На краю Принцесс-парка
Маурин Ли








Руби О'Хэган выросла в сиротском приюте. Жизнь ее была полна испытаний. В семнадцать она стала матерью, а в девятнадцать осталась без мужа, с двумя детьми на руках. Чтобы выжить и вырастить дочерей, Руби работала и уборщицей, и посыльной ломбарда, и управляющей пансионатом… Но трудности не сломили женщину, а каждое новое испытание делало ее сильнее. Она вырастила дочерей, затем внучек и даже правнука. Многочисленные члены семьи О'Хэган знают: в доме на краю Принцесс-парка их ждет забота, понимание и любовь.






Маурин Ли




На краю Принцесс-парка



Харьков: Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга»;

Белгород: ООО «Книжный клуб "Клуб семейного досуга"», 2007. – 512 с.

ISBN 978-966-343-681-4 (Украина)

ISBN 978-5-9910-0103-8 (Россия)

ISBN 978-0-75283-803-8 (англ.)

Оригинал: «The House by Princes Park» by Maureen Lee, Orion, Great Britain, 2002

Переводчик: Сергей Савченко




Маурин Ли – известный автор семейных саг – родилась в Бутле, живет в Колчестере, графство Эссекс. Ее перу принадлежат многочисленные рассказы, пьесы и романы, завоевавшие признание критиков и любовь читателей, – общий тираж произведений превысил миллион экземпляров.

В 2000 году роман «Dancing in the Dark» («Танцующие в темноте») получил премию «RNA Award», а роман «The September Girls» («Девочки сентября») газета «Sunday Times» назвала в списке десяти бестселлеров.

«На краю Принцесс-парка» – роман о горечи потерь и радости обретения, о губительной страсти и всепобеждающей любви, но прежде всего о внутренней силе женщины.




Аннотация


Руби О'Хэган выросла в сиротском приюте. Жизнь ее была полна испытаний. В семнадцать она стала матерью, а в девятнадцать осталась без мужа, с двумя детьми на руках. Чтобы выжить и вырастить дочерей, Руби работала и уборщицей, и посыльной ломбарда, и управляющей пансионатом… Но трудности не сломили женщину, а каждое новое испытание делало ее сильнее. Она вырастила дочерей, затем внучек и даже правнука. Многочисленные члены семьи О'Хэган знают: в доме на краю Принцесс-парка их ждет забота, понимание и любовь.




Маурин Ли




На краю Принцесс-парка


Патрику









ОЛИВИЯ




Глава 1




1918-1919


Оливия была в Лондоне лишь однажды, проездом на пути во Францию. Ей сразу не понравилась слишком суетливая и деловая атмосфера в городе, теперь же она и вовсе возненавидела его. По правде говоря, Оливия сейчас ненавидела всех, у кого был счастливый вид, – а таких в связи с окончанием войны было множество. Неужели ни у кого из этих людей не погибли родные? Неужели никто из этих женщин никогда не ощущал такой пустоты и гнетущего одиночества, как она?

Возможно даже, среди этой толпы были ее подруги по несчастью – одинокие беременные женщины, которые могли бы помочь ей советом, подсказать, что делать, куда пойти и как справиться с горой трудностей.

Дело в том, что Оливия не имела обо всем этом ни малейшего представления. Она знала лишь одно – в ее нынешнем положении искать работу бесполезно. Во Франции Оливия решила, что, когда война закончится, она поедет в Кардифф. Главврач больницы, в которой Оливия работала медсестрой, обещала снова принять ее на работу, но, когда девушка вышла из поезда на лондонском вокзале, ей пришло в голову, что ехать дальше бессмысленно. Вряд ли главврач возьмет ее в таком положении. Оливию угнетало чувство собственной беспомощности – а ведь, покидая дом, она ощущала себя такой сильной!

Никогда прежде Оливии не приходилось думать о деньгах, о крыше над головой или о хлебе насущном. Ее скромных заработков всегда с головой хватало на то, чтобы время от времени покупать кое-какую одежду, и Оливии даже удалось отложить небольшую сумму на будущее. Но эти деньги уже закончились: ей приходилось платить за проживание в маленькой гостинице в Айслингтоне. Оливия жила почти впроголодь – ела лишь один раз в день, по утрам, хотя этого явно было недостаточно для беременной.

Несмотря на это, она чувствовала себя хорошо и ее даже ни разу не затошнило. Это была одна из причин, по которой, когда в августе у Оливии не начались месячные, она даже не заподозрила, что беременна. Девушка решила, что месячных не было потому, что она слишком горевала по Тому. Она знала, что, когда в жизни женщины происходит трагедия, у нее может нарушиться цикл. По этой же причине Оливию не обеспокоило отсутствие месячных в сентябре, но к октябрю, когда ее талия заметно округлилась, ужасное подозрение, что у нее будет ребенок, сменилось уверенностью. Осознание этого факта словно сковало разум Оливии льдом – долгое время она была просто не в состоянии ясно мыслить.

Ноябрь принес с собой перемирие. Разумеется, это была приятная новость, но вместо того, чтобы испытать радость, Оливия погрузилась в отчаяние.

Прошло несколько недель, а отчаяние никуда не уходило. Оливии очень нужна была новая одежда: старые вещи оказались ей уже малы. Девушка понимала, что еще немного – и ей не в чем будет выйти на улицу. Кроме того, хозяйка гостиницы поглядывала на нее с подозрением: Оливия была уже на пятом месяце, и казалось, что ее живот растет с каждым днем.

Как ни странно, Оливия почти не думала о Томе. Если бы не дитя, шевелящееся у нее в чреве, она, вероятно, вообще не вспоминала бы о нем. Кольцо, которое ей дал Том и которое когда-то принадлежало его деду, лежало в ее чемодане. Не то чтобы думать о Томе было больно – просто Оливии не верилось, что та ночь была на самом деле. Ей казалось, что это был лишь сон: она даже не могла вспомнить, как он выглядел, что говорил и что делал.

Миссис Томас О'Хэган! Девушка вспомнила, как в день расставания с Томом она шепотом повторяла эти слова.

– Что?

Оливия, завтракавшая в невзрачной гостиничной столовой, подняла глаза и взглянула на хозяйку, сердито смотревшую на нее.

– Прошу прощения, это были мысли вслух, – сказала девушка.

– Мисс Джонс, я давно собиралась поговорить с вами, – официальным тоном произнесла женщина. – Начиная с субботы мне понадобится ваш номер: в это время в моей гостинице всегда селятся торговые агенты.

– Понятно. Спасибо, что предупредили. Я подыщу себе другое место.

– Не думаю, что вам удастся устроиться в приличной гостинице! – бросила хозяйка, перед тем как уйти.

Когда-нибудь это должно было произойти – либо у нее закончились бы деньги, либо ее выселили бы. Оливия пошла по направлению к центру города. Мысли у нее в голове напоминали неподатливые узелки, и, чтобы поменьше думать, она выбирала наиболее оживленные улицы – при этом вся внутренне содрогаясь от невыносимого шума. Оливия знала, что для женщин, оказавшихся в ее положении, существуют особые заведения, и, хотя она слышала, что эти места просто ужасны, это все равно было лучше, чем без единого пенни в кармане бродить по улицам. Но как найти такое заведение? И у кого спросить?

Если бы только не этот ужасный холод! Колючий зимний ветер щедрой рукой разбрасывал по тротуару кусочки льда. Оливия подняла воротник своего тоненького пальтишка и посильнее натянула на голову фетровую шляпу, но теплее от этого ей не стало.

На Оксфорд-стрит, в витрине магазина «Сэлфидж», были выставлены теплые твидовые пальто, очень привлекательные на вид. Оливия остановилась и некоторое время жадно рассматривала их. Даже если бы она работала, такое пальто было бы ей не по карману, сейчас же она не смогла бы купить вещь даже вчетверо дешевле.

Но чашку чая она себе позволить могла. Оливия направилась в сторону кафе «Лайонз Корнер Хаус», отметив, что многие магазины уже украшены к Рождеству, до которого оставалось лишь несколько недель. О том, где она может оказаться накануне Рождества, девушка старалась не думать.

К тротуару подъехал большой черный автомобиль с шофером в ливрее и остановился неподалеку от нее. Из салона выбрались две женщины в мехах и поблескивающих шелковых чулках. У обеих дамочек сумочки, перчатки и туфли были из черной замши. Распространяя вокруг себя запах дорогого парфюма, женщины прошествовали в ювелирный магазин.

Оливию всегда полностью устраивала ее работа и мизерная зарплата медсестры. Она никогда не завидовала другим женщинам из-за вещей или общественного положения. Но теперь, дрожа у витрины ювелирного магазина, глядя на то, как женщины в безумно дорогой одежде усаживаются у прилавка, а продавец почтительно им кланяется, Оливия почувствовала, как где-то внутри нее зашевелилась жаркая, жгучая зависть. В тот же момент ребенок у нее в чреве в первый раз толкнулся по-настоящему.

– Милая, с вами все в порядке?

Какой-то прохожий, увидев, как Оливия согнулась и обеими руками обхватила живот, остановился и посмотрел на нее исполненным сочувствия взглядом.

– Спасибо, все хорошо, – ответила Оливия, с трудом выпрямившись.

Мужчина кивком указал на ее выпирающий животик:

– Вам бы лучше сейчас быть дома в теплой постели.

– Да, вы правы, – сказала Оливия, благодарная за проявленное участие.

Возможно, если бы мужчина знал, что под ее тонкой перчаткой нет обручального кольца, он не был бы к ней так добр.

Собравшись с силами, Оливия вновь зашагала в сторону кафе «Лайонз».

Когда она уже сидела за столиком и пила чай, ее посетила мысль, от которой сердце провалилось куда-то вниз. Из сложившейся ситуации был только один выход: обратиться за помощью к родителям.

В нынешнем состоянии она просто не могла явиться к ним без предупреждения. Если бы стало известно, что у незамужней дочери мистера и миссис Дэффид Джонс будет ребенок, они больше не осмелились бы появиться на людях. Отец Оливии был членом городского совета, а мать все свое время посвящала благотворительности, хотя при этом с ее лица никогда не сходило выражение неодобрения. Оливия, их единственный ребенок, и без того опозорила их имя, когда отказалась от должности в городской библиотеке, отдав предпочтение работе в кардиффской больнице. Родители устроили ей скандал, но еще больше им не понравилось, когда девушка объявила о своем решении поработать медсестрой во Франции. Так что Оливия боялась появиться даже в родном городе, не говоря уже о доме, в котором прошло ее детство.

Следовало послать родителям письмо с мольбами проявить к ней снисходительность, причем послать прямо сегодня – чтобы ответ мог прийти до субботы, – до того дня, когда ей надо будет уехать из гостиницы.

Допив чай, Оливия вышла на улицу, свернула в переулок и нашла магазинчик, торгующий недорогими канцелярскими принадлежностями, потом зашла в почтовое отделение и написала родителям письмо, в котором сообщила о своем положении. Она даже не пыталась вызвать у них сочувствие – для этого она знала их слишком хорошо. Независимо от того, каким образом она подаст свою новость, они либо помогут, либо нет.




Ответ пришел в пятницу утром. Оливия сразу узнала почерк отца на конверте. Несмотря на то что этот почерк всегда был очень четким, Дэффиду Джонсу удалось написать слово «мисс» на конверте так, что оно напоминало «миссис», – или наоборот. Похоже, на хозяйку гостиницы это не произвело впечатления: письмо она подала так, словно брезговала им. Оливии пришло в голову, что можно было купить медное обручальное кольцо и зарегистрироваться как миссис О'Хэган, а в случае, если бы кто-нибудь поинтересовался, где ее муж, заявить, что она вдова, – но на тот момент она пребывала в слишком сильном смятении, чтобы додуматься до этого. Впрочем, единственное, что бы ей это дало, – ее не вышвырнули бы из гостиницы с таким позором. Ей все равно пришлось бы выехать через несколько дней, когда ее сбережения подошли бы к концу.

В конверте лежал билет на поезд и краткая записка:

«В субботу в 18:30 сядешь на вокзале Пэддингтон на поезд до Бристоля. Я тебя встречу. Отец».

От Бристоля до ее родного уэльского городка было довольно близко. Со смешанным чувством облегчения и грусти Оливия перечитала отцовскую записку. В ней не было ни слов «дорогая Оливия», ни «люблю, папа».

По крайней мере теперь можно было не беспокоиться о деньгах и позволить себе поесть вволю на то, что у нее оставалось.




Отец ждал ее под часами на вокзале Тэмпл-Мидс. Его ноги были широко расставлены, руки сцеплены за спиной, а во взгляде горело недовольство, проявлявшееся также в том, что он заметно покачивался вперед-назад. Это был крупный, крепко сбитый мужчина в длинном твидовом пальто и широкополой шляпе, придававшей ему весьма зловещий вид, – хотя если бы мистер Джонс это осознал, то наверняка ужаснулся бы. Пальто было расстегнуто и открывало полосатый жилет и золотые часы на цепочке.

При виде отца у Оливии возникло неприятное чувство – как будто он задумал что-то недоброе. Отец всегда внушал ей страх, хотя он ни разу, даже в гневе, не поднял на нее руку.

Когда Оливия подошла, Дэффид Джонс мрачно кивнул ей и даже взял у нее чемодан. Поцеловать дочь, которую он не видел два с половиной года, он и не подумал. Впрочем, даже если бы Оливия возвращалась домой при других обстоятельствах, это вряд ли удивило бы ее.

Она вслед за отцом вышла на улицу. Дэффид засунул чемодан в багажник маленького «Форда-8». Лишь к автомобилю он проявлял хоть немного привязанности. Когда мистер Джонс выходил из машины, он любовно похлопывал ее по черному боку и говорил: «Умная штучка!»

– А где мама? – спросила Оливия, когда они отъехали от вокзала.

– Дома, – коротко ответил отец.

Воцарилось долгое молчание. Было уже поздно, и освещенные газовыми фонарями улицы Бристоля были пустынны. Автомобиль проехал мимо нескольких только что закрывшихся пабов, на пороге которых все еще шумели толпы завсегдатаев.

– Куда мы едем? – спросила Оливия, когда молчание стало нестерпимым. У нее промелькнула мысль, что ее везут в дом для падших женщин. Это было бы ужасно, но она сама лишила себя возможности выбора.

– К некой миссис Куксон, которая живет неподалеку от доков. Она присмотрит за тобой до… до тех пор, пока не подойдет время, – напряженным голосом произнес отец. – Маловероятно, что в том районе появится кто-то из наших знакомых, но я был бы благодарен, если бы ты на всякий случай не выходила на улицу при дневном свете. Миссис Куксон получила деньги на приобретение соответствующей одежды для тебя. Тебе там будет удобно, а когда все закончится, ты уедешь. Если ты попросишь, я устрою ребенка куда следует, но, если ты решишь оставить его, не жди, что мы с матерью чем-то тебе поможем. И пожалуйста, больше никогда не показывайся нам на глаза.

Несмотря на то что у Оливии также не было ни малейшего желания видеть родителей, эти слова ударили ее, словно плеть. У нее возникло чувство, будто ее облили грязью. Она открыла было рот, чтобы рассказать отцу о Томе, но в этот момент он без выражения произнес:

– Ты отвратительна.

Больше отец не сказал Оливии ни слова – как и она ему. Вскоре автомобиль свернул на небольшую улочку, проехав между двумя рядами домов, и остановился у последнего из них. Не выключая мотора, Дэффид вышел и постучал.

Дверь открыла сухощавая женщина за пятьдесят с крашенными хной волосами и ярко-малиновыми губами. На ней было алое атласное платье и черная накидка. Длинные серьги женщины свисали до плеч, а на ее шее Оливия разглядела тройное ожерелье. Длинные пальцы были буквально унизаны кольцами. Оливия даже подумала, что, если все камни настоящие, эти кольца стоят целое состояние.

Мистер Джонс что-то проворчал в качестве приветствия, почти швырнул чемодан дочери в прихожую и пошел прочь. Когда женщина закрывала дверь, «форд» уже отъезжал от дома. Скрестив руки на груди, она оглядела Оливию с головы до ног:

– Ну, как дела у нашей непослушной девчонки?

Оливия уже сама не помнила, когда она улыбалась. Последние несколько месяцев она жила в постоянном страхе, что к ней отнесутся как к распутной женщине, и, хотя хозяйка дома так и не предложила ей чаю, то, что ее поприветствовали чем-то наподобие шутки, стало для Оливии приятной неожиданностью.

– Заходи, дорогуша! – проговорила женщина, взяв Оливию за руки и подмигнув с заговорщицким видом. – Заходи и расскажи мне обо всем, что с тобой случилось. Хочешь чашечку чего-нибудь горяченького? Или, может, чего покрепче? У меня припасено хорошее вишневое вино. Сама же я хлебну чуток молочного портера. Кстати, зови меня Мадж.




Мадж Куксон была известной повитухой в районе Бристоля под названием Маленькая Италия. Причиной такого именования были улицы района. Дом Мадж стоял на Капри-стрит, а по соседству было еще несколько похожих улочек, застроенных небольшими домами, – Неаполи-стрит, Турин-стрит, Флоренс-роуд, а также короткий тупик Милан-вей. Мадж питала слабость к молочному портеру, но за ее грубыми манерами скрывалось мягкое, доброе сердце. В течение следующих нескольких месяцев Оливия искренне к ней привязалась.

Прожив в доме Мадж с неделю, она спросила:

– А как мой отец о вас узнал?

– Наверное, расспросил знающих людей. Ты далеко не первая девушка из хорошей семьи, которая поселилась у меня при подобных обстоятельствах.

В молодости Мадж была эстрадной певицей и выступала в мюзик-холле. В ее спальне висел плакат, объявляющий о выступлении на лондонском ипподроме Магды Старр, – она была четвертым номером программы.

– Это был пик моей карьеры, – с грустью в голосе сообщила она Оливии. – Я всегда хотела достичь вершины, но этому не суждено было случиться. Вскоре я вышла замуж и родила Деза.

Муж Мадж умер пятнадцать лет назад, а сын Дезмонд пошел по стопам матери и стал чревовещателем – хотя ему так и не удалось достичь достаточно высокого статуса, чтобы считаться гвоздем программы.

– Ваша девичья фамилия действительно Старр? – поинтересовалась Оливия, очарованная бурной и яркой жизнью Мадж.

– Нет, моя настоящая фамилия Бэйли, но имя Магда Старр выглядит на плакатах более эффектно, чем Мадж Бэйли.

– А как вы стали акушеркой?

– Меня нельзя назвать настоящей акушеркой, не так ли, дорогуша? После смерти мужа я некоторое время проработала в больнице и увидела, как это происходит. Потом я пару раз помогла при родах, и люди стали обращаться ко мне за помощью.

Как и обещал Оливии отец, дом оказался весьма комфортабельным. Пристрастие Мадж к экстравагантной одежде сказалось и на подборе мебели. Вместо традиционной скатерти буфет, на котором стояла ваза с огромными бумажными цветами, был накрыт ослепительно яркой шалью. Столовая была отделена от гостиной нитями из бисера, а в каждой комнате лежали многочисленные атласные подушечки, вышитые золотом и серебром. По словам Магды, все ковры и покрывала в доме были индийскими – как и большой гобелен, висевший над камином в зале, и черный с золотом чайный сервиз с рифлеными ободками, который доставали лишь в торжественных случаях.

Камин горел в гостиной с раннего утра до поздней ночи. По воскресеньям огонь зажигали и в зале: в этот день после обеда к Мадж приходили подруги, женщины примерно одного с ней возраста. Они играли в вист и пили молочный портер.

В таких случаях Оливия оставалась в другой комнате и читала один из многочисленных, испещренных отметками ногтей романтических романов из коллекции Мадж. Иногда она просто поднималась наверх, в свою комнату с замечательной, широченной пружинной кроватью и ложилась вздремнуть.

Оливия была довольна жизнью, насколько это вообще было возможно в ее положении. Иногда ей хотелось, надев купленное Мадж на деньги Дэффида теплое новое пальто, прогуляться под лучами холодного зимнего солнца – или даже в тумане, – но Мадж, обычно очень сговорчивая, строго-настрого запрещала ей выходить из дому до наступления темноты.

– Я обещала твоему отцу, что не буду выпускать тебя на улицу средь бела дня. Именно за это он платит мне деньги. Я не могу заставить тебя силой, но, если ты нарушишь запрет, я буду вынуждена сообщить обо всем твоему отцу.

– Вряд ли я встречу здесь кого-нибудь из своих знакомых, – обиженно проговорила Оливия.

– Мало ли какие бывают на свете случайности? – ответила Мадж. – Может, ты выйдешь из дому и столкнешься с сестрой подруги своей матери.

– У моей матери нет подруг.

– Ну тогда с соседкой.

– Отец оставил вам свой адрес?

– Конечно. Я должна буду сообщить ему о рождении ребенка телеграммой. «Груз доставлен» – вот что я должна написать. Конспирация! Но если ты захочешь оставить ребенка, телеграмма ему не нужна.

– Мне это и в голову не приходило! – содрогнулась Оливия. Она уже решила, что сделает все возможное, чтобы побыстрее забыть об этом неудачном периоде своей жизни, а потом поступит на курсы повышения квалификации медсестер.

Мадж задумчиво посмотрела на нее:

– Возможно, после рождения ребенка твое мнение изменится.

– Если это произойдет, – ответила девушка, – я хочу, чтобы вы вырвали младенца из моих рук и позволили отцу решать его судьбу.

– Дорогуша, разумеется, я не буду вырывать его, но вот твой отец вполне способен на это.

Ребенок казался Оливии даже менее реальным, чем Том. Возможно, он и существовал в ее животе, но не имел к ней никакого отношения. Ее совсем не интересовало, что с ним случится, – лишь бы ничего очень плохого.




Пролетело Рождество, и настал 1919 год – первый мирный Новый год за пять лет. Именно поэтому его встречали особенно торжественно и радостно. Даже Оливия не смогла противостоять всеобщему веселью: ночью они с Мадж наблюдали за фейерверками над рекой Эйвон и пели старинные песенки в Виктория-парке.

Январь сменился февралем, затем наступил март. Ребенок должен был родиться в начале апреля.

На Пасху к Мадж приехал Дезмонд Старр, ее сын-чревовещатель. Это был веселый, общительный молодой человек, характером очень похожий на мать. Он подписал контракт в театре Феликстоу на все лето, а потому пригласил мать и Оливию посмотреть его номера – у него была возможность раздобыть бесплатные билеты.

– Постараюсь прийти, – солгала Оливия. Она знала, что летом у нее уже будет новая жизнь. Ей нравилась Мадж, но Оливия не хотела бы когда-нибудь еще увидеть пожилую женщину или ее сына.

Девушка осознавала, что стала слишком черствой и эгоистичной. Когда-то давно окружающие говорили, что она мягкая и добрая – даже чересчур, так как часто эта доброта шла в ущерб ей самой. Но теперь в голове Оливии как будто образовалась перегородка, не позволявшая ей думать ни о ком, кроме себя.

Ребенок возвестил о своем скором появлении в тихое солнечное воскресенье – точно в назначенный срок. Схватки начались, когда Оливия читала один из страстных романов Мадж, и первый же толчок оказался очень сильным. Оливия достаточно часто дежурила в палате рожениц, чтобы понять, что роды будут стремительными.

Мадж играла в гостиной в карты со своими подругами. Оливия спокойно налила себе чашку чая и стала дожидаться, когда женщины уйдут. Чтобы не терять времени, она нагрела две большие кастрюли с водой и разложила на кровати клеенку. Тряпки из старых простыней, которые Мадж заблаговременно прокипятила, Оливия положила на кресло рядом с кроватью.

Когда началась очередная, уже почти нестерпимая серия схваток, она стиснула зубы, но так и не издала ни звука – ей не хотелось отвлекать Мадж и ее подруг от приятного времяпрепровождения. К тому времени, как женщины ушли, схватки уже происходили каждые десять минут.

– Ничего себе! – изумленно выдохнула Мадж, поднявшись наверх и увидев, что Оливия уже лежит на кровати в одной ночной рубашке.

– У меня еще есть пара часов.

– Ты, я вижу, крепкий орешек, – сказала Мадж, сев на кровать и взяв ее за руку. – Другие мои клиентки начинали кричать во все горло после первых же схваток, а ты до сих пор ни разу не пикнула.

– Мне не хотелось кричать, – заявила Оливия и поморщилась, когда ее живот в очередной раз пронзила острая боль.

– Можешь начинать – так тебе будет легче. Разве ты не кричала, не плакала, когда погиб твой парень? Как там его звали, Том, кажется? Ты почти никогда о нем не говоришь.

Оливия криво улыбнулась:

– Я спала в одной комнате с другими медсестрами, так что у меня не было места, где я могла бы поплакать в одиночестве.

А не говорю я о Томе потому, что мне кажется, что его никогда не было в моей жизни. Я даже не могу вспомнить, как он выглядел.

Мадж хихикнула:

– Что ж, этот ребенок уж точно есть в твоей жизни… Ну что же ты, кричи! – произнесла она, когда лицо девушки в очередной раз исказила гримаса боли. – Все равно тебя никто не услышит. По соседству живет глухой старик, а на улицу не долетает ни звука.

– Я пока постараюсь не кричать – мне не настолько плохо. Большинство родов на моей памяти проходили намного тяжелее, чем мои.

Время тянулось ужасно медленно. Оливия услышала детскую возню на улице. Раздался стук во входную дверь, но Мадж никак не отреагировала на него. В одном из соседних домов пела женщина, ее чистый голос далеко разносился в неподвижном вечернем воздухе: «Не дайте камину погаснуть…»

Оливия вспомнила, что эту песню часто пели солдаты во Франции. По вечерам, когда стрельба прекращалась, она долетала с боевых позиций посреди изрытых воронками полей, и иногда персонал госпиталя и пациенты присоединялись к пению. Эта песня звучала и в ту ночь, когда они с Томом любили друг друга в темном сарайчике…




… Она вспомнила, каким красивым было в тот вечер небо: высоким, цветом напоминающим сапфир и усыпанным мириадами мерцающих звезд. Убывающая лупа была похожа на дольку лимона.

Несмотря на лунный свет, было все же достаточно темно, чтобы не видеть следы войны на полях, на которых за последние годы погибли миллионы людей. Днем эти места представляли собой море засохшей грязи, изрытое зигзагами окопов и опустевшее после того, как линия фронта передвинулась дальше на восток.

На горизонте, там, где сейчас шли бои, можно было разглядеть султаны белого дыма – это падали снаряды, убивая все новых людей. Время от времени дым окрашивался в оттенки красного – это означало, что загорелось очередное здание. Зарево пожаров делало ночь еще более красивой – казалось, что где-то на краю земли трепещут на ветру гигантские свечи. На фоне светлого неба можно было различить черные силуэты изломанных деревьев, напоминающие фигуры безумных танцоров.

Из больницы вышло множество людей, желающих полюбоваться великолепным видом посреди всеобщего разрушения, – медперсонал и многие из тех раненых, которые могли передвигаться самостоятельно. В темноте слышался тихий гул голосов, кое-где тлели огоньки сигарет.

– Оливия! Я повсюду тебя искал.

– Том! – воскликнула Оливия и машинально подняла руки, чтобы обнять мужчину, хромая, идущего ей навстречу. Она сразу же опустила руки, надеясь, что Том ничего не заметил. Он был ее пациентом, и не следовало давать ему знать о своих чувствах – хотя Том, судя по всему, и так уже догадывался о них. Впрочем, девушка подозревала, что Том чувствует то же, что и она, – и это было маленьким чудом, ведь этот парень был таким симпатичным, а она такой заурядной!

– Какая красивая ночь! – произнес Том, отдышавшись. Видимо, ходить ему было все еще трудно.

– Да, очень, – выдохнула Оливия, потом кивком головы указала на дым и пламя вдали. – Но вот это все портит. Есть что-то зловещее в том, что мы слишком далеко, чтобы слышать взрывы.

– И крики раненых, – сухо добавил Том.

Он взял ее за руку, обхватив пальцы Оливии теплой ладонью. Девушка не сделала попытки убрать руку.

– Так, значит, это наш последний вечер вместе, – сказал Том и сдержанно улыбнулся. – Вернее, наш последний вечер друг возле друга. Жаль, что моя нога уже заживает. Мне даже хочется снять всю одежду, пойти в темноту и попытаться подхватить воспаление легких.

– Меня в это не втягивай! – воскликнула Оливия, сделав вид, что возмущена.

Разумеется, Том шутил: он был американцем, а американцы шутили всегда и везде.

– Я ведь медсестра, а медсестрам надо лечить своих больных, а не наоборот, – добавила она.

– Ты такая строгая!

– Медсестры всегда строгие – у них такая профессия, – ответила девушка, подумав, что, когда ее рука лежит в его ладони, ни о какой строгости не может быть и речи.

Том вновь улыбнулся:

– А ты не можешь оставить свою строгость хотя бы этой ночью?

– Если это нужно для того, чтобы ты подхватил воспаление легких, то нет. Кроме того, сейчас очень тепло. Единственное, на что ты можешь рассчитывать, – это несколько укусов насекомых. Поосторожнее, это неприятная штука!

– Но если так, – непринужденно произнес Том, – то, может быть, мы забудем о войне, взрывах, болезнях, больницах, врачах и медсестрах – и просто поговорим?

Оливии следовало бы ответить что-то наподобие: «Нет, это тоже против правил», но вместо этого она лишь тихо сказала:

– Да о чем еще говорить?

Она и так многое о нем знала. Том был родом из Бостона, его родители – он называл их «стариками» – были ирландцами. Ему было двадцать три года, он работал в принадлежащем его отцу книжном магазинчике, а в 1917 году, когда Америка вступила в войну, пошел добровольцем в армию. Его полное имя было Томас Джеральд О'Хэган, и у него было две сестры и пять братьев, все старше его. Оливия также знала, что этот высокий улыбчивый американец ирландского происхождения с черными волнистыми волосами и глазами цвета торфа нравился и некоторым другим медсестрам. Но ей он не просто нравился – она была в него влюблена и постоянно думала о нем.

Тома привезли в госпиталь три недели назад, у него была глубокая рана на ноге и двусторонняя пневмония. На следующий день его должны были отправить в Кале в больницу для выздоравливающих. После того как здоровье Тома окончательно поправится, он вернется в действующую армию, в свою часть. Словно напоминая о его скором отъезде, из темноты доносился лязг механизмов санитарного поезда, который стоял на близлежащей станции на запасном пути, уже почти готовый к утреннему отправлению.

Том же почти ничего о ней не знал – лишь то, что ее зовут Оливия Джонс и что она его ровесница. Она родилась и выросла в Уэльсе и никогда не покидала родных мест, пока два года назад не приехала во Францию работать медсестрой. Кроме того, Том знал – он просто не мог этого не видеть, – что ее никак нельзя было назвать красивой. Внешность у нее была совсем невыразительной – бледное лицо, светло-голубые глаза…

– Что ты будешь делать, когда закончится война? – как бы невзначай спросил Том.

– Закончу обучение. Я уехала из Кардиффа так быстро, что не успела сдать выпускные экзамены на курсах медсестер.

– А ты можешь закончить свое обучение в Штатах?

Девушка затаила дыхание:

– Зачем это мне?

– Потому что в Штатах живу я, – низким, напряженным голосом произнес Том. – Я буду там работать и хотел бы, чтобы ты была рядом со мной. Оливия, ты выйдешь за меня?

– Но ведь мы почти не знаем друг друга, – пробормотала она и подумала, как глупо все же притворяться, что она удивлена вопросу, которого желала всем сердцем и о котором молилась каждую свободную минуту.

Том нетерпеливо махнул рукой:

– Милая моя, идет война, ужасная война – самая худшая из всех, что знал мир. Сейчас у людей просто нет времени на то, чтобы получше узнавать друг друга. Я полюбил тебя с первого взгляда.

Прижав ее руку к своим губам, он хрипло продолжал:

– Ты самая красивая девушка, которую я когда-либо встречал!

Если он так думает, он и впрямь ее любит! У Оливии закружилась голова, и она ответила, что согласна, что и сама его любит. Том стал целовать ее в шею, в щеки, потом нежно сжал ее голову ладонями и поцеловал в губы.

Оливия всегда была робкой, неуверенной в себе девушкой, и это был ее первый настоящий поцелуй. Прижавшись к Тому, она ощутила, как в ее теле что-то оживает.

– Я люблю тебя, – прошептала она.

Том прижал девушку к своей груди так крепко, что у нее перехватило дыхание.

– В тот же день, в ту же минуту, как закончится эта проклятая война, мы поженимся, – с хрипотцой произнес он. – Я буду писать тебе каждый день, и, если нас переведут в другое место, я сразу сообщу новый адрес, чтобы ты могла отвечать мне. Ты дашь мне свою фотографию?

– Несколько месяцев назад меня сфотографировали с пятью другими медсестрами, – еле слышно сказала Оливия. – Я могу отдать тебе этот снимок.

– Я тоже хочу подарить тебе кое-что.

Том протянул руку. На его среднем пальце блеснуло золотое кольцо. Оливия и раньше обращала на него внимание и даже сначала думала, что Том женат, – но потом поняла, что кольцо надето не на тот палец.

– Это обручальное кольцо моего деда, – объяснил Том, снимая кольцо. Его темные глаза сияли. – Перед самой смертью он дал каждому из внуков что-то особенное. Я получил это кольцо. Оно слишком большое, но для твоего среднего пальца, наверное, подойдет. А еще ты можешь носить его на цепочке на шее.

Кольцо оказалось слишком большим для всех пальцев Оливии. Она положила его в нагрудный карман своего длинного белого передника, пообещав, что при первой же возможности купит цепочку.

– У меня такое чувство, что мы уже женаты, – каким-то чужим голосом произнесла Оливия. Происходящее было почти нестерпимым. Ей хотелось, чтобы Том вновь поцеловал ее, чтобы делал с ней все то, что она до сегодняшнего вечера считала неправильным. Обняв его за шею, она мягко потянула его вдоль стены госпиталя. Том положил руки ей на талию – со стороны могло показаться, что они танцуют какой-то странный танец.

Где-то далеко солдаты запели грустную, исполненную тоски песню.

– Милая моя, куда мы идем? – поинтересовался Том.

– Тут недалеко…

Они подошли к углу здания. Метрах в тридцати от них в лунном свете поблескивали серебром рельсы. За железнодорожной линией стояло маленькое одноэтажное строение без двери.

– Когда-то здесь была железнодорожная станция, а в этом здании располагался зал ожидания, – сказала Оливия.

– Так, значит, мы идем туда? – немного недоверчиво спросил Том.

Но такая вещь, как стыд, исчезла бесследно вместе с остатками респектабельности и приличий, которые Оливии внушали всю ее сознательную жизнь. В одно мгновение ее мир развернулся на сто восемьдесят градусов.

– Если ты не против, – произнесла она.

– Я не против? Да я хочу этого больше всего на свете! Но ты, Оливия, хочешь ли этого ты?

Вместо ответа она рассмеялась, сжала его руку, и они стали переступать через серебристые рельсы. На них по-прежнему светили мириады звезд, где-то в темноте раздавалось солдатское пение… Они вошли в заброшенное здание, которое стало для них целым миром.




Война должна была закончиться через несколько месяцев. Об этом говорили все: аналитики, репортеры, политики, усталые, измученные лишениями простые люди… Но то же самое можно было слышать на протяжении четырех последних лет – с самого начала войны.

Оливия Джонс хорошо понимала, что люди просто хотят слышать эти слова. Но теперь у нее была собственная, весомая причина дожидаться окончания боевых действий – война должна была закончиться еще до того, как Том вернется в свою часть.

На следующее утро Оливия проводила Тома, незаметно сунув ему в карман обещанную фотографию. Следовало быть осторожной: если бы старшая медсестра догадалась, что произошло прошлой ночью, у Оливии были бы крупные неприятности. Проводить пациентов, которых они лечили последние недели и месяцы, вышли несколько медсестер в вуалевых чепцах до плеч, темно- синих халатах и длинных передниках. Когда освещенный ярким солнцем поезд двинулся в сторону Кале, по щекам многих девушек и некоторых солдат поползли слезы.

Оливия не представляла себе, что можно быть одновременно такой невыносимо несчастной и счастливой. Грусть ее была вызвана отъездом Тома, а радость – предвкушением их совместного будущего. Глядя, как поезд скрывается за поворотом, Оливия теребила пальцем кольцо в кармане. Прошлой ночью она как следует его рассмотрела. На внутренней поверхности были выгравированы уже едва различимые слова: «ИМОНУ ОТРУБИ, 1857».

«Если – вернее, когда – у нас с Томом родятся дети, мы назовем их Руби и Имон», – сказала себе Оливия, потирая руки в радостном нетерпении.

Койки в палатах пустовали недолго. Уже через несколько часов прибыли конные кареты «скорой помощи», полные наскоро перевязанных раненых. Остаток дня медперсонал занимался ими, перебинтовывая ранения заново и как только можно утешая тех солдат, раны которых были несовместимы с жизнью. Некоторых раненых тут же отправляли в операционную для ампутации конечностей, откуда они возвращались, вялые после анестезии и охваченные ужасом при виде своего искалеченного тела.

Оливия переходила от койки к койке, улыбаясь убитым горем мужчинам, разнося воду и поправляя постели. Как обычно, девушка про себя проклинала политиков, ответственных за эту бойню и почти ничего не делающих, чтобы она наконец прекратилась. Просто так, без каких-либо весомых причин в жертву было принесено целое поколение молодых парней, а несколько поколений женщин потеряли своих мужей, отцов, сыновей.

Но никто из раненых ни за что не догадался бы, что маленькая медсестра с милой улыбкой – внешность Оливии была не такой невзрачной, как она сама считала, – полностью поглощена мыслями о предыдущей ночи, ночи, когда она познала мужчину и дала обещание стать женой.

– Миссис Томас О'Хэган! – вполголоса произнесла она.

– Что, милая? – поинтересовался невысокий солдат с перебинтованной рукой, в голосе которого отчетливо слышался лондонский акцент.

– Прошу прощения, мысли вслух.

Солдат усмехнулся:

– Я понимаю, поговорить с умным человеком всегда приятно.

Оливия улыбнулась в ответ, поправила на нем одеяло и сказала:

– Отдыхайте.

Настало время ужина. Тем солдатам, которые были в состоянии есть, дали традиционную порцию солонины с гарниром в виде картофельного пюре. Пока пациенты ели, с десяток усталых медсестер собрались в комнатке без дверей, выполнявшей функцию сестринской, чтобы впервые с самого утра выпить чаю.

Как обычно, постепенно разговор перешел на слухи о скором окончании войны. Кто-то сказал, что, как бы там ни было, буквально на днях была одержана победа под Амьеном – главным образом усилиями канадских и австралийских частей. Со стороны Антанты было более семи тысяч убитых.

– Семь тысяч! – саркастически воскликнула другая медсестра. – Бывали времена, когда за день погибало в десять раз больше.

Оливия почти не прислушивалась к разговору. Прижав руку к груди, она пыталась ощутить ладонью кольцо, которое ей дал Том, и уже в сотый раз мысленно переживала события прошлой ночи.

– Оливия, что с тобой такое? – поинтересовался кто-то. – У тебя такой вид, будто ты вот-вот заплачешь.

– Да так, ничего.

Но что-то все же случилось – она уже не видела Тома. Его лицо, весь день стоявшее у нее перед глазами, внезапно расплылось и потускнело. Волоски у нее на затылке встали дыбом, и у Оливии возникло ощущение, что произошло что-то ужасное.

Лишь на следующий день, проведя всю ночь без сна, она узнала, что Томаса О'Хэгана больше нет. Переезжая через мост, санитарный поезд подорвался на минах, подложенных диверсантами, и сошел с рельсов. Вагоны посыпались в реку, и немало раненых погибли на месте – хотя далеко не все.

Но Том оказался в числе погибших, и для Оливии это стало концом всего.




Вздохнув, она заерзала на постели. Ее кожа была покрыта потом, а рубашка стала влажной. Теперь схватки происходили ежеминутно. Это было больно, но пока что терпимо.

Внезапно Оливия ощутила, как ее желудок поднимается, и утратила контроль над своим телом. Последовала серия сильных спазмов, затем ее словно окутало облако боли, настолько сильной, что девушка почти потеряла сознание. А потом желудок опустился на место, и у нее появилось чувство, что она опустела.

– Девочка! – с торжеством воскликнула Мадж.

– Девочка?

– Очень красивая девочка, темненькая. Я перерезаю пуповину. Хочешь посмотреть на нее?

– Нет, наверное, – прошептала Оливия и, полуприкрыв глаза, перевела взгляд на клубок плоти кремово-красного цвета, который Мадж подняла за ножки. Акушерка резко хлопнула по маленькой упругой попке ладонью, и младенец тут же отреагировал на это обиженным ревом.

– Толстая, – заметила Оливия.

– Ничего подобного. Отличный здоровый ребенок. Сейчас я почищу тебя, потом отнесу ее вниз, подготовлю теплую воду и дам ей бутылочку. А потом она будет спать – она заслужила это, ведь ей тоже было трудно. Как ты хочешь ее назвать?

– Я еще не думала об этом.

Оливия краем глаза увидела, как Мадж заворачивает младенца в пеленку и кладет в специальную корзину-люльку. Затем родильница откинулась на спину, и Мадж вымыла и насухо вытерла ее тело, а также заменила постельное белье и ночную рубашку и наскоро расчесала волосы.

– Подожди немного, я сделаю нам по чашечке чая, – сказала повитуха. – Мне она нужна не меньше, чем тебе.

Подняв корзину с дочерью Оливии, Мадж осторожно понесла ее вниз по лестнице, а изможденная Оливия осталась лежать на кровати. О перенесенном только что испытании ей напоминала лишь повышенная чувствительность во всем теле.

Оливия лежала и наблюдала, как по гардеробу с пыльными чемоданами наверху ползет четкая граница между светом и тенью, – солнце постепенно опускалось все ниже к горизонту. Пение прекратилось, а дети разошлись по домам. Казалось, весь мир на секунду затаил дыхание – и Оливия вместе с ним.

Она только что родила ребенка!

Ребенка Тома – его дочь.

И теперь Оливия испытывала какую-то неудовлетворенность. Ей отчаянно хотелось взглянуть на дочь Тома, чтобы навсегда запомнить, как та выглядит. Оливия понимала, что, если не сделает этого, мысль о дочери не даст ей покоя до конца дней.

Собравшись с силами, Оливия слезла с кровати и, стараясь ступать как можно тише, спустилась вниз. Корзина стояла в зале на полу. Оливия увидела, как крошечная ножка появилась и отбросила пеленку. Потом показалась еще одна ножка, за ней – похожая на маленький цветочек ручка. Ребенок издавал тихие звуки, похожие на птичий щебет. Мадж была в кухне и готовила бутылочку, что-то напевая себе под нос.

Оливия осторожно прошла в зал и опустилась на колени перед корзинкой. Красота голенькой девочки поразила ее в самое сердце: темные кудрявые волосики, темная кожа, напоминающий бутон розы ротик, правильный нос, совсем не приплюснутый, как у большинства детей. Ребенок спокойно смотрел на нее большими голубыми глазами – хотя Оливия где-то слышала, что новорожденные учатся фокусировать взгляд лишь через несколько недель.

– Ты такая красивая, – прошептала Оливия и положила палец в крошечную ладошку.

Девочка с неожиданной силой сжала палец. Когда плоть матери соприкоснулась с плотью младенца, Оливия содрогнулась, и, словно по волшебству, та часть ее души, которая, как она считала, умерла вместе с Томом, вдруг вернулась к жизни. Оливия поняла, что никогда в жизни не откажется от своей дочери. Никогда!

Стянув с плеча рубашку, она протянула руки, взяла дочь и принялась укачивать ее.

– Ты голодна, маленькая? Хочешь пить?

Когда молодая мать поднесла девочку к груди, та начала шумно сосать ее. Оливия улыбнулась и стала раскачиваться из стороны в сторону.

– О Боже! Нет, дорогуша!

Мадж, появившаяся из кухни с бутылочкой в руках, была настолько шокирована увиденным, что тут же опустилась на стул.

– Что ты делаешь? – простонала она.

– О Мадж! – воскликнула сияющая Оливия. – Теперь я вспомнила, как выглядел Том, – его дочь очень похожа на него. И еще, Мадж, я назову ее Руби. Так звали бабушку Тома – Руби О'Хэган. – Подушечкой большого пальца она погладила мягкую щечку ребенка. – Тебе нравится?

– Нравится, – со вздохом согласилась Мадж.




Все происшедшее выбило Оливию из колеи. Эмоции, которые она подавляла в себе много месяцев, теперь рвались на поверхность. Качая девочку часами напролет, Оливия все время улыбалась, сюсюкала, гладила и целовала ее, любовалась пальчиками на ее руках и ногах, смотрела, как голубые глаза постепенно закрываются и Руби погружается в сон.

В конце концов Мадж вмешалась и довольно грубо велела не дергать дочь:

– Ты ее совсем измотала. Ей нужен отдых – как и тебе. У тебя слишком возбужденный вид.

– Просто я счастлива – так счастлива, как не была уже много месяцев.

С этими словами Оливия неохотно уложила спящую Руби в корзину.

– Мадж, я хочу оставить ее, – тихо произнесла она.

– Я так и думала, – поджала губы Мадж.

– Я думаю, так всем будет лучше. А ты как считаешь?

– Оливия, я понятия не имею, как кому будет лучше, – ответила непривычно серьезная Мадж. – Что бы ты ни решила, это решение сделает тебя несчастной. Если ты оставишь ребенка, тебе придется найти себе жилье, что не так уж просто с грудным младенцем на руках, тем более без мужа. Маленькая Руби будет расти без папы. Тебе понадобятся деньги, а найти работу с грудничком так же сложно, как и квартиру. Ты не сможешь вновь работать медсестрой, и тебе будет казаться, что ты попала в ловушку. Возможно, когда-нибудь ты затаишь обиду на Руби за то, что она испортила тебе жизнь, – ты начнешь говорить себе что-то вроде: «Если бы я не оставила ее тогда, все было бы хорошо».

Оливия содрогнулась.

– А теперь расскажи мне, что будет, если я решу иначе, – попросила она.

– Тогда ты сможешь работать медсестрой, получишь диплом, может быть, даже будешь повышена в должности, – продолжала Мадж. – У тебя будут друзья, деньги, ты никогда не будешь голодать. Ты станешь уважаемым членом общества, возможно, выйдешь замуж и у тебя появятся другие дети, которых ты сможешь, не стыдясь, назвать своими.

– Да, этот вариант кажется более привлекательным, – заметила Оливия.

– Дорогуша, я еще не закончила. У тебя в жизни будет много хорошего, но ты никогда не сможешь забыть о своей дочери. Каждый раз, увидев девочку одного с Руби возраста, ты будешь задумываться, где она сейчас, какая она в свои пять, десять или двадцать лет. Тебя постоянно будут посещать мысли о том, что с ней, как у нее обстоят дела, кто ее воспитывает, довольна ли она своей жизнью, грустит ли… Думает ли она когда-нибудь о своей матери, своей настоящей матери. Возможно, тебе захочется отыскать ее – хотя бы для того, чтобы один раз взглянуть на нее и успокоить свою измученную душу.

– Ах, Мадж! Откуда ты все это знаешь?

– Дорогуша, я произносила эти слова уже раз десять, вот откуда. В конце мая ко мне переедет очередная девушка, и, вероятно, мне придется произносить их вновь.

– А ты как считаешь, как мне следует поступить?

Мысль о том, что можно стать свободной и делать что угодно, освободившись от бремени в виде собственного ребенка, была весьма соблазнительной. Однако другая мысль – что для этого придется отказаться от Руби – была нестерпимой.

– Лучше не спрашивай, Оливия. Я даже не знаю, как поступила бы сама, оказавшись в таком положении. Этот выбор должна сделать ты и только ты.

Рано утром Руби, чью люльку поставили рядом с материнской кроватью, проснулась и заплакала. Она продолжала плакать и после того, как ее покормили и сменили пеленки. Когда на пороге комнаты появилась Мадж в ночной рубашке изумрудного цвета, Оливия растирала дочери спинку.

– Если бы ты жила в меблированных комнатах, сейчас соседи стучали бы во все стены и кричали: «Утихомирьте ребенка!»

– А что с ней такое? – раздраженно бросила Оливия.

– Ничего. Она ведет себя как абсолютно нормальный ребенок.

– Мадж, ну почему тогда она плачет?

– Может, ее пучит.

– Она уже два раза отрыгнула.

– Часто дети отрыгивают три раза.

Затем Руби заснула и вновь проснулась в шесть часов. Оливия снова покормила ее. В звуке, который издавал ребенок, сосущий материнскую грудь, было что-то очень чувственное. По телу Оливии не раз пробегал эмоциональный разряд, почти такой же сильный, как те, что вызывали у нее ласки Тома.

– Скоро у нас с тобой начнется большое приключение, – прошептала Оливия.

Оливия решила, что попытается устроиться домработницей, а представляться будет как вдова солдата.

Спустя несколько часов вновь появилась Мадж. На этот раз на ней были шляпа и пальто.

– Дорогуша, я выйду кое-куда, но скоро вернусь, – сказала она.

Оливия задремала, держа девочку на руках. Вернувшись, Мадж принесла чашку чая. Девушка надеялась, что хозяйка предложит присмотреть за Руби, дав ей возможность выспаться, но Мадж ничего такого не сказала. Возможно, она делала это намеренно – хотела показать, какой будет их с Руби жизнь, если они решат не расставаться.

Наступил полдень. Оливия искупала дочь, в очередной раз восхитившись ее совершенством и красотой. Во время купания Руби издавала какое-то воркование и водила руками. Мать вытерла ее, одела в новые белые ползунки и распашонку, которые принесла Мадж, и обняла.

– Доченька, я так тебя люблю! – произнесла она.

Во входную дверь постучали, затем в прихожей послышались шаги Мадж и какой-то шепот. Шепот продолжался довольно долго. Затем по лестнице стал кто-то подниматься, и это была не Мадж, а намного более тяжелый человек. Когда в комнату вошел отец Оливии, ее сердце ухнуло куда-то вниз. Видимо, Мадж все же отослала обещанную телеграмму.

Оливии показалось, что, когда отец увидел ее, держащую крошечного черноволосого младенца, на долю секунды в его ледяных глазах промелькнуло что-то похожее на нежность.

Некоторое время отец с дочерью молча смотрели друг на друга из разных концов комнаты. Оливия все ждала, что нежность во взгляде мистера Джонса вернется. Если бы удалось вызвать отца на разговор, он мог бы предложить им материальную поддержку, даже, возможно, захотел бы иногда приезжать сам и привозить мать.

Но отец с обычным невозмутимым выражением лица подошел к Оливии и вырвал ребенка из ее рук. Руби захныкала, затем Оливия услышала чей-то высокий, пронзительный крик, который все продолжался и продолжался – как будто на скрипке тянули одну и ту же ноту.

Потом Мадж схватила ее за плечи и встряхнула, и визг прекратился.

– Руби! – крикнула Оливия вслед отцу, который с девочкой на руках уже выходил из комнаты.

– Тсс, дорогуша. Это к лучшему. Ты же сама меня об этом просила, помнишь?

Но это было раньше, теперь же все изменилось: Оливия любила Руби всем сердцем и больше всего на свете хотела оставить ее. Однако она так и не сделала попытки встать и вернуть дочь. Позже, в мрачные, темные недели, которые последовали за родами, Оливия неоднократно задавалась вопросом, не прячется ли где-то внутри нее темная, эгоистичная половина, которая лишь обрадовалась такому разрешению проблемы.

Но как бы там ни было, Оливия чувствовала лишь отчаяние и безысходность.




Маленький «Форд-8» во второй раз совершал долгую поездку с юга на север Уэльса. На этот раз на заднем сиденье стояла корзина с младенцем, который большую часть пути не издавал ни звука. Дэффид Джонс уже почти достиг цели своего путешествия, когда девочка начала плакать. Вместо того чтобы остановиться и дать ей бутылочку, которую приготовила миссис Куксон, Дэффид Джонс еще сильнее надавил ногой на педаль газа. Оставалось совсем немного.

Он сразу узнал белое здание монастыря, угнездившееся на вершине холма в трех милях от Абергеля. Мистеру Джонсу уже доводилось бывать здесь. Настоятельница монастыря знала его – хотя ей было неизвестно его имя. Дэффид Джонс не был католиком, мало того, отрицательно относился к этому направлению в христианстве, но монастырь также был сиротским приютом, и настоятельница согласилась принять внебрачного ребенка, в случае если это будет девочка. Если бы у дочери Дэффида Джонса родился мальчик, он отвез бы внука в другое место.

Маленький автомобиль с трудом поднялся по крутому склону и издал нечто вроде вздоха облегчения, остановившись у толстых дубовых ворот монастыря. Дэффид вышел, потянул за шнурок звонка и вернулся, чтобы взять свою крошечную пассажирку, плач которой перешел в яростный крик.

У ворот мистера Джонса уже ждала старая монахиня, сгорбленная, как знак вопроса. Когда Дэффид передал ей корзину, она механически, словно марионетка, закивала.

На предложение войти Дэффид Джонс ответил отказом, лишь протянул какую-то записку и сказал:

– Меня просили передать вам вот это.

Записка была написана миссис Куксон – именно она предложила отдать Руби монахиням.

Дэффид Джонс дотронулся до полы своей шляпы и повернулся к машине. Монахиня еще раз кивнула и закрыла ворота.

Затем она всмотрелась в лист бумаги подслеповатыми старушечьими глазами. Почерк был четким, так что она смогла без труда разобрать текст записки. Там было написано: «Руби О'Хэган».

И хотя у бедной малютки не было ничего другого, у нее по крайней мере было имя.




ЭМИЛИ




Глава 2




1933-1935


Женский монастырь Святого Распятия под Абергелем славился своими воспитанницами-сиротами, уже к четырнадцати годам полностью пригодными для работы служанками. Они умели аккуратно зашить самую сложную прореху, превосходно готовить, убирать, стирать, даже ухаживать за садом. Девочки были вежливыми, здоровыми, благочестивыми, очень религиозными и идеально воспитанными.

Из них получались замечательные домработницы, сиделки, кухарки, швеи. Воспитывали их в атмосфере если не любви, то доброты (физические наказания в монастыре были строго-настрого запрещены), и было похоже, что они вполне довольны своей судьбой и не ждут от жизни ничего другого.

Их образование ограничивалось предметами, которые могли пригодиться девушке, общественная роль которой заключалась в служении другим, – до того как она выйдет замуж за человека одного с ней класса, как правило кого-нибудь из слуг. Помимо навыков, необходимых для работы по дому, девочек обучали чтению и письму, а также основам арифметики и кое-чему из истории и географии. Считалось, что преподавать им естественные науки, литературу, искусство и обществоведение было бы напрасной тратой усилий: маловероятно, что кого-то могло заинтересовать мнение служанки о политической ситуации в России или о пьесах Шекспира. Однако при этом девочки учили наизусть катехизис, знали имена десяти последних Пап Римских и несколько церковных гимнов на латыни и могли в точности описать двенадцать кальварий [[1] Кальвария (рел.) – стадия, или остановка на крестном пути Иисуса Христа. (Прим. перси.)] – последнее вбивалось им в головы особенно тщательно.

Желающих взять воспитанниц монастыря в услужение всегда было достаточно, они приезжали даже из Лондона – хотя в основном девочек отправляли в зажиточные католические семьи на границе Англии и Уэльса, в графства Чешир, Шропшир, Ланкашир… Иногда девочки оставались в монастыре и становились послушницами.

До отъезда из монастыря воспитанницы проводили почти все время в его стенах. Здесь проходило их обучение, а на мессу они ходили в маленькую часовенку. Службу проводил священник из семинарии, расположенной милях в двадцати от монастыря. Если кто-то из девочек заболевал, лечили их обычно сами монахини – за исключением случаев, когда требовалась изоляция или хирургическая операция.

В воскресенье после полудня девочек водили на прогулку по тихим пустынным полям. Они неизменно шли строем, разбившись по парам. Лишь изредка по пути им встречались случайные автомобили или велосипеды.

Два раза в год, в погожий весенний или осенний день, когда курортников было мало, старших девочек водили на берег моря в Абергель. Если это был первый выход в городок, девочки с изумлением разглядывали магазины и с опаской – выпускающие густой черный дым большие автобусы. Скопления людей вызывали у них смущение, особенно девочки старались не смотреть на женщин с непокрытыми головами, голыми ногами и почему-то раскрашенными красной краской губами. Мужчины в жизни воспитанниц практически не появлялись – священники, проводившие мессу, как правило, были уже стариками, – и долгое время девочки считали, что мир состоит почти исключительно из женщин. Однако в Абергеле они видели молодых мужчин – странных созданий с низкими звучными голосами. У некоторых даже росли волосы на лице, что девочки считали каким-то недугом. Когда же на пути процессии встречались подростки в шортах и с ободранными коленками, скалившие зубы и выкрикивавшие девочкам ужасные вещи, это становилось для них настоящим испытанием. Монахини требовали, чтобы в таких случаях воспитанницы в старомодных коричневых платьях и длинных белых передниках степенно шли дальше, крепко держась за руки и глядя только на спину идущей впереди девочки.

Монастырь с его каменными стенами и полами, высокими потолками и напоминающими пещеры комнатами был довольно мрачным местом. Летом здесь было прохладно, зимой – попросту холодно, а обстановка, как и пища, была весьма скудной. Помимо икон, статуй и многочисленных распятий, висящих на беленых стенах, в монастыре не было никаких украшений. В тех помещениях, которые посещали воспитанницы, также не было никаких часов. Тем не менее каким-то образом за временем в монастыре следили, ведь сигнал о начале занятий, приеме пищи или молитве подавался с помощью колокола.

Однако присутствие такого большого количества детей, явно довольных своим существованием вопреки трагическим обстоятельствам в их жизни, развеивало то мрачное впечатление, которое мог произвести монастырь на посетителя, оказавшегося по другую сторону крепких дубовых ворот.

– Пушечное мясо. Ты производишь пушечное мясо, – как-то в ветреный мартовский день сказала Эмили Дангерфилд своей сестре Сесилии, настоятельнице монастыря. Из высоких окон всегда прохладной кельи настоятельницы – которую скорее следовало назвать кабинетом – можно было увидеть деревья, ветви которых мерно раскачивались на фоне ярко-голубого неба.

– Ты хочешь сказать, что когда-нибудь моих девочек расстреляют из пушек? – с улыбкой спросила мать настоятельница, сидевшая за своим полированным столом. Она уже не в первый раз слышала от Эмили эти слова.

– Ты знаешь, что я хочу сказать, – слегка раздраженно ответила та. – Девочек воспитывают с одной-единственной целью: прислуживать другим, обстирывать их, готовить, убирать – словом, выполнять черную работу. Этот монастырь похож на завод, только его продукция наделена человеческой душой.

Настоятельница редко выходила из себя, но замечание сестры задело ее. В конце концов, что ее сестре было известно об управлении сиротским приютом?

– А что ты предлагаешь с ними делать? – вновь улыбнулась она. – Ты хочешь, чтобы мы поощряли их становиться актрисами, врачами, писательницами, политиками? Как ты думаешь, многие ли из них преуспеют, если их без малейшей поддержки выбросить в большой мир? У наших девочек нет родных, а мы даем им возможность найти надежное пристанище в чужой семье, откуда их хотя бы не будут гнать и где они смогут стать полезными другим людям.

– Полезными! – хмыкнула Эмили. – Ты говоришь о них так, словно это какие-нибудь стулья. Несколько лет назад я видела картину под названием «Метрополис», там было изображено механизированное общество. Так вот, ваш монастырь напомнил мне о ней.

– Эмили, ты говоришь ерунду, – возразила мать Сесилия, из последних сил стараясь говорить спокойно. – Я вижу, прожитые годы так и не научили тебя уважать чувства других людей.

– И не научат.

Эмили встала и начала расхаживать по комнате. Это была высокая женщина пятидесяти семи лет, во внешности которой были заметны остатки былой красоты. На ней был костюм в мелкую клетку и шляпка с вуалью. На спинке стула, с которого она встала, висело небрежно брошенное лисье боа. Эмили гордилась своей все еще стройной, гибкой фигурой. Ее сестра была на два года старше ее, и у нее также было стройное телосложение, хотя разглядеть очертания ее тела под многослойной тканью черного монашеского одеяния было сложно. На лице Сесилии, в отличие от лица Эмили, не было ни одной морщинки.

– Сестра, из чистого интереса – зачем ты сюда приехала? – спросила настоятельница. – Неужели твоя машина преодолела путь от Ливерпуля лишь для того, чтобы ты могла прочесть мне мораль? Нам, монашкам, разрешено только одно посещение в год, и то о нем следует предупреждать заранее. Я не могла отказать тебе во встрече, но ты вынудила меня нарушить мною же установленное правило.

– У меня была на то причина, сестренка. Я приехала, потому что мне нужна девочка.

– Что-что?

– Мне нужна одна из твоих девочек.

– Гм… Скажи, а твоя позиция не кажется тебе самой чуточку лицемерной?

– Нет. Ядам ей образование, обучу всему тому, чему вы здесь не хотите учить своих воспитанниц, постараюсь расширить ее кругозор…

– Эмили, если ты задумала провести опыт, советую тебе лучше приобрести горелку фирмы «Бансен».

Эмили села на стул и достала из сумочки серебряный портсигар и зажигалку, но, увидев, как нахмурилась ее сестра, вернула все на место:

– Извини, я забыла, что ты не одобряешь курения. Позволь тебе напомнить, что в молодости ты дымила как паровоз.

– Существует немало вещей, которые я делала в молодости, но от которых отказалась еще много лет назад.

– Причем курение – одна из наиболее безобидных, – подмигнула Эмили.

Но мать настоятельница не поддалась на провокацию.

– Все это давно в прошлом, – сказала она, однако решила ничего не говорить о кающемся грешнике. Это лишь вызвало бы новые насмешки Эмили.

– Ладно, давай серьезно, – сказала Эмили. – Насчет девочки. После того как Эдвин умер, а наши дети разъехались, мне стало очень одиноко в Брэмблиз. Дом такой большой и стоит так далеко от соседей… После того как я овдовела, мои так называемые подруги совсем меня бросили. Меня не приглашают в гости вот уже несколько лет.

– А почему бы тебе не продать Брэмблиз и не переехать куда-нибудь?

– Не могу, – поморщилась Эмили. – Дом не принадлежит мне, поэтому продать его я не имею права. Эдвин оставил Брэмблиз мальчикам, но он перейдет в их распоряжение только в том случае, если я уеду – или умру. Наверное, моему мужу привиделось, что я вышла замуж за какого-нибудь молодого проходимца и завещала дом ему, лишив сыновей наследства.

– Я всегда считала Эдвина мудрым человеком.

Эмили сделала вид, что не услышала этих слов:

– Я сильно нервничаю, когда остаюсь одна. Естественно, у меня есть слуги, но они не живут в доме. По ночам мне чудится какой-то шум, и я не могу заснуть.

Настоятельница сардонически приподняла бровь:

– И ты надеешься, что четырнадцатилетняя девочка защитит тебя?

– Она все время будет рядом, под одной крышей со мной, и мои нервы успокоятся.

– Эмили, даже не знаю, могу ли я доверить тебе одну из наших девочек. Ты испортишь ее. Уже через неделю она начнет курить и пить.

– Сесилия, как, однако же, плохо они усваивают принципы, которые вы им вбиваете в головы, если их так просто сбить с пути истинного!

Сестры рассмеялись.

– А почему ты не хочешь взять наемную компаньонку? – спросила настоятельница.

– О нет! – содрогнулась Эмили. – Какая-нибудь бедная, жалкая девушка без собственного жилья? Она будет соглашаться с каждым моим словом из страха, что я ее уволю.

– А ты надеешься, что моя девочка будет с тобой спорить? Разве это не противоречит теории пушечного мяса?

– Я научу ее не только курить и пить, но и перечить мне.

Настоятельница открыла ящик и достала книгу, в которую она вносила заявки на девочек. Она всегда очень тщательно выбирала будущих работодателей, требуя, чтобы они заранее приезжали побеседовать с ней. Сделав вид, что изучает свою книгу, Сесилия задумалась над просьбой сестры. Если бы она поместила Эмили в самое начало списка претендентов, это было бы самой отъявленной семейственностью. Однако Эмили была ее единственным родным человеком на земле, и Сесилия, несмотря ни на что, любила сестру. Их брат был убит в последние дни англо-бурской войны, а родители давно умерли. Но если она отдаст девочку Эмили, а та набьет ее голову всевозможной чепухой, не будет ли это слишком большой уступкой сестре?

Но если посмотреть на проблему с другой стороны, то одной из умных девочек представился шанс избежать существования, в котором будет только тяжелая неблагодарная работа (что правда, то правда!), и чего-то добиться в жизни.

Сложив руки на груди, Эмили пристально смотрела на сестру.

– Ну так как? – спросила она. – Сесилия, я ведь хорошо тебя знаю, хватит притворяться, что ты читаешь. Что ты мне ответишь?

Внезапно настоятельнице пришло в голову, что у нее появился шанс одним махом помочь как сестре, так и себе самой.

– У нас есть одна девочка, – тщательно подбирая слова, проговорила Сесилия. – Четырнадцать лет ей исполняется через месяц. Но я должна предупредить тебя, что она дерзкая, строптивая, шумная, упрямая и абсолютно неуправляемая. Иногда у нас вырастают воспитанницы, которые плохо подходят для уготованной им роли. Эта девочка работящая, но характер у нее совсем не сахар.

Эмили скорчила гримаску:

– А в ней есть хоть что-то хорошее?

– Она добрая, отзывчивая, забавная, любознательная и совсем ничего не боится.

– Гм… А тебе что-нибудь известно о ее родителях?

– Немного, – покачала головой монахиня. – Четырнадцать лет назад ко мне приехал один мужчина, хорошо одетый и весьма напыщенный валлиец. Отказавшись назвать свое имя, он поведал мне, что одна из служанок его жены ждет ребенка, и попросил меня принять младенца, в случае если это окажется девочка. Разумеется, я согласилась.

– А ты ему поверила? – заинтересованно спросила Эмили.

– Нет, конечно. Обнаружив, что его служанка беременна, такой человек в ту же минуту уволил бы ее. Я подумала было, что этот ребенок – плод его собственного романчика на стороне, но потом решила, что люди такого сорта не заводят любовниц. Я пришла к выводу, что, скорее всего, родить должна какая-то его родственница, возможно, дочь.

– А у этой неуправляемой девочки есть имя?

– Разумеется, есть. Неужели ты думаешь, что она прожила без имени все эти годы?

– Я имела в виду, когда ее к вам принесли, у нее уже были имя и фамилия? Или вы сами их придумали?

– Нет, имя у нее было. Ее зовут Руби О'Хэган. Послать за ней?

– Да, конечно!




Десять минут спустя в дверь постучали.

– Войдите, – сказала настоятельница.

На пороге появились монашка и девочка, довольно высокая для своих неполных четырнадцати лет. Если бы Эмили не знала, что воспитанниц монастыря кормят весьма неплохо, она наверняка подумала бы, что девочка голодала несколько недель, – Руби была очень бледной и худой. В глаза сразу бросались великолепные темные очи на осунувшемся лице, кроме того, у девочки был острый носик и тонкие, причудливо изогнутые губы. Коричневое форменное платье было ей слишком коротко, а запястья и лодыжки были чрезвычайно худыми. Под кожей были хорошо различимы кости. У девочки была пышная копна черных волнистых волос, удерживаемая коричневой ленточкой. В целом Руби производила довольно необычное впечатление: в ней одновременно ощущались хрупкость и сила.

Не произнеся ни слова, монашка поклонилась и ушла. Держа руки за спиной, девочка подошла к столу настоятельницы и остановилась.

– Преподобная мать, я опять плохо себя вела? – спросила она громким, низким для ее возраста голосом, в котором слышался ирландский акцент. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: многие монашки были родом из Ирландии.

Похоже, если бы ответ на этот вопрос был утвердительным, это не слишком обеспокоило бы девочку.

– Руби, тебе это должно быть известно лучше, чем мне.

– Я считаю, что ничего плохого не делала, – убежденно заявила девочка. – Но иногда меня ругают и за то, в чем нет ничего плохого.

– Например? – тонкие брови настоятельницы взметнулись вверх.

– Например, когда мы шли сюда, сестра Алойзиус отчитала меня за то, что я прыгала. Она сказала, что настоящие леди так не поступают, но, когда я спросила почему, она ничего не ответила.

– Руби, молодые леди должны соблюдать определенные правила приличия, вот почему тебе сделали замечание.

Эмили уже собиралась оспорить это утверждение, но решила промолчать. Слово «приличия» всегда казалось ей таким скучным, таким ханжеским! Если ребенок хочет попрыгать, почему бы не позволить ему это?

– Руби, мне ничего не известно о твоем плохом поведении, непреднамеренном или умышленном, – сказала настоятельница. – Тебя привели сюда по другой причине. Я хочу, чтобы ты познакомилась с миссис Дангерфилд.

Девочка перевела большие глаза на гостью и непринужденно произнесла:

– Здравствуйте.

– Здравствуй, Руби, – улыбнулась Эмили.

– Я должна буду работать на вас?

– А ты хочешь на меня работать?

– Нет, – откровенно заявила Руби, бросив короткий взгляд на мать настоятельницу, которая тут же возвела глаза к потолку, словно моля Бога о терпении.

– И почему же? – спросила озадаченная Эмили.

– Потому что я не хочу быть служанкой.

– А кем ты хочешь быть?

Руби вскинула голову и сморщила тонкий носик:

– Я бы хотела найти работу сама – например в магазине одежды или в одном из тех кафе, которые я видела в городе. А еще я хотела бы жить отдельно: мне не нравится, когда мной командуют.

На лице настоятельницы застыло мрачное выражение.

– Руби, тобой будут командовать и в магазине, и в кафе, – сказала она. – Тебе никогда это не приходило в голову?

– Да, но меня не будут считать своей собственностью, ведь так? – ответила девочка, блеснув темными глазами. – А прислугу все считают своей вещью. Я не хочу быть ничьей вещью!

Эмили незаметно для себя самой кивнула.

– Мне не нужна прислуга, – заявила она, – мне нужна подруга, которая будет жить в моем доме.

На этот раз удивилась Руби. Склонив голову набок, она несколько секунд помолчала, размышляя о чем-то, и наконец ответила:

– У меня и так уже полно подруг.

– Руби, а ты хочешь, чтобы мы с тобой были подругами?

Из-за стола донеслось что-то вроде фырканья, потом настоятельница встала и спокойно произнесла:

– Руби, выйди, пожалуйста. Мне надо поговорить с миссис Дангерфилд наедине.

Девочка с бунтарским видом заявила:

– Но я ведь хочу быть ее подругой!

– Руби, выйди.

Когда воспитанница скрылась за дверью, Эмили тихо сказала:

– Можно было и помягче.

– Да что ты себе позволяешь? – возмущенно проговорила ее сестра.

Впрочем, возмущение настоятельницы было направлено главным образом на саму себя: ей не надо было допускать такого развития событий. Эмили ни в коем случае нельзя было отдавать воспитанницу монастыря, и следовало сказать об этом с самого начала.

– Руби не игрушка и не украшение для твоего дома, – уже чуть спокойнее сказала Сесилия. – Она еще ребенок, и она существо, наделенное душой. И долго она будет оставаться твоей подругой? До тех пор, пока ты не решишь в очередной раз отправиться в кругосветное путешествие? А что с ней произойдет, если ты опять выйдешь замуж?

– Если я куда-нибудь поеду, то возьму Руби с собой, а мысль о новом замужестве повергает меня в ужас. Я буду относиться к ней как к дочери, честное слово! Сестрица, скажем честно – эта девочка не годится в служанки. Если ты отдашь ее в какой-нибудь дом, она не протянет там и недели. Отдай мне ее, и мы сделаем друг другу большое одолжение.

– Эмили, ты все утрируешь, как обычно.

– И тем не менее… Кстати, – подмигнула Эмили, – разве тебе можно терять терпение? Твой Бог будет недоволен. Полагаю, эту ночь тебе придется посвятить самобичеванию.

Вероятно, прочие обитатели монастыря, как монахини, так и воспитанницы, были бы поражены, если бы увидели, как лицо всегда спокойной и невозмутимой настоятельницы залилось краской.

– Ты невыносима! – воскликнула она. – Я прошу тебя уйти. Что же касается Руби, я подумаю.




Следующие несколько недель Руби усердно, как никогда ранее, молилась о возвращении миссис Дангерфилд. Не то чтобы ей очень хотелось иметь старую подругу, но от мысли о том, что она будет прислуживать каким-то незнакомцам, делая для них всю черную работу, ей становилось дурно. Руби решила, что, если ее все же отдадут куда-нибудь, она сразу сбежит. Сестра Финбар как-то заметила, что у Руби плохо получается быть хорошей, и разозлилась, когда девочка согласилась с ней. Руби действительно не хотела быть хорошей только потому, что от нее этого требовали.




Мать настоятельница также немало молилась в эти дни. Она просила Бога подсказать верное решение вставшей перед ней дилеммы.

«Ответив отказом на просьбу Эмили, не лишу ли я Руби шанса прожить жизнь лучше, чем другие девочки? Или, отказав, я лишь окажу услугу самой Руби? Ведь Эмили, скорее всего, испортит ее…»

Следовало учесть и то, что Руби О'Хэган было уже почти четырнадцать лет, и месяц спустя, когда должен был подойти срок отдавать ее в услужение, перед настоятельницей неизбежно стал бы не менее сложный выбор.

Сесилия, сколько ни пыталась, так и не смогла представить себе Руби, прислуживающую каким бы то ни было хозяевам, даже самым добрым и либеральным Девочка станет подвергать сомнению самые простые приказания, если их смысл будет для нее неясен. Монахини жаловались на ее с самых ранних лет. Руби хотела знать, почему она не может заправлять кровать так, как ей нравится. «Почему все кровати должны быть заправлены одинаково? – спрашивала она. – И почему мы должны одинаково завязывать шнурки? Почему я обязана стягивать волосы на затылке, когда они могут свисать свободно? Какая Богу разница, что с моими волосами? Почему я не могу надевать теплые зимние носки уже в сентябре, когда в монастыре становится холодно? Зачем ждать до октября лишь потому, что этого требует правило?»

В последнем случае настоятельница все же внесла изменения в правило: она и сама не видела в нем смысла.

«Возможно, мир нуждается в людях, которые всегда ставят под сомнение существующие правила, – подумала она. – Несомненно, Руби О'Хэган будет лучше у Эмили, чем в месте, где ей придется исполнять любые приказы, даже самые бессмысленные».

В конце концов Эмили было отправлено письмо, в котором Сесилия просила ее приехать в монастырь в середине апреля, после дня рождения Руби.

«Так у тебя будет достаточно времени на то, чтобы подготовить ее комнату», – приписала мать настоятельница в самом конце письма.




Эмили Дангерфилд не молилась – она попросту не верила, что молитва способна помочь. Она с тоской подумала, что теперь ей придется регулярно возить Руби на мессу в церковь Святого Кентигерна, небольшую католическую церквушку в Меллинге, в которой она не была со дня смерти Эдвина. Сестре она, разумеется, об этом не говорила: Сесилия считала, что ее вера столь же крепка, как была когда-то, и Эмили решила, что разочаровывать ее незачем. Они виделись очень редко, и, чтобы избежать упреков в отсутствии веры, Эмили сама упрекала сестру в строгих порядках, царящих в монастыре, – хотя в действительности ей не было до этого никакого дела.

Что ей дали молитвы? Она молилась о счастье, но получила мужа-сухаря, который, состругав двух сыновей, абсолютно утратил интерес к физической близости, – и Эмили просто вынуждена была искать утешение на стороне. А что сыновья? Эдриан уехал в Австралию и теперь, подумать только, разводил овец – вряд ли ей было суждено когда-нибудь увидеть его еще раз. Руперт жил в Лондоне, но Эмили встречалась с ним и его женой ненамного чаще, чем с Эдрианом, – даже своих внуков, Сару и Джеймса, она видела лишь дважды.

Если Сесилия отдаст ей Руби, Эмили будет относиться к девочке как к дочери. Она подарит всю свою нерастраченную любовь этой хрупкой сиротке. И, быть может, ей стоит вновь начать посещать богослужения?




Четыре недели спустя, в прохладный солнечный весенний день Руби вышла из ворот монастыря с коричневым бумажным пакетом, перевязанным шпагатом, в руках. За ней следовала заплаканная монахиня. Настоятельница так и не пришла, а Эмили внутрь не пригласили. Глаза девочки сияли. Она была готова к встрече с миром, а ее узкие плечи были воинственно расправлены.

Эмили открыла дверцу своего серого «ягуара» и похлопала по кожаному сиденью. Взявшись рукой за дверцу, Руби с любопытством заглянула в салон, затем спокойно улыбнулась и с видом человека, который всю жизнь ездил в дорогих машинах, уселась на сиденье. Бросив пакет назад, она помахала монахине рукой.

– Я никогда раньше не сидела в машине, – заявила Руби.

– Ни за что не догадалась бы, – сухо бросила Эмили, заводя мотор.

«Ягуар» тронулся с места.

– Тебе грустно? – спросила Эмили у девочки.

– Немножко, – ответила та, сдернув с волос коричневую ленту и расправляя их по плечам. – Но зачем грустить о том, чего уже не вернешь?

– Разумно, но буквально руководствоваться этим принципом во всех своих поступках вряд ли возможно.

– Что такое «принцип» и как это – «буквально»?

– Когда мы приедем домой, я дам тебе словарь, и ты сама посмотришь, что означают эти слова.

– А что такое словарь?

– Увидишь, когда приедем.




Сначала быстрая езда действовала на Руби возбуждающе и одновременно пугала ее. Девочка сжималась на своем сиденье каждый раз, когда навстречу им ехал другой автомобиль, но после того как они несколько раз благополучно разминулись, все страхи были забыты. Руби мало разговаривала, но ее глаза блестели от любопытства – хотя места, по которым они ехали, практически не отличались от окрестностей монастыря, в котором она провела всю свою жизнь. Вокруг тянулись бесконечные зеленые поля, волнистые холмы, неаккуратные живые изгороди, на которых сидели стаи птиц… Они подъехали к селению, скучному даже по сравнению с Абергелем.

– Руби, мы уже в Англии, в Чешире, – сказала Эмили. – Мы только что пересекли границу.

– Вы хотите сказать, что мы в другой стране?! – с изумлением проговорила Руби.

– Да. Пройдет несколько лет, и уже не нужно будет делать такой большой крюк, чтобы попасть в Ливерпуль. Под рекой Мерси проложили туннель, но машины по нему еще не ездят.

– Мать настоятельница сказала, что я буду жить в Ливерпуле. Сестра Фрэнсис когда-то жила там. Она сказала, что Ливерпуль больше Абергеля.

– Намного, намного больше, но ты будешь жить не совсем в Ливерпуле. Мой дом находится в пригороде, в месте под названием Киркби. Завтра мы поедем в город и купим тебе одежду. Я уверена, ты с удовольствием снимешь это ужасное платье.

– Мы купим одежду в магазине?

– Ну конечно, гдё же еще?

Наивность девочки Эмили находила поистине очаровательной.

– Я всегда хотела побывать в магазине! – восторженно выдохнула Руби.

– Дорогая моя, должна предупредить тебя, Ливерпуль – ужасно шумное место. Там полно машин и толпы народу. Не пугайся – в городах всегда так.

– Я никогда не пугаюсь, – заявила Руби, напрочь забыв о том, как лишь несколько минут назад вся сжималась при мысли, что машины могут столкнуться. – Мы скоро приедем?

– Придется еще немного подождать.

Руби хмыкнула. Видимо, поездка уже успела ей наскучить: Англия почти ничем не отличалась от Уэльса. Но когда они приблизились к городу, девочка заметно оживилась, а когда въехали в Ранкорн и заехали на паром, который повез их через поблескивающую Мерси, Руби уже буквально пищала от восторга – в отличие от Эмили, которую пересечение реки на пароме всегда повергало в уныние.

Несколько минут спустя они уже ехали через настоящий лес из высоких дымовых труб, выбрасывающих в небо клубы черного дыма.

– Они такие уродливые, – сказала Руби.

В знак согласия Эмили кивнула:

– Это место называется Виднесом.

– Уродливые, но интересные. Здесь все интересно. Еще далеко до Киркби?

– Уже не очень.

Местность стала более ровной, дома теперь встречались намного чаще. Руби подпрыгивала на сиденье, оживленным восклицанием встречая каждую незнакомую вещь и задавая так много вопросов, что у Эмили в конце концов закружилась голова.

– Что делает тот мальчик?

– Едет на самокате.

– Я никогда раньше не видела самоката. А что это за дом?

– Это церковь.

– Такая большая! Церковь в монастыре была намного меньше. Можно будет в воскресенье прийти сюда на мессу?

– Нет, Руби, это слишком далеко от нас, кроме того, эта церковь не католическая.

– А какая?

– Я не обратила внимания, – ответила Эмили. – Какая-то протестантская.

Тут Руби взвизгнула:

– Смотрите! Что у того человека с лицом?

– Ничего, просто у него борода.

– Он похож на какого-то зверя. Мы уже приехали?

– Почти.

Свернув на подъездную дорожку, ведущую к Брэмблиз, Эмили облегченно вздохнула. Дом принадлежал не ей, а ее сыновьям, и, если бы не это обстоятельство, она продала бы его сразу после смерти Эдвина и переехала бы в более оживленное место: Лондон, Брайтон, даже Париж или Берлин, в котором, как утверждали знающие люди, жить было весьма интересно, даже несмотря на приход к власти Гитлера. Эдвин оставил ей достаточно денег, но она не решалась отказаться от своего дома и снимать жилье, которое соответствовало бы ее запросам. Кроме того, она понимала, что аренда такого жилья будет съедать существенную часть ее дохода.

– Здесь?

– Да, Руби, здесь. – Эмили открыла дверцу и вышла из машины. Взяв свой пакет, Руби последовала за ней.

– Дом не такой большой, как монастырь, – заявила она, как показалось Эмили, с ноткой разочарования в голосе.

– Может, и так, – словно оправдываясь, ответила женщина. – Но он все равно больше, чем многие другие дома. В нем двенадцать комнат, по шесть на каждом этаже – это не считая кухни и двух ванных. Давай войдем внутрь, и тогда ты все увидишь своими глазами.

Войти в пустой дом в сопровождении живой души оказалось неожиданно приятно – прислуга уже успела разъехаться. Испуская громкие крики, Руби стала бегать по комнатам, но Эмили это совсем не раздражало, даже наоборот. Мебель и украшения приводили девочку в восторг, однако когда она добралась до холла, то замерла у большого зеркала и стала рассматривать свое отражение. Она поворачивалась боком и спиной, смотрела на себя через плечо…

– В монастыре зеркал не было, – сообщила Руби, на миг повернувшись к Эмили. – Нам приходилось с наступлением темноты рассматривать себя в оконных стеклах. Когда монашки замечали это, то сердились. «Тщеславие – это грех», – говорили нам. А я считаю, что Бог совсем не против того, чтобы люди следили за своей внешностью, – я так им и говорила.

– И что они на это отвечали? – заинтересованно спросила Эмили.

– Они отвечали, что следить за собой – это одно, но посвящать этому много времени – совсем другое. Я с ними не согласна, но, если я начинала спорить, они злились еще больше… А что это такое? – спросила Руби, указав рукой.

– Телефон. Когда-нибудь я покажу тебе, каким пользоваться.

– А я могу посмотреть свою комнату?

Они поднялись наверх, и Эмили распахнула дверь подготовленной для Руби симпатичной бело-желтой комнатки рядом с ее спальней.

– Смотри!

Руби с размаху упала на кровать, затем встала, выразила восхищение желтыми цветастыми шторами и такой же скатертью на столе, потом вновь некоторое время критически рассматривала себя в зеркале платяного шкафа.

– Ты же не против спать одна? – спросила ее Эмили. – Наверное, ты привыкла спать в одной комнате с другими девочками?

– Ненавижу общие спальни! – с чувством произнесла Руби. – Нас заставляли ложиться в постель ужасно рано и лежать тихо, даже если мы не могли заснуть. Летом в этом не было ничего страшного – можно было читать под простыней, – но зимой, когда рано темнеет, ничего нельзя рассмотреть. Монашки всегда забирали у нас керосиновую лампу. – Девочка вопросительно улыбнулась Эмили. – А вы разрешите мне зажигать лампу и читать в постели? Все-таки я ваша подруга!

Эмили рассмеялась:

– Руби, ты можешь читать хоть всю ночь напролет. Можно обойтись и без керосиновой лампы – просто включи в комнате свет, выключатель рядом с дверью.

– Святая дева Мария! – изумленно выдохнула Руби, когда и без того светлую комнату залил дополнительный свет из люстры под потолком. – А как это так?

– Это электричество, и, пожалуйста, не проси меня разъяснить тебе, что это такое. Если хочешь, можешь сама посмотреть в энциклопедии. Это такая книга, ты найдешь ее и словарь в комнате, которая раньше была кабинетом моего мужа, – быстро добавила Эмили, увидев, что Руби открыла рот, чтобы спросить, что такое энциклопедия. – Может, спустимся вниз и посмотрим, что миссис Аркрайт оставила нам к чаю?




Ночью, направляясь к двери своей спальни, Эмили остановилась у комнаты Руби и положила руку на дверную ручку. Она собиралась войти и проверить, все ли в порядке с девочкой, но так и не сделала этого. Руби могла грустить, возможно даже, она плакала. Эмили никогда не умела утешать других людей – даже своих собственных сыновей в детстве. За нее эту задачу выполняла няня, а уже в семь лет мальчиков отправили в школу-интернат. Если, приезжая домой, они и нуждались в сочувствии, то никогда этого не показывали. И даже когда Эдвин лежал при смерти, Эмили не знала, что ему сказать.

Убрав пальцы с дверной ручки, она пошла в свою комнату.




В эту же ночь настоятельница монастыря долго не могла заснуть, что вообще-то было для нее редкостью. Сесилии вспомнился эпизод из далекого прошлого, когда Эмили было восемь лет, а ей самой десять. Утром в Сочельник каждая из них обнаружила у своей кровати куклу. Это были огромные куклы, размером больше новорожденного младенца и одетые, как взрослые женщины, – в пышные шелковые платья, отороченные кружевами, вычурные шляпки и нижнее белье, а на шее у кукол даже были крошечные ожерелья. Кукла Эмили была блондинкой в розовой одежде, а кукла Сесилии была темноволосой и разодетой в синее.

Посмотрев на обеих кукол, Эмили плаксивым, жалобным голосом объявила, что она хочет куклу в синем. Сесилия сначала сопротивлялась, но в конце концов уступила, предпочтя мирное Рождество кукле, которая принадлежала ей по праву. В конце концов, кукла в розовом тоже была миленькой. Они обменялись подарками, Эмили успокоилась, и остаток дня они посвятили игре с куклами.

Когда няня уже укладывала девочек в постель, Эмили вдруг разразилась слезами и заявила, что кукла в розовом нравится ей больше. На этот раз Сесилия отказалась меняться: она уже привыкла к своей кукле и даже дала ей имя Виктория – в честь королевы Великобритании. Эмили начала визжать, и няня взмолилась:

– Ну пожалуйста, отдай ей куклу в розовом – в конце концов, ей подарили именно ее!

– Хорошо, пусть забирает обеих. Мне не нужна кукла в синем!

Весь следующий день Эмили играла куклой в розовом, а потом забросила ее ради какой-то другой игрушки. Кукол положили в шкаф, и с тех пор Сесилия их не видела – по крайней мере не помнила, чтобы видела.

Подобные случаи имели место много раз, но эпизоде куклами запомнился Сесилии особенно хорошо. Эмили всегда хотела получить вещи в свое нераздельное владение, но, поиграв с ними некоторое время, неизменно теряла к ним интерес.

Мать настоятельница сама не знала, в котором часу она наконец погрузилась в беспокойный сон. Когда в пять часов утра сестра Энджела постучала в дверь, Сесилия резко проснулась, прервав необычайно яркий и красочный сон – сон о двух куклах, в синем и в розовом. Ей снилось, что Эмили бросила кукол в рощице неподалеку от того места, где они жили, и она отправилась спасать их. Куклы лежали лицом вниз рядом с деревом, посреди кучи прошлогодних листьев, а когда Сесилия перевернула их, то увидела, что у обеих кукол было худое бледное лицо Руби О'Хэган.

Монахиня встала с постели, опустилась на колени на жесткий каменный пол и начала молиться.




Глава 3


Руби всегда просыпалась раньше Эмили. Она садилась в постели, потягивалась и поворачивалась к окну – посмотреть, просвечивает ли солнце сквозь желтые шторы. Затем девочка спрыгивала с кровати, умывалась – в углу ее комнаты был установлен маленький умывальник – и надевала одно из платьев, которые Эмили купила ей в Ливерпуле и Саутпорте.

Из этих двух городов Ливерпуль понравился Руби больше. Ей пришлись по душе большие людные магазины, суета и постоянный гам. Еще ей очень понравились трамваи – казалось, по улицам Ливерпуля разъезжают сотни этих дребезжащих, выпускающих снопы искр и издающих громкие звонки громадин. Руби завидовала пассажирам трамваев черной завистью и мечтала прокатиться в одном из них – Эмили передвигалась только на машине. Ливерпульские здания были просто великолепны – зерновая биржа, таможня, здание магистратуры и Сент-Джордж-Холл [[2] Сент-Джордж-Холл – памятник архитектуры в стиле неоклассицизма, построенный в 1854 г. (Прим. ред.)], который нравился Руби больше всего и, по словам Эмили, был известен во всем мире изяществом своих очертаний.

Сама Эмили предпочитала Саутпорт. Не то чтобы Руби невзлюбила этот город, но она находила его слишком маленьким и чересчур шикарным. К людям, которые здесь жили, она инстинктивно испытывала неприязнь – Эмили сказала, что причина этого заключается в ее воспитании.

– Что это значит? – поинтересовалась девочка.

– Монастырь позаботился о том, чтобы ты хорошо осознавала свое место в жизни, – объяснила Эмили. – Тебя и твоих подруг воспитывали так, чтобы вы даже не мечтали о чем-то большем, нежели место главной поварихи или брак с дворецким. «Шикарные люди», как ты их называешь, не нравятся тебе потому, что в их присутствии ты чувствуешь себя неполноценной.

– Ничего подобного, – возразила Руби. – Просто мне не нравится то, как они задирают носы, глядя на людей, не таких шикарных, как они. Между прочим, я не хочу быть поварихой или выходить за дворецкого.

В ответ Эмили лишь пожала плечами, что Руби восприняла как согласие с ее аргументами. Судя по всему, с самомнением у девочки был полный порядок.

Как-то утром, месяца через четыре после приезда в Киркби, она проснулась и залюбовалась тем, как в окне ее спальни танцуют лучи августовского солнца, превращая комнату в грот из золотистого света. Выбравшись из постели, девочка раздвинула шторы и стала рассматривать задний двор – окруженную цветочными кустами большую квадратную лужайку, фруктовый сад, теннисный корт и маленький огородик в конце. Дальше росли березы, серебристые листья которых, как слышала Руби, осенью становятся золотыми. Никакого другого жилья видно не было – ближайший дом располагался более чем в миле от Брэмблиз.

«Чем бы сегодня заняться?» – подумала девочка.

Несколько недель тому назад Эмили предложила ей в сентябре начать ходить в школу, сообщив, что в некоторых школах девочки могут учиться до шестнадцати и даже до восемнадцати лет. В ответ Руби скорчила гримасу и заявила, что и так знает достаточно. Эмили ответила, что она вольна поступать, как ей заблагорассудится.

Эмили вообще практически ничего ей не запрещала. Руби могла ложиться спать когда угодно, хоть под утро, могла не есть овощей, брать две порции пудинга, выходить из дому и возвращаться в любое время. Это было хорошо, но не совсем – не хватало строгих правил, которые девочка так любила нарушать в монастыре. Руби даже заподозрила, что Эмили все равно, что она делает, и со временем это подозрение лишь усиливалось: похоже, ее «подруга» утратила всякий интерес к тому, чтобы возить Руби куда-либо, будьте поездки по магазинам или просто автомобильные прогулки. У хозяйки Брэмблиз появились новые друзья – Роуленд-Грейвзы, вернувшиеся из Индии и поселившиеся в нескольких милях от Киркби, в Ноусли. Новые соседи постоянно устраивали вечеринки: бридж-пати, коктейль-пати, театральные пати, а также вечеринки без повода, но на всю ночь. Теперь Эмили постоянно приходилось заниматься своей прической и покупать новую одежду – она ездила в гости почти каждый день, причем даже если было жарко, куталась в меха. Несмотря на это, по возвращении домой она всегда была рада поговорить с Руби.

Девочка решила лично сходить за молоком и яйцами на ферму Хамблов и таким образом избавить миссис Хамбл от необходимости нести все это им. Она надела красное хлопковое платье с большими белыми цветами и белым кантиком на воротнике и рукавах – это платье Эмили почему-то называла халатом. Женщина считала, что Руби питает чрезмерную страсть к ярким цветастым нарядам, но надеялась, что когда-нибудь это пройдет само собой.

– Руби, в более скромных вещах намного больше вкуса, – говорила Эмили, но все равно разрешала девочке покупать все, что той нравилось.

Руби натянула белые чулки, сунула ноги в сандалии и взяла на кухне кувшин и миску для яиц.

День обещал быть таким же жарким, как и предыдущие, – Руби почувствовала это, как только вышла из дому и зашагала вдоль полей, на которых росли разнообразные сельскохозяйственные культуры. Ферма мистера Хамбла была довольно маленькой. Он держал несколько коров и свиней, небольшую отару овец, множество кур, рабочую лошадь по кличке Ватерлоо, а кроме того, у него была довольно забитая жена, пятеро взрослых детей, которые при первой возможности покинули отчий дом («И их несложно понять», – сказала на это Эмили), и батрак Джейкоб, которого Руби находила весьма интересным молодым человеком – главным образом потому, что других молодых людей поблизости просто не было.

Джейкобу Вирингу было восемнадцать лет. Он был не очень высоким, но крепким и плотным. У него были светлые волосы довольно красивого оттенка и глаза цвета колокольчиков. Джейкоб все время был грязным, но это не делало его менее красивым. Кроме того, он был незаконнорожденным («Как и ты, вероятно», – заметила Эмили).

Руби нашла в словаре слово «незаконнорожденный» и выяснила, что это означает «внебрачный ребенок». Слово «внебрачный» тоже было малопонятным, но его значение Руби смотреть не стала.

Мать Джейкоба жила в Киркби, в маленьком домике, стоявшем напротив церкви. Ее звали Рут, и, по словам Эмили, она была «не от мира сего». На жизнь она зарабатывала, делая разноцветные свечи, которые продавались в крупных магазинах вроде «Джордж Генри Лиз» или «Хэндерсонс». Джейкоб ее абсолютно не интересовал, так что он с двенадцати лет жил на ферме Хамблов в каморке, примыкающей к конюшне с Ватерлоо.

– А Джейкоб католик? – спросила Руби. – Я могу с ним поговорить?

– Бога ради, Руби, ты можешь поговорить с Джейкобом, даже если он язычник, – что, как я подозреваю, так и есть.

Когда запыхавшаяся Руби пришла на ферму, миссис Хамбл собирала яйца. Двор фермы был очень грязным, кроме того, здесь всегда сильно пахло навозом – особенно в жару. Руби задумалась, что же будет здесь зимой, когда запах навоза станет слабее, но зато вся земля раскиснет.

– Как обычно? – бесцветным унылым голосом спросила миссис Хамбл. Она сгорбилась, как старуха, хотя ей было лишь сорок пять лет. На ней была полинялая шаль, уголки которой женщина придерживала узловатыми красными пальцами.

– Да, шесть яиц и кувшин молока.

– Джейкоб как раз доит коров.

– Пойду поздороваюсь с ним.

К коровнику Руби, сама не зная почему, подошла на цыпочках. В присутствии Джейкоба она всегда нервничала, что было для нее нехарактерно. Парень держался с ней вежливо, но сдержанно, и у девочки постоянно возникало чувство, что она своим присутствием ему мешает. Войдя в коровник, она робко произнесла:

– Привет.

На Джейкобе были грязные вельветовые брюки, подвязанные веревкой, и выцветшая сорочка с обрезанными по локоть рукавами. Его руки и лицо были коричневыми от загара, а ноги в незашнурованных ботинках стояли на соломе так твердо, словно он врос корнями в землю. Не оборачиваясь, Джейкоб продолжал со знанием дела дергать за вымя черно-белую корову. В жестяное ведро с бульканьем лились тонкие струйки темного молока.

– Привет, – ответил он голосом, который сложно было назвать как дружелюбным, так и враждебным.

– Приятное утро.

– Бывало и получше, – бросил парень.

Руби задумалась, что еще можно сказать в таких обстоятельствах. Джейкоб никогда не заводил беседу первый, лишь отвечал на ее реплики.

– Ты когда-нибудь слушал радио? – спросила она.

– У меня его нет, – ответил Джейкоб.

– А у нас есть. И граммофон тоже.

– Хорошо вам.

– Они играют музыку. Ты любишь музыку?

– Музыка – это хорошо, – признал Джейкоб.

– Если хочешь, приходи ко мне, послушаем вместе. Как насчет субботы, в шесть часов? Эмили пойдет в театр – это место, где показывают представления, – добавила Руби на тот случай, если Джейкоб этого не знал.

Парень никак не проявил знания или незнания слова «театр».

– Я подумаю, – ответил он.

В этот момент в коровник вошла миссис Хамбл с ковшом. Перелив молоко в кувшин Руби, она монотонно произнесла:

– Яйца готовы.

– Хорошо, – ответила Руби, вопрошающе глядя на Джейкоба. – Ну так как, ты придешь в субботу?

– Может быть, – так и не посмотрев на нее, ответил парень.

Вздохнув, Руби вышла из коровника и медленно направилась в сторону Брэмблиз. Подойдя к дому, она увидела, как кухарка миссис Аркрайт, женщина с плотным, вспотевшим от жары и физических усилий телом, слазит с велосипеда.

– Я принесла яйца и молоко! – объявила Руби.

– Хорошо, – ответила миссис Аркрайт и, поджав губы, повела велосипед на задний двор.

Руби пошла следом. Они с кухаркой не очень ладили. Несколько месяцев назад, в первое же посещение кухни, Руби подсказала женщине, что, если в кипящее на плите мясо бросить лавровый лист, оно будет вкуснее, – этому ее научили в монастыре. Миссис Аркрайт тут же решила, что Руби метит на ее место и что, если она будет допускать промахи, ее могут уволить. С тех пор девочка стала на кухне нежеланной гостьей.

Уборщица миссис Роберте также была не в восторге от новой обитательницы дома. Это была старая, прибитая жизнью женщина, которая ясно дала понять, что непрестанная болтовня девочки действует ей на нервы.

Из прислуги хорошо к Руби относился лишь садовник Эрнест. Правда, он не мог услышать ни единого ее слова, так как был абсолютно глухим.

Руби отчаянно нуждалась в друге. Жить в этой глуши практически одной было невыразимо скучно. Дел в доме всегда хватало, но она бы предпочла выполнять их вместе с кем-то. Играть в саду в одиночестве было неинтересно. Какой прок от теннисного корта, если некому отбить мяч, который ты подаешь? Руби даже задумалась, не пойти ли в школу, – хотя она была уверена, что в классе будет полно заносчивых детей «шикарных» родителей, с которыми она вряд ли когда-нибудь подружится. Ах, если бы Эмили заставила ее ходить в школу! Как успела выяснить Руби, существует большая разница между тем, когда тебя заставляют делать что-то такое, что тебе не нравится, и когда приходится принимать решение самостоятельно. В первом случае тебе хотя бы есть кого обвинить в своем несчастье.

Руби прошла в кухню, выложила яйца и молоко на стол и скорчила рожицу в спину миссис Аркрайт.

Следующие полчаса девочка посвятила изучению словаря в кабинете покойного мужа Эмили. Эдвин Дангерфилд был адвокатом, специализировавшимся на составлении нотариальных актов о передаче имущества, – чтобы понять, что все это значит, Руби пришлось посмотреть в словаре с десяток слов. Словарь был ее любимой книгой – каждый день она учила не менее шести новых слов. На прошлой неделе девочка дошла до буквы «Б». Руби как раз раздумывала, стоит ли запоминать слово «бактерия», когда услышала, как миссис Аркрайт тяжело поднимается по лестнице с утренним кофе для хозяйки дома. Девочка отложила книгу и, дождавшись, когда кухарка уйдет, выскочила в коридор.

– О Боже! – простонала Эмили, увидев в дверном проеме улыбающееся лицо Руби. – Ты такая энергичная и такая молодая! Когда я тебя вижу, мне начинает казаться, что мне по меньшей мере сто лет. Как там сегодня снаружи? Я попросила Арки не отдергивать шторы – у меня раскалывается голова после вчерашнего.

Вчера у Роуленд-Грейвзов, как обычно, была вечеринка.

– На улице очень хорошо – тепло, и солнце светит.

Эмили поморщилась:

– Я бы предпочла тучи и прохладу.

– Я думала, что мы поедем по магазинам, – с надеждой в голосе проговорила Руби, присаживаясь на край кровати.

– Извини, дорогая, но после обеда я иду на пикник в саду. Мне срочно нужна омолаживающая ванна, а ты знаешь, как долго ее надо готовить.

На то, чтобы сделать массаж обвисающей кожи, накрасить стареющее лицо, как следует уложить крашеные волосы, примерить не менее десятка нарядов, решить, какие туфли лучше всего подходят к выбранному платью или костюму, подобрать подходящие ювелирные украшения и самую эффектную шляпку, у Эмили уходило несколько часов.

– Мне нужна новая обувь, – с недовольным видом заявила Руби. – Вся старая мне уже мала.

– О Боже! – Эмили закусила губу при мысли, что она совсем не занимается девочкой. Если бы не приезд Мим и Ронни Роуленд-Грейвзов, она бы с удовольствием подхватила идею поездки по обувным магазинам – но, к ее непреходящей радости, Мим и Ронни теперь были ее соседями. В Индии они вели бурную, иногда даже полную опасностей жизнь и намеревались делать то же самое в Англии. Им было уже за пятьдесят, и главная их цель заключалась в том, чтобы получать от жизни удовольствие. Роуленд-Грейвзы не обращали внимания ни на семейное положение своих гостей, пи на их возраст – для них имело значение лишь одно: согласны ли гости с их жизненной позицией, заключавшейся в том, чтобы много пить, вести пикантные беседы и играть в еще более пикантные игры. Если бы Эдвин был жив, образ жизни его жены наверняка потряс бы его до глубины души.

Эмили задумчиво смотрела на Руби, с лица которой исчезло оживленное выражение. У девочки все еще был такой вид, словно она несколько месяцев жила впроголодь.

«Наверное, Руби очень одиноко здесь, ведь ей так часто приходится сидеть в доме одной», – подумала женщина.

К Роуленд-Грейвзам она взять Руби не могла – этот дом был совсем неподходящим местом для такой юной девушки.

– О, идея! – воскликнула Эмили. – Если хочешь, я отвезу тебя на вокзал в Киркби, чтобы ты села на поезд до Ливерпуля и сама купила себе туфли.

Наверное, даже предложение примерить королевскую корону не привело бы Руби в больший восторг. Спрыгнув с постели, она затанцевала по комнате:

– Можно? Вправду можно?! О, Эмили, я очень этого хочу! Я никогда еще не ездила на поезде. Во сколько ты уезжаешь? А что мне надеть?

– Но как ты доберешься домой со станции? – сказала Эмили, уже пожалев о своем необдуманном предложении. Может быть, она ведет себя безответственно? На несколько секунд задумавшись над этим вопросом, она решила, что это не так. Если бы Руби стала служанкой, ей приходилось бы выполнять самые сложные поручения, в том числе и ходить по магазинам. А возможность самой побывать в городе принесет девочке лишь пользу.

– Я дойду пешком. Здесь не так уж и далеко, всего лишь несколько миль! – горячо проговорила Руби. В ее больших темных глазах отразился страх, что волшебное путешествие может и не состояться.

– Ты уверена, что так будет лучше? – осторожно спросила Эмили.

– Абсолютно!




Поезд вполз на станцию Киркби, словно какое-то чудовище, выдыхающее облака грязного дыма. Дрожа от радостного волнения, Руби в своем лучшем платье – белом с розочками – села в вагон. В ее кошельке лежали две банкноты по десять шиллингов, а также пять шиллингов монетами на проезд и другие мелкие расходы.

Всю дорогу до Ливерпуля она, раздражая единственную, кроме нее, пассажирку в купе, женщину средних лет, металась от одного окна к другому и смотрела на открывающийся вид – на зеленые поля, которые постепенно сменялись тесными шеренгами кирпичных домов, которые затем сменились чередой заводов. Наконец поезд въехал на вокзал Эксчендж. Руби вышла из вагона и остановилась, любуясь огромным зданием вокзала и тяжело дышащим паром локомотивом.

Где-то в ее груди подпрыгивало, словно резиновый мячик, ощущение счастья. Она пошла по заполненным людьми оживленным улицам в сторону универсального магазина «Левис». Там девочка с чрезвычайно важным видом приобрела сандалии «Кларке» за четыре шиллинга одиннадцать пенсов и черные кожаные туфли с кнопкой и ремешком – за семь шиллингов шесть пенсов. Сказав, что обувь мала ей, Руби соврала лишь чуть- чуть – кроме того, надо же было как-то убедить Эмили повезти ее по магазинам. Эта уловка оказалась еще эффективнее, чем Руби ожидала. Находиться в городе одной было чрезвычайно приятно – так она могла пойти куда заблагорассудится и не должна была постоянно возвращаться в отель «Адельфи» ради чашки кофе и сигареты, как это вечно делала Эмили.

Выйдя из магазина, девочка некоторое время постояла посреди тротуара. Шумная толпа обтекала ее, а она все стояла, вдыхая аромат духов и другие запахи, которые нравились ей намного больше, чем вонь сельской местности.

«Куда бы теперь пойти?» – задумалась Руби. О возвращении в Киркби не могло быть и речи – для этого было еще слишком рано.

Она зашагала вдоль улицы, сверкающими глазами рассматривая витрины магазинов. В витрине «Блэклерз» были выставлены платья, и одно из них особенно понравилось Руби: оно было синим, с вызывающими красными точками, красным воротничком с оборками и расширяющимися книзу рукавами, которые напоминали маленькие юбочки. Платье стоило всего один шиллинг одиннадцать пенсов – вчетверо меньше, чем обычно платила за одежду Эмили. Оно было женским, а не детским, но Руби была уже достаточно высокой, чтобы носить его. Зайдя в магазин, она надела платье и стала вертеться перед зеркалом в примерочной кабинке.

– Оно как на тебя шито, милая! – сказала продавщица.

– Беру, – заявила Руби.

Платье доходило ей до середины икр, тогда как все остальные ее наряды едва прикрывали колени. Руби решила, что в этом платье она выглядит совсем взрослой. Она дала продавщице полкроны. Та сунула деньги в трубку, нажала на кнопку, и трубка полетела через весь магазин в стеклянную будку кассирши, которая взяла ее, и спустя минуту сдача Руби вместе с чеком со свистом полетела обратно. Девочку всегда завораживала работа этого механизма.

Руби вышла на улицу и решила, что наденет это платье в субботу на тот случай, если придет Джейкоб. Переходя дорогу, запруженную потоками машин, она едва не попала под трамвай с номером один и пунктом назначения «Дингл» на табличке.

– Дингл! – вслух повторила Руби.

Слово было очень приятным на вкус, каким-то сказочным. Руби заметила, что трамвай остановился и в него садятся люди. Ей хватило секунды, чтобы принять решение: ведь она всегда хотела прокатиться на трамвае. Поднявшись по ступенькам, девочка уселась на переднее сиденье, с которого было особенно хорошо все видно.

Трамвай тронулся с места и с шумом покатился по рельсам, лихо минуя повороты и резко тормозя перед самыми остановками. Одной рукой Руби сжимала пакеты с покупками, а другой держалась за край своего сиденья – она боялась, что когда-нибудь трамвай качнет так сильно, что она вылетит в окно. Они проехали устремленную ввысь башню протестантского собора, строительство которого было начато еще в прошлом столетии и до сих пор так и не закончено.

Подошел кондуктор. Руби за пенни купила билет до самого конца.

– А вы скажете мне, когда мы приедем? – спросила она.

Девочка слышала, как кондуктор перед остановками выкрикивает их названия.

– Милая, ты и так поймешь, когда мы туда приедем. Это конечная остановка.

Теперь трамвай катился подлинной и прямой, заполненной транспортом улице, вдоль которой были расположены магазины всех видов. Иногда он проезжал перекрестки с переулками, застроенными жмущимися друг к другу типовыми коттеджами. Перед пабами, которых здесь, казалось, были сотни, стояли кучки праздных мужчин, засунувших руки в карманы. Повсюду болтали женщины, державшие сумки с покупками. Рядом с матерями чинно стояли или, реже, бегали друг за другом их дети.

Глаза Руби успевали увидеть все. Она смотрела, как одеты женщины, – некоторые почти так же элегантно, как Эмили, у некоторых были шали на голове, как у бедной миссис Хамбл. Руби видела мужчин в костюмах и котелках, видела мужчин без пиджаков, с подтяжками наружу, без воротничка на сорочке и без галстука. Видела холеных, хорошо одетых детей, пышущих здоровьем, и с сожалением замечала покрытые струпьями лица худых оборвышей.

Казалось, она попала в самый центр вселенной. Сжимая сиденье, девочка подумала, что именно здесь ее место – среди людей, шума и запахов города. В гаме ливерпульских улиц она чувствовала себя намного лучше, чем в безлюдном тихом Киркби.

«Я вернусь, – сказала она себе. – Завтра или через месяц, но я вернусь сюда, а когда-нибудь настанет время, когда я переберусь сюда навсегда».

На конечной остановке Руби вышла из вагона и пошла по тихой улице. На беленых крылечках своих домов с довольным видом сидели и грелись на ярком солнышке домохозяйки. Дети карабкались на фонарные столбы, играли в классики на тротуаре или в шарики у стены.

С завистью вздохнув, Руби решила, что ей уже пора ехать домой.




В субботу вечером Эмили отправилась в театр. На ней был новый серый шелковый костюм и шляпка с вуалью в тон, а лисье боа, несмотря на жару, лежало на своем обычном месте – у нее на плечах.

– Дорогая, ты же не будешь скучать? – обеспокоенно спросила она Руби. – Ты можешь почитать или послушать радио. А когда я приеду домой, то расскажу тебе, о чем была пьеса.

– Хорошо, – надув губки, ответила девочка.

Как только Эмили уехала, Руби пошла наверх и переоделась в пестрое платье, которое она купила в «Блэклерз». Платье обтягивало ее худое тело и, как с удовольствием заметила девочка, подчеркивало маленькую грудь. Руби действительно выглядела в нем как взрослая – особенно после того, как она собрала свои черные волосы на макушке и скрепила их заколкой.

Зайдя в комнату Эмили, Руби стала рыться в коробке с драгоценностями, стоявшей на туалетном столике. В конце концов девочка выбрала себе жемчужное ожерелье и серьги – точно такой же комплект, только из жемчужин побольше, надела в театр Эмили. Заметив в углу красные туфли на высоких каблуках, Руби примерила их – они были лишь чуть-чуть великоваты.

Спустившись на первый этаж, она включила радио и была оглушена громогласными звуками классической музыки. С гримасой отвращения выключив приемник, Руби решила поставить на граммофон одну из своих любимых пластинок: сборник баллад в исполнении Руди Вэлли. Песни были такие милые, что от удовольствия у Руби даже защекотало в животе.

Глядя, как крутится пластинка, она начала раскачиваться из стороны в сторону. Песня «Спокойной ночи, милая» была одной из ее любимых. Не в силах устоять перед искушением, Руби сбросила туфли, подняла руки и, обняв себя за плечи, медленно затанцевала. Приятное ощущение в животе все не проходило, порождая какие-то смутные желания. Закрыв глаза, Руби постаралась представить, что в комнате есть другой человек – мужчина, разумеется. Они танцуют в объятиях друг друга, ее целуют невидимые губы – целуют так, как она даже представить себе не могла. Девочка не знала, откуда у нее появились такие мысли, но решила, что они дремали в ее голове с самого рождения.

Руди Вэлли запел «Ночь и день», а Руби все танцевала, с головой утонув в великолепной романтической музыке и даже не догадываясь, что у нее есть зритель.

За окном стоял Джейкоб Виринг. Его лицо сияло после тщательного бритья. На парне был его единственный парадный костюм. Джейкоб никогда в жизни не видел ничего более красивого, чем загадочная юная девушка, подобно мотыльку порхающая по комнате. Эта Руби словно пришла из другого мира. Каждый раз, когда она обращалась к нему, его язык словно деревенел, и Джейкобу удавалось выдавить из себя лишь односложные ответы.

У него уже была подружка. Ее звали Одри Вэйнрайт, ее отец владел фермой, достаточно крупной по сравнению с фермой Хамблов. Существовало молчаливое соглашение, что когда-нибудь Джейкоб женится на Одри и навсегда перейдет работать и жить на ферму ее отца. Не то чтобы эта перспектива приводила его в восторг, но и ужасной он ее не считал. Джейкоб знал, что, работая на земле, забыв об угрозе голода, получив жилье и какое- никакое уважение окружающих, он станет если не счастливым, то по крайней мере удовлетворенным жизнью человеком. Как мужчине, ему понадобится жена, и Одри Вэйнрайт годилась на эту роль. Парень полагал, что ее мнение на этот счет совпадает с его мнением. За все время их отношений слово «любовь» не прозвучало ни разу, но это, похоже, абсолютно устраивало их обоих.

Но пока Джейкоб наблюдал за танцующей Руби, в его обычно невозмутимом сердце зародились абсолютно новые, неизвестные ему чувства. Его сердце настойчиво и часто забилось, охваченное желанием, сила которого испугала парня. Джейкобу захотелось выбить окно, заскочить в комнату, схватить Руби за тонкую талию и закружить ее в танце, пока они оба от головокружения не упадут на пол в объятия друг друга. Однако парень понимал, что никогда не осмелится коснуться ее: для такого человека, как он, Руби была птицей слишком высокого полета, обитательницей иного мира, в который батрак Джейкоб никогда не попадет.

Девочка казалась такой сильной и одновременно такой хрупкой, а на ее лице застыло мечтательное выражение, которое наполняло душу Джейкоба завистью: казалось, ее тело танцевало в этой комнате, но сама она была где-то далеко-далеко отсюда.

«Интересно, помнит ли она, что пригласила меня сюда?» – подумал парень.

Но существовал только один способ узнать это. Джейкоб постучал во входную дверь.

Когда дверь открылась, у него перехватило дыхание. Глаза Руби сияли, как две звезды, щечки разгорелись, и она смотрела на него с таким дружелюбием, что его сердце заколотилось еще сильнее.

– Я думала, что ты не придешь! – произнесла она, протягивая ему руку. – Заходи, и давай слушать музыку. Я тут танцевала. Ты умеешь танцевать?

– Нет, – сипло проговорил Джейкоб.

Руби затащила его внутрь. При виде роскошных помещений с коврами на полу и разнообразными украшениями повсюду он сразу почувствовал себя не в своей тарелке. В комнате, в которую его повела девушка, стояли бархатные кресла, а музыка здесь звучала еще громче. Какой-то мужчина пел о том, что его сердце замерло, и у Джейкоба промелькнула мысль, как хорошо было бы, если бы с его сердцем произошло то же самое. Он не мог отвести взгляд от завитков черных волос, свисающих на тонкую шею Руби, а от прикосновения ее пальцев к его ладони покалывало кожу.

