Только хорошие умирают молодыми Алексей Владимирович Гридин Мир сошел с ума, и с этим ничего уже не поделаешь. Загадочная Катастрофа отрезала город от всего мира, и выжившие не могут ничего изменить. Идет война на уничтожение, в которой люди воюют против крыс-мутантов, выросших до размера человека и научившихся пользоваться автоматом. Эта история началась тогда, когда глухой снайпер, попадающий в цель из любого оружия, в любой ситуации, промахнулся и не попал в крысу, умеющую играть на флейте и очаровывающую людей своей музыкой. Сначала эти двое пытались убить друг друга. Затем… начали разговаривать. Может быть, они — последний шанс нового мира? Алексей Гридин Только хорошие умирают молодыми Only the good die young…      Iron Maiden Глава 1 НОВЫЕ ЗНАКОМЫЕ, СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ… Обеих крыс Музыкант застрелил легко. Даже небрежно. Другое дело, что твари проскользнули мимо постов и, выпади им чуточку больше везения, могли и выполнить свое задание, каким бы оно ни было. Две здоровенные особи, вооруженные автоматами, проплыли по реке на старенькой лодке и расположились в тени огромной мостовой опоры, явно поджидая неосторожных одиночек. Но Олег и раньше обладал потрясающим чутьем на крыс, а сегодня эта способность неожиданно стала еще сильнее. Не зря Дóцент,[1 - Здесь и далее следует произносить с ударением на первом слоге. — Примеч. авт.] хоть и слегка недолюбливал глухого снайпера, постоянно бурча о том, что «Музыкант — парень со странностями», все же разрешил ему не стоять по расписанию в караулах, а обходить в одиночку кварталы порубежья. Эдакая свободная охота. Подобное патрулирование частенько заканчивалось тем, что Музыкант приносил в Штаб очередной крысиный хвост. Порой даже целую связку. А в последние три месяца Доцент и вовсе махнул рукой на странности Олега и подписал ему бумагу, позволяющую выходить за линию постов в любое время суток без согласования со Штабом. Причиной этого стали необъяснимые исчезновения людей — как одиночные, так и целыми постами. Ни с того ни с сего, без единого сигнала тревоги пропадала связь. Мчавшиеся на помощь тревожные группы не находили ни малейших следов боя. Не оставалось ни единой стреляной гильзы. Ни одна пулевая выбоина не украшала стен или асфальта. Трупов не было: ни человеческих, ни крысиных. Иногда, правда, по выпавшим из карманов мелочам вроде зажигалок или бумажников удавалось понять, что люди уходили на территорию крыс. Но почему? Зачем? Как? Что двигало ими? Все эти вопросы оставались без ответов. Несколько групп после долгих многочасовых споров в Штабе рискнули сунуться в «серую зону» — так теперь принято было называть места, населенные изменившимися после Катастрофы крысами, — но вылазки были безрезультатными. После того как одна из групп не вернулась из рейда, идею глубокого поиска в «серой зоне» похоронили. И лишь Музыкант неизменно выходил на свободную охоту в порубежье. И только он возвращался всегда. Узнав, что Доцент подписал Музыканту этот пропуск, многие в Штабе были недовольны, но и тому, кто поставил подпись на листке бумаги, и тому, кто этот листок получил, было на это наплевать, хотя и по разным причинам. Иногда Олегу казалось, что Доцент закрывает на него глаза в надежде, что глухой снайпер либо найдет разгадку, либо наконец исчезнет и перестанет одним своим существованием будоражить Штаб. Ну а пока не случилось ни того, ни другого, оправданием того, что Музыкант все еще топтал землю, были уже упомянутые крысиные хвосты. Вот и сейчас Олег почувствовал что-то неладное. Привычным движением подцепил пальцем слуховой аппарат, сдернул его с уха, и мир онемел. Ни единого звука. Мертвенная тишина. Когда дужка слухового аппарата покидала его ухо, снайпер чувствовал, что растворяется в окружающем мире и мало что может его отвлечь. И в этой тишине какое-то неведомое, неясно откуда взявшееся, непонятно зачем проснувшееся в нем чувство подтолкнуло его свернуть с Красноармейской на Тургенева — улицу, которая вела к реке. Сегодня снайпер был здесь единственным человеком. Как-никак порубежье. Все равно по этим улицам мало кто ходит — ведь в любой момент эти места могут стать зоной боев. Ближайшие посты остались в километре позади. На самом деле могло выйти и так, что две подстреленные им крысы сидели бы в засаде суток трое-четверо, так и не дождавшись добычи. Хотя… При другом раскладе у них был шанс внести Олега в список своих трофеев. Снайпер осторожно крался вдоль стен домов, в которых уже не первый год никто не жил, напряженно пытаясь понять, что еще подскажет ему незримый союзник, то неизвестное — не слух, не зрение — чувство, что вело его сейчас к цели. Разглядев вдалеке лодку и крыс рядом с ней, Музыкант осмотрелся и выбрал девятиэтажку, из окон которой открывался хороший вид на подножие мостовой опоры. Лифт, конечно, не работал. Кто станет заморачиваться тем, что в брошенных домах пришлось добираться до чердака на своих двоих? В Городе осталось не так уж много людей, и даже те здания, которые не пустовали, не могли похвастаться перенаселенностью. Может, хоть теперь жилищный вопрос никого не испортит? Вот ведь какое счастье настало, беззвучно усмехнулся Музыкант, выбирай, где будешь жить, — и никто не заставит тебя платить за квартиру. Только, выбирая, не забудь, что лучше жить поближе к другим представителям хомо сапиенс, а то со связью в Городе плоховато, с общественным транспортом — вообще никак, и, конечно, любой понимает: селиться стоит там, куда не доберутся твари, собравшиеся устроить набег и прорвавшие линию обороны или просто и незатейливо обошедшие посты. Было время, по пустым зданиям бродили банды любителей поживиться брошенным добром. Вроде как если брошено, то оно уже ничье. Нельзя сказать, что в таком подходе не было своеобразной логики, но Штаб не жаловал тех, кто шнырял по оставшимся без хозяев квартирам. К тому же нередко именно хваткие ребята, не брезговавшие подобрать то, что лежало бесхозным, сбивались в стаи и пытались прибрать под себя и то, что все еще кому-то принадлежало. Конечно, эти то собиравшиеся, то распадавшиеся стаи не чета были ставшим легендами бандам, полностью уничтоженным несколько лет назад, но штабисты предпочитали с неприятностями разбираться быстро и жестко. Так что многие уяснили: любой, кто живет в заброшенном доме или хотя бы изредка наведывается в оставленные жильцами квартиры, будет находиться на подозрении, а обитать лучше на территории, которую контролирует Штаб. Выжить за пределами, обозначенными на карте как «наш город», нереально. Нет электричества, нет отопления, склады по большей части вывезены, а крысы при встрече не церемонятся — у них с людьми, как давно уже стало понятно, разговор один: пуля между глаз. Впрочем, как и у людей с крысами. Давным-давно отключенный лифт не смутил снайпера. Олег поднялся на последний этаж, не запыхавшись. Все-таки те, кому посчастливилось выжить после Катастрофы и всего того, что за ней последовало, были вынуждены улучшать физическую подготовку. Такая уж настала жизнь: хочешь жить — бегай и вертись, вертись и бегай. На фоне того, что порой случается в Городе, подъем на девятый этаж выглядит ненапряжной прогулкой. Снайпер толкнул нужную ему дверь. Та оказалась запертой, но Музыканта это не остановило. Не первый раз. Он извлек из кармана набор отмычек, сноровисто расправился с замком и все-таки вошел в квартиру. Олег по-прежнему не надевал слухового аппарата, и вокруг царила тишина. Но ничего нельзя было поделать с обонянием, и он только поморщился брезгливо, когда по ноздрям шибанул затхлый запах. В квартире пахло книгами. Похоже, у хозяев была неплохая библиотека, но потом здесь явно побывали мародеры. Либо со злости от того, что ничего ценного не нашли, либо из простого куража они разбросали книги по комнатам. То ли стекла в окнах они же и вышибли, то ли во время какой-нибудь стычки их вынесло напрочь, то ли еще что случилось, — но книги явно поливались дождем, заносились снегом, сохли под солнцем, а потом все повторялось заново. И теперь квартира была завалена полусгнившим книжным месивом, по которому буйно разрасталась зеленовато-белесая плесень. Стараясь не поскользнуться на этом странном ковре, который когда-то был кладезем человеческой мудрости и умения чувствовать прекрасное, а теперь медленно разлагался под напором капризов погоды, Музыкант подошел к окну. Да, отсюда лодка с крысами просматривалась просто великолепно. Можно было обойтись даже без всяких технических наворотов типа лазерного прицела или электронного измерителя расстояния. Как в старину: только оптика да собственный глаз. А еще — выдержка, хладнокровие и опыт. Впрочем, одернул сам себя снайпер, он сюда не развлекаться пришел. Как ни крути, а это работа и ее нужно сделать быстро и качественно. Поэтому он только вздохнул, поднял винтовку, тщательно прицелился, не побрезговав помощью как своего чудесного чутья, так и технологических приблуд, и небрежно, в два быстрых нажатия курка, отправил обеих крыс в их крысиный ад. Вот только открывшееся пару лет назад чувство все еще продолжало толчками биться где-то в солнечном сплетении, намекая, что работа еще не закончена. Что? Неужели рядом с лодкой скрывались другие крысы? Музыкант как мог осторожно оглядел окрестности. Ни единого следа серых тварей. И чутье ничего не подсказывает… Однако стоило Олегу шагнуть от окна к выходу из комнаты, как на несколько мгновений затаившееся чутье вновь проснулось и требовательно о себе заявило. Спроси кто Музыканта, как именно он воспринимает сигналы, подаваемые ему этим самым шестым чувством, — ответить Олег, наверное, не смог бы. Как объяснить глухому, что такое звук? Как рассказать слепому, что значит — видеть? Сможет ли лишенный обоняния понять, что такое запах? Вот и теперь он ощущал что-то, чему не знал названия, но мог только сообразить: нужно оставаться в квартире. И он покорно подчинился. Как выяснилось — не зря. Краем глаза снайпер уловил движение слева. Стараясь особо не показываться возможному наблюдателю, он осторожно всмотрелся туда, где улица Тургенева поднималась по небольшому холму. Рассмотрел кое-что. И, не поверив глазам, шагнул опять от окна внутрь комнаты. И вновь неведомое чувство подтолкнуло его обратно. Мол, с глазами все в порядке. То, что ты видишь, — самая настоящая правда. Я не подводило тебя раньше, не собираюсь этого делать и сейчас. Вернись и посмотри еще раз. А потом — действуй, снайпер. Хорошо, обреченно согласился Музыкант. Договорились. Я не сошел с ума. Мне не напекло голову. То, что я видел, — не бред. Он вернулся к окну и опять выглянул наружу. Внизу, в тени чудом уцелевшего козырька над входом в гигантский супермаркет, шествовала — иначе и не скажешь — крыса. Крыса играла на флейте: даже отсюда, с девятого этажа, Музыкант, зрение которого было существенно лучше, чем слух, мог разглядеть неторопливый танец крысиных пальцев по трубочке. Крыса играла не переставая, изредка оборачиваясь и бросая внимательный взгляд на идущих за ней людей. Их было трое. Того, что шел первым, Музыкант немного знал: Валера Козычев, командир седьмого поста. Двух других — высокого толстяка с пышной кудрявой шевелюрой и пожилого мужичка с неухоженной козлиной бородкой — он видел впервые. Что это за чертовщина? Всего полчаса назад Олег прошел мимо седьмого поста и перекинулся парой слов с Козычевым — почему же тот оставил пост, на котором, и в этом снайпер готов был поклясться, еще недавно было совершенно спокойно? Почему все трое идут за крысой с флейтой, не пытаясь даже сопротивляться? Валера и толстяк были безоружны, козлобородый мужичок расслабленно держал в руке автомат, но не пытался пустить его в ход. Глаза их были открыты, они смотрели на дорогу вполне уверенным взглядом, реагируя на трещины в асфальте и оставшиеся после недавнего дождя лужи. Но зачарованные флейтой крысы люди, казалось, совершенно не замечали пританцовывающей перед ними твари. Это что еще за гаммельнский флейтист навыворот, потрясенно подумал Музыкант. Ну уж не знаю, откликнулось его тайное чувство. Не знаю, но твоя работа — давить этих серых гадов, какими бы они ни были. Наверное, именно эта крыса — причина необъяснимых пропаж людей. Возможно, именно она, дудя в свою волшебную дудку, увела с собой бесшабашного Гришку Шапошникова, с которым так весело было резаться в «подкидного» за банкой-другой пивка. Может быть, вслед за ней, поддавшись мелодии крысиной флейты, ушел в «серую зону» доморощенный философ Лев Федорыч Сверзин, непревзойденный мастер плести изящные логические конструкции — парадоксальные, невозможные, но потрясающе убедительные. Без Сверзина жить стало гораздо скучнее. И кто знает, сколько еще незнакомых Олегу людей последовали за крысой, сыгравшей им на флейте музыку, перед которой они не смогли устоять? Крыса важно вышагивала по расколотому асфальту, изредка оборачиваясь, чтобы убедиться: зачарованные люди продолжают вереницей идти следом. Музыкант вновь потянулся к винтовке, радуясь про себя, что не просто лишен слуха, но и наделен загадочным чувством, предупреждающим об опасности, благодаря которому флейта крысы не может ему ничего сделать. Он внезапно догадался, куда крыса вела людей. К реке. Точно туда, где ее ждала лодка, охраняемая двумя здоровенными пасюками с автоматами. Вот зачем они приплыли. Конвоиры, мать их за ногу. Но крысиный флейтист не знал, что его подручных глухой снайпер подстрелил несколько минут назад. Олег задумчиво коснулся спускового крючка. И в тот же момент крыса, словно что-то почуяв, завертела головой. Начала принюхиваться. Задрожали тонкие усы. Ух ты, потрясенно подумал Музыкант. Неужели она тоже способна каким-то неизвестным образом улавливать то, чего не воспринять обычными органами чувств? Неужели крыса этой способностью похожа на него? Надо стрелять быстрее. Такой враг вдвойне опаснее обычной крысы с автоматом, даже если не считать ее гадской флейты. Олег нажал на спуск. Но за мгновение до выстрела крыса отняла флейту от пасти и метнулась в сторону. Пуля высекла искру по асфальту и ушла куда-то в никуда. Крыса, пригнувшись, бросилась ко входу в супермаркет и отчаянным прыжком ввинтила свое серое тело в разбитую витрину, перелетела подоконник и растворилась в темноте бывшего торгового зала. Не хуже героя из докатастрофного боевика. Олег со злости успел еще пару раз выстрелить ей вслед, но уже тогда, когда палец лишь лег на спусковой крючок, он понимал: без толку. Таинственная зверюга с флейтой ушла у него из-под носа. Спасенная им троица ошарашенно вертела головами, продолжая стоять посреди улицы. Им бы сейчас хотя бы к стенам прижаться, подумал Музыкант. Но, видимо, шок от того, что они оказались совсем не там, где ожидали себя обнаружить, был слишком велик. Надо бы их окликнуть, сообразил Олег. Хоть бы козлобородый сдуру не схватился за автомат и не попотчевал меня очередью. С них, непонятно как зачарованных, станется: хлоп — и нет спасителя. Музыкант нацепил слуховой аппарат — на него тотчас же нахлынула волна звуков — и, не высовываясь из окна, громко крикнул: — Эй! Эй, вы там, на улице! Свои, не стреляйте! На улице перед зданием, в котором располагался Штаб, было малолюдно. Здесь селились редко, зато в казармах поблизости располагалась смена быстрого реагирования. К тому же штабисты предусмотрительно устроились подальше от «серой зоны» и поближе к складам. На крыльце Штаба топтался нестарый еще мужик в наглухо застегнутой темно-зеленой камуфляжной куртке с поднятым воротником. Сентябрь выдался нежарким, и, похоже, ветер пришелся часовому не по нутру. Слева куртку украшал металлический значок без изображения, зато с него свисало три серых плетеных нитяных косички — знак того, что владелец значка добыл три крысиных хвоста. Обычно такие нехитрые медальки таскала молодежь — нитяные косички на значки им плели девчонки, — а часовому было всяко за тридцать. Вполне возможно, у него была молоденькая любовница. Глухой снайпер помнил, как появился этот чудной обычай. Два года назад Штаб изготовил замечательную патриотическую листовку. На ней красовалась отвратительная крыса, извергающая на свет потомство. Над крысой тянулась надпись: «Человек! Крысы размножаются гораздо быстрее тебя. Чтобы выжить, ты должен убить не меньше десятка тварей». Листовки уже ушли в прошлое. Их, изначально заляпавших большую часть «нашей территории», истрепали ветра да измочалили дожди. А обычай отсчитывать «десятку» остался. Сам Олег в эти игры не играл. Он честно оправдал не только свое существование, но и жизнь еще трех-четырех человек. И это если считать только подтвержденные хвосты. Но тем не менее к обычаю относился с пониманием. Когда-то — звездочки на фюзеляжах, теперь — серые нитяные хвостики. Все-таки жизнь меняется. Новая жизнь — новые традиции, ничего не поделаешь. Музыкант на крыльце перекинулся парой слов с часовым, показал на всякий случай пропуск и вошел в прокуренное помещение Штаба. — Я знаю, куда пропадают люди. Сразу несколько голов повернулись к нему. Он был знаком со всеми, кто сидел вокруг старого стола, густо заваленного картами и папками с бумагами, — Доцентом, Вась-Палычем, Бой-бабой и другими членами Штаба. Со всеми, кроме одного — молодого белобрысого парнишки в великоватом ему черном пальто. Именно этот, незнакомый, повернулся первым, с неприкрытым, жадным интересом на лице. Большинство глядело на Олега, как будто заранее знало: ну, сейчас ляпнет что-нибудь эдакое, такое сморозит, что хоть стой, хоть падай, хоть за животики держись. Он даже расслышал, как Вась-Палыч, краснолицый, с пшеничными густыми усами, пихнув незнакомого парнишку локтем в бок, шепчет: — Это вот и есть Музыкант. Вечно у него всякие… идеи завиральные. Но стрелок — дай бог каждому. Музыкант устало вздохнул и швырнул поперек карты подземных коммуникаций Октябрьского района два голых крысиных хвоста (не удержался от соблазна прихватить трофей — вернулся все-таки на обратном пути к лодке, покачивавшейся на мелкой прибрежной волне у мостовой опоры). — Людей уводит крыса, играющая на флейте. Только что я спас троих. Все разочарованно переглянулись. Музыкант вновь расслышал шепот: — Кажется, у него крыша свихнулась окончательно. Все, ребята, трындец. — Ага, — так же, шепотом, отозвался Доцент, поправляя интеллигентские очочки с золоченой оправой, благодаря которым он и заработал свое прозвище, — может, ему и винтовку больше не давать? Совсем сбрендит — начнет еще по своим палить. Как хорошо, подумал Музыкант, что я приучил их к своей глухоте. Они знают, что слышу я плохо. Да что там плохо, паршиво я слышу — так, с пятого на десятое, даже со слуховым аппаратом. Но можно же еще по губам… И вообще порой мне кажется, что я уже и мысли читать навострился. Он представил, как сейчас смотрится со стороны — он, ворвавшийся без разрешения в комнату, где собрались те, благодаря которым Город, вернее, та часть, которая принадлежала людям, все еще функционирует: заляпанные рыжей осенней грязью ботинки, выцветшие и обтрепавшиеся понизу до индейской бахромы джинсы, пухлая куртка, отороченная мехом, длинные светлые волосы, как попало схваченные в неаккуратный хвост, больше похожий на помело, — лишь бы в глаза не вовремя не полезли. На правом ухе белая дужка слухового аппарата, за плечом — винтовка: без этих двух вещей он давно уже себя не мыслил. Наверное, выгляжу недостаточно респектабельно, подумал снайпер. — А ее хвост ты принес? — спросил Вась-Палыч. — Вместе с флейтой? Кто-то тихо засмеялся. Доцент задумчиво снял очки и почесал переносицу. — Ну как хотите, — развел руками Олег, проигнорировав вопрос. — Хотите — верьте, хотите — нет. Но только это крыса, она играет на флейте и ведет за собой всех, кто слышит ее музыку. А я, как вы знаете, глухой. Спросите у Козычева, как все случилось. Да, кстати: попросите уборщицу хвосты прибрать. С этими словами он развернулся и вышел из тесного, жаркого Штаба в честную прохладу сентябрьского вечера. Незнакомый парень в черном пальто догнал Олега, когда тот отошел от Штаба на пару кварталов. Сначала Музыкант услышал торопливые шаги, а затем его окликнули: — Олег! Подождите! Позже Музыкант понял, что именно это обращение на «вы» особенно удивило его и заставило остановиться. Катастрофа сплотила выживших людей, и многие формальности были позабыты. На «вы» теперь чаще обращались разве что к старшим, и то не всегда. — Постойте, Олег! — окликнули его еще раз. Снайпер замедлил шаг. Остановился. Обернулся. И увидел худого парня, с которым в Штабе переговаривался Вась-Палыч. — Ну, что еще? — неприязненно спросил Музыкант. — Поговорить хочу, — объяснил догнавший. — Меня Денис зовут. Денис Гладков. Какая-то знакомая фамилия, мельком подумал Олег, а Денис протянул руку. Музыкант на рукопожатие не ответил, и узкая ладонь парня неловко повисла в воздухе. — А почему в Штабе говорить не стал? Снайпер сознательно проигнорировал «вы» Дениса. — Там народу слишком много. Не люблю, когда много. Люблю, когда тихо и один на один, — спокойно ответил Денис, продолжая держать на весу ладонь. — Ты руку-то пожми. Или скажи, что не будешь. Но тогда объясни почему. Я вроде бы перед тобой еще ничем не провинился. Поколебавшись, Олег протянул-таки руку навстречу руке Дениса, отметив заодно, что тот очень быстро сменил «вы» на «ты». Парень выглядел слабаком, но его настойчивость делала ему честь. С другой стороны, слабаков среди тех, кто пережил Катастрофу, было не так уж много. Все знают один из основных законов природы: выживает сильнейший. — Ну что, говорить на улице будем? — насмешливо поинтересовался Олег. — Зачем? — пожал плечами Денис. — Пойдем к тебе. Пойдем ко мне. Выбирай. Денис, как выяснилось, жил неподалеку. Через пять минут ходьбы они дошли до симпатичного двухэтажного коттеджа. — До Катастрофы ты здесь жил? — неприязненно спросил Олег, не любивший, когда люди занимали чужие жилища. Сам он до знакомства с Иришкой обитал все в той же однокомнатной квартирке, где прожил шесть лет до Катастрофы. Когда у снайпера появилась постоянная женщина, они сменили жилище на трехкомнатную квартиру, и то она раньше принадлежала каким-то Иришкиным родственникам. Олегова спутница жизни несколько раз заводила разговор о том, что неплохо было бы задуматься о прибавлении в семействе, чтобы не пустовали комнаты, но всякий раз Олег возражал. Не те времена, говорил он, чтобы детей заводить. К тому же он совершенно не представлял себя в роли отца. — Недоволен? Осуждаешь? Нет, не здесь. Но хозяева умерли. Им этот дом уже не нужен. Знаешь, кто здесь жил раньше? — Кто? — Леха Петля. Помнишь такого? Леху Петлю Музыкант очень хорошо помнил. Один из вожаков возникших после Катастрофы банд. Приземистый, нахрапистый, похожий на вставшего на дыбы кабана. Такой же опасный. Про Леху Петлю стоило сказать, что он не умер. Честнее было бы говорить, что он был убит. Застрелен. Некоторые утверждали, что именно пуля Музыканта однажды оборвала жизнь братковского авторитета. Правду знал только Олег и особо о ней не распространялся. — Согласен со мной, что Леха за своей жилплощадью не вернется? — Согласен. — Вот и хорошо. Денис щелкнул замком и пропустил гостя вперед. Олег скинул в прихожей куртку, прислонил в угол винтовку. Хозяин прошел в комнату, завозился у камина. Несмотря на то что внутри было темно, он, похоже, прекрасно ориентировался. Снайпер окинул комнату взглядом, не удержавшись, щелкнул языком: неплохо парень устроился. Мебель была подобрана по принципу основательности. Шкафы вдоль дальней стены своей массивностью невольно внушали почтение. Низенький стол с короткими толстыми ножками устроился посреди комнаты. Кресла, стать которых сделала бы честь семейству бегемотов, сгрудились в углу. Тяжелые портьеры из вишневого бархата закрывали окна, не пропуская в комнату ни лучика солнечного света. Олег бухнулся в одно из кресел, принявшее его мягко, без единого скрипа. Неторопливо, с достоинством занялись дрова. Похоже, обстоятельности и солидности они учились у мебели. Денис, сидевший на корточках у камина, обернулся и посмотрел на Музыканта снизу вверх: — Сейчас будет светлее. Просто я не очень люблю солнце. Сильно темно? — Нет, мне нормально. Я же глухой, помнишь? А у нас, инвалидов, все просто: в одном месте убыло — в другом прибыло. Я вот в темноте неплохо вижу. О своем неожиданно прорезавшемся чутье Олег упоминать не стал. Мало ли: сегодня есть, а завтра нет. И вообще как объяснить то, что он ощущает, человеку, полностью лишенному чего-либо подобного? Пламя затрещало веселее, языки потянулись выше, дрожащий оранжевый свет разогнал темноту. Денис встал, подошел к шкафу, завозился в его недрах, чем-то звеня, переставляя что-то с места на место. — Музыкант, тебе чаю или кофе? Или чего покрепче? — Кофе. И от коньяка не откажусь. У тебя ведь наверняка есть? — Коньяк-то? — тихо усмехнулся Денис. — Водится. А кофе только растворимый, извини. Сам варить не умею. И чайник вон там, дотянись, включи. Хочешь — музыку заведу. — А что у тебя есть? Учти, попсню и блатняк я не слушаю. Хотя, конечно, хозяин — барин. Но если ты хочешь меня развлечь… — Что ты! Никакого блатняка. Хотя, скажу тебе, после Лехи Петли тут та еще коллекция осталась. Я ее сохранил на память. Миха Лысый, Васяня с зоны и все в таком духе. Давай что-нибудь поинтереснее поставлю. «Юрай хип» пойдет? — Пойдет, — с некоторым удивлением согласился снайпер. Если честно, Денис ему не очень-то и нравился. Но за коньяк и приличную музыку он многое готов был ему простить. Даже странное обращение на «вы». Даже то, что тот явно набивался ему в приятели. Денис включил проигрыватель. Из динамика ударили первые тугие аккорды. Музыкант разве что не зажмурился от удовольствия, услышав знакомые звуки. «Солнце встает, и новый день пробивается сквозь, — выводил волшебный голос Дэвида Байрона, — утро нового дня, в котором тебя нет». Слушая то, как он поет, легко было представить себе зачарованный лес, населенный демонами, волшебниками и единорогами. По тропинке среди деревьев, сплетавшихся в непроницаемый для солнечного света полог, ехал рыцарь, отправившийся спасать принцессу. Он знал, что дракон, с которым предстояло сразиться, невероятно силен, но точно так же он твердо верил: ничто не остановит чистого сердцем. И абсолютно наплевать было, что Байрон умер, как настоящий рок-н-ролльщик семидесятых: он был еще молод, но успел наиграться с наркотиками и выпивкой, успел стать знаменитым, а потом точно так же быстро был забыт — и умер в пустой квартире, когда его внезапно настиг сердечный приступ. Его имя ничего не говорило некоторым уже тогда, когда легендарный вокалист был еще жив, зато остались песни. «И пока катятся час за часом, некому здесь будет увидеть, как я плачу, — некому, кроме восхода, кроме восхода и тебя». Да, кстати… Снайпер обвел комнату взглядом. Конечно, то, что любой мужчина обязательно генерирует вокруг себя беспорядок, это миф. И все-таки в доме не чувствовалось женщины. Обычно если мужчина живет не один, это хоть как-то да проявляется. А здесь — ни малейшего следа. — Ты что, один живешь? — не удержался Олег от вопроса. — Что? — не понял сначала Денис. — А, вот ты о чем. Да, личная жизнь не складывается. Он отошел от камина, брякнул на стол две чашки, банку с кофе, вынул из шкафа початую бутылку коньяка. Олег тоже подошел к столу и взялся за приготовление напитка. Кофейный порошок смешался с сахаром, послушно принялся растворяться в кипятке, по поверхности закружилась бежевая пенка, затем в чашку щедро плеснулся коньячный янтарь — по комнате поплыл дивный аромат. — Ну что? — первым заговорил Музыкант, возвращаясь в глубокое массивное кресло. — О чем ты хотел со мной поговорить? — У меня накопилось много вопросов. И ни на один из них нет ответа. А мне это не нравится. — Хорошо, — Олег откинулся на спинку кресла. — Задавай свои вопросы. — Можно подумать, Музыкант, ты сможешь на них ответить. — А если не смогу, то зачем ты меня позвал? — Мало ли… Вдруг ты задумаешься. Подскажешь что-нибудь. Покажешь того, кто может знать хотя бы, в какой стороне ответ поискать. — Любопытно. Ладно, что там тебя волнует? — Смотри, — Денис развернул стул спинкой от себя, сел на него верхом, сложил руки на спинке стула, водрузил поверх худой подбородок и пристально взглянул на Олега. — После Катастрофы прошло четыре года. Так? — Так. — Мы навели порядок в Городе. Мы не выигрываем войну с крысами, но и не проигрываем ее. У нас пока что хватает продуктов. Мы сохранили неплохие запасы бензина. У нас даже есть электричество. И телефон работает. Иногда. Так? — Так-так. К чему ты клонишь? Музыкант откровенно не понимал, чего хочет добиться от него этот странный Денис. — К тому, что нам пора бы заняться решением других проблем. — Каких? — Да ты что, не понимаешь?! Музыкант, нельзя постоянно топтаться на одном месте. Вокруг нас — десятки, если не сотни, разных «почему». Почему произошла Катастрофа? Почему не работает радиосвязь? Почему ни одна группа, вышедшая из Города на разведку, не вернулась? Почему до сих пор никто не добрался до нас? Почему мутировали крысы? — А, вот ты о чем. Олег вспомнил, как заходил в гости к Сверзину, у которого на кухне — почему-то по какой-то давней, непонятной Олегу традиции именно на кухне — постоянно собирались люди, которых мучили те же вопросы, что и Дениса. Обычно дальше плетения умных словес дело не шло. — Остынь, Денис, — сказал Музыкант, прихлебывая вкусный ароматный кофе. — Ты не найдешь ответов на эти вопросы. Только голову о стену расшибешь. — Ну и что? Человечество так и двигалось вперед, Олег. Люди бились головами о стены. Большинство из них расшибало лбы в кровь и оставалось ни с чем. А потом находился кто-то, кто обнаруживал именно то место, о которое нужно биться головой особым образом. И он пробивал дыру. Человечество лезло за ним — и так до следующей стены. Жизнь — это движение, Музыкант. Нельзя стоять на месте. Байрон тем временем уже запел про то, что она пришла к нему однажды утром, однажды одиноким воскресным утром. Олег и сам не заметил поначалу, что пальцы его отстукивают по подлокотнику кресла давно знакомый ритм. — Хорошо, — медленно сказал он, перестав барабанить и глядя собеседнику в глаза. — Я сегодня видел крысу. Она играла на флейте и вела за собой зачарованных музыкой людей. Ты веришь мне? Денис не моргнув встретил вопрошающий взгляд Олега. Задумчиво нарисовал в воздухе полупустой чашкой хитрый узор, слегка кивая в такт «Леди в черном», лившейся из динамиков. — Да. Нет. Не знаю. Мне над этим нужно еще подумать. Но Вась-Палыч много мне про тебя рассказывал, и в одном я уверен точно: тебе незачем врать. — Да? — усмехнулся Музыкант. — Не считай меня каким-то слишком уж особенным, парень. Я не хуже многих других. Но и не лучше, это факт. Только хорошие умирают молодыми. — Что ты сказал? В вопросе Дениса звучала искренняя заинтересованность. — Только хорошие умирают молодыми. Присказка у меня такая. Это… — Это песня, да? — Точно. — Теперь и Олег по-новому посмотрел на Дениса. — Это «Айрон мэйден». Я ими до Катастрофы заслушивался. — «Мэйден» — вещь. Надеюсь, Музыкант, у нас найдется еще что-нибудь общее. Музыку-то мы с тобой, похоже, почти одну и ту же слушаем… — Денис вздохнул. — Мне кажется, что с тобой что-то должно быть связано. — Что? — удивился снайпер. — Пока не знаю. Но о тебе очень много говорят, ты об этом в курсе? — Конечно. — Музыкант пренебрежительно отмахнулся. — Много. Всякого. Музыкант то. Музыкант се. Я слышал, будто бы я умею читать мысли. Ходить сквозь стены. Что я умею разговаривать с пулями. Что я бессмертен. Что я — не то реинкарнация Иисуса, не то сам Антихрист. Вот. Выбирай по вкусу. — Я не о том. Это все треп. Словесный мусор. Новому обществу нужна новая мифология. Если наши потомки одичают и станут зверями, закутанными в шкуры, они сохранят легенды о глухом боге с волшебным оружием, поражающим врага на расстоянии. Но согласись, что ты и на самом деле особенный. Вот поэтому я и хочу поговорить с тобой. И еще… кое с какими людьми. Штаб, Музыкант, хорош, пока он решает текущие задачи. Но Штаб не сможет дать нам стратегии. — Значит, ты против Штаба? — прямо рубанул Музыкант. — Нет, почему же. Просто однажды его время кончится. И лучше бы, если бы к тому моменту были люди, которые имеют хоть какое-то видение ситуации. — Ну, — расслабился Олег, поняв, что его не зовут участвовать в перевороте, — я на эту роль не гожусь. С видением ситуации у меня всегда было плохо. Разве что когда я вижу эту ситуацию через оптический прицел. Ты мне вот что скажи: а почему тебе Вась-Палыч что-то про меня рассказывал? — А… — Денис покачался на стуле туда-сюда. — Он мой отец. — Вот как? Членов Штаба редко называли по фамилиям — вот Музыкант сразу и не сообразил, почему фамилия Дениса показалась ему знакомой. Значит, сынок Вась-Палыча? Так-так. По внешнему виду и не скажешь. Тот плотный, с румяным круглым лицом, слегка переваливающимся через ремень брюшком, истребить которое не смогли даже тяготы Катастрофы. Сын же — какой-то субтильный, с тонкими артистическими пальцами, наверняка до Катастрофы его папа с мамой отправляли учиться играть на скрипке или пианино. И ни малейшего намека на знаменитые вась-палычевские усы. Честно говоря, лучше бы отцом Дениса оказался кто-нибудь другой. Штабист с пшеничными усами Музыканта недолюбливал и при каждой встрече это демонстрировал. Снайпер платил ему той же монетой. Другое дело — Доцент. Но там ведь действительно другое дело. Ладно, не будем об этом, мысленно сказал себе Олег. — А ты что думал? У лидеров детей не бывает? Он не прочь пристроить меня в Штаб. По праву наследования. — Денис улыбнулся. — Кое-кто «против». Кое-кто «за». Все как всегда. — Ну ладно, — Снайпер встал. — Пойду я, наверное. Вроде познакомились. Поговорили немножко — и хватит. Устал я, Денис. Тяжелый день выдался. Денис, казалось, был вполне удовлетворен и коротким разговором, и тем объяснением, что дал Олег своему уходу. — Согласен, — сказал он. — Главное — познакомились. Я бы хотел, чтобы мы стали друзьями, Музыкант. — Да? — Олег изучающе посмотрел на Дениса. — Тогда зови меня по имени, что ли… приятель. Однако, покинув дом новообретенного знакомого, Олег не отправился домой отдыхать. Сказав Денису, будто он устал, снайпер ничуть его не обманывал. Но в Музыканте вспыхнул какой-то потаенный азарт. Ему вдруг захотелось еще покопаться в истории с таинственной крысой. Поэтому от бывшего коттеджа Лехи Петли Музыкант отправился не в сторону проспекта Мира, где он жил, а свернул на Зареченскую и, пройдя пару кварталов, пересек площадь Труда и поднялся на четвертый этаж обычной панельной девятиэтажки. Олег не успел еще поднять руку к кнопке звонка, как дверь распахнулась. На пороге стоял грузный седой мужчина в мятых домашних брюках и клетчатой рубахе навыпуск, небрежно застегнутой на случайно угодившие под пальцы две пуговицы. — Ну заходи. — Хозяин кивнул в знак приветствия. — Ты что, Данил Сергеевич, мысли читаешь? Я и позвонить-то не успел, а ты уже у дверей. — Да нет. Просто увидел с балкона, как ты по площади топаешь. Ну, думаю, Олег ко мне собрался, не иначе. К кому ему сейчас еще идти, как не к Кравченко. Кстати, я уже в курсе твоих новых россказней. — Быстро ты. Снайпер, не разуваясь, прошел в комнату, сел на край потертого дивана, укрытого грубым пледом в зеленую и черную клетку. Кравченко, пропустив гостя вперед, уселся на скрипнувший под его немалым весом стул. — Ну, рассказывай, — велел он. — Что рассказывать? Ты же говоришь, что уже в курсе. — Это я от других людей в курсе. Теперь хочу тебя послушать. Снайпер коротко пересказал все, что с ним случилось сегодня. Про двух крысюков в лодке. Про человеколова с флейтой. О том, как покорно шли за ним люди. О том, как — редкий случай — он промахнулся, стреляя в крысу-флейтиста. Он умолчал лишь о непонятном таинственном чутье, которое вдруг проснулось в нем. — Спасенные тобой люди ничего не подтвердили, — сказал Кравченко, выслушав его рассказ. — И не опровергли. — И не опровергли. — Хозяин, соглашаясь, важно покивал седой головой. — Но, как ты догадываешься, в расчет берется первое. — Они и не могли подтвердить. Крыса их заколдовала, — упрямо сказал Музыкант. Кравченко тяжело вздохнул и откинулся на спинку стула, сцепив руки на затылке. Стул опять заскрипел. Снайпер вспомнил, как совсем недавно хозяин квартиры жаловался ему, что стулья приходится часто менять: не выносит хлипкая мебель его манеры сидения. — Ну что мне с тобой делать? — спросил он. — Олег, ты говоришь вещи, в которые очень трудно поверить. При этом «очень трудно» — это еще мягко сказано. Музыкант тоже вздохнул: — Десяток лет назад, Данил Сергеевич, вряд ли кто поверил бы, что нам придется воевать с крысами в рост человека. С крысами, которые навострились строить блиндажи и ловко шмалять из автоматов. Что на это скажешь? — Скажу, что разница есть. Крыс с автоматами мы видим каждый день. Это давно стало привычным. А вот крысы с флейтами, зачаровывающие людей с помощью музыки, — это уже граничит с бредом. — Ты мне не веришь? — прямо спросил Музыкант. — Не знаю, Олег. Не знаю. Я готов поверить, если ты мне покажешь такую крысу. — Извини, Данил Сергеевич. — Музыкант соскочил с дивана и принялся застегивать куртку. — Я не умею вызывать крыс с флейтами по заказу. Более того, скажу тебе: если я ее увижу, то сначала буду стрелять и только потом позову тебя посмотреть. Мало ли какую музыку она сыграет тебе, пока будет жива. — Знаешь, что мне в тебе не нравится, Олег? — прямо спросил Кравченко. — Не знаю. Но ты скажи, а я послушаю. — Ты приходишь к людям за ответами на твои вопросы. Но люди не могут тебе помочь, потому что твои вопросы — они слишком твои, в них слишком много тебя. Ты сам на них отвечать должен, а не другие. Но когда человек не может тебе помочь, ты на него обижаешься. Вместо того чтобы покопаться в себе и выудить ответ. — Вот как? Значит, я сам должен искать ответ на свой вопрос, да не где-нибудь, а в себе? — Музыкант порывисто вскочил. — Не буду больше тебе мешать, Данил Сергеевич. Домой пойду. Кравченко не стал задерживать Музыканта. Лишь когда тот подошел к двери, он окликнул глухого снайпера: — Опять обиделся, Олег? Именно об этом я тебе сейчас и говорил. Ты надеялся, что у меня есть какие-нибудь тузы в рукаве, про которые ты не в курсе, но которые обязательно тебе помогут? Вопрос в спину не остановил Музыканта. Тот только коротко мотнул головой — нет, мол, не обиделся, да и не надеялся — и вышел из квартиры. Кравченко еще долго сидел у окна, глядя в наплывающую на Город ночь, и думал: все ли правильно он сказал? Он давно знал Олега, в отличие от многих, понимал, что Музыкант, хоть и сам себе на уме, не станет откровенно врать или выдумывать лишь для того, чтобы набить себе цену. Впрочем, цена ему и так немаленькая: один из лучших снайперов Города. Опять-таки куда-то ведь люди пропадали? Пропадали, факт. К тому же, как ему рассказали, Козычев подтвердил, что в течение примерно двадцати минут он и оба его подчиненных находились в каком-то загадочном трансе и пришли в себя, только когда услышали выстрелы, а затем — окрик Олега. Чертовщина. Бесовщина. Дьявольщина. Но что же тогда выходит? Значит, была крыса? Крыса с флейтой, танцующая посреди тротуара и управляющая вереницей зачарованных людей? И что теперь делать? Как быть? Одного Музыканта не хватит, чтобы прикрыть все посты. Или ставить в караулы только глухих? А если это и правда какая-нибудь граничащая со сверхъестественным хрень, то вручать каждому перед дежурством пузырек со святой водой? Вот уж действительно нет ничего страшнее, чем непонятное. Тьфу ты. Была крыса. Или не было крысы. Была галлюцинация. Был бред. Было откровенное вранье. Вот сколько вариантов — выбирай, не хочу. Но лишь один из них правильный. Проклятье! Он, что ли, самый крайний? Есть Штаб, они там думают, что умнее нет никого, — пусть теперь и отдуваются. Кравченко убрал руки с затылка, потянулся затекшим от долгого сидения в кресле телом, хрустнул пальцами. И пошел наконец спать. Глава 2 НЕМНОГО ВОСПОМИНАНИЙ Музыкант вышел от Кравченко и потихоньку побрел домой. На улицах не было ни души. Впрочем, неудивительно. После Катастрофы выжило не так уж мало народу, но ее последствия оказались тяжелыми. Полное отсутствие вменяемой администрации, войны банд, недостаток продовольствия, отсутствие тепла зимой, неработающие больницы — список можно продолжать. А в довершение всего — крысы в рост человека, которые каким-то чудовищным, не поддающимся воображению образом научились брать и держать в руках предметы. Работать ими. И не последним в списке этих предметов оказалось оружие. Кравченко, к которому Олег пошел поговорить буквально наудачу после непонятной беседы с Денисом — а ну да подкинет умную мысль не самый глупый в Городе мужик, — уже два года был откровенно никем. Просто городской житель, который, как и все прочие, по четкому графику ходил на общественные работы и привлекался к службе на постах, цепочкой протянувшихся вдоль порубежья, отделявшего «наш город» от «серой зоны». Но до этого времени Данил Сергеевич был лидером одной из банд. Впрочем, бандой это трудно назвать: сбились в кучу бывшие спортсмены, бывшие менты, бывшие сотрудники охранных контор… Им тоже хотелось выжить и спасти близких людей… Да, дрались, стреляли, насмерть бились за драгоценные запасы горючего и еды. Отвоевывали у конкурентов заправки, захватывали оставшиеся неразграбленными магазины и без суда вешали захваченных с поличным мародеров на фонарных столбах. А что им оставалось делать? Еды и бензина не хватало на всех. Или, быть может, хватило бы, если бы все сразу собрались, договорились и готовы были делиться. Но чтобы много людей поняло друг друга сразу и согласилось поступиться своими интересами во имя выживания общества — такое ожидалось только при коммунизме, а его наступление было для многих гораздо менее вероятным, чем, например, Второе Пришествие. И банда Кравченко, по сути, была всего лишь структурой, которая хоть как-то старалась наладить жизнь на контролируемой территории. А что методы не отличались гуманностью — так на фоне братков Лехи Петли или помешанной на вдруг проснувшихся и будоражащих кровь идеях цыганского национального превосходства общине Бешеного Барона Кравченко с его ребятами смотрелись почти что ангелами: ведь даже ангелы, даром что крылатые вестники, не гнушались таскать мечи. Именно Данил Сергеевич, бывший до Катастрофы милицейским капитаном, сыграл немалую роль в том, чтобы те банды, предводители которых хоть как-то походили на людей и старались вести себя по-человечески, собрались вместе и объединились. А что? Любая власть в далеком-далеком прошлом произошла от какой-нибудь банды, вожак которой вовремя понял, что резать всех без разбору — это неправильно. От пуль кравченковских ребят отправились на тот свет и Леха Петля, и Бешеный Барон, и безумный проповедник Иоанн Добропас (которого, говорят, до Катастрофы собратья-бомжи звали попросту Ванька Жаба), провозгласивший наступление Царства Божьего на земле и причащавший своих апостолов собственным мясом, и многие другие, кто не соглашается поступиться своими интересами в пользу общего блага. А затем как-то так вышло, что власть над «нашим городом» постепенно перешла в руки Штаба, который составили люди, бывшие в «цивилизованных бандах» на вторых ролях, эдакими «серыми кардиналами». Штабистов никто не выбирал — они сами назначили себя для координации усилий тех, кто остался в живых. Они не проводили никаких репрессий, казнили только по суду и только тех, чьи преступления были настоящими преступлениями, а не проявлениями диссидентства, хотя злые языки и поговаривали порой, что недовольный ростом влияния Штаба Вовчик Каратаев, бывший до Катастрофы одним из лидеров городских байкеров, а после возглавивший выживших моторокеров, не пропал без вести, а нарвался на пулю по приказу кого-то из штабистов. Как бы то ни было на самом деле, Штаб был вполне похож на вменяемую администрацию, и в какой-то момент Кравченко ушел сам. Почему Олег пошел именно к Кравченко? Да просто потому, что Данил Сергеевич и его ребята вытащили Музыканта буквально с того света. Можно сказать, с самого порога ада выдернули. Это случилось через три месяца после Катастрофы, когда пришла зима и холода косили людей, которые не знали, что делать в панельных многоэтажках, лишенных привычного отопления. Примитивные печурки, с которыми горожане в массе своей правильно обращаться не умели, становились причиной пожаров, и квартиры выгорали одна за другой. Не хватало еды. Апостолы Ваньки Жабы бродили по улицам, хватая неосторожных прохожих, и, говорят, скармливали их сдвинувшимся от принудительных медитаций и постов прихожанам. Тем, кто спасался от рук религиозных фанатиков, приходилось беречься цыган, которые, словно в апокалиптическом сне, разъезжали по городу на грузовиках, сжигая остатки драгоценного бензина, и стреляли в каждого, в ком не признавали сородича, — а таких, естественно, было подавляющее большинство. Городская администрация кое-как контролировала центр города, постепенно теряя всякое представление о том, что происходит на окраинах. Кравченко тогда сколотил костяк своей банды, установил в ней жесткую и даже жестокую дисциплину и принялся методично насаждать добро и защищать человечность автоматным огнем и взрывами гранат. Людоеды, националисты всех мастей, обычные мародеры — все признавались врагами, с которыми нечего было церемониться. Во время одной из операций они и нашли Олега. Проблемы со слухом у Музыканта начались еще перед Катастрофой. Конечно, его пытались лечить, но никакие старания врачей не давали толку. А потом мир перевернулся вверх тормашками, и стало не до этого. Отец Олега, занимавший высокий пост в городской администрации, из кожи вон лез и пытался порваться на много маленьких лидеров, чтобы везде поспеть и спасти еще кого-нибудь. Дома он почти не появлялся. Потом заболела мать. В конце концов вышло так, что предоставленный сам себе юноша, к тому времени совсем уже оглохший (повлияла ли на это Катастрофа или Музыкант лишился слуха из-за того, что его больше не лечили, теперь никто уже не скажет), январским вечером пошел на раздачу бесплатной еды. И на обратном пути, когда до родного дома оставалось рукой подать, его прихватила шайка, промышлявшая тем, что отбирала продукты у одиночек вроде Олега. Двое сытых и здоровых розоволицых мужиков в добротных полушубках, туго перепоясанных армейскими ремнями, преградили ему дорогу. Будущий снайпер и дернуться не успел, как сзади из вечернего сумрака возникли еще двое. — Ну что, — сказал один, похлопывая себя по ладони бейсбольной битой, — сам хавку отдашь или тебя придется по-плохому просить? Олег попятился, пока не уперся спиной в бетонный забор, ограждавший место начатой незадолго до Катастрофы стройки. Четверо грабителей не препятствовали ему — они отлично понимали, что жертва никуда не денется. Сказать честно, им даже не сильно интересно было отобрать у парня жалкий пакет с булкой хлеба и парой банок консервов. У них выдался удачный день, и сытые розоволицые ребята могли себе позволить роскошь бросить охоту и вернуться в логово. Но оставаться на улице их заставляло желание покуражиться, и одинокий парнишка показался четверке вполне подходящей кандидатурой. Олег почувствовал плечом забор и понял, что отступать некуда. Драться он не хотел и не умел. Это потом он станет не знающим промаха снайпером, полулегендарным Музыкантом, о котором ходят самые разные слухи, один другого причудливее, жизнь заставит его крутиться, уметь сжимать кулаки и быстро и точно вколачивать их в противника. Пока что все было не так — обычный домашний мальчик, недоучившийся студент, последний раз дравшийся в третьем классе, столкнулся с тренированной сворой псов, мечтающих о крови. Бита в руках говорливого неторопливо поднималась, пока не уперлась Олегу в пах. Остальные трое одобрительно ухмылялись, выстроившись полукругом за его спиной. — Эй, мудила. — В голосе грабителя звучали ласковые нотки. — Ты что, язык проглотил? Гони сюда пакет, пока я тебе не сделал яйца всмятку. Олег мертвой хваткой вцепился в пакет. Он не знал, что делать, но одно понимал точно: с едой он не расстанется. Сначала даже испуга не было, потому что он не верил, будто с ним может произойти что-то по-настоящему страшное, а через мгновение его накрыло волной ужаса, да так, что всю волю пришлось сгрести в кулак, чтобы удержать себя на ногах. — Ну вот, ребята, — пожаловался стоящий перед Олегом мужик, — не хочет он по-хорошему. Да, сучонок? Бита ткнулась вперед, заставив Олега судорожно охнуть и скрючиться, прикрывая руками пах. Тут же он взвыл от боли, тряся ушибленной ладонью. — Смирно стоять, падла! — гаркнул кто-то из стоявшей поодаль троицы. Издевавшийся над жертвой грабитель лениво описал битой полукруг и ударил парня по запястью, на котором висел пакет с едой. Как выяснилось потом, кость хоть и не сломалась, но треснула. От этого удара Олег упал на колени, перехватив разбитое запястье ладонью. Он снизу вверх посмотрел на своих мучителей бешеными глазами и даже попытался вскочить и броситься на них, но новый удар — на этот раз в плечо — швырнул его в снег. Грабители могли спокойно снять с его руки злосчастный пакет с консервами и хлебом и спокойно уйти. Но им хотелось растянуть развлечение, увидеть, как мальчишка, размазывая по щекам слезы и сопли, сам протянет им добычу. Только Олег почему-то этого не делал. Значит, нужно продолжать. Бита приблизилась к лицу, легонько погладила Олега по щеке. Он мотнул головой, от неловкого резкого движения упала шапка, ветер подхватил длинные волосы. — О, да он еще и чмо патлатое, — обрадованно заявил один из четверки. — Ну, таких, как он, сам бог велел давить. Все равно все они пидоры. Сам ты пидор, хотел ответить Олег, но тяжелый ботинок наступил на кисть руки, вдавливая ее в снег, и парень прикусил губу, чтобы не закричать. Тонкая струйка ярко-малиновой крови потекла по подбородку. Больно… Чертовски больно… Хрен вам, тихо прошептал он. Вот хрен вам, и все тут. Убивайте, если вам так этого хочется. Но кричать я не буду, не дождетесь. Гордый я, если вы еще не поняли. И бесплатную пайку вы заберете только у мертвого. Грабитель ворочал носком ботинка, стараясь заставить Олега вопить от боли, но кисть лежала на снегу, а на ней была толстая перчатка, и пока что можно было терпеть. — Упрямый, тварь, — бросил кто-то. — Ну что, давайте ему кости переломаем, что ли? С пальцев начнем… Эй, Колян, ты с него перчатку скинь да на голой руке попрыгай. — Точно-точно, — прошипел мучитель Олега. — Я ему не только кости переломаю. Я ему хрен оторву и в рот запихаю. Я ему… — Это, мужики, плохая идея, — прозвучал вдруг из-за спин подошедших поближе, чтобы не пропустить развлечения, грабителей чей-то голос. Все четверо резко повернулись. Олег поднял голову. Немного в стороне стоял человек лет пятидесяти, с обветренным красным лицом. Вмешавшийся, несмотря на морозец, был без шапки, и снег беспрепятственно опускался на седые волосы. Смотрел он на удивление спокойно, как будто собравшаяся вокруг распластанного на снегу парня четверка была ему совершенно не страшна. — Шел бы ты своей дорогой, дядя, — посоветовал ему один из своры. — А это моя дорога и есть, — ответил, жизнерадостно улыбаясь, странный мужчина. Он держал руки в карманах, и Олег почему-то не сомневался, что хотя бы в одном из них прячется нечто, что придает седому такую непоколебимую внушительность. — А вы на ней стоите, — добавил он. И вдруг, мгновенно изменив тон, рявкнул: — А ну пошли прочь, шакалы! Двое из своры переглянулись и попятились. — Эй, — подергал один из них Коляна за рукав. — Чего это он? Может, и правда того… Пойдем? — Рехнулся, что ли? — брезгливо бросил тот, вырывая рукав из вцепившихся в полушубок пальцев. — Последний раз тебе говорю, дядя, вали отсюда. Он демонстративно сплюнул на снег, поднял биту, перехватил ее поудобнее и медленным шагом, вразвалочку зашагал к седому. За ним потянулись остальные, на ходу выстраиваясь полукругом. Свора готовилась одновременно броситься на странного одиночку, посмевшего вмешаться в их развлечение. Седой выждал, пока Колян подойдет поближе, а затем устало вздохнул, вынул из кармана пистолет и прострелил ему бедро. Грабитель с воем покатился по снегу, пятная кровью яркую снежную белизну. Он вцепился обеими руками в раненую ногу, бросив оружие. — А я ведь предупреждал… — Ствол дернулся в сторону следующего из четверки, пистолет звонко хлопнул, еще один из неудачливых любителей покушаться на чужое рухнул на снег. Оставшиеся мгновенно оценили положение дел, поняли, что все обернулось не в их пользу, и бросились бежать. Седой не стал в них стрелять, потому что на звуки выстрелов из-за угла забора, к которому недавно прижимался спиной Олег, выскочили несколько вооруженных людей в зимнем камуфляже. Они сноровисто похватали пытавшихся убежать грабителей и, заломив им руки за спину, подвели к тому месту, где валялись те, кого ранил седой. Тот тем временем широким шагом подошел к лежавшему в снегу Олегу, присел над ним на корточки и осторожно похлопал его по плечу: — Эй, парень, — позвал он, — ты как там? — Хреново, — кое-как разодрав прокушенные губы, прошептал Олег. — Но не смертельно. — Ну, это пока, — успокоил его седой. — Могло быть и хуже. Сейчас к тебе доктор подойдет — он отстал немножко, так что потерпи еще минут десять. — Данил Сергеевич! — окликнул его один из людей в камуфляже. — А с этими, — он указал стволом автомата на сбившихся в кучу грабителей, — что делать? Как обычно? — Как обычно, — жестко ответил седой, оказавшийся Данилом Сергеевичем. — Некогда нам рассусоливать. Расстреляйте на хрен. Кто-то истошно взвыл, но точно рассчитанный пинок в живот заставил его сменить вой на протяжный стон. — Вот так вот, парень, — сказал седой. — Не может сейчас старый Кравченко в гуманизм играть. — Наконец-то! — воскликнула Иришка, когда Музыкант вернулся домой. — Ну, хоть отдохнешь. Она ничего не сказала насчет его позднего возвращения. Знала — Олег не любит, когда ему говорят, что он задержался. Снайпер слишком ценил свободу и полагал любое покушение на собственное время попыткой посадить его на цепь. Иришка выжила после Катастрофы, хотя Катастрофа обрушилась на Город, когда ей было тринадцать лет, — а потому была не по годам мудра и отлично чувствовала настроение своего мужчины. Так что, несмотря на то что стрелки часов наперебой торопились отметить половину двенадцатого, она приветствовала Олега точно так же, словно не было никакой Катастрофы, по городу не ходили гигантские вооруженные крысы и он просто пришел домой после долгого рабочего дня где-нибудь в офисе. Музыкант только кивнул и принялся раздеваться, машинально взглянув в зеркало. Оттуда на него посмотрел хмурый тип с покрасневшим от дувшего весь день ветра лицом и усталыми глазами. М-да, сказал он сам себе, что-то, дружок, ты неважно выглядишь. — Есть будешь? Олег кивнул еще раз. Иришка задумчиво посмотрела на него. — Похоже, — констатировала она, — все очень плохо. — Что-то типа того, — подтвердил снайпер. — Хороший мой… Девушка подошла к Музыканту, легонько обняла за плечи. Он осторожно снял ее легкие ладошки со своих плеч. — Только хорошие умирают молодыми, — ухмыльнулся Олег. — Так в одной песне пелось. Я, Иришка, уже не молод, так что хорошим меня, наверное, не назовешь. — Песня была давно, а я есть сейчас, — упрямо возразила девушка. — Поэтому песня твоя дурацкая ошибается, а я говорю правду. Да и где ж ты не молод-то? Тоже мне старик нашелся. — Она фыркнула. — Так что иди лопать и заодно расскажешь мне, что там у тебя стряслось. Аппетит так и не пришел. Снайпер наскоро ополоснулся в душе и теперь, сидя за кухонным столом, отрешенно пережевывал что-то горячее, что зачерпывал из глубокой тарелки, и не понимал, что ест. Потом спохватился, взглянул на сидящую перед ним Иришку: — Спасибо, очень вкусно. — Только врать не надо, — усмехнулась она. — Вижу ведь, не соображаешь, что жуешь. Тебе сейчас, наверное, насыпь сена — ты и его слопаешь. И скажешь, что вкусно. С Иришкой ему повезло. Музыкант с трудом сходился с людьми, не говоря уже о том, что мало кто мог спокойно прожить с ним в четырех стенах квартиры. Он слишком много думал о себе и далеко не всегда думал о других. При этом его трудно было назвать эгоистом, потому что он не требовал от окружавших его людей, чтобы все их внимание было сосредоточено только на нем. Просто его интересы порой радикально расходились с тем, чего желали все прочие. Мало кто мог смириться с тем, что Музыкант способен в любой момент прервать разговор, не сказать ни слова похвалы или поддержки тогда, когда человек ожидал именно этого, уйти, не попрощавшись, и не сказать, когда вернется. Иногда ему казалось, что внимание друг к другу — это своего рода валюта, которой люди расплачиваются между собой. Но сам он почему-то нечасто принимал такую плату с благодарностью, да и всех остальных дарил ею чрезвычайно редко. Девушка, с которой он сейчас жил, была сестрой Сережки Тайлакова, одного из тех редких людей, которых с натяжкой можно было назвать друзьями Олега. С Сережкой Музыкант стал общаться ближе, чем с другими, после одного разговора на кухне у Сверзина, вечная ему память. В тот вечер Олег долго слушал, сам не вмешиваясь в разговор, как невысокий неторопливый черноволосый парень медленно, будто кирпичи в стену, выкладывает собравшимся слово за словом. Слова, которые говорил он, ловко цеплялись друг за друга, превращались в убедительные конструкции. И они же безумно не соответствовали тому, что творилось на улицах. Музыкант нутром чуял, что за красивым плетением звуков кроется пустота. Ничто, из которого никогда не возникнет нечто. Очередные слова, которым никогда не стать делом. Просто парню хочется покрасоваться, показать прочим, какой он умный. В конце концов, он вспылил. Выложил оторопевшему Сережке все, что думает о нем и о тех, кто умеет только языком чесать. Тайлаков едва не полез в драку. Олег, признаться, был не против. Он был вполне уверен в себе и хотя не считал, что сила или умение эффективно вывести из строя другого человека могут служить способом доказать свою правоту, полагал, что справится с этим словоблудом без особых проблем. Драться им запретил Сверзин. Лев Федорыч у себя на кухне был непререкаемым авторитетом. На улице вы спокойно могли пройти мимо этого неприметного человека, вечно втягивавшего тощую шею в узкие плечи и озиравшегося по сторонам, как будто он отовсюду ждал опасности. Но за накрытым ностальгической клеенкой в цветочек столом Сверзин оказывался царем и богом. — Олег, остынь, — негромко бросил он. И Олег остыл. Что-то буркнул на прощание, быстро собрался и ушел. Через пару дней, возвращаясь из порубежья, он отмечался на посту. К несчастью, там оказался Тайлаков. Олег чертовски устал, ему выпало полночи уходить от группы наседавших ему на пятки на удивление настырных крыс. Даже потеряв двоих в скоротечной перестрелке, крысы не желали сдаваться и мечтали во что бы то ни стало достать наглеца, решившего прощупать их линию обороны. Помотав их за собой, снайпер кое-как отвязался от погони. Гудели ноги, болел ушибленный бок, в голове свербела мысль о том, что пару раз его могли преспокойно пристрелить, и только тотальное неумение крыс попадать в цель — они всегда делали ставку на массовость и плотность огня — помогло ему добраться до своих. И тут навстречу снайперу вышел недавний кухонный словоблуд и, словно ничего и не было, протянул руку и что-то сказал. Музыкант конечно же был без слухового аппарата. Махнув рукой — мол, подожди, — он нацепил его и услышал: — Давай пропуск, герой. Этот «герой» окончательно добил Олега. Потом уже он понял, что для Сережки это было нормой. Тайлаков язвил по поводу и без повода, нарываясь на неприятности, обижая людей, хотя искренне считал, что не говорит ничего, от чего стоило бы нервничать. Но Музыканта и в нормальном состоянии нельзя было назвать терпимым человеком. Тем утром, после ночной игры в кошки-мышки со смертью, он вновь высказал Тайлакову все, что думает о тех, кто стоит на посту в то время, когда он, Олег, рискуя жизнью, ведет с крысами настоящий бой. Сережка озадаченно хмыкнул, выслушал Олегову тираду, ни разу не перебивая. А затем предложил ночному истребителю крыс встретиться ближе к вечеру, а еще лучше — на следующий день, когда они оба отдохнут. И вот тогда уже просто, по-мужски, один на один поговорить. Он назвал Олегу адрес, куда тому нужно было прийти. Музыкант отказываться не стал. Снайпер пришел к Тайлакову под вечер. Сережка, как потом выяснилось, в отличие от многих, не сменил квартиру — так и жил с сестрой в двухкомнатной на углу улиц Московской и полузабытого революционного героя Щукина. Музыкант отворил кодовую когда-то дверь, неторопливо поднялся на второй этаж, насвистывая сквозь зубы простенький мотивчик, и ткнул пальцем в истертую до прозрачности матовую кнопку звонка. Тихое пиликанье привело к тому, что внутри квартиры зашлепали быстрые легкие шаги. Наверное, это его женщина, подумал Олег. Как-то неудобно при ней вести мужские разговоры… И тут дверь распахнулась. На пороге стояла невысокая худенькая девушка лет шестнадцати. Она была одета в простой домашний халат и пушистые тапочки. Волосы собраны в незатейливый хвост. Зеленые глаза посмотрели на Олега. — Я тебя знаю, — сказала она. — Слышала про тебя много. Ты — Музыкант. Мне брат сказал, что ты придешь. — Брат? — переспросил Олег. — Ну да. Сережка. Его вызвали срочно на пост, он просил передать тебе, чтобы ты подождал или попозже заглянул. Но лучше, — она смущенно улыбнулась, — ты бы зашел. Мне, если честно, скучно. Значит, это его сестра. Музыкант, бормоча что-то, зашел в квартиру, услышал, что можно не разуваться, и разуваться не стал. А девушка — («меня зовут Ира, а ты Олег, я слышала») — пробежала из комнаты в кухню, затем обратно, тонкой черной стрелкой мелькнула туда-сюда, ставя чайник, предлагая какое-то варенье — сама варила, Сережка говорит, почти как у бабушки, сама-то я бабушку плохо помню, — и Музыкант понял, что драться с братом этого невероятного чуда он не будет ни за что и никогда. Они просидели за чаем не меньше часа, когда пришел Тайлаков. Бухнул дверью, нарочито громко, чтобы все в квартире слышали, так же преувеличенно громко ворча, стянул сапоги. — Ты же сказала, что можно не разуваться? — Олег смущенно посмотрел на свои заляпанные мутной дождевой водой ботинки. — Да брось ты, — всплеснула она тонкими руками, — ты же гость. Олег поднялся с уютного полосатого дивана, вышел навстречу Тайлакову. Тот ждал его молча, набычившись. — Вы чего, мальчики? — спросила Ира. И Музыкант понял, что Тайлаков не сказал ей ни слова о том, зачем придет Музыкант. — Вы что, поссорились? — бессильно спросила девушка. — Ну не надо, ребята, давайте я еще чаю поставлю, вы поговорите… И тогда Олег, пересилив себя, шагнул вперед, протянул ставшую неожиданно чужой и оттого непривычно тяжелой руку и сказал то, что удивило его до невозможности: — Извини, — пробормотал он, — я не хотел тебя обидеть. Уставший был, как черт. Ну сам же понимаешь… Сережка внимательно рассмотрел протянутую ему ладонь. В его глазах толкнулось какое-то понимание: неужели он меня боится? Нет, непохоже. Он оценивающе взглянул в лицо Музыканта. То, что хотел сказать Олег, читалось совершенно ясно: мужик, я драки-то не боюсь, но давай не будем изображать двух горилл, которые не могут найти общего языка. Начистить табло друг дружке мы еще успеем. Тайлаков сдался. Так же медленно он протянул руку Музыканту. Ладони встретились. Переплелись пальцами в суровом мужском пожатии: каждый стремился проверить другого на прочность, сдавливая изо всех сил. Ни один не охнул. Зато оба понимающе усмехнулись. — И ты меня… Извини, — выдавил из себя Сережка. — Все мы тогда были… Уставшие. — Принято. — Вот и здорово, — засуетилась, закружилась, затанцевала вокруг Ира. — Олег, ты же еще не уходишь? Сережка еще раз внимательно посмотрел на Музыканта. Потом на сестру. Что-то хмыкнул. — Думаю, что не уходит. Но пить мы будем, Ирка, отнюдь не чай. Музыкант, ты водовку уважаешь? Олег кивнул: — Под закуску. И под разговор. — Тебе ж мои разговоры не нравятся, — сверкнул хитрой улыбкой Тайлаков. — Опять обидишься на что-нибудь. — А я их пока что маловато слышал, разговоров твоих, — развел руками Олег. — Тащи лучше свою водовку. Ир, ты с нами? Какое-то время он зачастил к Тайлаковым в гости. Через две недели Ира, которой, как выяснилось, больше нравилось, когда ее зовут Иришкой, переехала к нему, бросив брата в одиночестве. Впрочем, тот недолго страдал от того, что некому стирать ему носки и готовить обед. Вскоре в квартире на втором этаже дома, что на углу улиц Московской и Щукина, появилась Леночка, такая же конфликтная и язвительная, как сам Сережка. Говорят, они доставали друг друга, доводили до белого кипения и испытывали на прочность каждодневно, подтверждая всю верность поговорки о том, что милые бранятся — только тешатся. Несколько раз Леночка заявляла, что больше не может так жить, била о стену пару тарелок, собирала вещи и уходила, чтобы через неделю-другую вернуться. После Катастрофы отношения между полами стали значительно проще. Никого не волновало, есть ли у людей штамп в паспорте на соответствующей странице. Особенно если учитывать тот факт, что сами паспорта ушли в прошлое. — Расскажешь мне что-нибудь? — спросила девушка. — Ну, что там с тобой приключилось? Олег, не прекращая жевать, мотнул головой. Мол, не буду. Настаивать Иришка не хотела, к тому же она прекрасно знала, что это не поможет. Если Музыкант упрется, то он поспорит упрямством с ослом. Причем в споре между длинноухим серым животным и своим мужчиной она безошибочно поставила бы на Олега и выиграла. — Я спать ложусь, — сказала Иришка и поднялась со стула. — Поешь и приходи. Посуду можешь не мыть. Глава 3 НОЧЬЮ, У КЛУМБЫ С АСТРАМИ Олег проснулся посреди ночи. Рядом сопела уткнувшаяся носом в плечо любимого мужчины Иришка. Было темно, и в окно еще подглядывала бледная луна. Странно. Олег обычно просыпался поздно, и растолкать его раньше девяти утра представляло собой сложную проблему даже по нынешним тревожным временам. Значит, случилось нечто экстраординарное. Он поворочался, отбросил одеяло и сел, медленно привыкая к тому, что уже не спит. Где-то вдалеке перекликнулись гудками два автомобиля. Музыкант услышал их перекличку, потому что спал, не снимая слухового аппарата: его женщина считала, что он не должен дома укрываться от нее своей глухотой. Снайпер полагал — она имеет право так считать. Когда он вернулся домой, аппетита не было, а вот сейчас зверски хотелось есть. Он, не включая света, дошел до кухни, сжевал наскоро бутерброд, запил недопитым с вечера чаем из стакана. Услышал за спиной шлепанье босых ног. Повернулся — Иришка, заспанная, закутавшаяся в одеяло, смотрела на него удивленными сонными глазами-щелочками: — Олег, ты чего? — Сам не знаю, — ответил Музыкант. — Не спится. Он протиснулся по узкому коридору мимо девушки и принялся одеваться. — Олег… ты куда? На этот раз слова прозвучали гораздо более испуганно. — Тоже не знаю, солнышко… — Он подошел к Иришке, обнял лицо ладонями, нагнулся и нежно чмокнул ее в кончик носа. Затем натянул сапоги и потянулся за автоматом. Сейчас он собирался не на снайперскую охоту, и ему нужна была не винтовка с оптикой, а совсем другое оружие. — Да куда ты собрался! В такую темень! — Извини, Иришка. Правда, совершенно не представляю. Меня будто толкнуло что-то: нужно идти. Что разбудило его, что заставило подняться, что позвало его вон из уютного квартирного мирка в ночь, в порубежье, в «серую зону»? Олег на самом деле не знал ответа — просто где-то внутри нарастало тревожащее, беспокойное, странное, едва знакомое чувство. Как будто он находился здесь и одновременно звал самого себя издалека, из какого-то далекого уголка Города. — Ты… ты вернешься? — обеспокоенно прошептала она. — Конечно, солнышко. Я же всегда возвращаюсь, ты же знаешь. Я тебя когда-нибудь обманывал? Иришка вздохнула: — Я теперь заснуть не смогу. Ты там осторожней, ладно? И, — она слабо улыбнулась, — хвосты неси сразу в Штаб. Чтоб я дома этой мерзости не видела больше. Понял? — Понял. — Музыкант зевнул. — Ой… Извини еще раз. Все понял. Вернусь с хвостами и цветами. Штабу — хвосты, тебе — цветы. Так? Ничего не перепутал? — Ничего, ничего. Ладно, иди уж, полуночник. И что это на тебя нашло… Музыкант шел по ночному городу. Несмотря на прошедшие после Катастрофы четыре года, он неплохо помнил, как выглядели эти места раньше: переливающиеся ожерелья неоновых огней, шум двигателей редких автомобилей, неторопливо бредущие прохожие… Ничего этого больше нет. Олегу на миг подумалось, что даже Иришка, которую он совсем недавно оставил, не более чем сон. А на самом деле есть только Город и он, одинокий человек, осторожно пробирающийся по залитой лунным светом улице, вдоль бессмысленно таращившихся черными провалами окон зданий. Вообще-то он миновал пост, но останавливаться и отмечать пропуск не стал. Его неведомое чувство подтолкнуло Музыканта изнутри, тот метнулся в тень, когда все смотрели в другую сторону, и проскользнул в порубежье, никем не замеченный. Просто Олег очень любил свободу и ради нее готов был порой нарушать установленные сверху порядки. Конечно, когда он вернется, ему нужно будет заглянуть на пост — в конце концов, прятаться от своих просто некрасиво. Доцент узнает, что Олег вышел в порубежье, не отметившись, и Вась-Палыч узнает тоже, и Зинаида Вершинина по прозвищу Бой-баба, и другие члены Штаба. Ну и пусть. Что они Олегу сделают? Пока же он просто сдернул слуховой аппарат, аккуратно убрал его в карман куртки и отдался своим потаенным ощущениям, старательно сливаясь с окружавшим его миром. Мы с тобой одной крови, шепнул он беззвучно Городу. Город никогда не отвечал, однако такое положение дел вполне устраивало снайпера. Музыкант уже понял, что тайное чувство вновь вывело его на охоту за крысой с флейтой. Он только пока не знал, где именно искать серого ловца человеков. Поэтому снайпер наметил себе прогуляться до роскошной клумбы на площади Победы, где до сих пор цвели дивные астры, — все-таки он обещал Иришке букет. В той части Города, где жили люди, большинство клумб, скверов и парков были заняты под посадки и огороды. Так было проще, чем ломать асфальт. Так что с цветами на территории людей было не очень хорошо, в основном их выращивали в квартирах, в горшках на подоконниках. Лучше, конечно, сначала подстрелить крысу, а затем уже собирать цветы. Честно говоря, Олег не представлял себе, как будет преследовать крысу, сжимая в руке букет астр. Но пока что таинственного хвостатого флейтиста не предвиделось, и цветы выглядели вполне достижимой целью. Интересно, подумал он, проходя в тени гигантского торгового центра «Все для всех», былой гордости Города. Когда людей стало меньше, на улицах сделалось гораздо чище. Нет, конечно, разруха дает о себе знать: битое стекло, раскрошенный кирпич, брошенные вещи, стреляные гильзы — всего этого на асфальте предостаточно. Зато, по крайней мере, в порубежье и «серой зоне» днем с огнем не сыщешь изжеванных сигаретных окурков, смятых пивных банок, шуршащих пакетов, промасленных бумажек, в которые кто-то когда-то заворачивал горячие жирные пирожки. Не шелестят под ногами фантики от шоколада и не долетевшие до мусорных урн автобусные билеты, не дожидаются опасливо оглядывающихся по сторонам бомжей пустые бутылки. Одна радость осталась ветру — листья. Если сравнивать с теми временами, что были до Катастрофы, листопад еще только начинался. Но дворники давно уже стали достоянием истории, и подметать тротуары было некому. Так что ветер игриво подбрасывал вверх целые охапки сухих листьев, перемешивал их, раскладывал пестрым ковром, вновь расшвыривал — и так до бесконечности. Только свист ветра и шорох листьев. Однако Музыкант, сняв слуховой аппарат, и этого не слышал. Шестое чувство осторожненько подтолкнуло его. Что? — не говоря ни слова, спросил Олег. Будь начеку, ответило нечто внутри него. Хорошо, покладисто согласился снайпер, перехватывая оружие поудобнее. Небо тем временем заволокли белесые тучи, похожие на облака порохового дыма, стелющиеся над полем битвы. Звезды недоуменно таращились в разрывы между пороховыми клубами, словно пытаясь понять, что делает этот странный человек в пустом и безжизненном городе. Вот и площадь. Огромная неухоженная клумба кольцом окружала черную даже в накрывшей город ночи траурно-мрачную каменную иглу обелиска. Справа от обелиска стояли две плоские стелы. На их поверхности были имена. Много имен. Одна из строчек — фамилия Олегова деда. И какие-то далекие родственники, не вернувшиеся с той войны, тоже были отмечены. Астровое море волновалось в такт порывам ветра. Олег покрутил головой вправо-влево. Затем прислушался к неведомому чувству внутри себя. Вроде ничего. Тишина. Он выскользнул из-под прикрытия простроченной автоматной очередью автобусной остановки и быстро перебежал площадь. Все спокойно. Ограждение, которое когда-то не удерживало любителей заполучить букет на халяву, было снесено грузовиком, полусгоревший остов которого торчал в клумбе уродливым бредом скульптора-дадаиста. Олегу было несложно и перепрыгнуть невысокую ажурную ограду, но он предпочел идти там, где препятствия не было. Снайпер обогнул разбитую машину и, нагнувшись, принялся присматриваться к цветам. И тут его пронзило огненным шилом. Позвоночник налился пульсирующей болью. Перед глазами взмахнули пламенеющими крыльями бабочки. Тайное чувство спохватилось слишком поздно и теперь голосило внутри хозяина вовсю. — Черт тебя дери, — выдохнул снайпер, распрямляясь и вскидывая автомат. Встав во весь рост, он разглядел в нескольких метрах от себя крысу — темную тень в темной безлунной ночи. Крыса подняла тонкую трубочку флейты и пробежалась по ней когтистыми пальцами. Музыкант, разумеется, не слышал ни звука. Тварь удивленно — ни дать ни взять человек, а не вставшая на задние лапы серая хвостатая подделка — отняла от усатой морды флейту, посмотрела на нее, вновь сунула в рот и подула. — Отправляйся в ад, сука, — едва шевеля губами, сказал Музыкант, не слыша собственных слов. И нажал на курок. Сухо щелкнул боек. Осечка. Как странно, успел подумать он. Я ведь вроде бы его регулярно чистил и смазывал. Почему он меня подвел? А потом крыса швырнула флейту на асфальт и бросилась на человека, визжа и растопырив лапы. Олег не успел увернуться. Увесистое тело обрушилось на него, обдав острым животным запахом. Оружие вылетело из рук снайпера, он упал, придавленный к асфальту, а крысиные когти метко нацелились в глаза. Музыкант с трудом отбросил лапы в сторону, попытался ударить в ответ, но когти метнулись к горлу, едва не разорвав его. Впрочем, снайпер вновь отшвырнул лапы крысы. Судорожно изогнувшись, он скинул крысу с себя — та ловко откатилась в сторону, угрожающе направив когтистые пальцы в его сторону, — и встал в стойку. Крыса опять рванулась в атаку. Олег встретил ее ударом ноги в голову. Зверюгу мотнуло назад, но она удержалась на задних лапах и только потрясла головой. Музыкант попытался было закрепить успех и нанес еще один сокрушительный удар ногой, но на этот раз тварь пригнулась и когтями расцарапала ему голень. Противники, тяжело дыша и внимательно изучая друг друга, разошлись. Плохо, подумал Олег. Очень плохо. До одури отвратительно, что меня подвел автомат. Врукопашную против полутораметровой крысы драться рискованно. У нее на двух верхних лапах десяток дарованных природой ножиков. Пусть каждому из них далеко до бритвенной остроты, но их заточки вполне достаточно, чтобы вспороть мне брюхо и полюбоваться тем, что там внутри. А есть ведь еще и задние лапы. И еще этот хвост… Бес знает, что эта тварь умеет им делать. Они неторопливо двинулись по кругу, делая осторожные движения руками. Ни один из сошедшихся в схватке не торопился атаковать первым. В Гонконге душу бы продали за эту сцену, пришла на ум снайперу мысль. Он неожиданно вспомнил старый сериал про черепашек-ниндзя. У них, как помнилось Олегу, наставником как раз была гигантская мутировавшая крыса по имени Сплинтер. Но в фильме ни разу не показывали, как она дерется. На долю Сплинтера, как истинного учителя ниндзя, оставалось произнесение в нужный момент Великих Истин. Идеологическое, так сказать, руководство. Ну почему же она не нападает… В этот момент крыса ринулась вперед, нанося серию быстрых ударов лапами с растопыренными когтями. Теперь тварь целила Музыканту в глаза, и лишь удача помогла ему не лишиться вслед за слухом еще и зрения. Слепой снайпер — что может быть нелепее. В свою очередь Олег еще раз чувствительно зацепил зверюгу, пнув ее тяжелым ботинком, — он не рисковал лезть в ближний бой, боясь когтистых лап, и делал ставку на удары ногами. Его хвостатый противник вновь отпрянул, наткнувшись на яростное сопротивление человека. Драка затягивалась. Оба — и крыса, и человек — явно надеялись справиться с врагом быстро, рассчитывая на свои особые способности и оружие. Когда этого не получилось, у них остались только они сами. Усы, лапы, хвост — вот мое оружие, мысленно ухмыльнулся Олег, глядя на крысу, продолжавшую беззвучный танец у поросшей астрами клумбы. Жаль, что превратившаяся в человека обезьяна, спустившись с деревьев, отбросила хвост. Впрочем, помог бы мне сейчас обезьяний хвост? Тогда уж лучше хвост кенгуру: если верить слухам, австралийские зверушки очень лихо бьют друг друга именно этой частью тела. Вообще все это мысленное балагурство — от азарта драки и сводящего с ума ощущения проигрыша и возможной смерти. Говорят, профессионалы могут настраивать себя так, чтобы голова в бою оставалась холодной, а не такой, как у меня, — словно я пару раз по сто граммов хлопнул. Все-то у меня не как у людей… Зря я ножа с собой не взял, вот что. Ну, в следующий раз — обязательно. Если он будет, этот следующий раз… Крыса на удивление грациозно, как будто и на самом деле обучалась рукопашному бою в каком-нибудь восточном монастыре, метнулась к Музыканту. Ее лапы чертили в воздухе замысловатые узоры, дразня, отвлекая, обманывая. Олег растворился в закрутившейся карусели схватки, отбил пару ударов, ударил сам, почувствовал, как когти рассекли ему бок, — ничего… это ничего… неглубоко, самыми кончиками… лишь бы никакой заразы… горячее потекло по коже… удачно извернулся и ответил мощным пинком в живот. Крыса согнулась пополам, но, когда Олег рубанул ребром ладони чуть пониже крысиного уха, тварь упала и откатилась в сторону. Она замерла, скрючившись и надрывно кашляя, но ее черные глаза внимательно смотрели за противником. Музыканта вдруг замутило. Только через несколько минут после начала драки он осознал, что запах крысы раздирает ему ноздри. Прежде он практически никогда не сталкивался с тварями так близко, если не считать быстротечной и нелепой заварушки, когда он в составе группы Левашова патрулировал кварталы за стадионом «Спартак» и у станции метро «Центральная» группа нос к носу столкнулась с десятком крыс, явно вылезших на поверхность из тоннелей метро. Тогда не было времени долго и тщательно целиться, а нужно было бросаться на врага, бить его прикладом, стрелять в упор, видя, как пули разворачивают шерсть, кожу, мясо, кости, превращая их в единое месиво, брызжущее кровью, но продолжающее визжать, бить когтями, тянуться клыками и стрелять в ответ. Что-то подсказало Олегу, что сейчас можно уйти. Поднять бесполезный автомат, попятиться и, когда он будет уверен, что крыса не нападет со спины, просто стать частью ночи и под ее покровом спокойно вернуться домой. Ему никто не помешает. Но в таком случае он никогда не поймет, что за странная тварь встретилась ему, почему она играет на флейте и что флейта делает с другими людьми. Крыса была загадкой. А Музыкант не любил загадок, оставшихся без ответа. Поэтому он решил задержаться и попробовать довести бой до конца. Серая зверюга с трудом поднялась. Похоже, Музыкант зацепил ее всерьез. Ну и хорошо. Это только в кино человек может без вреда для себя пропустить десяток-другой ударов. Но кино осталось в прошлом, и вместе с ним исчезли супермены, спокойно переживавшие удары, которые должны были бы раздробить кости или разорвать внутренние органы. Олег двинулся вперед, собираясь покончить с противником. Он пока что с трудом представлял себе, что ему делать, оставшись без оружия. Одно дело — просто драться, хотя бы защищая свою жизнь. Совсем другое — убить противника голыми руками — не в пылу боя, дурманящего голову, которая уже не ведает, что творят руки, а по расчету. Как? Музыканту еще не приходилось делать этого, даже несмотря на то что он уже несколько лет жил в мире, отложившем пока в сторону до лучших времен представления о гуманизме, распространенные до Катастрофы. Задушить? Забить руками и ногами до смерти? Сама мысль об этом показалась Олегу отвратительной. Да, печально подумал он, принимая боевую стойку и привычно уклоняясь от атаки крысы, которая была неожиданно вялой, — без оружия-то мало на что мы способны. Один на один, без дубины в руках, уже имеем все шансы проиграть. Цари природы, блин! С другой стороны, у кого дубина, тот и царь. Вот у хвостатой твари нет дубины — она и проигрывает. Следующий удар Олега пришелся крысе в челюсть. Тварь с визгом отлетела назад, шлепнулась на спину, но нашла в себе силы лягнуть бросившегося за ней Музыканта задней лапой. Снайпер в последний момент сумел отдернуть ногу, крысиные когти только распороли брючину. Кстати… А почему бы нет… Олег, решив, что за несколько секунд крыса никуда не денется, отбежал в сторону, где валялся его автомат, отказавшийся стрелять и выбитый противником в первые мгновения боя. Оружие не стреляет? Так оно сойдет за ту самую дубину, с которой человек царствует над природой. Поудобнее перехватив автомат за ствол, Музыкант обрушил на пытающуюся встать крысу град ударов. Серая тварь пыталась увернуться, закрыться лапами, но это не помогало. Ее противник сам превратился в зверя. По крайней мере, это в бою с человеком можно вести себя как человек, а сейчас против Олега было животное, и чтобы одолеть его, Музыкант сам стал животным. Он что-то нечленораздельно выкрикивал, ощутив вкус победы, — не той, к которой он привык, стреляя издалека и видя врага через оптический прицел, а той, настоящей победы над врагом, которую приходится выцарапывать у него из глотки. Сухо треснула кость, сломанная ударом приклада, крыса уже и не пыталась встать, обреченно визжа, брызжа слюной и пытаясь из последних сил достать Олега лапами. Еще немного, подумал Музыкант, размахиваясь автоматом и опуская его на это визжащее, извивающееся, мягкое, о которое приклад ударялся с глухим шлепком. Да сдохни уже, тварь! Перестань дергаться! Я победил, мать твою! Подохни! Подохни!! Подохни!!! Он не сразу сообразил, что уже кричит это вслух, на всю площадь, рискуя привлечь сюда всех крыс в округе. И совсем не сразу понял, что крыса, переставшая визжать и извиваться, смотрит на него широко раскрытыми глазами, в которых застыла обреченность, и негромко говорит по-русски. Конечно, снайпер был без слухового аппарата. Но, как любой глухой человек, он с годами научился читать по губам. И хотя крысиные губы двигались совсем не так, как человеческие, было видно, что тварь пытается что-то ему сказать. Олег надел слуховой аппарат и вновь обрел слух. Она произносила всего одно слово, но этого хватило Олегу, чтобы остановиться и замереть в изумлении. — Пощади, — шептала поверженная им тварь. — Пощади… Пощади… Пощади… Левая передняя лапа, сломанная в двух местах, безжизненно лежала поперек груди, другой крыса пыталась прикрывать голову. Задние лапы бессильно царапали когтями асфальт. Вонь от крысы усилилась, и Музыкант подумал, что, если не заставит себя не слышать отвратительного запаха, его вырвет. Неужели эта тварь в предчувствии близкой гибели еще и обгадилась? На то похоже. Мерзость. — Пощади… — еще раз простонала крыса. Этого не могло быть. Потому что этого не могло быть. Потому что раньше такого никогда не было. Все когда-нибудь случается в первый раз. Потрясенный Музыкант отступил назад, опуская автомат, которым он только что молотил крысу, истово желая ей как можно скорее отправиться на тот свет. Сил больше не осталось. Ярость куда-то ушла. Багровый туман, колыхавшийся перед глазами, рассеялся. Теперь перед Олегом лежал не побежденный враг, которого требовалось добить как можно быстрее, а жалкое, искалеченное существо. Его легко было презирать и очень трудно — ненавидеть. — Пощади… — Крыса закрыла глаза. Олег грубо выругался. Он вообще-то не особо ценил грязные словечки, но при случае пользовался ими. Сейчас, похоже, был именно такой случай. Ну и что ему теперь делать? Добить крысу он уже не сможет, это ясно. Рука не поднимется. У, гуманист хренов! Ладно, а что, лучше бросить ее здесь, посреди площади, с переломанными лапами, избитую, чтобы она попросту подохла сама? Тоже не очень правильный вариант. Ага, одернул Олег сам себя. Остается, видимо, принести ее к своим и сказать: вот вам подарочек. Лечите. Действительно, люди несколько раз захватывали крыс в плен, но со временем прекратили так поступать, предпочитая добивать раненых врагов на месте. Как «языки» крысы не годились, потому что говорить ни на одном человеческом языке, разумеется, не умели, а люди не могли общаться на языке крыс. Правда, кто-то пытался установить контакт с пленными крысами, используя рисунки, но толку от этого не было. Пленные твари наотрез отказывались общаться с тюремщиками. Еще на захваченных в плен серых тварях пытались ставить какие-то опыты, изучать поведенческие реакции, но беда в том, что в городе не осталось настоящих специалистов, которые могли бы получить внятные результаты, а затем интерпретировать их и выдать хоть чего-нибудь стоящий ответ на вопрос, что с крысами делать. Так что по-хорошему Музыканту сейчас стоило помочь крысе, наконец, умереть, но делать этого он уже не собирался. Пока он размышлял, крыса вновь разлепила глаза. Теперь, несмотря на плавающую в зрачках боль, она смотрела с явным интересом. Ладно, попробуем поговорить. — Ты почему разговариваешь? — спросил Олег, сам удивляясь глупости вопроса. Разговаривает — и все тут. Сейчас есть проблемы поважнее. Крыса, видимо, была с ним согласна. Раздвинув губы, она простонала: — Какая разница… Пощади… — Уже, — грубовато бросил Музыкант. — Дальше-то что? — Не понимаю… — Что мне теперь с тобой делать? Лечить я тебя не буду. Не надейся. Не для того я с тобой дрался. — Я сам… не дойду. Помоги. — Как? Еще несколько минут назад они, заклятые враги, сражались насмерть. Как быстро все иногда меняется, подумал Олег. Мы уже не бросаемся друг на друга с кулаками, не вцепляемся в глотки — мы разговариваем. И понимаем более-менее, что говорит другой. — Тут недалеко… Помоги дойти. — Ты встать-то можешь? — спросил Олег. — Если дашь руку… Музыкант шагнул вперед и хотел наклониться, когда простая и страшная мысль обожгла его: сейчас он нагнется, и говорящая тварь полоснет его когтями по горлу! Как все просто, и какой он наивный дурак. Снайпер отскочил назад и замер. Крыса напряглась и вновь осела на асфальт. — В чем дело? — тяжело дыша, спросила она. — Боишься? Я не ударю. — Почему я должен тебе верить? — Должен? Плохое слово. Ты не должен. Ты или веришь… Или не веришь… У вас есть поговорка: «Кто не рискует…» — Крыса неуклюже заворочалась и громко застонала, в глазах ее опять плеснулась боль. — Вот… «Кто не рискует, тот не пьет шампанского». Ты любишь шампанское, человек? Вопрос застал Олега врасплох. Он подумал: а когда ему вообще в последнее время случалось пить шампанское? Запасы алкоголя в городе, несмотря на прошедшие после Катастрофы годы, оставались внушительными, но распределялся он Штабом, и Музыкант помнил только водку, дешевое молдавское винцо и вполне сносный, но далеко не отличный коньяк. Ну, еще самогон, который гнали из картофеля. Шампанское — это что-то из жизни до Катастрофы, тяжелая зеленая бутылка, игра холодных колючих пузырьков на языке и нёбе, бесшабашное веселье… — Да, люблю, — наконец ответил он. — Я тоже пробовал, — сказала крыса. — По-моему, редкостная гадость… Вот такие мы разные, человек. Ну… Ты поможешь мне? Или мне здесь подохнуть? Тогда хоть добей. Наши на площади появляются редко, меня вряд ли найдут. Интересно, подумал Олег. Она довольно неплохо разговаривает. Но для того, чтобы говорить на чужом языке, нужно иметь практику. С кем же она общалась раньше? Может быть, кто-то среди нас уже встречался с ней, что-то обсуждал, спорил. Может быть, даже строил планы. Существование говорящей крысы многое меняло в картине мира снайпера. Например, принято было считать, что, коли