Второй раунд
Александр Константинович Тараданкин

Игорь Михайлович Фесенко


«Второй раунд» — повесть о благородном и нелегком труде советских контрразведчиков. В основу ее авторы положили действительные события, происходившие после окончания Великой Отечественной войны и в наши дни. Эта книга о тайной войне, которую ведут против Советского Союза и социалистических стран американская, английская, геленовская разведки и разведка агрессивного блока НАТО.

Читатель найдет здесь примеры интернациональной дружбы советских и немецких коммунистов, их совместной борьбы с фашистскими преступниками.


Александр Константинович Тараданкин

Игорь Михайлович Фесенко

Второй раунд


Впереди пятьдесят лет необъявленных войн, и я подписал контракт на весь этот срок.

    
Э. Хемингуэй


Вместо пролога


Генерал-майор Рейнгард Гелен — начальник отдела нацистской военной разведки, именуемого «Иностранные армии Востока» — еще в сорок четвертом году пришел к выводу, что гибель Третьего рейха близка и неизбежна. В панической сумятице, царившей в Германии того времени, он был одним из немногих, кто не потерял головы перед грозящим возмездием и начал действовать.

Гелен разрабатывает план создания «вервольфа»[1 - Вервольф — оборотни.] и ухода наиболее перспективных сотрудников в глубокое подполье. План удостаивается похвалы Гиммлера, докладывается Гитлеру: его создателю жалуют чин генерал-лейтенанта.

По этому плану, в условиях строжайшей тайны, была спешно изготовлена многокилометровая микрофотопленка картотеки агентуры руководимого Геленом отдела. Ее упаковали в металлические кассеты и тщательно запаяли.

Темной февральской ночью сорок пятого года, под аккомпанемент артиллерийской канонады, из небольшого городка Цоссен под Берлином, где дислоцировался штаб сухопутных сил вермахта, вышло три крытых грузовика, сопровождаемых бронемашиной. Секретный транспорт без труда преодолел горную с частыми перевалами дорогу и добрался до местечка Мисбах в Верхней Баварии. Грузовики и бронемашину отпустили. Люди, похожие, судя по костюмам, на альпинистов, взвалили на плечи тяжелые рюкзаки и тотчас отправились в горы.

Ненастной грозовой ночью путешественники достигли горного приюта — хижины, именуемой Элендслам[2 - «Гора ссылки», или «пастбище нищеты».]. Здесь глава группы, — а это был не кто иной, как Рейнгард Гелен, — сопровождаемый двумя помощниками и эсэсовцами-охранниками, убрали металлические кассеты в продолговатый ящик и замуровали его в заранее подготовленный тайник. За поздним ужином, как потом стало известно, охранники «неожиданно» почувствовали себя плохо и вскоре скончались. Их трупы были сброшены в пропасть…

В Элендсламе оставшиеся в живых «туристы» находились больше двух месяцев, радио давало им возможность быть в курсе событий. Когда же стало ясно, что военные действия прекратились, Гелен приказал своим сообщникам спускаться с гор и сдаваться в плен… Но… только американцам. Сам же он и несколько особо доверенных сотрудников покинули горное убежище несколькими днями позже. Оказавшись в расположении моторизованного полка седьмой американской армии, Гелен потребовал, чтобы его тотчас отвезли к командованию части, а когда эта встреча произошла, попросил без промедления передать его руководству американской разведки.

Ждать не пришлось, Гелену предоставили машину и эскорт военной полиции, которой был дан категорический приказ выполнять все распоряжения таинственного немца.

И вот — последний этап эстафеты: Гелен принят генералом Патерсоном — видным руководителем Си-Ай-Си — американской контрразведки, обеспечивающей безопасность американской армии в Германии.

— Я надеюсь, господин Гелен, вы не испытывали в пути затруднений? — спросил американец немецкого коллегу.

— Спасибо, господин генерал, все было абсолютно благополучно.

— Ну, что ж, прекрасно. Отдохните, я не буду беспокоить вас. А позже поговорим.

— Искренне благодарю за участие, за то, что вы приютили нас. При возможности передайте президенту Трумэну нашу глубокую признательность. Мы знаем и помним, что именно он сказал: «Если мы увидим, что побеждают русские, то поможем немцам».

— Увы, — развел руками Патерсон, — поверьте, то, что произошло после Сталинградской битвы, а затем в конце войны, не входило в наши планы…

На следующее утро, узнав о высокопоставленном «пленнике», в Висбаден прибыл главный резидент ОСС[3 - Оффис оф стратеджикал сервис — Бюро стратегических услуг — американская разведка.] в Европе (впоследствии шеф ЦРУ) Аллен Даллес. Это ускорило ход событий. В тот же день Гелен и несколько его ближайших сотрудников с наиболее ценными разделами фильмотеки фашистской агентуры специальным самолетом были отправлены в Вашингтон.

И снова — теплая встреча. В весьма узком кругу руководителей американской разведки, а именно: главы американской стратегической разведки генерала Уильяма Донована, его заместителя генерала Магрудера, теоретика американской разведки профессора Шермона Кента и некоторых других лиц Гелен доложил о своих «сокровищах» и буквально ослепил новых хозяев широтой профессиональных познаний и обилием информации о Советском Союзе. Резюмируя свой доклад, Гелен предложил создать крупные резидентуры для разведывательной работы и организации саботажа в Восточной Европе, по добыванию, обработке сведений, касающихся СССР.

Боссы американской разведки могли только мечтать о таком предложении и без долгих размышлений пошли навстречу пожеланиям набивавшего себе цену немецкого генерала.

А у того были свои условия и среди прочих такие:

— Личный состав и, прежде всего, руководящие кадры создаваемой службы комплектуют только из немцев. Исключение — осведомители и агенты, вербуемые в странах — объектах.

— Ни Гелену, ни любому его сотруднику ни прямо, ни косвенно не поручаются задачи, направленные против «германских интересов», причем интересы эти определяются самим Геленом.

— Как только Западная Германия станет независимым государством и обретет суверенитет, Гелен и его аппарат перейдет на службу новому германскому государству.

Так в те дни, когда главы четырех великих держав во дворце Цецилиенхсф в Потсдаме сели за круглый стол, чтобы раз и навсегда покончить с фашизмом, разметать вечно тлеющий очаг войны в Европе, в Вашингтоне с ведома одного из членов большой четверки президента Америки Гарри Трумэна был сделан первый шаг к началу холодной войны и еще войны невидимой, тайной, направленной против Советского Союза и стран, которые были намерены идти дорогой социализма. Некоторые матерые нацисты получили возможность не только уйти от возмездия, но и действовать. Впрочем, действовать несмотря на оговорки Гелена, не только по его указанию.


Глава первая


1


— Я пригласил вас, чтобы узнать, как вы отдохнули. Готовы ли вы ехать в Брюссель?

— Благодарю, генерал. Готов. Сельская идиллия, копание в земле, конечно, прекрасно укрепляют нервы, но, признаюсь, последние дни я уже жил предстоящим делом… Хотелось сесть в машину и примчаться в Ренсбург[4 - В Ренсбурге (земля Шлезвиг-Гольштейн, ФРГ) размещена ставка НАТО «Комландют» — командование сухопутными силами в Ютландии.].

— Значит, вы готовы? Это приятно слышать. Уверен в ваших будущих успехах. Я имею в виду ваш опыт и то, что вы уже бывали там. Это было…

— Летом пятьдесят шестого года, вместе с покойным канцлером. Русские были чрезвычайно гостеприимны. Нам отвели одну из лучших московских гостиниц — «Советскую». Нас «угостили» «Лебединым озером» и поездками по городу. Впрочем, мы имели возможность совершать и пешие прогулки, что было крайне полезно…

— А как ваш язык? Я имею в виду русский.

— Та поездка порадовала меня. Я сходил за прибалта. Однако воспользоваться пребыванием в Москве для более основательной работы не удалось. Полагали, что нас обложила русская контрразведка. Свыше приказали быть предельно осторожными. В основном мне тогда вменили в обязанность контролировать деятельность офицеров управления A-I и А-III.

— Теперь вы будете выступать, так сказать, в новом качестве. Прежде всего полная самостоятельность и совершенно ясная цель. Я не знакомился с деталями, но кажется, к объекту, который интересует наших атлантических компаньонов, у вас определились удобные подходы.

— Это верно. Кое-что успел сделать мой агент.

— Да, да, я смотрел ваш доклад. А как вы решили туда добираться?

— Наиболее удобный трамплин — Скандинавия. После Брюсселя несколько дней побуду в Осло и в Стокгольме, и уж потом — Москва.

— Прекрасно. Хотите сигару?

— Нет, генерал. Скоро исполнится двадцать лет, как погиб мой друг и коллега Пауль Хаазе. Я дал тогда клятву никогда больше не курить, а пить лишь в случаях крайней необходимости. И все для того, чтобы подольше сохранить силы, здоровье ради нашей великой борьбы. Пока, как вы знаете, я верен клятве.

— Вы сказали это так, словно хотите и меня убедить отказаться от всех этих приятных пороков. Но я искренне восхищаюсь вашей твердостью. Желаю успеха и жду приятных сообщений.

— Да, генерал…

2


Голова побаливала, слегка мутило, и настроение у Петрова было препаршивое. Если завернуть домой переодеться и принять холодный душ, он опоздает на редакционную планерку, а главный этого не любит. Придется ехать так, в вечернем костюме, крахмальной рубашке и галстуке, тугим кольцом давившем шею.

Вчера пришлось принарядиться, близкий приятель выдавал дочь замуж. Свадьбу устроили на даче. Было весело, шумно и хмельно. И вот теперь…

…Петров потрогал рукой щетину на щеках, толкнул дверь и оказался в большом редакторском кабинете. У входа и стен, конечно, свободных мест уже не оказалось, и ему волей-неволей пришлось сесть за длинный приставной стол, рядом с членами редакционной коллегии.

Когда все вопросы были обсуждены и перечислены все «проколы» и «фитили» минувшего номера, начали планировать полосы следующего. Редактор неожиданно сказал, обращаясь к Петрову:

— Смотрю я, Александр Михайлович, и думаю, что ты больше других сегодня подготовлен представлять нашу газету на пресс-конференции в Сокольниках. Что там работает международная выставка, ты, конечно, знаешь. Вот приглашение. Все! Возражений не принимаю.

— Да мне легче отсюда прямым ходом на Курилы, нежели на пресс-конференцию, — взмолился Петров. Но главный ничего не хотел слушать и, переходя к следующему вопросу, заметил:

— Ничего, сделаешь строк сорок.

Выйдя из кабинета, Петров первым делом решил побриться. Спустился на первый этаж, и скоро Маша, которая стригла и брила его уже добрый десяток лет, выслушивала его отчет о вчерашней свадьбе и диком сегодняшнем невезении.

В Сокольники Александр Михайлович приехал к самому началу пресс-конференции, и потому некогда было забежать в буфет, чтобы выпить бутылочку пивка, о которой мечтал всю дорогу.

Председатель выставочного комитета, объявив об открытии выставки, сделал короткое заявление для печати. Затем выступали представители фирм, участвующих в выставке. Блокнот Петрова заполнялся цифрами, фамилиями, названиями. Впору было ехать и отстукать отчет на машинке, но коллеги начали задавать вопросы, и время тянулось утомительно медленно.

Наконец, председатель поблагодарил присутствующих за внимание. Петров одним из первых вышел на галерею и устремился к буфету. Бутылка холодного пива и бутерброды с икрой подняли ему настроение. Он взял еще бутылку и бутерброд.

— Разрешите? — Около столика с тем же набором в руках, что и у него, стоял мужчина лет пятидесяти — верхнюю половину лица скрывали большие ультрамодные темные очки.

— Пожалуйста, прошу вас, — отодвинулся Петров, давая место.

Мужчина кивком поблагодарил и, прежде чем приступить к еде, снял очки и тщательно протер стекла платком.

«Интересно, где я его встречал? Где?» — отходя от столика, подумал Петров и стал вспоминать, где же именно. Особенно знакомыми показались глаза — внимательные, водянисто-стального цвета — и разлет белесых бровей. «Может быть, тоже журналист, и я видел его на подобных встречах?» Нет, своих московских коллег Александр Михайлович хорошо знал. С этим же встречался где-то в другом месте. «Вот, если бы он не надел так быстро очки, непременно узнал», — подумал Петров, досадуя на свою память, которая его редко подводила. Но эти глаза он видел, определенно видел, и очень близко. И с ними было связано что-то неприятное.

И вдруг — словно укол иглы: «Лютце? Не может быть?! — Петров замедлил шаг. — Чертовщина какая-то. Ведь прямого сходства нет. Только глаза и брови». Александр Михайлович обернулся и, закуривая, посмотрел в сторону стола, от которого только что отошел.

Человек ел бутерброд и рассматривал посетителей маленького бара. «Нет, не Лютце», — успокоился Петров. В это время легкая конвульсия пробежала по правой щеке незнакомца, чуть дернулась мочка уха. Петров вспомнил, что видел и этот нервный тик. И все же гнал от себя навязчивую мысль. «Наверно, ошибся. Но разве возможно, чтобы у двух разных людей были так похожи глаза? И одна и та же конвульсия? Лютце? Еще посмотрю». Александр Михайлович встал за колонну. Мужчина допил пиво, посмотрел на часы и неторопливо Проследовал в павильон выставки. Он шел от экспоната к экспонату, читал таблички и пояснения, брал со стендов красочные глянцевые проспекты фирм, рекламирующих свои изделия. Петров перешел вслед за ним в другой павильон. Здесь человек остановился и опять начал протирать очки. Делал это скорее по привычке, чем по необходимости. Откуда-то сбоку, из-за группы экскурсантов неожиданно вынырнул долговязый человек в замшевой куртке с большой кожаной сумкой-кофром, какие носят фотокорреспонденты. Он остановился рядом с незнакомцем, заинтересовавшим Петрова, и они некоторое время рассматривали друг друга Потом отошли в сторону и о чем-то заговорили. Долговязый достал из кармана клочок бумаги, скорее всего, визитную карточку, отдал ее, поклонившись, пошел прочь.

Александр Михайлович преследовал своего незнакомца до выхода, а потом — до остановки такси. И был очень раздосадован, что быстро подошла машина. Хлопнула дверца, и человек, столь похожий на того, кто в свое время был его лютым врагом, исчез. Настроение испортилось. Бросив недокуренную сигарету, Петров зашагал по аллее к метро.

Закончив дела в редакции, Александр Михайлович провел остаток дня в борьбе с самим собой, пытаясь прогнать воспоминание о встрече в Сокольниках. А ночью долго не мог уснуть, поднимался, курил и, наконец, решил утром все рассказать о встрече Фомину. Может быть, он ошибается, и Фомин далее посмеется над ним, но сообщить о встрече он обязан, иначе не обретет покоя.

3


Полковник Фомин, войдя в кабинет, по обыкновению распахнул окно. Город давно проснулся. Его разноголосый шум сюда почти не долетал. Он скорее угадывался по движению бесконечной вереницы машин и пешеходов на большой столичной магистрали. Особняк стоял в глубине двора за стволами вековых, разлапистых деревьев.

С тех пор как руководство стало требовать, чтобы сотрудники не засиживались на службе, если на то не было особых причин, он приезжал в управление задолго до начала занятий. В эти утренние часы он не спеша многое успевал сделать и многое как следует обдумать. Дела захватывали его целиком, он не замечал дня. Иной раз он ворчал на жизнь, но тут же ловил себя на мысли, что работой своей дорожит и гордится. И был доволен тем, что сын его избрал то же дело.

Фомин разложил на столе свежие газеты, журналы. Глаза скользили по заголовкам. Крупным шрифтом редакции выделяли статьи, которые считали наиболее важными, наиболее интересными или даже сенсационными.

«Правда» сообщала о скоростных плавках череповецких металлургов, о ходе социалистического соревнования машиностроителей и пуске нового участка Каракумского канала. На полях страны зреет хороший урожай. «Березка» путешествует по Южной Америке. В Москве выступает чехословацкая эстрада. Открылась международная выставка в Сокольниках.

Обширной была международная информация. И почти во всех газетах мелькало слово «инфляция». Корреспонденты из многих капиталистических стран сообщали о валютной лихорадке, продолжающемся падении курса доллара, экономической депрессии, растущей безработице. Печатались высказывания общественных и политических деятелей о созыве общеевропейского совещания по проблемам безопасности и сотрудничества. Прогрессивная общественность Федеративной Республики Германии выступала в поддержку правительства, требуя скорейшей ратификации договоров с Советским Союзом и Польшей. А Франц-Иозеф Штраус, предводитель ХСС и председатель ХДС Рейнер Барцель вели оголтелую кампанию против «восточных договоров», открыто высказывая свои претензии на восточные земли и пересмотр существующих границ. Они, эти лидеры правых партий, как бы подхватили лозунги недавнего «фюрера» неофашистской НДП Адольфа фон Таддена, провалившегося с реваншистскими планами и бесславно сошедшего с политических подмостков. Впрочем, неофашисты продолжали существовать и действовать.

Фомин от души посмеялся, читая помещенный в «Правде» фельетон по поводу того, что газета западногерманского короля прессы Акселя Шпрингера «Ди вельт», заплатив двести пятьдесят тысяч марок, купила право печатать выходящую в издательстве «Фон Хазе унд Келер» книгу «Мемуаров Гелена». В западной прессе поднялась, мол, шумиха главным образом потому, что в мемуарах содержалось нечто «новое» о судьбе Мартина Бормана, ближайшего помощника Гитлера. После войны много писалось о том, что Борман бежал в Латинскую Америку, сделал пластическую операцию, совершенно изменившую его внешность, и живет там до сих пор.

И вот, в «мемуарах» Гелена, по словам американского агентства Ассошиэйтед Пресс, пишется, что Борман-де бежал к русским, когда советские войска окружили бункер Гитлера в последние дни войны, и «получил убежище в Советском Союзе, что он был русским шпионом и умер в СССР».

«Кому потребовалась очередная фальшивка? — думал Фомин. — Не иначе она была состряпана в одной из диверсионно-пропагандистских служб западногерманской реакции. Состряпана до того нелепо, что даже газета «Нью-Йорк таймс» с определенностью заявляла: «Издание этих мемуаров несомненно будут приветствовать враги восточной политики Западной Германии Вилли Брандта — политики улучшения отношений с Советским блоком».

Да, из кожи лезет вон, ни с чем не считается Шпрингер, лишь бы подпустить яду в души людей и прежде всего соотечественников, в большинстве своем поддерживающих политику мира и сотрудничества со странами социализма.

Фомин в свое время интересовался биографией этого оголтелого врага Советской страны. Шпрингер сотрудничал в гитлеровском информационном агентстве и был связан с молодым Геленом. После войны Шпрингер пошел в услужение к английским и американским оккупационным властям, а Гелен, как известно, тесно сотрудничал с американцами и стал хозяином Пуллаха под Мюнхеном. Знаменитого Пуллаха.

От своих чехословацких коллег Фомин был наслышан о том, как в период событий лета шестьдесят восьмого года Пуллах пытался осуществить план «Организации охвата ЧССР», поддерживал контрреволюционеров-путчистов. На границе заполнялись особые списки на каждого, кто ехал в Чехословакию и из нее. С границы списки попадали в президиум баварской пограничной полиции в Мюнхен, на Кенингштрассе, 17. А оттуда курьером в Пуллах.

Фомин знал о существовании Пуллаха и был довольно хорошо осведомлен о деятельности его обитателей еще с той поры, когда сразу после войны работал в Энбурге. В Пуллахе размещалась святая святых западногерманской разводки, скромно именуемая — генеральная дирекция или, позднее, БНД — федеральная разведывательная служба ФРГ, непосредственно подчиненная федеральному канцлеру. Она, как известно, располагала годовым бюджетом свыше ста миллионов марок и пятью тысячами сотрудников, специализировавшихся преимущественно на шпионаже в социалистических странах. В Пуллахе фильтровались списки лиц, которые могли бы стать потенциальными информаторами и быть завербованными разведкой.

Место Гелена, ушедшего в отставку, занял его друг и ученик, работавший с ним в войну в отделе «Иностранные армии Востока», генерал-лейтенант Герхард Вессель. Тот самый Вессель, который долгие годы представлял подобную службу в НАТО.

А вот и о НАТО. Еженедельник «За рубежом» давал перепечатку Комментария вашингтонского журнала «Ю. С. Ньюс энд Уорлд рипорт»: «В отношении между Соединенными Штатами и их западноевропейскими союзниками вырабатывается своего рода «новый курс». По словам европейцев, они понимают теперь, как им следует готовиться к торгам с сегодняшней Америкой, весьма непохожей на ту страну, партнерами которой они были на протяжении четверти века.

Они обнаруживают, что Соединенные Штаты призывают их увеличить долю бремени во имя решения проблем НАТО и идти на большие уступки. Многие западноевропейские страны признают, что речь идет о фактическом нажиме со стороны США.

В Западной Европе вызывает чувство тревоги и более жесткая, более эгоистическая политика США в остальных вопросах. Премьер-министр Великобритании выразил беспокойство по поводу растущей тенденции правительства США действовать в одностороннем порядке, без консультации с союзниками».

Но внутренние конфликты стран НАТО, однако, не влияли пока на существо деятельности этого агрессивного блока. Продолжалась гонка вооружения, строились новые базы, проводились совместные маневры и шла тайная война — та, на одном из участков фронта которой, стоял он, Фомин…

Отложив в сторону газеты, Фомин достал из сейфа папку с документами. На некоторых бумагах он делал короткие пометки в два — три слова или просто расписывался, к другим подкалывал карточки и писал обстоятельные резолюции.

Именно такой резолюцией он сопроводил документ из ГДР. Коллеги сообщали о том, что, по их данным, полученным от друзей, из Ренсбурга-Брюсселя через Скандинавские страны в Советский Союз должен проследовать крупный агент — предположительно имеющий отношение к разведывательному управлению верховного командования вооруженными силами НАТО в Европе. Ни фамилии, ни каких-либо примет указано не было.

«Сведений не густо, — подумал Фомин, — сколько их таких туристов едет транзитом через Скандинавию». В углу карточки он поставил крупную букву «К», обвел ее кружком — контроль, и расписал, что нужно сделать.

Зазвонил телефон.

— Евгений Николаевич? — услышал он в трубке.

— Да, я.

— Приветствую. Но сомневаюсь, что узнаете.

— Александр Михайлович? Петров?

— Точно. Еще помните?

— Помню… Какими судьбами? Частенько читаю твои статьи, — решился перейти на «ты» Фомин.

— Евгений Николаевич, не сможешь уделить мне несколько минут? Дело, понимаешь ли, на мой взгляд, экстраординарное. Даже очень, если все так, как я думаю. Сможешь принять?

— Давай, приходи часиков в двенадцать в нашу приемную. Найдешь?

— Найду.

Фомин положил трубку. Интересно, что заставило вспомнить о нем бывшего пограничника? Может быть, тему ищет? Но почему тогда тревога в голосе и предупреждение о деле исключительно серьезном?

4


Без десяти двенадцать Фомин вышел в приемную и тут же увидел Петрова, поднявшегося со стула ему навстречу.

— Давненько не встречались, Александр Михайлович, — протянул руку Фомин. — Теряем старые связи.

— Не было удобного случая, — устало улыбнулся Петров.

— А футбол?! Последний раз, помнится, мы виделись на футболе, что-нибудь года три назад.

— Точно, на «Динамо».

— А потом ты выдал мне звонок: собирались по грибы. И все. Молчок. Ты куда-то умчался в командировку. Ну, да ладно. Что там у тебя стряслось?

— Можно где-нибудь поговорить с глазу на глаз?

— Конечно. — Фомин провел Петрова в кабинет.

— Не знаю даже, с чего начать, — Петров развел руками. — И верится, понимаешь, и не верится. Ночь не спал, такая чертовщина: вдруг, думаю, ошибся… Одним словом, встретил я на выставке в Сокольниках Лютце. Того типа, который бежал у нас на автостраде летом сорок седьмого. Помнишь, Евгений Николаевич?

— Исключительный был случай. А ты не ошибся? Давай-ка все по порядку.

— Утром, после планерки предложили мне съездить в Сокольники на открытие итальянской выставки. Я, прямо скажем, не большой любитель писать такие отчеты. А тут, мол, очень важно, интересно, красиво, эффектно и прочее. Одним словом, просидел я честно всю пресс-конференцию, а потом зашел в буфет выпить пива. Стою у столика, пью. Подходит мужчина. В летах. Отлично одет. Очки модные такие, темные, в большой оправе. Снял он их на секунду, и я его узнал. Вообще, «узнал», конечно, не то слово. Глаза и брови его показались мне знакомыми. Жутко знакомыми. Не поверил сначала и решил я его, Евгений Николаевич, от себя не отпускать. Сел, как говорят, ему на хвост. Все разглядываю: внешность, лицо не копия Лютце, но у него так же дергалась щека и ухо. Ты помнишь, у Лютце бывало такое. Небольшая конвульсия. Ну и пошел я за ним.

— А он не пытался освободиться от тебя? — нахмурился Фомин. — Не обратил на тебя внимания?

— Нет, я осторожно. Не думаю, что он заметил. Потом он сел в такси…

— И все?

— И все.

— Ты хорошо сделал, что зашел, — Фомин встал и, подойдя к Петрову, положил ему на плечо руку. — Спасибо, дружище. Сигнал, должен признаться, не совсем неожиданный. Все может быть… Сегодня же займусь. Визит Лютце, если он жив и здоров, в общем-то не исключен. Кому он только теперь служит? Да, встретить Лютце — это, конечно, интересно. Постарел он небось? Ведь четверть века — срок немалый.

— Конечно. И мы с тобой не помолодели, — покачал головой Петров. — Бегут годы. А у него вроде и лицо другое стало, только глаза те же.

— Вот попробуй, докажи сейчас, что он — это он. И конечно уж, Лютце теперь не Лютце…

Вышли вместе. Фомин немного проводил Петрова. Вернувшись к себе, вписал в блокнот несколько вопросов, перечислил детали, которые сообщил ему журналист. Что ж, может быть, это и есть тот «возможный гость», о котором сообщили друзья. Все может быть.

Фомин взял ручку и, хотя с момента событий, затронутых в беседе прошло двадцать пять лет, по памяти написал имя и год рождения Лютце. Затем попросил секретаря срочно поднять дело из архива.

Плотная коричневая папка, изрядно потертая — в свое время ее брали частенько: любопытный и поучительный пример операции с незавершенным концом. На папке его, Фомина, рукой было выведено: «Дело № 62, на Макса Лютце, он же…»

Полистал пожелтевшие страницы: постановления, протоколы, материалы экспертиз, кое-что напечатано на машинке, многое написано от руки. И его почерк, и не его. «С годами и почерк у нас меняется», — подумал Фомин, облокотился на стол, прикрыл глаза рукой и надолго застыл в такой позе. Потом стал вчитываться в документы, вспоминая, как и по какому поводу они были написаны.

Это было удивительное время. Только закончилась война, и человечество еще жило светлой радостью победы. Рубцевались в сердцах раны, нанесенные величайшей в истории трагедией, и миллионам людей казалось, что уже никогда и никто не осмелится нарушить этот прекрасный, завоеванный такой кровью и такими страданиями мир.

Но это только казалось. Он, Фомин, был поставлен на такой участок, где война не прекращалась ни на минуту. С рубежа, на котором он очутился, отчетливо проглядывалось движение сил, противостоящих миру, плетущих сети шпионажа и диверсий против его страны и государств, народы которых решили идти путем социализма.

События тех дней с поразительной ясностью вставали перед ним.

Он увидел красные черепичные крыши и шпили немецких городов за густой стеной зелени. И бетонные автострады, серым широким полотном скользящие под машину. Лесопарки с прямыми, как струны, просеками. Битый кирпич руин, хранящих запах дыма, и тихие дворики, заплывшие ароматами цветущих роз, и стены, сплошь увитые плющом.

И везде люди. И все они разные.

Прежде всего он стал думать о своих друзьях, с удивлением отмечая, что с трудом восстанавливает в памяти их лица. Даже досадовал на себя за это. Но что сделаешь — прошло столько лет.

Кторов, человек, которого тогда в Энбурге видел и слышал каждый день, у кого учился и кому старался подражать. Казалось бы, закроешь глаза — и увидишь, как на фотографии. Так нет: помнил только седую прядь и его усталые глаза, очень внимательные.

Рощин. Кто-то говорил, что он командует пограничным отрядом в Туркмении. Широкоплечий, быстрый и точный Рощин. А лицо забыл. Только зубы — ровные, крепкие зубы, когда тот улыбался. Смеялся Рощин раскатисто, заразительно.

А Гудков? Стал крупным архитектором, видел его по телевидению, в кинохронике, читал его статью в «Огоньке». Несколько раз говорил по телефону. А вот встретиться так и не пришлось…

Скиталец. Совсем тогда юным был лейтенант. Краснел, как ребенок, при грубом слове. А последний раз встретил — мужик что надо, изменился, видно, и характером; стал строже, собранней. Скитальца он хорошо себе представил, потому что недавно виделся с ним.

«Эх, Скиталец, Скиталец, — подумал Фомин, — если бы ты тогда не ошибся, лежало бы это дело с прекрасной пометкой на обложке: «Закончено тогда-то». Впрочем, можно ли тебя винить… в той ситуации, пожалуй, каждый бы…»

А враги?

Он напряг память, пытаясь вспомнить Лютце. Нет, не получалось…

А как же Петров? Это, пожалуй, можно объяснить: если бы я сам увидел Лютце, непременно тут же бы вспомнил. Так уж устроен человеческий мозг. Ведь уже, кажется, случалось так.

Каким же ты был тогда, господин Макс… Курт… Ганс, — у тебя было много имен. Какое ты носишь сейчас?..


Глава вторая


1


Ночь выдалась на редкость теплой и тихой, лучше не придумаешь для несения дозорной службы: иди себе да слушай тишину. Вокруг такой покой, что нет-нет да и начинают тяжелеть веки. Только к утру подул свежий ветерок, и тогда поползли по спине холодные веселые мурашки, а скулы начала потягивать нервная зевота.

— Пойдем поживее, — сказал товарищам старшина Петров и прибавил шагу.

Его наряд, спаренный с двумя служащими пограничной немецкой полиции — парнями только-только начавшими постигать службу, — за ночь обошел все положенные ему маршруты и теперь возвращался в комендатуру. Оттуда, судя по времени, им навстречу уже вышла смена и теперь, с минуты на минуту, должна была появиться. Шли по узенькой тропке, кланяясь нависшим веткам кустарника, шли зелеными росистыми полянами, окунаясь в сырое дыхание низин.

А справа была межзональная граница, полоса, проложенная войной два года назад, определенная Потсдамским соглашением 1945 года. С тех пор как Петров приехал сюда, многое изменилось. Местные жители, немцы, вначале смотрели выжидательно на русских солдат в зеленых фуражках и погонах, стараясь понять, что это за род войск и чего от них следует ожидать? Но шло время — привыкли. А когда увидели, что рядом с этими русскими стали ходить их молодые соотечественники, прониклись к людям в зеленых фуражках доверием. Среди местных жителей у Петрова завелись даже друзья, благо он довольно хорошо знал немецкий.

Утро быстро высветило небо. Лес, еще несколько минут назад казавшийся сплошным забором, начал редеть, деревья словно отодвинулись друг от друга.

— Товарищ старшина, — тихо окликнул сзади солдат.

Петров обернулся и посмотрел туда, куда указал рукой пограничник. Через кустарник от границы шел человек. Шел не прячась, открыто, демонстративно. Увидев солдат, замахал руками, направляясь к ним.

— Здравствуй, комрады! — громко и радостно крикнул он, когда подошел ближе. — Я до вас. Мне треба в город по очень важному делу, — быстро заговорил он, мешая русские, польские и украинские слова.

— Стой, — перебил его Петров. — Руки вверх!.. Оружие?

— Нет, — сказал незнакомец, однако послушно поднял руки и без тени обиды дал себя обыскать, даже кивнул одобряюще: мол, раз так надо, давайте.

— Зачем в город? — спросил Петров.

— К пану коменданту. Мне нужно много ему говорить. Да, да, поверьте. Я рабочий, поляк, Сигизмунд Вышпольский. Можно, комрады, я до вашего пана начальника… Я маю важный документ про шпиона.

— Мне ничего объяснять не надо, — сказал Петров. — В комендатуру мы вас и без вашей просьбы отведем. Там все и расскажете. Руки за спину и идите вперед!

Поляк кивнул, поднял с земли свой прорезиненный плащ, брошенный при обыске, перекинул его через плечо и, заложив руки за спину, пошел по тропинке, сопровождаемый пограничниками.

Навстречу шла смена…

2


Дежурство подходило к концу, голова была тяжелой, и Фомину так хотелось забыться хоть на минутку. Он решительно встал и растворил все окна приемной. Вместе с утренней прохладой в комнату ворвались свежие запахи цветов и деревьев. Душистый сквозняк взбодрил, голове стало легче.

Большой город, такой шумный в будни, сегодня еще не просыпался. Воскресенье. Люди отдыхали. Лишь редкие трамваи медленнее, чем обычно, словно крадучись, проезжали по улицам.

Особняк бежавшего на Запад, преуспевавшего при Гитлере медика-фашиста не был приспособлен под учреждение. Однако с этим приходилось мириться. За три недели до конца войны город разрушили бессмысленные к тому времени бомбардировки англо-американской авиации. Теперь людям остро не хватало жилья, и трудно было подыскать помещение для служебных целей. Помпезный особняк пришлось несколько перестроить, переоборудовать.

Фомин сидел в комнате, до того просторной, что никак не мог к ней привыкнуть. Он уже много раз придумывал проект самоуплотнения: разгородить бы.

Хрипло заурчал телефон:

— Капитан Фомин слушает, — глаза остановились на крошечном табло, вмонтированном в аппарат, оно предупреждало: «Внимание, код! Внимание, код!»

— Здравствуй, Евгений Николаевич, — узнал он голос Рощина, заместителя начальника комендатуры Мариенборн. — Не разбудил?..

— Не положено дежурным спать, товарищ старший лейтенант. А ты, Саша, чего в такую рань?..

— Тоже дежурю. Служба наша, брат, такая. И дело есть срочное.

— Что там у вас стряслось?

— Находится у меня тут некто Вышпольский. Рассказывает любопытные вещи, только касаются они вас. Если не возражаешь, я тотчас пошлю его со старшиной Петровым. Он, кстати, и привел сюда этого Вышпольского от границы.

— Значит, с той стороны?.. Присылай, конечно. Сейчас распоряжусь, чтобы пропустили в проходной.

Фомин вызвал караульного начальника.

3


— Товарищ капитан, мною доставлен к вам задержанный Вышпольский, — доложил Петров. — Вот документы, — и он положил на стол большой серый конверт.

— Спасибо, старшина — Фомин пожал Петрову руку. Они были старые друзья-знакомые, если можно так назвать двух людей, которым часто приводилось встречаться по работе и делать общее дело, нередко связанное с опасностями и риском для жизни. Сдружили их и совсем не служебные обстоятельства: оба любили стихи, остальным поэтам предпочитали Пушкина, Есенина и Блока, оба сами пытались писать. А однажды Петров доверил Фомину пухлую тетрадь, исписанную бисерным почерком, и капитан не без удовольствия прочитал несколько рассказов и цикл военных стихов старшины-пограничника. Но своим литературным увлечениям они, увы, могли отдаваться лишь в редкие часы. Чаще встречались вот так по службе.

— Разрешите идти? — спросил Петров.

— Да, можете возвращаться в комендатуру. Отдыхайте. Ведь вы с ночного дежурства…

Вышпольский был высокий, широкоплечий с довольно приятным открытым лицом, лет двадцати пяти — двадцати семи. На нем — потертый коричневый костюм, темная, неопределенного цвета рубашка, поношенные желтые полуботинки.

— Садитесь. Мне доложили, что вы хотите сделать какое-то заявление, — сказал Фомин.

— Точно так, пан капитан! — поднявшись со стула, по-военному вытянулся Вышпольский.

— Вставать не нужно, садитесь, — перешел на немецкий Фомин. — Прежде, чем сделать заявление, расскажите, пожалуйста, о себе. Кто вы? Откуда? Что привело вас к нам?

— Да, понятно. Я, Сигизмунд Вышпольский, национальность — поляк, мне двадцать шесть лет. В конце сорок третьего года нацисты угнали меня и мою мать в Германию. До конца войны мы работали у крупного землевладельца на юге Баварии. Потом, когда это стало можно, перебрались в Ганновер, а там нас определили в лагерь для перемещенных лиц. Мать сильно болела. Несмотря на все мои хлопоты, выехать на родину не удалось…

Вышпольский говорил уверенно, смотрел прямо в глаза Фомину. Немецкий язык, видимо, изучил хорошо, и польский акцент был мало заметен. «Даже слишком хорош его немецкий язык», — думал капитан. Он не перебивал, делая короткие записи в блокноте.

— Лагерная администрация, — продолжал Вышпольский, — не поощряла желающих уехать на родину. Кое-кого из тех, кто особенно настаивал на этом, находили с пробитыми головами или поломанными ребрами. Но свободно можно было завербоваться на урановые разработки или медные рудники в Африку. Будь я один, может, и поискал бы пути к дому, но когда рядом больная мать…

Рассказ Вышпольского звучал искренне.

— Хорошо. Теперь расскажите о причинах, побудивших вас перейти межзональную границу, — попросил Фомин и пододвинул Вышпольскому сигареты. Тот неторопливо размял сигарету и с удовольствием сделал несколько глубоких затяжек. Потом положил сигарету на пепельницу. Долго молчал, опустив голову. Фомин терпеливо ждал.

— Я узнал, — заговорил наконец Вышпольский, — что день — два назад межзональную границу нелегально перешел Генрих Мевис. В прошлом он полковник немецкой армии.

— Кто этот Мевис? Что вы о нем знаете?

— В период оккупации Польши он был начальником отдела управления гаулейтора Польши Франка… Если не ошибаюсь, этот отдел занимался розыском и вывозом оборудования и стратегических материалов… Но не это привело меня к вам, — поляк заметно волновался. — Мне кажется, что теперь Мевис работает на англичан… то есть является английским шпионом… Я принес тут карту… Она в конверте, который передал вам пограничник. Может быть, конечно, не мое дело ввязываться в эту историю. Но я думал… — Вышпольский пожал плечами и умолк.

Фомин достал из конверта сложенную в несколько раз карту, развернул. Бегло глянув, понял, что документ любопытный: владелец ее проявлял повышенный интерес к военным объектам и к советской администрации. На карте были обозначены места дислокации советских воинских частей, комендатур, акционерных обществ.

— Объясните, как эта карта попала к вам? И что, собственно, побудило вас принести ее нам? И еще, известно ли вам, где сейчас находится ее владелец?

Перехватив взгляд Вышпольского, брошенный сначала на истлевшую сигарету, а затем на раскрытый портсигар, Фомин ободряюще сказал:

— Берите, берите…

— Спасибо, — поляк закурил. — Если разрешите, сначала о том, как я встретился с Мевисом. Вам тогда многое станет понятно.

— Пожалуйста.

— Там, в Ганновере я не имел постоянной работы. Иногда помогал хозяину авторемонтной мастерской на Принц-Альбертштрассе. Мыл, заправлял автомашины, выполнял мелкие слесарные работы. Как-то, это было примерно в марте, к мастерской подкатил спортивный автомобиль. Его владелец попросил сделать профилактику и заправить машину. Человек этот показался мне знакомым, но я никак не мог припомнить, где до этого его видел. Он отдал хозяину ключи и сказал, чтобы машину подали к дому номер двадцать два на той же улице.

Когда все было сделано, я вызвался отогнать машину заказчику. Хозяин машины угостил меня сигаретой, дал марку на чай и уехал. Возвращаясь в мастерскую, я, наконец, вспомнил, где его видел… Разрешите стакан воды? — прервал рассказ Вышпольский.

— Пожалуйста. «А ведь на интересном месте оборвал, — заметил про себя Фомин. — Заинтриговать хочет, что ли?» — Он бы не смог поручиться, что пауза Вышпольского была умышленной, и все же решил сделать ответный ход — отложить разговор. Когда поляк, выпив стакан, неторопливо наполнил второй, и начал пить мелкими глотками, Фомин уже утвердился в своем предположении, что тот намеренно продлевает паузу.

— Прошу прощения, — сказал он. — Вы, наверно, не завтракали, а я даже не спросил об этом…

— Ничего, ничего, я еще могу потерпеть, — смущенно сказал Вышпольский. — Продолжать?

— Нет, нет, позавтракайте, отдохните, часок — другой, и тогда мы снова встретимся…

Проводив с дежурным солдатом Вышпольского в отведенное для него помещение, распорядившись о завтраке, Фомин и сам пошел подкрепиться. День был воскресный, и ему не хотелось беспокоить начальство, не закончив разговора с задержанным. Час — другой в данном случае вряд ли важны. Посмотрев на часы, наметил продолжить разговор в 9.30…

За завтраком думал о поляке. В общем, он оставил у Фомина довольно приятное впечатление и хотелось верить тому, что он говорил. И в то же время Фомин где-то интуитивно угадывал игру. Хотя бы эта пауза, будто по сценарию. «Ну, а почему бы ему не порисоваться, пришел-то не просто так, не с пустым разговором. И где-то в каждом человеке сидит чувство собственной значимости, которую порой хочется подчеркнуть. Вот я и полез в область психологии, — остановил себя Фомин — ведь это начало и будет время разобраться»…

— Это было в сорок третьем, — начал рассказ Вышпольский, когда они встретились вновь. — Я работал тогда подручным слесаря в авторемонтной мастерской на автостраде Варшава — Кенигсберг… Рассказывать подробней или мелкие детали не нужны?

— Her, детали представляют интерес, — спокойно ответил Фомин, — точнее указывайте даты, имена.

— Так вот, в начале сорок третьего к нам в мастерскую заехала большая черная машина «мерседес-8». Ее сопровождало несколько мотоциклистов-автоматчиков. Из машины вышел немецкий офицер, по знакам различия — полковник саперных войск. Хозяин мой, пан Ковальский, залебезил, засуетился перед такой важной персоной. Полковник на польском языке потребовал срочно отремонтировать крепление задней рессоры, а сам вместе с адъютантом зашел в ресторанчик при автостанции.

Мастера Закревский, Чепик и я по приказанию хозяина закатили машину на яму. Работали быстро, потому что и сами хотели поскорее избавиться от такого клиента. Закончив ремонт, туг же доложили. Полковник сел в машину и уехал. А пан Чепик сказал: «Знаете, кто он такой? Это Генрих Мевис, руководитель организованного грабежа польской земли. Его молодчики забирают здесь наше сырье, техническое оборудование».

Вышпольский вздохнул, поерзал на стуле.

— Теперь скажите, не странно ли получается, пан капитан? Прошло столько лет, с фашизмом, как известно, покончено, а я — польский рабочий, угнанный на чужбину, вынужден, как и четыре года назад, за кусок хлеба прислуживать нацисту, грабителю моей родины.

— Думаю, что вам это было весьма неприятно, — согласился Фомин. — И что же вы решили сделать?

— Я решил действовать, пан капитан. Из газет я знал, что шли судебные процессы над военными преступниками. Подумал: английская военная администрация заинтересуется Мевисом. Написал письмо, изложив в нем известные мне факты. Однако мне не ответили. Но я продолжал следить за ним. Узнал, что он приехал сюда недавно и, что меня больше всего поразило, оказалось — теперь он вовсе не Мевис, а Ганс Иоахим Клюге, коммерсант. Я отправил вторичное заявление — преступник, мол, скрывается под вымышленной фамилией. Но послание мое снова осталось без ответа.

Фомин видел в глазах Вышпольского неподдельную ярость.

— Чем же завершились ваши старания?

— О, это еще длинная история. Я не утомил вас?

— Продолжайте.

— Выдался удобный случай, я подогнал машину к его подъезду, вышла девушка. Я сказал ей комплимент, и мы разговорились. Она оказалась служанкой Клюге, оплатила счет и забрала ключи. Потом как-то утром снова встретил ее у подъезда, опять поболтали. Короче говоря, я стал встречаться с Эльзой, так ее звали. Но о своем хозяине она не могла ничего рассказать, работала у него недавно.

Однажды я решился зайти к Эльзе. Клюге не было дома. Она испугалась, сказала, что хозяин не велел никого в его отсутствие пускать в дом. Я говорю ей: к тебе пришел, а не к нему и зашел в комнату, которую она убирала. Очевидно, это был кабинет. И что бы вы думали: на стене, над письменным столом вижу висит большая фотография Мевиса в полковничьей форме. А потом увидел на столе эту карту, и очень она меня заинтересовала.

— Как же вам удалось ее взять? — спросил Фомин.

— Это произошло не сразу. Вначале я стал заигрывать с Эльзой. А когда она куда-то вышла, заглянул в карту и понял все. И то, почему мои письма остались без ответа. Как по той пословице — ворон ворону глаз не выклюет. Он был англичанам свой, этот полковник. И еще, пан капитан. На секретере лежал перзонен-аусвайс[5 - Паспорт (нем.).] на имя Клюге, выданный — я успел посмотреть и хорошо запомнил — полицией Вернигероде, города, который, как я знал, находится в восточной зоне.

Дня через два, когда я снова зашел к Эльзе, она рассказала, что хозяин уехал и что можно побыть вместе. Вот тогда я и взял карту, которая по-прежнему лежала на столе, но была уже вот так удобно сложена. — Вышпольский кивнул на карту. — В ту же ночь решил идти сюда… Дальше вам все известно.

— Сколько примерно Мевису-Клюге лет?

— Сорок два — сорок пять.

— Вы сможете изложить на бумаге все, что мне рассказали?

— Да, конечно.

Фомин отвел Вышпольского в кабинет, который находился напротив комнаты дежурного, положил перед ним стопку чистой бумаги и ручку.

— Что за человек? — спросил Фомина прибывший его сменить лейтенант Скиталец.

— Заявитель. И, надо сказать, интересный… Если все, что он мне сейчас рассказал, правда, к нам в зону должен пожаловать знатный гость. Если уже не пожаловал.

4


— Извините, товарищ полковник, что беспокою вас в воскресный день. Только что закончил беседу с неким Вышпольским, — и Фомин коротко изложил начальнику суть дела.

— Через час — полтора буду, — сказал полковник Кторов. — А вы пока свяжитесь с нашими коллегами в Вернигероде. И еще проверьте, значится ли Клюге в полиции…

Фомин позвонил в Вернигероде, зашел к дежурному.

— Послушай, Скиталец, я приведу этого парня к тебе, а сам минут на двадцать отлучусь. Побреюсь и приму душ. Нельзя с такой щетиной и неумытому браться за серьезное дело.

— Вас понял. Действуйте! — улыбнулся лейтенант. — А заявителя даже не нужно пересаживать ко мне, пусть сидит там, в комнате, и пишет. Просто я открою двери.

— Просьба. Вызови, пожалуйста, переводчика с польского. Лучше всего Шуру.

…Дома, в которых жили сотрудники, находились на той же улице. Через каких-нибудь полчаса Фомин вернулся чисто выбритым и бодрым, словно и не было бессонной ночи. Он успел и переодеться. Серый костюм, белая рубашка очень шли ему, подчеркивая ровный загар. Это оценила переводчица Шура Александрова, которая уже сидела за своим столиком и переводила заявление поляка, деловито отстукивая его на машинке.

— Доброе утро, Евгений Николаевич. Какой вы сегодня элегантный, — улыбнулась она. — Словно на свидание собрались.

— Суворов, Шурочка, обязывал своих генералов идти в бой, как на парад, выбритыми и в отутюженных мундирах. — Фомин взглянул на отпечатанные страницы. — Все разбираете? Вопросов нет?

— Да, все понятно, Евгений Николаевич. Поляк уже заканчивает писать. А я быстро.

Заглянул к Скитальцу.

— Товарищ дежурный, как он допишет, — кивнул на комнату, где находился Вышпольский, — отправь его отдыхать. А я к начальству.

— Да-да, полковник уже спрашивал.

Кторов пригласил Фомина сесть и первым долгом взял карту.

— Надеюсь, дактилоскопические отпечатки сделаны, и с ней можно обращаться смело?

— Да, конечно, Георгий Васильевич.

Развернув карту, полковник спросил:

— Запросили Вернигероде? Что там известно об этом Клюге?

— Говорил с майором Гудковым. Он пообещал все быстро выяснить.

— А что заявитель? Как ведет себя?

— Вполне уверенно и, на мой взгляд, искренне. О его поведении я пока еще не сделал окончательного заключения.

Скиталец принес с машинки последние листы перевода, и Кторов стал читать заявление Вышпольского.

— Любопытно, — сказал он. — Ну, а что вы думаете о Мевисе-Клюге?

— Если судить по заявлению поляка, фигура важная. Возможно — связник. Мало вероятно, чтобы англичане использовали его в качестве рядового шпиона.

— Возможно, возможно, — Кторов постукивал по карте карандашом, — однако, вызывает сомнение, как это один человек ухитрился вести наблюдение за таким обширным районом. Ну ладно, подождем, что сообщат из Вернигероде. А пока, чтобы не терять времени, давайте сюда вашего молодца.

Через несколько минут Фомин ввел поляка.

— Здравствуйте, господин Вышпольский, — сказал Кторов. — Проходите, садитесь.

— Спасибо, пан… — Вышпольский вопросительно глядел на Фомина. Кторов был в штатском.

— Полковник, — подсказал Фомин.

— Да, спасибо, пан полковник, — почтительно повторил Вышпольский и опустился в глубокое кресло у письменного стола.

— Трудно было переходить границу?

— Нет, пан полковник, не очень. С той стороны она охраняется плохо.

— Как добирались до границы?

— На попутных машинах, а потом пешком.

— Из вашего заявления я понял, что ваша матушка сейчас в Ганновере?

— Да.

— Чем она занимается?

— Я рассказывал пану капитану. У нее больные легкие — по этой причине мы и застряли в Ганновере. Из-за ее болезни нам и разрешили переехать в город из лагеря для перемещенных лиц.

— Она где-нибудь работает? — повторил вопрос Кторов.

— В небольшом частном ателье — мама хорошая портниха-модельер. Когда она немного оправилась от болезни, нашла эту работу. Платят, правда, мало, но все же деньги.

— Есть ли у вас родственники в Польше?

— Нет, пан полковник. Отец погиб еще в сороковом году. Теперь больше никого. Когда меня отправляли в Германию, мать не захотела разлучаться и поехала со мной.

— Вы сможете задержаться у нас день — другой?

— Смогу. Я думаю, меня там никто не станет искать. Мать я предупредил, что поехал по делам в Берлин.

— Хорошо. — Кторов встал. — Евгений Николаевич, устройте нашего гостя в гостиницу, пусть отдохнет. — И обращаясь к Вышпольскому: — Когда отоспитесь, посмотрите город, сходите в кино. В общем, располагайте сегодня своим временем, а завтра к одиннадцати часам приходите. Продолжим беседу.

— Спасибо, пан полковник, я все понял. Я действительно сильно устал.

— Ну что ж, Станислав, пойдемте?.. — пригласил его Фомин. Тот улыбнулся, расценив дружеское обращение капитана как выражение доверия.

Когда Фомин вернулся из гостиницы, Скиталец предупредил:

— Георгий Васильевич передал, чтобы вы не отлучались — сюда едет майор Гудков.

— Значит, что-то нашел, коль едет сам, — обрадовался Фомин. — Я пойду прилягу. Как майор приедет, разбуди.

— Хорошо.

Но заснуть не удалось. Скоро в ворота дома вкатила машина.

— Ну что там, Павел Николаевич? — нетерпеливо встретил Гудкова Фомин.

— Не спеши, — вытер потный лоб майор. — Расскажу все сразу у начальства. Душно сегодня…

Кторов пригласил офицеров.

— Вот, Георгий Васильевич, — Гудков достал из папки отпечатанный на машинке лист бумаги и положил на стол. Кторов стал читать вслух.

— «По сведениям Вернигеродской полиции значится проживающим Ганс Иоахим Клюге, 1903 года рождения, уроженец города Гамбурга, по профессии инженер-механик. По неуточненным данным в период войны служил в тодтовской организации[6 - Военно-строительная организация, которой командовал гитлеровский генерал Фриц Тодт.]. В настоящее время работает корреспондентом газеты «Дойче вохе». В Вернигероде появился незадолго до конца войны, купил виллу с участком у вдовы Краузе, которая уехала к родным под Мюнхен (в связи с этим опросить ее не представилось возможным). Дома Клюге бывает редко, раза два в месяц, преимущественно в выходные дни. Остальное время находится в Берлине. На вилле постоянно живет некая Грета Эшке, пожилая женщина, которая ведет хозяйство Клюге и смотрит за садом. Удалось заполучить берлинский адрес Клюге…»

— Через кого получены эти сведения? — спросил Кторов.

— Все сложилось очень удачно: внук домоправительницы Клюге работает в полицейском участке. Хороший и неболтливый малый. Он спозаранку забежал к бабке и в разговоре с ней установил многие интересующие нас данные, прихватил там и визитную карточку Клюге. Вот она, — Гудков протянул Кторову белый квадратик плотной бумаги, на котором готической вязью было начертано: «Ганс Иоахим Клюге — журналист». — И еще, Георгий Васильевич. Уезжая, я поручил товарищам организовать за домом Клюге наблюдение.

— Отлично, Павел Николаевич. А теперь ознакомьтесь вот с этим, — Кторов достал из сейфа заявление Вышпольского.

Гудков прочитал.

— Все понятно.

— Ваши предложения, товарищи? — спросил Кторов.

— Мне думается, Клюге надо негласно снять, — сказал Фомин. — Документы журналиста дают ему большую свободу передвижения по зоне. Если Клюге — связник, то, пользуясь этой возможностью, он, видимо, не устанавливает точных дат встреч со своей агентурой и его задержание не вызовет у его людей подозрений. Если же он одиночка, то задержание его вообще пройдет незаметно. Согласно справке из Вернигероде Клюге дома бывает по воскресным дням. В случае его появления нужно задержать немедленно. Если же он сегодня не объявится, целесообразно завтра искать его в Берлине.

— А ваше мнение, Павел Николаевич? — спросил Гудкова Кторов.

— Согласен с Фоминым.

— И я присоединяюсь, — сказал полковник. — Только до завтра ждать не следует. Сейчас же свяжитесь с нашими товарищами в Берлине и попросите их навести все необходимые справки о Клюге по месту его работы и жительства. Одновременно запросите наших друзей в Польше: известен ли им Мевис-Клюге?

5


Вернувшись домой, Фомин увидел спящего Гудкова. Когда вышли от Кторова, Фомин дал ему ключи от своей квартиры и посоветовал отдохнуть, пока он сделает распоряжения и отправит шифровку. Гудков добросовестно выполнял рекомендацию друга и безмятежно похрапывал: «Пусть спит», — решил Фомин к потихоньку прошел в кухню. Засучил рукава и принялся хозяйничать, а через полчаса обед был готов. Тогда он вошел в комнату и поднял жалюзи на окнах. В комнату брызнуло солнце. Гудков заворочался, медленно, словно раздумывая, открыл глаза. Потом рывком поднялся, пробурчав:

— От сна еще никто не умирал.

— Что прикажете, герр майор? — с поклоном спросил Фомин, перебросив через руку кухонное полотенце. — Выполняем все заказы.

— Отлично, — надул щеки Гудков. — Подайте-ка мне жареное ухо слона с гренками.

Фомин ответил словами анекдота:

— Сожалею, но гренки кончились. Есть фирменное блюдо — «холостяцкая глазунья».

— Согласен.

Обедали быстро, по-солдатски.

— Как сын? — спросил Гудков.

— Спасибо. Серега растет молодцом. На днях получил от бабушки письмо. Вот фотография. — Фомин достал из пиджака, висящего на спинке стула, открытку: мальчуган в белом костюмчике, рядом на веревочке игрушечный грузовик.

— Похож, браг, он на тебя. Вылитый, — сказал Гудков, возвращая снимок. — Такой же лобастый, как папа. Ему теперь третий год?

— Четвертый, — Фомин вздохнул и убрал фотографию. — Получил из университета ответ: разрешили сдавать госэкзамены и защищать диплом досрочно. Так что я теперь без одной минуты юрист. Поеду домой, тогда уж и нагуляюсь с сыном.

«Милый ты мой человек, — подумал о Фомине Гудков. — И жить-то не жил, а горестей на твою долю выпало не по годам. Потерял отца, потом жену. Все снес молча, не раскис, не сдал характером. И работа эта адова не сделала тебя сухим и жестким. И нашел силу продолжать учебу…»

— Ну что, нам, наверно, пора, — сказал Фомин…

Когда вернулись в отдел, Скиталец торопливо сказал:

— Где вы запропастились? Машина готова. Касаткин ждет.

— Спасибо за хлопоты. Мы поехали, — сказал Фомин. — Если завтра к десяти не вернусь, не забудь встретить Вышпольского. Что с ним делать дальше — объяснит Георгий Васильевич. Бывай.

— Желаю удачи, — кивнул Скиталец, в душе сожалея, что не едет с Фоминым и Гудковым на поиски вражеского агента, такого, как ему казалось, таинственного и ловкого.


Глава третья


1


Совершенно секретно

Британская разведывательная служба

Сэр!

Приступил к выполнению варианта II — «Эльба-Аяксы». Операция развивается успешно.

С уважением майор Э. Старк

Ганновер


Перечитав текст сообщения, Старк запечатал бумагу в конверт, вызвал секретаря и приказал немедленно отправить. Потом подошел к большой карте провинции Саксония-Анхальт, занимавшей почти половину стены, и стал изучать район города Энбурга. «Игра» началась, и участвовали в ней не простые пешки. Какие же фигуры противопоставит ему противник?

Сделав пометки в блокноте, Старк убрал документы в сейф и, уходя, бросил секретарю:

— Анни, меня сегодня здесь не будет. Передайте Брауну: если потребуюсь, пусть звонит на виллу.

Час спустя Старк был в своей загородной резиденции. Хотелось узнать, вернулся ли человек Брауна, которого они ждали с таким нетерпением. Но Браун молчал. Нетерпение взяло верх: «Если гора не идет к Магомету…», завертел диск телефона.

— Ральф? Здравствуйте. Слышу вас очень плохо. Познакомился сегодня с досье этого Лютце. Мне кажется, он то, что нужно. Вы сможете его пригласить? Хорошо бы к вечеру… Что?.. Нет ли старика?.. Он звонил. Пока все собирается. Так значит, я жду. Всего хорошего…

Солнечные лучи, пронизывая листву дикого винограда, закрывавшую окно, дрожащими бликами легли: а паркет кабинета. Старк достал сигарету, закурил, подошел к окну. Из сада, перебивая запах дыма, легкий ветерок доносил аромат цветов. По достоинству оценив работу садовника, державшего все в идеальном порядке, Старк подумал, что подошла пора и его подключить к делу, хватит ему заниматься цветами.

Придя к такому заключению, Старк вернулся к столу, где лежал листок бумаги. Его энбургский агент сообщал: «У хозяина гостиницы «Каркут» узнал, что в ней останавливался интересующий нас господин. Несколько дней назад он выбыл».

«Выбыл?» Старк гнал от себя мысль, что «Потомок» арестован. Тщательно разработанная операция «Аяксы», на которую он возлагал большие надежды, пока что не вытанцовывалась… А если тот провалился?.. Разорвется звено цепи, и выполнение важнейшего задания придется отложить на неопределенный срок.

То, что обещал приехать Стюарт, не беспокоило. Шеф трезво смотрел на вещи: неудача так неудача — тут уж ничего не поделаешь. Старк даже признался себе, что ждет шефа с нетерпением, хотелось поделиться некоторыми мыслями, планами, сомнениями.

2


— Несколько дней будете моим гостем. — Приглашение Старка звучало как приказ.

Сидящий против него человек молча кивнул, спокойно продолжая потягивать через соломинку коктейль.

— Вас, господин Лютце, здесь познакомят с кое-какими техническими новинками. Они не только послужат вашей безопасности, но и помогут действовать.

Опять лишь вежливый наклон головы.

— Моего гостя не обвинишь в болтливости, — подумал Старк, раскуривая сигару и продолжая изучать собеседника, который все больше нравился ему. Вот он, уцелевший представитель нацистской элиты — типичный потемок легендарного Зигфрида, — размышлял Старк, — к тому же еще и красив…»

Лютце действительно можно было назвать красивым, если бы не вытянутый вперед тяжелый подбородок. Старк обратил еще внимание на едва заметное подергивание правой щеки и мочки уха. Это было не часто, но при этом лицо Лютце на миг становилось злым и неприятным.

— Ну, кажется, мы в достаточной мере познакомились, — закончил разговор Старк и нажал кнопку. — Вам конечно, хочется отдохнуть с дороги, привести себя в порядок? Горничная покажет Башу комнату. Все, что касается ужина или напитков закажите ей. По вполне понятным причинам не рекомендую вступать в близкий контакт с обитателями дома. Утром встретимся и обсудим в деталях существо дела.

— Вы меня звали, господня Старк? — вошла молодая миловидная женщина.

— Да, Берта. Это мой гость. Что надо делать, вы знаете.

— Благодарю, господин Старк, — Лютце поднялся с кресла. — Мне действительно нужно как следует отдохнуть. Еще вчера я был высоко в горах, в Швейцарии, и признаюсь, мне стоило немалого труда добраться сюда. Думаю, несколько часов крепкого сна восстановят мои силы. Спасибо. До завтра, — Лютце поклонился и вышел вслед за горничной.


Оставшись один, Старк выкинул соломку, залпом осушил бокал и подошел к бару. Поколдовав над винами и соками, приготовил себе еще один коктейль и сел в кресло. Он не зажигал свет, и окружающие предметы, словно призраки, постепенно растворились в сиреневом полумраке.

Сначала Старк думал о немце, о том, как здорово тот вышколен, и что гитлеровская разведка умела готовить кадры. Потом мысль каким-то странным образом перескочила на его, Старка, собственную персону… Жизнь решала за него. Как и многие его предки, Старк кончил Итонский колледж[7 - Город Итон (графство Бекингемшир) расположен на Темзе, близ Лондона, известен старинным колледжем, основанным в 1440 году. Обучение в колледже проникнуто духом кастовости и шовинизма, направлено на воспитание будущих чиновников, верных слуг эксплуататорских классов.], который поставлял правительству ее величества верных защитников интересов британской короны. На семейном совете постановили, что Эдвард должен проявить свои способности на дипломатическом поприще. Однако провидению было угодно распорядиться иначе. В один из туманных, дождливых дней октября тридцать седьмого года, когда даже привыкшие ко всему лондонцы неохотно покидали свои квартиры, молодого Старка пригласили в персональный отдел министерства иностранных дел, где высокопоставленный чиновник представил его человеку, который отрекомендовался подполковником Стюартом.

После непродолжительной беседы Стюарт привез Старка в один из особняков Риджент парка в Вестсайде[8 - Фешенебельный район в западной части Лондона.]. Там в тиши уютной гостиной у жарко горящего камина Стюарт, продолжая начатый разговор, сказал:

— Я тоже итонец, только выпуска двадцатого года, — и они с Эдвардом стали вспоминать преподавателей, профессоров. Как сообщники, от души смеялись над проделками студентов прошлых лет и теперешних. Их беседа лилась непринужденно. Лишь позже Стюарт перевел разговор на деловой тон, придав ему конфиденциальный характер.

Обрисовывая Эдварду политическую обстановку в Европе и на международной арене, он коснулся интересов Англии и заговорил о верных людях, которые ей нужны.

— Прошло время, когда мы могли позволить себе роскошь использовать для работы в святая святых империи — разведке, людей без учета сословия и воспитания, — объяснял ему Стюарт. — Нам необходимо уметь защищать свои интересы, положение в обществе, оберегать людей, так сказать, стоящих у руководства этого общества. Это вовсе не означает, что нужно самим лезть в самое пекло. Отнюдь. Но руководить должны мы. Вы разделяете мое мнение?

Эдвард тогда проникся уважением к подполковнику и самому себе — он в числе избранников, ему оказывают доверие. К тому же перспективы, нарисованные Стюартом, вполне устраивали Эдварда. На вопрос, готов ли он послужить отечеству на этом ответственном поприще, Старк дал утвердительный ответ, иначе говоря — принял предложение. Потом разговор перешел на частности. Выяснилось, что для будущей его деятельности знаний, полученных в колледже, явно недостаточно, и он в ближайшее время должен будет выехать на север страны в специальное училище.

Когда Эдвард вышел из особняка, дождь прекратился. Оранжевый циферблат вестминстерских часов, словно луна, медленно плыл сквозь туман. Было сыро и холодно.

Дома, не вдаваясь в подробности, Старк рассказал что в Уайт-холле ему предложили вполне приличную работу, близкую к той, которую он для себя избрал, следуя настояниям семейного совета.

На другой день Эдвард предъявил домашним длинный список вещей, которые ему понадобятся, пока он будет учиться. Все это было воспринято как должное, и он уехал в школу.

Так начался его путь разведчика.

Всегда — и когда его учили, и потом — среди его врагов значились немцы. И этот Лютце совсем недавно тоже был врагом, и произойди их встреча раньше, они рвали бы друг другу глотку. Где-то в глубине души Старк испытывал жалость к Лютце — потерять свою страну, искать хозяев, чтобы только мстить за крушение безумных надежд… Старк всегда считал Гитлера авантюристом. И вот такие, как Лютце, — жертвы его авантюры. Но в конце концов они оба стоят сейчас по эту сторону черты, за которой находится коммунистическая Россия и, как последнее время стала писать печать Запада, ее сателлиты.

Резкий телефонный звонок вывел Старка из дремотного состояния:

— Хелло! Старк! — пророкотал знакомый голос шефа.

— Слушаю вас, сэр.

— Вы заждались? Так я все же прилечу. Видимо, завтра…

— Буду рад вас видеть, сэр…

Положив трубку, Старк взял в холодильнике бутылку содовой и отпил из горлышка половину. Потом извлек из сейфа папку с документами, стал листать их: нужно было готовиться к предстоящей встрече с генералом Стюартом…

3


Мощный «вандерер» вырвался из тесноты городских улиц на бетонированную дорогу и, словно радуясь приволью, помчал быстро и легко. Шоссе было прямым, по его сторонам росли черешневые деревья, кое-где черешня созрела и ее собирали.

Фомин и Гудков молчали, глядя на серую ленту дороги, мчавшуюся им навстречу. Иногда шоссе стремглав перескакивал заяц. Тогда они привставали, провожая косого взглядом. На недавних полях войны зайцев развелось великое множество, они выскакивали на дороги, подвергая себя смертельной опасности и заставляя нервничать шоферов.

Но вот на пути городок. Сброшена скорость. Неширокие улицы, вымощенные крупным булыжником, делали замысловато крутые повороты. Дома с узкими, как бойницы, окнами, казались маленькими серыми крепостями. Древний городок-гномик, обойденный вниманием истории, оказавшийся в стороне от железнодорожных магистралей и важных автострад, не располагал сколько-нибудь значительной промышленностью, а потому не получил развития.

— Половина пути позади, — сказал Гудков, когда машина миновала городок.

Вдали показался шпиль Вернигеродского замка, который, словно страж, уже более двух с половиной веков охраняет ворота в одно из самых благодатных мест Германии — предгорья Гарца.

— Богата Германия памятниками старины, — заметил Фомин.

— Это точно, — согласился Гудков. — Скоро полтора года, как тут живу, и каждый день открываю все новые прелести архитектуры. Хожу по городу и любуюсь или не соглашаюсь с древними зодчими. А в общем-то здорово. Особенно красив, знаешь, дом напротив ратуши — «Готический дом», так его называют горожане. Лет сто ему. А ратуша? В таком виде, как теперь, стоит сил с 1538 года — ценнейшая архитектурной реликвия…

По тому, как оживился Гудков, было видно, «сел» он на любимого конька. Зодчество было его увлечением, делом, которому при других обстоятельствах была бы посвящена жизнь.

— Ты ко мне заезжай почаще, — приглашал он Фомина, — я покажу тебе, брат, такие чудеса… Например, церковь Святого Сильвестрия, построенную в тринадцатом веке! А!.. Или здание Гаденштедтшес хауса… Дай бог памяти, 1543 года рождения. Но прекрасней всего этот замок. Сто двадцать метров над городом, смотрит на все свысока. Построили его в 1680 году, потом несколько раз перестраивали и окончательно реконструировали в 1883…

— Сколько же Вернигероде лет?

— Если верить летописи, городом он стал в 1229 году.

— До сих пор не понимаю, почему ты стал контрразведчиком?.. Ты же прирожденный архитектор, — рассмеялся Фомин.

— Женя, не смейся, и не дотрагивайся — это хрустальная мечта моей юности — так, кажется, говорил небезызвестный тебе Остап Бендер. Но, увы, если бы наши отцы и мы всегда делали то, что хотели, а не то, что диктовала жизнь и было нужно родной стране, людям… Тогда, дорогой, я, быть может, сейчас не сидел бы в этом городе. А ты в Энбурге. Больше тою, какой-нибудь герр Мольтке или Грабе наводил бы гитлеровский «новый порядок» в моем родном Владимире… Однако подъезжаем.

Несколько поворотов, и машина остановилась у полосатой будки. Часовой узнал Гудкова, поднял шлагбаум. Навстречу из дома вышел старший лейтенант.

— Что нового, Козлов? — спросил Гудков.

— Без перемен, товарищ майор. Продолжаем наблюдать за домом Клюге, ничего подозрительного не замечено. Заходил полицейский Краузе и просил передать вам, что недели две — три назад к его бабушке от имени Клюге заходил неизвестный, внимательно осмотрел дом, сад, подсобные строения и уехал.

— Любопытно. Очень любопытно. Это уже новое… Для чего приезжал сюда этот тип, как ты думаешь? — Гудков посмотрел на Фомина.

Тот пожал плечами.

— Не думает ли Клюге избавиться от своей виллы и стряхнуть прах с ног своих? Впрочем, нет. Вряд ли. Быть разъездным корреспондентом газеты — отличное прикрытие. И вилла, я думаю, тоже не помеха.

— Слишком мало мы пока знаем.

— Каким образом Клюге ухитряется так часто посещать Ганновер и даже жить в нем? Тебе это не кажется странным? Должен же он отчитываться редакции, где бывает… Впрочем, не будем гадать. Завтра, надеюсь, все выяснится. Сейчас восемнадцать часов. Не исключено, что еще сегодня он сюда заглянет… Подождем.

Дожидаться сигнала о появлении Клюге решили у Гудкова, благо дом его был рядом. За ужином, а потом за беседой и шахматами время летело быстро, незаметно опустил свой синий полог летний вечер. Жена Гудкова Мария Николаевна, не желая мешать друзьям, ушла отдыхать.

— Пожалуй, брат, ждать дольше нет смысла, — заметил Гудков.

— Да. Если за час — полтора ничего не прояснится, выедем в Берлин. К восьми, глядишь, и доберемся. Тебе, может быть, ехать со мной и не надо. Поручи кому-нибудь. Да и Касаткин в таких делах не новичок.

— Ладно, там будет видно. — И немного подумав: — Пожалуй, все же поеду я сам.

Они собрались и пошли в отдел.

— Все без изменения, товарищ майор, — доложил Козлов, когда Гудков с Фоминым пришли к дежурному. — Посты мы сменили. Оставили всего один, а со стороны сада сняли совсем.

— Правильно, — одобрил Гудков. — Но после шести утра восстановите, когда придет первый поезд. А сейчас вызовите Смирнова.

Смирнов не заставил себя ждать. Гудков объяснил капитану, что, если в их отсутствие появится Клюге, следует немедленно его задержать и доставить в Энбург.

— И пожалуйста, — попросил Фомин, — позвоните в округ, доложите, что мы выехали с Павлом Николаевичем в Берлин.

На автостраде Фомин включил приемник: зазвучала ленивая джазовая мелодия, долго играли какое-то печальное танго, его сменила бойкая ритмичная песенка, голос певца сопровождай переборы гитары и утробное урчание саксофона. Порой настройка сбивалась, и вместе с музыкой эфир приносил всплески разрядов, посвист, смех, разноязыкий говор.

Луна взобралась высоко. За окном вставали темные заборы перелесков, звонко стучали переплеты мостов. Миновали заспанный пустынный городок, в котором улицы были, словно ущелья.

Фомин не заметил, как уснул. Еще раньше задремал Гудков. Касаткин, хорошо отдохнувший в Вернигероде, уверенно вел автомобиль, изредка поглядывая на заснувшего капитана, голова которого покачивалась в такт движению. Свет фар вырвал из темноты знак объезда — автострада в этом месте в войну была разрушена и пока не восстановлена. Мягко притормозив, чтобы не потревожить пассажиров, Касаткин съехал с насыпи в сторону, но, когда стал возвращаться на дорогу, машину все же сильно тряхнуло. Фомин проснулся, поежился.

— Сколько же я этак? — спросил он. — Часа два небось, светает уже. Что же ты не разбудил? Так и последние известия из Москвы прозеваем. Вовремя я… — Он включил приемник.

Впереди показались темные силуэты строений. От них на дорогу шагнул человек и поднял руку. Касаткин вопросительно поглядел на капитана.

— Что будем делать?

— Остановите.

Машина затормозила. Незнакомец, взглянув на номер, видимо, понял, что перед ним представители военной администрации.

— Прошу прощения, — развел руками. — Я думал, это частная…

— И все-таки, что случилось? — спросил Фомин.

— Нет, нет. — Мужчина отступил на шаг, но туг же заговорил: — Жена оступилась. Вставала с постели… А она, понимаете ли, беременная. Ну, у нее и началось… Теперь не знаю, как отвезти в больницу. Бегаю тут, и ни одной машины…

— Где ваша жена? Она может ходить?

— Вы серьезно! — недоверчиво спросил немец.

— Давайте же скорее, — сказал Фомин.

Немец побежал к дому и почти тут же вышел, поддерживая под руку хрупкую маленькую женщину. Гудков распахнул дверцу и отодвинулся, давая место.

Касаткин повел машину на предельной скорости, стараясь мягче обходить неровности дороги, Женщина сидела, откинув голову, закусив губы.

Стало совсем светло. Солнце окрасило розовым светом верхушки деревьев, на траве засверкала роса.

— Говорите, куда ехать, — сказал Фомин, когда машина свернула с автострады у окраины городка.

— Немного дальше и направо. Здесь рядом, — сказал немец. — Вон то серое здание.

На крыльцо вышла сестра в белой косынке, помогла женщине подняться по ступеням. Супруг зашел в больницу вместе с ними и тут же вернулся, растерянно улыбаясь:

— Спасибо, геноссе. Марина и я очень благодарны вам…

— Желаем здорового малыша, и чтобы он никогда не знал, отчего происходит такое, — Фомин кивнул на разрушенный бомбой дом.

— Да, — с жаром подхватил немец. — Война — величайшее зло. Поверьте, далеко не все в Германии хотели той войны… Извините, спасибо, — он смущенно шагнул вперед и нерешительно протянул руку. Фомин пожал ее.

— Касаткин, садись рядом, отдохни. Я сам поведу, — сказал Фомин.

— Что вы, товарищ капитан, — запротестовал было водитель, но, видя, как решительно Фомин открыл дверцу, подчинился и освободил ему место.

И опять помчались улицами. Толкая перед собой двухколесную тачку, навстречу шел мусорщик, гасил газовые фонари. По тротуарам брели ранние прохожие. Кое-где на подоконниках хозяйки уже развесили толстые перины.

Остаток пути до Берлина — немногим более ста километров — покрыли за полтора часа, промчав мимо радиостанции, аэродрома Шенефельд, через Кепеник в Карлсхорст.

4


— Будете завтракать? — вместо приветствия спросил оперативный дежурный. — Буфет уже открыт.

— Нет, спасибо, потом, — сказал Фомин. — Лучше скажите, что сделано по нашей шифровке?

— Должен вас огорчить. Клюге до прошлой пятницы действительно работал разъездным корреспондентом «Дойче вохе». В субботу неожиданно взял расчет. Установили это буквально перед вашим приездом наши коллеги из народной полиции. Живет ли Клюге по адресу, указанному в шифрограмме, еще не выяснено, но значится там. Никаких компрометирующих материалов на него нет. Вот, собственно, и все. Что будем делать?

— Нужно немедленно ехать к нему на квартиру. Может быть, он еще дома?

Дежурный позвонил в участок и попросил выделить полицейского для срочной операции.

— Участок, между прочим, находится почти рядом с домом Клюге, — объяснил он. — Если понадобится еще какая-либо помощь, сообщите туда. Руководство в курсе дела.

Как только машина подъехала к участку, к ней подошел молодой человек в штатском и спросил:

— Капитан Фомин? — Получив утвердительный ответ, представился: — Вахмайстер полиции Отто Линденау.

— Садитесь, геноссе Линденау. Вас проинструктировали?

— Да, начальник приказал оказать вам содействие в проверке и задержании какого-то человека.

— Это некто Иоахим Клюге. Вы подниметесь к нему в квартиру. Если Клюге дома, объясните ему, кто вы, и попросите предъявить документы. Мы пойдем следом, будем действовать в зависимости от обстоятельств. Вам понятно?

— Да, геноссе капитан.

В той части улицы, где жил Клюге, дома сравнительно мало пострадали от бомбежек. Линденау отыскал нужный подъезд, но входная дверь оказалась запертой. По обеим ее сторонам из стены торчали пуговки звонков, вставочки с номерами квартир и фамилиями владельцев. Вставка жильца седьмой квартиры пустовала. Линденау вынул из кармана связку ключей, попробовал один, другой, наконец нашел подходящий, мягко нажал ручку, и дверь открылась.

«Предусмотрительный парень», — отметил про себя Фомин.

Лифта в доме не было. И они стали медленно подниматься по лестнице. Остановились на площадке третьего этажа против квартиры номер семь. Прислушались: тишина. Линденау осторожно нажал дверную ручку. Она не поддавалась. И вдруг…

— Кто там? — спросил из-за двери приглушенный голос.

— Полиция. Откройте!

— Одну минутку. Я только оденусь.

Они прождали несколько минут, но никто дверь не открывал.

— Господин Клюге, скоро вы там?! — Линденау нетерпеливо подергал ручку.

— Павел Николаевич, сходи к Касаткину за монтажной лопаткой. А мы пока попробуем так…

Фомин навалился на дверь. Полицейский стал помогать ему, но усилия были тщетны.

— На! — Запыхавшийся Гудков протянул Фомину лопатку.

Не без труда тот просунул лопатку в узенькую щель и начал раздвигать ее. Потом сильно ударил дверь плечом, и она распахнулась. Офицеры вбежали в квартиру. Столовая, спальня… На полу открытый чемодан, но никого нет. Дверь на кухню заперта. Гудков ударил ее ногой, сорвав защелку.

— А, черт, бежал! — крикнул он, метнувшись к раскрытому окну, из которого вниз свисала веревка. — Вон он! Смотри!

Фомин увидел в окно, как, прихрамывая, через дворик к машине спешил человек.

— Бежим! — Гудков буквально скатился по лестнице.

— Геноссе Линденау, останьтесь… и квартиру возьмите под охрану, — попросил вахмайстера Фомин и побежал вслед за майором.

Когда выбежали на улицу, увидели, как метрах в ста от них из двора выехал серый автомобиль.

— Вперед, Касаткин! — крикнул Фомин. Гудков уже был в машине. — Нужно догнать. Жми, дорогой!

…Сильные руки шофера уверенно кидали баранку на поворотах. Тяжелый «вандерер», сначала было отстававший, начал медленно нагонять машину Клюге. Нарушая правила, тот погнал машину под знак, запрещающий въезд в улицу. Пришлось проделать то же. Сбоку показался большой автофургон. Касаткин засигналил, идя ему наперерез. Водитель фургона сразу затормозил, поняв, что гонка эта не случайна.

Клюге отлично вел машину, и мастерству его можно было позавидовать: он заезжал на тротуары, делал головокружительные петли по разбитым улочкам и улицам, которые, судя по всему, хорошо знал. Клюге пробивался из города на берлинское кольцо, рассчитывая, видимо, где-нибудь в районе Шенефельда проскочить в западный сектор. Так, во всяком случае, полагали и Фомин и Гудков.

И вот — кольцо. Оно пустынно. Более легкая машина Клюге опять стала отрываться. «Вандереру» сложнее было набирать скорость, но наконец и он взял свое и стал настигать серый автомобиль.

Фомин волновался: еще десять минут, и Клюге, бросив машину, может скрыться за изгородь: в районе Шенефельда секторальная граница идет рядом с кольцом. И тогда ищи ветра в поле…

— Давай, Касаткин, давай, друг! — повторял Фомин.


В окна со свистом врывался ветер, мотор пел на одной ноте. И все же расстояние сокращалось очень медленно. Добрых двести метров разделяли их, и времени просто не оставалось. Рядом американский сектор. «Эх, была не была!» — Фомин решительно отстегнул зажимы и отодвинул назад переднюю часть крыши. Встречный поток ветра показался упругим, как струя воды. Глазам было больно смотреть.

Колодка маузера привычно прижата к плечу. Найдена наконец удобная точка. Фомин нажал спусковой крючок. Выстрелов за гулом мотора он почти не слышал, ощутил лишь легкие толчки. «Раз, два… — считал он про себя. — Нужно попасть в правое задние колесо». Серая машина вдруг резко вильнула вправо, едва не свалившись в канаву, потом, затормозив, накренилась в ту же сторону и встала.

