Спустя тысячелетие Александр Петрович Казанцев Возвращение в грядущее #3 В романе «Спустя тысячелетие» читатель снова встретится с героями «Возвращения в грядущее» — Никитой Вязовым, Надей Крыловой и их друзьями — звездонавтами. Вернувшись на Землю, где за время их звездных странствий прошло целое тысячелетие, они сталкиваются с последствиями экологической катастрофы: люди вернулись в первобытное состояние и, обвиняя «пришельцев из прошлого» во всех своих бедах, полны решимости отомстить. Спасение приходит неожиданно: оказывается, не все земляне одичали; звездонавты попадают на остров, где претворяется в жизнь учение Кампанеллы. Художник А. М. Еремин. Александр Казанцев СПУСТЯ ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ Роман-гипотеза Что день грядущий мне готовит?      А. С. Пушкин Пролог (предисловие к ненаписанному роману) Ошибки, которые не исправляются, — Вот настоящие ошибки!      Конфуций Прошлое кончилось вчера, будущее начинается сегодня. Чернобыльская авария и другие трагедии, только что потрясшие мир, неизбежно повернут руль истории. По случаю моего «аксакальского» возраста меня пригласили на секретариат Союза писателей РСФСР. Председатель его правления Сережа Михалков, тоже по-аксакальски седой, вручил мне трогательную грамоту и предоставил слово. Отступив от обычая, кроме благодарности и уверений в дальнейших стараниях, я поведал о своем обращении в высшую нашу инстанцию по поводу того, что развитие мировой энергетики, включая атомную, на мой взгляд, идет не тем путем. Нельзя человечеству и дальше сжигать бесценное для потомков сырье в топках несчетных электростанций и миллиарде автомобилей. Воздух загрязняется, а главное, в верхних его слоях скопляется углекислота. Прежде баланс сохранялся: углекислоту поглощала растительность: леса, джунгли, сельва; океаны с их планктоном и водорослями. Но заросли вырубаются, океаны отравляются пролитой нефтью и ядовитыми сбросами, планктон и водоросли исчезают. Излишняя углекислота в атмосфере подобна «прозрачному ватному одеялу»: пропускает солнечные лучи, но задерживает тепловое излучение Земли в космос. «Парниковый эффект» разогревает планету. Повышение ее среднегодовой температуры на несколько градусов грозит климатическими катаклизмами, таянием полярных льдов, поднятием уровня океанов; тогда из всех столиц Европы одна Москва останется на безымянном острове. Разгневанная природа уже обрушила на миллионы людей наводнения в Бангладеш и Китае, жару с засухой в Африке и США, сокрушительные ураганы (с нежными женскими именами) в Карибском бассейне. Даже крещенские морозы перекочевали из Москвы в Нью-Йорк и Калифорнию. Люди пожинают плоды своего ненасытного стремления иметь всего больше: энергии, металла, химической продукции (не только для комфорта, но и для насилия над земным плодородием, когда биологическая защита заменяется гербицидами, органические удобрения — химическим отравлением). Так люди бездумно уродуют свою Землю, гордясь созданием «рукотворных морей» и затоплением цветущих полей, городов и сел, обнажая дно древнего Арала, погубив щедрые богатства его глубин. Унесенный ветрами песок новой пустыни заносит хлопковые поля, ради которых отняли у моря живительную воду. Энергия нужна людям как воздух, как вода. Но нельзя расплачиваться за нее водой и воздухом! Недопустимы такие «кольца псевдоразвития», когда урожай в одном месте рождает пустыню в другом. Нельзя допускать, чтобы полученная дорогой ценой энергия или не использовалась за отсутствием потребителя (как в Сибири), или расходовалась на свое собственное увеличение, а дополнительный металл тратился на прирост добычи того же металла. В своей безответственной слепоте люди во имя отчетных цифр рыли ненужные каналы, выводили на берега рек трубы, из которых тек смрадный поток и превращал великие реки в сточные канавы! Так случилось с поэтическим Рейном, ту же участь разделили было Великие озера Америки. В постоянной опасности находится наш Байкал: картон для упаковок, будущий мусор, ценится выше флоры и фауны пресноводной сокровищницы земного шара! Тревожатся волжане за свою матушку-реку, над которой проносятся вредоносные тучи: осадки из них не уступают пресловутым кислотным дождям, губящим урожаи Канады. Даже величайший в мире водный поток Амазонки находится ныне под угрозой, а его защитников сражают преступные пули. Никак не могут люди приравнять «космический корабль» Земля к орбитальной космической станции, где никому не придет в голову вышибать иллюминаторы или пробивать обшивку. Все живое на Земле защищено от губительного ультрафиолетового излучения тонким слоем озона. Но растет с каждым годом тревога: обнаружены в нем зияющие раны. Одна из них, над Антарктидой, достигла величины Американского континента, и растительность там не погибла только потому, что ее там нет. Окажись дыра в озоновом покрывале над цветущим краем, он превратился бы в пустыню. А виной тому — выбросы химических производств и стремление к комфорту сотен тысяч автовладельцев, пользующихся аэрозолями и «кондишен», — словом, попадание в атмосферу фреона и других газов. Но зачем напоминать об известном, ведь экология, забота о Природе выдвинута на передний план. Ею будут заниматься на высшем уровне. Даже американские фирмы пообещали сократить выброс фреона в воздух на одну треть! Но не похоже ли это на заверения поджигателей, что при поджоге вашего дома они применят горючего за 30 % меньше? Очевидно: нельзя не кричать обо всем этом, ибо у человека нет иного пути, нельзя рубить сук, на котором сидишь! Предки наши с помощью парусов, ветряков и мельничных колес куда рачительнее пользовались энергетическими дарами Природы: ветром, водопадами, даже зноем пустынь, уподобляя Солнце наседке, выводящей цыплят, в древнеегипетских инкубаторах. Но малы стали ныне людям живописные пруды с шумом мельничных колес, понадобились бескрайние моря с торчащими из них верхушками сосен и колоколен. Требовалось получить всего больше