Дамка хочет говорить
Александр Сергеевич Панов


Всё о собаках






Достоверное жизнеописание старой собаки, сочиненное ею самой, расшифрованное и переданное в виде повести.









Александр Панов

Дамка хочет говорить



Достоверное жизнеописание старой собаки, сочиненное ею самой, расшифрованное и переданное в виде повести





Среди многочисленных наших деревень есть одна с обыкновенным названием Сосновка. Чем занимаются жители ее? Весной они пашут и сеют. Летом ухаживают за урожаем, с тревогой поглядывая на небо, — ждут то щедрого солнца, то обильного дождя. И вот приходит осень — пора собирать урожай.

А что делают в это время другие жители деревни — собаки? Они помогают людям, каждая по-своему. Как нет одинаковых людей, так нет и одинаковых собак…

Однажды Андрюша переносил на новое место будку старой Дамки. Любушка помогала ему. Под слоем сопревшей соломы они обнаружили мятые, пожелтевшие тетрадки, исчерканные непонятными знаками.

— Это же Дамка писала! — воскликнула Любушка.

— Выдумала тоже — лапы вытирала, — сказал Андрюша.

— Нет, я всегда говорила: Дамка самая умная собака.




1


По ночам тоскливо, Любушка. Я теперь не бегаю по деревне, как прежде, — лапы болят. А лежать не хочется. Скорей бы уснуть да сон про тебя увидеть…

Снег заметает будку, а ветер, ты слышишь, визжит, будто бьют его… И куда только Бобка подевался? Я долго принюхиваюсь, прислушиваюсь… Наконец, его лай — молодой, гулкий.

Шершавый снег под лапами пищит, как гусенок. Залаяла Розка. Дурная, людей напрасно будишь! Небось злишься, что на цепи? Не бросалась бы на всех — не привязали бы.

И тут я увидела своего Бобика: он пытался вырвать большую кожаную рукавицу из пасти Босого, а тот прижал ее лапами, рычит.

— Марш домой! — рассердилась я.

— Я не виноват, он сам пристает, — заскулил Бобка.




Не видела бы сама, могла бы и поверить сгоряча. Босой отфыркнулся, взял в зубы рукавицу и с достоинством удалился.

Ветер постепенно утих. Вдруг зашумела машина. Ударил в глаза свет. Ослепил. Стало страшно, я легла, зажмурилась, но тут же вскочила и побежала за машиной: опять, наверное, с Марьей Алексеевной худо! Так и есть, машина у дома соседки. Я тихо заворчала на чужаков.

Бобик словно обрадовался им: вот уж можно полаять от души. Кто не знает, что он безобидный, пугаются.

Прибежал Шарик. Марию Алексеевну пришел пожалеть? Уж кто-кто, а она тебя жалела.

Я стояла, поднимая то одну, то другую лапу. Слышала торопливые шаги, незнакомые, тревожные голоса.

Я ждала слов соседки — негромких, ласковых… Ждала обычного тявкания Тима. Мария Алексеевна понимала своего песика, понимала меня и, наверно, всех собак понимала. Почему Тим молчит? Он всегда лает на людей.

Марию Алексеевну вынесли на носилках, Шарик проворчал:

— Хоть бы кусок хлеба дала. Бежим отсюда, Боб!

Бобик кидался то к Шарику, то юлил возле меня, наконец юркнул во двор. А Тимка пытался взобраться на носилки, но падал на спину. Хоть бы погладила своего Тима хозяйка, хоть бы сказала: «Ступай на место». Но молчит родной человек, не слышит тебя, и непонятно зачем его прячут в машину… Я заплакала: «Куда, куда увозите?» Но люди не различают, когда мы плачем, а когда просто скулим.

— Пошла отсюда, — закричал на меня шофер.

Тетя Катя, мать Любушки, упрашивала женщину в белой одежде:

— Подлечите ее.

— Не волнуйтесь, поправится.

— Тимка, домой! — позвала тетя Катя. Но он бежал и бежал за машиной. Хозяйка вздохнула.

— Вот беда… Ну что, Дамка, придется брать его на житье… — сказала она как бы сама себе, но я не удержалась, ответила:

— Что за разговор, не оставлять же в беде. Но куда увезли Марию Алексеевну?

— Не скули, Дамка, и без тебя тошно.

Не поняла! Отчего так! Я ее понимаю, а она меня нет.




2


Тим лежал на своем крыльце, прижавшись к двери. Какой нюня, должен был скулить на всю деревню, а у него словно голос пропал.

Помню его щенком: белый клубок, веселый, игривый прыгун! Когда Мария Алексеевна, уходя на работу, привязывала его возле крыльца, рвался, визжал, вертелся на месте. А когда отвязывала, так лизал руки, противно было смотреть.

Унижение всегда неприятно. Но среди нас есть такие, которым это доставляет удовольствие.

Я тоже хозяйку люблю, но никогда бы не смогла так, как этот Тимка. Он даже от дому далеко не уходит, друзей всех растерял. Одна у Тимки забота — скорей бы попасть в мягкие, нежные руки Марии Алексеевны.

Я вильнула хвостом, но он даже не повернул головы. И чего он всегда нос воротит от нас с Бобиком. Но теперь не до обид: надо его успокоить.

А как расшевелить Тимку? Я легонько дергала его за хвост и за уши. Дрожа, он прижимался к двери, словно боялся, что прогонят. Тыча носом в его мягкий бок, я отскакивала, звала за собой: пойдем, пойдем, у меня в будке тепло! Он отворачивался и скалил зубы. И вдруг истошно завыл. Он выл и скреб лапами дверь.

— Эх, горе-парень, — тетя Катя попыталась взять его на руки, но он ощерился, глупый.

— Замерзнешь тут, — уговаривала она. — Никуда твоя хозяюшка не денется, полежит в больнице и вернется… Идем, милый, к нам.

Но Тимка словно сдурел, норовил укусить ее.

— Только попробуй, неблагодарный, — вступилась я. А ей посоветовала: — Не трогайте, видите, скалится, может цапнуть!

Тетя Катя, кажется, на этот раз поняла меня. Ушла и вернулась со старой фуфайкой. Завернула в нее барахтающегося Тимку и понесла к нам.

Всю ночь он не переставал скулить и метаться, просился домой. Едва рассвело, Андрюшка выпустил его. Ох, как он припустил со всех ног к своему крыльцу! И чем ему у нас плохо?

Сгорбившись, Тимка опять прижался к двери. Жалко его. Уже не щенок, а неопытный, будто ему полгода. И лапы у него — нежные, словно и по земле никогда не ступали.

Андрюша принес мне супу с кусками хлеба, а Тимке кость с мясом дал, но тот отвернулся от миски. Кость так вкусно пахла, а у него нос и не дрогнул.

— Смотри, Дамка, — предупредил Андрюшка. — Не слопай, а то сдохнет Тимка с голоду.

Собака не может быть свиньей. Собака может быть только собакой, а иногда немножко человеком.




Вышла Любушка! Потянулась сладко и сразу же направилась к осиротевшему — гладить: «Беленький, — приговаривает, — чудненький»…

Неправда, никакой он не «чудненький». Ты совсем на разбираешься в собаках, моя хозяйка. Сказать так про Босого, это понятно… Неужели понравится, если я целый день буду сидеть дома да лезть к тебе на руки? А на всех остальных бросаться.

— Устал, Тимчик? Всю ночь плакал, нам спать не давал, а теперь вздремнуть хочешь, да? Видишь, Андрюша, глазами моргает.

— Отлежится, задохлик, а мне в школу идти, а матери на ферму.

— Вот и сделай скорей будку.

— Знаю без тебя, — ответил Андрюшка. — Приду из школы, сколочу.

Мне все обидней становится. Тимку Любушка гладит, а на меня даже не взглянет.

— Ты сильней Тима в сто раз, — сказала Любушка, словно поняла меня. — Не бойся его, но, смотри, не укуси. Надо пожалеть беднягу.

Носилась я по деревне, не чуя больных ног и холода. Унюхала: во дворе Никитишны резали гусей. Крутилась я там, чтоб видели меня, но старалась не надоедать. Люди не любят этого.

— Не бойся, Дамка, подойди. — Никитишна кинула мне потроха. — Постарела, поседела… И куда что девается? Ох, звонкая была…

— Ну не визжи, не визжи, — хозяйка кинула мне сразу две гусиные головы, я бралась то за одну, то за другую, но они не помещались в пасти.

— Не жадничай, ешь, не давись, все твое, никто не отнимает.

Все же я уцепила обе головы и помчалась к Тимке. Неужели и этому не обрадуется? Головы такие вкусные, вот-вот остановлюсь и сама начну есть. Нет, нет! Скорей, скорей к Тимке! Я себе другие достану. Видишь, Любушка, какая я еще быстрая!

Тимкина миска оказалась пустой, и кость рядом валялась обглоданная! Айда Тимка! Тогда одну голову я сама съем, а другую бери ты. Наверно, еще ни разу сырого мяса не пробовал, такая вкуснятина!

Я положила гусиную голову перед сгорбившимся Тимкой, но он даже не пошевелился. Ишь какой, не по вкусу. Чего же тебе надо? Или ты уже наелся? Не может быть. Смотри, как я ем!

Откуда ни возьмись, Бобик. Ухватил вторую голову и юркнул за угол. Ах, нахал бессовестный! Вот кто съел у тебя суп и обглодал кость. Ну и тюха ты, Тимка! Таких беспомощных собак я еще не видела. Как же ты будешь жить без Марии Алексеевны?




3


Жду Андрюшку, места не нахожу: то по двору кружу, то приседаю возле Тима. Надо же, все время лежит у двери, не двигаясь, словно приклеился, лишь иногда подвернет под себя то одну, то другую лапу.

— Тимка, закоченеешь. Попрыгай, полай.

Если бы я заговорила голосом Марии Алексеевны, небось сразу вскочил бы, а то лишь вздыхает, как наша корова ночью.

— Отстань. И без тебя тошно, — проворчал вдруг Тимка.

Я так обрадовалась, что он голос подал, — нисколечко даже не обиделась.

— Потерпи немного, Андрюша придет из школы и сделает будку, сена сухого настелет, теплынь будет.

— Сама живи в будке, сама спи на сене, а у меня матрас есть.

Любушка принесла жареную картошку в кульке и мягкий, теплый хлеб с маслом — не ест! Осторожно беру с рук Любушки еду. Тек вкусно, что есть еще больше хочется. Перед носом Тимки поставила варенье в баночке, так он еще и огрызнулся.

— Марии Алексеевне пока есть нельзя, только бульончик куриный. А тебе все можно, не притворяйся. Собаки не болеют, они тоскуют… Мария Алексеевна мне про Музгарку читала, преданный был, смелый, а ты, как курица, трус. — Любушка гладит Тимку. — Думаешь, я не люблю Марию Алексеевну? Знаю — приедет скоро.




Андрюша появился со всем звеном, часто так собираются. Иногда какую-то «Молнию» на большом листке пишут. Читают и смеются, особенно Виталька. Потирая руки, любит говорить: «Перцу побольше, чтобы почувствовал!» Все время хочет сделать кому-то неприятное.

Я вертелась возле ребят. Как бы им напомнить про будку?

— Чего разгавкалась? Не путайся под ногами, — отогнал Андрюша.

— Твоя Дамка не лает, а пищит, моя Розка уже вывернулась бы наизнанку от лая, — сказал Виталька. — И точно, пустолайка.

Ребята вытащили из сарая доски, ножовку, гвозди. Молодцы, будку делают! Тут вышла Любушка с сумкой.

— Ты еще не ушла, — рассердился Андрюшка, — Опоздаешь!

— Не волнуйся, как раз успею. Почему маленький домик? Надо с меня ростом, думаешь, Тимке приятно в тесноте? Он привык к комнате.

— Много ты понимаешь, инженер. В большой будке он скорей замерзнет… А ну, беги в школу.

Любушка ушла, я бы ее проводила, но уж очень интересно смотреть, как ребята пилят, строгают, приколачивают доски. Девочка что-то рисовала в тетради, потом показала ребятам.

— Да, Марии Алексеевне и будка понравится, и эти рисунки, — сказал Андрюша.

Почему Виталька опять ничего не делает? В сарае что-то ищет.

— Сколько у тебя проволоки! — Сказал он Андрюше. — Дай мне.

Андрей стал отматывать проволоку.

— Хватит?

— Давай, не жалей, — выманивал Виталька.

Все же этот Виталька противный, как придет, что-нибудь да выпросит, только давай ему, и все мало, а сам ничего не даст. Однажды у Андрюши сломалась клюшка, небось не дал. Все знали, что у Витальки есть дома запасная. Пришлось Андрюше играть сломанной, и его команда проиграла, я сама всю игру видела. Я такого друга близко бы не подпустила, даже цапнула бы за ногу, а Андрюшка быстро забывает зло или даже не замечает.

— Да, — Андрюша задумался. — Тимка все же не привык в будке спать.

— Точно замерзнет, — сказал Виталька. — Не то что моя Розка, она в любой мороз может уснуть на крыльце и хоть бы хны.

И чего он носится со своей Розкой?

— Наверное, утеплить надо будку, — посоветовала девочка.

— У кого есть старая фуфайка или овчина? — спросил Андрюша.

— У меня есть, — сказала девочка. — Сбегаю.

— Ты далеко живешь… Виталька, чего жмешься, у тебя же старая шуба валяется в кладовке.

— Ничего себе! Для Тимки? Тоже мне собака! Я бы вообще прогнал его, собаки ни в какой мороз не должны замерзать. На Севере при семидесяти градусах…

— Тебе бы на морозе поспать, — сказала девочка.

— Подумаешь, если шубу надену, хоть сегодня всю ночь просплю.

— Не увиливай! — сказал Андрюша. — Дашь шубу?

— Как не стыдно! — сказала девочка. — Мария Алексеевна надеется на нас, а мы. Я сейчас принесу.

Девочка пошла, но Виталька догнал ее.

— Хочешь совсем забаловать Тимку, да? Ну и пусть — я принесу, так и быть… Только Тимку надо закалять, чтобы…

— Ладно, воспитатель, тащи скорей, время-то идет, — сказал Андрей.

Вскоре Виталька заявился с шубой, отдал ее Андрюшке, а сам пошел в коровник: может, Марту хочет стукнуть? Скорей за ним. Он почесал ей голову. Видно, Марте было очень приятно, она вытянула шею, перестала жевать. Конечно, все любят, когда их гладят. Виталька отошел, а Марта неподвижно стояла с вытянутой шеей. Я бы тебя тоже погладила, Марта, ты добрая, но не умею.

Андрюша стоял на коленях, протиснувшись наполовину в будку, и стучал молотком.

— Значит, Марта дает молока двадцать пять литров, больше моей? — ехидно спросил Виталька. — Ну и трепанулся же ты, я разглядел вымя, чуть больше чем у козы — спорим, и двадцати не дает!

Андрюша ничего не сказал, лишь громче застучал молотком.

— Думаешь, если маленькое вымя, значит, обязательно мало дает молока? — сказала девочка. — Не всегда так.

— Знаю, что не всегда, — сказал Виталька. — Но все равно большое дает больше.

Смотри-ка, уже готова будка — быстро сколотили! Андрюша принес из дома грустного Тимку, хотел посадить в будку. Куда там — всеми лапами забрыкался, завизжал на всю деревню, будто колотят. Вот бестолковый, ему хотят добра, а он отказывается.

— Может, конфет в будку положить? — сказала девочка.

— Лучше дверцу сделать и закрыть его, — сказал Виталька. — Пусть посидит, пока не привыкнет.

Андрюша отмахнулся, положил будку на санки, повез во двор Марии Алексеевны и поставил на крыльцо.

— Я начну разрисовывать будку, — сказала девочка.

— Ладно, потом, — сказал Андрюша. — Теперь не приставайте к Тимке. Пусть оглядится, обвыкнется… Пойдем, не будем его нервировать.

— А если он не захочет в будку? — забеспокоилась девочка. — Может, все же как-нибудь уговорить его.

— Ничего себе — уговорить! — рассмеялся Виталька. — Приспичит, сам на ночь залезет. Не такой уж он дурак — мерзнуть не захочет… Так юркнет, только его и видели, — носа не высунет.

Все теперь будет хорошо — самое главное есть будка. Плохо быть бездомной. Рано или поздно Тимка обрадуется своему новенькому домику.




Когда ребята ушли, Андрюша вывел во двор Марту. У нее большая морда, почему-то всегда задумчивая. Рога страшенные, большие, но Марта не бодается. Вообще не только собак, но и людей не замечает. И если бы хозяйка не загоняла ее, наверно, совсем бы домой не приходила.

Андрюшка привязал Марту к стойке и начал разглядывать ее: оттянул губы, потрогал вымя, потыкал в бока. Корова перестала жевать, недовольно ворочая головой.

Пришла с работы тетя Катя.

— Чего смотрины устроили? — удивилась она.

— Марта старая? — спросил озабоченно Андрюшка.

— Не очень. А что?

— Вымя маленькое, и зубы странные.

— Сам ты странный. Обыкновенная корова.

— Сама же говорила, мало молока дает.

— Зато жирное.

— Разве есть, которые нежирное дают?

— Всякое бывает. От кормов тоже зависит.

— Мы плохо кормим? У Витальки двадцать литров дает. А меня учительница спросила — не знаю, сказал: двадцать пять дает.

— Вот уже приврал. Пора бы знать.

— Стыдно сказать, что мало. Неужели мы хуже кормим?

— У нас порода другая.

— Может, наша Марта больная?

— Еще не хватало, глупости болтаешь.

— А не глупость плохую породу держать?

— Вот выучишься в институте, станешь выращивать хорошие породы, подскажешь, какую нам взять.

— Конечно, подскажу. У нас в колхозе будут самые лучшие коровы.

Что это Андрюша о Марте беспокоится? У нее коровник как человеческий дом, не то, что у нас.

— Эй, ветеринар, садись-ка лучше за уроки! — крикнула мать.

— Будто сам не знаю, — проворчал Андрюшка и пошел в дом.

Теперь жди его. И что за штука такая — эти уроки? Почему их каждый день надо выполнять? Андрюшке не хочется, я знаю, а мать заставляет. Боится что ли он этих уроков?




4


Рано-рано утром пришел председатель колхоза. Значит, что-то важное. Я вслед за ним юркнула и спряталась под стол. Нравится мне сидеть с людьми да слушать их разговоры.

— Катерина, — сказал председатель. — Просто беда. Выручай, привезли инкубаторских цыплят и утят, а птичник, сама знаешь, еще не достроен. Все берут птицу домой. Мы тоже сотню взяли, хотя и своих полно будет.

— Я уже посадила трех гусынь. — Мать обернулась к Любушке. — Надо помочь. Мне ведь некогда, вся надежда на тебя, возьмем?

— Мама, тогда я сегодня в школу не пойду, за ними все время смотреть надо, — сказала Любушка.

— Как это не пойдешь? Ишь, умная. До обеда поглядишь, а потом Андрюша придет.

— Ой, какая ты, мама, не знаешь Андрюшку, да? Закатится со своим Виталькой куда-нибудь, и Дамка не сможет найти.

— Найдем, — подала я голос.

Тут уж хозяйка напустилась на меня:

— Ишь, тихоня, притаилась! И когда успела? А ну, пошла! Не стыдно в такую теплынь в комнату забиваться! — И открыла дверь.

Я выскочила, поджав хвост. Разве докажешь тете Кате, что я на от холода прячусь в комнате, а интересно мне, о чем люди говорят.

А на улице весна. Утро сегодня такое теплое, яркое — сидеть бы на крылечке, вытянув морду к солнцу, да жмуриться.




Мать взяла корзину для цыплят, а Любушке велела прибрать двор.

Любушка быстро-быстро подмела, налила в старую сковороду воды, накрошила хлеба, насыпала пшена. И мы с нею стали ждать, когда хозяйка принесет цыплят.

— Ой, какая мама! Уходит всегда, и нет ее и нет. Она думает, я не беспокоюсь. А вдруг цыплят всех разобрали, и ни одного нам не осталось? Давай не будем молчать… Про Диму будем говорить. Скоро он из училища приедет. Помнишь Диму?

Я завиляла хвостом:

— Он мне будку делал. На рыбалку вместе ходили.

Ну, конечно, полное непонимание.

— Ничего, как увидишь, — узнаешь.

— Да помню я его!

Опять не понимает.

— А он о тебе в письмах спрашивает, — и она стала повторять: — Дима, Дима!

— Да, я помню, помню!

— Может, и помнишь, — Любушка все еще сомневалась.

До чего же плохо, когда тебя не понимают!

И вдруг показалась тетя Катя. Она шла тихонько и все заглядывала в корзину. Любушка бросилась навстречу, а я весело залаяла.

— Мама, дай посмотрю.

— Успеешь. — Мать поставила корзину на землю. — Вытаскивай осторожно, по одному… Только не дави.

Я хотела заглянуть в корзину, но хозяйка строго сказала: — Смотри у меня, Дамка.

Неужели она думает, что я съем цыпленка?

— Дамка не тронет, — заступилась за меня Любушка. — А вот за Бобиком надо будет присматривать.

Я сама не доверяю ему.

Любушка брала на руки крошечные пушистые комочки и тихонько опускала на землю. Они становились на ножки, щурились от солнца, покачиваясь. Падали и тут же вскакивали. Которые здесь утята, которые цыплята? Все одинаковые — желтые. Но, когда я присмотрелась, заметила разницу. Носы утят будто расплющенные, а лапки с перепонками. У цыплят носики маленькие, и нет никаких перепонок.

— Зерном и хлебом их кормить нельзя, — сказала мать. — Они любят творожок и вареные яйца.

— Не играй, Дамка! — отогнала меня Любушка, когда я хотела лизнуть цыпленка. — Подожди, подрастут, а то задавишь.

Я уныло взглянула на нее. Совсем я глупая, что ли? Хочу поиграть, чтобы им весело было.

Любушка боялась, что цыплята начнут разбегаться, они все жались друг к другу. Любушка то и дело бегала в дом глядеть на часы.

— Ой, большая стрелка бежит так быстро, почему долго Андрюши нет, ведь я опоздаю из-за него в школу? Ну что мне делать, Дамка?

— Иди, не бойся, покараулю, — сказала я. — Они же, видишь, никуда не убегают. Такие смирные, не то что большие курицы… Иди в свою школу, я посмотрю за ними.

Любушка взяла портфель и встала за калиткой. Ждет-пождет, а Андрюши все нет.

— Ну куда запропастился? — в отчаянии сказала она и вдруг радостно крикнула. — Скорей, Андрюша, цыплят стереги!

Андрюша не очень-то обрадовался цыплятам.

— Ну да — буду я сидеть! Мне в фотокружок идти!

Любушка хотела заплакать.

— Иди, девочка, я посмотрю. Честное слово, буду возле них все время, — хотелось мне сказать.

— Не хнычь, побуду дома, — словно в поддержку, мне сказал недовольно Андрюша.

— Дай честное пионерское.

Андрюшка помолчал, не зная как быть.

— Не имею права, — вдруг обрадовался он. — Пионерское слово дают только пионеру.

— Обманываешь! Я знаю — всем дают, кто просит.

Любушка, а может, не всем? Может, не обманывает? Ладно, иди, покараулим с Андрюшей.

Любушка пошла, все время оглядываясь. Иди, иди, не волнуйся, приглядим.

Но не тут-то было! Только она ушла, Андрюшка стал загонять цыплят в сарай. Они пищали, падали, не хотели идти. Тогда он брал их на руки и заносил в сарай. Закрыл дверь и с фотоаппаратом выбежал на улицу. Я привыкла одна оставаться, но сейчас мне стало не по себе — цыплята кричали, и мне их было жалко, ведь они без матери. Им темно в кладовке и страшно. Я заскулила, чтобы успокоить их, и попыталась открыть дверь — скребла, скребла. Если бы дотянуться до скобы… И вдруг… Смотрю — из дырочки, вырезанной внизу двери, выкатился желтый комочек, потом другой… Ура! Андрюшка забыл дырку заложить, ее сделали специально для кошки, чтоб заходила мышей половить. Однажды из этой же дырки еж убежал…

Цыплята доверчиво подбегали ко мне. Да, я же хозяйка! Люди не зря говорят: «Без кошки не дом, без собаки не двор». Идите, идите ко мне, не бойтесь. Я не люблю, когда меня боятся. Я ваша хозяйка, буду беречь вас.




Большое семейство цыплят и утят бегает по двору. Кормит их Люба творогом да вареными яйцами. Я не стерплю, сунусь к творогу, но Любушка так грозно крикнет, что у меня вся охота пропадает.

После еды малыши попивают в корытцах и блюдечках водичку. Утята уже плавать хотят, лезут в корытце, горделиво задирая свои тупые носы. А цыплята удивленно смотрят и толкают их носиками, утонете, мол. А когда я лягу, бегут ко мне, начинают клевать в нос, уши — терплю, терплю, а потом убегаю со двора и смотрю на них через ограду.




А врагов сколько у птенцов, только и гляди по сторонам да в небо. Смотришь, ястреб над двором, и все ниже и ниже. Любушка грозит хворостинкой ему, кричит, чтобы поскорей улетал. А я не догадывалась лаять на ястреба — все на творог посматривала. Ведь знаю, что не для меня приготовили, а ноги так и несут к блюдцам. Ястреб-то не слушает Любушку, ниже опускается, ну тут уж и я рявкну. Полетает, полетает, видит — охрана надежная, и — в другое место, где не так хорошо смотрят за птенцами.

А тут еще наш брат, собаки, замучили Любушку, только и смотри за ними. Есть хорошие, понимают, что птенцов трогать нельзя. Но есть вредные: так и норовят съесть. Особенно, когда я убегаю с мальчишками на речку. Одного утенка Любушка прямо из Бобкиной пасти выхватила. Замахнулась хворостиной:

— Отдай, противный, цыпленка!

Разжал Бобик пасть, утенок упал на землю и бежать. Привязала Люба Бобика на цепь, а он начал скулить да просить, мол, отпустите, и девочка разжалобилась.

— Ладно, отвяжу, но все равно папа с мамой решили тебя привязывать.

Любушка стала думать, кто бы мог ей помочь. Папа с мамой только вечером приходят домой, на обед же появляются ненадолго. А про Андрюшку нечего и говорить. Бегает целый день где-то и говорит Любушке: «Мне не до тебя». То у него военная игра «Зарница», то автомобильный кружок, то футбол. Приходит домой грязный, Любушка ахает: «Вот тебе от мамы попадет. Опять, наверно, уроки не сделал». — «А ты не говори». — «Ладно, не скажу, только давай поведем утят на пруд». — «Рано еще, я знаю когда».

Нет, без помощника всегда плохо. Любушка позвала меня на крылечко. Мы уселись рядышком. Я от удовольствия высунула язык.

— Слышишь, Дамка, мне мама и Тамара книжки про собак читают. Все они там такие догадливые, умные. Может, и ты такая, только про тебя некому написать. Скажи, ты умная?

— Умная.

— Вот я говорю, а ты, наверно, понимаешь?

— Все понимаю.

— Вот сейчас визжишь, а, может, мне чего-нибудь говоришь?

— Конечно, говорю.

— Может, не ты меня не понимаешь, а я?

— Совершенно точно.

— Ну ладно, хоть я не умею дрессировать собак, как в цирке, но попробую… — Любушка погладила меня. — Собака — друг человека. Правда, не все собаки — друзья. Некоторые кусаются ни за что. Верно?

— Не скули, наверно, есть захотела, сейчас дам. Я хочу, чтобы ты была настоящим моим другом. Тебя цыплята очень любят, я знаю. Только ты от них не убегай, ладно? Они стали большенькими, за ними глаз да глаз нужен. Давай вместе их воспитывать, поняла?

— Ладно, не визжи, сейчас тебе полную тарелку супу принесу и пшенной каши… Мама не любит, что я вас с Бобкой много кормлю. Так что ты быстро ешь, ладно?

— Моментально, только давай.




Я караулила цыплят и утят, понимала Любу, но мне иногда хотелось поиграть с собаками, побегать с ребятами. Выскакивала на улицу — там так весело, кругом много людей, и все радовались теплу.

— Я тебя накажу, — Любушка помахала прутиком. — Неужели не можешь посидеть, пока я схожу к Нине. Сиди!

Караулю, оглядываю двор. Ой, мои цыплята лезут в щель ограды! Не ходите на улицу. Живо назад!

А они не слушаются, не понимают меня. Тогда я лаю во всю силу, чтобы услышала Любушка. Вот она торопится домой.

— Зачем разогнала? Куда это годится?

— Они сами.

— Вон Босой караулит, знаешь как! Ни один цыпленок не уходит. Ну ладно, хочешь, почитаю тебе сказку? Садись-ка рядом бот сюда.

Сейчас Любушка будет что-то рассказывать. Люблю ее слушать. Сначала она глядит на строчку и водит по ней пальцем, а потом так разойдется, что даже книжку закроет.

— Вот прилетим мы с тобой в Москву на самолете… Знаешь самолет, ну такой… И поедем в метро… Метро — такие красивые вагоны, сами двери закрываются… Потом искупаемся в большом бассейне, он как наше озеро… В этом бассейне и зимой купаются, потому что вода теплая… Снег идет, а люди купаются, потому что в воде не холодно, как на нашей печи…

— Нас и в школу там примут. Мы сядем с тобой за первую парту рядом с Марией Алексеевной. Она уже поправится и тоже в Москву приедет.

Но тут Любушка завертела головой, вскочила с криком:

— Ах, вы, хулиганишки, смотри-ка, все убежали на улицу! Прозевали мы цыплят с тобой. Скорей идем загонять.




5


Не хочется мне, Любушка, чтобы Бобик оказался таким неблагодарным, как Пиратка. Вы его с Андрюшкой кормили, поили, а он все в сторону косит. Вам невдомек, а я давно его распознала. Хищник он неисправимый, за все время, пока он был у нас, мы и словечком не обмолвились. Невзлюбил меня. Да он никого и не любил. Однажды, весной, ты, Любушка, подошла к клетке и просунула ястребу кусочек хлеба. Пиратка даже не обратил внимания. «Ему мяса подавай», — сказал Виталька.

— А, может, приучим, — неуверенно сказала Любушка. — Пиратке надоело, наверное, в клетке сидеть.

— Конечно, надоело, — обрадовался Виталька и подзадорил Андрюшку. — Слабо тебе выпустить Пиратку!

Я-то поняла, с каким подвохом сказал это Виталька.

Наверно, хотел, чтобы ястреб улетел, потому что завидовал Андрюшке. А кто виноват? Вместе ходили в лес. Виталька не заметил ястреба с перебитым крылом, а Андрюшка заметил. Виталька сказал: «Давай хищника из рогатки убьем», — а Андрюшка пожалел и домой принес.

— Рановато, — сказал Андрюшка.

— Выпусти, может, он уже привык, — попросила Любушка, — ему скучно.

— Ладно, будь что будет, — согласился Андрюша. — Люба, присмотри за цыплятами, лучше всего отгони подальше.

— Пиратка добрый, не тронет.

— Не выпускай, он нехороший, — предупредила я. Но она, как всегда, не поняла меня.

На всякий случай отогнали цыплят в дальний угол двора.

— Вы наши. И Пиратка наш, — сказала цыплятам Любушка. — Но он еще вас не знает, первый раз выпускаем. Не приставайте пока к кому, ладно? А то испугается и улетит насовсем. Сиди, Дамка, здесь и не пускай цыплят, ладно?

Андрюша распахнул пошире дверь серая и открыл клетку:

— Гуляй, Пиратка!

Ястреб недоверчиво поглядывал на мальчика, мол, неужели отпустишь? Неподалеку стояли ребята и спорили: улетит Пиратка насовсем или вернется? Лети, Пиратке, лети!

Ястреб выбежал вприпрыжку. Покосился на меня. Не бойся, не трону, хотя и хочется.

— Вон Дамка крадется — прогони! — крикнул Любушке брат.

— Да она ласково смотрит на Пиратку, — сказала ему Любушка и подозвала меня. — Не смей, Пиратка наш! Слышишь? А то испугается.

Я отбежала, а Пиратка все равно не улетал.

— Нечего сваливать на Дамку, сам отойди, — сказала Любушка. — Он тебя боится.

— Пиратка ко мне привык!

— Попробуй, отойди, увидишь, как привык! — Любушка потянула брата за руку, а Пиратке шепнула: — Лети скорей, не бойся.

Послушался! Взмахнул крыльями и радостно взвился вверх, на свободу.

— Полетел! Полетел, — весело заорал Виталька.

И ребята все обрадовались, что он полетел. Но потом перестали радоваться, смотрели во все стороны: неужели насовсем улетел?