Открылась дверца, Клюге буквально вывалился из нее и, заметно прихрамывая побежал к забору из колючей проволоки, отделяющему восточный сектор от западного.

Заскрежетал тормозами «вандерер».

— Стой! — выскочив из машины, крикнул Фомин. — Стой! — лихорадочно думая, что еще можно предпринять, он бежал за Клюге.

Тот остановился и вдруг, согнувшись вперед, упал на землю, держась за колено. Фомин был уже близко, увидел его лицо, искаженное болью и злобой.

— Зачем было так спешить, господин Клюге? И прыгать из окна? Поднимайтесь! И руки, руки!.. Павел Николаевич, помоги, посмотри, нет ли чего лишнего в карманах у господина.

Кроме личных документов и сигарет, в карманах Клюге ничего не оказалось. Офицеры с трудом довели ею до машины: ногу он повредил сильно и волочил, постанывая. Осмотрели автомобиль. В правой части багажника чернело несколько отверстий — промахи. Но одна из пуль достигла цели: изжеванная резина клочьями висела на ободе.

— Замените баллон и поезжайте на этой машине, — дал Фомин распоряжение Касаткину. — А я поведу нашу. Посмотрите, есть у него запаска?

Касаткин открыл багажник.

— Есть. Все в порядке. Я мигом.

— Мы подождем. — Фомин подошел к «вандереру», в котором уже сидел Клюге под присмотром Гудкова. — Как вы думаете, Павел Николаевич, что, если нам в Берлин не возвращаться? Позволим товарищам с дороги, они доделают что нужно.

Так и решили.

5


— Садитесь, — сказал Кторов. — Только прошу вас: рассказывать не спешите, покурите и соберитесь с мыслями. Время теперь значения по имеет. — И, подавая пример, он стал неторопливо разминать сигарету.

Фомин и Гудков переглянулись и, вздохнув, дескать, делать нечего, когда так требует начальство, опустились в кресла и закурили. Кторов походил по комнате, сложил в шкаф какие-то книги, разобрал папки и, убрав некоторые в ящик, навел порядок на письменном столе. Потом загасил сигарету.

— Итак, я слушаю.

Фомин доложил коротко и складно. Даже самому понравилось, и Гудков кивнул одобрительно. Но полковник поморщился.

— Все хорошо, что хорошо кончается. И победителей, как говорится, не судят. Но при задержании совершить такую грубую ошибку?.. Удивляюсь… Вас двое, шофер, да еще криминалиста дали, судя по вашему рассказу, толкового. Целая армия!.. И вдруг, без всякой проверки, не обеспечив тылов, не осмотревшись, сразу в квартиру?.. Явный просчет, Евгений Николаевич, и не будь его, не пришлось бы устраивать эти гонки, да еще со стрельбой.

— Вы правы, Георгий Васильевич, — Фомин покраснел, — мы поспешили. Знаете, как-то сбило с толку сообщение об увольнении Клюге и отсутствие таблички, указывающей, что он проживает в этом доме.

— Ну, ладно, — уже миролюбиво сказал Кторов, — наука на будущее. А теперь отдыхайте. Вы, Павел Николаевич, если хотите, можете сразу ехать домой. Решайте сами. Но вам будет задание: теперь, когда Клюге задержан, квартиру его в Вернигероде следует тщательно обыскать и приглядывать за ней вместе с товарищами из народной полиции.

— Понятно, товарищ полковник. Оставаться не буду. Пообедаю — и к себе.

— И помните наш договор об экскурсии в Лейпциг. Зная ваше пристрастие к истории и архитектуре, рассчитываем видеть вас своим экскурсоводом.

— Что смогу, то с удовольствием. Я и сам не прочь побывать там еще раз. Ну, крестный, — повернулся Гудков к Фомину, — надеюсь, накормите меня обедом.

— Крестный? Как прикажете понимать? — Кторов удивленно посмотрел на Фомина.

— В прямом, так сказать, смысле, — улыбнулся Гудков, — Фомин у нас действительно крестный папа. — И он рассказал о дорожном происшествии.

— Если исходить из соображений чисто служебных и строго, то это нарушение. Ведь вы находились на ответственном задании, на котором нельзя отвлекаться ничем второстепенным. Но если рассматривать ваш поступок с позиций гуманности… — Кторов с теплотой посмотрел на Фомина, — с позиций человеколюбия, то это, друзья, хорошо. «Не чувствуешь любви к людям — сиди смирно, занимайся собой, вещами, чем хочешь, но только не людьми». Знаете, кто это сказал?.. Нет? Великий Толстой. А вспомнил я эго потому, что наша работа немыслима без любви к людям, к людям, которых мы обязаны оградить от бед… Отдыхайте. — Кторов встал, давая понять, что разговор окончен. — А мне тут еще дел допоздна. — И он проводил офицеров до двери.

6


Фомин раскрыл папку с материалами Клюге. За сутки с небольшим их скопилось достаточно. Здесь были и весьма важные документы, подтверждающие, что задержанный действительно был полковником немецкой армии и его настоящее имя Ганс Иоахим Мевис. Удалось обнаружить его именное оружие. И еще пришла телеграмма из Варшавы: «Полковник Ганс Иоахим Мевис с апреля 1942 года по ноябрь 1943 года работал в аппарате имперского наместника в Польше — Франка. Разыскивается органами государственной безопасности Польши, как военный преступник».

«С этого и надо начать разговор, — думал Фомин. — Мевис-Клюге, пожалуй, охотней всего расскажет о своих преступлениях в Польше. К тому же их он взвалит на руководство вермахта, как это уже бывало на судебных процессах. Сознавшись в малом, попытается скрыть сегодняшнюю свою роль — шпионаж».

Итак, заявление Вышпольского подтвердилось полностью.

Пора приступать к допросу.

…Клюге вошел прихрамывая, с достоинством поклонился и сел. За пять часов, что они не виделись, он заметно изменился, лицо осунулось, глаза лихорадочно блестели.

— Как ваша нога? — спросил Фомин.

— Благодарю. Врач определил растяжение сухожилия и еще ушиб, сделал перевязку. Но теперь мне значительно лучше.

— Вы чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы отвечать на вопросы, господин Мевис?

— К вашим услугам, господин офицер.

— Почему вы, словно вор, бежали из собственной квартиры? Да еще таким средневековым способом?

— Другого выхода не было. А этот способ давал мне некоторую надежду… Во всяком случае я выигрывал время и если бы не отличная стрельба, как знать…

— Спасибо за комплимент, господин Мевис, но это уже следствие. Меня же интересуют причины бегства?

— Вы уже дважды называли мою настоящую фамилию. Вот вам и причина. Вас несомненно интересует моя деятельность в Польше?

Фомин кивнул.

— Да, я действительно Ганс Иоахим Мевис. Родился в Берлине в девятьсот втором году. Кадровый военный. Все мои предки верой и правдой служили фатерлянду. В тридцать седьмом году закончил военно-инженерную академию, служил в полевых частях. В сороковом году меня перевели на Бендлерштрассе[9 - Улица в Берлине, на которой размещалось главное управление сухопутных сил вермахта.]. В сорок втором — направили в Польшу в распоряжение господина Франка. Там я находился до ноября сорок третьего…

— Чем конкретно вы занимались в период пребывания в Польше?

— Конфискацией технического оборудования и стратегических материалов.

— Точнее, планомерным грабежом национальных Богатств Польши? — заметил Фомин.

— Если хотите, называйте так.

— Продолжайте.

— Из Польши меня вернули в управление. К тому времени многие стали понимать, что война проиграна. Вынашивалась надежда договориться с вашими союзниками. Но, увы… Когда стало ясно, что катастрофа близка, я через своего друга получил документы на имя Клюге. До этого по случаю приобрел в Вернигероде небольшой участок земли с виллой. Откровенно говоря, я никогда не думал, что окажусь в советской зоне оккупации. Мне, признаюсь, лучше было, конечно, исчезнуть. Я даже позаботился об этом: примерно в марте в «Берлинер Альгемайне» появилось сообщение о моей гибели во время налета союзной авиации. В начале апреля с отличными документами и чистой биографией я поселился в Вернигероде. Вот, пожалуй, и все. Деваться, так сказать, некуда, и я понимаю, что нужно быть откровенным до конца.

— А ваша журналистская карьера?..

— После войны, когда все утряслось, устроился на работу разъездным корреспондентом в «Дойче вохе», исправно работал, никак в общем-то не думая, что мною могут заинтересоваться оккупационные власти.

— Даже забыли о том, что действия руководимых вами в Польше людей носили откровенный вооруженный бандитизм в отношении целой нации?..

— Я военный. Привык подчиняться приказам и свято выполнял свой долг…

— Старая песня, господин Мевис. Долг, честь, приказ, — перебил его Фомин. — Все это уже звучало в Нюрнберге. И если уж вы не чувствовали себя виноватым, тогда почему так поспешно бежали от нас, рискуя сломать шею?

— Процессы над некоторыми пойми прежними коллегами напугали меня. У нас с вами разные точки зрения на эти вопросы. К тому же мой высокий офицерский чин. Знакомство с вами не входило в мои планы. Надо было убираться в более тихое место.

— И это же заставило вас уволиться с работы? Куда же вы собирались?

— Хотел тихо жить в Вернигероде, вести хозяйство. Журналистика все же слишком беспокойная профессия…

— На сегодня довольно. Слушайте внимательно, — Фомин прочитал протокол. — Все верно?

— Да.

— Я могу написать, что протокол с ваших слов записан верно и прочитан вам на немецком языке?

— Бесспорно, господин офицер.

— Распишитесь, — Фомин подвинул ему листы протокола и ручку.

Размашисто подписав протокол, Мевис выпрямился и вытянул руки по швам.

— Господин офицер, ни могу ли я воспользоваться вашей любезностью и взять с собой две — три сигареты?

— Возьмите все. — Фомин пододвинул пачку к краю стола.

— Благодарю. — Мевис четко, по-военному, повернулся и тут же, охнув, присел. Смущенно посмотрел на Фомина и, прихрамывая, пошел впереди конвоира.


Глава четвертая


1


«Пуллах — 6 километров». Пауль Хаазе, или, как его называли его бывшие коллеги, «Железный Пауль», облегченно вздохнул, увидев на дороге этот указатель. Он продолжал гнать машину. У шоссе замелькали щиты, предупреждающие, что въезд запрещен и что за нарушение — смерть… Но, несмотря на эти грозные предостережения, Хаазе даже прибавил скорость и вскоре оказался перед массивными воротами, от которых в обе стороны протянулся высоченный каменный забор.

Едва автомобиль затормозил у ворот, рядом с ними отворилась небольшая калитка, и вышел человек в военной форме без знаков различия. Хаазе назвал ему свой личный номер, под которым значился в этом ведомстве, вылез из машины, передал паспорт. Человек ушел, и Хаазе остался ждать. Только теперь он почувствовал усталость; болела голова, ныли плечи, руки. Ноги были точно ватные и еле держали его, очень хотелось лечь. Прошло около четверти часа, прежде чем вернулся дежурный и разрешил часовому пропустить автомобиль и его хозяина. Часовой в свою очередь неторопливо и бесцеремонно осмотрел машину и лишь тогда медленно ушел с дороги, нажал в стене какую-то кнопку — металлические створки ворот раздвинулись — и жестом показал, что можно ехать.

— Господин Бэтхер сможет принять вас не раньше одиннадцати. Я доложу ему. В вашем распоряжении четыре часа, — сообщил Хаазе дежурный. — Отдохните пока в гостинице.

Молчаливый, с отличной солдатской выправкой, портье подал ему ключ от номера. «Год — два назад такого порядка здесь еще не было», — удовлетворенно отметил про себя Хаазе. В номере он разделся, повесил костюм в шкаф, разобрал постель и через несколько минут крепко спал…

В приемную Бэтхера Хаазе явился свежий и бодрый, словно и не было ночной десятичасовой гонки. В одиннадцать с минутами двери кабинета распахнулись, и Бэтхер приветливо пригласил его к себе.

— Садитесь. Рад видеть. Но, признаюсь, не понимаю, что заставило вас приехать вот так — без вызова.

— Извините, но мне захотелось лично передать вам приятную для вас весть и, кроме того, я доставил интересовавшие вас материалы на Старка.

— За материалы спасибо. А весть?

— Вчера на вилле Старка, которому я «преданно» служу, появился один из наших людей.

— Кто он? Цель приезда?

— «Барон».

— «Барон»?! — Бэтхер потер руки. — Ну, спасибо, господин Хаазе. Это действительно подарок. Продолжайте.

— Как я понял, Старк собирается его направить в Энбург, для выполнения какого-то особо важного задания. У меня есть предположение, что там у Старка провалилось несколько агентов. К сожалению, они нам не все известны.

— Меня не удивляет, что «Барон» до сих пор не появлялся. Очевидно, были обстоятельства. Однако от присяги его никто не освобождал, и он, я думаю, в недалеком будущем сам появится у нас. А с англичанами у него, видимо, сложные отношения. Мне помнится, он отправил на тот свет не менее дюжины английских летчиков. Впрочем, — Бэтхер поднялся с кресла, — мы поможем «Барону». Установите с ним связь, передайте мой привет и, если игра действительно стоящая, идите при необходимости к нему в партнеры. Он ценный человек, сберегайте его. Такие, как он, — будущее Германии. Ну, а все остальное, я думаю, ясно. Будьте осторожны, чтобы у англичан не возникло недоверия к нему. Вы поняли? После возвращения явитесь ко мне вместе. Старком я займусь сам. Нам пора познакомиться.

— Слушаюсь, — Хаазе вытянулся и пожал протянутую руку.

Это был приказ к немедленному действию, и час спустя машина Хаазе уже мчалась в обратном направлении. Он был доволен встречей с шефом и чувствовал себя героем — сделано дело. Радовало его и другое: порядок в Пуллахе свидетельствовал, что немецкая разведка вновь, и уже в который раз, словно птица Феникс, возродилась из пепла войны. И не только возродилась, но и начинает действовать, игнорируя англичан и, видимо, выходя мало-помалу из-под опеки американцев, которые вначале считали себя вроде бы хозяевами. «Все идет отлично», — заключил Хаазе.

2


На виллу он вернулся поздно ночью. Своим ключом отпер ворота, поставил машину в гараж и сразу же прошел в комнату Берты.

— Где новенький? — тихо спросил он, разбудив девушку.

— Вы, наверно, имеете в виду господина Лютце? Так назвал его господин Старк. Его поместили в покоях старого барона. А господина Старка нет, он уехал в город.

— Тем лучше. Вы мне не нужны, спите, — сказал Хаазе, видя, что Берта собирается встать.

В коридоре второго этажа Хаазе остановился и прислушался: все было тихо, немногочисленные обитатели виллы крепко спали. Толстый ковер заглушал его шаги. Перед дверью комнаты, где находился Лютце, он снова огляделся и медленно повернул ручку. Она легко поддалась. Войдя в комнату, Хаазе плотно прикрыл за собой дверь, включил ночник у постели. Желтоватый свет осветил лицо спавшего.

— Макс! — Пауль слегка потряс Лютце за плечо.

Тот едва заметно приоткрыл глаза, и в то же мгновенье они широко распахнулись.

— Одевайся и иди за мной, — сказал Хаазе.

Лютце улыбнулся, молча сел в постели и быстро натянул брюки и рубашку. Словно два призрака, они бесшумно спустились в подвал, миновали длинный, слабо освещенный коридор, в конце которого Хаазе открыл какую-то дверь. Оки очутились в большой, со вкусом отделанной, хорошо освещенной комнате с дорогой, удобной мебелью.

— Заходи и располагайся, — Хаазе показал рукой на кресла. — Здесь нам никто не помешает И перестань таращить глаза. Можешь потрогать меня и убедиться, что я не выходец с того света. Лучше закури, Макс. Или перекусим? Я чертовски хочу есть. Только вернулся из Пуллаха. Схожу на кухню и принесу что-нибудь. Ты будешь?

— Нет, спасибо.

— Как знаешь.

Хаазе быстро вернулся с большим подносом, уставленным тарелками с закуской: холодный цыпленок, масло, сыр, ветчина, картофель, отваренная цветная капуста.

— Будет и выпивка, — скосил он глаза. — Присаживайся ближе. Ну, вот отлично! — Достал из шкафа бутылку «мартини» восемнадцатого года, разлил по рюмкам.

Лютце выпил, но есть все же не стал. Молча ждал, пока Хаазе утолит свой голод и наконец что-нибудь объяснит. Но Хаазе начал разговор, не закончив трапезы.

— Прежде всего, привет тебе от господина Бэтхера. Он просил напомнить, что от присяги тебя никто не освобождал.

— Германия превыше всего! — Лютце даже привстал. — Пауль, ты знаешь, я всегда готов служить ей, и только ей.

— Иного от тебя и не ждал, Макс. Однако к делу — времени у нас не много. Любезный хозяин может скоро вернуться и помешать нашей беседе. Поэтому ответь на главное — тебя посылают: когда, куда и зачем?

— Через пару дней в Берлин. Потом рейс в Энбург. По сведениям Старка, там находится лаборатория, в которой выполняют очень серьезный заказ русских. Я еще плохо себе представляю, о чем речь, но англичане здорово взбудоражены.

— Ну что же — это тем более интересно. Кто с тобой?

— Судя по всему, я отправляюсь один.

— Господин Бэтхер дал мне указание всячески способствовать твоей работе и помочь тебе там. Если встретятся затруднения, сообщи немедленно. И да будет тебе известно, я управляющий Штольцев — истинных хозяев этого имения. У меня есть возможность беспрепятственного проезда по всем зонам, в том числе, и по русской. Пиши по адресу, запоминай: Ганновер, абонементный ящик 2235-Х. О письме я буду знать немедленно. Вот, пожалуй, и все. А сейчас, дорогой Макс, нам лучше всего разойтись. Обоим необходимо отдохнуть…

Лютце долго не мог заснуть. Слишком уж много впечатлений за минувшие двое суток. Мысли наслаивались одна на другую. И главное, что он почувствовал сейчас, — удовлетворение: он вновь служит делу, к которому его приобщили с мальчишеских лет и которому он поклялся быть верным до конца жизни.

3


В тишине раннего утра пистолетные выстрелы звучали резко, словно удары бича. Изящным движением фокусника Лютце положил «вальтер» на барьер, неторопливо опустил манжету белоснежной сорочки и только тогда последовал вслед за Огарком к мишени.

— Блестяще! — восхитился англичанин. — Ничего не скажешь — все семь в яблочке.

— Мое ремесло, — улыбнулся Лютце. — Однако на него сейчас ограниченный спрос. Надеюсь, еще настанут дни, когда… — Узкие губы сжались. Заметив, как внимательно наблюдает за ним Старк, Лютце не отвел глаз, напротив — послал навстречу холодный, как сталь клинка, взгляд. — В радиусе тридцати метров подобраться ко мне практически невозможно. Но вы обещали познакомить меня с каким-то новым оружием.

Старк сделал знак следовать за ним. Они вошли в дом. В кабинете англичанин открыл тяжелую дверь стенного металлического шкафа и достал пару обычных замшевых перчаток.

— Вот, посмотрите, в них не только можно работать. Это и оружие, — он протянул одну из перчаток Лютце, и тот стал внимательно разглядывать и ощупывать ее. — В швах волоски медной проволоки, — объяснял Старк. Он погладил перчатку рукой. — Вот эти миниатюрные батарейки присоединяем к катушке, дающей импульс тока высокого напряжения, далее он идет по проводам к перчатке. Надеваем ее, застегиваем кнопку, и оружие к бою готово. Оно надежно и безотказно — проверено. Есть, кстати, батареи помощней. Если взять вот эти, — Старк достал из ящика кирпичики величиной со спичечную коробку, — то при рукопожатии или объятии, ваш противник либо впадает в глубокое обморочное состояние, либо немедленно умирает от паралича сердца.

— Остроумно, но не ново. Мы пользовались подобными штучками при допросах, — заметил Лютце, снимая с руки перчатку. — Но это все средства. Вы же пока очень скупо сообщили мне о цели.

— Сейчас перейдем и к цели, — самодовольно заметил Старк, в душе ликуя, что вынудил все же этого немца задать вопрос. — Садитесь и слушайте. — Старк уселся в кресло напротив и, откинувшись на спинку, стал излагать подробности дела.

… За все время, пока говорил англичанин, Лютце ни разу не перебил его вопросом, а тот объяснял добрых полчаса. Наконец, закончив инструктаж, Старк встал и подошел к шкафу.

— Чуть не забыл. Вот этой пилкой из особого сплава можно за несколько минут перепилить железный прут толщиной в три пальца. Полагаю, что такие пилки могут вам пригодиться. Итак, повторяю, в Энбурге начнете с того, что свяжетесь с моим агентом. На первое время можете у него обосноваться. Адрес запомнили? Хорошо. Далее, найдете Гельмута, кличка «Дункель». Работает в гараже, обслуживающем акционерное общество, изредка — комендатуру. Передайте, как и в первом случае, привет от дяди Боба и скажите, что «Лоцмана» не будет. Запоминайте его адрес, его я вам еще ни называл: Энбург, Монте-Карлоштрассе, одиннадцать, квартира два. «Дункель» — проверенный агент, и довериться ему можно целиком. Ну, вот теперь все, — Старк тяжело вздохнул. — Наговорились мы достаточно. Отдыхайте. Если возникнет какой-либо вопрос, завтра на него отвечу. А послезавтра утром — в путь.

Проводив Лютце, Старк заторопился. Во время его разговора с немцем звонила Мари, раскапризничалась и потребовала, чтоб он немедленно приехал. В душе он даже был рад этому звонку, пора, черт возьми, встряхнуться, разгрузить голову от дел. Если еще пожалует шеф, тогда вообще не выбраться…

4


Старк с трудом поднял тяжелые веки. Кажется, вчера здорово перехватил: в голове гудело, во рту пересохло. «Сейчас бы бутылку содовой», — подумал он. Но даже шевелиться не хотелось, не было сил. Не поднимая головы от подушки, он наблюдал за пылинками, плавающими в солнечных лучиках. Шторы были прикрыты, и свет врывался через узенькие щелочки, слегка освещая большую, хорошо знакомую комнату. На диване, креслах, на столе валялась вперемешку мужская и женская одежда. Изящная дамская туфелька стояла рядом с пустой бутылкой из-под шампанского.

Скосил глаза и стал разглядывать Мари. Подложив под щеку ладошку, она чему-то улыбалась во сне. Даже безалаберный образ жизни не снял с ее лица нежный здоровый румянец. Тени от смеженных ресниц едва заметной синевой ложились на щеки. Хороша — ничего не скажешь! И кто бы мог подумать, что за внешностью невинной девушки скрывается многоопытная, дерзкая и капризная женщина. Испорченность Мари и привлекала и отталкивала Старка. Больше того, его пугала эта его привязанность к ней. Традиции семейной добропорядочности свято охранялись многими поколениями Старков. Мимолетная, случайная встреча мужчинам прощалась. Но так… чтобы надолго, чтобы под угрозой развала была семья — этого не допускалось.

Связь с молодой баронессой продолжалась уже более года. Не находя в себе сил расстаться с ней, он до сих пор откладывал переезд сюда Ирен и маленького Робби и лишь изредка, наездами бывал дома.

Тихо позвал:

— Мари!

Она лениво открыла глаза, улыбнулась.

— У тебя где-то была содовая. Принеси, пожалуйста, — попросил он.

— Да, Эд, — она встала с постели и, зная, что он любуется ее телом, фигурой, медленно покинула на себя прозрачный пеньюар, неторопливо вышла из спальни.

Старк прикрыл глаза — так было легче…

— Возьми, — протянула Мари подернутую инеем бутылку, из которой с легким потрескиванием вылетали пузырьки газа. — А это пирамидон.

Он покорно раскрыл губы. Потом с великим наслаждением, не сдерживаясь, громадными глотками выпил всю бутылку и облегченно вздохнул. Ледяная вода освежила рот, горло, остудила горящий желудок. Стук молоточков в голове мало-помалу стал затихать. Старк осторожно поднялся и прошел в ванную. Побрился, принял холодный душ и тогда, освеженный, вошел в столовую. Мари разливала кофе.

Пил маленькими глотками, ощущая, как крепкий напиток окончательно возвращает ясность голове.

— Теперь я словно новорожденный и готов начать все сначала, — поднялся из-за стола Старк.

— Эд, мне скучно, не пропадай надолго, — кокетливо надула губки Мари.

— Нет, дорогая. Послезавтра, в субботу утром, я пришлю за тобой машину, и мы два дня проведем вместе.

Он поцеловал ее. А уже сбегая по лестнице, начал думать о делах: о скором приезде шефа, о молчании «Потомка», о Лютце, на которого делал большую ставку, может быть, самую крупную за время работы здесь.

Вернувшись на виллу, Старк потом почти весь день занимался немцем: сам проверял готовность его документов, снаряжения. Это выходило из обычных правил майора, но в Лютце он, почему-то поворил, не отдавая себе отчета, почему.

Вечером сделал последнее напутствие.

— Мы знакомы кое с какими деталями вашей биографии, которые говорят о том, что вы отнюдь не всегда были в дружбе с англичанами. Но высоко ценим ваш опыт и умение в любых условиях добиваться желаемой цели. А сейчас и, я надеюсь, впредь они надолго будут у нас общими. Итак, для облегчения вашей задачи, была проведена акция: мы сделали попытку внедрить в конструкторское бюро в Энбурге нашего агента. Если все завершится успешно, он будет передан в ваше распоряжение. Кроме того, для отвлечения внимания советской контрразведки, вокруг бюро будет работать еще ряд агентов — так, мелкая сошка, не способная решить главного. По прибытии в Энбург абонируйте почтовый ящик. Вся корреспонденция будет идти на него. И конечно, только при помощи шифра и тайнописи. В воскресенье утром, — продолжал Старк, — межзональным поездом, пассажиры которого не подлежат проверке на КПП Мариенборн[10 - Контрольно-пропускной пункт железнодорожной станции Мариенборн на межзональной границе.], выедете в Берлин. На станции Цоо[11 - Или Зоо — Зоологический сад — железнодорожная станция в английском секторе Берлина.] сойдете. В воскресной толпе проще затеряться. Ну, как говорили древние римляне, — жребий брошен! Желаю удачи…


Глава пятая


1


Отстучав звонкую дробь на станционных стрелках, скорый берлинский поезд остановился у крытой платформы Энбургского вокзала. Разом, шумно высыпав на перрон, пассажиры столпились у багажного вагона, в ожидании своих вещей.

Людской поток вынес Лютце на привокзальную площадь, которая сильно изменилась с тех пор, когда он был тут. Постоял, прикидывая, куда лучше идти. Решив не торопиться, он пересек трамвайные пути и сел на скамейку в сквере.

Да, это место было памятно ему. Именно это место, а не площадь и вокзал, исковерканные войной и еще полностью не восстановленные.

…Год тридцать восьмой. Вечерний поезд Берлин — Ганновер. Лютце получил тогда свой первый отпуск после успешного окончания училища в Фалкенбурге. Приехал навестить родной город. Не жить в нем, а навестить, ибо, кроме дорогих могил, ничего сюда не влекло: близких у него тут не осталось. Нужно было распродать недвижимость, оставшуюся в наследство, иначе он не стал бы тратить столь драгоценное время, заезжать сюда, в тот раз…

Да…

Лютце бросил окурок, встал. В поезде он оставил проводнику чемодан для сдачи в камеру хранения и теперь налегке, с перекинутым через плечо макинтошем, не спеша, пошел к центру. С горечью отмечал про себя, какие неизлечимые раны нанесла городу война. Даже тщательно выметенные улицы и аккуратно уложенный при разборке развалин кирпич не могли сгладить картины пережитых юродом потрясений. Многие дома смотрели на мир пустыми глазницами окон.

Разглядывая пешеходов, их одежду и лица, витрины магазинов, он пытался определить, чем же эти люди и город отличаются от таких же людей и городов там, в Западной Германии. Отметил, что ведется большое строительство, восстановление и ремонт зданий. Об этом красноречиво свидетельствовали стальные руки кранов над крышами, разноцветные кирпичные заплаты на домах, а то и целиком новые стены. И еще повсюду непонятные для него плакаты с призывами к «борьбе за скорейшее строительство». Лютце кривил губы: коммунистическая манера пропаганды. Еще он обратил внимание на то, что в городе не было солдат и военных патрульных машин, от которых тесно во всех без исключения крупных городах Запада. Такое впечатление, будто русские вовсе не считали себя победителями, как англичане и американцы, всегда старающиеся подчеркнуть это.

«Русские ведут себя здесь тише, спокойнее, а значит, уверены в себе, значит, у них порядок. А порядка в стане противника разведчики всегда должны бояться. И еще это, не иначе, психологический маневр, рассчитанный на то, что немцы уверуют в их лояльность: мы, мол, предоставляем вам самостоятельность. Ловко! Может быть, кто и клюнет на подобную приманку, только не немцы. Для немцев враг всегда останется врагом. И я, Лютце, здесь именно для того, чтобы доказать это».

Показалась серая громада, неизвестно каким чудом уцелевшей гостиницы. Осколки снарядов и бомб оставили на ее стенах рябины, но сама она устояла. Увидев рекламу ресторана, сулящую посетителям за сравнительно невысокую, хотя и коммерческую цену хороший обед, Лютце вдруг почувствовал, что здорово проголодался.

В холле ресторана остановился перед зеркалом, тщательно причесался, осмотревшись при этом, нет ли кого-нибудь за спиной. Отыскал в зале одиноко стоящий столик. Сразу же с профессиональной улыбкой подошел кельнер, мирно беседовавший до того с барменам, подал меню, привычным жестом стряхивая со скатерти несуществующие крошки. Лютце удивился обилию блюд. Сделал заказ, поинтересовался лишь, действительно ли есть все русские вина, указанные в карте. Получив утвердительный ответ, небрежно бросил меню на стол и попросил тройную порцию водки и бутылку лимонада.

Ел медленно, смакуя, оценив мастерство повара. Водка, слегка затуманившая голову, сняла нервное напряжение и тревогу, преследовавшую его с момента посадки в поезд на станции Цоо. Вспомнились напутствия Старка. «Вздумал учить, наставлял, как мальчишку. — Лютце досадливо поморщился. — Теперь бы без помех найти эту «Сильву» и немного отдохнуть».

А дальше?.. Дальше лучше всего остаться одному. До конца дней своих Лютце обещал себе помнить одну из двадцати заповедей, которые завещали ему многоопытные преподаватели: «Не доверяй никому. Разведчик, твердо следующий этому правилу, гарантирован от провала. В разведке тот, кто живет один, живет дольше».

Если бы он только знал, какой опасности подвергал его Старк, скрывший при инструктаже, что агент, к которому он идет на связь, практически не проверен, Лютце ни за что бы не стал рисковать.

Посмотрел на часы: до вечера еще далеко.

Выжидая свой час, Лютце забрел на стадион и устроился на пустой скамейке. На футбольном поле кипели страсти. Играли не профессиональные команды. Играли скверно, но слабую технику восполнял азарт.

А память ворошила картины прошлого, его детство в этом городе.

…Ученик частной гимназии Мюллера, в которой учились только дети состоятельных родителей, он — ревностный член гитлерюгенда, признанный нападающий футбольной команды. Играл на этом поле… И здесь же проходили факельные шествия: местные и приезжие вожаки гитлеровской молодежи произносили блистательные, будоражащие речи о великом счастье молодых немцев жить во времена новых крестовых походов, в эпоху великих завоеваний необходимого для Великой Германии жизненного пространства…

Свисток судьи возвестил конец игры. Лютце пошел через парк, в котором уже зажигались фонари, достиг широкой улицы, на ней, сразу же за поворотом, должно было быть кафе «Рассвет» — он видел его еще днем и теперь шел уверенно.

Небольшое уютное помещение, летняя веранда, увитая плющом. Живая изгородь густого кустарника и плюща надежно защищала отдыхающих от посторонних глаз и городской пыли. Судя по всему, кафе пользовалось популярностью у молодых горожан. Лютце еле сумел найти стул в дальнем углу. Кельнерши ни минуты не стояли на месте, многие посетители называли их по именам. Вино, пиво, мороженое, прохладительные напитки — несложный набор заказов. На крошечной сцене оркестр наигрывал танцевальные мелодии.

Но вот к микрофону подошла девушка, которую встретили аплодисментами. Ее, как видно, ждали многие. Зазвучала неаполитанская песенка…

«Она!» — определил Лютце, вспоминая портрет, который ему показали в Ганновере.

Исполнение каждой новой вещи зал встречал шумным одобрением. Он поймал себя на мысли, что певица действительно заслуживала похвалы: не сильный, но хорошо поставленный голос приятного тембра, четкая дикция, скупые, но выразительные движения. Да, ему, Лютце, определенно нравилось, как она пела.

Лютце достал блокнот, вырвал листок.

«Фрейлейн, написавший эти строки будет ждать вас на углу Лейпцигерштрассе и Шенебекерштрассе после работы. Хорошо, если сможете освободиться пораньше. Привет от дяди Боба».

Лютце свернул бумажку и, подозвав кельнершу, попросил ее передать записку фрейлейн Лотте. Кельнерша с сомнением покачала головой, однако записку взяла и отнесла певице. Лютце видел, что та, не читая, опустила ее в карман.

2


— Как держится Мевис? Оправдались ли наши предположения? — спросил Кторов Фомина, пришедшего с утренним докладом.

— Оправдались, Георгий Васильевич. Он далек от мысли, что нам известна его связь с англичанами. На допросе вел себя спокойно, даже пытался каламбурить по поводу информации о своей гибели, опубликованной в газетах.

— Избитый прием. Мне помнится, как в конце войны шведская газета «Экспрессен» писала, что после нашего успешного наступления на Берлин среди нацистской верхушки появилось значительное число покойников и что союзникам, мол, не просто будет проверить их списки. Газеты назвали несколько фамилий, которые мы взяли на заметку, а потом, проверив, убедились… Ну ладно об этом. А как он сам расценивает свою деятельность в Польше? — поинтересовался Кторов.

— Пытался обелить себя тем, что он-де солдат и был обязан выполнять приказы командования.

— Рассеять иллюзии ему помогут потом наши польские друзья. А нам хорошо было бы выяснить, где находятся в настоящее время его ближайшие сотрудники, хотя маловероятно, что он скажет. Но поинтересоваться все же нужно, попробуйте, что из этого выйдет. Может быть, чтоб быстрее развязать узел, так и начать переход к главной теме?..

Фомин пошел к себе и попросил привести к нему Мевиса.

— Ну что же, продолжим разговор, — сказал капитан, когда немец, раскланявшись, сел на стул. — Назовите ваших ближайших сотрудников, где по вашим сведениям, очи сейчас могут быть?

— Вы имеете в виду Польшу?

— Да. А вы иначе поняли мой вопрос?

— Нет, — замялся, улыбаясь, Мевис, — я просто уточнил… Увы, ничего конкретного не скажу. Коллеги оказались дальновиднее меня и осели на Западе, где военная администрация не так щепетильна в вопросах трофейного имущества. Я плохо сориентировался, понадеялся на новый паспорт и вынужден теперь сидеть здесь перед вами.

— Значит, ни о ком ничего не знаете? Что ж, тогда начнем наш главный разговор. Вы задержаны за шпионскую деятельность, направленную против Советской Армии и оккупационных властей в пользу английской разведки.

— Что? — вытаращил глаза Мевис. — Вздор! — и тут же, осекшись, понизил тон, процедил: — Мне просто непонятно, о чем вы говорите?.. О, мой бог, — вздохнул, всплеснув руками.

— Допустим, все это, как вы утверждаете, вздор. Тогда объясните, кому принадлежит квартира по адресу: Ганновер, Принц-Альбертштрассе, 22.

— Это адрес моего родственника, у которого… — он на мгновение замялся, — у которого я останавливался, бывая в Ганновере по делам газеты.

Мевис говорил теперь медленно, сдержанно и убедительно, нарочито глядя в глаза. Капитан оценил эту способность немца не терять самообладания. «Только надолго ли тебя хватит?» — подумал Фомин и достал карту, которую принес Вышпольский.

— Это ваша вещь?

Сложная гамма чувств отразилась на лице Мевиса: сначала удивление, потом растерянность. Он приподнялся на стуле.

— Успокойтесь, Мевис. И не будем зря терять времени. Вам знакома такая наука — дактилоскопия? Так вот, на карте, помимо многих других следов, есть следы ваших пальцев. Вот они в увеличенном виде. Стоит ли вам запираться…

Мевис шумно вздохнул, вытер ладонью пот со лба.

— Пожалуй, вы правы… Пишите, — выразительно поглядел на папку, лежащую на углу стола. — Но что же еэм рассказывать? Я даже не представляю, в какой мере вам известна моя биография. И откуда? Я не подлежал денацификации и отправке в лагерь, на меня не заводили дела. В Вернигероде меня не знали. Так все же, с чего начинать?

Фомин не ответил, давая Мевису «плыть» самому.

— Видимо, в первую очередь вас интересует моя вербовка? Все в общем-то сложилось довольно нелепо. Однажды я поехал в Ганновер, желая выяснить, живет ли там, как и прежде, моя близкая приятельница. Какому-то томми[12 - Кличка английских солдат.] приглянулся мой мотоцикл, и он украл его у меня на глазах Черт меня дернул тогда, и я пошел в английскую комендатуру жаловаться. Меня задержали. А дальше — все до глупости примитивно. Я оказался на допросе у английского майора, и тот без обиняков заявил, что английской разведке известно мое прошлое. Предложил, вернее, порекомендовал в весьма суровом тоне быть их агентом.

— И вы тут же дали согласие. Как все просто…

— У меня не было выхода. — Мевис развел руками. — Что я мог поделать?

— Дальше?

— Дальше. Наш альянс скрепили соответствующей подпиской, в которой, в частности, мне присваивался псевдоним «Журналист». Люди они оказались более чем просвещенные и даже знали, что раньше я имел пристрастие к журналистике, выступал в военной печати. Так, собственно, определилась моя профессия. Позже мы детально обсудили, что я должен делать, какую информацию поставлять, оговорили и способы связи. Тогда же мне посоветовали устроиться на работу в «Дойче вохе» и обещали свое содействие. — Когда все это произошло?

— До раздела Германии на зоны. Мой новый шеф тогда уже знал, что по соглашению большой четверки район Вернигероде, занимаемый в ту пору американскими войсками, отойдет русским. Так что мне, жителю советской оккупационной зоны да еще корреспонденту газеты, будет чрезвычайно легко и безопасно собирать информацию. Так обстояло дело. Ну, а дальше все произошли как он предсказывал. Рекомендательные письма, хорошо оформленные документы и деньги помогли мне сравнительно легко выполнить наш план. С его же помощью я приобрел автомашину. Разъезжая по зоне, я собирал интересующие шефа сведения довольно усердно. Впрочем, это видно по карте.

— Кто помогал вам в этом?

— Вы хотите знать, были ли у меня помощники? Нет, господин офицер, можете поверить, помощников у меня не было. Все наблюдения я проводил лично, данные записывал в специальном блокноте. Лишь для уточнения некоторых деталей я действовал «втемную», расспрашивая своих соотечественников, но не больше. Информацию лично передавал майору Старку на конспиративной квартире в Ганновере или ездил к нему на виллу.

— Когда последний раз вы встречались с, ним?

— Месяца три назад. Признаюсь это была не теплая встреча. Настало новое время, и англичане стали заигрывать с нами. И я, полковник немецкой армии, зная об этом, не мог мириться с ролью, которую мне отвел Старк в начавшейся игре. На последней встрече я заявил об этом. Наши отношения обострились. С того дня я с ним больше не встречался, однако задания продолжал выполнять.

— Где находятся средства для тайнописи, документы?

— Блокнот, копии материалов, которые я передавал Старку, хранятся на квартире в Ганновере.

— А точнее?

— Я теряюсь в догадках, как попала сюда карта. Неужели это могла сделать Эльза, моя служанка?

— Точнее объясните, где находятся документы.

— Один из ящиков письменного стола оборудован под сейф. В нем я их и храню. Но они вряд ли досягаемы для вас. Карта же, я думаю, это следствие моей неосторожности, иначе бы она не оказалась на вашем столе. Теперь, конечно, поздно заниматься самобичеванием. Простите, господин офицер, я могу задать вопрос?

— Задавайте.

— Будут ли приняты во внимание мои откровенные показания на следствии?

— Суд учтет. — «И этот не лучше других — начинает торговаться и искать для себя смягчающие обстоятельства», — подумал Фомин.

3


Лотта вошла в комнатку отдыха музыкантов, посмотрела на себя в зеркало. Открыла окно в парк — хотелось свежего воздуха. Прополоскала горло и, сделав несколько дыхательных упражнений, опустилась в кресло. До следующего выхода — полчаса. Вынимая платок, наткнулась на бумажку. Записки не были для нее новостью, получала их постоянно и уже привыкла. Как правило, в них просили о встрече. Она развернула бумажку.

Сердце взволнованно застучало. Что это?! Увидела в зеркале, как сильно побледнела. Она так страшилась всегда этого… А иногда успокаивала себя, надеясь, что о ней забыли. И вот…

Значит, сегодня, сейчас она должна будет встретиться с посланцем господина Старка. Отказаться?.. Нет, раз уж это неизбежно — надо набраться сил, смелости и идти. В конце концов нужно все сказать, что она думает, и навсегда покончить с этим. Слегка подкрасив губы, Лотта направилась к двери. Навстречу ей ввалилась шумная компания музыкантов, товарищей по работе.

— Послушай, Вальтер, — обратилась она к руководителю ансамбля. — Мне сегодня нездоровится, и если ты не возражаешь, я закончу свое выступление несколько раньше.

— Да, ты бледна, Лотта. Отдохни. Выйди еще раз — и хватит. Скажи, чем закончишь выступление?

— «Не преследуй меня, уйди» — шлягер, который вчера репетировали.

…Зазвучавшая в зале мелодия песенки, которую она должна была исполнить, вывела Лотту из оцепенения. Она вышла на сцену, глаза искали среди танцующих и сидящих за столиками того, кто был автором этой страшной записки. Но разве можно узнать незнакомого…

Без обычного подъема пропела песенку и ушла.

…«А этот шлягер «Не преследуй меня…» не в мой ли адрес», — подумал Лютце. Он спустился с веранды и встал в тени развесистого дерева. Через четверть часа с сумочкой в руках прошла Лотта. По другой стороне улицы Лютце последовал за ней. Так они и шли до места встречи. Убедившись, что за ними никто не наблюдает, он решился приблизиться.

— Добрый вечер, фрейлейн! Я от дяди Боба, — сказал он, приподняв шляпу.

— Добрый вечер, — ответила Лотта. — Что от меня требуется?

— На первое время только приют, а дальше будет видно по обстоятельствам, — ответил Лютце, оценив самообладание девушки.

— Хорошо. На несколько дней вы можете остановиться у меня. Я снимаю небольшую квартиру, и моя хозяйка сейчас уехала на побережье.

— Ну и прекрасно. За это время я вполне смогу устроиться, — обрадовался Лютце, что проблема жилья разрешилась так просто. — Где вы живете?

— В районе Вильгельмштадта. В квартире изолированный вход — это удобно.

— Послушайте, Лотта. Вы разрешите мне вас так называть, да?

— Пожалуйста.

— Я сегодня целый день на ногах и порядком устал. Не взять ли такси, чтобы быстрее.

— Хорошо. Здесь недалеко стоянка. Впрочем, вон идет свободный таксомотор. — Лотта подняла руку, и машина затормозила. — На Боргштрассе! — сказала она шоферу.

Ехали молча. Когда автомобиль свернул в переулок, Лотта попросила остановиться у дома, от верхних этажей которого остались лишь стены и сквозь пустые квадраты окон проглядывали звезды. Лютце расплатился, и они еошли в подъезд. В бельэтаже Лотта достала ключ и открыла дверь.

— Проходите. Раздевайтесь тут, в прихожей, а я пока задерну в комнате шторы.

Комната мало чем отличалась от обычных гостиных в домах среднего достатка. Диван, полумягкие стулья в чехлах, люстра, затянутая марлей. Явно не гармонировала с окружающей обстановкой — большая двуспальная кровать в углу, отгороженная ширмой. Пока Лютце осваивался, Лотта успела переодеться.

— Если хотите помыться, есть ванная. А я пока успею постелить вам на этом диване.

— Благодарю, — сказал Лютце.

Сквозь шум воды он услышал, как Лотта несколько раз прошла из комнаты в кухню и обратно. Затем все смолкло.

4


— Кто у полковника? — спросил Фомин дежурного.

— Проходите, он один.

Кторов что-то писал, жестом показал Фомину на кресло. Закончив, вызвал машинистку и попросил перепечатать документ.

— С Мевисом придется расстаться, Евгений Николаевич, — сказал он, отодвигая от себя бумаги. Пришла шифровка: польские товарищи просят передать его им для предания суду как военного преступника. Наше руководство дало согласие.

— Этого следовало ожидать, Георгий Васильевич.

— Как он ведет себя?

— Приперт фактами, обмяк. Вот, почитайте протоколы, — Фомин пододвинул полковнику папку.

— Орешек в общем-то не из трудных, — заметил Кторов, быстро пробежав глазами протокол. — Но вам нужно будет еще повидаться с ним. Уточните, что он еще знает о наших противниках: к чему проявляют особый интерес, может быть, ему известны какие-нибудь конспиративные квартиры, пройдитесь, кстати, по его связям с офицерами вермахта.

— Вечером, Георгий Васильевич, постараюсь это сделать. Меня настораживает, почему Старк так легко выпустил Мевиса, то есть оставил его вроде бы на произвол судьбы. Не дорожил им, что ли? Ведь если рассудить, Мевис был хорошо законспирирован, имел такие возможности…

— Это можно в какой-то мере объяснить показаниями самого Мевиса. Помните, он говорит о заигрывании наших недавних союзников с немцами. Это вам один из ответов. Кроме того, у Старка могли быть в отношении Мевиса другие планы. Вот что, будете его допрашивать, предложите нарисовать подробный план квартиры в Ганновере. И непременно уточните, действительно ли у него над столом в кабинете висит его фотография, о которой упоминал Вышпольский.

— Вы думаете. Георгий Васильевич, что с Вышпольским не все чисто?

— Э, дружок мой, — прищурив глаз, улыбнулся Кторов. — Торопитесь медленно, говаривал Козьма Прутков. В понедельник, когда вас не было, я беседовал с ним. Кое-что в его поведении, прямо скажем, мне не понравилось. Настораживает. О человеке, грабившем его родину, думает, возмущается, а о возвращении домой даже не хлопочет. А говорил мать…

— Да нет, Георгий Васильевич. Вышпольский производит на меня хорошее впечатление. И эта карта. Впрочем…

— Вот именно, «впрочем». Я тоже хотел, чтобы он в конечном счете оказался хорошим честным парнем. Но, право, появились вопросы, на которые нужно суметь ответить: почему он не поехал в Вернигеродскую комендатуру, а явился сюда, к нам, в Энбург? Хотя из той же карты видно, что в Вернигероде комендатура есть и до нее значительно проще было добраться. Доверяя — проверяй, Евгений Николаевич. А потом уж больно смущает меня одно обстоятельство: один раз, да еще мимолетом, видел Вышпольский Мевиса в полковничей форме и запомнил так, что сразу признал его в цивильной одежде, через несколько лет. Я попросил приглядеть за ним товарищей из народной полиции. Вот читайте рапорт их сотрудника.

«Докладываю, что принятый мною 10 июля с.г. в 11.30 под наблюдение молодой человек 25–27 лет, круглолицый, русоволосый, одет в темно-серый костюм, темную рубашку, на ногах — желтые полуботинки, особых примет не имеет, проследовал от гостиницы на трамвайную остановку. В вагоне маршрута № 3 доехал до Марксплац, оттуда отправился пешком к Берлинерштрассе. Дважды прошел мимо дома номер шесть, стараясь заглянуть внутрь двора. Потом вернулся в парк, пообедал в кафе и пошел на пляж — купался, загорал. Вечером посетил кинотеатр, в 22.30 пришел в гостиницу и больше из помещения не выходил».

— Вы полагаете, Георгий Васильевич, Старк решил въехать к нам верхом на Мевисе?

— А почему бы и нет? Мевис с ним не в ладу. Думается, Старк не дорожил им, да еще после того, как он стал выходить из повиновения. Передавать Мевиса Польше как военного преступника он, понятно, не стал бы — можно испортить отношения с немцами. И тогда решил пожертвовать фигуру. Мы можем так рассуждать?

— Вообще-то, конечно…

— Но Старк — это, дорогой Евгений Николаевич, не вся английская разведка. Объективности ради надо сказать, что в период войны Интеллидженс сервис[13 - Английская разведывательная служба.] провела ряд очень удачных агентурных комбинаций. Так сказать, с живыми и даже мертвыми. Например, перед высадкой английских войск в Италии, зная, что испанские власти находятся в тесном контакте с гитлеровской разведкой, англичане выбросили со своей подводной лодки в районе Кадикского залива труп в форме британского морского офицера. В карманах этого офицера находились «секретные письма», специально сфабрикованные разведкой. Письма были адресованы ряду высших английских военачальников. Труп был, конечно натуральный. А письма — сплошной дезинформацией. Однако сработали без ошибки. «Секреты» попали куда надо, и реакция, сами понимаете, была той, на какую рассчитывали англичане. Слышали о таком деле? — улыбнулся Кторов.

— ?! — Фомин пожал плечами.

— Однако вернемся к нашему разговору. Порассуждаем еще. Какой объект у нас им может быть особенно интересен?

— Скорее всего — конструкторское бюро.

— Допустим, что они ищут к нему подходы. Может быть такая ситуация? И вот — Вышпольский. Чем не кандидатура? Зарекомендовал себя у советской администрации выдачей военного преступника. Старк вполне мог полагать, что мы клюнем на такую приманку. А если это так, Вышпольский сделал неосмотрительный шаг — очертя голову бросился к объекту, если это, конечно, не случайность. Так ли, иначе, если появляется сомнение, если какие-то даже незначительные факты выстраиваются в некоторой последовательности, значит, покоя у нас быть не должно. Согласны? Итак, заканчивайте с Мевисом. Утром вместе поговорим с Вышпольским. Когда он придет, позвоните. Я сам зайду к вам.

Фомин поймал себя на том, что несколько сбит с толку. Завершение дела Вышпольского ему уже казалось ясным и простым.

5


На смену короткой летней ночи пришло тихое солнечное утро. За окном слышались шаги, говор и смех рабочих, спешивших к проходной вагоностроительного завода, что находился неподалеку. Тихо потрескивал не выключенный с вечера радиоприемник. Почти всю ночь Лотта не спала. Усталой встретила утро. Лежать с открытыми глазами было больше невмоготу, она встала и прошла в ванную комнату. Прохладный душ освежил ее. Поставив на малый огонь кофейник, выбежала из дома к ближайшему магазинчику купить чего-нибудь к завтраку. Когда вернулась, гость уже встал.

— Завтрак на столе, — пригласила она.

— Доброе утро, Лотта. Благодарю.


Теперь при ярком дневном свете она наконец как следует рассмотрела его: худощавый, жилистый, выше среднего роста, гладко зачесанные назад светлые волосы, высокий, с ранними морщинами лоб. Из-под густых бровей смотрели серые, холодные глаза. Она определила, что лет ему не больше тридцати. Лютце в свою очередь отметил, что хозяйка чертовски хороша, шапка темно-медных волос прекрасно гармонировала с большими серыми глазами, затененными длинными черными ресницами. Она была хорошо сложена, он обратил внимание на ее длинные стройные ноги. «Девушка пошлостей не любит», — вспомнил он предостережения Старка.

Лотта решила теперь же, за завтраком, выяснить, что именно от нее ждут.

— Что же я должна буду делать? Может быть, гость теперь скажет? Предупрежу заранее, что знакомых, которые интересуют господина Старка, у меня так и не появилось. Живу довольно однообразно, почти все свободное время посвящаю музыкальному самообразованию.

— Если нет знакомых, так будут, — отрезал Лютце. — Осмотрюсь, и тогда продолжим наш разговор. Пока приму это к сведению. В свою очередь постараюсь Бас не очень обременять. Никаких заданий для вас я не привез. Прошу лишь запомнить следующее. Я ваш кузен Макс Лютце. Приехал из Мекленбургской провинции подыскать здесь работу — моя специальность конструктор-механик по двигателям внутреннего сгорания. Особо любопытным можете сказать, что я был в русском плену, в настоящее время являюсь членом ЛДП[14 - Либерально-демократическая партия.].

Лотта кивнула, долила кофе в чашку гостя.

— Дальше, — продолжал Лютце. — Мне необходимы ключи для беспрепятственного прихода в дом. Обслуживать «своего кузена» особенно по утрам, придется вам, Лотта. А поэтому попрошу держать в доме некоторый запас продуктов. — С этими словами он прошел в комнату, вынул из кармана пиджака бумажник и положил перед Лоттой несколько крупных банкнот. — Лучше, если нас будут реже встречать вместе. — Не отдавая себе отчета почему, он начинал злиться. Наверное, на него действовало безмятежно-спокойное поведение Лотты. — Учтите, я не люблю лишних вопросов!

— Хорошо, — односложно сказала девушка, подошла к стеклянному шкафу, достала ключ от входной двери и положила перед новоявленным «кузеном». Тот, не откладывая, проверил, как работает замок.

Лотта не успела еще закончить уборку, как жилец ушел. Тогда она села в кресло и разрыдалась.


Глава шестая


1


В дверях Фомин мельком взглянул на часы — пять минут десятого. Кторов стоял, склонившись над столом.

— Вы меня спрашивали?

— Да.

Фомин увидел на столе развернутую большого масштаба план-карту Ганновера.

— Знаете, Евгений Николаевич, у меня создалось впечатление, что Мевис нам что-то не договаривает. Я не ставлю это вам в вину, в данной ситуации из него больше ничего не вытянешь. Но было бы очень любопытно посмотреть, что лежит у него в сейфе? А? Как вы думаете?

— А разрешат? — спросил Фомин.

— Уже разрешили, Евгений Николаевич. Правда, на первых порах сомневались, что такая поездка вызывается оперативной необходимостью. Мевис, мол, рассказал все, что знал. Я не согласился с этим доводом, и вы ведь тоже не хотите верить, что Старк так легко отдал нам отлично законспирированного агента. Потом Вышпольский. Не мешает еще лишний раз его проверить, кое-что узнать о нем на той стороне. Я еще сам не знаю, как это осуществить. Надо подумать. В конечном итоге со мной согласились, тем более, как вы сейчас узнаете, ситуация для поездки более чем благоприятная.

Кторов сел в кресло и показал Фомину на соседнее.

— Итак, Евгений Николаевич, главная ваша задача проникнуть в квартиру и сейф Мевиса. Задача попутная, повторяю: попутная — по мере возможности приглядеться к комендатуре и если удастся, к отделу Старка. Попытайтесь выяснить обстановку вокруг его оффиса, «потолкаться». Но все это только при абсолютно благоприятном исходе первой части. Уходите от всяких осложнений и… никакой самодеятельности.

Это — задачи.

Теперь о средствах, которые помогут вам выполнить их. Нашей комендатурой получено письмо от одного немецкого патриота, который сообщает, что в ганноверской тюрьме оказался советский гражданин — Владимир Сигизмундович Никольский. Английские оккупационные власти задержали его, усомнившись в его советском гражданстве. Вот вам возможность, точнее, основание, в случае необходимости, объяснить цель своего приезда в Ганновер. Покажете письмо, потребуете свидания с Никольским. Англичане, видимо, будут препятствовать встрече. Вы проявите настойчивость. Как вести себя в таких обстоятельствах, вы понимаете… Но займетесь всем этим делом только при необходимости. Никольского так или иначе вызволит Репатриационный комитет.

— «Не насиловать обстоятельства, иначе обстоятельства начнут насиловать тебя», — сказал Фомин, зная что это один из любимых афоризмов его начальника.

— Вот-вот, — улыбнулся Кторов, — как раз такой случай. А потому, чтобы было вам полегче там, я помимо заданий дам вам кучу наставлений. Да еще заставлю повторять их вслух. Как тот дрессировщик из довоенного анекдота: «Скажи, «дядя»! Знаете? Нет?.. В общем, дрессировщик пытался научить попугая говорить слово «дядя», и по целым дням вдалбливал ему: «Скажи, «дядя»!» Но попугай упорно молчал. Однажды дрессировщик возвращается вечером с концерта, слышит за дверью: «Скажи, «дядя»! Скажи, «дядя»!» Вошел, смотрит, попугай долбит клювом по голове кролика и упорно повторяет эти слова. А кролик уже чуть жив…

Рассмеялись. И как-то проще пошел разговор.

Кторов умел разрежать атмосферу официальности неожиданной шуткой, чувство юмора полковник считал одним из прекрасных человеческих достоинств. Шутка, легкое подтрунивание порой действительно снимают напряжение. Фомин знал по опыту, что не уверенные в себе люди юмора остерегаются, тот же, кто трудолюбив, смел и способен, как правило, куда более непринужден, остроумен, умеет незлобливо посмеяться над ближними и себя не обойти. И с такими проще и лучше работается.

А Кторов перешел на детали, которые в общем-то были известны и понятны, но их никогда не вредно напомнить; одеться так, чтобы не выделяться из среды, подумать и порепетировать новую «роль», что и где прочитать…

— Зайдите к Соколову, у него, я знаю, есть весьма подробная справка о распорядке работы в Ганноверской комендатуре. И подскочите на заставу, там оперработник отлично знает свое дело и, если не ошибаюсь, ваш приятель. Выясните, какова обстановка на границе, что известно пограничным подразделениям и народной полиции о сопредельном районе. Как охраняется и патрулируется граница с той стороны. Предусмотрите варианты возвращения, минуя КПП, на тот случай, если придется уходить вопреки желаниям хозяев. И еще — техническая сторона дела. На какой машине лучше ехать?

— Думаю, подойдет спортивный БМВ. У него приличная скорость.

— Согласен. И, как говорится, с богом. Готовьтесь. И вот что: я позвоню Алексееву. Он выдаст вам колечко или перстенек. Не повредит.

Кторов говорил все это со спокойствием человека, мысленно не раз прошедшего путь, который его подчиненному предстояло пройти. И Фомин чувствовал — Кторов волнуется.

2


Десятки сообщений, справок, указаний. Толстая папка, которую непременно надо всю просмотреть. Новые бумаги, новые дела, а значит, и новые заботы. Кторов и не заметил, как пролетел день. За окном сумерки.

«А где же Фомин? Почему он так долго не идет?» — Кторов поймал себя на том, что все эти часы только и думал о будущей операции.

Наконец, дверь отворилась, и капитан спросил разрешения войти.

— Да, конечно. — Полковник молча оглядел Фомина. «Как много зависит от прически и костюма, — думал он. — Кажется, все то же, и вместе с тем…» Теперь волосы Фомина были зачесаны назад, их разделяла тоненькая светлая ниточка пробора, от этого худощавое, загорелое лицо его стало каким-то другим. — Надо отдать должное парикмахеру, — сказал Кторов, — честно потрудился.

— С парикмахером — конфуз, — рассмеялся Фомин. — Специально ездил в район Вильгельмштадта, подальше от нас. Сажусь в кресло, а он сразу же: «Стрижечка у господина русская». Пришлось придумывать, что работаю в Доме офицеров переводчиком. Попробовал-де там постричься, но не понравилось, и вот хочу вернуть себе свою европейскую прическу. Как видите, старик постарался.

— А перстенек подобрали?

— Да, вот, — вытянул руку Фомин.

— А что? Вполне… В глазах немцев, дорогой мой, это означает известное благополучие и респектабельность. — Кторов задумчиво глядел на Фомина. — А известно вам, откуда пошел этот почему-то забытый сейчас у нас обычай — носить перстень, обручальное кольцо? Все вообще-то пошло с обручальных колец.

Когда Кторов что-то вспоминал и сосредоточивался, густые брови его сдвигались, как бы отгораживали от лица высокий лоб с копной волос, щедро пересыпанных серебром. А рука в этих случаях, зажав карандаш, начинала выстукивать по бумаге замысловатые ритмы. Бот и сейчас Георгий Васильевич, прежде чем ответить на им же поставленный вопрос, поиграл с карандашом и медленно опустил его в бронзовый стакан на столе. Ожидая, что расскажет начальник, Фомин любовался этим человеком, которого глубоко уважал и которому пытался подражать.

Казалось бы, сейчас, когда оба заняты подготовкой к такому важному делу, полковник не должен бы отвлекаться мелочами. Но так случалось уже не раз, и Фомин потом убеждался, что эти разрядки были удивительно к месту: своеобразные антракты перед тем, как начнется главное действие.

На Кторове был темно-серый, широкого покроя пиджак и черный галстук, любимый, — он надевал его чаще других. Элегантно, строго одевался полковник. Воспитание? Да, воспитание жизнью. Фомин знал, что Георгий Васильевич — потомственный питерский рабочий. В 1930 году блестяще окончил исторический факультет Ленинградского университета, но преподавателем не стал. Его сразу же мобилизовали на работу в органы государственной безопасности. Потом была война, и Кторов, почти не выходя во второй эшелон, находился на самых опасных рубежах невидимого фронта. Он принадлежал к той славной плеяде чекистов-дзержинцев, которые, целиком отдавая себя работе, тратили свою энергию мудро, расчетливо, с предельной пользой для дела.

— Так, значит, о кольцах, — повторил Кторов. — По мнению Симеона Салунского — жил такой святой летописец в пятнадцатом веке, — жениху должно надевать железное кольцо в знак «силы мужа», а невесте — золотое, в знак «ее нелепости и непорочности». По церковнославянскому «Требнику» иначе: жениху «должно быть даваемо кольцо золотое, а невесте серебряное» для обозначения преимущества мужа над женою и обязанности жены повиноваться мужу.

А вообще-то биография кольца связана с историей обручения и относится к тому периоду, когда уплата выкупа за девушку перестала сопровождаться немедленной выдачей невесты жениху или главе его семьи. Брак распался на несколько самостоятельных бытовых, религиозных и юридических актов. На Руси после Петра Первого обручение сохранилось как определенный церковный обряд и как часть венчания. В этом случае кольцо из всех его древнейших символов, а таковых было много, выражало крепость, прочность данного договора, его нерасторжимость, чистоту и непорочность. Возможно, кольца обрученных рассматривались, как защита от зла… Я вас не утомил? — взглянул на часы Кторов.

— Что бы, Георгий Васильевич, — очень любопытно. Сколько скрывается под маленьким колечком. Глубокая история…

— Я ведь по образованию историк. А потом, интересно. Но мы, кажется, отвлеклись. Давайте-ка теперь проверим все еще раз. Личные бумаги и документы на автомобиль у вас в полном порядке, — я их просмотрел. Записка к служанке есть. Лучше, конечно, чтобы служанки не оказалось дома. Впрочем, встреча с ней вам не опасна. Записка Мевиса — вещь абсолютно надежная. А он, конечно, догадался, зачем нам все это нужно?

— Опять пытался торговаться. Просил учесть правдивость и добровольность показаний и, так сказать, соучастие в предстоящем деле.

— Что он рассказал нового о Старке?

— Пожалуй, нового не очень много. Его отдел, сокращенно Си-Ин-Тим, официально значится как отдел по учету и репатриации перемещенных лиц при Ганноверской комендатуре. Заместитель у Старка тоже майор — некий Браун.

— Да, да, это я знаю. Значит, ничего не изменилось. Что еще?

— Мевис назвал прямые номера телефонов на вилле и в комендатуре. Если ему верить, то с пятницы до понедельника Старка в городе не бывает. Отдел размещен на втором этаже, направо от главного входа. Перед входом — часовой из служащих военной полиции и немецкий полицейский. Дежурят машины МР, есть функ-вагоны[15 - Машины, оборудованные радиоустановкой.]. Вход в комендатуру совершенно свободный. В коридорах и в помещении, где работают сотрудники Старка, всегда толчется много людей: немцы, перемещенные. Кабинет Старка и его заместителя от входа по левую сторону коридора, третья дверь. К ним можно войти только через приемную секретаря-стенографистки и переводчицы. Мевис полагает, что обе эти дамы — англичанки, но не уверен в этом. Вот и все, что удалось узнать. Интересные данные дал Соколов.

— Какие?

— Старку подчинена группа так называемой похоронной команды.

— А-а, гробокопатели! Как же, помню. Это они здорово придумали: под видом розыска погибших подданных его величества разъезжать по зоне и преспокойно собирать информацию. Нашему противнику никак нельзя отказать в остроумии. Не так ли? Без малого полгода его люди болтались здесь.

— Да, еще такая подробность, Георгий Васильевич, Мевис склонен считать — и мне думается, что он прав — основной отдел находится где-то в другом месте, скорее всего, на той частной вилле, о которой он упоминал раньше. Здесь, в Ганновере же, этакий проверочно-фильтрационный пункт для первичной обработки агентуры.

— Я тут без вас еще раз «проиграл» всю операцию, — сказал Кторов. — Подумал над «узкими» местами, которые могут вызвать некоторые осложнения и опять-таки встречу с официальными лицами. Она ведь не исключена даже в доме Мевиса. Мало ли, что могло произойти там за эти дни. Так вот, в конце концов вы всегда можете сказать, что с господином Клюге лично знакомы. — Кторов улыбнулся. — Ведь это в самом деле так — знакомы… Он, допустим, узнав о вашей поездке в Ганновер, попросил оказать ему небольшую любезность: привезти что-нибудь. Придумайте что. Трудно доказать, что этого не было. Пока они смогут что-то проверить, пройдет время. К тому же вы лицо официальное, неприкосновенное, у вас есть приличное алиби. Теперь о Вышпольском. Помните, в своем показании он называл адрес авторемонтной мастерской, в которой работал.

— Да, на Принц-Альбертштрассе. Там же, где дом Мевиса.

— А что, если вам заглянуть туда по дороге. Ведь рядом, заехать на одну минутку. Спросить Станислава. Ну, допустим, завезли ему должок…

— Значит, вы все-таки считаете, что его следует проверить? Мне, признаюсь, это и в голову не пришло. В самом деле, удобный случай. А что, если захватить фотографию Вышпольского, показать на станции, мол, этот парень у вас работал?

— Можно, конечно, и фотографию показать. Но тогда придумайте другую версию. Тут уж должок не подходит, тут надо вести речь о хорошем знакомом. А вообще действовать осторожнее, чтобы «уши не торчали», чтобы все было убедительно. И потом фотографию сразу уничтожьте, чтобы при вас ее не было — это ведь документ.

— Постараюсь, чтобы все было убедительно.

— Знаете что: с Вышпольского и начинайте. А потом остальное…

3


Дома Фомин снова, в который уже раз развернул план Ганновера, повторил маршрут, по которому завтра должен был ехать. Гася лампу, встретился взглядом с молодой женщиной, смотревшей на него с фотографии на стене.

«Эх, Натка, Натка».

За окном шумели деревья, чем-то напоминая морской прибой. Он лежал, не закрывая глаз, вспоминал тот настоящий шум морских волн и тот теплый, весенний дождь, Наташу с его кителем на плечах и самого себя, до нитки промокшего, но безмерно счастливого.

Это была их первая встреча вне стен госпитального корпуса, когда врачи разрешили ему наконец выходить на прогулки. Он потом старался забираться подальше от неугомонной братии выздоравливающих, чтобы побыть наедине: облюбовал бухточку за скалами и часами сидел на валуне, любуясь морем и вдыхая свежий, настоянный на водорослях воздух. К вечеру, после дежурства, туда прибегала Наташа. И если успевала сменить форму на пестрое шелковое платье, становилась похожей на школьницу.

Медицинская комиссия сочла необходимым поле госпиталя направить Фомина на два месяца в местный санаторий. С трудом удалось выхлопотать у начальника разрешение только питаться в санатории. А жить он стал у Наташи в маленьком домике, густо увитом виноградной лозой. Свадьба была скромной. Пришли две ее подруги и пожилой симпатичный подполковник — начальник хирургического отделения, в котором она работала.

Пора их короткого счастья была наполнена суровыми тревогами войны, первых ее, самых тяжелых лет, когда враг был еще силен и продолжал наступать. И все же это были необыкновенные дни, которых Фомин не знал ни до, ни после — было яркое солнце, ласковые шепоты и мечты о будущем. Теплое море и благодатный берег Абхазии — все тогда принадлежало им.

Фомин выздоравливал. А вначале никто и не верил, что он сможет вернуться на фронт. Пуля пробила грудь навылет, прошла на полсантиметра выше сердца. Первые дни в госпитале были очень тяжелыми. И тогда появилась Наташа. Это было замечательно, что там оказалась эта девушка… Его Наташка.

Уезжая в действующую армию, он знал, что будет отцом. Мысли об этом переполняли гордостью. Ему казалось, что он стал сразу намного старше и намного сильней, а сердце щемило грустью расставания.

Осенью сорок третьего года Наташа родила сына. Бросать госпиталь не захотела, списалась с матерью Евгения, и та приехала в Гагру, чтобы быть с маленьким Сережкой. Мать написала ему, что очень рада, ибо до этого она почти два года жила одна со своей скорбью — отец Евгения погиб, защищая Москву. В Гагре они были до конца сорок четвертого, когда Сережка подрос и окреп, Наташа перевезла всех в Москву и потом…

Потом был морозный январь, тот январь сорок пятого года, когда Евгений впервые увидел сына и в последний раз Наташу. Через несколько дней после этой встречи начальник санитарного поезда, где служила капитан медицинской службы Наталья Сергеевна Фомина, сообщил, что эшелон их был разбит вражеской авиацией на территории Польши, шестого февраля…

«Заставьте себя хорошенько выспаться», — вспомнил Фомин наставления Кторова.

«Буду считать — это иногда помогает». Он уснул, не досчитав до тысячи. И тогда к нему опять пришла Наташа. Они купались в море. Большая волна накрыла их, закружила, завертела, с силой выбросила на каменистый берет. Глаза у Наташи были испуганные, а лицо смеялось…

Проснулся сразу, будто кто-то толкнул в бок. Слепил солнечный лучик, проколовший штору. Пора!

Гимнастика, бритье, уборка и завтрак — все привычно, рассчитано по минутам. И еще новая забота — уложить волосы, как вчера.

Через полчаса он уже выезжал из гаража.

— Евгений Николаевич, — окликнул его механик, — одну минутку, чуть не забыл. Когда ремонтировали машину, ту, что вы на днях пригнали, ребята под запаской нашли вот эту штуку, — и он подал в окно коробку из-под сигар.

Фомин открыл — она была доверху наполнена стальными «ежами».

— Спасибо. Я прихвачу это с собой, — сказал Фомин, пряча коробку под сиденье. — Приеду — тогда разберусь.

«Этот Мевис совсем не прост, и только очевидная безвыходность положения заставила его говорить правду, вернее — полуправду, — размышлял капитан. — Ареста он, конечно, не ждал. Иначе бы этот сюрприз держал под рукой, а не в багажнике. Тогда кто знает, чем кончилась бы та погоня на кольце. Двух таких «ежиков» вполне достаточно, чтобы машина осталась без колес. Старый, но многократно испытанный, способ».

4


Каждый раз на автостраде, проезжая эти места, Фомин любовался величественной панорамой Энбургской крепости, построенной на берегу вечно спешащей куда-то реки, более четырех веков назад. Вспомнилось, как весной он с Георгием Васильевичем и его сыновьями излазали казематы этой крепости. Искали по описаниям застенки, в которых томился в неволе грузинский поэт Давид Гурамишвили.

В крепости Кторов рассказал ему о том, как Давид в 1729 году приехал в свите царя Вахтанга VI в Москву, принял русское подданство, вступил в Грузинский гусарский полк. В начале семилетней войны Гурамишвили попал в плен к пруссакам и несколько лет томился в неволе, здесь, в этой крепости. Но ни цепи, ни толстые стены не смогли удержать поэта. Он бежал и возвратился в полк. Получив отставку, Гурамишвили доживал жизнь в захолустном Миргороде, никогда не у видев больше своей родины, но любовь к ней, к своему народу сохранил до конца жизни и воспел в стихах.

И тогда уже, в который раз, Кторов поразил его своей блестящей памятью: Георгий Васильевич легко называл даты, имена. После его рассказа Фомин выписал из Москвы томик стихов Гурамишвили…

Горячий воздух, поднимаясь над разогретой лентой бетона, становился видимым, живым. Скоро впереди показались строения Мариенборна — пограничного передаточного пункта. На высокой мачте реял на ветру флаг Советского Союза, а дальше — флаг Великобритании. Фомин поставил машину «в затылок» автомобилю, с шофером которого разговаривали советский пограничник и представитель народной полиции. Потом вся группа подошла к нему. Дежурный контрольно-пропускного пункта, знакомый ефрейтор, приложил руку к козырьку: «Прошу предъявить документы». Полицейский, удивительно точно воспроизводя интонацию пограничника, перевел требование на немецкий.

Фомин снял темные очки, протянул документы. Пограничник невозмутимо проверил их и, кинув руку к козырьку, вернул.

Линия границы — позади. Снова шлагбаум. Посередине автострады стоял длинный барак. У обочины дороги — фанерный щит на трех языках, объявляющий путешественникам, что они въезжают в английскую зону оккупации. А рядом — табличка со стрелкой: «Ганновер — 67 км». Два английских солдата в расстегнутых на груди форменных рубахах, заправленных в короткие шорты, проверили документы.

— Давай, давай, пошел! — сказал один из них и хлопнул рукой по крыше машины.

В полутора километрах от пограничного пункта Фомин увидел на автостраде человека — тот неуверенно поднял руку. Фомин притормозил.

— Простите, вы не в Ганновер?

— Садитесь, — открыл дверцу Фомин.

— Был в Бранденбурге у родственников, — объяснил человек, устраиваясь рядом.

— Без пропуска?

— А зачем он мне, пропуск? — засмеялся пассажир. — И без него можно.

— Вы здешний?

— Нет, я с Севера. А пропуск — ерунда. Обратите внимание, шестьдесят пятый километр. Видите, поворот на Кирхгоф.

— Да, а что?

— Здесь рядом идет полевая дорога — видите? Так вот, по ней, минуя контрольно-пропускной, свободно можно пересечь границу. Езжай хоть целой колонкой, никто не остановит.

— Ерунда, — бросил Фомин. — Не может этого быть.

— Что значит, не может быть. Неделю назад я проехал тут на грузовике, и хоть бы кому дело… У меня, знаете ли, приятель перебрался жить в восточную зону.

Пассажир вдруг умолк, скосил глаза на Фомина, спохватившись, что слишком разоткровенничался с незнакомцем.

Фомин невозмутимо вел машину, всем своим видом говоря, что сказанное его ею интересует. На некоторое время воцарилось молчание. Разряжая паузу, Фомин достал сигареты, закурил сам, угостил попутчика. Стрелка спидометра не опускалась ниже ста километров. Вскоре слева от шоссе в белой дымке открылась панорама большого города. Серая полоса автострады тянулась дальше. Фомин свернул в предместье, ощутимо искромсанное войной. Да и весь Ганновер был изрядно разрушен. На Кайзерплац высадил, немца.

5


Вспоминая схему маршрута, ехал медленно, держась ближе к тротуару. На улицах, среди гражданских костюмов часто мелькала форма английских солдат. Забавно и непривычно выглядели шотландские стрелки, здоровенные парни, одетые в куртки и коротенькие, до колен, клетчатые юбочки. У трамвайной остановки группа шотландцев пыталась завести знакомство с двумя пухленькими фрау.

«Проверим на всякий случай, где сейчас находится господин Старк», — подумал Фомин, разыскивая в кармане монету. Затормозил у будки телефона-автомата Абонент не отвечал. Недовольно крякнув, автомат возвратил монету.

Тогда он вторично набрал номер секретаря Старка. Услышал длинные, воющие гудки. Трубку не брали и уже, когда Фомин готов был ее положить, раздался щелчок.

— Вас слушают, — сказал низкий женский голос.

— Будьте любезны, соедините меня с господином Старком, — попросил Фомин.

— Господина Старка нет.

— Ах, как жаль. Он скоро будет?..

— Сомневаюсь. Позвоните лучше завтра с утра.

— Спасибо, — поблагодарил Фомин невидимую собеседницу, которая дала ему столь ценную информацию. Задача в значительной мере упрощалась. Еще немного подержал трубку, слушая частые низкого тона сигналы. «У нас они тоненькие!», — почему-то подумал он, уже садясь в машину.

А вот и Принц-Альбертштрассе.

По объяснениям Мевиса, полученным накануне, Фомин быстро разыскал мастерскую Это, кстати, оказалось не сложно. У ворот висело объявление и тариф оплаты за различные виды ремонта. Проехав мастерскую, он поставил машину, вернулся и вошел во двор. У машины с поднятым капотом на корточках сидел парень в комбинезоне и чего-то завинчивал…

— Мне бы Станислава… — спросил его Фомич. — Не подскажете, как его найти?

— Станислава? — Парень поднялся, вытирая руки тряпкой. — Это поляка, что ли? Так он уже недели две не появляется. А вам зачем?

— Да приятель он мой. Сказали, что тут работает. Хочу повидать. Вот этого самого. — Фомин вынул фотографию.

— Ну-ка, ну-ка, — сказал парень, склонил голову. — Это не Станислав. У нас другой работал. А как фамилия вашего Станислава?

— Вышпольский, — сказал Фомин.

— И у нашего, кажется, такая фамилия. Я, правда, знаю не точно. Ведь он тут не постоянно работает. Только на фотографии это не он. Может, ваш работает на какой-нибудь другой станции?

— На Принц-Альбертштрассе.

— Здесь больше нет таких мастерских.

— Вот беда, — Фомин изобразил на лице разочарование — Значит, ошибка, неправильно мне объяснили.

— Значит, неправильно, — согласился парень. — Извините, у меня спешная работа. — И он снова присел на корточки.

«Вот так Вышпольский, — думал Фомин, садясь в машину. — А мне ведь казалось, что все так ясно. И Кторов сначала молчал. Ну, конечно, ждал, что я сам догадаюсь копнуть поглубже…»

Фомин очень мелко изорвал фотографию и, немного отъехав, на ходу выбросил обрывки в окно.

Дом номер двадцать два он нашел сразу. Поднялся на третий этаж, нажал кнопку звонка квартиры шесть. За дверью было тихо, позвонил снова. Никто не выходил. Он собирался уже вставить ключ в замочную скважину, как вдруг дверь открылась. На пороге стояла девушка. Голова ее была покрыта полотенцем. Судя по этому, она только вышла из ванны.

— Вам кого? — недовольно спросила она.

Фомин решительно шагнул в прихожую.

— Добрый день, фрейлейн Эльза! Очень хорошо, что я вас застал. Господин Клюге просил передать вам привет и эту записку. — Фомин закрыл за собой дверь.

Смысл его слов до Эльзы дошел не сразу. Она, медленно шевеля губами, прочитала записку:

— Пожалуйста, я покажу, где находится его письменный стол.

В сопровождении Эльзы он прошел в кабинет Клюге и открыл дверцу левой тумбы письменного стола, а затем маленькую дверцу сейфа.

— О, я этого не знала, — изумилась Эльза, — хозяин, значит, вам рассказал где что? Извините, я на минутку, приведу себя в порядок.

Фомин стал быстро просматривать и откладывать в сторону документы, представляющие, на его взгляд, оперативный интерес. Таких набралось больше десятка, рукописных и отпечатанных на машинке. Когда он уложил отобранные бумаги в свой бювар, в комнату вернулась Эльза. Она успела причесаться и переодеться.

— Все, что господин Клюге просил меня привезти, я взял, — сказал он. — И, пожалуй, могу ехать.

— Как скоро вы увидите моего хозяина?

— Завтра обязательно.

— Вы не будете столь любезны передать ему кое-что? В общем-то мелочь: две — три пары носков и платки. Прошлый раз я не успела ему приготовить.

— Это меня нисколько не обременит, милая фрейлейн.

Девушка ушла. Фомин еще раз оглядел стены кабинета. Внимание привлекла фотография хозяина. «Здесь ты был куда моложе, — подумал Фомин. — Взгляд твердый, лицо надменное. Так-то вот», — кивнул портрету и прошел на кухню, где Эльза уже перевязывала тесьмой небольшой пакет.

— У меня все готово, вот, пожалуйста.

— Вашему хозяину это действительно не мешает, — заметил Фомин. — Он будет тронут вашей заботой. Всего хорошего, фрейлейн. Да, чуть не забыл: вам привет от Станислава.

— Какого Станислава? — недоуменно спросила Эльза.

— Станислава из автомастерской.

— Я не знаю никакого Станислава, господин…

— Может быть. Может быть… — улыбнулся ей Фомин. — Тогда, значит, он имел в виду не вас, а другую Эльзу. Будьте здоровы.

— До свидания. Передайте господину Клюге, что дома все в порядке. Почты не было, и никто не заходил. Счета за починку костюма и брюк я оплатила, и у меня еще есть деньги…

— Хорошо, непременно все передам, — кивнул Фомин и закрыл за собой дверь.

Кажется, все сошло хорошо. Теперь быстрее домой.

