. - Вы тоже с ним работаете. Может быть, дружите. Как ваше мнение о нем? – Обыкновенный парень, - она пожала плечами. - Нормальный. – А его знакомые, круг интересов? - допытывался Миронов. - Вы, вероятно, в одной комсомольской организации? – Об этом вам лучше с Эльдаром Эсадзе поговорить, - сказала Зина. - Он наш секретарь, он вам все скажет. "О ссоре ни слова. Ну это, допустим, понятно, - отметил про себя Миронов. - А о том, что дружит с ним, почему промолчала?" – Спасибо, - Миронов и заместитель вышли в коридор. – А где вы держите платину? - поинтересовался Миронов. – У нас чистой платины нет. Полуфабрикат. Точнее, технический порошок. Чтобы его превратить в слиток или в лист, нужен целый завод. – Тем не менее замки в хранилище надежные? - улыбнулся Миронов. – Не магнитные, конечно, но вполне надежные. Кстати, познакомьтесь, пожалуйста. К ним подошел красивый парень с щегольскими, аккуратно подстриженными усиками. На нем был модный костюм и тщательно выглаженный белый халат нараспашку. – Эсадзе, - представился он. - Вы из министерства? – Я знакомлюсь с системой охраны и выдачи драгметаллов. Сейчас у вас хранится очень крупная партия золота. – Заказ СЭВ, - сказал Эсадзе. - Коллектив гордится оказанным доверием. Я уверен, что мы это доверие оправдаем. "Заученно говорит, - подумал Миронов. - Фразы круглые, готовые, из газеты. Привык давать интервью, заметно оброс жирком". – Конечно, - кивнул Миронов. - У вас в платиновой кладовой все в порядке? – Все, - удивленно протянул Эсадзе. - А что? – Ваше мнение об Ананьевой и Володине? Они, кажется, комсомольцы? – Ананьева - грамотная, интеллектуальная девушка. - Эсадзе заметно покраснел. - Активная комсомолка. Будем ее выдвигать. - Он посмотрел на заместителя и продолжал уже жестче, с едва ощутимой неприязнью: - А Володин… Вы его джинсы видели? – Нет. – Экстра-класс, - насмешливо улыбнулся Эсадзе. - Сто рублей пара. Продают дамы в туалете, это, знаете, в подвале, Столешников, пять. – Так… Но, вероятно, он сам не мог там купить? – Вот и я говорю: какие связи надо иметь… - притворно вздохнул Эсадзе. "Неприязнь к Володину так и прет, - отметил Миронов. - Почему? Влюблен в Зину? Или искренне презирает тех, кто якшается со спекулянтами? Подумаем… А все же факт сам по себе имеет определенное значение. Володин связан с ценностями. Если учитывать случай с джинсами, кристальной честностью не блещет. Это уже попахивает. А вот насчет нападения на Володина в момент перевозки золота - все оказалось чистым вымыслом. Никто не напал. Значит, будут действовать иначе. Как?" …Миронов выехал из ворот завода и сразу же увидел Пашутина. Тот стоял на краю тротуара и умоляюще махал рукой. – Что вам? - Миронов притормозил. – Поговорить надо. - Пашутин опасливо оглянулся. - Быстрей решай, начальник, не могу я здесь маячить. – Садись. - Через мгновение "Волга" влилась в поток автомобилей. - Что случилось? – Я за вами по всему заводу ходил. Вы из нашего министерства, так я понял? По охране ценностей? – Допустим, - помедлив, ответил Миронов. - Неплохо вы за мной ходили. Я не заметил. – Опыт, - вздохнул Пашутин. - Война, то-сё, пятое-десятое… Не о том речь, товарищ начальник. Пашутин моя фамилия. Работаю в третьем цехе, на разных, как говорится, работах. Образования особого нет. - Он виновато улыбнулся. - А почему к вам? Боязно в милицию. Судимый я. Думаю, пойду, а они знаете какие? Судимому веры нет. Я, товарищ начальник, вам все изложу, а уж вы, если надобность будет, сами решите. – Слушаю вас, - Миронов свернул на тихую улочку, поехал медленнее. – Значит, так, - Пашутин вздохнул, словно собирался с силами. - Месяца два назад, я точно не вспомню, уж извините, шофер Бородаев сдружился с экспедитором Володиным. Ну, выпивали, само собой, шмотки он Володину кое-какие доставал, а попутно Володин и выболтал, что, мол, золотишко на завод другой раз по пять-шесть кило привозит, ну и вроде бы в шутку заявляет: в особой, мол, кладовой Зинка Ананьева командует, а я с ней - "шуры-муры", и поэтому чего я захочу, то она и сделает. В общем, дал понять: есть шанс. – И что же Бородаев? – О-о-о, - протянул Пашутин с уважением. - Этот - битый-перебитый. Сидел сколько раз - не сосчитать. Да, видать, умело скрыл, раз его на завод взяли. А может, и фамилию переменил, не знаю. Я вот ни от кого ничего не скрывал. Где надо, обо мне всё знают. В общем, взял Бородаев Володина за зебры. Как? Не знаю, а взял. Договорились они к этому золоту подобраться через Зинку. Ну и меня соблазнили. – Чем? – Шутите? - обиделся Пашутин. - Доллары или там фунты - в помойку летят. Одно золото в цене повышается. – А сбыть кому? – Он знает кому, намекал. – Ладно, - Миронов притормозил, в упор посмотрел на Пашутина. - Почему вы решили об этом рассказать? – Так перспективы нету, - вздохнул Пашутин. - Золото они могут и не взять. Зинка - орех крепкий. На фиг мне тогда их контора. А и возьмут - так в первую очередь мою голову милиции подставят, отдадут на расправу, а сами смоются. Я Бородаева понял. – Запишите мой телефон, - сказал Миронов. - Если что, звоните. Понадобитесь - я вас найду. Всего доброго, Спасибо. – Не на чем. Мой гражданский долг. Николай Федорович прошелся по кабинету, сел к столу. С утра болела спина. Нина утверждала, что это самый настоящий радикулит. Николай Федорович незаметно потер поясницу, сказал, обращаясь к Миронову: – Факт примечательный. Как ты считаешь, Пашутин на самом деле принимает тебя за работника министерства? – Думаю, да. Во всяком случае, мне так показалось. – Что он рассказал о "Санько"? – Ничего. - Миронов удивленно посмотрел на Николая Федоровича. - В самом деле, а почему не рассказал? Странно… – Судя по сообщению Лабковского, - вступил в разговор Геннадий, - Пашутин знает о "Санько". Если он искренне хочет помочь нам, непонятно, почему промолчал. – Забыл? - Смирнов посмотрел на Николая Федоровича. - Товарищ генерал, я считаю, факт очень серьезный. – Пытаются нам подставить своего человека, сбить со следа? - улыбнулся Николай Федорович. - Я и сам так подумал. Но здесь с кондачка решать нельзя. Допустим, Пашутин хочет искренне помочь. Оттолкнуть его в этом случае - значит совершить непростительную ошибку. Возможно, тот человек из их среды, о котором мы все, так сказать, мечтаем, сам плывет