обе стороны совершенно несовместимы, предателей среди людей не бывает. Нет таких бочек варенья и корзин печенья, которые серые твари могли бы пообещать человеку. Более того — даже пообещать они не могли, потому что нет возможности разговаривать. Поэтому и секретностью в Штабе особо не увлекались. Зачем беречь секреты, если их никто не выдаст? Да и с большой вероятностью противник этих секретов просто не поймет. Или все гораздо проще? Подудела крыса в свою волшебную дудку, человек бросил оружие, сложил лапки и покорно отправился с ней в «серую зону». Там тварь отложила флейту и заставила пленного учить ее русскому языку. Бредовая картина. А потом что? Куда денется человек? Ну, судя по тому, что Олег ничего не слышал о том, как кто-то возвращался от крыс, ничего хорошего такого человека не ожидало. И еще одно интересно: там, где одна говорящая крыса, может оказаться и вторая. Черт с тобой, зло подумал Олег. Пусть мне будет хуже, но, наверное, я не до конца проникся этой выживательской философией. Убей или будь убитым — это пока что не совсем про меня. Он вернулся к лежащей раненой крысе и осторожно наклонился над ней. Удара не последовало. Тварь внимательно наблюдала за человеком, но не предпринимала ни одной попытки напасть. Что ж, уже хорошо. Подсунув обе руки под плечи и стараясь убедить себя, что никакого крысиного запаха не существует… ничем не пахнет… вообще… вот так… Олег помог крысе сесть. Тварь двигалась с трудом, стараясь, чтобы покалеченная конечность оставалась на весу, и морщась, если лапу задевали. Потом она посмотрела куда-то в сторону. Олег проследил направление ее взгляда. Отброшенная в начале боя флейта лежала у клумбы с астрами. — Нет, дорогая моя, — ухмыльнулся Музыкант. — Даже не проси. Не дам. Сейчас, когда слух вернулся к нему, снайперу совершенно не хотелось, чтобы крыса заполучила музыкальный инструмент обратно в свои лапы. Нет уж. Как-нибудь в другой раз. Серая тварь его прекрасно поняла и настаивать не стала. Интересно, она уже задумалась, почему сыгранная мелодия на него не подействовала? И если задумалась, то к каким выводам пришла? Если для снайпера говорящая крыса — диковинка из диковинок, то не кажется ли ей настолько же странным человек, не восприимчивый к ее музыке? Опираясь на человека, крыса с трудом встала. — Куда? — спросил Олег. — Вон туда… — Крыса ткнула здоровой лапой в сторону здания, в котором когда-то располагался крупнейший в городе книжный магазин. — Пока что. Они побрели по залитой лунным светом площади. Раненая тварь шла медленно, приволакивая левую заднюю лапу. Судя по напряженному дыханию, каждый шаг давался ей с трудом. Несколько ссадин на плечах и морде кровоточили, и грязно-серая шерсть в этих местах намокла и стала бурой. Олег и сам измазал куртку пылью и крысиной кровью. Придется выбросить, мельком подумал снайпер, а то как потом объяснишь, что сам цел, а куртка в крови? Кое-как они добрались до книжного магазина. — Постой, — попросила крыса. Музыкант послушно остановился. Ему показалось, что опиравшееся на него тело стало еще тяжелее. Если бы снайпер сейчас отпустил раненую крысу, она наверняка не удержалась бы на ногах и упала. — Надо… — выдохнула с трудом тварь, — отдохнуть. Больно. Черт побери, пронеслось в голове Олега. Надо было все-таки добить тебя. Теперь возись с тобой, таскай туда-сюда. Тяжелая, сука. Но что теперь поделаешь? Взялся помогать — помогай, любитель раненых крыс. Вот найдут ее сородичи, откачают, приведут в порядок. Отыщет она новую флейту взамен оставшейся на площади — и снова примется за старое. Добро так легко оборачивается в нашем далеком от совершенства мире злом. Музыкант сплюнул. У него заныло плечо, на которое приходился вес крысиного тела. — Может, пойдем? — спросил он. — У меня время не резиновое. — Что? — не поняла крыса. — А, какая-то поговорка? Ладно, идем. К банку. Человек и крыса, на время переставшие вести себя как смертельные враги, повернули вниз по улице Труда, к маячившему вдалеке зданию городского муниципального банка. — Умотала ты меня, — устало сообщил Олег. — Тяжелая. — Почему ты обращаешься ко мне как к женщине? — не поняла тварь. — А… Ясно. Крыса — слово женского рода. Так? — Так. — Вообще-то, — недовольно сказал его собеседник, — я особь мужского пола. По-моему, это можно было заметить. Олегу больше нечего было делать в драке, как рассматривать, что там у его противника между ног. Так он крысе и сказал. В ответ раздалось несколько странных звуков. Как будто тварь пыталась чихнуть, но выходил этот чих с тонким присвистом. — Ты чего? — удивился Музыкант. Сначала он даже подумал, что раненой крысе стало хуже. Но, прочихавшись, крыса ответила: — Это смех. Вы смеетесь по-другому? — Да уж, — пробурчал Олег. — Ничуть не похоже. Значит, вы и смеяться умеете? — Мы много чего умеем. — Действительно. Заметно, заметно. Ну, идем прямо к банку. — Да. Еще какое-то время они шли вперед. Крыса едва волочила ноги и пару раз не ответила на довольно ехидные реплики снайпера. Она, видимо, берегла силы, хотя по виду твари нельзя было сказать, что ее состояние ухудшается с каждой минутой и она планирует подохнуть, сведя на нет все старания Олега, прямо здесь и сейчас. Возможно, крыса просто решила, что говорить им уже не о чем. Нарушила молчание она лишь один раз, вновь попросив остановиться. Но остановка вышла короткой — похоже, раненая тварь пришла к выводу, что от этих передышек толку мало и лучше поднапрячься и добраться уже туда, куда ей было нужно. Наконец Олег дотащил крысу до входа в банк. Двери из пуленепробиваемого стекла были заклинены пирамидой металлических ящиков. Музыкант ничуть не удивился бы, если бы узнал, что в них деньги. Не удивился бы и даже не заинтересовался — зачем деньги выжившим после Катастрофы? Сейчас это всего лишь еще одно напоминание о прошлом, бессмысленное и бесполезное. Любопытный курьез. — Здесь, — просипела крыса. — Прямо на улице? — До дверей доведи. Дальше я сам… Внизу тоннели, там есть наш… Назовем это постом. Олег помог твари добраться до дверей. Она с видимым усилием оторвалась от поддерживавшего ее человека, здоровой лапой ухватилась за дверную ручку, перенесла вес на нее. — Спасибо. — Не за что. В следующий раз встретимся — убью, — пообещал Олег. Он опять разозлился на себя за то, что взялся за возню с раненым противником. И еще больше разозлился за то, что не мог себя вести иначе. — В следующий раз? — с непонятной интонацией произнесла крыса. — А что? Наверное, он будет, этот следующий раз. Так что я не говорю «прощай». — Только «до свиданья»? — Наверное. До свиданья, человек. Тогда и выясним, кто кого убьет. Серая тварь кое-как пробралась внутрь, протиснувшись в щель между металлическими ящиками и стеной. Музыкант посмотрел ей вослед. Ему очень хотелось выяснить, не пришел ли в себя болтавшийся на плече автомат, но разряжать магазин в спину твари после того, как сам помог ей досюда добраться, было бы донельзя глупо. Непоследовательно. Поэтому Олег дождался, пока покалеченная крыса («особь мужского пола» — ну е-мое!) исчезнет в недрах банка, развернулся и торопливо пошел в сторону «нашего города». По пути он не забыл нарвать астр. Астры были мелкими — все-таки самосевка, — но главное ведь внимание? В конце концов, цветы — это всего лишь символ. Хвостов для Штаба сегодня добыть не получилось. Музыкант решил пока что никому не рассказывать о том, что произошло. Дело было не только в том, что он отпустил раненого врага, не добив его. Просто если те, с кем он говорил о крысе с флейтой раньше, скептически отнеслись к тому, что им поведал Олег, то после известий о том, что эта дивная тварь еще и говорит по-русски, кто-нибудь мог всерьез поставить вопрос о психическом здоровье снайпера. Музыкант привык, что его считают ненормальным, но одно дело — слухи да разговоры, а другое — официальное разбирательство. Так что подождем до лучших времен. Если они вообще когда-нибудь наступят. Иришка обрадовалась цветам, поэтому не особенно расспрашивала Музыканта, что да как да где он оставил куртку. Про распоротую штанину и поцарапанный бок снайпер успел соврать, что неудачно споткнулся возле какой-то покореженной железяки. Так что девушка только стрельнула хитрыми глазами из-под черной челки и сказала, потершись подбородком о мохнатые астры: — Приятно, Олежка. Правда, очень приятно. Пообещай мне кое-что! — Что? — Нет, ты сначала пообещай. Ничего невыполнимого, честное слово. Я тебя когда-нибудь обманывала? — Ну ладно, — не стал спорить Олег. — Обещаю. — Не делай так больше, хорошо? — Как? — Вот так. Не рискуй больше жизнью ради того, чтобы принести мне цветы. Одного раза вполне хватит. И вообще нас, женщин, не стоит баловать. — Она игриво улыбнулась. — Мы, женщины, чересчур быстро привыкаем ко всему хорошему. А цветы — это хорошо. — Чем же хорошо? — рассмеялся Олег, расшнуровывая ботинки. — Их на себя не наденешь, на вкус они — ничего особенного. — Можно подумать, — отозвалась Иришка с кухни, куда она убежала наливать воду в вазу, — ты их пробовал на вкус. — Да ты тоже не пробовала! Никогда не видел, чтобы кто-нибудь ел цветы. Они у всех в вазах стоят, а потом увядают, и их выбрасывают. — Ну что ты за человек такой! Вот во всем нужно негатив найти! Это знак внимания, балда. Внимание — оно ни в чем не измеряется. Оно либо есть, либо нет, и все равно, что цветы потом засохнут. Внимание-то было — и все тут. Ты есть хочешь, странник ночной? — Да. Есть. Как зверь. Р-р-р-р-р-р-р! — Олегу было невероятно хорошо, легко, спокойно и умиротворенно. Его ночные приключения, бой с загадочной крысой, которая имела все шансы покончить с его земным существованием, размышления о том, как поступить с раненым врагом, — все отступило перед нахлынувшей вдруг нежностью. Хоть кто-то меня любит, потрясенно подумал Музыкант. Любит — то есть принимает меня таким, каков я есть, не пытаясь переделать под собственные представления об идеальном мужчине. Конечно, мы неосознанно всегда переделываем друг друга, перестраиваем-перекраиваем, полностью этого избежать невозможно. Но она хочет, чтобы я был самим собой, своим собственным. И поэтому я готов принадлежать ей. Частично. Иногда. Но другим я не буду принадлежать даже на этих условиях. — Ну иди кормись, — Иришка зазвенела посудой. — Потом спать будешь? — Наверное. На сытый-то желудок… — Хорошо. Тебе компанию составить? Глава 4 «СЕРАЯ ЗОНА» С утра пришел посыльный из Штаба, Стасик Панкеев, парнишка лет шестнадцати, с которым Музыкант как-то разговорился на крыльце Штаба, ожидая, пока штабисты закончат какой-то крайне важный разговор, которого ни в коем случае нельзя было прерывать. Стасик принадлежал к интересному поколению: люди его возраста до Катастрофы уже вполне осознанно воспринимали окружающий мир, но как личности они формировались уже после Катастрофы. Несмотря на то что парень еще не достиг возраста, в котором люди Города обязательно носили оружие, заступали в караулы и совершали вылазки в «серую зону», металлический кругляш на его потертой джинсовой куртке уже украшала плетеная нитяная косичка. Пока что одна. Из разговора на штабном крыльце Олег знал, что крысу парень подстрелил чуть ли не случайно — когда носил бумаги на один из постов, который внезапно подвергся атаке тварей. «Крысиный хвост» сплела некая «рыжая Машка», к которой Стасик неровно дышал. По крайней мере, так оно было два месяца назад. — Музыкант, тебя в Штаб, — сообщил Стасик, торопливо пожимая протянутую руку. — Что стряслось? Посыльный пожал плечами: — Я-то откуда знаю? — Будет врать-то. Чем вам еще заниматься, кроме как подслушивать? Секретность у нас, сам знаешь, аховая. — Ну ладно, — не стал особо сопротивляться парень. — Вроде как планируется какая-то глубокая разведка. Но это так, я только краем уха слышал… — Глубокая разведка… Вон как… — протянул задумчиво Олег. — Хорошо, дуй обратно в Штаб и скажи, что я скоро буду. — Ты это… Поскорее… — засопел Стасик, которому явно неловко было велеть что-то «самому Музыканту». — Там сказали, чтобы ты одной ногой здесь, а другой — там. — Мало ли что там сказали, — буркнул снайпер. — Приду-приду. Позавтракаю, побреюсь и приду. Посыльный бросил на него завистливый взгляд, в котором явно читалось желание уметь и мочь поступать так же, как «сам Музыкант», и не слушаться всесильных штабистов. — Ты сам поторопись, — добавил Олег. — Все, исчез! — крикнул парень уже на бегу, стуча каблуками ботинок по лестнице. — Что, вызывают? — спросила Иришка. — Угу. Понадобился зачем-то. Чаю налей, пожалуйста. — Ты правда не будешь торопиться? — Совершенно. — А если там что-нибудь очень серьезное? Вдруг действительно вопрос жизни и смерти? — Если там вопрос жизни и смерти. — Музыкант прошел в кухню и принялся нарочито медленно намазывать масло на кусок хлеба и аккуратно разравнивать его ножом, — они не стали бы присылать посыльного. Доцент сам бы пришел. И вообще — если я им могу срочно понадобиться, пусть ставят телефон. Телефонная связь в городе худо-бедно, но работала. Только обеспечить всех аппаратами пока что не удавалось. Бой-баба как-то раз на совещании Штаба долго ворчала насчет того, что большинству людей телефон все равно нужен лишь для того, чтобы часами занимать линию бесполезными разговорами. На том и порешили, связав небольшой сетью только членов Штаба, руководителей некоторых служб, командиров боевых групп и постов. — Так-таки Доцент? — попробовала подколоть Олега Иришка. — Или Вась-Палыч? — Ну уж нет. Этот не придет ко мне, даже если мир будет катиться в пропасть. — Эх, Олежка… Ты думаешь, что так хорошо всех знаешь? — Нет, конечно. Но я точно знаю, кто как ко мне относится. Мне хватает. — На самом деле? — Иришка поставила на стол любимый Олегов стакан, в который только что налила чаю. — Скажи, например, а как я к тебе отношусь? — Ты? — Олег растерялся. — Ну… Любишь, наверное… — Так-так, — подбодрила его девушка. — «Наверное, люблю» или все-таки «просто люблю»? — Просто любишь. И вообще чего пристала? Ну дай поесть человеку. Музыкант демонстративно засунул бутерброд в рот и откусил огромный кусок, которым сразу же едва не подавился. — Олежка-Олежка… Его женщина присела рядом с ним, ласково провела ладонью по голове. — Ты у меня иногда как ежик, а иногда — как черепаха. Или даже как страус. То выставляешь колючки, чтобы колоть весь мир, то от этого самого мира прячешься. — И что же я делаю неправильно? — И то, и другое. Конечно, иногда нужно бывает уколоть, а иногда — спрятаться. Только ты никак не поймешь, что есть и другие способы. — Эй… Только не надо учить меня жить, — возмутился Олег. Он чувствовал, что наполовину его возмущение — чистое притворство, а чем оно является на другую половину, Музыкант предпочитал не думать. — Да я не учу. Не буду. Не собираюсь. Доедай бутерброд, ежик, пей свой чай и побереги свои иголки для Штаба. Вот там они могут тебе пригодиться. В Штабе Олега действительно ждали. Стоило только войти, как его встретил какой-то полузнакомый пожилой человек с манерами военного еще тех, докатастрофных времен. — Олег? Ну наконец-то, а то мы уже заждались. Я — Паршин, и меня, представь, тоже Олегом зовут. Ну пошли, пошли, народ уже собрался, тебя одного только не хватает. Тезка потащил Олега на второй этаж, по лестнице с выщербленными ступенями, на которой как-то раз Музыкант поскользнулся и, упав, разбил себе колено. Словно в такт неприятным воспоминаниям, колено вновь заныло, и не ожидавший такого снайпер поморщился. Паршин это заметил. — Что, не любишь Штаб? Это нормально, представь себе. Чего его любить? Они тут сидят, в тепле и уюте, за нашими спинами, а нам с тобой отдуваться. Мы же с тобой похожи — мы люди действия, нам подавай поле, да чтобы сам по себе и никто над нами не стоял. Ну что молчишь? Не так, что ли? Не так, хотел ответить Музыкант. Совсем не так. Не хочу я никакого действия. Ни в какое поле не хочу. Покоя бы мне. Чтобы никто не выдергивал из своего дома, от любимой женщины и от утреннего чая с бутербродом. Но вместо этого Олег кивнул. Говорливый Паршин чем-то ему не понравился. — Ну ты молчун, — восхитился тот. — Да ладно, брось, уже пришли. Он толкнул крашенную белой казенной краской дверь, на которой висела табличка «Без стука не входить», и объявил: — Вот, товарищи-господа, привел! Внутри царила традиционная атмосфера штабных заседаний: висящая под потолком сизая пелена табачного дыма, разбросанные по столу документы, придавленные кружками с чаем, оставлявшими на бумаге коричневые круги. Доцент вымерял расстояние по карте циркулем, одновременно объясняя что-то ожесточенно жестикулировавшей Бой-бабе. Вась-Палыч, отхлебывая из стакана в серебряном подстаканнике, читал разлохмаченную по краям распечатку. Невысокий седой армянин Арсен, формально в Штаб не входивший, но занимавшийся различными хозяйственными вопросами, тыкал пальцами в кнопки большого бухгалтерского калькулятора. Еще двое людей — их Олег, кажется, где-то видел, но имен не вспомнил, как ни старался — негромко переговаривались, сидя в поставленных друг напротив друга креслах. Когда Паршин открыл дверь, никто сначала даже не подумал отвлечься. Не обращая внимания на то, что их не замечают, Паршин слегка хлопнул Музыканта по плечу: — Заходи, дорогой. Тебя все ждут. — А, это ты, Олег. — Доцент отложил циркуль и повернулся к двери: — И ты, Олег… — И ты, Брут, — хихикнула Бой-баба. — А Цезарем, значит, кто будет? — осведомился Вась-Палыч. — Думаю, что ты, — отозвался снайпер и, не дожидаясь приглашения, уселся в свободное кресло. Паршин, схватив за спинку стоявший неподалеку стул, дернул его к себе. Стул противно скрипнул ножками по полу и не менее резким скрипом отозвался на то, что тезка снайпера опустился на него. — Дошутишься, Музыкант, — буркнул Вась-Палыч. — Не в этой жизни, — огрызнулся Музыкант. — Да-да, — прервал их пикировку Доцент. — Мы в курсе, что только хорошие умирают молодыми. Так ты говоришь? — Угу. Зачем звали? — Зачем звали? За делом. Сможешь в «серую зону» сходить? Откровенно говоря, Музыкант ожидал чего-то в таком роде. Хотя он, скорее, предполагал, что речь пойдет о вылазке в порубежье. После пропажи нескольких разведгрупп Штаб отказался от глубоких рейдов на территорию, занятую крысами. — Смогу, — просто ответил снайпер. — Так… — Доцент довольно потер руки. — А людей с собой провести? — Туда и обратно? — на всякий случай уточнил Олег. — Конечно. Иначе и мараться не стоит. Это снайперу понравилось меньше. Одно дело — идти в порубежье или «серую зону», надеясь только на себя и отвечая исключительно за себя. И совсем другое — когда тебе на шею посадят каких-нибудь ребят, возомнивших себя спецназовцами, коммандос докатастрофных времен. Они свяжут меня по рукам и ногам, подумал Музыкант. А если еще надо мной поставят командира… Ну уж нет. — Я могу отказаться? — спросил он. Вась-Палыч фыркнул. — Лучше бы, конечно, нет, — перевел это фырканье на человеческий язык Доцент. — А собственно говоря, Олег, почему ты отказываешься? — Я ничего не могу гарантировать, — осторожно подбирая слова, сказал Музыкант. — Как я хожу по порубежью, я никому объяснить не могу. Хожу — и все тут. Был ли я в «серой зоне»? Да, был. Пойду ли еще? Да, пойду. Но один. Почему один? Потому что не хочу, чтобы сначала на меня понадеялись непонятно по какой причине, а потом будут трупы, и все они останутся на моей совести, потому что у меня нет никакой уверенности, что я мог бы им помочь. Достаточно? На все вопросы ответил? — Нет, не на все, — вмешалась Бой-баба. Олег посмотрел на нее с интересом. Среди штабистов Зинаида Вершинина была для него наименее понятным человеком. Музыкант делил людей потому, как они к нему относились: нормально или не очень. К первым относился, например, Доцент. Типичным примером вторых являлся, конечно же, Вась-Палыч. А вот Вершинина не относилась к глухому снайперу никак. Вообще. Как будто в ее мире Олег существовал лишь тогда, когда в нем возникала необходимость. А во все прочее время Музыканта укладывали в спячку в далеком подвале, из которого его извлекали лишь в случае очередного неотложного дела. — Мы вполне можем приказать тебе, Музыкант. Ты не замечал, что получаешь паек? Что у тебя дома зимой есть отопление? Что ночью к тебе в дом не врываются крысы? А знаешь, откуда все это берется? Почему ты спокойно спишь по ночам? Потому что есть другие люди, и они работают на то, чтобы тебе было сегодня хорошо, а завтра еще лучше. И пока мы руководим этими людьми, и пока ты от них зависишь, я считаю, что мы можем приказывать. И не забывай — ты чуть ли не единственный в городе, кто живет не по графику, кого не ставят в караулы, не назначают в госпиталь — выносить горшки, не гоняют с лопатой картошку сажать. — Но обрати внимание, — добавил Доцент, — что мы все-таки не приказываем, а просим. — Ага, — вмешался Вась-Палыч, — индивидуальный подход это называется. Тебе прикажи — ты же наизнанку вывернешься, чтобы все испортить. Нам же дороже выйдет. — Ой, да помолчи, — поморщилась Бой-баба. — Мы все тут разумные люди. Мы все на одной стороне баррикад. Что нам мешает нормально поговорить и обо всем спокойно договориться? — То, что вы наверняка уже все решили за меня и теперь собираетесь навязать мне ваш план действий. — Почему ты так думаешь? — Я же с вами не первый раз имею дело. Я согласен пойти в «серую зону». Но один. Никаких попутчиков-помощников, которые будут только мешаться под ногами. Расскажите мне, в чем дело, и я все выполню наилучшим образом. Доцент поморщился: — Все у тебя так легко выходит. Быстренько сбегаешь туда, найдешь меч-кладенец да отрубишь дракону все его головы — тебе потом принцессу да пол королевства в придачу. Да только не все так просто, Олег. — Можно, я ему объясню? — вмешался в разговор один из сидевших в креслах незнакомцев — приземистый лысый крепыш. — Валяй, — махнул рукой Вась-Палыч. — Олег, меня зовут Дмитрий. Я командую группой, которая несет караульную службу вдоль проспекта Вернадского. Знаешь, где такой? Музыкант кивнул. Он был прекрасно осведомлен, что проспект Вернадского являлся фактически частью границы. Это было одно из тех мест, где порубежье сужалось до едва заметной тоненькой полоски. Сам по себе проспект был довольно коротким, претенциозная стройка докатастрофных времен, которой не суждено было завершиться. Там среди недостроенных десятиэтажных высоток то и дело вспыхивали короткие безжалостные схватки между людьми и щупавшими их оборону крысами. В общем, неспокойное место. Кого попало на проспект Вернадского не посылали. Олег подумал, что, если бы Дмитрий носил значок с «крысиными хвостами», он вполне мог бы уже завершить свою десятку и даже начать следующую. — Хорошо, что тебе не нужно объяснять. В общем, мы там воюем. И вот два дня назад мы нашли одну интересную штучку. Саша, покажи ему. Второй незнакомец, не говоря ни слова, поднялся из кресла, взял со стола мятый грязный лист бумаги и протянул Олегу. — Прочитай, — сказал Доцент. Музыкант посмотрел на лист, который держал в руках. Обычный стандартный лист бумаги для принтера. И поперек него — надпись. Фиолетовой шариковой ручкой. Неровные буквы, явно написанные наспех, намеренно выцарапаны пожирнее, чтобы было видно издалека. Всего два слова. «Помогите нам». — Вот так вот, — заключил Дмитрий. — Записка была приклеена скотчем к стене дома в порубежье. — Понятненько, — протянул Олег. — К сожалению, ничего не понятненько. Кто это написал? Как он там оказался? Каким образом ему вообще удалось выжить и почему он смог сочинить эту записку, да еще и повесить ее напротив поста? Я на эти вопросы отвечать не рискну. Вот поэтому нам и нужно, чтобы ты провел в «серую зону» группу, — сказал Доцент. — Сначала — разведчиков. Потом — бойцов, если вернетесь с какой-нибудь ясной информацией. Мы должны им помочь. — Кому — им? — спросил на всякий случай снайпер. — Пленным. Ты думаешь, что крысы вдруг научились писать по-русски? Знал бы ты, чему они научились еще, подумал Олег, вспоминая недавнюю встречу с говорящей крысой. Я бы тебе рассказал, да ты не поверишь. Вы все не поверите. Спросите, где ее хвост. Как будто крысиные хвосты могут говорить и играть на флейтах. И вообще — незачем. Это ничего не изменит. Действительно, Доцент прав: пленных нужно выручать. Не столь важно, что это за люди, каким образом им не посчастливилось оказаться в «серой зоне», что с ними делают крысы. Важно то, что они — свои и просят о помощи. — Даже если бы крысы умели писать по-русски, — добавила Бой-баба, — с чего бы они просили помочь? И в чем? — Да, — согласился с ней Дмитрий, — к тому же в записке нет ни слова о том, кто они, сколько их и — самое главное — где их искать. Скорее всего, писавший торопился и не был уверен, что успеет об этом рассказать. Поэтому задача, Олег, осложняется тем, что, кроме листа бумаги и двух слов, у нас ничего нет. Совсем ничего. — Ну что, — спросил Вась-Палыч, шумно отхлебнув из стакана, — это меняет дело? Олег думал недолго: — Пожалуй, да. — То есть ты пойдешь в «серую зону» и проведешь группу? — Да. Но только… — Что еще? — Я не хочу, чтобы мной командовали. И не хочу командовать сам. Пусть у группы будет командир, а я буду проводником. Сталкером. Какой-нибудь Дерсу Узала. Но когда я скажу «стоять» — все будут стоять не хуже жены Лота. А скажу прыгать на месте — будут прыгать на месте. — Многовато просишь, — заворчал Вась-Палыч. — А мне кажется, вполне разумно, — не согласилась с ним Вершинина. — Доцент, что скажешь? Мне кажется, что главное — результат, а как он будет достигнут — это уже не так важно. Доцент пожал плечами. — Группу поведет Дмитрий, — сказал он. — Это совершенно очевидно. Ты согласен на то, что предлагает Музыкант? Дмитрий испытующе посмотрел на Олега: — Музыкант, ты нормальный человек? — Нет, — мгновенно ответил тот. Доцент, Бой-баба и молчавший все это время Паршин рассмеялись. Вась-Палыч нахмурился. Арсен оторвался от калькулятора и недовольно посмотрел на снайпера. — Зато честно, — сказал Дмитрий. — По рукам. Он протянул Олегу широкую крепкую ладонь. Музыкант ответил на рукопожатие. — Вот и ладушки, — удовлетворенно заключил Доцент. — Еще кое-что. Зачем у нас тут еще один Олег. Паршин. Паршин, услышав, что заговорили о нем, часто закивал головой. Ага, подумал Музыкант. Сейчас, когда я вроде бы на все согласился, обязательно чем-нибудь эдаким осчастливят. Но его опасения оказались напрасны. — Там в районе ваших поисков военный городок. Знаете, где это? — Да, — отозвался Дмитрий. — Хотя если по справедливости, он не совсем в районе поисков. Так, одной стеной задевает. Да и стены уже, в сущности, нет. Там во время Катастрофы шли какие-то серьезные разборки вокруг танковых боксов. Сами танки до сих пор стоят — похоже, их успели вывести из строя. А вот все, что рядом, выжжено и взорвано. — Точно, — встрял Паршин. — Танки мы немного того… Попортили. Когда стало ясно, что творится какая-то хрень, собрались несколько офицеров из тех, у кого крыша еще не съехала, ну и решили, что не стоит нашим жестянкам пока что ездить. Вот оно что, подумал Музыкант. Значит, не ошибся я, угадав в тебе вояку. Да еще и танкист. Интересно только, зачем нам танки. Ну ладно, это уже дело Штаба. — Так вот, — продолжил Доцент. — Олег, который Паршин, утверждает, что танки можно починить. Причем ремонт требуется несложный. На обратном пути, если будет возможность, загляните в военный городок, и пусть он посмотрит, что там и как. Только быстро, — перевел он взгляд на бывшего танкиста. — Быстро — это значит очень быстро, Олег. Доступно излагаю? — Чего уж тут недоступного, — пожал тот плечами. — Взгляну одним глазком и сразу все пойму. Я ж на тех танках, считай, пятнадцать лет… Эх-х-х… Он махнул рукой. — Вот и отлично, — подытожила Бой-баба. — Дмитрий, Олег, еще один Олег, когда сможете выйти? Дмитрий перевел взгляд на Музыканта. — Часов в десять вечера, — прикинул тот. — Командир, твои люди готовы будут? — Думаю, да. Штаб, что насчет снаряжения? — А что нужно? — подозрительно спросил Арсен. — Ничего особенного. Только хотелось бы иметь возможность не считать патронов. И еще кое-что по мелочи. — Знаю я ваши мелочи, — буркнул хозяйственник. — Когда подойдешь? — Через час устроит? — Вполне. Начиналась обычная суета, с которой был связан любой серьезный рейд в порубежье или «серую зону». Олега эти вопросы не касались, но кое-что следовало уточнить. — Командир, — окликнул он Дмитрия. — Что? — Сколько людей думаешь взять с собой? — Четверых. Не слишком много? — Переживу. Тогда давай так: в девять встречаемся у вас, на Вернадского. Куда там лучше подойти? — Магазин с часами помнишь? Вот туда подойдешь — там у нас наблюдательный пункт. Все? До вечера? — До вечера. Музыкант встал и направился к выходу. Уже закрывая за собой дверь, он услышал, как Паршин вполголоса интересуется, кто такая жена Лота. Олег вышел из кабинета. Пойти домой выспаться перед ночной вылазкой? Опять Иришка будет ворчать… А что он может поделать? Идет война, они все, как ни крути, солдаты. У каждого свое место в строю. Музыкант тоже бывает нужен. Вон Вась-Палыч, если все в порядке, чуть ли не нос от него воротит. А едва припечет — кого на помощь зовут? Правильно, Музыканта: ведь там, где не справляются нормальные, стопроцентно победят — кто? Точно. Ненормальные. К тому же штабисты, вынужден был признать Олег, правы в том, что он и так получает немало поблажек. Вот и пришел один из тех моментов, когда настало время за это расплачиваться. Поразмышляв таким образом, снайпер решил забежать в туалет. В небольшом помещении с двумя кабинками и четырьмя фарфоровыми писсуарами вдоль стены не было никого. Хорошо, подумал Олег. Тихо. Только вода негромко журчит. Можно было бы, конечно, снять слуховой аппарат — тогда станет еще тише. Но что, если кто-то войдет? Все-таки когда вокруг люди, стоит иметь возможность нормально говорить с ними, да и обижать окружающих показной глухотой не стоит. Музыкант расстегнул штаны и спокойно сделал дело, за которым сюда зашел. Застегнувшись, он шагнул к двери и вдруг услышал голоса. Говорили о нем. Один голос стопроцентно принадлежал Паршину. Остальных снайпер не опознал: скорее всего, кто-нибудь из охраны или вызванных в Штаб людей. — Музыкант-то? — ворчливо переспросил один из тех, чьего голоса Олег узнать не смог. — Да что про него скажешь? Хрен разберет, чего ему надо. Отключит свою штуковину на ухе — и не поговоришь с ним, как с человеком. Ходит в «серую зону» — возвращается живой, точно заговоренный. — Ага, — подхватил другой голос, звонкий, молодой. — У меня вон браток был, Серега, душа-парень, дрался как бог, стрелял что твой Робин Гуд. И то из «серой зоны» не пришел. Хотя этому Музыканту до Сереги далеко. Но вот он почему-то все время живой остается, а Серегу убили. — Так он же все-таки за нас, — это уже Паршин. — За нас-то он за нас, — подтвердил ворчливый. — Если бы он еще и против был — все, пиши пропало. Боюсь я его. Он какой-то в себя погруженный. Нормальный человек — ему же с другими поговорить надо, а этот что? Обращаешься к нему — он на тебя глядит, а сам будто и не видит: мысли-то у Музыканта явно не здесь где-то. Нет, стрелок он отменный, это ты, Леха, со зла такое отмочил, но что у него на уме, никто не знает. Непонятный он какой-то. — Я все правильно сказал, — обиделся молодой Леха. — Люди знаете что говорят? Что он умеет с крысами разговаривать. Олег внутренне похолодел. Умом-то он понимал, что рассказанное незнакомым ему Лехой — не более чем очередное суеверие. Но, елки-палки, как же близок парень к правде, даже если сам он того и не подозревает. А Леха тем временем продолжал: — Он, я слыхал, особые слова знает, какие можно крысам сказать, и те сами лапки задирают и под выстрелы подставляются. С такими словами любой может хорошим снайпером стать: знай только командуй серым, куда им идти и как строиться, а потом курок нажимай. А еще он над пулями колдует. — Ты сам видел? — со смешком спросил ворчливый. — Да все это знают, — обиженно бросил Леха в ответ. — Сам догадайся — чем еще можно его везение объяснить? Олег подумал, что будет забавно, если кто-нибудь из обсуждавшей его троицы решит посетить туалет и обнаружит там предмет своего интереса стоящим с приложенным к двери ухом. Ворчливый все не соглашался с Лехой. — А что ты сам у него этих слов не спросишь? Представляешь, все бы такие слова знали! Да мы бы в три дня всех тварей перебили. — Так он тебе их и сказал, — ответил раздосадован но Леха. — Ты что, не понимаешь? Если те слова будут другие люди знать, какие у Музыканта тогда преимущества останутся? Паршин, слушавший обоих своих собеседников и сам в разговоре особо не участвовавший, наконец решил вмешаться: — Просто дело в том, мужики, что мне с ним в одной группе на задание идти. Вот я и думаю, насколько ему доверять можно. — Доверять-то можно, — рассудительно произнес ворчливый. — Но думать он о тебе вряд ли будет. Слишком уж он сам по себе. Так что ты на него, как говорится, надейся, но и сам не плошай. — А я тебе так скажу, — добавил Леха. — По-моему, Музыканту главное, чтобы было чем перед людьми покрасоваться. Так что если ему покажется, что можно совершить подвиг, он полезет его совершать обязательно. А вас кинет. Потому что он — вот такой вот уникальный Музыкант, а мы все — хрены с горы. — Ладно-ладно, — (Музыкант не видел сейчас Паршина, но мог представить, как бывший танкист часто-часто кивает головой), — попробую учесть. Ну спасибо, ребята, за рассказы, за советы. — Удачно тебе вернуться. Трое разошлись. Никто из них так и не собрался заглянуть в туалет, служивший сейчас Олегу местом подслушивания. Вот так, значит, подумал Музыкант. Брошу и пойду совершать подвиги? Хорошо, буду иметь в виду, незнакомый Леха. Ты не представляешь, дружище, как бы мне хотелось однажды действительно бросить тебя в «серой зоне» перед носом у крысиного патруля. Ты же, сопляк, небось ни разу там не был. Ты не в курсе, что это такое — лежать в какой-нибудь канаве по шею в жидкой грязи, ожидая, пока погоня убедится, что тебя уже не догнать, и повернет назад. Ты не знаешь, каково это — вляпаться в засаду и вести бой в одиночку против пятерых. Тебе никогда даже в голову не придет принести своей женщине цветы из порубежья. Он громко, на весь Штаб, хлопнул дверью и пошел домой. В половине десятого Олег был у магазина с часами. На самом деле от часов осталось одно воспоминание: во время войны банд в башенку, украшенную выпуклым кованым циферблатом, угодили из чего-то серьезного и разворотили вдрызг. Теперь развалины щерились во все стороны гнутыми вывернутыми балками. Но название осталось, потому что многие помнили это место: почему-то до Катастрофы у магазина с часами модно было назначать свидания, и вечерами там всегда было шумно и людно — и хорошенькие смешливые девчушки, и парни, старательно красующиеся перед ними… Музыкант велел себе не вспоминать. Поспать ему не удалось. Подслушанный в Штабе разговор не давал Олегу уснуть. Он ворочался, вспоминая то, что ему выпало услышать, придумывал едкие, ироничные, остроумные фразочки, которыми мог бы ранить своих оппонентов, и мучился от того, что уже поздно и весь яд, что сейчас копится в нем, собирается впустую. Оставалось лишь жалеть, что он так и остался по ту сторону двери — не вышел, не бросил обсуждавшим его людям что-нибудь уничижающее, бьющее точно в цель, метко и безжалостно. Поэтому Музыкант нервничал и изо всех сил старался никому этого не показывать. Дмитрий и его ребята носили серый городской камуфляж. На блестящую лысину командир группы натянул черную шапочку. Паршин, кстати, тоже был в камуфляже. На их фоне Олег в черных джинсах и темно-синей куртке с меховой опушкой смотрелся довольно странно. Неожиданно для всех них пришел Кравченко. Доцент, который, судя по напыщенному виду, готовился произнести напутственную речь, сначала даже смутился. Потом быстро пришел в себя, пихнул Данила Сергеевича в плечо, усмехнулся, спросил: — Откуда ты всегда все так быстро узнаешь? Что, старый, признаешься, кто из моих на тебя работает? — Все, — без тени улыбки ответил Кравченко. — Да все путем, дружище. Волки воют — ветер носит. Какие у нас могут быть секреты? Да и не обращай на меня внимания, я просто пришел посмотреть, как ребята в рейд пойдут. Проводить. Ручкой помахать. Доцент похмыкал неопределенно, буркнул что-то насчет того, что кое-кто никак не может засунуть подальше привычку баловаться заговорами, и вернулся к группе Дмитрия. Зато к Кравченко подошел Паршин. Олег, видя их рукопожатие, подумал, что знакомы-то они давно, но не очень рады друг друга видеть. Он напряг слух, пытаясь разобрать, о чем они говорят. Выяснилось, что о нем. Елки-палки, подумал Музыкант, вспоминая разговор, случайно подслушанный в Штабе: ну что он никак не угомонится? Завидно ему, что ли? Да ладно, тезка, только попроси — я отдам тебе все свои странности с потрохами. Дело за малым: разобраться, как это сделать. — Ты ему доверяешь? — спрашивал тем временем Паршин. — Кому? — Олегу. Ну, Музыканту. — Ну ты даешь. Доверяешь, не доверяешь… Олег, ты случайно не в курсе, что мы все плывем в одной лодке? Какое тут может быть недоверие? — Очень простое. Он какой-то не такой. Крысы — тоже не такие. Не чуешь сходства? — Слушай, дорогой! — Данил Сергеевич даже разозлился. — Кончай чушь пороть и вести себя как параноик. Я понимаю, что ты до мозга костей военный человек и привык, что, согласно уставу, все должно быть единообразно выкрашено в один цвет, но нельзя же все понимать буквально. Медведи — не пчелы, и бегемоты — тоже не пчелы. Но разве бегемоты такие же, как медведи? — Ладно, ладно, — замахал руками бывший танкист. — Я ему не доверяю, конечно, зато доверяю тебе. И если ты говоришь, что ему можно доверять… — Смени тему, — бросил Кравченко. — И учти: по-моему, он нас слышит. Тем более что он умеет читать по губам. — Что? Паршин повернулся в сторону Музыканта, но тот вовремя отвел взгляд и тщательно изобразил, что его больше интересует, как Дмитрий проверяет снаряжение своих бойцов. — Слушай, — Паршин оставил Олега в покое и толкнул Кравченко локтем, — а почему его Музыкантом зовут? Он что, играет на чем-нибудь? Вон, смотрю, волосы длинные да серьга в ухе. — Да нет, — отмахнулся Кравченко. — Нам, впрочем, сначала тоже что-то такое показалось… Он же, когда мы его подобрали, сначала разговаривать вообще не хотел, только до меня иногда снисходил, отвешивал слово-другое. Все-таки отделали его здорово на улице, да еще в семье проблемы были, так что он чувствовал себя одиночкой, и нам, хоть мы его и спасли, накормили, оружие дали и к делу приставили, поначалу не очень доверял. Вот кто-то из наших тоже на его волосищи и серьгу в ухе посмотрел да на майку с какой-то страшилой намалеванной, которую Олег носил, — и точно как ты, подумал, что Олег — какой-нибудь рокер. Ну, рокер-то он действительно рокер, до сих пор по городу старые диски собирает, на которых такие же патлатые, как он, записаны. А чтобы сам играл — не, такого не знаю. Но вот приклеилось с тех пор: Музыкант да Музыкант. А коли приклеилось, то теперь и до смерти не отлипнет. И кстати, когда я говорил тебе сменить тему, я имел в виду, что про Музыканта больше ни слова. По-моему, вам пора. — О, точно, — закивал Паршин и трусцой побежал к Дмитрию. Олег тоже подошел к командиру группы. — Значит, так, — сказал тот. — Вижу, все в сборе. Записка висела вон там. Он показал на непримечательное высотное здание. — Видите, мужики, там все двери выбиты, только одна на месте? Вот на нее и прилепили. На черной двери она очень качественно белела. План такой: выдвигаемся на ту сторону и неторопливо прочесываем окрестности в поисках хоть каких-нибудь следов. Олег, — он перевел взгляд на Музыканта, — на тебя особая надежда. Во-первых, если нас засекут, постарайся предупредить об этом заранее. А во-вторых, может быть, ты почувствуешь что-нибудь такое, чего мы не заметим. Не стесняйся говорить, даже если тебе будет казаться, что ты бредишь. Другой Олег, — Дмитрий повернулся к Паршину, — твоими делами займемся ближе к утру. Точнее решим по ходу дела. Но с рассветом нам нужно быть у себя. Все понятно? — Все, — кивнул Музыкант. — Так точно, — Паршин выглядел так, словно хотел козырнуть, и единственное, что мешало ему это сделать, — отсутствие фуражки. Подошел Доцент: — Все в порядке? Ну и отлично. Идете? — Идем. Пора. — Ну, удачи, мужики. Вернитесь только. — Да уж постараемся. Доцент хлопнул Дмитрия по плечу, повернулся, посмотрел на снайпера: — Олег, а ты не геройствуй. Не за хвостами идешь. — Да помню, помню. — Вот и ладушки. Действуйте. — Пошли, — велел Дмитрий. Сначала шли цепочкой: впереди один из бойцов Дмитрия, за ним — Олег, потом сам Дмитрий, Паршин и еще двое бойцов. Четвертый замыкал цепочку, держась в паре десятков метров позади нее. Они без помех вошли в порубежье и двинулись во двор той самой высотки, на дверь которой кто-то прилепил загадочную записку. Двор был как обычный послекатастрофный двор порубежья или «серой зоны»: грязный, замусоренный, неухоженный. Деревья, которые некому было подровнять, разрослись, опрокинутые ржавые мусорные баки раскатились с бетонного основания, в дальнем конце плескалась здоровенная мутная лужа. Не было не только никаких следов присутствия крыс — Музыкант мог с уверенностью сказать, что и серые твари не радовали это место регулярными посещениями. — Вадик, — негромко окликнул шедшего впереди бойца Дмитрий, — стой. Тот остановился, крутя головой по сторонам. Группа подошла к нему. — Ничего, — констатировал командир. — Пусто. Ты что скажешь? — Он внимательно посмотрел на Олега. Тот пожал плечами. Сказать снайперу действительно было нечего. Двор. Грязь. Разруха. Брошенный у ворот гаража старенький «Москвич» со спущенными шинами и хищно ощеренными осколками выбитых стекол. Выщербины от пуль на уровне второго этажа. Рассыпанные под одним из окон пластмассовые куклы, выцветшие до белизны, наполовину утонувшие в грязи. Здесь давно никто не живет. — Тихо, — обронил Музыкант единственное слово. — Это подозрительно? — быстро спросил Дмитрий. — Да нет. Даже в «серой зоне» есть целые кварталы, где крысы практически не появляются. Так что ничего необычного. — Тогда делаем так. Вадик, Боря — вы туда. — Он ткнул рукой в сторону чернеющей арки. — Посмотрите следующие два двора — и обратно. Ясно? Отлично, выполняйте. Андрей, Роман — вы вдоль дома, загляните за угол, пробегитесь до соседнего дома, гляньте там во дворе — и тоже назад. Мы пока останемся здесь. Бойцы Дмитрия неторопливой рысцой разбежались, как им было указано. Олег посмотрел в небо. Ночь обещала быть лунной, и это было не очень хорошо. Редкие облачка проносились мимо луны, как будто специально старались не прикрыть ее даже краешком. Когда на небе творится такое, трудно прятаться и легко искать. — Слушай, Музыкант, — неожиданно спросил Дмитрий, — а это правда? Ну, все то, что про тебя говорят? — Все? — усмехнулся Олег. — Все — конечно, неправда. — А что тогда правда? — Ну, смотря что тебя интересует. Точно могу тебе сказать, что не умею ходить по воде, возвращать людей с того света, изгонять демонов и превращать воду в вино. Разочаровал? — Точно, — хохотнул командир группы, — разочаровал. Именно самое оно, что разочаровал. Я-то грешным делом подумал, что Штаб выделил нам на время супермена, который одним махом семерых побивахом. Да и от вина я никогда не отказываюсь. А если серьезно, Олег, говорят, что ты крыс на расстоянии чувствуешь. И никогда не промахиваешься. Будто бы у тебя пули заговоренные. — И как же, интересно, я их заговариваю? Да уж, доля истины в том, что я редко промахиваюсь, конечно, есть. Но это всего лишь дело тренировки. Я, командир, до Катастрофы увлекался пулевой стрельбой. По секциям занимался, из тиров не вылезал. Вот и весь секрет. А касательно того, чтобы чувствовать крыс… Он замолчал. Сказать или нет? А что он, собственно, мог выдать Дмитрию? То, что иногда он на самом деле ощущает, есть ли вокруг серые мутировавшие твари? А иногда — не ощущает, и это чутье не вызовешь никаким известным ему способом, не заговоришь, как его мифические, не знающие промаха пули. Оно то приходит, то уходит, не ставя Музыканта в известность заранее. И есть еще странный крыс с флейтой, умеющий говорить, требующий, чтобы его воспринимали как мужчину. Уже два раза Музыканту удавалось ощутить его появление, а два раза, как ни крути, — это уже тенденция. Любопытно, его недавний противник, добить которого он так и не сумел, способен так же издалека почуять Олега? Дмитрий терпеливо ждал. Мысленно махнув рукой, Музыкант продолжил: — Порой чувствую. Но это не всегда. Извини, но не уверен, что нам это поможет. — Да ладно, я все понимаю. Был у нас парнишка, Аликом звали. Тот еще лопух, вечно ему не везло, и все шишки ему доставались. То на ровном месте ногу подвернет, то сядет на с виду нормальный стул, а из стула гвоздь торчит, и вот тебе на — дырка в брюках. Поднимется по срочной тревоге — спросонья обязательно лоб расшибет. В общем, не боец, а недоразумение ходячее. Но он, Олег, точно крыс чуял что твой локатор. Был он у нас чем-то вроде полезного прибора и талисмана одновременно. Пару раз так выходило, что если бы не его чутье, то нам бы и вовсе не жить. Я бы уж точно тогда с тобой сейчас не разговаривал. Вот только однажды Алику этому не повезло раз и навсегда. Был бой — ну, так себе бой, текучка, ничего особенного. Они вяло нападают, мы так же вяло отстреливаемся. И вдруг перед Аликом — крыса. Алик нажал на спуск, а автомат отказал. И тварь ему — очередь в живот. В упор. И нет парня. Олег внутренне похолодел. Автомат, отказавший именно в тот момент, когда крыса готова была к броску, — как это знакомо. История имеет свойство повторяться? Это что-то должно значить? Почему ему повезло, а неизвестному парнишке Алику, о котором только что совершенно случайно рассказал Дмитрий, судьба выбросила совсем другие кости? В разговор вмешался Паршин. — Да ладно, ребята, — сказал он. — Я до Катастрофы много читал про всякие скрытые возможности человека. Прикиньте, спит в каждом из нас что-то такое… — Он покрутил рукой в воздухе, взглянул на собеседников, словно ожидая, что они подскажут слово, которого ему не хватает. Но Музыкант и командир группы молчали, и бывший танкист непонятно добавил: —…Эдакое. А когда время настает — просыпается. Человек упал с пятнадцатого этажа — и ничего себе не сломал. Другой автомобиль поднял, который на его сынишку наехал. Ну и так далее. А тут парень, — он ткнул пальцем в Олега, — чует крыс. Очень в наше время актуально. Про тебя же, Музыкант, всякое говорят. Ты и сам, наверное, знаешь. Знаю-знаю, подумал Олег. Знаю, что говорят, и кто говорит, тоже знаю. И даже знаю, кто спрашивает. Еще бы понять, зачем ты, тезка, такие вопросы людям задаешь: мужикам в Штабе, Данилу Сергеевичу. Может быть, кому-то еще. Отчего тебя так заинтересовала моя персона? Только лишь потому, что нам выпало побыть с тобой в одной упряжке? — Да ладно вам, — недовольно буркнул снайпер. — Тогда почему твои скрытые возможности во всех не проснулись? Вот бы нам это сейчас пригодилось. Представляешь, у каждого в запасе лишняя пара жизней, как в компьютерной игре, всякие сверхъестественные штучки и коды к бесконечным патронам. — Природа, Олег, вряд ли так работает, — серьезно возразил Дмитрий. — Она наудачу перебирает варианты. Знаешь, что такое бета-версия? Ага, тогда представь, что наш Алик был такой бета-версией, на которой эволюция что-то отрабатывала. Но Алик оказался неудачной моделью. Тогда в дело пошел ты. И сколько еще таких Аликов и Музыкантов бродит вокруг? В одних природа уже запустила свой механизм отбора вариантов, в других он, как наш танкист говорит, пока что спит. Как тебе такая версия? — Никак. Не хуже и не лучше других. Мы, командир, вообще-то на задании. Может, хватит нам языки чесать? — Делать пока все равно нечего. Сейчас мои бойцы вернутся, что-нибудь расскажут, — тогда и пойдем дальше. О, кстати, легки на помине. Обе отправленные на разведку двойки почти одновременно появились с разных сторон. И те, и другие доложили, что все тихо, крыс не замечено, следов пребывания людей — тоже. — Ну и что будем делать? — риторически вопросил Дмитрий, глядя в небо. — Музыкант, куда идем? В арку или по улице? — В арку. По улице слишком опасно. Луна сегодня не на нашей стороне, по открытым пространствам лучше долго не ходить. — Принято. Хорошо, порядок движения прежний. Идем в арку, проходим два двора, потом опять выдвигаем двойки на разведку. Так они методично обшарили шесть дворов. Все они мало отличались от первого. По мере углубления в «серую зону» внутри Олега нарастала какая-то иррациональная тревога. Но он никак не мог понять — то ли это действительно проснулось его шестое чувство, зевнуло, потянулось и решило напомнить о себе, то ли это всего лишь мандраж, вызванный тем, что снайпер сегодня не один, а служит проводником для Дмитрия и его группы. Вспомнив, что командир просил говорить о своих предчувствиях в любом случае, и решив, что лучше перестраховаться и выглядеть смешно, чем вовремя не предупредить людей об опасности, он похлопал Дмитрия по плечу. — Командир… — Что? Что-то есть? — Сам не знаю, — признался Музыкант. — Тревожно мне. Может, и зря беспокоюсь. Может, и не зря. — Ясно. — Дмитрий посуровел. — Значит, так… Вадик, Боря, остаетесь с нами. Андрей, Роман, очень — повторяю, очень — осторожно выдвигаетесь за угол и смотрите, что там. — Я с ними, — сам для себя неожиданно сказал Олег. В этот момент он больше всего был недоволен необходимостью носить слуховой аппарат. Эх, будь он один! Тогда на его стороне выступала бы верная союзница тишина, в которой снайпер научился читать больше, чем многие люди могли выхватить из самого насыщенного разговора. Но снять слуховой аппарат означало лишиться возможности общения со своими спутниками. — Ну давай, — согласился Дмитрий. — Серьезно говорю, осторожнее там. Не геройствуйте. Если что — сразу отходим. Лучше потом еще одну попытку сделаем. Все, что происходило дальше, напоминало плохой боевик, в котором Олегу и группе Дмитрия сначала было суждено сыграть роль плохих парней, которых влегкую разносят в пух и прах главные герои. Наверное, крысиный режиссер превзошел сам себя, готовя эту сценку. Музыкант потом с трудом мог вспомнить, что вообще творилось во дворе хрущевской пятиэтажки, украшенной раскосо бегущей по стене широкой трещиной. В памяти остались лишь разрозненные картинки, выхваченные взглядом и мгновенно застывшие, чтобы пополнить в сознании коллекцию воспоминаний. Только что вокруг было тихо — и вдруг, словно призрачные порождения самой темноты, отовсюду появляются крысы. Ими кишит весь двор. Несколько тварей визжащими чертиками из коробочки выскакивают из-за ныне выцветшей, а когда-то красно-зеленой беседки и тут же принимаются палить, вдавив курки и не отпуская их, пока в магазинах не кончатся патроны. Один из бойцов Дмитрия падает, мгновение спустя кинжальная очередь в упор вспарывает второго, отбрасывает его на песочницу, он рушится через бортик, ноги в черных тяжелых ботинках высоко задираются, и Музыканту почему-то запоминаются рубчатые подошвы, к одной из которых прилип бурый тополиный листок. Дмитрий отскакивает назад, таща Олега за собой, Паршин бежит за ними, а вслед по пыли двора весело, словно приглашая поиграть с ними, скачут взметаемые пулями фонтанчики. Еще не меньше трех крыс, не особо прячась, ведут огонь со стороны качелей, и оставшиеся в живых — кажется, соображает на ходу снайпер, это были Боря и Вадик — ответным огнем заставляют их прижаться к земле, а одна из тварей, упав, конвульсивно дергается и уже не поднимает головы. Вокруг нее споро натекает темная лужа. Оживает одно из окон у них над головой, оттуда нахально высовывается длинный пулеметный ствол и, крутясь влево-вправо, щедро метет двор свинцовой метелью, Дмитрий чертыхается, когда пуля обжигает ему плечо, но, к счастью, крысы так и не научились хорошо попадать в цель и стараются делать упор на кучность и плотность огня, поэтому задевшая его пуля остается пока единственной, причинившей какой-то вред. Все стреляют, и Олег стреляет тоже, вдавив курок до упора и не особо заботясь о том, чтобы целиться. Здесь не снайперская стрельба по мишеням. Паршин на бегу выдергивает руку из кармана, и черный мячик гранаты отправляется в полет. Упав у беседки, она еще несколько мгновений неровно кувыркается, а затем взрывается. В воздух взметаются обломки досок, разлетевшиеся веером осколки от души полосуют крыс, которым не посчастливилось угодить под раздачу. Одна из тварей с визгом налетает спиной на торчащий скол доски, выпятившийся гигантским белеющим в темноте зубом, и, несколько раз судорожно трепыхнувшись, безжизненно повисает на нем. Вот такой вам рок-н-ролл, мелькает шальная мысль. Со стратегией у крыс туговато. Несмотря на немалое численное превосходство, явно заранее подготовленную позицию и первоначальный успех, дальше у них все идет из лап вон плохо. Бешеное тарахтенье автоматов, которые как будто стараются перекричать друг друга, оглашает окрестности. Будить теперь некого, так что и захваченная врасплох группа Дмитрия, и серые твари стараются вовсю. Отступающие люди как-то оказываются на другой стороне двора, полдесятка стволов, на которых почти без перерыва вспыхивают и пускаются в пляс огненные бабочки, сносят преградивших им путь врагов и прячутся за полуобвалившейся трансформаторной будкой — какое-никакое, но все же укрытие. Дальше сохранившиеся в памяти записи стали более четкими. Музыкант очень хорошо помнит, как, пригибаясь и пряча голову от свистящих где-то выше пуль, к нему подобрался Дмитрий. — Хреново, — сказал он, осторожно выглядывая и тут же пряча голову обратно, потому что сверху опять полоснула пулеметная очередь, выбив брызги кирпичного крошева. — Твои предложения, Олег? — Уходим. Очень быстро. Пока они не позвали подмогу. Несмотря на то что происходящее слишком уж явно напоминало засаду и даже учитывая, что они потеряли двух человек из и так невеликого отряда, Музыкант мог признать, что дела не так уж и плохи. Планирование у противника обычно всегда срабатывало не лучшим образом — видимо, сказывалось то, что за плечами крыс не было сотен тысяч лет обладания разумом. Коллективные действия у них всегда были скоординированы очень посредственно. Так что, коли им сразу повезло остаться в живых, то был еще здоровенный шанс, что и дальше все сложится для Дмитрия и его людей наилучшим образом. — Куда? — Да куда угодно — главное, чтобы не прорываться через тот же двор. Давай вон туда? Олег ткнул рукой в сторону хрущевки справа от них. Между ними и старой пятиэтажкой не было ничего, кроме нескольких по-осеннему бесстыдно голых тополей и странной металлической рамы, на которой, как смутно припомнил Музыкант, до Катастрофы хозяйки развешивали ковры, чтобы выбивать из них пыль. — Добро, — Дмитрий даже не спросил, почему именно туда, хотя сам снайпер сейчас не взялся бы отвечать на этот вопрос; хорошо, что командир группы доверяет его чутью. — Слушай мою команду… Договорить он не успел. Крысы решили попытаться добить дерзкую и упорную группу, рискнувшую прогуляться по «серой зоне» прямо у них под носом. Не меньше десятка зверюг вылезли из-за своих укрытий в обернувшемся ловушкой дворе: из-за трухлявых беседок, качелей, на которых давно уже никто не качался, песочниц, оставшихся без разнесенного ветром песка, проржавевших горок. Они бежали в полный рост, едва различимые в сумраке, уверенные в том, что, в крайнем случае, если не хватит умения, возьмут числом. Пулемет в окне зачастил торопливо, поддерживая атаку. — Да чтоб вас… — бессильно выругался Дмитрий. Еще одна граната, брошенная запасливым Паршиным, явно оказавшимся в своей стихии, на мгновение остановила этот натиск. — Да быстрее же! Олег толкнул командира локтем. Тот, словно очнувшись, перестал поливать из автомата двор и скомандовал: — За мной! Затем он вскочил и, низко пригибаясь, побежал в сторону хрущевки, указанной Олегом. Остальные последовали за ним. Музыкант замешкался совсем ненадолго, но, возможно, именно это едва заметное мгновение — промелькнуло, и нет его — определило дальнейшую судьбу снайпера. Вскакивая с потрескавшегося холодного асфальта, он неудачно ушиб локоть о кирпич, дернулся, зашипел от боли и вдруг уронил с уха слуховой аппарат. Совершенно машинально он нагнулся, чтобы поднять упавшее устройство, и тут уже знакомое ощущение огненного шила в позвоночнике настигло Музыканта. Жгучая игла уколола его, заставила остаться согнувшись, а потом и вовсе упасть обратно. Но Олег успел увидеть, как один из бойцов Дмитрия — то ли Вадик, то ли Боря — на бегу выронил автомат, резко остановился и, налетев коленом на ствол огромного тополя, рухнул навзничь. Второй лишь ошалело помотал головой, но, видимо, он в горячке боя и грохоте автоматных очередей, которыми полосовали ночь преследовавшие людей крысы, слабо слышал околдовывающую музыку. Дмитрий и Паршин и вовсе оказались вне зоны ее действия — они бежали себе и бежали, стараясь как можно быстрее достичь спасительных деревьев и оставить между собой и погоней построенную несколько десятков лет назад пятиэтажку. И ты здесь, с бессильной злобой подумал Олег. Покажись, тварь, я с тобой разберусь. Не поднимаясь, он повел автоматным стволом, но нигде не видно было фигуры таинственной зверюги с флейтой. Зато увлеченные преследованием отходящих людей крысы успели перегруппироваться после взрыва очередной гранаты и миновать укрытие Музыканта, так что он не торопясь, спокойно расстрелял двоих в спину. Остальные даже не заметили потери сородичей и продолжали гнаться за Дмитрием и теми, кто еще оставался с ним, как не знающая преград и страха дикая охота. Мир окутала непроницаемая ватная тишина. Беззвучно визжали и падали подстреленные крысы, неслышно трещали автоматы, молчаливо палил пулемет. Олег, мгновенно оценив обстановку, решил, что стоит уходить из-за трансформаторной будки, но не в ту сторону, куда отступили остатки их группы. Теперь каждый сам по себе, всяк выживает как может. С этой мыслью снайпер поднял, наконец, упавший слуховой аппарат и покрутил головой по сторонам, надеясь все же обнаружить крысу с флейтой. Вокруг не ощущалось ни единой живой души. Даже пулеметчик, молотивший из окна, вроде бы перестал стрелять. Шестое чувство, ненадолго выползшее из комы, чтобы предупредить своего носителя, опять свернулось уютным клубком и заснуло. Но стоило Олегу привстать, как еще две твари, отставшие от основной группы и теперь вовсю стремившиеся наверстать упущенную возможность поучаствовать в облаве, выскочили справа от него. Музыкант, мгновенно повернувшись, всадил в одну из них скупую очередь — крыса, вскинув короткие лапы, выронила оружие, сложилась пополам и упала на землю. Вторая, быстро оценив ситуацию, метнулась назад, оставив после себя рубчатый шарик брошенной чуть ли не под ноги гранаты. Олег каким-то невероятным рывком прыгнул в сторону, стараясь упасть так, чтобы между ним и гранатой оказалась груда битого кирпича, когда-то бывшая углом не устоявшей перед безжалостным временем трансформаторной будки. Холодный асфальт больно ударил по лицу, но Музыкант предпочел терпеть эту мимолетную боль и постарался еще больше вмяться в него, сжаться в комок, чтобы стать как можно меньшей мишенью для смертоносных осколков. Близкий взрыв хлопнул по ушам. Не будь Олег уже глухим — наверняка потерял бы слух, хотя бы на время. Хищная стая зазубренных, рваных огрызков железа с визгом пронеслась над ним, мимоходом разорвав куртку и больно царапнув. По спине потекло горячее, но это уже было не страшно. Главное, что Музыкант остался жив, у него в руках было оружие, и он готов был драться дальше. Снайпер осторожно приподнял голову. Вновь никого. Тогда он попытался встать, но вдруг правая щиколотка взорвалась острой болью, заставив Олега присесть и сдавленно охнуть. Этого еще не хватало! Похоже, совершив отчаянный прыжок, Музыкант подвернул ногу. И что теперь делать? На одной ноге не уковылять от преследователей, которые наверняка появятся, стоит лишь немного подождать. Олег опять попытался встать. Это получалось плохо. Помогая себе, он оперся рукой на груду битого кирпича, послужившую ему укрытием. И тут груда сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее начала обваливаться, превращаясь в настоящий оползень. Похоже, близкий взрыв гранаты нарушил многолетнее спокойствие полурассыпавшейся трансформаторной будки и она решила продолжить разваливаться. Музыкант в панике попытался увернуться от кирпичного града, забыв о поврежденной ноге, но только упал навзничь, здорово приложившись спиной. Слуховой аппарат опять отлетел в сторону. Лежа на спине, он увидел, как медленно-медленно наклонилась стоявшая вертикально труба, явно служившая раньше опорой. Так же неторопливо она начала падать, нависая над Олегом. Снайпер, решив, что встать ему пока что не суждено, попытался выкатиться из-под опускающейся железяки, но не успел. Опора диаметром в обхват его ладоней прижала левую руку чуть выше локтя, вдавила в россыпь битого кирпича. Музыкант едва сдержал крик. Поднявшаяся пыль запорошила глаза, клубилась красноватым облачком, мешая дышать, забиваясь в ноздри, раздирая горло. Вот это да, потрясенно подумал угодивший в ловушку Олег. Что же это получается? Приходи и бери меня голыми руками? Выпавший автомат лежал чуть в стороне. При всем желании дотянуться до него Музыкант не мог. Он попробовал той рукой, что не попала в западню, приподнять трубу, — но не тут-то было. Она и так была довольно увесистой, но еще, похоже, решившую упасть опору заклинило где-то у основания. Как мышь в мышеловке, мелькнула невеселая мысль. Да нет, какая уж там мышь! Как человек в человеколовке. То ли подохну от голода, то ли добьет особо удачливая тварь. Так прошло не меньше получаса. Злость утихла, ушел азарт боя, и осталось лишь чувство обиды, ощущение чудовищной несправедливости, которая приключилась с ним. Погоня давно уже умчалась куда-то в сторону «нашей территории». Олег от всей души желал Дмитрию и тем, кому посчастливилось не полечь под пулями и не попасть под колдовство крысиной флейты, успеть добраться до своих. Вдавившееся в тело кирпичное крошево стало чем-то привычным, и, ворочаясь, Олег даже смог принять более-менее удобное положение. Но смотреть он мог только вверх и немного по сторонам. Справа и слева не было ничего интересного: чернеющие в предрассветном сумраке деревья, с которых ветер обрывал редкие жухлые листья, безмолвные дома, испещренные дырами давным-давно оставшихся без стекол окон, и квартиры, где хозяйничал холод, остатки скособочившегося рекламного щита, полусгоревшие шины, когда-то, наверное, служившие клумбами — на одной сохранились следы желтой краски, — остов небольшого грузовичка. Сверху на придавленного трубой Музыканта молча смотрело небо. Олег тоже молчал. Наверное, им с небом нечего было сказать друг другу. Кто там из героев классики лежал раненым на поле боя и пялился в облака? Андрей Болконский, кажется… Потом снайперу почудился звук шагов, еле-еле различимый, почти на грани слышимости. Шаги становились все ближе — они были непривычно легкими и шуршащими. Музыкант вздохнул: так звучали шаги крыс. Значит, все. Его время пришло. Как и Сверзин, как и незнакомый ему Алик, о котором Олег узнал лишь несколько часов назад, как и многие другие, знакомые и незнакомые, он погибнет, и никто не узнает правды о том, кем же он был. Крыса была одна, и Музыкант нашел в себе силы удивиться: обычно твари предпочитали даже по «серой зоне» ходить группами — самое меньшее по три-четыре особи. Она подошла к нему очень близко и наклонилась, внимательно рассматривая человека, над которым так жестоко подшутила судьба. Странно, что в лапах пришедшей к нему зверюги не было оружия. Но кто этих крыс разберет? Олег чувствовал ее запах — острый, тошнотворно-кислый, и он мучил снайпера ничуть не меньше, чем осознание собственного бессилия. — Ну же! — зло выдохнул Музыкант. — Бей, сука! Снайпер лежал так неудачно, что в пределах досягаемости правой руки не оказалось ни единого мало-мальски серьезного куска кирпича. Больше всего на свете ему хотелось бы сейчас иметь возможность всего лишь один раз поднять левую руку. Тогда Олег взял бы один из валявшихся неподалеку от ладони обломков и изо всех оставшихся сил хрястнул наклонившуюся над ним тварь промеж глаз. Чтобы лоб вдребезги. Чтобы кровь — горячими алыми густыми брызгами. Чтобы осколки костей — в мозг. Потом можно и помереть, прихватив с собой напоследок еще одного врага. Чертовски обидно, что Бог не собирается позволить Музыканту это сделать. Крыса не двигалась. Черные глаза-бусинки, между которыми снайпер наметил точку для удара кирпичом, глядели на него. Потом губы твари раздвинулись, показав желтоватые клыки. Я не зажмурюсь, приказал себе Олег. Не закрою глаз. Я, сука, гордый. Хочу взглянуть в глаза собственной смерти, и в гробу я видел, что звучит это до противного пафосно и до отвращения банально. Я… — Долг платежом красен. Так, кажется, говорят люди, — произнесла крыса. Глухой снайпер опять прочитал ее слова по губам. Они еще какое-то время молчали. Музыкант подумал, что для него все крысы — на одну морду, и совершенно непонятно, как же эта говорящая тварь отличает его от прочих людей, — ей-то все они тоже должны казаться на одно лицо. Воистину есть многое на свете… — Где твоя флейта? — вдруг спросил Олег. — Тебе зачем? — Просто… Любопытно. — Поверь, это не так важно. Тебе помочь? Учти, предлагать два раза я не собираюсь. Принять помощь врага? Вот это по-рыцарски. Такого Музыкант от спасенной им крысы не ожидал. Воздаяние добром за добро? Удивительно в этом свихнувшемся мире. Впрочем, как раз тогда, когда мир сошел с ума, удивляться уже нечему. В этой пьесе актеры разом забыли отведенные им роли, а режиссер ушел в глубокий запой, и его не дозовешься, как ни зови. Так что каждый играет, во что горазд. — Ну помоги, — наконец согласился Олег. Зверюга наклонился и подергал тонкой лапой трубу, придавившую руку Музыканта. Как и следовало ожидать, труба не поддавалась. — Тяжелая, — задумчиво пробормотала крыса. — Конечно, — зло буркнул Олег. — Ты думал, я здесь просто так разлегся? Загораю? — Если тебе не нравится, — глядя в сторону, флегматично сообщила серая тварь, — я могу уйти. Музыканту вдруг стало стыдно. Он, как и любой в Городе, ничего не знал о жизни крыс, но предполагал, что его добровольный помощник может рисковать своей шкурой, помогая раненому человеку. — Извини, — пробормотал он. — Чертовски противно валяться здесь вот так… — Ничего-ничего, — успокоила его крыса. — Сейчас кое-что попробуем. Подожди, человек, я скоро вернусь. Крыса полезла куда-то по куче осыпавшегося битого кирпича, подымая облака пыли. Интересно, подумал снайпер, не собирается же она, надеюсь, привести своих родичей. А то может как-то совсем некрасиво выйти. Говорящая тварь действительно вернулась через несколько минут. В лапах она сжимала длинную железяку. — Рычаг. — Она гордо продемонстрировала железяку Олегу. — Крепкий. Надеюсь… Подсунув рычаг под трубу, крыса со всех сил налегла на него. С душераздирающим скрипом труба приподнялась, дернулась — и вдруг поползла вверх. Зверюга тяжело дышала, продолжая давить всем весом тела. — Выбирайся, — выдохнула она. — Ну, живее! Музыкант осторожно вытащил руку, стараясь как можно меньше задевать ею об осколки кирпичей. — Хорошо, — удовлетворенно заметила серая тварь и, стараясь не шуметь, опустила трубу на место. Раненый человек с трудом поднялся и огляделся. Ничего, кроме полуобрушившейся стены и груд битого кирпича. И, похоже, никого, кроме них двоих. Несколько бугорков, в которых угадывались очертания мертвых подстреленных или получивших порцию гранатных осколков крыс, не в счет. Он поднял с асфальта слуховой аппарат и привычным движением нацепил его дужку на ухо. Конечно, можно читать по губам, но с аппаратом, как ни крути, удобнее. — Никого нет, кроме нас с тобой, — подтвердила крыса. — Мои друзья преследуют твоих. Ну, тех, кому я не успел сыграть свою музыку. Если тебе хочется это знать, твои вроде имеют все шансы уйти на свою территорию. Правда, у них кого-то подстрелили. Заметь, я не спрашиваю, что вы здесь делали. Что искали, зачем пришли. Меня интересуют только наши с тобой отношения. Ты помог мне — я помогу тебе. А мне так хочется, подумал Музыкант, узнать у тебя, что за люди писали записки с просьбой о помощи. Знаешь ли ты что-нибудь о них, о том, как они сюда попали, что с ними случилось дальше и что ждет? Я бы поинтересовался, но границы твоей лояльности обозначены совершенно четко: я — тебе, ты — мне. Никто третий в этом не замешан. Я не могу ждать от тебя ответа, а если и дождусь, нет никакой гарантии, что в твоих словах будет хоть крупица правды. Чертовски жаль. Быть бы уверенным, что этот поспешный рейд был не зря. — Ты идти-то можешь? — поинтересовалась говорящая тварь. Идти Олег мог, несмотря на подвернутую ногу. Но дело было в том, что ночь заканчивалась, вот-вот должно подняться солнце, а вокруг наверняка снуют крысиные патрули, взбудораженные дерзкой вылазкой людей. Так он и сказал своему странному собеседнику. Тот задумался. — Тут есть один подвал, — наконец сказал он. — Пересидишь до ночи? Или вообще несколько дней там просидишь — придешь в себя, отдохнешь. Устраивает? — Вполне, — согласился Олег. — Здесь недалеко. Пошли. Я тебе принесу еды, медикаментов. И не бойся, я тебя не выдам. — Уже не боюсь. Олег сделал первый шаг, за ним — другой, еще и еще. Ничего, вполне терпимо. Жить можно. Вот только не совсем ясно, что с рукой. Только бы не перелом. Может быть, ему все-таки повезло и это всего лишь серьезный ушиб? Вот только рука с ним не соглашалась — висела безжизненной плетью и отказывалась подчиняться. — Почему ты мне помогаешь? — спросил он. — А почему ты помог мне? — парировала крыса. — Хороший вопрос… Все-таки я человек, а ты… — Ага. Вот в чем дело. А я — крыса. Мерзкая тварь, которая может только жрать, гадить и размножаться. Что ж, человек, ты не очень далек от истины. Я знаю, как люди относятся к нам. Я читал много ваших книг. Да-да, не удивляйся, читать я тоже умею. Там было про Щелкунчика. Еще что-то насчет чумы. И про какой-то дом посреди пустыни, который штурмовали крысы, приехавшие на бронетранспортере. В общем, образ, созданный вашими писателями, не назовешь привлекательным. Ну и справедливости ради признаю, что наши неразумные предки заслужили такой оценки. Да и их облагодетельствованные разумом потомки, честно говоря, тоже не особо лучше. — Гуманизма вам не хватает, — предположил Олег. Удивляться он и не думал. Его личная удивлялка давно уже отпросилась в бессрочный отпуск. Говорящие крысы, читающие крысы… Все в порядке. Что дальше? Крысы, сочиняющие стихи? Рисующие картины? — Это точно, — согласился с ним собеседник. — Человечная крыса — это было бы смешно, ты не находишь? — Люди называют крысой человека, который ворует у близких людей. — Опять негатив, — вздохнул спаситель Музыканта. — Впрочем, как я уже говорил, спорить я не собираюсь. Против правды не попрешь. У нас это очень распространено — воровать у своих, пресмыкаться перед сильным, идти вперед по головам слабых. Ничего не поделаешь, мы — крысы. Музыкант никак не мог понять, говорит ли его собеседник серьезно или иронизирует. Тем временем они выбрались на какие-то задворки и вскарабкались на невысокую кучу мусора. — Ну-ка постой. — Крыса придержала Олега. — Сейчас посмотрим… Ага… А здесь… Она повертела усатой мордой направо-налево, шумно принюхалась, задрожав тонкими усами. Потом как будто прислушалась, хотя Музыкант не слышал даже намека на подозрительный звук. Ничего, кроме постоянного шепота ветра. — Все в порядке, — наконец сообщила она. — Можно идти. Глава 5 В ПОДВАЛЕ Они, не особо скрываясь, пересекли небольшой захламленный пустырь и подошли к обвалившейся хрущевской пятиэтажке, стоявшей справа от той, мимо которой убегали от погони Дмитрий и оставшиеся в живых люди из группы. Два подъезда все еще были целыми, а два других рухнули давным-давно. Двери располагались попарно: подъезд-подвал, подъезд-подвал; их разделяли узкие бетонные перегородки. Крыса направилась туда, где подвальная дверь, сорванная с петель, валялась на земле. — Мы хорошо разбираемся в подвалах, — с гордостью сказала она. — Даю лапу на отсечение, что здесь ты будешь в безопасности. Все, что нам нужно было, отсюда давно уже вытащено. Принесу тебе пару матрасов, одеяло — устроишься почти как в гостинице. Снайпер, опираясь на услужливо подставленное крысой плечо, осторожно шагнул на неровные, стертые тысячами подошв ступени, больше всего на свете боясь того, что вот сейчас измученная нога не выдержит, подвернется — и он сверзится в глухую могильную темноту, затопившую все внизу. Но пока что все было в порядке. Крыса шумно дышала, и от нее неприятно пахло. Музыкант вдруг вспомнил, что при первой встрече с говорящим зверем его чуть не вывернуло наизнанку от вони. А сейчас — гляди-ка, ничего. Привыкает? Теплый, сухой, застоявшийся воздух подвала тоже пах крысами. Но по сравнению с тем запахом, что исходил от поддерживающей Музыканта твари, это было всего лишь воспоминанием о том, что они когда-то посетили это разделенное на крошечные клетушки деревянными стенками помещение. Возможно, раньше здесь пахло совсем иначе — лежалой картошкой, старыми бумагами, которые и не нужны никому, и выкинуть жаль, сломанными деревянными лыжами, детскими санками, с полозьев которых облупилась краска, уступив место ржавчине. Олег помнил, как до Катастрофы они хранили точно в таком же подвале за хлипкой дверью, запертой на тяжелый замок, десятки банок с капустой, огурцами, помидорами, вареньем. Их готовила бабушка, которая никак не могла привыкнуть, что все это можно купить в магазине, и настаивала на том, что так, как она, по-домашнему, никто не сделает. Порой в подвалы спускались бомжи, они срывали двери с чахлых петель, зачастую умудряясь сделать это голыми руками, воровали картошку и соленые огурцы, иногда закусывали ими дешевую водку прямо на месте преступления, после чего матерящийся участковый заставал бомжей тепленькими и разомлевшими, а те лишь довольно и глупо хлопали глазами. — В гостинице? — пробормотал он, осматриваясь и стараясь сквозь кромешный мрак разобрать хоть что-нибудь. — На люкс это не потянет. — Лучше ничего предложить не могу. Устраивайся давай, я тебе помогу. Олег с помощью крысы собрал несколько досок, бросил их подальше от входа — на тот случай, если ее сородичам вдруг по какой-либо прихоти взбредет обыскать окрестности. Сверху снайпер накинул куртку — получилось что-то вроде лежанки. Она оказалась не очень удобной, но выбирать не приходилось. Не спать же на цементном полу! Музыкант улегся, поворочался, вытянул ногу, изводившую его занудной ноющей болью. Автомат положил так, чтобы в любой момент достаточно было протянуть руку и схватить оружие. Это не укрылось от крысы, которая внимательно смотрела на то, как он устраивается. — Тебя никто не потревожит, — сообщила она. — Береженого бог бережет, — отозвался Олег. — Ну-ну, — спокойно сказал его спаситель. — Много он тебя сегодня на берег? Возразить Музыканту было нечего. — Отдыхай пока, — велела говорящая тварь. — Отдыхай, я вернусь ближе к вечеру. После этого странная зверюга развернулась и отправилась к подвальной двери. Я надолго здесь не задержусь, мрачно подумал Олег. Домой хочу. К своим. К Иришке. Она беспокоиться будет, когда наши вернутся и выяснится, что я пропал. А если, тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, не вернется вообще никто, будет еще хуже. Так что залеживаться мне здесь нельзя. Еда, лекарства и матрасы — это, конечно, лучше, чем ничего, но не это мне требуется. Главное, чтобы нога не подвела. Ну и рука, само собой. Хорошо хоть, что правая в порядке, а то нажимать на курок левой я как-то не научился. Так что, дорогая моя говорящая крыса, ты, само собой, приходи. Неси все, что обещала, но вечером я отсюда ухожу. Может, стоило тебя попросить, чтобы ты патронов принесла. Вернее, принес. Ты же у нас самец, как я мог забыть… С этими мыслями Олег провалился в глубокий сон. Вечером Музыкант никуда не ушел. У него поднялась температура и кружилась голова. Нога продолжала ныть тупой тянущей болью, как будто в щиколотке поселился извращенец, получавший удовольствие оттого, что неторопливо водит по нервным окончаниям плохо заточенной пилой. Все время хотелось пить, а на лбу то и дело выступал холодный липкий пот. Когда вернулся говорящий крыс, он застал Олега проснувшимся, но в отвратительном состоянии. В темноте подвала осунувшееся лицо Музыканта бледнело подобно лику древнего призрака, прикованного к месту смерти каким-то тяжким преступлением. Снайпер то и дело пытался что-то делать, суетился, порывался уйти, но через мгновение находил новое занятие и бросался к нему, не закончив старого. Он начал разбирать автомат, чтобы проверить, все ли с ним в порядке, и так оставил его полусобранным. Зачем-то вывернул наизнанку куртку и так и бросил ее обратно на служившие ему лежанкой доски. Увидев это, спустившаяся в подвал тварь только покачала головой. — Похоже, ты плохо себя чувствуешь, — сказала она, протягивая снайперу пакет. — На, возьми. Там таблетки, вроде бы они должны помочь от температуры. Из еды только консервы. Боюсь, то, что едим мы, ты есть не станешь. — Воду принес? — жадно спросил Олег. — Принес. Но не очень много. Не думал, что тебе придется здесь задержаться. — С чего ты взял, — хрипло рассмеялся Музыкант, — что я здесь останусь? — Потому что, — бесстрастно сообщила крыса, — если ты попытаешься уйти, ты свалишься на пороге. И либо загнешься от голода, либо тебя найдет кто-нибудь из наших. — А ты и рад будешь? — Не твое дело, — грубо парировала крыса. — Или ешь таблетки, или помирай. Мне, честно говоря, сейчас все равно, что ты сделаешь. Но мне будет жаль потраченного на тебя времени. У тебя нет аллергии на антибиотики? — Вроде бы нет, — осторожно ответил Олег. — Хорошо, если бы это оказалось правдой. Держи… — Крыса, порывшись когтистой лапой в пакете, вынула несколько стандартов таблеток. — И сколько пить? — решил уточнить Музыкант. — Ты издеваешься? Кто из нас человек? Мне-то откуда знать, сколько вам нужно? Что там у тебя? Температура, озноб, все, наверное, вызвано растяжением? А с рукой как? — Ушиб. — Точно? Не сломал? — Точно, — соврал Олег, который совершенно не был уверен, что у него с рукой на самом деле. — Так, давай-ка мы взглянем на твою ногу. Садись. Да садись же, кому говорю. Ворча что-то под нос, Музыкант уселся на свое жесткое ложе и вытянул больную ногу. Крыса ловко подцепила шнурок ботинка, не дожидаясь, пока снайпер сделает это сам, и сняла обувь, стараясь делать это как можно аккуратнее. Но Музыкант все равно не удержался и застонал. — Больно? — Угу, — сквозь зубы ответил он. — Ну вот. А ты еще куда-то идти собрался. Герой. Когтистые пальцы стянули носок. Взгляду предстала опухоль, расположившаяся там, где щиколотка становилась ступней. Пальцы крысы на удивление нежно ощупали опухоль. Олег, вздрогнувший от этого прикосновения, не почувствовал никакой боли, кроме той, которая и так уже поселилась в ноге. — Ступней шевелить можешь? — спросила крыса, взявшая на себя роль травматолога. — Могу. — Ну-ка покажи. — Зачем? Больно же. — Давай-давай, пошевели ступней, пальцами… Олег, морщась от боли, проделал все эти операции. Крыса удовлетворенно кивнула. — Будем надеяться, что это действительно только растяжение. Тогда посидишь несколько деньков в подвале, стараясь как можно меньше напрягать ногу. Наешься обезболивающего и антибиотиков. Употреби дозу, которую считаешь ударной. И тогда ты либо по-быстрому оклемаешься — ну, настолько, чтобы быть в состоянии дойти до своих. Либо… — Либо помру? — усмехнулся снайпер. — Все мы когда-нибудь помрем, — философски ответила крыса. — В общем, шансы у тебя есть. Как вы называете полосу между вашей и нашей территорией? — Порубежье. — Ясно. Тебе повезло, что ты почти дошел до порубежья. Ты же знаешь, что здесь оно довольно узкое? — Конечно. Мы поэтому здесь к вам и полезли. — Да, мы так и предположили. Так вот, тебе, по-хорошему, сделать два шага — и ты уже в порубежье, а не на территории, которую мы однозначно контролируем. Но чтобы сделать эти два шага, тебе придется провести несколько дней здесь. Ты понял меня? Олег кивнул. Перспектива оказаться дома уже через несколько часов, лечить раны не на досках в подвале, а в нормальной человеческой постели, каждый день видеть знакомые лица, а не морду странной говорящей крысы, — все это медленно улетучивалось, превращалось в прах с каждым новым словом его спасителя. — Да, кстати, — вдруг сказала крыса, — я в прошлый раз не поинтересовался… Сам понимаешь, не до того было. Ты меня тогда чуть не прикончил. Скажи, почему на тебя не подействовала музыка? Все люди, с которыми я встречался раньше, всегда поддавались. Это так просто: подул в дудку — и они мои. Что с тобой не так? Чем ты отличаешься? Сказать или нет? — подумал Олег. То, что я выдам секрет, — будет ли значить, что эта тварь сможет использовать знание себе на пользу? Или она и сама в состоянии найти ответ на свой вопрос, и я ничего не теряю, сказав правду? Крыса, словно прочитав его мысли, торопливо добавила: — Не хочешь говорить — не говори. Я понимаю, что ты не хочешь рисковать. Только учти, что недавно я уже имел возможность убить тебя. Но не убил. — Ценю. Нет, серьезно. Ты не представляешь, как это — валяться беспомощным, чувствуя, что твоя жизнь — не более чем игрушка в других руках… — Олег осекся. …Заросшая астрами-самосевками клумба… Не вовремя отказавший автомат… и окровавленная, дрожащая крыса, молящая о пощаде… — Почему же не знаю? — медленно проговорила крыса. — Вполне. Но, надеюсь, мы с тобой квиты, человек. Никто никому ничего больше не должен. Так ведь? Так ты ответишь на мой вопрос? Ладно, решил Музыкант. Была не была. — Да. На самом деле я глухой. Я просто не услышал твоей музыки. — Глухой? — удивилась крыса. — Но как же… — Сейчас на мне слуховой аппарат. — Снайпер осторожно коснулся здоровой рукой устройства, закрепленного на ухе. — Когда ты стал дудеть в дудку, я был без него. Повезло. Очень вовремя он упал. — Вот как… То есть если я сейчас сыграю на своей флейте… Олег похолодел. Он ранен, ослаб и вряд ли сможет помешать врагу сделать это. Неужели вот сейчас крыса на самом деле достанет флейту, дунет в нее — и он присоединится к веренице потерявших волю болванчиков, покорно танцующих под ее дудку? — Не бойся, — неожиданно мягко успокоил его странный собеседник. — Не буду. Это было бы нечестно. — У вас есть представления о честности? — Ну… Какие-то есть. Хотя я многое почерпнул из ваших книг. — Тогда ты тоже расскажи, — потребовал Музыкант. — Почему вышло так, что ты разговариваешь? Я ведь тебя тоже тогда спрашивал. Ну, когда не стал тебя добивать, помнишь? Только ты буркнул что-то вроде: а, не принципиально. — Обязательно расскажу, — пообещала крыса. — Но не сейчас. Извини, мне не до этого. Есть те, кто меня ждет, и, если я задержусь с тобой надолго, кто-нибудь может заподозрить неладное. Но я еще приду к тебе — завтра или послезавтра. И все расскажу, даю тебе слово. Да, я обещал тебе матрас. Его я тоже принес. Крыса сноровисто поднялась по подвальной лестнице, быстро вернулась обратно, волоча скатанный в тугой сверток толстый полосатый матрас. — Вот, — гордо продемонстрировала она. — Старый, но им, похоже, никто не пользовался. Тут еще одеяло — думаю, оно тоже будет нелишним. Вот это да, потрясенно подумал Олег. Ничего себе забота! Никогда не думал, что за мной вместо любящей мамочки будет ухаживать мутировавшая крыса в рост человека. — Ты же сказал, — поинтересовался он, — что мы с тобой квиты. Я тебе сохранил жизнь — ты мне помог. Почему ты продолжаешь дальше заботиться обо мне? — Может быть, потому, что мне хочется за тобой понаблюдать? Изучить? Или потому, что я буду считать долг отплаченным, когда ты сможешь уйти к своим? Кто знает, — пожала крыса плечами, и Олег удивился, насколько человеческим выходил этот жест. — Выбирай любую версию — по мне, все они одинаково правдивы и точно так же далеки от истины. Ты, делая что-нибудь, всегда можешь однозначно объяснить, почему ты поступил так или иначе? — Боюсь, — Олег с видимым трудом встал и принялся перестилать свою постель, — сейчас для меня это слишком сложная философия. Ты вот уйдешь, а мне что — три дня как минимум куковать в подвале одному? — Ты надеялся, что я буду работать твоей постоянной сиделкой? Дай-ка я тебе помогу… — Крыса протиснулась мимо снайпера в угол, который тот избрал своим пристанищем, и поправила сбившийся матрас. — Но у меня для тебя есть сюрприз. Пошарь в пакете. Музыкант сунул руку в пакет, отодвинул в сторону круглые металлические цилиндрики консервных банок и нащупал книгу. Даже две. Одна очень толстая. — Там еще фонарик, — подсказала крыса. — Не очень мощный, но тебе другого и не надо, а то, не дай бог, кто-нибудь увидит свет и решит проверить, что тут творится. Книги выбирать долго не было времени, так что я принес «Войну и мир» — ее тебе, если что, надолго хватит. — Вот спасибо. Я в школе ее так и не дочитал, представляешь. — Ничуть не удивлен. Это ж надо было такую тягомотину сочинить. Впрочем, может быть, я не понял чего-то, что до людей доходит само собой. — Да нет, эту книгу многие не осиливают. А это еще что такое? Вторая книга оказалась разлохмаченным покетбуком, обложку которого, как увидел Олег, включивший принесенный крысой фонарик, украшали пышногрудая блондинка в разорванном платье, большой черный пистолет и букет роз. Наискось через этот набор тянулась надпись: Марья Волгина, «Одна блондинка и много трупов». — Я так понял, — потупила глаза крыса, — что раньше это было очень популярное чтение. Что-то про преступников и тех, кто их ловит. Простенькое такое. — Точно. Простенькое. Ну да ладно, на безрыбье и это сойдет. — Счастливо оставаться, — попрощалась крыса. — Жди меня завтра, но если не приду, то послезавтра появлюсь обязательно. — Ага, — пробурчал Олег под нос, укладываясь с увесистым томиком Толстого на обретшее новый вид ложе. — Он улетел, но обещал вернуться… — Что-что? — не расслышала зверюга. — Да так, ничего. До завтра. Почитать Музыканту не удалось. После ухода крысы вновь напомнила о себе зудящая боль в ноге, да еще вдобавок заныла голова. Тогда Олег, как и советовала ему серая тварь, принял пригоршню таблеток, с ужасом думая, что же сейчас начнется в его организме, и, погасив фонарик, устроился спать. Он долго не мог заснуть. Сначала подскочила температура, потом так же резко упала. Затем поднялась вновь. Снайпера знобило. Надетая куртка и натянутое до ушей одеяло не помогали. Олега трясло мелкой противной дрожью, он ворочался, то и дело тревожа поврежденную ногу. Да, подумал Музыкант, стуча зубами и в очередной раз подтягивая сползшее одеяло, так я на самом деле никуда не уйду. Загнусь здесь, в каком-то никому не ведомом подвале. Даже трупа моего никто не найдет. Были бы ручка и листок бумаги — можно было бы уже составлять завещание, надеясь, что говорящий крыс найдет способ как-нибудь передать Иришке мою посмертную записку. Когда, наконец, температура выровнялась, Олег вдруг обнаружил, что здорово вспотел. Он торопливо разделся до пояса и, как смог, обтерся одеялом, а затем накинул на голое тело куртку. Стало полегче. Музыкант уже подумал о том, что теперь удастся заснуть, но тут ему неожиданно захотелось есть. Желудок вспомнил, что его не кормили больше суток. Снайпер поспешно вспорол консервным ножом, который крыса предусмотрительно положила в пакет, банку тушенки, давно уже лишившуюся этикетки. Тушенка оказалась холодной и жирной, но он заставил себя проглотить все, что было в банке. Желудку показалось мало. Ну нет, проворчал Олег. Торопиться не стоит. Терпи пока. Накормишь тебя сейчас чем попало — и думай потом, как же развеселить тебя, когда расстроишься. Выждав несколько минут, он попил воды из фляги и пересчитал оставшиеся запасы. Да, негусто. Надолго не хватит. Если ему не станет существенно лучше, придется просить крысу с флейтой притащить еще еды. О том, что будет, если его хвостатый приятель больше не придет, Музыкант старался не думать. Он поставил выпотрошенную консервную банку в стороне от лежанки, вновь улегся, перевернулся на бок и укутался одеялом. На этот раз ему удалось заснуть. До края «серой зоны» было рукой подать. Не больше сотни метров. Там начиналась узенькая полоска порубежья, переходившая в территорию «нашего города». На другом конце города тихо плакала в подушку девушка, узнавшая о том, что любимый человек не вернулся из рейда. Вась-Палыч крутил густой пшеничный ус и бурчал: говорил я, что Музыкант однажды доиграется; ну, по крайней мере, выяснили, что