Уже в машине Фомин подумал, что, пожалуй, имеет право заехать в комендатуру и, как говорил Кторов, потолкаться там, посмотреть, что к чему: с господином Старком и его людьми еще придется встречаться, поэтому совсем неплохо увидеть кое-что самому.

Без труда нашел комендатуру. Увидел часового в белой металлической каске, перепоясанного белым же широким ремнем, с короткоствольной винтовкой за спиной. У дома стояли военные джипы, легковые машины различных марок. У дверей толпились люди.

Спрятав бювар под коврик на полу автомобиля, Фомин запер дверцы и не спеша направился к входу. Часовой скользнул по нему рассеянным взглядом.

Поднимаясь по лестнице, Фомин не оставлял без внимания деталей помещения, присматривался к людям, военным и штатским — последних было даже больше. На четвертом этаже потолкался среди посетителей, прочел таблички на дверях, потом спустился на второй этаж и свернул налево в широкий коридор. Людей тут было меньше. Несколько человек сидело за журнальными столиками; двое что-то сосредоточенно писали. Прошелся в конец коридора, вернулся обратно. Постоял перед дверью с табличкой. Пунктуальные англичане хорошо знали характер не менее пунктуальных и дисциплинированных немцев, беспрекословно выполняющих команду коротенького слова «Ферботен»[16 - Запрещено (нем.).]. «Меня это не касается, поэтому зайдем», — решил Фомин.

Слегка постучав в дверь, сразу нажал ручку. В комнате у широко раскрытого венецианского окна стоял большой письменный стол, напротив — другой, поменьше. Рыжеволосая женщина перебирала бумаги. Глаза цепко ловили все, что было вокруг: дверца сейфа в стене, толстый ковер, на полу, надписи на дверях, налево вход к Старку, направо — к Брауну. Пахло крепким табаком и духами.

— Добрый день, — поклонился он. — Могу я видеть господина Старка?

Женщина подняла голову. И тут же раздался отрывистый звонок. Указав Фомину на кресло, она скрылась в кабинете Брауна.

«Тут, за маленьким столиком, наверное, сидит переводчица», — отметил он. Рыжеволосая — за письменным. Обратил внимание на выдвижной ящик с машинкой. На приставном столике — три телефонных аппарата, сифон с водой. Широко раскрытая красная дамская сумка.

Рыжеволосая вернулась. Заправила в машинку какой-то документ, несколько раз стукнула по клавишам, что-то подтерла резинкой и снова зашла к Брауну, плотно притворив за собой дверь.

Мгновенно оказавшись у стола, Фомин взглянул на копию документа, лежащего рядом с машинкой. «Британская разведывательная служба. Совершенно секретно», — прочел он в углу листа. И, не раздумывая, схватил копирку и сунул в карман.

Когда секретарша появилась снова, он уже сидел в кресле и безмятежно курил.

— Что вам угодно? — наконец обратилась она к нему приятным мелодичным голосом. Мягкий выговор выдавал в ней скорее саксонку, нежели англичанку.

Фомин повторил свой вопрос о Старке.

— Вам повезло, — она улыбнулась. Ей импонировал белозубый молодой человек, его спортивный вид. Оно старалась быть любезной. — Господин Старк звонил, он скоро должен быть. Зайдите через час.

«Эта встреча мне ни к чему», — подумал Фомин.

На углу у комендатуры долго пришлось ждать, пока пройдет поток автомобилей. А тут еще большой черный лимузин, бесцеремонно нарушив правила, развернулся, преградив дорогу другим. Регулировщик, видимо, знал, чей это автомобиль, и взмахнул жезлом, притормаживая поток. Лимузин пронесся мимо машины Фомина к комендатуре, взвизгнув тормозами, вылез на тротуар, заставив отскочить в сторону часового.

Как же удивился Фомин, когда увидел, что из машины вышла Эльза, а за ней высокий мужчина. Вариант никак не предусмотренный планом. «Сейчас могут начаться осложнения, — подумал Фомин. — В лучшем случае в запасе у меня десять минут».

Машина, словно скакун, которому дали шенкеля, рванулась вперед «Спокойно, дружок, — тут же сказал он себе. — Пока не очень спеши, иначе полиция сцапает тебя за превышение скорости. — Сбросил газ. — Главное — вырваться из города. Кто этот мужчина? Не сам ли Старк? Значит, Эльза сообщила о его визите к ней. Конечно, сообщила — зачем бы тогда привезли ее в комендатуру? Конечно, границу сейчас же закроют. Ну, ничего, выберусь, пока они опомнятся…»


Он стал вспоминать оперативную обстановку на межзональной границе, с которой знакомил его Рощин, перебрал в уме возможные варианты проезда, минуя КПП. Вспомнил и то, что болтал в дороге немец, которого он подвез.

Автострада. Наконец-то! И сравнительно свободна. Он нажал на газ и соседние машины словно остановились. Глаза непроизвольно ловили цифры на километровых столбах, счет шел в обратном порядке, определяя километры до границы. И когда казалось — вот уже можно свободно вздохнуть — он услышал сзади сирену автомобиля военной полиции. Включил компрессор принудительной подачи бензина. «А может, это еще не погоня? Может, не я их цель?»

Крутой подъем. Прежде чем нырнуть с гребня вниз, Фомин обернулся. Теперь рассеялись все сомнения: сзади шла знакомая большая черная машина, а следом — два полицейских джипа. Они-то и подавали тревожные сигналы.

Преследовали, конечно, его. В перерывах между душераздирающими воющими сигналами, мощный громкоговоритель приказывал всем водителям остановить машины и не мешать их движению. И ему тоже приказывали остановиться.

Как бы не так! Дорога впереди, на его счастье, была совершенно свободной, и он все дальше отрывался от преследователей.

Стрелка спидометра, чуть вздрагивая, стояла у цифры 160. Только бы не подвела, выдержала эту гонку машина. Еще семь — восемь минут, и поворот на Кирхгоф. Правда, дорога там пойдет хуже. Мысль работала лихорадочно. А если?.. Если на повороте подбросить им ежей, их собственных ежей, — вспомнил Фомин о сигарной коробке. Он совсем забыл о них. Нет, это в самом деле здорово, что у него есть ежи. И ему стало даже весело. Знал бы Старк, когда снабжал Мевиса этими игрушками, куда они могут пойти!..

Километровые столбы отсчитывали расстояние до поворота «5», «3», «2»… Пора! Выключив компрессор, Фомин стал притормаживать. Разрыв между его машиной и преследователями сразу же заметно сократился. Рука достает коробку: горсть, еще горсть. Он виляет, рассыпая по шоссе ежи…

Все! Опять можно прибавить скорость. Сзади скрежет тормозов, короткие взрывы лопающихся автомобильных шин. Значит, они слишком поздно заметили препятствие. А вот — долгожданный съезд.

«Что и требовалось доказать», — удовлетворенно подумал Фомин, ныряя в густую, тенистую рощу.

6


Пинком распахнув дверь, в приемную ворвался Старк. Браун, диктовавший стенографистке, обернулся и недоуменно посмотрел на разгневанного начальника.

— Вам не удалось догнать этого типа?

— Это же черт знает что! Русский агент!.. Теперь я не сомневаюсь, что это — русский агент, — кипел Старк. — И так дерзко!..

— Я понимаю ваше состояние, сэр, — радостно сказал Браун, чувствуя, что вставляет шпильку своему патрону. — Обидно, конечно… Ушел, не оставив визитной карточки. Но стоит ли так расстраиваться, Эдвард? В самом деле?..

— Видели бы вы, Браун, как этот парень водит автомобиль — профессиональный гонщик может позавидовать. А у границы, на повороте, подложил нам свинью. — Старк достал из кармана завернутую в платок стальную колючку.

— Не свинью подложил, а ежа, причем нашего производства, — заметил Браун.

— Слава богу, что мы успели сбросить скорость, иначе бы без хлопот могли угодить к праотцам… Ладно, идемте ко мне. Анни, позовите сюда эту курочку. Придется заняться с ней и как следует допросить об этом парне. Хотя бы уточнить приметы. А то лепечет: «Интересный сероглазый блондин». Может быть, его видел еще кто-нибудь из наших?

— Извините, господин майор. Вы так спешили, что я не успела вам доложить. За несколько минут до вашего приезда заходил молодой человек, который, как мне кажется, по вашим отрывочным замечаниям… Он очень похож, те же приметы…

— Что?! О-о! Черт вас побери, Штаубе! — взорвался Старк. — Неужели ваш рыжий котелок не сварил, что нужно, хотя бы спрашивать, кто сюда заходит?! Вы забываете, Анна, где работаете! Здесь вам не салон мод. С ума можно сойти!.. Идемте, Браун, и давайте сюда эту девчонку.

Браун, заглянув в кабинет Старка, вернулся:

— Послушайте, Анни, вы проверьте свой стол. Что вы делали, когда у вас был этот молодой человек?

— Давала вам на подпись тот документ, для Берлина. Исправляла ошибки.

— Проверьте тщательнее все: копии, копирку, где, например, та, последняя.

Анни закуривала, при этих словах спичка едва заметно дрогнула в ее руках, но она тут же овладела собой, выпустив густое облако дыма.

— Копирка? Я ее сожгла. Видите пепел? — показала она на пепельницу, в которой еще утром случайно сгорела какая-то бумажка.

Как только Браун вернулся в кабинет Старка, Анни в изнеможении рухнула на стул, стала лихорадочно перебирать бумаги. Да, копирки не было! Хотя она хорошо помнила, что, подготовив документ, отложила ее в сторону, так как по инструкции все документы с грифом «секретно» и копировальная бумага с закладок должны непременно возвращаться исполнителю. Хорошо еще, что ей доверяли самой сжигать копирку, иначе бы… Страшно подумать, что было бы… Значит, тот молодой парень выкрал копирку, пока она была у Брауна…

«Теперь только молчать, — решила она, — молчать, и все. Ей совершенно все равно, что будет с теми, о которых шла речь в документе. Ей наплевать на все, она не знает этих людей. Иначе…»

Анни Штаубе задохнулась при мысли, что с ней произойдет, если… признаться сейчас. Старк может арестовать и посадить ее в тюрьму. Тогда прощай благополучие, возможность уехать в Англию. Анни решила молчать, что бы там ни было, и успокоилась, приняв такое решение.

7


В разогретом воздухе носились запахи цветов, разомлевшей травы. Сильнее других смолистый запах лиственницы. Хорошо накатанная лесная дорога вывела к небольшому мостику, За ним начиналась советская зона.

Словно из-под земли на дороге выросли фигуры пограничников и служащих народной полиции. Несмотря на то что один из пограничников хорошо знал Фомина, он проверил документы, несколько удивленный не совсем обычным маршрутом для переезда границы.

— Обстоятельства, друг, — вытирая пот, объяснил Фомин. — Скажите-ка лучше, как быстрее проехать на заставу…

Четверть часа спустя Фомин сидел в небольшом чистеньком кабинете Рощина.

— Ну вот, видишь, — радостно приветствовал его Рощин, довольный тем, что хоть как-то смог помочь товарищу своим инструктажем и объяснениями перед операцией. — Трусил?

— Откровенно говори, поволновался, теперь жди английских гостей.

— Гостей встретим. А Георгий Васильевич уже о тебе справлялся: не проезжал ли?

— Доложи в отдел, что через час буду дома.

Часы показывали половину третьего, когда он поднялся в приемную полковника.

— Ну, молодец, Женя, — Кторов шел ему навстречу. — Молодец, ничего не скажешь. — Он усадил Фомина в кресло. — Только что звонил Рощин. На КПП приходил английский комендант и еще какой-то штатский. Заявили, что преследуют важного преступника, которого наши пограничники, дескать, беспрепятственно пропустили на машине через границу. Сообщили номер машины, потребовали разыскать. Рощин вполне резонно ответил: что прежде, чем оказаться у нас, преследуемый переехал границу с вашей стороны. Выходит, мы должны исправлять ваши ошибки?.. Короче говоря, на границе порядок. А теперь выкладывай, что там приключилось. Все, до мельчайших подробностей.

8


Цепенея от страха, Эльза сидела на краешке стула, маленькая и пришибленная рядом с огромным письменным столом Старка.

— Ну, фрейлейн, рассказывайте, что делал у вас на квартире этот человек?.. Как там вы его называли? Симпатичным?

Эльза сбивчиво и путано начала объяснять…

— Вы не сказали, почему вы сразу не доложили мне, не позвонили сюда?

— Он сослался на господина Клюге, и у него был ключ от стола и записка. Я думала вы знаете…

Браун хотел еще что-то спросить у Эльзы, но Старк его остановил.

— Достаточно. Идите домой, Эльза, и продолжайте смотреть за квартирой. Она теперь поступает в полное распоряжение английской комендатуры. Всем, кто будет интересоваться вашим хозяином, отвечайте, что он скоро приедет. Берите визитные карточки или спрашивайте, что нужно передать господину Клюге. О каждом таком посещении немедленно ставьте в известность нас. И не будьте больше такой дурой, Эльза. Этак вас обманет какой-нибудь пройдоха… Понятно?

— Да, сэр.

— Ступайте.

«Гроза миновала», — поняла Эльза и спросила:

— Извините, господин, а мне оплатят работу?

— Оплатят. Деньги вам дадут здесь, у нас. И старайтесь…

Обрадованная и окончательно успокоенная, Эльза ушла.

— Зачем вам теперь эта квартира, Эдвард? — спросил Браун. — Русским она известна. И вряд ли они навестят ее снова.

— У меня, Ральф, на этот счет имеются кое-какие предположения, точнее, подозрения, и я хочу их перепроверить. Откровенно говоря, сейчас меня не столько уже волнуют русские — они сделали свое дело — сколько немцы. Вам известно, почему мы с шефом решили пожертвовать «Журналистом»?

— Что, Гелен?

— Да. Хотя в этом я окончательно не уверен. Геленовская разведка с легкой руки Си-Ай-Эй[17 - Американская разведка.] настолько обнаглела, что начинает работать против нас. А наши союзники в лице господина Даллеса смотрят на эти «шалости» сквозь пальцы. И я уверен, что немцы в конце концов обойдут не только нас, но и американцев. Немцы есть немцы и в первую очередь думают о себе, о своем, так сказать, возрождении. Я чувствую, пора с этим разобраться и указать им на их место. Забылись, черт возьми…

— Верно, Эдвард, и это совершенно меняет дело. Немцев следует поймать за руку, и, кроме задания Эльзе, я думаю, следует установить за домом наблюдение. Вы имеете представление о документах, которые увез русский?

— Даже понятия не имел, что они там хранились. Скорей всего, это копии донесении, которые он нам представлял. Вы же знаете педантизм и аккуратность немцев. Но Клюге старый осел, не профессионал. В общем, с его «провалом» в любом случае цель достигнута, и она оправдывает средства. Прискорбно, конечно, что мы упустили этого визитера, но ставлю против вашей коробки «Клея»[18 - Крупный табачный фабрикант Америки. Сигары, выпускаемые фабриками Клея из кубинских табаков, считались лучшими в мире. В описываемый период Клей — генерал, военный комендант американского сектора Западного Берлина.] бутылку «Белой лошади»[19 - Марка виски.], что русские клюнули на приманку. А получив неоспоримое подтверждение, что Клюге — наш человек, они безусловно будут верить «Потомку».

— Согласен. И хочу, чтобы вы выиграли. Но откуда такая уверенность?

— Получил от «Потомка» открытку. Пишет, что все идет, как нельзя успешно.

— Старику об этом уже известно?

— Пока нет. Я получил открытку после его звонка. Не сегодня-завтра он придет сам, и это будет для него приятным сюрпризом. Операция «Аяксы» утверждалась им.

— Да, Эдвард. Я все забываю спросить, что за информация получена вами о бюро в Энбурге, которым вы так усиленно занимаетесь в последнее время?

— Я не успел проинформировать вас, Ральф, вы уезжали. Речь идет о людях, которые там работают, но это только усиливает нашу заинтересованность. Бот посмотрите… — Старк покопался в бумагах. — Сообщение нашего военного атташе в Москве. Недели три назад он летел до Берлина с группой советских инженеров, Русских не обвинишь в болтливости, но ему удалось записать несколько имен и фамилий. Оки должны разъехаться по разным предприятиям зоны. Трое, и среди них некий Денисов. — Старк посмотрел документ и еще раз медленно прочел, — Де-ни-сов, — словно взвешивая фамилию. — Далее речь о каком-то бюро. Заметьте, опять бюро. А на днях, после разговора с полковником Блейком, я понял, что этой организацией заинтересовались на Даунинг-стрит[20 - Небольшая улица в Лондоне, где расположена официальная резиденция премьер-министра Англия.]. Стюарта приглашали туда. Думаю, у них имеются и другие источники. Ему предложили выяснить все возможное. И, как видите, я усиленно занимаюсь всем этим. Успел кое-что перепроверить. Бюро действительно есть. «Аяксы» — попытка проникнуть в него. Поэтому я забрал у вас Лютце — он будет глазной фигурой в нашей игре. И еще расконсервирую резидентуру «Лоцмана». Нечего ему вертеться в Ланкастерхаузе[21 - Дом в Западном Берлине, где размещалась английская военная администрация.]. С минуты на минуту я жду его. Все это и еще кое-какие ориентировки я вам сейчас дам. Ознакомьтесь с ними.


Глава седьмая


1


— А, Фердман! Проходите, рад видеть вас таким цветущим. Бы еще раздобрели? Чересчур увлекаетесь пивом…

Старк встречал своего давнего подручного приветливо и не скупился на добрые слова.

— Здравствуйте, господин майор. И я искренно рад видеть вас таким бодрым и здоровым, — вскинул ладоши прибывший. Тяжелым, по размашистым шагом он пересек большой кабинет, направляясь к Старку, ждавшему его у стола с протянутой рукой.

— Садитесь. Давненько не было у меня здесь человека, столь любящего и понимающего жизнь во всех ее проявлениях.

Фердман удовлетворенно хрюкнул, услышав такую оценку. Это был крупный мужчина лет сорока пяти, с гладко выбритой квадратной головой, большеносый и толстогубый, маленькие глаза прятались под выдвинутыми вперед массивными надбровными дугами. Развалившись в кресле, он достал платок и обтер голову и лицо.

— Жарко, черт возьми, как в Африке. Думал, растоплюсь, пока на солнцепеке ловил такси. Тут я вроде бы в гостях…

— Надеюсь, у вас все благополучно, — сказал Старк, нажимая кнопку вызова секретаря. — Принесите виски и содовую, Анни. И фужеры побольше, — крикнул он. — Я знаю, Альфред, что охладит вас. А пока вот это… Прошу, угощайтесь.

— О, «Гавана», — восхитился Фердман, обнюхивая темно-коричневую длинную сигару.

«Тоже мне аристократ! Заметил этикетку, а выдает себя за знатока», — подумал Старк.

Фердман тем временем пододвинул настольную «гильотину». Крошечный металлический нож, щелкнув, отрубил кончик сигары. Зажег спичку, раскурил сигару и, полузакрыв глаза, картинно выражая блаженство, сделал несколько глубоких затяжек.

Вернулась Анни. На подносе — бутылки виски, содовой и ваза с матовыми кубиками льда. Уходя, она включила вентилятор. Волны взбудораженного пропеллером воздуха обрушились с потолка вниз, разгоняя табачный дым.

— Разбавляйте по своему вкусу… За встречу! — поднял бокал Старк.

— За встречу! — эхом отозвался Фердман и стал цедить сквозь стиснутые зубы ледяную жидкость.

— А теперь перейдем к делу, Альфред, — сказал Старк, поставив пустой фужер на стол. — Сразу же к делу, не теряя времени. Есть необходимость, и притом срочная, активизировать деятельность вашей энбургской резидентуры. Цель — установить задачи, которые решает недавно созданное там конструкторское бюро. Речь идет о совместной разработке советскими и восточно-германскими инженерами так называемой Х-конструкции. Вы хорошо знаете Энбург и…

— Не каждая хозяйка знает так свою квартиру, как я Энбург, — перебил Фердман.

Старк сердито посмотрел на немца.

— Перестаньте хвастать, Фердман. Слушайте. Наиболее подходящая кандидатура для выяснения всех этих дел — «Финн». Он, безусловно, должен знать, о чем идет речь. Что касается «Дункеля», его трогать запрещаю. Такого агента у вас на связи никогда не было. Не только фамилию, но и кличку его забудьте. Надеюсь, понятно?

— Понял и принял к сведению.

— Заставьте как следует работать женскую агентуру. Дайте задание повертеться около работников бюро, завести знакомства. Встряхните официантку из Дома офицеров, надеюсь, она еще не «покраснела»?

— Нет, как можно. Она у меня вот где, — Фердман сжал похожие на сардельки пальцы в кулак, страшный огромный кулак, которым можно было убить быка. Старк далее отметил про себя, что не хотел бы оказаться в таких лапах.

— Тем лучше, Фердман. Обещайте им все что угодно: выезд к нам, деньги. Деньгами не скупитесь и меньше присваивайте. Вам и так достается больше всех. Не жадничайте…

Фердман хотел было возразить, но Старк предостерегающе поднял руку:

— Ладно, я вас знаю… — Сказав это, Старк достал из стола тугую пачку немецких марок и бросил перед Фердманом. — Здесь пять тысяч. Задаток. Давайте расписку. Впрочем, передадите ее секретарю. Если нужно изготовить какие-либо документы…

— О документах но беспокойтесь. Имею надежнее, чем самые настоящие, — Фердман спрятал деньги в карман.

— Отлично. Теперь вот что необходимо выяснить, что за немцы работают в этом бюро? И русские: каждый в отдельности. Особенно Денисов. Мы полагаем, он и руководитель группы. Максимум через десять дней жду вас назад. Без результатов не возвращайтесь, Альфред. Узнайте хотя бы в общих чертих, не обязательно все сразу. Ну хотя бы состав бюро, и что это за штука Х-конструкция…

2


Лютце неторопливо шел по улице, запоминая детали района, где придется теперь жить. Сначала он направился в сторону, противоположную той, откуда вечером они приехали с Лоттой на такси. Чувство раздражения, вызнанное последней беседой с ней, все еще но улеглось. Певичка с первого же дня попыталась ему внушить, чтобы на нее не очень-то рассчитывали. Но это уж его дело, и, если появится необходимость, он сумеет заставить ее подчиниться.

Переулок упирался в здание, от которого остались одни стены. Тропинка через горы щебня вела к арке, через нее Лютце прошел на большую улицу, прочел на указателе: «Оттоштрассе». «Она и раньше так называлась», — вспомнил он. Вернувшись домой, с удовлетворением отметил, что с площадки второго этажа можно без хлопот проникнуть во двор наполовину разрушенного и необитаемого дома и сразу же оказаться на широкой Шенеберкерштрассе. Для этого потребуется лишь небольшая лестница, чтобы спуститься со второго этажа.

Закончив эту разведку, Лютце отправился на трамвайную остановку. Снова знакомые места. Вот зоологический сад. Он изрядно пострадал от бомбежек. А дальше — обгоревшее здание цирка, с которым связано так много воспоминаний о детстве. В доме, где раньше было шикарное варьете, теперь открыт ресторан советской администрации.

Сошел с трамвая, не доезжая до парка. В этот утренний час людей в нем почти не было, лишь два старичка садовника возились у клумбы. Тенистая аллея вывела к реке с мутной, неспокойной водой. Все будило воспоминания, далее этот гранитный парапет набережной, с которого он однажды одетым прыгнул в воду на спор с мальчишками. Потом дома его наказали.

Вот стены и сторожевые башни городской крепости. Тут он когда-то играл в Зигфриде, из картона делал рыцарские доспехи. Подошел к собору. Налеты англо-американской авиации не затронули его, и в этом Лютце хотелось видеть руку всевышнего. Собор возвышался серой громадой над крепостью и деревьями парка. Узкие окна бесстрастно взирали на мир. Повинуясь необъяснимым чувствам, — Лютце никогда не причислял себя к сентиментальным, — он снял шляпу и вошел в храм. В холодном сумраке различил молящихся: это были в основном пожилые люди. С молитвенниками в руках они тихо сидели на скамейках, печальные и отрешенные от всего. Постоял недолго в притворе и, не оглядываясь, быстро пошел прочь, к жилым кварталам города.

3


— Вам не кажется, что было бы целесообразней сразу покинуть город, — заметил Кторов. — Мы же договорились — посмотреть лишь так, бегло. Чтобы иметь общее представление. А вы?..

— Я вначале тоже так думал, Георгий Васильевич. Но когда удалось без особых осложнений выяснить о Вышпольском и заполучить документы Клюге, я решил зайти в комендатуру. Походил, потолкался, беспечность невообразимая. Я даже удивился. Вы говорите: относись к врагу всегда серьезно, никогда не считай его глупее себя. Но, честное слово, там у них такая толчея. Я перепроверил себя, не ошибаюсь ли. Перед тем как идти туда, выяснил, что Старка нет. Это придало мне решимости. Ну, ведь все окончилось удачно. Удачно же?

— Заладили — удачно, удачно, — сердито перебил его Кторов. — Хорошо, что удачно. Ну, а дальше.

— Дальше? Когда увидел Эльзу у комендатуры, понял, что не так уж все хорошо, как казалось, что появление мое не осталось в тайне. И еще копирка…

Кторов поморщился.

— Георгий Васильевич, это была мгновенная реакция на ошибку, на небрежность противника. Такая возможность…

— Понимаю и осуждаю! Потому что ваша поспешная реакция могла привести черт знает к чему. — Кторов сердито воткнул карандаш в стаканчик письменного прибора. — Ну ладно, беритесь за документы. Вы хоть знаете, что привезли.

— Мельком просмотрел еще там, у стола Клюге. В основном это копии его донесений. Есть материалы, в которых надо разобраться, не поймешь сразу, о чем в них речь. А вот копирка, Георгий Васильевич… Думаю, в ней что-нибудь важное, хоть, кроме грифа, я ничего не успел прочитать. И может быть, риск окажется оправданным. А потом ругайте меня, наказывайте, но я не мог удержаться, и момент был удобный. Вы же сами не раз напоминали нам: «Надо учитывать момент и быть смелым и решительным».

— Все так. Ни вы опять оправдываетесь, хоть прекрасно понимаете — эта ваша «реакция» могла обойтись нам очень дорого. — Щеки Кторова слегка порозовели — признак явного волнения. — Достаточно, Евгений Николаевич. Закончим на этом. — Он снял трубку. — Провоторов? Зайдите, пожалуйста. — И осторожно развернул копирку.

— Случай, Георгий Васильевич, был все же очень подходящим, — вздохнул Фомин.

— Да разве мы отрицаем роль случайности? — уже примирительно отозвался полковник. — Диалектика говорит: «Необходимость прокладывает себе путь сквозь толпу случайностей». Но не следует, однако, устраивать охоту за случайностями.

В кабинет вошел майор Провоторов.

— Вот этот молодой человек, — сказал Кторов, — не совсем случайно нашел лист копировальной бумаги. И, не имея на то достаточных оснований… — полковник весело посмотрел на Фомина, хочет нас убедить, что листок этот представляет значительный интерес. Пусть ваши чародеи поколдуют и разгадают, что на нем начертано.

Провоторов извлек из кармана пинцет и, ухватив за уголок копирку, подошел к окну. Несколько минут внимательно изучал бумагу на свет, потом, вернувшись к столу, очень лоеко и бережно, аккуратно расправив ее, уложил между двумя листами чистой плотной бумага.

— Хорошо еще, что вы не использовали это в качестве носового платка. Помято и потерто изрядно. Но оттиск просматривается отчетливо. — Взглянул на часы. — Надеюсь, после обеда я смогу доложить вам его содержание.

— Прекрасно. А вы, Евгений Николаевич, займитесь пока остальными бумагами. Если, конечно, пришли в себя после путешествия.

— Какой сейчас отдых, я не успокоюсь, пока все не пересмотрю.

— Тогда за дело!

…Изучая документы, Фомин и не заметил, как прошел перерыв, и если бы не Скиталец, принесший ему бутерброд, так и остался бы голодным. Но за это время он укрепился во мнении, что «Журналист», хотя и пытался освещать довольно широкий круг вопросов военно-экономического характера, по существу был малопросвещенным агентом. Донесения носили чисто информационный характер, основанный на личных наблюдениях. Лишь одно сообщение представляло несомненный интерес. Оно касалось фотографий, сделанных в отсеках модернизированного советского танка, недавно поступившего на вооружение. Фомин пометил в блокноте; уточнить, каким путем могли быть получены эти снимки. Потом несколько раз перечитал копию короткого письма, адресованного «господину фон Г…» Письмо приподнимало завесу над совершенно новой деятальностью «Журналиста». Он писал:


«Господин фон Г…

Почтительно докладываю, что в соответствии с договоренностью, высылаю со связным копии моих донесений, представленных на протяжении 1945–1947 гг. в распоряжение Э.С.

Ваш Клюге.

Ганновер.

P.S. Привратник на вилле Альберт Цискэ — ефрейтор «СС» из охраны Заксенхаузена. Садов-пик Отто Мюллер был в России. Оба имеют причины скрываться от русских властей.

Особый интерес представляет молодая баронесса Мари Эрика фон Штольц, которая по моим предположениям находится со Старком в интимных отношениях».


Как не хотелось Фомину немедленно опросить Мевиса, но прежде нужно было посоветоваться с Кторовым. Фомин убрал документы в сейф и пошел к Провоторову.

— Материал действительно интересен, — сказал майор. — Я попросил полковника задержаться. Через пяток, минут все будет готово. Пойдем вместе.

Кторов ждал их. Провоторов молча положил перед ним текст перевода, второй экземпляр дал Фомину.

В правом углу указывалась степень секретности документа, в левом стоял штамп-Британская разведывательная служба. Ниже текст:


«Сэр!

Прошу Ваших указаний — откомандировать в наше распоряжение резидента Фердмана Адольфа — псевдоним «Лоцман», проживает Берлин, Адлем, 8. Его агентура, особенно Юлиан Бломберг, псевдоним «Финч», переводчик технического отдела Энбургского бургомистрата, крайне необходим для выполнения I части акции «Дельфин». Позволю себе заметить, что «Лоцман» ранее находился в распоряжении нашего отдела и был передан в Берлин временно.

С почтением майор Э. Старк».


— Любопытно. Что вы думаете по этому поводу? — спросил Кторов.

— Не знаю, что и думать, — пожал плечами Фомин. — Поднимают законсервированную агентуру? Может быть, опять конструкторское бюро?..

— И я так считаю. Нужно было ждать, что они зашевелятся. Приезд наших инженеров и прочее… Коль скоро, Евгений Николаевич, вы хозяин этих материалов, вам и карты в руки. Доложим руководству и примемся за дело. Займитесь этими «Лоцманом» и «Финном» и берите бюро под свою опеку. Подключите Скитальца и шире привлекайте к работе наших коллег из полиции. Без них нам просто не обойтись. А начинайте с плана. Когда подготовите — посоветуемся. Эта атака, затеваемая противником, может быть, даже целая серия, сводится к одной цели — прикрыть главную фигуру. Будем считать это предположением, но, как вы понимаете, сидеть в обороне нельзя. Активнее, наступательнее думайте, Евгений Николаевич. Впрочем, мы будем все этим заниматься.

4


Особняк был обнесен высокой железной оградой. Лютце даже удивился, как это здание и забор уцелели в таком хаосе разрушений; соседние дома лежали в руинах. По фасаду особняка окна первого этажа были закрыты решеткой. Лютце прошел мимо дома. Увидел, что в проходной дежурит полицейский. Вернулся. На стоянке перед особняком стояло несколько легковых автомобилей различных марок — от «оппеля» тридцать четвертого года до последней модели БМВ. Уловив момент, Лютце резко свернул в проход между развалинами. Его интересовало — можно ли проникнуть во двор с другой стороны.

Скрытый за разбитыми стенами и штабелями кирпичей, Лютце наблюдал почти два часа, но ничего существенного для себя не извлек. Небольшой чистенький сад и здесь был обнесен новым высоким кирпичным забором, поверху в несколько рядов была натянута колючая проволока. Сменился полицейский у проходной. Приезжала машина с продуктами. В половине первого сотрудники группами стали выходить через двор на обеденный перерыв. Без пяти минут час проходную миновал полицейский вахмистр и прошел в помещение, а оттуда вышел другой служащий полиции.

«Значит, постов два, — отметил Лютце, — и меняются они в разное время». Ему уже давно хотелось есть, ноги затекли, но он продолжал наблюдения. В два часа дня сменился полицейский в проходной, в четыре — разошлись служащие, в пять — сменился постовой внутри помещения. Одновременно с ним вышли две женщины. «Посты меняются каждые два часа, а женщины, верно, уборщицы», — подытожил Лютце.

Полицейский его не интересовал. Еще днем из своего укрытия он заметил, что участок находится неподалеку, на противоположной стороне улицы. «А вот женщины…» — у него где-то подсознательно мелькнула мысль о возможности знакомства с какой-либо из них, выскользнув из развалин, он последовал за ними.

Обрывки разговора, которые он расслышал, подтвердили его догадку — это были действительно уборщицы. Одну из них, молоденькую, звали Ангелиной. Она обращалась к своей собеседнице, женщине уже в годах, почтительно, называла ее госпожа Грабе. На ней-то Лютце и остановил свой выбор.

В ресторане за обедом он неторопливо перебрал в уме все сведения, которые сумел собрать за день. Что они давали ему? Некоторую ориентировку. Особняк усиленно охраняется снаружи и внутри. Проникнуть далее во двор, минуя охрану, невозможно. Лезть через забор из колючей проволоки — нелепо. Вот и все. Вот разве только Грабе?.. Правда, он знал лишь, что имя ее Марта и проследил, где живет. Мало, очень мало.

По пути домой Лютце зашел в аптеку, купил таблетки от головной боли и снотворное. Лотты дома не было.

Лютце переоделся в пижаму, достал блокнот и аккуратно вывел на листе:


«Дорогой отец!

Доехал благополучно. Кузина встретила хорошо. Видел покупку. Внешне дом сохранился, но побывать в нем не удалось. Он закрыт. Ищу кого-либо из владельцев, чтобы осмотреть внутри. Мой номер: Энбург, 163–13.

Твой Макс».


На конверте Лютце указал западноберлинский адрес. Еще он написал на обычной открытке несколько слов в Ганновер обладателю абонементного ящика 2235-Х.

5


Утром Фомину сообщили, что Вышпольский в приемной и ждет вызова. Фомин позвонил Кторову и напомнил о его желании присутствовать на допросе. Полковник тотчас пришел и попросил протоколы допросов Мевиса.

— Так… Фотография в деле есть. Это хорошо, — заметил Кторов, листая протокол. — Ага, вот откуда Вышпольскому известен факт поломки автомобиля. И это, значит, имело место… Легенда продумана детально. Ну что же, зовите вашего «поляка».

Дежурный ввел Вышпольского. Широко улыбаясь, он поздоровался с офицерами, как со старыми знакомыми.

— Не слишком ли загостились у нас? — спросил Фомин.

— Мне здесь нравится, пан капитан. Я хорошо отдохнул, осмотрел город. Нашлась бы подходящая работа, я с радостью остался, привез маму, хоть понимаю, что это не просто. Отсюда легче будет потом уехать на родину… Извините, я разболтался, а у вас дела… Удалось ли пану капитану поймать Мевиса?

— Да, ваше заявление о Мевисе-Клюге целиком подтвердилось. Он действительно военный преступник и английский шпион. Правда, в ходе расследования возник вопрос, который при вашей помощи можно легко разрешить…

Вышпольский подался вперед. И лицо, и глаза его говорили о неподдельной радости.

«Умелый актер, — подумал Кторов, — а на первый взгляд этакий простачок…»

— В ходе допроса Мевиса-Клюге, — продолжал Фомин, — выяснилось, что у него на квартире в Ганновере хранятся интересные документы. Он утверждает, что они в письменном столе. Вы знаете, где он стоит?

— Конечно, помню, — ответил Вышпольский.

— Вот бумага, ручка, — нарисуйте подробный план квартиры, расположение мебели, чтобы решить, как лучше добраться до его документов. Помогите нам.

На какую-то сотую долю секунды Вышпольский задумался. Потом решительно пододвинул к себе бумагу и начал рисовать.

Фомин поднялся со стула, прошелся по кабинету, хотел было заглянуть через плечо Вышпольского, что тот рисует, но под укоризненным взглядом Кторова отступил и сел.

— Вот! — подал через стол план квартиры Мевиса Вышпольский. Расположение комнат указано правильно, определил Фомин, но мебель стоит явно не там. Он передал листок Кторову.

— Вы не ошиблись? — опросил Вышпольского Кторов.

— Нет, был в этой квартире всего несколько дней назад.

— А если мы устроим вам очную ставку с Мевисом-Клюге, он вас узнает?

Вышпольский задумался.

— Но скажу наверняка, по думаю, что узнает.

— Оставим пока этот вопрос, — сказал Кторов, листая протоколы допросов.

— Слушайте меня внимательно. Я прочту показания Мевиса:

«В один из предпоследних приездов, с месяц назад, я приобрел кабинетный гарнитур. Произвел некоторую перестановку; перенес кабинет в спальню, мне так было удобней. Так указано на плане. Над письменным столом, как и раньше, висит фотография, о происхождении которой я показывал».

Кторов сделал длинную паузу, дав возможность Вышпольскому осмыслить услышанное.

— Ну, что вы на это скажете.

Вышпольский удивленно посмотрел на Фомина, потом на Кторова, пожал плечами.

— Право, я удивлен. Я не мог ошибиться. Разве что в некоторых деталях.

— Значит, лжет Мевис?

— Я не пойму, зачем ему это надо? Но я точно помню план, и мебель стояла так, как я нарисовал.

— Нет, вы недостаточно хорошо ознакомились с квартирой Мевиса. Или у вас были старые данные.

— А потом еще Эльза… — сказал Фомин.

— Что Эльза?..

— Она не числит вас среди своих знакомых…

— Откуда вы это взяли?

— Она сама сказала мне об этом, — спокойно заметил Фомин.

— Вам?!.

— Да, мне. Я знаком с ней и вчера был в Ганновере.

Вышпольский побледнел. Оборот дела был для него так крут, что он не смог пересилить волнения.

— Но она, впрочем, могла вам в этом и не признаться, — сделал он попытку найти объяснение. — Женщина есть женщина.

— Но вас не признали и на авторемонтной станции на Принц-Альбертштрассе.

— Это провокация, господин капитан. — Он гневно посмотрел на Фомина. — Я, кажется, не давал основания так со мной обращаться. Вам каждый скажет на станции, что на ней работал Станислав Вышпольский, то есть — я.

— Станислав Вышпольский — да. Но не вы, а другой, тот, которого кто-то упрятал ради того, чтобы придать правдивость вашей легенде. Далее случай проверки вашего алиби был предусмотрен. Но по фотографии, вот по этой вашей фотографии — на станции вас не признали. — Фомин поднял со стола снимок. — Это, как видите, тоже ваши шефы не предусмотрели. Так же, как подвели с мебелью в квартире Мевиса.

— Это провокация, — повторил Вышпольский. — Вы обманываете меня.

— Ну, что же, придется пригласить сюда хозяина квартиры. Устроим очную ставку. Евгений Николаевич, пусть приведут Мевиса…

— Нет, не надо! — вырвалось у Вышпольского.

— Будете говорить? — спросил Кторов, чувствуя, что тот прижат к стенке. — Зачем же отпираться. Обидно, конечно, все было так хорошо придумано: выдача Мевиса и прочее… Но советую лгать. Дальнейшей ложью можно только усугубить свое положение. Стоит ли вам рисковать? Выкладывайте-ка все начистоту…

Вышпольский рукавом пиджака вытер пот с лица.

— Да, пан полковник, — сказал он наконец, — я никак не предполагал… — он смотрел на Кторова, словно ожидая от него поддержки. — Но я должен вам объяснить.

— Не обольщайтесь, — сказал Кторов. — И не торопитесь пересказывать нам отредактированную Старком легенду. Ведь вас направил сюда Эдвард Старк?

— Да.

— Рассказываете. С каким заданием шли. К кому? Как связываетесь с Ганновером?

Вышпольский заговорил не сразу, вздыхал, мотал годовой. Попросил закурить. Наконец начал:

— Предполагалось, что я приобрету доверие комендатуры. Потом устроюсь работать где-нибудь здесь… А пока о том, что мне удалось сделать, я должен сообщать на абонементный ящик Ганноверского почтамта.

— В адрес вашей матери? — спросил Фомин.

— Да, якобы для моей матери… — Вышпольский сидел, опустив голову, тер виски и говорил медленно, словно вспоминая. — В целом эта операция называется «Аяксы», сокращенно А2С… Я рассказываю все, что знаю…

— «Аяксы»? Что это значит, — спросил Кторов.

— Формула А2С означает, что в акции принимают участие два агента. Второй — это я, — проваливает первого — Мевиса, обеспечивая себе тем самым доверие властей и возможность внедрения в этой зоне. Так во всяком случае я понимаю это дело… Мевис о своей роли в этой игре ничего не знал.

— Задумано неплохо, — улыбнулся Кторов. — но звучит слишком парадоксально — «Аяксы». Два неразлучных друга, героя, сражавшихся плечом к плечу в греческом войске против троянцев. И вот — новая трактовка Аяксов, где один умышленно предает другого, чтобы обеспечить свое, так сказать, благополучие! Хороши «друзья»! Вам не кажется, Вышпольский, что в самом шифре операции, в которой бы участвуете, звучит насмешка над вами?

— Я не знаком, пан полковник, с греческой мифологией и впервые от вас узнал, что это значит.

— А жаль. Итак, часть первую своего задания вы, надо сказать, провели успешно. А что вы предприняли для выполнения части второй?

— В понедельник утром опустил открытку, в которой написал: «Мама, все прекрасно. Надеюсь скоро получить работу по специальности. Тогда приеду за тобой. Стась». Так я написал, пан полковник. Вы видите, я ничего не скрываю и очень прошу это учесть, пан полковник…

— Учтем, — бросил Кторов. — Почему Старк должен поверить, что сообщение поступило именно от вас?

— Старку знаком мой почерк…

6


Детина охранник увидел приближающийся на большой скорости автомобиль, поспешно открыл створки ворот, вытянулся по стойке «смирно». Звонко разбрызгивая гравий, машина остановилась у подъезда. Шофер выскочил, предупредительно открыл дверцу. Приезжий — высокий, сухопарый человек в годах, легко поднялся по лестнице. Служитель почтительно поклонился, принял дорожное пальто и шляпу. Уверенной походкой человек через холл направился к тяжелой, темного резного дуба, двери и толкнул ее. Старк стремительно поднялся навстречу гостю.

— Хелло, Эдвард! Как поживаете? — бодро проговорил приезжий и первый протянул руку.

— Благодарю, сэр, — Старк стоял навытяжку, ожидая, когда гость сядет. А тот, чуть сутулясь, ходил по кабинету, движениями бывалого спортсмена разминая затекшие от длительной поездки ноги. Седой, коротко остриженный, с серовато-зелеными глазами, увеличенными большими стеклами очков без оправы, с подбородком упрямца, Стюарт чем-то был похож на профессора колледжа. Темно-синий, свободного покроя костюм скрадывал выправку военного.

— Бокал шампанского, сэр? — услужливо спросил Старк.

— С удовольствием.

Майор отворил дверцу книжного шкафа, за ней в стену был вмонтирован бар-холодильник.

— У вас отличное шампанское, мой друг, — сказал Стюарт, отпив глоток.

— Из довоенных запасов. Но хорошо сохранилось. Досталось мне вместе с этим имением. Мы арендуем его у барона Штольца.

— Як вам ненадолго, — сказал Стюарт. — Проездом в Берлин. Поэтому сразу докладывайте. Как развивается операция «Аяксы»?

Хотя внутренне Старк давно готовил себя к неприятному разговору с генералом, сейчас он не без волнения рассказал о ходе операции и непредвиденных осложнениях. Почему-то перестали поступать донесения от Вышпольского, хотя вначале все шло хорошо. Казалось, русские клюнули на Мевиса.

Стюарт слушал, не перебивая. Только постукивание сухих длинных пальцев о полированную поверхность подлокотников кресла выдавало его раздражение. Когда же Старк сообщил о том, как русский агент побывал на квартире Мевиса-Клюге и посетил комендатуру, всегда бесстрастно-снисходительный шеф не выдержал и прервал его:

— Ну, это уж черт знает что! Я понимаю, операция могла по каким-то причинам провалиться. Но дать хозяйничать русским у себя в доме?! Уму непостижимо? Я начинаю сомневаться в ваших способностях, майор! Стыдно подумать, но неужели я в вас так безнадежно ошибся? Теперь я оказываюсь в идиотском положении. Меня приглашал к себе адмирал и настоятельно предлагал перепроверить данные атташе о Х-конструкции. А бы до сих пор толчетесь на месте?

Старк молчал, открывая и закрывая зажигалку.

— Хорошо, — уже более спокойным тоном сказал Стюарт, — надеюсь, вы не сидели сложа руки и подготовили что-нибудь?

Гроза миновала.

— Так точно, сэр, — встал Старк. — Разрешите, я доложу вам план операции «Гладиатор», я возлагаю на нее все наши надежды.

— Докладывайте.

Старк, вначале торопливо, а затем все спокойнее и четче стал излагать Стюарту сущность плана, который сводился к нескольким вариантам проникновения Лютце в помещение конструкторского бюро и получению материалов. Лютце давались самые широкие полномочия, вербовка служащих бюро, подкуп сотрудников. Вся остальная агентура, имеющаяся в Энбурге, будет брошена на обеспечение этой операции, на отвлечение сил работников русской контрразведки от главного действующего лица. Ради достижения цели могут даже быть некоторые потери, по за счет «мелкой рыбешки», которая подбрасывается им, Старком, в чужой водоем.

— Вы уверены, что этот Лютце справится с задачей? — строго спросил Стюарт.

Бесспорно. Его способности не вызывают сомнений. Биография его безупречна, на его счету немало подвигов, для своих прежних хозяев, разумеется. Это кадровый представитель «Черного ордена»[22 - Объединял кадровый офицерский состав СС и СД — службы безопасности.]. К тому же он человек, обуреваемый жаждой реванша и, если хотите, антикоммунист, фанатик.

— План «Гладиатор» не исключает других мер по этому делу, о чем, я надеюсь, в скором времени от вас услышать. — Генерал поднялся с кресла. — По вашей просьбе вам возвращен резидент «Лоцман»: надеюсь, он уже в деле? Предупреждаю, майор, провалы принесут вам серьезные неприятности. А теперь я погуляю в саду, пока вы пригласите меня обедать. Потом немного отдохну — и в путь…

Вкусный обед, несколько бокалов хорошего шампанского привели шефа в прекрасное расположению духа. Он мною шутил и благосклонно воспринял распоряжение Старка, чтоб ему в машину положили корзину с шампанским.

«Кажется, на этот раз пронесло», — облегченно вздохнул Старк, провожая взглядом автомобиль, увозивший генерала.


Глава восьмая


1


Две таблетки снотворного помогли: Лютце хорошо выспался. Он даже не слышал, как пришла вечером Лотта. Неторопливо оделся. У дверей Лотты на секунду задержался, прислушиваясь, не проснулась ли хозяйка: в комнате у нее все было тихо. «Тем лучше», — подумал он.

На стоянке такси, в этот ранний час пассажиров не было, и шоферы дремали в кабинах. Лютце приглядел машину поновее и без спроса сел на заднее сиденье. Шофер встрепенулся:

— Куда желаете?

— Шенебек.

Серое полотно шоссе замелькало черными заплатами недавнего ремонта. Лютце непроизвольно считал их, определяя их по шуму, когда днище кузова начинали бомбардировать мелкие камешки.

На окраине городка Лютце остановил машину и решил дальше пройти пешком. Война обошла Шенебек стороной, и глаза тут отдыхали от уже примелькавшихся картин разрушения. Уцелел знаменитый завод, который издавна поставлял для всей Европы ружейные припасы, и не менее знаменитая фабрика детских колясок. Лютце вышел на тесную площадь, в углу которой примостилась заправочная станция с красной вывеской «Крамер и сын». И сразу увидел человека, ради которого ехал сюда. Крамер рассеянно посмотрел было в его сторону, но тут же нагнулся и стал копаться в моторе автомобиля. Лютце не спеша подошел и остановился в двух шагах от него.

— Алло, Карл. Добрый день!

Крамер обернулся, светло-голубые глаза его широко раскрылись, выражая удивление и радость. И тут же он бросился в раскрытые объятия. По тому, как встретил его Карл, Лютце почувствовал: бывший приятель искренне рад встрече.

— Какими судьбами?.. А я считал — ты на Западе, — сказал он.

— Не все сразу и не так шумно, — Лютце кивнул на машину. — Сколько времени ты будешь еще копаться в чреве этого ископаемого?

— Да вообще не к спеху. Работы пустяк, — Крамер постучал ногтем в окно станции, откуда выскочил подросток. — Мой старший, — с гордостью представил он и доверительно сказал мальчику: — Займись один этим делом. Меня сегодня не будет.

— Да, папа.

Они пошли. Карл обнял Лютце за спину.

— Надеюсь, ты не забыл дорогу?..

— Нет, все помню. Вот здесь за поворотом твой дом.

— Правильно, и мы уже пришли, — Крамер открыл ключом калитку.

— Тебе здорово повезло, Карл. Все по-старому, все цело. Ого! Я вижу, даже сохранилась машина…

Поднялись по чистенькой лестнице на второй этаж.

— Посмотри-ка, Лизи, кого я тебе привел, — крикнул Крамер, пропуская вперед Лютце.

— Вы здесь? В Восточной зоне? Это действительно неожиданность, — всплеснула руками женщина. — Да еще у нас, в Шенебеке. Прошу в гостиную.

Скоро на столе появилась слегка запотевшая бутылка вина и хрустальные бокалы на тоненьких, длинных ножках. После взаимных расспросов о близких знакомых, о том, кто и где находится, Лизи, сославшись на домашние дела, ушла. Когда затихли ее шаги, Лютце пристально посмотрел на Крамера.

— Ты, конечно, понимаешь, Карл, что мое появление в Восточной зоне не вызвано одним желанием видеть тебя, хотя я очень и очень рад нашей встрече. В Энбург меня привело одно небольшое дело, разумеется, коммерческое. Для его проведения мне необходимо официально иметь место работы. Жилье у меня на первое время есть. А вот работа… Я надеюсь, ты мне поможешь?

Карл не торопился с ответом, обстоятельно обдумывая ситуацию. Наконец сказал:

— Буду откровенен. Меня совершенно не интересует, зачем ты приехал в Восточную зону и как ты намерен здесь жить. Для окружающих, если так нужно, я не знаю тебя и не знал. А работа? Пожалуйста. Я собираюсь восстанавливать заправочную станцию на автостраде Энбург — Берлин. Если хочешь, укажу тебе подрядчиков — переговоры веди от моего имени. Дам доверенность, а тем самым и свидетельство о работе. Когда приступишь к восстановлению станции, изредка, один раз в две недели, буду приезжать проверять, как идут, йела. Твоя забота — организовать.

— Лучшего не нужно. Спасибо. Однако, чтобы не возникло никаких сомнений, я попрошу тебя сегодня же дать объявление в энбургский «Морген блат», что тебе на временную работу требуется инженер-строитель. Если завтра такое объявление появится в газете, следует, что доверенность и прочие документы ты должен подписать послезавтрашним числом. И учти: человек, которого ты когда-то знал — умер. Его нет. Есть Макс Лютце. Понял? Не забудь предупредить Лизи.

— Без сомненья, тем более что это в моих интересах.

— Да, Карл, вопрос: ты знаешь здесь, наверно, всех владельцев автомобилей. Не укажешь ли человека, который может сдать в аренду машину? Я хорошо заплачу.

— Трудно, но выполнимо, — ответил Крамер. — Это будет стоить не менее ста марок в неделю.

— Ерунда. Деньги у меня есть.

— Если тебе подойдет, могу предложить свою. Она в отличном состоянии. Резина совершенно новая, мотор тоже.

— Мой бог! О лучшем я не мечтал.

Они заполнили необходимые документы для аренды машины, потом заехали в рекламный отдел газеты, сдали объявление и побывали на станции, которая подлежала восстановлению. Оттуда Лютце поехал прямо домой.

Карл не обманул: машина оказалась действительно в отличном состоянии. Лютне был доволен — день выдался на редкость удачным. И потом было приятно сознавать, что настоящие друзья всегда остаются друзьями.

Вечер Лютце провел дома, решив с утра отправиться по адресам строительных фирм, которые назвал ему Карл. Все складывалось прекрасно, у него теперь появилось надежное прикрытие, а не какая-нибудь липа.

Дожидаться Лотту он не стал, улегся в постель, уверенный на этот раз, что уснет без снотворных; возбуждение, нервная напряженность первых дней прошла.

2


— Приведите арестованного.

Фомин отметил про себя, что выглядел Мевис свежее и был чисто выбрит — успел освоиться со своим положением.

Фомин не спеша достал из ящика документы и положил справа от себя, ближе к Мевису. Тот нетерпеливо приподнялся на стуле:

— Я вижу знакомые бумаги, — изобразил подобие улыбки. — Ваша контрразведывательная служба работает исключительно оперативно.

— Спасибо. Значит, и мы, оказывается, кое-что можем…

— Справедливо, справедливо, — угодливо откликнулся Мевис. — Сначала мы считали себя умнее всех и сильнее всех. Но потом… Когда я некоторое время работал в управлении сухопутных сил вермахта, мне приходилось встречаться по службе с одним видным чиновником из Третьего ОКВ[23 - Третий отдел верховного командования вооруженными силами Германии (сокращенно Третий ОКВ) — центр гитлеровской разведывательной службы, осуществлявший руководство контрразведкой. Начальником Третьего ОКВ с момента его создания и до февраля 1944 года был адмирал Канарис.]. Мы были приятелями. Однажды он по-дружески рассказал мне, что Гитлер якобы спустя несколько месяцев после начала войны с Россией признал серьезные просчеты, допущенные германской разведкой в опенке военно-экономического потенциала СССР. А он, как известно, не сомневался в нашем полном превосходстве…

— Скажите, Мевис, не этому ли вашему знакомому из ОКВ адресовано письмо, копию которого я нашел у вас в столе?

— Вы? — Мевис приподнялся на стуле. — Вы сами были у меня на квартире?! И все так просто, словно прогулка?!

— Да, а теперь сижу и спрашиваю вас. И моху передать привет от фрейлейн Эльзы, очень заботливая девушка. Прислала вам посылку. И еще вам привет от Анни, секретаря господина Старка…

— Ничего не понимаю. Уж не ваши ли это люди?

— Так ответьте насчет знакомого из ОКВ. Он?..

Мевис, не дожидаясь нового вопроса, стал рассказывать:

— С бароном Фридрихом фон Гебауэртом, высокопоставленным абверовцем из отдела «Иностранные армии Востока», я познакомился еще в сорок первом, когда начал работать на Бендлерштрассе. Представляв ему кое-какую информацию. После возвращения из Польши наша связь продолжалась. Не скрою, по его рекомендации и при его непосредственной помощи мне благополучно удалось отбыть на тот свет и вернуться обратно живым в образе Клюге, — Мевис нерешительно улыбнулся, желая убедиться, что своей откровенностью и каламбуром произвел впечатление на Фомина. Тот кивнул, дескать, продолжайте.

— Месяца за три до конца войны мы было потеряли друг друга из вида, но в мае этого года Гебауэрт напомнил о себе открыткой, пригласил встретиться.

— Встреча состоялась?

— Да, в июне в гостинице «Новый Адлон» в Мюнхене. Беседа носила дружески-конфиденциальный характер. Барон, учитывая наше старое знакомство, доверительно сообщил, что генералом Геленом — это его начальник — еще в сорок четвертом году был разработан план перехода ведущей части сотрудников отдела с архивами и картотекой в глубокое, отлично законспирированное, подполье, дабы впоследствии можно было создать ядро для возрождения германской разведки. План этот был реализован и с июня сорок пятого года с помощью американцев из ОСС[24 - Бюро стратегических услуг (Оффис оф стратеджикал сервис — сокращенно OCC) — американская разведслужба. Возникла как таковая в 1941 году. К описываемому периоду была реорганизована в Центральное разведывательное управление — ЦРУ — (Сентрал интеллиджинс эдженси — сокращенно Си-Ай-Эй).] начал проводиться в жизнь.

«Вот теперь ты поешь в полный голос», — удовлетворенно отметил Фомин. Мевис уже не прикидывался новичком в делах разведки, бедным, обманутым полковником.

— Какова была цель той встречи?

— Барон предложил мне оставить еженедельник и перейти работать к нему в Мюнхен, в качестве эксперта-советника по Польше. Я принял предложение Гебауэрта и тогда же доложил ему о своей связи с английской разведкой. Барон обрадовался и сказал, пусть все остается как есть, все может пригодиться, хоть главная сила сейчас Америка, на которую пока и делается ставка.

— Что еще вам предложил барон, — спросил Фомин, листая копии донесений Мевиса. — Рассказывайте подробнее, чтобы потом не возвращаться.

— Мой бог, поверьте, я ничего не пропускаю, — поспешил заверить Мевис. — Гебауэрт поручил мне подобрать подходящие кандидатуры на вербовку агентов из числа немцев с боевым военным прошлым, обслуживающих людей Старка.

— А вы вместо этого начали конфликтовать с англичанином. Ай-яй-яй, какая неосмотрительность… И кого же вы подобрали барону?

— На вилле Старка привратником некий Циске Альберт из бывшей дивизии СС «Мертвая голова», части которой несли охранную службу в концлагере Заксенхаузен. По моим сведениям, Циске лично участвовал в расстрелах заключенных лагеря. В прошлом он житель Энбурга. Садовник Мюллер Отто, железнодорожный чиновник, во время войны занимал пост начальника крупного железнодорожного узла на юге России. Не знаю, насколько это верно, семья Мюллера и сейчас живет в Стендале… Вы учитываете мою откровенность?..

Фомин, не ответив, спросил:

— Теперь о сотрудниках геленовской разведки, о лицах, связанных с нею. И еще, весьма любопытно: каким образом вам удалось заполучить фотографию боевых отсеков нашего нового танка?

— Что касается первой части вопроса… Увы, господин офицер, кроме Гебауэрта, я никого не знал. Слишком законспирированы всегда были эти люди и их деятельность.

Дверь отворилась — в кабинет вошел Кторов. Фомин поднялся ему навстречу. Мевис встал со стула:

— Добрый вечер. Сидите, — кивнул он в сторону немца. — Скоро закончите? — спросил Фомина.

— Остался один вопрос.

— Продолжайте, — полковник сел за стол, Фомин подвинул ему документы.

— Так, я слушаю вас, дальше, — сказал он Мевису.

— Это как раз тот случай, о котором мне меньше всего хотелось бы говорить: пострадает невинная девушка.

— Ерунда, — сказал Фомин. — Она знала, на что шла, если согласилась выполнять ваши задания. Не надо разыгрывать джентльмена…

— Извините. Ну, дело вообще-то было так. Около Ванцлебена дислоцируется танковая часть. Наезжал в город — кажется, это было в начале февраля, — я установил деловой контакт с девицей Урзулой Шумахер, кельнершей офицерской столовой. Дальше все было довольно банально. Это очаровательное и без предрассудков существо познакомилось с механиком-танкистом. Ну и… залезть с ним в танк для нее оказалось так же легко и просто, как… в постель. Потом она вернула мне сумочку с вмонтированным в нее фотоаппаратом и получила от меня подарок. Больше я с ней не встречался. Дело было сделано…

— Георгий Васильевич, я закончил, — сказал Фомин. — У вас будут вопросы?

— Нет.

3


Строительные материалы в городе достать было почти невозможно, Лютце пришлось объездить немало адресов, пока он сумел договориться с одной маленькой фирмой о выполнении работы. К деньгам, которые дал ему Карл, пришлось добавить солидную сумму. Это его, впрочем, не смущало, ибо достигалось главное — он получал обеспеченную реальностью работу. К тому же эта работа давала ему возможность свободно распоряжаться своим временем. Столь благоприятного стечения обстоятельств они со Старком даже не могли и предугадать, планируя его легализацию в Восточной зоне. Теперь он мог целиком посвятить себя заданию.

Несколько дней, вооружившись мощным биноклем, скрывался он в руинах домов, камень за камнем изучал двор дома, где помещалось бюро, гадая, за что зацепиться. Наконец его внимание привлекла круглая крышка сливного колодца в углу двора. «Из колодца непременно где-то должен быть выход, — подумал Лютце, — и не иначе, он соединен под землей ходом с дренажной системой». Лютце стал искать и вскоре нашел такой же колодец на параллельной улице. Ночью проверил, слазил в трубу, и то, что увидел, подкрепляло правильность его догадки: чьи-то заботливые руки предусмотрительно перегородили проход толстой металлической решеткой. Однако это не смутило Лютце: прутья можно перепилить. А тогда…

«Между сменой полицейских два часа… и, если проникнуть во двор в самом начале дежурства и убрать постовых… — мысль лихорадочно работала. — Так или иначе, документы разыскать успею. Только бы определить, в какой комнате расположен нужный сейф, в специальном он помещении или в обычном кабинете? И есть ли сигнализация? Нужно поскорее с кем-то завязать знакомство».

Он стал подбирать кандидатуру.

Наблюдая за служащими, Лютце обратил внимание на молодого человека лет двадцати пяти, который приезжал на работу в стареньком ДКВ[25 - Марка автомобиля.]. Тот всегда с беспокойством оглядывал баллоны, пробовал их рукой, ударами башмака. Заметив это, Лютце специально прошел мимо машины служащего и убедился, что баллоны — старые, потрескавшиеся, со стертым протектором. К концу рабочего дня Лютце подъехал к Берлинерштрассе, куда обычно от бюро выезжали машины, и дождался знакомого автомобиля, пристроился сзади. В конце улицы «Охотник», как окрестил Лютце владельца машины за тирольскую шляпу с пером, остановился у продовольственного магазина. Что-то купил. Следуя за ним дальше, Лютце по понтонному мосту переехал реку, проводив «Охотника» домой. Мало-помалу созрел план, по мнению Лютце, вполне осуществимый.

Расставшись с «Охотником», Лютце объехал несколько автостанций, и на одной ему удалось, хоть и по баснословно дорогой цене, приобрести две сравнительно новые камеры.

Теперь — надо было ждать случая. Пока же он счел своевременным проверить полученный от Старка адрес.

4


Фомин и Кторов остались одни.

— Большего он нам, пожалуй, не даст, — заметил Кторов. — Мевис выложился основательно, старался что есть сил и сам боялся запутаться. Очень хочет реабилитировать себя в наших глазах. Англичане даже не могли предположить, какой сделали нам ценный подарок. Я, однако, полагаю, что «союзнички» пронюхали о его связи с Геленом. В этом, если хотите, был свой расчет так сказать, свалить с больной головы на здоровую. А?

— Но теперь у них голова болит и за Вышпольского.

— Это, Евгений Николаевич, тоже не главный актер в труппе, хоть роль ему отводилась не малая. И беда наша, что мы не в курсе замыслов Старка, знаем лишь, что он один из главных наших противников и наметил определенный объект. Нужно искать, рассуждать и готовиться к новым операциям врага, чтобы они не застали нас врасплох. Так вот. На Гебауэрта составьте подробную справку — пусть Мевис покопается в памяти и назовет еще какие-нибудь детали, поинтересуйтесь характерными приметами, привычками и ориентируйте Центр. Деятельность геленовских подручных заслуживает пристального внимания. Завтра проведем по этому поводу совещание.

Попутно завершайте дело Вышпольского. Одна, весьма любопытная деталь. Наш врач обнаружил ее только вчера, проводя очередной осмотр. На левом предплечье Вышпольского крошечный шрам. Предполагаю, след пластической операции, дабы скрыть принадлежность к СС[26 - Кадровый состав войск СС на внутренней стороне левого предплечья имел вытатуированную букву, которая обозначала группу крови.]. Рапорт врача я вам передам.

— С Вышпольским я думаю поступить так: сфотографирую и объясню ему, что фотографию посылаю для опубликования: в польской печати на опознание по указанному им месту жительства. Психологически это должно подействовать.

— Попробуйте. Да… еще одна просьба, — уже собравшись уходить, сказал Кторов. — Пригласите к себе Денисова или зайдите к нему и предупредите, что бюро, а следовательно, и он сам, и его коллеги, находятся в сфере активного интереса английской разведки. Так прямо и скажите, пусть будут осмотрительней. И сам он особенно. Могут быть провокации. Один пусть никуда за пределы города не выезжает. Они живут в комендантском городке? Проверьте их окружение, посмотрите, кто шофер и прочее… А коллегам из Ванцлебена сообщите об этой Урсуле Шумахер. Пусть займутся ею и кстати всыпят тому любвеобильному механику.

5


Лютце разыскал нужный дом и квартиру. Дверь открыла девочка лет десяти.

— Я хотел бы видеть господина Келлера, — сказал он.

— Дяди Стефана нет дома, но он скоро придет. Если господин желает, может войти и подождать.

Он потрепал девочку по щеке и вошел в квартиру.

— Пожалуйста, сюда, — она проводила его в небольшую, уставленную дорогой мебелью, аккуратно убранную комнату. — Садитесь, — маленькая хозяйка, явно подражая кому-то из взрослых, предложила ему журналы и ушла.

Лютце стал листать журналы. Прошло добрых полчаса, прежде чем хлопнула входная дверь, и раздался голос девочки:

— Дядя Стефан, вас ждет какой-то господин. Я пригласила его в комнату.

— Молодец, Лу. Я зною, ты по ударишь в грязь лицом. Интересно, кто же забрался в нашу берлогу? — При этих словах дверь широко распахнулась, и в комнату вошел высокий, грузный человек. Сощурился и заметил: — Мы, кажется, раньше не встречались. Чем обязан вашему визиту?

— Добрый вечер, господин Келлер, — поднялся со стула Лютце. — Привет от дяди Боба, — и тихо добавил: — «Дункель».

Хозяин строго, оценивающе взглянул на гостя и мягко, нараспев произнес:

— Вечер добрый. Спасибо за привет. Как здоровье дяди?

— Ничего, здоров. Кто есть в квартире, кроме девочки? Можно ли здесь продолжать разговор?

— Вполне. Кроме моей племянницы — никого. Можете говорить.

— С этого часа вы, Келлер, поступаете в мог распоряжение и будете выполнять только мои указания. Ясно?

— Так точно, — по-военному вытянулся «Дункель». — Извините, господин…

— Лютце. Макс Лютце… Вы по-прежнему работаете там же?

— В гараже советской комендатуры.

— Я это имел в виду. Кого сейчас обслуживает гараж?

— Машины в большинстве разгонные: куда пошлют. Ну, а если подробней, приходится бывать в распоряжении акционерных общести, военторга, Дома офицеров, на промышленных объектах, в бургомистрате. Пожалуй, все… Старший офицерский состав комендатуры ездит на персональных машинах. Правда, иногда нам приходится возить командированных сюда, тех, кто приезжает из других городов…

— Стоп, — Лютце поднял руку. — Вам не знакома фамилия — Денисов? Он не так давно прибыл сюда из России.

— Господин Денисов? Как же, знаю, несколько раз возил. И с ним еще какого-то Виктора, постарше. Последний раз — вчера утром.

— Расскажите, и поподробней. Что вам о нем известно?

— Русский, как и все, вежливый, любопытный, не жадный — угощает сигаретами. Вполне прилично владеет немецким. Можно с ним поболтать. Внешне?.. Высокий, широкоплечий, человек еще молодой, — дополнил после некоторого раздумья «Дункель». — В общем, приятный парень. Все, пожалуй.

— Как насчет шнапса? Посещает кафе, варьете? Не интересовался ли женщинами?

— Обедают они, как правило, в ресторане Дома офицеров. Чтобы они пили, я не замечал, хотя однажды завозил Денисова в военторг, где он покупал вино. Вчера спрашивал, далеко ли до Лейпцига, как я понял, собирается в следующее воскресенье ехать туда на экскурсию.

— Может быть с вами?

— Обычно в таких поездках используется автобус.

— Вы смогли бы сделать фотографию Денисова?

— С фотографией знаком, и у меня есть фотоаппарат. Но в общем-то я так, любитель.

— Когда вас вызывают на работу?

— Советские учреждения начинают с девяти. Я прихожу в гараж; к восьми, чтобы подготовить машину.

— Завтра утром в половине восьмого встретимся на углу, около военторга, это, насколько мне известно, недалеко от вашего гаража. Получите камеру, которой легко и незаметно сможете сделать фотографии Денисова и его коллеги. Тот нам тоже может пригодиться. Постарайтесь почаще ездить с этими «товарищами», особенно с Денисовым.

— Но это от меня не зависит.

— Старайтесь понравиться, и будут чаще вызывать вас. Запоминайте все до последних мелочей. Жаль, что вы не знаете русского. Если до воскресенья не успеете сфотографировать Денисова, может быть, вам придется выехать в Лейпциг. Но это разговор особый. Вот пятьсот марок, позже получите еще.

— Благодарю, господин Лютце, — сказал Келлер. — Все будет выполнено.

— Тогда до завтра. Провожать не нужно — найду дорогу сам.

«С «Дункелем» удачно, — рассуждал Лютце, шагая по улице. — И если действительно русский конструктор собирается в Лейпциг, надо убедить Лотту поехать и познакомиться с Денисовым. Только бы зацепиться за него, а там… И этот «Дункель» производит отрадное впечатление: из тех, кто всегда готов участвовать в любом деле. Одним словом, пока все гладко. Но одному становится трудновато. По времени, сегодня должен появиться Пауль. Тогда он возьмет на себя часть забот. Надо проверить, если приехал, он меня уже ждет».

В баре было многолюдно. Хаазе сидел у стойки спиной к двери, но это не помешало ему в зеркальной стенке буфета увидеть Лютце, который сел за отдельный столик в дальнем углу зала.

— «Мартини» вот за тот столик, — бросил он бармену и направился к Лютце.

— Почему такая недовольная мина, Макс, или вы не рады моему приезду? А я — то, старый дурак, спешил, как новобранец на первое свидание с Гретхен.

— Зачем так поспешно и открыто, Пауль. Не надо забывать…

— Бросьте учить своего бывшего наставника. Я пришел раньше и достаточно хорошо огляделся.

Кельнер поставил перед ними «мартини», бокалы и бутылку «брамбаха».

— Я остановился здесь, — сказал Хаазе. — Может быть, поднимемся ко мне?

— Здесь вполне уютно, и, я надеюсь, нам не помешают. Ждал тебя с нетерпением. И сразу введу в курс дела. О себе: легализовался, имею отличную крышу, под которую при нужде могу устроить и тебя. В активе два помощника — люди Старка. Один «Дункель», оставляет хорошее впечатление. Второй, вернее, вторая — не очень. Но, я надеюсь, вес образуется. Задание мое ты знаешь, поэтому слушай короткий отчет. Наметил одного парня из служащих бюро. Если не сорвется, в воскресенье с ним познакомлюсь. Установлю, чем он занимается, чем дышит, попробую прибрать к рукам. Кроме того, совсем неожиданно удалось выйти на русского инженера. Я тебе о нем говорил.

— Минутку, Макс, — перебил его Хаазе. — Человек, которого Старк направил для попытки внедрения в бюро, надо думать, провалился.

— Жаль, я все же питал надежду его разыскать тут. А может быть, это к лучшему; Я не очень-то доверяю людям, которых готовил не сам.

— Тоже верно. Теперь растолкуй своему старому приятелю, какую роль ты отводишь мне?

— Если намеченная мною вербовка сорвется или парень окажется неподходящим, а выбирать, откровенно говоря, не из чего и нет времени, тебе придется помочь мне проникнуть в бюро самому. Скорее всего мы сделаем это смеете.

— Сделаем.

— Я буквально разрываюсь на части. В будущее воскресенье, как выяснил, этот русский собирается на экскурсию в Лейпциг. К сожалению, не один, а с компанией. Я намереваюсь подставить ему Лотту — это агент Старка и моя квартирохозяйка. Сегодня я дал задание «Дункелю» сделать его фотографии. Если это удастся до воскресенья, вы поедете с Лоттой в Лейпциг. Там она попробует познакомиться с русским прямо на экскурсии.

— А машина с западным номером? И слишком шикарна.

— Машину для этой цели достанем. Ты знаком с Энбургом?

— Не очень, — ответил Хаазе.

— Завтра тебе было бы не лишне как следует осмотреться. Бомбежки принесли много изменений. Нам обоим необходимо хорошо знать город. Я дам тебе и адрес нашего главного объекта. Приглядишься попристальней. Возможно, я что-нибудь упустил.

— Когда встретимся?

— Завтра вечером. Только не здесь, чтобы не примелькаться. Лучше в ресторане главного вокзала, и добираться мне туда ближе. Я расскажу, что удалось сделать, и вместе подумаем о дальнейшем.

— Вот именно, Макс, о дальнейшем. Вашего теперешнего хозяина и всех этих англичан, французов, даже американцев будем считать временными. Они заботятся о себе, мы — о себе. Наш шеф просил помнить это и передал тебе пожелание успехов.

— Дорогой Пауль, — задумчиво проговорил Лютце. — Только так, и не иначе.

6


— Все очень просто. Наводите на объект и нажимайте вот здесь.

— Не беспокойтесь, господин Лютце, я понял. Будет исполнено. — «Дункель» положил крошечную, чуть больше спичечной коробки, фотокамеру в боковой карман.

— Когда кончаете рабочий день?

— Обычно в пять. Иногда приходится немного задерживаться.

— Нет ли у вас на примете человека, который дал бы на прокат автомобиль на день — другой?

— Были бы деньги.

— Позаботьтесь, чтобы к воскресенью машина была. Пусть хозяин даст доверенность на имя… Нет, имя мы подставим сами. Помните, главное — мне крайне необходима фотография Денисова. И еще — желательно получить хотя бы грубый план комнат в здании бюро. Это возможно?

— Попытаюсь. Неделю назад там работали маляры — одного я знаю.

— Завтра между шестью и семью часами вечера жду вас в старом парке у беседки Аполлона. Знаете?

— Я коренной энбуржец, — ответил «Дункель».

У Лютце чуть было не вырвалось: «Я тоже», но он вовремя остановил себя. «Дункелю» знать этого не надо.

— Если по каким-либо причинам не смогу прийти, ждите здесь же послезавтра, — строго сказал Лютце. — Вот вам еще двести марок, на машину. До завтра.

«А теперь нужно подготовиться к встрече с «Охотником», — подумал Лютце, когда «Дункель» скрылся за углом. — Теперь важен темп. Темп в сочетании с расчетом. Не следует терять драгоценное время, нужно готовить сразу все варианты. Хоть у русских, кажется, есть пословица «За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь», но в данном случае не следует упускать из поля зрения ни одного «зайца», чтобы в нужный момент поймать самого глупого»…

7


«Дункель» довольно хмыкнул в кулак и достал из кармана аппарат и сложенный вчетверо листок тонкой бумаги.

— Здесь Денисов и план расположения комнат бюро. Узнал про экскурсию — русские собираются выехать в воскресенье в девять. Хотят как будто посетить памятник Битвы народов. Автобус принадлежит русской контрразведке.

— Контрразведка, говорите, — щека Лютце нервно дернулась. — Ну что же, не отказываться же нам… Машина нужна к восьми.

— Если хотите, она будет сегодня.

— Пожалуй, так даже лучше. Вечером подгоните ее к варьете «Вибо». Вы хорошо поработали, Келлер. Я доволен, — он достал конверт. — Здесь триста… Вы не заняты в воскресенье?

— Отдыхаю.

— Нет, отдыхать вам не придется. Утренним поездом выедете в Лейпциг. Надо успеть попасть к памятнику раньше «наших экскурсантов». Проследите, с кем будет Денисов. Только сделайте так, чтобы ни они, ни другие вас не увидели. Вы понимаете?

— Понятно, господин Лютце.

— Когда русские поедут назад, не задерживайтесь. Мне будет нужен результат ваших наблюдений. До вечера.

— До вечера, — поклонился «Дункель».

Теперь Лютце не терпелось посмотреть, что же наснимал «Дункель». Лотта была дома и уже собиралась в свое кафе.

— Вы не возражаете, если я ненадолго займу кухню? — спросил Лютце.

— Пожалуйста. На сколько угодно. Мне пора уходить.

— Когда вы рассчитываете быть сегодня дома?

— А в чем дело?

— У меня к вам небольшой, но серьезный разговор. По возможности не задерживайтесь и возвращайтесь пораньше. Я буду ждать вас.

— Если меня ничто не задержит, я вернусь, как обычно.

— Лучше, если без «если», — бросил Лютце. Заперев дверь кухни, он опустил жалюзи и принялся колдовать над пленкой.

Давненько ему не приходилось самому заниматься этой работой. Да и условия были далеко не идеальные. Однако труды увенчались успехом, и часа через два он имел несколько довольно приличных фотографий Денисова.

«А этот русский инженер действительно симпатичный парень, «Дункель» прав», — отметил Лютце, разглядывая липкие снимки. Он разложил их на бумаге, чтобы они быстрее высохли, и стал ждать Лотту. Приготовил к заварке кофе, расставил приборы.

Она вернулась даже несколько раньше обычного. Молчаливая и встревоженная, «Ждет разговора», — заключил Лютце, приглашая ее к столу.

— Надеюсь, кофе снимет усталость и поможет вам быть предельно внимательной.

Лотта послушно села к столу, отхлебнула кофе и поставила чашку, давая понять, что она готова слушать.

— Пришло время, Лотта, — сказал Лютце, — выполнить обязательство, данное вами в свое время господину Старку…

— Никаких обязательств вообще-то не было, — тихо ответила она, опустив голову. — Он просто помог мне…

— В поручении, которое я вам дам, — словно не услышав ее слов, продолжал Лютце, — ничего сложного нет. Особенно с вашей внешностью.

— Зачем же так? — Она сделала протестующий жест.

— Вот фотография человека, — Лютце строго на нее посмотрел. — Вам нужно будет с ним познакомиться и затем постараться закрепить знакомство. — Лютце видел, как бледнеет Лотта. — Этот человек — русский. Инженер Денисов Виктор Сергеевич. Говорят, весьма славный парень и умница. Так что вы ничего не потеряете…

Он ободряюще улыбнулся. А Лотта еще сильнее побледнела, съежилась, словно or холода.

— Успокойтесь. Все ровно отступить вам нельзя! — жестко сказал Лютце. — Завтра утром, без четверти девять, тут рядом, на Ауэрштрассе, вас будет ждать машина. Шофер доставит вас в Лейпциг. Туда же должны приехать на экскурсию Денисов с группой русских. Для знакомства с ним есть очень простой и, мне кажется, безотказный способ…

— Что все это значит? — вырвалось у Лотты.

— То, что вы слышите. И хватит эмоций. Слушайте дальше: они пойдут осматривать памятник Битвы народов. Вы последуете туда же, а когда окажетесь рядом, я имею в виду Денисова… Не мне, впрочем, учить вас, как это делается, когда женщина хочет познакомиться и очаровать. Ну, черт возьми: уроните платок, сумочку, оступитесь, вскрикните… Пусть он поспешит вам на помощь. Или еще что-нибудь придумайте. Вы же актриса. Вернетесь на той же машине. Да, возьмите себя в руки! — Лютце встал из-за стола. — Честное слово, я считал вас разумнее и смелее. Сидите и думайте. А я сейчас уйду. Меня не ждите. Завтра вечером я сам найду вас. Но запомните, — в голосе его слышалась угроза, — срыва не должно быть. Вы меня поняли?..

Она молча кивнула.

— Ну вот. Так-то лучше.

Даже тогда, когда он фамильярно потрепал ее по щеке, она не протестовала, а лишь снова послушно кивнула.

— Не забудьте, без четверти девять…

8


Лютце вошел в огромное и полупустое кафе главного вокзала. Отыскал глазами Хаазе. Подсел к нему. Убедившись, что за соседними столиками никого нет, достал фотографии.

— Вот Денисов.

— Приятное лицо. А? Его бы живым, да с собой. Помнишь, как тогда со Скорцени в Италии. Только тогда мы спасали своего. — Вскинул брови. — Увы, не те времена. Вернее, не времена, а противник.

— Да, — у Лютце дернулась щека. — То было дело экстракласса. Оно еще войдет в историю. — Лютце посмотрел на часы. — Через полчаса встречаюсь с человеком, который пригонит тебе машину. Ты — шофер. Тебе заплатили, и ты едешь. И все.

— А как Лотта?

— Я говорил с ней. Пауль, ты должен знать: я ей не очень-то доверяю, поэтому осторожней. Но лучшего ничего нет. Имей в виду — автобус, на котором поедут экскурсанты, принадлежит русской контрразведке. Денисов их гость. Неплохое начало для игры в кошки-мышки. Но согласись, преимущество на нашей стороне: мы знаем, что нам нужно, а они о нас, надеюсь, не догадываются. Во всяком случае не знают в лицо. Предстоящую операцию условно назовем «Лейпциг». Как ты думаешь, стоит сообщить о ней Старку?

