Кошки-мышки
Алексей Костарев 








…По правде сказать, Катя представляла себе отца-настоятеля Церкви Зла совсем не таким. Ей казалось, что он должен быть мрачной личностью в чёрном, с мефистофельской бородкой и бриллиантом на пальце, или, на худой конец, кем-то вроде священника, в долгополой одежде, с непримиримым, яростным взором и перевёрнутым распятием в руках. Но вывалившийся из двери небритый парень, одетый в майку и спортивные штаны, нисколько не походил на того, кого вообразила Катя. О принадлежности парня к дьяволопоклонничеству говорили лишь пентаграмма на груди, металлические браслеты на обеих руках, также составленные из сцепленных пентаграмм, и татуировка на левом плече — голова козла, меч клинком вверх и распахнутые за ними крылья летучей мыши.






Алексей Костарев

КОШКИ-МЫШКИ

Повесть








Борису Борисовичу Гребенщикову, памяти Майка Науменко, группам «Ария» и «Metallica», под чью музыку все это написано.










Особая благодарность являвшимся на спиритических сеансах духам Алистера Кроули, Густава Майринка и Михаила Булгакова, а также Иисусу Христу и Сатане, подсказавшим (особенно последний) самые интересные сюжетные ходы.










Огромное спасибо г-ну Орлову, г-ну Батайлю, Е. Парнову и М. Сухоросову за неоценимую помощь.







Глава 1

О чипсах и каннибалах


— Ты что, офонарела — в осиное гнездо лезть? — спросил Каннибал, вложив в этот вопрос весь спектр эмоций от растерянности до возмущения. — Живьём ведь съедят!

— Не офонарела, — ответила Катя, прижимая телефонную трубку плечом и выводя на листке бумаги замысловатые иероглифы. — Ты только представь себе, какой из этого получится материал! У меня его в Москве с руками оторвут!

Некоторое время в трубке слышалось лишь Каннибальское сопение.

— Это из тебя материал получится, — изрёк он, наконец. — Для бифштексов. И оторвут не только руки, но и голову.

— Трусишь? — с вызовом спросила Катя. Её иероглифы постепенно превращались в смесь башкирского орнамента с шедевром абстракциониста.

— Я, Кать, не трушу. Я знаю эту публику — они действительно опасны, — сказал Каннибал.

— Ну, Сашка, ну придумай что-нибудь! — капризно потребовала Катя. — Ты же умный!

Что лишь отчасти было грубой лестью — хоть Каннибал работал мозгами не очень часто и делал это довольно медленно, зато порой на редкость продуктивно.

— Слышь, Кать, у меня сейчас запарка — диваны пришли. Поговорим после работы. И не по телефону.

— Диваны-то ножками пришли? — поинтересовалась Катя. В Катином голосе проскользнула злость. Что значили Каннибальские диваны по сравнению с её грядущим журналистским триумфом?

— Ножками! Мы с Витьком вдвоём на три отдела! — Каннибал, он же в миру Сашка, трудился на ниве коммерции в качестве тягловой силы, попросту говоря, был грузчиком в универмаге. — Заходи ко мне вечером. И прихвати пару литров пива.

— Сашка, давай лучше ты ко мне, — Кате совсем не хотелось тащиться через весь город до Каннибала и обратно. — Заодно посмотришь, что с моей магнитолой — она опять сдохла. Пиво с меня.

Этот Катин приём — очаровательная наглость в сочетании с интонациями маленькой девочки, сдуру запульнувшей в речку мяч — «ну, пожа-алста!» — легко обезоруживал любого нормального мужика, не говоря уже о простодушном, давно и молчаливо влюблённом в Катю Каннибале. Вот и сейчас трубка шумно вздохнула и сказала Сашкиным голосом:

— Ладно, жди часам к девяти. Про пиво не забудь. Отбой.

Положив трубку, Катя какое-то время машинально продолжала доводить до совершенства башкирский орнамент. Мысли роились в голове, превращая голову в подобие упомянутого Каннибалом осиного гнезда, и подавляющее большинство этих мыслей было посвящено задуманному Катей сенсационному репортажу. Каннибал счёл затею рискованной, но…

— Кто не рискует, тот пьёт прокисшее «Жигулёвское», — подвела итог Катя и скомкала исчерканный листок. Взяла со стола пакетик чипсов, повертела в руках. Презрительно усмехнулась. Скоро с этими опостылевшим чипсами, вернее, с опостылевшим славословием в адрес опостылевших чипсов, можно будет распроститься.

Она встала и подошла к зеркалу. Вне всякого сомнения, Катя обладала и внешними, и внутренними качествами, необходимыми для того, чтобы от рекламных статей, восхваляющих продукцию комбината «Богатырь» (и, в том числе, проклятые чипсы), вознестись на самую вершину Олимпа журналистики. В свои двадцать пять Катя производила впечатление восемнадцатилетней. Изящная, но не кажущаяся хрупкой, с причёской «под мальчика», с умным и задорным взглядом серых глаз, в обтягивающих джинсах и топике — она считала себя вполне достойной стать покорительницей вершин. Она знала, что владеет повышенной притягательностью для всех особей мужского пола, за исключением кастратов и импотентов, каковая притягательность была иногда на пользу, а иногда во вред. Но Катя научилась успешно лавировать во встречных потоках мужского влечения, направляя влечение отдельных особей в нужное ей русло.

Единственное, чему она не смогла научиться — это холодной расчётливости, приносящей некоторым (даже заметно уступающим Кате по внешности) девушкам состоятельных мужей или богатых любовников и, как следствие, квартиры, машины, деньги, не утомительную, но высокооплачиваемую работу. Катя же, хоть и не стеснялась использовать свою привлекательность в определённых целях, слишком дорожила независимостью и менять независимость на материальные блага не собиралась.

А ещё, помимо повышенной притягательности, Катя обладала повышенным упрямством. Если она ставила перед собой цель, то своротить её с пути к этой цели мог только второй вселенский потоп. Теперешняя цель захватила Катю полностью, и, как бы скептически ни относился к этой цели Каннибал, Катя намеревалась не мытьём, так катаньем заставить его оказать всяческое содействие, на какое он только был способен.

Удовлетворившись созерцанием своего привлекательного, упрямого и решительного отражения, она отошла от зеркала. Пора было позаботиться и о хлебе насущном, а он пока что зависел от производителя чипсов. С сознанием неприятного, но неизбежного долга Катя уселась за пишущую машинку. Машинке, конечно, давно следовало занять почётное место в музее или на свалке, но на компьютер, даже на драную «четыреста восемьдесят шестую», рекламными статьями заработать было невозможно.

Но ничего — придёт срок, и на месте музейного экспоната появится новенький «Пентиум-3» с «винтом» на сорок «гигов» и принтером «Эйч-Пи Лазер-Джет».

«Продукция комбината „Богатырь“», — застучала по клавишам Катя, — «широко известна и любима всеми не только в нашем городе, но и во всём регионе».

— Вз-з-з! — сорвавшись с фиксатора, каретка с визгом отскочила в сторону.

— Траханый раритет! — выразила своё отношение к машинке Катя. — Разъедрить тебя в корягу!

И подумала:

«Услышала бы мама, какие слова употребляет её примерная дочка! У мамы случился бы сердечный приступ».

Но если бы мама прознала, что за авантюру замышляет её дочь, то вышеуказанная дочь скоропостижно стала бы сиротой.

Катя потянулась к магнитоле, овальной формой динамиков напоминающей своих узкоглазых создателей, надавила кнопку «плэй» и вспомнила, что магнитола сдохла. Так — магнитола сдохла. Машинка вышла из повиновения. В холодильнике повесилась мышь. В кармане лежали последние сто рублей.

Жизнь нужно было немедленно и радикально менять.




Каннибал явился в начале восьмого, объяснив своё преждевременное появление тем, что в этом городе трамваи полдня стоят, а оставшиеся полдня носятся, как реактивные, пытаясь нагнать полетевший к чертям график. С собой Каннибал принёс запах дешёвых сигарет и пива, причём интенсивность пивного запаха вызывала предположение, что он не пил пиво, а купался в нём.

Ни во внешности, ни в характере Каннибала не было ничего людоедского, кроме его габаритов — роста под два метра и веса больше ста килограммов. В любой ситуации Каннибал оставался спокойным, как удав, и добродушным, как сытый гиппопотам. Вывести Сашку из себя было почти невозможно. Вдобавок, при одном взгляде на его огромные, покрытые татуировками руки у любого пропадало желание испытывать Сашкино терпение.

Своё же прозвище Сашка получил исключительно за страстную любовь к музыке группы «Кэннибал Корпс».

— Катька, где твой труп? — вопросил он, имея в виду магнитолу. С его приходом Катина комната в коммуналке, и без того не очень просторная, стала казаться вчетверо меньше.

— На столе, — ответила Катя.

— Ну-с, посмотрим! Да тут сетевой провод оборван! Паяльник есть?

— Ты бы ещё про синхрофазотрон спросил! — усмехнулась она. — Я что, по-твоему, телемастер?

— Ладно, и без пайки, со скруткой потянет. Заизолировать тоже нечем? Ну, нож-то у тебя, хотя бы, найдётся?

Далее Каннибал, зачищая и скручивая провод, бурчал что-то про отсутствие мужика в доме и тупые ножи, явно оттягивая начало неприятного разговора. Катя поборола в себе искушение сагитировать Сашку починить ещё и пишущую машинку, понимая, что в этом случае разговор просто может не состояться.

— Сашка, бросай возню, — сказала она, доставая из холодильника двухлитровую пластиковую бутыль, в просторечии называемую «бомбой» или «титькой». — Садись, поговорим.

Каннибал плюхнулся рядом с Катей на знававший лучшие времена и более бурные ночи скрипучий диван. Диван застонал под его весом, и этот стон мало походил на стон любви.

— Как движется мыслительный процесс? — нетерпеливо спросила Катя, наливая пиво в щербатые кружки. Каннибал снова шумно вздохнул.

— Катька, не лезь ты к ним. Это же не те малолетки, что сходят с ума по Варгу Бурзуму и пишут матерки на церковных воротах! Это настоящие сатанисты!

— А на фиг мне ненастоящие? — ринулась она в контратаку. — Писанина про ненастоящих давно набила всем оскомину, а если я про настоящих напишу, мою статью купит хоть «МК», хоть «Ом», хоть любой из этих дорогих журналов!

Под собирательным названием «дорогих журналов» Катя подразумевала «очень альтернативные» периодические издания, выходившие с полноцветной полиграфией на хорошей финской бумаге и рассчитанные на финансово обеспеченную элиту. Опубликоваться в таком журнале было престижно, перспективно и выгодно в материальном плане.

— Ты только скажи, как мне найти твоих сатанистов, — попросила Катя, — а дальше я и сама справлюсь.

— Во-первых, они уже давно не мои, — ответил Каннибал, — а, во-вторых, ты что, собралась так вот, запросто к ним завалиться и объявить, что хочешь взять интервью?

— Почему бы и нет?

— Да потому, — сказал Сашка тоном, каким объясняют детям, что пальцы, спицы, гвозди и другие предметы в электрическую розетку совать нельзя, — потому, что в лучшем случае тебя пошлют подальше. А в худшем… Мне бы не хотелось участвовать в опознании твоего тела!

— А я, к примеру, сделаю вид, будто жажду вступить в их секту! — Катя уже чувствовала себя Матой Хари и Штирлицем в одном лице.

— Тогда тебя спросят, кто такой Алистер Кроули, и ты будешь в ответ беспомощно хлопать ресницами.

— Положим, кто такой Алистер Кроули, я знаю, — обиделась Катя. — Как-никак, всё-таки на журфаке училась! К тому же, я могу прикинуться наивной дурочкой. Или наивных дурочек в сатанисты не принимают?

— Ещё как принимают! — саркастически заметил Каннибал. — С большим удовольствием. Кого ж иначе трахать-то?

— Вот насчёт этого я и без тебя разберусь! — покраснев, заявила Катя. — С восьмого класса трахальщиков без посторонней помощи отшиваю!

Не ожидавший такого энергичного отпора Каннибал даже слегка смутился.

— Только, Катька, — сказал он, уставившись в кружку с пивом, — сатанистка из тебя, с твоим Гребенщиковым и его полубуддизмом-полухристианством, как из меня поп.

— Ничего, войду в образ. Любой хороший журналист должен быть немного актёром, — в том, что она — хороший журналист, Катя не сомневалась. — Дашь мне несколько твоих кассет, и я за один вечер стану дурой-металлисткой, мечтающей вешать кошек, поджигать церкви и прочими способами служить Сатане.

— Дались же тебе эти сатанисты! — проворчал Каннибал, убедившись, что все его разумные доводы впустую разбиваются о стену феноменального Катиного упрямства. — Значит, слушай. К Епископу не суйся — мигом раскусит. С ним тебе лучше вообще не встречаться. Съезди к Мастеру, в Первомайский. Мастер — он поспокойнее, не такой фанатичный и не любитель кровавых жертвоприношений, но и с ним нужно быть начеку. Мастер — парень языкастый, кого угодно заболтает и, сто процентов, попытается затащить тебя в постель.

— Ну, это мы еще посмотрим, — улыбнулась Катя.

— Вот и смотри — как бы он тебя в свою веру не обратил.

Катя засмеялась. Всего, чего она хотела добиться от Каннибала, она добилась.

— Пугливый ты стал, Сашка!

— Я, Кать, не пугливый. Просто я в этой компании достаточно пробыл, — Каннибал поднялся. — Ладно, пойду я. Забегай ко мне завтра на работу — кассеты возьмёшь.

Закрыв за Сашкой дверь, Катя несколько раз прошлась по комнате. Возвращаться к восхвалению распрекрасных чипсов комбината «Богатырь» не хотелось. Она поставила кассету в оживлённую Каннибалом магнитолу и завалилась на диван.
		«Господи, мы дети у тебя в руках…



		Смотри, господи, вот мы уходим на дно,



		Научи нас дышать под водой!» —








запел из динамиков Гребенщиков.




Глава 2

Сатанинских дел Мастер


Потрёпанный автобус марки «Лиаз» стонал разбитым кузовом на каждой колдобине, словно толпа ввергнутых в преисподнюю грешных душ. Своё недовольство беспокойной старостью и не сложившейся судьбой он вымещал на безвинных пассажирах, остервенело бросая их из стороны в сторону по всему салону, чем полностью оправдывал народное прозвище «скотовоз». И поэтому, когда Катя выбралась из чрева сего измученного транспортного средства, она почувствовала то же самое, что чувствуют сходящие на берег после долгого плавания моряки — суша (а в Катином случае обочина шоссе) качалась, будто палуба в шторм. И, вместе с сушей, качалась испещрённая незатейливыми подростковыми граффити, типа «Вася — пидор», остановочная будка с надписью «Посёлок Первомайский».

Первомайский был одной из тех отдалённых окраин, где стираются черты, проводящие грань между городом и деревней. Вполне городская улица, заасфальтированная, застроенная типовыми пятиэтажками, внезапно сменилась стиснутой глухими заборами пыльной «грунтовкой». Из-за заборов брехали цепные псы. Всё чаще Кате попадалась навстречу всякая пернатая и рогатая домашняя живность — по преимуществу, куры, утки и козы.

К этому визиту Катя подготовилась обстоятельно, в результате чего в Катиной голове образовался сущий винегрет из пролистанных «по диагонали» фундаментальных трудов пророка Сатаны Алистера Кроули, публикаций в журнале «Наука и религия», гитарных рыков и «запилов» групп «Кэннибал Корпс», «Морбит Энджел», «Мэйхем», а также из истории деяний неистового поджигателя норвежских церквей, известного дьяволопоклонника Бурзума, присвоившего себе звучный титул «граф Гришнак». Приправой к винегрету служили разрозненные кадры фильмов «Дракула», «Омен» и «Экзорцист». Работе над своей внешностью Катя тоже посвятила немалое время. Теперь на Кате были протёртые на коленях чёрные джинсы, футболка с изображением черепов, пылающих крестов и неких демонических сущностей в духе Иеронима Босха, то покрытых шерстью, то облаченных в сюртуки, с рогами, утиными лапами и клювами. Демонические сущности с аппетитом заглатывали чьи-то обнажённые тела. Нательный крестик, который Катя носила не столько из религиозных убеждений, сколько в качестве амулета «на счастье», она тщательно спрятала под футболкой.