и он — не бог. Какие-то незнакомые Олегу люди обсуждали его смерть, и кто-то авторитетно заявлял, что едва ли не собственными глазами видел, что глухого снайпера в клочья разорвало гранатой. Странный он был, сказал кто-то. Ага, согласились с ним. Но, во всяком случае, он же за нас был? За нас-то за нас… Не люблю я таких… Странных… Все люди как люди, только он… А, да что теперь обсуждать — хлопнем по сотке за помин души… Если была у него душа… И хмурился Доцент, и беспокойно расхаживал по комнате, то и дело выглядывая в окно, как будто надеясь, что вот-вот увидит Олега, Данил Сергеевич Кравченко. Когда снайпер проснулся, первым вопросом, на который ему очень хотелось знать ответ, было: интересно, сколько времени? Но часы разбились тогда, когда они убегали от крысиной погони, а выглядывать на улицу Олегу пока что не хотелось. По крайней мере, голова после сна не болела, да и рука с ногой вроде бы на время оставили его в покое, лишь изредка напоминая осторожными толчками боли, что на самом деле не все в порядке. Так что Музыкант съел банку какой-то безымянной рыбы, тоже запил ее водой — и опять взялся за «Войну и мир». Через несколько часов продирания сквозь заковыристые, растянувшиеся по меньшей мере на половину страницы предложения гениального графа он услышал осторожные шаги сверху. Судя по тому, что гость крался, стараясь производить как можно меньше шума, это был тот, кого Олег ждал. Но осторожность никогда не помешает, и ладонь легла на автомат. Но это и на самом деле оказался его старый знакомый. Крыса неторопливо спустилась в подвал и направилась в угол, где лежал Олег. — Вижу, тебе лучше, — сказала она. — Есть немного, — отозвался Музыкант. Действительно, теперь, когда он выспался, предварительно наглотавшись таблеток, он чувствовал себя почти здоровым. До Катастрофы, помнится, легонькая простуда могла уложить человека в постель на неделю, если не больше. И лечиться можно было только по правилам. Чуть нарушишь — все начиналось заново. Но теперь, похоже, организм мобилизовал какие-то скрытые резервы, позволявшие приходить в себя гораздо быстрее. Тут Музыкант вспомнил о своем шестом чувстве. Но оно, похоже, решило, что никаких опасностей снайперу пока не грозит, и никак не напоминало о своем существовании. Ладно. Будем считать, что и на самом деле все в порядке. — Дай-ка ногу, — потребовала крыса. Олег протянул ступню. Вчерашняя процедура осмотра повторилась. Хвостатый лекарь похмыкал, подергал тонкими усами и обрадовал пациента: — Ну что… Опухоль спадает. Это я могу сказать точно. Еще несколько дней — и сможешь нормально ходить. Бегать, наверное, сразу не выйдет, а ходить — пожалуйста. В целом все остается по-прежнему: сиди спокойно, больше спи, руку и ногу не беспокой. И сможешь отсюда уйти. — Когда? — жадно спросил снайпер. Крыса пожала плечами: — Трудно сказать. Я не очень хорошо разбираюсь в ваших болезнях. Три дня… Нет, скорее, дней пять. — Не очень хорошо разбираешься? А откуда ты вообще про них что-то знаешь? Как ты научился говорить по-человечески? Почему? Олег опять задал наконец вопрос, который волновал его уже давно и на который до сих пор не получил ответа. Неужели и сейчас его хвостатый собеседник отмахнется, скажет, что не до этого сейчас, в следующий раз, мол? Крыса задумалась. — Подожди, — торопливо сказал Музыкант, вспоминая, как говорящая тварь спрашивала его о том, почему же на него не действует крысиная музыка. — Не хочешь отвечать — не надо. Если думаешь, что выболтаешь какой-нибудь секрет… Крыса только отмахнулась лапой. — Секреты… — буркнула она. — Что в них толку? Это знание тебе не поможет, а мне не повредит. Я все равно и сам не знаю, как так вышло. Ну, давай расскажу… Небольшая комната с зарешеченным окном, сквозь которое едва видно кусочек неба. Серые стены, простой бетонный пол, железная кровать с панцирной сеткой, прикрытой тощим матрасом да сползшим шерстяным одеялом — синим, с тремя грязно-белыми полосками. На кровати сидит человек. Он худ, небрит, волосы давно не стрижены, клочьями падают на глаза. Старческие пальцы с желтыми обгрызенными ногтями иногда подрагивают. Человек говорит тихо и неразборчиво. Как будто он устал. Как будто он болен. Как будто у него пересохло в горле. Словно его давно не кормили. Практически все это — правда. Перед ним на неудобном железном табурете сидит крыса. Она показывает старику картинки: человек, крыса, дом, дерево, мяч, автомат, стол. Картинок много — целая толстая пачка. Большинство рисунков выдрано из книг и наклеено для прочности на листы картона, поэтому они очень разные — побольше и поменьше, черно-белые и цветные, яркие и выцветшие. Старик, щуря подслеповатые глаза, послушно произносит: — Человек… Крыса… Дом… Дерево… Крыса вслушивается в его слова. Заставляет язык во рту изогнуться совершенно невероятным образом, чтобы издать звуки, хотя бы отдаленно похожие на человеческую речь. Вместо привычного писка из ее пасти звучит что-то совсем другое, но это и сравнить нельзя с тем, как говорят люди. Тем не менее нужно продолжать. Те, кто главнее, приказали учить язык врага. Тем, кто главнее, нельзя перечить. Иначе — смерть, быстрая и беспощадная, или медленное и мучительнее угасание на каторжных работах. И еще неизвестно, что хуже. Старик отчаянно старается называть то, что ему показывает крыса, как можно более разборчиво, четко (по крайней мере, ему кажется, что четко) проговаривает звуки, словно перед ним — ребенок. Ему хочется спать. Да и поесть бы не помешало. Ему не хочется умирать. Крыса, сидящая на табурете с пачкой рисунков, тоже из кожи вон лезет, пытаясь повторить слова, которые он произносит. Но по глазам пленника видно, что ничего не выходит. Он мог бы сказать что угодно, заявить, будто эта крыса — лучший ученик на свете, уникальный полиглот, мгновенно овладевший русским языком, однако правду не скрыть: она легко читается в его взгляде. Крыса знает, что этот человек обречен. Проще добыть новых пленных, чем возиться со старыми. Все равно им одна дорога — на тот свет. Рано или поздно. Но пока два скучающих охранника, подпирающие спинами дверные косяки, не волокут старика вон из камеры, а позволяют ему жить, надеясь на чудо, сидящая на табурете крыса будет выполнять повеление тех, кто главнее. — Вот так это было, — сказал собеседник Олега, глядя куда-то мимо него. — Кто-то придумал научиться вашему языку, но особого приоритета эта программа не имела. Брали пленных, старались выжать из них что-то, но толку выходило — ноль. — Ага, — кивнул Олег. — У нас тоже было что-то в этом роде. И тоже — никакого результата. Но давай дальше, про себя. — Да я про себя и рассказываю. Вот так все это тянулось. Дни… Недели… Месяцы… Конечно, лучше делать вид, что ты со всем возможным рвением выполняешь приказ, чем отправиться на фронт. Там стреляют. А это значит, что там могут убить. И вообще — ты просто не представляешь, — крыса даже вздохнула, словно ей тяжело было в этом признаваться, — как мы вас боимся. — Что? — переспросил Музыкант. — Боитесь? Почему? — Представь, — терпеливо принялась объяснять хвостатая тварь, — что всю твою жизнь ты мечтал лишь об одном: жрать. Жрать, чтобы жить. Жить, чтобы опять жрать. И у тебя был враг. Сильный — гораздо сильнее, чем ты. Он делал все, чтобы ты не мог достичь своей мечты: не пускал тебя к жратве, травил ее ядами, убивал тебя. А потом ты вдруг изменился. Изменился настолько, что смог взять в лапу оружие врага и направить это оружие против него. Ну? Теперь ты понимаешь? Мы научились стрелять, но по сути многие из нас остались теми же самыми серыми тварями, что мечтают лишь об одном: нажраться от пуза. — Многие? Не все? — недоверчиво уточнил Олег. Крыса, стоявшая перед ним, смотрела Музыканту в глаза. Не отводя взгляда. — Нет, не все, — спокойно сказала она. — Мы очень разные. — Неужели? — Музыкант ухмылялся все так же недоверчиво. — Представь уж. Вы со стороны тоже выглядите одинаковыми для нас. Да что там человек для крыс! Я читал ваши книги. В них много говорилось про то, что негры не могли отличить одного белого человека от другого, белые не видели разницы между китайцами и вьетнамцами, русские скопом именовали чурками всех, кто жил по ту сторону Кавказских гор… Чего уж теперь говорить про нас и вас? У нас теперь тоже есть семьи, есть имена. — Даже так? А тебя как зовут? — Если мое имя перевести на ваш язык… — задумалась крыса. — А зови-ка меня Флейтистом. — О как! — усмехнулся Олег, увидевший в прозвище крысы тень совпадения с его собственным. — В чем дело? — не поняла его крыса. — Да ладно, — махнул рукой глухой снайпер. — Объяснять долго. Ладно, Флейтист, мы отвлеклись. Что там было дальше? Олег взял флягу, хлебнул воды. Крыса, мгновение подумав, вынула из висящей через плечо сумки стакан. — Налей мне тоже, — попросила она, протягивая стакан Олегу. — От разговоров на вашем языке мгновенно сохнет в горле. Не понимаю, как у вас давно языки не поотваливались… Так вот. Как я уже сказал, ничего из идеи научиться говорить по-человечески не выходило. И судя по одной беседе, которую мне удалось подслушать, всю группу, которая этим занималась, планировали закрыть. Флейтиста тогда звали совсем по-другому. В переводе на русский это короткое попискивание звучало, наверное, как «Маленькая- бесполезная- дрянь- которая- вечно- путается- под-ногами — на-нее- только- пищу- переводят». Он был меньше многих своих сородичей и заметно слабее. Его родители, выяснив это, плюнули на детеныша и перестали о нем заботиться. Однако, как все крысы, «Маленькая- бесполезная- дрянь- которая- вечно- путается- под-ногами — на-нее- только- пищу- переводят» был живучим и не собирался просто так сдаваться. К тому же те, кто главнее, нуждались не только в бойцах. Те, кто главнее, догадывались, что голова существует не только для того, чтобы запихивать в нее пищу. В крайнем случае, таких, как будущий Флейтист, можно было использовать на разных подсобных работах. Вот он и угодил в группу по изучению человеческого языка. Впервые увидев живого человека, он испугался. Ему удалось побороть свои чувства — сложную смесь жгучего интереса, который влек его к врагу, и панического ужаса, требовавшего от тела одного: бежать, забиться в угол, отыскать нору и скрыться в ней. Однако уже тогда «Маленькая- бесполезная- дрянь- которая- вечно- путается- под-ногами — на-нее- только- пищу- переводят» понял, что в крысах глубоко-глубоко, на уровне инстинкта (тогда он еще не знал этого слова, но, если бы ему объяснили, он прекрасно понял бы, о чем идет речь) сидит страх перед своим противником. И, переборов желание мчаться со всех ног в поисках спасения, крыса взялась за дело. Его стоило делать хорошо или, по крайней мере, старательно изображать, что работа движется. Иначе — фронт. Однако толку от изучения языка людей не было. Речевой аппарат крыс не позволял выговаривать слова, которые произносили пленники. Конечно, можно было научиться общаться письменно. Как слышал краем уха «Маленькая- бесполезная- дрянь- которая- вечно- путается- под-ногами — на-нее- только- пищу- переводят», была другая группа, где занимались этим вариантом общения, и у них вроде бы получалось лучше. Но разговор с листом бумаги и карандашом занимает больше времени и не позволяет понять реакцию собеседника по мимике, интонации и всему прочему. Поэтому деятельность их группы продолжалась. А потом их решили прикрыть. Где-то там, наверху, среди тех, кто главнее, было решено, что они не добились проку, сделав все, что могли. Отрицательный результат — тоже результат, это понимали даже крысы. Было наглядно доказано, что крысы, даже увеличившиеся в размерах и научившиеся водить автомобиль и стрелять из пистолета, не могут говорить на языке людей. И Флейтист, которого тогда еще так не звали, в принципе был с этим согласен. Только на фронт ему все равно не хотелось. Последний человек, с которым ему довелось работать, был женщиной. Самкой. Человек-женщина, одетый в камуфляжный комбинезон, попал в плен во время случайного столкновения в порубежье, когда людям и крысам одновременно пришла идея попробовать пошарить в некоем бомбоубежище. Обрывочная информация указывала на то, что там могут храниться медикаменты и консервы, и вообще их стоило забрать хотя бы ради того, чтобы они не достались противнику. Разведгруппы напоролись друг на друга. Люди отступили на свою территорию, потеряв двух бойцов убитыми, а одного серые твари увели с собой, скрутив по рукам и ногам. Сначала человек-женщина пытался убежать. Тогда его привязали к кровати и только для кормления развязывали руки. Это делали не так уж часто: все уже понимали, что прекращение работы — вопрос дней, и относились к тому, что делают, как к пустой формальности. Никого не волновало, что от человека-женщины воняло, а его брюки до скользкой липкости пропитались нечистотами. Все равно его рассматривали как мертвеца, которому выпало счастье на время задержаться на этом свете. «Маленькая- бесполезная- дрянь- которая- вечно- путается- под-ногами — на-нее- только- пищу- переводят» пытался заставить человека-женщину говорить. Тот как будто не понимал, чего от него хотят, пустым взглядом изучал потолок, всхлипывал, бормотал что-то невнятное, но точно не имеющее отношения к картинкам, которые показывала крыса, пытавшаяся делать свою работу. Если бы с программой группы все было в порядке, такого человека им бы просто не выдали, но так как дело шло к концу, никого на самом деле не волновало, с каким материалом приходится работать. Вот только одна деталь неожиданно заинтересовала молодую крысу. Из набедренного кармана у человека-женщины торчала какая-то деревянная палка. Раз ее не отобрали, значит, она не была оружием. Но что это? Присмотревшись, «Маленькая- бесполезная- дрянь- которая- вечно- путается- под-ногами — на-нее- только- пищу- переводят» обнаружил, что это — музыкальный инструмент. Он встал со своего жесткого холодного табурета, подошел к пленнику и взял флейту в лапы. Откуда он знал, как на ней нужно играть? Из-за чего он решил, что ее вообще стоит касаться? Он не знает этого до сих пор. Почему человек, выяснивший, что на огне можно кипятить воду, повесил над костром котелок? Откуда тот, кто впервые размозжил череп своему противнику дубиной, понимал, что нужно взять увесистую палку и со всей силы вмазать ею по макушке врага? С чего изобретатель копья принялся заострять его наконечник? Можно, конечно, сказать, что они наблюдали, смотрели в глаза, подмечали все, что происходило вокруг. Но за чем они могли наблюдать, если они были первыми и до них не было дубины, копья и кипяченой воды? Что-то в этом роде. Так и «Маленькая- бесполезная- дрянь- которая- вечно- путается- под-ногами — на-нее- только- пищу- переводят» просто сунул флейту в пасть, подул — и вдруг возникла музыка. Сначала это были просто звуки. Из них постепенно соткалась простенькая мелодия. За то, чтобы сочинить что-либо подобное, многие ныне покойные композиторы, не задумываясь, расплатились бы собственными бессмертными душами, но крысе было невдомек, что она делает. Ровно до тех пор, пока «Маленькая- бесполезная- дрянь- которая- вечно- путается- под-ногами — на-нее- только- пищу- переводят» не осознал, что человек-женщина перестал дергаться, пробуя в миллионный раз на прочность связывающие его веревки, а застыл и смотрит на играющую тварь так, как раб смотрит на обожаемого хозяина. Охранники же сверлили спину молодой крысы взглядами, ясно говорившими: ну ты и идиот. Но приказа вмешиваться у них не было, так что взявшейся за флейту твари удалось поэкспериментировать. Теперь она могла заставить человека, слышавшего ее музыку, делать то, чего ей было нужно. У этой возможности приказывать имелись свои четкие границы: люди теряли волю и превращались в покорных кукол, двигавшихся туда, куда велел безжалостный кукловод. Они не могли повернуть оружия против своих или, скажем, не способны были выполнить сложное задание вроде «собери большую бомбу, отнеси ее в главный штаб и взорви там всех ровно в тринадцать часов сорок две минуты». Но и того, что вытворял «Маленькая- бесполезная- дрянь- которая- вечно- путается- под-ногами — на-нее- только- пищу- переводят» с людьми, попавшими в плен его флейты, уже было достаточно, чтобы те, кто главнее, стали относиться к нему иначе. Так он сменил имя и стал Флейтистом. — А та женщина? — спросил Олег. — Ну, у которой ты взял флейту. Что с нею случилось? — Умерла, — бесстрастно ответил крыс. — Вернее, я ее убил. Развязал ее, велел встать с кровати, подойти к окну и броситься вниз. Она сделала все в точности, как я приказал. И она же была первым человеком, которого я убил. Ты так на меня посмотрел сейчас… Что, тебе можно убивать крыс, а мне людей — нельзя? Почему? Это война. Ты делаешь вылазки на нашу территорию и стреляешь в моих сородичей. Я убиваю твоих. Вот он так легко рассказывает мне, как убивал своих врагов, подумал Музыкант. Таких же людей, как я. Может быть, я тоже должен сейчас убить его? Неужели он не понимает, что моей благодарности за спасение может оказаться недостаточно? Или рассчитывает на то, что я слаб и не справлюсь с ним? Так я еще в ту нашу встречу у клумбы с астрами доказал, что в рукопашной я сильнее. Потому что злее. Целеустремленнее. Он ведь сам говорил: внутри любой крысы, и в этом он отнюдь не исключение, коренится страх перед нами. И это тоже сыграет мне на руку. Значит, эта тварь похожа на меня. Пробирается к нам, дудит в дудку и уводит с собой людей. Что же она делает с ними потом? Ведь пленные им не нужны… Если верить Флейтисту, попытки научиться говорить на языке людей были заброшены. Зачем же тогда говорящий крыс ведет их за собой, почему не прикончит на месте? Чтобы поиздеваться? Когда я увидел его впервые, когда он ушел от моей пули, от какой участи я спас Козычева и еще двух незнакомых людей? Музыкант вдруг понял, что если он спросит, то Флейтист ответит. Он вообще никогда не уходил от ответа. И если Олег услышит ответ, то, скорее всего, попытается убить своего собеседника. И своего спасителя. — Хватит про это, — махнул рукой снайпер. — Хватит. Смени пластинку. — Что? — не понял его собеседник. — Я думал, ты владеешь нашим языком в таком совершенстве, которое мне и не снилось. Смени тему. Говори о чем-нибудь другом. — А, понял. Надо запомнить это выражение. Да, я вижу, что тебе тяжело слушать про смерть людей. Я не сказал про то, как научился говорить. Хотя, если честно, мне и сказать-то нечего. Разговаривать на языке людей я начал через некоторое время после того, как стал играть на флейте свою музыку. До сих пор не знаю, как так вышло. То ли программа изучения человеческого языка дала наконец свои плоды. То ли во мне вместе с музыкой проснулись какие-то дополнительные способности. Действительно не знаю. Самое интересное, что и другие не знают. Я никому не сказал. Мы смогли составить небольшой словарик, знаем, как пишутся некоторые ваши слова, и, кажется, еще работает та группа, которая разрабатывала возможность письменного общения с людьми. Но этому давно уже не уделяют должного внимания. Мы с вами — враги, это всем понятно, а с врагом не разговаривают. Интересно, подумал Олег, если с врагом не разговаривают, то кто же мы с тобой, Флейтист? Временно друзья? Действительно, люди умеют ссориться, мириться — и ссориться вновь. Иногда это мелкие раздоры, которые со стороны и принять-то за серьезную ссору нельзя, как у Сережки Тайлакова и его Леночки. Иногда — настоящая война, с кровопролитием, кучами трупов, выжженными городами, — но и тогда люди находят возможность протянуть врагу руку дружбы, а потом проходит какое-то время, и все начинается сначала. — Почему ты не сказал своим, что научился говорить по-человечески? — полюбопытствовал снайпер. — Тоже не знаю. Хороший ответ, верно? Не знаю, и все тут. Сделал, потому что сделал. Потому что посчитал нужным поступить именно так. Почувствовал свое отличие от других. И вытекающее из этого право поступать по-своему. Неужели этого недостаточно? А? Как ты думаешь? — Не знаю, — отозвался Олег. — Вот видишь! И ты пользуешься этими словами. Если тебе можно, то почему нельзя мне? — Почему, черт побери, — резко сказал Музыкант, — ты все время стремишься сравнить свои поступки с моими? — Тоже не знаю, — задумчиво бормотнула крыса. На ее морде появилось удивленное выражение. В этом удивлении было гораздо больше жизни, чем в самом хорошо нарисованном мультфильме. Впрочем, так и должно быть — ведь здесь, напомнил себе снайпер, реальная жизнь. И все-таки за несколько лет войны с крысами ему так и не удалось привыкнуть к тому, что все это на самом деле. Что по улицам города действительно разгуливают серые, бурые, коричневатые и даже белые твари в рост человека, стремящиеся наложить лапу на то, что до сих пор безраздельно принадлежало человеку. Собеседник снайпера тем временем продолжил рассуждать, как будто разговаривал сам с собой и никакого человека сейчас не было в этом подвале. — Действительно не знаю. Почему бы это? Что заставляет меня говорить так? Наверное, это потому. — Флейтист поднял глаза на Олега, — что мы привыкли считать вас сильнее и умнее? И бессознательно соотносим свои поступки с вашими? Ну, не буду отвечать за всех, но мне кажется, что в том, что я сейчас сказал, есть доля правды. — Вы, — скривившись, сказал Музыкант, — всего лишь подделки. Вы не можете сами ничего создать, живете лишь тем, что захватили у нас. Вы хотите свергнуть нас — и на нас же оглядываетесь. Разве не так? — Тогда, — парировала крыса, — дети — это тоже подделки? Они пользуются тем, что создано родителями, хотят узнать у них ответы на вопросы и при этом ссорятся с ними, отказываются от их морали и образа жизни. А потом, человек, дети вырастают и тоже становятся взрослыми. Ты, наверное, хотел оскорбить меня, и тебе это почти удалось. Но не забывай, что нам от роду всего лишь несколько лет. Может быть, мы еще вырастем. Ладно, что-то я с тобой заболтался. Если мое отсутствие заметят — станут искать, а в этом нет ничего хорошего. Я ухожу. Счастливо оставаться. Выздоравливай дальше. Если получится, я приду еще. Но больше крыса с флейтой не появлялась. Сначала Олег даже пожалел об этом: уж больно необычным был собеседник. Музыканту на самом деле нравилось разговаривать с ним, задавать вопросы, получать ответы, объяснять что-то самому. Иногда, увлекшись, снайпер забывал, что общается с огромной разумной крысой, — настолько хорошо Флейтист говорил по-русски, настолько похоже на человека мыслил. Но потом Олег все-таки вспомнил, что и в обществе людей мог многие дни проводить сам по себе, ни с кем не обмениваясь ни единым словом. Теперь, когда снайпер оказался отрезан от своих, остался раненым в «серой зоне», это умение пришлось как нельзя кстати. К тому же, как ни крути, крыса была врагом. Олега даже передернуло, когда он вспомнил рассказ о женщине, которая, повинуясь велению музыки, выпрыгнула в окно. Снайпер понял, что, пока он отсиживается в подвале, крыса, имя которой, по странному стечению обстоятельств, было похоже на его собственное, считает себя обязанной и выплачивает долг за то, что он когда-то оставил ее в живых. Поэтому Олег может не бояться флейты, лишающей человека воли. И все равно ему было немного не по себе. В какой-то момент Олег понял, что потерял счет дням и ночам. Сначала он просто отлеживался в подвале, стараясь как можно меньше тревожить раненые руку и ногу и наедаться впрок тем, что притащил ему Флейтист. Потом, когда стало полегче и Музыкант решил, что уже в состоянии выбраться наружу сам, он, дождавшись наступления ночи, решил выйти на улицу. К тому же заканчивалась еда. Вода кончилась еще вчера, но снайпер, лежа на постели в углу подвала, слышал, что снаружи идет дождь, и надеялся обойтись тем, что течет с неба. «Войну и мир» Олег дочитать не смог. Книга о трупах и блондинках тоже была брошена на середине. Увы, вкусы Олега и говорящей крысы не совпали. К тому же снайперу чертовски не хватало музыки. Попросить Флейтиста принести плеер ему и в голову не пришло — скорее всего, вряд ли бы крысе удалось выполнить просьбу. К тому же, даже если бы он и попросил об этом, где гарантия, что в качестве музыки ему не приволокли бы пару дисков Чайковского или сборник какой-нибудь попсни? С книгами-то приблизительно так и вышло. Так что сейчас Олегу недоставало яростной, необузданной энергии, которую он привык черпать в рок-музыке. Оставалось сидеть в полумраке и вылавливать из памяти особенно полюбившиеся песни, а затем представлять, что он не вспоминает их, а слышит в действительности. Но эта игра быстро наскучила. В итоге Музыканта начала терзать скука. Нельзя ведь все время спать, хоть это и нужно для выздоровления. Ему хотелось что-нибудь делать, но единственное, чем он мог заняться, — это встать и, поднявшись по десятку ступенек, выйти из подвала. «Серая зона» встретила его мелким колючим дождиком и пробирающим до костей ветром. Олег и забыл, что, когда он выходил в рейд с группой Дмитрия, осень стремительно заканчивалась, готовясь уступить власть над миром зиме. Снайпер зябко поежился, застегнул молнию куртки под горло и, стараясь не наступать в лужи, уже покрывшиеся по краям тонкими хрусткими пластинками льда, медленно дошел до торца дома. Выглянул за угол. Увиденное ему не понравилось. Несмотря на ночь, дождь и ветер, во дворе возились крысы. Несколько тварей усердно работали лопатами, сноровисто отбрасывая землю на быстро растущую кучу. Трое здоровенных особей с автоматами наперевес разбрелись вокруг и всматривались в темноту. Делали они это не особо старательно — видимо, понимали, что противник вряд ли окажется здесь, на границе «серой зоны», именно тогда, когда они взялись за дело. Но порядок есть порядок, осторожность не помешает никогда — вот вооруженные охранники и несут караульную службу. Возможно, на самом деле их больше, просто остальных Олег сейчас не видит. Дождавшись, пока крыса-охранник отвернется, Олег перебежал открытое пространство и укрылся за полуразваленной беседкой. Рядом росло дерево, ствол которого вместе с остатками стены беседки как нельзя лучше укрывал снайпера от постороннего взгляда. Сам же он неплохо видел все, что творилось в соседнем дворе, через путаницу разросшихся ветвей. Там тоже кипела работа. Серые крысиные фигуры возились вокруг стоявшего у края дома гаража. Несколько тварей рыли землю, четверо, разбившись попарно, таскали что-то тяжелое из кузова стоявшего неподалеку грузовика. В кабине машины сидела крыса-шофер и, глядя сверху вниз на работавших сородичей, жевала тускло светившуюся маленькой звездочкой сигарету. Курящих тварей Олег раньше тоже не видел, но, по крайней мере, пристрастие к этой привычке вряд ли могло дать врагу какое-то преимущество в бою, так что снайпер решил не обращать на это особого внимания. Что они делают? Олег никогда не страдал заниженной самооценкой, но ему и в голову не могло бы прийти, что враг, боясь его, одиноко лежащего в подвале, решил окружить логово Музыканта системой укреплений. Дело в другом. Но в чем? Почему именно здесь он и роют окопы и таскают к гаражу тяжелые ящики? То, что крысам работать ночью даже удобнее, чем днем, понятно: все-таки их предки жили в сумраке подвалов. Но почему здесь? Со стороны улицы, уходящей в глубь «серой зоны», послышалось фырчанье автомобильного двигателя. Вот как? Еще одна машина? На это стоит посмотреть. Олег, разумеется, не знал, как у крыс обстоят дела с бензином, но предполагал, что вряд ли принципиально лучше, чем у людей. В Штабе периодически шли разговоры о том, что существующий парк машин можно перевести на какие-то другие виды топлива, которые можно было выработать даже в условиях жизни после Катастрофы, но пока что дальше разговоров дело не шло. Поэтому драгоценный бензин не тратился на простые прогулки. Скорее всего, у серых тварей так же. Звук двигателя стал громче. Машина приближалась. Вот темный силуэт мелькнул сквозь частую мелкоячеистую сетку дождя. Колеса разбрасывали холодную воду луж совсем недалеко. Новоприбывшие остановили автомобиль неподалеку от гаража, но выходить наружу не торопились. Бесшумно опустилось стекло, из окна высунулась лапа, когтистый палец поманил кого-то. Одна из сновавших во дворе соседнего дома тварей послушно подбежала к машине, подобострастно поклонилась. Лапа исчезла внутри и появилась вновь с пухлой картонной папкой. Олег смотрел во все глаза. Что могло быть в папке? Какие-то чертежи? Бумаги из архивов администрации времен до Катастрофы? Такие документы всегда были ценностью, но неужели крысы умели их читать? Впрочем, говорил ведь Флейтист о том, что серые твари составили словарь, — значит, пусть через пень-колоду, но что-то разобрать они могли. Музыканту помог ветер. Неожиданно резкий порыв обрушился на двор, промчался от одного края до другого, раскачивая деревья. Крыса, взявшая папку, поежилась — видимо, природный мех плохо защищал от холода, и тут ветер набросился на папку и распахнул ее, взметнув ворох бумажных листов. Тотчас же сразу полдесятка крыс бросились подбирать разлетевшиеся листы, а разыгравшийся ветер понес добычу прочь, разбрасывая ее направо и налево. Несколько ярко белеющих в темноте листов полетели в сторону дерева, за которым прятался Олег. Крысы во дворе отчаянно ругались. Снайпер, конечно, ничего не понимал в доносившемся писке, но было ясно, что оставшаяся в машине тварь — наверняка начальник — распекает нерадивого подчиненного с кривыми и дырявыми лапами, а тот, в свою очередь, срывает злость на других, заставляя их как можно быстрее исправить его промах. Но твари, к счастью, даже не пытались собрать все разлетевшиеся бумаги до единой, прекрасно понимая, что это невозможно. Поэтому Олег, нацелившись на упавший в лужу лист, дождался, пока суета прекратилась и крысы вернулись к строительным работам. Машина развернулась и укатила обратно. Все. Пора. Можно рискнуть. Выскользнув из-за укрывавшего его дерева, Музыкант бесшумной тенью скользнул к упавшей в лужу бумаге. Намокший лист медленно плавал по черной поверхности воды, собираясь через некоторое время опуститься на дно. Олег не позволил ему утонуть и ловко выхватил пальцами, содрогнувшись от обжигающего холода осенней лужи. Затем так же тихо и незаметно снайпер вернулся в свое укрытие за деревом и посмотрел на то, что попалось ему в руки. Это был не чертеж. Не был этот лист и документом, написанным каким-нибудь поспешно изобретенным серыми тварями крысиным алфавитом, хотя подобная мысль у Музыканта промелькнула. Все было гораздо проще. Неровным почерком, похожим на опыты неуклюжего, но вполне уже уверенного в своих силах первоклассника, на листе были написаны всего два слова. И Олег готов был поклясться, что точно такую же надпись он видел неделю назад. Два слова гласили: «Помогите нам». Музыкант легко совместил все кусочки мозаики. Крысы, напавшие на группу Дмитрия четко и слаженно, как будто зная, что люди придут именно в это место. Еще тогда Олег успел подумать, что все это здорово смахивает на засаду. Рассказ говорящей твари, носившей почти то же прозвище, что и он, и промелькнувшее в нем упоминание о том, что существовали крысы, составлявшие словарь и учившиеся писать по-русски. Новая огневая точка на самом краю порубежья, там, где оно было особенно узким, там, где появилась загадочная записка со словами «Помогите нам». И теперь — несколько десятков таких записок, разлетевшихся из папки, которую одна крыса передавала другой. Отличный план. Даже крысам, какими бы мерзкими они нам ни казались, понятно простое правило: сам погибай, а товарища выручай. Хвостатые твари могут не следовать ему сами, но они поняли, заметили, что для нас спасение тех, кого мы считаем своими, абсолютно в порядке вещей. Теперь, когда из-за войны с крысами наши разногласия отступили на задний план, люди стали считать своими всех без разбора, не обращая внимания на цвет кожи или разрез глаз. Ну а крысы, прекрасно понимающие, что для победы над врагом все средства хороши, решили этим воспользоваться. Интересно, а знал ли об этом Флейтист? И если знал, то почему не сказал спасенному им человеку? Хотя… А почему он должен был ему рассказать о том, как записки со словами «Помогите нам» служат приманкой для доверчивых людей? Долг платежом красен, но говорящий крыс не обещал помогать Олегу во всем. Он лишь отплатил за то, что сам снайпер однажды удержал занесенную для удара руку — не добил беспомощного врага. Музыкант подумал, что теперь ему тем более нужно попасть на свою территорию как можно быстрее. Если он не расскажет о том, что видел, сколько раз еще Доцент, Вась-Палыч, Бой-баба и прочие штабисты попадутся на эту удочку? Сколько еще таких, как Дмитрий, отправятся на верную гибель, думая до последнего, что спасают сородичей, попавших в гибельный плен? Стоит поторопиться. Но ситуация пока складывалась не в его пользу. Итак, во дворе соседнего дома крысы устраивают долговременный пост. Судя по тому, что рассмотрел Олег, они собирались оставаться там надолго. Гараж, расположенный у самого выезда из двора, обкладывали мешками с песком, рядом наметили и тщательно рыли пару окопов. Окопы получались, как на картинке в учебнике, иллюстрирующей курс молодого бойца. Еще бы, куда хвостатым тварям торопиться! Времени хоть отбавляй, враг тоже не особо напрягает. Только и остается, что улучшать систему обороны. А заодно тренировать молодых крысиных солдат. Музыкант сам в армии не служил — не взяли по состоянию здоровья, естественно, — но он много слышал про дедовщину и из газет, и по телевизору, и от родных и знакомых. Поэтому в его воображении нарисовалась яркая картинка: крыса-сержант, плечистая, зажравшаяся, расхаживает перед строем побледневших от страха только что прибывших в часть призывников. Так, духи, говорит сержант. Слушайте меня внимательно. Нужно вырыть канаву отсюда и до обеда. Еще лучше — от меня и до следующего дуба… Ладно, на самом деле не до шуток. Надо отсюда выбираться. Время идет, и оно, к сожалению, не бесконечно. Олег вздохнул и, стараясь осторожнее наступать на раненую ногу, покинул свое укрытие. Убедившись, что теперь его не видно из соседнего двора, снайпер зашагал в сторону, противоположную той, где располагался новый крысиный пост. Если выяснится, что и там серые твари что-нибудь построили, то придется, видимо, отращивать крылья: иначе из подвала, где его устроил Флейтист, Музыканту не выбраться. Ах да, остается еще один вариант: превратиться в крота. Большого такого крота с железными зубами, чтобы прорыть тоннель до самого дома. Вот Иришка удивится. Ага, сквозь это ерничанье понял Олег, похоже, это мандраж, который однозначно свидетельствует о повышенном содержании адреналина в крови. Организм предчувствует драку. Хотя лучше обойтись без нее. Вот и тучи крайне вовремя стянулись в плотное покрывало, наброшенное чьей-то рукой на луну. Свет — это очень хорошо, но не сейчас, ей-богу, не сейчас. Перехватив поудобнее автомат, Олег заставил себя выйти из-за прикрытия подвальной двери, хотя разум вопил: нельзя! Нет! Там, на открытом месте, опасно! Конечно, опасно, хмыкнул Олег. А ты чего хотел? Чтобы нас здесь встречали с распростертыми объятиями? Хотя, конечно, это было бы неплохо… Но за неимением гербовой пока что пишем на туалетной. Он тихо-тихо прокрался вдоль стены дома и выглянул за угол. На эту ночь они с крысами поменялись местами. Здесь они были хозяевами — почти всемогущими, почти всевластными, а он — всего лишь маленький зверек, не очень юркий и, если честно, не самый хитрый. Но зверьку до одури хотелось жить. Для этого требовалось хотя бы пересечь улицу, которую он сейчас видел перед собой, и надеяться, что за то время, пока Музыкант отлеживался в подвале, с границей ничего не произошло и там уже не полная опасностей «серая зона», а всего лишь порубежье: узенькая полоска ничейной территории, за которой — дом. Олег вздохнул и пристальнее вгляделся в темноту. В обе стороны перед ним тянулись ровные линии призрачных домов, пялящихся в ночь широко распахнутыми черными провалами окон. Ни единого проблеска света. Это могло означать, что на той стороне никого нет. Но точно так же это могло значить, что те, кто находится по ту сторону улицы, хорошо маскируются. Слух сегодня ничем не мог помочь Олегу. Тогда он снял слуховой аппарат, аккуратно спрятал его в карман куртки, а карман застегнул на молнию. Затем снайпер попробовал услышать что-нибудь не снаружи себя, а внутри. Но, похоже, эта ночь не была его ночью. Что с аппаратом, что без него, Олег продолжал чувствовать себя не в своей тарелке. Раньше Музыкант в «серой зоне» обычно обходился без слухового аппарата, даже думал, что, когда уши не ловят ни единого звука, другие чувства обостряются. Но сегодняшней ночью, когда даже луна скрылась за тучами, снайпер вдруг почувствовал себя невероятно одиноким и беспомощным. И на помощь все-таки пришло его потаенное чутье. Оно заворочалось, просыпаясь, встрепенулось и пару раз подтолкнуло своего хозяина изнутри, подсказывая, что на той стороне улицы кто-то есть. Что же ждет Музыканта в подворотне дома напротив — спасение или смертельная опасность? Он ничего не слышал, но зрение услужливо показало снайперу смутные тени тех, кто не слишком тщательно пытался укрыться от чужих глаз. Однако по теням нельзя было определить, люди там или крысы, тем более что тени показывались лишь на мгновения и постоянно двигались, отказываясь на несколько секунд замереть и дать Олегу хотя бы шанс разобраться, кому они принадлежат. Сколько ни напрягал снайпер зрение, видел он только одно: кованая решетка, наполовину перекрывающая выход из подворотни, груда битого кирпича справа и за ними несколько смутных — едва разглядишь — теней. Еще не хватало, чтоб его подстрелили свои! Чертовы крысы, собравшиеся именно сейчас окапываться на границе с порубежьем. Будь он уверен, что по ту сторону его встретят сородичи, снайпер уже давно окликнул бы их. Вряд ли у тех, кто скрывается за углом панельной девятиэтажки, такое серьезное задание, что они не рискнут в ответ обозначить хоть как-то более определенно свое присутствие. Скорее всего, там сейчас находится выдвинутый в порубежье временный пост. Или отдыхает возвращающаяся под утро из рейда группа, подобная той, с которой уходил сам Олег. Но из-за того, что совсем неподалеку десяток-другой врагов деловито занимается обустройством огневой точки, шуметь не стоит. Но если по ту сторону улицы тоже окажутся крысы… Тогда все, на что остается надеяться Музыканту, — это полмагазина патронов в автомате. До обидного мало. Несколько мгновений быстротечного боя — и гарантированная смерть или пугающая неопределенность плена, который в итоге наверняка тоже обернется смертью. Что так, что эдак — все едино. Несколько фраз, вскользь оброненных говорящей крысой, давали понять, что надеяться на снисхождение и гуманное обращение тварей с пленными не стоило. И никаких шансов убежать, если судьба сегодня решится сыграть не на его стороне. Конечно, можно вернуться в подвал и продолжать ждать. Надеяться на то, что следующий день будет более милостив к застрявшему на чужой территории глухому снайперу. Выспаться, надеясь увидеть во сне что-нибудь, что поможет ему. Хотя бы вспомнить лица тех, кто близок и дорог. И вновь пытаться пересечь границу «серой зоны» и порубежья, прорываясь назад — туда, где живут те, кого принято называть простым, но так много значащим словом «свои»! В конце концов, ему уже случалось пару раз задерживаться во время рейдов в брошенных хозяевами квартирах или подвалах, похожих на тот, в котором разместил Музыканта его необычный знакомый. Правда, раньше ему нужно было всего лишь пересидеть несколько часов, максимум — сутки, однако суть была той же. Но обманывать себя нельзя. В подвале не осталось воды и пищи. Флейтист куда-то пропал. Возможно, серый спаситель Олега решил, что отработал свой долг и более ничем не обязан непонятному человеку, над которым не властна его музыка. Чем отсиживаться днями под землей, а ночью совершать вылазки в надежде на то, что удастся найти что-нибудь съедобное, не проще ли покончить со всем этим раз и навсегда? Одним рывком? Что, судьба, мрачно подумал Олег, сыграем? Так, подсказал ему разум. Постой-ка! Откуда тени, если луны на небе не видно? Скорее всего, это означает, что те, кто скрывается в подворотне, пользуются источником света — слабеньким, скорее всего, налобным фонариком. Если дело в этом, если Олег не выдумал этого объяснения, чтобы оправдать свой следующий поступок, то там, видимо, люди. Крысы неплохо видят в темноте — им нет необходимости прибегать к услугам искусственного света даже ночью. Зачем он нужен тем, чьи предки жили там, где света не было? Роющие окопы твари вполне обходились без фонарей и прожекторов, а водитель машины, на которой приезжал начальник с папкой листов, украшенных надписью «Помогите нам», не пользовался фарами. Значит, сказал сам себе Музыкант, с этим решено. Осталось только понять, как привлечь их внимание, чтобы не потревожить крыс. Вряд ли эти твари переделали гараж в бункер только для того, чтобы завалиться там дрыхнуть. Если поднимать шум, то это явно привлечет их внимание. Что еще хуже, Олег-то может окликнуть укрывшихся в подворотне людей. Но если они захотят с ним поговорить, он ведь, черт побери, может и не услышать. Слуховой аппарат, лежащий в кармане куртки, не предназначен для перекрикивания через широкую улицу. Вот ведь гадство! Скорее всего, люди в подворотне тщательно наблюдают за тем, что происходит на границе «серой зоны». Даже не скорее всего, а наверняка. И опять же наверняка для них все, кто идет с этой стороны, — крысы. Враги. Что делают с врагами? Как мы уже недавно выяснили, с ними не разговаривают. В крайнем случае их сначала убивают, а потом уже спрашивают. Ну что же. Надо опробовать одну идейку. Вздохнув, Музыкант вновь надел слуховой аппарат — на всякий случай, — а затем набрал осколков кирпичей. Этого добра вокруг валялось сколько угодно. Выбрав с десяток обломков размером с четверть целого кирпича, Олег затаил дыхание и осторожно, но быстро метнул три из них на середину улицы — так, чтобы они не летели в сторону подворотни, но их падение было бы там услышано. Сделано. Один за другим крошащиеся в руках куски старого кирпича вытянулись короткой полосой посреди улицы с небольшими интервалами друг между другом. Похоже, крысы в соседнем дворе ничего не услышали. Это хорошо. Мерный шорох дождя и завывание ветра тоже играют на руку Музыканту, заглушая шум. Услышали ли падение кирпичей те, кто прячется в подворотне, — вот в чем вопрос. И поймут ли они, в чем дело. И не ошибся ли снайпер, считая их людьми. Следующие три обломка он отправил, стараясь, чтобы они составили одну линию с предыдущими. Но теперь интервалы между кусками кирпича были заметно больше, и кидал их Олег, выдерживая заметные паузы. Поймут? Догадаются? Заметят и смогут прочитать послание? Сообразят, что здесь кроется закономерность, и расшифруют ее? И еще три осколка, неровных, царапающих ладони, почти без пауз и с небольшими интервалами. Посредине улицы вытянулась цепочка некрупных черных точек. Три — поближе друг к другу, три — на заметном расстоянии один от другого и еще три — вновь почти без промежутков. Три точки. Три тире. Три точки. SOS. «Спасите наши души». Это нехитрое сообщение должен был понять любой человек. Крысы бы всего лишь легко сообразили, что выстроившаяся на потемневшем от влаги асфальте последовательность что-то значит. Но вот что? Теперь стоило подождать и, если ничего не изменится, попытаться еще раз. Но, к счастью, ожидание оказалось недолгим. Уже через несколько минут две еле различимые в ночном мраке фигуры выскользнули из подворотни, которую жадно рассматривал Олег, и торопливо перебежали улицу. Теперь уже снайпер ясно видел, что это люди. — Эй! — негромко окликнул их Музыкант. — Я здесь. Люди повернули на голос и спустя несколько мгновений оказались за углом дома, где скрывался Олег. — Ты кто? — тихо спросил один и тут же сам ответил на свой вопрос: — Елы-палы, да это же Музыкант! Снайпер даже не представлял, что это за человек, узнавший его, но он привык уже к известности. — Я, — кивнул он. — Ребята, как же я рад… — А уж мы как рады, — ухмыльнулся второй. — Доцент самолично обещал награду тому, кто тебя найдет, даже мертвого. А ты не только не мертвый, а вполне себе живой. Как ты досюда добрался-то? — Не суть важно. Главное, ребята, в соседнем дворе — крысы. Не меньше десятка. Так что давайте не шуметь. — Давайте, — согласился с ним тот, что заговорил первым. — Обратно? — Да. — Идти можешь? — Могу, но не очень быстро. От страховки не откажусь. Низко пригибаясь, Музыкант и двое его спасителей быстро пересекли улицу и нырнули во тьму подворотни. Олег до последнего не верил, что все выйдет так легко. Он все ждал, когда же твари, окопавшиеся во дворе соседнего дома, засекут их и расстреляют в спину. Но все обошлось. Глава 6 ЧТО ДАЛЬШЕ? Когда Олег проснулся, первой мыслью его было — не в сказку ли он попал. Вместо жестких досок, укрытых старым матрасом, — нормальная кровать. Постоянный сумрак подвала сменил льющийся в окно солнечный свет, и пусть ноябрьское солнце было по-зимнему бледным, но его свет ни в какое сравнение не шел с принесенным снайперу фонариком. Самое главное, рядом с кроватью в мягком кресле вместо говорящей крысы, поджав ноги, сидела Иришка. Увидев, что Музыкант открыл глаза, она стремительно выпрыгнула из кресла, наклонилась над снайпером и порывисто чмокнула его в лоб. — Не спишь? Ты как себя чувствуешь? — В целом, — задумчиво пробормотал Олег, привыкая, что эпопея с подвалом в «серой зоне» окончена и он опять среди своих, — кажется, нормально. На твердую четверку. А что врачи говорят? Наверняка ведь скажут, что мне еще пару месяцев надо в постели поваляться. — Будь это в моей власти — я бы сделала так, чтобы ты в ней остался на год. Или на два. В общем, пока крыс не победим. Олежка, я ведь не знала, что и думать. Сказали, что ты уже не вернешься. — Золотко, — он осторожно протянул руку и погладил девушку по волосам, — но я же пришел назад? Ты же лучше всех знаешь, что я возвращаюсь всегда. Зачем ты каких-то других слушаешь? Вот так бы действительно годик проваляться, подумал Олег. Ничего не делать, только перебирать пальцами волнистые пряди черных волос, улыбаться друг другу, каждое мгновение переживать то, что мы вместе. И свет, настоящий солнечный свет — боже, как это здорово. Иришка слабо улыбнулась: — Ну они же умные? — Кто? Вась-Палыч с Доцентом? — Ой, ну не так же громко. Доцент, кстати, за дверью. — Ничего с ним не случится, — нарочито громко сказал Олег. — Вожди должны знать правду о себе. А кто им скажет правду лучше, чем народ? Музыкант заворочался, приподнялся, сел, откинувшись на заботливо поправленную Иришкой подушку. — Доцент! — громко сказал он. — Ты же меня слышишь? Зайди, есть серьезный разговор. Дверь распахнулась мгновенно, как будто штабист подслушивал разговор снайпера и Иришки, прильнув ухом к замочной скважине. Доцент вошел широким шагом, громко стуча каблуками по линолеумному полу. — Все ерничаешь? — спросил он, не здороваясь. — Ну что, герой, жив? — Нет, — съязвил Олег, — умер. Меня крысы подняли из мертвых и заслали к вам шпионить. — Ты так не шути. — Тон Доцента мгновенно стал более серьезным. — Ну, версию Дмитрия, что с вами случилось, я уже слышал. Теперь расскажи, что было потом. — Значит, Дмитрий вернулся, — протянул Олег задумчиво. — А еще кто выжил? — Только Паршин. Ну, он вояка старый, в Чечне в свое время успел побывать. Они с Дмитрием прорвались, остальные — увы. Ну не тяни, про себя давай. С тобой-то что произошло? — Ничего особенного. — Музыкант пожал плечами, и одеяло, дарующее чудное полузабытое ощущение домашнего уюта, поползло вниз. Олег ловко поймал его здоровой рукой, поправил и продолжил: — Меня ушибло при взрыве гранаты. О камни приложило. Крысы пробежали мимо, приняв меня за мертвого. Наверное, приняв. Я подождал, пока все успокоится, и заполз в подвал. Там отлежался. Потом выполз обратно и перебрался к своим. Вот и все. — Да? Так просто? — Штабист смотрел на Олега прямо, а в глазах Доцента читалось, что он не очень-то доверяет рассказу. — Тебя не было неделю. Чем ты питался? Где брал воду? Умный, почти с ненавистью, удивившей его самого, подумал Музыкант. Ты же прекрасно видишь, что что-то не стыкуется. Не могло все быть так легко. Но, извини, про крысу я тебе не расскажу, и не надейся. Во-первых, вы мне в прошлый раз не поверили — не поверите и теперь. Во-вторых, если вдруг и поверите, придется рассказывать с самого начала. Говорить, что однажды я ее отпустил. Как бы вам это не показалось подозрительным. Если ты, Доцент, и посмотришь на историю с крысой сквозь пальцы, другие могут уцепиться. Вась-Палыч — тот всенепременно. Он обязательно найдет, к чему придраться. Предположит, что если крысы могут говорить по-русски, то я, чего доброго, окажусь завербованным крысиным шпионом или еще чем-нибудь в этом роде. И даже если его никто не воспримет всерьез, это может что означать? А то, что прощай, независимость. Никаких пропусков, никаких рейдов по порубежью. В общем, ничего того, к чему Олег привык. Что уже стало неотъемлемой частью его самого — холодная ночная свобода безлюдного города, прикосновение пальца к курку, мгновения риска и наслаждение заслуженной победой. Нет, вдруг промелькнула злая мысль, я вам этого не отдам. Это — мое. — Был там рядом старый «москвичонок», весь проржавевший. У него в багажнике нашлась сумка с консервами. Похоже, кто-то еще во время Катастрофы драпать собрался, но не успел. А еда осталась. Вода… Ну, тут все просто. Дожди же почти каждый день шли. Доцент, мы не о том говорим, о чем стоило бы. — Да? А о чем, по-твоему, стоит говорить? — Скажи, вы мою одежду осмотрели? Все карманы обшарили? — Олег, Олег! — Доцент покачал головой. — Нет, конечно. Зачем нам в твоих карманах копаться? Врач тебя осмотрел, сказал, что ты можешь отлеживаться дома, — вот тебя сюда и принесли. Куртку твою Иришка куда-то бросила. — Ага. Золотко, принеси ее, пожалуйста. — Сейчас. Иришка быстро упорхнула, так же быстро прилетела обратно. — Открой нагрудный карман. Нет, тот, что справа, с молнией. Там листок бумажный, вытаскивай. Не мне, сразу Доценту отдай. Штабист развернул сложенный в несколько раз лист, вымокший в луже, а затем высохший в кармане Олеговой куртки. — Вот как, — задумчиво пробормотал он. — И как же это понимать? Он испытующе уставился на Музыканта: — Где ты это взял? Олег вкратце рассказал историю с превращением гаража в соседнем дворе в бункер и с визитом крысиного начальства, которое привезло целую папку таких бумажек. — Я так понимаю, это засада, — твердо сказал он. — Конечно, мне неизвестно, откуда эти записки берутся, даже не спрашивай. У меня в голове сама мысль о том, что крыса способна писать по-русски, совершенно не укладывается… — Тут он подумал, что откровенно врет. У него уже и не такие мысли находили в голове место и вполне уютно там устраивались… — Но я собственными глазами видел, что у тварей, перестраивавших гараж в бункер возле того дома, в котором я отлеживался, была целая пачка таких записок. Так что, подозреваю, это просто способ заманивать наших людей в ловушки. — Наших людей? — переспросил Доцент. — А чьими еще сейчас люди могут быть? Они только наши и остались. Надеюсь, мы действительно все друг другу свои. Так, Олег. Это, — он помахал листом у Музыканта перед носом, — я заберу с собой. Покажу в Штабе… некоторым. Нет, значит, никаких пленных, которых нужно спасать. Жаль… Чертовски, понимаешь ли, жаль. Мы-то уже размечтались, как было бы здорово показать людям тех, кого удалось вырвать из лап тварей. Тут тебе и просто радость, и боевой дух на подъеме. Ну да ладно, правда важнее. Ты пока лежи, приходи в себя. Доктор сказал, что ничего с тобой страшного не случилось, но надо отдохнуть. Он вышел, тихо притворив за собой дверь. — Ты чего-нибудь хочешь? — спросила Иришка. — Ну, поесть, например. Или чаю? Может, книжку принести? — Музыку включи, — попросил снайпер. — Я уже и отвыкла от твоего хеви-метала, — слабо улыбнулась девушка. — Еще бы. А я вот, наоборот, без него чувствую себя слабым. Настоящая мужская музыка, что бы ты в ней вообще понимала, — усмехнулся Олег в ответ. — Да сунь в проигрыватель первое, что попадется, мне сейчас все равно. Это тоже… как домой вернуться. Значок. Иришка нажала кнопку проигрывателя, тот плавно высунул широкий язык, заглотил диск, негромко и низко загудел. Из динамиков ритмично рявкнули гитары, поддерживаемые барабанами. Подключился вокалист, выплевывавший в такт музыке короткие злые фразы: Как будто Гаммельнский Крысолов Ведет крыс по улицам, И мы танцуем как марионетки, Поклоняясь симфонии разрушения. Как в тему, подумал Музыкант. Все, конечно, не так, не совсем так. А если чуточку подумать, то совсем не так. Но симфония разрушения — это именно то, что сейчас происходит. Словно какой-то безумный дирижер управляет нами, заставляя вести эту войну. Через несколько дней безделье начало откровенно тяготить Музыканта. Странное дело: попав наконец обратно к своим, куда он так стремился, когда лежал в подвале, окруженный крысами, Олег был готов наслаждаться поистине волшебным ничегонеделанием. Но вскоре снайперу надоело, что единственное его занятие, в котором он преуспел, вернувшись, — это продавливание дивана. Нога вновь стала привычно послушной. Рука еще болела, но врачи уверили Олега, что речь и на самом деле шла об ушибе. Труба здорово придавила руку, но непоправимого ущерба не нанесла, и доктор обещал пациенту, что через три-четыре дня и здесь все вернется к норме. — Ты как зверь в клетке, — сказала как-то вечером Иришка. — Ну что ты мечешься? Пойди погуляй. К Кравченко сходи. С Сережкой выпей. Он тут, кстати, забегал как-то, когда ты спал. Интересовался, как у тебя дела. Я тебя, извини, будить не стала. — Ладно, — отмахнулся Олег. — Только ради бога не торопись за крысами гоняться. Доцент сказал, что ты пока Штабу не нужен. Так что побудь дома. Мне так нравится, когда ты никуда не уходишь. На улице шел снег. Музыкант, правда, подозревал, что через пару дней он вновь растает. Но ветер был уже дыханием зимы, предупреждавшим, что холода вот-вот замкнут город в объятия. Зиму Олег недолюбливал. В это время года охотиться на крыс было особенно неудобно. На снегу оставались следы, и серые твари с легкостью читали по ним, кто, куда и когда прошел. Нередко во время погони под ногами не вовремя оказывался лед. В зиме снайпер видел подлую предательницу — естественную союзницу крыс и противницу людей. Он сидел у окна, и из щелей дуло. Хоть подготовкой квартиры к зиме занимайся. Нет, на самом деле его женщина права. Нужно пойти погулять. Может, недобрый ноябрьский ветер что-нибудь подскажет ему. Последнее время мир Олега все порывался встать с ног на голову, так что, по-хорошему, надо бы с этим разобраться. Музыкант вздохнул и потянулся за курткой. Когда снайпер отлеживался в показанном Флейтистом подвале, ему больше всего на свете хотелось еще хотя бы раз увидеть людей. Конечно, в первую очередь ему нужно было встретиться с теми, кто был особенно близок, но на худой конец подошел бы любой представитель вида хомо сапиенс. Никогда Олег так остро не переживал отсутствия человеческого окружения, как в те дни, пропитанные подвальным сумраком и ноющими болями в ноге. А теперь, вернувшись на территорию «нашего города», он вдруг осознал, что, по сути, люди ему опять не нужны. Конечно, нельзя обойтись без Иришки, это понятно. Кравченко и даже Доцент тоже по-своему важны. Иногда для общения сойдет кто-нибудь вроде Дмитрия. Все остальные его волнуют мало. Пусть занимаются собственными делами, а Музыканту не мешают. Он опять сам по себе. К тому же он хорошо помнил разговор, случайно подслушанный в Штабе. Именно поэтому неожиданный оклик не прибавил ему хорошего настроения: — Стой, Олег! Надо же было проколоться так по-глупому! Стоило красться задворками, обходить посты, делать все, чтобы не попасться никому на глаза, — и все-таки напороться на Дениса. — Привет, Музыкант! Ты чего такой… — Какой? — осторожно спросил снайпер. Он вдруг понял, что Денис-то может и не знать подробностей о том, что с ним произошло. Он наверняка в курсе лишь того, что Музыкант сначала пропал, а потом, когда его уже и не чаяли увидеть живым, вернулся. Вряд ли Вась-Палыч постоянно информирует сына обо всем, что происходит в Городе, тем более что по-сталински усатый штабист Олега не жалует. — Давно тебя не видел, — сказал тем временем Денис. — Я тебя тоже. Занят был, знаешь ли. — Занят? — с какой-то странной интонацией переспросил Денис. — Ну, если это у тебя так называется… Говорят, у вас была какая-то невероятно важная вылазка, тебя сначала записали в безвозвратные потери, а ты возьми да обратно вернись. Отец по этому поводу уже который день бурчит не переставая. Да что мы тут чуть ли не в сугробе стоим, в ногах-то правды нет. Пошли, присядем? Он указал на павильон автобусной остановки. Тонкий гофрированный пластик в паре мест был прострочен автоматными очередями, но вполне скрывал от излишне любопытных взглядов. Музыкант и Денис уселись на неудобную узкую металлическую скамейку. — Эх… — протянул ностальгически Денис. — До Катастрофы я бы сейчас взял бутылочку пивка… — До Катастрофы тебе не продали бы бутылочки пивка, — перебил его Музыкант. — Возрастом ты тогда еще не вышел. — Что? — Сын Вась-Палыча моргнул и покраснел: Олег явно попал в точку. — Ну и черт с ним, с пивом… У меня неприятные новости, Олег. Денис говорил негромко и словно бы через силу. Музыкант подбодрил его кивком: мол, давай, выкладывай свои неприятности. — Тебя в чем-то подозревают. — В чем? — Я же говорю. — Денис пожал плечами. — В чем-то. — Это же смешно. Чтобы придать силу своим словам, снайпер попытался улыбнуться. Но стоило признать, что улыбка вышла так себе. Третий сорт. Его собеседник мог заподозрить, что Олегу прекрасно известно, о чем он сейчас собирается рассказать. Хотя… Все-таки в чем его можно подозревать? — Ни капельки не смешно. Музыкант, Вась-Палыч предложил установить за тобой слежку. Вот оно как. Олегу неожиданно стало просто противно. Скопившаяся во рту слюна показалась вдруг горькой. Он скривился и сплюнул на снег. — Это твое отношение? — спокойно спросил Денис. — Понимаю, понимаю. Чего уж тут хорошего, когда каждый твой шаг будет под присмотром. Прикинь, они еще будут в твою спальню подглядывать. — Заткнись, — коротко бросил снайпер. — Что, разозлился? Это хорошо. Злость силы придает. Может, кстати, тебе со мной разговаривать неприятно? Ну, потому что я сын Вась-Палыча? Или как? Музыкант просто помотал головой. Вообще вы мне все надоели, подумал он. Достали. Что я, враг народа какой-то? Вслед за раздражением проснулось злорадство. Впрочем, подсказало оно, пусть так все и будет. Если ко мне приставят хвост, очень интересно выяснить, как ему вообще удастся за мной следить где-нибудь в порубежье. Опять же тогда мне не грозит запрет на посещение «серой зоны» — если я останусь на территории, контролируемой людьми, никакая слежка не накопает ничего интересного. Разве что выяснят, куда я хожу за музыкой. — Лучше скажи, — попросил он Дениса, — с чего они это придумали? Чем Штаб недоволен? В чем меня подозревают? Денис только пожал плечами. Он был опять в том же черном пальто, которое носил в день первой встречи с Олегом. Щуплый и высокий, в черном пальто он походил на тощего ворона-переростка, усевшегося на насест. — Что-то мне подсказывает, — сказал он, — что в Штабе думают, будто бы ты общаешься с крысами. — Неужели? — Именно. Фактов у них, как я понимаю, нет совершенно никаких — так, одни подозрения. Теперь, когда ты проторчал в «серой зоне» целую неделю, а потом спокойно оттуда вернулся, Вась-Палыч Доценту чуть глотку не порвал, требуя, чтобы тебя арестовали. Он мне, кстати, тоже ничего толком не сказал. Похоже, боится, что я тебе выболтаю. Фактов у них, конечно, нет, устало прикинул Музыкант. Будь у них факты — меня бы тотчас же упрятали под замок. Но если бы они только знали, как близко удалось им добраться до истины. Хотя именно в истину-то в Штабе, скорее всего, как раз не поверят. Там до сих пор считают, что моя история про крысу с флейтой — выдумка. Или ошибка. Конечно, Дмитрий и Паршин могли бы подтвердить, что, когда мы угодили в ловушку в порубежье, по крайней мере, один из бойцов был захвачен музыкой Флейтиста. Но, думаю, в горячке боя, когда жизненно необходимо было как можно скорее оторваться от погони, ни тот, ни другой не поняли, что произошло. — Так откуда ты тогда все это знаешь? Ну, если отец тебе не доверяет? — А, — отмахнулся Денис, — есть там свои люди. У него в окружении. Там кое-кто мне кое-чем обязан. Ну, ты знаешь, любого можно купить, если знать цену. И, Олег, ты не поверишь, иногда цена кажется до умопомрачения низкой. Так, повезло. — Хорошо. Говорят, я общаюсь с крысами. Дальше-то что? — А вот дальше, — жестко сказал Денис, — начинается самое интересное. Музыкант, помнишь, я тебе говорил при нашей первой встрече, что Штаб не вечен и однажды настанет время его заменить? — Предположим. — Угу, предположили. Теперь представь: мы победили. В принципе это до сих пор абсолютно реально. Мы уверенно держим оборону, накапливаем силы — так почему бы нам однажды не перейти в наступление? Об этом говорят — ты сам знаешь, не мог не слышать. Я даже допускаю, что мы на самом деле уничтожим крыс всех до единой. Одиночки, которые попрячутся по углам, не в счет. Они обречены, их гибель — только вопрос времени. А дальше-то что? — Как что? — не понял вопроса Олег. — Дальше — жить. Без этой постоянной угрозы, без вечного опасения, что крысы нападут, без необходимости тратить ресурсы на противостояние… — Все-таки ты не понимаешь, — печально покачал головой Денис. — Мы уже не сможем без угрозы. Любое общество всегда чувствует себя наилучшим образом, когда есть угроза. Когда есть другие, которым можно себя противопоставить. И тут совершенно не обязательно, настоящие эти другие или придуманные. Образ врага, Музыкант, — это то, что сплачивает быстро и надежно. Что с нами будет, когда враг исчезнет? — Ничего не понимаю, — честно признался Олег. — Ты же сам говорил: есть проблемы, которые нужно решать. Что с нами произошло, остались ли вообще на свете другие люди, ну… и так далее. Помнишь, тогда, у тебя дома… Он действительно не понимал, о чем ему толкует Денис. — Проблемы есть, — терпеливо объяснил ему сын Вась-Палыча. — Но когда мы победим крыс — окончательно и бесповоротно, — нам будет не до них. Мы победим, я в этом не сомневаюсь. За нашими плечами то, до чего тварюшкам еще тянуться и тянуться, — опыт. Но когда мы выиграем, исчезнет то, что нас объединяло: общий враг. Кстати, идеальный общий враг — тот, с которым, казалось бы, нельзя договориться. С которым невозможно заключить мир и все в этом роде. Которому нужно то же самое, что нужно нам, и с которым у нас нет ничего общего. Согласись, что огромные мутировавшие разумные крысы как нельзя лучше подходят для этой роли. Тут он пристально посмотрел на Музыканта, и Олег неожиданно почувствовал, что, кажется, начинает понимать, к чему тот клонит. Холодок побежал по спине. — Ага, — вновь улыбнулся Денис, — вижу, что-то до тебя доходит. Все интересующие меня вопросы могут получить ответы лишь в одном случае: если мы здесь, в городе, будем едины. Едины перед лицом общего врага. Но на противостояние с ним не должно отвлекаться слишком много ресурсов. Их мы будем тратить на совсем другие цели. Нужен своего рода баланс. Чтобы и война шла, и при этом боевые действия нас не сильно беспокоили. И ты, похоже, именно тот человек, с помощью которого можно создать именно такое положение дел. — Неужели? — Конечно. Признайся, Олег, что ты действительно общаешься с крысами. Не верю, что подозрения штабистов растут на пустом месте. Да и ты не так-то прост. Вот это да, потрясенно сообразил Музыкант. Да он мне предлагает ни много ни мало государственный переворот. Я, оказывается, крайне ценный союзник. Эх, господа из Штаба, не знаете вы, какое поколение растет на смену. Или знаете? И поэтому не доверяете? — Я не общаюсь с крысами, — сказал он, пытаясь сообразить, как бы получше обмануть Дениса. — Не понимаю, с чего ты это взял. Черный ворон-переросток только рассмеялся ему в лицо. — Договорились, — сказал он. — Солнце зеленое, Катастрофу устроили марсиане, а ты не общаешься с крысами. Ладно, я пока не тороплюсь, так что можешь врать и отнекиваться. Только запомни, Музыкант: однажды я опять к тебе приду. И задам тебе тот же вопрос. Пока же я думаю, что мы с тобой на одной стороне. И мне хотелось бы верить, что так будет всегда. Лучше быть со мной, чем против меня, когда я возьмусь за дело всерьез. Я буду править этим городом, Музыкант! Денис спрыгнул с лавки. Пожалуй, стоит последовать его примеру, мрачно подумал Олег. Задницу можно отморозить. Он тоже поднялся. — Очень хотелось бы иметь возможность договориться с крысами, — продолжил человек, только что объявивший себя будущим правителем города. — Жаль, что мы с ними никак не контактируем. Ты вот говоришь, что не умеешь с ними разговаривать. Ходят слухи, что Сверзин умел, но это неподтвержденная информация, да и вообще… земля ему пухом. А так был бы шанс просто разделить с ними город. Отдать им кусок. Пусть они хозяйничают там, как хотят, а к нам не лезут. Изредка будут демонстрировать агрессивные намерения. Мы, в свою очередь, станем делать вид, будто отражаем их атаки. Все будут довольны. Крысы выживут. Люди продолжат чувствовать локоть друг друга в общем строю против общего же супостата. Как тебе это? — Ну, предположим, — задумчиво протянул Олег, изображая заинтересованность, — что это возможно. И даже полезно. Но кто такие эти «мы»? Он все еще не знал, как ему поступить. Денис все откровеннее намекал ему на возможность участия в каком-то заговоре. Даже не намекал — прямым текстом сообщал, что роль для Олега уже написана. Вот это Музыканта не устраивало больше всего. Он очень не любил, когда ему указывали, что делать. Денис этого не знал и серьезно ошибся, ведя разговор со снайпером таким образом. — Есть люди, которым не нравится Штаб… — Кравченко? — быстро перебил его Музыкант и тут же пожалел об этом, но было поздно. — Да нет, не Кравченко, — махнул рукой Денис. — Кто он вообще такой? Реликт. Ископаемое. Думает, что что-то значит, что-то может, а на деле — полный ноль. Нет, Олег, все совсем иначе. Я смотрю, ты не разбираешься в нынешней политике. «А у нас есть политика?» — едва не ляпнул Олег, однако в этот раз он догадался не открывать рта. Он наивно полагал: политика была тогда, до Катастрофы. Когда на избирательных плакатах сменяли друг друга до омерзения одинаковые лощеные морды и каждый говорил одно и то же, только разными словами. Вообще, по мнению Олега, политика могла существовать только в мирные времена. Тогда люди могли позволить себе заниматься выяснением, кто должен стоять у руля власти, тратить время на дебаты, сочинение лозунгов и выдвижение программ. Когда же спокойная размеренная бытовуха сменилась ежедневной борьбой за выживание, политика должна была уступить место необходимости. Сколько бы Доцент ни называл себя политиком, Музыкант привык считать, что штабист говорит в переносном смысле. Его намеки насчет разногласий в Штабе снайпер и вовсе пропускал мимо ушей, полагая, что его это не касается. Но, видимо, у Дениса и его таинственных друзей было другое мнение. — Есть люди — в основном молодые, повзрослевшие во время Катастрофы, научившиеся выживать, когда вовсю шла война банд, закаленные в боях против крыс. Кравченко, Вась-Палыч, Бой-баба… даже Доцент — они все из прошлого. Они суровые люди, спору нет, и мы многим им обязаны, но они мыслят другими категориями. Им уже не приспособиться — они слишком хорошо помнят то, что было до Катастрофы. Они не такие, как мы. Мы — дети этого времени, мы себя чувствуем как рыба в воде. Мы построим новое общество, Олег. С новой моралью. Совсем на других основаниях. Прежнее общество оказалось неправильным. Оно проиграло. Со всем своим гуманизмом, социальными пакетами, уважением к чужому мнению и поддержкой слабых — оно проиграло. Денис встал перед Музыкантом. Так близко, что Олег чувствовал его дыхание на своем лице. Снайпер терпеть не мог, когда люди подходят так близко, и инстинктивно шагнул назад. — По этому пути идти дальше некуда. Это тупик. Помнишь, мы с тобой говорили о том, что люди пробивали стены, в которые упиралось человечество, лбами? Так вот, этого больше не будет. Не отдельные люди будут рассаживать в кровь лбы, а все человечество, объединенное в единый кулак. Стальной кулак. Так, и никак иначе. А не то нас сомнут. Мы сместим Штаб и возьмем власть в свои руки. А кто не с нами, тот против нашего кулака. Мы можем построить другой мир — мир молодых, голодных и потому рвущихся вперед. Есть такие люди, Олег, и их немало. И кстати, они считают, что из тебя вышел бы недурственный вожак. Он говорил все яростнее, и размахивал руками, и брызгал слюной, и капельки слюны летели Олегу в лицо, и снайперу вдруг стало тоскливо и противно. Риторика Дениса показалась вдруг донельзя банальной, а пафос — наскучившим до оскомины. Ну почему все вожди, мечтающие перевернуть мир, так похожи друг на друга? — Извини, Денис, — перебил его Олег, отступая еще на пару шагов и вытирая лицо. — Иди. Создавай свой кулак. Бери власть. Только без меня, пожалуйста. Не надо за меня решать. И в кулак меня тоже не надо. Как-нибудь сам разберусь, как мне жить. Без тебя. Да и другие люди, как мне кажется, не дурнее меня будут. Не надо никем ломать никакие стены. И ты, кажется, не понял. Я не только сейчас не хочу быть с тобой, играть на твоей стороне в непонятные мне игры. Тебе кажется, что я передумаю и стану твоим союзником? Не надейся даже. Я всегда сам по себе. Я и в будущем в твои игры играть не стану, тем более в твоей команде. Денис опешил. — Как… — пробормотал он. — Ты… — Я, — кивнул Олег. — Именно потому, что я — это я. А не палец в твоем мифическом кулаке. Ты, Денис, одного никак не можешь понять: человек в первую очередь должен стараться быть человеком. А все остальное — потом. А у тебя, как мне кажется, телега с кобылой местами поменялись. Движение ради движения, война ради войны, кулак ради ломания стен… А что там, за стеной? Еще что-нибудь, что нужно разбить? Что-то мне подсказывает: твой кулак, если однажды сожмется, так навсегда сжатым и останется. А я свободы хочу, дружище. Так что — счастливо оставаться. Он оставил Дениса стоять у докатастрофной автобусной остановки, а сам двинулся вдоль улицы. Стоило признать, что прогулка не удалась. Быстро шагая по свежевыпавшему снегу, Музыкант на ходу представлял, как они вдвоем с Флейтистом делят город, создавая где-нибудь крысиное гетто. Нет, как-то сложно такое себе представить. Говорящий крыс, конечно, интересный собеседник, но он враг. Долги друг другу выплачены, их отношения можно начинать с чистого листа. И Музыканту больше всего хочется сразу, раз и навсегда, поставить на этом листе большую черную точку, означающую быструю и однозначную смерть твари с флейтой. Переговоры, ха! Это Денис здорово придумал. Смешно. Рассказать об этом Доценту, что ли? Мысль была настолько удивительной, что Олег даже остановился. Ну уж нет. Сдавать своего собеседника он не станет. Не наш это метод. Мы-то с тобой, дружище, сказал Музыкант сам себе, не политики. Мы просто хотим спокойно жить, музыку слушать, женщину свою любить, изредка ходить на охоту, и ничего больше нам не надо. Сами играйте в свои игры, а меня не трогайте. Я вам не помощник. Что-то все больше у меня секретов накапливается… Олег опять пошел в сторону дома, ускорив шаг. Это как-то нехорошо. Но, с другой стороны, я ведь этих тайн не хотел. Они почему-то сами за мной гоняются, — да я бы с удовольствием от них отказался. Меньше знаешь — крепче спишь. Уже потом он сообразил, что Денис что-то кричал ему вослед. Но понял, что Музыкант его не слышит, и замолчал. По странному совпадению, вечером в гости зашел Кравченко. Принес бутылку неплохого коньяка и банку редкого в посткатастрофном Городе лакомства — консервированных персиков. Со сладким, естественно, вообще было не очень хорошо, как и с алкоголем. Но если алкогольные запасы быстро были поставлены под контроль сначала отдельными бандами, а затем Штабом, то с сахаром и конфетами так поступить не сообразили. Привычные винные и водочные этикетки четырехлетней давности все больше вытеснялись напитками, состряпанными выжившими в Катастрофе умельцами из разряда тех, которые в самую чудовищную разруху в состоянии из подручного хлама собрать телевизор. О конфетах же пришлось надолго забыть и обходиться сомнительными суррогатами. Неудивительно, что при виде персиков у Иришки глаза вспыхнули точно у голодной волчицы. — Слушай, Данил Сергеевич, — поинтересовался Олег, — а с ними ничего не случилось? Ну, с персиками? Четыре года прошло как-никак. — Да что с ними случится? Это же консервы. Видишь, банка нормальная, не вздутая? И вообще, Олег, ты же водку докатастрофную пьешь? Правильно, пьешь. И ничего, не умер пока что. Смотри зато, какой у твоей женщины взгляд. Сразу ясно, что последние несколько лет персики видела только на картинках. И вот еще что у меня есть. Жестом фокусника, демонстрирующего взыскательной публике коронный номер, Кравченко извлек из внутреннего кармана плитку шоколада. — Погоди-погоди, — рассмеялся он, видя, что Иришка уже готова разорвать его в клочья, чтобы убедиться, что гость ничего больше не прячет. — Во-первых, больше правда ничего нет. Во-вторых, не торопись, никуда это добро не убежит. Музыкант, тащи тару. Ты же коньячок будешь? Эх, сейчас бы лимончик… — Французы говорили, — откликнулся Олег уже с кухни, звеня бокалами, — что закусывать коньяк лимонами — это варварство. Можно только шоколадом. — По мне, — парировал Данил Сергеевич, — есть лягушек — куда большее варварство. Но придется нам нынче послушать французов и поступить так, как они нам заповедали. Музыкант притащил низенькие, пузатые, искрящиеся в свете включенной люстры от самодовольства коньячные бокалы, ловко вспорол консервным ножом банку персиков. Кравченко зашуршал фольгой, разворачивая шоколадку. — Ну, старенькая, конечно, — пояснил он. — Подсохшая, да еще с налетом. Однако налет можно сдуть, и я ни разу не слышал о том, что от просроченного шоколада кто-то умирал. Хотя баек много было. Ну а насчет того, что жесткая, — так вы молодые, ваши зубы и не такое должны разгрызать. Ну, поехали. — За что пьем? — поинтересовалась Иришка, лаская ладонью бокал, в котором переливался янтарем коньяк. — Как за что? — удивился Кравченко. — За Олегово возвращение и Олегово выздоровление. Чем не повод для праздника? — А у нас прямо праздник? — улыбнулась девушка. — Что ж ты сразу не сказал? Я бы переоделась… Она оглядела свой домашний халатик. — Да ты и так красивая, — успокоил ее Кравченко. — Что, Олег, приходят к тебе гости? Ну, кроме меня? — Не-а, — беспечно отозвался Музыкант. — Они меня не любят. Мне кажется, многие предпочли бы, чтобы я сдох и обратно не вернулся. Повисла тяжелая пауза. — Олег, ну что ты такое говоришь! — рассерженно сказала наконец Иришка. — Даже если так, то мы-то тебя любим. И ждали. До последнего. — Ну ладно, ладно, — примирительно улыбнулся Данил Сергеевич. — Это я, дурак, зря спросил. Знал ведь, что этот товарищ, — он качнул бокал в сторону Олега, — мизантроп, но не учел, насколько он мизантроп. Ну все уже, давайте выпьем, а то налито и тост сказан, а все не выпито. Ну, чокнемся. Звякнули бокалы. — Ну вот, — вздохнул гость. — Уже лучше. Но только извините, ребята, у меня все равно есть другие темы для неприятных разговоров. Шоколадка, персики, коньячок опять же — это все чтобы пилюлю подсластить. — А теперь ты о чем? — грубовато спросил Музыкант, помогая Иришке выловить из полупрозрачного вязкого персикового сока упругий круглобокий ломтик. — То, что ты вернулся, — это хорошо. Я бы даже сказал — прекрасно. Но есть пара интересных таких нюансиков. Во-первых, насколько я помню, Штаб рассчитывал не только поискать непонятных пленных, которые пишут записки с просьбой о помощи, но еще и посмотреть на танки. Выяснить, нельзя ли их завести и использовать. Потому что, Олег, Штаб всерьез намерен выиграть войну, и в этом он совершенно прав, вот только не все так просто. Но о том, почему не все просто, — потом. Потому что я сказал: есть два нюансика. — И какой же второй? — Олег допил остатки коньяка и потянулся к бутылке: — Ты не против, если я еще налью. — Конечно, я же принес его, чтобы выпить, а не чтобы любоваться. Так вот, нюансик номер два заключается в том, что Штаб тебе не очень-то поверил. В каком смысле? В том смысле, что твоя история о том, что можно отсидеться в первом попавшемся подвале, и именно рядом с ним обнаружится еда, да и медикаменты найдутся… Врачи ведь не дураки — они же знают, что случилось бы с твоими руками-ногами, не будь у тебя лекарств и, может быть, даже квалифицированной медицинской помощи. — Данил Сергеевич, — начал было Музыкант, но бывший мент махнул на него рукой, перебивая: — Только не надо старому дядьке Кравченко вешать лапшу на уши. Кравченко раскалывал ворье и жуликов еще тогда, когда тебя даже в проекте не было. Он чует, когда ему врут, понимаешь? Я не хочу сказать, что ты хранишь за пазухой какую-то смертельно опасную для нас тайну. Думай я так — я бы давно уже тебя застрелил. В целях, извините уж меня, ребята, превентивной самообороны. Но вместо этого я с тобой разговариваю. Обрати внимание, я даже не интересуюсь, что там у тебя за тайны. Просто сообщаю, что в существовании секретов не сомневаюсь, а Вась-Палыч, Доцент и прочие не шибко глупее меня. Они тоже подозревают, что, кроме тузов в рукаве, у некоего Музыканта полно еще и скелетов в шкафу. Подозревать им по должности полагается — просто им предъявить нечего. Вот так, подумал Музыкант, в очередной раз вспоминая сегодняшний разговор с Денисом. Денис и Кравченко — совершенно разные люди, но говорят об одном и том же. Дыма без огня не бывает, значит, их слова не простое сотрясание воздуха и теперь нужно будет учитывать то, о чем они говорят. — Что замолчал? — окликнул его Кравченко. — Смотри, еще чуть-чуть, и уши покраснеют, как у мелкой шпаны, схваченной с поличным. Успокойся, я тебя к ответу призывать не стремлюсь и копаться в твоей душе не собираюсь. Просто хочу тебе сказать, что, если однажды тебя загонят в угол или так припрет, что деваться некуда будет, ты приди ко мне. Поговорим. Может, найдем какой-нибудь выход. — Спасибо, — торопливо сказала молчавшая до сих пор Иришка, совсем забывшая о наколотом на вилку персике. На стол тягучими каплями шлепался сок. — Ты… — Ир, не надо, — перебил ее снайпер. — Ты же лучше других знаешь, что со своими проблемами я привык справляться сам. Есть у меня тайны, нет у меня тайн — мое это дело. — Олег, Олег! — покачал головой Кравченко. — Как у тебя все просто выходит: мое дело — и все тут. А о своей женщине, например, не думаешь? Она тут ночами не спала, все глаза выплакала… Может, ей в следующий раз легче будет ждать, если ты с ней своими тайнами поделишься? Ну ладно, молчу-молчу, больше об этом — ни слова. И все равно, какой же ты, в сущности, ребенок. Ты что, совсем не умеешь думать о том, что будет завтра? — Ну почему? Завтра будет завтра. — Ага. Слышали, знаем. Будет день — будет пища, и все прочее в таком роде. Только на самом деле все не так просто. Но давай, если тебе неприятно говорить о втором нюансике, вернемся к нюансику первому. Знаешь, почему на самом деле закончилась война банд? Дело ведь не только в том, что Кравченко, Доцент, ныне покойный Гена Карамышев — мы его еще Крокодилом Геной звали. — Диман Зотов и кое-кто еще, о ком ты наверняка ни разу не слышал, — так вот, дело не в том, что все эти люди собрались и договорились жить в мире, а тех, кто не с нами, попросить прогуляться на тот свет. Огромную роль в этом сыграли и крысы. Да-да, не удивляйся. Я иногда думаю: как удачно они появились. Как будто кто-то решил подбросить озверевшим людям, схватившимся на довольно небольшом участке земли за жратву и возможность не подохнуть от холода, общего врага. Вот как, подумал Музыкант. А ведь Данил Сергеевич начал распространяться о том же, что мне старательно вкручивал Денис. Но, подозреваю, Кравченко вывернет все по-другому. По-своему. Он дядька старый и неглупый, в отличие от Дениса, который тоже далеко не дурак, но больно молод. Молод и, значит, слишком торопится. Разгоняется там, где, по-хорошему, стоило бы притормозить и оглядеться да поберечь силы. Кравченко заметил, что Олег задумался, и тоже замолчал. Осознав, что его собеседник прервался, снайпер вопросительно взглянул на него. — Думаешь, Олег? — усмехнулся бывший мент. — Хорошее занятие — думать. Полезное. О чем, если не секрет? — Да так, — уклончиво ответил Музыкант. — Говорили со мной уже. Буквально сегодня. Ну, о чем-то похожем. — Вот как? — прищурился Кравченко. — Дай-ка угадаю. Наверное… Денис, да? Не торопись спрашивать, откуда я знаю. Представляя, с кем ты общаешься, нетрудно вычислить, кто мог вести с тобой подобный разговор. Денис у нас мальчик толковый, но… Как бы так лучше сказать, чтобы не обидеть… — Торопливый? — подсказал Музыкант, вспомнив свои размышления. — Наверное, ты прав. Ему хочется перевернуть мир, научить всех жить, накормить голодных пятью хлебами, а когда всем пяти хлебов не хватит, потому что этого чертовски мало, заставить тех, у кого бурчит в желудке, поверить, что они сыты. Во все времена находятся такие люди, Олег, и хорошо, если им не удается навязать всем свою программу действий. Эх… Ему бы пообтереться, попрактиковаться — может, и вышел бы какой-нибудь толк, но он же, елки зеленые, хочет всего и сразу. Вот ей-богу, это однажды плохо кончится. Но я ведь на самом деле не про это хотел сказать. На чем мы там остановились, пока ты на Дениса не свернул? — Про общего врага, — напомнил Музыкант. — Точно. Так вот, Олег, как ты думаешь, что случится с нами, когда мы победим крыс? — Ну… — протянул снайпер. — По идее, это же хорошо. В «серой зоне» должно быть еще немало запасов… Еда, бензин. Сама земля, в конце концов. — Хорошо, — спокойно сказал Кравченко. — Предположим. Предположим даже, что крысы не съели все, до чего смогли дотянуться, не выжгли горючку. Хотя я бы предпочел, чтобы выяснилось, что в «серой зоне» нет ничего ценного. Ну, в заметных количествах. — Почему? — опешил Олег. — Потому что когда мы отберем это у крыс, мы можем начать отбирать это добро друг у друга. Пока мы ведем войну — понятно, почему мы вынуждены жить на распределяемых пайках, мириться с тем, что у руководства есть автомобили и телефоны, а у нас нет. А вот когда война закончится, людям захочется жить по-другому. К тому же победа для многих — это не только избавление от крыс. Это еще и обретение чего-нибудь. А чего именно? Вот это вопрос. Есть и такие, которым хочется добычи. Добычу, естественно, придется делить. Как делить? Поровну? Или по заслугам? Как тогда считать заслуги? Кто будет делить, и почему у делящего вообще есть такое право? Вот этого, Олег, честно говоря, я видеть не хочу. — Слушай, Данил Сергеевич, по-твоему, люди совсем дураки? Они что, договориться между собой не смогут? — Эх, Олег. Люди тысячами лет не могли между собой договориться. Ты думаешь, что сейчас что-то изменилось? Что в войне банд погибли все, кто ставил собственное благополучие выше благополучия окружающих? Как бы не так. Мы выбили лишь самых злобных, самых глупых — тех, кому мозгов не хватило понять, что все меняется, и меняется не в их пользу. А остались самые умные, самые хитрые, успевшие приспособиться. Думаешь, я не такой? По-твоему, мне не хочется власти? Не хочется признания заслуг, выраженного не только в абстрактных почестях, но и в виде личного лимузина, небольшого гарема и филиала музея искусств в собственной прихожей? — Кравченко вздохнул. — Хочется. Но я человек старый, привык с такими мыслями бороться. Обычно из этой борьбы выхожу победителем. — Я как-то не очень понимаю, к чему ты клонишь. Денис говорил, что война нам выгодна и поэтому ее нельзя прекращать. А ты-то как думаешь? Неужели так же? — Конечно, нет, — фыркнул Данил Сергеевич. — Я что, по-твоему, похож на Дениса? Война должна закончиться, это совершенно очевидно. Но проблема в том, как жить дальше, и лучше позаботиться об этом заранее. Я здорово боюсь нового всплеска сепаратизма. Ты не обращал внимания, что из-за отсутствия надежной связи и транспорта у нас многие районы — да что там районы — многие кварталы живут почти что сами по себе. Пока они зависят от центра, снабжающего их патронами, присылающего подкрепления. А что будет потом? Когда общая угроза исчезнет? Что им помешает сесть задницей на их собственные склады или земли? Предварительно под видом военной необходимости запасшись оружием и боеприпасами? Послать подальше Штаб и зажить своей собственной жизнью? Тут кое-где такие князьки есть… Сегодня они смотрят Штабу в рот и ловят каждое слово, но завтра такие люди легко могут решить, что обойдутся без центра. И все начнется сначала. — Данил Сергеевич, ты опять уходишь в сторону. Я понял, что ты думаешь о худшем. Но что можно с этим поделать, если все повернется именно так? — В том-то и дело, что не знаю, — вздохнул гость. — Как говорили где-то на Востоке, знающий не говорит. С одной стороны, я не сомневаюсь, что у Штаба есть свои мысли по этому поводу. С другой… Я много в жизни повидал и привык к тому, что нередко даже самые умные люди, находящиеся у власти, при виде близкого успеха начинают вести себя как дети, которым преподнесли на день рождения новый подарок. Вот оно, маячит впереди: только руку протяни, и оно твое — то, чего ты так страстно желал. А все прочее забывается. Как бы все это забытое «прочее» не напомнило о себе в самый неподходящий момент. Просто я хочу, чтоб ты понимал: когда мы победим крыс — а в том, что мы победим, я слабо сомневаюсь, у человека накоплен такой опыт выживания, что у только что обретшего разум существа нет ни малейших шансов, если он не выиграет с первого хода, — так вот, когда мы одержим победу, всеобщего счастья не настанет. Будет еще много работы — тяжелой, нудной и порой очень-очень грязной. — Что ты имеешь в виду? — Неужели не понятно? — удивленно развел руками Кравченко. — Олег, Олег, отвлекись хотя бы на минутку от войны. Я понимаю — ты герой, великий стрелок, настоящий охотник за скальпами, достойный нашего нового дивного мира. Однако есть куча других проблем, которые куда менее романтичны, зато существенно более серьезны. Дышащая на ладан гидроэлектростанция, постоянно рвущиеся магистрали, требующая все большего присмотра канализация… Мы же ничего не производим — и не умеем, и нет у нас таких материалов, такого производства, которые для этого нужны. Что ты так удивленно на меня смотришь? Ну да, конечно, известный на весь город снайпер по имени Музыкант к общественным работам привлекается редко — он слишком ценный кадр, чтобы вкалывать, ковыряя лопатой замерзшую землю, когда нужно срочно разобраться, почему очередную трубу забило каким-нибудь дерьмом. Но если ты этого не видишь, Олег, это не значит, что этого нет. Мы можем только ремонтировать, но нельзя ведь вечно латать дыры. Пока мы затыкаем одну пробоину в правом борту нашего корабля, в левом тут же появляются две. Их заделываем — ан в правом-то опять дырки, да уже целых четыре. И это только если говорить о материальных проблемах. — А есть духовные? — Конечно. Бывший мент встал и потянулся. — Что-то нога затекла, — пожаловался он. — Пожалуй, не стоит мне долго засиживаться. Разговор у нас долгий выходит — длиннее, чем одна бутылка коньяка, так что я попробую покороче. Видишь ли, у нас все будто зациклились на этой войнушке. Пацаны по вечерам песни поют под гитару жалостливые — про то, как девчонка рыдает о мальчонке, и о том, что свинец разбил немало юных сердец. Батюшка в церкви проповеди произносит — закачаешься, я серьезно, ты сходи, послушай, — да вот только они исключительно про то же самое. Три месяца назад Штаб решил провести выставку художественного творчества — и не надо хмыкать скептически, у нас в городе осталось еще несколько людей, способных не только черные квадраты малевать, я хоть мент, да в искусстве чуточку соображаю. Так вот, Олег, на выставке были сплошь произведения типа «Героическая оборона улицы Степанова от тварей». Похоже, что большинство только этим и живет: поешь, поспи, найди себе девочку или мальчика, убей крысу, снова поешь… Хвосты опять же считают. И ты считаешь, а? Ну признайся. — Раньше считал, — пожал плечами снайпер. — Потом надоело: слишком много их накопилось. — Тебе проще, ты крыс пачками ухлопываешь. А