— Это не повредит, а еще больше поднимет тебя в его глазах: не сидишь сложа руки…


Глава девятая


1


В воскресенье с первыми лучами солнца Лютце занял свой наблюдательный пост неподалеку от дома «Охотника». Прошел час. Город просыпался, улицы начали оживать, появились пешеходы, машины, а нужный ему человек все еще не показывался. «Неужели так и проторчит все воскресенье в своем курятнике», — злился Лютце.

Когда он уже терял терпение, «Охотник» наконец вышел из дома в своей неизменной тирольской шляпе, вывел из гаража машину и поехал к центру. Лютце последовал за ним.

На углу Берлинерштрассе и Лейпцигерштрассе «Охотника», как выяснилось, ждала молодая симпатичная женщина. Он подсадил ее рядом в кабину и по набережной повел автомобиль к пляжу. Не останавливаясь, уверенно проскочил до лесной опушки, видимо, в знакомое, давно облюбованное место в тени деревьев.

«Ну что ж, купаться, так купаться», — про себя проговорил Лютце, проехал чуть дальше и укрылся под старым широколапым дубом, выбрав точку, из которой ему было удобно наблюдать за парочкой. Молодые люди вышли из машины уже в купальных костюмах, взявшись за руки, как дети, побрели на песчаную отмель реки.

«Пора!» — решил Лютце, когда те забрались в воду. Через кустарник по тропинке он вышел почти к самой машине «Охотника». Вокруг — никого. Три быстрых шага, пригнулся, и вот уже несколько крошечных проколов в баллоне — гарантия, что скоро отсюда парочка домой не доберется. И тогда… Тогда «Охотник» может с радостью принять его «помощь». Если, конечно, у него не найдется запасной камеры…

Лютце вернулся к своей машине, сделал два небольших глотка коньяку, разделся, постелил коврик, улегся на нем и задремал.

Не без труда удалось ему стряхнуть с себя теплую, тягучую лень; посмотрел туда, где стояла машина «Охотника». Ну вот и свершилось: тот сидел на корточках и безуспешно пытался отыскать причину беды. Купание смыло остатки сонливости. Выйдя из реки, Лютце повалился на горячий песок и тут же увидел, что «Охотник» направляется к его автомобилю. «Рыбка плывет в сети. Значит, пора и мне на сцену». Лютце, отряхивая песок, пошел к машине.

— Хелло! Геноссе! — окликнул его «Охотник». — Послушайте, у меня неприятности. Баллоны, знаете ли… Наверное, от жары отошли заплатки. Старые. У вас нет запасной камеры? Взаимообразно, разумеется. Мне бы только доплестись до Энбурга…

— Считайте, вам повезло, — участливо отозвался Лютце. — Вчера раздобыл пару камер. Сами знаете, какая это удача в наше время. А еще у меня есть и запасное колесо… Сейчас взгляну, захватил ли я его.

Лютце открыл багажник и радостно крикнул:

— Эй! Как вас…

— Вернер Факлер, инженер.

— Вот что, Вернер, берите баллонный ключ и отворачивайте колесо сами. А вот вам и запасная камера.

Скоро Вернер стоял перед Лютце с запасным колесом и камерой, не зная, как вести себя дальше со столь любезным, неожиданным спасителем.

— Как я вас разыщу?

— Визитных карточек при себе нет. Придется запомнить: Макс Лютце, строитель-подрядчик. Впрочем, лучше дайте мне ваши координаты. Я разыщу. — Он достал карандаш и блокнот. Факлер продиктовал уже знакомый Лютце адрес.

— Может быть, я оставлю вам расписку, — предложил он.

— Я вам доверяю. Сразу видно интеллигентного человека. Ну, что мы стоим? Кладите все в машину и поехали к вашему кабриолету.

— Большое спасибо. Вы так меня обяжете… — рассыпался в благодарности Факлер.

Скоро общими усилиями машину его привели в порядок, после чего все вместе пошли к реке смыть пыль и грязь, окунуться еще разок перед отъездом.

— Ну что ж, время к обеду, — стал торопливо прощаться Лютце. — Голоден как волк, мечтаю где-нибудь поскорее перекусить. Только не решил, где это лучше сделать?..

— Можно и сообща, — оживился Факлер. — Вы не против? А что ты на это скажешь, Берта?

— Я «за», — улыбнулась девушка.

— Прекрасно, — сказал Факлер. — Есть тут отличное заведение, где вкусно готовят.

2


Все, кто хотел ехать в Лейпциг, собирались у большого автобуса. Его к восьми часам утра подогнали к воротам отдела. День обещал быть жарким. Высоко в светло-голубом небе застряло несколько белых облачных барашков. Будто испугавшись высоты, на которую забрались, они боялись шевельнуться. Ветер еще не проснулся, и стояла ласковая тишина, пряно пахло отдохнувшей за ночь зеленью.

Подошли две легковые машины. Одна привезла работников комендатуры, из другой вышли Енок с женой, его секретарь Августа и вахмайстер Бухгольц. Их пригласил на экскурсию Фомин и теперь поспешил навстречу, оставив на попечение Скитальца пограничников Рощина и Петрова.

— Ну, вот и чудесно, все в сборе, — подошел к автобусу Кторов. — А где главный экскурсовод?

— Здесь я, — отозвался Гудков.

— А наших гостей я знаю не всех, поэтому представляюсь: Кторов Георгий Васильевич.

В ответ послышались фамилии, имена.

— Денисов Виктор, — и после секундного колебания, — Сергеевич.

— Слышал и рад познакомиться. — Кторов пожал руку молодому человеку, который сразу же ему понравился: высоколобая голова с густой каштановой шевелюрой, приятный мягкий овал лица, задумчивые серые глаза, ладная, крепкая фигура, уверенные движения.

— Приветствую вас, геноссе Георгий, — подошел Енок, представил полковнику жену и сослуживцев.

Кторов и Гудков, согласившись быть гидами, сели впереди, около шофера. Как только автобус вырвался за город, Кторов сказал:

— У нас, друзья, полтора часа в запасе. Давайте в дороге вспомним, что нам известно о Лейпциге, его прошлом. Пусть каждый скажет, что он знает. Итак: в каком году был основан город?..

В автобусе воцарилась тишина.

— Ну, начинайте вы, что ли, Павел Николаевич, — обратился Кторов к Гудкову. — Выручайте команду.

— Если верить историкам, примерно пять тысяч лет назад, здесь, в междуречье Плайсе и Эльстер, селились первые люди каменного века. А тысячу лет назад возникло поселение. Примерно в середине двенадцатого века оно превратилось в город.

— Кто следующий?

Краснея от смущения, руку подняла Шурочка Александрова.

— В Лейпциге, — сказала она, — дважды в год, весной и осенью, проводятся известные всему миру ярмарки.

— Верно, хорошо, — поддержал Гудков. — Кто еще?

— Теперь разрешите мне, — встал Кторов. — Условимся так: дальше каждый будет рассказывать все, что он знает о памятниках, которые мы увидим. А сейчас, друзья, мы проезжаем пригород Лейпцига — Пробстхайд. Здесь неоднократно бывал Владимир Ильич и здесь в тысяча девятисотом году вышел первый номер ленинской «Искры». Лейпциг был одним из важных центров рабочего движения Германии. Здесь создавали свои труды Август Бебель и Вильгельм Либкнехт. Здесь родился выдающийся немецкий революционер Карл Либкнехт.

Шоссейная дорога втянулась в большом, шумным город, где улицы и дома напоминали о недавней жестокой войне.

— Это главный Лейпцигский вокзал, — принял у Кторова эстафету Гудков. — Строился он тринадцать лет: с девятьсот второго по девятьсот пятнадцатый. Длина здания более трехсот метров. Вокзал, крупнейший в Европе, тупиковый — к нему подходит двадцать шесть путей.

А это — Старая ратуша, — продолжал он, когда автобус выехал на площадь. — Здание построено в середине шестнадцатого века под наблюдением архитектора Лоттера. Дальше видно здание Старой биржи, ему лет триста.

— Разрешите добавить, — попросил Енок, сильно, по-берлински грассируя. — Я на немецком, ничего?

— Конечно, конечно!..

— Строительные леса закрыли нам прекрасный памятник великому немецкому поэту Гете, — сказал Енок. — Он был студентом Лейпцигского университета. Налево Медлерпассаж и всемирно известный ресторан «Погреб Ауэрбаха». Смотрите, две скульптурных группы… Узнали?.. Нет?.. Одна — Фауст и Мефистофель, а другая — заколдованные студенты…

Теперь смотрите сюда — церковь Томас-Кирхе — тринадцатый век. — И Енок перешел на русский. — В ней — прах самый великий музыкант и композитор Германии Иоганн Себастьян Бах! — при этом Енок многозначительно поднял палец, и все зааплодировали, выражая благодарность рассказчику.

— Прибываем, друзья, — поднялся Гудков. — Мы въезжаем на туристскую площадку перед памятником Битвы народов. Он воздвигнут в память разгрома под Лейпцигом в октябре 1813 года французских войск. Строился с 1900 по 1913 год на средства стран-участниц битвы. Высота памятника — девяносто один метр, внутри есть символическая усыпальница, зал славы, наверху — площадка, с которой просматриваются окрестности. Проход на площадку по лестнице, которая находится внутри стены памятника. Дальше увидите сами. Пожалуй, все…

— Давайте решим, сколько будем находиться здесь. Как, часа хватит? — спросил Кторов.

Все согласились.

— Тогда собираемся здесь в двенадцать тридцать. Пойдем еще осматривать русскую церковь.

Сначала шли все вместе, но скоро, как это обычно бывает на подобных экскурсиях, распались на маленькие группки…

3


Ресторан назывался «Черный медведь». В зале было уютно и немноголюдно. Пока Факлер заказывал обед, Берта привела себя в порядок, слегка припудрилась, подкрасила губы, а Лютце любовался окружающим пейзажем: ресторан стоял на высоком берегу реки, и веранда, сплошь увитая диким виноградом, буквально висела над ней. От реки тянуло приятной прохладой.

— Прекрасно, — вслух одобрил Лютце и ресторан, и окружающий его пейзаж, а за одно — удачу свою. Все получилось как он того желал. — Прекрасно, — повторил он, отпив глоток из бокала…

Обед получился шикарным, а бутылка крепкого столового вина настроила на веселый лад. Лютце заказал кофе и коньяк, а для Берты — ликер. Со стороны могло показаться, что они давние и близкие друзья, таким легким и непринужденным был разговор. Они шутили, смеялись, вспоминали всякие веселые истории из жизни автомобилистов. Постепенно начало темнеть. Загадочным стал недалекий лес. Из-за него взошла большущая оранжевая луна.

— Еще по двойной порции коньяку и ликер для фрейлейн, — распорядился Лютце.

Вернер стал было отказываться, но Лютце получил поддержку Берты, которая сказала, что вечер чудесен иона с удовольствием посидит еще часок. Коньяк начинал действовать на Вернера, он стал многословным. Лютце исподволь наблюдал за ним. Но слишком мало они были знакомы, чтобы без опаски спрашивать о работе и делах. «Не торопись, — останавливал он себя, — не то-ро-пись». И все же Лютце был доволен: он достиг главного — познакомился с нужным ему человеком.

Уплатив свою долю за обед, Лютце отвел все попытки Факлера вместе с ним рассчитаться за коньяк и ликер. Тогда инженер стал приглашать в гости.

— Послушайте, Вернер, мне хочется еще немного посидеть тут. И пожалуй, не стоит сейчас ехать к вам, — он многозначительно посмотрел на Берту. — Еще одна запасная камера, на всякий случай, у меня есть. Если не возражаете, завтра вечером заеду.

— Конечно, Макс. Я буду дома около пяти часов, — сказал Факлер. — Приезжайте.

Новые знакомые расстались друзьями.

4


Лотта откинулась на спинку сидрнья и отрешенно смотрела на дорогу. Крупный заяц, большими скачками перебежавший автостраду, сел на обочине на задние лапы и, поводя длинными ушами, зачарованно смотрел вслед машине. Лотта повернула голову и следила за живым серым столбиком, пока его не скрыл поворот. Она не заметила, как машина въехала в город, и очнулась, лишь когда молчаливый всю дорогу шофер сказал:

— Вон там, видите, — это и есть знаменитый памятник, куда мне приказано вас доставить.

— Спасибо. Ждите меня тут. Я скоро вернусь… Ну, что-нибудь, через час.

— Слушаюсь. Мне все равно: уплачено за весь день.

Неподалеку стоял автобус. Он только что подошел: из него, неторопливо разминаясь, выходили пассажиры. Лотта из-за машины наблюдала за шумной, веселой группой, в центре которой кто-то что-то объяснял. Потом группа направилась к памятнику, рассыпаясь по пути на небольшие компании. Тогда Лотт увидела его — цель своей поездки. «Пора», — подумала она и тоже пошла к памятнику.

Сначала Денисов и его спутники кружили внизу, задирали головы, шумно делясь впечатлениями. Лотта держалась в отдалении, считая более удобным приблизиться к русским, когда они войдут внутрь. В той же компании она определила нескольких немцев.

Ей вдруг стало страшно: «Боже мой, что я такого сделала, почему я должна слепо повиноваться этому Лютце?» — И тут же вспомнила но стальные, беспощадные глаза, властный голос. Нет, сейчас она выполнит то, что он велел.

Экскурсанты вошли в зал славы. Служитель предложил подняться на вершину памятника, предупреждая, что подъем не из легких, что туда ведут несколько сотен крутых ступенек, и если у кого больное сердце, то лучше остаться внизу.

Лотта приблизилась к группе и поймала на себя взгляд Денисова. Чтобы как-то отвлечься от неприятных мыслей, она стала усердно занимать себя осмотром памятника, его очень оригинальной внутренней отделкой. Потом случилось так, что Денисов оказался рядом — он шел так близко, что она ощущала его дыхание на затылке, а когда действительно оступилась, он поддержал ее за локоть. Потом были ступеньки. Много каменных ступеней. Тяжело дыша, люди вышли на небольшую площадку. Наверху было тесно.

Лотта облокотилась на каменный парапет. Вокруг лежал большой разноцветный город. За домами и пустырями, в районах, особенно пострадавших от войны, зелеными холмиками вставала пышная зелень — пустыри заросли бурьяном, скрывая руины. Она посмотрела вниз. От подножья памятника лучами расходились аллеи, по которым медленно ползли похожие на букашек люди, а серые ленты шоссе были заполнены машинами, величиной со спичечный коробок.

Голова закружилась. Высота начала манить, затягивать… В ушах зазвучали слова Лютце: «Уроните платочек… Вы же актриса… Не мне вас учить…» Не отдавая себе отчета, она оттолкнула перила и стала как-то боком опускаться на площадку.

— Вам плохо? — Сильные руки подхватили ее.

— Спасибо, — Лотта закрыла глаза. Головокружение прошло. Только не проходил леденящий страх от мысли, что кто-то незримый, могучий, как гетевский Мефистофель, руководит событиями: она должна была охотиться за человеком, а он, этот человек, сам шел ей навстречу и все время оказывался рядом.

— Давайте я помогу вам сойти вниз, — по-немецки, не сразу находя слова, сказал Денисов. — Идите за мной и держитесь за плечо.

Он шел медленно, чтобы Лотта не оступилась, а внизу проводил к скамейке.

— Извините… По моей вине вам не удалось полюбоваться городом, — проговорила Лотта.

— Ничего, — Денисов сел рядом. — Я успел все рассмотреть. Теперь только бы не разминуться с товарищами. Есть здесь еще русская церковь. Говорят, это очень интересно…

— Не знаю. Я тоже приехала на экскурсию и здесь впервые. Я из Энбурга.

— Я тоже из Энбурга. А вообще я из России, москвич. Понимаете? И кажется, я где-то видел вас раньше?

— Возможно, в ресторане на Гаубтдштрассе. Я выступаю с «Голубым джазом».

— Очень может быть. Я однажды ходил туда с приятелем. О-о! Конечно! Теперь обязательно зайду еще раз.

— Заходите, буду рада. Завтра приходите. Я спою что-нибудь специально для вас. — Лотта чувствовала неловкость, сознавая, что этот человек все больше ей нравится, и происходящее совершенно не вязалось с внутренним протестом, который она ощущала, отправляясь в Лейпциг. — Ну вот, спасибо, мне стало лучше. А вам пора идти, а то разминетесь со своими друзьями.

— Да вон они, — показал Денисов вслед удалявшейся группе и встал. — Ну что же, не премину воспользоваться вашим приглашением…

— Как и памятник Битвы народов, — догоняя группу, услышал Денисов голос Гудкова, — церковь святого Алексия открыта в столетний юбилей сражения при Лейпциге, в память о погибших здесь двадцати двух тысячах русских солдат и офицеров. Построена эта жемчужина русского зодчества по проекту архитектора Покровского, безвестными российскими умельцами. Средства собрали благодарные потомки. Какой-то эсэсовский генерал приказал ободрать позолоту с купола, но теперь ее, как видите, восстановили. Внутри — богатая роспись, иконостас, боевые знамена частей, участвовавших в сражении.

Привлеченные рассказом, к группе Гудкова присоединилось несколько советских военнослужащих. Один из них спросил:

— Простите, вы не скажете, к какому стилю относится эта постройка?

— Отчего же, — улыбнулся Гудков, — церковь построена в московском стиле и напоминает храм Вознесения. Вопросы еще есть? — Он оглядел экскурсантов. — Нет, тогда пройдемте внутрь. Обратите внимание на иконостас, — продолжил он, когда слушатели собрались около него. — Высота иконостаса восемнадцать метров. Вся роспись выполнена московским мастером Емельяновым, учеником Васнецова. Часть его написана в древнерусской манере, часть — копии с икон, написанных в разное время самим Васнецовым. Теперь кто хочет пусть пройдет поближе и рассмотрит роспись, а затем можно спуститься в цокольную часть, где захоронены несколько героев этой битвы.

5


Независимо от результатов знакомства с Факлером и того, чего добьется Лотта, Лютце решил не откладывать попытки проникнуть в конструкторское бюро.

В тот же воскресный вечер он задумал произвести глубокую разведку. Заехал домой. Лотта еще не вернулась, и, как не интересно было ему узнать о результатах поездки в Лейпциг, ждать ее не стал, погнал машину по темным улицам. Фонари восстановили лишь там, где дома были целы, редкие прохожие освещали себе путь фонариками. Лютце остановился в заранее присмотренном месте — точно над крышкой сливного колодца. Не выходя из машины переоделся в легкий комбинезон и резиновые сапоги. Наклеил на переднее стекло белый кружок со знаком красного креста — так спокойнее, кто будет обращать внимание на автомашину врача — ночной вызов.

Достал саквояж с инструментами, лопатку и фонарь, крючком приподнял крышку, отодвинул ее в сторону. Потом вполз под машину и стал спускаться в черный провал колодца. Сырые, остро пахнущие ржавчиной скобы выскальзывали из рук, ноги то и дело срывались. Наконец он достиг дна и только тогда зажег фонарь: в стороны от колодца расходились огромные трубы-коридоры, наполовину заполненные затхлой зловонной жидкостью. Он определил направление и пошел, едва вытягивая ноги из грязи, вот и знакомая уже решетчатая дверь. Прежде чем приступить к работе, закурил: несколько глубоких затяжек — и окурок сигареты с шипением шлепнулся в воду.

Дело оказалось сложнее, чем он предполагал, — прутья, толщиной в палец, были из твердой стали, такой же оказалась и дужка замка, которую он решил перепилить. Сюда почти не поступал свежий воздух. Лютце делал частые передышки, от непривычной работы, повторения одних и тех же движений сводило руки. Наконец дужка поддалась и лопнула под нажимом вставленного внутрь напильника. Он стащил замок со скобы. Взглянул на часы: перепиливание заняло более пятидесяти минут. Стал отгребать песок и мелкие камни, мешавшие открыть дверь. Комбинезон отсырел, и казалось, что смрадная жижа, просочившись под него, обжигала тело. От затхлого, застоявшегося воздуха к горлу подкатывалась тошнота, и он чувствовал — еще немного и его начнет рвать.


Наконец, дверь удалось отодвинуть и Лютце протиснулся в щель. Через несколько шагов в свете фонаря он увидел над головой жерло невысокого колодца. «Тот ли?» Полез вверх и осторожно, плечами приподнял чугунную крышку. Да, расчет оказался верным, колодец был тот самый — в глубине двора конструкторского бюро. На фоне ночного неба он узнал контуры здания и удовлетворенно отметил, что густой кустарник хорошо скрывает его от полицейского в проходной будке.

«Ну что ж, на сегодня хватит», — подумал Лютце, опустил крышку и пошел назад…

6


По дороге домой Фомин и Денисов в автобусе сели рядом. Сначала был разговор об увиденном за день, о замечательных памятниках этой страны, о великих ее людях, трудолюбивом и талантливом народе, давшем человечеству так много гениальных; творении. Речь шла и о недавней войне, принесшей столько бед и разрушений Европе.

Низко над землей перед самым автобусом пролетела стайка куропаток. И тут же охотники принялись спорить о ружьях. А Фомин и Денисов вдруг выяснили, что оба поклонники рыбалки. И начали сетовать на недостаток времени, и у того, и у другого его всегда было в обрез. Но решили, однако, что обязательно, вопреки всем и вся, должны в мерную же субботу поехать ловить рыбу.

— Приглашаю на правах старожила, — сказал Фомин, — знаю отличные места с карпами и даже угрями.

— Ловил форель, тайменей на Урале, таскал щук и сомов, а вот угрей не приходилось, — сказал Денисов.

— Ну вот, еще один довод в пользу нашей рыбалки.

— Странно, — потер веки Денисов, — в автобусе меня иногда укачивает, а в самолете — великолепно. И знаете, люблю высоту — чувствуешь себя этаким демоном, «летя над грешною землей»… Удивляюсь людям, которых высота пугает. Утром, между прочим, на экскурсии у одной девушки закружилась голова, и мне пришлось проводить ее вниз.

— Что-то не заметил вашего исчезновения. Когда это было?

— Перед тем как стали спускаться. — Денисов улыбнулся. — Очень милое создание и, между прочим, из Энбурга, певица. Поет в «Голубом джазе» в ресторане.

Я ее как-то слышал. Произвела приятное впечатление…

— Знаю такой оркестр. Иногда его приглашают к нам в Дом офицеров. А она… Постойте, припоминаю: тоненькая такая, рыжеволосая. Верно?

— Точнее, медноволосая, — поправил Денисов.

— Смотрите-ка, разглядели даже оттенки. Ну и ну! — Фомин рассмеялся. — А она, что же, интересовалась вами?

— Напротив. Я сам проявил инициативу. За свою галантность там, на верхотуре, приглашен завтра вечером послушать ее.

— Меня возьмете с собой, Виктор Сергеевич?

— Охотно, о чем разговор. Только, чур, не бросать мне перчатку.

Они рассмеялись. Впереди замелькали огни — автобус въезжал в Энбург.

— Вообще-то, — уже серьезно сказал Фомин, — нам нужно встретиться с вами и поговорить. Мы располагаем сведениями, что наши бывшие союзники проявляют повышенный интерес к работам бюро и прежде всего, видимо, к той работе, которую ведете вы совместно с немецкими товарищами. В ближайшие дни обязательно повидаемся, я кое-что расскажу, и вам тогда многое будет понятно.

— Вот тебе на, не успел приехать, как оказался в сфере чьих-то интересов. Веселая жизнь!

— Веселого мало, Виктор Сергеевич, — хмуро заметил Фомин.


Глава десятая


1


— Твое лицо непроницаемо, но глаза… Глаза выдают. Все прошло успешно, не так ли? — сказал Хаазе.

— Да, Пауль. В который раз убеждаюсь, чем проще, даже примитивней комбинация, тем лучший она дает эффект. Я познакомился с «Охотником», его невестой и теперь в любой день желанный для него гость. В ближайшее время воспользуюсь своим правом. Заполучить агента, а вместе с ним интересующие нас материалы — это значит убить двух зайцев одним выстрелом. И лучше, чем лезть напролом. Думаю, «Охотника» я обломаю.

— По моим наблюдениям, а видел я, надо сказать, не много, у твоей «Курочки» тоже все в порядке. Во всяком случае они очень мило ворковали, — сказал Хаазе.

— Сегодня я увижу человека, которого посылал присмотреть за ней. Но если ты видел их вместе — значит, дело пошло. Меня беспокоят ее попытки сохранить независимость. Старк недостаточно ее школил. Придется мне, не откладывая на потом, заняться дрессировкой. Может быть, она клюнет на подарок, который я для нее приготовил? Посмотрим. Но если будет вести себя так дальше и ничего не добьется с Денисовым, ее придется убрать. И потом, я решил, независимо от результатов разговора с ней, с этой квартиры нужно съезжать. Так для нас будет спокойней. А теперь, — Лютце посмотрел на часы, — мне пора трогаться. Давай ключи. Верну автомобиль хозяину.

— Постой, Макс. Это риск. Не лучше ли мне самому отвезти тебя? Доверенность-то у меня.

— Ты прав.

Минут десять спустя их машина остановилась невдалеке от центрального входа в парк. Хаазе, отдав ключи, пошел к остановке трамвая, а Лютце в глубь парка, где его должен был ждать «Дункель».

В нескольких метрах от старой беседки, служившей во все времена надежным укрытием от непогоды мечтателям и влюбленным, словно страж стоял белокаменный Аполлон. Лютце зашел в пустую беседку, прислонился плечом к колонне. «Интересно, куда девалась, да и жива ли вообще голубоглазая Рози, его первое увлечение». Лютце стало как-то не по себе. Одиноко и грустно. Эго удивило его, а он-то думал, что давным-давно освободился от всяких сантиментов.

Зашуршал гравий. «Дункель» подходил к беседке.

— Прошу извинить. Немного опоздал, — сказал он.

— Ничего, сядем. Рассказывайте.

— Пташка очень ловко сделала свое дело, и павлин распустил хвост. Он помог ей спуститься вниз, подвел к скамейке, посидел рядом несколько минут. Они что-то там говорили, я не расслышал. Это, собственно, все. Но девка чертовски хороша. Мне кажется, я ее где-то встречал.

Пропустив последнее замечание «Дункеля», Лютце сказал:

— Отлично, «Дункель»[27 - «Дункель» — дословно в переводе «темный».]. Будучи темным, вы приносите каждый раз светлые вести, — скаламбурил он. — Продолжайте следить за Денисовым. Встретимся через неделю. Здесь же. Если будете нужны раньше, сам найду вас. Вот ключи от автомобиля. Доверенность я уничтожил. А это — особая награда — «Кемл», — Лютце протянул пачку сигарет в целлофановой обертке. — Идите. Я останусь.

Когда Лютце вышел из парка, машины уже не было.

2


В отличие от Мевиса Вышпольский выглядел откровенно растерянным, хотя внешне не опустился, тоже был тщательно выбрит и аккуратно причесан.

— Вас фотографировали? — спросил Фомин.

— Да, пан капитан. Только я не понимаю, зачем это?

— Чтобы отправить фотографии в польскую прессу и установить, действительно ли вы тот, за кого себя выдаете. Ведь нового о себе вы ничего пока не говорите…

— Нового? Я ничего больше не могу рассказать. Проверяйте.

— А шрам на предплечье левой руки по форме очень что-то напоминает…

— Шрам?.. Осколочное ранение… В феврале 1945 года попал под бомбежку…

— Лжете вы все, Вышпольский. Это след от буквы. Такая татуировка есть у всех, кто служил в «СС», независимо от рангов. И между прочим, только военные и медики, столь к месту употребляют слово «осколочный». Я не собираюсь вас уговаривать, сами осложняете свое положение… Недостаточно подумали, не готовы давать правдивые показания. Перенесем разговор на завтра. Подумайте еще, вспомните…

3


…Не спалось, как ни искал удобную позу. Все казалось, что вот сейчас придет сюда этот русский капитан и скажет: «Долго еще будете нас обманывать, господни Вышпольский. Ведь мне все о вас известно. И то, что фамилия ваша Курц, и как вы в России…»

Утомленный бессонницей и нервным напряжением, мозг не способен уже был бороться с кошмарами. И последние слова капитана звучали как приказ: «Подумайте еще, вспомните…» Он не хотел вспоминать, но едва закрывал глаза, как память воскрешала события недавнего прошлого, когда он был в России.

«Подумайте еще, вспомните…»

Отчетливо вспоминалась картина: он сидит у окна в жарко натопленной избе и смотрит сквозь запотевшее, плачущее крупными каплями стекло, на багровый русский восход. Протирает стекло и смотрит. В небе черными зловещими хлопьями кружатся вороны.

У дверей избы, лицом к стене лежит человек, голова которого обвернута бурой от крови повязкой. Советский офицер был раненым взят в плен, допрос не дал результата. Курц обозлен.

В белом облаке холодного воздуха в дом ввалился обер-лейтенант «СС» Фишер, приказывает ему, Курцу, пристрелить пленного. Курц поднимает русского, и тот, шатаясь, идет на улицу.

Вдали слышны вздохи артиллерийской канонады. Русский выпрямляется и бросает в лицо Курцу: «Слышишь гром, сволочь! Это мои братья. И где бы ты ни был, возмездие найдет тебя!» Курц нажимает курок, длинная очередь в грудь, в лицо…

Курц обходит труп и почему-то чувствует, что боится его, словно русский еще может встать и пойти вслед за ним, как тень.

И та же изба, и новые расстрелы. И новые тени… Много теней…

Через годы, через страхи войны они шли за ним. И он всегда боялся их и, боясь, совершал новые преступления…

— Нет! Нет! — вскакивает с постели Курц, озираясь, не подслушивают ли его.

«А может быть, он бредил и все говорил вслух? Нет, — убеждает он себя, — свидетелей нет, а сам он не скажет». Он ходит по камере, опять ложится, пытается уснуть. Но все повторяется сначала: «Слышишь гром, сволочь! Это мои братья!»…

4


Утром, в одиннадцать, как и было условлено, Фомин входил в серое массивное здание Энбургского полицайпрезидиума. Франц Енок уже ждал его.

— Здравствуйте, геноссе Евгений, — радушно приветствовал он Фомина. — Какие новости? Как чувствуете себя после прогулки в Лейпциг?

— Отлично, на мой взгляд, было все очень здорово. Столько посмотрели, да и просто отдохнули, отдохнули от дел.

— Верно, верно. Наши товарищи тоже остались довольными. Так что вас привело ко мне? Рассказывайте, — он усадил Фомина в удобное низкое кресло, около круглого журнального столика, и сам сел напротив.

— Дело в общем-то довольно обычное, — сказал Фомин, — выявили очередных военных преступников, только они на той стороне… А тут у них есть родственники. Один бывший охранник из Заксенхаузека — Альберт Циске, семья его живет где-то здесь, в Энбурге, второй…

Всегда выдержанный, вежливый Енок гневно привстал над креслом.

— Альберт Циске! Вам удалось нащупать «Заику»? Да, вы этого, конечно, не можете знать. «Заика» — прозвище, которое заключенные дали этому садисту и убийце…

Фомин заметил, как разволновался Енок. Вспомнил слышанное от товарищей: Енок около двенадцати лет провел в концлагерях и три последних — в Заксенхаузене. У него были свои давние счеты с фашизмом. Рабочие Энбурга и Ландтаг Саксонии не случайно назначили Енока в органы народной полиции. Буквально с первых послевоенных дней он принимал активное участие в работе новых, демократических органов управления, горячо выступал за объединение коммунистов и социалистов в одну партию — Социалистическую единую партию Германии.

— Значит, вы знаете Циске?

— И еще сотни таких, как он. Познакомился когда был мальчишкой, — Енок перекладывал на столе какие-то бумаги. Затем несколько успокоившись, сел, закурил. — Пятнадцатилетним, не пожелав быть батраком баронессы фон Штольц, я, геноссе Евгений, ушел от родителей и поступил учеником слесаря на железной дороге в Ганновере. Там познакомился с коммунистами. В тридцать втором, — какое это было время, вы знаете, — партия поручила мне работу среди членов союза коммунистической молодежи Энбурга, и я переехал сюда. Вот тогда мне и привелось впервые столкнуться с этим молодчиком. Циске был активистом «Стального шлема»[28 - Крайне реакционная профашистская организация, объединявшая бывших военнослужащих немецкой армии.], участвовал в бандитских налетах на рабочие клубы, спортивные организации.

Однажды меня арестовали. Я получил красный треугольник[29 - Метка, по которой отличались политические узники гитлеровских лагерей.], и начались мытарства по тюрьмам и лагерям. В сорок втором году в Заксенхаузене я снова встретился с Циске. Он меня не узнал, но следы его внимания я ношу. — Енок постучал пальцем по вставным зубам. — Этим я целиком обязан ему. «Заика» был свиреп — участвовал в расстрелах, избивал заключенных. А перед концом войны исчез. И вот, благодаря вам, мы знаем, что он жив и где искать его. Немало людей, узников Заксенхаузена, смогут засвидетельствовать преступления Циске…

Енок замолчал, задумался. «Сколько же перенес этот не старый еще человек, — думал Фомин. — И пронес сквозь ужасы гитлеровских застенков чистоту сердца, верность коммунистическим идеалам. Хорошо, что судьба этой части Германии находится теперь в надежных руках».

— А кто второй? — спросил после некоторой паузы Енок.

— Отто Мюллер, бывший железнодорожный служащий. Его семья живет, если данные точны, в Стендале.

Енок сделал пометку в блокноте.

— Спасибо, геноссе Фомин. Мы тотчас же ими займемся. Вы сейчас оказываете нам огромную услугу, помогая установить, где находятся чины, подобные двум этим преступникам. Ведь мы практически только учимся вести борьбу с ними, наши органы безопасности, так сказать, в младенческом возрасте. Но все впереди…

5


— Браво, девочка, браво! Вы не только хорошая певица, но и прирожденная актриса. Это вам, — Лютце протянул Лотте букет роз и открыл маленькую черную коробочку, в которой соблазнительно светился аметистовым глазом золотой перстенек.

— Ну что вы, право. Все произошло само собой. И мне действительно стало плохо. А господин Денисов оказался рядом…

Только теперь до нее дошел смысл слов Лютце. Значит, за ней следили?

— Не скромничайте, Лотта. Расскажите-ка лучше, о чем вы говорили?

— Он мне помог добраться до скамейки, посидел рядом, пока мне не стало лучше. Был внимателен и любезен. Я сказала ему, что пою в джазе и пригласила его посетить наше кафе. Он скоро ушел к своей группе. Все.

— Для начала неплохо. Надеюсь, он выполнит свое обещание. И тогда, Лотта, вот тогда проявите побольше настойчивости. Предложите ему свои услуги — покажите город, памятники. Постарайтесь ему понравиться.

— Если такая возможность представится… — пробормотала Лотта.

— Все в ваших руках, дорогая. Но только… — Лютце нехорошо улыбнулся, — только не вздумайте увлечься всерьез. Это не входит в мои планы. Вскружите ему голову, чтобы он по забыл все на свете. Ясно?

Лотта обреченно кивнула. Она не услышала, когда Лютце ушел. Стояла у окна, уцепившись в штору и ничего не видя перед собой, думала, что такой человек сдержит свое слово и не замедлит привести угрозу в исполнение. И конечно, интерес Лютце к Денисову вызван враждебными намерениями. Что же делать? Что?

«Лишь бы только пришел этот Денисов, а там, а там она знает, что надо делать», — наконец Лотта стряхнула оцепенение, поборола в себе чувство страха.

6


Утром на письменном столе Фомин обнаружил записку дежурного: «Вышпольский просится на допрос».

Любопытно, что он надумал? Распорядился привести арестованного.

— Тысячу раз был прав господин оберст, когда упомянул здесь о парадоксах, — явно заранее подготовленной фразой начал Вышпольский.

Капитан еще отметил про себя, что арестованный употребил слово «господин оберст». Это было уже что-то новое.

— Вы будете рассказывать. Так я вас понял?

— Да.

— Пожалуйста.

Фомин разложил перед собой листки чистой бумаги.

— Весной сорок первого года при зачислении меня в «СС» врач, делая наколку, говорил: «Эта буква может спасти вам жизнь, если в случае ранения нужно будет срочно переливать кровь». На самом деле эта буква послужила лишней уликой к моему разоблачению, к тому, чтобы из меня вообще была выпущена кровь. Парадокс? Да, я буду говорить только правду.

Произнося и эту, видимо, не раз обдуманную в камере фразу, Вышпольский ловил глазами взгляд Фомина, пытаясь угадать по нему, как реагирует капитан.

— Я уже обращал ваше внимание раньше и повторяю, что только чистосердечное признание может облегчить ваше положение. Предупреждаю, теперь вам поверить труднее вдвойне. Вы сами к нам пришли, чтобы запутать, обмануть нас. И вы же хотите в чем-то убедить меня. Не запутайтесь еще больше. Мой вам совет.

— Мне трудно объяснить, господин капитан. Но другого выхода у меня теперь нет. Я не имею права больше ничего путать. Я в самом деле не тот, за кого себя выдавал. В действительности я обершарфюрер[30 - Звание в войсках «СС», равное фельдфебелю.] дивизии «Викинг» Фридрих Мария Курц. Родился в двадцать первом году в Дюссельдорфе, там и сейчас живут мои мать и сестра. В конце тридцать девятого меня взяли в специальное офицерское училище. Закончить его не пришлось, выпустили досрочно в конце сорок второго, присвоили звание обершарфюрера. Прибыл под Сталинград. Командование бросило нас — несколько полевых батальонов — для борьбы с партизанами, поэтому в окружение и плен с армией Паулюса не попал.

В конце сорок третьего года меня тяжело контузило. После госпиталя оказался в специальной команде аэродрома под Лейпцигом. Там я пробыл до конца войны и попал в плен к американцам…

— Как же вы стали агентом английской разведки?

— После лагеря, когда вернулся домой. Надо было что-то делать, помогать семье, а специальности нет. Угодил в ганноверскую тюрьму. Там меня и нашел господин Старк, — вздохнул Вышпольский. — У него прошел специальную подготовку: обучился микрофотографии, тайнописи, работе на коротковолновом радиопередатчике. Выполнял разовые поручения, и мной, вообще-то, были довольны.

— Что еще скажете про операцию «Аяксы»?

— «Аяксы», по существу, первое серьезное задание. Если бы мне удалось здесь закрепиться, я должен был найти подступы к конструкторскому бюро. Потом предполагалось, что ко мне придет человек Старка, под началом которого я в дальнейшем должен был работать. Вот все, господин капитан, и это, уже чистая правда…

— Теперь показания близки к истине. На сегодня довольно. А чтобы не скучать до следующего свидания, припомните пункты, где действовало ваше подразделение. Я имею в виду главным образом территорию Советского Союза…

7


— Геноссе Фомин?..

— Да, фрейлейн Августа, это я. — Фомин узнал голос секретаря Енока.

— Минутку. Соединяю с оптаилюнглатером[31 - Руководитель отдела.].

И знакомый баритон Енока:

— Добрый день, геноссе Евгений. Получены сведения о Мюллере и Циске. Хотелось бы посоветоваться. Если есть время, подъезжайте.

Фомин вызвал машину и через полчаса был у Енока.

— За сутки мы кое-что успели, — раскрывая новенькую папку, сказал Енок. — Семья Циске — жена, дочь и зять живут в районе Вильгельмштадта. Занимаются огородничеством. Удалось заполучить копию текста письма, только что отправленного фрау Циске своему супругу. В нем она напоминает, что их горячо любимому внуку исполняется год. Они надеются, что дедушка сумеет приехать навестить его и привезет западные подарки. Я думаю, что Циске приедет. А это его портрет.

Перед Фоминым легла фотография человека с очень характерными приметами. Тонкая длинная шея. Непомерно широкие плечи. И узкая дынеобразная голова, словно по ошибке, попала она на эти плечи. Робко, недоуменно улыбаясь, Циске держал на коленях белый кружевной сверток, из которого выглядывало сморщенное личико ребенка. На обороте стояла надпись: «Папочке Ади[32 - Уменьшительное имя Адольф.]».

— Какое умиротворенно-добродушное лицо у этого убийцы, — усмехнулся Енок.

— К этой идиллистической картине как нельзя кстати подходит поговорка: «Когда дьявол стареет, он становится сентиментальным».

— Что верно, то верно, — кивнул Енок и закурил. — Теперь о нашем плане. Пусть вас не удивляет: к задержанию Циске я привлекаю много людей. Упускать его нельзя. Он опасен и может впоследствии причинить нам немало бед. Я рассматриваю его не только как агента иностранной разведки, а еще как лютого врага немецкого народа, одного из тех, кто всегда будет пакостить и мешать социалистическому развитию нашей страны. Всей страны — я имею в виду Германию в целом. Практически раскол налицо. Англичане, американцы и осмелевшие под их покровительством капиталисты западной части страны дружно поют о создании Федеративной Германии по ту сторону границы. Я помню, еще в октябре 1945 года Конрад Аденауэр заявил американскому корреспонденту: «Самое лучшее состояло бы в том, чтобы немедленно образовать из трех западных зон федеральное государство». Что ж если так случится, мы будем создавать здесь свое социалистическое государство.

Но вернемся к Циске… — Енок задумался. — Взять его тихо, без борьбы вряд ли удастся. У этого зверя клыки всегда наготове, он знает, что его ждет. Как, впрочем, и Мюллер. В архивах железнодорожной дирекции нам удалось разыскать его личное дело. Хотите взглянуть?

…Тонкая папка из твердого темно-серого картона. Вверху у самого обреза, распластав крылья, нес паучью свастику черный орел. Ниже стояло: «Энбургская железнодорожная дирекция, личное дело № 201 — Мюллер Отто». Внутри к первой странице скобкой прикреплена небольшая фотография: лысеющий мужчина средних лет с темными широкими бровями и маленькими прищуренными глазками. Над тонкогубым ртом усики а ля фюрер. Над левым карманом форменного френча значок члена нацистской партии. Дело заканчивалось приказом, в котором говорилось, что Мюллер командируется в распоряжение железнодорожного управления, на Украину. Между последней страницей и обложкой лежал листок, исписанный мелким, неразборчивым почерком, письмо Мюллера к начальнику отдела дирекции. Он сообщает, что является комендантом крупного железнодорожного узла Долгенцово.

Когда Фомин закрыл дело, Енок сказал:

— Наши коллеги из Стендаля передали, что три недели назад Мюллер был дома. Приезжал навестить мать. Окружающим неизвестны истинные причины, заставляющие его жить на Западе. Он же мотивирует тем, что имеет хорошо оплачиваемую работу. Попытаемся вывести его сюда, и не сомневаюсь, что скоро оба будут в наших руках.

— Можно будет взять ненадолго личное дело Мюллера? — спросил Фомин.

— Пожалуйста, я и приготовил его для вас…

— И еще, геноссе Енок, хорошо бы собрать на него и его родственников и знакомых подробные, характеризующие их, сведения…

8


От дежурного Фомин узнал, что Кторов занят и освободится не скоро. Тогда он поднялся к Провоторову и попросил его изготовить несколько копий с фотокарточки Мюллера. В секретариате посмотрел по дислокации, куда следует посылать запрос.

— Позови, как освободится, — попросил он дежурного, кивнув на дверь кторовского кабинета.

Прошел к себе и стал листать бюллетень внутригерманской информации. Содержанке его материалов перекликалось с тем, о чем только что говорил Енок. В них писалось о новых выступлениях Курта Шумахера, который все еще надеялся расколоть единство действий Социалистической единой партии Германии. Практически он играл в дудку американских и английских политиков, которые никак не хотели расстаться с идеей превращения Германии в плацдарм борьбы с коммунизмом и социализмом. В зонах по ту сторону границы буквально с первых послевоенных дней началось подавление народной инициативы создать демократическое антифашистское государство, и совсем не случайно администрация английской и американской зон так охотно пошла на их объединение в так называемую Бизонию. Бизония становилась первым рубежом восстановления вермахта, Фомин знал много фактов тому, знал, что подняли голову те, кто еще вчера боялись даже заикнуться о своих связях с нацистами. И они уже пытались навязывать людям свое мнение и даже диктовать.

Прочитал Фомин не без интереса зарубежные отзывы о деятельности советской военной администрации и о ее добрых контактах с немецкими органами самоуправления и демократическими организациями. Англичанин Гордон Шаффер, находившийся продолжительное время в советской оккупационной зоне, писал: «Между русскими и немцами сложилось подлинное сотрудничество, не такое, как между победителями и побежденными, а как между товарищами по работе». А лейбористский депутат английского парламента заявил: «Я восхищаюсь работой советских оккупационных властей, которые с такой внимательностью и с такой большой гуманностью направляют жизнь в своей зоне и предоставляют демократическим силам в своей зоне полную свободу действий. Русские генералы, стоящие во главе администрации, произвели на меня такое впечатление: это люди, полностью освоившиеся со своими обязанностями, помогающие всеми силами немецкому народу при восстановлении народного хозяйства и гордые успехами, достигнутыми под их руководством».

Дежурный, позвонивший Фомину, сказал, что Кторов, отпустив сотрудников, сразу же ушел домой.

— Эх, жалость какая. А я надеялся еще с ним потолковать. Думал поработать завтра.

— Тебе тоже давно пора отдыхать, — сказал дежурный. — Уже шесть, а сегодня суббота. Отдыхать брат, тоже нужно, а то ног поешь не будешь. Сходи лучше в кино. За мое здоровье…

— Надеюсь, найдете дорогу без меня. Счастливо, — пожелал Фомин Скитальцу и его девушке, когда они вышли из кинотеатра, и побрел по аллее.

Почему-то стало очень тоскливо. Охватило чувство одиночества. Оно приходило к нему нередко в не заполненные работой часы. И он очень, обрадовался, когда на скамейке у фонтана увидел Кторова.

— Что, не спится? Мне в вашем возрасте нужно было только добраться до постели и тогда… — Кторов присвистнул.

— Да нет, был в кино. Потом решил побродить тут.

— Присаживайтесь. Я после ужина вздремнул, да перехватил лишку. Мои спят, а я, как и вы, колоброжу. Да и вечер хорош.

Фомин сел рядом.

— Георгий Васильевич, мне не удалось попасть к вам. Я хотел…

— Стоп! Давайте договоримся — о работе ни слова.

Они посидели молча, наслаждаясь прохладой по-южному темной ночи. Ветерок обдавал их мелкими брызгами, сбитыми с водяных струй фонтана.

— Теперь бы в самый раз стаканчик — другой крепкого чая, — заметил Кторов.

— Так это же мигом. Пойдемте ко мне, и я напою вас чаем. С преотличным вареньем.

— А не поздно? — Кторов посмотрел на светящиеся стрелки часов. — Двенадцатый… Поздновато, но, пожалуй, идемте.

Пока Фомин готовил на кухне чай, расставлял посуду, Кторов взял с тахты томик стихов Гете, открыл заложенную страницу. «Быть человеком — значит быть борцом»…

«Успевает и читать. Молодчина», — стал рассматривать корешки книг. Фенимор Купер и Джек Лондон. Рядом стояли учебники по государственному праву, психологии и, совсем неожиданно, толстенный том Плутарха на немецком языке.

— Прошу, у меня все готово.

Кторов оглянулся.

— Женя, да вы хлебосол. Ужин царский. Откуда вся эта прелесть?

На столе, в окружении фужеров и чашек, красовалась бутылка массандровского муската, ваза с яблоками, варенье.

— Мама все. Вино и варенье прислала еще к майским праздникам. Это клюква. Она знает — мое любимое. Открыть все как-то не было подходящего случая. Вот и дождалось.

— Что скажет гостеприимный хозяин о партии в шахматы? — спросил Кторов, отдав должное и вину, и чаю с вареньем.

— С удовольствием.

Они устроились на тахте, подолгу обдумывали каждый ход. Фигуры Фомина вскоре явно начали теснить шахматное войско начальника.

— Вам не кажется, Евгений Николаевич, сделав очередной ход, сказал Кторов, — что в игре со Старком мы пока находимся в положении защищающихся. А пора бы заставить противника, как говорится, плясать под свою дудку. Нам нельзя дольше сидеть и ждать, раскинув сети.

— Последние дни были какие-то сумасшедшие. Но я думал. Может быть, Мюллер?

— Мюллер? — Кторов долго не отвечал, то ли обдумывая позицию, то ли замечание Фомина. — Мюллер, — повторил он. — Не исключаю. Посмотрим, что сообщат из Днепропетровска. Но в лучшем случае — это полумера. Край, так сказать, круга, а нам нужно войти в самую середину.

— Шах, Теорий Васильевич, — объявил Фомин.

— И конец близок. Тут, видно, уже не вывернуться. Ваша взяла. Давайте еще. Мне думается, — безо всякого перехода продолжил Кторов, — что такой серединой могла быть Штаубе. Что остановились? Расставляйте, расставляете. — Он едва заметно, уголками губ, улыбнулся, наблюдая растерянно вопросительное выражение лица партнера.

— Середина-то, середина, Георгий Васильевич, но до нее трудно, ох как трудно добраться.

— А вы не ищите легких путей. Забудьте, что контрразведка — это только оборона. В принципе — оборона, верно, но ведь самый лучший вид обороны — наступление, хорошо продуманное и организованное. Вот видите, — огорченно заметил он, — опять вы меня прижали — зазевался. Сам запретил говорить о работе и сам же… И опять продул. И поделом мне. — Кторов повалил своего короля. — И как только не стыдно. Без зазрения совести дважды обыграть начальника. Ну ничего, в отместку я вам подкинул на воскресенье задачку. Со Штаубе. Здорово?!


Глава одиннадцатая


1


— Вам не следует печалиться. Все складывается удачно, фрейлейн Мари. Хорошо, что Старк позвонил сам и торопится. Вы тут, так сказать, ни при чем и не переживайте.

— Но я потеряю его теперь, господин Бэтхер.

— Понимаю, Старк интересный мужчина и, возможно, искренне увлечен вами. Но не более. А вы, баронесса, кажется, забыли о нашей растерзанной родине. Германия должна восстать из пепла и вернуть себе прежнюю силу и величие, я уже не говорю о границах. И ваш Старк весьма нам пригодится в будущем. Впрочем, он не первый кирпич в фундаменте, который сейчас закладывается. Я сказал больше, чем следовало бы. И хватит об этом. Не распускайте нюни, вы же немка, аристократка, черт вас возьми. Скажите лучше, сколько ему потребуется времени, чтобы добраться сюда.

— Минут пятнадцать — двадцать.

— Служанки, надеюсь, нет дома?

— После нашего вчерашнего разговора я отпустила ее на весь день.

— Ну, вот и молодчина. Теперь просьба: сразу, как познакомите нас, уйдите к себе. Мы поговорим с ним конфиденциально.

— Понятно, господин Бэтхер, — Мари прислушалась. — Кажется, он.

На лестнице послышались шаги, требовательно прозвучал звонок.

— Готова? — вместо приветствия спросил Старк, переступая порог холла. — О, да ты не одна, — он поморщился, увидев через открытую дверь спину сидящего в кресле человека.

— Я хотела предупредить тебя, но ты не стал ничего слушать и бросил трубку, — заворковала Мари. — Это давний друг нашей семьи. Проходи, я познакомлю вас. Ну же…

Так и не сумев подавить раздражение, Старк вошел в комнату. Гость Мари с достоинством поднялся навстречу. Худощавый, выше среднего роста, с выправкой военного, он изучающе и не очень приветливо посмотрел в глаза Старка.

— Майор Эдвард Старк. С кем имею честь?

— Очень приятно, — ответил немец, но имени своего не назвал и, к удивлению Старка, обратился к Мари: — Идите к себе. Если понадобитесь, я позову. Очень приятно, господин майор, — повторил он, вновь устремляя на Старка свой холодный сверлящий взгляд. — Садитесь, поговорим, — он одернул пиджак и легко откинулся в кресло. Отличного покроя костюм из темного твида шел ему, это Старк отметил., как и то, что перед ним был кадровый военный. А друг семьи Мари спокойно закончил свой странный монолог: — Не буду возражать, если вы будете называть меня просто полковник.

Старк почувствовал, что в нем начинает закипать бешенство от такого бесцеремонного обращения. Он едва удержался от резкости и лишь спросил:

— Простите, полковник какой армии? Уж не немецкой ли? О существовании такой я давно не слышал. И потом, не слишком ли вы молоды для столь высокого звания?

Немец пропустил колкость мимо ушей.

— Садитесь же, майор. Мы принадлежим к одному роду войск, только разных армий. А звания? Их дают за дела, а не за возраст.

— Все-таки армий? Вы хотите сказать, что мы коллеги? Приятно. Хотя я не понимаю, зачем я вам понадобился здесь. Вы с таким же успехом могли заехать ко мне в оффис.

— Видите ли, Эдвард, — тихо сказал немец, — завтра мне некогда. Я сегодня хочу закончить свои дела. Сейчас вы все поймете. Только возьмите себя в руки и перестаньте злиться.

Старк почувствовал вдруг, как засосало под ложечкой и в животе появилось ощущение щемящей пустоты и холода. Что-то подобное было в детстве на качелях, когда взлетал выше обычного. Что? Страх? Но отчего? Он, однако, сел на стул.

— Прекрасно, коллега, посидите и послушайте, — немец говорил тоном старшего. — Интересно, как будет реагировать генерал Стюарт на сообщение о том, что содержание вашего сейфа и сейфа вашего заместителя с некоторых пор не является для нас секретом? Полюбуйтесь — вот фотокопии ваших наиболее секретных документов. — Полковник раскрыл лежавший перед ним на столе крокодиловой кожи бювар и бросил перед Старком пачку фотографий.

Старку ничего не оставалось, как посмотреть их. Он делал над собой усилие, чтобы скрыть дрожание рук. Проклятый бош действительно располагал секретными сведениями его отдела из сейфов комендатуры. Начало разговора не оставило никаких сомнений в намерениях немца. Старк полностью осознал опасность, нависшую над ним, и это придало ему силы. Он посмотрел в глаза немцу, снисходительно усмехнулся:

— Только-то и всего? Вы непростительно наивны, полковник. Это мелкие козыри.

— В чем же эта наивность? — Бэтхер насторожился. Добыча явно не желала добровольно идти в расставленные им сети.

— Оффис в комендатуре — лишь крыша. Стал бы я держать немок у себя в отделе? Что же касается материалов, — Старк кивнул на фотографии, — у меня, конечно, могут возникнуть неприятности. Но ведь и вам не поздоровится. Ваша самоуверенность вас опять погубит. Документы? Ерунда! О чем в них речь: полтора — два десятка агентов — ваших же соотечественников. Удивляет другое. Ваша наглость. Разве вы перешли на собственное обеспечение? Разве не для нас таскаете каштаны из огня и более не нуждаетесь в наших подачках?

Старку казалась, что он обретал утраченную было позицию, что уже он наступающая сторона.

— Вспомните-ка, коллега, — теперь он неприкрыто издевался над своим противником. — Кто уберег вас от галстука, который русские с удовольствием надели бы на вашу шею? Ну? Неужели вы всерьез надеялись извлечь пользу из того, что вам удалось похозяйничать в наших сейфах? Достаточно одного моего слова, и от вас не останется следа. Причем в данной ситуации интересы мои и американцев совпадут. Не забывайте, что кто-кто, а мы еще союзники. Вы зарвались… Теперь еще! Вы имеете хоть какое-нибудь понятие о создающемся при активных стараниях американцев Атлантическом союзе? В нем, судя по всему, придется поработать и разведчикам. И мне, и вам, и американцам. Предполагается целая коалиция стран Запада против коммунистических стран.

— А вы знаете, чья это была идея? Немца. Арнольда Рехберга — одного из рурских королей. Еще в сорок шестом году он вместе с генералом Гофманом предложил план, который связал бы Великобританию, Францию и Германию против страны большевиков. Пакт должна была бы подкрепить гигантская финансовая сила США…

— Если вы знаете это, то какого черта вбиваете клин в наши отношения. Вы же лезете в петлю, полковник. И, навредив мне, вы сами окажетесь в глупейшем положении. Вам этого вмешательства не простят.

Старк шел в психическую атаку, но немец был невозмутим и спокойно выслушал гневную тираду.

— Не спешите, господин майор. Политику, конечно, со счетов не сбросишь. Но я не собираюсь менять русло начатого разговора. — Он сделал предостерегающий жест рукой. — Речь идет о вас, только о вас. Мы в курсе ваших финансовых дел — я имею в виду семью Старков, — они ведь далеко не блестящи. Видимость благополучия вам удается создавать лишь за счет приданого жены, а шансы на будущее — надежда продвинуться по службе. Поэтому не усугубляйте своих дел…

— Ого, какой вираж, — ударил себя по колену Старк. — Что там еще?

Немец встал, приоткрыл дверь, попросил:

— Мари, пожалуйста, кофе и что-нибудь не очень крепкое.

Она не заставила ждать и быстро, словно ожидала этого, внесла поднос с дымящимся кофе, бутылкой ликера и крошечными рюмками.

— Позволю себе еще порассуждать, — сказал полковник, когда Мари вышла из комнаты. — Посмотрите вот это. Довольно пикантно, не правда ли? Но это уже для миссис Старк, — немец, жестом опытного картежника, веером развернул колоду фотографий. — Как вы находите эти козыри?

Старк побледнел. Попадись хоть один из этих снимков на глаза Ирен — их семейной жизни конец. Старый, избитый прием, но, как правило, действует безотказно. Мысли одна неприятнее другой роились в его голове. Какова Мари? Черт возьми, но почему, почему он так затянул эту связь? Любовь?.. Страсть?.. Сантименты!.. Полковник, давая своему противнику время в полной мере осмыслить глубину тупика, в который он загнал его, налил несколько капель ликера себе в кофе и, откинувшись на спинку кресла, стал отпивать маленькими глотками.

— Дьявольщина какая-то, — выдавил из себя Старк.

— И это еще не конец, — немец вновь отпил глоток кофе. — Некоторые снимки могут вдруг оказаться в каком-нибудь заведении. Ну и описание, как развлекаются офицеры английской разведки, представители, так сказать, старейшей английской аристократии? Полагаю, что не только вам, о вас уже речь не идет — вы мертвец, а вашему братцу, даже отцу вашей супруги придется оставить политическую деятельность: одному в правительстве господина Этли, если не ошибаюсь, а другому у консерваторов. И вряд ли они когда-нибудь еще появятся на политическом горизонте.

Старк молчал, стараясь привести в порядок мысли. Все больше ненавидел немца, его ненапускное спокойствие, его бесцветные жесткие глаза и чувствовал свое бессилие чем-либо выразить эту ненависть. Он понял, что получил удар, от которого никогда не оправится. Он сам не раз бывал в положении ловца, наблюдавшего, как жертва тщетно пытается уйти из уготовленной ей западни. И тогда торжествовал свою победу, любовался ее беспомощностью и от этого сам себе казался сильней. И опять щекочущий ветерок под сердцем, словно летишь на качелях.

— Глупо отчаиваться и заниматься самоистязанием, Старк, — теперь уже успокаивал его полковник, — собственно говоря, ничего особенного не произошло. Все может остаться на своих местах. Буквально все. И честь Британии не пострадает. И ваша. Вы в полной безопасности.

— Что вам наконец от меня нужно?

— Сущие пустяки. Добрые отношения со Стюартом дадут вам возможность в скором времени вернуться домой. Там, используя свое влияние на брата, — а он имеет вес в теперешних правительственных кругах, — заставьте его поубавить ораторский пыл на трибунах и на страницах газеты, совладельцем которой является ваш тесть. Ваш брат продолжает метать громы и молнии в адрес варваров-немцев. Смешно! Пусть берет пример с господина Черчилля, прозорливости которого можно позавидовать. Его блестящая речь в Фултоне… Короче, всеми возможными средствами вы начнете пропагандировать идею, что истинные враги англичан на Востоке, а не бедные и несчастные немцы. Нам надо помочь, иначе погибнет европейская цивилизация. Зачем рубить сук, на котором сидишь? Надеюсь, вам ясно.

— И это все? — спросил Старк. — И ничего о работе моего ведомства?

— Боже вас упаси! К чему нам это? Здесь мы и так найдем с вами общий язык.

— Будьте великодушны, полковник, не лишайте меня сразу двух квалифицированных сотрудниц. Кто?..

Бэтхер весело рассмеялся. Вопрос Старка — это белый флаг, свидетельство о капитуляции противника.

— Пожалуйста. Вы даже правы. Больше она мне не нужна. Катрин Рейнеке — стенографистка. Кличка — «Стелла»… Но не будьте с ней строги, Эдвард… А теперь мне придется вас немного огорчить. Составим один документик. Так, знаете ли, будет вернее. Я продиктую.

«Чисто он меня скрутил, — признался себе Старк, уже без злобы, пододвигая бумагу и вечное перо, приготовленные полковником. — А что? В конце концов мы действительно оба стоим по эту сторону черты, за которой находится коммунистическая Россия и ее сателлиты… И еще — очень может быть, придется работать сообща. Хотя бы в этом Атлантическом союзе, который так старательно сбивают американцы».

И напряжение упало, как тяжелый мешок с плеч.

— Диктуйте, — сказал Старк.

2


— Вижу, вам не терпится поделиться соображениями в связи с новой задачей. — встретил Фомина Кторов. — Докладывайте, а я похожу и послушаю.

Фомин вкратце сообщил о последних показаниях Вышпольского-Курца. И тут же перешел к главному, к беседе, которая состоялась у него с Еноком. Потом достал листок бумаги.

— Это о Бломберге.

Кторов взял справку и прочел: «Переводчик технической группы бургомистрата Бломберг Юлиан Карлович, 1890 года рождения, немец, русского происхождения, родился и до 1940 года проживал в г. Риге. Накануне войны переехал на жительство в Энбург. С 1941 по 1945 год — переводчик в железнодорожной дирекции. С августа 1945 года — переводчик технического отдела бургомистрата. По мнению коллег, вполне лоялен. Женат на госпоже Мари Эрих Палевски 1900 года рождения, проживает в собственном доме на Шиллерштрассе, 5 (бывшая Герингштрассе)».

— Я договорился, они его задержат, — сказал Фомин. — В зависимости от того, как он поведет себя на допросе, решим сообща, что делать с ним дальше.

— Ну что же, согласен. И очень хорошо, что наши отношения с народной полицией становятся крепче. Сообща мы сильнее, нам легче распознать военных преступников, тех, кто мешает спокойно жить людям, и меньше опасности проворонить очередного посланца «дяди Боба». Картина как будто прояснилась: мы теперь знаем, что вся эта канитель с Мевисом и Курцем лишь отвлекающие маневры. Поэтому подробно ориентируйте наших друзей по существу всех имеющихся у нас материалов. Енок и его служба точнее определят свои возможности, решат, где поставить кордоны, чтобы исключить утечку информации о бюро и усилить его охрану, И вы сами внимательно относитесь к любому сигналу от них.

— Понятно, Георгий Васильевич.

— Что касается вашего желания участвовать в аресте Циске — я в этом не вижу необходимости. «Овчина не стоит выделки». Сотрудники Енока великолепно справятся с этим сами. Они доказали уже свою самостоятельность и оперативность. А нам здесь, дружок, находиться не вечно. Именно Еноку и таким, как он, придется в дальнейшем самим стоять на переднем фронте борьбы. Когда же станет вопрос о Мюллере, это другое дело. Это пожалуйста. Вы связались с Днепропетровском?

— Да. Они обещали сразу же все подготовить и сообщить.

— Коль заговорили о Мюллере, должен заметить, что в данном случае вы пока не проявили должной изобретательности.

— ?!

— Да, да. Судите сами: приобрести Мюллера, несомненно легче и проще, чем, скажем, ту же Штаубе. Мюллера без труда и практически в любое время можно вывести к нам в зону. Против него есть, я в этом не сомневаюсь, компрометирующие материалы. Здесь, наконец, живет его семья, а следовательно, существуют привязанности… Желание быстрей обезвредить врага мешает нам порой за кустарником увидеть лес. Именно так у вас и случилось, Евгений Николаевич. А лес за кустами есть. Вербовка Штаубе сложная штука. И вместе с тем, мне думается, вполне возможная. Для ее осуществления следует подобрать кого-либо из немецких коллег. А почему?

— Так сказать, чисто психологический расчет, — не совсем уверенно отметил Фомин.

— Не так сказать, а совершенно точно. Штаубе легче пойдет навстречу предложению своего соотечественника. А пойти ей придется. Агентура, которая значится в этом списке, на месте. И Штаубе на месте, ее не тронули. Значит, она скрыла исчезновение копирки от своих шефов. А раз так, если ей предъявить фотографию копирки, перевод текста на английском и немецком языках, она капитулирует, побоится разоблачения и вынуждена будет принять наше предложение. Иного выхода у нее, собственно говоря, нет… Согласны? Или есть сомнения?

— Да все верно, Георгий Васильевич, какие сомнения. Нужно действовать.

— Тогда за работу. Подберите вместе с Еноком наиболее опытного работника. Енок, впрочем, сам скажет кого. И вытяните у Мевиса все, что еще можно. Пока он здесь. А Скиталец пусть напишет постановление о передаче его органам госбезопасности Польши и отправит дело Курца в трибунал. Скиталец должен усвоить, что чекистская работа, ото не только решение головоломок, преследование, гонки с препятствиями. Надо ему постигать и скрупулезную работу с перышком в руках. А вы за счет этого получите резерв времени. Вот программа на ближайшие дни, — устало улыбнулся Кторов. — Может быть, она и великовата, но, как говорится, глаза боятся, а руки делают.

Когда Фомин возвращался к себе, то еще на лестнице услышал, что в кабинете надрывается телефон. Поднял трубку.

— Можете нас поздравить, геноссе Евгений, — сказал Енок. — Сегодня ночью взяли Циске. На подходе к дому. Оказал бешеное сопротивление, но все обошлось благополучно.

— Поздравляю. Новость действительно приятная, и я понимаю, что вас она порадовала не меньше, чем меня.

— Если наши расчеты верны, думаю, завтра иметь еще одно сообщение: о задержании Мюллера. Ему отправлена нужная телеграмма. Надеемся, что клюнет. Доложите обо всем Георгию Васильевичу.

— Непременно, геноссе Енок!

Кторов удивился быстрому возвращению Фомина.

— Что-нибудь случилось?

— Да, очень хорошая новость, — и передал свой разговор с Еноком.

— Вот видите. Вы рвались в бой, а подчиненные Енока прекрасно справились с задачей. И пусть немецкий суд судит Циске. Свидетелей из числа советских граждан разыскать трудно, а бывших узников Заксенхаузена, по словам Енока, включая ого самого, сколько угодно. Им и карты в руки. Для нас показания Циске могут представлять интерес только в той части, где речь пойдет о Ганновере. Может быть, он расскажет что-нибудь конкретное о деятельности Старка, о той же Штаубе. А теперь совет, как использовать вечерний досуг, если не соберетесь в кино или не будете тренироваться к очередной шахматной встрече с начальством. Я ведь надеюсь взять реванш, — весело сказал Кторов. — Не сегодня, конечно. Когда будет поспокойнее… Если будет…

— Слушаю совет.

— Возьмите у дежурного на вечерок желтую папку. Он знает какую. В ней любопытные материалы. Не вредно почитать для общей ориентации.

…Фомин пришел домой, прихватив папку, о которой упоминал Кторов. Поужинав, стал листать аккуратно подшитые материалы и та к увлекся, что пропустил время ночного выпуска московских известий по радио, которые всегда слушал. В папке были сообщения информационных бюро, последние газетные и журнальные статьи, сводки, в которых анализировалось положение в Германии, Западной и Восточной. Почти везде присутствовало выражение — «холодная война».

Западные газеты, в том числе американские и английские, на чем свет стоит ругали американского генерала Тельфорда Тейлора[33 - После окончания Нюрнбергского процесса Т. Тейлор был уволен из американской армии, как «красный».], того самого американского обвинителя, который произнес в 1946 году на Нюрнбергском процессе над главными военными преступниками блистательную речь, требуя осудить не только таких главарей, как Йодль, Редер, Дениц и Кейтель, а признать немецкий генеральный штаб в целом преступной организацией. Тейлор говорил: «Если сбить с дерева отравленные плоды, то этим будет достигнуто немногое Гораздо труднее выкорчевать это дерево со всеми его корнями. Однако только это в конечном счете приведет к добру. Деревом, которое принесло эти плоды, является немецкий милитаризм… Если он выступит опять, то не обязательно сделает это под эгидой нацизма. Немецкие милитаристы свяжут свою судьбу с судьбой любого человека или любой пар гни, которые сделают ставку на восстановление немецкой военной мощи».

Фомин прочитал в одной из справок эти замечательные слова Тейлора и сравнил их с тем, что он говорил теперь, когда шли процессы над монополиями. Тейлор извлек из германских сейфов такие обличительные документы, что их обнародование могло прозвучать, как взрыв атомной бомбы. Собственно говоря, так уже и случилось, хоть не были известны детали. Документы эти говорили о том, что в пору войны крупнейшие германские финансовые и политические воротилы имели тесный контакт с тузами американского и английского бизнеса. Поднялся шум. «Как можно судить деловых людей, свободное предпринимательство», — писали реакционные буржуазные газеты, ведь Тейлор замахивался не на отдельных монополистов, а на весь мир большого бизнеса. И Тейлору заткнули рот. Он не сказал того, что мог.

Немецким нацистским дельцам оказывал покровительство международный капитализм. И он же люто негодовал, что в Восточной Германии шла широкая экспроприация собственности монополистов, военных преступников и активных нацистов. Их предприятия стали достоянием народа.

Фомин с удовлетворением прочитал сводку, что в Восточной Германии экспроприированы предприятия, на долю которых приходилось более сорока процентов промышленной продукции, что ликвидировано полуфеодальное и крупнопомещичье землевладение и почти 600 тысяч семей трудящихся крестьян и сельскохозяйственных рабочих получили землю. Руководимые Социалистической единой партией Германии, государственные органы антифашистско-демократического строя перерастали в органы рабоче-крестьянской власти, очищаясь от лиц, сотрудничавших с фашизмом.

Трудовой народ Восточной Германии все больше включался в работу комиссии по денацификации, помогая им выявлять бывших гитлеровцев. Фомин нашел справку, в которой сообщалось, что в Восточной Германии уже на 1 января 1947 года 18 061 активный нацист из 18 328, привлеченных к суду, был осужден.

Иная картина была в Западной Германии. Там многие бывшие преступники нашли покровителей. Свидетельством тому была разгорающаяся «тайная война», на передовом рубеже которой оказался сейчас он, Фомин, А его противниками, как и прежде, были эти Циске, Клюге, Курцы и Мюллеры, и разница была только в том, что шли они теперь не с барабанным боем, засучив рукава, а точно змеи, старались тихо и незаметно пролезть в любую щель. И каждый нес в своем жале смертоносный яд.

«Кто же будет следующим моим противником, — думал Фомин, возвращаясь мыслями к своим делам. — Кто?..»

3


В сумерках, когда тонкие удилища-фонари зажелтели над рекой, Лютце подъехал к домику Вернера Факлера. В одном из окон сквозь шторы тускло пробивался свет. Лютце нажал кнопку звонка. Через минуту щелкнул автоматический запор калитки, а на пороге дома появилась долговязая фигура хозяина.

— Здравствуйте, Макс, — спустился он по ступенькам, навстречу гостю, — а я уж стал думать, что вы оставили мне камеры в память о прекрасно проведенном вечере.

— На что не пойдешь ради приятного знакомства, — в тон ответил Лютце. — Они мне действительно не к спеху, — он остановился у крыльца с видом человека, который ждет, что сейчас его пригласят в дом. Несколько смущенно Факлер жестом пригласил войти.

— Располагайтесь, — он провел Лютце в просторную кухню, которая, видимо, одновременно служила и столовой. — Извините, я сейчас…

— Если вы заняты, не обращайте на меня внимания, — последовал за хозяином Лютце. — Я подожду. А еще лучше посижу тут с вами, если не возражаете.

Факлер с явной неохотой пропустил настойчивого гостя в комнату.

— О! — удивленно воскликнул Лютце. — Да у вас тут целая радиостанция!

На столе, у противоположной от дверей стены, поблескивал никелированными ручками настройки радиопередатчик. Тут же — телеграфный ключ, таблицы, карты. В углу на верстаке, заваленном радиодеталями, стоял приемник. Комната была невелика. Два окна, прикрытые жалюзи, выходили в садик и на гараж.

— Если бы я знал, что вы так заняты, я бы не зашел, — заметил Лютце. Он закурил, опустился в качалку и принялся изучать цветную литографию на стене.

…По безбрежному морю катились огромные серо-свинцовые волны. На гребне, в клочьях белой пены, темно-зеленое пятно — лавровый венок, оплетенный черно-бело-красной лентой. Над картиной висела большая фотография офицера-подводника в траурной рамке.

«Отлично, — подумал Лютце, — тема для разговора, в котором можно прощупать хозяина».

По комнате распространился специфический запах горелого провода. Чертыхаясь, Факлер выключил приемник, тронул что-то паяльником, потом выдернул вилку из штепселя. Повернулся к Лютце:

— Теперь я свободен, Макс. Извините, ради бога. В двадцать два часа у меня сеанс с радиолюбителем из Шверина. Закрутился с проверкой приемника, все что-то шалит. Могу возвратить вам камеры. Идемте в гараж. Я поменяю.

— Не беспокойтесь, Вернер. Они мне сейчас действительно не нужны. Сделайте это, когда будете свободны.

— Вы серьезно? А то я чувствую себя виноватым… Тогда у нас есть время, и надеюсь, вы не откажетесь от чашки кофе?

— Великолепно, — принял предложение Лютце. — А у меня в машине завалялась бутылка шнапса.

Пока Лютце ходил к машине, Факлер успел прикрыть дверь в комнату, где находилась рация, и расставил посуду на кухне.

«Что это — недоверие или аккуратность?» — глянув на закрытую дверь, подумал Лютце, разворачивая сверток с вином и сендвичами.

— Заваривать кофе пока не буду. Воспользуемся дарами природы, — сказал Факлер, опуская на стол большую хрустальную вазу, полную янтарных слив и красных блестящих, словно восковых, яблок.

— Позвольте вас спросить, Вернер, — Лютце кивнул на дверь комнаты, — как это власти разрешают вам пользоваться передатчиком?

— Да будет вам известно, мой дорогой спаситель, что я в этих местах один из лучших коротковолновиков. Власти об этом знают, и нет ничего удивительного, что полиция, с ведома русской комендатуры, предоставила мне право пользоваться передатчиком. Кстати, таких, как я, в одном Энбурге человек пять. А что вас, собственно, это заинтересовало? Вы что тоже причастны к племени одержимых радио.

— В некотором роде. Но больше меня захватывает автомобиль.

После третьей рюмки Факлер заметно опьянел. Голос его стал резче, движения развязнее.

— Благодаря моему мастерству, Макс, — расхвастался он, — я имею честь сидеть здесь с вами и пить шнапс, хотя свободно мог бы кормить собой рыб, как это сделал мой брат.

— Там, на стене, фотография брата?

— Да, он был штурман субмарины. Его лодку потопили русские в Северном море.

— За светлую память родных и близких, — прочувственно произнес Лютце, поднимая рюмку, — за павших на полях сражений, Да будет вечен истинно немецкий дух!

— Дух, дух! — криво улыбнулся Факлер. — Зачем его вспоминать? Много он помог, этот дух, когда русские громили наши армии.

— Вы многого не знаете, Вернер, — мягко заметил Лютце. — Уже тогда, когда крах наш был неминуем, умные люди… — вы не будете возражать, если я назову их надеждой нации, — эти люди думали о возрождении Германии, утраченных надеждах рейха, если хотите. И сейчас на Западе зреют силы, которые со временем ринутся в бой, чтобы вернуть наш престиж, освободить эту часть страны от коммунистов, вернуть фатерлянду отторгнутые земли, — Лютце, говоря это, внимательно наблюдал, как воспринимает его слова Факлер. — Они там, а мы здесь, дорогой Вернер, ежедневно, ежечасно должны ждать, больше того, готовить минуту свершения и всячески помогать им. А вы? Я плохо разбираюсь в людях… Но ведь вы немец, Вернер, и вы, вместо того, чтобы сопротивляться, помогаете русским. Какой же вы, к черту, немец?..

— Я немец, Макс. Но не совсем понимаю, почему у нас пошел такой разговор. Я ведь тоже воевал. Всю войну прослужил радистом на базе подводных лодок на острове Рюген, слышали вы о таком? — В глазах Факлера появилось осмысленное выражение, потом недоумение. — Работаю на русских? Да, работаю. И еще на себя. Занимаюсь любимым делом. А вообще-то хватит. Я не хочу больше войны. Довольно.

Он залпом осушил рюмку, закурил, откинулся на спинку стула. Тряхнул головой, с непоследовательностью пьяного продолжил:

— А русские молодцы. Они еще преподнесут такой сюрприз своим союзникам, что те ошалеют. Тогда даже далекая Америка не будет для них далекой.

— Чепуха. Что даст им такую возможность? — как можно равнодушнее спросил Лютце.

— Не знаю тонкостей, но кое-что для этого делается у нас… У них золотые головы, Макс. В самом деле. Это умные ребята. Особенно Денисов, есть среди них такой инженер.

— Где это — у нас, Вернер? Чем вы, собственно, занимаетесь, а впрочем, это и не важно. Но вы противоречите сами себе. Вы что-то делаете, а они, узнав о вашей работе, немедленно дали своего контролера, этого Денисова.

— Не угадали, Макс. Денисов в своей области видный специалист. Мы работаем сообща, выполняем заказ, он же приехал по нашей просьбе, чтобы помочь кое в чем разобраться. И мне даже жалко, что он уедет обратно. Симпатичный, знаете ли, человек. И совсем молодой, не больше тридцати, и уже видный ученый.

— Когда он уезжает? — видя, что Факлер захмелел, перестал осторожничать Лютце.

— Уедет, как только закончит… — Факлер ухмыльнулся, погрозил Лютце пальцем. — Уж очень вы любопытны, мой дорогой. Есть вещи, которые не говорят даже друзьям. Я и так сегодня разболтался. А нас недавно предупредили поменьше рассказывать о том, чем занимаемся. Хоть это безобидные приборы и вообще… Заварю-ка я кофе…

Он поднялся и начал возиться у плиты. Уронил кастрюлю…

«Пожалуй, я слишком прямолинеен. Надо действовать более осторожно. Хорошо, что парень пьян и завтра все забудет, — подумал Лютце. — Впрочем, пока он в таком состоянии, надо попробовать вытянуть из него еще что-нибудь. А потом припугнуть. Он, чувствуется, не из смелых».

Факлер вернулся к столу, разлил кофе по чашкам. Они молча пили густой, сваренный по-турецки кофе, аромат которого повис в кухне, пересилив табачный дым.

— Чем же все-таки вам приходится заниматься на своей таинственной работе? — решил подзадорить хозяина Лютце.

— Я математик, и это моя первая и самая главная страсть, и уж потом — радио. Математика это, Макс, больше чем поэзия! Даже Берта не всегда может оторвать меня от формул. Смешно самому, но я и с женитьбой тяну, потому что жена убежит от меня, увидев, как я ночами крадусь к столу, к своим расчетам. Это, конечно, секрет, Макс. И вы меня не выдадите. Женщинам, конечно.

— Вы со странностями, Вернер, болтаете чепуху о каких-то расчетах…

— Это еще один мой личный секрет, — Факлер опьянел, и даже крепкий кофе не взбодрил его: глаза закрывались, голова клонилась набок. — Пытаюсь решить собственную маленькую проблему… А из маленьких складываются большие.

— Пожалуй, поеду, — поднялся с места Лютце. — Я засиделся.

Факлер глянул на часы:

— Я все равно опоздал. На сеанс теперь выходить бесполезно. Может быть, посидите еще, Макс? Не хотите? Ну, пойдемте, я провожу вас.

— Не нужно. Ложитесь-ка лучше в постель. Вы захмелели, Вернер. Я вас еще навещу…

«Вечер прошел не зря — удалось узнать много любопытных вещей. Они, правда, настораживают, — рассуждал Лютце, колеся по пустынным улицам. — Но так или иначе, он идет к цели сразу тремя путями. Через Вернера, через Лотту — Денисова и прямым путем проникновения в бюро. Теперь важно не оступиться. Надо продолжать подготовку и быть терпеливым.

Терпеливым? А что, если посмотреть, какие это расчеты держит у себя Вернер? Возможно, в известной мере они приоткроют завесу над работами бюро, и он, Лютце, отправит Старку столь желаемую информацию, а заодно — получит твердые гарантии, что этот розовеющий немец обретет «коричневый оттенок». Конечно же, так и нужно сделать. И привлечь к делу Хаазе: присмотрит за русскими, прикроет тыл. Русская контрразведка, судя по словам Вернера, настороже, и народная полиция, конечно тоже. Как он сказал: «Нас предупредили меньше рассказывать о том, чем занимаемся».

Итак, попробуем начать активные действия с добычи расчетов Вернера!»

4


Фомин застал Енока за весьма странным занятием — он сосредоточенно разглядывал какие-то каракули: головоногий человечек и над ним круг с шипами, изображающий солнце.

— Упражнение племянника, — сказал Енок. — Рисунок для дяди. Сунул мне в карман. Он сказал, что этот человечек — я. Похож? — Рассмеялся. — А как ваш сын?

— Спасибо. Растет, здоров, и тоже рисует картинки. Бабушка регулярно их присылает. Я почти год не видел своего Сережку. Надеюсь, к осени удастся побывать дома. Что новенького?