— Полетает, полетает и вернется, — утешала Любушка брата. — Ты тоже иногда целый день бегаешь и все разно домой приходишь.

Ребята засмеялись, и Андрюша повеселел.

Верно, Любушка, когда меня привязывают на цепь, так я целый день рвусь и скулю… А побегаю досыта — сама домой с радостью явлюсь. Но здесь совсем другое дело. Пиратка — обманщик. Я по его глазам вижу. И «хищник», все так говорят. А это, наверное, самая плохая птица. На кур и гусей так никто не скажет.

Ребята ждали, но ястреб не показывался. Виталька взглянул на Андрюшку. И тут я почувствовала, что Виталька тоже перестал ликовать.

— Надо бы подождать выпускать, — сказал он тихо. — Пиратка к тебе еще не привык… Я тебе весной молодого поймаю, честно говорю… Смотри, летит! — Виталька потряс друга за плечо. И я увидела ястреба. Нет, Пиратка не улетел! Он играл на воле — то взмывал ввысь, не видно было, то камнем падал почти до самой земли, казалось, вот-вот разобьется… А потом, наверное, устал и плавно опустился на крышу дома.

— Пират, скорей домой! — приказал Андрюшка. Но птица, видно, не хотела возвращаться. Наклонила голову набок и, спокойненько поглядывая на нас, приговаривала на своем языке: «Как хотите, а мне надоело в кладовке сидеть».

— Ну ты, я тебя с самого начала раскусила! — крикнула я Пиратке. — Или оставайся и будь домашним, или улетай совсем, не то плохо тебе будет.




— От тебя, что ль? — скосив желтый глаз, проклекотал ястреб. Ох, как я взвилась! Но Любушка меня остановила. Нет, не разбираются люди в языке животных… Андрюшка показал кусочек мяса, и Пиратка зорко поглядел на него. Щелкнул кривым клювом, быстренько опустился на землю. И поскакал, поскакал к Андрюше. Мальчик прижал его к груди.

— Молодец! Теперь не закрою в клетке, будешь в кладовке жить, а потом во дворе. Будешь летать, когда захочешь.

Ястреб, наверное, все понял: покачал вытянутым клювом, мол, я согласен.

Еще бы, не согласиться. Выздоровеет окончательно, откормится, а там и вольному воля. Сколько еще цыплят перетаскает.

Виталька начал рассматривать Пираткину клетку.

— Зачем теперь она? Отдай мне, — попросил Виталька, — Голубей заведу.

Бот уже врет, Андрюша, он не любит голубей, я видела, из рогатки в них стрелял. Ему бы только выманить клетку, ты же знаешь. Но все равно Андрюша отдал ему ее.

— Не отдавай, Андрюша! — заворчала я, а Виталька щелкнул меня сильно по носу.

— Не бей Дамку, — заступилась Любушка.

— Видишь, цапнуть хочет, как Пиратку.

— Потому что не любит тебя. Она всех любит, а тебя нет, ты все время дразнишь ее.

— Ладно, больше не буду, только не сердись… Приходи к нам, у Нины говорящая кукла.

— Да-а, я боюсь Розку. Она такая злющая, не то что Дамка.

— Уж твоя Дамка, — рассмеялся Виталька. — Облезлая, старая.

— И нет, и нет, самая красивая!

Виталька еще пуще рассмеялся и погладил Любушку по голове.

— Смотри, как защищаешь.

— Неужели я на самом деле облезлая? Нет, это Виталька со зла говорит.




Дорогая Любушка, ты удивляешься, почему меня не любит Виталька? Потому что я не люблю его. Он ничего не дает. Только ты не замечаешь и думаешь, что он добрый. Зовет тебя с куклой поиграть, но ведь она не его. Чужое ему нисколечко не жалко, а вот попроси хоть что-нибудь его собственное. Нарочно попроси. Только ты не догадаешься нарочно попросить.

Знаешь, что он однажды натворил? Андрюша с ребятами на рыбалке пекли картошку. У нас поспевает раньше, чем у других. Хозяйка все говорит: «Хоть бы скорей Дима приехал из училища механизаторов на побывку, новой, свежей картошки попробовал бы».

Ребята хвалили, мол, крупная, вкусная, а Виталька заспорил, что у него тоже выросла ранняя и такая же большая: «Завтра свою принесу — увидите».

Как бы не так — свою! Ночью забрался на наш огород и давай дергать кусты. И в сумку, в сумку прячет картошку. А хитрый какой: кусты потыкал, будто так и было. Я облаяла его, а он не боится. Вовсю лаю, скулю, но никто из наших не выходит. Виталька пнул так, что я перевернулась. Тут уж я вцепилась в штанину — выдрала клок. Ненавижу трусов и воров, они больше всех обижают собак.

…На рыбалке ребята хвалили его картошку, мол, такая же вкуснятина.

— Эта не Виталькина, а наша, — говорила я, но никто меня не слушал.

Вечером Виталька пришел к нам как ни в чем не бывало. С Андрюшкой в саду за столиком рисовали карикатуры и сочиняли частушки про двоечников, грязнуль и прогульщиков. Виталька любит про других сочинять.

— Виталька своровал у нас картошку, — сказала Андрюше. — Сочини про своего дружка частушку.

Конечно, сочинил бы, если бы понял меня.

— Эх, и надоедливая же твоя Дамка, — сказал Виталька, ему видно хотелось пнуть меня незаметно, но я отскочила.

Если бы я умела писать, вывела бы крупными буквами в классной «Молнии»: «Виталька — вор».

— Ребята, идите-ка сюда! — позвала тетя Катя. — Для Димы оставили побольше кусты и нет!

— Безобразие! — сказал Виталька. — Есть ведь такие.

Я завизжала, залаяла на Витальку. «Это он!»

Но никто не понял, Андрюшка на меня же и рассердился:

— Сдурела, на своих лаять!

— Да какой же он свой? — возмутилась я.

— Дура твоя Дамка, — сказал Виталька. — Вора проморгала. Гони ее со двора. Моя Розка в клочья бы разорвала…

Виталька, конечно, догадался, что говорю про него, толкнул меня ногой, а ты, Любушка, увидела.

— Чего пинаешь нашу Дамку, — заступилась Любушка.

Ах, если бы ты видела, сколько раз он меня пинал!

— Я поиграл, — соврал Виталька.

— Играют руками, потихоньку… И весело, с улыбкой играют, а ты злишься, знаю.

— Эх, Любушка, ничего ты не знаешь, да и вряд ли узнаешь…

Был бы мой Бобка помощник, мы бы Витальке показали!




6


Люблю твой день рождения, моя хозяюшка! Чувствую его заранее. А как весело бывает в этот день! Ты только и знала, что со мной разговаривала.

Скучно утром одной, и я решила: пока Любушка спит — навещу Тимку. А вдруг и Мария Алексеевна приехала! Не думала, что я так привыкла к ней. Выбегу утром во двор, и вроде чего-то не хватает.




Тимке на крыльце неуютно, у всех на виду: кто ни пройдет — кличет его или заходит в ограду. Отчаянно закатывается Тимка, красные глаза того и гляди лопнут. Нелюдим он почему-то и злющий стал, как Виталькина Розка.

Полежал, полежал Тим на крыльце, а на ночь все же залез в новую будку. И словно бы сам на цепь привязался: наружу не выходит, прячется подальше, если кто из ребят или собак появляется. Только Любушку признает, тоскливо глядит ей в глаза, слушает внимательно. При словах «тетя Маша» Тим вздрагивает, выскакивает на крыльцо, но потом снова прячется.

И чего находит приятного сидеть в такую теплынь в будке?

— Мы тебя любим, ты же самый беленький у нас, самый нежненький, красивенький: розовые глазки, розовый носик… Ну ешь, а то похудеешь, и Мария Алексеевна не узнает, ешь, тебе говорят.

Небось меня так никто не упрашивает. Но Тимка, облизнувшись, все равно смотрит только на Любушку, ожидая чего-то.

Она уходит, и Тим нехотя начинает есть, глядя поверх миски, словно боится удара. Ничего, привыкнешь. Через недельку мы подружимся с тобой и будем бегать по деревне, а летом на речку.




Сейчас Тим сидит по-прежнему настороженный, боясь нападения.

— Идем к нам, скоро Любушка выйдет.

— Моя будка, уходи! — прогоняет он меня.

— Не съем твою будку, идем.

Но он, ворча, забился в дальний угол. Хожу вокруг дома Марии Алексеевны и слышу вздохи Тимки. Бедняга, даже лаять разучился, только кашляешь, словно кость в горло попала.

Андрюшка рассказывал, что ты к нему начинаешь привыкать, и когда радуешься, хочешь звонко приветствовать его, но раздаются только хрип и кашель, потому что на всех подряд злобно лаешь. А за что ты на людей сердишься? На тебя никто никогда не кричал, не бил, все только ласково — Тим да Тимушка… Ты даже не знаешь, что такое голод, когда с поджатым брюхом рыскаешь по всей деревне с одной только мыслью: где раздобыть хотя бы обглоданную кость, чтобы было молоко твоим прожорливым щенятам… Ты даже не знаешь, как вкусно сырое мясо! Ты жил в неведении, пригретый доброй хозяйкой.

И вдруг слышу истошный лай Бобика, злобное шипение и мяуканье. Прибежала и вижу: Бобик лапой морду гладит. Ага, досталось от Мурки, так тебе и надо, не лезь!

Не терпит кошек. И вот загнал Мурку на дерево. Удивляюсь, как она махнула по гладкому стволу на такой высокий сук. Бобик задрал морду: «Попробуй слезь, покажу, как в нашем дворе появляться». Эх, не достать! Поворчал, покрутился, поглядывая с угрозой на Мурку, да и пошел себе валяться за сарай, возле стога сена.

Признаюсь, раньше тоже во всю прыть гонялась за кошками. Сама не знаю, за что их не любила. Просто за то, что у них все не такое, как у нас: и морда, и голос, и хвост. А теперь я к ним привыкла: пусть живут, как хотят.

А Бобка все разбойничает. Преспокойненько вылакает у нашей Мурки из чашки молоко или отнимет кусок хлеба, косточку… Мурка посмотрит на него без злобы да замяукает — мол, что ты делаешь? Не умеет постоять за себя. Уж я бы на ее месте!

Отругала Бобика:

— Еще погонишься за кошкой — укушу!

Понурил голову, сейчас опять скажет: «Больше не буду». Нет, поднял морду и улыбнулся, молодые клыки показал. Я опустила хвост.

— А ну — марш в будку!..




Ой, моя хозяюшка показалась!

— Куда ты? — донесся из комнаты голос матери. — Посиди с нами.

— Сейчас, мам, — Любушка подбежала ко мне и дала конфетку. — Дамка, у меня праздник, день рождения! Только открыла глаза, а мама ка-ак поцелует, а папа тоже как поцелует да как поднимет до потолка! Андрюшка глядит, глядит на меня и стесняется. А я сама поцеловала его. Забавный Андрюшка… Ой, чуть не забыла — посмотри, какие подарили кофточку и колготки!

Славная ты, Любушка! Всегда хочу быть рядом с тобою, слушать тебя. Ты понимаешь меня больше, чем другие. Когда гладишь, люблю лечь и положить на твою ножку голову.

— Ты хоть, Дамка, маленькая у нас, но ничего. Это даже лучше, я люблю маленьких собачек. Ведь больших на руки не возьмешь. И вообще, ты у нас красивенькая.

А Виталька сказал — облезлая. Значит, врет.

— Когда я выучусь на агронома, как Тамара, буду на лошади или мотоцикле ездить в поле пшеницу смотреть. И тебя всегда с собой буду брать. Нам вдвоем веселей.

Правда, Любушка, вдвоем веселей. Ой, не уходи, посиди со мной.

— Ладно, посижу, — согласилась ты. Уже понимаешь меня.

— Посиди немножко. Хочешь, расскажу про тебя? Любишь вставать рано, как большая. Ты самая веселая девочка в деревне. И больше всего любишь петь и танцевать. Я ведь тоже пыталась на задних лапах плясать — нет, не умею долго… Ой, Любушка! О чем ты задумалась?

— Знаешь, Дамка, сегодня ко мне все добрые-предобрые, и я буду доброй-предоброй…

Любушка помолчала, а я тревожно взвизгнула: ну что ты опечалилась?

— Знаешь, кто не радуется моему дню рождения? Пиратка! Идем, поговорим с ним. Ведь ему скучно одному.

Конечно, скучно, Любушка, но он же ястреб, хищник: пусть сидит, потом Андрюша все равно выпустит Пиратку во двор. Андрюша никого долго в сарае не держит. У нас и голуби жили, и кролики, и ежиха. Только ежиха убежала, потому что ее ждали дети в лесопосадке. А сколько было собак. Когда дождики были мокрые-премокрые, когда морозы были холодные-прехолодные — Андрюша собак разных приводил. Ой, худые-прехудые, голодные-преголодные и грязью облепленные все… Когда увидит их где-нибудь — так ласково зовет и собаки слушаются, сразу идут потихоньку за ним. И никто не убегал, не улетал. Поправится несчастный, отдохнет, Андрюшка обязательно его выпустит. Любушка поставила к двери кладовой табуретку. Встала на нее, заглянула в окошечко на двери.

— Ох, темно, Пиратка, где ты? Похлопай крылышками, пощелкай клювом. Тесно, да? Это в небе просторно, летай куда захочешь… А может, привыкнешь к нашей кладовке? Тут и раньше и птицы, и собаки жили. И даже Хавронья жила, свинья. Она так привыкла — даже гулять не выходила. Мы с мамой и так и этак, хворостиной по спине, а она хрюкает и совсем не хочет выходить. Ленивая была очень. Но ты, Пиратка, не ленивый, мне ведь жалко, что ты в кладовке сидишь, и жалко будет, если улетишь. Ты любишь все время в небе летать, да? Ну и летай, а как устанешь — быстренько во двор. Я намного боюсь мышей, зато Андрюшка со своими ребятами наловят тебе, сколько хочешь. А я тебе колбасы и конфеток дам. Ты, Пиратка, не умеешь, как Дамка, скулить и просить, чтобы я открыла кладовку. Но я умная, и сама догадалась. Неужели улетишь? Не улетай, пожалуйста, а то все будут, скучать. А больше всех я и Андрюша… И мне от него, знаешь, как попадет… Хотя нет, сегодня меня никто не поругает, даже Андрей. Скажу ему, что будешь нам помогать стеречь цыплят. Согласен ты, да? Не бойся Дамку, видишь, она тебе улыбается… Дамка, отойди.

Ох, что делаешь, моя хозяюшка! Теперь цыплятам житья от него не будет.

Любушка открыла дверь. Пиратка степенно вышел и огляделся.

— А, и ты здесь, — проклекотал он, увидев меня. — Я вам теперь всем покажу, что такое свободный ястреб!

Любушка думает, что это он ее благодарит за освобождение.

И вдруг, откуда ни возьмись, — Бобик! «Назад!» — крикнула Любушка. Какой там! Обрадовался, думает, похвалят, и бросился на хитрую птицу. Насмешливо взмахнул Пиратка крыльями и полетел.

— Вернись, Пиратка! — крикнула Любушка. — Бобик играл с тобой! И я напустилась на Бобика: — Бестолковый хулиган! Ох, и попадет нам от Андрюши, — стала Любушка выговаривать Бобке. — Тебе не жалко Пиратку? Куда он теперь?

Пришел Андрюша. Не сказала Любушка, что Бобик тоже виноват. Андрюша носился по двору, выбегал на улицу, — может, Пиратка спрятался где-нибудь. Потом взобрался по лесенке на душевую. Сел на бачок и все глядел и глядел на небо.

— Не волнуйся, прилетит. В облаках, наверное, заблудился.

— Где, где облака? Выдумываешь всегда! — рассердился Андрюша.

— И не выдумываю. Мария Алексеевна говорила, что где-нибудь обязательно есть облака. И даже снег где-нибудь есть.

— Ты что кукуешь на ветру, а ну слезай! — крикнула мать. — Не прилетит. Велика радость сидеть вольной птице в темной кладовке.

Андрюша ждет. Мне, собаке, и то понятно: навсегда улетел Пиратка.




7


Привезли, привезли Марию Алексеевну!..

Но никто вокруг не радуется этому. Молча вносят ее в дом. Она не погладила нас с Тимом, даже слова на сказала. Тимка заскулил и юркнул в дом. А я почуяла: Мария Алексеевна никогда больше не выйдет из дома.

Когда близкий человек умирает — собаки воют. Так они прощаются с ним. Я завыла. Завыл Босой во дворе тети Ани, и даже Шарик присоединился к нам. Почти все собаки деревни провожали Марию Алексеевну. И люди нас не ругали. Они понимали, что мы горюем вместе с ними.

Я все посматривала на закрытую дверь. А вдруг появится Мария Алексеевна и протянет руки: «Славная моя соседушка. Как вы тут жили, милые? — скажет, знаю, все знаю. Привечали любезно моего капризулю, спасибо. Бот хлеб зачерствел, сейчас в тазике размочу!» И тут, конечно, появится Шарик. Он чуткий на подачку.

«И ты проведать пришел? — обрадуется ему Мария Алексеевна. — Ну спасибо, вижу, проголодался. Ешь».

Противно на него смотреть. Идет к Марии Алексеевне, весь дергаясь, повизгивая, притворяясь скромным и честным.

Неужели вам это нравится? Не замечаете, какой он подхалим? Ему лишь бы схватить кусок. Отбежит и тут же забудет вас. Или посмеется, мол, ловко надул. Видите, убежал! Понял, что больше не дадите.

А тут, может, придут Любушка, Андрюшка и Виталька. Хозяйка всех расцелует.

«Шарик же ворюга, не пускайте», — Виталька схватит прутик.

«Брось прутик, — укорит Мария Алексеевна. — Хороший пес, только запущенный. Не бойся, Шарик, ешь, никто тебя не тронет».

«Был бы хороший, тетя Аня не турнула бы его».

«Не турнула, сам ушел, но почему-то насовсем», — скажет Любушка.

«Не защищай, Любушка, — не вытерплю я. — Он по чужим дворам бегает. Даже имени одного не имеет. Только мы зовем его Шариком, а другие кем попало: и барином, и бродягой, и ворюгой, и злыднем».

И вдруг все-все поймет Мария Алексеевна!

«Жалуются на тебя, Шарик — скажет она. — Ты на самом деле проказник? Не верится, вроде ласковый, а?» Шарик заискивающе, не стыдясь никого, застелется вокруг Марии Алексеевны. Да, люди частенько ошибаются в собаках. Если бы я могла подсказать им!

Вместе с другими и я войду в комнату, а Виталька захочет меня прогнать.

«Пусть сидит, Дамка никому не мешает», — заступится Мария Алексеевна.

Я и вправду буду сидеть тихо, не скуля, под телевизионным столиком. Почему некоторые думают, что собаки всегда назойливы?

Будут приходить люди, рассказывать новости, радоваться, что все обошлось хорошо. А мы, собаки, мы будем охранять ее дом и не станем возле него лаять, чтобы не мешать Марии Алексеевне проверять тетради. На коленях хозяйки будет греться Тимка. И всем видом будет показывать: «Уходите, никому не отдам хозяйку». Глупенький, никто ее и не возьмет, мы рады, что твоя хозяйка вернулась.

А тут, как всегда, придет врач. И Тимка, глупый, залает на белый халат, и его закроют в другой комнате. Вот уж будет лаять, скрестись в дверь, носиться, как Бобка, по двору. А я скажу: «Не злись, Тим! Врач вылечит хозяйку».

«Щадить себя надо, — скажет врач. — Все-таки семьдесят третий год, сами понимаете». — «Милый доктор, что вы говорите. Не могу же я целый день сидеть». — «Наоборот, ходите, двигайтесь, понемножку на огороде работайте». — «Да мы вам, Мария Алексеевна, во всем поможем. И сад обработаем, и комнату уберем», — скажет Андрюша.

Потом все уйдут, и Мария Алексеевна выпустит из другой комнаты Тиму.

«А ну, подружись с Дамкой, а то у тебя совсем друзей нет».

Какой там!

«Моя хозяйка!» — «Конечно, твоя. А моя хозяюшка разве плохо тебя приняла?»

Он замолчит, глядя преданно на Марию Алексеевну.

«Давай дружить. Приходи к нам во двор, поиграем, на речку сбегаем, и Любушку с собой возьмем». — «Как я хозяйку оставлю одну?» — удивится Тимка. — «Будешь веселиться, хозяйка обрадуется. Тебе ведь скучно одному». — «Нет». — «И на улицу не хочешь?» — «Там собаки дерутся, а дома я хозяин. Захочу и тебя прогоню. — И он залает на меня. — Я комнатная собака, а ты дворняжка, уходи».




Открылась дверь. Я прыгнула на крыльцо. Вышли наша тетя Катя и Виталькина мать. Они горько плакали.

— Сколько Мария добра сделала ребятам. Пухом ей земля.

Тетя Катя плакала молча, покачивая головой. Любушка испуганно ревела: «Мама, ну, мама, насовсем, что ли, умерла?»

Люди шли и шли в дом: «Последний раз поглядеть на учительницу». И все говорили: «Ах, как жалко прекрасного человека».

На другой день возле дома Марии Алексеевны собралось много народу. Жалобно играл духовой оркестр, никто не веселился. Потом положили Марию Алексеевну в машину и тихонько повезли по всей деревне. Тимка побежал за машиной. Андрюша поймал его и запер у нас в доме.

— Мама, я тоже пойду, — просилась Любушка.

— Маленьким нельзя на кладбище. Здесь попрощалась. Запомни, дочка, Марию Алексеевну на всю жизнь… — И мать наказала Любушке, чтобы не выпускала Тимку. Мы сидели с ней на крылечке и жалели его. Он так скребся, так просился на улицу, что совсем охрип и обессилил: лег у двери — протяжно и тихо выл.

— Будешь у нас теперь жить, — успокаивала его Любушка. — Дамка никогда не тронет, и никто тебя не обидит. И даже Андрюшка никогда ругать не будет, если провинишься. Мы тебя все любим.

— Все тебя любим, — повторяла я. — Слышишь?

Тим молчал, И Любушка пожалела его.

— Ладно, выходи — вместе на крылечке погорюем.

— Не выпускай, тебе же мама приказала, — заволновалась я. — Убежит.

— Видишь, и Дамка меня просит… Хочет с тобой поговорить.

Любушка открыла дверь. Тимка одним махом спрыгнул с крыльца, я за ним… Мы долго бежали. Навстречу шло много людей. Тетя Катя звала нас с Тимкой, но я не послушалась. Я поняла, что Тимка бежит к своей хозяюшке… Сейчас ее увидим! Мы вбежали в большой-пребольшой двор, весь в буграх. Некоторые бугры были огорожены железной оградой… Тимка кинулся к сырому бугру и лег на цветы, ленты…

Андрюша с ребятами пытались взять Тимку, но он, весь дрожа, дико рычал и кусался. И даже Андрюшу не признавал.

— Есть захочет — прибежит, как миленький, — сказал Виталька.




Нет, Любушка, не прибежал домой Тимка! Звала его, но он выл, и слезы катились по его белой, дрожащей морде. Ну что мне делать? Утром снова была у Тимки. Уж как уговаривала вернуться. Оглядываясь, он все же побрел за мной. Но к нам не захотел: крадучись, пробрался в свой двор. Где будка? Нашли ее разбитой в сарае. На крыльце появился новый хозяин дома.

— А ну, брысь отсюда!

Тим задал стрекача, а я оглянулась: «Брысь!» ведь говорят кошке, но ее тут не было.

— Ишь оскалилась! Пошла, говорю!

Оказывается, мне! Ну чего выдумывает? Я совсем не оскалилась, молча смотрела на него, поджав хвост…

— Вы же наш сосед.

— Бешеная какая-то, — сосед схватил палку.

Разговаривать с ним дальше было опасно — у такого рука не дрогнет…

Любушка, если бы тогда ты пошла со мной, нашли бы мы Тимку! Он снова лежал на бугорке, окруженный цветами и лентами.

— Тим, приведу Любушку или Андрюшу. Пойдешь к нам жить?

— Никуда не пойду, — плакал он. — Здесь буду лежать.

Прибежала домой — зову Любушку, Андрюшу — не понимают. А утром Андрюша сказал матери:

— Всю деревню обошел, нет Тимки нигде. Я уверен — на кладбище он. Верные собаки всегда там, где хозяин.

Мы побежали на кладбище. Тимки там не было.

Вот беда, Любушка: нет Марии Алексеевны!

И нет Тимки! Где он?




8


Любушка, что делать? Опять Бобик не слушается. У тебя одни цыплята на уме: как придешь из школы, только и возишься с ними, а про Бобика забыла. Тетя Катя хочет как следует взяться за него, да «руки не доходят». Как же мне быть, Любушка? Жалко его. Помоги! По ночам думаю о своей жизни… Может, я сама виновата, что Бобик стал таким? Много лаяла, много бегала, а мало умею и знаю. Правда, Дима меня кое-чему научил, но недоучил — в город уехал.

Вот Босой сам выучился многому. Он, например, все пропажи находит. Если белье с веревки упало — домой несет. Я было пробовала. Вижу: валяется белье, ветром с веревки сдуло, не решаюсь взять, боюсь, зубами порву.

Андрюшка как-то прочитал про умную пограничную собаку и стал меня тоже дрессировать. Надевал старую фуфайку. Любушка кричала: «Взять!» Я прыгала, а она рассердилась и заговорила быстро-быстро. Ну не понимаю иногда тебя, Любушка!

Я растерянно скулила, а тут еще Андрюша кричит: «Взять меня! Хватай фуфайку!» Все же я догадалась: надо играть с Андрюшей! Но он так заорал, подступая ко мне, что я даже немножко испугалась. Ну зачем хватать его за фуфайку? Когда поняла, что это понарошку, все равно не захотела. Зачем? А он приказывает. А потом сказал: «Надо Дамку разозлить». И начал меня хватать за уши, за нос, за хвост. Ну и разозлилась, — не стала обращать внимания на Андрюшку, легла и отвернулась.

Тут уж, Любушка, ты меня пожалела, так заступилась, что чуть сама не заплакала. «Не реви, не выйдет из Дамки служебной собаки», — сказал Андрюша. — «Она все равно умная, — защищала меня Любушка. — Если бы ее с малого возраста учить, могла бы и в цирке выступать».




Однажды Андрюша снова решил учить меня. Заставлял что-то делать, а я не понимала. И чем больше он сердился и ругал, тем больше я не понимала. Неужели и в школе так учат? Андрюша, наконец, так рассердился, будто я его укусила, и толкнул меня: «Пошла вон!» За что — не знаю! И я почему-то стала сильно бояться его. Как увижу, выходит из дома — бегу. Он сначала не догадывался, но однажды, когда я молча побежала от него, он вдруг окликнул: «Дамка!» Но я спряталась в конуру. Он звал меня, а я забилась подальше. Он стал меня вытаскивать, я завизжала. «Неужели ты боишься меня? — спрашивал он удивленно, стараясь взять на руки. Иди ко мне — не бойся». Я выскочила из конуры и бежать. Он стоял и ласково звал: «Да ты что, Дамка, не узнаешь? Не бойся?» Он шел потихоньку ко мне, вытянув руки. Я не знала, что и делать, скулила, стараясь не убежать. «Слышишь, не бойся»… Будь что будет! Легла, положив на лапы голову. Не смотрела на его руки, как бы их не укусить… Розка боится рук человека. Я раньше не боялась, а сейчас не знала, что сделают со мной руки Андрюши… Руки человека! Самые ласковые руки. Всегда хотела, чтобы они меня гладили. «Чего дрожишь, Дамка, вот дурочка», — сказал он. Но я все еще боялась взглянуть ему в глаза, а вдруг увижу в них злобу. «Дамка! — Он присел. — Дамка, это же я — Андрюша!» — Он погладил, а у меня заболели глаза, я закрыла их. «Ты плачешь, Дамка?»




«Ах, ты, старушка-веселушка… Больше тебя и ругать-то не буду и мальчишкам дразнить не дам». Хорошо он говорил… Он больше не мучил меня, но иногда нет-нет да и обидит как-нибудь…




К кому пойти, с кем поговорить? Любушка у меня лучший друг, а вот среди собак близкого друга нет.

Тетя Аня идет из магазина. Босой тащит ее сумку. С Шариком она помучилась. И почему мне раньше нравился Шарик? Хозяйка с ним и по-хорошему, и по-плохому. Соседи жалуются, а Шарик к ней, визжа, на брюхе подползал. Махнет рукой тетя Аня, да и ладно. Но однажды он подрался с Босым, стащил кусок мяса и скрылся. Но таких мало. Мы всегда к людям добродушны, кроме тех собак, конечно, которых сам человек научил злобно смотреть на всех. В нашей деревне, кажется, только одна такая — Розка.

— В гости к нам? Давненько не была, — сказала тетя Аня. — Ладно, Босой, дай сумку, поиграй с Дамкой.

Куда там! Понесся скорей во двор.

Иногда при виде Босого сжимается сердце: поневоле сравниваю с Бобиком. Ведь ровесники, но какая разница! Босой неутомим, но он не носится бестолково, как мой. Трусит не спеша по улицам и закоулкам: то к одному двору подбежит, то к другому, то школу или детсад обежит. И обязательно что-нибудь найдет: мячик или пальто, шапку или рукавичку… Оглядится, потопчется, погавкает призывно — никто не идет. Схватит потерянное — и ну домой. С веревки белье упадет — зовет хозяйку, если нет ее — на крыльцо положит. Даже на улице подбирает упавшее белье и несет домой. Люди уже знают и идут к тете Ане. А если мячик нашел, тут уж нужна ловкость. Носом катит себе в дом. Как будто ничего ему другого не надо — лишь бы искать и находить. Не злится, всегда доволен собой. И люди, завидев его, зовут: «Иди-иди, сыщик, сюда, мака вот конфету». А Босой спокойно постоит, посмотрит на человека, словно вспоминая, чего же я ему нашел? — да так и не вспомнит, возьмет конфету и побежит себе дальше потихоньку.

Ни с кем не дерется. И ведет себя смело. К незнакомым собакам, иногда очень большим, не задумываясь, подходит к самой морде. Вот цапнет! Тек нет, иногда незнакомая даже сама отскакивает.

Тетя Аня набрала в колонке воды и уже хотела дать ведерко Босому, но я запрыгала перед ней.

— Кажется, просишь, Дамка? — Она посмотрела на меня внимательно. — Что же, попробуй. Дадим, Босой, нести Дамке?

— Сам хочу нести, — сказал сердито Босой.

— Один разочек, а потом ты.

— Ладно, — согласился он. — Только не беги, а то разольешь. Привыкнешь, тогда и бегом можно. Подними голову выше.

Несу ведро! Как приятно! Смотрите все — несу курам воду!

— Выше голову! Стукнешь о землю и прольешь, — повторял Босой.

— Погляди, Любушка, я несу!.. — крикнула я тебе, Любушка.

Ведерко вырвалось из пасти. Я растерялась и замерла от обиды, но зная что делать. Ведерко лежало на боку. Стала с горя лизать лужицу. Все, теперь не дадут нести. Но я же нечаянно. Это я Любушку звала! Тетя Аня рассмеялась, а мне было стыдно.

— Ничего, — успокоил Босой, — у меня тоже случалось.

— Не визжи, а то опять уронишь, — тетя Аня набрала воды.

— Ни за что не уроню! Я осторожно понесла ведро.

Хозяйка налила в тазик воду, и сразу подбежали куры. Опустят клюв в тазик, наберут полный и голову кверху поднимают. Раньше-то я не замечала, как интересно пьют куры.

Я побежала домой. Любушка кормила цыплят.

— Воду принесла курам, — крикнула я. — А ты не видела!

— Где, Дамка, бродишь? — рассердилась Любушка. — Тут ястреб прилетал, чуть цыпленка не схватил.

— Дай свое маленькое ведерко, я воды цыплятам принесу.

— А ну тебя, какая бестолковая… Мне уроки надо учить, понимаешь? Сиди и никуда от цыплят не отходи, слышишь?

Я покорно сидела. Цыплята деловито расхаживали по двору, клевали рассыпанное Любушкой пшено и вовсе не думали убегать. Теперь они уже не подходят ко мне так доверчиво, как прежде, почему-то побаиваются. Не люблю, когда меня боятся… «Ну идите-идите, идите ко мне», — прошу я, а они уносятся прочь что есть духу, будто я собираюсь их ловить.