представь себе мужика, который раз в полгода по случаю оказывается в патруле, — и тут ему посчастливилось тварюшку завалить! Да для него же это — событие! Он может теперь косичку на значок привязать, и наконец-то ему даст Машка или Наташка. Которая до того его к себе и близко не подпускала, потому что поклялась, что будет спать только с героем, который избавит город от тварей. Вот и получается, что у нас, в кого пальцем ни ткни, все заняты одним: крысы, крысы, крысы. Даже когда чинят трубы, копают картошку или меняют повязки в госпитале — все равно для них есть лишь одна по-настоящему важная беда. Все остальное кажется несерьезным, временным: стоит только победить — и как будто по щучьему велению будет вдоволь пищи, каждый станет ездить на машине, а канализация волшебным образом перестанет забиваться дерьмом. Хорошо бы, если бы так оно и было, но стар Кравченко, стар и в сказки не верит. — Так к чему же ты тогда ведешь? — прямо спросил Олег. — Что, нам не стоит эту войну выигрывать? Нужно ее продолжать до бесконечности? — Да нет же. — Кравченко досадливо поморщился. — Война должна закончиться, и закончиться она должна нашей победой. Само по себе это неоспоримо. Но очень хотелось бы, Олег, чтобы некоторые люди, которые, откровенно говоря, симпатичны старому менту, были готовы к тому, что с того момента, как прозвучит последний выстрел, опять придется работать. Тяжело работать. Все так же выживать. Мы сами для себя — ничуть не менее серьезная проблема, чем твари. — Данил Сергеевич, это все неприятное? — поинтересовалась Иришка, которая на протяжении всего разговора между Кравченко и Музыкантом скромно сидела в сторонке, баюкая в ладонях бокал. — Ну… В общем, да. — Тогда, может, еще по бокальчику нальем? Шоколадку доедим да поговорим о чем-нибудь более приятном? — Боишься, что я твоего мужчину разозлю? — улыбнулся Кравченко. — Ну хорошо, основное, что хотел, все сказал. Наливай коньяк, Олег, не стоит его беречь. И, если хочешь, вруби свой тяжелый рок, я уж потерплю как-нибудь. Где там твоя песенка любимая о том, что только хорошие умирают молодыми? Глава 7 НИКТО НИКОМУ НИЧЕГО НЕ ДОЛЖЕН? Прошло еще две недели, прежде чем худой носатый доктор, посещавший Олега в среднем раз в три дня, сказал пациенту, что все окончательно зажило. Музыкант воспринял слова визитера как разрешение делать все, что хочется. Тем более что Штаб хранил молчание по поводу глухого снайпера. Доктор, из-за худобы и носа смахивавший на невероятно серьезную цаплю, важно покивал, осматривая руку и ногу раненого, выдал что-то заумное на латыни, посоветовал все равно беречься и не напрягать ни то ни другое без надобности, после чего покинул квартиру. На прощание он порекомендовал снайперу как можно больше отдыхать. От этого совета Олег едва не озверел, но кое-как сдержал раздражение, вылившееся лишь тогда, когда за доктором захлопнулась дверь. Сколько можно отдыхать-то! Всю кровать уже пролежал. Всю музыку переслушал. Перечитал все, что, по его мнению, было того достойно. Винтовку и автомат разобрал, собрал, затем вновь разложил по частям, смазал — заново создал из хитро придуманных умниками кусочков металла смертоносное оружие. С Иришкой дважды или трижды повздорил из-за каких-то мелочей, потом помирился. Приходил Кравченко, с ним тоже поспорили — ну, это-то как раз нормально. Забегал Денис, извинялся за то, что при встрече у автобусной остановки был слишком резок, слишком на Олега давил. Музыкант пробурчал что-то насчет того, что и сам был хорош. Выпили по этому поводу, затем часа три обсуждали музыку. Неожиданно выяснилось, что Денис запоем слушает «Арию», а снайпер эту группу на дух не переносит, полагая ее жалкой подделкой под «Айрон мэйден». На этой почве, да еще накатив по паре стопочек, они опять едва не поцапались. Положение спасла вовремя пришедшая Иришка: при ней выяснять отношения, да еще по такому — это Олег понимал даже будучи не совсем трезвым — смехотворному поводу, им обоим не захотелось. И все это время снайпера тянуло на охоту. Музыкант давно уже привык, что в первую очередь он — живое устройство для нажатия курка, а все остальное потом. Дело тут не в количестве добытых хвостов и даже не в желании приблизить победу людей над крысами. Просто у человека, как полагал Олег, должно быть предназначение. И точно так же снайпер считал, что свое-то он как раз нашел. Теперь, если верить доктору, он мог спокойно отправиться в порубежье, а то и в «серую зону», не особо боясь, что рука и нога подведут его в самый ответственный момент. Так Музыкант и поступил. Прогулявшись на ночную охоту и притащив в Штаб (чисто из вредности) связку из трех хвостов, он заодно узнал от Доцента, что крысы еще пару раз попытались провернуть свою задумку с запиской о помощи и последующей засадой. «Одну записку мы проигнорировали, — рассказал штабист, — а со второй поступили интереснее: отправили две группы с хорошей разведкой. Они вычислили засаду и разнесли там все вдребезги. Твари и опомниться не успели. Так что тебе спасибо». «Да пожалуйста», — бросил в ответ Олег, чем заслужил сердитый взгляд. «Ты, Олег, так ответил, словно мы тебе одолжение делаем. Но ведь мы и вправду благодарны». «Ну ладно, ладно», — попытался извиниться снайпер, но было уже поздно: Доцент развернулся и пошел от Олега прочь по коридору, приняв последние слова Музыканта в спину. Потом была неудачная ночная вылазка. Как раз с вечера прошел легкий снежок, и Иришка, не любившая, когда ее мужчина отправляется рисковать жизнью только потому, что ему под хвост какая-то вожжа попала, даже пыталась уговорить Олега никуда не ходить. Тот привычно отшутился, бросил напоследок, что только хорошие умирают молодыми, и все равно ушел. Ночь оказалась неожиданно холодной. Музыкант, ежась в легонькой куртке, решил занять позицию на пятом этаже дома, окна которого выходили на площадь Свободы: он не раз раньше замечал, что выход из метро крысы использовали для того, чтобы выбираться из своих подземных укрытий на поверхность. Вот только этой ночью, похоже, у них не было никаких дел наверху, так что он зря пять часов проторчал у окна. Стоило небу на востоке едва заалеть, не дождавшийся добычи охотник собрался домой. Но когда он миновал уже линию постов, предъявив незнакомому седому коренастому мужчине, чем-то неуловимо похожему на полузабытого уже Ельцина, подписанный Доцентом документ, дававший ему право в любой момент беспрепятственно покидать «нашу территорию», где-то справа визгливо взвыла сирена. — А, черт! — ругнулся похожий на Ельцина начальник поста. — Тревога! Он сунул бумагу за подписью Доцента обратно в руки Олега и бегом бросился к телефону. Музыкант тоже выругался. Но про себя. Сирена — это не шутки. Это значит, что на каком-то участке границы твари взялись за дело всерьез и личный состав поста не может отбиться в одиночку. Оттуда, конечно, уже позвонили в Штаб, и Вась-Палыч, Доцент, Бой-баба и другие спешно отправляют подмогу. Но сирена означает и другое. Она зовет на помощь всех, кто поблизости. Ведь подкрепление может прибыть слишком поздно. Как не вовремя. Чертовски хочется спать. Серые твари выбрали крайне неудобное для Олега время… Он схватил за рукав пробегавшего мимо парнишку в расстегнутой куртке: — Где тревога? — Да там, — парнишка махнул свободной от пальцев снайпера рукой, — на Садовой. Минут за пятнадцать добраться можно, если пешком. — Если пешком… — повторил Олег, не отпуская пойманного, и вдруг зевнул. Тот терпеливо ждал, пока странный визитер его отпустит. А может, он просто знал, кто такой Олег, и не хотел с ним спорить. — Машины у вас нет? — спросил, наконец, снайпер. — Не-а, — мотнул головой парнишка. — Позавчера на ремонт отогнали, а новой в Штабе не дали. Сказали, у вас обычно тихо, несколько дней без машины обойдетесь. Что за непруха? Музыкант наконец выпустил рукав куртки, и парнишка побежал дальше. Снайпер же торопливо двинулся в указанном направлении. Вскоре стали слышны выстрелы. Гулкое эхо автоматных очередей металось по безлюдным улицам и с каждым шагом становилось все слышнее. Еще через несколько минут Олег встретил человека, который шел туда же, куда и он. Низенький парень в короткой черной куртке, придерживая висевший на плече автомат, целеустремленно двигался по середине улицы и даже не услышал, что снайпер его окликнул. Неужели глухой, ехидно подумал Олег и позвал громче — тогда парень наконец услышал и повернулся. — Привет, Музыкант, — сказал он. — Вот так встреча. Здорово. Это был Стасик Панкеев, вестовой из Штаба. Именно он приходил к Олегу в тот день, когда снайпер согласился принять участие в вылазке группы Дмитрия. — Ты-то чего на войну собрался? — спросил на ходу Олег. — Чего не в Штабе? — У меня сегодня выходной, — объяснил Стасик. — И живу я поблизости. Вообще-то я… — Он вдруг замолчал, глядя куда-то вправо. Еще за мгновение до того, как Панкеев прервал свое объяснение, что-то изнутри едва уловимо кольнуло Музыканта, и он скинул винтовку с плеча. А теперь он посмотрел туда, куда устремлен был взгляд Стасика, и увидел крыс. Они бежали по узкому переулку, и их было много. К счастью, твари тоже были не очень готовы встретить здесь людей, и поэтому у Олега и Стасика был крохотный шанс. Снайпер рванул парня в сторону. — Бегом! Стоило им сломя голову броситься к ближайшему открытому подъезду, как снег там, где они стояли, взрыхлили пули. Крысы сообразили, что перед ними всего двое людей, и открыли огонь. Но было уже поздно. Спасительная дверь захлопнулась, отрезав преследуемых от охотников. Музыкант подтолкнул Стасика к лестнице: — Живо наверх! — А ты… — Живо, кому сказал! — рявкнул Олег так, что вестового из штаба тотчас же вознесло на несколько ступеней. Сам снайпер повернулся к двери, молясь всем известным богам одновременно, чтобы… Неудача ночью явно компенсировалась везением поутру. Дом был старым, и жильцы так и не удосужились провести себе домофоны. Именно это поставило окончательную точку в спасении Олега и Стасика Панкеева. Потому что тяжелая металлическая дверь, способная выдержать обрушившийся на нее шквал автоматного огня, запиралась изнутри на засов. Конечно, снаружи ее можно было отпереть специальным ключом — толстой металлической пластинкой с бороздками. Однако у крыс, разумеется, такого ключа не было. — Все, — Олег заторопился вслед за вестовым. — Давай на пятый этаж. — Почему на пятый? — поинтересовался Стасик, когда они уже стучали каблуками по лестнице между третьим и четвертым этажом. — Если им припрет до нас добраться, — пояснил Музыкант, — то они в дом все равно попадут. Например, через окна первого этажа. Сейчас в дверь подолбятся, сообразят, что с этого толку не будет, — а потом до них дойдет про окна. Крысы всегда находят правильное решение, но обычно перед этим успеют перепробовать все неправильные. Они миновали еще одну лестничную площадку. — Откроют дверь изнутри — оп, и они в подъезде. Следующая лестничная площадка — позади. — Но дом-то большой, и как им дальше нас искать? Чем выше заберемся, тем больше у нас шансов… А с первого этажа до пятого добираться дольше, чем до третьего. Он на мгновение прервался, так как цель, пятый этаж, была достигнута. — Пожалуй, сюда, — решил Олег, указывая Стасику на дверь, облицованную пластиком, в сумраке подъезда довольно удачно прикидывавшимся, что он — дерево. Музыкант вынул из кармана набор отмычек и ловко справился с замком, вынудив тот восхищенно щелкнуть и пустить неожиданных гостей внутрь квартиры. — Ага, — догадался Стасик, входя вслед за Олегом в темную пыльную прихожую. — Типа, чем выше заберемся, тем дольше нас искать? — Точно, — кивнул Олег. — Что-то типа того. Но так как, если они нас примутся искать всерьез, прятаться нам в конце концов будет некуда, не вижу смысла забираться на чердак. — А по крышам прыгать? — засмеялся Стасик. — Это… Как подпольщики какие-нибудь? Музыкант сурово взглянул на парня: — Стас, давай спокойнее. Снайпер решил, что способность отпускать шутки, неожиданно посетившая его спутника, является, скорее, негативным признаком: она может свидетельствовать о том, что парень сообразил, что смерть уже не грозит, и это может обернуться истерикой. — Да я спокоен… — возразил Стасик. — Сядь куда-нибудь, посиди. Отдохни. Прямо сейчас нас никто не убивает. И говори поменьше. Понял меня? — Так точно, шеф! Вестовой попытался даже козырнуть. Больше, к счастью, излишней нервозности парень не проявлял. Они огляделись. Прихожая была довольно большой, открываясь в коридор, тянувшийся и налево, и направо. Обои в белую и золотую полосу изрядно потемнели от пыли. Углы над входной дверью заросли серой пушистой паутиной. Похоже, жильцы, хотя и не забыли закрыть за собой дверь на замок, покидали квартиру весьма торопливо. Легкий стеллаж, задетый кем-то из хозяев, оторвался от стены, с него рассыпались и раскатились по полу щетки и баночки с обувным кремом. В коридоре лежала тонким каблуком вверх туфелька, которая пришлась бы впору девочке лет четырнадцати. — Слушай, Музыкант, — уже более спокойно спросил Стасик, — ты же часто вот в таких квартирах бываешь? В брошенных? Ну, судя по тому, что у тебя отмычки с собой… — Случается, — кивнул Музыкант. — А что? — Там всегда так? Так… — Стасик запнулся, подыскивая слово. — Так одиноко? — Конечно. Пошли к окну подойдем. Заодно посмотришь, что в комнатах творится. Судя по всему, хозяева квартиры надеялись вернуться. Иначе почему бы в комнатах царил почти идеальный порядок? О том, что они понимали, что бегут от опасности и на самом деле стоит поторопиться, напоминали лишь несколько мелочей: оброненная в коридоре туфелька, неплотно закрытый ящик письменного стола, из которого выглядывали мятые уголки высохших пожелтевших бумажных листов, небрежно брошенная на диван женская блузка. Упавшая гардина, по диагонали перечеркнувшая окно, скорее всего, покинула свое место уже после того, как хозяева оставили квартиру. И пыль. Всюду пыль, не потревоженная пощадившими квартиру мародерами. Музыканту случалось видеть жилища, из которых бежали в панике, теряя по дороге вещи и документы. Попадались ему квартиры, из которых после ухода хозяев неизвестные стервятники вынесли все мало-мальски ценное. Иногда встречались и такие вот: аккуратные, прибранные, мимо которых грабители по каким-то причинам прошли. Но всегда оставалось то, что объединяло их всех: тоскливое чувство пустоты и одиночества. В подъезде все еще было тихо. По мнению Олега, это могло означать только одно: крысы отказались от преследования ускользнувших от них людей и отправились дальше по своим тварским делам. С одной стороны, это было хорошо: Олег и Стасик могут немного отсидеться, а затем опять вернуться на улицу и еще раз попробовать добраться до атакованного поста, со стороны которого все еще доносился шум боя. С другой стороны, это было плохо: в тылу у наших бродит группа крыс, насчитывающая не меньше десятка тварей. Если им повезет, они могут натворить такого, что мало никому не покажется. Действительно, когда Музыкант добрался до окна, оставляя четкие следы на годами копившейся пыли, покрывавшей светлый линолеум, с помощью узора делавший вид, что он паркет, крыс на улице уже не было видно. Наверное, они и на самом деле сочли двух людей неопасными и отправились искать другую добычу. Стасик остановился в дверях, покрутил головой, рассматривая комнату. Затем медленно прошел вперед, встал рядом с Музыкантом и выглянул в окно. — Ушли? — Надеюсь. На что мы им сдались? Гоняться за нами, выкуривать — значит, терять время. А у них наверняка есть какие-то планы. Ты же не думаешь, что они за тобой охотятся? — усмехнулся Олег. — Не думаю… — Парень провел кончиком пальца по пыльному подоконнику, чертя неровную линию. — А ты ведь мне жизнь спас, — вдруг сказал он. — Что? — Снайпер, признаться, не ожидал такого поворота событий. — Ты чего, Стас? Глупости какие-то… При чем тут «спас», «не спас»… Мы же люди, а там. — Музыкант указал рукой в сторону окна, — были враги. Не мог же я тебя им оставить? И никто бы не оставил. — Никто? — со странной интонацией протянул парень. — Может быть, и так. Но кажется мне, Музыкант, что ты слишком хорошо о людях думаешь. Это Олега развеселило. — Я? О людях? Хорошо? Ну ты, друг, пошутил. — Почему? — Судя по выражению лица Стасика, вестовой был близок к тому, чтобы обидеться. Все-таки ты совсем пацан еще, подумал Музыкант. Но в чем-то ты прав: некоторых людей я люблю. Мне нравится заботиться о них, помогать, видеть, как в их глазах вспыхивает радостный огонек… Ты мог бы быть моим сыном. Не по возрасту, конечно: я же тебя старше лет на шесть-семь, не больше. Но по духу, наверное. Или если не сыном, то младшим братом. — Ты, наверное, не знаешь, что про тебя говорят, — сказал Стасик. — Почему же? Знаю. Ты не первый, кто заводит об этом разговор. — Олег вспомнил первую встречу с Денисом. — Я — парень со странностями, Стас. Не такой, как все. Меня терпят, но не любят. За редким-редким исключением. Если ты это хотел мне рассказать, то лучше не стоит. Вряд ли я узнаю что-нибудь новенькое. Он попытался улыбнуться, но вышла не улыбка, а ухмылка, кривая и неубедительная. Просто тема была болезненной. — Это ты сейчас глупости выдумываешь, Музыкант! — запальчиво выкрикнул Стасик. — Не шуми, всех крыс в округе приманишь. Почему глупости? — Потому что… Да потому что на тебя чуть ли не молятся! Кто тебя не любит, Музыкант? Старики, которым ты — как кость в горле! Ты, приспособившийся к нынешней жизни гораздо лучше, чем все они, вместе взятые. Сам подумай — кто из них может так вот запросто, как ты, прогуляться в «серую зону» и вернуться обратно? Стас, Стас, прогуляться в «серую зону» «запросто» и я не могу, хотел сказать Музыкант, но парень продолжал говорить сбивчиво и торопливо, не давая Олегу вставить ни единого слова. — А у нас про тебя говорят, что ты герой и Штаб должен с тобой советоваться. Потому что они — из прошлого, а Музыкант — это будущее. Да мне столько народу завидует, что я хотя бы изредка могу с тобой словечком переброситься! Вот это да, потрясенно подумал Олег. Для Дениса Штаб — прошлое, и для Стасика с его неведомым «народом» он тоже отжил свое. А он, Музыкант, вовсе не глухой неудачник, лишь волею судеб занявший хоть какую-нибудь нишу, а настоящий вождь. И откуда вы только беретесь на мою голову с такими идеями? Не буду. Не хочу. Не умею. Прав был Денис, когда говорил, что новому времени нужны новые мифы. Вот пожалуйста, новая «Илиада»: слепой певец сложит эпос о глухом снайпере. Ребята, вам самим-то не смешно? Но, похоже, Стасик был абсолютно серьезен. — Все-таки ты мне жизнь спас, — убежденно повторил он. — Ты сам как угодно можешь считать, но я вот так думаю. Поэтому я в долгу, Музыкант. Не знаю, что бы я мог для тебя сделать, но стоит тебе только попросить… — Да прекрати ты в конце концов! — заорал на него снайпер так, что оконное стекло недовольно задребезжало. Оно уже отвыкло от громких разговоров в квартире. — Что я тебе? Идол какой-нибудь? Ты еще на колени упади! Парень не обратил внимания на слова Олега. — Стоит тебе только попросить, — продолжил он, — и я сделаю. В лепешку расшибусь, но сделаю. Когда тебе нужна будет помощь, ты… — тут он наконец сбился и закончил уже не так энергично: — В общем, ты скажи, а я помогу. Хорошо? Пообещай мне. Стасик стоял перед ним — невысокий парнишка с тяжелым автоматом на плече, — и если бы этот мир был немного более справедливым и чуточку менее равнодушным к людям, все было бы совсем не так. Тогда Стасик оканчивал бы школу, вечерами обсуждал с родителями, в какой институт лучше поступать, любил самую красивую девчонку в классе, а та отвечала ему взаимностью. Но, вздохнул мысленно Олег, как обычно, имеем, что имеем, и ни каплей больше. И Музыкант не нашел в себе сил нанести хотя бы крошечный урон этой наивной вере. Поэтому он кивнул в ответ. — Скажи да, — хмуро потребовал Стасик. — Да, — пришлось сказать Олегу. — Все? Доволен? — Ага. — Тогда давай рискнем отсюда выбраться. Крыс давно не видно, а судя по шуму, бой у поста еще идет. Думаю, нам стоит рассказать им, что у них по тылам шарится банда тварей. На этот раз им никто не помешал. Олег слегка приоткрыл дверь и выглянул на улицу, готовый в любой миг отпрянуть и захлопнуть дверь. Однако он уже заранее знал, что все обойдется. Шестое чувство молчало и не поднимало тревоги, а снайпер научился доверять ему. Конечно, Стасику Музыкант о своем потаенном чутье не сказал ни слова. Довольно и того, что парень, похоже, сдвинулся на почве веры в то, что Олег какой-то мессия или его пророк. Не стоит после этого чудеса демонстрировать, а то и впрямь уверует и начнет прямо здесь поклоны бить, колотясь лбом в обледенелый асфальт. Судя по усиливавшемуся шуму, бой разгорался. Где-то на соседней улице ревел автомобильный мотор, и Олег изо всех сил надеялся, что это спешащее со стороны Штаба подкрепление, а не крысы, додумавшиеся до мотопехоты. Все-таки твари иногда выкидывали неприятные сюрпризы. Еще он боялся, что пост ведет бой в окружении, но, к счастью, все оказалось не так плохо. Пост на улице Садовой в реальности оказался настоящим укрепрайоном. Несмотря на то что крысы здорово подготовились к наступлению, пустив в ход минометы и попытавшись обойти очаг сопротивления, чтобы отрезать его от возможной подмоги, серьезных успехов они не добились. Как раз в тот момент, когда Музыкант и Стасик подошли к посту, твари в очередной раз откатились назад, оставив перед позициями людей не меньше десятка трупов. Здание справа горело, черное полотнище дыма тянулось вдоль улицы. Изредка со стороны порубежья ухал миномет, а потом — несколько секунд противного свиста и хлопок разрыва. Но дым мешал крысам целиться, к тому же у них явно неважно было с корректировкой, поэтому мины в основном рвались в стороне от окопов и блиндажей. В тылу поста действительно разгружалось подкрепление. Олег увидел несколько знакомых лиц, кто-то даже помахал ему рукой, но большинство этих людей он видел впервые. Из-за полусгоревшего пластикового киоска выскочил здоровенный бульдогоподобный мужчина в зеленой спортивной куртке с ностальгической надписью «Адидас» и заорал на новоприбывших: — Живее! Живее! Кто главный? Один из тех, кто приехал на помощь, замахал руками: — Я! — Туда, — Бульдог в спортивной куртке ткнул в сторону арки. — Сейчас эти сволочи перегруппируются и снова полезут. Олег шагнул в сторону и потянул за собой Стасика, чтобы их не прихватили за компанию. Снайпер пришел сюда драться, но по привычке не хотел подчиняться первому встречному. Командовавший здоровяк недобро взглянул на них: — Эй! А вы? Вам особое приглашение нужно? — Не кричи, — спокойно проговорил Музыкант. — У вас в тылу, вон там, — он показал в ту сторону, откуда они со Стасиком пришли, — бегают два десятка крыс. Интересная информация? Сообщил бы ты в Штаб, что ли? — Я-то, конечно, сообщу. — Мужик набычился. — Только чего это ты мне указываешь, дружище? — А это для того, чтобы ты мне не указывал. Мы друг друга поняли? — Ты, дружище, не нарывайся, — посоветовал командовавший. — Твое счастье, что сейчас бой идет. От вас вообще есть какой-то толк, кроме того, что вы про крысиных партизан рассказываете? Стрелять-то хоть умеете? — Немножко, — кивнул Олег. — Я Музыкант. Слышал про меня? Бульдог прищурился: — Слышал, слышал. Много… всякого. Снизойдешь, дружище, до нас, убогих? Поможешь? Хоть чуточку? — Не ерничай. Я мешать не буду и помочь — помогу. Только не надо мной командовать, хорошо? — Хорошо. — Мужик в спортивной куртке подвигал челюстями, как будто хотел сплюнуть. — Мне про тебя рассказывали, и я спрашивал у людей, за что вы его не любите. А они отвечали: встретишь — узнаешь. Так что теперь я их понимаю… Ну иди, воюй, Музыкант. — В Штаб не забудь позвонить, — напомнил Олег. — Да уж как-нибудь… Сгинь с глаз моих, наконец, а? Сделай одолжение, дружище. Снайпер пожал плечами. Здоровяк, повернувшись затянутой в зеленое могучей спиной, вразвалку заторопился обратно, за покосившиеся остатки закопченного киоска. Где-то слева звонко жахнула мина, над головами свистнул шальной осколок. Стасик втянул голову в плечи. — Толку-то, — бросил Музыкант. — Если суждено, значит, найдут тебя пуля или осколок, как бы ты ни прятался. — Неужели ты совсем не боишься? Молодой вестовой смотрел на него с восхищением и ужасом. Ну елки-палки, бессильно подумал Олег. Опять он смотрит на меня, словно я не человек, а идол. — Боюсь, Стас, боюсь. Еще как боюсь. Он почти не врал. — А как ты с этим справляешься? — Сам не знаю. Стараюсь, выходя из дома, не забывать запасную жизнь. Лучше сразу две. И постоянно сохраняюсь. — Издеваешься? — недоверчиво поинтересовался Стасик. Про «сохраняюсь» он, похоже, просто не понял. Ну еще бы — не успел, наверное, до Катастрофы пристраститься к компьютерно-игровой заразе. Может, оно и к лучшему. — Конечно. Все, хватит стоять на месте. Пошли работать. Что-то мне подсказывает, что нам вон туда. Он не стал говорить смотревшему на него со смесью ужаса и обожания парню, что еще несколько минут назад дремавшее тайное чувство беспокойно задергалось, сообщая хозяину о надвигавшейся угрозе. Крысы, похоже, вновь зашевелились. У облюбованного Музыкантом подъезда двери не было. Скорее всего, квартиры в этом доме нередко использовались в качестве дополнительных огневых точек. Шустро взлетев на третий этаж, Олег второй раз за день воспользовался отмычками, без труда преодолев сопротивление чахлого замка, и проник в небольшую двухкомнатную квартиру. Стасик негромко дышал за плечом, вперед не лез, осматривался без особого любопытства — видимо, понял, что во взломе покинутых хозяевами жилищ нет ничего интересного: всюду одно и то же. Действительно, квартира оказалась до скуки типовой. Две комнаты, короткий огрызок коридора между ними, вездесущая пыль, безликий гарнитур, продавленный диван. Олег выглянул в окно, стараясь не подходить близко к подоконнику. Ага, вот оно! Часть здания, стоявшего по ту сторону улицы, рухнула, скорее всего, уже давно. Несколько этажей еще держались, напоминая гигантский сколотый зуб, а все прочее рассыпалось огромной кучей битого кирпича, гнутых балок и раскрошившихся перекрытий. Оставшийся после падения мусор полностью перекрыл улицу, и теперь, низко наклоняясь, чтобы их сложнее было заметить, по гребню этой кучи сноровисто бежали серые фигурки, сжимавшие в лапах автоматы. Но там же должно быть прикрытие, сказал сам себе Олег. Не может быть, чтобы командир здешнего поста не оставил никого хотя бы наблюдать… Словно отвечая на его мысли, где-то слева и снизу завел бесконечную монотонную песню пулемет. Длинная очередь срезала несколько крыс, бежавших первыми. Вот так-то, весело подумал Музыкант и уже приготовился помочь невидимому пулеметчику и спокойно поотстреливать из окна копошащихся внизу тварей, когда пулемет вдруг замолк. Крысы, на какое-то мгновение бросившиеся врассыпную, вновь побежали вперед. Больше им никто не мешал. — Вот черт, — выругался снайпер, — Стас, слушай меня… — Что случилось? — встревоженно спросил вестовой и сунулся к окну. Музыкант удержал его за плечо и быстро проговорил: — Так, Стас. Во-первых, дай-ка мне свой автомат. Кажется, сейчас мне от него будет больше пользы. — А я как? — перебил вестовой. — Я-то из чего стрелять буду? — Ты сейчас ни из чего стрелять не будешь. Ты сейчас пойдешь вниз, отыщешь какого-нибудь начальника — да хоть того мордатого типа, с которым я разговаривал, — и скажешь ему, что тут стая крыс подбирается к ним с тыла. Я их пока задержу. Стас шагнул к двери, но вдруг остановился: — Музыкант… А ты один справишься? — Парень… Ты же сам мне пытался недавно впарить, будто я вроде бога. Что такое для меня десяток-другой крыс? Давай, дуй живее. Мальчишка наконец исчез. Снайпер еле слышно присвистнул и стянул с уха слуховой аппарат, погружаясь в привычную стихию тишины. Он выглянул в окно и увидел, что цепочка крыс почти уже пересекла улицу. Ну ладно, твари, будет вам сейчас потеха… Он, стараясь не сильно высовываться, хлестнул очередью по бегущим внизу зверюгам, не особо экономя патроны. Конечно, Олег не надеялся в одиночку отразить атаку, тем более что он не знал, сколько тварей собирается перебраться под прикрытием развалин дома на эту сторону и зайти посту в тыл. Но он мог предположить, что сейчас крысы, обнаружив, что одно из окон напротив ожило и стреляет, либо ввяжутся в перестрелку, а тут подоспеет подмога, либо вовсе отступят. Несмотря на то что серые по какому-то мановению неведомых сил стали разумными, храбрости у них не прибавилось. В затяжном бою люди чаще брали верх над противником. Но получилось не так, как ожидал снайпер. Те твари, которых он не успел зацепить, побежали вперед, и их уже не было видно из окна. Остальные, вместо того чтобы побежать назад или полить свинцом фасад оказавшегося опасным дома, предпочли залечь, укрываясь за обломками, и теперь медленно, ползком, пригибаясь, все равно двигались дальше. Вот проклятье! Конечно, можно взять снайперскую винтовку и выцеливать тварей по одному — все равно спрятаться полностью им не удастся. Но это требует времени, а ведь где-то там, не так уж и далеко, уже бегают те крысы, которым удалось прорваться. Да, скорее всего, их покрошит подмога, которую должен привести Стас, — ему бежать-то не на край света: спустился, пересек двор — и вот он, пост. Но все равно хорошего мало. Что-то легонько шевельнулось внутри, невидимой пушистой лапкой подтолкнуло снайпера. Не расслабляйся, шепнуло неведомое чувство. Отдыхать потом будем. Это конечно, одними губами прошептал Олег, не слыша собственных слов. Только хорошие умирают молодыми, потому нам сдохнуть пока что не светит. Но когда наши дни здесь окончатся, вот тогда и отдохнем. Ох, как мы оттянемся… Интересно, попаду ли я в рай? И если ответ положительный, то есть ли в раю пиво и рок-н-ролл? Они уже здесь, шепнуло ему таинственное чутье, идут по подъезду. Рыщут, вынюхивают, и, похоже, твари каким-то образом знают, где ты. Откуда? А это уже не мое дело, мое дело — предупредить. Ну, бывай… И стоило только Олегу сообразить, что дверь за его спиной, разумеется, осталась открытой, как неслышная подсказка его неведомого союзника обрела вполне весомое подтверждение. Он конечно же не слышал ни скрипа распахнутой двери, ни шороха крысиных лап по белесому линолеуму, устилавшему пол, ни писка команд. Но Музыкант успел повернуться и встретить сунувшихся в комнату тварей огнем. Горячий свинец в упор смел первых двух крыс, еще одна бросилась вперед, стреляя наугад, но споткнулась о тело мертвого сородича, так что очередь бестолково ударила в потолок. Судя по движениям губ, крыса истошно визжала, сверху брызнула пенопластовая пыль и бетонная крошка, звонко лопнули лампочки в годами не включавшейся люстре, а снайпер чуть шевельнул стволом и влепил несколько пуль прямо в оскаленную морду. Визг захлебнулся, тварь мягко осела на трупы первых двух неудачников. Интересно, это все? — подумал Олег. Ну вообще-то не совсем, откликнулось его шестое чувство. Ты не догадываешься, кто пришел по твою душу. О чем ты… — хотел спросить снайпер, но по позвоночнику разлился жидкий огонь, плеснул вверх, раскаленной иглой уколол в основание черепа. Музыкант охнул — настолько требовательным оказалось предупреждение. Он поудобнее перехватил оружие и приготовился встретить своего давнишнего знакомого. Интересно, крыса с флейтой догадалась, за кем они охотились в этом подъезде? Скорее всего, да — ведь внутренний союзник, предупредивший Олега об опасности, намекал, что крысы знали, где искать стрелявшего из окна врага. А это, в свою очередь, означало, что Флейтист тоже как-то может чуять Олега на расстоянии. Как все интересно выходит… Снайпер задумался и чуть не прозевал тот момент, когда в коридоре что-то задвигалось. Слухового аппарата Музыкант так и не надел, но ему и не нужно было слышать: он отлично видел, как по полу скользят мутные тени. Кто-то крался вдоль стены ко входу в комнату. Это мог быть только враг, и Олег поднял автомат. Палец мягко коснулся спускового крючка… …Из-за дверного косяка выглянул предмет, увидеть который Олег никак не ожидал — намотанный на ручку швабры белый шарф. Флейтист, наверное, позаимствовал его на полке у двери. Крыса сдается? Или приглашает на переговоры? Музыкант жестко усмехнулся. О чем им разговаривать? Они, кажется, все выяснили еще тогда, в темном подвале, где снайпер отлеживался после того, как их рейдовая группа попала в засаду. Еще в тот раз было сказано, что никто из них ничего не должен другому, так что в этой истории можно ставить жирную точку. Пулей между глаз. Сейчас он выйдет в прихожую и разделается с говорящей тварью. Потому что она — враг. Потому что она — очень опасный враг. Потому что крыса не должна говорить на языке людей. Сказать Флейтисту, что он может не бояться, и хладнокровно его убить — что может быть легче? Одно нажатие на курок — и все закончится. Однажды он уже был у тебя в руках, и ты не смог его убить, шепнула память. Ты не сможешь, дорогой мой. Поздно. Вы уже повязаны. Он для тебя давно уже не просто омерзительная тварь, а ты, к счастью, далеко не бесчувственная боевая машина. Тебе трудно быть подлым по отношению к тому, с кем вы смогли однажды найти общий язык. Вы уже сказали «А», так что теперь волей-неволей придется сказать «Б», и молись, снайпер, чтобы тебе не пришлось перебрать весь алфавит, вплоть до «Я». А разговоры о том, что никто никому ничего больше не должен, — всего лишь разговоры. Олег вздохнул, опустил автомат и громко сказал, сам себя не слыша: — Входи. Я не буду стрелять. Говорящая крыса медленно вошла в комнату. На ее морде ясно читалось напряжение, словно она готова была в ответ на любое движение стоявшего перед ней человека шмыгнуть обратно в коридор, оттуда — в прихожую, а потом мчаться очертя голову вниз по лестнице, в панике перескакивая через ступеньки. — Это судьба, наверное, — прочитал Музыкант по крысиным губам и кивнул в ответ, соглашаясь: да, судьба. — Почему ты не убежал? — спросил снайпер. — Не знаю… не уверен, что то, что я сейчас скажу, будет правильным ответом. Я просто испугался настолько, что не смог бежать. Представил, как выскакиваю в дверь, бегу вниз по ступенькам — а ты догоняешь меня и стреляешь в спину. Крысу передернуло, задрожали тонкие усы. Олег неопределенно хмыкнул. — Ну ладно, — буркнул он. — Вот, ты живой, я тебя не убил. Что собираешься делать дальше? — Я подойду к окну и помашу нашим, — сказал Флейтист, держа руку с флейтой на отлете, как бы показывая Олегу, что не собирается ею пользоваться. — Надо им дать условный знак, что здесь сильное сопротивление. Ты не против? Я не обману, ты же знаешь. Музыкант пожат плечами и отошел в сторону, пропуская зверюгу мимо себя. При этом он повернулся, не выпуская Флейтиста из поля зрения, и встал спиной к двери. Крыс осторожно выставил лапы над подоконником и несколько раз просемафорил, явно используя что-то вроде языка морских сигнальщиков. Выполнив эту операцию, он обернулся к снайперу: — Вот и все. Можно немного поговорить, если ты не против. Все равно эта глупая заварушка скоро закончится. — Ты уверен? — спросил Музыкант. — Что, не получилось с твоей помощью прорваться? Дело было на мази, да я так некстати подвернулся? — Что-то в этом роде, — неохотно признался его собеседник. — Везение опять на вашей стороне. Не сними ты свой слуховой аппарат, я бы и тебя музыкой зацепил, как пулеметчика внизу. Но тебе подфартило, человек, и это уже не первый раз. Как это у тебя получается? — Сам не знаю, — ответил Олег. Этот разговор, едва начавшись, ему уже не нравился. Они говорили ни о чем, словно по долгу службы. Как будто человек и крыса обязаны были обменяться не имевшими значения фразами, прежде чем сказать друг другу что-то по-настоящему важное. Если вообще есть на свете что-нибудь, что важно для них обоих. — Тебе, наверное, неудобно по губам читать? — вдруг сообразил Флейтист. — Конечно, у меня же мимика не человеческая. Я могу убрать флейту. Надень свой аппарат. Крыс, не сводя глаз с Олега, медленно положил флейту на подоконник и сделал шаг в сторону. — Ну? — спросил он. — Ты мне веришь? — Пожалуй, да, — медленно сказал снайпер и отложил автомат. — Ты ведь меня чувствуешь, я правильно угадал? Как у тебя это выходит? Он вытащил из кармана слуховой аппарат, зацепил дужку за ухо. — Как выходит? — переспросил крыс. — Да не знаю. Само собой получается. Меня словно предупреждает что-то. Ты ведь меня тоже как-то чуешь на расстоянии, так ведь? Это тебя не удивляет? — Удивляет, — признался Олег. — Честно говоря, еще при нашей первой встрече у моста я бы тебя застрелил, если бы тебя твое «что-то» не предупредило. И не мучился бы я теперь вопросом, откуда ты взялся и нет ли чего плохого в том, что я болтаю с тобой, пока снаружи… Он осекся. Уловил какое-то смутное отражение в зрачке стоявшей напротив крысы. Реакция у Музыканта всегда была отменной. Флейтист только-только начал вскидывать лапы к лицу, как будто надеялся остановить пулю или вовсе схватить ее на лету, а снайпер уже поворачивался, думая лишь об одном — только бы успеть, только бы не опоздать… …Стоявший в дверном проеме Стасик, глядя на Флейтиста совершенно ошалелыми глазами, как-то очень неторопливо поднимал невесть откуда взявшийся пистолет, и Олег понял, что ему удается пока что двигаться очень, очень быстро, и если у него выйдет еще быстрее… Музыкант все-таки успел. Носок ботинка хлестнул парня по запястью. Стасик взвыл от боли. Тяжелый пистолет улетел в сторону, с тупым стуком врезавшись в стену. — Ты чего, Музыкант?! — обиженно выкрикнул Стасик, отскакивая назад и вставая в стойку. — Там же крыса! Он подозрительно смотрел за плечо снайпера — туда, где осторожно опускала от лица лапы серая тварь. Враг, которого кумир парня, легендарный глухой снайпер по прозвищу Музыкант обязан был убить на месте, но почему-то оставил в живых. Вестовой не понимал, что происходит. В его голове не укладывалось, почему Олег не позволил ему нажать на курок. Что он сделал не так? Олег не успел ничего ответить. Вместо него заговорила крыса: — Ты опять спас мне жизнь, — сказала она, обращаясь к Музыканту. — Кажется, это входит в привычку. — Эй, — предостерег Флейтиста Олег, — может, не стоит при нем говорить? Он указал кивком на все еще поднявшего к подбородку сжатые кулаки Стасика. Вестовой, наконец поняв, что прямо сейчас драки не будет, встал нормально. — Музыкант, — тихо сказал он, — что здесь происходит все-таки? Она что, правда разговаривает? — К сожалению, да, — подтвердил Олег. — И очень плохо, что ты теперь тоже это знаешь. К Флейтисту уже вернулось деловое настроение. — Хочешь, — спокойно предложил он, — я сыграю на флейте, и он умрет? — Не смей! — тотчас же заорал снайпер. — Только лапу к своей дудке протяни, и я тебя на месте задушу. — Раньше не мог, — философски отозвался крыс, — и, боюсь, теперь тоже не сможешь. Но я понял твою позицию. А если я просто сыграю и заставлю его все забыть? — Музыкант, он о чем? — с подозрением спросил Стасик. — Тебе этого лучше не знать. Как-нибудь потом расскажу, — пообещал Олег и добавил, уже обращаясь к Флейтисту: — Не надо. Я тебе говорю, не тяни лапы за дудкой. Не нужно. С парнем я сам разберусь. С тобой-то что делать? — Если бы я сам знал, что со мной делать, — вздохнул крыс. — Насколько я понимаю, сегодняшнее наступление выдохлось. Ты же не против, чтобы я вернулся к своим? Ну, раз уж ты меня сразу не убил? — Нет, не против. Зачем вы сюда полезли-то? — С моей точки зрения — без всякого особого смысла. Кому-то из наших главных втемяшилось в голову испытать новую тактику. Похоже, неудачно. Самое противное во всем этом то, что наши вожаки сами не знают, что они будут делать даже в том случае, если тактика окажется успешной. У них мысли не идут дальше того, чтобы захватить побольше жратвы, съесть ее и опять пойти воевать. За оставшуюся жратву. Гении… Меня тошнит от этой войны. Они даже воевать нормально не научились, но ничего больше вообще делать не умеют. Противно… Ну, я пошел? Он вопросительно посмотрел на стоявшего в дверном проеме Олега, затем перевел взгляд на Стасика, который, перехватив ладонью ушибленное запястье, во все глаза глядел на невиданное диво — говорящую крысу. — Иди уж, — махнул рукой снайпер и посторонился. — Вообще-то я с тобой, наверное, поболтал бы. Но понимаю, что твои будут очень сильно любопытствовать, куда ты запропал и как вернулся, если все прочие погибли. Музыкант вдруг вспомнил, с каким подозрением смотрел на него Доцент, когда он сам возвратился из «серой зоны», после того как все его уже похоронили. Ну, разве что кроме Иришки, Кравченко да самого Доцента. — Мы ведь можем и в другой раз поговорить. — Флейтист подошел к Олегу практически вплотную, и тот вдруг понял, что от непривычного звериного запаха, который распространяла вокруг себя говорящая тварь, его уже не мутит. — Когда? — слабо усмехнулся снайпер. — Если в следующий раз в бою схлестнемся? Смотрю, у нас с тобой это стало случаться слишком часто. Теории вероятности от нас двоих скоро станет дурно. — Да все проще, — спокойно ответил крыс — так, словно у него все уже было просчитано и был наготове продуманный план. — Если, по-твоему, нам и на самом деле есть что сказать друг другу, — найди время и приходи. Есть одно место — я сейчас объясню, как туда добраться. Это в порубежье, но там недалеко до моего жилища. Может, у нас действительно найдутся общие темы для разговора. — Ну объясняй, только быстрее: твое же время тратим. А ты, Стасик, — Олег перевел взгляд на вестового, — лучше забудь о том, что видел и слышал. В курсе такой поговорки: меньше знаешь — крепче спишь? Глава 8 ВОДКА НЕ ЛЕЧИТ Олег медленно брел по улице. Он не знал точно, куда идет. Сидел в квартире, ждал, пока вернется с дежурства в госпитале любимая женщина, листал какую-то случайно выдернутую с полки книжку. Взгляд скользил по страницам, но буквы не складывались в слова, и Музыкант не мог понять, про что он читает последние полчаса-час. Из динамиков глухо бухали барабаны, и резали ухо гитарные визги, но и музыка не могла его успокоить. Он даже не обращал внимания на то, что именно играет, какая группа поет сейчас и какая пела песню, звучавшую пятью минутами раньше. То, что произошло во время боя на атакованном крысами посту, откровенно ни в какие ворота не лезло. Поэтому он накинул куртку, обулся, открыл дверь, спустился по лестнице, постоял на крыльце, а потом ноги сами куда-то понесли глухого снайпера. Наверное, с ним на самом деле что-то не так. Почему он не застрелил эту гадскую тварь? Понятно, по какой причине Музыкант не расправился с крысой, когда впервые встретил ее октябрьской ночью у клумбы с астрами. Беспомощная, раненая, умолявшая о пощаде… Такую крысу сложно было считать врагом. Но ведь существо, именовавшее себя Флейтистом, само признало, что после того, как оно помогло Олегу, между ними не может быть больше ничего. Они по разные стороны баррикады. Так что же не дало снайперу нажать на курок? Неужели он на самом деле уже не воспринимает крысу с флейтой как врага лишь потому, что они говорят на одном языке? И почему, если дело только в том, что он не хотел убивать Флейтиста сам, снайпер не позволил это сделать Стасику? Может быть, прав Вась-Палыч? Или Доцент, который общается с Олегом, но лишь тогда, когда это нужно ему, как будто все остальное время снайпера просто не существует? Может быть, истина на стороне Паршина и тех оставшихся неизвестными людей, чей разговор Олег случайно подслушал в Штабе? Неужели он и на самом деле не настоящий человек, а нечто чуждое, стоящее в стороне, способное на поступки, которых не мог бы совершить другой представитель хомо сапиенс, типичный образчик своего вида? А как же тогда Иришка? Кравченко? Стасик с его рассказами о молодежи, считающей Олега провозвестником новых времен, предтечей изменившегося, приспособившегося к посткатастрофной жизни человечества? Даже Денис — он ведь тоже хочет быть на одной стороне с Музыкантом? Да, я хочу быть сам по себе, чуть не закричал Олег. Его остановило лишь то, что на улице он был не один. Мне нужно только, чтобы мне позволили оставаться самим собой! Я никому не сделаю ничего плохого… Тут же внутренний голос возразил: а ты уверен? Ты несколько раз отпустил врага. Причем не просто врага, а опасного, непонятного противника, который владеет очень странными способностями. Теперь он сможет убивать еще и еще, отправлять на тот свет хороших людей, которые смогли пережить Катастрофу, нашли в себе силы выжить в войне банд и наверняка до последнего надеялись, что уж завтра-то точно все будет в порядке. Снайпер горько усмехнулся. Он ведь тоже ненавидел крыс. Убил их столько, сколько некоторым не могло присниться даже в самом безумном кошмаре. Думал, что так будет всегда. А вот гляди ж ты — оказалось, не все так просто. Музыкант остановился и посмотрел вокруг. Здесь, в центре «нашего города», случайный человек, который ничего не знал о Катастрофе и о бесконечной войне с крысами, мог бы подумать, что ничего не изменилось. Ну, людей на улице не так уж много — так это потому что середина рабочего дня. Вторник. Точно, вспомнил с трудом Олег, раньше ведь неделя для большинства делилась на будни и выходные. Странно… Неделя — она ведь потому и неделя, что не делится. Вот Катастрофа и вернула все на свои места. Теперь люди отдыхают и работают тогда, когда им Штаб говорит. Только Олег — редкое исключение. Белая ворона. И, пользуясь своей исключительностью, позволяет себе заводить друзей среди природных врагов. Через перекресток неторопливо ползла колонна грузовиков. Редкое, кстати, по нынешним временам зрелище. Натужно взревывали двигатели, из выхлопных труб клочьями валил полупрозрачный сизый дым. Наверное, на штабные склады везли что-то чрезвычайно важное, подумал снайпер, провожая колонну рассеянным взглядом. А кто виноват в том, что он опять не такой, как все? Хотелось бы найти виновного, схватить его за грудки, подтащить к себе и плюнуть в побелевшее от страха лицо. А потом от души вмазать по этому же лицу кулаком, да так, чтобы до крови, и лучше не один раз. Но что поделать, если тот, кто мешает жить, кто ничего не понимает, кто виноват во всем, — это ты сам? Разбив зеркало, ты, конечно, добьешься того, что потечет кровь. И может быть, тебе даже станет легче. А может, и нет. Говорят, умный человек — это тот, кто всегда сомневается в собственной правоте. Ну, с сомнениями у нас все в порядке, криво усмехнулся Олег, и эту усмешку заметила шедшая навстречу женщина. Наверное, что-то в лице Музыканта, замершего посреди улицы, ей не понравилось, и она предпочла свернуть и обойти его. Интересно, она его знает? Женщина отшатнулась сейчас просто от незнакомца, лицо которого ей не понравилось, или от Музыканта — парня со странностями, от которого не знаешь чего ожидать? А я говорю, что только хорошие умирают молодыми, вспомнил Олег. До Катастрофы меня бы называли молодым человеком. Глядишь, учился бы в институте. На какого-нибудь менеджера. Менеджерам-то глухота не помеха. Окончил бы институт, папа пристроил бы в престижную фирму, сидел бы в офисе, носил корпоративный костюм, а не обтрепавшиеся джинсы и кожаную куртку. И никаких длинных волос — это не по-менеджерски. Ну а теперь, в изменившемся мире, молодые — это те, кто еще не научился выживать, кто не умеет метко стрелять или быстро бегать. Так что, по меркам нового мира, я не так уж молод. Ну и, судя по тому, что до сих пор не умер, отнюдь не хорош. И не с кем поговорить. Вообще не с кем. После Катастрофы выжило не так уж мало народу, не меньше ста тысяч в городе осталось, а то и больше — Штаб, наверное, даже точные цифры знает. Но нет никого, кому можно сказать хотя бы слово. Или не поверят, или посчитают предателем, или скажут, что сам виноват, или вовсе пошлют куда подальше: ну что ты, Музыкант, лезешь к нам со своими переживаниями? Ты же весь из себя особенный, дружище, вот и вали отсюда, с зеркалом поговори, да не забудь ему врезать от души. Или заведи себе кошку — она все терпеливо выслушает, пожалеет, помурлычет утешающее и даст себя погладить. Иришка поняла бы. Сохранила бы тайну, никому ничего не сказала бы. Но именно ее Олегу так не хочется приобщать к своим секретам. Если все откроется — пусть это будет только на его совести. Незачем тащить за собой других. Впрочем, есть еще Стасик. Теперь он в курсе, какой скелет скрывается у снайпера в шкафу. Серый такой скелет, с хвостом и усами, с флейтой в костлявых пальцах. Плохо, ой, как плохо, что он теперь тоже знает, что Музыкант на короткой ноге с тварями. Конечно, парень смотрит на Олега как на неведомое божество, но стоит снайперу оступиться, повести себя не так, как ожидает штабной вестовой, — и как бы тот не разочаровался, не принял Музыканта за демона, только рядящегося в божественные одежды. Что он тогда сделает? Никто не ответит на этот вопрос, и Олег не ответит. Кравченко тоже мог бы выслушать снайпера, но Данил Сергеевич слишком жесткий мужик, — как он поступит, услышав исповедь Олега, тоже предсказать сложно. Доцент? Нет, исключено. Неужели на самом деле остается только зеркало? А чего ты хотел? — шепнул злорадно внутренний голос. Мечтал быть непохожим на других, молил ночью неизвестно кого, уткнувшись лицом в горячую смятую подушку, оставить тебя в покое, позволить жить самому по себе — вот, получил. Но, как бы банально это ни звучало, надо расплачиваться. Вот и цена. И не самая высокая, кстати. Скажи спасибо, что пока расплачиваешься собой, а не другими. Сейчас бы выпить, с кристальной ясностью понял Музыкант. Надраться до свинячьего визгу, упасть побагровевшей мордой в салат да так и уснуть. Предварительно можно поругаться с кем-нибудь, рассадить кулак об услужливо подставленные зубы такого же желающего развлечений, как ты, самому схлопотать пару раз по ряхе, чтобы явиться домой с ярко-фиолетовой печатью под глазом. Пусть на следующий день будет тошно вспоминать об этом, морда из багровой превратится в мертвенно-зеленую, а желудок и печень станут укоризненно вздрагивать при одной мысли о пище. Но все это — ничто по сравнению с несколькими часами полной отключенности от окружающей жизни. Не ощущать себя, не отвечать на внешнее раздражение. Разве это не нирвана? Там, на Востоке, были правы. Рай — это не белые крыла и не бряцание арф, не бесконечное лицезрение Господа. Рай — это право хотя бы на некоторое время перестать существовать, раствориться в мире, стать каплей дождя, снежинкой в метели… Вот только где? И с кем? Часы Музыкант оставил дома, поэтому не смог бы уверенно ответить на вопрос, сколько прошло времени с того момента, как он вышел погулять. Но по всему выходило, что он промаялся не меньше часа. Пора уже было определяться. Хватит, дружище, сказал себе Олег. Или ты ищешь, где и с кем хлопнуть по соточке-другой, или отправляешься назад. Олег терпеливо дождался, пока грузовики проедут через перекресток, и нарочито неторопливо двинулся дальше, поглядывая на редких прохожих. Было бы неплохо увидеть хоть одно знакомое лицо, конечно. Но, с другой стороны, в Городе живет слишком много тех, для кого он — Музыкант, парень со странностями. Человек, как выражаются некоторые, «какой-то не такой». А какой — «не такой»? Да бог его, Музыканта, разберет, но что-то с ним не так. Не может человек быть таким — замкнутым, живущим сам по себе, не просто плюющим на некоторые правила, но и не забывающим подчеркнуть, что эти правила не для него писаны. Снайпер с остервенением пнул подвернувшуюся под носок ботинка ледышку. Тяжелая ледышка заскользила по утоптанному снегу, закружилась и вдруг разбилась на несколько осколков, ударившись о стену. Нельзя же вот так бродить по улицам, до бесконечности обдумывая одну и ту же мысль. Она бегает по кругу, как ошалелая белка в бешено вращающемся колесе, не останавливаясь, видя перед собой только мелькание собственного хвоста, но в окружающем мире не меняется ровно ничего, сколько ты эту мысль ни прокручивай. Люди, верящие в то, что мир можно изменить мыслью, просто врут сами себе. Мир меняют только дела. Поэтому, дружище, сказал сам себе Олег, или ты возвращаешься домой, или… Он бросил взгляд на табличку с названием улицы. Ага, как он и думал: пока голова была занята размышлением на тему, как ему тяжело живется и что ему не с кем поговорить, ноги сами привели Музыканта к серой пятиэтажке еще сталинской постройки на углу улиц Московской и Щукина. Немало зданий, прославивших, наряду с кукурузой и оттепелью, имя следующего за «отцом народов» генерального секретаря, уже обветшали, а то и попросту развалились, не выдержав испытания временем и Катастрофы, а сталинский ампир все еще держался: вызывающе белели колонны, желтая штукатурка и не думала осыпаться, а под крышей тянулись помпезные лепные украшения — пятиконечные звезды перемежались сценами уборки урожая, в которых толсторукие пышнотелые хлеборобки в повязанных на головы косынках тягали упругие колосья. Мемориальная доска у второго подъезда сообщала, что в этом доме с 1924-го по 1938-й проживал герой революции Щукин Степан Николаевич. Помнится, еще при первом визите сюда Музыкант подумал: знаем мы, что с 1937-го с такими героями случалось. Интересно, дома ли Тайлаков? Вообще еще едва-едва перевалило за время обеденного перерыва. Так что если Сережка сегодня на службе, то снайпер зря сюда пришел, и придется ему снова решать проклятый вопрос — продолжить бесцельное кружение по улицам или вернуться домой. Впрочем, оба варианта заведомо проигрышны. На его счастье, Сережка оказался дома. Он оттрубил ночную смену на посту и теперь имел полное право отсыпаться. Но Тайлаков принадлежал к той породе людей, которая могла не спать и ночь, и две, и три, довольствуясь потом четырьмя-пятью часами сна. Так что, когда Олег постучал в дверь, хозяин квартиры был уже на ногах, и по его свежему виду нельзя было даже предположить, что с вечера до утра он занимался тем, что берег покой мирно спящего «нашего города». — Привет! — бодро поздоровался он. — Что, дома не сидится и в «серую зону» за хвостами тоже не хочется? — Да ну их, эти хвосты, — буркнул Олег, заходя в прихожую и разуваясь. — О-о-о, — протянул Тайлаков. — Наш снайпер не в духе. — Есть немного, — признался Музыкант. — А у тебя с духом как? — Неплохо. От меня Ленка ушла, — ответил Сережка. Сообщил он это с бодрой улыбкой. — Что, как обычно? — Ага. — Хозяин квартиры махнул рукой. — Слово за слово, то ей не нравится, это не нравится, то я не сделал, и это я не сделал тоже. Шмякнула тарелку о стену, заорала, что жить со мной — сплошное мучение, что я — чудовище, исчадие ада, и еще кое-что нецензурное, надела шубу — и только я ее и видел. — Ничего, — успокаивающе сказал снайпер. — Вернется. — Конечно. — Тайлаков пожал плечами. — Она всегда возвращается. А мы с тобой, Музыкант, пока что как мужик с мужиком по соточке хлопнем. Ты же не против? — Кто, я? Против? Исключительно «за». Из холодильника была извлечена бутылка, водка плеснулась по стопкам. Нож распластал батон колбасы, отхватив пару розовых ломтей. Олег накрыл своим колбасным ломтем кусок хлеба, взял в одну руку стопку, в другую — бутерброд. — Ну, — сказал Сережка, затем выдержал паузу и добавил: — Будем. Они выпили. — Знаешь, кстати, чего мы в этот раз с Ленкой не поделили? Представь, она про ребенка разговор завела. — Ребенка? — переспросил Музыкант. — Вы что, детей хотите? Тайлаков махнул рукой. — Если бы «мы», — ответил он. — Это ее идея. Вынь и подай ей. — А ты-то чего? — «А ты-то чего»? — передразнил снайпера Тайлаков. — Вот у тебя, дружище Музыкант, почему детей нет? — Как тебе сказать, — растерялся Олег. — Сам подумай — какой из меня отец? — Все так говорят, — безапелляционно заявил Сережка. — Когда приперло бы, быстро бы научился пеленки менять и ночью просыпаться. По тревоге же просыпаешься — вот и считай, что это та же самая тревога. В общем, просто ты не задумывался об этом всерьез. Далек ты от этих проблем, а сестренка моя слишком умна, чтобы тебе с такими глупостями докучать. Знает, что ты не терпишь, чтобы твою независимость ограничивали, а ребенок, Олег, это такое ярмо на шею. Но это ярмо приятное, а ты никогда в жизни не поверишь, что от зависимости можно получать удовольствие. Действительно, представить такое Музыканту было трудновато. Зависит ли он от Иришки? От кого-то еще? Ему хотелось думать, что нет такой цепи, на которую его можно было бы посадить. — Хорошо, — кивнул Олег. — Булькни мне еще полста грамм и скажи: если со мной все так просто и понятно, ты-то почему от детей отказываешься? — Потому что я будущего у нас не вижу, — тихо сказал Тайлаков. — Вернее — вижу… Но то, что я могу разглядеть, мне не нравится. Сережка подошел к окну и отбросил занавеску. — Посмотри. — Он приглашающе махнул рукой. Олег подошел, встал рядом с ним и выглянул во двор. Там пылали расставленные кругом факелы. Снег между ними был залит водой, и по отсвечивающему оранжевым льду носились на коньках несколько детей. — Видишь? — спросил Тайлаков. — Может быть, это — будущее. Но не наше будущее, а их собственное. Потому что они совсем другие. Не веришь? Пойди к ним и спроси. Узнай, что им известно про Китай и Африку, кто такие жирафы и почему Гитлер проиграл Вторую мировую. Кто-то еще, может быть, помнит из школы про жирафа и Гитлера, но чем больше будет проходить времени, тем хуже они будут помнить, чем один из них отличается от другого и у кого длинная шея, а кто начал самую большую в истории человечества войну. Их станет интересовать совсем другое, а мы с тобой, Олег, вымрем как динозавры. Или, в лучшем случае, станем реликтами. Экспонатами музейными. Потому что у нас с ними со временем останется слишком мало общего. И мне не хочется, чтобы мой ребенок родился в мире, где его отец будет не более чем анахронизмом. — Думаешь? — усмехнулся Музыкант. — Знаю, — твердо ответил Тайлаков. — Ничего ты не знаешь, — Снайпер задернул занавеску. — Все меньше общего… Мы — люди, и это нас объединяет. А я в детстве тоже любил кататься на коньках. — «Мы — люди», — передразнил его Сережка. — Кто все время утверждает, что не такой, как все? Я, что ли? Ну ладно, предположим, мелочи все это. Так, ерунда. Ты посмотри, вечер на улице, темно — и сколько окон горит в доме напротив? Олег, я же в центре живу, сюда люди несколько лет назад начали перебираться, занимая пустые квартиры. И все равно — жилых квартир чертовски мало. Конечно, в Городе не сто человек живет, не тысяча, и даже не десяток тысяч. Но этого не хватит, чтобы, если что, восстановить цивилизацию с нуля. — А сколько людей жило на Земле миллион лет назад? — упрямо спросил Музыкант. — Думаешь, их больше было? — Не знаю. И знать не желаю. Не было никакой первобытности, Музыкант. И Гитлера не было, и Аллы Пугачевой — тоже, и Пушкин не сочинял «Евгения Онегина», а Дантес не стрелялся с ним на дуэли. Жирафов тоже нет. Это все — сон, дружище, и мы проснулись от него всего лишь четыре года назад. Катастрофа — не конец, а начало, и ничего до нее не существовало. Такой вариант тебя устраивает? — Замолчи! — зло бросил Олег и тут же сам устыдился своего тона. Но и Сережка понял, что зашел слишком далеко. — Извини, — буркнул он. — Я забыл, что ты не в настроении, да я и сам сегодня что-то не с той ноги встал. Ленка эта еще со своими закидонами… Просто… Иногда посмотришь в окно — и, если честно, жить не хочется. Я сейчас буквально одну вещь еще скажу, ты послушай меня, пожалуйста. Он посмотрел на Олега, и тому неожиданно померещилось, что Тайлаков, взрослый мужик даже по меркам казавшегося волшебным сном докатастрофного времени, готов заплакать. Музыкант неловко кивнул — он всегда испытывал неловкость, когда другие люди начинали распахивать свою душу. Особенно перед ним. — Я летом ходил на окраину — ты того района, может, даже не знаешь. Надо было разобрать несколько старых домов: мы там трубы искали, чтобы канализацию подлатать. Так вот, там все зарастает — настоящие джунгли. Представляешь, поле подсолнухов — высоченных, в человеческий рост и еще выше. — Он махнул рукой у себя над макушкой, показывая, какие вымахали подсолнухи. — И среди них торчит крыша с трубой, почти незаметная. Еще несколько лет — и некоторых домов уже не найдешь. Даже в центре тополя, которых никто не подрезает, ветками стекла выбивают и прорастают в квартиры. Не видел? Нет? Да просто внимания не обращал, наверное; если захочешь, я тебе покажу как-нибудь. Ну вот… Понимаешь, мне вымирать-то не так уж и страшно — обидно только. Совсем по-другому я себе конец цивилизации представлял. До конца света должны были дожить мудрые праведники, сами себе библиотека и исследовательский центр, способные на равных разговаривать с природой, решать любые задачи, гасить звезды и зажигать новые. Играть галактиками в футбол. Вот на этом можно было бы и остановиться. Сделать что-нибудь эдакое, чтобы вся Вселенная знала — мы жили. Тогда и уйти не стыдно. А так… Как-то пусто и бесполезно — что были мы, что не было нас. До сих пор одна цивилизация, исчезая, передавала что-то следующей — эстафета такая, сквозь время. А нам кому и что передавать? Олег, слушая друга, неожиданно вспомнил свои разговоры с Флейтистом. Тот говорил — мы зависим от вас, мы мало что создаем сами, пируем на остатках вашей культуры. На том, что можем взять и приспособить для себя. — Крысы останутся, если им удастся победить, — осторожно предположил он. — Может, что-то из нашего наследия им пригодится. И вообще — что ты в панику впадаешь? Может, Катастрофа не коснулась всего мира? Может, только наш Город пострадал, а на всей планете — полный порядок… Они оба замолчали. Они оба знали: судьба тех, кто еще во время Катастрофы пытался вырваться из Города, абсолютно неизвестна. Никаких вестей из внешнего мира Город не получал, никто и никогда сюда не приходил. На радиочастотах — бессмысленные шумы. — Тьфу на тебя, — уже спокойнее сказал Тайлаков. — С крысами мне делиться жалко. А насчет Города — да, я пессимист, Олег. Я думаю, что мы, как бы глупо это ни звучало, последний островок цивилизации. Последний бастион человечества и все такое прочее. Это, наверное, означает какую-нибудь ответственность, но ответственность может быть только перед кем-то другим. Я поэтому и сказал: жаль, что нам некому передать эстафету, кроме крыс. Так что остается отвечать только перед самим собой. Или — да, рожать детей, и отвечать придется перед ними, и если мы где-нибудь ошибемся, то другого шанса у нас уже не будет. Не хочу я такой ответственности. Тайлаков опять откинул занавеску, прижался лбом к холодному стеклу и ненадолго замолчал. — Знаешь что? — вдруг сказал он таким тоном, словно собирался сделать некое признание. — Ну? — Больше всего в нашем новом мире мне не нравится совсем не то, что мы получаем продукты по карточкам и воюем с крысами ростом с человека. Это все мелочи, честно говоря, к этому я привык очень быстро. Но что меня напрягает больше всего — так это то, что женщины перестали носить юбки. — Так зима, — удивленно сообщил ему снайпер. — Холодно, вот они… — Да они и не только зимой, — с непонятной досадой перебил его собеседник. — Зимой и летом, осенью и весной они в брюках. Как на войне. — Да мы и на самом деле на войне. Забыл ты, что ли? — Да помолчи ты, — со злостью бросил Сережка. — Дай договорить. Мы, конечно, на войне, кто бы сомневался. Если идет война, где еще быть мужикам-то? Но почему они тоже на войне? У меня ощущение какое-то странное. Как будто не хватает мне чего-то, чтобы их защитить. Не просто защитить от врага, а сделать так, чтобы они этого врага вовсе не замечали, чтобы не знали о том, что он есть. Чтобы не было у наших женщин, от первой красавицы города до дурнушки последней, от сопливой девчонки до бабы в возрасте, необходимости в этом участвовать, понимаешь? Он вдруг рассмеялся. Правда, сначала смех вышел хриплым и злым. Но мгновением позже Сережка прокашлялся и улыбнулся уже мягче. — Ты же знаешь, что делают русские люди, когда перед ними встают неразрешимые мировоззренческие проблемы? — с любопытством спросил он. — Естественно, — в тон ему откликнулся Музыкант. — Пьют. — Точно, — согласился Тайлаков. — Давай и мы с тобой пить будем. Разве ты не за этим пришел? Не по стопке за встречу, а надраться так, чтобы небу тошно стало. Уж скорее нам с тобой, дружище, тошно станет, чем небу. Небо — оно терпеливое… Я не могу грузить его своими проблемами, подумал Олег. У него своя тяжесть на душе, зачем ему лишние проблемы? Нам нередко кажется, что все вокруг существуют только для того, чтобы быть для нас подпоркой, что нужны они только в тот момент, когда в них возникает настоящая необходимость, и по первому нашему свистку каждый обязан примчаться на помощь. Но стоит прислушаться, и оказывается, что люди, которые тебя окружают, тоже живые, не картинки, не говорящие функции, но такие же, как ты, и им тоже чего-то от тебя надо. Может быть, даже каждый из них в душе тоже надеется, что ты по первому зову сделаешь то, что ему нужно. Мы все зависим друг от друга, как бы ни пытались загнать эту очевидную мысль так глубоко, чтобы она перестала ворочаться, царапать, доставляя неудобство. Ты до последнего держишься — ведь ты мужчина, и окружающий мир год за годом, десятилетие за десятилетием вбивает в тебя мысль: ты — стержень и опора, ты не имеешь права быть слабым, потому что иначе рухнет все. Но однажды слабость оказывается сильнее, и ты приходишь за поддержкой. Ты не умеешь ее просить, ты молчишь, многозначительно хмыкаешь, а если решаешься заговорить — говоришь только намеками, отчаянно, до последнего надеясь, что тот, к кому ты пришел, сам все поймет, сам догадается, поставит диагноз, выпишет рецепт и проведет лечение. И в тот момент, когда тебе нужно с кем-то поговорить начистоту, вдруг выясняется, что твоему визави требуется то же самое. Для тебя это — важная необходимость, а для него — вопрос жизни и смерти: ведь вас окружал один и тот же мир, он старательно лепил вас обоих по одному образу и подобию, а в итоге — трудности у вас одни и те же, одни и те же заботы, одна и та же боль и одно и то же неумение с ней бороться. Только терпеть — до последнего, взводя пружину так туго, что вот-вот — и лопнет, хлестнет, разворачиваясь, и по вас, и по тем, кто рядом. Избавиться от этого раз и навсегда можно, только умерев. Но так как самоубийство конечно же не выход, можно позволить себе небольшую иллюзию суицида — надраться в стельку, насильно выключив мозг, чтобы ни одна паршивая мысль не проскреблась сквозь пьяный туман. Я уже думал сегодня о нирване, кажется. Итак, пусть будет нирвана, хотя бы на время. — Наливай, — скомандовал Олег. И Сережка налил. И они выпили. И закусили. И налили вновь. И все понеслось по накатанной. Он кое-как поднялся на свой третий этаж, ежеминутно оступаясь, то и дело рискуя упасть с лестницы, вцепившись в перила как в самую надежную на свете опору, подтягивая себя туда — верх, вверх, вверх. Мир вокруг плыл одновременно во все стороны, раскачивался, и больше всего на свете Олег боялся упасть с пляшущего под ногами пола куда-то в безвестную глубину ничто. Он кое-как преодолел путь от начала лестничной площадки до квартиры: осторожно, по стеночке, мелкими шажками, мимо двух дверей, за которыми давно уже никто не жил. Но ему почему-то почудилось, что стоит сейчас негромко тукнуть костяшками пальцев по любой из них — по пыльной черноте простроченного скрепами дерматина или по иссиня-серой стали — и хозяева откликнутся на зов, выйдут поинтересоваться, кого это несет в такое время, когда приличные люди спят… Приличные люди! Олег глуповато усмехнулся, мучительно пережевывая эту мысль. Забавно: приличные люди! При-личные. При лике. При лице. При каком, простите? У него сейчас, наверное, не лицо — морда. Та еще морда, кстати. Он добрел наконец до своей двери и бухнул кулаком. Хотел не очень громко, а вышло — даже очень. Эхо покатилось по подъезду. Музыкант устало оперся на стену и принялся ждать. Ждать пришлось недолго. Иришка не спала, терпеливо дожидаясь, пока любимый вернется. Она, ни слова не говоря, отворила и втянула Музыканта внутрь, ловко подхватив его и позволив вновь опереться на стену, когда тот собрался было рухнуть на ковер в прихожей. — Явился наконец, — спокойно прокомментировала она. — Ага, — мотнув головой, подтвердил Олег. — Извини. — За что? — удивилась Иришка. Но даже в таком состоянии Олег смог осознать, что она притворяется. — За то, — заплетающимся языком пробормотал он, — что я — пьяная скотина. — Вот как? — все так же спокойно сказала она. — Разувайся. Скотина, елки-палки, пьяная. Или тебе помочь? Олег резво наклонился, чтобы снять ботинки, и наконец упал, зацепив плечом вешалку. Иришкино пальто накрыло его сверху. — Значит, не справишься, — грустно констатировала девушка. — Ладно, давай помогу. Горе ты мое — вот ты кто, дорогой, понял? Не скотина ты пьяная, а горе ты мое. И все это — моя тяжкая бабская доля. Сейчас я помогу тебе разуться-раздеться да спать уложу, а ты, пока не уснешь, будешь мне жаловаться на несправедливость мира и на то, как тебя все не понимают. Так, что ли? Говоря все это, Иришка отбросила пальто, подняла вешалку и начала снимать с Олега обувь. — Умница ты моя, — обрадовался Олег. — Все в точку сказала, солнышко. Он выбросил руку, чтобы притянуть девушку к себе и поцеловать ее. Так, как в этот момент, он ее никогда еще не любил. Однако Иришка увернулась от протянутой руки и, продолжая разувать Музыканта, буркнула: — Лапы убери. Завтра поговорим. — Так ты меня извинила? — А если нет? — Иришка выпрямилась: — Что тогда? Вот если не извинила? — А почему? — изумился Олег. Он с трудом встал на колени, нашарил рукой тумбочку, оперся на нее и медленно-медленно встал. Его качало. Тумбочка тоже не выглядела надежной опорой — она пружинила под ладонью, ее поверхность перекатывалась волнами. Из зеркала, в которое заглянул Музыкант, таращилась чья-то знакомая физиономия, но он никак не мог понять — чья? Где же он виделся с этим человеком? А-а-а… Он, кажется, всегда живет в зеркале. По крайней мере, когда я в него гляжу. Странно. Как он туда залез? Что он там делает? Олег хихикнул. — Дурак ты, — строго сказала Иришка. — Спать. Нет-нет, все остальное — как-нибудь потом. А сейчас — обопрись на меня и пошли баиньки, Олежка. Ну куда ты все время руки тянешь, чучело… Олег и сам не смог бы ответить на этот вопрос. Разве он тянет руки? Нет, это руки тянут его самого вот сюда, где все такое мягкое, уютно-теплое, призывно-округлое… Упасть на кровать у Музыканта получилось очень неплохо. Можно сказать, профессионально. Он почти не промахнулся, и, если бы кто-нибудь проводил соревнования по спортивному падению на кровать, судьи единодушно присудили бы участнику по имени Олег высокие оценки. Иришка, что-то еще проворчав, помогла ему закинуть на диван ноги, и снайпер, поворочавшись несколько минут, уснул. Разбудил его неожиданный стук в дверь. Стук был каким-то неуверенным — так, слабенькое просительное поколачивание, как будто гость находился в сомнениях по поводу того, откроют ли хозяева и вообще будут ли ему рады. Олег с трудом оторвал от подушки голову и посмотрел в окно. Из-за косо задернутой шторы сочился жиденький зимний солнечный свет. Ага, сказал сам себе Музыкант. Похоже, уже день. Вот это я устроил вчера… Стук повторился. Может, Иришка откроет? Хотя… Наверное, ее дома нет, а то она уже шла бы к двери. Наверное, она на дежурстве. Какой сегодня день недели-то? А черт его знает… Постучали еще раз, ненавязчиво — мол, стукнем-ка мы еще разок, но вы, если не хотите, можете не открывать, конечно. Мы сейчас еще секундочку подождем и пойдем своей дорогой… — Сейчас! — крикнул Олег. Вернее, он подумал, что крикнет. На самом деле из пересохшей после вчерашнего глотки вырвалось хриплое воронье карканье. Скорее всего, не услышали, сообразил он и, прокашлявшись, сказал громче: — Иду! На этот раз вышло лучше. Наверное, стоявший за дверью теперь его расслышал. Олег, превозмогая желание упасть обратно на диван, блаженно растянуться, растечься по нему обессилевшим киселем и уплыть в сон без сновидений, опустил ноги на пол. Когда ступни коснулись ковра, снайперу почудилось, что ходить он разучился. Да что там ходить: встать — и то не сможет. Однако обошлось. Как выяснилось, тело помнило все прекрасно. Головная боль головной болью, вязкость в мышцах вязкостью в мышцах, но Музыкант, как запущенный заводным ключом автомат, не только поднялся с дивана, но и прошагал до прихожей, ни разу не покачнувшись. Молодец, мысленно похвалил он себя. Так, это у нас что? Это у нас засов. Как его открывают? Открывают его вот так: пальцами обнимаем вот этот выступ, тянем вправо… Вправо, я сказал! И добиваемся нужного результата… Засов со щелчком выскочил из гнезда, позволяя двери открыться. На пороге стоял Стасик Панкеев. — Привет, — сказал он. — Я это… Помнишь, ты говорил… Ну, в гости. — В гости? Музыкант, чувствовавший себя не очень живым мертвецом, провел ладонью по лицу. Задержал ладонь на небритом подбородке, крепко сжал. — Правда? Точно, было дело… Ты заходи, Стас, не обращай внимания, что я… такой… — Ты что, Музыкант? — спросил Стасик. — Болеешь? Может, я не вовремя? — Болею? — усмехнулся Олег. — Ага, еще как. Пить, дружище, надо меньше. Иногда вроде подумаю, что меньше-то и некуда. Но ничего, ничего, ты заходи. Куртку сюда вот вешай. Не против, если я музыку включу? Стасик мотнул головой — мол, не против. — Тогда пошли. Возвращаясь в комнату, Олег бросил взгляд в зеркало и испугался. На него смотрело опухшее небритое чудовище с лиловой тенью синяка под правым глазом. О господи… Ну, опухлость-небритость понятно откуда. А синяк-то? Я еще и подрался с кем-то? Только этого еще не хватало. Надеюсь, тот, кто рискнул со мной связаться, не сильно пострадал? По дороге домой с кем-то повздорил, наверное. — Ты садись, Стас, садись. — Музыкант кивком указал на стул. — Или можешь вот на диван, только подожди, я поправлю… Стас отказался от дивана, предпочел стул — уселся как-то неестественно прямо, как будто все еще стеснялся. Снайпер не глядя сунул руку в ящик с дисками, вынул один, включил проигрыватель. Сначала удивился хрипловатому женскому голосу, потом сообразил — Shocking Blue, создатели незабвенной «Шизгары». Речь в песне шла, насколько Музыкант мог разобрать, о долгой дороге, которую приходится проходить в одиночку. С английским у него всегда плохо было. Вот интересно, кстати, ни с того ни с сего посетила Олега мысль. Англия-то вообще еще существует? Или там тоже крысы? Ходят по Лондону, трогают лапами Трафальгарскую колонну, думают, для чего бы им приспособить Тауэр… Кстати, крысы слушают человеческую музыку? Понимают ли в ней что-нибудь? Нравится ли им рок-н-ролл? Надо будет при следующей встрече спросить Флейтиста, если не забудет. — Мы не будем говорить про то, что случилось на посту, понятно? — бросил он Стасику. Тот согласно кивнул. Как-то грубо это вышло. Не обидится ли парень, подумал Олег. Впрочем, он же видит, в каком я состоянии. Поймет уж, наверное. — А ты сам о чем хотел пообщаться? — спросил Музыкант, присаживаясь на диван. — Ну… — Гость неопределенно пожал плечами. — Что ты так со мной разговариваешь, словно я училка в школе, а ты — двоечник, хулиган и прогульщик? Когда тебя из Штаба присылают, ты совсем по-другому говоришь. Четко и понятно. По-деловому. — Так из Штаба я с делом и прихожу, — пояснил Стасик. — А сейчас я не по делу, а так… Ладно, если не хочешь про крыс говорить, давай про Катастрофу. Как это было? Ну, когда Катастрофа случилась? Я почему-то не очень хорошо помню. Странно… Вроде мне уже одиннадцать лет было — далеко не грудной ребенок. И все равно в голове не воспоминания, а сплошная каша. Все куда-то бегут, потом стреляют. Сначала стреляли редко, потом стали стрелять часто, потом наконец прекратили. И помню еще зиму дико холодную. Отца на улице убили. Топором ударили, чтобы еду отобрать. Не знаю уж, что он там и где нашел, но, похоже, торопился домой — нас с матерью покормить. Нам потом соседка рассказала — вроде как она видела, как его убивали. Она тогда спряталась, боялась, что и ее тоже — топором… А ты что помнишь? — А я, Стас, — вздохнул Олег, — много чего помню. Мой отец был чиновником в мэрии. Крупным чиновником. Он мог бы помочь нам с матерью выехать из города, для него такое устроить было что плюнуть. Не знаю уж, помогло бы нам это или нет, — все-таки мы ничего не знаем о тех, кто смог уехать, но мало ли… Ну вот, а он наотрез отказался. Мать его только что не умоляла, в рев пустилась, на колени падала: сделай так, чтобы мы уехали. Но отец у меня суровый — заявил, что, если только слух пойдет, что чиновники своих близких за город вывозят, народ поймет: все, точно труба пришла. Ну а пока они жен с детьми держат дома, значит, все еще может наладиться. Там такая история была: мэр, Тыкин Сергей Игнатьевич, и несколько его приближенных втихую целый автобус своих родственников пытались вывезти. И барахла еще туда добавили… Отец взял с собой ментов и автобус обратно завернул. Так и вышло, что я здесь остался. Он остановился и посмотрел в окно. Там опять шел снег. Хорошо, что мы больше не умираем от холода, подумал Олег. Просто здорово, что мы не стреляем друг в друга. Несколько лет прошло, а я так хорошо помню, словно вчера это все было: метели, голодные одичавшие собаки, такие же голодные одичавшие люди, на вопрос «как дела?» легко можно было получить пулю в лоб вместо ответа. Люди умирали на улице, их тела никто не убирал, и шел точно такой же снег, укрывая мертвецов. Весной они оттаивали — вернее, то, что оставалось после собак. Но как-то ведь выжили. А некоторые умудрялись детей рожать. И кто-то еще скажет, что крысы — самые живучие существа на Земле? На-кося, выкусите… Мы выживем, как бы вы ни старались спровадить нас отсюда побыстрее. — А что вообще случилось-то? — поторопил замолчавшего Музыканта Стасик. — Я кого ни спрошу — все совершенно разное говорят. — Ну, если так оно и было — все совершенно разное? Исчезла связь. Вся и разом. Междугородний телефон не работает, мобильники молчат, спутниковая связь не отвечает, Интернет вырубился. Даже обычное радио не работает. Внутри города — все нормально, а куда мир снаружи пропал — непонятно. Военные тоже в панике были: вдруг Третья мировая началась, а их никто не предупредил? Военные — они, Стас, вообще так устроены, что от маленьких детей не слишком-то отличаются. Есть приказы, есть тот, кто скажет, что делать, и возьмет на себя ответственность, — замечательно. Нет такого человека — все, пиши пропало. Так вот, вырубилась связь. На вокзал перестали приходить поезда. С автострад исчезли машины. Ни одного самолета в небе. Поэтому-то многие и не стали из города бежать: неясно было, где сейчас хуже. Здесь, по крайней мере, еще можно было жить. Потом-то стало страшнее… Как будто у некоторых людей что-то в голове замкнуло и они свихнулись. Мне отец всякое порассказывал, да я и сам кое-что видел, так… — Так он у тебя еще жив? — перебил Стасик. — Жив, — словно нехотя выдавил Олег. — И ты с ним общаешься? — Случается… Я ему никогда этого не прощу. Того, что он не позволил матери хотя бы попытаться. Он же ее однажды чуть ли не из машины вытащил. Мать уже за руль села, двигатель завела. И тут он с работы возвращается: ты куда? Она: куда угодно, только подальше отсюда. Он ее при людях выволок из машины, дотащил силой до квартиры и наорал, что, мол, вообще под замок посадит. — Ну, — осторожно сказал вестовой, — он же обо всех в Городе заботился. По-своему он разве неправ был? — По-своему… Нельзя, Стас, быть правым по-своему. Можно быть правым и неправым — вот это я понимаю. А остальное все, дружище, словоблудие какое-то. — Ну не знаю… Почему-то я так не думаю, Музыкант. Извини уж. А мать? Что с ней потом случилось? — Мать, — глухо сказал Олег, — погибла. Слышал про «желтое безумие»? — Что-то было такое. Это когда всем в каком-то районе стало чудиться, что они ослепли и перед глазами — желтая пелена? — Именно. Оно самое. Тысячи людей бегали по улицам, орали, вопили, толкались, затаптывали друг друга… Вот и мать тоже… Затоптали. Она в тот день на какую-то толкучку пошла. Отец же принципиальный — ничего сверх пайка не возьму, и все тут. Ну, тут-то я с ним согласен. Однако паек — он же маленький. Мать ходила к каким-то спекулянтам, что-то выменивала у них. Ты уже понял, мы до Катастрофы-то небедно жили. И вот ту толкучку буквально смела свихнувшаяся толпа. Военные опоздали минут на пятнадцать. Тогда еще война банд не началась, в Городе какое-то подобие власти оставалось, и военные их слушали. Они поставили кордоны на основных улицах и оттеснили толпу туда, где они, по крайней мере, причиняли вред только себе самим. Потом, правда, все, кто сдвинулся, так же моментально прозрели. Это же, Стас, только один из тучи подобных случаев. Про крокодилофобов знаешь? — Нет, — помотал Стасик головой. — Тоже хрен его знает что такое. Нормальный человек хватался за оружие и начинал палить по всем, кто был вокруг. Когда нескольких отловили и спросили, в чем дело, они внятно объяснили, что все вокруг — крокодилы. И те, кто спрашивает, тоже крокодилы. Зеленые, вонючие и охочие до человечинки. Как тебе такое? Потом тоже прекратилось. Зато другое началось. И саранчу железную из Апокалипсиса видели. И небо падало, на куски разваливаясь, и голоса что-то вещали, и все горело, но не сгорало. Галлюцинации, видения, обман зрения, бред — вот только люди по-настоящему умирали. — И что, никто-никто совсем ничего сказать не может? Ну, версии какие-нибудь предложить? — Версии… — вздохнул Музыкант. — Если бы дело только в них было. Насочинять я могу что угодно и сколько угодно, вот прямо сейчас и здесь. Да при чем тут вообще я? Тех, кто постарше, поспрашивай, так они тебе бог весть каких небылиц наплетут. Тебе бы, Стас, со Сверзиным поговорить. Во мужик головастый был… Да сгинул. Как обычно, хорошие умирают, а такие, как я, живут. Э, стой, — запротестовал он, видя, что Стасик собирается возразить. — Много людей было лучше меня, и не спорь со мной. Все-таки я старше. Он опять вспомнил ту зиму, когда на Город обрушился страшный двухнедельный снегопад и сквозь свистящую вихревую круговерть молча шли безумные люди, готовые отбирать у других жизнь по самым ничтожным, с точки зрения нормального человека, поводам: за то, что ты принадлежал к другой национальности, за то, что ты молился другому богу или вовсе не молился никому, за то, что у тебя было что-то, что хотели заполучить безумцы, за то, что ты не вовремя вышел на улицу, и даже за то, что ты появился когда-то на свет. Те, кто боялся выглянуть на улицу, и в дни снегопада, и до него, и после умирали с голоду, замерзали насмерть, медленно теряли рассудок и нередко убивали друг друга. Банды рубились за подобие власти, за призрак возможности подчинять себе слабых, Кравченко и его люди спасли будущего Музыканта и наводили жестокой, но по возможности (хотя и не всегда удавалось) справедливой рукой порядок, и Олег впервые взялся за винтовку, потому что в какой-то момент уже невозможно было оставаться в стороне, если ты все-таки был еще человеком. Они строили новый мир так, как умели, так, как получалось, и подобно бессмертным лебедю, раку и щуке, желая зачастую только хорошего, тянули его в разные стороны. Неплохо стрелять он научился еще до Катастрофы, но в те дни пришлось стрелять в людей. Это уже потом были крысы. — Ну хоть какую-нибудь версию назови, — настойчиво сказал Стасик. — По-твоему, какая к правде ближе? — Да не знаю я, — бессильно сказал снайпер. — Как ты не понимаешь, что я не знаю? И никто не знает. Это сплошное словоблудие, и все тут. Вариантов-то масса: испытание сверхсекретного оружия, распыление химических веществ, месть взбесившейся матушки-природы, Второе Пришествие, вышедший из-под контроля эксперимент, вмешательство инопланетян. Вот, выбирай на вкус или свой придумывай. Ни доказать, ни опровергнуть все равно не получится. Есть такой Денис, Денис свет Васильевич, Гладков его фамилия, сын нашего разлюбезного Вась-Палыча. Так вот он думает, что нам позарез нужно знать ответ на этот вопрос. — А ты как думаешь? — А я так думаю, что не до этого сейчас. И в ближайшее время не до этого будет. Жизнь изменилась — и это значит, что к ней нужно приспособиться. Выжить и остаться людьми. А вот тогда, может быть, и все прочее приложится. Только в книжках так бывает, что герои столкнулись с проблемой — и тут же ее решили. — Ну, так уж и тут же? — усомнился Стас. — Хорошо, решили не сразу. Помучились, поприключались, чем-то заплатили, но в конце обязательно нашли главного врага или какой-нибудь другой источник бед. Только в реальной жизни так не всегда бывает. Чаще всего случается так, что одни люди с проблемой сталкиваются, а решают ее совсем другие. Проходит при этом много времени. Тратится очень много сил. И цена оказывается очень высокой. Если вообще удается что-то решить. Хлопнула входная дверь. — Ты чего? Это моя пришла, — успокоил Олег дернувшегося на стуле вестового. — И смотри, — он погрозил Стасику пальцем, — ни слова… Ну, ты понял о чем. — Понял-понял, — кивнул тот. — Не дурак все-таки. Музыкант поднялся и, шаркая ногами, пошел в прихожую. Все-таки нехорошо мне после вчерашнего, признался он сам себе. Пить вредно, а умирать здоровым — противно… Бред. Жить здоровым — вот чего хотелось бы, да, боюсь, уже поздно. Только хорошие умирают здоровыми. — Привет, — бросила Иришка, увидев Олега. — Есть хочешь? — Да нет, не очень. — У нас что, гости? — Стасик. Ну, парнишка из Штаба. Помнишь его, он иногда за мной заходит. — Смутно. Ну ладно. Ты ему, конечно, даже чаю не предложил? Растяпа… Пока длился этот легкий ритуальный разговор, Иришка снимала дубленку, сбрасывала сапоги. Как, растерянно подумал Музыкант, она ничего не скажет о том, что было вчера? Он готов был, смиренно опустив голову, выслушать все, что она на него обрушит. Но девушка ни словом не обмолвилась о вчерашнем. Спокойно, как будто ничего не произошло, она прошла мимо, легонько коснувшись ладонью его небритой колючей щеки. — Ты опять как ежик, — улыбнулась Иришка. — Весь в иголках. Тогда снайпер шагнул вперед, осторожно обнял ее и притянул к себе. Иришка не сопротивлялась. — Прости меня, — пробормотал Олег. — Уже простила, — негромко ответила девушка. — В конце концов, это же всего один раз, правда? Ну, носишь ты в себе что-то такое, о чем не можешь даже со мной поговорить, — значит, тебе так нужно было. Значит, и я хоть немного, но виновата в том, что ты даже мне полностью открыться не можешь. Тяжелый ты человек, Олежка. Вот как, мысленно ахнул снайпер. Она ведь не только меня корит. Она и себя виноватой считает. Он нежно погладил ее холодные с февральского мороза волосы. Иришка опять легонько улыбнулась. — Олежка, Олежка… — Она мягко выскользнула из его объятий. — Я устала, честно говоря. И совершенно не хочу ругаться. Не делай так больше, договорились? Или… Не делай так слишком часто. — Хорошо, — кивнул Музыкант. — Хорошо. Хорошо. — Ну, если хорошо… Давай чай пить, тем более что у нас гости. Я тут кое-чего принесла. И включи музыку, что ли, а то даже непривычно как-то: ты дома, а твой хеви-метал не орет из всех щелей. — Ага, сейчас… Оказывается, пока они со Стасом говорили о Катастрофе, диск уже доиграл. Олег вернулся в комнату и потянулся к проигрывателю. Не особо глядя, что ставит, впихнул в него другой диск. Через пару мгновений динамики ожили, обрушив на комнату неподражаемый пронзительный голос Томми Ли Джонса. «Я слишком молод, — выводил он, — слишком молод, слишком молод для того, чтобы быть влюбленным». Мы все слишком молоды, подумал Олег. Слишком молоды, чтобы любить, слишком молоды, чтобы умирать, да и, честно говоря, для того чтобы жить — тоже. Старая затрепанная мудрость о том, что времена не выбирают. Наверное, нет и не было ни одного человека, кто когда-либо полностью соответствовал своему времени. Или были, но такого человека невозможно заметить: он — всего лишь растворяющийся в обыденности призрак, повседневность плавит его, как кислота, пожирает, обгладывает, заставляет исчезнуть и стирает из памяти тех, кто окружал его. Любой, кто стоит обращенного на него внимания, хотя бы самую чуточку, самую малую каплю, любой такой человек — он обязан выпадать из своего времени, пусть едва-едва, по краешку, осторожными шажками, но идти наперекор ему, подставляя лицо под дующий навстречу ветер. — Непривычная музыка, — сказал вдруг Стас. — Представляешь, Олег, я помню, мой брат до Катастрофы был рэпером. Он ходил вот в таких широченных штанах, — парень-посыльный, нагнувшись и разведя руки, показал, какие штаны были у его брата, — карманов на них было — не счесть, а однажды он вернулся домой весь в крови и синяках. Рассказал, что его избили скинхеды. Интересно, сейчас в городе скинхеда встретить можно? — Вот