Активно участвовавший в создании имиджа Каннибал дополнил его прошипованными кожаными наручнями, вешающимся на шею массивным каббалистическим символом и оловянным перстнем в виде козлиного черепа. От себя Катя добавила одолженную у соседки ярко-красную губную помаду, придирчиво изучила свой вид в зеркале, после чего нашла, что в таком виде не стыдно появится и на концерте «Коррозии Металла».

И вот она остановилась перед вратами, ведущими в логово служителя сил зла. Врата были вполне обычными, дощатыми, выкрашенными некогда зелёной краской, к описываемому времени почти полностью облезшей. Да и само логово имело снаружи вид вполне обычный — частный дом, рубленый, со ставнями на окнах, кирпичной трубой и заросшим крапивой палисадником.

Врата украшала жестяная табличка, взывающая к осторожности по причине нахождения во дворе злой собаки. Катя встала на цыпочки и глянула через забор. Если какая-нибудь собака там когда-то и находилась, то она давным-давно издохла, оставив в память о себе только табличку, полусгнившую конуру и ржавую цепь. Вообще, судя по запущенному палисаднику и царившему во дворе беспорядку, усердное служение Сатане не оставляло Мастеру времени на хозяйственные нужды.

Удостоверившись в отсутствии собаки, Катя толкнула калитку. Та оказалась не запертой. Запнувшись по пути о валяющуюся посреди двора лопату, Катя пересекла двор и очутилась перед дверью в дом, не менее облезлой, чем ворота. Она уже готова была постучать, когда вдруг поняла, что не знает, какими словами начинать разговор. Увлечённо конструируя образ недалёкой, легковерной, любопытной и восторженной девочки, прорабатывая соответствующий образу стиль поведения, Катя упустила из виду немаловажную деталь — как должна обратиться к Великому Учителю алчущая посвящения в слуги Дьявола неофитка? Единственная заготовленная фраза, будучи произнесённой так вот, без предисловия, с порога, могла представить Катю в глазах Мастера совершенной дурой, с которой не о чем и говорить. А рекомендоваться с ходу круглой идиоткой в Катины планы не входило.

Оставалось положиться на врождённую интуицию, женскую привлекательность и репортёрский «авось».

Долгое время никто не открывал, и Катя решила, — что поездка вылилась в пустую трату времени и денег на проезд. Но тут в сенях раздался грохот, за ним последовало матерное ругательство, и дверь отворилась.

По правде сказать, Катя представляла себе отца-настоятеля Церкви Зла совсем не таким. Ей казалось, что он должен быть мрачной личностью в чёрном, с мефистофельской бородкой и бриллиантом на пальце, или, на худой конец, кем-то вроде священника, в долгополой одежде, с непримиримым, яростным взором и перевёрнутым распятием в руках. Но вывалившийся из двери небритый парень, одетый в майку и спортивные штаны, нисколько не походил на того, кого вообразила Катя. О принадлежности парня к дьяволопоклонничеству говорили лишь пентаграмма на груди, металлические браслеты на обеих руках, также составленные из сцепленных пентаграмм, и татуировка на левом плече — голова козла, меч клинком вверх и распахнутые за ними крылья летучей мыши.

— Ты кто? — спросил жрец Врага Человеческого, и Катя обнаружила ещё один пробел в её хитроумном плане. Представляться Екатериной, именем христианским, было в высшей степени неосторожно, да это и не совпадало с выбранным ею образом, а выдумать себе эффектное прозвище, как советовал Каннибал, она забыла.

— Я — Кэт, — не придумав ничего лучшего, Катя ограничилась сокращённым английским вариантом своего имени.

— Радистка? — губы служителя Сатаны тронула кривая усмешка. Его взгляд, цепкий, оценивающий, скользнул по Кате, и она, почти физически ощутив на себе этот взгляд — не враждебный, но настороженный, не сальный, но словно забирающийся к ней под одежду и дальше, в глубину её мыслей и устремлений, — поняла, что вся её «легенда» стоит в шаге от немедленного и окончательно крушения.

— И зачем ты, Кэт, сюда пришла?

— Ты — Мастер? — спросила Катя, подавив в себе невольную дрожь.

— Допустим. Каждый в чём-то мастер, — ответил он. Каннибал предупреждал Катю о любви Мастера к софистике и жонглированию понятиями, и эти его слова стали для неё подтверждением того, что она видит перед собой одного из двух руководителей местной Церкви Сатаны.

— Я пришла служить злу! — неожиданно для себя самой выпалила Катя свою «домашнюю заготовку».

— Я, девочка, психиатром работаю только по пятницам, — засмеялся Мастер. — Какому же злу ты пришла служить?

— Дьяволу! — сказала она, чувствуя себя так, будто земля уходит из-под её ног, и она летит с ускорением свободного падения в бездонную пропасть.

Мастер выдержал паузу, снова просканировав Катю взглядом.

— Заходи, — отрывисто бросил он и скрылся в дверном проёме. «Сработало!» — возликовала Катя, входя в тёмные сени.

Следующая, внутренняя дверь вела из сеней в комнату площадью квадратов в восемнадцать, с оштукатуренными стенами, двумя окнами и печкой. Катя испытала лёгкое разочарование, не увидев в комнате обязательных, как она полагала, для тёмного культа вещей — жаровни, алтаря, человеческого черепа и чёрной свечи. Свеча, стоявшая на столе, была обыкновенной, хозяйственной, и использовалась, вероятно, в самых прозаических случаях — в случаях отключения электроэнергии. Находившаяся рядом со свечой початая бутылка портвейна тоже никак не подпадала под разряд ритуальных предметов.

Одну из стен украшало весьма профессионально выполненное изображение восседающего на пьедестале крылатого козла. На пьедестале шрифтом, стилизованным под готический, было написано «Бафомет». Надпись, надо полагать, служила тому, чтобы Мастеровские посетители, начинающие адепты дьяволопоклонничества, не спутали этого Бафомета с каким-нибудь другим ангелом ада. Ниже виднелось раздавленное пьедесталом, перевёрнутое вверх тормашками слово «Адонаи».

Другую стену полностью занимали книжные полки. Катя успела мельком взглянуть на корешки книг. Подбор литературы показался ей странным. Пресловутый мистер Кроули соседствовал одним боком с «Практической магией» господина Папюса, другим — с томиком Густава Майринка. Тут же стояли книги с интригующими названиями «Трон Люцифера» и «История сношений человека с дьяволом», а рядом с ними мирно уживались фантасты-классики — Желязны, Брэдбери и Шекли. Впечатление эклектики ещё более усиливали несколько томов Достоевского, переводы Уильяма Блейка и Эдгара По, а также с полдюжины книжек про Джеймса Бонда. Между описаниями похождений «агента 007» Катя с удивлением заметила Библию, поставленную, почему-то, «вниз головой».

— Садись, — Мастер указал Кате на диван, приходившийся её собственному если не единокровным братом, то, без сомнения, близким родственником. Сам жрец Нечистого уселся в далеко не вольтеровское кресло и взял со стола бутылку с портвейном.

— На? — отхлебнув из горлышка, протянул он бутылку Кате. Катя не очень любила портвейн, но, всё же, сделала глоток — из опасения, что отказ будет расценен как свидетельство её непригодности к служению Сатане.

— Кто тебе сказал, что Сатана — это зло? Поп или дурак? — спросил Мастер, лениво откинувшись в кресле. — Сатана — это Свет и Радость. Само имя его — Люцифер — означает «Несущий Свет».

В недоумении Катя уставилась на Мастера. Если бы она не пролистывала «ознакомительную литературу» «по диагонали», а вчиталась подробнее, то смогла бы уловить в этом, кажущемся парадоксальным заявлении, отголоски довольно распространённых учений.

— Ты думаешь, он против Бога восстал? — задал Мастер очередной риторический вопрос. — Да против какого Бога? Адонаи, — он ткнул пальцем в картинку на стене, — лишь название безмозглого начала мироздания, вроде энтропии навыворот, запретившего в мире Радость. Вот против чего восстал Сатана — против запрета на Радость в мире!

Растерявшись, Катя, едва не ляпнула в ответ первую, подвернувшуюся на язык банальность, но вовремя спохватилась, заметив, что Мастер вовсе не ждёт ответа. Он явно предпочитал видеть в ней не собеседницу, а лишь озадаченную слушательницу, разинув рот внимающую его сентенциям.

— Хочешь, значит, служить Дьяволу? А ему не нужны ни слуги, ни рабы. Это попам нужны рабы Божии, — сказал Мастер. — Сатане же служит тот, кто идёт к его трону, к Радости, и несёт в своём сердце часть его свободного духа.

— Но ведь, всё же, Дьявол — Князь Тьмы, дух зла! — не удержавшись, возразила Катя и едва не вышла из роли.

— Заблуждение, придуманное церковниками и подхваченное рядящимися в сатанистов дураками, — терпеливо объяснил проповедник Люцифера. — Одни запутались в собственном вранье, а другие решили, что если они зарежут на алтаре петуха, перевернут крест и прочитают навыворот «Отче наш», то воспрепятствуют этим великой лжи! Всё равно, что считать, будто покойник, вынутый из гроба и повешенный вверх ногами, немедленно оживёт! И начался этот бред тогда, когда Христос не согласился пойти путём Сатаны. Ты вон ту книжку читала? — Мастер встал и снял с полки перевёрнутую Библию. — В ней, конечно, почти всё вздор, зато поучительно то, что в ней пропущено. Например, чем занимался Христос до тридцати трёх лет. Да пьянствовал он с мытарями и проститутками! И повстречался ему Сатана — в те времена Сатане было проще появляться в мире. Ходил он по миру и видел, что нет в мире радости. Стал Сатана убеждать Христа, чтобы тот повёл людей к Радости и Свету. А Христос ответил, что не может сразу принять решение — поразмыслить, мол, надо. И договорились они встретиться в пустыне, можно сказать, забили стрелку. Сорок дней проговорили, да так и не договорились. Сатана сказал Христу, что если Христос не пойдёт его путём, то люди Христа распнут, а он, Сатана, ничем ему помочь не сможет, потому что Христос отверг его путь. Но Христос упёрся, как Зоя Космодемьянская — не пойду, и всё тут. «Ну и пропадай ни за грош, вольному — воля!» — сказал Сатана и ушёл. Дальнейшее известно.

Рассказывал Мастер артистично и эмоционально, лишь изредка прерываясь для того, чтобы хлебнуть портвейна. «Прямо Евангелие от Лукавого», — подумала Катя, стараясь запомнить рассказ во всех подробностях. Брать с собой диктофон осторожный Каннибал категорически запретил, опасаясь, что Мастер услышит шум моторчика.

— Выходит, Пилат распял Христа потому, что Христос не пошёл путём Сатаны? — спросила она. Мастер засмеялся:

— Да он распял бы его в любом случае. Но тогда бы это сыграло на руку не Адонаи, а Люциферу.

С самого начала беседы, если допустимо назвать беседой Мастеровский монолог, Катя тщетно пыталась угадать возраст сатанинского проповедника. Сперва она сочла его своим ровесником — во всяком случае, не старше тридцати, но сейчас усомнилась в этом. В иные минуты ему можно было дать лет двадцать пять, а в иные — за сорок. То его жесты и движения были по-юношески порывистыми, то вымученными и вялыми. Когда Мастер выражал презрительное или пренебрежительное отношение к чему-либо, его лоб прорезали глубокие морщины, и тогда Мастер походил на отягощённого грузом лет старика. Такая непрестанная изменчивость рождала совершенно мистическое ощущение, что в одной телесной оболочке живёт несколько разных людей, и напоминала описанную во множестве источников картину одержимости бесами.

«Странный тип», — заключила Катя. — «А может, он просто псих? Но на психа, вроде бы, не похож».

Раздался тихий, вкрадчивый стук в дверь — даже не стук, а какое-то мышиное поскрёбывание, — и вслед за этим в комнату проворно, так же по-мышиному, скользнула невзрачная девушка. Сходство с мышью усиливалось острым носом и жидким хвостиком волос.

— Принесла? — спросил Мастер девушку-мышь.

Та кивнула и достала из сумочки заткнутую резиновой пробкой лабораторную пробирку. До самой пробки пробирка была наполнена густой тёмнокрасной жидкостью.

— Молодец. Поставь в холодильник, в сенях, — распорядился Мастер. — Выйдешь через заднюю калитку.

Девушка скрылась. «Неужели и вправду кровь?» — внутренне содрогнулась Катя, вспомнив, что по всем канонам дьяволопоклонничества ни одно служение Сатане не обходится без применения крови невинных младенцев.

Видимо, охватившие Катю чувства отразились на её лице, потому что Мастер усмехнулся:

— Что, крови не видела? А ещё собралась Дьяволу служить!

Он долго и пристально, с лёгкой издёвкой смотрел на Катю, откровенно смакуя её замешательство. Наконец, он произнёс:

— Нет, детей мы не режем. Зачем? Шприциком стерильным из венки, аккуратненько. Хотя кое-кто и считает, что к Радости можно прийти только через убийство, — и Катя подумала, что Сашкины намёки на ритуальные жертвоприношения могли быть не совсем беспочвенными. Переборов вызванный этой мыслью страх, она поставила задачу во что бы то ни стало увидеть ритуал сатан истов собственными глазами.

— Христиане ушло смухлевали с вином и облатками, — продолжал Мастер. — Что не лишено остроумия. Если бы они действительно ели тело Христа, то на такую ораву в течение двух тысяч лет его бы никак не хватило, будь он хоть размером с Австралию, — жрец Люцифера издал короткий смешок. — Вот и одни ребятки-сатанистики решили сделать так же — побрызгали алтарь вместо крови портвейшком. Но ритуал — дело тонкое, лирические отступления в нём недопустимы. Да и Люцифер — не Адонаи.

— Что же произошло? — спросила Катя.

— А ничего! Только после этого вся компания два дня маялась с похмелья.

Катя не была уверена, следовало ли счесть это шуткой. На всякий случай она сдержанно улыбнулась.

Между тем, время шло, а Катя недалеко продвинулась в деле внедрения в секту. Был уже вечер, путь до дома предстоял неблизкий, а график движения автобусов становился к концу смены очень скользящим.

Пора было приступать к решительным действиям.

— Теперь я верю, что твоими устами говорит Люцифер, — высокопарно заявила она, постаравшись как можно убедительнее сымитировать искреннее восхищение.

— Сейчас моими устами говорю я. Люцифер заговорит ими, когда придёт через меня в мир, чтобы уничтожить его, — ответил Мастер с мрачной торжественностью. — А будет это тогда, когда Радость в мире совсем исчезнет. На кой нужен мир, лишённый Радости?

— Так ты — Антихрист? — сделав круглые глаза, воскликнула Катя ещё более восхищённым тоном.

— Я — Мастер, Проводник к Радости, — объявил он. В его глазах появился странный блеск. Казалось, он смотрел сквозь Катю куда-то туда, где возвышался огненный трон Люцифера. — Но, если на то будет воля Сатаны, я исполню и другое своё предназначение — предназначение Антихриста.

Мастер резко встал и, запрокинув голову, застыл перед изображением крылатого козла Бафомета.

«Всё-таки, он псих», — подумала Катя. — «Параноик. Или ломает комедию».

— Я хочу служить Люциферу! — торжественно сказала она. — Я верю, что он — Свет и Радость, верю в его победу над Адонаи! Укажи мне путь к его трону!

Катя едва не прыснула, произнося эту короткую речь. «Видела бы я себя в зеркале! Точно бы расхохоталась!»

Мастер обернулся. На его губах снова появилась кривая усмешка.

— А не обоссышься? — спросил он.

Катя совладала с закипевшим было негодованием. Ну не привыкла она, чтобы с ней так разговаривали!