нам в руки. – Именно сам плывет, - повторил Смирнов. - Это и вызывает сомнение. – Я поработаю с ним, - сказал Миронов. – Добро, - Николай Федорович встал, сморщился от боли в пояснице. - Сидите. Я буду ходить. - Он усмехнулся: - Старость - не радость. Нужно решить еще вот какой вопрос. Есть мнение, - он улыбнулся. - Фраза-то какая дурацкая. Безликая. Придумана, чтобы поменьше ответственности на горб нагружать. Так вот. Некоторые товарищи из министерства так считают: удвоить, утроить охрану завода, сдать вовремя заказ, а там можно и с преступниками повозиться. Как вы считаете, Миронов? – Неверная позиция. Удобная, безопасная, но неверная. А если преступники исчезнут? На чем мы их сможем разоблачить потом? Всплывут в другом месте, сколько бед наделают. Операцию нужно довести до конца именно теперь. – Я - за, - сказал Геннадий. - Главная надежда преступной группы - Зина и Володин, как я понял. Что нужно? Разобщить их с Бородаевым. – Согласен, - сказал Миронов. - Если, конечно, все так, как рисует Пашутин. А если нет? – Вот и я думаю. - Николай Федорович прижался спиной к дубовой панели, боль поутихла. - Как он тебе сказал? Перспективы нет? – Именно так. – Вообще нет перспективы или по этому делу? – По этому делу. Я хорошо понял. Он говорил совершенно конкретно, вот эти самые слова: "Если, - говорит, - Зинка не поддастся, зачем мне рисковать зря? А если и выйдет что - меня первого продадут…" – Меня жизнь чему научила? - сказал Николай Федорович задумчиво. - Если преступник приходит, что называется, с открытой душой, если он разочаровался в прелестях блатной жизни, решил с нею порвать и честно хочет оказать органам посильную помощь - это один разговор… Такому человеку, как правило, нужно верить. А Пашутин… Все же не тактический ли это ход, Миронов? Будь начеку… - Николай Федорович помолчал, потом закончил: - Принимаем план боевой, активный. Мы ведь с вами оперативные работники. Наше дело - действовать, а не у моря погоды ждать. Так я и доложу заместителю министра. Нас поддержат, я в этом уверен. Ссора с Зиной окончательно выбила Витьку из колеи. Было обидно и горько. Он и раньше чувствовал, что не в силах противостоять ее чрезмерно самостоятельному характеру, а теперь и совсем скис. "Какая самоуверенная, - думал Витька. - Ну и хорошо, что мы разошлись. Правильно говорит Борода: баба - первый предатель…" - Витька вышел из автобуса. На краю тротуара, под деревом, стояла Зина. – Здравствуй, - она виновато потупила глаза. – А-а… - протянул Витька. - Ну и что же потребовалось видной производственнице нашего передового предприятия от жалкой, ничтожной личности? – Не болтай, - Зина взяла его за руку. - Ты ведь и сам понимаешь: твой приятель Бородаев - просто скотина. Отойди от него, Витя. Мы ведь друзья? Витька вырвал руку: – Зайдем ко мне? – Зачем? Поздно уже… – Значит, не веришь другу Вите? - насмешливо прищурился Витька. – С чего ты взял? - Она покраснела. - Просто есть правила приличия. – Мать дома. Блинов напекла, ждет. Я ей с работы звонил. Пойдем? – Пойдем, - Зина снова схватила Виктора за руку, потащила за собой. – Тебе не девчонкой быть, - на бегу крикнул Витька. - Тебе по твоему характеру - ротой командовать. Устаю я от твоих командирских замашек. Она остановилась, сжала губы: – А я - от твоих! Ну, какой ты мужчина? Пререкаешься с дамой, мельчишь, говоришь, как капризная барышня! Я уйду! – Ладно, - сдался Витька. - Я не буду. Дама. …В комнате, над диваном, Зина увидела фотографию белой собаки. – Ах, какая прелесть. Кто это? – Пух, - сказал Витька. - Трагическая собака. – Почему трагическая? – Расскажу. Только не при матери. Переживает. В комнату вошла мать, принесла дымящиеся блины, села напротив сына, внимательно и печально вглядываясь в его лицо. Витька начал было жевать, но тут же положил вилку: – Мам… Я не могу, когда ты так смотришь. В горло не лезет. – Ешьте, Зина. Я пойду, чай поставлю. Зина тоже положила вилку. – Витя, зачем ты вещи у спекулянтов покупаешь? Узнают - тебя выгонят. Ты же чистым, безупречным должен быть. – Как ты, что ли? - отпарировал Витька. – Ну, при чем здесь я? О тебе знаешь что говорят на заводе? Дурачок приблатненный! – Придумала? – Нет… - Зина покачала головой. – А мне плевать! - Витька бешено уставился на Зину. - Кто это говорит? Тот, кто сначала статейки из газеты вслух читает, а потом тащит все, что плохо лежит? Демагоги и фарисеи - вот кто это говорит! Из зависти. – Чему завидовать? - вздохнула Зина. – Тому, как я выгляжу, а они - вахлаки вахлаками. Все на одно лицо, как дети из приюта! Я независимый человек, а они все в рот начальству смотрят. А я начальство терпеть, между прочим, не могу! – Глупо это, Витя. По-детски. Бросаешься на всех. Так ничего не докажешь. И начальство не стоит под одну гребенку стричь. Начальники тоже разные бывают. – А я и не стригу. - Витька снял со стены фотографию собаки. - Мать вызывают в ЖЭК, говорят: "Ваша собака лает". Мать отвечает: "Она же не умеет иначе, она - собака". А они ей: "Жильцам покоя нет. Жильцы нервные. У нас, мол, на первом месте - люди. А собак старые барыни держали до революции". – Ну, идиоты это сказали. - Зина пыталась успокоить Витьку. – Идиоты? - Витька вскочил. - У этих идиотов - права! Власть! Говорят, чтоб в двадцать четыре часа собаки не было. Отдали мы Пуха. Мать все время плачет, а фотографию снимать не велит… – Эх, Витька-Витька, - Зина подошла к нему, придвинула стул. - Давай прямо сейчас поедем и привезем Пуха назад. – Нету Пуха, - хмуро сказал Витька. – Как это нету? – Нету, и все, - обозлился Витька. - Неделю целую мы пытались его пристроить - никто не берет. В газете один знаменитый фельетонист статью против собак написал. Наш сосед после этого свою кошку с восьмого этажа сбросил. От них, говорит, одна зараза. Я Пуха в ветеринарку отвез… Зина долго смотрела на Витьку и молчала. Вошла мать. – Случилось что-нибудь? - тревожно спросила она. – Зачем вы так? - Зина положила фотографию на стол. - Гадко… это. – Не нужно, Зиночка, - остановила ее мать. - Осуждать всегда легко. А меня участковый предупредил: "Еще раз жильцы пожалуются, я вам на работу письмо напишу…" Что оставалось делать? – Не знаю. Но я бы не отдала. – А я знала, что будет, если мы не отдадим. - Мать горько улыбнулась. - Пришло бы письмо