Руби тепло улыбнулась парню:

– Хочешь перекусить? На кухне есть большой яблочный пирог. Вообще-то он на завтра, но Эмили не будет против, если мы съедим его.

– Да можно бы, – пробормотал Джейкоб, мысленно выругав себя за косноязычие.

Его потащили в большую буфетную, где он, раскрыв от изумления рот, стал рассматривать невероятную плиту кремового цвета, кремовую же мойку, зеленые крашеные кухонные шкафы и черно-белую плитку на полу. Руби достала из кладовой пирог с золотистой корочкой.

– Ты будешь чай или кофе? – спросила она, жестом пригласив парня садиться за большой стол посреди комнаты.

– Чай.

Джейкоб никогда еще не пил кофе и даже не знал, что это такое. В присутствии Руби с ее граммофоном, кофе и невероятной буфетной, которую она назвала «кухней», он казался себе невежественным.

Он стал наблюдать, как девушка наливает воду в предмет, который, безусловно, был чайником, но вместо того, чтобы поставить его на плиту, она вставила шнур, который из него торчал, в отверстие в стене. Охваченный любопытством, Джейкоб спросил:

– А что это?

– Электрочайник. Ты раньше видел электричество?

– Да, в пабе «Железнодорожник» на станции.

– Когда я переехала сюда, то даже не знала, что оно существует. В монастыре были только керосиновые лампы, а еду готовили в обычной печи.

– В монастыре?

Поставив молоко и сахарницу на стол, Руби села напротив Джейкоба и скрестила тонкие руки на груди:

– Да, я выросла в монастыре.

– А мистер Хамбл сказал, что ты племянница или какая-то еще родственница миссис Дангерфилд.

– Да нет же! – Руби рассмеялась, и ее рот растянулся буквально до ушей. – Я сирота. В монастыре был – и сейчас есть – сиротский приют. Просто Эмили нужна была подруга, и она выбрала меня. – Девочка гордо вскинула голову, словно предлагая полюбоваться собой.

– И как это – быть сиротой?

Джейкобу всегда не хватало отца, но у него по крайней мере была мать – даже если той было практически наплевать на него.

Руби беззаботно пожала плечами:

– Не знаю, я не думала об этом. Все равно ничего не изменишь.

Джейкоб не сводил с нее удивленного взгляда. То, что она сирота и на самом деле чужая в этом роскошном доме, в какой-то степени ставило его на одну доску с ней. Но в то же время Руби казалась ему еще более необычной: она так быстро приспособилась к новой обстановке, переняла образ жизни богатых… Хотя разговаривала она по-простому, совсем не так, как миссис Дангерфилд.

Закипел чайник. Руби встала, выключила его и сделала чай.

– Тебе класть сахар? – спросила она.

– Да, две ложки. А как умерли твои мама и папа?

– Я даже не знаю, живы они или нет. Сестра Сесилия сказала, что, когда меня принесли в монастырь, мне был всего лишь день от роду. Вместе со мной передали записку, что меня зовут Руби О'Хэган, и это все.

– О'Хэган – это ирландская фамилия. А имя Руби мне нравится, – сказал Джейкоб и покраснел.

– А мне нравится твое имя. Отрезать тебе пирога?

Джейкоб кивнул:

– Но только мне скоро надо будет уходить. Я встречаюсь кое с кем в пабе.

Он решил не говорить, что этот «кое-кто» – его будущий тесть.

– Вот как? – надула губки Руби. – А я думала, что ты пришел надолго! Но ничего, ты можешь прийти на следующей неделе. Да вообще приходи когда хочешь, но только когда Эмили нет дома. Если ее машины нет перед домом, значит, и ее нет.

– Хорошо.

После того как они доели пирог, Джейкоб ушел – через заднюю дверь. Проходя мимо парадной, он услышал звуки музыки, повернулся и увидел Руби, наклонившуюся к граммофону. Внезапно она повернулась и начала танцевать.

Джейкоб застыл на месте и простоял так очень долго, лишь огромным усилием воли заставив себя уйти.




С тех пор жизнь Руби перестала быть скучной. Два, три, иногда четыре раза в неделю – каждый раз, когда Эмили куда-нибудь уезжала, – она садилась на поезд до вокзала Эксчендж и отправлялась исследовать центр или окраины Ливерпуля. Она открыла для себя набережную Пир Хэд, с которой ходили через Мерси паромы до Биркенхэда, Сикомба и, что самое интересное, до Нью-Брайтона. Если у девочки хватало денег, она покупала на ярмарке рыбу с картошкой-фри и мороженое и наедалась буквально до отвала.

– Я надеюсь, ты не заболела? – встревоженно говорила Эмили, когда Руби отказывалась от чая.

– Попью попозже.

Обычно она так и делала – аппетит у нее был просто превосходный, хотя вес она все равно не набирала. Эмили обратила внимание, что девочка значительно выросла за прошедшие месяцы.

Руби ездила на трамвае во все концы города: в Бутл, Уолтон-Вейл, Эгберс, Вултон, Пенни-Лейн. Выйдя на полпути или на конечной остановке, она бродила по улицам, с завистью наблюдая за людьми, которые жили так близко друг от друга. Несколько раз она проходила из конца в конец Док-роуд, вероятно, самую шумную и людную улицу в Ливерпуле, с ее незнакомыми запахами, сигналящими машинами и трубами огромных кораблей, возвышающимися над причалами. Тротуары были запружены людьми, разговаривающими на неизвестных Руби языках. Когда она проталкивалась сквозь толпу, ее сердце радостно замирало от необычности увиденного и услышанного.

Ее любимым районом города оставался Дингл – вероятно, потому, что девочка побывала там раньше остальных мест. Некоторые кондукторы в трамваях уже знали ее в лицо и приветствовали как старую знакомую.

Деньги на эти поездки Руби находила в многочисленных сумочках Эмили – там всегда можно было раздобыть несколько монет, не опасаясь, что хозяйка дома заметит пропажу. Это не было воровством: Руби знала, что стоит ей попросить – и Эмили даст ей денег на покупку сладостей или цветных карандашей, однако вряд ли стоило говорить, что деньги нужны ей на странствия по Ливерпулю. Так что взять деньги самой было более предпочтительным вариантом, чем лгать.

Иногда Эмили приезжала домой раньше Руби, в таких случаях девочка говорила, что ходила на прогулку.

– В темноте?

– Когда я выходила, было еще светло. Я и не знала, что забрела так далеко.

Если Эмили уезжала куда-нибудь на весь вечер, в гости к Руби обычно приходил Джейкоб. С того дня, как молодой человек увидел Руби танцующей, он обнаружил, что его больше абсолютно не тянет просиживать вечера, какой это обычно делал, у Вэйнрайтов, с Одри, ее мамой, папой и двумя младшими сестрами, разговаривать или играть в карты, пить чай и есть суховатые лепешки, испеченные миссис Вэйнрайт, а потом уединяться с Одри в душной гостиной, чтобы обменяться несколькими целомудренными поцелуями. Нельзя было сказать, что такое времяпрепровождение очень нравилось ему в прошлом, но ведь именно так следует поступать, когда ухаживаешь за девушкой?

Джейкоб все еще чувствовал себя крайне неуютно в Брэмблиз с его атласными подушками, плиссированными шторами и электричеством. Неловкость охватывала его всякий раз, когда Руби пыталась учить его танцевать или пить кофе, когда пересказывала ему то, что слышала по радио или читала в газете Эмили, – загадочные рассказы о неизвестных ему людях, живущих в неизвестных ему странах. Джейкоб ни разу в жизни не открывал газету и лишь немного умел читать и писать.

Руби ослепляла его, переполняла душу благоговением. Она знала все на свете! Когда Джейкоб ложился спать, перед его глазами танцевала ее гибкая грациозная фигурка, а в ушах звучал голос Руби. Он даже забыл, как выглядит Одри, и истратил часть денег, которые откладывал на свадьбу, на покупку костюма на рынке в Омнискерке.

– Мы могли бы вместе купить его в городе в субботу, когда ты не работаешь, – заявила Руби, с восхищением рассматривая дешевый темно-синий костюм со светлой вставкой.

Когда Джейкоб сообщил, что он никогда не был в Ливерпуле, Руби вскрикнула от ужаса:

– Никогда?! О Боже, да я бывала там десятки раз! Десятки!

– Я знаю.

Частые путешествия Руби на поезде, трамвае и пароме также приводили Джейкоба в восхищение. Сам он терпеть не мог уезжать из Киркби. Даже в Омнискерке, небольшом городке с постоянно работающим рынком, его смущало большое количество людей на улицах. На узких улочках парня всегда охватывала паника, в груди что-то сжималось, и ему хотелось бежать туда, где никого нет, а поля и небо ничего не загораживает. Он мог дышать полной грудью лишь на земле, рядом с сельскохозяйственными растениями и животными. Иногда Джейкоб даже жалел, что встретил Руби, – девушка вызвала в его душе настоящее смятение, и теперь он сам не знал, чего ему хочется.




Накануне Рождества вечеринки в доме Роуленд-Грейвзов слились в один непрерывный праздник. В Сочельник, обедая с Руби – большинство блюд были приготовлены миссис Аркрайт заранее, – Эмили тешила себя мыслью о предстоящем визите к соседям.

За последний год ее жизнь стала намного более яркой. Она всем сердцем полюбила Руби, которая была просто идеальной компаньонкой: верной, несклонной к жалобам, умной и всегда веселой. Когда Эмили входила в дом, ей было очень приятно видеть радостное, оживленное лицо девочки. Предыдущей ночью они вместе ездили на мессу, и в церкви Эмили пережила просто восхитительные ощущения, чего не случилось бы, если бы она не взяла с собой Руби. В то же время Роуленд-Грейвзы привносили в ее жизнь веселье и пикантность, по которым она так давно тосковала. Словом, от былой скуки и хандры не осталось и следа.

Готовясь к предстоящему вечеру, Эмили задала традиционный в последнее время вопрос:

– Тебе не будет скучно одной?

Руби сидела на кровати и наблюдала за ней.

– Нет, все хорошо, – прозвучал ее традиционный ответ.

Как только Эмили уехала, девочка включила в своей спальне свет – это был условный сигнал для Джейкоба, который, как она знала, наблюдает за ее окнами с фермы.

Пятнадцать минут спустя Джейкоб явился – как мотылек, которого влечет огонь.




Прошло два года. Вскоре Руби должно было исполниться шестнадцать.

– Надо бы устроить вечеринку, – сказала Эмили за несколько дней до дня рождения. – Но ты ведь никого не знаешь?

– Да, никого, – с невинным видом ответила Руби.

Это если не считать Джейкоба, сотни кондукторов в трамваях, разносчицу Мэгги Маллен, у которой Руби обычно покупала яблоки, миссис Ферст, хозяйку кондитерской в Дингле, девочку одного с Руби возраста по имени Джинни О'Дэр, которая работала на вокзале Эксчендж и которую Руби часто видела в поезде… Еще несколько десятков людей она знала в лицо. Но всех их нельзя было пригласить на свой день рождения.

– Мы обязательно должны хоть как-то отпраздновать этот день, – заявила Эмили.

Если бы она просто повела девочку в кафе, как она поступила год назад, это ничем не нарушило бы ее бурной светской жизни. Но в душе Эмили шевелился червячок вины перед Руби, и, чтобы избавиться от этого неприятного чувства, она купила девочке в подарок дорогие золотые часы.

– Может, пойдем в кино? – предложила Руби. Джинни О'Дэр не раз упоминала о кино, и Руби уже давно собиралась узнать, что это такое.

– Отличная мысль! – воскликнула Эмили. – Мы пойдем на дневной сеанс. В кинотеатре сейчас идет фильм с Гретой Гарбо, «Гранд-отель». Я очень хотела бы увидеть его.




Эмили не знала, что затем Руби посмотрела «Гранд-отель» еще с полдюжины раз. Теперь девочка постоянно подражала Грете Гарбо, стоя перед зеркалом и повторяя: «Я хочу побыть одна». Поездки на трамваях были забыты – приехав в город, Руби шла в кинотеатр на дневной сеанс, покупала самый дешевый билет и, раскрыв рот, сидела в полупустом зале, полностью поглощенная происходящим на экране. За следующие несколько недель она узнала о человеческой природе больше, чем за всю свою предыдущую жизнь. Теперь девушке было известно, что такое предательство, ревность и измена, как легко подвигнуть человека на убийство. Она также узнала, какой чистой и возвышенной и в то же время какой порочной может быть любовь, какие ужасные вещи люди совершают в ее имя. Руби понимала, что актеры лишь играют роли, написанные специально для них, но эти сюжеты наверняка отражали настоящую жизнь – жизнь, о существовании которой она и не догадывалась.

Теперь ей казалось, что Бетт Дэвис, Джоан Кроуфорд и Клодетт Кольбер ее подруги. В Ван Хеффина она была просто влюблена и очень хотела бы такого отца, как Герберт Маршалл.

Примерно в это же время, спустя несколько месяцев после шестнадцатого дня рождения Руби, в жизнь Эмили Дангерфилд пришла любовь.

Биллу Пикерингу было сорок три года, и он был едва ли не первым американцем, которого встретила Эмили. Это обстоятельство лишь усиливало в ее глазах его спокойное, ненавязчивое очарование. Высокий, подтянутый, загорелый, с роскошными вьющимися светлыми волосами и густыми усами, последние десять лет Билл прожил в Монте-Карло, где ему принадлежало несколько отелей. Он носил исключительно дорогую, отлично сшитую одежду, причем носил с неизменной элегантной грацией. К своим друзьям Роуленд-Грейвзам Билл приехал, чтобы провести у них лето, – Монте-Карло с его вечным блеском изрядно ему наскучил. Свои отели он оставил в управление надежным, опытным менеджерам.

Когда Билл начал флиртовать с Эмили, та испытала сильное возбуждение, чрезвычайно польщенная мыслью, что мужчина на шестнадцать лет младше находит ее привлекательной. И она не просто воображала себе это: Мим Роуленд-Грейвз неоднократно с завистью высказывалась относительно очевидного для всех увлечения Билла. К тому времени, как он пригласил Эмили на свидание, она уже была влюблена в него.

– Думаю, нам пора узнать друг друга получше, – с тягучим заокеанским акцентом проговорил мужчина.

Эмили пригласила его в Брэмблиз – выпить чего-нибудь и попробовать великолепные пироги со свининой, которые готовила миссис Аркрайт.

– Я и не знал, что у тебя есть дочь! – удивленно воскликнул Билл, когда его познакомили с Руби.

– Нет, я ее опекун, – пояснила Эмили, вновь польщенная тем, что Билл считает ее достаточно молодой, чтобы иметь шестнадцатилетнюю дочь, – хотя сама она как-то ненароком обмолвилась, что ей сорок девять.

– Очень приятно, – улыбнулась Руби Биллу. Он понравился ей с первого взгляда. Когда американец улыбался, вокруг его глаз появлялись симпатичные лучики.

– А как мне приятно, Руби! Эм, ты уж мне поверь, эта девушка разобьет не одно сердце, когда немного подрастет, – проговорил Билл.

Руби понравился комплимент, а Эмили – уменьшительное обращение «Эм», от которого ее охватило приятное ощущение, что они с Биллом не просто друзья.

Эмили показала гостю дом, который тот назвал «очень впечатляющим».

– Отличное местечко, Эм, – произнес он. – А сад так просто прелесть. Скажу честно, это лучший домишко из тех, что я повидал в этих краях. И обстановка просто блеск – как сказала бы моя старая матушка, изыск.

– Спасибо, – зарделась Эмили. – Я сама все подбирала.

Начиная с этого дня Билл Пикеринг частенько заявлялся в Брэмблиз. Он играл с Руби в теннис и иногда поддавался ей, давая возможность выиграть. Эмили, наблюдавшая за игрой со своего шезлонга, изо всех сил боролась с ощущением, что она древняя старуха.

– Они втрескались друг в друга по уши, – как-то сказала Руби Джейкобу. – Они постоянно целуются, а иногда уходят в спальню Эмили и издают какие-то странные звуки. – Она с притворной скромностью глянула на парня. – А ты никогда не хотел меня поцеловать?

– Хотел, – отважно произнес Джейкоб.

– Тогда, может, попробуем? Я хочу узнать, что это такое – целоваться.

Не дожидаясь ответа, она уселась к нему на колени и прижалась губами к его губам. В течение нескольких секунд от Джейкоба не поступало никакой ответной реакции, но натиск ее губ вызвал у него в животе настоящую бурю. Затем парень потянул Руби вниз, и они оказались втиснуты в бархатное кресло. Руки Джейкоба сжимали тело Руби почти так же крепко, как удав жертву. Его пальцы прошлись по лесенке выступающих ребер, затем по острым, как ножи, лопаткам. Джейкоб начал яростно целовать девушку, а его ладонь уже терла ее мягкие груди. К радостному изумлению парня, Руби отвечала на его ласки – обхватила его шею руками, гладила по затылку, касалась мочек ушей.

Они все целовались и целовались. Им обоим казалось, что прошло несколько часов. Затем Джейкоб, не в силах совладать с собой, сунул руку девушке под юбку. Руби застонала. Парень осторожно переложил ее на пол, лег на нее сверху и заглянул в глаза – огромные, черные и немного испуганные, словно картины, отороченные рамкой из длинных черных ресниц.

Джейкоб хотел спросить, стоит ли делать то, что он собирался сделать, но в этом случае Руби могла бы ответить ему «нет», а сама мысль об этом была нестерпима. Где-то глубоко внутри него пульсировала совесть. Парень задался вопросом: что Руби известно об этой стороне жизни – учили ли ее чему-нибудь в монастыре? И рассказывала ли ей миссис Дангерфилд об отношениях между мужчиной и женщиной?

А потом Руби сказала: «Не останавливайся». И начиная с этого момента Джейкоб не остановился бы, даже если бы от этого зависела его жизнь, – хотя ему хватило соображения отстраниться в нужную секунду. Если бы девушка забеременела, это не принесло бы им обоим ничего хорошего.

Когда все закончилось, Руби показалась ему необычайно тихой и подавленной. У нее был озадаченный вид, как будто она не могла понять, что же только что произошло. Они прошли на кухню, и на этот раз чай сделал Джейкоб. Сидя на стуле, Руби по-детски стучала по его ножкам пятками.

– Теперь мы должны пожениться? – после долгого молчания спросила она.

Сердце Джейкоба ухнуло куда-то вниз.

– Если ты этого хочешь, – ответил он.

– Наверное, хочу. А когда?

– Когда ты станешь старше, – хрипло произнес парень.

– А где мы будем жить?

– Не знаю.

Да ему и не было до этого никакого дела – с Руби он согласился бы жить где угодно, даже в одном из тех трамваев, на которых она постоянно каталась. Лишь бы они были вместе.

Прихлебывая чай, девушка смотрела на него своими пленительными черными глазами.

– Может, поднимемся наверх и сделаем это еще раз? – прошептала она.




– Я надеюсь, ты не заболела, – произнесла Эмили несколько дней спустя, наконец обратив внимание на то, что Руби в последнее время ведет себя необычайно тихо.

– Со мной все хорошо, спасибо.

– Точно?

Даже этот ответ был не характерен для Руби. Возможно, она просто переживала, что с ней будет, когда Эмили и Билл поженятся, – до сих пор он только намекал на это, но Эмили ожидала предложения в любую минуту.

– Думаю, что убежденный холостяк постепенно перестает быть таким убежденным, – подмигнув ей, сказал Ронни Роуленд-Грейвз пару дней назад.

Руби всегда была умной девочкой и, безусловно, уже догадалась, откуда дует ветер.

Некоторое время назад Билл сказал Эмили, что подумывает продать свои отели и поселиться в Англии, и женщина уже строила планы. Первое время они будут жить в Брэмблиз – ведь дом так ему нравится, – а потом подыщут себе жилье в Лондоне.

Скажем, они снимут квартиру в Мэйфер или в Бел гравии [[3] Мэйфер, Белгравия – фешенебельные районы Лондона. (Прим. ред.)], а также, быть может, небольшой уголок в Париже или даже в Нью-Йорке. И тогда почти все время они будут путешествовать туда- сюда на больших круизных лайнерах, превратив свою жизнь в вечный праздник. Но что бы ни случилось, как только Эмили станет миссис Пикеринг, Руби будет ей уже не нужна.

Но она не могла просто выбросить девочку, как ненужную вещь. Может быть, Эдриан в своей Австралии согласится приютить Руби до достижения ею восемнадцати лет? Или же удастся уговорить Роуленд-Грейвзов предоставить ей жилье – хотя царящая в их доме атмосфера совсем не подходила для юной девушки.

Забыв о Руби, Эмили стала думать о Билле – эти размышления были намного более приятными. Она влюбилась по-настоящему впервые в жизни и теперь, глядя в зеркало, видела там ту милую женщину, какой когда-то была. Счастье, которое переполняло Эмили, светилось у нее в глазах и ощущалось даже в походке. В эти выходные Билл собирался повезти ее на озеро Дистрикт, и она с нетерпением ждала этой поездки. Следовало уже подумать, что она наденет. Но когда Эмили решала, какую ночную рубашку взять с собой, ей вдруг пришло в голову, что, проснувшись утром, она покажется Биллу дряхлой развалиной. Оставалось лишь надеяться на то, что она проснется раньше Билла и успеет выполнить все те процедуры, которые необходимы были ей, чтобы придать себе презентабельный вид.




Когда Эмили с Биллом, выпив на дорогу чаю, выехали из Киркби, стоял чудесный августовский денек, теплый, но не душный. Однако когда они отъехали от дома миль на двадцать, небо быстро начали затягивать зловещие темные тучи. В ветровое стекло ударили первые капли дождя, буквально в считанные секунды превратившиеся в сущий потоп.

Они ехали в «ягуаре» Эмили, поскольку Билл не водил машину. «В Монте-Карло в этом просто не было необходимости, – объяснил он. – Из одного своего отеля в другой я хожу пешком, ведь они расположены по соседству. А когда мне надо поехать куда-нибудь, я беру такси».

Эмили никогда не любила ездить в дождь. Снизив скорость, она пригнулась к рулю и вцепилась в него обеими руками. Так же быстро, как дождь, на нее наползла головная боль, и теперь Эмили едва видела, что находится впереди. Дворники не успевали справляться с потоками воды, а от их постоянного мелькания у Эмили кружилась голова. Фары мало чем помогали: сплошная стена воды поглощала свет на расстоянии в несколько шагов. Билл пытался подбодрить женщину, как мог, но несколько минут спустя она съехала на обочину и объявила, что придется переждать. Они успели проехать лишь четверть пути и с такой скоростью до цели своего путешествия могли добраться лишь к полуночи.

– Дорогая, но ведь номер в отеле уже заказан! – воскликнул Билл.

– Мне очень жаль, но ничего не попишешь: надо ждать, когда закончится дождь. Я не привыкла водить машину в такую погоду.

Прошел час, но дождь и не думал прекращаться.

– Где мы? – спросил Билл.

– Понятия не имею. Подозреваю, что в какой-нибудь глуши. Дорогой, а что, если мы вернемся домой? К утру погода наверняка улучшится, и мы сможем выехать пораньше. Если мы поедем назад, я по крайней мере буду знать дорогу.

– Как скажешь, солнышко! – Билл поцеловал ее в щеку. – Главное, что мы вместе.

Обратный путь также был трудным и опасным, но вскоре Эмили добралась до мест, которые знала как свои пять пальцев. Она наконец расслабилась.

– Что ж, приехали! – рассмеялся Билл, когда «ягуар» подъехал к Брэмблиз и со скрипом остановился у входа. – Мы пережили настоящее приключение, сами того не ожидая.

– Который час?

– Еще нет и десяти.

– В доме совсем темно. Иногда Руби ложится спать рано, но она всегда оставляет свет включенным. Может, с ней что-то случилось?

– Сейчас узнаем, дорогая.

Эмили громко позвала Руби, и спустя полминуты та появилась на лестничной площадке между этажами. По всей видимости, она уже ложилась спать: пуговицы на ее платье были расстегнуты. Эмили показалось, что у нее какое-то странное, недовольное выражение лица. Заметив Билла, девушка запахнула платье – возможно, именно это было причиной ее недовольства.

– Руби, ты забыла оставить свет включенным.

– Я думала, что ты не вернешься до воскресенья.

– Ну забыла и забыла, это мелочь – правда, Руби? – вмешался Билл.

Затем он, к удивлению Эмили, подошел к лестнице и произнес:

– Руб, а ты не хочешь спуститься и выпить со мной и Эмили?

– Ей же только шестнадцать! – бросила Эмили.

Ей казалось, что настал подходящий момент сделать предложение, тем более что обстановка располагала: бокалы с чем-нибудь горячительным, стук дождя в окна, создающий уют свет бра, романтическая музыка, льющаяся из граммофона… Кроме того, Эмили могла бы разжечь камин – если бы умела это делать.

– Глоточек хереса не повредит, – улыбнулся Билл.

– Я не пью, но все равно спасибо, – вскинув голову, проговорила Руби.

Билл по-прежнему стоя л у лестницы. Борясь с раздражением, Эмили посмотрела туда, куда была повернута его голова, – и затаила дыхание. И как она могла не замечать, что Руби выросла?! В ее позе, в слегка расставленных ногах, сверкавших кожей из- под платья, в том, как она сжимала на груди платье, было нечто очень женственное, и это «нечто» появилось в ней буквально за последние дни. С видом женщины, вполне осознающей свою сексуальность, Руби спокойно смотрела в глаза словно зачарованному Биллу.

Развеивая чары, Эмили произнесла:

– Милый, не хочешь чего-нибудь съесть?

Утром миссис Аркрайт поджарила большой кусок говядины, которого должно было хватить на несколько дней. На тарелке лежало порезанное ломтиками мясо с помидорами, солеными огурцами и хлеб с маслом, кроме того, рядом стояла открытая бутылка вина.

Билл вздрогнул, словно совсем забыл о ее присутствии, и ответил:

– Очень даже хочу!

– Ты не мог бы поставить какую-нибудь пластинку? Я сейчас.

Наверху хлопнула дверь – Руби ушла в свою комнату. Эмили с мрачным выражением лица зашла на кухню. Очень скоро Руби навсегда исчезнет из ее жизни – как бы она ни любила девочку, выбора просто не было. Оставлять ее было бы слишком опасно.

Эмили накрыла маленький столик кружевной скатертью и поставила его у камина, установив в центре свечу. Танцующее оранжевое пламя отражалось от красного вина, и создавалось впечатление, что бутылка горит. Зазвучала «Рапсодия в синих тонах» в исполнении оркестра Пола Уайтмена.

– Как мило!

Похоже, Билл уже забыл о Руби – по крайней мере ел он с мальчишеским аппетитом. Он подмигнул Эмили:

– Дорогая, счастлив будет тот, кому ты станешь женой.

Эмили едва заметно поморщилась. Она успела сменить твидовый костюм на ярко-желтую пижаму из китайского шелка и казалась себе очень смелой, но слово «тот» ей совсем не понравилось. Существовал лишь один мужчина, женой которого она хотела бы быть, и она надеялась, что он чувствует то же, что и она.

Похоже, так оно и было – Билл протянул руку и обхватил ее пальцы своими:

– И я хочу быть этим человеком.

– Ах, дорогой! – Эмили едва не расплакалась, но вовремя вспомнила о туши на ресницах.

Билл поцеловал ей руку.

– Давай выпьем за нас, – сказал он, поднимая бокал.

– За нас! – повторила Эмили, ощущая, как ее переполняет счастье.

– Сейчас я доем это изысканное блюдо и поцелую тебя так, как еще никто никогда не целовал.

Не в состоянии проглотить ни кусочка, Эмили зажгла сигарету и налила в бокалы остаток вина.

– Принести еще одну бутылку? – спросила она.

От когда-то внушительного винного погреба Эдвина осталось лишь несколько ящиков.

– А почему бы и нет?! – воскликнул Билл, взмахнув вилкой. – Давай устроим настоящий праздник. В конце концов, решение связать себя узами брака – это большое событие.

Вторая бутылка опустела также быстро, как и первая. Эмили охватило восхитительное чувство опьянения. К этому времени они уже сидели на канапе, и Билл целовал женщину так, как обещал. Ее сердце бешено колотилось, а в ответных поцелуях бушевала необузданная, дикая страсть. Эта ночь и впрямь была лучшей в ее жизни.

Билл открыл очередную бутылку вина, и они начали обсуждать будущую свадьбу.

– Дорогая, я считаю, что нам надо пожениться поскорее. Мы любим друг друга, так какой же смысл ждать?

Его речь, как и речь Эмили, под воздействием вина стала слегка неразборчивой.

Женщина была полностью с ним согласна.

– Мне не нужна роскошная свадьба – достаточно будет простой регистрации, – сказала она.

– Я тоже так считаю, – проговорил Билл и погладил ее грудь. Эмили задрожала от восторга.

– А где мы проведем медовый месяц? – спросил он. – Как насчет Рима? Это мой любимый город. Мы будем заниматься любовью сутки напролет.

– Рим меня вполне устраивает, – согласилась Эмили. – А где мы будем жить? Может, в Лондоне? Ты знаешь, как я люблю этот город, – я не раз тебе об этом говорила.

– Лондон так Лондон, дорогая моя Эм. – Потянувшись, Билл окинул комнату взглядом. – Хотя мне очень нравится этот дом. Его продажа кажется мне предательством, но, если ты хочешь переехать в Лондон, так тому и быть. Продажа отелей – это довольно длительный процесс, на это уйдет не меньше года.

Эмили засмеялась:

– Тогда, боюсь, нам придется пока пожить в Брэмблиз. Я не могу продать дом – в этом смысле он мне не принадлежит.

Билл протянул руку к бокалу. На лице мужчины появилось странное выражение. Эмили попыталась определить его и пришла к выводу, что никакого выражения нет вовсе, – лицо Билла напоминало каменную маску.

– Извини, не понял, – произнес он.

– Эдвин оставил дом мальчикам, – сморщила нос Эмили. – Я могу – мы можем – жить здесь сколь угодно долго, но, боюсь, это и все. Если бы не дурацкое завещание Эдвина, я бы продала дом сразу после его смерти.

– Но я думал… – протянул побледневший Билл.

– Думал что, дорогой?

– Ничего. Прошу прощения, я сейчас.

Покачиваясь, он вышел из комнаты. Эмили услышала, как он пробирается к ванной комнате. После такого количества вина ей и самой очень нужна была ванная. Женщина сбросила обувь, подтянула ноги и обхватила колени – подчеркнуто скромная, девичья поза, которой она встретит Билла. В голове у нее туманилось, и позже, когда Эмили вспоминала об этом моменте, ее саму удивляло, как она в таком состоянии смогла догадаться о безжалостной правде.

Выражение его лица изменилось так резко, и он так побледнел! Интересно, что он собирался сказать, но так и не сказал?

Ответ на этот вопрос пришел внезапно, оглушив ее, как удар в лицо. Билл думал, что Брэмблиз принадлежит ей! И именно поэтому он хотел жениться на ней. Ему нужны были деньги, которые, как он считал, она выручит от продажи дома.

Эдвин действительно проявил мудрость, составляя свое завещание.

На лестнице послышалась нетвердая поступь Билла. Спустя несколько секунд он вошел в комнату, и их глаза встретились. Внутри Эмили все сжалось от ужаса. Ей казалось, что у нее корежатся и рассыпаются кости, что еще мгновение – и она упадет на пол бесформенной кучей плоти. Все, что он говорил, было ложью! И она, как это ни горько признавать, клюнула на эту ложь, ни на секунду не задумавшись. Старая дура!

– Билл, скажи-ка, сколько у тебя отелей в Монте-Карло?

Билл пожал плечами. Ее лицо, тон ее голоса – все это ясно говорило, что она догадалась об истине. На красивом мужском лице появилась глумливая ухмылка, от которой у Эмили закипела в жилах кровь.

– Ни одного, хотя мне довелось поработать в нескольких, – ответил он.

– И кем же? Официантом, работником на кухне, свиноводом? Или ты просто обеспечивал всем необходимым богатеньких постояльцев, за хороший процент подкладывая им в постель старых шлюх и молоденьких мальчиков? Эта работенка как раз для тебя.

От ярости Билл залился краской, от его шарма не осталось и следа. Он шагнул вперед, и Эмили испугалась, пожалев, что вложила в свои слова столько яда. Но ведь она говорила от всего сердца, разбитого им лишь мгновение назад!

– Единственная старая шлюха, которую я знал, – это ты, Эмили, – презрительно усмехнулся мужчина.

Эмили спросила себя, как она вообще могла счесть его привлекательным, не говоря уже о том, чтобы влюбиться. Казалось, он сбросил защитный покров и обнажил свое истинное «я».

– Тебя было так легко соблазнить, – продолжал Билл. – И я был не единственным лжецом среди нас. Сорок девять! Тебе уже добрых шестьдесят, это уж точно.

– Ах ты, ублюдок!

Схватив бокал, Эмили швырнула им в своего несостоявшегося мужа. Бокал лишь скользнул по его рукаву, но несколько капель вина упали на серый твидовый костюм, создав впечатление, что он запачкан кровью.

– Ты неудачница, Эмили.

Ей пришло в голову, что теперь Билл говорил без американского акцента, – в его речи явственно чувствовался лондонский говор «кокни». Так он даже не был американцем! Ее просто разыграли!

Вся та любовь, которая лишь недавно пульсировала в венах Эмили, обратилась в кислоту. Женщина бросилась на Билла, перевернув столик, на котором все еще стояли остатки их ужина, и застала его врасплох – он покачнулся и едва не упал. Сморгнув, мужчина замахнулся и ударил ее по лицу.

Эмили завизжала. В ту же секунду на пороге комнаты появилась Руби в коротеньком халатике.

– Да что вы делаете? – крикнула она и бросилась на спину Биллу, словно тисками, обхватив руками его шею. Билл схватил ее за запястья, с легкостью разорвал захват и прижал худенькую, отчаянно сопротивляющуюся девушку к стене.

– Ах ты, свинья! – завопила Руби, изо всех сил пытаясь высвободить запястья и лягая Билла обнаженными ногами, но это лишь вызывало у него смех.

Билл повернул к Эмили смеющееся лицо:

– Дорогая, знаешь, как мне удавалось целовать тебя и не блевать при этом? Я думал о Руби, представлял, что целую ее. Вот так! – Он наклонил голову и поцеловал все еще вырывающуюся Руби в губы. Эмили в ужасе смотрела, как его рука протянулась к поясу халата девушки и развязала его.

Внезапно какая-то сила отбросила Билла назад. Когда Эмили увидела, кто это был, то едва не потеряла сознание: за спиной Билла появился Джейкоб Виринг! Как и Руби, он был бос. На нем были только брюки, а искаженное яростью лицо внушило бы страх кому угодно. Эмили попыталась осознать тот ужасный факт, что молодые люди были наверху вместе, но в этот момент Джейкоб легко, словно перед ним была набитая ватой кукла, повернул Билла лицом к себе. Затем он отвел кулак и нанес мужчине удар в лицо, от которого Билл отлетел к противоположной стене комнаты, с глухим звуком ударившись об нее. Казалось, от этого удара содрогнулись прочные стены дома, а тело Билла, словно мяч, отскочило, упало на пол лицом вниз и застыло.

В течение минуты никто не издал ни звука, потом Эмили механическим голосом проговорила:

– Ты мог его убить!

Руби подскочила к распростертому Биллу, опустилась на колени и стала прощупывать на обмякших запястьях пульс. Затем она с трудом перевернула тело и прижала голову к груди. Выпрямившись, Руби покачала головой. В ее больших круглых глазах застыл страх.

– О Боже! – взвизгнула Эмили.

Увидев, что женщина впала в прострацию, Руби взяла ситуацию в свои руки.

– Джейкоб, тебе надо бежать, – отрывисто сказала она, теребя руку парня.

Тот непонимающе смотрел на нее, словно его только что разбудили после долгого сна.

– Джейкоб, Билл мертв! Ты убил его, – произнесла Руби.

– Ему не надо было тебя касаться!

На миг глаза Джейкоба вспыхнули, но потом его широкие плечи сгорбились. Приступ ярости миновал, сменившись подавленностью.

– Тебя вздернут, – вновь встряхнула его Руби. – Тебе надо бежать!

Джейкоб вздохнул. Его руки безжизненно свисали вдоль тела, у него был совсем убитый вид.

– Мне некуда бежать, Руби, – проговорил он.

Девушка обхватила руками его шею:

– Я поеду с тобой. Я знаю, где можно спрятаться, но надо бежать прямо сейчас. Эмили придется вызвать полицию. Ну давай же, Джейкоб! – Она потащила его к двери. – Нам надо одеться.

Не оглядываясь, они вышли из комнаты. Эмили услышала на лестнице их шаги, потом в спальне Руби зазвучали голоса – энергичный и собранный самой Руби и вялый, безжизненный Джейкоба. Вскоре они спустились вниз. На Руби было ужасное пятнистое платье, которое она купила в «Блэклерз» и которое делало девушку намного старше ее возраста. В сочетании с детскими красными туфлями платье выглядело особенно нелепо. В руках Руби держала сумку и белую шерстяную кофту. До этого дня Эмили никогда не видела Джейкоба в костюме. Было заметно, что он очень дешевый. В парочке, на миг застывшей у лестницы, чувствовалась храбрость и одновременно уязвимость. У Эмили промелькнула мысль, что они слишком молоды для того, чтобы отдаваться на милость переменчивой судьбе.

– Эмили, с тобой все в порядке? – озабоченно спросила Руби.

Женщина кивнула.

– Ты дашь нам возможность бежать, перед тем как вызовешь полицию?

Эмили кивнула еще раз. Она могла бы сказать что-нибудь, предложить деньги, принести Руби пальто, спросить, прекратился ли дождь, – но ее губы будто окаменели.

– Эмили, мы уходим. Я думаю, ты справишься.

Все, что могла сделать Эмили, – это вновь кивнуть.

– Кто знает, может быть, мы еще когда-нибудь увидимся.

Еще один кивок.

Джейкоб что-то проворчал. Вскоре входная дверь открылась и закрылась, и в доме воцарилась пустота. С ней пришла тишина, настолько густая, что Эмили могла бы пощупать ее трясущимися пальцами. Прижавшись лицом к бархатным подлокотникам канапе, женщина задалась вопросом, что с ней будет дальше. Друзей у нее не было, и она нутром чувствовала, что Роуленд-Грейвзы замешаны в махинациях Билла: они как могли подогревали в ней наивную веру в то, что Билл может заинтересоваться такой старухой, как она. Эмили поклялась себе, что никогда больше не увидит их.

Она стала думать о Руби, бок о бок с Джейкобом пробирающейся по темной сельской дороге. «Интересно, – подумала Эмили, – Руби любит его так же сильно, как, судя по всему, любит ее он?» Как ни крути, девушка была слишком хороша для простого деревенского батрака. Да, Джейкоб был физически силен, но в том, что им предстояло пережить, молодым людям придется полагаться лишь на силу духа Руби.

Просидев так долгое время, Эмили поднялась на ноги. На тело на полу она старалась не смотреть. Пора было пройти в ванную и придать себе более презентабельный вид. Эмили нанесла макияж на постаревшее лицо, переоделась в скромное платье и задумалась, что говорить полицейским. Как объяснить им то, что сельский парнишка-батрак ударил ее любовника в лицо так сильно, что тот стукнулся головой о стену и умер? Ни в коем случае нельзя было говорить полиции правду – она была слишком постыдной, а ведь полицейские наверняка сообщат все местным газетам, и тогда Эмили станет посмешищем для всей округи.

И тут женщине с запозданием пришла в голову разумная мысль. Сцепив зубы, она за ноги потащила все еще теплое тело Билла к лестнице. Она скажет полицейским, что Билл много выпил и скатился по ступенькам. Скандала все равно не избежать, но этот вариант был намного более предпочтительным, нежели правда. Эмили подложила под голову Билла подушку – надо было создать впечатление, что она, как могла, пыталась вернуть его к жизни, – и проверила, нет ли крови на ковре, на котором он лежал. Ковер был чистым – видимо, Билл умер от какого-то внутреннего повреждения.

Подняв трубку, Эмили дождалась ответа оператора, попросила соединить ее с полицией и стала ждать. В этот момент она услышала какой-то шорох и стон. По ее спине пробежал холодок. Боковым зрением женщина увидела внизу лестницы какое-то движение. Ей было страшно поворачивать голову – у нее появилось чувство, что еще одно потрясение добьет ее окончательно. Но когда Эмили все же сделала это, то увидела, что Билл пытается встать на ноги, постанывая и держась рукой за затылок.

Мужчина посмотрел на нее полными страха глазами:

– А где тот чертов маньяк, который меня ударил?

– Ушел.

От облегчения все мышцы в теле Эмили разом ослабели, и она опустила трубку, с досадой подумав, что ей надо было пощупать пульс самой.

– Я сейчас уйду, а когда вернусь, надеюсь, что тебя уже не будет в доме, – сказала она. – Если я увижу тебя, то позвоню в полицию и тебя арестуют.

Схватившись за перила лестницы, Билл все еще пытался встать. У Эмили не было ни малейшего желания помочь ему.

– Куда ты? – спросил он.

– Не твое дело.

Эмили собиралась найти Руби и вернуть ее: ведь теперь девушке и Джейкобу можно было никуда не бежать. Перед Эмили замаячили мрачные годы беспросветного одиночества, и теперь Руби нужна была ей, как никогда раньше.

Дождь уже прекратился. На густом, черном, абсолютно безоблачном небе висела почти полная яркая луна, бросая длинные серебристые блики на все еще мокрую дорогу.

В течение нескольких часов колеса «ягуара» Эмили месили окрестную грязь – она искала повсюду следы Руби. Неоднократно женщина проезжала по местам, в которых уже была раньше, и постепенно надежда отыскать девушку гасла. Однако Эмили прекратила поиски лишь после того, как луна закатилась, а горизонт начал сереть, предвещая приближение нового дня.




ДЖЕЙКОБ




Глава 4




1935-1938


Посыльную ломбарда знал и все. Высокого для женщины роста, очень стройная, она с независимым, гордым видом шествовала по улицам района Дингл в платье в крапинку и поношенных красных туфлях, держа на руках спящего ребенка, завернутого в черную шаль. Ее густые, волнистые длинные волосы были черны, как ночь. Многочисленные поклонники молодой женщины даже сравнивали эти волосы с наполненными ветром парусами корабля. Ребенка звали Гретой, и никого не удивляло, что посыльная, сама словно окутанная завесой тайны, не назвала девочку обычным именем наподобие Мэри или Энн.

Говорили, что ей лишь семнадцать, хотя выглядела она старше. Ее продолговатое лицо с острым носом и большим ртом могло показаться слишком узким, но лишь когда она не улыбалась, а поскольку она улыбалась почти всегда, на это мало кто обращал внимание – как не обращали внимания на то, что, когда молодая женщина смотрела на своего ребенка, ее темные глаза становились очень серьезными: дела у нее шли далеко не так хорошо, как могло показаться. Она жила в Фостер-корт, квартале жутких трущоб, где в каждом доме обитало по двадцать- тридцать человек и целые семьи вынуждены были тесниться в одной комнате. Да, у посыльной был муж – она не относилась к числу падших женщин. Ходили слухи, что этот муж пропивает все свои заработки и она, по существу, содержит не только себя и ребенка, но и его.

Те, кому доводилось поговорить с ней, отзывались о ней как об умной женщине. Она использовала в разговоре длинные слова и многое знала – хотя речь ее была почти такой же простой, как у большинства обитателей этого района. Ее говор был скорее ирландским, чем ливерпульским, и было очевидно, что она знавала и лучшие времена. Ее звали Руби – Руби О'Хэган.




После того как Руби и Джейкоб ушли из Брэмблиз, они отправились прямиком на станцию Киркби.

– Поезда уже не ходят, – сказала Руби, – но в зале ожидания мы хотя бы сможем укрыться от посторонних глаз.

Они быстро шли по скользкой дороге. Дождь уже прекратился, и показалась большая луна. Ночной воздух был довольно прохладным, и Руби пожалела, что не взяла пальто.

Джейкоб шел следом за ней, словно послушное животное. С того момента, как они вышли из дому, он не произнес ни слова. В голосе обращавшейся к нему Руби звучала нежность – ведь Джейкоб убил Билла Пикеринга, защищая ее! Кто знает, что мог с ней сделать Билл, если бы Джейкоба не оказалось рядом? Вряд ли Эмили была в состоянии защитить ее.

Все то время, которое они провели в зале ожидания, Руби держала Джейкоба за руку и повторяла ободряющие слова.

– С нами все будет хорошо, – говорила она. – Мы поселимся там, где нас никто не знает, – в Дингл. Я много раз была там. Мы найдем себе приличное жилье и работу. Я всегда хотела стать продавщицей в магазине.

Чем больше Руби думала об их будущем, тем сильнее она старалась убедить себя, что в их жизни началось увлекательное приключение, одно из тех, которые она столько раз видела на экране и участницей которых мечтала стать.

В начале седьмого, когда на бледное небо уже поднялось неяркое солнце, к вокзалу с пыхтением подъехал поезд. До сих пор Джейкоб видел поезда лишь издали, и звуки, которые издавал состав, напугали его. Чтобы ничего не слышать, парень закрыл уши руками. Если бы можно было спрятаться от всего мира!

Когда они приехали на вокзал Эксчендж, Руби вспомнила, что так и не купила билеты. Оплатив проезд на турникетах, она обеспокоенно проверила содержимое своего кошелька:

– У меня осталось только десять пенсов. Джейкоб, у тебя есть какие-нибудь деньги?

Молодой человек покачал головой. У него было накоплено больше пяти фунтов, но эти деньги лежали в его комнатушке на ферме Хамблов.

– Думаю, лучше дойти до Дингл пешком, – заявила Руби. – Нам еще надо будет купить себе поесть.

Для Джейкоба этот поход стал настоящим кошмаром. По обе стороны улицы теснились высоченные дома, которые, казалось, вот-вот обвалятся ему на голову. Дороги были переполнены трамваями, почти такими же шумными, как поезда, автобусами, грузовыми и легковыми автомобилями… Попадавшиеся кое-когда телеги, запряженные лошадьми, заставляли Джейкоба с тоской вспоминать о Ватерлоо – коне, который был его верным другом, когда парень жил на ферме.

– Еще рано, так что машин не так много, как обычно, – сказала Руби.

Как будто это должно было обрадовать Джейкоба, который уже успел возненавидеть город всем сердцем!

Начал моросить дождь. К тому времени, как они достигли Дингл – настоящего лабиринта из маленьких переулков, – Джейкобу уже казалось, что они идут целую вечность.

Руби с озадаченным видом остановилась:

– А как мы найдем себе жилье?

Джейкоб надеялся, что она обращается не к нему, – он не знал ответа на этот вопрос. Происшедшее этой ночью перевернуло его мир кверху ногами.

– Я знаю, надо спросить в магазине, – бодро проговорила Руби.

Она зашла в лавку, торговавшую сладостями и табаком, и через минуту вышла с клочком бумаги в руке.

– Комнаты сдаются на Домби-стрит, – сообщила она. – Хозяйку зовут миссис Хаулетт. Это по пути, второй поворот направо.

Думаю, что бы там ни было, надо соглашаться. Если нам не понравится, потом можно будет подыскать местечко получше.

Ошеломленный последними событиями Джейкоб молча потащился за ней. Ему хотелось умереть, но при этом парень знал, что за Руби он без колебаний пошел бы на край света. Руби постучала в дверь здания, ступеньки которого выходили прямо на тротуар. Ей открыла девушка лет восемнадцати, какая-то нервная на вид.

– Я хочу снять у вас комнату, – важно проговорила Руби.

– Мама вышла на минутку, – ответила девушка, и ее лицо озарилось милой доброй улыбкой. – Заходи, посмотришь. Она скоро вернется. Комната наверху, в конце коридора.

Комнатушка оказалась маленькой и тесной, по мнению Руби, в ней было слишком много темной мебели, в том числе огромная двуспальная кровать. Внутри Джейкоба все сжалось – комната напомнила ему гроб.

– Неплохо, – сказала Руби, села на кровать и несколько раз подпрыгнула. – Берем. Сколько это стоит?

– Полкроны в неделю, деньги авансом, но вам придется дождаться, пока придет моя мама.

– А что значит «авансом»?

– Это значит, что мама хочет получить деньги вперед. У нас не раз бывало такое, что жильцы сбегали, не расплатившись за комнату.

Руби решила, что такой подход не лишен основания. Полкроны у нее не было, но зато были золотые часы, которые Эмили подарила ей надень рождения и которые стоили пять гиней. Руби решила, что можно будет оставить миссис Хаулетт часы в залог до тех пор, пока они не раздобудут достаточно денег, чтобы заплатить за комнату.

– Надеюсь, она вас пустит, – с тоской произнесла девушка. – Я бы хотела, чтобы здесь поселился кто-нибудь молодой.

Открылась входная дверь, и по зданию разнесся крик:

– Долли!

– Мам, я наверху! – крикнула в ответ девушка. – Тут к нам пришли, они хотят снять комнату.

– Иду!

Пыхтя, словно паровоз, миссис Хаулетт стала подниматься по лестнице. Вскоре она показалась в дверях – крупная плотная женщина с красным от физических усилий лицом. Ее маленькие глазки обежали юную парочку – сидящую на кровати Руби и стоящего рядом с ней ссутулившегося Джейкоба, у которого в этот момент было только одно желание – оказаться подальше от этого места.

– А где ваши вещи? – отрывисто бросила миссис Хаулетт.

– У нас их… – начала Руби.

– А твое обручальное кольцо?

– У меня…

Миссис Хаулетт с раздраженным видом указала им на лестницу:

– Немедленно убирайтесь из моего дома! В нем нет места таким, как вы.

– Но…

– Убирайтесь! – повысила голос женщина.

Джейкоб впервые в жизни увидел, как у Руби не нашлось слов для ответа. Вскочив на ноги, девушка выпрямилась во весь рост, вскинула голову и стала спускаться по ступенькам. К тому времени, как она дошла до первого этажа, самообладание уже вернулось к Руби, и она громким, пронзительным голосом произнесла:

– Пойдем, Джейкоб, это место – настоящий хлев. Я бы не стала здесь жить, даже если бы мне приплачивали.

Они вышли наружу и остановились на мостовой. Дождь уже лил вовсю. Руби тряслась, ее лицо напоминало цветом спелую сливу. Джейкобу хотелось успокоить ее, как этой ночью успокаивала его она, но в его организме, похоже, работали только мышцы ног, послушно несших его следом за Руби.

Девушка взяла его за руку и шепотом спросила:

– И что теперь делать?

То, что с ними происходило, уже абсолютно не напоминало приключение.

Голова Джейкоба поникла – он не знал, что ответить.

Дверь дома, из которого их только что выставили, открылась, и оттуда осторожно вышла Долли.

– Мама пошла в туалет, – сказала она и дотронулась до руки Руби. – Мне очень жаль. Я бы хотела, чтобы ты жила у нас, но мама всегда следит за приличиями.

– У нее ужасные манеры! – убежденно заявила Руби.

– Я знаю, – хмыкнула Долли. – Но мне приходится жить здесь. Хочешь добрый совет?

Девушка обращалась только к Руби, абсолютно не замечая Джейкоба. Вероятно, она считала его глухим или просто беспомощным.

– Какой совет? – спросила Руби.

– На твоем месте я купила бы в «Вуллиз» обручальное кольцо. Они там совсем дешевые, пенсов по шесть.

– Спасибо, так и сделаю. Мы поженились только вчера, – спокойно соврала Руби. – Все произошло так внезапно, и мы не успели купить настоящие кольца. Я и не знала, что их можно приобрести за шесть пенсов.

– Удачи – кстати, как тебя звать?

– Руби.

Удачи, Руби.

Еще раз улыбнувшись напоследок, Долли повернулась, чтобы уйти, но Руби спросила у нее:

– А ты не знаешь, тут где-нибудь еще сдается жилье?

– Нет, Руби. Здесь есть пансионы, но, если у вас нет багажа и колец, вас могут там не принять. Кстати, у тебя есть деньги?

– Только десять пенсов, – нахмурилась Руби.

– Это очень мало. Но если у тебя будет совсем плохо с деньгами, ты всегда можешь заложить свои шикарные часы. А пока что попробуй поговорить с Чарли Мерфи с Фостер-корт, номер два. Он берет всего лишь три пенса за ночь, и ему все равно, есть на тебе кольцо или нет. Но предупреждаю тебя – это жуткая, отвратительная дыра. Даже не знаю, как там живут люди.

– После знакомства с твоей мамочкой я почувствовала себя животным – так что, думаю, нам это подойдет.




Во время увлекательных блужданий по району Дингл Руби никогда не набредала на место наподобие Фостер-корт. Оно пряталось между большой бильярдной и бойней и представляло собой узкую улочку – шириной менее двух метров, – с каждой стороны которой стояло по нескольку четырехэтажных зданий из потрескавшегося грязного кирпича. Казалось, что дома больны какой-то гадкой болезнью. Несмотря на дождь, в потоках воды, которые лились по разделяющим дома потрескавшимся плитам, играли босоногие дети. Какой-то мальчик, одетый лишь в заношенные короткие штанишки, пытался запустить бумажный кораблик. Здесь стоял тошнотворный запах испражнений и было очень темно. Руби была уверена, что даже в солнечный день в эту ужасную клоаку не проникает свет.

Ей захотелось пойти обратно. Но, побывав в этих зданиях, они по крайней мере смогли бы обеспечить себе ночлег – пусть даже в месте, настолько мерзком, как это. Было еще рано, и остаток дня они могли посвятить поискам работы. Если им улыбнется удача, они просто не вернутся сюда – а три пенса пусть останутся мистеру Мерфи.

Руби постучала в некрашеную дверь с грубо выцарапанным на ней номером два. Никакого почтового ящика на здании не было – возможно, местным обитателям никогда не приходили письма.

– Мистер Мерфи? – тихо спросила девушка при появлении невзрачного пожилого человека с серым лицом и кожей, напоминавшей влажную замазку. У мужчины были длинные и грязные белые волосы, кончики которых имели цвет табака – как будто он ржавел от старости.

– Я, принцесса, – бодро ответил он.

– Я… мы ищем комнату.

– Да вы что?! Что ж, у меня есть комната. Второй этаж, в конце коридора. Три пенса за ночь, деньги вперед. – Старик усмехнулся, показав одинокий желтый зуб. – Никаких вечеринок, пьянок и танцев.

– Мы согласны.

– Гони деньги, принцесса, и комната ваша. Найдете ее сами. Уборная во дворе, кухня под лестницей. Пойду принесу ключи.

Он распахнул двери пошире, и Руби поморщилась, увидев сырые стены и едва ли не до дыр истертые тысячами ног ступени грубой деревянной лестницы. Поднимаясь по этой лестнице, девушка подумала: были ли владельцы всех этих ног такими же бедными, как она? Как и в течение всего дня, Джейкоб молча следовал за ней с застывшей на лице гримасой отчаяния. В одной из комнат что-то громко выкрикнула на неизвестном Руби языке женщина, за другой дверью жалобно плакал грудной ребенок.

Первое, что Руби заметила, зайдя в комнату, была истрепанная занавеска на окне. Одно из стекол отсутствовало, вместо него был вставлен кусок картона.

– Здесь нет постельного белья, – произнесла девушка.

В комнате также не было ни раковины, ни ковра, ни линолеума на дощатом полу и почти напрочь отсутствовала мебель… Света также не было – лишь обрубок металла торчал там, где должна была стоять газовая горелка. На кровати отсутствовала одна спинка, соломенный матрас казался просто отвратительным, а единственная длинная подушка имела мерзкий желтый цвет. В небольшом камине лежала целая гора золы. Руби приблизилась кокну, выглянула наружу и увидела двор с двумя уборными для обитателей этого места. У нее внутри все сжалось, и она отвернулась от окна. Джейкоб уже уселся на один из двух деревянных стульев у квадратного столика, к которому была прибита сверху клеенка.

Едва ли не впервые задень парень унылым голосом произнес:

– Руби, возвращайся домой, к Эмили. Я как-нибудь справлюсь сам.

– Не говори ерунду! – возмутилась Руби. – Я останусь с тобой.

– Я собираюсь сдаться.

– И позволишь им вздернуть тебя? – испуганно выдохнула девушка.

– Я не хотел его убивать! – простонал Джейкоб.

– Я знаю, – заверила его Руби.

Немного подумав, она сказала:

– Быть может, судьи скажут, что убийство было непреднамеренным, но тебе все равно придется провести в тюрьме много лет.

Джейкоб предпочел бы быть повешенным, чем запертым в камере с решеткой на крошечном окошке, без особой надежды когда-нибудь еще почувствовать на своей коже солнечные лучи, ощутить луговые ароматы, увидеть деревья в цвету или листопад…

– Не грусти! Пойдем купим по чашке чая, – сказала ему Руби. – А потом будем искать работу.

Парень покачал головой и, словно защищаясь, сложил руки на груди:

– Я лучше останусь здесь.

Ему надо было полежать, попытаться осознать то, что он натворил, привыкнуть к мысли, что он стал убийцей. Этот день и так едва не доконал его, а тут еще и поиски работы, которая наверняка ему не понравится… Джейкоб знал, что ему по душе только сельскохозяйственный труд.

– На сегодня достаточно, – произнес он. – Я поищу работу завтра.

Эти слова стали той каплей, что переполнила чашу терпения Руби. Топнув ногой, девушка воскликнула:

– Ладно, Джейкоб Виринг, если ты так, то я пойду искать работу одна!




Вскоре Руби поняла, что, если ты не знаешь, где искать, найти работу так же сложно, как и жилье. Можно было просто ходить по магазинам и спрашивать, не нужны ли им работники, но, несмотря на свой отнюдь не робкий характер, девушка все никак не могла решиться на это. Все магазины, в которые она заглядывала, кажется, не испытывали нужды в дополнительных рабочих руках: их работники не были похожи на людей, которые трудятся за двоих. На окне одного из пабов, мимо которого проходила Руби, висело объявление «Требуется уборщица», но девушка лишь презрительно фыркнула: она всегда ненавидела уборку. Ей хотелось работать в магазине, но как найти такое место?

Объявления с предложениями работы печатались в газетах, но в этом случае необходимо было написать письмо, дождаться ответа, пройти собеседование в числе нескольких других претендентов, вновь подождать, пока работодатели примут решение… Именно так все происходило в фильме с Присциллой Лейн, который видела Руби.

Если бы только она взяла с собой пальто! А лучше новый макинтош с клетчатой подкладкой и капюшоном. Или зонтик. Несмотря на август, было холодно – особенно если учесть, что Руби промокла до нитки. В туфлях у нее начала чавкать вода, а дождь и не думал прекращаться. Руби с горечью подумала, что, если бы не дождь, они с Джейкобом не встряли бы в эту передрягу. Если бы вчера не пошел дождь, Эмили с Биллом Пике- рингом были бы сейчас на озере Дистрикт.

Руби впервые за последние сутки задумалась, чем же была вызвана их ссора. Встревоженная криками, она вошла как раз вовремя, чтобы увидеть, как Билл, которого она считала таким милым, бьет Эмили по лицу. А теперь этот Билл мертв! Девушка попыталась подумать о чем-то другом.

Когда она вышла на Парк-роуд, улицу, по которой ходили трамваи до Дингл, было уже два часа дня. Парк-роуд всегда была людной и оживленной, а в субботу и подавно. Руби вспомнила, как несколько месяцев назад решила, что именно в этом месте она хотела бы жить, – хотя она и предположить не могла, что обстоятельства ее появления здесь будут такими ужасными.

Набравшись смелости, Руби зашла в первый же попавшийся ей магазин одежды. Из-за прилавка вышла элегантная женщина в черном.

– Добрый день, милая. Чем я могу тебе помочь? Ты уж прости меня, но у тебя вид, как у мокрого цыпленка.

– Добрый день, – быстро заговорила Руби. -Я ищу работу – и я и впрямь чувствую себя мокрым цыпленком.

– Мне очень жаль, милая, – с улыбкой ответила женщина, – но я принимаю на работу только совершеннолетних. Тем не менее желаю удачи в твоих поисках.

Приободренная столь теплым приемом, Руби обратилась еще в несколько магазинов, а также в аптеку и в галантерейную лавку. Аптекарь дал девушке анкету и сказал, что она может принести ее в любое время, – по-видимому, он не испытывал нужды в работниках.

– Нам понадобится еще один человек под Рождество, – любезно сообщила продавщица галантереи. – Так что заходи к нам в ноябре.

Когда Руби вышла на улицу, было уже четверть пятого. Проходя мимо кафе, девушка почувствовала, что ей отчаянно хочется горячего чаю, – она ничего не ела и не пила с прошлой ночи. Однако от одной мысли о еде ей стало плохо. Руби зашла в кафе и заказала маленький чайник на одного человека, что уменьшило содержимое ее кошелька до жалких четырех пенсов. Следующий день был воскресеньем, и искать работу, когда все закрыто, было бы бессмысленно. Если бы они остались в Фостер-корт еще на день, ей пришлось бы заплатить очередные три пенса и у нее остался бы лишь пенс. А ведь надо было купить Джейкобу что-нибудь поесть – и сегодня, и завтра. Руби даже пожалела, что зашла в кафе, хотя сидеть в тепле и потихоньку пить горячий напиток было очень приятно. Кроме того, она могла как следует обдумать сложившуюся ситуацию – впрочем, пока что это ничем ей не помогло.

Отсутствие денег было для нее чем-то новым. Девушка вспомнила огромное количество медных и серебряных монет, рассованных по многочисленным сумочкам Эмили и дававших ей возможность ездить в Ливерпуль когда заблагорассудится.

Руби пришло в голову, что остаток денег лучше всего было бы потратить на телефонный звонок Эмили. Можно было попросить у женщины денег – они могли бы встретиться где-нибудь в городе, так как поездка в Брэмблиз была Руби не по карману. Но, как следует обдумав эту мысль, девушка решила, что Эмили может сообщить о ее звонке в полицию. И тогда полиция пришлет человека, который проследит за ней, найдет Джейкоба и арестует его за убийство.

К столику подошла девушка в переднике:

– Милая, ты закончила? Ты похожа на мокрого цыпленка.

– Мне это уже говорили сегодня. Еще минутку, хорошо?

Руби вылила в чашку остатки чая и одним глотком выпила их.

– Кстати, вам не нужны работники? – спросила она на всякий случай.

– Нет. По будням у нас немного людей. Я сама работаю только по субботам.

– Спасибо.

До сих пор в жизни Руби не происходило ничего, что могло бы повергнуть ее в такое уныние, какое она ощущала сейчас. Ей уже приходилось сталкиваться с трудностями – правда, она не могла вспомнить, с какими именно, но была уверена, что они были. Теперь же она чувствовала себя загнанной в угол крысой. Девушка понимала, что если она будет продолжать поиски работы, то рано или поздно найдет ее – но работа нужна была ей прямо сейчас.

Она взглянула на часы, было уже пять. В кафе оставалось лишь несколько человек, а на входную дверь уже повесили табличку «Закрыто». Руби еще раз посмотрела на часы. Так что там говорила Долли Хаулетт? Что-то насчет того, что можно заложить часы. Руби понятия не имела, куда их надо закладывать.

К столику вновь подошла официантка.

– Прошу прощения, а что значит «заложить»? – спросила у нее Руби.

– Что-что? – непонимающе глянула на нее девушка.

– Мне сегодня сказали, что я могу заложить свои часы. Что это значит?

– А, заложить… Это означает, что ты можешь отнести их в ломбард и одолжить деньги в обмен на них. Тебе дадут квитанцию, и по ней ты сможешь выкупить свои часы, когда найдешь деньги. Само собой, – мрачно улыбнулась девушка, – тебе придется заплатить больше, чем тебе дадут в первый раз. Эти ломбарды – настоящая обдираловка. На твоем месте я держалась бы от них подальше.

Но выбора у Руби не было. Будущее сразу окрасилось в более привлекательный цвет.

– Здесь поблизости есть ломбард? – спросила она.

– Есть, «Овертонс». Когда выйдешь, поверни направо и пройди несколько кварталов. Ты узнаешь это место по трем большим медным шарам. Лучше поторопись – они закрываются в половине шестого.

– Большое спасибо.

На витрине ломбарда «Овертонс» были толстые решетки. Пожилой, почти лысый мужчина в очках без оправы снимал с витрины драгоценности. Когда Руби открыла дверь, громко звякнул колокольчик, и мужчина повернул голову:

– Да?

– Я хотела бы заложить…

– Дверь за углом! – довольно резко проговорил он.

Руби вошла в узкую незаметную дверь и очутилась в небольшом, тускло освещенном помещении. Через всю комнату тянулся изогнутый посредине деревянный прилавок, над которым нависала металлическая решетка.

Появился еще один мужчина, очень похожий на того, которого Руби видела в витрине, но более молодой и с несколько большим количеством волос на голове. У него были очень светлые глаза – Руби никогда еще таких не видела.

– Через минуту мы закрываемся, – заявил он. – Что тебе нужно?

– Я хочу заложить свои часы.

– Давай их сюда.

По всей видимости, вещи, которые хотели заложить клиенты, передавались в щель между конторкой и низом решетки. Руби достала часы на добротном ремешке и с некоторым сожалением – она уже успела привыкнуть к ним – положила их на прилавок.

– Они стоят пять гиней, – сообщила она. – Это чистое золото.

– Благодарю, я и сам могу определить.

Мужчина стал рассматривать часы – переворачивал их, щупал ремешок… Затем он поднял голову и остановил на Руби пронзительный взгляд острых глаз.

– Где ты их взяла? – спросил он.

– Это подарок на день рождения.

– На обороте написано «Руби О'Хэган».

Эти слова выгравировала Эмили.

– Я знаю, это я и есть, – ответила девушка.

– И ты можешь это доказать?

– Как я должна это доказать? – чуточку повысив голос, спросила Руби.

– Покажи мне какую-нибудь вещь с твоим именем на ней, лучше всего документ – свидетельство о рождении, например. Или чек на часы, или адресованное тебе письмо.

– У меня ничего этого нет.

Руби даже не знала, есть ли у нее свидетельство о рождении, часы покупала Эмили, а писем ей никто не писал.

– Где ты живешь?

Руби замялась, инстинктивно почувствовав, что упоминать Фостер-корт не стоит, – у его обитателей не могло быть часов стоимостью пять гиней. Мужчина не сводил с нее внимательных глаз, и пауза не укрылась от его внимания. Руби пришло в голову, что у нее действительно подозрительный вид – промокшая, с прилипшими ко лбу мокрыми волосами, в обвисшей белой кофте… Перед тем как идти сюда, следовало привести себя в порядок.

– Я живу в Киркби, – наконец ответила девушка.

– И ты приехала сюда только для того, чтобы заложить часы? – насмешливо протянул мужчина.

– Мы с подругой решили несколько дней пожить в Дингл, – чувствуя, как ее охватывает отчаяние, сообщила Руби.

– И как зовут эту подругу?

– Долли Хаулетт. Она живет на Домби-стрит.

Прежде Руби очень редко лгала – ей нравилось говорить людям правду, – но сегодня у нее, похоже, не было другого выхода.

– Вот что я тебе скажу. В понедельник приводи свою Долли Хаулетт, и, если она подтвердит твои слова, я дам за часы гинею.

– Хорошо. А пока что, если вы не против, я хотела бы получить свои часы обратно, – сказала Руби, решив, что больше никогда в жизни не зайдет в ломбард, а от часов придется избавиться как-то иначе.

Мужчина ухмыльнулся:

– Не выйдет. Мне надо проверить, нет ли этих часов в списке украденных вещей. Возможно, ими заинтересуется полиция.

– Вы хотите сказать, что они краденые?! – теряя терпение, воскликнула Руби.

– А ты хочешь сказать, что нет?

– Ну конечно, нет! Они мои, мне подарили их надень рождения.

– И кто же? Король, наверное?

– Нет, Эмили. Вы не можете оставить их себе – они мне нужны.

– Если они тебе нужны, почему ты хочешь заложить их?

– Потому что мне нужны деньги, тупица!

Мужчина что-то написал на клочке бумаги и просунул его под решетку:

– Вот квитанция. В понедельник ты можешь получить деньги – на условиях, о которых я уже говорил. А сейчас мы закрываемся.

С этими словами он резко опустил вертикальные ставни, расположенные за решеткой. Придя в ярость, Руби забарабанила кулаками по решетке, но это ничего не дало. Она вышла на улицу, но вторая дверь уже была закрыта, а лысого мужчины не было видно. Сколько она ни стучала в дверь, никто так и не вышел.

Уже во второй раз за день девушка почувствовала себя карликом, которого каждый может пнуть ногой, – сначала ее унизила миссис Хаулетт, а теперь этот тип. По лицу Руби полились, смешиваясь с каплями дождя, слезы ярости. Она понимала, что, даже если найдет человека, который поручится за нее, ей нельзя возвращаться за часами. Если мужчина из ломбарда обратится в полицию, там сразу узнают имя, выгравированное на часах: Руби О'Хэган, которая недавно сбежала из Брэмблиз в компании некого Джейкоба Виринга. С часами можно было распрощаться.

Ей оставалось только одно: вернуться в Фостер-корт. Там она по крайней мере могла высушить одежду и отдохнуть. Руби вспомнила о грязном матрасе, о выцветшей подушке, и к ее горлу подступила тошнота. Девушка подумала, не вернуться ли в Брэмблиз, – правда, ей пришлось бы идти туда пешком. Но зато она будет жить в своей бело-желтой комнате и носить красивые ночные рубашки – которые она, конечно же, забыла захватить в Ливерпуль. Если у нее спросят, кто такой Джейкоб Виринг, она поклянется, что не имеет об этом ни малейшего представления. После всего того, что произошло между Эмили и Биллом, женщина будет отчаянно нуждаться в компании Руби – ее разбитое сердце потребует лечения.

Но Руби просто не могла бросить Джейкоба. Если бы она это сделала, то не смогла бы заснуть ни в первую ночь, ни в следующие. Воспоминания о предательстве терзали бы ее весь остаток жизни. Джейкоб нуждался в ней намного больше, чем Эмили, более того, он любил ее, а она – его. Руби почувствовала угрызения совести из-за того, что несколько часов назад, потеряв терпение, ушла из Фостер-корт. Вероятно, Джейкоб начал волноваться из-за ее долгого отсутствия.

Все магазины уже закрылись, улицы почти опустели. Мимо катились трамваи, переполненные счастливыми людьми, которые возвращались по домам либо ехали куда-то, чтобы весело провести вечер. Шлепая по лужам, все еще возмущенная тем, как с ней обошлись в «Овертонс», Руби завистливо провожала их взглядом. Ее ноги были совсем мокрыми, и ей было уже все равно, куда ступать. Она прошла мимо паба с объявлением «Требуется уборщица» на окне, но потом остановилась и вернулась. Когда она жила в монастыре, уборка получалась у нее неплохо – впрочем, как и все остальное. Монахини были недовольны не тем, как она делала свою работу, а тем, как она к ней относилась. Руби никогда не скрывала, что ей не по душе все то, что ее заставляют делать, и что, если ей придется зарабатывать такой работой на жизнь, она наверняка будет нравиться ей еще меньше.

– Я совсем не против заниматься уборкой и всем остальным для себя, но не для кого-то еще, – заявляла Руби с надменным выражением лица, которое выводило монахинь из себя. Ей была противна сама мысль о том, что цель ее существования на этой земле – делать жизнь других людей более комфортной.

Но теперь приходилось плюнуть на свои принципы и предложить свои услуги в качестве уборщицы в пабе «Молт-Хаус». На вывеске с названием можно было прочесть и имя владельца – Фредерик Эрнест Квинлан.

Чувствуя, как к ней возвращается уверенность в себе, Руби расправила плечи, вошла во вращающуюся дверь и очутилась в большом, ярко освещенном помещении с глянцевым полом и круглыми полированными столиками. Вдоль одной из стен была расположена барная стойка, за которой висело длинное зеркало с позолоченными краями, отражавшее зал. Кроме того, в зеркале отражалась спина барменши – женщины среднего возраста, которая была на добрую голову ниже Руби. На барменше был лиловый вязаный свитер, в ушах висели серьги с камнями, а волосы были такого же цвета, как окантовка зеркала, – правда, Руби смогла разглядеть, что корни волос были черными. Несмотря на искусно наложенный макияж, у женщины был усталый вид – хотя вечер только начинался и в зале сидели лишь четыре посетителя, все мужчины.

– Я хотела бы поговорить с мистером Квинланом, я по поводу работы уборщицей, – сразу перешла к делу Руби.

– Мистера Квинлана нет, – ответила женщина. – Но я его жена, так что можешь поговорить со мной. Мне действительно нужна уборщица, причем как можно скорее.

– Я могу начать хоть прямо сейчас.

В пивную вошел очередной посетитель. Подойдя к стойке, он сказал:

– Марта, милая, пинту самого лучшего пива. А где Фред?

С недовольным видом женщина ответила:

– А ты как думаешь? В кровати, дрыхнет.

– Наверное, голова болит? – понимающе усмехнулся посетитель, взяв бокал с пивом.

– Только мужчина может считать смешным то, что хозяин заведения пропивает прибыль, вынуждая жену вести все дела самой, – заметила миссис Квинлан, когда клиент уже уселся.

– Так, значит, он пьет? Это ужасно, – с сочувствием произнесла Руби.

– Скажи! – воскликнула женщина, обрадованная тем, что хоть в ком-то встретила понимание. – До полудня он еще кое- как держится, но к трем часам, когда паб закрывается на перерыв, Фред обычно уже пьян, как сапожник, и остается только тащить его в кровать. Часам к девяти он, скорее всего, опять спустится сюда, чтобы продолжить вливать в себя пиво, – а значит, завтра с утра будет не в силах стоять на ногах и мне придется убирать здесь все одной. Я работаю по четырнадцать часов в день, и сил у меня почти не осталось. Вот почему мне нужна уборщица. Работать надо по утрам, с восьми до десяти, за это я плачу полкроны в неделю. Фред говорит, что это слишком много, но если вспомнить, сколько денег он пропивает за неделю… Смешно!

– Это точно, – согласилась Руби. – Так как насчет работы?

– Ах да! – Миссис Квинлан впервые за время разговора присмотрелась к Руби повнимательнее. Увиденное явно понравилось ей – как и то, что девушка не одобряла поведения Фреда.

– Сколько тебе лет? – спросила миссис Квинлан.

– Шестнадцать.

– Будем считать, что я этого не слышала. До восемнадцати лет тебе нельзя работать в заведениях с лицензией. Вообще-то ты не имеешь права даже заходить сюда.

– В таком случае мне восемнадцать. Кстати, меня зовут Руби О'Хэган.

– В таком случае, Руби, ты принята на работу, – быстро проговорила миссис Квинлан, слегка оживившись. – По воскресеньям можешь не приходить – я буду убирать здесь сама. Так что начнешь с понедельника.

– Давайте так: вы платите мне три шиллинга в неделю, и я буду работать также по воскресеньям. И еще, миссис Квинлан, я бы хотела, чтобы вы платили мне ежедневно, – заявила Руби, почувствовав, что ее работодатель – добросердечная женщина, которая вряд ли воспримет ее слова в штыки.

– Я не против, милая. Я даже могу заплатить тебе вперед, – сказала Марта Квинлан, открывая кассу. – Вот тебе шесть пенсов за завтра. У тебя честное лицо, и мне кажется, что ты меня не обманешь. Да, и еще – зови меня Мартой, как все.




Получилось! Она нашла работу. Кроме того, дождь наконец прекратился, а в кошельке у Руби было десять пенсов. Когда она вышла на улицу, то учуяла восхитительный запах, от которого у нее потекли слюнки.

Рыба с картошкой фри! Можно было купить в кафе две порции по пенсу каждая и отнести все это на Фостер-корт, но Руби решила, что будет лучше, если она приведет Джейкоба сюда. Они съедят свои порции, а потом пойдут гулять – свежий воздух пойдет им только на пользу.

Но, войдя в их жалкую комнатушку, девушка увидела, что Джейкоб крепко спит. Он так и не разделся и тихо похрапывал, зарывшись лицом в желтую подушку. Его колени были поджаты, а одна рука прикрывала лицо. Красивый костюм был весь измят.

Сразу забыв о чувстве голода, Руби сняла влажную кофту, аккуратно сложила ее, положила на стул, легла рядом с Джейкобом и обняла его за талию. Прошло не более минуты, а она уже спала.




Марта Квинлан оказалась очень требовательным работодателем.

Поскольку у Руби больше не было часов, она пришла на работу на полчаса раньше времени и вытащила Марту из постели. Без макияжа, в заношенной ночной рубашке у женщины был довольно жалкий вид. Она сказала Руби, что лечь спать ей удалось лишь после полуночи.

– Вниз спустился Фред, и парочка его дружков засиделась в пабе. Мне пришлось ждать, пока они уйдут, и запирать двери самой – в этом вопросе я больше не доверяю Фреду.

Зал, вчера нарядный и чистый, теперь имел такой вид, словно по нему пронесся ураган. Столы были уставлены грязными кружками, переполненными пепельницами и пустыми пачками из-под сигарет, а пол был усыпан окурками и спичками. Кроме того, Руби увидела под столами несколько кружек, парочку грязных носовых платков и вчерашнюю газету «Дейли геральд», которую она отложила, чтобы как-нибудь почитать.

Девушка приступила к работе – отнесла на кухню кружки, высыпала в ведро содержимое пепельниц, вытерла столы, подмела пол. Затем она помыла кружки в горячей мыльной воде, протерла их, отнесла в бар и развесила за ручки на специальные крючки, а то, что не поместилось, поставила на полку.

– Я закончила, – заявила она Марте, которая сидела на табурете, курила и внимательно следила за ней.

– Черта с два ты закончила, – ответила женщина. – Столы надо отполировать тряпкой и удалить с них следы от кружек, а полы – натереть. Все, что для этого нужно, ты найдешь на кухне. Потом смахнешь везде пыль – с подоконников, дверей, со стульев, а также с бутылок. После этого уберешь в мужском туалете во дворе. Вчера у нас было мало женщин, и туалетом никто из них не пользовался, поэтому туда можешь не заходить. – Марта улыбнулась. – Это так приятно! Я чувствую себя праздной дамочкой – если бы не ты, мне пришлось бы делать все это самой. Когда ты закончишь, я приготовлю нам по чашечке чая с тостами.

– Сколько я уже здесь? – спросила Руби, которой казалось, что она проработала, не разгибаясь, несколько часов.

– Недостаточно долго, чтобы отработать даже половину тех денег, которые я тебе дала вчера. Наверное, ты считаешь меня чересчур придирчивой? Фред именно так и считает, но я все равно убеждена, что паб нужно как следует убирать. В некоторых пивных по соседству утром просто рассыпают по полу опилки, но я не такая. Ну же, милая, начинай, – поторопила она Руби. – Чем быстрее ты закончишь, тем раньше мы попьем чаю.

– Хлеб порезать толсто или тонко? – спросила Марта час спустя – хотя у Руби было чувство, что прошло часов десять.

Они сидели на кухне и ждали, когда закипит чайник. Металлическая решетка была уже готова принять тосты.

– Толсто.

– Я поставлю джем на стол, так что угощайся. Я догадываюсь, как ты устала.

– Да, но я привыкну, – убежденно заявила Руби.

– Я в этом уверена – ты умеешь работать, это точно. Как и я. Мы с тобой сработаемся. – Марта перевернула гренку. – Ты живешь где-то рядом?

– В Фостер-корт – но это только временно.

Марта сморщила нос.

– Одна живешь? – спросила она.

– Нет, с Джейкобом. Он мой муж.

– О Боже, девочка! – воскликнула пораженная Марта. – В таком возрасте ты уже замужем?

– Мы поженились тайно, а после этого убежали из дому. Это произошло в пятницу. Я даже не успела купить себе обручальное кольцо.

– Бедные твои родители! Я уверена, что они сходят с ума от беспокойства.

– У меня нет ни матери, ни отца – я сирота. Смотрите, тост подгорел!

– Они всегда у нее горят, – прозвучал с порога едкий голос, и на кухню вошла женщина, весьма похожая на Марту, но намного моложе ее. На кудрявые светлые волосы была натянута розовая сеточка. Женщина была одета в цветастый креповый халат и пуховые тапочки.

– Мама, это мне? – спросила она, указав на тост.

– Нет, это Руби. Агнес, если ты хочешь тост, сделай себе сама.

– Я не Агнес, я Фэй! – сердито заявила девушка. – Мне надоело повторять это тебе.

– Мисс, коль уж на то пошло, вас крестили как Агнес Квинлан, и ею вы и останетесь. Фэй! – фыркнула Марта. – Что за чушь?

Девушка надулась.

– Агнес – ужасное имя, – сказала она. – Руби, а ты как думаешь? Правда, Фэй звучит намного приятнее?

– Мне нравится и то и другое, – тактично заметила Руби, которую сейчас больше интересовал тост.

– Она работает в муниципалитете и поэтому хочет взять себе другое имя, – хмыкнула Марта. – Имя Агнес для нее уже недостаточно хорошее. Она, видите ли, стыдится того, что живет в пабе в Дингл.

Агнес раздраженно ответила:

– Ты бы тоже этого стыдилась, если бы работала в таком районе, как Эгберс или Вултон. Некоторые люди там даже живут в домах, у которых названия вместо номеров.

– Ты живешь в доме, который называется «Молт-Хаус», ты не забыла?

– Мама, не неси ерунду. Пойду спать дальше. Разбудишь меня к полуденной мессе, хорошо?

– Хорошо, Агнес.

– Она моя дочь, – объявила Марта, когда девушка с сердитым видом ушла, – как будто Руби до сих пор этого не поняла. – Что-то она стала чересчур капризной. Можно подумать, она фрейлина самой королевы, а не какая-нибудь секретарша в муниципалитете. Вообще-то я ею горжусь, – лицо Марты потеплело, – да и какая мать на моем месте не гордилась бы? Но я была бы не против, если бы Агнес мне помогала, – а ее не заманишь за стойку ни за что на свете. Что же касается уборки, она даже не знала бы, с чего начать. – Марта тяжело вздохнула. – Наш Джим сделан совсем из другого теста. Он всегда готов помочь, но сейчас он служит в торговом флоте, и мы очень редко его видим. Милая, хочешь еще один тост? Первый ты проглотила, как за спину закинула. Да, и если тебе нужны деньги – а я вижу, что так оно и есть, – я могу заплатить тебе за завтра. У нас получается по пять пенсов в день.

Когда утром Руби уходила из Фостер-корт, Джейкоб все еще спал. Но когда она, успев побывать на мессе в церкви Святого Финбара, расположенной как раз по пути, вернулась в их комнатушку, молодой человек по-прежнему неподвижно лежал на кровати и разглядывал потолок. Услышав, как открывается дверь, он повернул голову в ее сторону.

– Я нашла работу уборщицы, – радостно произнесла Руби, – и теперь у меня есть деньги. На обед можно купить рыбу с картошкой. Когда мы оба начнем зарабатывать, то сразу съедем из этого места.

Джейкоб ничего не ответил, лишь повернулся к стене, спиной к Руби.

– Посмотри, что ты сделал со своим костюмом, – все таким же бодрым голосом продолжала Руби. – А мое платье еще хуже – я не высушила его, когда ложилась спать. Нам нужен утюг, а также мыло и полотенце, посуда, ножи, вилки… Если у нас будет кастрюля, я смогу приготовить что-нибудь в кухне под лестницей – может быть, уже завтра. Да, и обязательно нужно постельное белье – правда, в том месте, куда мы переедем, оно нам, возможно, уже не понадобится. И еще, Джейкоб…

– Руби, я хочу умереть.

– Джейкоб!

Прыгнув на кровать, девушка обняла его.

– Не говори так. Все будет хорошо, вот увидишь! Скоро мы уедем из этой дыры.

– Мне это не нужно, – мрачным голосом произнес Джейкоб. – Я хочу назад, на ферму.

– Это невозможно. Ты сам понимаешь, что не можешь просто так вернуться к Хамблам. Но когда-нибудь потом, когда мы встанем на ноги, можно будет переехать за город и найти другую ферму.

Руби была неприятна даже мысль об этом – хотя она ненавидела деревню далеко не так сильно, как Джейкоб город. Но теперь она понимала, что сделана из более крепкого материала, чем Джейкоб. Она была в состоянии приспосабливаться к обстоятельствам, обращать их себе на пользу.

– Руби, я убийца.

Когда Джейкоб перевернулся на спину, девушка содрогнулась, увидев мертвые глаза на бесцветном, как у трупа, лице.

– Я убил человека, – продолжал он. – Как я смогу жить, зная об этом? Я хочу умереть.

– Любимый мой, это был несчастный случай. Пожалуйста, не говори так, я этого не выдержу!

Спрятав лицо на груди Джейкоба, Руби заплакала.

Джейкоб и сам бы поплакал вместе с ней, но у него не было слез. В нем вообще ничего не осталось, в таком состоянии он мог только спать и смотреть в потолок. Парень по-прежнему любил Руби, но хотел бы, чтобы она вернулась к Эмили, бросив его заживо гнить на этой вонючей кровати. И то, что именно из-за него она, такая красивая и умная, дошла до этой жизни, лишь делало Джейкоба еще более несчастным. Подумать только – девушка, которая когда-то порхала, как мотылек, вынуждена работать уборщицей! Да, он навсегда испортил себе жизнь, и это было ужасно, но, если бы Руби не было рядом с ним, если бы она не делила с ним всю эту грязь, ему было бы легче.

– Джейкоб, снимай свой костюм, ты его совсем испортишь, – сказала Руби и начала стягивать с него одежду.

В душе Джейкоба что-то трепыхнулось – смутное, но от этого не менее сильное желание забыть обо всем, растворившись в ее теле. Но даже это не очень ему помогло. Физическая близость с Руби не принесла Джейкобу забвения и не избавила его от мрачных мыслей.

Позже он так и не смог заставить себя выйти из комнаты и отправиться за едой – хотя переживания переживаниями, а голод все равно давал о себе знать. Руби пошла одна. Вскоре она вернулась с бутылкой лимонада и двумя плитками шоколада – заведение, в котором продавали рыбу с картошкой-фри, в воскресенье не работало.

– Завтра у нас будет кое-что вкусное и сытное, – уверенно сказала Руби, прижав ладони к урчащему желудку.




Настроение Джейкоба не изменилось и на следующий день – казалось, он прикован к постели невидимыми цепями. Все, на что он был способен, – это воспользоваться одним из омерзительных туалетов во дворе, да и то лишь с наступлением темноты, когда его никто не мог увидеть.

– Но если ты не будешь работать, мы не сможем выбраться из этих трущоб! – кричала на него Руби. Отработав в «Молт-Хаус», она на обратном пути купила расческу, мыло и полотенце. Придя домой, девушка сбросила платье, оставшись в одной шелковой комбинации, и теперь пыталась отчистить платье от пятен грязи. Воду она принесла с кухни в бутылке из-под лимонада. Умывшись и помыв под мышками, Руби стала вытираться с такой энергией, что у Джейкоба защемило в животе: он понимал, что даже угроза смерти не вырвет его из объятий апатии. Потом девушка расчесала волосы, поправила на себе одежду и стала почти прежней Руби. Она заявила, что Джейкобу следует пойти поискать работу.

– Нет! – воскликнул Джейкоб, испытывая безотчетное желание прикрыть чем-нибудь голову. Но пока у них не было даже постельного белья.

Оно появилось лишь несколько недель спустя. Руби купила бывшие в употреблении толстые фланелевые простыни, потертые на краях, и такую же наволочку. Теперь в комнате были и другие вещи: посуда, бритва, которой Джейкоб пользовался лишь изредка… Девушка настояла, чтобы Джейкоб снял костюм и остался в молескиновых подштанниках и плотной сорочке. Теперь костюм висел на двери, дожидаясь, пока Руби накопит достаточно денег, чтобы сдать его в химчистку.

Кастрюля, которую приобрела Руби, исчезла с кухонной плиты вместе с четвертью фунта мяса и картошкой, которые в ней варились, – бедная девушка не знала, что ей надо было оставаться в кухне и следить за своей утварью. Украсть кастрюлю мог кто угодно – женщина, обитавшая на первом этаже вместе со своими одиннадцатью детьми; сумасшедший старик из подвала, на котором из одежды было лишь грязное одеяло и который выкрикивал непристойности всем, кого видел; две женщины с первого этажа, которых подозрительно часто навещали какие- то мужчины.

Руби нашла еще одну работу уборщицы – первая давала ей недостаточно денег. Для того чтобы жизнь стала хоть чуточку терпимой, надо было приобрести еще много вещей. Руби необходим был утюг, веревка для сушки белья, обручальное кольцо, наконец…

Место уборщицы в муниципалитете – полкроны за пять дней в неделю с шести до восьми вечера – ей нашла Агнес, или Фэй, как она себя называла. В обязанности Руби входило мытье полов и лестниц, а также чистка мебели в пышной приемной.

– Зачем тебе это нужно? – спрашивала ее Агнес-Фэй, с которой они успели подружиться. – Ты могла бы найти себе работу получше. Ты хорошо говоришь и презентабельно выглядишь – вернее, выглядела бы, если бы погладила платье.

– Я лучше буду уборщицей, – отвечала Руби.

У нее было так много работы, что совсем не оставалось времени на мысли о Джейкобе, который по-прежнему лежал в Фостер-корт, – а ведь если бы она работала в магазине, как хотела, свободного времени было бы больше. Когда Руби утром уходила в «Молт-Хаус», Джейкоб еще спал, а когда возвращалась вечером, он уже был готов вновь отойти ко сну. Он только и делал, что спал или смотрел в потолок, никак не реагируя на попытки Руби расшевелить его. Теперь он выбирался из кровати лишь для того, чтобы съесть пишу, приготовленную на полной тараканов кухне. Для готовки Руби старалась выбирать время, когда на кухне не было угрюмых, раздражительных женщин, в большом количестве обитавших в Фостер-корт.

Джейкоб опускался все больше и больше. От него дурно пахло, он почти не мыл волосы и отрастил неряшливую жесткую бороду. Но именно слабость Джейкоба придавала Руби силы. Она говорила себе, что рано или поздно он придет в себя, найдет работу и тогда они переедут в местечко получше. По сравнению с Фостер-корт любое жилье было бы шагом вперед.




– Руби, милая, не сделаешь нам одолжение? – спросила Марта Квинлан. – Сегодня должна прийти партия пива, а у меня мало наличности. Ты не могла бы отнести кое-что дяде?

– Чьему дяде?

– Ничьему, милая. Я хочу, чтобы ты отнесла в ломбард мое обручальное кольцо. Это не в первый раз, кстати, – угрюмо добавила Марта.

– Вы хотите, чтобы я отнесла в ломбард ваше обручальное кольцо?

– Да, милая. В Ливерпуле еще говорят «дяде». Я заплачу тебе за это – два с половиной процента.

– Два с половиной процента отчего? – спросила озадаченная Руби.

– От тех денег, которые тебе дадут. Что-то ты сегодня туго соображаешь. В прошлом месяце старушка Нелли, посыльная ломбарда, отбросила копыта, и с тех пор у меня с этим туго.

– Туго с чем?

– Нет человека, который мог бы отнести ценные вещи в ломбард, вот с чем, – нетерпеливо проговорила Марта. – Если я сама отнесу кольцо, это может повредить моей репутации, понимаешь?

– Хорошо, – сказала Руби, мгновенно забыв о своем зароке никогда больше не входить в ломбард. – И куда мне пойти?

– Больше всего дают в «Райлиз» на Парк-роуд. Я напишу для тебя записку. Миссис Райли знает меня, если не в лицо, то по имени.




У миссис Райли была жесткая, деловая манера вести разговор, но она все равно не шла ни в какое сравнение с типом, который украл у Руби часы. Как и в «Овертонс», в витрине «Райлиз» были выставлены напоказ золотые и серебряные вещи. Руби вошла через боковую дверь и очутилась в маленьком помещении с уже знакомой ей решеткой. Ей пришлось подождать: какой-то ребенок сдавал в ломбард мужской костюм. Это изрядно удивило девушку.

– Ты что, теперь будешь работать вместо старой Нелли? – спросила миссис Райли, когда Руби передала ей конверт с кольцом Марты и листком бумаги, на котором было написано, чья это вещь.

– Нет, просто миссис Квинлан попросила меня оказать ей услугу.

– Жаль. После того как Нелли умерла, многие говорят, что в этом районе не хватает посыльного. Погоди минуту, я покажу кольцо мужу.

Спустя некоторое время женщина вернулась.

– Двадцать пять шиллингов, – сказала она.

– А сколько будет два с половиной процента от этого? – поинтересовалась Руби. В монастыре не учили считать проценты.

– Шесть с половиной пенсов.

Несколько дней спустя Руби была послана выкупить кольцо – Марта пообещала заплатить за это ту же сумму. Девушка решила, что полученные в результате этих операций шиллинг и три пенса достались ей очень легко.

– Помните, вы говорили, что в районе не хватает посыльного ломбарда? – спросила она у женщины за решеткой. – А что для этого нужно?

– А тебе можно доверять?

– Миссис Квинлан доверила мне свое кольцо.

– Да, это точно. Все это не так уж просто. Приходи завтра, и я тебе все расскажу.




Несколько дней спустя, в солнечный октябрьский денек, Руби перешла Дингл-лейн и углубилась в район Эгберс. Дома здесь были больше, улицы шире. В эркерах аккуратными складками свисали парчовые шторы, ступеньки крылечек были тщательно вымыты, в лучах неяркого солнца поблескивали латунные дверные ручки. Руби нашла переулок, который искала, и, как ей было сказано, вошла через боковую калитку и зашла в дом под номером четырнадцать, успев по пути восхититься шторами в окне. Она постучала, и дверь открыла заметно нервничающая женщина лет сорока, которая подозрительно оглядела двор, словно ожидая, что из-за забора покажутся головы любопытных соседей.

Руби затащили в кухню, очень напоминающую ту, что была в Брэмблиз, только поменьше. Женщина хрипло прошептала:

– Ты из «Райлиз»?

– Именно, – с гордым видом произнесла Руби.

– У меня все готово, это кое-какие мои драгоценности.

Женщину звали миссис Сомерфилд. Она открыла ящик комода и трясущимися руками достала бумажный пакет.

– Сколько это займет? Деньги нужны мне прямо сейчас.

– Около часа. Мне надо зайти еще кое к кому.

Глаза миссис Сомерфилд превратились в узкие щелочки.

– К кому? – спросила она.

– Это конфиденциальная информация, – официальным тоном проговорила Руби. – Вы же не хотите, чтобы я рассказала этому человеку о вас?

– О Боже, нет, конечно!

– Я вернусь, как только смогу.

Следующий дом стоял отдельно от соседей, на самом краю Принцесс-парка. Это было большое, симпатичное на вид кирпичное здание красновато-коричневого цвета. У двери росли спутанные кусты роз, а палисадник и сад за домом густо поросли деревьями и нестриженым кустарником. Эркерные окна сильно нуждались в мытье, а траву не мешало бы покосить. Тем не менее дом Руби очень понравился. Ах, если бы можно было поселиться в нем! Он был расположен очень близко от магазинов и в то же время на отшибе. После нескольких месяцев, проведенных в Фостер-корт, Руби научилась ценить возможность уединения. Прямо на столе в уютной старомодной кухне сидел, тщательно вылизывая себя, пушистый полосатый – вернее, черепахового окраса – котенок.

Миссис Харт, владелица этого замечательного дома, оказалась вполне дружелюбной женщиной, высокой и элегантно одетой.

Она абсолютно не делала тайны из своего материального положения. Женщина дала Руби пакетик, завернутый в салфетку:

– Это дрезденский фарфор, поэтому поосторожнее с ним, дорогая. Мой сынок скоро доведет меня до работного дома. Он учится в университете и живет там на широкую ногу – не по моим доходам уж точно. Муж оставил мне лишь небольшой пенсион. Кредиторы постоянно увиваются у моего порога или шлют мне угрожающие письма. Хочешь чаю? Похоже, ты замерзла.

– Спасибо, с удовольствием, – ответила Руби, решив, что миссис Сомерфилд может и подождать. Она уселась и погладила котенка, который в благодарность стал лизать ей пальцы.

– Ты теперь работаешь вместо старой Нелли? – поинтересовалась миссис Харт.

– Да, что-то вроде того.




Глава 5


К Рождеству Руби уже зарабатывала на новом месте почти столько же, сколько ей давала уборка. Тем не менее этих денег не хватало на то, чтобы вырваться из Фостер-корт. Наступила зима, и надо было покупать не только еду, но и топливо. Девушка решила, что обойдется без теплых туфель и без пальто, а проходит зиму в одной лишь шали.

Накануне Рождества Руби также вынуждена была наконец признать тот неприятный факт, что она забеременела. Несколько месяцев она старалась не обращать внимания на отсутствие месячных и легкую тошноту по утрам. Ей мало что было известно о деторождении, но признаки были достаточно очевидны. По всей видимости, зачатие произошло в первое воскресенье в Фостер-корт, когда Джейкоб не отстранился в последний момент, как он это обычно делал. С тех пор они ни разу не занимались любовью, что означало, что она уже на пятом месяце и что ребенок должен появиться в мае.

На ее увеличивающийся живот первой обратила внимание Марта Квинлан.

– Милая, у тебя будет маленький? – спросила она под самое Рождество.

У Руби, которая вытирала мебель в зале, подогнулись колени, и она уселась на стул.

– Да, – неохотно признала она.

Не было смысла игнорировать очевидное – беременность все равно никуда не делась бы, так что пора было подумать о том, что через пять месяцев она станет матерью.

– Я поздравляю тебя. Наверное, вы с мужем очень рады, – с теплотой в голосе произнесла Марта. – Хотя не могу сказать, что я рада тому, что тебе придется уйти от нас. Я знаю, что не смогу найти другую такую уборщицу.

– Но я не хочу уходить, – ответила Руби, стараясь говорить спокойно. – Я нормально себя чувствую, и я буду брать с собой ребенка, когда он родится. Хорошо?

Она просто не могла отказаться от одной из работ.

– Даже не знаю, милая, – с сомнением произнесла Марта. – Ладно, посмотрим.




Известие о том, что он скоро станет отцом, наконец вывело Джейкоба из всепоглощающей апатии. Было Рождество, но Руби, всегда такая веселая и болтливая, почему-то разговаривала очень мало. На ее худом лице появилось выражение, которого молодой человек никогда еще не видел, а темные глаза стали непроницаемыми. Руби сделала все возможное, чтобы хоть как-то придать комнате праздничный вид, – принесла полоски ткани с блестками, натянула их по периметру окна и украсила крохотный камин, в котором теперь постоянно горел жалкий огонек, дававший больше дыма, чем пламени. На обед девушка подала кусок ягнятины и самодельный торт – подарок от Марты.

– Что случилось? – спросил Джейкоб, когда они закончили праздничный обед и в комнате повисло долгое тягостное молчание. Болтовня Руби всегда раздражала его, но тишина, как оказалось, была еще хуже.

– У меня будет ребенок, – спокойно произнесла Руби.

Джейкоб отвернулся к окну и стал смотреть на яркое предзакатное солнце на чистом небе, на подернутые изморозью стены и крыши. Земля была слегка присыпана снегом. Безумец из подвала, босой и завернутый в одеяло, сидел за туалетом и подглядывал за его посетителями. Кто-то звонким голосом пел: «Рождество уж на пороге, гусь становится жирней…»

Молодой человек вздохнул:

– Думаю, тебе надо вернуться к Эмили.

Неожиданно Руби буквально взорвалась. Размахивая руками, она горячо заговорила:

– Вчера я позвонила Эмили, чтобы поздравить ее с Рождеством, и узнать, как она, но она больше не живет в Брэмблиз. Она уехала за границу, так что я не смогу вернуться, даже если захочу. – Девушка сердито глянула на Джейкоба. – Даже если захочу.

Под этим взглядом Джейкоб сразу поник.

– Руби, но что же нам делать? – усталым, лишенным надежды голосом спросил он.

Руби вскочила, топнула ногой и стала расхаживать по комнате, громко ступая по дощатому полу.

– Мы? – кричала она. – Ты спрашиваешь, что мы будем делать? Джейкоб Виринг, я знаю одно – что ты не будешь делать ничего, кроме как сутками напролет валяться в постели, немытый и грязный, вонючий и похожий на последнего бродягу! Я скажу тебе, что ты можешь гнить себе и дальше, но это будет не здесь, не на этой кровати. Я жалею, что связалась с тобой, жалею, что мы встретились, жалею, что помешала им вздернуть тебя!

Под этим водопадом слов плечи Джейкоба опускались все ниже и ниже.

– Руби, я хочу умереть, – прошептал он.

– Тогда почему же ты не покончил с собой? Что тебя останавливает? – Девушка махнула рукой в сторону бельевой веревки, протянутой через комнату. – Здесь есть веревка, я постоянно на работе, так почему же ты не воспользовался этой возможностью?

В груди Джейкоба трепыхнулся гнев.

– Это было бы трусостью, – пробормотал он.

Руби язвительно засмеялась:

– И кто это говорит о трусости? Мужчина, который сидит на шее у женщины?

– Руби, погоди…

– И не подумаю! С меня достаточно. Убирайся, Джейкоб, я проживу и без тебя! Ты обуза для меня, понимаешь? Когда ты уйдешь, у меня будет больше денег на ребенка.

– Но ведь это наш ребенок, – пролепетал молодой человек.

– Нет, Джейкоб! – яростно замотала головой Руби. – Он мой. Если ты не хочешь обеспечивать его, у тебя нет права называть его своим. – Она размашистым жестом запахнулась в шаль, бахрома которой больно ударила Джейкоба по лицу.

– Куда ты идешь? – спросил он.

– На прогулку.

– Но ведь сегодня Рождество!

– Да хоть день Страшного Суда – я хочу прогуляться.




Злость Руби была настолько сильна, что девушка даже не чувствовала холода. Она быстро шла по пустынным улицам Дингл. Темнело, и фонарщик уже начал зажигать уличные фонари.

– С Рождеством вас, мисс, – сказал он, когда Руби проходила по полотну яркого света, словно по волшебству появившемуся на замерзшем тротуаре.

– И вас также, – ответила девушка.

Во всех домах были опущены занавески, защищая комнаты от темноты и холода ночи, – лишь кое-где наружу пробивался тонкий луч света. Люди в кругу семьи праздновали Рождество Христово. Едва ли не впервые в жизни Руби почувствовала себя очень одинокой, но грусти не было. Вместо этого она злилась на Джейкоба, который оказался таким слабаком. Он стал мертвым грузом, от которого пора было избавляться, – тем более что она ждала ребенка. Положив ладони на уже заметный животик, Руби поклялась себе, что ребенок всегда будет для нее на первом месте.

Внезапно она подумала о своей матери. Интересно, где та сейчас? Празднует ли Рождество за задернутыми шторами? В прошлом Руби иногда вспоминала о матери, но лишь мимоходом – ибо эти раздумья были бессмысленными. Она могла думать о своих родителях хоть до второго пришествия, но это все равно ничего не дало бы ей. Вероятно, мисс или миссис О'Хэган была мертва, но, даже если она где-то жила, собственный ребенок по каким-то причинам был ей не нужен. Что ж, тем хуже для нее. До недавнего времени Руби была вполне довольна жизнью, и какая разница, есть у нее мать или нет? И даже сейчас, что ни говори, жизнь была не так уж плоха – с мыслью о ребенке девушка уже почти свыклась, и особо переживать по этому поводу опять-таки было бессмысленно. Да, иногда на нее накатывало отчаяние, но потом приступ проходил, и она вновь становилась сама собой. А если бы еще и Джейкоб взял на себя часть забот, жизнь стала бы вполне терпимой.

«Будет лучше, если его уже не будет, когда я вернусь, – с мрачной решимостью сказала себе Руби. – Иначе он обо всем пожалеет».




Вернувшись в Фостер-корт, Руби обнаружила, что Джейкоб помылся, побрился, расчесался и надел костюм. Теперь он наконец- то был похож на человека. Если бы не впалые щеки и дряблая шея, его можно было бы принять за того Джейкоба, которого она знала когда-то. Парень виновато произнес:

– Руби, как только пройдет Рождество, я начну искать работу. Прости меня…

Не дав Джейкобу закончить, Руби легким мотыльком пересекла комнату и бросилась ему в объятия:

– О Джейкоб, я люблю тебя! Теперь все будет хорошо. – Она обхватила его лицо руками. – Правда?

– Да, я обещаю.




Уровень безработицы неуклонно рос вот уже несколько лет. Когда Джейкоб Виринг приступил к поискам работы, он обнаружил, что у него почти миллион конкурентов. Квалификация его ограничивалась сельским трудом, что сильно суживало для него диапазон доступных профессий. Портовые доки, основное место работы для большинства мужчин Ливерпуля, исключались – даже опытные докеры сейчас сидели без дела. Руби первая поняла, что та зарплата, на которую рассчитывал Джейкоб, – два, а может, даже три фунта в неделю – была недосягаемой мечтой. Куда он ни обращался, ему отказывали, к тому же зарплата, которая указывалась в объявлениях, была просто мизерной – но, несмотря на это, на каждое место находился не один десяток желающих.

Джейкоб уже начал подумывать, не залечь ли в постель снова, но в животе Руби рос их ребенок, а сама она с надеждой ждала от него хороших новостей. Однако он в очередной раз приносил лишь разочарование.

– Ничего страшного. Завтра тебе повезет, – говорила Руби, увидев его удрученное лицо.

Как-то она пришла из муниципалитета вне себя от ярости.

– Меня увольняют! – воскликнула она. – И это все из-за ребенка. Я сказала, что чувствую себя нормально, но они меня не слушают. Они заявили, что я могу упасть и тогда им придется отвечать за последствия. – Руби поморщилась. – И Марта Квинлан постоянно говорит мне то же самое. По ее словам, она чувствует себя неловко, когда я с таким животиком драю грязные полы, а она сидит и ничего не делает. Вообще-то она начала мне помогать. Я ей говорю, что это неправильно – платить мне за уборку и при этом убирать самой. Как будто я инвалид какой-нибудь! – возмущенно закончила Руби.

Джейкобу пришло в голову, что, если бы не сильный, независимый характер Руби, он, возможно, вышел бы из своей депрессии еще несколько месяцев назад. Но в присутствии девушки он полностью терял уверенность в своих силах, чувствовал себя чуть ли не ничтожеством. Предприимчивость Руби не знала границ, и ничто на свете не могло поколебать ее уверенности в себе и жизнелюбия. Ничуть не смущенная утратой работы, на следующее же утро она взяла шесть открыток и аккуратно написала на них:




РУБИ О'ХЭГАН

ПОСЫЛЬНАЯ ЛОМБАРДА

Собираю и выкупаю заклады в любом районе.




Она разнесла карточки по ближайшим ломбардам, и реакция превзошла все ее ожидания. Как оказалось, в городе очень много людей, которые нуждаются в деньгах, но стесняются показываться в местах, где их можно раздобыть. Отныне Руби каждое утро заходила в «свои» ломбарды – узнать, не было ли телефонных звонков или записок с просьбой прислать посыльного.

Все без исключения клиенты были женщинами, причем далеко не всегда они жили в таких благополучных районах, как Эгберс или Принцесс-парк. В Дингл также были семьи, страдающие от недостатка денег, но слишком гордые, чтобы позволить соседям узнать, что в понедельник они вынуждены были заложить лучший костюм главы семьи, чтобы в пятницу, после зарплаты, выкупить его. Если клиенты боялись, что соседи узнают Руби, ей приходилось навещать их рано утром или поздно вечером – часто имея со всех хлопот лишь пенс-другой.

Далеко не все из того, что отдавали в заклад клиенты, они потом выкупали обратно. Под конец недели Руби неоднократно слышала: «Прости, милая, но я не могу себе этого позволить. Я свяжусь с тобой, когда появятся деньги». А до этого постели оставались без белья, дети ходили без ботинок, а женщины – без обручальных колец. Иногда вещи так никто и не выкупал.

Миссис Харт, самая приятная из клиенток Руби, так ни разу и не выкупила ни одного из своих закладов. Постепенно из ее большого дома исчезали красивые вещи, которые были подарены ей на свадьбу или когда-то принадлежали ее родителям или родителям ее мужа, – и все это лишь для того, чтобы выплачивать все растущие долги сына, несносного Макса.

– Если бы я продавала эти вещи, я бы выручала за них намного больше, – жаловалась миссис Харт. – Но я закладываю их, потому что надеюсь, что когда-нибудь выкуплю их обратно. Понятия не имею, где я возьму на это деньги.

– Ломбарды хранят вещи в течение шести месяцев, а потом выставляют их на продажу, – сообщила Руби, поглаживая подросшего котенка по имени Тигр.

Первое время она не могла понять, почему так много с виду вполне благополучных женщин часто срочно нуждаются в наличности. Но постепенно девушка научилась определять скрытые признаки затруднительного положения. Некоторые женщины пили, другие играли в азартные игры, кто-то слишком много тратил на домашнее хозяйство или вынужден был выплачивать непосильные долги, перезанимая деньги. Одна грустная дама, которую Руби регулярно посещала, втайне от мужа оказывала материальную поддержку своему умирающему отцу.

Некоторые из шикарных домов, в которые заходила Руби, внутри оказывались далеко не шикарными – голые полы, мебель, лишь ненамного лучшая, чем та, которой были обставлены комнаты на Фостер-корт… Единственным приличным элементом декора были шторы, которые должны были показать внешнему миру, что у их владельцев все в порядке.

Постепенно Руби приобретала популярность в районе Дингл.

– Это посыльная ломбарда, – говорили люди, когда она проходила мимо них. – Руби, и к кому же ты сегодня идешь за своими двумя пенсами? – спрашивали они у девушки, на что она обычно загадочно улыбалась и прикладывала к губам указательный палец.

Марта Квинлан заявила, что больше не позволит беременной Руби убирать паб.

– Милая, когда ты работаешь в таком состоянии, я чувствую себя просто ужасно, – сказала она. – Но ты должна пообещать, что будешь время от времени заходить ко мне на чашечку чая. Я буду очень по тебе скучать – как и Агнес.

– Я тоже по вам буду скучать.

Руби по-настоящему подружилась с Мартой и Агнес-Фэй, и ей было жаль терять работу, но она теперь зарабатывала достаточно, чтобы обойтись без денег за уборку, – тем более что Джейкоб тоже начал работать и получал двадцать один шиллинг шесть пенсов в неделю.

Он наконец нашел работу, на которой пригодился его опыт – а именно знание лошадей. Джейкоб уже месяц работал возчиком, развозя на телеге уголь по району Эдж-Хилл. Работу он ненавидел всем сердцем. Черная едкая пыль через нос попадала ему в легкие, отчего Джейкоб постоянно кашлял и хрипел. В шесть часов он возвращался домой, весь покрытый угольной пылью – от лица и шеи до одежды. Чтобы он мог помыться, Руби приходилось греть большие кастрюли с водой – но даже вода с мылом не способна была сделать его волосы чистыми. Кроме того, сколько бы Руби ни стирала его вещи, они, да и комната в целом, всегда пахли углем. Джейкоб ощущал этот запах, даже когда спал. Каждое утро парень выбирался из постели и с отвращением натягивал молескиновые подштанники и рубаху, жесткие, как доспехи. Сверху он надевал кожаный жилет, который должен был защищать его спину и плечи, когда он на своем горбу таскал через узкий вход на задний двор клиента тяжелые мешки с углем и сбрасывал их в лаз, ведущий в подвал.

И даже лошадь была какой-то безликой – совсем не такой, как Ватерлоо, к которому Джейкоб так привязался на ферме Хамблов. Это было унылое, вечно усталое создание, такое же жалкое, как и он сам, никак не реагировавшее на попытки парня поговорить с ним.

В отличие от Руби, у Джейкоба не было даже надежды на то, что это жалкое существование когда-нибудь изменится. Девушка часто говорила о том, что когда-нибудь они уедут с Фостер-корт, и о том, какая замечательная жизнь начнется у них потом, но Джейкоб не в состоянии был даже представить себе всего этого.

Зима подошла к концу. Дни становились все длиннее и все теплее. Наступил март, ребенок должен был родиться недель через шесть. Джейкоб нашел акушерку и договорился, что она придет, как только он сообщит ей о начале родов. Женщина запросила десять шиллингов, но эти деньги того стоили – говорили, что она опытная и надежная.

Как-то в пятницу Джейкоб шел домой угрюмый, как никогда. На ступеньках он встретил хозяина дома Чарли Мерфи – тот грелся на вечернем солнышке.

– Хороший денек, – заметил Чарли.

– Вы так считаете? – проворчал Джейкоб. Он не видел в этом дне ровным счетом ничего хорошего.

Чарли внимательно на него посмотрел и сказал:

– Дни, когда жильцам дают зарплату и они платят за жилье, всегда хороши.

– Да, наверное, – ответил молодой человек.

Он неизменно отдавал свою зарплату Руби, которая вела все финансовые дела.

– Кстати, не хочешь поставить пенсов шесть на завтрашние скачки? Двадцать к одному, и лошадка победит, как пить дать.

– И сколько я получу, если она победит?

– Приятель, в том, что она победит, можешь не сомневаться, и ты получишь десять шиллингов плюс свою ставку, что, как мне кажется, не так уж плохо.

– А если я поставлю шиллинг, то получу вдвое больше?

– Это уж точно! – энергично кивнул Чарли.

– Что ж, тогда я рискну шиллингом, – решился Джейкоб.

Когда он рассказал об этом Руби, она назвала его самым отпетым дурнем на земле. Он вынужден был все рассказать после того, как девушка, тщательно пересчитав его зарплату, заметила, что одного шиллинга недостает. Она не отказалась от своих слов и после того, как лошадь выиграла и Джейкоб принес фунт, оставив ставку себе. Вечером в воскресенье парень отпраздновал победу двумя пинтами эля – первыми со времени приезда на Фостер-корт. В пабе Джейкоб познакомился с компанией парней, которые стали называть его Джейком. В этой дружеской компании он сразу почувствовал себя нормальным, полноценным мужчиной – а не неудачником, как дома.

Всю следующую неделю у Джейкоба было хорошее настроение. В пятницу Чарли Мерфи уже ждал его на ступеньках, и парень снова поставил шиллинг на верного фаворита. Лошадь не победила, и Руби отказалась выдать Джейкобу несколько пенсов на то, чтобы он утопил свое горе в пиве.

– Мне нужно еще кое-что купить ребенку – одежду, кроватку… И у меня нет шали, – сердито сказала Руби. -Джейкоб, ты такой безответственный!

В следующую пятницу Джейкоб набрался смелости и взял из зарплаты полкроны – шиллинг на ставку, остальное на эль. Он решил, что вечером пойдет в паб «Шафтесбери». Руби могла бушевать сколько угодно, но он вкалывал всю неделю и имеет право расслабиться над бокалом пивка. Все остальные мужчины так и поступали, так чем же он хуже?

Но Руби не стала бушевать.

– Джейкоб, я тоже работала всю неделю, – тихо сказала она и пожала плечами. – Но если тебе так хочется…

Да, ему очень хотелось пойти в паб. Там он сразу забывал о Фостер-корт, о Руби, о будущем ребенке. Девушка отказалась кипятить ему воду, вместо этого углубившись в изучение блокнота, в который она записывала свои финансовые операции. Помывшись, Джейкоб надел недавно вычищенный костюм и попрощался, но Руби так и не подняла голову.

Когда он вошел в «Шафтесбери», парни встретили его приветственными криками:

– Привет, Джейк, дружище! Мы и не надеялись увидеть тебя вновь! Что будешь пить?