— Все, как обычно, геноссе Евгений. Жаль, что сутки нельзя увеличить ну хотя бы еще на три-четыре часа. В моей жизни столько времени ушло впустую — страшно подумать. Теперь наверстываю, учусь сам и других учу. По-доброму завидую тем, кто моложе. И говорят, нужно еще иногда отдыхать, развлекаться. Вчера удалось послушать в Потсдаме ваш знаменитый ансамбль Александрова — блестяще! Это искусство высшего класса. Пожалуй, ни у одной армии мира ничего подобного нет. Не знаю, можно ли кого ему противопоставить.

— А ведь пробовали… В сорок пятом году ансамбль Александрова выступал перед военнослужащими союзных армий. Генерал Бредли — вы знаете, конечно, начальник штаба американской армии, решил тоже показать класс. И не нашел ничего лучше, как на самолете привезти из Парижа скрипача Хейфица. Обрядил ею в солдатскую форму и выпустил на сцену, как представителя своей армии. Хейфиц, конечно, великий скрипач, но форма его сковывала, мешала, и выступление оказалось далеко не тем, какого можно было от него ждать.

Между прочим, недели три назад в Берлине я тоже приятно отдохнул. Во Фридрихштадпаласе посмотрел «Трехгрошовую оперу» Брехта в его постановке. Здорово! Да, времени, конечно, маловато.

— Брехт! Брехт! — наша гордость и надежда. Он закладывает основы реалистического направления в нашем театральном искусстве.

Зазвенел телефон. Енок с кем-то спорил, доказывал. А когда повесил трубку, убрал рисунок в стол.

— Ну вот и поговорить нам не дали о вещах приятных. Так что же, вызвать Циске?

— Подождите. У меня к вам очень серьезный разговор. — И Фомин изложил Еноку разработанный им и Кторовым оперативный план вербовки Штаубе.

— Думаю, что получится, — согласился Енок. — Я — за! И люди есть, которые справятся с этим делом. Через два дня выскажу вам свои соображения…

Потом привели Циске. Он вначале все отрицал. Бледный, едва сдерживая волнение, Енок стал напоминать ему о прошлых встречах. И тогда Циске прорвало. Злобно тараща глаза, он выкрикнул:

— Жаль, что я не узнал тебя там, в Заксенхаузене, красная собака. Ты бы ползал передо мною на коленях, моля о смерти, как о жизни.

Евгений видел, какого труда стоило Еноку удержаться и не вступить в перебранку с Циске, не реагировать на его слова. Енок надавил кнопку и вызвал конвоиров.

— Вот такие зверюги стерегли нас в лагере, геноссе Евгений, — сказал Енок, мало-помалу успокаиваясь. — Мы будем судить его в присутствии бывших узников Заксенхаузена — там, где он совершал свои злодеяния. Думаю, у него ненадолго хватит этой ярости. Он скиснет и еще начнет каяться. Будете разговаривать с Мюллером?

— Нет, с вашего разрешения, я заберу его с собой. Преступления совершены им на моей Родине. И судить будут там, где он их совершал.

— Это справедливо, геноссе Фомин. Вот его документы. Теперь о Бломберге. Ваша просьба выполнена. — Енок положил на стол листок бумаги.

«22-го в 17.00, — прочитал Фомин, — я, совместно с коллегами, осуществил наблюдение за Бломбергом Юлианом, который вышел из собственного дома по Шиллерштрассе, 5 в сопровождении супруги госпожи Бломберг. Она проводила его к трамвайной остановке, где он сел в маршрут 11.

Бломберг доехал до главного вокзала, зашел в кассы, приобрел билет до станции Айзенах, после чего купил газету и прошел в зал ожидания № 2. За несколько минут до прихода поезда я подсел к господину Бломбергу, предъявил ему значок КРИПО[34 - Криминальная полиция.] и предложил следовать за мной. Спокойно, без тени тревоги, он спросил меня: не ошибаюсь ли я в своих действиях, и, удовлетворившись моим ответом, проследовал за мной к машине и был доставлен в помещение полицайпрезидиума. В пути Бломберг никаких вопросов не задавал. Вахмайстер Аксельман, дублировавший наблюдение, доложил, что задержание Бломберга на вокзале прошло незамеченным для окружающей публики.

Обервахмайстер Г. Бухгольц».

— Значит, Бломберг здесь. Его можно пригласить сюда, геноссе Енок?

— Конечно. Сейчас, — Енок позвонил по телефону, и полицейский ввел в кабинет старика в темно-сером, потертом, но опрятном, отглаженном костюме: над высоким лбом, обильно изрезанном морщинами, топорщился седой ежик, а брови были рыжие, похожие на гусениц. Бломберг выглядел значительно старше своих пятидесяти семи лет.

Енок предложил ему сесть.

— Спасибо, — Бломберг привычным движением поддернул складки брюк, сел и окинул кабинет безучастным взглядом.

«Он действительно удивительно спокоен, — отметил про себя Фомин. — Что это? Уверенность в нашей неосведомленности или полное безразличие к своей судьбе? Если последнее, то это опасно».

— Как вы считаете, господин Бломберг, почему вас доставили сюда? — спросил Фомин.

— Я достаточно пожил, господа, и много видел, чтобы чему-нибудь удивляться. Если вы сочли мой арест необходимым, значит, так надо.

— Вы уверены, что оснований нет? — спросил Енок.

— Все в руках божьих. Но вины за мной перед вами действительно нет.

— Мы не станем сейчас углубляться в дебри вашей биографии. Она нам хорошо известна. Надеюсь, вы достаточно разумны, чтобы правдиво ответить на все вопросы. У нас есть неоспоримые доказательства вашего сотрудничества с английской разведкой и того, что вы находитесь на связи у резидента по кличке «Лоцман», — сказал Фомин.

Лишь подрагивание тяжелых век указывало на то, что слова достигли цели.

— Расскажите, как вас завербовали. Когда и где вы последний раз встречались с «Лоцманом»? Когда должны увидеться вновь?

Сидя в той же позе и не поднимая глаз, Бломберг заговорил глухим голосом, спокойно и бесстрастно:

— Постараюсь оправдать ваши надежды, господа. Вам, верно, известно, что с сорок первого по сорок пятый год я работал переводчиком при лагере военнопленных, обслуживающих железнодорожную дирекцию. Внутренними делами в лагере занимался гестаповец Альфред Фердман — он и есть «Лоцман», который вас интересует. Я был его осведомителем. С приходом англичан, точнее после краха Гитлера, Фердман очень скоро нашел себе новых покровителей. Мы поменяли хозяев. В начале сорок седьмого, не желая встречи с вами, он выехал, насколько мне известно, с помощью англичан в Западный Берлин. Сначала приезжал частенько, но за последние полгода был здесь всего один раз. Так во всяком случае знаю я.

— Имеете ли с ним связь?

— Изредка получаю открытки. Отвечаю тем же. Его абонементный адрес вы найдете в моей записной книжке. Работая переводчиком отдела бургомистрата, я информировал Фердмана о всех мерах советской военной администрации, связанных с промышленностью. Его интересовала именно промышленность. А если судить по вознаграждениям — моей информацией были довольны.

— О чем вы думали, Бломберг, когда решили продолжить свою связь с Фердманом? — спросил Фомин. — Это путь шпионажа, и, в конечном итоге, вы вредили не нам, — я имею в виду советскую военную администрацию, — а прежде всего своему народу, который и так настрадался из-за фашистских авантюр и войн, навязанных Гитлером Европе. Вы ведь работали на англичан и изменили своей родине, которая приняла вас, забыв о прошлом, дала вам права гражданства, а в недалеком будущем смогла бы обеспечить и старость.

— Я не Гамлет, господа. Но вопрос тогда стоял именно так: «Быть или не быть?» Отказаться от настойчивых предложений Фердмана означало для меня пополнить лагерь военнопленных еще на одну единицу. Принять предложение означало «быть». Иначе говоря — жить. А жизнь, господа, даже на коленях, все-таки жизнь. Нет, я не герой, господа. Приход сюда русских не мог изменить моего подневольного положения. Отступать было некуда. Я имел здесь жену, дом — все, чтобы в конце своего пути пожить спокойно. Теперь я понимаю, что все это были иллюзии, ибо, как гласит русская поговорка: «Сколько веревочке не виться, а конец будет». Я знал, чем это грозит и все-таки надеялся, что участь провала обойдет меня. Если бы я хоть чем-нибудь мог искупить свою вину, — неожиданно закончил Бломберг. — В самом деле, господа. Я говорю это искренно, и главное — крови людей на моей совести нет.

Голос его упал почти до шепота.

— Вы знаете кого-либо из лиц, связанных с Фердманом? — спросил Енок.

— Из числа бывших военнопленных — да. Но это бесполезно, их здесь давно нет. Разъехались в разные стороны, и среди жителей города их нет. Хотя… Если судить по осведомленности Фердмана в ряде вопросов, то у него здесь есть помощники. Только я, увы, их не знаю.

Бломберг умолк.

— Хотите еще что-либо добавить, — спросил Фомин после долгой паузы.

— Я все рассказал. Если интересуют детали, могу дополнить.

— Детали интересуют, но лучше напишите все это. Сейчас вам дадут письменные принадлежности, и, поскольку вы хорошо знаете русский язык, напишите по-русски, — добавил Фомин.

— Вы не оставите мне небольшой надежды? — обратился к нему Бломберг. — Я постараюсь…

— Пишите, а там посмотрим. 

Бломберга увели.

— Ваше мнение? — спросил Фомин Енока.

— Старик препаршивый. По шпорит, мне кажется, правду. Да и чего ему теперь скрывать. Он не глуп, совсем не глуп и понимает, чем может себя хоть как-то реабилитировать. Глядишь, и пожалеют…

— Но пока подождем выдавать ему такой вексель. Тем сильнее окажет на него воздействие наше последующее предложение. Другого пути заполучить «Лоцмана» у нас нет. Конечно, очень жаль, что мы не знаем о времени его следующего появления здесь, но ждать его можно в любой день. Хорошо бы подобрать три-четыре бригады на тот случай, если получим сигнал о его приезде.

— Такие парни у меня найдутся. Несколько человек недавно вернулись со специальных курсов. Есть и «старички», имеющие опыт конспирации и борьбы с гестапо, за которых я ручаюсь и уверен, что они справятся.

5


Полковник Герхард Бэтхер вернулся в Пуллах, довольный результатами поездки. Гелен несомненно отметит такой успех. С генералом Рейнгардом Геленом Бэтхера связывала не только многолетняя совместная работа. Полковник был одним из тех, кто еще в 1944 году помогал генералу осуществлять его далеко идущие замыслы. Теперь Бэтхер имел право в любое время, без предварительного доклада, заходить к своему шефу. Более того, наедине он называл своего всесильного начальника просто Рейнгардом, а тот, в свою очередь, звал его Герхардом.

В приемной вышколенный адъютант стремительно поднялся и застыл в немом приветствии. Молча кивнув ему, Бэтхер отворил тяжелую дверь кабинета-сейфа.

Единственным украшением кабинета была маска кайзера Фридриха. За огромным письменным столом, углубившись в чтение бумаг, сидел ничем не примечательный человек, если не считать черных усов — примета, от которой всегда легко избавиться. Рядом на столе лежали большие, в дорогой черепаховой оправе, темные очки. Гелен надевал их каждый раз, когда выходил на улицу, независимо от времени — днем или вечером. Он всячески старался окружить себя ореолом таинственности. Туманны для непосвященных его дела, во всем пасмурная непроницаемость. Это как-то оправдывало уже приставшую к нему кличку «Серый генерал».

— Добрый день, Рейнгард, — Бэтхер устало опустился в кресло.

— Вы только вернулись?

— Да, решил сразу же доложить о результатах поездки, а уж потом пойду отдохнуть и… Признаюсь, меня беспокоит Леди. Я уже говорил о ней — это моя королевская борзая. Позавчера псина перестала есть, нос горячий. Я разговаривал с Гретой по телефону, она вызывала врача…

Бэтхер прекрасно понимал, что Гелена крайне интересуют результаты его рейда в Ганновер, однако выдержка шефа была железной, и он не изменял своему правилу не торопиться. Тогда Бэтхер сам начал задавать вопросы.

— Надеюсь, наш Бобби не догадался о том, что мы, не испросив у него на то разрешения, задумали пощупать лордов?

— Бобби?.. — так они называли между собой прикомандированного к ним представителя американской разведки. — Он даже не звонил эти дни. Торжествует победу, которую я ему организовал. И вообще после «Богемии»[35 - «Богемия» — шифр операции, которую провел геленовский агент в 1948 году, завербовав трех офицеров разведки чешского генерального штаба, в результате чего чехословацкой разведке был нанесен серьезный урон. Секретные документы, доставленные офицерами-изменниками, были переданы Си-Ай-Эй.] я предложил ему без особой необходимости меня не беспокоить. Он, как видите, придерживается этого условия. А вы мне хотите что-то рассказать, Герхард?

— Мы в значительной мере были в курсе материалов, которые получали англичане от своей агентуры, я их систематизировал. Явился с ними к Старку. Я вам уже говорил, что его брат, член парламента, имеет широкие связи в правительственных кругах. Моих козырей оказалось более чем достаточно. Так или иначе, он наш. Я, правда, окончательно еще не решил, как лучше его использовать. Пожалуй, целесообразней подождать, чтобы он оказывал нам услуги, когда вернется домой. Там, на острове, от него будет значительно больше пользы. А пока англичане и он верны себе и пытаются загребать жар нашими руками.

— Вы хотели сказать руками некоторых немцев.

— Все равно меня это раздражает.

— Успокойтесь, Герхард, — заметил Гелен, — неужели я испытываю удовольствие, доставая из огня каштаны американцам? — Он поднялся. — Но главное ведь не в этом. Мы выжили и сумели, мой друг, распространить свое влияние за пределы существующих ныне границ. Я имею в виду не только Восточную Германию. И тогда американцы, которым уже сейчас мы даем далеко не все, перестанут быть хозяевами положения. Теперь мы научены многому и будем осмотрительны. Мы проиграли войну, но в политическом аспекте… У нас сейчас опять появились определенные шансы. Состояние напряженности между Востоком и Западом уже изменило отношение к нам западных держав. И мы отвоевываем политическую самостоятельность в действиях. Разных мастей Старки, английские, американские, французские и прочие, нам в этом даже помогут. А возможно, мы поработаем с ними в одной упряжке. Побольше выдержки, Герхард.

Когда отдохнете, я вас познакомлю с докладом Скорцени[36 - Отто Скорцени — оберштурмбанфюрер СД, организатор похищения Муссолини, которого арестовали итальянские партизаны. Военный преступник.] по Испании. Он пишет, что там, на улице Гойи[37 - В Мадриде, на улице Гойи, помещается полицейское управление, где в послевоенный период нашли себе работу некоторые сотрудники абвера.] нашли прибежище немало наших коллег. Там, кстати, объявился Ахим Остер-младший. Помните, его отец служил у нашего адмирала и был крупнейшим специалистом по испанским делам. В общем-то есть не только Остер-младший. Так что нам, дорогой, будет на кого опереться. Но я, кажется, заговорил вас. Идите отдыхайте.

Бэтхер ушел несколько сконфуженный и огорченный тем, что своим рассказом шеф в значительной степени принизил его заслуги. «Что ж, такому умению поставить на место своих подчиненных, даже друзей, надо поучиться», — отметил он.

6


«Ну вот и опять завертелось колесо, — думал Фокин, возвращаясь от Енока. — Не успели закончить дела с «Аяксами», как на арену выплыл такой солидный противник, как «Лоцман», да еще с сетью агентуры (если подтвердится предположение Бломберга). А эти куда хотят? Тоже пролезть в конструкторское бюро? Может быть, этот Фердман — «Лоцман» и есть главная фигура в большой игре, которую ведет Старк?» И один ли Старк? Согласно сводкам, которые поступали от советских органов контрразведки, все большую активность проявляло ведомство Гелена. Да и американцы не чурались бывших гитлеровцев, норовили заполучить себе в агенты маститых военных преступников.

Свои резидентуры создавали и те, кто даже не имел отношения к разведывательным органам — дельцы, бежавшие на запад, те, у которых были в Восточной Германии экспроприированы предприятия. Эти старались организовать саботажи, будоражить умы людей всевозможной клеветой на народную власть. И во всех этих хитросплетениях совсем не легко было разобраться и определить: кто есть кто?

Фомин вспомнил, как еще осенью 1946 года был фальсифицирован и распространен некий приказ СВАГ[38 - Советская военная администрация Германии.] № 139, согласно которому акционерные общества конфискации якобы не подлежали. «Приказ», как потом выяснилось, был сфабрикован в Западном Берлине концернами «АЭГ», «Телефункен» и «Сименс». Какую же бучу подняла тогда вся буржуазная пресса. А в это время под шумок эти и другие концерны стремились пристроить в административные органы Восточной Германии своих представителей и с их помощью саботировать передачу монополистических предприятий в руки народа.

С тех пор обстановка значительно разрядилась, и правительства земель набрали силу, а немецкая экономическая комиссия стала подлинным центром руководства страны. Однако политическая борьба не прекращалась ни на минуту.

Запад пропагандировал так называемый «план Маршалла». Под предлогом помощи народам Европы кредитами и поставками товаров, американские монополии хотели завоевать себе экономическое господство в этой части света, а заодно подавить революционное движение. В июле 1947 года Центральный секретариат СЕПГ разоблачил истинные цели «плана Маршалла». В заявлении вспоминался горький опыт, который уже имел рабочий класс Германии в двадцатые годы. Американские займы привели тогда к кризису, фашизму и войне.

«Последствия новой американской политики займов будут такими же роковым, если не хуже, — говорилось в заявлении СЕПГ. — Промышленный запад Германии включается в за йодный блок, угрожающий миру. Власть германских монополий остается неприкосновенной. Вместо немецкой мирной экономики возникает новый центр господства реакционных и жаждущих войны элементов. Вместо права рабочих на участие в руководстве экономическим строительством появится наемное рабство в интересах иностранных и немецких монополистов».

Фомин, которому по долгу службы надлежало быть хорошо информированным обо всем, что делалось здесь, в Германии, в свое время завел себе личное досье, куда собирал наиболее важные, на его взгляд, статьи и заметки из газет и журналов. Поступать так рекомендовал офицерам Кторов. Теперь досье Фомина разрослось в несколько увесистых папок и обрело систему — материалы он классифицировал по тематике и легко находил то, в чем вдруг появлялась необходимость. Это было нечто большее, чем простое чтение прессы; он приучил себя к анализу происходящих событий. А многое из того, что хранилось в досье, запоминал довольно основательно: фамилии различных деятелей, названия городов и организаций, важные положения, различные государственные документы. Делал Фомин и выписки из желтой папки, документы в которой комплектовались полковником и периодически давались офицерам отдела для общей ориентации. Но это были не просто ориентации, а одна из форм политической учебы, в которой материалами служили первоисточники.

«Если хотите знать противника, необходимо знать, что он думает, как он думает и каким богам поклоняется», — говорил Кторов своим сотрудникам.

Теперь, рассуждая о своей работе и предстоящих делах, Фомин довольно четко представлял себе политическую обстановку, в которой приходилось действовать ему и Еноку. На основании этой обстановки можно было делать некоторые выводы и о людях, о сдвигах в психологии тех или иных противников, в зависимости от обстоятельств, в которые они попадали. Сейчас ему представлялись понятным;: позиция и поведение Бломберга. Старик не был чужд анализу политических событий и уже раньше, еще до своего ареста, начал пересматривать свои жизненные принципы.

Правда, слишком смело было бы предполагать, что у Бломберга сразу, вот так, вдруг сменились взгляды на то, кто ему враг, кто друг. И все же Бломберг не мог не видеть того, что происходило вокруг, не мог оставаться равнодушным к усилиям, принимаемым тем же бургомистратом в налаживании жизни. В сознании Бломберга намечался перелом. Фомин знал уже много примеров, когда люди сами приходили с повинной, рассказывая о своих грехах и ошибках, приходили потому, что хотели жить иначе, чем раньше. И не только жить, но и мыслить.

«Что скажет Кторов?» — думал Фомин, положив на стол начальника протокол допроса. А Кторов не торопился, читал медленно, возвращаясь и перечитывая некоторые места. Наконец, задумчиво посмотрел на Фомина.

— Хотите, я угадаю, что вы сейчас думаете?.. Вы ждете, чтобы я сказал: «Старику хочется верить».

— Да, Георгий Васильевич… Но почему вы так решили?

— Ничего сложного. Протокол оставляет такое впечатление — Бломбергу и в самом деле некуда отступать. Да он и не хочет, видимо, и потому ничего не скрывает… А по выражению вашего лица я догадался, чего вы ждете. Ведь со мной вам не нужно играть в прятки, не так ли? Ну, хорошо. Каково ваше окончательное решение?

— В первый момент мне казалось, что ему все глубоко безразлично. Вел себя инертно, бесстрастно. Потом разговорился и даже спросил, не может ли быть нам полезен. Естественно, никаких авансов мы не дали. Предложили написать подробно о своей деятельности, дать перечень сведений, переданных резиденту, и прочее… Если он узнает, что мы намерены прибегнуть к его помощи…

— Я все понял, — улыбнулся Кторов. — Ну, что же, попробуйте ему поверить. А Енок?

— Он тоже склонен к тому, что Бломберг постарается заслужить наше доверие в надежде получить свободу. А потом, Георгий Васильевич, у нас не такой уж большой выбор возможностей. Точнее, всего единственная возможность. Без Бломберга у нас не будет Фердмана. Его никто не знает, фотографии его нет. Брать Бломберга под наблюдение, устанавливать и проверять все его связи бессмысленно. Так мы цели не достигнем. Фердман тем временем появится, соберет материал и улепетнет обратно. Да еще если узнает о провале Бломберга… Попробуй потом выуди его!..

— Не нужно меня убеждать. Я же сказал — действуйте. — Мюллер, как вы понимаете, все равно для этой роли не подошел бы. А ведь признайтесь, вы, — впрочем, и я тоже — питали некоторые надежды, пока не встретились с ним. Мерзкий тип, по которому давно плачет петля. Мюллера этапируйте на Украину. Вы читали письмо железнодорожников?

— Читал. Мурашки по коже.

— Вот пусть и ответит за все свои преступления.


Глава двенадцатая


1


Теперь, когда ставки были сделаны и рулетка стремительно закрутилась, Лютце с досадой думал о тех обязанностях, которые он на себя взял в начале своего прибытия в Энбург. Хотя без них он бы не чувствовал себя спокойным, не имел бы прикрытия. Пришло время сдавать работу Крамеру.

— Никак не думал, Макс, что ты сумеешь так быстро управиться, — Карл не без удовольствия осматривал восстановленную станцию. — Ты не представляешь себе, как я доволен и как благодарен тебе, дружище. Завтра же зарегистрирую станцию у властей, и дело мое расширится. Сколько ты еще думаешь пробыть здесь?

— Примерно неделю. А может быть, и две.

— Заедем ко мне, отпразднуем это маленькое событие, — предложил Карл.

— С удовольствием, — сказал Лютце, — ведь других дел у меня нет. Я теперь вроде бы безработный. Подумай и об этом…

Остаток дня Лютце вынужден был провести у старого приятеля, хоть его так и подмывало встать и уйти. Удерживало одно — нужно было задержать у себя документы, удостоверяющие его работу в Энбурге. Кончилось тем, что Лютце их не вернул. Да Крамер и не настаивал, решив, что Макс лучше знает, когда это сделать.

Вечером Лютце не поленился отправиться на другой конец города и проехал мимо дома Факлера. Окно в кабинете едва светилось, хозяин, видимо, работал. «Трудись, трудись, — процедил сквозь зубы Лютце. — Скоро вез это мне пригодится. А может быть, и ты сам захочешь поработать на меня, одержимый радист-любитель?»

Возвращаясь к себе, он с сожалением думал о том, что не успел прощупать Факлера на «золотой крючок» и выяснить степень его податливости. Тогда было бы, конечно, много проще. Но уж слишком мало времени было в его, Лютце, распоряжении.

Дома он тщательно проверил полученный от Старка бесшумный пистолет, достал и примерил электрические перчатки — гордость английского патрона. Особенно внимательно Лютце отобрал отмычки. «Попробуем войти без спроса и разведать, а там будет видно… Итак, завтра…»

2


— Когда, Евгений Николаевич, я услышал в трубке ваш голос, сразу вспомнил наш разговор в автобусе, — сказал Денисов. — Решил, что в этом вес дело. Верно? Приехал незамедлительно. Просвещайте меня.

— Все верно, Виктор Сергеевич. Но речь вовсе не идет о соблюдении каких-то абстрактных осторожностей, тут вещи конкретные. Прошлый раз я скользь упомянул, что английская разведка проявляет повышенный интерес к работам бюро. Теперь нам стало известно, что она интересуется лично вами. Да, да, представьте себе.

— Право, не замечал…

— Возможно, Виктор Сергеевич. Вы увлечены своим делом и многого могли не замечать. Кстати, это и делается обычно так, чтобы не было заметно. А потом — с той поры, как закончилась война, уже прошел значительный срок — мы добреем, притупляется внимание, и не та, что в войну, острота восприятия окружающего, и прежде всего людей, в поле зрения которых мы попадаем. К сожалению, я не могу вам дать ничего кроме ординарного, но верного совета: будьте предельно бдительны.

— Вы знаете, кто именно угрожает мне?

— Если бы мы знали, кто, милый мой Виктор Сергеевич, — печально улыбнулся Фомин. — Если бы только знали… Как бы тогда было просто…

— Круг лиц, с кем я встречаюсь, ограничен. — В глазах Денисова была досада и озабоченность. — Давайте разберемся. Из местных изредка бываю на квартире у профессора Шарфа. Это прекрасный человек: известный ученый, антифашист, бывший узник гитлеровских лагерей. На работе?.. Там постоянно вижусь лишь с некоторыми сотрудниками бюро. Их имена, надеюсь, вам известны. Больше у меня знакомых среди немцев тут нет. Пожалуй, можете еще включить сюда шоферов, которые меня возят, и ту милую девушку. Ну ту, помните, когда ездили в Лейпциг?..

— Ту, которой стало дурно на башне… Вы заходили к ней?

— Нет. Уехал в командировку, был на разных предприятиях, где выполняются наши заказы. А ее мы ведь собирались навестить вдвоем, — улыбнулся Денисов. — Вот так. Выходит, что я нигде и не бывал здесь после Лейпцига, кроме Дома офицеров: там изредка балуюсь на бильярде.

— Ну бог с ними, с вашими знакомыми, — сказал Фомин, — мне важно было сказать вам, что вами интересуются. А кто — я думаю, выясним сообща. Теперь же от дел грешных к человеческим страстям. Пора дать бой рыбе! Как смотрите, если в ближайшую субботу махнуть на рыбалку?..

Фомин проводил Денисова, а сам пошел ужинать. «Не мешало бы на время прикрепить к Денисову постоянного шофера, — думал он по дороге в столовую. — Кого-нибудь из наших или пограничников. Может быть, Петрова? Отличный парень. Сегодня же надо договориться об этом с Кторовым».

3


В предполуденный час этот, утопающий в зелени, уголок города был тихим и пустынным. Остановив машину, Лютце увидел лишь двух стариков, которые, удаляясь, брели в тени деревьев.

Вход в дом Факлера был скрыт густым кустарником и не просматривался с улицы. «Осторожность не помешает», — Лютце надел перчатки, полученные от Старка. Ему без труда удалось открыть калитку, но с замком от входной двери пришлось изрядно повозиться.

Притворив за собой дверь, он обошел квартиру. Сейчас, днем, он мог лучше разглядеть ее. Трудно было поверить, что в ней живет одинокий мужчина, такой крутом царил идеальный порядок и чистота. Непреодолимой преградой на пути к желанной цели стала массивная дверь в кабинет. В нее был врезан сложный замок, против которого отмычки Лютце оказались бессильными. Взломать — значит, оставить следы, а это никак не входило в его расчеты. Надо было искать другой выход.

Досадуя на непредвиденную задержку, Лютце стал заглядывать в многочисленные ящики шкафа, занимавшего добрую половину кухни. В одном из них обнаружил связку ключей, однако среди всех нужного ему не оказалось. Беглый осмотр отделения, где хранились продукты, неожиданно принес успех — на полке, рядом с банкой суррогатного кофе, лежал длинный, плоский ключ. «Тебе, как всегда, везет, одинокий счастливчик», — улыбнулся Лютце, когда замок мягко щелкнул. Привыкнув к полумраку, Лютце подошел к окну, выходящему в сад, и поднял жалюзи.

Широкая полоса солнечного света поделила комнату пополам… Взглянув на часы, Лютце стал обследовать ящики письменного стола. В первом же наткнулся на желтую папку в твердом коленкоровом переплете. Открыл, на плотном листе четким каллиграфическим почерком было выведено: «Некоторые дополнительные расчеты К2ХС-Б». Ниже шли совершенно непонятные ему формулы и заметки, пересыпанные столь же непонятными терминами. Он подсчитал листки — двенадцать. Чепуха — десять минут работы. Перенес вертящийся стул от верстака к окну. Здесь света было достаточно. Вынул из кармана «Минокс»[39 - Фотоаппарат для микрофотографии.].

Легкие щелчки, шуршание переворачиваемых листов… И вдруг!..

— Теперь мне понятно, почему вы были столь любознательны, милейший Макс.

Лютце от неожиданности чуть не выронил аппарат. На пороге с толстой суковатой палкой в руке стоял Факлер.

— Если не ошибаюсь, — продолжал Факлер, — это выглядит примерно так: «Ах, здравствуйте, мы вас не ждали», — он шагнул в комнату. — Значит, не понадобись мне сейчас один расчет, вы спокойно распорядились бы моими материалами. Не так ли?

— Я очень сожалею, — хрипло выдавил Лютце, — но мне пришлось зайти, когда вас не было, — он взял аппарат в левую руку и положил его на подоконник, опустив правую в карман.

Это не ускользнуло от внимания Вернера.

— Не пытайтесь доставать оружие, — крикнул Вернер. — Я прикончу вас этой дубиной, — он угрожающе поднял палку над головой.

— Какое оружие? — принужденно улыбнулся Лютце, надавив рычажок переключателя. — Вот, смотрите, — он медленно вытащил руку из кармана и раскрыл ладонь, — на мне, как вы видите, только перчатки. И потом, я пытался договориться, но вы оказались слишком розовым немцем, мой дорогой. Вы совершили грандиозную ошибку, решив, что с проигрышем войны, проиграно будущее великой Германии. Мы еще возьмем реванш, и есть люди…

— Ах ты, гестаповская сволочь! — Факлер, замахнувшись палкой, бросился на Лютце.

— Зря спешишь на тот свет, мой мальчик, — Лютце выскользнул из-под удара и нырком кинулся на Факлера.

Факлер вскрикнул и упал мешком, по телу пробежала конвульсия, несколько раз судорожно глотнул воздух и затих. Лицо начало принимать землистый оттенок, широко раскрытые глаза, не мигая, смотрели в потолок. Мутная слезинка сорвалась с уголка глаза и сползла к виску.

— Ты зря спешил на тот свет, мой мальчик, — повторил Лютце, словно Факлер еще мог его слышать, и отпустил руку инженера. Она глухо ударилась об пол.

«Безобидные на вид перчатки оказались куда лучше пистолета. Тихо и никаких следов. Ай да англичанин! — Лютце осторожно отключил батарейки. — Что дальше? С радиолюбителем все очень просто. Легче и правдоподобнее всего инсценировать несчастный случай. Как быть с бумагами? Если о них кто-либо знал, брать их нельзя. Обойдусь пленкой», — решил он.

Пересняв оставшиеся страницы, Лютце положил папку в стол, поставил на место стул. Осторожно, чтобы труп не касался пола, подтащил его к столу, на котором стоял подготовленный к проверке радиопередатчик, и посадил в кресло. Безжизненное тело было непослушным, и Лютце с трудом удалось придать ему желаемую позу. Затем он вложил в левую руку мертвеца пинцет, а пальцы правой положил на шасси.


Включил передатчик, раздался легкий треск, мертвец дернулся.

«Дадим, пожалуй, на сцену побольше света, — он поднял жалюзи второго окна и еще раз все внимательно проверил, не осталось ли каких улик. На блестящем чистотой паркете проявились пыльные отпечатки следов. Полотенцем, взятым в ванной, Лютце протер полы. Остановился у дверей, окинул взглядом комнату, страшный маскарад и, довольный делом своих рук, покинул дом.

Единственно, что вызывало беспокойство — машина у дома. Ее следовало бы загнать в гараж;, так она бросается в глаза и если простоит долго…

Но он не захотел больше испытывать судьбу, кто-нибудь из соседей увидит, и тогда…

И опять ему чертовски везло: улица была пустынна.

4


— Скажите, Шура, от Енока ничего не поступало? — заглянул Фомин в секретариат.

— Есть. Вот в этой папке. Перевод я уже сделала. Он взял бумаги.


«Секретно.

Полицайпрезидиум, отдел К-5, Энбург.

По официальным данным, имеющимся в полицейском участке № 6, известно следующее: фрейлейн Лотта Бор на жительство в Энбург прибыла в октябре 1945 года из Шербургдорфа, округ Ганновер, где работала по найму. Сведений о принадлежности фрейлейн к молодежным националистическим женским организациям нет. С декабря 1945 года по февраль 1946 года фрейлейн Бор пела в варьете Тиволи, а затем перешла в молодежный «Голубой джаз», где работает и теперь. Коллеги характеризуют фрейлейн доброй и отзывчивой. К демократическим преобразованиям в стране относится исключительно лояльно, как и к властям».


«Маловато, — почесал затылок Фомин. — Любопытно только, что заставило ее приехать из Ганновера в Энбург? Почему именно захотела в советскую зону? Впрочем, тогда здесь вообще никаких зон не было.

Да, фрейлейн, — рассуждал Фомин, — интересно, что вы такое есть и что-то у вас на уме? Короткая встреча с Денисовым заставляет нас задумываться и рассуждать… Может быть, вы прекрасный человек, но вот слово «Ганновер» в справке. Ваша профессия открывает широкие возможности: джаз приглашают в Дом офицеров, в воинские части. Внешне вы красивы. Вы скромны. Вот и Денисов утверждает это, говорит, что сам был инициатором знакомства. Чего, увы, теперь не проверишь. А проверить необходимо. И если вы окажетесь ни к чему не причастными, милая фрейлейн, мы будем только рады».

Фомин вздохнул и взял другое письмо Енока. В нем была информация о мерах, принятых для усиления охраны конструкторского бюро, в том числе о введении дополнительных постов в районе объекта.

5


Дело Бломберга обсуждали сообща Енок, фомин и Скиталец. Так посоветовал Кторов.

— Мне думается, — сказал Енок, — Бломберг с радостью ухватится за спасательную соломинку. Я присмотрелся к нему за эти дни. За собой он особых грехов не видит и надеется на нашу милость. К тому же я перечитал его заявление с перечнем переданных «Лоцману» сведений. Они ведь довольно поверхностны, без деталей: а кое-что просто взято из нашей печати. Старик не очень усердствовал, зарабатывая у Фердмана. Если считать, конечно, что он написал нам правду, ничего не скрывая.

— Дайте-ка мне еще раз взглянуть, — попросил Фомин.

Енок пододвинул ему стопку бумаги, исписанную крупно, четко, с соблюдением старинной русской орфографии и с «ятью». У Енока остался немецкий перевод. Читая, Фомин передавал листы Скитальцу.

— Вы правы, геноссе Енок. Если здесь все правдиво, то ценность собранной им информации невелика, хотя и обширна. Заметим, что тут нет ни слова о бюро. Или он о нем не знал, что маловероятно, или, догадываясь, какое значение мы ему придаем, решил ничего не писать.

— Я имею, геноссе Евгений, одно предложение. Не знаю, как вы к нему отнесетесь? Что, если пригласить супругу Бломберга? Мне сказали, что она неглупая энергичная женщина, имеет на мужа влияние, хотя и мало посвящена в его дела. Не вдаваясь в подробности, расскажем ей о преступлении Бломберга и дадим понять, что ее семейная жизнь в дальнейшем целиком зависит от того, как будет вести себя муж. В ее лице мы можем получить сильнейшего союзника.

— Возможно, — согласился Фомин. — Это даже интересно. Как считаете? — обратился он к Скитальцу.

— Я мало искушен в таких делах, но то, что говорит геноссе Енок, действительно интересно.

— Я пошлю за ней сотрудника, — предложил Енок. — Он потихоньку, без шума, спокойно ее пригласит. Попросит, чтобы никому не говорила, что ее вызывают в полицию. И распоряжусь, чтобы доставили и Бломберга.

Бломберга привели раньше. Он производил жалкое впечатление. Борода отросла, и поэтому он казался еще старше. Опускаясь на стул, не забыл, однако, подтянуть складку брюк.

— Готовы продолжить разговор? — спросил Фомин.

— Готов, — ответил Бломберг.

— Фердман — это настоящая фамилия «Лоцмана»?

— Насколько мне известно, настоящая.

— Ваша жена знает его?

— Да, раза три — четыре он был у меня дома. Я представил его, как своего сослуживца.

— В ваших показаниях нет ничего о бюро профессора Шааде?

— Я недавно узнал о его существовании. Оно не подчиняется бургомистрату и находится в ведении немецкой экономической комиссии. Поэтому о нем я ничего и не сообщал.

— Вы состояли в национал-социалистской партии?

— Нет. Мне была чужда ее идеология.

— Слова, господин Бломберг! — заметил Енок.

— Сожалею, но ничем не могу доказать правдивость своих слов. Но я, не афишируя, конечно, этого, никогда не разделял взглядов нацистов.

— Ну, а если мы дадим вам возможность доказать свою искренность? — спросил Скиталец и, спохватившись, посмотрел на Енока и Фомина — не поспешил ли, мол с вопросом.

— Попробуйте поверить, — сказал Бломберг. — Дайте доказать — я докажу. Сделаю все, что в моих силах, господа.

— Попробуем, — Фомин переглянулся с товарищами. — Помогите нам задержать и разоблачить Фердмана.

— Я готов. Но где и как? Научите?

— Как? Мы решим вместе. Где? Тоже обсудим. Когда?.. — Фомин закурил, немного волнуясь. — В ближайшие дни Фердман должен появиться здесь, в городе, — он протянул Бломбергу портсигар. Тот закурил, закашлялся и тут же отложил сигарету:

— Простите, я не курю. Если так, постарайтесь мне поверить. Скажите, что нужно сделать, и будь он проклят…

— Как Фердман связывался с вами последнее время?

— Звонил по телефону, и мы договаривались о встрече. Происходили они в разных местах: в кафе, пивных, парках, вокзалах. Я передавал готовый материал. Если обстановка позволяла, он его перечитывал, уточнял детали. Если было неудобно, я передавал сообщения на словах. Даты следующих встреч, места встреч он никогда не назначал. Он очень осторожен.

— Как часто он давал о себе знать?

— Примерно раз в десять, иногда в пятнадцать дней. Бывало, что он звонил и приказывал встретиться с ним на следующий день после того, как мы с ним уже встречались. Фердман хитер и здоров, как бык. Его, господа, не легко будет взять.

— Сколько примерно проходило времени между его телефонным звонком и вашей встречей?

— Как правило, звонил он незадолго до конца рабочего дня. Прежде чем подойти ко мне, он, я не сомневаюсь в этом, тщательно проверяет, все ли вокруг спокойно. Раньше, до конца войны, он носил прическу и усики а-ля фюрер. Теперь он лысеет, и голова, и лицо ею гладко выбриты. Носит темные очки. Еще одна особенность: Фердман — левша.

— Господин Бломберг, сейчас сюда придет ваша жена. Мы расскажем кое-что о ваших делах, и вы в ее присутствии пообещаете, что поможете нам в задержании Фердмана. После этого мы, в свою очередь, гарантируем вам свободу. Если…

— Жена? При чем тут жена? — Бломберг всплеснул руками. — Зачем… Господа, еще раз прошу, попытайтесь поверить мне, дайте мне возможность…

В комнату вошел сотрудник и доложил Еноку, что госпожа Бломберг в приемной.

6


— Здравия желаю, товарищ капитан! — прервал мысли Фомина знакомый голос. Рядом, широко улыбаясь, стоял старшина Петров почему-то в штатском.

— Здравствуйте, Петров. Что за маскарад?

— Уже несколько дней в новом качестве. Приказали надеть этот цивильный костюм. Я теперь шофер Виктора Сергеевича Денисова и его товарищей… Живу тут у вас, вместе с вашими ребятами.

— Ну и отлично, нравится вам на новом месте?

— Я доволен. Движение — есть жизнь, — улыбнулся Петров. — Больше вижу.

— А как стихи?

— Пишу, в газете недавно напечатали. И еще мою статью про друзей. Вернее, очерк. Готовлюсь, Евгений Николаевич, как вы советовали, в университет на факультет журналистики. А там, что получится.

— Молодчина. А стихи дали бы почитать. Есть что-нибудь новенькое?

— Вообще-то есть. Только когда уж вам стихи читать. Несколько раз заходил — вы все куда-то ездите. Вид, я гляжу, у вас усталый. Работы небось хватает.

— Да, хватает, Саша. А где сейчас Виктор Сергеевич?

— В ресторане Дома офицеров. Мы приехали ужинать. Я-то правда, уже поел в подразделении, а он только теперь собрался.

— Тогда я сейчас его разыщу. Я тоже голоден, как волк.

Фомин не сразу нашел Денисова в огромном зале. Тот сиротливо сидел в углу за пустым столиком и озабоченно изучал меню.

Денисов вскинул голову:

— Вот здорово. Присаживайтесь, пожалуйста. А то скучаю, понимаете ли, и обслуживать что-то сегодня не торопятся. Даже Москва вспомнилась. — Денисов рассмеялся. — А ведь верно: московские официанты — народ медлительный. Ждать всегда долго приходится. А вы разве холостяк? В прошлый раз не спросил…

— Да как вам сказать, — Фомин потупился. — Есть у меня сын Сережка, мать… Да я вам потом расскажу.

— А я одиночка-переросток, привык вот так по-казенному — то в столовой, то в ресторане, — с печальной иронией заметил Денисов. — Правда, не моя тут вина. Работы было всегда невпроворот. Война… Вы сегодня свободны? Может быть, сходим вместе с кино? Честное слово, давайте вместе. А?.. Я проезжал мимо клуба, там скопище народу. Идет новый фильм Бориса Барнета «Подвиг разведчика», в главной роли Кадочников. О ваших коллегах, Евгений Николаевич. Пойдем?

— Когда вы думаете пойти?

— Сразу после ужина.

— Решено. Между прочим, после того, как вы сказали, что делал этот фильм Барнет, мне просто необходимо его посмотреть…

— Почему так?

— Я знаком с семьей Барнетов и с детства люблю фильмы Бориса Васильевича. Кажется, к нам идет официантка.

…Они едва успели к началу сеанса. Смотрели с интересом, волновались, перешептывались. Фильм понравился. Он явно имел успех у большинства зрителей. Выходили шумно, со спорами. Одни утверждали, что все вымысел, другие уверяли, что это правда.

— Не выпить ли нам по кружечке пива? — предложил Фомин.

— После такой духоты, охотно. Они зашли в первый же бар.

— Значит, вы знакомы с Барнетом? — спросил Денисов.

— Да. Я словно дома побывал, обрадовался, когда увидел на экране такое знакомое лицо Бориса Васильевича. Хоть он и играет тут врага Кюна… Большой талант, согласитесь — и сценарист, и режиссер, и артист. И добрейшей души человек. Когда-то мы жили в одной квартире. Перед войной он часто и подолгу работал дома. Помню, переделывал сценарий «Старого наездника». И мы, то есть я, его племянник Тошка, его мать и сестра, были первыми слушателями сценария. Он закончил снимать картину перед самой войной. Приехал однажды за своими, ну и нас с мамой взял и повез всех в Дом кино на просмотр. Отличная была комедия. Но началась война, и фильм на экраны не вышел.

Елена Алексеевна, его мать, рассказывала нам, что у них бывал не раз Маяковский, даже пытался ухаживать за женой Бориса Васильевича. Была такая актриса Наталья Глан. Стерва, каких мало, потом эмигрировала в Америку. Заходил к ним и знаменитый дядя Гиляй. Оставил о себе вечную память. В большой комнате, — дом наш старый, — сохранился камин. Он взял однажды и, шутя, свил каминные щипцы. Так они и лежали на каминной решетке. Собственно, в этом доме я впервые мальчишкой познакомился с творчеством Гиляровского. У Елены Алексеевны хранились его дарственные книги «Мои скитания», «Москва и москвичи». Первые издания. Эх! Давно мы дома не были…

Денисов уловил в голосе Фомина грустные нотки.

— Если бы вы знали, Евгений Николаевич, как мне близка и понятна ваша тоска по дому. Я и сам так соскучился по Москве… Бесконечные разъезды. В последние годы если заглядывал туда — не больше как на денек. Тоска по родине — это, знаете ли, болезнь. Как она по-научному называется, ностальгия, кажется? Помните, что писал Маяковский, о котором вы тут вспоминали:
		Землю,


		где воздух,


		как сладкий морс,


		бросишь


		и мчишь, колеся, —


		но землю,


		с которою


		вместе мерз,


		вовек


		разлюбить нельзя.


— Вам-то недолго ждать встречи с Родиной, — сказал Фомин.

— Признаться, я рад, что это случится скоро. Уже разговаривал с Москвой, доложил о результатах первых удачных испытаний. Начальство согласилось на мое возвращение. Думаю, что еще неделя и уеду.

— А мне еще придется поработать здесь. Надо помочь немецким друзьям корчевать остатки фашистской нечисти. Если не мы, то кто же?


Глава тринадцатая


1


Денисов встал поздно. Продолжительная ночная поездка в машине утомила. В городе стояла сухая, сонливая духота. Угнетало чувство одиночества, скука. Его коллеги еще вчера уехали на экскурсию в Дрезден. Эх, чего торопился! Лучше бы остался в том маленьком приморском городишке, а не тащился в Энбург. И немецкий коллега настойчиво и любезно уговаривал его остаться. Там, по крайней мере, можно было вдоволь накупаться в море.

«Позвоню-ка Фомину, — подумал Денисов. — Сыграем в шахматы, а еще лучше где-нибудь размяться, поиграть в волейбол».

Но до Фомина он не дозвонился. Того ни дома, ни на работе не оказалось. Стал было искать Петрова, но вспомнил, что отпустил его на весь день.

«Позавтракаю и махну на пляж», — решил Денисов. Он бывал там с товарищами раза два, но то с товарищами… А предупреждение Фомина?.. Бог с ним. Ничего не случится.

Такси поймал сравнительно быстро, попросил водителя подъехать к Дому офицеров.

— Подождите, я скоро, — и он пошел в буфет купить бутербродов и пива, чтобы дотянуть до обеда.

— Здравствуйте, — остановил его у входа женский голос.

Обернулся и увидел девушку, которую встретил тогда в Лейпциге. Голубое узкое платье очень шло ей, подчеркивая красоту фигуры. Денисов даже растерялся, не зная, как себя вести, что говорить. Она поняла это, улыбнулась:

— Помните? Лейпциг?.. А я ведь ждала вас на следующий вечер и была огорчена, что вы не пришли.

— Обстоятельства… Я уезжал в командировку. — Денисов замялся, переступая с ноги на ногу. А потом спросил: — Вы куда-то собрались?

Она удивленно посмотрела на него, повела плечами:

— Особых планов нет.

— Великолепно. А как бы вы отнеслись к предложению пойти на пляж. То есть поехать. Меня ждет такси. Вы, наверно, знаете, где здесь хорошие места?

— Что, прямо сейчас?

— Ну, конечно. Если это вам удобно. Вот прямо так — взять и поехать.

Она постояла в нерешительности, задумалась.

— Решайте?

— Вообще-то я хорошо знаю места…

— Значит, решено. Садитесь в машину, а я сейчас.

Лотта не успела опомниться, а Денисов уже сбегал по лестнице с кульками и бутылками. Отворил дверцу, вывалил все на сиденье.

— Устраивайтесь.

…После довольно долгих поисков они приглядели место на опушке тенистой рощицы неподалеку от реки. На самом берегу было тесно. Денисов отпустил такси, расстелил на траве махровую простыню, закопал бутылки в песок, наломал веток и укрыл ими свертки.

— Ну вот, — сказал он, — теперь давайте же наконец знакомиться. — И представился: — Денисов Виктор, как вы, наверно, давно догадались, русский.

— Лотта, — она положила руку в протянутую ладонь.

— Теперь, кажется, все в порядке. Садитесь, Лотта. Раз уж мы на пляже, давайте будем принимать, так сказать, пляжный вид.

— Пожалуйста, — она пожала плечами.

Денисов начал было раздеваться, но спохватился:

— Хорош же я! Вот ведь голова! — хлопнул себя по лбу. — Я, как всегда, недогадлив. Извините… Вы без купального костюма? Мы же могли бы заехать к вам, что же вы не подсказали?..

— О, нет, нет. Все хорошо… Он, пожалуй, мне сегодня не понадобится.

Воцарилась пауза. Она села рядом, расправляя складки юбки, вялым движением поправила прическу, рука чуть дрожала.

— Да, неловко получилось, — сказал наконец Денисов. — А здесь нельзя взять костюм напрокат?

— Можно. Только, пожалуйста, не хлопочите, Виктор. Пожалуйста…

Она улыбнулась, но улыбка получилась какая-то вымученная. В настроении девушки, он почувствовал, произошла перемена. Опять наступила томительная пауза… Лотта сидела опустив голову и молчала.

— Хотите пива? — неожиданно для себя спросил Денисов, не зная, как прервать неловкое молчание.

— Нет, спасибо, — тихо сказала Лотта. — Я хотела бы… Вы можете выслушать меня?

— Конечно. Что-нибудь произошло?

— Произошло. Не сейчас. Много раньше. Не удивляйтесь ничему. — Она опять грустно улыбнулась. — Вы услышите исповедь… Да, исповедь. Все равно это когда-нибудь должно было произойти. Все равно бы…

К ее ногам подкатился большой разноцветный мяч. Белокурый мальчуган в матросской курточке подбежал и в нерешительности остановился, не зная, как быть.

— Держи, малыш! — Лотта подкинула мяч, мальчик засмеялся, схватил его и, перебирая толстенькими ножками, побежал к реке, откуда его звала молодая женщина.

Лотта задумалась.


…Разбитая танками и машинами дорога. Выбоины, наполненные до краев холодной грязной водой. Колонна усталых женщин и девушек и окрики солдат: «Шнель, шнель!»

Потом, огороженная ржавой проволокой территория товарной станции и состав дырявых вагонов. Женщина с мальчуганом на руках, одетым в выцветшую матросскую курточку. Она опустила малыша на землю, он побежал и засмеялся. И от этого смеха всем стало не по себе. Мать бросилась вслед за ним: «Стой! Назад!» — закричал ей конвоир. Не повинуясь окрику, женщина продолжала бежать за мальчиком.

Фашист угрожающе поднял автомат. Женщина остановилась, а малыш встал перед ней, разведя ручонки.

Короткая очередь. Мальчик упал. «Господи, что же такое делается! Господи! — пронзительно разорвал тишину тонкий женский голос. — Господи!..» Несчастная мать с воплем бросилась на фашиста. И снова короткая очередь…


Лотта подняла голову. Мальчик в матросской курточке играл с мячом и звонко, заразительно смеялся.

Денисов заметил, что Лотта волнуется, в чем же она хочет исповедоваться ему?

— Рассказ будет долгий и, простите, подробный, — сказала она вдруг на чистейшем русском языке. — Я должна…

— Вы говорите по-русски? — перебил ее Денисов и привстал от неожиданности. Он был готов к чему угодно, к любому разговору и повороту событий, он даже был насторожен после того, как изменилось настроение Лотты и после ее предупреждения о долгом рассказе. Но чтобы она заговорила по-русски…

— Я знала, что это вас удивит, — спокойно сказала Лотта. — Но пожалуйста, вы слушайте меня, а дальше можете поступать, как хотите…

Денисов пригладил волосы и несколько неуверенно сказал:

— Ну что же, рассказывайте.

— Я русская — Людмила Николаевна Борисова. Отец был бухгалтером Одесского горсовета, мама — учительница немецкого языка в школе. Они погибли в первые дни войны при бомбежке. Мне не было тогда семнадцати. Во время осады города я помогала в больнице. А когда в Одессу ворвались немцы, попала в облаву. Нас, большую группу девушек и женщин, угнали в Германию. Меня отдали или продали, — не знаю, как точно определить, — в поместье барона фон Штольца, как я потом узнала, крупного промышленника. Управляющий имением этих Штольцев, отбирая на работу русских, взял меня с собой, потому что я знала немецкий язык. Так все началось…

Денисов ожесточенно грыз ветку. И Лотта, словно боясь, что он сейчас встанет и уйдет не дослушав, заторопилась.

— В имении меня отдали в распоряжение экономки Марты, и я стала горничной баронессы. Это было время, когда тыловые немцы почувствовали наконец, что такое война. Спасаясь от бомбежек баронесса с дочерью больше жили в Швейцарии Марта и ее муж относились ко мне хорошо. В порыве откровенности она проговорилась, что сына ее нацисты держат в концлагере и что он, наверное, коммунист.

Перед концом войны всех, кто работал у барона, отправили в лагерь. А меня Марта оставила. Не знаю, как ей удалось получить для меня паспорт на имя Лотты Бор.

«Зачем она мне это рассказывает? — нервничал Денисов. — И почему сейчас? Могла бы раньше рассказать — в комендатуре? И зачем столько времени скрывала русское происхождение?»

Он чувствовал, что это еще не главное. Он смотрел на нее и пугался ее глаз. Теперь они были не печальные, как раньше, а решительные, какие-то дикие.

— После войны, — продолжала Лотта, — виллу Штольцев занял английский майор Эдвард Старк. Нас он выселил на хутор и привез своих слуг. Это было уже в конце сорок пятого. Однажды меня вызвали к Старку. Он встретил приветливо и, как выяснилось, все знал обо мне и о моем паспорте на чужое имя. Он спросил: «Почему вы изменили Родине, почему не вернулись домой?» Я растерялась и ответила, что собиралась домой, но не знаю, к кому обращаться. «Я готов помочь. — сказал он, — но кто вам поверит. Вы теперь немка. А если и поверят, что вы русская, то все равно сошлют в Сибирь». Старк дал мне газету «Посев»[40 - Газета, издаваемая антисоветскими белоэмигрантскими организациями.] на русском языке. В ней рассказывалось, как в СССР преследуют тех, кто был угнан в Германию и вернулся. Вы не представляете охватившее меня отчаяние. Я только и жила мечтой вернуться домой. И вдруг такое… Вы верите мне?..

Денисов не ответил.

Лотта вздохнула, в ее глазах блестели слезы.

— Через несколько дней, — снова заговорила она, — Старк позвал меня, начал успокаивать, что не все еще потеряно, и, если я выполню его небольшое поручение, он выдаст мне документы, которые объяснят все, что со мной произошло, и я смогу вернуться домой. Но вначале мне, дескать, нужно выехать в Энбург и привыкнуть к новым советским порядкам, устроиться на работу к русским, не выдавая своей национальности. Ну, скажем, переводчицей в комендатуру или в какую-либо воинскую часть, возможно, в акционерное общество «Дерунафт». Потом он пришлет своего человека, и тот скажет мне, как быть дальше. И тогда я попаду в Россию. Мне не с кем было посоветоваться, я согласилась, хотя уже тогда подумала, что может быть найдутся другие пути на Родину.

Я уехала в Энбург. Старк дал мне деньги на дорогу, сказал, что, если я не захочу в дальнейшем иметь с ним дела, то смогу вернуть ему долг, и с этим все кончится.

Я уже говорила, старики, приютившие меня, были очень добры. Когда хозяев не было дома, Марта разрешала мне играть на рояле — в Одессе я занималась в музыкальной школе и училась пению. В Энбурге я не стала искать работу там, где рекомендовал Старк, устроилась в «Тиволи». Сначала работала кельнершей, как-то спела — музыкантам понравилось, и они взяли меня в джаз. Я написала Старку, что могла бы вернуть ему деньги, и даже попросила совета, как мне поступать дальше, чтобы уехать домой. Ответ страшно напугал меня. Я поняла, что попалась в ловушку. До этого я думала: если он англичанин — они же были союзниками СССР в войне — то он даст добрый совет. И что же…

У нее задрожали губы, и она прикрыла рот рукой, стараясь пересилить себя и не разрыдаться.

— Недавно оттуда пришел человек. Просил приютить на несколько дней. Я опять смалодушничала и разрешила. Это была моя очередная глупость. Человек этот дал понять, что я игрушка в их руках и что они, как хотят, могут распоряжаться мною. Я ire находила себе места. И тут… — она со страхом глядела на Денисова. — Только поймите правильно… Помните поездку в Лейпциг? Ту самую… Так вот, вечером в субботу, он пришел и показал вашу фотографию. Он приказал мне поехать в Лейпциг и любыми средствами… Одним словом, он требовал, чтобы я познакомилась с вами…

Денисов вскочил как ужаленный. Лотта схватила его за руку, удерживая.

— Нет-нет, я ведь ничего не сделала… Вспомните, Виктор. Все получилось само собой, и мне тогда было действительно плохо. Поверьте! Я в тот день чуть не покончила с собой. И еще раньше я твердо решила рассказать всю правду о себе, об этом Максе — так он назвался. Он страшный человек и, наверное, задумал против вас что-то ужасное. А я не хочу… Я так просила вас прийти. Я так ждала вас… Ну, конечно, откуда вы могли знать, что это так важно…

2


— Алло! Говорит начальник К-5, Енок. Прошу геноссе Фомина. Произошло чрезвычайное происшествие, и он нам очень нужен.

— Сейчас разыщем, — сказал дежурный.

Капитана нашли в архиве. Узнав, что звонит Енок, он стремглав помчался к дежурному.

— Геноссе Енок? Что случилось. Что!.. — Дежурный видел, как поползли вверх брови Фомина. — Инженер Факлер? Понятно. Сейчас же выезжаю.

«Кого бы взять с собой? — подумал капитан. — Скитальца нет. — Увидел в окно старшину Петрова. — Хорошо, если он не занят с Денисовым». Сбежал во двор.

— Саша, хотите поехать со мной?

— С удовольствием, товарищ капитан, — выпалил Петров, даже не спрашивая, куда его приглашают.

— Виктор Сергеевич вас не будет искать?

— Нет, сегодня я свободен.

— Наденьте штатский костюм и возьмите оружие. Доложите дежурному, что это мой приказ, и бегом! Я жду в машине.

Через четверть часа они уже входили в кабинет оптайлюнглайтера.

— Едем. Там нас ждут криминалисты и сотрудники полицейского участка, — сказал Енок.

Мишины остановились у небольшого, скрытого кустарником домика. За калиткой дежурил полицейский. В кухне, куда их проводили, допрашивали молодую женщину, всхлипывающую, с распухшими от слез глазами. Сотрудник полиции деловито отстукивал показания на портативной машинке.

Начальник криминального отделения участка коротко доложил существо дела. Берта — невеста Вернера Факлера — должна была встретиться с ним, он сам назначил свидание, но не пришел. Тогда она приехала сюда. У калитки стояла его машина, и она подумала, что он дома. Однако на ее звонки никто не открыл. Тогда она перелезла через забор. Дверь в дом оказалась запертой. Берта обошла кругом и увидела, что жалюзи на окнах кабинета Факлера подняты. Фрейлейн заглянула в окно — Вернер сидел без движения в странной позе.

Она принялась стучать, но он даже не пошевелился. После этого фрейлейн Берта прибежала в участок.

— Когда мы взломали замок и вошли сюда, сразу стало ясно, что господин Факлер мертв, — закончил объяснение криминалист. — К осмотру помещения и трупа мы не приступали, ждали вас.

Енок, врач и Фомин остановились на пороге комнаты. Пахло паленым. Вернер сидел, уронив голову в раскрытый радиопередатчик. Его левая рука с зажатым в ней пинцетом лежала на трансформаторе, правая, затекшая, фиолетового цвета с растопыренными пальцами свисала вниз.

К горлу подступила тошнота, и Фомин закурил. Его примеру последовали и остальные, кроме доктора, который первым шагнул вперед.

— Минутку, — остановил его Енок, — пусть вначале эксперт снимет отпечатки. А уж потом мы…

— Извините, — сказал доктор, расправляя на пальцах резиновые перчатки.

На столе продолжал гудеть трансформатор, раскаленные лампы приемника источали жар. Доктор с помощью Енока и полицейского осторожно опустил тело Факлера на пол.

Раскрыли окна. Дышать стало легче. Не вмешиваясь в работу эксперта, Фомин осмотрел комнату, где обнаружили труп, потом перешел в другую, но ничего подозрительного, никаких следов борьбы не нашел. Ничего существенного не дал пока и осмотр трупа.

— Смерть наступила мгновенно, от удара током, — констатировал врач. — Посмотрите, как прикипел пинцет к ладони. Я предполагаю, он нечаянно коснулся анода, а правую держал у шасси. Получилась замкнутая цепь. Результат налицо. Минутку… Достаньте-ка из сумки мою лупу… Удивительно… — разглядывая руку через стекло, медленно проговорил он. — Ладонь обожжена. Это понятно. Но вот что-то не сходится…

— Разрешите, — Фомин взял у эксперта лупу.

На тыльной стороне кисти Вернера, где кожа была значительно мягче и тоньше, ясно выделялись едва заметные вмятины. На них обратил внимание и Енок, вслед за Фоминым осмотревший руку убитого.

— Закройте труп и пригласите фрейлейн Берту, — сказал он. — Надо кое-что выяснить.

Девушка вошла, стараясь не смотреть в сторону накрытого простыней тела Факлера.

— Извините, фрейлейн. Но это печальная необходимость. Вы часто бывали здесь?

Она кивнула.

— Тогда внимательно посмотрите вокруг, все ли тут на своем месте?

Она обвела комнату взглядом, перебегая глазами с предмета на предмет.

— Как будто все на своих местах. Я убирала здесь два дня назад. Завтра или послезавтра должна приехать мать Вернера. Она гостит у сестры в Севенемюнде.

— Ваш жених был левша? — спросил Фомин.

— Нет.

— Спасибо. Выйдите пока, — попросил он Берту. — Пораженной оказалась левая рука, геноссе Енок. И это вызывает недоумение, когда мы знаем, что погибший не был левшой. Мне помнится, у всех электриков и радистов существует что-то вроде неписаного закона. Когда работаешь под напряжением без защитных средств, левая рука должна находиться за спиной. Факлер должен был соблюдать это правило.

— И потом эти вмятины на коже… А может быть, мы имеем дело с тщательно замаскированным преступлением? — раздумывая, сказал Енок.

— Может быть, но это нужно еще проверить. Факлер мог и пренебречь личной безопасностью. Тогда — случайность. И вот еще что… — Фомин теребил затылок — В делах, связанных с самоубийством или убийством, одной версии, даже когда все кажется ясным, недостаточно.

— У нас еще мало опыта, геноссе Фомин, — заметил Енок. — А в нашем деле, кроме энтузиазма и желания как можно лучше служить своему народу, нужен еще и опыт. Но так ли?

— Понимаю, геноссе Енок.

— Послушайте, геноссе Фомин, а не может ли отсюда тянуться ниточка к бюро. Ведь Факлер там работал. Может быть, Фердман?

— Может быть, — согласился Фомин. — Давайте закончим разговор с фрейлейн.

Берга сидела в гостиной, отрешенно глядела в окно и плакала.

— Простите, фрейлейн, что беспокоим вас своими вопросами, но нам крайне необходимо выяснить истинные причины смерти господина Факлера. Постарайтесь, пожалуйста, вспомнить: господин Факлер не рассказывал вам случайно о каких-либо своих врагах или новых знакомых? Может быть, он был последнее время чем-нибудь расстроен?

— Нет. Не помню таких разговоров. И настроение у него было хорошее. Насчет знакомых?.. Не знаю, может ли иметь к этому отношение. В воскресенье на пляже мы познакомились с господином Максом — я запомнила, что он какой-то подрядчик. Вместе провели вечер, обедали.

— При каких же обстоятельствах произошло знакомство?

— Мы сами были инициаторами. Камеры на автомобиле Вернера старые. Отказали сразу две. Мы не могли ехать. Вернер пошел искать, у кого бы взять взаймы. И нашел этого Макса.

— А вы смогли бы описать его внешность?

— Пожалуй, да. Приятный такой мужчина, — чисто по-женски начала Берта, — выше среднего роста, блондин, светлоглазый, лоб высокий, лицо худощавое, загорелое… Наверное, все. Да, еще — его машина марки ДКВ, серого цвета. Одет он был в светлые брюки и белую рубашку.

— Господин Факлер потом встречался с ним?

— Вернер говорил, что этот Макс к нему заезжал за камерами. Это, пожалуй, все… Да, больше ничего не знаю.

— Фрейлейн, у меня к вам просьба. Вернее, совет, — сказал Фомин. — Не исключено, что этот господин еще встретится с вами. Возможно, он приедет на похороны. Где бы эта встреча ни произошла, не говорите, что мы интересовались им.

— Вы подозреваете этого Макса?

— Все может быть, фрейлейн. Если удастся, запомните номер его машины. Вероятно, он спросит о причинах смерти господина Факлера, скажете: что, как вам сказали в полиции, Вернер погиб от собственной неосторожности.

— Вы подозреваете этого Макса? — снова спросила Берта.

— Мы должны найти преступника, — сказал Енок.

— Не беспокойтесь, — она понимающе посмотрела на него и кивнула Фомину. — Я найду в себе силы. Я понимаю и сделаю все так, чтобы у него не возникло подозрения, будь он самим дьяволом.

— По этим телефонам вы обязательно найдете кого-нибудь из нас, — протянул ей Фомин листочек бумаги.

— Благодарю. Вы не скажете, как будет дальше?

— Тело господина Факлера отвезут в морг, проведут экспертизу, и оно будет находиться там до приезда его матери. Вы обещали сообщить ей о постигшем ее горе.

— Да, да. Я иду, — тяжело вздохнула Берта и направилась к выходу.

— Геноссе Енок, хотя приметы, прямо сказать, никакие, раздайте их на всякий случай вашим сотрудникам, — сказал Фомин. — Будем искать.

3


— Что делать дальше? — спросил Лотту Денисов, а сам подумал: «Нужно немедленно ехать к Фомину. Он же предупреждал, а я еще, телок этакий, подшучивал над ним».

Денисов начал быстро одеваться за спиной Лотты, которая лежала на траве и плакала, жалкая и беспомощная.

— Успокойтесь. Я знаю, что делать. Простите, я буду называть вас теперь Людмилой. Вы молодец, что все это рассказали. Действительно, надо спешить. У меня есть знакомый, он бесспорно подскажет вам, как быть. Вставайте и возьмите себя в руки. Сейчас нам важнее всего быстро поймать такси.

Они подошли к шоссе. Свободных машин, как назло, не было. Денисов поднимал руку всем без разбора автомобилям. И когда они решили было идти к автобусной остановке, подвернулся таксомотор. Забрались на заднее сиденье и всю дорогу ехали молча. Денисов держал в своей ладони холодную, вялую руку Людмилы. Она глядела вперед, будто его и не было рядом…

Правильно ли он ведет себя после всего, что произошло? Может быть, так нельзя, и он просто размазня, хлюпик, тряпка, сентиментальный слюнтяй. Денисов нашел еще с пяток нелестных для себя эпитетов, но от этого не становилось легче. Сердце не ожесточалось.

«Лотта — Людмила, Лотта — Людмила», — повторял он про себя, сам не зная почему. Ему было жаль ее и хотелось помочь, успокоить.

В проходной отдела контрразведки Денисов, назвав себя, попросил срочно найти Фомина, сказал, что он нужен ему по неотложному и очень серьезному делу.

— Евгения Николаевича нет, — сказал вахтер. — Если хотите, обратитесь к дежурному офицеру. Сейчас я вас соединю, — он набрал номер и протянул трубку.

— Скоро ли вернется капитан Фомин? — спросил Денисов.

— Точно не знаю. Может, к вечеру.

— Жаль. Вот, что я вас попрошу: пожалуйста, непременно передайте ему, чтобы в любое время — вечером, ночью, рано утром, когда он только вернется, я жду его звонка. Я — это инженер Денисов. Это крайне важно. Скажите, Денисов, мол, очень взволнован одним сообщением.

Он вышел, в такси его ждала Людмила.

— Нам не повезло. Знакомого моего нет. Придется подождать, может быть, до завтра. Только выше голову, прошу вас. Вы даже не представляете, как все будет отлично. Я твердо верю, что в ближайшее время вы будете дома, на родине. Отбросьте всякие мрачные мысли. Я сегодня вас не оставлю одну. Сейчас едем обедать в «Глорию».

4


Фомин, не заходя к себе, прошел в приемную, и, не обращая внимания на предостережение дежурного, открыл дверь в кабинет Кторова.

— Георгий Васильевич, — начал он с порога, но тут же замолчал. Кторов говорил с кем-то по прямому проводу. — Извините…

Продолжая слушать собеседника, Кторов приглашающе помахал рукой. Капитан тихо вошел и сел на стул. Прошло минут пять, прежде чем полковник закончил разговор.

— Ну, как, поостыли?

— Извините, Георгий Васильевич, слишком интересная новость.

— Выкладывайте вашу новость.

— В бюро с помощью Енока я установил контакт с несколькими служащими. Создали, так сказать, свой боевой актив для повышения бдительности и взаимоконтооля. История с загадочной гибелью Факлера оправдывает такие меры. Насторожил нас рассказ рабочего макетной мастерской. Он вспомнил, что неделю назад уборщица бюро Грабе интересовалась, где расположены номера сейфов, ну там, где указан год их выпуска, серии. Сказала, будто ее покойный муж работал на заводе, где изготовляли сейфы, и что, может быть, он и эти делал, которые она каждый день протирает. Рабочий сказал ей, что все эти цифры внутри и даже назвал некоторые номера. А потом подумал, что сейфы-то все послевоенного выпуска и Грабе в этом прекрасно могла разобраться сама. Он еще никак не ожидал от фрау такой сентиментальности: сварливая, мол, и грубая баба. И вдруг муж — номера…

Хоть факт этот на первый взгляд и пустяковый, но сейчас я решил брать под контроль буквально любой сигнал. С адресом этой Грабе я заехал в полицию, там мне дали в помощь оперативного работника Блютнера. И он установил, что представляет собой эта сентиментальная вдовушка. На проверку оказалось, что муж ее был булочником и погиб в самый последний момент войны, в фольксштурме. — Фомин сделал паузу, стараясь понять, какой эффект произвел его рассказ на начальство, заметил озорные искорки в глазах Кторова.

— Ну-ну, — сказал полковник, — договаривайте.

— В общем, Георгий Васильевич, у нее на квартире несколько дней назад останавливался мужчина, приметы которого очень сходятся с приметами Макса. И машина той же марки, что называла невеста Факлера. Соседям по лестничной площадке Грабе сказала, что это племянник мужа.

— Что же вы решили предпринять?

— Организовали засаду силами полиции. Подождем…

— Думаете задержать его без проверки?

— Да, Георгий Васильевич, мне кажется, мы на верном пути. Смотрите, сколько данных сходятся в один узел. А если ждать, вдруг уедет от нее этот «племянничек»?

— Н-да… Основания поторопиться есть. Наступательные меры, как видите, начали приносить плоды. Я имею в виду все: и усиление охраны, и Бломберга, и, главное, ваши контакты с людьми. Результат — сегодняшняя, очень ценная информация. Теперь можно делать некоторые выводы. И знаете какие?..

— Агентурная группа?..

— Да. Хорошо организованная агентурная группа. Возможно, даже не одна. И в какой-то мере мы можем определить их задачи.

— Одну, скорее всего, возглавляет Фердман, — сказал Фомин. — Он, мне думается, только вступает в игру, присматривается, ищет подхода. Сначала я посчитал, что Фердман и Макс одно лицо. Но приметы их не сходятся. Макс — это уже другое дело. И нужно отдать ему должное — это смелый и решительный противник, наделенный, мне думается, широкими полномочиями. Сегодняшняя информация указывает, что смерть Факлера — его рук дело. Как вы считаете?

— Скорее всего, так. Его комбинация с камерами проста и остроумна: никакой инициативы — Факлер сам пришел к нему. И если бы не прокол в камерах, как знать, обратили бы мы на него внимание. Я не беру в расчет материалы, полученные сегодня. Но он спешит, Евгений Николаевич. Очень спешит. Иначе он лучше изучил бы беднягу Факлера, поискал бы более безопасное и спокойное решение, но он спешил, и, возможно, при первом же конфликте, — какой-то конфликт, разумеется, был, — он убрал Факлера со своего пути. Как он его убрал? Это вопрос. Но убийство, а оно, бесспорно, имело место, обставлено хорошо. Фактически мы его предполагаем. А что слышно о невесте Факлера? Она не звонила?

— Пока нет.

— Это к лучшему. Значит, он не ищет с ней встречи. Значит, надеется, что убедил нас в несчастном случае. Теперь сейфы. Коль скоро Макс ими заинтересовался, — будем считать, что Грабе выполняла его волю, не исключается возможность попытки проникнуть в бюро. Правда я пока не представляю себе, как это они собираются сделать? Вам, Евгений Николаевич, тоже не плохо бы все разузнать об этих сейфах. Где изготавливаются, кем. Ключи подбирает, что ли, этот Макс? Возможно, ухватимся за какую-нибудь ниточку.

— Я сделаю это завтра же.

— Может быть, сегодня? Не надо терять времени. Мы должны идти впереди событий, управлять ими…

Когда Фомин выходил из кабинета начальника, дежурный окликнул его:

— Вчера вас искал Денисов, просил срочно позвонить.

— Вчера?

— Ну да. Вы сейчас так промчались к начальству… Фомин набрал номер.

— Что там у вас стряслось, Виктор Сергеевич? Когда я вернулся? Поздно вечером. Почему жаль? Вы едете с Людой? Простите, с какой Людой? Что?! Ну, конечно… Я жду вас.

— Час от часу не легче, — пробормотал Фомин и стремглав влетел в кабинет Кторова.

— Георгий Васильевич! Потрясающая новость: певица Лотта Бор оказалась вдруг Людмилой Борисовой.

— Лотта Бор?

— Ну, та певица из молодежного джаза. Помните, я вам докладывал…

Не было десяти, когда Денисов вошел к Фомину, пропустив вперед девушку, лицо которой выражало беспокойство и растерянность. И хотя Фомин был готов услышать что-то необычное, ее первые слова заставили его насторожиться. Он пригласил стенографистку. Денисов своими разъяснениями только мешал и вносил сумятицу в без того путаный рассказ девушки.

— Виктор Сергеевич, — сказал капитан. — Пусть гражданка Борисова расскажет все сама. Поверьте, она лучше с этим справится. Вы только отвлекаете ее от деталей, которые мне могут пригодиться.

— Хорошо, хорошо, — Денисов махнул рукой и сел в дальнем углу.

Понимая, что перед ней следователь и что его интересуют только факты, Людмила без отступлений и своих умозаключений поведала Фомину свою одиссею. Потом стала отвечать на его вопросы.

— Так, значит, фамилии он не называл. Имя Макс. И все… Прямо скажем, Людмила, маловато. А его энбургские связи?.. Я имею в виду его знакомых, они вам известны?

— Нет. Я никого не знаю.

— А куда он переехал от вас?

— Тоже не знаю. Он не баловал меня доверием. Старался любыми средствами подчинить себе. Хотя, как только он появился, в первой же нашей беседе я дала ему понять, что помощницы из меня не получится, что знакомых, которые могут его заинтересовать, у меня нет и что я нигде не бываю, кроме своей работы.

Дома встречались мы редко и, как правило, по утрам. Между прочим, уезжая, он предупредил, что, возможно, еще вернется. Он говорил, что я ему еще понадоблюсь.

— Конечно, ведь так или иначе, вы все же выполнили его поручение и познакомились с Денисовым.

— Нет! Нет! Она тут ни при чем! — горячо вступился Денисов.

— Не мешайте, Виктор Сергеевич, — оборвал его Фомин. — Я обязан все выяснить сам.

— Там, в Лейпциге, я даже забыла о приказании Макса, — сказала Людмила. — А потом… потом подумала, когда вернусь, скажу, что знакомство не удалось. И все. Поверьте, я всем своим существом противилась участию в этом каком-то очень странном и я чувствовала — нехорошем деле. Но мне действительно тогда стало плохо наверху — закружилась голова. Виктор Сергеевич оказался рядом и помог. Я не устраивала никакого спектакля.

— Спектакля?

— Да, это выражение Макса.

— Что было потом?

— Я вернулась вечером довольно поздно. Пришел Макс, принес подарок и поздравил с отличным, по его мнению, выполнением задания. Тогда я поняла, что за мной следили его люди, а может быть, и он сам, но я этого не заметила. Потом, когда он настаивал на моих свиданиях с Виктором Сергеевичем, я на свой страх и риск врала, что встретиться с Денисовым больше никак не удается. Ко мне в кафе он не приходит. Не знаю, так ли это, но мне казалось, что он мне поверил. Ну вот. А потом он забрал какие-то вещи и предупредил, что за чемоданом, который остается, от его имени придет человек.

— А на чем он приезжал?

— Был какой-то автомобиль. Он появился у него не сразу. На второй или третий день после его приезда ко мне. В тот раз он приезжал именно на автомобиле.

— Если бы нам номер! — Фомин сказал это с явной досадой.

— А я ведь его вам, наверно, скажу, — задумалась Борисова. — Да, да. Наш разговор происходил на кухне, окна в переулок. Когда машина разворачивалась, я отчетливо видела Макса. И мне еще бросился в глаза уже знакомый ее номер. «Шестьдесят девять, двадцать три, двадцать три…» Я видела этот номер и раньше, наверно, в нашем переулке, где он оставлял машину. Только тогда я не знала, чья она. Это почти точно, у меня хорошая зрительная память, это профессиональная необходимость запоминать слова песен, ноты. А тут еще такое сочетание, двойное повторение цифр. Ошибка может быть только вначале — шестьдесят девять. Но я думаю, что не ошиблась.

— Это же замечательно — иметь такую зрительную память! — первый раз за время разговора Фомин улыбался. — Ну, просто здорово, если вы не ошиблись. Вот видите, Виктор Сергеевич, есть зацепочка. Даже не зацепочка, а целый крючок. И теперь последний вопрос. Почему вы, Людмила Николаевна, не пришли к нам раньше? В данном случае я не имею в виду именно нас — органы государственной безопасности. Ну, хотя бы, в нашу комендатуру?

— Даже не знаю, что вам ответить. Вначале плохо понимала, что происходит, верила словам Старка. Потом KdK-то смирилась со своим положением. И где-то надеялась, что меня оставят в покое. И вот-грубый нажим Макса вызвал взрыв негодования, протест. А его приказ, — это был уже самый настоящий приказ, — познакомиться с Виктором Сергеевичем страшно напугал меня. Спорить с Максом я не отважилась, но решила, что для меня наилучший выход-это познакомиться и сразу все объяснить Виктору Сергеевичу. Только так я могла оградить советского человека от грозящей ему опасности. Если вы задержите Макса, то сможете проверить и убедиться, что я рассказала правду…

— На сегодня хватит, — Фомин заторопился. — Во избежание всяких осложнений с Денисовым пока не встречайтесь. За себя не беспокойтесь, мы вас в обиду не дадим. С Максом, если он появится, ведите себя, как прежде. Даст какое-либо поручение — не отказывайтесь. Вот на бумажке мой номер телефона, запомните его и порвите и, чуть что, немедленно звоните. Только осторожнее. Если услышите женский голос, спросите: «Кто у телефона?» Ответят: «Александра Алексеевна». Тогда смело передайте ей все. Ну, и последнее: хорошо, что наконец решились прийти к нам. Правда, было бы лучше, если это случилось раньше. О вашем будущем поговорим позже, когда отыщем Макса…

— Вы не представляете себе, какой груз свалился с моих плеч. — И она вдруг разрыдалась.

— Крепитесь, Людмила. Вам сейчас надо держать себя в руках, — сказал ей Фомин. И обращаясь к Денисову: — Дорогой Виктор Сергеевич, вы теперь поняли, какая вокруг вас идет кутерьма? Очень прошу быть осторожней. Два — три дня из городка не выходите. Вы, между прочим, можете поработать дома, кого надо, вызовете. Если обстановка изменится — я сообщу.

— Повинуюсь… — Денисов всплеснул руками.

5


— Ишь, как проняло господ англичан, коль скоро они, не считаясь с потерями, пачками засылают к нам сюда свою агентуру. Удивительное любопытство к делам своих бывших союзников. Еле успеваем поворачиваться. Весь отдел на ногах. Но ваша «птица», пожалуй, самая крупная. И прежде всего этот Макс. Есть у вас какой-нибудь план его розысков?

— Пока в общих чертах. Все налезает одно на другое. Наши оперативники на ногах. Договорились с Еноком о совместных действиях. У них есть четыре или пять спецмашин, оборудованных двусторонней радиосвязью. Раздадим участникам операции словесный портрет Макса. Его уже размножают. Полиции сообщим номер и марку его машины. Можно будет дополнительно пустить мотоциклетные патрули. Сам вместе с Еноком буду на спецмашине в центре района. С собой возьму еще кого-нибудь из взвода охраны. Может быть, Петрова. Он свободен, потому что Денисова я попросил не отлучаться из городка, посадил, так сказать, под домашний арест.