на работу. Разве хватило бы у меня нервов? А конец все равно один. Общественность есть общественность. Ее не переспоришь. – Я пойду. - Зина остановилась на пороге. - Вы об уродстве каком-то говорите. Все у вас, как в кривом зеркале! – Я ведь не обобщаю, - тихо сказала мать. - Просто нам не повезло, вот и все. Зина вышла из подъезда Витькиного дома и нос к носу столкнулась с Эсадзе. Эльдар был одет подчеркнуто элегантно. – Караулишь? - зло спросила Зина. – Почему? - примирительно улыбнулся Эсадзе. - Просто жду. – По-моему, я тебя не просила. - Зина с трудом взяла себя в руки. – Зачем просить? - удивился он. - Я, как человек и как твой секретарь, кстати, - он поднял палец, - обязан заботиться о тебе. – Спасибо, - Зина подняла глаза вверх: было темно, но все же ей показалось, что за Витькиным окном мелькнуло чье-то лицо. - А теперь - тебе направо, мне - налево. – Подожди, - он удержал ее. - Зачем к нему ходишь? Его давно гнать пора - с работы, отовсюду! Фарцовщик он! – Ты мне мораль читаешь как секретарь комсомольской организации или как отвергнутый… ухажер? – Глупо. - Эсадзе побелел от обиды. - Я тебя предостеречь хочу как твой друг. Им милиция интересуется. Сегодня я на работу иду - встречается участковый. - Эсадзе улыбнулся. - Я во-он в том доме живу… Приходи в гости. – И что он? Участковый? Эсадзе оглянулся, увидел зеленый огонек такси: – Алё, шеф! - крикнул он. Распахнул дверцу: - Садись, Зина. Ты ведь на другом конце города живешь. Позволь, я провожу тебя. По дороге все расскажу… Зина заколебалась. Но желание узнать, что же именно сообщил Эсадзе участковый, пересилило. – Хорошо. Только я сяду сзади, а ты рядом с шофером. – Как скажешь, - помрачнел Эсадзе. Такси уехало. Следом за ним двинулся "Москвич"-фургон… Витька уже ложился спать, когда позвонил Бородаев. – Витя, - сказал он и замолчал. В трубке слышалось только прерывистое дыхание. - Витя, - повторил он. - Я тебя предупреждал. Ты помолчи, ничего не говори. Час назад ухожу с завода - Эсадзе маячит… Отутюженный… Прыщ. – Видел, - хмуро сказал Витька. - Зина с ним в такси уехала. От меня вышла и… Чего тебе? Я спать хочу. – Нет, правда, - вздохнул Бородаев. - Обидно мне. За друга. – Ну и будь здоров. - Витька хотел было повесить трубку, но отчаянный крик Бородаева остановил его. – Витя! - завопил тот. - Я из автомата звоню! Я их в окошечко вижу. Сквозь стекло! Не чужой ты мне, и больно мне за твою поломанную жизнь! Садись в такси и пулей сюда! Он надругается, а мы молчать будем? Жми! – Денег ни копья, - заколебался Витька. - Да и что мы ему сделаем? Руки коротки. – Не скажи, Витя, - с тоской произнес Бородаев. - Не скажи. Я тебе друг или как? Витька заглянул в комнату матери. Мать спала. Он лихорадочно оделся и выскочил на улицу… …Бородаев ждал около будки телефона-автомата. – Она тебя с потрохами продала, - Бородаев вздохнул: - Эх, Витька-Витька… Поживешь с мое - поймешь: баба есть баба. Она только на одно способна… Витька шагнул вперед и замер. В глазах потемнело от ненависти и отчаяния. Зина сидела на скамейке рядом с Эсадзе и о чем-то разговаривала. – Можно, конечно, поближе подойти, - сказал Бородаев. - Хочешь? – Незачем, - Витька сжал кулаки. - И так ясно. Эсадзе снял пиджак и набросил его на плечи Зины. – Ишь, талант, - хмыкнул Бородаев. – Что решим? - Бородаев тронул Витьку за плечо. – Убью, - Витька побелел, шагнул вперед, но Бородаев удержал его за руку: – Э-э, брат, так не пойдет. Ты ему в глаз, а он завтра дирекции пожалуется, тебя и выгонят. Да еще так, что никуда больше не поступишь! – Плевать, - Витька рвался из рук Бородаева, хрипел: - Не прощу. Я ее… Она мне… Как же это, Бородаев… Эсадзе и Зина встали, медленно двинулись к дому. – Пошла, - с сожалением сказал Бородаев. - Да-а-а. Зачем ей ты? Ей с усиками надо. Темперамент опять же. Витька присел, увернулся от рук Бородаева и бросился на него. Бородаев подставил ногу. Витька грохнулся, разбил нос. – Эх, сынок, - как ни в чем не бывало продолжал Бородаев. - Людишки. Ты к ним с добром, они к тебе - с ядом. Ты вот сейчас лучшего друга убить хотел. А за что? За правду! Кому мстишь, Витя? Раскинь мозгами: он с ней сейчас любовь изучает, а ты где? Витька снова бросился на Бородаева, но и на этот раз Бородаев увернулся. – Вот что, парень, - сказал он хмуро. - Шутки в сторону, давай о деле… – Давай, - машинально повторил Витька. – Конечно, можно по-простому, по-деревенски. Скажем, он от нее сейчас выйдет, а мы его - раз! И под колеса! Ничего? – Пусти за руль, - Витька закусил губу. - Я сам… – Значит, можешь его убить? - с интересом спросил Бородаев. – Да не лезь ты мне в нутро! - закричал Витька. - Можешь - не можешь. Не пойму я, что тебе-то надо? Темнишь, гад! – Чего темнить? Помоги мне, а я помогу тебе, вот и вся темнота. – Чем это ты мне поможешь? - усмехнулся Витька. – Грязную работу за тебя сделаю. Кокну этого Эсадзе и весь сказ. Раз ты такой из себя Ромео - будет тебе Зинка. Куда ей деваться? А ты мне за это в одном деле поможешь. Ну, как? Витька повернулся и молча пошел прочь. Бородаев посмотрел ему в спину и сплюнул: – Кусок навоза ты, а не человек. Ну и пропадай, как падла. - Бородаев прыгнул на сиденье своего фургона, включил зажигание. Взревел мотор, автомобиль скрылся за поворотом улицы. Витька долго стоял у подъезда Зины. Чего он ждал? На этот вопрос ответа не было. Просто стоял и ждал неизвестно чего. Стоял, потому что не было сил идти. Из подъезда вышел Эсадзе, закурил. Огляделся, плотнее запахнул плащ и, насвистывая, зашагал по тротуару. Витька подумал мгновение и двинулся следом за ним. Приближалась полночь, фонари светили вполнакала, прохожих почти не было. Впереди, у столба, мелькнула ярко освещенная табличка стоянки такси и несколько зеленых огоньков. В ожидании пассажиров шоферы сгрудились у передней машины и коротали время в разговорах. До Витьки донеслись голоса, смех, Эсадзе ускорил шаг. Витька опустил руку в карман, нащупал рукоятку складного ножа. Это был подарок Зины, и Витька горько и обреченно подумал о том, что все складывается словно нарочно, по чьей-то злой воле. "Судьба у меня такая, вот что", - тихо сказал он и начал догонять Эсадзе. Тот шел, по-прежнему насвистывая, и ничего не слышал. На ходу раскрыв нож, Витька в несколько прыжков настиг соперника