и подешевле, чтобы усладить, даже пресытить себя, а потом… потом хоть потоп! Уместен ли ныне цинизм французского короля? Можно ли не думать о грядущем? Как высший дар знания получило человечество атомную энергию. Но, увы, использует ее прежде всего для разрушения, массового уничтожения, не ради жизни, а ради смерти. Сколько лет, сколько усилий потребовалось, чтобы люди поняли всю опасность «военного атома»! Ведь имеющихся в мире ядерных боеголовок достаточно, чтобы многократно уничтожить все живое на Земле (хотя, казалось бы, хватит и одного раза!). «Военный атом» стал всеобщим врагом. Сделаны первые шаги для его укрощения. Но вот «мирный атом», уверяли многие, совсем другое дело! Но так ли это? Не более ли опасен «мирный атом», чем «военный», находящийся под бдительным контролем? А «мирный» как бы «резвится» на свободе, хотя способен привести человечество к столь же трагическому концу, как и «военный», о чем напомнил миру Чернобыль. Впрочем, и до этой трагедии случилось 173 аналогичных аварии, а в первый год после нее — еще четыре, и, увы, страшный счет продолжается… Но одна за другой — торжество прогресса! — возникали атомные электростанции то в черте Лондона, то на шумной городской магистрали во Франции, напротив фешенебельного отеля, то близ важных индустриальных центров и у нас, и за рубежом. И все казалось мало! Бег без определенной цели, ради самого процесса. Ведь речь шла даже не об удовлетворении нужд возрастающего населения планеты. Оно увеличивалось не за счет развитых стран. На повестку дня ученых встало использование ядерной реакции синтеза атомов, осуществленной пока в водородных бомбах как термоядерная, то есть проходящая при высоких температурах плазмы. Сенсацией стало недавнее открытие американских ученых, когда реакция атомного синтеза произошла при обычной температуре. Срочно спохватились и у нас в Московском университете, и в других местах, получив обнадеживающие результаты. Однако, как это, увы, часто случалось, совсем забыли, что еще в 1984 году в Докладах Академии наук Узбекской ССР (выпуск 7) опубликована статья ученых Тимофеевой, Протодьяконова и Герловина, объясняющая, почему в древних рудах были обнаружены свежевозникшие короткоживущие изотопы. Оказывается, неверно допущение о том, что электростатическое поле частиц сферическое и для преодоления отталкивания таких полей требуются огромные температуры. На самом деле, как показали советские ученые, электростатическое поле не сферическое, а удлиненное, и соприкосновение атомов с последующим синтезом может происходить не обязательно при высоких температурах; важнее их ориентация. Использование этого явления в технике обещает заменить опасные АЭС, тогда океаны превратятся в сверхдоступное топливо и не нужно будет заботиться об утилизации радиоактивных отходов. Американцы безответственно топят их сейчас в океане, что не может не сказаться на нем в дальнейшем. Мы тоже пока что храним смертоносные шлаки при АЭС, не успев построить достаточного количества заводов для их переработки в ценные и безопасные продукты, утешая себя уверениями в «экологической чистоте» АЭС. Однако при поставке ядерной руды за рубеж, например в Германию, получаем вместе с валютой и ядерную золу, хотя и собственную переработать еще не можем. Даже и при управляемом термоядерном синтезе, когда не будет углекислоты, вылетающей из труб и автомобильных глушителей, нельзя упускать из виду, что выделяемая полезная энергия добавится к солнечной и, в конечном счете, не в XXI, так в XXII столетии все-таки изменит тепловой баланс планеты. За миллионы лет на Земле установилось энергетическое равновесие. Получаемая Землей от Солнца энергия частично поглощалась живой природой, способствуя обмену веществ, но большей частью излучалась в космос. И когда энерговооруженность человечества, возрастая по крутой кривой (экспоненте), станет сопоставима с солнечной, — перегрев Земли неизбежен. Но это лишь когда-то! А можно ли сейчас обойтись без атомной энергии? Во Франции она покрывает 75 % потребности в энергии, в Болгарии — 50 %, у нас намечено поднять долю АЭС с 12 % до 25 % и выше. В то же время в США уже перестали строить новые АЭС, в Германии, где сильны «зеленые», тоже строить не решаются. В Швеции запретили, намереваясь отказаться и от существующих. Однако как временная мера атомная энергия, видимо, может применяться. Но так ли, как в Чернобыле? Убежден, что не так! Принципиально не так! И дело не только в том, чтобы соблюдать правила безопасности ради экологической чистоты. Трагически покинувший нас академик В. А. Легасов говорил: «Последствия чернобыльской аварии заставили советских специалистов вновь поставить следующий вопрос: не является ли развитие ядерной энергетики в промышленном масштабе преждевременным? Не будет ли оно фатальным для нашей цивилизации, для системы нашей планеты, которая столь богата различными энергетическими ресурсами?» Добавлю от себя: если уж строить АЭС, то помещая реакторы под землей, ниже грунтовых вод, чтобы в случае аварии, легко локализуемой в шахте, не заразить радиацией ближние реки, как заражены чернобыльские земли. Но ведь это обойдется дорого! А разве чернобыльская авария — дешевле? Горько видеть в городах Чернобыле и Припяти пустые комфортабельные дома со смертоносными стенами. И едва ли они будут когда-нибудь заселены… А уродливое потомство домашних животных в районах северо-западнее Чернобыля даже три года спустя после аварии вновь ставит вопрос о вторичной эвакуации людей из районов, зараженных радиацией сильнее, чем предполагалось. Мы умеем строить и оказываем помощь зарубежным странам в прорытии туннелей метрополитенов с обширными станциями, могущими вместить реакторы АЭС. Роем мы и глубокие шахты ради использования энергетических ресурсов каменноугольных залежей, неизмеримо более бедных, чем неистощимые ресурсы любой АЭС. У нас, да и в других странах, немало заброшенных угольных шахт, которые при желании можно углубить, расширить