Вместе с Джейкобом их было восемь. Он счел себя обязанным заказать им по кружечке, а сам до конца вечера выпил восемь пинт – больше, чем когда-либо в прошлом. Дорогу домой парень нашел с трудом. На кровати сидела Руби с ребенком на коленях, а акушерка сворачивала испачканные кровью простыни. Она с плохо скрываемым отвращением глянула на Джейкоба и полным презрения голосом произнесла:

– Мистер О'Хэган, у вас дочь. К счастью, вашей бедной жене хватило сил спуститься вниз и послать за мной соседского мальчишку. Бог знает, что с ней было бы, если бы я не пришла.

– Она бы справилась.

Будь Джейкоб трезв, ему бы наверняка стало стыдно за себя, но сейчас его мозг был затуманен элем и ему было все равно. Он сказал себе, что Руби и сама родила бы ребенка, перерезала пуповину и сделала все, что нужно, сэкономив десять шиллингов. А еще ему очень не понравилось обращение «мистер О'Хэган». Фамилия Виринг могла фигурировать в полицейских списках, но то, что он вынужден был называться фамилией Руби, лишь заставляло его чувствовать себя еще более неполноценным.

– Миссис О'Хэган, я ухожу. Как вы себя чувствуете, милая?

Раскрасневшаяся и довольная несмотря ни на что, Руби лишь кивнула.

– Я загляну завтра, проверить, как у вас дела. Тогда и заплатите мне.

– Спасибо вам за все.

Женщина ушла. Одолеваемый любопытством, пьяно покачивающийся Джейкоб приблизился к кровати:

– Это девочка?

– Да, она совсем крохотная, – каким-то чужим голосом сказала Руби. – Миссис Микельвайт говорит, что она весит фунта четыре. Это потому, что она родилась слишком рано, на месяц раньше срока. Надо, чтобы она набрала вес.

– А как ты ее назовешь?

Джейкоб догадывался, что его голос не будет иметь никакого веса в выборе имени для их дочери, – и оказался прав.

– Грета – в честь Греты Гарбо.

Молодой человек кивнул, хотя имя показалось ему дурацким.

– Послушай, Руби, извини, что меня не было рядом, – сказал он, ощущая необходимость исправить положение. – Если бы я знал, что могут начаться роды, я бы в жизни никуда не пошел.

– Мне было бы намного легче, если бы ты держал меня за руку, – с укором проговорила Руби.

– А что если бы она родилась, когда я был на работе? – резонно заметил Джейкоб.

– Это было бы совсем другое дело. Работа – это необходимость, а эль – нет.

Джейкоб хотел возразить, но сдержался.

– Скажи, больно было? – спросил он и икнул.

– Нет, все прошло очень быстро и почти без боли. Миссис Микельвайт сказала, что это были одни из самых легких родов в ее практике. Хочешь подержать ее?

Видимо, Руби решила простить его. Она осторожно передала ему крошечного младенца. Девочка была уже в одежде – длинной фланелевой распашонке, вязаной кофточке, чепчике и пинетках; все было далеко не новым. Руби купила вещи в магазине подержанной одежды. Только шаль была новой – это был подарок от миссис Квинлан из «Молт-Хаус».

Ребенок показался Джейкобу легким как перышко, но при этом намного более тяжелым, чем те мешки с углем, которые он таскал в Эдж-Хилл. Джейкоб впился взглядом в идеально правильное маленькое личико, в длинные реснички, трепещущие на белых, словно восковых щечках, в аккуратные бледные губы… Ему захотелось убежать и никогда больше не возвращаться. Другие мужчины могли считать своего первенца благословением небес, но Джейкоб видел лишь крест, который ему придется нести до конца жизни. Теперь ему никогда не вырваться из замкнутого круга изматывающего, отвратительного труда, за который платят сущие гроши. Он вернул ребенка Руби и без выражения сказал:

– Она такая милая.

– Ты тоже так считаешь? – с восхищением глядя на дочь, произнесла Руби. – Джейкоб, я уже люблю ее сильнее, чем саму жизнь!

– Правда? – с завистью спросил молодой человек.




Уже через неделю Руби вернулась к работе. Ребенка она носила с собой, завернув его в теплую шаль. Многочисленные поздравления от встречных она принимала с поистине царственной грацией, слегка отводя шаль, чтобы показать восхищенным крохотное бледное личико Греты.

Миссис Харт подарила девочке крошечный серебряный браслетик.

– Когда я родилась, мне подарила его моя крестная, – сказала она Руби. – Пусть лучше он достанется Грете, чем окажется в «Райлиз» вместе со всем, что есть ценного в этом доме.




Грету крестили в ближайшее воскресенье, день спустя после семнадцатого дня рождения Руби. Церемония прошла очень тихо: присутствовали лишь Руби, Джейкоб и их дочь, которая оказалась просто идеальным ребенком – спала по ночам, без малейших возражений сосала материнскую грудь, отрыгивала, как полагается маленьким детям. Но при этом Грета совсем не набирала вес.

– Она весит столько же, сколько в момент рождения, – сказала обеспокоенная Руби, держа девочку на руках.

– Да откуда ты можешь это знать? – немного раздраженно спросил Джейкоб. Ему не нравилось, что Грета занимает все время матери.

– Знаю, и все.

После крещения Джейкоб отправился в паб, заявив, что ему надо обмыть ребенка. Лошадь, на которую он поставил за день до этого (Руби об этом ничего не знала), пришла третьей, хотя шансы на победу были высокими. Джейкоб сам не знал, что для него важнее – скачки или выпивка. И уж точно самыми важными для него не были ни Руби, ни их дочь.




Когда Грете исполнилось три месяца, Джейкоб уже отдавал жене не более половины зарплаты. Каждую пятницу он ставил на лошадей пару шиллингов, и выигрыши приносили ему столько радости, что это вполне компенсировало проигранные деньги. Теперь рабочие недели проходили намного быстрее – каждый день приближал долгожданную пятницу. Всю неделю Джейкоба не покидало чувство, что уж на этот раз ему повезет особенно крупно.

К тому же рабочие часы летят намного быстрее, когда знаешь, что вечером тебя жнут в «Шафтесбери» приятели. Руби могла пилить его сколько угодно – он был мужчиной и сам решал, что ему делать. Другие ребята в пабе часто хвастались, как они отпускают затрещины своим женам, если те позволяют себе слишком много. Джейкоб решил, что, раз уж Руби не понимает и не поддерживает его, когда-нибудь он тоже покажет ей, кто в доме главный.




Им наконец удалось уговорить Чарли Мерфи починить окно в их комнате. Руби повесила новые ярко-красные занавески. Теперь на кровати лежало лоскутное покрывало, на полу – коврик, а царапины на комоде прикрывала кружевная скатерть. Чистенькая, опрятная комната стала настоящим оазисом в унылом грязном доме.

Как-то жарким августовским вечером Джейкоб, как обычно, вернулся домой, весь покрытый угольной пылью. Вечернее солнце смотрело в раскрытое окно, делая комнату еще более нарядной. Грета лежала на кровати в одном истрепанном подгузнике, что-то ворковала и лениво рассматривала пальцы ног. Ее никак нельзя было назвать подвижным ребенком, кроме того, она часто простужалась и, по словам Руби, так и не набрала нормальный вес.

Стол был накрыт. Большой котелок, стоявший посредине, исходил паром через дыру в крышке, что означало, что на ужин будет неизбежное рагу. Руби отреагировала на появление Джейкоба сухим кивком.

– Когда ты помоешься, чай будет готов, – сказала она.

– А вода согрета?

– Пока ты ходишь пьянствовать в паб, я не буду греть тебе воду – я уже говорила тебе об этом. Нагреешь сам, – ответила Руби, открывая газету, которую она, должно быть, где-то нашла.

Чтение газет всегда особенно сильно раздражало Джейкоба: он почти не умел читать, и ему казалось, что Руби намеренно указывает его место.

– Я пока выпью чаю, – продолжала Руби.

– Ты лучше согрей мне воду.

В голосе Джейкоба послышалась угроза, и девушка посмотрела на него с удивлением:

– Что ты сказал?

– Я сказал, подними задницу и согрей мне воду, черт возьми! – повторил Джейкоб, сделав шаг к ней.

Руби засмеялась:

– Я присела впервые за весь день, а потому и не подумаю вставать.

Этот смех окончательно вывел его из себя. Надо было проучить ее. Джейкобу надоело постоянно чувствовать себя ниже Руби, надоело отношение к нему как к непослушному ребенку. Он поднял руку и ударил ее по щеке – достаточно сильно, чтобы она заплакала и стала молить о пощаде.

Но ничего подобного не произошло. Руби завизжала, вскочила на ноги, схватила котелок с рагу и метнула его парню в голову. Раздался треск от удара металла о кость, и Джейкоб свалился на кровать.

Завизжав снова, Руби подхватила на руки Грету. Девушка стояла над Джейкобом, держа в одной руке котелок, а в другой ребенка, ее щеки пылали.

– Джейкоб Виринг, если ты еще раз ударишь меня, – скрежещущим голосом произнесла Руби, – я убью тебя, клянусь!

Джейкоб не усомнился в этом ни на секунду.




– Я упал, – объяснил он своим друзьям в пабе. – Зацепился за стул и ударился головой о стену.

– Ясное дело, это не твоя женка тебя стукнула, – пошутил один из приятелей. – А если это она, то я надеюсь, ты показал ей, кто в доме хозяин!

– Она бы не посмела!

Несправедливость того, что произошло, давила на Джейкоба весь вечер, и чувство обиды лишь росло с каждой кружкой пива. Другие мужчины били своих жен, и это считалось вполне нормальным, почему же у него в семье все не так? Но с другой стороны, как можно было сравнивать Руби с обычными женщинами? В ней было что-то неземное. Чем хуже шли дела, тем лучше она себя чувствовала – как будто жизнь была битвой, в которой она во что бы то ни стало решила победить. Джейкоб почувствовал, как в его груди разлилось что-то теплое. Эта необычайная женщина принадлежит ему! В его затуманенном мозгу вдруг всплыло воспоминание о том, как когда-то давно Руби заглядывала в дверь коровника и робко произносила: «Привет, Джейкоб».

Тогда она его любила, но это чувство ушло. Он сам все испортил! Джейкоба обуяла жалость к самому себе. Вернувшись домой, он покажет Руби, как сильно он ее любит, и постарается все исправить.




Когда он пришел, Руби уже крепко спала. Занавески тихо развевались от ночного ветерка. Рабочая одежда Джейкоба висела на окне, но в комнате все равно пахло угольной пылью. Грета лежала в своей кроватке рядом с их постелью.

Дрожа от желания, которого он не испытывал с тех пор, как они сбежали из Брэмблиз, Джейкоб быстро разделся. Он хотел Руби так, как никогда раньше. Когда они в последний раз занимались любовью, она была еще почти ребенком, но теперь это была настоящая женщина – желанная женщина, знаменитая во всей округе.

Обнаженный, Джейкоб скользнул под одеяло, обнял Руби за талию и притянул к себе.

Она мгновенно проснулась.

– Что ты делаешь? – встревоженно спросила девушка, отталкивая его.

– Руби, я люблю тебя! – хрипло прошептал молодой человек. В его чреслах горел огонь, который надо было погасить, иначе он сошел бы с ума. Стройное, упрямо сопротивляющееся тело Руби лишь сильнее раззадоривало его, делая желание и вовсе нестерпимым.

– Джейкоб! – фыркнула Руби. – Ты пьян, я чувствую по запаху. Отстань от меня, ты разбудишь Грету.

Но сейчас Джейкоб не остановился бы, даже если бы от этого зависела судьба всего мира. Он дернул вверх ночную рубашку, разорвав ее, навалился на Руби, вошел в нее и содрогнулся от острого удовольствия. Внутри нее все было намного свободнее, чем раньше, но ведь она родила ребенка! Новизна ощущений ничуть не ослабила наслаждение и не помешала Джейкобу достичь бурного, сотрясшего его экстаза. Несколько секунд спустя он скатился с Руби, удовлетворенный и уже сонный.




С того дня Джейкоб больше не ходил в «Шафтесбери» – теперь он просиживал вечера в другом пабе. Ему было стыдно за то, что он сделал, и за то, чего он не сделал. Они с Руби ни разу не обсуждали ночь, когда он взял ее помимо ее воли. – На следующее утро на руках девушки появились «следы страсти», а на щеке – синяк от его удара.

Джейкобу хотелось выпить – или хотя бы вырваться из напряженной атмосферы, царившей в Фостер-корт. В пабе он держался отчужденно, не желая ни с кем знакомиться.

Его чувство стыда стало лишь сильнее несколько месяцев спустя, когда Руби укоризненным тоном объявила, что она беременна. В этом был виноват только он один – как и во всем остальном.

В следующем, 1937, году, вновь в апреле, родилась их вторая дочь. Руби назвала ее Хизер – в честь актрисы Хизер Энджел, сыгравшей в одном из любимых фильмов Руби «Беркли-сквер».

В отличие от Греты Хизер была подвижным, шумным ребенком. Она мало спала, вечно плакала, требуя материнской груди, и покрывалась красными пятнами гнева, когда не получала желаемое. Руби, по-прежнему работавшая посыльной ломбарда, приобрела двойную коляску, которую толкала по улицам Дингл, позволяя всем прохожим любоваться спокойной молчаливой Гретой и вечно вопящей Хизер.




Эта девушка сама подошла к нему. Джейкоб никогда в жизни не заговорил бы с женщиной первый. Была суббота, паб был переполнен, а тапер наигрывал мелодии, которые Джейкоб смутно помнил по вечерам, проведенным с Руби в Брэмблиз, под потрескивание граммофона.

– Когда они любят, они любят! – под музыку похотливо ревели посетители.

– Привет, у тебя такой одинокий вид! – сказала девушка, усаживаясь на скамью рядом с Джейкобом. Ее красивые волнистые волосы не были ни белыми, ни черными – кажется, таких женщин называли шатенками.

– Спасибо, я в порядке, – сухо ответил Джейкоб, решив, что она проститутка, принявшая его за потенциального клиента. Но девочка промахнулась: у него в кармане было лишь девять пенсов, чего не хватило бы, чтобы оплатить услуги самой дешевой шлюхи в Ливерпуле. Джейкоб ощутил укол досады – девушка была очень красивой. Ее небольшие остроконечные груди были хорошо различимы под красным свитером, и у нее была очень гладкая, атласная кожа темного цвета. Джейкоб был нормальным земным мужчиной с нормальными мужскими желаниями – которые ему не удавалось удовлетворить. Они с Руби спали в одной постели, но теперь он боялся даже дотрагиваться до нее.

– Как тебя зовут? – спросила девушка.

– Джейк Виринг.

– А я Элизабет Джорджсон, но все зовут меня Бет. Ты здешний?

– Нет, я из Киркби.

– И чем ты здесь занимаешься?

Джейк сам не знал, чем он здесь занимается. Его привезла в Ливерпуль Руби, и он подчинился ей, как овца, идущая на убой, – но всего этого он не мог рассказать девушке.

– Я потерял работу и приехал в Ливерпуль искать новую, – сказал он.

– Ну и как, нашел?

– Я угольщик, развожу уголь по Эдж-Хилл.

– Моя бабушка живет в Эдж-Хилл! – радостно воскликнула Бет. – Я скажу ей, чтобы она брала уголь только у тебя. Сама я живу в Токстиз.

Далее девушка рассказала, что работает в отделе инструментов в магазине «Вуллиз» на Лорд-стрит, но надеется, что ее переведут на косметику. Когда она говорила об этом, ее карие, словно бархатные глаза радостно блестели.

Отец Бет был родом с Ямайки, мать ирландка, и у девушки было два брата и три сестры – все они жили вместе с родителями. Бет было восемнадцать лет, столько же, сколько и Руби, и это поразило Джейкоба в самое сердце. В отличие от этой милой, беззаботной девчонки Руби выглядела лет на двадцать пять, а то и на тридцать, Бет же, похоже, задумывалась только о том, где ей раздобыть новую помаду и духи.

– Джейк, ты же был не против поболтать со мной? – спросила она его. – У тебя и впрямь был очень одинокий вид, и я подумала, что нехорошо, когда такой симпатичный парень сидит и грустит. – Девушка робко посмотрела на него. – У тебя есть подружка?

Джейкоб сделал глотательное движение и уверенно ответил:

– Нет.

Ему не хотелось, чтобы Бет ушла, – ее слова были такими приятными! Она не была проституткой, а в паб пришла только потому, что здесь праздновала день рождения одна из ее подружек с работы. В присутствии Бет Джейкоб чувствовал себя большим и сильным, тогда как в присутствии Руби – ничтожным. Кроме того, Бет была мягкой, что так контрастировало с твердокаменным характером Руби. Когда паб уже закрывался, Джейкоб отважно предложил девушке вновь встретиться здесь же в следующую субботу.

Казалось, она была разочарована.

– Но ведь это целая неделя! – воскликнула Бет. – Неужели мы не можем увидеться пораньше?

– Я бы с радостью, но… -Джейкоб замялся, но, солгав один раз, врать было уже просто. – Дело в том, что у меня мало наличности. Я каждую неделю отсылаю деньги маме в Киркби. Она вдова, и у меня есть еще три младших братишки. Они едва сводят концы с концами, так что приходится им помогать.

Бет посмотрела на парня с теплотой:

– Ты даже лучше, чем я думала! Вот что я тебе скажу: давай в среду пойдем в кино, у меня есть деньги.

Они начали регулярно встречаться – сначала дважды в неделю, а вскоре и трижды. Джейкобу прибавили зарплату – теперь он получал фунт и шесть пенсов, – но Руби он об этом не сказал, а деньги оставлял себе. Бет познакомила его со своим крупным, крепким отцом и рыжеволосой матерью. Родители девушки придирчиво осмотрели его и, судя по всему, остались довольны увиденным. Джейкоб догадался сказать, что он католик, и теперь его принимали в этом доме с распростертыми объятиями. Он стал официальным ухажером Бет – как когда-то давно считался ухажером Одри. Этот статус пришелся ему по душе, практически ничего от него не требуя, но зато предоставляя ему массу возможностей хорошо проводить время. Двойная жизнь очень нравилась Джейкобу, хотя он и понимал, что долго все это длиться не может. Рано или поздно Руби должна была узнать о Бет, а Бет – о Руби.

Но все произошло совсем не так, как он предполагал.




Был канун Нового года. Шел снег, и небо было затянуто тяжелыми темными тучами. Белые снежные хлопья облагородили бесформенные завалы угля во дворе, превратив их в некое подобие горного хребта. Джейкоб, весело насвистывая, бросал мешки с углем на повозку. Его работодатель, Артур Каммингс, слишком старый и дряхлый, чтобы вести дела самостоятельно, стоял на пороге домика, в котором он жил один, и, потирая узловатые руки, наблюдал за процессом. Его жена умерла два года назад, а детей у них не было.

– Что делаешь сегодня вечером, парень? – спросил он.

Каммингс знал о Руби и девочках.

Рождество стало для Джейкоба сложным периодом – теперь на него претендовали сразу две женщины. Бет он сказал, что проведет выходные в Киркби. Они должны были встретиться на следующий день.

– Останусь дома, выпью чего-нибудь с женой, – ответил Джейкоб.

– Хороший парень! – одобрительно заметил Каммингс. – Когда закончишь, заходи ко мне, разопьем по бутылочке «Гиннесса». Можем отпраздновать Новый год заранее.

Джейкоб не собирался принимать это предложение, но все равно кивнул. Несомненно, Артур был хорошим человеком, и ему было не по душе вынужденное одиночество. Он постоянно приглашал Джейкоба на чашку чая, пытался завязать с ним разговор… Но молодой человек не испытывал особого желания сближаться со своим работодателем. Закончив грузить мешки, Джейкоб погладил по морде апатичного коня по кличке Клиффорд и уже собирался усесться в повозку, когда в ворота вошла Бет. Ее появление испугало Клиффорда, который дернул головой и нервно фыркнул.

– Что ты здесь делаешь? – резковато спросил Джейкоб. Угольный склад был нейтральной территорией, и ни Руби, ни Бет никогда здесь не появлялись.

– Джейк, я должна кое-что тебе сказать, – проговорила девушка. Она была очень бледной, а ее глаза опухли от слез. – Я залетела.

– Куда залетела?

– Туда, Джейк. У меня будет ребенок. Я не сказала маме и папе, но нам придется обвенчаться как можно быстрее. Они все равно догадаются, но когда мы поженимся, это будет уже не важно. Мы сегодня же пойдем в церковь Святого Павла и поговорим с отцом Винсентом – договоримся о венчании.

Джейкоб замер.

– Сегодня я не могу, – пробормотал он. – Я пообещал маме встретить Новый год вместе с ней.

– Ну что ж, тогда завтра, – разочарованно ответила Бет.

К удивлению Руби, в этот и следующий вечер Джейкоб, напуганный до колик в животе, сидел дома. Ему пришло в голову, что они с Руби так и не поженились, а значит, он свободен и может жениться на Бет. Но ему не нужна была жена – в особенности беременная. В этом случае он лишь поменял бы одно жалкое существование на другое, возможно еще худшее. По крайней мере Руби хорошо зарабатывала и не бросала работу даже в последний месяц обеих беременностей. Вероятно, Бет захочет уйти из «Вуллиз», и ответственность за нее и будущего ребенка целиком ляжет на его плечи. Словно по волшебству, Джейкобу открылись многочисленные положительные качества Руби, которых он не замечал раньше.

Бет знала, что он живет в Фостер-корт, но не знала номера дома.

– Это настоящие трущобы, – говорил ей Джейкоб. – Я живу там лишь временно. Тебе лучше не появляться в этом месте.

Но теперь она могла в любую минуту появиться здесь – или на угольном складе. Или, что еще хуже, она могла прислать своего отца. Джейкоб чувствовал себя связанным по рукам и ногам.

Прошел еще один день. Джейкоб сказал Артуру Каммингсу, что у него много домашних дел и ему нужен отгул – он отработает в субботу. Так как он был хорошим работником и никогда прежде не брал отгулов, Артур охотно согласился на это.

На следующее утро Джейкоб надел рабочую одежду, спрятался в конце коридора и подождал, пока Руби с детьми в коляске уйдет на работу. После этого он вернулся в комнату и переоделся в костюм.

Джейкоб понятия не имел, как выбраться из путаницы, в которую превратилась его жизнь. Ему в голову приходил лишь один вариант – убежать как можно дальше, найти работу на какой-нибудь ферме и жить тише воды ниже травы, запретив себе даже смотреть на женщин. Можно было пойти на один из городских вокзалов, купить билет до станции, до которой ему хватило бы денег, и уехать не оглядываясь.

Город, как обычно, пульсировал потоками транспорта. У Джейкоба, быстро идущего по тротуару в сторону вокзала на Лайм-стрит, заболела голова, и он остановился, чтобы хоть немного прийти в себя. Он стоял у здания, на котором висела табличка «Армейский призывной пункт».

Несколько минут Джейкоб смотрел на эту табличку, а затем вошел в дверь.

Он не собирался возвращаться в Фостер-корт, но ему пришлось это сделать. Заполняя анкету, Джейкоб оставил адрес угольного склада – он решил, что мистер Каммингс не будет возражать, – а если кто-нибудь заметит, что он назвался другой фамилией, он что-нибудь да придумает. Следовало обратиться в армейский отдел образования и пройти курс обучения – все же Джейкоб читал и писал очень слабо даже для армии. Ему предоставят квартиру и питание, он сможет по своему усмотрению распоряжаться жалованьем – и, что самое главное, ему больше не придется принимать решения самостоятельно. Отныне он будет должен только королю и Британии.

Он сегодня же найдет Бет – не дожидаясь, пока она найдет его, – и договорится со священником о дате венчания и обо всем остальном. Когда настанет этот день, он будет уже далеко.




Руби не обеспокоило то, что Джейкоб не пришел домой после работы. Она уже успела привыкнуть, что в последнее время он жил как будто сам по себе. Иногда девушка задавалась вопросом, любит ли она его еще и любила ли вообще или это было лишь детское увлечение. Джейкоб был первым встреченным ею молодым человеком, и у него была красивая внешность, но она очень сомневалась, что при других обстоятельствах удостоила бы его чем-то большим, чем мимолетный взгляд. Если бы не несчастный случай с Биллом Пикерингом, их роман сошел бы на нет еще несколько месяцев назад.

Но тогда у нее не было бы девочек. Сейчас они обе спали на кровати. Руби наклонилась и дотронулась до белой щечки Греты.

– Что бы я без вас делала? – прошептала она.

Бледные губы были сложены в тихую улыбку. Девочка сжимала тряпичную куклу, которую она назвала Бэбс. Грета была очень похожа на Джейкоба – те же светлые волосы, те же голубые глаза с длинными светлыми ресницами. Кроме того, девочка унаследовала от отца спокойный характер.

Руби вздохнула. Бедный Джейкоб! На самом деле он был неплохим человеком, но от него требовали того, на что он был не способен. Ему требовалось прежде всего спокойствие и одиночество. На своей любимой ферме, посреди безлюдных полей он чувствовал бы себя в своей среде, но город был для него чужим.

Руби не стала касаться второй своей дочери, боясь разбудить ее. Хизер было лишь девять месяцев, но она была настоящей юлой, уже сейчас ни минуты не сидевшей на месте. Девочка уже дважды обжигала руку об утюг, который мать ставила под кровать, чтобы тот остыл. Руби и Хизер были очень похожи: как и у матери, у девочки были черные волосы и почти черные глаза. Худая и жилистая, очень сильная, она была почти такого же роста, как старшая на год Грета, которая часто болела и так и не набрала нормальный для своего возраста вес.

Руби решила, что пора бы уже приступить к рагу, остывающему на столе. Рагу было проще всего готовить – Руби ни за что на свете не поставила бы что-либо свое в грязную духовку на кухне, а газовую горелку можно было худо-бедно почистить. После того как Хизер начала ползать, готовить еду стало довольно сложно. Руби каждый раз приходилось решать, оставить девочку в комнате, спрятав подальше все потенциально опасное, или взять ее на первый этаж, где было полно различных неприятностей – в том числе кухонных тараканов, которых Хизер вполне могла попытаться поймать и съесть.

Ну когда же они наконец вырвутся с Фостер-корт?




Обычно дом замирал, погружаясь в тишину, лишь глубокой ночью. Просыпаясь в темноте, Руби некоторое время лежала и слушала тихое дыхание девочек и похрапывание Джейкоба. За стеной не плакали дети, не вопили женщины, никто не хлопал дверью, не дрался… Иногда она лежала так, погруженная в полудрему, до тех пор, пока по улице не начинали грохотать повозки молочников и не раздавалось звяканье бутылок. Для района это как будто служило сигналом к пробуждению: открывались двери, раздавались голоса и посвистывание, по лестнице размеренно топали мужские ноги в сапогах и ботинках, отправляющиеся на работу. После этого Руби обычно будила Джейкоба и вставала сама: надо было попытаться пробраться на кухню до того, как там появятся другие обитатели Фостер-корт, и вскипятить чайник.

Но, проснувшись этой ночью, она осознала, что чего-то недостает. Руби вспомнила, что, когда она ложилась спать, Джейкоба все еще не было дома. Не было его и сейчас.

Девушка не имела ни малейшего представления о времени. Если не считать дыхания девочек, мир был погружен в молчание. Руби села на постели, зажгла свечи и впервые обратила внимание на то, что костюма Джейкоба не было на двери, на обычном месте. Так она и сидела, дрожа от холода и беспокойства, пока на улицы не выехали повозки молочников, а докеры не пошли на работу. Тогда Руби оделась, покормила детей, усадила их в коляску и направилась в сторону угольного склада.

Небо было свинцово-серым, а январское утро – очень холодным. Зайдя во двор склада, Руби увидела, что на телегу грузит мешки незнакомый ей парень. Понурив голову, перед повозкой стояла серая лошадь в упряжи, но когда появилась Руби, лошадь беспокойно дернула головой.

– Где Джейкоб? – громко спросила Руби.

Может быть, его выгнали с работы и он просто боится сказать ей об этом?

– Лучше постучите вон в ту дверь, и Артур Каммингс все вам расскажет, – с ухмылкой ответил парень, кивнув в сторону небольшого домика, стоявшего в углу двора. – Кажется, ваш Джейкоб оказался тем еще пройдохой.

– Ты о чем? – поинтересовалась Руби, но парень промолчал.

Дверь открыл сутулый старик со слезящимися глазами. У него был несколько удивленный вид. Руби не стала тратить время на обмен любезностями.

– Где Джейкоб? – спросила она.

– А вы кто?

– Его жена.

– Но я думал… – старик дернул себя за белые, как снег, волосы. Казалось, он удивился еще больше.

– Что вы думали?

– Вообще-то его жена уже здесь.

– Я никогда не говорила, что я его жена. Я его невеста. – В прихожую вышла какая-то девушка. На ней было коричневое обтягивающее пальто, трикотажная шапочка и такие же перчатки. Ее можно было бы назвать очень красивой, если бы ее глаза не были красными от слез.

– У Джейка нет жены, – сообщила она.

– Есть, и это я! – громко возразила Руби и указала на коляску. – А это его дочери. Но я хотела бы знать, где он сам, черт возьми! Кстати, его зовут Джейкоб, и ты не можешь быть его невестой.

Девушка расплакалась.

– О Боже, все еще хуже, чем я думала! Он еще и обманывал меня?

– Да, но где он? – повторила Руби.

– Он пошел служить в армию, девочки, – взволнованно произнес Артур Каммингс. – В королевский танковый полк. Он сказал, что его жена все знает.




Артур оказался хорошим человеком. Он явно был огорчен аморальным поведением своего бывшего работника – как будто проступки Джейкоба каким-то образом бросали тень на него самого. Артур заварил чай, сказав, что его посетительницам он сейчас очень нужен. Коляску поставили в прихожей, а обе девушки уселись за накрытый синелью стол в столовой, обстановка в которой выглядела так, словно на дворе все еще было девятнадцатое столетие. В черном камине бодро потрескивал огонь.

Девушки решили, что винить в чем-то друг друга бессмысленно. Джейкоб обманывал их обеих. Как ни странно, Руби почувствовала симпатию к несчастной Бет. Всхлипывая, девушка рассказала, что она любила Джейкоба всем сердцем и что они должны были пожениться через несколько недель. За день до этого они договорились пойти по магазинам и выбрать себе обручальные кольца. Когда Джейкоб не пришел, Бет сильно встревожилась.

Руби опустила глаза на латунное кольцо, которое она за свои деньги – а именно за шесть пенсов – купила в «Вулвортс». Если перед тем, как ложиться спать, она не снимала его, палец становился зеленым. Она не испытывала никаких чувств, за исключением ощущения, что ее бессовестно предали. Так, значит, у Джейкоба была женщина на стороне! Руби и не знала, что он на такое способен. Но как бы там ни было, она почувствовала, что с уходом Джейкоба с ее плеч свалилась часть груза, который ей приходилось нести. Возможно, она поплачет несколько дней – в основном потому, что их когда-то такие приятные отношения закончились на такой печальной ноте, но, коль уж на то пошло, радости они не приносили уже давно.

Бет безутешно рыдала. Протянув руку, Руби погладила ее по плечу.

– Ничего, пройдет время, и ты его забудешь, – сказала она таким тоном, словно обращалась к ребенку. – Ты еще так молода, найдешь себе кого-нибудь другого.

– Я никогда его не забуду, и мне не нужен никто другой! – всхлипывала Бет. – Моя жизнь кончена. Назад на работу меня уже не возьмут, я сказала всем, что выхожу замуж. Кое-кто из девочек уже купил мне свадебный подарок, и я уже пригласила их в церковь Святого Павла!

– Скажи им, что ты решила отменить свадьбу, – предложил Артур. Он сидел между девушками с видом судьи, и было видно, что он принимает постигшее их несчастье близко к сердцу.

– Да, неплохая мысль, – ободряюще произнесла Руби. – Скажешь, что ты передумала.

Бет уныло посмотрела на нее:

– Я бы так и сделала, если бы не… Дело в том, что я беременна ребенком Джейка. Когда мой отец об этом узнает, он меня убьет.

В дверь постучали.

– Надеюсь, это не очередная девушка, разыскивающая Джейка, – печально пошутил Артур, идя к двери.

Но это оказался лишь новый работник, который сообщил, что уезжает.

– Мне пора, – сказала Руби. – У меня важные дела, надо повидать кучу людей.

– Но как же я?! – вскричала Бет.

– А что ты? – нахмурилась Руби.

– Ты должна мне помочь.

– Ничего я не должна. У меня положение еще хуже, чем у тебя. Мне надо кормить двоих детей, платить за жилье, работать, наконец.

– Но зато твое сердце не разбито! – горячо проговорила Бет. – Я вижу, что ты ничуть не огорчена. Ничего удивительного, что Джейк ушел ко мне. Наверное, ты совсем о нем не заботилась, так что ты сама виновата, что он сбежал. Ты его к этому вынудила.

– Милая, погоди минутку, – вмешался Артур Каммингс. – Мне кажется, что ты не права.

– Права, не права – какая разница!

– Джейкоб сбежал из дому только после того, как познакомился с тобой, – заметила Руби. – Наверное, его подвигло к этому известие о вашем ребенке. Он был не в состоянии содержать нашу семью, не говоря уже о двух сразу.

– Но ведь он помогал своей матери и младшим братьям, разве нет?

– Черта с два он кому помогал! Он не видел мать уже несколько лет, и он ее единственный ребенок. Джейкоб не мог содержать даже собственных детей. Почти все его деньги уходили на букмекеров и на пиво.

Бет разрыдалась с новой силой.

Руби подумала, что последние ее слова были чересчур жестокими. Ей вновь стало жаль девушку. Похоже, у Бет было чересчур мягкое сердце, и она была отчасти права, утверждая, что Руби не заботилась о Джейкобе, – но это была его и только его вина. Сразу после их прибытия в Фостер-корт Руби делала все от нее зависящее, чтобы облегчить Джейкобу жизнь. Кто еще позволил бы ему полгода лежать пластом? И при всем этом она кормила его, обхаживала… Руби пришла в голову мрачная мысль, что, если бы не Грета, Джейкоб, возможно, до сих пор лежал бы на одном месте. В его отношении к дочерям совсем не чувствовалось любви – попросту говоря, они были ему безразличны. Как будто девочки появились на свет без его участия!

– Без него тебе будет даже лучше, – внезапно произнесла Руби.

– Да откуда тебе это знать! – воскликнула Бет.

– Руби прожила с ним два года, – вставил Артур Каммингс. – Так что она знает, о чем говорит. Я считал Джейкоба хорошим парнем, но сегодня утром он упал в моих глазах.

Бет содрогнулась:

– Я уже на третьем месяце. Мне придется уйти из дому до того, как появится живот. И лучше сделать это пораньше – как только папа узнает, он все равно выгонит меня. Так мне хотя бы не придется прятаться и лгать.

– Пожалуй,ты права, – произнес старик, покачивая головой.

– Да, но что мне делать?! – всплеснув руками, горестно воскликнула Бет. – Можно я буду жить с тобой? – обратилась она к Руби. – Извини за все, что я тебе наговорила.

Руби фыркнула:

– Поверь, когда ты увидишь, где я живу, ты сама не захочешь там остаться. Ни один человек в здравом уме не станет жить в Фостер-корт. Нам с Джейкобом было тесно в нашей комнатушке, а ведь большую часть времени его не было дома. Мы с тобой будем мешать друг другу, а места для еще одного ребенка там нет совсем. И что будет, когда ты бросишь работу? Я что, должна буду кормить тебя?

– Мне все равно, тесно там или нет. Вот что я тебе скажу, – возбужденно произнесла Бет. – За то, что ты будешь кормить меня, я буду заниматься уборкой и тому подобным. Тебе не придется выполнять домашнюю работу.

– Я не могу позволить себе домработницу, – язвительно бросила Руби.

– А ты представь, что я жена, а ты муж. Я буду смотреть за детьми и готовить еду, а ты – ходить на работу. Кстати, где ты работаешь?

– Она посыльная ломбарда, – с гордостью сообщил Артур.

– Спасибо, но я не хочу быть ничьим мужем! – заявила Руби. – И дело не только в этом. Сейчас я больше всего хочу выбраться с Фостер-корт, а не взять себе еще одного жильца. – Она скрестила руки на груди, что показывало, что она уже приняла решение.

В прихожей громко вопила ее младшая дочь, недовольная тем, что ей никто не уделяет внимания.

– Мне лучше уйти, а то от крика Хизер тут повылетают все стекла, – сказала Руби.

– Эй, послушайте меня обе, – произнес Артур Каммингс. – Вы можете переехать ко мне. Здесь наверху есть две пустующие спальни и зал. Мне не нужно платить, достаточно будет уборки и готовки. – Старик жалобно улыбнулся. – После того как умерла моя старуха, я питаюсь кое-как. Я буду только рад вашей компании.

Он перевел слезящиеся глаза с одной девушки на другую.

– Да, и еще – я люблю маленьких детей, – добавил Артур, словно уговаривая их. – Что скажете?

– Да! – не задумавшись ни на секунду, воскликнула Бет.

Руби же для принятия решения понадобилось несколько больше времени. Бет была ей симпатична, и девушек объединяло то, что их предал один и тот же мужчина. Кроме того, Руби понравился Артур и его дом.

– Хорошо, – наконец сказала она. – Бет будет заниматься уборкой, готовить еду и смотреть за детьми. Я буду платить за продукты из своего кармана – так будет честно. Но предупреждаю: что бы ни случилось, не надо считать меня своим мужем!

Артур с довольным видом вздохнул:

– Так, значит, договорились?

– Договорились, – в один голос ответили обе девушки, и Руби подумала, что Джейкоб лопнул бы от изумления, если бы в этот момент увидел, с каким радостным видом они посмотрели друг на друга и пожали руки.




БЕТ




Глава 6




1938-1945


Сын Бет появился на свет полгода спустя, в душную августовскую ночь, причинив немало мучений матери и заставив поволноваться Артура Каммингса, который расхаживал по коридору, словно нетерпеливый отец.

– Она умрет? – спрашивал он каждый раз, когда воздух пронизывал особенно пронзительный крик.

– Нет, конечно, – раздраженно отвечала Руби.

Ее дети появлялись на свет, не причиняя ни малейших неудобств никому, кроме нее самой, и ей уже надоели истерические метания Бет. Рядом с роженицей сидела та самая миссис Микельвайт, которая помогла появиться на свет Грете и Хизер. Руби поднялась наверх, чтобы посмотреть, не разбудила ли суматоха ее девочек, но те крепко спали в своей кроватке. Она уселась и стала слушать. Крики все усиливались, потом резко оборвались. Раздался детский ор. Руби подождала немного и зашла в спальню – как раз в тот момент, когда миссис Микельвайт вкладывала в руки Бет крупного щекастого младенца. У матери был изможденный вид, она была вся покрыта потом, а ее волосы были взлохмачены.

– В нем не меньше десяти фунтов, – довольно хихикнула акушерка. – Бедной мамочке пришлось нелегко. Милая, как ты его назовешь?

– Джейк, – ответила Бет и показала Руби язык.

– Ах ты, дрянь! – дружелюбно воскликнула Руби. Девушек связывали довольно запутанные отношения. Руби обвиняла Бет в том, что та ужасно ленива и питает чрезмерную склонность к экстравагантным выходкам, хотя втайне признавала, что это все мелочи на фоне ее доброго сердца и хорошего характера. В свою очередь, Бет говорила, что Руби слишком любит командовать и бессердечна, однако при этом признавала, что она умеет работать, как никто другой, и никогда не откажет ближнему в помощи. Они неоднократно ссорились из-за желания Бет назвать ребенка Джейком – если родится мальчик, разумеется. Руби не хотела, чтобы что-то или кто-то, тем более ребенок, напоминал ей о Джейкобе, Бет же, наоборот, желала этого. Она называла себя Бет Виринг и, как реликвию, хранила бритву Джейкоба – та постоянно лежала в ее комнате на туалетном столике.

– Правда, он красавчик? – с гордым видом произнесла Бет, глядя, как ее сын размахивает пухленькими кулачками. На его голове были хорошо видны светло-каштановые волосики, а кожа была более светлой, чем у Бет.

– Да, очень красивый ребенок, – искренне признала Руби, после чего поцеловала Бет и пожала Джейку крохотную ручонку.

– А где его отец? – спросила миссис Микельвайт.

– В армии.

– Миссис О'Хэган, а где ваш муж? Я его хорошо помню.

– Тоже в армии.

– Они пошли служить вместе, – усмехнулась Бет.

– Они лучшие друзья, – улыбнулась в ответ Руби.

– Как мило, – заметила миссис Микельвайт.




Жить у Артура Каммингса было очень хорошо. Дом был весьма уютным, хоть и небольшим. Бет часто жаловалась, что тут слишком тесно для такого количества народу, но после Фостер-корт Руби научилась ценить возможность спать и есть в разных помещениях и быть единственной хозяйкой на кухне. На белье постоянно оседала угольная пыль, а туалет был расположен в другом конце двора, но зато им не пользовался всякий сброд, а Бет поддерживала его в более или менее чистом состоянии – хотя, чтобы заставить ее делать это, Руби приходилось пускать в ход всю силу своего характера.

Теперь Руби уже не нужно было брать дочерей с собой, курсируя между ломбардами и их клиентами: она со спокойной душой оставляла девочек на попечение Бет и Артура. Сама она частенько захаживала к Марте Квинлан – поболтать, выпить чаю и ощутить себя праздной дамой. Кроме того, Руби подружилась с миссис Харт и забегала повидать ее и Тигра, даже если женщина ничего не закладывала. А она делала это с пугающим постоянством – долги ее. сына все росли.

По воскресеньям Руби приходилось брать готовку на себя – они договорились, что в этот день Бет отдыхает. В субботу за детьми смотрел Артур, а девушки шли в кино – в «Дингл Пикчедром» или в «Бересфорд». Первое время они постоянно спорили, что будут смотреть, но потом решили, что станут выбирать фильмы по очереди. Руби предпочитала мелодрамы, а Бет больше всего любила комедии и фильмы с участием Френшот Тоун.

Таким положением дел были довольны все без исключения. Артур Каммингс оплачивал счета, получая взамен компанию на старость. У Бет и ее ребенка была крыша над головой, и за это она вела домашние дела – по мнению Руби, не слишком хорошо. Сама Руби покупала продукты, а оставшиеся деньги делила с Бет, но и этого ей вполне хватало, чтобы приобретать вещи, которые она не могла позволить себе после бегства из Брэмблиз.

И даже преемник Джейкоба, парень по имени Герби, по мере сил помогал им – закончив дневные дела, он присматривал за Клиффордом.




Из всех обитателей дома лишь Артура беспокоили тучи, собиравшиеся на политическом горизонте. Он ежедневно читал «Дейли геральд» и слушал выпуски новостей по радио.

– Как по мне, этот Гитлер наращивает мускулатуру слишком быстро, – часто повторял Артур. – За свою жизнь я пережил немало войн, и мне уже нечего беспокоиться за себя – тем более что до сих пор мне везло. Но что будет с вами?

– Думаю, нам тоже не о чем беспокоиться, – отвечала Руби.

Она отказывалась верить, что кто-либо, в том числе этот странный Адольф Гитлер, будет настолько глуп, чтобы начать войну, которую газетчики называли неминуемой. На все зловещие признаки девушка упорно не обращала внимания – хотя их было немало. В каждый дом пришла брошюра под названием «Защита вашего жилища от авианалетов», в которой описывалось, как следует заклеивать оконные стекла липкой лентой, чтобы те не разбились от ударной волны, и как надевать противогаз. Марта Квинлан поступила в Добровольческую женскую организацию и теперь училась оказывать первую медицинскую помощь, втайне надеясь, что у Фреда в душе достаточно патриотизма, чтобы в ее отсутствие вести дела в «Молт-Хаус».

Германия аннексировала Австрию, угрожала Чехословакии, провела мобилизацию своих вооруженных сил, а Бенито Муссолини ввел в Италии фашистский режим. Но Руби все равно надеялась, что войны удастся каким-то образом избежать.

В сентябре премьер-министр Британии Невилл Чемберлен встретился в Мюнхене с Адольфом Гитлером. На родину он вернулся, размахивая бумажкой, которая якобы гарантировала мир.

– Я же говорила, что войны не будет! – воскликнула Руби, услышав об этом по радио.

Но бумажка, которую привез Чемберлен, оказалась бесполезной: немцы продолжали одну за другой захватывать страны Европы.




Рождество, на которое они возлагали так много надежд, было безнадежно испорчено присланными за несколько дней до этого противогазами. К посылке прилагалось письмо, в котором говорилось, что три присланных противогаза предназначены для взрослых и что позднее им будут переданы противогазы для детей, в том числе специальное приспособление для пятимесячного Джейка. Наиболее сильно все это подействовало на Артура: он погрузился в депрессию, из которой так и не смог выйти. Он хорошо помнил, что мировую войну 1914-1918 годов называли последней крупной войной, но теперь выяснилось, что будут еще и другие. Старик без конца повторял, что он потерял веру в человечество, что в мире совсем не осталось добра – иначе как мог прийти к власти такой человек, как Адольф Гитлер? «Вы только посмотрите, что он делаете евреями!» – восклицал Артур. В церковь он больше не ходил, так как полностью утратил веру в Бога, и только и делал, что суетился вокруг троих маленьких детей, которых он приютил под своей крышей.

– Что же будет с этими крошками? – в отчаянии твердил старик.

С наступлением нового, 1939, года люди еще больше, чем обычно, задумывались, что он им принесет. Казалось, каждый месяц, каждая неделя лишь делают войну еще более неизбежной. Признаки этой неизбежности были заметны повсюду. На перекрестках возводились кирпичные укрытия, стены наиболее значимых зданий обкладывались валами из мешков с песком, повсюду открывались пункты первой помощи. Агнес-Фэй Квинлан рассказала, что среди работников муниципалитета теперь регулярно проводились учебные эвакуации на случай налетов. По словам Марты, с началом войны ливерпульских детей должны были эвакуировать в такие места, как Саутпорт или Уэльс.

– Только через мой труп, – ответила на это Руби. – Я никому не позволю забрать у меня моих детей.

– Это все не обязательно, – заверила ее Марта. – Кроме того, при желании матери могут ехать в безопасное место вместе с детьми.

– Ах, если бы они были повзрослее, как твои! – со вздохом сказала Руби. – Тогда я не так беспокоилась бы за них.

Марта положила ладонь ей на плечо:

– Ты сама не знаешь, о чем говоришь. Матери всегда беспокоятся за своих детей, сколько бы лет им ни было. Наш Джим служит в торговом флоте, а ведь море сейчас – самое опасное место. Кстати, на этих выходных он приезжает домой – в первый раз за много месяцев. В субботу у нас будет маленький праздник, ты тоже приходи к нам. Раньше я не приглашала тебя только потому, что понимала, что тебе некогда из-за детей.

– А я могу привести Бет? – спросила Руби, подумав, что они могли бы надеть новые платья, купленные накануне Рождества в «Си-энд-Эй».

– Приводи кого хочешь. Как там твой Джейкоб? Есть какие-нибудь новости?

– Нет.

– Он все еще в Алдершоте?

– Наверное. Я написала ему туда, но он так и не ответил. Он никогда не любил писать письма.

Руби сказала Марте, что Джейкоб служит в королевских танковых войсках, в полку, который стоит в Алдершоте, но не стала упоминать, что он пошел служить только потому, что хотел бежать от семьи.

– Я уверена, что с началом войны их переведут куда-то в другое место.

– Я тоже в этом уверена, – сказала Руби.

«Интересно, в армии Джейкоб ведет себя более храбро, чем в гражданской жизни?» – спросила она себя.




До этого дня Руби ни разу не видела Джима Квинлана. Его внешность можно было назвать непримечательной, хотя иногда в его спокойном лице проявлялась какая-то внутренняя красота. Ей нравилось то, что молодой человек умел уделять внимание всем и каждому, заставляя людей верить в то, что они особенные.

Торговый флот был для Джима делом всей жизни. Он поступил на службу юнгой – это было целых шестнадцать лет назад. Недавно ему было присвоено звание капитан-лейтенанта, то есть он уже мог командовать судном – хотя до сих пор у него никогда не было своего корабля. На земле было немного стран, в которых Джим не бывал. Корабли, на которых он плавал, обычно перевозили грузы, реже – пассажиров.

– Так, значит, это и есть та самая знаменитая посыльная ломбардов, – произнес он, когда Марта в субботу вечером представила его Руби в «Молт-Хаус». – Мама часто упоминала тебя в своих письмах. Мне очень приятно наконец познакомиться с тобой по-настоящему. Ты еще красивее, чем она писала.

– Правда? – промямлила Руби, испытывая нехарактерное для нее смущение.

«Как хорошо, что я надела новое платье изумрудного цвета!» – промелькнуло у нее в голове. Эмили наверняка одобрила бы строгий фасон этого платья, но не цвет.

– Насколько я помню, твой муж служит в армии и у вас двое детей. Сколько им сейчас?

– Грете три, Хизер два. У них обеих был день рождения месяц назад.

– Ты сама еще совсем ребенок, – улыбнулся Джим, глядя ей прямо в глаза.

– Мой день рождения тоже в апреле. Мне исполнилось двадцать.

– Двадцать?! Я вдруг показался себе таким старым! Мне тридцать один.

– Ну разве это «старый»? – запротестовала Руби.

– Слишком старый, чтобы обращать внимание на симпатичных девчонок вроде тебя – но незамужних, конечно же.

Руби решила, что Джейкоба должны убить в первом же бою. Тогда она станет вдовой, и Джим Квинлан обязательно обратит на нее внимание.

В разговор вступила сидевшая по другую сторону стола Бет.

– Я уверена, у тебя есть девчонка в каждом порту, – произнесла она, затрепетав длинными ресницами и бросив на Джима притворно-скромный взгляд. Новое бледно-голубое платье ей очень шло.

– Не в каждом, а через один. Прошу прощения, меня зовет маман, – сказал Джим, заметив, что Марта подает ему знаки из-за стойки.

– Так вот как ты подцепила Джейкоба? – сердито проговорила Руби, когда Джим ушел. – С помощью этого взгляда умирающей телки?

– После двух лет жизни с тобой он наверняка успел привыкнуть к коровам, – парировала Бет.

– Терпеть не могу женщин, которые вечно флиртуют!

– Ты говоришь это только потому, что сама не умеешь флиртовать.

– Я бы ни за что не стала этого делать. Это унизительно для женщины. Мужчины либо принимают меня такой, какая я есть, либо не принимают вообще.

– Пока что они все как один тебя не принимают. У тебя был только Джейкоб, да и тот сбежал.

– В этом виновата не я, а ты, – сказала Руби и, чтобы положить конец вечному спору, встала из-за стола и пошла в туалет.

Выйдя оттуда, она прислонилась к стене и стала наблюдать за Джимом Квинланом, который разговаривал с пожилой четой, время от времени кивая и совсем не обращая внимания на происходящее вокруг. У него была коричневая от загара кожа, очень гладкая – хотя Руби казалось, что у человека, который проводит столько времени на открытом воздухе, кожа должна быть грубой. Вокруг его карих глаз можно было рассмотреть крошечные морщинки, ресницы были короткими, но очень густыми. Руби представила Джима на капитанском мостике, прикрывающим от солнца глаза изящной, также сильно загорелой ладонью.

Но потом воображение затянуло ее в постель к Джиму, и она поежилась, представив, как просыпается в его объятиях. Эти приятные раздумья были прерваны Мартой Квинлан, которая протянула Руби поднос с сосисками в тесте:

– Милая, будь добра, отнеси это гостям. Я ни на секунду не могу выйти из-за прилавка.

– Хорошо, – ответила Руби, решив, что так ей представится еще одна возможность поговорить с Джимом.




В июне миссис Харт решила уехать в Америку.

– У меня там есть сестра Нора, она живет в Колорадо. Кажется, я уже рассказывала тебе о ней, – сказала женщина Руби. – Когда начнется эта чертова война, на Атлантическом океане будет неспокойно.

Руби сразу подумала о Джиме Квинлане, который вынужден будет по многу раз за год пересекать Атлантику, как бы неспокойно там ни было.

– А как же Макс? – спросила она.

– Его уже призвали. В ВВС – он научился летать в университете. – Миссис Харт улыбнулась. – Кажется, у него началась новая жизнь, и я рада этому.

– А вы берете с собой Тигра?

Теперь это был огромного размера котище, который по-прежнему считал себя котенком. Руби почесала ему за ушком, и он довольно замурлыкал.

– К сожалению, не могу. У Норы и так живут две кошки. Тигр очутился бы в своей среде, но не думаю, что Нора будет в восторге от огромного количества котят, которые вскоре появятся. Я отнесу его своей подруге в Чайлдвол. Я уверена, ему там понравится, правда, Тигр?

Но Руби показалось, что у кота, бесстрастно смотревшего на хозяйку, был не слишком довольный вид.

– Руби, милая, ты не окажешь мне небольшую услугу? – продолжала миссис Харт, достав из ящика комода маленький коричневый конверт.

– Вы прекрасно знаете, что я всегда рада вам помочь, – ответила Руби. Миссис Харт уже давно стала ее близкой подругой, и Руби было жаль, что женщина уезжает.

– Я оставлю тебе ключи, для того чтобы ты присматривала за домом, хорошо? Мне кажется, было бы глупо его продавать. Говорят, что война продлится лишь пару месяцев, и, когда она закончится, я вернусь в Англию. Просто заглядывай сюда раз в несколько недель и проверяй, все ли в порядке. Я попрошу обрезать все трубы, так что здесь не должно быть утечки газа или воды, но на всякий случай я оставлю адрес Норы, и, если что-то случится, пиши мне. Если тебе что-нибудь понадобится в саду, бери, не стесняйся. Ты уже много раз ела здешние яблоки и знаешь, какие они вкусные и сочные. Еще тут растет ревень – по вкусу он напоминает вино.

– Я буду по вам скучать, – сказала Руби, взяв конверт.

– Руби, милая, я тоже буду по тебе скучать – по тебе и твоим девочкам. – На глазах миссис Харт появились слезы. – Но ведь война не затянется надолго, правда? Скоро я вернусь, и мы еще попьем вместе чаю – ты, я и Тигр.




Стоял чудесный день, не жаркий, но теплый. На чистом голубом небе светило золотое солнце – как раз то, что нужно для воскресного денька. Такие. дни следовало бы назвать Божьим благословением, наглядной демонстрацией того, каким этот мир видел его создатель.

Но на самом деле день был просто ужасным.

Руби и Бет шли по Принцесс-парку. Джейк крепко спал в коляске, в которой до него катались Грета и Хизер. Девочки играли в густой сухой траве, прятались за деревьями, что-то кричали друг другу. Их звонкие голоса разносились эхом в предвечернем воздухе.

Лица молодых женщин были мрачны. Этим утром, в одиннадцать часов, Великобритания объявила Германии войну – это случилось после того, как Гитлер вторгся в Польшу, страну, с которой Британия была связана союзническим договором.

– И что мы теперь будем делать? Я об эвакуации, – тихо, себе под нос произнесла Бет.

– Думаю, надо уезжать из Ливерпуля – хотя я не хотела бы бросать Артура.

– Я тоже. Но я считаю, что дети важнее.

– Артур сам согласился бы с этим. Если бы он узнал, что мы остаемся в Ливерпуле из-за него, ему это очень не понравилось бы. – Руби посмотрела, как Хизер тянет свою старшую, но более слабую физически сестренку вверх по небольшому склону. Руби присматривала за Гретой, как наседка за цыпленком. При мысли о том, что ее дочери могут пострадать, у нее на глазах выступили слезы. Да и мысль о том, что что-то плохое случится с Бет или Джейком, была ей крайне неприятна – она относилась к Бет как к сестре, а к мальчику как к сыну.

Когда они сказали Артуру, что собираются на прогулку, он поднял шум: старик в любую минуту ожидал авианалета. В конце концов он отпустил их, но предупредил, чтобы они не уходили далеко от дома.

Руби подняла глаза к небу, втайне ожидая появления вражеских самолетов, но небо было абсолютно чистым – на нем лишь сияло яркое солнце.

– Марта Квинлан занимается организацией эвакуации, – сказала она. – Может, по пути домой зайдем в «Молт-Хаус» и договоримся насчет завтра? Для эвакуирующихся подают специальные поезда и автобусы.

Бет вздохнула:

– Хорошо, но давай поедем на поезде – куда бы он нас ни вез. Я ни за что не поеду с детьми в автобусе.

– Что ж, поезд так поезд.

Марта сообщила им, что автобусы едут в Уэльс, а поезда – в Саутпорт. Девушкам следовало к десяти часам прибыть на вокзал Эксчендж.

– А у кого мы будем жить? – поинтересовалась Бет.

– Милая, этого никто не знает. Я так понимаю, это все равно что торговать мясом на рынке. Ты просто стоишь и ждешь, кто возьмет твой товар.

По пути к дому Бет с тоской сказала:

– Я бы очень хотела повидаться с братьями. Ронни сейчас восемнадцать, а Дику двадцать один. Их обязательно заберут в армию.

– Давай я пойду с тобой, – предложила Руби.

– Знаешь, Руби, наверное, не стоит. Спасибо, но я думаю, что папа может припомнить мне все и отдубасить, хоть мне уже и двадцать лет. Мне не хочется появляться в Саутпорте с рукой на перевязи, так что никуда я не пойду.

Я останусь и буду поддерживать огонь в очаге, – торжественно пообещал на прощание Артур.

Они вышли из дому, взяв с собой коляску для Джейка, несколько второпях собранных хозяйственных сумок и противогазы. Было заметно, что Артур в любую секунду может расплакаться. Его руки тряслись, и сегодня он казался девушкам особенно старым.

– Не забывайте, что это ваш дом, – с чувством произнес Артур. – Я буду ждать вас.

– Спасибо, Артур, – сказала Руби, обняв его. – Ваш дом был первым настоящим домом в моей жизни.

Поезд был переполнен возбужденными детьми, многие из них плакали. Самые маленькие ехали в сопровождении матерей. Женщина в форме добровольческой службы раздала бутерброды и наклеила на запястья детей и матерей бумажки с именами. Руби прицепила свою наклейку на воротник зеленого платья.

В Саутпорте их завели на широкую площадку за вокзалом, на которой стояло несколько машин. Местные жители начали прохаживаться между новоприбывшими, разглядывая их. Быстрее всего разобрали детей в красивой аккуратной одежде.

– Марта была права! – воскликнула Руби. – Я чувствую себя куском мяса. Сейчас кто-нибудь подойдет и спросит, сколько я стою за фунт.

Тем не менее она была рада, что все они надели свои самые лучшие наряды. Девочки в красивых хлопковых платьях походили на маленьких принцесс, а Джейк в бело-синем матросском костюмчике – подарке от Артура на его первый день рождения – был просто великолепен.

– Дорогая, хочешь поехать со мной? – спросила высокая седая женщина с добрым лицом, положив руку Руби на плечо. Женщина была одета в дорогое синее саржевое платье и такую же шляпку.

– Пошли, Бет! – воскликнула Руби. – Грета, бери Хизер за руку, а я возьму сумки.

Дама покачала головой:

– Извини, дорогая, но я имела в виду только тебя и твоих девочек. У меня нет места для всех.

– В таком случае я подожду кого-нибудь другого, – ответила Руби.

К ним подбежала женщина из добровольческой службы.

– Тогда вам придется ждать вечно, миссис… – Женщина присмотрелась к наклейке на платье Руби. -…О'Хэган. Я очень сомневаюсь, что кто-то согласится взять двух взрослых женщин и троих детей.

– Руби, иди, – сказала Бет, слегка подтолкнув подругу. – Встретимся здесь же, на вокзале, завтра. Скажем, в два часа.

– Но я хотела жить вместе с тобой!

– Миссис О'Хэган, об этом не может быть и речи. Мисс Скэнлон любезно согласилась принять вас, и я была бы благодарна, если бы вы не задерживали нас.

Мисс Скэнлон подвела Руби и ее дочерей к маленькому «мор- рису». Всю дорогу она дружелюбно болтала. Руби сидела на заднем сиденье, обняв дочек, смаргивая слезы и односложно отвечая на вопросы. Ее сильно огорчило расставание с Артуром, но к тому, чтобы расстаться еще и с Бет, она была совсем не готова.

– Ну вот мы и приехали!

Машина остановилась у небольшого дома на краю города.

– Я возьму сумки, а вы берите девочек, – дружелюбно сказала мисс Скэнлон. – Я понимаю, как вам сейчас нелегко.

Обстановка дома Руби понравилась. Вся мебель была из светлого дуба, на полированных полах лежали узорчатые ковры, повсюду стояли вазы с розами – красного, розового, персикового цвета… Их аромат ощущался во всех уголках дома. Однако у Руби почему-то появилось такое же тянущее ощущение, которое она испытала, когда впервые пришла в Фостер-корт.

Грета заплакала.

– Мама, мне здесь не нравится, – прошептала Хизер.

– Так, а ну тише, вы!

Хозяйка провела их наверх.

Я решила предоставить эвакуированным большую комнату в ней несколько кроватей. – Мисс Скэнлон махнула рукой в сторону большой кровати, накрытой цветастым стеганым одеялом. По углам стояли две раскладушки. – Сама я переселилась в маленькую спальню.

– Это так мило с вашей стороны… – пробормотала Руби.

– Миссис О'Хэган, я лишь выполняю свой долг перед страной.

Кровать оказалась очень удобной, так что в первую ночь всем спалось хорошо. Еда была вкусной и обильной, а мисс Скэнлон – дружелюбной и обходительной.

Но ощущение неловкости все равно не покидало ее гостей – Грета и Хизер стеснялись играть, а сама Руби не знала, куда себя деть. В гостиной было слишком официально, в зале большую часть времени находилась сама мисс Скэнлон, и Руби казалось, что они ей мешают. На приусадебном участке росли только розовые кусты и огородные растения, так что бегать там было сложно: когда Хизер попыталась это сделать, она сильно расцарапала руку. Спальня была единственным местом, где они могли побыть одни, однако Руби решила, что подолгу сидеть там было бы невежливо.

Едва дождавшись обеда, они сели на автобус и поехали в центр города на встречу с Бет.

Они вышли на Лорд-стрит, красивом широком бульваре с посаженными в центре деревьями. Когда-то Руби и Эмили ходили здесь по магазинам. Погода была такой же замечательной, как и вчера.

– Потом мы пойдем на пляж, – пообещала Руби дочерям. – Но сначала надо встретиться с Бет и Джейком и выпить чаю.

– А когда мы увидим Арфура? – дрожащим голосом спросила Грета.

– Не знаю, солнышко, скоро, наверное.

Девочка надула губки:

– Я хочу домой, к Арфуру!

– Поедем, но не сейчас.

Бет опаздывала. Руби сильно нервничала, Грета и не пыталась скрыть, какой несчастной она себя чувствует, а Хизер быстро надоело без движения сидеть на скамье рядом с вокзалом, и она стала жаловаться на свою расцарапанную руку.

Бет с Джейком все не было. Спустя два часа Руби наконец сдалась. К этому времени Грета уже непрерывно всхлипывала, требуя возвращения домой, к Артуру, а Хизер воспринимала любые слова матери в штыки. Руби угостила девочек обещанным чаем и разрешила им немного полежать на песке, потом они сели на автобус, идущий к дому мисс Скэнлон.

– Скажите, у вас есть телефонный номер добровольческой службы? – озабоченно спросила Руби у хозяйки.

– Боюсь, что нет, дорогая. Что-то не так?

– Я не нашла свою подругу. Она не пришла в условленное место, и я понятия не имею, где она может быть.

– Миссис О'Хэган, ее наверняка поселили где-то недалеко. На вашем месте я бы не волновалась так.

Но эти слова ничуть не успокоили Руби. Когда Бет не приехала к вокзалу и на следующий день, ее беспокойство лишь усилилось. Руби нашла телефон-автомат, позвонила в «Молт-Хаус» и спросила у Марты Квинлан, известно ли ей что-либо о местонахождении Бет и Джейка. Марта сказала, что ничего не знает, но пообещала навести справки.

– Если тебе удастся поговорить с ней, скажи, что я каждый день буду ждать ее на вокзале в два часа.




Два дня спустя задыхающаяся Бет со всеми вещами и с заплаканным Джейком на руках наконец объявилась в условленном месте рядом с вокзалом Саутпорта.

– Кажется, у него режется зуб, – сказала Бет, после чего ее симпатичное личико скривилось, и она расплакалась. – Руби, мы живем в какой-то жуткой глуши! У хозяйки, миссис Доббс, пятеро детей, и она относится ко мне как к служанке. Я не могла уехать оттуда, автобусы там не ходят, а один из детей сломал коляску. Мне приходилось спать на одной раскладушке с Джейком – вернее сказать, мы почти не спали.

– Кошмар! Садись и давай мне Джейка, – сказала Руби.

– Руби, я туда не вернусь, – всхлипывала Бет. – Я забрала все вещи. Черт с ней, с коляской! Чтобы дойти до остановки, мне, наверное, пришлось пройти несколько миль. Как же мне хотелось, чтобы ты была рядом!

– Не хочешь возвращаться, не надо. Мы найдем ту женщину из Добровольческой организации, и она подыщет тебе новое жилье.

– Нет, Руби. В тот день, когда мы приехали сюда, мы ждали до темноты, но никто так и не захотел забрать нас с Джейком. Остались только мы и та женщина, которая все организовывала, и ей пришлось на ночь взять нас к себе. На следующий день она отвезла нас в какую-то деревню и поселила у миссис Доббс.

– Но ведь по сравнению с многими другими у вас с Джейком был вполне приличный вид! Я думала, что вас заберут сразу после нас.

– Руби, ты что, не понимаешь? – Бет прекратила плакать и выдавила из себя грустную улыбку.

– Что я должна понимать?

– Мы с Джейком – мулаты, – спокойно проговорила Бет.

– Я знаю, что вы мулаты! – воскликнула Руби. -Да, кожа у вас темнее, чем у большинства людей, ну и что с того?

– Далеко не все люди также безразличны к цвету кожи, как ты. В Токстиз и Дингл, где полно темнокожих, это не так заметно, но в некоторых районах Ливерпуля на нас смотрят как на прокаженных, ты уж мне поверь.

Руби достала платок и вытерла слезы со щек Джейка. Это был милый ребенок с замечательным характером, и в голове у Руби просто не укладывалось, как можно испытывать предубеждение против ни в чем не повинного годовалого мальчика, отличающегося от других детей только оттенком кожи.

– И что теперь? – спросила она у Бет.

– Мы возвращаемся домой, к Артуру.

– Поехали с нами, – напряженным голосом сказала Руби. – Если я объясню все мисс Скэнлон, она не будет возражать против вашего присутствия. Там полно места. Мы с девочками будем спать на большой кровати, а вы с Джейком – на раскладушках.

Вернувшись, Руби рассказала мисс Скэнлон, почему она привела с собой Бет и Джейка. Женщина с каменным лицом выслушала ее, а на вопрос, не будет ли она возражать против их присутствия, сухо ответила:

– Миссис О'Хэган, покажите своим друзьям, где они будут спать, но потом я хотела бы поговорить с вами наедине.

Проведя Бет с сыном в спальню, Руби спустилась на первый этаж. Мисс Скэнлон она нашла на кухне.

– О чем вы хотели поговорить? – с улыбкой спросила Руби, благодарная хозяйке за то, что та не отказала им.

Мисс Скэнлон повернулась к Руби лицом, и у той кровь застыла в жилах при виде ненависти, которая горела в глазах пожилой женщины. Презрительно скривив губы, мисс Скэнлон заговорила:

– Мне не нравится, когда в мой дом приводят негров! Я бы просто не пустила их на порог, но у меня слабое сердце, и оно может не выдержать скандала. Но завтра к обеду их не должно быть в моем доме, слышите? После этого я хотела бы, чтобы вы вымыли и выстирали все то, чего они касались, – посуду, постельное белье… Я не хочу даже притрагиваться ко всему этому.

Прошло несколько секунд, прежде чем Руби в полной мере поняла смысл этих омерзительных слов. С трудом проглотив ком ярости, вставший у нее в горле, она чужим голосом ответила:

– Не беспокойтесь, Бет и Джейк не тронут ваших драгоценных вещей – они едут домой. Вместе со мной и моими детьми!

Должно быть, мисс Скэнлон осознала, что зашла слишком далеко. Уже совсем другим тоном она произнесла:

– Миссис О'Хэган, вы можете остаться – мы ведь с вами отлично поладили, не правда ли? Вы были правы, у ваших детей хорошие манеры, и кто знает, кто у меня поселится после вашего отъезда?

– И вы еще говорите о хороших манерах, мисс Скэнлон? Да, у вас правильный выговор, но смысл ваших слов – грязь! Я не хочу, чтобы мои девочки жили под одной крышей с таким человеком, как вы, – вы даже хуже, чем Гитлер! Надеюсь, завтра к вам поселят семью горилл – и вы сможете поучиться у них хорошим манерам.




– Зачем надо было так резко срываться с места? – спросила Бет, когда они уже ехали обратно в Ливерпуль. – Хозяйка показалась мне приличным человеком, можно было хотя бы переночевать у нее.

– После того как мы уехали из Ливерпуля, ты заметила хоть какие-нибудь признаки авианалетов?

– Нет, но…

– Скажи мне, зачем мы вообще уезжали? – спросила Руби, подняв бровь. – Я сама отвечу – чтобы не попасть под бомбежки. Но никаких бомбежек нет и близко, так зачем нам этот Саутпорт? Нам всем там не нравилось, правда, девочки?

Грета и Хизер энергично закивали.

– Даже Джейк приободрился, когда сел в вагон, – продолжала Руби, посмотрев на радостно улыбающегося мальчика. – Еще немного, и мы будем дома!




Когда они подошли к дому, то с удивлением обнаружили, что входная дверь открыта. В прихожей стоял незнакомый им молодой человек.

– Вы кто? – спросила у него Руби.

– Я доктор Брукер, – сообщил мужчина. – А вы кто?

– Руби О'Хэган, я здесь живу. Мы все здесь живем.

– Вы знакомы с мистером Артуром Каммингсом?

– А вы как думаете – раз мы здесь живем? Ну и зачем Артуру понадобился доктор?

– Пройдите в комнату, пожалуйста.

– А где Артур?

– Я скажу все, когда вы зайдете.

– Руби, что случилось? – дрожащим голосом спросила Бет.

– Не знаю. Давай войдем и все узнаем.

– Боюсь, у меня плохие новости, – мрачным голосом произнес доктор Брукер, когда они уселись.

Руби и Бет уже успели догадаться, что с Артуром случилось что-то плохое, но что именно, пока было неясно.

– С прискорбием вынужден сообщить вам, – продолжал доктор, – что прошлой ночью Артур Каммингс тихо скончался во сне. Ему не было больно – на его лице застыла довольная улыбка. Как бы там ни было, ему был восемьдесят один год. Хотел бы я дожить до таких лет и умереть столь мирно… Вы его родственники? – тихо спросил мистер Брукер.

– Нет, друзья, – прошептала Руби.

Бет заплакала, девочки мгновенно уловили ее настроение и тоже зарыдали – хотя вряд ли они понимали, что любимый ими дедушка Артур мертв.

– Мне очень жаль, – проговорил доктор Брукер.

– А он еще здесь? Я – то есть мы все – хотели бы с ним попрощаться.

– Его отвезли в морг за несколько минут до вашего приезда. Его тело обнаружили лишь недавно. Работник мистера Каммингса, Герби, вернувшись вечером с повозкой, был обеспокоен тем, что мистер Каммингс не встретил его, как обычно.

– Если бы мы не уехали, он был бы жив, – внезапно охрипшим голосом сказала Руби. – Его доконал наш отъезд. Подумать только, война началась лишь пять дней назад, а мы уже потеряли близкого человека!




Эта ночь стала для Руби и Бет самой тяжелой с тех пор, как сбежал Джейкоб, – а возможно, и самой тяжелой в их жизни. Дети были слишком утомлены и рано легли спать. Грету и Хизер расстроило отсутствие Артура, но ненадолго. Руби же с Бет не спали до глубокой ночи – они говорили об Артуре, вспоминали его слова и поступки, плакали, по очереди утешали друг друга… И винили себя в том, что столь неосмотрительно покинули старика.

Когда Бет начало клонить в сон, Руби помогла ей подняться в спальню, а сама вернулась назад, уселась в кресло и долго смотрела в погасший камин, думая обо всем и ни о чем. Эпизод с мисс Скэнлон открыл ей глаза на сторону жизни, о которой она никогда не задумывалась, – на расовые предрассудки. Руби ни за что на свете не повторила бы Бет ужасные слова мисс Скэнлон, но эти слова навсегда отпечатались в ее душе.

Затем, как это часто бывало, когда Руби оставалась одна, ее мысли обратились к Джиму Квинлану. После вечеринки в «Молт-Хаус» они виделись всего лишь дважды. Каждый раз Руби надеялась заметить в его дружелюбном взгляде что-то большее, чем дружеское участие, с которым Джим относился ко всем своим знакомым, но, судя по всему, ее надежды были напрасными. Руби вздохнула и подумала, что, даже если бы Джим Квинлан смотрел на нее как на самую желанную женщину на земле, он не позволил бы себе проявить хоть каплю интереса к ней, поскольку считал ее замужней.




На следующее утро перед Руби и Бет встала необходимость решения более практических вопросов. Бет первой задала вопрос, не выгонит ли их из дому хозяин.

– Вряд ли нас оставят – разве что мы согласимся торговать углем, – сказала она. – Не знаю, как ты, но я не представляю себя в этой роли.

– Я не думала об этом. Кстати, надо поговорить с Клиффордом. Если он конь, это еще не значит, что он не грустит по Артуру.

Вскоре появился Герби и спросил, следует ли ему развозить уголь, как раньше, и кто ему будет за это платить.

– А еще надо заказать новую партию – у нас заканчивается уголь, – добавил он.

– Думаю, сначала надо найти хозяина дома и рассказать ему об Артуре, – сказала Руби. – Необходимо выяснить, каковы его планы.

– Как вы думаете, он позволит моему отцу вести дела Артура? – с надеждой спросил парень. – Несколько лет назад отцу оторвало в доках ногу, а потом моя мать куда-то сбежала, и мы потеряли дом и все остальное. С тех пор отец, я и моя сестра Мэри снимаем жилье. Мы могли бы заниматься развозкой угля – Мэри выполняла бы бумажную работу, она всегда соображала в арифметике. Прошлой ночью мы обсуждали с ней это.

– Герби, все, что тебе нужно, – это спросить хозяина. Если ты будешь жить здесь, я буду спокойна за Клиффорда.

Услышав последние слова, Бет подошла ближе и сказала:

– Руби, но в этом случае у нас появится новая проблема – где будем жить мы?

– Я знаю где. В красивом просторном особняке на краю Принцесс-парка! – пропела Руби.




– А что если миссис Харт вернется? – спросила Бет на следующий день, когда они приступили к тщательному осмотру дома. Девочки с радостным визгом носились из комнаты в комнату – Артур уже был забыт. Джейк неуклюже ковылял за матерью, держась за ее руку.

– Она уехала в Америку, потому что испугалась войны. Война началась, так что вряд ли она вернется до ее окончания, правда?

– Меня все равно это беспокоит.

– Меня тоже, если честно, но лучше нам жить здесь и беспокоиться, чем прозябать в месте наподобие Фостер-корт. Я хотела написать миссис Харт и спросить у нее разрешения, но вместо адреса сестры она по ошибке вложила в конверт с ключами какой-то старый счет. Она всегда была рассеянной дамой. Правда дом чудесный? Тут целых пять спален!

Холл и площадка перед лестницей были просто огромными, а в четырех спальнях были установлены эркерные окна с диванами возле них. Один из диванов оказался завален детскими игрушками Макса Харта. Мебель была старой и потрепанной, а все ковры, гобелены и шторы выцвели. Кое-где виднелись рисунки мелом, оставленные маленьким Максом на бледных рельефных обоях, – вряд ли любящая мать ругала его за это творчество. Уезжая в Америку, миссис Харт и не подумала накрыть мебель чехлами или сложить вещи в шкафы. Кровати не были застелены, на кухне лежало незаконченное вязанье и стояла на столе вымытая посуда. Руби решила, что, пока она не убедится, что их никто отсюда не выгонит, делать в доме генеральную уборку не имеет смысла.

– Такое впечатление, будто она просто пошла по магазинам, – заметила Бет. – Жуткое ощущение. Она даже оставила в граммофоне пластинку, не опустив крышку. Пластинка совсем запылилась.

Руби подумала, что в доме чувствуется очарование обветшалой старины, отсутствовавшее в более роскошно обставленном Брэмблиз.

– Хватит жаловаться, лучше подумай о преимуществах, – сурово ответила она подруге.

– О, не волнуйся, я уже подумала о них, – улыбнулась Бет. – Я даже не мечтала жить в подобном доме. Подумать только, у меня будет спальня с видом на парк!

– Да, хорошо… Кстати, – нахмурилась Руби, – думаю, нам лучше не показываться в окнах, выходящих на улицу, и вообще пореже появляться на втором этаже. На всякий случай надо будет выдумать для соседей историю, объясняющую, как мы здесь очутились, – например можно говорить, что хозяйка попросила нас присмотреть за домом, чтобы он не пустовал. В общем-то, так оно и есть, но… Надо будет повесить плотные шторы. Хорошо, что перед отъездом миссис Харт заклеила окна лентой.

– В самой маленькой спальне есть ножная швейная машина – такая же, как та, что была у нас дома. Можно будет сшить на ней шторы, о которых ты говоришь, а также одежду для нас.

Они прошли вниз и запустили Грету с Хизер в туалетную комнату.

– Надо будет подключить воду и газ, – размышляла вслух Руби. – Если кто-нибудь спросит, я отвечу, что прихожусь миссис Харт дочерью. Но в этом случае нам придется платить за все – за электричество, газ, воду… Я завтра же выхожу на работу. Наверное, моего отсутствия так никто и не заметил – прошло не так уж много времени, да и эта война…

– Как здорово! – воскликнула Бет и, подхватив Джейка на руки, закружилась с ним. – Руби О'Хэган, ты настоящая волшебница! Я так рада, что встретила тебя!

– Можешь поблагодарить за это папочку Джейка. Не забывай, что сначала ты встретила его.




Глава 7


Прошло несколько недель, и Руби пришлось признать: ее работа посыльной ломбардов стала очередной жертвой войны. Большинство ее бывших клиентов теперь уже не закладывали свои вещи – безработица исчезла в мгновение ока, а зарплаты выросли. Теперь женщины выполняли мужскую работу на заводах и фабриках, зарабатывая хорошие деньги. Мало того, они разносили почту, проверяли показания счетчиков, служили в армии, работали кондукторами в трамваях и автобусах – словом, делали все то, что когда-то считалось привилегией исключительно мужчин.

За считанные месяцы мир изменился, и даже воздух стал другим. Германия бросила Великобритании вызов, и британцы без тени сомнения приняли его. В новом мире не было места посыльной ломбарда, и Руби поняла, что необходимо найти новую, отличную от прежней работу.




По иронии судьбы, новый мир породил и новых бедняков – женщин, чьих мужей призвали в армию. За то, что основной кормилец семьи рисковал жизнью за свою страну, правительство выплачивало его родным жалкое пособие.

– А почему ты не получаешь это пособие? – спросила Бет, когда узнавшая об этом Руби недальновидно рассказала все ей, не забыв высказать свое презрительное отношение к мизерной подачке правительства.

– Говорю же, денег слишком мало.

– Слишком мало – это сколько?

– Около двадцати пяти шиллингов, – ответила Руби, осознав, что разговор обретает опасный характер.

– Двадцать пять шиллингов! – изумленно выдохнула Бет. – Не глупи, нам совсем не помешают эти деньги.

Руби зевнула:

– Не хочу тратить свое время на сбор всех бумажек.

– Меня удивляет, что ты не получила права на пособие автоматически, сразу после того как Джейк пошел служить.

– А ты? – в замешательстве ответила Руби.

Бет прошла на кухню, а Руби отправилась в сад, понаблюдать за играющими дочерьми. Она вздохнула с облегчением, решив, что тему пособия удалось замять, но, как оказалось, ошиблась – спустя несколько минут Бет подошла к ней и спросила:

– А почему все зовут тебя Руби О'Хэган, а не Руби Виринг?

– А что? – тихо произнесла Руби.

– А то, что когда девушки выходят замуж, они берут фамилию мужа. Я, например, собиралась стать миссис Виринг… – Глаза Бет сузились. – Вы с Джейком не были женаты, так? Не спорь! – оборвала она Руби, которая уже открыла рот, чтобы возразить. – Я знаю, что это правда, – ты ни за что на свете не отказалась бы просто так от двадцати пяти шиллингов.

– Ну ладно, мы не венчались, ну и что с того? – пожала плечами Руби.

Бет побледнела.

– Так, значит, он мог жениться на мне… – пробормотала она и залилась слезами. – А я всегда говорила себе, что он ушел с разбитым сердцем, потому что мы с ним не могли пожениться!

– Что ж, ты ошибалась, – ответила Руби, у которой изредка всплывавшие воспоминания о Джейкобе не вызывали практически никаких эмоций. – Я уверена, после того как Джейкоб сбежал, он чувствовал себя намного лучше, чем до этого. Он бежал от нас обеих, не говоря уже о детях – в том числе и о Джейке.

– Руби О'Хэган, ты просто железный человек!

– Ничего подобного, просто я трезво смотрю на вещи. Какой смысл горевать о том, чего не вернешь? Сейчас нам надо думать о более важных вещах, чем Джейкоб, – а именно о своей судьбе. Я зарабатываю недостаточно, чтобы обеспечивать нас всех, и мне придется найти еще одну работу. Можешь себе это представить?

– Я уже думала об этом. – Бет шмыгнула носом и вытерла глаза рукавом. – Может быть, поискать работу стоит не тебе, а мне?

Руби хохотнула. Бет и так была расстроена, и она не хотела огорчать подругу еще сильнее, но какую работу та могла найти? Руби высоко ценила дружбу Бет, но, откровенно говоря, та была абсолютно беспомощной. Погруженная в свои мечтания, Бет неторопливо плыла по жизни, и ничто на свете не могло заставить ее двигаться быстрее. Все, что ей можно было доверить, – это хлопоты по хозяйству и уход за детьми.

– О какой работе ты говоришь? – сделав вид, что заинтересовалась, спросила Руби.

– О каком-нибудь военном заводе. Ты сама сказала, что сейчас там хорошо платят. Мы можем поменяться – теперь я буду добытчиком, а ты домохозяйкой.

– Ты думаешь, что справишься?

– Я хотя бы попробую.

– Что ж, попробуй, – сдержав улыбку, сказала Руби.

Она понимала, что пройдет самое большее несколько недель – и Бет обязательно явится домой в слезах. Она скажет, что больше так не может или что ее выгнали, и тогда Руби придется искать работу самой. Возможно, она даже поступит на место Бет!

– Попробуй, а я посмотрю, – произнесла Руби.




Десять дней спустя Бет взяли прессовщицей на «А. Е. Вадсворт Инжениринг», небольшую фабрику на Док-роуд, которая незадолго до этого перешла на выпуск военной продукции.

– Я буду штамповать детали к самолетам, – с важностью сообщила Бет, вернувшись с собеседования. – Зарплата три фунта пять шиллингов и шесть пенсов в неделю, а если все будет нормально, через полгода мне прибавят еще пять шиллингов. – Девушка сморщила нос. – Видела бы ты, каким прессом мне придется управлять! Он просто огромный!

Когда Бет вернулась после первой рабочей смены, Руби обратила внимание, что ее руки постоянно трясутся. Быстро перекусив, Бет отправилась в постель. Ночью из ее комнаты доносились тихие рыдания, но Руби решила не вмешиваться, сказав себе, что через неделю Бет и сама бросит работу.

На следующий день Бет едва смогла дойти до дому от трамвайной остановки – настолько сильно у нее опухли ноги, – а ее правая рука висела как плеть. Она отказалась от ужина и вновь плакала в постели.

В среду она разрыдалась, едва переступив порог. По ее словам, женщины, с которыми она работала, были несносны, а мужчины отпускали просто ужасные шутки.

– Один из них заявил, что у меня силы, как у комара, – сказала она.

– Мерзавец! – воскликнула Руби.

В четверг Бет вернулась домой с перевязанным большим пальцем.

– Он попал под пресс, – сообщила она.

– Там хоть все на месте?

– Ты про палец или про пресс?

– Плевать мне на пресс. Что с твоим пальцем?

– Руби, он просто немного посинел. Ничего страшного.

Когда в пятницу Бет не вернулась домой в половине шестого, Руби забеспокоилась. Девушка пришла два часа спустя. Она слегка пошатывалась и выглядела лет на двадцать старше, чем в начале этой недели.

– Я ходила в паб со своими сотрудниками, – заявила Бет. – Я немножко выпивши.

– Сотрудниками?! – взвизгнула Руби. – Какими еще сотрудниками? А я думала, что они все несносны и ужасно шутят! Да что ты себе позволяешь?! Я три раза грела ей чай, а она… Больше я не собираюсь его греть.

– Хорошо, Руби. Я не голодна.

Спустя несколько минут Бет уже крепко спала в кресле.




Сложившееся положение вещей раздражало бы Руби намного меньше, если бы не оказалось, что следить за тремя маленькими детьми и одновременно поддерживать чистоту в большом доме и ухаживать за садом не так-то просто. Джейк начал ходить, и его нельзя было ни на минуту выпускать из поля зрения.

– Нам нужен детский манеж, – сообщила Руби матери мальчика.

– Куплю, как только появятся деньги, – пообещала Бет с тем самым чуточку надменным видом, который, живя в доме Артура, Руби принимала каждый раз, когда ей говорили, что в домашнем хозяйстве срочно нужна какая-то вещь.

Грета и Хизер требовали постоянного к себе внимания.

– Но как я могу играть с вами, следить за Джейком, убирать в доме и готовить еду? – раздраженно повторяла Руби.

– Бет на нас никогда не кричала, – ворчала Хизер.




Шесть месяцев спустя, в марте, Бет получила обещанную прибавку к зарплате. Она уже успела полюбить свою работу и говорила, что чувствует себя частью военной машины и лично помогает стране бороться с врагом.

В ответ Руби обычно дулась: у нее такого чувства не было. В ее комнате уже стоял манеж, и она всемерно поощряла посильное участие дочерей в домашних делах, так что круг повседневных забот постепенно сужался. Появилось время на утренние походы по магазинам и посещение парка днем, а иногда Руби даже позволяла себе прокатиться по городу на трамвае. В ответ на правительственный призыв она начала выращивать в саду овощи.

Но всего этого было недостаточно, чтобы занять деятельную натуру Руби, и она отчаянно скучала. Марта Квинлан предложила ей присоединиться к добровольческой женской организации, на что Руби ответила, что с удовольствием бы это сделала, но что тогда делать с детьми?

– Можно проводить собрания в вашем замечательном просторном доме, – сказала Марта. – Тебе необязательно быть активным членом организации – таким, как я. Мы регулярно собираемся, чтобы сматывать бинты, вязать одеяла, делать игрушки и другие полезные вещи. Перед Рождеством мы укладывали для солдат подарочные пакеты, а на прошлой неделе набивали матрасы для эвакуируемых – ведь некоторые из детишек писают в постель.

Решив, что это лучше, чем ничего, Руби дала свое согласие.

Первое собрание состоялось в доме на краю Принцесс-парка уже на следующей неделе. Детям заранее прочитали лекцию о необходимости хорошо себя вести, а в назначенный час в доме собралось с полтора десятка женщин различного возраста. Они принесли с собой кое-какую еду и старые простыни, которые следовало восстанавливать следующим образом: простыня разрезалась вдоль, протертый участок отрезался, а внешние края сшивались. Получавшиеся в результате простыни были вполне пригодными для использования. Когда женщины узнали, что в доме есть швейная машинка, они пришли в восторг. Пользовались они ею по очереди – на машинке не шила одна лишь Руби, которая не хотела даже приближаться к ней.

Неожиданно для себя самой Руби почувствовала, что собрание ей нравится. Женщины шутили – причем некоторые весьма фривольно, – обменивались сплетнями и проклинали войну. Когда они уже уходили, одна из более молодых участниц собрания спросила у Руби:

– Ты не будешь возражать, если на следующей неделе я приведу своих детей? Мне приходится оставлять их с матерью, и она постоянно жалуется. Они могли бы играть в саду, правда, кому- то из нас придется присматривать за ними.

– Этим могу заняться я, – подавив в себе недовольство, ответила Руби. Она не очень любила возиться с чужими детьми, но шить ей хотелось еще меньше. Руби сказала себе, что, как и остальные сограждане, должна что-то делать для победы независимо оттого, нравится это ей или нет.

– Тогда я скажу Фриде – она тоже приведет своих ребятишек.




– Если ты присматриваешь за восемью детьми, еще двое ничего не изменят, так ведь, Руби? – заметила Бет несколько недель спустя.

– Ты о чем? – подозрительно спросила Руби.

– О том, что Оливия Дикон, одна из работниц фабрики, вынуждена уйти с работы, потому что ее мать попала в больницу и стало некому присматривать за двумя ее мальчишками. Руби, они очень милые, честное слово. Оливия как-то показывала мне их фотографию.

– На фотографии почти все дети выглядят ангелами. К тому же мне придется смотреть за ними пять дней в неделю, а не один, как сейчас.

– Ой, Руби, да что тебе стоит! – продолжала упрашивать ее Бет. – Если Оливии придется уйти, на ее место возьмут какую-нибудь недотепу. Она одна из лучших наших работниц. Относись к этому так: присматривать за детьми рабочих – твой патриотический долг. Само собой, Оливия будет приплачивать тебе за это.

– Ну ты и дрянь! – добродушно проговорила Руби. – Ладно, пусть приводит.




Рой и Реджи Диконы оказались сущими дьяволятами. Они врали, дрались с девочками, учили Джейка писать под дерево. Как-то, пока Руби была внизу, сочтя, что дети мирно играют наверху, они нашли игрушки Макса Харта, открутили головы нескольким деревянным солдатикам и распотрошили плюшевого медведя. Руби оставалось лишь утешать себя мыслью о том, что в сентябре Роя должны были отдать в школу, а вдвоем девочки наверняка смогут усмирить одного Реджи.

Но когда настал сентябрь, место Роя заняла девочка по имени Молли, чья мать также работала вместе с Бет. Молли вела себя еще хуже, чем Реджи и Рой вместе взятые, – в первый же день она разбила красивую вазу, одну из немногих ценных вещей в доме, которые не успела заложить миссис Харт. Стиснув зубы, Руби повторяла про себя, что исполняет свой долг перед родиной, – хотя сама она не слишком в это верила. Тем не менее, присматривая за детьми, она посвящала этому занятию всю себя без остатка – точно так же, как когда занималась почти такой же ненавистной уборкой дома.




Год войны почти не повлиял на количественный состав населения. Франция пала под натиском Гитлера, тысячи французских и английских солдат были успешно эвакуированы из Дюнкерка, а на морях продолжали свой кровавый промысел немецкие подводные лодки. Марта очень беспокоилась за Джима – как и Руби, но последняя никому об этом не рассказывала. Однако все эти важные события происходили где-то далеко, а что касалось повседневной жизни, главным неудобством было исчезновение из свободной продажи чая – несмотря на введение продуктовых карточек, всех остальных продуктов было достаточно. По существу, война стала суровой реальностью лишь в июне 1940 года, когда в Ливерпуле впервые завыли сирены, возвещающие об авианалете.

Руби заранее оборудовала убежище в большом подвале, по площади равном первому этажу дома. Подвал был разделен толстыми кирпичными стенами на четыре отсека. Здесь хранилось огромное количество досок, коробки с книгами и старой одеждой, мебель, еще более древняя, чем та, что стояла наверху, рулоны потертого линолеума и скатанные ветхие ковры. Руби расчистила один из отсеков, выстлала пол ковром и расставила вдоль стен два неиспользуемых кресла, разодранный с одного конца диван, который она накрыла плотным одеялом, и раскладушку. Также вниз отнесли кроватку Джейка, в которой он уже не спал, но в которую его можно было усадить в случае необходимости. Руби, как могла, починила стол со сломанной ножкой и наполнила ящик стола спичками, свечами, книгами и всевозможными настольными играми, в том числе картами. Она надеялась, что убежище никогда не придется использовать, но ее надежды оказались напрасными.

Бет всегда спала чутко, поэтому она услышала сирену первой. Она разбудила Руби, и они повели детей в подвал. Джейк тут же заснул, а все остальные играли в фантики и пили лимонад. Тем временем где-то далеко гремели выстрелы и рвались снаряды. Через час прозвучал отбой тревоги, и все вернулись наверх.

– Ну что, не все так плохо, правда? – заметила Руби.

– Нам не стоило просыпаться, – проворчала Бет.

Когда сирена завыла в следующий раз, стрельба звучала намного ближе, и Руби с Бет даже показалось, что они услышали мотор самолета – возможно, и немецкого. На следующий день стало известно, что в поле за городом упали шесть бомб, никому не причинив вреда.

Сирена продолжала выть весь июль, но бомбы по-прежнему падали на подступах к городу. В конце концов Руби и Бет решили, что выбираться из постели необязательно, однако спустя две недели, в августе, на Воллеси было сброшено несколько бомб, в результате чего было убито четыре человека и десять ранено.

– О Боже! – испуганно воскликнула Бет, когда об этом стало известно. – Убито!

Они посмотрели друг на друга полными страха глазами.

Руби покачала головой:

– Начинаем снова спускаться в подвал при звуках тревоги.

Казалось, все произошло абсолютно внезапно – как будто Люфтваффе долго играло с ними, но теперь решило, что пришло время действовать. Налеты участились, стали более массированными и затяжными, а как-то ночью на Ливерпуль было совершено три отдельных авианалета, в результате которых погибло немало людей и было разрушено большое количество зданий.

То, о чем боялись даже думать, теперь стало реальностью. Сидя в подвале, Руби и Бет прислушивались к гулу моторов в воздухе, визгу несущихся к земле бомб и последующему грохоту взрывов и в который раз задавались вопросом, что за безумец мог сделать все это возможным. Казалось, в действительность воплотились самые ужасные человеческие кошмары.

– Хорошо, что Артур не дожил до всего этого, – как-то заметила Руби. – По крайней мере он не увидел этих ужасов.

Ее радовало лишь одно: Грета и Хизер считали налеты захватывающим приключением. Им очень нравилось играть и слушать чтение вслух посреди ночи, а Джейк обычно мирно засыпал, как только они спускались в подвал.




Независимо от того, сколько им удавалось поспать предыдущей ночью, каждое утро, в одно и тоже время, Бет уходила на работу.

Наступило очередное военное утро. Бет ушла, матери привели Молли и Роя Дикона. Пятеро детей сидели в зале с дощечками для рисования, цветными карандашами и деревянными кубиками Макса Харта. Руби пошла на кухню мыть посуду, когда из-за задней двери дома донеслось царапанье. Руби открыла дверь и увидела напоминающего скелет кота. Глядя на нее, кот слабо мяукнул, на подгибающихся лапах зашел внутрь и повалился на пол кучей шерсти черепахового окраса.

– Тигр!

Руби опустилась на колени и погладила невероятно худое тельце, покрытое густой шерстью.

– Бедняжка, что с тобой случилось? От тебя остались одни кожа да кости!

Тигр жалобно смотрел на нее ярко-желтыми глазами.

– Сейчас я налью тебе молочка.

Она наполнила блюдце молоком. С трудом поднявшись, кот жадно вылакал его, затем съел пол-ломтя хлеба и консервированную рыбину. Завернув Тигра в старое покрывало, Руби стала укачивать его, как ребенка. Недомытая посуда так и осталась в раковине. На кухню зашла Грета, и Руби велела ей поискать под лестницей кошачью корзинку.

– Кажется, я ее там видела, – сказала она.

Затем Руби уложила Тигра у камина, строго-настрого запретив детям дотрагиваться до него.

– Ему плохо, – сказала она. – Мы должны его выходить.

– Терпеть не могу котов, – заявила Бет, придя домой и узнав о появлении Тигра.

– Что ж, придется тебе поучиться терпению – он останется здесь.

– А что если за ним придет та женщина, которой его отдали?

– Чтобы дойти до такого состояния, нужно несколько недель, а может, и месяцев. Если за ним кто-то собирался ухаживать, надо было делать это намного раньше.




– Руби! – произнесла Марта Квинлан тоном человека, который собирается попросить другого об одолжении.

– Да, Марта? – заранее округлила глаза Руби, про себя подумав, о чем ее попросят на этот раз.

– Ты помнишь миссис Уоллес, женщину с бородавкой на носу, которая иногда приходит на наши собрания? Так вот, ее внучка Конни живет в Эссексе, но теперь она поступила на работу в «Руте Секьюритиз», и ей нужно где-то жить. Бабушка не может ее принять – она бедна и живет в единственной съемной комнате.

– А что должна сделать я? Построить ей дом?

Марта улыбнулась:

– Нет, милая, поселить ее у себя. У тебя ведь полно места. Лишние несколько шиллингов в неделю вам не помешают, правда? Конни отказалась от замечательной работы, чтобы приносить больше пользы своей стране. Она работала косметологом в каком-то роскошном лондонском отеле, кажется «Риц». Она хотела служить в армии, но ее не взяли из-за плохого зрения, поэтому Конни решила поработать на военном заводе'.

– А что, в Эссексе нет своих военных заводов?

– Есть, конечно, но ее мама умерла, отца почему-то перевели в Шотландию, а брат в армии. Конни решила переселиться поближе к бабушке.

– Хорошо, – со вздохом согласилась Руби.

Отказываться было бы напрасной тратой времени: Марта начала бы взывать к ее патриотизму и все равно вызвала бы у нее чувство вины.

– А она собирается у нас есть?

– Только завтрак и ужин, милая.

– И это все?!




Руби нашла в бельевом шкафу миссис Харт комплект постельного белья и подготовила комнату для Конни Уоллес. Девушка носила очки, и у нее была бы довольно невзрачная внешность, если бы не профессиональное умение пользоваться косметикой – макияж превращал Конни в очень эффектную даму. У нее были голубые глаза разного оттенка – один светлее, другой темнее, – а ресницы были такими длинными, что Руби и Бет едва не лопнули от зависти. Но потом они узнали, что ресницы накладные. Румяна Конни наносила кисточкой, а ее губная помада напоминала карандаш.

– Это все из Америки, – объяснила она своим хозяйкам, дружелюбно улыбнувшись.

Очки, которые носила Конни, имели форму птичьих крыльев, а оправа была черной с золотистыми точками.

– Я очень боюсь их сломать – пока не закончится эта проклятая война, купить что-нибудь взамен будет невозможно.

Теперь, пока они пережидали авианалеты в подвале, Конни учила Руби и Бет наносить макияж таким образом, чтобы это подчеркивало выгодные стороны их внешности. Впрочем, чаще всего эти занятия заканчивались дружным хохотом.

Повсюду в городе можно было увидеть следы разрушений, оставленных немецкими самолетами. На месте многих домов теперь были груды обломков или голые стены без крыши, а оконные стекла в большинстве зданий были выбиты ударной волной. От бомбардировок пострадало немало церквей, больниц, школ, кинотеатров и, разумеется, промышленных предприятий. За несколько месяцев бомбы убили сотни людей и еще больше ранили.

Руби часто задавалась вопросом, как ей и другим людям удается жить в этом ужасе. Однако они не просто жили и выполняли свои обязанности, но даже старались улыбаться и подбадривать друг друга – пожалуй, даже чаще, чем в мирное время. Руби О'Хэган понимала, что выбора, по существу, нет: либо ты впадаешь в уныние и признаешь себя побежденным, либо пытаешься вселить бодрость в окружающих. Второй вариант нравился ей намного больше.




В ноябре произошло два абсолютно неожиданных события.

Бет всегда приносила с работы газету «Ливерпуль эко», которую Руби читала, когда у нее было свободное время. В газете писали не только о войне: немало полос было посвящено и другим событиям и вопросам, не имеющим к военным действиям никакого отношения. Как и в мирное время, люди продолжали вступать в брак, и их свадебные фотографии публиковались в прессе. Руби никогда не читала эти страницы, но как-то лицо человека на фотографии показалось ей смутно знакомым. Заинтересовавшись, Руби пробежала глазами текст заметки.

Бракосочетание, о котором шла речь, состоялось в церкви Имени Божьего в Фэзекерли. Врачующихся звали мистер Вильям Саймон Пикеринг и мисс Розмар Луиза Макнамара…

Внутри у Руби все сжалось.

Билл Пикеринг! Получается, он жив и Джейкоб никого не убивал! Все это время Билл продолжал жить где-то.

– Руб, что случилось? – обеспокоенно спросила Бет. – Ты стала белой как мел.

– Да так, ничего.

Получается, все это было ненужным – побег, годы, прожитые в Фостер-корт… Она могла бы жить в Брэмблиз, а Джейкоб продолжал бы работать на ферме. Руби была уверена, что к этому времени он давно остался бы для нее в прошлом. Скомкав газету, девушка швырнула ее в угол.

– Но ведь мы решили, что будем собирать ненужную макулатуру? – спросила Бет.

– Решили.

На самом деле Руби отбросила не комок бумаги, а свой гнев. Что сделано, то сделано, и прошлого не вернешь. В конце концов, если бы все пошло по-другому, у нее сейчас не было бы дочерей.




О смерти Джейкоба Виринга первой узнала Бет. Одна из сотрудниц показала ей фотографию брата, который служил в танковых войсках и вскоре должен был приехать домой на побывку.

– На снимке он стоял в обнимку с другим солдатом, и когда я его увидела, то не могла поверить собственным глазам, – рассказывала Бет. – «Кто это?» – спросила я, указав на него. У меня даже во рту пересохло. Я сама не знала, что сказать, – ведь Джейк мог вернуться домой вместе с братом этой женщины. Но она ответила: «А, это Джейкоб, приятель Альби. Бедняга был убит в Дюнкерке». «Ты это знаешь точно?» – спросила я. «Абсолютно точно, – сказала она. – Они сидели рядом, дожидаясь прихода наших кораблей, когда налетели немецкие самолеты. Пуля попала Джейкобу в голову, он умер на руках у Альби. Если бы ты знала, как это расстроило моего брата! Они были лучшими друзьями».

Долгое время в комнате царило молчание, потом Руби вздохнула:

– Что ж, хорошо хоть, что он умер у кого-то на руках.

– И это все, что ты можешь сказать?

– Бет, а что еще я должна сказать?

Испытания военного времени заметно укрепили характер Бет – она даже не заплакала.

– Не знаю, – произнесла она. – Я и сама не знаю, что говорить. Меня только удивляет то, что я почти не расстроена.

– Можно сказать, что мы теперь вдовы. Нам всего лишь по двадцать два года, и мы можем найти себе других мужчин, – заметила Руби, подумав о Джиме Квинлане.

– Мне не нужен другой мужчина, – бесцветным голосом проговорила Бет. – Хватило одного.

«Интересно, как я скажу людям, что у меня погиб муж?» – задумалась Руби. Надо было плакать и скорбеть, но делать это у нее не было ни малейшего желания. Тем не менее Руби было немного грустно. Джейкоб был отцом ее детей, единственным мужчиной, которого она любила. У нее не было даже фотографии, чтобы показать ее девочкам, когда те вырастут.

– Эта твоя сотрудница согласится одолжить фотографию, чтобы мы сделали с нее копию? – спросила Руби у Бет.

– И как я это ей объясню?

– Ну, придумай что-нибудь. Призови на помощь фантазию, – сказала Руби и пошла в свою комнату, чтобы всплакнуть.




К Рождеству у них появился еще один жилец – нервный, тихий молодой человек по имени Чарльз Виннер. Он был родом из Данстейбла. Чарльз очень серьезно воспринимал то обстоятельство, что он единственный мужчина в доме. Как инженер-чертежник он не подлежал призыву в армию. В Ливерпуль он перебрался потому, что хотел жить ближе к своей девушке Венди, которая работала в женской вспомогательной службе ВМС Великобритании, а именно в городском штабе ВМС на Вотер-стрит. Иногда Венди ночевала в единственной незанятой спальне – по крайней мере Руби предполагала, что она там ночует. Проверять, так ли это на самом деле, она считала себя не вправе.

Каким-то образом людям стало известно, что, если вы приехали в Ливерпуль и вам негде остановиться на ночлег, вы можете обратиться в дом миссис Харт – мало того, там можно даже задержаться на несколько дней. Руби подозревала, что ко всему этому приложила руку Марта Квинлан. Если в маленькой спальне не ночевала Венди, то там нередко спал кто-то еще – солдат, приехавший на побывку и узнавший, что в его дом попала бомба; матрос, которого не пустила на ночлег хозяйка, сдававшая жилье его девушке; жена, решившая повидать мужа-моряка, корабль которого на несколько дней зашел в ливерпульский порт… Если все спальни были заняты, люди спали на канапе в холле. Обычно они привозили с собой свои продуктовые карточки или продукты.

Руби вставала в шесть утра и приступала к приготовлению завтрака человек на шесть. Дети ели позже, отдельно от взрослых. Руби никогда не знала, сколько человек будут пить чай. В течение дня она присматривала за целой оравой детей, каким- то образом умудрялась делать покупки и стирать постельное белье. На веревках в кухне вечно сохли какие-то вещи, на глажку которых у Руби совсем не было времени. Бельевой шкаф миссис Харт был уже почти полностью опустошен.

– Тигр, ты не поверишь, – как-то сказала Руби, – но я давала себе зарок, что никогда не буду работать домашней прислугой.

Кот уже успел вернуть себе прежнее обличье и даже стал еще больше. Это было чрезвычайно понятливое животное, и, когда Руби жаловалась ему на что-либо, Тигр начинал сочувственно мурлыкать.

– Кроме того, я хочу, чтобы соседи как можно меньше обращали внимание на наше присутствие в этом доме, но к нам все время приходят и уходят люди, поднимая ужасный шум. Наверное, соседи решили, что мы превратили дом в гостиницу или школу.

– Не волнуйся, все будет хорошо, – мог бы сказать Тигр, если бы умел говорить, – а так он просто мурлыкал.




До Рождества оставалось меньше недели. В подвале обнаружились искусственная елка и коробка с украшениями к ней. Холл, в котором чаще всего находились жильцы и гости дома, был украшен гирляндами, а у окна теперь стояла увешанная золотыми и серебряными звездами елка. Руби испекла праздничный торт, в котором не было яиц, почти отсутствовали фрукты и был лишь намек на сахарную глазурь. На работе у Бет устроили рождественскую лотерею, и она выиграла пудинг, а Конни загадочным образом раздобыла индейку – сколько остальные ни расспрашивали, как это ей удалось, она хранила молчание. Чарльз Виннер остался в Ливерпуле, поскольку Венди так и не дали отпуск.

– Но она придет к нам на праздничный ужин, – сообщил он Руби, передавая две бутылки хереса.

– Очень мило с ее стороны! – заметила Руби, думая о том, что придется весь Сочельник провести на кухне.

Но потом Бет и Конни, которая уже чувствовала себя почти как дома, предложили ей свою помощь в приготовлении пищи.

– Руб, тебе не придется ничего делать, – пообещала Бет.

Руби поймала себя на мысли, что с нетерпением ждет наступления праздников. Ее уже почти не раздражало то, что в доме вечно было полно народу, – и даже наоборот. Впервые за долгое время у них появились деньги на подарки детям, хотя отыскать что-то в магазинах было не так уж просто. Руби удалось раздобыть Грете и Хизер по кукле, а также игрушечные корзиночки и заколки для волос. Для Джейка купили самокат и игрушечный автобус, а для его матери Руби приобрела эмалированную косметичку. Это Рождество должно было стать незабываемым! Руби в радостном предвкушении потирала руки.




Если не считать нескольких налетов, не причинивших особого ущерба, первая половина декабря прошла под знаком чистого неба – наверное, у Люфтваффе нашлись дела поважнее. Ливерпуль вздохнул с облегчением, и все люди решили, что и праздники пройдут мирно.

Но они ошибались.

За пять дней до Рождества, в половине шестого вечера, раздался истошный вой сирены. Перепуганный Тигр бросился в подвал. Дети уже успели поесть, а Руби, Бет и Конни как раз сидели за столом. Чарльза пока еще не было. Все вслед за котом спустились по узкой деревянной лестнице, захватив с собой еду. Поев, Руби решила подняться за чаем – налет или не налет, но от чая она отказываться не собиралась. Захватив все, что нужно, она уже подошла к подвалу, когда входная дверь открылась и на пороге появились Чарльз, Венди и еще одна женщина в форме женской вспомогательной службы ВМС – очень симпатичная блондинка.

– Это Рона, – представила девушку Венди. – Она шла к подруге, но будет лучше, если она переждет налету нас. Лучше не рисковать – кто знает, сколько на этот раз будет самолетов?

– Я надеюсь, вы не против? – спросила Рона.

– Конечно же, я не против, – с доброжелательной улыбкой ответила Руби. – Давайте поспешим в подвал. Берите чайник, а я принесу еще чашек.

Такого налета в Ливерпуле еще не было. Мир превратился в сотрясаемый непрерывными взрывами хаос. Дом вздрагивал, сверху сыпалась пыль. Несмотря на то что они находились глубоко под землей, можно было услышать звон бьющегося стекла, сирены пожарных машин, а иногда – и крики людей.

Даже дети были напуганы и сидели тихо, не играя и не требуя, чтобы им рассказали сказку. Взрослые также почти не разговаривали, лишь переглядывались, кусая губы, когда очередная бомба с визгом неслась к земле – возможно, им на головы.

Когда настало небольшое затишье, Руби поднялась наверх, чтобы сделать еще чаю и принести побольше еды. Отодвинув штору, она посмотрела на малиновое небо, подернутое клубами черного дыма. Где-то поблизости догорал, потрескивая, дом. Все это походило на преисподнюю.

– Небо кажется пропитанным кровью, – долетел сзади голос Чарльза. – Я пришел за вином. Решил, что оно хоть немного нас взбодрит. Завтра я принесу еще несколько бутылок – мне известно, где их можно взять.

– Если завтра наступит.

– Руби, завтра всегда наступает.

– Может быть, для нас его не будет, – хрипло произнесла Руби. – Какой смысл делать вид, что все хорошо, что все идет по плану, если мы не в силах управлять собственной жизнью? В прошлом, когда дела шли плохо, я просто стискивала зубы и старалась исправить положение. Но сейчас я не могу этого сделать – и никто не может.

– В таком случае надо стиснуть зубы и надеяться на лучшее. Оставь чай, давай лучше выпьем хереса. А еще я купил тебе на Рождество коробку шоколада. Завтра я принесу еще.

Мысль о том, что Чарльз купил ей подарок, была очень приятной. Руби подумала, что ничего не купила ни ему, ни Венди. Что ж, купит завтра!

Чарльз сказал:

– Может быть, это лишь игра моего воображения, но мне кажется, что кто-то поет.

– Пойду принесу бокалы, – сказала Руби и направилась к посудному шкафу миссис Харт. – Детям мы нальем лимонад.

Вернувшись в подвал, они увидели, что Рона сняла китель, ослабила галстук и красивым сопрано выводит: «Добрый король Венцеслав вдень святого Стефана…»

Грета и Хизер чудесным образом оживились и громко подпевали Роне, их глаза светились, а лица сияли от радости. Джейк не знал слов, но, не отрываясь, смотрел на Рону и пытался повторять за ней. Повернувшись к Руби, Бет подмигнула:

– Здорово, правда? И бомб больше не слышно…

Вино и лимонад были разлиты по бокалам. Раздали шоколад. Настроение у всех сразу улучшилось. Конни и Венди танцевали ирландскую жигу, а Руби пела «Твоя до скончания мира». К собственному удивлению, она обнаружила, что знает слова песни наизусть. Грета и Хизер прочли стишок, которому их научил Рой Дикон и который был полон двусмысленностей и нехороших намеков, – но девочки этого не понимали. Слушатели смеялись до колик в животе, затем по бокалам вновь разлили херес.

– А ну-ка изобрази нам Пола Роубсона, – обратилась к Чарльзу Венди. Молодой человек запел низким грустным голосом, от которого всем захотелось плакать. Рона прервала его, начав петь веселые рождественские гимны.

Снаружи все также сыпались бомбы и сотрясалась земля, но люди не слышали этого – или притворялись, что не слышат. Ну и что с того, что их голоса были чересчур громкими, а поведение – слишком буйным? Им надо было отгородиться от печальной действительности, создав свой собственный мир.

Поэтому никто не обратил внимания, что пламя свечи затрепетало оттого, что дверь подвала открылась. Прихрамывая, по ступенькам спустился молодой человек в форме военно-воздушных сил.

– Народ, добрый вечер, – произнес он, разом оборвав всеобщее веселье. – Извините, что перебиваю вас, но вы не будете возражать, если я к вам присоединюсь?

– А вы кто? – спросила Руби, заранее зная ответ. Она никогда не встречала этого молодого человека, но на буфете в комнате на втором этаже стояла фотография юноши, очень похожего на него, – такого же кудрявого и с такой же озорной улыбкой.

Это был Макс Харт.




– Это Макс, – сказала Руби собравшимся, про себя молясь, чтобы он не спросил, что они делают в доме его матери. Но было похоже, что у Макса нет намерения устраивать скандал. Несмотря на улыбку, его лицо показалось Руби усталым до изнеможения.

– Макс, это Бет, Конни, Чарльз… – представила она.

– Снимай шинель и присаживайся, – сказала Конни.

Но сказать это было проще, чем сделать, – Макс едва смог поднять руки. Чарльз вскочил и помог ему.

– О Боже! – воскликнул Чарльз, когда показался серо-синий форменный китель летчика. – Так ты лейтенант ВВС и к тому же получил крест за отвагу! – Он энергично затряс Максу руку, а на глазах у Чарльза даже блеснули слезы. – Наша страна обязана тебе и твоим товарищам всем на свете! Вы такие храбрые! Как там Черчилль говорил про воздушную битву за Британию? «Никогда еще столь многие не были столь сильно обязаны столь немногим».

От смущения Макс Харт покраснел:

– Вы не возражаете, если я выпью?

– У нас только херес, – сказала Руби.

Макс устало усмехнулся:

– Пойдет.

Он объяснил, что получил отпуск и два дня добирался с базы в Кенте на поездах и попутках.

– Часть пути я проехал на машине «скорой помощи». В Бедфорде один парень одолжил мне свой велосипед, который я оставил его двоюродному брату в Нортгемптоне. Этот двоюродный брат потратил весь бензин, который у него был, чтобы довезти меня до Бирмингема.

Спал Макс в вагоне. В Ливерпуль он прибыл лишь час назад и, не обращая внимания на опасность, пошел к дому матери.

– Потом меня остановил какой-то тип из гражданской обороны, прочитал мне лекцию, но потом довез сюда. Перед самым отъездом я растянул лодыжку, поэтому мне дали целых десять дней отпуска. Я собирался провести Рождество в своем доме – надеюсь, вы меня понимаете? – Молодой человек вновь усмехнулся. – Наверное, я хотел убедиться, что в мире осталось хоть что-то нормальное, но вместо этого увидел, что Ливерпуль превратился в развалины, а в доме, по всей видимости, завелись привидения. Клянусь, когда я услышал пение, доносящееся из подвала, то испытал настоящий шок!

– А мать не сказала тебе, что, уезжая в Америку, она разрешила Руби поселиться в доме? – спросила Конни.

– Наверное, она просто забыла упомянуть об этом, – с серьезным видом ответил Макс. – Послушайте, когда я появился, вы тут веселились вовсю. Может, вы продолжите? Это намного приятнее, чем слушать то, что происходит снаружи.

Бомбардировка уже возобновилась.

Рона сказала:

– Специально для тебя. «Вернулся парень на побывку…»

К полуночи у них не осталось ни песен, ни сил – но Люфтваффе, похоже, и не думало прекращать обстрел. Бомбы по- прежнему дождем сыпались на город. К счастью, дети уже уснули, и взрослые завели разговор.