чего не знаю, Стас, так это про скинхедов. — Снайпер уселся обратно на диван. Он неожиданно почувствовал небывалое умиротворение, желание сделать что-то хорошее для всех людей на свете и уже не в первый раз понял, что есть только один человек, который может его заставить это ощутить. А этот человек тем временем уже звенел на кухне чашками, вот сквозь музыку едва слышно донеслось, как стукнулся о плиту чайник. — Какие у нас сейчас могут быть националисты? — задумчиво произнес снайпер, чтобы поддержать разговор. И тут же он вспомнил первые месяцы после Катастрофы. Да, в то время и не такое случалось. Но тогда люди еще не столкнулись с мутировавшими крысами — крысы были позже. Серые твари объединили человечество… Тут снайпер поймал себя на мысли, что называет «человечеством» тех, кто живет в Городе, как будто он уже давно смирился с тем, что нет больше никакой планеты под названием Земля. Может, конечно, так оно и есть… — Музыкант, извини, — прервал его размышления голос Стаса. — Ты так глубоко задумался… Если я не совсем вовремя, я же серьезно могу и домой пойти. — Да не обращай ты на него внимания, — сказала пришедшая с кухни Иришка. — Он же почти всегда такой молчун. Раз в год оттает, станет на человека похож — вот мне и счастье. Ну-ка, мужчины, займитесь более подобающим занятием! — Это каким же? — шутливо поинтересовался Олег. — Тяжести потаскайте. Ну, чайник с кухни принесите кто-нибудь, — пояснила девушка, видя, что сразу ее не понимают. — Я его таскать буду, что ли? Это дело не женское. Глава 9 МНОГО ВОПРОСОВ, МАЛО ОТВЕТОВ… — Ты все-таки пришел. — Эти слова услышал Олег вместо приветствия. — Честно говоря, я не очень-то и верил. — Как видишь. — Музыкант пожал плечами. — А я до последнего ожидал встретить засаду. Действительно, Олег никак не мог отделаться от мысли, что, приглашая его к разговору, крыс готовит какой-то подвох. Совершая привычную прогулку по порубежью, он несколько раз даже подумывал о том, чтобы повернуть обратно. Но затем отбрасывал эту мысль. Вперед его вело обычное человеческое любопытство. Ну и, конечно, он обращался к таинственному шестому чувству. Только этой ночью оно не желало говорить со своим носителем. Просто уснуло, или взяло выходной, или вовсе ушло в отпуск. Как бы то ни было, Музыкант не получил ответа. Оставалось надеяться лишь на самого себя. К счастью, Олегу было не привыкать к такому ходу событий. Дважды он ускользал от небольших групп крыс, которые что-то вынюхивали на залитых тусклым светом осенней луны улицах. В другой ситуации он, пожалуй, рискнул бы поохотиться: противник не выглядел слишком опасным. Но сегодня он вышел не на охоту. Его ждало нечто другое — еще не изведанное и оттого более интересное. Поэтому снайпер позволил тварям удалиться по своим крысиным делам. В любом случае, пока что эти отряды никому не угрожали. Так что он спокойно добрался до назначенного места встречи — заброшенных гаражей типографии «Мега-Пресс». На стене первого гаража виднелась надпись, которую не смогли уничтожить ни солнце, ни ветер, ни дождь. Олег подумал, что, даже если все его сородичи вымрут, оставив Землю крысам, написанные на гаражной стене слова еще надолго останутся памятником человеческой культуры. Всего два слова, но в них было нечто программное: «Бог умер». Да-да, пробормотал про себя снайпер. Слышали, как же. Ницше, умирая, велел высечь на своем надгробии текст: «Бог умер». И подписать его — «Ницше». На следующий день после того, как надгробие украсилось этими словами, рядом появилась новая надпись: «Ницше тоже умер». И подпись — «Бог». Старый такой анекдот. А бог и на самом деле умер, наверное. Иначе как объяснить то, что он до сих пор не вмешался в происходящий на Земле бардак? Кто там должен был наследовать Землю, согласно Писанию? Кроткие, что ли? Ну уж точно не крысы размером с человека, свободно ходящие на задних лапах. Музыкант нашел гараж номер три, постучал условленным стуком — тук — тук-тук-тук — тук-тук — в гулкую дверь, от которой при каждом ударе отслаивались чешуйки красно-коричневой краски. Именно этот адрес назвал ему Флейтист при их последней встрече, именно этот стук должен был показать, что пришел Олег, а не кто-нибудь другой. Конспирация, елки-палки… Сначала ему никто не ответил, и он уже подумал было, не пойти ли домой. Но тут дверь распахнулась, на удивление без единого скрипа, и в неестественно-желтом свете электрической лампы перед снайпером предстал его хвостатый собеседник. — Ты все-таки пришел, — сказал крыс. — Честно говоря, я не очень-то и верил. — Как видишь. — Музыкант пожал плечами. — А я до последнего ожидал встретить засаду. Но засады, похоже, не было. — Извини, что я обманул твои ожидания. Олег посмотрел на крысу с интересом: — Ты умеешь шутить? — По крайней мере, пытаюсь. Поговорим? — Конечно. Мы ведь для этого и встретились. Вот только о чем мы будем говорить? — О чем? Крыса как будто бы задумалась. Покрутила ус жестом, который неплохо бы смотрелся в исполнении киношного гусара или мушкетера. — Наверное, о Катастрофе. И о том, что случилось после нее. О нас и о вас. О тебе и обо мне. — То есть обо всем, — кивнул Олег. — Хорошо. Начнем с Катастрофы. — Мы не знаем, что произошло. Подозреваю, вы тоже. Как я смог понять ситуацию, сложившуюся у людей, в единый клубок смешалось множество проблем. Экология. Природа будто сошла с ума. Наводнения, ураганы, засухи, неурожаи, неконтролируемые взрывные мутации растений. Что-то с физическими законами, которые до этого казались незыблемыми. В первую очередь — исчезновение радиосвязи. Опять же что-то случилось внутри вас. Наружу полезло все дикое, темное, звериное, деструктивное. Большинство с этим справиться не смогло — это привело к распаду привычных социальных отношений и связей. В общем, Катастрофа изменила и вас и нас. Но вы многое потеряли. А мы многое приобрели. — Я тоже приобрел, — покачал головой Олег. — Почему я стал не таким, как все? Что проснулось во мне? Почему я чувствую таких, как ты, на расстоянии? Нет ответа. — И, боюсь, не будет, — пожал плечами крыс. — Где ваша наука? Что сейчас с институтами? С учеными, которые там работали? Где взять оборудование, чтобы исследовать тебя, где найти тех, кто сможет интерпретировать результаты? — Да не только в этом дело. Я, видишь ли, не очень хотел бы, чтобы меня исследовали. Плохо представляю себя в роли подопытной… — Олег осекся. Флейтист смотрел на него прямым взглядом немигающих черных глаз. — Ты мог бы продолжать, — бесстрастно сказал он. — Сказать, что хотел сказать. Подопытной крысы, да? Ладно, я не в обиде. — Лучше тогда «подопытным кроликом». — Пусть будет кролик, — махнул крыс лапой. — Мне иногда кажется, Музыкант, что наш Город — это эксперимент. Помните, вы раньше экспериментировали над крысами? Загоняли их в лабиринт, заставляли решать задачки, скрупулезно фиксировали результат. Кто-то защищал на этом материале диссертации, радовался, когда результаты опытов совпадали с его прогнозами. Расстраивался, когда все шло наперекосяк. И вот пришел кто-то… Какой-то могучий и сострадательный к крысам бог. Он поменял нас местами. Дал нам возможность ответить. — Как банально. Откровенно говоря, пошло и примитивно. Ты приписываешь этому своему «богу» свои собственные представления. Как будто он обязательно должен мыслить так же, как ты. — А почему нет? — Крыс вздрогнул тонкими усами. — Нет, ты скажи — почему нет? Мы с тобой мыслим похоже. Настолько похоже, что даже можем разговаривать. Как выяснилось, мы больше не бросаемся друг на друга с оружием. Если крыса и человек могут мыслить сходным образом, почему бы не появиться кому-нибудь третьему? Который тоже будет вроде нас с тобой? — Такой же не похожий на других представителей своего рода? Такой же полуизгой? Полуотверженный? — Олег презрительно усмехнулся. — Мне проще поверить в экологическую катастрофу. Честно говоря, мы действительно сделали очень много для того, чтобы она произошла. Почему бы не представить, например, что от нашего хозяйничанья природа пошла вразнос. Враздрай. Я могу поверить в такую катастрофу, которая создала благоприятные условия для эволюции крыс. И при этом изменила мир так, что для человека он стал существенно менее благоприятным. Мне проще представить, что вы — потомки особо продвинутых крыс, которые лучше прочих бегали по лабиринтам и быстрее угадывали, в какую кормушку упадет пища, когда загорится красная лампочка. Да в этом городе, черт побери, было несколько институтов с биологическими факультетами, и каждый год сотни студентов ставили на крысах опыты. Просто потому, что по учебной программе положено. А потом — бах, что-то замкнуло в мироздании, во все стороны посыпались искры, как при пробое изоляции… И одна из этих искр что-то там разожгла. — Не надо смеяться. — Крыс оставался серьезным. — Вот ты сейчас, прямо сейчас можешь быть уверен на сто процентов, что ты не прообраз человека будущего? С твоими новыми способностями? Олег вспомнил их с Дмитрием и его тезкой Паршиным разговор о скрытых возможностях человека. Об эволюции, которая перебирает варианты, методично и безжалостно тасуя колоду. О парне Алике, с которым ему так и не выпало познакомиться. О том, что говорил ему Сережка Тайлаков, когда они коротали у него вечер за трепом и водкой. — Да уж, конечно, — ответил он наконец. — Человек будущего. Хомо футурис. Глухой. Органически не приспособленный к жизни в коллективе. Приходящий в ужас от одной мысли о собственных детях. Да, с новым чувством. Которое как будто бы живет отдельно от меня. Сегодня оно есть, а завтра засыпает, и я не знаю, как и когда оно проснется в следующий раз. Но крыса упорствовала. Похоже, ее всерьез зацепил этот странный спор. — Ну и что? Может быть, ты — экспериментальный образец. — Ага. — Музыкант кивнул, — мы вернулись к тому, с чего начинали: к подопытным крысам и кроликам. — Мне жаль тебя, — неожиданно сказал Флейтист. — Я, каким бы ни был, чувствую предназначение. Оно ведет меня, а я играю музыку и вожу других — такова моя цель. Миссия, если тебе больше понравится это высокопарное слово. А ты? В чем твое предназначение? Твоя миссия? — Знаешь, — с трудом сказал Олег, глядя прямо в глаза Флейтисту, — у меня тоже есть предназначение. Миссия. Защищать людей от крыс. И мне кажется, я неплохо выполняю свою работу. Ты водишь людей на смерть, а я их защищаю. — Да, — кивнул крыс. — Ты — сверхоружие, которое дано людям. А я — возможно, сверхоружие, которое дано крысам. Не так важно кем, не столь важно как. Важно — зачем. Мы с тобой способны решить исход войны. Так что давай решать… — Ты думаешь, мы можем решить за всех? Но тогда мы должны что-нибудь им предложить. То, что устроит и нас, и вас. А я, честно говоря, не знаю пока, могу ли вообще тебе доверять. — Ты ожидал найти здесь засаду. Но ведь ее не было? — Может быть, она будет в следующий раз. Что, если у тебя далеко идущие планы? Что, если игра гораздо серьезнее, чем я думаю? Не ты ли пишешь записочки со словами «Помогите нам»? — Ты — параноик, — констатировал крыс. — Поверишь мне, если скажу, что первый раз об этих записках узнал уже тогда, когда ты ушел из подвала, где лежал раненый? — По-моему, — парировал Олег, — я просто реалист, а не параноик. — Я думаю, — философски заметил Флейтист, — что это одно и то же. Разница только в том, с какой точки зрения посмотреть. Так насчет записок веришь? — Для тебе так важно, чтобы я тебе верил? — усмехнулся снайпер. — Ну, допустим. И скажи спасибо, что не интересуюсь, с какой частотой ты устраиваешь свои партизанские вылазки на нашу территорию. Вроде бы последние месяцы таинственные исчезновения людей стали куда как реже? Он посмотрел крысу в глаза. — Допустим… — пробормотал тот. — Допустим, это потому, что я тебя боюсь. Поверишь? И обрати внимание: я ведь не интересуюсь тем, как часто ты выходишь на охоту за крысами. Тем более что ты-то, наверное, продолжаешь охотиться с той же частотой. Повисло молчание. — А почему именно здесь? — спросил Музыкант только для того, чтобы что-то спросить. — Этот гараж как-то для тебя важен? — Какая разница, — ответил Флейтист, подергивая усами. — Скажем так: по некоторым причинам мне удобнее встречаться с тобой здесь, чем в каком-то другом месте. — Ну хорошо. Предположим. Я все понять не могу: откуда ты столько про нас знаешь? Понятно, что ты вдруг научился говорить. Но ведь этого мало! — Я специально изучаю человеческую культуру, — гордо заявил крыс. — Даже, наверное, более широко: я специально изучаю человека. Историю, психологию, особенности поведения в нестандартных ситуациях, способы организации общества и все прочее в таком роде. — Зачем? — Как зачем? Мы — враги, Музыкант, как ни грустно это признавать. Понять врага — это один из путей к победе. Любопытно, подумал Олег, а кто-нибудь из штабистов ставил вопрос вот так? Понять крыс, чтобы победить их! Да нет, наверное. Их ведь до сих пор воспринимают как обычных крыс, с которыми все ясно и понятно до очевидности. Были крысы поменьше — стали крысы побольше. Раньше крыс травили ядами, на них ставили крысоловки, с ними насмерть сходились шустрые деловитые терьеры. Теперь времена изменились, и с крысами бьются, как когда-то с людьми: основным способом одержать победу стала меткая пуля. Зачем понимать? Выстрелил, а дальше — либо попал, либо не попал. Все просто. Убей десять крыс, иначе у тебя нет ни малейшего шанса выжить. Еще десять — за женщину, которую любишь, чтобы шанс выжить появился еще и у нее. Следующий десяток — за ребенка, если тебе посчастливилось и ребенок у тебя есть. Вот он — простой и надежный путь ко всеобщему счастью. — Я сейчас открою еще одну тайну, хотя это не совсем тайна, просто мы с тобой об этом раньше не говорили. Ты ведь не первый, с кем я общаюсь, — продолжал тем временем Флейтист. Вот это было гораздо интереснее многого, что крыса сообщила раньше. Любопытно, с кем же она встречалась? И, что еще более любопытно, где эти люди? — Хочешь узнать побольше? Крыс как будто читал его мысли. И вопрос казался не то ехидным, не то издевательским. — Конечно, хочу. Не тяни. Хочешь говорить — говори. — Не сердись, — миролюбиво сказала говорящая тварь. — Однажды это была женщина, даже помоложе тебя, наверное. Я заворожил ее своей музыкой, отвел в укромное место и попытался говорить с ней. Но, похоже, она слишком испугалась, а я был так нетерпелив… Флейтист замолчал. Тяжело вздохнул. На этот раз Олег не стал его торопить. — В общем, я убил ее. Уничтожил, как отработанный материал. Сейчас я понимаю, что в тот раз, велев ей выпрыгнуть в окно седьмого этажа, я гораздо больше злился на себя, чем на нее. Злился из-за того, что не мог объяснить ей, насколько это важно, чтобы мы могли поговорить, попробовать понять друг друга. В общем, второй попытки я еще долго не предпринимал. — Но она была ведь? Так? — Ну да. Еще одна женщина — мне очень понравилось, как она вела себя в бою. Очень умно. Мне с трудом удалось подчинить ее. Кстати, с ней мы впервые говорили именно в этом гараже. — Впервые? — Да. Ее звали Катя, и с ней мы встречались дважды. Я очень боялся этой второй встречи: ведь она могла привести с собой людей, чтобы схватить меня, но она играла честно. А потом… Потом была дурацкая случайность — на обратном пути ее перехватил патруль, хотя я специально подобрал время и место так, чтобы ей как можно проще было меня найти. Ну и… Он махнул лапой. — Это все? — спросил Олег. — Нет, — отозвался Флейтист. — Третьим был пожилой мужчина. И с ним мы говорили гораздо больше, чем с теми женщинами. Я многому научился от него, и мне очень его не хватает. Пожилой мужчина? Неужели… — Его звали Лев? — торопливо спросил Музыкант. — Да, но как ты… — Такой щупленький, вечно небритый, морщинистый, как сморчок? Постоянно таскал коричневый свитер, даже когда асфальт от жары плавился? Олег поспешно вываливал на Флейтиста все новые и новые подробности. — Подожди ты, — досадливо поморщился крыс. — Я даже его фамилию помню. Сверзин. Он, так ведь? Похоже, вы были знакомы? — И очень близко. Лев Федорович был хорошим человеком. Точно. И сейчас перед Музыкантом сидел один из тех, кто виноват в его гибели. Даже если лично Флейтист не приложил к этому лапу — все равно он враг. Какие бы слова ни звучали сегодня, он — враг, он — один из беспощадной серой массы, с которой вот уже который год воюют остатки человечества. И все же… И все же когда он говорит о том, что ему не хватает Сверзина, он, похоже, не врет. — Я не знаю, что случилось с ним, — сказал Флейтист. — Однажды он просто не пришел. Я не знал, что думать, и решил, что дело в старости. Ему ведь много лет было. — Вообще-то, — растерянно произнес Олег, — у нас думают, что его ваши убили. — Ничего не могу сказать точно. Что знал, то и сказал. Мы с ним виделись регулярно, но однажды я его не дождался. Что бы ты ни думал, я не убивал его. Может, конечно, его тоже перехватил наш патруль… — Может, — эхом откликнулся Олег. Конечно. Других вариантов просто нет. Кто из людей поднял бы руку на своего? Еще недавно Доцент доходчиво объяснил глухому снайперу, что граница, по которой разделены «свои» и «чужие», является очень четкой. По одну сторону — люди, по другую — твари. — Послушай, — задумчиво протянула крыса. — Это похоже на знак. — Какой знак? — не понял Музыкант. — Ну, не знаю. Что-то вроде знамения. Мы не только способны понимать друг друга — у нас есть общий знакомый, который каждому из нас не безразличен. Мы связаны теснее, чем ты думаешь. Олег вдруг разозлился. Уж больно ловко у болтливого Флейтиста все складывалось, все выходило донельзя логичным. Но так не бывает. Или бывает? — Если честно, — почти через силу сказал он, — меня интересует то, что можно пощупать руками. Знаки, знамения — это все слова. У нас, у людей, есть одна проблема: почему именно сейчас с нами сыграна такая шутка? Почему мир отступился от нас и решил, что мы должны исчезнуть? Крыс опять умудрился пожать плечами: — Что погубило динозавров, Музыкант? Почему неандертальцы уступили место кроманьонцам? И не надо мне говорить, что кроманьонцы попросту их всех истребили: и тех и других было достаточно мало для того, чтобы не конкурировать из-за ресурсов. На эти вопросы нет ответов — человеческая наука успела только накопить ряд гипотез, более или менее удобоваримых. И все. А теперь вот новая проблема: почему исчезнут люди. — Не надейся, — криво улыбнулся Олег. — Не так быстро. Признаться, меня мало волнуют философские вопросы. Кто, куда, зачем, как, почему — это все не для меня. Если даже твои выдумки — заметь, не гипотезы, а именно выдумки, потому что подтвердить их чем-то мало-мальски серьезным ты пока что не можешь, — так вот, если твои выдумки верны, я постараюсь сделать все, что от меня зависит, чтобы мы подольше задержались на этом свете. И ответ на вопрос меня интересует предельно конкретный. Если что-то в мире решило бросить нам вызов — то почему оно это сделало и что это за сила. Я — снайпер, если ты не забыл. Я отлично попадаю в цель, бью без промаха, но для того, чтобы не промахиваться, я должен знать, что является моей целью. — Мы же начали с того, что на этот вопрос нет ясного ответа. Что-то произошло, и нам теперь с этим жить. Ничего не изменить, Музыкант, неужели ты этого до сих пор не понял? Люди, у вас за спиной такой длинный путь, ваш опыт превосходит наш настолько, что даже сравнивать смешно, — так почему вы еще не догадались? Мир уже никогда не будет прежним: нет никакой кнопки, которую можно нажать, чтобы все вернулось. Остается учиться жить иначе, искать себя вновь, в изменившемся мире. В мире, в котором у вас есть конкуренты. — Ладно. Пусть так. Но почему этими конкурентами стали именно крысы? — А ты не задумывался, что мы с вами очень похожи? — Чем же? — Умением выживать практически в любых обстоятельствах. Способностью использовать размножение для того, чтобы более эффективно отстоять эволюционную нишу. Тем, что и человек, и крыса готовы драться до последнего. Да, крысы были трусливы и предпочитали нападать стаей, но разве про человека этого не скажешь? К тому же даже вы признавали, что загнанная в угол крыса становится во много раз опаснее. Вот тебе мой ответ… Скажи, пожалуйста, — помолчав недолго, необычно тихо спросил Флейтист, — у тебя есть… ну, как это у людей называется… возлюбленная? Любимая? Любовница? Извини, в тонкостях этих вопросов я разобрался плохо. В книгах много непонятного и противоречащего. Извини, что так меняю тему разговора, но ответить на твой вопрос, как ты выражаешься, предельно конкретно все равно не могу. — Еще бы, — со смешком произнес снайпер, — физика с геометрией куда как понятнее любви. Там все на своих местах, все на своих полочках. А любовь, Флейтист, это такая штука… Да вообще-то это вовсе не штука. Да, у меня есть возлюбленная. Она же любимая и даже, наверное, любовница. — Значит, — бесстрастно сказал крыс, — в этом вы после Катастрофы не изменились. И мы тоже. — Что ты имеешь в виду? — Мы не знаем, что такое любовь. Мы спариваемся, когда наступает время. Не более того. Бог… ну тот, про которого я говорил чисто гипотетически, научил нас стрелять из автоматов, но так и не научил нас любить. — Я пойду, наверное, — сказал Олег. Его начал тяготить этот разговор. Конечно, можно долго чесать языком и находить в этом интерес. Но если слово не может стать делом, то грош такому слову цена. И сейчас снайпер совершенно не представлял, чем в будущем может обернуться этот разговор. Пора ставить точку. — Я тебя чем-то обидел? — обеспокоенно спросил Флейтист. — Нет. Но я еще хочу поспать сегодня. Снайпер понял, что зря пришел на встречу с говорящей тварью без продуманного заранее списка вопросов. Но он — человек действия, думать — не его стихия. Наверное, Сверзин, встречаясь с Флейтистом, спрашивал гораздо больше и мог делать выводы не только из ответов, но даже из их отсутствия. Но одно дело — Лев Федорович, другое — глухой снайпер по прозвищу Музыкант. Он сейчас даже не знает, о чем говорить и, самое главное, какая польза может быть от этого разговора. — Понятно… Ну что ж. Спасибо, что поверил и пришел. Мы еще увидимся? — Не знаю, — честно ответил Музыкант. — Правда. Не знаю. Если ты говоришь, что мы с тобой связаны, то, наверное, судьба или бог твой крысиный должны нас свести вновь. Вот и проверим. — Проверим, — эхом откликнулся говорящий крыс. Глава 10 РАЗГОВОРЫ На следующее утро к Олегу с Иришкой заглянул на минутку проходивший мимо Кравченко. От предложения зайти и попить чаю с испеченным вчера вечером Иришкой вкуснющим печеньем Данил Сергеевич вежливо, но твердо отказался, сославшись на то, что спешит. — Я, собственно, вот за чем, — объяснил он цель своего визита. — Олег, сегодня в шесть у меня будет неформальное такое собраньице. Кое-кто из Штаба: Доцент, Вась-Палыч, естественно, и кто-нибудь еще. Соберется еще несколько человек. Из тех, кто постов не занимает и официальных обязанностей не имеет, но… Так скажем, обладают эти люди некоторым влиянием. — Вроде тебя? — Вроде меня, — кивнул Кравченко. — Точно. Приходи, Олег. Ирку твою, — он, будто извиняясь, кивнул девушке, — не зову. А вот ты приходи. Не все тебе будут рады, ну да это их проблема. — Какая-то политика, — объяснил Музыкант Иришке, после того как гость ушел, боясь, что девушка обидится из-за того, что ее не приглашают. Однако она отнеслась к этому совершенно спокойно. — Не имею никакого влияния? Честно говоря, и не хочу. Другие есть, пусть они и влияют. Не всем же быть вождями. — Так и я не вождь. — Да? — Иришка испытующе посмотрела на Музыканта. — Может быть, и нет. А может быть, и да. Ты ведь не пробовал? — И не собираюсь. Но на собрание схожу. Интересно. Глядишь, вставлю словечко-другое, хоть Вась-Палыча позлю. Нравится мне его дразнить. — Смотри, додразнишься, — вздохнула Иришка. — Я осторожно. Думаю, и Денис там будет. — Ну, без этого точно не обойдется. — Ты чего? Он тебе не нравится? — Сама не знаю. Какой-то он чересчур целеустремленный. Я еще с докатастрофных времен недолюбливаю всяких молодежных лидеров. У них всегда все по полочкам разложено, все просто и понятно. А в жизни, Олег, все сложно и запутанно, потому что иначе неинтересно. По крайней мере, мне. Не люблю я, Олежка, когда такие вот уверенные в себе мальчики делят мир на понятные кусочки и раскладывают по полочкам. Люблю сама думать, а такие, как Денис, хотят решить все за других. — Так любой ученый или философ, — задумчиво сказал Музыкант, — стремится разложить мир на кусочки и по полочкам. Чтобы было ясно и понятно. Почему, скажем, Ньютон или Кант — хорошие, а Денис — плохой? — Да не плохой он! — сердито откликнулась девушка. — Ты, смотрю, и сам как-то все упрощенно понимаешь. Только Кант с Ньютоном — у них, во-первых, все доказуемо, а не с потолка взято. А во-вторых, они не бегают за каждым встречным и поперечным и не говорят: делай, как я. Они, Олег, структурировали информацию и предлагали ее любому желающему для того, чтобы каждый мог подумать сам. А у Дениса — готовые рецепты. Нужно делать так, вот так и только вот так. А если эдак — это не по понятиям. Имей в виду, Олежка: с этим парнем нужно ухо востро держать. Смотри, — она рассмеялась, — с ним даже ни одна женщина жить не хочет. Музыкант вспомнил свой давешний визит к Денису в тот день, когда они познакомились. Как раз через несколько часов после того, как он впервые встретил говорящую крысу, играющую на флейте музыку, которая лишала людей воли. Точно, тогда еще Олег обратил внимание, что у Дениса в доме не чувствуется женской руки. — Ты же не намекаешь, что он голубой? — прямо спросил он. — Да брось ты! Конечно нет. — Иришка звонко рассмеялась. — Просто женщины инстинктивно чувствуют таких типов. До Катастрофы, в устоявшемся и более-менее стабильном мире они ценились, потому что их рецепты давали хорошую такую отдачу. А сейчас другое ценится. Умение меняться. Приспосабливаться. Находить новые выходы. Такие, как Денис, этого не умеют — они прут напролом и однажды напарываются на что-нибудь неприятное. Вот мы это и чуем и не хотим к нему в спутницы жизни. А вообще, Олежка, не слушай ты меня. Я же женщина! Курица — не птица, и все прочее! Я тебе сейчас такого наговорю, такой лапши на уши навешаю — вовек не раскрутишь. Вечером Музыкант, разумеется, отправился к Кравченко. Посмотреть на политику. Как-то раз, споря с Денисом, он понял, что представления не имеет, какие драки происходят сегодня под ковром, кто в какую сторону тянет одеяло и как вообще это одеяло выглядит. В мире снайпера все было просто: прицелился и выстрелил. Попал или не попал. Убил ты — или убили тебя. Ладно, вздохнул он, посмотрим, как бывает по-другому. Когда он пришел, большинство уже было в сборе. В квартире было накурено, сизые табачные облака колыхались под потолком. Музыкант поморщился. Он не курил и не понимал, почему курильщики считают своим неотъемлемым правом прованивать любое помещение, в котором они собираются. Даже по тому, кто где устроился, можно было получить хотя бы приблизительное представление о том, кто как к кому относится. Штабисты оккупировали диван: высокий, подтянутый Доцент в привычных золоченых очочках, похожий на щеголеватого штабс-капитана из старых фильмов про Гражданскую войну; усатый Вась-Палыч, смахивавший на внешне простенького, а на деле — вполне себе на уме, хитроватого и прижимистого колхозного директора; широкоплечая, с невыразительным плоским лицом Бой-баба; немногословный Атаман, который до Катастрофы вступил в какое-то казачье войско и до сих пор по праздникам щеголял иногда в синих штанах с лампасами. Возле окна на скрипучем деревянном табурете без обивки уселся, привалившись к стене, Денис. В метре от него развалился в кресле бородатый длинноволосый Батюшка — самый настоящий, всамделишный священник. Большинство людей, имевших отношение к церкви, не пережило Катастрофы. Батюшка же быстро забыл о смирении и научился метко стрелять из автомата и ловко драться врукопашную. Нельзя сказать, что у него сейчас была обильная паства. Многим было просто не до Бога, тем более что непохоже было на то, что Богу есть до них какое-нибудь дело. Правее на стульях сидели двое незнакомых Денису пожилых мужчин. Судя по тому, что стулья стояли близко друг к другу, пожилые мужчины пришли вдвоем. По другую сторону дверного проема сидела смутно знакомая кудрявая рыжая женщина в черных брюках и темно-синем свитере. У противоположной окну стены расположился на полу — видимо, стульев не хватило — молодой парень, ровесник Олега, в скрипучей кожаной куртке-косухе и лысый. Его Олег немного знал. Мишка Панченко после Катастрофы был одним из вожаков байкерской банды, носившей громкое название «Ангелы ночи», но одним из первых пошел под руку Штаба и уже тут развернулся на полную, склоняя бывших товарищей на сторону новых лидеров. Говорят, в тех, кто не хотел принимать власть Штаба, Мишка стрелял не задумываясь. «Ангелы» назначили за его голову немалую награду, но — вот он, Мишка, жив до сих пор, а кто сейчас помнит «Ангелов»? Глориа мунди транзит очень быстро. Только хорошие умирают молодыми, хотя в случае с байкерской бандой все было совсем не так. По крайней мере, хорошими их точно не назовешь. Как раз в тот момент, когда Олег вошел в комнату, разговор на мгновение затих. — О чем речь? — поинтересовался Музыкант, воспользовавшись удачно возникшей паузой. Вась-Палыч скривился, Доцент похлопал его по плечу. Пожилые мужчины обменялись несколькими словами шепотом. Мишка Панченко приветственно помахал рукой. — Как всегда, — ответил на вопрос Олега Денис. — Обо всем и ни о чем. Называется: Штаб контактирует с общественностью. — Не сказал бы, что ни о чем, — возразил Панченко. — Про то, что надо выигрывать войну, поговорили. Потом обсудили, что надо войну выигрывать. А затем еще поспорили о том, что войну выигрывать надо. Вот сам посчитай: целых три темы. Неплохо, да? Полузнакомая женщина ехидно улыбнулась и тоже хотела что-то сказать, но все-таки промолчала. — Юморист, — пробасил Батюшка. — Точно, — поддержал его Вась-Палыч. — Этим… молодым… им лишь бы шутить. Им кажется, что все так просто — взял и победил. Похватали шашки — и вперед на танки. Только не получается так, ребятки. — Вот так и общаемся, — пояснил Денис будто бы для Музыканта, а на самом деле — для всех присутствующих. — О чем ни заговори — вы ничего не понимаете, только мы понимаем. И ведем вас к победе. А какими дорогами ведем и когда будет победа — это вас не касается. Вась-Палыч что-то недовольно пробурчал. Доцент и Бой-баба переглянулись, но ничего не сказали. Доцент, правда, улыбнулся. Олег знал, что молчание штабиста могло сказать больше, чем двухчасовая речь того же Вась-Палыча. Оно означало: спорьте-спорьте, возмущайтесь, ругайтесь, обвиняйте, требуйте… а мы будем гнать состав в том направлении, которое нам кажется верным. С какой-то точки зрения Музыкант был даже согласен признать его правоту. — Можно подумать, — сказала женщина в темно-синем свитере, — что у нас других проблем нет. Война, война, война… Что мы так зациклились на этой войне? Только о ней и говорим. Михаил ведь прав: для нас война — не одна тема, а целых три разом. Подождите, подождите, — замахала она руками, видя, что сразу несколько человек готовы ее перебить. — Нет, я все прекрасно понимаю, я в курсе, что мы воюем. Но мы зависли в этом непонятном положении и висим уже несколько лет. Не падаем — это здорово. Но и дальше не летим. Тут Олег вспомнил наконец, откуда он знает кудрявую рыжую женщину. Ее звали Светланой, и познакомился Музыкант с ней на одной из вечерних посиделок на кухне у Сверзина. Конечно, последний раз такие посиделки состоялись больше года назад, а снайпер обладал потрясающей способностью едва ли не мгновенно забывать людей, если не общался с ними более-менее постоянно. Но теперь-то память услужливо подсунула ему пару картинок из прошлого. Точно, Светлана довольно горячо отстаивала идею попытки контакта с крысами! Когда во время особенно горячего спора ей предложили сию секунду отправиться в «серую зону» и провести переговоры, она резонно возразила, что не предлагает делать это прямо сейчас. Конечно, сказала Светлана, она отлично понимает всю трудность того, о чем говорит. Но трудности сами по себе — не причина полностью отбрасывать возможность общения с противником. Наличие разума, доказывала она, потенциально является дорогой к взаимопониманию. Не сразу, конечно. Не мгновенно. Но почему бы и нет? Интересно, не был ли Лев Федорович в то время уже знаком с Флейтистом? Не рассказал ли он об этом рыжей кудрявой Светлане? Вряд ли, конечно. Зачем? Такими тайнами делиться опасно. Те споры ничем внятным не закончились. Кухонные разглагольствования, в этом-то Музыкант был уверен на двести процентов, никогда не перевернут мир. Хотя способны подготовить почву для такого переворота, заронив зерно сомнения, подготовить почву для того, чтобы это зерно проросло. Ну и, в конце концов, спорить до хрипоты, до красных от злости лиц, брызганья слюной, размахивания руками — это же просто весело! Однако ему было любопытно: неужели она сейчас станет говорить о том же? Именно так Светлана и поступила: — Почему мы не пытаемся с ними договориться? Почему только стреляем? Нет, постойте, — запротестовала она, когда Вась-Палыч, а вслед за ним Батюшка и Атаман откровенно засмеялись. — Вы меня только за дуру-пацифистку не принимайте! Я сама на постах стою, и стрелять мне тоже приходилось. Но почему все время — только так? Что, другого варианта нет? Доцент по традиции не ответил. Сидел себе в углу, поблескивая стеклышками очков, и улыбался себе. На миг снайпер даже позавидовал ему. — Вот здесь я, пожалуй, соглашусь со Штабом. Ради разнообразия, — сверкнул улыбкой Денис, глядя на отца: мол, видишь, не во всем мы с тобой расходимся; Вась-Палыч недоверчиво хмыкнул. — Разные мы, понимаешь. Раз-ны-е. Вон у Олега спроси. — Денис ткнул в Музыканта пальцем. — Он с крысами чуть ли не каждый день видится. Знает про них, наверное, больше, чем весь Штаб, вместе взятый. Но даже он с ними вроде бы еще не разговаривает и в гости себе на рюмку чаю не приглашает. Так ведь, Олег? Или не так? Что-то было в этом последнем вопросе. Что-то глубоко спрятанное, хорошенько укрытое, закамуфлированное, чтобы непосвященные не догадались. Как будто Денис что-то на самом деле знал. И теперь как бы приглашал Музыканта: ну же, дружище, откройся. Мне же все известно, так что брось таиться. Рассказывай все как есть. Вываливай правду-матку прямо вот сюда, на всеобщее наше растерзание. А мы решим уж, что делать. И с правдой, и с тобой за компанию. Или все-таки ничего он не знает? И Олег сам себе придумывает то, чего в словах Дениса не было? Да ну его… — Так, — кивнул Олег. — У себя дома чай с крысами я точно не пью. Но мне все-таки интересно, кому-нибудь когда-нибудь приходила в голову идея попробовать вести переговоры с крысами? Я имею в виду — не на собственной кухне, за чашкой чаю, а, например, на заседании Штаба? Кто-нибудь всерьез рассматривал такую возможность? — Не считай других дурней себя, — обиженно пробасил Вась-Палыч. — Мы про это еще в прошлом году думали. — Только думали? — поинтересовалась Светлана. — А ты чего хотела? — развел руками Кравченко. — Я к тому моменту к руководству отношения уже не имел, но кое о чем слышал. Понимаете, ребята, на самом деле такие контакты осуществить очень трудно. Мы до сих пор ничего — подчеркиваю: ни-че-го — не знаем о том, как устроен крысиный социум. Логично предположить, что у них есть какой-то уровень организации. В конце концов, вы все в курсе: в бою они прекрасно взаимодействуют друг с другом. Но мы даже не можем ничего сказать о том, говорят ли они на нашем языке. — Точно, — вклинился наконец в разговор Доцент. — Зато стопроцентно известно, что никто из нас не говорит по-крысиному. Если это вообще возможно. — Ну вот, — подытожил Вась-Палыч. — Вам бы, молодежи, только показать нам, старым, что мы ничего не можем и ни о чем не думаем. А мы очень даже думаем. Только делать не всегда получается. И не потому, что мы такие уж ретрограды и консерваторы. А просто потому что жизнь такая. — Я — не молодежь, — парировал Олег. — Ну да, — покивал головой Кравченко. — Только хорошие умирают молодыми, и все такое. — Вот так всегда, — сказал Музыкант. — Жизнь такая! Великолепная отговорка на все случаи жизни. Что-то пошло не так, как планировалось, — да это жизнь такая. Ведешь себя, как свинья, — а это вовсе не я виноват, это такая жизнь. Она меня заставляет. Вынуждает. Руки выкручивает. Прямо ничего я, болезный, не могу с этой проклятой жизнью поделать! Чуть что — лапки задираю и перед ней капитулирую. А изменять жизнь не пробовали? — И говоришь еще, что не молодежь, — подала голос молчавшая до того Бой-баба. — Да мы, если ты заметил, только этим и занимаемся. Жизнь изменяем. Была война банд — не стало войны банд. Были крысы, беспрепятственно шаставшие по всему городу, — теперь нет этого, а есть более-менее устойчивая линия фронта. Были голод и холод — теперь есть установленные пайки, электричество, кое-где — центральное отопление. Сам-то в каком доме живешь? Со светом и теплом. Мы ее налаживаем. Ну, жизнь то есть. Меняем, как умеем. А то, что быстрее не выходит, — так, может, не стоит быстрее? Чтобы по мелочам не разменяться, чтобы иметь возможность сосредоточиться на том, что особенно важно именно сегодня. — Угу, — кивнул Атаман. — Зинаида все верно сказала. Я вот слушаю вас, слушаю и, если честно, все больше думаю: правильно, что Штаб — это мы. Потому что если бы Штабом был кто-то из вас, крысы нас всех давно бы уже прищучили. Извините уж за откровенность. Война — это такое дело, что ее нужно вести до конца. Когда победим, тогда и будем разбираться, кто прав, кто не прав и как надо было на самом деле поступать. Потому что, пока война идет, нет у нас времени другими вопросами заниматься, и даже если мы где-то и ошибаемся, это тем искупается, что в десятке других случаев мы принимаем абсолютно верные решения. Доцент, не сказав ни слова, улыбнулся. Как-то само собой вышло, что озвучила проблему Светлана, а отдуваться пришлось в основном Музыканту. Ну ладно, попробуем, сказал он сам себе мысленно. Все-таки пока дело не дошло до того, что собравшиеся здесь стоят напротив крыс со взятым на изготовку оружием, можно и почесать языки. Хуже от этого точно не будет. — Хорошо, — упрямо сказал Олег. — Даже отлично. Вы думали о переговорах, но раньше. У вас были другие проблемы. Крысы наступали, «серая зона» росла, «наш город» сокращался. Но теперь-то? Сейчас, кажется, положение стабилизировалось. Зинаида сама об этом только что сказала. У нас есть оружие. Боеприпасы. Еда. Организация. Мы не рвем друг другу глотки в войне банд, чему крысы, положа руку на сердце, были бы очень рады. Что теперь мешает нам задуматься о контакте? — И как ты предлагаешь это осуществить? — насмешливо спросил Доцент, поправив указательным пальцем сползшие с переносицы очки. — Выйти с белым флагом? Отловить крысу и сунуть ей под нос верительные грамоты? С кем ты будешь разговаривать? И где гарантии, что те, с кем ты станешь общаться, действительно облечены властью? Если у них вообще есть представление о власти. — Вообще-то, — добавил Кравченко, — Сверзин, пусть земля ему пухом будет, об этом говорил как-то. Он предупреждал, чтобы мы не ошиблись, перенося на крыс либо наши представления о самих себе, либо те знания, которые у нас сохранились об обычных крысах. Не мутировавших. — Правильно, — поддержал его Вась-Палыч, — Федорыч умный был мужик, хотя порой ту еще пургу гнал. Вдруг у них до сих пор такие же банды, как у нас раньше были? Мы с одним крысюком договоримся, а на следующий день его свои же загрызут — и дальше что? — В общем, — продолжил Кравченко, — пока у нас нет гарантий, что их представления не то что о дипломатии — об обычном общении — хотя бы немного совпадают с нашими, даже думать всерьез о каких-либо контактах с крысами не стоит. — Именно, — согласно кивнул Доцент. — По-моему, это полностью совпадает с мнением Штаба. Пора, застучало у Музыканта в висках. Пора, скажи им. Встань и скажи. О том, как ты не просто встретил крысу, умеющую играть на флейте и завораживать своей музыкой людей. Расскажи им еще и о том, что ты общался с этой крысой. Что человек и крыса могут понять друг друга. Расскажи и о том, что Сверзин, которого знали многие из собравшихся у Кравченко, которого многие уважали, на слова которого здесь уже ссылались, тоже был с ней знаком. По крайней мере, сам Флейтист это утверждает. Точно-точно, ответил Олег сам себе. После чего есть два варианта событий. Один — мягкий. Меня признают свихнувшимся, отбирают постоянный допуск за линию постов, лишают оружия и вообще запирают куда-нибудь от греха подальше. Под мягким, но неусыпным надзором. Если повезет, Иришке разрешат жить со мной. Второй вариант — назовем его жестким — гораздо хуже. Меня посчитают предателем. И тогда заключение будет еще легким наказанием. Могут и расстрелять на всякий случай. Для острастки прочих. Тех, кому придет в голову, что линия, которую проводит в жизнь Штаб при всей ее успешности и результативности может быть неидеальной. Если мне уже не поверили тогда, когда я пришел в Штаб и рассказал о крысе с флейтой, почему должны поверить сейчас? В итоге снайпер не сказал ничего. Пока он размышлял, разговор перешел на другую тему. Денис оседлал своего излюбленного конька и рубил наотмашь: новая стратегия, рациональное планирование, смена приоритетов с решения текущих и вовсе сиюминутных проблем на долгосрочное развитие, больше доверять молодежи… Его слушали, кивали головами, внимательно впитывали каждое слово. До тех пор, пока Кравченко не вклинился в паузу, когда Денис остановился передохнуть. — Все, конечно, красиво звучит, — сказал он. — Но есть много различных «но». — У вас всегда так! — запальчиво выкрикнул сын Вась-Палыча. — Чуть что: да, ты прав, но… — А иначе быть не может, — мягко возразил ему сам Доцент. — Денис, ну что ты ершишься? Куда торопишься? Настанет такое время, когда мы уступим вам свое место. Атаман при этих словах недоверчиво покачал головой. — Да? Когда-нибудь? — запальчиво выкрикнул Денис. — Конечно, не сейчас же! — вступил в разговор Вась-Палыч. — Ты что, хотел, чтобы тебя — без опыта работы, с минимумом понимания жизни, с этим твоим… как его… ага, с юношеским максимализмом — вот так вот взяли и пустили к рулю? Извини, парень, я в твою лодку не сяду. Давай уж пока мы погребем. А ты… ты учись. Смотри на старших, гляди, подмечай, что да как они делают. И твое время придет. Это я тебе как отец говорю, Дениска. — Правильно, — буркнул сын в ответ на слова отца. — Вы готовы чесать языки сколько угодно, выдумывать массу различных доказательств — лишь бы не отдавать власть. Неужели она так вам нравится? Что, это так вкусно? — А у вас, молодой человек, избыточная дурная тяга к развенчанию авторитетов, — парировал Кравченко. По тому, что Данил Сергеевич назвал собеседника на «вы», Олег догадался, что тот крайне раздражен. В Городе, где после катастрофы осталось не так много людей, жители предпочитали даже к незнакомым обращаться на «ты». Это позволяло чувствовать себя более сплоченными, придавало отношениям большую близость. Людей оставалось не так уж много, чтобы разбрасываться ими из простой человеческой невнимательности. И это «вы» должно было указать Денису, что тот зарывается. — Авторитеты нужно развенчивать. Иначе общество закиснет, — бросил «молодой человек». — Ага, — согласился с ним Панченко. — Лучше всего для развенчивания авторитетов использовать проверенный метод — пулю в лоб. Дешево и сердито. Быстро и наверняка. Денис побагровел, чувствуя, что над ним насмехаются. Терпи-терпи, захотелось сказать Музыканту. Высказал что-нибудь — будь готов, что по твоим словам будут с наслаждением топтаться армейскими ботинками и тебе придется из кожи вон лезть, чтобы доказывать, что ты не тварь дрожащая, а обладатель какого-то там права. Кстати, как и «Войну и мир», «Преступление и наказание» Олег в свое время не одолел, но положенным набором цитат из классики оперировал играючи. — Конечно, конечно, — примирительно сказала Бой-баба. — Развенчивание авторитетов — занятие вполне полезное. Но это же нельзя делать бездумно. — Именно. — Кравченко назидательно поднял указательный палец. — Кто такие авторитеты? Это те, кто лучше умеет что-то делать. Или больше знает. Сумел лучше, чем они, узнал больше — добро пожаловать на их пьедестал. Но твое развенчивание, Денис, — это зависть инфантильного подростка, который хочет всего и сразу. Не желает работать для этого, прилагать усилия, не понимает, что настоящие авторитеты никогда не возникают из пустоты. Богоборчество — это, в сущности-то, неплохо, но бороться с богами нужно умеючи. Про закон отрицания отрицания слыхал? — Ну, слыхал, — буркнул покрасневший ниспровергатель, оставшийся без поддержки и угодивший под огонь тяжелой интеллектуальной артиллерии. — Сбрасывай с тронов кого угодно. Но умей предложить что-то свое. Стоящее. Не набор общих фраз. А у тебя, к сожалению, ничего больше нет. Предлагаю закрыть тему. Денис не стал настаивать на продолжении. Еще с четверть часа о чем-то вяло подискутировали, но по настроению собравшихся было видно: острых тем не осталось, костер общей беседы неторопливо затухал, рдеющих угольков едва хватало, чтобы лениво дымить ничего не значащими фразами, скучными шутками, бестолковыми вопросами и очевидными ответами. Глава 11 МЯТЕЖ За окном что-то глухо грохнуло, заставив стекла испуганно задребезжать. Опять какие-то придурки фейерверки по ночам запускают, сонно подумал Олег. Милиции на них нет. Это ж додуматься надо: люди спят, а они развлекаются. Грохнуло еще раз, что-то прерывисто затрещало, треск сменился протяжным уханьем. Скорее бы закончилось, опять подумал Музыкант… …И вдруг проснулся, сел на кровати и уставился в окно. Какие фейерверки? Какая милиция? Это все осталось в прошлом, до Катастрофы. — Что случилось? — спросила проснувшаяся Иришка. — Не знаю, золотко. — Он успокаивающе положил ладонь на ее горячее голое плечо. — Стреляют? — Похоже. Надо бы пойти посмотреть, разобраться. Он принялся торопливо одеваться. Катастрофа научила людей, даже если их вытаскивают из постели посреди ночи, не путаться в пуговицах и не промахиваться мимо рукавов. Минута — и снайпер был готов. Он осторожно подошел к окну и выглянул на улицу. Где-то в Городе, несомненно, шел бой. Треск автоматных очередей перемежался отчетливым щелканьем одиночных пистолетных и винтовочных выстрелов. Изредка раздавались громкие резкие хлопки гранатных разрывов. — Ничего не понимаю, — пробормотал Олег. — Что там? — Ничего не видно. Но такое ощущение, что стреляют не со стороны порубежья. Это не крысиное нападение, золотко. Разве что они задумали какой-нибудь обходной маневр… Он похолодел. А ведь такое вполне могло быть. Тот самый рейд Флейтиста, который Олег удачно прервал, убив двух его хвостатых спутников у моста, — не был ли он на самом деле разведкой? Не прощупывал ли говорящий крыс такую возможность? Тихо-тихо снять посты, никаких выстрелов — лишь едва слышная гипнотическая мелодия… — Олег… Может, не надо никуда ходить? Без тебя разберутся. Ну почему ты вечно лезешь в драку? — Только хорошие умирают молодыми… Ир, я же всегда возвращаюсь. Сбегаю, посмотрю, разберусь, что к чему, — и обратно, к тебе под одеяло. Без меня никому незнакомому не открывай, ясно? — Я что, совсем дурочка, что ли? — Знакомым, кстати, тоже открывай не всем, — продолжил Музыкант, не обращая внимания на Иришкины слова. — Сережка, Кравченко, Доцент… Оружие держи при себе и, если что, стреляй не раздумывая. Не нравится мне это все. Ну ладно, я пошел. Олег отвернулся от окна, но не успел он выйти из спальни, как шум далекого боя перекрыла резкая трель дверного звонка. Это было не короткое деликатное сообщение о том, что гость пришел и просит его впустить. Стоявший на лестничной площадке вдавил кнопку до упора и отпускать ее не собирался до тех пор, пока хозяева не отреагируют на надрывающийся трезвон. — Легки на помине, — пробормотал Олег. — Сейчас разберемся, кто там. Он мягко скользнул в прихожую, подхватив по пути автомат. За его спиной Иришка торопливо выбралась из кровати и, не одеваясь, в коротенькой ночной рубашке, подбежала к письменному столу и вынула из ящика пистолет. Музыкант, прижавшись спиной к стене, негромко спросил: — Кто? — Олег, открой, — донесся из-за двери приглушенный несколькими сантиметрами доброго дерева голос Доцента. — Ты один? — на всякий случай уточнил снайпер. В принципе он впустил бы штабиста и в том случае, если бы тот явился с охраной, но поинтересоваться стоило. — Аки перст, — удрученно отозвался Доцент. — Ну, впустишь или мне по какой-то причине вдруг отказано от дома? Олег, щелкнув засовом, распахнул дверь. — Входи. И скажи заодно, что за чертовщина творится в нашем славном Городе. — Что творится? Сейчас расскажу, — бросил Доцент, шагая за порог. — Хотя ты сам уже себе ответил. Именно что чертовщина. Он выглядел так, будто побывал в хорошей драке. Левая щека багровеет свежей ссадиной, глаза горят опасным азартным блеском. Верхняя губа распухла. Воротник кожаного плаща надорван и держится на нескольких размочаленных нитках. Из кармана вызывающе торчит рукоять пистолета. — Это мятеж, Олег. Бездарный, глупый, идиотский мятеж. Эти болваны не смогли арестовать никого из Штаба. Им не удалось занять телефонных станций. Сейчас они штурмуют арсенал, но, похоже, надолго их не хватит. Они сунулись в лоб, получили от охраны все, что им причиталось, и перешли к вялой осаде. К утру этот бред закончится. Мятеж? Кто? И зачем? Олег совершенно не понимал, кому сейчас в Городе нужно было устраивать бунт. Что, других проблем не хватает? Нашли время грызться между собой. — Кто восстает-то? — поинтересовался Музыкант. — И чего им нужно? Доцент неторопливо пригладил растрепавшиеся волосы. Устало провел ладонью по лбу. Ни дать ни взять, замотавшийся человек, не успевший покончить с одной работой, но тут же вынужденный приниматься за другую. Хотя, если вдуматься, так оно и было. — Я не совсем понимаю, Олег, — признался он. — Среди вожаков замечены кое-какие недобитки, которые в войне банд успели вовремя задрать лапы кверху и отмазаться от своих главарей. Неужели они решили взять реванш? Но все равно как-то глупо. Представляешь, меня пришли арестовывать двое. Представь себе только, — он коротко и издевательски хохотнул. — Меня. Двое. Олег, я одного застрелил на месте, он даже пискнуть не успел. Второго решил взять живым, прострелил ему плечо, а потом сдал с рук на руки охране — те на шум прибежали, но было уже поздно: я все сделал сам. Вот так вот. Он помолчал, а потом добавил: — Я чего пришел-то… Поедем со мной? — Куда? — Тут недалеко… — Доцент неопределенно махнул рукой и вдруг хищно усмехнулся. — Поохотимся. У меня машина неподалеку. Поехали? — Ну поехали… — Музыканту не очень хотелось мчаться с Доцентом на какую-то не вполне понятную охоту, тем более что в такую ночь, ночь мятежа, это могла быть лишь охота на человека. Но, с другой стороны, тот так упорно настаивал… Зачем-то это ему, видимо, нужно. — Ир, ты с нами? — окликнул Доцент девушку. — Давай, присоединяйся. Посмотришь, как вершится история. И мужику твоему будет спокойнее, что ты не в одиночку дома сидишь. Внизу и на самом деле ждал дóцентовский джип. Водитель вышел из кабины и, небрежно облокотившись на капот, курил, всем своим видом показывая, что видел этот ночной мятеж в гробу в тапочках известного цвета. — По коням, — негромко скомандовал Доцент. — Сережа, заводи. — Слушаюсь, шеф. Шофер Сережа щелчком отбросил сигарету, мелькнувшую в темноте крохотной алой звездочкой, и нырнул в теплое нутро автомобиля. Как же давно я не ездил на машине, подумал Олег. Теперь и не припомню. На грузовике разве что. По какой-то тревоге нас собирали, грузили в деревянные кузова и развозили на позиции, сбрасывая буквально перед мордами остервенело рвущихся вперед крыс. Но комфорт этого серебристого красавца ни в какое сравнение не идет с холодными жесткими лавками, на которых тогда приходилось сидеть. А Валька Смирнов, помнится, когда грузовик подскочил на очередном ухабе, разбил голову о кузовную крышу. Здесь же успокаивающе урчит двигатель, плавный ход не позволяет даже догадаться, что мы едем по печально известным отечественным дорогам. — Тут недалеко, — повторил Доцент, вглядываясь в скользившую по окнам джипа ночь. — Мои ребята уже подтянулись, только нас ждут. Я им сказал — без меня начинать только в самом крайнем случае. — Так за кем мы едем все-таки? — спросил Музыкант. — Не догадался еще? За их главными. Теневой Штаб, мать их. Одного не пойму — то ли конспирация у них ниже плинтуса, то ли они так на успех надеялись, что ничего по уму не сделали: мол, раз мы выиграем, то и так сойдет. Первые же пленные нам всех и сдали: явки-пароли и все такое прочее. Стоп. Сережа, притормози здесь. Дальше пешком дойдем. Штабист первым открыл дверь, выпрыгнул в хрусткий белый снег. Остальные выбрались следом. Краем глаза Олег заметил, как Иришка поежилась: все-таки зимняя ночь — это зимняя ночь. Ничего, если дело дойдет до стрельбы, быстро согреемся. Только бы ей не вздумалось лезть вперед и геройствовать. Все-таки, как ни крути, война — дело мужчин. Еще несколько минут они вчетвером шли по освещенной луной улице. Бой вдалеке все еще шел, его шум долетал и досюда. Но теперь Музыкант понимал, что дело действительно, как говорил Доцент, сводится к вялой перестрелке. Хорошо бы, все кончилось быстро и без лишней крови. Нет, ну надо же! Мятеж! Ой, дураки… И тут он неожиданно вспомнил разговоры, которые вел с ним Денис. Неужели это его рук дело? Доцент, который шел первым, вдруг остановился. Помахал кому-то рукой. От стены старенькой кирпичной трехэтажки к ним подбежали двое в одинаковых черных куртках, с лицами, по самые глаза замотанными толстыми вязаными шарфами. — Все в порядке, Доцент, — торопливо сказал один и вдруг чихнул. — Извини… Холодно, черт… — Ничего, ничего, — успокоил чихнувшего Доцент. — Утром тебе дополнительные сто грамм выпишу — поправишься. Что там? Никто в квартиру не приходил? — Приходили, — ответил второй. — Два человека и еще два человека. Один ушел. Не знаю, он из пришедших был или из тех, кто там с самого начала тусовался. Не поняли мы, если честно. Ночь, он в черном пальто и в шарфе до ушей, как мы вот с Васькой. — Ладно, — отмахнулся штабист. — Это пока непринципиально, из тех он или из этих. Значит, было там шестеро, четверо пришли, один ушел. Олег, реши-ка задачку: сколько сейчас людей в квартире? — Девятеро, — автоматически ответил снайпер. Он сейчас думал совсем о другом. Черное пальто. Это может значить, что… А, черт, это легко может вообще ничего не значить. Столько людей в городе ходит в черных пальто. Вот в чем Доцент прав на двести процентов — так это в том, что сейчас другим должна быть голова занята. Значит, девять человек в квартире. Наверняка вооруженных. И догадывающихся, что на них могут напасть. Если те, кто пришел в квартиру за то время, пока Доцент ездил за Олегом, рассказали своим вожакам, что все идет совсем не по тем нотам, которые они расписали, то они просто обязаны быть настороже. Интересно, сколько людей с Доцентом? Тот, словно прочитав мысли Музыканта, сказал: — Там девять. Здесь двадцать моих людей. Да нас трое. Проблем возникнуть не должно. Игорь, снайперы на местах? — Конечно, — бодро отрапортовал Игорь и тут же вновь чихнул. — Вот черт… — Будь здоров, — рассеянно пожелал ему Доцент. — Олег, может, ты тоже к снайперам подашься? Тебе это привычнее, может быть? Или с нами пойдешь? — Лучше с вами. — Вот и отличненько. — Штабист потер руки и вынул из кармана пистолет. — Ира, оставайся внизу. Вася, Сережа, за нее головой отвечаете. Понятно? Оба одновременно кивнули. — Хорошо. А мы пошли. Игорь, беги вперед и скажи, чтобы там ломали дверь. Снайперы пусть валят тех, кого сейчас ведут, но лучше, если они будут бить не насмерть. Чем больше возьмем живьем, тем лучше. — Да понятно, — как-то обиженно отозвался Игорь и отправился передавать распоряжения. — Слушай, — тихо спросил Олег у Доцента, — ну зачем я тебе сейчас? Поохотимся, поохотимся… Какая тут охота — просто бойня. И толку от меня — ноль. К тому же в людей стрелять не хочется. — Что ж ты, такой гуманный, дома не остался? — поинтересовался штабист, не останавливаясь. — Силой я тебя не тянул. Ты сам поехал. Идем теперь, идем. Потом расскажу, не беспокойся. Главное — под пулю не лезь. Они как раз подошли к подъезду, когда сверху раздался шум драки и глухо хлопнуло несколько выстрелов. Снайпер мазнул взглядом по рядам окон, отметив, что пара из них тщательно занавешены, однако сквозь плотные занавески чуть-чуть, но пробивается желтоватый свет. Обычный человек мог бы и не рассмотреть, но Олег никогда не жаловался на слабое зрение. Дверь подъезда распахнулась, и Доцент с Музыкантом рванулись в разные стороны, тыча стволами в выбежавшего человека. Тот тоже вскинул короткий тупорылый автомат, но тут же опустил оружие. — Доцент, ты? Все, мы их взяли. — Черт тебя дери, — ругнулся штабист, пряча пистолет в карман. — Сейчас бы вот шлепнули тебя. Профессионалы, мать вашу за ногу. — Других нет, — философски заметил выбежавший из подъезда человек. — Могли бы поторопиться или, наоборот, подождать, пока мы закончим. Я бы вас позвал. — Дима, — подозрительно ласково поинтересовался у него Доцент, — а что, оцепление вы поставить не додумались? — Какое оцепление? — Дима явно не понял вопроса. — Зачем? Мы же их накрыли тепленькими. К ним за все время, пока мы тут торчали… — Да-да, знаю, — перебил его Доцент. — Пришли четверо, ушел один. А кто тебе обещал, что через минуту их не нагрянет целый десяток? Разучились мы друг с другом воевать… С одной стороны, это, конечно, хорошо. С другой — даже не знаю. Только везение, похоже, и вывозит. Да дурость этих, прости господи, мятежников. Ладно, Дима, веди. Пошли, Олег. Он приглашающее махнул рукой и исчез за подъездной дверью. Музыканту не оставалось ничего, кроме как последовать за ним. В трехкомнатной квартире на четвертом этаже было многолюдно. Снайпер из прихожей сразу прошел в зал. Какие-то незнакомые Олегу хваткие мужички сновали туда-сюда, двое бледных парней лет восемнадцати сидели в углу на синем в желтую полоску диване, и под присмотром бородатого здоровяка в камуфляже один из них бинтовал другому предплечье. Рыжеволосый парнишка, опершись обеими руками на стол и наклонившись вперед, что-то горячо доказывал сидевшему перед ним по-казачьи усатому мужчине, который степенно кивал, вроде бы соглашаясь с каждым его словом. Доцент мгновенно исчез, еще через пару секунд так же неожиданно появился, а спустя еще мгновение-другое снайперу показалось, что штабист создал себе братца-клона и они вдвоем оказываются одновременно в разных местах, спрашивают о чем-то, жадно впитывают новости, тут же отвечают на вопросы, строят планы, подтверждают опасения, рушат догадки… — А этот зачем? — донеслось до него. Это мужчина с казачьими усами, сделавшими бы честь любому казачьему уряднику или хорунжему, негромко поинтересовался у встретившего их на улице Димы, указывая взглядом на Музыканта. — Он-то зачем? — повторил «урядник» свой вопрос. Судя по тону, Олег ему не нравился. Снайпер не был уверен, что они с усатым раньше где-нибудь встречались, но мало ли… Похоже, тот был уверен, что Музыкант его не слышит или не понимает, что говорят про него. — Не знаю, — пожат Дима плечами. — А что? Ты знаешь его, что ли? — Ну, — кивнул «урядник». — Это Музыкант. Слышал про такого? — А-а, — протянул Дима, — слышал. Его босс с собой привез. — Странно, — задумчиво проговорил усатый. — Доцент вроде умный мужик. А про Музыканта всякое говорят, если ты в курсе… Дима еще раз пожал плечами: мол, в курсе, конечно, действительно говорят всякое, ты дальше давай, не тяни. — Не люблю я тех, про кого всякое говорят, — пожаловался ему усатый. — Знаешь, дыма-то не бывает без огня. Раз травят о нем байки, значит, есть что-то в нем не то… Не наше. В общем, не хотел бы я с ним дело иметь. Ну и ладно, философски подумал Олег. Я тебе, дорогой, в друзья не набиваюсь. Я сейчас, честно говоря, хочу спать. Спорить не желаю, отношения выяснять не намерен, я привык, что я для многих какой-то не такой… не такой, каким должен был бы быть, хотя хрен его знает, каким меня хотели бы видеть. Сейчас бы обратно в постель, с мягкой и теплой любимой Иришкой, поцеловать, обнять и уснуть… Он, старательно делая вид, что ничего не слышал, а на самом деле вовсе даже изучал полосатые, серые с зеленым, обои, вышел в коридор. В коридоре, закинув руки за голову, стояли еще трое пленных. Их караулил носатый черноглазый Валера, которого Музыкант как-то раз собственноручно вытащил из боя, где Валере не повезло получить пулю повыше колена. Увидев снайпера, тот легонько кивнул, не сводя глаз с понурившихся захваченных мятежников. — Так, что тут у нас, — спросил за спиной промелькнувший мимо Доцент. — Пятеро живыми? Неплохо, неплохо. А где трупы? Там? Он исчез в соседней комнате, оттуда донеслись неразборчивые голоса — штабист опять что-то спрашивал, кто-то из его людей отвечал ему. Несколько мгновений — и Доцент вернулся, явно разочарованный. Хотя он тщательно старался не подавать виду, Олег, неплохо его знавший, легко мог прочитать по лицу штабиста, что тот надеялся увидеть кого-то если не среди схваченных живьем, то уж точно среди убитых при штурме, но ожидания его не сбылись. Интересно, промелькнула у Музыканта шальная мысль, не Дениса ли рассчитывал он увидеть? Тогда становится понятно, зачем он привез меня сюда. Своего рода очная ставка: вдруг я тоже как-то в этом замешан. Взятый с поличным Денис мог бы и сдать меня — если не специально, то случайно. Может быть, даже вырвавшимся словом или непроизвольным движением. Но, похоже, расчеты не оправдались. Ах, Доцент, Доцент, старый проныра, ты везде чуешь измену. Удивительно, что до Катастрофы ты не работал в какой-нибудь спецслужбе. Впрочем, кто, кроме тебя, может сказать наверняка, что за скелеты хранишь ты в своем шкафу? — Знаешь кого-нибудь из них? — спросил Доцент Олега, указывая рукой на стоявших под охраной Валеры пленников. Музыкант помотал головой. — Первый раз вижу. И тех, которые на диване, тоже. Доцент, если ты думаешь, что я как-то в этом замешан — забудь. Глупая идея. Я не играю в мятежи. — Ты не играешь, — рот Доцента искривился жесткой усмешкой, — некоторые твои знакомые… заигрываются. Впрочем, к ним, похоже, у меня претензий тоже нет. Пока. Будь другом, на убитых тоже глянь. Случайно ни с кем из них не общался? Да не смотри на меня волком — ни в чем особенном я тебя не подозреваю. Просто — мало ли, вдруг опознаешь. Вот вроде и не так уж много народу после Катастрофы выжило, а ведь вполне много для того, чтобы не знать друг друга в лицо. А я пока с этими побеседую… Доцент хотел было уйти, но снайпер схватил его за рукав. — Ну? — недовольно спросил штабист. — Что еще? — Иришку домой отправь, хорошо? Пусть досыпает. — Сейчас. Саша, подойди-ка… Щуплый кучерявый парнишка подбежал к ним, торопливо кивнул. — Что? — Там в моем джипе дама сердца этого, — Доцент ткнул пальцем в Олега, — молодого человека. Возьми свою машину и быстренько отвези ее, куда она скажет. Ясно? Только по-настоящему быстро: у нас сегодня ночью дел невпроворот. Все, Саша, действуй. Штабист повернулся к Музыканту. — Все? Доволен? Давай, попробуй пока опознать кого-нибудь. Вдруг получится? Олег шагнул в небольшую спальню. Тусклого желтоватого света большого переносного фонаря едва хватало, чтобы рассмотреть лица двух убитых, лежавших бок о бок на узкой кровати. Снайпер подумал мельком, что фонарь ему скорее мешает, чем помогает: проще было попытаться опознать этих людей в полной темноте. Неестественно бледные лица, черные провалы глаз, резкие тени превращали убитых в мимов, над которыми тщательно поработали гримеры. Нет, наверное, их он тоже не знает. Так и нужно сказать Доценту. Музыкант вышел обратно. За те несколько минут, что он рассматривал трупы в спальне, в квартире почти ничего не изменилось. Но теперь на диване оставался только один из пленных, с неумело перемотанным предплечьем. Второй куда-то исчез. Не было видно и штабиста. Олег похлопал по плечу караулившего все так же стоявших в коридоре захваченных мятежников Валеру: — Доцент где? — Туда пошел, — мотнул Валера головой в сторону кухни, указывая направление кончиком большого мясистого носа. — С одним из этих, — нос указал на пленных. — Вопросы задает. С кухни, дверь которой была небрежно прикрыта, тотчас же донесся шум и вскрик. Олег поморщился. Похоже, Доцент с пленными церемониться не собирался. Ладно, пойдем посмотрим и послушаем, что там творится. Заодно скажем, что никого из мятежников знать не знаем и видим в первый и, надеемся, последний… Раздался грохот падающего стула. Дверь распахнулась, и снайпер едва увернулся, чуть не получив дверью по лицу. Штабист выметнулся из кухни, лицо перекошенное, взгляд совершенно безумный. — Едем со мной, — рявкнул он, ополоумевшим вихрем подхватывая Музыканта. — Все в машину, живо. Да живее, я сказал. Никто ничего не понял, а Доцент уже был за дверью и бежал вниз по лестнице, развевался черный плащ, гулко стучали каблуки, а штабист только кричал — быстрее, быстрее, — и тогда остальные, как будто заразившись от него, наступая друг другу на ноги и толкаясь в узких дверях, посыпались по ступеням вниз вслед за ним. — Да что случилось-то? — спросил снайпер. Водитель Сережа, видимо понимавший своего высокопоставленного пассажира без слов, бросил автомобиль вперед. Бегемотья туша серебристого джипа прыгнула в густой мрак зимней ночи, полыхнула ярко-белыми плошками фар, мерный рык мотора легко заглушил далекую перестрелку. Из-под колес разлетался снег. Сережа гнал машину по безлюдным улицам, и безжизненные светофоры мертво смотрели им вслед, вспоминая те времена, когда от них еще что-то зависело. — Эти сволочи, — тяжело выдохнул Доцент, — собрались взорвать плотину. Вслед за джипом Доцента, ревя двигателями и безжалостно полосуя ночную темноту широкими лучами фар, неслись еще две машины, битком набитые бойцами. Лишь трое человек остались сторожить пленных, да еще двоих штабист послал за подкреплением. — Если они успеют взорвать плотину, — крикнул прямо в ухо Олегу Доцент, — нам уже будет все равно — есть у нас пленные, нет у нас пленных… Они тогда, даже проиграв, подложат всему городу такую свинью, что мы за несколько лет дерьмо не разгребем. Даже в том случае, если они умудрятся смыть всех крыс, во что я, признаться, не верю: слишком уж эти твари живучие. — Как ты узнал? — Как, как, — проворчал штабист, — мои мужики одному там яйца по-быстрому прищемили. Олег, ну что ты смотришь на меня, как на врага народа? Лучше, если они сейчас рванут плотину? — Сука ты, Доцент, — выдохнул Олег. — Какой есть, — зло ответил его собеседник. — А ты, дорогой мой, пока что щенок. Подрасти еще. Мал пока на старших тявкать. Про меньшее зло слыхал? Ну, нос-то не вороти, дружок. Что, по-твоему, лучше: позволить каким-то уродам рвануть плотину и угробить несколько тысяч людей или сделать одному из них немножечко больно? Да что с тобой, Олег? Ты же сам готов был стрелять в них? И сейчас готов. Или я ошибаюсь и зря тебя с собой взял? Ты только скажи — я тотчас машину остановлю и тебя высажу. — Едем дальше, — глухо отозвался Олег. — Стрелять я все еще готов, хотя и не хочу. Но одно дело в бою, а другое — пытать пленных… — Договорились, — буркнул в ответ Доцент. — Знаешь, что еще я тебе скажу? Радуйтесь со своим Денисом, что не вы в Штабе состоите, а мы. Есть кому копаться в дерьме, а вам остается только критиковать да нос воротить, когда не нравится. Что, опять я что-то неприятное сказал? Извини, Олег, тебе кто-то обещал, что будет легко? Если обещал, то поверь мне, что он, подлец, тебе соврал. Музыкант, слушая вполуха, что там говорит штабист, вспомнил простенькую черно-белую карту, украшавшую газетную страницу. Это было давно, за несколько лет до Катастрофы, когда страна изо всех сил пыталась удержать рвущуюся на волю мятежную горную республику. Мрачные бородачи с фанатичным огнем в глазах чудились тогда на каждом углу, всякая забытая в автобусе сумка могла обернуться бомбой, любой звонок с предупреждением о теракте тщательно проверялся. В те времена обсуждался вопрос: что случится, если террористы доберутся до Города и, например, взорвут плотину. Вот на газетной картинке стрелочка тыкается острым носом в плотину, и для тех, кто не понимает, о чем речь, написано большими буквами: «ПЛОТИНА». Вот стилизованный взрыв, похожий на колючий букет. От взрыва по ПЛОТИНЕ бежит черный зигзаг трещины, а оттуда несколькими волнообразными линиями намечен прорыв воды. Дальше — жирная линия, рассекающая город на две неравные части: та, что поменьше, помечена надписью: «ЗОНА ЗАТОПЛЕНИЯ». Да, кивнул сам себе снайпер, действительно, зона затопления вполне перекрывает «серую зону». И взрывникам-любителям, скорее всего, наплевать, что она пусть частично, но задевает северный край «нашего города». Вроде бы не самый густозаселенный, но и не пустыня все-таки. Хотя… Кого когда это волновало? Похоже, мятежники искренне считают, что цель оправдывает средства. Смоем крыс внезапным потопом — и вряд ли среди серых тварей окажется удачливый Ной, которому Господь пошлет пророческий сон о необходимости постройки ковчега ударными темпами. А то, что вместе с врагом мы отправим на тот свет сколько-то своих, — так это допустимые потери. Если повезет, они ничего не успеют понять, их просто сметет взметнувшаяся под нависшие над городом снежные тучи стена воды. Небольшая цена за полное прекращение конфликта. Значит, придется стрелять по людям. Плохо. Чертовски плохо. Музыкант надеялся, что с окончанием войны банд пришел конец и разборкам людей с людьми. Какие вообще могут быть между ними конфликты, если есть общий враг — крысы? Что сейчас-то делить? Нет, кому-то ведь неймется, уродам, мать их за ногу… Он с удивлением поймал себя на мысли, что накручивает себя перед возможным предстоящим боем. Действительно, одно дело — воевать с крысами, совсем другое — убивать своих. Может, Доцент хотя бы капельку прав? Трудно прожить всю жизнь, не испачкав перчаток? Трудно, признался Олег сам себе. Трудно, даже если не забывать эти самые перчатки стирать, но, боже ты мой, как хочется-то… Хоть плачь. — Чего замолчал? — окликнул его Доцент. — Патронов хватит? — Смотря на что, — недовольно отозвался Музыкант. — Если мы собираемся развязывать Третью мировую войну — нет, не хватит… Джип резко повернул на перекрестке, Музыканта приложило головой о стекло, и он неразборчиво выругался. Сидевший рядом Доцент навалился на снайпера, больно придавил ему ногу. — Слезь с меня, — зло сказал Олег. — Сейчас, сейчас… — Штабист, неразборчиво матерясь сквозь зубы, оттолкнул какого-то бойца, который на повороте придавил его самого, кое-как сдвинулся влево. — Нет, Третьей мировой, наверное, не будет, — ответил он, устраиваясь поудобнее, насколько это было возможно в утробе набитого вооруженными людьми джипа, мчащегося по рытвинам и ухабам. — Но, боюсь, нам придется неплохо пострелять, пока не подойдет подкрепление. Потому что взрыва допустить нельзя ни в коем случае. Это значит — может выйти так, что переговоры вести будет некогда. — А если они сразу же рванут плотину? — Честно тебе сказать? — криво усмехнулся штабист. — Вот кажется мне почему-то, что кишка у них тонка. — А вдруг? — не сдавался Олег. — Ну какие из нас профессионалы по борьбе с террористами? Спугнем, чего доброго, они со страху что-нибудь нажмут — и прости-прощай полгорода. — Олег, Олег… Мы не профессионалы, конечно. А те? Про профессионалов забудь, они остались в прошлом. У нас сейчас война дилетантов с дилетантами, и, мне кажется, в ней победит тот, кто будет самым нахрапистым. — Ага, — буркнул Музыкант, — скажи еще, что сам только вчера узнал, на что нажать, чтобы пистолет выстрелил. И в какую сторону его направлять надо. — Олег, я серьезно. Ну вот Миша, — Доцент указал на здорового плечистого парня, кое-как вместившегося в кресле рядом с водителем, — он бывший мент. И что? Миша, что мы будем делать, когда приедем к плотине? — А хрен бы его знал, — доходчиво выразил свое мнение бывший мент Миша, с трудом повернувшись в тесноте до отказа набитого людьми джипьего нутра, чтобы можно было говорить не с его лысым затылком, а хотя бы с левой половиной лица. — Я ж до Катастрофы на рынке жулье ловил. Террористы — это не ко мне. Скажут драться — будем драться. А как? Доцент, ты начальство, ты и приказывай. — Понял? — Доцент пихнул снайпера локтем в бок. — Умер профессионализм. Вообще узкая специализация — удел развитого общества. Для нас же приоритетом стало выживание, и теперь, по идее, должны больше цениться универсалы. Такие, которые проиграют любому профессионалу на его поле, но зато достойно сумеют провести сеанс одноразовой игры сразу с несколькими специалистами. А в нашем случае это значит что? — Что? — То, что нам придется выкручиваться, как сумеем. — Ничего не понимаю, — пробормотал Доцент. Несмотря на эту кровавую ночь, на ставший уже привычным аккомпанемент выстрелов где-то вдалеке, на то, что у ног штабиста лежало несколько трупов, которые, по всему выходило, попросту изрешетили друг друга, когда еще трупами не были, а были вполне себе такими живыми людьми, способными нажимать на спусковой крючок, несмотря на все это, удивление Доцента заставило Олега улыбнуться. Он вспомнил вдруг старый мультфильм «Следствие ведут колобки» и еле слышно пробормотал: «Аналогично, шеф». Штабист подозрительно посмотрел на него. Слов он, конечно, не разобрал, но услышал, что Музыкант что-то говорит. Тот помотал головой, показывая — мол, ничего важного. Затем подошел к нему, встал рядом и тоже посмотрел на лежащие у ног трупы. Странно. Нет, на полном серьезе — совершенно непонятно. Четверо людей лежат неровным кругом, истоптанный снег щедро полит уже замерзшей кровью, которая при свете дня, наверное, была бы розовой, а пока что — просто черная. Возле каждого тела — разбросанные автоматные гильзы, а пальцы в шерстяных перчатках, похоже, до последнего жали на спуск. Почему они перестреляли друг друга? Что не поделили? Конечно, спору нет, сейчас Олегу, Доценту и прочим это только на руку. Но такие совпадения тем и опасны, что в последний момент могут повернуться против тебя. Случайность, играющая тебе на пользу, — это хорошо. Но когда ты можешь внятно объяснить, отчего сейчас пополняется твой счет, — это лучше вдвойне. — Ладно, — одним словом Доцент прекратил все размышления. — Все равно сию секунду мы ничего не узнаем. Идем дальше. — Может, они все так? — предположил один из приехавших с ними бойцов. — Хорошо бы, — вздохнул штабист. — Но пока надеяться, что кто-то уже сделал за нас всю работу, рановато. Так что не расслабляемся, мужики, не расслабляемся. Олег, твои сверхъестественные штучки ничего тебе не подсказывают? Музыкант только мотнул головой. — Плохо… Ну идем, идем, чего застыли? Небо на востоке слегка посветлело. Рассвет не мог пробиться сквозь плотное полотно туч, но у горизонта полотно истончилось, и огненно-золотая нить виднелась там, где ее не перечеркивали черные коробки зданий. Над рекой, упершись в берега и дно могучими бетонными опорами в форме буквы Y, тянулся мост. Тот самый, у которого Музыкант впервые встретил говорящую крысу с флейтой. Узкий, красный с золотом язык рассветного пламени струился чуть неровной чертой прямо между зеленовато-белой заледеневшей рекой и темно-серым мостом, и это было красиво. Так красиво, что хоть бери холст, хватай кисть — и рисуй, рисуй, пока не рассеялось очарование вступающего в свои права утра… Олег не умел рисовать. Все, чему он научился, — это выживать самому и помогать выживать другим. Значит, нужно оставить художникам художниково, а снайперу взяться за снайперово. Он тяжело вздохнул и поспешил вслед за Доцентом. Правда, опередивший его штабист далеко не ушел. Вместе с окружившими его людьми он стоял и смотрел на очередной труп. Этот, в отличие от предыдущих, застрелился сам. Достал пистолет, приставил к сердцу и нажал на курок. Крови снаружи было немного — видимо, ее задержал толстый стеганый ватник на мертвеце. Только несколько бурых потеков — и все. Входное отверстие окаймляло черное кольцо, оставленное сгоревшим порохом. — Еще того интереснее, — ни к кому не обращаясь, сказал Доцент. — Ну, те четверо — там хотя бы что-то можно понять, о чем-то догадаться. Ну, не поделили что-то, слово за слово, похватались за оружие да постреляли друг друга. Глупо, но хотя бы с виду логично. Но чтобы часовой, стоя на посту, вспомнил, что его девчонка бросила или, скажем, у него мама вчера умерла… Бред. Из-за чего еще люди стреляются? Несчастная любовь, умершие родители… — Карточные долги, — добавил кто-то из бойцов. — Тоже чушь, — не поворачиваясь к говорившему, рубанул штабист. — Такое ощущение, словно кто-то нас опередил и решил облегчить нам задачу. Ради бога, не расслабляемся, мужики, не расслабляемся. Дальше был неплохо подготовленный к обороне пост. Похоже, террористы готовились не за день и не за два. Бетонированная площадка, на которую вела узкая лестница, со всех сторон обложена была плотно пригнанными один к другому туго набитыми мешками с песком, напоминавшими прижавшихся боками упитанных свинок. Олег прищурился, посмотрел через край и решил, что с поста можно отлично контролировать окрестности. Доценту и всем, кто прибыл с ним спасать плотину, чертовски повезло, что некому было нажать на спуск уныло пялившегося в серое утреннее небо пулемета. Трупы держать оборону пока еще не научились. Знакомая уже картина — все трое лежат друг напротив друга, вспоротые очередями автоматов. Тех самых, что все еще сжимают их мертвые руки. — Бред, — зло сказал Доцент. — Шуточки в стиле Босха. Зачем людям сначала планировать масштабную акцию, а затем устраивать коллективное самоубийство? Ну что же они так не поделили?! Может, и не должно было быть никакого взрыва. — Доцент, — перебил штабиста один из его людей. — Мы сюда не рефлексировать приехали. Вдруг еще остался кто-нибудь живой? Давай сначала выясним, что там со взрывчаткой, а уже потом будем гадать, от чего все здесь померли. Пойдет такой план? — Пойдет. — Штабист раздосадованно махнул рукой. — Другого все равно нет. К тому же в раскрытиях таинственных преступлений мы все равно такие же дилетанты, как в контртеррористической деятельности. Все, идем дальше. А ведь мне знаком этот почерк, подумал Музыкант. Только там люди пропадали, не оставляя следов. Потому что у виновника их пропаж было время замести следы. А здесь он, видимо, торопился, и поэтому пришлось ему работать грязно. Некогда было убирать трупы или хотя бы сделать что-нибудь для того, чтобы их смерть выглядела более естественной. Не было времени, например, отвести всех, кому не посчастливилось услышать флейты говорящей крысы, к берегу реки и заставить прыгать на лед с двадцатиметровой высоты. А ведь там бы мы могли никогда не найти их тел: высоко, все заметено снегом… Но что он делает тут? Как он здесь оказался и, самое главное, как узнал? Действительно ли Флейтист пришел сделать за нас нашу работу, или же ему нет разницы, каких людей убивать? Олег попытался заставить свое шестое чувство проснуться, выбраться наружу, нащупать что-нибудь, но все было тщетно. Внутренний локатор упорно молчал, предоставив Музыканту самому решать свои проблемы. Ну, подумал снайпер, может быть, это стоит понимать так, что Флейтист был здесь, но уже давно ушел, достигнув цели. Конечно, можно намекнуть Доценту на крысу с флейтой, однако Олегу до одури надоело выглядеть идиотом. Чего доброго, штабист выслушает, хмыкнет и заведет пластинку об Олеговых придурях. Доцент, конечно, не Вась-Палыч, презрительного пренебрежения от него ждать не стоит, но и понимания, к сожалению, тоже не получишь. Хватит, пару раз попытался сказать Штабу правду. Не хотят слушать — не надо. Просто, несмотря на то что говорящий крыс и на самом деле давно мог уже в одиночку провернуть всю операцию по отмене взрыва плотины, нужно быть настороже. Не на сто процентов — на все сто пятьдесят, а получится — так и на двести. Хотя… Раньше об угрозе со стороны хвостатого флейтиста внутреннее чутье предупреждало его вполне исправно. Если оно сейчас не торопится бить тревогу, может быть, никакой опасности нет? Ладно, будем исходить из этого и надеяться, что, случись что, неведомое шестое чувство успеет сработать вовремя. Если же нет — останется лишь молиться, потому что тогда их всех вполне может постичь печальная участь почти десятка мертвецов, которых они нашли на плотине. От площадки с пулеметом вверх по лестнице к самому гребню плотины вела натоптанная тропа. Доцент, Олег и длинная цепочка бойцов с оружием наготове поднялись по ней и нашли наконец что-то вроде командного пункта. Ради разнообразия трупов здесь не было, хотя пятна вмороженной в снег крови и несколько стреляных гильз недвусмысленно указывали на то, что и тут миром не обошлось. В небольшом закутке, образованном изгибавшейся стеной и временной дощатой загородкой, обнаружилось взрывное устройство. Мордатый и плечистый Миша, тот самый бывший мент, у которого Доцент интересовался, умеет ли тот воевать с террористами, поглядел на тянущиеся в стороны разноцветные проводки, затем хмыкнул еще раз, спросил у Доцента разрешения и сноровисто перехватил зеленый и красный проводки ножом. — Ты уверен? — на всякий случай спросил Музыкант. — Скорее да, чем нет, — успокоил его Миша. — Да не боись ты, — он выпрямился и хлопнул Олега по плечу широкой тяжелой ладонью, — коли сразу не рвануло, значит, я все правильно отчикнул. — Вот и отличненько, — потер Доцент ладони друг о друга. — Миша, ты за главного. Установить оцепление, собрать трупы, провести опознание, если удастся. Я пока что в Штаб. Олег, тебя до дома подбросить? — Останови машину, — велел шоферу Доцент, когда до дома Олега оставалось всего ничего. — Езжай ко мне домой, мы пешком дойдем, меня потом возле дома подберешь. Водитель попытался вяло возразить, пробормотал что-то насчет того, что мало ли кто по улицам шляется после ночной попытки переворота, но штабист даже слушать его не стал. Просто открыл дверь и выбрался наружу, жестом зовя за собой Музыканта. Снайпер последовал его примеру, и через мгновение серебристый джип умчался прочь. — Люблю я, грешным делом, раннее утро, — сказал Доцент, осматриваясь. — Тихо. Никого нет. Кажется, что все это, — он обвел рукой окрестные дома, — принадлежит тебе. Каждый дом. Каждое дерево. Даже небо. Олег пожал плечами: — После Катастрофы меня такое не цепляет. Я боюсь выйти на улицу и узнать, что никого нет не потому, что все еще спят, а именно потому, что никого на самом деле и нет. Все умерли. И я умер. Все, что творилось со мной последние годы, — это всего лишь сон. Штабист сухо рассмеялся и поправил сползший с горла шарф. — Глупости говоришь. Такой молодой — и такие глупости. Даже я, старик, и то не боюсь. Что, действительно страшно остаться последним выжившим? Музыкант промолчал — лишь кивнул. Они медленно пошли по пустынной улице. Только теперь снайпер заметил, что на улице очень холодно. Ночью мерзнуть было некогда, ожидание боя, в который, может быть, вот-вот придется вступить, грело и заставляло кровь бежать быстрее. Теперь, когда все кончилось, февраль торопился напомнить о себе. Олег поежился и втянул голову в плечи, пытаясь поднятым воротником прикрыть уши от покусывающего морозца. — Что, мерзнешь? — участливо поинтересовался его спутник. — Я тоже. Но меня за ночь так достала эта машина… Бензиновая вонь, все время нужно куда-то мчаться, вступать в какие-то драки… Знаешь, что меня бесит больше всего? — вдруг признался он. — То, что я не понимаю, что происходит. Какой-то мятеж, какие-то горе-террористы с чудовищными замыслами, непонятно кто, кто, не оставляя следов, перебил больше десятка вооруженных людей и сорвал взрыв плотины… Я привык считать, что в нашем городе мы более-менее контролируем все. Имеем представление — хотя бы намеками, хотя бы клочками — о том, кто чего хочет, кто что собирается сделать. И вдруг меня носом тыкают в то, что я, оказывается, абсолютно слеп и со всей дури натыкаюсь лбом на шлагбаум. — Что, — участливо поинтересовался Олег, — больно стукнулся? — Больно. — Штабист вдруг остановился и пристально посмотрел на него: — Ты что-то знаешь? Лучше расскажи. Чистосердечное признание — оно, говорят, смягчает… — Нечего смягчать. — Музыкант, не моргнув, выдержал его взгляд. — Я ни в чем не виноват и ничего не знаю. — Эх, Олег, Олег… — Доцент попинал носком ботинка подвернувшийся поблизости сугроб и побрел дальше. — Я нутром чую, что есть у тебя какая-то своя игра. И то же нутро мне подсказывает, что нет в этой игре ничего опасного людям, за которых я отвечаю. Только это, честно говоря, и не дает мне схватить тебя сейчас за грудки, шмякнуть спиной о первую попавшуюся стену и потребовать расколоться по-хорошему. Но смотри, я — это я, а Вась-Палыч или Зинаида — совсем другие люди. — Да в курсе я, в курсе. — Снайпер отмахнулся. — Я понимаю, что ты порой вынужден покрывать меня и при этом совершенно не понимаешь, почему ты обязан это делать. — Обязан, потому что… — начал было Доцент, но Олег не дал ему договорить: — Хочешь, чем угодно поклянусь, что никак не наврежу Городу и людям? Ну? Ты только скажи — и я тут же… — Брось, — устало сказал Доцент, снял очки, извлек из кармана чистый платок и принялся протирать стекла. — Брось. Я это и так знаю, а другие все равно не поверят. Останемся при своих. — Хорошо, — эхом отозвался Музыкант. — Останемся при своих. Доцент на перекрестке повернул направо. Олег вяло махнул рукой ему вслед и торопливо зашагал в сторону дома. Утренний морозец заставлял уже не идти — почти бежать. Снайпер едва чувствовал собственные ноги, несмотря на теплые ботинки и плотные брюки. В какой-то момент он осознал, что челюсти выходят из-под контроля, вытанцовывая аритмичный танец и выбивая замысловатую звонкую дробь. — Да чт-то же эт-то т-такое, — пробормотал Музыкант. А потом его накрыло. Огненная волна, взметнувшаяся по позвоночнику, жаром обожгла основание черепа, а затем ей вдогонку пронеслась ледяная игла. Стоило немалых сил удержаться на ногах, учитывая почти бессонную ночь и адскую нервотрепку, вызванную угрозой взрыва плотины. Из полураскрытой двери подъезда высовывалась знакомая морда Флейтиста. — Давай быстрее, — махнул он лапой. — Холодно… Музыкант, еле-еле справляясь с предательски дрожащими ногами, заковылял к двери. «Интересно, — подумал он на ходу, — а эту тварь так же скручивает, как и меня? Надо будет как-нибудь поинтересоваться при случае…» — Поговорим, — сказал крыс. Не спросил. Именно сказал. Просто поставил перед фактом. Он будет разговаривать с Олегом, потому что ему это зачем-то нужно. — Как ты узнал, где я живу? — поинтересовался снайпер. — Это было несложно. — Крыс с шумом втянул воздух и также громко чихнул. — Холодно, Музыкант, — пожаловался он. — Слишком холодно. Я просто спросил одного человека, потом другого, пока очередной мне не рассказал, как тебя найти. Про тебя, оказывается, слышало так много людей. Ты — знаменитость. — Зачем ты пришел? — Я видел сон, — задумчиво сказал Флейтист. — Плохой сон. Страшный. На Город шла гигантская волна. Она сметала дома как спичечные коробки, несла с собой деревья, которые с размаху вышибали стекла эдак на пятом — седьмом этаже. Заливала наши тоннели. И мы тонули. Представляешь, Музыкант, тысячами. Десятками тысяч. Нас ведь много — вы, наверное, и представить не можете, насколько много. И все захлебывались, шли на дно. Крысиный бог научил нас говорить, стрелять из автоматов, но не стал учить нас плавать, и… Я видел самого себя. Какая-то злая сила тянула меня вниз, я барахтался, как мог, но сил уже не было, и все, что осталось, я потратил на проклятие. Проклятие этому богу. И вдруг я увидел Город, который был еще целым. Увидел плотину. Взрывчатку, которую закладывали люди. И тогда стало понятно, что нужно спешить. И точно также стало ясно, что, если и можно что-то сделать, придется делать это в одиночку. Крысиный король вряд ли стал бы слушать какого-то урода, которому с чего-то приснился дурной сон. Флейтист вдруг взглянул Олегу в глаза. — Я не убил никого, кто не был виноват. Всем, кто попадался мне по дороге, я просто… как бы это сказать… отводил глаза. Я не оправдываюсь, на самом деле я не убивал еще и потому, что должен был торопиться. Но мне почему-то так важно сказать тебе, что я не сделал ничего, что могло бы повредить людям. Конечно, тебе странно слышать такое от крысы. От врага. И все-таки… Я так понял, что у вас какие-то свои проблемы? Какой-то