— А меня вы не хотите использовать? — не то шутя, не то серьезно спросил Кторов.

— Нет, почему же? — смутился Фомин. — Но я думал…

— Думали, как я убедился, хорошо. Ну, да ладно, я найду себе место, только держать меня в курсе всех дел. На всякий случай соберу вам в помощь резерв. Мало ли, как обернется дело. Вероятнее всего, Макса засечет или даже задержит полиция. Предупредите Енока, что он нам нужен живым.

6


Енок отдал все распоряжения, и теперь оставалось ждать. Он очень обрадовался приходу Фомина.

— Как их сразу прорвало, — сказал Енок, словно присутствовал при разговоре, который только что шел в кабинете Кторова, — новости так и сыпались в последние дни. Между прочим, пока мы охотимся за этим Максом, может решиться и дело с Бломбергом. Он направлен в трехдневную «командировку» в Айзенах. По истечении этого срока «Лоцман» охотнее пойдет на встречу.

— А Грабе?

— Дом под наблюдением. Ее пока не трогаем, чтобы не спугнуть «племянника».

Беседу то и дело прерывал дежурный радист, докладывая о ходе розыска. Правда, пока обнадеживающих сообщений не поступало. Енок и Фомин спустились было в буфет перекусить, но их тотчас позвали в аппаратную. Усиленный репродуктором голос докладывал:

— Внимание! Внимание! Говорит ФП-2. Говорит ФП-2. В восемнадцать тридцать в районе ресторана «Шварцадлер» встречен разыскиваемый автомобиль марки ДКВ-1000. Двухместный кабриолет, номерной знак — шестьдесят девять, двадцать три, двадцать три. Направляется к городу. Перехожу на прием. Перехожу на прием…

Енок взял микрофон.

— Говорит ФП-центр. Вас понял. Задержите автомобиль до въезда в город. Повторяю. Задержите автомобиль до въезда в город. ФП-3, ФП-4 — немедленно следуйте на перехват в район понтонного моста. Пассажиров взять живыми. ФП-2 систематически докладывать о ходе преследования на Центральную. Я выезжаю навстречу.

— Вы поедете со мной? — спросил Енок Фомина.

— Да. А моя машина будет идти следом. Потом посмотрим по обстановке.

7


— Ты не считаешь, Пауль, что нам пора заканчивать свои дела? Откровенно говоря, мне здесь порядком надоело. Чертовски медленно плетется время. Всего только начало седьмого.

— Не мешало бы поспать хоть немного.

— Да, ночь будет тяжелой. И за нее нужно все успеть.

— Поедем к тебе. Нам обязательно нужно отдохнуть.

Хаазе, сидевший лицом к входу в ресторан, сдвинул брови.

— Смотри, сюда пожаловала полиция.

— Заехала выпить кофе, — невозмутимо заметил Лютце. — Эти новые шнапса на работе не пьют. Ну ладно, иди вперед. Я расплачусь…

Едва машина Лютце, обогнув рощу, выехала на дорогу, как из-за поворота показался полицейский автомобиль.

— А ведь эти молодчики идут за нами, — сказал Лютце. — Приготовь пистолет, Пауль, все может случиться.

— В чем дело? — перегнулся с заднего сиденья Хаазе.

— Приготовь пистолет, говорю. Здесь есть боковая дорога, старая трасса для верховой езды. Она намного короче. А перед мостом снова выведет нас на шоссе.

Резкий поворот, и машина нырнула в зеленый коридор с неширокой, но ровной и прямой, как стрела, грунтовой дорожкой.

— Если и они свернули на эту тропку, дело дрянь. Нам во что бы то ни стало надо пробиться в город. Там в развалинах легче скрыться. Бросим машину и уйдем поодиночке. А здесь нас затравят, как зайцев. Попробую оторваться.

Лютце до отказа выжал газ. Машина заметно прибавила скорость. Полицейскому «оппелю» на столь узкой полосе труднее было идти ровно, и все же вскоре автомобиль полиции начал настигать машину Лютце.

— Стреляй, Пауль! Тут удобней всего, не то на большой дороге они нас прижмут.

Рукояткой пистолета Хаазе пробил заднее целлулоидное окошко и послал несколько пуль в радиатор полицейского автомобиля.

— Внимание! Внимание! Я ФП-2, я ФП-2. Преследуемый отстреливается. У меня пробит радиатор, машина вышла из строя. Повторяю приметы: двухместный кабриолет ДКВ-1000. Перед мостом должен вернуться на магистраль. Через несколько минут будет в городе. Все. Перехожу на прием.

— Я ФП-центр. Вас понял. Спасибо.

Полицейский румфунквагон[41 - Автомобиль, оборудованный радиостанцией.] Енока пошел к понтонному мосту через реку. Фомин пересел в свою машину, хорошо зная район старой крепости, он решил перекрыть небольшую, недавно расчищенную от завалов улочку, что выходила почти прямо на мост. С магистрали преступник мог по его расчетам метнуться и в развалины.

На развилке Фомин попросил Петрова взять левее набережной и остановиться. И тут же увидел, как с трассы на набережную стремительно свернул двухместный автомобиль и серой тенью нырнул в переулок.

— Вперед, Саша! Жми! А потом вправо, попробуем перехватить!

— Вечером в одиннадцать у меня, — предупредил Лютне.

Хаазе ловко, на ходу, выскочил из машины, захлопнув дверцу.

Крутой поворот бросил автомобиль Макса на кучку гальки. Он крутанул баранку в другую сторону, выехал на мостовую и тут же резко затормозил: «Ловушка, Попался!» Метрах в сорока, перегородив улицу, стояла машина, а рядом — человек в штатском и военный в зеленой фуражке.

Решение пришло мгновенно: пустил машину. Рядом с большим кирпичным завалом радиатор со скрежетом уткнулся в стену. Вскочив на стойку крыши, Лютце оказался в проеме окна разбитого здания. Теперь быстрее…

Осколок кирпича, срезанный пулей, больно ткнул Фомина в щеку. «Вот и возьми живым». — подумал он, прижав платок к кровоточащей царапине. Снова его обсыпало кирпичной крупой…

Фомин достал пистолет и дал несколько выстрелов туда, откуда мгновенье назад блеснула огненная вспышка. Слышал, как сзади подошли еще машины, и под ногами бегущих людей зашуршал сыпучий камень. Кто-то вскрикнул, Фомин обернулся и увидел рядом молодого солдата-пограничника. Он лежал на земле, прижимая руку к груди.

— Вот сволочь! — вырвалось у Фомина. Он схватил автомат солдата и полоснул очередь по черным провалам окон, откуда, по его расчетам, велась стрельба. Подбежали Петров и полицейский, и тоже начали стрелять из пистолетов.

— Осторожнее! — крикнул Фомин. Он наконец увидел преступника. Человек в сером костюме перебегал по обугленной черепичной кровле сарая. — Не стрелять! Петров, подсади!

Старшина подставил спину, и Фомину удалось оседлать толстую балку, выступавшую из стены. Выглянул на крышу, но она уже была пуста. Сжимая в руке пистолет, Фомин поднялся на гребень и метрах в пятнадцати от себя заметил наконец ползущего на четвереньках человека.

— Стой! Буду стрелять! — предупредил Фомин. Человек выпрямился и тут же, нелепо взмахнув руками, вместе с грудой черепицы рухнул вниз.

Сделав несколько шагов в сторону образовавшегося в крыше провала. Фомин почувствовал, что тоже летит вниз. Ноги увязли в песке, и пистолет выскользнул из руки. Не поднимаясь с колен, задыхаясь от пыли, он шарил вокруг себя в надежде отыскать оружие. И тут увидел противника, который приземлился менее удачно и вставал с трудом.

«Макс, — сразу определил Фомин: приметы сходились. — А где же его пистолет? Тоже выронил… Тоже ищет…»

Тот зверем смотрел на Фомина, все еще шарившего в песке. Вдруг на его лице появилось подобие улыбки. Он сунул руки в карман, потом стал натягивать перчатки и решительно двинулся на Фомина…

8


Поплутав в развалинах, Хаазе уперся в глухую стену. Срывая ногти, взобрался на ее каменный хребет и спрыгнул вниз, уже по другую сторону. Узколицый высокий человек в темной сутане глядел на него бесцветными, глубоко запавшими под седые лохматые брови глазами и беззвучно шамкал губами. За стеной в отдалении прозвучало несколько выстрелов.

— Это русские, они преследуют меня, святой отец.

— Следуй за мной, — сказал старик.

Шаркая, монах быстро пошел по каменным плитам дорожки. Они долго шли через сад, пока снова не оказались у каменной стены. Старик отпер ключом низенькую из толстых досок дверь ни осеняя Хаазе широким крестом, сказал:

— Бог тебя привел сюда. Иди с богом.

Дверь захлопнулась. Хаазе платком обтер расцарапанные, кровоточащие ладони, стряхнул грязь с брюк и пиджака и, спрятав руки в карманы, торопливо зашагал по узкой улице, определив по башням городской крепости, где центр.

«Машину бы сейчас», — подумал он. Из-за поворота, как по заказу, вывернуло такси, на крыше горел белый огонек: «свободно».

— К зоосаду, — бросил Хаазе, с облегчением откидываясь на спинку сиденья. Теперь можно было отдышаться. И хотелось поскорее узнать, что с Максом и почему стреляли? Что означали те выстрелы? Хаазе в душе надеялся, что Лютце удалось уйти от преследователей. Он хотел этого, ибо нес за него ответственность перед шефом. «Но раз уж стреляли — значит, была схватка, — рассуждал он, — и если Макса взяли, то обязательно повезут в русскую контрразведку. А может быть, в полицию? Нет, скорее всего в контрразведку…»

Расплатившись с шофером, Хаазе вышел у сквера и зашагал по улице к зеленому забору, за которым, — он знал, это по словам Лютце, — находилась контрразведка. У ворот остановились два автомобиля — зеленый полицейский и черная малолитражка с советским номером. Ворота открылись, и машины въехали внутрь.

«Макса, наверно, взяли. — Спокойным, ровным шагом Хаазе прошел мимо ворот. — А куда тогда делась его машина?» Минут через пятнадцать проследовал в обратную сторону. Из проходной вышел пожилой мужчина в темно-синем комбинезоне. Хаазе последовал за ним.

9


Внимание Фомина сосредоточилось на светло-коричневых перчатках Макса: «Зачем ему вдруг перчатки?.. Зачем?.. Непонятно… Поэтому и думаю об этом. Чепуха какая-то… Сейчас, в такую минуту, занимаюсь нелепыми разгадками. Он сильнее меня, но более грузный…» И тут до сознания Фомина дошло страшное назначение перчаток. Вспомнил недавний разговор и зеленоватый листок информационного бюллетеня… Холодные мурашки побежали по спине, лоб покрылся испариной. Он не боялся открытой схватки, физической борьбы, в которой бы соревновались ловкость и сила. Он был достаточно подготовлен для этого. Но перчатки?!

А тот, вытянув вперед руки, не спеша, словно наслаждаясь растерянностью беззащитной жертвы, медленно шел на него. Фомин заметил, как нервно дергалась щека и ухо противника.

«Все ужасно глупо… Даже кирпича поднять не успею». А пальцы сами собой, неосознанно, захватили пригоршню песка. Еще миг — он швырнул песок в глаза противника, уже изготовившегося к решающему прыжку.

Все произошло молниеносно. Фомин еще не сообразил, как действовать дальше, а тот мотал головой, будто хотел что-то вытряхнуть из нее, плевался, не смея дотронуться руками до собственного лица, силился открыть глаза и не мог. Потом медленно поднял руки к вискам:

— Думаешь взял меня?! Черта с два! Смотри, как умирает настоящий немец…


Фомин сделал пружинистый шаг вперед, припал на левую ногу и резко послал кулак в подбородок Макса, вкладывая в этот удар всю свою силу. Он слышал, как лязгнули зубы его противника, видел, как, обмякнув, тот начал валиться. Еще удар… И тут же все заслонила нестерпимая острая боль в кисти. Фомин еле сдержался, чтобы не закричать, но предчувствие новой опасности вернуло ему самообладание:

— Осторожно, Петров! Не прикасайся к его рукам!

Старшина, никак не ожидавший этого отчаянного окрика, отпрянул назад.

— Что такое? Я хотел его…

— В перчатках смерть, — сквозь зубы процедил Фомин. — Посмотри, в рукавах должны быть провода — оборви их…

Голова закружилась. Только теперь Фомин заметил, что левый рукав его пиджака потемнел, стал бурым. «Это что же? Кровь? Теперь это уже не страшно», — подымал он.

— И верно, были провода, — Петров поднял над головой перчатки.

Бандит зашевелился, Енок ловко защелкнул на его руках браслетки наручников.

— А ведь вы ранены, товарищ капитан! — склонился к Фомину Петров и, желая подбодрить, заметил: — Лихо вы его!.. Ну-ка, давайте пиджак снимем, Евгений Николаевич. Я перевяжу, — он стал помогать. С треском разорвал набухшую кровью рубашку, обтер платком кровь и начал быстро бинтовать, успокаивая. — Ничего, в мякоть. Это мигом доктора залечат…

— А где второй?

— Что второй? — не понял Петров.

— В машине их было двое…

… Хаазе шел за человеком до тех пор, пока тот не вошел в дверь небольшого локаля[42 - Маленькая пивная.]. Решил тоже зайти. По тому, как встретил человека хозяин, можно было определить, что это его постоянный гость.

Хаазе устроился за соседним столиком и заказал кружку. А тот, посасывая пиво, неторопливо разговаривал с хозяином и соседом, тоже, видимо, здешним завсегдатаем. Скоро Хаазе знал, что фамилия интересующего его человека Зепп и что он автомеханик, живет где-то рядом, чуть ли не в соседнем доме. «Нужно как можно скорее завести с ним знакомство, — подумал Хаазе, — глядишь, что-нибудь и получится».

А старик не спешил. Он заказал еще кружку пива и продолжал беседовать с хозяином, выкурил сигарету и только тогда направился к выходу. Хаазе тоже вышел и был очень раздосадован: старик Зепп зашел в следующий же подъезд.

«Догнать его?.. Глупо. Черт с ним! Попробую завтра, — решил Хаазе. — А пока подыщу себе новое жилье. Спокойней всего, наверно, будет в мотеле на автостраде. Там встречный круговорот транзитных жильцов, в их массе легче затеряться».


Глава четырнадцатая


1


Кторов дождался, когда все приглашенные на совещание расселись по местам. Заговорил тихо, давая понять, что пора перейти к делу.

— Анализ последних событий заставляет нас, товарищи, быть предельно внимательными. И хотя это является обязательным и постоянно действующим условием нашей службы вообще, я напоминаю вам об этом. Мы с вами свидетели активизации деятельности против нас иностранных разведок. Но если раньше, еще недавно, я имею в виду послевоенный период, главными действующими лицами были американцы и англичане, то теперь прибавилась еще геленовская разведка. Не далее, как в этом месяце, мы уже имели «удовольствие» беседовать с ее представителями, задержанными здесь, в Восточной зоне. Сейчас заканчиваем довольно сложное и запутанное дело.

Поскольку и впредь нам, видимо, придется сталкиваться с этим ведомством, я счел необходимым сообщить вам о нем некоторые сведения. Прежде всего о самом Гелене. Что это за фигура? — Кторов встал из-за стола и пошел вдоль него. — После разгрома фашистских армий под Москвой, когда положение немецких войск на советско-германском фронте осложнилось, немецкий генеральный штаб пришел к выводу, что он не имеет сколько-нибудь проверенной информации о Красной Армии и промышленном потенциале нашего государства. Тогда-то по требованию генерала Гальдера на должность начальника отдела «Иностранные армии Востока», который в первую очередь должен был поставлять всю информацию о наших военных возможностях, был назначен его адъютант подполковник Гелен, которому он очень доверял.

Здесь я должен сделать небольшое отступление и напомнить о действиях наших недавних союзников. Вам, наверное, известно, как в разное время господа Донован[43 - Донован Уильям — бригадный генерал. С 1941 по 1947 год — руководитель американской разведки — Оффис оф стратеджикал сервис — Бюро стратегических услуг, сокращенно ОСС. В связи с законом 1947 года о национальной обороне ОСС было реорганизовано в Сентрал интеллидженс эдженси — Центральное разведывательное управление, сокращенно Си-Ай-Эй, или ЦРУ, которое возглавил бывший главный резидент ОСС в Европе Даллес.] и Даллес[44 - Даллес Ален — руководил ЦРУ до сентября 1961 года.] через Канариса[45 - Канарис Вильгельм — адмирал, начальник третьего отдела верховного командования вооруженных сил (ОКБ) — от «Оберкомандо дер вермахт» — иначе говоря, немецкой военной разведки.], Кальтенбруннера[46 - Кальтенбруннер Эрнест — начальник РСХА — главного управления имперской безопасности, шеф полиции безопасности и службы безопасности, сокращенно СД.] и других главарей фашистской разведки пытались договориться между собой о сепаратном мире. Разгром фашистских войск под Сталинградом и стремительное наступление наших армий сделало эти переговоры невозможными, а пути реставрации угодных Америке и Англии режимов в странах Восточной Европы — отрезанными.

Но вот совершенно неожиданно, правда отнюдь не случайно, американской разведке весной победного 1945 года удалось заполучить фильмотеку агентуры отдела «Иностранные армии Востока». Передал ее начальник отдела, уже генерал-лейтенант Рейнхард Гелен.

Кторов на какое-то мгновение задумался, вернулся к столу, открыл блокнот, посмотрел что-то в нем и продолжил:

— Итак, Рейнхард Гелен. Я позволю себе повториться и проследить его карьеру сначала. Во французской кампании 1939 года он принимает участие в качестве офицера связи при главнокомандующем ОКХ фон Браухиче. Затем начальник генерального штаба ОКХ генерал-полковник Гальдер, о котором я упоминал, делает его своим адъютантом. Но уже в октябре 1940 года 38-летний майор Гелен покидает эту блестящую должность и назначается руководителем группы «Восток» оперативного управления генштаба, разрабатывающего «план Барбаросса» — план нападения на Советский Союз.

Кторов, отойдя от стола, открыл шкаф и достал несколько свернутых в рулон больших ватманских листов. Нашел среди них то, что нужно, и, протянув Скитальцу, попросил:

— Развесьте, пожалуйста, эту схему. Я вожу ее давно. Это, товарищи, структурное построение германского верховного командования и абвера. Думаю, что всем полезно вспомнить историю, впрочем, недавнюю, тем более, если она имеет прямое отношение к нашей профессии. Молодым работникам, кто подключился к нашим делам недавно, полезно вдвойне.

Когда Скиталец повесил схему и расправил упругую, стремящуюся снова свернуться в рулон, бумагу, Кторов взял со стола металлическую линейку и, пользуясь ею как указкой, продолжил:

— Общая структура германского командования к началу второй мировой войны выглядела следующим образом. На вершине военной иерархии, именуемой ОКВ, стоял верховный главнокомандующий вооруженными силами — Гитлер со своим личным военным штабом и штабом оперативного руководства. Затем шли три главных командования вооруженных сил со своими генеральными штабами: сухопутных войск — ОКХ, военно-воздушных — сил ОКЛ и военно-морских сил — ОКМ. Если ранее, до образования ОКБ, абвер являлся одним из отделов штаба сухопутных сил, то теперь он стал третьим отделом верховного штаба.

Объяснив далее функции штабов, Кторов особо остановился на отделе «Иностранные армии Востока», ибо отсюда вышел Гелен, о котором он делал сегодня информацию.

Закончив исторический экскурс, он сказал:

— Гелен оправдал рекомендацию Гальдера. Он оказался хорошим организатором и не менее ловким дипломатом, так как сохранил отличные отношения со своим бывшим шефом, с Канарисом, и в то же время пользовался расположением Гиммлера. Позже Гелен становится настолько заметной фигурой в резиденции «Анна»[47 - Шифрованное наименование местонахождения штаба ОКХ.], что ему предоставляется право лично посещать гитлеровскую ставку «Вольфшанце» и докладывать фюреру всю информацию о Красной Армии. Теперь вам ясно, сколь головокружительную карьеру сделал Гелен.

Кторов снял схему, сел за стол и, выдвинув ящик, достал большой конверт.

— Вот, посмотрите фотографию сотрудников отдела. Крестиком отмечен Гелен.

Фотография пошла по рукам.

— А покрупней снимков нет? — спросил кто-то из сотрудников. — Уж больно он тут неприметный, серый.

— Есть, но там он в защитных очках. Нужно отметить его удивительную способность избегать фотообъектива и находиться в тени. Так, в тени он разрабатывал свои планы и надеялся не только сохранить свою жизнь, но и снова принять участие в невидимой войне против нашей Родины. И Гелен сделал ставку на покровительство американской разведки. Там были оговорены условия их общей тайной войны против Советского Союза и государств Европы, которые решили пойти путем социализма. О результатах этих контактов мы можем судить по целой серии операций, которые проводились и проводятся против нас. Проводятся и сейчас, в чем имели мы возможность убедиться.

— Вы имеете в виду этого немца, с которым возится Фомин, — вставил Скиталец, раньше других стараясь показать свою осведомленность.

— Не возится, а работает, — строго заметил Кторов. — И дело это само по себе не из простых.

Скиталец покраснел, поняв, что поторопился и допустил бестактность. А Кторов продолжал:

— Так ли, иначе, но в нашем районе мы имеем сигналы об активизации геленовской разведки. И некий полковник Мевис, которым занимался Фомин и которого имел в виду наш лейтенант, был практически двойником, работая на англичан — на Старка, был связан и с Геленом, бесспорно считая его главным своим хозяином.

Так что, товарищи, будем предельно внимательны. Нам теперь следует при ведении дел более детально разбираться: кто есть кто и откуда дует ветер… — Кторов внимательно оглядел сидевших. — Не исключено, что разведки наших противников пробуют объединить силы, например, в военных приготовлениях. Мы с вами как-то разбирали ситуации в связи с идеей создания западными державами так называемого Атлантического союза — чисто военного союза против нас. Нам всем, товарищи, должно быть в курсе мировой политики. Не упускайте ни одной возможности для занятий, читайте, размышляйте, сопоставляйте. Вот, собственно говоря, и все, ради чего я собрал вас сегодня. Если есть вопросы, пожалуйста. Можно курить.

Защелкали портсигары и зажигалки. Возникли короткие «баталии» из-за пепельниц. В кабинете нарастал гул голосов, в котором можно было уловить лишь некоторые фразы и слова.

— Значит, товарищи, все ясно? Вопросов нет? Тогда еще два слова, — вновь поднялся Кторов.

Разговоры утихли.

— Читая докладные записки, планы, оперативные документы, я с удовлетворением отмечаю все возрастающее ваше мастерство. Хотя некоторые меры, используемые вами, еще далеки от совершенства и несут в себе скорее оборонительный, нежели наступательный характер. Вы должны понять и объяснить своим подчиненным, что чекист нашего времени человек, хорошо владеющий не только определенными навыками и приемами, всесторонне подготовленный инженер разведывательного и контрразведывательного дела, а и боец, который может и должен, успешно парируя удары противника, наносить их сам. Уметь навязать ему, образно говоря, «встречный бой», построенный на точном расчете, предвидении вероятных действий противника, — закончил Кторов.

— Разрешите? — поднялся Гудков.

— Пожалуйста, Павел Николаевич.

— Мне кажется, товарищи мы должны шире общаться с местным населением, приобретать как можно больше друзей. Этот процесс уже идет. Но чтобы нам лучше понимать друг друга, нужно изучать язык, историческое прошлое немецкого народа. И люди, которые далеко еще не все поняли и не видит конечных целей развития своей страны, сами пойдут к нам со своими сомнениями и заботами.

Гудков сел.

— Георгий Васильевич, можно мне?

— Слушаем вас, Евгений Николаевич.

— Моя рекомендация в первую очередь относится к тем товарищам, которым по роду своих обязанностей приходится работать в контакте с сотрудниками отделов криминальной полиции. Недавно я проводил совместное расследование довольно запутанного убийства. Желания и энтузиазма работать у наших коллег хоть отбавляй, а знаний недостаточно. Они стремятся перенять и осмыслить каждый наш шаг и поступок. Поэтому, участвуя в совместной работе, пусть это будет предотвращение диверсии, или расследование убийства, или просто поручение установить то или иное лицо, не будьте официальными администраторами. Старайтесь объяснить каждое свое действие, чем оно продиктовано. И вы увидите, какие это прилежные ученики и благодарные слушатели. Тем более, — закончил Фомин, — опыта у большинства сидящих здесь не занимать.

— Вы будто прочитали мои мысли, — улыбнулся Кторов. — К сказанному хочу лишь добавить. В нашей зоне, товарищи, происходят величайшие, по существу революционные преобразования. На заре нашего государства Владимир Ильич говорил: «Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться». Имея богатый опыт, мы, как сказал Фомин, должны учить наших коллег умению защищать те демократические преобразования, которые принесла им наша славная армия. Только в этом случае мы сможем выполнить здесь сбою интернациональную миссию, возложенную на нас партией и правительством. Все, товарищи.

Кторов закончил совещание. Кивнул Фомину:

— Как чувствуете себя, Евгений Николаевич?

Капитан поднял забинтованную руку.

— Работать можете? Этак ведь не выйдешь на ринг.

— Ничего. Пустяки. Пока обхожусь одной…

2


«Какого черта они меня не вызывают?» — Лютце злился, теряя терпение. Ему хотелось, чтобы то, что неминуемо должно было произойти, случилось побыстрее. Он, раскачиваясь, широкими шагами мерил каменный пол камеры. Уж лучше двигаться хоть так, чем, цепенея, выжидать минуту, когда за тобой придут. С момента ареста прошло четыре дня, а им никто и не интересовался. Словно забыли, «В чем же дело? Может быть, он, тот русский, болен? Ведь, помнится, я подстрелил его. Но тогда бы мной занялся кто-нибудь другой?..»

Да, ему фатально не повезло. Сначала эта проклятая прогорелая крыша. Потом — нужно же было, чтобы под руку этому находчивому парню попал песок, сделавший его, опытного в таких стычках бойца, слепым котенком. И удар в подбородок — Лютце болезненно поморщился, трогая припухшую челюсть.

Загремел засов.

«Кажется идут, — Лютце встал у стены. — Может быть, сейчас?..»

Конвоир отворил дверь камеры и знаком предложил ему заложить руки за спину. Потом были длинный коридор и лестница.

В кабинете за столом сидел офицер. Лютце не сразу признал в нем своего преследователя, форма делала его внушительней и старше.

— Садитесь, — сказал офицер.

— Спасибо, — Лютце выжал подобие улыбки, небрежно бросил: — Если не ошибаюсь, вам я обязан честью оказаться в таком положении?

Помня напутствия Кторова беречь силы, Фомин сразу же «предписал» себе сдержанность, терпение, невозмутимость. После длинной паузы ответил:

— Да, вы не ошиблись. Я в меру своих сил позаботился, чтобы вы оказались тут. А что касается вашего положения, то это обычный финал для людей такого сорта, как вы. Я имею в виду вашу профессию — убийства и шпионаж.

Лютце поморщился:

— Поберегите, не знаю, как вас величать, эти душещипательные слова для слабонервных. — На Фомина в упор смотрели серо-голубые, наглые глаза.

— В детстве у нас это называлось игрой в гляделки, — сказал Фомин, — но у вас это получается куда как грознее.

«Я опытнее вас, милейший, — думал между тем Лютне, — и вести себя буду, как сочту нужным».

— Хочу вас предупредить, — сказал он, — что успел примириться с мыслью о неизбежной своей кончине. Вы помешали прийти к ней более достойно. Но теперь убедитесь, что словесная дуэль бесполезна. Мне нечего терять, не о чем жалеть, а значит — некого и нечего бояться. — Лютце зло осклабился. — Так что работка вам предстоит нелегкая.

Фомин закурил. Не дожидаясь приглашения, Лютце протянул руку к сигаретам. Фомин достал из стола новую пачку и положил перед ним! Некоторое время они молча дымили, продолжая откровенно, в упор рассматривать друг друга.

Фомин отметил манерность в движениях руки, держащей сигарету, в излишне жадных и резких глотках дыма. Волнение Лютце можно было прочесть и в том, как настойчиво он продолжал смотреть в глаза следователя. Левая сторона лица его, от подбородка и вверх, была украшена темно-фиолетовым синяком. Фомин посмотрел на свои все еще опухшие в суставах пальцы. Ну, что же, пора начинать. Он пододвинул к себе бланк протокола допроса, снял колпачок с авторучки и задал тот обязательный вопрос, которым начинается всякое следствие.

— Фамилия?

Лютце долго молчал, потом усмехнулся:

— Макс Шварц, если это вас устраивает, если нет, тогда Румпель, а если и это не подходит — доктор Геббельс.

— Меня больше устраивает настоящая фамилия.

— О, господи, скажите же в конце концов, как мне вас величать. Если не ошибаюсь, господин капитан?

— Не ошибаетесь.

— Прекрасно. Так вот, господин капитан, такие вещи, как настоящая фамилия мы не обязаны хранить в памяти. Мы их прочно забываем. Навсегда.

— А вы все-таки попытайтесь вспомнить. И стоит ли паясничать? Вы же не в цирке и не на эстраде… И как мы выяснили — вы не клоун…

— И рад бы вспомнить, но…

— Помочь?

С недоумением и интересом Лютце измерил офицера взглядом.

«Знает что-нибудь или?.. — задумался он. — Возможно, за эти четыре дня им удалось что-либо узнать. Может быть, взяли Пауля? Это было бы прискорбно. Но вряд ли: Пауль ушел до того, как обложили меня… Чепуха. Ничего ему неизвестно, этому капитану, тем более прошлое: даже в отделе «Иностранные армии Востока» немногие были посвящены в мои прежние дела», — решил он.

— Вы напрасно стараетесь, — пренебрежительно сказал Лютце. — Память моя не сговорчива.

— И все же попробуем…

В голосе капитана не было ни настойчивости, ни тем более требования, он разговаривал с ним словно с нашалившим ребенком, тоном человека, который не сомневается, что сейчас будет раскаяние. И это бесило Лютце. Он почему-то стал думать о последствиях, хоть раньше это его мало заботило. «Да, ответственность усугублялась тем, что одного из русских он, кажется, отправил к праотцам. Лучше было бы после этого не попадаться. Конечно, пощады не будет… Плевать! Он же не трус! Но… Одно дело — мгновенно убить себя в горячке борьбы и совсем другое — ждать и думать о том, когда тебя поставят к стенке». Он снова закурил:

— Что ж, капитан, попробуйте. Посмотрю, что у вас получится.

— На первых порах запишем так, как значится в ваших документах.

— Пожалуйста, пишите: Макс Лютце, девятнадцатого года. Родился в Дуйсбурге. Родственников не имею. Капитан вермахта, ваш тезка по званию…

— Чем занимаетесь, где проживали последнее время?

Еще в камере, в ожидании допроса, Лютце продумал, от чего он будет отказываться, отрицать. Певичку не назовет. Эта пора его пребывания в Энбурге вряд ли кому известна. О хозяйке новой квартиры придется сказать. Она обыкновенная баба, ничего особого не знает. Да и ничего еще не успела сделать. Карл? Там все в порядке. Этот и под дулом пистолета будет стоять на своем и не вспомнит их прежнего знакомства. Тогда он легко отвертится. И все же голову сверлила мысль: где же он допустил ошибку?

— Повторите ваш вопрос, — поднял голову Лютце. — Я не понял.

— Очень понятный был вопрос. Чем занимались и где проживали последнее время? — так же спокойно повторил Фомин.

— Был посредником строительных работ. Недавно закончил ремонт автостанции. Подыскивал новую работу. Снимал комнату у госпожи Грабе на Майсенштрассе, 2.

— Какую работу считаете постоянной: ту, что только назвали, или ту, о которой предпочитаете молчать? Имею в виду задание, полученное вами.

— При наличии у вас моих документов и улик, которыми вы располагаете, — Лютце потрогал свою челюсть, — молчать, пожалуй, нет смысла. Первая работа, могу вам доложить, вполне официальная. Это могут подтвердить и свидетели…

«Черт возьми! Как узнать, вызывали они Карла или нет», — мучительно думал Лютце и продолжал:

— Ну, а что касается второй — то одно небольшое дельце, что-то вроде воскресной прогулки…

— Если я не ошибаюсь, целью этой прогулки было специальное бюро?

— Да.

Лютце был достаточно искусный разведчик и отлично понимав, что отрицать в данной ситуации свою причастность к деятельности английской разведки, проявляющей повышенный интерес к энбургскому объединенному конструкторскому бюро, нелепо. Тут нужно было попытаться поиграть в правдивость. И это могло в дальнейшем пригодиться, хотя бы ради спасения своей шкуры.

— Ближайший ваш хозяин майор Старк? — спросил Фомин.

— Не столько Старк, сколько его деньги. Вы знаете, деньги — это океан, в котором тонут страх, совесть, любовь и честь.

— Если глядеть на деньги с позиции таких людей, как вы, возможно, и так. Но совесть, любовь и честь помогла нам разгромить армии Гитлера, показать миру порочность и несостоятельность фашистской идеологии.

— Не собираетесь ли вы, господин капитан, преподавать мне социалистическую мораль? Мне, для которого вечный мрак ада всегда был ближе, чем атмосфера чистилища?

— Нет, не собираюсь, но напомнить кое-что могу. Бисмарка, например. Надеюсь слышали о таком?

— Допустим.

— Так вот, Бисмарк настойчиво советовал жить в мире с Россией. Были и другие трезвые головы. Бывший командующий рейхсвера генерал фон Сект предупреждал: «Если Германия начнет войну против России, то она будет вести безнадежную войну».

— Оба мертвецы, — цинично заметил Лютце.

— Уважение к живым начинается с уважения к памяти мертвых.

— Кто хорошо служит родине, не нуждается в предках, — криво ухмыльнулся Лютце. — Вы любите загадки. Ну так как же?.. Осечка, господин капитан?

— Нет, почему же?.. — Фомин отвечал медленно, лихорадочно стараясь вспомнить, чьи же слова привел Лютце. Ведь он читал их где-то. И очень обрадовался, когда вспомнил: это же Вольтер, конечно же, Вольтер!..

— Мне кажется, господин Лютце, что Вольтер, говоря эти слова, имел в виду вовсе не вас, а скорее меня. Мало того, что я здесь защищаю интересы своей Родины, своего народа, я выполняю еще интернациональный долг по отношению к вашим соотечественникам, помогая им, впервые в истории немецкого народа, строить истинно демократическое государство. Вы же боретесь против своего народа, и к вам больше подходит определение Сенеки: «Когда человек не знает, к какой пристани он держит путь, для него ни один ветер не будет попутным».

Лютце поморщился. Этот русский не так-то прост, как показалось ему на первый взгляд.

«Первый этап психологической схватки, кажется, за мной, — внутренне торжествовал Фомин. — Но даст ли плоды это соревнование?» — И он продолжал:

— Помнится, вы перефразировали Данте, говоря, что ад вам ближе атмосферы чистилища. Вы продолжаете настаивать на этом?

— Вы предлагаете чистилище? А если откажусь?..

— Рекомендую вспомнить Делакруа «о тесном жилище, где нет даже снов».

— Ого, точки твердо поставлены над «и». Что нужно, чтобы не сойти в это пристанище?

— Думаю, что уже можно закончить состязание в изящной словесности и перейти к делу. Задание? Откуда прибыли? С кем связаны, что успели сделать?

«Может быть, стоит продолжать выкручиваться, — думал Лютце. — Нужно рассказывать то, что им бесспорно известно. Или станет известно».

— Прибыл из Ганновера. Задание: получить исчерпывающую информацию о деятельности уже упоминавшегося вами бюро, желательно было заполучить и результаты изысканий бюро. Для прикрытия устроился посредником по строительству к хозяину небольшой автофирмы Карл Крамер из Шенебека. Я восстанавливал ему автостанцию, бензоколонки. А главное, конечно, искал пути проникновения в бюро. Вначале преуспевал: моя квартирохозяйка, как вы, видимо, знаете, работает уборщицей в бюро. Через нее, конечно, «втемную» я получил данные о расположении комнат, системы охраны. Подготовил себе проход через сливной колодец. В понедельник должен был сделать первую попытку, но, значит, где-то ошибся. Иначе, откуда вы обо мне узнали и загнали, как зайца? — Лютце решил опять закинуть крючок, чтобы узнать, что послужило причиной его провала. — Наверное, хозяйка проболталась о моих интересах?.. Так?..

Фомин улыбнулся про себя, отметив неуклюжий ход противника, и продолжал:

— Все техническое снаряжение и задание вы получали от Старка?

— Да. И деньги тоже.

— С кем связаны в Энбурге?

— Работал, как я уже говорил, в одиночку. Можете проверять, если…

— Вернер Факлер — это тоже ваша работа?

— Не понимаю. При чем тут… — «А нужно ли здесь открываться или нет? — подумал Лютце. — Откроюсь Ведь Берта все равно опознает меня, если ее вызовут. Откроюсь». — При чем тут господин Факлер, — сказал он. — Я случайно познакомился с ним на пляже. Однажды заезжал к нему домой. Собирался заехать еще, да вы помешали… Я понимаю… Это он вам рассказал обо мне?..

3


Прошло два дня, прежде чем Хаазе вновь удалось выследить Зеппа и сопроводить до локаля. Тогда он подогнал сюда свою машину и, подняв капот, сделал вид, что копается в моторе. В такой позе его и застал старик. Как только тот поравнялся с машиной, Хаазе попросил:

— Послушай, приятель, помоги: крутани-ка ручку. Вероятно, сбилось зажигание.

— Зажигание, говоришь? — Зепп подошел, взглядом знатока окинул машину: — Спортивный «хорьх» — прекрасный аппарат. Нужно только немного заботиться о нем. Крутить я не буду. Давай наоборот. Я постарше.

Хаазе повиновался.

— Черт тебя знает, — заметил Зепп. — Словно нарочно кто залез к тебе в трамблер. Ну, ничего, сейчас наладим…

Когда «поломка» была устранена, Хаазе хлопнул старика по плечу:

— Шнапс за мной, где тут можно его достать?

— Далеко не ходить, — Зепп указал на пивную.

Хозяин весело смеялся, пока Зепп рассказывал ему, как заработав случайно выпивку. Хаазе заказал два двойных шнапса и пива.

— Видно денежного человека, — констатировал Зепп.

— Трикотажный коммерсант.

— Ого! Не с Запада случайно?

— С Запада.

— Ну, как там?

— Хорошо, говорят, где нас ист. А вообще жить можно везде, когда есть деньги или золотые руки, как у тебя. Мастер ты, я вижу, хороший, а работы подходящей, сдается мне, не имеешь.

— Отчего же? Имею постоянную. И платят прилично. Нам со старухой за глаза хватает. Даже откладываем.

— Где же это так у вас хорошо? — Хаазе повторил заказ.

— На Порзештрассе.

— Где, где?

— Я забыл, что вы нездешний. Ну, в общем, там находится ГПУ, русская контрразведка.

— Ух ты! Знал бы, не остановил тебя. И кем же ты там? Не начальником случайно?

Старик захихикал, а с ним и хозяин. Хаазе тоже поддержал их. Наконец Зепп ответил:

— Старший автомеханик в гараже я там.

— А я бы ни за что не согласился возиться с ними. Силой бы не заставили. Все равно, как гестапо. Страха не оберешься.

— Э, нет, ты зря, парень. Вполне приличные ребята. Вежливые, веселые, одна беда — неизлечимые трезвенники. — Зепп заулыбался, довольный своей шуткой. — И представьте себе, совсем не чванятся. Заходят в мастерскую, обязательно здороваются, за руку, — Зепп поднял указательный палец, — не то что те молодчики, о которых вы вспомнили. Те никого за людей не считали. Между прочим, хотя я и немец, но тех всех бы передушил. Некоторые еще по земле ходят, да исподтишка кусаются.

— Их, правда, потихоньку ловят, — вставил хозяин.

— Неужто и сейчас еще ловят? — удивленно воскликнул Хаазе.

— А что ты думаешь! — сердито сказал Зепп. — Здесь никакого нет секрета. Вон у нас на днях одного такого поймали. Отстреливался, коровий сын.

— И попал в кого? — подзадоривал захмелевшего старика Хаазе.

— Убил молодого пария. Сегодня хоронили.

Хаазе поднялся.

— Ну, спасибо, старик, за ремонт. Я поеду, а то ты страшные вещи рассказываешь. Может быть, еще загляну. Проезжаю тут почти ежедневно.

Он быстро погнал машину, словно желая скоростью развеять невеселые мысли. Итак, конечно, это Лютце арестован. Из русского подвала ему не выкарабкаться. А что может поделать он, Хаазе? Пожалуй, пора уносить отсюда ноги, неровен час — и сам попадешься.

Он заехал в ресторанчик, поужинал, и это немного улучшило его настроение. Возвращаясь в мотель, решил подождать еще пару деньков. Лютце один из тех, кто стоит хорошей игры и риска.

«Наверно, среди обслуживающего персонала есть немцы, и не такие красные, как этот Зепп, — рассуждал Хаазе. — Надо проверить. Между прочим, узнать это можно у того же старика Только найти для встречи вполне правдоподобный повод и покрепче его накачать».

4


Бломберг позвонил Еноку, едва тот приехал на работу, и попросил о немедленной встрече. Есть, мол, новости.

— Ждите у почты. У главного входа. Я там найду вас, — сказал Енок и тотчас связался со Скитальцем.

На встречу они приехали вместе.

— Господа, он здесь, — сказал Бломберг. — Вчера вечером, когда я возвращался с работы, Фердман подошел ко мне на улице и пригласил зайти в локаль. Это на Шварценвальдештрассе. Откровенно говоря, в первый момент я даже испугался: появился, думаю, точно по заказу. Ну, как всегда, для начала обменялись общими новостями, потом он потребовал раздобыть ему списки немецких сотрудников того конструкторского бюро, о котором вы говорили, и возможные данные о работах, которые в нем ведутся.

— И что же вы?

— Ответил, что с такими сложными делами вряд ли смогу сейчас справиться. Необходимо-де время подумать, как это сделать. Он объявил мне, что вознаграждение будет высоким, — этого раньше с ним не случалось. Установил мне срок — пять дней, сказал, что звонить не будет, а сам встретит где-нибудь на улице. И вот смотрите, — Бломберг достал пачку денег, — дал мне задаток — 500 марок.

— Да, теперь будет не просто, — вздохнул Скиталец. — Звонить не будет, подойдет сам. Хорошо хоть срок установил — пять дней.

— Это срок условный, геноссе, — заметил Енок, — но задача наша действительно осложнилась. Искать Фердмана по приметам в городе с многотысячным населением, все равно что ловить кильку в сети для акул.

— Вообще-то время для обдумывания он нам отпустил. Найдем выход. Завтра, господин Бломберг, в десять утра встретимся здесь же. Мы придем с готовым решением.

— Я все сделаю, как вы прикажете.

Разговор происходил у одного из столиков зала почты, где народу было немного. При этом каждый делал вид, что заполняет какой-то бланк — обычные посетители. Когда Енок и Скиталец направились к выходу, Бломберг пошел рядом.

— Вы не опасаетесь, что Фердман увидит нас вместе? — спросил Енок.

— Нет. Зачем ему следить за мной. Мы слишком давно сотрудничаем. И у него нет оснований не доверять мне.

Они расстались у дверей. Садясь в машину, увидели, как чуть сгорбившись Бломберг медленно, словно совершая моцион, пошел в сторону бургомистрата.

— С чего начнем? — спросил Скиталец Енока, когда они вернулись в управление народной полиции.

— Знаете, геноссе лейтенант, давайте так: пусть при встрече Бломберг расскажет Фердману, что предпринял шаги для получения нужных ему материалов и что они попадут к нему через день — другой. Пока же, чтобы не спугнуть «Лоцмана», пусть старик передаст ему какие-нибудь незначительные сведения. Посоветуемся потом, что ему подсунуть. Воспользовавшись этой встречей, наши сотрудники возьмут «Лоцмана» под наблюдение. Попробуем узнать, где он живет, его связи и в подходящий момент задержим.

— Задержать нужно с поличным, — сказал Скиталец.

— Ну, это уже потом. У меня, между прочим, есть одна идея. Почему бы нам не арестовать его на квартире Бломберга?

— Да, но в последнее время Фердман у него не бывал. Обратите внимание, даже точно не обуславливает встречи.

— А мы заставим его пойти к Бломбергу. Оставляем старика дома. На работу тот, допустим, не идет. Фердман его не видит. В чем дело? Звонит на работу. Там ему сообщают: Бломберг болен. А время не ждет. И Фердман вынужден будет сам пойти в нашу ловушку. Ну что?

— В общем, — годится! — забыв о том, что дал себе обещание держаться солидно, Скиталец широко улыбнулся и потер ладонью о ладонь. — Интересно получается. Да, нет, просто здорово!

— Сегодня надо посоветоваться с капитаном Фоминым. Он просил рассказывать ему обо всем, что имеет отношение к бюро. Фердмана интересует бюро. И сведения, сведения… Нужно составить «сведения» для этого Фердмана. Поможем Бломбергу отработать свои деньги, — улыбнулся Енок.

— Как вы думаете, геноссе Енок, тот тип, которого арестовал капитан Фомин, и Фердман из одной компании?

— Наверно, так. Геноссе Кторов думает, что так. Но это легко проверить.

— Как? — удивленно посмотрел на Енока Скиталец.

— Просто нужно суметь изловить Фердмана.

— Просто?.. Ха!.. Вы шутник, товарищ Енок.

И оба рассмеялись.

5


Вечером Фомин снова вызвал арестованного на допрос. Решил идти в лобовую атаку, ибо фактов было предостаточно.

— Вы великолепно знаете, Лютце, что Факлер мертв. Он в чем-то не согласился с вами?

— Мертв? — изумился Лютце. — Как же так? Ай-ай-ай! Он мне показался симпатичным человеком, и невесту жалко. Я знаком с ней — очень славная. Что с ним произошло?

— Погиб от ваших перчаток, Лютце.

— Напрасно, капитан. Такое надо доказать. Признаюсь, я готовил мальчика и был на пути к успеху. И мне он был нужен живой. Ваше сообщение для меня полная неожиданность.

— Дайте срок, все докажем, господин Лютце. И вашу вину, и вину ваших соучастников…

Фомин ничего не прочел на лице Лютце при своих последних словах. А хотел. Поэтому и сказал о соучастниках. «Ведь был же второй. Тогда в машине был с ним еще кто-то, кто стрелял в полицейских. Где этот второй? И нельзя спросить прямо…»

— Можно взять сигарету? — потянулся к столу Лютце.

— Да, возьмите.

— В моем бумажнике, между прочим, была солидная сумма денег. На питание я не могу пожаловаться. Оно меня устраивает. Но без сигарет, господин капитан, я не могу. Вы не распорядитесь приобрести для меня несколько пачек?

— Сигареты входят в рацион арестованного. И если вам не хватает, я скажу, чтобы его удвоили. Что же касается денег, то вы знаете — они целы и внесены в опись.

Вечерний допрос не принес новостей. Лютце твердо стоял на своей непричастности к убийству Факлера и признавал только те связи, которые были выявлены в предыдущем разговоре. Впрочем Фомин и не ждал, что его противник так сразу, вдруг разговорится.

Кторов, которому капитан занес прочитать документы, посмотрел на него с откровенным сочувствием.

— Устали? Я вижу. И не нравится мне ваш вид в последнее время: нос да глаза. Отдохнуть надо. Вот немного управимся и поедете отдыхать к сыну. Обязательно вас отправлю.

Кторов читал показания, подчеркивая наиболее любопытные, с его точки зрения, места.

— Сейчас должны подъехать Енок и Скиталец. Они не дозвонились вам. Посмотрим с ними, что нам дал сегодняшний день, — сказал полковник. — А пока, Евгений Николаевич, мое мнение: Лютне кадровый, хорошо обученный разведчик. Держится он, как видите, уверенно и не скрывает своей профессии. Чувствуется что он образован, получил воспитание, опытен… Где он получил этот опыт? Попробуйте установить его истинное лицо. Тут главное терпение, и поэтому не торопитесь. Это, правда, я вам всегда говорю.

— Я вам признаюсь, Георгий Васильевич, не разберусь, с какого бока к нему подобраться. На что сделать упор?

— Мне кажется, вы правильно начали. С убийства Факлера. Вот и докажите, что он убил инженера. Материалов достаточно. С одной стороны, это усугубляет его вину, с другой — заставит быть откровеннее. Всеми путями ищите его связи. Нам очень важны его связи. О Борисовой с ним не заговаривайте. Только если сам скажет. Квартирохозяйка Грабе, невеста Факлера, Крамер — вот ваш круг, и пока все. Пошлите его фотографии и отпечатки пальцев в Берлин. Там в нашей больнице лежит бывший инспектор персонального отдела, иначе говоря, отдела кадров специальных учебных заведений абвера. Может быть, он знает Лютце?

— События последних месяцев, Георгий Васильевич, — бесспорно звенья одной цепи… И тут, конечно, смешались интересы и наших бывших союзников, и геленовского ведомства. Это прямо относится к тому, о чем шел у нас разговор на последнем совещании…

— Бывшие наши союзнички делают вид, что не замечают, как слетаются бежавшие было за тридевять земель гитлеровские приспешники. Черных ворон маскируют под голубков. И среди тех, с кем нам приходится встречаться, многие имеют, в той или иной степени, отношение к геленовской компании. Так что, пытайтесь установить, каким богам молится этот Лютце…

В дверь заглянул дежурный.

— К вам Скиталец и начальник пятого отдела народной полиции.

Енок и особенно Скиталец были чем-то встревожены.

— Все пошло совсем не так, как мы тогда намечали, — торопливо сказал лейтенант. — Бломберг еще не успел «заболеть»: мы ведь решили выждать день и, наверное, совершили ошибку…

— Вчера после работы, — продолжил Енок, — только Бломберг вышел из бургомистрата, к нему подошел Фердман, не выдержав обещанного срока. Хорошо еще, что мои сотрудники оказались на месте и… Колоритная фигура. Вот, полюбуйтесь, геноссе Кторов, — Енок положил на стол конверт со снимками.

Фотографий было несколько. Вот «Лоцман» и Бломберг идут по улице. Сидят в пивной. Запечатлен и момент, когда Фердман получает от Бломберга какие-то бумаги. И наконец, лицо крупным планом.

— Это удача, друзья, большая удача, — сказал Кторов. — Физиономия запоминающаяся. Но продолжайте…

— После встречи с Бломбергом была зафиксирована встреча «Лоцмана» с некой Фукс. Это официантка из ресторана Дома офицеров. — Енок выложил на стол еще одну фотографию.

— Дальше?

— Дальше, геноссе Кторов, начинаются сплошные неприятности. Мои сотрудники, так хорошо справившиеся с фотографированием, потеряли «Лоцмана». Это случилось после встречи с Эрикой Фукс. Ведь мы прошлый раз договорились подольше походить за ним, постараться выявить его связи. Но после этой Фукс… Они проводили его до главного вокзала, и там в сутолоке он скрылся.

— Вы полагаете, что он ушел, обнаружив слежку.

— Не думаю, — сказал Скиталец. — Мы разбирались. Это случайность, которую можно отнести за счет… я бы сказал, за счет излишней осторожности. Товарищи из полиции слишком далеко его отпустили, а там толпа.

— Ошибку будем пытаться исправить, — сказал Енок. — Сегодня Фердман обещал найти Бломберга. А Бломберг, как мы с ним и условились, пообещал к вечеру вручить Фердману «материалы», о которых тот так мечтает. Я направляю к этому времени туда группу сотрудников, и они задержат Фердмана. Если, конечно, он появится: Фердман такая бестия, что и не угадаешь, какой шаг он сделает. Вдруг он не объявится?

— То есть, обязательно объявится, — заметил Фомин, — документы-то ему обещаны.

— Скажите, геноссе Енок, ваши сотрудники справятся с задержанием «Лоцмана»? Минутку терпения, Евгений Николаевич, — предупредил Кторов попытку Фомина ответить за своего немецкого товарища. — Ваше мнение я знаю. Вы, конечно, скажете — «да». Но я хочу знать мнение товарища Енока и лейтенанта Скитальца.

— Думаю, что так, — сказал Енок. — Но было бы хорошо, если бы в операции участвовал кто-нибудь из ваших офицеров. Нам нужна оперативная консультация. А с остальным делом справимся.

— Хорошо. Как видите, Евгений Николаевич, я тоже «за». Вашим помощником, геноссе Енок, остается лейтенант Скиталец.

— Очень хорошо. Лейтенант в курсе событий. И мы с ним успели подружиться.


Глава пятнадцатая


1


— Все в сборе? — Енок оглядел сотрудников, вызванных на совещание. — Не вижу Шварценберга?

— Он выехал на происшествие, — доложил начальник отделения Бухгольц.

— Я собрал вас, товарищи, чтобы информировать о задачах, которые ставит перед нашим отделом земельное руководство и руководство СЕПГ. Помимо уголовных дел нам приходится заниматься и вопросами государственной безопасности. Потсдамские соглашения, как вы знаете, западными державами саботируются, в Западной Германии образована так называемая Бизония. Как грибы растут под всевозможными прикрытиями шпионские организации — «Союз свободных юристов», «Группа борьбы с бесчеловечностью» и другие. Как бы они там ни назывались, их основная деятельность — подрывная работа. Против нас, против демократических преобразований, проводимых в этой части Германии, против советской военной администрации.

Не далее как вчера я имел беседу с руководством советской контрразведки. Передавая материалы на группу шпионов, товарищи напомнили мне, что советские оккупационные власти не будут находиться у нас вечно, что мы должны скорее приобретать навыки и опыт борьбы против врагов нашего демократического строя.

Так вот, советская администрация, работники советских органов государственной безопасности оказывают нам сейчас помощь и советом и опытом, который передают на конкретных делах. Многие наши товарищи успешно сотрудничают с ними. Я имею в виду, например, Бухгольца и его отделение.

Сейчас я проинформирую вас о новом, очень важном деле, касающемся нашего города, а следовательно, и нашей сферы влияния. Речь идет о резидентуре некоего Фердмана. Это бывший гестаповец. Матерый и злобный враг, на счету которого и кровь невинных людей и предательства, сейчас, как стало известно, работает на английскую разведку. В Энбурге он сумел сплести довольно обширную агентурную сеть, ее нам и следует выявить и ликвидировать.

К сожалению, мы сделали несколько промахов… Нашим надо было выследить Фердмана, установить его связи, а мы на первых же шагах потеряли его… Пока исправить ошибку не удалось. Вы, обервахмайстер, лучше других знакомы с обстоятельствами дела, — обратился Енок к Бухгольцу. — Расскажите коллегам о нем…

2


После опроса свидетелей, проходивших по делу, предъявленных Лютце неопровержимых доказательств, он вынужден был признаться в убийстве Факлера. В самом деле, было нелепо запираться, когда в разбитой машине обнаружили искусно припрятанную микропленку с расчетами Факлера, а эксперты вместе с врачами определили, что смерть его последовала от применения перчаток, снятых с убийцы при его задержании. После этого Лютце как воды в рот набрал.

Но вот пришло любопытнейшее известие из Берлина, которое позволило Фомину вести следствие дальше. Кюме, бывший работник персонального отдела, высказал предположение, что на фотографии изображен капитан Зандлер. Утверждать он не мог, ибо с тех пор, как он видел капитана в последний раз, прошло семь лет, и что тогда, раньше, он был в военной форме.

А был он тогда сотрудником отдела «Иностранные армии Востока» и специализировался по Красной Армии, считался одним из перспективных офицеров Гелена, его пригитлеровского периода.

— Я только что разговаривал с начальником следственного отдела в Берлине, — сказал Фомину Кторов. — Кюме чувствует сейчас себя вполне удовлетворительно. Берлин заинтересовался вашим подопечными находит целесообразным побыстрее провести его очную ставку с Кюме.

— Лютце категорически отрицает свою принадлежность к абверу и утверждает, что никаких школ не кончал. Объясняет, что общевойсковую подготовку проходил в военном училище, а специальную — у Старка.

— Вы не назвали ему фамилии Кюме и Зандлера?

— Нет, конечно. Я решил вначале посоветоваться с вами.

— И отлично. Тем больше будет неожиданностей для Лютце.

— Когда выезжать на очную ставку?

— Нет, Евгений Николаевич, очную ставку пошлем провести Скитальца. Ему нужна практика. Товарищи из следственного отдела народ опытный, помогут. Материалы и вопросник подготовьте вместе. Даю на все сутки. Со Скитальцем поедет Касаткин или старшина Петров. Распорядитесь, чтобы готовили «мерседес». А вы помогите Еноку. Рассудите: Лютце у нас в руках, а Фердман пока…

Несколько расстроенный, Фомин вызвал Скитальца.

— Все обделаем в лучшем виде, Евгений Николаевич, — обрадовался лейтенант. — Между прочим, я еще не был в Берлине.

— «Обделывают» темные делишки, а вам следует выполнить все точно, быть очень внимательным. Помните, это разведчик многоопытный… Проследите, пожалуйста, чтобы арестованного привели в порядок, побрили Пусть он почистит и выгладит платье. А вы как следует изучите дело.

Скиталец густо покраснел, но, лихо козырнув, пошел выполнять распоряжения и готовиться к командировке.

3


Зепп долго не показывался, и Хаазе уже отчаялся встретить его, хоть частенько заглядывал в пивную. Прошло десять дней с тех пор, как арестовали Лютце, но узнать о нем пока ничего не удалось.

Опять, кажется, напрасно ждал. По времени Зепп работу давно должен был закончить — Хаазе бросил на стойку деньги за пиво. Направился к выходу и в дверях нос к носу столкнулся со стариком.

— А я, парень, так и решил, что ты здесь, увидев твою машину. Опять, думаю, приехал за помощью к Зеппу? А?..

— Нет, старина, машина в порядке. Просто мне все чертовски надоело. Про коммерцию я прошлый раз подзагнул. Время куда-то надо девать. Девочки меня не интересуют. Вот и заехал. А ты куда запропал? Я уже хотел уезжать.

— Дела, парень, дела. А Зепп начал сдавать, — старик тяжело опустился на кресло. — Да ведь и пора. Мне как-никак далеко за шестьдесят.

— Никогда бы не подумал, вид у тебя бравый, — польстил Пауль.

Тем временем хозяин поставил им на стол по кружке пива и в толстых граненых рюмках шнапс.

— Послушай, Ганс, достань-ка там из своих тайных запасов по паре сосисок. Чертовски хочется жрать. Дали срочную работу, подготовить, понимаешь, одну машину — не успел пообедать.

— Грузовую? — спросил Хаазе.

— Легковую. Восьмиместный «мерседес»-дизель. Пойдет в Берлин.

— Кому вдруг понадобился такой танк?

— И то верно — танк, — подхватил старик. — Каждый раз, когда нужно везти всяких там, кому война не надоела, готовят ее. На месте русского начальства я бы их в свинячий фургон…

— Кого же повезут? — смело спросил Хаазе, видя, что Зепп захмелел.

— Чего не знаю, того не знаю. Да и зачем мне это нужно? К чему совать нос туда, куда не следует?

«Действительно, откуда этот старый осел может знать, — подумал Хаазе. — Но и на этом спасибо. Может быть, это и есть тот единственный шанс. — Надо только все продумать», — Хаазе посмотрел на часы.

Выпили еще по рюмке.

— Ну что же, как не хорошо мне здесь, а пора ехать. Прощай, старина! — Он подозвал хозяина. — Сколько с нас. Плачу за все.

Из пивной Хаазе отправился к комендатуре, выбирать место, куда удобней, не вызывая подозрений, поставить завтра машину и откуда лучше вести наблюдение за выездом. Дизель он узнает издалека, а там будет видно. Лишь бы поменьше охраны. Игра стоит свеч. Из пистолета он бил влет чаек. Из восьми шесть были его. Весь вопрос, куда повезут, когда и кого? Скорее всего русские выедут утром. Значит, мне нужно караулить их пораньше.

Заправив и проверив машину на станции, он лег отдыхать, чтобы как следует выспаться. Завтра может потребоваться вся ею выдержка, верность глаза и твердость руки.

4


«Что, черт возьми, могло произойти с этим старым ублюдком», — выругался про себя Фердман, захлопывая дверцы телефонной будки. И было чему злиться. «Финн»», на встречу с которым он возлагал большие надежды, вдруг так некстати заболел и когда появится на работе, неизвестно. Может быть, рискнуть и зайти к нему домой? Нет, подожду день — другой. Время еще есть.

Приняв такое решение, Фердман на ходу прыгнул в трамвай, идущий в район Плауэнберга, где у него были другие дела.

5


— Геноссе Енок, соединяю вас с вахмайстером Ределем, — сказала Августа и скрылась за дверью.

— Шеф, ничего не вышло, — докладывал Редель. — Он не появлялся. Правда, я имею сведения, что незадолго до конца рабочего дня кто-то справлялся о Бломберге. Но был ли это Фердман — неизвестно.

— Ничего не сделаешь, давайте ждать. Теперь только терпение. Может быть, появится к вечеру?..

Ни вечером, ни на следующий день Фердман не появился. Ни в бургомистраге, ни дома у Бломберга. Енок и его товарищи склонны были думать, что Фердман все-таки обнаружил за собой слежку и скрылся. Но постов решили пока не снимать. Так же считал и Фомин, которому об этом доложил лейтенант Скиталец. Под вечер он позвонил Еноку и сказал, что ненадолго уезжает и пока, если что, надлежит связываться с капитаном Фоминым.

«Если что… — думал Енок. — Уж скорее бы случилось это «если что»…

6


— Карл, — тихонько окликнул Юргенс своего напарника. — Посмотри: впереди на противоположной стороне — один тип удивительно похож на Фердмана.

Блютнер кивнул:

— Он! Это он и есть. Я хорошо запомнил его прошлый раз, когда он улизнул. И запомнил эту тяжелую, размашистую походку.

Фердман уверенно прошагал по переулку, мимо каменного сарая, откуда они вели наблюдение, за улицей и домом Бломберга.

— Надо предупредить Бертольда, сказал Юргенс. — Фердман раз уж появился здесь, обязательно вернется.

Блютнер достал из кармана небольшую коробочку, слегка придавил пальцем одну из кнопок, сказал: «Бертольд, внимание, внимание! Я, Блютнер. Появился Фердман. Следите за улицей. Будьте готовы…»

«Понял. Мы готовы, — тихо ответил из ящичка голос Бертольда Ределя. — Остаюсь на связи, держи нас в курсе».

Блютнер не ошибся. Не прошло и двух минут, как в полумраке вечерних сумерков вновь замаячила фигура Фердмана. Теперь он шел медленно, словно погруженный в собственные думы. Пройдя вдоль невысокого забора, остановился у калитки. Немного постоял, потом вдруг круто повернулся и пошел прочь.

Это было так неожиданно, что Блютнер, наблюдавший за ним, на мгновенье растерялся. Но тут же торопливо проговорил в микрофон:

— Алло, Бертольд, Фердмана будто кто-то спугнул. Идет в сторону Шиллерштрассе. Мы постараемся обогнать его садами и встретить на углу. А вы выходите и следуйте за ним. Нам вдвоем не уследить…

Блютнер, а за ним Юргенс выскользнули из своей засады и что было сил побежали к темному забору кустарника. Через минуту — другую они оказались далеко впереди Фердмана. Вот он дошел до перекрестка, остановился, закурил, посмотрел по сторонам и пошел дальше. На оживленной улице наблюдать за ним было значительно легче. Следуя на незначительном расстоянии друг за другом, дошли до трамвайной остановки.

Вошли в тот же, что и Фердман, вагон трамвая и доехали до Вильгельмштадта. Там Фердман сошел и направился в сторону крепости. Здесь прохожих почти не было. Блютнер и Юргенс дали ему возможность уйти подальше и только тогда двинулись следом. Начал накрапывать дождь. Фердман миновал крепость, надел на ходу плащ и зашагал вдоль монастырской стены. И здесь резко повернул к дверям маленькой часовни.

— Мы здесь, — услышал Блютнер голос Ределя. — Вы с Юргенсом пройдете вперед и укроетесь в кустах. Фердман, наверное, слышал наши шаги, и, если никто мимо не пройдет, это может показаться подозрительным. Пройдите мимо часовни, а потом потихоньку назад. А мы начнем действовать.

Отправив вперед товарищей, Редель со своим напарником подобрались к самому входу в часовню и стали ждать. Время шло, а Фердман и не думал выходить. Дождик пошел сильнее.

Редель не выдержал и включил передатчик.

— Алло, Блютнер, как ваши дела?

— Мы вернулись и мокнем рядом. Пока никого не видели. Думаю, что надо ждать. Прием.

— Хорошо, ждем, — согласился Редель. — Приемника не выключай. Слушай, а может быть, из часовни есть еще какой-нибудь выход?

— Не думаю.

Прошло еще минут пятнадцать. Фердман так и не появился.

— Карл, — позвал Редель товарища. — Ждать больше нет смысла. Давай так: без особого шума, но сразу входим в часовню. Иди к дверям.

Редель первым подошел к двери, дождался товарищей. Перехватив пистолет в левую руку, он достал из кармана фонарик и перешагнул порог. Яркий кружок света, дважды обежав небольшую квадратную комнату, выхватил из темноты лишь распятую фигуру Христа и две каменные скамьи по бокам входа. Больше в помещении ничего не было.

— Что за чертовщина, куда он мог деться?.. Ты что-нибудь понимаешь? — спросил Карл Ределя.

— Я собственными глазами видел, как он нырнул сюда, — ответил Блютнер. — Давай как следует все осмотрим. Не мог же он пройти сквозь стену.

Теперь уже четыре светлых кружочка бегали по полу и стенам часовни, ощупывали каждый выступ, каждую щель. Редель перегнулся через железную решетку, огораживающую полукруг перед распятием, и увидел на полу сырой след от башмака, а рядом с распятием — другой.

— А дождь-то нам на руку, — сказал он. — Даю голову на отсечение, это следы Фердмана. Смотрите, — лучик фонаря остановился на отпечатке. — Где-то здесь есть потайной ход.

Он перешагнул ограду и начал изучать крест и стену, на которой висело распятие. Стена как стена, ничего подозрительного, кирпич к кирпичу, щелей не видно. Он потрогав распятие — оно было плотно укреплено. Но где-то ведь должен быть секрет. Фердман не мог исчезнуть, словно привидение. Редель стал ощупывать детали скульптуры, поднял руки, дотянулся до головы и вдруг почувствовал, что голова Христа под нажимом слегка опускается вниз. Редель попросил товарищей посветить ему и с силой, двумя руками, надавил на голову скульптуры.

— Смотрите! — воскликнул Блютнер. — Стена раздвигается!

Он ошибся. Стена не раздвигалась, а поворачивался квадрат, на котором висело распятие, образуя довольно широкую щель, сквозь которую без помехи мог пройти человек.

— Ну, что, пойдем за ним в преисподнюю? — перешел на шепот Редель.

— В рай или в ад — все равно, — сказал Блютнер. — Важно его найти.

— Тогда, вперед! Светить буду я один. — Редель шагнул в темный провал щели.

Крутая лестница привела их на тесную площадку-тамбур, дальше начинался узкий коридор. По команде Ределя все остановились, затаили дыхание, прислушались. Ничто не нарушало мрачной тишины подземелья. Пошли дальше. Метров через сорок коридор расширился. Лучик фонарика натолкнулся на дверь. За ней была еще дверь и еще… словно коридор тюрьмы. Редель, сделав знак «внимание», дернул ручку ближайшей двери, она неожиданно легко открылась. Штоф с пистолетом в руке шагнул в комнату. Никого. Огляделись. Все примитивно просто — пол и потолок были выложены крупным камнем. Прямо напротив входа — стол, скамейки, по бокам — два топчана. На стене небольшое распятие. С потолка свисал жестяной абажур с лампочкой.

— Убежище святых отцов. И дьяволов, — шепотом сказал Редель. — И Фердман где-то здесь. Давайте проверим все кельи. Только тихо.

Они прошли по коридору еще несколько метров, погасив фонари, и вдруг увидели тоненькую ниточку света, струившегося из замочной скважины. За дверью кто-то насвистывал мотив «Роземунды». Видимо, человек чувствовал себя здесь как дома.

— Приготовились. Блютнер пойдешь последним, — отдал команду Редель. — Открывай.

Дверь широко распахнулась. Редель вбежал первым, направив пистолет на сидящего за столом человека.


Это был Фердман. Он дико вытаращил глаза и рывком бросил стол навстречу Ределю. Настольная лампа погасла, помещение погрузилось в темноту. Сзади, кто-то из его товарищей зажег фонарик. Отскакивая в сторону от падающего стола, Редель успел заметить, что Фердман бросился вправо, к прямоугольнику двери. Толкнув пистолет в карман, Редель рванулся наперерез и сразу же отлетел в сторону, сбитый мощным ударом кулака. В то же мгновенье на плечах у Фердмана повисли Юргенс и Карл. Вскочив, Редель наткнулся на кучу барахтавшихся тел. Не сразу определил где кто, наконец захватив руку Фердмана, вывернул ее и заломил назад. Рыча от боли, Фердман уткнулся носом в пол.

— Карл, браслеты!

Блютнер ловко накинул и тут же защелкнул на руках Фердмана наручники.

Теперь можно было спокойно осмотреться. Редель нашел упавшую лампу, вставил штепсель в розетку. Вспыхнул желтоватый свет.

— Ну что, кажется, все благополучно? — спросил он друзей.

— Если не считать, что этот слон едва не свернул мне челюсть, — заметил Карл. — И у тебя нос в крови.

— Вставайте, пол холодный, простудитесь, — сказал Фердману Редель. — Помоги ему, Юргенс, а мы осмотрим мышеловку.

Осмотр помещения ничего не дал. Тщательно прибрав комнату, чтобы не оставалось следов борьбы, Редель попросил Блютнера подняться наверх и вызвать машину.

— Сюда мы еще вернемся и, надеюсь, познакомимся кое с кем из ваших приятелей, — бросил он Фердману. — А пока следуйте за этим молодым человеком.

Выключив лампу, Редель последним вышел из кельи. Скоро все сидели в часовне, ожидая машину. Распятие Христос вновь занял свое обычное место и бесстрастно взирал на людей.

7


На работу Фомин пришел очень рано, но уже застал у себя в кабинете Скитальца, с нетерпением его ожидавшего.

— Два раза насквозь, — сказал Скиталец.

Фомин сначала не понял, о чем это говорит лейтенант. Но потом увидел на столе дело Лютце и улыбнулся.

— Ну и какое мнение?

— Помучил он вас, Евгений Николаевич. И вы его…

— Однако, как видите, «недомучил». Иначе не пришлось бы везти его в Берлин. Вот, например, до сих пор не ясно, где его напарник, тот, который был с ним в машине?

— А разве такой был?

— В том-то и дело, что был. Не мог же Лютце одновременно и вести машину и, пробив заднее стекло, стрелять по полицейским?

— А может быть, это и был тот Фердман, которого мы ждем?

— Может быть. Вот вас провожу и позвоню Еноку. Узнаю, как там идут дела.

— Дежурный говорил мне, что под утро вас кто-то спрашивал оттуда.

— Ну хорошо, давайте сначала с вами «прорепетируем», а потом я свяжусь с Еноком.

Скиталец волновался. И Фомин понимал состояние молодого коллеги, которому впервые доверено провести столь серьезное дело — очную ставку двух таких, с профессиональной точки зрения, интересных «объектов». Фомин проверил папку с документами и остался доволен. Скиталец постарался: все находилось в идеальном порядке. Понравился и окончательный вариант плана проведения допроса.

— Ну что же, можно и в путь, — сказал Фомин. — Сядете рядом с шофером. Так лучше. А Лютце посадим на откидное кресло, чтобы у него за спиной находился Петров и солдат.

Когда все заняли свои места, Фомин посмотрел на часы.

— Сейчас девять, думаю, к двенадцати будете на месте и сразу доложите Тарасенко, только не гони, — предупредил Фомин водителя, зная его пристрастие к быстрой езде. — Сегодня сыро. — Пожал руку Петрову. — А ты, Саша, приглядывай за ним. — подмигнул, — у тебя опыт…

Выпустив синие клубы дыма, машина медленно выкатилась со двора.

«Вот и еще одно дело движется к логическому завершению, — думал Фомин, возвращаясь к себе. — В этой операции, в общем, если разобраться, смело и широко задуманной, противник крупно проиграл. И конечно, захочет отыграться. И уж, наверно, знает о том, что Лютце провалился. Может быть, знает от того, второго, который до сих пор остался для него, Фомина, загадкой и которого нужно еще найти. И надо побыстрее заканчивать с Фердманом. И довести до конца работу по вербовке Штаубе. А потом… Потом съездить домой, в Москву. Ведь Кторов обещал… Может быть, они еще уедут вместе с Денисовым, работа которого здесь подходит к концу».

К немалому удовольствию Фомина, быстро и благополучно решился вопрос с Борисовой. По согласованию с вышестоящими инстанциями следствие против нее было прекращено. Учли ее искренность и роль, которую она сыграла в задержании Лютце. И Фомин уже готовил бумаги на выдачу Борисовой советских документов. «Интересно, как сложится дальше ее судьба».

Он набрал номер телефона Енока.

— Мне кто-то звонил от вас?.. Что? Виктория?! Это же прекрасно, геноссе Енок!.. Познакомиться с Фердманом? Конечно, хочу. Давайте часика через два — три, я тут дождусь одного результата…


Глава шестнадцатая


1


С утра моросил противный мелкий дождь, но Хаазе не сетовал на непогоду, она ему была даже на руку. На улицах людей было мало, да и те шли нахохлившись под капюшонами плащей или укрывшись зонтами. Даже полисмен покинул свое обычное место посреди перекрестка, спрятался под грибок на углу.

В начале десятого ворота комендатуры распахнулись, из них выкатился большой черный лимузин. «Старик не обманул, — машина m самая, — удовлетворенно подумал Хаазе. — Теперь надо только выяснить, кого везут. Если русские докопались до его донышка — птица он для них заметная и какой-нибудь «шеф» в Берлине захотел с ним познакомиться поближе».

Хаазе не составило труда сосчитать, что в машине вместе с водителем находилось пять человек. Он включил мотор и поехал метрах в ста сзади.

Вскоре «мерседес» миновал последнюю городскую улицу и, выйдя на автостраду, ведущую в Берлин, резко увеличил скорость (Значит, точно, в Берлин, — отметил про себя Хаазе. — Значит, впереди минимум три часа дороги, и время будет работать не на меня: чем ближе Берлин, тем дальше от границы». Хаазе прикинул, что интенсивность движения невелика: за полчаса, что они ехали, навстречу прошло всего три машины, обогнали — четыре грузовых и одну легковую. Если все сложится удачно, операция, которую он задумал, займет две — три минуты. При таком движении аварию смогут обнаружить через пять — десять, а то и через пятнадцать минут. Пятнадцать минут — это на его машине двадцать километров.

Все! Надо действовать. Он развернул смотровое зеркало так, чтобы обгоняемая машина находилась как можно дальше в поле его зрения, прибавил газ и стал обходить «мерседес». Пассажиры не обратили внимания, что из промчавшегося мимо автомобиля на них смотрели изучающие глаза, холодные, расчетливые, глаза хищника, готовящегося к прыжку. Хаазе узнал профиль Лютце, сидевшего на откидном кресле. За его спиной — двое военных.

Руки крепче сжали баранку. «Значит, риск оправдан. А если так, то он знает как надо рисковать». Отворачивая назад зеркальце, Хаазе встретился со своим взглядом: округлившиеся глаза, побелевшие от нервного напряжения щеки и нос. «Старею, — подумал Хаазе, — нервы не те, что прежде». Повел плечами, прогоняя холодок, пробежавший по спине. Он давил газ, стараясь подальше уйти вперед.

Скоро начался длинный пологий подъем, ограниченный справа довольно крутым откосом. «Лучше не придумаешь, — решил Хаазе, — на гребне самое удобное место». «Мерседес» был далеко позади и полз по дороге крошечной точкой.

Плавно притормозив, Хаазе осторожно переехал газон, надвое разделявший автостраду, и остановил автомобиль с левой стороны бетонного полотна. Не выключая мотора, вылез из машины и зашагал назад, к вершине подъема. Укрылся в кустах, откуда дорога хорошо просматривалась. Кроме «мерседеса», на ней не было машин.

— Бог с нами, — тихо воскликнул Хаазе. Вытащил пистолет, тщательно проверил его и стал ждать. Слух обострился, и все-таки он не уловил момента приближения машины, а увидел хромированную сетку радиатора.

Секунда… и плавно, так, как он всегда учил курсантов, Хаазе нажал спуск. Оглушительно выстрелил баллон. Тяжелый лимузин, накренившись влево, на скорости выскочил на газон и, ломая деревца, опрокинулся набок. Из машины никто не вылезал. Хаазе подбежал, заглянул внутрь: пассажиры не подавали признаков жизни. Лютце был придавлен телом солдата. Хаазе рванул дверцу, сдвинул солдата в сторону и стал вытаскивать Лютце. Это ему удалось. Подхватил на руки и понес.

Как часто бывает в автомобильных катастрофах, шофер пострадал меньше других. Он первым пришел в сознание, выполз из машины и мешком упал на газон, рука его скребла кобуру пистолета. Хаазе заметив это, положил Лютце на землю и побежал назад. Тяжелый кулак обрушился на голову водителя. Тот сразу обмяк.

Хаазе положил пистолет шофера в карман и поспешил к Лютце. Скоро его спортивная машина сорвалась с места. Перевалив гребень, быстро набрала скорость. Лютце открыл глаза и дико озирался. Наконец, взгляд его принял осмысленное выражение, он выпрямился на сиденье, несколько раз резко тряхнул головой:

— Видел твою машину и ждал — что-то будет. Напрягся и ждал. И все же не уловил момента, когда нас понесло в сторону. Прикури мне сигарету.

Лишь теперь Хаазе вспомнил, что на Лютце наручники. Достал сигарету, не отрывая глаз от шоссе, прикурил, воткнул ее в рот Лютце, закурил сам.

— До сих пор не верится, Макс, что все так легко получилось. Просто повезло. А браслеты — плевое дело, проскочим автостанцию, и я сниму их. Как себя чувствуешь? У тебя все цело?

— Ребра болят. Грудью ударился о переднее сиденье. И еще нога: подвернул, наверное. И голова гудит, как колокол.

Лютце говорил медленно и с таким спокойствием, словно ничего не произошло. Хаазе даже позавидовал такому самообладанию друга и сам стал понемногу успокаиваться. Попросил:

— Посмотри: сзади никого нет?

Делая над собой усилие, морщась, Лютце повернулся. Чаще, чем обычно, у него дергалась щека.

— Чисто. И встречных пока нет. Мы родились в сорочках, Пауль.

Промелькнул мотель. От него дорога уходила в сторону Энбурга. Хаазе остановился. Достал связку ключей, стал подбирать бородку и скоро отомкнул замок наручников.

— Фу, черт возьми, — Лютце затряс кистями, — затекли.

— Возьми, — Хаазе протянул ему пистолет.

— Советский? «Тэ-тэ». Откуда?

— Прихватил у шофера. Ему он вряд ли понадобится, а тебе, как знать.

— Спасибо, Пауль. Ты истинный друг. Вот моя рука. Помни, она никогда тебя не обманет, старина. Сердце, кошелек — все в твоем распоряжении. А будет нужно, не пожалею жизни.

— Ладно. Там будет видно, Макс. Рассчитаемся. Надеюсь, когда-нибудь вспомнишь…

2


Прошло больше часа после контрольного времени, которое Фомин определил Скитальцу для доставки Лютце в Берлин. Наконец, долгожданный звонок. Голос Петрова звучал глухо и подавленно:

— Евгений Николаевич. ЧП: на шестьдесят седьмом километре на пашу машину совершено нападение. Произошла катастрофа — преступник бежал.

— Бежал?! — Фомин вскочил со стула. — Что же вы смотрели? — Он еле сдержал себя, чтобы не обрушить на голову старшины поток проклятий. — А где лейтенант?

— Жив. Мы перевернулись и сначала были без сознания. А потом ничего…

— На чем и куда он мог бежать? — перебил Петрова Фомин.

— Они, на верно, едут в сторону границы на машине марки «хорьх-8», серого цвета. Номер западный. Это точно. Но мы были в таком состоянии, что не успели… Он нас сначала обогнал и ушел вперед. А потом… Я звоню с автостанции. Тут сказали, что серый «хорьх-8» был здесь с час назад.

— Вы-то все целы?

— Да, в общем, живы. А машина здорово помята.

— Понял. Давайте поскорее выбирайтесь сами.

«Вот он, второй, — подумал Фомин. — Надо было сразу искать второго». Бросил трубку, посмотрел на часы. Выбежал из кабинета.

— Как люди? — спросил полковник, выслушав сбивчивый доклад.

— По словам Петрова, живы.