– Я знаю, кто ты, – сказал Макс Руби. – Ты посыльная ломбарда. Мама говорила, что ты напоминаешь ей какого-то экзотического жука.

– Не могу понять, комплимент это или нет!

– На твоем месте я счел бы это комплиментом, – подмигнул Макс. – Из чистого любопытства: что вы здесь делаете?

Руби знала, что этот вопрос неизбежно прозвучит.

– Твоя мама попросила меня присматривать за домом, – объяснила она. – Но случилось так, что нам с Бет было негде жить, и я решила, что, если мы с детьми поселимся здесь, это никому не причинит вреда. Потом мне начали твердить, что мой долг перед страной – предоставлять ночлег другим людям и присматривать за чужими детьми. Наверное, – хмуро добавила Руби, – ситуация вышла из-под контроля. Одному Богу известно, что скажет твоя мама, когда все узнает.

– Что ж, если она и узнает, то не от меня. Ты действительно делаешь важное дело, а мама, если судить по ее письмам, весело проводит время в Штатах. Будем считать, что дом – это ее вклад вдело нашей победы.

– Ты так добр!

– Не стоит даже говорить об этом, – махнул рукой Макс. – Когда я уже подъезжал к Ливерпулю, то подумал, как мне могло прийти в голову провести Рождество в промерзшем доме, в котором нет никакой еды. То, что вы оказались здесь, стало для меня чертовски приятной неожиданностью, честное слово. Бог ты мой, Тигр! – воскликнул он, когда на колени к нему запрыгнул огромный кот. – Я и не знал, что ты все еще живешь здесь!

– Тут стоит старый шкаф, который Тигр считает своим личным бомбоубежищем.

– Когда я приезжал домой на каникулы, мы с Тигром были лучшими друзьями, – сказал Макс.

Тигр, громко мурлыча, стал облизывать знакомое лицо.

– Похоже, вы ими и остались, – заметила Руби.




Когда прозвучал отбой, было уже почти четыре. Все с благодарностью посмотрели друг на друга, одновременно подумав, что эти ощущения они не забудут никогда. Чарльз уговорил Макса лечь в его спальне, лишь забрал кое-какие свои вещи.

Руби вышла из подвала первой, немного боясь, что увидит обвалившиеся стены и небо над головой вместо крыши. Но дом миссис Харт пережил и это испытание. В воздухе стоял необычный кислый запах, который, как оказалось, исходил от сажи, осыпавшейся со стенок дымохода. Все сразу отправились спать. Хизер легла в комнате Венди, а Чарльз устроился на канапе в холле.

Четыре часа спустя дом, как и каждое утро, опустел – все ушли на работу. Руби осторожно заглянула в комнату Макса и увидела, что он спит мертвым сном. Мать привела Роя Дикона, но Молли не было. Позже Руби узнала, что ее семья пережидала налет в чулане под лестницей, когда в дом попала авиабомба. Четырехлетняя девочка, как и все ее родные, погибла на месте.




Интенсивные налеты продолжались до самого Рождества. Руби решила, что Гитлер поставил себе цель стереть Ливерпуль и его жителей с лица земли, – ночь за ночью им приходилось сидеть в убежищах. Макс Харт практически не выходил из дому, проводя почти все время в постели. Он говорил, что у него еще никогда не было такого чудесного отпуска и что ему очень нравится то, как все носятся с ним. И действительно, каждый, кто приходил в дом, приносил ему угощение: пирожные, шоколад, виски… Дети несколько часов сообща рисовали для Макса рождественскую открытку, которую он поклялся хранить вечно. Морщинки на его лице разгладились, и он больше не напоминал загнанного зверя.

В Сочельник Бет ушла с работы после обеда и заявила, что поведет Грету и Хизер покупать их маме подарок.

– Но у них же нет денег, – сказала Руби.

– Я что-нибудь придумаю. Мы также возьмем с собой Джейка – ему будет полезно подышать свежим воздухом.

Впервые с того момента, как они въехали сюда, Руби осталась в доме одна – если не считать Макса, который спал на втором этаже. Она уселась в кресло, наслаждаясь непривычной тишиной. Руби решила, что, когда вернется Бет, ей надо будет самой пойти купить кое-какие подарки. И хотя ей было больно видеть разрушения, которые были следствием недавних налетов, осознавать, что она и все ее близкие остались живы, было очень приятно. Бомбардировки унесли жизни многих знакомых – нескольких коллег Бет и Конни, Чарли Мерфи, хозяина дома в Фостер-корт, в котором Руби когда-то жила… Дом Артура рядом с угольным складом был сильно поврежден, хотя его обитатели – Герби и его родные – практически не пострадали.

Вздохнув, Руби сказала себе, что надо заняться каким-нибудь делом. Когда она уже собиралась встать, сверху донесся крик, потом еще один. Это мог быть только Макс.

Взбежав по лестнице, Руби влетела в его комнату и увидела, что он, весь мокрый от пота, мечется на постели.

– Макс! – воскликнула она, тряся парня за плечи. – Макс, успокойся! Все хорошо, тебе ничего не угрожает.

Макс открыл полные страха глаза. Сейчас он напоминал маленького мальчика.

– Извини. Мне снился ужасный сон.

– Милый, это всего лишь сон. Ты в своем доме, в безопасности, и мы рядом.

– Бог ты мой… – Содрогнувшись, Макс сел на кровати. – Он казался мне таким реальным…

– И что тебе снилось?

– Я помню только отрывки. Я летел в самолете над Германией и понял, что сбился с курса. Я не знал, как вернуться домой. Потом мир погрузился в темноту – света не было совсем. Меня убивало, что я подвел своих ребят, что не прикрыл их. А потом меня охватила паника…

Руби погладила его висок:

– Это был только сон. На, выпей виски – это тебя успокоит.

– Ты так добра, – сказал Макс, беря у нее стакан.

– А какой еще я могу быть? – удивленно спросила Руби.

– Я уверен, что ты не слишком хорошего мнения обо мне. Наверное, ты знаешь, почему моей маме приходилось закладывать так много вещей.

– Да, ей надо было оплачивать твои долги в университете. Но это никак не связано с тем, кем ты стал сейчас: ты летчик королевских вооруженных сил, получивший медаль за отвагу.

– Я сошелся с ребятами, которые буквально купались в деньгах, – с сожалением сказал Макс. – Мне хотелось иметь то, что имели они, – дорогую одежду, машину. Я растратил целое состояние на выпивку, а, когда мы играли в карты, минимальной ставкой был фунт.

– Все это давно в прошлом, – успокаивала его Руби.

– Что же касается моей медали, я получил ее практически ни за что. Едва поднявшись в воздух, я нос к носу столкнулся с чертовым «хенкелем». Я знал, что в меня попали, но все равно продолжал делать то, ради чего взлетел, – стрелял во всех фрицев, которых видел. Я подбил тот «хенкель» и еще с полдюжины. Когда я вернулся на базу, то обнаружил, что у меня в плече засела пуля. – Макс с усмешкой пожал плечами. – В воздухе я ничего не чувствовал, но мне все равно дали медаль. – Внезапно на что-то разозлившись, он продолжил: – Дело в том, что каждый человек в этих чертовых ВВС заслуживает медаль за отвагу!

Макс замолчал и, нахмурив брови, прислушался.

– А почему в доме так тихо? Как-то непривычно. И где этот чертов кот?

– В доме нет никого, кроме нас с тобой. Когда я в последний раз видела Тигра, он сидел на дереве.

Лицо Макса исказила гримаса:

– Я жутко разозлился, когда мама написала в письме, что отдала его.

– Когда ты вернешься с войны, он будет здесь, – словно успокаивая его, сказала Руби.

– А ты будешь здесь, когда я вернусь?

– Только если ты не задержишься. Как только закончится война, приедет твоя мать, и нам придется искать себе другое жилье. Ты можешь оставить мне адрес миссис Харт?

– Он лежит в моем шкафчике на базе. Надо будет не забыть выслать тебе его. – Макс довольно вздохнул. – Как приятно осознавать, что ты здесь и присматриваешь за домом.

Он казался таким юным и беззащитным, так много пережил, что Руби не совладала с импульсивным желанием по-сестрински поцеловать его в щеку. Но к его реакции она не была готова: Макс мгновенно обнял ее и поцеловал, причем уж никак не по-братски.

– Макс!

Руби уже хотела оттолкнуть его, но не стала этого делать. Этот молодой человек в течение многих месяцев рисковал своей жизнью, защищая ее и других людей, и много раз мог погибнуть. «Что мне стоит дать ему то, что ему нужно, и хоть как-то отблагодарить за героизм, с которым сражался он и его товарищи?» – промелькнуло у нее в голове. Она обняла Макса за шею.

– Ты такая милая! – хрипло говорил юноша. – Мне хотелось сделать это с того самого момента, как я тебя увидел.

В том, как его худые руки ласкали ее тело, чувствовалось отчаяние – как будто Макс пытался отгородиться от кошмара, в который превратилась его жизнь, и раствориться в таинственных изгибах женского тела. «Может быть, на него точно так же повлияло бы любое другое женское тело, – думала Руби, пока Макс стаскивал с нее одежду. – И что если вернется Бет?»

Больше Макс ничего не говорил – лишь издал восторженный стон, когда наконец вошел в нее.

Руби с нежностью гладила его лицо, делала вид, что его ласки вызывают в ней ответную страсть, но в то же время прислушивалась, не хлопнет ли входная дверь. Сейчас имело значение лишь одно – что Макс на мгновение забыл об ужасном времени, в которое все они жили.

– Это было чудесно, – прошептал он, когда все закончилось и Руби тихо лежала в его объятиях. – Когда-нибудь я вернусь к тебе.

Лицо юноши отражало переполнявшие его чувства, и он уже собирался поцеловать Руби вновь, когда снизу донесся крик, заставивший их обоих вздрогнуть.

– Мне надо идти, – сказала Руби, торопливо одеваясь.

У двери она обернулась:

– Макс, мне тоже было очень хорошо.




В тот вечер сирена завыла в семь часов. Бомбы перестали сыпаться лишь под утро рождественского дня.

Праздничный ужин был бы довольно мрачным, если бы все взрослые не притворялись, что им весело и хорошо, – в основном ради детей. Те получили кучу подарков, и их радость была заразительной, так что к концу ужина хорошее настроение за столом было уже практически искренним.

– В конце концов, – заметил Чарльз, – если Господь решил, что нам стоит сохранить жизнь, следует отпраздновать это, а не киснуть.




Через день Макс Харт уехал в свою часть. На то, чтобы добраться до Кента, ему могло понадобиться несколько дней. Приятель Чарльза предложил подвезти молодого летчика до самого Манчестера, где тот мог сесть на поезд – но мог и не сесть, ведь времена определенности остались в прошлом.

Машина приехала в восемь утра. Все обитатели дома вышли наружу, чтобы попрощаться с Максом. Он обнял детей, поцеловал женщин, пожал руку Чарльзу.

– Это было лучшее Рождество в моей жизни, – со вздохом произнес Макс.

– Увидимся на следующее Рождество, а может, и раньше! – крикнула Конни, когда Макс обернулся у ворот, чтобы в последний раз помахать им всем рукой.

– Постарайся сделать так, чтобы мы встретились раньше! – прокричала Бет.

Не зная, что сказать, Руби закрыла лицо руками. Когда Макс уже собирался сесть в машину, она бросилась к нему.

– Береги себя, Макс! – крикнула она. – Я тебя никогда не забуду!

Она стояла и махала рукой вслед машине, пока та не скрылась за поворотом.

Больше она его не видела. Адрес своей матери он так и не выслал.




Глава 8


В апреле Грета пошла в школу.

– А почему мне нельзя?! – сердито повторяла Хизер.

– Потому что ты еще маленькая. Придется подождать до следующего года.

Руби сильно скучала по старшей дочери – но не по Рою Дикону, который пошел в школу одновременно с Гретой. Передавать своего любимого ребенка на попечение незнакомым людям было очень неприятно. Смогут ли они найти подход к Грете, правильно истолковать ее робость? Не будут ли ее обижать другие дети? Руби сказала себе, что если она когда-нибудь узнает об этом, то закатит в школе такой скандал, какого там еще не видели.

Хизер дулась еще долго, постоянно высказывая опасение, что Грета без нее не справится.

Руби сообщила Бет, что, по ее мнению, она уже исполнила свой долг перед страной и, если еще какая-нибудь женщина попросит ее присмотреть за ребенком, она откажется.

– Как скажешь, Руби, – спокойно ответила Бет. – Кстати, ты не знаешь, что с Чарльзом?

– Понятия не имею. Надо будет спросить у него.

Чарльз ходил по дому с видом заболевшего щенка. Когда Руби стала расспрашивать его, он сначала отмалчивался, но потом убитым голосом признался, что Венди встретила другого мужчину, а именно младшего лейтенанта военно-морского флота.

– Все дело в военной форме, – мрачно проговорил Чарльз. – В наше время мужчины в штатском считаются третьим сортом.

– Я сама займусь им, – пообещала Конни Уоллес. – Мне всегда нравился Чарльз, и мне нет дела до того, во что кто одет. В конце концов, под одеждой все мужчины одинаковые, и никто не станет носить военную форму до конца своих дней.

Она приступила к этому так решительно, что уже три месяца спустя парочка объявила, что они решили пожениться.

– Как можно быстрее, – с усмешкой сказала Конни. – Чарльз говорит, что было бы глупо дожидаться окончания войны, ведь любого из нас могут убить.

Последнее замечание очень не понравилось Руби. Она с радостью узнала, что Конни и Чарльз не прочь остаться в доме миссис Харт. Спать они собирались в комнате Конни, в которой стояла большая двуспальная кровать. Кроме того, они попросили Руби выделить им одну из маленьких спален, чтобы хранить вещи.

Свадьба должна была состояться через две недели, в субботу. В стране уже ввели продажу одежды по карточкам, и перед Конни встал сложный выбор – пожертвовать драгоценными карточками ради свадебного платья или выйти замуж в обычной одежде.

– Я всегда мечтала о белом платье, – грустно сказала она. – Нуда ладно!

Но Бет нашла другой выход из положения. Ей всегда нравилось демонстрировать свое умение работать на швейной машинке, и она заявила, что из пары кружевных занавесок миссис Харт получится отличное свадебное платье.

– Здесь хватит и на вуаль, хотя ты ничего сквозь нее не увидишь – ткань слишком плотная, – добавила Бет.

Розы, растущие в саду, решено было пустить на букет, а Марта Квинлан сказала, что они с Фредом подарят молодым несколько десятков пинт пива. Церковь была расположена недалеко от Принцесс-парка, поэтому все гости могли дойти туда пешком. Свадебный прием решили провести в доме. Для желающих потанцевать в холле поставили граммофон со старыми пластинками. Всего было приглашено тридцать человек.

– И чем я буду их кормить? – вопрошала Руби. – Даже на то, чтобы прокормить вас, у меня уходит все мое время.

– Может, мясными консервами? – предложил Чарльз.

– Мясными консервами с чем?

– Порежь их ломтиками и разложи на блюдах с хлебом и соленьями.

– И когда ты в последний раз видел в магазине соленья? – резковато ответила Руби. – Я уже и забыла, как они выглядят.

– Сейчас я покажу тебе, как выглядят соленья.

С этими словами Чарльз исчез, чтобы несколько минут спустя вернуться с тремя большими запыленными кувшинами, которые он с глухим стуком поставил на стол.

– Здесь маринованный лук, капуста и сливы, – провозгласил Чарльз, явно наслаждаясь изумленным выражением лица Руби.

– Сливы не маринуют, их консервируют, – только и смогла сказать она. – И откуда это все?

– Из подвала. Наверное, это делала мать Макса.

– О Боже, а я никогда не обращала на них внимания! Как вы думаете, они не испортились? Ведь прошло столько времени… Я не хочу отравить гостей.

– Но ведь можно попробовать их заранее?

– Чарльз, думаю, это должен сделать ты. Если ты не умрешь, мы подадим все это гостям. Жаль, что яблоки еще не созрели, – я могла бы что-нибудь из них приготовить. А из ревеня получится отличное вино, правда, в монастыре меня абсолютно не учили виноделию…




К счастью, почти все гости сочли уместным заранее передать продукты для свадебного стола. Жених с невестой начали приносить домой банки с мясными консервами, компотами и другой снедью. Мать Чарльза написала, что привезет из Данстейбла торт, правда добавила, что в нем будут отсутствовать многие необходимые ингредиенты.

Как-то вечером Конни пришла с корзинкой, в которой сидел живой кролик.

– Мне дал его один парень с работы. Сказал, что больше нечем его кормить. Мне кажется, что вкус кроличьего мяса должен напоминать курятину.

Руби взвизгнула:

– Ты предлагаешь его убить?! Как я могу лишить жизни этого бедняжку? Он такой красивый!

У кролика была блестящая черная шерстка, а две лапы были белыми. Сейчас он невозмутимо грыз морковку, даже не подозревая, что готовит ему судьба.

– По сравнению с этим колбасным фаршем в банках кроличье мясо было бы настоящим деликатесом. Может, Чарльз согласится его убить? – задумчиво проговорила Конни.

– Чарльзу придется также его освежевать и приготовить. Я не смогу этого сделать – это все равно, что стушить Тигра.

Когда Чарльз вернулся домой, дети уже играли с кроликом. У него даже появилось имя – Флоппи. Тигр отнесся к новому обитателю дома с подозрением – видимо, никак не мог определить, друг это или враг.

Чарльз заявил, что не желает убивать живое существо, а Бет залилась слезами при одном лишь упоминании об этом.

– Я ни за что не стану его есть! – воскликнула она. – Кроме того, вы уже не сможете забрать кролика у детей: они успели его полюбить.

– Все вы просто слабаки! – презрительно заявила Конни.

– Тогда почему бы тебе не убить его самой? – спросил Чарльз.

Невеста содрогнулась:

– Нет, не могу. Он слишком хорошенький.




В гардеробе миссис Харт нашлось несколько миленьких шляпок. Руби выбрала синюю соломенную шляпку, которая отлично сочеталась с ее новым бело-синим цветастым платьем с глубоким вырезом на груди и буфами на рукавах.

– Пока эта проклятая война не закончится, вы не сможете отыскать в магазине другого такого платья, – с грустью заметила продавщица. – Теперь их делают из минимального количества ткани, так что о буфах можно забыть.

Бет решила, что наденет темно-красный жакет с плиссированной юбкой, – которые, кстати, исчезли из продажи вместе с платьями с буфами. К своему наряду она подобрала шляпку из бежевого органди с шелковыми розочками по краям.

– Правда, мы красавицы? – пропела Руби утром перед свадьбой, когда они уже оделись и стояли перед зеркалом. – В этой шляпке я выгляжу очень элегантно, а ты в своей напоминаешь красотку с американского Юга – даже Вивьен Ли не может с тобой соперничать. – Она повернулась к невесте. – Но мы и в подметки не годимся тебе, Конни. Ты просто отрада для глаз. Если бы миссис Харт увидела тебя в своих занавесках, она бы упала в обморок от счастья.

Обрамленное кружевной фатой, лицо Конни с безупречно наложенным макияжем светилось от счастья, а ее глаза за элегантными очками излучали любовь к Чарльзу, женой которого она должна была стать в этот день. Невеста вновь принялась рассматривать себя в большом зеркале. Бет сшила платье с высоким воротом, узкими рукавами и сборчатой юбкой, использовав для ее изготовления зубчатую кромку занавесок.

– Это самое лучшее свадебное платье в мире, – с хрипотцой в голосе произнесла Конни. – Я не купила бы ничего подобного в самом роскошном магазине Лондона. – Она обняла Бет за шею. – Большое спасибо! Ты превратила мою свадьбу в настоящее торжество, и я буду благодарна тебе до конца своих дней. Руби, а тебе спасибо за то, что ты сотворила настоящие чудеса с едой. Я уверена, даже королева Елизавета не сидела за таким восхитительным столом в тот день, когда выходила замуж за своего короля.

Руби подняла с пола шляпку, слетевшую с ее головы от слишком эмоционального выражения чувств Конни.

– Я уверена, на столе королевы тоже не было кролика. Хорошо, что мы не убили Флоппи – это испортило бы такой замечательный день. Смотри, на небе нет ни единого облачка!




Грета и Хизер были подружками невесты. Их атласные платья персикового цвета были сшиты из настоящего платья подружки невесты, которое когда-то принадлежало Агнес-Фэй Квинлан. Джейк также был восхитителен во взятом напрокат костюмчике из синего бархата – правда, чуточку великоватом для него.

Когда свадебная процессия двинулась в сторону церкви, люди стали подходить к воротам, чтобы с улыбкой помахать рукой, пожелать счастья молодым или просто поаплодировать. Некоторые даже плакали, вероятно, вспомнив аналогичные события из своей жизни и на миг забыв об ужасной войне, в которой участвует их страна.

Процессия прошла мимо двух домов, разрушенных совсем недавно. Конни вытянула из своего букета розу и бросила ее на груды битого кирпича. Другую розу она отдала старой женщине, стоявшей рядом с руинами и улыбавшейся ей сквозь слезы.

– Благослови тебя Бог, милая, – проговорила старушка.

Третья роза досталась юному солдату, четвертая – женщине с двумя грудными детьми в коляске. К тому времени, как они подошли к церкви, от букета Конни остался только один цветок.




Руби решила, что никогда еще в доме миссис Харт не было так весело. Гости хохотали над каждым пустяком, а иногда даже совсем без повода. Казалось, в этот чудесный июльский день все забыли о своих проблемах и решили получить максимум удовольствия. Люди танцевали и смеялись, смеялись и танцевали… Когда свидетель со стороны жениха, приятель Чарльза, произносил тост, в котором не было абсолютно ничего смешного, все буквально надрывали животы от хохота.

– Леди и джентльмены! – начал он, и комната сразу наполнилась хихиканьем.

Дети уже не сдерживали своего возбуждения, и их пронзительные голоса перекрикивали музыку. Малыши носились из комнаты в комнату подобно сгусткам энергии, и все встречные считали своим долгом сказать им что-нибудь ободряющее. Руби даже начала опасаться, что такое отношение может навсегда испортить детей.

Консервированное мясо, хлеб и соленья исчезли очень быстро, а слишком сухой торт пошел «на ура» – к радости седовласой матери Чарльза, одетой в элегантное платье из голубой парчи: женщина все опасалась, что гостям может не понравиться ее творение.

– Сливы просто объеденье, – сказала миссис Виннер Руби. – Вы сами их консервировали?

– Нет, это было нечто вроде подарка – как и почти все, что вы видели на этом столе.

– Миссис О'Хэган, вы чудесная хозяйка. Жаль, что здесь нет брата и сестры Чарльза – Грэм сейчас в Египте, а у Сюзи в любой момент могут начаться роды. Это самая лучшая свадьба, на которой мне доводилось бывать. Я обязательно расскажу всем, какой восхитительный прием был устроен на свадьбе Чарльза. Я вам очень благодарна, и не только за организацию праздничного приема. Чарльз говорит, что весь этот дом держится только на вас, что вы неизменно веселы и что вы просто замечательно о них всех заботитесь. – Расчувствовавшись, женщина обняла Руби. – Вы еще очень молоды, но уже так много умеете делать!

– О, спасибо, – ответила Руби, которая никогда еще не смотрела на свою роль под таким углом. Осознавать, что тебя так высоко ценят, оказалось весьма приятно.

– Наверное, ваш муж в армии?

– Был. Он погиб во время эвакуации из Дюнкерка.

Лицо миссис Виннер стало бледным:

– Бедная моя девочка! Мне так жаль… Чарльз никогда не упоминал об этом.

И тут произошло – причем далеко не впервые – нечто странное: при упоминании о Джейкобе глаза Руби наполнились слезами.

– Я уже почти привыкла жить одна, – хрипловатым голосом произнесла она.

Некоторое время спустя кто-то поставил на граммофон старую пластинку Руди Вэлли, и, когда зазвучала песня «Ночь и день», Руби вновь вспомнила о Джейкобе. В тот вечер он впервые пришел в Брэмблиз, и она танцевала с ним. В то время Джейкоб был таким невинным, таким милым… А потом он ударил Билла Пикеринга, чтобы защитить ее, – ведь он так ее любил! Руби подумала, что для нее на берегу моря под Дюнкерком погиб именно этот Джейкоб, а не тот забитый, жалкий парень, с которым она прожила два года. Тот, настоящий Джейкоб, еще не искалеченный страхом и необходимостью жить в чуждом ему окружении, стоил того, чтобы его оплакивать.

В шесть часов новобрачные уехали в двухдневное свадебное путешествие в Нью-Брайтон. На самом деле это путешествие представляло собой пересечение реки Мерси на пароме, но это было лучше, чем ехать куда-то далеко и тратить драгоценные выходные на ожидание поездов, которые могли и не прийти.

Атмосфера в доме стала более спокойной. Воздух немного остыл, и гости вышли в сад и стали наблюдать, как по неухоженной траве, усыпанной яркими точками маргариток и одуванчиков, крадутся вечерние тени. Все надеялись, что налета не будет. Впрочем, после того как в мае город целую неделю подвергался непрерывным бомбардировкам и казалось, что он будет стерт с лица земли, Гитлер, похоже, сдался. С тех пор количество налетов можно было сосчитать на пальцах одной руки.

Руби и Марта Квинлан сидели на ступеньке заднего крыльца. Внезапно Марта вскочила на ноги.

– Джим! Это Джим! – воскликнула она.

– Привет, мама. Отец сказал, что ты здесь.

Его голос стал каким-то невыразительным, а глаза утратили свой обычный блеск. Куда-то пропал неизменный загар, кроме того, Джим сильно похудел. Громко выражая свою обеспокоенность видом сына, Марта стала гладить и ощупывать его, как будто хотела убедиться, что он из плоти и крови.

– Я и не думала, что ты приедешь, сынок. Я так рада, что в любую секунду могу заплакать.

Джим криво улыбнулся:

– Мама, ты сама себе противоречишь. Меня переводят на другой корабль, вот почему я здесь. Мне просто захотелось хоть на мгновение почувствовать, что такое обычная жизнь. Когда ты на корабле, об этом так просто забыть. Привет, Руби, отлично выглядишь.

– Привет, Джим, как ты? – ответила Руби, также озабоченная его изможденным видом. Но одновременно ее сердце радостно колотилось. С тех пор как она видела Джима в последний раз, прошел почти год, но она вспоминала о нем чуть ли не каждый день. «Интересно, он вспоминал обо мне так же часто, как я о нем? – подумала она. – Или не вспоминал вообще?»

– Да все нормально, – пожал плечами Джим. – Прими мои соболезнования по поводу гибели мужа.

Марта вмешалась, не дав Руби возможности ответить:

– Она держится просто великолепно, и Бет тоже. Вдов и сирот все больше и больше. Во что превратился этот мир?! – воскликнула Марта и заплакала.

Миссис Уоллес, бабушка Конни, – единственная ее родственница, которая смогла приехать на свадьбу, – попросила внимания и заявила, что уходит и хотела бы напоследок еще раз поблагодарить Руби за чудесно организованный прием. Вскоре начали расходиться друзья Чарльза. Проводив их, Руби вернулась в сад и увидела, что Джим Квинлан о чем-то увлеченно беседует с Бет. Она уже собиралась присоединиться к ним, но вдруг обратила внимание на выражение их лиц и остановилась на полпути, ощутив болезненный укол ревности. «Интересно, о чем они говорят? И когда они успели так подружиться?» – подумала Руби.

До этого момента Руби хотелось, чтобы этот день никогда не заканчивался, теперь же она желала, чтобы он как можно быстрее ушел в прошлое. Разговаривая с дочерьми, она с трудом сдерживала свое раздражение – от возбуждения они забыли обо всем на свете и теперь катались по траве прямо в нарядных платьях. Тигр сидел на кухне и доедал белорыбицу из открытой консервной банки, а свидетель со стороны жениха изрядно опьянел от пива – и теперь все это действовало Руби на нервы.

А Бет и Джим все болтали и болтали. Подавляя гнев, Руби подумала, как все же это несправедливо. Когда стали расходиться остальные гости, у нее появилось ощущение, что она мать невесты, – все жали ей руку и благодарили за великолепный вечер. «Вам пришлось приложить к этому столько усилий!», «Большое спасибо. Это был чудесный день!»

В конце концов из гостей остались лишь трое – миссис Виннер. Марта и Джим. Все зашли в дом и сидели, слушая радио. Бет наконец поняла не слишком тонкий намек Руби и пошла укладывать детей в постель – что было не такой уж простой задачей, судя по визгу и воплям, которые доносились со второго этажа. Миссис Виннер должна была переночевать в комнате Чарльза, а утром вернуться в Данстейбл. Пожилая женщина призналась, что едва стоит на ногах, но все равно заявила, что будет мыть посуду.

– А утром я помогу убрать в доме, – сказала она.

Марта зевнула:

– Ну что, сынок, пошли домой? Завтра мне рано вставать – надо убирать этот чертов паб. Руби, спасибо за все! Сегодня ты превзошла сама себя. Я давно не получала столько удовольствия!

Джим кивнул:

– Я тоже – правда, последние несколько месяцев я провел в море.

– Приходи завтра! – решительно произнесла Руби. – Получше вспомнишь, что такое обычная жизнь. Приходи на чай – у нас еще остались консервированные фрукты.

– Спасибо, но мой завтрашний день уже расписан по минутам.

– Тогда приходи в следующий раз, когда приедешь в Ливерпуль.

Сколько же месяцев пройдет, прежде чем это случится! И, возможно, они всего лишь перекинутся парой слов – как сегодня. Руби вдруг захотелось плакать. Ее обрадовало лишь то, что, когда мать и сын прощались с ней, Джим не выказал желания попрощаться с Бет, которая все еще была на втором этаже.

Спустя несколько минут после того, как дверь за ними закрылась, Бет спустилась вниз.

– Что с тобой такое? – спросила она у Руби. – Я вижу, что ты на что-то злишься, но не могу понять, на что. Мне казалось, что сегодняшний праздник удался.

– Я устала, вот и все, – бросила Руби.

– Обычно, когда ты устаешь, ты держишься более приветливо.

– Значит, я устала сильнее, чем обычно. Я иду спать – завтра с утра надо будет все здесь вычистить.

Когда она уже поднималась по лестнице, Бет сказала:

– Завтра днем я иду кое-куда. Надеюсь, ты не возражаешь?

– Куда? – резко спросила охваченная ужасным подозрением Руби.

– В кино с Джимом Квинланом, а после этого – куда-нибудь в кафе.

– Но это нечестно! – вскричала Руби, сама понимая, как глупо она себя ведет. Наверное, если бы на месте Бет была другая женщина, она не чувствовала бы себя такой уязвленной.

– Конни не только моя, но и твоя подруга, – немного спокойнее продолжала Руби. – Ты могла бы помочь мне убрать в доме.

На лице Бет отразилось раскаяние, и Руби стало стыдно за себя. Она подумала, что на месте Бетона не потерпела бы такой наглости.

– Извини, Руб, но я просто не могла отказать ему, – сказала Бет.

– И почему же?

– Если честно, Джим в ужасном состоянии. – Глаза Бет наполнились слезами. – Он может погибнуть буквально в любую минуту.




В воскресенье в полдень, тепло попрощавшись с хозяевами дома и выразив надежду, что вскоре они встретятся вновь, миссис Виннер уехала в Данстейбл. Бет поехала проводить ее на вокзал, после этого она должна была встретиться с Джимом Квинланом.

Руби была рада, что Джим не зайдет за Бет, – увидеть их вместе было бы для нее слишком тяжелым испытанием. Она задумалась, какие качества Бет заставили Джима довериться ей. Быть может, он подумал, что она, Руби, просто рассмеялась бы в ответ на его слова, не приняла бы его страхи всерьез? Хотя, по словам Бет, это были не просто страхи, а скорее твердая уверенность Джима в том, что вскоре он погибнет.

– Его больше беспокоит не сама смерть, а то, как она произойдет, – продолжала Бет. – Против быстрой смерти он не возражает, но ему постоянно снятся кошмары, в которых он медленно замерзает насмерть в Северном Ледовитом океане или горит заживо.

– Но с чего вдруг ему представлять себе все это? – спросила Руби.

– После окончания школы десять его одноклассников пошли служить в торговый флот. Все они погибли, остался один Джим. Он не понимает, почему Бог должен пощадить его, убив всех его друзей. По словам Джима, это было бы неправильно. – Бет содрогнулась. – Руби, я бы на его месте чувствовала то же самое! Смерть буквально ходит за нашими моряками по пятам. Что-то подобное я чувствовала, когда мы сидели в подвале и вся земля содрогалась от взрывов. Я думала: «Почему Господь должен сохранить нам жизнь, когда вокруг погибает так много людей?» Ливерпуль больше не бомбят, но в море сейчас все также опасно, как раньше.

Когда Бет и миссис Виннер ушли, Руби прошлась по опустевшему дому. Дети спокойно играли в саду – похоже было, что во вчерашнем буйстве они растратили недельный запас энергии. При мысли о том, что ей не надо никому готовить ужин, Руби охватило странное чувство. Чарльз и Конни уехали, а Бет пошла в кафе с Джимом. Достаточно было сделать к чаю что-нибудь простенькое для себя и детей – скажем, тосты, любимую еду Джейка. А на десерт после свадьбы осталось немало консервированных фруктов.

Руби зашла на кухню и сделала себе чашечку кофе «Кэмп» – отвратительного напитка, который принес на свадьбу кто-то из гостей. Сев на крыльцо, она медленно выпила кофе, морщась при каждом глотке.

Дети играли в школу – Хизер была учителем, а Грета и Джейк учениками. Тигр и Флоппи лежали на траве и делали вид, что происходящее им интересно. При виде этой невинной игры к горлу Руби подкатил ком, и она в очередной раз поблагодарила Бога за то, что миссис Харт уехала в Америку, предоставив им возможность поселиться в этом доме.

Но что же они будут делать после окончания войны? Где они будут жить? Они с Бет не могут оставаться под одной крышей вечно, и тогда ей придется найти работу – кстати, Руби ничуть это не смущало, даже наоборот. Но чем же ей заняться? Она сильно сомневалась, что спрос на услуги посыльной ломбардов возникнет вновь, а что касается работы по дому, Руби решила, что если и будет когда-нибудь протирать пыль или мыть полы, то только в собственном доме. Мысли Руби обратились к юности, когда пределом ее мечтаний была работа в магазине или в ресторане. «Благодаря» монахиням она просто не осознавала, что женщины могут работать учителями, врачами, актрисами, учиться в университете, сидеть за штурвалом самолета, наконец, подобно Марии Кюри делать важные научные открытия – словом, заниматься тем, что по-настоящему полезно и интересно.

Но сколько Руби ни думала, она не могла представить себя в этих ролях – и не потому, что ей недоставало для этого способностей (с этим у нее как раз всегда было все в порядке), а потому, что у нее на руках было двое детей.

Разумеется, будущее могло принести с собой перемены. Она может выйти замуж…

Ее вернул в действительность пронзительный крик. Идиллическая игра в школу, которой так любовалась Руби, закончилась, и в классе начался мятеж. Трехлетнему Джейку надоело учиться читать – тем более что его учительница воспринимала свою задачу слишком серьезно, – и он встал и пошел к тарзанке – веревке, привязанной к толстой ветке дерева. Хизер пыталась вернуть его, крича, что перемена еще не наступила.

Руби хлопнула в ладоши, и дети замерли на месте. Хизер по-прежнему смотрела на сына Бет с выражением возмущения на лице, а у самого Джейка был бунтарский вид.

– Хизер, отпусти его, – велела Руби.

– Но, мама, он плохо себя ведет!

– Ничего подобного. Он просто хочет покататься на тарзанке, пусти его.

Хизер неохотно выпустила торжествующего Джейка, и тот, схватившись за веревку, начал раскачиваться с видом настоящего школьника, сбежавшего с урока.

«Как хорошо, что Бет ушла», – подумала Руби. Ее подругу всегда раздражало то, что Хизер частенько помыкала ее сыном.

«Надо прекратить все это, – продолжала размышлять Руби. – И не только в отношении Джейка, но и в отношении Греты». Раньше то, что Хизер усердно опекала сестру, казалось Руби трогательным, но после того как Грета пошла в школу, положение несколько изменилось. Было похоже, что Хизер не по душе то, что большую часть времени сестра ей неподвластна, и, когда Грета возвращалась домой, Хизер постоянно командовала ею. Руби не знала, как относиться к тому обстоятельству, что сама Грета, похоже, ничуть против этого не возражала и беспрекословно исполняла приказы младшей сестры. Казалось, ее полностью устраивает отсутствие необходимости принимать решения самостоятельно – она играла в игры, которые выбирала Хизер, шла туда, куда хотелось Хизер, и так далее. Джейк был совсем другим – ему больше нравилось жить самостоятельной жизнью, насколько это позволял его возраст. Это был милый мальчик с замечательным характером, и Руби почти не сомневалась, что из него получится человек, независимый как раз в меру, – тогда как Хизер, как она опасалась, могла стать настоящей мегерой, а Грета чем-то вроде коврика, о который все вытирают ноги.

Руби внимательно посмотрела на своих дочерей. Грета послушно сидела на траве, ее окруженное ореолом светлых волос личико, по форме напоминавшее сердце, было повернуто к сестре – она ждала, когда Хизер вернется к своей роли учительницы. Грета по-прежнему была слишком маленькой для своего возраста – казалось, ее организм так и не пришел в себя после ужасных лет в Фостер-корт, когда она постоянно болела и частенько недоедала. На вчерашней свадьбе многие гости даже решили, что Грете четыре года, а Хизер – пять.

Глядя на Хизер, Руби как будто смотрела на себя в детстве. Те же резкие черты лица, темные глаза, ловкое тело. «Интересно, я тоже была вечно всем недовольна?» – спросила себя Руби. Да, монахини рассказывали, что она всегда была достаточно непослушным ребенком, но маловероятно, что она, как Хизер, начинала в ярости топать ножками, если что-то шло не так, как ей хотелось.

– Надеюсь, она все это перерастет, – сказала себе Руби.




Спустя некоторое время после свадьбы одна из комнат на первом этаже была превращена в спальню Мари Фергюсон, грубоватой, но добросердечной пятидесятилетней вдовы, которая работала поваром в больнице Сэфтон. Мари решила, что жить недалеко от больницы будет удобнее, чем каждый день ездить на работу из деревеньки, расположенной неподалеку от Уигана.

Мари очень быстро стала полноправным членом их своеобразной «семьи». На выходных она с удовольствием присматривала за детьми, давая Руби и Бет возможность пойти в кино или на танцы.

Бет обожала танцевать, но Руби не умела вести светскую беседу. Ей было скучно постоянно отвечать на одни и те же вопросы: «Как тебя звать? Чем ты занимаешься? Где живешь? Можно я провожу тебя домой?» На последний вопрос она всегда отвечала твердым «Нет!».

– Эти парни кажутся мне такими юнцами! – жаловалась она.

– Но ты и сама не такая уж старая! – возражала Бет.

– Рядом с ними я чувствую себя старухой.

– Между прочим, не такие уж они и юнцы. Некоторым из них за тридцать и даже под сорок. А в них-то что тебя не устраивает?

– Они женаты, вот что. Их бедные жены были бы поражены, если бы узнали, что их мужья танцуют с молодыми женщинами и провожают их домой – а может, и не только это.

Руби казалось, что она перешла из молодости в старость в тот день, когда они с Джейкобом уехали из Киркби и поселились в Фостер-корт. Когда-то давно ей очень нравилось танцевать, но теперь она относилась к танцам как к весьма сомнительному способу убить время. Руби с грустью сказала себе, что разучилась радоваться жизни. Да, она повзрослела слишком быстро, слишком резко – к тому же далеко не все взрослые относились к жизни так же серьезно, как она.




На Пасху Хизер пошла в школу. В глубине души Руби была рада хотя бы частично переложить груз ответственности за своего трудного ребенка на других – хотя она крайне неохотно признавалась в этом даже самой себе. Джейк был очень рад тому, что теперь ему никто не навязывает свою волю. Прошел еще год, и он с удовольствием начал ходить в школу. Теперь у Руби появилась возможность найти себе работу – пусть даже на неполный рабочий день.

Марта Квинлан, которая по-прежнему была активисткой Женской добровольческой организации, тут же подыскала ей занятие. «Ливерпульская корпорация» постепенно восстанавливала тысячи домов, поврежденных во время авианалетов, но внутренних работ она не выполняла. Стены многих помещений были покрыты пятнами сажи или воды, лившейся из перебитых труб.

– Особенно помощь нужна старикам, – объяснила Марта. – Молодые и сами в состоянии сделать в доме хотя бы косметический ремонт, а пожилые люди сильно огорчаются и даже впадают в депрессию оттого, что им приходится жить в таких условиях. Найти маляров или обойщиков сейчас очень сложно, к тому же у пожилых людей часто нет на это денег.

Теперь Руби каждый день по четыре часа красила внутренние стены. Она научилась замазывать дыры и замешивать штукатурку. Домой она являлась вся пропахшая краской, и нередко ей приходилось смывать краску со своих черных волос.

Был уже 1943 год, но войне не было видно конца – хотя люди все чаще говорили о том, что «до победы рукой подать». Все ждали, когда же британские войска войдут во Францию, а тем временем началось кое-что другое, обрадовавшее женщин Британии и повергшее в отчаяние мужчин.

Прибыли янки. Британию заполонили целые толпы веселых, раскованных и очень щедрых молодых людей в элегантной форме. Они были повсюду, их карманы были набиты жевательной резинкой и долларами, и они были искренне убеждены, что в обмен на нейлоновые колготки можно заполучить любую британскую женщину, как молодую, так и не очень.

Теперь Руби с нетерпением ждала субботних танцев. Там она словно попадала в другой, новый мир – знакомилась с парнями из таких экзотических мест, как Техас или Калифорния, парнями, жизнь которых напоминала кино: они работали на ранчо, водили «кадиллаки», играли в бейсбол, бывали в Рэйдио-сити [[4] Рэйдио-сити – самый большой кинотеатр в мире, расположенный в Нью-Йорке. (Прим.ред.)], в Голливуде, на Пятой авеню, на Ниагарском водопаде…

По крайней мере они так говорили. Руби верила лишь половине из того, что ей рассказывали, но после ужасов ежедневных бомбардировок и при отсутствии почти всех тех вещей, которые делали жизнь хоть сколько-нибудь приятной, искреннее добродушие и веселость американцев были для всех глотком прохладной воды в жаркий день.

Несколько раз Руби ходила с янки на свидание – но никогда более двух раз с одним и тем же парнем, ведь иначе она могла бы увлечься, и тогда ее, возможно, все же затащили бы в постель. Руби была убеждена, что именно это является главной целью всех этих парней. В ее встречах с «врагом», как называл американцев Чарльз, было нечто циничное – довольно часто Руби возвращалась домой, нагруженная апельсинами, сладостями, тушенкой и другими деликатесами, ставшими редкостью в Британии после начала войны. Несмотря на сомнительный источник всех этих сокровищ, Чарльз ел их так же охотно, как и все остальные.




Руби узнала, что Бет влюбилась, еще до того, как это узнала сама Бет. Они ходили на танцы в «Локарно». После того как закончился очередной фокстрот, Руби вернулась на их с Бет место под балконом – и обнаружила там подругу, держащуюся за руки с высоким чернокожим парнем в сержантских погонах.

– Руб, это Дэниел, – робко произнесла Бет.

Когда Руби присмотрелась к выражению ее лица – и лица Дэниела, – все стало ясно без слов.

Никто не удивился, когда спустя полгода Бет и Дэниел поженились. Венчание состоялось в той же церкви, в которой за пару лет до этого венчались Конни и Чарльз, но сама свадьба прошла совсем по-другому. На Бет было простое белое платье, которое она сшила сама, никаких подружек невесты не было. На церемонии присутствовали лишь ближайшие друзья Бет, которых она считала своей семьей. Приема как такового не было – гости едва успели съесть по сэндвичу и выпить по бокалу вина, потому что Дэниел и его свидетель должны были вернуться на базу в Бартонвуде, где стояла их часть. Бет и Джейк продолжали жить в доме миссис Харт, но теперь Дэниел Лефарж приезжал к ним каждые выходные.

По профессии Дэниел был юристом – он боролся за права афроамериканцев в своем родном городе Литл-Рок, штат Арканзас. По его словам, он был одним из нескольких образованных чернокожих в штате.

– Там просто ужасно, – округлив глаза, рассказывала Бет Руби в ночь после свадьбы.

Все остальные уже отправились спать, а подруги допивали оставшееся вино.

– Нам нельзя заходить ни в бары, ни в рестораны, а в автобусах мы не имеем права садиться на места для белых. Нам даже приходится пользоваться разными уборными.

– Мы? – подняв бровь, переспросила Руби.

– Я имею в виду, чернокожие, – объяснила Бет. – У меня тоже темная кожа, разве ты не видишь?

– Ты же знаешь, мне абсолютно все равно, насколько у нас с тобой отличается оттенок кожи.

– Если бы у меня была такая же белая кожа, как у тебя, – сообщила Бет, – Дэниелу не дали бы разрешения на брак. Чернокожим солдатам не разрешается жениться на белых британских девушках. Это решение было принято сенатом США – там, наверху, решили, что, если они будут возвращаться домой с белыми женами, это может вызвать осложнения.

– Чушь! – подвела итог Руби.

– Может, для тебя это все и чушь, но не для американцев – особенно это касается родных для Дэниела южных штатов. Белые американцы не считают чернокожих за людей.

– Будешь ли ты счастлива в таком окружении?

Руби стало страшно за свою мягкосердечную, чувствительную подругу, которая, похоже, сама не осознавала всего ужаса, о котором говорила.

– Помнишь, как нас эвакуировали в Саутпорт? – продолжала Руби. – Тебя тогда очень расстроило то, как тебя приняли.

– С Дэниелом я буду счастлива где угодно, – заверила ее Бет. – И Джейк тоже – они с Дэниелом обожают друг друга.




6 июня 1944 года английские и американские войска высадились на побережье Франции. Часть, в которой служил Дэниел, была послана на штурм береговых укреплений в числе первых, и начиная с этого дня Бет жила в постоянном страхе. Письма от Дэниела приходили нечасто, обычно с задержкой в несколько дней. Теперь Бет почти не завтракала, лишь сидела у двери с чашкой чая в руках и ждала прихода женщины-почтальона. Если письма от Дэниела не было, Бет на несколько часов погружалась в уныние, и пару раз в месяц Руби ездила на фабрику «А. Е. Вадсворт Инжениринг», чтобы доставить подруге письмо, которое пришло уже после ее ухода из дому.




Настало очередное Рождество – уже шестое после начала войны. Все надеялись, что оно будет последним. Войска союзников медленно продвигались по Европе, и все указывало на то, что победа уже близка.

После Нового года Чарльз и Конни подыскали себе отдельное жилье – небольшой коттедж в Киркби, довольно недалеко от Брэмблиз, в котором когда-то жила Руби. Бет сообщили, что на фабрике ожидается сокращение и что она под него подпадает, а Мари Фергюсон собралась возвращаться домой.

Решено было, что сразу после окончания войны Бет и Джейк переедут в Америку и поселятся у матери Дэниела, а сам Дэниел должен был присоединиться к ним после демобилизации. После этого в доме, в который в любой момент могла вернуться законная владелица, останутся только Руби и ее дочери.

Руби сняла светонепроницаемые шторы и начала, как могла, приводить дом в его первоначальное состояние. Многолетнее проживание в доме большого количества людей, в том числе детей, оставило следы, которые невозможно было скрыть. К примеру, вряд ли миссис Харт решила бы, что Руби, которую она просила лишь присмотреть за домом, исключительно по доброте душевной привела в порядок запущенный некогда сад и даже разбила в нем небольшой огородик, а также, не желая видеть потемневшее от времени дерево, заново покрыла лаком входную дверь.

Руби не собиралась скрывать от миссис Харт, что жила в ее доме, но решила, что будет лучше, если к этому времени они уже найдут себе новое жилье. Однако сделать это оказалось очень сложно, если не сказать невозможно. Она спрашивала у всех знакомых, не сдается ли где-нибудь дом, оставляла свой адрес в газетных киосках и от корки до корки прочитывала объявления в прессе, но почти половина домов в Ливерпуле были разрушены или повреждены, и жилье искала далеко не она одна.

Время шло. Февраль сменился мартом, март как-то неожиданно перешел в апрель… Союзники приближались к Берлину, а Руби все никак не могла найти работу или новое жилье. Они с Бет создали свой собственный маленький мирок, но сразу после отъезда Бет все должно было рассыпаться – хотя бы потому, что необходимо будет где-то брать деньги. Руби начали сниться кошмары, в которых она возвращалась в место наподобие Фостер-корт, а когда выяснилось, что найти приличное жилье очень сложно, эти кошмары стали посещать ее почти каждую ночь.

В начале мая в новостях сообщили, что Гитлер покончил жизнь самоубийством, а на следующий день пал Берлин. Со дня надень ждали объявления об окончании войны. В эти дни Руби работала в доме миссис Эффи Гиттингс – красила стены скучной бледно-голубой краской, единственной, кроме белой, имеющейся в магазине, и попутно слушала радиоприемник, вещающий в соседней комнате. Старушка периодически заходила, чтобы выпить с Руби чаю – такого же пресного, как цвет краски, – и обсудить новости, которые она услышала по радио.

– Вы всегда работаете так аккуратно, – с восхищением в голосе говорила миссис Гиттингс. – Приятно, когда покраской и тому подобным занимается женщина. Мужчины оставляют на мебели брызги краски, а если ты осмеливаешься проявить недовольство, смотрят на тебя волком. Эта проклятая война принесла хоть что-то хорошее: женщины показали, что умеют выполнять почти любую работу так же хорошо, как мужчины.

Когда Руби устало тащилась домой, ей пришла в голову мысль, от которой захотелось протанцевать остаток пути. Она станет мастером по внутренней отделке помещений! Руби нравилось то, что в этом случае можно работать на себя, заканчивать работу, когда хочешь, и приходить домой еще до того, как дети вернутся из школы. Она решила, что, как только уляжется суматоха, связанная с окончанием войны, она где-нибудь напечатает листовки с рекламой своих услуг и занесет их в каждый дом в Дингл. Она вновь станет знаменитой – но на этот раз не в качестве посыльной ломбардов, а в другой роли. Не то чтобы слава была целью Руби – главным для нее было достаточно зарабатывать. Внезапно будущее стало казаться ей волнующим и многообещающим, и к тому времени, как она дошла до дома, в ее дизайнерской компании уже работали десять человек, все женщины. Руби сказала себе, что надо будет обязательно придумать для будущей компании какое-нибудь запоминающееся название.

У калитки она остановилась, и ее возбуждение резко пошло на спад: перед тем как брать в руки кисть, необходимо было решить проблему с жильем.

Напевая, Руби открыла дверь и вошла. Она собиралась включить радио и послушать последние новости, когда на втором этаже прозвучали тяжелые мужские шаги.

– Кто здесь? – дрожащим голосом произнесла Руби. У нее промелькнула мысль, что, возможно, вернулся Макс Харт.

На лестничной площадке появился молодой человек, ничуть не похожий на Макса.

– Черт возьми, а вы кто? – громко спросил он. – Я уже понял, что в доме живут какие-то люди, но их здесь быть не должно.

Руби с самого раннего детства прониклась твердым убеждением, что лучшим способом защиты является нападение, – хотя облечь эту мысль в слова она смогла лишь после того, как поселилась у Эмили и получила доступ к словарю. Кроме того, молодой человек сразу ей не понравился. На вид ему было где-то двадцать с небольшим – то есть он был лет на пять моложе ее. Это был очень высокий худой парень с набриолиненными черными волосами и жиденькими усиками. Брюки его перепачканного мелом костюма были слишком коротки ему и открывали поношенные коричневые ботинки. Руби подумала, что и сама она в заляпанной краской рабочей одежде выглядит не слишком привлекательно.

– А вы кто такой, черт побери?! – с чувством проговорила она. – И как вы посмели вломиться в мой дом?

– Вломиться?! – Молодой человек, выставив перед собой ключ, сбежал по лестнице. – Ваш дом! – фыркнул он. – Этот дом принадлежит миссис Беатрис Харт, но еще немного, и он будет моим – я собираюсь его купить.

Руби высокомерно вскинула голову, надеясь, что ей удалось скрыть свое потрясение:

– Она не сообщала нам, что собирается продавать дом.

Мужчина нахмурился:

– А с чего бы она вам это сообщала?

– Потому что она посылает мне письма из Колорадо, – солгала Руби. – Она живет там с сестрой. Вообще-то я уже некоторое время не получала от нее никаких вестей. Миссис Харт сказала, что мы можем жить здесь, пока она там. Ее сын, Макс, жил с нами, когда приезжал в отпуск. Вы случайно не знаете, где он сейчас?

– Никогда о нем не слышал, – уже спокойнее, но все еще с подозрением произнес молодой человек. – Почему же тогда миссис Харт в своем письме агенту по недвижимости не упомянула, что в ее доме кто-то живет?

– Я очень давно ее знаю, и она всегда отличалась рассеянностью. Так вы говорите, она продает дом?

– Да. Она второй раз вышла замуж и решила остаться в Америке. Даже странно, что она не сообщила вам об этом!

– Наверное, еще напишет.

Некоторое время они смотрели в глаза друг другу. У молодого человека были карие глаза, впалые щеки и тонкие, словно поджатые губы. В нем чувствовалось что-то дикое, словно он вырос в месте, еще худшем, чем Фостер-корт, и в детстве часто голодал. К ужасу Руби, по ее спине пробежал холодок возбуждения – и это шокировало ее, потому что парень был абсолютно непривлекательным.

– Как бы там ни было, – без выражения произнес он, – как только придет контракт, вам придется сразу съехать отсюда. Сколько человек здесь проживают?

– Я и двое моих детей. Еще здесь живет моя подруга с сыном, но они скоро уезжают. И когда должен прийти этот контракт?

– Через несколько недель.

Руби кивнула. Внезапно мысль о том, что им придется уехать из дома, в котором все они жили так счастливо, наполнила ее тоской. Коснувшись деревянных перил, Руби вздохнула.

– Это очень хороший дом, – сказала она. – Вам здесь понравится.

– Я не собираюсь здесь жить, у меня уже есть дом. Я застройщик, вот вам моя визитка.

На карточке было от руки написано «Мэттью Дойл, застройщек».

– У вас здесь ошибка, – произнесла Руби. – Надо писать «застройщик».

– Спасибо, – фыркнул Дойл, но было заметно, что он смущен.

– Я надеюсь, вы не станете сносить дом? – вновь вздохнула Руби. – Я так к нему привыкла.

– Когда настанет время, я это сделаю, а пока что буду его сдавать внаем.

– А что вы намерены делать со всей обстановкой?

– То есть мебелью? – Дойл попытался принять надменный, всезнающий вид. – Дом продается со всем содержимым. Что-то я оставлю, а что-то продам.

– Понятно, – сказала Руби, думая, где он взял столько денег и почему он, в отличие от большинства мужчин его возраста, не в армии. Она всегда считала, что в спекуляции недвижимостью во время войны, когда другие люди рискуют своей жизнью на фронте, есть что-то отталкивающее.

Руби презрительно поджала губы.

– А почему вы перепачканы краской? – спросил Мэттью Дойл.

– Я дизайнер по интерьеру, сейчас я крашу дом одной пожилой женщины.

Дойл хмыкнул:

– За последнее время я купил несколько поврежденных бомбами домов. Когда дело дойдет до внутренних работ, я с вами свяжусь.

Чувствуя, как в ней закипает ненависть, Руби посмотрела ему в глаза:

– Можете не утруждать себя. Я работаю бесплатно – но, боюсь, вам этого не понять.

Лицо молодого человека залила краска гнева:

– Да что вы обо мне знаете?!

– Вполне достаточно… За сколько вы хотите сдавать этот дом?

– Дороже, чем вы можете себе позволить, – ответил Дойл, растерянно заморгав, когда она внезапно сменила тему. – Ведь вы работаете бесплатно? Если, конечно, у вас нет мужа, который способен все оплатить.

– Мой муж погиб в Дюнкерке. Я вдова.

Руби понимала, что этот Дойл ни за что не оставит ей дом, аренду которого она не сможет оплатить, но можно было попытаться пристыдить его и сыграть на его чувствах – хотя она сомневалась, что у такого человека могут быть какие-то чувства.

К ее удивлению, Дойл ответил далеко не сразу – было видно, что он что-то обдумывает. Пару минут он стоял, засунув руки в карманы костюма, который был ему мал. Руби стояла напротив и смотрела Дойлу в глаза. В этом плохо одетом застройщике, который не знал, как пишется название его профессии, было что-то почти жалкое. Она была уверена, что агенты по недвижимости, с которыми Дойл имеет дело, смеются над ним у него за спиной, но при этом он был в состоянии купить их всех оптом и в розницу. Этот молодой человек не вызывал у Руби ни восхищения, ни уважения, тем не менее уважения он был достоин: не приходилось сомневаться, что он вытащил себя с самого дна.

– Вы могли бы сдавать жилье в наем, – наконец сказал он.

У Руби отвисла челюсть:

– Что вы сказали?

– Вы жили бы на первом этаже, а комнаты на втором сдавали. Это было бы что-то вроде пансиона – меблированные комнаты со столом. Если готовить жильцам еду, они будут платить больше. – Дойл саркастически улыбнулся. – Или вы считаете, что быть управляющей меблированных комнат – это слишком низко для вас?




– Руб, какие замечательные новости! – воскликнула Бет, вернувшись с работы.

– Ты думаешь? – с сомнением проговорила Руби. Она всегда недолюбливала работу по дому, а от мысли о том, что ей придется возиться с целой толпой жильцов, Руби становилось тошно. Но выбора, похоже, не было. Мэттью Дойл сказал, что хотел бы получать за аренду восемь фунтов в неделю. Если она сдаст комнаты на втором этаже по четыре фунта, в ее распоряжении будут оставаться восемь фунтов. На первый взгляд это было немало, но ей придется покупать кучу продуктов и чистящее средство для кухни. Судя по всему, ей суждено было заниматься работой по дому всю жизнь.

Но нет же! Руби сжала кулаки и стиснула зубы. Она сохранит этот дом и будет копить деньги, пока не сможет снять другое жилье – или даже купить. Она обязательно изменит свою жизнь к лучшему, сколько бы времени на это ни понадобилось.

В тот же вечер, без десяти восемь по лондонскому времени, по Би-би-си сказали, что следующий день объявлен во всей стране выходным.

Вторая мировая война наконец завершилась.




Они повели радостных детей на празднование, организованное «Молт-Хаус» прямо на улице. Из окон второго этажа свисали национальные флаги, а столики были уставлены яствами, при виде которых детские глаза начинали блестеть еще сильнее, а по подбородкам текли слюнки. Руби уже несколько недель откладывала продукты для этого знаменательного дня, а потому пришла с двумя дюжинами кексов собственной выпечки, несколькими блюдами с желе, баночкой сливок, двумя бутылками имбирного пива и горой сэндвичей с выращенным ею лично салатом.

Это был головокружительный, безумный день. Абсолютно незнакомые люди обнимались и целовались так, словно были лучшими друзьями. Когда дети наелись, за стол сели взрослые, причем к этому времени половина мужчин были пьяны как сапожники. Они сидели на бордюре перед пабом, сжимая свои кружки с элем, и вспоминали войну, заново переживая сражения, в которых принимали участие, и наслаждаясь своей победой, в которой, как все теперь говорили, никто и не сомневался, – люди в мгновение ока забыли мрачные времена, когда казалось, что победа Гитлера неизбежна.

После чая начались танцы – хоуки-коуки, конга… Руби и Бет вальсировали в паре. Бет с грустью сказала: «Руб, не обижайся, но я очень хотела бы сейчас танцевать с Дэниелом. Я знаю, другого такого дня не будет, и мне очень жаль, что Дэниела нет рядом».

Руби ощутила укол зависти и подумала, как здорово было бы вновь влюбиться в кого-нибудь. Вернее, не влюбиться детской влюбленностью, а полюбить по-настоящему – безнадежное получувство к Джиму Квинлану не считалось. Познает ли она когда-нибудь настоящую любовь?

Джим также присутствовал на празднике. Он казался каким- то потерянным и отчужденным, как будто его ничуть не радовало то, что он пережил войну. Возможно, ему казалось, что смерть играет с ним в прятки, что он не имеет права находиться здесь и праздновать победу, когда все его друзья погибли. Руби уже решила отказаться от намерения покорить Джима Квинлана – хотя забывать его совсем она не собиралась.

А еще у нее были ее дочери. Руби поискала их глазами и увидела, что девочки, безудержно смеясь, кружатся втроем с Джейком, – в этот день дети, казалось, тоже опьянели. Руби подумала, что Грета и Хизер будут скучать по Джейку. Как бы там ни было, он был их единокровным братом, хотя ни Руби, ни Бет не собирались рассказывать им об этом. «Интересно, какое будущее ждет Бет?» – подумала Руби. Они прожили всю войну под одной крышей, делились всем, что у них было. «И даже Джейкобом», – с улыбкой сказала себе она.

Подошли Конни и Чарльз.

– Мы решили, что вы единственные люди на земле, с кем мы хотели бы провести этот вечер! – воскликнула Конни. – Мы зашли к вам и догадались, что вы можете быть только здесь.

Она по очереди тепло обняла Руби и Бет.

Чарльз поцеловал их обеих и хрипло сказал:

– Мы никогда вас не забудем. Вы приютили незнакомых людей и заставили нас почувствовать себя как дома. Если бы вы знали, как я вам благодарен за это!

Он повел их в паб, в котором в поте лица трудилась за стойкой Марта Квинлан. Улучив свободную минутку, Руби рассказала ей новости о доме.

– Другими словами, я остаюсь там жить, хотя теперь дом принадлежит другому человеку, Мэттью Дойлу.

– Мэттью Дойлу! – вскричала Марта. – Руби, будь поосторожнее – это грязный, беспринципный торгаш. Во время войны он занимался спекуляциями и мог раздобыть что угодно на черном рынке – за соответствующую цену, разумеется.

Когда они вышли наружу, уже сгущались сумерки. Все еще охваченные радостным возбуждением, люди пели хором. Они сидели где придется – на тротуаре, на ступеньках, прислонившись спиной к стене – и были счастливы, как никогда ранее. Показалась луна, потом звезды, а люди все пели. Потом все начали постепенно расходиться по домам.

Руби и Бет рука об руку шли по залитым ярким светом фонарей улицам. Уставшие дети тащились за ними, едва переставляя ноги. Показался дом миссис Харт. Перед уходом Руби, поддавшись импульсу, включила все лампы, но оно того стоило – когда они увидели приветливый свет в каждом окне, их сердца в который раз за день наполнились теплом.

Словно прощаясь, Бет сжала руку Руби. Они с Джейком должны были уехать через пару недель.

Целая эпоха ушла в прошлое, уступив место новой.




ДОЧЕРИ РУБИ




Глава 9




1957-1958


Хизер О'Хэган сидела на постели и наблюдала, как ее сестра, сидя перед зеркалом в легком розовом вечернем платье, наносит макияж.

– Эта помада тебе не идет, – критически заметила Хизер. – Она слишком темная.

– Ты так думаешь? – Грета наклонила голову и присмотрелась к своему отражению в зеркале. – А мне казалось, что так я выгляжу просто шикарно.

– Ты выглядишь, как проститутка. Девушкам со светлыми волосами лучше пользоваться бледной помадой.

Грета надула губки:

– Ты всегда это говоришь, но у Мэрилин Монро всегда яркая помада, и она выглядит шикарно.

– Ничего подобного. У нее вид, как у шлюхи.

– Ну хорошо. – Грета стерла платком неправильную помаду и нанесла более светлую. – А так?

– Намного лучше! – улыбнулась Хизер, довольная, что в очередной раз добилась своего.

Сколько Хизер себя помнила, она всегда чувствовала ответственность за Грету, которая без ее помощи все путала. Казалось, ее сестра просто не способна вести себя правильно. Подумать только, она выбрала эту ужасную красно-коричневую помаду! Хизер подумала, что мама права, когда говорит, что люди учатся на своих ошибках, но, если вовремя дать им полезный совет, они научатся намного быстрее и безболезненнее.

Дверь открылась, и на пороге появилась Руби:

– Грета, уже восемь часов, и твои гости уже начали приходить.

Грета торопливо похлопала по волосам за ушами пальцами, смоченными духами, потом капнула пару капель на вату, засунула ее себе в бюстгальтер и вскочила на ноги:

– А кто пришел?

– Не знаю, милая. Какой-то парень, очень симпатичный. Я попросила его поставить на граммофон какую-нибудь пластинку.

– Наверное, это Питер Кинг!

Грета выскочила в коридор.

– Не показывай ему, что он тебя интересует! – крикнула ей вслед Хизер.

– Я думаю, Грета сама может решить, что ей делать, – многозначительно произнесла Руби.

– Мама, но ведь он зануда, и у него уже есть девчонка.

– Если он пришел на день рождения к Грете один, эти отношения не могут быть серьезными.

– Мама, я не допущу, чтобы он разбил Грете сердце.

Лицо Руби смягчилось:

– Я знаю. Но ты не сможешь защищать ее всю жизнь. О, в дверь опять позвонили. Будь умницей, встреть гостей. Мне надо следить за сосисками в тесте – они пекутся в духовке, – а также доделать сэндвичи.

– Хорошо.

Хизер встала и разгладила на себе простую черную юбку, мельком глянув на отражение своей стройной фигуры в зеркале. К юбке девушка надела строгую белую блузку, а длинные черные волосы скрепила заколкой. Хизер намеренно выбрала такой строгий наряд – ей не хотелось, чтобы в двадцать первый день рождения Греты на нее обращали внимание больше, чем на виновницу торжества.




Фрэнки Лейн запел «Иезавель». В воздухе пахло печеным тестом и любимыми духами девочек, «Джун». Вечеринка явно удалась – казалось, даже старые стены дома миссис Харт участвуют во всеобщем веселье. Руби по-прежнему думала о своем жилье как о доме миссис Харт, хотя оно уже двенадцать лет принадлежало Мэттью Дойлу. «Двенадцать долгих, скучных лет», – подумала Руби, доставая сосиски из печи. На втором этаже обитали жильцы, а две больших комнаты внизу были превращены в спальни – одна для Руби, вторая для девочек. Залом им служила довольно темная комната окнами на парк, в которой сейчас находились гости. К счастью, кухня была достаточно большой, чтобы жильцы могли в ней есть. Правда, была и обратная сторона – эту большую кухню приходилось постоянно убирать.

Каждый раз, когда Руби говорила себе, что накопила достаточно, чтобы приобрести собственный дом, цена на недвижимость опять увеличивалась на несколько сотен фунтов. Все это напоминало гонку, в которой она не могла победить. Руби не раз говорила себе, что когда-нибудь она станет самой старой управляющей меблированных комнат в мире.

В дверь вновь позвонили.

– Выйдите кто-нибудь! – крикнула Руби.

– Я открою. – На пороге кухни появился мистер Кеппель. – Я как раз ухожу.

– Благодарю. Желаю вам приятно провести время.

– Сегодня у нас костюмированная репетиция, и я чувствую себя сплошным комком нервов.

– Надеюсь, все пройдет благополучно, – произнесла Руби.

Мистер Кеппель жил у них в доме всего несколько месяцев. Он работал в банке, а в свободное время играл в любительском театре. В понедельник Руби собиралась посетить премьеру пьесы с его участием в театре «Крейн». Она была рада, что мистер Оливер и мистер Хэмилтон уехали на выходные и в доме остались только безобидный Кеппель и миссис Маллиган, о которой этого никак нельзя было сказать.

Спустя несколько секунд в кухню вошла Марта Квинлан, держа в каждой руке по хозяйственной сумке.

– Это торт, – выдохнула она, поставив одну из сумок на стол. – А во второй сумке две бутылки вина – не для детей, а для нас. Как насчет стаканчика?

– Не откажусь. Знаешь, Марта, я немного нервничаю. Я никогда еще не устраивала таких вечеринок.

– Да что ты такое говоришь? Помнишь ту свадьбу, которую ты организовала во время войны? Это была самая веселая вечеринка в моей жизни.

– Тогда были другие времена, и люди умели радоваться жизни. Ладно, давай посмотрим на торт.

Этот торт Руби испекла сама, а Марта лишь покрыла его кремом.

– Какой красивый! – воскликнула Руби, когда Марта сняла упаковку и их глазам предстало бело-розовое произведение искусства. – Эффектно смотрится. Ты делала розочки сама?

– Ну конечно, сама. Я когда-то посещала специализированные курсы по украшению тортов. Еще я принесла с собой свечи.

Марте было уже почти семьдесят. Она стала совсем седой и слегка сгорбилась, а лицо ее было покрыто сплошной сетью морщин, но работала она так же, как раньше. Несколько лет назад Фред отказался от «Молт-Хаус», передав все дела Джиму и его жене Барбаре. Старики по-прежнему жили на втором этаже бара, и довольно часто Марту просили помочь по хозяйству. По словам Марты, Барбара была бездельницей.

– Подумать только, когда-то она была медсестрой, – говорила старушка. – Я считала Агнес ленивой, но она по крайней мере исправилась, когда вышла замуж и родила детей. А Барбара даже боится рожать!… Какое ты будешь вино – белое или красное?

– Белое.

Марта мастерски открыла бутылку и разлила вино по стаканам, после чего начала вставлять в торт двадцать одну свечу.

– Сколько человек у вас за столом? – спросила она.

– Двадцать. Половина мальчиков, половина девочек… О, кажется, уже больше! – воскликнула Руби, когда в дверь позвонили. – Здесь в основном приятели Греты по работе, а также несколько друзей Хизер. Возможно, попозже заглянут Чарльз с Конни – если они найдут кого-нибудь, кто присмотрит за их сыновьями.

– Они могли бы остаться с нами на кухне, – заметила Марта. – Мы по-стариковски пожалуемся друг другу на жизнь, вспомним старые добрые времена… Жаль, что Бет нет с нами, – а то все было бы совсем, как раньше.

– Она звонила сегодня, поздравляла Грету.

– Как у нее дела?

– Нормально, – слукавила Руби, решив, что Бет не хотела бы, чтобы Марта узнала все. -Джейк учится в Бостонском университете, и трое других ее ребятишек, похоже, тоже получились очень умненькими – намного умнее моих. Теперь у Дэниела собственная юридическая фирма, и они приобрели новый дом с центральным отоплением, двойным гаражом и даже бассейном.

Похоже, это произвело на Марту впечатление.

– Так, значит, Бет сделала правильный выбор, когда вышла за Дэниела?

Руби сухо улыбнулась – она одна знала, какой несчастной была Бет. Руби вспомнила первое письмо, которое пришло из Литл-Рока, – в нем описывалось, как красив город, какой хороший там климат и какие отличные вещи продаются в магазинах. Брат Дэниела Натан учил Джейка играть в бейсбол… Словом, все казалось замечательным – но потом Руби дошла до постскриптума, который произвел на нее такое сильное впечатление, что она запомнила его практически наизусть.

«Руби, – писала Бет, – я так несчастна, что мне постоянно хочется умереть. Мама Дэниела меня невзлюбила, и ты ни за что не догадаешься почему – потому что у меня слишком светлая кожа! (Слово «светлая» было подчеркнуто.) Она говорит, что мы с Джейком «чересчур белые». Мы тут совсем чужие – белые ненавидят нас за то, что мы цветные, а чернокожим мы не нравимся потому, что недостаточно черны. Единственный человек, с которым мы ладим, – это Натан. Жду не дождусь, когда Дэниела демобилизуют и он вернется домой».

Но после того как Дэниел вернулся, положение улучшилось лишь незначительно. Муж Бет посвящал все свое время работе и борьбе за права афроамериканцев, так что она чувствовала себя ужасно одинокой. Южные штаты были царством сегрегации: магазины, рестораны, автобусы, даже школы были разделены на черный и белый секторы. Бет писала, как ей хочется вернуться в Ливерпуль, но для этого она слишком сильно любила Дэниела.

– О, послушай! – вдруг воскликнула Марта. – Это Билл Хэйли и «Зэ Комете», они поют «Рок круглые сутки».

– Должно быть, кто-нибудь подарил Грете эту пластинку.

– Фрэд говорит, что я на старости лет впадаю в детство, но мне нравится рок-н-ролл.

– Мне он тоже нравится. Как ты думаешь, когда подавать еду?

– Может, после девяти? – предложила Марта.

Руби стала раскладывать на подносе сосиски в тесте.

– Наверное, надо было подать уже давно, но что-то я сегодня замоталась. Надеюсь, пятидесяти сэндвичей будет достаточно… Часть с лососем, часть с сыром. Я еще вчера порезала сыр и сделала слоеный пирог. – Руби рассмеялась. – Бог ты мой! Если бы монахини, которые меня воспитывали, увидели меня сейчас, они были бы счастливы. Я всегда ненавидела уроки кулинарного дела – вообще-то я ненавидела все, чему они меня учили, но, тем не менее, каким-то образом усвоила все это.

В девять часов она торжественно вплыла в шумную, полную людей и сигаретного дыма гостиную и поставила все, что принесла, на боковой столик. Большинство из гостей танцевали, кто-то болтал в углу, а одна парочка сидела в кресле, слившись в страстных объятиях, – но, когда молодой человек увидел закуски, он сразу отстранился от девушки.

– Я принесу торт позже! – громко сказала Руби, но ее, похоже, никто не услышал.

Чарльз и Конни все же пришли, но сразу сказали, что остаться надолго не могут. Они попросили присмотреть за сыновьями соседку, и женщина согласилась, но предупредила, что хотела бы в десять посмотреть свою любимую телепередачу.

– Я бы очень хотела, чтобы у нас был телевизор, – вздохнула Марта. – Но Фред говорит, что это пустая трата времени. Кто-кто, а Фред знает об этом все, так что я склонна ему верить.

– У одного из моих жильцов, мистера Хэмилтона, есть телевизор, – сообщила Руби. – Как-то я убирала в его комнате и включила эту штуку, но ничего не произошло. Я испугалась, что сломала ее.

Чарльз заявил, что, по его мнению, телевизоры не приживутся:

– Люди слишком умны, чтобы вечера напролет сидеть и пялиться в маленький экранчик.

Конни усмехнулась в ответ:

– Тогда я не отношусь к числу умных людей: я абсолютно не возражала бы против покупки телевизора. Я бы очень хотела посмотреть «Каков мой курс», а ребятам наверняка понравятся детские передачи.

– Значит, завтра же идем разводиться, – суровым тоном произнес Чарльз, но тут же улыбнулся.

Спустя некоторое время Руби внесла в гостиную торт с двадцать одной трепещущей свечой. Следом шла Марта и громко пела: «С днем рожденья тебя…»

– Руби, знаешь, твои дочери по праву гордятся своей матерью, – сказала Марта, когда Конни с Чарльзом уже ушли и они вдвоем сидели на кухне.

– Марта, но это всего лишь вечеринка!

– Я не только о вечеринке – им есть за что гордиться тобой и помимо этого. Всего, что ты имеешь, ты добилась сама, практически без мужа, не говоря уже о других родственниках, которые могли бы помочь тебе в трудную минуту. И ты воспитала таких замечательных дочерей. – Марта остановила на Руби теплый взгляд. – Я никогда не забуду тот день, когда ты зашла в мой паб по объявлению насчет уборщицы. У тебя был такой вид, словно ты в одежде только что вылезла из ванны. Фред сказал, что, дав тебе шесть пенсов, я совершила глупость, – он считал, что мы никогда больше не увидим ни тебя, ни денег. Но я знала, что ты вернешься. – Пожилая женщина похлопала Руби по руке. – Хотела бы я знать, жива ли еще твоя мать. Если жива, то она поступила как круглая дура, отказавшись от такой дочери.

– О Марта, прекращай! – воскликнула покрасневшая Руби. – Ты выпила слишком много вина и стала чересчур сентиментальной. Сейчас ты еще расплачешься…

Судя по всему, Марта собиралась продолжить свои излияния, но в этот момент в дверь кухни постучали, и вошла миссис Маллиган – плотная женщина за пятьдесят, одетая в твидовый халат. На ее мышиного цвета волосы была натянута плотная сетка, а лицо было намазано толстым слоем крема. Миссис Маллиган занимала комнату на втором этаже вот уже пять лет и все это время непрерывно жаловалась на все подряд, – и, судя по всему, с этой же целью она пришла и сейчас.

– Миссис О'Хэган, я хотела бы знать, долго ли еще будет продолжаться этот шум? – жалобным тоном проговорила она. – Уже десять часов, и некоторым людям хочется спать.

– Миссис Маллиган, я же заранее предупредила вас, что у нас будет вечеринка, – спокойно ответила Руби. – Мало того, я уже извинилась за возможный шум, помните? Сегодня пятница, и завтра выходной. Моей дочери исполняется двадцать один год, и, боюсь, шум будет продолжаться до полуночи. После этого все разойдутся по домам.

– Миссис О'Хэган, это просто невыносимо.

– Боюсь, я ничем не смогу вам помочь.

– Вы могли бы просто почитать книгу, – сурово произнесла Марта.

– О Боже, как ты это терпишь?! – воскликнула она, когда миссис Маллиган, недовольно сверкнув глазами, скрылась за дверью.

Руби пожала плечами:

– Я попросту не обращаю на нее внимания. Она выражает недовольство всем на свете – если не шумом, так едой или другими жильцами. Видите ли, мистер Оливер храпит, а мистер Хэмилтон слишком громко включает телевизор. По крайней мере она стирает и гладит свои вещи сама – в отличие от мужчин.

– А ты представь, каково в ее возрасте жить в чужом доме! У нее есть дети?

– Нет. Знаешь, Марта, – Руби понизила голос, боясь, что их могут подслушать, – кто-то сказал мне, что муж миссис Маллиган привел домой женщину вдвое моложе ее, и перед ней встал выбор – примириться с этим или уйти.

– Да ты что! – ужаснулась Марта.

– Да, да… И она фактически оказалась на улице, он не разрешил ей взять даже мебель. Вот как она очутилась здесь.

– Какой кошмар! После этого мой Фред выглядит сущим ангелом. Ничего удивительного, что бедняжка вечно на все жалуется, – на ее месте я бы делала то же самое.




На следующее утро все сошлись во мнении, что вечеринка удалась на славу. Последние полчаса в гостиной было подозрительно тихо, но Руби решила не выяснять причину. Она сказала себе, что просто не имеет на это права, – у нее самой уже в шестнадцатилетнем возрасте было с Джейкобом все.

– Во сколько вы сегодня возвращаетесь? – спросила она за завтраком. Девочки появились на кухне в половине восьмого, одетые в халаты и свежие как огурчики – хотя спать они легли достаточно поздно. Обе работали в центре города – Грета была телефонисткой в бухгалтерской фирме, а Хизер – делопроизводителем в страховой компании «Ройял ливер». Обе работали в субботу до полудня, а после этого обычно несколько часов бродили по магазинам одежды и почти всегда приносили домой какие-нибудь обновки. В их возрасте Руби наверняка поступала бы точно так же – но ей мешали сначала нехватка денег, а затем война и карточки на все товары.

– Наверное, я потрачу все деньги на новое платье, – объявила Грета, дожевывая гренку.

– А мне нужны новые туфли, – заявила Хизер, рассматривая свои длинные узкие ступни. – Куплю для разнообразия что-нибудь на «танкетке».

– Я тоже хотела бы новую пару обуви, – сказала ее сестра.

– Мама, если хочешь, надевай мои красные туфли – мне они надоели. У них слишком низкие – и широкие – каблуки.

– Низкие, говоришь? – с улыбкой переспросила Руби.

У них с Хизер был одинаковый размер ноги.

– Я уже запуталась в современной моде, – продолжала Руби. – То у вас высокие каблуки, то низкие, то шпильки, то «пирамидальная пятка»… Примерю потом. Подумать только: мать донашивает обувь за дочерью! У вас обеих денег больше, чем здравого смысла.

Час спустя она проводила девочек, помахав рукой им вслед, и некоторое время смотрела, как они уходят в солнечное апрельское утро, держась за руки и оживленно о чем-то беседуя. В туфлях на каблуках Грета казалась почти такой же высокой, как ее сестра. Сегодня она надела широкую юбку и сборчатую блузку с кокеткой, а пояс был затянут так туго, что непонятно было, как она вообще дышит. Волосы были перевязаны широкой розовой лентой. Руби улыбнулась, подумав, что Грета отлично смотрелась бы на верхушке рождественской елки.

У Хизер был более строгий вид – на ней был классический костюм из серой фланели поверх белой блузки, черные туфли и черный фетровый берет.

Они превосходно смотрелись вместе – маленькая симпатичная блондинка Грета и высокая, стройная темноволосая Хизер. Когда Хизер улыбалась, ее не особенно красивое серьезное лицо становилось очень милым.

Проезжавший мимо фургон резко затормозил – его водитель, засмотревшись на дочерей Руби, едва не врезался в столб. Мужчина заметил Руби, окинул ее оценивающим взглядом и подмигнул. Через пару недель ей исполнялось тридцать восемь, но мужчины до сих пор провожали жадными взглядами не только ее девочек, но и ее саму.

Закрыв дверь, Руби начала разбирать утреннюю почту. Пришли две запоздавшие поздравительные открытки для Греты, несколько писем для жильцов и счет за электричество. Увидев сумму, Руби поморщилась. Открытки для Греты она оставила на столике в прихожей, а все остальное отнесла на второй этаж и рассовала письма под двери комнат.

Когда Руби спустилась вниз, то увидела дряхлого уже Тигра, который пробудился от богатырского сна в подвале, – теперь он большую часть времени проводил в своем шкафу. Флоппи пропал еще несколько лет назад, и оставалось надеяться, что его существование не закончилось в чьей-то тарелке. Обняв огромного кота, Руби налила ему молока в блюдце, потом прошла в комнату девочек и примерила красные туфли Хизер. Каблуки действительно были чуточку широковаты, но в остальном туфли были очень даже ничего. Они идеально сидели на ноге, но потом Руби пришло в голову, что ей не с чем их носить. Просмотрев одежду Хизер, женщина вытащила симпатичное синее платье, которое дочь не надевала уже очень давно, и подумала, как бы ненавязчиво намекнуть, что это платье пригодилось бы ей. Руби с грустью сказала себе, что было бы неплохо побродить с дочерьми по магазинам, но каждое лишнее пенни отправлялось в банк, ну приобретение своего дома.




Грета стояла в магазине «Оун-Оунс» и мучительно раздумывала, покупать ли ей свитер из голубой ангоры.

– Он такой мягкий! – мечтательно проговорила девушка, щупая ткань.

– Глупо покупать свитер в апреле, – заявила Хизер. – В жару кожа под ним будет ужасно чесаться.

– Я могу отложить его до зимы.

– Но ведь у него такие короткие рукава!

– Ну ладно. – Оставив свитер, Грета перешла к стойке с блузками. – Какие миленькие! Смотри, у них кружевные вставки впереди. Такая блузка будет отлично смотреться с твоим костюмом.

– Думаешь?

Нахмурившись, Хизер стала примерять блузки различных цветов. Покупка блузки, как и любой другой вещи, была серьезным Делом и требовала полной концентрации.

– Пожалуй, я бы взяла черную, – сказала Хизер. – Ну ладно, пошли дальше – вернемся к блузкам потом. Мы еще не были ни в «Льюис», ни в «Ти-Джей Хьюз», и ты так и не выбрала себе платье.

– Может, зайдем выпьем кофе? И заодно обсудим блузки и ту белую сумочку.

– Отличная мысль! В начале Болд-стрит открылось новое кафе.

По пути в кафе они энергично обсуждали увиденные вещи. Был сделан вывод, что, если бы Грета купила белую сумку, ей также понадобились бы белые сандалии. Хизер задалась вопросом, уместно ли будет надевать на работу стеклянные серьги, издалека похожие на бриллиантовые.

– Но ведь ты носишь такую же брошь, – напомнила ей Грета.

– Да, но сережки – это другое.

Взяв кофе, они сели за столик у окна и, не обращая внимания ни на что вокруг, продолжили увлеченно обсуждать свои дела.

Дочери Руби вели беззаботное, почти тепличное существование. Годы в Фостер-корт с легкостью выветрились из их детской памяти. Девушки смутно помнили лишь жизнь в доме Артура Каммингса рядом с угольным складом. Отсутствие отца никогда не беспокоило их – в доме всегда жили какие-то мужчины. Сначала это был Артур, потом Чарльз, потом мамины жильцы, и все они были неравнодушны к симпатичным сестричкам. В доме постоянно было полно народу, в том числе детей, с которыми можно было играть. Грета и Хизер никогда не чувствовали себя одинокими и не испытывали недостатка в любви. До сих пор им ни разу не приходилось принимать решения, более важные, чем приобретение одежды или свидание с тем или иным молодым человеком.

Прошлым вечером Питер Кинг пригласил Грету на свидание, но она по совету Хизер ему отказала. Сестры старались всегда ходить на свидание двумя парами, поскольку общество друг друга они ценили ничуть не меньше, чем компанию молодых людей. Грета лучше, чем Хизер, понимала, что рано или поздно все изменится, что в ее жизни появится мужчина, который станет для нее более важным, чем все остальные, в том числе и сестра. Хизер слабо представляла себе Грету в роли жены и тем более матери, заявляя, что без ее помощи и совета та никак не обойдется. Иногда она даже говорила, что для блага Греты ей придется остаться старой девой, отклонив все предложения о замужестве.

– Думаю, надо купить что-нибудь маме, – сказала Грета. – Я же должна отблагодарить ее за вечеринку.

– Я войду в долю, – заявила Хизер. – Что мы купим?

– Может, красивый жоржетовый шарф?

– Как насчет шарфа и такой же повязки для волос?

– Решено.

Они улыбнулись друг другу, представив, как вспыхнут радостью глаза горячо любимой мамы при виде подарков.

Они не сразу заметили молодых людей на тротуаре, машущих им руками и прижимающихся лицами к оконному стеклу в попытках обратить на себя внимание. Когда Грета наконец увидела в считанных сантиметрах от себя прижатый к стеклу нос и разглядывающие ее глаза, то испуганно вскрикнула, но уже в следующую секунду рассмеялась. Молодой человек отскочил, поднял большой палец, что-то сказал своему приятелю, стоявшему рядом в клоунской позе, и они двинулись к входу в кафе.

– Они идут сюда! – ужаснулась Хизер. – Ты их знаешь?

– В жизни не встречала.

– Тогда не надо было смеяться. О Боже, они сейчас сядут за наш столик!

Молодые люди присели на свободные стулья.

– Девушки, добрый день, – сказал один из них. – Я Ларри, а это Роб. Мы вас повсюду искали.

– Что за ерунда? – фыркнула Хизер.

– Честное слово, – с обиженным видом произнес Роб. – Всего лишь полчаса назад я сказал Ларри: «Сегодня мы найдем двух самых красивых девушек в Ливерпуле и пригласим их в кино». Мы провели в поисках много лет и совсем уже отчаялись, но сегодня нам наконец повезло.

– Сегодня в «Футуристе» идет «Ровно в полдень» с Гари Купером и Грейс Келли, и мы боимся идти одни, – жалобно проговорил Ларри. – Нам нужно, чтобы кто-нибудь держал нас за руку.

– Очень надо! – бросила Хизер. – Кроме того, мы уже видели этот фильм, и в нем нет ничего страшного.

– А как насчет «Невесты гориллы»? – предложил Роб. – Он идет в «Скала». Если будет страшно, можешь прятать лицо у меня на плече – я не буду возражать.

– Чушь!

– О Хизер, ну почему же чушь?

К изумлению сестры, Грета приветливо улыбалась нахалам. Впрочем, Хизер и сама готова была признать, что те казались вполне безобидными и даже забавными, и к тому же весьма симпатичными. Их можно было принять за родных братьев: хорошо сложенные, высокие, со свежими лицами и темно-русыми волосами одного цвета (хотя у Роба волосы были волнистыми, а у Ларри прямыми), парни очень походили друг на друга. Оба были одеты во фланелевые брюки, рубахи с открытым воротом и твидовые пиджаки.

– Вы братья? – спросила Хизер.

– Почти, – ответил Роб. – Мы родились в один день в одной и той же больнице, мало того, наши мамы лежали на соседних койках. Они подружились, и мы с Ларри росли практически вместе.

– Мило, правда, сестренка? – сказала Грета.

– Да, пожалуй, – немного неохотно признала Хизер.

– Так вы сестры! – изумленно воскликнул Ларри. – Ни за что бы не догадался. Вы ни капельки не похожи.

– Я похожа на отца, а Хизер – копия мамы.

– Она Хизер, а ты?…

– Грета.

Ларри пододвинул свой стул ближе:

– Грета с детства было моим любимым женским именем.

– Врешь! – рассмеялась Грета.

– А я всегда предпочитал имя Хизер, – Роб улыбнулся ее сестре, и та невольно улыбнулась в ответ, тут же мысленно выругав себя за это.

– Так вот, насчет кино… – начал Ларри.

– Сначала нам надо кое-что купить, – сказала Грета. – А потом мы позвоним маме, предупредим, что задержимся.

– Мы пойдем в магазин с вами. Не хотите на дорожку выпить еще по чашечке кофе?

– Можно, – в один голос ответили девушки.




Поджав ноги, Руби сидела на диване, слушала радио и размышляла, смогут ли они позволить себе купить телевизор, когда пришли ее дочери в сопровождении двух чрезвычайно приятных и вежливых молодых людей, которые казались близнецами, но на самом деле не были даже родственниками. Одного звали Ларри Донован, второго – Роб Уайт. У них был общий автомобиль, «фольксваген-жук», на котором они отвезли девочек домой. Руби поняла, что кино, которое они видели, – «Невеста гориллы» – всем очень понравилось: они до сих пор смеялись, обсуждая его.

Обычно уверенная в себе Хизер держалась очень застенчиво, и было заметно, что она произвела на Роба чрезвычайно сильное впечатление. Грета и Ларри также не сводили друг с друга сияющих глаз.

Приготовив на скорую руку ужин, Руби осталась в кухне. Она налила себе стаканчик вина, не выпитого вчера на дне рождения, и долгое время сидела, вполуха слушая хихиканье и шепот, доносившиеся из соседней комнаты. Впервые за много лет женщина пожалела об отсутствии мужа: было бы совсем не плохо, если бы взрослый мужчина расспросил парней об их намерениях в отношении ее дочерей. Впрочем, у Руби было такое чувство, что эти намерения уже сейчас вполне серьезны. Ларри словно между делом упомянул, что они с Робом католики, и это кое о чем говорило.

Произошло настоящее чудо: две пары неразлучных друзей встретились и влюбились.

По спине Руби пробежал холодок. Она не раз говорила себе, что рано или поздно ее девочки выйдут замуж, и искренне желала им найти себе пару, родить детей и быть счастливыми. Но сейчас, когда отдаленная перспектива стала почти реальностью, Руби пришло в голову, что она не может представить себя без девочек.

Она выстроила вокруг них всю свою жизнь, всегда принимала только те решения, которые должны были пойти им во благо. Словом, буквально все, что она делала, она делала ради них.

Руби вообразила дом без музыки, без громко болтающего радио, без звонких молодых голосов, споров, смеха, иногда слез, без восклицаний «Пока, мама!» или «Мама, мы дома!». В доме миссис Харт останутся только жильцы, которые почти не шумят, – конечно, если не считать Ирис Маллиган.

Приказав себе успокоиться, Руби допила вино и со стуком поставила стакан на стол. Без девочек у нее появится свобода – к примеру она сможет отказаться от своего нынешнего положения. Необходимость в большом доме сразу отпадет, и она купит себе квартирку поменьше. Мэттью Дойл получит свой дом обратно, хотя ей и будет грустно с ним расстаться. Она найдет себе работу. Если понадобится, будет, как в свое время Марта, посещать вечерние курсы, выучится какой-нибудь профессии – скажем, станет бухгалтером или секретаршей. Или же начнет собственное дело. Руби вспомнила, как когда-то собиралась стать мастером по отделке интерьеров.

Впервые с детства у нее не будет никаких насущных обязанностей, и она сможет делать только то, что ей по душе.

Но как же она будет скучать по своим девочкам!




В воскресенье дочери Руби на весь день уехали в Саутпорт на машине Ларри и Роба. Домой они вернулись поздно и рассказали, что вся следующая неделя у них уже распланирована: в понедельник они пойдут смотреть «Карусель» с Гордоном Маккри и Ширли Джонс, во вторник на танцы в «Локарно», в среду в новый клуб под названием «Каверн», в котором играет джаз из Нового Орлеана, в четверг куда-то еще…

Руби быстро запуталась. Похоже, парни не испытывали недостатка в деньгах. Оба работали на заводе «Инглиш Электрик». Когда молодые люди ушли, Руби решила, что следует дать девочкам материнский совет, но, сколько она ни думала, ей так ничего и не пришло в голову. Возможно, стоило посоветовать им не торопиться, но они все равно бы ее не послушали – по крайней мере на их месте она бы не слушала никого. Много лет назад она рассказала дочерям кое-что о физической стороне любви идо сегодняшнего вечера могла суверенностью сказать, что они все еще девственницы. Руби решила, что вмешиваться не стоит – в любом случае они поступят по-своему. Тем более что в последнее время нравы стали более свободными, и при одном только взгляде на молодых людей было понятно, что сопротивление они воспримут исключительно как игру.

Руби излила беспокоившие ее мысли в письме Бет. Перечитав его, женщина подумала, что, в общем-то, ничего страшного не происходит и ей надо только радоваться за девочек.




В пятницу она сменила постель в комнатах на втором этаже и уже собралась стирать белье, когда в дверь позвонили, – это пришел за деньгами Мэттью Дойл. За прошедшие годы арендная плата постепенно поднялась до пятнадцати фунтов в неделю, и соответственно росла плата, которую Руби взимала со своих жильцов.

Дойл всегда входил в дом, не дожидаясь ее приглашения, и удобно располагался на кухне с таким видом, словно неизменная чашка чая и продолжительная беседа входили в обязанности Руби, – он как будто подчеркивал, что на самом деле дом принадлежит ему. Руби всегда удивляло, что человек его масштаба лично собирает арендную плату. За прошедшие годы ее презрение к нему не ослабло ни на йоту. Ее раздражала необходимость быть вежливой с Дойлом и тревожило то, что однажды он мог вспомнить о своих планах снести дом и построить на его месте что-нибудь более выгодное в коммерческом плане.

В Мэттью Дойле очень сложно было узнать того молодого человека, с которым она познакомилась двенадцать лет назад. Остались в прошлом поношенная одежда, ботинки, усы – теперь на нем были элегантный серый костюм, ослепительно белая рубашка и шелковый галстук. Дорогие черные туфли были тщательно начищены, и Мэттью носил с собой кожаный портфель. Но прежде всего изменилась его манера держаться – теперь он излучал спокойную, добродушную уверенность в себе, которая также изрядно раздражала Руби, а его произношение стало почти идеальным.

Мэттью Дойл сделался очень богатым человеком, его деньги были вложены в самые разные предприятия. Именно компания «Дойл Констракшн» строила многоквартирный дом в Кросби, из-за которого в прессе было столько шума: жители соседних домов почему-то считали, что вид на реку Мерси, открывающийся из их окон, является их собственностью. Дойл стал членом муниципального совета, а его фотография регулярно появлялась в «Эко» – они с красавицей женой, дочерью другого ливерпульского магната, только и делали, что посещали различные благотворительные или светские мероприятия. Жили они в старинном особняке в районе Огтон.

– Я купил Грете подарок, – объявил Мэттью, усаживаясь за кухонный стол и доставая из портфеля какой-то коробок.

– Зачем?

– Ну как же, у нее ведь день рождения. Я немного опоздал с этим подарком, но так уж получилось.

– А откуда ты знаешь, когда у нее день рождения?

Они перешли на «ты» еще много лет назад.

– Она сама сказала мне в прошлом месяце.

Вообще-то Дойл нравился Грете – как и Тигру, который никогда не упускал возможности потереться о его ноги. Мэттью протянул руку и почесал кота за ухом.

– Спасибо за подарок, – сказала Руби. – Я уверена, что он понравится Грете, каким бы он ни был.

– Это духи, довольно хорошие. Французские, «Шанель» с каким-то номером, – сообщил Мэттью, удобно расположившись на деревянном стуле и довольно элегантно вытянув перед собой длинные ноги.

Руби повернулась, чтобы поставить чайник на огонь, и ощутила, как по ее спине пробежал холодок возбуждения. Это происходило при каждой их встрече – ее тело упорно не хотело слушать, что говорил разум. Черт бы побрал этого Дойла!

– Ты не слишком-то хорошего мнения обо мне, не так ли? – немного насмешливо спросил Дойл, не сводя с нее смеющихся карих глаз.

Когда Руби вспоминала позже этот эпизод, она решила, что Дойлу захотелось пофлиртовать с ней, но в тот момент ей показалось, что он чем-то раздражен.

– Нет, ты неплохой человек, – неохотно признала Руби.

– Я не понравился тебе с первого взгляда.

– Я бы так не сказала.

– А я бы сказал. Ты считала меня ублюдком, который думает о своих жалких грошах в тот момент, когда другие мужчины всех возрастов рискуют своей жизнью на фронте.

– Но так оно и было, – заметила Руби. – Кроме того, речь шла совсем не о «жалких грошах».

– Ты права, – кивнул Мэттью, – правда, в то время я был в долгах как в шелках. Мне отчаянно нужна была наличность, чтобы расплатиться с банком. Когда я увидел этот дом, то решил, что сам буду сдавать комнаты. Я хотел сделать из него конфетку.

– И почему же не сделал? – спросила Руби, думая, к чему он клонит.

– Потому что подвернулась, разве непонятно? Я подумал, что ты нуждаешься в жилье и деньгах намного сильнее, чем я. Я отдал тебе дом за восемь фунтов, хотя мог бы иметь с него раза в два больше.

– Я тебе очень благодарна, – напряженным голосом проговорила Руби. Она никогда не просила об особом к себе отношении и не понимала, зачем Дойл вспомнил об этом двенадцать лет спустя.

Мэттью ухмыльнулся:

– Может, и благодарна, но думаешь обо мне все так же плохо.

Руби захотелось забыть о необходимости быть вежливой и высказать все, что она о нем думает. Она с размаху поставила перед Дойлом чашку с чаем:

– Я считаю, что ты просто великолепен, так пойдет? Между прочим, почему ты заговорил об этом? Почему для тебя вдруг стало важно, нравишься ты мне или нет?

– Потому что ты нравишься мне, – просто ответил Дойл.

– И ты это понял только сейчас?

– Нет. Ты понравилась мне еще в тот день, когда вошла в дом, вся перепачканная краской. – Мэттью пожал плечами. – У богатства есть свои отрицательные стороны.

– Никогда бы не подумала.

«Так к чему же он клонит?»

– Богатея, ты отрываешься от своих корней, – с грустью произнес Дойл. – Ты больше не видишь людей, которые были так же бедны, как и ты. Все вокруг считают, что ты всегда жил в особняке и водил «роллс-ройс».

– Бедняжка! – насмешливо произнесла Руби.

– Я понял это слишком поздно, – продолжал Дойл, не обращая внимания на ее иронию. – Мне одиноко, и я задыхаюсь в этом окружении. Мне хочется поговорить с человеком, который жил там же, где и я, напомнить себе, кем я являюсь на самом деле.

– Вообще-то таких людей полно.

– В том числе и ты.

– С чего ты взял, что я жила там же, где и ты?

– Мы оба жили в Фостер-корт.

Изумленная Руби пробормотала:

– Я тебя не помню.

– Я жил с бабушкой в доме номер пять. – Мэттью улыбнулся, словно вспомнив что-то приятное. – Я почти никогда не выходил из дому, вот почему ты меня не помнишь. Обычно я сидел у окна и смотрел наружу. Я видел тебя каждый день – ты выходила из дома номер два с дочками в коляске. Бабушка называла тебя посыльной ломбарда.

– А почему ты никогда не выходил из дому? – спросила Руби, подумав про себя, что, наверное, Дойл был похож на Джейкоба: просто не хотел искать нормальную работу.

– Потому что у меня была чахотка, – ответил он.

– Туберкулез?!

Так вот почему он не служил в армии!

– И что, ты уже выздоровел? – осторожно произнесла Руби.

– Ну, я не буду кашлять кровью на твой милый кухонный столик, если ты об этом.

– Разумеется, я не об этом!

– Извини, если я тебя обидел, – словно сдаваясь, Дойл поднял руки.

– Так почему ты решил рассказать мне все это? – все еще раздраженно сказала Руби. – Ты никогда раньше не упоминал Фостер-корт.

– Я пытаюсь сыграть на твоем сочувствии, – усмехнулся Мэттью. – Говорю же, мне очень хотелось с кем-нибудь поговорить. С человеком, который не будет поливать грязью рабочий класс и которого интересуют не только различия между винами дорогих марок.

Руби сложила руки на груди:

– Ну так говори.

– Я бы предпочел побеседовать на нейтральной территории, – с лукавым видом заявил Дойл.

– Нуты нахал! – возмутилась Руби. – У тебя же есть жена.

– Кэролайн сейчас на юге Франции, весело проводит время на отцовской яхте.

– Мне плевать, где именно она весело проводит время, хоть на луне. Я не встречаюсь с женатыми мужчинами.

– Это совсем другое. Мы будем сидеть в зале ресторана с полсотней других людей и разговаривать, вот и все.

– Нет, – твердо ответила Руби.

Дойл встал и подошел к окну.

– Я и забыл, какой здесь большой сад, – сказал он. – Должно быть, его размеры футов сто пятьдесят на восемьдесят. Я мог бы спокойно выстроить здесь две пары смежных коттеджей. – Он повернулся к ней. – Руби, ты знаешь, сколько в наши дни стоит такой коттедж? Больше двух тысяч фунтов!

Руби охватила такая злость, что ей показалось, что у нее изо рта вот-вот пойдет дым.

– Ты пытаешься меня шантажировать? – свистящим голосом спросила она.

– Да.

– Что ж, у тебя ничего не вышло. Я все равно отвечаю тебе «нет».




Руби пригласили на чай к родителям Ларри и Роба, там также должны были присутствовать какие-то еще их родственники. Она уложила волосы и купила себе новое платье с незатейливым круглым воротом и короткими рукавами – красное, в тон туфлям, от которых отказалась Хизер. Парни усадили ее на заднее сиденье машины, между Гретой и Хизер, которые обе пахли подаренной Мэттью Дойлом «Шанелью №5».

Руби изрядно нервничала, что было для нее нехарактерно: ей казалось, что без поддержки со стороны мужа или других родственников она может все испортить. Но обе семьи приняли ее неожиданно сердечно. Мамы, папы, тети, дяди, братья, сестры, бабушки, дедушки – большой викторианский дом, расположенный неподалеку от Орнелл-парка, был буквально набит людьми. Прием оказался настолько теплым, что Руби очень быстро расслабилась. Все без устали делали ей комплименты – как будто родить и воспитать двух дочерей, пусть даже таких красивых, милых и воспитанных, было какой-то невероятной заслугой. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: Руби выглядела просто превосходно, по крайней мере намного моложе своих лет, и могла бы сойти за старшую сестру своих дочерей. «Как жаль, что отец девочек не дожил до этого дня: он бы безумно гордился ими, – говорили ей. – И как сложно, должно быть, вам было растить их одной. Но вы справились с этой задачей просто изумительно».

– Мы с Мойрой всегда боялись, что один из ребят найдет себе девушку, и тогда второй будет чувствовать себя преданным, – сказала Элли, мать Роба – или Ларри. Руби уже окончательно запуталась, кто кому кем приходится. – Но случилось так, что они влюбились одновременно. Вообще-то они всегда все делают одновременно.

Мойра была матерью Ларри – или Роба.

– Я очень рада знакомству с вами, – пробормотала Руби.

– Само собой, и речи быть не может о том, чтобы вы оплачивали двойную свадьбу. Нам надо будет как-нибудь встретиться и обсудить этот вопрос подробнее.

– Я и не знала, что они планируют пожениться, – тихо произнесла Руби, задетая тем, что ей никто ничего не сказал.

– О, им сейчас слишком хорошо, чтобы они еще и строили планы, но мы с Мойрой считаем, что все уже предопределено. А вы?

Руби улыбнулась, обрадованная тем, что никакого заговора молчания не было:

– Мне показалось так с первой же минуты знакомства с вашими сыновьями.

Элли взяла ее за руку:

– Пойдемте выпьем еще хереса – или, может, давайте на ты? Мне кажется, что вино тебе сейчас не помешает. Могу только предполагать, как ты чувствуешь себя после знакомства с таким количеством новых людей. О, пришел Крис. Придется представить тебе моего скандально известного младшего братца.

– А почему «скандально известного»?

– Он поступил в семинарию, стал священником, а потом бросил все это. Это произошло четырнадцать лет назад, но наша мама так и не оправилась от потрясения.

Пожалуй, Руби ожидала, что бывший священник будет эдаким романтического вида бунтарем, но брат Элли Крис Райан не оправдал ее ожиданий. На самом деле это был неопрятный, какой-то робкий мужчина примерно одного с ней возраста с приятным лицом и милой улыбкой. Руби обратила внимание, что на нем были разные носки.

– Что у тебя с галстуком? – сердито спросила брата Элли. – Ты что, прицепил его вверх ногами?

– У меня не получилось правильно завязать узел, – мягко ответил Крис, улыбаясь Руби. – Так, значит, вскоре вы станете членом нашей семьи, я бы даже сказал, семей? Наверное, это столпотворение уже сбило вас столку – я сам частенько забываю, с кем я связан родственными узами, а с кем нет, а ведь с половиной из этих людей я знаком всю свою жизнь.

– Милый, не беспокойся понапрасну, – сказала Элли, похлопав Криса по руке. – Если ты что-то забыл, спроси у меня. – Она подмигнула Руби. – Не принимай его слова всерьез, он так шутит. Под этой простецкой внешностью кроется острый, как бритва, ум. Прошу прощения, пойду принесу херес.

– И захвати мне пиво, пожалуйста.

– Ну же, спрашивайте, – сказал Крис, когда Элли ушла.

– Что спрашивать?

– Почему я ушел из священников. Я знаю, Элли уже упомянула об этом. Почему-то она рассказывает об этом всем. Думаю, она получает определенное удовольствие оттого, что у нее такой беспутный братец.

– Я хотела спросить, но не решилась, – призналась Руби.

– Даже удивительно – большинство людей первым делом задают этот вопрос.

– Ладно, так почему же вы ушли из священников?

– Боюсь, в этом поступке не было ничего скандального. У меня не было романа с монашкой, как предполагает немало людей. Я просто утратил веру, и так вышло, что по времени это совпало с началом войны. В некотором смысле мне повезло – у меня не было мук совести или чего-то подобного, я просто перестал служить Богу и пошел служить в армию.

– Вам нравилось в армии?

Лицо Криса помрачнело:

– Единственной сложностью было то, что, хотя я был отнюдь не против проливать кровь за свою страну, мне не хотелось убивать немцев. Я был очень рад тому, что за все годы войны мне так и не пришлось встретиться с немцами лицом к лицу. – Мужчина взял Руби за локоть. – Я заметил два свободных стула, давайте присядем.

– И как же вы применяете свой острый, как бритва, ум? – поинтересовалась Руби, когда они уселись.

Крис многозначительно посмотрел ей в глаза:

– Никогда не догадаетесь.

– Даже не осмеливаюсь предположить, чем занимается бывший священник.

– Я полицейский следователь, сержант по званию. Обычно я хожу в штатском, и это меня радует – я так и не смог привыкнуть к шлему полисмена.

Руби покачала головой:

– Не могу представить вас в полицейской форме.

– Говорю же, я ее и не ношу. Когда я работал в отделе автоинспекции, это было жалкое зрелище. Вместо того чтобы штрафовать нарушителей дорожного движения, я лишь благословлял их и говорил: «Ступайте с миром».

Она рассмеялась.

– Так вот почему вы получили повышение по службе? – спросила она.

– Наверное. По всей видимости, мое начальство решило, что так я принесу меньше вреда. – Крис махнул рукой. – Ладно, Руби, хватит обо мне. Давайте поговорим о вас – вы чем занимаетесь?

Руби стала рассказывать ему, как она стала менеджером меблированных комнат, начав с того дня, когда они с Бет вернулись из Саутпорта, обнаружили, что Артур Каммингс умер, и перебрались в дом на краю Принцесс-парка. Неожиданно для самой себя она рассказала очень многое: о Конни с Чарльзом, о других людях, живших в доме миссис Харт, о том, как они во время налетов прятались в подвале и пели хором, о том, как Бет вышла на работу, о детях, за которыми она присматривала, о Мэттью Дойле и своих жильцах, о дне рождения Греты на прошлой неделе, о том, какие смешанные чувства у нее вызвало знакомство ее дочерей с Ларри и Робом…

– О Боже, я болтаю уже целый час! – смущенно проговорила она, закончив свой рассказ. – Вы умеете слушать, сразу видно. Наверное, вам было ужасно скучно?

– Я не скучал ни секунды, – заверил ее Крис.

Пока Руби говорила, он смотрел на нее со странным выражением лица. Теперь, когда она разглядела его получше, его внешность показалась ей более чем просто приятной. У него было чувственное, умное, очень привлекательное лицо. И как она не обратила на это внимание сразу? У Криса были темно-серые глаза, а нос и рот были чуточку широковаты, но это ничуть его не портило. Внезапно Руби ощутила, что ее сердце громко бьется.

– Почему-то Элли так и не принесла нам херес и пиво, – с улыбкой произнес Крис. – Не вставайте со стула, пока я не принесу их. – Он посмотрел на женщину взглядом, от которого ее сердце забилось еще сильнее. – Если я, вернувшись, обнаружу, что вы ушли, то объявлю вас в розыск, и тогда по вашему следу ринутся все полицейские Ливерпуля.




Глава 10


Над землей нависало тяжелое ноябрьское небо цвета шифера, угрюмо глядевшее в окна дома миссис Харт. Руби сидела на кухне и составляла список гостей со стороны невест на предстоящую свадьбу. Из Америки должна была прилететь Бет, кроме того, были приглашены Марта и Фред Квинланы и Конни с Чарльзом. Грета и Хизер пригласили с работы кучу приятелей – иначе с их стороны в церкви присутствовало бы лишь шесть человек, включая Руби. Не то чтобы ее сильно это беспокоило – в конце концов, в том, что у нее не было оравы родственников, ее вины не было.

Двойная свадьба должна была состояться в субботу, за несколько недель до Рождества. Руби собиралась испечь торт, который Марта, как обычно, должна была покрыть глазурью. Уайты оплачивали цветы, Донованы машины, а все прочие затраты решено было разделить на троих. Свадебные платья уже были почти готовы. Хизер решила предстать перед алтарем в царственном белом бархате, а намерение Греты быть похожей на фею потребовало приобретения нескольких десятков метров органди и тюля.

Руби все никак не могла решить, костюм какого цвета она купит, и меняла мнение на этот счет чуть ли не ежедневно. Розовый цвет был бы слишком светлым, коричневый – слишком темным, красный – чересчур ярким, голубой – каким-то детским, а про белый или черный не могло быть и речи. В течение двух дней Руби собиралась купить фиолетовый костюм, но потом Крис заявил, что одежду такого цвета надевают на королевские похороны.

– Как насчет цвета персика или абрикоса? – предложил он.

– Я тебе что, фрукт?

– А зеленого?

– Цвет неудачи.

– Больше цветов не осталось – ты отвергла все цвета радуги.

– Может, пурпурный или малиновый?

– Слишком помпезно.

– А серый?

– Мрачно.

– Спасибо, ты мне так помог! О, я знаю – темно-синий!

– И будешь выглядеть, как полисмен.

– Я могу и не идти на эту свадьбу, – хмуро проговорила Руби.

– Похоже, это единственный приемлемый вариант. Предлагаю перед нашей свадьбой вступить в общество нудистов – в этом случае можно вообще ничего не надевать. Тогда тебе достаточно будет подобрать цвет губной помады.

Руби лениво потянулась и вспомнила, как несколько дней назад она швырнула в Криса подушкой. В уходящий год судьба была благосклонна к женщинам по фамилии О'Хэган: сначала нашли себе пару дочери Руби, затем и она сама.

У них с Крисом Райаном была самая настоящая любовь – практически с первого взгляда.

Вернувшись в настоящее, Руби прошептала: «Я люблю тебя» – как будто Крис был рядом и мог услышать ее и прошептать в ответ:

«И я тебя». Возможно даже, что эта важная мысль передавалась на расстоянии и Крис действительно слышал ее, сидя за своим столом в нескольких милях от нее или попивая пиво в том ужасном баре, в который он так часто заходил с сотрудниками.

Она посмотрела на часы – был уже почти полдень. В это время дня Крис мог быть буквально где угодно.

Руби подумала о будущем – о бесконечной череде наполненных счастьем дней, которые ожидали их впереди. До сих пор они с Крисом не строили определенных планов, лишь оба высказывали желание пожениться следующим летом. Все еще не было решено, где они купят дом, куда поедут в медовый месяц и, наконец, будет свадьба чисто формальной или они пригласят кучу народу.

Крис считал, что следует пригласить лишь самых близких, Руби же придерживалась противоположного мнения.

Она сказала себе, что после свадьбы бросит работу и станет праздной дамой, – хотя и знала, что очень скоро безделье ей наскучит. Зато у нее появится возможность выучиться какой-нибудь профессии и заняться собственной карьерой. Крис предложил ей стать учительницей – по его словам, один из его приятелей как раз обучался на педагогических курсах.

Сначала эта мысль пришлась Руби по душе, но потом она вспомнила, что ей не слишком-то нравилось присматривать за чужими детьми во время войны.

– Ты будешь учить их, а не присматривать за ними, – заметил Крис. – Чтобы стать педагогом, нужна кое-какая подготовка, но ты ведь можешь выучить все необходимое на дому.

Руби пообещала, что подумает. Также она задавалась вопросом, не завести ли ей еще одного – или не одного – ребенка, но Крису об этом не говорила. Сейчас, сидя за кухонным столом и составляя список гостей на свадьбе своих дочерей, она в сотый раз вернулась к этой мысли. Теперь все было бы по-другому – у нее был бы настоящий муж, достаточно денег для того, чтобы обеспечить ребенка всем необходимым, и куча родственников Криса, которые могли бы ей помочь в случае чего. Известие о том, что Руби с Крисом сошлись, привело Элли Райт и ее родных в восторг.

В дверь позвонили, но погруженная в свои мысли Руби этого не заметила. Когда звонок прозвучал опять, она от неожиданности вздрогнула.

«Может, это Крис? – с надеждой подумала Руби. Иногда он заезжал, если был где-то поблизости.

Но это был не Крис, а незнакомая женщина в дорогой шубе. Когда Руби открыла дверь, она уже собиралась звонить в третий раз.

– Я думала, что вас нет дома, – на безупречном английском сказала женщина.

– Слушаю вас, – сказала Руби. Женщина выглядела слишком хорошо, чтобы продавать что-либо.

– Вы же Руби О'Хэган, да? Можете не отвечать – я узнала вас еще несколько месяцев назад, как только увидела.

Руби порылась в памяти, но так и не вспомнила, где она могла видеть эту женщину, – и уж точно они не встречались за последний год. На вид даме было за шестьдесят, у нее было маленькое, ничем не примечательное лицо правильной формы, а волосы уже наполовину поседели.

– Я прошу прощения, но разве мы знакомы? – спросила Руби.

– Можно сказать и так. Меня зовут Оливия Эппелби. – Женщина нервно сглотнула. – Я твоя мать.