— Не обоссусь.

Мастер молча подошёл к двери, запер её на ключ и положил ключ в карман. Кате это не понравилось. Вопрос о том, псих он или комедиант, приобретал особую остроту. Катя предпочла бы второй вариант ответа — ей совсем не улыбалось оказаться в запертой комнате наедине с сумасшедшим.

Возникал и другой вопрос, который Катя до сих пор не разрешила — если развитие событий приведёт к такой дилемме, то согласна ли она, ради получения информации о сатанистах, переспать с этим «проводником к радости»?

Мастер остановился посреди комнаты и, оборачиваясь вокруг себя против часовой стрелки, размашистыми движениями руки начертил в воздухе четыре каких-то символа. Рука мелькала так быстро, что Катя не смогла уяснить, как выглядели бы эти символы, будучи нарисованными на стене или на бумаге. Затем он сел за стол и вытащил из ящика весьма необычный набор предметов — канцелярскую книгу, стальное перо и запечатанный одноразовый шприц. С возрастающей тревогой Катя следила за его манипуляциями. Особенно насторожил Катю шприц. Не намеревался ли Мастер, в знак расположения и гостеприимства, угостить её героинчиком?

Мастер раскрыл книгу, насадил перо на ручку, достал из упаковки иглу и пододвинул всё это к Кате:

— Коли палец и расписывайся.

— Это договор? — образ восторженной неофитки уже давался Кате с трудом.

— Подписка о неразглашении. Враги не должны быть посвящены в наши таинства.

— А как расписываться — фамилией?

— Как хочешь, — небрежным тоном сказал Мастер. — Сатана — не паспортный стол. Хоть графом Монтекристо подпишись — он всё равно будет знать, что это твоя подпись.

Подписей в книге оказалось много — они занимали несколько страниц. В основном, это были имена без фамилий или клички: Упырь, Оборотень, Мышь, Русалка, Фендер, Калипсо, Металлика, Саурон и прочие, в той или иной степени экзотические. Больше всего поразили Катю Мерзавка, Стерва и Подколодная Змея. Не мудрствуя лукаво, она ниже росписи какого-то (или какой-то?) Зомби нацарапала «Кэт».

— Значит, так, — подытожил Мастер. — Приходи сюда завтра, к десяти часам вечера. Отведу на служение, на чёрную мессу. Будет и шабаш.

«Иес!» — завопила про себя Катя. — «Получилось!»

Конечно, это было несомненной и почти немыслимой удачей — после первой же встречи получить приглашение на самое тайное священнодейство сатанистов! Правда, оставалось пока неясным, чем за эту удачу придётся расплачиваться.

— Приду, обязательно приду, — заверила Катя.

— Знаю, что придёшь. Куда ж ты денешься? — вторая часть известной поговорки — «когда разденешься» — не прозвучала, и Катю это порадовало.

— Если завтра не испугаешься и не застесняешься, то станешь нашей. А испугаешься… — Мастер пожал плечами. Что можно было понимать двояко: либо «если испугаешься, то катись на все четыре», либо «попробуй только смыться — под землёй найдём».

— До завтра, — Мастер вынул ключ и отпер дверь.




Глава 3

Откровение Святого Каннибала


Домой Катя добралась в половине второго ночи. Как и следовало ожидать, первый автобус ускользнул из-под носа, следующий вообще не пришёл, а третий свернул в гараж, заставив тем самым Катю добрых пять остановок шлёпать пешком.

Несмотря на поздний час, Катя сразу же позвонила Каннибалу.

— Сашка, я приглашена завтра на чёрную мессу! — возбуждённо сообщила она.

— А? Чего? — судя по голосу, Каннибал после трудового дня основательно «вдарил по пиву», а, может, и по водке тоже, и Катин звонок бесцеремонно вырвал его из сладостных объятий хмельного сна.

— Меня пригласили на чёрную мессу и шабаш! Завтра! То есть, уже сегодня, — повторила безжалостная Катя. Каннибал посопел в трубку, с трудом осмысливая услышанное, потом сказал:

— Ну да, завтра же ночь с четверга на пятницу. Только чего ты радуешься, словно тебя позвали на именины Билла Гейтса?

— Сашка, ты что, совсем бухой? Это же шанс! Это ж обалденная везуха!

— Угу. Но, боюсь, что эта «везуха» не придётся тебе по вкусу, — буркнул Каннибал. — Лучше не ходи.

— Да ты в своём уме? Тогда ради какого чёрта я затеяла весь этот маскарад и моталась к чёртову Мастеру на край географии? — возмутилась Катя. — Ладно, давай, отсыпайся. На работу не проспи.

Она раздражённо брякнула трубкой. Не мешало бы тоже лечь спать, но сна не было ни в одном глазу. Прихватив блокнот и ручку, Катя расположилась на диване и записала «Евангелие от Лукавого». Не вставая, перетащила на диван стопку «ознакомительной литературы», благо размеры комнаты позволяли дотянуться с дивана до стола, и принялась отыскивать те места, где речь шла о шабашах и чёрных мессах.

На неё, всё-таки, произвело впечатление высказанное не столько словами, сколько интонацией, Каннибальское предупреждение. Что же такого утворяют на своих «служениях» сатанисты, если Сашка — тот самый Сашка, который не боится ни начальства, ни инфляции, ни пьяной урлы с «финарями» и «розочками», — говорит об этом исключительно туманными и угрюмыми полунамёками?

Первым леденящим кровь моментом стало отрытое в книгах упоминание о том, что во время чёрной мессы зачастую приносят в жертву Дьяволу девственниц. Девственницей Катя перестала быть восемь лет назад, и это немного успокаивало. Но и стать свидетельницей, и не только — пусть даже пассивной, но, всё же, соучастницей убийства ей совсем не хотелось.

Правда, Мастер не казался похожим на убийцу, однако чёрт их, этих дьяволопоклонников, знает!

Прочие прелести шабаша и чёрной мессы выглядели на этом фоне вполне невинными забавами. Что? Массовая оргия? Да видели бы господа сатанисты, какие оргии устраивались порой в университетском общежитии! С шествием нудистов по всей общаге, поливанием друг друга пивом, надуванием презервативов и, разумеется, с использованием оных по прямому назначению. К тому же, от непосредственного участия в оргии можно было легко уклониться по уважительным причинам, сославшись на месячные или недолеченную «венеру», а созерцание чьего бы то ни было совокупления ничуть не оскорбляло Катиных нравственных чувств. Целование в задницу чёрного козла? Да лишь бы он не пердел и не бодался! Чего, в конце концов, не сделаешь во имя великой цели, будь то победа Люцифера над Адонаи или написание сногсшибательной статьи?

Несколько успокаивали и Каннибальские слова о том, что Мастер — не любитель кровавых жертвоприношений, а также лабораторная пробирка с кровью. Ведь если кровь заготовлена заранее, то какой смысл резать кого-то для получения этой самой крови?

— Поживём — увидим. Цель оправдывает средства. Ненавижу чипсы, — произнесла Катя серию магических заклинаний. Отложила в сторону книги и потихоньку, чтобы не разбудить соседей, включила магнитолу — свой любимый «Русский альбом» БГ.
		«Запрягай мне, Господи, коней беспредела,



		я хотел пешком, да, видно, мне не успеть…»








Под БГ Катя, не погасив света, и уснула.




Катя никогда не была сторонницей ранних подъёмов, но в этот раз она побила собственный рекорд. Когда она проснулась, часы показывали три часа пополудни.

— Ничего себе я сплю! — сказала Катя. Соседи были на работе, так что ванная оказалась свободной, как независимая республика, и Катя залезла под прохладный душ. Вернувшись в комнату, она выскребла из банки остатки растворимого кофе и достала из хлебницы засохшую булочку.

Ночные опасения по поводу предстоящего дьявольского служения разгорелись с новой силой. А вдруг они действительно там кого-нибудь убивают? Разрешить Катины сомнения мог только Каннибал — раз он состоял в секте, то, наверняка, присутствовал на подобных мероприятиях. Значит, нужно было пустить в ход все средства, дабы вытрясти из Сашки душу, вне зависимости от того, продал он её некогда Сатане или нет.

Катя набрала Сашкин рабочий номер.

— Сашка, привет, это я. Ты всё ещё общаешься с диванами, или они уже ушли?

— Чего? — не понял Каннибал. С похмелья он соображал туго.

— В смысле, ты сильно загружен?

— Да нет. Мы с Витьком сегодня воздух пинаем. Ждём холодильников.

— Тогда сейчас приеду. Надо кое-что обсудить, — сказала Катя. — Встречай. Конец связи.

Каннибал сидел на заднем крыльце магазина и курил какую-то болгарскую гадость. Что ещё можно курить при зарплате грузчика и маниакальной страсти к пиву? Обойдясь без приветствия, Катя присела рядом.

— Есть сигарета? — спросила она. Каннибал сунул ей измятую пачку «Опала». Катя курила редко, а если курила, то, в основном, «Лаки Страйк», но приступить к настолько сложной беседе без сигареты было невозможно.

— Сашка, ты Мастера хорошо знаешь? — издалека начала Катя.

— Не очень. Во всяком случае, не он меня посвящал, — Каннибал ухмыльнулся как-то совсем по-людоедски. Смысл его ухмылки Катя поняла этой же ночью.

— А кто?

— Ведьма одна. Погоняло у неё — Альвария.

Катю распирало от радости. В кои-то веки Каннибал разговорился! Следовало любыми способами сохранить его разговорчивое настроение.

— Сашка, пива хочешь? — ненавязчиво поинтересовалась Катя. Катины финансы намеревались вот-вот спеть жестокий романс, но бутылка пива была такой мизерной ценой за Каннибальские откровения!

— Всегда хочу, — ответил Каннибал.

— Сейчас будет, — сказала Катя и рванула к ближайшему ларьку.

Вернулась она с двумя бутылками девятой «Балтики» — с тем средством, что составляет вопрос жизни и смерти для похмельного человека и переводит этого человека из состояния похмелья в состояние лёгкой поддатости.

— Ты со Стервой и Мерзавкой знаком? — спросила Катя, пока Каннибал жадно глотал вожделенное пиво.

— Знаком, — сказал Каннибал, вытирая с губ пивную пену. — Подружки-лесбиянки. Их, кажется, тоже Альвария инициировала.

Катя припомнила, что Альварией звали мистического персонажа, адского антипода Девы Марии. Изображалась Альвария в виде обнажённой порочной красавицы, верхом на свинье, в сопровождении жабы и чёрного кота, и если посвящавшая Каннибала ведьма хоть сколько-нибудь напоминала свою легендарную тёзку, то Сашке было грех жаловаться.

Но Альвария и лесбиянки Катю пока что мало интересовали.

— Сашка, расскажи про Мастера, — попросила она.

— Ты в него, часом, не влюбилась?

— Вот ещё! Если я буду влюбляться в героя каждой статьи, то что же тогда получится? Просто хочу выяснить, чего от него можно ожидать.

— От Мастера? Да чего угодно! Он постоянно ускользает.

Странно было слышать из Сашкиных уст столь образное и даже поэтическое определение, но оно как нельзя более совпадало с Катиными впечатлениями, полученными ею от общения с Мастером.

— Сашка, а как, по-твоему, он способен на убийство?

— Думаю, да. Могу побиться об заклад, что у него в шкафу спрятана парочка скелетов. Но при мне он никого не убивал.

Катя облегчённо вздохнула. Если Каннибал не лицезрел Мастера в роли убийцы, то можно было надеяться, что сегодняшней ночью никого не убьют.

— Оставь глоточек, — сказала она, увидев, что уже опустошивший первую бутылку Каннибал принялся за осушение второй. И возобновила допрос:

— Кто такой Епископ?

— Епископ он и есть епископ. Его преосвященство епископ Церкви Сатаны.

— Исчерпывающая информация, — хмыкнула Катя. — Он что, такой же, как и Мастер, — тоже ускользающий?

— Не, Епископ прямой и грубый, как прапорщик. Всю эту кашу с Сатанинской церковью они на пару с Мастером и заварили, но потом разошлись во мнениях насчёт сущности Дьявола. Теперь друг друга люто ненавидят. Переманивают один у другого паству, грызутся, как собаки, но при встречах демонстративно расшаркиваются. Наблюдал я как-то их встречу. Умора! Мастер — сплошная любезность. «Мой уважаемый оппонент», и всё такое. Вылитый доцент, разве что очков не хватает! Епископ кипит и бесится, но фасон держит: «Я считаю твою линию отступнической!». А Мастер ему как сказанёт: «Мой дорогой Епископ, я проводник Люцифера в мир, а вы, как ни прискорбно, на большее, чем быть телом для Молоха, ну, в лучшем случае, для Вельзевула, можете и не рассчитывать». Короче, культурно опустил. Епископ позеленел — того и гляди, морду бить полезет. Но не полез, только пробурчал: «В последний день нас Дьявол рассудит».

— Понятно. Оба — чокнутые, — сказала Катя.

— Они там все чокнутые, — заявил Каннибал. — А эти двое — из самых опасных чокнутых.

— Что-то мне Мастер шибко опасным не показался, — поддразнила Катя Каннибала. — Хотел напугать, да не вышло. И в постель, как ты предрекал, не пытался затащить.

— Ничего, ещё попытается. Ты думала, сразу набросится и станет насиловать? Нет, он сначала пудрит мозги, заговаривает зубы и потихоньку сводит с ума. Епископ, тот прёт напролом, он — фельдфебель, танк, а Мастер — змея.

— Откровение Святого Каннибала! — съязвила Катя. Мысль о том, что ей придётся иметь дело с обычными шизиками, а не с шизиками-убийцами, заметно подняла настроение. — Так бы и говорил — змий-искусатель. А, может, он, вдобавок, Зверь Апокалипсиса? Мне он, между прочим, представлялся Антихристом.

— Это ещё скромно. Частенько Мастер называет себя воплощением самого Сатаны. Блин, Катька, холодильники едут! Кончилась спокойная жизнь!

— Ну, тогда я пошла. Счастливо потрудиться! — пожелала Катя и встала с крыльца.

— Катька! Не ходи туда! — крикнул вслед Каннибал.

— Ты паникёр! — через плечо бросила Катя. И чем ей, в самом деле, мог повредить разыгрываемый компанией ненормальных богохульный спектакль?

До назначенного часа встречи с Мастером оставалась уйма времени. Катя купила в ларьке хот-дог и направилась домой. Настроение по-прежнему было приподнятым. Предстоящая задача казалась простой и лёгкой, посещение чёрной мессы — увлекательной экскурсией.

Соседка грохотала на кухне посудой. Катя скинула туфли в коридоре, прошла к себе в комнату и ткнула пальцем в магнитолу.
		«Запрягли, взнуздали мне коней беспредела,



		А кони понесли — да всё прочь от Тебя…»










Глава 4

«Вэлкам ту зэ хэлл»


На сей раз Кате не пришлось изнывать в ожидании перед закрытой дверью. Дверь распахнулась прежде, чем Катя вознамерилась постучать.

— Ага, пришла! — весело констатировал Мастер. — Выходит, я не ошибся.

Сегодняшний Мастер разительно отличался от того, с которым Катя рассталась накануне, и основное отличие заключалось даже не в том, что он был теперь гладко выбрит и одет в отутюженные брюки и чёрную рубашку. Изменился взгляд, изменилась манера держаться, переменился голос. Огоньки в глазах, некоторая развинченность движений и улыбка, волшебным образом превратившаяся из презрительно-демонической в открытую и располагающую, — всё это делало его похожим на проказливого школьника.

«Протей», — подумала Катя. — «Натуральный Протей».

— На помеле летать умеешь? — спросил Мастер. — Нет? Ну, не беда, сейчас организую транспорт.

Он состроил уморительную рожу, закатил глаза и важно произнёс:

— Ёкарный бабай! Нет, не то… Ёжкин корень! Снова не то. Трах-тибидох!