и использовать для безопасных АЭС с подземными реакторами. Вырыли и шахты для подземных ядерных взрывов! Писатели на памятном мне секретариате хором заверили меня, что «морально все они со мной»; правда, никто из них не предложил мне страниц своих изданий для выступления (гласность только зарождалась). На улице меня догоняли, спрашивали: «Как объяснить, что мощные и опасные АЭС размещены вблизи наших индустриальных центров?» Что я мог ответить? Очевидно, ради дешевизны. Хотя такая «дешёвка» порой обходится дороже роскоши! Надо сказать, что мое обращение по поводу подземного размещения ядерных реакторов АЭС и освоения других видов энергии (о чем позже) не осталось без внимания. Меня тепло и вежливо приняли в «Большом доме», благодарили за сигнал, который будет учтен. Необходимые меры уже приняты: создано новое министерство, сменены кадры, упрочена дисциплина, налажена информационная связь с МАГАТЭ (Международное агентство по атомной энергии). Пообещали даже, что на трех строящихся станциях будут подземные реакторы. По поводу же того, чтобы вообще все существующие реакторы опустить под землю, при прощании мне дружелюбно заметили: — Так мы ведь без штанов останемся! Я горько ответил: — А вы уверены, что нам будет на чем носить штаны? Через месяц из того же «Большого дома» мне сообщили, что намеченные три атомные станции все-таки сооружаются с наземными реакторами. К счастью, строить их, по-видимому, не будут. А еще через полгода я узнал, что человек, куда более авторитетный, нежели я, ученый с мировым именем, независимо от меня выступил на президиуме Академии наук СССР с точно таким же предложением подземного размещения атомных реакторов АЭС. Это был академик А. Д. Сахаров. Он, в отличие от меня, выступил в печати, обратился в ООН. Ведь это касалось всего мира! И все же «воз и ныне там»! Жестко запрограммированные на выполнение своего долга упрямые и старательные атомостроители неукоснительно делали свое дело. И еще раз привелось мне, непрошеному, вмешаться в происходящее. Во время несчастья в Армении я по телеграфу обратился к прибывшему в Ереван М. С. Горбачеву с предостережением о недопустимости работы Армянской АЭС (близ Еревана) в сейсмически опасной зоне, сожалея при этом о свертывании в Академии наук Армянской ССР работ по регистрации подземных толчков, могущих служить прогнозом землетрясений. Конечно, я был не одинок. Председатель энергетической комиссии Академии наук Армянской ССР академик А. Г. Иосифьян обратился к председателю Совмина Армянской ССР раньше меня. Были и еще сотни, сотни протестов. Ответ на них я услышал на пресс-конференции Н. И. Рыжкова. Он заявил, что треть энергопотребности региона удовлетворяется Армянской АЭС. Но, идя навстречу общественному мнению, принято решение закрыть Армянскую АЭС через два года. Вскоре, однако, решение это изменили и АЭС закрыли сразу. Основания для этого были. Как я и опасался, АЭС перенесла толчок (силой в 5,5 балла). К счастью, радиоактивных выбросов не было. А если бы были? Последствия оказались бы страшнее чернобыльских. В части же прогнозов землетрясений почтенные ученые сообщили М. С. Горбачеву, что долговременные прогнозы нигде в мире пока не делаются. Якобы… Но так ли это? Не старается ли кое-кто снять с себя ответственность за случившееся? Обратимся к фактам. В 1975 году в Китае сильное землетрясение было предсказано. Эвакуировали миллион (!) человек. Бедствие произошло, и прогноз спас по меньшей мере сто тысяч жизней. Правда, спустя несколько лет подобная беда не была предсказана и унесла немало жертв. Раз на раз не приходится. В Перу американские ученые предупредили о возможном землетрясении. Перуанцы приняли меры. Но… ничего не случилось, а экономика страны оказалась подорванной. Но разве можно понять авторитетных ученых из Института физики Земли Академии наук СССР, ссылающихся на это в доказательство того, что долговременные прогнозы опасны(!) и могут вызвать панику и неоправданные траты. Словно многомиллиардные убытки и многотысячные жертвы не обличают «осторожное молчание»! А ведь армянское землетрясение было предсказано ТРИЖДЫ! Еще в декабре 1986 года (за два года до беды!) в специальном бюллетене НТО, изданном в количестве 295 экземпляров, Армению предостерегали о возможном несчастье в конце 1988 года, и рекомендации о мерах предосторожности были направлены правительству республики. 19 апреля 1988 года (за полгода до катастрофы) на школе-семинаре в Томске, посвященной необычным явлениям, старший научный сотрудник Института геофизики Академии наук Украинской ССР кандидат наук Эмма Ивановна Несмянович сделала доклад. В нем она на основе анализа гравитационного воздействия на Землю планеты Меркурий, обладающей удлиненной орбитой, и местонахождения Луны вычислила резонансные биения космических сил, которые в сочетании с активными геологическими процессами вызовут сильное землетрясение в опасной зоне, охватывающей Армению и Кавказ. Однако томские цензоры из «осторожности») сняли в опубликованных Томским политехническим институтом тезисах семинара географические названия, хотя они, как и время события, были указаны достаточно точно! И наконец, в третий раз, 23 ноября 1988 года, незадолго до страшного события, на сейсмологической конференции в Ялте та же Несмянович подтвердила дату: 7-13 декабря 1988 года и место на севере Армении. Но как могли чванливые авторитеты науки согласиться с предупреждением, исходящим из «расположения звезд на небе»? Это же возврат к астрологии, к невежеству, гаданию и гороскопам! «Колдунью» — на костер! Так «высокоидейные» предрассудки затмевают рассудок. Не хотят «авторитеты» вспомнить, что наука развивается как бы по спирали, возвращаясь к былому на новом уровне. Алхимики, мечтая о превращении веществ, так и не получив «дарового золота», заложили основы химии. Теперь мы превращаем одно вещество в другое, но не в колбах и тиглях средневековых подвалов, а в атомных реакторах, место которым под землей. Так