Что можно сказать матери, которую ты видишь первый раз в жизни и которая отдала тебя в сиротский приют, когда тебе не было еще и дня от роду? Руби ничего не приходило в голову. Она пригласила Оливию Эппелби в гостиную и пошла на кухню делать чай. Пока чайник закипал, Руби попыталась привести свои мысли в порядок, хоть как-то осознать происходящее. Достав лучший сервиз, она накрыла поднос кружевной салфеткой, насыпала сахар в маленькую расписную сахарницу, налила молоко в кувшинчик и протерла чашки полой юбки. Когда все было готово, Руби сделала глубокий вдох, взяла поднос и пошла в гостиную.

– Я так полагаю, ты не знаешь, что сказать, – произнесла Оливия Эппелби, когда Руби вошла. Гостья тоже явно чувствовала себя неловко: сидела на самом краю дивана, обхватив руками колени. Шуба лежала на стуле, а на Оливии был элегантный черный костюм.

– Как вы меня нашли? И давно вы знаете, где я живу? – спросила Руби.

Ее удивило то, что она не испытывала абсолютно никаких эмоций и уж подавно ничего не чувствовала по отношению к этой хорошо одетой и правильно разговаривающей женщине – ни любви, ни злости, лишь легкий привкус презрения из-за того, что после стольких лет мать осмелилась вторгнуться в ее жизнь.

– Я узнала, где ты живешь, два месяца назад и все это время набиралась храбрости, чтобы зайти к тебе. – В голосе Оливии Эппелби чувствовалась легкая дрожь. – Я искала тебя повсюду. Вообще-то это долгая история, но я попытаюсь пересказать ее в двух словах. – Оливия перевела дыхание. – Когда я была беременна тобой, то жила в Бристоле, у женщины по имени Мадж Куксон. Она была кем-то вроде повитухи. Через несколько часов после твоего рождения тебя у меня забрали. – Лицо пожилой женщины исказила гримаса боли. – Мадж клялась, что не знает, куда тебя увезли.

Немного помолчав, Оливия устало пожала плечами:

– Мы с ней иногда обменивались письмами, открытками к Рождеству и тому подобным. Несколько месяцев назад, в августе, Мадж умерла. Ее сын отправил мне письмо, в которое вложил конверт от нее. На конверте было написано, что его следует отослать мне после ее смерти. Мадж написала, что пообещала никогда не рассказывать мне, куда отвезли моего ребенка, но не хочет уносить эту тайну в могилу. По ее словам, тебя отвезли в монастырь Святого Распятия под Абергелем. Кроме того, Мадж сообщила мне твое имя – Руби О'Хэган. – Оливия слабо улыбнулась дочери. – Моя первая мысль была просто ужасной – я пожалела, что Мадж дожила почти до девяноста лет, и подумала, что, если бы она умерла, когда ты была еще ребенком, я познакомилась бы с тобой намного раньше.

– И кто же забрал меня у вас?

– Мой отец. Он буквально вырвал тебя из моих рук. – Прижав руки к груди, Оливия Эппелби содрогнулась всем телом. – Можно я закурю?

– Тут где-то стояла пепельница.

Взяв пепельницу с серванта, Руби поставила ее рядом с нетронутой чашкой чая.

– Так, значит, вы ездили в монастырь?

– Я поехала туда сразу после того, как получила письмо Мадж. Там уже много лет нет сиротского приюта.

Прервав свой рассказ, Оливия зажгла сигарету и с выражением наслаждения на лице затянулась – как будто не курила несколько дней.

– Я думала, что они откажутся сообщить сведения, которые мне были нужны, но мать настоятельница отнеслась ко мне с пониманием – наверное, потому, что она еще довольно молода. Она сказала, что не думает, что эта информация может принести какой-то вред, ведь прошло столько лет. Чтобы найти в подвале нужные документы, ей пришлось поднять на ноги чуть ли не весь монастырь. В конце концов мне сообщили, что тебя забрала Эмили Дангерфилд из Ливерпуля.

– Эмили уехала из страны еще много лет назад, – сказала Руби. У нее было такое чувство, словно она слушает историю чужой жизни.

– Я очень быстро это выяснила. Тогда я стала искать твое имя в телефонном справочнике, хотя шансы на успех были невелики. Я подумала, что ты, вероятно, вышла замуж, но, если бы у тебя родился сын, он мог бы взять фамилию матери. Достаточно было спросить у каждого О'Хэгана, как зовут его мать. Но потом я нашла в справочнике имя «Р. О'Хэган» и сразу поехала по этому адресу. Я поставила машину неподалеку… – Оливия потушила сигарету и сразу же закурила следующую. – Я увидела тебя в окне второго этажа. Ты очень похожа на своего отца, и мне безумно захотелось плакать. Я завела мотор, проехала немного, остановила машину и выплакалась, а потом вернулась домой. Это было в сентябре. С тех пор я все никак не могла решиться прийти сюда.

Руби подумала, что надо бы расспросить новоявленную мать поподробнее, но подходящие вопросы почему-то не приходили ей на ум.

– Меня удивило, что ты так и не вышла замуж, – заметила Оливия.

– Я была замужем. Мужа звали Джейкоб, он погиб на войне. Я не меняла фамилию – но рассказывать об этом было бы слишком долго.

По правде говоря, Руби и не хотелось этого делать. У нее было лишь одно желание: чтобы эта женщина ушла и никогда больше не возвращалась. Подумать только – прожить без матери тридцать восемь лет и лишь потом встретить ее!

– Погиб? Мои сожаления. А у тебя есть дети?

– Две дочери, Грета и Хизер. В декабре они выходят замуж – в один и тот же день.

– Наверное, ты вся в хлопотах. Помню, когда моя дочь… – Оливия запнулась, заметно смутившись. – Я имею в виду, моя вторая дочь… – По ее щеке побежала слеза. – Я так понимаю, что мы вряд ли сможем подружиться. Ведь прошло столько времени…

– Пожалуй, что да, – медленно произнесла Руби.

Но когда она заметила, как бледное, печальное лицо Оливии Эппелби исказила гримаса боли, ей стало стыдно за себя.

– Мне пора уходить, – сказала Оливия. – Я понимаю, что ты очень занята и я тебя задерживаю.

Она протянула руку к шубе.

– Пожалуйста, останьтесь! – воскликнула Руби, подумав, что, если сейчас Оливия уйдет, она до конца жизни будет корить себя за то, что не узнала побольше о себе. Кроме того, фактически выставив мать за дверь, она поступила бы очень грубо. Безусловно, Оливия горевала по утраченному ребенку намного больше, чем сам ребенок по ней. Руби попыталась представить, что она чувствовала бы, если бы одну из ее дочерей вырвали у нее из рук и сказали, что она больше никогда ее не увидит, но это было выше ее сил.

– Расскажите мне о моем отце, – как можно более дружелюбным тоном попросила Руби.

Гостья впервые за все время визита по-настоящему улыбнулась, и эта милая, почти детская улыбка понравилась Руби. В глазах Оливии появилась жизнь.

– Его звали Томас Джеральд О'Хэган, – сказала она. – Мы познакомились во Франции в конце Первой мировой войны. Я была медсестрой, а он – моим пациентом.

– Он знал, что я родилась?

– Нет, он погиб еще до того, как я узнала, что беременна. Он был американцем из Бостона.

– Американцем? – удивленно переспросила Руби.

– Он работал в книжном магазинчике, принадлежавшем его отцу. Мы должны были пожениться после войны. – Оливия понурилась. – Он был моей первой и единственной любовью, после него я так никого и не любила. Я вышла за Генри Эппелби, просто чтобы не оставаться в одиночестве. Он был вдовцом, намного старше меня. Я никогда не рассказывала ему о тебе. Он умер, когда мне было всего сорок лет. – Оливия покрутила обручальное кольцо на пальце. – Это был хороший брак: мы абсолютно устраивали друг друга. У нас родилось трое детей, дочь и два сына. Все они уже женаты, замужем и живут своей жизнью. У меня восемь внуков, – с ноткой гордости сообщила она.

– Десять.

Оливия Эппелби вспыхнула.

– Да, десять, если считать твоих дочерей, – сказала она и, наклонившись вперед, внимательно посмотрела на Руби. – Скажи мне, ты счастлива? Я вспоминала о тебе каждый раз, когда видела девочку твоего возраста, а в твой день рождения думала о тебе целый день. Мадж сразу предупредила меня, что это обязательно будет происходить. Мне хотелось знать, чем ты занимаешься и где живешь, но больше всего меня интересовало, счастлива ли ты.

– Пожалуй, я была счастлива чаще, чем несчастна.

– Я рада этому. Что ж, мне действительно пора, я и так без спросу вмешалась в твою жизнь. Должно быть, все это стало для тебя настоящим потрясением. – Оливия зажгла очередную сигарету и стала натягивать свою шубу. – Я понимаю, тебе нужно время, чтобы подумать, привыкнуть к мысли, что в твоей жизни неизвестно откуда появилась мать. Возможно, мы еще когда-нибудь встретимся. Я уверена, нам есть что обсудить.

– Возможно, и встретимся, – холодно ответила Руби.

Оливия Эппелби поморщилась.

– Я оставлю свою визитку. Мне очень хотелось бы получить свадебные фотографии твоих дочерей… то есть моих внучек, – поправилась она, поджав губы. – Ах да, чуть не забыла! Я привезла тебе кое-что. – Порывшись в своей сумочке, Оливия достала небольшую бархатную коробочку. – Это кольцо подарил мне Том, твой отец. Когда-то оно принадлежало его деду. На нем выгравировано «ИМОНУ ОТ РУБИ, 1857». После свадьбы Имона и Руби прошло ровно сто лет… Теперь ты знаешь, в честь кого тебя назвали.

– Спасибо, – сказала Руби.

Она проводила Оливию до двери. Женщины пожали друг другу руки, и Оливия пошла по дорожке к большому сверкающему автомобилю, которого Руби не замечала раньше. Открыв калитку, Оливия обернулась и помахала рукой. В ее согбенных плечах и бледном лице было что-то невыносимо грустное.

«Эта женщина приходится мне матерью! А я обошлась с ней как с чужим человеком», – запоздало подумала Руби.

Вряд ли Оливия рассчитывала, что Руби бросится ей в объятия, осыплет ее поцелуями, но она наверняка надеялась на более теплый прием, чем та сухая вежливость, с которой ее встретили. И уж конечно, она ждала, что дочь с большим энтузиазмом отнесется к идее встретиться когда-нибудь вновь.

Несомненно, Оливия сейчас ощущала горькое разочарование. Интересно, сколько миль ей предстоит проехать в таких расстроенных чувствах? Руби посмотрела на визитку. Место, в котором жила ее мать, называлось Бат – Руби вспомнила, что это городок на юго-западе Англии. Она подумала, что не успела задать Оливии много важных вопросов, не расспросила мать о своем отце, о ней самой.

Ей вдруг захотелось подбежать к машине, уговорить мать остаться, поговорить с ней подольше. Но она не могла этого сделать – то чувство легкого презрения, которое появилось у Руби в начале встречи, так никуда и не делось.

Оливия дошла до машины, открыла дверцу и пригнулась, чтобы сесть в салон.

– Погодите! – крикнула Руби.

Унылое лицо озарилось надеждой:

– Да, Руби?

– Почему бы вам не прийти на свадьбу? Она состоится третьего декабря, в субботу.

– С огромным удовольствием.

– Я вышлю приглашение по адресу на визитке.

Мать Руби села за руль и с улыбкой кивнула:

– Большое спасибо.

Затем она закрыла дверцу, завела мотор и поехала прочь.




– Ты сегодня такая молчаливая, – сказал вечером Крис.

Роб с Ларри повезли девочек куда-то, так что дом был в их распоряжении – если не считать жильцов на втором этаже.

– Я думаю.

– А ты не могла бы думать вслух? Я чувствую себя лишним.

– Прости, – сказала Руби, в качестве извинения сморщив нос.

Она почему-то не могла заставить себя рассказать Крису о визите матери, лишь решила, что, после того как он уйдет, напишет письмо Бет, с которой всегда делилась самыми сокровенными своими тайнами.

– Может, ты до сих пор терзаешься вопросом, какого цвета платье надеть на свадьбу?

– Нет, – засмеялась Руби. – Я решила, что это не важно. Подойдет любой цвет, кроме хаки, – скажем, красный.

Ее всегда привлекали яркие цвета.

– Ты будешь отлично выглядеть в хаки, но еще лучше в красном.

Они, обнявшись, сидели на диване. Крис провел пальцем по линии ее челюсти и сказал:

– У тебя такой волевой подбородок!

– А у тебя глаза святого. Из тебя бы получился хороший священнослужитель. Женщины твоего прихода толпами влюблялись бы в тебя.

– Сомневаюсь, что глаза святого способны ускорить мое продвижение по службе, – сухо заметил Крис.

– А мой волевой подбородок не принес мне особых дивидендов.

Он поцеловал ее:

– У тебя еще все впереди. А пока не могла бы ты обратить свой подбородок в сторону спальни, чтобы мы продолжили разговор там? А еще лучше прервали его и сосредоточились на кое- чем другом.

Два часа спустя, когда расслабленные и счастливые Руби и Крис пили чай на кухне, появились девочки. Вероятно, им и в голову не пришло, что в этом доме могло происходить что-то кроме чаепития.




День выдался очень холодным. Пронизывающий ветер носил туда-сюда крошечные льдинки, которые можно было принять за свадебное конфетти, если бы они не хлестали так больно по неприкрытой коже.

Короткая фата Хизер нимбом развевалась вокруг ее головы, а Грета вынуждена была придерживать свою более длинную фату, иначе ее наверняка унесло бы ветром.

Когда дочери Руби вышли из церкви, в собравшейся толпе пронесся вздох восхищения. Девушки никогда еще не были такими красивыми – «и, возможно, никогда больше не будут», – с мокрыми от слез глазами подумала Руби. В ее голове замелькали воспоминания – первые слова Греты, Хизер, делающая неуверенные шаги, обе ее девочки, играющие с Джейком в саду дома миссис Харт, рука об руку идущие в школу…

Но теперь ее дочери стали замужними женщинами. С этого дня они принадлежали не ей, а двум милым молодым людям, которые, как была убеждена Руби, сделают их счастливыми. Теперь мать уже не была самым важным человеком в их жизни.

– Грустишь? – спросил стоявший рядом Крис.

Фотограф энергично снимал молодоженов и гостей.

Руби кивнула, и тогда Крис обнял ее за талию и прижал к себе:

– Это вполне естественно, но я постараюсь взбодрить тебя ночью.

– Не сегодня – Бет ночует у нас.

– И ты выгонишь меня ради нее?

– Если ты не против – только на одну ночь. Она пробудет у нас неделю. Придешь завтра, хорошо? Я хотела бы, чтобы вы с ней познакомились получше.

– Я против, но у меня же нет выбора, – усмехнулся Крис.

«Самый чуткий мужчина на земле, – подумала Руби. – А я – самая счастливая женщина. Ну почему же я грущу?»

– А кто та дама в норковой шубе? – спросил Крис.

– Оливия Эппелби, моя старая приятельница.

Руби и не догадывалась, что шуба норковая, пока ей об этом не сказала Марта Квинлан.

Оливия попросила никому не рассказывать, кем они друг другу приходятся.

– Надеюсь, ты не возражаешь, – сказала она по телефону, – мне не хочется выслушивать неприятные вопросы, отвечать на них, выдерживать укоризненные взгляды… На это будет еще время.

– Я представлю вас как Оливию Эппелби, мою приятельницу.

Руби вполне устраивал такой вариант – ей также не хотелось, чтобы в такой день люди обсуждали ее прошлое. Даже девочки не знали, что их бабушка приглашена на свадьбу. Правду знала только Бет.

Бет! Руби повернула голову к своей подруге, стоявшей рядом с Конни и Чарльзом. Бет похудела, а ее замечательные волосы были коротко подстрижены, из-за чего она напоминала Руби заключенного. На скуластом, когда-то пухленьком лице застыло выражение отчаяния и одиночества – как будто Бет действительно приговорили к пожизненному заключению. На Бет были красивое мохеровое пальто с меховой опушкой и замшевые туфли. Было очевидно, что она не испытывает недостатка в деньгах – но зато нуждается в других, более важных вещах. Об этом ясно говорили ее грустные глаза.

Фотограф уже почти закончил, и дрожащие гости начали рассаживаться по машинам, чтобы отправиться в заказанный заранее ресторан. Руби и Крис ехали во взятой напрокат машине, Чарльз предложил подвезти Квинланов, а мать Руби везла Бет.

Убедившись, что всем гостям хватило места, Руби села в автомобиль.




– Руб, все прошло просто отлично!

Была уже почти полночь. Усталая Бет с размаху опустилась в кресло. В ее речи уже ощущался легкий американский акцент.

Руби упала на диван. Она танцевала до упаду и поцеловала за этот вечер чуть ли не больше людей, чем за всю свою жизнь. Праздник удался на славу, но у нее самой он вызвал весьма неоднозначные эмоции.

– Даже не помню, когда мне в последний раз было так весело, – сказала Бет. – Хотя, что ни говори, со свадьбой Конни и Чарльза сегодняшнюю не сравнить.

– Марта и Конни с Чарльзом сказали то же самое.

– Тот день навсегда останется в нашей памяти. – Бет внимательно посмотрела на подругу. – Только меня всегда удивляло, почему в тот день, когда все закончилось, ты напустилась на меня.

Руби нахмурилась:

– Потому что тебя пригласил на свидание Джим Квинлан.

– Ты была настолько неравнодушна к нему?

– Именно. Сама не пойму почему – похоже, никаких ответных чувств я у него не вызывала.

– Ты никогда об этом не говорила, – с удивлением в голосе сказала Бет. – А ведь мы ничего друг от друга не скрывали.

Она сбросила туфли и подтянула под себя ноги:

– У тебя есть вино? Я слегка навеселе, и мне не хочется, чтобы это ощущение проходило.

– Есть, берегла специально для тебя. Красное или белое?

– Любое.

Вернувшись с бутылкой вина, Руби сказала:

– Я не рассказывала тебе о Джиме потому, что происшедшее меня слишком сильно расстроило. Я любила его – по крайней мере была в него влюблена, – а он едва обращал на меня внимание. А потом он пришел и пригласил тебя на свидание. Мне это не понравилось, скажу честно.

– Можешь не говорить, я все хорошо помню.

– Извини, что я тогда нагрубила тебе, – с запоздалым раскаянием проговорила Руби.

– А как поживает Джим? Я думала, он будет на свадьбе.

– Ему надо заниматься «Молт-Хаус»… После войны он стал совсем другим человеком. Марта говорит, что эта война выпустила из него весь воздух. Жена не помогает ему в пабе. Марта утверждает, что у нее романы на стороне.

– Бедный Джим! – вздохнула Бет. – Ну почему некоторые люди живут счастливо, а другие ужасно несчастны?

– Знаешь, Бет, если бы мне это было известно, я бы написала книгу и заработала миллион. Думаю, для большинства людей жизнь – это смесь счастья и несчастья.

Бет хохотнула:

– Наверное, про меня тоже можно так сказать, но только весы сильно клонятся в сторону несчастья.

– Ох, Бет, Бет… Ну чем я могу тебе помочь?

Руби подумала, как это все несправедливо: и Бет, и Джим были очень хорошими людьми, но их личная жизнь не сложилась, тогда как она сама была вполне довольна своей судьбой, хотя ее назвать хорошим человеком было сложно.

– Налей-ка мне еще вина.

– Вот бутылка, наливай сколько хочешь. Но пообещай, что не напьешься вдрызг.

– Я не даю обещаний, которые могу и не выполнить. – Бет вздохнула. – Чем ты можешь помочь, говоришь? Ничем, наверное. У меня все идет не так – с Дэниелом, с детьми, со всем.

– Как дела у Джейка?

– Да ничего. Он учится в университете штата Нью-Йорк – кажется, я уже писала тебе об этом. Я настояла, чтобы он поступил именно туда. Это разозлило Дэниела, но в Нью-Йорке чернокожие могут вести сравнительно нормальный образ жизни – в отличие от нашего Литл-Рока. Я попытаюсь уговорить Джейка остаться в Нью-Йорке, хотя безумно по нему скучаю. Он единственный человек, который не дает мне сойти с ума.

– Я никогда не думала о Джейке – и о тебе – как о чернокожих.

– Но от этого мы не стали белыми, – без выражения проговорила Бет. – Дэниел и его друзья все свое время посвящают борьбе с расовыми предрассудками. Они садятся на места для белых в автобусе и ждут, пока их вышвырнут, или заходят в отели и рестораны, зная, что их тут же оттуда выведут – часто с применением силы. Американцам наплевать на то, что Дэниел – высококлассный юрист, они смотрят только на цвет его кожи. Он постоянно возвращается домой с разбитой головой и в синяках.

– Знаешь, Бет, он достоин восхищения, – осторожно сказала Руби. Она сама желала бы посвятить подобной цели всю свою жизнь.

– Да, но он хочет, чтобы я ходила с ним, как это делают жены его друзей. Он считает, что я подвожу его, – да так оно, пожалуй, и есть. – Бет остановила на Руби молящие влажные глаза. – Но я ненавижу насилие. Я не могу видеть выражение ненависти в человеческих глазах, искаженные от ярости лица. Я предпочитаю сидеть дома, а за покупками посылаю Ребекку, нашу домработницу. Дэниел и его друзья относятся ко мне с презрением. Они считают меня трусихой – а я с этим и не спорю.

– А что остальные ребята?

У Бет и Дэниела родились две девочки и мальчик.

– Иногда у меня появляется чувство, что они не мои дети, – уныло произнесла Бет. – Мать Дэниела настраивает их против меня – я никогда ей не нравилась. У меня неправильный цвет кожи, я плохая жена для ее сына, плохая мать для ее внуков… Она воспитывает из них бойцов за права черных, а меня считает слабым, бесхребетным существом. Я боролась бы с предрассудками несколько иначе, вернее, совсем не боролась бы – просто переехала бы в место, где люди более терпимы и где мы могли бы жить мирно. Бедняга Джейк совсем запутался во всем этом – он так и не решил, на чью сторону ему встать.

– Даже не знаю, что тебе сказать… – протянула Руби.

Жизнь ее подруги была даже хуже, чем она себе представляла.

– А что тут можно сказать, Руб? – с отчаянием в голосе проговорила Бет. – Иногда мне хочется вернуться в те времена, когда были только я и Джейк. – Она улыбнулась. – Правда, мы с ним никогда не были одни: ведь была ты и твои девочки, а когда-то еще и добрый старик Артур.




Бет спала в комнате девочек. Утром, в начале десятого. Руби зашла в комнату с двумя чашками чаю в руках. Бет уже проснулась. Поставив ноги на пол, она потянулась:

– Я спала как убитая. Постель такая мягкая и удобная!

– Здесь спит Грета. Хизер предпочитает жесткий матрас.

– Ничего удивительного – она и сама всегда была жесткой дамочкой, – засмеялась Бет. – Помню, как она вечно пыталась командовать моим Джейком.

– Не говоря уже о Грете. Но с тех пор как Хизер встретила Роба, она изменилась в лучшую сторону.

– Роб молодец! Давай пить чай, Руб, – он мне сейчас очень нужен. У меня словно полк солдат во рту ночевал.

– Ты выпила много вина, – сказала Руби, усаживаясь на постель. – Хотя сегодня ты выглядишь лучше, чем вчера.

– Ты хочешь сказать, что вчера я выглядела ужасно? – сделав круглые глаза, спросила Бет.

– Нет, но сегодня у тебя более бодрое лицо. Знаешь, Бет, я рада, что ты приехала, – с чувством произнесла Руби. – Без девочек дом казался бы мне совсем пустым.

Она так и не смогла найти время на то, чтобы убрать в комнате дочерей. На стуле лежали их ночные рубашки, туалетный столик был завален косметикой, повсюду была пудра, и в комнате до сих пор пахло духами «Джун». Руби поставила чашку на пол и закрыла флакон крышкой. Наверное, Хизер была слишком возбуждена, чтобы закрыть его, – а ведь она всегда отличалась щепетильностью и аккуратностью.

– Я точно знаю, что, если бы не я, у тебя были бы другие гости, – лукаво посмотрела на подругу Бет. – Крис Райан, например.

– Он ни разу не оставался здесь на ночь.

– Я уверена, что он обязательно остался бы, будь у него такая возможность. Разве что тебя чересчур беспокоит твоя репутация…

Руби рассмеялась:

– И когда это я беспокоилась о своей репутации?

– А что если бы твои жильцы обо всем узнали, ужаснулись и стали искать себе другую хозяйку?

В глазах Бет играли озорные огоньки, что не могло не радовать Руби.

– Мужчины ничего не сказали бы. Миссис Маллиган могла бы и возмутиться, но, если бы она переехала, я была бы только рада. Кстати, она сделала девочкам подарок на свадьбу – миленькую скатерть из белого дамаста.

На самом деле Руби терпеть не могла белые скатерти – с них очень сложно было удалять пятна. А вот на темных клетчатых скатертях пятна были незаметны.

– А где Тигр? Я так его и не видела.

– Он проводит почти все время в подвале. Помнишь тот шкаф, в котором он прятался во время налетов? Теперь Тигр лишь изредка выходит наружу, чтобы поесть и лениво пройтись по саду, и возвращается в шкаф.

– Надо будет спуститься в подвал и поздороваться с ним. Я никогда не любила котов, но Тигр – исключение. Что будем делать сегодня? – спросила Бет.

– После службы… ты еще посещаешь службу?

– Ну конечно!

– Так вот, после службы мы можем одеться потеплее и прогуляться по парку, а потом пообедаем. По воскресеньям я не готовлю жильцам еду – у меня тоже есть выходные, – так что сегодня я свободна. Мы зайдем к Квинланам на чай, а вечером придет Крис.

– Что-то у меня голова побаливает.

– Главное, что ты повеселела.




Неделя пролетела очень быстро. Подруги ходили в кино, в театр, сидели в кафе, бродили по украшенным к Рождеству магазинам. Бет купила несколько гостинцев домой. Иногда к ним присоединялся Крис – хотя без него прогулки по городу нравились Руби больше. Бет вспоминала годы, прожитые в доме на краю Принцесс-парка, как золотое время, когда все у них было хорошо. Она постоянно вспоминала о тех или иных событиях или людях – «а помнишь, Руби…». Сама Руби не очень любила жить воспоминаниями – тем более сейчас, когда будущее казалось таким безоблачным, – но она охотно подыгрывала подруге, смеялась вместе с ней, вспоминала то, что забыла Бет, держала ее за руку, когда та плакала. Если Криса в эти минуты не было рядом, Руби чувствовала себя более свободно.

Как-то они пошли к дому в Токстиз, в котором когда-то жила Бет. Дверь открыла молодая женщина с ребенком на руках. Она не знала, кто жил в доме до нее, а когда подруги обратились в магазин на углу, там тоже никто не помнил рыжеволосую ирландку и ее высокого темнокожего мужа.

– Ну что ж, жаль, – вздохнула Бет. – Я бы очень хотела повидаться с ними. Теперь я никогда не узнаю, как сложилась их жизнь.

В пятницу, последний день перед отъездом Бет, Руби покормила жильцов заранее. Вскоре к ним пришли Конни, Чарльз и Марта Квинлан. Крис был на дежурстве – по крайней мере так он сказал. Руби предполагала, что он просто решил не мешать ностальгическим воспоминаниям старых друзей. Он пообещал, что утром приедет проводить Бет на вокзал, – она ехала на поезде до Лондона.

– Как жаль, что ты погостила всего неделю, – сказала Марта Бет. – Завтра девочки возвращаются из свадебного путешествия, а ты их почти и не видела.

– Я хотела бы остаться подольше, но скоро Рождество, и у меня дома много дел, – грустно проговорила Бет.

– Может быть, в следующий раз ты приедешь на месяц?

– Но только не надо откладывать этот приезд на двенадцать лет, – вставила Конни.

– Это точно, – сказал Чарльз. – И привози с собой Джейка – мы все очень хотели бы его повидать.

– Он тоже, – со слезами на глазах ответила Бет. Она вообще много плакала в эту неделю.

Когда все разошлись, Бет вновь разрыдалась – так сильно ей не хотелось возвращаться в Литл-Рок.

– Я совсем забыла, что это такое – быть счастливой, – сказала она. – Я почти жалею, что приехала сюда: теперь мне будет еще тяжелее жить там.

Но на следующее утро, когда Руби с Крисом провожали Бет на лондонский поезд, ее глаза оставались сухими. В Лондоне она должна была сесть на самолет.

Руби крепко обняла подругу.

– Приезжай на нашу свадьбу, – предложила она. – Мы еще не назначили день, только решили, что она состоится этим летом.

– Попытаюсь.

Поезд тронулся. Они махали друг другу руками до тех пор, пока вагон Бет не исчез за поворотом.

– Я придумал, куда мы отправимся в свадебное путешествие, – сказал Крис, обняв Руби за поникшие плечи.

– Куда? – всхлипнула та.

– Если Бет к нам не приедет, мы можем поехать к ней. Как насчет того, чтобы провести медовый месяц в Штатах, в Нью-Йорке? Мы могли бы слетать на пару дней в Литл-Рок.

Руби обвила его шею руками:

– Ты и впрямь самый лучший мужчина на земле! И за что мне такое счастье?




Всех удивило то, что две молодые пары отправились в свадебное путешествие по отдельности: Грета с Ларри поехали в Лондон, а Хизер с Робом – в Девон, хотя, по существу, ничего удивительного в этом не было. Все четверо собирались снимать жилье вместе и копить на свой дом.

– На один дом или на два? – поинтересовалась Руби.

– Мама, не говори глупостей, – засмеялась Грета. – На два, конечно же.

– Хотя мы будем жить совсем рядом и каждый день вместе гулять с детьми, – провозгласила Хизер.

– Детьми! – взвизгнула Руби. – О Боже, скоро я буду бабушкой!

К ее неудовольствию, некоторое время назад Грета обратилась к Мэттью Дойлу с просьбой подыскать им жилье. Руби никак не могла понять, почему Дойл так неравнодушен к ее семье. На свадьбу он подарил каждой из девочек по чудесному набору посуды и сдал им неплохую меблированную квартиру на верхнем этаже узкого четырехэтажного дома в Дингл, неподалеку оттого места, где когда-то стояли дома квартала Фостер-корт.

Накануне свадьбы Грета и Хизер провели немало веселых часов, приводя квартиру в жилой вид. Они напоминали Руби маленьких девочек, попавших в кукольный домик. Подержанная мебель была отполирована, окна вымыты до блеска и завешены новыми шторами, кроме того, по стенам были развешаны картины. Вернувшись домой с работы, девушки, возбужденно перебивая друг друга, показывали матери полотенца или кухонные принадлежности, которые они купили во время перерыва. Даже приобретение шести рулонов розовой туалетной бумаги стало для них радостным событием.

Бет уехала, а дочери Руби со дня на день должны были вернуться из свадебного путешествия и начать вести жизнь замужних женщин.

Уходила в прошлое очередная эпоха, и вот-вот должна была начаться следующая.




Глава 11


Грета Донован не помнила, чтобы она когда-нибудь чувствовала себя несчастной, но она и не догадывалась, что можно быть счастливой до такой степени. И хотя Хизер ничего не рассказывала, встречаясь с сестрой взглядами, Грета понимала, что та ощущает то же самое. Глаза Хизер – как, вероятно, глаза самой Греты – теперь постоянно светились радостным светом, как будто счастье распирало ее изнутри, и, даже если бы она попыталась выразить свои чувства словами, ей это не удалось бы, поскольку таких слов просто не существовало.

Грета считала, что, раз уж она стала замужней женщиной, это неизбежно должно было прибавить ей значимости и солидности, сделать ее более ответственным человеком. В обеденный перерыв они с сестрой ходили на рынок Сент-Джон и покупали продукты к чаю. Вернувшись на работу, Грета увлеченно рассказывала другим замужним женщинам, что она собирается приготовить дома на ужин, а те в ответ делились своими планами. Безусловно, это было намного интереснее, чем разговаривать об одежде, – хотя нельзя сказать, что дочери Руби полностью утратили интерес к нарядам.

По субботам Ларри с Робом всегда ходили на футбол. Когда команда играла на выезде, они отправлялись на матч в «фольксвагене» – или на поезде, если это было слишком далеко. Молодые жены использовали время их отсутствия для того, чтобы сделать в квартире основательную уборку – отполировать всю мебель, сменить постельное белье и постирать грязные вещи. Мама говорила, что они лишь понапрасну теряют время, что белье достаточно менять раз в две недели, а мебель можно просто протереть от пыли – и то если эту пыль уже видно. Но мама не понимала, что ее дочерям очень нравится заниматься домашними делами. В последнее время Грета даже предпочитала запах полироли духам «Джун».

Но больше всего сестрам нравилось готовить. В будни на приготовление особенных блюд просто не хватало времени, но девочки все равно старались разнообразить меню, чтобы не есть одно и тоже блюдо дважды в неделю. Грета обнаружила, что у нее хорошо получаются омлеты – которые она обычно подавала с тушеной картошкой и салатом. Хизер же готовила превосходные пудинги, хотя обычно приходилось подавать их в субботу после какого-нибудь грандиозного блюда из маминой поваренной книги – наподобие «цыпленка Маренго» или «запеканки из свинины с яблоками», и это несколько снижало производимый эффект. Сама Руби этой книгой почти не пользовалась, предпочитая готовить то, чему ее научили в монастыре. Книгу ей дал кто-то из жильцов – вероятно, с намеком на то, что ему хотелось бы питаться более разнообразно.

Обычно на выходных к молодоженам приходили родители Роба или Ларри или же Руби с Крисом. Больше шести человек за столом не помещалось, и даже шестерым было тесновато. Кроме того, в квартире было лишь пять стульев и табурет.

По воскресеньям Роб и Ларри участвовали в приготовлении еды, а после мыли посуду. Несомненно, они были лучшими в мире мужьями. Раз в месяц все четверо ходили куда-нибудь на ужин – но только в недорогое место, поскольку они усердно копили на собственное жилье.

Так как работали все четверо, а плата за квартиру была небольшой – Мэттью Дойл сдавал ее неожиданно дешево, – обеим парам удавалось копить деньги достаточно быстро. К тому же у Ларри с Робом уже были некоторые сбережения, в основном по той причине, что им просто не на что было тратить деньги. Их молодых жен это сильно удивило – сами они никогда ничего не откладывали, и, даже если бы они получали в два-три раза больше, вряд ли у них оставались бы деньги. Лишние фунты всегда можно было потратить на что-нибудь нужное, например на одежду.

Однако замужество заставило сестер спуститься на землю. После свадьбы ни у Греты, ни у Хизер не появилось ни одной новой вещи, да и косметику они теперь покупали намного реже. Зато они не жалели денег на хорошие продукты – Ларри даже как-то спросил, так ли уж необходимо иметь в хозяйстве три различных сорта перца.

В очередной раз зайдя за платой за квартиру, Мэттью Дойл рассказал молодым людям, что в Чайлдволе сейчас строятся коттеджи стоимостью две тысячи фунтов за дом – это означало, что начальный взнос составил бы всего двести фунтов.

– Что?! – изумленно переспросила Руби, когда ей сообщили об этом.

– Двести фунтов, мама, и это все.

– Я не про цену. Вы хотите сказать, что он собирает плату за жилье и у вас тоже? Да что с этим Мэттью Дойлом такое? На него работают несколько сотен человек, а он по-прежнему лично обходит своих жильцов.

Мэттью прислал им брошюру с планом квартала, который имел вид двойной буквы «П» – один ряд домов снаружи и один внутри.

В следующее же воскресенье, позавтракав, две молодые семьи отправились смотреть местоположение коттеджей и дружно решили, что оно великолепно: новый квартал строился на старом игровом поле неподалеку от всех нужных магазинов.

– Да, это был бы идеальный вариант, – заявила миссис Уайт, мать Роба, когда они с мужем приехали к молодоженам в гости. Это произошло в тот же день после обеда.

Указав на наружную «П», миссис Уайт продолжала:

– Было бы лучше взять дом здесь, так место будет более уединенным, и до дороги дальше. Попытайтесь заполучить участок на изгибе – они самые большие, так что можно будет отвести больше места подсад.

– Мы могли бы купить дома по соседству! – воскликнула Хизер. – Тогда мы сможем, не выходя из дома, здороваться по утрам, а по вечерам желать друг другу спокойной ночи.

– Я предлагаю внести первый взнос немедленно, пока дома не раскупили, – сказал отец Роба. – Если у вас недостаточно денег, мы можем занять вам нужную сумму.

Родители Ларри также предложили взять деньги у них – как и Руби. И вообще, мир и люди в нем были чрезвычайно добры. Когда Грета отнесла план на работу и показала коллегам, те тоже порадовались за них. Ей порекомендовали хорошего нотариуса и приличный магазин ковров.

Было утро очередного воскресенья. Грета лежала в своей супружеской постели и рассматривала затылок Ларри. После свадьбы прошло уже почти три месяца. Безусловно, воскресенье было самым лучшим днем недели, и, думая о том, что они проведут вместе еще целые сутки, Грета чувствовала себя даже более счастливой, чем обычно.

Ей всегда очень нравился затылок мужа, вот и сейчас Грете захотелось протянуть руку и коснуться коротко стриженных волос у основания мальчишеской шеи, поцеловать розовое ухо. Но на часах было лишь пять минут восьмого, и ей не хотелось будить Ларри так рано. Он много работал, так что ему необходимо было выспаться. В восемь часов она тихонько встанет с постели и сделает чай, а после они займутся любовью – безусловно, этот элемент замужества был самым-самым приятным.

Пока же Грета просто лежала в кровати, смотрела на Ларри и думала о новом доме и о том, в какие цвета покрасить стены, но прежде всего о ребенке, который, как она предполагала, уже обосновался у нее в животе. О ее беременности знал только Ларри, и обсуждать отсутствие месячных с мужчиной было для нее чем-то абсолютно новым. Пора было обратиться к врачу – месячных не было уже два раза. Нужно постараться заселиться в новый дом до рождения ребенка, и тогда все будет просто идеально – как обычно в жизни Греты.

Эти размышления были настолько приятны, что, когда она в следующий раз взглянула на часы, было уже почти восемь. Грета осторожно встала и на цыпочках прошла на кухню. Там уже хозяйничала Хизер, а на плите стоял чайник. У сестры был довольный и чуточку растрепанный вид, и Грета решила, что они с Робом уже занимались любовью, но вслух ничего не сказала. Секс с мужьями был для сестер единственным вопросом, который они никогда не обсуждали.

– Пойдем на десятичасовую мессу? – спросила Хизер, хотя особого смысла в этом вопросе не было: они всегда туда ходили.

– Пойдем, наверное, – ответила Грета, думая о том, что они с Ларри смогут еще часа полтора поваляться в постели. Позавтракают они уже после церкви, и на этот раз завтрак будет «настоящим»: бекон с яичницей, сосиски и поджаренный хлеб.

Хизер тихо сказала:

– Мы не причащались с самой свадьбы.

– Я знаю.

Припадать к телу Христову после часа энергичного секса с мужем казалось Грете кощунством, и, судя по всему, Хизер также считала, что Богу это не понравится.

– Может, на следующей неделе? – неопределенно проговорила Грета.

– Может быть, – в тон ей ответила Хизер.




В этот день на обед должны были прийти мама с Крисом. Девочки приготовили говядину с рисом карри и печенье меренги. Крис принес бутылку красного вина. Грету приводило в восторг то, что мама сошлась с дядей Роба и родственные связи в их большой счастливой семье лишь укрепились.

Обед пошел на «ура», хотя через некоторое время у Греты случилось что-то вроде легкого несварения желудка. Видимо, причиной была беременность, и ее это ничуть не расстроило. Потом мужчины, в том числе и Крис, отправились на кухню мыть тарелки.

– У меня такое чувство, – немного напряженно сказала Грете Руби, – что тебе есть о чем нам рассказать.

– Нечего мне рассказывать.

Грета заметила, что весь обед мать внимательно на нее смотрела.

– Точно?

Щеки Греты вспыхнули, и она поняла, что краснеет.

– Но как ты догадалась? – пробормотала она.

– По твоему лицу, доченька. Ты напомнила мне кошку, которая съела сметану. Так я не ошиблась?

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – призналась Хизер.

– У меня будет ребенок, – прошептала Грета.

– Ага! Я так и знала! – с торжеством в голосе проговорила мать. – А когда?

– Наверное, в конце сентября, но я еще не была у врача.

– И давно ты это знаешь? – сердито спросила Хизер.

– Два месяца.

– И ты ничего мне не сказала! А Ларри знает?

– Конечно.

– Но это нечестно!

– Хизер, не говори глупостей, – раздраженно бросила Руби. – Ларри ее муж.

– А я ее сестра. Я хотела, чтобы дети родились у нас одновременно. А теперь я отстаю.

– Хизер, это ведь не гонка. И вообще, не вмешивайся – и я не буду.




– Когда мы уезжали, все было уже забыто, – рассказывала Руби по пути домой. – Роб и Ларри так и не узнали о маленькой размолвке между девочками. Думаю, Хизер считает, что они не две отдельные пары, а неразлучная четверка, и она ожидает, что между ними с Гретой будет существовать такая же близость, как между ней и Ларри. Как ни странно, Грета с самого начала была более независимой. Дернул же меня черт за мой длинный язык!

– Мне так нравится этот твой длинный язык… – ответил Крис. – Кроме того, Хизер и без тебя рано или поздно все узнала бы и расстроилась.

– Пожалуй, – вздохнула Руби. – Знаешь, когда я прихожу к ним, почему-то чувствую себя немного неловко.

Крис с удивлением посмотрел на нее:

– Почему же? Мне редко доводилось видеть такую здоровую и счастливую атмосферу. Несомненно, они обожают друг друга – две самые милые девушки в мире нашли себе двух самых замечательных молодых людей. Дорогая, родителям следует волноваться, только если жизнь у их детей не складывается, – а не наоборот.

– Мне все это кажется чуточку ненастоящим, – медленно проговорила Руби. – Это как сказка или то кино, которое мы видели, – «Зачарованный дом». Меня не покидает ощущение, что все это не продлится долго, что их счастье что-то нарушит.

– Ну разумеется, долго это не продлится. Они немного охладеют друг к другу, свыкнутся со своим положением, начнутся мелкие ссоры. Девочки станут бегать к мамочке жаловаться… Но это не будет означать, что любовь прошла.

– Странно слышать такое от холостяка. Ты так говоришь, словно у тебя уже было пять жен. Мы тоже рано или поздно пройдем через все это?

– Нет, у нас все будет по-другому, – усмехнулся Крис. – Мы станем исключением из правила.




Наступил апрель. Пора было сообщить Мэттью Дойлу и жильцам, что в конце июля она переезжает из дома на краю Принцесс – парка: третьего августа, в сороковой день рождения Криса, они должны были пожениться.

– Я получу самый лучший подарок, которого когда-либо удостаивался мужчина! – радостно сказал Крис. – Тебя!

Руби знала, что слишком затягивает с предупреждением: жильцам необходимо время, чтобы подыскать себе новое жилье, а Мэттью Дойл, несмотря на все свои недостатки, был очень терпимым хозяином дома.

Однако она все никак не решалась произнести нужные слова, поэтому вздохнула с облегчением, когда Мэттью Дойл в свой следующий приход сам поднял эту тему. Он уже знал, что Руби выходит замуж, – ему сказала Грета.

– А твой новый муж не против жить в одном доме с жильцами? – спросил Дойл, сидя на кухонном стуле и вытянув длинные ноги в блестящих туфлях ручной работы. Как обычно, он был в дорогом костюме, белой рубашке и шелковом галстуке.

– Это ненадолго: мы собираемся купить дом.

– Где?

Руби пожала плечами:

– Еще не знаю. Мы уже посмотрели пару вариантов.

– И когда ты собиралась сообщить мне о своем уходе?

– Уже давно, но все время откладывала это на потом. Мэттью Дойл глянул на нее исподлобья:

– И почему же?

– Сама не знаю.

Вообще-то Руби знала, почему тянет время: у нее было странное чувство, что она сжигает за собой все мосты. Это было просто смешно – что плохого могло произойти?

– Извини, – сказала она. – Я работаю до конца июля. Я сегодня же скажу об этом жильцам.

– В таком случае я подаю заявку на снос дома.




Ливерпульский футбольный клуб «Эвертон» играл на выезде с лондонским «Арсеналом». Это был последний выездной матч в сезоне. Когда в субботу днем Грета и Хизер вернулись с работы, «фольксвагена» не было на его обычном месте под окнами квартиры.

– А я думала, что они поедут на поезде, – заметила Хизер.

– Наверное, передумали – тем более что погода наладилась.

Всю ночь лил дождь, но с утра выглянуло солнце.

– Может, перед уборкой перекусим? – предложила Грета. – Сделаем гренки с бобами или что-то в этом роде. Я проголодалась.

– Это потому, что ты ешь за двоих, – напряженным голосом ответила Хизер. Ее до сих пор немного раздражало то, что Грета не сразу рассказала ей о своей беременности. По этой же причине Хизер не хотела сообщать сестре, что, вероятно, тоже ждет ребенка. Впрочем, это было всего лишь предположение: просто месячные, обычно начинавшиеся день в день, задерживались на целую неделю.

– Скоро мне понадобится новая одежда, – довольно поведя плечами, произнесла Грета. -Давай наследующей неделе сходим в перерыв в магазин для будущих мам?

– Хорошо, – по-прежнему холодно сказала Хизер. Однако идея побродить по отделам матери и ребенка в больших магазинах была настолько привлекательной, что она тут же добавила:

– С удовольствием!

Они улыбнулись друг другу.

Хизер поставила чайник, а Грета включила радио. Она стала крутить ручку настройки, надеясь найти что-нибудь веселое, когда услышала песню из замечательного фильма «Карусель». Женский голос пел «Ты никогда не будешь один».

– Послушай! – воскликнула Грета.

– Я слышу.

Подпевая радио, они стали резать хлеб для тостов.




Тем временем в миле от них Руби слушала ту же песню, гладя вещи жильцов и тихонько напевая себе под нос. Она никогда не гладила собственную одежду и терпеть не могла делать это для других, но слова этой чудесной песни были настолько трогательными, что у Руби поднялось настроение.

«Еще пара месяцев, – подумала она, – и я навсегда забуду про глажку».




Сидя в доме рядом с Орнелл-парком, Мойра Донован просматривала образцы вязания, которые принесла ее подруга: Мойра собиралась связать себе жакет. В другой комнате играло радио, а в окно смотрело теплое майское солнце.

– Мне нравится вот это, – сказала Мойра, вытащив один из образцов. – Думаю, у меня получится – узор не такой уж и сложный.

– Я сделаю кружевные оторочки, – предложила Элли Уайт. Она знала о вязании почти все.

– Спасибо. Интересно, у Греты будет мальчик или девочка? – задумчиво произнесла Мойра.

– А кого хочет твой Ларри?

Мойра засмеялась:

– Он в любом случае будет на седьмом небе от счастья. Главное, чтобы ребенок родился здоровым.

– Надеюсь, у Роба с Хизер тоже будет маленький. Мы всегда все делали одновременно, и мне хотелось бы, чтобы мы и бабушками стали вместе.

– Элли, правда, нам повезло с сыновьями и их женами? – торжественно проговорила Мойра.

– Конечно. Нам вообще грех жаловаться на что-либо. О, послушай! Как называется кино, в котором была эта песня?

– «Карусель». Ребята водили девочек смотреть его вскоре после того, как они познакомились. Ларри всегда пел эту песню в ванной – если это можно назвать пением. Честно говоря, мне это скорее напоминает мычание.

– «Ты никогда не будешь один…» – запела Элли.

Мойра стала подпевать.




Телефон зазвонил в шесть часов, когда Руби одновременно размышляла над несколькими вопросами. Что надеть в ресторан, куда ее пригласил Крис? Понравится ли ей жить в северной части Ливерпуля, ведь она всю жизнь провела в южной? Хватит ли жильцам еды на ужин? Дело было в том, что мистер Оливер решил вечером остаться дома.

Руби вышла в прихожую. Телефон стоял на столе, рядом с деревянным ящичком – звоня куда-нибудь, жильцы должны были бросать туда деньги.

Она подняла трубку.

– Руби? Это Альберт Уайт.

– Привет, Альберт, – сказала она отцу Роба. – Как дела?

– У меня очень плохие новости. Ты сейчас сидишь?

Присесть было некуда. Руби намеренно не ставила рядом со столом стул: в противном случае жильцы разговаривали бы по телефону слишком долго.

– Что случилось? – спросила она.

Возможно, сорвалась покупка домов? Плохо, конечно, но они найдут другие.

– Руби, я не знаю, как это сказать, но ребята попали в аварию…




Когда матч закончился, в Лондоне шел дождь. Вскоре после того как Роб с Ларри отъехали от стоянки, встречный грузовик повело на скользкой дороге, и он врезался в их «фольксваген». Оба погибли на месте. Прибывшие на место аварии полицейские позвонили своим коллегам в Ливерпуль, и те отправились по адресу, указанному в водительских правах Роба.

– Девочки уже знают? – ошеломленно проговорила Руби. В квартире ее дочерей не было телефона.

– Пока еще нет. Мойра и Элли только что сели в такси и поехали к ним… – Голос Альберта сорвался. – Руби, ну как мы теперь будем жить?

– Я сейчас же поеду к девочкам!

– К тебе должен заехать Крис. Пожалуйста, Руби, не выходи из дому одна, дождись его.

Руби бросила трубку, решив, что никого ждать не станет. Если она побежит, то будет в квартире девочек уже через десять минут.

– Миссис О'Хэган! – долетел с лестницы голос Ирис Маллиган. – Это обязательно – оставлять дверь кухни открытой и включать так громко радио? Из-за вас я не могу заснуть.

– Идите к черту! – раздраженно ответила Руби.

– Прошу прощения?

– Я сказала, идите к черту! – Руби схватила с вешалки пальто, даже не заметив, чье оно.

– Миссис О'Хэган, что-то случилось?

Не ответив, Руби открыла дверь и бросилась бежать.




От волнения она умудрилась сбиться с пути, хотя знала эти улицы как свои пять пальцев. Когда Руби наконец достигла дома девочек, в боку у нее сильно кололо и она едва дышала. Мойра Донован и Элли Уайт как раз выходили из такси. Плача и поддерживая друг друга, они двинулись к входной двери. Руби понимала, что они потеряли сыновей, причем Роб был единственным ребенком в семье, но сейчас ее больше всего беспокоило состояние дочерей.

Дверь открыла Хизер.

– Привет, – с улыбкой сказала она, вытирая о передник перепачканные в муке руки. В квартире пахло печеньем.

Но как только Хизер разглядела выражение лиц трех женщин, улыбка сползла с ее лица.

– Что случилось? – спросила она.

– О Хизер! – воскликнула Руби, прижав дочь к груди.

Появилась Грета.

– Мама, что такое?

– Грета, подойди.

Руби прижала к себе старшую дочь, и какое-то время они стояли так втроем, но потом Грета отстранилась.

– Мама, что-то с Ларри? – истерически вскрикнула она. – И с Робом? Они так до сих пор и не вернулись! Ма-ама!!!




Девочки были безутешны, и помочь им было невозможно. Они плакали в объятиях друг друга и матери. Приехали отцы Роба и Ларри, но сейчас Руби и ее дочерям было не до них.

Кто-то, кажется мужчина, попытался обнять и утешить Руби, но она его оттолкнула.

Сделали чай. Постоянно звучали слова сочувствия. Потом появился доктор, но все, что он мог сделать, – это оставить снотворное.

Потом все ушли, оставив Руби, Грету и Хизер одних. У родителей Роба и Ларри было свое горе.




Неделю спустя, ранним майским утром, два молодых человека, лучшие друзья на протяжении всей своей короткой жизни, были похоронены в соседних могилах. Стояли чудесные деньки, солнечные и теплые. По кладбищу тянулась легкая белая дымка, но к тому времени, как кошмарный обряд был завершен, она развеялась. Грета и Хизер едва держались на ногах. Поминки никто не устраивал – решили, что это было бы слишком мучительно для юных вдов.

– Хочешь, я поеду с тобой? – спросил Руби Крис.

– Нет, спасибо, – вежливо ответила она. – Что-то я не в настроении.

– Понятно, – с грустью проговорил он.




После похорон прошла неделя, еще одна, потом месяц… Почти все время Руби проводила в квартире с девочками -убирала за ними, заставляла их есть… Обе они были беременны, и им необходимо было питаться как следует. Руби понятия не имела, что происходит с жильцами, и ее это ничуть не интересовало.

– Знаешь, чего мне хочется? – как-то сказала Хизер.

– Чего, милая?

– Вернуться в нашу старую комнату. – Хизер обвела взглядом мрачный, тусклый маленький зал, который никогда раньше не казался ей ни мрачным, ни тусклым. – Мне больше не хочется здесь оставаться – все напоминает мне о Робе. Не то чтобы я не хочу о нем вспоминать, – продолжала она, – но эта комната была нашим с Робом укромным уголком, нашим домом, и я не хочу жить здесь, когда его больше нет.

– А ты, Грета? – спросила Руби.

– Я чувствую то же самое.

– Тогда давайте соберем вещи, и поехали домой.




Руби была в замешательстве. Спустя шесть недель она должна была выйти за Криса, они собирались купить дом… Но она не могла оставить дочерей в таком состоянии, и настроение ее было отнюдь не свадебным. Руби решила, что следует перенести свадьбу на Новый год, а может, на февраль или март – к тому времени у девочек уже родятся дети, а горе хоть немного, да утихнет.

И тут она наконец вспомнила, что предупредила Мэттью Дойла и жильцов о том, что в августе больше не будет исполнять свои обязанности по дому.

Всю эту неразбериху необходимо было распутать, и прежде всего следовало поговорить с Крисом. Руби с удивлением подумала, почему она не сделала этого до сих пор. Впрочем, в последнее время он практически не появлялся.

Позвонив в полицейское отделение, она узнала, что у Криса сегодня выходной. Тогда она позвонила ему домой. Крис отвечал ей дружелюбно, но его голосу недоставало обычной теплоты. Руби понимала, что последние месяцы уделяла ему слишком мало внимания, но неужели он забыл о горе, случившемся в ее жизни?

С тех пор как Руби в последний раз смотрела на себя в зеркало, прошло, казалось, несколько лет. Увиденное ужаснуло ее. Ее обычно блестящие волосы были похожи на жесткую шерсть, кожа стала одутловатой, а глаза казались мертвыми. Необходимо было придать себе более презентабельный вид: что-то в тоне Криса ее встревожило. Руби вымыла волосы с кондиционером, умылась холодной водой, закапала глаза успокоительными каплями и решила, что наденет то самое красное платье, в котором она была, когда они с Крисом познакомились. Наконец она тщательно наложила макияж. И хотя после всех этих процедур Руби стала выглядеть намного лучше, ее лицо все еще было слишком бледным. Зайдя в комнату к девочкам, она попросила у них румяна.

Грета и Хизер о чем-то тихо говорили, полулежа на своих постелях. Нескончаемый, выматывающий душу Руби плач уже прекратился, но девочки казались неживыми. Руби понимала, что они никогда уже не будут такими, как раньше, однако, когда она глядела на них, лежащих в своей старой комнате, ей почему- то казалось, что Роб и Ларри были лишь сном, что на самом деле их никогда не существовало. Ее дочери вернулись домой, и у нее было такое чувство, будто они никуда и не переезжали.




Руби обняла Криса за шею и поцеловала. Поправляя его растрепанные волосы и галстук, она подумала, что совсем забыла, как он выглядит.

– Как же я по тебе скучала! – проговорила она.

– Сомневаюсь, Руби. Я так думаю, ты лишь недавно вспомнила о моем существовании.

– Не говори глупостей. – Она сжала его запястье. – Пошли в дом.

Они прошли в холл, и Крис сразу же сел в кресло – тогда как Руби ожидала, что он усядется на диван и сожмет ее в своих объятиях.

– Хочешь кофе или чай? – немного испугавшись, спросила она. Все это было совсем не похоже на прежнего Криса.

– Нет, спасибо.

– Крис, что случилось? – сказала Руби, ощущая, как в ее животе сворачивается тугой комок страха. Что-то было не так.

– Как девочки?

– Неважно. Сомневаюсь, что они когда-нибудь станут прежними.

Крис кивнул:

– Шрамы останутся на их сердцах до конца жизни.

– Как и на моем! – пылко воскликнула Руби.

– А также на сердцах многих других людей, – глядя ей прямо в глаза, произнес Крис. – Ты об этом не думала, ведь так? Моя сестра потеряла своего единственного ребенка. Ей хотелось разделить горе с его женой, с Хизер, – они хоть как-то утешили бы друг друга. Им с Альбертом было бы очень приятно узнать, что Хизер носит под сердцем единственного внука, который у них будет, но они узнали об этом лишь случайно.

– Я тебя не понимаю, – сказала озадаченная Руби.

– Руби, ты не подпускала к своим дочерям всех остальных, – мягко произнес Крис. – Тебе не приходило в голову, что другие люди горюют так же сильно, как твои девочки? Ты и меня не подпускала. Я пытался как-нибудь утешить тебя, но тебе это было не нужно. Тебе не нужен был я! Ты просто оттолкнула меня.

– Я неумышленно! – воскликнула Руби.

– Я знаю, дорогая. Я понимаю, что все это произошло помимо твоей воли. Но теперь я задаю себе вопрос: зачем жениться на женщине, на которую ты не можешь положиться в случае, если произойдет что-то ужасное? Должно быть, я значу для тебя очень мало.

– Ты значишь для меня все на свете, все! – вскричала Руби.

– За последние несколько недель я сильно в этом усомнился, – с грустью сказал Крис. – Я не знаю, можно ли любить кого-нибудь слишком сильно, но ты любишь своих девочек так, что забываешь обо всех остальных. Если бы мы поженились, я всегда чувствовал бы себя лишним, и, боюсь, так не пойдет. Я надеялся, что как муж я стану для тебя самым главным человеком на свете.

– Но так оно и было бы, ты и так самый главный для меня человек!

Руби захотелось броситься к Крису, припасть к его ногам, но у нее было ужасное предчувствие, что он оттолкнет ее – так же, как, по его словам, она оттолкнула его.

– Нет, Руби, это не так – хоть я очень хотел бы, чтобы это было правдой.

– Значит, мы не поженимся? -дрожащим голосом спросила Руби.

– Думаю, это было неудачной идеей.

Руби встала и начала нервно расхаживать по комнате, затем резко повернулась к Крису:

– Как же ты можешь поступать так со мной сейчас?!

– А ты думаешь, я этого хочу?! – крикнул Крис, ударив кулаком по подлокотнику кресла.

На ее памяти это был первый раз, когда он не владел собой.

– Это было последнее, что я хотел бы сделать, – продолжал он. – Я не собираюсь взвешивать на весах нашу любовь друг к другу, это бессмысленно. Но я хочу чувствовать себя необходимым, понимаешь? А прошедшие недели показали, что я тебе совсем не нужен.

– О, Крис!

Руби заплакала, и он прижал ее к груди.

– Пожалуйста, не плачь, – произнес он, сам с трудом сдерживая слезы. – Ты забудешь меня намного быстрее, чем я тебя. Я буду любить тебя до конца жизни.

– Неужели ничего нельзя исправить? – всхлипывала Руби.

– Мне очень жаль, Руби. – Крис подошел к двери. – Можно мне напоследок повидаться с девочками?

– Ну конечно.

Он поцеловал ее в лоб и вышел из комнаты. Руби услышала, как он постучал в дверь спальни, и села, обхватив голову руками. С запоздалым раскаянием она вспомнила, сколько раз за последнее время она отталкивала его, отвергала его участие… Как-то она даже не впустила его в дом. Ей казалось, что Крис ее поймет, но поняла бы она на его месте? Как ни крути, она потеряла его по своей вине.

Как долго Крис пробыл в спальне девочек, Руби не смогла бы сказать. Выйдя оттуда, он произнес:

– Они держатся лучше, чем я ожидал. Наверное, юные сердца крепче старых. Можно я дам тебе один совет?

– Да, конечно.

– Позвони Элли и Мойре и пригласи всех к себе. Не хочу показаться грубым, но ты всех здорово обидела. Ты перевезла девочек сюда, не сказав никому ни слова, – как будто Уайты и Донованы никогда не существовали. Если ты хоть немного ценишь их дружбу, предлагаю попытаться все исправить, пока еще не слишком поздно. Ты не забыла, что Грета и Хизер теперь являются членами их семей?




Месяц спустя выяснилось, что у Греты будут близнецы.

– У Ларри был брат близнец, – сказала она, когда они вернулись из больницы. – Но он родился мертвым.

– Я этого не знала! – воскликнула Руби.

– Я тоже, – нахмурилась Хизер. – Почему ты не сказала нам этого раньше?

– Потому что Ларри не хотел, чтобы об этом было известно. Он просил меня сохранить это в тайне. – Грета вздохнула и осторожно похлопала себя по животу. – Он был бы так рад!




Все жильцы заявили, что хотели бы остаться. Руби мимоходом сказала себе, что хотя бы что-то получается у нее хорошо. Мистер Хэмилтон и мистер Оливер даже не начинали искать новое жилье, мистер Кеппель нашел себе новое место, но отказался от него, когда узнал, что есть возможность остаться, а миссис Маллиган заявила, что сколько она ни пыталась, так и не смогла подыскать себе что-то хоть немного подходящее.

Когда-то Руби многое отдала бы, чтобы никогда больше не видеть Ирис Маллиган, но за последнее время ее отношение к этой женщине кардинально изменилось в лучшую сторону. В период, когда Руби и думать забыла о своей обязанности кормить и обстирывать жильцов, Ирис выполняла – или организовывала – всю работу за нее: готовила еду, стирала белье, убирала в доме, отвечала на телефонные звонки, собирала плату за жилье, закупала все необходимое…

– Я распределила все обязанности более или менее справедливо, – рассказывала она Руби. – Мистеру Оливеру я поручила глажку, мистер Кеппель чистил картошку и накрывал на стол, а мы с Дереком… – она слегка покраснела, – я хотела сказать, с мистером Хэмилтоном, ходили по магазинам.

Дерек Хэмилтон, раздражительный пятидесятилетний холостяк, в прошлом заклятый враг Ирис Маллиган – он постоянно громко включал телевизор, – теперь превратился в ее лучшего друга. Телевизор по-прежнему орал на весь второй этаж, но это уже не имело значения, поскольку большую часть времени Ирис проводила в комнате Хэмилтона за просмотром этого самого телевизора.

«Нет худа без добра», – подумала Руби.

Она предупредила жильцов, чтобы те не слишком рассчитывали, что все пойдет, как раньше. Она написала хозяину дома письмо, в котором сообщила об изменении своих планов, но ответа так до сих пор и не получила. Нельзя было исключать того, что Мэттью Дойл не захочет оставлять ее в доме.




– Я уже подал заявку на снос дома, – сообщил Мэттью Дойл, наконец появившись на краю Принцесс-парка.

Стоял жаркий, душный июльский день. На Дойле были хлопчатобумажные брюки и рубашка с короткими рукавами, верхние пуговицы которой были расстегнуты, открывая худую шею. Тонкие руки Мэттью были покрыты темным загаром.

– Архитектор уже разрабатывает проект, – добавил он.

– Проект чего? – сухо поинтересовалась Руби.

– Блока из четырех смежных коттеджей с гаражами на заднем дворе. В таком месте я смогу продать каждый коттедж за тысячу восемьсот фунтов.

Закусив губу, Руби сказала себе, что ей следует держаться с Мэттью повежливее, – хотя это было сложно.

– А ты не мог бы отложить это все на несколько лет? – взмахнув ресницами, заискивающе спросила она, но тут же все испортила, добавив:

– Я уверена, у тебя и так денег куры не клюют и лишних несколько тысяч особо ничего не изменят, разве нет?

К ее раздражению, Мэттью громко расхохотался:

– Другие на твоем месте пресмыкались бы передо мной, но ты, Руби, не такая. Даже прося об одолжении, ты все равно держишься вызывающе.

– Вовсе не вызывающе – я просто обращаю твое внимание на очевидные вещи.

Мэттью саркастически выгнул бровь:

– И ты считаешь, что поступаешь тактично?

– А что я должна была делать? – воинственно спросила Руби. – Опуститься на колени и умолять тебя?

– Многие так бы и поступили.

– Ну что ж, я не многие. Я – это я! – заявила Руби и осеклась – она опять все делала не так. – В своем письме я рассказала, что у нас произошло.

– Я и без того все знал. Вообще-то я даже прислал венок на кладбище. В своем письме ты ничего не написала про свадьбу. Разве ты не выходишь замуж через несколько недель?

Руби не упомянула о расставании с Крисом, потому что решила: Мэттью Дойла это не касается.

– Свадьба отложена, – бросила она.

– Понимаю, – кивнул Мэттью, и это тоже задело Руби, так как он не мог ничего понимать. – Как Грета с Хизер? Я могу их увидеть?

– Они пошли на прогулку. Хизер постепенно приходит в себя, но Грета… – Руби помолчала. – Она ждет двойню. Она… – тут Руби замолчала вновь.

– Что она? – спросил Мэттью.

– Она разговаривает с Ларри во сне, как будто он все еще жив, а в то время, когда он обычно возвращался с работы, она постоянно поглядывает на часы. Есть и другие тревожные признаки.

В частности, Грета иногда спрашивала, где лежат рубашки Ларри, – ей якобы нужно было их погладить – или готовила ему бутерброды на работу.

– Когда моя бабушка умерла, я отказывался в это верить. Я часто закрывал глаза и пытался представить, что она в комнате. – Мэттью улыбнулся этим воспоминаниям, его глаза потеплели. – Иногда мне это удавалось – и тогда мы с бабушкой разговаривали.

Руби растерянно молчала: ей сложно было представить себе такого Мэттью Дойла. Он всегда казался ей воплощением жесткого бизнесмена.

– И сколько тебе тогда было лет? – наконец спросила она.

– Тринадцать. Я был совсем один в этом мире. Моя мама сбежала куда-то сразу после моего рождения, оставив меня бабушке. Должно быть, у меня был отец, но, кто он такой, никто не знает.

– И как же тебе удалось выбраться из всего этого? – с неподдельным интересом произнесла Руби.

Мэттью оперся о стол худыми локтями:

– Началась война – к тому времени тебя уже не было в Фостер-корт. Я попытался найти работу, но взять меня тогда мог разве что безумец. Я почти не умел читать и писать – бабушка научила меня лишь самым основам, – кроме того, на вид я был кожа да кости. Люди до сих пор иногда говорят, что я похож на скелет, – ты только представь, как я выглядел тогда. А потом надо мной сжалился Чарли Мерфи.

– Хозяин Фостер-корт?

– Точно. Наш дом тоже принадлежал ему. Он мог достать разные полезные вещи – сначала это были только продукты, украденные в доках. Сахар, чай, фрукты… Я разносил все это людям, собирал деньги, принимал заказы. Чарли отстегивал мне процент от суммы. Это немного напоминало работу посыльного ломбарда, – с усмешкой заметил Дойл.

– Я занималась честным и законным делом! – воскликнула Руби. – А ты участвовал в преступном бизнесе.

– Я знал, что тебя это возмутит, – сказал Дойл, после чего протянул руку и похлопал ее по плечу.

Руби уже хотела дать нахалу отповедь, но, как только его плоть коснулась ее плоти, внутренности Руби пронзил все тот же трепет, который она так часто испытывала в присутствии Мэттью. Она оттолкнула его руку и спросила:

– Разве Чарли не погиб во время налетов?

– Погиб. Но к тому времени я уже знал, как работает этот бизнес – вообще-то люди называли его «черным рынком», – так что я занял его место. Выбор был прост: либо ты занимаешься этим, либо голодаешь. – Дойл пожал плечами. – Масштабы бизнеса все увеличивались, но я знал, что, как только война закончится, закончится и он. Так что я начал скупать недвижимость. Вскоре я познакомился с тобой.

– Но ведь масштабы твоего бизнеса увеличиваются и по сей день?

– Я только что вернулся из Австралии. Собираюсь заняться плавательными бассейнами. Твое письмо я увидел лишь вчера.

И сразу приехал к ней! Руби подумала, не заблуждается ли она насчет Мэттью Дойла, но в этот момент дверь открылась и в кухню вошли Грета с Хизер. К удивлению Руби, они явно обрадовались, увидев Дойла, – особенно Грета, которая даже заплакала.

– Я так рада вас видеть! – воскликнула она.

Мэттью обнял и поцеловал Грету, затем вытер ее слезы идеально отглаженным носовым платком.

– Я тоже очень рад видеть вас обеих, – сказал он.

Несколько минут спустя Дойл ушел, так и не сказав Руби, оставляет ли он ей дом. Руби решила, что, по всей видимости, оставляет.

– Странный человек, – задумчиво сказала она дочерям. – Подумать только: крупный бизнесмен сам собирает арендную плату.

– Не вижу в этом ничего странного, – возразила Хизер. – И он собирает только нашу арендную плату: мы ему нравимся, и он хочет с нами дружить.

Грета поддержала сестру:

– Он классный! Робу с Ларри дядя Мэттью тоже очень нравился. Он обычно доставал им билеты на… ой! – Закрыв рот ладонью, она выбежала из комнаты.

– Куда билеты? – спросила заинтригованная Руби.

– На футбол, – коротко ответила Хизер. – На самые лучшие места на стадионе. Пойду посмотрю, как там Грета.




Вечером, когда девочки смотрели в зале купленный недавно телевизор, Руби сидела на кухне и писала письмо матери. В нем она рассказала о происшедшей недавно трагедии и сообщила, что уже не выходит замуж. Они с Оливией не виделись со дня свадьбы девочек. Закончила Руби словами: «Когда родятся малыши Греты, я сообщу вам, и вы сможете приехать на крещение».

Она написала адрес, запечатала конверт и достала еще один лист бумаги. Второе письмо предназначалось Бет. Руби подумала, что следовало позвонить в Америку еще несколько недель назад, но изложить ужасные события на бумаге было проще, чем по телефону. Если бы ей пришлось пересказывать все вновь, она наверняка расплакалась бы и не смогла говорить.

Закончив письмо, она облегченно вздохнула и отложила оба конверта в сторону.

Опершись подбородком о ладони, Руби долго смотрела в никуда. Не так давно она сидела на этом самом месте и думала о том, что вскоре все в ее жизни изменится. Девочки тогда уже вышли замуж, и сама она собиралась сделать то же самое через несколько месяцев.

Но теперь Руби казалось, что ей суждено провести в доме миссис Харт всю жизнь и любые попытки вырваться отсюда обречены на провал.




Глава 12




1963-1970


У ворот школы плакала, громко всхлипывая, низенькая коренастая женщина лет тридцати в полосатых бело- синих брюках и ярко-красном свитере. Ее каштановые волосы были подстрижены, по мнению Руби, слишком коротко. Руби остановилась и спросила:

– Что-то случилось?

– Да, случилось! – шмыгнула носом женщина и промокнула глаза влажным платком. – Я в отчаянии, коль уж вы хотите знать. Мой сын пошел в школу, и я не знаю, смогу ли я жить без него.

– Сможете! – убежденно заявила Руби.

– Откуда вы знаете? Нуда, понятно… Я видела, как вы разговаривали в классе с тремя девочками. Они держались очень хорошо – а ведь для них это тоже первый день в школе. Скажите, которые из них ваши? Близнецы или рыженькая?

– Можно сказать, они все мои. Я их бабушка.

– О Боже! Вы совсем не похожи на бабушку.

Руби горделиво выпрямилась. Ей было уже сорок четыре, но в тех редких случаях, когда ее принимали за бабушку девочек, она делала вид, что обижена. Они с женщиной двинулись вдоль забора школы.

– А где матери девочек? – спросила женщина. – Прошу прощения за любопытство, конечно.

– Да ради Бога. Мать близняшек, Грета, уже несколько лет не очень хорошо себя чувствует и проводит все время дома. А моя вторая дочь, Хизер, работает.

После рождения детей пришлось выделить каждой матери по отдельной комнате. К счастью, за несколько месяцев до этого мистер Оливер заявил, что уходит, и Руби переселилась на второй этаж. Теперь от жильцов поступало меньше денег, и, хотя девочки получали пособие от государства, этого было недостаточно. Хизер пришлось выйти на работу – теперь она была секретарем в адвокатской конторе. Рыжеволосую Дэйзи она оставляла в надежных руках Руби.

– Кстати, я Пикси [[5] От англ. pixie – фея, эльф. (Прим. перев.)] Шоу, – представилась женщина. Она уже прекратила плакать, но ее глаза все еще были красными. – На самом деле меня зовут Патрисия, но мой муж называет меня Пикси – он считает, что я похожа на фею.

Руби подумала, что ни за что на свете не позволила бы называть себя Пикси.

– Как мило, – с легким сомнением в голосе сказала она. – Меня зовут Руби О'Хэган.

– Руби, я бы пригласила вас к себе на чашку чая – мне очень хочется поговорить с кем-нибудь, – ноу меня дома жуткий беспорядок.

Руби уловила далеко не тонкий намек и ответила:

– Тогда давайте зайдем ко мне.

У нее дома также был беспорядок, но ее это нисколько не беспокоило. Кроме того, она не испытывала особого желания поболтать с кем-нибудь, но еще меньше ей хотелось одной заходить в дом, в котором уже не было внучек, а Грета, как обычно, спала у себя в комнате. Руби знала, что в конце концов привыкнет к тишине и даже начнет получать от нее удовольствие, но для этого должно пройти время. Погода была под стать ее настроению: утро было мрачным и темным, над землей нависали тяжелые черные тучи.

– С удовольствием. У меня не было времени убрать в доме. Мы с бедняжкой Клинтом так волновались! Он отказывался идти в школу, да и мне не хотелось отдавать его туда.

– Вашего сына зовут Клинт?

– Да, я назвала его в честь Клинта Иствуда – мне очень нравится сериал с его участием «Высокий прилив». Вы смотрели его?

– Я нет, но мои дочери смотрели.

Обычно, когда Руби наконец падала в кресло перед телевизором, передачи уже заканчивались, и часто она успевала лишь услышать исполнение национального гимна Великобритании.

– Он уже закончился, но я до сих пор вспоминаю о нем. Как зовут ваших внучек?

– Рыженькую – Дэйзи. Она на три месяца младше сестер, но директор сказала, что лучше отдать ее в школу сейчас, чем после Рождества. Близняшек зовут Мойра и Элли.

Назвав девочек в честь матерей Роба и Ларри, Руби наконец смогла преодолеть последствия своего бездумного поведения в первые месяцы после гибели парней – хотя это решение неминуемо должно было внести путаницу в общение между родственниками.

– Дэйзи – очень красивое имя, – заметила Пикси.

Из этого Руби сделала вывод, что имена Мойра и Элли нравятся ей намного меньше.

– Ого! Вы живете в этом доме? – спросила ее новая знакомая, когда они свернули к дому миссис Харт. – Он такой большой! Скажите, а чем занимается ваш муж?

– Он погиб на войне.

– Примите мои соболезнования. И давно вы здесь живете?

– Двадцать четыре года, – вздохнула Руби.

Чтобы не потревожить Грету, они зашли в дом через черный ход.

– Скажите, вам никогда не приходила в голову мысль сделать кухню более современной? – спросила Пикси Шоу, широко раскрытыми глазами глядя на деревянную сушилку, заваленную грязными тарелками, древний пенал и потрескавшуюся черно- белую плитку на полу.

– Она нравится мне такой, какая есть! – упрямо вскинула голову Руби. – Кроме того, дом мне не принадлежит, я его снимаю.

Она подумала, не допустила ли оплошность, пригласив Пикси на чай. Эта женщина не вызвала у нее особой симпатии. У Пикси была весьма заурядная, непривлекательная внешность: водянистые светло-серые глаза, приплюснутый нос, маленький, всегда словно поджатый рот…

«Ну какая же она фея? – сказала себе Руби. – Ни капельки не похожа, разве что ростом маленькая».

– Мой муж недавно купил новую, современную кухню, – сообщила Пикси. – Теперь все там такое милое: салатные ламинированные шкафы, оранжевая плитка на полу… Правда, у нас собственный дом, так что в него имеет смысл вкладывать деньги. О, у вас кот? Или собака? – спросила она, указав на керамическую миску на полу.

– Это кошачья миска, но кот, к сожалению, уже умер. Однако моя дочь не позволяет ее убирать.




1958 год выдался просто ужасным. Сначала погибли Ларри с Робом, потом умерла Марта Квинлан, а вскоре после нее – и Фред. Как-то утром, когда Тигр не пришел пить молоко, Руби спустилась в подвал и обнаружила его, свернувшегося клубком в своем шкафу. Когда она попыталась разбудить его, то почувствовала, что пушистое тельце уже холодное на ощупь.

Смерть Тигра стала для Греты последней каплей. «Я так хотела, чтобы близняшки с ним играли!» – все время всхлипывала она.

– Но, Грета, Тигр и без того был самым старым котом на свете, – утешала дочь Руби, поглаживая ее по мягким светлым волосам. – Мы должны радоваться тому, что он прожил с нами та к дол го.

– Ну как этому можно радоваться?! Я знала Тигра всю свою жизнь – и Марту тоже. Скоро умрут все, и я останусь совсем одна!

Долгое время Грета каждое утро наливала в миску Тигра молоко, звала его по ночам, искала в шкафу… Как-то Руби нашла ее на старой кушетке, на которой они сидели во время налетов. Грета пела: «Мы встретимся вновь», но замолчала, когда вошла мать.

– Я слышала воздушную тревогу, – сказала она.

– Она придет в себя, – уверенно сказал доктор. – Она всего лишь хрупкая молодая женщина, в жизни которой было слишком много горя. Не хотите подлечить ее?

– Как именно?

– Можно некоторое время подержать ее в психиатрической клинике, пройти курс лечения…

– Нет, спасибо.

– Миссис О'Хэган, подумайте о себе, – нахмурился врач. – Вы трудитесь в поте лица, присматривая за тремя маленькими детьми, не говоря уже о больной дочери и жильцах. Вы не так уж молоды.

– Я не так уж стара. Я справлюсь.

Доктор порекомендовал ни в коем случае не волновать Грету. Каждое утро она принимала таблетку для успокоения нервов, а вечером – снотворное. Обычно Грета лучше всего чувствовала себя днем: в это время она даже играла с детьми. Руби следила, чтобы ее дочь смотрела только спокойные, безопасные телепередачи, и позволяла ей читать лишь женские журналы.

Когда Руби и Пикси допивали чай, в кухню вошла Грета в домашнем халате. Она рассеянно улыбнулась незнакомой женщине:

– Привет.

– Познакомься с Пикси, – сказала Руби. – Пикси, это моя дочь Грета.

– Вы мать близнецов, та, которая больна? – бестактно спросила Пикси.

В этот момент зазвонил телефон, и Руби вышла из кухни. Звонила Хизер: она хотела знать, отвели ли детей в школу и как себя чувствует Грета.

– В школе вроде все нормально, – ответила Руби. – У Греты, похоже, тоже. К нам тут пришла одна женщина, и сейчас они о чем-то беседуют на кухне.

– Какая еще женщина?

– Ее зовут Пикси. Мне она кажется глуповатой, но Грете она явно понравилась.

– Надо следить, чтобы она не расстроила чем-нибудь Грету.

– Само собой.

Зайдя на кухню, Руби услышала слова Пикси:

– Три вдовы, живущие под одной крышей! Как романтично! Как будто в женском романе.

Грета кивнула:

– Да, наверное.

Руби с изумлением и испугом посмотрела на дочь. Со дня гибели Ларри и Роба слово «вдова» ни разу не прозвучало в этих стенах – по крайней мере когда рядом была Грета.

– Так, значит, твой муж так и не увидел своих дочерей? – проговорила ошеломленная Пикси.

– Нет, и муж Хизер тоже. Она даже не успела сказать Робу, что беременна Дэйзи.

– Какой ужас! Мой муж, Брайан, подумывает о покупке машины, я же всегда считала автомобили слишком опасными. Если я расскажу ему о вас, он, возможно, передумает.

Руби громко сказала:

– У меня тут кое-какие дела.

Но Пикси ее намек не уловила – или просто пропустила его мимо ушей. Грета поставила перед гостьей новую чашку с чаем:

– Пойдем в зал, а мама пока уберет на кухне.

– Грета, у тебя есть свадебная фотография?

– Тут где-то целый альбом. Мам, ты не знаешь, где он?

– На нижней полке шкафа.

Со дня смерти Ларри и Роба этот альбом никто не раскрывал.

– Пойдем, Пике, я тебе покажу.

Когда Грета и Пикси вышли из кухни, Руби тяжело опустилась на стул. На протяжении многих лет с Греты буквально сдували пылинки, а потом появилась глуповатая Пикси Шоу, и дочь сразу же захотела рассказать ей о Ларри и о дне, который навсегда изменил их жизнь. Быть может, Грета уже давно поправилась? А они по-прежнему ходили вокруг нее на цыпочках, считая ее инвалидом… Чтобы открыть им глаза на истинное положение вещей, понадобилось вмешательство этой болтливой, вульгарной Пикси.

В полдень Пикси заявила, что ей надо забрать Клинта из школы:

– Он хочет обедать дома!

– Почему бы тебе как-нибудь не привести его сюда после школы? – предложила Грета. – Ему понравится играть с девочками. Они подружатся, и тогда он, наверное, согласится оставаться в школе на обед.

– Отличная мысль! – воскликнула Пикси. – Я думала, что буду скучать без него, но даже не заметила, как пролетело это утро. Я даже почти о нем не вспоминала! Если бы не он, я бы осталась подольше. Пока, Грета. До завтра.

Руби закрыла за гостьей дверь и спросила у Греты:

– Так она придет еще?

– Да. Ты же не против? На следующей неделе мы с ней идем на вечерние курсы. Пикси уже записалась на обработку кожи, но я решила, что мне больше хотелось бы научиться покрывать глазурью торты – как Марта. Пикси тоже загорелась этой идеей.




– Но, мама, это несправедливо! – воскликнула Хизер тем же вечером.

Она вытирала тарелки, которые мыла Руби. Грета с уставшими после школы детьми смотрела телевизор.

– Девочки на работе много раз предлагали мне пойти с ними в кино, но я всегда отказывалась, говоря, что мне надо смотреть за Гретой.

– Но ты же рада тому, что она идет на поправку?

– Да, но… – Хизер сморщила нос. – Может, мне тоже ходить на курсы с ней и этой дурой Пикси?

– Не говори глупостей, дочь. Тебе очень быстро до смерти наскучит разукрашивать торты.

Руби вздохнула и поставила кастрюлю в сушилку. Она изо дня в день готовила еду для девяти человек и убирала в доме, чувствуя, как все больше тупеет от этой монотонной нудной работы.

Мистер Кеппель еще несколько лет назад женился и переехал, а Ирис Маллиган и мистер Хэмилтон купили себе дом, в котором, как предполагала Руби, они жили во грехе. Теперь наверху обитали три студента Ливерпульского университета, которые, как казалось Руби, ели вдвое больше обычных людей. Сколько бы еды она ни приготовила, все неизменно съедалось подчистую.




В субботу утром в гости к девочкам пришел Клинт Шоу. Погода наладилась: светило солнце, а небо было нежно-голубым. За прошедшие дни Пикси успела чрезвычайно утомить Руби: она приходила в дом на краю Принцесс-парка каждый день. Руби облегченно вздохнула, увидев, что Клинт был настоящим ангелом – воспитанным, чутким ребенком, в котором не было ни капли материнской вульгарности.

Она стала смотреть в окно, как дети играют в саду. Казалось, еще совсем недавно она точно так же наблюдала за собственными дочерьми и Джейком, игравшими и а той же лужайке под теми же деревьями.

– Как быстро летит время… – пробормотала Руби.

Теперь верховодила Элли – именно она решала, в какие игры все будут играть. Элли родилась на час позже Мойры, но была физически более развитой и выше, чем сестра. Впрочем, Мойра была далеко не такой покладистой, как когда-то Грета. Никаких споров не возникало: Мойра просто делала то, что считала нужным, и не слушала Элли. Они были близнецами, но совсем одинаковыми их сложно было назвать. Помимо того, что Мойра была немного меньше сестры, ее густые каштановые волосы были кудрявыми, глаза – голубыми, а подбородок – круглым, мягким и с ямочкой посредине. Это был спокойный ребенок с милой и доброй и в то же время почти взрослой улыбкой.

Волосы Элли были волнистыми, а ее выразительные ярко- синие глаза всегда находились в движении. Она подобно молнии носилась по саду, бегая быстрее сестер, крича громче их и выше всех забираясь на деревья. Ее острый носик всегда был сморщен, как будто ей постоянно приходилось решать сложные проблемы, и она очень быстро теряла терпение – хотя еще в очень юном возрасте Элли осознала, что на родную сестру эти вспышки не действуют. Поэтому она обычно направляла их на кузину Дэйзи [[6] От англ. daisy – маргаритка. (Прим. перев.)].

Дэйзи, Дэйзи! Когда Руби перевела взгляд на свою третью внучку, плотненькую, веснушчатую и рыжеволосую, ее сердце тревожно сжалось. Как обычно, Дэйзи скромно держалась позади остальных детей. Однажды, когда Руби повела внучек в больницу на прививки, медсестра бестактно сказала: «Такое веселое имя для такого грустного ребенка» – и Руби готова была признать, что так оно и есть.

Никто не знал, откуда у Дэйзи взялась такая внешность. Сколько Уайты ни чесали головы, они так и не вспомнили, кто в их роду был рыжим. Руби спрашивала и у своей матери, но Оливия также ничем ей не помогла.

– У нас в семье никогда не было рыжих, – сказала она. – У твоего отца были чернее волосы – как у тебя, – но, кто знает, быть может, в Амике жили рыжеволосые О'Хэганы?

Мать Роба, Элли Уайт, видимо, и сама не осознавала, что носится со своей тезкой, полной жизни Элли, намного больше, чем с дочкой своего единственного сына, скучной, туговато соображающей Дэйзи.

– Как дела у Греты? – первым делом спрашивала Хизер, когда возвращалась с работы или звонила домой в обеденный перерыв, – как будто сестра была для нее более важна, чем родная дочь.

Руби пыталась исправить ситуацию, уделять больше внимания девочке, которая, казалось, изо всех сил пытается казаться довольной. Но усилия Руби почти не давали результата. Она старалась, чтобы близняшки ничего не заметили: Мойра наверняка не возражала бы против этого и, возможно, даже правильно поняла бы бабушку, но Элли была бы очень недовольна, если бы решила, что двоюродная сестра является любимицей Руби. Иногда Элли могла быть очень противной.

Грета с Пикси вышли из холла, где они долгое время что-то оживленно обсуждали.

– Мама, ты не против, если мы с Пике поедем в центр и пройдемся по магазинам? – спросила Грета.

– Сестра моего мужа выходит замуж в ноябре, и мне нужно выбрать себе обновку, – сообщила Пикси.

– Мам, мы ненадолго, – добавила Грета.

– А вы не хотите пригласить с собой Хизер?

С тех пор как дочери Руби в последний раз вместе ходили по магазинам, прошло уже немало лет.

– Она может пойти в магазин в перерыв, – беспечно заметила Грета. – Кроме того, она сейчас в ванной.

– Хорошо, но в следующую субботу я тебя никуда не отпущу. У близняшек будет день рождения, к нам придет больше десятка других детей, и мне понадобится твоя помощь.

Руби уже ждала этого дня со страхом.

– Ну конечно же, мама!




Должно быть, у Руби было временное помрачение рассудка: она пригласила двенадцать незнакомых детей на целых четыре часа, когда вполне хватило бы трех часов или даже двух! Все угощения исчезли в мгновение ока, а пол кухни покрылся желе, которым мальчики стали бросаться в девочек. Кроме того, повсюду валялись чипсы и куски хлеба. Дети разбили два стакана и перепачкали скатерть имбирным напитком и лимонадом.

Наводя в кухне порядок, Руби дала себе зарок, что никогда не повторит этой ошибки. Из сада доносились крики – Хизер и Пикси организовывали какую-то игру. Руби подумала, что на следующий день рождения надо будет уйти куда-нибудь, оставив дом в распоряжении дочерей.

Следующие три часа она провела, укрывшись на кухне и слушая, как шумная орда опустошает ее сад. Руби никогда особо не нравилось развлекать чужих детей, но этот день окончательно переполнил чашу ее терпения. Время от времени на кухню заходили дети, требовавшие попить, поесть или отвести их в туалет, а также жаловавшиеся друг на друга.

Пикси принесла переносное радио, которое все то включали, то выключали. Руби могла только догадываться, во что они играли, – то в догонялки, то в «море волнуется», то еще во что-то. Она даже не осмеливалась выглянуть в сад, боясь, что картина разрушений доконает ее.

На кухню вбежала необычайно оживленная Дэйзи, за ней заскочил Клинт.

– Бабушка, можно я покажу ему мою книжку раскрасок? – спросила девочка.

– Ну конечно, милая. Идите в спальню, там тише.

Руби радовало то, что Дэйзи и Клинт подружились. Ее внучке требовались друзья помимо близняшек. Когда Руби некоторое время спустя заглянула в спальню, то увидела, что Дэйзи с Клин- том лежат на полу, по очереди раскрашивая картинки.

До ухода детей оставалось лишь полчаса. Облегченно вздохнув, Руби поставила на поднос стаканы с лимонадом и тарелки с печеньем и понесла все это в сад. Там она обнаружила, что за двумя детьми уже пришли матери, и приободрилась еще больше.

– Должно быть, у вас был ужасный денек, – заметила одна из женщин. Она была примерно одного возраста с Руби, очень стройная, с короткими кудрявыми каштановыми волосами и сияющими глазами. – Для меня стало большим облегчением, когда остальные мои дети вышли из возраста подобных вечеринок – моим старшим дочери и сыну уже больше двадцати, – но потом у меня вдруг родился Уилл, и все началось сначала. – Женщина жалобно вздохнула. – На следующей неделе ему исполняется пять. Мы уже пригласили ваших девочек.

– А кто из них Уилл?

– Белоголовый, в голубой футболке. Я даже не спрашиваю, как он себя вел, потому что точно знаю, что плохо.

Руби узнала в мальчике того чертенка, который стал зачинщиком швыряния желе.

– Вообще-то он вел себя относительно прилично, – сказала она.

– Я уверена, что вы говорите это исключительно из вежливости. Вы же Руби, да? Я Бренда Вайлдинг. О, а вот и мой муж, Тони. Он ставил машину.

К ним подошел красивый светловолосый мужчина.

– Тони, познакомься с Руби, – сказала Бренда.

– Очень приятно.

– Я прошу прощения, но кто-то из детей застрял на дереве. Пойду вытащу его, пока не пришла его мать, – сказала Руби.

– Я сам его вытащу, – предложил Тони Вайлдинг. – Принесите, пожалуйста, куртку Уилла, и мы спасем от него ваш сад. Мы немного торопимся: сегодня мы идем в театр.

– У него не было куртки, только свитер, – рассмеялась Бренда. – Когда он его надевал, свитер был бежевым, но теперь он уже наверняка черный.

Руби нашла свитер Уилла – кстати, не такой уж и перепачканный – на полу в прихожей. Выйдя в сад, она увидела, как муж Бренды Вайлдинг, обняв ее сзади, водит губами по ее шее. Охваченная завистью, Руби остановилась на полпути. Должно быть, у Тони с Брендой вскоре наступит серебряная свадьба, но они по-прежнему любят друг друга.

Постепенно стали приходить другие родители, и сад наконец опустел. Пикси обратила внимание на отсутствие Клинта.

– Да, и где Дэйзи? – спросила Хизер.

– Они в спальне, – сообщила Руби.

Элли забежала в дом, крича:

– Но это нечестно! Он должен был играть со мной!

Руби не увидела в сложившейся ситуации ничего нечестного, но промолчала, решив, что с нее достаточно.

– Пойду прилягу, – объявила она.

Студенты ушли на прогулку, предупредив, что не придут к чаю, но на следующий день должна была состояться вечеринка для взрослых, на которую пригласили Уайтов и Донованов, и это означало, что Руби предстоит еще один суматошный день.

Она лицом вниз упала на кровать и ударила подушку кулаком.

– Как мне все это надоело! – сообщила она подушке. – Ну почему не я сегодня иду в театр с любимым красавцем мужем?

Подушка молчала.

– Вот дура! – воскликнула Руби, ударив ее еще раз, а потом с глубоким прочувствованным вздохом зарылась в нее головой. Она не ходила на свидания с тех пор, как рассталась с Крисом Райаном. Начиная с семнадцати лет вся ее жизнь была построена вокруг детей, сначала своих собственных, затем детей дочерей. А еще бесконечная работа по дому… Руби до оскомины надоело готовить, стирать, гладить, убирать. Она ни разу в жизни не была в театре, на танцы в последний раз ходила еще во время войны, и прошло уже несколько лет с тех пор, как она была в кино или в кафе.

В дверь постучали. Чтобы ничего не слышать, Руби натянула подушку на уши, и, когда чья-то рука коснулась ее спины, она тихо вскрикнула.

– Руби! – позвал ее Мэттью Дойл.

Она в ярости вскочила:

– Это же спальня!

– Мне показалось, что ты плакала.

– Я не плакала, но, даже если бы это было так, ты мог бы догадаться, что я никого не хочу видеть.

Ничуть не смутившись, Дойл присел на край кровати. Руби всегда раздражало то, что он, похоже, считал себя членом их семьи, – хотя виноваты в этом были прежде всего Грета и Хизер. Они частенько приглашали Мэттью в гости, никогда не скрывали, как они рады его приходу… На завтрашнюю вечеринку он также был приглашен. Внучки Руби его обожали и называли «дядя Мэтт».

– Я принес близняшкам подарки. На тот случай если Дэйзи обидится, я и для нее кое-что припас… Руб, что случилось?

– Ничего.

Ей не нравилось, когда Мэттью Дойл обращался к ней таким образом. И какого черта он не подождал с подарками до завтра?

– У тебя такой несчастный вид…

Отрицать это не было смысла.

– И что с того? – неучтиво ответила Руби.

Денек выдался просто сумасшедшим, а вид обнимающихся Бренды и Тони Вайлдингов стал последней каплей – хотя об этом Руби, разумеется, Дойлу рассказывать не собиралась.

– Тебе надо взбодриться.

– Ты думаешь?

– Уверен! Давай куда-нибудь сходим. Мне тоже не помешает немного взбодриться.

– И почему же?

– Кэролайн подает на развод.

Это известие почти не удивило Руби: наверное, Мэттью проводил с О'Хэганами больше времени, чем со своей женой.

– И что же ты натворил?

Мэттью Дойл пожал плечами:

– Дело не во мне. Ей опостылел Ливерпуль. Папочка Кэролайн отошел отдел и переехал в Монако, а ей всегда хотелось жить там. Я наотрез отказался, и она заявила, что я ничего не понимаю.

– Так она разводится с тобой из-за того, что ты ничего не понимаешь?

– Похоже, что да.

Мэттью никогда не говорил о Кэролайн ничего плохого, но, с другой стороны, он также ни разу не отозвался о ней положительно. Руби чувствовала, что он не слишком расстроен, но окончание брака, даже не слишком удачного, должно было вселить грусть в любого человека.

– Так как насчет того, чтобы сходить куда-нибудь? – повторил Мэттью. – Когда я предлагал тебе это в прошлый раз – это было пять или шесть лет назад, – ты отказала мне на том основании, что я женат. Теперь это препятствие устранено: еще немного, и я опять буду холостяком.

– Разведенным мужчиной, – поправила она его. – Ты больше никогда не будешь холостяком.

– Не придирайся. Давай проведем этот вечер вместе.

При обычных обстоятельствах Руби сочла бы это предложение недостойным ее внимания, но сегодня все было по-другому. Она по-прежнему недолюбливала Мэттью Дойла, но ему она, похоже, нравилась, кроме того, в его обществе Руби всегда чувствовала себя непринужденно. Обычно Руби изображала изумление, когда ее дочери называли Мэттью симпатичным («Он слишком костлявый, чтобы быть симпатичным!»), и она ни за что не призналась бы никому, что в его присутствии в ее внутренностях неизменно возникает странный трепет. Всегда безупречно одетый, сегодня Мэттью был в серых брюках с острыми, как лезвие ножа, стрелками, синем пиджаке спортивного покроя с блестящими пуговицами и сорочке со свободным воротом. У него был такой вид, словно он собрался покататься на яхте, и можно было ожидать, что на голове у него будет белая капитанская фуражка.

Если она останется дома, то что будет делать? Одному Господу известно, когда Пикси решит уйти: похоже, она, как и Мэттью, считала это место своим вторым домом. В присутствии Пикси Хизер обычно начинала нервничать – ей не нравилось, что новая подруга заявляла на Грету эксклюзивные права, – и Руби понимала, что, пока Клинт не уйдет, внучки ни за что не пойдут спать.

Она вздрогнула. Вырвавшись из дому, она пощадит свои нервы и переложит на плечи дочерей всю уборку. И какая, в общем-то, разница, кто будет ее спутником сегодня?

– Хорошо, – сказала Руби. – Но мне нужно время, чтобы подготовиться.

Не приходилось сомневаться, что выглядит она просто отвратительно.

Мэттью с готовностью вскочил с кровати:

– Я подожду внизу.

Осмотрев свой гардероб в поисках платья, которое можно было бы надеть в подобных обстоятельствах, Руби, как и ожидала, не нашла ничего подходящего. В число прочих дел, которыми она практически не занималась в последние годы, входила покупка новой одежды. Единственным более или менее подходящим нарядом было красное платье, которое Руби купила на свадьбу девочек, но и оно было сильно помятым. Руби взяла платье, спустилась на кухню и поставила гладильную доску. Когда она уже заканчивала, в кухню с недовольным видом вошла Хизер.

– И когда она уже уйдет? – проговорила младшая дочь Руби, кивнув в сторону холла, откуда даже сквозь крики играющих детей доносился визгливый голос Пикси.

– Не знаю, доченька. Наверное, уже скоро. Клинт наверняка уже устал.

Хизер нахмурилась:

– Зачем ты гладишь платье?

– Мэттью пригласил меня в город, – с довольной улыбкой ответила Руби. Ей не терпелось уйти из дому: этим вечером желания дочерей интересовали ее намного меньше, чем свои собственные.

– Ты бросаешь нас одних?

Руби с размаху поставила утюг на доску:

– Бога ради, Хизер, тебе уже двадцать шесть лет! Ты что, не можешь остаться дома одна, без мамочки? В последнее время Грета чувствует себя намного лучше.

– Я так и знала, что для тебя важно только это! – Красивое лицо Хизер залила краска гнева. – Грете лучше, а за меня можно и не волноваться! Ты хоть раз спросила, как у меня дела? Наверное, ты забыла, что мой муж тоже погиб? – По щекам Хизер потекли слезы. – После того как Грете полегчало, она совсем обо мне забыла!

Так вот в чем причина слез! После появления Пикси Грета действительно почти перестала обращать внимание на сестру. Руби виновато сказала себе, что за последние пять лет она тоже почти не интересовалась, что на душе у ее младшей дочери: все внимание было сосредоточено на Грете.

– Про меня все забыли! – всхлипывала Хизер. – Вы только и думаете о том, как угодить Грете!

Руби обняла ее за плечи. Ситуация была серьезной, ведь Хизер была сделана из крепкого материала и почти никогда не плакала – даже когда в детстве разбивала себе коленку.

– Но, доченька, Грета не была собственностью Роба, а сейчас не является моей собственностью, правда? Она больше нуждается во всеобщем внимании потому, что у нее слабый характер.

– Если у меня сильный характер, это еще не значит, что я не нуждаюсь в любви!

На пороге появился Мэттью. Подняв голову от вздрагивающих плеч дочери, Руби посмотрела ему в глаза, и он, помедлив, понимающе кивнул. Поездка в город откладывалась.

– У вас что-то горит, – заметил Мэттью.

Когда Руби подняла утюг, то увидела, что ее единственное выходное платье безнадежно испорчено.




Несколько недель спустя Хизер спросила у матери, не против ли та ее поездки за рубеж.

– Ну конечно, не против! – ответила обрадованная Руби. – Отдых в Европе – это как раз то, что тебе сейчас нужно.

– Мама, я не про отдых. Я собираюсь поработать за рубежом.

Помолчав, Руби ответила:

– И как долго?

– Сама не знаю. Две девочки из конторы хотят проехаться по Европе автостопом и найти где-нибудь работу. Может, это на несколько недель, а может, и месяцев. Они пригласили меня с собой.

– Мне кажется, что это опасная затея.

– Не такая уж и опасная – нас ведь будет трое.

– А как же Дэйзи? – спросила Руби, уже зная ответ.

Хизер неловко повела плечом:

– Я же не могу взять ее с собой! Кроме того, она не слишком будет по мне скучать. Она любит тебя больше, чем меня… Ах, мама! – воскликнула Хизер. – Мне так хотелось бы сменить обстановку! Я больше не могу здесь оставаться. Мне почему-то казалось, что, как только Грета поправится, все пойдет по-прежнему: мы с ней снова станем лучшими подругами, будем вместе ходить по магазинам, в кино… Но этого уже никогда не будет, правда? Мое место в ее сердце заняла Пикси.

Когда Руби упрекнула Грету в том, что она некрасиво ведет себя по отношению к сестре, та и не думала раскаиваться.

– Ты выжила ее из дому! Ты всегда значила для Хизер все на свете, а теперь ты просто выбросила ее на свалку, как ненужную вещь!

– Ха! – фыркнула Грета. – Пикси говорит, что наша Хизер всегда считала меня своей собственностью, относилась ко мне как к ребенку, а не как к старшей сестре. Вообще-то ко мне все относятся как к ребенку. Похоже, никому и в голову не приходило, что я взрослая женщина с двумя детьми.

– Сейчас ты ведешь себя отнюдь не как взрослая женщина. По правде говоря, ты всегда оставалась ребенком!

Руби повысила голос на свою старшую дочь едва ли не первый раз в жизни: до этого та никогда с ней не спорила.

– Подумать только, кем ты стала! – продолжала Руби. – Грета, что на тебя нашло?

– Теперь я всегда буду жесткой. Пикси говорит, что мягкотелость не приводит ни к чему хорошему.

– И с каких это пор Пикси стала кладезем мудрости? Да она…

Осекшись, Руби вышла из комнаты. Ладно Грета, но что нашло на нее? С ними всеми происходило что-то неладное. Быть может, конфликтный подростковый период наступил у ее дочерей на десять лет позже срока? Но тогда какой период наступил у нее самой?




Пикси Шоу оказалась ненадежной подругой. Спустя полгода она выбросила Грету на свалку так же бесцеремонно, как та выбросила свою сестру. На этот раз Руби было сложно демонстрировать сочувствие: она никак не могла забыть о том, как вела себя Грета. Кроме того, напрочь забыв о сестре однажды, она могла сделать это вновь.

Клинт по-прежнему заходил после школы поиграть с девочками, что не могло не радовать Руби. Несмотря на то что Дэйзи, похоже, не скучала по своей мамочке, она хвостиком ходила за бабушкой – как будто опасалась, что та тоже может исчезнуть. Клинт и Дэйзи отлично ладили, хотя Элли делала все возможное, чтобы поссорить их.

– Мама, ну когда вернется Хизер? – без конца повторяла Грета.

– Кто знает?!

Открытки от младшей дочери приходили регулярно, а время от времени Руби находила в почтовом ящике письмо. За прошедшие месяцы Хизер успела поработать посудомойкой во Франции, горничной в итальянской гостинице, уборщицей туалетов в Германии, сборщицей фруктов в Испании. На Рождество она работала в ресторане австрийского горнолыжного курорта.

«То, что я говорю только по-английски, ничуть мне не мешает: здесь одни иностранцы», – писала она. Письмо было отправлено из Инсбрука.

Руби следила за ее передвижением по Европе по атласу, когда-то принадлежавшему Максу Харту. Его имя было написано цветным карандашом неровными печатными буквами на первой странице. Руби вспоминала о Максе каждый раз, когда открывала атлас, и задавала себе вопрос: что же произошло с молодым храбрым летчиком, который с таким отчаянием любил ее в своей комнате в то незабываемое военное Рождество?

В те времена Руби и подумать не могла, что по прошествии стольких лет по-прежнему будет жить в старом доме миссис Харт, занимаясь всем тем, что она так не любила делать в молодости. Когда-то она мечтала о другой жизни, но оказалось, что каждый раз, когда ее мечты могли воплотиться в жизнь, происходило что-то такое, что возвращало все на круги своя. Возможно, если бы Руби точно знала, чего хочет, все было бы иначе, но у нее всегда были лишь нечеткие, расплывчатые желания заняться тем или иным делом – выучиться какой-нибудь профессии, начать собственный бизнес… Руби с улыбкой вспомнила, что когда-то собиралась основать первую чисто женскую фирму по отделке интерьеров.




Хизер вернулась домой следующим летом, девять месяцев спустя после своего отъезда. Прибыв на вокзал на Лайм-стрит, она позвонила домой, чтобы сообщить, что уже садится на автобус.

Стоял замечательный августовский денек – солнечный, наполненный ароматом цветов. Дети были на летних каникулах. Руби оставила входную дверь открытой и постоянно выглядывала наружу, высматривая Хизер. Ей хотелось, чтобы первой маму встретила Дэйзи.

– Идет! – закричала Мойра, но не успела Руби найти внучку, как Грета уже бросилась бежать по дорожке.

Обвив руками шею сестры, Грета поцеловала Хизер и воскликнула:

– Как хорошо, что ты вернулась!

– Да, сестренка, как хорошо, что я вернулась, – ответила удивленная и счастливая Хизер.




Спустя две недели Грета начала работать секретарем в бухгалтерской фирме на Виктория-стрит – неподалеку от адвокатской конторы, в которую вернулась Хизер. Теперь они, как когда-то давно, регулярно встречались в обеденный перерыв, а по субботам вместе ходили по магазинам. Кроме того, они начали посещать вечерние курсы машинисток и стенографисток – эти умения могли пригодиться при поисках более высокооплачиваемой работы.

Руби описала события последних месяцев в очередном длинном письме Бет.

«Грета стала прежней, и они с Хизер вновь лучшие подруги, – писала она. – Даже не знаю, хорошо это или плохо. Они вряд ли найдут себе новых Ларри и Роба, и это означает, что они так и останутся вдовами, а я по-прежнему буду жить в этом постылом доме. Иногда мне хочется подобно Хизер уехать куда-нибудь на годик, но это только мечта. Что тогда будет с бедняжкой Дэйзи? Похоже, я единственный человек, которому небезразлична ее судьба. У меня всегда находятся причины, чтобы оставить все как есть, – всегда, понимаешь?»

Руби отложила ручку, но потом вновь взяла ее и дописала еще один абзац:

«Наверное, мне не следует жаловаться. Несмотря ни на что, я счастлива. Это не такой уж плохой дом, и смеюсь я намного чаще, чем плачу. Мои внучки доставляют мне много радости, дочери, похоже, довольны жизнью, и мы живем не так уж бедно. В целом у меня все неплохо».

Дела у Бет также пошли на лад. Постепенно отношение к черным в Америке в целом и в Литл-Роке в частности улучшалось. Бет вступила в какое-то «Межрасовое интеграционное общество» и стала его секретарем – «лишь потому, что этим больше никто не хотел заниматься». За год до этого она ездила в Вашингтон и даже пожала руку президенту Джону Кеннеди. Неделю спустя он трагически погиб, а вся Америка погрузилась в траур. Дэниел не одобрял действий жены – по его словам, Кеннеди не стремился к равенству черных и белых, он хотел, чтобы белые оставались у руля. «Но Дэниел наконец-то стал уважать мой выбор, – писала Бет. – Мы спорим все время, но он в конце концов признал, что у меня есть голова на плечах, а моя ужасная свекровь вдруг решила, что я ей нравлюсь».

Джейк женился, и вскоре Бет должна была стать бабушкой. Руби зябко повела плечами: годы проносились мимо с пугающей скоростью.




В сентябре приехала Оливия Эппелби. Это произошло утром в понедельник, вскоре после того, как дети ушли в школу, а Грета с Хизер – на работу. Руби видела свою мать лишь четыре- пять раз в год, да и то пару часов. Оливия говорила, что ее дети – ее другие дети – сильно забеспокоились бы, если бы она осталась ночевать в гостях.

– Они не знают о тебе и твоем отце. Эту тайну я всегда хранила на самом дне сердца, – сказала Оливия. – Я не могу говорить о нем ни с кем, кроме тебя.

Руби обратила внимание, что чем дальше годы уносили ее мать от Тома О'Хэгана, тем чаще она его вспоминала. Оливия до мельчайших подробностей описывала его лицо, слово в слово повторяла их разговоры, вспоминала давно забытые подробности, такие как блеск рельсов и проводов в лунном свете или странный запах, стоявший в воздухе, – «лишь пару дней назад я осознала, что это была смесь аромата ночных цветов и запаха паленого мяса».

Посидев на кухне, Оливия предложила пойти в сад. Было не слишком тепло, из-за перламутрово-серых облаков изредка показывалось слабое солнце. Они уселись под начинающими желтеть деревьями. Вид Оливии в светлом льняном костюме и широкополой шляпке, с неизменной сигаретой в руках нагонял на Руби грусть.

– Я кое-что тебе принесла, – еле слышно прошептала Оливия. – Эта вещь лежит в моей сумочке в комнате.

Сегодня Оливия казалась особенно усталой и унылой.

– И что же это? – спросила Руби, сделав вид, что заинтересовалась.

Она сама не знала, какие чувства у нее вызывали визиты матери, – пожалуй, это была смесь презрения, смущения и чувства вины, причем вины было больше всего. Руби не сомневалась, что Оливии хотелось бы найти дочь, которая любила бы ее сильнее, чем она.

– Это твоя распашонка – единственная детская вещь, которая у меня осталась. Я даже не покупала ее: это сделала Мадж. Я решила, что ты хотела бы получить ее как память о детстве.

– Я положу ее к самым ценным своим вещам.

Бесцветные губы Оливии скривились в улыбке:

– Дорогая моя Руби, ты очень стараешься, но актриса из тебя никудышная. Тебе неприятны мои визиты, так ведь?

– Конечно же нет! – запротестовала Руби.

– Неприятны, я вижу. Не подумай, что я виню тебя в этом: я поступила очень эгоистично, ворвавшись в твою жизнь почти на сорок лет позже, чем следовало, но пойми меня правильно: после того как я тебя разыскала, я просто не могла не познакомиться с тобой. Ведь помимо того, что ты моя дочь, ты еще и дочь Тома. – Оливия вопросительно посмотрела на Руби. – Ты когда-нибудь задумывалась, как могла бы сложиться твоя жизнь, если бы он не погиб тогда?

Руби покачала головой:

– Я всегда считала такие раздумья напрасной тратой времени.

– А я понапрасну потратила кучу времени, размышляя о том, что могло бы произойти, если бы да кабы, – вздохнув, сказала Оливия. – Хотела бы я быть такой же сильной, как ты.

– Дело совсем не в силе или слабости.

Повлиять на обстоятельства своего рождения было невозможно, как бы она ни старалась, и воображать, что было бы, если бы все сложилось иначе, было бессмысленно. Но, чтобы сделать Оливии приятное, Руби сказала:

– Наверное, все было бы замечательно: мы бы жили в Америке, чувствовали бы себя частью большой семьи…

– Вот именно что замечательно. Раньше я подумывала, не найти ли мне родных Тома, даже собиралась поехать к ним. – Оливия печально улыбнулась. – Но, пожалуй, хорошо, что я этого не сделала: я бы вторглась в чужую жизнь, навязалась незнакомым людям… Потом я познакомилась со своим будущим мужем, а когда он умер, было уже слишком поздно что-либо предпринимать.

– Принести вам еще чашечку чая?

– Да, большое спасибо.

– Я скоро.

– Как ты думаешь, ты еще когда-нибудь выйдешь замуж? – спросила Оливия, когда Руби вернулась.

– Даже не знаю. Об этом я тоже никогда не задумывалась. У меня и так дел по горло.

– А я бы хотела, чтобы ты нашла свое счастье до того, как… – Оливия помолчала. – Жаль, что Крис оказался таким глупцом.

– Глупцом?! – воскликнула Руби.

Она всегда считала Криса Райана очень умным человеком.

– Ты только подумай: он бросил тебя потому, что ты слишком сильно любишь своих дочерей! Он что, рассчитывал занять их место в твоем сердце? – Оливия сердитым жестом стряхнула пепел с сигареты. – Какими же самонадеянными могут быть мужчины! Ты видела его с тех пор?

– Ну конечно, много раз. Все-таки он брат Элли Уайт. Мы с ним несколько раз разговаривали, но в основном на общие темы. Он собирается жениться, но с его невестой я незнакома.

– А как поживает этот Мэттью, которого я встречаю чуть ли не каждый раз, когда приезжаю к вам?

Руби засмеялась:

– А почему вам так хочется выдать меня замуж?

– Я же говорила – я хочу, чтобы ты нашла свое счастье. Мне нравится Мэттью. Кроме того, мне показалось, что он очень богат.

– До недавних пор он был женат, но уже развелся. Он иногда приглашает меня куда-нибудь, но я всегда отказываюсь.

– Почему?

– Потому что он мне не нравится, – спокойно ответила Руби. – У нас в некотором смысле было общее прошлое, и я единственный человек, с которым он может поговорить об этом. Вот почему он приходит. Мне кажется, что он считает нас своей новой семьей.

– Сбежать от прошлого можно не всегда, – заметила ее мать.

– Оливия, помимо всего прочего, у Мэттью есть подруга, так что, боюсь, в настоящее время на моем горизонте нет кандидатов в мужья. По правде говоря, меня это не слишком беспокоит.

На лице Оливии появилось довольное выражение – как и всякий раз, когда Руби называла ее по имени. Наступив на сигарету носком туфли, она зажгла следующую.

– Расскажи мне о своем муже, – попросила она. – Ты никогда ничего о нем не говоришь.

– О Джейкобе? Да о нем и нечего говорить.

Руби стала лихорадочно думать, что бы такого рассказать Оливии, чтобы та не догадалась, какой катастрофой обернулось для нее знакомство с Джейкобом.

Она описала их встречу на ферме Хамблов, на ходу сочинила описание их свадьбы, рассказала о Фостер-корт, при этом изобразив его намного более приличным местом, чем он был на самом деле, пропустила свою недолгую карьеру уборщицы – Оливия уже знала, что она была посыльной ломбардов.

Когда Руби закончила свой рассказ, Оливия стала расспрашивать ее о монастыре, об Эмили, затем о Бет.

– Бет мне всегда нравилась. Жаль, что она уехала.

– Да, жаль, – хриплым от долгого рассказа голосом проговорила Руби. Они уже обсуждали многое из того, о чем она упомянула в своем рассказе, но сегодня Оливии почему-то хотелось услышать как можно больше подробностей.

– Скоро мне надо будет забирать детей из школы. Не хотите пойти со мной?

– Нет, спасибо. Я посижу здесь, пока ты не вернешься. Я чувствую себя усталой.

Под глазами у Оливии залегли темные круги, а ее щеки были еще более впалыми, чем обычно.

– Красивое платье, Руби, – заметила она, когда Руби встала. – Я хотела сказать это сразу, но запамятовала.

– Я купила его на шестой день рождения близняшек. Я передала все дела Хизер с Гретой, а сама пошла по магазинам. Такие необычные ощущения… Подумать только – я совсем забыла, что такое центр города и магазины.

На протяжении многих лет Руби практически не выходила за пределы своего маленького уголка Ливерпуля, включающего парк, школу и магазины на Аллет-роуд.

– Наверное, мне надо выбираться в город почаще, – заметила Руби.

– Да, пора немного расправить крылья, – поддержала ее Оливия. – Тебе идет этот цвет.

На Руби было изящное вельветовое платье цвета красного вина с высоким воротничком и короткими рукавами.

– Эмили часто говорила, что у меня ужасный вкус, – сказала она.