Какое-то время он постоял, изображая напряжённую работу мысли, и под конец растерянно развёл руками:

— Вот незадача! Позабывал все заклинания. А без них я ни в какую ездовую скотину превратиться не могу. Придётся тебе на шабаш ножками топать.

Жрец Сатаны задорно, совсем по-школьнически рассмеялся, схватил Катю за руку и повлёк за собой. Со стороны никто бы и не предположил, что это маститый служитель Дьявола и начинающая неофитка направляются к месту отправления дьявольского обряда. Просто парень ведёт свою подружку на дискотеку или в кино на последний сеанс.

Мастер долго водил Катю задворками и закоулками, мимо заборов, свалок, зарослей бурьяна, разрушенных домов, через кусты и пустыри, затем через кладбище, так что Катя вскоре окончательно потеряла всякую ориентацию. Она начинала опасаться, что затея с чёрной мессой — не более чем розыгрыш или оригинальный способ совращения. На кладбище Мастер усадил её на могильную плиту и велел подождать, пока он перекинется кое с кем парой слов. Отсутствовал Мастер минут пять. Катя же посвятила эти пять минут размышлениям о том, с какой же, всё-таки, целью он устраивает свою клоунаду.

В итоге они вышли к приземистому кирпичному сооружению, возле которого громоздились кучи строительного мусора. Вероятнее всего, сооружение было цокольным этажом недостроенного коттеджа. Строительство забросили явно не один год назад, и под стенами буйно разросся кустарник, грозя в скором времени совсем скрыть из виду следы созидательной деятельности человека. В наступивших сумерках это место выглядело достаточно мрачно и таинственно для прибежища сатанистов.

Мастер дробно постучал в железную дверь. С той стороны двери лязгнул засов, и дверь приоткрылась — ровно настолько, чтобы в неё мог боком протиснуться человек средней комплекции.

— Жди здесь, — приказал Мастер Кате и скрылся внутри сооружения. Засов снова лязгнул.

Катя села на корточки, прислонившись спиной к стене. Стена оказалась холодной и влажной. Кате вдруг ужасно захотелось курить, но сигарет не было.

Мастер не появлялся. Катя начала злиться. Если он над ней подшутил, то не очень-то остроумно. Когда Катино терпение почти истощилось, дверь заскрипела, и из неё показалась голова полуразложившегося трупа.

Кате потребовалось несколько неприятных секунд на осознание того, что голова принадлежит не мертвецу, не сифилитику в последней стадии и не больному проказой. Просто на голову натянута сине-зелёная резиновая маска с провалившимся носом, жутким оскалом и спутанной копной нейлоновых волос.

Похоже, Мастеру показалось недостаточным потаскать Катю по кладбищу и оставить её в одиночестве на забытой стройке. Он напялил дурацкую маску и сейчас прохрипит: «Ай’м ливинг дэд!»,[1 - I'm living dead (англ.) — Я — живой мертвец.] или что-нибудь в этом роде.

Но ничего такого замаскированный не прохрипел. И вообще, это был не Мастер. При всей своей изменчивости Мастер никак не исхитрился бы подрасти на двадцать сантиметров и раздаться в плечах. Он не отличался богатырским сложением, а этот детина размерами почти не уступал Каннибалу.

— Это ты — Кэт? — осведомился детина. — Заголяй зад! Да не, не боись, всего лишь печать поставлю.

И «покойник» действительно вытащил из кармана печать и штемпельную подушечку. «Господа сатанисты переняли практику ночных клубов», — догадалась Катя. — «Только в ночных клубах вместо входного билета ставят штамп на руку, а эти нашли более интересное место».

Делать нечего, пришлось ей спустить джинсы и развернуться к детине «интересным местом». Тот приложил печать и дружески шлёпнул Катю по заднице.

— Меня зовут Цербер, — представился он. — А попка у тебя симпатичная. Вэлкам ту зэ хэлл![2 - Welcome to the Hell! (англ.) — Добро пожаловать в ад!]

Если в этом сооружении, как в цокольных этажах всех коттеджей, планировалось устроить гараж, то рассчитывался гараж на по меньшей мере пять «кадиллаков» и пожарную машину. Дьявол знает, какими путями корпорация «Мастер Сотоварищи» завладела этими хоромами, но она, определённо, не прогадала.

Катя с облегчением увидела, что её не надули. Все ритуальные предметы, отсутствие которых разочаровало Катю у Мастера дома, здесь наличествовали. Был и алтарь, были и четыре чёрных свечи по его углам, и жаровня с углями. Над алтарём красовался нарисованный, судя по стилю, той же рукой, что и на стене у Мастера, Бафомет, а напротив Бафомета стоял грубо сколоченный деревянный трон. Освещался дьявольский храм допотопной керосиновой лампой у входа и коптящими факелами. Дым от факелов клубился под потолком и медленно выползал в стенное отверстие.

Напротив входной двери находилась ещё одна дверь, занавешенная рваным одеялом. Одеяла и матрасы лежали и возле стен, из чего следовало, что храм служил также местом ночлега.

Сейчас здесь присутствовало человек двадцать. Они слонялись по залу, сидели на матрасах, группировались по углам, что-то увлечённо обсуждая. Обстановка была весьма непринуждённой, а публика довольно пёстрой. Мелькала рокерская атрибутика — «металлюжные» балахоны, цепи, заклёпки, среди этого попадались и «цивильные» рубашки. Кое-кто вообще не обременял себя одеждой. Удивила Катю одна девушка, одетая в рыбацкую сеть на голое тело. «Она что, в таком виде сюда и пришла?» — поразилась Катя.

— «Надеюсь, меня здесь не заставят раздеваться?»

На всякий случай она незаметно сняла крестик и спрятала его в карман.

Почти сразу же к Кате подскочила молоденькая девчушка.

— Привет! — крикнула она. — Ты новенькая? Тебя как зовут?

— Кэт, — сказала Катя.

— А я — Лилит, — кажется, в качестве псевдонимов члены секты перебрали весь адский пантеон. И, всё же, выбор такого псевдонима — имени супруги Дьявола — Катя сочла поступком чересчур самонадеянным.

— Тебя, говорят, Мастер привёл? — спросила Лилит. — Значит, он тебя и будет посвящать. А меня прямо сегодня инициируют. Тоже Мастер! У, какая я счастливая! Я хотела, чтобы Мастер, а не Епископ. Мне Валькирия сказала, что Епископ это делает очень грубо.

Лилит приплясывала от возбуждения. «Вот кому не надо притворяться восторженной дурочкой!» — подумала Катя. Она поискала глазами Мастера. Его нигде не было видно.

— Меня Мастер одну сегодня посвящает, — без умолку тараторила Лилит. — Значит, я до утра буду королевой бала! Только всё равно немного страшно. Ведь когда тебя инициируют, то как бы приносят в жертву — не взаправду, понарошку. И я ещё не была с мужчиной так близко.

Катя задумалась. Что такое «жертва понарошку»? И каким боком она касается интимной близости? А Лилит никак не могла угомониться:

— Вон, видишь двух девчонок возле алтаря? Та, которая брюнетка — это Альвария, а беленькая — Каталина. Они взаправдашние ведьмы! Будут ассистировать Мастеру.

«Взаправдашние ведьмы» больше смахивали на жриц любви. Одеты они были в одни лишь коротенькие юбочки и занимались открыванием бутылок с вином. Когда они покончили с этим занятием, Каталина принесла большую чашу, и Альвария выплеснула туда кровь из пробирки. Пристально посмотрела на Лилит и поманила её рукой.

— Зовут, — прошептала та и на негнущихся ногах пошла к алтарю. В Катиной душе шевельнулся страх. «Мастер при Каннибале никого не убивал, но вдруг за него это делали ведьмы?»

Альвария и Каталина сноровисто раздели Лилит догола и стали чем-то натирать её тело. Затем поднесли ей к губам стакан со светлой жидкостью. Лилит послушно выпила. Ведьмы уложили девушку на алтарь, заставили широко раздвинуть ноги и встали по обе стороны алтаря.

Цербер, так и не снявший маску, приволок откуда-то огромный барабан, поиграл в руке войлочной колотушкой и с оттяжкой ударил по мембране.

— Бумм! — гулко разнеслось по залу.

— Один! — выдохнула толпа.

— Бумм!

— Два!

— Бумм!

— Три!

Всего ударов было семьдесят семь — по числу находящихся в подчинении у фельдмаршала адских войск Вельзевула демонских легионов. После семьдесят седьмого удара Альвария подошла к жаровне и бросила в неё горсть порошка. К потолку взвился белый дым.

Тотчас, словно по волшебству, загорелись чёрные свечи. Катя понимала, что тут не обошлось без технических средств, но как это было проделано, осталось для неё загадкой. Лилит лежала на алтаре, с блаженной улыбкой глядя на пламя свечи. В питьё, которое ей дали, наверняка был подмешан наркотик.

Катя поёжилась. Спектакль становился жутким.

Одеяло, занавешивавшее вторую дверь, сорвало, словно ветром. В дверном проёме стоял Мастер. Катя смотрела на него — и не узнавала. В неверном, колеблющемся свете факелов он выглядел истинным демоном, изринутым на землю из ада.

На Мастере был чёрный бархатный плащ с непомерно широкими рукавами, резко контрастирующий с неестественной бледностью лица. Зрачки Мастера расширились настолько, что не стало видно радужной оболочки, и горели странным огнём. «Атропин? Первитин? Эфедрон, или ещё какая наркота?» — гадала Катя.

В правой руке Мастер держал клинком вверх обнажённый меч. Меч, в отличие от деревяшек толкиенистов, был настоящим и казался отточенным очень остро. Мастер шагнул в зал, обвёл собравшихся невидящим взглядом, прошёлся кругом по залу и подошёл к алтарю.

Альвария подала ему чашу с кровью. Каталина продолжала стоять в полной неподвижности, как образцовый дневальный на тумбочке. Мастер обмакнул в кровь левую руку и покропил на четыре стороны. Каждый раз при этом он рисовал мечом в воздухе перевёрнутый крест. Затем Мастер брызнул из чаши на распростёртое тело Лилит. За время всех этих действий на его лице не шевельнулся ни единый мускул.

«Если он псих, то стопроцентный, если актёр, то гениальный», — пробормотала Катя. К счастью, никто не обратил на неё внимания.

— Люцифер, дух свободный, дух гордый и светлый! — воззвал Мастер. Каждое слово падало тяжело и гулко, будто удар в большой барабан. — Люцифер, отец наш, сладостен звук твоего имени! Люцифер, который есть Свет, Любовь и Радость, осени нас своею дланью! Не оставь нас до конца мира и после него, и да пребудут с нами воины твои — Молох, Астарот и Баал-Зебуб!

Запрокинув голову назад, он встал перед изображением Бафомета, над лежащей Лилит.

— Люцифер, отец наш! — повторил Мастер. — Душа возлежащей на твоём брачном ложе жаждет воссоединиться с тобой. Примешь ли ты её?

Звук, донёсшийся снаружи, мог быть чем угодно — песней заплутавшего пьяного, воем собаки, стоном ветра в недоделанной системе вентиляции, но он, случившись так кстати, был воспринят присутствующими как утвердительный ответ Сатаны.

— Омен, — сказал Мастер.

— Омен, — эхом откликнулся зал.

— Веришь ли ты, что Сатана есть Свет и Радость? — спросил Мастер Лилит. Она слабо кивнула.

— Веришь ли ты в его торжество над Адонаи?

Лилит кивнула снова.

— Готова ли ты принять его в себя?

— Да, — шепнула девушка.

Над обнажённой Лилит сверкнул меч. Катя зажмурилась. Но когда Катя открыла глаза, она увидела, что клинок проносится на безопасном расстоянии от тела Лилит, не задевая кожи. Наверное, это и означало «жертвоприношение понарошку».

— Сатана, отец мой! — закричал Мастер. — Пусть дух твой войдёт в меня, и ты возрадуешься!

Он передал меч Каталине и распахнул плащ. Под плащом у него не оказалось ровным счётом ничего, даже плавок. Мастер опустился на посвящаемую неофитку и жадно впился губами в её губы.

Тело Лилит выгнулось. Она вскрикнула. Цербер в такт движениям Мастера исступлённо колотил в барабан.

Наконец, Мастер сполз с почти бесчувственной девушки. Между её раздвинутыми ногами на алтаре рубиново блестели капли крови.

— Отец наш рад, — объявил Проводник к Радости. — Консуматум эст.

Он пересёк зал и утомлённо воссел на трон. Альвария и Каталина подхватили Лилит под руки и куда-то увели. Возвратившись, они наполнили вином ту же самую чашу, из которой дьявольский посвятитель кропил храм, и принесли чашу Мастеру.

— Братья и сёстры! — призвал он. — Люциферу отрадно созерцать вашу радость. Причаститесь из Чаши Радости!

Чаша пошла по кругу. Вино тоже содержало какие-то психотропные добавки, потому как с Катей через несколько минут после причащения случился приступ эйфории. Все вокруг сделались милыми и родными, братьями и сёстрами, а Мастер — так тот казался самым старшим, любящим и заботливым братом. Кто-то притащил магнитофон. Что играло, Катя не запомнила, но это и не имело значения — главное, что музыка была ритмичной и быстрой. В помещении стало жарко от дыхания и огня факелов. Катя безо всякого стеснения стащила с себя футболку и сорвала лифчик. Случайно столкнувшись с Каталиной, Катя в припадке вселенской любви расцеловала её.

Из гущи танцующих, смеющихся и братающихся выскочила голая Лилит и бросилась Кате на шею.

— Кэт, я думала, что будет страшнее! Теперь я посвященная! И королева бала! А тебе дату посвящения ещё не сказали?

— Пока нет. Лилит, ты такая прикольная! И вообще, здесь все такие классные!

Потом кто-то обнимал Катю сзади, бесстыдно лаская её соски, и Кате это было совсем не противно. Мастер сидел на троне, усадив к себе на колени Лилит, пил вино, часто и громко смеялся.

Катя заснула поперёк постеленных в ряд матрасов, среди обнажённых и полуобнажённых тел. И только утром, придя домой совершенно разбитой, она обнаружила, что из кармана пропал крестик.




Глава 5 Попалась


Прошли сутки, прежде чем Катя собралась с мыслями и раскрыла блокнот. Она перечитала свои предыдущие записи и стала задумчиво выводить иероглифы в углу чистого листа.

Катя недоумевала, что заставило её во время шабаша потерять голову и отдаться во власть всеобщего безумия — срывать с себя одежду, носиться в экстазе по залу и обниматься со всеми подряд. Было ли это вызвано обстановкой или действием наркотика? И что это был за наркотик? На первом курсе она пробовала «травку» и таблетки, но ни то, ни другое не оказывало на неё такого воздействия.

«Внутренность дьявольского храма озарялась светом пылающих факелов. Служитель Сатаны вышел из задней двери с мечом в руках», — написала Катя и нервно бросила ручку. Работа не клеилась. Фразы получались казёнными и невыразительными. Решив пройтись, она сунула блокнот в сумку, повесила сумку на плечо и вышла из дома. На ходу ей всегда думалось легче.

На улице пахло надвигающейся грозой. Катя бесцельно брела, то и дело натыкаясь на прохожих, и прокручивала в голове будущие строчки.

«Он обрызгал жертвенной кровью возложенную на алтарь обнажённую девственницу и воззвал к Люциферу…»

— Кэт! — окликнули её сзади. Катя оглянулась. На всех парах к ней мчалась Лилит.

— Кэт! Как здорово, что я тебя встретила! — затараторила она. — Я сейчас еду к Мастеру. Он пишет картину и центрального персонажа хочет писать с меня. Поехали со мной!

— А я не помешаю? — усомнилась Катя.

— Наоборот! Ему как раз нужна вторая натурщица!

Немного поколебавшись, Катя согласилась. Статью заклинило, и не было никакого резона упускать возможность ещё раз пообщаться с героем статьи. А вдруг это даст толчок «зависшим» Катиным мозгам?