же с астрологией. Звездочеты, гадая по звездам, понятия не имели об их гравитационном воздействии на Землю. Не представляли, что силы тяготения ближних космических тел могут складываться и создавать «биения», которые вызывают резонанс, многократно усиливающий их воздействие. Есть теория, что кольцо астероидов между Марсом и Юпитером, расположенное на орбите гипотетической планеты Фаэтон, предсказанной Кеплером (который, кстати, был не только великим астрономом, но и придворным астрологом!), состоит из осколков этой планеты, разорванной силами тяготения Марса и Юпитера. Так отчего же не обращать современным ученым внимания на вычисляемые периоды биений гравитационных сил? Это особенно сказывается, когда Меркурий и Луна, движущиеся по удлиненным орбитам, вызывают силы, попадающие в резонанс с частотой колебаний блоков земной коры. Вспомним резонанс, которым был разрушен мост, раскачанный шагавшей в ногу ротой солдат. Космический резонанс сил тяготения должен был вызвать сильнейшее землетрясение. Следовало ли при этом опасаться паники и неоправданных трат? Вовсе не обязательна эвакуация людей и заводов в предвидении возможной катастрофы. Однако укреплять сооружения и относиться с особым вниманием к сигналам краткосрочного прогноза необходимо. Известно, что землетрясение ощущается за пять — семь дней лягушками и рыбами (из-за изменения химического состава воды), домашним скотом, собаками за сутки или меньше (они реагируют на изменения магнитного поля в опасном районе). Все это известно! Мой друг кинорежиссер «Центрнаучфильма» Ю. Сенчуков недавно снял фильм о предсказании землетрясений, побывав и в Армении, где его к съемкам, увы, не допустили. Так почему же, когда за несколько дней до беды в Ленинакан пришел пастух, рассказав, что у него бараны сошли с ума, ему ответили: одного такого свихнувшегося барана мы видим перед собой? Обескураженный, он вернулся к своим баранам и, не имея опасной «крыши над головой», остался жив. Другой крестьянин сообщил, что протекающий у его села ручей иссяк. Его переспросили, не повалил ли оттуда пар, и посоветовали проветрить пары в голове. Невольно напрашивается аналогия с горькими днями начала Великой Отечественной войны, когда Сталин остался глух ко всем предупреждениям о начале гитлеровцами военных действий 22 июня 1941 года. Он получал их от Зорге, от других разведчиков, от перебежчика, наконец, от самого немецкого посла (для которого такой поступок был большим риском!). Вот и в Армении никто не внял предупреждениям. О погибших принято говорить или хорошее, или ничего. Поэтому мы ничего не скажем о тех, кто погребен под остатками Института сейсмологии Академии наук Армянской ССР в Ленинакане, о людях, которые могли бы внять этим предупреждениям. А вслед за армянским, месяц спустя, случилось таджикское землетрясение, когда под горными оползнями погибли целые селения. И опять место несчастья находилось на указанной «астрологами от сейсмологии» опасной полосе. И опять-таки геофизическая станция, хоть и расположенная высоко в горах, оказалась не на высоте, лишенная даже телефонной связи! И до чего же мы, оказывается, бездумны! Уместно вспомнить, что Крымская АЭС, почти готовая к пуску, находится на той же злополучной опасной полосе, вычисленной на основе резонанса космических сил. Мой друг, писатель Вадим Сафонов, присоединил свой голос к массовым протестам против пуска Крымской АЭС, но убедился, что кое для кого затраченные сотни миллионов рублей весомее всех аргументов и опасений за судьбу Крыма. Никто не может решиться признать, что деньги потрачены напрасно. И едва ли убедительны распространенные аргументы: да, мол, на месте Крымской АЭС когда-то произошло землетрясение в 9 баллов (археологи находят здесь и следы десятибалльного бедствия); но ведь японцы не испугались построить свою АЭС в месте недавнего землетрясения в 10 баллов. Нашей советской академической экспертизе хотят противопоставить японскую экспертизу. А нельзя ли выразить сочувствие талантливому японскому народу, существование которого, на мой взгляд, может быть поставлено под угрозу катастрофой АЭС, как бы надежна ни была ее конструкция! Ведь последствия могут превзойти и чернобыльские, и армянские, и даже Хиросиму с Нагасаки! Можно восхищаться достижениями японской техники, но вопросы спасения своей страны надо решать самим. Спасать необходимо и Россию, и Японию, да и весь мир! Но не только землетрясения сотрясают нашу планету! По наблюдениям той же Э. И. Несмянович, в результате биений космических сил, воздействующих на нашу планету (во всяком случае, в настоящее время), на Земле наблюдается повышенная нервозность людей, их массовые противоборства, жертвы, скачок заболеваний инсультом, инфарктом, даже эпидемии… Так не связаны ли горькие события 1991 года с подобным воздействием на нашу планету космических сил? Не потому ли землетрясение постигло Грузию, унося человеческие жизни и уничтожая города и села? Не потому ли обострилась вражда между вчера еще дружившими народами: грузинами и осетинами, армянами и азербайджанцами? Или кровавые события в Ираке: массовое бегство оттуда миллионов курдов, теряющих в горах по тысяче человек ежедневно? И не вызваны ли вспышки эпидемий холеры в Перу и других странах той же причиной? И наконец, самое, быть может, страшное. Не грозное ли предупреждение 6 грядущей на Земле экологической катастрофе — поражающие своей грандиозностью наводнения и тайфуны в Бангладеш? Число жертв там достигает сотен тысяч, а пострадавших — миллионы! Невольно вспоминается библейский миф о Всемирном потопе. Может ли наука Земли стоять в стороне, руководствуясь устаревшими воззрениями, если не сказать догмами? Природа шутить не любит. Как-то гроссмейстер Э. Л. Погосянц сострил: «Нам нечего ждать милостей от природы, надо просить у нее милостыню!» Но нам не нужно ни борьбы, ни победы над природой, ни милостыни от нее. Нужно содружество с ней через познание ее законов вместо навязывания ей