— Выходит, недооценили мы наших противников. Вскружили голову легкие успехи. Лютце — птица крупнее, чем мы полагали, коль скоро они рискнули совершить нападение на машину советской военной администрации.

Фомин видел, что Кторову большого усилия воли стоило оставаться спокойным и выдержанным. Карандаш энергичней обычного стучал по столу. Полковник положил перед собой лист бумаги.

— Не будем терять драгоценных минут. Немедленно организуйте розыск. Подключите к операции все, что можно.

— Слушаюсь, товарищ полковник! — вытянулся Фомин, проклиная в душе и Лютце, и себя за то, что не настоял на командировке и отпустил Скитальца. Впрочем, лейтенанта винить он не мог, так как не знал подробностей происшедшего.

Первым делом Фомин связался с пограничниками. Те обещали усилить охрану района и подключить к розыску пограничную полицию. Потом позвонил Еноку. Он был на месте и сказал, что тотчас дает команду начать поиск преступников силами полиции округа.

3


На попутной машине Петров вернулся с автостанции к месту катастрофы. Скиталец, с фиолетовым кровоподтеком на лбу и заплывшим глазом осматривал район нападения на машину. Он уже нашел по следам место, где лежал в засаде человек, простреливший им баллон, определил и стоянку автомобиля. Теперь уже не было сомнения, что это «хорьх». как они и думали вначале. Петров по дороге успел переговорить и с шоферами машин, которые ехали со стороны Берлина. Те сказали, что «хорьха» не встречали. Значит, это могла быть та самая серая машина, что промчалась мимо автостанции в сторону Энбурга, а может быть, и границы.

— Вот здесь он, гад, развернулся на газоне, — держась за голову, рассуждал Скиталец.

Вид у него был растерзанный: синяк на лбу стал еще больше, кровоточила губа. Он ходил хромая, так же, как и Петров. У лейтенанта болело плечо и колено, каждое движение давалось с трудом, причиняя острую боль. Солдат, тоже получивший травмы, возился с Тарасенко.

Водитель долго находился в бессознательном состоянии и очнулся позже других. Он жаловался на боли в груди — видно сильно ударился о баранку. Наконец, и он немного оправился и стал вспоминать кое-какие приметы нападавшего. Подтвердил, что видел автомобиль марки «хорьх-8», кабриолет.

Тарасенко протянул руку к кобуре:

— Пистолет. Он забрал у меня пистолет.

— Сможете вести машину? — спросил Скиталец.

— Попробую. Если машина цела…

— Цела, — сказал Петров. — Я уже осмотрел. Только нужно сменить баллон и перевернуть ее. Попросим помощи у проезжих шоферов. Я поведу.

Машина, хотя и основательно помятая, скоро стояла на шоссе. Петров сел за руль и, включив мотор, тихо тронул с места.

4


Полковник нервничал, шагал по приемной. Он уже доложил о происшествии в Берлин, и там теперь тоже ждали вестей о том, как идут розыски. Каждый раз, когда раздавался звонок, Кторов стремительно подходил к столу. Однако это были не те звонки, которых они ждали. Потом пали поступать сообщения далеко не утешительные: дежурный полицайпрезидиума передал телефонограмму, что на автостраде полицейский патруль пытался задержать за превышение скорости автомобиль марки «хорьх-8», но водитель указанной машины на требование патруля остановиться, открыл стрельбу. В результате один из мотоциклистов серьезно ранен.

Потом позвонил Енок и сказал, что движение по автостраде, на вероятном пути следования бандитов, перекрыто, навстречу им пущены две полицейские машины и наряд мотоциклистов.

— Эти сволочи прекрасно все понимают и теперь будут стараться обходить посты или идти через них с боем. И что уже совершенно ясно: они рвутся к границе, где, мне кажется, и развернутся основные события, если не сумеем их задержать раньше.

— Разрешите выехать туда, Георгий Васильевич? — спросил Фомин.

— Поезжайте.

5


— Еще километров двадцать, и нас прихватят. Наверно, уже ждут русские пограничники и полиция, — сказал Лютце.

— Не пора ли, Макс, бросать машину. Она выдает. Дальше можно и пешком.

— Пешком? — Лютце хлопнул себя по ноге и тут же присвистнул: — У меня идея. Прижми-ка этого мотоциклиста.

Хаазе начал замедлять ход, оттесняя мотоциклиста к краю дороги. Тот возмущенно замахал рукой и, не понимая, что происходит, затормозил. «Хорьх» остановился рядом.

— Пауль, выходи скорее! — сказал Лютце. — Дай ключ, документы на машину. Сейчас все поймешь. Захвати, что нам может понадобиться и что нельзя оставлять им.

Не дожидаясь Хаазе, он, прихрамывая, подошел к мотоциклисту.

— Вы что сошли с ума? — начал было разгневанный мотоциклист, но Лютце перебил его:

— Слушай, парень, времени у нас нет. Вот ключ от этого автомобиля, а это документы. Давай сюда свои. Что ты хлопаешь глазами — «хорьх» твой. И быстрее, приятель.

— Ну как же это? — растерянно спросил владелец мотоцикла.

— Так… И еще небольшая просьба: ты поедешь в машине. В ней тепло. Поэтому сними куртку и шлем. Сам видишь, я одет легко, меня может продуть.

Молодой мотоциклист начал испуганно отказываться от неожиданной сделки, которую ему так грубо навязывали, понимая, что дело не чисто.

— Ну, пошевеливайся, сосунок! — крикнул Лютце и ткнул ему под ребро пистолетом.

Столь убедительный аргумент сразу подействовал на парня, и он тотчас сбросил кожанку и шлем.

— Теперь ты сядешь в машину и съедешь вниз! Понял? Вот сюда и дальше прямо по полю, в сторону деревни или к дьяволу в гости… — говоря это, Лютце успел натянуть на себя куртку и шлем. — Попробуешь увильнуть, — продолжил он, — получишь гостинец в спину. Ясно? Пошел!

Молодой человек послушно сел в машину и съехал с автострады на ржаное поле. Потом притормозил, остановился.

Лютце выстрелил в воздух, и автомобиль сразу же снова поехал.

Вся операция отняла не более трех минут.

— Здорово! — оценил ее Хаазе. — Ты сможешь вести?

Вместо ответа Лютце занял место впереди. Не успели они отъехать и трех километров, как им встретился полицейский автомобиль.

— В чем дело? — затормозил Лютце, выполняя требование остановиться.

— Вам не попадался тут серый «хорьх»? — приоткрыв дверцу, спросил полицейский вахмистр.

— Встречался. Километрах в десяти. Кажется, «хорьх-8», — Лютце махнул в сторону.

— Спасибо! — полицейская машина рванулась вперед.

— Еще одно препятствие позади, — крикнул Хаазе. И опять замелькали по сторонам перелески, ржаные и картофельные поля. Лютце выжимал из старенького мотора все, что было возможно. Крутой поворот, и они увидели, что метрах в пятистах впереди автостраду перегородили две грузовые автомашины. Рядом стояла группа солдат в зеленых фуражках, и люди в форме немецкой пограничной полиции.

— Бежим! — крикнул Лютце. — Я знаю эти места. До границы не больше километра и кругом лес. Прорвемся.

Он отбросил в сторону мотоцикл и кубарем скатился вниз, в кусты. Хаазе за ним.

«Только бы перешагнуть границу. А там мы у себя, и никакой черт нам не страшен», — думал Лютце. Он бежал, забыв о боли в груди, и вспоминал школьную закалку — ненавистные тогда кроссы. Бежал прихрамывая, оставив далеко позади Хаазе.

— Макс, старина, подожди, — окликнул тот. — Я ведь уже не мальчик.

Лютце сбавил шаг. И когда Хаазе догнал его, стал объяснять:

— Сейчас начнется лощина, пойдем по ней. Она подходит к самой границе. Я тут еще в детстве бывал. Держись, дружище, — подбодрил он.

Тишину прошила длинная автоматная очередь. Стреляли откуда-то издалека. Пули просвистели высоко над головами. Лес наполнился треском ломающихся веток, голосами.

«Стреляют выше, хотят взять живым, — подумал Лютце. — Так даже лучше — больше шансов уйти».

— Не отставай, Пауль! Здесь всего полтораста метров, — крикнул он. — А терять нам нечего! Быстрее!

Но и пограничники видели, что преступники могут уйти. Короткие, злые очереди трещали уже кругом, пули сбивали листья, ветки, впивались в деревья. Теперь с ними решили не церемониться.

Хаазе вскрикнул. Лютце оглянулся и увидел, что тот тяжело припадает на правую ногу.

— Держись! Мы почти дома!

И тут справа от них из кустов высыпала группа пограничников и полицейских. Перебегая от дерева к дереву, они окружали их. Лютце дал несколько выстрелов.

— Бери левее, — крикнул Лютце и послал пулю в ближайшую к Хаазе фигуру. Полицейский упал. Лютце, задыхаясь от бега, разбрызгивая воду, перебрался через ручей, оглянулся. Хаазе еле полз, и его уже нагоняли двое пограничников. «Если ждать, то конец обоим, — подумал Лютце. — Бросить его — значит, оставить свидетеля».

— Прости, друг, — вслух сказал Лютце, словно Хаазе мог его слышать. — Это не входило в мои планы, — но… — Лютце на миг затаил дыхание, прицелился…

Хаазе затравленно оглядывался, понимая, что уйти ему уже не удастся. «Если бы Макс не убежал так далеко вперед. Может быть, он еще успел», — подумал он.

— Ма-а-акс! — хрипло крикнул Хаазе, страшным напряжением воли заставив себя сделать еще несколько шагов. Он увидел, как обернулся Лютце, и у него даже затеплилась надежда. «Но почему он поднял пистолет?.. — Потом острая боль огнем вспыхнула в груди. — Неужели?.. — мелькнуло в угасающем сознании. — И это тот, кого он спас…»

Полицейский из пограничной полиции послал на выстрел несколько коротких очередей.

— Отставить! — крикнул ему по-немецки Рощин, подбегая к распростертому на земле Хаазе. — Поздно, преступник за границей…

6


Как ни спешил Фомин, он прибыл на место, когда все уже было кончено. В изоляторе врач безуспешно пытался помочь тяжелораненому, подобранному у границы.

— Это не Лютце, — сказал Фомин Рощину. — Что с ним?

— На подходе к границе его ранили в ногу. А тот сначала помогал ему, а потом выстрелил и сам успел уйти. При обыске нашли межзональный паспорт на имя Пауля Хаазе, водительские права, деньги и записную книжку. Все у меня. Хочешь взглянуть?

— Потом. Надежда есть? — обратился Фомин к врачу.

— Нет, мало вероятно. Делаю, что могу. — И он ввел иглу шприца в руку раненого.

Через несколько секунд тот открыл глаза и смотрел перед собой отсутствующим взглядом. Даже вспышка блица фотоаппарата не вызвала у него реакции.

— Как вы себя чувствуете, Хаазе? — громко и отчетливо выговаривая слова, спросил Фомин.

Хаазе перевел на него взгляд.

— Песня спета, — прохрипел он. На губах запузырилась кровавая пена, но глаза не выражали ни страха, ни отчаяния. Потом в них появились злые огоньки. — Будь он проклят, барон… Курт фон Зандлер… — Хаазе заворочался на постели. — Убийца… — Глаза Хаазе начали тускнеть, он дернулся в предсмертной агонии.

— Что он сказал? Я не понял первое слово, — спросил Рощин.

— Послал проклятие в адрес барона Зандлера. Лютце — кличка, вымышленная фамилия, а Курт фон Зандлер настоящая. Значит, этот Хаазе и был тот второй… И спас своего убийцу, того, кто в последний момент не пожелал иметь свидетеля. Почти по Достоевскому: один гад съел другую гадину.

— Да, такие и мать родную не пожалеют, — сказал Рощин и отвернулся.

— Все, — доктор закрыл веки умершего.

Офицеры вышли из комнаты.

— Поздновато сообщили, — глухо заметил Рощин. — Они были уже вблизи границы, мы только-только успевали перекрыть…

7


— Чем закончилось, знаю, — остановил полковник доклад Фомина. — Повторите детали.

— Умерший назвал Лютце — Зандлером, бароном, Куртом фон Зандлером.

— Значит, подтверждается. Кюме тоже опознал на фотографии Зандлера. Собирайтесь в Берлин и допросите его. Возможно, он знал и второго. Вот рапорт Скитальца. Винить его нельзя Нападение было, надо отдать должное покойному, отчаянно смелое, дерзкое. За нами, конечно, следили. Трудно поверить, что все это он один… Нет ли среди обслуживающего персонала их агентуры. Надо это проверить.

8


Пока привели Кюме, Фомину коротко рассказали все, что было известно о нем. После ареста долго упорствовал и показаний почти не давал. Потом случилось непредвиденное — в тюрьме у него произошел сильный приступ язвы и прободение желудка. В госпитале сделали операцию. Произошел резкий перелом в настроении Кюме. Он начал рассказывать много интересного, давать показания…

Кюме оказался высоким пожилым человеком, с желтым, болезненным лицом, старался подчеркнуть свою военную выправку. После обычных в таких обстоятельствах вводных слов, Фомин предъявил немцу лист протокола, где в числе других — первой слева, была приклеена фотография Пауля Хаазе, сделанная за несколько минут до его смерти. Спросил, знает ли Кюме кого-либо.

Кюме указал на снимок и назвал фамилию Пауля Хаазе — бывшего инструктора физкультуры и стрелкового дела специальной разведывательной школы «Орденсбург Крессензее», сказал, что Хаазе активный нацист. Близко с ним он знаком не был.

— С Хаазе был вот этот, — Фомин подал фотографию Лютце.

— Аналогичный протокол мне уже показывали. Тогда я высказал предположение, что это барон Курт фон Зандлер. Теперь, если они были вместе, я могу подтвердить, что это действительно он. Один из лучших выпускников «Орденсбург Крессензее», впоследствии сотрудник отдела «Иностранные армии Востока», хорошо знал русский язык. Блестящий молодой человек из старинной немецкой аристократии. Режиму фюрера, его идеалам был предан фанатично. Немногим известны его клички «Барон» и «Отшельник».

— Почему еще и «Отшельник»? — спросил Фомин.

— Любил работать в одиночку, придерживаясь одной из заповедей школы: «В разведке тот, кто живет один, живет дольше».

9


Линия границы была позади. Сзади слышались голоса, но Лютце знал, что за ним уже не гонятся. Однако старался уйти подальше от границы. Наконец, остановился перевести дух. Один глаз не видел, он протер его ладонью, она была в крови. Достал платок и тщательно обтер лоб и щеку, потом глаз. Значит, глаз цел, это кровь залила его.

Никто из пограничников не видел, что посланные наугад пули достигли цели — одна попала Лютце в плечо, а другая слегка зацепила голову. Он и сам в горячке не обратил внимания на то, что ранен, бежал, падал, натыкался на деревья, ветки больно хлестали его по лицу. Теперь, когда он лег на землю и отдышался, стала ощущаться и жгучая боль в плече.

«Жив! — подумал он. — Главное — жив! Только поскорее бы добраться до какого-нибудь жилья».

Он встал и, зажимая рану, пошел на запад.

— Стой! — на тропинке, по которой он шел, стояли двое в форме полицейских Бизонии.

— Перевяжите и немедленно доставьте меня в Ганновер, в комендатуру! — Он не сомневался, что распоряжение будет выполнено. «Пусть Старк подлечит его, а тогда…»


Глава семнадцатая


1


«Итак, кто же вы теперь: Ганс, Вильгельм или Вернер?.. И неужели же почти четверть века спустя судьба действительно снова сведет нас? — думал полковник Фомин, убирая в конверт фотографии Лютце-Зандлера. — И чья рука направляет теперь вас на новые преступления? Английская разведка?.. Тогда они делали на вас крупную ставку, но просчитались. Старк и его помощники старательно плели агентурные сети, пытались проводить хитроумные операции, давая им романтические названия. Но они были вовремя разгаданы и пресечены, а исполнители главных ролей Мевис, Курц и резидент Фердман понесли заслуженную кару. Уже тогда вы были матерым шпионом, Курт фон Зандлер, и вам одному удалось уйти от возмездия. «Отшельник» — любитель работать в одиночку. Мало вероятного, что вас можно было увидеть среди тех, кто цепляет на цивильные пиджаки снятые со старых мундиров гитлеровские награды и, беснуясь, требуют реванша. Вы были человеком действия, «Барон», и, как того требует ваша профессия, предпочитали оставаться в тени. Так если это все же вы пожаловали к нам в гости, кто теперь ваш хозяин?..»

Да, много воспоминаний разбудил в нем тревожный сигнал Петрова. Такие сообщения не оставляются без проверки, так же как безымянная ориентировка друзей о выезде в СССР крупного натовского разведчика. «Кому же доверить это дело?» Перебрав в уме своих сотрудников, Фомин остановил выбор на капитане Михайлове. Позвонил, попросил зайти.

— Хочу поручить вам, Юрий Михайлович, одну работу. Вот тут у меня лежит дело, которым я занимался более двадцати лет назад, еще в период зарождения Германской Демократической Республики. Был я тогда, как понимаете, чуть-чуть помоложе. Я имею в виду, моложе вас, — улыбнулся Фомин. — Ну так вот, если сигнал, который мы получили, подтвердится, нам с вами придется вступить в борьбу с умным, ловким, высокой шпионской квалификации противником, в послужном списке которого немало побед, круто замешанных не только на крови наших людей, но и своих соотечественников, даже коллег.

Ознакомление с материалами отнимет у вас, прямо скажем, много времени. Дело пухлое и сложное. И этим займетесь не сейчас — позже. А пока вам предстоит, используя все наши возможности, выяснить, кто из граждан ФРГ и Бельгии в настоящее время находится у нас в Москве. И нет ли среди них барона Курта фон Зандлера. Надежды встретить такую фамилию, я больше чем убежден в этом, у нас почти нет. И все же посмотрите. В свое время этот господин заявил мне, что такие вещи, как настоящая фамилия, он не обязан хранить в памяти, что он вообще все прежние свои фамилии, как и легенды-биографии прочно забывает. Навсегда. Правда, он не подозревает, что нам и в самом деле известна его настоящая фамилия. Вот его фотографии двадцатилетней давности. Сейчас этому человеку уже за пятьдесят. Я очень на вас надеюсь, Юрий Михайлович, иначе бы не задал такого мудреного ребуса.

— Решали ведь уже такие задачки, Евгений Николаевич, — забирая со стола снимки, сказал Михайлов.

— Э-э-э. Не скажите, — покачал головой Фомин. — Зандлер-Лютце — это, брат, штука! Уравнение со всеми неизвестными. — Полковник мягко постукивал карандашом по бумаге. — Однако у нас есть и постоянно действующие козыри. Один из них — заблуждение любого преступника, даже пусть он будет мастером шпионажа экстракласса, — надежда, что время, подобно волне смывает следы. А следы остаются, дактилоскопические отпечатки и некоторые другие характерные приметы. У этого человека их, правда, немного, вот я специально перечислял их на этой бумажке. Когда будете беседовать с обслуживающим персоналом гостиниц, обратите их внимание на темные очки, мне назвали эти очки модными, даже ультрамодными. Он их старается не снимать. Вообще-то ничего особого в этом нет. Сейчас многие такие носят. Особо обращаю вате внимание: иногда у него слегка дергается правая щека и мочка уха — хронический нервный тик. Примерно вот так… И еще — знает русский язык. Но применяет ли его — вопрос.

— Когда предположительно он приехал в Москву?

— Имеется у меня тут еще одна ориентировка и если, грубо говоря, ее притянуть к этому делу, то что-нибудь в середине августа. Но это предположительно, так же, как и понятие «он». Сигнал мог оказаться ложным.

— Все понятно, товарищ полковник. Отправлюсь на поиски немедленно.

«Он» или не «он»? Как гамлетовская проблема — «Быть или не быть?» — занимала мысли Фомина. А если «он», зачем пожаловал к нам? Что хочет увидеть? Или кого? Может быть, старых знакомых? Не меня, конечно. И не Петрова. А вот Денисовых… Вернее, Денисову. Вполне вероятно… Ну, допустим. Зандлер в Москве решил проверить, куда делась его хорошенькая «помощница», некогда принявшая привет от «дяди Боба». На следствии он не упомянул ее, а мы не спрашивали. Им, вполне вероятно, известна ее дальнейшая судьба. И они могут предположить, что «Лотта» скрыла от мужа свою связь как с Лютце-Зандлером, так и со Старком. И тогда… Черт возьми, — Фомин встал и зашагал по комнате. Еще не известно, он ли это, а я уже свожу вместе старые персонажи давно сошедшей со сцены и не доигранной до конца пьесы. И делаю это так, словно не минуло двадцати с лишним лет, словно я прежний капитан Фомин, на попечении которого энбургское конструкторское бюро, и Денисов, и… А версия вместе с тем вполне логичная: Зандлер, кого бы он сейчас здесь ни представлял, может попытаться шантажировать Людмилу Николаевну, припугнуть прошлым, в надежде заставить работать на себя. Тогда нужно опередить его. В первую очередь следует, пожалуй, позвонить Виктору Сергеевичу и рассказать о возможном появлении на их горизонте такого «гостя». Все теперь зависит от результатов проверки».

Сам не зная почему, Фомин уже оставил сомнения, мучившие его вначале. В нем все больше крепла уверенность, что бывший пограничник не ошибся.

2


У ворот Новодевичьего монастыря резко затормозила «Волга» с шахматными клеточками на боках. За лобовым стеклом вспыхнул зеленый огонек. Пассажир начал расплачиваться с шофером, а его спутница, открыв дверцу, легко выпорхнула на тротуар. Девушка была модно, со вкусом одета, короткая юбка подчеркивала стройность ног. Она, не оборачиваясь, шла с той уверенностью, которая присуща интересным женщинам, знающим себе цену и то, что на них обращают внимание. Мужчине пришлось идти быстрым шагом, чтобы догнать ее. Скромный серый костюм плотно облегал его сильную спортивную фигуру. Волосы, щедро пересыпанные серебром, свидетельствовали, что он уже не молод. Мужчина ничем не выделялся, кроме, пожалуй, больших очков, закрывавших чуть ли не половину лица.

Они прошли под аркой на территорию монастыря к старому кладбищу.

— Мы приехали значительно раньше, — сказал мужчина, взглянув на часы. — Может быть, воспользуемся этим и осмотрим музей? Я никогда тут не был.

— Пойдемте вниз, в подвал. Я знаю, там находится могила сестры царя Петра Первого — царевны Софьи и некоторых его сановных бояр. Интересно, как они выглядели? А в музее я уже была. Кроме старинных нарядов да нескольких икон, там нет ничего интересного.

— Мне все равно, куда идти, лишь бы скорее шло время. Между прочим, в нашем распоряжении почти час.

Никто из посетителей музея не обратил внимания на эту пару. Вместе с тем, если бы любопытный глаз понаблюдал за ними, то наверняка удивился бы их поведению. Из музея они вышли порознь, словно незнакомые. Девушка не спеша проследовала на территорию кладбища, останавливаясь у памятников, читая надписи на надгробьях. Мужчина отстал и шел на значительном расстоянии, не обращая на нее никакого внимания. На кладбище царила обычная тишина, люди говорили вполголоса, да их и было немного в этот ранний час.

Девушка остановилась в тени густой акации, рядом со скамейкой, укрытой зеленью, на которой сидел молодой человек и что-то рисовал в блокноте. Казалось, он всецело поглощен своим занятием, и ни на что не реагирует. Стоило, однако, девушке выйти из-за кустов, он сразу отложил блокнот.

— Эрна, дорогая, наконец-то.

— Я вижу, ты рад, — улыбнулась она, подавая руку.

Он поцеловал ее, потянул к себе:

— Садись, Эрна. Здесь так чудесно, как в беседке. И нет посторонних глаз.

Но он ошибся, полагая, что их не видят. Из-за кустов выглянул недавний спутник девушки. Он выбрал удобную позицию и приник глазом к видоискателю фотокамеры.

— Я выполнил твою просьбу, Эрна. Достать эту книгу оказалось делом нелегким, она почему-то совершенно исчезла с прилавков и стала библиографической редкостью. И понятно. Ее расхватали такие же любители путешествий, как твой дядюшка. В ней обозначены не только автострады, но даже шоссейные дороги большинства областей Союза. Жаль, что вы не на машине. Тогда бы он еще больше оценил эту книгу.

— Спасибо, Мишель. Дядя будет очень доволен. А это… Получай. От меня. Я просила дядю, и он привез, — протянула картонную коробку-футляр, — раскрой.

Он вынул плоский, черного цвета с серой отделкой, поблескивающий никелированными ручками, портативный магнитофон.

— По словам дяди, это последняя модель, — объяснила девушка. — У него четыре дорожки и два дополнительных выносных динамика. Они тоже здесь. Бон там, сзади, нажми кнопку.

Глаз фотоаппарата зафиксировал из-за кустов обмен подарками.

Молодой человек отодвинул панельку. В углублении, плотно прижатые друг к другу, действительно лежали два миниатюрных динамика.

— Значит, он еще и стереофонический?

— Да, очевидно. А это пленка. Правда, всего четыре бобины, но на каждой из них по 1200 метров. Это тоже новая пленка. Он и от сети может работать.

— Вот уже спасибо, Эрна. Не знаю, что и сказать. Я мечтал именно о таком. Во всех комиссионных завел знакомых, но о подобном и думать не смел. У нас, черт возьми, наверно, никогда не научатся делать такие вещи. Только шумим: давай, давай, все, мол, самое лучшее! А на деле…

— Ну, зачем же так. Потерпи, Мишель. Надо уметь ждать и надеяться, — сказала она многозначительно. — Ты еще будешь иметь все. И самого лучшего качества, — прислонилась щекой к его щеке. — Ты талантливый и хороший.

— Пустое… Когда-то это еще будет? — обнял Эрну, посмотрел ей в глаза. — Мне хотелось бы верить… Но ты мне нужна теперь. Теперь, понимаешь, а не завтра. Я люблю тебя, Эрна. А чувствую себя бессильным, глупым мечтателем. И ничего не могу поделать, ничего предложить тебе. Разве двухкомнатную квартиру. Да и то она принадлежит матери. А так ведь просто чепуха получается: случайные встречи тайком… — Он хотел ее поцеловать, но она выскользнула из-под его руки.

— Что ты, Мишель, дорогой. Ты забываешь — мы ведь на кладбище. Кощунство. — Шаловливо прижала душистую ладошку к его губам. — Надеяться и ждать. Я же говорила. А теперь ответь мне, как ты решил? Мы едем?

— Чего ты спрашиваешь? Ну конечно! Да! И еще тысячу раз да! Я готов за тобой хоть на край света!..

— Вот и умница. А теперь я пойду. Через три дня мы встретимся в Риге, вечером между шестью и семью часами, у памятника Райнису. Это в парке. Ведь ты говорил, что бывал там?

— Да, я очень люблю Ригу.

— Мы чудесно проведем несколько дней вместе. Опять, как там, на юге… А теперь не сердись. Мне пора.

— Так скоро? Посиди еще, хоть минутку.

— Прости, не могу. Надо спешить. Меня в гостинице ждет дядя. Он хотя и очень добр ко мне, но не любит ждать. Будет беспокоиться. Это ты в Москве дома, а мы — в чужой стране. Он будет беспокоиться, — Эрна встала, поглядела по сторонам. — А ты и в самом деле нашел очаровательный и уединенный уголок. И эта старинная железная скамья… Обрати внимание на ее правую заднюю ножку.

Он встал, не выпуская ее руки.

— Ничего особенного, ничем не отличается от трех других.

— Не в этом дело. Посмотри и запомни. Так надо…

— Посмотрел и запомнил. Хотя не пойму, зачем.

— Потом поймешь. — Эрна гибким движением прижалась к нему, поцеловала в губы и решительно зашагала прочь, грациозно покачиваясь на высоких каблучках.

Проводив Эрну взглядом, он нагнулся и посмотрел на ножку скамейки. Пожал плечами. Потом покрутил барабанчики магнитофона. Повесил его на ремешок.

Взял коробку под мышку и, довольный, вышел на аллею, ведущую к выходу.

У ворот столкнулся с кудлатым парнем в цветастой рубашке навыпуск. Тот загородил ему дорогу. Подняв глаза, узнал старого приятеля Бориса Хряпина.

— Лугунов? Привет, старик! — сказал тот. — Чего здесь?

— Так, гуляю.

— Один? Нашел место.

— А ты?

— Я с попутчиками… Разные прочие шведы. — Хряпин подмигнул. — Деловой контакт. Просили показать Новодевичье, и вообще…

— Не бросил это дело? Смотри, не погори, как Венька.

— У меня, старик, приличные родители. И вообще… А как твоя маман?

— Спасибо. — Лугунову хотелось скорее уйти от Хряпина. Встреча эта вызывала у него внутренний протест и тоскливые воспоминания, когда они были в одной компании с Венькой, а тот напропалую фарцовал. Лугунов тогда занимал в их кругу незавидную роль переводчика. Они делали дела, а он старался оставаться в стороне, хоть от доли не отказывался. Но спорил, останавливал. «Ты же у нас отличник, — еще язвил тогда Венька, — а что делать нам, вечным двоечникам, изгнанникам со студенческой скамьи». Он злился, но дружбу с ними не бросал. А Боб Хряпин еще говорил: «Мы же не Родину продаем, а торгуем тряпками. Чудак, мама устала снабжать тебя грошами». Венька, наглый и циничный, никогда не нравился ему, но он был заводила и организатор разных веселых вечеринок, и Лугунов не делал попыток оставить его компанию. А еще их, всех троих, связывали общие и, как им казалось, независимые взгляды на жизнь.

— Эх ты, какую штучку раздобыл. — Глаза Хряпина разгорелись, когда он увидел магнитофон. — А говоришь, бросил…

— Подарок.

— Темнишь, старик. Может, сторгуемся?

— Нет-нет.

— Ну, как хочешь. Адью своей маман.

Лугунов пожал потную, липкую руку Хряпина и, когда тот побежал к своим «шведам», брезгливо вытер ее о штаны. «Как хорошо, что наши дороги разошлись», — подумал он и вышел за ворота.

3


Эрна, столь торопливо распрощавшаяся с Лугуновым, видимо, не так уж спешила к своему дядюшке в гостиницу. Покружив у памятников, вышла на новое кладбище и, встретившись со своим недавним попутчиком, пошла в сторону гостиницы «Юность». Скоро они сидели в ресторане, отдавая дань русской кухне. Между первым и вторым блюдом мужчина раскрыл фотокамеру и извлек готовые фотографии. Последовательно были зафиксированы наиболее интересные эпизоды недавнего свидания молодых людей.

— Молодец, Эрна, — убирая снимки, сказал мужчина. — Значит, он будет в Риге?

— Да, все так, как вы хотели. И он, кажется, всерьез ждет новых любовных похождений со взбалмошной девицей, у которой весьма состоятельный дядя. Но…

— Есть вопрос? Разрешаю. Один.

— Почему именно Рига? Там мало интересного. И море холодное.

— Моя дорогая, жизнь складывается не из одних развлечений, а в Риге у нас — дела. И сделает их, кстати, наш мальчик. Это укрепит в дальнейшем его привязанность к нам.

— Вы считаете, сделанного недостаточно?

— Это все хорошо. Но, чем больше он завязнет тетерь, тем крепче будет привязан к нам в будущем.

4


Михайлов спешил. Ему не терпелось доложить полковнику о результатах поездки. Выскочив из машины, он не стал дожидаться лифта, у которого скопился народ, а свернул на лестницу, шагая через две ступени.

Фомин был у себя.

— Отдышитесь, — сказал он. — Зачем бегать по лестнице? Спешить надо медленно.

Михайлов разложил свои записи.

— Можно, Евгений Николаевич?

— Можно, только спокойнее.

— Ничего похожего на Зандлера установить мне не удалось. Фамилия эта, как я выяснил в справочниках, довольно распространенная. Бароны такие были и не одна ветвь… Но к нам за последние годы в гости не приезжали. В общем, Зандлера нет.

— Этого следовало ожидать. А что еще?

— Из тех, кто в какой-то мере схож с интересующим нас лицом, я отобрал шесть человек. В основном отдыхающие по путевкам «Интуриста». Двое из них позавчера выехали в Ялту, где хотят пробыть недели две. Есть коммерсанты из Бельгии и ФРГ. Как указано в их паспортах — Гутман и Квалик. Возраст их подходит. Двое находятся в Москве, уже побывали на юге. Вернулись. Теперь собираются в Ленинград — взяли билеты. Это — директор гимназии Фишер и второй — Крайкемаер, коммерсант. И еще двое. Вернее, один. Сегодня утром с племянницей он вылетел в Киев, затем посетит Ригу и Ленинград. Потом вернутся в Москву. Сходство — опять только одно — возраст.

Приметы Фишера, если их сравнивать с фотографиями, что вы мне дали, более всего похожи на Лютце — Зандлера. Но тоже так… умозрительно.

Тот, что с племянницей из Бельгии Иоганн Гартенфельд, здесь совсем недавно. Его племянница, Эрна Гартенфельд, приехала на двадцать дней раньше и успела побывать на Черноморском побережье.

— Меньше, чем мало, но лучше, чем ничего. Что будете делать дальше?

— Что у кого здесь было — проверить трудно. А то, что будет, можно проследить. Свяжусь с товарищами из Ялты, Киева, Риги, Ленинграда. Попрошу помощи.

— Хорошо. И познакомьтесь как следует с делом, теперь у вас есть время. Утром обязательно побывайте в адресном бюро. Договоритесь, чтобы адресные карточки на Денисовых — подробнее о них вы узнаете из материалов дела — на время из картотеки изъяли. Это для того, чтобы исключить для Зандлера-Лютце возможность узнать их адрес.

— Значит, вы считаете, эти Денисовы могут кого-то заинтересовать?

— Могут. Виктор Сергеевич Денисов — крупный ученый, академик, а его жена… Ну ладно, разберетесь. Еще что?

— Попробую заполучить отпечатки пальцев Фишера и Крайкемаера. Я узнал, что они собираются пойти в театр. Заказывали билеты. Если сегодня не сделаю, то что-нибудь придумаю завтра обязательно.

— Только будьте осторожны, очень осторожны, чтобы не задеть как-либо невзначай их достоинство. Уж такие складываются исключительные обстоятельства, что мы должны это сделать, но нельзя обидеть ни в чем не повинных. Потом разнесут черт те что…

5


— Я не предполагала, дядя, что город так красив, — заключила Эрна, когда они, заставив шофера такси поколесить по улицам, вышли наконец из машины на площади перед гостиницей «Рига».

— Твоим восторгам не будет предела, когда ты познакомишься с Юрмалой — так теперь называется Рижское взморье, — сказал ее спутник.

После небольших формальностей Гартенфельд и его племянница оказались в отличном смежном номере. Перелет, длившийся менее двух часов, их не утомил. Положив вещи, они тут же спустились в ресторан.

— Теперь я хочу гулять, и только гулять, дядя Иоганн, — игриво щелкнула пальчиками Эрна. — Честное слово, я раньше никогда не предполагала, что в России так вкусно и обильно едят. Если к этому прибавить прекрасный воздух и безделие, я безобразно располнею. Полнота, как вы понимаете, мне ни к чему. Предлагаю побольше гулять.

— Я тоже не очень-то хочу выходить из формы, — заметил Гартенфельд, — а посему принимаю твое предложение.

После обеда в холле гостиницы они купили путеводитель по Риге и, прихватив фотоаппараты, отправились бродить по городу.

Официант, подававший им вечером ужин, услышав, что его клиенты оживленно обменивались впечатлениями, спросил:

— Вам понравилась наша Рига?

— О, великолепно, — ответила племянница. — Правда, мы успели побывать лишь в кафедральном соборе и музее. Но и этого достаточно, чтобы делиться впечатлениями весь вечер.

— Завтра Юрмала, — наметил программу дядя Иоганн, — предварительно осмотрим памятник Райнису. Я знаю его только по описанию…

Официант одобрительно кивнул, а придя на кухню, поделился с коллегами, что обслуживал очень хорошо говорящих по-русски, приятных иностранцев: дядю и племянницу, людей бесспорно интеллигентных и общительных. Ему польстило, что осмотр Риги они начинают с памятника Райнису.

— Их интересует латышская культура, — заключил официант.

6


— Вы плохо спали? У вас усталый вид.

— Вчера засиделся здесь, Евгений Николаевич. Листал дело-роман!.. И Лютце-Зандлер, я вам скажу… Действительно, ас. Переговорил с Киевом. Там дядя и племянница были всего сутки и сегодня в первой половине дня вылетели в Ригу. Гутман и Квалик отдыхают и ведут себя пристойно. И последнее: удалось снять отпечатки Фишера, находятся на экспертизе. После этого круг розыска сократится.

— Не плохо, совсем не плохо. За сутки вам многое удалось. Но это первый и пока еще весьма нетвердый шаг на пути, который нам с вами, Юрий Михайлович, предстоит…

Фомин пододвинул к себе объемистый том дела Лютце-Зандлера, задумчиво перевязал тесемки. Отодвинул его на край стола.

— Я был помоложе вас, Юрий Михайлович, когда вместе с немецкими коммунистами и с демократически настроенными людьми принимал участие в послевоенной перестройке Восточной Германии. Мы мечтали о будущем. Мы верили, что сумеем навсегда разделаться с бациллой фашизма. Мы сделали все что могли, и сейчас я радуюсь успехам Германской Демократической Республики не меньше, чем трудовым и политическим победам нашей страны. ГДР вопреки отчаянным противодействиям некоторых наших бывших союзников и некоторых кругов ФРГ вышла на мировую арену, как сильное социалистическое государство, с которым приходится считаться и которое невозможно не уважать.

Фомин встал из-за стола и зашагал по кабинету.

— У меня остались в ГДР хорошие друзья, например, живет там такой человек — Енок, с которым мы переписываемся и поныне. Он уже на пенсии. Мы с ним провели немало интересных и важных дел… А еще вахмайстер Бертольд Редель — ныне майор государственной безопасности ГДР, отличный парень. Недавно получил от него письмо.

Фомин вернулся к столу, взял лежавший на нем лист, скрепленный с конвертом. Вот послушайте, что он пишет:

«…Наступило время, когда западные немцы, повернувшись к Советскому Союзу, увидели вместо потенциального врага доброжелательного соседа по многоквартирному дому, именуемому земным шаром. Многие из них поняли, что их судьба и судьба мира в прямом и переносном смысле связана с вашей великой страной, а это пророческие мысли Ленина, это его прозорливая идея о существовании двух миров, как единственно возможной, хотя и временной альтернативе. И как следствие этого поворота — заключение договоров между вами и ФРГ. Нормализация наших чисто немецких отношений».

Фомин вопросительно посмотрел на Михайлова.

— Он тысячу раз прав, Евгений Николаевич.

— Конечно, прав. Но борьба там предстоит еще не малая. Реакционеры всех мастей и оттенков всячески пытаются помешать нормализации обстановки в Европе.

Фомин снова прошелся по кабинету.

— Когда докладывал генералу о нашем деле, он посоветовал проштудировать последние справочные материалы по НАТО, и прежде всего по деятельности объединенных сил в области разведки. Посмотрите наши досье, прочитайте газеты. Небезынтересен поворот в официальной политике ФРГ. Она мало устраивает и расходится с интересами тех, кто стоит у руководства западногерманской разведки, да и бундесвера тоже. И хоть Гелена уже нет, кадры его несомненно находятся в действии. Их в НАТО хватает, кое-кого туда привлек приемник Гелена Вессель, когда работал там в штабе.

— Я знаю, вы уже имели с ними дело, — сказал Михайлов. — И кажется, недавно.

— Вы имеете в виду того двойника? Да, но он больше служил англичанам. После той истории, как известно, некоторым из посольства Великобритании пришлось выехать из СССР в двадцать четыре часа.

— Лютце тоже служил англичанам.

— И Гелену. Только нам тогда не удалось все выяснить до конца. Но мне думается, он был одним из незаурядных кадровых мастеров геленовской разведки…

Но вернемся в ФРГ. Вы обратили внимание: в телеграмме от наших друзей, между прочим, кроме Брюсселя, указан еще и Ренсбург. А это натовская база в ФРГ. Вот и получается, что в то время, как прогрессивная часть западных немцев делает усилие разрядить политическую атмосферу в Европе и стремится жить с нами в дружбе, другая…

— Вы полагаете, Евгений Николаевич, что этот агент НАТО немец?

— Очень может быть. А Зандлер тоже немец, и уж конечно, он не из тех, кто поддерживает нынешнюю политику своего правительства.

— Смотря кого: вон их министр обороны Гельмут Шмидт оповестил о грандиозных военных учениях в семьдесят втором году и чуть ли не о всеобщей мобилизации в связи с этим.

— Все так, — вздохнул Фомин. — Некоторые, к сожалению, быстро забывают уроки истории, слишком быстро. Вспомните события в Чехословакии и бурю, поднятую вокруг этого всеми службами антисоветской пропаганды. И была пора, когда кое-кто забыл вещие слова патриота Чехословакии Юлиуса Фучика: «Люди, будьте бдительны»…

Нам с вами этот призыв особенно понятен, дорогой. Поскольку не прекращается тайная война против нашей страны и братских социалистических государств.

Фомин встал.

— А теперь вопрос по существу дела: вы были в адресном бюро?

— Да, Евгений Николаевич, там полная договоренность. Учитывая исключительность ситуации — карточку временно сняли.

7


Старший лейтенант Паже собрался было идти в порт, где у него были дела, когда его пригласил к себе полковник Пинкулис.

«Что бы это могло быть, — думал он, спускаясь по лестнице. Старик ведь знает мои планы на сегодня». Сотрудники между собой называли «стариком» начальника отдела Альберта Мартыновича Пинкулиса, светловолосого великана, которому еще не исполнилось пятидесяти. В слово «старик» в данном случае вкладывались сразу несколько понятий: и то, что он был старшим по чину и патриархом по возрасту, и то, что любил незлобно поворчать, но чаще по делам, не имеющим отношения к службе.

— Заходите и садитесь, мазила, — встретил Паже полковник. — Что же вы вчера опростоволосились? Я бы на месте тренера с треском вышиб вас из команды. И это на последней минуте…

— Сам не знаю, как получилось, — начал оправдываться Паже. — Два штрафных броска и оба мимо корзины. Если хотя бы один уложил…

— Если бы, да кабы… — махнул рукой полковник. — Нервы подвели. А хорошие нервы очень важны в нашей профессии. Ну ладно, будем надеяться, что промахи у вас могут случаться только в баскетболе. Вызвал я вас вовсе не для того, чтобы отчитывать за неудачные броски…

Пинкулис достал из папки лист бумаги.

— Есть неотложное дело. Звонили из Москвы, наших товарищей интересует одна парочка. Туристы из Бельгии. Некий Иоганн Гартенфельд и его племянница Эрна. Вчера они прибыли к нам, остановились в гостинице «Рига». Поезжайте и присмотритесь к ним. Пробудут они здесь, как я узнал, три — четыре дня. Возьмите себе в помощь кого-нибудь от Тушлиса. Одному там не справиться. Возьмите эту бумагу — в ней все сказано — изучите и действуйте…

Когда Паже приехал в гостиницу, дяди с племянницей там уже не оказалось. Не без труда ему удалось разузнать, что Гартенфельды рано утром ушли или, вернее всего, уехали на пляж. Перед отъездом они позавтракали в кафетерии при ресторане и расспрашивали официанта, как туда быстрее всего добраться. Как выяснилось, этот же официант обслуживал их накануне за ужином и они, разговорившись с ним, сказали, что собираются осматривать памятники, а потом поехать в Юрмалу.

«В Юрмале искать их бесполезно», — прикинул Паже и решил на сегодня хотя бы выяснить, когда они вернутся.

В гостиницу они приехали поздно вечером и сразу же заперлись в своих номерах. Паже оставалось ждать утра.

8


Лугунов бывал в Риге не раз и достаточно хорошо ориентировался в городе. Прямо с вокзала — поезд прибыл рано утром — он поехал на взморье, рассчитывая, как всякий «дикарь», обосноваться там у какой-нибудь хозяйки. Отыскать жилье оказалось, однако, совсем не просто. Он долго бродил по зеленым улочкам, стучался в дома, спрашивал редких прохожих, никто не мог ничего посоветовать. В Прибалтике стояла необычайно теплая погода, и наплыв отпускников был велик как никогда.

Гигантская подкова песчаного пляжа до отказа была заполнена отдыхающими. Он пешком прошел Булдури, Дзинтари и лишь в Майори, когда совершенно потерял надежду найти пристанище, ему улыбнулась удача. Пожилой латыш, к которому он обратился, критически осмотрел его и спросил:

— Студент?

Лугунов, обозленный неудачами, хотел было ответить, что это, мол, не имеет отношения к его просьбе, но передумал и, заставив себя улыбнуться, сказал:

— Был студентом. Теперь, как это пишется в газетах, молодой специалист, инженер.

— Тогда иди за мной, — бросил латыш и, шаркая сандалиями, не оборачиваясь, пошел по улице.

«Старик не очень-то приветливый», — отметил Лугунов, но повиновался. Свернули в узкий проулок и вскоре остановились перед калиткой. Провожатый широко распахнул ее, пропуская Лугунова вперед. По тропинке через кустарник они подошли к аккуратному домику. Старик громко крикнул:

— Власта! Иди-ка сюда. Привел тебе жильца.

Из дверей дома выплыла крупная женщина в белом переднике с засученными по локоть рукавами темной кофты. Строго оглядела Лугунова. Несмотря на свой извечный апломб и самоуверенность, Лугунов нерешительно затоптался под ее суровым взглядом.

— Надолго? — спросила она.

— На десять дней, — не задумываясь, ответил он.

— На десять? Можно. Внук уехал, вернется через две недели. Ваша комната здесь, — она указала рукой аз маленькую пристройку. — Там есть отдельный вход. Пойдемте, посмотрите.

Комната была невелика: одну стену почти целиком занимало окно, вторая была переплетена самодельными стеллажами, на которых в идеальном порядке выстроились шеренги книг. Вся мебель состояла из небольшого стола, стула, шкафчика и низкого топчана, покрытого ковром.

— Постель найдете в этом шкафу, — сказала хозяйка. — Можете знать меня Власта Альбертовна. Умывальник и туалет за домом. — Она повернулась к двери.

— Спасибо. Власта Альбертовна. Одну минутку, пожалуйста, — удержал ее Лугунов. — Я насчет формальностей. Вот мой паспорт. И наверное, нужно сразу заплатить деньги?

— Да, прописка нужна, пусть даже на десять дней. А деньги отдадите, когда будете уезжать. — Забрав паспорт, хозяйка ушла.

«Имя действительно у нее по характеру — Власта», — отметил Лугунов. Раскрыл чемодан, вынул легкие брюки, босоножки, белую рубашку, полотенце, решил тотчас пойти на пляж, который был рядом.

Свободное местечко отыскал не сразу, разделся и с наслаждением медленно вошел в прохладное море. Купался долго, вспоминая всевозможные стили плавания, которые еще с мальчишеских лет были предметом увлечения. И то, что не давалось на Москве-реке или Клязьме, здесь, в море, выходило чудесно. Море выталкивало его, как пробку, держало, и не хотелось выходить.

Потом, зажмурясь, отдыхал на теплом песке под лучами ласкового солнца, вдыхая пряные запахи воды и хвои. Голова была легкой, и мысли легкие, думалось о том, что жизнь — стоящая штука, а он счастливчик, которому везенье даровано богом. С таким же легким чувством он пошел потом бродить по пляжу, ища занятия: поиграл в волейбол, продул партию в пинг-понг какой-то девице. В начале четвертого отправился в кафе обедать.

Теперь следовало поглядывать на часы. Мысли о предстоящей встрече прогнали недавнюю легкость и теперь будоражили тем больше, чем ближе был назначенный час.

9


Без десяти шесть, чисто выбритый и тщательно одетый, Лугунов вышел из такси у парка. Подыскал скамейку неподалеку от памятника, надеясь первым увидеть Эрну издалека, еще до того, как она заметит его. Но она появилась неожиданно и совсем с другой стороны.

— Мишель, хелло!

Он даже вздрогнул, услышав ее голос. Она стояла такая нарядная и красивая, что у него забилось сердце от гордости за себя. Он стремительно поднялся.

— Умница. Я рада, что ты приехал. Но идем, идем же. Там дядя. Я наконец познакомлю вас.

Она чмокнула Лугунова в щеку, подхватила под руку и потянула в полумрак аллеи, где на скамейке в одиночестве сидел мужчина в темных очках.

— Дядя Иоганн, вот это и есть мой друг — Михаил Лугунов.

У Лугунова почему-то засосало под ложечкой. Он представлял этого дядю и старше, и дряхлее, или, по крайней мере, этаким живчиком с брюшком и восторгами чудака-туриста.

— Иоганн Карл Гартенфельд, — дядя протянул Лугунову руку, широко улыбнулся, — по-русски можно Иван Карлович.

— Очень приятно, — ответил Лугунов, пытаясь на лице Гартенфельда прочитать его отношение к этой встрече. Но трудно было что-либо понять, ибо дядя даже не удосужился снять своих огромных темных очков, как забрало закрывавших половину лица.

— Мишель, мы только с моря и очень проголодались. Может быть, пойдем в ресторан? — спросила Эрна.

— Я не голоден, но с удовольствием побуду с вами.

Они нашли небольшое уютное кафе, которых так много в Риге. Посетителей было мало — отличная погода и теплое море допоздна удерживали на берегу отдыхающих.

— Вы что-нибудь выпьете? — спросил Лугунова Иоганн Карлович.

— Спасибо. Я вообще почти не пью. А в такую духоту предпочитаю чай.

— Похвально. В наше время среди молодых людей это редкость.

Лугунов повел плечами, в души польщенный словами Гартенфельда.

— Эрна рассказывала, что вы закончили институт, — пододвинулся к Лугунову Иоганн Карлович, когда официантка, выполнив заказ, отошла от их столика. — Где вы теперь намерены работать? Я, признаться, не очень разбираюсь, как у вас в России делается карьера, но это любопытно знать. Может быть, приведется дома разговаривать с коллегами, и я не хочу быть профаном. Вы понимаете, с каким интересом у нас относятся к вашей стране и особенно к проблемам молодежи. В странах Запада тоже немало своих проблем. Так каковы ваши жизненные планы?

— Пока меня оставили при кафедре как возможного кандидата для поступления в аспирантуру, а если не удастся, то, очевидно, буду распределен в какой-нибудь научно-исследовательский институт.

— А что вам мешает поступить в аспирантуру?

— Есть ряд причин. Нужно суметь выдержать конкурс, иметь хорошую характеристику-рекомендацию. Правда, конкурс меня не смущает. У меня диплом с отличием. Я серьезно готовился к экзаменам.

— Прекрасно, когда человек твердо уверен в своих силах. Мое глубокое убеждение, что только сильные люди могут достичь успеха. И они по праву достойны быть избранниками нового мира. Это, конечно, мое субъективное мнение. Я говорю о духе, о натуре человека, о его способностях проявить индивидуальность. Это равно относится ко всем политическим формациям.

«Правильный дядька, — с интересом смотрел Лугунов на своего собеседника. — Говорит вполне разумные вещи».

— Да, — продолжал между тем Гартенфельд. — Но мне кое-кто жаловался, что у вас тут весьма трудно проявить творческую индивидуальность. Если не брать б расчет случайной удачи. Все талантливое берется немедленно под административно-партийный контроль, и тогда боже упаси такому человеку где-нибудь… Ну, как это у вас говорят? — Гартенфельд пощелкивал пальцами. — Вспомнил! Набедокурить. Да, набедокурить. Я имею в виду, как-то необычно развлечься, или приобрести себе лишнюю машину, или как-то не так высказать свои мысли… Скажите, из-за этого ведь бывают неприятности?

— Ну, не все конечно, так мрачно, — поморщился Лугунов. — У нас люди имеют возможность выдвинуться, проявить себя так же, как и у вас, — он тут же пожалел, что вырвалось это «у вас». И тут же оправдал себя. Зачем рисоваться перед иностранцем?..

— Не поймите мои высказывания за желание вести с вами политическую полемику. Я очень высокого мнения о вашей стране и ваших достижениях… Меня просто интересуют частности. Вы сами, например, так уж уверены в своей дальнейшей карьере? И все вас понимают? И действительно, все двери для вас открыты?

— Вы знаете, — Лугунову показалось, что он нашел весьма ловкий выход из положения. — Все эти вопросы спорны. И не на один я бы не стал давать прямых ответов. Но они, представьте себе, перекликаются с мыслями моей матушки. Она мне иногда говорит: тебя не понимают, с нашими порядками ты никогда не сможешь себя проявить.

— Ваша матушка? О! Ваша матушка имеет трезвое мужское мышление. Скажите, — вернулся Гартенфельд к началу разговора, — вы говорили что-то о характеристике-рекомендации. Что это такое? Что в ней должно быть отражено — ваши деловые качества, знания или вероисповедание, взгляды, политические убеждения?

— Как вам сказать?.. Исключая вероисповедание, характеристика-рекомендация именно отвечает на эги вопросы. Склонность к ведению научно-исследовательской работы. Она дается четырехугольником деканата, и, как вы понимаете, эти люди хотят знать, кого они рекомендуют.

— Что это за четырехугольник?

— Декан, секретарь партийной организации, секретарь комсомольской и профсоюзной организаций. В общем, как у нас принято говорить, — администрация и общественные организации. Они представляют весь коллектив.

— Ну, например, у вас с кем-то из этих организаций испорчены отношения, да?

— Были некоторые трения. В деканате не все меня любили. Некоторые мои сверстники считали меня карьеристом, хотя я в моем стремлении быть лучше, быть выше других, не вижу ничего плохого.

— Абсолютно справедливо, — заметил Гартенфельд. — Серые пусть остаются сзади. Не могут все быть одинаковыми.

— И существуют еще завистники или такие, кто не терпит инакомыслящих. — Подогретый похвалой, Лугунов начал выплескивать, словно единомышленнику, свои претензии к товарищам, к институту, к людям, которые его учили, старались сделать его лучше, чем он был. — Что касается комсомола, — сказал он вдруг, — я не был комсомольцем. Меня всякие там «даешь, берешь, целина» никогда не прельщали. Мама и я считали, что главное — это отличная учеба и светлая голова. Это компенсирует все. Меня в общем-то им не в чем было упрекнуть. Учился я хорошо. А некоторые убеждения — это мое дело. Они никому не приносили вреда.

«Этот молодой человек — находка, — отметил Гартенфельд. — И были не правы те, кто считал, что мне не стоит заниматься такой мелкой, черновой работой, как вербовка студента. И Крафт не терял зря времени на выставке, заводя знакомства и подбирая кандидатуры. Он не ошибся. Побольше бы нам таких одиночек». Думая об этом, Гартенфельд продолжал с любопытством слушать разглагольствования своего молодого знакомого.

— Мой возможный научный руководитель уважаемый в институте человек, профессор, я делился с ним своими замыслами, они его заинтересовали, и он обещал кое с кем поговорить. И потом, — подбадривал сам себя Лугунов, — я участвовал в общественной работе, не раз выступал на научных конференциях, диспутах.

И тут же Лугунов вспомнил, что выступал на диспуте всего однажды, да и то был здорово побит. Он тогда пытался было развить перед товарищами по курсу мысль, что молодой и незаурядный инженер не должен отвлекаться черновой работой и строить свою карьеру по шаблону, начиная с первой ступеньки служебной лестницы. Его должны заметить и выделить среди остальных. Говоря это, он тогда прежде всего имел в виду себя. И это поняли товарищи. Он даже сослался на примеры, что некие фирмы за рубежом сразу же давали молодым и талантливым лаборатории, высокие оклады и прочее.

Его тогда высмеяли. С тех пор он затаился и решил, что не стоит лезть на рожон и ввязываться в подобные дискуссии. Своими взглядами он делился теперь с очень узкой группой приятелей и с матерью. Она-то уж его понимала и всячески поощряла его устремления, цели, которые он перед собой ставил. Главным в разговорах с матерью всегда была его карьера и умение заработать. И еще они оба любили заграничные вещи. Он восхищался шикарными автомобилями иностранных марок. Раздобывал, не считаясь с затратами, иностранные журналы с рекламными объявлениями и голыми красотками, сигареты. Нет, во всем этом он не видел ничего предосудительного…

Эрна встала из-за стола.


— Вы не возражаете, если я ненадолго покину вас. Здесь довольно душно. Пока принесут чай, я пройдусь.

И она, не дожидаясь согласия, пошла к выходу.

— Извините за любопытство, — проводив Эрну глазами, сказал Гартенфельд. — Я не случайно спрашивал именно о ваших планах, взглядах. Эрна прожужжала мне о вас все уши, говорила, что вы мечтаете побывать на Западе и вам импонируют некоторые стороны нашего образа жизни.

— Как сказать, импонируют?.. Мне бы просто хотелось, конечно, съездить в некоторые страны…

— Что вам мешает?

— Пока я не имею для этого возможностей. И кроме того, нужны средства, которых я тоже пока не имею…

— Я не знаю, чем вы так приглянулись Эрне, — Гартенфельд поправил очки, — но она выразила желание увидеть вас гостем в своем доме, Миша. — Голос его стал тихим, вкрадчивым. Я не могу, не вправе советовать, вы взрослый и умный человек, но все это возможно, если вы захотите. Скажу больше, и поймите меня правильно. Из ваших суждений я понял, что у вас, лично у вас, есть некоторые затруднения. У нас же талантливый молодой специалист может быстро сделать карьеру! В самом деле, у нас нет препятствий к этому. Допустим, захочет наш инженер или врач, или просто рабочий поехать поработать в другой стране, ну, скажем в США, в Англии, в ФРГ, — пожалуйста. Никто не запретит. Можно это и в Бельгии. И здесь бывает, конечно, важно, как начнет свою деятельность человек. Лучше приезжать не с пустыми руками. Вы понимаете меня. Правда… — Гартенфельд развел руками, — у Эрны на вас какие-то виды… Она взбалмошная девица, и мне, как родственнику… У нее кое-что есть, но она как всякая женщина порой не отдает себе отчета, поддавшись чувствам. Да-да, Миша… Все это я говорю вам, пользуясь ее отсутствием.

— Простите, Иоганн Карлович. — сказал Лугунов, совершенно сбитый с толку такими многозначительными намеками. — Я еще ничего не могу вам сказать. И не знаю, что сказала вам о наших отношениях Эрна. Но во всяком случае… — он сам удивился своему ответу, — в нахлебниках я бы не ходил. И жить на чьи-то средства тоже не собираюсь. Я долго пользовался карманом матери, но это только до поры, до времени… Я и теперь нахожу способ заработать — даю уроки неуспевающим студентам…

— Вы не так меня поняли. Миша. Вам нужно чем-то проявить себя. Когда говорил, что плохо ехать с пустыми руками, я имел в виду ваши собственные успехи, ну хотя бы вашу дипломную работу. Мне нравится, что она конкретна. Я просмотрел ее и рад, что знаю, с кем имею дело. Работа вполне может быть использована в компании, членом которой я состою. В ней есть идеи, а за идеи мы кладем некоторые суммы в банк на имя автора. В самом деле, это реально. Я могу вашу работу захватить с собой… Только смотрите, чтобы вам это не повредило. Хотите?

При этих словах у Лугунова по спине пробежал озноб. Как тогда, весной, когда связался на выставке с чертежами. Он долго тогда не находил себе места, не спал от страха, думая, что же с ним будет дальше. И вот теперь он чувствовал, что его втягивают в какую-то скверную историю…

Потупясь, Лугунов разглядывал замшевую запыленную туфлю Гартенфельда, будто в ней заключился смысл только что сказанного. Так, значит, Гартенфельд видел его работу.

Вернулась Эрна с букетом роз.

— Понюхай, какая прелесть, — ткнула букетом в лицо Лугунова. — Прекрасно, не правда ли? Здесь за углом колоссальный магазин цветов.

— Да, — согласился Лугунов, оторвав наконец взгляд от гартенфельдовского полуботинка. Эрна смотрела на него такими откровенно влюбленными глазами, что он подумал: наверное, она и есть его судьба и вообще, что он скис. Ведь после той первой встречи он готов был идти за ней хоть на край света. И потом он мечтал о новых встречах…

— Пойдемте отсюда, — предложил Гартенфельд, отодвигая пустую чашку. И, подозвав официантку, расплатился.

Они вышли из кафе и направились к парку. Мысли Лугунова продолжали лихорадочно работать. Теперь уже навязчиво возвращались к Эрне и будущему, которое вдруг открывалось перед ним.

— Присядем, — предложил Гартенфельд, остановившись у одинокой скамейки. — Нам, я думаю, следует закончить разговор. Желание племянницы для меня почти закон. Что же вы решили? Эрна, пойди пройдись. А мы с Мишей поговорим по-мужски.

— Ну, дядя… — капризно повела плечиками Эрна, — не надо так сразу…

Она потрогала ухо Лугунова, и ему вдруг стало тепло и весело. Он точно захмелел от ее прикосновения и от собственных мыслей.

— Погуляй, Эрна. В самом деле, я хочу дать Мише добрые советы для его же пользы, — сказал Гартенфельд. У него нервно дернулась щека, и голос теперь прозвучал властно и сурово.

Эрна подчинилась.

— Вообще-то вам, молодой человек, следует подумать над всем, мною сказанным, — снова зажурчал голос дядюшки. — Это и желание Эрны, ведь она, как мне кажется, любит вас. И вспомните все, что вы уже сделали… Вы поняли меня?.. Вспомните свои услуги, оказанные некогда одному иностранцу и те небольшие просьбы Эрны… Но это частность. А главное — только у нас вы сможете получить то, о чем, как мне кажется, мечтаете. Просто так случилось, что наши интересы совпали. И принципы… от них не следует отступать… Да и некуда…

«Отступать некуда, — стучало в голове. — Некуда, некуда… Ну и пусть!.. И чего я, в самом деле?.. А там?.. Там, может быть, все по-другому… Да, если бы Эрну увидели его однокурсники, лопнули бы от зависти. А что бы сказала мама?..»

И он стал внимательно слушать, что говорил ему Гартенфельд. Сначала это были слова о его будущем. Потом об осторожности, которую он должен соблюдать. А дальше… Дальше шел уже самый натуральный инструктаж, что ему нужно будет сделать.

Эрна несколько раз обошла парк, постояла у витрины, съела мороженое и, когда снова вернулась к скамейке, услышала обращенные к ней слова Гартенфельда:

— Извини нас, тебе пришлось немного поскучать, но зато мы обстоятельно поговорили… Сейчас, пожалуй, мы пойдем домой. Уже поздно. Да и Мише далеко добираться.

Опускались сумерки. На фоне темных кустов и газонов сиротливо белели пустые скамейки.

Вышли на сияющую разноцветными огнями реклам, еще оживленную улицу Ленина. Гартенфельд первым увидел машину с зеленым огоньком, решительно шагнул с тротуара, поднял руку.

— Езжайте, Миша. Вам дальше ехать. До завтра. Как условились.

Лугунов поцеловал Эрне руку и юркнул в машину.

Как ни гнал он от себя страхи, как ни успокаивал, нервное напряжение от разговора с Гартенфельдом не проходило. За переездом остановил машину и расплатился, решив дальше добираться пешком.

Узенькие улочки Юрмалы, оживленные в дневное время, сейчас были пустынными. Не встретил даже обычных для ночных часов влюбленных парочек. Приткнувшись к тротуарам, дремали автомобили. Шаги разносились гулким эхом. Это пугало. Тогда Лугунов свернул к морю, чтобы берегом пройти до своего переулка, и здесь, неожиданно, встретился с людьми. Это были уборщики пляжа. Они, тихо переговариваясь, сносили коробки с мусором к машине с невыключенным мотором. На фиолетовом бархате моря лежала серебряная лунная дорожка. Море дышало свежестью, пряными ароматами, и его величавое спокойствие благотворно подействовало на Лугунова. Ему вдруг захотелось спать. Он сладко потянулся и зевнул.

Бесшумно прошел в свою комнату, разделся и лег. Жестковатые крахмальные простыни приятно холодили. Но скоро они почему-то стали шершавыми и душными. И он никак не мог найти удобной позы, вертелся. И совсем расхотелось спать. Широко открытыми глазами он смотрел в темноту, думал об Эрне и ее дяде, переосмысливая все, что с ним произошло. Что-то ведь явно надломилось в нем в минувший день, и он был уже не такой, как даже вчера утром.

«А как бы отнеслась мать к тому, что произошло, — подумал он. — Испугалась бы? А отец, если бы он был жив?»

По рассказам матери, он был интересный и веселый человек. Встретились они, когда матери было девятнадцать, она работала в парикмахерской на каком-то московском вокзале. Он ехал в командировку и зашел побриться. По ее рассказам, они сразу приглянулись друг другу, а через день стали мужем и женой. Ездил он без конца в какие-то экспедиции и почти не бывал дома. Последний раз приезжал уже в войну по дороге на фронт. Михаил знал из отцовских писем, которые прочитал уже взрослым, что отец любил мать глубоко и серьезно и всячески просил как молено бережнее относиться к себе и к нему, Михаилу. А потом отец пропал без вести. Товарищи сообщили, что не вернулся на базу после какого-то полета. Пособие за отца он получал до совершеннолетия.

Мать вторично замуж: не вышла, хотя, как он это понял потом, имела не одну возможность. В доме часто останавливались какие-то дяди, иногда очень солидные, которые ему нравились и дарили подарки. Вместе с ними жила еще бабушка, мамина мать, сухонькая старушка, пенсионерка, долгое время работавшая в библиотеке. Она-то и научила его читать чуть ли не в три года (потом мама всегда этим гордилась). Бабушкино ученье не прошло даром, его приняли сразу во второй класс. А потом бабушка разругалась с матерью и уехала в другой город, к своей сестре. Там и умерла.

К тому времени в дом прочно вошло благополучие. Мать была хорошим мастером-парикмахером и косметичкой. В салоне, где она работала, к ней была запись, да и дома она принимала тех, кто имел возможность платить за прием поистине бешеные деньги. Летом, как правило, ездили с матерью на юг, и с детства он знал наперечет названия самых модных курортных городов. Отличник, он поступил в институт, сдав лишь один экзамен. И сдал прекрасно. После этого он окончательно уверовал в то, что при нем всем говорила мама: он — исключительно способный, одаренный. Потом он ездил на юг и на Рижское взморье, в общем, куда ему заблагорассудится, уже один. Средства были. Стипендия отличника, пенсия, которую мать копила ему с тех пор, как он переступил порог школы…

Жизненные принципы? Тогда, на институтской дискуссии о молодых специалистах, его не поняли. Но ведь он действительно так считал. Он сказал тогда, что, пока молодой специалист у нас получит возможность самостоятельно вести свою тему, проходят многие годы. Облысеешь, пока свалишь авторитеты. Или надо прицепиться к авторитету. Другое дело за рубежом. Принес работу деловому человеку, — если талантливо, сразу схватят. И пожалуйста — и место, и солидный оклад, и комфорт. И он даже привел примеры из книг, из романов, которые все читали. В той же «Иностранной литературе». Ну, пусть там еще говорилось о всяких социальных неурядицах и борьбе с этими богатыми благодетелями. Он же не говорил тогда, что нужно обязательно служить капиталу. Можно и у нас. Только вы дайте возможность ему, пока он молод. А ему ответили, что государство, дескать, не дойная корова. И что, если есть способности, никто не задержит его взлета.

Нет, его явно не хотели понять тогда. И лепили стандартные фразы, что государство тратит деньги на его учебу, и он должен… А почему не считают чем-то ужасным там, за рубежом, когда молодой инженер, допустим, уезжает в другую страну, в ту же, допустим. Америку и быстро делает карьеру. Не карьеру Каупервуда, а ученого. Потом ведь можно вернуться домой, но уже с именем. И что тогда говорили ребята? Опять стандартная болтовня: «крало умов» и тому подобное.

А что касается Каупервуда, то это… Нет, эта карьера скорее подходила Веньке, который считал драйзеровского Френка Каупервуда своим кумиром. Жаловался — не дают развернуться, не ценят, мол, у нас деловых качеств. Тогда они много болтали с Венькой и Бобом Хряпиным на эту тему. И где-то он даже соглашался с ними. Действительно, попади такой Венька в Америку, и точно бы стал ворочать делами. И в конечном счете, деньги — дело хорошее. Это и мама так считала, и некоторые ее клиентки. Тоже тряпичницы, как Венька, а мужья их иногда занимали большие посты. Чего же они не одергивали своих жен?

А Веньку вон посадили. Хорошо еще, что Венька ничего не сказал про своего переводчика Лугунова, иначе не видать ему диплома инженера. Это уж точно — вышибли бы из института. А он ничего такого особого и не делал. И мать тогда не возражала, когда узнала об их коммерции, только предупреждала; «Поосторожнее».

Шли часы. А сна так и не было.

…Встреча с Эрной. Он ведь любит ее. Конечно, любит. Тут ведь не голый расчет, а настоящие чувства. Но скажи об этом в том же комитете комсомола — вытаращат глаза…

И Эрна любит его, нет сомнения, любит. Такой близости и таких чувств, как с ней, он никогда еще не испытывал. Ни с кем. А ведь были у него встречи с девушками. Разные были девушки. Но таких, как Эрна, не было.

Дядя Эрны?.. Теперь он для Лугунова перестал быть загадкой. И где-то подсознательно Лугунов чувствовал страх, согласившись выполнить его довольно странные поручения: встретиться, передать привет… Впрочем, это его ни к чему не обязывает. Ведь подписок он никаких не давал? Просто маленькое джентльменское соглашение, маленькая услуга…

А если нет?..

И сразу стало холодно. «Зря обольщаюсь… Я уже сказал свое «да». Что это я?.. С чертежами на выставке ведь обошлось тогда (совесть Лугунова была сговорчивой). А теперь перспективы. И Эрна».

Извечная самоуверенность придала силы. Чего, собственно, Он боится, что мучается: требовались-то, в общем, пустяки. Долго это не продлится. Аспирантуру он закончит не в три года, хватит и полтора. Надо расширить разработку экспериментальной части дипломной работы. С его знаниями, деньгами, которые, по словам Иоганна Карловича, у него будут, и Эрной, он сможет развернуться, показать себя… А тогда пусть судят. У него свои принципы.

От этих мыслей стало спокойнее — он убедил себя в правильности принятого решения.

За окном стал накрапывать дождь, Лугунов вдруг почувствовал, что сейчас уснет. И сразу словно провалился в небытие.


Глава восемнадцатая


1


Утром Паже ждал недолго. Гартенфельды встали рано. Не было восьми, когда дверь открылась и из номера вышел мужчина в темных очках и красивая белокурая девушка. Мужчина нес пляжную сумку, у девушки на плече висел фотоаппарат. Теперь нужно было дождаться сигнала товарищей о том, что Гартенфельды на пляже.

Когда такое сообщение поступило, Паже подошел к дверям номера и сравнительно быстро нашел на ручке несколько отчетливых отпечатков пальцев. Не теряя времени, он поехал в лабораторию, чтобы самому проследить за изготовлением снимков. Лишь убедившись, что они получились хорошо и принадлежат мужчине, он тоже поехал на пляж понаблюдать за дядей и племянницей.

В тот день Паже не заметил ничего такого, чтобы обращало на себя внимание в поведении этой пары. Туристы как туристы. Правда, около Гартенфельдов, вернее возле племянницы, образовался круг молодых людей. Они вместе играли в волейбол, в карты, фотографировались. Иоганн Гартенфельд старался принимать участие в играх молодежи, но он был уже приложением к племяннице, которая определенно пользовалась успехом в компании. Впрочем, Эрна не отдавала никому предпочтения.

Любопытный сигнал поступил лишь на третий день. Эрна встретилась вечером с молодым человеком, которого ранее в ее окружении не было. Выяснить, с кем встречалась Эрна, не удалось. У сотрудников Паже не оказалось под рукой машины, а незнакомец, проводивший Эрну до гостиницы, сел в подошедшее к стоянке такси и уехал. Хорошо еще, что один из сотрудников успел сделать снимок и заметить номер машины.

Паже узнал адрес шофера и съездил к нему на квартиру. Шофер вспомнил, что молодой человек, который сел вечером у гостиницы, ехал на взморье. Километрах в четырех от Булдури расплатился и пошел пешком в сторону автобусной остановки. Ничего примечательного в поведении пассажира шофер не заметил, по его мнению, это был русский и, скорее всего, приезжий, отдыхающий.

Так или иначе выяснить связь Гартенфельдов с молодым человеком не удалось, хотя по поведению Эрны было очевидным, что знакомы они хорошо. На другой день Гартенфельды опять ничем не проявили себя. Не показывался больше и тот молодой человек Все шло примитивно просто, по туристскому расписанию. Они совершили экскурсию в Кемери, осматривали развалины крепости. А вечером вдруг собрались и выехали — в Ленинград.

Такой поворот дела сбил Паже с толку. Он очень надеялся на очередную встречу дядюшки или племянницы с таинственным незнакомцем. И уж ни за что не упустил бы того. А как быть теперь, как его разыскать? Хорошо еще, что сотруднику удалось сделать снимки во время его свидания с Эрной.

Паже поехал на взморье, нашел уголок пляжа, который Гартенфельды избрали местом своего отдыха, в надежде найти кого-либо из тех, кто отдыхал вместе с ними. Ему повезло: подошли двое парней и девушка, которых он видел в компании с Гартенфельдами. Потаи рядом с ним оказалась группа крепких загорелых ребят, узнав одного из них. Паже обрадовался — теперь можно подойти и побеседовать. Спиной к нему стоял Вилис Ларис — игрок сборной баскетбольной команды Рижского университета.

Когда Ларис повернулся, Паже помахал ему рукой, подозвал, объяснил, что хотел бы узнать. Вилис сказал., что все ребята — студенты университета. Посоветовал поговорить с Алешей Мартыновым, который вернулся с практики раньше других и все эти дни проводил на пляже.

— Леша, подожди — остановил Ларис Мартынова, увидев, что тот направлялся к воде.

— В чем дело?

— Вот тут мой знакомый хочет тебя кое о чем расспросить. А я за тебя пойду искупаюсь.

— Я из милиции, — сказал Паже.

Лицо Мартынова вытянулось.

— Ничего особенного, — улыбнулся Паже, — мне нужна ваша помощь. Несколько дней тут отдыхали мужчина лет пятидесяти и девушка — иностранные туристы. Они оставили где-то здесь дорогой фотоаппарат и обнаружили это только в Ленинграде. Вы не помните, случайно, этих туристов?

— Как же, помню. Они были здесь, по-моему, еще позавчера, — Мартынов присел рядом с Паже. — У них действительно был отличный фотоаппарат и кинокамера, и транзистор. Компанейские такие люди и отлично говорят по-русски, почти без акцента. Старикан называл себя Иваном и объяснял, что у него в роду были русские и что русский язык он знает с детства, а она студентка филологического, специализируется на рус-ком.

— Среди вас, я имею в виду компанию, которая тогда их окружала, были только местные ребята или еще и приезжие?

— Наших было человек пять — те, кто ходят сюда регулярно. Когда играли в волейбол, подходили кое-кто с пляжа. Их я не знаю.

— А этого парня не встречали? — спросил Паже, открывая книгу, где была заложена фотография.

— Да вроде помню, — сказал Мартынов. — Он, по-моему, только один раз был тут. И если не ошибаюсь, назвался Михаилом. Откуда он, не знаю, но не местный. Похоже, его интересовала Эрна — племянница этого дяди Вани. Вообще-то интересная девица, за ней тогда многие пытались приударить. Но она этого Михаила ничем не выделяла. А дядюшка — ют просто не обращал на него внимания. Больше Михаил вроде бы и не появлялся.

— Спасибо, Леша, — улыбнулся Паже. — Надеюсь, ты понимаешь, что разговор наш, так сказать, конфиденциальный.

— Железно, товарищ начальник. Понимаю, служба. А фотоаппарат-то был приличный. — Мартынов пожал офицеру руку и побежал к морю…

Полковник Пинкулис, когда Паже доложил о своих неудачах на пляже и скудных сведениях, которые сумел собрать, неожиданно спокойно заметил:

— Вы сделали все, что было в ваших силах. Давайте лучше подытожим, что мы имеем. Несколько хороших отпечатков пальцев Гартенфельда и фотографию этого Миши. Маловато, конечно, но может пригодиться москвичам.

2


— Значит, Юрий Михайлович, полное разочарование? — спросил Фомин Михайлова. — А вы надеялись сразу?.. Свою работу латвийские товарищи проделали добросовестно. И уж тут не их вина, что по данным экспертизы: Федот, да не тот.

Полковник стал разглядывать присланные из Риги фотографии Гартенфельдов и молодого человека, искавшего с ними встречи. Особенно внимательно разглядывал он самого дядюшку, там, где лицо его было крупным планом. Пожал плечами.

— Да, видимо, это не Лютце. Вот если бы удалось самому его увидеть поближе… Только нужно ли теперь тратить на это время, если не совпали отпечатки пальцев — значит, кто-то другой.

— По совести говоря, Евгений Николаевич, мне почему-то казалось, что Зандлер скрывается под именем Гартенфельда.

— Ну что ж, бывает. А может быть, все-таки Петров ошибся? Шутка ли, прошло столько лет. Да, вот что я упустил: не заметили наши товарищи одной особенности, о которой я вам говорил. Он иногда делал вот так… — Фомин несколько раз быстро напряг и распустил мышцы правой щеки. — У Лютце это едва заметно, нужно присмотреться. Кстати, Петров на это и обратил внимание, потому что портретного сходства с тем, прежним Лютце он не отметил, глаза узнал, лоб и это движение. Предупредите товарищей еще раз.

— Понятно.

— И принимайтесь за проверку других. У вас еще не проверены двое. Они, помнится, вот-вот должны приехать из Ялты.

3


Людмила Николаевна посмотрела на часы. Пора было собираться на работу. Уже несколько лет она вела на общественных началах хоровой кружок в заводском Дворце культуры, и это приносило ей большое удовлетворение. Сейчас, летом, занятия проводились нерегулярно. Но в назначенные дни она приходила вечерами во дворец, к тому же дома сидеть было скучно, а там всегда ее окружали люди, молодые воспитанники, каждый со своими мечтами, заботами и даже страстями.

Людмила Николаевна сама давно уже не пела — пропал голос. Произошло это неожиданно, в пору тяжелой болезни дочери, когда девочка несколько дней была на грани жизни и смерти. Но в Людмиле Николаевне открылось второе призвание — призвание педагога, она стала учить пению других.

Сегодня ей особенно хотелось быть среди людей. Утром позвонил Виктор Сергеевич и сказал, чтобы его не ждали — задержится в командировке еще на несколько дней. Дочь Иринка была на юге и писала маме хорошие письма. Они доносили запахи моря и виноградников, где дочь, с подругами по институту, работала на практике. Скорей бы уж Виктор заканчивал свои испытания и тогда они вместе поехали к дочери, как было задумано, и провели отпуск вместе. Если бы рядом не было тети Виктора Сергеевича, Людмила Николаевна просто бы извелась от тоски.

— Мама Катя, я ушла, — сказала она, заглянув на кухню, где старушка с завидным терпением помешивала в тазу большой ложкой кипящее варенье.

— Иди, голубушка. Только не задерживайся. Скоро поспеет, чаевничать будем со свеженьким. Попробуй пенки — язык проглотишь.

Отказаться было невозможно.

Людмила Николаевна вышла на улицу. Дневная жара спала, но каменные стены, тротуары все еще дышали теплом. Даже близость Москвы-реки не давала прохлады. На улице было много народу, москвичи спешили в парки и скверы. Большие очереди вытянулись у причалов речных трамваев. Когда она переходила улицу, заметила, что за ней следом идет молодой человек. Ей показалось, что он только что встретился с ней в подъезде дома. А вот теперь торопливо шел сзади. Она обернулась, парень прошел мимо. «Наверно, новенький, из нашего дома», — решила она.

4


Лугунов вышел из автобуса на остановку раньше центрального входа в усадьбу «Архангельское». Прошел в парк, направляясь к памятнику Пушкину, у которого его должен был ждать Гартенфельд. Лугунов спешил — он опаздывал к условленному времени. Иоганн Карлович сидел на скамейке и читал газету. Лугунов сел рядом, поздоровался. Гартенфельд неторопливо свернул газету и положил в карман.

— Слушаю вас.

— По адресу, что вы мне дали, Денисовы давно не живут. Их бывшая соседка по дому — ее внучка дружит с дочерью Денисовых Ирой — рассказала, что они три года назад переехали в высотное здание, назвала адрес. Бабка попалась разговорчивая, объяснила, что ее Татьяна и Ирина учатся в одном институте и сейчас где-то на юге, под Сухуми, на практике. Я поехал по новому адресу Денисовых в высотный дом. Заходил в разные подъезды. Нашел там одну лифтершу. Сказал, что забыл номер квартиры Иры Денисовой. Она довольно-таки сердито объяснила, что Ирины нет — она на практике. И самого, мол, хозяина нет. А Людмила Николаевна, дескать, только что вышла. Хотите догоняйте и спрашивайте, что надо. Вон, она, мол. Я догнал ту, на которую она показала. Интересная, в общем-то женщина, лет сорока.