и ударил. – А-а-а-а, - на одной нескончаемо высокой ноте закричал Эсадзе, и его крик эхом отлетел от черных домов и повторился где-то вдали, замирая… Витька повернулся, побежал. Он слышал позади возбужденные голоса таксистов, трель свистка, вероятно, это звал на помощь милицию кто-то из них. Страх прибавил сил. Витька свернул в один переулок, потом во второй и остановился только тогда, когда увидел перед собой знакомый дом. Он поднялся на третий этаж, позвонил. Дверь открылась. Бородаев, зевая, прикрыл ладонью рот: – Поспать бы дал, милый. Что стряслось? – Я… на все согласен, Борода. Убивать его… больше не надо. Я… сам… - Витька протянул Бородаеву нож. - Уже все. Бородаев с интересом осмотрел лезвие и вернул нож Витьке. – Ну сам, так сам… Входи. Дело о нанесении Эльдару Эсадзе "менее тяжких" телесных повреждений не попало в МУР. Оно не попало туда потому, что Эсадзе, когда к нему в институт Склифасовского приехал дежурный следователь, показал, что на него напал неизвестный с целью ограбления и после удара ножом забрал из кармана 45 рублей. Следователь записал показания Эсадзе и весь материал направил в районное следственное управление, по месту совершения преступления. Эсадзе совершил ошибку, граничащую с преступлением. Но, во-первых, он не видел того, кто ударил его ножом. Просто, очнувшись и узнав, что содержимое карманов цело, Эсадзе сопоставил некоторые факты последних дней и пришел к выводу, что ударил его не кто иной, как Витька Володин. И сделал это, конечно же, из-за Зины, из ревности. "Выследил нашу встречу, - соображал Эсадзе. - Дождался, пока я от нее уйду, и… Эх, дурак, дурак. Знал бы, о чем мы с ней говорили, знал бы, как она по нему, сволочи такой, сохнет, - разве ударил бы меня? А я-то… Нет, чтобы отвлечь ее от подонка. Нет, чтобы заставить обратить на себя внимание. Нюни распустил, разжалобился, даже этому… гнусу посочувствовал. А он меня отблагодарил". Если бы речь шла только о Володине, Эльдар не задумался бы ни на секунду. "Сажать таких надо без всякой пощады!" - скрежетал он зубами. Но арест Володина неминуемо повлек бы за собой не только допрос Зины, но и раскрыл бы ее отношения с Володиным, опозорил бы ее, по мнению Эсадзе, раз и навсегда. Этого Эльдар допустить не мог. Он любил Зину. Любил давно и безнадежно - с того самого первого дня, когда она, поступив на завод, пришла к нему в комитет становиться на учет. "Один пострадаю, - решил Эсадзе. - Потом, когда все кончится, расскажу. Пусть сама сравнит, кто он и кто я". И оперативная группа Кондратьева осталась без сведений. Без тех сведений, которые разом могли все поставить на место. Правда, Смирнов доложил Николаю Федоровичу о ранении Эсадзе. Но проверка материала подтвердила: случайное ограбление. Два дня спустя Бородаев сказал Витьке: – Ну, счастлив твой бог, парень. Узнал тебя Эсадзе или не узнал, видно, решил молчать. – Не видел он меня, - беспечно махнул рукой Витька. События того вечера отошли в прошлое и казались всего лишь неприятным сном. Бородаев внимательно посмотрел, усмехнулся: – Ему догадаться, что это ты, - раз плюнуть. Он из-за Зины молчит. Любит он ее, понял? Витька нахмурился: – Давай по делу. Борода. Об этом - все! – Готовься, - снова усмехнулся Бородаев. - Скоро дам тебе сигнал. *** Иванов вышел из кабинета, тщательно запер дверь. В руке он держал газетный сверток. По внутреннему коридору он перешел из административного корпуса в заводской и вышел точно к дверям специальной кладовой. Посмотрел на часы - было ровно два. И почти сразу же, буквально через несколько секунд, из-за поворота двое рабочих выкатили тележку, на которой стоял алюминиевый контейнер с готовой продукцией. Сквозь решетку Иванов увидел Зину. Она находилась около открытого сейфа и выдавала работнику 2-го цеха тоненькие пачки с золотой фольгой. Иванов прошел по коридору и остановился на повороте. Здесь были двери, которые вели на одну из внутренних лестниц. Эта лестница соединяла несколько подсобных цехов, расположенных на разных этажах корпуса. Иванов вышел на площадку. В углу матово поблескивал ствол шахты мусоропровода - почти такого же, что и в обычных жилых домах, только пошире. Этот мусоропровод предназначался для эвакуации бумажных отбросов из картонажного цеха. Изредка девушки-работницы вывозили на площадку тележки с мусором и, натянув огромные брезентовые рукавицы, сбрасывали его в шахту. Некоторое время Иванов наблюдал за ними, потом подошел к мусоропроводу и швырнул в него свой пакет. Вечером после работы Зина догнала Витьку неподалеку от проходной. – Отойдем. Они сели на скамейку в скверике перед станцией метро. – Витя… Ты только не вздумай мне врать! Ты ударил Эльдара? – Вот еще, - нервно хохотнул Витька. - Еще чего скажи. – Где мой нож? – Вот, - Витька полез в карман, достал нож. Зина раскрыла его и долго смотрела на матово поблескивающее лезвие. – Значит, не ты? – Заладила, - Витька вырвал у нее нож, сунул в карман. - Все? – Все, - кивнула она. - Иди. Но ударил его ты. Я чувствую, что ты. Ненавижу тебя, мелкого и трусливого гада! Уходи сейчас же. Слышишь? – Слышу, - Витька повернулся. - Еще раз-другой все равно встретимся. А там, как в песне: "Проходит жизнь, как яркий сон". Он ушел. Спустя несколько часов к наземному вестибюлю станции "Ленинские горы" подъехало такси. Миронов вышел из машины, скрылся в дверях метро. Пашутин уже ждал около разменных автоматов и читал газеты. Они вместе ступили на эскалатор. Время было позднее, пассажиры торопливо сбегали вниз - скоро должен был уйти последний поезд. – Они готовятся, - Пашутин сошел на ступеньку вниз и повернулся лицом к Миронову. – Это хорошо, что вы сказали они… – Почему? - удивился Пашутнн. – Отделяете себя от них. Это хорошо. Подробности? – Будут брать платину, - внушительно сказал Пашутин. - План такой: завтра всю платину - сто кило порошка - отправляют соседям на смежное предприятие. Повезет Бородаев. И не довезет до места. – Ясно. Кому они собираются сбыть эту платину? – Не выяснил, - Пашутин виновато раззел руками. - Скрывают. Осторожны очень. – Вы уверены, что платина - конечная цель? - Миронов внимательно посмотрел на Пашутина. – Уверен, - вздохнул Пашутин. - Платина. – А золото? - осторожно спросил Миронов. - Честно сказать, логики нет: возились с