своих собственных. Только это может предотвратить массовые бедствия. Уважение к этим законам, бережное отношение к своей планете неизбежно приводит к выводу, что основная энергия, которой вправе пользоваться человек, — ТОЛЬКО СОЛНЕЧНАЯ. Как же получить ее в достаточном количестве и что делать со всем оснащением технологической цивилизации, рассчитанной на сжигание топлива? Что делать с миллиардами автомашин, как утеплить дома в холодных зонах? Неужели вернуться к донкихотовским ветрякам? Или устанавливать зеркала в пустынях? А что делать в странах, где солнце светит скупо? Как самолетам летать без топлива? Не погибнет ли земная цивилизация? Нет! Не погибнет! Все эти проблемы разрешимы, если вспомнить, например, об океанских волнах, воспринимающих большую часть энергии, посылаемой нам Солнцем! Но пусть об этом расскажут потомки, увидеть которых нам дано (через тысячу лет!) лишь с помощью воображения, глазами героев романа. Часть первая ГОРЬКОЕ НАСЛЕДИЕ Где ты, Земля моя родная, Леса, поля, долины, реки? Ужель в пустыне злой одна я В отчаянье сжимаю веки?      Весна Закатова, поэтесса XXI века Глава 1 УЖЕЛЬ ЗЕМЛЯ РОДНАЯ? Невольно к этим грустным берегам Меня влечет неведомая сила!      А. С. Пушкин В таинственном мире космоса, в беспредельном просторе миллионов световых лет, среди сверкающих центров атомного кипения материи, мимо звезд, живущих или рождающихся, гигантских или карликовых, через вакуум, материальный, но неощутимый, как пустота, завершал свой путь, возвращаясь на родную Землю, звездолет. Ослаб стокилометровый трос-буксир, соединяющий два его дискообразных модуля. Закончилось торможение тягового, сдерживающего жилой модуль, снижая его скорость от световой до первой космической. Звездолет вышел на околопланетную орбиту. В кабине управления ощутилась невесомость. — Никитенок! Куда ты забрался под потолок? Сейчас же спускайся. Держись за скобки, как папа учил. — Я летаю, мамочка! Я — настоящая птичка, как ты рассказывала. Я снова летаю, как раньше, когда был маленький! Помнил ведь трехлетний малыш невесомость, которую ощутил год назад. Жилой модуль тогда перестал разгоняться, а тормозить еще не начал. И при почти световой его скорости, за один удар сердечка Никитенка, мимо него мелькали звезды и световые годы расстояний. Осознать это он сможет лишь став взрослым, овладев теорией относительности и поняв парадокс времени. Вся коротенькая жизнь Никитенка, рожденного на другой планете, прошла в «разгоне» и «торможении» его космического дома, кроме которого он не видел ничего, если не считать книжек и видеофильмов, привезенных родителями с Земли. Не только папа и мама, математик корабля Надя и штурман Никита, все члены экипажа звездолета обожали мальчика. Он был для них символом грядущих поколений. — Сейчас же спускайся вниз! — настаивала Надя, отрываясь от иллюминатора, через который вместе с другими звездонавтами рассматривала долгожданную родную Землю. Ловко подплыв к малышу, она взяла его за ручку. — Я не знаю где «вниз», — сопротивлялся тот. Но Надя спустила его. Ее невесомые огненные волосы распустились при этом непослушной волной, напоминая воительницу былых времен, на репродукцию портрета которой еще годовалый Никитенок показывал в их семейной каюте, говоря «мама», хотя волосы у Жанны д’Арк были черные. С мальчиком на руках Надя встревоженно обратилась к всегда невозмутимому долговязому папе Никите: — Неужели это Земля наша? Не верится! — Ну что ты, родная, — возразил низким голосом Вязов. — Компьютеры не могли ошибиться. Мы с Федей с ними крепко дружим. «Гончих псов» с их галактикой с неба никто не угнал. «Туманность Андромеды» на месте, как пришпиленная. Такие ориентиры не подведут. — Но почему очертания материков не похожи наземные? — Видно, нынче здесь мода такая на облачный покров. — И все-таки Надины сомнения можно понять, — вмешался Вася Галлей, второй математик корабля, маленький, подвижный, с острыми чертами лица, который считал для себя Надю недоказанной великой теоремой Ферма. — Что, Вася, Америки своей отыскать внизу не можешь? — с упреком заметил его закадычный друг, второй штурман звездолета Федоров, сухой, скуластый, нескладный. — Тебе бы только выдумывать неразрешимые задачи да находить хитроумные решения. Перекидываясь словами, звездонавты тревожно изучали медленно поворачивающуюся перед ними в иллюминаторе голубоватую, затененную с одной стороны сферу, разукрашенную причудливым узором облаков. Но никто не напомнил друг другу, что таких «земель» во Вселенной великое множество, как и звездных «кристаллов», в узлах которых находятся «солнечные системы», во всем сходные между собой, как атомы в кристаллах земных. — Да, старые карты, пожалуй, не годятся! Кто знает, что тут произошло без нас, — вздохнул Вася Галлей. — Не могло произойти на Земле ядерных войн! Не могло! — с жаром воскликнула Надя. — Все ядерное оружие уничтожили еще до нашего появления на свет! — Кабы одно только ядерное оружие грозило людям, — многозначительно произнес Никита. — Сами себе они угроза. — Не хочу этому верить! Скорее поверю, что не в тот звездный «кристалл» мы попали! — Уничтоженное и восстановить можно, — мрачно заметил Федоров. — Но вот времени, потерянного нами, не восстановить. Снова разгоняться, выбирать куда лететь, опять тормозить… На Земле еще столетия промелькнут. — Прикинь еще два корабельных года, штурман. Конечно, Никитенка женить еще рано будет, — усмехнулся Вязов! — Да и не на ком, — вставил Вася Галлей. Командиры космической экспедиции Бережной и Крылов не вмешивались в разговор. Но сомнения соратников тревожили и их. Решение о том, улетать ли от Земли, достигнутой в конце бескрайнего путешествия, искать ли другую планету, более похожую на их родину, или решиться на отважный спуск на непонятно как изменившийся земной шар невыносимой тяжестью лежало на командирах. Но не только незнакомые очертания материков смущали их; необъяснимым казалось отсутствие вокруг излучений в радиодиапазоне