Я легла возле сковородки с водой. Захотят пить — подойдут и, может, поиграют со мной. Вот идет… идет один. Остановился… Поглядел на меня, дергая головой. И вдруг отбежал… Вот еще… Может, не узнают?… Я ласково взвизгнула: «Идите, идите»… Ох, как бросились от меня… Почему? Наверное, какая-нибудь собака напугала их… Ой, да что я, совсем забыла! Бобик любит за ними гоняться!

Я отошла от сковородки, и вот они уже возле нее. Забавные! Окружили ее, тычут носиками в воду, потом деловито задирают кверху головы, как взрослые куры. А я вот кур все же не всех люблю. Есть нахальные, все норовят заскочить в летнюю кухню. Там у порога стоит ведро, плавают куски хлеба, отруби. Как ни гоняет кур хозяйка, все разно ухитряются схватить приготовленную для свиньи еду.

А уж Мурка как страдает от нахалок! Цапнут из-под носа кусок, а она даже лапой не махнет, будто не понимает, что случилось. Облизнется или мяукнет и снова идет к хозяйке просить.

— Только что давала, — удивляется хозяйка. Кошка смотрит на нее выразительными глазами, помаргивает и молчит.

Сейчас я терпимо отношусь к курам. Уже если совсем близко подойдет, когда ем, — зарычу. А Бобка разыгрывается — носится за ними, как за кошками, — не остановишь! Не догонит — ворчит недовольно.

Немного скучновато. Слоняюсь по двору, слежу за цыплятами. Им бы воды еще. Любушка думает, что не смогу принести: взять зубами ведро за дужку, вот и все.

Вдруг низко над двором метнулся ястреб. Цыплята разбежались. Я загавкала, узнала Пиратку. А он уже улетел. Напрасно я лаяла, может, он сел бы. Пиратка кружился над нашим домом, то быстро опускался, распластав крылья, то взмывал кверху. Он словно бы радовался, что нашел свой дом. Наконец-то явился! Как я по нему соскучилась! Давай, давай садись! Вот обрадуются Андрюшка и Любушка! И чего дома сидят? Полаяла у двери, вызывая людей. Наверное, уроки делают. Потом прыгала по двору, зовя Пиратку спуститься. А может, меня боится? Отбежала за ограду.

Наконец, прибежал Бобик и стал носиться по двору.

— Опять пугаешь цыплят, попало, еще хочешь, — рассердилась я.

— Ладно, больше не буду, — сказал он.

И тут мне пришла мысль:

— Хочешь воду таскать для кур? Научу.

— Умеешь? — удивился Бобик.

— Я давно умею. Вот покажу тебе это, потом у Босого научишься белье и разные потерянные вещи людям относить.

Я взяла Любушкино ведерочко, и мы побежали к колонке. Кто подойдет первый, сразу должен догадаться, чего жду. Вот пришел Виталька с большими ведрами.

— Ишь какая, ведерочко из дома утащила, пошла отсюда.

Мы с Бобиком отбежали. Ничего не поделаешь, будем ждать догадливее и добрее.

— Никто нам не даст воды, еще побьют ни за что, — сказал трусовато Бобик. Хорошо Нина пришла, Виталькина сестра, с большими ведрами на коромысле. Ага, у них сегодня большая стирка.

— Ах, ты, Дамка, неужели за водой? Вот умница, вот какая у Любушки помощница. Давай-ка ведерко.

Она налила мне воды. И я, задрав голову, потихоньку, чтобы не пролить, понесла ее. Увидела Пиратку! Он кружил над нашим домом, все ниже и ниже и вдруг схватил цыпленка. Бросила я ведерко и вместе с Бобиком влетела во двор. Лаяли во всю мочь, носились взад-вперед, но было уже поздно. Испуганные цыплята и утята жались кто под навесом, кто в курятнике.

Вбежала Люба с хворостиной и погрозила ястребу.

— Разбойник! — и заплакала. А Бобка все лаял, крутясь вокруг Любушки.

— Это Пиратка, ваш любимый Пиратка, — крикнула я, все еще разгоряченная.

— Теперь поздно лаять, Дамка, не сберегла цыпленочка. Нисколько на тебя надеяться нельзя, даже голоса не подала, бездельница! — Она схватила меня за ухо. — Вот тебе, вот тебе, трусишка… А ты что дурачишься, Бобик! Две собаки и не укараулили! Позор!

— Это же ваш любимый Пиратка был, — заскулила я.

— Я тебя оставила, а ты прозевала… Или испугалась? Трусишка, трусишка… Не люблю тебя…

— Я ж говорила, что Пиратка такой, а вы меня не слушали, не надо было его выпускать.

— Ничего не понимаю, — сказал Бобка. — Любушка ругала за то, что гонялся за Пираткой. А сейчас за то, что не прогнали…

А Любушка никак не могла успокоиться и все всхлипывала.

— Ну хватит слезы лить.

— Да-а, жалко.




Прошло совсем немного времени, и снова случилось происшествие. Во двор вбежал радостный Бобик с мокрой простыней в зубах и скорей к тете Кате, мол, вот, принес. И тут же пришла наша новая соседка.

— Ну и бес ваш Бобик! — сердито сказала она хозяйке. — Стянул с веревки да бежать восвояси.

— Я постираю, — сказала хозяйка.

— Ничего, все равно у меня крутится машина. Солнце, сегодня хорошее, только стирать, — соседка взяла простыню и ушла.

— Две собаки и обе бестолковые, — с горечью сказала тетя Катя и посадила Бобика на цепь.

— Я же принес, — заскулил Бобик. — Я искал. Тоже могу, как Босой, таскать белье.

— Надо с земли поднимать, — проворчала я, — а не с веревки сдергивать. Пришла Нина с нашим ведерком.

— Ты чего же бросила? — спросила она меня — и к Любушке. — Я набрала ей воды, она понесла, а потом почему-то бросила.

— Ну-ка, ну — возьми ведерко… Ой, несет! — удивилась она. — Идем-ка, идем… — Любушка набрала воды. И погладила меня. — Попробуй, неси… Вот фокус, настоящая Каштанка… Мама, мама, — смотри!

Хозяйка развела руками.

— Чудо, кто б подумал.

Я осторожно поставила ведро возле сковородки.

— Меня тетя Аня и Босой научили, — сказала я.

Так мы ходили несколько раз к колонке, и я несла ведерко.

— Теперь всегда будешь носить воду цыплятам, — сказала Любушка. — А сторож из тебя плохой.

— Да, виновата.

— Сейчас поведем утят на пруд, а то они вспотели от жары, — сказала Любушка. — Если еще хоть одного прозеваем — попадет нам обеим, а тебя на цепь, как Бобика, посадят и будешь тогда день и ночь выть и злиться.

— Знаю, хуже нет на цепи сидеть.

Ох, как обрадовались утята. Плавали, ныряли, весело крякали. А цыплята завидовали. «Как же мы, как же мы?» Бегали по бережку, а в воду к друзьям никак не решались влезать. А потом нашли занятие, стали разных червячков и букашек искать да есть. А я сидела на берегу и улыбалась им.

Через несколько дней мы простились со своими питомцами. Они подросли, и их уже называли курицами и утками. Мы с Любушкой часто приходили на птичник… Смотрит, смотрит Любушка, стараясь отыскать своих знакомых. Да разве их узнаешь? Их тысячи, и все белые, похожие друг на друга.

— Где наши друзья, Дамка? — спрашивает Любушка. Я поглядываю на мою хозяюшку и лукаво говорю:

— Сама, сама узнавай. Они-то, наверное, про нас забыли.

Но все же одна уточка узнает Любушку. Та, которую она однажды спасла от Бобика. Уточка, чуть прихрамывая, сама подбегает к Любушке и клюет зерно прямо с ладони.




9


Любушкин отец приходит из мастерской на обед. Поест и скорей снова на работу. А сегодня зашел в сад посмотреть деревья. Невесело потрогал ветки, поколупал ногтем кору.

Возле нашей ограды Петрович, Виталькин отец, остановил мотоцикл.

— Говорят, Дима скоро приедет? — спросил Петрович. — Насовсем?

— Сколько же можно учиться, и так уже три года.

— Да, долгонько. Есть курсы — полгода или год учат.

— Ну он-то учится на механизатора широкого профиля: может работать на любом тракторе, комбайне или автомашине. И когда надо — сам починить сможет…

— Витальку тоже пошлю, а то начал от рук отбиваться. Дотянул хоть бы до восьмого класса. Твой Димка и в школе старательный был, а мой не шибко, только бы крутиться по дворам. И знаешь, замечать стал: чуть прижмешь — норовит соврать. И в кого такой?

— Наш Андрюша тоже иной раз такое выдаст, хоть стой, хоть падай. — Любушкин папа погладил дерево. — Плохие дела, Петрович, вишни пропали, а яблони, может, отойдут.

— У нас такая же морока: вишни засохли, взял вырубил, новые посажу. Чего на них глядеть — корчуй. Если даже оживут — мало будет толку.

— Не мудрено, снега-то почти не было, а морозы до сорока доходили. Земля на полтора метра промерзла…

Я слушаю, слушаю, все хочу понять, поди догадайся. Но я все равно люблю слушать людской говор. Подбежал Бобик и закрутился возле людей.

— Поймаю — пеняй на себя, — погрозил ему пальцем Петрович.

Щенок подумал, что хвалят его, и ну прыгать да заигрывать.

— Вчера жинка вышла из кухни, — сказал Петрович. — Видела, что за оградой бегает Бобка, да не обратила внимания. Пришла — ни рыбины, ни Бобки. Привязал бы, что ли.

— Привязываем. Скулит, а ребятам жалко.

— Больно дрянных собак держишь… Надо, чтобы польза хоть какая была. Бобка ваш только жрать является, а Дамка… По ночам скулит, еще взбесится. Побереги детей. Вот Розка разродится — дам хорошего кобелька. Розка породистая, злая.

Папа молчал, разглядывая сломанную ветку вишни.

— Не старая еще Дамка.

— Какой не старая, всех собак пережила, вишь нос-то белый, как мел, задние лапы никуда, отнимаются, хвост опущен, а глаза бешеные… Ждешь, пока перекусает ребят. Поздно будет думать. Послушай — пристрели, — посоветовал равнодушно Петрович, глядя на меня безо всякой злобы. Неужели можно без злобы такое говорить? Разве я могла бы, не сердясь, накинуться на кого? Рявкнула и бросилась на Петровича, крича:

— Ау ты, злой человек!

— Раньше смирная была, а теперь, гляди, как пасть щерит.

— А может, поняла твой совет, — рассмеялся папа. — Не надо, Дамка, ты у нас смышленая, а вот Бобку посадим на цепь.

Подъехала на мотоцикле Тамара.

— Как пашется, Петрович? — спросила она.

— Местами сыровата земля.

— Переходи на соседнее поле, там посуше.

Побаиваюсь немного Тамару, часто говорит строго:

«А ну, на место!» Но обижаюсь и не смею ослушаться, бегу к будке. А сейчас позвала:

— Дамка, как поживаешь?

Интересно, всех спрашивает: «Как дела?» Или: «Как пашешь?» Или: «Как сев идет?» А меня, когда добрая и не торопится: «Как поживаешь?»

Я на Тамару не сержусь. Но все же почему, Любушка, она так редко обращает на меня внимание? Если даже и покормит, то почти всегда молча, словно я ей надоела. Ну хоть поругала бы, а то скорей идет за калитку и садится на мотоцикл. Но я понимаю: ей некогда. Она даже с тобой, Любушка, и то мало разговаривает. Ты что-то хочешь ей интересное рассказать, а Тамара торопливо: «Ладно, потом». А что это значит «ладно, потом»?

Сколько раз просилась Любушка в поле, Тамара не разрешала. Вот и сейчас Любушка подбежала к сестре и просит ее:

— Сказала: будет тепло — возьму. Вон, какое жаркое солнышко!

— Натрясешься, плакать будешь. В другой раз.

А меня и подавно не желает брать. Иногда до кирпичного завода добегу, она рукавичкой грозит: «А ну домой!»

Сейчас Любушка взяла да и села в люльку мотоцикла.

— Все время говоришь — в другой раз, значит, тоже любишь, как Андрюша, меня обманывать, да? А сама говоришь, нехорошо обманывать, и мама говорит нехорошо, и папа, и все-все…

Тамара рассмеялась, обняла Любушку:

— Ладно, сестренка, едем потихонечку. Покажу, как землю пашут.

И поехали! Ну теперь и я с ними! Тамара прикрикнула на меня, но Любушка заступилась:

— Пусть и Дамка поглядит на трактор.

Трактора я видела: они стоят в большом мехдворе, пыхтят и тарахтят, а что делают на поле — никак не пойму. Едут и едут куда-то, а зачем?

И вот я бегу. Мотоцикл рычит на меня Я то вперед заскакиваю, чтоб люди видели, как быстро бегаю и не устаю, то долго-долго мчусь рядом с коляской, и Любушка, протягивая мне руку, что-то поет…

Долго мы бежали, я уставать начала, ноги так и хотят остановиться, язык отяжелел, вывалился из пасти. Все силы собираю, чтобы не заметили. А мотоцикл несется, как ни в чем не бывало.

— Дамка устала! — закричала Любушка.

— А ну-ка, садись с нами! Тамара посадила меня в коляску.

Сердце, как трактор, стучит. Любушка положила меня у своих ног. Хорошо с Любушкой, гладит меня и говорит:

— Стареньким бегать нельзя, верно, Дамка?

Эх, Любушка, не успокаивай. Если собака не сможет бегать, то она уже не собака. Ничего, это у меня временно, настанет лето, и снова буду молодой, снова буду прыгать с ребятами.

— Видишь, Любушка, — Тамара куда-то показала. — Поля пожелтели? Это наши озимые померзли. Теперь перепахивать будем. Только поскорее надо, а то влага уйдет.

— Куда она уйдет?

— В воздух. Жарко, влага испаряется. А зерну влага — самое главное. Если тебе пить хочется, а воды не дадут, плохо ведь?

— А я сама возьму из ведра.

— А зерно откуда возьмет?

— А наш Дима со своим трактором приедет и воду привезет.

Мы сошли на краю поля. Тамара пройдет немного — железку в землю втыкает. Сначала говорила: «Молодцы, хорошо», а потом стала приседать и разгребать землю: «Ах, хитрецы, ну я вам сейчас всыплю». Мы подошли к остановившемуся трактору. Большой дядька, похожий на Шарика, поздоровался с Тамарой и Любушке пожал руку.

— Во-во, учись на агронома, — сказал он девочке. И меня заметил: — Ах, ты, пенсионерка, тоже проверять пришла.

Повиляла ему хвостом: мне этот человек нравился. Когда проходит — всегда скажет ласковое. А Тамара его строго спросила:

— В начале поля хорошую глубину взяли, а потом?

— Нормально, — отведя глаза, ответил Большой.

— Мелко.

— Чего ты знаешь! — Таким сердитым Большого я еще не видела.

— Говорю, прибавьте глубину, — тихо сказала Тамара.

— Плуг не опускается.

— Наладьте. Будете так пахать — забракую. А этот участок перепашите. Не новичок, а так недобросовестно делаете.

Не вытерпела я, да как на него залаю, громко-громко, чтобы слушал всегда Тамару. А Большой рассмеялся, глядя на меня:

— Вот еще одна начальница!

Тамара взяла Любу за руку, они направились к мотоциклу, я осталась на месте.

— Подумаешь, — сказал другой дядька, низенький, похожий на Бобика, — давно ли со мной бегала по деревне, а теперь учит нас, стариков.

— Ну, ты-то еще не старик, а щенок, — правильно сказал Большой. — Не ерепенься, она права. Перепашем. На душе чище будет.

Ага, послушали! Я отдохнула и теперь не захотела в коляску. Тамара была мрачная, наверно, все думала о трактористах. Знала бы она, что я слышала! Но я могла только забегать вперед и звонко лаять: не волнуйся, Тамара, перепашут, послушались тебя.




10


Андрюшка весной хуже учится. Когда стояли морозы, слепили метели, он сразу домой шел. С порога поднимал руку: «Пять по математике!». А иногда загибал палец: «Четверка по чтению!» Зимой за уроки садился с охотой. А теперь усадишь его, как же, как Бобика, на цепь! Весна, солнышко греет, трудно усидеть.

Тетю Катю вызвали в школу. В этот день Андрюшка сбежал с последнего урока. Пришел поздно. Я встретила его.

— Мать все знает и злится, — всем своим видом внушала я. — Не ври, хуже будет!

— Надоедливая стала, будто с утра не ела. Сейчас ка-ак дам, но не стукнул — зарок помнит.

— Почему задержался? — спросила вежливо мать.

— Сбор был.

— Какой последний урок?

Неужели Андрюшка по голосу не чувствует, что она все знает? У нее голос дрожит. Прислушайся! Посмотри, как лицо потемнело.

— Пение. У меня хорошо получается. «Пусть всегда будет»…

— Мучитель! Пришла в школу: «Где ваш сынок?» А я хлопаю глазами. Стыдобушка. Опять по математике двойка! Смотри, — грозно сказала тетя Катя, — повторится — привяжу к столу, как Бобика.

— Завтра наш отряд помогает сеяльщикам.

— Ребята заслужили, а вот ты — дома посидишь.

Вдруг показался Бобик. Он вбежал, прихрамывая: опять где-то досталось ему! Увидев входивших в нашу калитку козу с козленком, с лаем набросился на них. Сдурел, что ли? Может, не узнал своих или хотел загладить вину усердием, только шарахнулись козы от Бобика, чуть не сбив хозяйку, скрылись за сараем.

— Ах, ты, дурень! — крикнула хозяйка, как никогда, сердито. Всегда с большим трудом загоняла она диковатых коз. Смотришь, все стадо уже разбрелось по дворам и пастух ушел, а хозяйка все еще, разведя руки, пытается загнать коз в калитку, ласково приговаривая: «Зоя, Зоя, ну иди, мучительница».

Теперь вся семья не могла загнать напуганных коз, а тут и коровье стадо пришло. Надо за Мартой идти.

Загнав скотину, хозяйка но забыла баловства Бобика, видно, лопнуло терпение.

А ну иди сюда! Где пропадаешь, разбойник?

Бобка, чуя неладное, понуро пошел к хозяйке. Она дала ему рукой такого «леща» по спине, что он взвыл. Думаю, не очень-то больно, скорее, хитрил. А может, просто не ожидал, нас дома никогда не били. Завизжал больше от обиды и бросился в конуру.

— Еще попробуй коз испугать, дурак, — палку получишь, — ворчала хозяйка. — Каждый раз из сил выбиваешься, а он фокусничает.

Бобик скулил до самой темноты, не выходя из конуры.

— Что, попало? — говорил ему Андрюшка. — Ничего, бывает. Мне тоже иногда попадает, думаешь, вою, как ты? Не горюй. Давай вылазь, вон Босой тебя ждет.

Но Бобка грустно смотрел на Андрюшку.

— Скажи, какой обидчивый, — удивился мальчик. — А ведь, если честно, тебе за дело отвесили.

— И не за дело. Ведь Бобик не понимает, что правильно, а что неправильно, не то, что ты, — заступилась Любушка. Она поставила Бобке чашку с супом.

— Получше тебя понимает, — сказал Андрей. — Вот, увидишь, теперь к козам не подбежит.

Может, и не подбежит, Андрюша, только все равно Бобика учить надо. Был бы самой умной собакой в деревне. Но что бы он умный делал? Тут я задумалась…

Любушка уговаривала Бобика съесть суп. Не знала, что дело не в его обиде. Просто где-то здорово наелся.

Какого болвана вырастила, все ему трын-трава!

— Прошу тебя — дружи с Босым.

Поморщился:

— С ним молчу, как рыба. Он все знает, а я ничего не знаю. А с Шариком легко, говорит: живи как хочешь, сами себе хозяева. Почему ты его не любишь?

— А кто его любит? Попадешь в беду — убежит, не вспомнит о тебе.

— Он меня любит.

— Дурень, ты ему, знаешь, зачем нужен? Чтобы ему — кость, а тебе — колотушки.

— И нет! Он меня выручит, если что.




Наутро, выгнав в стадо Марту и коз, хозяйка взялась за Бобика.

— Не таскайся по чужим дворам, — приговаривала, ведя его за ошейник.

— Больше не буду! — скулил он.

Бобке страшна была цепь. Вилял виновато хвостом, повизгивая, но хозяйка на этот раз не разжалобилась. Он бросился за ней, натянул цепь.

Все! Теперь не побегаешь! Правильно, что привязали, но жалко стало Бобика.

Вся надежда на Любушку.

Бобик исскулился, звал меня играть. Но не могла же я целый день с ним баловаться. Устаю, а он этого не понимает.

— Отвяжи! Теперь буду тете Кате помогать. Я же сумею.

Верила Бобке, но как доказать хозяйке?

— Отвяжи!

Попыталась расстегнуть зубами ошейник, но не смогла.

— Не хочешь! — не верил Бобка. — Тетя Катя туго затягивает — не выскочишь, а Любушка меня жалеет, нарочно слабо затягивает, а я догадался — вытяну голову, потяну цепь и на свободе… Позови Шарика, он даже от тугого ошейника отвязывался.

— К Шарику не пойду.

— Ну и пусть, сдохну тебе назло, — он забрался в будку и завыл.

Сердце разрывалось от жалости. Снова подбежала к хозяйке.

— Отвяжите, Бобик будет во всем помогать, у Босого научится. Воду носить курам я научу. Скоро гусята выведутся, смотреть за ними будет.

— Не путайся под ногами, своих забот полно, — рассердилась хозяйка.

Вдруг появился Шарик, прошел возле ограды: красивый, что и говорить. На широкой груди белая полоска. Уши иногда стоят, как у овчарки. И походка гордая, смелая. Кто не знает, подумает: вот благородный пес. Бобик так и взвился, обрадовался.

— Скорей выручай! Что же ты так долго не приходил? Одно мучение. Сижу день и ночь да за курами, кошками прыгаю.

— Не нравится! — Шарик рассмеялся. — Попрыгай, не слушался меня.

— Теперь буду слушать, отвяжи! Ты же можешь.

— Я все могу… Нет, уж давай сам выкручивайся. Палку не хочу из-за тебя зарабатывать.

— Хоть поиграй со мной.

— Нужда была возле тебя околачиваться, есть друг получше!

И Шарик скрылся. Бобик снова затосковал.




Наконец-то вышла Любушка! Такая уж она внимательная — сразу заметила Бобика на цепи. А он, как увидел девочку, я думала, цепь оборвет — бросался к ней изо всех сил.

— Отпусти его, — попросила я.

— Отстань, видишь, Бобика привязали, только о себе печешься. А ему не очень-то приятно сидеть на цепи. — Она подошла к Бобику. Он лизал ей руки, умолял глазами.

— Если я попрошу маму, она, знаю, скажет: «Поделом ему». А если я очень-очень попрошу, может, и отпустит. Подожди, лежи спокойно.

— Отвяжи, мам, — просит Люба. — Бобику скучно на цепи.

— Привыкнет.

— Но он плачет.

— Поделом ему. Ты тоже иногда плачешь… Поплачешь да перестанешь.

— Он больше не будет.

Бобик прыгал, гремел цепью, и пока она вместе с матерью не скрылась за домом в саду, не спускал с нее глаз.

— Мам, давай Дамку вместо Бобки привяжем. Все равно старая, бегать не хочет.

— Дамка по чужим дворам не летает.

— Если Дамку привяжем, Бобик тогда со двора не побежит, ему будет жалко свою маму.

— Да, так и пожалеет. Ты много меня жалеешь!

— Мам, ну только на час… — Любушка начинает хныкать. — Бобка так обрадуется… Я ведь ему пообещала, подумает, что я наврала.

— Ничего он не понимает, он не умеет думать. Его к цепи надо приучать.

Любушка поспешила к Бобику. Почувствовав себя свободным, он лизнул Любушке руку, запрыгал и — только его и видели, на меня и не оглянулся. Ладно, думаю, ради тебя согласна сидеть на цепи, лишь бы ты стал хорошей собакой.




11


Утром прибежал Виталька.

— У Андрюшки карантин, — сказала мать. — Пусть зубрит математику.

— Сегодня выходной! — воскликнул удивленный Виталька.

— У лодыря каждый день выходной.

— Он же наш звеньевой.

— Давно пора выгнать. Без конца двойки по математике получает!

— Да у нас у всех бывают. Это же нечаянно. В то воскресенье приехали ребята из третьей бригады, из Савино, — футболисты — мы им забили 1:3. По одному вкатили. Я, Андрюшка и Нина.

— И сестру свою впутал.

— Она лучше нас играет, — повеселел Андрюшка, подмигнув Витальке. — Завтра приходите на поле — увидите… Ну я пойду. Сейчас самое главное — вовремя посеять. Сами знаете: весна в разгаре.

Мать, бывает, напустится — спасенья нет, но тут же отойдет, говорит обычным голосом. Андрюшка тоже, наверное, это заметил. Но сейчас она сердито сказала Витальке:

— Весна не для всех красна. Иди, дружок, и не появляйся у нас, пока ваш звеньевой не наладит учебу. Хватит лоботрясничать, остался месяц учебы, закончите, потом и пинайте свой футбол.




Но Виталька совсем не торопился уходить. Знаю почему! Как только моя хозяйка начнет пирожки печь — он тут как тут. Дверь летней кухни открыта, и Виталька, конечно, видел, как тетя Катя клала пирожки на сковородку. Такой вкусный запах шел из кухни, что Виталька ни за что не хотел уходить. О, пирожки — нет ничего вкусней! И когда хозяйка кинет пирожок — как трудно ждать, пока он остынет. «Подожди, язык обожжешь!» Ладно, обожду! На всю деревню идет прекрасный запах. И все знают, что тетя Катя жарит пирожки. И любой человек приди — всех угостит! Будто снова день рождения Любушки!..

— Подожди, — сказала тетя Катя Витальке. — Вот возьми себе и Нине.

— У вас самые вкусные пирожки, в деревне никто таких не печет, — подлизывается Виталька. У нас какие-то не такие.

— Чужие всегда вкусней.

Ох, Виталька, хитрый, наверное, еще выманить хочешь? Ладно уж, уходи скорей! А то вдруг мне забудут дать пирожок!

Интересно, Виталька, помнишь ли тот случай?

Это было в день рождения Любушки. Я сидела под столом. А ты зачем-то положил в карман брюк два пирожка. Я, как заворчу, и ткнула носом в горячий карман, а ты, как закричишь, и скорей вытащил пирожки и бросил на стол. А ребята рассмеялись, а твоя сестра больше всех хохотала: «Ага, прожег себя! Зачем спрятал, скажи, зачем?» А ты скорей сунул мне пирожок: «Возьми, Дамка! Хотел потихоньку тебе дать». Конечно, я бы, может, еще съела, если бы кто другой протянул мне пирожок, а от Витальки не возьму. Дает пирожок, а сам готов пнуть меня: «Бери, для тебя старался». А ребята смеются, и Любушка поняла, что он своровал пирожки. Хотел сделать запас, как и мы, собаки, делаем — в землю закапываем. Мне тоже стало смешно, говорю Витальке: «Ладно, закопай в землю, а мы с Бобиком посмотрим, как будешь выкапывать и есть».

Почему Виталька не уходит? Чую, хочет уговорить тетю Катю, чтобы отпустила Андрюшу. Значит, есть все же и в Витальке что-то хорошее. Если он нашего Андрюшу любит, значит — не совсем пропал.

— Вы вот не были на собрании, — сказал Виталька. — Пенсионеров просили помочь. Андрюша пообещал, что наше звено тоже обязательно поможет. А председатель, знаете, что сказал? Если все школьники помогут — за четыре дня отсеемся…

— Слышала, — ответила тетя Катя, — и повела Витальку за плечи к калитке. — Андрюше самому помощь нужна, куда уж ему колхозу помогать. Это еще председатель не знает, а то он из-за Андрюшки все звено бы не подпустил близко к технике да семенам…

Виталька, наконец, вышел за ограду и, когда хозяйка отвернулась, сделал какой-то знак, Андрюшка тоже махнул рукой. Любушка, игравшая с Муркой, зашептала брату:

— Ладно, учи математику, а я пойду с твоим звеном, ладно?

— Сиди, помощница, — сердито сказал Андрюшка и ушел в дом.

— Дамка, пойдем со мной, — тихо позвала девочка, поглядывая на мать, а мне никак не хотелось уходить. Неужели Любушка не чуяла залах пирожков?

— Подождем немного, хозяйка обязательно даст нам пирожок.

Разве поймет! Я металась то к кухне, то к Любушке. Она шла к калитке потихоньку, чтобы мать не заметила и не спросила: куда?

— Поешь свеженьких пирожков, тогда иди, — сказала мать.

— Неохота сейчас.

Я запрыгала перед Любушкой: возьми, сама съешь, и мне дашь, и Бобику. Слышишь, как скулит, ему так хочется пирожка.

— Не визжи, я тоже хочу скорей пойти, но придется съесть два пирожка, иначе мама не пустит.

Любушка незаметно от матери кинула пирожок Бобику, а мне лишь половину. Такую маленькую, что я и не заметила, как проглотила. Хоть знаю, люди не любят надоедливых, ничего не могу поделать: прыгаю и прыгаю перед Любушкой. Она дала еще два кончика от пирожка, в них хоть и мало мяса, но все равно вкусно.

Мы вышли за калитку. Мать дала Любушке и с собой пирожков.

— Если пойдешь, Дамка, со мной, еще угощу. Скучно одной.

Глупая девочка. Я с тобой и без пирожков хоть куда пойду.

— Нынче сена не будет, а коз и корову одной соломой не прокормишь, — говорила Любушка. — Зима плохая была, бесснежная, ты же помнишь… Оказывается, когда много снега — лучше.

Кому-кому, а нам собакам досталась зима — век не забуду!

Мы подошли к краю леса и пошли вдоль опушки.

Андрюшка хороший, только вредный, никуда меня не берет… А я вот вместо него приду в звено, мне тоже дадут работу. Не веришь, Дамка?

Я тебе всегда верю.

— Подожди, может кто из звена проголодался. А тебе, придем домой, жареной картошки и пирожков дам. А эти побережем, ладно?

— Я бы совсем забыла про них, если бы не пахли…

— Устала. Теперь близко. Во-он, на краю поля машина… Слышишь, трактора урчат?

И тут я увидела под кустом… Тимку! Худенький, обшарпанный, он грыз кость, зажав ее лапами.

— Смотри-ка! — удивилась Любушка. — Неужели Тим? — Любушка протянула ему пирожок. Он навострил уши, готовый удрать. — На-на, Тимошка! Поешь, миленький!

Он как подскочет и… смотрит на нас затравлено.

— Не бойся, возьми, — Любушка шагнула и бросила пирожок. Тимка взметнулся и кинулся бежать.

— Тим, родненький, вернись! — кричала Любушка. А я уже бежала за ним и лаяла. Он уносился визжа, словно его били.

Где он шатается, бедный? Видно, досталось ему. Уже не верит даже Любушке! Конечно, есть ребята, которые почему-то кидают в собак камни, палки, пинают, гоняются и, главное, подло поступают: подзывают — идешь, ластишься, а тебя ни с того ни с сего — пинком. Повизжишь, а как пожалуешься хозяину?

— Может, спутали с другой собакой, — сказала Любушка. — Уж от нас с тобой Тимка не побежал бы.

Мы подошли к машине с зерном. У Витальки в руках блестящая штучка была. Ребята по очереди надавливали ее.

— Знаю — силомер! Андрюшка больше всех выжмет, — сказала Любушка.

— Твой Андрюшка матери и то испугался, — сказал Виталька.

— Он все равно придет. Дай, я надавлю.

Люба взяла силомер, запыхтела. Ребята рассмеялись.

— Иди к девочкам, — сказал Виталька.

— А я Тимку видела!

— Ну и что? Я еще вчера его видел. На рыбалке.

— Почему не сказал нам с Андрюшей?

— Дурак твой Тимка. Только закинул сеть, глядь — недалеко из-за куста выглядывает! Ну он — точно! Только худой невозможно и дрожит, глядя на меня. «Иди, говорю, дурашка, не бойся! А он не шелохнется, только глазищи на меня уставил… Я бросил печенье, он, озираясь, отскочил. «Бери, не бойся!» Я пошел, а он глядел на меня… Такой взгляд был, словно старался запомнить, кто дал ему печенье… Трусливый, как заяц.

— Вот отсеюсь и пойду искать его, — сказала Любушка.

— Можешь и сейчас идти, — рассмеялся Виталька. — Как-нибудь уж управимся без тебя, верно, ребята?

— Пусть побудет, — заступился за нее один добрый мальчик.

Девочки в цветастых платках прыгали через скакалку. Нина подала Любушке один конец.

— Крути.

— Я тоже умею прыгать.

— По очереди, Любушка.