Володиным, готовились, а теперь в сторону. Пятьдесят килограммов золота - не шутка. – Все просто, - Пашутин смотрел Миронову прямо в глаза. - У Бородаева ничего не вышло с Витькой в том смысле, что Витька с Зинкой окончательно расплевались, и, сколько Борода их ни мирил - голяк. Раньше ведь как рассчитывали? Витька Зинку обработает, она все и сделает. Не вышло. – Значит, Володина побоку? – Выходит, так. …За зеркальными стеклами галереи переливались мириады вечерних огней. Вот они скрылись за кронами Нескучного, стало темнее. – Спасибо, поезжайте домой, - отпустил Пашутина Миронов. - Если что - звоните. – Есть. Пашутин обладал определенным контрмилицейским опытом. Он понимал, что за ним могут следить. Знал, что любой его разговор могут прослушать и записать на пленку. Он был предельно осторожен. Но в том-то и дело, что никакой, даже самый изощренный преступник не в состоянии всего увидеть и обо всем узнать, даже если он осведомлен о возможности милиции, готов к встрече с ней. Под грохот колес Пашутин задремал и не заметил, что еще с перрона его "ведут" сотрудники специальной службы уголовного розыска. Кстати, они вели его с того самого дня, как он предложил свою помощь Миронову. Вели не потому, что Николай Федорович и его сотрудники всем не верили. Просто слишком большая ставка была на кону, чтобы можно было вот так, запросто, довериться первому встречному. И Пашутина проверяли. Однако эта проверка ничего компрометирующего не дала… Вот и на этот раз Николай Федорович выслушал доклад старшего бригады, положил трубку и сказал Миронову: – Лег спать твой Пашутин. Агнец, да и только. - Николай Федорович в упор посмотрел на Миронова: - Ты ему веришь? – Я верю фактам. Какие у нас основания ставить Пашутина под сомнение? – Давайте подумаем все вместе. - Николай Федорович обвел глазами своих помощников. - Давайте взвесим все "за" и "против". Высказывайтесь, капитан. - Он взглянул на внука. – Пашутин - инициативник, предложил свои услуги сам, - сказал Генка. - Считаю, что это в порядке вещей. Человеку обрыдло преступное прошлое, преступное настоящее, и он искренне хочет подвести черту. Объективная проверка его не скомпрометировала. Давайте будем верить фактам. Я считаю, что товарищ Миронов прав. – И я считаю, что прав, - поддержал Смирнов. - Раз не доказано обратное. – Допустим. - Николай Федорович прошелся по кабинету. - Значит, от золота они отказались? Будут брать только платину? – Факт! - широко улыбнулся Генка. – Почему факт? - остановился Николай Федорович. – Вспомните, как они подставили нам Лабковского. - Генка начал горячиться. - Зачем? Чтобы мы слушали этого Лабковского и верили каждому его слову! Например, они продемонстрировали Лабковскому ссору Володина и Ананьевой! И мы должны в эту ссору верить! На самом-то деле весь их расчет строился именно на интимных отношениях Ананьевой и Володина, на их любви! А это все лопнуло! – Допустим, - снова сказал Николай Федорович. - Значит, они хотели, чтобы мы верили Лабковскому. Хотели с помощью ничего не подозревающего Лабковского отвлечь нас от своей основной операции. А от какой? От золота или от платины? – Трудный вопрос, - неуверенно произнес Генка. - Но мы договорились верить Пашутину. Выходит, от платины. – Есть еще один вопрос. - Николай Федорович усмехнулся. - Что такое ссора Зины и Вити? Зачем нам об этой ссоре знать? И какую точную цель преследовали бандиты, извещая нас об этой ссоре? – А знаете что? - встрепенулся Смирнов. - По-моему, я цель понял. Они как хотели? Чтобы мы вначале поверили Лабковскому, начали активно разрабатывать версию "Ананьева - Володин", потом поняли, что это пустой номер, и нас просто-напросто хотят отвлечь от основной операции. Тогда, по их расчетам, мы плюнем на Володина и Ананьеву и начнем искать настоящую проблему. Тут-то и появится Пашутин со своей версией чистой платины. И мы на эту версию клюнем. А на самом деле… – Они возьмут золото? - насмешливо перебил Миронов. - А как? Зина им ничего не даст. А и даст - его не вынести с завода. Охрана удвоена… – Подождите, - остановил его Николай Федорович. - Смирнов дело говорит. Мы сможем поставить наших людей рядом с кладовой? – Нет, - сказал Миронов. - В этом коридоре одна дверь - в кладовую. А в кладовой - только шесть метров площади, сейф в стене и столик Ананьевой. Никого не спрячешь. – Понятно, - Николай Федорович задумался. - Тогда есть только один выход, чтобы не рисковать. Нужно уже сейчас, сегодня, обмануть преступников. Это я возьму на себя. До завтра. Домой Николай Федорович пришел вместе с Генкой поздно. Нина накрыла стол. – Ну, мужчины, отличились. В кои-то веки все за одним столом! – Бати нет, - посетовал Генка. – Здесь я, - Виктор вошел в столовую, вытирая шею мохнатым полотенцем. - Прошу извинить, нетерпением горю: как успехи? – А никак, - беспечно пожал плечами Николай Федорович. - Скажи, Виктор, ты помнишь "Санько"? – В лицо? - Виктор сел к столу. - Лоб высокий, широко поставленные глаза, уши слегка оттопырены, нос прямой, губы полные, уголки рта вверх. Типичный русак. Почему спрашиваешь, батя? – Никто его не помнит, - сокрушенно сказал Николай Федорович. - А у меня такое ощущение, что он, мерзавец, на заводе ходит и вроде бы посмеивается. Есть у меня одна идея. – Давай обсудим, - сказал Виктор. – Допустим, я завтра обращусь к руководству завода и попрошу собрать всех рабочих и служащих разом. Проинформируем: так, мол, и так, на заводе кто-то готовит тяжкое преступление. Кто конкретно, не знаем. Просим всех проявлять бдительность и осторожность. Как? – Ну, а если ничего не найдем? - сказал Генка. - Что о нас подумают? Что мы паникеры и, того хуже, провокаторы! Ловить жуликов - наше дело. А у рабочих свои заботы. – Тогда как же ты понимаешь связь с народом? - спросил Николай Федорович. - Что значит помощь народа милиции? Графа в отчетах? – Почему, - Генка смущенно посмотрел на деда. - Заявляют нам! Дружины опять же… – Дружины есть дружины, - заметил Виктор. - Это представители народа, облеченные полномочиями по закону. А помощь народа - это несколько шире. – Шире, - насмешливо повторил Генка. - Это не ответ! – Я над этим думаю, можно сказать, с первого дня службы. Серьезный вопрос. Только если говорить честно, не оказывает нам пока народ той помощи, на которую мы