– Эмили просто ничего в этом не смыслила.

Когда Руби и ее внучки вернулись домой из школы, на стульях вокруг кухонного стола сидели три большие куклы в замечательных платьях, а Оливия готовила чай.

– Чтобы не было ссор, я купила одинаковых, – сказала она. – Девочки, простите, что я не успела подарить их вам на день рождения. Одна из кукол – для Дэйзи.

Элли, Мойра и Дэйзи с криками восторга бросились к куклам.

– А почему Дэйзи получает подарки на наш день рождения, а мы на ее – нет? – спустя некоторое время поинтересовалась Элли.

– Чтобы она не чувствовала себя забытой, – объяснила Руби.

– А может, мы с Мойрой тоже чувствуем себя забытыми?

– Правда?

Подумав, Элли ответила:

– Нет.

– Ты сама ответила на свой вопрос. Вы сказали Оливии «спасибо» за прекрасный подарок?

– Спасибо, Оливия, – хором сказали девочки. Они видели свою прабабушку слишком редко, чтобы привязаться к ней, но всегда радовались ее приходу – как и Грета с Хизер, которым Руби представила Оливию как «старую приятельницу», с которой она познакомилась, когда жила в Брэмблиз у Эмили.

Оливия с детьми отправились в холл.

«Интересно, почему она до сих пор не ушла?» – спросила себя Руби, готовя чай. Обычно ее мать не оставалась дольше чем на пару часов. Ехать до Бата было далеко, к тому же она сама сказала, что чувствует себя уставшей.

Это время дня было для Руби самым напряженным. Дети поели и отправились смотреть телевизор, а Оливия осталась в кухне, одну за другой куря сигареты и наблюдая, как ее дочь готовит еду.

– Вы точно больше ничего не хотите? – спросила Руби.

– Нет, спасибо. Я не голодна, хотя еще от одной чашечки чая не откажусь. Я дождусь Хизер с Гретой, попрощаюсь с ними и сразу уеду. – Оливия перевела взгляд на гору картошки, которую чистила Руби. – Подумать только, ты делаешь это изо дня вдень!

– По выходным студенты готовят еду сами, а всех домашних кормят девочки. Во время войны мне приходилось готовить и для десятка, и даже для двух десятков людей.

– В последнюю войну я работала в Красном Кресте – перевязывала раны и все такое. Я когда-то работала медсестрой, но это было еще в Первую мировую.

Руби задумалась, держа в одной руке картофелину, а в другой нож.

– Я была бы отвратительной медсестрой, – сказала она. – Я бы сердилась на своих больных, если бы они не выздоравливали.

– Но ты же не сердилась на Грету, когда она болела?

– Нет, но она моя дочь. Я чудесно отношусь к своим родным и ужасно – ко всем остальным.

– Слава Богу, что я тебе родная, – Оливия издала скрипучий смешок, что было для нее редкостью. – Но я очень сомневаюсь, что ты плохо относишься к людям. Я уверена, что эти студенты, как и те люди, которых ты кормила во время войны, считают тебя приятным человеком.

– Может, и считают, но мне никогда не нравилось работать для других.

Они улыбнулись друг другу, и Руби подумала, что общество матери скорее приятно ей, чем наоборот. Возможно, это рождалась будущая привязанность?

– Пообещайте, что будете приезжать к нам чаще, – сказала Руби.

Вероятно, ее мать тоже ощутила нечто подобное – так почему же у нее сделался такой грустный вид?

– Постараюсь, – ответила Оливия.




На Рождество позвонила Бет. Она сообщила, что стала бабушкой и что ее переполняют противоречивые чувства.

– Скоро ты к этому привыкнешь, – заверила ее Руби. – Который у вас там час?

– Восемь часов. Я встала совсем недавно. Погода просто отличная.

– А мы как раз собираемся пить чай. К нам пришли Уайты и Донованы. Здесь уже совсем темно, холодно и идет снег.

– Странно, но я больше всего на свете хотела бы сейчас очутиться в Ливерпуле – тем более что у вас там снег.

– Я тоже хотела бы тебя увидеть.

– Ну ладно, – вздохнула Бет. – Как у вас прошло Рождество? Надеюсь, хорошо?

– Чудесно. Девчонки на седьмом небе от счастья, им подарили столько всего!

Мэттью купил каждой из внучек Руби по игрушечной печатной машинке, и она решила, что было бы невежливо не пригласить его на праздничный ужин.

– Рано или поздно мы побеждаем любые трудности, правда, Руб?

– Правда, Бет. Счастливого Рождества.

– И тебе тоже.




Это произошло на четвертый день после Рождества. Грета и Хизер ушли на работу, а дети играли в снежки в саду. Руби делала очередную порцию любимых всеми ее родными пирожков с мясом, когда зазвонил телефон.

– Алло? Вот черт, всю трубку перепачкала тестом!

– Простите, что вы сказали? – прозвучал в трубке вежливый, но какой-то невыразительный женский голос.

– Это вы меня простите. Я пекла пирожки и забыла вытереть руки. Слушаю вас.

– Я говорю с миссис Руби О'Хэган?

– Да.

– Мы нашли в блокноте матери записку, в которой она просила позвонить вам, если что-то случится. Мне неприятно это говорить, но она умерла утром на Рождество.

– Кто говорит? Извините, я ничего не поняла.

– Я Ирен Кларк, мою мать звали Оливия Эппелби. Она никогда раньше о вас не упоминала. Если бы не эта записка… – голос в трубке дрогнул.

– Оливия умерла?! – задохнулась Руби.

– Вы были ее приятельницей?

– Да.

– Странно, что это вас так удивило. Она узнала о том, что умрет, за несколько месяцев до того, как это случилось. Все эти сигареты! По четыре пачки в день, в течение многих лет. Когда вы виделись с ней в последний раз?

– В сентябре.

– Значит, вы одна из последних навещали ее.

– Вообще-то это она ко мне приезжала.

– Поверить не могу. Кстати, где вы живете? Номер междугородний.

– В Ливерпуле.

– В Ливерпуле?! Так, значит, мама сама ездила в сентябре в Ливерпуль? Вы уверены, что это было не в прошлом году?

– Может, и в прошлом, – не стала спорить Руби. Ей почему- то сразу не понравился вялый, непроницаемый голос женщины. Казалось, эту Ирен Кларк ничуть не расстроила недавняя смерть матери.

– Что ж, я выполнила просьбу мамы – сообщила вам о ее смерти. Если вы захотите приехать, похороны состоятся в понедельник.

– Боюсь, что не смогу. Примите еще раз мои соболезнования по поводу смерти матери. Спасибо за звонок.

Руби повесила трубку и вернулась на кухню, где начала яростно месить тесто, а затем с такой же злостью раскатывать его скалкой. Она слишком поздно – как всегда, слишком поздно – осознала, что упустила возможность лучше узнать собственную мать. Бедная Оливия с милой грустной улыбкой, потерявшая любимого человека, а потом и новорожденную дочь, которую силой вырвали у нее из рук! «Ну почему я не держалась более приветливо, более дружелюбно, почему не попыталась ее полюбить?!» – с запоздалым раскаянием думала Руби.

Она сказала себе, что лицемерит даже перед самой собой – у нее была возможность стать ближе к родной матери, но она этого не сделала, а что утеряно, не вернешь. Но на этот раз стандартное утешение не сработало – по щекам Руби поползли непрошеные слезы. Она вытерла их тыльной стороной перепачканной в муке руки и подумала, не позвонить ли Оливии домой. Если Ирен Кларк была там, можно было извиниться перед ней за проявленную черствость. Подумать только, она решила, что Ирен не расстроена, лишь потому, что у нее невыразительный голос! Может быть, ее голос был таким из-за того, что она сильно расстроилась!

– Ну что я за ужасный человек! – вслух простонала Руби. – И годы совсем не прибавляют мне ума.

В дом гурьбой вбежали дети в промокших рукавичках, с красными от мороза щеками и пышущими здоровьем лицами. Дэйзи громко всхлипывала, готовая заплакать: Элли бросила ей за воротник снежок. Руби неожиданно для себя самой порывисто обняла своих внучек – в том числе и шкодливую, непослушную Элли.




К концу следующего года Грета и Хизер уже печатали на машинке очень прилично. Грета перешла в другую фирму, а Хизер наконец получила повышение в той, в которой работала уже много лет, – стала старшим секретарем. Но для серьезного служебного роста ей явно не хватало юридического образования.

В 1968 году младший сын Бет, Сеймор, поступил в Ливерпульский университет. Естественно, он поселился у О'Хэганов.

Ему было восемнадцать лет, и он чувствовал себя чужаком в Великобритании – из США он уехал потому, что хотел избежать призыва в армию. На другом конце земного шара шла жестокая, беспощадная война: американцы пытались вырвать Северный Вьетнам из рук коммунистов. Дэниел Лефарж был категорически против того, чтобы пожертвовать своего сына на алтарь войны, которая была абсолютно не нужна чернокожим, и в этом вопросе Бет была полностью с ним согласна.

Сеймор оказался робким, замкнутым молодым человеком, ничуть не похожим на своего единоутробного брата Джейка. Он усердно учился в своей комнате на втором этаже, но всегда спускался вниз к девятичасовому выпуску новостей. Смотрел он их неизменно молча и ничего не говорил даже тогда, когда в новостях показывали, как студенты его родной страны протестуют против войны, или когда шли репортажи с театра военных действий и сообщалось о количестве убитых и раненых.

После летних каникул Сеймор не вернулся в университет. Зайдя в его комнату, Руби увидела, что большая часть его вещей исчезла, а на кровати лежит записка:

«Я не хочу быть трусом. Когда вы это прочтете, я уже буду в американском посольстве в Лондоне. Пожалуйста, скажите отцу, что всю жизнь он учил меня бороться за то, во что веришь, и я не могу отказаться от своих убеждений только потому, что этого хочет он. Я должен сражаться за свою страну, иначе я просто не смогу жить дальше. Передайте маме, что я ее люблю».

В первый месяц нового десятилетия, в январе 1970 года, рядовой Сеймор Лефарж нашел свою смерть во вьетнамских джунглях. Долгое время Бет была безутешна, но в конце концов воспоминания о сыне отступили в дальние уголки ее памяти, выходя на передний план, лишь когда она оставалась одна. Дэниел же так и не смог в полной мере смириться со смертью сына: теперь это был совсем другой человек.




Шестидесятые пролетели мимо Руби так, словно она и не жила в это революционное для всего мира время. Она была слишком стара, чтобы ходить в клуб «Каверн», в котором выступали «Битлз», посещать многолюдные выступления поп-групп или заплетать в волосы цветы и петь песни, превозносящие любовь и мир во всем мире. Знаменитая Карнеби-стрит находилась в городе, в котором Руби прожила почти всю сознательную жизнь, но сама она никогда туда не ходила, и, хотя ливерпульские группы покорили весь мир, она так ни разу и не побывала на концерте с их участием.

Но несмотря на это, Руби осознавала, что по сравнению с тупой жестокостью семидесятых шестидесятые были светлым, идеалистическим временем. Конфликт во Вьетнаме все разгорался, и внезапно стало казаться, что весь мир вновь погружается в войну. Террористы похищали и убивали политиков, угоняли самолеты. Даже во всегда спокойной Великобритании взрывались бомбы, убивая и калеча мирных людей во имя освобождения Северной Ирландии.

Руби не раз вспоминала тот день, когда была объявлена война Германии и они с Бет повели детей на прогулку по Принцесс-парку. Джейк тогда был совсем еще маленьким, и Бет везла его в коляске. Они со страхом говорили о том, что их дети могут пострадать в результате войны. Теперь же, более тридцати лет спустя, пожилая уже Руби задавалась вопросом: какое будущее ожидает ее внучек, когда они вырастут?




ДЭЙЗИ И БЛИЗНЕЦЫ




Глава 13




1975-1981


«Проблема Клинта в том, что он слишком вежливый», – грустно думала Дэйзи.

Ему просто не приходило в голову сказать Элли, что он торопится. Если они сейчас же не выйдут, то опоздают к началу сеанса, а ведь Дэйзи очень давно мечтала посмотреть этот фильм – «Крестный отец-2», и ей не хотелось пропустить ни единой минуты. Все это означало, что им придется пойти на другой фильм, а она понятия не имела, что еще идет в кинотеатрах.

Иногда Дэйзи казалось, что она единственная на земле видит свою двоюродную сестру насквозь и понимает, каким ужасным человеком та является. Неужели тетя Грета, Мойра или даже мать Дэйзи не видят, что Элли поступила очень некрасиво, с несчастным, беспомощным видом (хотя вообще-то Элли никак нельзя было назвать беспомощной) попросив Клинта починить ее переносное радио как раз в ту минуту, когда они собрались уходить? Наверное, бабушка одернула бы Элли, но Руби мыла на кухне посуду. Чтобы никто не видел, как сильно все это ее расстроило, Дэйзи вбежала в спальню и закрыла дверь.

Разумеется, она могла сама что-нибудь сказать, но побоялась выставить себя в невыгодном свете рядом с несчастной беспомощной Элли, которая всегда старалась казаться лапочкой в присутствии Клинта. Дэйзи слышала, как Элли по-детски хихикает, пока Клинт пытается починить приемник, в котором он разбирался ненамного лучше, чем сама Дэйзи.

В комнату заглянула бабушка:

– Дэйзи, ты еще не ушла? Вы опоздаете.

– Я жду Клинта, – голосом умирающего лебедя ответила Дэйзи.

– Я потороплю его.

Несколько секунд спустя вошел Клинт, такой красивый, что у Дэйзи перехватило дыхание.

– Нам надо спешить, – сказал он. Как будто это она его задерживала!

– Спешить уже некуда, – ровным голосом ответила Дэйзи, хотя ей хотелось кричать что есть мочи. – Мы никак не успеем к началу, фильм начинается в четверть восьмого.

– Дэйзи, это сеанс начинается в четверть восьмого. Мы пропустим рекламу, а сам фильм начнется не раньше половины.

Они зашли в зал как раз вовремя, но похоже было, что посмотреть вторую часть «Крестного отца» решил весь Ливерпуль, и «Одеон» был полон. Им с Клинтом пришлось сесть отдельно, и Дэйзи получила от фильма намного меньше удовольствия, чем рассчитывала.

Выйдя наружу, они решили пойти в «Макдональдс» выпить по шоколадному коктейлю. Настроение у Дэйзи сразу улучшилось. Когда они с Клинтом оставались наедине, мир всегда становился гораздо более терпимым. Клинт понравился Дэйзи с самого первого дня в школе: ее сразу потянуло к мальчику, который казался таким же робким и неловким, как она сама. К ее радости, они подружились – хотя Элли все время пыталась их поссорить и переманить Клинта на свою сторону и старалась ни на секунду не оставлять их одних.

Клинту больше нравилось заниматься с Дэйзи каким-нибудь спокойным делом, чаще всего рисовать, но он никогда не был в состоянии противиться напору Элли, которая тащила его играть в чехарду или лазать по деревьям. Но теперь им было по семнадцать лет, и Элли, по-прежнему пытавшаяся вбить между ними клин, стала использовать другие поводы – наподобие необходимости починить ее дурацкое радио, которое, как подозревала Дэйзи, было в полном порядке.

Дэйзи сама не знала, в каком классе она влюбилась в Клинта Шоу. Но каковы были его чувства к ней, она могла только догадываться. Она ему нравилась – в этом не было никаких сомнений, иначе их дружба закончилась бы еще в средних классах школы, – но девушка желала знать, хочет ли он быть вместе с ней всю жизнь. Дэйзи постоянно мучилась из-за неопределенности, каждую ночь молилась о том, чтобы Клинт сделал ей предложение, но пока что эти молитвы не давали результата. Ее беспокоило то, что рано или поздно Клинт должен был осознать, насколько он нравится противоположному полу, – и тогда он бросит ее ради более красивой девчонки. Такой, как Элли.

Они обсудили фильм. Клинт считал, что он даже лучше, чем «Крестный отец-1», и Дэйзи сделала вид, что она также в восторге, – исключительно чтобы не показаться занудой.

– Роберт Де Ниро играл просто великолепно, – заявил Клинт.

Он был большим поклонником кино и собирался стать голливудским режиссером, но при этом никогда не говорил, что возьмет Дэйзи с собой в Америку.

– Мне он тоже понравился, но я считаю, что первая часть все же получше.

– Почему? – спросил Клинт. Его всегда интересовало ее мнение.

– В ней было больше напряжения. Помню, я весь фильм просидела как на иголках.

– Может, ты и права, – кивнул молодой человек, но добавил, что в целом вторая часть ему нравится больше.

Они выпили еще по одному коктейлю, на этот раз клубничному, а потом Клинт провел Дэйзи домой. У калитки он целомудренно поцеловал ее в губы и сжал запястье. Это был максимум того, что он себе позволял, хотя самой Дэйзи давно уже хотелось большего. Иногда ее посещала ужасная мысль, что Клинт относится к ней как к сестре, а не как к любимой девушке.




Во всем доме не спала одна лишь бабушка. Она сидела на диване и смотрела какой-то старый фильм. Когда Дэйзи вошла, Руби похлопала рукой по дивану рядом с собой.

– Фильм уже почти закончился, – сказала она. – Мы с Бет смотрели его в кинотеатре еще до войны.

– Как он называется? – спросила Дэйзи, намереваясь в следующий раз рассказать об этом фильме Клинту.

– «Бремя страстей человеческих», в нем играют Бетт Дэвис и Лесли Говард. Мы с Бет тогда все глаза выплакали.

На каминной полке стоял снимок Бет. Бабушкина подруга была сфотографирована в Вашингтоне, с плакатом Третьего всемирного женского альянса в руках. Бабушка говорила, что Бет отличалась мягким, кротким правом и ее сильно удивило то, что подруга стала политическим агитатором и почти все свое свободное время проводила на демонстрациях и маршах протеста.

Когда поползли титры, бабушка всхлипнула и выключила телевизор.

– Вы сегодня ходили в «Одеон»? – спросила она.

– Да, но нам пришлось сидеть отдельно.

– Да ты что?! – ужаснулась бабушка. – Но ты все равно не должна обижаться на Элли. Она любит находиться в центре всеобщего внимания, вот и все.

– Если бы я вела себя так, как она, меня никто и не заметил бы. А Элли замечают все.

– Я так не считаю. Клинт – очень милый, вежливый молодой человек, который просто не умеет отказывать людям. Но рано или поздно он этому научится, будь уверена. – Руби зевнула. – Пойду спать. Сварить тебе какао?

– Я сама сварю.

Бабушка всегда работала не покладая рук, готовя еду и убирая в доме, и вполне заслуживала того, чтобы хоть немного отдохнуть.

К удивлению Дэйзи, Элли сидела на кухне с одним из студентов, ирландцем по имени Лайам. Вероятно, он зашел туда, чтобы чем-нибудь перекусить. Лайам был очень красив. В частности, у него была золотисто-рыжая шевелюра, с которой не шли ни в какое сравнение морковного цвета волосы Дэйзи. Студенты постоянно флиртовали с внучками Руби, и она не раз говорила, что в следующем году будет селить у себя только женщин.

– Наверное, они считают, что попали в рай, поселившись в одном доме с тремя красивыми девушками, – как-то сказала она в присутствии Дэйзи.

Та понимала, что бабушка всего лишь хочет сделать ей приятное: ее никак нельзя было назвать красивой. Студенты то и дело приглашали Элли и Мойру на дискотеки и концерты, проходившие в университете. Дэйзи не пошла бы туда, даже если бы ее пригласили, – ведь у нее был Клинт, – но приглашение очень польстило бы ей.

Когда Дэйзи зашла на кухню, Лайам приветливо ей улыбнулся, а Элли просто проигнорировал. Пока Дэйзи наливала воду в чайник, студент спросил у нее, какие предметы она изучает.

– Никакие, – ответила девушка. – Я работаю.

– Ей пришлось бросить школу в шестнадцать лет, потому что она не смогла сдать ни одного выпускного экзамена, – сообщила Лайаму Элли.

– Я получила высший балл по изобразительному искусству, – покраснев, возразила Дэйзи.

– Изо! – фыркнула Элли с таким видом, словно этот предмет абсолютно никого не интересовал.

– Не всем же быть гениями, – рассудительно заметил Лайам.

Интеллект Дэйзи соответствовал ее внешности – и то и другое было ниже среднего. Когда она пыталась учиться, слова учебников не хотели складываться для нее в осмысленные фразы. Директриса заявила, что заканчивать среднюю школу ей нет смысла. Девочку с самого начала хотели отдать в спецшколу, но бабушка резко выступила против этого, добившись того, чтобы она училась вместе с двоюродными сестрами. Дядя Мэтт подыскал Дэйзи работу, однако она подозревала, что он сделал это исключительно из симпатии к бабушке. В офисе девушка чувствовала себя такой же ненужной, как и в классе. Клинт также заканчивал среднюю школу, и, когда они с Элли и Мойрой обсуждали те или иные предметы, Дэйзи чувствовала себя лишней. Клинт с Элли были в одной подгруппе по английскому языку.

Кулаки Дэйзи сжались. Жизнь всегда была для нее настоящей пыткой!

– Ты завариваешь какао? – спросила Элли.

– Да.

– Сделай и нам заодно. Лайам, ты же хочешь выпить чашечку какао?

– Не откажусь.

У парня был приятный, мелодичный ирландский акцент, и ему, по крайней мере, хватило вежливости поблагодарить Дэйзи за какао: Элли взяла свою чашку, не сказав ни слова.




– Почему ты так груба с ней? – спросил Лайам, когда Дэйзи вышла.

– Я была с ней груба? – удивленно посмотрела на него Элли. Она всегда разговаривала с двоюродной сестрой в подобном тоне.

– Но и дружелюбным твое поведение назвать нельзя.

– Наверное, она действует мне на нервы, – подумав немного, ответила Элли. – Дэйзи всегда казалась мне ужасно скучной. Она все делает невыносимо медленно, и у нее совсем нет мозгов.

Элли никогда не могла понять, что нашел в этой Дэйзи Клинт Шоу.

– Ты не права, – Лайам сделал недовольное лицо.

– Ты так считаешь? – Элли вызывающе провела по розовым губкам кончиком языка и сделала так, чтобы их колени под столом соприкоснулись.

Все обитатели дома были бы шокированы, узнав, что Элли и Лайам Конвэй регулярно занимаются любовью.

Никто даже не догадывался, что через два месяца, когда Лайам закончит обучение, Элли уедет с ним в Дублин. Никто из них даже не заикался о браке: они считали это никому не нужной формальностью. Элли собиралась вести жизнь, полную приключений, и эта поездка должна была стать первым из них. Лайам же не хотел связывать себя узами брака, которые ограничили бы его свободу передвижений. Он бегло говорил по-французски и по-испански и немного по-немецки и по-итальянски.

Лайам был не первым мужчиной в жизни Элли – хотя он был самым взрослым и самым красивым из них. До него она переспала с двумя парнями – студентом и одноклассником. В этих отношениях Элли привлекал не столько секс – хотя он был довольно приятным занятием, – сколько невероятное возбуждение, которое она испытывала, занимаясь любовью с мужчиной, когда бабушка находилась в соседней комнате, а все остальные – на первом этаже. Если бы родственники узнали о ее связи с Лайамом, разразился бы ужасный скандал, и это обстоятельство возбуждало Элли еще больше.

Наклонившись, Лайам поцеловал ее:

– Ты придешь ко мне?

– Может, и приду, – хихикнула Элли.

«А может, и нет», – про себя добавила она, зная, что чем дольше она будет оттягивать свидание, тем сильнее будет желание Лайама и тем более пылким он будет, когда она наконец снизойдет до посещения его комнаты. Все это подхлестывало ее еще сильнее.




– Мама, что на уме у нашей Дэйзи? – спросила Хизер на следующее утро за завтраком.

– Тебе лучше знать – ты же ее мать, – ответила Руби, готовя гору тостов для студентов.

– Она показалась мне сегодня какой-то слишком тихой.

Дэйзи всегда выходила из дому первой: центральный офис Мэттью Дойла располагался в Кросби, и, чтобы добраться туда, ей приходилось делать две пересадки.

– Может, ей не нравится работа? – продолжала Хизер.

– А почему бы тебе не расспросить ее вечером? – предложила Руби.

Дэйзи могло угнетать что угодно – работа, Элли, Клинт или все вместе.

– Сегодня не смогу. Мы с Гретой идем в «Плейхауз».

– А что, вы не можете сходить в этот свой «Плейхауз» в другой день?

– Но мы уже купили билеты! – воскликнула Грета.

– Мама, может, ты сама с ней поговоришь? – предложила Хизер. – Грета, мы идем?

– Идем, только надену пальто.

– Грета, ты не могла бы напомнить близняшкам, что уже пора вставать? – спросила Руби с сарказмом, которого, впрочем, никто не заметил.

– Хорошо, мама, – ответила Грета с видом человека, которого просят об огромном одолжении.

Судя по всему, дочери Руби считали, что ответственность за их детей всецело ложится на ее плечи. Иногда Руби даже задавала себе вопрос: не она ли незаметно для себя самой родила близнецов и рыженькую?

Однажды она написала Бет письмо, в котором спросила, откуда, по ее мнению, у дочерей появилось такое убеждение, на что Бет ответила, что на девочек слишком сильно повлияла гибель мужей.

«Они вновь почувствовали себя твоими дочерьми, перестав быть чьими-то женами, – писала Бет. – А у маленьких девочек не может быть своих детей. Ты мать, а значит, ты должна заботиться об их детях – точно так же, как ты заботилась о них самих, когда они были маленькими. Они просто спихнули тебе Дэйзи и близнецов».

Сначала Руби решила, что Бет написала чепуху, но потом, подумав, пришла к выводу, что доля правды в этом есть, и сказала себе, что она сама виновата в том, что не научила дочерей самостоятельности.

Как обычно, Руби проводила Хизер и Грету до дверей, помахав им рукой на прощание. Взявшись за руки, девочки пошли по дорожке. Со спины Грета, одетая сегодня в розовый пуховик и туфли на высоких каблуках, выглядела скорее как тинейджер, чем как женщина на четвертом десятке. Хизер же в черном костюме и с затянутыми в тугой узел волосами казалась настоящей деловой дамой. Да она и была ею – младшей дочери Руби все же удалось стать юристом, и теперь у нее была собственная секретарша, чем Руби очень гордилась. Специализировалась Хизер на завещаниях и их официальном оформлении. Грета же так и осталась секретарем-машинисткой, и было похоже, что ее эта должность вполне устраивает.

В доме послышался громкий топот – как будто вниз по лестнице неслось стадо слонов, – и в кухню заскочили двое из трех студентов, живших на втором этаже, Фрэнк и Мафф. «Интересно, что бы сказали матери этих парней, если бы увидели их сейчас, небритых, лохматых и в грязной одежде?» – подумала Руби. В ее обязанности входила стирка их вещей, но так уж сложилось, что она этого не делала, и менять что-то было незачем.

Руби в очередной раз задала себе вопрос, не следует ли ей в следующем семестре поселить у себя исключительно студенток. Сама она предпочитала парней: они не создавали особых проблем, если не считать того, что приходилось готовить им буквально горы еды. Но в последнее время она начала сомневаться, правильно ли поступает.

И тут, весело пожелав ей доброго утра, в кухню вошла главная причина ее беспокойства.

Это был Лайам Конвэй, подающий надежды студент-филолог двадцати одного года от роду, державшийся с уверенностью взрослого мужчины и способный очаровать даже птиц на дереве. Руби очень не нравилось, как он смотрел на Элли, – а также то, как Элли смотрела на него. В последнее время она была почти убеждена в том, что между молодыми людьми что-то происходит.

Она сама напрашивалась на неприятности, поселив под одной крышей трех молодых людей и столько же девушек, и пора было прекратить все это.

– Привет, ба, – бросила Элли, усаживаясь за стол.

До появления Лайама Конвэя девушка всегда опаздывала на завтрак, но теперь все изменилось. Руби даже пришлось издать закон, запрещающий появление на кухне в халате, и это стало для студентов настоящим разочарованием – хотя сегодня сквозь тонкую блузку Элли просвечивался белый бюстгальтер, к которому буквально приклеились глаза Фрэнка. Мафф же, похоже, был так увлечен едой, что ничего не замечал.

Лайам даже не повернул головы в направлении Элли, и Руби почувствовала в этом что-то неестественное. Вскинув голову, девушка заморгала голубыми глазами – следовало признать, это выглядело весьма эффектно. Она как будто случайно протянула руку к молоку таким образом, чтобы коснуться руки Лайама. После этого Лайам наконец посмотрел на нее. Руби попыталась разобрать выражение его лица и обратила внимание, что глаза молодого человека сузились и он начал покусывать нижнюю губу.

Во взгляде Лайама на ее семнадцатилетнюю внучку явно читалось физическое желание!

В голове у Руби запищал невидимый сигнал тревоги. Она решила, что сегодня же напишет Бет письмо.




Трехэтажное офисное здание в Кросби выходило окнами на реку Мерси. Дэйзи сидела за своим столом, не в силах отвести глаз от воды, поблескивавшей в мягких лучах апрельского солнца. Небо было нежно-голубым, по нему, подобно кружевным лоскуткам, ползли белые облака.

Если бы можно было нарисовать все это, получилась бы отличная картина: небесно-голубое небо, желтая охра с добавлением белого или оранжевого для песка и серебристая вода как вызов традициям.

По песчаному берегу прогуливались какие-то люди: мужчина с собакой, женщина, толкающая перед собой пустую коляску, бегущие за ней ребятишки. Время от времени собака бросалась в воду, затем энергично отряхивалась, возвращалась к хозяину и бежала к воде опять. Это была колли. Она размахивала пушистым хвостом, словно флагом. Было видно, что собаке очень нравится эта игра.

Время от времени дети останавливались, чтобы поднять что- то с песка, после чего они догоняли мать и показывали ей найденный предмет, а та клала его в хозяйственную сумку, висящую на ручке коляски. Дэйзи представила себе сумку, полную ракушек, камешков и кусочков водорослей, с которыми дети наверняка будут играть, когда вернутся домой.

Она с завистью вздохнула. Девушка отдала бы все, что у нее было, – правда, было у нее не так уж и много – за возможность оказаться на берегу, побродить по воде и пособирать ракушки.

Когда земной рай находится лишь в пятидесяти шагах от тебя, очень сложно сконцентрироваться. Тем более что пейзаж изменился: из-за излучины показался большой корабль, кажется танкер. Опершись подбородком о ладони, Дэйзи задумалась, куда он плывет. Вероятно, пунктом его назначения был какой-то экзотический иностранный порт, в котором царили незнакомые запахи, а люди носили странные одежды и ездили на верблюдах.

Дэйзи охватило такое сильное желание очутиться где-нибудь далеко-далеко от этого офиса, что в горле у нее даже образовался ком.

– Ты что, еще не начинала заниматься картотекой?

– Я как раз просмотрела ее, – солгала Дэйзи, незаметно растрепав стопку бумаг, лежавшую перед ней. Ее взяли помощницей секретаря дяди Мэтта, которая, как он утверждал, не успевала делать всю работу. Сначала Тереза Фрейн держалась по отношению к Дэйзи очень доброжелательно, но вскоре ее начала сильно раздражать медлительность девушки. По словам Терезы, она в жизни не видела человека, которому требовалось так много времени на то, чтобы отсортировать документы или напечатать простое письмо. Дэйзи подозревала, что, если бы не дядя Мэтт, ей указали бы на дверь еще несколько месяцев назад.

Под внимательным взглядом Терезы, сидевшей за соседним столом, Дэйзи со вздохом приступила к делу. Надо было разложить документы в алфавитном порядке. С входящими письмами было проще: разобрать буквы на фирменных бланках не представляло особого труда. Но с отпечатанными под копирку копиями ответов приходилось повозиться. Пытаясь уловить смысл слов, Дэйзи ощутила знакомое чувство головокружения, когда ей казалось, что мир перевернулся вверх ногами.

– Доброе утро, девушки, – проговорил дядя Мэтт, заходя в офис. На нем были джинсы и куртка, что означало, что днем он поедет на стройплощадку.

– Доброе утро, Мэттью, – ответила Тереза, кокетливо взмахнув длинными ресницами.

– Доброе утро, мистер Дойл.

Бабушка несколько раз повторила, что Дэйзи не должна называть своего начальника дядей Мэттом – по крайней мере на работе.

– Чаю! – Мэттью сделал вид, что задыхается. – И побыстрее, пока я не умер.

Желая угодить своему импозантному боссу, Тереза вскочила на ноги, но дядя Мэтт с улыбкой сказал:

– Сиди, я попрошу Дэйзи. У нашей Дэйзи отлично получается заваривать чай, правда?

Приготовление чая было одним из немногих дел, с которыми Дэйзи действительно неплохо справлялась.

Потянулся очередной рабочий день. Дядя Мэтт уехал, на берегу показались еще какие-то люди, по поблескивающей поверхности воды скользили туда и обратно все новые и новые корабли. Перепечатывая технические характеристики объекта, Дэйзи сделала столько ошибок, что Тереза Фрейн у нее перед носом разорвала листок на мелкие кусочки.

– Придется все сделать самой! – сердито бросила она.




В то же самое время, когда Дэйзи боролась с пишущей машинкой, Элли и Мойра рука об руку возвращались домой из школы. С обеих сторон их окружали парни, еще двое тащились позади. Близнецы Донован были самыми красивыми девушками в классе, и их сходство добавляло изюминку к их и без того неотразимому очарованию. За ними всегда следовала целая свита поклонников.

– Чем занимаешься вечером?

– Не хочешь сходить на дискотеку?

– Как насчет кино? Я куплю тебе шоколадку.

Юношей особо не интересовало, которая из близняшек согласится на предложение: девушки не уступали друг другу в привлекательности.

Элли хихикнула, а Мойра задрала нос кверху. Она ни за что на свете не пошла бы гулять со своим сверстником: ей больше нравились взрослые, опытные мужчины. Если не считать дяди Мэтта, которому был пятьдесят один год и который все же был слишком старым, она до сих пор так и не встретила свой идеал, но была уверена, что рано или поздно это произойдет. Торопиться не имело смысла. Пока что Мойра собиралась с отличием закончить школу, поступить в университет и стать учительницей. После того как она добьется своей цели и проработает в школе несколько лет, можно будет подумать и о замужестве, и о материнстве.

– Да ладно тебе, Элли, – робко проговорил один из парней, – хватит ломаться. Джон Перри говорит, что ты на все соглашаешься.

Мойра искоса глянула на сестру.

– Тебе не обидно? – спросила она, но Элли лишь пожала плечами.

Если бы кто-нибудь сказал то же самое Мойре, она тут же съездила бы ему по физиономии.

Некоторое время они шли молча. Потом Мойра произнесла:

– Или это правда?

Элли по-прежнему молчала, лишь улыбалась – как будто это предположение ничуть не оскорбило ее.

– Кстати, я знаю, что иногда по ночам ты ходишь в комнату Лайама Конвэя, – сказала Мойра.

Она всегда спала очень чутко: достаточно было Элли или Дэйзи повернуть голову, как Мойра просыпалась. Еще несколько месяцев назад она впервые услышала, как ее сестра осторожно крадется на второй этаж. Вскоре после этого кровать Лайама, расположенная прямо у Мойры над головой, начала тихо поскрипывать. Час спустя, когда Элли вернулась, Мойра ничего ей не сказала: она была убежденным противником вмешательства в естественный ход событий. Мойра считала, что люди, в том числе ее сестра, являются хозяевами своей судьбы и, если Элли хочет спать с Лайамом Конвэем, это ее право. Однако Мойру немного смущала мысль о том, что ее родная сестра спит со всеми подряд.

– Ты собираешься наябедничать на меня? – словно мимоходом спросила Элли.

– Ты же знаешь, что не собираюсь.

Кем-кем, а ябедой Мойра не была никогда.

– Вообще-то мне все равно, донесешь ты или нет, – заявила Элли. – Просто любопытно. Кстати, могу сказать тебе еще кое-что, но об этом никому ни слова. В июне, когда Лайам будет возвращаться в Дублин, я поеду с ним.

– Тебя не отпустят.

– А как они меня остановят? Кроме того, чтобы избежать лишнего шума, я могу просто сбежать.

– Элли, что за глупость ты задумала?!

Вопреки своему твердому намерению не вмешиваться, Мойра была потрясена. Такое поведение сестры шло вразрез со всеми моральными принципами.

– Мама ужасно расстроится, не говоря уже о бабушке, – продолжала Мойра.

Элли на мгновение смутилась.

– О, не волнуйся, я вернусь, – заверила она сестру. – Поездка в Дублин будет лишь первым из моих приключений, и за ней последуют другие.

– А ты не думала о том, что можешь залететь?

– Не могу, я принимаю таблетки.

Действия Элли очень часто были непонятны ее сестре. Иногда Мойре казалось, что по жилам Элли кровь бежит раза в два быстрее, чем у других людей. Элли никогда не сидела спокойно, все время была возбуждена и нетерпелива, всегда хотела быть первой и находиться в центре всеобщего внимания, быть самой громкой, самой яркой, самой дерзкой из всех. Словом, ей нужно было все и сразу.

Но при этом в глубине души она была несчастна. Мойра была единственным человеком, который понимал, что за необузданной натурой ее сестры кроется неспособность удовлетворить свои желания обычным способом. Элли постоянно нуждалась в возбуждении – вот почему несколько лет назад она начала красть из школы различные вещи. К счастью, об этом так никто никогда и не узнал. И по этой же причине Элли спала с мужчинами и собиралась убежать из дому.

– Ты занималась этим с Джоном Перри? – спросила Мойра.

– Да.

– И где же?

– За спортзалом, после уроков.

– А что, если бы тебя увидели? Тебе пришлось бы уйти из школы, и ты не смогла бы поступить в университет.

– Ну и что?! – засмеялась Элли. – Кроме того, меня же не видели!




Иногда Элли наблюдала в окно спальни за тем, как прощаются Клинт и Дэйзи. Клинт лишь целовал девушку, да и то только один раз. Он сам не понимал, что упускает: половина девочек в классе были без ума от него и охотно позволили бы ему намного больше, чем простой поцелуй.

Но несмотря на то что Элли всячески демонстрировала Клинту, как он ей симпатичен, тот оставался верен Дэйзи. Элли была уверена, что он все еще девственник, – и неудивительно, если учесть, что его подружкой была некрасивая, неуклюжая Дэйзи.

Элли решила, что сделает все возможное, чтобы до отъезда в Дублин соблазнить Клинта Шоу, показать ему, что это такое – бытье настоящей женщиной! Найти возможность для этого было очень сложно – они почти никогда не оставались наедине, – но это лишь делало задачу более заманчивой.

От нетерпения Элли потирала руки. Она обязательно добьется своего!




Руби окинула картину критическим взглядом.

– Очень мило, дорогая, – сказала она, постаравшись вложить в голос как можно больше энтузиазма.

– Это вид из окна, – объяснила Дэйзи. – Пришлось рисовать по памяти.

– Как красиво! Тебе повезло с рабочим местом.

– Наверное, – вздохнула девушка. – Хотя этот вид все время меня отвлекает.

Когда Дэйзи работала, ее отвлекала каждая мелочь. В школе она училась едва ли не хуже всех – исключение составляло лишь изобразительное искусство, что всегда удивляло Руби, поскольку рисунки ее внучки были просто кошмарными. Последнее творение представляло собой грубо нанесенный на бумагу толстый слой краски. Небо на рисунке было покрыто какими-то бороздами, а река представляла собой чередующиеся белые и серые глыбы. На песке стояло странное существо, в котором Руби в конце концов опознала собаку, а чуть поодаль второе, еще более странное, – по всей видимости, ее хозяин.

– А это что? – спросила она, указав на нечто непонятное, напоминавшее мусор на песке.

– Это дети, они собирают ракушки и все такое. А это их мать с коляской.

– Очень мило, – повторила Руби.

– Где мне ее повесить? Мне нужны крюк и шнурок. Элли не хочет, чтобы я вешала свои картины в спальне, – она называет их уродливыми.

– Может, повесим картину у меня в комнате?

Почти все шедевры Дэйзи висели на стенах спальни Руби. Даже Хизер отказывалась размещать рисунки своей дочери на видном месте. Руби также повесила несколько картин в комнатах студентов, и до сих пор никто не жаловался.

– Давай пока что оставим ее здесь, хорошо?

– Хорошо, бабушка! – согласилась довольная собой Дэйзи. – Пойду наведу порядок в сарае.

Обычно она рисовала в сарае в саду, в котором до сих пор хранились инструменты миссис Харт – в том числе какие-то огромные железки, которые не смогли бы сдвинуть с места и несколько сильных мужчин.

Миссис Килфойл, учительница изобразительного искусства, сказала, что, по ее мнению, Дэйзи следует поступать в колледж и изучать искусство, но на этот раз Руби отказалась наотрез.

– Меня не интересует мнение этой вашей миссис Килфойл. Она не слишком-то умна. Наша Дэйзи и так проваляла дурака в школе, пора ей найти серьезную работу, – сказала она.

Дэйзи особо не возражала.

– Вообще-то, – призналась она Руби, – мне не хочется менять одну школу на другую.

Было очевидно, что ей до смерти надоело учиться. Некоторое время спустя девушка пришла домой с коробками красок и пачками рисовального картона. Она устроила себе студию в сарае, где, в зависимости от погоды, всегда было либо слишком холодно, либо слишком жарко. Даже Хизер почувствовала себя виноватой из-за того, что не додумалась купить дочери все это раньше.

– Вот мы растяпы! – воскликнула она. – Наверное, Дэйзи постеснялась прямо попросить нас, так что ей пришлось заработать деньги на краски самой. Может, из этого выйдет что-то хорошее.

Но картины, которые вышли из сарая, «чем-то хорошим» назвать было сложно.

При виде внучки-неудачницы сердце Руби всегда переполнялось жалостью. «Как же Дэйзи будет жить, когда станет взрослой? – думала она. – Надежда только на то, что они с Клинтом поженятся». Этот приятный во всех отношениях молодой человек относился к Дэйзи очень хорошо – как и она к нему. Однако их брак означал бы, что мать Клинта, отвратительная Пикси, станет членом их семьи.




Все уже поели, посуда была вымыта. Вид идеально чистой кухни был настолько непривычным, что Руби даже почувствовала легкое беспокойство. Дэйзи куда-то ушла с Клинтом, а близняшки делали домашнее задание у себя в комнате. Руби с удовольствием подумала, что, если ничего не изменится, этот вечер она проведет с Гретой и Хизер перед телевизором.

Она уже собиралась переключить телевизор на сериал «Коронейшн-стрит», когда Хизер сказала:

– Мам, знаешь, сегодня мы с Гретой заказали на июль двухнедельный тур на остров Корфу.

– Как любезно с вашей стороны, что вы мне об этом сообщили, – ледяным тоном проговорила Руби. – Теперь я хотя бы буду знать, где вы, когда вы вдруг исчезнете из дому.

Казалось, реакция матери смутила Хизер.

– Мы не думали, что ты будешь против, – сказала она.

– Дело не в том, против я или нет. Я бы предпочла, чтобы вы сначала со мной посоветовались. Я так понимаю, вы не берете с собой своих детей, то есть оставляете их на мое попечение?

– Тур на пятерых обошелся бы нам слишком дорого.

– Да понятно… Слава Богу, что у вас есть деньги на тур для двоих. Надеюсь, вы хорошо проведете время.

– Если хочешь, мы отменим заказ, – предложила Грета, почувствовав, что мать не слишком рада этой новости.

– Но в этом случае мы потеряем внесенный залог, – сообщила Хизер.

– Ну что вы, я не стану причинять вам неудобства. К счастью, ваш отпуск не пересекается с моим, – сказала Руби, мгновенно приняв решение.

– Ты уезжаешь?! – почти в один голос воскликнули ее дочери.

– В июне я на неделю еду к Бет в Вашингтон. Этот год объявлен Международным женским годом, и в Америке будет происходить много интересного.

– Но как мы будем без тебя? – испуганно проговорила Грета.

– Так же, как и я без вас.

– Ты уже заказала билет на самолет? – поинтересовалась Хизер.

– Нет. Я собиралась сначала посоветоваться с вами, – спокойно соврала Руби, решив, что ей надоело быть бессловесной домашней прислугой. – Все, что вам нужно будет делать, – это вставать пораньше и готовить всем завтрак.

– А почему ты не можешь поехать позже, когда студенты разъедутся на летние каникулы?

– Хизер, возможно, ты не заметила, но летом у нас живут иностранные студенты. Мы не можем позволить верхним комнатам пустовать в течение трех месяцев – так мы потеряем слишком много денег.

– Вообще-то, мама, – проворчала Грета, – мы могли бы снимать весь дом сами. Я была бы не против иметь собственную комнату, Хизер тоже. Да и девочки уже слишком взрослые, чтобы жить в одной комнате.

– Если уговоришь своего начальника поднять тебе зарплату раза в три, то почему бы и нет?

– Мама, что-то ты сегодня слишком язвительна. Может, нам снять дом подешевле?

– С шестью отдельными спальнями? – фыркнула Руби. – Грета, ты что, не от мира сего?

– Мы могли бы попросить дядю Мэтта снизить нам арендную плату.

– Не смей даже заикаться об этом! – Руби в гневе хлопнула ладонью по дивану.

От неожиданности ее дочери дружно вздрогнули.

– Надо радоваться тому, что он берет с нас совсем немного, – продолжала Руби. – Это не такой уж плохой дом, и у вас не настолько плохие жилищные условия. Мэттью мог бы продать это место за несколько тысяч фунтов, так что вместо того, чтобы жаловаться, благодарите судьбу за то, что он этого не делает. Пожалуйста, переключите кто-нибудь на «Коронейшн-стрит»! Я и так уже пропустила половину серии.




«Потерянный рай» Мильтона был для Элли темным лесом, а без знания этой поэмы получить высший балл по английскому было невозможно. Элли лишь знала, что речь там идет о захвате ада каким-то типом по имени Вельзевул. После уроков она спросила Клинта Шоу, знает ли он, о чем эта поэма.

– Гм… Вообще-то знаю, – пробормотал юноша.

– А ты не поможешь мне сегодня написать сочинение? – попросила Элли, трепеща ресницами. – Мы могли бы написать его вместе.

– Я собирался написать его сразу по возвращении из школы. Сегодня мы с Дэйзи идем гулять.

– Тогда я пойлу с тобой! – с готовностью воскликнула Элли. – Ведь твоя мама не будет возражать?

Казалось, эта идея Клинту не слишком понравилась, но он никогда не умел отказывать людям.

– Мамы нет, она на работе, – сказал он.

Элли это было уже известно. Судьба предоставляла ей замечательную возможность соблазнить Клинта Шоу.

Просторный дом семьи Шоу стоял в переулке рядом с Вейвентри-роуд- улицей, на которой жили несколько клиентов Руби времен ее работы посыльной ломбардов. Но молодые люди этого не знали. Элли уже бывала у Шоу. Она считала, что в их доме слишком яркий интерьер и чересчур много мебели.

– Обычно я делаю домашние задания на кухне, – промямлил Клинт.

– Я не против.

Они разложили книжки на салатного цвета кухонном столе, уселись на такие же стулья, и Клинт стал объяснять, что в «Потерянном рае» описывается изгнание человека из райского сада за нарушение Божьих заповедей и за то, что он поддался искушениям Сатаны, также до этого изгнанного с неба.

– Ты рассказал все так доходчиво! – восхищенно воскликнула Элли.

Клинт покраснел.

«Как же он красив! – подумала Элли, наблюдая, как краска заливает его гладкую светлую кожу. – Ну почему он до сих пор этого не осознал?»

С такой внешностью Клинт мог бы менять девчонок, как перчатки. У него были густые светлые волосы – слегка волнистые на концах, немного не достававшие до ворота его школьного пиджака, но все же достаточно длинные, чтобы юноша не казался старомодным. Все черты его лица – тонкие брови, серые глаза, ресницы, за которые большинство женщин пожертвовали бы чем угодно, прямой нос, чуточку полные губы – были идеально правильными.

Бабушка не раз вслух удивлялась, откуда у Клинта такая внешность.

– Не от Пикси, это уж точно, – пренебрежительно скривившись, говорила она. – Должно быть, он пошел в отца.

Брайан Шоу и его сын действительно были похожи, но внешность отца была более грубой, почти топорной.

– Можно мне воды? – попросила Элли.

– Если хочешь, я сделаю чай.

– Да, хочу!

Когда Клинт встал, Элли тоже вскочила на ноги:

– Я тебе помогу.

У мойки она сделала так, чтобы ее грудь коснулась его руки. Заметно смутившись, Клинт отодвинулся. Элли хихикнула, сунула руку ему под пиджак и пощекотала его. Затем, подняв голову, она куснула юношу за мочку уха и потерлась губами о его щеку.

– Тебе надо побриться, – прошептала она, после чего сочно поцеловала его в губы.

Реакция Клинта стала для девушки настоящим шоком: он резко дернулся, как будто от удара электротоком, и оттолкнул ее:

– Не смей этого делать!

– Клинт, да брось ты! Что в этом плохого?

Элли вновь приблизилась к нему и уже занесла руки, чтобы обнять его за шею, но юноша схватил ее за запястья и крепко сжал.

– Больно! – жалобным голосом воскликнула девушка.

– Оставь меня в покое! – Клинт отбросил ее руки, словно она была заразной, а на его лице появилось такое выражение, как будто его вот-вот стошнит.

– Но почему? – поинтересовалась Элли.

– Потому что моя девушка – Дэйзи, и это было бы нечестно по отношению к ней.

Некоторое время они молчали, глядя друг другу в глаза. И вдруг Элли с содроганием поняла, в чем дело, и почувствовала, как внутри у нее все похолодело.

– Нет, дело не в этом, – медленно проговорила она. – Дэйзи тут ни при чем. Дело в том, что тебе не нравятся женщины. Ты гомик.

– Если ты мне не нравишься, это еще не значит, что я гомик! – воскликнул Клинт, еще сильнее скривившись.

– Не значит, – согласилась Элли. – Но ты вел бы себя так же с любой другой женщиной. Я знаю это точно, можешь ничего не говорить.

Она стала складывать книги в рюкзак.

Опершись обеими руками о раковину, Клинт дрожал мелкой дрожью, и было заметно, что у него подгибаются колени. Его лицо стало мертвенно-бледным, а глаза смотрели куда-то сквозь Элли.

– Не говори Дэйзи, – произнес он хриплым, полным страдания голосом. – И вообще не говори никому, пожалуйста!

– Можешь не беспокоиться, – заверила его Элли, напуганная и немного пристыженная. – Я не скажу об этом ни одной живой душе.




Когда вечером Дэйзи пришла домой, никто еще не спал. Она с сияющими глазами вбежала в холл и воскликнула:

– Угадайте, что?

– Что? – прозвучал дружный ответ.

Элли промолчала, уже зная, что сейчас скажет ее двоюродная сестра.

– Мы не пошли в кино, а вместо этого гуляли по городу. Клинт предложил мне выйти за него замуж! У нас будет помолвка – в субботу мы пойдем покупать кольцо. Но только дешевое, – быстро добавила девушка. – Клинт не хочет брать у родителей деньги, а своих у него немного.

– Какая хорошая новость! – Руби вскочила па ноги и тепло обняла внучку. – Правда, Хизер?

Хизер нахмурилась:

– Дэйзи, но ты же еще так молода!

– Но, мама, мы пока не собираемся жениться: мы подождем хотя бы до двадцати одного года. Возможно, мы переедем в Лондон: там Клинту будет проще найти работу, которая ему нравится. Что-нибудь вроде сценариста… – добавила Дэйзи и счастливо улыбнулась.

– Дэйзи, я так рада за тебя! – сказала Мойра, поцеловав кузину в веснушчатую щеку.

– Пойду принесу вина, и мы выпьем за тебя! – воскликнула бабушка. – Кто-нибудь, достаньте бокалы! Как жаль, что Клинт не зашел, – мы и его поздравили бы.

– Ну вы же знаете Клинта: он такой робкий! – с видом собственницы заметила Дэйзи и посмотрела на средний палец своей левой руки, на котором вскоре должно было появиться дешевое кольцо.

– Дэйзи, надеюсь, ты нашла свое счастье, – сказала Элли, быстро обняв двоюродную сестру.

Элли никогда особенно не интересовалась Дэйзи, но та была членом их семьи и, как бы там ни было, значила для нее намного больше, чем этот Клинт Шоу. Элли поняла, что Клинт использовал безобидную Дэйзи как живой щит. Иначе говоря, она должна была прикрывать его ценой собственного счастья. Да, вначале Дэйзи будет чувствовать себя счастливой, но рано или поздно она все равно выяснит, что вышла замуж за гомосексуалиста!

Но как бы там ни было, Элли еще никогда не видела Дэйзи такой радостной – казалось, та светилась каким-то внутренним светом. Не могла же она все испортить, открыв кузине правду! Возможно, Дэйзи даже не знала, кто такие гомосексуалисты. Кроме того, неизвестно, поверил бы ей хоть кто-нибудь, если бы она рассказала, кем на самом деле является Клинт Шоу.




Глава 14


Руби хотелось посмотреть Белый дом, Джорджтаун, мемориал Линкольна, проплыть по Потомаку до горы Верной и посетить как можно больше музеев и художественных галерей – дома ей это все равно не удалось бы сделать, но ведь именно этим занимались люди в отпуске. Купив путеводитель, Руби составила список достопримечательностей, которые хотела бы посмотреть.

Узнав, что Руби собирается в Вашингтон, Бет пришла в восторг и сразу же забронировала номер в отеле, в котором проживала сама.

– Тебе здесь очень понравится, – заверяла она подругу. – Я покажу тебе все, что есть интересного в Америке, и познакомлю тебя со всеми своими друзьями.

Как и всегда, в гардеробе Руби отсутствовали подходящие для подобной поездки вещи, и она решила, что подвернулся отличный повод обновить его. Свой вклад в будущую поездку в Америку внесли все обитатели дома, даже студенты, которые скинулись и в знак признательности купили своей хозяйке миленькую черную кожаную сумочку. Перед отъездом Руби тепло с ними попрощалась, зная, что к тому времени, когда она вернется домой, их уже не будет.

Грета и Хизер три субботы подряд не выходили на работу, избавив мать от необходимости заниматься домашними делами и предоставив ей возможность побродить по магазинам одежды и супермаркетам. Опьянев от давно забытых ощущений. Руби купила элегантный черный полотняный костюм, нарядную голубую блузку и еще одну попроще, белую, два легких, женственных индийских платья ярких расцветок, туфли на вызывающе высоких каблуках к костюму и золотистого цвета босоножки к платьям.

Дэйзи купила бабушке симпатичную хлопковую ночную рубашку – те, в которых Руби спала, были старше самой Дэйзи и годились только на тряпье, – а близняшки, обратив внимание на состояние древней, замусоленной бабушкиной косметички, заменили в ней все без исключения: купили помаду, пудру, тени для глаз, румяна…

– Бабушка, тушь для ресниц в плитках – это каменный век, – сказала Руби Мойра. – Сейчас она продается в тюбиках. А еще мы купили тебе карандаш для глаз.

– Я никогда еще не пользовалась таким карандашом, но надо же когда-нибудь начинать, – ответила Руби.

– Мы купили тебе новую косметичку и духи, правда, только маленькую бутылочку, – сообщила Элли.

– Обожаю «Же ревьен»… Мои вы хорошие! Я уезжаю только на неделю, но буду отчаянно по всем вам скучать.

– Я тоже буду по тебе скучать, бабушка, – со слезами на глазах проговорила обычно невозмутимая Элли.




Руби села в самолет. На ней был черный костюм, и она наконец вновь почувствовала себя человеком.

От полета она получила только удовольствие – вопреки предупреждениям Хизер, ее не тошнило, и она ничуть не боялась. После еды Руби выпила два джина с апельсиновым соком, а потом, почувствовав легкое опьянение, погрузилась в чтение романа, который собиралась прочитать уже лет десять.

Они с Бет встретились в Национальном аэропорту Вашингтона в субботу в пять часов вечера по американскому времени. Те немногочисленные фотографии, которые присылала подруге Бет, не давали полного представления о том, как сильно она изменилась. Бет не пользовалась косметикой, и ее кожа напоминала старое полированное дерево. Сложно было поверить, что когда-то она была мягкой и полной: теперь она казалась совсем другим человеком, подтянутым и жестким. Ее глаза ярко блестели, и даже походка изменилась – когда-то она неторопливо плыла над землей, доводя Руби до безумия своим нежеланием идти быстрее, а теперь передвигалась короткими торопливыми рывками. На Бет были джинсы, футболка и поношенные кроссовки. Короткие кудрявые волосы почти полностью поседели.

– Из-за тебя я чувствую себя синим чулком! – воскликнула Руби после того, как они тепло обнялись.

– А я из-за тебя чувствую себя старой бечевкой, – с усмешкой ответила Бет.

– Это как?

– Ну, бродяжкой.

– Бет, мы всегда были честны друг с другом, и уверяю тебя, что ты ничуть не похожа на бродяжку.

– В последнее время мне некогда за собой следить.

– А я несколько часов приводила себя в порядок, чтобы произвести на тебя впечатление. Я даже научилась пользоваться карандашом для глаз и подкрасила волосы. Они уже начинают седеть.

– А мои уже заканчивают, но меня это не беспокоит. Пойдем, нас уже ждет такси.

Взяв Руби за руку, Бет повела ее к выходу. Руби с неприятным чувством подумала, что ее подруга, которая во время войны растопила остатки нескольких палочек помады, чтобы получить одну целую, совсем перестала заботиться о своей внешности. Руби вспомнила, как они вдвоем липли к американским солдатам в надежде разжиться нейлоновыми колготками.

К ее удивлению, за рулем такси сидела женщина.

– Руби, познакомься, это Марго, – сказала Бет, когда они уселись.

– Привет, Руб. Рада познакомиться.

Пока такси петляло по лабиринту улиц, три женщины в салоне непринужденно болтали. Руби постоянно вертела головой, все еще не веря, что она в другой стране.

– Они все такие прямые! – заметила она.

– Ты о чем? – спросила Марго.

– Об улицах. В Великобритании улицы часто кривые, а здесь все до одной прямые, как стрела.

– По эту сторону Атлантики больше любят порядок.

– А где расположен наш отель? – спросила Руби у Бет.

– На полпути между старым центром и Белым домом.

– Белый дом – это одно из зданий, на которые я хотела бы посмотреть в первую очередь.

Руби знала, что во время экскурсии даже можно было издалека увидеть президента Форда, занимающегося своими обычными делами.

– Посмотришь на него завтра утром, – ответила Бет.

– Поверить не могу!

Отель оказался чистым и строгим. Работали в нем, казалось, одни женщины. Бет познакомила Руби с портье и почти со всеми женщинами, которые встретились им по пути к номеру Руби.

– Я всегда останавливаюсь здесь, когда приезжаю в Вашингтон, – объяснила Бет, открыв дверь в небольшую комнату, напрочь лишенную каких-либо картин и украшений. – Не хочешь отдохнуть?

– Нет, спасибо. Но я хотела бы принять душ и переодеться в платье, – ответила Руби.

В Вашингтоне было градусов на десять жарче, чем в Британии.

– Кроме того, я умираю с голоду, – добавила она.

– Переодевайся, и пойдем в ресторан на первом этаже.

Ресторан больше напоминал школьную столовую – за столом запросто могли уместиться человек восемь. Руби заново наложила макияж и надела зеленое платье и босоножки, и этого было достаточно, чтобы вновь почувствовать себя слишком нарядной: Бет по-прежнему была в джинсах и футболке. Еда была простой, но питательной и напомнила монастырскую. Столовая быстро заполнялась, и за их стол подсели еще несколько женщин. Все они принялись расспрашивать смущенную Руби о ее стране, но почти ни на один вопрос она не смогла ответить.

Она понятия не имела, сколько женщин являются членами британского парламента или высшими государственными чиновниками, лидерами профсоюзов или ведущими новостей по телевидению, директорами или президентами тех или иных компаний.

– В начале года Маргарет Тэтчер была избрана лидером консервативной партии, – сказала Руби в жалкой попытке продемонстрировать, что она хоть за чем-то следит. Но оказалось, что ее собеседницы уже об этом знают.

Руби призналась, что никогда не состояла в профсоюзе, но лишь потому, что никогда не работала на официальной должности.

– А разве у вас нет профсоюза домохозяек? – спросила одна из женщин. – Кажется, я когда-то читала о нем.

Руби почувствовала себя безнадежно отсталой. Сжалившись над ней, Бет сменила тему разговора:

– Вы никогда не догадаетесь, кем Руби работала до войны. Руби, расскажи им о работе посыльного ломбардов.

Женщины за столом очень внимательно выслушали ее рассказ о том, как она обходила ломбарды и их клиентов с Гретой на руках, а затем с обеими дочерьми в коляске. Увлекшись – а возможно, просто желая произвести на слушательниц впечатление после проявленного ею невежества, – Руби рассказала им о Фостер-корт, о работе уборщицей и о том, как Джейкоб полгода пролежал на кровати.

– Да, Руб, нелегко тебе пришлось!

– Я думаю, никому из нас не приходилось жить в такой бедности.

– Да, наверное, – согласилась Руби.

После того как тарелки унесли, все остались сидеть на своих местах.

– А что теперь? – спросила Руби.

– Собрание, – ответила Бет.

– На какую тему?

– На тему стеклянного потолка.

– Понятно, – протянула Руби, хотя на самом деле ей ничего не было понятно: она никогда раньше не слышала этого словосочетания.

Однако Руби довольно быстро поняла, что речь идет о трудностях, с которыми женщины сталкиваются, когда пытаются подняться вверх по карьерной лестнице в какой-либо организации. Этот воображаемый потолок был незаметен, но он существовал. Женщине можно было подняться до определенного предела, но, если она желала дальнейшего служебного роста, ей приходилось преодолевать скрытое и упорное сопротивление коллег-мужчин.

Руби не почувствовала особой симпатии к докладчице, агрессивной красноречивой журналистке, которая утверждала, что каждый раз, когда она претендовала на повышение по службе, с ней поступали несправедливо.

– Я бы не хотела, чтобы она была моей начальницей, – прошептала Руби Бет. Та лишь улыбнулась в ответ.

Когда собрание закончилось, на маленькую сцену вышла рок- группа, состоящая из одних женщин. К концу концерта Руби почувствовала, что хочет спать.

На следующее утро она надела свое второе платье – бирюзовое, с золотистыми бусинками на вороте – и с особой тщательностью наложила макияж: все-таки ей предстояло побывать в Белом доме! Когда Руби подводила карандашом глаза, ее рука чуть-чуть подрагивала от волнения.

Мойра и Элли утверждали, что это средство придавало ей экзотический, эффектный вид.

– Мне уже пятьдесят семь, не слишком ли я стара для карандаша? – озабоченно спрашивала у внучек Руби. – Я не буду похожа на молодящуюся старушку?

– Бабушка, ты всегда выглядишь просто отлично. В школе все считают, что ты наша мать.

Почти никто из участниц вчерашнего собрания не пользовался косметикой – и не носил платьев. Практически все женщины в этом отеле одевались, как Бет, – в джинсы и футболки.

– Тебе так будет удобно? – спросила Бет за завтраком.

– А почему мне должно быть неудобно?

Бет пожала плечами:

– Да так… Давай побыстрее допьем кофе – снаружи уже начали собираться люди.

– Какие люди?

– Участники марша к Белому дому.

Час спустя Руби в числе других участников марша шла мимо величественного белого здания по залитой слепящим солнцем Пенсильвания-авеню. В руках у нее был плакат «Одинаковая плата за одинаковую работу». С этим лозунгом Руби была вполне согласна, но все же она ожидала от этого дня чего-то другого.

Кроме того, золотистые босоножки натерли ей ноги, по ее телу ручьями струился пот, и отчаянно хотелось пить.

«Интересно, я увижу хоть какие-нибудь достопримечательности или мне придется провести всю неделю в демонстрациях и маршах?» – думала она.

– Издалека приехали?

Руби повернулась к молодой женщине, шедшей рядом с ней.

– Из Англии, – хрипло ответила она.

– А мы из Новой Зеландии. Я приехала с матерью, она где-то сзади. – Женщина неопределенно махнула рукой. – У нас почти ничего не устраивали в ознаменование Международного женского года, и мама решила, что должна принять во всем этом хоть какое-нибудь участие. Здорово, правда? Это ощущение общности, уверенность в том, что мы вполне способны делать вещи, которые традиционно считаются мужскими… Я думаю, настанет день, когда президентом США изберут женщину.

– Почему бы и нет?

– Но пока что этот день еще далеко! – возмущенно проговорила женщина. – Вас не раздражает то, что среди всех мировых лидеров, которых показывают по телевизору, нет ни одной женщины?

– Меня это приводит в ярость.

– Это несправедливо, правда? Почему всем должны заправлять мужчины, если больше половины населения Земли – женщины?

– Вы правы, это вопиющая несправедливость.

– О, меня зовет мама. Было очень приятно поговорить с вами. Возможно, мы с вами еще как-нибудь встретимся.

– Я тоже на это надеюсь, – улыбнулась в ответ Руби.

Впервые после приезда в Вашингтон ее охватило ощущение, что она участвует в великом деле. Женщины запели «Мы победим», и Руби под наплывом чувств стала подпевать им.

«Надо будет купить джинсы, футболку и какую-нибудь удобную обувь, а красивые, но неуместные платья оставить в номере», – сказала себе Руби.

Было непохоже, что ей удастся проплыть по Потомаку, посетить хоть один музей или выставку или подойти к Белому дому ближе, чем она находилась от него сейчас. Однако шел Международный женский год, и Руби была намерена извлечь из этого факта максимум ощущений.

После митинга и многочисленных выступлений они вернулись в отель на обед. По его окончании чернокожая фабричная работница стала описывать сексуальные домогательства и массовые увольнения, которые начались на фабрике, когда работницы попытались организовать профсоюз. Три года спустя, после масштабной кампании, они были восстановлены на рабочих местах, а их профсоюз был признан руководством фабрики. Когда женщина завершила свой рассказ, помещение взорвалось аплодисментами и криками одобрения.

Некоторое время спустя Руби, Бет и человек шесть других женщин пошли в расположенный неподалеку бар и там налегли на вино. Руби вслух выразила удивление тем, что вокруг были одни женщины.

– Мужчин сюда не пускают? – спросила она.

– Нет, но их присутствие не приветствуется, – был ответ.

– И почему же?

– Потому что это заведение для лесбиянок.

Неужели Бет стала лесбиянкой? Когда они вернулись в отель, Руби все-таки задала подруге этот вопрос. В фойе они взяли в автомате кофе и уселись на кожаный диван.

– Ну конечно нет, дурочка! – рассмеялась Бет. – Но мы должны продемонстрировать солидарность со всеми нашими сестрами независимо от цвета их кожи или сексуальной ориентации. Женщинам надо держаться вместе.

– Женщина, которую мы слушали вчера вечером, – та, что рассказывала о стеклянном потолке, – была агрессивной и навязчивой, и из нее получился бы отвратительный начальник. Не понимаю, почему я должна демонстрировать солидарность с такими людьми, как она.

– А почему мы разрешаем становиться отвратительными начальниками только мужчинам? – рассудительно проговорила Бет. – Мы не говорим, что все женщины милашки, но и мужчинам с тяжелым характером никто не мешает продвигаться вверх.

– О Боже, Бет, как же ты изменилась! – воскликнула Руби, рассматривая суровое, решительное лицо подруги. – Были времена, когда ты совсем не задумывалась о подобных вещах, теперь же умные мысли так и сыплются из тебя.

– Если бы не обстоятельства моего брака, я была бы сейчас дома, пекла коржики и вытирала пыль, оплакивая смерть своего ребенка и тот факт, что все остальные дети женаты и живут своей жизнью. Но я была поставлена перед выбором: либо отказаться от своего «я», либо что-то предпринять. Чем больше я делала, чем больше меня все это затягивало и тем сильнее я менялась. Для меня стали важными вещи, о которых я никогда раньше не думала.

Руби кивнула.

– А Дэниел, насколько я поняла, теперь сидит дома, – сказала она. – Он доволен этим?

– Не очень. Он никак не может смириться со смертью Сеймора. Мне не нравится оставлять его одного, но, когда он оставлял меня, я чувствовала себя несчастной. Наверное, я покажусь тебе эгоисткой, но я стараюсь не думать о нем.

– Ты долго не могла разлюбить Джейкоба, хотя он поступил по отношению к тебе намного хуже.

Я по-прежнему люблю Дэниела, но теперь для меня на первом месте не он, а я сама.

А я не способна на что-то подобное, – вздохнув, призналась Руби. – Для меня на первом месте всегда были дочери, потом их дети. Мне казалось, что без меня они не проживут.

Руб, ты это серьезно? – Глаза Бет воинственно сузились. – Ты действительно считаешь, что Хизер и Грета не прожили бы как-нибудь, если бы тебя не было с ними? А как же тогда живут остальные? Ты ведь знаешь слова «незаменимых людей нет»?

– Ты хочешь сказать, что я потратила свою жизнь понапрасну? – раздраженно проговорила Руби.

– Нет, Руб, но ты делала именно то, что тебе хотелось делать. Не сердись. – Бет положила руку на запястье подруги. – Из тебя получился бы неважный наемный работник. Боссу достаточно было бы косо на тебя глянуть, и ты тут же повышала бы на него голос. Ты не терпишь критики. Тебе всегда хотелось быть главной, заправлять всем, поэтому ты создала свой маленький мирок и сделала себя его королевой. Можешь не говорить мне, что ты довольна своей судьбой, но я уверена, что чаще всего так оно и было.

– Наверное, это так. Но что если бы Ларри с Робом не погибли и девочки не вернулись бы домой? Чем бы я занималась в этом случае?

– Вышла бы за Криса, занялась бы наконец карьерой, стала бы большим человеком. Руби, тебе необходимо ощущать собственную значимость. Помнишь, как мы все в тебе нуждались во время войны? И не говори, что тебе это не нравилось.

– Ты думаешь?

– Я уверена.

Руби была бы не прочь продолжить этот разговор, но к ним подсели еще какие-то женщины, и беседа сменила направление. Они проговорили до глубокой ночи.




Неделя в Америке пролетела очень быстро. Ко времени возвращения домой Руби узнала о себе и о мире больше, чем за всю свою предыдущую жизнь. В прошлом она смотрела телевизор, читала газеты и жаловалась тем, кто соглашался ее выслушать, на несправедливость, царящую в мире, но, если не считать лет, проведенных в Фостер-корт, ей никогда не приходилось бороться за свое существование. Она много работала, однако ее мирок оставался стабильным. По сравнению с многими из тех женщин, с которыми Руби познакомилась за эту неделю, все доставалось ей легко. Она решила, что по возвращении домой чем-нибудь займется, вступит в какую-нибудь организацию, начнет читать книги, которые она накупила в Вашингтоне, и расширять свой кругозор.

Большую часть своей жизни Руби двигалась по накатанной колее – в основном благодаря Мэттью Дойлу. Она осознала это лишь теперь, на несколько десятилетий позже, чем следовало бы.

В последний день пребывания в Америке Руби с Бет поехали на метро в Сити-Плейс, крупный торговый центр, где Руби купила длинный кремовый пиджак, который неплохо смотрелся с приобретенными ранее джинсами. Она решила явиться домой в новом обличье и этим всех удивить. Выбрав сувениры для девочек – в основном украшения в этническом стиле, – она долгое время простояла перед синим шелковым галстуком с вышитым на нем крошечным изображением Белого дома, пока наконец решилась купить его.

– Это для кого? – спросила Бет.

– Для Мэттью Дойла. Мелочь, но ему будет приятно.

Кроме Руби, на следующий день должны были уезжать и некоторые другие участницы слета. Вечером было организовано долгое и прочувствованное прощание с женщинами, с которыми они уже успели подружиться и с которыми им вряд ли предстояло когда-нибудь еще увидеться. Все закончилось выпивкой и хоровым пением в одном из номеров отеля. Атмосфера была настолько трогательной, что комната буквально утопала в слезах.

«Это никогда не повторится, – с грустью подумала Руби. – Теперь жизнь в Ливерпуле будет казаться мне невыносимо скучной».

Но самым сложным для нее стало утреннее прощание с Бет. В аэропорту они почти не разговаривали, лишь сжимали друг друга в объятиях, пока Бет наконец не оттолкнула подругу, сказав:

– Ты опоздаешь на самолет.

– До свидания, Бет.

– Пока, Руб, – с ощутимым ливерпульским акцентом произнесла Бет. По щекам Руби вновь потекли слезы.

Эта неделя изрядно ее вымотала, и почти весь перелет женщина крепко спала в кресле, но, когда проснулась, почувствовала, что сон почти не освежил ее. Когда она спускалась по трапу на бетон аэропорта Манчестера, ноги едва ее держали.

Махнув рукой на дороговизну, домой Руби решила поехать на такси. Ей хотелось только одного: увидеть свою семью, раздать всем близким гостинцы, завалиться в кровать и проспать там несколько суток подряд.

Когда она увидела дом миссис Харт, тот показался ей каким-то маленьким и очень обветшалым. Руби расплачивалась с таксистом, когда дверь открылась и из дому вышла Грета. Руби решила, что дочь хочет помочь ей занести сумки, – у нее самой сил на это почти не осталось.

Но вместо этого Грета взволнованно воскликнула:

– Ах, мама, Элли пропала! Мойра говорит, что она убежала в Дублин с тем студентом, Лайамом Конвэем. Что же нам теперь делать?

– Не знаю… – только и смогла произнести Руби.




Это была не единственная новость, хоть и самая неприятная. В понедельник приезжали три пятнадцатилетних школьника из Франции.

– Позвонила какая-то женщина и спросила, не против ли мы, – сообщила Хизер. – Я сказала, что не против.

– Но я думала, что они приедут лишь через неделю! – вскричала Руби.

Она была уверена, что никто и не подумал навести в доме порядок после отъезда Фрэнка, Маффа и Лайама. По опыту она знала, что в комнатах студентов царит настоящий хаос и валяется куча барахла, которое их обитатели сочли ненужным.

Натворила дел не одна Элли: Дэйзи бросила работу в офисе и поступила билетером в кинотеатр «Форум».

– Билетером? – переспросила Руби. – Так она уже работает?

– Да! – сердито поджала губы Хизер. – Она даже не посоветовалась со мной, лишь предупредила дядю Мэттью о том, что уходит, взяв с него обещание ничего нам не говорить. Я бы сказала ему все, что думаю по этому поводу, но у него и так неприятности.

– Какие еще неприятности? – спросила Руби. Ей начинало казаться, что она отсутствовала не неделю, а как минимум месяц – а может, и полгода.

Руби показали статью в «Эко». В блоке из двухсот пятидесяти коттеджей, построенных фирмой Мэттью, обнаружились какие-то серьезные проблемы с гидроизоляцией, а субподрядчики, которые этим занимались, объявили себя банкротами.

– Дяде Мэтту придется все это компенсировать, но страховка на гидроизоляцию не распространяется. Он потеряет кучу денег, – рассказывала Мойра.

Мойра тоже была не без греха – как оказалось, она уже давно знала, что ее сестра собирается убежать из дому, но никого об этом не предупредила.

– Вот скрытная чертовка! – бросила Грета во время разбирательства.

– А как вам моя Дэйзи? По-моему, еще хуже, – заявила Хизер.

– Я пообещала хранить все в тайне, – упорно гнула свою линию Мойра. – Какое я имела право нарушить свое обещание? Бабушка, а ты что скажешь?

– Не трогайте меня, – попросила потерянная Руби. – Я сейчас ничего не могу сказать.

– Похоже, отдых не слишком-то тебе помог, – заметила Грета.

– Отдых мне очень даже помог, все плохое началось только после того, как я вернулась домой. До этого я всего лишь чувствовала себя уставшей, теперь же мне кажется, что весь мир распадается на части.

Никто так и не обратил внимания на то, что Руби вернулась в джинсах.




Видимо, неделя, проведенная в Вашингтоне, сделала Руби более терпимой. На следующий день, хорошенько все обдумав, она пришла к выводу, что в действиях Элли нет особого криминала. Да, ее внучка проявила безответственность, но уже в сентябре ей должно было исполниться восемнадцать – в этом возрасте сама Руби уже жила в Фостер-корт с двумя малолетними детьми на руках.

Что же касается Мойры, девушка дала обещание и сочла необходимым сдержать его. Она всего лишь решила не выдавать матери планы родной сестры. К тому же что могла бы сделать Грета, если бы узнала о намерениях Элли? Привязала бы своевольную дочь к кровати и продержала бы ее так до конца жизни?

И уж тем более несложно было понять, почему Дэйзи не сказала никому, за исключением Мэттью, о своем намерении уйти с работы. Хизер попыталась бы остановить ее, но ведь девушка явно была не создана для работы в офисе. Руби решила, что за столь решительный поступок ее внучкой можно только восхищаться и гордиться.

Дэйзи пошла с Руби к обедне. По словам девушки, новая работа ей очень нравилась.

– Все, что мне приходится делать, – это показывать людям, где их места. Это совсем несложно: то, в каком секторе находится место, можно определить по цвету билетов. Правда, – с важным видом добавила Дэйзи, – нужно проявлять осторожность, чтобы не светить фонариком людям в лицо.

– А тебе не кажется, что все это немного скучновато? – поинтересовалась Руби.

– Вовсе нет, бабушка. Я два раза смотрела «Аферу» – Роберт Рэдфордтам просто бесподобен. После начала сеанса можно выйти из зала и поболтать с другими билетершами. Я ни капельки не чувствую себя тупой, а некоторые из моих сотрудниц ужасно завидуют мне из-за того, что я помолвлена с Клинтом. Как-то он приходил смотреть «Аферу» – мы пропустили его без билета, – шепотом добавила Дэйзи, как будто директор кинотеатра мог ее услышать.

– Я рада, что у тебя все хорошо. А Мэттью не был против твоего ухода?

– Нет. Он пожелал мне удачи и сказал, что, если я захочу найти себе новую работу, он с удовольствием поможет.

О бабушка, мне его так жаль… У него большие неприятности.

– Я знаю. Я позвоню ему, как только мы вернемся домой.




– Все дома заселены, и в комнатах на первом этаже придется сделать ремонт, – с отчаянием в голосе рассказывал по телефону Мэттью. – Кроме повторной гидроизоляции придется перестелить полы, компенсировать стоимость поврежденных ковров. На все это потребуется несколько миллионов.

– Мэттью, мне очень жаль. Слушай, мы скоро будем обедать, не хочешь приехать к нам? Я привезла тебе из Вашингтона небольшой подарок.

– Правда? – В голосе Мэттью прозвучало неподдельное удовольствие. – Извини, я не смогу вырваться на обед. Ко мне вот-вот придут бухгалтеры с полным отчетом об убытках, а мои служащие решили, что сейчас подходящая возможность потребовать повышения зарплаты. Попытаюсь прийти попозже.

– Я буду ждать тебя, Мэтт.

В трубке прозвучало нечто вроде фырканья:

– Что-то я очень в этом сомневаюсь, Руби. Наверное, ты всего лишь проявляешь вежливость.

Положив трубку, Руби пошла на кухню и начала чистить картошку. Ей вспомнился тот день, когда она познакомилась с будущим строительным магнатом – нескладным юношей в дешевом костюме, с визиткой, в которой она сразу заметила ошибку. На протяжении многих лет она просто ужасно вела себя по отношению к нему – не обращала внимания на его доброту и желание подружиться, демонстрируя свое презрительное отношение ко всему, что он делал. Мэттью покупал девочкам подарки, приглашал Руби в ресторан, принимал самое активное участие в делах ее семьи, а она… Руби стало стыдно, и она сказала себе, что сделает все возможное, чтобы помочь ему выпутаться из неприятностей.




Спустя несколько дней после возвращения домой Руби позвонила Бет в вашингтонский отель, чтобы пожаловаться на жизнь.

– Я почти жалею, что ездила к тебе, – сказала она в трубку. – Если бы я осталась, ничего плохого не случилось бы: Элли была бы дома, Дэйзи не сменила бы работу, а у Мэттью не было бы этих проблем.

– А мне показалось, что ты рада за Дэйзи.

– Я-то рада, а вот Хизер нет, – вздохнула Руби.

– Руби О'Хэган, ты просто слабачка с манией величия, – с упреком заявила Бет. – Ты по-прежнему считаешь себя центром вселенной. Одно лишь твое отсутствие не могло повлечь за собой столько неприятностей.

– Я знаю, – вновь вздохнула Руби. – А тут еще эти французские школьники… Как будто они не могли приехать на неделю позже – у меня совсем нет сейчас на них времени. Один из них, парень по имени Луи, не создает особых проблем, правда, он ждет, что я буду учить его английскому. Он повсюду ходит за мной и все записывает в блокнотик. Зато одна из девушек очень скучает по дому, бедняжка, – она все время плачет. А вторая вечно цепляет парней и приводит их домой. Если бы я позволила, она бы водила их к себе в комнату.

– Руб, не переживай так. Все уладится.

Но в тот момент Руби слабо в это верилось.

– И еще одно, – продолжала она. – Грета нас всех сводит с ума: она хочет отправиться в Дублин на поиски Элли, но боится ехать одна. Хизер слишком занята, чтобы отправиться с ней, Мойра напрочь отказалась, так что Грета стала уговаривать меня. – В голосе Руби зазвучали истерические нотки. – Как будто я могу все бросить и поехать искать иголку в стоге сена!

– Руб, успокойся. Попробуй дышать глубже.

– Ты сейчас где?

– В будке в фойе. Я уже уходила, когда портье сказала, что мне звонят, – ты застала меня в самый последний момент.

– Чем ты собираешься заняться сегодня вечером?

– Вообще-то у нас еще утро. Я иду на демонстрацию против апартеида в ЮАР.

– Хотела бы я быть рядом с тобой, – с завистью сказала Руби. – Я уже отчаянно скучаю по всему этому. Именно потому я тебе позвонила – мне хотелось пусть даже на минуту вспомнить, как хорошо мне было в Вашингтоне.

– Руб, завтра я уезжаю домой – как и большинство других женщин. Через несколько дней мы все вернемся в свои скучные дома и займемся скучными повседневными делами, и каждая из нас будет чувствовать то же, что сейчас чувствуешь ты.




Больше всего остального Руби беспокоило состояние Мэттью Дойла. У него был вид больного человека – от его обычной энергии и уверенности в себе остались лишь воспоминания. Владельцы пострадавших домов пригласили его на свое собрание.

– Даже не знаю, зачем им это понадобилось, – с убитым видом рассказывал Мэтт. – Они были так рассержены, что почти не дали мне высказаться. Каждый раз, когда я открывал рот, они начинали шуметь и свистеть. Bet они считают, что это я виноват в их бедах.

– Разошли им письма, – подумав, предложила Руби. – Узнай, как их зовут, и пошли письмо в каждую семью. Расскажи, что случилось – напиши, что субподрядчик объявил себя банкротом и обязанность компенсировать ущерб перешла к тебе. Скажи, что ты постараешься действовать как можно быстрее, но они должны будут потерпеть. Взывай к их человечности.

– Пожалуй, вреда от этого не будет, – согласился Мэттью. – Вообще-то мне надо думать не только об этом. Мне уже давно следовало начать работу по двум другим крупным контрактам, но у меня нет лишней рабочей силы. В обоих договорах предусмотрены штрафные санкции за невыполнение работы в срок, и, если так все пойдет и дальше, я ничего не успею сделать. Все рабочие нужны мне для того, чтобы отремонтировать эти чертовы коттеджи.

– А ты давал объявление, что тебе нужны работники?

– Давал, но безрезультатно. Худые вести не стоят на месте: о том, что у «Дойл Констракшн» плохи дела, стало известно всем.

– Но это несправедливо! – возмущенно воскликнула Руби.

Мэттью неожиданно улыбнулся:

– Я рад, что ты наконец-то на моей стороне. Надо было взять тебя на то собрание: ты бы перекричала их всех.

– По крайней мере я бы попыталась! – с серьезным видом ответила Руби. – А как обстоят дела с сооружением плавательных бассейнов?

– После развода этот бизнес отошел Кэролайн, – ответил Мэттью и помотал головой. – Но я не хотел бы сейчас говорить о ней, у меня и без того дел по горло. Кстати, все забываю сказать, что тебе идут джинсы.

– Хорошо, что хоть ты это заметил.




Через две недели французские школьники уехали. Их место заняли новые постояльцы – три девушки, которым очень не нравилась английская кухня. Сначала Руби решила, что ее это не касается, но потом стала делать для них салаты и давать яблоки на десерт. Готовить все это было намного легче, чем то, что она готовила обычно.

Она решительно отказалась гладить платья, которые Хизер с Гретой брали с собой на Корфу. Девочки уезжали на следующей неделе.

– Вы можете гладить их сами после возвращения с работы. Ничего страшного, если вы пару дней не посмотрите телевизор по вечерам.

– Мама, после возвращения из Вашингтона ты ведешь себя немного странно, – пожаловалась Грета.

Надменно вскинув голову, Руби сказала:

– Я хочу сделать важное заявление.

В Вашингтоне она собиралась многое изменить в своей жизни, но ей помешали последние события. Она еще не открывала ни одной книги из тех, что привезла с собой, и даже не знала, где они лежат.

– Какое еще заявление?

– Сделаю его чуть позже, – сказала Руби, про себя пообещав, что больше не будет домработницей.

Она станет жить для себя! Но надо было решить, чем именно она будет заниматься.




Две недели пролетели довольно быстро. Дочери Руби вернулись с Корфу, с ног до головы покрытые замечательным загаром. Очень скоро она заметила, что они не разговаривают друг с другом.

«Ну когда они наконец повзрослеют?» – спрашивала себя заинтригованная Руби.

– Что случилось? – поинтересовалась она, оставшись наедине с одной из дочерей – а именно с Хизер.

– Грета завела романчик с каким-то типом, понимаешь? – возмущенно сказала та. – А меня бросила, как ненужную вещь. Несколько дней спустя я тоже познакомилась с мужчиной, совершенно случайно – мы просто повстречались в магазине и разговорились, а потом он пригласил меня выпить чего-нибудь. Потом ухажер Греты уехал домой, и она решила, что я должна бросить своего, а я отказалась наотрез. Вторая половина отпуска у нее прошла кое-как, и Грета считает, что это я во всем виновата.

– Что ж, я надеюсь, что вы скоро помиритесь, – заметила удивленная Руби. – Мне не нравится настроение в доме.

Это было что-то новое – Хизер пренебрегла чувствами Греты. Руби показалось, что ее младшая дочь какая-то грустная.

– Расскажи мне об этом своем парне, – попросила она.

– Знаешь, он мне очень понравился. Его зовут Джеральд Джонсон, он живет в Нортгемптоне и работает в банке. У него двое детей, а его жена погибла в автокатастрофе – так что у нас есть кое-что общее. Мы с ним отлично ладили, хотя в наших отношениях не было и капли романтики. Я даже не думаю о том, чтобы сойтись с кем-то, и точно также настроен Джеральд.

– Ну что же, я рада, что ты хорошо провела время.

– Это точно, мам! – с энтузиазмом воскликнула Хизер. – Мне было очень хорошо с Джеральдом. Мы договорились, что будем писать друг другу и, может быть, как-нибудь он приедет к нам на выходные.

– Но ты ведь говорила, что ни тебе, ни ему не нужны серьезные отношения?

– Не нужны, но кто нам мешает быть просто друзьями? Кстати о друзьях, пойду поговорю с Гретой. Мне не по душе, что мы с ней не разговариваем. Вообще-то она сама во всем виновата.




– Как мне нравится Дублин! – пропела Элли, отдергивая занавески в крошечной съемной комнате, из окна которой открывался вид на реку Лиффи.

К счастью, напротив не было других домов и никто не мог видеть, что на девушке нет никакой одежды.

– О Боже! Солнце светит прямо в глаза. – Лайам натянул простыню. – Почему у меня так болит голова? Мы много вчера выпили?

– Всего лишь несколько галлонов «Гиннесса».

Не отрывая глаз от поблескивающей поодаль реки, Элли запела «Мост над бурной рекой»…

– Ну почему у тебя такой довольный голос? И потише, мать твою!

– Не ругайся, – машинально сказала Элли.

– Хочу и ругаюсь, мать твою!

– Но я же могу тебя бросить.

– А мне плевать.

Элли в два прыжка пересекла комнату, уселась на Лайама сверху и сдернула с него простыню. Лайам вновь выругался. У него были сонные глаза, да и вообще выглядел он просто отвратительно.

– Ты это серьезно? Тебе что, плевать, уйду я или нет? – начала допытываться Элли, постукивая пальцами по его груди.

– Ты же знаешь, что я шучу.

С этими словами Лайам Конвэй перекатился на бок, затем очутился сверху Элли и резко вошел в нее. Он был готов заниматься любовью в любое время, будь то утро, день, вечер или ночь.

– Хорошо, – сказал Лайам, наконец откатившись от девушки.

– Хорошо и все? – надула губки Элли.

– Бывало и получше.

– Со мной или с кем-то еще? – скорчив гримасу, спросила Элли.

– Ну конечно же, с тобой, милая ты моя.

Элли хотела потереться об него всем телом, но передумала, когда уткнулась носом в его «ароматную» подмышку.

– Надо собираться на работу, – сказала она.

– Мне тоже.

Лайам работал в супермаркете – раскладывал товар по полкам и собирал тележки. Полжизни просидев за партой, он захотел найти работу, во время которой не надо было бы напрягать мозг. После получения результатов своей дипломной работы Лайам намеревался поехать куда-нибудь за рубеж.

– Моим домом станет весь мир, – повторял он.

Элли сама не знала, что она будет делать без него, да ее это и не беспокоило, Лайам был лишь первым из ее приключений. Она работала в ресторане, и работа ей очень нравилась, а в Дублине было полно привлекательных мужчин. Среди многочисленных приятелей Лайама были студенты из колледжа Тринити, и его с Элли почти каждый вечер приглашали на какую-нибудь вечеринку. Этажом выше жил студент из Америки, Дин, а этажом ниже – две девушки. Если никто не устраивал вечеринку, они собирались в чьей-нибудь комнате и напивались.

Учебный семестр закончился, но в городе оставалось множество молодых людей, с которыми Лайам вместе учился в школе или играл в регби, а также девушек, с которыми он когда-то встречался. В какой бы паб они ни заходили, там всегда была куча его – а теперь и Элли – знакомых.

В воскресенье после обеда они поехали прокатиться на машине Лайама, желтом «хиллман импе», который он приобрел в восемнадцать лет. Пока Лайам учился в Англии, автомобилем пользовался его брат Феликс, живший в доме семьи Конвэй в Крегмоссе, деревушке, расположенной милях в десяти от Дублина. После смерти мужа мать Лайама переехала к родной сестре, которая жила в Америке, а сестра Лайама Моника жила в Лондоне.

Вскоре после приезда в Ирландию Элли и Лайам сели в автобус и отправились в Крегмосс за машиной.

– В следующее воскресенье мы поедем в Сандимаунт – там неплохой пляж, – говорил Лайам, пока автобус трясся по живописным полям Ирландии. – По этому пляжу любил прогуливаться Джеймс Джойс.

– Да ты что?! – воскликнула Элли, понятия не имевшая, кто такой Джеймс Джойс, – несмотря на оценку «отлично» по английской литературе.

Дом семьи Конвэй произвел на нее тягостное впечатление как снаружи, так и внутри. У дома было собственное имя – Ферн-Холл, он был очень большим и высоким и стоял немного в стороне от остальных деревенских построек. Элли сразу вспомнился дом из «Психо» – фильма, который она недавно посмотрела по телевизору и который поразил и напугал ее так, что с тех пор дом из фильма неоднократно являлся ей в кошмарах.

Феликс Конвэй жил в Ферн-Холле в одиночестве. Он был лет на пять старше Лайама и казался его чуть более худой и бледной копией. У Феликса были зеленые глаза более светлого, чем у брата, оттенка и редеющие рыжеватые волосы. Голосу Феликса был тихим и свистящим, он постоянно носил круглые очки в перламутровой оправе, которые, по мнению Элли, придавали ему немного зловещий вид – под стать дому.

Даже обед иначе как жалким невозможно было назвать: сэндвичи с салатными листьями, сделанные из черствого хлеба, несъедобное печенье и некрепкий чай. Пообедали они в унылой, пахнущей плесенью столовой.

Элли сразу не понравилось, что Феликс спокойно и внимательно рассматривал ее из-за своих круглых очков, – он как будто пытался заглянуть ей в душу.

– А почему он не женат? – спросила девушка у Лайама, когда они возвращались в Дублин на «импе».

– А я откуда знаю? Он ухаживает за Нейлой Кенни с тех пор, как умер мой ужасный папочка. Понятия не имею, чего они ждут, – наверное, пенсии по старости.

– Лайам, я не хочу больше приезжать в этот твой Крегмосс. Мне там совсем не понравилось.

– Элли, милая, ты и не обязана этого делать. Но Феликс мой брат, и я его люблю, так что я буду регулярно его навешать.

– Приятного времяпрепровождения, – фыркнула Элли.

– Я всегда приятно провожу время, – ответил Лайам, скривив губы в излишне мрачной, по ее мнению, усмешке.

С тех пор он побывал у Феликса лишь однажды, да и то пробыл там недолго. Элли сидела в комнате одна. Дин, студент с верхнего этажа, все еще оставался в городе: он ждал приезда своих родственников, которым собирался устроить экскурсию по Европе. Пока Лайам был в Крегмоссе, Дин зашел, чтобы позаимствовать что-то, и оставался в гостях до самого приезда Лайама.

– Надеюсь, вы тут ничем таким не занимались? – с хитрой усмешкой спросил Лайам.

Элли немного задело то, что его, похоже, ничуть не интересовало, занимались они с Дином любовью или нет. Но как бы она отреагировала, если бы в подобных обстоятельствах застала Лайама с девушкой? Подумав, Элли решила, что она отнеслась бы к этому спокойно. Они просто использовали друг друга, и это все. Элли почувствовала себя взрослой и опытной.

Через два месяца после приезда в Дублин девушка обнаружила, что у нее закончились противозачаточные таблетки.

– Вот черт! – воскликнул Лайам, когда она, лежа в постели, сообщила ему об этом.

– И нечего так волноваться: я куплю новые, и дело с концом. Завтра же найду в справочнике телефон клиники по контролю рождаемости.

– Ты что, спятила? – загоготал Лайам. – Это же Ирландия, деточка! Здесь легче найти публичный дом, чем точку, продающую контрацептивы.

– А почему? – спросила изумленная Элли.

Лайам расхохотался вновь:

– Хорошая же ты католичка! Ты что, не знаешь, что церковь категорически против контрацепции? А в Ирландии слово церкви – закон.

– Глупость какая-то.

– Глупость это или нет, имеем то, что имеем. В Ливерпуле есть кто-нибудь, кто мог бы выслать тебе эти пилюли?

– О Боже, нет, конечно!

– Я поспрашиваю на работе. Если нужно будет, мы съездим за границу, в Ольстер, и купим все там. В противном случае мне придется подыскать себе другую подружку. Меньше всего на свете мне хочется зачать наследника.

Элли бросила в него подушку:

– А ты думаешь, мне этого хочется? Так что пока я не раздобуду таблетки, тебе надо быть поосторожнее.

Лайам раздобыл противозачаточные пилюли в коричневом флаконе лишь спустя несколько дней.

– А ты уверен, что это то, что нужно? – спросила Элли, рассматривая бутылочку без какой-либо наклейки.

– Надеюсь, что да. Они обошлись мне в пять фунтов.

– Некоторые из них белые, другие голубые, – заметила Элли, отправив в рот одну пилюлю.

– Просто они от разных производителей, вот и все, – бросил Лайам, думая уже о другом: о письме с ливерпульским штемпелем, которое пришло утром. Он был почти уверен, что в письме результаты его дипломной работы.

Вскрыв конверт, Лайам издал радостный вопль:

– У меня будет диплом с отличием! Это надо отметить, и не чем-нибудь, а самым лучшим шампанским. Надевай свои парадные тряпки, девочка: сегодня у нас праздник. Завтра я куплю газету и начну рассылать свое резюме.

Как обычно, в пабе, в который они зашли, было множество знакомых. Какая-то компания праздновала годовщину свадьбы, и Элли с Лайамом тут же присоединились к ним.

Кто-то запел ирландскую народную песню, ему стали подыгрывать на скрипке. «Такой веселой, богемной атмосферы не встретишь в Ливерпуле», – подумала Элли, напрочь забыв о том, что она ни разу в жизни не была в ливерпульском пабе и не могла знать, какая там царит атмосфера.




Глава 15


Лэйзи направила луч фонарика вдоль заднего ряда кинозала «Форум». Там обнимались парочки, не обращавшие ни малейшего внимания на происходящее на экране, – а ведь «Разговор» с Джином Хэкманом был просто превосходным фильмом. Клинт уже трижды посмотрел его (бесплатно). По его авторитетному мнению, этот фильм был одним из лучших в истории кино.

Все места были заняты. Дэйзи перевела фонарик направо.

– Посредине есть два места, – сказала она опоздавшим парню с девушкой, которые попросили усадить их в заднем ряду. «Разговор» начался пятнадцать минут назад, но было похоже, что фильм интересует их в последнюю очередь.

Дэйзи выключила фонарик, вышла из зала и подошла к другой билетерше, Пауле, которая стояла с сигаретой в руке.

– Наверное, эта пара последняя, – сказала Паула. – Я присяду: мне уже надоело стоять.

Это была милая веселая женщина с крашеными светлыми волосами и яркими губами.

Дэйзи села на сиденье рядом с ней.

– Они уселись в последнем ряду, – сообщила она. – Никогда не понимала, какой смысл приходить в кино, чтобы обниматься весь сеанс.

– Может быть, им просто некуда пойти. За те два года, пока Чез ухаживал за мной, мы так и не посмотрели как следует ни одного фильма. – Паула хихикнула. – На днях по телевизору показывали один из тех фильмов, «Моя сестра Эйлин» с Дженет Ли. Мы с Чезом точно ходили на него, но я помню только название. – Она больно ткнула Дэйзи локтем в бок. – Только не говори мне, что вы с Клинтом, сидя в кинотеатре, только и делаете, что пялитесь на экран!

– Вообще-то так оно и есть, – проговорила Дэйзи. – Клинт фанат кино и не сводит глаз с экрана, даже если фильм не очень.

– Значит, у вас есть где пообниматься и без кино.

Дэйзи хотела сказать, что такого места у них нет, но лишь многозначительно засмеялась. Они с Клинтом никогда не обнимались, или как это еще можно назвать, но она не собиралась рассказывать об этом Пауле.

– Знаешь, Дэйзи, я хотела тебе кое-что сказать, – произнесла Паула. – Та картина, которую ты подарила, сначала показалась мне непонятной, но, когда ее увидел Чез, ему очень понравилось. Он даже повесил ее над камином. «Не думал, что у нас когда-нибудь появится подобный шедевр, и не какая-нибудь репродукция, а самый что ни на есть оригинал», – вот что он мне сказал. Но мне все равно кажется, что он немного преувеличивает.

– Ты уже рассказывала мне об этом, – напомнила Дэйзи.

– Я знаю, милая. Вообще-то я еще не закончила. Сестра парня нашей Бриджит учится в художественном колледже. Ее зовут Мэри. Когда она пришла к нам несколько дней назад, твоя картина произвела на нее сильнейшее впечатление. Мэри хочет с тобой познакомиться. Ты сможешь прийти к нам на чай в воскресенье?

– С удовольствием. Можно я приду с Клинтом? С тех пор как я вышла на работу, мы с ним мало общаемся.

– Дэйзи, я и не сомневалась, что ты возьмешь его с собой. Хорошо быть влюбленной, правда? – Паула вновь толкнула ее в бок. – Между прочим, мы с Чезом до сих пор не остыли друг к другу.

Возвращаясь домой на автобусе, Дэйзи мысленно поблагодарила свою счастливую звезду за то, что ей удалось поменять офисную работу на работу в кинотеатре. Теперь она не только могла выполнять свои обязанности ничуть не хуже всех остальных, но и завела множество друзей. Так что в плане работы она была абсолютно счастлива.

Дома дела также пошли намного лучше, чем раньше, – ведь Элли сбежала в Дублин с Лайамом Конвэем. Теперь никто не пытался отобрать у Дэйзи Клинта. Но для полного счастья ей кое- чего не хватало – и сегодняшний разговор о задних рядах кинозала изрядно встревожил ее.

Со дня их с Клинтом помолвки прошло уже два месяца, но дело у них по-прежнему не шло дальше вежливых поцелуев у калитки. В последнее время Дэйзи начала вкладывать в свои поцелуи как можно больше чувства, прижималась губами к его губам, надеясь, что он обнимет ее и застонет от возбуждения, – именно так делали парни на задних рядах в кинотеатре, когда целовали своих девчонок.

Но ее пылкие поцелуи ни к чему не приводили. Дэйзи посмотрела множество фильмов и знала, что обрученные пары не просто целуются у ворот дома, а делают нечто большее – когда у них есть возможность, разумеется. И обычно первые шаги предпринимал мужчина. Дэйзи была уверена, что у Элли с Лайамом было все, абсолютно все! От одной мысли об этом у нее мурашки побежали по коже. Вот, наверное, почему Клинт так ни разу и не поцеловал ее по-настоящему! Он сдерживался, боясь, что потеряет контроль над собой и тогда у них тоже будет все…

Несмотря на то что Дэйзи любила Клинта всем сердцем, ей стало не по себе. Подумав, она решила, что будет лучше, если все и дальше пойдет так, как теперь. Надо прекращать с этими ее поцелуями, иначе Клинт действительно потеряет голову, и тогда произойдет постыдное. Вероятно, существовала золотая середина, которая устроила бы Дэйзи, но, учитывая мужскую природу, вряд ли Клинт на этом остановился бы.




К ожидавшемуся вскорости приезду Джеральда Джонсона Руби подготовила пятую спаленку, почти не использовавшуюся со времен войны. С того момента, как Джеральд с Хизер познакомились на острове Корфу, прошел лишь месяц.

– Я не хочу, чтобы кто-нибудь думал, что все это серьезно, – предупредила родных Хизер. – Мы просто друзья, и это все.

– Ты уверена? – подозрительно спросила Грета.

– Уверена, сестренка.

Джеральд оказался очень приятным молодым человеком.

«О Боже, я старею! – с грустью сказала себе Руби. – Ему скоро исполнится сорок, но я все равно считаю его молодым».

Джеральд показал им фотографии детей и покойной жены, затем Хизер показала ему снимки Роба.

Словно желая подчеркнуть платонический характер своих отношений, в субботу вечером они пошли в кино вместе с Гретой – после того как наконец уговорили ее. Пошли они, разумеется, в «Форум», где Дэйзи с гордым видом указала им их места.




Пришли результаты выпускных тестов, и Мойра, к своему восторгу, узнала, что у нее почти по всем предметам высший балл. Она уже была условно принята в два университета, один в Кентербери, второй в Норвиче, – условно потому, что для зачисления и там, и там необходимо было предоставить аттестат с хорошими оценками. Так что теперь она могла сама выбирать, где учиться.

Грета пришла в отчаяние.

– Ты тоже покидаешь дом! – повторяла она.

– Мама, ты знаешь, что я всегда хотела учиться в университете, – с характерной для нее спокойной рассудительностью отвечала Мойра. – Я много раз обсуждала с тобой этот вопрос.

– Да, но я и подумать не могла, что это произойдет на самом деле.

– Иногда я жалею, что близняшки такие смышленые. Если бы они были глупыми, как Дэйзи, то остались бы дома, – пожаловалась Грета матери.

Если учесть, что на момент экзаменов голова Элли была забита совсем другими вопросами, она сдала их не так уж и плохо.

– Дэйзи вовсе не глупая, – защищала выучку Руби. – Просто у нее необычный склад ума.

– Да не важно. Она и не думает о том, чтобы уходить из дому, ведь так? В сентябре Мойра уедет, а дочь Хизер останется. Я тут думаю, не съездить ли в Дублин за Элли – даже если мне придется поехать одной.




Клинт сдал выпускные экзамены лучше всех в школе. Дэйзи ужасала мысль о том, что он поступит в университет и наверняка познакомится там с девушками, такими же умными и красивыми, как он сам, – и, уж конечно, более красивыми и умными, чем она. Поэтому ей очень польстило, когда Клинт заявил, что не вынесет разлуки с ней.

– Знаешь, Дэйз, мне кажется, без тебя я сойду с ума, – сказал он.

Сойдет с ума! В устах такого парня, как Клинт, это прозвучало очень странно. Он всегда был спокойным, сдержанным и рассудительным, а также не был влюблен в себя, как можно было бы ожидать от человека с его внешностью. Когда Клинт обнял Дэйзи и неожиданно долго не отпускал, у нее появилось странное чувство, что он просто боится поступать в университет. Девушка с нежностью погладила его по щеке:

– Не волнуйся, Клинт, я всегда буду рядом.

Она надеялась, что Клинт скажет, как сильно он ее любит, назовет «дорогой» или как-то в этом роде – он никогда этого не делал, – но юноша лишь слегка напрягся и заговорил о фильме, который они недавно смотрели.




Мама назвала Грету дурой.

– Неужели ты не понимаешь, что Дублин – это очень большой город? Найти там Элли будет почти невозможно. Где ты будешь ее искать, кого спрашивать?

Хизер тоже считала намерение сестры безумием.

Грета вынуждена была отказаться от своего плана. Похоже, никто в доме не понимал, какой несчастной она себя чувствует. Впервые в жизни она была совсем одна – как крошечная песчинка посреди необъятной вселенной. А что если Элли не вернется? Мойра уедет в свой университет, а Хизер выйдет за этого отвратительного Джеральда Джонсона. Грета его терпеть не могла и не верила, что они с Хизер просто друзья. Рано или поздно мама умрет, и тогда она останется совсем одна, у нее не будет ни единой близкой души во всем мире. И это будет настоящее одиночество – не временное, как сейчас.

– О Боже! – прошептала Грета.

Мысль о таком будущем была невыносимой. Уж лучше умереть!

Еще лучше было бы вновь выйти замуж, но за кого?

«Это должен быть человек, который будет заботиться обо мне, – уныло думала Грета. – Сама я на это не способна».

Она вспомнила о мужчине, который так много для ее сделал, который никогда не забывал о ее дне рождения, покупал ей подарки на Рождество, был внимателен к ней каждый раз, когда приходил к ним домой.

Мэттью Дойл всегда был для Греты кем-то вроде отца, но он был лишь на двенадцать лет старше ее, и она относилась к нему так же тепло, как и он к ней. В данный моменту него были серьезные финансовые проблемы, однако Грета была уверена, что он их преодолеет.

Она решила, что из Мэттью получится очень даже неплохой муж. Оставалось каким-то образом навести его на мысль, что она станет ему неплохой женой.




В ювелирном магазине было выбрано самое тонкое, самое дешевое обручальное кольцо. Оно было не новым, и его почти наверняка сняли с пальца какой-то мертвой женщины, но это не волновало Элли – главное, это был как раз ее размер.

– Помни, Феликс единственный человек, который знает, что мы не женаты, – сказал Лайам, когда они ехали на «хиллмане» в Крегмосс.

Погода была гнетущей – полная противоположность тому дню, когда они впервые приехали в гости к Феликсу. Тогда везде цвели цветы, а в воздухе пахло свежестью, сегодня же небо напоминало серую кашу, деревья стояли голыми, и было очень грязно.

– Все остальные будут считать, что ты миссис Лайам Конвэй, что я нашел работу за границей и что ты вскоре ко мне присоединишься. Это Ирландия, детка, и здесь незамужней женщине в положении приходится очень туго. Против любовных связей тут никто особо не возражает, но беременеть не рекомендуется.

– Если бы не твоя чертова Ирландия, я бы не забеременела, – суровым тоном напомнила ему Элли. – Что было в том пузырьке, аспирин?

– Откуда мне знать? – так же сурово ответил Лайам. – Мне сказали, что это противозачаточные пилюли, и я немало заплатил за них.

– Мне придется заплатить еще больше.

– Мне очень жаль, Элли, но я делаю все, что могу, разве нет? – резонно заметил Лайам. Как будто ей сейчас хотелось слушать доводы рассудка!

– Если бы ты сразу поехала в Англию и избавилась от ребенка, нам бы не пришлось выдумывать все эти схемы.

Элли положила ладони на круглый уже животик.

– Я не смогла бы этого сделать, – прошептала она. – Это было бы убийство. Нерожденный ребенок всю жизнь являлся бы мне в кошмарах.

Лайам рассмеялся:

– Элли, ну ты и чудачка! Трахалась, как крольчиха, а теперь рассуждаешь, как средневековая крестьянка.

Он ловко вписался в поворот. До Крегмосса, Ферн-Холла и Феликса оставалось уже недалеко. Элли содрогнулась, вспомнив внимательный взгляд светло-зеленых глаз, встретивший их в первый приезд. Если бы у нее хватило храбрости сделать аборт! И если бы не ее гордость, помешавшая ей вернуться в Ливерпуль! Но Элли собиралась вернуться лишь после череды приключений, которыми можно было бы похвастаться, и зачатый вне брака ребенок не входил в ее планы.

– Странно, что ты не пыталась женить меня на себе, – заметил Лайам.

– И не буду. Коль уж на то пошло, я не хочу выходить замуж, и уж тем более за тебя.

– Ладно, тогда я и предлагать не буду, – рассмеялся молодой человек.

– Даже если ты сделаешь мне предложение, я отвечу тебе «нет». Но я не возражала бы, если бы ты остался немного подольше и не подбрасывал меня Феликсу под самое Рождество. Это Рождество будет для меня просто ужасным.

Лайам действительно нашел работу за границей: ему предложили место переводчика при представительстве ООН в Женеве.

– Понимаешь, Элли, мне сказали, что я нужен им уже в середине декабря.

Элли ему не поверила. Он просто хотел от нее избавиться и вновь вести веселую жизнь с вечеринками и тому подобным. Зачем ООН набирать новых людей накануне Рождества, когда в мире почти ничего не происходит?

Машина свернула на подъездную дорожку, ведущую к Ферн-Холлу, и остановилась. Элли вышла наружу. Лайам достал из багажника ее чемодан, в котором, помимо всего прочего, лежало купленное на его деньги симпатичное платье для беременных.

На пороге появился Феликс – бледный призрак своего младшего брата. Он показался Элли таким же мрачным, как погода. Стены дома были мокрыми, как будто долго плакали. Элли тоже хотелось плакать. Она зашла в дом. Феликс приготовил обед: суп с тушенкой и бутерброды с маргарином, а на десерт консервированные фрукты и некрепкий чай.

Лайам сказал, что ему пора, и Элли с Феликсом вышли проводить его.

– Я позвоню тебе на Рождество, – пообещал девушке Лайам.

Элли не хотелось, чтобы он остался – она уже поставила на нем крест, – но еще меньше ей хотелось, чтобы он уехал. В нем по крайней мере была какая-то жизнь – в отличие от его старшего брата.

Лайам вложил ей в руку конверт:

– Это моя зарплата за последнюю неделю, пятьдесят фунтов. Эти деньги помогут тебе первое время. Береги себя. Элли. Не забывай, что ты беременна.

Как будто она могла об этом забыть!




Отсутствие Элли не испортило праздничного настроения в доме миссис Харт. В гостиной были развешаны бумажные гирлянды и «дождик», а елка была такой высокой, что поместилась только в прихожей. Хизер посвятила ее украшению целый вечер. Должен был приехать Джеральд Джонсон с детьми – десятилетним Лореном и двенадцатилетним Руфусом, – поэтому Хизер хотелось придать дому особенно нарядный вид. Студенты разъехались по домам, поэтому места хватало. На праздничный обед пригласили Клинта с родителями – отвратительной Пикси Шоу и ее мужем Брайаном.

– Руб, черт возьми, – горячо заговорила Пикси, как только вошла в дом, – здесь совсем ничего не изменилось с тех пор, как я была у вас последний раз! У тебя все те же обои. И как ты до сих пор терпишь эту древнюю кухню? Я никогда не могла этого понять.

Ее глаза бегали, осматривая помещение.

– А мне нравится, – неожиданно заявил Клинт. – В этой кухне есть своеобразие.

– Мне она тоже нравится, – вступился Джеральд. – В ней есть не только своеобразие, но и старомодный шарм.

Он улыбнулся Хизер, которая, слегка зардевшись, улыбнулась ему в ответ.

– Я не хочу здесь ничего менять, – сказала Грета, которая так и не простила Пикси после того, как много лет назад та разорвала дружбу с ней.

Даже обычно невозмутимая Мойра, вернувшаяся из Норвичского университета, сурово произнесла:

– Мне наша кухня тоже нравится.

– Да дело же не в том, нравится вам это или не нравится, – не смущаясь, продолжала Пикси.

– Знаешь, Руби, дом действительно выглядит обветшалым, – сказал Мэттью, обводя взглядом гостиную с таким видом, словно он никогда здесь раньше не бывал.

– Время от времени я подкрашиваю стены или покрываю обои эмульсионной краской, – ответила Руби, которую всегда мало интересовало мнение других людей.

Как и она сама, дом постепенно старел, но еще некоторое время мог протянуть и так.

– Кто-нибудь хочет выпить перед обедом? – спросила Руби.

– Я бы не отказалась от коктейля, – сказала Пикси.

– Боюсь, Пикси, что у нас нет коктейлей. Есть красное и белое вино, херес и пиво. Выбирай.

– Плохо… Брайан купил нам на Рождество шейкер для коктейлей, правда, милый? Если бы я знала, то взяла бы его с собой. Я выпью хереса – если можно, сладкого.

– У меня есть только полусладкий.

– А я бы выпил пива, – сказал Брайан.

Грета вскочила на ноги:

– Мама, я сама принесу выпивку, а ты занимайся обедом.

– Руби, тебе помочь? – спросила Пикси.

– Спасибо, Пикси, я справлюсь сама, – ответила Руби, подумав, что мать Клинта обязательно обратит внимание на то, что у нее те же кастрюли, которые были пятнадцать лет назад, и тогда она может не совладать с желанием ударить эту дуру.




После обеда Пикси и Брайан Шоу отправились домой за шейкером. Вскоре зашли на чай Уайты и Донованы. Когда Элли Уайт познакомили с Джеральдом Джонсоном и его детьми, она постаралась скрыть свое огорчение. Видимо, она почувствовала, что к потере единственного сына вскоре может добавиться и потеря его жены. Хизер могла сколько угодно заявлять, что они с Джеральдом просто друзья, но всем было понятно, что это не совсем так.

– Я думаю, после свадьбы они переселятся в Нортгемптон, – тихо сказала Элли Руби.

– Пока что никто из них ни слова не говорил о свадьбе.

– Интересно, Дэйзи захочет уехать с ними? Она ведь дочь нашего Роба, и скоро у нас останется только она.

– Дэйзи ни за что не оставит Клинта Шоу, – сказала Руби. – Ты знаешь, что он устроился на работу в театр? Пока только подсобным рабочим: раскрашивает декорации и все такое. Но он считает, что этот опыт пригодится, когда он поедет в Голливуд и начнет карьеру режиссера.

– Дэйзи уже говорила мне об этом, – печально улыбнулась Элли. – Иногда я задумываюсь, как бы Роб относился к Клинту. Мне трудно даже представить, что мог бы сказать сорокалетний Роб своей дочери по поводу ее ухажера. В моей памяти он навсегда останется двадцатитрехлетним. – Элли вздохнула, в ее глазах отразилось страдание. – Бедный Роб! Ему так и не удалось состариться – как и Ларри.




Когда на следующий день они пришли на чай к Уайтам, Руби сразу вспомнила вчерашние слова Элли. Хизер с ними не пошла: она с Джеральдом и его сыновьями отправилась смотреть пантомиму в «Эмпайр».