Мастер щеголял в заляпанных краской джинсах. На месте отодвинутого в угол стола стоял похожий на жирафа-мутанта самодельный мольберт, а в центре комнаты непонятно зачем был установлен упирающийся в потолок наскоро обтёсанный столб. Катя тщетно пыталась взять в толк, как Мастер сумел затащить такую громадину в дом, водрузить и закрепить, если только ему не помогала в этом нечистая сила.

Фон начатой картины плавно перетекал от огненно-алого до тёмно-бордового. Передний план занимало окружённое языками пламени ложе, на котором, как объяснил Мастер, должна была возлежать в объятиях крылатого демона раздетая девушка. Роль этой самой девушки и предлагалось исполнить Лилит. Кто будет позировать для создания образа демона, художник не сказал. Вместо этого он посадил Катю в кресло, а Лилит скомандовал разоблачиться до полного естества и лечь на диван.

— Так, подопри голову рукой. Отодвинь локоть дальше. Хорошо. Теперь немного откинь голову и вальяжно развались. Помни, что ты — Королева Ада, возлюбленная Дьявола, отдыхающая рядом с ним после ночи любви.

Катя скучала и думала, что Мастер нашёл очень своеобразный способ удовлетворения своих сексуальных фантазий. Интересно, часто ли он развлекается подобным образом?

Через полчаса Лилит заныла, что устала лежать в одной позе.

— Ничего, потерпишь ещё, — усмехнулся Мастер. — Если бы шедевры создавались не ценой жертв, то грош была бы им цена.

«Микеланджело нашёлся!» — подумала Катя, вспомнив легенду о том, что великий Буонарроти умертвил натурщика, чтобы достовернее изобразить муки умирающего Христа. Она приподнялась и посмотрела через плечо Мастера. В картине, едва начатой, уже чувствовалось некое мрачное очарование, хотя сюжет, по правде сказать, немногим отличался от сюжетов тех «полотен», которыми торгуют в скверике ремесленники.

— Ладно, с тебя пока хватит, — смилостивился над Лилит Мастер. — Теперь, Кэт, займёмся тобой.

— А я кем буду? Возлюбленным супругом Лилит?

— Нет, ты будешь Мученицей Инквизиции. Ты будешь стоять, прикованная к столбу, и ждать, когда Дьявол заберёт твою душу.

— Это обязательно — вставать к столбу? — с опаской спросила Катя.

— А зачем же ещё я припёр сюда эту дубину? — искренне удивился Мастер.

— И что, у столба тоже придётся стоять нагишом?

— Естественно! Где ты видела одетых мучениц инквизиции?

Катя вздохнула. Она не была тургеневской барышней, но этот непрекращающийся стриптиз стал ей надоедать. Конечно, если того требует художественная достоверность…

С неохотой она сняла футболку.

— Полностью раздевайся, — приказал Мастер.

Катя вынуждена была раздеться и прислониться к столбу.

— Дальше-то что делать?

— Руки заведи назад, за столб. Голову наклони. Чуть-чуть набок. Немного сместись влево. Пока стой так.

Мастер придирчиво оглядел свою натурщицу со всех сторон, даже зашёл сзади.

Щёлк! Щёлк! Катины запястья крепко обхватили милицейские наручники. Катя вздрогнула. Достоверность достоверностью, но не слишком ли далеко заходит эта игра?

Лилит, правда, не выказывала ни малейших признаков тревоги, но когда лежишь на мягком диване, поводов тревожиться гораздо меньше, чем если тебя приковали голой к шершавому столбу!

Мастер обмакнул кисть и принялся за работу, что-то напевая под нос. Подолгу разглядывал Катю, наносил несколько мазков и отступал на шаг, оценивая получившееся. У Кати заныли ноги.

— Мастер, мне ещё долго так стоять? Уже ноги гудят! — пожаловалась она.

— А это только от тебя зависит. Недолго, если ты внятно объяснишь, кто ты такая, и что в твоём кармане делала эта вещица.

Мастер улыбался добрейшей улыбкой и раскачивал, словно гипнотизёр, перед Катиным носом её же крестик.

Катя обмерла. Надо же было так глупо попасться! И почему она не оставила его тогда дома?

— Я кричать буду, — просипела она.

— Не надо — понапрасну голос сорвёшь. Дом-то на отшибе, никто не услышит. Лилит, закрой ставни и вытряхни на стол всё из её сумочки.

Из сумочки посыпалась обычная женская мелочь — помада, зеркальце, расчёска, ключи, авторучка. А следом вывалился блокнот.

— Это что, никак конспект? — спросил Мастер, беря его в руки. — До чего прилежная попалась ученица! Или не конспект, а донос?

Катя молчала. Все улики были налицо.

— То кричать хотела, то молчишь, как рыба. Воистину, женщины — непостоянный народ.

Мастер подошёл к Кате, и Катя сжалась, ожидая, что он сейчас её ударит. Но он только взял Катю за подбородок и внимательно посмотрел в глаза.

— Я, Кэт, не зверь и не садист. Если ты мне расскажешь правду, и я поверю, что это правда, то я тебе ничего плохого не сделаю. Может быть, даже отпущу. Постой, подумай, а я твою рукопись почитаю.

— Кэт, это всё из-за меня, — шепнула Лилит, когда Мастер вышел. — Он мне сказал номер твоего дома и велел тебя сюда привести. Ты лучше признайся, он тогда подобреет.

«Быстро же они меня вычислили!», — поразилась Катя. — «Но признаваться нельзя. Как признаюсь, тут же укокошат».

Вернулся Мастер, поставил кресло напротив Кати, сел и закурил.

— А ты способная девочка, пишешь неплохо, — отвесил он комплимент. — Может, нам с тобой книжку выпустить, популярную? Растолковать народу сущность Люцифера. Ты будешь писать, я редактировать, фактические ляпы подчищать. А то, надо же, перепутала Асмодея с Астаротом!

Катя молчала.




Прошёл час, за ним второй. Миновал третий. У Кати пересохло во рту, и разболелась голова. Она едва держалась на ногах, но сползти на пол, к основанию столба, не решалась из боязни показать свою слабость.

Но Мастер её состояние заметил.

— Не мучай ты себя зазря — на тебя уже смотреть жалко, — сказал он. — На фээсбэшный отчёт твоя писанина не похожа, так что сильно бояться тебе нечего. Назови имя, фамилию, род занятий, мы пробьём по своим каналам, изыщем гуманные способы убедить тебя не трепать лишнего. Ты для чего хоть свой опус сочиняла?

Катя поняла, что упрямство ничего не изменит. Держать её прикованной к столбу сатанисты могут до бесконечности, а если бесконечность спустя в этом доме и появится кто-то, кроме дьяволопоклонников, Кате это уже не поможет.

— Для журнала, — растрескавшимися губами прошептала она.

— Для какого?

— Какой больше заплатит.

— А ты авантюристка! Теперь назови себя, и будем считать, что с этим маленьким недоразумением мы почти покончили.

— Гусева Екатерина Викторовна. Свободный журналист, — сказала Катя. Пускай убивают! Лучше умереть быстро, чем умирать медленно.

— Номер квартиры?

— Пятьдесят восемь.

— Ты там прописана?

— Да.

— Лилит, запомнила? Ступай, звони Чёрту на сотовый, пусть пробьёт.

Лилит ушла. Мастер запер за ней дверь, подошёл сзади к Кате и разомкнул один из браслетов.

— Не дури, — предупредил он. Подвёл её к креслу и пристегнул за руку к подлокотнику.

— Посиди пока так. На всякий случай. Пить хочешь?

— Да. И сигарету, — обнаглела Катя.




— Чёрт пробил, есть такая, — доложила Лилит. — Семьдесят восьмого года рождения, закончила журфак универа, последнее место работы — газета «Коммерческий вестник». Не замужем, детей нет. Отец разбился на машине в восемьдесят шестом, мать живёт в Заозёрске.

Катя вытаращила глаза. Вот это оперативность!

— Полезно поддерживать старые знакомства, — сказал Мастер. — Видишь, как хорошо получается: мама жива, значит, и тебя убивать незачем. Ты ведь, наверное, любишь маму и не станешь делать глупостей. Можно даже тебя и отпустить.

Он рассмеялся колючим смехом, от которого Кате стало не по себе.

— А, впрочем, я передумал. Не стоит отпускать, ты человечек полезный. Я тебя по-быстрому, в обход формальностей, инициирую, а ты пиши. Пиши, пиши. Только не статью, а книжку. Художественную. Кто-то так, на сон грядущий полистает, а кто-то прочтёт и пойдёт путём Сатаны.




Глава 6 На поводке


— Катька, ты куда пропала? — голос Каннибала в трубке звучал встревоженно.

— Сашка, я засыпалась, — хмуро ответила Катя. — Меня раскусили. Элементарно взяли с поличным.

— Катька, ты где? — закричал Каннибал. — Что они с тобой сделали? Ты можешь говорить? Если не можешь, то отвечай только «да» или «нет».

— Я дома и говорить могу.

— Ты одна?

— Как перст.

— Они что, тебя отпустили? — изумился Каннибал.

— Скорее, опустили. Примерно наказали, а потом инициировали. Так что, я теперь посвящённая сатанистка.

— Катька, я не врубаюсь! Объясни толком!

— Не телефонный разговор, — ну не рассказывать же, в самом деле, Сашке про то, как она стояла, голая и перепуганная, у столба, как Мастер с Лилит в качестве ассистентки её «посвятил», как после посвящения, отобрав одежду, два дня держал взаперти — не то для острастки, не то из прихоти. К его чести, обращался прилично — не бил, подшучивал насчёт завалившейся радистки Кэт, поил вином и кормил яичницей.

— Я вечером к тебе приеду, — сказал Каннибал.

— Нет, не приезжай. Вечером я должна быть у Мастера.

— За коим хреном? Тебе ещё не хватило острых ощущений?

— Мастер пишет с меня Мученицу Инквизиции.

Каждый раз для этого он раздевал Катю донага и приковывал к столбу, заявив, что ежевечернее стояние у столба будет ей маленьким наказанием за ложь, своего рода епитимьей. При одном взгляде на столб Катю охватывал жгучий стыд от перенесённого унижения, но она давила его в себе, покорно становилась к столбу и позволяла сцепить себе руки.

— Ах, да, он же художник, — протянул Каннибал. — Драпай от них поскорей, пока не увязла по уши.

— Уже увязла. Они знают всю мою подноготную и будут держать меня на коротком поводке. Да, приколись — Мастер поручил мне написать книгу про Сатану и сатанистов.

— Так и сказал?

— Ага. Нашёл Булгакова!

— И, всё же, странно, что они тебя не тронули.

— Зато потрогали, как следует. Сашка, в дверь ломятся. Созвонимся завтра.

За дверью оказалась Лилит. Теперь она каждый день приходила к Кате, как на работу, трещала без передышки и называла Катю сестрой. То ли была приставлена в качестве надзирательницы, то ли делала это в силу природной общительности. Конечно, Катя не могла забыть, что именно она заманила Катю тогда в Первомайский, но порой даже бывала рада её приходу — Лилит всегда сообщала свежие сплетни и рассказывала смешные истории.

— Кэт, мы вчера сидели с Иродом и Извергом. Я над ними ухохоталась! Бивис и Бадхед отдыхают! Ирод спрашивает: «Лилит, ты мне дашь?». А Изверг говорит: «Ты ему не давай, лучше мне дай». А сами-то оба не только не посвящённые, но даже, похоже, вообще ещё мальчики. Кэт, ты чего такая угрюмая? На меня бычишься? Да всё же обошлось!

— Не на тебя. Просто настроения нет.

— Слышь, а сегодня утром знаешь, что было? К Мастеру Епископ приезжал!

— Я думала, они враги, — сказала Катя. На своём опыте она успела убедиться, что нет злейших врагов, чем бывшие лучшие друзья.

— Ну, враги. Меня, в чём была, во двор выгнали, а была я, сама понимаешь, в чём. Сунули одеяло — прикрыться. И — давай ругаться!

Катя представила себе, как растрёпанная Лилит, обмотавшись одеялом, жадно прижимается ухом к двери, и рассмеялась.

— Ты чего ржёшь? — обиделась та.

— Про Ирода с Извергом дошло. Извини, я нынче жираф. Ну, и дальше? Долго ты так сидела, в одеяле?

— С полчаса. Ладно хоть, тепло! Потом Епископ вышел, злющий, страшный, на меня зыркнул, калитку рванул и убрался. Я в дом захожу, там Мастер ходит и матерится.

— Ты подслушала, из-за чего они ругались? — напрямик спросила Катя.

— Да из-за храма! Они когда рассобачились, Епископ всех своих забрал и из храма ушёл, а сейчас ему храм опять понадобился. Он хочет такую мессу отслужить, чтобы Мастеру нос утереть, а Мастер, понятное дело, его к храму и на дух не подпускает.

— Ты поменьше об этом болтай, — посоветовала Катя, прекрасно, впрочем, зная, что советовать Лилит не болтать — всё равно, что приказать рыбе не плавать. — Собачатся, и пусть собачатся. На то они и начальство. Нас с тобой это не касается. Ты к Мастеру едешь сегодня?

— Не, я завтра. Мастер сказал, что со мной лучше работать утром, а с тобой — вечером, потому что ты по утрам как сонная муха.

«Да, половой дисфункцией он не страдает», — хмыкнула про себя Катя. — «Ему надо было пойти не в жрецы Сатаны, а в восточные падишахи. Имел бы гарем из сотни жён». И поинтересовалась:

— Как поживает Королева Ада? Или на нарисованную времени уже не остаётся?

— Нормально поживает. Чего ей сделается? Знай себе, лежит в обнимку с Дьяволом, — иногда у Лилит появлялось чувство юмора. — Ну, давай, сестра! Я побежала. Хочу ещё к Валькирии заскочить — она мне какой-то новый «готик» обещала дать послушать.

Лилит унеслась. «Вот это энергия!» — позавидовала Катя и взялась за блокнот и ручку. Что делать — арбайт ист арбайт.

В теперешнем Катином легальном положении был один плюс: теперь она могла, не скрываясь и не кося под дурочку, открыто задавать Мастеру любые вопросы, что помогало скоротать время, проводимое Катей в положении истукана у столба. Мастер отвечал охотно, вот только Кате не всегда удавалось разобраться, когда он говорит всерьёз, а когда насмехается.

— Мастер, а если бы я оказалась фээсбэшницей, ты бы меня убил? — однажды спросила она.

— Конечно, — ответил он. — Зверским способом. Но сначала бы написал с тебя пару-тройку картин, продал бы картины «новым русским», и мы с тобой отметили бы сделку шашлыком из твоего бедра. Или посадил бы тебя на наркотики и отправил туда, откуда пришла, и радистка Кэт стала бы наркозависимым агентом сатанистов в ФСБ.

В другой раз она спровоцировала его на дискуссию о Дьяволе и Боге.

— Сдаётся мне, что ты просто подменяешь понятия, — замирая от собственной дерзости, сказала Катя. — Ты называешь Бога Дьяволом, а Дьявола — Богом, и твой Люцифер — тот же самый Бог христиан. А также Аллах мусульман и Яхве иудеев, — поспешила добавить она, заметив, как нахмурился Мастер при упоминании о христианах.

Мастер прищурил правый глаз и как-то странно улыбнулся — одной половиной лица. Второй глаз при этом сделался по-птичьи немигающим, похожим на глаз старого ворона.

— Соображаешь, — не то одобрительно, не то осуждающе отметил он. — Сатана и есть Бог. Бог, да не тот. Вся разница в том, что тот, другой Бог — назовём его для ясности «Адонаи» — ставит человека на колени, а Сатана поднимает его с колен.

— И привязывает к столбу, — не удержалась Катя.

— Столб — это частный случай, — отмахнулся Мастер, — и необходимая дань искусству. Сатана не требует постов и молитв, не заставляет человека насиловать себя в извращённой форме, не заковывает в цепи ограничений. Он лишь хочет, чтобы человек радовался, и чем чаще это случается, тем больше радуется сам Люцифер. Разве на служении, после того как через меня к нам пришёл дух Люцифера, ты не ощутила Радости?