рассчитываем. Ты, Гена, обронил слово, а не задумался над ним. Пишут заявления, верно. Есть такая форма помощи нашим органам. Форма - всего лишь один из видов. Мы с вами не первый год работаем, знаем, что такое заявления. Порой односторонняя штука, а порой и слепая. А почему? Кто виноват? - рассуждал Николай Федорович. – Сами виноваты, - сказал Виктор. - Любим поговорить о народе, завели соответствующие графы в отчетах, а если честно, не очень доверяем этому народу. – Так уж и не доверяем, - задиристо сказал Генка. - Кто это не доверяет? Ты, батя? Или ты, дед? – А ты не указуй, - усмехнулся Николай Федорович. - Пальцем тыкать легче всего. Прав Витька. Я понимаю так: нам, милиции, не стыдно и не зазорно открыто обращаться к народу с любым нашим делом, с любой нуждой. Нет твоего и моего. Общее есть. Например, бежал преступник. Или он вообще неизвестен! Как нужно действовать? Да по возможности быстрее и шире оповестить всех! Оказать доверие людям! И я уверен - сразу же после передачи по телевидению или публикации в газете у известного или неизвестного преступника загорится под ногами земля! – Согласен, батя, - встал Виктор. - Я тоже считаю: самая широкая гласность в нашей работе - залог успеха! – Ну, проверим завтра, - весело сказал Генка. - Поглядим. А вообще-то вы, старички, ломитесь в открытую дверь! Около каждого отделения милиции стоит стенд уголовного розыска! – Да ведь это - капля в море! - разгорячился Николай Федорович. - Словно стыдимся чего-то. Что такое преступность? Социальное зло. Значит, и бороться с ним нужно социально, а не келейно. Николаю Федоровичу не спалось. Он лежал с открытыми глазами и вспоминал давно прошедшие дни. Со стены улыбалась Маша - молодая и красивая. Чуть пониже чему-то весело смеялся Генка. А вот Маруська - в кожанке, с кобурой на широком ремне. Грустная Маруська. Кажется, эта фотография сделана в тот день, когда убили Гришу. Эх, ребята, ребята. Рано ушли, на самой заре. Увидеть бы вам, какой яркий день разгорелся над страной, дожить бы. Вон сидит на стуле Бушмакин. Справа от него - Гриша, Никита, Вася. Слева - Колычев и он, Коля… Маруська с ними тогда не сфотографировалась. На задании была? Теперь не вспомнить. Год назад пришло грустное письмо из Ленинграда. Писал внук Сергеева. Деда хотели похоронить в Лавре, на участке старых большевиков, но Сергеев оставил записку, просил, чтобы похоронили рядом с Бушмакиным и остальными ребятами. Теперь там семь красных обелисков со звездочками. Эх, жизнь, жизнь. Пролетела, как один день. И оглянуться не успел. Вошла Нина, спросила тревожно: – Звали, Николай Федорович? – Нет, - он с трудом оторвался от воспоминаний, спросил ласково: - Твои спят? – Давно. - Нина улыбнулась, присела на край кровати. - А вам не спится? – Не спится, - вздохнул Николай Федорович. - Старикам никогда не спится, Нина. Как дела у Генки? Чего я не вижу его красотки? – А она про вас и про Генку то же самое говорит, что вы красавцы. – Хорошая девчонка. Генка будет с нею счастлив. Само собой. Тебе об этом и волноваться нечего. Мы, Кондратьевы - Кондаковы, завсегда в этом деле счастливы. Такая порода. - Он улыбнулся. - Иди спать, невестка… Завтра будет трудный день. Все эти дни и даже часы Витька Володин не находил себе места. Приближалась решительная минута, и он мучался, вскакивая по ночам, пугая мать, а потом брал из ее рук стакан с водой и жадно пил, отводя взгляд от ее страдающих, полных немого укора глаз. По утрам мать собирала завтрак и молча усаживалась напротив сына. Витька давился, не мог есть, но всегда пресекал любую ее попытку затеять откровенный разговор. В эту последнюю ночь он тоже не спал или почти не спал… Под утро задремал на несколько минут и сразу же проснулся - мучал один и тот же сон. Витька уже боялся засыпать из-за этого сна. Казалось ему, что садится он в маленький самолет, и, разбегаясь прямо посреди улицы, этот самолет взлетает. И все бы хорошо, только впереди - туго натянутые провода и они почему-то поперек улицы. И не хватает сил у мотора, чтобы взять резко вверх и перелететь эти провода, а обходить их низом уже поздно, и доли секунды отделяют Витьку от неминуемой катастрофы. …Окончательно проснувшись, Витька нащупал в кармане пиджака сигареты, закурил, потом оделся и, стараясь не шуметь, аккуратно прикрыл входную дверь. Было четыре часа утра. Он вышел на улицу и остановился. По скверу ветер гнал клочья тумана, было промозгло и зябко, и Витька поежился, поднял воротник пиджака, спрятал руки в рукава. Он шел, ни о чем не думая, шел просто так, без всякой, как ему казалось, цели и очень удивился, даже испугался, когда вдруг понял, что стоит напротив дома Зины. Где-то глубоко-глубоко в душе, под спудом сомнений шевелилась у Витьки мысль: сбросить с плеч тяжесть ошибок, порвать с Бородаевым, честно во всем признаться. Признаться… Бородаев сказал тогда: "Эсадзе без пяти минут покойник. За такое могут и расшлепать. Так что, если ты захочешь в сознанку поиграть - вспомни, что тебя ждет". А плевать, что ждет. Если бы только Зина поняла, простила. Витька с тоской посмотрел на ее окна. Они были темны и молчаливы. Витька горько подумал, что, конечно же, все это глупые мечты, чепуха. Зина спит крепким сном, она навсегда вычеркнула из списка своих друзей имя приблатненного дурачка Витьки, она теперь думает только об одном: скорее бы выздоровел ее дорогой Эсадзе. Дрянь. Такая же, как все. Прав Бородаев: рассчитаться с ними разом! Так рассчитаться, чтобы всю жизнь помнили Витю Володина. Будут потом говорить: "Как же мы проглядели парня? Как же допустили, чтобы в нашем здоровом коллективе вырос такой сорняк?" Ничего. Поговорите… Разговоры - ваша суть. Ля-ля-ля да ля-ля-ля… Общественность… Витька повернулся и зашагал прочь. Если бы он только знал, что в эту минуту Зина стоит у окна, смотрит ему вслед, думает о нем и торопливо решает - идти за ним или нет. Он ускорил шаг, потом пошел еще быстрее, почти побежал, и Зина поняла, что теперь его не догнать. "Поговорю с ним утром на работе", - решила она. Витька шатался по улицам до шести утра. А ровно в шесть, как было условлено накануне, он позвонил в двери Пашутина. – Входи, - Пашутин внимательно посмотрел на него. - Не спал? – Не спал. Зачем звал? – Совесть мучает? - недобро сказал Пашутин. - Не