конфликт? — Да, — не стал отпираться Олег. — Что-то вроде мятежа. Очередные шустрики решили, что можно осчастливить мир одним нажатием кнопки. Мы ведь тоже собирались этих террористов на месте прибить, пока они все не взорвали. Честно говоря, мы не о крысах думали. — Понимаю. Я уже сообразил, что при взрыве волна накрыла бы часть населенных людьми кварталов. Как это у вас называлось? Ну, когда цель оправдывает средства? — Ты имеешь в виду иезуитскую политику? — Музыканту пришлось изрядно напрячь уставшие за бессонную ночь мозги, чтобы вырыть со свалки памяти это выражение. — Да, именно это я и имел в виду. Человек и крыса немного помолчали. Олег прекрасно понимал, что скоро февральская ночь уступит свои права февральскому утру и по улицам «нашего города» будет ходить много людей. Одни будут разгребать последствия ночного мятежа, другие станут торопиться на рабочие места или на посты, и тогда говорящему крысу, даже несмотря на всего его сверхспособности, будет не так уж просто вернуться к себе, в «серую зону». Приблизительно так же непросто, как совсем недавно это было такой сложной задачей для самого Олега. И все равно снайпер молчал, и у него даже в мыслях не было поторопить Флейтиста. Олега вдруг охватило непривычное ощущение того, что впервые они, человек и крыса, смертельные враги, делали этой ночью одно дело. Пусть это вышло случайно. И все же, и все же… Они вновь не стреляют друг в друга, и у них даже был общий противник. И хотя говорящий крыс сегодня убивал людей, но его жертвами стали лишь те, по ком и сам Музыкант стрелял бы не задумываясь. Они пока что не дружат просто так, но у них уже есть, против кого дружить. Это не может не обнадеживать… — А следы я замел, — нарушил молчание Флейтист. — Ну, кое-где я их просто не оставлял. Там, где были готовые, протоптанные тропинки. А там, где приходилось идти по свежему снегу, я их просто заметал. Конечно, можно было догадаться, что кто-то прошел. Но совершенно никаких шансов понять, кто именно это был. Вы, люди, чертовски много потеряли, отказавшись от хвостов. В последних словах крыса даже сквозила какая-то гордость. Как будто он хотел показать: вот мы какие, у нас еще хвост есть, и в этом — наше неоспоримое преимущество. «Крылья… Ноги… Главное — хвост!» — всплыло что-то полузабытое, нечто из самых глубоких колодцев памяти. — Извини, — сказал Олег. — Не могу тебя к себе пригласить. Там жена, сам понимаешь… — Понимаю. А если… — Глаза крыса блеснули. — Если бы ты мог не бояться, что нас увидят вдвоем… Если бы войны между нами и вами не было, ты пригласил бы меня в гости? А, Музыкант? Олег вдруг представил, как они с Флейтистом сидят за столом. Стол накрыт аккуратной белой скатертью, в фаянсовой миске дымятся пельмени, стоит рядом початая бутылка водки, они уже накатили по соточке, и Иришка сидит рядом, разрумянившаяся от опрокинутых ста граммов. Может, и крыс тогда не один? Почему бы ему не привести с собой свою супругу? А что? Ну ведь нет же ничего фантастического в этой картине. Коли они не грызут друг другу глотки в промерзшем подъезде, где сквозняк лижет ноги и дыхание обращается морозным паром, то почему бы им так же мирно не посидеть за общим столом? — Пригласил бы, — твердо сказал Музыкант. — Вот и ладно, — поежившись, отозвался Флейтист. — Ну все, я пойду, а то больно уж холодно. Как бы мне не простудиться. Хлопнула дверь. Крыс ушел. Снайпер еще несколько минут стоял, не решаясь сделать шаг в сторону лестницы. Почему-то ему казалось, что весь разговор крыс затеял исключительно ради того, чтобы спросить у Олега, мог бы тот пригласить его в гости. Почему-то для Флейтиста это было крайне важно. Глава 12 НАСТУПЛЕНИЕ Хотя Олег, вернувшись домой, завалился на боковую и проспал едва ли не до вечера, день явно не задался. Все валилось из рук. И не только потому, что Музыкант за несколько часов, проведенных вместе с Доцентом, подавлявшим непонятный мятеж, устал, перенервничал и попросту замерз. Несколько раз снайпер ловил на себе удивленный взгляд Иришки. Порой ему казалось, что в этом взгляде крылся вопрос: «Что случилось?» Сама девушка, несмотря на несколько бессонных часов, чувствовала себя вполне нормально. Ловя ее вопросительный взгляд, Музыкант всякий раз старался ответить: «Ничего не случилось, все в порядке». Но он не был уверен, что смог ее убедить. Нет, это просто невозможно носить в себе! Однажды это знание просто разорвет его изнутри. Олег чувствовал себя готовой к взрыву гранатой, лишившейся чеки, куколкой, в которой разрастается смертельно опасная бабочка рвущейся наружу тайны. Этот секрет давно уже перестал быть просто еще одной заботой, с которой можно справиться обычными средствами. Он уже пытался как-то раз залить все это дело водкой — и без толку. Нельзя же глушить себя постоянно. Нужно говорить с кем-то. С кем-то, кто поймет и подскажет, что делать. Исповедь, неожиданно понял Музыкант. Именно! На самом деле вот что мне нужно сейчас — исповедь. Но не идти же мне к Батюшке? Он, конечно, выслушает и даже, быть может, попытается помочь. Проблема лишь в том, что я не хочу верить ему. Он, как и Доцент, как и Вась-Палыч, как и еще несколько человек, — штабист. Политик. И я не знаю, сколько в нем от политика, а сколько от священника. Главное — раз и навсегда вбить себе в голову: не впутывать в свои проблемы Иришку. Вон, сидит напротив, делает вид, что книгу читает, а сама нет-нет да и бросит на Олега быстрый пытливый взгляд, в котором яснее ясного читается: «Ох, темнишь ты что-то, любимый; я же вижу, что тебя что-то гнетет». А если не впутывать ее, то остается всего лишь один человек… Кравченко сел на скрипучий диван, устало откинулся на спинку. — О чем ты хотел поговорить со мной, Олег? — Помнишь тот разговор со штабистами? Ну, когда мы подняли вопрос о переговорах с крысами? Кравченко кивнул: — Помню. Продолжай. Настало время идти напролом. Олег внутренне собрался и сказал, как в воду холодную в январе прыгнул: — Я разговаривал с крысой. Не один раз. К его удивлению, Кравченко воспринял это заявление совершенно спокойно. Он только потер указательным пальцем щетинистый подбородок и коротко сказал: — Так. Потом немного помолчал и спросил: — А знаешь ли ты, что после этого заявления я просто обязан выдать тебя Штабу? Олег ничего не ответил, и бывший вожак банды продолжил: — Я просто должен сейчас тебя скрутить и оттащить штабистам. И пусть они решают, как с тобой поступить: сразу расстрелять, сказав прочим, что ты погиб в порубежье во время очередной своей вылазки… или устроить показательное судилище. — А ты попробуй, Данил Сергеевич. — Олег напрягся, готовый, если что, рвануться в драку. Но Кравченко продолжал сидеть на диване, улыбаясь непроницаемой улыбкой. — Но я этого, — сказал он, — делать не буду. И знаешь почему? Олег мотнул головой: — Нет. Не знаю. — Мы со Сверзиным были друзьями. Головастый был дядька, это точно. Да что я тебе говорю — ты ж его тоже знал. Он как-то раз тоже пришел ко мне и вот так бухнул: мол, говорил с крысой. Она понимала по-русски. Не очень хорошо, правда, с пятого на десятое. Но они вроде как нашли общий язык и собирались встретиться еще раз. Больше после того разговора я Федорыча не видел. Одно могу сказать точно: никому, кроме меня, он о своих разговорах с крысами не рассказывал. Как тебе такие известия? — Я знаю, — твердо сказал Музыкант. — Крыса мне об этом рассказала. — Так, значит, это правда, — тяжело вздохнул Кравченко. — Знаешь, Олег, у меня ведь до последнего была надежда, что Сверзину все это пригрезилось. Он, конечно, умный был, даже чересчур, но именно у таких иногда шарики за ролики могут настолько убежать, что они и сами не поймут, что на самом деле было, а что они нафантазировали. Почему пропал Федорыч, твоя крыса не в курсе? — Нет. Говорит, что они встречались несколько раз. Что Сверзин ей очень понравился. И что они планировали общаться дальше, но однажды он не пришел. Может, — припомнил Олег свой разговор с Флейтистом, — он по дороге на крыс напоролся. — Может, — задумчиво откликнулся Данил Сергеевич, — и напоролся. Гадать сейчас не будем. Остается вопрос… — Кравченко неторопливо, чтобы не провоцировать Олега, встал и принялся медленно ходить туда-сюда у края письменного стола. — Что нам с этими известиями делать? — В Штаб? — спросил Олег. — Не стоит, — мотнул головой Кравченко. — Или просто не поверят… Или будут неделями спорить, как поступить, — и в итоге все хорошие идеи погрязнут в словесной трухе. И, если честно, не нравится мне, как вовремя пропал Сверзин. Стоило только ему встретиться с этой твоей говорящей крысой — и через некоторое время нет Федорыча, как будто и не бывало. Знаешь, — он вдруг остановился и пристально взглянул на Олега, — почему в экстремальных ситуациях авторитаризм гораздо результативнее любой демократии? — Догадываюсь. Авторитарный лидер может не тратить время там, где демократические правители просто по сути своей демократии вынуждены будут тратить время на обсуждение решения. — Точно, — согласился Кравченко. — Демократия, Олег, — это хорошо, когда вокруг все более-менее спокойно, когда у вас есть вменяемые кандидаты в лидеры и, что немаловажно, образованные избиратели, которых не так-то просто обмануть. А Штаб… Штаб пытается балансировать между демократией и авторитаризмом. Использовать все плюсы и того, и другого. И там ведь, Олег, не дураки сидят: понимают, что трудно отделить агнцев от козлищ, а плюсы — от минусов. Но они, как ни крути, фигуры политические. А это значит, что для них важны формальности. А формальности могут иногда стать абсолютно непреодолимым барьером на пути самой великолепной идеи. — И что тогда? — Что тогда? — Кравченко продолжал стоять, опираясь одной рукой на стол, и глядеть прямо Олегу в глаза. — А почему ты об этом меня спрашиваешь? Действуй. Почему ты не действуешь? — Я не знаю, что делать, Данил Сергеевич. Во-первых, я ведь просто приложение к винтовке. Я стрелять умею. А думать — не очень. А во-вторых… Все-таки я один. — Почему? Ты зря так думаешь. А как же Иришка? И ко мне ты ведь все-таки пришел? А еще есть Денис, хотя вы с ним, кажется, друг друга не очень… Но уж он-то с удовольствием подсказал бы тебе, что нужно делать. — Это совсем не то… У Олега не хватало слов объяснить, но, казалось, умный старый Кравченко все понимал за пару минут до того, как Олег успевал об этом подумать. И, задавая вопросы, попросту издевался над глухим снайпером. Он сказал: — Тебе хотелось бы, чтобы умный дядька Кравченко рассказал тебе о подполье. О какой-нибудь очень-очень законспирированной организации. О тех, кто ушел в тень, но до сих пор бдительно следит за тем, чтобы Штаб не наломал дров, и в любой момент готов вмешаться и все исправить. Мол, такой убеленный сединами хрыч, как Данил Сергеевич, просто не может не быть связанным с чем-то подобным? Так? — Так, — признался Музыкант. — Эх, молодежь… Стой-стой, только не говори мне своей коронной фразы, — Кравченко опять вернулся на диван, закинул ногу на ногу. — Если бы все было так просто. На самом деле вынужден тебя разочаровать, Олег. Нет никакого подполья. Никакой организованной оппозиции. Еще в конце войны банд, когда Штаб прибирал власть к рукам, подходили ко мне, интересовались, предлагали… И Миша Панченко. И Вадим Даренков — ты его не знал, а мужик был — кремень. И даже Доцент наш разлюбезный, которого сначала в Штаб никто не брал, предлагал организовать теневой Штаб. Но я отказал всем. Слишком это было очевидным. Есть другое, Олег. И это может пригодиться. — Что это? Расскажи, Данил Сергеевич. — Музыкант даже подался вперед, жадно слушая Кравченко. Олег никогда не был искушен в политике. Он в простых человеческих отношениях и в тех порой путался. Собственную женщину понять иногда не мог. Хотя Олегу говорили, что мужчины нередко не понимают женщин и даже случается наоборот — женщины не понимают мужчин, он в такое верил с трудом, подозревая, что его подкалывают. И теперь он внимал словам Кравченко как какому-то откровению свыше. — Есть люди… К счастью, почти все они живы до сих пор. Мы договорились с ними, что не будем создавать никаких подпольных структур. Но если такая надобность возникнет, если надо будет заменить Штаб или мягко направить его по другому пути — мы вернемся к этому разговору. Штаб, Олег, конечно, нельзя назвать непогрешимым. Но люди, которые нами руководят, в целом делают все правильно. Просто их успехи застят им глаза. Такое бывает, и, к сожалению, не все умеют с этим бороться. Такие времена. Такие люди. Могло быть хуже. — И что? Данил Сергеевич, можно этих твоих людей как-то собрать? Поговорить с ними? Что-нибудь решить? — А вот решать, — Кравченко вдруг заговорил резко и жестко, — придется нам с тобой. Или тебе одному. Или ты хочешь, чтобы мы опять начали тратить время? Думай живенько, какая помощь тебе нужна, и если речь не пойдет о чем-то запредельном — я тебе помогу. Вернее, мы тебе поможем. — Когда? — прямо спросил Музыкант. — Когда скажешь, — пожал плечами Кравченко. — Это твоя тайна. Когда определишься, как с ней поступить, приходи, если тебе все еще нужна будет помощь. Зима закончилась. По крайней мере, так убеждал календарь, на листах которого февраль уступил место марту. Однако на первый взгляд ничто не изменилось. Точно так же Город заметали снегопады, и по утрам специальные команды торопливо расчищали наиболее важные улицы. Там, где люди со снегом не справлялись, при необходимости протаптывались тропинки. Над Городом висела серая пелена, сквозь которую изредка выглядывало не слишком-то любопытное солнце, унылое и тусклое. Олег пару раз выбрался в «серую зону». Каждый раз он старался покинуть «наш город» так, чтобы его никто не заметил и ему не пришлось бы предъявлять подписанного Доцентом пропуска. Возвращаясь, снайпер обязательно заходил в Штаб и демонстративно бросал Доценту на стол несколько крысиных хвостов. Зачем он дразнил штабиста, Музыкант и сам не понимал. Но это действительно доставляло ему какое-то странное удовольствие. Как будто он каждый раз подчеркивает свою независимость, свое особое положение. Доцент морщился, велел кому-нибудь выкинуть «эту гадость», брезгливо отодвигая в сторону толстые, похожие на белесые веревки хвосты. Доиграешься ты, говорили Олегу его глаза из-за стекол непременных очков в золоченой оправе. Доиграешься, я тебе обещаю. Я тебя терплю, потому что знаю — тебя стоит терпеть. Но я не вечен, а есть те, кто с удовольствием тебя съест. Подавятся — также без слов, одним взглядом, отвечал ему Музыкант. Пусть других едят, — а я не такой, как все. Я — парень со странностями. Однажды, выходя из кабинета Доцента, Олег столкнулся в коридоре с Вась-Палычем. — Опять хвосты притащил? — спросил тот. — Так точно, мой генерал. — Олег шутовским жестом вскинул ладонь к виску, а затем еще и поклонился. — Хочешь, в следующий раз тебе принесу? — К пустой голове руку не прикладывают, — проворчал Вась-Палыч. — А хвосты мне ни к чему — лучше себе их оставь. На голове один отрастил, остальные попробуй к заднице приставить — вдруг прирастут. И вообще дурацкие шутки у тебя, Музыкант. Люди так не шутят. — А может быть, — рассмеялся Олег, — я и не человек уже? — И на эту тему я бы тоже не шутил. Особенно на твоем месте. Музыкант, ты что, не понимаешь: это для Доцента ты что-то значишь. Хотя иногда я не понимаю, зачем ты ему нужен. А мне ты ни на кой черт не сдался. Не понимаю я тебя, парень, и завихрений твоих, — он покрутил пальцем у виска, — не понимаю тоже. А непонятного я не люблю, непонятное слишком часто оказывается опасным. Мы тут, в Штабе, с огнем играть не очень-то хотим. Мы его тушить предпочитаем. Так что смотри, шутник, если однажды мы решим, что ты со своими странностями можешь стать спичкой, от которой что-нибудь полыхнет… Никакой Доцент тебя не отмажет, это я тебе обещаю. Олег хотел вновь съязвить в ответ, но Вась-Палыч протиснулся между ним и стеной, явно нарочно задев снайпера плечом, и зашагал дальше. — М-да… — задумчиво сказал Музыкант. — В чем-то, наверное, Доцент прав. История с февральским мятежом и попыткой взрыва плотины так и осталась наполовину неразгаданной. Захваченные в один голос твердили, что все, что они собирались сделать, — это уничтожить крыс, обрушив на них собственноручно созданный потоп в надежде на то, что никакой крысиный Ной за одну ночь не сумеет смастерить мало-мальски обладающий мореходными качествами ковчег. Штабистов, мол, они планировали не брать в плен, даже не сажать под стражу — только лишь «временно задерживать, чтобы они нам не помешали». А потом, если опять же верить их словам, все должны были оказаться на свободе, а мятежники сложили бы оружие и явились с повинной. Видимо, в надежде на то, что мгновенная расправа с крысами зачтется им и Штаб признает их не террористами, а хоть и своеобразными, но героями. Победителей не судят, и все прочее в том же духе. По этому поводу Доцент сквозь зубы ругался матом и сетовал на то, что почти все, кто был указан как лидеры ночного мятежа, погибли в перестрелке. Ему казалось, что за спиной террористов скрывался умелый кукловод, успевший вовремя обрезать ниточки, за которые он дергал теми, кто нападал на штабистов, старался захватить арсеналы и готовил взрыв плотины. Олег, в свою очередь, не очень-то стремился разобраться в том, что произошло на самом деле. Его вполне устраивало, что все закончилось хорошо. Не говоря уже о том, что и у него была своя тайна: знание той роли, которую сыграл в ночных событиях некий говорящий крыс по имени Флейтист. Но опять же снайпер прекрасно понимал Доцента, для которого идея безопасности города стала не просто навязчивой, а превратилась, похоже, в единственное, ради чего стоит жить. В середине марта Олег случайно встретил на улице Дениса. Они не виделись уже давно, и, честно говоря, снайпер не испытывал по этому поводу ни малейшего волнения. Он считал так: встретились, пообщались, не нашли общего языка — ну и ладно. В конце концов, жили они, не зная друг о друге, все эти годы — так почему же не прожить точно так же всю оставшуюся жизнь? Несмотря на эти мысли, музыкант, скорее, обрадовался, когда приметил впереди знакомую фигуру в ставшем уже привычным для Дениса черном пальто. Тот, как обычно, шел, засунув руки в карманы и подняв воротник, чтобы прикрыть уши от морозного мартовского ветра. Он тоже увидел Олега и направился к нему. — Ну, привет, — сказал он еще издалека, вытаскивая из кармана руку и протягивая ее для рукопожатия. — Как живется-то, парень со странностями? — Нормально все, — отозвался Музыкант, тоже протягивая руку. — Как всегда. Сам-то как? — Что со мной случится? Живу помаленьку. С девушкой своей не разбежался еще? Детей заводить не собираетесь? — Шутишь? — Снайпер привалился спиной к покосившейся стойке, в которую когда-то давно, до Катастрофы, вставляли рекламные плакаты, пошарил рукой в кармане куртки и вынул небольшую плоскую фляжку: — Коньяк будешь? — Не откажусь. Денис принял фляжку, ловко отвинтил колпачок и глотнул коньяку. На мгновение застыл, оценивая ощущения, затем с видимым сожалением протянул фляжку обратно. — Неплохо, неплохо. Я-то думал, в Городе весь приличный алкоголь выпили в первый год после Катастрофы, а теперь нам осталось только самогон из табуреток гнать. — Ну, кое-кто кое-что успел заныкать. Я вот завел привычку с собой носить фляжку, а то, боюсь, эта зима меня доконает. Холодно что-то. Чертовски холодно. Вроде март, а все равно зима. А про детей… Сам посуди, ну какие сейчас дети могут быть? Музыкант хлебнул из возвращенной Денисом фляжки и спрятал ее назад в карман. Тут ему вспомнилось, как они с Сережкой Тайлаковым говорили на эту тему. В тот раз все закончилось грандиозной попойкой. Нет уж, хватит, повторять не стоит. — Другие же рожают, — возразил Денис. — Не все, конечно, но против природы-то не попрешь. — Да брось ты, — отмахнулся снайпер. — Если я когда-нибудь и задумаюсь о детях, то только после того, как мы с крысами разделаемся. А до этого, Денис, пока что как до луны пешком. — Это ты брось, — в тон ему ответил Денис. — Просто ты еще не в курсе планов Штаба. Впрочем, что касается этих планов, тут еще никто не в курсе. — Да? — Олег пожал плечами. — И что нового придумали наши непревзойденные стратеги? — Наступление, — одним словом ответил Денис. Всего одним словом, но его вполне хватило, чтобы пробрать Олега до самого нутра. Наступлением грезили давно. Однако не хотели рисковать пусть шатким, но равновесием ради призрачных достижений. Но, с другой стороны, именно наступление, завершись оно хоть какой-нибудь заметной удачей, могло стать тем самым знаковым событием, которое показало бы людям: мы не просто выживаем, мы действительно можем нанести крысам поражение. Понятно, что в случае успеха Штабу доставались все почести и слава. Понятно, что в случае поражения… Нет, права проиграть у Штаба не было. Олег подозревал, что Вась-Палыч, Доцент, Бой-баба, Атаман и прочие штабисты торопили затею с наступлением еще и потому, что не забыли ночного мятежа в феврале. Несмотря на то что попытка взорвать плотину и одним махом решить проблему с крысами ценой затопления приблизительно половины города с треском провалилась — и хорошо, — было понятно, что людей, населявших «наш город», все больше интересует один простой вопрос: когда уже закончится эта бесконечная война? И вслед за ним мог возникнуть вопрос номер два: а способны ли вообще те, кто руководит нами, эту войну закончить? Поэтому для штабистов масштабное наступление, которое закончилось бы серьезной победой, тоже являлось жизненно необходимым. Это было именно то событие, которое как нельзя лучше показало бы, что они по праву руководят городом. — Любопытно, — протянул Музыкант, медленно переваривая услышанное. — Хорошо. И какой новый козырь имеется нынче в распоряжении Доцента и компании? О чем я еще не знаю? — Козырей несколько. Я и сам про все не в курсе. Отец особо в подробности не вдавался. — Слушай, — спохватился Олег, — это же наверняка секретная информация. Ты не должен мне рассказывать. Так зачем ты опять… — Да ну ее в задницу, эту секретность, — махнул рукой Денис. — От кого беречь секреты? У нас что, могут быть пособники крыс? Чушь собачья. Отец прекрасно знает, что мы с тобой общаемся. Но это не мешало ему говорить о планах Штаба. Или ты думаешь, что он нарочно слил мне какую-то информацию, чтобы посмотреть на твои действия? Ты что, побежишь к крысам? Менять сведения на хвосты? Так, насколько я знаю, они с хвостами-то неохотно расстаются. — Тоже не очень складно выходит, — прикинув все «за» и «против», сознался Олег. — Что я такого делаю, чтобы Штабу понадобилось выводить меня на чистую воду такими вот планами? Нет, думаю, наступление будет на самом деле. Хорошо, что там тебе Доцент рассказал? — Главный козырь — танки. Олег кивнул: — Серьезная заявка на победу. Один мужик рассказывал, что, когда началась вся заварушка, какие-то умницы-танкисты успели попортить в танках что-то так, что те больше не могли ездить. Собственно, он как раз и был одним из этих танкистов. Занятно. Дело в том, что я имел отношение к операции, во время которой собирались проверить, насколько танки до сих пор боеспособны, и этот танкист, Паршин его фамилия, тоже там участвовал. Только добраться до танков нам тогда не удалось — мы в засаду угодили. Ладно, похоже, штабисты провернули что-то, в чем я не участвовал, и Паршин привел танки в рабочее состояние. Или кто-то другой нашелся, кто мог это сделать. Все равно. Другое дело, что, как я понимаю, сами по себе танки, да еще в Городе — далеко не залог успеха. Должно быть что-то еще. — Про «что-то еще» я, честно говоря, не в курсе. Знаю только, что для начала они собираются взять штурмом гостиницу «Центральная». Под прикрытием танков. — Тоже неплохая мысль, — одобрил Олег. Глухой снайпер лучше многих знал, что крысы превратили высокое здание гостиницы в мощный укрепленный пункт. Площадь перед «Центральной» великолепно простреливалась. Олег подозревал, что крысы пристреляли там каждую тротуарную плитку. Взятие гостиницы решило бы многие проблемы. В частности, позволило бы наконец организовать экспедицию к кое-каким складам, которые серые нелюди конечно же вскрыли, но вряд ли вынесли подчистую. — Меня вот что интересует, — продолжил Денис, вновь поправляя воротник и прикрывая уши. — Ты-то что в этом случае собираешься делать? — Как что? — изумился Музыкант. — Что скажут, то и делать. Или ты опять хочешь со мной про какие-нибудь планы-заговоры поговорить? Остынь хотя бы ненадолго, что ли. Вздумаешь еще палки в колеса вставлять. Были тут недавно одни заговорщики — помнишь? Денис коротко кивнул и опять постарался втянуть плечи и прикрыть уши от ветра. — Я, Денис, конечно, от многих обязанностей освобожден, — продолжал Музыкант. — Но начнется наступление — и я стану подневольным человеком. Штаб скажет: брать гостиницу — значит, буду брать гостиницу. Меня на самом деле вот что смущает. Танки — это здорово. Но Доценту и его друзьям не хуже любого из нас известно, что крысы отлично знают подземные коммуникации. Они как были хвостатыми тварями, живущими в канализации и подвалах, так, по сути, ими и остались. Что они собираются делать со своими гусеничными коробками, когда какой-нибудь крысиный спецназ по неизвестному нам тоннелю зайдет в тыл и примется жечь танки? — Остается надеяться, — вздохнул Денис, — что отец знает ответ на твой вопрос. А почему бы тебе, кстати, не пойти и не спросить? — Потому, — резко и зло ответил Олег, — что потом, по словам Доцента, мне придется пойти куда-нибудь еще. Очень-очень далеко. А я не хочу. Не любит он, когда я с вопросами пристаю. Слушай, — спохватился он, — а почему тебе интересно, что я буду делать во время наступления? — Да так, — неопределенно ответил Денис. — Просто любопытно. Музыкант ожидал, что сын Вась-Палыча, принеся ему важные, как он считал, известия, опять будет уговаривать снайпера на какие-нибудь действия. Однако, вопреки ожиданиям, тот не стал разглагольствовать о необходимости взять власть в свои руки или об определении новых стратегических задач. Он пересказал то, что услышал, собрался и ушел. Олег так и не понял, действительно ли Денис собирался что-то предпринимать, надеялся на то, что Музыкант даст какой-нибудь совет, или на самом деле рассказал о планах насчет гостиницы «Центральная» просто так, без какой-либо задней мысли. Наступление началось, как и планировалось, в пять утра. Патрули крыс бесшумно отправились в небытие, чему поспособствовал и Музыкант. Ему действительно пришлось участвовать в операции, но без всяких приказаний и распоряжений. Просто за день до часа «икс» явился вестовой и передал конверт. Там рукой Доцента излагалось предложение взяться за разведку и снятие часовых. Именно предложение, что особенно приятно изумило Олега. Что-то Штаб меня балует, подумал он и вдруг развеселился, вспомнив давнишний разговор с Денисом, в котором сын Вась-Палыча рассказывал, что его отец предлагал установить за Музыкантом слежку. Интересно, они действительно пытались что-нибудь такое провернуть? И если пытались, то слежка за мной уберется хотя бы на время наступления? Как они себе представляют разведчика, за которым тянется хвост? Незадолго до начала боя Музыкант получил личное указание Доцента в драку особо не лезть, но быть всегда под рукой — на всякий, как выразился штабист, «мать его за ногу, долбаный случай». Но первое время никаких «долбаных случаев» не предвиделось. Операция напоминала грандиозную симфонию, которую разыгрывает по нотам титулованный оркестр во главе с неоднократно премированным и обласканным вниманием публики дирижером. Масштабы наступления впечатляли. Его явно готовили долго и серьезно. Горючего велено было не экономить, а патронов не считать. Штаб стянул к площади перед гостиницей несколько сотен бойцов, а также сотни три резерва и так называемой «второй линии», которую в городе между собой нередко звали вторым сортом: женщины, старики боеспособного возраста, недавно взявшие в руки оружие подростки. Восемь танков — неведомые крысам джокеры из штабной колоды — открыли огонь по «Центральной» и быстренько превратили главный корпус здания в пылающие руины. Но тотальное уничтожение былой гордости Города в планы Штаба не входило, они собирались в будущем использовать гостиницу с той же целью, что и крысы: создать на ее базе мощный укрепленный пункт. Так что под рокочущий аккомпанемент танковых орудий, безжалостно давивших огневые точки в близлежащих домах, вперед двинулась пехота. Крысы, которым особо нечего было противопоставить обрушившемуся на них шквалу огня, сопротивлялись вяло. Один танк, правда, схлопотал из непонятно откуда взявшегося гранатомета, но попадание нельзя было назвать особо удачным: граната разорвала гусеницу и всего лишь временно лишила боевую машину хода. Окно, из которого вылетела граната, на некоторое время стало объектом пристального внимания прочих танков, и больше гранатометчик признаков жизни не подавал. — Ну что, Музыкант, — благодушно осведомился довольный ходом разворачивающегося боя Доцент, — похоже, наша берет? — Ура, мы ломим, гнутся крысы? — в тон ему подыграл Олег. — Помню, помню, — пробурчал Доцент. — Лермонтов, «Бородино». В школе мы его учили, когда были еще совсем сопляками. Музыканту не хватило духу поправить его. Тем более что он вдруг почувствовал, как на поле боя что-то неуловимо изменилось. Доцент этого, разумеется, заметить не мог. Но он почуял изменение в состоянии Олега. — Олег, — позвал он, — а Олег? Ты чего? Какая-нибудь фигня случилась? Снайпер только кивнул в ответ, напряженно вслушиваясь в свое шестое чувство. Но сосредоточиться мешала постоянная автоматная пальба. Впрочем, еще через пару мгновений он понял, в чем дело, без всякого шестого чувства: в ход боя вмешался новый игрок. Флейтист. Олег поспешно сорвал слуховой аппарат и, не отвечая на вопросы Доцента, которые при желании легко мог прочитать по губам — Олег, да что с тобой? Ты знаешь, что происходит? Олег? — подхватил винтовку и, без труда перемахнув через дорожное ограждение, побежал туда, где почуял своего старого знакомого. Сейчас ему было не до сентиментальности. Не до того, чтобы вспоминать об интересных беседах, которые они успели провести. Музыкант ни на мгновение не забывал о том, что идет война, и полагал, что Флейтист тоже об этом помнит. И все-таки… «Музыкант, ты пригласил бы меня в гости?» Нет, об этом лучше забыть. Не сейчас. Когда он добрался до того, что можно было назвать линией огня, то быстро сообразил, что происходит. Конечно, никакое чудо-оружие, если оно существует в единственном экземпляре, не может мгновенно и бесповоротно изменить ход войны. Тем более что флейту крысы-флейтиста довольно трудно было услышать там, где без умолку трещали автоматы и периодически грохотали танковые орудия. Но те, кто все же слышал музыку, играемую хвостатым музыкантом, немедленно бросали оружие и шли туда, куда им велели. Флейтист сегодня не планировал собирать урожай. Он незатейливо выводил лишившихся воли бойцов под пули своих сородичей. Практически единственными, до кого он добраться не мог, были танкисты, которым под защитой брони нереально было расслышать тихую мелодию флейты. Для Олега в мире царила совершеннейшая тишина. Беззвучно били автоматы, молча падали люди, бесшумно вырастали облачка разрывов, без единого колебания воздуха рушились обломки. Где он? — спросил Музыкант у шестого чувства? Там, направо и за углом — получил он в ответ. «Направо и за углом» оказалось местом, где шел горячий бой. Группа Семена Ржавцева наткнулась на упорное сопротивление, но все-таки продвигалась вперед, несмотря на яростно огрызавшихся автоматным огнем крыс, когда к противнику подоспела помощь. Никто ничего не понимал, а тем временем бойцы, которым не посчастливилось расслышать музыку, один за другим бросали оружие и шагали из спасительных укрытий прямо на простреливаемую вдоль и поперек площадь, где их тут же находили пули. Серому флейтисту нельзя было отказать в храбрости. Ведь для того, чтобы люди сквозь грохот боя расслышали его флейту, ему приходилось играть, так сказать, в упор. Олег быстро рассмотрел на позициях противника знакомую крысиную фигурку. Уходи, беззвучно попросил он, словно веря, что его недавний собеседник услышит обращенные к нему мысли. Уходи. Иначе — убью. Снайпер не очень-то удивился, услышав слова, которые рождаются внутри самой его головы. Когда речь шла о Флейтисте, он уже ничему не удивлялся. Не могу, ответила крыса. Сам понимаешь. Это война. Стреляй. «Ты пригласил бы меня в гости?» В ту ночь Флейтист спас немало людей, не дав мятежникам взорвать плотину. Сегодня он, наоборот, помогал своим сородичам людей убивать. Ну и дьявол с тобой, отчаянно подумал Музыкант. Не я это начал первым. Он распахнул дверь подъезда, в несколько быстрых скачков взлетел на третий этаж, чертыхнулся, увидев крепкую стальную дверь, надежно запечатавшую вход в квартиру, из которой он собирался посмотреть на поле боя. Олег поднялся выше, где хлипкая дверь с декоративным замком, покрытая расползшимся черным дерматином, скрывала за собой то, что было когда-то скромным жилищем одинокой пенсионерки. Он быстро пересек комнату, где толстый слой пыли лежал на старой кровати с панцирной сеткой, накрытой толстым лоскутным одеялом, на выцветших фотографиях, усеявших стены, на столе, украшенном вязаной ажурной салфеткой. Уже выходя на лоджию, Олег толкнул стоявшую у двери тумбочку, и с нее радостно посыпались старинные фарфоровые слоники. Один из них выкатился вслед за снайпером, сияя свежей белизной там, где у него при падении отломился хобот. Музыкант раздраженно отпихнул статуэтку носком ботинка — мол, не до тебя — и, пригибаясь, выглянул в распахнутое окно. Дело обстояло очень плохо. Воспользовавшись помощью Флейтиста, крысы остановили наступление вдоль улицы Ленина и теперь перешли в контратаку. Бешеного стрекотания автоматов Олег, разумеется, не слышал, но разрывы гранат чувствовал, когда в стену дома упруго толкалась ударная волна. Семен и оставшиеся в живых его люди пытались организовать хоть какое-нибудь сопротивление, зацепиться хоть за что-нибудь, но безжалостная музыка флейты вырывала из рядов обороняющихся все новых и новых бойцов. На глазах у Музыканта еще один человек, услышав предательскую мелодию, выскочил из своего укрытия за бронированной подъездной дверью. Тотчас же несколько автоматных очередей перечеркнули его красным пунктиром, и человек упал ничком. Стараясь не особенно высовываться, хотя он пока что оставался в тылу у группы Ржавцева, Олег вновь спросил сам у себя: где? Где эта сверхкрыса, так ее растак? Что-то внутри услужливо подсказало: смотри туда, да-да, вон туда — как раз у того места, где улица вливается в площадь, разбит такой уютный скверик. Флейтист был там. Он укрылся в окопчике справа от пестро раскрашенного пластикового павильона и только изредка приподнимался над бруствером, чтобы мелодия его флейты достигла ушей кого-нибудь из противников. Последний раз предупреждаю, мысленно сказал Музыкант. Считай, что ты уже на мушке. А не пошел бы ты, прозвучало в голове Олега. Сказано ведь было: никто никому ничего не должен. Снайпер вдруг увидел, как Флейтист, опасно приподнявшись над краем бруствера, показывает в его сторону лапой, и, повинуясь этому жесту, полдесятка крыс в сферических касках разворачиваются и тычут автоматными стволами в сторону лоджии на четвертом этаже. Ой, худо дело, мелькнула мысль в голове снайпера. Он плавно поднял винтовку и поймал в прицел крысиную морду. Плавно потянул курок, посылая пулю в полет. Что за чертовщина! Вроде Флейтист не двигался, но пуля вошла не между черных глаз-бусинок, а в правое плечо. Ладно — главное, что не промахнулся. Тварь вздрогнула, выронила флейту. Выбежали другие крысы, подхватили раненого сородича, потащили его прочь от линии огня. Музыкант этого уже не видел — он метнулся в комнату, сжимаясь в клубок и мечтая об одном: быть сейчас маленьким, очень-очень маленьким. Через мгновение на то место, откуда работал Олег, тотчас же обрушился свинцовый ливень. Со звоном разлетелись стекла, брызнули щепки от оконных рам, посыпались штукатурка и бетонная пыль. Но, к счастью, стрелять снизу вверх крысам было неудобно, и внутри квартиры цель для них была недосягаема. Подойти ближе им мешало сопротивление группы Ржавцева. Перекатившись по полу и собрав на себя пыль, копившуюся здесь не меньше трех лет, Олег покинул квартиру с вязаными салфетками и слониками, которые так и не принесли ее хозяйке счастья, и, нацепив слуховой аппарат, побежал обратно к Доценту. — Где тебя черти носят? — спросил тот. — Ну, что случилось-то? — А ты не понял? — вопросом на вопрос ответил Музыкант. — Крыса. Та самая. С флейтой. — Опять за свое? Олег, учти, я тебя и твои выходки терплю, но я — это только я, а не весь Штаб. — Я ничего доказывать не собираюсь, — завелся Музыкант. — Только я точно знаю: там была та самая крыса, и я ее ранил. Пошли Ржавцеву подкрепление, у него там все застопорилось. Сейчас, наверное, позиции он удержит, но в атаку пойти ему не с кем. У него потери — мама, не горюй. — Про потери Ржавцева я и сам знаю. — Доцент с неожиданной злостью посмотрел на снайпера: — Слушай, Олег, мне кажется, что ты набиваешь себе цену. Выдумал какое-то чудище, а теперь делаешь вид, словно отрубил этому своему никем не виданному Змею Горынычу все три его башки, и ждешь награды. Фиг тебе, а не награда. И он сунул Музыканту под нос здоровенный кукиш. Олег не обиделся. Он только спокойно сказал: — Ты, Доцент, боем руководи. А поругаться мы с тобой всегда успеем. И вообще — я тебе сейчас здесь нужен? — Сиди лучше, — буркнул, успокаиваясь, штабист. — Когда ты под присмотром, мне как-то поспокойнее. Нечистая ты сила, ерш тебя дери. Эй, там, — вдруг закричал он, отвлекаясь от Олега, — быстро передайте Левицкому: пусть поддержит Ржавцева. Пару танков туда же. Вернуться на достигнутый рубеж, но дальше пока — ни-ни. Стоять на месте и ждать дальнейших указаний. Вскоре мимо командного пункта, развернутого в подворотне возле бывшего казино «Иван Калита», прогрохотали танки. Вслед за ними цепочкой бежала пара десятков людей из резерва. Вдалеке еще перелаивались автоматы, но что-то подсказывало Олегу, что бой за гостиницу «Центральная» близится к завершению. Глава 13 «МЫ НЕ СМОЖЕМ ДОГОВОРИТЬСЯ…» Действительно, у Штаба был и другой козырь. Им удалось раздобыть какие-то сверхсекретные карты подземных коммуникаций. С чего-то Вась-Палыч, Доцент и прочие решили, что крысы до сих пор не разведали многих из указанных там ходов. По заброшенным тоннелям в тыл противнику бросили несколько десятков бойцов. И выяснили, что крысы тоже не сидели сложа лапы. Все опасные для себя направления они контролировали. Обнаружилось, что серые твари установили в тоннелях огнеметы, и многих спасло лишь то, что враг еще не полностью освоился с этим оружием. Вместо того чтобы подождать, пока все люди втянутся в зону действия и лишь потом обрушить на них струи беспощадного огня, крысы-огнеметчики начали стрелять сразу же, как увидели первые цели. Тем, кто шел впереди, не повезло, зато остальные успели отступить без паники и даже отправили на тот свет какое-то количество крыс, которые рискнули их преследовать. Интересно, что Флейтиста опять никто не видел. Впрочем, это немудрено. Разглядеть в горячке боя одного-единственного врага, даже такого необычного? Хорошо еще, что на этот раз Доцент и часть штабистов явно признали, что у крыс тоже есть какой-то джокер в колоде. Пусть они его не видели, но они ощутили на себе его действие. Перемещения электронов тоже своими глазами никто не видел, зато все знают, что, раз в квартире вспыхнул свет, значит, таковое перемещение совершилось. Руководствуясь этой логикой, в Штабе со скрипом, но признали, что в словах Олега есть доля истины. И это было хорошо, потому что снайпер уже сам потихоньку начал сомневаться: а был ли Флейтист? И не являются ли его воспоминания о беседах с говорящей крысой признаком того, что он на самом деле медленно, но верно сходит с ума? Еще он вспомнил: перед тем как стрелять в крысу с флейтой, он обменялся с ней несколькими фразами. Телепатия проснулась, похоже. Еще таких штучек не хватало. Значит, сначала мы эту тварь чуем на расстоянии. Затем неожиданно обнаруживаем, что можем иногда с ней разговаривать, не видя друг друга. Очень полезное умение, если бы только этот телепатический канал не был настроен лишь между ними. Что будет дальше? Растет какая-то связь, укрепляется, и во что она превратится, никто не знает, и сам Олег тоже ничего сказать не может. Очень плохо, когда видишь, что происходит нечто, но не можешь понять, что именно. И если честно, чертовски обидно, что все рухнуло. Они однажды уже не дали друг другу умереть. Они разговаривали, игнорируя ошарашенного Стасика, в до одури стандартной квартире дома, вокруг которого разворачивалась еще одна из бесконечных стычек между крысами и людьми. Они вдвоем вспоминали Льва Федоровича Сверзина, встретившись в заброшенном гараже в «серой зоне». Они стояли вместе в подъезде Олегова дома, глотая сухой морозный воздух февральской ночи, и обсуждали то, что Музыкант мог бы пригласить Флейтиста в гости. А теперь все закончилось, Флейтист опять вышел на поле боя, а Олег попытался поставить точку в их отношениях, стреляя на поражение. Только случай вновь спас говорящего крыса. Сегодня Олег опять сидел на кухне у Кравченко. Хозяин и гость медленно прихлебывали горячий чай, разлитый по чашкам скорее из ритуальных приличий, чем по действительной необходимости. На блюдце возле чашки Данила Сергеевича лежал едва надкусанный бутерброд. Музыкант к еде даже не притрагивался. Несмотря на то что бой за гостиницу случился два дня назад, он почему-то до сих пор чувствовал себя не в своей тарелке. — Ну что, — сказал Кравченко, отставляя чашку, — подведем общие итоги? — Давай, — согласился Музыкант. — Для начала: мы не выиграли. — Но и не проиграли. — В общем, да. Потери не так уж и велики, «Центральная» как опорный пункт практически уничтожена. Танки действительно ездят и стреляют, все они остались исправны и могут быть пущены в ход в любой момент. — А под землей крысы по-прежнему сильнее нас. — Это потому что в Штабе до сих пор считают, будто они глупее нас. Если бы у нас была лучше поставлена разведка… — Ладно, — оборвал Кравченко этот быстрый обмен репликами. — Остается надеяться, что в Штабе сообразят, что в следующий раз стоит быть осмотрительнее. Ты мне расскажи лучше, что у тебя там с твоей говорящей крысой. — Ничего, — глухо ответил Музыкант. — Мне кажется, что уже ничего. — Что? — Кравченко устремил на него пытливый взгляд. — Вы опять по разные стороны баррикад? — Да мы всегда там были. А в этой драчке за гостиницу не произошло ничего, благодаря чему мы могли бы встретиться. Понимаешь, Данил Сергеевич, я уже привык: последнее время словно сама судьба не дает нам стрелять друг в друга. То осечка случится, то один успеет другого предупредить, а то, как в истории с мятежом, мы вообще делаем практически одно и то же дело. И вдруг — все сначала. Он мне враг, я ему враг. И ведь мы действительно враги, вот в чем сложность-то. Я действительно убиваю крыс, он действительно убивает людей. И отказаться от этого нельзя. Знаешь, — Олег посмотрел Кравченко в глаза, — мне ведь невесело все это говорить. Он ведь меня на самом деле хорошо понимал. Он — меня, а я — его. После того как люди наглядно продемонстрировали крысам, что они всерьез намерены выиграть войну и имеют для этого еще немало средств и возможностей, серые твари притихли. Почти полностью прекратились ночные нападения на посты, быстрые набеги с попытками прорваться к складам, обстрелы расположенных близко к «серой зоне» районов. Изредка, конечно, крысы беспокоили, но их действия напоминали не то булавочные уколы, не то отчаянные, но совершенно беззубые попытки хоть как-то куснуть. Даже по порубежью, говорили, можно было ходить, почти не боясь встретить противника. Но после боя у гостиницы Музыкант две недели не выбирался в порубежье. Ему все еще было не по себе. Иришка что-то чувствовала. Однажды, когда они сидели на кухне и неторопливо пили чай, она вдруг сказала: — Какой-то ты странный, Олег. — Я-то? — Снайпер сделал вид, что не понимает, о чем говорит девушка. — Да я всегда странным был. Ты только что заметила? — Не ерничай, — одернула она Музыканта. — Ты прекрасно знаешь, о чем я. То, что все прочие считают странностями, — для меня давно уже дело привычное. Мне в целом все равно, что ты порой сам с собой разговариваешь, бравируешь своей избранностью, а по ночам, вместо того чтобы, как нормальный человек, спать, шастаешь на охоту за крысами. Я тебя люблю и давно привыкла к такому поведению. Но когда ты начинаешь выглядеть точно так же, как все вокруг, мне кажется — с тобой что-то не в порядке. Ты ведешь себя так, словно виноват перед кем-то. Да, Иришка попала в цель. Какими бы жестокими ни были времена, что настали после Катастрофы, Музыкант всегда мог, не кривя душой, сказать: я не убил никого, кто был мне симпатичен; все мои пули были выпущены лишь в тех, кого я считал достойным смерти. И вот впервые выстрел не в человека даже — в крысу, подумать только, в того, кого всегда принято было считать врагом, — заставил меня задуматься. Оглянуться. Все-таки беседа с Флейтистом не прошла даром. Да, Олег до сих пор считал крысу с флейтой противником. Да, он в любой момент готов был руку дать на отсечение, что тот выстрел в бою за «Центральную» должен был прозвучать. Это как-никак война. Но, проклятье, как ему на самом деле не хотелось стрелять! Как ему интересно было беседовать со странным крысом, понимавшим язык людей и считавшим себя точно таким же полуотверженным, каким ощущал себя среди людей сам Музыкант. И теперь Олегу казалось, что, даже если крыса выживет после полученной раны (а почему бы ей не выжить? Крысы живучи, пуля всего лишь разворотила плечо), она вряд ли захочет вновь общаться с ним. Это его откровенно угнетало. Искренность Флейтиста, его стремление понять и объяснить перевешивали для Музыканта тот факт, что из-за этой крысы, наделенной столь таинственными способностями, гибли люди. Тем более что с момента их знакомства Флейтист применил свое умение только один раз — именно в этом злосчастном сражении за гостиницу. Видимо, он не мог отказать своим командирам. А хотел ли он им отказывать? Музыкант превосходно осознавал, что Флейтист смотрит на ситуацию точно так же, как и он сам. Идет война, и они — по разные стороны баррикад. На кон поставлено выживание. Ставки серьезнее, чем эта, не бывает. Игра на выживание стоит любых свеч. — Ау! — Ириша поводила ладонью перед глазами Музыканта. — Не спи! Или ты медитируешь? Тогда это уже лучше. Потому что больше на тебя похоже. Музыкант через силу улыбнулся: — Да все в порядке, солнышко. Просто… — Не верю, — спокойно ответила чернокосая красавица. — Извини, дорогой, вот ни на капельку не верю. — Да черт побери! — вдруг взорвался Олег. — Что прикажешь мне делать?! Прямо сейчас взять винтовку, пойти настрелять крыс и припереть их прямо сюда? — Ну зачем так радикально-то? Олег… — Она произнесла его имя чуть ли не жалобно. — Олежка… Ну поговори со мной. Я же правда тебя люблю, ты же веришь? Хочу быть с тобой вместе и в радости, и в горе. Так раньше говорили? Поделись своим горем — может, тебе легче станет. Ну что такое ты в себе носишь, чего мне даже знать нельзя? Ну пойми ты, что ты меня этим обижаешь. — Я не хочу тебя обижать. — Верю, что не хочешь, — вздохнула Иришка. — Только оно у тебя само по себе выходит. Как у братца моего. Тот тоже, если помнишь, ничего плохого в виду никогда не имеет. А в итоге на него дуется каждый второй. — Иришка… — Олег пристально посмотрел на нее. Она красивая, подумал он. Умная. Что она во мне нашла? Зачем? Почему? Из-за чего? Для чего? Никогда этих женщин не понять… Девушка терпеливо ждала, что он скажет дальше, сложив руки на коленях, выглядывающих из-под коротенького домашнего халатика — синего, с золотым узором. — Может так получиться, — он осторожно подбирал слова, пробуя каждое на вкус кончиком языка, — что мне понадобится помощь. Подожди, не перебивай. Ты еще не знаешь, о чем я говорю. А если нам повезет… Нам всем, — он отчетливо выделил слово «всем», — повезет. Тогда, надеюсь, ты даже не узнаешь, о чем шла речь. Но я бы хотел надеяться, что однажды я попрошу — и ты откликнешься. Только учти: просить я буду не о мелочах. — Шагнуть в огонь? — спросила Иришка, глядя ему в глаза. — Милый, я пережила Катастрофу. Я умею не только варить борщ и мыть полы. Я знаю, как стрелять из автомата и как быстро устранить неисправность в нем, если она возникла в разгар боя. Меня давно уже трудно чем-то испугать. — Договорились. Олег посмотрел на свою женщину, и вдруг чувство огромной, невероятной, бесконечной любви к ней обрушилось на него. Это ощущение длилось всего лишь мгновение, но в этот момент он был готов на все ради нее. Отправиться на край света, достать луну с неба, повергнуть любого дракона по Иришкиному выбору и бросить драконью голову к ее ногам — или не делать ничего этого, стоит ей только попросить. Он не сказал ни слова, но Иришка все прочитала по его лицу и ответила ему благодарным теплым взглядом. Музыкант протянул руку. Девушка протянула в ответ свою. Ладони встретились. Пальцы переплелись. Но ты зря считаешь, грустно подумал Олег, что знаешь предел собственному страху. Не дай бог тебе однажды узнать, что граница уже достигнута, а страх все длится, и скрыться от него уже некуда. Этой ночью он остался дома. И это была хорошая ночь, полная жара, страстных объятий, поцелуев, ласк и растворения друг в друге. Они с Иришкой уснули под утро, совершенно вымотанные и невероятно довольные. На следующую ночь Музыкант отправился в порубежье. Эта нейтральная полоса, зажатая с одной стороны широким проспектом Мира, а с другой — расползшимся далеко за полуразрушенную низкую каменную ограду Центральным парком, до сих пор была довольно спокойным местом. Крысы и раньше нечасто появлялись здесь, а после боя за гостиницу, когда их активность снизилась по всему порубежью, здесь, похоже, можно было гулять, особо не скрывая своего присутствия. Олег не знал точно, куда идти, и решил отдаться на волю тайного шестого чувства, которое вновь проснулось в нем. И шестое чувство подсказало снайперу свернуть в узенький переулочек, начинавшийся сразу за клубом «Ночной Рай». Уцелевшие неоновые буквы складывались в любопытное послание «…о…й …ай», и Музыкант легонько улыбнулся. Олег не был уверен, чего именно ищет сегодня и на что ему пытается намекнуть внутренний поводырь, но не собирался противиться влекущему зову. Снайпер даже не задумывался о том, следят ли за ним этой ночью. У него возникло ощущение, что он — всего лишь фигура в большой игре. Может быть, это и есть то самое предназначение, которое, если верить некоторым людям, можно однажды почувствовать. Главное — понять, чего от него хочет игрок, двигающий Музыканта по игровой доске. И при этом совершенно не обязательно поступать именно так, как хочет этот гипотетический игрок. Олегу хотелось верить, что не всяким человеком можно управлять, как фишкой, и точно так же он надеялся, что является одним из таких «не всяких». Быть непохожим на других — хорошо и плохо одновременно, подумал он, идя сквозь синие ночные тени вымершего, разрушенного квартала. Хорошо — потому что можешь делать многое без оглядки на тех, кто вокруг тебя. Плохо — потому что плохо человеку, когда он один, и далее по тексту. А вот любопытно — если постараться вести себя по-разному, в зависимости от обстоятельств? Сочетать плюсы, избавиться от минусов. Превратиться в своего рода оборотня, меняющего шкуру по собственному желанию. Это будет обретение целостности, примирение находящихся в вечном раздрае половинок — или всего лишь житейский конформизм? Ладно, об этом мы поразмышляем на досуге… Внутренний пеленгатор уверенно указывал на арку справа. Музыкант не стал спорить и послушно повернул. Похоже, сегодня ночью крысы отказались от патрулирования этих мест. Или сверхъестественный игрок расставил фигуры таким образом, чтобы Олегу проще было проскользнуть сквозь раскинувшуюся по порубежью сеть крысиных постов. Да какая, в сущности, разница? Главное — достичь цели. Олег не сразу понял, куда ведет его стрелка компаса, ожившего в его разуме, но после очередного поворота сообразил, что встреча состоится все в тех же заброшенных гаражах типографии «Мега-Пресс». Просто сейчас он идет другой, незнакомой дорогой, и его тайное чутье тщательно оберегает хозяина от того, чтобы столкнуться ненароком с крысиным патрулем. Интересно, для чего оно бережет Музыканта? И почему он верит, что Флейтист его ждет? — Ты пришел завершить начатое? — спокойно спросил Флейтист. В лапе он сжимал пистолет, но держал его стволом вниз. Автомат Олега тоже не был направлен на крысу. На столе стоял аккумуляторный фонарь, светивший ярким направленным лучом в потолок. Крыс накинул на фонарь какое-то жалкое подобие абажура, чтобы чересчур ослепительный свет не бил по глазам, но все равно приходилось отворачиваться. — Я тебя сильно зацепил? — вопросом на вопрос ответил Олег. — Неплохо. — Крыс пожал плечами. — Ты старался. Судьба рассудила иначе, но ты до последнего использовал все, что она тебе предоставила. Молодец. Молодец, сверхоружие людей. У вас неплохие шансы, пока ты жив. — Я вот никак не могу понять… — Олег медленно, стараясь не спровоцировать Флейтиста на стрельбу, сел на расшатанный старый стул. — Почему ты ерничаешь? — Я? Ерничаю? Даже не думал. Просто у вас, у людей, умение говорить правду как-то позабылось. Это же так трудно — сказать то, что думаешь. Вы заменили правду целым ритуализированным искусством общаться намеками, оговорками, недоговаривать, читать между строк… А когда вы слышите, как кто-то высказывает то, что у него на самом деле на уме, вы принимаетесь искать скрытый смысл, делать вид, что он смеется, шутит или, как ты выражаешься, ерничает. Помнишь Гамлета? — Не очень. Я, знаешь ли, не был с ним знаком. — Догадываюсь, — сухо сказал Флейтист. — Я тоже. И в Эльсинор судьба меня не заносила. Но я не о том. Для того чтобы говорить правду, ему пришлось прикинуться сумасшедшим. «Гамлета»-то ты, кстати, читал? Он потоньше, чем «Война и мир», у тебя были шансы его одолеть. — Читал-читал, — отмахнулся Олег. — Он не был единственным сумасшедшим в Эльсиноре, честно говоря. — Конечно. И ты считаешь это нормальным положением дел? Крыть Музыканту было нечем. Крыса вела разговор совершенно безжалостно. Умная, тварь. — Судя по твоему молчанию, все-таки не считаешь. Ну ладно. Не буду вызывать в тебе комплекс вины. Излишняя рефлексия тоже вредна. Скажи уже наконец, зачем пришел. Мне положить оружие? Тебе так будет легче? Музыкант кивнул. Крыс неторопливо спрятал пистолет в кобуру. — Я пришел, — сказал Олег, — потому что привык. Несколько разговоров с тобой — и все, я попался. Подсел. Ты как наркотик. Один раз попробовал — и все, никуда не деться. Без общения с тобой у меня наступает ломка. Мне реально больно, понимаешь! Он едва не выкрикнул последние слова. — Я ни с кем не могу говорить так, как с тобой! Зацени это — ни с кем! Нет такого человека, с которым мне было бы так же легко, как с тобой. Я же… Я же ненавижу тебя. Ты — враг. Я в тебя стрелял, и не один раз. Да ты лично меня чуть не убил. Вот, я рассказал. А теперь объясни мне, почему ты меня здесь ждал? — Чуть — не считается. Хорошо. Значит, то пытаемся убить, то стараемся объяснить, что без меня жизнь — уже не жизнь? Любопытно. Вот она, двойственная природа человека, о которой так любили рассуждать ваши философы. Ладно, тебе проще будет, если я заверю тебя в том, что мне тоже тяжело без общения с тобой? Хотя на самом деле ты тянешься не ко мне — тут ты прав. Мы — враги, и с этим ничего не поделаешь. Будет новый повод, не станет никакой возможности отвертеться — и ты опять выстрелишь в меня. Пока что мир устроен именно так. И успеем ли мы его переделать — это вопрос. Так что тебе не я интересен. Тебя интересует доверие, а если ты не можешь, за небольшим исключением, получить его от своих родичей, то ты тянешься ко мне. Ведь, как ни крути, я ни разу не предавал тебя. Если я враг — то враг честный. Я прав? — Наверное, да. — Хорошо… — задумчиво протянул хвостатый собеседник Музыканта. — А ты интересен мне. Каким бы ты ни был, несмотря на то что ты тоже враг. Несмотря на пулю, засевшую в моем плече. Интересен, и все тут, потому что с тобой можно разговаривать, а со многими из моих сородичей — нельзя. Бесполезно с ними разговаривать. Ну что, с этим разобрались? Что дальше делать будем? — В смысле? — В самом прямом. Как нам жить дальше? Желая говорить друг с другом и понимая, что в любой момент нам могут приказать стрелять друг в друга. Вот скажи, Музыкант, ты смог бы рассказать своим про меня? Рассказать, что уже несколько месяцев втайне от других ходишь сюда, чтобы поговорить с крысой. С крысой, которая понимает ваш язык. С крысой, которая, чего уж тут скрывать, смертельно опасна. Ответить было очень просто. Олег вспомнил, как пришел в Штаб, чтобы рассказать о своей встрече с Флейтистом. Вспомнил, что до сих пор так и непонятно, что же случилось с Львом Федоровичем Сверзиным, которому не посчастливилось встретиться с говорящей крысой. Представил себе, как медленно багровеет лицо Вась-Палыча, которому он расскажет о своем новом знакомом. И как нахмурится Доцент, а затем снимет знаменитые золотые очки и, протирая их платком, как бы ненароком спросит, почему он сразу во всем не признался. И многие, слишком многие, стоит им узнать о том, что Музыкант, оказывается, дружит с тварью, скажут, что так и знали. Что от глухого снайпера, парня со странностями, всего можно ожидать. И они ничуть не удивлены открывшейся правдой. — Нет, — твердо сказал снайпер. — Не мог бы. — И я своим не смогу, — так же твердо сказал крыс. — Ни тем, кто главнее. Ни самому крысиному королю. — Он и правда король? — полюбопытствовал Олег. Ему тут же вспомнился полузабытый мультфильм «Щелкунчик», в котором крысами предводительствовал многоголовый уродец. Неужели и тварями правит такое же чудовище — несколько сросшихся воедино крыс? Он представил себе эту омерзительную тварь и судорожно сглотнул. — Ну да, — спокойно подтвердил Флейтист. — Мы его слушаемся, а тех, кто с ним не согласен, отправляют в тюрьму или на каторгу, а то и просто съедают, — его отпрыск станет править нами, когда отец умрет. Почему бы его не звать королем? — Съедают? — не поверил своим ушам Музыкант. — Вы что же, едите своих? — Думаешь, как же отвратительно быть крысой? Как я понял, у людей это не очень распространено. А у нас — увы, это норма. Ешь других, пока не съели тебя. Но мы отклонились от темы разговора. Олег предпочел промолчать. Он всегда понимал, что крысы живут как-то иначе — совсем не так, как люди. С другой стороны, выслушивать подтверждения своих страшных кошмаров — не самое приятное занятие. — Противно? — участливо поинтересовался его серый собеседник. — Ладно-ладно. Даже мне противно, чего уж тогда про тебя говорить. Так вот, у нас все очень просто: сильные грызут слабых. Заставляют их работать на себя. Отправляют воевать в первых рядах, чтобы они подохли и не путались под лапами. А при удаче — пристрелили парочку ваших. Мы ведь быстро размножаемся, ты знаешь. Олег вспомнил листовки, значки, отсчет «десятки». — Мы быстро размножаемся, и мы могли бы, наверное, победить вас. Но у наших правителей до сих пор инстинкт превыше разума. Они… как бы это попонятнее выразиться… прямолинейны. Хотят давить массой, заваливать телами. И при этом те, кто помозговитее, понимают: относительное благополучие нашего народа основано лишь на тех ресурсах, что остались после вас. Производить-то мы ничего толком не умеем. А учиться не хотим. Вот и получается парадоксальная ситуация: с вами ужиться мы не можем — слишком разные, притом нужно нам практически одно и то же; а без вас также не можем — просто вымрем. — И дальше что? — хмыкнул Музыкант. — Ты не на жалость дави, не рассказывай, какие вы несчастные. Если уж стали разумными — старайтесь вести себя соответственно. — Я не давлю на жалость. — Крыс, кажется, не обиделся на довольно резкую отповедь. — Что касается того, чтобы вести себя соответственно разумности, — не кроманьонцы ли ели неандертальцев? Хотя неандертальцы — те же самые люди. В отличие от нас. А? Не так ли? Олег промолчал. Крыть ему было нечем. Хотя, честно говоря, он не был точно уверен: кроманьонцы ели неандертальцев, неандертальцы — кроманьонцев, или такого не было вообще. Флейтист, который, похоже, профессионально занимался человеческой историей и культурой, явно лучше разбирался в этих вопросах. — Ну ладно, — махнул крыс лапой. — Не будь этой глупой войны, может быть, все было бы проще. Ладно. Я открою тебе еще один секрет. Хочешь? — Ну давай. — Знаешь, что мешает нам победить вас, просто навалившись скопом? Закидав трупами? — Что? — Страх. Элементарный такой страх, который, как я уже говорил, до сих пор гнездится в каждом из нас. — И чего же вы боитесь? — Не так уж много времени прошло. В каждом из нас жива память о том, что всего лишь несколько лет назад любого из нас человек попросту мог раздавить. Мы смотрели на вас снизу вверх, и многие до сих пор не избавились от этого чувства. Поэтому при малейшей неуверенности мы паникуем. Бросаемся врассыпную, спасая жизнь. И дрожим, забившись в норы. Конечно, если вы начнете войну на уничтожение и встанет вопрос о выживании, мы будем драться. Отчаянно. Как и полагается загнанным в угол крысам. Но нам пока что — обрати внимание, пока что — очень сложно самим перейти в последнее решительное наступление. Ты знаешь, для того чтобы выйти за линию постов, мне нужно всякий раз выпрашивать… Нет, что там выпрашивать — вымаливать разрешение. Тут Музыкант не смог сдержать смеха. Крыс с удивлением смотрел на то, как снайпер едва не рыдает от хохота. — Ты чего? — недоуменно спросил Флейтист. — Подо… жди, — кое-как сквозь судорожный, едва не истерический смех выдавил Олег. — Сей… сейчас объясню. Он прекратил смеяться, утер выступившие слезы. Затем пошарил в нагрудном кармане. Вытащил смятый, пропотевший листок. — Что это? — удивленно спросил крыс. — Пропуск. За линию постов. Крыс растянул пасть в гримасу ухмылки и издал несколько странных звуков. Напомнил: — Мы тоже умеем смеяться. Я понял шутку. Это действительно повод похохотать. — Ладно, — махнул рукой Олег, отсмеявшись. — Похохотали — и хватит. Скажи лучше — откуда ты знал, что я приду? — Откуда знал? — задумчиво переспросил Флейтист. — Честно… Не знаю. Просто знал — и все тут. Прими как данность. Пора бы тебе привыкнуть. Как мы чувствовали друг друга, несмотря на расстояние? Как разговаривали, хотя ты был далеко от меня? Мы с тобой связаны, человек, и от этого никуда не деться. Пытались развязаться — получилось плоховато. — Это зашло слишком далеко, — сказал снайпер. — С этим надо что-то делать. — Делай. Не говори, делай. У нас есть два варианта: мириться или воевать. Тайные встречи на нейтральной территории — не выход, а только отсрочка. — Мы не можем помириться раз и навсегда, пока идет война, — твердо произнес Музыкант. — Как ты себе это представляешь? Однажды все вновь повернется так, что нам придется драться. Чтобы все это прекратить, есть только один путь — закончить войну. Если у кого-то и есть шанс сделать это, то только у нас с тобой. Он сказал это и сам не поверил. Закончить войну. Сделать то, о чем мечтают все люди в Городе. И если у кого-то вообще может такое выйти, то только у него. Крыса покачала головой. Усы ее печально обвисли. — Не выйдет. Мы не сможем договориться. Нереально. Совершенно нереально. — Почему? — Мы, крысы, плохо умеем это делать. Я имею в виду — договариваться. У нас, если выражаться вашими словами, типичный тоталитаризм. Я же тебе только что говорил про крысиного короля, не забыл еще? Он никогда не согласится, никогда не пойдет на заключение мира. Договор подразумевает уступки какие-то, шаг навстречу друг другу. Но крысиный король умеет только брать, а давать ничего не хочет. Вы так до сих пор и не догадались? Вся эта война идет лишь потому, что вы не даете нам взять все, что есть в Городе. — И никаких вариантов? — Никаких. Все или ничего. Пойми, Музыкант, договориться можно лишь с теми, кто хотя бы теоретически признает саму возможность договора. Со мной, например, договориться можно. Крысиный король — совсем другое дело. — Значит, — Олег посмотрел Флейтисту в глаза, — нам придется выиграть войну. Крыс спокойно встретил его взгляд. Несколько мгновений они молчали. — Попробуйте, — произнес наконец Флейтист. — А ты, Музыкант, подумай все-таки. Может быть, есть еще какие-то пути, какие-то способы. В конце концов, это ты представитель вида, за плечами которого сотни тысяч лет разумности. — Толку-то! — усмехнулся снайпер. — Нет, будь мне сто тысяч лет от роду хотя бы, я бы научился, наверное, гасить конфликты в зародыше. А так… Мы с тобой не сильно отличаемся. Ладно, пойду я, пожалуй. Опять ни до чего мы с тобой не договорились. — Не убили друг друга — и то ладно, — откликнулся Флейтист. Позже, возвращаясь домой, Олег думал над его последними словами и никак не мог понять — шутил говорящий крыс или все-таки говорил всерьез. Глава 14 ПОД ЗЕМЛЕЙ — Мы знаем, что ты общаешься с какой-то крысой, — мягко сказал Доцент. — Стой-стой, — так же мягко добавил он. Олег только начал вставать, а в руке штабиста уже возник пистолет. Снайпер не успел сообразить, откуда Доцент достал оружие, но это было уже не суть важно: курносый ствол был направлен точно ему в живот. Иришка, стоявшая у окна, побледнела, но не двинулась с места. — Не дергайся, — добавил штабист, — не стоит. Ира, ты тоже стой спокойно. Сразу говорю, Олег: я не думаю, что ты какой-то предатель. Дурь все это — не может человек предавать других людей ради крыс. Бред. Незачем. Не верю, что серые могли тебе что-то предложить. Это доступно? Музыкант кивнул. — Тогда сядь и расслабься. Пистолетный ствол мотнулся в сторону, указывая на стул. Олег шагнул, сел, неторопливо положил руки на колени. — Хорошо, — удовлетворенно протянул Доцент, — Ира, будь добра, открой дверь — там мои люди. Так, для страховки. Для надежности. Несколько минут назад штабист позвонил в дверь, коротко бросил с порога, что у него есть серьезный разговор к Олегу, и, не разуваясь, прошел в комнату. Да, подумал зло Олег, а ты чего ожидал: что он из-за закрытой двери станет говорить, что пришел тебя арестовать? Да уж, действительно серьезный разговор, серьезнее некуда, и наставленный на собеседника пистолет — вполне себе весомый аргумент. Хорошо, хоть лично пришел, не стал присылать подручных. Или просто сомневался, что они смогут убедить Музыканта сдаться и пойти с ними? Как бы то ни было, остается теперь стиснуть зубы и смотреть, как штабист распоряжается в его квартире, как у себя дома. Доцент шагнул вправо, чтобы проходящая мимо девушка ненароком не оказалась за спиной. Иришка щелкнула замком, посторонилась, впустив в квартиру троих парней. Все они были одеты одинаково неброско: синие джинсы, короткие черные кожаные куртки. У каждого в руке — пистолет. Выглядели парни тоже похожими друг на друга: одинаковые невыразительные лица, колючие цепкие глаза, стрижки-ежики. Музыкант подумал, что они смахивают на натуральных братков, только вот большинство обычных гоблинов в силу особой душевной конституции оказались не в состоянии верно просчитать исход войны банд. И, как следствие, дружной толпой промаршировали на тот свет. А эти, гляди ж ты, выжили. Выжили, еще и составили личную гвардию Доцента. Значит, было в них что-то, что приподнимало этих крепеньких немногословных ребятишек над средним уровнем братка. — Ага, — довольно сказал Доцент. — Ребята, один у двери, один — у окна, один присматривает за девушкой. Подождав, пока новоприбывшие рассредоточатся по комнате, он продолжил: — Теперь пойдем дальше, Олег. Люди проследили не только за тобой. Вернее, за тобой вообще больше не следили, ты уже неинтересен. Ты вернулся, а они пошли за твоим крысюком. Это же тот самый, с флейтой, про которого ты все время рассказывал? Музыкант опять кивнул. — Что ж ты, друг дорогой, разговаривать-то не хочешь? Ну ладно, твое дело. Так вот, ребята разнюхали кое-что интересное. Знаешь что? Олег покачал головой. Мол, давай, выкладывай, ничего я не знаю. Доцент сел за стол. Несмотря на доверительный тон, несмотря на заверения в том, что не считает Музыканта предателем, на то, что в комнате находилось трое вооруженных боевиков, пистолет оставался направленным в снайпера. Пистолет не произносил ни слова, но снайпер, потеряв слух, мог слышать несказанное. Я-то против тебя ничего не имею, говорил чуть покачивающийся из стороны в сторону ствол. Такая работа, мужик. Я тут ни при чем, на мой курок жмут другие люди. Холодная, мертвая, слабо пахнущая ружейной смазкой змея гипнотизировала его единственным глазом. Как готовая к броску кобра, танцующая перед жертвой. Где же я прокололся, подумал Музыкант. Да, впрочем, кулаками после драки не машут. Понадеялся ты, друг, на свое шестое чувство. Забыл о том, что, когда на бога надеешься, самому плошать тоже не стоит. В конце концов, разве кто-то обещал ему, что таинственный внутренний нюх будет оповещать его о любых опасностях? До сих пор это чутье не подводило Олега лишь тогда, когда дело шло о крысах. Против людей оно не помогало. Что, если разобраться, вовсе не удивительно. Или… Неужели Стас рассказал? Следить за мной он вряд ли стал бы, а вот сдать меня — это совсем другое дело. Олег едва подавил готовый уже вырваться вопрос. Нет, спрашивать ничего не стоит. Вдруг мальчишка-вестовой и на самом деле ни при чем, а Доцент ведь наверняка ухватится за сорвавшееся с языка имя. Почему ты, дорогой мой Музыкант, спросил именно о нем? Он что-то знал? Знал, но не рассказал? Так он же, наверное, враг, точно такой же, как ты, потому что, не будь он врагом, давно уже явился бы с повинной. Все-таки сейчас лучше промолчать. Промолчать, а затем разобраться самому. Если еще будет у него какое-нибудь «затем». Или снайпера сдал Кравченко, которому Олег сам рассказал о своих встречах с Флейтистом? И тогда все разговоры про слежку — вымысел, вранье, с помощью которого Доцент пытается сейчас выяснить, что же на самом деле известно Музыканту, насколько глубоко он во всем этом увяз? Но нет, вряд ли, Кравченко обычно играет честно. Хотя… Олегу всегда казалось, что уж Данила Сергеевича-то он знает как облупленного, но при этом он сам в любой момент был готов признать, что не умеет разбираться в людях. И все-таки скорее Олега действительно выследили — уж больно уверенно и детально рассказывает штабист о том, что им удалось выведать. Но кто? И как? — Твой серый дружок ходит тайными путями, — продолжал тем временем Доцент. — Они практически не охраняются, Олег. Видимо, этой твари тоже приходится что-то скрывать от своих, да? Ну хорошо, об этом мы поговорим потом. Главное сейчас — то, что эти пути ведут в глубь «серой зоны». И заканчиваются чем-то вроде детских садов. Мужики, когда вернулись, говорили, что совсем прифигели: бесконечные подземные ясли — и крысята, крысята, крысята… Он вдруг замолчал и неожиданно улыбнулся. — Все как у людей. Почти. Какие-то няньки ходят. Бутылки с молоком, манная каша и даже горшки. Представляешь, Олег, — горшки. Крыски бегают, пищат, суетятся и выносят за крысятами горшки. Обалдеть можно, продвинутые. Но — главное — минимум охраны. Как ты думаешь, Олег, зачем я все это тебе рассказываю? Музыкант пожал плечами. Доцент вновь посерьезнел: — Я тебе объясню. Если кто-то узнает о твоих шашнях с серыми, это может кончиться плохо. Как бы логика ни подсказывала, что ты не можешь быть на их стороне, есть у нас до сих пор некоторые, которые предпочтут повесить тебя сначала на всякий случай, а рассуждать станут потом. Если вообще станут. Но пока еще есть время и можно сделать вид, что ничего не было. Никакой Музыкант не ховался от своих сородичей по темным норам с каким-то крысюком. За ним не приходилось следить, чтобы, не дай бог, не продал он за тридцать сребреников главную военную тайну… Слушай, Олег, ты вообще знаешь хоть какую-нибудь военную тайну? Тем более что у нас их не так уж и много. Все могло быть совсем иначе. Хочешь послушать? — Валяй, — наконец открыл рот Олег. — Валяю, — согласился штабист. — Мы сделаем из тебя героя, парень. Не сразу, конечно, потом. Сейчас я расскажу, как все было на самом деле. Не было никакой говорящей крысы. Не было тайных встреч. Был очередной твой рейд в «серую зону». Да, без пропуска. Не отмечаясь на посту — ну и хрен с ним, победителей не судят. Ты нашел этот ход. Как? Почему тебе удалось, а разведчикам, которых то и дело отправляют искать что-нибудь в этом роде, всякий раз доставалась дырка от бублика? Да вот так вышло. Ты же ненормальный. И вот в итоге все нормальные — лузеры, один ты — победитель. Ты вернулся и рассказал мне про тоннель. Даже Вась-Палыч ничего не узнает, придется ему довольствоваться тем, что мы ему скормим. А? Каково? — Неплохо звучит, — согласился Музыкант. — Неплохо? По-моему, так вовсе отлично. Сначала, конечно, нужно выиграть. А после победы мы покажем всем нашего героя. Доволен? Ты же хочешь признания своих заслуг? Чтобы завистники померли от зависти, а скептики засунули скепсис поглубже себе в задницу? Мы же не верили тебе, когда ты нам втолковывал про крысу с флейтой. А тут мало того, что она правда есть, так она еще и разговаривает. Правда ведь? Вот так, как мы с тобой сейчас, разговаривает? Никак в это поверить не могу. — Я тоже не сразу поверил. Доцент глянул Олегу в глаза. Снайпер не стал отводить взгляда. Мне скрывать теперь нечего, подумал он. Я на самом деле удивился, когда она заговорила. Ах, Доцент, если бы ты только смог увидеть ее той ночью, избитую, окровавленную, потерявшую всю надежду на то, что ее волшебная сила поможет, приготовившуюся умереть и выпрашивавшую пощады. — Вам-то зачем это надо? — продолжил Музыкант. — Почему бы не обойтись без меня? Просто взять и выиграть войну. А Музыканта — в отходы. — Хороший вопрос, Олег. Доцент наконец опустил пистолет. С глухим стуком положил его на стол. С видимым удовольствием потер ладони, переплел пальцы и хрустнул ими. Неужели доверяет? — Не хочу конфликтов. Никаких. Никогда. Даже между тобой и всеми остальными. Мне войны банд во как хватило. — Он резко прочертил по горлу ребром ладони. — Что, если мы одни и остались только на белом свете? Не хватало еще, чтобы мы передрались и снова принялись рвать глотки друг другу. Нет, Олег, я понимаю, что ты себя чувствуешь не таким, как все. Но я же говорил, что не верю, будто ты можешь предать. То, что ты не такой, как мы, не делает тебя автоматически таким, как крысы. Ты ведь живешь с нами, воюешь на нашей стороне, у тебя здесь. — Доцент взглянул на стоящую у окна Иришку, — девчонка, у вас с ней любовь. Доступно объясняю? Вижу по глазам, что доступно. Что еще тебе нужно? Ах да. Ну, сам ты не проговоришься, Ирка твоя станет молчать, в этом я уверен. Мои ребята тоже никому не расскажут. Мне, как ты понимаешь, нет никакого резона трепать каждому встречному-поперечному, как оно было на самом деле. Ну что, по рукам? Доцент встал из-за стола, оставив пистолет лежать на полированной светло-коричневой столешнице. В два шага оказался рядом с сидящим на стуле Музыкантом. И протянул ему руку: — Договорились, Олег? Я даже не буду спрашивать, о чем вы там болтали с крысой. Какая теперь-то разница? Иришка во все глаза смотрела на то, как ладонь Доцента повисла в воздухе. Судя по лицу девушки, она едва сдерживалась, чтобы не закричать: да соглашайся же, дурак! Ну что, спросил сам себя Музыкант: ты хочешь быть героем? Согласись, это приятнее, чем прослыть предателем. Что, положа руку на сердце, тебе разве не хотелось, чтобы наступил такой момент, когда твои заслуги будут признаны и ты получишь награду? Неужели ты ее не достоин? Цена же минимальна: немного лжи, которая совершенно безвредна. Он ничего не должен Флейтисту. Странное чувство родства, которое, по представлениям снайпера, начало возникать между ними, еще не утряслось и не устоялось, не связало их с говорящей крысой нерушимыми узами. Да и сам Флейтист должен был понимать, что рискует, встречаясь с ним. Попытка заговорить с врагом, увидеть в нем не мишень, а равного себе, такого же, как ты, всегда чревата риском, и раз говорящая тварь это знала, значит, могла предположить, чем все обернется. На Олеге нет никакой вины. И все же что-то не позволяло ему протянуть руку навстречу ладони Доцента. — Можно подумать? — спросил Олег, опустив глаза. — Нет, — жестко ответил штабист. — Думать некогда. Решай сейчас. Ну же! — вопило что-то внутри него. Решайся! Пожми его руку! Война закончится все равно, с тобой или без тебя! Лучше быть на стороне победителей, тем более что ты прекрасно понимаешь: на стороне побежденных тебе делать нечего и ты никогда там не окажешься! Погибнет единственное существо, с которым у тебя хоть как-то наладилось взаимопонимание? Ну и черт с ним, ведь заодно исчезнет угроза, которая не первый год не дает нормально существовать десяткам тысяч людей. Весь город станет снова принадлежать тем, кто должен владеть им по праву. Как ни крути, а это вполне похоже на честный обмен. — Олег, — поторопил его Доцент, все еще протягивающий ладонь, — я жду. Но я не могу ждать бесконечно. Музыкант поднял глаза. Оказывается, все смотрели только на него — Иришка и парень, который должен был следить за ней, Доцент и тот боевик, которого он поставил к окну. Четыре пары глаз. — Черт с вами, — выдохнул Олег. — По рукам. Он пожал Доценту руку. Иришка шумно вздохнула. Штабист тут же заулыбался. — Я всегда говорил, что ты нормальный парень, — сказал он. — Собирайся. Идем с нами, поживешь в другом месте. На всякий случай — пока не передумал и не натворил чего-нибудь. Двое доцентовских гвардейцев какими-то задворками вывели Музыканта в нежилые кварталы возле бывшего Юго-Западного рынка. Сам рынок сгорел еще в начале войны банд, половина крыши рухнула, другая держалась на честном слове и трех высоких основательных колоннах, одна из которых была густо исписана матерщиной. Ну, свято место пусто не бывает, пробормотал Олег, читая на ходу немудреные автографы неизвестных творцов. Что ты там говоришь, напрягся один из сопровождавших. Да так, сам с собой, ответил снайпер и едва не отмахнулся рукой, но вовремя сообразил, что жест может быть истолкован угрожающе. Сам с собой? Ну, точно ненормальный, буркнул боевик. Второй продолжал молчать. — Куда вы меня ведете? — спросил Музыкант. В нем вдруг вспыхнули подозрения. Что, если все сказанное Доцентом было лишь попыткой заговорить ему зубы. А на самом деле сейчас его заведут в какую-нибудь глушь да там и пристрелят. Или еще хуже: все, что обещал Доцент, — правда, вот только эти двое несуетливых крепких ребят ведут свою игру, и тогда предсказать, что будет дальше, вообще невозможно. Либо попросту пристрелят его и скажут, что он пытался бежать или вызвал на подмогу батальон крысиного спецназа, либо передадут на руки кому-нибудь другому. Тому же Вась-Палычу, например. У которого окажутся совсем другие планы. У нас же в Городе, оказывается, есть политика. Сколько раз ему уже говорили открытым текстом: пока ты уверен, что жизнь вертится лишь вокруг войны с крысами, все вокруг плетут собственную паутину, интригуют, подставляют друг друга. — Не боись, друг, — едва раздвинув губы, хохотнул говорливый сопровождавший. — Тебе-то чего бояться? Говорят, ты не то колдун, не то оборотень, так что с тобой просто так и не разберешься. Успокоим Музыканта, Пашик? Молчаливый Пашик только покивал головой в черной вязаной шапке. — Тут есть домик. В домике печка, вода-еда, кровать — в общем, все, что нужно для жизни. Поживешь там, пока все утрясется. А мы тебя покараулим. Доцент сказал: пусть все думают, что Музыкант на спецзадании. А то если его на свободе оставить — мало ли чего он натворит. — Я же согласился на все, что он предлагал. — Ну так то ты сейчас согласился. Ты хозяин своего слова, дружище, так что сначала ты его дал, потом ты же и обратно забрал. Зачем рисковать? Ты другое скажи: вот если ты Музыкант, то музыку играть умеешь? У нас там гитара стоит. А то Пашик на ней только «Владимирский централ» умеет лабать. — Почему, Васяня? — Пашик неожиданно обиделся и заговорил: — Я еще «Голуби летят над нашей зоной» и «Золотые купола»… Какие раньше песни были, до Катастрофы. Душевные, ептыть… — Не умею, — перебил гитариста Музыкант. — Я слушать люблю. Очень. — Жаль, — расстроился словоохотливый Васяня. — Придется нам с тобой, Музыкант, наслаждаться тем, как музицирует Пашик, которому в детстве наступил на ухо слонопотам. — Пошел ты, ептыть, — беззлобно ругнулся Пашик и опять надолго замолчал. Вскоре Музыкант со своими охранниками оказался в частном секторе. Пожары не обошли стороной эти места. Более того, именно здесь им было самое раздолье. Порой попадались целые выгоревшие улицы, пепелище за пепелищем. Под ногами хлюпало. Буквально вчера на город обрушилась долгожданная весна. Холода держались до середины апреля, а потом — раз, и стало тепло, солнце торопливо принялось растапливать снег. На этой окраине никто особо не следил за состоянием улиц, и на пути Олега и двух его конвоиров не раз встречались шалые весенние ручьи. Маленький ладный домик под серой черепичной крышей бросался в глаза издалека. Музыкант подумал, что тот, кто забредет в этот район, быстро догадается: что-то тут не так; не зря посреди развалин и пожарищ стоит такой ухоженный дом. Другое дело, что, скорее всего, сюда попросту никто не забредал. Здесь нечего было делать. Васяня толкнул зеленую дверь, отворившуюся без единого скрипа. — Добро пожаловать в твою новую обитель. Васяня не обманул Олега. В доме оказалось все, что необходимо для того, чтобы прожить несколько дней. Печка, если не забывать закидывать в ее огненный зев дрова, исправно обогревала две комнаты и кухню. Кровать с панцирной сеткой, накрытая тремя пухлыми матрасами, привела бы в экстаз любого ценителя поваляться под одеялом. Холодильник на батареях был набит едой. К своей радости, Олег обнаружил в доме шкаф с книгами и сиди-проигрыватель с несколькими комплектами батареек. Доцент явно специально подбирал музыку: стопка дисков состояла в основном из записей хард-рока семидесятых — «Дип перпл», «Рэйнбоу», «Юрай хип», «Лед зеппелин». Насколько помнил снайпер, штабист сам был не прочь все это послушать, но и его такая подборка вполне устраивала, так что, найдя это богатство, Олег повеселел. Это означало, что, по крайней мере, ему не придется довольствоваться сомнительными музыкальными вкусами Васяни и Пашика с их семистрункой. Ептыть, добавил он про себя. Сторожа, кстати, не докучали Музыканту. Похоже, Доцент велел им делать все, чтобы Олег не ощущал себя узником, и оба боевика старались вовсю. Несмотря на то что дом был небольшим, снайпер не видел охранников часами, хотя, стоило ему сунуться к двери, они тут же возникали рядом. Единственным непривычным неудобством оказался туалет на улице, куда, несмотря на все заверения Олега в своей безусловной лояльности, его водили под конвоем. Так прошло четыре дня. На пятый день пришел Доцент. Олег как раз валялся пузом кверху на кровати и слушал «Блэк сэббэт». «Люди думают, что я сошел с ума, потому что каждый день я хмурюсь», — энергично выводил на всю комнату Оззи Озборн. В руках у снайпера был открытый на середине детектив Чейза. Почти как в очень старые и невероятно добрые времена. Если не выглядывать в окно, можно представить, что ничего не случилось, что Катастрофа и все последовавшее за ней — просто дурной сон. Оба охранника музыкальных вкусов Олега не разделяли и поэтому старались в комнату не заходить. Только попросили его прикрыть дверь, чтобы грохот Тони Айомми и компании был слышен потише. Дверь распахнулась без стука. В комнату шагнул Доцент — усталый, с красными, воспаленными от недосыпания глазами. Музыкант мгновенно отбросил книгу, вскочил с кровати: — Что случилось? — Выключи, — отрывисто велел Доцент, указав взглядом на проигрыватель. Олег придавил сенсор. Музыка стихла. — Что случилось? Воюем, парень. Третий день уже. Чертов Штаб не согласился подождать, хотя я и предлагал именно такой вариант, и мы начали новое наступление, учитывая те самые новые сведения про окружной тайный путь. Как всегда, торопимся. Нет бы спокойно все рассчитать, подготовиться… Так что бои идут, не прекращаясь. — Все в порядке? — глупо спросил Музыкант. — В порядке… — пробурчал Доцент, усаживаясь на кровать. — Смотря с какой стороны посмотреть. Мы наступаем, конечно. Потери… Ну, потери не так велики, как могли бы быть. Крыс дохлых вообще не знаем куда девать. В первый день все вообще было чудно, особенно на поверхности, ну и там, где эти тоннели идут к крысиным детским садам. Мужики вернулись из тоннелей — говорят, настоящее побоище там устроили. И знаешь что, Олег… В глазах у них что-то такое… Непонятное… Ясно, что крыса — она хоть взрослая, хоть мелкая — все равно крыса. Враг, едрить его. И все-таки нелегко им было. Они же туда с огнеметами полезли. Ворвались — и давай жечь все, что движется. Одно помещение выжгли — и дальше, следующее жечь. И еще дальше… Доцент замолчал. Вот как, сам себе сказал Музыкант. Это уже не просто противостояние. Мы знали, что война однажды пойдет на уничтожение, но не представляли себе, как это будет выглядеть. Значит, это выглядит вот так: огнеметами по крысятам. Стена ревущего желтого пламени, рвущаяся к потолку… клубы жирного черного дыма… мечущиеся серые тени… крысиный визг… запах паленого мяса… пламя быстро опадает, потому что в замкнутом помещении скоро сгорает кислород, но и этого вполне достаточно. После такого вряд ли останутся хвосты, которые еще недавно модно было отрезать. Был другой выход? Эти слова Олег сам не заметил, как сказал вслух. — Что? — будто бы проснулся Доцент. Похоже, он действительно задремал. — Вряд ли, Олег. Но я же не просто так сюда пришел рассказать тебе последние новости. Там опять твой дружок с флейтой… — Он не мой дружок. — Да не суть важно — ты понял, о ком я говорю. Мешает он нам. Зря мы тебе раньше не поверили, когда вы еще не начали с ним свои шуры-муры, и не сказали пристрелить по-быстрому. А, что теперь толку кулаками после драки махать… В общем, Олег, выйдешь еще раз на охоту? Заметь, я не приказываю. Хотя мог бы. Не покупаю. Хотя опять же мог бы. Думаешь, у тебя нет кнопок, на которые можно нажать? Забудь, Олег. У каждого человека есть своя кнопка, кино такое помнишь? Твою вот, например, Иришкой зовут. Да ладно, черт с ними, с кино и кнопками, — поспешно добавил штабист, увидев, какими глазами посмотрел на него Музыкант. — Твоя Иришка сидит себе спокойно в тылу, и никто ее воевать не отправляет. Я тебя просто прошу. В конце концов, это и твоя война. Нужно подумать — подумай. Мы ведь и без тебя обойдемся. Ну надудит он в уши еще нескольким десяткам. Никто не вечен, и он тоже. Кто-нибудь до него доберется. Просто мне кажется, что у тебя это выйдет быстрее и проще. Подумаешь? Не Штаб послушай — меня. Если мое слово для тебя еще что-то значит. — Подумаю. — Олег медленно кивнул и уставился в окно. Еще раз нажать на курок, убить одного из опаснейших врагов своих сородичей — это совсем не то, что жечь огнеметом беспомощных крысят. Это, по крайней мере, честно. Опять же, если в мире столько грязи, кто-то же должен делать грязную работу. И если те, кто хлестал огненными струями по новорожденным крыскам, нашли в себе силы сделать это, что мешает ему, Музыканту, закончить то, что начато? Он уже трижды стрелял во Флейтиста — и каждый раз тот оставался жив. Пришло время покончить с этим раз и навсегда. Главное — не видеть в этом поединка. Выживает ведь далеко не сильнейший. Выживает наиболее приспособленный. Крысы получили свой загадочный дар свыше — и оказалось, он настолько велик, что они не могут проглотить целиком все, что упало им в лапы. Твари покинули нишу, которую природа им отвела, — и теперь пришло время наказать крыс за это. Человек недешево заплатил за право обладать разумом и не должен отдавать свое место на Земле первому, кто заявил о том, что готов его заменить. Доцент, прикрыв глаза, терпеливо ждал. Или он опять спал. Судя по его виду, времени на сон у штабиста было не так уж и много. — Доцент, — позвал Музыкант. Тот вздрогнул, слегка приоткрыл узкие щелочки глаз. — Да, Олег… — как будто бы через силу произнес он. — Надумал? — Надумал, конечно. Я это сделаю. Когда мне идти? — Чем быстрее, тем лучше, конечно. Сейчас готов? — Вполне. — Тогда пошли. Только — извини уж — Васяня и Пашик с тобой побудут. На