— Мастер, можно чуть-чуть головой повертеть? Шея одеревенела, — жалобным тоном спросила Катя. Шея действительно одеревенела, но в первую очередь Кате нужно было оттянуть время, чтобы обдумать ответ.

— Ну, поверти, — разрешил Мастер.

— Радость-то я ощутила, — спустя несколько секунд ответила Катя. — Но, почему-то, эта Радость больше напоминала наркотическое опьянение.

— Радости в мире так мало, она так строго запрещена мирозданием, что приходится иногда прибегать и к таким средствам, — признался Мастер. — За этим Сатана и дал их людям. Навертелась? Тогда продолжим.

— Но, если Сатана не накладывает ограничений, значит, получается, всё можно? — усилила Катя напор.

— Разумеется, — подтвердил Мастер, старательно выписывая какую-то деталь образа Мученицы.

— А убивать, предавать, грабить — тоже можно?

— Можно, — сказал он. — При необходимости. Но без необходимости не нужно. Эти действия не прибавляют процента Радости, а раз так, то они не радуют Сатану.

Вчера же Катя совершила ещё более дерзкую провокацию.

— Никакой ты не сатанист, — заявила она.

Бровь Мастера удивлённо взметнулась вверх.

— Вот как? И кто же я, по-твоему?

— Ты — хиппи.

Мастер хохотал так, что уронил кисть и смахнул со стола тюбики с краской. Просмеявшись, он приблизился к Кате.

— Ну, с тобой не соскучишься! Будь так любезна, объясни, с чего это вдруг я — хиппи?

— А у тебя те же самые идеалы — свобода, любовь, творчество, радость, и те же средства их достижения — наркотики и секс. Разве что, вместо «фенечек» браслетики из пентаграмм.

Мастер серьёзно и внимательно посмотрел на неё.

— На сегодня хватит, — сказал он и разомкнул наручники. — Садись на диван.

— Как есть? — спросила Катя.

— Как есть и садись. Сигарету хочешь?

— Хочу.

— Я, Катюха, не хиппи, — начал он, доверительно приобняв её одной рукой. — Может, что-то общее и есть, но и чукча с китайцем чем-то похожи — у обоих глаза узкие. А хиппи… У них не было Люцифера, не было цементирующего духа, и они не научились древнейшему языку — языку ритуалов и символов. Без символа, оживлённого духом, любое сообщество обречено на самораспад. Думаешь, зачем нужны чёрные мессы, шабаши, инициации? Да затем, чтобы нас не съели поодиночке! Но ты про это не пиши. Не поймут.

В словах Мастера послышалась горечь, и Кате показалось, что из-за многочисленных личин на мгновение выглянуло его настоящее лицо. Выглянуло и снова спряталось за маской с прищуренным глазом и кривой усмешкой.

Но это было вчера, а сейчас Катю обуревали сомнения. Не наговорила ли она лишнего, и не пожалеет ли Мастер о своей внезапной откровенности? Было ясно, как день, что он всё время играл с ней в кошки-мышки, и Кате в этой игре отводилась отнюдь не кошачья роль. А чем обычно заканчиваются для мышей подобные игры, всем хорошо известно с самого детства.

Катя закрыла блокнот и включила БГ, но заунывный голос любимого певца лишь усугубил её подавленное настроение.
		«То ли Бог, то ли просто эта ночь пахнет ладаном,



		А кругом высокий лес, тёмен и замшел.



		То ли это благодать, то ли это засада нам,



		Весело на ощупь, да сквозняк на душе…»








На душе сквозило так, что душе хотелось закутаться в мохнатый плед. Катя посмотрела на часы — Мастер не приветствовал опозданий. С тяжёлым сердцем она бросила блокнот в сумку и отправилась на автобусную остановку.




Глава 7

Мученица и Смеющийся Бафомет


Чего Катя никак не ожидала, так это того, что Мастер вдруг откроет перед ней свои карты. Само собой, не все, но едва ли не большую их часть.

Войдя в комнату дома в Первомайском, она с удивлением обнаружила, что в комнате нет столба, словно его унесла обратно та же самая нечистая сила, которая помогала Мастеру затащить его в дом.

— Куда девался столб? — спросила Катя.

— Я его выкинул, — ответил Мастер. — Надоело постоянно налетать на него в потёмках.

— А как же Мученица?

— Мученица? Да она давно готова! Последних три сеанса я привязывал тебя просто так.

— Настолько понравилось зрелище? — вспыхнула Катя благородным негодованием.

— Даже не само зрелище. На тебя столб благоприятно действовал — ты с некоторых пор, будучи раздетой и привязанной, становилась очень смелой и разговорчивой. Это мне и понравилось.

«Ничего себе заход!» — подумала Катя. Кошки-мышки превращались в подкидного дурака. Но, исходя из более чем недельного наблюдения за Мастером, Катя могла предположить, что заход был сделан с шестёрки. С козырной, но всё же с шестёрки. Туза Мастер наверняка припрятал в рукаве.

— Иди сюда, — позвал он. — Зацени свой портрет.

Несмотря на то, что Мученица занимала не центр композиции, она с первого же взгляда приковывала к себе внимание. Мастер расположил её в правом верхнем углу холста, сразу за распростёртым крылом Дьявола, внеся, таким образом, в картину долю аллегории — столб и Мученицу лизали языки чёрного пламени, но там, куда дотягивалось крыло Сатаны, пламя гасло.

Назвав Мученицу Катиным портретом, он не погрешил против истины. У Мученицы были длинные чёрные волосы с зеленоватым отливом, но в остальном её сходство с Катей было почти фотографическим. Не отступая от традиций старых добрых голландцев, Мастер с предельной тщательностью прорисовал каждую чёрточку, начиная с лица и кончая волосами на лобке. В том, что ему удалось проделать столь кропотливую работу за столь короткое время, тоже мерещилась, как и в появлении-исчезновении столба, сатанинская подмога.

Голова Мученицы была склонена, но взор не потуплен. Он устремлялся в верхний левый угол, где на тревожно-багровом фоне оставалось свободное место.

Катин же взгляд соскользнул вниз, на Дьявола и Королеву Ада. Королева возлежала в сладостной истоме, и на губах её блуждала та же самая отстранённая, наркотическая улыбка, которую Катя видела на лице Лилит в ночь посвящения. Но Дьявол, почему-то, казался задумчивым и печальным.

— Ну, как, нравится? — спросил Мастер.

— Очень. Только у меня есть два вопроса.

— Валяй.

— Пустое место справа — это нарочно?

— Нет, картина же ещё не закончена. Там я напишу Антихриста в последний день мира. Каков второй вопрос?

— Почему у тебя Дьявол такой грустный? У него что, в семье нелады?

— С семьёй у Дьявола всё в порядке, — откликнулся на шутку Мастер. — Он скорбит оттого, что прислужники Адонаи повсюду гнобят Радость, да и прочие люди в большинстве своём шарахаются от неё, как от холеры. Не хотят они Радости, не умеют, не научены радоваться! Им привычнее тянуть лямку, кряхтеть, стонать, ныть, но Радости они боятся, Радости им не надо. Вот потому Дьявол и грустный.

Катя сделала шаг назад, чтобы восприятие не дробилось, и можно было оценить картину целиком.

— Знаешь, на икону похоже. Нет, не на икону — на старинные фрески в храмах. На фрагмент фрески.

— Чего я и добивался! — Мастер довольно усмехнулся. — В старинных фресках есть дух. Хоть они и создавались с ложной целью, но дух в них есть.

— Мастер, да ведь ты — талант! Ты и впрямь Мастер! — воскликнула Катя без тени лести, уловив заключённую в картине художественную убедительность и внутреннюю силу, которые так отличали работу Мастера от поделок из скверика. — Почему ты не выставляешься?

— Ха! — скривился Мастер. — Выставляться — значит платить бешеные деньги за аренду зала или обивать пороги всевозможных тупиц, канючить, клянчить — возьмите меня, я хороший, я талантливый! Это не для меня. Я и сам знаю, что я талантлив, вот ты теперь знаешь, и все мои знают. Мне этого достаточно.

В другое время Катю бы покоробило это собственническое «мои», но сейчас она пропустила его мимо ушей.

— Так Бафомета в храме ты рисовал? — догадалась она.

— Я. Он почти копия этого, — Мастер указал на стену, — и он тоже смеётся.

— Это как — смеётся? — удивилась Катя. Никакого намёка на то, чтобы крылатый козёл смеялся, она не заметила.

— Сейчас покажу. Садись, — Мастер схватил Катину руку и подвёл её к дивану. Сейчас он снова, как тогда, когда делал вид, будто силится вспомнить забытые заклинания, походил на школьника. На десятиклассника, который, обнимая млеющую восьмиклассницу, тычет пальцем в звёздное небо: «Вот эта красная звёздочка — Марс. А там — во-он там! — Альтаир. А это — Альфа Центавра».

— Расфокусируй взгляд. Не напрягай зрение, просто смотри. Видишь?

— Ничего не вижу, — Катя и вправду ничего не видела, кроме того, что Бафомет смотрел на неё совершенно Мастеровскими глазами, а изгиб его губ напоминал Мастеровскую кривую усмешку.

— Ничего такого не вижу, — повторила Катя, и вдруг… Видение было настолько отчётливым, как если бы подобное могло случиться в действительности. Крылья Бафомета затрепетали, один глаз прищурился, другой округлился, и Бафомет, глядя на Катю, ухмыльнулся всей пастью, оскалив жёлтые зубы.

— Фу, чёрт, заморочил! — замотала головой Катя, пытаясь вернуться в реальность. — Сам ты смеющийся Бафомет!

До неё не сразу дошёл смысл собственной фразы. Но, когда это произошло, Кате показалось, что она разгадала истинную суть Мастера. Не был он ни Антихристом, ни Зверем Апокалипсиса, ни Протеем. Он был Смеющимся Бафометом.

— Увидела! — искренне обрадовался он. — Я так и думал, что у тебя получится, и оказался прав. Можешь считать себя одной из избранных. Это ведь не всем дано, даже не всем посвящённым. Даже не всем посвящённым высшего ранга. Епископу, например, никогда не увидеть Смеющегося Бафомета.

— А ты заметила, как он смеётся? — продолжал Мастер. — Он не злобно смеётся, но и не весело. Он — что-то вроде «альтер эго» Люцифера, обратная сторона его лика. Но Люцифер, Несущий Свет и Радость, сам обычно печален и мрачен. А Бафомет смеётся. И этот его смех — надежда, залог прихода в мир Радости. Конец мира не наступит до тех пор, пока Бафомет не перестанет смеяться.

— Мастер, а про это можно писать? — осторожно осведомилась Катя.

— Ещё как можно! Нужно! Если ты Смеющегося Бафомета в книгу не вставишь, я смертельно обижусь, и следующую Мученицу Инквизиции повешу за ноги, а позировать будешь ты.

Говоря это, Мастер глянул с настолько гипертрофированной свирепостью, что Катю разобрал неудержимый смех. Когда Мастер был таким, он не казался ей страшным, и она не ждала от него никакого подвоха. С таким Мастером хотелось смеяться и дурачиться. С таким Мастером становилось легко.

— Значит, раз Мученица написана, мне теперь незачем приезжать каждый вечер? — спросила она.

— Да если бы я тебе это строго-настрого запретил, то ты и тогда бы приезжала, — в тоне Мастера появилось что-то, что заставило Катю опять насторожиться.

«Так, шестёрки вышли», — мелькнуло в Катиной голове. — «Сейчас полетят десятки. А то и валеты».

— Почему это? С чего ты так решил?

— По двум причинам. Во-первых, твоё любопытство не насытилось и на четверть. А, во-вторых, потому, что ты отчасти мазохистка.

— Я — мазохистка? Полагаешь, мне так приятно быть голой и беспомощной? — вскипела Катя.

— Мэй би, мэй би. Покопайся, как следует, в себе, и найдёшь в подсознании много интересного и неожиданного, — сказал Мастер. — Но я не об этом. Твой мазохизм, скорее, иного характера. Ты уверена, что я с тобой играю, и боишься меня до судорог, хотя чего меня бояться? Я не ем хорошеньких, милых и умненьких журналисток. Но ты боишься и, тем не менее, проводишь рискованные эксперименты, задавая вопросы, которые, по твоему мнению, должны меня разозлить. Ну, и как после этого не назвать тебя мазохисткой?

— Мастер, у тебя не найдётся сигареты? — спросила Катя. Игра в кошки-мышки, миновав стадию игры в дурака, плавно переходила в шахматную партию с расчётом действий противника на десять ходов вперёд.

— Сигарета найдётся. И стакан портвейна — тоже. Тебе полезно снять нервное напряжение, а то в отделении неврозов кормят плохо.

— Портвейн без добавок? — Катя никак не могла забыть причащение из «Чаши Радости».

— С ослиной мочой. Один из твоих коллег установил, что именно ей разбавляют портвейн на каком-то южном винзаводе. И прекрати ежеминутно смотреть на часы! Ты сегодня остаёшься здесь.

Катю разозлила безаппеляционность его заявления. Будь он хоть Смеющимся Бафометом, хоть эманацией Сатаны, но решать за Катю ему никто права не давал. Захочет Катя — останется, а не захочет — так никакой поводок не удержит.

— Не буду я к тебе каждый вечер ездить! — зло бросила Катя. — И не надейся! Хотя бы потому, что не на что. Я из-за твоей страсти к искусству великолепно пролетела с халтурой. Почти как фанера над Парижем.

— Спрячь коготки, это тебе не идёт, — сказал Мастер.

— А пролёт с халтурой я компенсирую.

Он небрежно достал из заднего кармана смятую «пятисотенную».

— Аванс от «новых русских»? — продолжала злиться Катя. — Или ссуда от Люцифера?

— Нет. Как говорят скромники из протестантских конфессий, всего лишь «плоды частных пожертвований». Бери. Здесь и на автобус хватит, и на бумагу для машинки, и на пиво для Каннибала, чтобы он эту машинку починил.

Катя поперхнулась портвейном. Вот и выскочил из рукава туз!

— Ты знаешь про Каннибала? — упавшим голосом прошептала Катя.

— Знаю. Если помнишь, Катюха… Можно, я буду тебя Катюхой звать? Екатерина Викторовна — это слишком официально, Кэт — слишком индифферентно, а мы с тобой, как-никак, не чужие. Так вот, Катюха, если помнишь, был когда-то такой журнал, назывался «Знание — сила». Нет, не подумай, никакой мистики, никакой телепатии. Грамотно поставленное наружное наблюдение — этому я у Чёрта научился, плюс того же самого Чёрта неоценимая помощь, плюс бескостный язычок твоей названной сестры, и совсем чуть-чуть логики. Так, не утруждая себя игрой в гестапо, я и вычислил Каннибала.

— Мастер, пожалуйста, не трогай Сашку! — взмолилась Катя. — Я сама его раскрутила! Он поначалу вообще ничего говорить не хотел, но я пристала, как репей.

— За него не трясись. Я ему ещё благодарность вынесу и пива поставлю, за то, что он тебя ко мне направил, — заверил Мастер. — Долго ты Каннибала уламывала?

— Долго.

— Ну да, он не из болтливых. Я потому и разрешил ему от нас отдалиться. По семейным обстоятельствам.

— По каким ещё семейным обстоятельствам? — изумилась Катя. Каннибал нередко делился с ней своими проблемами, касающимися отношений с девушками, но ни о каких «семейных обстоятельствах» речь ни разу не заходила.

— Впервые слышишь? Дочка у него на стороне, внебрачная. Что и почему у них с этой девкой, с матерью дочки, не сложилось, я не знаю, не интересовался, но ползарплаты он каждый месяц туда отсылает.

Шах и мат! Катя считала, что видит Каннибала едва ли не насквозь, но, как оказалось, Каннибал был далеко не так прост, и вонючую «болгарию» курил совсем не оттого, что все остальные деньги тратил на пиво.

— Мастер, ты что предпочитаешь из азартных игр?

Пожалуй, никто, кроме Мастера, не углядел бы в Катином вопросе никакой связи с предыдущей темой, но Мастер связь уловил и дал это Кате понять одобрительной усмешкой.