отвечай, я и так вижу. Скажу тебе вот что: сомнения отбрось, потому как назад хода нет. Садись… - Пашутин разложил на круглом обеденном столе схематический план, снял с полки коробку с домино, опрокинул ее, фишки с грохотом посыпались на пол, и Витька дернулся от неожиданности. – Нервный? - усмехнулся Пашутин. - Я тоже от любого шороха вздрагиваю. Смотри сюда. Это план второго этажа, где касса. Запоминай: ровно в два часа дня ты со спецмешком подойдешь к кладовой и попросишь, чтобы Зина тебя впустила. Нормально? - Пашутин поставил фишки на план. - Это - ты, а это - она. – Нормально… - с трудом выдавил Витька. - Почти каждый день что-нибудь привожу. Она привыкла. Впустит… – Вот пакет. Витька взял и едва не уронил пакет - он был очень тяжелый. На этикетке было написано: "Платина листовая, 100 листов, 2 кг". – Настоящая? - спросил Витька. – Чугун. Заполни бланк сопровождения. Заранее. Войдешь - передашь ей. Может быть так, чтобы она открыла сейф и спрятала пачку только после твоего ухода? – Не думаю, - Витька пожал плечами. - Обычно она открывает сейф при мне. – Значит, так, - Пашутин передвинул костяшку. - Ты вошел, передал ей пачку, она открыла сейф… Дверь у него какая? Легкая? – Полметра толщины. Килограммов сто. – Значит, сразу не захлопнет? – Нет… – Ну и ладно. Значит, она открыла сейф. – Да хватит повторять одно и то же! - заорал Витька. - Я не долдон, понял уже… – Она открыла сейф, - невозмутимо повторил Пашутин. - А ты - входную решетку. Ясно тебе? – Ясно мне. - Витька напрягся. - А потом? – Жива будет, - успокоил Пашутин. - Твое дело - сторона. Откроешь решетку - и вали с богом. Кто войдет, что сделает - не твоя печаль. Жива будет, и все. Сразу поедешь к теще Бородаева, она знает, куда тебя определить. Уляжется все - встретимся, получишь расчет, - Пашутин помолчал выжидающе, потом спросил с ехидцей: - Что же не поинтересуешься, сколько? – Сколько? - машинально спросил Витька. – Десять тысяч! - благоговейно произнес Пашутин. - Тебе такие деньги и во сне не приснятся. То-то жизнь настанет! Любые джинсы - твои! – Дурак ты, - безразлично сказал Витька. - Я пошел. – И последнее, - Пашутин придержал его за руку. - Ты нас знаешь, мы - тебя. Все понял? Витька вырвал руку и ушел, хлопнув дверью. Пашутин задумчиво посмотрел на план, снял костяшку, которая обозначала Витьку, и швырнул в мусорную корзину. Из соседней комнаты вышел Иванов. – Все слышал? - спросил Пашутин. – Все, - Иванов успокоительно похлопал сообщника по плечу. - Деваться ему некуда, он это понимает. Значит, ровно в два он войдет и отопрет решетку… – Сейф будет открыт. – А если - нет? – Рискуем. Только Витька точно говорит: когда он сдает материал, она всегда держит сейф открытым. Не было случая, чтобы иначе… – Ладно, - кивнул Иванов. - Ты подкатываешь тележку с контейнером к дверям кладовой. Входишь, нейтрализуешь Ананьеву, забираешь пакеты с фольгой, грузишь их в контейнер и едешь себе потихоньку через весь завод. Все знают этот контейнер, привыкли к нему, никто и внимания не обратит. А я за это время прикрою двери кладовой и буду ждать тебя во дворе, в машине. Ты вывезешь контейнер во двор, рабочие его погрузят, и мы спокойно выедем за пределы завода. Вот накладная, держи, - Иванов протянул Пашутину сложенную вчетверо бумажку. – А Борода? Иванов развел руками, печально улыбнулся: – Каждому - свое. Есть такая благородная традиция: спасая товарищей, принимать удар на себя. Бородаев повезет платину на соседний завод. Он знает, что должен не на завод ее привезти, а по тому адресу, который я ему дал. Его, беднягу, догонит милиция… – Кто поверит, - засомневался Пашутин. - Это же порошок, кому он нужен? – Правильно, - сказал Иванов. - Прямо сейчас, отсюда, позвонишь своему Миронову и скажешь так: "Только что я выяснил совершенно точно: Бородаев и его сообщники, к сожалению, я их не установил, повезут платину на Комсомольский, восемьдесят два, квартира тридцать пять, Зенину Алексею Егоровичу". Они этого Зенина тут же проверят по ЦАБу и узнают, что он инженер, мастер цеха на заводе тугоплавких металлов и уж он-то имеет самую реальную возможность превратить этот полуфабрикат в ювелирные слитки. Все понял? Ну, само собой, когда сыскари кинутся домой к Бородаеву, там они найдут Володина. И круг замкнется. - Иванов потер руки, толкнул Пашутина. - Как наш "Санько"? Молоток? Пашутин снял трубку телефона и набрал номер Миронова… Зрительный зал заводского клуба был полон. Люди стояли в проходах, в дверях. Николай Федорович вышел на авансцену, к микрофону, и зал разом стих. Кондратьев смотрел на собравшихся и молчал. Вспомнился 22-й год, точно такой же зал на Петроградской стороне, где проходил вечер смычки милиции и трудящихся. Много воды утекло с тех пор. – Товарищи, - негромко сказал Николай Федорович. - На заводе действует тщательно законспирированная группа преступников. По залу пронесся гул голосов. – Прошу понять правильно: мы обращаемся к вам, рабочим и служащим завода, потому, что верим в вашу честность, верим в то, что любой из вас, заметив самое незначительное, но подозрительное обстоятельство, не пройдет равнодушно мимо, а примет все необходимые меры. Речь идет о готовящейся краже драгметалла, товарищи. Будьте внимательны и осторожны! Ровно без пяти два Бородаев получил на складе пачки с платиной и погрузил их в свой фургон. У ворот он предъявил вахтеру пропуск и накладную и выехал с территории завода. Он не заметил, что следом за его "Москвичом" двинулась светло-зеленая "Волга". Спустя десять минут Николай Федорович получил следующий доклад по радиотелефону: – Бородаев миновал завод. Увеличил скорость. Явно пытается скрыться. Николай Федорович переглянулся со своими помощниками: – В принципе, куда он денется? На Комсомольский? – Похоже… - отозвался старший. – Задержать, только с поличным. – Вот вам и Пашутин, - удовлетворенно сказал Миронов. – Поглядим. Пока полной ясности нет. *** Ровно без одной минуты два Витька подошел к дверям кладовой. – Зина, - позвал он. Девушка повернулась к решетке: – Что тебе? – Вот, платина, - Витька кивнул на свою сумку. - Возьми накладную. Она внимательно прочитала. – Входи, - щелкнула замком решетки. Витька понял, что сейф открыт, и Зина хочет спрятать новое поступление. Он понял также, что сейчас