– Надо было не пускать ее, – смущенно проговорила Руби. – Не сегодня, понятно, – было уже слишком поздно, ведь дети так ждали этого похода, – а несколько недель назад, когда они еще только собирались покупать билеты. Она должна была сейчас быть с нами. О Боже, я самый бестактный человек на свете!

Крис Райан тоже присутствовал, что лишний раз напомнило Руби о ее бестактном поведении по отношению к окружающим. Он пришел с женой, которая была лишь ненамного старше дочерей Руби, и сыном, тихим десятилетним мальчиком, страдающим от астмы.

На прошлых семейных собраниях такого рода Крис с Руби обычно ограничивались приветствием и парой вежливых слов. Однако сегодня Крис проследовал за ней на кухню, куда Руби зашла, чтобы выпить воды после слишком бурной игры в шарады.

– На прошлой неделе я много думал о нас, – сказал он.

– Да? – только и смогла выговорить захваченная врасплох Руби.

– Да, о нас с тобой. Ты знаешь, что месяц назад мы все сильно перепугались за Тимми? У него был жуткий приступ, и мы боялись, что он умрет.

– Нет, я не знала. Мне очень жаль. Мне только было известно, что у него астма, и это все.

– Приступ был просто ужасным, и мы решили, что он не выживет. – Глаза Криса стали еще грустнее. – Теперь я знаю: видеть страдания своего ребенка – это самая нестерпимая пытка. Ты готов отдать все, что у тебя есть, лишь бы облегчить боль, даже если придется принять ее на себя. В такие минуты ты забываешь обо всех и вся. Наверное, именно так ты себя чувствовала, когда твои девочки потеряли Роба и Ларри.

– Ты прав, – кивнула Руби.

Крис невесело усмехнулся:

– Чтобы понять это, мне понадобились все эти годы. Я был тогда слишком эгоистичен, правда?

– Я бы так не сказала.

Он стоял, прислонившись к стене и сунув руки в карманы. Когда у них был роман, Крис казался Руби очень привлекательным, обладающим особым шармом мужчиной. Если бы они продолжали жить вместе, ее мнение на этот счет, вероятно, осталось бы прежним. Но сейчас перед ней стоял стареющий шестидесятилетний мужчина с редеющими волосами, и в его внешности больше не было ничего особенного.

– Я хотел поговорить с тобой по двум причинам, – продолжал Крис. – Во-первых, мне хотелось извиниться за свой эгоизм, во-вторых, попрощаться. Мы втроем уезжаем в Новую Зеландию, и вполне возможно, что мы с тобой больше никогда не увидимся. Ливерпульский воздух вреден для Тимми: здесь слишком сыро. Кроме того, после выхода на пенсию я чувствую себя каким-то потерянным. Я собираюсь открыть собственное детективное агентство.

– Желаю удачи. Надеюсь, здоровье Тимми улучшится, а твои дела пойдут хорошо. – Руби протянула руку, и Крис пожал ее.

– Руби, я часто думаю о том времени, когда мы были вместе и собирались пожениться, – сказал он, не отпуская ее пальцы. – И я всегда буду жалеть о своей глупости.

Руби вырвала руку:

– Не стоит. Прошлого не воротишь, и какой смысл постоянно вспоминать о том, что случилось почти двадцать лет назад? Лучше смотреть в будущее – я всегда поступаю именно так.




Вскоре после Рождества Мэттью выставил на продажу свой огромный дом в Ормскирке – ему срочно понадобилась наличность – и сказал Руби, что поживет у нее, пока не найдет жилье подешевле.

– А я думала, что у тебя полным-полно домов и квартир! – воскликнула Руби, услышав об этом.

– Я избавился от них еще много лет назад. Доход от них не стоил вложенных денег и хлопот.

– Но ведь от этого дома ты не избавился?

– Это совсем другое дело. Это мой второй дом, место, где я всегда могу укрыться от неприятностей.

Руби почесала затылок:

– Свободна только маленькая спальня, но там даже яблоку негде упасть. Во всех остальных живут студенты. Ты владелец дома, и селить тебя туда было бы нечестно.

– Спасибо, Руб, меня эта спальня вполне устроит. Я ведь ненадолго.

Руби подготовила комнату для временного жильца, покрасив двери и рамы белоснежной краской, а стены – нежно-голубой. Результат понравился ей самой. Кроме того, Руби купила комплект нейлонового постельного белья, которое не нужно утюжить, и ковер, который она повесила на стене рядом с кроватью. Женщина вдруг осознала, что ждет переезда Мэттью с нетерпением. Если бы не ее склочный характер, они могли бы стать друзьями еще много лет назад.

«Наверное, я причинила самой себе больше зла, чем все остальные люди вместе взятые», – в который уже раз сказала себе Руби.




– Очень неплохо, – одобрительно заметил Мэттью в день своего приезда, после завтрака. Все остальные уже разошлись, и они с Руби остались в доме одни. Было первое февраля. Стоял пронизывающий холод, хотя небо было чистым. Над горизонтом висело солнце, слишком слабое, чтобы хоть немного растопить корку льда, покрывшую землю. Сад превратился в морозное царство, а голые деревья, покрытые пушистым инеем, поражали своей неземной красотой. Этот день Руби было суждено запомнить навсегда, и впоследствии она все время вспоминала о нем с сожалением – несмотря на свой принцип «никогда не жалеть о том, что прошло».

– Надеюсь, кровать достаточно длинная для тебя, – сказала она.

– Обычно мне хватает длины.

– Мне кажется, что в последнее время ты стал еще выше, – заметила Руби.

– Я худею, вот в чем дело. Наверное, это какой-то оптический обман.

– Я постараюсь откормить тебя. Надеюсь, тебе нравится обычная еда. Мне некогда заниматься всякими эксклюзивными блюдами. Пойду сделаю чай, – сказала она и повернулась, чтобы уйти, но Мэттью схватил ее за руку.

– Я с удовольствием буду есть то, что ты готовишь, Руби.

– Это то немногое, чем я могу отблагодарить тебя за твою доброту. Ведь ты столько для нас сделал.

– А ты когда-нибудь задавалась вопросом, почему я все это делал?

– Иногда, – неопределенно пожала плечами Руби. – Я решила, что дело в том, что я напоминаю тебе о Фостер-корт и о твоей бабушке. Кроме того, я и мои дочери всегда были твоей второй семьей.

– Ты серьезно так думаешь? – Мэттью слегка нахмурился, а его глаза потемнели. Руби почувствовала, что длинные худые пальцы, державшие ее руку, напряглись.

– А как еще я могу думать?

– Ну, могла быть и другая причина.

Пальцы Мэттью начали едва заметно дрожать.

– И какая же?

Отпустив ее руку, Мэттью сел на кровать:

– Мне всегда было сложно говорить с тобой. Поскольку я был человеком небедным, ты считала, что я пытаюсь покровительствовать тебе. Тебе нравится держаться с людьми на равных, а еще лучше – смотреть на них сверху вниз. Но сейчас положение изменилось.

Он робко взглянул на нее, и Руби сразу вспомнила их первую встречу и то, каким неуверенным в себе он тогда казался. Впоследствии она ни разу не видела в глазах Мэттью такого выражения.

– К концу года я, наверное, стану бедняком, так что сейчас я могу сказать тебе, что чувствую – что я чувствовал всегда, с того самого момента, как ты вошла в дом, вся перепачканная краской. Я…

Зазвонил телефон.

– Секундочку, – сказала Руби и побежала вниз.

Звонил Клинт – ему, разумеется, нужна была Дэйзи.

– Она у зубного, – сообщила Руби. – Разве она тебе не говорила?

– Да, говорила, я просто забыл. – Клинт начал пространно объяснять, что они с Дэйзи должны были встретиться в полдень, но он опоздает, поэтому он предлагает встретиться в «Макдональдсе», а не возле театра. – Если меня не будет, я зайду в «Форум» во второй половине дня.

Возле телефона на стене висело зеркало, и Руби стала рассматривать свое отражение. Она выглядела явно моложе своих пятидесяти семи лет, и ее все еще можно было назвать красивой – но это была красота приближающейся старости. Черные волосы посеребрила седина. Перед Рождеством Руби подкрашивала их, но краска уже почти смылась. Кожа на шее становилась дряблой, и пора было переходить на свитера с высоким воротом. Голос Клинта все жужжал в трубке, и мысли Руби перешли на сказанное Мэттью пять минут назад: она поняла, что именно он не успел ей сказать. Он едва не сказал, что любит ее! Но когда эти слова уже готовы были сорваться с его языка, она пошла отвечать на телефонный звонок.

На лестнице послышались быстрые шаги. Мэттью с каменным лицом спустился в прихожую. На нем был пуховик, и было очевидно, что он собирается уходить.

– Клинт, – торопливо проговорила Руби, – заканчивай, у меня дела.

– Не забудьте передать все Дэйзи.

– Хорошо.

Она положила трубку в тот самый момент, когда Мэттью открывал входную дверь.

– Так что ты хотел мне сказать? – спросила Руби.

Ее охватила дрожь, а сердце готово было выскочить из груди. Надо было обязательно дослушать то, что Мэттью собирался сказать, и послать этот телефонный звонок ко всем чертям!

– Это уже не важно, – с горечью в голосе ответил Мэттью. – Ничего серьезного.

Хлопнула входная дверь. Издав стон отчаяния, Руби опустилась на пол, ее голова упала на грудь. Она сделала в жизни немало ошибок, но та, которую она совершила только что, была самой ужасной.




Элли и не догадывалась, что Рождество может быть таким убогим. Они с Феликсом ходили на ночную службу в деревенскую церквушку, и на следующий день девушка проснулась очень поздно.

«Рождественское утро…» – мрачно подумала она и представила себе такое же утро дома и кучу подарков под елкой. В этот день бабушка всегда готовила изысканный завтрак, и все домочадцы собирались за праздничным столом, а после отправлялись к своим подаркам. Целый день работал телевизор, даже если его никто не смотрел, и рождественские гимны можно было услышать в каждом уголке дома.

Элли решила, что пора вставать, и спустила одну ногу с кровати, но тут же скривилась и забралась обратно под одеяло. Линолеум был ледяным, а тапочек у нее не было. Ей удалось одеться, не выбираясь из постели. Ее животик рос очень быстро, хотя ребенок должен был родиться лишь в мае, и девушке уже приходилось носить одежду для беременных. Расправив плечи и сделав глубокий вдох, Элли пошла вниз.

– Доброе утро, Элли.

Феликс сидел в «гостиной» – темной комнатушке в задней части дома. В камине нехотя горел огонь, а на каминной полке стояло с полдюжины рождественских открыток. Лайам открытку не прислал – а также, вопреки обещанию, не позвонил. Впрочем, у Элли не было ни малейшего желания разговаривать с ним.

– Хочешь чаю? – учтиво предложил Феликс.

– Хорошо бы.

Брат Лайама почему-то относился к Элли почти как к инвалиду – готовил ей еду, убирал за ней посуду, – против чего она особо не возражала. Уж лучше так, чем делать все самой.

Феликс пошел за чаем, а Элли уселась в одно из старомодных кресел и поднесла руки к огню. Кресло было сырым, как и все в доме – стены, полы, мебель, постель… Ничего удивительного, что Лайам с сестрой уехали отсюда при первой же возможности. Даже их мать сбежала сразу после смерти мужа. По словам миссис МакТаггарт, три раза в неделю приходившей стирать белье и убирать в доме, отец Лайама и Феликса был неудачником. Иммону Конвэю принадлежала деревенская аптека, которую можно было назвать золотым дном – ведь она была единственной аптекой на много миль вокруг. Однако он категорически отказывался потратить хотя бы пенни на свою семью. Все свои заработки он просаживал на скачках, поэтому, когда у него случился инфаркт, жене и детям ничего не досталось.

Аптека перешла к Феликсу, но теперь ее уже нельзя было назвать золотым дном – по крайней мере так с грустью в голосе сказала миссис МакТаггарт. Некоторое время назад в деревне открылся супермаркет – очень маленький, но тем не менее… В нем продавались аспирин и пластинки от кашля, таблетки от простуды и лейкопластырь, и все это было намного дешевле, чем в аптеке, – поэтому люди теперь обращались к Феликсу лишь в том случае, если лекарство продавалось только по рецепту или отсутствовало в супермаркете.

Феликс принес чашку некрепкого, как всегда, чая.

– Чего бы ты хотела на завтрак? – спросил он, внимательно глядя на Элли сквозь стекла в бледной оправе.

– Поджарь пару гренок, – вздохнула Элли.

Взгляд Феликса уже не раздражал ее: он смотрел так на всех людей без исключения. Он словно пытался разглядеть в них какие-то качества, которые они скрывали от других.

– На обед у нас будет курица, – с гордостью объявил Феликс. – Скоро придет Нейла и поджарит ее.

Слово «курица» было сильным преувеличением – на самом деле это был цыпленок размером с голубя. Жить на доход от аптеки было непросто, и иногда Элли было даже жаль Феликса – хотя обычно она относилась к неудачникам с презрением. Но Феликс никогда не жаловался, не выходил из себя и обладал терпением Иова – так сказала бы бабушка. Вообще-то в последнее время Элли ловила себя на том, что испытывает к брату Лайама нечто вроде симпатии. Она решила, что дела Феликса пошли бы лучше, если бы он избавился от Нейлы Кенни, помогавшей в аптеке еще его отцу. По совместительству Нейла была подружкой Феликса, так что ничего удивительного, что он не мог ее уволить.

Их связывали очень странные отношения. Элли ни разу не видела, чтобы они касались друг друга, не говоря уже о поцелуях. Сначала она решила, что они занимаются всем этим в обеденный перерыв в аптеке, но миссис МакТаггарт сказала, что в обед Нейла обычно ходит домой, а Феликс выпивает полпинты пива «Гиннесс» в одном из местных пабов.

Нейла Кении была старше Феликса. Это была высокая худая женщина лет тридцати пяти с похожими на паклю волосами и лицом, которое даже самый добросердечный человек на свете вынужден был бы назвать некрасивым. Было похоже, что поношенная, бесформенная одежда, в которой она ходила, приобретена в магазине «секонд-хэнд». Когда холодные глаза Нейлы враждебно смотрели на Элли, той становилось немного не по себе.

Из всех новых знакомых больше всего Элли нравилась миссис МакТаггарт. Женщина приносила ей домашние лепешки и коржики, и, если бы не это, Элли голодала бы: ведь даже те тосты, которые ей готовил Феликс, были ужасными – либо недожаренными, либо подгоревшими. В Крегмосс до сих пор не провели газ, а древняя электрическая печь вела себя непредсказуемо.

Сложно было сказать, кто именно – Нейла или печка – был виноват в том, что праздничный рождественский обед оказался безнадежно испорчен: курица была почти сырой, картошка твердой, а брюссельская капуста раскисла.

За обедом Нейла подвергла Элли настоящему допросу. Словно пытаясь уличить девушку во лжи, она в который раз задавала одни и те же вопросы.

– Где вы поженились? – подозрительно спрашивала она. – В каком платье ты была? Было ли у вас свадебное путешествие? Почему ты не поехала с Лайамом в Женеву?

– Если ты еще не заметила, я жду ребенка, – ответила Элли на последний вопрос.

– Твое обручальное кольцо ужасно тонкое. Оно не новое?

– Да. У нас просто не было денег на что-нибудь приличное.

Нейла стала убирать со стола. Сидя на своем месте, Элли подумала, что, судя по отсутствию ложек, никакого праздничного пудинга не будет – как и спиртного.

Затем Нейла принесла поднос с тремя чашками чая и тремя пирожками с мясом.

– Надеюсь, пирожки хорошие. Я купила их в супермаркете и немного разогрела в духовке.

Когда Элли раскусила пирожок, то обожгла язык о его мясную начинку. Вскрикнув, она вскочила и пошла за водой в столетнюю кухню, выходившую окнами в жалкий голый сад. Девушка встал а у мойки, подставила язык под струю ледяной воды и подумала, как глупо она, должно быть, выглядит – а также как она несчастна и как ужасно все вокруг.

– Элли, с тобой все в порядке? – спросил с порога Феликс.

– Почти. Послушай, мы можем сходить в какой-нибудь паб? Это сразу вылечит меня.

К тем деньгам, которые дал Лайам, Элли до сих пор не притрагивалась, но сейчас ей отчаянно хотелось оказаться вне стен этого убогого дома.

– Сегодня пабы закрыты. Кроме того, в здешних пабах появление женщин не приветствуется, так что, даже если бы они были открыты, путь туда тебе заказан.




Время никогда еще не тянулось для Элли так медленно. Ей было совсем нечем заняться, некуда пойти – разве что в деревню. Пару раз сходив туда, она решила, что больше не появится там никогда. В Крегмоссе почти не было магазинов – только жалкий «супермаркет», аптека, крошечное почтовое отделение и магазин, в котором продавали шерсть, товары для шитья, детские вещи и одежду для взрослых, которую Элли не надела бы даже под страхом смерти. Местные жители были весьма дружелюбны и останавливались посреди улицы, чтобы поболтать с ней, но Элли все равно казалось, что они не верят, что она жена Лайама, и пытаются поймать ее на противоречиях.

«Интересно, как бы они поступили, если бы узнали правду? – спрашивала себя девушка. – Забросали бы меня камнями, забили палками, изгнали из деревни или запретили бы посещать церковь?»

Раз в неделю в Крегмосс приезжал библиотечный фургон, и почти все свое время Элли проводила за книгами. Феликс настоял на том, чтобы она посетила местного врача, и тот, осмотрев Элли, посоветовал бороться с лишними килограммами, появившимися вследствие беременности.

– Вам надо заниматься физическими упражнениями, – суровым тоном произнес доктор О'Хара после того, как занес в свою тетрадь срок предполагаемого рождения ребенка. Акушеров в деревне не было, и он принимал роды сам.

Чтобы не сойти с ума и не забыть, что за пределами Крегмосса по-прежнему течет обычная жизнь, раз в несколько недель Элли садилась в автобус и ехала в Дублин, где долго бродила по магазинам. Она почти ничего не покупала: деньги Лайама следовало сохранить до появления ребенка, ведь после этого ей надо будет уехать из Ферн-Холла. Единственное, что она себе позволяла, – это чашка кофе. Заказав кофе, девушка обычно долго сидела за столиком, вдыхая бодрящий аромат и размышляя о будущем. – в Ферн-Холле делать это было невозможно, там отсыревали даже мозги.

Но и с ясной головой Элли сложно было представить, что она будет делать после рождения ребенка. В конце концов она решила, что лучше вообще об этом не думать, а просто дождаться родов и посмотреть, какое у нее будет настроение. Если ребенок будет вести себя хорошо, она купит специальную сумку и возьмет его с собой в будущие приключения, от которых Элли не собиралась отказываться.




Зима закончилась, и вместе с погодой улучшилось настроение Элли. Сад, который казался ей совсем голым, внезапно пробудился от сна. Деревья покрылись белым и розовым цветом. Элли вынесла кресло наружу, чтобы читать в саду, под теплым весенним солнцем. После того как миссис МакТаггарт заканчивала свои дела по дому, они обычно пили кофе и болтали.

Миссис МакТаггарт была приятной пухлой вдовой с румяными щеками и тремя взрослыми сыновьями. Двое из них работали на близлежащих фермах, а младший, Брэндан, сидел в тюрьме в Белфасте.

– Он террорист, – с гордостью заявила женщина. – Он в кого-то бросил бомбу и не попал, но его все равно посадили в тюрьму.

– Мне нравится имя Брэндан, – заявила Элли.

Тебе бы понравился и сам Брэндан – он очень милый мальчик. Он учился в одном классе с твоим Лайамом. Это были сущие дьяволята: они вечно попадали в неприятности.

– А каким был Феликс в детстве? – спросила Элли. Ей сложно было представить, что Феликс тоже когда-то был ребенком.

– Умным. Ты уж меня прости, но он намного умнее Лайама. Феликс должен был поступить в университет, но, когда подошло время, он так и не решился уехать. Кроме того, у него не было денег. Лайаму было тринадцать, Монике четырнадцать, а их бедная мама страдала из-за загулов мужа. Поэтому Феликс остался дома. Несмотря на его мозги, единственная работа, которую он смог найти, – это место бармена в «Розе».

Обычно улыбчивое лицо миссис МакТаггарт помрачнело.

– Да, нехорошо получилось, – заметила Элли, подумав про себя, как все же скучно ей живется, если ее смог заинтересовать даже такой банальный рассказ.

– Вот и я о чем! Возможно, Феликс будет вознагражден в другой жизни: в этой ему пока что не слишком везет. Спустя пять лет его папаша ни с того ни с сего помер. К тому времени Моника уже переехала в Лондон, а Лайам собирался поступать в университет. Едва гроб с телом Иммона Конвэя засыпали землей, как его жена собрала вещи и уехала к сестре, оставив Феликсу аптеку и дом, который никто никогда в жизни не купил бы. А еще эта Нейла Кении, – загадочно добавила миссис МакТаггарт.

– А при чем здесь Нейла Кении? – поинтересовалась Элли. – И про какие «загулы» вы говорили?

– Мне не следовало тебе все это рассказывать.

– Ну почему же? Я никому ничего не скажу. К тому же я скоро отсюда уеду, вы же знаете? Так что даже если вы расскажете мне все, вреда никому не будет.

– Да дело не в этом. Разносить сплетни нехорошо. – Миссис МакТаггарт укоризненно глянула на Элли, как будто та склоняла ее к смертному греху. – Не думаю, что в Крегмоссе есть хоть один человек, который не знал бы обо всех этих слухах.

– Но если об этом известно всем, то какие же это слухи?

– Ты думаешь? Ну ладно, если я тебе расскажу кое-что, никакого вреда и впрямь не будет.

Было заметно, что пожилая женщина умирает от желания поделиться тем, что знает.

– Дело в том, – сказала она, понизив голос до шепота, хотя в саду не было никого, кроме них и пары птичек, – что Нейла Кенни десять лет путалась с Иммоном Конвэем!

– Да вы что! – Элли была по-настоящему шокирована. – Вы хотите сказать, что они спали вместе?

– Сомневаюсь, что они спали, – скорее наоборот.

– Десять лет? Но ведь это Ирландия! А я думала, что здесь невозможно раздобыть контрацептивы. И как им удавалось десять лет заниматься любовью и при этом не наделать кучу детей?

Элли охватила досада. Она занималась любовью с сыном Иммона Конвэя всего лишь несколько месяцев и при этом принимала противозачаточные пилюли, но, несмотря на это, забеременела.

Миссис МакТаггарт понизила голос еще сильнее:

– У Нейлы никогда не было месячных, так что она не может иметь детей.

– Но откуда вы это знаете?!

– Здесь все всё знают, это же Крегмосс! – неодобрительно поджав губы, проговорила женщина. – Теперь ты понимаешь, что здесь произошло? Феликсу достались в наследство от отца не только дом и аптека, но и любовница. Он прочно увяз в этом болоте. Рано или поздно они с Нейлой поженятся – по крайней мере так считают все здесь. Есть люди, которые слишком хороши для этого мира, и Феликс Конвэй как раз из их числа. Он настоящий святой.




Глава 16


Заголовок в «Эко» гласил: «Местная строительная фирма получает долгожданную поддержку».

«Охваченная кризисом компания "Дойл Констракшн" была перекуплена "Мидельйен" – компанией, за последнее время построившей немало грандиозных сооружений в Лондоне и других крупных британских городах. Представитель "Мидельйен" заявил, что все существующие контракты будут выполнены вовремя. Мэттью Дойл, основатель "Дойл Констракшн", остается исполнительным директором ливерпульского филиала этой крупной компании, однако в совет директоров не войдет…»

Вздохнув, Руби отложила газету. Мэттью не стал сообщать ей лично хорошую новость – по крайней мере, ей эта новость показалась хорошей, – а предоставил возможность узнать все самой.

Женщина еще раз вздохнула, осознав, что на самом деле все не так. Мэттью просто не захотел лично рассказывать ей о происшедшем. В последнее время он заходил в дом миссис Харт очень редко, да и то только по вечерам и в выходные, то есть когда в доме были и другие люди. Прожив на втором этаже несколько недель, Мэттью купил двухкомнатную квартирку в недавно возведенном доме в Гэйтакре. Грета помогала ему вешать шторы.

Руби поморщилась. Но как же она его обидела тогда! Однако, если честно, она со дня их знакомства только и делала ему больно.

«Наверное, Мэтт и впрямь сильно меня любил – иначе не стал бы терпеть мои выходки так долго», – с грустью подумала Руби.

Но любит ли он ее по-прежнему? Возможно, у него кончилось терпение: Мэттью собирался открыть ей свою душу, а в ответ получил то, что иначе как пощечиной и назвать было сложно. Руби решила, что не удивится, если Мэттью ее возненавидит.

С того памятного утра она смотрела на него совсем по-другому, чем раньше, – не как на друга, не как на человека, который так раздражал ее когда-то, а как на мужчину. Руби осознала, что была бы совсем не прочь очутиться в постели с Мэттью Дойлом, уснуть в его объятиях, выйти за него, если бы он предложил это. Та дрожь возбуждения, которая всегда охватывала ее в его присутствии, вернулась, однако теперь она была смешана с болью. Невысказанное им чувство стало ключом к сердцу Руби – но, к сожалению, слишком поздно.

Руби поклялась себе, что рано или поздно сделает так, чтобы они с Мэттью остались наедине, и тогда она заставит его произнести слова, что он собирался сказать в то солнечное февральское утро. Возможно, Мэттью и впрямь махнул на нее рукой – но она от него отказываться не собиралась.




– Сорок один! – поморщилась Грета, разглядывая свое отражение в зеркале. – Но ведь я чувствую себя намного моложе! А на сколько я выгляжу?

– Моложе, конечно, – уверила ее сидящая на кровати Хизер. Ей вдруг вспомнилось, что прошло ровно двадцать лет с тех пор, как она точно так же сидела на постели и следила за тем, как ее сестра наносит макияж ко дню рождения. Но тогда Грете исполнялся двадцать один год.

– А я выгляжу на сорок? – спросила Хизер. До ее дня рождения оставалось две недели.

– От силы на тридцать. Эта помада подойдет?

– Темновата. У тебя слабость к помаде темного цвета. С такой внешностью тебе нужно что-нибудь посветлее.

– Ты всегда это говоришь.

– Если тебя не интересует мое мнение, зачем ты спрашиваешь?

Грета стерла помаду салфеткой и нанесла более светлую.

– А такая годится? – спросила она.

– Намного лучше.

– А что мне надеть? – проговорила Грета, встав и рассматривая свою половину гардероба.

Хизер пожала плечами:

– Что угодно. Мы всего лишь идем в ресторан.

– Надо было устроить вечеринку.

– И кого бы мы пригласили?

– Не знаю… Может, сотрудников?

– У всех семьи, – ответила Хизер. – Мы одни не замужем.

Грета вытащила из шкафа цветастое платье из шифона, критически его оглядела и решила, что оно будет неплохо смотреться с черным бархатным жакетом.

– Странно, что Джеральд не приезжает на Пасху, – заметила она. – Осталась неделя. Приедет Мойра из своего Норвича, придут Мэттью и Дэйзи с Клинтом. Мы бы устроили старомодное семейное торжество, и маме было бы приятно.

– Я больше не встречаюсь с Джеральдом.

– Что? – Грета повернулась так резко, что едва не упала, и изумленно посмотрела на сестру. – Я знаю, что сначала это была всего лишь дружба, но мне казалось, что потом ваши отношения переросли в нечто более серьезное.

– Было дело, – спокойно произнесла Хизер. – Он предложил мне выйти за него.

– И что ты ответила?

– Сначала я не знала, что и сказать. Я подумала, что мне придется жить в чужом городе, уехать из этого дома… – Хизер окинула взглядом комнату, в которой она прожила почти всю жизнь. – Я попыталась представить себе, как это – лишь изредка видеть маму, тебя, мою Дэйзи. Еще я задала себе вопрос, полюбят ли меня дети Джеральда и смогу ли я их полюбить.

– И что ты решила? – спросила Грета, усаживаясь на свою постель. Сестры в тысячный раз посмотрели друг другу в глаза через разделявшее их кровати узкое пространство.

– Я решила, что смогу справиться со всем этим, – покивала головой Хизер. – Так что я ответила Джеральду «да».

– Но ты же сказала, что больше не встречаешься с ним?

– Я и не встречаюсь. – Суровые черты лица Хизер на миг исказила невеселая улыбка. – Я никому не рассказывала о предложении Джеральда – наверное, просто ждала подходящей возможности. Как-то вечером, вскоре после объяснения, Джеральд позвонил мне. Мы стали обсуждать совместное будущее, и он сказал, сколько зарабатывает в своем банке. Его зарплата намного меньше, чем моя, и я предложила ему такой вариант: я найду работу в какой-нибудь юридической фирме в Нортгемптоне, а он будет смотреть за детьми.

– И что он ответил?

– Он буквально взбесился, – округлив глаза, сказала Хизер. – Заявил, что это самая глупая мысль, которую он когда- либо слышал, и что я его ужасно огорчила. Мужчины должны работать, а женщины – сидеть дома и заниматься хозяйством. Как будто если все пойдет иначе, цивилизация рухнет.

– Вот дурень! – только и смогла выговорить Грета.

– Ты тоже так считаешь?! – возмущенно произнесла Хизер. – Я ответила, что ничего плохого не будет, если мы обсудим этот вопрос, и он окончательно вышел из себя. Мне это очень не понравилось, и я сказала ему, что не хочу выходить замуж за мужчину, у которого не хватает смелости просто обсудить важный вопрос. Потом я бросила трубку, и после этого мы не разговаривали ни разу.

– Он обязательно должен перезвонить и извиниться.

– Это ничего не изменит. Между нами все кончено.

– Да ты что? Вот так просто?

– Вот так просто, – Хизер щелкнула пальцами. – Да, я любил а Джеральда, но после этого разговора у меня пропало всякое желание его видеть.

– Поверить не могу.

– Я понимаю тебя. Если честно, эта ситуация немного меня напугала. – Глаза Хизер вновь расширились. – Что если бы я вышла за него и лишь после этого узнала, какой он человек? – Она вскочила на ноги. – Давай быстрее, Грета, а то мы опоздаем. Надеюсь, ты не собираешься надевать это платье? Оно очень тонкое, а на улице холодно.

И не подумав возражать, Грета повесила шифоновое платье обратно в шкаф и достала другое, более теплое.

– А я надеялась, что ты выйдешь замуж, – сказала она.

– Это еще почему?

– Тогда бы я не чувствовала себя предательницей, если бы вышла замуж сама.

По опыту Хизер знала, что Грета всегда делала лишь то, чего ей хотелось, – в том числе и в вопросе замужества. Хизер очень не понравилось, когда на Корфу ее просто выбросили при появлении первого же ухажера, – но это не убило в ней любви к сестре. Мысль о том, что ей придется расстаться с Гретой, получить всю комнату целиком в свое распоряжение, была нестерпимой, но Грета, похоже, ничего подобного не чувствовала.

– У тебя кто-то есть на примете? – спросила Хизер.

За последнее время Грета несколько раз ходила на свидания, но всегда отказывалась признаваться, с кем.

– Что-то в этом роде.

– И что это означает?

Грета хихикнула:

– Это означает, что у меня есть кто-то на примете.




Три месяца спустя, в знойный июльский день, блудная дочь Греты вернулась в дом на краю Принцесс-парка с чудесным двухмесячным сыном по имени Брэндан.

– Ты подоспела как раз к свадьбе, – сообщила Мойра, открыв сестре дверь. Она лишь несколько дней назад приехала из университета.

– К чьей свадьбе?

– К маминой. В следующий вторник она выходит за Мэттью Дойла.




Роды прошли необычайно легко и почти без боли. Чтобы ненароком не пропустить их начало, миссис МакТаггарт последние несколько недель заходила в Ферн-Холл каждое утро, кроме того, в середине дня приходила Нейла Кении.

Как-то утром, в начале двенадцатого, Элли почувствовала, что в ее животе что-то происходит, и позвонила доктору О'Хара, который приехал спустя несколько минут. Два часа спустя она уже была матерью замечательного мальчика.

– И почему женщины так много говорят о родах? – спросила Элли у доктора, когда он вложил ей в руки новорожденного.

– Потому что у некоторых роды протекают намного тяжелее, чем у вас. Спросите у миссис МакТаггарт – я принимал роды и у нее.

– Это была агония! – воскликнула миссис МакТаггарт. – Много часов невыносимой муки, и каждые последующие роды были хуже предыдущих. Элли, как ты собираешься его назвать?

– Брэнданом, – уверенно ответила девушка.

Пожилая женщина порозовела от удовольствия:

– Надеюсь, он доставит тебе столько же радости, сколько мне доставил мой Брэндан.

Доктор О'Хара удивленно поднял бровь:

– А эта радость включает в себя срок в белфастской тюрьме?

– Ну конечно, доктор! Я горжусь Брэнданом, и если бы его отец был жив, то тоже очень гордился бы тем, что он совершил.

– А мне нравится мысль назвать сына в честь ирландского террориста, – довольно улыбаясь, заявила Элли.

Она опустила взгляд на мальчика. На его головке рос рыжеватый пух. У него были большие глаза, круглое лицо и пухлые розовые ручки. Голубые глазки, не отрываясь, смотрели на мать.

– Он видит меня! – воскликнула Элли. – Он знает, что я его мама.

Доктор понимающе улыбнулся миссис МакТаггарт:

– Элли, в первые несколько недель дети не видят ничего.

– А я думала, что это касается только котят.

– И детей тоже.

Хлопнула входная дверь, на лестнице послышались торопливые шаги, и в комнату вбежала красная, необычайно возбужденная Нейла Кении. Ее глаза блестели почти безумным блеском.

– Я увидела перед домом машину доктора О'Хара, – проговорила она. – О, ребенок уже родился! Это мальчик или девочка?

– Мальчик, – с гордостью сообщила Элли. – Я назову его Брэнданом.

– Я хочу рассмотреть его получше. Можно я подержу его? Жаль, что он не родился чуточку позже, в моем присутствии.

– Нейла, подержишь его потом. – сказал доктор О'Хара. – А пока его будет держать у груди мать. Элли с Брэнданом надо познакомиться поближе.

Немного смущаясь, Элли расстегнула сорочку и оголила грудь в присутствии четырех людей, одного из которых она всем сердцем презирала. Нейла не сводила с Брэндана жадного взгляда, и Элли захотелось, чтобы ее не было в комнате.

Мальчик припал к левой груди и начал сосать ее, громко причмокивая.

– Очень хорошо, – одобрительно произнес доктор.

– Больно, – пожаловалась Элли. – Грудь слишком чувствительная.

– Это вполне нормально. Когда он выпьет все, дайте ему другую грудь.

– А как я узнаю об этом?

– Он вам сообщит, не сомневайтесь.

Несколько минут спустя Брэндан издал сердитый крик и тут же был поднесен ко второй груди. К крайнему возмущению Элли, Нейла сочла необходимым предложить ей помощь.

– Спасибо, но я справлюсь сама! – бросила Элли.

Миссис МакТаггарт предложила сделать всем чай, но доктор О'Хара отказался, заявив, что у него срочные дела.

– Я загляну завтра, проверю, всели в порядке. Но если что- то случится, сразу же звоните мне.

– Доктор, я присмотрю за ней, не волнуйтесь, – заявила Нейла. – Я сейчас же позвоню Феликсу и скажу ему захватить побольше пеленок и еще кое-что. Он будет очень рад, когда узнает, что родился мальчик.

– Ты такая добрая, Нейла! Элли повезло, что ты рядом.

Но сама Элли так не считала.




Раньше время ползло черепашьим шагом, теперь же оно летело. Брэндан, и без того крупный ребенок по мнению доктора О'Хара, казалось, рос очень быстро – в чем не было ничего удивительного, если учесть, сколько материнского молока он выпивал. У Элли постоянно саднила грудь, и она вынуждена была с неохотой признать, что ей очень трудно пришлось бы без Нейлы Кении, которая оставила работу в аптеке и каждый день приходила в Ферн-Холл. В прошлом Элли считала, что такие навыки, как купание ребенка и смена пеленок, даны каждой матери от природы, но у нее они почему-то отсутствовали. Описавшись, Брэндан становился невероятно скользким. Держать вырывающегося ребенка одной рукой и мыть его другой было практически невозможно, а пеленки приходилось менять едва ли не каждые полчаса. И все это Нейла умела делать с поражающей Элли ловкостью: все-таки у Нейлы было пять младших братьев и сестер, на которых можно было поучиться.

По словам миссис МакТаггарт, Брэндан был довольно капризным, но все же очень хорошим мальчиком – он вел себя намного лучше, чем Брэндан Первый, который в первые три месяца жизни вопил так надрывно, что мистер МакТаггарт, благослови Господь его душу, угрожал выбросить своего младшего сына из окна.

Брэндан-младший спал в кроватке рядом с постелью Элли. Два, а то и три раза за ночь его надо было кормить, после чего он неизбежно срыгивал. Не успевала Элли закрыть глаза, как ее вновь будил настойчивый крик, означавший «я снова голоден». Утром Элли передавала сына исполненной энтузиазма Нейле и возвращалась в постель, чтобы хоть немного поспать.

Количество стирки наводило на молодую мать ужас. Распашонки, простыни, бесчисленные пеленки – грязные, отмокающие, сохнущие на веревке, высушенные и готовые к использованию… Миссис МакТаггарт помогала, когда могла, но у нее были и другие дела, и приходила она лишь три раза в неделю.

Несмотря на постоянное чувство усталости, иногда Элли не могла заснуть после того, как ложилась утром в постель. Она знала, что детская кроватка пуста, а Брэндан внизу, в надежных руках Нейлы, однако ее разум бодрствовал, словно постоянно ожидая чего-то – например когда Брэндан потребует покормить его. Провалявшись несколько часов без сна, Элли вставала и шла вниз, где для нее всегда находилась работа.

В одно такое утро – Брэндану было уже шесть недель от роду – Элли сошла вниз, охваченная безудержным желанием выпить чаю, и обнаружила, что входная дверь открыта, а в нее заходит Нейла с младенцем в коляске.

– Ты что, гуляла с ним? – спросила Элли.

– Да, я гуляю почти каждое утро, разве ты не знала?

– Ты никогда об этом не говорила. Вы ходили в деревню?

– Надо было кое-что купить, – ответила Нейла, достав с лотка под коляской хозяйственную сумку, и с вызывающим видом посмотрела Элли в глаза. – Ты не против?

Элли была решительно против того, чтобы ее ребенка рассматривали все жители деревни, обсуждая, похож ли он на Лайама, – кстати, сходство было несомненным.

– Всех удивляет, – заметила Нейла, – что ты не готовишься к отъезду в Женеву.

«А что в Женеве?» – чуть было не сказала Элли, но потом вспомнила, что там работает Лайам – ее муж, к которому она якобы должна была поехать после рождения ребенка.

– Как ты думаешь, я могу сейчас ехать в Женеву? – раздраженно спросила она.

После родов Элли ни разу не выходила на улицу, ограничиваясь пребыванием в доме и в саду, расчесывалась в лучшем случае раз в неделю и совсем забыла, как выглядит косметика. За последние полгода она набрала столько лишнего веса, что ей приходилось по-прежнему носить комбинезон для беременных: вся старая одежда была ей мала.

– Меня удивляет, что Лайам тебе не звонит, как и ты ему, и что вы не переписываетесь, – продолжала Нейла, достав Брэндана из коляски, возложив свою крупную красную руку на его кругленькую головку и нежно прижав малыша к груди.

При виде того, как ее ребенка касалась ненавистная Нейла Кении, Элли передернуло. Она сказала:

– Тебя вообще многое удивляет. Если уж хочешь знать, после рождения Брэндана я уже дважды написала Лайаму.

– Но ты не просила ни меня, ни Феликса отнести письма на почту.

– Это потому, что я попросила об этом миссис МакТаггарт.

– Лайам тебе не ответил.

– А ты что, проверяла почту?

– Я всегда забираю ее, когда захожу в дом, разве ты не знаешь?

– Не знаю. Я не шпионю за людьми, как ты.

Большая рука Нейлы легла на спинку ребенка. Поддерживая его под ягодицы другой рукой, она со злостью сказала:

– Я не шпионю, а просто обращаю внимание кое на что.

Не в силах придумать причину, по которой Лайам не ответил на ее воображаемые письма, Элли развернулась и пошла на кухню ставить чайник. Нейла двинулась следом. Брэндан висел на ней, как обезьянка, – как будто это она, а не Элли, была его матерью.

– Элли, вы же с Лайамом не женаты, да? – почти прошипела Нейла, стоя в дверях кухни. – Он сбежал, оставив тебя одну. Ему наплевать на тебя и на Брэндана.

– Даже если это и так, какое тебе дело? – устало сказала Элли.

– Меня беспокоит будущее Брэндана, вот и все. – Нейла Кении поцеловала мальчика в розовую щечку. – Ему нужен отец.

– У меня не было отца, – уже едва сдерживаясь, сообщила Элли. – Он погиб еще до того, как мы с сестрой родились. И ничего, мы выросли нормальными людьми.

– Да, но у вас был дом, семья. А на какую жизнь ты обречешь Брэндана, если будешь жить одна? Ни мужа, ни работы, ни жилья.

Элли с ужасом осознала, что Нейле нужен ее ребенок. И хотя здравый смысл подсказывал ей, что эта женщина безвредна, ее охватило желание как можно быстрее бежать из Ферн-Холла – завтра или в крайнем случае послезавтра. Если она останется здесь, Нейла окончательно укрепится в мнении, что Брэндан – ее ребенок. Забыв о чае, Элли протянула руки:

– Брэндана надо покормить. Мы пойдем в сад.

Стоял июнь, и в саду было очень красиво. Полуразрушенные стены были увиты плетущимися растениями, а на деревьях зрели плоды. Элли села на стул, обнажила грудь и стала кормить своего вечно голодного сына. Девушка сама не знала, любит ли она Брэндана, но он был ее ребенком, зачатым и выросшим в ее утробе, то есть ее частичкой – и отказаться от него было все равно что отказаться от какого-то из членов своего тела.




На следующее утро, когда Элли готовила себе завтрак, пришла Нейла Кенни. Элли впервые за несколько недель вымыла волосы и наложила макияж. Кроме того, ей удалось втиснуться в джинсы – за последние дни она все же сбросила несколько лишних фунтов.

– Ты сегодня рано, – удивленно проговорила Нейла, увидев Элли на кухне. – Где Брэндан?

– Спит в саду. Этой ночью он просыпался только раз.

Наверное, Брэндан решил, что пора дать матери передохнуть.

– Кстати, завтра я поеду в Дублин повидаться с одной своей подругой, Эми. Она жила в том же доме, что и мы с Лайамом.

Из боязни спровоцировать скандал Элли решила не сообщать никому о своем намерении уехать навсегда.

– И ты берешь Брэндана с собой?

– Естественно. Эми будет рада увидеть его.

Нейла нахмурилась. Было видно, что она ищет, что бы возразить.

– А ты справишься одна? – спросила она. – Если хочешь, я поеду с тобой. Я была бы не прочь побродить по магазинам.

– Спасибо, но не стоит. Ты и так много для меня делаешь. Я очень благодарна тебе и Феликсу, – натянуто улыбнулась Элли.

Она уже поняла, что запланированные приключения придется отложить на некоторое время. Нейла была права в одном: Элли вряд ли удастся найти работу и жилье с грудным ребенком на руках. Но зато она знала место, в котором ее примут с распростертыми объятиями, – дом на краю Принцесс-парка. Одно дело после нескольких месяцев отсутствия с позором вернуться домой беременной, и совсем другое – появиться с высоко поднятой головой, принеся самого красивого мальчика на свете, и сделать вид, что прошедший год принес ей только радость. Оставалось придумать приемлемую причину отсутствия Лайама – например она скажет, что он умер.

Вечером, после того как Нейла ушла, Элли долго сидела с Феликсом в саду, покачивая на руках спящего Брэндана. Было очень тихо и спокойно. В золотистых лучах вечернего солнца, которое медленно опускалось в калейдоскоп из красного, зеленого и сизого, мерцали всевозможные цветы, а по траве крались темные тени, постепенно приглушая яркие цвета. В воздухе витал просто восхитительный аромат – Элли даже вспомнила, что в саду у бабушки тоже всегда росли цветы. Она едва ли не в первый раз за свою жизнь в полной мере оценила красоту природы.

«Как странно, что это случилось, когда я уже собралась уезжать из Ферн-Холла», – подумала девушка.

– Вам надо установить центральное отопление, – сказала она Феликсу.

– Да? – только и смог ответить тот, явно захваченный врасплох этим странным замечанием.

– Да, центральное отопление. Так в доме будет намного теплее в зимние месяцы, да и сырость исчезнет, – продолжала Элли.

Теперь дом уже не казался ей уродливым и неуютным – скорее наоборот.

Лицо Феликса озарилось нежной улыбкой:

– Элли, я не могу позволить себе это. Все мои деньги уходят на оплату текущих счетов.

Элли охватило смутное чувство вины – также чуть ли не впервые в жизни. Именно Феликс заплатил за коляску и кроватку Брэндана, за горы распашонок и пеленок и за все то, что нужно грудному ребенку. Ей даже в голову не пришло поблагодарить его за это, а ведь он не обязан был обеспечивать своего племянника – пусть даже обожаемого племянника. Феликс никогда не уставал повторять, как похож мальчик на отца.

– А почему бы тебе не превратить аптеку во что-то другое? – предложила она. – Например, в кафе.

Крегмосс стоял на дороге между Дублином и Дан-Лэре, откуда ходил паром в Англию, так что через деревню проезжало множество машин.

Элли подумала, что уже завтра они с Брэнданом поплывут на этом пароме домой.

– Людям нужна аптека, в которой они могли бы купить лекарство по рецепту. С моей стороны было бы безответственно закрыть ее.

Элли захотелось встряхнуть Феликса. Ему давно пора было научиться ставить во главу угла свои интересы и перестать жить интересами других людей.

– В Ферн-Холле можно устроить что-то наподобие гостиницы, – сказала она. -Дом расположен прямо у дороги.

– У меня неважно с коммерческими способностями, – спокойно ответил Феликс. – Мне с головой хватает аптеки.

Ему нужна была энергичная, решительная жена – не туповатая Нейла Кении, любовница его отца, о которой он тоже считал себя обязанным заботиться. Элли уже собиралась выдвинуть другие варианты перепрофилирования аптеки – например выращивать в саду цветы и торговать ими перед аптекой, – но решила, что это было бы напрасной тратой времени. Жизнь изрядно потрепала Феликса, и он напрочь утратил желание бороться.

– Когда вы с Брэнданом уедете, я буду скучать по вам, – хриплым шепотом произнес он.

– Когда-нибудь я приеду к тебе, – искренне пообещала Элли. – По крайней мере постараюсь приехать.

– Тебе здесь всегда будут рады.




Вернувшись домой, Элли не стала говорить, что Лайам умер, – просто сказала, что они «не сошлись характерами», – и это было правильное решение, поскольку уже через два дня после приезда в Ливерпуль Лайам позвонил в дом на краю Принцесс- парка и рассказал, что обеспокоенный ее исчезновением Феликс разыскал его в Женеве.

– Он сказал, что ты на один день поехала в Дублин и не вернулась, – укоризненно проговорил Лайам. – Неужели ты не могла предупредить его, что уезжаешь? Я сказал Феликсу, что меня ничуть не удивило твое бегство – это вполне в твоем стиле. Он лишь хотел убедиться, что с тобой ничего не случилось.

– Спасибо, со мной все в порядке, а сбежала я потому, что не хотела, чтобы Нейла Кенни подняла шум.

– А зачем Нейле Кенни поднимать шум?

– Потому что она хотела оставить Брэндана себе – у нее ведь не может быть своих детей. Лайам, мне кажется, тебе надо спасать брата от этой женщины. Ты знал, что она десять лет была любовницей твоего отца?

– Что-что? – изумленно переспросил Лайам.

– Ты хорошо меня расслышал. Феликс унаследовал Нейлу вместе с Ферн-Холлом и аптекой. Кроме того, Феликс покупал все для Брэндана, так что ты должен ему кучу денег. Мне нечем было с ним расплатиться.

Некоторое время трубка молчала – Лайам пытался осмыслить то, что она ему сообщила.

– А какой он, Брэндан? – наконец спросил он.

– Замечательный. Все здесь влюбились в него с первого взгляда.

– Можно как-нибудь приехать посмотреть на него?

– Если ты приедешь, не жди, что моя семья примет тебя с распростертыми объятиями! – сердито проговорила Элли и бросила трубку.

Как оказалось, она вернулась домой как раз вовремя: все были слишком заняты подготовкой к свадьбе ее матери, чтобы расспрашивать Элли о планах на будущее или отчитывать за возвращение с незаконнорожденным ребенком Лайама Конвэя. Мама обрадовалась, что Элли сможет быть подружкой невесты вместе с Мойрой и Дэйзи, и даже собралась купить ей такое же, как у сестер, платье.

Элли ничуть не преувеличивала, когда сообщила Лайаму, что все обитатели дома миссис Харт с первого взгляда влюбились в Брэндана. Особенно неравнодушна к нему была бабушка. Из подвала достали старую детскую кроватку, купили несколько матрасов, и мать с сыном поселились в комнате наверху, откуда недавно съехали студенты. Бабушка постоянно держала Брэндана на руках, и Элли ничуть против этого не возражала – не то что против таких же действий Нейлы Кенни. Зная, что ее сын в безопасности, Элли спокойно отсыпалась по утрам после ночных кормлений.




У Руби было такое чувство, что Брэндан послан ей небом, – его появление позволило ей почти забыть о том ужасающем факте, что мужчина, которого она любит, женится на другой. Если бы эта другая не была ее дочерью, Руби, возможно, боролась бы за свое счастье, сказала бы Мэттью, что любит его, вынудила бы его признаться в любви к ней, доказала бы ему, что он совершает большую ошибку.

Она не представляла, что подвигло Мэттью сделать Грете предложение, но это случилось, и изменить что-то было невозможно. Она наделала кучу ошибок с Джейкобом, потом с Крисом Райаном, но глупее всего она вела себя с Мэттью Дойлом.

– Дура ты. Руби О'Хэган, – говорила ей когда-то Бет. И была права.

Грета и Мэттью были замечательной парой. Они знали друг друга очень много лет, и Мэттью нравился Грете с самого начала – еще с тех пор, когда Руби костила его на чем свет стоит. Даже Хизер одобрила выбор Греты, хотя Руби знала, как тяжело будет ей перенести расставание с сестрой, особенно после того как отношения с Джеральдом Джонсоном закончились ничем.

Все в доме только и говорили, что о предстоящей свадьбе. Венчаться в католической церкви молодые не могли, так как Мэттью был разведен. Грета не возражала против обычной регистрации, и, хотя прежде Руби это очень не понравилось бы, времена изменились. Разводы в последние годы стали обычным делом, и не могли же все эти люди оставаться одинокими до конца жизни! Особенно если, как в случае с Мэттью, развод произошел не по их инициативе.

Дела у Мэттью вновь пошли на лад, и все расходы он оплачивал сам. Для торжественного приема был заказан зал в дорогом отеле на Парадайз-стрит. Домашние непрестанно обсуждали, какие блюда заказать и сколько людей пригласить. Были заказаны цветы и автомобили. Дэйзи заявила, что, если нужна живая музыка, она может договориться с одной поп-группой. Подружками невесты были назначены Мойра и Дэйзи. На выходных Мойра приехала из Норвича, чтобы купить подходящие платья. Она остановила свой выбор на платье из бледно-голубой вуали с плиссированным лифом и сборчатой юбкой. Нанятому парикмахеру предстояло очень много работы: все женщины хотели соорудить на голове что-то необычное. Времени на это должно было хватить с лихвой, так как Грета пожелала, чтобы бракосочетание состоялось после полудня.

Когда пришло время подбирать платье для невесты, Грета потащила в город Руби. Она все еще питала слабость к оборкам и кружевам, так что в конце концов остановила выбор на кремовом кружевном платье до колен, в котором была похожа на куклу Барби, и сооружении из перьев и цветов, которое называлось шляпкой. Руби также купила себе обновку: обтягивающее светло-синее платье с коротким жакетом свободного покроя. Глядя на себя в зеркало, она решила, что Мэттью был прав, когда остановил свой выбор не на матери, а на дочери: следовало признать, что она выглядела довольно жалко: старая, седая, с усталыми глазами и дряблой шеей… В последнее время она даже начала горбиться!

Руби расправила плечи.

Мэттью собирался купить большой дом, расположенный в Кэлдерстоунз. Его юристы делали все возможное, чтобы оформить сделку побыстрее и дать новобрачным возможность поселиться в доме сразу после возвращения из свадебного путешествия на юг Франции. Пока что все шло хорошо – но только не для Руби.

Бет сказала, что не сможет приехать на свадьбу.

– У меня доклад на конференции, – сообщила она. – Отменить его означало бы поставить себя в дурацкое положение – хотя если бы замуж выходила ты, я бы не постеснялась отменить даже встречу с президентом Картером.

Руби уже много лет не видела Конни с Чарльзом, но надеялась, что приглашение на свадьбу заставит их приехать в Ливерпуль. Однако Конни позвонила и сказала, что Чарльз слишком плохо себя чувствует, чтобы отправляться в поездку.

– У него плохо с сердцем, – рассказывала она. – Ему уже нельзя водить машину, а путешествие на поезде он может и не перенести. Передай Грете привет и скажи, что с нас подарок.

Но это было еще не все. Несколько дней спустя Руби узнала из «Эко» о смерти Джима Квинлана. За прошедшие годы Руби не раз говорила себе, как все же хорошо, что в свое время его не тянуло к ней также, как ее к нему. Когда-то она вышла бы за него замуж, не раздумывая, – лишь только потому, что он был совсем не похож на Джейкоба. А возможно, она просто подсознательно искала вокруг объект для любви и Джим соответствовал ее требованиям.

«Ну почему люди должны стареть и умирать?» – спрашивала себя Руби.

Ее охватила невыносимая грусть и ощущение, что ее жизнь висит па волоске, который может оборваться в любую минуту.

«Зачем мы живем?» – впервые в жизни задалась она вопросом.

Но потом из Дублина вернулась Элли с Брэнданом, первым правнуком Руби, и, хотя она так и не получила ответов на свои вопросы, ее грусть немного развеялась, и она стала посвящать малышу все свое время.




Хизер считала неудачной идеей решение с соблюдением всех церковных традиций провести бракосочетание, которое должно было состояться не в церкви, а в государственном учреждении, но своим мнением ни с кем не делилась. В конце концов, замуж выходила Грета, а не она.

Кроме того, Хизер была уверена, что Грета выбрала себе слишком короткое платье. Как будто мама не могла уговорить ее взять что-нибудь более приличествующее возрасту!

А еще ей было не по душе то, что молодых благословлял не священник, а мужчина в строгом костюме, – а ведь это могла сделать и женщина!

– Берете ли вы эту женщину?…

– Берете ли вы этого мужчину?…

– Да, беру, – произнесла Грета голосом, который почти не изменился со времен ее девичества.

Глаза Хизер наполнились слезами – но не потому, что ей предстояло расстаться с сестрой, а потому, что она знала: самой ей эти слова больше никогда не придется произносить. Она никогда не будет вот так стоять ни рядом с Джеральдом, ни рядом с каким-то другим мужчиной.

Когда-то Хизер сказала эти слова Робу, считая, что это навсегда. И она действительно останется вдовой Роба Уайта до конца своих дней.




От Брэндана пошла ужасная вонь. Малыш опять наделал в подгузник – прямо во время церемонии. Руби держала его на руках, а он что-то ворковал себе под нос.

«Наверное, я взяла мало чистых подгузников – всего лишь три», – подумала она. До возвращения домой оставалось еще несколько часов.

Свадьба была чересчур заурядной. Руби решила, что церемонии не хватает церковной пышности – а возможно, дело было в том, что для обоих молодых это был уже второй брак. Жених так ни разу и не улыбнулся, а у Хизер и вовсе был мрачный вид. Но зато было заметно, что Грета очень рада тому, что она стала миссис Мэттью Дойл.

Руби перевела взгляд на Донованов и Уайтов. У них также были мрачные лица. Несомненно, они вспоминали тот день, когда присутствовали на другой свадьбе – свадьбе, которую все считали началом, но которая обернулась концом всего.




«Как хорошо, что я вернулась домой», – думала Элли, танцуя с парнем по имени Гэри. По его словам, он принадлежал к миру искусства – был скульптором. Элли он сразу очень понравился, да и вообще окунуться в атмосферу праздника после заточения в Ферн-Холле было чрезвычайно приятно. Сам прием получился скучноватым, особенно бесконечные речи во время него, но зато бабушка и дедушка Донованы были ужасно рады ее возвращению и прежде всего появлению правнука. Элли была очень горда собой – словно она сотворила чудо.

– Он ведь внук нашего Ларри! – со слезами на глазах проговорила бабушка Донован. – Похож, правда?

– Вылитый Ларри! – заявил дедушка Донован.

Таким образом, Брэндана назвали «вылитым кем-то» уже в четвертый раз за вечер.

В семь часов заиграла приглашенная поп-группа. Гости сразу стали подпевать ей, и прием превратился в вечеринку. Группа «Жилогос» явно компенсировала нехватку таланта громким звуком, но танцевать под эту музыку было легко.

«Интересно, как Дэйзи могла познакомиться с поп-музыкантами?» – подумала Руби.

Некоторое время спустя танцы на несколько минут приостановились: молодожены уезжали в свадебное путешествие. Гости проводили их овациями.

Мойра подошла к сестре и прошептала ей на ухо:

– Я никогда не смогу привыкнуть к тому, что мама замужем. Все это так странно! Посмотри, Мэттью обнял ее за талию!

– Действительно странно, – согласилась Элли.

Она слишком долго не была дома, чтобы как следует осмыслить все происходящее, хотя, когда она впервые услышала о предстоящей свадьбе, это известие поразило ее до глубины души.

– Так, значит, Мэттью будет нашим отчимом? – сказала она.

– Мама хочет забрать нас к себе в Кэлдерстоунз. Не знаю, как ты, но я отказалась – сказала, что я лучше останусь здесь, у бабушки. Кажется, маме это не понравилось.

– Меня она еще не спрашивала, но я тоже не хочу переезжать к ним с Мэттью.

Элли очень сомневалась, что ее мать подобно бабушке станет смотреть за Брэнданом, пока сама она будет отсыпаться после ночных кормлений.

Молодожены уехали, и музыка заиграла вновь. Не в силах устоять перед искушением, близнецы улыбнулись друг другу и, не сходя с места, стали танцевать под громкий ритмичный бит. Вскоре появились молодые люди – скульптор Гэри и какой-то парень с прической конский хвост и в изрезанных джинсах, который уже успел познакомиться с Мойрой.

Элли решила, что будет танцевать всю ночь, постаравшись забыть о том, что она является матерью грудного ребенка, которого постоянно надо кормить. Поэтому когда несколько часов спустя бабушка потянула ее за рукав и сообщила, что Брэндан исходит криком, Элли с раздражением ответила:

– Неужели нельзя покормить его из бутылочки?

– Он уже высосал обе бутылочки.

– Так что, я должна возвращаться домой? – повысила голос Элли.

– Но я же не могу покормить его сама! Кроме того, надо сменить ему подгузник – уже в пятый раз за вечер. Я попросила кое-кого купить в аптеке одноразовые памперсы, но мне не хочется самой их менять. Мальчика надо искупать, иначе у него будет сыпь. Я вызову такси.

– А где сейчас Брэндан?

– С твоей второй бабушкой. Он уже написал на ее новый костюм, – сообщила Руби и пошла прочь.

– Так, значит, у тебя есть ребенок? – удивленно спросил у Элли Гэри.

– Да.

– Понятно… Прошу прощения, мне надо поговорить тут кое с кем.

Гэри растворился в толпе, ни слова не сказав о вечеринке в эту субботу, на которую он пригласил Элли, и девушка поняла, что теперь так будет всегда. Ее время больше не принадлежало ей без остатка: теперь она несла ответственность за жизнь другого живого существа. Отныне она не сможет ходить на свидания, когда захочет, и делать то, что ей нравится, а мужчины, узнав о Брэндане, будут держаться от нее подальше: кому же захочется возиться с чужим ребенком?

Пока они с бабушкой ехали домой в такси, Элли почти все время молчала – хотя какое отношение бабушка имела к появлению Брэндана? Впрочем, Руби тоже практически ничего ей не говорила, что было для нее весьма необычно. Не то чтобы это тревожило Элли – бабушка всегда была для нее самым близким человеком, но сейчас девушка была слишком сердита на весь мир, чтобы задумываться о чувствах других людей.




Когда Элли проснулась, было еще темно. Рядом кто-то пытался утихомирить плачущего Брэндана.

Она села, включила торшер и спросила:

– Который час?

– Три.

«Кем-то» оказалась Дэйзи. Она все еще была в голубом платье подружки невесты.

– Мы с Клинтом были у Мэри, я только что вошла, – рассказывала Дэйзи. – Брэндан плакал, и я попыталась успокоить его, пока ты не проснулась. Мне кажется, его надо покормить.

– Этот маленький засранец только и делает, что ест и гадит, – сказала Элли, обнажив грудь. – Я кормила его всего лишь пять часов назад.

Дэйзи отдала ей сына.

– Наверное, ты ужасно устала, если даже не проснулась от его крика, – заметила она.

– Это точно, – со вздохом ответила Элли.

– А почему ты не приучишь его к бутылочке? Тогда мы могли бы ночью кормить его по очереди. Я совсем не против делать это – как и бабушка. Можно попросить у врача таблетки, от которых у тебя пропадет молоко.

– Правда?

Это была просто замечательная мысль, и Элли решила, что, проснувшись утром, первым делом пойдет к врачу.

– Хочешь, я сделаю тебе какао?

– Если можно. А еще принеси, пожалуйста, печенье – я умираю с голоду.

Когда Дэйзи вернулась, Брэндан уже досасывал содержимое второй груди.

– Что ты чувствуешь, когда кормишь его? – поинтересовалась Дэйзи.

– Это или немножко больно, или щекотно.

– У нас с Клинтом будет куча детей.

– Серьезно? А этого хочешь ты или Клинт? – спросила Элли, подумав о том, что Клинт, должно быть, старательно избегает ее. С того памятного эпизода у него дома они практически не разговаривали.

– Я, наверное. Ты знаешь Клинта – он очень стеснительный, и о некоторых вещах с ним не поговоришь.

«В том числе и о том, чтобы завести ребенка», – цинично сказала про себя Элли. Вслух же она произнесла:

– Вы все еще собираетесь пожениться?

– Да. Свадьба будет через полтора года, в январе семьдесят девятого. Вы с Мойрой можете быть подружками невесты, если захотите, – великодушно предложила Дэйзи.

– Было бы неплохо, – ответила Элли, глядя в невинное, пышущее здоровьем лицо Дэйзи.

За последний год ее двоюродная сестра сильно изменилась: стала более уверенной в себе, завела много друзей… И это несмотря на то, что она осталась такой же неинтересной и некрасивой, как была. По словам Мойры, все эти люди принадлежали к миру искусства. Они почему-то считали Дэйзи чрезвычайно талантливой художницей. Мало того – у нее прошла персональная выставка, и несколько ее картин даже купили!

– То есть как? Люди платили за них деньги? – узнав об этом, переспросила изумленная Элли.

– Именно! Невероятно, правда?

– Правда.

Брэндан оторвался от ее соска и довольно облизал губы. Чтобы заставить мальчика отрыгнуть, Элли положила его на плечо.

– Можно я сделаю это за тебя? А ты пока можешь выпить какао с печеньем.

– Спасибо, Дэйзи! – с чувством произнесла Элли, передавая сына кузине.

– Мне нравится держать его на руках – он как будто становится со мной единым целым, – сказала Дэйзи, нежно похлопывая Брэндана по спинке. – В нем сразу видно мужчину – ему совсем не идут все эти рубашечки. Ты не против, если я куплю ему комбинезончик?

– Нет, конечно.

– Завтра же схожу в «Мазеркэр».

Лежать на подушке, отхлебывая какао и наблюдая, как кто-то другой вызывает у твоего ребенка отрыжку, было довольно приятно.

– Каковы результаты твоих выпускных экзаменов? – поинтересовалась Дэйзи.

– Они намного лучше, чем я ожидала, – ответила Элли, которую действительно изрядно удивило то, что она получила довольно неплохие оценки, почти ничего не уча.

– Ты собираешься искать работу?

– Я еще не задумывалась над этим. И кто будет заниматься Брэнданом?

– Бабушка, кто же еще? Ведь она занималась нами, когда ваша мама болела, а моя работала.

– Да, действительно, – задумчиво проговорила Элли.

После того как Дэйзи ушла, а Брэндан был возвращен в кроватку и заснул, довольно посапывая, Элли забралась под одеяло и стала обдумывать сказанное. Ей не хотелось работать в скучном офисе, в каком-нибудь банке или фирме – она бы предпочла найти работу в каком-нибудь ночном клубе или рекламном агентстве, стать моделью или актрисой, постоянно разъезжать по миру. Одно время ей казалось, что появление Брэндана поставило крест на всех этих замыслах, но, если бабушка не против заниматься мальчиком, пока его мать на работе, возможно, она будет не против делать то же самое, если Элли уедет вообще!

Однако у Элли было такое чувство, что, если она предложит бабушке этот вариант, та наотрез откажется. В конце концов, присматривать за ребенком в течение нескольких часов вдень – это одно, а заниматься им круглосуточно – совсем другое. Кроме того, бабушка могла заявить, что мальчику нужна мать – хотя бы по ночам.

Но в таком случае можно будет просто сбежать без предупреждения – также как она сбежала от Феликса из Ферн-Холла. Зная, что Брэндан остается в надежных руках, она покинет дом на краю Принцесс-парка с легким сердцем. На этот раз она не предупредит о своем отъезде даже Мойру: ведь та наверняка отнесется к ее поступку с неодобрением.

Так и произошло: когда два месяца спустя, в середине сентября, Руби тихо зашла в комнату, чтобы покормить Брэндана из бутылочки, она увидела, что постель Элли пуста. Девушки не было ни в ванной, ни на первом этаже. Не появилась она и на следующее утро, и Руби вынуждена была сделать неприятный вывод, что ее внучка вновь убежала из дому.




Глава 17


Денег было более чем достаточно – теперь Грета могла позволить себе абсолютно любую одежду и любой предмет для дома, – но при всем этом ей было невыразимо скучно. Дом был очень красивым – имитация стиля Тюдор, с пятью спальнями, залом, столовой, гостиной и кухней со всеми возможными аксессуарами. За домом располагался восхитительный живописный сад. Дважды в неделю приходил садовник, чтобы подстричь траву и ветви и выполоть сорняки.

После покупки дома Мэттью заново отделал все внутренние помещения, везде постелив новые ковры. Грета сама подбирала расцветки и материалы, что доставило ей огромное удовольствие, – она бродила по самым дорогим магазинам, покупая все, что ей нравилось.

Но теперь все было готово, гардероб и комоды из липы были набиты новыми вещами, и внезапно оказалось, что заняться больше нечем. Помимо садовника, у них была домработница, и все, что Грете надо было делать по дому, – это загрузить белье в автоматическую стиральную машинку, затем переложить его в сушилку, а вечером приготовить Мэттью ужин.

Возможно, не следовало увольняться с работы, но Грета решила, что это было бы неправильно: как может жена очень успешного бизнесмена, живущая в таком роскошном доме, работать машинисткой-стенографисткой? Если бы у нее была профессия, как у Хизер, все было бы иначе. Кроме того, Грете никогда не нравилось работать. Мама всегда называла ее лентяйкой и говорила, что, будь ее воля, Грета с удовольствием валялась бы целый день в постели, – и она вынуждена была признать, что это правда.

Грету очень расстроило то, что ни одна из ее дочерей не захотела жить у нее, – ведь четыре из пяти спален пустовали. И не важно, что Мойра училась в университете, а Элли взбрело на ум опять убежать из дому. По крайней мере, она могла подготовить комнаты девочек к их возвращению, отделав помещения согласно их вкусам.

Теперь компания Мэттью принадлежала другим людям, и ему приходилось работать больше, чем раньше. Иногда он возвращался домой лишь в десять вечера, так что ужин успевал остыть. Грета чувствовала себя ужасно одинокой, и в этом была некая грустная ирония: ведь она вышла замуж для того, чтобы не быть одинокой. Она начала едва ли не каждый день ездить к маме. Прожив почти всю жизнь в доме миссис Харт, Грета не осознавала, насколько убогим и запущенным является это здание, и то, что близняшки не захотели переезжать оттуда, злило ее еще больше. А когда мама заговорила о возвращении Мойры домой на рождественские каникулы, это стало дополнительным ударом по самолюбию Греты.

Хизер изучала право в заочном университете, вставая в несусветную рань, чтобы смотреть по телевизору обучающие программы. По вечерам, когда Грета приходила в свою старую комнату и садилась на кровать, желая поболтать с сестрой, та обычно что-то читала или писала, и было заметно, что ей не нравится, когда ее отвлекают.

Днем мама обычно занималась Брэнданом, которому уже почти исполнилось восемь месяцев, – просто замечательным, но при этом очень требовательным мальчуганом. Бедная Руби буквально сбилась с ног: помимо правнука ей надо было обслуживать трех студентов, Хизер и Дэйзи.

– Давай я заберу Брэндана к себе, – предложила Грета однажды, наблюдая за тем, как мама кормит мальчика, а тот воспринимает это как веселую игру: подержав жидкую пищу за щеками, раскрывает рот и позволяет ей вытекать наружу, так что Руби приходится подставлять ложку и возвращать еду обратно. Зеленые глаза Брэндана блестели озорством, он периодически стучал по стоявшему перед ним подносу сильными для его возраста ручонками и одновременно бил по нему снизу коленками. Это был очень красивый ребенок, великолепно сложенный и унаследовавший от Лайама Конвэя зеленые глаза и золотистые волосы.

Грета понимала, что, если она возьмет Брэндана, скучать ей больше не придется, и она была почти уверена, что Мэттью полюбит ребенка. Можно будет нанять для мальчика няню, которая будет менять ему пеленки и следить за ним по ночам.

– Спасибо, доченька, но я справляюсь сама, – мягко ответила Руби.

– Мама, но ведь у тебя столько работы и без него!

– Если хочешь мне помочь, сделай студентам чай.

Грета надула губки. Это было совсем другое дело: Брэндан был сыном Элли и ее внуком, а значит, она имела на него намного больше прав, чем Руби.

– Это нечестно! – обиженно проговорила она. – У нас отличный дом, красивый сад, и мы можем купить Брэндану все что угодно – игрушки, вещи…

На Брэндане был слишком маленький для него комбинезон, и, чтобы ножки умещались в штанинах, пришлось прорезать внизу дырки. На мальчике были цветастые девчачьи носки, которые, как вспомнила Грета, когда-то принадлежали одной из близняшек.

– Скажи, дорогая, – медленно, с расстановкой произнесла Руби, – когда ты предложила забрать Брэндана, то имела в виду «навсегда»?

– Да.

– А с чего вдруг тебе захотелось иметь ребенка? Потому что тебе скучно в твоем отличном доме?

– Э… да, то есть нет. Нет, конечно, – замялась Грета.

И тут внезапно вспыхнула ужасная ссора – нечто такое, чего раньше никогда не было. Вообще-то кричала в основном Грета: Руби почти не отвечала ей. Грета обвинила мать в том, что та украла ее детей и она почти не видела их, когда они были маленькими, а теперь хочет отобрать у нее внука. Крикнув на прощание что-то насчет возвращения Брэндана через суд, Грета выбежала на улицу.

Вернувшись в свой холодный темный дом, Грета включила центральное отопление, после чего бросилась на постель и залилась слезами. Ну почему она чувствует себя такой несчастной? За исключением нескольких лет после гибели Ларри она всегда была довольна жизнью, и ей казалось, что в новом просторном доме, с кучей денег в кошельке она будет счастлива еще больше. И хотя она никогда не стремилась добиться более высокого положения в обществе, чем у Хизер, Грете казалось, что сестра будет ей завидовать, – а ту, похоже, в последнее время интересовало лишь юридическое образование, которое она хотела получить.

Мэттью также ничем не мог ей помочь, хотя его вины в этом не было. Он был невероятно внимателен и добр к ней, каждые выходные возил ее куда-нибудь, на Рождество собирался подарить ей очень дорогую шубу, а приготовленные ею блюда неизменно удостаивались его комплиментов. Занимаясь с ним любовью, Грета каждый раз ощущала странное возбуждение. Мэттью был частью ее жизни, сколько она себя помнила, и, хотя он всегда ей нравился, она даже представить себе не могла секс с ним. Но теперь он был ее мужем, они спали на одной кровати. Его прикосновения безумно возбуждали Грету, но она ощущала, что он лишь делает то, что должен делать, и в физическом плане она не слишком его интересует. Да и вообще, несмотря на доброе отношение Мэттью, иногда его «молодой» жене казалось, что он всего лишь исполняет воображаемый долг перед ней.




Когда домой вернулась младшая дочь, Руби все еще трясло. Чай получился очень невкусным, но, к счастью, на этот раз она вновь взяла парней, которые на подобные мелочи не обращали внимания: главным для них было наесться до отвала. Девушки же были сплошной головной болью – они вечно жаловались на что-то.

– А где Брэндан? – спросила Хизер.

– Уснул наконец-то. Послушай, Хизер, ты будешь омлет? Больше ничего нет – что-то я сегодня завозилась.

– Омлет, так омлет… Мама, что с тобой? – спросила Хизер, заметив, что у Руби трясутся руки.

К горлу Руби вновь подступили рыдания. Она села и сказала:

– У нас с Гретой была жуткая ссора.

Описав происшедшее, Руби добавила:

– Сама не знаю, что на нее нашло. После свадьбы она стала совсем другой.

Хизер взяла мать за руку:

– Мама, прости, конечно, но мы все не знаем, какая наша Грета на самом деле. Да, когда вокруг нее все крутятся, говорят о том, как сильно ее любят, она сущий ангел, но в ней есть немного эгоизма. Она всегда думала прежде всего о себе, и сегодня ей даже в голову не пришло, что ее слова могут тебя обидеть. Нетрудно догадаться, что новый дом не принес ей счастья и Брэндан ей нужен для того, чтобы хоть чем-то заполнить время, вновь почувствовать себя нужной кому-то.

– Знаешь, Хизер, я не разбираюсь во всех этих психологических премудростях – это намного лучше получается у Бет.

– Тогда назови мне, пожалуйста, другую причину такого поведения Греты.

– Не могу, – минутку помолчав, вздохнула Руби.

– В этом смысле Элли похожа на мать, – продолжала Хизер. – Она делает то, что ей нравится, и плевать на все, что будет потом!

– Точно таким же человеком был твой отец – у него не было ни капли совести. Он предпочитал закрывать на трудности глаза, а не справляться с ними. – Руби нахмурилась. – Надеюсь, Мэттью не обижает нашу Грету.

– Я уверена, что Мэттью сама доброта, но его почти все время нет дома, так ведь? У него и без Греты забот по горло, и Грета чувствует, что перестала быть пупом земли, которым она была здесь, – по крайней мере для нас с тобой.

– Наверное, мне надо поехать к ней.

– Нет! – уверенно проговорила Хизер. – Пусть она некоторое время поварится в собственном соку – вот увидишь, скоро она сама явится. Грета нуждается в нас намного больше, чем мы в ней.

– Тем больше оснований поехать к ней.

– Мама, Грете уже сорок один год. Пора ей научиться жить своим умом. У тебя и так достаточно забот с Брэнданом.




Грета явилась неделю спустя. К тому времени Мойра уже приехала из университета, а дом был украшен к приближающемуся Рождеству. Когда Грета увидела выцветшие гирлянды, потертые шары и колокольчики, пожилую фею на верхушке ели, ее пронзила боль: в прошлом она всегда участвовала в украшении дома, но на этот раз обошлись без нее.

Мойра лежала на полу в холле, играя с Брэнданом: она учила его ставить кубики один на другой, мальчику же больше нравилось бросать игрушки как можно дальше от себя.

– Привет, мама! – певуче произнесла она, но не встала, чтобы поцеловать мать.

Грета пришла с намерением извиниться перед Руби, но ее задело то, что жизнь в доме, который она по-прежнему считала своим, похоже, продолжалась и без нее. Грета отыскала мать на кухне – Руби пересыпала муку в какую-то кастрюлю.

– Привет, дорогая! – с улыбкой сказала Руби, как будто никакой ссоры и не было. – Как ты думаешь, здесь есть фунт? Я решила сделать пирожки с мясом заранее, чтобы не возиться с ними в Сочельник.

– Не знаю, мама. Может, лучше взвесить?

– Обычно я так и делаю, но Брэндан сломал весы.

– Мама, – неожиданно для себя самой сказала Грета, – вообще-то мы с Мэттью думали, что ты придешь к нам на праздничный обед. Мы купили здоровенную индейку, – солгала она, думая о том, что снова будет центром всеобщего внимания, и представляя, как все будут восхищаться домом, отделкой которого она занималась лично.

– Грета, милая, извини, но уже слишком поздно. Я жду вас с Мэттью к нам. Будет Клинт с родителями – я сама их пригласила, – а также Джонатан.

– Кто такой Джонатан?

– Один из студентов. Он родом из Пакистана, из города Карачи. Ему слишком далеко возвращаться, так что он остается у нас.

– Но если он пакистанец, почему его зовут Джонатаном?

– Потому что он христианин. Он пойдет с нами на ночную службу.

– Мы с Мэттью не сможем прийти к вам на Рождество, – сухо произнесла Грета.

Руби посмотрела на нее с удивлением:

– Но вы же приглашали меня!

– Если мои родные не могут к нам прийти, мы пойдем куда-нибудь еще. У нас полно приглашений.

Грета понимала, что от этого решения больше пострадает она сама, но ее очень обидело то, что Руби отказалась от ее приглашения – пусть и весьма запоздалого. У нее было такое чувство, что в этом доме она больше никому не нужна.




С момента их возвращения из свадебного путешествия просторная столовая дома в Кэлдерстоунз так ни разу и не использовалась по прямому назначению. Обычно они с Мэттью ели в небольшой комнатушке рядом с кухней, в которой было намного уютнее. Грета решила, что ошиблась, избрав столовую в качестве места для праздничного обеда: за огромным столом их было всего лишь двое. Мэттью был откровенно удивлен тем, что их не пригласили в дом на краю Принцесс-парка.

Обед прошел в молчании. Убрав посуду, Грета стала смотреть на кухне маленький телевизор, а Мэттью делал то же самое в зале. Так продолжалось до шести часов, когда настало время готовиться к вечеринке в Саутпорте, организованной одним из руководителей «Мидельйен» – компании, которая перекупила «Дойл Констракшн».

Грета надела красное креповое платье с тесемочными оборками сверху и снизу, напоминающее наряды испанских танцовщиц. Хизер не было рядом, так что на ее советы рассчитывать не приходилось. Грета накрасила губы ярко-красной помадой в той платью и нанесла на лицо много румян и туши для ресниц. Когда она вышла к мужу, на лице Мэттью отразилось удивление, но он ничего не сказал – лишь помог ей надеть недавно купленную роскошную котиковую шубу с норковым воротником и манжетами.

На вечеринке Грете почти никто не говорил о том, как хорошо она выглядит и как ей идет красный цвет, да и вообще разговаривали с ней очень мало – а ведь в доме миссис Харт она всегда была центром всеобщего внимания! И когда какой-то американец по имени Чарли Мэгью все же расщедрился на комплименты, Грета так обрадовалась, что даже дала ему номер своего телефона. Мужчина пообещал как-нибудь пригласить ее на ленч. Грета была уверена, что Мэттью не станет возражать, но на всякий случай ничего ему не сказала.




– Она казалась такой милашкой, – проворчал Мэттью.

– Ты хочешь сказать, что больше она такой не кажется? – резко бросила Руби.

– Вот именно.

Приход Мэттью в разгар рабочего дня – после Рождества прошло недели две – стал для Руби большой неожиданностью. Мойра посадила Брэндана в коляску и пошла на прогулку, а Руби решила, пока их нет, убрать в комнатах студентов. Парни должны были вернуться через несколько дней, но до сих пор у нее не было времени на уборку.

– Мы женаты всего лишь полгода, а у меня уже появилось чувство, что этот брак – ужасная ошибка, – грустно произнес Мэттью.

– Зачем ты мне все это рассказываешь?

Эти слова прозвучали еще резче, чем предыдущие, и Руби сама этому удивилась: вообще-то появление Мэттью ее обрадовало, пусть даже он принес с собой плохие новости. Когда она открыла дверь и увидела его на пороге, ее сердце радостно ухнуло куда- то вниз.

– Потому что мне надо поговорить с кем-нибудь, а ты – единственный человек, с кем я могу это сделать.

– Хочешь чаю?

– Я все ждал, когда ты предложишь мне его.

Мэттью устало опустил длинное тело на кухонный стул. Его плечи поникли.

Руби налила в чайник воду. Заметив, что стиральная машинка остановилась, она пнула ее ногой – бедняжка работала на последнем издыхании, и ее надо было периодически подбадривать.

– Так что же у вас не так? – намного доброжелательнее спросила Руби у Мэттью.

– Сам не знаю, Руб.

От этого «Руб» по ее телу пробежала теплая волна – это означало, что они вновь были друзьями.

– Я понятия не имею, что делаю не так, – продолжал Мэттью. – В последнее время я разучился понимать, что правильно, а что нет. У Греты постоянно плохое настроение, она раздражается по пустякам и вечно тоскует. Раньше я даже представить себе не мог ее в плохом настроении, но за последние месяцы это стало для нее нормой.

– Я и сама видела ее в плохом настроении, и меня это буквально шокировало.

Похоже, Мэттью это ничуть не удивило.

– Вот видишь?! – воскликнул он. – А еще она стала поливать грязью вас с Хизер – да и Мойру, коль уж на то пошло. Кажется, Грета почему-то решила, что вы устроили против нее заговор.

– Ерунда какая! – быстро проговорила Руби. – Меня ужасно беспокоит ее состояние. Хизер считает, что со временем Грета успокоится, что же касается Мойры, она, похоже, вообще ничего не заметила.

– У Греты появился пунктик касательно Брэндана – она очень хочет забрать его себе.

– Брэндан – не вещь, чтобы передавать его туда-сюда. За ним и без того ухаживают два человека.

– Я и сам не раз говорил ей примерно то же самое.

– Ты жалеешь, что предложил ей выйти за тебя?

– А я и не предлагал – это была ее идея.

– Что?! – изумленно переспросила Руби, которая в этот момент наливала кипяток в заварочный чайник. Ее рука вздрогнула, и несколько капель попали на пальцы. Женщина вскрикнула.

Мэттью вскочил на ноги, схватил ее за руку и сунул под холодную воду.

– Ну что, так лучше? – обеспокоенно спросил он.

– Намного лучше, спасибо. Так почему ты принял это предложение? – поинтересовалась Руби.

Мэттью намочил в холодной воде кухонное полотенце и приложил его к обожженному месту.

Они стояли у мойки, почти соприкасаясь телами, и Руби чувствовала на щеке теплое дыхание Мэттью.

– Потому что я мягкосердечный человек, и это предложение мне польстило – а еще потому, что в то время я чувствовал себя несчастным и униженным.

– А почему ты чувствовал себя несчастным и униженным?

– Руби, ты сама знаешь ответ.

Чтобы не встретиться с ним взглядом, Руби стала смотреть на мойку.

– Прости меня, Мэттью. Я понимаю, что заслуживаю самых обидных слов, – тогда я повела себя как последняя тупица. Я всегда медленно соображала, и до меня дошло, что именно ты хотел мне сказать, лишь после того, как я поговорила по телефону. Я звала тебя, но ты не захотел вернуться.

– Я был слишком зол, чтобы возвращаться.

Повисла долгая пауза. Никто не шевелился. Наконец Мэттью шепотом спросил:

– А что бы ты ответила, если бы я договорил тогда?

– Мэттью, уже поздно думать об этом, – сказала Руби, отстраняясь. – Ты сам должен это понимать.

Мэттью вздохнул:

– Должен-то должен, но мне больно даже думать об этом.

– Ничего не поделаешь, – суровым тоном проговорила Руби, хотя больше всего ей сейчас хотелось заплакать, припасть к его груди, попытаться загладить обиду, которую она ему нанесла…

Но Мэттью был мужем ее дочери, и говорить о любви было слишком поздно. Если бы он был женат на другой женщине, Руби, возможно, была бы довольна, что его брак оказался неудачным.

– Черт бы побрал эту стиральную машинку! – воскликнула женщина, когда жужжание в очередной раз прекратилось, и вновь стукнула машинку. – Так я никогда не закончу стирку.

– Руби, Бога ради, можно же купить новую!

Мэттью уже успел взять себя в руки – как будто этого странного разговора никогда не было. Он вернулся за стол, и Руби поставила перед ним чашку с чаем.

– На что купить? – невесело засмеялась она.

С уходом Греты исчезла и ее доля в семейном бюджете, кроме того, приходилось немало тратить на Брэндана – пусть даже это были приятные расходы.

– Я куплю тебе новую на Рождество.

– Я не могу принять такой дорогой подарок. Кроме того, ты уже подарил мне духи.

– Руб, попридержи язычок – ты не забыла, что мы теперь родственники? Ты моя… – Мэттью задумался, вспоминая нужное слово.

– Теща?

– Точно, ты моя теща.

Они улыбнулись друг другу. Руби почувствовала, что теперь их соединяет нечто такое, чего никогда не было прежде, – какая-то душевная, не имеющая никакой сексуальной подоплеки близость.

– Кроме того, – продолжал Мэттью, – отныне можешь не платить мне аренду за дом. Я не шучу, Руб, – сказал он, когда Руби открыла было рот, чтобы возразить. – Если ты вышлешь мне чек, я просто порву его.

– Ну, если ты настаиваешь… – смущенно проговорила она.

– Да, настаиваю. И не надо благодарить меня – а то у меня случится сердечный приступ.

– Хорошо, не буду.




На следующий день Руби, оставив Брэндана на попечение обожающей его Мойры, отправилась в гости к старшей дочери, но обнаружила, что Греты дома нет. Тем же вечером она позвонила Грете и была рада услышать, что та, похоже, вновь стала прежней.

– Я была в кафе с подругой, – сообщила Грета. – Ее зовут Ширли, она наша соседка. В понедельник мы встречаемся с ней опять.

– Дорогая, я рада, что у тебя появились новые друзья. Когда ты к нам придешь?

– Не знаю, мама. Скоро, наверное.




На своей красной спортивной машине Чарли прокатил Грету по тоннелю под Мерси, а потом они поехали в сельские районы графства Чешир и остановились перекусить в небольшом пабе под соломенной крышей, где заказали креветок под чесночным соусом и жареную картошку, а также две бутылки вина. Чарли рассказал женщине, что «Мидельйен» планирует открыть филиал в Штатах. По его словам, предыдущие шесть месяцев он работал в Лондоне в центральном офисе, а теперь его перевели в Ливерпуль, знакомиться с обстановкой на месте – бывшая «Дойл Констракшн» стала одним из главных бриллиантов в короне «Мидельйен».

– Я уверен, что ты сделаешь мое пребывание здесь очень приятным, – подмигнул Чарли. Это был очень красивый, обаятельный, уверенный в себе мужчина. У него были широкие плечи спортсмена и пленительная улыбка.

Опьяневшая Грета глуповато хихикала. Ей льстило нераздельное внимание Чарли – Мэттью всегда был слишком занят, чтобы заниматься только ею одной.

В понедельник они вновь приехали в этот паб. Блюда они заказали уже другие, но количество вина – то же, что и в прошлый раз.

Наклонившись к Грете, Чарли стал играть ее светлым локоном:

– Звезда моя, не хочешь подняться наверх? Все, что мне надо сделать, – это заказать номер.

Грета инстинктивно почувствовала, что, если она сейчас откажется, другого такого предложения не будет. Так, значит, Чарли хочет «перепихнуться» с ней, как говорят американцы? Она ответила не сразу – раньше ей и в голову не пришло бы ничего подобного, но, выйдя замуж второй раз, она чувствовала себя совсем другим человеком, настоящей дамой из высшего общества, которой любовники положены по рангу. Грета получала немалое удовольствие от общества Чарли, от потока его комплиментов, оттого, как он на нее смотрел. Более того – ей попросту хотелось заняться с ним любовью. Мэттью никогда ничего не узнает!

– Почему бы и нет? – хихикнула она.

Чарли заплатил за номер, и они поднялись на второй этаж.




В июне домой приехала Мойра, окончившая второй курс университета, а Брэндан отпраздновал свой первый день рождения. В этот день Дэйзи пришлось поменяться с кем-то сменами, а Хизер – прийти с работы пораньше. Разумеется, пригласили Грету, но в последнее время Руби видела свою старшую дочь довольно редко и подозревала, что она может не прийти и на этот раз.

Теперь главным человеком в доме на краю Принцесс-парка был Брэндан: все остальные обитатели дома беспрекословно исполняли его малейшие прихоти. Мойра несколько раз в неделю звонила домой из Норвича, желая узнать, как идут дела у ее племянника, а Дэйзи и Хизер были его покорными рабынями. Клинт с Мэттью также были от малыша в полном восторге.

– Вы мне испортите ребенка! – раз за разом повторяла Руби.

Она любила мальчика не меньше, а может, и больше, чем все остальные, однако старалась не потакать ему. Но сказать это было легче, чем сделать: шаля, Брэндан становился еще более забавным и трогательным, чем обычно. К тому же Руби считала, что не следует слишком ругать правнука за то, что он, к примеру, раскрыл коробку с кремами для обуви и с ног до головы перепачкался в черное. Это всего лишь означало, что мальчик умен и что он пытался – пусть и неудачно – придать себе более благородный вид. А когда Брэндан посадил крючки для одежды на краю лужайки перед домом, это было лишь очередным доказательством мощи его интеллекта: малыш просто думал, что крючки прорастут. Он начал ходить уже в десять месяцев, а в его словарном запасе было больше пяти слов. Первым словом, которое он научился выговаривать, было слово Би – так Брэндан звал Руби.

Руби жила в постоянном страхе, что у нее заберут правнука. Она до сих пор вспоминала угрозы Греты, хотя с тех пор они больше не звучали. Не стоило также забывать о возможном возвращении Элли: ведь ее внучка вполне могла заявить, что забирает сына себе, и тогда у Руби не было бы оснований ответить ей отказом. Она попыталась заранее настроиться на это, сделать так, чтобы исчезновение Брэндана не стало для нее слишком тяжелым ударом. Руби тяжело было думать о том, что каждый день Брэндана в доме миссис Харт может стать последним, – но другого выхода не было, и тем более драгоценным становилось для нее его пребывание здесь.

На день рождения Руби купила Брэндану джинсовый комбинезон с красными нашивками на коленях, красную футболку к нему и кроссовки.

Облаченный во все это, Брэндан на своем похожем на трон стульчике сидел во главе праздничного стола, а гости изображали свиту, поднося ему свои дары.

Когда обед был уже в разгаре, появился тяжело дышащий Клинт с огромным ярким мячом.

– Я отпросился всего лишь на час, так что мне прямо сейчас надо возвращаться, – сказал он и широко улыбнулся мальчику. – С днем рождения, Брэндан!

Брэндан решил, что мяч интересует его намного больше, чем чашка с чаем, и день рождения переместился в сад. Дэйзи пришлось гоняться за мальчиком с праздничным тортом и умолять его задуть единственную свечу, которая в конце концов потухла сама собой.

Стоял свежий июньский денек, немного более прохладный, чем можно было ожидать, хотя солнце светило очень ярко, а небо было безоблачным. В саду цвели многочисленные цветы, а деревья были одеты во всевозможные оттенки зеленого.

Усевшись на траву, Руби задумалась, сколько же дней рождения прошло в этом саду с тех пор, как они въехали в этот дом. Тогда Грете было три года, Хизер два, а Джейк был таким, как Брэндан. Руби бесчисленное множество раз устраивала праздничные чаепития для детей, за которыми она присматривала во время войны, – она вспомнила, что одной из девочек, Молли, исполнилось четыре года всего лишь за несколько недель до того, как в дом ее родителей попала авиабомба. Бедняжке так и не выпала возможность отпраздновать пятый день рождения. Двойной день рождения близняшек всегда был весьма суматошным событием – на него приглашалось огромное количество друзей и знакомых. Дэйзи же устраивала менее многолюдные вечеринки: обычно на ее днях рождения присутствовали только родные и Клинт.

Уходя, Клинт целомудренно поцеловал Дэйзи в щечку. Нетрудно было заметить, что особой страсти в их отношениях нет, – вероятно, они были знакомы слишком давно и считали друг друга кем-то вроде брата и сестры. Ни у Клинта, ни у Дэйзи никогда не было любовных отношений с другими представителями противоположного пола, и Руби никак не могла решить, хорошо это или плохо.

Сразу после ухода Клинта появился Мэттью, неся перед собой крошечный трехколесный велосипедик. Он помахал Руби рукой, а Брэндон тут же бросил мяч и побежал за очередным подарком. Мэттью усадил малыша на сиденье, а Мойра и Дэйзи показали мальчугану, как крутить педали. Хизер крикнула, что сделает Мэттью чай. Тот кивнул и сел на траву рядом с Руби.

– Я думала, что ты ужасно занят, – сказала она.

– Так и есть. Я сказал в фирме, что у меня важная встреча, а сам поехал сюда. Погода слишком хорошая, чтобы сидеть в офисе. В последнее время я чересчур много времени провожу в помещении – такая уж у меня должность.

Мэттью снял свой темный пиджак и ослабил галстук, его белая сорочка была идеально выглажена. Руби с удивлением подумала, что Грета наконец научилась пользоваться утюгом, но оказалось, что белье им гладят в прачечной. Она спросила, придет ли Грета.

– Утром она ничего не говорила на этот счет, только сказала, что собирается встретиться в обед со своей подругой Ширли.

– А кто она такая, эта Ширли?

– Не знаю, Руб, – пожал плечами Мэттью. – Я с ней не знаком.

– А я думала, что она ваша соседка.

– Нет. Кажется, она живет где-то в Вултоне. Грета познакомилась с ней в парикмахерской.

– Но ведь… ладно, не важно. Наверное, я что-то перепутала, – сказала Руби.

Она хорошо помнила слова Греты, что Ширли живет по соседству, но спорить не имело смысла. Ее обрадовало то, что дочь наконец нашла чем заполнить свободное время. Тем не менее эта радость была с легким привкусом горечи – Грета могла бы заходить к ним и почаще.

– Хорошо выглядишь, – заметил Мэттью. – Это новое платье?

– Нет, я купила его, когда собиралась в Вашингтон. С тех пор у меня почти не было повода надеть его.

На Руби было похожее на индийское сари бирюзовое платье с бисером на вороте.

Мэттью лег на траву, подложив ладони под затылок.

– Студенты уехали? – спросил он.

– Да, в эти выходные мы попрощались с последним из них. Никак не могу привыкнуть к мысли, что больше их не будет. У меня такое чувство, что они, как обычно, приедут с минуты на минуту.

Несколько месяцев назад на семейном совете было решено, что после того, как Мэттью отказался брать с них арендную плату, необходимость в студентах отпала. В понедельник Мойра должна была выйти на работу – она решила на летних каникулах поработать официанткой. Таким образом, теперь можно было рассчитывать и на ее вклад в семейный бюджет. Дэйзи же напомнила, что менее чем через год она выходит замуж, поэтому будет отдавать часть заработка только до Рождества. Они с Клинтом собирались переехать в Лондон – единственное место, где мог найти работу человек, мечтающий о карьере в киноиндустрии.

Брэндан ударился ножкой о педаль велосипеда, пару раз всхлипнул и побежал к Руби, которая тут же стала тереть ему ступню.

– Ну что, так не больно? – спросила она.

– Нет, Бн, – ответил мальчуган и вернулся к велосипеду, по пути ударив ногой по мячу, – словно хотел доказать всем, что с ногой все в полном порядке.

Из дома вышла Хизер с чашками чая и шоколадным печеньем, которым она угостила всех присутствующих.

– Хотел бы я, чтобы ты вот так уняла мою боль, – мрачно произнес Мэттью.

– Какую боль? – спросила встревоженная Руби. – Ты заболел?

– Нет, но мне все надоело до чертиков.

– Ты о чем?

«Надеюсь, не о Грете», – про себя добавила она.

– Я о работе. Это уже не моя компания – я такой же наемный работник, как все остальные, и надо мной есть начальство.

– Ты должен благодарить свою счастливую звезду, а не жаловаться. Пей чай.

Мэттью сел:

– Спасибо за сочувствие. Я знал, что ты меня поймешь и поддержишь.

– Да что тут понимать? – бросила Руби. – Большинство людей отдали бы все что угодно, чтобы занять твою должность.

– Да, Руб, но эта работа перестала меня возбуждать, понимаешь? Я точно знаю, что буду делать сегодня и на следующий день. – В голосе Мэттью послышалась тоска. – Знаешь, чего я хотел бы? Начать все сначала, создать свою компанию с нуля… Только на этот раз у меня было бы в кармане намного больше денег, чем в первый раз.

– Ну так сделай это! Что тебя останавливает?

– Ты так думаешь? – Мэттью горько хохотнул. – Ты считаешь, что Грете понравится внезапное исчезновение денег? Больше всего на свете она любит ходить по магазинам. У нее столько вещей, что в нашем доме скоро не останется свободного места.

– Я могла бы тебе помочь, – предложила Руби. – Стала бы твоим секретарем-машинисткой.

– Но ты же не умеешь печатать!

– Научилась бы.

– Ох, Руб, если бы только…

Мэттью замолчал, и Руби не стала спрашивать, что он имел в виду, – она и так знала ответ. И сама жалела о несбывшемся.




Когда Грета вошла – у нее по-прежнему был ключ, – в помещении было пусто, но из сада доносились голоса: все обитатели дома и гости перебрались туда. Вместо того чтобы присоединиться к ним, Грета пошла в свою старую спальню, села на постель, сняла солнцезащитные очки и посмотрела в зеркало на свои покрасневшие, опухшие глаза. Достаточно было одного беглого взгляда на нее, чтобы понять, что она плакала. Слезы оставили дорожки на ее напудренных щеках. На туалетном столике лежала косметичка Хизер. Грета открыла ее и на скорую руку поправила макияж, но с глазами она ничего поделать не могла. Значит, придется не снимать очки.

Час назад она в последний раз попрощалась с Чарли Мэгью – сейчас он уже ехал в Лондон, а завтра должен был лететь в Америку. Грета знала, что никогда больше его не увидит.

Вынужденное расставание расстроило Чарли не меньше, чем Грету. За прошедшие месяцы они привязались друг к другу, более того – то, что их связывало, можно было бы даже назвать любовью. Но у Чарли была жена и трое маленьких детей, а у нее самой муж и близняшки – с которыми она, впрочем, виделась так редко, что они вполне могли бы быть чужими детьми.

У их с Чарли прощального секса был горько-сладкий вкус – это было одновременно так прекрасно и так грустно! Лежа в объятиях Чарли, Грета сквозь слезы повторяла, как она не хочет, чтобы он уезжал. Чарли также немного всплакнул.

Но теперь его не было. Он должен был уехать, и Грета хорошо это понимала. Все это означало, что ей придется вернуться к пустопорожней жизни. Как она отныне будет убивать время? Грета лежала на кровати, утопая головой в мягкой подушке, и молила небо, чтобы кто-нибудь вошел, спросил, что с ней, поднял бы суету вокруг нее. Тогда она сказала бы, что плохо себя чувствует, – и это объяснило бы, почему у нее красные глаза.

Но в спальню так никто и не вошел. Из сада по-прежнему доносились отголоски веселья. Грета узнала низкий тихий смех Хизер – видимо, ее сестра ради дня рождения Брэндана взяла отгул. Если бы Грета по-прежнему жила в этом доме, она также не вышла бы на работу в этот день. Она на мгновение задумалась о том, не бросить ли Мэттью и не вернуться ли домой, – в этом случае все пошло бы, как раньше. Мысль была весьма соблазнительной, если бы не одно «но»: ей пришлось бы вернуться на работу, а денег у нее стало бы на несколько порядков меньше. Грета почувствовала, что буквально разрывается между желанием остаться праздной дамой – пусть даже несчастной праздной дамой – и возвращением к прежней, достаточно убогой жизни, в которой мама вела нескончаемую битву за то, чтобы хоть как-то свести концы с концами.

Праздная дама с легкостью победила, и Грета ощутила, что ей немного полегчало. Выбор был сделан, и это означало, что она худо-бедно управляет своей жизнью. Кроме того, было приятно думать о том, что, если она почувствует себя уж слишком несчастной, всегда можно будет вернуться домой. Как бы там ни было, мама всегда примет ее с распростертыми объятиями.

Грета села и принялась расчесывать волосы. Глаза уже выглядели получше, и она пошла на кухню. Двери в сад были распахнуты, и первым человеком, которого увидела Грета, был Мэттью, лежащий на траве рядом с ее матерью. Ну почему он никогда не возвращается днем домой ради нее?

Мэттью и Руби беседовали так непринужденно, словно миссис Дойл была не Грета, а ее мать!

Но и это было еще не все: Хизер и Мойра стояли лицом к лицу и, весело смеясь, что-то обсуждали. Подумать только, ее родная сестра и дочь стали лучшими подругами!

Видимо, Брэндану подарили на день рождения велосипед: малыш пытался разъезжать на нем, а Дэйзи ходила следом за ним, готовая подхватить племянника, если он вдруг упадет.

Словом, все веселились по полной программе, и никто не обращал внимания на ее отсутствие. Теперь она была для своих родных пустым местом.

Грета резко развернулась и вышла из дому. Никто не видел, как она входила, и никто не заметил ее ухода.




Глава 18


По желанию Дэйзи свадьба была простой, насколько это возможно. На невесте было тонкое шерстяное платье кремового цвета длиной до середины икр, абсолютно без украшений, поверх которого она надела голубой бархатный приталенный жакет. Едва ли не впервые в жизни Дэйзи воспользовалась губной помадой, а в руках у нее был букетик белых зимних роз, перевязанных голубой лентой. Единственная подружка невесты, Мойра, держала почти такой же букет, но лента, которой он был завязан, была розовой – в тон ее простому платью. Клинт приобрел первый в его жизни строгий костюм темно- серого цвета. На протяжении всей церемонии его красивое лицо было мрачным.

Роль посаженого отца исполнял Мэттью Дойл – единственный мужчина в клане О'Хэган, если не считать Брэндана. На церемонии присутствовало лишь двадцать гостей, в том числе ближайшие родственники новобрачных и несколько друзей.

Январский денек выдался очень холодным. По тусклому небу медленно ползли тяжелые серые тучи, и было похоже, что может пойти снег. Гости были одеты соответственно. Руби специально на свадьбу купила пальто ярко-алого цвета, и ее очень обрадовало то, что на подобную свадьбу необязательно было надевать шляпку, – хотя Грета и отвратительная Пикси Шоу, похоже, так не считали. Пикси была укутана в меха до такой степени, что могло показаться, что она живет где-нибудь в Сибири, а лицо Греты почти невозможно было разглядеть за сплетением зеленых перьев.

Руби нашла очень трогательным какой-то отстраненный вид Дэйзи и Клинта. Молодые были мало приспособлены к самостоятельной жизни, и она догадывалась, что им нелегко придется одним в большом городе. Один из их «богемных» приятелей договорился насчет недорогого жилья для них в районе под названием Хэкни, а свадебным путешествием должны были стать два дня, проведенные в дорогом отеле на Пикадилли-Серкус.

Когда короткая церемония уже подходила к концу, начался снегопад. Все вернулись в дом, где был накрыт стол. Пикси заявила, что хочет участвовать в приготовлении еды, и все-таки добилась своего. При этом она несколько раз повторила, что обстановка в доме напоминает ей о довоенных временах и о доме ее бабушки.

Новобрачные уехали очень быстро: с начала застолья не прошло и часа, как Дэйзи спустилась вниз в шерстяном пальто поверх свадебного платья и перчатках в тон. Ее губная помада успела стереться, но Дэйзи так и не поправила ее. Клинт с неловким видом стоял у нее за спиной с чемоданом в руке.

– Бабушка, мы поехали, – сказала Дэйзи. – Нас уже ждет такси.

– Так быстро?

– Поезд идет четыре часа, а нам надо еще поселиться в отеле. В Лондоне такая запутанная подземка!

– А ты попрощалась с матерью?

– Да, бабушка. Она в спальне.

– Тогда счастливого пути, – пожелала Руби.

Когда она целовала молодых, ее сердце нестерпимо защемило.

– Не забудьте, что в понедельник должны прийти ваши вещи, – Мэттью позаботился об этом. Если вы не заберете их вовремя, вам не на чем будет спать.

Помимо постельного белья, Мэттью должен был отправить свадебные подарки, кисти и краски для Дэйзи, одежду и все, что нужно для квартиры, в которой была лишь мебель. Контейнер со всем необходимым вез в Лондон грузовик, принадлежавший «Мидельйен».

– Не переживай так, бабушка, – все будет хорошо, – сказала Дэйзи.

– Пока, дорогая. До свидания, Клинт. Не забывай, что теперь у тебя есть жена.

Гости вышли в прихожую, чтобы посмотреть, как коренастая девушка и стройный молодой человек идут сквозь снег и садятся в такси.

Руби поискала глазами Хизер, но ее младшей дочери нигде не было видно. Она обнаружила Хизер в спальне: та рыдала, уткнувшись лицом в подушку.

– Моя ты милая! – проговорила Руби, присев на край постели и погладив темные волосы дочери. – Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, – я и сама чувствую то же самое.

– Мама, она еще так молода! – всхлипывала Хизер. – И в ней нет жесткости, которая нужна, чтобы выжить в этом мире. Это видно по ее глазам: она слишком мягкий человек. Дэйзи ни разу в жизни не была причиной неприятностей. Да, я помню, что в школе у нее ничего не выходило, но она по крайней мере пыталась!

– Все будет хорошо. Возможно, она сделана из более крепкого материала, чем нам кажется.

– Знаешь, мама, я сейчас задушила бы Элли своими руками. Она знала, когда должна состояться свадьба, и Дэйзи хотела, чтобы Элли была подружкой невесты. Дэйзи была ужасно огорчена, когда ее двоюродная сестра даже не прислала поздравительную открытку.

– Она не прислала ничего и на Рождество.

Дверь комнаты открылась.

– Так вот вы где! – воскликнула Грета. – А я уже подумала, что вы решили поехать с Дэйзи в Лондон.

– Хизер немного расстроилась, – объяснила Руби.

– Ничего удивительного. Когда мои дочери будут выходить замуж, я тоже буду реветь в три ручья. Вообще-то Элли вроде как уже замужем – живет с кем-то. Возможно, у нее даже родился еще один ребенок, – Грета улыбнулась. – Меня все это уже не беспокоит – у меня слишком много дел. На следующей неделе мы с девочками едем в Гренобль, на горнолыжный курорт.

За последнее время Грета выучилась не только кататься на лыжах, но и водить машину, и играть в бридж. «Девочками» были женщины за сорок, у которых не было ни каких других дел, кроме как играть в карты, ходить друг к другу в гости на кофе и устраивать званые обеды. Руби считала такую жизнь бесцельной, а дам, ведущих ее, – бездельницами.

После того как Грета вышла замуж за Мэттью, она очень сильно изменилась – изменился не только ее характер, но и внешность. Она старела, но при этом лишь хорошела. Ушли в прошлое безвкусные цветастые вещи, которые Грета так любила: теперь она носила элегантные дорогие наряды, подчеркивавшие ее хорошую фигуру, а прическу она делала в одной из лучших в Ливерпуле парикмахерских. Регулярные посещения салонов красоты научили ее искусству наносить макияж, поэтому теперь она всегда выглядела безукоризненно. Сегодня на Грете был твидовый костюм овсяного цвета поверх зеленой шелковой блузки, цвет которой сочетался с цветом перьев на ее шляпке.

– Хизер, не хочешь выпить хорошего неразбавленного виски? – спросила Грета.

– Нет, спасибо.

Руби решила, что ей алкоголь не помешает:

– Налей-ка мне немного. А потом я пойду к гостям.




Дэйзи и Клинт сидели друг напротив друга в вагоне поезда, идущего в Лондон. На вокзале Клинт купил газету и теперь разгадывал кроссворд.

– Два по горизонтали, четыре буквы, «в.- з. пророк»… Что это значит? – недовольно проворчал молодой человек.

– Это означает «ветхозаветный». «Исав» подходит?

– Разве Исав – это не осел?

– Нет, ты перепутал, – хихикнула Дэйзи.

– Пока не буду писать. А вот слово из девяти букв, три по вертикали. Автор «Саги о Форсайтах». – Клинт нахмурился. – Я должен это знать, у меня высший балл по литературе.

– Голсуорси, – мгновенно вспомнила Дэйзи.

Клинт посмотрел на нее с удивлением:

– Знаешь, Дэйзи, для человека, которому так сложно было читать, ты очень умна.

От удовольствия девушка порозовела:

– Я смотрела этот фильм по телевизору. У меня хорошая память.

Она действительно помнила имена всех актеров и роли, которые они играли, а также все подробности сюжетов фильмов.

– Европейская столица, шесть букв, вторая «е».

– Берлин?

– Восемнадцать по горизонтали, затворник.

– Отшельник?

– Правильно. Ну ты даешь, Дэйзи!

– Клинт Шоу, ты женился на гениальной девушке.

– Да, наверное.

Лицо Клинта поскучнело, он отложил карандаш и повернулся к окну. Было темно, в стекло вагона бил снег. Вдали мерцали огоньки городов и деревень, которые поезд проезжал на пути в Лондон. Очертания зданий расплывались, сливаясь с темным небом.

«Это день, которого я ждала почти всю свою жизнь», – думала Дэйзи, глядя на пролетающие мимо огоньки. Но в последнее время у нее появился страх перед предстоящим замужеством. Она была уверена, что не является единственной девушкой на земле, которая встречалась со своим парнем в течение пяти лет и при этом оставалась девственницей. Наверняка были и другие такие же, пусть их и немного. Но несмотря на это, Дэйзи сердцем чувствовала, что что-то в их отношениях не так.

Можно было бы обсудить этот вопрос с мамой или бабушкой, но одна мысль об этом приводила Дэйзи в замешательство. Кроме того, Руби с Хизер наверняка были бы шокированы, узнав, что они с Клинтом ни разу не занимались любовью. Впрочем, и мама, и бабушка наверняка одобрили бы это. Однако если бы она выразила страх, в котором не готова была признаться даже самой себе, родные наверняка попытались бы отговорить ее от свадьбы. Они просто не поняли бы, что Дэйзи готова безоговорочно принять Клинта таким, какой он есть, – слишком сильно она его любила.

Дэйзи не была такой невинной, какой ее считали. Еще три года назад, на чаепитии у Паулы, она познакомилась с Мэри Кейси, которая была тогда студенткой школы искусств. Картины Дэйзи произвели на Мэри сильнейшее впечатление, и девушки стали подругами. Через Мэри Дэйзи познакомилась с другими молодыми людьми, имеющими отношение к миру искусства, и почти все они восхищались ее работами. Дэйзи и Клинт очень быстро влились в эту тусовку. Они посещали вечеринки, где происходили и обсуждались вещи, которые повергли бы родных Дэйзи в шок, – например там передавались по кругу «косяки» с марихуаной, и Дэйзи сама несколько раз делала затяжки, хотя в результате ее неизменно тошнило. Девушка сказала себе, что, вероятно, знает о жизни больше, чем ее мама и бабушка, вместе взятые.




Бабушка забронировала для них номер в отеле на Пикадилли-Серкус – это был ее подарок на свадьбу. Естественно, номер оказался с двуспальной кроватью.

Кровать показалась Дэйзи просто огромной и даже чуточку зловещей. Сделав вид, что не замечает ее, девушка принялась старательно распаковывать вещи и раскладывать их по местам.

– О, смотри! – воскликнула она. – Здесь заварочный чайник и чай. Не хочешь выпить по чашечке?

– Да, можно.

Клинт сидел в кресле и внимательно наблюдал за ней. Дэйзи удивило, что он до сих пор не включил телевизор.

Когда она уже разливала чай по чашкам, Клинт вдруг сказал:

– Дэйзи, ты мне нужна. Ты сама не знаешь, как я в тебе нуждаюсь.

Его глаза блестели, как будто он вот-вот заплачет.

– Можешь не говорить – я все понимаю, – ответила девушка.

Ей отчаянно хотелось очутиться в его объятиях, но инициатива должна была исходить от него.

Взявшись за руки, они долго бродили по Сохо – казалось, каждое второе здание здесь было рестораном, представляющим кухню самых разных стран мира. Молодожены съели по порции «спагетти болонезе» и выпили графин красного вина в итальянском ресторанчике, побродили еще немного и вернулись в отель.

Приданое Дэйзи состояло из одной-единственной ночной рубашки – хлопчатобумажной, с буфами на рукавах и вышивкой на кокетке. Девушка взяла рубашку с собой в ванную, почистила зубы, умылась и причесалась, в очередной раз пожалев, что у нее такие некрасивые волосы. Затем она надела рубашку.

В зеркале отразилась крайне невзрачная невеста – в заурядной ночной рубашке, с бесформенной копной рыжих волос и красным лицом, усыпанным веснушками.

«Какая есть, такая есть», – сказала себе Дэйзи.

Клинт в клетчатой пижаме сидел на постели и смотрел телевизор. С бешено бьющимся сердцем Дэйзи приподняла одеяло и забралась под него.

– Что ты смотришь? – спросила она.

– Старый фильм с Джеймсом Кэгни, «Ангелы с грязными лицами».

– Кажется, я его не видела.

– Он только начался.

– Хочешь чаю? Или, для разнообразия, кофе?

– Пожалуй, кофе.

Если бы это не была их первая брачная ночь, Дэйзи получила бы массу удовольствия от того, что она вот так сидит на кровати рядом с Клинтом, пьет кофе и смотрит фильм по телевизору. Но мысль о том, что они сегодня стали мужем и женой, не давала ей сосредоточиться. Что произойдет, когда фильм закончится?

Когда на экране появились слова «Конец фильма», Клинт встал, выключил телевизор, подошел к Дэйзи, поцеловал ее в щеку, забрался под одеяло и сказал:

– Спокойной ночи, Дэйзи.

– Спокойной ночи.

И это было все.




Дэйзи приложила максимум усилий, чтобы придать их комнате в Хэкни обжитой и уютный вид. Прежде всего она разложила повсюду их вещи. Комната была очень большой, с высоким потолком, а запыленные шторки на высоких окнах явно предназначались для какого-то другого места: они не доставали до подоконника сантиметров на тридцать. Мебель была древней и разнокалиберной, а в довершение всего на одной из дверок гардероба отсутствовала петля, так что, открывая дверцу, следовало придерживать ее рукой. Когда-то давно пол был покрашен в шоколадно-коричневый цвет, но почти вся краска стерлась. Небольшой коврику кровати был истрепан до такой степени, что на нем уже невозможно было разглядеть узор.

Когда Дэйзи увидела, что в комнате две кровати, то даже обрадовалась. Ей было неудобно спать бок о бок с Клинтом, раздумывая о том, что у них не так. Вообще-то она уже догадывалась об истине, но не была готова посмотреть фактам в лицо. Мысли об этом терзали ее и днем и ночью, но ночью она хотя бы могла заснуть.

Еще до приезда в Лондон Клинт договорился о собеседовании. Оно прошло успешно, и теперь он работал в компании, выпускающей короткометражные рекламные фильмы. Клинт писал сценарии, восхвалявшие успешную работу какой-нибудь фирмы на иностранном рынке либо описывавшие сборку стиральных машинок или выдувку стекла. Эта работа была очередным этапом на пути к Голливуду и к всемирному признанию в качестве режиссера.