— Покер, — ответил он. — И русскую рулетку.




Глава 8 Тень Антихриста


Лилит ворвалась подобно пушечному снаряду. Промчавшись мимо ошеломлённой соседки, она с грохотом распахнула Катину дверь и с порога завопила:

— Кэт, ты хорошо сидишь? Сейчас я тебе такое скажу! Враз упадёшь!

Катя оторвалась от пишущей машинки, пальцеразвивающим упражнениям с которой она собиралась посвятить весь сегодняшний день.

— Чего стряслось? Пожар или наводнение? — зевнув, спросила Катя, надеясь равнодушным тоном несколько охладить пыл Лилит.

— Да какой пожар! Круче! Дуэль! Он его сам сегодня в Первомайский вызвал, и они добазарились!

— Лилит, ты лучше сядь, и давай по порядку. Кто с кем добазарился?

— Мастер с Епископом, кто ещё! Монетку кидали! Всё, как полагается, по-серьёзному. Ой, Кэт, что будет!

Катя тяжело вздохнула. Сквозь бессвязную болтовню взбудораженной Лилит приходилось продираться, как сквозь дремучий лес.

— Хочешь сказать, что Мастер вызвал Епископа на дуэль?

— Ну, ты, Кэт, и тормозная! Я битых полчаса тебе про это твержу! — как видно, гипервозбуждение стало у Лилит причиной нешуточного расстройства чувства времени. — Говорю же, они монетку кидали! Епископ будет первым, а Мастер — вторым.

— Ты в состоянии рассказывать нормально? — взбеленилась Катя. — Что — «первым», что — «вторым»? Стрелять, что ли?

— Не стрелять, а мессу служить. С ума сойти — две мессы в одну ночь!

«Вот оно что!» — подумала Катя. По мере того, как она прокручивала в голове последовательность событий, эта последовательность приобретала скрытый прежде от Кати смысл. Либо Мастер решил не обострять отношений с Епископом, либо выработал какой-то хитроумный план. В последнем случае становилось понятно, зачем он отправил Катю, как он выразился, «в трёхдневную творческую командировку на дому» — чтобы Катино присутствие не отвлекало его от разработки плана.

— Ну, заполошная! — облегчённо выдохнула Катя. — Растрещалась, как сорока! Я чуть было не поверила в то, что они настоящую дуэль задумали!

— А то не настоящую! — Лилит была до крайности возмущена Катиной непонятливостью. — Валькирия говорит, что без крови не обойдётся, а у неё-то чайник путём варит.

— Валькирия — это которая из Епископских? — уточнила Катя.

— Ну. Только она давно бы уже переметнулась к Мастеру, но боится мести Епископа. Сама так сказала.

Из этого Катя вывела заключение, что Лилит делает этой самой Валькирии и её «чайнику» ничем не подкреплённый промоушен. Если бы у Валькирии «чайник варил путём», то она не стала бы делиться такими секретами с Лилит.

— Ясное дело, без крови — никак, — иронично согласилась она. — Не будут же Мастер с Епископом поливать алтарь портвейном!

Лилит на подначку не отреагировала. То ли до неё «не допёрло», то ли Мастер не знакомил её с притчей про «ребяток-сатанистиков» и «портвейшок».

— Альвария с Каталиной тоже на взводе, — заговорщицки произнесла она. — Все ждут чего-то ужасного.

— Ты что, уже всех обежала? — насмешливо спросила Катя.

— Не всех. Ещё десять человек на очереди, — с чувством глубокой гражданской ответственности сообщила Лилит. И пояснила:

— Меня Мастер послал наших оповещать. Епископских Валькирия собирает. Всё, меня здесь нет!

— Лилит! — крикнула Катя, когда «оповестительница» уже выскочила в коридор. — Ты главное забыла! Когда состоится битва титанов?

— Ой, а я что, не сказала? — голова Лилит просунулась в комнату. — Завтра! В полночь! Да, и ещё — Мастер велел тебе передать, чтобы ты к нему ни сегодня, ни завтра не ездила. Пока, сестрёнка!

После её ухода Катей овладела безотчётная тревога. Конечно, воображение экзальтированных девиц, настроенное на мистическую волну, могло подсказать им какие угодно ужасы, вплоть до присутствия самого Сатаны в качестве рефери на поединке его проповедников, но тревожное ощущение упорно не желало отступать перед доводами рассудка. И эта неотвязная тревога становилась тем более необъяснимой, что у Кати, казалось бы, не было никаких причин так глубоко переживать перипетии противостояния Мастера и Епископа.

Позабыв про машинку, начатую книгу и всю объективную реальность, Катя взяла ручку и занялась тем, чем обычно сопровождалась её активная умственная деятельность, то есть вырисовыванием иероглифов. Но через пятнадцать минут усердного вождения ручкой по бумаге она обнаружила, что результат, как графический, так и мыслительный, резко отличается от обычного. В графическом выражении отличие состояло в том, что иероглифы оформились не в традиционный «башкирский абстракционизм», а в легко угадываемые за переплетениями линий крылья летучей мыши и голову козла.

Про мыслительную составляющую данного процесса и говорить не приходилось — полный сумбур. Измаявшись и решив, что дальнейшее пребывание в подобном состоянии чревато окончательной потерей способности соображать, Катя пренебрегла последними словами Лилит, подхватила сумку и побежала на автобус.




В автобусе Кате повезло — ей удалось захватить сидячее место. Везение, правда, было подпорчено тем, что рядом немедленно уселась толстая баба с сумкой на колесиках и тяпкой, благоухающая фосгеноподобной смесью дешёвых духов и чеснока, и массой рыхлой плоти притиснула Катю к окну. Ничего другого Кате не оставалось, как отвернуться от бабы и предаться созерцанию заоконных пейзажей.

За окнами проплывали: бетонные заборы, за которыми ржавели остовы разнообразной автотехники и возвышались вавилонские башни «лысых» шин; одноэтажные строения барачного типа, чей казарменный облик оживлялся лишь ситцевыми занавесками на окнах; бессильно грозящие небу персты труб электростанции; монументально-серые, словно возведённые в пику разрушению Бастилии, хлебохранилища и бурые жестяные коробки гаражей. Вскоре эти унылые приметы окраины индустриального центра сменились волглым маревом сырых низин, муравейниками коллективных садов и лоскутными одеялами картофельных наделов. Где-то здесь, среди картофельных плантаций, ароматная баба вышла, но на покинутый ею пост немедленно заступил пахнущий табаком, соляркой и перегаром промасленный мужик.

Глядя на заросший крапивой и малинником пригородный лес, Катя пыталась разобраться в сумятице своих мыслей и ощущений. Вроде бы, после серии полученных от Мастера щелчков по носу она не должна была питать к нему тёплых чувств, но тогда какой чёрт сдёрнул её с места и погнал в Первомайский? Откуда взялся накативший на Катю при известии о предстоящей «дуэли» мандраж? И чем можно было объяснить то, что Катя за прошедшие три дня, к своему удивлению, попросту соскучилась по Мастеру? Ведь не испытанными же в ту ночь, которую она провела в его постели, тремя оргазмами подряд? У Кати, в отличие от некоторых, всегда голова управляла телом, а не наоборот!

Неужели она настолько попала под власть его дьявольского обаяния, подсела на него, как на наркотик?

— Значит, сорока наша на хвосте весть принесла, — услышала Катя, едва войдя во двор. Мастер, с бутылкой в руке, сидел на бревне возле забора, под старой, наполовину высохшей яблоней. Немногими зелёными ветвями, потрескавшимися и узловатыми, будто старушечьи руки, яблоня продолжала упрямо цепляться за жизнь. — А про то, что тебе здесь сегодня делать нечего, сорока не протрещала?

— Ещё как протрещала! — заступилась за Лилит Катя. — Но я не поверила.

— Что и следовало доказать, — прикуривая сигарету и выпуская облако сизого дыма, проронил он. — Стоило тебе запретить приезжать, как ты тут же примчалась.

— Прикажешь убираться восвояси? — резко спросила Катя.

— Да ладно уж, приехала так приехала. Не могу же я допустить, чтобы ты в такую даль попусту смоталась! Пошли в дом.

В дверях Мастера заметно покачнуло, и он, чтобы сохранить равновесие, схватился рукой за косяк. Катя поняла, что Мастер пьян.

— А вообще, Катюха, это страшно — никогда не ошибаться, — опускаясь в кресло, поделился он и единым глотком прикончил бутылку. — Кто не ошибается никогда, тот ошибается один раз. Как сапёр.

— Ты боишься ошибиться?

Вместо ответа Мастер с ловкостью, достигнутой годами тренировок, надрезал пластиковую пробку следующей бутылки и щедро плеснул вина в два не блещущих чистотой стакана.

— Нет, — почти выплюнул он, разорвав, наконец, повисшее в комнате напряжённое молчание. — Не боюсь. Я никогда не ошибаюсь. Давай, Катюха, выпей со мной в честь завершения картины.

— Когда же ты успел её закончить? — удивилась Катя. Мастер улыбнулся:

— Трое суток — это семьдесят два часа, а за семьдесят два часа можно успеть и не такое. Можно успеть напиться, протрезветь, опохмелиться и напиться снова. Или родиться, прожить и умереть.

То, что Мастер изобразил в роли Антихриста себя, не явилось для Кати неожиданностью. Неожиданным и настораживающим было другое — торопливая схематичность этого образа, кажущаяся вдвойне нарочитой в сравнении с предельно детализированной Мученицей, и за этой схематичностью, за небрежностью размашистых мазков виделось очень многое — подчёркнутое высокомерие, спешка, горячечное возбуждение, отчаянная решимость и даже, как на мгновение показалось Кате, страх. Во всём облике Антихриста чувствовалась какая-то пугающая противоестественность, иррациональность, вызывающая куда более сильный наплыв смятенных эмоций, чем наивные ужасы библейской фантасмагории.

Наконец, Катя догадалась, в чём тут дело — в тени, точнее, в несоответствии между Антихристовой фигурой и его тенью, упавшей на пылающий у его ног обречённый мир. Грозный, яростный Антихрист с занесённым огненным мечом — и перекошенная, деформированная, агонизирующая в чёрном пламени тень.

И — устремлённый на Антихриста взгляд до сих пор не сломленной, всё ещё верящей во что-то Мученицы. И — кровавые слёзы на его искажённом гневом и, как ни странно, страданием лице.

«Что это значит?» — одними глазами спросила Катя. Охватившее Катю чёрное пламя смутных, полуосознанных предчувствий вряд ли позволило бы раскрыться губам, чтобы вытолкнуть наружу эти три коротких слова, но сейчас можно было обойтись и без слов.

— Боль, — сказал Мастер. — Это значит — боль. Это значит — самоубийство. Уничтожение мира — суть самоубийство Антихриста, смерть надежды, но, в то же время, и его предначертание. Подведение черты. Консуматум эст. Знаешь, Катюха, на какой единственный вопрос мне не ответил Сатана? А я его спрашивал! — в голосе Мастера прозвучала пусть пьяная, но всё та же, уже слышанная однажды Катей, неподдельная горечь. — Я спрашивал: что ты чувствовал, когда объявил войну существующему миропорядку? Легко ли тебе это далось? И знал ли ты, что всё будет так?

Перед ней сидел человек, принявший непростое решение. Странный, непростой человек, сочетающий в себе талант и способность к злодейству, веру и цинизм, великодушие и жестокость, властолюбие и демократичность, почти сверхъестественную проницательность и актёрское тщеславие. Но — человек. Сделавший выбор, сомневающийся, не вполне уверенный в правильности выбора, и, тем не менее, жгущий за собой мосты. Не демон, не Зверь Багряный, не крылатый идол с козлиной мордой — человек…

И Кате вдруг стало ясно, почему он не хотел, чтобы она приезжала сегодня. Он боялся. Боялся не удержать на лице маску. Боялся предстать перед ней человеком.

Но, видимо, его настолько утомила вечная игра, настолько нестерпимым сделалось одиночество, что он отбросил страх.

— Катюха, я тебе одной это скажу, — пробормотал Мастер. — Когда я дописал Антихриста, Бафомет перестал смеяться.




Глава 9

«Пусть мой народ идёт!»


Известная посвящённым прямая дорога к храму оказалась не в пример короче тех путаных партизанских троп, какими водил Катю Мастер. По тому, как уверенно, болтая всякую чепуху про Ирода с Извертом, устремилась по этой короткой дороге Лилит, Катя заключила, что Лилит основательно понаторела в совершении регулярных рейсов между домом Мастера и храмом.

Сама же Катя, в отличие от своей неугомонной «сестрёнки», для которой ожидание «чего-то ужасного» служило психостимулирующим средством, направлялась на «двойную мессу» с не менее двойственным чувством тревожного любопытства. Фраза, вроде бы случайно оброненная вчера Мастером, — «больше всего Епископ боится, что его перестанут бояться, вот и станет ему храм комнатой сто один» — не только обнаруживала знакомство Мастера с романом Джорджа Оруэлла, но и отметала любые предположения о том, будто он намерен пойти на компромисс с Епископом.[3 - Дж. Оруэлл, «1984». «Комната 101» — камера пыток, в который истязаемый встречается как раз с тем, чего он боится больше всего. Герой романа панически боялся крыс.]

У входа в храм дежурили сразу два привратника, Цербер и представитель от Епископа, угреватый наглый малый с повадками уличной шпаны.

— А, заблудшие Мастеровские души! — увидев Катю и Лилит, обрадовался второй. — Лицом к стене! Личный досмотр.

— Это ещё что такое?! — возмутилась Лилит. — Мы, между прочим, посвящённые в таинства Сатаны!

— Мне плевать, во что вы там посвящённые! Таково распоряжение сверху. Может, у тебя вместо сисек две гранаты в лифчике!

— Своих вы тоже обыскиваете? — не скрывая брезгливого презрения, спросила Катя.

— Наших ваш хмырь в маске лапает. Подфартило ему! — ответил Епископский привратник, покосившись на прислонившегося к стене Цербера, демонстрирующего своей позой скуку и полное безразличие.




Храм был набит битком. Члены обеих конкурирующих конфессий старались держаться обособленно друг от друга. Мастеровские — в одной стороне зала, Епископские — в другой, насколько это было возможно в такой тесноте. Было душно, и пахло с трудом скрываемой враждебностью. Заднюю дверь охраняли пятеро хмурых парней, при виде которых невольно всплывало в памяти слово «штурмовики», тем более что парни сполна отдавали дань нацистской символике — у кого свастика на рукаве, у кого — череп и две молниеобразных буквы «S».

«Боится Епископ», — подумала Катя. — «Да все чего-то боятся! И Епископ, и Альвария с Каталиной, и даже Мастер».

— Валькирия! — крикнула Лилит. — Привет! Кэт, пойдём, познакомлю!

И она настойчиво потянула Катю навстречу рослой девушке, вышедшей из задней двери и с видом «особы, приближенной к императору» протискивающейся через строй «штурмовиков».

— Валькирия, это Кэт, я тебе про неё как-то говорила, — скороговоркой выпалила Лилит. «Как-то говорила» в переводе с её языка на русский означало, скорее всего, «прожужжала все уши». — Они уже здесь?

Валькирия кивнула. Её светлые волосы и несколько грубоватые, хотя и привлекательные черты лица, в сочетании с псевдонимом, заставляли предположить, что в создании Валькирии поучаствовали немцы или прибалты.

— Здесь. Епископ собирается нагнать такой жути, чтобы все запомнили надолго. Для начала он въехал в храм на мотоцикле. С топором.

— Мотоцикл и топор — это вместо коня и меча? — не сдержалась Катя. Валькирия понимающе усмехнулась.

Широкий мясницкий топор торчал из чурбана для колки дров, стоящего близ алтаря, к которому были привязаны две обнажённые девушки. Бесспорно, по части нагнетания жути и Епископ, и Мастер могли по праву считаться признанными «спецами», но в Мастеровской жути неизменно присутствовала некоторая примесь иронии, опереточности, карнавала, хэппенинга, а Епископская жуть была простой и наглядной, и попахивала чем-то давно протухшим, особенно если учесть свастики и эсэсовские значки его личных телохранителей.