— Раз все по очереди — я согласна… А я видела Тимку.

Девочки молчали, будто и не слышали.

— Он бродягой стал.

Девочки опять молчали.

— Нина, тебе не жалко разве Тима?

— Жалко, но что делать? Теперь уже его не вернешь.

— А я верну, все равно верну… Как же так? Он жил у Марии Алексеевны. Любил ее. И мы любили… А теперь он бродяга…

Трактор, пыля, остановился на краю поля, возле машины. И тут все заторопились. Девчонки вскарабкались в кузов машины и подавали мальчишкам зерно ведрами. А те бегом неслись к сеялкам и передавали взрослым. Но Виталька был такой силач, что сам ссыпал зерно в аппарат. Потом все, конечно, запросились на сеялки.

— Нельзя, карта длинная: туда и сюда — час примерно. Надо в оба глядеть, чтобы где-нибудь не забился семяпровод. Одного можем взять, чтобы потом рассказал вам. Сами назначайте кого.

— Давайте, кто сильней, тот и поедет! — сказал хитрый Виталька.

— Будете бороться? — удивился главный сеяльщик.

— Я больше всех выжал на силомере! — Виталька, не дождавшись разрешения, вскочил на ножку сеялки.




И вот вернулся Виталька. Все уселись вокруг него.

— Трясет, будь здоров! Трясет, а ты смотри, чтоб сыпалось зерно.

— Виталька, хочешь пирожка? — спросила Любушка. Он покрутил головой.

— Еще теплый, мама испекла, — уговаривала она Витальку.

Дала пирожок, но он не ел, а держал в руках, оглядывая Любушку. Остальные пирожки она переломила пополам и раздала.

— А мы с Дамкой уже ели. Она тоже не хочет. — И ко мне. — Не прыгай, придем домой, еще дам.

Но я не в силах была не просить: ну хоть маленький кусочек.

Виталька с усмешкой покосился на меня, покачал головой и вдруг кинул кончик пирожка. И снова он был другой. Неужели бывает так у людей, что они меняются? Наверное, это все из-за тебя, Любушка. Возле тебя каждому хочется быть хорошим.

— Ур-ра! Андрюха едет! — крикнул Виталька.

И мы увидели, как Андрюшка мчался к нам на велосипеде.

— Удрал! Ох, теперь и попадет ему от мамы, — сказала Любушка.

Я побежала навстречу Андрюшке.

К вечеру пшеницу посеяли и нас повезли на машине. Андрюша был добрым и грустным. И почему люди грустят? Он снял меня с машины и тихо, как я, когда провиняюсь, пошел к калитке. Хотел незаметно шмыгнуть в дом, но мать позвала его. Она что-то делала на огороде.

— Все же не послушал, удрал! Чего молчишь?

Андрюша подошел к ямке, которую мать выкопала, чтобы поставить ящик с рассадой помидор: пусть привыкает к улице. Днем пусть солнышко пригревает, а если ночь настанет холодноватая — ямку с ящиком закроют стеклом, и рассаде тепло будет.

— Подождала меня, я бы выкопал, — сказал Андрюша.

— На тебя надейся.

— Мам, я рассаду сейчас принесу, — сказал Андрюша.

— Кто же на ночь глядя ставит ее на улице. Ладно уж, с завтрашнего дня… Нет, ты скажи, доколе…

— Ой мама, сколько много мы посеяли, — Любушка обхватила мать и затараторила, я даже не все поняла. — Понимаешь, ой какое поле… Хоть целый день шагай, шагай, и все поле, поле… А трактора туда-сюда, быстро, но не так, все равно мы быстрей… Вроде едут полным ходом, а мы ждем, ждем… Знаешь, как зерно падает, даже не видно, только ящики пустеют и пустеют, и к нам совсем пустой подъезжает, а мы только раз-раз ведрами, и снова полные — ура, вперед! — Любушка передохнула и почти шепотом, словно это была великая тайна, медленно сказала. — А зерна… не видно, понимаешь. Глубоко. И как они выходят из земли, ну не понимаю.




— Чего же тут не понимать? Ты любишь солнышко?

— Солнышко все любят.

— Верно. Зернышки в темноте полежат, полежат, надоест в земле, душно, тяжело, и они скорей к солнышку ростки тянут, мол, поглядите, как там на свету да на солнышке, да поскорей вырастайте большими…

К ограде подошла тетя Аня с Босым.

— Андрюша, скорей к птичнику! Шарик в капкан попался! Поставили для лисы, думали, она шкодит. Возле Шарика ваш Бобик крутится. Идем, пока птичницы не увидели, а то дадут жару обоим.

— Бегите, — крикнула нам тетя Катя.

Мы быстро пошли, а Любушка впереди всех, торопит:

— Скорей, тетя Аня, скорей, Андрюша…

Босой сказал мне:

— Шарик давно прорыл нору под ограду. Все думали, лиса. Как заметили нору — капкан поставили. Хотел я его предупредить.

Бобик, не обращая на нас внимания, лизал Шарику морду. Тот заметался, запрыгал на трех ногах, потом лег, закрыл одной лапой голову, думал, бить будем. Другая была вытянута, зажата капканом.

Съел курицу, старый дурень? Без лапы будешь, несчастный бродяга. Не трясись, скажи повезло, а то птичницы намяли бы бока.

Тетя Аня с Андрюшей освободили псу лапу. Он поднял ее и стал осторожно облизывать. Бобик не сводил с Шарика глаз.

— Ну что с тобой делать? Придется пожалеть? — сказала тетя Аня. — Босой, как думаешь, возьмем блудного сына домой?

Но Босой лег, положив голову на лапу, думает.

До чего ж я хочу, чтобы Шарика взяли.

— Лучше о своем Бобке беспокойся, — проворчал Босой.

Шарик вдруг, потихоньку хромая, пошел прочь. Бобик с ним.

— Бобик! — окликнула я.

Но он не отозвался. Не хочет бросать друга.




Любушка вышла с большой коробкой. Знаю: там тряпочки и куклы. Куклы похожи на тебя, моя хозяюшка, только маленькие: такие же у них светлые волосы, коротенькие цветастые платьица, бантики.

— Дамка, идем играть!

Люблю, когда ты утром выходишь на крылечко и мы начинаем играть. Но сейчас мне не до кукол: Бобика надо искать.

— Садись рядом. Сделаем сначала зарядку. — И ты поднимаешь, опускаешь куклам руки: делай раз, делай два… Видно, ленятся делать зарядку без музыки. Я тоже, как услышу музыку, сразу начинаю весело прыгать.

Куклы молчат, они умеют только слушать.

— Дима привезет говорящую куклу, такая только у Нины есть.

Говорящая? Значит, ее понимают? Не так, как меня? Любушка уложила кукол спать.

— А теперь сядем на мотоцикл и поедем в поле смотреть, можно ли пахать. Садись рядом со мной.

До гуляния ли мне? Где мой Бобик? Пойдем поищем. Я с тобой всегда хожу Андрюшу искать.

— Совсем не слушаешься, визжишь и визжишь. Уходи.

Я поплелась со двора: спрошу у собак.

— Видела, ответила Розка. — Чтоб ему с Шариком сдохнуть.

Дразнили меня, и хозяин их прогнал… Пропащий твой Бобик.

— Это мы еще посмотрим.

— Кажется, в соседнюю деревню убежали, — сообщила Найда.

Ох, далеко туда, а я устала. С Босым посоветуюсь, как быть.

Он меня успокоил:

— Беги домой и жди. Я поищу.

Чужой гусенок стоял на дороге и, покачиваясь, крутил растерянно головой. Вдруг, обрадованно пискнув, подбежал ко мне. Чтоб не напугать его, я отскочила: «Иди домой, дурень, мать, наверное, обыскалась. У нас свои гусята». Но он сноса заковылял ко мне, обиженно попискивая. «Ах, ты потерял мать! Ну что с тобой делать?» Гуси обычно сторонятся нас и злобно шипят, а этот обрадовался, бесстрашно подковылял ко мне. Отстал от своих, и ему надоело одному, скучно. Еще не догадывался, что собаки бывают разные, думал, что все добрые. Не знал, что и у людей дети тоже бывают разные — и добрые и злые, а иногда раз добрые, а другой раз — злые, как Виталька. Что же делать? Любушка! Гавкнула, подзывая ее, но она убаюкивала своих кукол. Я залаяла во всю мочь. Любушка подбежала к ограде.

— Ты чего? — Но тут же увидела гусенка и скорей вышла за калитку. Я спряталась за Любушку, пусть гусенок идет к ней. Она может взять его на руки… Гусенок тоже не забоялся, бросился к девочке.

— К нам нельзя, у нас гусята появились, тебя заклюют гусыни, иди к своим. — И Любушка отошла, а он побежал за ней, помахивая крылышками. Любушка захлопнула калитку, но гусенок свободно проскочил между штакетинами.

Любушка присела, и гусенок полез ей на руки, попискивая, мол, возьми меня, не бросай, куда же я пойду?

— Ну что мне с тобой делать?

Не только я, даже Любушка не знала, что делать с ним.

— Мама! Гусенок потерялся, а чей, не знаю.

— Кажется, у Никитиных такие. Не души, слабее прижимай.

— Да что ты, мама, — маленькая, что ли я — не понимаю!

Любушка несла гусенка, а я шла рядом и, как тетя Катя, повторяла: «Смотри, не удуши».

— Видишь, Дамка, какой смирненький, — объясняла мне Любушка, — вырастет, разве дастся на руки. Весь исшипится, клевать почем зря будет. Гуси, ох, гордые.

Дом у Никитишны был на замке.

— Может, во дворе оставим? — сказала Любушка.

— Оставь, — согласилась я.

Любушка пустила гусенка, но он снова бросился за нами.

Здесь не живет, со своего двора не побежал бы, — поняла я.

— Да он не Никитичны, раз уходит. Сейчас посмотрю метку. — Она поглядела на его перепонки. — Прямоугольничек вырезан. Ладно, будем ходить по дворам и спрашивать.

Я согласилась и подумала: Виталька обратил бы внимание на гусенка? И он пропал бы. До ночи побродил бы, и какая-нибудь бродячая собака, вроде Шарика, слопала бы его, или под машину попал бы.

Мы ходили по дворам, показывали гусенка, и все нам отвечали: «Нет, не наш». А одна сказала: «Кажется, тети Ани». И верно! Ох, как радостно загоготала гусыня, когда мы отпустили ее детеныша. И сразу зашипела на нас, мол, уходите. Вот неблагодарная!

Любушка, идем Бобку искать!

— Дамка, пошли скорей доааой, а то мне уроки надо делать. Скоро каникулы, вот тогда уж мы с тобой побегаем, поиграем.

Из нашего двора донесся скулеж Бобика, и я помчалась. Дома, дома сын! Хозяйка надевала ему ошейник. Рядом сидел Босой.

— Покрепче, мама, затяни, — подбежав следом за мной, сказала Любушка и погладила Бобика. — Больше никуда не отпустим, слышишь? Думаешь, я тебя не жалела? Я нарочно делала ошейник слабеньким, чтоб ты не все время был на цепи, а гулял по двору. А тебе нисколечко доверять нельзя. Теперь навсегда привязали.

— Ничего, не унывай, — вильнул хвостом Босой.

Бобик перестал скулить и прыгать. Молчал, Потянулся, зевая. Вздохнул и лег. Уснул, свернувшись калачиком. Спал беспокойно: то вздрагивал всем телом, то дергал хвостом и настораживал уши… Бедненький, намучился без нас. Теперь я за тебя спокойна. Еще бы Тимку разыскать, где он?




12


Кроме Бобика, я не помню своих детей. Забыла. Где они? У людей не так… Все ждут Диму!

Утром так радовались, вот-вот появится Дима, к вечеру загрустили. Отец успокаивал всех; «Значит, занят, но завтра обязательно приедет».

Отец никогда не унывает и не сердится, если даже Любушка или Андрюшка вдруг расшумятся, разбалуются. Мать расстраивается, а он ласково смеется: «Будет тебе, мать. Такие соколики растут, а ты ворчишь».

Тетя Катя и так встает рано, а последние дни почти совсем не спит: услышит шум машины — и вот уже стоит, накинув на плечи пальто… Подметает двор или дает корм корове Марте, или свинье Хрюшке, — вдруг бросится за ограду и смотрит на автобус. Люди выходят, а Димы нет. «Да что это такое, давно должен приехать». Поглядит грустно на меня. Совсем извелась.

— Не едет Димка, позабыл нас, стариков.

— Не позабыл, не позабыл! — я бегаю вокруг и прыгаю.

— Дурочка, чего радуешься? А если что случилось?

Не радуюсь я вовсе, как она понимает, а утешить хочу. Была бы Мария Алексеевна, зашла бы к нам во двор, опираясь на палочку. «Нет еще сынка? — спросила бы она. — Ничего, голубушка, было бы кого ждать… Скоро приедет».

Интересно, стоило учительнице поговорить с тетей Катей, и та всегда успокаивалась. Что значит человеческое слово, оно все может. А кому приятен наш лай? Вот и хозяйка сердится: «Ну что заладила?»

Люди не догадываются, а ведь я тоже жду Диму.

Его зовут почти так же, как и меня. Когда кто-нибудь из ребят спрашивал тетю Катю: «Димка дома?» — я подбегала, думала — меня ищут. А после отъезда его я так визжала, что хозяйка даже меня хворостиной побила: «А ну замолчи, твоего визгу еще не хватало». Я любила Диму. Он учил меня понимать человеческий язык. Скажет слово и глядит на меня; я сначала не догадывалась. Смотрю, смотрю на него, слушаю, думаю, чего же надо сделать? Ну так хочется понять. И он снова повторяет слова. Я стараюсь догадаться, запомнить. И так мы с ним радовались, когда я делала то, чего он хотел.

«Служи!» — и я встаю на задние лапы. Даст понюхать фуражку. И кинет ее. А потом стал прятать. «Ищи!» И находила. Сначала долго искала. Он думал, что я не поняла команду, строго повторял: «Ищи!» И я быстро стала находить. Как мы с ним радовались! Он давал мне кусочек сахару и говорил: «Ты у нас смышленая». Даже Виталька радовался, но все же сомневался: «Это она случайно».

А Димы все нет и нет. Неужели совсем не приедет? Очень хозяйку жалко, изводится в ожидании, ничего не мило. Иногда идет до автобусной остановки. Как бы прогуливаясь. И я бегу впереди и думаю: вот бы сейчас вышел из автобуса Дима. Да, если бы моего Бобика отправили в далекий город, ни за что бы не отпустила. Он бы издох без меня на новом месте. Его бы без меня там большие собаки кусали. Здесь все его знают, и то достается.

Почтальон! Я с лаем бросилась навстречу телеге.

— Дамка, назад! — крикнула тетя Катя. — Что ж ты, дурочка, лаешь на самую желанную? Кажись, только на почтальона-то и кидаешься.

— Может, не привыкла к новой, не узнает, — заступилась Люба.

Узнаю, узнаю! Поднимаюсь на задние лапы перед почтальоном, чтобы поняла, — тоже жду письма от Димы. Поняла, остановила лошадь, но нету письма, подает лишь газеты и говорит Любушке:

— Не ругай Дамку, лает, чтоб я обратила внимание. Собаки меня любят и все лают, когда проезжаю, мол, остановись.

— Это мама не понимает, — сказала Любушка. — Я понимаю: конечно, Дамка боится, что вы нас забудете.

Конечно, боюсь: ведь бывает иногда, не то что письма, даже газеты почтальонша не дает. Лаю, хочу остановить телегу, мол, хозяйка заждалась письма, а она проезжает мимо.

Хожу по двору, не знаю что делать. Бобик, кажется, привык к цепи, стал спокойнее. Покорно следит за Любушкой, тетей Катей… И, кажется, даже на Мурку не злится, распустит уши, смотрит печально на нее, вроде хочет подозвать: подойди, поиграем, не бойся меня… Но не решается.

Любушка принесла ему супу. Он рад, что его не забыли, но не подходит сразу к мяске, замирает на месте, потом, потягиваясь, зевая, глядит девочке в глаза.

— Ну что, может, отвяжу тебя ненадолго, не убежишь… А вон и Босой с тетей Аней в гости пришли. Ладно, отвяжу.

Бобик зевает, потягивается, но я вижу — весь дрожит от радости. Бобик что есть духу обежал двор и успокоился, лег возле будки, высунув язык.

Тетя Катя ловила курицу и не могла поймать.

— Подожди, Катерина, — сказала тетя Аня и показала Босому на курицу. — Возьми эту! Возьми!

Босой быстро догнал раскудахтавшуюся курицу и легонько придавил ее к земле. Курица спокойно ждала, когда подойдет тетя Катя.

И тут случилось непонятное — Бобик с гордым лаем бросился за Чубаткой. Он гонялся за ней по всему двору. Тетя Катя кричала ему, а он хоть бы что. Наконец, Чубатка упала, распластав крылья. Бобик обеими лапами прижал ее и звонко, призывно залаял, мол, я тоже поймал, иди, хозяйка, возьми ее. Но тетя Катя как следует шлепнула его и подняла курицу.

— Чуть не задушил, сердечко того и гляди выскочит. Ну что за глупые собаки у нас! Если, Любушка, еще раз отвяжешь, тебя вместе с этим дурачком привяжу.

Любушка повела Бобика к цепи.

— Ну кто тебя просил? — подошла я к ним. — Я догадалась, что ты тоже хотел помочь, как Босой, но опозорил.

— Я же сумел поймать, — растерялся Бобик. — Меня за это бьют, а Босого хвалят.

Не понимает, что сильно придавил.

Ладно, я в другой раз потихоньку поймаю, — вздохнул Бобик и забрался трусливо в будку: как бы еще не попало.




Ждем Диму! Тетя Катя сказала, как только он приедет, петух Петька в суп попадет. Который из двух? Молодой или старый? Помнишь, Любушка, наших петухов? Когда кончается ночь, становится веселее. Я жду песен петухов: младшего — белого и старшего — черного.

Ох, недружно они между собой живут.

Старший гоняет младшего почем зря, бьет смертным боем, а когти у него ох какие, большие и острые. Но молодой не очень-то трусит: перенял много от старшего. Черный уйдет куда-нибудь за двор, а младший радостно кричит курам: «Скорей ко мне!» Он лущит семечко и кладет его на землю еще красивее, чем старый. Курицы с удовольствием бросаются к нему. Но тут опять налетает старший, и младшему приходится снова удирать.

Однако молодой подрастает и уже старается защищаться. Хотя все еще отступает, но не убегает панически.

Я уверена, когда-нибудь младший одолеет, — упорный. Но станет ли он тогда старшего прогонять со двора? А, может быть, добрее того окажется?

И вот я слушаю песню наших петухов и думаю: кто-то из них, может быть, поет последнее утро.




Любушка! Помнишь, как мы прозевали Диму!..

Виталька с Андрюшей собирали мальчишек.

— Эскадрон, за мной! — крикнул Виталька.

А Любушку и меня ребята не хотели брать. Она заплакала. Я зарычала на Витальку: вредный. Что тебе, жалко?

Виталька первый раз за все время вдруг понял меня.

— Ладно, пусть идут, не помешают.

И пошли мы встречать Диму. Дошагали мы до самой большой дороги. По ней все время в разные стороны машины бегают. Увидят ребята автобус, встанут в строй и ждут.

— На этом обязательно едет Дима, — говорит Виталька.

Андрюша молчит. Потом ждут другую машину. А Димы все нет.

Домой мы возвращались невеселые, и Виталька не командовал: «А ну на рысях, гоп-гоп!»

— Давай потихоньку отстанем и еще подождем, — сказала мне Любушка. — Чует мое сердце, сегодня он приедет.

Мы долго-долго ждали. Иногда на перекрестке останавливались машины, сходили люди знакомые и незнакомые. Знакомые хотели, чтобы Любушка пошла с ними домой, но она отказывалась:

— На другой машине обязательно приедет Дима.

А его не было.

— Ладно, подождем еще машину и пойдем домой.

Машина приходила и уходила, а Любушка опять повторяла:

— Подождем только одну. Обяз-зательно едет в ней, вот увидишь.

И вдруг Любушка, приложив ладонь к глазам, стала смотреть в сторону нашего дома. Я ничего не видела, но ветер донес до меня радостный приятный запах. Димин запах! Я понеслась что есть духу вперед… Человек сошел с велосипеда у нашей калитки… Если Дима, он должен голос подать, обрадоваться… Не могу броситься к нему, жду его голоса. Не понимаю, почему молчит? Или думает: не узнаю его? Потихоньку придвигаюсь к нему: чужой какой-то.

И вдруг его голос. Не поняла, что сказал, но голос был веселый. Дима рассмеялся. Я носилась вокруг него, подбежала, он протянул, смеясь, руки, но какая-то неведомая сила уносила меня прочь. И я снова и снова бегала вокруг него, задыхаясь от радости. Приехал, приехал! Помнишь меня, Дима!

— Ну иди же, иди, Дамка, — звал он. А я раздумывала, подходя понемножку, почему-то не смотря ему в глаза, будто не хотела к нему идти… А сама шла… Подбежала и легла, положив голову на лапы. Его пальцы прикоснулись… Он гладит меня и говорит что-то… А я с тоскою думаю: уйдет, уйдет сейчас… Лежу смирно, но хочется подпрыгнуть и лизнуть ему лицо. Ты приехал, Дима! Все так ждали, все соскучились…

— Ах, Дамка, Дамка, здорово постарела. Циркачки, пожалуй, не выйдет. Хотел с тобой в клубе выступать. Но не унывай!

Вспомнила, Дима! Когда уехал, сильно тосковала. Подъезжал автобус, я спешила к нему, сейчас выйдешь с чемоданом! Появлялись люди, а тебя не было. Понурив голову, шла домой.

Я снова с визгом заметалась, крича: «Любушка, Дима приехал!»

Подбежала Любушка и повисла на шее у брата.

— А почему на тракторе не приехал к нам?

— Завтра, Любушка, на нем в поле поеду, а сейчас отвернись, фокус покажу… Ишь, хитрая, закрой ладошками глаза. — Дима подошел к велосипеду, что-то взял и куда-то спрятал, я так ничего и не заметила. — Хочешь подарок?

— Оп-ля! — он мигом сунул руку за спину — это только я заметила — и в руках оказалась коробка. Совсем забыла, что Дима фокусник. Такие штуки раньше проделывал, что все ребята удивлялись. — Теперь открывай.

Кукла! Большая, с длинными ресницами.

— Звать Василиса Прекрасная. Разбуди ее, — приказал Дима.

— А ну, Василиса Прекрасная, вставай, солнышко высоко, мы уже с поля на обед возвращаемся.

Но кукла лежала с опущенными ресницами.

— Вставай! — гавкнула я, но кукла не испугалась. Храбрая, видать, Василиса.

Любушка держала куклу, как спящего ребенка.

— Ну как же ее разбудить?

— Посадить надо.

И тут кукла открыла глаза и что-то сказала всем.

— Ой, — удивилась Любушка. — Здравствуй, говорит!

Василиса то открывала глаза и что-то пищала, когда ее поднимали, то снова, запищав, засыпала, когда укладывали. И все-таки я лучше этой куклы разговариваю, меня хоть иногда понять можно.

— Дома вас такой сюрприз ждет — ахнете, — продолжал, смеясь, Дима. — Не знаю, как Дамке, но тебе, Любушка, понравится.

Что это за «сюрприз»? Почему Любушке понравится, а мне нет? Так не бывало. Нам всегда нравилось одно и то же.

Скорей бы добраться до дома. Я бежала впереди, потом останавливалась, дожидаясь: ну скорей, скорей, Любушка!




13


В нашем дворе стоял незнакомый пес! Огромный, красивый, с большой лохматой головой. Он смотрел куда-то в сторону, поверх Бобика, который, заискивал и, вызывая к себе внимание, крутился возле незнакомца. Такой уверенной в себе собаки я еще не видывала. Словно думая чем заняться, пес мельком взглянул на Бобика, добродушно вильнул хвостом и пошел, не спеша, по двору, лениво оглядывая все вокруг.

Я обычно на новом месте тревожусь, побаиваюсь неожиданностей. Незнакомец шел спокойно, словно все вокруг было ему родным. Странно! О, да он прихрамывает. Для собаки это не годится, но удивительно, в его походке хромота почти не замечалась.

Вот незнакомец снова подошел к Бобику, присел, по-прежнему глядя куда-то за ограду. Мотнул головой и… улыбнулся. Да, улыбнулся моему сыну, мол, не унывай. Огромной лапой легонько тронул Бобика, и тот весь затрясся от радости.

Делать вид, что не замечаю незнакомца? Или, как Бобик, заигрывать? Вот еще не хватало, пришел к нам, и унижаться перед ним. Но что говорить, — красивый, залюбуешься. Так и хочется обежать вокруг, коснуться лапой его добродушной морды. Откуда ты? Зачем к нам пришел? Навсегда ли? Мне почему-то не сиделось в саду под яблоней, я прошлась медленно по двору. Нет, не буду его замечать. А чего это я жмусь к ограде? Я хозяйка, пусть сам подходит и здоровается со мной.

Я ходила и ходила по двору — не видит! И вдруг заметил. Встал и медленно, с достоинством направился ко мне. Я нахмурилась, сделала недовольный вид. Разлеглась, почесала лапой за ухом.

Пес приветствовал меня по всем нашим законам.

Он относился ко мне с уважением. Я узнала, что его зовут Музлан.

— А я Дамка, я здесь хозяйка, а Бобик мой сын. Он провинился, и его на цепь посадили.

— Плохо на цепи, — покачал головой Музлан.

— Тебя тоже могут посадить на цепь.

Он гордо посмотрел на меня, зевнул и пошел прочь.

Но тут налетела детвора. Андрюшка привел своих друзей, и все они любовались Музланом, совсем забыв о нас с Бобиком.

Виталька на всякий случай пришел с палкой.

— Это наша собака, — сказала я всем. Но никто меня не понял. Прибежала Нина. Ох, мировая девчонка, боевая. Она не то что собак, мальчишек не боится. Может сдачи дать, что мальчишка потом говорит: «Ну чего она пристала? Виталька, уйми свою сеструху, а то получит». А Виталька смеется: «Я сам от нее получаю, лучше не приставай». Ни одной собаки не боится Нина, к любой подойдет, протянет руку и погладит. И сейчас она влетела во двор и закричала:

— Самая сильная собака, волков не боится, волкодавом называется!

И все-то она знает. Подошла к Музлану, нисколько не испугалась, что тот может цапнуть. Обхватила большую голову, прижалась щекой.

— Ах, ты, Музлашка-барашка. Пас овечек в горах и даже медведей не боялся… Я читала про чабанских собак в книгах.

Нина худая, шустрая, и подумать только, — сестра злого Витальки! Почему-то их зовут близнецами. Любушка вышла в новеньком красном плаще. Подходила то к одному, то к другому мальчику:

— Дима привез. В очереди стоял. Красивенький?

— Жара, а ты напялила, — сказала Нина. — Сними, не то испачкаешь.

— Как же! — Любушка показала на небо. — Видите, дождь собирается.

Ребята расселись в саду на травке. Андрюша стал рассказывать:

— Думаете, обыкновенный пес? Сплошные приключения. Геолог привез его с гор и подарил Диме. — Андрюшка развернул газету. — Называется «Музлан». Вот послушайте.




Пес взглянул на него и хотел к нему подойти, но Нина усадила его. Андрюша читал:






«Музлан смотрел вслед уходившим чабанам. Попытался вскочить, но жалобно завизжал от бессилья. Впервые в жизни не мог встать.

— Возьмите, — сказал Миша. — Видите — он плачет.

— Нам нужна сильная, здоровая собака. Музлан умный пес, любит овец. Вчера, спасая их, дрался с матерыми волками. Одного загрыз, а другой покусал ему задние ноги… Не можем взять, а пристрелить жалко. — Чабан положил руку на плечо Миши. — Вижу, хороший парень… Выходишь Музлана — будет верным другом. Иначе пропадет. Прощай, друг!

Чабан ушел. Миша сел возле Музлана, погладил его густую серую шерсть. Собака лизнула ему руку.

— Ничего, Музлан, не унывай, я тебя не брошу…

И Миша выходил Музлана.

Высоко-высоко в горах есть большая долина. В ней стоят домики геологов, ящики с образцами пород, накрытые брезентом. Отец Миши работает на буровой.

Иногда Миша с Музланом провожают отца на смену. Миша любит смотреть, как люди работают. Когда-нибудь и он так же умело, как отец, будет держать рычаги, управлять станком.

Однажды Миша с Музланом шли по сухому каменистому дну. Только весной ненадолго речка бушевала от воды, неожиданно свалившейся с гор. Миша собирал камешки и показывал их отцу. Ведь по ним геологи находили полезные ископаемые. На этот раз он набрал камешков целый мешочек… Вдруг горы загудели, будто жестяные, заметался ветер, Музлан тревожно залаял.

— Чего испугался, трусишка? — пристыдил Миша собаку. Задрожала долина, и с горы в русло хлынули свирепые потоки, с грохотом ворочая валуны… Сель! Это же сель…

Миша растерялся, не зная что делать. Бросился бежать, но мутный бушующий поток подхватил его, как соломинку… Очнулся в стороне от потока. Музлан, повизгивая, тыкал мальчика широкой влажной мордой. Миша, чувствуя боль во всем теле, обнял Музлана.

…Через несколько дней Миша уезжал в интернат. Музлан, чувствуя, что расстается с другом, понуро шел рядом. Миша залез в вертолет. Музлан, не отрываясь, смотрел на друга.

— Я скоро приеду! — крикнул Миша.

Замельтешили над головой лопасти, закружились длинными тенями по земле. Миша видел, как прыгал Музлан, смотрел на вертолет…

Ребята, если вам придется побывать в Тюберготанской партии, вас встретит Музлан… Сейчас он уже стар. Весь израненный волчьими зубами, на нем нет живого места. Но он еще бдителен ночью. И обижается, когда геологи в шутку называют «пенсионером». Он по-прежнему провожает буровиков на смену — три раза в сутки: ночью и днем, в дождь и снег. И встречает со смены. Идет впереди уставших геологов. Идет чуть прихрамывая».







14


Да, теперь все внимание ему! Любушка наливает мне щи и, не поиграв со мною, не замечая, что я обижаюсь, убегает к Музлану.

— Какой большой, красивый, — ласково приговаривает. А ведь говорила, что любишь маленьких!

— Отстань, Дамка, — она обнимает Музлана, а он даже не лизнул ее руки в благодарность. Ладно, пусть, — он гость, а к гостям люди внимательны. Если с Музланом быть равнодушными, он может и обидеться. Ведь он еще не знает, какие у меня хорошие хозяева…

Бобик рвется с цепи, но на него тоже не обращают внимания…

Я сидела в будке, жалея себя и Бобика, выглядывала с обиженным видом, ждала, может, позовут. И не думают! Окружили Музлана, разглядывают, восхищаются, гладят морду, шутливо треплют обрубленные уши. А он не отвечает. Может, надоели со своими пустяками, ждал от них, наверно, чего-нибудь поважнее. Конечно, он такой большой и мужественный, привык в горах с волками драться, а тут его все поглаживают да сахар дают… Ничего, я тоже буду держать себя с достоинством.

Когда не было Музлана, все время: «Дамка» да «Бобик»… Ничего, потерплю, но когда будут ластиться ко мне — отвернусь и не подойду. Пусть догадываются, что надо не только одного Музлана любить.

Вышла хозяйка. Тоже, наверное, погладить его и кость дать.

— Любушка! — позвала тетя Катя. — Бери свою Дамку и иди сюда.

— Я сделала вид, что не слышу, пусть еще раз позовет.

— А ну, Дамка, идем гусят пасти! — крикнула еще раз Люба.

О, как я обрадовалась! Ага, Музлана не позвали, потому что он не сможет, а я уже пасла…

Хорошо Любушка не догадалась, что я обиделась на нее из-за Музлана. Надо бы захватить его с собой. Так и быть, поучила бы его смотреть за гусятами.

Все-таки, почему Музлана не позвали? Он же баранов пас, с волками дрался, здесь же ни с кем не надо драться, лишь смотреть, чтоб не разбежались, да чтоб ястреб не подкрался. Он собак боится и ни за что при нас не нападет на гусят.

— Идем пасти гусей, я тебя научу, — предложила я Музлану.

— Но люди меня не зовут.

— Идем, я зову.

Музлан уважительно посмотрел на меня.

— Не могу. Пусть человек позовет. Иди, уже вывели гусей.

И мы с Любушкой погнали гусей.