у него появились единственная и последняя возможность предотвратить преступление и самому остаться в стороне, все свалить на случай. – Постой, - он протянул ей пачку платины. - Ты убери, а я потом зайду, распишусь. Некогда мне. – Новые джинсы уплывут? - спросила она насмешливо. - Ничего, перебьешься. Входи, расписывайся и будь здоров. - Она направилась к сейфу. Он действительно был открыт. "Что же делать?" - подумал Витька, но так и не успел решить этого вопроса. Пашутин оттолкнул его и прошел за решетку. Витька тихо вскрикнул от неожиданности и, понимая, что теперь все кончено и пути к отступлению отрезаны раз навсегда, сжал голову обеими руками и отвернулся. "Что он сделает с Зиной, что?.." Эта мысль ввинчивалась в мозг, словно тупой, ржавый штопор. Оглянуться Витька боялся. "А вдруг он ее не тронет? - успокаивал он себя. - А вдруг обойдется?" Пашутин вернулся, тщательно прикрыл решетку, сложил в контейнер пачки с золотой фольгой. Недобро усмехнулся: – Нарушаешь уговор, Витя… Туфтишь… Уходи быстрее, легаши вот-вот пожалуют… - Пашутин покатил контейнер по коридору. Витька догнал его: – Что с ней? – Пойди, погляди. Она, наверное, уже очнулась. Я ведь ее легонько, любя… Чтоб без лишних трупов, - и добавил зло: - Уходи, если сидеть не хочешь! Витька побежал. В голове у него стучало, он мчался, не разбирая дороги, и только одна-единственная мысль сверлила его мозг: "Пропала жизнь. Ни за понюх табака пропала, Теперь если не расстрел, то десять лет наверняка". Он не раскаивался в случившемся, не жалел ни о чем, он только боялся. Он все же был очень слабым человеком, Витька Володин… У выхода на площадку с мусоропроводом путь Пашутину преградил Иванов. – Давай, - Иванов протянул руку. – Договорились вывезти в контейнере? - растерялся Пашутин. – Давай, - в голосе Иванова послышались металлические нотки. - Некогда объяснять… Пашутин сжал зубы, отскочил. – Понял я, - он двинулся на Иванова. - Сам хочешь все заграбастать? От Бороды избавился? От Витьки? А теперь… Иваноз не дал ему договорить: шагнул вперед и совсем неэффектно, почти незаметно ударил. Пашутин рухнул сразу - без крика. Иванов сложил пакеты с фольгой в целлофановый мешок, завернул в газеты и обвязал бумажным шпагатом. Вся операция заняла у него не более полминуты - чувствовалось, что он изрядно набил себе руку. Теперь сверток выглядел обычным мусором. Иванов подошел к ящику мусоропровода, сбросил сверток в шахту, прислушался и удовлетворенно хмыкнул. Спустя полчаса Николай Федорович подвел итоги операции. Бородаев и Володин были задержаны. Зина очнулась и теперь чувствовала себя хорошо. Пашутин был убит - нож развалил ему все внутренности. – Основная цель достигнута, - сказал Николай Федорович. - Золото и платиновый полуфабрикат мы сохранили. Если преступники подсунули нам чугунные пластинки вместо платины, - он улыбнулся, - то мы в свою очередь наградили их обычной алюминиевой фольгой. Минусы: убит один из членов банды, пострадала Зина Ананьева. Не обнаружен главарь - "Санько". Это серьезные просчеты, товарищи. Согласитесь: все это произошло потому, что мы некритически отнеслись к сотрудничеству Пашутина. Сообщения от рабочих поступают? – Очень много, - Смирнов открыл папку, показал пачку писем. – Давайте подумаем… - Николай Федорович прошелся по кабинету. - Механизм преступления предельно ясен: Володин подготовил вход в кладовую Пашутину. Тот взял фольгу, погрузил в контейнер. Они правильно рассчитали, что в это время на контейнер никто не обратит внимания - привычно. Далее - контейнер и труп мы обнаруживаем у входа на лестницу, преступник и фольга исчезли… Какие будут соображения? – Рядом лестница, она ведет во двор, - сказал Миронов. - Опрошены десятки людей. Никто не видел, чтобы кто-то вышел с этой лестницы по двор. – А вам не приходило в голову, - вдруг сказал Николай Федорович, - что "Санько", да-да, уверен, именно "Санько", чувствуется опыт и хватка, взял фольгу, упаковал, как обычный мусорный пакет, и швырнул в шахту? А потом поедет на свалку и подберет пакет? – Интересная мысль, - Смирнов открыл свою папку. - Здесь одна работница картонажного цеха - она коробки упаковочные делает для готовых приборов - сообщает, что дважды - в марте и в мае - видела инспектора отдела кадров Иванова около мусоропровода. Иванов бросал туда какие-то пакеты. На ее шутливый вопрос ответил, что любит поесть на ходу, а это, мол, остатки завтрака. – Проверял, можно ли отыскать пакет на свалке? - спросил Миронов. - Готовился? – Возможно. Займитесь им вплотную… Иванова арестовали через сутки. Арестовали в тот момент, когда он приехал в собственном "Москвиче" на утильбазу и получил от заведующего свой пакет. Этот пакет вскрыли в его присутствии. Иванов увидел нарезанную алюминиевую фольгу и заплакал - злыми и бессильными слезами. Потом приехали Николай Федорович и Виктор Кондаков и долго всматривались в лицо задержанного. – Вы не были на собрании в клубе, - сказал Кондаков. - Иначе я бы вас запомнил… Может быть, сразу не узнал, а запомнил бы. Постарели, "Санько"… Бандит равнодушно взглянул на Виктора. – В клуб умышленно не пошел - догадывался, зачем собрание. А вы тоже не помолодели. Полковник, кажется? – Генерал, - поправил его Виктор. - А все же, сколько веревочка не вьется… – Ничего, - оживился "Санько". - Есть что вспомнить… – Есть, - тихо сказал Николай Федорович. - Убитых, ограбленных. Ни за что ни про что погубленных людей. Теперь у тебя будет время. Пусть недолгое, но будет. Я тебе желаю до последней секунды, до выстрела помнить об этих людях. Смерть от пули легка. Но я думаю, что ты от мыслей своих умрешь. Тяжело умрешь. Справедливо. Бандита увели. Николай Федорович подошел к окну. На другой стороне улицы, в "Эрмитаже", играл оркестр, танцевали парни и девушки. – Хорошо быть молодым, - Николай Федорович повернулся к Виктору. - Наверное, у меня это было последнее дело, как считаешь, генерал? – А хоть и последнее, - нарочито бодро отозвался Виктор. - Разве в этом дело? - И добавил: - После нас останется добрый след на земле. Ради этого мы жили. Ради этого умирали… Смысл бытия мы открыли! Разве этого мало? ____________________ Нагорный А. П., Рябов Г. Т. Повесть об уголовном розыске. "Мишель и К°", 1993. - 560 с. Тираж 100 000 экз. ISBN -585692-009-0.