Дикой смесью Вагнеровского наследия и «дэс-металла» оглушительно взревел магнитофон. Телохранители расступились, освобождая дорогу высокому человеку в чёрном.

Внешность Епископа больше, чем внешность Мастера, соответствовала прежнему Катиному представлению об облике Жреца Сатаны. Как и Мастер, он был одет в чёрный бархат, но не в просторный плащ, а в нечто среднее между камзолом и френчем. Его волосы и клиновидная бородка имели такой утрированный отлив воронова крыла, что позволяли заподозрить Епископа в использовании краски. На груди у него висел огромный перевёрнутый крест, и Катя готова была поклясться, что этот крест — настоящий, церковный, хотя, может быть, и не золотой, а всего лишь позолоченный.

Епископ держал за ноги связанного петуха. Под рвущий диффузоры динамиков гитарный рёв он подошёл к чурбану, выдернул топор и отрубил петуху голову. Из петушиной шеи обильно хлынула кровь. Размахивая обезглавленным петухом, как кадилом, он облил кровью лежащих на алтаре девушек и часть публики, после чего запустил петухом в магнитофон. Магнитофон заткнулся.

— Ни хера себе! — сказал кто-то из Мастеровской паствы, кажется, Цербер. Катя же с возрастающим интересом следила за происходящим. Она сделала вывод, что Епископ строит своё шоу на совмещении кажущихся несовместимыми символов, например, фашистской атрибутики и обязательного элемента культа Вуду — принесения в жертву петуха, поэтому гадала, что ещё и из какой оперы он добавит в этот компот.

Встав перед алтарём, Епископ долго бормотал вполголоса какую-то тарабарщину. Сколько Катя ни вслушивалась, она не могла разобрать ничего. И лишь заключительные слова, которые он выкрикнул хриплым голосом, запрокинув назад голову — «Ретсон ретап!»,[4 - Произнесённое навыворот «Pater noster» (лат.) — «Отче наш».] — навели её на мысль, что Епископ читал задом наперёд католическую молитву.

Пока что всё было интригующим и в какой-то степени забавным. Но последовавший за этим эпизод вызвал у Кати (и, надо полагать, не только у неё) чувство непередаваемого отвращения. Расстегнув ширинку и выпростав член, Епископ помочился на распростёртых девушек. Одной из них струя мочи попала в рот. Девушка закашлялась.

— Уберите её. Она недостойна, — распорядился Епископ.

Девушку отвязали и увели. Дальнейшее можно было назвать самым что ни на есть банальным изнасилованием, не приукрашенным никакой обрядовостью, если не считать того, что Епископ, кончив, снова возвёл очи к потолку и прокричал:

— Аве, мессир Леонард!

— Браво! — раздался насмешливый голос. Через зал к Епископу шёл Мастер, в обычной одежде, но с опущенным мечом в руке. — Браво, я потрясён! Ты превзошёл сам себя. Мне бы следовало преклонить колени, но здесь стало слишком грязно. Я уступаю тебе пальму первенства и, вместе с пальмой, уступаю храм. Правда, не знаю, зачем тебе одному такой большой сортир!

Епископ побелел.

— Ты этого не сделаешь, — выдавил он.

— Я уже это делаю, — ответил Мастер. — Все, кто верит в то, что Люцифер — это Свет, Любовь и Радость! — крикнул он. — Все, кто верит в его победу! Все, кто верит мне! Покиньте осквернённый храм и следуйте за мной!

И добавил с ехидцей:

— Особенно это касается тех, что не хотят быть обоссанными. Лэтс май пипл гоу![5 - Let's my people go! (англ.) — «Пусть мой народ идёт!», слова Моисея из песни Луи Армстронга.] Пусть мой народ идёт! Наша месса состоится в другом месте.

Сказав это, он развернулся и направился к выходу. Следом за ним двинулась вся его ветвь сатанинской церкви и большинство Епископских, в том числе Валькирия и «недостойная» кандидатка.

Вне себя от бешенства, Епископ схватил топор и с нечленораздельным воплем бросился на Мастера. Все испуганно шарахнулись в стороны, не осмелившись преградить ему путь.

Не оборачиваясь, Мастер ушёл от удара вправо и полоснул Епископа клинком по руке. Топор сбрякал на пол.

— С-сука! — прошипел Епископ, зажимая глубокую рану.

— Да нет, кобель, — криво усмехнулся Мастер. — И, как кобель, советую: залижи — быстрее заживёт.




Глава 10

Консуматум эст


Весь день из Катиной комнаты доносилось лишь пулемётное стрекотание пишущей машинки. Соседка, которой Катя зачем-то понадобилась, в нерешительности постояла перед дверью, прислушиваясь к звукам «Тра-та-та-та… Вз-з!», но так и не отважилась войти. Убоявшись стать помехой приступу Катиного вдохновения, она вздохнула и ретировалась на кухню.

Вообще, люди пишущие вызывают у людей не пишущих некую опасливую настороженность, граничащую с суеверным трепетом, какой вызывали прежде чернокнижники, шаманы и безумцы. Что вполне объяснимо — в способности при помощи пера, бумаги, кофе и сигареты оживлять фантомы собственного воображения, облекать их в плоть и кровь, заставлять их разговаривать, ходить, видеть сны, заниматься любовью — в этой способности есть что-то мистическое. Другой повод сторониться людей пишущих кроется в том, что любой знакомый писателя постоянно подвергается риску угодить в какую-нибудь книгу — хорошо ещё, если под вымышленным именем! — и только Дьявол, по чьему, собственно, ведомству и проходят господа литераторы, знает, что? господин литератор с господином знакомым там сотворит.

А чего стоит одно лишь отношение литератора к своим персонажам, свято верящего в их абсолютную реальность и говорящего про них так, словно он не далее чем вчера с ними водку на кухне пил! Достаточно подслушать разговор двух подвыпивших творцов, чтобы отнести обоих к категории колдунов, растящих в колбах гомункулусов, или к когорте неизлечимых сумасшедших.

— Представляешь, — сетует один, — у меня героиня начала своевольничать. Во-первых, она не захотела быть дурой, каковой я её замыслил, во-вторых, отказалась играть второстепенную роль и вылезла на передний план!

— А ты чего ожидал? — смеётся другой. — Единственный способ «сделать» своего героя — это его убить. Во всех остальных случаях герой тебя «сделает».

И сидят в рабочих кабинетах, коммуналках, общагах, в прокуренных кухнях, в сторожках и дворницких помешанные демиурги с красными от бессонных ночей глазами, перед машинками, компьютерами, перед початыми пачками белой, серой, жёлтой, в клетку, в линейку, в розовую крапинку бумаги, шелестят залитыми вином и кофе рукописями, вершат выдуманные судьбы и ведут сами с собой нескончаемую игру в кошки-мышки.

Ибо литераторство — это проклятие, маньячество, невыносимый дар, безраздельная власть и фатальная, похлеще героиновой, зависимость от своих же фантазий.

Но Кате, отнюдь не чуждой этому Фаустовскому дару оживления фантомов, в работе над книгой о Сатане больше потребовался журналистский навык систематизации. Всё, происшедшее с того момента, когда она впервые явилась к Мастеру под видом наивной «металлистки», дало ей такую уйму материала, что оставалось только разложить его по полочкам, поместить в сюжетную оболочку, придать материалу форму увлекательного, захватывающего повествования, добавив пару-тройку фантастических эпизодов, например, с явлением поражённому мистическим ужасом народу какого-нибудь демона. С задачей Катя справлялась весьма успешно. «Тра-та-та-та — вз-з! Тра-та-та-та — вз-з!». Стопка отпечатанных листков на столе росла в прямой пропорции с уменьшением количества растворимого кофе в банке.

Особенно мощный творческий импульс сообщило Кате посрамление Епископа, а также месса, которую Мастер отслужил в нескольких минутах ходьбы от своего дома, на поросшем лопухами пустыре, и которая была похожа не столько на мессу, сколько на сатурналию. Кульминацией сего действа стала организованная им игра в «эротические жмурки», сопровождавшаяся визгом, хохотом, весёлыми непристойностями и нёсшая на себе густой налёт древнеязыческих празднеств. Катю посетило сомнение, не станет ли подробное описание «сатурналии» причиной проблем с публикацией, но и отказываться от этой сцены ей было жалко. В конце концов, Катя решила, что после Лимонова и разной «клубнички», то и дело мелькающей в периодике, ни издателей, ни публику уже невозможно шокировать ничем.

«Тра-та-та-та! Вз-з!». За всё приходится платить: к девяти часам вечера пальцы начали промахиваться мимо клавиш, голова превратилась в гудящий трансформатор, и Катя почувствовала себя так, словно целый день таскала кирпичи. Сигареты закончились. Кофе почти иссяк. Зато появилось знакомое всем литераторам жгучее желание поделиться с кем-нибудь плодами творческого экстаза.

А с кем же ещё было ими делиться, как не с прообразом главного героя, консультантом и рецензентом?

«Так, час на дорогу туда. Полчаса на ожидание автобуса», — просчитала Катя. — «Час-полтора на чтение. К последнему автобусу успеваю. Впрочем, домой сегодня можно и не возвращаться».




Распахнутая калитка жалобно скрипела на ветру. Полумёртвая яблоня, как безутешная вдова, простирала к небу свои скрюченные ветви. Дверь в сени, сорванная с петель, валялась среди осколков разбитых оконных стёкол.

«Он перебрал портвейна с ослиной мочой и, увидев в углу призрак ненавистного Адонаи, в белой горячке погромил дом», — убеждала себя Катя в надежде побороть поднимающийся откуда-то изнутри и оккупирующий сердце страх.

Но попытка самовнушения оказалась бесплодной. И сердце, и рассудок исступлённо кричали: «Врёшь! Ты ведь знаешь, что это не так!».

В комнате стоял полнейший разгром. Перевёрнутый стол, сломанный мольберт, рассыпанное по полу бутылочное стекло… И на всём этом — кровь. Кровь на половицах, на книжных полках, на распоротом диване. Брызги крови на потолке и на изображении Бафомета. Бафомета, переставшего смеяться.

Мастер лежал на полу, привалившись головой к дивану. Его глаза были широко раскрыты. Из угла рта стекала тонкая струйка крови.

— Я знал, что ты придёшь, — не поворачивая головы, тихо сказал он. — Я никогда не ошибаюсь.

Удивительно, что он не потерял сознания и, вообще, был до сих пор жив. В его груди зияла огромная рваная рана, а из разодранной штанины, немного ниже колена, розовели острые края напрочь перебитой кости.

— Мастер… Ты держись… Я… Я быстро… «Скорую», — хватая ртом липкий, пахнущий кровью воздух, проговорила Катя.

Медленным, стоившим мучительных усилий, но по-прежнему властным движением руки Мастер остановил её:

— Не надо. Поздно. Лучше помоги сесть в кресло. Если я вздумаю вырубиться от боли, врежь мне как следует по морде.

Он не вырубился, лишь заскрипел зубами, и кровь изо рта потекла сильнее.

— Катюха, возьми в сенях ломик. Оторви доску, третью от окна. Там тайник. В нём мой меч. Дай его мне.

И, поймав взгляд её расширенных глаз, улыбнулся сквозь боль:

— Нет, я не буду себя добивать. Хочу умереть с мечом в руке.

Не исполнить просьбу умирающего было невозможно. Но, прежде чем отправиться на поиски ломика, Катя спросила дрогнувшим голосом:

— Это сделал он?

— Он. Но не своими руками. Свои руки он пачкает лишь кровью петухов и девственниц.

Когда Катя отдирала приколоченную на совесть половицу, её вдруг обожгла внезапная и страшная догадка.

— Лилит! — воскликнула она. — Её-то хоть здесь не было?

— Была, — голос Мастера становился всё глуше. — Я выпустил её через заднюю калитку. Послал к Чёрту, велел передать ему: «Консуматум эст».

— Что это значит?

— Чёрт знает, — Мастеровская усмешка теперь походила на нервный тик. — Он поймёт. Скорее дай мне меч! Я должен успеть за него подержаться.

Он с такой силой стиснул рукоять обеими руками, что костяшки пальцев побелели, а рана на груди угрожающе расширилась.

— Я спрашивал Сатану: каково ему было принимать решение? Он не ответил. Но помнишь, Катюха, как там у Майка? «Но уверен ли я, что мне так нужно знать ответ? Просто я — часть мира, которого нет…» Епископ не меня убил, он убил Радость. Всё, иди. Нет, стой! Возьми картину — она твоя.

Это было последним, что услышала Катя от Мастера. И это было последним, что вообще кто-либо из живущих от него услышал.




От начинающего остывать тела Катю оторвали чьи-то сильные руки.

— Значит, это ты — журналистка, которую я пробивал? — спросил, развернув её к себе, мужчина в сером костюме с галстуком в тонкую косую полоску. — А я — Чёрт. Вот и познакомились.

В комнате, кроме них, присутствовали ещё двое, в таких же костюмах и с автоматами Калашникова наперевес — один у двери, другой у разбитого окна.

— Дима, — обратился Чёрт к одному из автоматчиков. — Возьми машину и отвези даму домой. И побыстрее — пора заняться делом.

Он наклонился к Катиному уху и прошептал:

— Ты застала его в живых?

— Да, — сглотнув комок в горле, ответила Катя.

— В общем, так, Екатерина Викторовна. Ничего не бойтесь, но никаких подробностей никому не сообщайте. Пишите вашу книгу. От роли свидетельницы по этому делу я вас освобождаю.

И затем Чёрт произнёс то, что всколыхнуло Катину душу до самого нутра:

— Не знаю, в курсе ли вы, Катя, но он вас любил.

Неизвестно, смогла ли бы Катя взобраться на свой пятый этаж, если бы её буквально не волок на себе автоматчик Дима. Катины глаза застилали слёзы, поэтому она на каждом шагу запиналась о ступеньки. Возле двери он профессионально извлёк из её сумочки ключи, отпер дверь и препроводил Катю в комнату.

— Не волнуйтесь, вы в безопасности. Держите себя в руках, — посоветовал Дима и беззвучно исчез.

Походкой зомби Катя подошла к столу и бессильно рухнула на стул.

— Я должна… — вслух сказала она. — Я должна держать себя в руках. Я должна дописать и издать эту книгу. В память о нём, чёрт возьми!

Катя что есть силы ударила кулаками по клавиатуре машинки. С радостным возгласом «Вз-з!» каретка отлетела влево.

— Катя, что с тобой? Ты в порядке? — в комнату осторожно заглянула соседка.

— Я в порядке, — отозвалась Катя. — Просто сегодня убили самого умного и доброго человека из тех, кого я знала. Человека, который меня любил.

Она выгребла из кармана остатки Мастеровской «компенсации».

— Лена, ты не могла бы сходить в ларёк и купить портвейна, самого дешёвого, того, что разбавляют ослиной мочой?

— Да, да, конечно, — торопливо ответила соседка. — Ты только ничего не сделай с собой, пока я хожу, ладно?

— Мне нельзя с собой ничего делать. Во имя его памяти, — сказала Катя и почти машинально включила магнитолу.
		«Может, правда, что нет путей, кроме торного,



		И нет рук для чудес, кроме тех, что чисты…



		А всё равно нас грели только волки да вороны,



		И благословили нас до чистой звезды…»








Июнь 2003 г. — 4 августа 2003 г.


notes



Примечания





1


I'm living dead (англ.) — Я — живой мертвец.




2


Welcome to the Hell! (англ.) — Добро пожаловать в ад!




3


Дж. Оруэлл, «1984». «Комната 101» — камера пыток, в который истязаемый встречается как раз с тем, чего он боится больше всего. Герой романа панически боялся крыс.




4


Произнесённое навыворот «Pater noster» (лат.) — «Отче наш».




5


Let's my people go! (англ.) — «Пусть мой народ идёт!», слова Моисея из песни Луи Армстронга.