По всему лугу пасутся гусята. Гусыни ворчат, вытянув шеи. Гусята красивые — желтые грудки, серенькие спинки. Идут все разом к баночке воду пить. Устанут ходить, сядут, щиплют траву. Любушка привязала гусынь, чтоб далеко не разбредались, а то вблизи пасутся козы, овцы: как бы не подавили птенцов.

Любушка с открытой книгой сидит на пеньке. Рядом на траве Василиса Прекрасная.

Гусята наелись, устали, сели поближе друг к другу. Только несколько неугомонных щиплют травку — эти скорей вырастут и окрепнут. А один боевой все норовит уйти в сторону — мучает его любопытство: а что там подальше? Идет с криком, словно подбадривая себя. Но я не вмешиваюсь. Сейчас ему попадет от гусака. Вытянув шею, гусак ткнул тихонько озорника, и тот с криком заковылял к недовольной матери.

Пьют гусята из банки — полощутся клювами в воде, словно рыбу гоняют. Но вот гусыня случайно пролила воду. Я гавкнула, Любушка поняла. Принесла с пруда воды, накрошила еще хлеба. Гусыня ворчит, а гусь ходит вокруг Любушки и шипит устрашающе, стелет длинную шею с раскрытым клювом.

Скоро гусята полезут в пруд. Интересно посмотреть!

Ой, ястреб! Гуси загоготали, захлопали крыльями. Зазывая глупеньких детишек, которые ни о чем не догадывались. Вот ястреб стал спускаться ниже.

— Дамка, взять! — кричала Любушка.

Пиратка! Но Любушка не узнала его. Ну я тебе! Спустись, спустись-ка пониже, так схвачу… Я залаяла грозно, прыгнула. Он взлетел и поплыл, распустив крылья, в другое место. Хулиган!

Конечно, Пиратка не волк, но хитрый и быстрый, надо суметь сразу отогнать. А Музлан сумел бы? Он ведь хромает…

— Молодец, Дамка, — похвалила Любушка. — Видно, кровожадный был ястреб, никак не хотел улетать.

— Да это же наш Пиратка.

— Надоело пасти? А мне, думаешь, приятно?

— Наш Пиратка был! — крикнула я.

— Ничего, еще немножко и поведем гусят домой, Я только сердито гавкнула в ответ.




15


Андрюшка принес табель. Тетя Катя поругала его.

— Ни одной пятерки!

— Зато ни одной тройки, я хорошист. А в пятом классе у нас по каждому предмету учитель будет.

— Зубы не заговаривай, у Витальки и то две пятерки.

Теперь Андрюша забегается — то в лес, то на речку. Мама не скажет: «А ну, за уроки».

Виталька, Нина, Андрюшка и другие ребята пошли ставить палатки для пионерского лагеря, а Любушку не взяли:

— Как поставим палатки, будем там жить — тогда возьмем на целый день… А сегодня вечером приходи смотреть игру, — сказала Нина.

— Забьешь гол? — спросила Любушка.

— Постараюсь.

И вот мы остались с Любушкой вдвоем.

— Что будем делать? — со вздохом спросила она меня.

— Надо Тимку поискать, — предложила я.

— Пойти бы на рыбалку, Мария Алексеевна прошлым летом подарила мне удилище… — сказала Любушка. — Только без ребят нельзя, мама заругает. А вот у школы чинят водопровод, поглядим.

Она дала мне вареник, а сама даже не попробовала. Почему плохо ест! Ей даже попадает за это от матери.

Мы ходили по деревне до вечера, пока не начался у ребят футбол.

Как-то ребята рассуждали, где взять хорошего вратаря.

— Становись, Алеша, — предложила Нина, капитан команды.

— У меня плохая реакция.

— Попробуем.

Сначала била мяч Нина, потом Андрюшка. Только один раз Алеша не пропустил мяч.

— Да, не годишься, — сказала Нина.

— Никогда не выиграем с плохим вратарем. Становись, Андрюша. Попробуем.

Андрюша, расставив ноги, немного согнувшись, не спускал глаз с мяча. Наверно, ему сейчас мяч казался маленьким и хитрым.

— Бей! — крикнул Андрюшка. Метнулся — и мяч в руках. Смотри-ка, не испугался! А я закрыла глаза, когда Нина пнула мяч. Андрюша удивленно пощупал мяч, рассмеялся:

— Да ты нарочно в руки. Такой мяч любой возьмет! Бей в угол.

Нина ударила с разбегу. Хорошо прыгнул Андрюшка, но мяч, словно обманывая, вильнул от руки и влетел в угол. Лишь кончиками пальцев задел он его. Не боится он мяча, а я бы, наоборот, отворачивалась или убегала от него.

— У тебя мировая реакция, — сказала Нина. И броски смелые.

Андрюша снова поймал мяч, еще и еще раз… Но иногда не мог его взять, отбивал руками, ногами. Падал.

— Больно? — спрашивала Нина.

— Не спрашивай! — хмурился Андрюшка.

Было ясно: Андрюшка — настоящий вратарь!




И вот на стадионе собралось много ребят и взрослых. Заманчивая и шумная игра футбол. Никто спокойно не сидит: спорят, смеются, подбадривают играющих. Они носятся по полю изо всех сил, кричат и толкаются. А Виталька даже ножку подставляет, просто беда! И тогда в его ворота штрафной. Наша команда проигрывала. Вот уж Андрюшке досталось! Он падал и быстро вскакивал, делал сильные броски, но что поделаешь — неуловимый мяч два раза побывал в воротах! Андрюшка локти содрал до крови.

— Надень свитер! — посоветовала Нина, но он махнул рукой.

— Витальку крепче страхуйте.

Я не выдержала, встала рядом с Андрюшкой.

— Пошла отсюда! — крикнул он, Тогда я побежала играть за нашу команду, но Виталька вместо мяча пнул меня.

Андрюшке хотелось побегать, просил то одного, то другого:

— Замени!

— Что ты, мы тогда совсем пропали, — говорили ребята.

Тут ребята перестали играть — и было видно, что верх взяла Виталькина сторона. Мне было так жаль Андрюшку, но оказалось, что это не вся игра, а только «первый тайм».

Потом на нашей стороне было тихо, зато в Виталькиной команде по-прежнему кричали. Быстрей всех носилась по полю Нина. Куда там Витальке! Тут и наша команда, и болельщики не выдерживали:

— Бей!

Нина точным ударом послала мяч. Другие тоже забили по голу. Тут я почувствовала, как развеселились наши.

Витальку перестали слушать, бегали без толку, оставляли свои места.

— Пропусти еще хоть гол — получишь! — Виталька показал своему вратарю кулак.

Сестру Виталька, видно, боялся, а других толкал и получил штрафной. Еще гол! Тут он так разошелся, что его выгнали с поля.

А вот Андрюшке, наверное, скучно было. Игра шла все время у ворот противника. Он даже нарочно садился на землю. Жалко мне стало Виталькиных ребят: устали, растерялись без капитана, надо бы их подбодрить, а он ругается.

Показалось стадо, и я побежала встречать. Пастух, как всегда, шел впереди, а за ним, покачивая головами, двигались коровы. Люблю встречать коров! Они соскучились за день по дому и вот торопятся. Некоторые знают дорогу и сами идут в свой двор. Других встречают. Увидев хозяев, коровы призывно мычат, просят: «Скорей забирайте у нас молоко! Ой, не донести!»




16


С каждым днем Музлан мне нравится все больше и больше. Не избалован и даже, наверно, не привык к ласке. Не назойлив, как Бобик. Хоть погладят его, дадут хлеба — ни за что не вильнет хвостом. И как он выдерживает? Ведь невозможно быть спокойной, когда гладят или разговаривают с тобой. А Музлан с достоинством отходит в сторону или присядет рядом с Андрюшкой и будет серьезно смотреть по сторонам и лишь изредка на человека. И когда подзывают его, подходит не так, как мы, дворняжки, повизгивая, вихляя задом, поджимая хвост, визжа от восторга — ведь хочется, чтобы человек знал о твоей радости и благодарности.

Как бы стать похожей на Музлана? Вот Любушка позвала меня. Хотела, как всегда, метнуться к ней, но вспомнила: Музлан, не торопясь, идет на зов, и никто не обижается, наоборот, с восхищением глядит на него. Сделаю вид, что не расслышала. Нет, сделала вид, что расслышала, — вильнула хвостом, чтобы Любушка не обиделась, но пусть думает, что я занята: обнюхала тряпку, откинула ее, снова обнюхала. «Ну, Да-амка!» — крикнула Люба. Что же я делаю? Музлан, может, потому не торопится, что о важном думает. А я о чем думаю? Нарочно тряпку треплю. Бросилась к Любушке: не обижайся.

Чего мне равняться с Музланом? Он серьезный пес, много видел, а я что — кроме своего двора? Он дружил с умными собаками… Как он умеет себя вести! Постучит лапой в дверь летней кухни. Откроют. Посмотрит на хозяйку, а потом по сторонам, словно ему неловко просить. С рук не берет. Только с земли. Скажем, Бобка, да что там говорить, и я тоже — позови — прибегу, заранее облизываясь, знаю, будет подачка. А Музлана подзовешь — не торопится. Оно и понятно: не надо отбивать барашка от волка, не надо выручать человека из беды. Знает он, будут пустяки: дадут хлеба или конфет. А это для него не самое главное, как, скажем, для Бобика. За свою жизнь Музлан всего навидался, голодал и наедался до отвала. Набегавшись, собирая отару, намерзшись на студеном ветру, устав, как человек, он, конечно же, любил сытно поесть, обсосать мосол. Но сейчас его занимало что-то другое, может, тоска по чабанам, знакомым собакам, горам? Многое ребята рассказывают о нем. Не знаю почему, но я поняла — Музлану тоскливо в нашем дворе.

Мне иногда кажется, что он жалеет Бобика, хотя виду не показывает.

Был ли когда-нибудь он на цепи? По всему видно, не любит привязь. Зато понравилась ему Марта. Удивляюсь, чем? Когда хозяйка гонит ее в стадо, Музлан идет за ней и долго смотрит вслед.

— Пошли к Никитичне, — отвлекаю его. — И тетя Аня спрашивала про тебя. Поглядим, что делает Босой. — Но он словно не слышит.

— Ты чего же, Музлан, приуныл? Пора привыкнуть, — сказала тетя Катя. — Ладно, сейчас я вас с Дамкой угощу картофельными пирожками.

Музлан не сразу взял пирожок, посмотрел на тетю Катю, как бы спрашивая: «А вам не жалко?» Что ты, Музлан, — она всегда дает вкусненького, ешь скорей. Она радуется, когда едят и хвалят ее пирожки.

Музлан взял в зубы пирожок и еще поглядел на тетю Катю, мол, я не тороплюсь есть и вообще могу его положить. И я, Музлан, не тороплюсь, когда она дает хлеб, а вот с пирожком медлить никак не могу… До чего ты умный и терпеливый, Музлан! Попробую когда-нибудь и я так. Конечно, когда совсем буду сытая.




Тетя Катя пошла в огород! И мы за ней. Музлан внимательно смотрел, как она копала землю. Понюхал вскопанное, подошел к тете Кате, вдруг закинул ей лапы на плечи и лизнул в ухо. Она, гладя его, приговаривала:

— Ничего, привыкай к нам. Тебе неплохо будет у нас.

— Плохо, плохо, — сказала я. — Он сам не свой.

Музлан опустился на четыре лапы и медленно пошел прочь.

Почему ты уходишь? Неужели равнодушен к нашему дому?

— Тебя очень любят наши хозяева, — тявкнула я ему.

— За что? — почему-то с горечью посмотрел на меня.

Я растерялась. Да, за что? А меня за что?

— Ты нравишься людям.

— Эх, Дамка, Дамка… Скучно бродить по двору, скучно стоять возле хозяев…

Всю жизнь помогал людям, почему же ему скучно с ними? Неужели разлюбил людей?

— Я вижу во сне горы… И пастухи зовут меня. Плохо им без меня. Если бы я мог вернуться туда…

А мне кажется, милей нашей деревни нет места.

— Идем к хозяйке, — позвала я. — Она рада нам, а мы бросили ее.

— Нечего мне там делать.

Я вернулась. Тетя Катя копала, разбивая комки лопатой, а я обнюхивала мягкую землю.

— Не мешай, Дамка, а то под лопату попадешь! Посиди спокойно.

Неужели Музлан ушел, чтобы не мешать, раз уж не может помочь? А я не хочу уходить, я знаю, без меня тете Кате будет скучно.




Я проснулась от громкого крика гусей. Они заступались за «барыню», которая ушла с насиженных яиц. Непонятный все-таки народ эти гуси.

Вслед за матерью встают Тамара с Димой. Сначала у них дружный разговор.

— Даешь прикурить трактористам. Грубишь, говорят.

— Лодыря и кнутом не жалко стегануть.

— Правильно, сеструха. Ты и ко мне построже.

— А ты что думаешь? С ними ругаюсь, а на тебя сразу рапорт накатаю, имей в виду.

— Не напишешь. Брат у тебя знает, как работать…

— Вот и давал бы полторы нормы, — перебила Тамара.

— Тебе все мало, не приставай.

— Чего на свое начальство напустился? — вступился отец.

— У нее только «скорей» да «побыстрей», премии грозится лишить… Не любят ее механизаторы.

— Не нужна их любовь, пусть делают, как нужно.

Премии за перевыполнение любят получать, а поднажать, когда позарез надо, — шалишь! Ведь знают: не хватает комбайнеров, хоть разорвись.

— Да тебе не угодишь никогда!

— Не мне — земле угодите… Горох сохнет, высыпаться начнет, срочно надо убирать и вспашку делать.

— Мы из кожи лезем и ночь прихватываем.

— Не все из кожи лезут, иначе еще вчера закончили бы.

— Будет вам на день глядя, — сказал отец. — Все скопом взялись бы да и покончили с горохом. Я тоже завтра иду помогать.

— Садись, подвезу. — Тамара села на мотоцикл.

— На своих двоих скорей доберусь, — отмахнулся Дима.

Когда Дима ушел на работу, отец сказал тете Кате:

— Подумать только, какой махиной сын управляет: К-700, двести пятнадцать лошадиных сил, легко сказать! Помнишь, ехал по нашей деревне первый трактор, как раз на пасху: трещит, дымит… Старушки шли в церковь, увидели «нечистую силу», закрестились, запричитали, бросились прятаться.

Мне очень хотелось посмотреть на самый большой и сильный Димин трактор, но меня совсем расстроил Музлан. Что-то неладное с ним, а что — не пойму. Подбегу, спрошу, а он молча отвернется и уходит, глядит вдаль или подойдет к Бобику и возится с ним. Бобик рад ему сильней, чем Любушке или Андрюшке.

Музлан почему-то не может просто так ходить по двору, как я, как Бобик. Первые дни он, видно, осваивался. А потом, когда все знакомо стало, — пошел по деревне. Я опасалась за него, как бы не покусали, задир у нас хватает. А он ни одной собаки не знал. Обычно на незнакомых обязательно кто-нибудь да набросится с лаем. Никто на Музлана даже не гавкнул. Чуют, что пес серьезный.

Потом перестал по деревне ходить. Я поняла, что он не может жить, как все наши собаки. Ходил по двору, похожий на нашего хозяина, который, когда совсем ничего не делает, тоже все шагает туда-сюда. О чем он думает в это время? Про других собак-то я знаю почти все, какие они, а Музлана не понимаю. Все жду от него чего-то хорошего. Но чего? Ведь вот смотрит на меня, и, кажется, недоволен, будто говорит: «Ну чего крутишься по двору? Неужели тебе это нравится? Всю жизнь, наверно, так крутилась». Ребята звали его на речку, в лес. Идет за ними не спеша, с достоинством, зато я от радости ношусь, пока, задохнувшись от усталости, не ложусь поближе к Музлану.

Увидел его пастух и сказал Андрюшке:

— Был бы помоложе — попросил бы его у тебя.

— Старенький, пусть отдыхает. Его в геологической партии Пенсионером звали, так он сердился.

— Конечно, все хотим быть помоложе.

Но что с Музланом! Оживился, обнюхивая пастуха, закинул ему лапы на плечо, хотел даже лизнуть. Еле увел его Андрюшка домой.

— Не сердись, — пыталась сказать я. — Все у нас хорошие, не только пастух. Надо ласкаться к людям.

— Не умею.

— Поучись у меня.

— Зачем? — Музлан фыркнул. — Видел, как надоедаешь людям. Неприятно смотреть.

Но все же Музлан немного меня послушался и вечером сел возле тети Кати, стиравшей белье. Я обрадовалась: привыкай, привыкай к ней. Вот она вытерла руки полотенцем и направилась встречать корову. Смотрю, Музлан пошел следом. Вскоре они вместе привели Марту. Когда она зашла в денник и хозяйка положила перекладину, Музлан лег возле. Он и по утрам стал помогать выводить Марту. Однажды, когда с Андрюшей встретили Марту, и она ринулась зачем-то в сторону, Музлан вдруг рявкнул: «Куда пошла!» — Молодец, Музлашка, соображаешь, — похвалил Андрюша, а дома сказал: — Мама, Музлан сможет провожать и встречать Марту.

И вот утром хозяйка открыла денник и сказала:

— А ну, Музлан, веди Марту в стадо. Веди.

Музлан покрутился вокруг, словно не веря, что ему доверяют, потом подошел к Марте и гавкнул. Корова послушно зашагала через двор к открытым воротам. Музлан оглянулся на хозяйку, а она рассмеялась:

— Иди, иди, помощничек, попробуй, — доведи Марту.

И он повел. Я бежала рядом, но он не обращал на меня никакого внимания, шел потихоньку за коровой. Марта оборачивалась, приостанавливалась, но Музлан добродушно и негромко лаял. Марта пошла со стадом, и Музлан, видно, не хотел возвращаться.

— Идем домой! — позвала я. Он остановился, потянулся, радостно взвизгнул и зашагал рядом с пастухом. Пастух равнодушно взглянул на Музлана, но тот шел, не отставая. И я побежала за ним: неужели пойдет пасти? Теперь пастух посмотрел на Музлана внимательнее.

— Что, Пенсионер, не сидится?

Он опустил голову, но вдруг так взлаял, что коровы вздрогнули. Какой голос приятный! Куда нашим собакам до Музлана!

Пастух остановился. Пес подошел, поднял морду и долго-долго смотрел на него, мол, возьми меня, пригожусь.

Музлан просит, а я переживаю: «Возьмет или не возьмет?»

Пастух погладил его, улыбнулся, потрепал голову.

— Айда, Пенсионер… Учить тебя не надо. Здесь не горы, полегче.

И они пошли. А я побежала домой. Что творилось с Бобиком — будто взбесился! Где Музлан? Я хочу с ним! Не визжал, не лаял, только хрипел, терзая цепь…




Ушел, ушел с пастухом Музлан! Жалко было, что он уходит на целый день, но я и обрадовалась: снова хозяева обратят на меня внимание, снова Любушка будет со мной играть и разговаривать. Но все равно очень грустно. Никогда так со мной не было. Тетя Катя посмотрела на меня и рассмеялась:

— Что с тобой, горюшко? Хвост поджала, голову к земле гнешь, словно провинилась. Какая у тебя-то печаль?

Ну что тут ответишь!

— Уж не по Музлану ли скучаешь?

Я так и подпрыгнула. Да, да — вот почему мне грустно! Я забегала по двору. Как он там? Есть коровы смирные, а есть такие, что и на рога могут поддеть, это не овцы. Сумеет ли Музлан пасти? Не будет ли пастух его ругать?

Ох, Любушка, скорей бы коров пригнали…

— Сейчас принесу хлеба с маслом, — сказала Любушка. Будто кроме еды мне ничего не надо… Я залезла а будку и стала ждать. А потом выбежала за деревню, прислушалась: не замычат ли вдали коровы, не защелкает ли бич, не услышу ли приятный лай Музлана?… Знала, что еще рано, но я ждала, ждала…




17


Дима в летней кухне ест и все поглядывает на часы.

— Да поешь путем.

— Некогда, мама, сегодня кончаем сеять.

Понимаю тебя, Дима: устаешь. Даже ни одного фокуса ребятам не показал. Помнишь, говорил: «Расклеим афиши: Сегодня в клубе выступает Дамка с заслуженным дрессировщиком, учеником всемирно известного Владимира Дурова». Учил лаять, ходить на лапах, плясать под балалайку. «Не мучь Дамку, — заступалась Любушка, — она устала».

Нет, я не уставала, было интересно, хотела как можно лучше сделать, чтобы ты был доволен. Иногда только надоедало повторять одно и то же. Но я гордилась, когда ты хвалил меня… Правда, с мячом так и не научил играть. Не знаю, что с ним делать. Даже в пасть не могу взять. Хочу схватить, а он катится. Но как остановить его? Бегу, бегу за ним, начинаю играть, а он все катится, убегает…

Дима ушел. Теперь буду Любушку ждать. Она просыпается позже всех, но сегодня поднялась рано — мать еще корову доила. Ходила по двору, поглядывая, как Бобик хватает за уши Музлана. Налила нам супу, дала по большому куску хлеба.

— Чего чуть свет встала? — удивилась мать, выходя с ведром из коровника. — Выпьешь парного?

— Не хочу.

Любушке нравится слово «не хочу», а по-моему, это самое противное слово. Да и хозяйке оно очень не нравится, даже ругает Любушку или Андрюшку, когда они говорят «не хочу»!

Тетя Катя пропускала через сепаратор молоко. Погнали коров.

— Любушка, выпусти Марту. — крикнула мать.

Девочка открыла ворота, Марта, мотая головой, пошла, следом двинулся Музлан. Завизжал Бобик. Посмотрев с хитрой улыбкой на летнюю кухню, Любушка тихонько подозвала Музлана.

— Сейчас с Бобиком пойдешь, — она быстро развязала ошейник.

Музлан побежал к пастуху. Бобик прыгал, не понимая.

— Иди, — приказала я.

И он, вот чудо, послушался: побежал за мной, оглядываясь на Любушку.

Мы догнали Музлана. Бобик, радуясь, что может подбежать к человеку, с громким лаем подлетел к пастуху. А тот взмахнул кнутом, и Бобик с криком бросился прочь.

— Ах, ворюга!

— Дядя Митя, не бейте! — Любушка подбежала к пастуху. — Возьмите Бобку! Хочет с Музланом пасти коров. Без Музлана скучает.

— Раз ты просишь, — улыбнулся пастух и приказал: — Боб, ко мне!

Бобик умоляюще взглянул на кнут, замотал опущенной головой, медленно подходя к пастуху, мол, буду слушаться.

— Беги за Музланом, — сказал пастух.

Бобик догнал друга, и они пошли вместе: старый, умный Музлан и мой молодой, еще глупый сын. От радости у меня сразу перестали болеть ноги. Музлан научит Бобку пасти!

Когда мы вернулись домой, мать сердито спросила Любушку:

— Ты отпустила Бобика?

— Я, — гордо ответила девочка. — Бобик теперь с Музланом пасет.

— Ну и сообразила. — Мать рассмеялась. — Сейчас заявится, как миленький.

— Не заявится, — сказала Любушка.

— Разве будет дворняжка смотреть за скотом, а особенно наш лодырь Бобка? С коровами побудь целый день на жаре да на холоде, на ветру, на дожде. Не всякий вытерпит.

Мой Бобик вытерпит!




И тут, Любушка, мы с тобой заметили Тимку с Шариком: они крались к нашим соседям. Я зарычала на Шарика: неспроста он пришел с Тимкой, но Любушка схватила меня.

— Молчи, а то спугнешь Тима.

Шарик влетел во двор, схватил цыпленка и выскочил. Курица печально кричала. Никто не заметил подлости Шарика, даже Любушка.

— Видишь, Тим соскучился и пришел, — обрадовалась Любушка.

— Шарик утащил цыпленка! — взвыла я.

Озираясь, Тим вошел во двор, запрыгнул на крыльцо. Задрав морду, он завыл. Потом, повизгивая, стал царапать дверь.

— Бедный, какой худющий — сказала Любушка. — Давай потихоньку подойдем и возьмем, только не лай, а то спугнешь.

Но тут вышла новая хозяйка дома.

— Пошел отсюда, — закричала она.

Тимка взвизгнул и выскочил со двора.

— Зачем ругаете, это же Тимоша! — чуть не плача, сказала Любушка.

— Три цыпленка пропали.

— Это же Тимофей! Он не ест живых цыплят, только жареных.

— Ишь, князь нашелся.

— Он привык здесь жить, может, возьмете?

— Не разводим собак.

— Тима редкий альбинос.

— Бог с ним, с альбиносом. Не любим мы собак.

— Не любите? — удивилась Любушка. — Нарочно наговариваете на себя.

— Скажи, какая догадливая, — хозяйка захлопнула дверь.

— Пойдем искать, — губы у Любы дрожали — вот-вот заплачет.

Он, наверное, возле птицефермы с Шариком околачивается, — подумала я. — Может, разыщу и приведу, — и я припустила изо всех сил. Нет, пожалуй, у птичника их не найти. Шарик там попел в капкан. Оказались возле силосной ямы. Когда подбежала, Тимка с куриной головой в зубах спрятался за Шарика.

— Учишь?

— Учу, — ответил нагло Шарик.

— Тимофей, идем домой, — позвала я.

— У меня нет дома!

— С нами будешь жить.

— Нужен я вам! Все равно прогоните!

— Все тебе обрадуются.

— Не пойдет, — вскинул голову Шарик. — Он свободный пес… Люди не любят собак, только притворяются добрыми. Держат нас, чтобы мы лаяли до хрипоты и сторожили двор.

Наверно, я потеряла на миг разум: прыгнула на Шарика, вцепилась в ухо. Он ударил меня лапами и отскочил. Я снова бросилась. Он бил, кусал, а я вцепилась в него зубами. Он укусил меня за больную ногу, и я, взвыв, упала.

— Не трогай Дамку! — Тимка оттолкнул Шарика.

— Ну иди, иди с ней, — заорал Шарик. — Тебя посадят на цепь или убьют. — Он схватил куриную голову и медленно, оглядываясь, пошел.

Тимка метался от меня к Шарику. Он стал вором, как Шарик. За ним гоняются. Вместо хлеба — камень да палку кидают… Если б жива была хозяйка…

— Ой, Тима, Тима, что ж ты наделал! Идем со мной к Любушке!..

Я поднялась и упала от боли. Задние ноги не слушались.

— Идем, Любушка примет, никто тебя не тронет, — умоляла я.

— Ты о себе думай, — словно от холода, дрожал Тимка. — Знаешь, тянет к дому… Тоскую. Ночью приду, посижу на крылечке… Вдруг — выйдет Мария Алексеевна, всплеснет руками, какой, мол, ты стал…

Я ползла, а он понуро шел за мной. Показались коровы. Впереди с кнутом на плече шел пастух. Где-то позади стада лаял Бобик.

Коровы нетерпеливо и устало мычат: скорей, скорей домой! За день соскучились по хозяевам… Зато утром буренушки мычат бодро — хочется скорее на простор, к зеленой траве, к солнцу… Я всегда радуюсь, когда они собираются в стадо и идут, идут из деревни на простор. Кому охота в коровнике стоять! Но раньше вечерами никогда не ждала коров, а теперь жду. Так и кажется, что увижу совсем другого Бобика — важного, гордого. Возьмет да и пробежит мимо меня, мол, некогда… Еще бы — послушный помощник пастуха, верный помощник Музлана… Лишь бы при виде Бобика и Музлана не завизжать, не запрыгать от радости.

— Идем, идем к Музлану, к Бобику, — звала я Тимку. Он дрожал, видно, хотел пойти, но боялся. Оглянувшись на пастуха, Тим лизнул меня:

— Хорошая ты, Дамка. Прощай. — И побежал к Шарику.

— Вернись! — закричала я.

— Дамка, ты скулишь! — удивился пастух. — Что с тобой?

— Плохо тебе? — подошел Музлан.

— Плохо, — призналась я. — Тимка ушел!

— С Шариком бродит. Я тоже звал его. — Музлан вздохнул. — Глупый пес.

Пастух взял меня на руки.

— Ничего, отлежишься — полегчает. Старость, брат, не в радость. У меня ноги тоже хандрят… А Бобик твой молодец, не подумал бы.

Я услышала родной лай! Бобик подгонял стадо. Музлан с укоризной поглядывал на него, мол, зачем голосить, коровы не разбредаются, к дому подходим. Я ласково лизнула Бобика в нос: умница ты у меня! Музлан, пусть лает мой Бобик, ему хочется показать людям, какой он старательный пастух. Ведь верно, он старательный?




18


Лето! Лето! Все радуются лету, кроме Тамары.

— Ой, похудела, день и ночь на мотоцикле, — сокрушалась мать.

А дочь рассмеялась и скорей снова в поле поехала. Однажды и Любушку взяла. Хозяюшка хотела и меня посадить в коляску.

— Тут близко, добежит, — сказала Тамара. — Балуешь ты ее.

Я бегала недавно по этой дороге. Пшеница была совсем низкой, а сейчас подросла, стеной стоит! Мы зашли в поле.

— Видишь, Люба, земля потрескалась… Если скоро не будет дождя, пшеница выбросит пустой колос.

— Почему нет дождя? — спросила Любушка.

— Почему-то дождь нужен всем. Только и говорят: дождь, дождь… А когда много-много идет, говорят: совсем залил, все погниет… Сами просят, а потом ругают.

— Здорово рассуждаешь, — Тамара рассмеялась. — Люди хотят, чтобы дождь был вовремя, когда нужно земле.




Летом гуси и утки день и ночь на воде — гогочут, крякают довольно…

И люди тоже любят купаться. Помнишь, Любушка, давно-давно Дима учил меня плавать. Он не бросал меня в речку, а ласково звал. Я бегала вдоль берега и все никак не решалась, но так хотелось угодить Диме и вместе поплавать! Он брал меня на руки и лез в воду.

— Ну-ну, Дамка, смелей. Будешь чемпионкой среди наших собак.

Хотелось привыкнуть купаться, радоваться и звонко лаять в воде, но неприятно было, дух захватывало. От страха даже визжать не могла.

Уехал Дима, так и не научил как следует плавать. А вчера Виталька учил! Тебя не было, ты бы пожалела меня, ну ничего, я терпела. Разве научишь даже самую умную собаку, если бросать ее в воду? Плыла ради Андрюши, пусть погордится мной! Но обидно, что Виталька бросил меня неожиданно в воду, — рот от испуга открылся и язык высунулся — нахлебалась воды. Но скорей пасть сомкнула, даже чуть-чуть не визгнула. Глаза сделала веселые, ведь все смотрели на меня. Плыла медленно к берегу, пусть думают, что мне тоже приятно в воде. Смотри, Андрей, как плыву к тебе! Подбежала к Андрюшке, но тут появился Виталька.

— Отряхнись, мокрая курица, — сказал он. — Почаще купайся, тогда не будешь дрожать.




Тот страшный день начался шумным ливнем с градом. Помнишь, Любушка, как ты носилась по двору, собирая градинки?

— Намокла, негодница! — мать затащила тебя под навес кухни.

— Знаешь, как больно! Не было бы платка, много шишек настукали бы! А одна ка-ак стукнет, думала, камешек!.. Ой большие, как бусы! Помнишь, ты на день рождения бусы подарила. А что я подарю тебе?

— Воспаление легких подаришь… А ну попей горячего молочка.

— Не хочу. Ладно, лучше чаю.

Я забилась в будку, выглядывая одним глазом. Музлан с Бобиком ждали Марту у дверей коровника. Она тоже высунула голову и ждала, когда перестанет дождь. Но вот он кончился.

— Мама, хватит дождя, а то все раскиснет, да? — спросила Люба.

— Маловато, только пыль прибил. Земле-то много надо, накалилась без дождей, да жара какая была, на редкость… Денек бы целый лил — радехонька бы была земля, ожила… А тут еще град.

— Все равно дождь. Град растает — влага будет, — говорит Тамара.

— Влага влаге рознь. Град может побить завязь помидоров, колок и зерновые может положить, так исхлестать…

— Значит, на тройку!

— Чего, чего? — не поняла мать.

— Это я отметку поставила дождю. Троечку хватит ему?

— За глаза, — мать рассмеялась. — Жадный, большего не стоит.

Дождь кончился. Выглянуло солнышко. Ребята побежали на речку. Там они будут плести из прутиков корзины. И ты, Любушка, решила идти с ними.

Мне что-то не хотелось вылезать из будки, словно чувствовала несчастье. Ты уговаривала Музлана — тоже почему-то не желал идти. А Бобик готов бежать за тобой, моя хозяюшка, хоть куда. Все же я пошла: не могу пустить тебя одну! Ребята ведь не будут обращать на тебя внимания.

— Музлан, не ленись! Мама, скажи ему!