и безответность радиосигналов, посланных со звездолета. Неужели никто не ждет их? Бережной отличался от своего добродушного полнеющего коллеги могучей фигурой и решительностью суждений. — «Це дило треба разжувати» — если «тысячу лет» можно разжевать. Крылов тихо добавил: — Не могу поверить, что это было последнее земное тысячелетие. — Спустимся — побачимо. — А если найдем пустыню? — Улетели с Землии, улетим и с Земли; — бодро ответил Бережной. — Тогда спускаться надлежит так же, как на Землии? — Если в муравейник руку совать, так лучше в перчатке. — Скафандры и будут вроде перчаток, — согласился Крылов. — Так что, хлопцы да дивчины! — обратился Бережной к окружающим, хотя «дивчина» в кабине была только одна. — Готовьтесь снова к подводному спорту. Никитенок подрос, в ранце за спиной у матери уже не поместится. Приладим контейнер. — Я буду рыбкой, как на картинке! — обрадовался мальчик, по-своему понявший смысл слов командира. — Ура! Я подружусь с другими рыбками. И птичками! Звездонавты не могли не улыбнуться. Теплее стало у них на душе. Предстояло прощаться со своим звездным домом. Командиры остались в рубке управления, обсуждая детали предстоящего спуска на космоплане. «Экспедиция на Землю» начиналась. Федоров с Галлеем получили задание обследовать поверхность планеты в электронный телескоп, обнаружить населенные места, выбрать район приземления, подобно тому, как это было сделано на далекой планете-двойнике, Землии. — А ведь города-то есть! Сохранились, что ли? — говорил, не отрываясь от телескопа, Галлей. — Пожалуй, стоит предложить посадочную площадку вблизи такого мегаполиса. От домов длинные тени. Федоров, как всегда, был согласен со своим другом. — Все, что думаешь, запиши и забудь, — неожиданно сообщил по браслету личной связи Бережной. — Дороги видел? И движения по ним, говоришь, нет? Так делай отсюда вывод, что встречи нам не подготовлено. Триумфальной арки не соорудили. — Неужели, командир, вы всерьез хотите как на Землии? — Безопасность, хлопцы, прежде всего. Кто их там знает, как они живут, если вообще существуют! — Георгий Трофимович прав, — подтвердил Крылов. — Надо иметь запасной вариант с подъемом к нашему звездному дому. — Чтоб от родного дома улетать? — возмутился было Галлей, но почувствовал на плече руку друга Феди. — Хуже не будет, — односложно сказал тот, садясь к электронному телескопу. — Хуже не бывает, — буркнул Галлей, уступая ему место. Супруги Вязовы прощались со своей уютной каютой, где вырастили своего Никитенка, живую память о том, что пережито было ими на чужой планете. Надя предложила отправиться в отсек отдыха, где звездонавты любили проводить свободное время среди земных пейзажей, перенесенных голографическими изображениями на стены. Вязов удивился: — Зачем нам земные картинки, коль скоро сами там будем? Натуру увидим. Никитенок на настоящее дерево забраться сможет. — Смогу, смогу! Видишь, как я летаю. — Там не полетаешь, — заверил отец. Надя, как всегда, настояла на своем, и они втроем поплыли по знакомым переходам с этажа на этаж, пока не оказались в желанном отсеке. Надя поколдовала около маленького пульта, и они чудом оказались на лесистом берегу реки, где под ногами виднелся не металлический пол, а как бы настоящая трава. Вязов узнал «место», где сыграна была их с Надей «космическая свадьба» еще на пути к неведомой планете, и понял, почему Надя привела его с сыном сюда. Все трое, держась за «землю», чтобы не взлететь, уселись на «траве». Мальчику все хотелось сорвать стебельки, но это никак не удавалось. Пальчики проходили сквозь них. — Подожди, скоро будешь бегать по настоящей травке, — утешал его Никита. — Почему эта не настоящая? — капризно спросил малыш. — Потому что игрушечная, — с улыбкой ответил Вязов. Малышу этот ответ показался убедительным. Игрушечное — это понятно. Но он продолжал допытываться: — А почему на эти деревья нельзя залезть? Ведь на игрушки можно забираться. — Потому что это картинки. — А там, внизу, когда мы к рыбкам прилетим, река будет не на картинке? — Она будет мокрая. — И рыбки мокрые? — Конечно, — улыбнулась Надя и притянула к себе мальчика. — Ах ты, рыбка моя! — Я — птичка, а не рыбка, — запротестовал Никитенок. — Орленок, — заметил Вязов. — Сын орла, — загадочно вставила Надя. — Значит, ты орел, — заключил разумный малыш, смотря на отца. — Верно! — лукаво подхватила Надя. — Видишь, как он летает? Никита почему-то вдруг взмыл вверх и отлетел к реке, повиснув над ее гладью. Мальчик восхищенно смотрел на него. Надя грустно улыбалась каким-то своим мыслям. В браслетах личной связи раздался сигнал общего сбора. В самом низу многоэтажного жилого модуля хранился спусковой модуль-космолет, способный летать и в атмосфере, и в вакууме. Звездонавты переходили в него по галерейному переходу, пробираясь через люки. Задраить последний люк выпало Никите Вязову. Надя, прижимая к себе малыша, висела с ним вместе над мужем. — Неужели придется отдраить его и вернуться в наш звездный дом? — спросила она. — Не возвращается только прожитое время, как мудро заметил наш философ Федя Федоров, — отозвался Никита. — Что-то нас ждет впереди? — вздохнула Надя. — Спустимся — побачимо, — голосом Бережного произнес Никита. Надя улыбнулась. Космолет внутри оказался куда более тесным, чем оставленный модуль: без уютных кают, скрашивавших годы полета, без отсеков отдыха, переносящих скитальцев на далекую родную Землю. Он напоминал, скорее, пассажирский воздушный лайнер старых добрых времен. В салоне стояли удобные кресла, где и разместились звездонавты, за исключением двух командиров, занявших места пилотов в головной кабине перед пультами управления. Никитенок был горд тем, что ему, как большому, как папе с мамой и другим дядям, досталось большое кресло, правда, великоватое. Жаль только, что его привязали к нему ремнями и нельзя снова вообразить себя птичкой. И еще досадно было малышу, что все, кроме него, оделись не в маленькие, как на нем, а в красивые