всякий случай. Непредсказуемый ты парень, Олег. — Не доверяешь? — Олег взглянул Доценту в глаза. — Нет, Олег. Не доверяю. — Доцент встретил его взгляд, не отвернулся. — Я — политик, парень. Это сволочная работа, и если я хочу, чтобы от нее был какой-то прок, я вынужден не доверять никому. — Ты знаешь, где ее искать? — вдруг спросил Доцент. — Кого? — не сразу понял Олег. Потом сообразил, что речь идет о Флейтисте. Снайпер давно уже привык воспринимать загадочную крысу с флейтой как особь мужского пола, а Доцент спросил, исходя из привычки звать врагов крысами или тварями. Вот и здесь Олег хоть немного, но отличается от всех прочих. — Нет, не знаю, — поспешил исправиться Музыкант. — Но узнаю. — Как? — заинтересованно спросил Васяня. — Извини, друг, но не твоего ума дело. — А-а, — разочарованно протянул охранник. — Эти твои ненормальные штучки… Пашик не сказал ни слова, но всем своим видом показывал: все люди должны, ептыть, быть нормальными, так что нечего, Музыкант, выпендриваться. Олегу не хотелось спорить с ними обоими. Пусть остаются при своих мнениях, ему сейчас от этого ни холодно ни жарко. — Ну что, — предложил Доцент, — пойдем вниз? Они стояли у ворот складского комплекса, который на очередном подземном этаже соединялся с городскими коммуникациями. По слухам, где-то здесь начиналась сеть подземных тоннелей, которая соединялась с бомбоубежищами для городских и областных руководителей, которые, в свою очередь, секретным ответвлением были связаны с единственной веткой городского метро. Музыкант не знал, сколько правды в этих слухах, но думал, что дыма без огня не бывает. По крайней мере, судя по предложению Доцента, из тоннелей под складами можно было попасть много куда. Музыкант пожал плечами. Мол, чего спрашивать? Я человек подневольный, командуйте — а я выполню. Доцент верно истолковал это движение плечами, повернулся к своим людям: — Вася, когда спустимся в тоннель, ты идешь первым. Паша, замыкаешь. Не торопимся, но и не тормозим. — А куда идем? — поинтересовался Васяня. — Сначала — вперед. До второго поворота. Там нас встретят, расскажут последние новости, да и помогут кое-чем. Музыкант, тебе же оружие нужно? — Конечно. — Вот и я думаю, — удовлетворенно изрек штабист. — Не горло же ты ему будешь перегрызать. Зубами. Что тебе? Винтовку? С оптикой? Честно говоря, Олег пока что слабо представлял себе, как он будет гоняться за Флейтистом по подземным тоннелям. Особенно со снайперской винтовкой. Учитывая еще, что в нормальных тоннелях освещение либо вообще отсутствует, либо наличествует чисто для порядка. — Нет, винтовки, пожалуй, не надо. Автомат. «Калашников» укороченный — он мне как-то привычней. — Вот и хорошо. Вася, вперед. Группа прошла складские ворота. Они пересекли широкий асфальтированный двор и остановились перед металлической дверью, выкрашенной черной краской. Поперек двери висела толстая железная полоса, две ее половины заканчивались скобами, а их стискивал массивный замок. Доцент порылся в кармане, вытащил ключ, вставил его в скважину. Замок заскрипел, с первой попытки поддаваться не желал. Штабист, чертыхаясь, подергал ключ из стороны в сторону. Наконец замок сдался. — А что, — поинтересовался Музыкант, — нормальной дороги нет? — Есть, — отозвался Доцент. — Но я хочу, чтобы сейчас нас с тобой по возможности не видели вместе. Считается, что ты сейчас сам по себе — в свободном поиске. — Понятно, — усмехнулся Олег. — Я тебя компрометирую? — Слова-то какие умные знаешь, — проворчал Доцент. — Точно. Компрометируешь. Все точно озверели. Война вовсю идет, еще не совсем понятно, как она закончится, а некоторые уже плоды победы делят. За дверью было темно. Васяня и Доцент достали фонарики, разогнали лучами темноту. Четверка пошла длинным коридором, эхом гулко отдавались шаги. На полу было пыльно, и в пыли оставались четкие отпечатки следов. — Говорят, — вновь нарушил молчание Васяня, — что кое-где дошло до того, что деревья так разрослись, что ветками выдавливают стекла в домах и растут внутрь. — Это всего лишь за несколько лет? — усомнился Музыкант. Потом вспомнил, что ему рассказывал Тайлаков: и про враставшие в дома деревья, и про подсолнухи, вымахавшие на окраине повыше некоторых крыш. — Вася, хватит языком трепать, — велел Доцент. — Что у тебя рот постоянно не закрывается? Мужики, нам не нужно, чтобы нас кто-нибудь засек. — Да тут и нет никого, — пробурчал обиженно Васяня. — Это ты так думаешь. Все. Молчим. Дальше шли молча. Музыканту это было только на руку. Он, разумеется, вынужден был носить слуховой аппарат, иначе не смог бы разговаривать со своими спутниками. Но гораздо привычнее снайперу была тишина. Пусть даже не та идеальная, совершенная тишина, что окутывала его, когда Олег снимал слуховой аппарат. Сейчас Музыканта устраивала и та тишина, что была всего лишь отсутствием разговоров. Только стук шагов. Только дыхание Доцента и охранников. Больше ничего. Коридор привел их к лестнице, уводящей вниз. — Лифт не работает, — шепотом пояснил Доцент. Словно извинился. — Осторожнее, — добавил он, — ноги не переломайте. Все остальные дружно буркнули что-то типа: угу, постараемся. Пашик добавил привычное «ептыть». Пошли вниз. Лестница не была длинной. Через каждые десять ступеней — площадка. Таких площадок Олег насчитал семь. Здесь было сыро и прохладно. Когда они спустились, Доцент достал еще один ключ и отпер очередную дверь. — Выключаем фонари, — все так же негромко сказал он. — Там есть свет. Штабист не обманул. В тоннеле, в котором оказались Олег, Доцент и охранники, действительно было освещение. Через каждые несколько метров желтоватым свечением разгоняла темноту лампочка. «Кажется мне, — подумал Олег, — такой свет еще хуже, чем темнота». Он достаточно хорошо видел в темноте и рискнул бы предположить, что мог обойтись вообще без света. Но через некоторое время глаза уже привыкли к полумраку и слабенький свет не казался раздражающим. Вот только лица его спутников выглядели неестественно серыми, как будто они давно уже покинули этот мир и имели опыт обитания по ту сторону могилы. Даже Васяня, который не мог насовсем замолчать даже по распоряжению Доцента, пару раз пробормотал себе под нос что-то насчет банды мертвяков. Стены были выложены кирпичом, местами выкрошившимся, наверное, из-за сырости, которая чувствовалась в воздухе. Порой выщербины открывали взору подернутые ржавчиной ребристые прутья арматуры, напоминавшие кости могучих ящеров древности. Где-то на пределе слышимости журчала вода. Застоявшийся подземный воздух пах чем-то кислым. Васяня, как и было ему велено еще наверху, пошел первым. Он шумно вздохнул и недовольно потряс головой. Говорливый охранник уже собирался что-то ввернуть, но Доцент похлопал его по плечу, и слова так и не прозвучали. Впрочем, Олег прекрасно догадывался, что тот намеревался сказать. Доцент пошел вслед за Васяней, Олег — третьим, Паша, как и планировалось, замыкающим. Они растянулись в цепочку и несколько минут бодро шли вперед. Из них всех только штабист знал маршрут, но пока что путь не казался ни сложным, ни опасным, и Олег не волновался. Ну, дойдут. Ну, получит он оружие. Ну, выполнит свою привычную работу: пулю меж глаз очередной крысе. О том, что все предыдущие попытки расправиться с Флейтистом пока что заканчивались неудачей, он предпочитал не думать. Удача — это такая хитрая штука. Раз — она прошла мимо, два — была где-то рядом, но не далась в руки, три — повернулась спиной… Но однажды черная полоса закончится. И ему повезет. Флейтист не может быть навеки заколдован от Олеговой пули. Миновали развилку. Направо от коридора, по которому двигалась их группа, отходил узкий проход, перекрытый практически у самого начала покоробившейся деревянной дверью. Наверное, это был первый поворот. Им же, как помнил Музыкант, нужно было идти до второго. Второй поворот обнаружился еще минут через десять ходьбы. Здесь на развилке стоял письменный стол с массивной тумбой, неведомо как оказавшийся в тоннеле. На столе стоял мощный аккумуляторный фонарь. За столом сидел человек, еще двое стояли, привалившись к стене, рядом. Увидев идущего первым Васяню, они схватились за оружие, но, разглядев в группе Доцента, мгновенно успокоились. — Все в порядке, ребята? — спросил Доцент. Он продолжал говорить негромко. — В целом — да, — так же негромко ответил сидевший за столом. У него, как и у Доцента, были усталые воспаленные глаза, а еще он постоянно зевал, проглатывая слова. — Доложить подробнее? — уточнил он. — Валяй. — Гузев со своими продвинулся немного. По его расчетам, они где-то под проспектом Мира, но проверить пока что не удается — там какие-то проблемы с картами. На перекрестке Кирова и Тополевой серые контратаковали, но как-то вяло. Есть мнение, что это отвлекающий маневр и они готовят что-то посерьезнее. У Савицкого затишье. — А эта тварь… ну, которая с флейтой, она не появлялась? — Не видели, — пожал плечами человек за столом и опять зевнул. — Извините… Ларкин докладывал, что у него пропала группа разведчиков. Ушли — и как в воду канули. Может, ее работа. Может, не ее. — Понятно, Андрей. С матобеспечением как? — Да пока все в порядке… — Андрей вновь прервался на зевок. — Еще раз простите. Не могу уже, спать хочу. — Да ладно, все в порядке. У меня то же самое. Ничего, покончим с тварями — отоспимся. Боеприпасы? Горючка? Фонари? Батарейки? Медикаменты? Всего хватает? — Докладывают, что пока все в норме. — Ну и ладушки. Будем считать, что операция развивается по плану. Андрей, «Калашников» укороченный вот этому товарищу. — Доцент показал на Олега, — найдется? — Почему нет? Вовчик, — окликнул Андрей одного из людей, привалившихся к стене. — Чего, командир? — Слышал? — Слышал. — Добудь. Рожков сколько? Олег сообразил, что теперь спрашивают его. — Два. Больше не стоит. И пару гранат, если есть. Тоже не помешает. Да, и нож. — Слушай, — спросил его Андрей, — может, ты сам тогда в арсенал прогуляешься? Посмотришь, что есть, выберешь, что нравится. Олег молча посмотрел на Доцента. Тот уронил единственное «нет». — Ясно, — в очередной раз зевнул Андрей, — Вовчик, пошел! Действуй! Вовчик мгновенно растворился в полумраке подземелья. — А мы пока подождем, — устало протянул штабист. — Андрей, стулья еще есть? — Найдем. Просто некоторые уже сидеть не могут — засыпают. Да вы скажите своим парням вон там поискать. — Он показал рукой налево. — Там дверь, за ней какая-то кладовка старья, там и столы, и стулья, и даже пара кресел есть. Они, правда, старые, поломанные. — Нам не до роскоши. Мужики, принесите. Нет, Олег, ты останься. Почему он мне не доверяет? — подумал Музыкант. Только потому, что я непредсказуемый и неконтролируемый? Ну, извините уж покорно, не хочу я быть контролируемым и предсказуемым. Хочу быть сам по себе. И ведь плохого ничего не делаю — просто живу, как живется. Но уже этого достаточно, чтобы меня подозревать. И ведь сколько крыс перестрелял. И ведь ни разу на человека руки не поднял. Но все равно — на мне невидимое клеймо другого. Ненормального. Потенциального врага. Обидно. Это какая-то игра, с внезапным отчаянием подумал он. Этого не может быть по-настоящему. Остатки населения одного города, старательно пытающиеся уверить самих себя в том, что они — человечество. Война, в которой настоящего только стрельба и трупы, а все остальное — докладывать? валяй! — не более чем подделка. И конечно же игра в политику, без которой люди никак не могут обойтись. Какие-то интриги, не до конца понятные даже тем, кто их устраивает. Традиционные поиски чужих, охота на ведьм, разоблачения и срывания масок. Надоело. Он устал. Хочется чего-то другого. Чего? Свободы. Веры в тех, кто вокруг тебя. Легкости общения, когда не надо каждое мгновение думать: а что же он имел в виду, произнося эти слова? Не кроется ли что-то между строк? Нет ли какого подтекста в этих взглядах, жестах, поступках? Свежего воздуха хочется, если честно. Да уж. Свежий воздух — то, чего особенно не хватает в подземелье. Вернулись Васяня и Пашик, каждый принес по паре разболтанных ветхих стульев. Все четверо расселись в ожидании Вовчика с оружием для Олега. Отправленный за оружием парень появился достаточно быстро, передал Музыканту все, что тот просил. Рассовывая гранаты по карманам, снайпер не преминул бросить в сторону Доцента: — Оружие мне сейчас взять или пока отдать Васяне? А то вдруг вы мне все еще не доверяете. — Пошути еще, — недовольно буркнул Доцент. — Значит, так. Андрей, где, ты говорил, у Ларкина разведчики пропали? Вот туда, Олег, сейчас и выдвигаемся. Других ориентиров у нас пока нет. Они шли еще с полчаса, пару раз свернув, один раз поднявшись наверх и пройдя через полуразрушенное здание небольшой гостиницы и один раз нырнув в метро. Олег удивился. Он догадывался, что подземные коммуникации действительно образуют под городом огромную сеть, но не ожидал, что, практически не покидая подземелья, можно пройти так далеко. С другой стороны, крысы же как-то живут в основном под землей. Иногда в подземных тоннелях царил мрак, и его рассеивал лишь свет налобных фонариков Доцента и Васяни. Они шли, пригнув головы, стараясь светить под ноги. Порой — но это было реже — в коридорах было освещение, и тогда фонарики на время гасли. По стенам кое-где тянулись пучки кабелей, перехваченные через равные промежутки металлическими скобами. Взгляд кое-где выхватывал из темноты двери, люки, ниши. Одни из них были закрыты на замок, другие болтались на хилых петлях, предлагая любому заходить и брать, что душе будет угодно. Все это когда-то выполняло какие-то задачи, несло людям пользу, а теперь подземные внутренности города, полузаброшенные, местами тщательно выпотрошенные на предмет всего мало-мальски ценного, стали ареной боев, способом зайти в тыл врагу, добраться до нужного места незамеченным. Олег старался как можно полнее отрешиться от окружающего. Он как будто разделил себя на две части. Один Музыкант, попроще и поменьше, остался приглядывать за тем, чтобы ноги исправно шагали туда, куда идет Васяня. Другой — и он вышел побольше и посложнее организованным — пытался зарыться как можно глубже в собственное нутро, чтобы раскопать там так некстати замолчавшее таинственное чутье, что раньше не раз помогало Олегу не только встретиться с Флейтистом, но и вообще ощутить неподалеку крыс. Чутье продолжало молчать. Словно они были слишком далеко от зоны боев. Но в этот вариант Музыкант не верил, так как вряд ли Доцент заставил бы их всех топать пешком через весь город, от окраины до окраины. Это чересчур долго — проще и, главное, быстрее было бы тогда доехать на машине. Была еще одна мысль, хотя Олег и ее не хотел принимать за единственно верную: он что-то сделал неправильно, оступился где-то на сомнительном пути того, кто отличается от других, и теперь несет наказание. Если бы Музыкант принял такое объяснение, ему пришлось бы признать, что непонятная интуиция, позволявшая ему на расстоянии чуять врагов, действует сама по себе, обладая сознанием, если не разумом. Верить в то, что внутри него живет нечто, не поддающееся пониманию, да еще и с собственной волей и, скорее всего, собственными целями, ему не хотелось. Музыкант поменьше тем временем обратил внимание на следы копоти и выбоины от пуль на стенах, россыпи стреляных гильз под ногами. Кое-где в дрожащем свете блеклых лампочек виднелись темные пятна — кровь, хотя Олег не заметил ни одного трупа. Кровь, гильзы и копоть говорили о том, что здесь шел бой, а отсутствие мертвых тел свидетельствовало о том, что либо бой не был интенсивным, либо люди успели унести своих погибших, чтобы похоронить, а крыс — сжечь, чтобы не гнили, распространяя заразу. Оба варианта друг другу не противоречили. Но в пользу первого — что здесь вряд ли дрались слишком жестоко — говорило то, что Доценту логичнее было бы привести Олега к району боевых действий какими-нибудь задворками, если уж ему так хотелось, чтобы их вдвоем видели как можно реже. Интересно, насколько хорошо он понимает мотивы действий Доцента? Как раз тогда, когда Музыкант, отказавшись от поисков своего загадочного чутья, задумался над этим вопросом, штабист тронул Васяню за плечо. Тот послушно остановился. Вслед за ними остановились и Олег с Пашиком. — Так, — сказал Доцент, — почти пришли. Считай, Олег, что где-то здесь проходит линия фронта. Это, кстати, очень похоже на правду. Ну что, мой друг, признайся, только честно: ты и на самом деле можешь отыскать эту дрянь с дудкой? Как-то почувствовать, ну, или еще что-то? Он неопределенно пошевелил в воздухе расслабленными пальцами, изобразив какую-то странную фигуру. Какой я тебе друг, хотел было огрызнуться снайпер, но не стал. Вместо этого приложил палец к губам, веля всем помолчать, и попытался заглянуть внутрь себя в очередной бесплодной попытке найти и вытащить на поверхность свое тайное шестое чувство. Ответом была тишина. Кстати… Под пристальными удивленными взглядами Доцента, Васяни и Пашика, пробормотавшего «ептыть», Музыкант стянул дужку слухового аппарата с уха. Мгновенно стало совершенно тихо. Звуки умерли. Мир изменился. Или изменилось восприятие Олега. Но это было уже не столь важно. Где-то поблизости от поверхности тишины, похожей на пруд, полный стоячей мертвой воды, неслышно плескалось что-то. Снайпер, сосредоточившись, мысленно ухватил это что-то и осторожно-осторожно потянул — так рыбак ведет на леске бьющуюся рыбу, так сапер выкручивает взрыватель из капризной и настроенной в любой момент рвануть мины, так искусный любовник сплетает сеть обольщения вокруг пугливой юной недотроги… Удача сегодня была на его стороне. Оказывается, я все-таки могу вызывать это чувство по заказу, подумал Музыкант. Ну, если оно само решит показаться мне, подумал он мгновением позже. Но было уже все равно. Нечто неизвестное уже билось в нем, толкалось горячей кровью в виски, заставляло неожиданно сжимать и разжимать кулаки, и Олег уже знал, чувствовал, понимал, в какую сторону им идти… …Ощущение было такое, будто его голова обернулась барабаном, по которому старательно лупили сразу несколько искушенных умельцев выколачивать ошеломительные дроби. Опасность, изо всех сил выстукивали они! Скорее! Готовься! Бум! Бум! Бум! Музыкант со всей силы замотал головой, стараясь стряхнуть барабанщиков со своих плеч, увернуться от безжалостных барабанных палочек. Доцент и его парни бросились к Олегу, штабист заглядывал ему в лицо и что-то беззвучно орал, широко раскрывая рот, а Музыкант читал по губам: что с тобой, Олег, что случилось? И тут до него дошло, и, не надевая слухового аппарата, он заорал в ответ, сам себя не слыша: — Тревога! Все они пережили Катастрофу и то, что было после нее, медленно превращались в людей нового и отнюдь не дивного мира. Так что никто не стал спрашивать, в чем дело, не схватившись сначала за оружие. А потом уже было поздно, потому что дело пришло к ним само. Обрушилось визжащей когтистой стаей из какого-то едва заметного тоннельчика, потянулось к горлу. Желтоватый свет редких ламп погас, сами лампы брызнули мелкими осколками — крысы лучше чувствовали себя в темноте. Если бы не сверхъестественное предупреждение, которое успел получить Музыкант от своего секретного чутья, так вовремя проснувшегося и взявшегося за работу, у крыс были бы все шансы на успех. Они явно не хотели поднимать тревоги — надеялись влет свалить людей на пол, задавить массой, порвать в клочья, загрызть втихую, пока никто не слышит… Но Олег успел, хоть и в последний момент, предупредить о нападении, и все четверо открыли в упор огонь, безжалостно сметая вопящих тварей длинными очередями. Патронов никто не экономил. Две крысы свалили Васяню, Пашик всадил в одну несколько пуль, но его самого тотчас же полоснули по лицу когтистой лапой, вспоров щеку до глаза. Гвардеец Доцента заорал так, что перепуганное эхо умчалось по коридорам вдаль гигантскими скачками. Еще через мгновение здоровенная особь выбила у него из рук автомат и, обхватив за плечи, повалила туда, где Васяня уже успел расправиться с ее сородичем. Он как раз собрался вставать, когда на него упал Пашик, весь в крови, наугад тычущий руками, а поверх обрушилась тяжелая крысиная туша. Очередная тварь, прорвавшаяся мимо хладнокровно отстреливавшегося Доцента, вцепилась зубами в Васянину ногу чуть выше колена и принялась рвать его клыками. Музыканту повезло больше. Он отскочил назад и, пользуясь тем, что и в темноте хорошо видит, разрядил магазин по напавшей стае, не хлеща шквальным огнем наудачу, а успевая выбирать цели и стараясь причинить максимальный ущерб. Наверное, он выкосил не меньше половины внезапно набросившихся на них крыс, когда у него, наконец, закончились патроны. Швырнув автомат в морду набегавшему противнику, Олег выхватил нож и бросился на врага вслед за автоматом. Тяжелое оружие угодило твари точно в челюсть, та зашаталась, и снайпер всадил нож куда-то ей в брюхо, рванул вверх, рассекая теплое и податливое, брызжущее обжигающе-горячей кровью. Затем он уперся ногой в умирающее тело и сильным толчком ноги послал его навстречу следующему противнику. Тот увернуться не успел, растерялся и получил нож в горло. Пашик лежал на земле в луже крови, своей и крысиной, сучил ногами, прижав руки к лицу, и не поднимался. Васяня, растерзанный, с безумными глазами, что-то вопил, стоя на коленях у ног Музыканта и достреливал то, что еще оставалось в магазине. Доцент, прижавшись к стене, отмахивался прикладом автомата от двух наседавших на него тварей. Золоченые очки с него смахнули, но, похоже, пока что он обходился без них. Олег подскочил, с размаху ткнул ножом одной из тварей в спину — куда-то туда, где, по его прикидкам, могло быть сердце. Зверюгу передернуло, она осела бесформенным мешком. Вторая пыталась отпрыгнуть назад, но Доцент удачно зацепил ее прикладом, угодив точно посередь лба. Крыса зашаталась. Доцент добавил, и еще раз, так что снайперу в лицо брызнуло что-то горячее, мокрое, скользкое. Он выругался. И на этом все закончилось. Глава 15 «ДАЙ НАМ ШАНС…» — Вот гадство, — выругался Доцент, ошалело крутя головой и разглядывая в темноте место побоища. Олег все еще не надевал слухового аппарата, но в тот момент он как раз смотрел штабисту в лицо и смог прочитать его слова по нервно вздрагивающим губам. Васяня нагнулся к лежащему неподвижно Пашику, подергал его за плечо, перевернул резким рывком на спину. При виде того, что случилось с его головой, даже видавшего виды Музыканта едва не стошнило. — Мертв, — констатировал Доцент. — А ты, Вася? Что ответил второй дóцентовский гвардеец, снайпер не разобрал. Но, судя по энергичному жесту, которым тот указал на свою набухшую от крови располосованную крысиными когтями брючину, он был серьезно ранен. Лицо Доцента исказилось, и он выругался еще раз, грязно и матерно. — Так, — сказал наконец он. — Олег, слушай сюда. Сможешь по губам прочитать, я разборчиво говорю? Музыкант кивнул. — Вот и ладно. Как-то у нас все хреново пошло. Паша мертв, Вася ранен и идти не может. К счастью, мы уже там, где воюют. Ну, ты это сам уже заметил. Пойдешь дальше один? Мне, конечно, страсть как хотелось бы контролировать тебя по максимуму, но, похоже, уже не выйдет. Я с тобой не пойду, да и кто-то должен добраться до наших, чтобы про Васю рассказать. Видишь, какой расклад выходит? Да, устало подумал Олег, вижу. Еще как вижу. Я джокер в твоей колоде, Доцент, но проблема в том, что, выпустив джокера на свободу, ты не знаешь, как он себя поведет. Вроде бы у него нет никаких оснований поступать не по-твоему — а ведь действительно нет. И все равно боязно. Потому что все знают: Музыкант — парень со странностями. Он уже хотел сказать штабисту: да, конечно, все понятно; я сейчас пойду, отыщу эту тварь, спущу курок — и больше не будет никаких проблем; мы выиграем войну, заживем счастливой мирной жизнью, и лев возляжет рядом с ягненком, и никто больше не умрет, — как вдруг его снова накрыло. Он вновь почувствовал… Где-то совсем рядом. — Что… — начал было Доцент, но Олег, подняв руку, заставил его замолчать. Голос прозвучал внутри. Он был блеклым, совершенно невыразительным, очень усталым, если не сказать — измученным. — Привет, супероружие людей. — Привет, — откликнулся Олег. — Ты же где-то рядом? Судьба нас вновь сталкивает? — Точно. Ей нравится повторять одну и ту же шутку. Ты, я подозреваю, без своего слухового аппарата? — Именно. Мне повезло? — Не тебе. Вам всем. Ты просто не представляешь, насколько вам повезло. Те наши, которых вы только что так доблестно покрошили, были передовым охранением. — У вас какая-то вылазка? — догадался Музыкант. — Глубокий рейд по вашим тылам с моим участием. Но сейчас у вас есть все шансы его сорвать. — Ты расстроен? — Честно? Уже сам не знаю. Я почти трое суток на ногах. Вымотался донельзя. Вы здорово взялись за дело. — Ты не поверишь, но мы собираемся выиграть. В смысле, совсем выиграть. — Может быть, у вас это и на самом деле выгорит. Придешь поговорить? — Куда? — Тут недалеко. Я сейчас один. Пообщаемся? Может, у нас больше никогда не получится просто сесть и сказать друг другу что-нибудь. Олег на мгновение задумался. Ловушка? Да нет, вряд ли. Смысла нет. У Флейтиста было уже столько возможностей разделаться со снайпером, что маловероятно, чтобы именно сейчас ему захотелось довести дело до конца. Разве что из особо изощренной мести: напоследок, перед окончательным поражением, побольнее укусить врага. Ну так и Музыкант не вчера родился. — Я тебе расскажу про дорогу, — продолжал увещевать Олега говорящий крыс. Музыкант наконец решился. — Ладно. Жди. Он повернулся к терпеливо ожидавшему Доценту. — Извини. Я ухожу. — Могу ли я поинтересоваться, куда? — холодно спросил штабист. — Все за тем же. Крыса, играющая на флейте. — Ага. — Глаза Доцента обрадовано блеснули в темноте тоннеля. — Значит, ты все-таки решил довести дело до конца? — Нет, — разочаровал его Олег. — Я не за этим ухожу. Поговорить. И, может быть, я вовсе не буду его убивать. — То есть? Почему? Объясни, — потребовал штабист. — Я не стану его убивать, — упрямо повторил Олег. — Если он пообещает не вмешиваться, остаться в стороне, — не стану. — Олег, — мягко, словно объясняя элементарные вещи ребенку или дураку, сказал Доцент, — ты не понимаешь. Хорошо, ты спасешь ему жизнь сейчас. А что потом? Это уже давно война на уничтожение. Останемся либо мы, либо они, и по всему выходит, что мы побеждаем. Мне тоже не нравится отдавать такие приказы, отправлять людей расстреливать крысиных стариков и жечь огнеметами их, мать этих крыс за ногу, ясли. Но такая жизнь у нас с тобой. И если он останется в живых сегодня, его все равно придется убить завтра. А так как лучше тебя никто с этим не справится, то пойдешь на задание именно ты. Так что к чему эта отсрочка? Это звучало очень убедительно. Против этого крайне трудно было возразить. Это было чертовски логичным. И все-таки Музыкант знал, что не все в этом мире управляется холодной логикой. Иногда шампанское достается лишь тем, кто рискует. Этот нехитрый закон понимали многие люди и даже одна крыса, а это означало, что он может оказаться верным. — Нет, Доцент, — возразил снайпер, — я придумаю выход. Воюйте. Побеждайте. Уничтожайте. У вас это здорово получается. Нет, это не сарказм, это серьезно. Крысы — это враг, здесь все ясно. Если бы это было не так, я бы с ними не сражался. Но сейчас я поищу другой выход. — Мальчик… — вздохнул Доцент. — Другого выхода нет. — Я давно уже не мальчик. — Стой. Я тебе запрещаю. — Не можешь. — Ты отказываешься подчиниться приказу? — Какому приказу? Я не в армии, Доцент. Ты попросил меня — я согласился. Но теперь передумал. Я обещаю тебе, что решу проблему, но другими средствами. Так в чем дело? — Я не в восторге от того, что ты будешь опять общаться с этой тварью. — Так ты, — медленно спросил Музыкант, — мне не веришь? Я настрелял столько крыс, что, если все их хвосты связать, получится канат высотой с Эверест. И ты смеешь подозревать меня в предательстве? — Я уже говорил тебе, что я — политик, — так же медленно ответил Доцент. — Извини за нескромность, но я хороший политик. Поэтому я обязан подозревать худшее. Ты — непредсказуемая величина. Я же люблю величины предсказуемые. Прости, но я такой, какой есть. Кое-кто на этом месте был бы хуже. Черт подери, Олег, да я бы с удовольствием тебе сейчас ногу прострелил, только чтобы ты никуда от меня не ушел. Спокойно, сказал сам себе Музыкант. Спокойно. Патроны у него кончились, ты же сам видел, как он использовал автомат вместо дубинки. И он его точно не перезаряжал. У Васяни ствол тоже пуст. — Я тебе такой возможности не предоставлю, — стараясь говорить как можно более непринужденно, сказал он. — Все. Закончен разговор. Я еще вернусь. — Хорошо, — ответил Доцент. Он вообще казался вполне умиротворенным, словно они обсуждали что-то совершенно несерьезное — вроде того, кто какое пиво предпочитает. — Но учти, Олег, что ты делаешь себе только хуже. Теперь я точно буду подозревать тебя во всех смертных грехах. На всякий случай. Не удивляйся, если по возвращении тебе не понравится встреча. И не говори потом, что я не предупреждал. Разве ты не понимаешь, дурья башка, что, даже если ты придешь назад и доложишь, что голыми руками задушил легион крыс, играющих на всяческих музыкальных инструментах, я тебе не поверю. Потому что у меня профессия такая — не верить. Мне будет в страшных снах сниться, что ты их из какого-нибудь гуманизма спрятал где-нибудь в подвале, а потом они там снова размножатся… Как выскочат, как выпрыгнут… — Хватит, — оборвал его Музыкант, повернулся и пошел. Больше всего на свете он надеялся, что у Доцента нет какого-нибудь запасного пистолета, который тот в лучших традициях докатастрофных боевиков про американских копов прячет за резинкой носка. К счастью, у Доцента такого пистолета действительно не было. Музыкант брел куда-то впотьмах, изо всех сил стараясь рассмотреть, что у него под ногами. Пару раз он уже наступил во что-то противно чвакнувшее под ботинком, липкое, тянущееся, скользкое, и ему даже не хотелось думать, что это могло быть. Олег несколько раз сворачивал то налево, то направо и, откровенно говоря, совершенно не был уверен, что сможет выбраться обратно без посторонней помощи. Так что Доцент, намекавший ему на то, что возвращаться не стоит, мог бы и не тратить слов. Снайпер легко мог остаться в подземных тоннелях навеки, стать бестелесным призраком — из рода тех, которыми кишели древние легенды. Буду ходить по подземельям и насвистывать песенки, мрачно подумал он, запнувшись и хватаясь рукой за сырую стену. Иногда он слышал вдалеке отзвуки перестрелки, гулкое эхо гранатных разрывов — это не давало ему забыть, что идет война. Его вел Флейтист. Изредка они обменивались парой реплик: крыс давал своего рода пеленг, подсказывал, куда лучше свернуть и где короче дорога. На самом деле путь был не очень длинным, но Музыканту, оставшемуся в темноте в совершеннейшем одиночестве, он показался гораздо более утомительным. Наконец после очередного поворота Олег уткнулся в хлипкую щелястую дверцу, вкось висевшую на одних нижних петлях. Сквозь щели сочился неяркий свет. — Заходи, — пригласил Флейтист. — Ты один? — на всякий случай спросил Музыкант. — Конечно. Ты что, боишься? — Даже не знаю. Он дернул на себя дверь. Та легко отворилась, открыв небольшую комнатку, в которой не было ничего примечательного — простая длинная деревянная лавка вдоль дальней стены, какие-то тонкие трубы с намертво приржавевшими вентилями, тянувшиеся от пола, изгибавшиеся под потолком и уходившие дальше, и здоровенная говорящая крыса. — Садись на лавку, — махнул лапой Флейтист. — Поговорим. Если ты не против. — Был бы против — не пришел. Олег опустился на жесткую лавку, повозился, усаживаясь удобнее, вытянул усталые ноги. Только сейчас снайпер сообразил, что их группа с утра толком не останавливалась передохнуть. Отдых ему точно не помешал бы. Ну и поесть, конечно… — Как дела? — спросил крыса Музыкант. — Спасибо, плохо. Наверное, тебя это радует? — Э-э-э… Олег задумался и поймал себя на любопытной мысли: его конечно же радует, что у абстрактных крыс, серых злобных врагов, дела идут отвратительно. Но при этом ему хотелось бы, чтобы у конкретного представителя крысиного племени, с которым он сейчас разговаривает, все было немного иначе. Видимо, в подозрениях Доцента все-таки крылось некое рациональное зерно. — Да ладно, — Крыс шумно втянул воздух и пошевелил усами. — Все нормально. Вы побеждаете. Мы проигрываем. Может быть, однажды будет иначе. — Боюсь, уже не будет. Если только у вас нет туза в рукаве. Флейтист внимательно посмотрел Олегу в глаза: — Тебе сказать честно, человек? Туза в рукаве у нас нет. У нас, если использовать эту терминологию, даже короли уже побиты. Боюсь, крысиный бог наигрался нами и решил забросить в дальний угол. Мол, выворачивайтесь, как знаете. Так что я не удивлюсь, если выяснится, что сегодня мы встречаемся в последний раз. — Я шел убить тебя, — прямо сказал Музыкант. — Да, я догадался. Вообще, когда ты появляешься в районе боев, где до этого появлялся я, несложно сложить два и два и понять, что ты пришел по мою душу. Вернее, по мой хвост. Вряд ли вы поверите, что у крыс может быть душа, тем более что мы и сами-то в это верим слабо. Сколько ты собрал хвостов? — неожиданно спросил крыс. — Не могу сказать точно… Не меньше пятидесяти, — ответил Олег на заставший его врасплох вопрос. — Пятьдесят… — задумчиво протянул его собеседник. — Это значит, что ты оправдал перед вашими свою жизнь, жизнь своей женщины и… Кстати, я никогда тебя раньше не спрашивал: у тебя есть дети? — Нет. Как-то не случилось. — Но тем не менее ты оправдал перед другими людьми жизнь трех своих нерожденных детей. Ты — опасный враг, Музыкант. Только не спрашивай, скольких людей я убил. Счет тоже будет немаленьким. — У тебя есть дети? — вдруг спросил Олег. Флейтист часто заморгал. — Есть… Были… — ответил он. — Помнишь, я как-то раз сказал тебе, что мы не знаем любви? Это не совсем верно. Мне кажется, что у нас с… как бы это выразиться… ладно, пусть будет подруга… У нас с подругой была любовь. Мы с ней не просто… Как это говорится? Спаривались? Мне хотелось сделать для нее что-то, чтобы ей было приятно. А она старалась сделать что-нибудь в ответ. Это похоже на любовь, Музыкант? Ну хотя бы чуть-чуть? Олег кивнул. Он не мог не кивнуть — ведь в голосе крысы неожиданно прозвучала отчаянная надежда: ну скажи «да», ну позволь мне поверить, что в нас есть что-то хорошее. Снайпер не ожидал, что его вопрос про детей вызовет у крыса такой приступ откровений. — Так вот, у нас с ней были дети. Мы же размножаемся быстрее вас, Музыкант. Только вы их уже убили. Это «только вы их уже убили» прозвучало нечеловечески спокойно. Впрочем, какого еще спокойствия стоило ожидать от крысы, даже говорящей и рассуждающей о любви? Но тем не менее Флейтист, только что поразивший Олега тем, как эмоционально он говорил о любви, произнес эти слова серым, скучным, будничным тоном. Были дети. Теперь нет. Убили. — Да, — точно так же монотонно и безжизненно повторил он. — Уже убили. Три дня назад. У нас было место — туда собирали всех маленьких, кормили их, за ними приглядывали, пока родители заняты делом. Мы, конечно, испытываем родственные чувства совсем не так, как вы. Да что там, по-вашему, это вовсе не родственные чувства. Но мне казалось, что в нашей семье все как-то иначе, как-то по-особенному. Теплее, человек. Гораздо теплее, чем у многих других крыс. Ближе. Откровеннее. А три дня назад ваши прорвались туда, где были мои дети, и убили всех. — Я слышал про это, — сглотнув слюну, сказал Олег. — Сожгли огнеметами. — Да, — глухо повторил за ним Флейтист. — Сожгли огнеметами. Представляешь, Музыкант, мне их жалко. Как ты думаешь, это нормально для крысы, даже ходящей на задних лапах и говорящей, — испытывать жалость? Они замолчали. Музыкант вновь представил себе эту картину: гудящее полотнище пламени, взметнувшееся от пола до потолка, разделившее комнату на две части, отрезавшее беспомощных, визжащих от смертельного ужаса, старающихся забиться куда угодно от неумолимо надвигающегося адского жара маленьких тварей. Они мечутся, захлебываются дымом. Вонь паленой шерсти, а потом — горелого мяса, и они пылают, катаясь по полу огненными клубками… Они до последнего хотят, чтобы хоть кто-нибудь их спас, но никто не приходит на помощь, и они умирают… Настанет день, и мы убьем их всех. Это назовут победой, и так оно на самом деле и будет. Я не расскажу ему о том, что проход к крысиным детским садам был обнаружен теми, кто за мной следил. Никогда не расскажу. Хотя… Он ведь и сам умный. Судя по тому, что он не предъявляет мне обвинений, что это я разведал какие-нибудь тайные ходы крыс, он мог бы догадаться, что их отыскали те, кто следил за мной. Отчего бы ему не предположить, что за его знакомым-человеком станут следить, — ведь, по словам Флейтиста, он старался понять человеческую психологию, сам образ мыслей своих противников. Может ли быть, что он на самом деле настолько ненавидит своих сородичей, использующих разум, великолепный и ничего не стоивший им дар, для того чтобы лучше пожрать и трахнуть побольше самок? Неужели Флейтист догадывался о возможности слежки, но промолчал, предпочел пожертвовать своими детьми только ради того, чтобы мы, выиграв войну, истребили то в крысином племени, от чего мутит его: стремление жить за чужой счет, набивать карманы, ставить жратву и спаривание самыми главными целями в жизни, тащить к себе все, до чего дотянутся лапы? Кто бы нам помог выжечь это все в нас самих… Нет, я не спрошу у Флейтиста, насколько мои догадки соответствуют истине. Оставлю их при себе. Есть вопросы, ответов на которые я знать не хочу. — Я не виню тебя, — бесстрастно сказал крыс, нарушив тишину. — Я действительно позвал тебя на разговор не ради мести. Да, мы пошли в рейд в ваш тыл, чтобы отомстить, чтобы убить как можно больше ваших, пока сами не сдохнем. Я бы с удовольствием добрался до вашего детского сада — есть же у вас что-то в этом роде? Сыграл бы человечьим детям песенку на флейте. Да, им бы понравилось! Они бы танцевали и водили хоровод, а потом я бы ставил их на подоконник, по одному, и велел прыгать вниз. И мучился бы от того, что месть, какой бы сладкой она ни была, изначально лишена всякого смысла. Это хорошо, что вы оказались у нас на пути. Меня стоило остановить. — А где остальные? Ты же сам сказал, что мы перебили только передовой дозор. — А, — крыс махнул лапой, — я им велел возвращаться. Сказал, что дальше пойду один. Про тебя наплел ужасов. Сказал, что есть у людей один боец — ну просто зверь. Убивает десяток наших одним взглядом. После того как вы столь решительно взялись за дело нашего истребления, большинство моих сородичей готово поверить во что угодно. После холодного повествования о том, что сделал бы Флейтист, доведись ему попасть в детский сад, его последние слова казались откровенным издевательством. — И дальше что? — спросил Музыкант. — О чем ты хотел со мной поговорить? — Возможно, ты не поверишь, — отозвался крыс и как-то неуверенно задергал подбородком, — но я хочу попросить тебя о помощи. Если бы Доцент мог слышать сейчас наш разговор, он бы пристрелил меня не задумываясь, сказал сам себе Олег. Конечно, ведь что может быть страшнее — человек, помогающий крысе. Самому страшному врагу, с которым когда-либо стакивалось человечество. Твари, с родичами которой у нас идет война на выживание. Но… Я ведь уже помогал ей однажды. Тогда, когда все началось. Там, ночью, на площади, возле клумбы с астрами. Пропади он пропадом, этот гуманизм! С ним жить только сложнее становится! Чего мне стоило тогда убить эту хвостатую подделку под человека? Значит, цена была достаточно высока, если той ночью, когда мы сошлись врукопашную у клумбы с астрами, я отказался ее платить. Флейтист терпеливо ждал. — Чего ты хочешь от меня? — беспомощно спросил Музыкант. — Ну давай. Проси. Я же не могу убить тебя, скотина ты эдакая. Рука не поднимается. — Извини, — бесстрастно сказал крыс. — Я не хотел. Но так получилось. Скажи, Музыкант, ты действительно думаешь, что люди и крысы могут только враждовать? Что между нами никогда не может быть мира? — Ты такие вопросы задаешь… — Олег провел рукой по волосам, откинул упавшую на глаза прядь. — Я не пророк, я будущее предсказывать не умею. А что? — Очень хотелось бы, знаешь ли. В общем, дело в том… Есть другие. Похожие на меня. Нет, они не умеют играть мою музыку. И не умеют говорить на вашем языке. Но они думают, как я. Или почти как я. Они не хотят быть просто крысами. Они стараются осознать свое предназначение, понять, зачем им дан разум, что за сила подняла их на один уровень с людьми. Не хотят они быть мерзкими тварями, жрущими все, до чего могут дотянуться, не желают совокупляться при первой возможности, рвать глотку слабым и ползать на брюхе перед сильными. Это что-то вроде тайного общества. Катакомбная церковь. Ранние христиане… Представляешь себе? — Смутно. Музыкант не первый раз сталкивался с тем, что Флейтист знает историю и культуру человечества лучше него. Он уже к этому привык и считал такое положение дел нормальным: в конце концов, говорящий крыс считал это делом своей жизни и неплохо в нем преуспел. — Ладно, не в этом суть. Суть в том, что мы тоже хотим жить. Что бы я ни говорил, Музыкант, про то, что я устал, что мне все равно, что пусть все летит кувырком в самый ад, — это вранье, отчаянное вранье. Потому что на самом деле жить хочется, если можно выразиться так, до смерти. Он заглянул своими глазами-бусинками в глаза Олега, и в его взгляде на самом деле читалась неприкрытая страсть выгрызть себе дорогу из любой ловушки, прорваться сквозь любую преграду, разбиться в кровь, но задержаться еще немного на этом свете, приказав себе не думать о цене. — Но так случилось, что вы побеждаете. И может выйти так, что очень скоро никого из нас не будет. Не только той серой массы, которую вы так ненавидите, но и тех редких особей, что могли бы отказаться от противостояния с вами. Уйти в сторону. Лишь бы им дали жить, оставаясь самими собой и никому не мешая. Музыкант, помоги нам выжить. — Как? — вырвалось у Олега прежде, чем он до конца осознал, что именно предлагает ему сделать Флейтист. Вот это да, подумал он, пока крыс не ответил. Вот это выбор. Проклятье, мы столько мечтали о встрече с иным разумом. Воображали себе все, что только могли представить, а человеческое воображение радостно подсовывало нам самые разные картинки, варианты, версии того, каким может оказаться эта встреча и каким может быть этот разум. Война. Торговля. Полное непонимание. Дружба навеки. Смертельная битва заклятых врагов. Те, кто поумнее, осознавали, что первая встреча может повлечь за собой сначала одно, потом другое, а затем и вовсе третье — все в зависимости от обстоятельств. От того, как потом будут развиваться события, до какой степени мы успеем узнать друг друга. Все как у людей. И вот сегодня Олег ясно ощутил поставленный перед ним выбор. Ничего не делать — и тогда люди, не сегодня, так завтра, покончат с противостоящими им крысами. И это будет полная и окончательная смерть первого встреченного человеком иного разума. Встать на сторону Флейтиста, стать пусть тайным, но предателем — и в этом случае иной разум будет спасен. По крайней мере, его лучшие представители. Ну, если верить этой философствующей крысе, конечно. Учитывая еще тот немаловажный факт, что он сам утверждал: его хобби — изучение человеческой культуры с целью понимания, как же именно действуют в ней все секретные пружинки. А это, в свою очередь, означает, что Флейтист наверняка знает, на какие кнопки нажать, за какие струнки дернуть. Пускай он всего лишь теоретик — не ставит ли он на Музыканте опыты? Каково быть подопытным человеком, дружище, оказаться в лабиринте под пристальным взглядом крысиных глаз? И даже если говорящий крыс честен с Олегом, то сегодняшние спасенные философы и культурные деятели завтра наплодят новое потомство. Которое вместо создания философских трактатов, сочинения дивной музыки и рисования прекрасных картин вдруг тоже, как и истребленные людьми их предки, захочет жрать. И, столкнувшись с теми, кому до сих пор по праву принадлежал мир, возьмется за оружие. — Ты мне ответишь что-нибудь? — поторопил его Флейтист. — Я пойму тебя, если скажешь «нет». Развернусь и уйду. Погибать вместе с остальными. Потому что тогда мое место будет там. И, надеюсь, наконец тогда ты меня убьешь. Рука у тебя не дрогнет? Олег пропустил последние слова крыса мимо ушей. — Ты понимаешь, о чем ты просишь? — спросил он. — Мы впервые стоим на пороге победы. Мы годами — годами об этом мечтали, понимаешь? После Катастрофы на нас обрушилось столько проблем, что мы уж не чаяли выжить, и вы были одной из них и, с точки зрения многих, самой сложной. Потому что самой непонятной. А сегодня мы можем выиграть раз и навсегда. — Решить нашу проблему, так сказать, в корне? — Именно, — рубанул рукой воздух Олег. — Нет крыс — нет проблемы, если уж говорить начистоту. Видишь, из-за того, что нам приходится вести эту шизофреническую войну, мы не можем позволить себе отвлечься на решение других задач. Вы — ключ, который осталось только повернуть. И в этот самый момент ты предлагаешь мне… — Снайпер запнулся. — Предательство? — подсказал Флейтист. — Да. А что? Как ни назови, это предательство. — Все-таки любопытно, как одно и то же можно увидеть с разных сторон. И назвать по-разному. Предательство для тебя. Спасение для меня. Впрочем… Я понимаю. Естественно, тебе не хочется выглядеть предателем в глазах своих сородичей. Стать спасителем для меня и тех, кто на меня похож, — сомнительная плата, не так ли? Олег молча кивнул. — Хорошо. Но объясни мне тогда, Музыкант, какого черта ты тратил время на то, чтобы встречаться со мной? Ты говорил, что уже не можешь без общения со мной. Но зачем тебе оно, это общение? Ты ведь рисковал. И не ври, что для тебя эти ночные вылазки не представляли никакой опасности. Тебя мог подстрелить наш патруль, ваши руководители могли узнать о том, что ты встречаешься с врагом. Так ведь? Ответом был еще один кивок. Не буду я говорить ему, что в конце концов так и вышло, что в итоге меня выследили и запихнули под домашний арест, подумал Музыкант. — Ну так ответь на мой вопрос, пожалуйста. Чего тебе стоит? Представь, что это последняя просьба приговоренного к смерти. Тем более что это очень даже похоже на правду. Олег задумался. Он на самом деле не знал, что ответить. — Там много молодежи и детей. — Флейтист не стал больше требовать у Музыканта ответа. — И самки тоже. Очень мало взрослых мужчин-бойцов. — Только не дави на жалость. А то ты сейчас опять напомнишь мне про огнеметы… — А разве не это их ожидает? В который раз уже снайпер почувствовал, что проклятая говорящая тварь как будто заранее знает, что он скажет. А может быть, так оно и было на самом деле. Кто ее разберет? Вдруг действительно читает мысли и успевает заранее просчитать варианты? Поэтому Олегу всякий раз казалось, что последнее слово всегда остается за крысом с флейтой: у него всегда было что сказать, а уделом Музыканта были долгие томительные паузы. — Я об одном прошу, — добавил крыс. — Каждое живое существо имеет право жить. Дай нам шанс. — Как ты не понимаешь… Мне нужно подумать. — У нас нет времени, — жестко сказал Флейтист. — Вы раньше говорили: время — деньги. Сегодня все гораздо серьезнее. Сегодня время — это жизни. Каждое мгновение может погибнуть кто-то еще из моих друзей. Я понимаю, что тебе на это наплевать. Но если ты согласишься, отнесись к этому, пожалуйста, как к работе, которую нужно выполнить как можно лучше, даже если эта работа тебе не нравится. — Ты все равно не понимаешь, — попытался объяснить Олег. — Нельзя просто так взять и вывести из Города полсотни — я прав, где-то так? — (Флейтист слегка качнул головой.) — Ну вот, полсотни крыс. Нас заметят очень скоро, и вся эта безумная авантюра обломается, толком не начавшись. К тому же у меня проблемы. Я самовольно ушел, чтобы поговорить с тобой, и совсем не уверен, что, когда вернусь, меня встретит теплый прием. Шансов у этого предприятия — ноль целых ноль десятых. И ноль сотых. — Если ты нам не поможешь, мы точно погибнем. Пойми, Музыкант, если бы я мог купить твою помощь, — поверь, я бы ничего не пожалел. Да речь даже не о твоей помощи! Будь я уверен, что это сработает, — я бы нашел способ напрямую связаться с вашими правителями и договориться с ними. Но их я боюсь, тем более что сейчас их пьянит близкая победа. А тебя мне нечем купить. — Ладно. Снайпер сдался, решив, что от того, что он выслушает Флейтиста, хуже уже не будет. При следующей встрече Доцент церемониться не станет, ему наплевать, о чем Олег говорил с крысами, — он посчитает заслуживающим жесточайшей кары сам факт разговора. Так что делай, дружище Музыкант, что делаешь, а случится все равно то, что случится. — Ладно, — повторил он. — Я тебя слушаю. Почему вы хотите уйти из Города, я уже понял: боитесь, что, как бы вы ни прятались, вас отыщут и убьют. Вы не успеете никому доказать, что вы добрые и хорошие, в вас будут стрелять, потому что вы крысы и говорить с вами как-то не принято. Я прав? — Прав, — коротко ответил Флейтист. — Давай дальше. Что еще ты хочешь узнать? — Почему вам необходимо покинуть Город именно через нашу территорию? — Это-то просто… — вздохнул говорящий крыс. — Потому что придется уходить по реке. До сих пор, пока речь шла о крысином бегстве, Музыкант представлял себе, как крысы пешком топают куда-то вдаль, пока не уйдут достаточно далеко, чтобы не бояться оставшихся за спиной людей. Если, конечно, им вообще удастся найти такое место. И если они вообще смогут уйти далеко от Города. Ведь дьявол его знает, что там вообще творится. Но про реку снайпер даже не подумал. Похоже, Флейтист неплохо подготовился к разговору. Следующие слова крыса показали, что Музыкант понял все правильно: — Мы давно уже разработали запасной план, — сказал Флейтист. — Говоря честно, никогда не верил, что мы вас одолеем. Несколько десятков тысяч лет разумности, как мне кажется, неплохое подспорье в борьбе за выживание. Взрослые всегда победят детей, какими бы агрессивными те ни были. Да, это случилось не сразу, мы успели поиграть с доставшимися нам игрушками. Но я скептик по натуре, Музыкант. Когда с самого детства ты всего лишь «Маленькая- бесполезная- дрянь- которая- вечно- путается- под-ногами — на-нее- только- пищу- переводят», очень трудно вырасти оптимистом. Так вот, помнишь нашу первую встречу? Когда тебе едва не удалось подстрелить меня? — Неподалеку от моста? — уточнил Олег. — Именно, — подтвердил крыс. — Я тогда как раз проверял, в каком состоянии находятся корабли в речном порту. Там есть теплоходик — то, что нам нужно. Все эти годы он спокойно простоял себе у причала, его не тронула Катастрофа, он не пострадал при ваших междоусобных разборках. Что самое удивительное, он стоит там полностью заправленный. Никому не пришло в голову — а может быть, и просто не понадобилось — слить из баков горючее. Нам бы добраться до него — и все. Дальше уже наша забота. — Ты уверен? — осторожно спросил снайпер. — На словах все так легко выходит. А на деле… Ты стопроцентно можешь гарантировать, что он действительно исправен? Ты думаешь, что сможешь им управлять? Флейтист, да по реке на корабле плавать — это не так просто. Он твоей музыки не послушает. — Вообще-то, — неожиданно жестко сказал Флейтист и посмотрел прямо в глаза Музыканту, как делал всегда, когда хотел сказать что-то, что могло не понравиться снайперу, — я планировал попытаться найти человека, лучше нескольких, которые в этом разбираются. Это не так сложно, как ты думаешь. С помощью моей флейты порой можно творить чудеса. Но подозреваю, что, если я скажу, что так и собираюсь поступить, ты откажешься мне помогать. — Тогда что ты собираешься делать? — Понадеюсь на везение, — бесстрастно ответила говорящая тварь. — Мы добыли книги. Много книг. Учебники, описания двигателей, речные лоции. Это тоже оказалось несложно: Речной лицей стоит, как вы выражаетесь, в «серой зоне». Уже несколько дней мы с утра до вечера читаем и учим, учим и читаем. Будем надеяться, что крысиный бог даст нам еще один шанс и нам удастся запустить теплоход и уплыть отсюда. Все, чего мы хотим от тебя, — это свободный проход и немного времени, чтобы мы могли завести двигатель. — Да-а-а… — уважительно протянул Олег. — Неплохо вы подготовились. Кстати, а где твоя флейта? — Нет больше флейты. Сломалась. Бежал, упал — и нет ее. Некогда искать новую, к тому же, если ты не подведешь, больше она мне не понадобится. Глава 16 ЗАГОВОР Вечер навалился на Город и стиснул его в душных, пыльных объятиях. Вместо ветра — едва заметное колебание воздуха, лишь чуть-чуть раскачивающее устало обвислые ветви деревьев. С запада наползала грозовая туча, перечеркнутая бледными штрихами молний. Плохое время как нельзя лучше подходит для плохих дел, подумал Олег. Ему было до одури весело и не меньше страшно. Погода тоже свихнулась. Еще снег не до конца растаял, а уже собирается весенний ливень. Где такое видано? Надвигавшаяся гроза разогнала с улицы и без того редких прохожих. В эти дни большинство боеспособных горожан занималось тем, что выкуривало из нор оставшихся в живых крыс, которые, как и полагается загнанным в угол крысам, сопротивлялись отчаянно. Они прекрасно понимали, что пощады ждать не приходится. Те, кто не сражался в «серой зоне», все равно работали на войну. Люди вспомнили полузабытое слово «тыл». Обеспечение бойцов продовольствием, пищей, медикаментами, организация помощи раненым — все это отнимало массу времени у тех, кто непосредственно не участвовал в боевых действиях. Выбраться из лабиринта подземных коммуникаций оказалось просто. Когда твой проводник — крыса, ты можешь чувствовать себя под землей как дома. Снайпер лишь в двух словах объяснил Флейтисту, куда хочет попасть, и говорящая тварь быстро довела его до ближайшего выхода из подземелья. Это оказалось заброшенное общежитие, соединенное сетью подземных переходов с медицинским институтом. К путанице коридоров примыкало старое, переоборудованное под склад бомбоубежище. Свет, конечно, не горел, но за проведенные под землей часы глаза Музыканта вполне привыкли к темноте, к тому же с ним был отлично ориентировавшийся без всякого освещения Флейтист. Сам хвостатый спутник Олега наверх с ним не пошел. Они договорились только, что Музыкант встретит Флейтиста и его сородичей ближе к вечеру, уточнили место встречи, и на этом разговор закончился. Почти. Потому что дальше крыс в очередной раз несказанно удивил глухого снайпера. Он опустил глаза, как-то странно зашевелил усами и негромко, словно стесняясь, позвал: — Музыкант… — Что? — удивленно откликнулся Олег. — Я много раз читал… Ну у вас есть такой обычай… Наверное… Когда двое согласились друг с другом, они пожимают руки. — Так ты хочешь… Снайпер сначала готов был улыбнуться, но то, с какой серьезностью говорил о рукопожатии Флейтист, удержало его оттого, чтобы смеяться. И также неожиданно ему стало грустно. Он хочет быть таким, как мы, подумал Музыкант. Но никогда не сможет. И прекрасно это понимает. — Да, — почти торжественно сказал Флейтист и протянул когтистую серую лапу: — Ты… пожмешь ее? — Почему нет? Олег протянул руку и встретил ладонью лапу крысы. Она оказалась горячей и бархатистой на ощупь. Снайпер вдруг вспомнил, как, подходя к избитому автоматным прикладом Флейтисту, боялся, что тот распорет когтями живот излишне доверчиво наклонившегося человека. Но все обернулось совсем иначе. И это значит, что у них действительно был шанс. Музыкант, особо не скрываясь, вышел на Большую Берцовую. На самом деле улица называлась Большая Борцовская, в честь Егора Берцова, героя времен Гражданской войны, но в народе улица мгновенно была перекрещена в Большую Берцовую. Разумеется, неподалеку была и другая улица — Малая Берцовая. По улице, носящей имя одной их костей человеческого организма, снайпер добрался до площади Труда, а там рукой подать было до дома Кравченко. Если и был в Городе кто-то, кто мог помочь Олегу и словом, и делом, так это Данил Сергеевич. В конце концов, он не раз уже намекал снайперу, что, в случае чего, тот всегда может обратиться к бывшему менту за поддержкой. Вот и настало время проверить цену этим обещаниям. И заодно выяснить, действительно ли Кравченко не выдавал Олега. Самое главное — успеть. Доценту не так много времени нужно, чтобы выбраться на поверхность. Если штабист решит всерьез взяться за глухого снайпера, он начнет думать, куда тот мог пойти в первую очередь, и легко догадается, что Кравченко — одна из наиболее подходящих кандидатур. Вот тогда у знакомого подъезда его может ждать засада. Снайпер же совершенно не собирался стрелять по людям и прорываться к Данилу Сергеевичу с боем. Но, к счастью, обошлось. Олег внимательно осмотрел подходы к подъезду, не увидел ничего подозрительного и двинулся к дому. В конце концов, Доцент — не всемогущий Господь Бог, ему тоже снять достаточное количество бойцов, чтобы ловить по всему Городу беглого Музыканта, в то время как идет яростное наступление на крыс, — это не то же самое, что дунуть, плюнуть и сказать волшебное слово. Если только, сказал себе снайпер, на мгновение замедлив шаг, засада не ждет его в самом подъезде. Или прямо в кравченковской квартире. Дверь, как обычно, открылась прежде, чем Музыкант протянул руку к звонку. Кравченко ждал его на пороге. С пистолетом в руке. У снайпера мелькнула мысль, что больно уж часто его встречают именно так — настороженно, с пистолетом в руке. — Ну, Данил Сергеевич, — протянул Олег, — как у тебя так получается: я еще не позвонил, а ты тут как тут, дверь открываешь. Опять на балконе стоял? — Что-то типа того, — сухо ответил хозяин квартиры. — Ты ко мне пришел от Доцента и его ребят прятаться? Если да, то не обессудь. — Кравченко махнул пистолетным стволом, — я тебя не пущу. Заляг на дно где-нибудь в другом месте. — А ты откуда знаешь, — подозрительно спросил Музыкант, — что мне нужно прятаться от Доцента? — Как обычно, — пожал плечами хозяин квартиры. — Сорока на хвосте принесла. Уж не твою ли говорящую крысу вы с ним выслеживали? — Ее самую. И вообще, Данил Сергеевич, не прятаться я пришел — серьезные разговоры говорить. Вполне возможно, что долго у тебя не пробуду. Сам уйду, без твоей помощи. Так что ты уж меня уважь, пусти. Посидим, потрещим о том о сем. — Ух ты, как заговорил. — Кравченко опустил оружие и посторонился: — Ну, заходи, что ли. Есть хочешь? — Не откажусь. В тот момент, когда Кравченко завел речь про еду, Музыкант сообразил, что с утра у него даже маковой росинки во рту не было. То, что хозяин приволок с кухни щедро нагруженный аппетитно пахнущей и выглядящей снедью поднос, не могло не радовать голодного Олега. — Ты знаешь, у меня попросту. Разносолов не держу — рубай, что дают. Жуй живее да рассказывай, что у тебя стряслось, — велел Данил Сергеевич, садясь рядом с Олегом за стол. Он тоже налил себе в большую, белую, без рисунка, кружку горячего чаю. Сделал бутерброд из двух кусков хлеба и здоровенного ломтя ветчины и разом откусил едва не половину. — Может, выпьешь? — вдруг вспомнил он. — Кажется, тебе сейчас лишним не будет. — Будет-будет, — мотнул головой Музыкант, старательного прожевывая свой бутерброд, в который он, кроме ветчины, запихал еще и щедрый кус сыра. — Слишком мой разговор серьезный. — Ну-ну, — несогласно пробурчал Кравченко, но настаивать не стал. Еда не задержала Музыканта надолго. Он быстро расправился с доброй половиной того, что Кравченко принес ему, и довольно откинулся на спинку стула. — Хорошо-о-о, — удовлетворенно пробормотал он, хлопнув себя ладонью по животу. — Ну что, Данил Сергеевич, готов говорить о серьезном. И сначала, будь добр, ответь мне честно на один вопрос. — Всего на один? — усмехнулся Данил Сергеевич. — Ну, давай свой вопрос. — Ты рассказывал Доценту, что я к тебе приходил насчет говорящей крысы? — напрямик спросил снайпер. — Ну ты даешь, Олег, — задумчиво ответил бывший мент. — Тут, друг мой, все просто: если бы я хотел тебя обмануть, то и Доценту бы тебя сдал, и сейчас правды не сказал бы. А тебе-то как проверить? Так что или ты мне доверяешь, или… Он выразительно замолчал, пристально глядя на Музыканта. — Вот как, — пробормотал тот задумчиво. — А ты как думал? Что все будет легко и просто? Ну вот, говорю тебе, Христом Богом клянусь и родной матерью, что ни слова от меня Доцент не услышал. — Только Доцент? — уточнил Олег. — А другие? — Это уже поумнее вопрос, — похвалил его Кравченко. — Нет, Олег, я никому не рассказывал. Судя по твоему вопросу, наш друг из Штаба откуда-то прознал о твоих ночных похождениях, и тебе страсть как хочется знать, какая птичка ему напела. Так ведь? — Так, — кивнул Музыкант. — Ладно, Данил Сергеевич, будем считать, что с этим разобрались. Готов дальше слушать? — Как тот пионер — всегда готов. Ну, поведай-ка мне, Олег, за что на самом деле Доцент тебя упек под замок, почему ты сбежал и во что собираешься меня втянуть? И тогда Музыкант рассказал ему все с самого начала без малейшей утайки. В прошлый раз он только сказал Кравченко, что встретился с говорящей крысой, а теперь пришлось говорить обо всем. О том, как неведомая сила позвала его за собой и вывела на рейд в порубежье. Как он намеревался всего лишь нарвать цветов любимой женщине, а вместо этого встретил крысу, которая умела говорить по-русски. Как выяснилось, что это — та самая крыса, которая способна играть на флейте и очаровывать людей. Снайпер рассказал о других встречах, происходивших после неудачной ночной вылазки группы Дмитрия, в гараже «Мега-Пресса», даже в его собственном подъезде. О том, как ему пришлось стрелять во Флейтиста во время боя за гостиницу «Центральная». О своих размышлениях по этому поводу. Про новые встречи с крысой. И про то, о чем они разговаривали, об их странных псевдофилософских беседах. Подробно рассказал о том, как Доцент пришел к нему, какое предложение сделал, как он, Музыкант, на это предложение согласился и что произошло потом. Вопреки опасениям, рассказ занял не так уж много времени. Кравченко слушал его очень внимательно. Когда Музыкант закончил, Данил Сергеевич взорвался, как вулкан Везувий. Он вскочил со стула и, потрясая зажатой в кулаке вилкой, заорал: — Мальчишка! Сопляк! Ты почему всего сразу не рассказал? Олег не ожидал такой реакции. Но он не первый год жил в мире после Катастрофы, и агрессия могла вызвать в нем лишь ответную реакцию. Он тоже вскочил на ноги и заорал в ответ: — А почему я должен был что-то тебе рассказывать? Кто ты такой, Данил Сергеевич, чтобы ждать от меня полной откровенности? Ты что мне, любимая мама в одном комплекте с любимой папой? Сам же говоришь, что я могу только доверять или не доверять, проверить, насколько ты честен, у меня не получится. Наткнувшись на ответную агрессию, Кравченко немного успокоился. — Ну, ты даешь, — сказал он. — Наворотил ты… Вернее, к счастью, ничего ты пока что не наворотил. Потому что ничего не делал. Ходил, языком чесал и все от всех скрывал. — А если серьезно? — спросил немного остывший Музыкант. — Кому я должен был рассказать? И что? Штабу? Чтобы одни меня наизнанку вывернули, пытаясь выскрести информацию, а другие до последнего подозревали меня в том, что я чего-то недоговариваю и вообще наверняка стакнулся с крысами: Музыкант — он ведь такой, ненормальный. Или Иришка обрадовалась бы новостям о том, что я, вместо того чтобы спать дома, как полагается нормальному мужику, по ночам мотаюсь на встречи с крысой. Еще Денису надо было рассказать, наверное? Чтобы он сразу пересказал все папе и тот провернул свой план с превращением меня в героя человечества на пару недель раньше? Мне-то это все на фиг надо? Вон Доцент, едва узнал, тут же меня на всякий случай от греха подальше под замок посадил. Тут, немного запоздало, за окном сверкнула молния. С сухим треском разорвал небо гром. Поднявшийся наконец-то ветер щедро швырнул воду в загудевшее окно. — Тебе, как обычно, ни фига не надо, — сердито пробурчал Кравченко. — Тебе, как всегда, нужно, чтобы тебя оставили в покое, чтобы никто тебя не трогал, чтобы все шло по накатанной. Так не бывает, Олег. Или ты что-то делаешь с этим миром, или мир что-то делает с тобой. Выход один — податься в отшельники. Но у нас такое не пройдет. Но ведь ты не все мне рассказал. Спорим? Давай, выкладывай, что ты приберег напоследок? Музыканту пришлось пересказать его последний разговор с Флейтистом. — Вот как, значит… — Данил Сергеевич задумчиво пожевал губами. — Они просят помощи. В принципе я могу их понять. Ну что, — он взглянул на Олега, и взгляд хозяина квартиры оказался неожиданно требовательным, — что будем делать? — Мы? — растерялся Олег. — Будем делать? — Конечно, мы. Потому что других пока что в наличии не имеется. А делать мы что-то должны. Если ты, конечно, не собираешься вернуться к Доценту, поднять лапки и сказать, что бес тебя попутал и ты больше так не будешь. Только тогда не забудь хвост своего Флейтиста прихватить: без него Доцент тебе не поверит. Да и с ним, если честно, тоже не очень… Но в таком случае я вообще не понимаю, зачем ты ко мне приходил. Олег задумался. Кравченко явно хотел от него решения. Но какого? Одно дело — совершать импульсивные поступки, делать что-то лишь потому, что оно так само собой выходит. И совсем по-другому выглядит необходимость строить планы, в которые окажутся вовлечены другие люди. Помочь Флейтисту? Бросить его один на один с угрожающей ему ненавистью? — Олег! — мягко окликнул его Кравченко. — Я жду. И я могу подождать еще. Но время идет. Да-да, и Флейтист говорил о том, что время стремительно утекает. Конечно, можно потянуть его еще немного, и тогда помогать будет просто некому. А что? Тоже вариант. Всегда можно сказать, что не успел, опоздал, что обстоятельства оказались сильнее… — Что ты хочешь от меня услышать? — Решение, черт побери! Да елки-палки, Олег, повзрослей уже! Как нажимать на курок и палить налево-направо, тут тебе равных нет. А как что-нибудь сделать, взять на себя ответственность — все, пиши пропало! — Ты хочешь, чтобы я сказал, что готов им помочь? Согласиться на их просьбу? — Да как ты не поймешь: я не ожидаю какого-то конкретного решения. Я хочу, чтобы неплохой парень Олег перестал надеяться на то, что все решится само собой, и взял дело в свои руки. Сказал бы старому дураку Кравченко, как тому следует поступить. На что употребить свои небольшие, но вполне реальные возможности. Встряхнись, парень. Или тебя реально надо встряхнуть? Взять за шкирку и потрясти? Данил Сергеевич мгновенно оказался рядом с Музыкантом — злой, большой, похожий на не вовремя разбуженного медведя. — Так я ведь встряхну, — доверительно сообщил он, нагибаясь и четко проговаривая слова прямо в лицо снайперу. — Мало не покажется, уж поверь. А ты что думал? Что я тебе разжую, что делать, и в рот положу? И еще проглотить помогу? Нет, Олег, так не пойдет. — Ну ладно, ладно, — примирительно ответил Музыкант. — Хорошо. Мы будем их спасать, Данил Сергеевич. Доволен? Я возьмусь за это. Поможешь? — Вот и здорово. — Кравченко потер ладони друг о друга, показывая, как он доволен, что снайпер наконец сказал что-то дельное и конкретное. — Только учти: помогать — это не значит, что я буду делать что-то за тебя. — Да уж понимаю. Ну так как? Поехали? Где там твои друзья? Надо что-нибудь по-быстрому планировать. — Надо, — кивнул успокоившийся медведь. — Но почему ты про моих друзей заговорил? Твои, мне кажется, тоже будут нелишними. — Нет у меня друзей, — пожал плечами Олег. — Вернее, есть, конечно, но очень мало. — Сколько есть, все пригодятся. У нас сейчас каждый человек на счету будет — ведь нам придется пойти против Штаба в тот момент, когда идет война. Когда штабисты думают, будто им известно, где находятся все, кто может держать оружие, перевязывать раненых и чинить оружие. Так что, Олег, извини, но нет у нас возможности никого жалеть и щадить. Ты небось первым делом про Иришку свою подумал? Снайпер кивнул. — Ничего не поделаешь, — продолжил Кравченко безжалостно. — Иришка, брат ее, кто еще? — Денис? — предположил Музыкант. — Денис? — переспросил Данил Сергеевич. — Ну, не знаю, не знаю… Какой-то он мутный, честно говоря. Отцу не настучит ли? — Может, и настучит. Может, и нет. Ладно, давай без него обойдемся. Стасика позвать? — Это которого? Такой паренек, который у Штаба на побегушках? Вот уж не знал, что ты с ним какие-то отношения поддерживаешь. — Так вышло, — уклончиво ответил Олег, не собираясь сейчас рассказывать, как так вышло, что Стасик Панкеев оказался в курсе его знакомства с говорящей крысой. — Ладно, — решительно заявил Кравченко. — Пора уже и делом заняться. Сейчас начнем нужных людей обзванивать? — Обзванивать? — удивленно переспросил Музыкант. — Так у тебя что, Данил Сергеевич, и телефон есть? — У старого Кравченко, — бывший мент хитро улыбнулся, — все, что нужно, есть. Ты что же, думал, такому важному человеку, как я, Штаб телефон пожалеет? Первым появился какой-то незнакомый Олегу тип, прихрамывающий на правую ногу. Тип был невысок, в меру упитан и опирался при ходьбе на тросточку. — Это Эдик, — коротко представил его Кравченко. — Он умный. Умный Эдик что-то буркнул, вяло пожал Олегу ладонь и уселся подальше от него. Затем Музыканту пришлось пожимать руки коротко стриженному здоровяку в камуфляжном комбинезоне и пожилому, но бодрому мужичку в очках с перемотанной синей изолентой дужкой. — Ценные люди, — вполголоса сказал снайперу Кравченко. — Ты их не знаешь — это и хорошо. Они вообще светиться не любят, просто в нужное время оказываются в нужном месте. Есть, Олег, еще, к счастью, такие, как они. А потом появилась Иришка. Иришка в квартиру не вошла — влетела. Черной ласточкой метнулась по прихожей, ворвалась в комнату и, не успел Олег даже встать с дивана, упала ему на колени, обняла, прижалась, спрятала голову у него на груди. — Олежка… Милый… — прошептала она, вздрагивая всем телом. — Как ты? Все в порядке? — Нет, солнышко, не все. — Он нежно поцеловал ее в макушку. — Было бы все в порядке — я вернулся бы домой с огромным букетом. Приехал бы на белом коне, как самый главный победитель. А так… Мы еще не выиграли. Она посмотрела на своего мужчину снизу вверх. — Но мы ведь выиграем? — быстро спросила она. — Ты обещаешь? Ну, скажи живо, что мы победим! Кравченко стоял в дверях, любовался этой сценой и широко улыбался. Олег бросил на него укоризненный взгляд: мол, нечего пялиться на то, как люди радуются встрече после разлуки. Данил Сергеевич исчез, но не потому что Музыкант пристыдил его, а потому, что в дверь опять постучали. Следующим стал Сережка Тайлаков, похудевший, с лицом, украшенным вспухшей ссадиной под правым глазом. — Да мелочи там… — ответил он на немой вопрос сестры, что случилось. — Пчелка укусила. — Свинцовая, наверно, — пробормотал Олег. — Другие нынче не летают, — согласился с ним Сережка. — Ну что, герой? Мы, значит, из последних сил бьемся с крысами, защищая оставшееся прогрессивное человечество, а он тут задумал каких-то тварей спасти? Непорядок, дорогой друг, непорядок. Расскажи хоть, какого черта я должен за спинами у своих какую-то фигню мутить. — Подожди. — Музыкант высвободился из объятий Иришки, пересадил ее бережно на диван рядом с собой. — Все расскажу. Только когда народ соберется. Я уже Данилу Сергеевичу один раз историю поведал, так что если для каждого заново начинать, мы тут неделю будем языки чесать. Не торопись. Лучше сам расскажи, как там война. — А что война? — поморщился Тайлаков, усаживаясь за стол. — Мы наступаем, они обороняются. Мы побеждаем, но только тогда, когда на рубеже у них не остается ни единой живой твари. Они бьются насмерть. Это не пустые слова. Штаб сознательно занижает сводки потерь, я точно это знаю. Своими глазами видел, своими ушами слышал. И я их прекрасно понимаю. Мы должны выиграть эту войну, это очевидно всем, но если сейчас сказать честно, в какую цену она нам встала… Я не рискну предположить, что скажут люди и что они сделают. Потому что у меня такое чувство, ребята, что мы еще чуть-чуть — и надорвемся. Уничтожать другую разумную расу до последнего младенца — это, видите ли, не шутки. Он еще что-то собирался сказать, но в дверь опять постучали, торопливо и звонко, и Иришкин брат замолк, ожидая новоприбывшего. Им оказался Стасик Панкеев. Он как-то растерянно обвел взглядом присутствующих, коротко кивнул Музыканту и уселся поближе к нему. — Привет, — негромко сказал Олег. — Что такой пришибленный? — Да как тебе сказать… — замялся Стас. — Не каждый день приглашают чуть ли не в перевороте поучаствовать. — Ну, предположим, переворота точно не будет. — Это ты сейчас так говоришь. После той истории с крысой я даже не знаю, что у тебя еще в рукавах завалялось. — Да брось ты, — устало поморщился Олег. — Никто тебя силой сюда не тянул. Мог и отказаться. — Да все в порядке, — поспешил успокоить его Стас, и снайпер вспомнил, что перед ним вообще-то сидит совсем зеленый еще пацан, — просто непривычно как-то. Но я успокоюсь, обязательно успокоюсь и привыкну. Он честно попытался улыбнуться. Еще один негромкий стук в дверь — Кравченко пошел открывать — еле слышный обмен приветствиями в прихожей, шорох снимаемого пальто… И вдруг в комнату вошел Доцент! Первой мыслью Музыканта было: предательство! Его подставили, обманули, как ребенка! Кравченко только усыплял его бдительность, придумывая этот заговор, а на самом деле собирался сдать его Штабу. Кое-кто из собравшихся, видимо, подумал так же, потому что по углам уже защелкали затворы. Вот сейчас, представил себе Музыкант, прикидывая, куда ему броситься при первом же выстреле, вслед за Доцентом ворвутся его гвардейцы, оставшиеся близнецы Васяни и Пашика. Кравченко, похоже, на его стороне. Эх, не зря он предупреждал снайпера, что тому остается лишь решить — доверять или нет. Как монетку кинуть, как игральный кубик отправить в недолгий бег по столу, как случайную карту из колоды вытянуть… Ну что, Музыкант, доигрался с доверием? Эх, дурак. Не умел ты в людях разбираться и, видимо, никогда уже не научишься… Доцент поднял руки и продемонстрировал всем, что оружия в руках нет. — Мир, — хрипловато сказал он. — Мир, и давайте поговорим спокойно. Вполне возможно, что нам по пути. — Да? — подозрительно спросил Сережка Тайлаков. — Чем докажешь? Может быть, на самом деле дом давно уже оцеплен. И твои люди только приказа от тебя и ждут? — Мое слово, — вместо Доцента ответил Кравченко. — Извините, я сам решил его позвать, никого не спросив, так что даю слово: он может нам помочь. Или хотя бы не будет мешать. — Ну уж нет, — не согласился с ним Доцент. — За себя мне и слово давать. Они некоторое время смотрели друг на друга, словно в гляделки играли. — Я сам могу за себя сказать, — добавил штабист. Тогда Данил Сергеевич отступил. — Я уже говорил Олегу, — Доцент показал на Музыканта, — что есть только одна вещь, которой я по-настоящему не хочу: чтобы люди вцепились в глотку людям. У вас есть замысел, и, похоже, вы готовы отстаивать его с оружием в руках. Чтобы люди снова не пошли против людей, как это уже было несколько лет назад, я хочу разобраться. Ну и, конечно, если вы собрались что-то сделать, я бы предпочел быть в курсе этого. — Чтобы проконтролировать, — пробормотал потихоньку Олег. Доцент его все-таки услышал. — Совершенно точно, — спокойно сказал он. — Чтобы проконтролировать. А то некоторые любители иметь свое очень особое мнение и рьяно воплощать его в жизнь нарубят таких дров, что потом ввек не исправишь. Так что давайте спокойненько поговорим и попробуем найти общий язык. Я правильно понимаю, Олег, что дело в той самой крысе? — Да, — кивнул Музыкант, — Данил Сергеевич, — окликнул он Кравченко, — мы еще кого-то ждем? — Пару человек. Но им я потом, если что, сам расскажу. — Вот и хорошо, — вмешался Доцент. — Сначала будет говорить Олег, затем я. Мне тоже нужно кое-что вам рассказать. Может быть, даже, — он сделал паузу, — покаяться. Но — потом. Олег, тебе слово. Штабист присел в оставшееся свободным кресло и прикрыл глаза. Музыкант вспомнил, что еще перед тем как спуститься в подземные тоннели и начать охоту за Флейтистом, которая и привела к тому, что все они собрались в квартире Данила Сергеевича, Доцент выглядел так, будто в любой момент готов уснуть. А ведь потом была долгая дорога, бой с крысами, затем он должен был выйти к своим и помочь выбраться Васяне, и еще, наверное, начал поиски Олега… И вряд ли все это время Доцента могла отпустить война. Так что удивительно было, как он вообще держался на ногах и мог разговаривать. — Хорошо, — начал Музыкант. — Тогда слушайте. И он еще раз рассказал всю историю от начала и до конца. — Вот так, — подытожил Кравченко, когда рассказ Олега закончился. — Если верить Олегу — а лично я считаю, что не верить ему у нас нет никаких оснований, — крысы, как и мы, не являются монолитным обществом. Они совсем не единая масса, как мы привыкли о них думать. И часть из них просит у нас помощи. Если угодно, пощады просит. Олег думает, что мы можем на это пойти, и если быть честным, то я с ним согласен. Тем более что все, чего им нужно, — это уйти. Надеюсь, что все, кто здесь собрался, поддержат нас и помогут. — Погоди, — поморщился Доцент и, сняв очки, почесал дужкой переносицу. Пока Олег рассказывал о своем общении с крысой, он пару раз бросал взгляды на штабиста. Каждый раз ему казалось, что тот все-таки уснул. Но даже если это так и было, Доцент сумел вовремя проснуться. — Погоди, — повторил он, — Олег, ты говорил только о себе. Почему ты ничего не сказал о других? О тех, кто был до тебя. О Сверзине? — Откуда ты знаешь… — удивленно начал Олег. Кравченко тоже явно хотел спросить то же самое. Остальные заинтересованно посмотрели на Музыканта. — Сейчас все объясню, — ответил Доцент. — Ты говори, говори, я потом добавлю. — Значит, так, — сказал снайпер. — Крыса рассказала мне, что еще раньше встречалась с другими людьми. Разговаривала с ними. Сверзин Лев Федорыч — кое-кто из вас его знал — был одним из них. Крыса, она… Хорошо она отзывалась о нем. Голос Олега дрогнул. Сверзин погиб. Исчез. А скоро может не стать Флейтиста. — Потом Сверзин пропал. Обещал прийти и не пришел. Больше я ничего не знаю. — Да, — подтвердил Кравченко. — Мне Федорыч тоже рассказывал о говорящей крысе. Но он не успел рассказать ничего конкретного — просто обмолвился: вот, мол, было такое. А потом не стало Федорыча, и никто не знает, что с ним случилось. — Я знаю, — явно через силу произнес Доцент. — Его убили. По моему приказу. — Почему? — только и сказал Кравченко. — Чем он тебе помешал? Музыкант не сказал ничего. Просто смотрел на сидящего в кресле человека, смотрел и ничего не хотел говорить. Вот что ты имел в виду, Доцент, когда говорил о покаянии? Да, если по твоему приказу казнили одного человека, рискнувшего установить контакт с врагом, то мне, можно сказать, повезло. — Он пришел ко мне, — продолжал штабист, — и все рассказал. Как встретился с крысой, как выяснилось, что она умеет разговаривать, как он удивлен и рад, что есть хоть какая-то перспектива, пусть слабая, но надежда, что мы сумеем найти общий язык… А я испугался. Да, — с каким-то вызовом повторил он, — испугался. Мы все живем этой войной, крысы — это враги, мы все это знаем. Мы их убиваем — они убивают нас. Вся наша жизнь уже давно рассчитана именно на это. Менять что-либо — это так трудно. К тому же не было никаких гарантий, что крыса не обманывала Сверзина. Но он так восторженно говорил о ней, и я подумал, что она могла как-то повлиять на него. Загипнотизировать. Внушить что-то. Тогда я еще не знал ни о какой флейте, и я приказал паре верных людей сделать так, чтобы Лев Федорыч исчез. Вот он и исчез. Все. Конец истории. Он замолчал. Значит, так, устало подумал Олег. Ты покаялся — теперь нам определять меру покаяния? Судить тебя? Доцент словно прочитал его мысли. — Вы можете осудить меня, — хрипло произнес он. Зевнул. Потер измученные бессонницей глаза. — Извините, — улыбнулся он через силу. — Так вот, вы можете судить меня. Кто-то в своих мыслях, в своем сердце уже, наверное, выносит приговор. У меня есть только одна просьба — давайте доведем до конца все, что мы начали. И эту войну, и эту вашу операцию по спасению крыс. Да, я с вами. Потому что понял, наконец, что был неправ, когда приказал убить Сверзина. Хотел, чтобы люди больше не убивали людей, но сам приказал убить человека, который, похоже, ни в чем не был виноват. Я все сказал и предлагаю заняться делом, а суды и приговоры будут потом, когда у нас будет хоть немного свободного времени. Штабист опять надел очки, которые до этого вертел в руках, и сонно привалился к стене, полуприкрыв глаза. Олег заметил, что Стасик сверлил Доцента взглядом, как будто ожидал, что тот скажет что-то еще. Но когда он замолчал, парень откинулся на спинку дивана, успокоившись. Эх, дружище, сдается мне, уже без всякой злобы подумал снайпер, похоже, это ты. Все-таки это ты сдал меня. Да ладно, если признаешься, я не обижусь. После покаянной речи Доцента меня сегодня ничем уже не пронять. Но Стас не сказал ничего. — Вы все слышали, — заговорил Кравченко. — Не думайте, что мне легко было выслушать рассказ Доцента. Все-таки Федорыча я хорошо знал, мы с ним не одну бутылку вместе выпили. Но в чем я с Доцентом согласен — так это в том, что пора что-то предпринять. А вот потом, если останемся живы, — он посмотрел на штабиста, — я тебе обещаю: мы еще об этом поговорим. Ты понял меня? — Понял, — устало кивнул Доцент. — Давайте к делу. Нам есть что обсудить. — Ну предположим, — первым заговорил умный Эдик. — Судя по тому, что я здесь услышал, серьезных проблем возникнуть не должно. Ну вывезем мы за пределы Города полсотни крыс. Пусть даже сотню. Чем это может нам повредить в будущем? — Плодятся они больно быстро, — усмехнулся какой-то друг Кравченко из тех, чьих имен Музыкант не запомнил. — Ну и? — возразил Эдик. — Насколько быстро? Сколько времени пройдет, прежде чем они расплодятся до такого количества, которое сможет составить нам проблему? Не забывайте, — он поднял руку, призывая к тишине, потому что в этот момент разом заговорили сразу несколько человек, — не забывайте, что мы сами с трудом представляем себе, что творится за Городом. Ни одна экспедиция не вернулась. Так, может быть, они попросту не смогут выжить там? Мне кажется, риск для нас минимален. — Вот это мне больше всего не нравится, — проворчал Доцент. — То, что мы сами не знаем, куда их отправим. Но свою позицию я уже озвучил, так что голосую «за». — А почему бы, — вмешалась в разговор Иришка, — нам не сделать проще? У нас есть Штаб, более того — у нас есть прямо здесь, под рукой, представитель Штаба. Зачем нужны все эти заговоры, тайные сборища и так далее? Почему нельзя сделать все открыто? Взять и вывезти тех крыс, которые об этом попросят, куда-нибудь подальше? — Нет, мы не можем провести эту инициативу через Штаб, — быстро ответил Доцент. — Вы, ребята, многого не понимаете. Война — это такая машина, которую просто так не остановишь. Дело не только в Штабе. Если бы только мы были препятствием — да тьфу, все решалось бы за пять минут. Даже Вась-Палыча, каким бы упертым ретроградом он ни был, можно уговорить. Совсем тупые люди долго в политике не задерживаются, особенно в наше время, когда все процессы идут гораздо быстрее, чем раньше. Тут в другом проблема. Во всех нас. В человеческом населении Города. — А какая здесь может быть проблема? — спросил Стасик. — Самая элементарная. У нас тут десятки тысяч людей, которые в течение нескольких лет знали, что крысы — это однозначный враг. Что нормальной жизни не будет, пока мы всех тварей не отправим на тот свет. Да черт побери, у людей родственники и друзья погибали! Понятно, что после обычных, человеческих войн, когда государства друг с другом мирились, как-то приходилось с этим жить. С осознанием того, что вот минуту назад ты мог безнаказанно мстить за то, что враг убил твоего друга, сжег твой дом, а сейчас — все, стоп, нажать на курок — это уже преступление. И даже тогда не все могли заставить себя вовремя остановиться. Но у нас-то не простая война. Мы деремся с абсолютным врагом, непонятным и чуждым. И сейчас, когда мы в шаге от окончательной победы, остановить войну и заявить: мы ошибались, крысы бывают разные, — уже невозможно. — Почему? — упрямо спросила Иришка. — Что, люди — бараны? Не поймут? — Люди — не бараны. И все поймут. По крайней мере, большинство. Но не сразу. Нужно время. А его-то у нас и нет. Мы-то не знаем, какие крысы, условно говоря, имеют право на существование, а какие — нет. Мы вынуждены доверять на слово случайному знакомому Олега, который, если честно, тот еще фрукт. В смысле, не Олег, конечно, — Доцент глянул быстро на Музыканта, словно прося прощения, — а этот его крысюк с флейтой. Вдруг все это на самом деле — ловушка, цель которой — протянуть время? Дать крысам перегруппироваться, воспользоваться каким-то шансом, который у них может появиться. Извините. Я считаю, что мы не имеем права так рисковать. Вы — просто несколько человек, которые собрались и договорились между собой. Мы, Штаб, несем ответственность за всех, кто живет в Городе. Мне кажется, что права на ошибку у нас нет. Поэтому чем тише и незаметнее мы все это провернем, тем лучше будет всем нам. Доцент обвел всех взглядом и сказал: — Я хотел бы, чтобы каждый из вас понимал одну простую вещь: то, что мы собираемся сделать, многие назовут предательством. И вполне возможно, они будут не так уж и не правы. — Именно так, — поддержал его Кравченко. — Ребята, честное слово, нам бы очень хотелось, чтобы все прошло без сучка без задоринки. Чтобы никто ничего не заметил. Чтобы мы вернулись по домам и всю оставшуюся жизнь делали вид, что ничего не произошло. Но может выйти и по-другому. В нас станут стрелять, и нам придется стрелять в ответ. — Только хорошие умирают молодыми, — отозвалась Иришка. Стасик Панкеев и Сережка Тайлаков согласно кивнули. — Молодежь, — беззлобно пробормотал Кравченко. — Понахватались фразочек… Умирать-то, если что, по-настоящему придется. Это вам не песня. — Знаете что? — неожиданно сказал Олег. — Давайте больше говорить по существу. Есть кто-то, кто против помощи крысам? Ну, руки, что ли, поднимите… Никто не пошевелился. Доцент демонстративно пожал плечами — мол, сколько можно повторять, что я с тобой. Иришка едва заметно кивнула головой. Здоровяк в камуфляже вообще смотрел в окно, делая вид, что все происходящее начнет его касаться только в том случае, когда начнут говорить о чем-либо конкретном. — Вот и отлично, — вместо Музыканта сказал Кравченко. — Вот так, Олег, и нужно: четко, быстро и решительно. Да или нет, и третьего не дано. Поехали дальше. Нам нужен план. Вот у меня есть карта… Он сноровисто раскатал на столе план Города. — Подходите сюда, будем смотреть, как нам все это лучше провернуть. Так, вот у нас речпорт. Надо понимать, что нужный теплоход стоит где-то здесь. А идти к нему придется отсюда… Было бы неплохо заиметь автотранспорт, но это, как я понимаю, вряд ли. Он оглянулся на Доцента — тот едва заметно покачал головой: мол, не рассчитывайте. — Если идти на своих двоих, тогда, видимо, так… Палец Данила Сергеевича уверенно скользил по плотной бумаге карты. — Можно по Краснознаменной пройти, — предложил Тайлаков. — Тихая улица, да и упирается чуть ли не в самый порт. — Ты давно на этой Краснознаменной был? — спросил у него Эдик. — Нет? То-то и видно. Я по ней пару недель назад хотел пройти, но там дом обрушился, и вся улица перегорожена обломками. К сожалению, напрямую не получится. Наверное, лучше вот так… Данил Сергеевич, у тебя карандаш есть? Не говоря ни слова, хозяин квартиры подал ему карандаш. — Значит, так… Карандаш запорхал над картой, оставляя стремительные росчерки. — Если идти отсюда, то придется вот здесь, наверное, по проспекту Мира, затем свернуть на Лескова, а дальше — дворами, там частный сектор, половина как минимум выгорела сразу после Катастрофы, так что, по сути, это просто огромный пустырь. Главное — быстро его пересечь, и мы сразу у порта. В самом порту, извините, не ориентируюсь. — Есть возражения? — спросил Кравченко. — Нет? Идем дальше. Кто-то должен будет сопровождать крыс. Это, конечно, будет Олег, ну и кто-то, кого он возьмет с собой. — Стас, пойдешь со мной? — спросил Музыкант. — Ага. В смысле, да, — торопливо кивнул Стас и так же торопливо отвел взгляд. — Ты говорил, что, в случае чего, можешь прийти не один. Получится еще кого-нибудь с собой привести для страховки? А то народу у нас не так уж много. Сам понимаешь, практически все, кто старше шестнадцати, на передовой. Вестовой заерзал по дивану. — Ну да, — пробормотал он. — Человека три будет. — Стас, — строго сказал