— Погуляй, пастух, — сказала мать. — Если развидняется погодка, попозже погоните стадо.

Но Музлан словно не слышал, тихо полаял, зовя Марту, грустно выглядывающую из проема сарая.

— Иди, Музлан, иди — приказывала тетя Катя. Он недовольно посмотрел на Марту и пошел с нами. Ребята шли впереди нас.

— Немного поговорим, ладно? — сказала Любушка. — Мы сейчас посмотрим, как ребята плетут и потихонечку уйдем… Не то, что я боюсь одна поплыть, но с вами веселей. Маму я, конечно, завтра рано-рано поздравлю, поцелую, но ведь все подарки дарят, а я что? Нарву больших лилий. Конечно, они быстро вянут, но в вазе с водой все равно немного постоят. И еще сделаю из лилий гирлянды, Нина поможет.

Любушка перестала говорить, и я понеслась вперед к ребятам. Я люблю с ними ходить в лес, на речку. Только они медленно ходят.

Вот и речка. Ребята вытащили из шалаша прутики, недоделанные корзины и принялись за работу. Мы с Любушкой немного посмотрели и потихоньку пошли. Бобик и Музлан с нами. Мы шли, шли вдоль берега. Тут густо росла ольха, а в воде белели кувшинки.

— Видите, как много… Я не боюсь. Если бы Нина была, мы вдвоем поплыли бы… А ребят хоть проси, хоть нет, скажут, лилии не дарят, мол, сразу завянут… Но ничего, бояться не нужно. Сяду на плот, подплыву и быстро нарву. — Она прыгнула на плот. — Все не уместимся, поглядите, как рвать буду. Хотите, лайте. Только камыши мешают плыть, но плот они не задерживают. Шестом буду грести изо всех сил. Не очень глубоко, ребята здесь рыбу всегда ловят.

Бобик не согласился сидеть на берегу, забежал на плот. А я побоялась, Музлан тревожно залаял, уцепился лапами за плот, не пускал, а ты все равно оттолкнулась шестом.

— Возьми меня! — крикнул Музлан.

Ах, мне тоже надо было заскочить на плот, будь что будет!

Бобик визжал от радости.

Раздвигая камыши, плот приблизился к тому месту, где белело много лилий. Встав на колени, нагнувшись, Любушка тянулась к цветам, рвала их с длинными стеблями и клала рядом.

Хватит, уже много! Вот ты потянулась и… бултых, нет тебя! Бобик бросился за тобой! Он визжал, захлебываясь, вот уже и его нет! Музлан прыгнул и поплыл. Я совсем растерялась, лаяла на берегу. Музлан вынырнул — в зубах держал за плащ тебя, Любушка. Скорей, скорей, Музлан! Он вытащил тебя на берег. Мы лизали тебе лицо и лаяли, зовя людей на помощь. И вдруг ты открыла глаза, заплакала, обхватив Музлана. Потом огляделась:

— А где Бобик? — испугалась ты. — Спасите Бобика! — И толкнула Музлана. — Музлан, плыви!

И Музлан поплыл… Тут появились ребята.

— Спасите Бобика! — заплакала ты. — Мы за лилиями плыли!

— Спасите Бобика, — скулила я, а Виталька спокойно сказал:

— Собака не утонет. Выплыл где-нибудь.

— Нет, нет! Я держала его за ноги… Вот так держала, — ты, Любушка, сжимала и разжимала пальцы. — Я схватилась за него, он хотел меня вытащить, а сам утонул.

— Никуда он не денется, найдется, вот увидишь. Идем домой, — тянул тебя Андрюшка. — Зачем купалась без меня? Мать тебе задаст жару.

Но ты, закрыв ладонями лицо, уткнулась в землю:

— И не пойду, и не пойду! Спасите Бобика!

— Ладно, посмотрю. Я там сеть поставил, — Виталька разделся и поплыл. Концы сети были привязаны к кустам ольхи. Виталька постепенно выбирал сеть. И вдруг вытащил запутавшегося в сетях Бобика… Я кинулась к нему, вставай, вставай! Попрыгай, попрыгай. Ребята трясли Бобика… Ты взяла его за голову.

— Бобик, ну милый, ну открой глаза!

— Как еще Любушка в сеть не попала, — сердито сказали ребята.

— Кто разрешил? — закричала Любушка на Витальку. — Я знаю, запрещают это. Только удочкой можно ловить, а ты сеть всегда ставишь.

— Только один раз поставил.

— Не ври, не ври, все равно всем расскажу.

Свернутая сеть лежала у ног Витальки. Любушка схватила ее и бросила в воду. Виталька молча полез за сетью, Любушка не пускала его, держа за руку. Я рычала на Витальку. Музлан подошел к нему и тоже залаял громовым басом.

— С ума сошли, — испугался Виталька.

— Не шуми, раз виноват, — сказал Андрюша. — И Любушка могла бы утонуть из-за твоей сети.

— Кто же знал, — бормотал Виталька.




Не услышу больше его звонкого лая!

Не попрыгает он утром по двору, не пойдет больше со стадом!

Я спряталась в будке и выла. Прохожий сказал: «Дамка с ума сходит». Замолчала, зажав лапами морду… Музлан то ходит по двору, то ляжет возле меня, сочувственно заглядывая в глаза.

Утром хозяйка выводит Марту, Музлан, как обычно, идет за ней, но у калитки сядет. Гавкнет. Подбежит к будке, заглянет, хрипло залает, забегает по двору, словно ищет Бобика. Да, остался он без друга!

— Ты чего? — хозяйка дает хлеба, но Музлан отворачивается. Стоит перед ней понуро, что-то ожидая. — Заболел? Не хочешь идти? Ну посиди дома.

Музлан жалобно глядит на хозяйку и кружится вокруг нее.

Что с тобой? Никогда не был таким?

— Бобика-то нет, — хочу напомнить. — Забыли, да?

— Тоже не ешь, Дамка? Что это с вами? Ах, да. Ну что ж, милые, делать, жалко Бобика, но не вернешь. Иди, Музлан.

Вечером я побежала встречать стадо. Скорей увидеть Музлана!

Мы вместе привели Марту.

— Смотри, Дамка помогает, — удивилась хозяйка.

Я лежала смирно. Почему все время молчишь, Музлан? Расскажи, как жил там, далеко-далеко.

Он задумчиво положил голову на лапы. Поглядел с тоской.

— Там горы… Здесь хорошо, Дамка. Но нет ничего милее гор… Пасли мы тысячи овец. Буря зимой обрушится на отары, разбредутся овцы. Мы все собаки, быстрые и чуткие, — найдем, соберем… — Музлан улыбнулся. — Мне кажется по горам легче ходить, чем здесь по равнине. Привык по склонам бегать, по камням прыгать…

— Пастухам с вами легко, наверно?

— Всякое бывает. Но человека в обиду не даем. Если заблудится — выведем, если волки нападут — отобьем. Любят чабаны собак, всегда последним куском делятся.




19


Ты задумала куда-то идти и стала рассуждать сама с собой, забыв, что я тебя понимаю: «Брать Дамку или нет?» И я уже не радуюсь, моя хозяюшка. А знаешь, когда собака радуется? Нет у собаки радости без человека. Она всегда ждет его… А я всегда жду тебя, Любушка! А ты хочешь пойти без меня. Почему?

— Одной скучно, — сказала ты наконец, — возьму-ка я Дамку.




Мы идем рано-рано… Я бегаю то вперед, то назад или в сторону, а ты волнуешься: вдруг потеряюсь? Останавливаешься и машешь руками, кричишь: «Дамка, я здесь!» Всегда думаешь: если не смотрю на тебя или далеко убежала, значит, не вижу. А я всегда тебя вижу!

И еще, знаешь, когда не понимаешь меня? Вот устану от прыганья, положу голову тебе на колени, а тебе кажется, что я недовольна.

— Чего исподлобья смотришь, злишься, да? Не смотри так.




Мы шли по дороге в пионерский лагерь.

— Слышишь, Дамка, если будем быстро идти, — успеем линейку посмотреть. Увидишь, как обрадуются нам в лагере, закричат: «А к нам Любушка с Дамкой пришли!»

Кончилось поле, и мы пошли по лесной тропинке.

— Иди впереди, а я за тобой… Ты пограничная собака, понятно? Иди, а я буду петь.

Когда Любушка со мной разговаривает, она забывает, что я собака. И я забываю и думаю, будто я — маленький, как и она, человек! Да, я чувствую себя человеком!.. Она иногда говорит со мной так, как с ней говорят взрослые. Как будто Любушка взрослая, а я маленькая девочка.

— Ты, Дамка, наверно, по лесу одна никогда не ходила. Я тоже. Вдвоем лучше, а лучше всего с Андрюшкой или целым отрядом…

Любушка зачем-то остановилась, поглядела на деревья.

— Тихо. Никого совсем нет. Вот если бы не было тропинки, мы заблудились бы.

— Ну что ты! Со мной не заблудишься!

Мы вышли на большую поляну. Любушка замолчала и вдруг изо всех сил, словно за нами кто гнался, бросилась бежать к лагерю. Не доходя до ворот, остановилась.

— Видишь, у меня красный галстук, — сказала она мне. — Тамара подарила… Похожа на пионерку?




У ворот стоял мальчик с красной повязкой.

— Пионерка Любушка Никитина на праздник космонавтов явилась. — И отдала салют. А мальчик глядел то на Любу, то на меня, словно бы хотел еще что-то увидеть.

— Мы хотим утреннюю линейку посмотреть.

— Уже кончилась.

— Ой, как плохо… А космонавт когда полетит?

— Не скажу. Это секрет.

— Я знаю! Вина полетит, Виталькина сестра.

— Первым полетит мальчик, — сказал дежурный. Все отряды ушли на прополку свеклы, и Андрюшка твой. Иди на карусели покатайся.

Когда мы отошли от дежурного, Любушка погладила меня.

— Хитрый, про карусель говорит. Покататься успеем. Сначала узнаем секрет — где спрятали ракету.

Если бы я знала, что такое ракета!

Меня больше тянуло к домику, стоявшему в стороне. Оттуда вкусно пахло, как из нашей кухни. В двери появилась женщина в белом халате. Но без Любы я все же побоялась к ней подойти.

Из палатки вышла Андрюшкина учительница.

— В гости к нам? Как же тебя мама отпустила?

— Хочу посмотреть, как полетит ракета.

— Это вечером. Папа придет на наш праздник?

— Может, придет… Не беспокойтесь, дорогу знаю, с Дамкой пойдем.

— Если пришла, не уходи. На машине поедешь, есть хочешь?

— Хотим, — ответила я и побежала к дому, откуда вкусно пахло, но Любушка почему-то не торопилась туда, а скорей к карусели. А меня все же ноги сами понесли к столовой. Повариха налила мне супу. Спать после еды я не стала, ведь надо обежать лагерь, все осмотреть. Может, ракету для Любушки найду!

На краю леса, возле пруда, увидела что-то высокое, белое, обложенное ветками. Наверно, ракета? Я примчалась к Любушке на карусель:

— Нашла ракету!

— Дамка хочет покататься, — сказала незнакомая девочка.

— Что ты, — воскликнула Любушка. — Она трусиха!

— Зачем же ты так? Я нашла ракету! Идем! — потянула я Любашу. Но девочка осторожно взяла меня на руки и посадила на колени.

— Не урони, — предупредила Любушка и стала толкать карусель. И вот все замелькало. Ничего приятного, а девочки радовались. Лишь бы не заметили моего испуга. Хотелось спрыгнуть, но девочка крепко держала меня. Я прижалась к ней, закрыла глаза.

— Ой, как дрожит Дамка, — сказала она, отпуская меня на землю.

Еще бы! Я же первый раз катаюсь. Как бы намекнуть, что знаю, где ракета.

Но тут раздались звуки горна и барабана, мы побежали к воротам. Люблю, когда играет горн и бьет барабан! Люблю, когда идут строем ребята и поют!

Ребята шли в ногу.

— Экипажи, на месте! Раз-два, стой! — скомандовал самый главный. — Можно разойтись!

Обрадовались Любушке. А Нина даже на руках ее покружила.

— А как там наши живут?

— Хорошо живут. — Любушка хитровато поглядывала на Нину. — А я все знаю!

— Что знаешь? — допытывались девочки.

— Секрет, правда, Нина? Не беспокойся, ни-ни…

Нина пожала плечами, не поняла Любушку. Зато Андрюшка совсем не обрадовался нам.

— Из дому сбежала? — строго спросил он.

— Хоть сейчас иди, спроси, мама сама скажет, что отпустила.

А Андрюшка покачал головой, словно хотел, как тетя Катя, сказать: «Беда с тобой».

— И Дамку притащила!

— Хочешь знать, собака в лагере очень нужна.

Мне было жалко Любушку, Андрюшка не хотел ее понимать, а я-то знаю, как это обидно.

— После обеда провожу домой, — сказал Андрюшка.

— Учительница на машину нас с Дамкой посадит, она сказала сама, не веришь? Спроси хоть сейчас.

— Ладно, идем, посмотришь нашу палатку, — и взял Любушку за руку. Обо мне даже не вспомнил. Стало немножко грустно. А ребята выносили из столовой кто хлеба, кто косточку. Думали, раз я невеселая, значит, голодная.

На всякий случай уносила все за столовую и там закапывала.

А ребята стали смеяться:

— Ты, оказывается, жадная.

А ведь я не для себя прячу. Вдруг Тимка сюда придет.

— Нечего издеваться над собакой, — заступилась Нина. — И люди тоже бывают жадные… Оставим Дамку в лагере и перестанет прятать.

И все захотели, чтобы я жила тут. Но как же я Любушку одну оставлю? О ней-то совсем они забыли.




После обеда малыши легли спать. А старшие ребята вынесли из леса и поставили на поляну серебристую ракету. Я обнюхала ее. Пахнет клеем, и смолой, и материей, и пылью, и краской. Мне-то можно к ракете, а вот когда ребята бросились к ней, — не тут-то было, — даже близко не подпустили! И так и эдак к часовым — строгие. Свои вроде все, а не подойдешь. Хорошо быть собакой: хоть куда пролезешь!

Любушка молча глядела на часового, заложив руки за спину, — значит, что-то задумала.

— А мне можно, я же гость… Видел, моя Дамка к ракете подходила? И я быстренько посмотрю.

— Только скорей, а то мне влетит.

Любушка обошла ракету кругом, приговаривая:

— Она, наверно, не горячая пока, а потом будет горячая, как печка, если много угля положишь… — Коснулась пальцами обшивки. — Ой, почему-то мягкая. Такая не бывает. Как же Нина полетит в мягкой? — Любушка подбежала к часовому. — Ракета не железная.

— Зачем трогала?

— Не знаю. Она же не крепкая, матерчатая.

— Знаешь ты много, — часовой вдруг подозвал меня. — Иди-ка сюда, Дамка. — Он взял меня зачем-то на руки.




— Чужих не боится. И не злая. И легкая. А что, если правда Дамке полететь, вот интересно… Беги, девочка, к «Главному конструктору» и попроси его. Скорей, а то опоздаешь!




И мы с Любушкой побежали разыскивать «Главного конструктора». Увидели Андрюшку с Виталькой. По дороге Андрюша засомневался.

— Нет, наша Дамка не годится, вот Музлан или Найда…

Виталька присел и вдруг погладил меня.

— Годишься, Дамка! Пошли, Андрюша, пошли…

Мы зашли в палатку. «Главный конструктор» сидел за столиком и что-то писал. Виталька с Любушкой сказали обо мне. «Главный конструктор» подумал немного и сразу повеселел.

— Хорошая идея. Пусть летит, но нужна ее биография.

— Какая биография? — спросила Любушка насторожившись.

Защитница ты моя!

— Надо рассказать, как прожила Дамка жизнь, какие дела сделала, какие поступки совершила. Это нужно для сообщения о полете.

Ребята наперебой начали меня расхваливать, а я, застеснявшись, отошла в сторону. Что они хотят со мной сделать? И Виталька хвалит, что подозрительно. Раньше совсем не любил меня. Если бы он плохое задумал, Любушка ни за что бы не согласилась. Но ведь и она тоже хочет, чтобы я «полетела», значит, это хорошо. Ладно, я согласна, только немного боюсь.

— Лишь бы Дамка Володю не испугалась, — сказал «Главный конструктор». — И ребят. Будет необычная обстановка.

— Что вы! — сказала Любушка. — Не забоится.

Ой, Любушка, чему же радоваться?

— Все же может удрать, — сказал Виталька, снимая ремень. — Дырочку проколем, и готов ошейник.

Ошейник я не любила, но Любушка почему-то повеселела и помогла Витальке надеть его. Любушка, а, может, плохо мне будет?

В палатку вошли Нина и какой-то мальчик, одинаково одетые во что-то непонятное. И Любушка воскликнула:

— Красивые скафандры! Нина, ты тоже полетишь?

— Пока нет, я дублер, — не так уже весело ответила Нина.

Что такое «дублер»? Здесь, в лагере, много незнакомых слов произносят, но, может, постепенно узнаю, что это такое. «Главный конструктор» — я его уже немножко знаю. Вот он сказал:

— Володя, полетишь вместе с Дамкой.

Володя удивленно посмотрел на меня.

— Вот здорово! — рассмеялся он и взял меня на руки, а я глядела умоляюще на Любушку, мол, забери меня или мне лучше убежать? Я бы к Нине охотнее пошла. Но Нина меня только погладила.

— Держись, Дамка, повезло тебе, — сказала она.

Любушка трепала меня за уши, стараясь развеселить:

— Не бойся! Буду ждать тебя!

Любушка, куда меня тащат? Идем со мной, Любушка! Я не хочу без тебя! Почему тебя не берут?

Володя нес и нес меня куда-то. Нина шла рядом… За воротами стояла машина, украшенная цветами. Сели в нее и поехали по лагерю. Почему Любушку не взяли? Машина остановилась, и кто-то скомандовал:

— Торжественную линейку пионерской космической республики считаю открытой! Республика, смирно! Космонавты едут на космодром!

Вокруг было много ребят. Они стояли молча и внимательно смотрели на нас. Странно смотрели, словно давно ждали нас, и мы были для них самыми дорогими гостями. Но почему они молчат? Почему не бегают? Никогда не видела их такими смирными: хоть бы кто-нибудь засмеялся или крикнул: «Дамка, Дамка!» А где Любушка? Кажется, вот она — пристроилась в конце самого младшего отряда.

Вышел Володя, потянул меня за поводок. Так хотелось убежать к Любушке. Я рвалась, а Володя говорил: «Рядом, Дамка!» «Не бойся, Дамка», — тихо повторяла Нина. Ее голос успокоил меня. Хоть бы рядом шла, а то почему-то позади нас. Мы направились к поблескивающей ракете. Она стояла рядом с деревьями.

Загорнил Андрюша, забарабанил Виталька. И вот снова стало тихо. Из репродуктора гулко донеслось:

— Работают все радиостанции космической пионерской республики!

В 18 часов 10 минут со стартовой площадки республики будет произведен запуск космического корабля «Гагарин». Полетит космонавт Владимир Семенов и собака Дамка. Владимиру четырнадцать лет. Родился в деревне Красивка. Отец — механизатор, мать — доярка. В этом году Владимир Семенов вступил в ряды комсомола. Отличник.

Впервые в мире вместе с человеком полетит собака! Дамка — прекрасная дворняжка, ее все любят в деревне, и здесь ребята успели ее полюбить. Она будет верным помощником Володи Семенова! Полет рассчитан на сутки. Завтра будем встречать Владимира Семенова и Дамку.

Володя взял меня на руки и сказал громко:

— Дорогие пионеры и октябрята! Вступая на борт корабля «Гагарин», мы с Дамкой, конечно, волнуемся! Спасибо за большое доверие. До скорой встречи, дорогие друзья! Поехали!

Мы с Володей пошли к ракете. Дублер Нина и «Главный конструктор», старший вожатый, провожали нас. Нина открыла дверцу, и Володя вошел вместе со мной в ракету. Я пыталась вырваться, но у Володи голос хороший, и я успокоилась. Я услышала команду «Главного конструктора»:

— 9-8-7-6-5-4-3-2-1… Пуск!

И вдруг стало темно, запахло дымом. Я закашлялась, а Володя сказал: «Потерпи…» Он открыл дверцу, ничего не было видно: вокруг клубился дым. Мы быстро направились в лес. На тропинке стояла на привязи лошадь. Володя положил меня на седло и, придерживая, вспрыгнул сам. «Главный конструктор» подал Володе поводья:

— В добрый путь! Не заблудишься?

— Что вы — дорогу знаю как свои пять пальцев.




И мы поскакали. Так трясло, что казалось вот-вот сползу с седла, но Володя крепко поддерживал, то и дело говоря: «Не бойся, Дамка, скоро лагерь!» Значит, снова вернемся назад, но куда же мы едем? Если бы в наш лагерь, я учуяла бы запах ребят и дыма.

Кажется, долго ехали, пока не увидели ворота, такие же, как в нашем лагере. Да, это оказался лагерь, но совсем другой. Володя снял с моей шеи поводок: «Зачем он нужен? Пусть видят, какая ты самостоятельная». У ворот стояло много совсем незнакомых ребят. Едва мы остановились, они подняли руки и что-то хором крикнули: я не очень-то разобрала, но кажется: «Пионерский привет космонавту Володе Семенову! Добро пожаловать!»

Пионеры повели нас к палаткам. Володя рассказывал о своем лагере. Но никто ему не давал за это ни конфет, ни булок, ни мяса, ни пряников. А меня прямо замучили, все что-нибудь подносят и приговаривают: «Ешь, Дамка». Заставляют есть, есть! Как будто я приехала сюда за едой! Мне, наверное, больше обрадовались, чем Володе. Хорошие ребята, не хуже, чем из нашего лагеря. «Оставайся насовсем, Дамка», — упрашивали меня, особенно девочки. Но разве могу покинуть Любушку, ведь ждет-не дождется меня.

Как подумала о Любушке — сразу заскулила… Как бы убежать? Но вот раздался горн, и все пошли в столовую, а мне наказали: «Посиди: мы быстро поужинаем».




Я вышла за ворота, и хотя мне было жаль расставаться с Володей и новыми ребятами, помчалась изо всех лап назад по той же дороге, где еще стоял запах лошади, на которой мы ехали. Я торопилась, будто с Любушкой без меня могло случиться плохое… Влетела в лагерь и на том месте, где недавно стояла ракета, увидела Любушку с Андрюшей и Виталькой. От радости я задохнулась и прилегла.

— Чего разнюнилась? — упрекал Любушку брат.

— Не хочу домой, пока не вернется Дамка.

— Дамка здесь! — подпрыгнула я.

Любушка обхватила меня, говоря: «Вернулась, вернулась!» Андрюша тоже, было, обрадовался, но вдруг рассердился:

— Ах, предательница, трус… Убежала, бросила Володю!

Пристыженная, я мотала головой, не решаясь подойти к нему.

А Виталька присел и погладил меня.

— Все правильно, не ругай ее. Собаки сильней скучают, чем люди, Дамка не могла долго оставаться на новой планете, и Володя, наверное, ее отпустил… Пусть, мол, прилетит на нашу планету и передаст, что с Володей все в порядке. Верно, Дамка?

Все-таки Виталька сильно переменился…

По радио неслись позывные: пи-би, пи-би… «Как уже сообщалось, полет корабля прошел отлично. Сели в заданном районе. Встретили космонавтов празднично. На пресс-конференции они рассказали о своей пионерской республике, а теперь изучают жизнь ребят новой планеты. Владимир Семенов и Дамка чувствуют себя хорошо».

— Слышишь, — с укором сказал Андрюша мне. — Дамка чувствует себя хорошо! А ты удрала!

Но я же соскучилась по вас!

— Ладно, исправим положение, — сказал Виталька. — Побегу в радиоузел, составим новую радиограмму, мол, не выдержала перегрузки и спустилась на парашюте… Нет, не будем ее позорить. — И ушел. И тут увидели меня ребята, бросились с радостью ко мне.

— Дамка вернулась из космоса.

Они гладили, трепали, брали на руки, но я не радовалась. Они спрашивали, почему вернулась, знают, что я не отвечу. Знали, что я удрала, но не стыдили, как Андрюша. Они знали, что, наверное, все собаки, и кошки, и голуби, и другие птицы уходят от нового хозяина к старому. Потому что тоскливо без старого хозяина, не хватает терпения привыкать к новому месту.

По радио я услышала голос Витальки. «Дорогие друзья! Второй член экипажа Дамка выполнила свою программу исследований и только что вернулась на нашу пионерскую планету. Данные, полученные Дамкой, расшифровываются. Космонавт Владимир Семенов продолжает свои исследования».

— Наврал про Дамку, — сказал Андрюша. — А теперь езжай домой.

Любушка пошла к воротам, я за ней. Не хотелось уходить из лагеря. Никогда ко мне не было такого внимания. Все ребята, даже Андрюша, отнеслись как к самой лучшей собаке… Да, немного подвела ребят, но в другой раз не оставлю Володю. Ведь я к тебе!

Любушка, торопилась! Конечно, ты подождала бы. Зато Андрюша стал бы уважать.

За воротами в машине сидели взрослые.

— Ждем тебя, путешественница, — мужчина усадил Любушку рядом.

— И Дамку! — сказала она.

— Не привыкать, пешечком пойдет.

— Тогда и я пешечком. Не поеду без нее, она старенькая, одной ей скучно и забоится одна через лес…

— Ладно, посадим твою старушку-космонавтку, — взрослые рассмеялись, старались развеселить нас с Любушкой, но мы молчали. Разве они поймут, что нам не хочется уезжать из лагеря?

Возле дома нас высадили. Я хотела побежать к Музлану, но Любушка почему-то шла медленно, а возле калитки остановилась. Царапая ногтем столбик, поглядывала на окна.

На крыльцо вышла мать.

— Чего стоишь, как сиротка! Марш домой!

Любушка не двигалась.

— Ведь надо: спозаранку и дотемна болтаться! Слышишь, домой!

— Да-а, ты ругаться будешь.

— Я хворостину приготовила покрепче.

— А Нина чуть на луну не полетела. Скафандр такой нарядный, весь блестит, блестит…

— Мы тут с ног сбились! Почему не сказала, что в лагерь идешь?

— Андрюша хорошо себя чувствует, не болеет. Тебе и папе привет.

— Непохоже, чтобы он о приветах вспомнил.

Любушка подошла к матери. Они сели на крыльцо.

— Надо бы тебе всыпать, да рука остыла. Рассказывай по порядку, что видела, что слышала, — сказала мать, обнимая дочку.

— Дамка тоже полетела… Когда объявили пуск, пошел дым густой, потом видим — ракеты нет. Все кричали «Ура!» и глядели в небо. А она так высоко залетела, что я и не увидела.

— Объясни толком, ничего не пойму. Какая ракета? Куда полетела? И как это Дамка улетела, когда она — вот.

Если бы я могла говорить — все по порядку бы объяснила… Видишь, даже Любушку не всегда понимают, а где уж нас, собак, всегда понять… Расскажи, Любушка, снова.




20


Помнишь, Любушка, как ты уговаривала мать, чтобы она отпустила тебя в лагерь? Мне было так жалко тебя! И тут я подумала: хорошо быть собакой, захотела куда — беги. Любушка сказала:

— Мама, космонавт вчера улетел, а сегодня вернется.

— По радио объявили? — удивилась мать. — Не слышала.

— Вчера в лагере объявили… Я же тебе рассказывала, забыла, да?

— Фу ты, новость, я уж думала на самом деле.

— Честное слово, на самом деле.

— Ну и хорошо, пусть летит на здоровье.

— Я только не знаю, куда улетел.

— Андрюшка потом расскажет.

— Лучше я сама посмотрю. Пойдем вместе.

— Пошла бы посмотреть, как живут ребятки, но кто свиней моих покормит? Сегодня сдаем их, в город повезут.

— Мы ненадолго. Приедем из лагеря, я кормить помогу.

— Играй с Дамкой или рисуй, но со двора, чтобы ни шагу.

Мать ушла.

— Идем опять в лагерь. Увидим космонавта… Мать поругает немного, ну и пусть. — Я побежала до калитки, завизжала, может, Любушка догадается, что зову ее: — Там веселей! Идем, а то одной скучно.

Но она не слышала моего зова. Ну и пусть, пойду одна. Иногда мы, собаки, свободнее людей. Жаль, Тимки нигде нет. Ночью за деревню бегала, на птицеферму — ни Тимки, ни Шарика. Вот беда!




На дороге стоял трактор с прицепом. Дима что-то исправлял в моторе. Подбежала, а он словно и не видит! Лаю, хватаю его лапами за сапоги, а он: «Отстань, Дамка!» Обидно, но что поделаешь, наверно, плохое у него настроение. Подожду. Лягу в сторонке и буду ждать. Если бы я могла ему помочь!

Наконец-то он посмотрел на меня!

— Пришла, помощница! Ну послужи, послужи… Не забыла, молодец…

И ты опять не обращаешь на меня внимания, занимаешься делом.

— Порядок, — сказал Дима и вдруг потрепал меня за уши, а я с тоской подумала: уедешь, уедешь сейчас…

— Дамка!

Я понеслась… Нет, не позвал, показалось… Не только ты — многие люди бывают невнимательны к нам. Если бы могла тебе сказать об этом!

— Ну что же! Я иду в лагерь, к ребятам. Они ждут меня!

Побежала по дороге, вышла на картофельное поле.

— Дамка, Дамка! — звали ребята.

Андрюшкин отряд выпалывал сорняки. Андрюшка быстро-быстро орудовал тяпкой и гряду соседа прихватывал, чтобы не отставал. Оказывается, тот приехал недавно из города и не умел еще полоть.

— Жарко, — сказал Виталька — Дождя надо, тогда бы картошка пошла.

— Ночью был, да толку — сухая земля, — ответил Андрюшка.

— Теперь всем купаться! — объявил вожатый.

Вот уж любят ребята бултыхаться, а я отвыкла. Быстро выплывала на берег, отряхивалась от воды. Вожатый учил некоторых плавать. А то они как попало машут руками и не следят за дыханием. А как это «следить за дыханием»?

— Все начинают сначала по-собачьи плавать. — И тут Виталька заметил меня. — А ну давай, покажи класс. Помнишь, как тебя учил?

Хотел бросить в воду, а я не далась и сама прыгнула в речку! Хоть и не очень хотела. Ребята закричали: «Молодец, Дамка!»

— Андрюшка говорил, мол, Дамка сама идет в воду только с Димой. Пожалуйста, приказал и поплыла… По-собачьи можно незаметно подплыть к противнику. Видите, как я ее научил!




Я подплыла к Андрюше, стараясь лизнуть в лицо, взбиралась ему на плечо, он обнимал меня, и мы вместе ныряли. Он фыркал, и я тоже. Ребята звали меня к себе, они были веселыми и внимательными, хотели, чтоб я плыла с ними рядом. Но со всеми же я не могу плыть рядом. И вдруг Виталька крикнул: «За мной, Дамка!» И нырнул с берега. Долго его не было видно. Где он? Наконец показался возле меня. И совсем ласково позвал:

— Поплывем вместе, Дамка!

— Ну что ж — поплывем, — согласилась я.

Раньше, бывало, он скажет какую-нибудь гадость, словно прутиком стегнет. Я плыву к нему, а сама все же побаиваюсь, а вдруг начнет топить? Но все же плыву, задрав голову, улыбаюсь.

— Закрой пасть, а то нахлебаешься, — сказал он мне. Не умею я плавать с закрытым ртом. И вот мы начали с ним баловаться. У него оказался баллон, и Виталька хотел, чтобы я залезла на него. Он подталкивал меня, но лапы скользили по баллону, и я падала в воду. Но он не сердился, видя, что я понимаю и стараюсь выполнить его задание… Потом мы с ним поплыли к берегу. Удивляюсь, даже Виталька не топил меня и не баловался. Я поняла: когда рядом много хороших людей, даже такие, как он, становится лучше. И совсем перестала его бояться.

Отряд построился и пошел под веселые звуки горна и дробь барабана. А я шла впереди: это я вела пионеров домой!




В лагере начинались игры. Кто быстрей всех бегает в Андрюшкином отряде? Когда побежала Виталькина шестерка, я тоже понеслась что есть духу. Ого, Виталька впереди всех! Ну я ему покажу! Сразу же обогнала, но у финиша пожалела Витальку: пусть будет первым. Мне ведь не обязательно, а для него важно.

— Ах, ты, Дамка, — сказал он.

Я прыгаю от радости, уношусь вперед, а потом или жду его, присев, высунув язык, или лечу ему навстречу, чтобы подпрыгнуть, как можно выше, к его вытянутой руке. Люблю я Любушку и Андрюшку больше всех, но и Виталька стал здесь какой-то другой.