серебристые костюмы со шлемами за спиной, которые можно надеть на голову и стать похожими на рыцарей с любимой его картины: рядом с ними на коне красовалась воительница, которую Никитенок продолжал называть мамой. Когда все станут выходить, как объяснила настоящая мама, Никитенка «засунут в ящик» (как игрушку) и крепко закроют крышку. И никак мама не хотела ему сказать, как же он сможет из ящика подружиться с рыбками и птичками. Но пока что его в ящик не засовывали и можно было прильнуть лицом к окошечку, расплющив носик о толстое стекло, и смотреть, как шероховатая стена отодвигается, превращаясь в огромный волчок, похожий на тот, который смастерил ему для забавы папа: он мог долго крутиться, но когда все смогли летать, волчок уже не запускался, а тоже летал. Мама с папой и дяди стали теперь почему-то очень серьезными, не играли с Никитенком и даже ничего не рассказывали. Малыш стойко все терпел, радуясь, что он еще не в ящике, который называли контейнером. Мальчик вертелся в кресле. Заглянуть бы в переднюю каюту, где виднелись дяди-командиры. Когда они там что-то сделали, стена стала отодвигаться от окошка, превратилась в волчок, а потом уменьшалась, уменьшалась и стала совсем такой, как папина игрушка. Но он не крутился, потому что к нему привязана ниточка, идущая к звездам, а на конце этой ниточки, как объяснила мама, еще один волчок, только он так далеко, что его не видно. Это, однако, было выше понимания Никитенка, как и то, зачем его закроют в ящике, хотя, как настоящий звездолетчик, он готов был все вытерпеть. Не только юный звездолетчик смотрел на удаляющийся модуль покинутого корабля. Никто из взрослых не мог подавить в себе горькое щемящее чувство при прощании со своим так славно послужившим домом. Только пилоты космолета Бережной и Крылов целиком были заняты переводом аппарата на спиральную трассу спуска, рассчитанную еще в незапамятные времена прадедом космонавтики К. Э. Циолковским, тем самым, который, по словам Бережного, учил детей в школе считать, а научил людей в космосе летать. А крохотному звездолетчику так хотелось выскользнуть из ремней, попасть в рубку управления, чтобы помочь главным дядям вести корабль. Но воспользоваться тем, что мама, папа и дяди смотрели в окошечко, малышу все же не удавалось, и командиры остались без его помощи. И пришлось им самим начать торможение, чтобы войти в плотные слои атмосферы с уменьшенной скоростью, избежав перегрева аппарата. Предстояло, облетев Землю несколько раз, опуститься точно в выбранном для посадки месте. Спираль приближалась к концу. Командиры предложили всем надеть шлемы, укрыть мальчика в контейнере и приготовиться к выходу. Они первыми надели шлемы, и за прозрачным их забралом трудно было уловить на их лицах тревогу. Отвечая перед собой, перед товарищами, перед человечеством, к которому вернулись, за благоприятный исход всего их путешествия, они, естественно, волновались. Но они не знали о том, что их ждет впереди. Глава 2 ДНЕВНИК ДИКОГО ЧЕЛОВЕКА О поле, поле! Кто тебя усеял мертвыми костями?      А. С. Пушкин Перед пловцом стали проступать в утреннем тумане очертания великого нагромождения исполинских зданий Города. Они зубцами и всплесками поднимались и как бы тонули во мгле, символ дерзости и величия земной цивилизации. Трудно было поверить, что это творение рук человеческих; виделись не замки в облаках, а облачные нагромождения в виде замков. Недаром на языке пловца ближнее здание на островке посередине реки звалось «Домом до неба». Когда пловец, по имени Анд, вышел на берег островка, туман почти рассеялся. Юноша, худощавый при его немалом росте, мускулистый, бронзовокожий, попрыгал то на одной, то на другой ноге, помотал мокрой кудрявой головой. Потом, запрокинув ее, взглянул на самый верх здания, надел короткую куртку, широченные брюки из бесцветного домотканого подобия холста, ощупал оттопыренный карман и бодро зашагал к центральному входу. Мало кто рискнул бы, подобно ему, преодолеть так, один за другим, все семьдесят два этажа. На каждом виднелись проемы бывших дверей в бездонные колодцы, где двигались когда-то хитроумные подъемные устройства — лифты. Он даже не заглядывал туда. Недюжинная сила молодости и умелое размеренное дыхание помогали ему в этом беспримерном, но, видимо, привычном восхождении. Его курчавые волосы лишь слегка увлажнились, а открытое смуглое, в меру скуластое лицо с распахнутыми, словно удивленными голубыми глазами раскраснелось. Достигнув цели, он протиснулся через плохо открывавшуюся от старости дверь в затхлое помещение, уставленное шкафами с древними книгами. Их все еще нарядные корешки не вязались с убожеством обветшалых стен и осыпавшегося потолка. На пороге он застыл в изумлении. Около одного из шкафов стояла стройная, гибкая, нарядная, еще менее, чем книги на полках, совместимая с окружающим запустением девушка в красном вязаном платье; не без изящества тянулась к верхней полке. Как ни бесшумны были его шаги, она все же услышала их, а может быть, ощутила чье-то присутствие; обернулась и испуганно выронила взятую книгу. Потемневшие страницы рассыпались по полу. Она не стала их собирать и крикнула срывающимся голосом: — Стой! Близко — нет-нет! — И она выхватила из-за пояса кинжал, направив его себе в грудь. Анд тоже выронил тетрадь, вынутую при входе из кармана. Он сам смастерил ее из найденной здесь бумаги. Листы не разлетелись. — Ни шагу, — потребовала девушка. — Подойдешь — много-много моей крови! — И гордо вскинула голову. Ее светлые волосы водопадом рассыпались по спине; носик на смуглом лице показался юноше мило вздернутым. — Где ты сыскала кинжал столь красивый? Из нержавеющей он стали иль бронзовый, тебе под стать? — с улыбкой спросил он на древнекнижном языке, желая узнать, поймет ли она его. Потом спокойно подобрал тетрадь, на которой значилось: «ДНЕВНИК ДИКОГО ЧЕЛОВЕКА». Если бы незнакомка не страшилась так Анда и подобно ему освоила забытый язык предков, она могла бы узнать о