Дэйзи была бы не прочь опять устроиться билетершей в кинотеатр – особенно если это будет один из кинотеатров Вест-Энда, – но в этом случае они с Клинтом виделись бы совсем уж мало. Поэтому она нашла работу в эксклюзивном обувном магазинчике неподалеку от Оксфорд-стрит.

– Вообще-то я хотела бы взять кого-нибудь посообразительнее, – бесцеремонно заявила управляющая магазином на собеседовании, – но, пожалуй, мы вас возьмем. Мы очень долго никого не могли найти на это место, а человек нам нужен.

Дэйзи поразило, что такая крохотная обувь может стоить так дорого. Толщина каблуков едва превышала диаметр сигареты, а верх представлял собой несколько тоненьких полосок кожи. Дэйзи решила, что такие босоножки очень понравились бы тете Грете. Как-то, дождавшись, пока управляющая уйдет на обед, она примерила одну из пар и, едва сделав пару шагов, оступилась и упала.

Работа Дэйзи очень нравилась. Ей не надо было ничего читать, и, хотя некоторые из клиенток были даже более грубыми, чем ее начальница, другие держались весьма приветливо. Кое-кого из них Дэйзи не раз видела по телевизору, и ей было очень приятно написать домой, что она продала туфли одной известной актрисе.

Пару раз в неделю они с Клинтом ходили после ужина в кино. Клинт обожал смотреть фильмы сразу после их выхода на экран – ведь до ливерпульских кинотеатров они могли добираться несколько недель и даже месяцев. Но чаще всего супруги оставались дома – либо смотрели цветной телевизор, подаренный им на свадьбу дядей Мэттом, либо занимались своими делами: Дэйзи рисовала, стоя за мольбертом у окна, а Клинт работал над очередным сценарием. Переезд в Лондон изменил его: он стал более раскованным и веселым. Возможно даже, он был вполне доволен своим браком.

Как-то, вернувшись домой, Клинт сообщил Дэйзи, что один из сотрудников пригласил его посидеть вечером в баре.

– Но я отказался – сказал, что дома меня ждет жена.

– Я не против того, чтобы ты встречался с друзьями, – заявила Дэйзи. – В следующий раз не отказывайся.

Лицо Клинта погрустнело:

– А я думал, что ты будешь волноваться из-за моего отсутствия.

– Ты мог бы позвонить – телефон стоит в холле. Звонок слышен сюда даже при закрытой двери.

– Да?

Клинта явно расстроило то, что Дэйзи не возражает против его отсутствия по вечерам. Девушка поняла, что ему важно чувствовать себя необходимым кому-то, быть чьей-то половинкой. Он называл ее «моя жена» всегда, когда только можно было: в магазинах, в кино, в автобусе или в метро…

Неловкость первых ночей давно ушла в прошлое, и они вновь стали лучшими друзьями – пожалуй, еще более близкими, чем когда-либо. Дэйзи любила Клинта, а он нуждался в ней. Практически по всем вопросам они придерживались одного и того же мнения, но, если их мнения все же расходились, они получали огромное удовольствие от дружеских споров.

Словом, их жизнь была почти абсолютно счастливой – за исключением одного момента, о котором никто из них никогда не упоминал.




Прожив в Лондоне два месяца, Клинт и Дэйзи поехали на выходные в Ливерпуль – и обнаружили, что за время их отсутствия дома совсем ничего не изменилось.

Дэйзи была убеждена, что в доме на краю Принцесс-парка вообще ничего никогда не меняется. Люди могли появляться и исчезать, но бабушка всегда оставалась на своем месте, твердой рукой управляя своими подданными и щедро одаривая их любовью. В Лондоне Дэйзи скучала по своей бабушке больше, чем по кому бы то ни было.

В воскресенье они отправились на обед к родителям Клинта. За столом Пикси довольно больно стукнула Дэйзи в бок и сказала:

– А я решила, что вы пришли, чтобы сообщить нам одно важное известие!

Дэйзи понадобилось несколько секунд, чтобы понять, на что она намекает. Мать Клинта думала, что ее невестка беременна. Дэйзи подождала ответа Клинта, но, когда его не последовало, она с серьезным видом произнесла:

– Мы просто захотели повидаться с вами, вот и все.

Они пробыли у родителей Клинта совсем недолго: по воскресеньям поезд шел до Лондона дольше обычного, так что приходилось спешить.

По дороге к бабушке они молчали. Дэйзи думала о детях – ей всегда хотелось иметь по меньшей мере двоих. Она едва ли не впервые в жизни злилась на Клинта, с каменным лицом идущего рядом. Что он себе думает? Неужели он ждал, что она забудет о своем желании завести детей? Рано или поздно она вызовет его на серьезный разговор, но сделать это будет непросто: она слишком сильно его любила, чтобы причинить ему боль.




Группа, в которой училась Мойра, выполняла контрольную работу по английской литературе. Отложив ручку, девушка облегченно вздохнула. Преподаватель начал собирать листочки.

Она сдавала все экзамены исключительно на «отлично», а ее дипломная работа по творчеству Мэри Шелли почти наверняка будет признана лучшей на потоке. В октябре Мойра начнет посещать педагогические курсы, а закончив их и получив диплом, поработает годик в одной из ливерпульских школ, а затем подыщет себе работу получше. Мойра решила, что было бы неплохо переехать в Лондон, поближе к Дэйзи, или найти работу за границей. Мысль о том, что ее будущее распланировано заранее, была очень приятной.

Мойра вышла из аудитории и стала думать о том, что ждет ее предстоящим летом. Она уже решила, что отдохнет несколько дней, а потом, как и год назад, подыщет себе место официантки. Вещи в ее комнате были уже собраны, и все, что ей надо было сделать, – это взять чемодан и сесть на поезд до Ливерпуля. С обучением в университете было почти покончено – оставалось лишь дождаться результатов дипломной работы.

Погруженная в раздумья, девушка завернула за угол и лоб в лоб столкнулась с каким-то мужчиной.

– Смотрите, куда идете! – возмущенно проговорил тот, подбирая рассыпавшиеся бумаги.

– Прошу прощения, – пролепетала Мойра, возвращаясь в настоящее. – Если бы вы сложили листы в папку или хотя бы скололи их скрепкой, они не разлетелись бы.

– Наверное, это мне надо было перед вами извиниться, – проворчал мужчина, все еще сидя на корточках.

– Ну чего вы завелись? Надеюсь, листы пронумерованы? Иначе вы замучаетесь раскладывать их по порядку.

– Меня будет согревать мысль о вас.

Мойра резко поднялась и сказала:

– Ладно, подбирайте их сами. Какое хамство! Я всего лишь хотела вам помочь.

Мужчина тоже встал, и они обменялись сердитыми взглядами. За годы учебы в университете у Мойры было не так уж много парней – она придерживалась мнения, что слишком бурная личная жизнь помешала бы ей учиться, – а мужчин того типа, к которому принадлежал незнакомец, она и вовсе избегала. У него были длинные неопрятные волосы и густые усы, а одет он был в цветастую рубаху свободного покроя, хлопчатобумажные брюки и сандалии на босу ногу. В довершение ко всему в ухе у него красовалась серьга, а торчащие из сандалий пальцы ног были грязными. Мойра никогда раньше его не видела, в чем не было ничего удивительного: ряды непонятных символов и рисунков на рассыпавшихся листках указывали на то, что он изучал точные науки, вероятно, математику. Мойра охотно признавала тот факт, что в точных науках она полный профан.

Несмотря на неприятную внешность мужчины, его сережку и явно склочный характер, Мойра отвела взгляд далеко не сразу, и это удивило ее саму. Еще больше ее поразило то, что сердце вдруг бешено заколотилось, а колени ослабли. Возможно, дело здесь было в том, что, несмотря ни на что, незнакомец был очень красив – пусть и грубой, неряшливой красотой.

Глаза мужчины также, не отрываясь, смотрели на нее – казалось, он совсем забыл о листках, по-прежнему валяющихся на земле.

– Простите за все, – наконец проговорил он приглушенным, напряженным голосом. – Я только что сдал диплом, и мне кажется, что он не слишком удачен. У меня было плохое настроение… – Мужчина сделал судорожное глотательное движение. – Меня зовут Сэм Квигли. Может, по чашечке кофе?

– Я Мойра Донован, а что касается кофе – с удовольствием, – неожиданно для себя самой сказала Мойра, хотя лишь минуту назад она готова была ударить его.




Подготовка к свадьбе и сама свадьба прошли на удивление гладко: молодые явно были без ума друг от друга, и никаких затруднений с деньгами не возникло – отчим невесты Мэттью Дойл не скупился на расходы. Некоторое время назад жених получил диплом магистра с отличием по специальности «прикладная математика» и уже был принят в Кембриджский университет на должность младшего преподавателя.

Грету немало расстроило то, что диплом с отличием, полученный ее дочерью, оказался напрасной тратой времени: когда стали известны результаты дипломной работы, Мойра уже была обручена.

– Мама, ну что за глупости ты говоришь? – повторяла она. – Я все равно буду учительницей, и замужество тут ни при чем.

Руби несколько беспокоило то, что Сэм, во всех прочих отношениях приятный молодой человек, может явиться на свадьбу в обличье немытого хиппи, но месяцы, прошедшие со дня знакомства с Мойрой, явно подействовали на него положительно. Сэм открыл для себя мыло и теплую воду, стал регулярно менять носки и носить более чистые джинсы, сбрил усы, подстригся и научился обращаться с расческой.

На свадебной церемонии, стоя рядом с раскрасневшейся от волнения Мойрой, такой прекрасной в кружевном платье цвета слоновой кости, Сэм выглядел как вполне респектабельный член общества. Мэттью в очередной раз исполнял роль посаженого отца.

– Двух внучек выдала замуж, осталась еще одна, – пробормотала Руби, когда новобрачные вышли из церкви и фотограф стал снимать их.

Элли была для нее темной тучкой на безоблачном небе: от нее уже давно не было никаких известий, и она даже не соизволила приехать на свадьбу сестры. Элли не прислала ни открытки, ни письма, но все почему-то чувствовали, что у нее все хорошо, и не волновались за нее.

Была и другая темная тучка – Дэйзи. Она делала вид, что у нее все хорошо, но улыбка ее явно была вымученной. Дэйзи заметно похудела, а кремово-желтое платье подружки невесты делало ее слишком бледной. Как и ее мать, Дэйзи была очень скрытным человеком и никогда не выдавала своей боли. Руби видела, что ее внучку что-то сильно тревожит, но не могла понять, что именно. Она решила, что, вероятно, все дело в отказе Клинта приехать на свадьбу – по словам Дэйзи, ее муж был слишком занят на работе. А возможно, это была всего лишь отговорка и за нежеланием Клинта приехать в Ливерпуль скрывалась более весомая причина.

– От вас, детей, всегда одно беспокойство, – сказала Руби Брэндану, который делал все возможное, чтобы вырвать руку из ее пальцев и устроить переполох среди гостей – или хотя бы напугать мать Сэма, которая заметно нервничала.

– Возможно, еще лет через двадцать я точно так же буду присутствовать на твоей свадьбе, – продолжала Руби. – Если доживу, конечно – к тому времени мне будет уже восемьдесят.




Никто не обратил внимания на то, что Дэйзи потихоньку ушла из ресторана, где проходила свадьба. Сев на автобус, она доехала до Принцесс-парка и вошла в здание, которое по-прежнему считала своим домом. Она никогда еще не была в доме одна – бабушка, мама и все остальные были на свадьбе, – и такие знакомые предметы выглядели совсем по-другому, почти пугающе. Дэйзи казалось, что в любую минуту входная дверь может открыться и кто-нибудь войдет и окликнет ее. Она пошла на кухню, чтобы поставить чайник, и обратила внимание, что кухонные часы тикают намного громче, чем раньше, а когда она поднималась по лестнице на второй этаж, ступеньки угрожающе скрипели.

Сделав себе чай, Дэйзи уселась на бабушкино место на диване и, чтобы не чувствовать себя одинокой, включила телевизор, правда, полностью убрав звук. Похоже, родные все же поверили в ее объяснение отсутствия Клинта на свадьбе. Он действительно был занят на работе, и Мойра получила от него открытку, в которой он извинялся за вынужденное отсутствие. На следующий день Дэйзи должна была навестить его родителей, и, хотя ей очень не нравилось огорчать людей, идти туда она не собиралась: у нее совсем не было настроения видеть Пикси Шоу и отвечать на ее вопросы с подковыркой.

Со дня отъезда Клинта Шоу в Америку прошла ровно неделя. Дэйзи сама решила, что не поедет с ним. Некоторое время назад Клинт написал сценарий рекламного ролика для компании, которая выпускала последний писк моды – видеомагнитофоны. Ролик был показан в Калифорнии, и непринужденный, забавный закадровый текст очень понравился какому-то Тео Грегори – человеку из мира кино! Мистер Грегори каким-то образом разыскал Клинта, и у них состоялся долгий телефонный разговор.

– Тео сказал, что мой сценарий совсем не такой скучный и педантичный, как большинство других, – восторженно рассказывал жене Клинт. – Он предлагает мне писать сценарии для трейлеров к фильмам. Подумай только: я буду смотреть новые фильмы раньше всех! И я смотрел по карте, Санта-Барбара – это совсем недалеко от Лос-Анджелеса. Это Голливуд, Дэйзи!

– Но это же чудесно, Клинт! – воскликнула Дэйзи, заразившись его энтузиазмом. – Когда мы едем?

– Очень скоро, но пока что не говори никому. Сначала мне надо подписать контракт. – Клинт застенчиво улыбнулся. – Я никогда еще не подписывал контрактов, но в Америке так принято. Зарплата, которую мне предлагают, просто потрясающая – раза в четыре больше, чем я получаю сейчас. Тебе незачем будет работать, и ты сможешь посвящать все свое время живописи.

– Замечательно!

Два дня спустя к ним зашел позаимствовать немного молока сосед с нижнего этажа по имени Джейсон Райт. Джейсон называл себя скульптором, хотя то, что он делал, мало походило на традиционные скульптуры: посредством сварки он соединял куски металла, и иногда у него выходили довольно впечатляющие вещи. Дэйзи несколько раз видела его за работой: занимаясь сваркой, Джейсон нередко оставлял дверь открытой, и ужасный запах распространялся по всему зданию, раздражая соседей.

– Мне хватит и полчашки, – сказал он с порога Дэйзи. – До смерти хочется кофе, а черный я не люблю… О, это твоя картина? Ты не против, если я посмотрю?

– Заходи.

С людьми, которые, как и она, принадлежали к миру искусства, Дэйзи всегда держалась раскованно: она знала, что ее работы интересуют их намного больше, чем ее внешность.

– Сделать тебе кофе? – спросила она. – С молоком, ясное дело. Я как раз готовлю: с минуты на минуту должен прийти мой муж.

Она знала, что Клинт и Джейсон не были знакомы.

– Дэйзи, ты настоящий друг!

Джейсон зашел в комнату и подошел к мольберту. Это был великолепно сложенный молодой человек, из-за смуглой кожи напоминавший цыгана. У него были широкие плечи и мускулистые руки, которыми он явно гордился: всегда, даже в холодное время года, Джейсон носил футболки-безрукавки. Сегодня он был одет во все черное, его крепкие ноги обтягивали кожаные брюки. Дэйзи невольно залюбовалась игрой его мышц при ходьбе и решила, что когда-нибудь запечатлеет Джейсона на картине.

– Любопытно, – сказал он, разглядывая полотно, к работе над которым Дэйзи приступила лишь несколько дней назад. – И что это будет?

– Утроба, – объяснила Дэйзи. – Дом, в котором прошло мое детство, напоминает мне материнскую утробу. Не могу сказать, что я была очень счастлива, но зато там было абсолютно безопасно: до меня не могло добраться никакое зло. Внешний мир был где-то далеко и никак на нас не влиял. Все мировые трагедии и войны, казалось, происходили где-то на другой планете. Наш дом был теплым и уютным, и там всегда было полно народу. Это единственное место на земле, где я когда-либо буду чувствовать себя защищенной, и я всегда вспоминаю о нем с ностальгией.

Внезапно Дэйзи почувствовала, что к ее горлу подступили слезы.

– Ух ты! – искренне восхитился Джейсон. – Ты училась в школе искусств?

– Нет. Я рисую не ради славы или денег, а для себя. Я вижу мир именно так, и мне не хочется, чтобы кто-то пытался меня переучивать.

– А что ты делаешь со своими картинами потом?

– Вон они. – Дэйзи указала на стопку холстов на гардеробе.

– Можно мне и их посмотреть?

– Конечно, – ответила девушка, взяв стул.

Но Джейсон уже протянул руку к холстам:

– Я достану и так. Не беспокойся, я буду осторожен.

В этот момент вошел Клинт.

– А вот и мой муж, – сказала Дэйзи. – Клинт, это Джейсон, он живет этажом ниже. Он скульптор.

– Привет, – тихо проговорил Клинт.

Взгляды парней встретились. На несколько секунд повисла странная тишина. Дэйзи хотела было нарушить ее какой-нибудь подобающей случаю фразой, но заметила, что Джейсон смотрит на ее мужа с неприкрытым восхищением в темных глазах. Она перевела взгляд на Клинта и похолодела, увидев, что в его глазах светится то же выражение.

Молодых людей потянуло друг к другу с первого взгляда. Самые ужасные подозрения Дэйзи становились реальностью у нее на глазах.




Джейсон ушел, так и не захватив с собой молока, за которым пришел. Дэйзи не стала обсуждать с мужем случившееся и даже не спросила у Клинта, почему он такой раздражительный: лишь подала ему ужин, посмотрела по телевизору новости и вновь встала за мольберт.

Когда от Тео Грегори пришел контракт, Клинт тут же его подписал, вложил в конверт и сказал, что завтра с утра первым делом отправит письмо.

– Чтобы приступить к работе с первого октября, надо будет побыстрее уладить все здесь: мы обязаны за месяц предупредить менеджера о том, что съезжаем. – Клинт обвел взглядом убогую комнату. – Не могу сказать, что я буду скучать по этим мрачным стенам. Правда, мы не сможем приехать на свадьбу Мойры – тебя это сильно расстроит?

– С менеджером можно и подождать, – тихо ответила Дэйзи. – И я в любом случае поеду на свадьбу Мойры – я обещала быть подружкой невесты, а свои обещания я стараюсь выполнять. – Она помолчала. – И еще одно, Клинт. Я не поеду с тобой в Америку – будет лучше, если я останусь здесь.

– Что-что? – изумленно переспросил Клинт. – Дэйзи, ты о чем, черт возьми?

– Ты меня хорошо слышал: я не поеду с тобой.

– Но ты нужна мне, понимаешь?! – с отчаянием в голосе воскликнул молодой человек. По его лицу разлилась мертвенная бледность, и было похоже, что его сейчас стошнит. – Если ты не хочешь ехать, я тоже никуда не поеду. Я сейчас же разорву этот контракт.

– И зачем я тебе нужна? В качестве щита, за которым можно скрывать от людей истину? – с горечью спросила Дэйзи, которой лишь в этот момент пришло в голову, насколько эгоистично вел себя ее «муж». Он обратил ее любовь себе на пользу, прикрывался ею, рассчитывая, что она всю жизнь будет жить во лжи, создавая видимость брака и забыв о своем желании иметь детей.

У Клинта затряслись руки.

– Щита? Дэйзи, о чем ты говоришь? – пробормотал он.

– Да все ты понимаешь, не притворяйся! – воскликнула девушка. – Думаю, всем будет лучше, если ты поедешь в Америку, найдешь там себя, признаешься самому себе, кто ты такой на самом деле…

Клинт без сил опустился на стул. Казалось, он у нее на глазах уменьшается в размерах.

– И кто же я? – спросил он.

– Здесь абсолютно нечего стыдиться, – ответила Дэйзи, чувствуя себя мудрой, спокойной и рассудительной. – Я всегда буду гордиться тем, что являюсь твоим другом, – но ты мне не муж, Клинт! Я совершила ошибку, когда вышла за тебя. Наверное, ты думал, что я, такая серая и некрасивая, никогда не найду себе другого мужа, что я удовольствуюсь браком с мужчиной, который не хочет спать со мной, целовать меня по-настоящему, делать все то, что полагается делать настоящему мужу!

– О Боже!

Голова Клинта упала на грудь. Некоторое время они оба молчали, слышался лишь не прекращающийся даже ночью шум машин за окном. Затем Клинт с усилием поднялся, подошел к Дэйзи и, опустившись на колени перед ее стулом, положил голову ей на ноги:

– Дэйзи, ты самая лучшая девушка на свете! Я искренне хотел жениться на тебе, и я люблю тебя, понимаешь?

– Но это не та любовь, которой любят женщину. Бедный ты, бедный… – Дэйзи положила руку мужу на затылок и погладила его. – Я бы очень хотела, чтобы ты любил меня по-настоящему, ведь я люблю тебя больше всех на свете.

Дэйзи захотелось остаться с ним, но она сказала себе, что надо учиться самостоятельности и смотреть в будущее: в конечном итоге они оба лишь выиграют от расставания.

– Прости меня, Дэйзи, – приглушенным голосом произнес Клинт.

Дэйзи ощущала его теплое дыхание у себя на бедре.

– Я всю жизнь дрожал при мысли, что об этом кто-нибудь узнает. И кое-кто все же догадался. – Клинт поморщился. – Этот человек никому не проговорился. Я боюсь даже подумать, что сказали бы мои родители, если бы узнали, кто я такой. А как бы все надо мной смеялись в школе! Я пытался не признаваться, кто я такой, даже самому себе. И даже сейчас я не могу произнести это слово вслух.

– Тебе незачем это делать – мы оба и так все понимаем. Я считаю, что ты должен гордиться собой, а не стыдиться… – По щекам Дэйзи потекли слезы. – Клинт, я искренне надеюсь, что ты найдешь в Америке счастье. Что бы ни случилось, я всегда буду любить тебя.




Дэйзи плакала, сидя на бабушкином месте на диване и наблюдая за бессмысленной суетой людей в молчащем телевизоре. Пока она была на свадьбе, ее терзала ужасная зависть к Мойре и Сэму, несомненно, по уши влюбленных друг в друга.

– А почему бы тебе не вернуться в свою утробу? – спросил ее Клинт за несколько дней до отъезда.

С того вечера, когда Дэйзи вынудила его признать правду, она ни разу не прикасалась к картине, но Клинт явно имел в виду другое.

– Ты о возвращении домой? Нет, лучше не надо. Я знаю, что не смогу скрывать от всех правду. Кроме того, это означало бы возвращение назад, а лучше всегда двигаться вперед.

Дэйзи попросила Клинта до свадьбы Мойры никому не рассказывать о своем отъезде в Америку – в противном случае ей пришлось бы отвечать на слишком много вопросов.

– Ты же приедешь ко мне? – постоянно спрашивал ее Клинт. – Например, на Рождество. В Калифорнии замечательный климат.

– Попробую, – ответила Дэйзи, понимая, что вряд ли когда-нибудь увидит мужа вновь.

– Не забывай, я буду присылать тебе деньги. Ты сможешь жить в Лондоне одна.

– Спасибо, Клинт.

– Ох, Дэйзи, Дэйзи! – воскликнул он, обхватив ее лицо ладонями. За последние дни Клинт дотрагивался до нее чаще, чем за все предыдущие годы, – он словно позволил себе наконец стать самим собой.

– Не благодари меня, – продолжал молодой человек. – Если бы не я, ты по-прежнему была бы в своей утробе. Я понимаю, что испортил тебе жизнь. Прости меня!

Кто-то вставил в замок ключ, и Дэйзи вышла в прихожую. Вошла бабушка со спящим Брэнданом на руках. У мальчика был обманчиво ангельский вид.

– Он заснул в мгновение ока, – прошептала Руби. – Я уверена, он пробежал сегодня миль сто. Сама не знаю, почему на свадьбах дети всегда словно с ума сходят. Помню, твоя мама с Гретой буквально на ушах стояли, когда во время войны здесь проходила одна свадьба.

– Давай его мне, – тихо сказала Дэйзи, протянув руки.

– Осторожнее, он ужасно тяжелый.

– Его кровать разобрана?

– Не знаю, но он все равно ничего не заметит. Просто сними с этого чертенка одежду и накрой одеялом. – Руби внимательно посмотрела на внучку. – Я и не заметила, как ты ушла из ресторана. Ты плакала?

– По телевизору показывали грустный фильм.

Ах, если бы можно было рассказать обо всем бабушке, облегчить душу! Но Дэйзи чувствовала, что, если она заплачет вновь, никакая сила в мире не сможет ее остановить.




Приехав домой на Рождество, Дэйзи привезла с собой большую картину и поставила ее на каминную полку:

– Бабушка, это тебе.

– Спасибо, милая, – ответила Руби, но, присмотревшись, озадаченно спросила:

– Что это?

– Дом.

– Дом?

Рисунок представлял собой большой неровный круг, наполненный бесформенными пятнами.

– Еще раз спасибо, Дэйзи, очень красиво… Наверное, ты ненадолго? Тебе же нужно работать?

– Я уволилась из магазина. На следующей неделе я выхожу на работу в «Одеон» на Лестер-стрит – я опять устроилась билетершей, – так что у меня есть целых семь дней.

Все это означало, что управляющая обувного магазина окажется в затруднительном положении – сразу после Рождества должны были начаться зимние распродажи, – но эта женщина всегда держалась с Дэйзи очень грубо и не заслуживала хорошего отношения к себе.

– Меня удивляет, что ты не поехала на Рождество в Америку, к Клинту.

– Мне это не по карману. Кроме того, он живет в квартире не один, и у них там просто негде остановиться.

Как Дэйзи ни старалась, обойтись без лжи было невозможно.

– Нехорошо выходит, дорогая. Не успев пожениться, вы опять живете врозь.

Дэйзи решила, что сразу после праздников она скажет матери и бабушке правду.

Когда девушка уже отправилась спать, приехал Мэттью и привез всем рождественские подарки.

– Кажется, я понял, что она хотела сказать, – заметил он, увидев картину.

– Тогда объясни и мне, – попросила его Руби. – Для меня это темный лес.

Мэттью покачал головой:

– Не буду. Рано или поздно ты поймешь все сама. – Он перевел взгляде картины на Руби и обратно. – Как же вам всем повезло! Я тоже хотел бы быть изображенным на картине Дэйзи, но мне повезло намного меньше, чем вам, – и сейчас уже слишком поздно что-то менять.

– Не понимаю… – только и смогла ответить Руби.




Когда приехали Мойра с Сэмом, была уже почти полночь. Учительская карьера Мойры закончилась, так и не начавшись: она была уже на третьем месяце и ужасно волновалась по этому поводу. Ребенок должен был родиться в июне.

В последние годы Пикси считала само собой разумеющимся, что ее с мужем пригласят на рождественский обед в дом на краю Принцесс-парка. Пришли они и на этот раз. За столом Дэйзи была подвергнута настоящему допросу с пристрастием.

– Клинт ничего не рассказывает нам в своих письмах, – пожаловалась Пикси, которую явно раздражало то, что у Мойры должен был родиться ребенок, а Дэйзи так и не забеременела за год замужества.

– Пикси, это что, гонка? – резко заметила Руби. – Дэйзи с Клинтом сами решат, когда им за водить детей, и ты тут ни при чем.

– Вот именно, – поддержала ее Хизер, которая по-прежнему терпеть не могла Пикси Шоу. – Я даже представить себе не могу, что буду вынуждать Дэйзи родить ребенка. Детей заводят родители, а не бабушки.

Когда обед наконец закончился, Руби мысленно вздохнула с облегчением – атмосфера за столом была весьма напряженной. Она решила, что на следующий день скажет Пикси, что их пригласили в другое место. Справедливости ради следовало заметить, что напряжение исходило не только от Пикси – Дэйзи по-прежнему была чем-то расстроена, Грета дулась неизвестно на кого, да и Мэттью почти все время молчал. Даже Брэндан ничего не делал, чтобы разрядить обстановку: он постоянно рвался под елку, за своими подарками. Руби мысленно поблагодарила Бога за приход Мойры и Сэма: ей было приятно видеть за столом хотя бы два счастливых лица.

Судя по всему, между Гретой и Мэттью произошла очередная ссора – в последнее время они только и делали, что ругались.

«Наверное, Грета опять истратила слишком много денег», – подумала Руби.

– Она разорит меня, черт возьми! – пожаловался Мэттью пару недель назад. – Подумать только, она заказала садовый павильон, заплатив все деньги вперед, – и это в начале зимы!

Руби и представить себе не могла, что ее тихая, покладистая дочь может вести себя так безрассудно.

Вскоре Мойра и Сэм заявили, что пойдут прогуляться, и этим окончательно испортили настроение в комнате, но Руби решила, что не имеет права обижаться на них. Проводив молодоженов, она направилась в холл, решив, что обязательно устроит какую-нибудь игру и хотя бы немного расшевелит всех, но оказалось, что Грета уже успела включить телевизор, и остаток дня прошел за скучным коллективным просмотром «Звуков музыки». Руби уже видела этот фильм раньше, и он не понравился ей еще тогда – теперь же она и вовсе нашла его отвратительным.

Одним словом, Рождество вышло никудышным, так что Руби была лишь рада, когда праздники закончились и все вошло в привычную колею. Но ее радость длилась недолго. Дэйзи наконец решилась рассказать, почему Клинт уехал в Америку, и этим напрочь испортила всем Новый год.




Наступил март, принеся с собой сильные ветры, которые словно играли со старым домом, дребезжа оконными стеклами и свистя в дверных щелях.

Как-то под вечер в доме раздался телефонный звонок. Звонил Мэттью.

– Руби, случилось ужасное, – задыхаясь, произнес он.

– Опять? – ответила Руби.

Словно не замечая ее ироничного тона, он продолжал:

– Я вернулся домой на час раньше обычного. Я очень плохо себя чувствовал – наверное, подхватил грипп.

– Бедняга.

– Я думал, что Греты нет дома, – но потом я поднялся наверх и обнаружил свою женушку в постели с каким-то мужчиной… О Боже, Руби, я не знаю, что делать! – хрипло проговорил Мэттью. – Можно я приеду?

– Не сейчас, Мэттью, Грета у нас… Бог ты мой! – испуганно выдохнула Руби. – До меня только сейчас дошло… Она пришла вся в соплях и сказала, что ты ни с того ни с сего выгнал ее из дому.

– И ты ей поверила? – В трубке прозвучал горький смех, болью отозвавшийся в ее сердце. – Плохого ты, должно быть, обо мне мнения. Знаешь, Руби, ничего удивительного, что на тебе так никто и не женился. Что бы ни делали твои близкие, ты всегда оправдываешь их. Что ж, передай моей жене, что я больше не хочу ее видеть.

– Мэттью! – крикнула Руби. – Я сейчас же приеду!

Но в трубке уже звучали короткие гудки.

Руби вышла в сад и позвала Брэндана. Мальчик уже почти забрался на дерево, на которое ему запрещено было залазить, так что, когда он спустился на землю, у него был виноватый вид.

– Пошли, – отрывисто проговорила Руби, взяв его за руку. – Мы будем кататься на машине.

Они вернулись в дом.

– Надевай пальто! – скомандовала она.

– Хорошо, Би, – послушно произнес мальчишка. Ему было уже почти четыре года, и он понимал, что произошло что-то из ряда вон выходящее.

Руби повернулась к дочери. Войдя в дом полчаса назад, Грета бросилась на диван и, расплакавшись, стала рассказывать, какой ужасный человек Мэттью. «Он пришел сегодня домой злой как собака и ни с того ни с сего набросился на меня», – всхлипывая, говорила она.

– Грета, – с порога сказала Руби дочери, – вставай. Надо, чтобы ты отвезла меня к себе домой на машине.

– Что-что? – проговорила Грета, от удивления тут же перестав плакать.

– Я сказала, отвези меня к себе. Звонил Мэттью. Дурочка, ты хоть понимаешь, какую боль ты ему причинила? Ты не сказала, что он обнаружил тебя в постели с другим мужчиной! Разве этому я тебя учила? Мне стыдно за тебя!

Руби в ярости топнула ногой. В следующем месяце ей исполнялось шестьдесят, и больше всего на свете ей нужно было спокойствие.

– Кто он хоть такой? – спросила она.

Помолчав, Грета ответила:

– Муж одной из моих подруг.

– Что ж, когда твоя подруга об этом узнает, вашей дружбе конец. Если ты сию же минуту не встанешь с дивана, я вытащу тебя наружу за волосы. Тебе придется сесть за руль, иначе я сделаю это сама.

Грета с недовольным видом поднялась:

– Я не понимаю, почему тебя так беспокоят чувства Мэттью.

– Пошевеливайся! – подгоняла ее Руби. – А чувства Мэттью меня беспокоят потому, что он много лет был лучшим другом нашей семьи и всегда делал для нас только добро. Ты идешь или мне самой садиться за руль?

По дороге в Кэлдерстоунз в салоне автомобиля царило молчание – даже обычно словоохотливый Брэндан не произнес ни слова. Когда они подъехали к дому, Руби повернулась к дочери:

– Дай мне ключи!

– У меня их нет. Они остались дома, в сумочке.

– Твой дом здесь, черт возьми! – воскликнула Руби. – Был, по крайней мере. Придется мне постучать в дверь. Надеюсь, он ответит.

– Он не ответит – его машины нет перед домом.

– Вот черт! – тряхнула головой Руби.

Она в который раз подвела Мэттью.




Мэттью так и не вернулся домой до полуночи. Когда на следующий день Руби позвонила в «Мидельйен» и попросила соединить ее с мистером Дойлом, ей ответили, что его сегодня нет на работе.

– А когда он выйдет?

– Он этого не сказал.

– Пожалуйста, передайте ему, что звонила Руби О'Хэган и просила срочно с ней связаться.

– Я передам ваши слова его секретарю.

На следующий день Грета поехала в Кэлдерстоунз забирать свои вещи, предварительно позвонив домой, чтобы убедиться, что Мэттью там нет. Она привезла назад полную машину одежды и со слезами на глазах сообщила, что дом выставлен на продажу.

– Мама, какая же я дура! – всхлипывала она.

– Это уж точно, доченька… Иди ко мне! – сказала Руби, принимая Грету в свои объятия.

Разумеется, она не могла разлюбить дочь только потому, что та вела себя как дура. Правда, действия Греты сложно было назвать обычной глупостью… Руби знала, что пройдет немало времени, прежде чем она простит дочери то, что та натворила.




Хизер заявила, что больше не желает жить с сестрой в одной комнате. Она купила небольшой телевизор и теперь по ночам смотрела программы заочного университета и читала учебники, и Грета только мешала бы ей.

– Мама, можно я буду спать в твоей комнате? – жалобно спросила у нее Грета после того, как несколько ночей поспала отдельно. – Я никогда раньше не ночевала одна, и мне это очень не нравится.

– Нельзя, конечно же. У нас тут не общежитие.

– А как насчет Брэндана? Можно мне спать у него?

– Нет. Наверху есть две свободные спальни. Кстати, ты уже начала искать себе работу?

Грета тяжело вздохнула:

– Пока что нет.

– Не задерживай с этим, пожалуйста.

– Я сегодня же просмотрю объявления в «Эко».

– Там ничего нет. Купи себе «Лейбер эксчендж».

– Хорошо, мама, – с мученическим видом ответила Грета.

Но Руби и не собиралась поддаваться на эти уловки.

– В том, что произошло, виновата только ты сама, так что даже не пытайся разжалобить меня. В этом доме деньги зарабатывает одна Хизер, и не надейся, что она согласится тебя содержать.




Прошло две недели, а Мэттью так и не перезвонил. Руби вновь набрала номер «Мидельйен».

– Ваше сообщение было передано мистеру Дойлу, – сказали ей. – Он просил передать, что свяжется с вами, как только вернется в Ливерпуль.

– А когда это будет? И где он сейчас?

– К сожалению, миссис О'Хэган, мне это неизвестно. Наша фирма недавно подписала контракт на строительство трех больниц в Саудовской Аравии, и мистер Дойл будет контролировать работы.

– Благодарю вас, – сказала Руби и повесила трубку.

Саудовская Аравия, черт возьми! Если бы Грета в этот момент была рядом, Руби задушила бы ее.




Шесть месяцев спустя почтальон принес адресованное миссис Грете Дойл письмо из адвокатской конторы, специализирующейся на разводах. Мэттью требовал развода на основании супружеской измены.

– Ничего у него не выйдет, – надула губки Грета. – У него нет доказательств измены. Я напишу письмо, в котором буду все отрицать.

– А если у него все же есть доказательства? – заметила Руби. – Несомненно, он знает того мужчину, с которым тебя застал, – это ведь муж какой-то твоей подруги. И если этого человека вызовут к адвокату, его жена заявится сюда и закатит скандал. Об этом напишут в «Эко», твое имя будет навсегда опорочено. И дело не только в этом: судебное разбирательство всегда стоило ужасно дорого. Все закончится тем, что ты влезешь в долги до конца жизни.

Руби не имела ни малейшего представления о том, о чем говорила, и каждое ее слово вполне могло быть неправдой – но Грета действительно совершила супружескую измену и была недостойна того, чтобы продолжать быть женой Мэттью.

– Так что же мне делать? – уныло проговорила Грета.

– Напиши адвокату, что не возражаешь против развода.

Эта была одна из тех ситуаций, когда честь следовало поставить выше интересов семьи.




В следующем, 1981, году, сразу после развода с Мэттью, Грета вышла замуж в третий раз. Вскоре после этого ей исполнилось сорок пять лет. Ее новый муж, Фрэнк Флетчер, был довольно милым, хотя и несколько скучным вдовцом с двумя взрослыми женатыми сыновьями. Фрэнк был клерком в судоходной компании, в которой работала Грета, и у него был коттедж, расположенный в том самом квартале, в котором Грета жила бы с Ларри, если бы ее жизнь пошла по-другому.

Грета и Фрэнк зарегистрировали свой брак в отделе записи актов гражданского состояния. На церемонии присутствовали лишь шестеро гостей: Руби с Хизер, а также сыновья Фрэнка и их жены, которые, похоже, были не слишком довольны тем, что их отец и свекор женится вновь. Брэндан уже начал ходить в школу, и его на свадьбу не взяли.

После недолгой церемонии, которая, по мнению Руби, была слишком уж формальной, все отправились в дом миссис Харт. Флетчеры отказались пить купленное Руби вино и пиво, заявив, что они предпочитают чай. Вежливо съев несколько сэндвичей, гости разошлись по домам, оставив влюбленного Фрэнка, который до сих пор не мог поверить, что ему удалось жениться на такой красивой женщине. После обеда новобрачные отправились в свадебное путешествие в Скарборо.

Вскоре после их отъезда Руби решила навести порядок в комнате Греты и с удивлением обнаружила, что шкаф забит дорогой одеждой. Когда Хизер вернулась домой, Руби сказала ей об этом.

– Грете все это больше не нужно, – сказала Хизер. – Она говорит, что, пока она замужем за Фрэнком, носить все эти вещи было бы бестактно.

– Интересно, нам здесь что-нибудь подойдет?

Допив чай, они вместе с Брэнданом пошли наверх, чтобы примерить вещи Греты. Мальчик схватил шляпу, которую Грета надевала на свадьбу Дэйзи, и натянул ее себе на голову. За зелеными перьями светилась его довольная улыбка. Руби с Хизер пересмотрели весь гардероб, но себе почти ничего не подобрали: у многих вещей был слишком маленький рост.

– Как ты думаешь, можно будет расшить здесь подогнутый край? – спросила Руби, держа в руках голубое креповое платье.

– А я возьму себе этот жакет, но не юбку к нему… Ты только посмотри на этот свитер! Должно быть, он стоил целое состояние. Нет, не могу! – бросив свитер на пол, Хизер расплакалась.

– Я тоже, – сказала Руби и отшвырнула голубое платье с таким видом, словно оно было слишком горячим. – Я чувствую себя расхитителем могил.

– Знаешь, мама, я сомневаюсь, что Грета найдет счастье в браке с Фрэнком.

– Кто знает, милая? – с грустью проговорила Руби. – Я теперь думаю, что, когда она вернулась домой, мне надо было держаться с ней поласковее, но меня так разозлило то, что она натворила…

– Нашей Грете всегда было плохо одной. Надо было пустить ее к себе в комнату. Наверное, мы сами выжили ее из дому.

– Знаешь, Хизер, а я бы не стала утверждать это так категорично, – ответила Руби, обняв плачущую дочь за плечи. – Грета очень некрасиво поступила по отношению к Мэттью, и было бы неправильно встречать ее с распростертыми объятиями и вести себя так, словно ничего не произошло.

– Всего этого не случилось бы, если бы Роб и Ларри не погибли!

– Откуда нам это знать? На месте Мэттью мог оказаться другой мужчина, – со вздохом сказала Руби. – Брэндан, дай сюда шляпу, пока ты ее не разорвал! Возможно, когда-нибудь Грете захочется надеть ее еще раз.




БРЭНДАН




Глава 19




1985


Она была в номере дорогого отеля – в чужом номере – и лежала на двуспальной кровати. У нее было такое чувство, что она умирает. На другой половине кровати ночью кто-то спал – она увидела вмятину от головы на подушке, а одеяло было откинуто, когда этот «кто-то» встал.

«Интересно, кто он?» – подумала Элли.

Вероятно, вчера вечером она попала на какую-то вечеринку и нализалась, но ее память не содержала абсолютно никаких подробностей.

Все это произошло далеко не впервые. Элли работала в лондонском агентстве, оказывающем эскорт-услуги – поставляющем красивых девушек на корпоративные вечеринки, на которые не приглашались жены, на бизнес-выставки, на спортивные соревнования… В настоящее время Элли находилась в Мадриде, куда ее вместе с шестью другим и девушками вызвали на выставку спортивных машин. Их задача заключалась в том, чтобы принимать соблазнительные позы, сидя на капотах машин, и этим побуждать перспективных клиентов расставаться с крупными суммами денег. На прошлой неделе они работали на компьютерной выставке в Швеции, где должны были играть роль очаровательных интеллектуалок, а на следующей их везли в Рим, на выставку-продажу офисного оборудования. Но чаще всего девушкам приходилось работать на Британских островах.

Агентство придерживалось весьма строгих моральных принципов: оно тщательно заботилось о своей репутации, и девушкам запрещалось вступать с клиентами в сексуальные отношения на работе. Но если Элли сильно напивалась – как прошлой ночью, – то иногда нарушала это правило.

Голова раскалывалась. Элли села и обхватила ее руками. Одежда лежала на полу возле кровати. Полупрозрачные шторы па открытом окне, словно паруса, развевались на ветру, выгибаясь в сторону улицы. Элли увидела за окном каменный балкон. Ярко светило солнце, и было уже очень тепло – особенно если учесть, что был май.

«Интересно, какая здесь погода летом?» – подумала Элли.

Снаружи доносились голоса и плеск воды в бассейне.

Из номера вели две двери, одна из которых, в ванную комнату, была открыта. Элли встала, приняла душ, надела обтягивающую белую юбку и красную блузку – свою униформу на время проведения автовыставки. Одежда была довольно грязной, а на юбке расплылось красное пятно от вина. Девушка решила, что ей лучше не дожидаться появления хозяина номера – если он вообще вернется. Никаких признаков того, что здесь кто-то живет, не было – ни чемодана, ни вещей, ни гигиенических принадлежностей. Возможно, этот человек только что выписался.

Открыв сумочку, чтобы достать косметику, Элли обнаружила, что там полно купюр, а именно испанских песет. Она понятия не имела, каково соотношение песеты и фунта, но денег здесь явно было немало. Видимо, человек, с которым она переспала, решил, что она проститутка.

Немного смутившись, Элли вновь села на постель, но потом решила, что ничего страшного не произошло. Деньги ей не помешают, и, возможно, мужчина просто хотел дать понять, что она ему понравилась. Однако Элли несколько пугало то, что она провела ночь с мужчиной, которого совсем не помнила. Он мог быть кем угодно – громилой обезьяньего вида или каким-нибудь извращенцем.

В дверь постучали, и Элли внутренне сжалась.

– Кто там? – спросила она.

– Это Барри, дорогая.

Девушки шутя называли шестидесятилетнего Барри своей дуэньей. Он заказывал номера в отелях и билеты, организовывал стол и следил за соблюдением рабочего расписания. Это был худенький, почти абсолютно лысый коротышка, и у него была ослепительная улыбка, которая, впрочем, никогда не распространялась на глаза. Элли считала Барри двуличным, но то же самое можно было сказать о большинстве людей, с которыми она имела дело в последнее время.

– Как ты меня нашел? – спросила Элли, впустив его.

– Прошлой ночью вы с Бруно Пинелли явно нашли общий язык. Это его номер, поэтому первым делом я отправился сюда. Бруно Пинелли, – продолжил Барри, заметив на лице Элли удивление, – был вчера на выставке и раздавал автографы. Он профессиональный гонщик из Италии, очень привлекательный. Бруно пригласил кое-кого из наших в бар в фойе отеля, а потом все это перешло в вечеринку. Затем вы с Бруно одновременно исчезли. Чтобы найти тебя, достаточно было сложить два и два.

В мозгу Элли всплыло нечеткое воспоминание о темных сверкающих глазах и чрезвычайно энергичном сексе.

– Похоже, я вчера немного перебрала, – пробормотала она.

– Ты называешь это «немного»? Попридержи коней – не успеешь оглянуться, как станешь алкоголичкой.

– Барри, не неси чушь, – рассмеялась Элли. – Я пью только по случаю и никогда – в течение дня.

– Может, и так, но, когда ты оказываешься в баре, краснеют даже стены. Это что? – Барри взял пепельницу и с хмурым видом стал рассматривать ее содержимое. – Ты курила травку?

Элли ничего не помнила.

– Может быть… – сказала она.

– И ты даже не позаботилась о том, чтобы замести следы!

Барри понес пепельницу в ванную и смыл ее содержимое в унитаз. Вернувшись, он резким тоном произнес:

– Мало того, что ты спишь с клиентами и надираешься до беспамятства, ты еще и куришь запрещенные наркотические вещества. Дорогая, если ты не образумишься, мне придется порекомендовать дирекции агентства уволить тебя.

– Спасибо, дорогой, это очень мило с твоей стороны, – ледяным тоном ответила Элли.

– Я не обязан был предупреждать тебя, – так же холодно сказал Барри. – Я мог бы связаться с дирекцией прямо сегодня.

– Намек понят.

– Рад это слышать, – одними губами улыбнулся мужчина. – До открытия выставки осталось два часа, а выглядишь ты, мягко говоря, паршиво. Я попрошу, чтобы тебе принесли в номер завтрак, черный кофе, новую форму. Пока же попытайся привести свое лицо в более или менее приличный вид. Я позвоню прямо сейчас, – добавил он, подняв трубку.

– А как насчет этого Бруно? Он вернется сюда?

– Нет, он выписался еще рано утром.

– Спасибо, Барри, – за все.

Элли не нравилось чувствовать себя обязанной, но ведь Барри мог ее и уволить!

«А даже если бы и уволил, невелика потеря», – подумала она, когда Барри ушел. Это была паршивая работа, и, хотя вначале она показалась Элли отличной, теперь девушка откровенно скучала. Впрочем, рано или поздно она начинала скучать на любой работе.

Сев за туалетный столик, она начала наносить макияж. Это было непросто – ее руки заметно тряслись. Барри был прав – она и впрямь выглядела отвратительно.

Пришел официант с кофе и булками.

– Пожалуйста, оплатите этот счет, – учтиво обратился он к Элли. – Сеньор Пинелли уже расплатился за номер.

– А сколько это будет в фунтах?

– Около десяти.

Десять фунтов за кофе с булочками! Элли побледнела. Ей уже не хотелось есть, и страшно было даже подумать, сколько может стоить такой номер. Удовлетворившись двумя банкнотами из тех, которые ей дал Бруно Пинелли, официант ушел. Элли закончила наносить макияж и села пить кофе за столик у окна. Номер располагался на первом этаже отеля, окно выходило во двор. Снаружи сверкал на солнце огромный бассейн с голубой водой, на его края отбрасывали густую тень высокие деревья. Какой-то мужчина учил мальчика плавать, а на дальнем конце бассейна на краю трамплина стоял юноша. Затем он поднял руки, оттолкнулся и полетел вниз, войдя в воду почти без брызг. Кучка подростков и немногочисленные пока постояльцы отеля, сидевшие в шезлонгах в тени деревьев, одобрительно зашумели.

Элли ощутила укол зависти. Этим людям не приходится проводить весь день в вонючем душном зале и улыбаться всем подряд лишь для того, чтобы кто-то купил какую-то машину. Ну почему у нее нет денег на то, чтобы останавливаться в подобных местах? Что она делает неправильно?

Ей было уже двадцать шесть лет, а будущее по-прежнему казалось туманным. Убежав из дому во второй раз, она некоторое время крутилась возле поп-сцены, надеясь устроиться промоутером или подыскать себе теплое местечко в рекламном агентстве, но ее надеждам не суждено было сбыться. Ничего существенного не дала и работа в журнале мод – несмотря на то что Элли была красивее многих успешных моделей, ей так никто и не предложил поработать в модельном бизнесе. Не заметили ее и в одной телекомпании, в офисе которой девушка целый год заполняла бумаги и готовила своему начальству чай – правда, она все же сыграла несколько эпизодических ролей в телефильмах, самой крупной из которых была роль официантки. Поэтому когда два года назад Элли устроилась на работу в агентство, это казалось ей шагом вперед – по крайней мере ее взяли на работу, оценив внешность и фигуру, а также личные качества. Но эта работа была абсолютно бесперспективной в плане карьерного роста.

Барри ошибался, когда говорил, что Элли может стать алкоголичкой, но сейчас она не возражала бы против рюмки чего-нибудь покрепче – это прочистило бы ей мозги. Проблема была в том, что иногда одна рюмка не срабатывала и девушке приходилось пить вторую, потом третью – ив итоге она напивалась до положения риз.

В дверь опять постучали. На этот раз пришла девушка из агентства, Триша, и принесла новую форму.

– Барри попросил занести это тебе. Хорошо погуляли? – спросила Триша. Вчера она не пошла на вечеринку. Ей было восемнадцать лет, это была симпатичная девчонка со свежим личиком. Элли вдруг почувствовала себя старой и потасканной.

– Отлично.

– Ну ладно, готовься. Увидимся позже.

– Ага.

Переодевшись, Элли соорудила у себя на голове нечто вроде прически. Ей стало немного легче, и она решила съесть одну из булочек, которые, если судить по их цене, были сделаны из золота. Налив себе еще чашечку кофе из кофейника, Элли вышла на балкон. В бассейне уже было много людей, и она стала с завистью рассматривать их. К шезлонгу под зонтиком приближалась женщина с некрасивыми рыжими волосами и с отвратительной грузной фигурой, облаченной в напоминающее мешок полосатое платье. Толстуха опустилась в шезлонге глухим треском, который Элли скорее ощутила, чем услышала.

«Лучше быть бедной, как церковная крыса, чем жить с такой фигурой», – сказала она себе.

Женщина оглядела окружающих и, нацепив солнцезащитные очки, откинулась на спинку шезлонга. В ее движениях и цвете волос было что-то неуловимо знакомое, и несколько секунд спустя Элли поняла, что перед ней ее двоюродная сестра Дэйзи.

Запихнув остаток булки в рот, Элли запила ее кофе и еще раз посмотрела на свое отражение в зеркале. Она вновь стала сама собой – элегантной красивой девушкой с длинными темными волосами и мастерски нанесенным макияжем. Схватив сумочку, Элли выскочила в фойе, нашла дверь, ведущую к бассейну, и подошла к своей кузине.

В прошлом внешность Дэйзи всегда напоминала Элли как ей все-таки повезло в жизни, нечто подобное произошло и на этот раз.

– Привет, Дэйз!

– Элли? – изумленно проговорила Дэйзи, сняв очки. Ее веснушчатое лицо было обрюзгшим и еще более некрасивым, чем раньше, а кожа блестела от пота.

– Какая приятная неожиданность! – воскликнула она. – Как ты здесь очутилась?

– Я сейчас работаю в Мадриде. Я модель, разъезжаю по всей Европе.

– Вот здорово! – восхитилась Дэйзи. – Так ты манекенщица? Наверное, приехала на очередной показ мод или фотосессию?

– Да, – не моргнув глазом, ответила Элли. – Как дела дома? Я уже давно не писала, хотя все время собиралась…

Она замолчала.

– После твоего отъезда у нас произошло много интересного, – сказала Дэйзи, вытирая лицо носовым платком.

«Как, должно быть, неприятно быть толстой в такую жаркую погоду, – подумала ее двоюродная сестра. – Ничего удивительного, что Дэйзи прячется под зонтиком, – она всегда быстро обгорала на солнце».

– Во-первых, вышла замуж твоя сестра Мойра, – рассказывала Дэйзи. – Ее муж Сэм очень милый и ужасно умный. Он преподаватель, они живут в Кембридже. У них растут двое детей, девочка и мальчик.

Элли в который раз за это утро ощутила укол зависти: Мойра добилась в жизни большего, чем она. Ее сестра-близняшка всегда хотела стать учителем, что, по мнению Элли, было самой скучной профессией на земле. Но брак с преподавателем Кембриджского университета, что ни говори, был немалым достижением!

– Да, а еще у тебя есть сестра.

– Ты только что рассказала мне о ней, – бросила Элли, подумав про себя, что Дэйзи безвозвратно потеряла не только фигуру, но и остатки мозгов – если они вообще у нее когда-нибудь были.

– Я хочу сказать, еще одна сестра. За те годы, пока тебя не было, тетя Грета и Мэттью Дойл развелись, и твоя мама снова вышла замуж – за Фрэнка Флетчера. Все, в том числе и твоя мама, очень удивились, когда у нее в сорок шесть лет родился ребенок – девочка, которую назвали Сафрон. Ей сейчас три года. Милое имя, правда?

– Милое… – ошеломленно проговорила Элли. – Как там бабушка?

– В полном порядке, – ответила Дэйзи, как-то странно на нее посмотрев. – Как и Брэндан. Через месяц ему исполнится восемь, и он просто вылитый Лайам Конвэй – такой же красивый.

По правде говоря, о сыне Элли совсем забыла – просто у нее в жизни были более важные заботы.

– Так, что же у нас еще произошло? – произнесла Дэйзи, почесывая пухлый подбородок. – Моя мама теперь работает адвокатом.

– Да ты что?! – округлила глаза Элли.

– Мэттью Дойл уже много лет работает в Саудовской Аравии… Пожалуй, это все. А ты чем занималась все это время?

– Веселилась по полной, – пожала плечами Элли. – Некоторое время я работала в музыкальной сфере, потом в одном журнале и в телекомпании. Я даже снялась в нескольких фильмах – правда, в небольших ролях, – торопливо добавила она на тот случай, если бы Дэйзи решила выведать у нее подробности. – А потом я стала моделью и работаю ею до сих пор. А как ты, Дэйз? Вы с Клинтом поженились?

Этот вопрос ей хотелось задать Дэйзи с самого начала.

– Да, – улыбнулась ее кузина. – Но год спустя мы развелись. Видишь ли, Элли, Клинт гомосексуалист, но он всегда страшился признать это. Однако этот страх давно в прошлом: он уже примирился с собой и с жизнью. Клинт живет в Калифорнии и работает сценаристом – ты знаешь, он всегда был неравнодушен к кино. Клинт давно мечтал стать режиссером, и мне кажется, что он своего добьется: он ведь еще так молод! Мы с ним регулярно переписываемся.

Бедняжке Дэйзи пришлось поехать в отпуск в одиночестве! Ей так и не удалось найти себе другого мужчину, который бы примирился с ее внешностью. Элли стало жалко двоюродную сестру, и одновременно она почувствовала себя намного выше ее. Она с трудом поборола в себе желание сказать, что ей давно было известно о сексуальной ориентации Клинта.

– Мне очень жаль, Дэйз. Ты все еще рисуешь?

– Нет, я оставила это занятие несколько лет назад. Наверное, я рисовала только потому, что чувствовала себя несчастной.

– А что, сейчас ты счастлива? – не смогла скрыть своего удивления Элли.

– Ну да, – рассмеялась Дэйзи. – Наверно, это сложно представить, глядя на мой внешний вид, но я чувствую себя абсолютно счастливым человеком, а когда родится ребенок… – Она многозначительно похлопала себя по животику, на который Элли как-то не обратила внимания. – Осталось меньше месяца. Меня всю разнесло, и мы решили поехать в отпуск – иначе Бог знает чем все это могло закончиться!

– Мы? – тихо повторила Элли.

Так, значит, Дэйзи беременна?!

– Я, Майкл и Гарри. Вон они, – Дэйзи указала на мужчину и мальчика в бассейне. – Майкл учит Гарри плавать.

Элли задержала взгляд на мужчине, на которого она обратила внимание, еще когда была в номере. Дэйзи замужем, и у нее есть сын, а скоро должен родиться еще один ребенок! Наверное, если бы жизнь Элли пошла так, как она рассчитывала, ее абсолютно не волновала бы жизнь ее двоюродной сестры – но она понапрасну растратила свою молодость в погоне за приключениями и веселой жизнью, а Мойра и Дэйзи тем временем кое-чего добились.

– Гарри три года, – сказала Дэйзи, энергично махая рукой парочке в бассейне. – Ну вот, наконец-то заметили.

Муж Дэйзи посадил мальчика на плечи и побрел по направлению к ним. Его сложно было назвать красавцем, но это был довольно приятный мужчина с интересным лицом и запоминающейся улыбкой. Элли решила, что он ей нравится.

– Дорогая, я и не видел, что ты тут, – сказал мужчина. -Я думал, что ты до сих пор отдыхаешь в кровати. Ты приняла таблетки?

– Приняла… Майкл, мы же в отпуске. Я могу отдыхать и на свежем воздухе. Кстати, познакомься с моей двоюродной сестрой Элли. Она модель, приехала в Мадрид на съемки. Удивительно, что мы с ней встретились, – мы не виделись уже много лет. Гарри, это родная сестра тети Мойры, а значит, тоже твоя тетя.

Майкл пожал Элли руку, извинившись за то, что его ладонь мокрая. Гарри мельком взглянул на Элли, выбрался из бассейна и приложил ухо к животу матери:

– Он уже проснулся?

Дэйзи с Майклом обменялись довольными улыбками, а Элли почувствовала, что при виде такого семейного счастья ее может стошнить. Она уже собиралась подняться и уйти, когда Майкл сказал:

– Гарри все время выпрашивает у меня мороженое. Дорогая, не хочешь выпить чего-нибудь холодненького?

– С удовольствием. Чего-нибудь лимонного.

– А ты, Элли?

– Спасибо, нет. Мне пора идти.

– Пошли, сынок, надо найти твое мороженое.

Проходя мимо Дэйзи, Майкл провел рукой по ее волосам, и тело Элли опять пронзила нестерпимая зависть. Ей отчаянно захотелось, чтобы ее тоже так любили, чтобы ее с каким-нибудь мужчиной объединяла такая же близость, какая объединяла Дэйзи и ее мужа. Но сейчас Элли была бесконечно, безумно одинока.

– А где ты сейчас живешь? – спросила она, прервав небольшую паузу.

– В Лондоне, в районе под названием Крауч-Энд. Майкл врач, он очень много работает.

Черт возьми, но как Дэйзи удалось подцепить доктора, к тому же такого привлекательного?

– А как вы познакомились?

Дэйзи вновь вытерла красное, мокрое лицо:

– Это произошло в больнице. Майкл, как и я, страдает дислексией.

– Чем страдает?

– Дислексией. Помнишь, как сложно мне было читать? Все считали меня дурой.

– Неправда, – сказала Элли.

Это прозвучало весьма фальшиво.

– Да правда, Элли, правда, – закивала Дэйзи. – Я и сама считала себя глупой. Так вот, когда мы с Клинтом поженились, то переехали в Лондон, а когда он уехал в Калифорнию, я осталась одна. Ах, Элли, какой несчастной я себя тогда чувствовала! Я работала билетершей и, как бешеная, клепала картины. У меня почти не было друзей, и я не ждала от жизни ничего хорошего… – Несмотря на жару, Дэйзи содрогнулась. – А потом мне позвонила бабушка и рассказала, что прочитала статью о заболевании под названием дислексия. Там объяснялось, почему некоторые очень умные люди испытывают трудности с чтением: если упростить, они мыслят картинками, а не словами. В статье был указан номер лондонской клиники, в которой можно было обследоваться на этот счет. Оказалось, что я типичный пример дислектика.

– А как Майклу удалось стать врачом, если он не может читать?

Дэйзи рассмеялась:

– У него очень пробивная мать, Энджела. Она наотрез отказалась признать, что ее сын глуп, хотя ей твердили это все учителя. Она сама научила его читать, разработав специальную методику, – именно Энджела написала ту статью и открыла клинику. Когда я пошла туда в первый раз, то встретила там Майкла. Ты даже представить себе не можешь, как приятно познакомиться с человеком, который испытывает те же трудности, что и ты! Все вдруг встало на свои места, и я перестала чувствовать себя глупой. – На миг погрузившись в приятные воспоминания, Дэйзи счастливо вздохнула. – А потом Майкл пригласил меня на свидание, и все завертелось. Я и не догадывалась, что можно быть такой счастливой… О, мне только сейчас пришло в голову! – вдруг воскликнула она. – Как чудесно, что у всех нас – у тебя, меня и Мойры – жизнь сложилась так хорошо.

– Да, замечательно, – тихо произнесла Элли. – Смотри, Майкл возвращается. Я попрощаюсь с ним и пойду – мне действительно надо спешить.

– Было очень приятно повидаться с тобой, – сказала Дэйзи. – Напиши домой, хорошо? Ну пожалуйста! Твоя мама до сих пор обижается, что от тебя ни слуху ни духу, да и бабушка тоже. А еще лучше по возвращении в Англию навести их. Они будут очень рады тебя видеть.




В ту ночь Элли снился дом, в котором она родилась и выросла. Ей приснилось, что она вернулась в детство накануне какого-то Рождества, а стены дома выкрашены изнутри серебряной краской. Дом был похож на грот, а елка была такой большой, что заполняла своими раскидистыми лапами почти весь холл. Подарки девочкам были спрятаны по всему дому, и после завтрака начались поиски клада. Они втроем – Элли, Мойра и Дэйзи – бегали из комнаты в комнату и радостно визжали, когда находили очередной подарок в красочной упаковке. Открыв один из пакетов, Элли обнаружила там самый красивый наряд, какой она когда-либо видела, – старомодное викторианское платье из бледно-голубого шелка, с кружевным воротничком. Примерив его перед зеркалом в комнате матери, она довольно вздохнула: из зеркала на нее смотрела самая красивая девочка на земле. Элли подумала, что, когда вырастет, станет великим человеком: знаменитой киноактрисой, оперной певицей или даже королевой.

Проснувшись, она увидела, что находится в дешевом отеле, в который их поселил Барри, а впереди ее ждал очередной суматошный день в душном выставочном зале. Ей вновь безумно захотелось выпить.




Вернувшись в свою крохотную лондонскую квартирку, Элли открыла адресную книжку в обложке из красной кожи и с золотой пряжкой, подаренную ей Дэйзи, когда им было лет по пятнадцать. Тогда подарок показался Элли просто дурацким, но с течением времени страницы постепенно заполнялись. Элли открыла страницу, соответствующую букве «К», и нашла то, что искала, – телефон Феликса Конвэя.

Возвращаясь на самолете из Испании, она много думала и решила, что совсем запуталась в жизни. Хуже всего было то, что она слишком много пила, – с этим обязательно надо было что-то делать. Настало время остепениться, а для этого надо было найти мужа. За прошедшие годы она познакомилась с множеством мужчин, но среди них был только один, с которым ее объединяло нечто вроде душевной близости – не сексуальной и, разумеется, не такой, как та, что объединяла Дэйзи и Майкла, но с Феликсом Конвэем ей было очень легко. Элли вспомнила последнюю ночь в саду Ферн-Холла, когда Феликсу удалось вызвать у нее чувства, которые она ни разу не испытывала прежде. Феликс с его тихим голосом и нежной улыбкой заставил ее почувствовать себя другим человеком – более мягким, спокойным…

Он давно мог жениться на Нейле Кении или какой-нибудь другой женщине, но телефонный звонок в любом случае не повредит. Элли сложно было представить, что в Ферн-Холле что-то изменилось, – вероятно, Феликс по-прежнему содержал аптеку, и по-прежнему себе в убыток. Ему, как воздух, необходимы были направляющая рука и острый ум человека, который смог бы разглядеть в доме и аптеке потенциал, – иными словами, ему нужна была она, Элли. Задача была сложной, но Элли всегда возбуждали сложные задачи.

Собрав по карманам всю мелочь, она спустилась на первый этаж, где стоял телефон-автомат, и набрала номер Ферн-Холла. В это время Феликс уже должен был быть дома.

Он поднял трубку почти мгновенно.

– Феликс, это Элли, – сказала она. – Ты меня помнишь?

– Элли? Ну конечно!

Его голос прозвучал тихо, но было заметно, что он рад ее слышать.

– Я часто думал о вас с Брэнданом, – произнес Феликс. – Ему ведь скоро восемь. Как вы?

– У нас все хорошо, Брэндан лучший ученик в классе… Знаешь, Феликс, мне тут захотелось приехать к вам в гости и пожить немного. Нейла не будет против? – осторожно спросила она.

– Нейла? Она уехала из Крегмосса еще несколько лет назад и сейчас живет со своим братом где-то в Англии. – Феликс протяжно вздохнул. – Я живу один и буду очень рад твоему приезду. Когда бы будешь у нас?

– Недели через две.

– А Брэндана с собой привезешь?

– Да, – помолчав, ответила Элли.




Вернувшись домой, Брэндан бросил ранец на кухонный стол:

– Где она?

– Если ты про Элли, она пошла по магазинам.

Услышав об этом, мальчик явно расслабился. Руби налила ему лимонаду, и он жадно его выпил. Всю неделю, прошедшую после приезда Элли, они оба заметно нервничали. У внучки Руби напрочь отсутствовало чувство такта: она ожидала, что сын сразу бросится ей в объятия и будет относиться к ней как к матери, а не как к абсолютно чужому человеку.

За прошедшие годы Руби неоднократно пыталась поговорить с Брэнданом об Элли, показать ему ее фотографии, но все это его почти не интересовало. Это был уверенный в себе, уравновешенный ребенок, имеющий достаточно четкое представление о своем месте в этом мире, и Руби не замечала, чтобы он сильно переживал из-за отсутствия родителей. Развитый не по годам, Брэндан легко заводил друзей и постоянно приводил их домой, однако с появлением Элли это сразу прекратилось. Присутствие матери смущало его: она постоянно целовала его, гладила по голове, покупала ему сладости, к которым он был равнодушен, называла «сынок» – словом, всячески пыталась загладить тот факт, что последние восемь лет превосходно обходилась без него.

У Брэндана очень редко был несчастный вид, но сейчас, сгорбившись за столом с пустым стаканом в руке, он выглядел просто жалко. Руби присела рядом с ним:

– Хочешь коржик?

– С джемом?

– Ну конечно! С клубничным.

– Тогда хочу, Би.

– Я тоже съем один за компанию, – сказала Руби и положила на стол три коржа – два для Брэндана и один для себя. Они долго сидели плечом к плечу, с ужасом думая о возможном скором расставании: они любили друг друга до беспамятства.

Пока что Элли ничего не говорила, но Руби чувствовала что- то неладное, и было заметно, что Брэндан тоже это чувствует. Они никогда не обсуждали это, поскольку воплотить свои страхи в слова означало бы сделать их более реальными. Элли не рассказывала, почему она приехала домой, не говорила, собирается ли остаться, и Руби виделась какая-то угроза в оценивающих взглядах Элли на сына и ее бесконечных расспросах – как будто она пыталась наверстать упущенное время, узнать привычки Брэндана, его пристрастия, словом за одну неделю стать ему настоящей матерью.

Где-то в глубине души Руби всегда жил страх перед подобным поворотом событий, и в каком-то смысле она была готова к этому – но про Брэндана этого сказать было нельзя. Внезапно вырвав мальчика из родного дома, разлучив его с людьми, которые любили его и которых любил он, Элли поступила бы невероятно жестоко – тем более что Брэндан испытывал по отношению к ней разве что неприязненные чувства.

Руби знала, что может до посинения повторять все это, но по большому счету она не имела на Брэндана никаких прав – он принадлежал Элли. Это был бесспорный факт, как и то, что Элли – эгоистка, думающая только о себе. Если она решила заявить права на своего сына, то сделает это независимо от того, сколько вреда это принесет. В каком-то смысле она была очень похожа на свою мать. Казалось, худшие гены Джейкоба, все то, что делало человека эгоистичным и безразличным к чувствам других людей, передались его старшей дочери, а от нее – к его внучке.

В дом одновременно вошли Элли и Хизер, встретившиеся в автобусе по пути домой. Руби и Брэндан, сидевшие рядом на диване и смотревшие телефильм «Блю Питер», сразу заметили, что между тетей и племянницей явно произошла какая-то размолвка. Хизер с недовольным лицом прошла в свою комнату. Она всегда старалась выполнять свой долг и поступать по совести, а потому решительно не одобряла действий Элли. Через несколько дней Хизер собиралась временно переехать к своей дочери: вскоре у Дэйзи должен был родиться второй ребенок, и дочь с зятем попросили Хизер присмотреть за Гарри, пока его мать будет в роддоме. Все, кроме Пикси, уже успели пережить шокирующее известие об истинной натуре Клинта и были искренне рады тому, что Дэйзи и Майкл нашли друг друга и живут дружно и счастливо.

– Сынок, смотри, что я тебе купила! – воскликнула Элли, державшая по большой хозяйственной сумке в каждой руке.

Она вытащила из одной из сумок цветастую, кричаще яркую рубашку.

Покраснев, Брэндан заявил:

– Я не буду это носить!

– Брэндан, не груби матери. Это очень красивая, модная вещь.

– Элли, ему больше нравятся футболки, – мягко проговорила Руби.

– Не может же он носить одни футболки! Ведь в школу он ходит в рубашках?

– Мне приходится заставлять его, кроме того, все его школьные рубашки серого цвета.

– Я подумала, что он мог бы надеть это, когда мы поедем в Ирландию.

Повисло продолжительное молчание. Элли старалась не смотреть в их сторону, сделав вид, что разбирает покупки.

– В Ирландию? – недовольным старушечьим голосом спросила Руби.

– Если точнее, в деревеньку неподалеку от Дублина. Я собираюсь некоторое время пожить у одного знакомого, Феликса Конвэя, – это брат Лайама. Брэндана я беру с собой.

– Но ты не можешь просто так забрать его из школы!

– Бабушка, я могу делать все, что сочту нужным, – надменно заявила Элли, тряхнув длинными темными волосами.

– И как долго ты собираешься оставаться в Дублине?

– Пока еще не знаю.

– Я не хочу ехать в Дублин! – решительно произнес Брэндан.

Он очень редко плакал, но сейчас Руби увидела, что его глаза наполнились слезами.

– Сынок, мы всего лишь немного поживем в гостях.

– Ты только что сама сказала, что не знаешь, когда вернешься, – заметила Руби. – Вот что я тебе скажу: давай поговорим об этом попозже.

Она имела в виду ближайший вечер – Брэндан уже будет спать, и она сможет высказать Элли все, что думает. Однако Элли не собиралась уступать.

– Нет, бабушка, давай поговорим обо всем прямо сейчас, – ответила она, глядя прямо в глаза Руби. – Брэндан мой сын, и я хочу его забрать. Да, я знаю, что была плохой матерью, но отныне все изменится. Я забираю его с собой в Дублин и скажу честно – возможно, я не вернусь. Пришла пора остепениться, и я решила переехать в Крегмосс, к Феликсу Конвэю.

– И тебе абсолютно наплевать на мнение самого Брэндана, на его чувства?

– Ему всего лишь восемь лет, и скоро он ко всему привыкнет.

И тут Брэндан набросился на женщину, называвшую себя его матерью, и стал колотить ее маленькими кулачками.

– Мне не восемь! – крикнул он. – Мне пока еще семь! Ты даже не знаешь, когда мой день рождения! Я не поеду с тобой в Ирландию, – немного спокойнее произнес он и топнул ногой. – Не поеду, и все!

– Дура ты, дура! – потеряв терпение, воскликнула Руби. – Погляди, что ты наделала. Знаешь, Элли Донован, когда Господь наделял людей здравым смыслом, ты, должно быть, стояла в очереди последней.

Она оттащила Брэндана от матери и прижала тяжело дышащего мальчика к груди. Его маленькое сердечко бешено колотилось.

Руби давно уже не испытывала такой злости, но, если бы она сейчас излила свои чувства, это расстроило бы Брэндана еще больше.

У Элли хватило благоразумия сделать вид, что она смущена своей оплошностью.

– Прости меня, бабушка, – сказала она. – Я не хотела никого обижать, но Брэндан – мой сын. Наверное, ты понимала, что рано или поздно это все равно произойдет. Я уже купила билеты на завтра на самолет, и давай больше не будем это обсуждать. Он обязательно меня полюбит, правда, Брэндан?

Элли взъерошила сыну волосы, но тот резко оттолкнул ее руку и свистящим шепотом проговорил:

– Я никогда тебя не полюблю. Никогда, слышишь?!




Самые большие неприятности всегда приходили в ее жизнь внезапно, без предупреждения. Все могло идти, как обычно, но уже в следующую минуту небо словно падало на землю, и весь мир менялся. Бегство Джейкоба в армию, смерть Артура Каммингса, гибель Роба и Ларри… Но жизнь все равно продолжалась – иногда становясь лучше, чем раньше, иногда наоборот.

Проворочавшись всю следующую ночь без сна, Руби обнаружила, что стала не такой упрямой и не такой уверенной в себе, как когда-то. Мысль о том, что из ее жизни исчезнет Брэндан, была невыносимой – занять его место в ее сердце не мог никто и ничто. Если бы она знала, что мальчик будет счастлив с матерью, ей было бы легче отпустить его – но самым мучительным было осознание того, что Элли сделает его глубоко несчастным. Руби понимала: что бы ни делала Элли, Брэндан никогда не будет любить ее сыновней любовью.

Утром, спускаясь вниз по лестнице, Руби пошатывалась от усталости, а в голове ее пульсировала тупая боль. К ее удивлению, Хизер уже встала. Дочь встретила ее обеспокоенным взглядом:

– Мама, я слышала, как ты всю ночь ворочалась в постели. Как ты себя чувствуешь?

– А как ты думаешь?

– Если бы можно было что-нибудь сделать! Мы недопустим этого!

– Хизер, ты прекрасно знаешь, что сделать мы ничего не сможем, – устало проговорила Руби. – Ты же адвокат. Все, что говорит Элли, – истинная правда.

– С юридической точки зрения да, но с моральной она не права. Грета знает, что Элли уезжает?

– Она зайдет сегодня, чтобы попрощаться.

Некоторое время спустя появился Брэндан в сопровождении Элли. К удивлению Хизер и Руби, на мальчике была новая рубашка.

– Он надел ее без пререканий! – торжествующе заявила Элли.

– Это потому, что он послушный мальчик, – сказала Руби, протянув правнуку руку. Она чувствовала, что в любую секунду может расплакаться.

Ни слова не говоря, Брэндан сжал ее пальцы.

Пришла Грета. Она была одна. Грета объяснила, что Сафрон в детском садике. Четыре поколения рода О'Хэган уселись в зале и в ожидании такси, которое должно было отвезти Элли и ее сына на вокзал, завели натянутый разговор. Из Ливерпуля в Дублин не было прямых авиарейсов, поэтому приходилось ехать на поезде до Манчестера. Вечером Элли уложила в сумки одежду и игрушки Брэндана.

В одну минуту двенадцатого на улице прозвучал сигнал подъехавшего такси.




По пути в Манчестер Брэндан почти все время молчал. Элли рассказывала ему о том, что было видно из окна, – по-видимому, она считала, что именно так должны поступать хорошие матери. На ее объяснения мальчик реагировал лишь сухим кивком. Когда мимо проходила разносчица с тележкой, Элли предложила купить Брэндану банку газированного напитка, но он отказался.

Его мысли постоянно возвращались к Би. Грустное лицо Би в тот момент, когда он выходил из дома, Би, гладящая его, больного, по головке, напевающая ему колыбельную, читающая ему вслух, играющая с ним в карты, смотрящая футбол по телевизору и возбужденно вскрикивающая, когда у ворот его команды возникала опасность… И вновь лицо Би при расставании. Би была для него целым миром, тогда как мать ему совсем не нравилась – и он знал, что не понравится никогда.

Вскоре поезд прибыл на манчестерский вокзал. Им надо было пересесть на автобус, идущий в аэропорт.

– Я хочу в тубзик, – сказал Брэндан, когда они уже прошли турникеты.

– Сынок, надо говорить «туалет». Тебе следовало сходить туда в поезде.

Лицо Брэндана исказила гримаса:

– Я хочу в туалет.

– Ну вот, уже лучше. Мужской туалет вон там.

– А еще я хочу пить.

– Что именно?

– Все равно.

– Напитки продают в газетных киосках. Встретимся там, и не теряйся, хорошо?

– Хорошо.

Брэндан зашел за дверь мужского туалета и почти сразу же вышел обратно. Увидев, что его мать исчезла в каком-то магазине, он быстро прошел на платформу, к которой пять минут назад прибыл их поезд. Когда Брэндан проходил через турникеты, его поймал за ворот мужчина в форме:

– Сынок, и далеко ты собрался?

– Мы с мамой едем в Ливерпуль, – вежливо объяснил Брэндан. – Я потерялся.

– В этом поезде ты ее не найдешь. Поезд до Ливерпуля отправляется со второй платформы. Где твой билет?

– У мамы.

– Поторопись, а то она уедет без тебя. Поезд отходит через пять минут.

Брэндан отыскал вторую платформу, улучил момент, когда на него никто не смотрел, и поднырнул под турникеты. Вагоны были полупустыми, и он легко нашел место у окна, откуда было хорошо видно всю платформу: если бы показалась его мать, он сразу спрятался бы.

Мальчику показалось, что дорога от Манчестера до Ливерпуля заняла раза в два больше времени, чем от Ливерпуля до Манчестера. Каждый раз, когда в дверях вагона показывался человек в форме, душа Брэндана уходила в пятки, и он торопливо шел в противоположную сторону и закрывался в туалете.

Когда поезд подъехал к вокзалу на Лайм-стрит, Брэндан, к своему крайнему изумлению, увидел у турникетов тревожно оглядывающуюся Би. А он уже думал, что домой ему придется идти пешком!

– Би! – на бегу воскликнул он. – Но откуда ты знала?…

Нужные слова не приходили ему на ум. Как она догадалась встретить поезд, откуда знала, что он вернется?

Но Руби поняла его и без слов.

– Звонила твоя мать. Она ужасно волновалась, но догадалась, что ты, должно быть, поехал домой.

Сердце мальчика вновь испуганно сжалось:

– Она едет за мной?

– Нет, солнышко. – Руби взяла его за руку. – Раз уж мы в городе, не хочешь зайти в «Макдональдс» и съесть по гамбургеру? Смотри, какая сегодня замечательная погода.

– Би, давай лучше поедем домой.

Больше всего Брэндану хотелось побыстрее снять эту ужасную рубашку.

– Домой, так домой, – охотно согласилась Руби.

Элли позвонила в дом на краю Принцесс-парка около часа назад. В ее голосе слышалось отчаяние:

– Бабушка, Брэндан пропал! Он попросился в туалет, и мы должны были встретиться у газетного киоска, но он так и не пришел.

– Ты просила кого-нибудь поискать его в туалете? – резко спросила Руби.

– Да, но его там не было. Один из контролеров сказал, что мальчик, похожий на Брэндана, пытался сесть на поезд до Лидса, но он направил его на ливерпульский. Наверное, Брэндан сейчас едет домой.

– Когда этот поезд приходит в Ливерпуль?

– В два тридцать.

– Ну ладно, Элли, а что мы будем делать после того, как я его встречу?

– Ничего, наверное, – вздохнула Элли. – Пожалуй, взять Брэндана в Дублин было неудачной идеей. Я отошлю обратно его вещи. Феликс будет ужасно огорчен – он очень хотел повидать племянника.

– Элли, если ты собираешься соединить свою жизнь с Феликсом Конвэем, – мягко проговорила Руби, – вы вполне сможете обойтись без Брэндана.

– Ах, бабушка! – всхлипывала Элли. – Я так хочу быть счастливой!

– Кто же этого не хочет, милая? Кто же не хочет…




Неделю спустя Брэндан уже вновь был полон жизни и толпами водил своих приятелей играть в саду. Дублин и Элли были забыты.

Но Руби происшедшее буквально потрясло – теперь она вздрагивала от малейшего шороха и постоянно ждала, что случится что-то ужасное. Она ощущала себя моллюском, который потерял раковину и стал беззащитен перед любыми опасностями. От каждого телефонного звонка внутри у нее все тревожно замирало в ожидании дурных вестей.

Но ее плохие предчувствия ни разу не оправдались. У Дэйзи родился второй ребенок, так же мальчик.

– Он очень красивый, – по телефону рассказывала звонившая из Лондона Хизер. – Они собираются назвать его Робертом, в честь отца Дэйзи.

Затем позвонила Мойра и сообщила, что к Рождеству они с Сэмом ждут пополнения в семействе.

– Знаешь, бабушка, мы с Дэйзи поспорили, кто первый родит пятерых, – сказала она. – Так что у нас соревнование.

Постепенно напряжение отпустило Руби. Однако затем произошло событие, которое, по правде говоря, было сущим пустяком по сравнению с утратой Брэндана – но едва не оказалось губительным для ее рассудка.




В августе долгое время стояла невероятная жара. Руби с Брэнданом провели чудесный день в Саутпорте – строили на пляже замки из песка, потратили целое состояние на игровые автоматы, бродили по роскошной Лорд-стрит, пили чай в открытом кафе под стеклянной крышей… Пока они сидели за столиком, Руби рассказала Брэндану об Эмили, о том, как они более полувека назад приехали в Саутпорт и зашли в кафе, расположенное на месте нынешнего.

– Возможно, мы с ней даже сидели за этим же столиком, – сказала Руби.

– Ты тогда была, как я? – со ртом, набитым тортом со сливками, спросил ее правнук. У него был недоумевающий вид, словно такая возможность не укладывалась у него в голове.

– Нет, постарше. Мне было четырнадцать.

– А какой ты была тогда?

– Красивой. Мне все говорили, что я красивая.

– Ты до сих пор красивая, – убежденно заявил Брэндан.

Руби рассмеялась.

– Во время войны нас с Бет эвакуировали в Саутпорт, – продолжала она. – Но мы оставались там всего лишь несколько дней. Твоя мама тоже была там – то есть твоя бабушка.

Подумать только – две маленькие девочки, которых она возила в Саутпорт, уже были бабушками! За эти полвека произошло огромное количество событий, но Руби казалось, что всего лишь вчера, в такой же жаркий августовский день, она ждала Бет и Джейка на привокзальной площади.

Тряхнув головой, она вернулась в настоящее:

– Мне хочется что-нибудь купить. Себе я куплю летнее платье, а чего хочешь ты?

– Ворота, – мгновенно ответил Брэндан.

– Ворота?

– Футбольные, они продаются в «Аргосе». Одному мальчику из нашего класса родители подарили такие на день рождения. Я был у него дома, это такая классная штука!

– А они тяжелые? – с сомнением спросила Руби.

– Не бойся, бабушка, я сам их донесу, – уверенно произнес мальчик.

Очень довольные проведенным временем, они вернулись в Ливерпуль. Брэндан нес в руках картонный ящик, а Руби – платье из «Маркс-энд-Спенсерс», которое можно было не гладить. Но когда они зашли в дом, то обнаружили, что он ограблен.

Пропало не так уж много вещей: телевизор Хизер, велосипед, подаренный Брэндану надень рождения, коробка с драгоценностями Руби – хотя драгоценностями их можно было назвать лишь условно – и несколько декоративных вещей, которые обитателям дома дарили разные люди. Взломщик – или взломщики – оставили после себя настоящий хаос: видимо, их вывело из себя то, что в таком большом доме оказалось так мало ценных вещей. Содержимое почти всех ящиков было брошено на пол, посуда разбита, зеркало расколото, стулья и кресла перевернуты…

Полицейские, которых вызвала Руби, были исполнены сочувствия, но говорили, что особой надежды на возвращение пропавших вещей питать не стоит. Руби посоветовали поставить на двери новые замки и установить на окнах ставни, а также подключить сигнализацию.

Первые два дня Руби оставалась спокойной, направив все усилия на восстановление порядка в доме. Велосипед и телевизор были застрахованы, а Хизер незамедлительно заказала установку сигнализации и более надежных замков.

Но когда Руби приступила к составлению списка вещей, которые лежали в ее шкатулке с драгоценностями, внутри нее словно что-то оборвалось. Полиции нужно было подробное описание всего, что пропало, на тот случай, если эти вещи будут предложены ювелирам.

– Мы рассылаем по ювелирным магазинам списки украденных предметов, – сообщили ей. – Видите ли, миссис О'Хэган, не исключено, что в ваш дом забрались подростки, а они обычно пытаются продать награбленное. Все, что нам нужно, – это список драгоценностей. Возможно даже, что все пропавшее обнаружится на ближайшей распродажа.

Почти все ее ювелирные украшенья были подарены дочерьми. Первым делом Руби вспомнила маленький брелок с аметистом на серебряной цепочке и такие же сережки: девочки купили все это за несколько фунтов вскоре после того, как вышли на работу. Впоследствии они подарили ей крошечные золотые клипсы, серебряный крестик на цепочке, а с острова Корфу привезли серебряный браслет, инкрустированный янтарем. Также в шкатулке лежала брошка, подаренная Бет, – недорогая вещь, давно потускневшая от времени.

Руби составляла список, и каждый предмет вызывал у нее те или иные воспоминания, как правило, о том, как он был подарен: обычно это происходило на день рождения или на Рождество, реже – просто так. Руби вспомнила о заколке для шарфа с огромным зеленым камнем, который мог бы стоить несколько тысяч фунтов – если бы был настоящим. Грета и Хизер купили заколку в тот день, когда они познакомились с Робом и Ларри.

– Это тебе за то, что ты такая хорошая мама, – сказала тогда Грета.

У Руби было такое чувство, словно ее воспоминания также украдены и поруганы. Грабители осквернили ее дом, дерзко вторглись в ее жизнь – они ходили по комнатам, дотрагивались грязными руками до вещей, принадлежавших ей, Хизер, Брэндану…

Затем Руби вспомнила, что в шкатулке лежало кольцо, переданное ей Оливией, а до того принадлежавшее Тому, ее отцу. Она вспомнила слова, которые произнесла тогда Оливия: «Том сказал мне, что это обручальное кольцо его деда, и я до сих пор помню этот момент в мельчайших подробностях – как и все, что произошло в ту ночь».

– «Имону от Руби, 1857», – вслух проговорила Руби и заплакала.

Она давно собиралась купить золотую цепочку и носить это кольцо на шее, но так и не сделала этого. А теперь кольцо украли…

Она знала, что никогда больше не будет чувствовать себя в безопасности в этом доме – более того, не сможет заставить себя выйти наружу. От мысли о том, что, отлучившись куда-то, она по возвращении может вновь обнаружить, что дом разграблен, а все вещи лежат на полу, у Руби подступала к горлу тошнота. Она боялась оставаться в доме, но еще больше боялась выходить из него.

Взяв себя в руки, женщина пошла на кухню и затеяла там генеральную уборку – чтобы уничтожить малейшие следы ограбления, вычистила каждый уголок, каждую поверхность, в том числе и стены. Следовало тщательно вытереть все, к чему эти люди могли прикасаться и на что могли дышать. Если бы в этот момент Руби кто-то увидел, то заметил бы, что в ее глазах появился немного безумный блеск, а в движениях – нечто механическое.

Когда она закончила, то от усталости едва могла пошевелить пальцами, но все равно заставила себя приступить к уборке холла. Она решила, что после уборки постирает все, что было в доме: одежду, постельное белье, шторы – словом все, чего могли касаться воры.

В ту ночь Руби долго не спалось: она думала обо всей той работе, которую ей предстоит выполнить, и прислушивалась к скрипам и стонам, издаваемым старым домом, – таким знакомым звукам, которые когда-то ее успокаивали и которые теперь казались ей зловещими. Она дважды вставала, чтобы убедиться, что с Брэнданом все в порядке и его не зарезали во сне.

– Мама, ты что, затеяла генеральную уборку? Сейчас же не весна, – сказала ей Хизер несколько дней спустя, вернувшись домой и обнаружив, что Руби, стоя на стремянке, протирает балки под потолком.

– Я вдруг осознала, какое запустение царит в доме. Надо привести здесь все в порядок.

– О каком еще запустении ты говоришь? И с каких это пор тебя начало беспокоить все это? У тебя изнуренный вид. Выпьешь со мной чаю?

– Выпью, спасибо.

На самом деле Хизер и не догадывалась, насколько усердно трудилась ее мать: Руби не рассказывала никому о своих чувствах.

– Ужин в духовке, скоро все будет готово, – сказала Руби. – Брэндан в гостях у кого-то из своих друзей.

Хизер пошла на кухню, но вскоре вернулась, чтобы сообщить, что у них закончился чай.

– Пойду схожу в магазин, – сказала она.

– А мне казалось, что в буфете есть нераспечатанная пачка, – растерянно проговорила Руби.

– Значит, ты перепутала. Я ненадолго.

– Купишь заодно и сахару? Он тоже уже заканчивается.

По правде говоря, у них заканчивалось почти все. Руби обычно закупала продукты по четвергам, но на этот раз, чтобы не оставлять жилище без присмотра, она решила подождать до выходных, когда Хизер будет дома.

Спускаясь по лестнице, Руби ощутила, что ее ноги дрожат. Она сильно устала, а ведь к уборке комнат на втором этаже она еще не приступала! Женщина работала до изнеможения и почти не спала по ночам – и все из-за кражи нескольких дешевых безделушек!

Руби подумала, что в жизни бывают вещи намного хуже, чем эта кража, – да что там, в ее жизни они также неоднократно происходили, – но еще никогда она не чувствовала себя такой несчастной.

Зазвонил телефон. Это была Энджела Бернз, свекровь Дэйзи, – энергичная женщина, вечно сующая повсюду свой нос. Они с Руби встречались лишь однажды, на свадьбе у Дэйзи. Энджеле нужна была Хизер, с которой они были очень дружны, – хотя по возрасту свекровь Дэйзи была ближе к Руби, чем к Хизер. Обменявшись с Руби несколькими дежурными фразами и попросив ее передать Хизер, чтобы та, придя домой, сразу перезвонила ей, Энджела попрощалась.

Когда Хизер позвонила Энджеле, Руби решила, что надо обязательно подслушать их разговор. Судя по всему, ее дочери предлагали очень хорошую работу в Лондоне. В голосе Хизер слышалось возбуждение, но затем она стала говорить тише, и Руби пришлось напрягать слух.

– Пока что я не могу приехать, – говорила она. – Я рассказывала, что наш дом ограбили? Так вот, все это ужасно подействовало на мою мать. Она до сих пор не может прийти в себя, хотя делает вид, что все нормально, – а я делаю вид, что ничего не замечаю. Она готова на все что угодно, лишь бы ее не считали слабой.

Затем Хизер помолчала и ответила:

– Да, да… Как только смогу. Буду ждать.

Когда она вернулась в комнату, Руби и Брэндан как ни в чем не бывало смотрели по телевизору хит-парад поп-исполнителей.

– Энджела говорит, что дела у Роба идут очень хорошо, – сказала Хизер. – Не хочешь поехать к ним? Ты ведь никогда не была в Лондоне?

– Нет, не была, – ответила Руби, зная, что и не побывает там: она просто не могла бросить дом.




Вечером Руби долго смотрела какой-то старый фильм по телевизору. Хизер и Брэндан уже давно спали, но Руби знала, что заснуть ей не удастся, сколько бы она ни пыталась. Когда же у нее восстановится сон?

Фильм закончился, и глаза Руби почему-то остановились на картине Дэйзи, по-прежнему висевшей над каминной полкой – хотя женщина давно собиралась ее снять.

Она неоднократно задумывалась, что же эта картина может означать. Видимо, именно поэтому картину она так и не сняла – надеялась, что рано или поздно смысл откроется ей. Неровный круг с шестью бесформенными фигурами внутри, одна намного больше, чем все остальные. Если присматриваться к картине достаточно долго, фигуры, казалось, начинали двигаться.

Руби пошла на кухню, подогрела себе чашку молока и вновь вернулась к картине. Шесть фигур. Почему же шесть?

Мэттью Дойл сразу понял, что имела в виду Дэйзи. «Как же вам всем повезло! – сказал он тогда. – Я тоже хотел бы быть изображенным здесь, но мне повезло намного меньше, чем вам».

Может быть, эти фигуры обозначают ее, ее дочерей и внучек? Шесть человек… Так, значит, им повезло укрыться внутри круга, где до них не могло добраться зло?

И вдруг Руби словно озарило. Эта картина изображала детский мир Дэйзи, существовавший до того, как она вышла за Клинта и узнала, насколько нестерпимой может быть жизнь. Грета, Элли и Мойра также вышли за пределы круга, отправившись в свободное плавание по миру. Вскоре уйдет и Хизер, и тогда из шести человек останется одна Руби.

Ничего удивительного, что ее так расстроило ограбление: оно разбило этот круг на мелкие кусочки. На картине она была изображена как самая крупная фигура, защищающая своих близких и заботящаяся о них, не подпускающая к ним зло извне. Наверное, это желание было пережитком Фостер-корт – потребность защищать своих детей и детей их детей от злого внешнего мира.

«Ты создала свой маленький мирок и сделала себя его королевой», – сказала ей в Вашингтоне Бет.

Но теперь круг Дэйзи был разорван, и исправить что-то было уже невозможно. Руби знала, что никогда больше не почувствует себя в безопасности – и более того, ей придется привыкнуть к жизни в постоянном страхе.

Вскочив, Руби подошла к телефону и набрала вашингтонский номер Бет. В последнее время та проводила в столице США почти все время – она работала в центральном комитете Демократической партии. Последний раз подруги созванивались уже довольно давно.

– Приемная Бет Лефарж, – прозвучал в трубке молодой мужской голос.

– Я могу поговорить с Бет? Это звонит Руби О'Хэган из Ливерпуля.

– Добрый день, Руби. Подождите секунду, я узнаю, свободна ли она.

Бет ответила почти мгновенно:

– Руби, это ты? Мы так давно не разговаривали!

– Я только что подумала о том же. Кто этот молодой человек? Неужели у тебя секретарь-мужчина?

– Моя секретарша уходит домой в пять часов. Это был Хэнк, мой внук. Мы размышляем над тем, как завоевать побольше голосов черных на следующих выборах… Как у тебя дела?

– По-разному. Я собираюсь до начала нового учебного года съездить в Дублин. Там живет Элли, мать Брэндана. Пора им узнать друг друга получше. Правда, с самим Брэнданом я еще об этом не говорила.

Когда слова были произнесены, Руби на несколько секунд замолчала, онемев от удивления: ничего подобного она делать не собиралась. Эти слова сами слетели с ее губ – наверное, потому, что они рано или поздно все равно должны были прозвучать. Как бы там ни было, с матерью Брэндану будет лучше, чем с шестидесяти шестилетней старухой. Ему надо было научиться любить Элли, пока еще не поздно.

Руби вспомнила, что в свое время так и не успела полюбить свою мать.

– А наша Хизер подыскала себе хорошую работу в Лондоне, – продолжала она. – Я не знаю подробностей, но скоро она уезжает… Я рада, что вырастила такую хорошую дочь, – добавила Руби.

Как бы там ни было, получалось, что она мешает Хизер двигаться вперед – хотя должна была помогать ей в этом.

– Ты останешься одна в огромном доме, – заметила Бет.

– Пройдет немало времени, прежде чем Брэндан поймет, что с Элли ему будет лучше. А когда это произойдет – что ж, будет видно.

«К тому времени настанет срок навсегда покинуть дом на краю Принцесс-парка», – про себя сказала она.




Пребывание в Ирландии было неожиданно приятным. Элли жила в нескольких милях от Дублина, в деревушке Крегмосс. Она явно успокоилась, «остепенилась», как она говорила, примирилась сама с собой. Феликс Конвэй оказался очень хорошим, добрым человеком, и его влияние на беспутную внучку Руби было сугубо положительным: казалось, он вызвал к жизни лучшие качества ее характера. Брэндан сразу подружился с Феликсом, и, когда Руби сказала, что ей нужно на день съездить в Дублин – это было частью ее плана, – мальчик без тени сомнений заявил, что останется в Крегмоссе.

Бродя в одиночестве по незнакомому городу и размышляя о том, что ей готовит будущее, Руби чувствовала себя ужасно одинокой. Сколько же раз в своей жизни она говорила себе, что надо бы что-то сделать, но так и не смогла решить, что именно? Вскоре она впервые за всю жизнь будет свободна и сможет делать что угодно – но что именно, женщина по-прежнему не знала.




В конце сентября Руби сидела на стуле под деревом в саду, наблюдая, как на землю падают немногочисленные пока еще золотые листья.

«Если поймаешь лист, можно загадать желание», – вспомнила она. Девочки в монастыре много раз это делали, но Руби не помнила ни одного желания, которое она загадывала в те времена. Интересно, чего ей тогда хотелось? Вероятно, избежать участи домработницы или кухарки… Это желание не сбылось – она выполняла работу по дому и готовила всю свою жизнь.

На теплое солнце набежала тучка, и Руби поежилась. Надо было спешить с картиной: мог пойти дождь. Дэйзи оставила после себя множество картонных листов и начатых тюбиков с краской, и несколько недель назад Руби решила нарисовать свой старый дом. Эта дурацкая мысль пришла ей в голову неожиданно для нее самой, и она до сих пор не рассказала о ней никому, даже Брэндану, который сейчас был в школе: ей было просто стыдно перед людьми.

Сначала на ее одежду попадало больше краски, чем на холст, но постепенно Руби приловчилась, так что картина уже близилась к завершению. Но так только казалось: каждый раз, когда женщина говорила себе, что рисунок готов, у нее возникало желание добавить еще кое-что: очередного маленького человечка неопределенной внешности, сидящего, лежащего или стоящего на траве, играющего с мячом или скакалкой, сидящего на ступеньке с белым пятном на конце палки, которая должна была изображать руку с чашкой.

Руби и сама далеко не сразу поняла, что рисует первые годы жизни в доме. Эти человечки представляли собой ее детей, Бет с Джейком, Конни и Чарльза, Марту Квинлан, Макса Харта, детишек, за которыми она присматривала во время войны… Призраки, притаившиеся в тени деревьев. Сама она была изображена в виде человека на ступеньке.

На картине не хватало одного персонажа, и Руби никак не могла решить, куда его пристроить: в центр, где он должен был по праву находиться, или с краю, где он всегда оставался.

Закрыв глаза, Руби представила себе картину и решила, что его место в центре – рядом с ней, возле двери, ведущей в сад. В течение последних суматошных недель она не раз пожалела, что его нет рядом, пусть даже в качестве друга, с которым можно поговорить о чем угодно. С Мэттью Дойлом ей всегда было легко говорить на любую тему.

Открыв глаза, Руби увидела какого-то человека, который обошел дом и теперь стоял, серьезно глядя на нее. Это был мужчина, очень высокий и худой. Его когда-то черные волосы совсем поседели, а лицо стало бронзовым от жгучего солнца. Как обычно, он был элегантно одет – на нем были легкие брюки цвета хаки и зеленая куртка.

На мгновение Руби испытала замешательство. Неужели ее картина и ее желание стали явью?

– Мэттью? – пробормотала она и попыталась встать, но отказалась от этого намерения, когда поняла, что конечности не слушаются ее.

Мэттью подошел и с таким же серьезным лицом присел на траву рядом со стулом:

– Я так понял, ты оставила в офисе сообщение с просьбой перезвонить?

– Но ведь это было пять лет назад! – испуганно округлила глаза Руби.

– Прости за задержку, но я был очень занят.

Проведя рукой по волосам, Руби осознала, что они не причесаны, кроме того, на ней не было ни грамма косметики, которая могла бы скрыть ее морщины.

– Почему ты не предупредил, что собираешься приехать? – спросила она. – Я бы подготовилась, оделась бы как следует…

Мэттью наконец улыбнулся, и у Руби сразу отлегло от сердца.

– Когда я впервые увидел тебя в этом доме, ты была вся перепачкана краской, и я всегда представлял тебя именно такой, – сказал он.

По спине Руби пробежал холодок возбуждения – точно так же, как вдень их знакомства.

– Тебе идет седина, – заметила она.

– Пожалуй, это первый твой комплимент в мой адрес, – с довольным видом ответил Мэттью.

Вблизи было заметно, что вокруг его глаз тоже образовалась сеть морщинок, а щеки запали и как-то сморщились, – словом, выглядел он не очень хорошо.

– Ты вернулся домой навсегда? – спросила Руби и затаила дыхание в ожидании ответа.

«Веду себя, как глупая девчонка, – в моем-то возрасте!» – промелькнуло у нее в голове.

– Я вышел на пенсию, поэтому отвечаю тебе: «Да, я вернулся домой навсегда».

– И где ты будешь жить?

– Руб, это зависит от тебя, – с серьезным видом ответил Мэттью, глядя ей прямо в глаза, но потом повернул голову, чтобы проследить, как на траву упадет желтый лист. – Ты скучала по мне?

– Да, Мэттью, я скучала по тебе. Я всегда ждала твоего возвращения.

Мэттью удовлетворенно кивнул.

– Как все твои? – спросил он.

– Хорошо. Даже Элли, похоже, остепенилась.

Руби рассказала Мэттью о ребенке Греты, обо всех остальных детях, о самостоятельном возвращении Брэндана из Манчестера, об ограблении…

– Кажется, на некоторое время у меня наступило помрачение рассудка, но я уже пришла в себя, – закончила она.

– Это потому, что ты сильная.

Руби пожала плечами:

– Тогда я чувствовала себя слабой и беззащитной. Хочешь чаю?

– Я все ждал, когда ты предложишь.

Женщина вновь попыталась встать со стула. Мэттью протянул руку и помог ей подняться на ноги.

Не разжимая рук, они побрели по траве к дому. Руби подумала, что все будет как в старые добрые времена: она займется чаем, а он будет сидеть на кухонном стуле и наблюдать за ней. При мысли о том, как много она пропустила в жизни из-за того, что пренебрегала чувствами Мэттью – и своими, – Руби пронзила резкая боль.

Но она никогда не жила воспоминаниями – настоящее всегда было более важным для нее. Внезапно Руби ясно поняла, какое будущее готовила для нее жизнь и что она сделает в ближайшее время.

Она выйдет замуж за Мэттью Дойла.




МЭТТЬЮ




Эпилог




Канун нового тысячелетия


Они сидели на балконе, выходящем на реку Мерси, – пожилая пара в теплой одежде. Была половина двенадцатого, до наступления нового тысячелетия оставалось тридцать минут.

Их пригласили в гости Дэйзи и Мойра, но посетить оба дома было невозможно. Чтобы никого не обидеть, они решили встретить третье тысячелетие дома, в обществе друг друга.

– Дорогой, тебе не холодно? – с беспокойством спросила Руби. В последнее время Мэттью был очень слаб. Перенесенный в юности туберкулез сделал свое дело: несколько лет назад у него начались трудности с дыханием.

– Все хорошо, Руб, – чуточку хриплым голосом ответил Мэттью. – Я ни за что не откажусь от этого зрелища.

Прямо перед ними лежала река – черная атласная лента, отражающая яркие огни Воллеси и Биркенхеда. Огоньки едва заметно мерцали на тихих волнах. Вид был просто замечательным, и Мэттью очень его любил. Летом он частенько допоздна сидел на балконе их квартиры на самом берегу Мерси и смотрел вниз.

В который раз зазвонил телефон – они оставили дверь балкона открытой, чтобы слышать звонки и телевизор. Руби поднялась и пошла к аппарату.

– Звонила Бет, – сказала она, вернувшись. – Она в Литл-Роке, со своими. У них там большое гулянье, но до Нового года им ждать еще несколько часов. Кстати, она пригласила нас летом в Вашингтон.

– Люблю Вашингтон, – ответил Мэттью. – Я уже жду этой поездки с нетерпением.

За последние годы они несколько раз побывали в столице США.

«Надеюсь, летом ты будешь чувствовать себя достаточно хорошо для такой поездки», – про себя сказала Руби. Ей почему- то не сиделось на кованой железной скамье, установленной на балконе.

– Хочешь чаю? – спросила она, повернувшись к Мэттью.

– Бога ради, Руби, – раздраженно проговорил ее муж, – ты можешь минутку посидеть спокойно и полюбоваться видом?

– Но ведь он все время один и тот же, – пожаловалась женщина.

– Скоро начнется фейерверк, подожди немного.

– Я пока что сделаю себе чашечку чая, – сказала Руби, поднимаясь на ноги, и тихо вскрикнула, когда ее ногу пронзила острая боль.

– Что случилось?

– Все этот чертов артрит.

Руби шел уже восемьдесят второй год, и ей очень не нравилась старость со всеми этими загадочными болями, возникающими неизвестно откуда и так же быстро исчезающими как раз в тот момент, когда она уже собиралась умирать.

Она вошла в сверкающую металлом кухню, не имеющую почти ничего общего с кухней в доме на краю Принцесс-парка, – удобную, функциональную, простую в уборке, то есть как раз такую, какой и должна быть современная кухня. В последнее время Руби очень редко задумывалась об этом контрасте, хотя сразу после переезда на новую квартиру он не переставал удивлять ее. Они с Мэттью поселились здесь в 1988 году, когда одиннадцатилетний Брэндан наконец решился на переезд в Дублин, к Элли с Феликсом. Вероятно, его окончательно убедило рождение маленькой сестрички. Не так давно Брэндан взял в свои руки управление рестораном, который в свое время открыла в Ферн-Холле Элли и который оказался очень прибыльным делом, и женился на ирландской девушке по имени Кэти. Вскоре у них должен был родиться ребенок.

Дом миссис Харт был продан, и с тех пор Руби ни разу там не была и даже не знала, кто там теперь живет. Расставание с местом, в котором она прожила почти всю взрослую жизнь, оказалось для нее чрезвычайно болезненным. Старые стены накрепко впитали в себя воспоминания – правда, в основном хорошие, но Руби все равно предпочитала не ворошить прошлое, хотя время от времени оно без предупреждения всплывало само по себе, сладкой болью отзываясь в ее сердце. К примеру, когда сегодня позвонила Бет, Руби попыталась представить себе человека, говорящего с ощутимым протяжным акцентом южных штатов, и увидела красивую ясноглазую девушку, с которой познакомилась в доме Артура Каммингса, а не ту сморщенную старушку, которой Бет была сейчас.

Телефон зазвонил вновь. Это был Роберт, сын Дэйзи, он звонил по мобильному телефону.

– Би, мы на набережной, – сказал он.

В последние годы с легкой руки Брэндана ее называли Би все ее правнуки и даже внучки.

– Телекамера смотрит прямо на нас, – продолжал он. – Мы изо всех сил машем рукой. Ты нас видишь?

– Погоди секунду, у нас включен другой канал… Да, я тебя вижу! – закричала Руби, хотя без очков она видела только группу расплывающихся силуэтов. – Это Гарри с тобой?

– Да, он звонит маме по своему мобильнику. Мы вернемся домой сразу после фейерверка.

– Ну, веселитесь. Передавай Гарри привет, и будьте поосторожнее.

– Мы позвоним еще.

По телевизору стали показывать другое место, и Руби подумала, как хорошо было бы очутиться на набережной Темзы, посреди всего этого праздничного волнения – несмотря на свой возраст, она тоже испытывала его. Даже стены, казалось, ощущали торжественность момента, а воздух буквально искрился ожиданием какого-нибудь чуда.

– Кто это? – спросил Мэттью.

– Роберт. Они с Гарри сейчас на набережной Темзы, и я видела их по телевизору.

– А я-то думал, чего ты подняла весь этот крик? Что ты там делаешь? Иди ко мне, мне без тебя одиноко.

– Я завариваю себе чай… А впрочем, в честь Нового года – вернее, нового тысячелетия можно выпить чего-нибудь и покрепче. Я налью себе мартини. Хочешь виски?

– Мне нельзя, Руб, – с грустью ответил Мэттью. – Я же на таблетках, разве ты забыла? Выпей за меня.

– Я принесу апельсиновый сок, и ты скажешь тост.

Она пробыла на балконе лишь минуту, когда телефон зазвонил вновь. Мэттью издал жалобный стон.

Звонила чрезвычайно возбужденная Элли:

– Бабушка, у Кэти только что родился ребенок, девочка. Роды прошли почти мгновенно. Брэндан попросил меня первым делом позвонить тебе. Они собираются назвать ее Руби.

– Передай Брэндану, что мне очень приятно, – хрипло проговорила Руби, чувствуя, что сейчас расплачется.

– Подумать только, я стала бабушкой… – ошеломленно сказала Элли, как будто только что это осознала. – Я такая древняя…

– Ничего, Элли, посмотрим, что ты скажешь, когда у твоих внуков появятся внуки. Вот я действительно древняя!

– Ладно, надо позвонить маме. Она сейчас у Мойры. Бабушка, ты же приедешь к нам познакомиться со своей тезкой?

– Ну конечно, милая! Постараюсь побыстрее.

Руби была рада, что Грета поехала в Кембридж, к Мойре, Сэму и их пятерым детям. Новый год был не самым лучшим временем для вдов. Фрэнк Флетчер умер пять лет назад, а их любимая дочь Сафрон, уже восемнадцатилетняя, переживала череду мимолетных романов. Сейчас она жила с подозрительным типом, торговавшим подержанными автомобилями, которые крайне недовольная дочерью Грета считала крадеными.

Как обычно, жизнь была непредсказуемой – одна из дочерей Руби потеряла мужа, а другая нашла. В пятидесятишестилетнем возрасте Хизер неожиданно для всех вышла замуж за своего коллегу-адвоката и теперь жила в Крауч-Энд, неподалеку от Дэйзи. В последнее время сестры, когда-то не мыслившие жизни друг без друга, виделись очень редко.

– А это кто?! – раздраженно воскликнул Мэттью.

– Элли. У Кэти только что родилась девочка, они собираются назвать ее Руби.

– Вот и хорошо. Ты выходишь ко мне?

– Минутку, – ответила Руби, глядя на картину Дэйзи, висевшую над камином. Рисунок превосходно смотрелся в ультрасовременной квартире с высокими потолками, которая когда-то была верхним этажом зернохранилища. Руби с Мэттью были единственными жильцами этого многоквартирного дома, которые были старше пятидесяти лет, и Руби очень нравилось жить среди молодежи.

Гости часто выражали свое восхищение картиной Дэйзи. Некоторые спрашивали у Руби, что всем этим хотел сказать художник, но она никому ничего не рассказывала.

Теперь О'Хэганов было слишком много – они не поместились бы внутри круга, и обеспечивать их безопасность стало чересчур сложно. Сейчас Руби беспокоилась за Гарри и Роберта, находившихся на набережной Темзы: в такую ночь события запросто могли выйти из-под контроля.

– Я что, буду встречать третье тысячелетие в одиночестве? – печально сказал Мэттью.

– Иду.

Руби переступила через порог балкона и закрыла раздвижную дверь.

– Так мы не услышим Биг-Бен.

– Ничего страшного. Внутри стало слишком холодно. Не беспокойся, мы не пропустим полночь.

Она положила голову на плечо Мэттью, и он тут же обнял ее.

– Я рад, что мы вместе, – прошептал он.

– Я тоже этому рада.

– Честно?

– Честно, – ответила Руби и удовлетворенно вздохнула.

Некоторое время они сидели в тишине, погрузившись в свои мысли. Слышался только шум города вдалеке. Пятнадцать лет с Мэттью были счастливым временем, даже очень. Они много путешествовали – и не только в Вашингтон к Бет или к родственникам, но и по всей Европе. Руби неоднократно думала об этом дне – о наступлении нового тысячелетия, – думала, доживет ли она до него и с кем встретит, если доживет. И единственным человеком, с кем бы она хотела быть рядом в этот момент, был Мэттью. Она мысленно поблагодарила Бога за то, что он позволил им дожить до этого дня вместе: Донованы и Уайты, а также Конни с Чарльзом и Дэниел Лефарж, муж Бет, – все уже умерли.

– Должно быть, осталось недолго, – пробормотал Мэттью.

Словно услышав его слова, весь мир внезапно взорвался шумом и радостными криками. Где-то зазвонили церковные колокола, им могучим хором вторили корабельные гудки. На другом берегу, а также на пирсе Кинге справа от них в небо взлетели тысячи фейерверков, через мгновение разлетаясь на миллионы звездочек. С балкона внизу донеслись крики и смех, где-то рядом залилась истерическим лаем собака.

– С Новым годом, Мэттью!

– С Новым годом, Руби!

Они поцеловались – нежно, но без страсти. Какая может быть страсть в восемьдесят лет?

Шум продолжался – фейерверки, крики, пение… Весь мир праздновал наступление третьего тысячелетия.

Мэттью начал дрожать, и они зашли в комнату.

Раздался телефонный звонок – это была Грета.

– С Новым годом, мама! – почти пропела она.

– И тебя также, доченька, – ответила чрезвычайно довольная Руби.

К телефону по очереди подошли Мойра, Сэм и все пятеро детей, и каждый искренне пожелал Би и дяде Мэтту счастливого Нового года.

Затем позвонили Хизер с Дэйзи и Майклом, потом счастливый отец Брэндан, пьяный, как сапожник. Еще раз позвонил с набережной Гарри и рассказал, что они с Робертом возвращаются домой вместе с девчонками, с которыми только что познакомились.

– Они из Швеции, просто класс!

Все это время Мэттью смотрел телевизор.

Когда звонки наконец прекратились, он сказал:

– Пойду-ка я спать.

– Хочешь, я согрею тебе молока на ночь? – спросила Руби.

– Нет, спасибо. Я уже клюю носом.

Но у самой Руби сна не было ни в одном глазу.

– Спокойной ночи, любимый. Я скоро приду.

Она поцеловала Мэттью и проводила его, сгорбленного и немощного, взглядом. Ей вспомнился высокий темноволосый молодой человек в дешевом костюме, с которым она познакомилась в день окончания войны. Вздохнув, Руби пошла на кухню, но вместо молока налила себе еще один мартини, затем опять надела пальто и вернулась на балкон – смотреть на фейерверки, слушать перезвон колоколов и шум веселья. Ею вдруг овладело желание очутиться в толпе, танцевать и петь, праздновать эту неповторимую ночь. Ложиться в постель под теплый бок Мэттью, когда весь мир бодрствует и веселится, ей не хотелось.

Женщина подошла к двери спальни и прислушалась. Мэттью уже спал, тихо похрапывая. Руби решила, что никому не станет хуже, если она выйдет из дому на полчаса, заберется в самую гущу народа, обменяется с кем-нибудь рукопожатиями и поцелуями. Да, она была старушкой с пораженными артритом ногами, но пропускать праздник ей не хотелось.


notes


[1] Кальвария (рел.) – стадия, или остановка на крестном пути Иисуса Христа. (Прим. перси.)


[2] Сент-Джордж-Холл – памятник архитектуры в стиле неоклассицизма, построенный в 1854 г. (Прим. ред.)


[3] Мэйфер, Белгравия – фешенебельные районы Лондона. (Прим. ред.)


[4] Рэйдио-сити – самый большой кинотеатр в мире, расположенный в Нью-Йорке. (Прим.ред.)


[5] От англ. pixie – фея, эльф. (Прим. перев.)


[6] От англ. daisy – маргаритка. (Прим. перев.)