— Молодец ты, Дамка! — похвалил он.

Сердце расширилось и стало горячим от его похвалы. Наконец-то и Виталька понял меня. Я подумала: «Может, и его Розка была бы не плохая собака, но кто виноват? Не надо было злить ее. Она испортилась на цепи. Петрович не признает добрых собак. Но почему он хвалил Музлана, незлого, добродушного пса?»




По радио раздались позывные корабля, ребята затихли.

— Космонавт приземлился благополучно! Самочувствие хорошее! Сейчас отдыхает.

Все цепочкой вытянулись от ворот до линейки: едет, едет! В воротах показывается на машине космонавт с цветами.

— Володя!

— Где ты был, Володя?

Космонавт улыбается. Надо бы хлопать в ладоши, кричать от радости, но все молчат, а маленькая сестренка Володи даже заплакала:

— Вова, это ты? Почему долго молчал?

Машина объезжает линейку. Сейчас и я бы сидела в машине.

— Космонавту наш пионерский привет! — кричат ребята. Сейчас бы и мне передали пионерский привет. А теперь забыли, что хоть недолго, но я была с Володей на другой планете.

Космонавт рапортует вожатому.

— За время моего полета приборы корабля работали исправно. Лишь во время путешествия на планету «Пионерская зорька» отказала радиоаппаратура. Поэтому я на время потерял связь с республикой. Взлет с планеты прошел успешно. Задание командования выполнил. Чувствую себя хорошо. Готов выполнить любой приказ во славу нашей космической пионерской республики! Задавайте вопросы.

— Как чувствовали себя вы с Дамкой в начале полета?

— Сначала у нас было легкое волнение, я чувствовал, как горят щеки… Перегрузка на подъеме, странная невесомость. Дамка немного дрожала, но потом освоилась.

— Расскажите подробнее про второго космонавта — Дамку. Почему она раньше времени вернулась? — спросил «Главный конструктор».

— Иди, Дамка! — позвал Володя.

Я повиляла хвостом и спряталась.

— Долетела Дамка до новой планеты неплохо, держалась молодцом. Приняли ее пионеры отлично… А потом… — Володя задумался. — Потом что-то случилось… Самовольно улетела обратно… Видно, соскучилась… Я тоже скучал, но я был подготовлен. А Дамка полетела без подготовки, неожиданно для нее, поэтому такая психологическая реакция. Но все же она принесла на новой планете всем большую радость… Потом, правда, все беспокоились, искали ее…

— Ну что ж — это нарушение дисциплины, — сказал «Главный конструктор». — Но и мы виноваты. Верно говорит Володя — не подготовили Дамку, вот она и не выдержала перегрузки… Учтем на будущее.

— Если бы кто из нас так поступил, — сказал Виталька, — такому трусу-космонавту задали бы перцу. А с собаки не спросишь.

С собаки не спросишь! До чего стыдно! Значит, поступи так, как я, Нина, вот уж ей попало бы! Да, у людей так: всякие поступки обсуждаются. За хорошее могут похвалить, а за плохое — поругать. А на меня махнули рукой, мол, собака, какой с нее спрос… Но если бы меня научили, как других собак учат, может, и не убежала. Вот Найде или Босому скажут: «Сидеть!» И будут сидеть, пока не подадут другую команду. А я так не умею. Научите! Но ребята уже забыли про меня.

— Была ли видна Земля? — спросил Андрюша космонавта.

— Как большой красочный глобус… Видел море, реки и даже свой лагерь разглядел, а потом лес и горы… то есть… что-то неизвестное заслонило республику.

— Как живут на другой планете? — спросила Нина.

— Кое в чем лучше, веселей. Ребята из трех колхозов, целых семь отрядов, есть у них аккордеон и баян, игры, какие мы даже не знаем… Но зато мы лучше кровати заправляем и меньше балуемся.

— Собака у них есть? — спросил Андрюшка.

— Нет, — ответила я. — Хорошие ребята, а собаки не заведут.

Ребята веселились, а я думала: «Надо скорей домой, Любушка скучает без меня». Никто меня не заметил, не позвал. Ну и, пусть!»

Когда бежала мимо картофельного поля, пошел дождь. Кусты сразу повеселели, листья поднялись навстречу дождю.

В нашем дворе никого не было. Ну что делать с соседской клушкой, ума не приложу! Цыплята пролезают в щели ограды: клушка за ними. Одна не решилась бы, а тут прямо через ограду перемахнула. Оказывается, ради цыплят и курица может летать.

Сейчас я подбежала к ней, чтобы попугать. Ведь она с цыплятами разгребла подраставшие вьюны, уже к огурцам подбиралась. Вот разволнуется хозяйка!

Клушка не убегала, топорщилась, изворачивалась, кудахтала, ударяя меня крылом. Ну и смелая! Без цыплят сразу бы удрала. Кудахча, отступала потихоньку. Кричала цыплятам, чтобы выходили из ограды. Когда последний выскочил, бросилась сама бежать от меня. Как назло, увидела это новая соседка, живущая в доме Марии Алексеевны, и ну на меня кричать.

Зашла к нам в дом. Мне слышно в открытую дверь, как соседка жаловалась хозяйке.

— Не Дамка ли ваша наших четырех цыпленочков утащила?

— Ручаюсь, соседушка, этим не балуется.

— Сама вижу, покоя не дает клушке: набрасывается.

Соседка обманывала, но что поделаешь?

— Удивительно, она никогда не трогает цыплят, наоборот, от кошек и коршунов оберегает. — Но все-таки хозяйка, наверно, усомнилась во мне: — Ты что же это, а?

Она знала, что я пойму. Но какой в этом толк? Никто об этом не знает и никогда не узнает. Если бы я могла сказать: «Посмотрите, как соседская клушка распотрошила цветы, — это ее цыплята в щель пролезают, а она за ними через забор».

Утром цыплята опять проскочили в огород. И опять клушка перелетела за ними. Она забралась на грядку огурцов. Земля летела из-под ее когтей. Учила цыплят находить и клевать корм, а соседка месила глину для обмазки коровника. Я подбежала к ней, тихонько залаяла и направилась к нашей ограде, мол, иди, посмотри сама. Где там! Проворчала: «На старости с ума сходит!» Но я продолжала лаять, то подбегала к соседке, то к оградке. Не понимает!

— Совсем взбесилась! — она схватила прутик и замерла, увидела цыплят! Быстро вошла в нашу калитку.

— Да чтоб вы пропали! — но тут же умолкла, огляделась и потихоньку. — А ну, кыш… Пошли, пошли, разбойники.

Соседка выгнала цыплят. Посмотрела на меня, я стояла, высунув язык, и радовалась, сейчас похвалит, а она пожала плечами.

— Ну и ну… Чудо какое-то, — и погнала цыплят от нашего дома.

Я скулила, ожидая хозяйку. Она вышла и сразу увидела разгром. Грядка огурцов разорена, разворочена. Обрывки нежных, недавно начавших тянуться плетей разорваны. Хозяйка опустилась перед грядкой.

— Ой, ой! Ну кто же? Как они пролезли? — Хозяйка обошла двор. Наши куры были за коровником. Мы с Любушкой давно отучили их лазить в огород. А хозяйка все же подозревала своих.

Не наши, не наши!

— Ничего не поделаешь. Лучше смотреть надо. Прохлопали мы с тобой.

— Не наши, не наши! — тявкала я.

Такая тоска подступила.




21


Ходим с Любой по двору. Она объясняет:

— Сегодня соревнование на звание лучшего пахаря. Дима тоже участвует. Да вот беда, мама не разрешает мне идти на поле… Эх, была не была, надену новое платье, ботиночки желтенькие, бантик… Подожди, Дамка… Нет, лучше заходи, а то тебя редко пускают. Иди, не бойся, никого нет… Дам сахару.

Я ходила по комнатам. Все-таки трудно людям. Сидят не на земле, а высоко на стульях, едят за столом, а он еще выше. Попробуй, возьми суп ложкой! Легче есть прямо из чашки. Конечно, у людей руки, они все умеют. Если бы мне руки!

Любушка покрутилась перед зеркалом, и мы пошли.

Любушка предупредила меня:

— Смотри, к маме не подходи — догадается, что и я с тобой.

— Не беспокойся, все время буду рядом, — ответила я.

Тракторов много, урчат все. Некоторые трогались с места и ехали по полю. Я увидела Диму и побежала.

— Дамка, назад! — крикнула Любушка, но я не могла остановиться, ноги так и несли. А Дима уже сел в кабину, и трактор двинулся.

— Дамка, Дамка!

Но я не обращала внимания, мне было весело нестись за Диминым трактором. По пашне бежать тяжелей, но это была Димина борозда.

Я забежала вперед, чтобы Дима увидел меня и обрадовался. Буду бежать быстро: «Догоняй меня, Дима».

Трактор шел и шел без устали, а я устала. Не могла больше бежать! Легла на борозду.

Дима остановил трактор: он был мрачен: под плуг что-то попало, и борозда получилась неровной.

— Куда ты на смерть лезешь, — напустился Дима на меня. — Чуть все дело не испортила, думал, вот-вот попадешь под гусеницы.

Побежала к Любушке.

— Дима на втором месте, — грустно сказала Люба.

Я ведь старалась помочь Диме…




Вечером почти вся деревня пошла в клуб. Любушка не хотела брать меня. Когда ее не возьмут куда-нибудь — обижается и плачет, а если меня, — ничего особенного.

Я ждала Любушку возле клуба, чтобы не скучать — играла с собаками. Наконец, вышел Дима с ребятами. У всех через плечо надеты красные широкие ленты с золотистой надписью. Дима вел за руку Любушку. Она забегала вперед и вслух читала: «Посвящен в земледельцы».




Теплая, лунная ночь. Светло во дворе, светло и на улице. Я всегда радовалась таким безветренным, тихим ночам. В молодости бродила по деревне, ожидая чего-то хорошего. Вот и сейчас не спится, а Музлан, видно, устал, дремлет, положив голову на лапы. Иногда откроет глаза. Я молчу, стараюсь не тревожить его. «Завтра он снова пойдет пасти, а я? Может, и мне с Музланом? Не умею. Бобик был молодой, быстро научился. Нет уж, сиди, Дамка, в будке, не смеши людей… Спи, Музлан, не буду тревожить тебя». Я выбежала за калитку. Люди в домах веселились, еще бы: праздник механизаторов!

Тимка! Оглядываясь, поджав хвост, он крался к своему бывшему дому. Вот если бы Любушка увидела его, взяла бы сейчас к нам.

— Иди ко мне, Тимоша, — позвала я. — Будешь у нас жить.

— Хорошо бы, но что хозяева?

— Они любят тебя, все любим. Часто вспоминаем Марию Алексеевну и тебя… Пойдем в пионерский лагерь, ребята обрадуются.

— Нужен я им больно.




— Сам увидишь, как нас встретят.

— Пойдем сегодня, сейчас, — горячо запросился он. — Надоело бояться… Гоняют нас с Шариком почем зря.

— Сегодня поздно… Куда ты сейчас? Хозяева сердиты: ты цыплят воруешь?

— Это не я, а Шарик.

— Хозяева-то не знают. Иди к нам во двор.

— Пойду на свое крыльцо, — заупрямился он. — Посижу, полежу на родном крылечке.

Вошел в калитку, постоял и вдруг забегал, повизгивая и обнюхивая предметы. Потом лег на ступеньку и тихо завыл. Вышел хозяин. Тим встал и, дружелюбно виляя хвостом, смотрел на человека.

— Ах ты, ворюга, — хозяин скрылся за дверью и вернулся с ружьем!

— Убегай! — крикнула я, но Тимка приближался к человеку, поднявшись на задние лапы, скулил, просясь в дом.

— Попался, разбойник! — Человек отступил и поднял ружье, в котором спрятались злоба и смерть. Я подбежала и стала впереди Тимы. Зажмурилась. Сейчас грохнет выстрел… Ружье в руках человека задрожало, и он опустил его. Тимка вздохнул. Я смотрела человеку прямо в глаза… В них была растерянность и даже что-то вроде восторга. Человек протер рукой глаза.

— Ну, Дамка! — сказал он. — Ну, собака. А мы еще ругаем друг друга «собакой». Ах ты, ну и дела. Подожди, вынесу тебе кусок повкусней. — Он скрылся в дверях, и вскоре кусок мяса, вытащенный из борща, валялся у моих ног. — Возьми, Дамка, — просил человек, — возьми, — умолял он меня. Но я не могла взять из его рук — они только что несли мне и Тимошке смерть.

— Идем к нам, — позвала я Тимку. И он пошел.

Но тут у нашей калитки затрещал мотоцикл — к нам подошли Виталькин отец и Тамара… Тимку словно ударили, взвизгнув, он бросился бежать. Я устала кричать ему, а бежать за ним уже не могла, сильно заболели лапы!




22


Каждый год летом в нашем районном городе устраивают выставку собак. На этот раз Андрюша решил взять меня с собой, но без намордника, оказывается, нельзя, а у нас его нет. Андрюша начал было из проволоки мастерить, но Любушка сказала, что у Витальки лишний есть. Розке недавно новый купили. Девочка тут же побежала и вернулась с Виталькой.

— Старый намордник выбросил, — сказал он; видно, не так просто до конца избавиться от жадности. — Неужели берешь Дамку?

— Пусть поглядит, жалко что ли, — ответил Андрюша.

— Не жалко, но погляди, — она же облезлая, старая, нас засмеют. Я Розку тоже не беру.

— А мы все равно возьмем! — сказала Любушка. — Правда, Андрюша?

Но тот молчал, перестав делать намордник.

— Там соберутся лучшие собаки района, — сказал Виталька.

— Служи, Дамка, — строго крикнула мне Любушка. — Видишь, умеет!

— Послужила и сахарок ждет, — усмехнулся Виталька.

Не жду, хотя вдруг очень захотелось сладкого, сам же напомнил! А Любушка и в самом деле принесла конфетку.

— Нельзя, Дамка! — приказал Андрюша. Надо бы, надо отвернуться.

— Нельзя, говорю!

А я все равно ползла, кралась к конфете… и съела все.

— Послушалась! — Виталька от души расхохотался.

— А сам? — рассердилась Люба на Витальку, — небось, как увидишь конфеты — сразу все съешь, Нинке ни одной не оставишь.

— Думаешь, и я не оставлю? — проворчал Андрюша.

— Посмотрим — проверим. А Дамке я только одну конфету дала… Одну любая ученая собака слопает и глазом не моргнет.

— А вот не любая, — задирчиво сказал Андрюша. — Дрессированной скажи, «нельзя», с голоду подохнет — не притронется.

Зачем я съела конфетку? Чую — рассердился на меня Андрюша и не возьмет.

— Между прочим, тебе тоже делать нечего на выставке, — сказал Любушке Виталька.

— А меня Андрюша возьмет! — уверенно воскликнула Любушка.

Но Андрюша ответил:

— Мы быстро ходим — не угонишься.

— Я за Дамкой могу угнаться, а за вами и подавно: вот увидишь, впереди вас побегу.

— Маленьких не пускают на выставку, — схитрил Виталька.

— И не обманывай, — не поверила Любушка. — Туда всех пускают, мне говорили. Даже плакат висит: «Добро пожаловать!»

Верно, маленьких скорей пустят: таких, как ты, больше всех любят собаки. Ты меня погладила, но я сразу почуяла, что-то не так. И взвизгнула.

— Ладно, без Дамки пойду, — залебезила ты перед братом. — Конечно, она старенькая, пусть дома посидит. Андрюшечка, возьми…

Ой, Любушка, не оставляй! Я тоже хочу посмотреть умных собак! Ты же сама говорила: я самый лучший твой друг… Как же так? Я бы от тебя ни за что не убежала!




Всю жизнь я прожила с людьми! Но они никогда до конца не понимали меня. Всю жизнь я хотела быть похожей на них… Почему собаки мрачнеют к старости? Потому что в молодости думают, что смогут стать людьми. А потом узнают, что это невозможно…




Про меня Любушка забыла, зато как обрадовалась Найде! Приласкала, обняла ее, будто своя, а не чужая. Я бы так не смогла — забыть про тебя и ластиться к чужому хозяину. Виталька тоже закружился вокруг Найды, поглаживал ее, хвалил… Андрюша попросил хозяина повести Найду на поводке до автобусной остановки. Не люблю поводок, но сейчас позавидовала Найде: пусть бы и мне Любушка надела намордник, все вытерпела, лишь бы взяла с собой. Неужели Найде не мешает намордник? Странная она собака!

Я не слышала, чтобы Найда лаяла на людей. Да и на собак редко. С нами, дворнягами, она не дружит. Может потому, что мы маленькие. Или кажемся ей странными, как она нам. Если встретимся — пробежим, будто не заметили друг друга. Но все же иногда я хочу стать высокой и быстрой, как Найда. До чего она легко и красиво бежит!

Может, и я сумела бы разыскивать в зарослях упавших уток, плавать за ними в озере.

Однажды Найда пошла с хозяином на охоту. И я решила, пойду-ка я с ними. Я немного боюсь ружья, а Найда радуется, когда хозяин берет его — вот уж тут она прыгает, повизгивает, как глупый щенок. И скорей норовит бежать, бежать к озеру, боится, чтобы хозяин не передумал идти.

И я пошла с ними. Найда как будто не против была, только не обращала на меня никакого внимания. Ладно, думаю, посмотрю, как она работает, поучусь. Но когда подошли к озеру, хозяин прогнал меня.

— Пошла, не мешай, Дамка.

А ты попробуй, может, не хуже Найды буду «работать».

— Покажи хоть раз. Я понятливая, постараюсь, — попросила я Найду.

— Не сможешь, Дамка, — ответила она. — Меня с детства учили.

— Ладно, я поучусь.

Хозяин рассердился.

— Тебе говорят, пошла, своим визгом всю дичь распугаешь.

И Найда не заступилась, словно не слышала, как хозяин прогоняет меня. Я бы заступилась. Ладно, что делать? Все равно не обижаюсь на Найду, уважаю собак, занятых работой.

Однажды все же я видела, как Найда замерла… Замерла и стояла неподвижно долго-долго. Что она в Камышах озера увидела? Неужели утку увидела в густых зарослях? Хозяин тоже стоял и… выстрелил. Я испугалась, отскочила, а Найда, наоборот, бросилась в заросли и принесла утку! Нет, я бы, наверное, не сумела помогать охотнику. Раньше не замечала, а теперь поняла: все же бездельницей прожила, мало чего умею… Но что я могла поделать, если не обращали на меня внимания?

И вот Найду берут на выставку, а меня нет. Важно шагает к остановке автобуса в наморднике, ее ведет Андрюша. Про меня все забыли и Любушка тоже, но я все равно иду следом. Знаешь, как весело нам будет с тобой на выставке, — сжалься, возьми.! Но ты, увидев меня, топнула ножкой: «Быстренько, домой!»




На автобусной остановке стояло много людей. Хозяина с Найдой пропустили без очереди. Любушка встала у двери, но Андрюша потянул ее за руку. Какой вредный! Ну ладно, меня не берешь (некоторые ругаются, что собак сажают в автобус), но почему сестренку не берешь?

«Возьми хоть Любушку!» — попросила я Андрюшу.

«Иди, Дамка, ко мне», — Любушка, плача, обняла меня.

«Разнюнилась твоя, — сказал Виталька. — Ладно, давай возьмем».

Андрюша вдруг погладил Любушку по голове, и я догадалась: жалко ему оставлять ее. «Давай, садись. Только не приставай, как Дамка».

И ты, забыв обо мне, скрылась в автобусе. Конечно, я за тебя радовалась. Но тут вдруг я испугалась: как ты будешь там без меня, ведь Андрюшка бросит тебя, убежит! Останешься среди собак, а какие они? Вдруг злые, как Розка.

Автобус заворчал и бросился бежать от меня! Я ринулась за ним, но разве догонишь? Лишь когда остановился, чтобы еще посадить людей, я догнала… Бежала сбоку, чтоб Любушка видела. Люди из окна меня заметили. Махали руками, кричали: «Ну и Дамка! Молодец, Дамка! Даром, что старая, а бежит, как гончая!»

От похвалы совсем пропала усталость. Я побежала еще быстрей. Людей я не узнавала в окнах, но Любушку видела. Слышу твой голос! Но почему не радостный? Почему плачешь? Сначала тихо, а потом громче…

И вдруг я услышала твой крик: «Возьмите Дамку!» И другие закричали: «Хватит мучить бедную собачонку! Остановите, шофер!»

На всякий случай я легла в стороне от автобуса. Но люди вдруг снова закричали, замахали. Почему? Не случилось ли чего с Любушкой? Не слышу ее голоса! Я подбежала поближе и села, ожидая, что будет дальше. А люди звали меня: «Дамка, иди сюда! Скорей, не задерживай!» Я не знала, что делать, закружилась, запрыгала на месте, то вскакивая, то ложась на землю. И вдруг в двери показалась ты, Любушка: «Скорей, скорей, не понимаешь, что ли». Зовешь, а я вот не могу подбежать, чего-то боюсь. Ты подошла, а я легла, поджав хвост. Ты подхватила меня за передние лапы и ну давай тащить к машине. Но зачем? Я без намордника, без ошейника — вдруг люди заругаются! Ладно, Любушка, я побегу. Мне легко бежать за тобой, Любушка… Но тут выскочил Андрюшка, сердито схватил меня на руки и внес в автобус. Люди почему-то радовались, а мне было страшновато. Все весело смотрели на меня. Как будто они меня знали.

Никогда столько не смотрело на меня людей сразу да чтобы весело, со смехом. Б магазине тоже бывает много народу, но там никто даже слова не скажет мне. А тут одни лестные слова. «Значит, Дамка тоже на выставку захотела, ну пусть посмотрит!» «Такую настойчивую попрыгунью я обязательно бы медалью наградил». Хвалили меня, но за что? Никак не пойму! Но люди напрасно собаку не похвалят. Что же я такого хорошего сделала? Мальчик хотел погладить, но почему-то боялся: протянет руку, я на него ласково взгляну, а он отдернет ее. Хоть бы Любушка сказала, что я добрая.

Вскоре люди поняли, что я стесняюсь и нарочно перестали обращать на меня внимание. Я огляделась.

— Чего сгорбилась, стала совсем маленькой? И не озирайся, никто тебя не выгонит, — сказала Любушка. — Видишь, вон Найда какая важная и спокойная. Будь такой. — Найда лежала в проходе, а я под скамеечкой, касаясь мордой Любушкиных ног… Конечно, Найда довольна собой, она охотничья. Слово «охотничья» люди говорят с уважением, а нас хоть и любят, но «дворняжка» звучит в их голосе пренебрежительно.




Машину перестало трясти. Люди стали медленно выходить. Я спрыгнула на землю, услышала лай в лесу. Но это вовсе не лес, а городской парк. На большой поляне стояли редкие березы, к ним были привязаны собаки. Они осматривали друг друга, кто дружелюбно, кто ластясь, а кто и недовольно: одни лаяли, другие повизгивали. Некоторым говорили: «Сядь» — и они, слушаясь хозяев, покорно садились. Но были и такие, что тотчас же вскакивали. Значит, не все послушные. Разве усидишь, когда столько интересных, незнакомых собак вокруг. Одна я была свободная — без поводка. Не доверяют, что ли им? Какие же они тогда самые умные? Я подбегала то к одной, то к другой. По-разному встречали меня: ласково, или ворчливо, или не замечая совсем.

Хозяин с Найдой и Виталька с Андрюшей куда-то ушли, а мы остались вдвоем с Любушкой.

Любушка смело подошла к собакам.

— Смотри, Дамка, бульдог, — у нас таких нет, в книжке видела. Вот, наверное, геройская собака!

«Ринг лаек русско-европейских», — прочитала Любушка. — Они здорово лают.

— А почему они сейчас не лают? Надо подать им пример? — спросила я Любушку и залаяла что есть духу. Но никто не заметил, а сидевшие за веревкой лайки удивленно взглянули на меня, и ни одна даже не отозвалась; а я так хотела их послушать!

Любушка не стоит долго на одном месте, все торопится разных собак посмотреть.

— Ой, — воскликнула она. — Гулливер-собака! И шерсть красная!

Возле ног высокого хозяина с палочкой спокойно сидела огромная собака.

— Почему у вашей собаки нет ни одной медали? — спросила Любушка.

Хозяин повернулся к ней:

— Ой… — всполошилась Любушка. — Вы меня не видите?

— Не вижу, но знаю, что ты хорошая девочка, — сказал слепой.

— Вашей собаке обязательно дадут медаль, самую лучшую.

— Спасибо, славная девочка. Тоже, надеюсь, Мэри заслужила это.

Тут к нам подошли мальчики с дядей. Он обратился к слепому.

— Разрешите рассказать сыновьям о вашей собаке… Это редкая для здешних мест порода. Живет в Америке. Называют ее «кровавой» за цвет шерсти. Но она самая добрейшая собака в мире… Прекрасные темные, большие глаза. Обратите внимание, ребята, морда похожа на продолговатое лицо человека… совершенно человеческое выражение, смотрит на всех с грустью, как бы всех жалеет… Потерялся ребенок — найдет. Чутье у нее настолько тонкое, что ученые предлагают использовать ее для раннего распознавания некоторых болезней у людей, например скарлатины… Такая собака легко обнаруживает самую малую утечку газа и находит залежи руд… Многое что она может, но… Я вычитал в журнале, как пытались превратить ее в полицейскую, потому что обоняние «кровавой» собаки превосходит чутье овчарки.

Я учуяла Андрюшу и понеслась к нему.

— Найду уже записали, — сказал он Любушке. — Скоро начнется.

— Давай запишем Дамку, — предложила она.

— Не догадались все же ошейник надеть, — сказала мне Любушка. — Ты похожа была бы на других собак.

Любушка подходила то к одному, то к другому столу. Любушка молча стояла, спрятав зачем-то руки за спину. Наконец, набравшись смелости, спросила:

— Вы судья? Возьмите мою Дамку на выставку.

Судья посмотрел на Любушку, на меня.

— Мы дворняг не берем.

— Вам не нравится Дамка?

Судья, не глядя на меня, ответил:

— Почему же, хорошая дворняга, только на выставку не подходит.

Любушка отошла от стола.

— Знаешь, Дамка, лучше подойду к тете судье и скажу: Дамка — самая добрая, самая послушная, не бойтесь, не укусит, даже не думайте, возьмите и погладьте… Позовет, ты сразу подойди и на задние лапы — служи… Только Дамку никто не учил. Ведерко с водой сама научилась таскать… Она все понимает, только ее надо немножко поучить. Ведь у нас в деревне собачей школы нет и цирка нет.

Любушка подошла к другому столу.

— Тебе чего, девочка? — спросила судья.

— Запишите мою собачку.

— Милая девочка, мы не записываем дворняжек.

— Она очень добрая и всех любит, — сказала Любушка. И опять почему-то все рассмеялись, только судья нисколечко. Почему хозяева собак смеются надо мной?

— Дамка вам нравится? — строго спросила Любушка.

— Очень милая, но старенькая, а мы помоложе берем, отбираем лучших для охоты, помощи слепым, для пограничников.

— Все равно моя Дамка лучше всех! — сказала Любушка.

— Ничего, не унывай, Дамка, нисколечко не унывай, — сказала грустно Любушка.

Любушка, не надо! Думаешь, что я хочу участвовать в конкурсе? А я не хочу! Не хочу!

— Не скули. Неужели есть захотела. Раз напросилась на выставку — терпи, а то скажут, какая ты неученая.

Любушка подошла к другому столу.

— Добрый день! А моя Дамка воду носит в моем ведерочке.

— Молодец, — сказал судья.

— Она вообще мне помогает, а если подучить — слепого может водить на работу и с работы, и в магазин, и в гости, и везде по улицам.

— Охотно верю, ну и что?

— Только у нас в деревне нет слепых.

— Прекрасно. Ну и что?

— Возьмите ее на выставку, я знаю, вы тоже добрый.

— Тоже. А кого ты имеешь в виду. Себя?

— Нет, Дамку.

— Дворняг не выставляем.

— Ну почему? Чем дворняжка хуже других?

— Дворняга твоя беспородная, — сказал мальчик, хозяин большой собаки с медалями на шее.

— А что такое «беспородная?»

— Вырастешь — узнаешь.

— Ну да, всегда так говорят, когда не хотят сказать… Что ли моя Дамка плохая?

— Я сказал: беспородная, — ответил упрямо мальчик.

— Да ничего, симпатичная, — сказал судья.

— Вам, значит, нравится?

— Конечно.

— Ну все-все судьи так говорят, а никто не берет. Прямо зла не хватает… Ладно, расскажу про нее…

— Я все знаю, — сказал судья, беря бумаги у подошедшего хозяина собаки.

— Честное слово, не знаете, какая Дамка. Она не только двор охраняет, а с нами по лесу бегает, купается, в лагере космонавтом была. И служить может. Дамка, служи!

Я поднялась на задние лапы, хотя было больно почему-то. Иногда вдруг так заболят лапы, хоть визжи. Сейчас я терпела, сжав зубы, но судья не смотрел на меня. Любушка, видно, догадалась, что мне больно:

— Хватит, Дамка, молодец. Видите, послушалась.

Но судья не видел ни Любушки, ни меня, он что-то писал.

Вот ведь не хотят записывать, не любят тут дворняжек. Почти в каждом дворе нас держат, а вот судьи не любят нас… Ну почему о дворняжках многие говорят с презрением, словно мы никуда не годные? Мы всегда во дворе, хозяева на нас надеются и любят. Нас много. Пройди по деревне, и в каждом дворе мы. Значит, мы нужны! А если бы нас не было! Как бы жил без нас человек? Неужели судьи не понимают этого?

Мы отошли, и Любушка задумалась. Неужели я в чем-то виновата?

— Не ходите и время не тратьте, — услышала я голос равнодушного судьи. — Никакая она у вас не декоративная, обыкновенная дворняга.

А эта дворняжка была красивенькая, беленькая, чистенькая, как Тим. Наверное, только в комнате живет. Я подбежала к ней и сказала с сочувствием. «Не записывают? Меня тоже. Я тоже дворняжка. Ну ладно, не унывай». А она не поняла, недружелюбно заворчала на меня.

Я подбежала к Любушке:

— Ну что я могу поделать, Дамка, не берут. Видишь, на каждую собаку у хозяев есть какие-то бумажки, наверно, документы… У больших людей есть паспорт, ой много всяких документов есть, и почетные грамоты бывают у очень хороших людей. У мамы и папы тоже есть. А у меня только одни метрики, а у тебя совсем ничего нет… Я дома напишу тебе метрики… А сейчас пойдем еще раз к тете… Ладно, ты не будешь выставляться, пусть. Мы попросим, чтобы судья написала, какая ты. Может, отличную отметку поставит… А то приедем домой, нас спросят: как оценили Дамку? Если начну рассказывать, скажут, опять привираешь, Любушка. А я тогда — вот пожалуйста, документик читайте… Не унывай, Дамка, идем к тете, вот увидишь, повезет нам. Ты заметила, она внимательно смотрела на нас, не то что другие судьи.

И мы опять подошли к тете. Теперь возле нее сидели еще дядечки. Лучше бы говорить с одной тетей, но что поделаешь?

— Ладно, мы согласны, не выставляйте Дамку, пусть зрителем будет, — сказала Любушка. — Только поставьте ей отметку.

Любушка, ну зачем нам отметка? В деревне меня все знают, какая я. А судьи меня не знают.

— Отметку! — удивилась судья. — Какую?

— Хорошую. Вы же сами сказали «милая собачка». А если я в деревне девчонкам скажу, что судьи похвалили Дамку, могут не поверить. Скажут, а где документ?

Дяди переглянулись, а один сразу согласился.

— Верно, могут и спросить. Мы ведь всем собакам даем документы.

— Я Любушка Никитина, а собачка — Дамка Никитича. Про меня не надо писать, а то скажут, что я выпросила…

— Мы верим тебе, Любушка. Дамка Никитина славная у тебя, а ты добрая и настойчивая девочка.

— Нет, уж все равно посмотрите. Всех разглядываете и мою тоже. Дамка, служи!

— Ой, Любушка, больно мне, лапы болят!

— Дамка, служи!

Я поняла, как это важно сейчас послужить. Голос у Любушки был такой просящий… Я забыла про боль. Встала на задние лапы… Я стояла, зажмурив глаза… Любушка что-то говорила, но я стояла… Она взяла меня за переднюю лапу:

— Уже хватит.