— Догонять ее вам не следовало бы, — поморщился Гартенфельд. — Лучше бы она вас не видела.

— Не подумал.

— Теперь уж ладно, постарайтесь узнать телефон. И надо выяснить, так сказать, распорядок дня Денисовой. Сегодня же. А в целом вы вполне удовлетворительно выполнили мою просьбу. И я вам обязан. Теперь телефон, и все. Я позвоню вам вечером домой. После этого настоятельно рекомендую об этой моей просьбе забыть. Совсем. Ясно? Это в ваших же интересах.

— Понимаю, — кивнул Лугунов.

— Мы встречаемся сегодня с вами последний раз. Впредь все мои просьбы к вам, а точнее — задания, — Гартенфельд сделал ударение на этом слове и, сняв очки, в упор посмотрел на Лугунова, — вы будете получать через тайник. А следовательно, туда же будете класть ваши ответы. Вы хорошо запомнили место у скамейки на кладбище? Эрна вам показывала его?

— Помню. Только я тогда не понял, зачем это нужно. Я вот нее хочу спросить вас, Иоганн Карлович… — кто вы такой? И еще…

— Не договаривайте, — оборвал его Гартенфельд. — Вы становитесь любопытным. Кто я, вас не должно интересовать. Достаточно того, что вы мой друг и сообщник, и за то, что вы уже сделали, вам грозит не один год тюрьмы, хотя бы за рижский привет от «дяди Боба», который вы так неуклюже передали. Поэтому, если хотите чистым выйти из этого положения и хорошо заработать — я не снимаю своих обещаний о поездке к ном и прочих перспективах — будьте умнее или, может быть, вы сомневаетесь?

— Нет, нет, — жалко улыбнулся Лугунов.

— Тогда я продолжу. Вот, — Гартенфельд достал из верхнего кармашка пиджака толстый и длинный плотничий гвоздь и передал его Лугунову.

Тот повертел гвоздь в руках.

— Что я с ним буду делать?

Гартенфельд взял у него гвоздь и без усилия отвернул шляпку. Внутри гвоздь оказался полым.

— Вы вставляете туго скатанный рулончик бумаги с вашим сообщением внутрь, плотно заворачиваете шляпку и вгоняете гвоздь в землю рядом с задней правой ножкой скамейки. Вот и все. Его заберут и взамен оставят другой, в котором вы найдете мои инструкции. В коробке, — Гартенфельд пододвинул Лугунову обычную на вид коробку папирос «Казбек», — фотоаппарат и запас кассет с микропленкой. Как вы потом убедитесь, кассеты легко входят в контейнер. Проявлять пленку будем мы сами. Для работы с ней не нужно специального освещения. В общем, сверху лежит инструкция. Прочтите и сожгите. Дальше вы рассказывали Эрне об изобретении одного вашего друга. Вы смогли бы переснять его?

— Трудно. Друга пригласили работать в почтовый ящик. А диссертация его хранится в секретном отделе института. Автореферат — это легче. Во всяком случае, я попытаюсь.

— Попробуйте и постарайтесь сделать это побыстрее. Через неделю мне уезжать.

— А Эрну я не увижу больше?

— Увы, мой дорогой. В будущем году вы целый месяц будете вместе. Она приедет и найдет вас, а потом поможем вам приехать к нам, если вы, конечно, не передумаете. Найдем, я думаю, способ. Купите какую-нибудь туристскую путевку. Ну хотя бы на пароходе вокруг Европы… Но все это детали. А теперь последний вопрос: как моя просьба о документах?

— Удалось достать не только паспорт, но и военный билет.

— Да вы просто молодец! — ударил себя по коленке Гартенфельд. — Зачем же вы вдруг задавали мне столько вопросов? Ну ладно. В этой пачке деньги, значительная сумма. Расходуйте осторожно, не вызывая подозрения. Помните мои наставления. Желаю удачи, мой друг. — Гартенфельд улыбнулся, — а в недалеком будущем… и родственник. Так, наверно? До свидания…

5


«Парень удачный, — подумал Гартенфельд, глядя вслед Лугунову. — В наше время просто находка». Он посмотрел на часы, поднялся и побрел в глубь парка. Недалеко от часовни, где покоился прах одной из владелиц этого роскошного дворца, он подошел к скамейке, на которой, уткнувшись носом в книгу, сидел человек.

— Если судить по портрету, княгиня была очаровательна, — обратился Гартенфельд к сидящему, так, словно они расстались пять минут назад и теперь продолжали разговор.

— Жаль, что умерла совсем молодой, — отозвался человек, отрывая взгляд от книги.

— У нас в таких случаях говорят: «Каждому свое». У вас это принято считать провидением господним. На самом же деле это жизнь с ее закономерностями. Не так ли, коллега Старк?

При этом имени незнакомец вздрогнул и осмотрелся по сторонам.

— Тс! Кларк, черт возьми! Кларк! И не иначе.

— Да, да, простите. Привычка.

— Люди нашей профессии не должны иметь привычек. Они их губят.

— Вы правы, Кларк, еще раз извините. Увидел вас — забылся. Расслабился. Вспомнил Брюссель, нашу совместную работу. Извечная немецкая сентиментальность. Уезжая, я просил дать мне надежный канал связи, но, мой бог, никак не предполагал, что это будете вы. И рад — мы опять в одной упряжке.

— Упряжка, пожалуй, одна. Верно. Но в этом заезде мне опять отводится роль пристяжной.

— Я понимаю, вам импонирует роль кучера, но он определился еще в начале скачек и порой помахивает кнутом.

— Что делать, если в упряжке не все одинаково тянут, — скривился Кларк.

— Точнее, кое-кто хочет выскочить из нее, как это сделали французы. Пожалуй, хватит об этом. Расскажите, как вы оказались здесь, а не в Бейруте. Тогда на выставке мы не смогли поговорить.

— Провалился один из моих агентов, — раздраженным тоном бросил Кларк.

Гартенфельд вопросительно посмотрел на Кларка.

— Ах да! Припоминаю. Пикантная, надо сказать, история. — В голосе Гартенфельда звучала неприкрытая насмешка.

Кларк не ответил на колкость.

— В Бейруте я чувствовал себя как дома, а здесь каждую минуту можно оказаться персоной нон грата. Особенно после знаменитого блефа «Красные шпионы в английском парламенте».

— Чувствуется ответный нажим?

— Для этого нужно быть основательно засвеченным или вести себя крайне неосмотрительно. Просто так, без оснований, не беспокоят. Они без шума выдворили тех, кто им мешал, и все. У меня во всяком случае к ним претензий нет.

— Отрадно слышать. Тем более что у меня к вам просьба. Удалось кое-что раздобыть. Но предстоит еще небольшое дело. Не хочется иметь против себя лишние улики. Полагаю, объяснять ничего не нужно. Адрес известен.

— А вы говорили — одна упряжка. — Кларк закурил.

Гартенфельд тем временем достал из бокового кармана небольшой продолговатый пакет, дополнил его полученными от Лугунова документами.

— Вот и вся почта. Учтите, Кларк, без дураков — пленка требует специальной обработки, а документы хороши лишь тогда, когда они подлинные. Ясно? И еще — не суйте нос в свои старые связи. Я пробовал установить контакт с одним из ваших, тех времен. Удивительно повезло. Этот ублюдок отправил моего человека к дьяволу.

— Вы знаете, с годами ценность собственной шкуры удивительно возрастает. Поэтому у меня и в мыслях такого не было. О документах не беспокойтесь. Через три — четыре дня они будут лежать на столе вашего, впрочем, нашего общего шефа.

— Иного я не ждал. Благодарю вас, Кларк. До встречи.

— До встречи. И не забывайте о сентиментальности.

Гартенфельд поспешил откланяться. Только в такси он облегченно вздохнул, где-то в тайниках мозга постоянно шевелилась мысль: все ли благополучно, все ли уж так в порядке?.. Сможет ли он при случае доказать свое алиби? Теперь на руках не было улик. К важнейшему шагу, который он должен был сделать и ради которого была задумана его поездка в Россию, он пришел совершенно чистым.

Дело, между прочим, предстояло рискованное, и ему нужно было вести себя предельно расчетливо. Многое, конечно, могло зависеть от случая.

Лотта!.. Она значилась нескомпрометированной. Понятие в его профессии определенное, но всегда за этим словом он усматривал неопределенность… Правда, в данном случае большинство позиций, по которым они проводились и тогда, в Ганновере, со Старком, и позднее, в Пуллахе, и совсем недавно, в Брюсселе, с его новыми «вторыми» хозяевами, Лотта оставалась, так сказать, «в активе». Иначе бы она фигурировала на следствии еще в Энбурге. Ведь она была одним из важнейших аргументов, который советская контрразведка пустила бы в ход сразу. Этого не случилось. И еще — так во всяком случае ему подсказывала его логика — если бы Лотта хоть раз обмолвилась о своих связях со Старком и с ним, вряд ли бы советская контрразведывательная служба допустила, чтобы она стала женой Денисова — крупного советского ученого. Смешно думать, что ее оставили как приманку и столько лет терпеливо ждали, что на нее клюнут.

Эти рассуждения, а он уже много раз анализировал эту ситуацию, успокаивали его, вселяли надежду на успех. Важно было только хорошо сориентироваться и действовать наверняка.

6


— Людочка, так мы не передумали… Едем на дачу? А то в городе такая духотища, я уж больно устала, да и тебе нужно отдохнуть от своих певцов. Раз уж Витя задерживается… И чувствовала ты себя не больно-то хорошо. Верно ведь?

— Едем, мама Катя. Сейчас все норовят удрать из города на природу. Не будем и мы белыми воронами… Завтра с утра и поедем.

— Вот и хорошо. А я там и огурчиков подсолю и смородинки пособираю…

— Всегда так. Собираемся отдыхать, а вы как закрутитесь опять и не найдешь на вас управу. А разве это отдых?

— В движении, говорят, жизнь…

— Я не против движения. Но ведь вас с кухни не вытащишь.

— Так я ведь как лучше хочу, — надулась тетя Катя.

— Ну хорошо, хорошо… — Людмила Николаевна обняла старушку, прижалась к ее щеке. — Я согласна. А сейчас будем пить чай со свежим вареньем. Ведь оно, кажется, у вас замечательно получилось. Пенки были такие вкусные…

7


— Товарищ Паже? Говорит Пинкулис. Зайдите ко мне и захватите с собой копии фотографий, которые мы отправляли в Москву.

В кабинете начальника за приставным столом Паже увидел грузного мужчину лет пятидесяти пяти — шестидесяти, с загорелым обветренным лицом, изрезанным морщинами. Узловатая, с въевшейся в кожу смолой рука его тяжело лежала на краешке стола.

— Давайте сюда материалы, садитесь, слушайте, это имеет прямое отношение к делу, которым вы занимались, — сказал Пинкулис. — Это Янис Юрас. Шкипер сейнера «Юлиана», — объяснил полковник. — Он рассказал мне, что неделю назад к нему зашел какой-то молодой человек и передал привет от некоего «дяди Боба». Это словесный пароль. Им в свое время пользовался для связи с агентурой английский разведчик Старк, майор Старк. Действовал такой господин с территории нынешней ФРГ в послевоенный период, и обращаясь к моряку: — Старк, если мне не изменяет память, «завербовал» вас в сорок седьмом в лагере для перемещенных под Ганновером?

— У вас прекрасная память, товарищ полковник, — хриплым басом отозвался Юрас.

— Товарищ Юрас пришел помочь нам. Он тут погорячился и допусти одну оплошность Вместо того чтобы поблагодарить того молодца за привет, поговорить с ним, так сказать, «по душам», узнать, зачем тот явился, послал «племянника дяди Боба» к чертовой бабушке, да еще пригрозил, что сведет, куда следует. Парень тот, конечно, сразу ретировался. А Юрас вот пришел к нам. Простите, товарищ Юрас, что я вас критикую. Но что делать? Вот посмотрите. — Полковник протянул фотографию. Это случайно не он?

Паже увидел, как подскочили брови рыбака.

— Он самый. Значит, вы его знаете?

— Не совсем — ответил полковник. Обернулся к старшему лейтенанту: — Приглашайте товарища Юраса к себе. Пусть он вам еще раз подробнейшим образом все расскажет. Составьте протокол опознания и зайдите с материалами ко мне.

Когда Паже и Юрас выходили из кабинета, Пинкулис снял трубку и попросил соединить его с Москвой.

8


«Интересно, сильно ли изменилась Лотта с той поры, когда была сделана эта фотография?» — Гартенфельд убрал снимок в карман, уселся в сквере двора и развернул газету. За все время пребывания в Москве он еще ни разу не был так близок к цели: ее дом, ее подъезд — Лугунов очень подробно описал все. Теперь оставалось ждать, чтобы еще раз убедиться, что Людмила Денисова именно та, которую он ищет… Он будет сидеть здесь все утро и «увлеченно» читать, пока сна не появится. Должна же она выйти из дому — в магазин или еще по каким-нибудь делам. Совсем некстати там эта тетка, с которой живет Лотта. Он специально посылал Лугунова позвонить в квартиру, назвавшись приятелем Ирины. Лугунов все это проделал в тот же вечер и доложил. Парень, кажется, был очень доволен, что им больше не придется ни встречаться, ни даже говорить по телефону.

Вспомнив поговорку: «Кто рано встает — тому принадлежит весь мир», Гартенфельд улыбнулся про себя и, казалось, углубился в чтение газеты.

Прошло более часа. Он терпеливо ждал. И наконец…

Она вышла из дверей, и он сразу узнал ее. «Лотта! Конечно, Лотта. А рядом с ней старуха! Это верно и есть та тетка, о которой говорил Лугунов. — Он продолжал сидеть и наблюдать за женщинами. — Какова Лотта! — отметил он про себя. — Как хороша и эффектна, словно четверть века — пустяк».

Людмила Николаевна и ее спутница вышли на набережную и направились к стоянке такси. Он видел, как они взяли машину.


«Предусмотрительность — великая вещь», — отметил Гартенфельд, быстро садясь в ожидавший его таксомотор, шоферу которого он дал задаток.

— Держитесь вон за той «Волгой», — наклонился он к водителю. — Сегодня я наконец накрою свою женушку и эту старую сводню-тещу, — сказал он в пространство.

Водитель, молодой парень в клетчатой ковбойке, понимающе кивнул, перекатив папиросу из одного угла рта в другой, лихо надвинул козырек форменной фуражки на лоб, и машина рванулась вперед.

Оба таксомотора почти одновременно затормозили на площади перед вокзалом.

Ему не представило большого труда оказаться в одном вагоне с Денисовыми. На станции вышел на перрон буквально за их спинами и следовал в отдалении, запоминая повороты и названия улиц. Наконец, женщины остановились у калитки, и Людмила Николаевна открыла ее своим ключом.

«Южная, 25» — проходя мимо, прочитал Гартенфельд. В конце улицы свернул в лес, обошел огороженные забором дачные участки и без труда нашел нужный ему дом. Густой кустарник дал возможность стоять незамеченным у самого забора наблюдать и даже слышать разговоры.

По обрывкам фраз он сделал вывод, что женщины решили пожить на даче несколько дней.

«Теперь нужна встреча без свидетеля, — рассуждал Гартенфельд, — придется ловить момент». Он покружил еще вблизи дома, изучая возможные варианты подхода к нему, заглянул за ограды соседних дач и, удовлетворенный, зашагал к станции, наметив следующий день для решительного шага.

9


Двор и коридоры института были похожи на муравейник. Шумными компаниями собирались бывалые студенты старших курсов, вернувшиеся из отпусков и с практики. Робко и тихо вели себя новички, сдавшие вступительные экзамены. Среди гула и суеты степенно расхаживали преподаватели, при появлении «самих» деканов шум стихал, и студенты почтительно расступались. В некоторых аудиториях еще шли экзамены последних потоков, и тут у дверей толпились с книгами и шпаргалками вконец измученные бессонными ночами и страхом абитуриенты заочных отделений.

Лугунову, недавнему выпускнику института, эта атмосфера была хорошо знакома. Миновав царство институтских аудиторий, он очутился в тихой коридорной заводи, где помещался нужный ему отдел, Лугунов знал, что начальника отдела в этот час на месте нет — обедает. За окошечком увидел круглое личико инспектора Лидочки.

— Привет, Лидок, — Лугунов поклонился и стал с улыбкой разглядывать ее. — Ты чудесно выглядишь, загорела.

— Отдыхала на Кавказе, Миша. Очень довольна. — Ей нравился этот всегда такой аккуратный и галантный парень, считавшийся, по словам студентов, одним из способных на своем курсе. — Куда ты определился? — поинтересовалась она.

— Пока при кафедре. Предложили аспирантуру. Согласился. Я к тебе по делу. Нужно посмотреть кое-что в автореферате Басова. Ты ведь знаешь, сколько я ему помогал.

Девушка помнила, что Лугунов действительно два пли три раза бывал у нее с Басовым, и что тот знакомил его с диссертацией, и они о чем-то горячо спорили. Однако выдавать секретный реферат без разрешения начальника Лида не имела права. В то же время ей не хотелось отказать Лугунову — знакомый человек сочтет еще бюрократкой.

Лугунов понял колебания девушки.

— Послушай, Лидок, всего на три минуты. Посмотрю здесь, у твоего окошка.

Поколебавшись мгновенье, она по картотеке нашла номер и принесла тонюсенькую, всего в десяток страничек брошюру.

— Иди в комнату. Если придет Василий Петрович, я сама возьму ее у тебя.

— Спасибо, — он вошел в соседнюю комнату, предназначенную для работы с секретными документами. Она была пуста. Не теряя времени, Лугунов сел спиной к дверям и, положив брошюру перед собой, стал переворачивать странички и щелкать кнопкой затвора. Через три — четыре минуты все было сделано. Положив фотоаппарат в карман, он на листке бумаги написал тему диссертации и вернулся в приемную. Лида все еще была одна.

— Привет, старушка! Вот и все. Что нужно, я посмотрел. «Аленка» за мной.

— Обойдусь, — улыбнулась девушка. — Заходи.

«Ну вот. И ничего особенного, — подумал Лугунов, спускаясь по лестнице. — В детективных романах все эти штуки обставлены куда как таинственно». Он ощупал в кармане аппарат. С дядюшкой теперь он рассчитается, страхи позади. А через год…

10


Как не захлестывала Фомина текучка, нагромождающиеся друг на друга дела и заботы, он успевал наблюдать за работой Михайлова, за каждым ходом в решении задачи, которую ему поставил. Когда дежурный по управлению сообщил, что его вызывают к аппарату из Риги по поводу недавнего запроса, Фомин слегка заволновался. «Рига как будто все уже доложила, что бы там могло произойти…»

— Мой звонок по поводу тех туристов, которыми вы интересовались, — сразу перешел к делу Пинку лис. — Кое-что есть… Зашел к нам один рыбак — Юрас и рассказал, что несколько дней назад его посетил какой-то молодой человек и передал привет от «дяди Боба», показал фотографию, где Юрас был сфотографирован в 1946 году кое с кем из английской разведки. Парень пытался установить с ним связь. Юраса в свое время немцы вывезли в Германию. Потом ходил в перемещенных. Когда вернулся домой, не стал скрывать от нас факта вербовки, До сей поры его оттуда никто не беспокоил. А тут, понимаешь, было очень все неожиданно, и Юрас отослал пришельца к дьяволу. Потом сообразил, что поторопился и пришел к нам за советом. Мы ему на всякий случай предъявили фотографию того молодца, что встречался с туристкой, и представляешь, неожиданный результат: опознал.

— Это же чудесно, Альберт Мартынович, дорогой. Это же прекрасная новость! Мы ведь чуть было иной дорогой не пошли. А теперь все на месте. Спасибо большое. Все материалы пришлите нарочным и немедленно.

Фомин попросил своего секретаря срочно разыскать Михайлова. «Петров, выходит, не ошибся! Все-таки он видел Лютце, барона Зандлера. Уж очень много общего в манере действий. И эти запоздалые приветы от «дяди Боба». Старк тогда пытался везде, куда можно затолкать свою агентуру. И возможно, делал это не без помощи Зандлера. Решили проверить, кто как живет? Через столько лет… Ну что же, если так померимся силами еще раз и значит… значит, несмотря на мои сомнения и несовпадения отпечатков пальцев, Зандлер-Лютце и Гартенфельд могут быть одним лицом».

— Где вы запропали? — встретил Фомин Михайлова, прождав его около часа. — У меня есть новость для вас.

— И у меня.

— Тогда давайте сначала вашу.

— Хорошо, Евгений Николаевич. Вы знаете, что я перепробовал «на зубок» всех наших кандидатов на роль Лютце-Зандлера и, признаюсь, зашел в тупик. Хоть бросай все и начинай сначала по новому списку. Так вот стал еще раз проверять отпечатки пальцев. С экспертами целый консилиум устроил и выявилась одна деталь. Отпечаток Гартенфельда из Риги был слабоватый, не четкий. Сначала все казалось нормальным, а вот вчера эксперт Фролов высказал предположение, что это липа.

— То есть?..

— Ну, что пальцы Гартенфельда могут быть покрыты особой пленкой с нанесенными на нее чужими отпечатками. Нам уже встречался аналогичный метод маскировки года полтора назад. Фролов и вспомнил его.

— Так, так. И все это идет навстречу моим данным…

— Каким данным, Евгений Николаевич?

— Продолжайте, потом объясню.

— Начали увеличивать отпечатки, искать. И вот на одном из пальцев — точнее, на указательном, им ведь больше всего приходится пользоваться, — покрытие немного стерлось. В этом месте вроде бы залысина. И проглянул совершенно другой узор. Я не стал вчера докладывать вам. Потому что решил еще раз проверить. И Гартенфельдов ведь я чуть не исключил ил списка. Теперь заполучили новые отпечатки пальцев Гартенфельда. И вот заключение эксперта. Пленка на том месте еще больше истерлась и проступают дактилоскопические отпечатки, похожие на сделанные вами в сорок седьмом году, — разгоряченный Михайлов вытер пот с лица.

— Спасибо, Юрий Михайлович, — Фомина охватило нетерпение, которое всегда появляется, когда чувствуешь — найдено единственно правильное решение, и ты на пути к истине.

— Но это еще не все, Евгений Николаевич, — продолжал Михайлов. — Как только мне стали известны результаты экспертизы, это вчера же — я установил за Гартенфельдом и его племянницей наблюдение. Результатов пока не знаю. Вот теперь все.

— Волнуетесь, Юрий Михайлович? — спросил Фомин.

— Волнуюсь. Честное слово, страшно волнуюсь и сам говорю себе: «Спокойствие!»

— И я волнуюсь, — признался Фомин. — И у меня для вас есть интересная новость. Молодой человек, ну тот, что встречался с Эрной в Риге, пытался установить связь с бывшим агентом Старка, который был послан к нам на длительное оседание, но рассказал нашим товарищам о вербовке. Его никто не беспокоил оттуда больше двадцати лет. И вот явился связник. Свалял старик дурака — погорячился и выгнал «племянника дяди Боба». Потом спохватился, пришел к нашим рижским коллегам. Те, на всякий случай, показали ему фотографию этого молодца Миши. И опознал старик в таинственном знакомом Эрны Гартенфельд связника.

— Неужели Зандлер до сих пор служит англичанам?

— Сомневаюсь, — сказал Фомин. — Нам еще тогда было известно, что геленовская разведка активно прибирала к рукам англичан и даже кое-кого из американцев. Старка перевели потом в Англию, часть его бывшей агентуры постарались перехватить геленовцы, да и американцы не зевали. Я думаю, в данном случае на связь к английскому агенту мог прийти уже не английский разведчик, или… Или представитель объединенной натовской разведки, в которой активно поработал небезызвестный Вессель, друг и подручный Гелена. Я вам уже говорил об этом. Вероятнее всего, это дела НАТО. И тот разведчик, о котором нал сообщали немецкие друзья, никто иной, как мой старый знакомый Зандлер. Теперь давайте посмотрим, что у нас получается?

Фомин положил перед собой чистый лист бумаги и карандашом нарисовал в центре кружок, пометив его буквами Л−З−Г[48 - Лютце — Зандлер — Гартенфельд.]. Рядом нарисовал другой, маленький с буквой Э[49 - Эрна.] провел от него черточку к третьему, пометив его буквой M[50 - Михаил.] с вопросительным знаком; подумав, отдельно от других нарисовал еще один кружок, вписал в него крупную букву Д и поставил восклицательный и вопросительный знаки. От кружка, помеченного буквами Л−З−Г, прочертил стрелку в сторону кружка Д.

— Что бы там ни было, — сказал Фомин, — я не могу оставить этой мысли. Денисов и его супруга вполне могут входить в программу Зандлера-Гартенфельда. Кстати, вы узнали, где Денисов?

— Виктор Сергеевич в командировке. Вот-вот должен вернуться. Дочь его на юге. Жена и тетка Виктора Сергеевича в Москве. Сведений о том, что ими кто-то интересовался, не поступало.

— Хорошо, если мои предположения не подтвердятся. Но снимать «Д» из этой схемы пока не станем. Шпион может идти каким-то другим путем, если уже не идет. Он осторожен. Очень осторожен и жесток. Гартенфельдов теперь ни на секунду нельзя выпускать из нашего поля зрения!..


Глава девятнадцатая


1


Гартенфельд пересек коридор и без стука вошел в номер к Эрне.

— Доброе утро, дитя. Как тебе спалось?

— Доброе утро, дядя Иоганн. Спасибо. Все отлично.

— Если готова, можем отправляться завтракать.

За столиком кафе Гартенфельд всегда чувствовал себя в большей безопасности, чем в номере, считая, что в номере проще организовать подслушивание. Он сам не раз руководил операциями по расставлению «ушей» на пути следования интересовавших разведку деятелей и считал, что так может делаться повсюду. Он вообще не любил вести какие-либо разговоры в номере гостиницы, кроме самых обыденных. И здесь, в Москве, следовал этому правилу.

— Сегодня я опять отлучусь по своим делам. Меня не жди. Располагай своим временем, как сочтешь нужным. Можешь развлечься, только не с «женихом». Если даже тебя и видели с ним, то каждый новенький только рассеет внимание, и ты будешь числиться просто как веселящаяся девушка. Вечерком поедешь на кладбище. Не опоздай, оно закрывается в шесть. Заберешь посылку. Контейнер оставь. Пусть будет у него в запасе. Действуй осторожно.

— Я очень понятливая и послушная девочка, дядя Иоганн, — улыбнулась Эрна. — Мы долго еще пробудем в Москве?

— Не думаю. Во всяком случае, сегодня может многое решиться.

После завтрака, прямо из кафе, Гаргенфельд направился к ближайшей станции метро. Утренний «пик» уже миновал, и поезда подходили относительно свободными. И опять-таки, перестраховки ради, Гартенфельд проверился старым, испытанным не раз, способом. Он последним вошел в вагон и, когда автоматические двери готовы были окончательно захлопнуться, неожиданно выскочил на платформу. Огляделся, платформа была пуста, из поезда вслед за ним никто не вышел. Тогда он спокойно перешел на другую сторону платформы, сел в первый подошедший поезд и поехал на Казанский вокзал…

Эрна поднялась в номер и стала прихорашиваться перед зеркалом. На это ушел добрый час. Чтобы быстрее бежало время, она решила побродить по Москве. Весь день был в ее распоряжении, и его совсем не просто провести с пользой. Она, в который уже раз, покружила по винтовым лестницам колоколен Василия Блаженного, потом окунулась в сутолоку ГУМа и тотчас поспешила вырваться из этого огромного, переполненного людьми магазина, в котором, казалось, берут все, что есть на прилавках, точно соревнуясь, кто больше купит. «Сколько же денег у людей! — удивилась Эрна. — И сколько нужно товаров хозяевам этого предприятия, чтобы всех удовлетворить». Через подземный переход вышла на улицу Горького и надолго застряла в магазине «Березка», выбирая сувениры. С большим свертком вернулась в гостиницу обедать.

Поела с аппетитом и легла отдохнуть — одной было скучно. Когда под боком был Мишель, там на юге, было веселее, и она не беспристрастно разыгрывала роль пылкой возлюбленной, пока он совсем не обалдел… Да, сидеть в душном номере и ждать неизвестно чего… Тоска. «Может быть, не ждать и пораньше выполнить поручение «дядюшки». Если бы она действительно имела богатого дядюшку, — думала Эрна, — ей не пришлось бы выполнять роль приманки для привлечения нужных Гартенфельду людей». Впрочем, пока задания, которые он поручал, ей нравились: они не были связаны с большой опасностью и чаще граничили с развлечением. Эрна выполняла их с удовольствием.

2


— Внимание, выходит! — шепнул соседу молодой человек с раскрытой газетой в руках. Они давно уже сидели здесь, в холле гостиницы, казалось, целиком поглощенные чтением. Но в тот момент, когда белокурая девушка прошла мимо, каждый успел бросить на нее взгляд.

— Красотка, — заметил один из них. Отложил журнал и тоже покинул холл…

Эрна вышла из гостиницы. Такси на стоянке не было. Беспечно помахивая сумочкой, дошла до перекрестка, где был подземный переход, и остановилась на краю тротуара. Выбрав момент, когда милиционер повернулся к ней спиной, быстрым шагом перешла улицу, кося через плечо: не идет ли кто следом Какая-то дама средних лет с хозяйственной сумкой сделала было попытку последовать ее примеру, но милиционер взмахом жезла вернул ее обратно, а Эрне выразил свое недовольство, укоризненно покачав головой. Эрна последовала за женщиной, пока та не затерялась в потоке пешеходов.

Остановив такси, Эрна попросила отвезти ее в Лужники. А когда приехала туда, снова, как лиса, начала заметать следы: кружила по ярмарке и вышла оттуда в толпе каких-то экскурсантов. Успокоенная зашагала на кладбище и долго гуляла, прежде чем присела на скамейку. Раскрыла сумочку, из которой сразу что-то выпало. Во всяком случае так можно было понять со стороны. Словно разыскивая упавшую в зеленую траву вещицу, Эрна быстро заменила контейнер. Посидела некоторое время в скорбной задумчивости, достала зеркальце, поправила прическу и медленно побрела к выходу.

3


Как и в прошлый раз, укрытый зеленью кустов, Гартенфельд устроился в облюбованном месте. Он хорошо видел, как женщины завтракали на веранде. Потом Лотта вышла в сад и прилегла с книгой в гамаке, натянутом между соснами. Старуха около часа бродила но даче, гремела посудой на кухне, наконец, вышла с сумкой.

— Ты отдыхай, Людочка, а я схожу на рынок, куплю сметаны. Может быть, тебе чего нужно?

— Спасибо, мама Катя. У нас, кажется, все есть.

Старушка ушла, заперев за собой калитку.

Наступил момент, которого Гартенфельд ждал с таким нетерпением. Хоть на пять — десять минут ему можно было теперь остаться с Лоттой наедине. Он обследовал штакетник, нашел место, где планки легко поддались и, соскочив с гвоздей, сдвинулись в сторону, образовалось отверстие, через которое он легко мог пролезть.

— Добрый день, Лотта, — он вплотную подошел к гамаку.

Людмила Николаевна вздрогнула, резко повернулась. «Почему здесь, в ее саду, незнакомец?.. И почему — Лотта? Дома, на родине никто ее так не называл?..»

— Вы вряд ли сразу узнаете меня. — Гартенфельд снял очки. Она побледнела, встала с гамака, по нашла в себе силы сохранить спокойствие.

— Господин Макс? Или как вас теперь…

— К чему эта ирония, Лотта? Мы старые друзья, и, кажется, я не сделал вам ничего дурного. Для вас я по-прежнему Макс. Макс, и все.

— Так чем я обязана вашему столь таинственному появлению? — Людмила Николаевна немного оправилась от первого испуга, и только голос выдавал ее волнение.

— Может быть, вы пригласите меня в дом? Там: наверно, прохладнее? И мне не хотелось бы посторонних глаз.

— Прошу, пойдемте. Я, кстати, узнала вас по глазам…

Через стеклянную веранду они вошли в большую комнату, служившую гостиной и столовой. В центре стола водяным дымом курился небольшой электрический фонтанчик, источая сырой холодок.

— У вас завидные нервы, Лотта, и присутствие духа, достойное мужчины.

Людмила Николаевна хорошо сознавала, что сейчас Макс начнет игру и самое разумное — подыграть ему. Так быстрее выяснится, чего он хочет.

— Может быть, стакан горячего чая? В жару это помогает. Вот фрукты.

— Спасибо. Как-нибудь в другой раз. Сегодня у меня очень мало времени.

— Что же привело вас ко мне?

— Вы по-прежнему не любите лишних разговоров, это мне всегда импонировало. Поэтому перехожу к делу. Летом сорок восьмого обстоятельства сложились так, что мне даже не удалось с вами попрощаться. Но мы внимательно следили за вами все эти годы, надеясь, что в нужный момент…

— Простите, кто «мы»? Кого вы имеете в виду? Старка?

— Он давно вне большой игры, ваш прежний босс, но он передал вас, как агента, по наследству! Так вот, мы, скажу конкретнее — я не омрачал вашего счастья много лет и позволил наслаждаться им в полную меру. Пришло время, Лотта, отблагодарить нас за это джентльменство и терпение. Но об этом позлее.

Мне не следует встречаться с вашей тетушкой. Дл и вы, наверно, того же мнения. Поэтому жду вас в понедельник вечером от восемнадцати до восемнадцати тридцати на скамейке около памятника Пушкину, с левой стороны. Мне нужно немного. Некоторые сведения о Викторе Сергеевиче. Это ведь пустяк. И еще — где находится полигон, куда он уезжает? Ведь вы жена, надеюсь он вам доверяет?

Гартенфельд замолчал, ожидая ответа.

И вдруг тишину разорвал смех, сначала тихий, приглушенный, затем откровенный, звонкий. Смеялась Людмила Николаевна. Гартенфельд был готов к чему угодно, но никак не ожидал такой реакции. Это была не истерика, а смех искренний, даже веселый.

— Послушайте, Макс, я поражена всем происходящим. Сначала ваше вторжение меня возмутило и, признаюсь, напугало. Все дальнейшее — искренне удивило. Я старалась понять, возможно ли все это — такая беспардонная уверенность. Неужели история вас ничему не научила? — Людмила Николаевна пожала плечами. — Вам не приходила в голову мысль, что я еще тогда могла сообщить обо всем представителю советских органов и в какой-то мере способствовать вашему разоблачению? Вы пытались меня запугать тем, что меня арестуют, сошлют. Вы считали меня робкой, беззащитной певичкой, своей вечной жертвой. Вам, как говорится, в тот раз помог сам дьявол. Вы бежали… Боюсь, что дважды этого не случится, господин Макс.

Теперь уже Людмила Николаевна не смеялась, а говорила резко, гневно.

Он старался не выдать душившей его злобы. Поднялся, всем своим видом показывая, что собрался уходить. Глаза его смотрели холодно и спокойно и только дернулась несколько раз щека, потянув мочку уха.

— Смотрите, не прогадайте, Лотта. Вы слишком наивно рассуждаете: у нас длинные руки, и мы не забываем и не прощаем измены. Но если…

— Полноте, господин Лютце. Вы видите, я даже знаю ту вашу фамилию. Я боялась вас потому, что была одна и беспомощна. Теперь не боюсь. Я у себя дома, в своей стране. А вы врываетесь в мой дом да еще угрожаете. Не слишком ли нагло и не думаете ли вы, что я буду молчать после вашего ухода? Сейчас я бессильна вас задержать и вызвать кого следует. Но я непременно сообщу о вас и…

— Будем считать, что разговор не состоялся, — перебил ее Лютце. — Только не советую поднимать шум. Проводите меня.

Людмила Николаевна шагнула к дверям, ведущим на веранду.

— Минутку, Лотта!

— Что еще? — Она резко обернулась.

В этот миг он сделал резкий шаг к ней и поднял какой-то предмет, похожий на большую авторучку. Послышался треск разбитой ампулы и короткий шипящий звук.

Инстинктивно прикрыв лицо руками, Людмила Николаевна привалилась к стене. Ноги подкосились, и она медленно сползла на пол. Лицо ее приняло пепельно-серый оттенок.

Убийца постоял над ней, прислушиваясь, потом перешагнул через распростертое на полу тело и вышел из дома.

4


— Эрна Гартенфельд была на кладбище Новодевичьего монастыря, посидела там на скамейке и уехала. Гадали, что ей там было нужно. Все переглядели, перещупали и нашли гвоздь, контейнер, она там его в землю воткнула. Установил и наблюдение за скамейкой. Как прикажете поступать дальше, Евгений Николаевич?

— Сейчас решим. Но вы до сих пор ничего мне не доложили о Гартенфельде.

— Он ушел из гостиницы раньше, чем мы получили распоряжение туда прибыть. И до сих пор не объявлялся.

— Плохо, Юрий Михайлович. Плохо у нас получилось. Не думаю, чтобы он изучал весь день памятники старины. Передайте товарищам: контейнера не изымать, ждать адресата. Эрну не выпускать из поля зрения. Сделайте эти распоряжения побыстрее, и мы с вами поедем в Быково.

— В Быково? На аэродром?

— Нет, к Денисовым. Я выяснил, что Людмила Николаевна на даче. Мы не в праве отказаться от версии возможного появления Гартенфельда у нее. Мы обязаны предупредить и этот ход противника. Он ищет связи со старой агентурой… Проверяет…

— У нас есть загородный адрес Денисовых?

— Да. Пятнадцать минут для инструктажа товарищей хватит?

— Вполне, Евгений Николаевич.

Когда Михайлов спустился вниз, полковник уже сидел в машине.

— В Быково, Федор Иванович, — сказал Фомин водителю, — и, пожалуйста, побыстрее.

Через час «Волга» остановилась у дачи Денисовых. Калитка была открыта, но дом пуст. Офицеры вернулись к машине, недоумевая, куда могли под вечер деться хозяева, может быть, у соседей? Из дачи напротив вышел старик в пижаме.

— Вы к Денисовым? — спросил он.

— Мы хотели повидать Людмилу Николаевну.

— С ней несчастье. Что-то с сердцем. Часа полтора назад на машине «скорой помощи» ее увезли в Москву. С ней уехала и Екатерина Ивановна.

— Что вы говорите? Как это случилось?

— Я знаю только, что Екатерина Ивановна ушла на рынок, а когда вернулась, Людмила Николаевна лежала на полу уже без сознания. Екатерина Ивановна прибежала к нам, встревоженная, просила вызвать «скорую»…

— Спасибо, — Фомин сел в машину. — Вот какие дела, Юрий Михайлович, — рассеянно сказал он. — Поехали.

Всю дорогу Фомин молчал и лишь перед управлением заметил, повернувшись к Михайлову:

— Все же странно, Гартенфельд от нас улизнул, и в это же время с Людмилой Николаевной сердечный приступ. А раньше она вроде бы и не жаловалась на сердце. Немедленно установите, куда доставлена Денисова. Узнайте новости у тех, кто отвечает за племянницу. Как только все выяснится, ко мне. Я согласую с генералом вопрос о задержании этих милых родственников. Кажется, пора.

5


Генерал Богданов знал о сигнале Петрова и был информирован о делах, связанных с «туристами». Фомин все время держал его в курсе событий. Ознакомившись с актами экспертизы и последними материалами, он не без интереса выслушал доклад полковника.

Немногим старше Фомина, с моложавым лицом, но совершенно седой, Богданов сравнительно недавно был назначен в органы государственной безопасности, однако уже достаточно глубоко вник в тонкости чекистской работы. Помогали этому большой партийный опыт, в том числе армейский, фронтовой цепкий ум, наблюдательность.

— С удовольствием отмечаю оперативность ваших товарищей, — сказал Богданов. — Все, что вам удалось выяснить, действительно любопытно. И теперь нужно так же умело довести дело до конца. И знаете, черт возьми, пусть потомки, которые будут знакомиться когда-нибудь с архивными материалами, иронически улыбнутся в наш адрес, пусть обзовут романтиками, но эту операцию я назвал бы «второй раунд». Причем, как и в первом случае, те же действующие лица. Я вас имею в виду, Евгений Николаевич.

— Это действительно наш второй раунд, Владимир Семенович. Противник матерый, его тайным рингом в течение почти тридцати лет был весь мир. Ну, а о тренерах и говорить не приходится, тут и английский СИС, и геленовское ведомство, и, возможно, ЦРУ, которое пустило крепкие корни в разведке НАТО, точнее, верховодит там.

— Да нет же, я не хозяев его в данном случае имею в виду. А его самого. Здесь ведь ваш старый противник вышел на ринг. Поэтому это и ваш, именно ваш, второй раунд с Куртом фон Зандлером. Как вы считаете?

— Вообще конечно, но…

— Вот пусть и будет «второй раунд». А теперь о задержании Гартенфельдов. План ваш и участников операции я одобряю. Но думаю, пусть вместе с Котовым, Михайловым ее осуществляет и Фомин-младший.

— Простите, Владимир Семенович, но при чем здесь лейтенант фомин? Мне даже как-то неловко говорить об этом.

— Почему неловко. А мне, наоборот, кажется, прекрасным, что вот уже год в одном управлении работают сын и отец. Сын показал себя толковым парнем, его хвалят, а отец делает вид, что ничего не знает… — Богданов улыбнулся. — «Неловко…» Гордимся же мы рабочими династиями, династиями музыкантов, ученых, актеров, которые работают вместе на одном заводе, в одном оркестре, институте, театре… А тут династия советских контрразведчиков. Мне известно, дед Сергея тоже несколько лет жизни отдал ВЧК. Кторов рассказывал… Помните такого?

— Ну как же мой учитель.

— А этот «второй раунд», — отличная практика лейтенанту. Если сочтете возможным, лично познакомьте Сергея с делом. Со всем делом Зандлера, начатым еще там, в Германии, капитаном Фоминым. Ну как, договорились?..

— Хорошо, Владимир Семенович, раз вы настаиваете…

— Ладно, настаиваю, товарищ упрямец. — И Богданов дописал в план еще одну фамилию. Поставил галочку у пункта два. — Значит, допрос «дядюшки» вы хотите поручить Михайлову?

— Я предупредил его, чтобы не торопился предъявлять улики. Зандлер наверняка попытается выкручиваться, пусть наговорит как можно больше. Нам же потом будет легче.

— Разумно. Но мне думается, улик у нас прошв него более чем достаточно. Между прочим, вы сами тоже улика… Только когда речь пойдет о прошлом, о послевоенной его деятельности и о войне с фашизмом. Тогда и выпустим нас.

— Да, он матерый гитлеровец и, конечно, не изменил своего ядовитого нутра, независимо от того, кому служит. Фашист остался фашистом, это уж точно.

— Фашизм… — Богданов задумался. — Воевали мы с ним воевали, Евгений Николаевич, а он все живет. И почва у него для этого есть. И в Америке, и в Англии, и в Италии, не говоря уже о Западной Германии И свастику не забыли, и даже портрет Гитлера на стену не возбраняется вешать. Фашизм как рак — он прорастает там, где находятся анормальные клетки, питательная среда, а это прежде всего близкие ему человеконенавистнические идеологии, национализм, сионизм и прочее там… Евгений Николаевич, что, если подключить к этому делу прессу? Пусть расскажут о деятельности этих, с позволения сказать, «туристов» и кстати вспомнят, кто он такой был этот Гартенфельд — Зандлер…

— Давайте пригласим журналистов. Это хорошо.

Богданов пододвинул к себе папку с материалами дела, открыл заложенные полосками бумаги страницы.

— Вот здесь в заявлении Петрова есть место, где тот упоминал о встрече Зандлера с неизвестным в павильоне выставки в Сокольниках. — Кто он, тот его знакомый? Вот бы узнать и как-то это использовать.

— Вообще-то это не так просто. Но напоминание о той встрече должно привести Зандлера в некоторое замешательство. Он будет думать, что с самого приезда находился иод нашим контролем.

— Разумно. Тогда считаю, мы обо всем договорились. Действуйте. И будем ждать результатов. МИД и прессу я возьму на себя. Но это позднее, когда все закончим. В исходе этого раунда, Евгений Николаевич я не сомневаюсь. Нокаут Гартенфельду вы должны обеспечить стопроцентный.

— Нокаут? Да, нужно бы. Ведь однажды он уже побывал в нокдауне. А сейчас, Владимир Семенович, я первым делом хочу съездить в больницу, навестить Денисову. Если между Зандлером и ее сердечным припадком существует связь — мы здорово опростоволосились и дали маху… Это, прямо скажем, на моей совести… Сам же думал об этом и сам же затянул…

6


— Наконец-то. Я уже начала беспокоиться. Вас так долго не было. Как ваша прогулка?

— Об этом после. Сейчас я иду покупать билеты: завтра улетаем.

— Почему такая срочность? — только теперь Эрна почувствовала тревогу в голосе Гартенфельда. — Что-нибудь случилось?

Тот включил транзистор на полную мощность, усадил Эрну рядом с собой и сказал ей в ухо:

— Никаких вопросов. Готовься к отъезду.

— Понятно. Но я могу пойти за билетами вместе с вами? Подготовиться успеем. У меня все благополучно. Контейнер сменила, пленка есть. «Жених», наверно, уже выполнил ваше задание.

— Это, увы, не компенсирует главного, — заметил Гартенфельд. — Где контейнер? Его содержимое пусть лучше будет у меня. Да в общем-то не такая уж это ценность, Эрна, если не считать, что «жених» на прочном крючке.


Глава двадцатая


1


Фомин, увидев озабоченное лицо Михайлова, поджидавшего его у дверей кабинета, спросил:

— Что удалось узнать?

— Денисова доставлена в институт кардиологии в очень тяжелом состоянии, до сих пор еще не пришла в себя. Сердечная аритмия. У постели Людмилы Николаевны все время дежурит врач. Назавтра профессор Ясников назначил консилиум.

— Вы сказали, кто вы?

— Да.

— А о нашем предположении, что это могло быть вызвано некоторыми обстоятельствами?..

— Нет, Евгений Николаевич. Об этом я ничего не говорил.

— Я сейчас поеду туда сам. Что слышно о Гартенфельде?

— Появился наконец в гостинице, взят под наблюдение. В «Метрополе» приобрел на послезавтра два билета до Стокгольма, хотел было на завтра, но свободных мест не оказалось. Самолет авиакомпании «Сабена», как я выяснил, улетает из Шереметьева в четырнадцать тридцать.

— Обратите внимание, он спешит восвояси. Если несчастный случай с Денисовой дело его рук?.. Я теперь уже не оставляю этой мысли… Значит так, ждать мы больше не имеем права. Турне Гартенфельдов придется прервать. Я скоро вернусь. Прошу вас, отдайте строжайшее распоряжение не выпускать эту парочку из поля зрения ни на минуту…

В приемной директора института Фомин лицом к лицу столкнулся с Денисовым, но тот даже не узнал его. Лишь когда Фомин потянул его руку, понял наконец, кто перед ним.

— У вас кто-нибудь болен? Здесь лежит? — спросил Денисов.

— Да. Хорошая знакомая, Виктор Сергеевич, — ваша жена. Как она?

Ответ Фомина не сразу дошел до сознания Денисова.

— Простите, я что-то не пойму. Откуда вы узнали, что с Людмилой Николаевной случилась беда и она здесь?

— Узнал. Давайте вместе зайдем к директору. Мне нужно поговорить с ним. Из нашей беседы вы, кстати, кое-что поймете… Он у себя? — обратился Фомин к секретарю.

— Леонид Александрович вышел в отделение. Должен скоро вернуться. И у него сразу же начнется консилиум, вряд ли он сможет вас принять…

Дверь отворилась и через приемную мимо них прошла в кабинет группа людей в белых халатах, продолжая на ходу беседу.

— Пойдемте, — Фомин подтолкнул Денисова к дверям.

— Извините, товарищи, я же сказала, что директор будет занят, у него консилиум. К нему нельзя, — поднялась со стула секретарь.

— Я думаю, наше присутствие только поможет вашим товарищам. Не беспокойтесь, я объясню все директору. — Фомин решительно вошел в кабинет, потянув за собой Денисова.

— Извините за вторжение, Леонид Александрович. Полковник государственной безопасности Фомин, — представился он. — Скажите, пожалуйста, вы собираетесь обсуждать состояние здоровья Денисовой?

— Да. А в чем дело?

— Мне необходимо высказать вам наши предположения. Мы, я имею в виду Комитет государственной безопасности, склонны думать, что теперешнее состояние Людмилы Николаевны могло быть вызвано приходом в ее дом убийцы.

В кабинете воцарилась мертвая тишина.

— Да, убийцы, — повторил Фомин, видя, какое впечатление произвели его слова на окружающих. — Он мог грозить ей и даже, может быть, чем-то воздействовать на нее. У господ такого copra богатый арсенал различных средств…

— Я не все понял… и вообще это страшно и неожиданно, — сказал Ясников. — Да что же мы стоим? Проходите, товарищ Фомин, — я правильно назвал вашу фамилию? И вы, Виктор Сергеевич. Садитесь… Та-ак… — Ясников нервно поправил очки. — Ваше сообщение, товарищ Фомин, в какой-то степени меняет отношение к этому случаю. Я только что смотрел ее сам и, признаться, никаких видимых повреждений не обнаружил. Да и мои коллеги. Прошу знакомиться: старшие научные сотрудники, кардиолог Лобова Нина Михайловна, Большакова Евгения Александровна — рентгенокардиолог. Они вчера ее тщательно осматривали и тоже ничего не нашли. Знакомьтесь с остальными товарищами…

— Может быть, мы были недостаточно внимательны, — заметила Лобова. — Я имею в виду чисто внешний осмотр, кожный покров… Главное для нас было сердца. В анализах особых отклонений нет. Все в пределах: нормы.

— Со стороны рентгенологических исследований тоже ничего не обнаружено. Сердце в пределах возрастной нормы. Если и что есть, то это совсем незначительная эмфизема легких. Ваша супруга не перенесла легочных заболеваний? — спросила Денисова Большакова.

— Нет. Кажется, нет. Она пела на профессиональной сцене… Это могло иметь влияние?

— Может быть…

— Аритмию могло вызвать нервное потрясение, — сказал Ясников. — И если случилось так, как предполагает товарищ Фомин… Готовые ее к дефобриляции.

— Это опасно, профессор? — спросил Денисов.

— Не беспокойтесь, Виктор Сергеевич.

Врачи вышли, и Денисов с Фоминым остались одни.

— В Москве появился Макс Лютце, — сказал полковник. — Вы припоминаете такого?

Денисов мрачно кивнул.

— Нам не сразу удалось установить, что это он, — продолжал Фомин, — и мы не могли заблаговременно предотвратить возможность его встречи с вашей женой. Мне думается, такая встреча была. И не далее как вчера. Я даже в этом уверен.

— Надеюсь, на этот раз ему не удастся уйти?

Фомин поморщился. Слова Денисова прозвучали как упрек.

— Не уйдет, — ответил он.

Денисов нервничал, ходил по кабинету, в пепельнице на столе росла горка окурков. Прошло около чага. Наконец, дверь широко распахнулась.

— Все будет в порядке, — сказал Ясников. — К вечеру, Виктор Сергеевич, вы сами сможете сказать жене несколько слов. А сейчас она устала после нашего натиска и уснула, чудесно, спокойно уснула, пока мы обсуждали внизу результаты обследования. А вам, — Ясников повернулся к Фомину, — я понимаю, не терпится узнать что-то у Людмилы Николаевны?

— Да, конечно. Но что делать, придется подождать. Если состояние Людмилы Николаевны будет лучше, я поговорю с ней завтра.

2


В управлении полковника уже ждали капитан Михайлов, майор Котов и лейтенант Фомин.

— Вот и хорошо, что вы все здесь, — сказал Фомин. — Садитесь и послушайте мой разговор с генералом.

Он поднял трубку, набрал номер и в общих чертах сообщил Богданову результаты посещения кардиологического института.

— Что говорят медики? — переспросил Фомин. — Обещали завтра дать мне возможность переговорить с ней лично… Нет, они заверяют, что все обойдется без последствий… Товарищи находятся у меня. Сейчас согласуем наши действия. Спасибо, Владимир Семенович. — Фомин положил трубку.

— Ну вот, друзья, о состоянии здоровья Денисовой вы теперь знаете. Я продолжаю считать, что скоропостижное заболевание — результат ее встречи с Гартенфельдом. Прямо генерал в этом не упрекнул, но доля нашей вины несомненно в этом есть. Скорее, моей. Ладно, к этому мы еще вернемся. Что у вас нового, Захар Петрович? — обратился он к Котову.

— Гартенфельд просил сегодня поменять билеты на более ранний рейс. А их нет. Поэтому все остается по-старому. Завтра.

— Где Гартенфельды сейчас, вам известно, Юрий Михайлович?

— Да, товарищ полковник. С ними работают. В настоящее время, — Михайлов взглянул на часы, — вернее сорок минут назад, Гартенфельды находились в Александровском саду.

— Хорошо. Захар Петрович, учтите, пожалуйста, «племянницу» нужно буквально с первой минуты изолировать от «дядюшки» и сделать все так, чтобы они не смогли перекинуться ни единым словом.

— Понятно.

— Как только их привезете, Эрну сразу ко мне. Первичный допрос Гартенфельда проведете вы, Юрий Михайлович. Мне пока не стоит ему показываться на глаза. Обедал? — спросил он Сергея. — Нет? Тогда пойдем перекусим по-семейному.

— Дома?

— Нет. Димой мы с тобой теперь не скоро попадем.

3


Трубку долго не брали. Наконец. Фомин услышал мягкий баритон:

— Слушаю вас.

— Леонид Александрович? Здравствуйте, Фомин.

— Здравствуйте, можете приезжать. Людмила Николаевна чувствует себя вполне сносно. Четвертый этаж, палата тридцать один «а». Вас пропустят. Если возникнут какие-либо вопросы по медицинской, так сказать, части, я к вашим услугам. Милости прошу.

— Сейчас приеду. Спасибо.

Пропуск был оформлен. Молоденькая миловидная сестра набросила ему на печи хрустящий крахмальный халат и повела за собой Они поднялись на лифте, потом шли по просторному коридору. Фомин старался ступать как можно тише, осторожней, хотя в этом не было особой необходимости.

— Минутку, — остановила его сестра. — Я сейчас, — и скрылась за дверью. Тут же вышла: — Пожалуйста, товарищ Фомин…

Небольшая палата была залита ярким солнечным светом. Справа стояла широкая никелированная кровать, на которой сидела Денисова.

— Увы, Евгений Николаевич, опять я доставляю вам хлопоты. Берите стул. Мне сказал о вас вчера Виктор. Я ведь вполне прилично чувствовала себя еще вчера. А сегодня очень ждала вас. Так, значит, вы знаете, кто это был?..

— Людмила Николаевна, милая, — прервал ее Фомин, — дайте мне сначала хоть посмотреть на вас — выходец вы с того света. Это за смелость, — полковник положил на постель несколько крупных гладиолусов. — Ну, как вы?

— Ой, какие чудесные. Спасибо.

Фомин пододвинул стул и сел рядом.

— Откуда же вы узнали, что это был Лютце?

— Откровенно говоря, не знал, но предполагал, что он у вас может появиться. И к сожалению, на этот раз опоздал.

— Так вы еще не знаете, как было дело? Позавчера днем… — И Денисова рассказала о том, что произошло на даче в Быкове.

— Финал. Меня очень интересует самый финал происшествия. Если вы, конечно, помните?.. — спросил Фомин.

— Он сказал «проводите». Я пошла вперед. Лютце окликнул. Я задержала шаг, обернулась. Он направил мне в лицо какую-то трубку. Кажется, это была автоматическая ручка. И все, больше я ничего не помню.

— В свое время этот господин пытался отправить меня на тот свет с помощью элегантных перчаток.

— Как?

— Да, вот так. Поправляйтесь. Когда выздоровеете, непременно нагряну к вам и все расскажу.

— С Сережей и Викторией Григорьевной. Буду ждать.

4


— Федор Иванович, в Шереметьево, — приказал Фомин, захлопывая дверь машины.

— В Шереметьево так в Шереметьево, — ответил шофер.

Они ненадолго задержались под светофором у Большого театра. А дальше почти без задержки шли до шоссе. Обогнали несколько машин, поливавших газоны и деревья. Водяные усы вспыхивали под солнцем маленькими радугами. Вымытая листва становилась лаковой.

Свежий, пахнущий нагретой землей и лесом ветерок врывался в окна.

«Тогда тоже было лето», — вспомнил Фомин.

— Несколько поворотов, и аэровокзал.

В досмотровом зале Фомин сразу увидел Сергея, одетого по-дорожному и с чемоданом. Потом отыскал глазами Михайлова. Тот стоял у стола регистрации. А вот и Котов о чем-то говорит со служащим таможни.

Фомин вновь посмотрел на Сергея. Крупные, но мягкие черты лица, серые глаза как у матери. Большой лоб. Русые, чуть волнистые волосы. Большой и сильный, и такая спокойная доброта в нем.

А может быть, это ему, отцу, так кажется? Но ведь похож. Похож на него молодого, который…

Чуть заметная улыбка тронула губы Фомина, когда он подумал: интересно, как себя почувствует Зандлер в обществе этого молодого чекиста. Может быть, увидит сходство?

В зал вошла группа пассажиров. Фомин без труда отыскал среди них Гартенфельда. Вот Гартенфельд подал свои документы. Котов взял их, посоветовался о чем-то со старшим зала. Потом Котов пригласил Гартенфельда в кабинет начальника таможни. Эрна пошла за ними, но Котов остановил ее. Минутой позже к ней подошел Михайлов, и она вместе с ним прошла в другую комнату. Туда же прошел Сергей. Все это прошло быстро и без хлопот, незаметно для окружающих.

«Кажется, все благополучно», — подумал полковник и направился к выходу.

5


Внешне Гартенфельд ничем не выражал беспокойства. Он надел на себя маску невинно оскорбленного, но сдержанного человека, который знает, что произошло недоразумение и не сомневается, что сейчас все выяснится.

А разум был в смятении. Он лихорадочно перебирал в памяти каждый свой шаг в эти последние дни, все, что могло привести его к провалу. То, что они, Гартенфельды, в чем-то разоблачены, он уже не сомневался. Но в чем?

В таких случаях русские щепетильны и безукоризненно корректны. И в особенности когда им приходится иметь дело с иностранцами. И коль скоро решились на задержание, значит, для этого имеют основания. Кто-кто, а он знал: если им известна даже десятая часть его деятельности, материалов уже больше чем достаточно для их ареста. Но в глубине души все еще жила надежда, что его старые счеты с русскими канули в Лету и чту не мог же он, старый, опытный и осторожный разведчик не заметить слежку.

Убийство Лотты? Не может быть — там все чисто его никто не видал. Об этом он позаботился.

Остается Лугунов. Допустим, Эрна растеряется и расскажет кое-что. Но это только Лугунов. Она ничего не знает о его прошлом, а о некоторых его шагах здесь не имеет никакого представления.

Они подъехали к высокому серому зданию, хорошо знакомому ему по старым фотографиям, а в Москве — по прогулкам: в первые дни приезда специально заглянул сюда, на площадь Дзержинского, чтобы посмотреть на этот дом и памятник. И тут Гартенфельд, наконец, успокоился — он собрался для новой игры.

Первый допрос покажет, как ему себя вести.

6


— Ну и жарища сегодня, — посетовал Котов, входя в кабинет. — А у вас тут прохладнее, чем на улица, и сквознячок.

Фомин кивнул на стул.

— Как дела? — спросил Фомин.

— Все в порядке, Евгений Николаевич, — без эксцессов. Ехали тоже спокойно. Единственно, о чем спросил меня Гартенфельд: узнают ли в МИДе об их задержании. Я его успокоил, сказал, что узнают немедленно. Сейчас он находится у Михайлова, а Эрна у меня в кабинете — с ней беседует Сергей. Нервничает она ужасно, в аэропорту умоляла разрешить ей поговорить с дядей, даже прослезилась.

— Я был в аэропорту, Захар Петрович. Теперь давайте по нашему плану. Я вам помогу, а к Михайлову подключусь несколько позднее. Скажите, пусть заглянет ко мне. Я хочу еще кое-что подсказать ему. Да, забыл спросить: при обыске нашли что-нибудь?

— Ничего любопытного. Если не считать весьма оригинальной ручки, изъятой у Гартенфельда.

— Заберите у Михайлова все, что касается Эрны, и, как только лейтенант окончит первичный допрос, приведите ее ко мне. Но сначала пусть обязательно зайдет сам.

Котов ушел. И вскоре уже Михайлов слушал наставления полковника.

— Он легко не расколется. Будет долго цепляться за каждую мелочь и, прежде всего, потребует объяснить причины его задержания. Скажите, что он задержан за шпионаж и предложите, на первых порах, чтобы он рассказал, кто он, с какой целью прибыл в Советский Союз. Прямой, в лоб вопрос. Но тут он уместен. В зависимости от того, как он поведет себя, будем строить свою позицию к открывать ему наши карты.

— Спеши медленно, — улыбнулся Михайлов.

— Вот именно, — кивнул Фомин.

— Признаюсь, мне не терпится сбить с него спесь, задавить фактами, чтобы…

— Нам, Юрий Михайлович, мало его подтверждения того, что мы знаем. Нам важнее выяснить, чего мы не знаем, но должны узнать непременно… Ну хорошо, идите. А я сейчас познакомлюсь с племянницей…

В кабинет, сопровождаемая Котовым и Сергеем, вошла Эрна Гартенфельд. Нерешительно встала рядом со стулом, ухватившись за его спинку.

— Садитесь, фрейлейн Гартенфельд, — пригласил Фомин. Эрна села. — На каком языке предпочитаете говорить?

— Я хорошо владею русским. — Сколько вам лет, фрейлейн?

— Это видно из моих документов. И я уже отвечала на такой вопрос. Но если так надо, я отвечу еще раз — двадцать три.

— Тому, кто на свободе, можно сказать, что это совсем немного и, как говорят, все еще впереди. Смею уверить, что у вас впереди годы тюремного заключения и, чтобы сократить срок пребывания там до разумного минимума, вам сразу нужно говорить правду, и только правду. Нам известно, что вы не Гартенфельд, а сам Гартенфельд тоже не Гартенфельд и приехали вы к нам не для отдыха и ознакомления с достопримечательностями и красотами нашей страны, а с целью шпионажа.

Эрна попыталась было что-то возразить, но полковник остановил ее:

— Не перебивайте. Слова могут лишь повредить вам, особенно если это будет неправдой. Вот доказательство вашей враждебной деятельности а нашей стране. Смотрите снимок: вы в Риге с молодым человеком, будем называть его Миша. Вот вы на Новодевичьем кладбище вынимаете контейнер со шпионскими материалами и закладываете новый. Что вы на это скажете?

Эрна, широко раскрыв глаза, молчала. Фомин видел, как боролись в ней чувства, страх перед будущим, растерянность, которые были сильнее всего, чему ее столько учили, готовя к этой поездке. Что она думает? Ждет, что еще на нее свалится?

— Значит, вы с самого начала за нами следили? — тихо спросила она, не отрывая глаз от стопки фотографий, лежавших на столе.

— Скажите, что за авторучки у вас и у вашего шефа?

— На ней два кольца, нужно набрать шифр. — Она было замялась… — Вот, вот эта моя… Только осторожно, там пленка, вернее, две кассеты и кислота… Если что, она все разъест.

— Вы знаете шифры?

— Только свой, — она назвала цифру.

Фомин набрал нужное сочетание.

— Но если вы обманули, все обернется против вас.

— Нет, — отрешенно сказала она.

Фомин нажал на головку массивной ручки. Крышечка легко снялась. Из середины выпало два цилиндрика — фотокассеты.

— Захар Петрович, это немедленно передайте в НТО. Там сумеют их проявить. Работа Миши, не так ли, фрейлейн?

Она кивнула.

— Теперь расскажите о себе.

— Подождите немного. Позвольте собраться с мыслями… Можно воды?

Фомин-младший подал ей стакан воды, и она с жадностью выпила. Потом закурила, тряхнула головой, волосы рассыпались по плечам. С решимостью сказала:

— Ну, конечно. Какой уж тут обман. Я не дура… Вас интересует, кто я и откуда? Да, я не Гартенфельд. Я Эрна Эгер. Мне действительно двадцать три года. Родилась в Кельне, там же кончила гимназию.

— Когда, кем и при каких обстоятельствах вы были привлечены к шпионской работе?

— Это произошло в моем родном городе осенью шестьдесят восьмого.

— Рассказывайте…

— На соревнованиях, — я увлекалась прыжками в воду, и у меня были приличные результаты, — тренер познакомил меня с господином Беллингом, членом правления профессионального спортклуба. Тот пригласил меня поужинать вместе. Я согласилась. После нескольких встреч Беллинг прямо спросил меня, не хотелось бы мне стать разведчицей. Он довольно подробно, в романтичных, радужных тонах рассказал, что это такое.

— И вы сразу согласились?

— Откровенно говоря, не долго колебалась. Может быть, тогда я до конца не представляла себе всю сложность будущей профессии, хотя догадывалась, что это трудно и опасно.

— Так и что сделал Беллинг?

— Беллинг представил меня господину, который отрекомендовался как Штальбах. Я тогда обратила внимание, что его безупречное произношение выдавало в нем иностранца, скорее, англичанина, или американца, овладевшего немецким языком. Мы остались вдвоем. В беседе я убедилась, что господин Штальбах хорошо знаком с моей биографией, связями, материальным положением нашей семьи. Он пришел в восторг, когда узнал, что я вполне свободно владею русским и польским языками.

Эрна снова закурила.

— Продолжайте, — сказал Фомин, выждав длинную паузу. — Что было дальше?

— Дальше? Дальше я оказалась в специальной школе. Совершенствовала знания языков. И тот, и другой, как я уже говорила, я знала с детства. Моя мать полька, к тому же прекрасно владеет русским. Помимо того, что я занималась в гимназии — я там учила французский, — она заставляла меня учить и славянские языки. Говорила, что их знание в наше время, а также знание стенографии всегда может мне пригодиться при устройстве на работу.

В школе основное внимание уделяла специальным дисциплинам. Отличная учеба поощрялась. Я получала значительные вознаграждения, хорошо одевалась и могла помогать родителям.

Для практики приезжала в Советский Союз, полтора месяца прожила в Польше. Что еще?.. Умею работать на ключе, знаю шифровальное дело, фотографию, тайнопись. Хорошо стреляю, могу водить машину любой марки…

— Вы прошли в спецшколе полный курс?

— Нет, не доучилась. Начальник школы, кажется, майор, он всегда ходил в гражданской одежде, выдавал себя за бельгийца, объявил мне, что мое обучение окончено. За отличные успехи я награждаюсь трехнедельной поездкой по Франции и Италии, затем на неделю могу заехать домой. Вернувшись из отпуска, я позвонила начальнику школы. Он велел мне ехать в пригород Брюсселя и назвал адрес, где на мое имя была оформлена небольшая квартира. Вечером того же дня приехал ко мне в сопровождении Гартенфельда. Пожелав мне успехов в работе, сказал, что впредь я поступаю в распоряжение господина Гартенфельда и уехал, оставив нас одних.

— Раньше вы его никогда не встречали? — спросил Фомин.

— Нет. В тот раз я увидела его впервые. Он долго и обстоятельно расспрашивал меня о моей жизни, похвально отозвался о моих успехах в школе, потом перешел к существу дела. Он сказал, что с этого дня я становлюсь его племянницей, что я должна твердо приучить себя к этой мысли, хорошо заучить данную мне легенду и больше говорить по-французски, ибо я теперь бельгийка. Я стала входить в роль. А он проверял, разговаривал со мной, чаще на французском и русском. Потом, как только были готовы документы, я выехала в Советский Союз. В Москве я должна была встретиться с Михаилом Лугуновым и передать ему подарок от одного его знакомого немца из Федеративной Республики. Ну, и еще понравиться ему, так сказать, стать ему близкой приятельницей, узнать его думы и «грехи».

— О Лугунове и его «грехах» расскажите подробнее, — сказал Фомин.

— Как мне известно, он работал переводчиком на какой-то международной выставке в Сокольниках. Одну иностранную фирму, вернее, представителя фирмы заинтересовал прибор в павильоне ФРГ. Его захотели приобрести, но он не продавался. Лугунов, слышавший разговор представителей фирм, вечером того же дня принес подробные чертежи прибора в расчете на вознаграждение. Уж не знаю, что он просил. Те решили подыграть нам, немцам. Лугунова вместе с чертежами привели к хозяевам прибора. Среди выставочного персонала, вы, конечно, знаете об этом, бывают и разведчики. Был такой и в тот раз. Он занялся Лугуновым. Сначала великодушно простил тому его «шалость». Потом восхищенно отозвался о выполнении чертежей, которые тот сделал, а позднее привлек его к сбору некоторой информации. Какая-то мелочь. Вот все, что я знаю о нем. Он и сам мне рассказывал. Эрна отпила глоток воды и продолжила: — В мою задачу входило, как я уже сказала, встретиться с ним, вскружить ему голову и при благоприятном исходе съездить с ним в Крым, в Севастополь. Нужно было попытаться сделать кое-какие фотографии с его помощью. Это оказалось довольно просто. Лугунов, во всяком случае я так считала, в буквальном смысле слова потерял от меня голову… Я, как это у вас принято говорить, отдыхала по люксу и индивидуальной туристской путевке первого класса. Останавливалась в Ялте, имела возможность с Лугуновым сравнительно бесконтрольно ездить по Черноморскому побережью Крыма. Бывают там, знаете ли, однодневные экскурсии. Потом вернулись в Москву. Здесь меня уже ждал господин Гартенфельд. Он расспросил, как дела с Лугуновым, сказал, что ему необходимо посетить Ригу и чтобы туда приехал и мой молодой человек, которому я выдавала большие векселя на наше общее будущее. Моя встреча с Лугуновым на Новодевичьем кладбище была зафиксирована с помощью фотоаппарата, и это, в случае чего, усугубляло его зависимое положение. Этого, собственно, и добивался господин Гартенфельд. Я предложила Лугунову выехать в Ригу, и там, как я считаю, окончательно решилась его судьба. Гартенфельд сам осуществил вербовку, после чего Лугунов выполнял его поручения.

— Какие именно? — спросил Фомин.

— Не знаю. Господин Гартенфельд любопытство не поощрял.

— Что вы еще можете рассказать о самом Гартенфельде?

— Если судить по тому, как с ним почтительно разговаривали в Брюсселе, я полагаю, что Гартенфельд человек весьма независимый, или занимает высокий пост, или на особом счету там. В Москву его привела не только те дела, в которых я принимала участие. Было что-то другое. Он говорил, что личное. Он меня в свои дела не посвящал. Любая моя попытка узнать что-либо, выходящее за рамки непосредственно моих заданий, им категорически пресекалась. Он очень властный человек.

Фомин выключил магнитофон и, поднявшись из-за стола, подошел к Эрне.

— Очень хорошо, что вы дали такие показания. Если они искренние, суд учтет при определении вам меры наказания. Захар Петрович, у вас нет вопросов к арестованной? А у вас, Сергей Евгеньевич? — Фомин посмотрел на сына.

— Совсем небольшой. Фрейлейн Эгер не сообщила нам адреса Лутунова.

Эрна удивленно посмотрела на лейтенанта.

— Я считала, он вам известен. Я знаю лишь телефон. Пожалуйста, давайте напишу, — она взяла ручку и старательно крупными цифрами написала на листке бумаги номер.

— На сегодня достаточно, — сказал Фомин-старший и приказал увести задержанную.

— Ну как, Захар Петрович, — спросил полковник, когда Эрну увели. — Тебе нравится эта девушка?

— У нее завидная рассудительность, а, в общем, в ее положении это, пожалуй, самый правильный выход — быть правдивой. Иного пути нет. И это она, кажется, поняла.

— Ну, а ты, Сергей, что скажешь?

— У нее и внешность завидная, — улыбнулся он. — Познакомишься и не задумаешься, что скрывается под такой эффектной оболочкой.

Офицеры рассмеялись.

— Ну вот, сын мой. Держи ухо востро, — Фомин встал. — Сергей, найди Лугунова сегодня же.

7


— Этого следовало ожидать, — выключил магнитофон Фомин. — А вы думали, Юрий Михайлович, что он вот так сразу все вам и выложит?

— Нет, Евгений Николаевич, я готовился к тому, что он будет всячески изворачиваться. Но начисто все отрицать!..

— Ничего удивительного. Просто вы рассчитывали, что Гартенфельд пустится в пространные объяснения, а он избрал наиболее верный для себя путь — меньше говорить. И если говорить, то самое необходимое.

— Да, но он отказывается совершенно от всего.

— То есть? Вы хотите сказать от связи с Лугуновым? Правильно. Это делается в расчете на то, что у нас неоспоримых улик об их действительных взаимоотношениях нет. Не знает он и о том, что жива Денисова. Зандлер не Эрна, на признание которой нам понадобилось практически два часа.

Итак, что мы имеем в итоге? Безупречную биографию?! В самом деле… Лугунова не помнит, хотя не исключает, что такой молодой человек был в окружении племянницы. Все? Пожалуй, пора открывать нам свои козыри. Попросите, Юрий Михайлович, чтобы его привели сюда.

Минут через десять конвоир ввел в кабинет Гартенфельда. Он внимательно посмотрел на Фомина и спокойно, даже чересчур спокойно, опустился на стул спросил безразличным тоном:

— Я еще вчера после допроса просил вернуть мне очки. Мои глаза не переносят дневного света.

«Видимо, какую-то пластическую операцию он делал? — подумал Фомин. — Но какой молодец Петров. Узнал-таки. Впрочем, сходство есть, хоть и отдаленное». — Сказал громко:

— Товарищ Михайлов, так и быть — передайте, пожалуйста, господину очки.

— Так и быть?! Не думаете ли вы, что я покончу жизнь самоубийством? — вполне искренно рассмеялся Гартенфельд. — Это непозволительная роскошь. Мы и так не жители, а гости в жизни.

— Мне помнится, однажды ваш соотечественник на моих глазах пытался сделать что-то подобное. Ему, правда, помешали, и он до сих пор благополучно здравствует, — начал Фомин.

— Непозволительная расточительность, — отозвался Гартенфельд. Теперь сквозь темные стекла очков он в упор разглядывал полковника.

— Вы правы, он всегда был расточителен, этот человек. И особенно, когда дело касалось чужих жизней.

— Простите, а какое, собственно говоря, отношение ваши воспоминания имеют к нашему разговору? Я люблю мемуары, но в сугубо домашней обстановке…

Он давно понял, кто перед ним. Понял безвыходность своего положения. Сквозь его шутливо-иронические ответы и замечания проглядывала все возрастающая тревога. Он хитрил, пытаясь выяснить, насколько осведомлены о его деятельности эти ненавистные ему люди. Невозмутимо вежливые и такие беспощадные со своими врагами.

— Я постараюсь вам еще кое-что напомнить: вы не Гартенфельд, и даже не Макс Лютце. Вы барон Курт фон Зандлер. Шпион по образованию и убийца по призванию. И как вы, наверно, знаете, с такой категорией лиц у нас разговор один. Как вы, наверное, догадались, мы старые знакомые. Хорошо вас знает и Денисова. Кстати, она жива.

Гартенфельд заметно побледнел. Однако сумел взять себя в руки, улыбнулся и старательнее обычного, выговаривая слова, ответил:

— А вы, как и прежде, любите громкие фразы. Людям нашей профессии они ни к чему. Интересно, что за доказательства у вас могут быть?

— Больше, чем достаточно, чтобы навсегда вывести вас из игры. Протокол опознания инспектора персонального отдела специальных училищ абвера Кюме вас удовлетворит? И эта конвульсия, которую не смогла убрать ваша медицина, не говоря о такой мелкой детали, как отпечатки пальцев.

Брови Гартенфельда удивленно взлетели.

— Да, да. Представьте себе. Пленка на пальцах не выдержала испытаний. Хотите еще доказательства?

— Спасибо. Вы очень любезны. И в своих рассуждениях почти правы. Я говорю — почти, потому что в одном вы ошибаетесь. Таких, как я, не уничтожают, о чем вы мне недвусмысленно дали понять. Их меняют, как вы обменяли Пауэрса и Вина. Надеюсь, обменяете и Зандлера. Тем более, выбор у вас будет большой. Я представляю теперь не одну страну.

— Не обольщайтесь. И не мечтайте об обмене. Те, кого вы назвали, не убивали наших людей, и давайте наконец перейдем к настоящему разговору. Итак, фамилия, имя, год и место рождения. — начал полковник допрос так, как он начинается при ведении любого следственного дела.


notes


Примечания


1


Вервольф — оборотни.


2


«Гора ссылки», или «пастбище нищеты».


3


Оффис оф стратеджикал сервис — Бюро стратегических услуг — американская разведка.


4


В Ренсбурге (земля Шлезвиг-Гольштейн, ФРГ) размещена ставка НАТО «Комландют» — командование сухопутными силами в Ютландии.


5


Паспорт (нем.).


6


Военно-строительная организация, которой командовал гитлеровский генерал Фриц Тодт.


7


Город Итон (графство Бекингемшир) расположен на Темзе, близ Лондона, известен старинным колледжем, основанным в 1440 году. Обучение в колледже проникнуто духом кастовости и шовинизма, направлено на воспитание будущих чиновников, верных слуг эксплуататорских классов.


8


Фешенебельный район в западной части Лондона.


9


Улица в Берлине, на которой размещалось главное управление сухопутных сил вермахта.


10


Контрольно-пропускной пункт железнодорожной станции Мариенборн на межзональной границе.


11


Или Зоо — Зоологический сад — железнодорожная станция в английском секторе Берлина.


12


Кличка английских солдат.


13


Английская разведывательная служба.


14


Либерально-демократическая партия.


15


Машины, оборудованные радиоустановкой.


16


Запрещено (нем.).


17


Американская разведка.


18


Крупный табачный фабрикант Америки. Сигары, выпускаемые фабриками Клея из кубинских табаков, считались лучшими в мире. В описываемый период Клей — генерал, военный комендант американского сектора Западного Берлина.


19


Марка виски.


20


Небольшая улица в Лондоне, где расположена официальная резиденция премьер-министра Англия.


21


Дом в Западном Берлине, где размещалась английская военная администрация.


22


Объединял кадровый офицерский состав СС и СД — службы безопасности.


23


Третий отдел верховного командования вооруженными силами Германии (сокращенно Третий ОКВ) — центр гитлеровской разведывательной службы, осуществлявший руководство контрразведкой. Начальником Третьего ОКВ с момента его создания и до февраля 1944 года был адмирал Канарис.


24


Бюро стратегических услуг (Оффис оф стратеджикал сервис — сокращенно OCC) — американская разведслужба. Возникла как таковая в 1941 году. К описываемому периоду была реорганизована в Центральное разведывательное управление — ЦРУ — (Сентрал интеллиджинс эдженси — сокращенно Си-Ай-Эй).


25


Марка автомобиля.


26


Кадровый состав войск СС на внутренней стороне левого предплечья имел вытатуированную букву, которая обозначала группу крови.


27


«Дункель» — дословно в переводе «темный».


28


Крайне реакционная профашистская организация, объединявшая бывших военнослужащих немецкой армии.


29


Метка, по которой отличались политические узники гитлеровских лагерей.


30


Звание в войсках «СС», равное фельдфебелю.


31


Руководитель отдела.


32


Уменьшительное имя Адольф.


33


После окончания Нюрнбергского процесса Т. Тейлор был уволен из американской армии, как «красный».


34


Криминальная полиция.


35


«Богемия» — шифр операции, которую провел геленовский агент в 1948 году, завербовав трех офицеров разведки чешского генерального штаба, в результате чего чехословацкой разведке был нанесен серьезный урон. Секретные документы, доставленные офицерами-изменниками, были переданы Си-Ай-Эй.


36


Отто Скорцени — оберштурмбанфюрер СД, организатор похищения Муссолини, которого арестовали итальянские партизаны. Военный преступник.


37


В Мадриде, на улице Гойи, помещается полицейское управление, где в послевоенный период нашли себе работу некоторые сотрудники абвера.


38


Советская военная администрация Германии.


39


Фотоаппарат для микрофотографии.


40


Газета, издаваемая антисоветскими белоэмигрантскими организациями.


41


Автомобиль, оборудованный радиостанцией.


42


Маленькая пивная.


43


Донован Уильям — бригадный генерал. С 1941 по 1947 год — руководитель американской разведки — Оффис оф стратеджикал сервис — Бюро стратегических услуг, сокращенно ОСС. В связи с законом 1947 года о национальной обороне ОСС было реорганизовано в Сентрал интеллидженс эдженси — Центральное разведывательное управление, сокращенно Си-Ай-Эй, или ЦРУ, которое возглавил бывший главный резидент ОСС в Европе Даллес.


44


Даллес Ален — руководил ЦРУ до сентября 1961 года.


45


Канарис Вильгельм — адмирал, начальник третьего отдела верховного командования вооруженных сил (ОКБ) — от «Оберкомандо дер вермахт» — иначе говоря, немецкой военной разведки.


46


Кальтенбруннер Эрнест — начальник РСХА — главного управления имперской безопасности, шеф полиции безопасности и службы безопасности, сокращенно СД.


47


Шифрованное наименование местонахождения штаба ОКХ.


48


Лютце — Зандлер — Гартенфельд.


49


Эрна.


50


Михаил.