Кравченко, — ты смотри… Если не уверен, лучше ничего на себя не бери. — Да нет… Троих точно приведу. А там посмотрим. — Договорились, — подытожил Олег. — Значит, с крысами пойдем я и Стас со своими ребятами. — А еще кому-то, — продолжил Данил Сергеевич, — придется на всякий случай прикрывать их. Надо будет поставить несколько постов — лучше всего здесь, здесь… ну и вот здесь. Карандаш быстро поставил несколько крестиков вдоль намеченного Эдиком маршрута. — Здесь, скажем, встанет Гена… — Кравченко посмотрел на немногословного здоровяка в камуфляже, тот кивнул в ответ. — Возьмешь с собой Сергея. Мужчина в очках с перемотанной дужкой сказал что-то вроде «слушаюсь». — Здесь будем мы с вами, ребята. — Кравченко повернулся к брату и сестре Тайлаковым. — Ир, ты еще автомат в руках держать не разучилась? — Нет, конечно, — обиженно фыркнула девушка. — Только… Зачем автомат-то? Мы что, в своих стрелять будем? — Ну, надеюсь, что не придется, — уклончиво ответил Кравченко. — Давай лучше думать, что пронесет. Что все пойдет по плану, нас никто не заметит и все эти посты — всего лишь на всякий случай. — А куда мы поставим Доцента? — ехидно поинтересовался Музыкант. — Так и представляю: стоит на перекрестке штабной деятель с винтовкой наперевес и торопит крыс: быстрее бегите, быстрее. — Очень смешно, — парировал Доцент, даже не собираясь улыбаться. — Вы что, думали, я буду с автоматом наперевес носиться по улицам? Стар я для этого. Я что, на ковбоя похож? Ну-ну, подумал Олег. Стар, как же. Он вспомнил, как Доцент вел себя в ночь мятежа и как лихо штабист палил по набросившимся на них в подземелье крысам, а потом так же ловко раскалывал черепа тварей прикладом. Впрочем, там речь шла о выживании. Жить захочешь — еще не таким ковбоем станешь. — Моя помощь будет другой, — продолжал тем временем штабист. — Определите маршрут — и на вашем пути не встретится ни одного поста. Я уберу с улиц патрули. Только ради бога, надеюсь, вы понимаете, что идти нужно будет задворками. Все нужные пароли я тоже скажу. А потом — как получится. Если у вас выгорит — молодцы. Ничего не выйдет, спалитесь — извините, ребята. Я все буду отрицать, и у меня будет куча свидетелей, которые докажут, что я с вами никогда не встречался и что вы всю информацию самым наглым образом украли. Честно? — Нет, — буркнул Стасик. Никто даже не улыбнулся. И только у Доцента дрогнул уголок рта. Как будто он хотел все-таки ухмыльнуться, но в последний момент передумал. — Ну и ладно, — сказал он. — Самое главное, чтобы никто никого не потянул на дно. Иногда просто не быть врагом — это тоже немало. А помогать друг другу — это уж как повезет. Только запомните, что я вам не враг. Глава 17 «СУДИТЬ МЫ БУДЕМ ПОТОМ…» Заговорщики проговорили еще несколько минут, но план, в общем, был понятен. Оставалось лишь уточнить некоторые детали, дать Доценту время выполнить то, что он обещал, и донести решение до крыс — это мог сделать только Олег, которого погорячившийся Доцент уже объявил в розыск. Собравшиеся начали расходиться: ведь сейчас каждая минута имела значение. Все могло рухнуть в любой момент хотя бы потому, что люди наступали на всех направлениях, тесня огрызавшихся из последних сил крыс, и могло оказаться, что их помощь никому уже не понадобится. Просто спасать будет некого. Музыкант подозревал, что кое-кто из пришедших к Кравченко вряд ли расстроился бы, прими события именно такой оборот. — Пойду я, пожалуй, — негромко сказал он Данилу Сергеевичу. — Попробую отыскать Флейтиста. — Добро, — отозвался хозяин квартиры. — И, Олег, будь добр, постарайся не попадаться на глаза нашим. Доцент, конечно, когда в Штаб вернется, отменит свое распоряжение насчет того, чтобы найти тебя и доставить к нему. Но на это время требуется, так что сильно не светись. Снайпер в ответ только пожал плечами. Мол, чего уж тут непонятного. Все ясно. Затем поцеловал на прощание Иришку, открыл дверь и вышел из квартиры. И увидел, как у двери лифта, исписанной маркером еще в те, докатастрофные времена, стоит Доцент. Стоит и задумчиво курит, выпуская сизый дым в холодный воздух. В светлой дубленке и неизменных очках в золоченой оправе штабист совершенно не был похож на того, кем являлся: на одного из тех, кто руководит целым городом, в котором живут десятки тысяч людей. Так, средней руки преуспевающий чиновник, не более того. Пройти мимо, не сказав ни слова, показалось Олегу неправильным. — Спасибо, — тихо сказал он. — Пожалуйста, — так же негромко откликнулся Доцент. — Учти, я делаю это не ради тебя. Совсем по другим причинам. — Ну почему, — с болью в голосе произнес Музыкант, останавливаясь, — ты всегда стремишься казаться хуже, чем ты есть на самом деле? Ты же в сущности классный мужик… отец. — Так проще, — бесцветным голосом ответил штабист. — Тогда от тебя никто ничего и не ждет. А я не хочу, чтобы на меня кто-нибудь надеялся. Маму же я… вот… не уберег… Да и со Сверзиным хреново вышло. Он мне доверился, а я его — вот так… Он с преувеличенной аккуратностью погасил сигарету о стену, покрутил окурок, размазывая серый пепел. — Теперь я нашел, о ком заботиться, — продолжил он. — О Городе. О людях. Я вообще-то и раньше этим занимался, пока еще все это не началось. Но когда ты работаешь чиновником в администрации нормального города, когда ты знаешь, что от твоей ошибки не будут умирать люди… и вообще, скорее всего, ничего страшного не произойдет… там все не так воспринималось. До Катастрофы это была просто работа, а теперь это — долг. Очень трудно помнить о долге и одновременно быть человеком. — Кстати, — поинтересовался Музыкант, — разреши мои сомнения: меня Стасик сдал? — Точно, — невесело усмехнулся Доцент. — Несколько дней ходил сам не свой, все думал, с какой стороны ко мне подойти. Хорошо, что сразу к Вась-Палычу не пошел. Впрочем, он мне так и сказал: ты, Доцент, разберешься, а не станешь сплеча рубить. Так и так, мол, Музыкант-то с крысами разговаривает, а я и не знаю уже, хорошо это или плохо. — Понятненько, — протянул снайпер. — Но как же вы за мной проследили? — Да чуть ли не случайно все получилось, — поморщился стоящий перед ним отец. — Для начала я послал нескольких ребят в гараж «Мега-Пресса» — Стас запомнил, что твоя крыса именно туда тебя зазывала. И они просто установили там подслушивающее устройство. Что, удивлен? Да, в городе от докатастрофных времен осталось много интересных штучек, а использовать их, оказывается, не так уж и сложно. Музыкант сообразил, что «жучок» был установлен в гараже несколько дней спустя после их разговора с Флейтистом. Так он и сказал штабисту. — Да, — признал тот, — долгое время мы не знали, в чем дело. То ли Стас ошибся, то ли вы его как-то хитро обманули, то ли вся эта история ему вообще пригрезилась. Честное слово, Олег, я до последнего тебя практически ни в чем не подозревал. Тот глупый мятеж — я действительно тебя позвал с собой наобум. Наудачу. И ты вел себя как человек, который ну ничегошеньки не знал. — Я и на самом деле ничегошеньки не знал. Я не воюю против своих, отец. — Верю, — кивнул Доцент. — Слежку за тобой я не стал устанавливать. По «пограничью» ты все равно ходишь лучше многих, а работать хвостом Музыканта в «серой зоне» никто и не рискнул бы: все знают — ты себя там как дома чувствуешь. Так что можно было подозревать тебя до бесконечности, но так и свихнуться недолго. Шло время, а я ничего не мог тебе предъявить. И тут неожиданно заработал наш «жучок», и я узнал очень много интересного. Он развел руками. — Вот так все и вышло. Олег, я понимаю, вряд ли ты мне все это простишь — то, что по моему приказу убили Сверзина, и то, что я тебе угрожал. У меня есть только одно оправдание: я ведь и на самом деле хотел как лучше. Знаю, знаю, — он прищелкнул пальцами, — ты скажешь, что этим универсальным оправданием кто только не пользовался, чтобы прикрыть всяческие грязные делишки… — Ты сам сказал, — перебил его Музыкант, — что судить мы будем потом. Давай сначала разберемся с делами, а все остальное пока оставим. Если честно, я просто здорово устал. Сил у меня нет сейчас ненавидеть. — Хорошо, — просто ответил штабист. Теперь многое встало на свои места. Но оставался еще один вопрос, который терзал снайпера уже несколько часов. — Там, в тоннеле, — решился Олег, — если бы у тебя было оружие… Он на мгновение замолчал. Доцент терпеливо ждал, что еще он скажет. Как хорошо, подумал Музыкант, что мы тут только вдвоем и никто не выходит от Кравченко, чтобы помешать этому разговору — разговору, которого при прочих обстоятельствах могло бы и не произойти. — Ты бы смог в меня выстрелить? — спросил он наконец. — Вот ты о чем… — неторопливо проговорил Доцент, продолжая вертеть в руках окурок. — Что ж, все логично. Если я приказал отправить на тот свет Сверзина только за то, что ему не повезло познакомиться с единственной на свете говорящей крысой, то с тобой за прямой отказ убить эту крысу можно было бы поступить жестче. Затем он уронил измусоленный огрызок сигареты и припечатал его носком ботинка. — Ну откуда же я знаю, Олег? Я понимаю, что мог бы сделать то или другое, только тогда, когда это делаю. Иначе все подобные разговоры — только бесполезное сотрясение воздуха. Я думал, — и тут он неожиданно улыбнулся, — что такие-то вещи, сын, ты уже должен понимать. Ну ладно… Поговорили — и будет… Он сделал шаг к лестнице и мгновенно превратился в того Доцента, которого так хорошо знал Олег: собранного, деловитого и старательно оберегающего свой внутренний мир от любого вторжения извне. — Нас ждет работа, Музыкант. Ты не забыл? Разумеется, когда Олег вышел от Кравченко, он помнил его последнее напутствие: постараться не попасться на глаза другим людям. По крайней мере, первое время, пока Доцент не вернется в Штаб и не отменит свой приказ разыскать глухого снайпера. Разумеется, Музыкант прекрасно понимал, что оставаться незамеченным сейчас — это наилучшая линия поведения, от которой в первую очередь зависит отнюдь не его жизнь. Разумеется, у него ничего не вышло. Через четверть часа после того, как закончилось импровизированное совещание заговорщиков у Данила Сергеевича и снайпер покинул квартиру бывшего мента, он наткнулся на двух человек. Олег их не знал, а вот они, похоже, отлично знали, кого встретили. На самом деле Музыкант еще в подъезде, расставшись с Доцентом, попытался с помощью своего тайного чувства достучаться до Флейтиста. К сожалению, он не вполне понимал, что именно нужно делать. Ни глухому снайперу, ни говорящему крысу так и не пришло в голову предложить поэкспериментировать, разобраться хорошенько, как им удается почуять друг друга на расстоянии. Им вообще много чего еще нужно было обсудить, оба только-только научились спокойно разговаривать, вместо камней преткновения искать точки соприкосновения, им обоим еще бы времени на то, чтобы многое понять, но этого времени у них не было. Теперь приходилось брести вслепую, надеяться на удачу, которая не раз уж оказывалась на их стороне. Поэтому Олег, решив, что телепатическая связь с говорящим крысом вернее заработает, если ближе подобраться к линии фронта, решил еще раз положиться на везение. Задворками, узкими, редко посещаемыми улочками он неторопливо двинулся туда, где стреляли, — благо эхо от выстрелов слышно было издалека. И он шел и шел, и никто ему не встречался, и снайпер конечно же расслабился. И конечно же оказалось, что расслабился он слишком рано. Олег на очередном перекрестке свернул за угол и лицом к лицу столкнулся с двумя людьми. — Упс, — сказал один. — Стоять! Дуло автомата, мгновение назад небрежно свисавшего с плеча, взметнулось вверх, уставившись Музыканту в живот. — Ты чего? — удивился второй. Олег начал соображать, что бы ему сказать, когда первый пояснил напарнику: — Это Музыкант. Слыхал, Сашка, про такого? — Вон в чем дело, — понимающе протянул Сашка. — Тот, которого Доцент велел искать? Привет, Музыкант. Придется тебе с нами до Штаба прогуляться. Повезло нам с тобой, Семен. Доцент за эту важную птицу какую-то награду обещал. Сашка с Семеном переглянулись. — Оружие есть? — спросил Семен. — Нет, — Олег покачал головой. — Надо бы проверить, — засомневался Сашка. — Слышал я, что Музыкант из дома без ствола никогда не выходит. — А еще говорят, — не выдержал снайпер, — что я взглядом убиваю. И что во лбу у меня — пулемет. Мужики, охота на меня закончена. С Доцентом я разговаривал полчаса назад, и он отправился в Штаб, чтобы приказ насчет меня отменить. Вы еще, наверное, просто не в курсе. — Ну-ну, — хохотнул Семен. — А чем докажешь? — По-моему, — добавил его напарник, — юноша врет и не краснеет. Отведем его в Штаб, а там разберемся. Давай-ка все-таки посмотрим на всякий случай насчет оружия. Семен шагнул чуть в сторону, чтобы Сашка, подходя к Олегу, не оказался случайно на линии огня. Его напарник деловито ощупал снайпера, велел ему расстегнуть куртку, недоверчиво похмыкал, убедившись, что Музыкант не соврал и оружия у него действительно нет. Юноша, зло подумал Олег, глядя на Сашку, был не особо-то и старше его самого. Гляжу, ребята, вы такие храбрые, когда вдвоем и при стволах против одного безоружного. А попади вы ночью в «серую зону» — сколько бы вы там продержались? Эх, жаль, что пулемет во лбу и смертоносный взгляд — не более чем байки. Черт бы вас всех подрал, мне нужно совсем в другую сторону. Конечно, когда эти два конвоира доведут меня до Штаба, все быстро прояснится. Но время будет потеряно, а у нас теперь нет ничего, что было бы ценнее. Флейтист был прав: сейчас каждое мгновение — это чья-то жизнь. Минута — и от той полсотни крыс, о которой он говорил, можно отнять одну. Пятьдесят крыс где-то ждали Музыканта, который мог бы их спасти. Но Музыкант зря потратил одну минуту, и их осталось сорок девять. Сорок девять крыс где-то ждали Музыканта… Семен легонько подтолкнул его автоматным дулом. — Пойдем, пойдем, — сказал он. — Если все на самом деле так, как ты говоришь, и Доценту ты уже не нужен, значит, он тебя просто отпустит. Ну а нет… Может быть, это и к лучшему? Такая мысль посетила снайпера, когда он поворачивался и делал первый шаг прочь от линии фронта, назад, в тыл, туда, где его ждал Штаб. Может быть, ему просто не придется делать никакого выбора? Все закончится без него? Конечно, Доцент отпустит Олега, но для Флейтиста и его друзей уже будет поздно, а сам Музыкант будет знать, что ни в чем не виноват, что виновата только судьба, в очередной раз сыгравшая краплеными картами. Они сделали все, что могли, только рок оказался сильнее. Не человеку спорить с судьбой, и невезенью нечего противопоставить. Действительно, что он сейчас может сделать? Не драться же Олегу с этими двумя людьми, которые тоже ни в чем не виноваты, — они просто слепые орудия не вовремя вмешавшейся непрухи. Но судьба в который раз оказалась ветреной, капризной и изменчивой. Олег успел сделать лишь несколько шагов, как им навстречу из едва заметного переулка вышел Батюшка. Он топал вперед, меся здоровенными кирзовыми сапогами снег. Из-под развевавшихся пол черной рясы мелькал желто-зеленый камуфляж. Увидев троицу, Батюшка широко и приветственно улыбнулся: — Здорово, чада! — зычно поздоровался он. — Ну-ка, что это у нас. — Да вот, — Семен указал дулом автомата на Олега. — Не поверишь, Музыканта поймали. Сейчас в Штаб поведем. — Поймали? — Батюшка прищурился и хмыкнул в бороду. — А он что, бегал? Музыкант, тебя зачем надо было ловить? — Уже незачем. Меня Доцент потерял, а потом снова нашел. А эти двое просто еще не в курсе. — Вот оно как, значит, — задумчиво протянул священник. — Так это, значит, чада… Вам нужно его в Штаб препроводить? Да я же сам из Штаба. Давайте его мне — и топайте по своим делам. Сашка с Семеном переглянулись. С одной стороны, Батюшка формально был прав. Он действительно являлся представителем Штаба и мог забрать Олега с собой. До выяснения. С другой — все это выглядело немного странно, да и награда от Доцента могла уплыть. — Ты извини нас, Батюшка, — примирительно сказал Сашка, — но мы уж лучше как-нибудь сами. Кто вас там в Штабе разберет. Вас там много, один одно говорит, другой — другое. Мы люди маленькие, нам сказали в Штаб — значит, в Штаб. — Стало быть, вот как? — пробурчал Батюшка, насупившись. — Вы, стало быть, у нас так здорово приказы выполняете? А ты, стало быть, — он посмотрел пристально на Олега, — в Штаб почему-то не хочешь? — Не туда мне сейчас надо, — честно сказал Олег. Он уже понял, что Батюшка сейчас — его единственная надежда отвязаться от кипящих рвением Сашки и Семена. К тому же… Сорок девять крыс где-то ждали Музыканта, который мог бы их спасти. Но Музыкант зря потратил еще несколько минут, и их осталось меньше. Уже гораздо меньше, чем пятьдесят крыс, где-то ждали Музыканта… — Иди дальше, Батюшка, — уже тверже сказал Сашка. — У тебя своя дорога, у нас — своя. А Музыканта мы передадим Доценту или Вась-Палычу. Можешь потом у них спросить, с чего это он им понадобился. — Куда мне идти, — мягко сказал Батюшка, — ты, сыне, мне не советуй. Путь свой я и сам ведаю. И вдруг он без размаха ударил Семена в лицо. Сашка хотел отскочить назад, но священник, не останавливая движения, волчком крутнулся на пятке и съездил ногой ему в грудь. Взметнулись, закружились полы черной рясы, вновь показав камуфляжные штаны. — Хоть бы греха на душу не взять, — озабоченно пробормотал Батюшка, присев на корточки. Пощупал пульс, убедился, что оба дышат. — Уф-ф-ф, — облегченно протянул он. — Вроде не убил. Мне, Олег, грех брать на душу не впервой — отмолю потом как-нибудь, да опять же, если я грешу, значит, тем самым не даю кому другому грех совершить. С какой-то стороны, полезное дело делаю. Но убийство — это уже чересчур. Надеюсь, Господь не попустил мне сотворить ошибки, тебя выручая. Музыкант растерялся. Общаться с верующими ему всегда было трудно, а как говорить со священником было откровенной тайной. Батюшка, поняв его, усмехнулся: — Не знаешь, что сказать? Ну так и не говори ничего. Тебе в какую сторону? Олег махнул рукой. — Пошли тогда, сыне. Я тебя провожу немного, а то, глядишь, опять какие-нибудь охотники за наградой тебя собьют с пути твоего. Не буду спрашивать, куда ты так торопишься, — надеюсь, что дело того стоит. Эти же двое, — он ткнул пальцем в Сашку с Семеном, — очухаются скоро. Ну, голова у одного из них поболит, да от этого не умирают. Идем, идем. Но торопить снайпера уже было не нужно. Он и сам понимал, что времени все меньше. Крысы где-то ждали Музыканта, который мог бы их спасти. Однако Музыкант зря тратил драгоценные минуты, и крыс оставалось все меньше. Но они продолжали его ждать, потому что другой надежды сейчас у них не было. — Там, куда ты идешь, стреляют, — заметил Батюшка через несколько минут. — И что? — Олег пожал плечами. — У нас, похоже, всегда стреляют. — Это ты, сыне, точно подметил. Только я иное в виду имел. Идешь туда, где стреляют, а оружия не взял. Батюшка бил в точку. У снайпера мелькнула мысль захватить автомат у кого-нибудь из тех, кто пытался отвести его в Штаб, но желание как можно быстрее встретиться с Флейтистом оказалось сильнее. Но теперь, чем ближе становилась линия фронта, тем более неуютно чувствовал себя Музыкант. Свои, конечно, стрелять не будут, да и ему в голову не придет открывать огонь по людям. А вот крысы — совсем другое дело. Несмотря на то что ему рассказал Флейтист, Олег более-менее доверял лишь ему — и никому больше. Тем более что, по словам говорящего крыса, на его стороне было мизерное меньшинство. Так что можно быть уверенным: любая тварь, которая встретится на дороге, — враг. Батюшка усмехнулся в бороду. — На-ка вот. Держи. Он завернул рясу и вынул из кармана камуфляжных штанов пистолет. — Держи-держи, не стесняйся. У меня еще есть. В наше время пастырю трудновато приходится. Вышел из дому без оружия, зашел слишком далеко — и, почитай, пропал. Они пошли дальше. «Была не была, — подумал Олег. — Раз он идет со мной, почему бы его не спросить? За спрос, как говорится, денег не берут». — Батюшка, — начал он, непривычно волнуясь, — заинтересовало меня кое-что. Спросить хочу, да вот не знаю… — Перестань, — грубовато прервал его Батюшка. — Говори все как есть. Я такой же человек, как ты, а что рясу ношу — так у всех в этом мире своя работа. Ты крыс без промаха бьешь, а я слово божье несу, но мы оба — люди, и говорить нам надобно без всяких приплясываний друг перед другом. Давай, не стесняйся, сыне. — Батюшка… А как ты думаешь, у крыс может быть душа? — О как… Батюшка остановился и придержал Музыканта за плечо. — Вопросы ты задаешь, сыне, прямо скажем, чудные. Не стану интересоваться, отчего тебя волнуют подобные материи, но отвечу попросту. Не знаю. — Не знаешь? — А откуда мне знать? В Библии о том слова не сказано. В Библии все четко: есть люди, и у людей есть душа, а у животных души нет. В том и есть главное различие меж ними: у животного нет свободы, не может оно выбирать ни добра, ни зла, а человек может, но нередко ошибается, добро со злом путает и оттого грешит. Но ни слова нет в Писании о том, что крыса может взять в лапы автомат да палить по рабам божьим. Оттого и не могу я ничего тебе сказать о том, есть ли у нее душа. Вроде бы быть не должно. Но в нашем мире много чего не должно быть, а оно по улицам бегает, и никуда от этого не деться. Впрочем, если хочешь еще что у меня спросить — пошли дальше, нечего стоять. Мнится мне, что у тебя время не бесконечное. Это было полной правдой. Они пошли дальше, увязая по щиколотку в нападавшем за ночь снегу. Вокруг было тихо, только снег поскрипывал под подошвами. За все время, которое прошло с того момента, как Батюшка отбил Музыканта у Сашки с Семеном, они больше никого не встретили. Снайпер немного опасался, что пришедшие в себя охотники за наградой бросятся их искать или, наоборот, кто-нибудь найдет этих двоих в сугробе, избитых, и начнет интересоваться, что к чему, — однако пока им с Батюшкой везло. — Тогда, Батюшка, что же у нас происходит? Если даже твоя Библия ничего сказать про это не может… — Я верую в Бога, сыне, и мне положено мыслить, придерживаясь определенных рамок, — отозвался Батюшка. — Если так думать, я должен признать, что все происходящее может быть лишь Апокалипсисом, и про это в Писании вполне даже говорится. — Апокалипсисом? — переспросил снайпер. — Концом света? — Да, — согласился Батюшка, — конец света, он самый. Только имей в виду, Апокалипсис — это не просто конец. Если ты вообще читал книжицу под названием Библия, ты должен помнить: апокалипсис — это переход. Трансформация, говоря иными словами. Изменение. Смерть старого, причем далеко не всего старого. Временное отмирает, вечное остается. Потому что оно — вечное. Вот этого многие из вас не понимают. — Из нас? — Из вас, — пояснил Батюшка, — значит, из тех, что все еще не уверовали. Хотя до верных, честно говоря, тоже порой доходит с трудом: конец — и все тут. А помнишь, Олег, как Владимир Семенович пел: «Конец — это чье-то начало»? — Владимир Семенович? — Музыкант непонимающе посмотрел на собеседника. Тот только улыбнулся. — Эх ты… А еще Музыкантом зовешься. Владимир Семенович — это Высоцкий. Не чета твоим металлистам патлатым был, да и многим другим — не чета. Хотя… Как там твои любимые металлюги пели? Которых ты постоянно вспоминаешь? Только хорошие умирают молодыми, так? Как ты думаешь, сыне, человечество, которое умирает сейчас, на наших глазах, — оно молодое или старое? — Иными словами, — подхватил Олег, — плохое оно или хорошее? Не знаю и не хочу знать. Человечество слишком большое для того, чтобы я его судил. К тому же оно еще не умерло. Нет, не умерло. Оно еще потрепыхается. Апокалипсис там, не Апокалипсис, конец, не конец, начало, не начало… Я тоже часть человечества, и лично я собираюсь еще пожить. На перекрестке они с Батюшкой расстались. Глядя, куда собрался Музыкант, его спутник только головой покачал. — Ох, сыне, сыне, — тяжко вздохнул он. — В пекло ты лезешь. Знаю, что тебе не впервой, а все ж тягостно у меня на душе. Ну что ж, будет на то воля божья, так вернешься назад живым. А на нет и суда нет. Он неожиданно размашисто перекрестил Олега и, резко развернувшись, пошел прочь, что-то бормоча себе под нос, — то ли молился, то ли сам с собой говорил о том, что за молодежь нынче пошла. — Ты пришел… — задумчиво пробормотал крыс. Они с Олегом расстались всего несколько часов назад, но за это время Флейтист явно успел побывать в какой-то переделке. Левую верхнюю лапу — Музыкант так и не привык думать о лапах крыс как о руках — чуть выше локтя охватывала поспешно наложенная повязка. Когда крыс что-нибудь задевал раненой лапой, его передергивало — похоже, зацепило его нешуточно. — Думаешь, я против ваших воевал? — спросил Флейтист, уловив направленный на повязку взгляд Олега. — Нет, совсем нет. Это я пожар тушил. — Пожар? — переспросил снайпер. Честно говоря, Музыкант только теперь сообразил, что, пока он добирался до Кравченко, отдыхал, ел, а потом строил планы с теми, кто пришел к Данилу Сергеевичу, и вновь шел на встречу с говорящим крысом, Флейтист мог продолжать воевать. Пусть снайперу удалось пройти мимо войны, лишь скользнуть по краешку, но сама война никуда не исчезла. В Городе шли бои, люди продолжали теснить врага, и крыс с его таинственными способностями мог доставить наступающим людям немало хлопот. Что с того, что его собеседник признался, что уже не верит в победу? Всегда оставалась возможность просто подороже продать свою жизнь, заставив противника заплатить невероятно высокую цену за каждый шаг. — Ну да, — спокойно пояснил Флейтист. — Пожар, Музыкант, если ты забыл, — это когда что-то горит. Сейчас все взрослые самцы — на фронте, с оружием в руках защищают нашу свободу. Наши жизни. А я ведь — всего лишь «Маленькая- бесполезная- дрянь- которая- вечно- путается- под-ногами — на-нее- только- пищу- переводят». Те, кто нами командует, не знают, какой от меня теперь может быть толк, так что они не придумали ничего лучше, как послать меня тушить пожары. Пытаться спасти то, что еще можно спасти. Считай, что я пока соблюдаю нейтралитет. Вот где у меня эта война. Он совершенно человеческим жестом чиркнул себя лапой по горлу. Тут же охнул и сморщился — видимо, опять дала о себе знать боль в раненой лапе. — Понятно, — кивнул Олег. — Ну что, я пришел к тебе с хорошими новостями. — Это здорово, — обрадованно ответил Флейтист. — По правде говоря, я сначала и не надеялся уже. А потом, когда почувствовал тебя, когда услышал, что ты идешь, догадался, что ты должен сказать что-то обнадеживающее. Иначе зачем бы тебе меня искать? Как зачем, подумал Олег. Совсем недавно, блуждая вместе с Доцентом и парой его гвардейцев по подземным тоннелям, я искал тебя с конкретной целью — сделать так, чтобы тебя больше не было. Поставить точку в этой истории. Но… Всего несколько часов — и так много изменилось. Тебе повезло, дружище Флейтист, и ты сам, может быть, не представляешь, как тебе повезло. Доцент уже решился однажды убрать человека лишь за то, что ему не посчастливилось водить знакомство с говорящей крысой. Что тогда Доценту сама эта крыса? Но ведь нашелся и для штабиста мотив, который заставил его переменить точку зрения. Не понадобилось даже, чтобы Флейтист взялся за свою флейту и наиграл этот мотив прямо в уши отцу Олега. Просто… Когда встал вопрос ребром, выяснилось, что мы тоже еще не окончательно озверели. Мы еще можем давать второй шанс. Дарить надежду. — Мне даже показалось, — продолжил тем временем крыс, — что бог все-таки есть. Он не забыл о нас. Просто все то, что происходит, — это испытание. И мы еще можем успеть как-то переиграть то, что сделали неправильно. Он говорил горячо и убежденно. Э, дружок, хотел спросить — и не спросил — Музыкант, если ты так истово веришь в своего крысиного бога, не видишь ли ты себя неким спасителем? Мессией? Не думаешь ли ты, что тебе суждено отвести верных, чистых, избранных в никому пока не ведомую Землю обетованную? Хотя… Если честно, это ваши крысиные заморочки, не стоит мне в них вмешиваться. Мое дело — сделать так, чтобы вы спокойно добрались до речпорта. Убедиться, что двигатели теплохода работают. Быть уверенным, в конце концов, что вы уплыли. Исчезли. Лучше — навсегда. А потом взять оружие и пойти в бой. Чтобы все на самом деле закончилось. И пусть будет то, чему суждено. А Бог, душа и все такое прочее — не мое, честно говоря, дело. И не знаю даже, чье, если священник, которому как раз полагается иметь ответы на подобные вопросы, не может на самом деле ничего сказать. Он тяжело вздохнул. Флейтист терпеливо ждал, стараясь не беспокоить поврежденной лапы. — Хорошо, — решился наконец Олег. — Сколько времени нужно вам на сборы? Флейтист, ты сам говорил, что сегодня время — это жизни. Так что сам понимаешь — действовать нужно быстро. Крыс задумался. — Знаешь, — сказал он наконец. — Завтра рано утром. Сейчас уже поздно. К тому же и вам, и нам нужно будет приготовиться. — Завтра утром, — согласился Музыкант. — В шесть часов. А встретимся мы… Ты знаешь, где проспект Мира? Глава 18 ИСХОД Утро было темным и холодным. Прошлым вечером солнце вырвалось из-за туч и принялось изо всех своих апрельских силенок растапливать снег, а за ночь все опять замерзло. Было скользко, и Олег, пробираясь к проспекту Мира, пару раз чуть не упал. «Обидно было бы, — со злостью подумал он, — сломать ногу. Вот это был бы подарочек судьбы. Хотя Флейтист, наверное, списал бы все на своего крысиного бога. Или… Крысиный бог над людьми не властен?» Музыкант пришел не первым. На месте встречи уже был Доцент. Увидев Олега, нахмурился. — Ну, ты герой, — неодобрительно проворчал он. — Эти двое, которых вы вчера с Батюшкой отмутузили, явились потом прямиком в Штаб. Хорошо, у них ума хватило пойти сразу ко мне, а не к Вась-Палычу. Ну, я им популярно объяснил, где они были неправы, даже извинился. Пообещал кое-что. Он невесело усмехнулся. — Да я их пальцем не тронул, — буркнул Олег. Снайпер не выспался, от усталости резало глаза, и было у него ощущение, что пользы от него такого, какой он сейчас, немногим больше нуля. — Да? — удивленно приподнял бровь Доцент. — А мне они рассказали целую сагу, как сначала они одолевали, а потом ты начал бормотать что-то типа заклинания, и тут же у них руки-ноги отнялись. Спорить Олегу не хотелось. Он просто покрутил пальцем у виска. Доцент его понял. Еле слышно усмехнулся. Кроме Доцента, на месте встречи был и Стасик. Как и обещал, пришел он не один. За спиной Стасика стояли четверо: трое парней и девчонка. Белобрысый здоровяк, гибкий и смуглый парнишка, наверняка носивший фамилию Ким, Цой или Пак, слегка сутулый очкарик и тощая рыжая пацанка с задорно торчащими косичками. Каждому на вид — не больше шестнадцати лет. У каждого — на плече автомат. — Молодцы, — уважительно сказал Музыкант. — Оружие-то где взяли? Вам вроде еще не полагается. — Делов-то, — отозвался Стасик. — Такая жизнь, Музыкант. Оружие проще добыть, чем букет цветов. Он покосился на девушку, которая едва заметно улыбнулась, и в этот миг Олег отчетливо представил себе, как парень ночью, обходя посты, пробирается в порубежье и идет к той самой клумбе астр, у которой снайпер впервые схватился один на один с Флейтистом. А почему, собственно, нет? Кажется, Стасик вполне мог бы решиться. Улыбка рыжей чертовки наверняка того стоила. Может быть, и не только улыбка. — Ты бы хоть представил нас, Панк. — Белобрысый коротко ткнул Стасика кулаком в бок. Тот хмыкнул, потер ушибленное место, а Олег подумал: ясненько, Панк — это коротко от Панкеева. Ну-ка, ну-ка, послушаем, как у них с фантазией. — Это Бык. — Стасик показал на толкнувшего его здоровяка. — Вот этот, — он указал на смуглого, — Цой. Ага, мысленно хмыкнул Музыкант, угадал. — Этот, который в очках, — это Ботан. Сокращенно от Ботаника. Типа, умный потому что. А она — Мара. — Потому что Марья, — тоном, который нельзя было назвать иначе как хамоватым, пояснила рыжая, — Марья, а не Машка. Понятно? Снайпер на всякий случай кивнул, соглашаясь, хотя не был уверен, кому адресованы эти слова: ему или парням из ее компании, которые все-таки продолжали звать ее Машкой. Один за другим на проспект Мира подтягивались другие заговорщики. Пришел Кравченко, привел с собой вчерашнего умного Эдика и еще двух незнакомых Олегу людей. Коротко объяснил, что они будут прикрывать движение Музыканта и крыс по одному из маршрутов, где могут возникнуть осложнения либо с патрулями, либо с просочившимися сквозь дырявую линию фронта тварями — все-таки войну еще никто не останавливал. Пришел Тайлаков, с утра злой, угрюмый и сам на себя не похожий. Если Олег урвал часа четыре сна, то по Сережке видно было, что он вообще не спал. Ну, хоть кому-то хуже, чем мне, позлорадствовал снайпер и тут же сам себя одернул. Иришка, дежурившая сегодня в госпитале, пришла последней. Торопливо обняла Олега, чмокнула в щеку. Он улыбнулся ей глазами — все в порядке? Какое уж тут в порядке, так же едва заметно для окружающих улыбнулась она ему. Уже никогда ничего в порядке не будет, но… Делаем свое дело, Музыкант. Делаем свое дело, нам больше ничего не остается. Подтянулись еще несколько человек, которых подключили к делу Доцент и Кравченко. Штабист неслышно раздавал указания, люди исчезали так же быстро, как приходили, отправляясь по намеченным для них местам и маршрутам. Олег мысленно позавидовал Доценту. Что-что, а руководить людьми тот умел: никаких лишних вопросов, все только по делу. Стрелки часов торопились отметить шесть часов утра. Не было только крыс. — Может быть, не придут? — с надеждой в голосе спросил Сережка Тайлаков. — Как же, — фыркнула Иришка. — Надейся! Такой большой, а в сказки веришь. — А что? — вдруг сказал Кравченко. — Ну на самом деле, может ведь быть миллион причин, почему они не пришли. И не придут. Эту тварь с флейтой мог кто-нибудь подстрелить. Могло выйти так, что они не договорились между собой. Передумали. Вляпались в засаду наших. Решили попытаться провернуть все сами. И так далее. А? Что скажешь, Олег? Музыкант не ответил, только зло мотнул головой. За последние сутки он слишком устал, и ему уже было все равно, придет ли Флейтист. Чего ему на самом деле хотелось — так это завалиться сейчас в теплую постель, обнять любимую женщину, притянуть ее к себе и бесхитростно уснуть часов на двенадцать. Можно больше. Однако он своим потаенным, не ведомым никому чувством знал, что Флейтист жив. Знал, что ничто не изменилось. Что именно сейчас, вот в это мгновение, вереница крыс во главе с Флейтистом пробирается по порубежью. И они уже близко. Очень близко. В считаных минутах пути. Поговорить с ним мысленно не удавалось, но в том, что они вот-вот появятся, снайпер был абсолютно уверен. — Что он скажет? — усмехнулся Доцент. — Если бы идея накрылась медным тазиком, он бы нас предупредил. Так ведь? Ну, молчи, молчи, молчун. Я свое дело сделал — дал вам всю информацию, которая вам пригодится. Дальше — ваша забота. И помни, Олег: провалите затею — многим хорошим людям будет плохо. Я понимаю, хотел сказать Музыкант. «Я очень хорошо понимаю» — вот что вертелось у него на языке. Я постараюсь, чтобы все кончилось как можно быстрее и как можно лучше… Но он не сказал ничего, потому что кто-то из вглядывавшихся в даль бойцов, пришедших с Доцентом, громко сказал: — Вот они! Крыс едва можно было разглядеть в неверном тусклом свете апрельского утра. В затопившей мир серости они лишь самую чуточку выделялись более темными пятнами, одно за другим выскальзывавшими к напряженно поджидавшим их людям. Флейтист вроде бы не обманул. Крупных особей среди появившихся было не так уж много — навскидку Музыкант мог сказать, что их от силы два десятка. Зато крысенышей было существенно больше. Они шли неожиданно тихо, не издавая ни единого писка, настороженно косясь на вооруженных людей черными бусинками глаз. Да и у взрослых крыс усы опасливо топорщились. Но оружия видно не было ни у одной из них. Зато рюкзаки на спинах крыс наводили на мысль о фантасмагорическом туристическом походе. Ровно до тех пор, пока взгляд не переходил на крохотных крысят с аккуратно подогнанными детскими рюкзачками. Рюкзачки, разумеется, были человеческого производства, набитые туго-туго, до последнего кармана и клапана. Флейтист шагнул навстречу Музыканту. — Мы пришли, — сказал он. — Все, как договаривались. — Конечно. Музыкант отошел в сторону, позволяя веренице крыс пройти мимо. — Дальше до самой реки нет ни одного поста. Только быстрее, ради бога, — сказал им в спину Доцент. — Хорошо, — отозвался Олег. — Ну что? За мной. Крыса повернулась к сородичам, обменялась тонким попискиванием. Серые твари дружно двинулись вперед. Олег вел крыс хитрым маршрутом, продуманным настолько, насколько это вообще можно было сделать за такое короткое время. Они петляли по узким переулкам, срезали через заброшенные дворы, бегом пересекали пустыри, жались к стенам и прятались в тень. Иногда им приходилось перелезать через заборы, что, как выяснилось, для серых тварей было досадной проблемой. Порой — ныряли под землю, и здесь уже люди чувствовали себя не в своей тарелке. С Олегом шли Стасик со всей компанией, а также трое гвардейцев Доцента. Тот самолично представил их Музыканту и побожился, что, мол, люди верные, ни слова поперек не скажут, сделают все, что велит им Доцент, а в его отсутствие будут слушаться глухого снайпера, как самого Господа Бога. Пока что обещания штабиста сбывались: гвардейцы, правда, неприязненно косились и на крыс, и на самого Музыканта, но в споры действительно не вступали, шли туда, куда говорил Олег. Стасик и его ребята, само собой, Олега не просто слушались — они буквально на лету ловили каждое его слово, и вообще было похоже, что даже хамоватая Марья, прикажи ей Музыкант сделать какую-нибудь глупость, выполнит все не задумываясь и прибежит с докладом. Крысы… Олег посмотрел на них и понял: то, что они делают сегодня утром, называется коротким и емким словом «исход». Существовал ли крысиный бог, на которого все время ссылался Флейтист, лишь в его воображении? Скорее всего, нет. Музыкант был убежденным скептиком, и ему сложно было поверить в сверхъестественное существо, озабоченное проблемами хвостатых тварей. И все равно со стороны это на самом деле смотрелось так, как будто горстка праведников в последний миг ухватилась за самый кончик единственного шанса, который вот-вот мог ускользнуть, растаять, рассеяться, как утренний туман. На серых мордах ясно читалась скорбь. Черные глаза смотрели в основном только вниз. Они с упорством механизмов шли вслед за людьми, которые вели их в неизвестность. То одна, то другая тварь порой подхватывала наиболее уставших крысят и усаживала себе на плечи. Когда процессия, протоптав узкую тропу через апрельские подтаявшие после вчерашнего дождя, а наутро вновь заледеневшие сугробы, вышла на освобожденную от снега улицу, Стасик поравнялся с Олегом и, пихнув Музыканта локтем, негромко сказал: — Знаешь… А ведь они совсем как люди. — Заметил? — усмехнулся снайпер. — Было бы это не так — нас бы здесь не было. И с одной стороны, это даже плохо, что мы похожи. Это противоположности сходятся. Физику учил? Ну вот, противоположности сходятся, а все похожее — отталкивается. — Глупости говоришь, — возразил Стасик. — Сравнил физику с жизнью. Просто времени у нас нет нормально разобраться, вот и все. — Какая разница? — пожал плечами Олег. — Какую причину ни возьми, результат-то один: не уживаемся мы вместе. — Ага, — кивнул Стасик и отошел от Музыканта, оказавшись ближе к крысам. — Ну-ка, ну-ка, — пробормотал Тайлаков, выглядывая из-за угла. — Похоже, у нас гости. По улице неторопливо брело несколько человек. Один… Два… Три… — Пятеро, — быстро сосчитала Иришка. — Угу, — подтвердил Тайлаков. С одной стороны, может, у этой пятерки были действительно важные дела в этом районе города. Может, даже какой-нибудь приказ Штаба. Даже Доцент не был настолько всесилен, чтобы полностью очистить все прилегающие к речному порту улицы. Не был он и всеведущим — были дела, которые шли в обход его. В общем, Доцент не был богом, и это значительно усложняло задачу Музыканта и всех, кто этим утром помогал ему. С другой стороны, пятеро вооруженных мужиков рисковали, продолжая свой путь, сесть на хвост снайперу и тем, кого он пытался вывести из Города. И это было плохо. Даже если они не идут по следу намеренно, увидев глубоко в тылу, в «нашем городе», несколько десятков крыс, да еще вместе с людьми, они не могут не схватиться за оружие. Будет стрельба. Будет кровь. Ничего хорошего не будет. — Вляпались, — зло пробормотал Кравченко. — Кровь из носу, но у Музыканта должно быть еще хотя бы четверть часа, — сказал, ни на кого не глядя, Тайлаков. Иришка только кивнула. Данил Сергеевич, жестом велев брату с сестрой оставаться за углом, вышел на открытое пространство. Идущие по улице люди резко остановились. — Сюда нельзя! — зычно крикнул Кравченко, скрестив руки над головой. — Опасная зона! Здание осело и дало трещину, того и гляди рухнет. Мы уже сообщили в Штаб, а пока своими силами улицу перекрыли, чтобы никого не задавило, если вдруг упадет. Тот, что шел впереди, смуглый, с короткими черными усиками, с сомнением оглядел дом, к которому пытался не пропустить их бывший мент. — Что-то непонятно, — протянул он. — Где трещина? И не вижу я, чтобы оно хоть на миллиметр покосилось. — Трещина со стороны двора, — не растерялся Данил Сергеевич. — Мужики, гадом буду, не стоит сюда соваться. — Что-то ты юлишь, — вновь засомневался усатый. — А если я во двор зайду и посмотрю? — Да ты зайди, — сблефовал Кравченко. — Зайди-зайди, посмотри. Он ничуть не боялся, что их позицию можно обойти. На самом деле это было совершенно нереально: дальше за высоткой действительно в свое время рухнуло здание. Похоже, взорвались коммуникации, по которым подавался газ, и теперь там красовался неровной формы котлован, окаймленный битым кирпичом, ломаными плитами перекрытий и прочими последышами Катастрофы. Нет, догнать Музыканта и крыс можно было только по улице. Поэтому улицу следовало удерживать во что бы то ни стало. Усатый со своими спутниками отошли назад и принялись быстро совещаться. Заняло у них это не больше двух минут. Потом они опять двинулись вперед. — Да нельзя же, говорю вам, — изо всех сил заорал снова Кравченко. — Зашибет! — Тебя что-то не зашибает, — холодно бросил один из тех, кто шел с усатым. — Уйди с дороги, мы быстренько проскользнем и тихонько, как мышки. Была не была, отчаянно подумал Данил Сергеевич. — Уйдите, говорю, — упрямо сказал он. — Точно ведь зашибет. В его руке неожиданно возникла граната. Кравченко покатал ее в ладони. — Ну? — спросил он. — Зашибись аргумент? Ловите! И, бросив гранату под ноги твердо намерившимся пройти по улице людям, метнулся за угол — туда, где ждали Сережка с Иришкой. — С ума сошел? — ахнул Сережка. — Их же на фарш покрошит. Видимо, усатый и его команда думали так же, потому что рассыпались в разные стороны, прячась кто куда и как сумеет. Один дернул дверь подъезда и заскочил внутрь, еще двое, ухватившись за подоконники окон первого этажа, невероятно быстро втянулись в квартиру и затаились там, остальные вместе с командиром просто резво побежали назад и укрылись за противоположным углом. — Я чеку не выдернул, — хладнокровно пояснил Данил Сергеевич. — Тоже мне фарш… Я вам что, мясник, что ли? — Отлично, — проговорила Иришка. — Сейчас они сообразят, что взрыва нет и не будет, и снова полезут. Что будем делать? — Что-что? — взорвался Кравченко. — Ах ты, мать твою за ногу, я же сколько времени и сил положил на то, чтобы этого больше никогда не было. А придется все начинать сначала. Стреляем по ногам, ребята. Мне по фиг, что будут делать они, но мы бьем только по ногам. Понятно? — Если все будет нормально, — негромко сказал Флейтист, — мы с тобой, скорее всего, никогда больше не увидимся. Это наша последняя встреча. Ты рад? Вопрос поставил Олега в тупик. Рад ли он? С одной стороны, конечно нет. Он уже не раз ловил себя на мысли, что говорящий крыс стал привычной частью его жизни. С другой… Война есть война, а враг есть враг. Флейтист дал отличную возможность легко решить проблему, как враг может перестать быть врагом. Он просто уйдет. Станет смутным воспоминанием. Выцветет, как фотография. Да, это гораздо проще, чем годами притираться друг к другу, учась жить бок о бок, — то, чему люди так и не смогли хорошо научиться. Он нашел в себе силы кивнуть. — Скорее, да. Извини. — Не за что извиняться. — Взгляд Флейтиста, как всегда, был непроницаем. — Мы с трудом вписываемся в твою картину мира, и в этом нет ничего удивительного. Что ж, не буду навязываться. Ты прав, война есть война. Похоже, ему удалось если не прочитать мысли снайпера, то хотя бы почувствовать его настроение. — Конечно, хотелось бы верить в то, — продолжил крыс, — что однажды мы найдем того, кто дергает за ниточки, того, из-за кого мы стали послушными марионетками, не способными ни на что, кроме как лупить друг друга, пока один не победит. А потом станем жить счастливо и дружно. Но правда проще и непригляднее. Нет никого, кто заставляет нас воевать. Просто мы иначе не можем. Это внутри нас, и это, увы, не свалишь ни на кого другого. Мир меняется, а мы — нет. По крайней мере, в этом не меняемся. С трудом сохраняя равновесие на очередной замерзшей луже, Музыкант представил себе картину: Вась-Палыч и Флейтист вместе поражают какого-то чудовищного монстра, а затем, израненные, забрызганные своей и монстровой кровью, пожимают друг другу руки. Нет. Не верю. Так не бывает. — Да, — опять подтвердил его мысли крыс, — что-то в этом роде. Мы совсем недавно пытались убить друг друга — и это после всего того, что было раньше. Так что будь спокоен, Музыкант. Если все будет нормально, скоро я избавлю тебя от своего назойливого существования. «Если все будет нормально, — подумал Олег. — Точно. Вот это — самое главное. Если все будет нормально». Если. Все. Будет. Нормально. Впервые со времен войны банд люди стреляли в людей. Автоматы Кравченко, Иришки и Сережки Тайлакова смели с улицы высунувшихся было преследователей. Друзья Музыканта сознательно били не на поражение — хотели напугать, в крайнем случае целились по ногам, как и велел Кравченко. Одного из наиболее ретивых, одетого в пухлую зимнюю куртку, все-таки зацепило пулей пониже колена: он упал посреди улицы и еще пару минут, наверное, крыл всех и вся черным матом, пока его товарищи поняли, что в спасателей стрелять никто не будет. Тогда двое, пригибаясь и испуганно крутя головами, скоренько выскочили из-за угла, схватили подстреленного знатока нецензурщины и так же быстро убрались под защиту спасительного угла девятиэтажки. Отступив и понадежнее укрывшись, усатый с компанией тоже открыли огонь, стараясь заставить тех, кто преградил им путь, перестать стрелять. Те и не стали нажимать на спусковые крючки, ожидая, пока нападающие опять попытаются двинуться вперед. А усатый со товарищи, приняв прекращение стрельбы за свою победу, вновь рискнули показаться: двое продолжили поливать улицу автоматным огнем, один, похоже, остался с раненым, а трое, низко пригибаясь и прижимаясь к стене, попытались побежать к позиции Кравченко и Сережки с Иришкой. Обороняющиеся заметили этот маневр и опять встретили нападающих шквалом огня. Прикрытия двух автоматов, которые молотили в белый свет как в копеечку, явно не хватало, чтобы подавить сопротивление, и, несмотря на то что Данил Сергеевич и брат с сестрой Тайлаковы старались больше произвести шума, чем нанести реальный урон, троица развернулась и шустро ретировалась с простреливаемого пространства. Стало тихо. Наступила передышка. Группе усатого, похоже, тоже не очень-то хотелось настоящего боя с кровью и трупами. — Так, ребята, — Кравченко обвел взглядом Иришку и ее брата. — Что будем делать дальше? — В смысле? — не понял Сережка. — Как что? Стрелять. Патронов-то еще уйма. И позиция у нас — обзавидуешься. — Да нет, — досадливо протянул бывший мент и бывший вожак банды. — Я имел в виду: что будем делать, когда они поймут, что стрелять по-настоящему мы не собираемся? Ну подраним мы еще парочку. Но вот лично у меня рука не поднимется бить своих наповал. Остальные двое промолчали. Сказать им было нечего. Глава 19 РАССТАВАНИЕ Когда они попали в засаду, первой мыслью Музыканта было — я так и знал; это не могло кончиться хорошо, сказок не бывает, но неужели Доцент нас все-таки продал? Они уже добрались до речпорта, и впереди виднелся когда-то белый, а нынче грязно-серый бок стоявшего у причала теплохода. Но тут внезапно со всех сторон выскочили вооруженные люди, тыкали в них стволами, людей было очень много — гораздо больше, чем тех, что провожали крыс вместе с Олегом, и, похоже, любому теперь было ясно, на чьей стороне сейчас преимущество. Но когда вперед вышел краснолицый и с пшеничными усами Вась-Палыч, снайпер мгновенно сообразил, что Доцент, видимо, ни при чем. Вряд ли бы отец Олега стал подставлять их именно этому человеку. А еще через мгновение тот сам подтвердил правоту мыслей снайпера. — Доцент вляпался, — радостно сообщил Вась-Палыч. — Интриган хренов! Думал, что самый умный. Что никто в Штабе не в курсе его выкрутасов. Как же! Допрыгался! Птички нам про Доцента много интересного напели. Про Доцента, да и про вас. Крыс, значит, решили из города вывести. Суки! Там наши мужики пачками мрут, чтобы ни одной мрази в живых не осталось, а вы, значит, их из города провожаете, чтобы они снова расплодились. Олег медленно опустил автомат. Да, можно было драться, но исход был бы один — и отнюдь не в их пользу. Слишком много бойцов привел с собой Вась-Палыч. Кстати, любопытно: он-то их откуда взял? Снял с фронта? Ну-ну, усатый радетель за человечество. Смотрю, ты тоже не прочь рискнуть успехом финального наступления, если появляется шанс выиграть в твоей собственной игре. И была другая причина, по которой Олег не стал начинать драку. Люди не должны стрелять в людей. До последнего. Делать все, что угодно. Разговаривать. Врать. Юлить. Тянуть время. Но стрелять друг в друга — это табу. Жаль, не все еще его разделяют. Но до чего же любопытно, какие это птички поют Вась-Палычу. Из тени, которую отбрасывала опора моста, вышел Денис в своем неизменном черном пальто. Он держал руки в карманах и зябко поводил плечами. — Интересно, и кто же — предатель? — только и успел выдохнуть снайпер, и тут же усатый штабист ударил его кулаком по лицу. Это оказалось не так уж и больно. Олег удержался на ногах и помотал головой, больше всего на свете мечтая о том, чтобы никто в этот момент не нажал на курок. Не надо, отчаянно взмолился он, но не смог произнести ни слова. Не надо, еще раз подумал он, только стрельбы не надо. Хватит уже, и ни в коем случае нельзя стрелять друг в друга. Люди не должны стрелять в людей — это закон, и нельзя его переступать. — Предатель? А ты сам-то, Музыкант… Ну и тварь же ты. Вась-Палыч дышал тяжело, хрипло. За его спиной ощетинились стволами не менее десятка человек, и Олег в одно лишь мучительное мгновение еще раз просчитал шансы и отчетливо понял: удача сегодня отвернулась от них. — Нет, ну это ж надо, — продолжил штабист. — С крысами на сговор пойти! В историю войдешь, парень, не иначе. Не хуже Иуды. Тот хоть на своем предательстве заработал, а ты — на халяву… Тьфу… Ребята, разоружите этих ублюдков. Не говоря ни слова, снайпер уронил автомат себе под ноги. Тяжелое оружие ушло в снег. Гвардейцы Доцента последовали его примеру. Крысы сбились в кучу, глядели на происходящее с обреченностью. Особенно детеныши. Все они старались держать лапы на виду, чтобы показать отсутствие оружия и не спровоцировать случайно стрельбы. Только Стасик оставил автомат висеть на плече. Рыжая Мара, что-то едва слышно бормоча, уронила оружие. Цой с Ботаном уже готовились сделать то же самое. — Не надо, ребята, — негромко сказал Стасик, стараясь не встречаться с Олегом глазами. — Нас не тронут. Олега душила бессильная злость. Он, может быть, и сказал бы хоть слово, но не мог. Как же так, беззвучно прошептал он. Как же так? Ведь получается, парень, ты предал меня дважды. Я спас тебя от крыс, ты пил чай у меня дома, я мечтал о том, что у меня мог быть брат — точно такой же, как ты, — а ты рассказывал мне, будто я — что-то вроде божества. И чем все закончилось? Ребята из команды Стаса тоже, похоже, не понимали, что происходит. — Ты что это, Панк? — сумрачно пробасил Бык. — Мы не так договаривались… — Но он же с крысами, — отчаянно выкрикнул Стас, — а крысы — они же против нас. Значит, и он не с нами. — Короче… — Денис шагнул ближе к ним. — Спорить будем потом. Кто хочет болеть за тварей — милости прошу сдавать оружие и под арест. Потом разберемся. А Стас все правильно сделал. Мы же уже годы с этой серой заразой воюем, а Музыкант, нелюдь эдакая, с ними заговоры мутит. Да, я знаю, многие из вас считали его чуть ли не надеждой человечества. Только фигушки вам, а не надежда. Обычный предатель. Думали, он бог? А он, ребята, демон. Богам поклоняются, а демонов изгоняют. Олег почувствовал, что от слов Дениса Стас тут же подтянулся, стал выглядеть гораздо увереннее. Похоже, он не первый раз слышал что-то подобное. Денис навис над штабным вестовым как черный ворон, все еще не вынимая рук из карманов пальто. — Да ну вас всех, — процедила сквозь зубы Мара, а затем витиевато выматерилась. Оружия она не бросила, но сделала шаг в сторону, чтобы не стоять рядом со Стасом. Остальные последовали ее примеру. Как будто демонстрируя некий нейтралитет. Хотя… О каком нейтралитете могла теперь идти речь? А ведь я сам пригласил его на совещание у Кравченко, подумал Олег. Интересно, он уже тогда все это замыслил? Сидел, слушал, поддакивал, отвечал, когда его спрашивали, — а сам глядел на демона, которого вскоре предстоит изгнать. Но до чего же это несправедливо! Все до последнего шло как по маслу. И такой облом в конце. Неудача горька сама по себе, но она становится во много раз горше, если смешается с позором. А он почему-то был уверен, что Вась-Палыч постарается выжать из сложившейся ситуации максимум пользы. Будет какой-нибудь бессмысленный процесс, исход которого ясен заранее, а цель — выставить Олега и его друзей эдакими врагами человечества и на этом фоне добиться для себя как можно больше выгоды. Денис подошел ближе, остановился перед Олегом — так, что облачка морозного пара, вырывавшиеся из его рта, вылетали Музыканту прямо в лицо. — А я ведь предлагал тебе все изменить, — негромко сказал он. — Ты, дурак, так и не понял главного. Одиночки никогда ничего не решают. Сила только за теми, кто вместе. Ты отказался быть вместе со мной — вот и огребайся теперь последствиями по самое не могу. Он зло рассмеялся. — Что с Доцентом? — спросил Олег. — Что вы с ним сделали? — Беспокоишься за своего драгоценного папочку? А стоит ли? — Я тебе вопрос задал, — упрямо сказал Музыкант. — Отвечай! — Ух ты, как он разозлился. И раскомандовался… Денис шагнул назад, затем вперед, покачался с каблука на носок, давя скрипучий снег. Пристально посмотрел Олегу в глаза: — Ничего мы еще с Доцентом не делали. Сидит за решеткой, и даже не в темнице сырой, а во вполне комфортабельном месте. И нужным людям сказано, что если за ним придем не мы, а кто-нибудь другой, то наш с тобой общий знакомый из Штаба должен отправиться на тот свет как можно скорее, без всяких процедур и тонкостей. Усек, дружище? Такой Денис, Денис-победитель, разговаривающий свысока, пренебрежительно, фамильярно, был Музыканту противнее любой крысы. Снайпер мечтательно представил, как хватает сейчас своего собеседника за тощее горло, сжимает жесткие пальцы… Нет, не успеть. Сразу же набегут со всех сторон, растащат, да еще изобьют прикладами. — Что, — продолжал Денис, — неприятно проигрывать? Конечно-конечно, все в норме, никто не любит оказываться в дураках. А вы, мужики? Его взгляд остановился на одетых в черную кожу гвардейцах Доцента. Гвардейцы угрюмо молчали. — Вы-то зачем в это ввязались, дурачье? Хотя… — Денис задумчиво прищурился. — У вас, ребята, еще есть шанс. Очень надеюсь, что в этом дерьме вы еще не полностью вымазались. Это с Музыкантом все ясно, а по вашему поводу мы еще подумаем. Вот, значит, как, мелькнула у снайпера мысль. Выходит, со мной все уже ясно. Я уже списан в расход. Не будет даже видимости суда. Действительно, зачем Вась-Палычу и его сыну суд надо мной, над Доцентом, над всеми, кого мы втянули в это. Вот, например, пришедшие со Стасом ребята — Бык, Мара и прочие — они, может, на самом-то деле отличные мальчишки и девчонки. Но, похоже, им совершенно невдомек, кто тут прав, кто виноват. А Вась-Палычу с Денисом много и не нужно: сказать пару слов, подтолкнуть в нужном направлении. Глядишь, через день-другой Цой или Ботан будут среди тех, кто с пеной у рта станет обвинять меня в самых страшных преступлениях. Эх, не о том я думаю… Теперь, когда понятно, что мне конец, я должен, наверное, сделать все, чтобы выжить, извернуться как-то хитро, выбрать одну-единственную секунду, когда все висит на волоске, — и победить. Но так только в фильмах бывало, раньше, до Катастрофы. Теперь фильмов нет, они — история, и канули в историю герои, спасающие себя и друзей тогда, когда, казалось, не было уже никакого выхода. Жалко только, что воевал я с крысами, а убьют меня люди. Флейтист отрешенно взглянул на него. Голос возник в голове Олега. Тихий голос сдавшегося. Все прахом, сказал голос. Это судьба, Музыкант. Ты был прав. Это не бог. Музыкант. Это дьявол. Он дал нам видимость шанса, поманил вкусной конфеткой, блестящей игрушкой — и разрушил башню нашей мечты точно в тот момент, когда мы уже готовы были шагнуть на небеса и ощутить облака под ногами. Но, может быть, так же мысленно ответил Олег, еще не все потеряно? Надо надеяться до последнего, искать выход из ловушки, быть готовыми… К чему, горько спросил Флейтист. К последнему бою, откликнулся Музыкант, сам прекрасно понимая, что любую возможность боя отверг уже тогда, когда бросил в снег свой автомат. Ты станешь драться со своими? Ради нас? Не надо, Музыкант. Это с самого начала было провальной идеей. Но мы верили до конца, мы не могли не верить, и тем сильнее наше разочарование. Ты же знаешь, что больнее всех тому, кто взлетел выше прочих: ему предстоит очень долгое падение. Ответ крысы содержал в себе отчетливый привкус страха, и Олег вспомнил, как Флейтист рассказывал ему о том врожденном ужасе, что испытывают серые твари перед человеком. Видимо, сейчас именно эта боязнь, осознание своей ничтожности пред величием врага проснулись в странном создании, которое недавно упросило снайпера спасти его и других, фактически — пойти на предательство. — Руки! — требовательно рявкнул Вась-Палыч. Черные зрачки стволов внимательно следили за Олегом и его товарищами. Со стороны могло даже показаться, что люди уделяют людям больше внимания, чем крысам. Но, возможно, так оно и было. Хвостатых сразу списали в расход — слишком жалкими они выглядели, не готовыми драться. А вот от своих многого можно было ожидать. Особенно от этого странного Музыканта. Снайпер покорно протянул руки вперед, позволяя связать их. Он не терял ментального контакта с Флейтистом, и чувство проигрыша, пропитавшее разум крысы, отравило и его самого. Но вдруг Олег почуял что-то еще. Что-то, поднимающееся из самых мрачных глубин. Всплывающее и обретающее очертания на самых дальних задворках сознания. Нечто, отдаленно похожее на то самое шестое чувство, которому он привык доверять и которое так подвело его. Хрустел под ногами снег. Люди Вась-Палыча связывали одному за другим руки пленным и отводили их в сторону. Хотя штабист привел с собой немало бойцов, процесс затягивался. Кто-то должен был держать схваченных с поличным предателей на мушке — как бы они чего не выкинули. И за крысами тоже стоило присматривать. Они, серые как сумрак, казались частью этого самого сумрака. Стоило на мгновение отвести глаза, и их вновь приходилось отыскивать, словно они успевали за это время частично раствориться в тусклости февральского утра. Мара, Бык и другие пришедшие со Стасом ребята не спешили помогать Вась-Палычу и его людям. Просто продолжали стоять чуть поодаль, настороженно озираясь по сторонам. Музыкант вздрогнул. Странный звук прокрался в глубь его разума. Тонкий до писклявости, назойливый, словно зуд комара или соседская дрель за стеной субботним днем. Звук походил на взломщика, который, не особенно стесняясь, отыскивал в душе потайные дверцы и деловито подбирал ключи к ним. Стоявший напротив Музыканта человек в пухлой спортивной куртке с ярко-красной надписью «Динамо» дернулся, как кукла на веревочке, удивленно моргнул, и тут же руки его сами собой начали опускаться, ствол винтовки указал вниз. — Что за… — начал Вась-Палыч. Глаза штабиста медленно-медленно стекленели. Рот открылся, но слова остались где-то внутри. Олег захотел повернуться к Флейтисту — и не смог. Невидимые цепи опутали тело. Стало страшно и одновременно очень приятно. Не сопротивляйся, шепнул голос внутри. Не противься, не надо. Тебе понравится — не думать, не делать ничего по собственной воле, быть покорной игрушкой, подчиняться, подчиняться, подчиняться… Флейтист просто насвистывал несложную мелодию, и люди Вась-Палыча один за другим опускали оружие и застывали. Те, кто шел за Музыкантом в его безумной попытке спасти Флейтиста и тех, кого он поведет с собой, тоже обратились в манекены: безвольные лица, пустые глаза, бессильно повисшие плети рук. Ветер раскачивал их, и они едва не падали. Ниточка слюны тянулась из угла рта… Ему только-только начали связывать руки, и выпавшая из пальцев очарованного крысиной песенкой человека веревка билась на ветру. А теперь, с бессильным отчаянием подумал Олег, он может сделать с нами все, что пожелает. Зачем мы ему? И не только с нами. В тылу, далеко за границей «серой зоны» и «нашего города» оказалось несколько десятков взрослых крыс, оружие они легко раздобудут. Да оно, собственно говоря, не особо-то им и нужно. Ведь с ними есть живое супероружие — дар крысиного бога или проклятие человеческого дьявола, который способен приказывать любому, кто рискнет преградить ему путь. А теперь и Олег, единственный, кто хоть как-то мог бороться с ним, попал под очарование его музыки. Денис неторопливо неверной походкой киношного зомби из тех, еще докатастрофных времен, тоже подошел к ним. А вот тебя, скотина, я бы сейчас ударил, зло подумал Олег и даже свел вместе несколько пальцев, собирая их в жалкое подобие кулака. Но на сам удар не хватало уже ни сил, ни злобы. Крысы, с трудом понимавшие, что происходит, смогли сообразить, что сила сейчас на их стороне и, пока Флейтист не перестал плести тонкую мелодию гипнотизирующего свиста, принялись деловито вязать руки Вась-Палычу и его людям, предварительно отбирая у них оружие. У команды Стаса они тоже предусмотрительно забрали все, что могло стрелять. А как же мы, подумал Музыкант. Неужели мы сейчас окажемся все вместе, я стану рядом с Вась-Палычем, Стасик — плечо к плечу с Денисом, и нас вместе… Ну, что там выдумает Флейтист? Заставит нас попрыгать в реку или велит попросту застрелиться или перестрелять друг друга, как уже однажды сделал с теми, кто собирался взорвать плотину? Что будет быстрее и безопаснее для серых тварей? Но что особенно противно — то, что в итоге опять не изменилось ничего. Музыкант еле слышно застонал от внезапно нахлынувшего бессилья. Это повторяется вновь, ничуть не меняясь, ничем не отличаясь от того, что было вчера: люди против крыс — крысы против людей… — Музыкант, — тихо спросил Флейтист, прервав негромкий свист, — вас, надеюсь, не нужно оставлять связанными? — Нет конечно, — с облегчением ответил Музыкант. Музыка отпустила его, и Олег торопливо шагнул в сторону, чтобы оказаться подальше от Дениса, которого никто еще не связывал, так как тот продолжал держать руки в карманах черного пальто. Хотя на первый взгляд у сына Вась-Палыча оружия не было, снайперу было просто неприятно. Веревка на его руках продержалась недолго. Незнакомая Олегу крыса подошла к нему, наклонилась — мелькнули на миг белые зубы, и перегрызенные путы упали на снег. Снайпер нагнулся, чтобы поднять оружие, и краем глаза заметил, как передергивает узкими плечами пришедший в себя Денис, как показывается из кармана его рука, а в руке — пистолет… …Денис выстрелил, практически не целясь. Пуля отшвырнула ближайшую крысу, ствол метнулся к Флейтисту, палец Дениса продолжал жать на курок. Еще не видя, что там с говорящим крысом, Музыкант подсечкой свалил стрелявшего в сугроб, придавил сверху, отбросил пистолет в сторону — и только потом посмотрел туда, где стоял Флейтист. Странно, но тот продолжал стоять. С виду — совершенно целый, ни единой царапинки. Какой-то маленький бесформенный комок висел в воздухе перед его мордой. Крыс брезгливо ткнул этот комок лапой и позволил ему упасть. Получив отпор, пятерка во главе с усатым больше внаглую в атаку не лезла. Пару раз они пытались высунуться из-за своих укрытий, но огня трех автоматов хватало, чтобы загнать их обратно. Так прошло еще какое-то время. Тогда усатый, поняв, что обороняющиеся не планируют устраивать бойню до смерти, осторожно выглянул из-за поваленного дерева, за которым прятался. Показал пустые руки — мол, поговорим? Кравченко также неторопливо вышел из-за угла дома, сказав тихо: — Ну, страхуйте, ребята. Они шагнули навстречу друг другу, подошли поближе, чтобы не кричать. — Мужик, — миролюбиво сказал усатый, — ты же все понимаешь. Вам же после этого в Городе не жить. — Может быть, — с показным равнодушием пожал плечами Данил Сергеевич. — Только нам кровь из носу нужно, чтобы вы по этой улице не прошли. И вы не пройдете, пока мы не разрешим. А потом уже будем выяснять, кому где жить, а кому где не жить. — Вы серьезно думаете, что Доцент вас прикроет? — поинтересовался усатый. — Я тебя огорчу. Доцент — уже никто. О том, что он с крысами шашни водит, уже все известно. — Ты как хочешь, — пожал плечами Кравченко, — а у меня своя задача. Ты меня не знаешь? Усатый задумался. — Видел в Штабе пару раз, — признался он. — В общем, рассказывать долго, но, поверь, если я чего-то делать не хочу, меня не заставит никто: ни Доцент, ни Вась-Палыч, ни весь Штаб, ни сам Господь Бог. Убивать я никого не желаю… Но пропускать вас по улице — тоже. Для того чтобы вы не прошли, можно просто наделать в вас дырок — этого достаточно будет. — Куришь? — неожиданно спросил усатый. — Нет, — мотнул головой Кравченко. — Но за предложение спасибо. Меня Данил зовут. Он протянул руку. Усатый сначала удивленно подался назад, потом сообразил и ответил на рукопожатие. — Я — Артур. Папка с мамкой в честь короля назвали. Того самого, без шуток. Закурю? Ты не против? — Да нет, все нормально. Артур вытащил сигарету, щелкнул зажигалкой, затянулся. Выпустил изо рта сизое облачко дыма. — И что нам с тобой, Данил, делать теперь? — спросил он. — У тебя твое, как ты говоришь, дело. У меня — приказ. Разборки в Штабе меня, честно говоря, мало волнуют. Хотя если про Доцента правду говорят, а не брешут, будто он как-то с крысами в заговор вступил… А, пошло оно все! — Усатый Артур зло взмахнул рукой с зажатой в ней сигаретой. — Сколько тысяч лет на Земле живем, а никак не научимся между собой договариваться. — Извини, дружище, — развел руками Кравченко. — Фигня выходит, я понимаю. И мне жаль, что мы вашего парня подстрелили. — Если честно, — сказал Артур, — мне казалось, что вы не хотите насмерть бить. Что? Угадал? Да брось, по глазам вижу, что угадал. Но и проверять мне как-то не хотелось… — Эй, старший! — крикнул вдруг один из людей Артура. — Гляди! Усатый резко и хищно повернулся. Вдалеке, не особо скрываясь, шла группа людей, большинство из которых было одето в черные кожаные куртки. — Ах ты ж, твою налево… — пробормотал Артур. — Вот оно как… Данил Сергеевич присмотрелся. Сомнений не было — впереди чернокурточной группы шел Доцент. С перевязанной головой, явно чуть прихрамывая. — Что-то у вас не заладилось, — предположил мирно Кравченко. — Похоже на то, — согласился Артур. — Да пошло оно все… Парни, кончаем этот балаган. Еще друг в друга мы не палили. Вылезайте и топайте к нам: война отменяется. Он быстро глянул в глаза Кравченко. — Если что, прикроешь наши задницы, мужик? — Без проблем, дружище. — Вот и ладушки. Кравченко повернулся и махнул Иришке и Сережке. Те вышли из-за укрытия, подошли к Данилу Сергеевичу, встали у него за спиной, с подозрением глядя на то, как люди Артура выстраиваются чуть в стороне, вокруг своего старшего. — Ну, что тут у нас, — поинтересовался Доцент. — Стреляли? — Немного, — ответил Кравченко, незаметно делая Артуру знак молчать. — Не поняли друг друга. Но уже разобрались. Ты-то сам как? — Мы тоже, — холодно усмехнулся штабист, — сначала немного не поняли друг друга, потом стреляли, но, к счастью, разобрались. Тебя как зовут? — спросил он усатого. — Артур. — Времени на разговоры, Артур, нет. Ты с нами или… — Я бы в сторонке постоял… — задумчиво сказал Артур. — Этот вариант не рассматривается. — Значит, с нами. Идем. Дальше все происходило очень-очень быстро. Доцент махнул рукой, предлагая всем следовать за ним — и своему чернокурточному эскорту, и Кравченко с братом и сестрой Тайлаковыми, и Артуру с его группой. Кравченко шагнул в сторону, позволяя Доценту пройти. Артур тоже посторонился. В это время один из Артуровых ребят выхватил из кармана руку с пистолетом и выстрелил в Доцента. Почти в упор. Доцент не был бы Доцентом, если бы не успел среагировать. Чиновник средней руки остался в докатастрофном прошлом, а здесь и сейчас был боец. Но он был всего лишь человеком, и растянуть время, заставить его замедлить ход было не в его власти. Кравченко успел быстрее. Он вклинился своим телом между пистолетным стволом и Доцентом и принял пулю в себя. Артур, не колеблясь, саданул стрелявшего кулаком в висок. Черные куртки рванулись вперед, оттесняя всех от Доцента и Кравченко, кто-то принялся крутить руки стрелку. Кравченко тяжело осел на землю и хватал ртом воздух. — Ты как? — склонился к нему Доцент. — Ч-ч-черт… Его пальцы рвали пуговицы кравченковского полушубка. — Да помогите же мне… Иришка присела рядом, отстранила Доцента: — Давай лучше я. — Как-то хреново вышло, — выдавил из себя Кравченко, стараясь улыбнуться. — Молчи, — приказала ему Иришка. — А вот не буду, — огрызнулся Данил Сергеевич. — Молчи лучше, — посоветовал ему Доцент. — Помрешь сейчас — что мы без тебя делать будем? — Помру? — Кравченко хрипло хохотнул и закашлялся. — Нет, Доцент, так просто вы от меня не отделаетесь. — Так, — пальцы Иришки умело ощупали рану, — дайте что-нибудь для перевязки. Ей сунули бинт. — Помогите его перевязать, он тяжелый… — Ну что? — спросил Доцент. — Насколько серьезно? — Должен выжить. Если побыстрее доставить его в больницу. — Тогда, — опять прохрипел Кравченко, — хорош на меня время тратить, Доцент. Оставь со мной пару человек и иди дальше. Он. Остановил. Пулю. В это невозможно было поверить, и расскажи кто о таком Олегу — он бы первым высмеял рассказчика. Это нельзя было признавать правдой, этого не могло случиться, потому что случиться этого не могло, но одновременно то, что произошло, Музыкант ощущал как единственно возможную реальность. — Ты… как это? — тупо спросил он. — Не знаю, — отозвался Флейтист. — Могу вот. — И раньше мог? — Конечно, снайпер. А ты разве еще не понял? Ну, разумеется, с холодной отчетливостью дошло до Олега. Сколько раз он стрелял в говорящую крысу? Дважды. Первый раз — тогда, когда только встретил Флейтиста, еще не зная, что того зовут именно так, что он вообще умеет говорить. Второй — во время штурма гостиницы. В тот день снайпер отчаянно слал Флейтисту предупреждения, до последнего не желая стрелять в него, и в конце концов нажал на курок, — но только ранил врага. Словно бы предугадав следующий вопрос Олега, Флейтист торопливо сказал: — Не всегда срабатывает. Ты ведь, наверное, тоже порой промахиваешься? Музыкант поднялся. Две крысы сменили его, удерживая Дениса, но тот даже не пытался вырваться, смотрел ошарашенными глазами, переводя взгляд то на говорящего крыса, то на глухого снайпера. — Бывает, — согласился Музыкант. Он все еще никак не мог до конца принять происшедшее. Пулю нельзя остановить в полете. Это невозможно. Конечно, невозможно, согласилось с Олегом его потаенное шестое чувство. А еще крысы не разговаривают. Не вырастают до размеров человека. Не берут в лапы автомата. Что, снайпер, ты думал, что в этом свихнувшемся мире тебя уже и удивить нечем? Фигу тебе, дорогой. У мира для тебя припасено еще чудо-другое, и никто не может гарантировать, что эти фокусы тебе понравятся. Человек до последнего думал, что способен изменить мир, и вдруг выяснилось, что мир изменяется сам и старается переделать людей, — а им остается лишь подстраиваться и делать все возможное, чтобы в новой реальности оставаться самими собой. Олег перевел взгляд с Дениса на штабного вестового. — Скажи своим, — он посмотрел Флейтисту в глаза, — пусть его отпустят. — Что? — как-то непонимающе переспросил крыс. — А если… И тут же сообразил, махнул лапой, запищал что-то по-своему, по-крысиному. Одна из державших парня особей пискнула в ответ. Флейтист встопорщил шерсть, пискнул еще раз. Крысы нехотя отошли. — Ребята… — Музыкант посмотрел на тех, кто пришел вместе со Стасом. — Заберите его. За вами, надеюсь, присматривать не придется? — Нет, — мотнула головой Марья. — Он сам… Мы тут ни при чем. Дебил ты, Панк. Топай сюда живее, пока разрешают. Однако отпущенный крысами Стас остался на месте. Исподлобья посмотрел на Музыканта и тихо спросил: — И что? Ты меня отпустишь? Вот просто так? Возьмешь и отпустишь? — Я понимаю, парень, — так же тихо откликнулся Музыкант, — что тебе очень хочется, чтобы я и на самом деле оказался чудовищем. Ты молился на меня как на божество, но божество оказалось совсем не таким, как ты его себе представлял. А бог, в котором разочаровались, — это, конечно же, демон. Только извини, дружище, я не собираюсь делать твою жизнь проще. Иди. Тебе никто не причинит вреда. Думай сам, кто же я такой. Понимаю, что думать самому — это трудно и порой даже больно, но так уж мир устроен. Стас сделал шаг, затем — другой, хрустко приминая апрельский снег. Проходя мимо лежащего на земле автомата, который крысы не успели подобрать, он скользнул по нему взглядом и пошел дальше. — Оружие можешь взять, — окликнул его Олег. — Оно тебе еще пригодится. — Потом, — махнул рукой парнишка. Цой нагнулся, поднял автомат. — Точно Мара сказала. Дурак ты, Панк. Время такое — оружием разбрасываться не стоит. Именно в этот момент их догнал Доцент. В руке он продолжал сжимать пистолет. Олег увидел, как его отец стремительно приближается к ним по улице во главе десятка, если не больше, человек. Среди них снайпер увидел брата и сестру Тайлаковых, но не заметил Кравченко. — Так, — еще издалека отрывисто кинул Доцент, оглядывая людей и крыс. — Что здесь было — расскажешь потом. Сейчас нет времени на разговоры. Этим, — он посмотрел на Флейтиста и сгрудившихся вокруг него тварей, — нужно как можно быстрее грузиться на корабль. Кто там у вас умеет разговаривать? Он остановился, повернувшись к тем, кто еще недавно считался врагами. — Я. — Флейтист выступил вперед. — Надо же, — нервно усмехнулся штабист. — Вот уж не думал, что и на самом деле услышу, как крыса по-нашему говорит. Если честно, до последнего считал, что и Сверзин, и Олег все выдумали. Ну да ладно. Век живи — век учись. Вот ваш теплоход, садитесь на него — и плывите. Вам уже никто не помешает. — А где Данил Сергеевич? — спросил снайпер. — Ранили, — коротко ответил Доцент. — Ничего страшного, выживет. Была небольшая заварушка. И вдруг он резко сорвался с делового тона: — Больше всего на свете, мать вашу, — сказал — нет, не сказал, а даже простонал он, — я мечтал, чтобы люди перестали стрелять в людей. Он посмотрел на пистолет, который продолжал держать в руке, и на миг Музыканту показалось, что штабист сейчас выбросит его. Но вместо этого Доцент сунул оружие в карман. — Похоже, — с горечью добавил он, — для того, чтобы смертей стало меньше, все время кто-то должен умирать. Вась-Палыч, стоявший чуть поодаль со связанными руками, скривился и смачно сплюнул в снег. — Ты что же, Доцент, думаешь, вот так все и закончится? Ты же умный мужик, понимать должен: когда вернемся, тебе несдобровать. И не только тебе. Все ваши заговоры станут известны. Ты же нам ртов не заткнешь. Говоришь, кто-то должен умирать? Уж не мы ли это должны быть? — Он обвел взглядом своих людей. — Вот только убивать всех — это тебе тоже может боком выйти. Слишком многие об этом знают, да и объяснять потом, куда мы пропали, сложновато будет. К тому же, подозреваю, Доцент, у тебя, попросту говоря, кишка тонка. Ну, одного застрелишь. Ну, двух. Но в принципе-то ты гуманист. — Еще не поздно, — поддержал его Денис. Он все еще лежал в сугробе, удерживаемый парой крыс, но, видимо, уже пришел в себя. — Олег, Доцент, еще можно договориться. Неужели для вас эти твари и правда важнее людей? Флейтист, повернувшийся было к своим, чтобы что-то им сказать, вдруг внимательно вгляделся в его лицо. — Это он, — вдруг сообщил крыс, ткнув лапой в Дениса. — Он был там. Ночью. На плотине. От взгляда Олега не укрылось, как мелькнуло что-то в глазах Дениса… Страх?.. отчаяние?.. брезгливость?.. нежелание признавать свое поражение?.. — На какой плотине? — в повисшем молчании уточнил Доцент. — На той самой плотине? — Которую как-то раз хотели взорвать, — пояснил Флейтист. — Я его видел там. Вместе с другими. Он пришел, советовался о чем-то. Мне пришлось подождать, пока он уйдет и заберет с собой часть людей, — иначе там получалось слишком много ваших для меня одного. — Та-а-ак, — протянул Доцент и уставился на Дениса, теребя пальцем позолоченную дужку очков. — Он врет, — захлебываясь слюной, заорал тот. — Врет, скотина! Вы что, какой-то твари верите?! Не мне?! Доцент молчал. И Олег молчал. И, что удивительно, молчал Вась-Палыч. Медленно багровел лицом, топорщил пшеничные усы, но молчал. Только внимательно смотрел на сына. Денис неожиданно сник. — Думаю, все ясно, — сказал Доцент. — После того как теплоход уплывет, мы вернемся обратно. У нас там, если кто забыл, война. И ее надо довести до конца. Вы все… — Он пристально посмотрел на Вась-Палыча и добавил: —…Всё забудете о том, что здесь было. Взамен за это мы забудем о том, что только что услышали. А ты лично, — он шагнул ближе к Вась-Палычу, — проследишь, чтобы твой сынок не выкидывал больше никаких трюков. Иначе для вас обоих это плохо кончится. А еще лучше — всыпь ему хорошенько. За то, что мятежи устраивает, и за то, что у него руки кривые. Взялся делать переворот — так делай его, чтобы комар носу не подточил. Политиканы, мать вашу… Он повернулся к Флейтисту: — Ну? А ты чего уставился? Грузи быстрей своих — и ходу отсюда. Крыс принялся пищать на своих, вздрагивая усами и топорща шерсть. Серые зверюги засуетились, построились в неровную колонну и двинулись к теплоходу, подгоняя детей, утопавших короткими лапами в снегу. — Вот так, — проговорил Доцент. — Мы сейчас, — сказал Флейтист, проходя мимо. — Мы постараемся быстро. — Уплывайте, — тихо и яростно отозвался Доцент. — Уматывайте к такой-то матери. У вас два часа, а если через два часа ваша лохань не поплывет, я вас самолично передушу. Голыми руками. Ну, что смотришь? Время пошло! Он отвернулся. Музыкант увидел, что губы его дрожат. А штабист заметил, что Олег это видит. — Ну? — со злостью спросил он. — Ты готов? — К чему? — Идти добивать, — мотнул он головой в сторону суетящихся у трапа крыс, — их родственничков? Совесть не помешает? — Не помешает, — так же зло ответил снайпер. — Не сомневайся. — Хочется верить, — уже спокойнее сказал Доцент, — что мы не ошиблись. Что мы поступили правильно. — По-другому нельзя было, — уверенно сказал Музыкант. — Спасибо, успокоил. Ты представляешь, что нам еще придется расхлебывать? Войну-то мы выиграем, черт с ней, с войной. А что потом? Может, все-таки Вась-Палыч ошибался? И не такой уж я и гуманист? Расстреляем их всех к едрене-фене? — Нельзя так, — твердо сказала подошедшая Иришка. — Нельзя, — кивнул головой Сережка Тайлаков. — Фигню порешь, Доцент, — сказал кто-то из пришедших со штабистом. — Это не по-человечески, отец, — добавил Олег. — По-человечески, не по-человечески… — пробормотал Доцент. — Староват я стал. Нервничаю. Говорю много. Он резко повернулся на каблуках навстречу бегущему к ним Флейтисту. — Ну? Что еще? — Похоже, — торопливо выпалил крыс, — пока все в порядке. Нужно, конечно, как у вас принято, трижды плюнуть через плечо и постучать по дереву, но я думаю, что корабль поплывет. Должен поплыть. Просто обязан. Иначе это будет совсем нечестно. Флейтист произнес это «нечестно» с такой наивностью… и с такой непоколебимой уверенностью в том, что мир просто не может не предоставить им шанс, что Олег на мгновение позавидовал ему. Они и правда как дети, подумал он. Для них «честно — нечестно» — это закон природы, и он не может не сработать. Они все еще думают, что мир не может подвести, а если и поставит в последний миг подножку, то тут же подставит плечо. Сколько им еще ошибаться, надеяться на чудо — и все же падать, разбивать лоб, находить силы и подниматься вновь. Продолжая истово верить в честность Вселенной — и постепенно теряя эту самую веру. Становясь такими, как мы, познающими все новые и новые тайны мироздания и одновременно делающимися все расчетливее и циничнее. Что ж. Только хорошие умирают молодыми. За право взрослеть приходится чем-то платить. — Ты не хочешь уйти с нами? — спросил вдруг Флейтист. Олег не ответил. Посмотрел на Иришку. На отца. На Стаса, стоявшего чуть поодаль в окружении своей компании, — Мара положила руку ему на плечо, и, хотя никто пока и не собирался его трогать, во взгляде рыжей читалась отчаянная решимость до конца драться за своего мужчину. Говорящий крыс истолковал этот взгляд по-своему. — Не только ты, — поправился он. — Любой из вас. Хоть все. Сколько поместится на корабле. Представляешь, все мы — вместе — попробуем найти новое место для жизни, и, может быть, нам удастся начать все сначала… — Извини, — перебил его Олег. — Я останусь. Останусь, потому что не могу по-другому. Если мы сейчас уйдем, нас могут посчитать предателями. Беглецами, которые бежали потому, что сами понимали, что неправы. Нам нужно остаться — для того чтобы хотя бы попытаться доказать, что все, что мы делали, мы делали правильно. Раз уж, — он грустно усмехнулся, — так и не удалось сохранить все в тайне. — Ты будешь дальше воевать с нашими? — Да, — твердо сказал снайпер. — Я буду. Все мы будем. С этим ничего уже не поделать. — Я понимаю, — медленно сказал Флейтист. — По крайней мере, мне хочется верить, что понимаю. А знаешь… Мне ведь так и не удалось зайти к тебе в гости. Жаль. — Может быть… — Боюсь, что не может. — Олег! — окликнул их Доцент. — Не тратьте время зря, не превращайте расставание в паршивую мелодраму! Особенно глупо все будет выглядеть, если этот чертов пароход так и не заведется. Но чертов пароход все-таки завелся. ЭПИЛОГ Хотя бледно-желтое солнце еще высоко висело в небе, казалось, что уже вечер. Набухшие снегом тучи клубились вокруг тусклого солнечного зрачка. Завывал пронзительный стылый ветер, гнавший по бескрайнему снежному полю вихрящуюся поземку. От голых, вздрагивающих под зябкими порывами ветра деревьев протянулись длинные синие тени. Дверь одинокого дома, стоявшего на краю простирающейся до горизонта заснеженной равнины, со скрипом распахнулась. Наружу высунулась усатая крысиная морда, повернулась направо-налево. Усы недовольно топорщились, как будто их обладательнице страсть как не хотелось выходить в февральский мороз. Наконец крыса решилась выйти. Она заметно дрожала, несмотря на наброшенный на плечи старый тулуп. Добежав до поленницы, крыса споро нахватала охапку дров и, придерживая поленья подбородком, опрометью бросилась обратно, в спасительное тепло. Внутри другая крыса приняла у первой дрова, отнесла их к печи. Сидевший на старой продавленной кровати, закутанный по самые глаза в одеяла Флейтист поощрительно кивнул. Обе крысы, явно обрадованные тем, что Флейтист, хоть и не издал ни слова, все же похвалил их, уселись на пол, рядом с десятком себе подобных. Все молчали. Никто не смел нарушить тишины, пока Учитель не разрешил говорить. Флейтист негромко покашлял. Слушатели терпеливо ждали. Все знали: он не любит, когда его торопят. Впрочем, многие из тех, что собрались послушать Учителя, пришли издалека. Что для них была минута-другая по сравнению с многодневной трудной дорогой? Наконец старый крыс заговорил. Для сегодняшнего разговора он избрал человеческую речь. Кое-кто из собравшихся с трудом понимал язык людей, но из уважения к говорившему никто не жаловался на трудности. Наоборот, все старались поймать каждое слово. — Это началось очень давно, — сказал Флейтист. — Мало кто из нас может представить почти бесконечную череду лет, отделяющую нас от самого начала. Люди думают, что первая искра разума вспыхнула именно в них — может быть, так оно и было на самом деле. Эта искра сначала тлела, а затем стала обращаться костром, ярко пламеневшим во тьме. Она разгоралась все жарче и жарче, пока не случилось что-то. Что именно? Мы опять же не можем точно знать, что произошло. Как люди сотнями лет не могли понять, что погубило динозавров, так и нам невдомек, что же стало преградой на их пути. И что остановит однажды нас. Но у людей был прекрасный обычай. Флейтист вновь закашлялся. Взглядом подозвал к себе совсем еще юного крысенка. Тот, заметно волнуясь и одновременно гордясь возложенной на него миссией, подал выступавшему стакан горячего чая. Крыс с явным удовольствием отхлебнул из стакана, подождал, пока чай согреет его изнутри, и продолжил: — Итак, обычай. Раз в несколько лет у людей проводились спортивные игры. Об их начале сообщал огонь, зажигавшийся над стадионом. Всякий раз игры проводились в ином городе, но огонь всегда загорался в том из них, где эти игры проводились впервые, и потом бегуны несли зажженный там факел от города к городу, передавая из рук в руки, пока он не достигал места назначения. Мне хочется верить, что разум — это тот самый огонь, что однажды вспыхнул во Вселенной и никогда уже не погаснет, пока мы способны передавать его. И хочется верить, что однажды разум достигнет своего назначения… и, вспыхнув, ярко осветит всю Вселенную, выхватив из тьмы и открыв новым поколениям деяния всех тех, кто нес это пламя сквозь тьму бессчетные эпохи назад. Опять пауза. Покашливание. Глоток горячего чая. — Сегодня мы поговорим о людях. Многие из вас были очень молоды, когда покинули Город, и мало что помните про них. Многие родились уже здесь и знают, как они выглядят, лишь по картинкам. Нам не известно, остались ли в округе люди, какой жизнью они живут, какие планы строят. Кто-то из вас мог бы сказать: какое нам дело до них? Если они вымрут, оставив Землю нам в наследство, — так им и надо. Я уже рассказывал вам об идее истории. О том, что время относительно, и даже будущее однажды станет прошлым. О том, что нет ничего вечного, и, становясь частью истории, нужно осознавать это и стремиться не столько любой ценой продлить свое существование — ибо цена может оказаться непомерной, — но стараться оставить потомкам добрую память о себе. Да, человечество прекрасно демонстрирует правоту моих слов. Может быть, наше появление на этой планете, превращение животных в разумные существа как раз и есть знак, отметивший окончание эпохи человека и то, что им пора стать прошлым. Все может быть. Но, — он вдруг возвысил голос, и слушатели встрепенулись, — дело еще и в том, насколько мы от них на самом деле зависим. Дело в преемственности. Они оставили нам многое из своей цивилизации, и, порой ругая людей за их ошибки, мы пользуемся все же их достижениями. Кто-то из людей-философов сказал, рассуждая о своем времени и времени предков: мы — карлики по сравнению с нашими предками, которые поистине были гигантами; но, встав на их плечи, мы видим дальше. Мне бы хотелось, чтобы вы не забывали об этом и, кроме чувства вражды, не забывали о чувстве признательности, когда будете карабкаться на плечи человечества. Сегодня я расскажу вам об одном человеке. Если бы не он, нас бы здесь не было. Вполне возможно, что мы все погибли бы. И лишь его помощь дала нам шанс, которым мы должны воспользоваться. Я не знаю, что с ним стало после того, как мы расстались. Где он сейчас, что делает, и вообще жив ли он. Это было давно. Флейтист вновь прервал свою речь. Сидевшие на полу крысы продолжали молчать, почтительно внимая. — Да, давно, — повторил Флейтист. — Начну с того, как его звали. Он носил имя Олег. Но сам он предпочитал, чтобы его называли Музыкантом… notes Примечания 1 Здесь и далее следует произносить с ударением на первом слоге. — Примеч. авт.