Услышала, как тетя сказала судьям: «У Дамки задние ноги болят». Догадалась, поняла! Теперь не дадут документ…

— У Дамки не болят ноги, я знаю. Она бегает, как гончая… Даже автобус догнала, — защищала меня Любушка. Да, про мои ноги Любушка не знает, а вот тетя сразу заметила. Она что-то писала, потом сказала дядечкам: «Распишитесь». И они тоже стали писать.

— Возьми, Любушка, характеристику, — сказала тетя.

— Прочитайте, пожалуйста, — попросила Любушка.

— «Дамка Никитина, Любушкина собака, очень хорошая, терпеливая, мужественная и добрейшая дворняжка». Откуда знают, какая я?




Мимо нас проходил с величественным псом тот самый мальчик, который обозвал меня «беспородной».

— Ой, сколько медалей! — воскликнула Любушка. — Как его зовут?

— Беркут, — ответил мальчик.

Она протянула к Беркуту руку, но мальчик сказал:

— Не подходи, девочка.

— Разреши медали посмотреть? Он добрый, я знаю.

— Ну раз знаешь, потрогай, — мальчик улыбнулся и что-то шепнул собаке и присел возле нее вместе с Любушкой.

— Четыре золотых! А сколько серебряных? Ой, много! — воскликнула Любушка, трогая медали. Я тоже понюхала их и даже лизнула — жесткие, безвкусные.

— Почему у Беркута много, а у других ни одной.

— Может, некоторые только начали выставляться, у них все еще впереди… Ты видела Мэри? Мировая собака, хотел бы я тоже иметь такую. Записал адрес, как появятся щенята — куплю одного.

— Я тоже куплю, только забыла адрес записать. Андрюше скажу, он запишет… Можно долго медали смотреть?

— Можно пока.

— Беркут!

Но он отвернулся.

— У тебя красивые медальки и много — молодец!

Любушка, за что хвалишь? Лучше мальчику про Музлана расскажи! А ты потрогала с завистью медальки, вздохнула, отошла от Беркута и сердито посмотрела на меня:

— Пошли, Дамка… Вот это собака у мальчика… И Мэри удивительная… И где они берут таких собак?

Да, Любушка, я не такая, как Мэри и Беркут, но Музлан-то не хуже их, дали бы ему хоть одну медаль! И тут я увидела, как шел Беркут. Нет, он не трусил, как мы, дворняги. Он не опасался каких-то неприятностей и не думал о том, что надо человеку напомнить о себе. Он шел уверенно и твердо, зная, что на него смотрят и им любуются. Да, самый равнодушный или злой человек сейчас посмотрит на него с уважением. Может ли он бегать? Принесет ли он упавшее белье, как Босой? Побежит ли он, как Музлан, за потерявшейся коровой, чтоб пригнать ее в стадо?

Любушка встретилась с подружкой, и пока они разговаривали, я обежала всю выставку.

Ах, если бы Музлан был со мной! Все собаки приветствовали бы нас.

— Куда убежала, идем скорей смотреть, как судьи отметки будут ставить, — сказала мне Любушка.




Первыми показывали самых маленьких, лохматых, словно ватой обклеенных. Забавные. Все люди улыбались им. Я тоже. Хочется возле них побегать, побаловаться, за уши и хвост подергать. У некоторых такие длинные уши висят, наверно, неудобно. Как бегать с ними?

Маленькие собачки ходят: ходят одна за другой, а рядом идут, придерживая их поводками, хозяева, Л двое судей смотрят, смотрят, как ходят собаки, и то одну, то другую пускают вперед. И тут я увидела Тобика, он шел последним. Судьи поглядели на него и позвали к себе.

— Он плохо одет, — сказал судья хозяину. — Вы плохо его растили, у него зубы плохие, вы не следили за его зубами, а теперь вряд ли поправится.

Как это «плохо одет?» Как это «плохие зубы»? У собак они хорошие, какую угодно кость перегрызут. У меня теперь не так уж крепкие, но все равно… Непонятно. Тобику сказали, что он совсем не годится для выставки. Как он мог не понравиться судьям? Веселый, славный, так и резвится, как мой Бобик. Ах, Тобка… Я побежала к нему, но он был обижен и не понял моей малости. Не унывай, ты очень хорошо шел… Ты рвался вперед, и жара тебе нипочем. Многие собаки вываливали языки, хозяева повели их купаться на пруд, а ты веселился, прыгал… Почему другие собаки лучше тебя? Хотя бы тройку поставили тебе. Когда Андрюша мало знает, ему тройку ставят… А ты, Любушка, совсем не заметила Тобика, а он такой лохматый, кудлатый, что и глаз почти не видно. Волосы мешают, наверное, глядеть, он потряхивает головой, словно из воды вылез. Все любовались им, говорили — забавный на редкость, но никто не пожалел и не заступился, не попросил судей, чтобы не выгоняли с ринга. Даже хозяйка молча согласилась, хотя она-то уж больше всех любит своего Тобку.

— Пойдем, — сказала она. — Не принимают, милый, нас.

Уж такой сиротливый вид был у Тобули. И ты, Любушка, не заметила его? Неужели не заступилась бы? Его выгнали с ринга, а он, оказывается, очень смелый. Хозяйка сказала:

— За лисами такой охотник, ни одна не удрала.

А судьи этого не услышали — разглядывали других маленьких собак и ставили отметки. Да они оказывается все смелые, здорово охотятся на лис и барсуков. Они гонят зверя на охотника. Вот почему таких собачек люди ценят… Я теперь тоже буду гонять лис. Слышу иногда: лиса на пруду гусенка уволокла… Даже маленького Тобика боятся лисы, а меня и подавно будут.

Я прислушалась к судьям. «Голова хорошая». Что значит «хорошая?» Оказывается, хорошо, когда темные глаза. А какие у меня?

Судья сказал: пяти собакам оценка «Очень хорошо». Двум «Хорошо», и кобельку «Удовлетворительно» за неправильный прикус. И еще у кого-то «неправильная окраска».

На другом ринге мы увидели нашу добрую судью и двух мужчин. Они стояли посреди ринга, мимо вели цепочкой собак.

— Породная голова, только не очень сильно развита грудь. Но он еще в щенячьем возрасте, еще подрастет… — оценивала громко женщина, обращаясь к смотревшим на собак. — А четвертый очень грубый, рыхлый, нужно поменьше кормить и гонять, чтобы бегал… У этой — прекрасный темный глаз, а у этой светловатый, за это снижают оценку… А эта не подходит к стандарту, но охотиться с ней можно. — Судья вглядывается в идущих одна за другой по кругу собак. — Первый очень интересный: с хорошим костяком и грудью, вот только почему у него белые реснички и белые глаза? За это снижение оценки… Посмотрим прикус. — Остановила собак. — Осматриваем сжатые зубы: плотно ли зубы закрываются? Вы ласково с ним, чтоб не волновался, — сказала хозяину одной собаки, не захотевшей показывать зубы. — Идем других смотреть, а вы свою успокойте… Убери язык, — сказала судья одной собаке и спрашивала у некоторых хозяев: — Злобная она?

Мне показалось, что судья одобряет злобных.

Все-таки красивые большие собаки, благородный у них вид. И люди с ними более серьезно и уважительно разговаривают, не то, что с маленькими. Наверно, так и должно быть, ведь и взрослые люди друг с другом иначе разговаривают… Оказывается, все оценивается: и глаза, и грудь, и зубы, и спина, и уши. Нет, я так не смогла бы ходить, чтобы меня судьи и весь народ разглядывал, стыдно как-то.

У женщины все собаки получают оценки «Хорошо» и «Очень хорошо». Когда она за столом описывала Беркута: «Тип крепкий, сухой», — он заскулил. Тетя нарочно строго, но я чувствовала — с любовью прикрикнула:

— Перестань, Беркут! Если ты первый — нечего задаваться.

Мальчик, хозяин Беркута, был доволен, он даже, заметив меня, пригнулся с протянутой рукой, и я подбежала — он погладил. Я не хотела от него уходить, но Любушка торопилась, и мы бегали от ринга к рингу:

— Понимаешь, Дамка, надо узнать, какие всем отметки ставят.

Судьи объявляли собравшимся людям оценки. Хозяева собак не все были рады.

Вот интересно: у лаек судьи смотрят зубы, а у гончих нет. Почему? У одной очень высокая, крепкая, отличная породная голова. А какая у меня? А другая «хорошо одета, несмотря на лето». А как я одета? «Спина несколько мягковата». А какая у меня? И можно ли исправиться?

Почему-то у лайки надо, чтобы уши стояли. Это значит — хорошая собака. А у меня стоят? Спросить бы Любушку. А если «развалены», лежат, значит, плохая лайка.

— Первая собака великолепная, — объявляет судья. — Вторая имеет крап на лапах.

Какой из себя крап? Где на лапах бывает крап? А у меня есть?

— Первая награждается большим серебряным жетоном.

— Вот интересно. У нее уже есть, и еще дают, а у других нет и не дают.

Найда, оказывается, «дичная». Берет ее хозяин на охоту за птицами. У Найды большие уши, висят. И у всех тут висят, и судьи считают, что это хорошо. А если у лаек уши висят, это плохо, снижают отметку. И висят — красиво и стоят — красиво. Вот и пойми судей!

Найда сначала шла в цепочке третьей. Андрюша не выдержал:

— Смотрите, Найда лучше всех.

А хозяин Найды предупредил ребят:

— Не вмешивайтесь.

И вот ходили, ходили собаки, судьи разглядывают их, переговариваются. Смотрю, Найду второй поставили, потом первой.

— Я бы мог судьей быть, — похвалился Андрюша перед Любушкой. — Сказал — Найда лучшая.




Ей дали оценку «Очень хорошо». Хозяин был спокоен, а уж Андрюша и Виталик ликовали, обнимали Найду, которая почему-то скучала. Ей жали ребята лапы, а она как-то виновато смотрела на меня.

— У Найды будут щенята, дадите нам? — попросил Андрюша хозяина.

— Дать-то я дам, но работы со щенком много, имей в виду — учить надо.

— Не будет учить, я знаю, — Любушка погладила меня. — Он Дамку нисколько не учил, а я, когда маленькая была, не знала, что собаку надо учить, а теперь она старенькая, не захочет учиться.

— Дворняг вообще не учат, — сказал Виталька. — Почти все глупые.

— Напрасно так думаешь, кое-чему можно учить, — сказал хозяин Найды.

Я подошла к Найде, она сказала:

— Тебе хорошо, всех собак посмотрела. А я так устала, не привыкла на привязи сидеть.




И тут я услышала тревожный лай Тобика. Скажи пожалуйста, от хозяйки убежал… Он кружится возле двух собак, привязанных к деревьям. Они не могли дотянуться друг до друга, но большой норовил лапой ударить маленького, а Тобик заступался. Несколько хозяев стали в стороне и спорили меж собой, мол, судьи неправильно оценили их собак.

Большой пес наконец сорвался и набросился на меньшего. Тобик кинулся защищать… И вдруг поднялся страшный визг и вой — собаки срывались с поводков… И тут я увидела Беркута. Огромными лапами он бил всех собак, не разбирая. Он тихо, радостно ворчал, чувствуя свою силу и ударял собак куда попало. Тобик было кинулся на него, но отлетел от его сильного удара. Заскулил, но хотел снова броситься, но хозяйка схватила за поводок. Собаки кидались друг на друга, не слушая команд хозяев. А те кричали громко и властно: «Ко мне!» «Лежать!» Какой там, осатанели совсем! Мальчик кричал Беркуту что-то. Наконец, схватил за поводок, потянул… Судья помог оттащить пса… Мэри, тихо ворча, ходила вокруг хозяина, охраняла его.

Но вот стало тихо: собак растащили. Стыдливо повизгивали, облизывались, зевали, не смотрели друг на друга… Из-за чего дрались? Бот, оказывается, почему хозяева надевают им намордники, они бы покусали сейчас друг друга… Какие же вы умные? За что вас награждают? Музлан лучше этих драчунов — добрый, старательный… Он бы не кинулся на того, кто слабее. Здесь, наверное, ни одной чабанской собаки нет. Коров и овец не пасли и с волками не дрались в горах. Никто, наверное, мальчика не спасал.

Да, тут собаки понимают разные команды, а пасти умеют? Что главное: понимать приказы или пасти скот безо всяких приказов? А ведь Музлан и команду понимает, и пасет. И драться зря не полезет, как Беркут на Тобика! На Беркута все смотрят, хвалят, а Музлан сейчас гонит коров на новое место, где получше трава… Да, у Музлана нет медалей. Ты, Любушка, с завистью разглядывала собак с медалями. Но ведь, этим собакам хозяева кричали: «Ко мне!», «Лежать!»… И что же? Сейчас их хозяева подбирают рассыпавшиеся медали…

Любушка подбежала к Витальке и протянула бумажку.

— Говорил, Дамка глупая, вот… самые лучшие отметки дал самый главный судья… Андрюша, и ты посмотри табель Дамки, а потом говори.

Ребята прочитали табель, и оба рассмеялись.

— Что, не верите? Идемте к судьям, они скажут.

— Верим, Любушка, такого табеля ни у кого из собак нет, — сказал Андрюша, а Виталька присел, протянул руки. — Ну, призер, дай лапку пожму, не бойся. Я подала лапку, а потом бросилась искать Тобика. Искала, искала… Откуда его привезли? Неужели никогда больше не увижу? Было много похожих на него. Я спрашивала: «Не видели Тобика?» Собаки равнодушно отворачивались. Нет, видно, никто не знает такого.




На остановке мы ждали автобуса. Пришел один, но Любушка сказала: «Не наш». Возле Беркута собрались люди, глядели на него: расспрашивали мальчика о собаке. Да, на нас никто не обращал внимания. Вдруг Любушка подошла к мальчику.

— Тебе Дамка нравится?

— Я же не знаю, какая она, — ответил мальчик.

— Ну погляди… Немножко все равно знаешь… Крап у нее есть или нет?

— Для дворняжки это не имеет значения. Лишь бы двор хорошо охраняла.

— А у нас не от кого охранять, воров нет, а своих разве она не должна пускать?

— Ну это ваше дело. Смотря какой хозяин, кое-кому не нравится, если собака всех принимает.

— Зачем же она должна бросаться, если к нам пришли? А шуба у нее какая? Хорошая или не очень?

— Тебе нравится ее шуба?

— А тебе?

Мальчик почему-то немного сердился на Любушку, а она не догадывалась.

— При чем тут я?

— А уши Дамкины нравятся?… Ну ладно, не хвали. Я тебе кое-что расскажу… Она лучше всех в деревне. У нас еще Музлан есть. Про него в газете писали, он с волками в горах дрался…

Мальчик, видно, не очень-то верил Любушке, и кажется, даже не хотел ее слушать. Тут подошел Андрюша, а Виталька остался возле Найды. И вот… Вроде совсем незнакомые мальчишки, а сразу разговорились и сразу стали друзьями, все про Беркута да про Музлана говорят. А на нас с Любушкой никакого внимания. Я поняла, что мальчика звать Володей и что он приедет посмотреть Музлана. Всегда так, как Андрюша вмешается, нам с тобой, Любушка, делать нечего, сразу забудут про нас.

Андрюша попросил Володю, чтобы тот покомандовал Беркутом.

— Беркут, лежать! — сказал Володя и отошел в сторону.

Пес поглядел спокойно на хозяина и с достоинством лег. Вот уж нет, эту команду я не смогла бы выполнить. Не любила я и команду «Место!». Чтоб сидеть у будки. Не могла я и идти «Рядом!». Все равно отбегаю от Любушки то вперед, то в стороны, но особенно хочется «Вперед!», если идем домой.

— Стоять!

Как он удержался, устоял? Смотрит на хозяина и стоит на месте.

— Ко мне!

Беркут не спеша побежал к хозяину. Любушка следила то за мальчиком, то за Беркутом.

Все чаще раздавались команды: «Ко мне!», «Ползи!», «Вперед!» Особенно часто «Апорт!» Володя бросал палочку, и Беркут приносил ее. Приказывал «Голос!», и Беркут глухо лаял.

Андрюша с Любушкой радовались послушанию Беркута, а мне стало его жалко. Как должно быть тягостно исполнять команду просто так, без надобности! Но Беркут терпеливо ждал новую команду.

— Поучи мою Дамку, — попросила Любушка. — Хоть немножко.

Я насторожилась, ожидала, что он опять обзовет как-нибудь, но мальчик дружелюбно взглянул на меня и сказал:

— Давай, Дамка, попробуем.

Сказал тихо, уверенно и приятно. Я сразу подошла к нему. Но почему-то заворчала, просто вырвалось ворчание, но мальчик не обратил на это внимания.

— «Лежать!» — тихо, но твердо сказал он, прижав меня к земле. Лежать, лежать, — он погрозил мне пальцем, но я не испугалась, а послушалась. Он повторил спокойно: «Лежать, лежать»…

И я лежала… Неужели он будет меня гонять, как своего Беркута? Он отошел вместе с Любушкой.

— Скажи, «Ко мне!» — шепнул ей. Но я услышала и подбежала.

— Повторим, — сказал мальчик. И вот снова я лежала и теперь ждала Любушкиной команды, хотя ох как трудно было лежать и ждать команды. Любушке, видно, тоже трудно было молчать, но мальчик говорил ей:

— Подожди, выдержим время.

— Хочется, скорей позвать, — умоляюще сказала Люба. — А то она не вытерпит и сама прибежит.

— Вытерплю, вытерплю, — сказала я, напрягаясь. — Только говори скорей.

И тут я увидела Андрюшу с Виталием. Они смотрели на меня не насмешливо, а, кажется, удивленно… Нет — с уважением. И я сжала зубы: «Вытерплю, вытерплю, Любушка!» И ты сказала:

— Дамка поучится и будет похожа на Беркута.

Зачем ты это сказала! Помнишь, как Беркут дрался? Ах, ты не видела! Как могла не видеть, если он бил всех собак без разбора? И ты хочешь, чтобы я походила на него? Он тут подчиняется хозяину, а там, когда бил лапами собак, — не слышал никакой команды.

Любушка, неужели ты хочешь, чтобы я была, как Беркут?!




23


Почему люди часто уезжают куда-то? Разве Диме плохо дома? А он собирается с Петровичем в Казахстан. Там поспела пшеница, а у нас еще нет. К нам потом тоже приедут помогать.

Дома собралось много народу, плясали и пели песни. Мне хотелось видеть Диму, и я крутилась возле крыльца: авось выйдет! А ему не до меня.

— Пошли до остановки, Дима уезжает, — сказала Любушка.

Много людей провожало Петровича с Димой. Все говорили, говорили, а нас с Любушкой не замечали.

— Дима, скажи что-нибудь, — теребила Любушка брата за рукав.

— Привезу большую дыню, — и снова заговорил с другими.

— Еще скажи, — умоляла Любушка.

Я вертелась и прыгала возле него, а он, не глядя на меня, протянул руку и погладил. Хоть бы слово сказал!

— Не уезжай, — просила я. — И когда машина тронулась, не сдержалась, залаяла, завыла. Я бежала рядом с машиной, и уже не людям Дима кричал, а мне:

— До свидания, Дамка! Вернись, Дамка!

У меня прибывали силы, и я бежала, бежала… Потом упала, закрутилась на месте от бессилья.

И вдруг я увидела Шарика. Я заворчала: «Где Тим?» Что толку ругать — не поймет. Даже не огрызается теперь. Жалкий такой. Не могу видеть, как он ест. Подожмет хвост, вздрагивает, оглядывается. Что он за пес? Не могу понять кочующих собак. Конечно, не все они виноваты. Человек может построить себе дом, может работать на тракторе или доить коров. Мы этого не можем, полностью зависим от человека. Я знала Шарика щенком. Хороший дворняга вышел бы, но что-то натворил раз-другой, его и прогнали. А теперь вот никто не пожалеет, не крикнет весело: «Шарик, ко мне!» Даже со мной, с собакой, сейчас он был настороже и готов был бежать. А если бы его в пионерский лагерь взять? Ему бы были рады ребята. Неужели бы тоже их боялся? И там бы воровать стал? Может, попробовать опять подружиться с Шариком, как дружат ребята с Виталькой?

— Я была на выставке собак… Одна хорошая собака слепого человека водит… А ты, что сделал для людей?

— А ты? Ворчишь на меня, а сама что делаешь?

— Все, что могу, делаю… Сейчас Диму проводила… Найди мне Тима.

— Он убежал от меня.

— Найди Тима, приходите к нам во двор вместе.

Шарик вдруг бросился наутек. Ну и пусть! Я оглянулась: ко мне шла Любушка! Чудак, кого ты испугался?

— Пойдем, Дамка, за щенком, — сказала девочка. — Только не сердись, смотри не покусай его. Вам вдвоем веселей будет.

Когда Бобика не стало, я выла ночами, не давала хозяевам спать. Что я могла поделать? Хотела, чтобы меня пожалели. Но собачье горе не только люди, собаки не понимают. Босой тогда рядом вертелся, звал побегать. А я рассердилась, и он тут же убежал.

Любушка приставала к Андрюше: где Тимка? Возьмем его к себе. Ходила искать по деревне. В нашем доме привыкла к собакам. А теперь я оставалась одна.

Музлана пастух выпросил себе. Теперь я поняла, как любила Музлана, но об этом он не догадывался. Пригнав Марту, Музлан уходил во двор пастуха. И я оставалась одна.

— Надо взамен Бобика щенка взять, — приставала к матери Любушка. — Тогда Дамка не будет тосковать.

Эх, Любушка, кто мне заменит Бобика?

Все же я с нетерпением ждала щенка. Какого хозяйка возьмет? Будет ли он хоть немножко похож на Бобика?

Если брать щенка, то пораньше, пока Розка не испортила его. Я не любила Розку еще за коварство. Иногда она не лает, а молча, тихо крадется с налитыми кровью глазами и… цап!

— Щенок ротастый, — сказала Виталькина мать. — Горланить будет вовсю. Только смалу злите, а то станет бесполезным, как Дамка.

Показала, как злить: подняла щенка за уши. Я заворчала.

— Заступается, — заметила Люба. — Мы любим собак и не злим.

— Дамка огрызается на щенка, — ответила соседка. — Ревнует. Смотрите, не оставляйте его с ней, загрызет.

Щенок нравится мне. Розкина хозяйка не понимает.

Но когда положили его в мою будку, все же захотелось прогнать. Ворчала или отворачивалась, не могла смотреть спокойно на щенка. Подбежал, но я отскочила. Любушка испугалась:

— Не трогай щенка! — и не отходила от него, думала, как назвать.

— Мурзиком, — предложила хозяйка.

— Лучше Муратом, — как в кино. И будем с Андрюшкой учить его.

Да мне не доверяли, думали, что буду обижать щенка: привязали на ночь в сарае.

Мурат скулил. Понимаю, скучно одному, ведь матери рядом нет. Повизгивала, успокаивая его. Как назло, ночь выдалась холодная. Хоть и положили ему тряпку и сена, мерзнет, наверно. Привык, чтобы мать согревала. Я пробовала в дырку влезть, лишь нос просовывался.

Мурат не успокаивался — скулил во всю мочь. Я пролежала у двери до рассвета. Наконец, он затих, вздрагивая и повизгивая во сне.

— Чего притулилась? — удивилась хозяйка. Попрыгала, поскребла землю — от радости, что вижу ее. Постучала лапами в дверь, сунула нос в дырку, мол, выпусти Мурата. И она догадалась.

— Попою его парным молочком и отвяжу, только смотри.

С ведром и скамеечкой тетя Катя пошла в коровник.

— Стой смирно, — сказала она Марте. — Вчера горьковатое молоко дала, гоняет вас пастух где попало.

Хозяйка налила Мурату парного молока, накрошила хлеба: залакал шумно, с наслаждением. А мне дала обрата. Не обижаюсь, не маленькая.

— Теперь гуляй, — хозяйка отвязала Мурата, я ринулась к нему, но она отогнала; «Не тронь!»

Ласкаясь, я потихоньку подобралась и облизала его. Когда-то и мой Бобик был таким крохотным и смешным, только он был желтеньким, а Мурат — черный. Глаза пока еще мутноваты, несмышленые. Он совсем не боится меня, наверно, думает, что я мать его, хватает за уши, за соски, — а молочка-то у меня нет.

Любушка ткнула Мурата к чашке, но ему хотелось играть. Он ковылял за Любушкой, спотыкаясь и падая. А когда уставал, останавливался, держа кверху, несгибаемый, как корешок, хвост.

Пришел за Мартой Музлан, обнюхал Мурата. А хозяйка не испугалась, даже слова не сказала ему. Удивленно улыбаясь, он смотрел на прыгающего возле него щенка, мол, откуда такой красавец? Прямой хвост болтается, словно привязанный. Мурат кружился, старался поймать его, вот дурачок! Еще не догадывается, что это собственный хвост. Хозяйка привязала Мурата возле моей будки.

— Пусть привыкает, — сказала она Любушке.

Мурат не понимал в чем дело — тянул веревку, а она не пускала. Скулил, и мне было жалко его. Заскочил в мою будку. «Он же будет хозяином ее!» — разозлилась я. Зарычала и вытолкала Мурата. Он, кажется, крикнул: «Теперь она моя!» — и взвыл.

Неужели укусила? Я виновато визгнула, не желая вылезать. Что для тебя будка? Меня она спасала от дождя, холода и жары. В ней я переживала и горе и радости. Ты пришел на готовенькое и не видел, как хозяин строил ее, как Любушка с Андрюшкой радовались ей, как красили ее снаружи и как звали меня, чтобы я залезла в нее. Я тогда не сразу угадала, чего хотят люди. И когда меня затолкали в будку, до ужаса не понравилось, хотя и подстилку положили — казалось темно и тесно. Помню, завыла от страха. Но когда хлынул ливень, само собой получилось — юркнула в конуру.




— Ой, Дамка, какая ты раньше веселая, красивенькая была! Мордашечка, как на картинке! — сказала Любушка. — Прямо беда, стареешь не по дням, а по часам.

А Мурат с каждым днем все взрослеет, лучше понимает Любушку. Иногда он молча, без визга ждет, когда она к нему подойдет. У него становятся немигающие, просящие глаза, кажется, вот-вот заскулит, но нет — ждет напряженно, неподвижно, даже не виляя хвостом.

Неужели и у меня бывают такие большие, преданные глаза, когда смотрю на тебя, Любушка? Неужели И я с таким же любопытством слежу за тобой, ожидая, когда подойдешь? Тебя Мурат уже понял, что ты добрая, а Тамару побаивается. Я раньше тоже побаивалась, а теперь понимаю ее. Я заметила: почти все люди, когда говорят с нами строго, то это они нарочно делают, а когда ласковы, то это они на самом деле такие. И вот Тамара нарочно строго приказывает: «Поди на место!», «Не лижись!». Я конечно, слушаюсь: раз ей это нравится, бегу в будку, чтобы она знала, что поняла ее. Выглядываю из будки, радостно повизгивая, мол, все исполнила, а теперь разреши подойти.

Жду ее зова: «Ладно, иди ко мне, старушка». И когда позовет — люблю Тамару больше всех. Но она редко зовет, забывает что ли?




24


Утром я провожала Марту и Музлана. Целый день не могла себе места найти: надоело лежать, надоело слоняться по двору. С нетерпением ждала вечера. Стада еще не видно, а я уже бежала за деревню встречать. Так и кажется, что вместе с ними увижу Бобика: вот уж начнет радостно носиться вокруг меня!

— Пойдем с нами, — позвал меня Музлан.

— Возьмет ли меня пастух?

— Возьмет, — обрадовался Музлан. — Будем вместе пасти.

— Возьми меня пасти, — попросила я пастуха.

— Что, скучаешь по Музлану? — догадался он. — Бобик твой зорко за коровами глядел.

— И я буду зорко глядеть.

— А ну попробуй, веди свою Марту, приучайся.

— Ладно, иди за своим хозяином, одна управлюсь, — сказала я Музлану. Но он не послушался, вместе пригнали домой Марту.




Когда я гнала Марту, думала, вот уж обрадуются Люба и тетя Катя, потреплют меня по голове: «До чего умница у нас, Дамка!» Но Любушка даже не заметила меня. В моей будке лежал Тим!

— Не мешай Тимошке спать, — говорила Любушка, отталкивая рукой Мурата. Он скулил, крутился, хотел, наверное, с Тимой поиграть. — Он наш желанный, и ты не серчай… Я еле-еле его нашла, знаешь, как не давался в руки, не хотел идти и все боялся. Ну что тут будешь делать? Все же уговорила. Хватит, набродяжничался, устал… Он очень давно не спал в будке… Попробуй поспать под открытым небом да в дождь, да в метель… Пусть крепко выспится, он теперь не боится, а мы подождем.

Время шло, а Тим все спал… Но вот он зашевелился, выглянул из будки и тут же спрятался.

— Здравствуй, Тим. Мы ждали тебя, мы все тебя любим… Не унывай! Ждем Марию Алексеевну, теперь она скоро, скоро придет… Мы все будем вместе жить.

Но Тим не выходил, он будто не слышал меня. Или забыл про Марию Алексеевну? При ее имени должен бы радостно залаять, выскочить из будки и забегать по двору…

— Слышишь меня, Тим!

И вдруг… вдруг я поняла, что не умею разговаривать, что я вовсе не сказала Тимке всех этих слов, что они не дойдут до него никогда! И Любушка не поймет меня никогда! Я залаяла в отчаянии, но Тим лежал! Я лаяла и слышала, что у меня звонкий голос.

— Ты что, Дамка? — удивилась Любушка. — Перестань гавкать!

Но я лаяла, лаяла…




Утром, как всегда, я пошла за стадом. Музлан думал, что я вернусь, но я шла и шла рядом с ним. Большой, молчаливый. Возле него как-то спокойно и весело. Он мудро поглядывает на меня.

— Теперь вместе будем смотреть за стадом, только научи меня.

Когда разбредаются коровы или не туда идут, пастух не говорит ничего Музлану. Угадав волю человека, он бежит, прихрамывая, и негромко, коротко лает. Не кусает, не пугает, а приказывает не разбредаться. Коровы понимают и слушаются. Как хотелось, чтобы и мне они подчинялись. Почему, когда была молода, не пасла?

Скоро и я стала догадываться, что мне делать. Коровы подчинялись моему лаю. Старалась опередить Музлана, носилась с одного конца стада на другой.

— Умница, Дамка, — удивлялся пастух.

Нет, я не уставала, но к вечеру сильно болели задние лапы, не хотели идти. Однако теперь была спокойна и уверенна — я помогаю пастуху и Музлану. Почему же раньше целыми днями я сидела возле будки, слонялась по двору, не зная, что делать. Ведь я была сильная, неутомимая, могла бы легко бегать за коровами. И не устала бы! Почему раньше меня не научили пасти коров?

Однажды около водопоя я побежала за коровой и упала. Ноги не слушались. Пастух положил меня возле речки.

— Отлежись, Дамка. На обратном пути захватим. — Он дал мне хлеба.

— Я хочу с вами, — сказала я.

Музлан лизнул меня и пошел за стадом.

Уходили коровы… Я их любила. Уходил пастух. Уходил Музлан… Ко мне подошел Шарик. Молча постоял, может, думал, как мне помочь. Он было заскулил, но тут же замолк, глядя с тоскою вдаль. Да, невозможно жить без людей. Я видела, как он однажды подходил к стаду, но пастух прогнал его, как последнюю собаку. Ну что я ему посоветую? Он отвернулся, поджав хвост, и пошел к деревне. На кого он надеялся? Что его ждало там?

Я увидела Пиратку, он кружился надо мной. Узнал, узнал меня! Садись со мной рядом, а я немножко полежу… Я замахала хвостом, а он вдруг полетел куда-то от меня. Не улетай, Пират!..

Что с моими ногами? Совсем обезножила! Я должна встать. Музлану одному тяжело собирать стадо, он ведь тоже старенький. Казалось, разбредутся без меня коровы. Вставай, Дамка, вставай!.. Сил нет. Ничего, отлежусь немного и пройдет. Не хочу идти домой одна, только бы вернуться с коровами. Марту пригоню… И увижу Марию Алексеевну… Дорогая Мария Алексеевна, помнишь, ты говорила Витальке: «Собака предана тебе, как же ты можешь обижать ее? Тем более, она не может объяснить твою несправедливость, как человек, и будет по-прежнему предана тебе»… Вашему Тимке хорошо у нас, мы все любим его…

Сейчас я пригоню Марту, Любушка…

«Ах ты, пастушка моя!» — похвалишь меня. Если бы я могла тебе сказать: «Любушка, вот и я». Хоть бы одно слово сказать: «Любушка».

Знаю, ждешь и ты меня, Мурат! Слышу радостный лай. И опять в холодную ночь ты прижмешься ко мне, словно к родной матери, и я скажу: «Спи спокойно, малыш!»