самом для него сокровенном, на древнекнижном там написанном. Я не знаю, зачем и для кого начал я писать этот «Дневник»! Кроме матери и самого себя. Она научила меня читать и писать. Она знала о Доме до неба, иначе как могла бы помочь мне овладеть древнекнижным языком и рассказывать мне, несмышленышу, детские сказки про то, как предки наши передвигались быстрее ветра на не ржавых тогда машинах по каменным дорогам, не изрытым, как теперь, ямами, не поросшим сквозь трещины синей травой. И женщины в ее сказках не таскали на верхние этажи домов, где жили, воду в кувшинах — вода сама текла по неким трубам к жильцам вершин. И люди тогда будто бы летали по воздуху выше всех домов в крылатых домиках. Я, конечно, воспринимал это с открытым ртом, как волшебство, потому что считал, что вода может течь только вниз, а дома — рушиться на землю, а не взлетать с нее. Никто в нашем племени не знал тайного дневнекнижного языка, на котором говорили наши русские предки. Он и открыл мне сокровищницу запечатленных в книгах мыслей. Может, жестокий вождь Урун-Бурун владел когда-то им и грамотой. Но теперь он, презирая «ненавистных предков», отрицает всякое знание как источник человеческих бед. И я представляю себе, с каким бешенством он уничтожил бы мою тетрадь, если бы обнаружил ее. Не раз спрашивал я мать, почему все так изменилось? Почему прежде люди жили по-другому в этом городе, конечно, с иным названием? Она, всегда такая внимательная и нежная ко мне, лишь отмалчивалась или отвечала: — Подрастет сынок. Да-да, увидит. И я подрастал и видел: и дикость свою и своих соплеменников, и наших женщин, таскающих в глиняных кувшинах воду на плечах, понял, почему населены нами только нижние этажи примыкающих к реке зданий. Часто сидел я на берегу реки с удочкой, стараясь поймать хоть какую-нибудь рыбешку, которая оказалась бы вкуснее надоевших грибов, растущих у нас в подвалах, или вонючего козьего сыра, или даже лакомых крыс, обитающих вместе с нами в Городе Руин. А на другом, запретном, берегу виднелись люди враждебного племени вешних. Их женщины были привлекательно стройны, носили красные платья, должно быть, умели ткать и красить тонкие полотна. Нашим женщинам достались кое-какие их наряды после давнего уже теперь набега на вешних. Вот тогда-то и погиб от их рук мой отец. А мать по законам племени взяла с меня, подростка, страшную клятву неистребимой кровной мести всем вешним, которых следовало уничтожать. А ведь была она такая толстая, добродушная, со многими подбородками, мягкими, как она сама, а тут… Пришло время, и этой клятвы потребовал от меня и сам Урун-Бурун со взъерошенной копной огненных волос на голове и такой же устрашающей бородой, провозглашая меня перед всем племенем юношей достойным называться бурундцем. И я, не поднимая глаз, послушно повторял слова ритуала, подсказанные мне жрецом, тощим и сутулым с виду, хитрым и лукавым, как я знал, внутри. Чтобы смыть кровь отца, я должен был готовиться к набегу. С содроганием думая об этом, я проклинал себя за отсутствие мужества и чувствовал ужас при мысли о том, что придется кого-то убивать. Со смешанным чувством запретного интереса и давящего жестокого долга смотрел я на чужой берег, видя там легких вешнянок в красных платьях, зачерпывающих воду в кувшины, и бородатых мужчин, идущих рыбачить, как и я, грозя мне через реку кулаками. Я не отвечал им на «приветствие». Почему? Может быть, причиной были мои тайные походы на островок с Домом до неба, куда я переправлялся вплавь до восхода солнца, чтобы не привлекать лишнего внимания. Там я забирался на самый верх Дома до неба, где с незапамятных времен никто не жил и против которого на синей траве, что пробилась сквозь трещины былой мостовой, не паслось даже коз, как на наших улицах. Мосты через реку или давно разрушились сами, или были уничтожены враждующими племенами. А сокровищница чужих застывших мыслей переносила меня в странный мир, где были совсем иные люди, с другими стремлениями, высокими представлениями о долге, добре и зле; и все же они погубили неумеренным развитием своей цивилизации саму Природу, не оставив нам, их далеким потомкам, ничего из своих несметных богатств. Я обязан был их ненавидеть, но вместо этого жалел; представляя их себе, я понимал: они тоже были по-своему несчастными… С каждым рассветом, устроясь на пыльном подоконнике, погружался я в возвращенный книгами мир, силясь понять, чем люди там владели, в кого верили, какие у них были вожди и жрецы. Непонятный, пресыщенный, расточительный мир загадочных предков! Я жил с ними вместе в немыслимой роскоши, принимал участие в их древних войнах, боролся за справедливость на баррикадах, делал научные открытия, изобретал шедевры новой техники, само понятие о которых ныне утрачено. И, увлеченный общей неутомимой жадностью, желанием иметь всего больше и больше, разрушал ради этого Природу, портил атмосферу, в которой ныне растут уже иные растения, чем прежде, приспособленные к повышенному содержанию углекислоты, укрывался от потоков ультрафиолетового излучения, проникающего через поврежденный отходами их комфорта защитный слой озона, и понимал горькую действительность, в которой существуем мы, бронзовокожие, в отличие от белокожих, как альбиносы, предков. Но перестал ли я от этого быть «диким», все еще водя за собой ватагу подростков, готовых на любое бесчинство? Однако я уже с отвращением понимал, что в основе нашей дикости — ЛОЖЬ. Ложь во всем. И во мне самом прежде всего. И в кровной мести моей, и в походах якобы за рыбой, а на самом деле за знаниями, обретая которые, я лгал самому себе, будто мной движет жажда познания, а не стремление к превосходству над окружающими невеждами. Моя беда, мое несчастье в том, что, не уйдя из своего мира дикарей, оставшись похожим на них, я пытался жить в далеком прошлом, где обнаруживал, к несчастью, знакомые черты дикости у цивилизованных: то же тщеславие, ту же жажду власти, ради которой совершались преступления и даже зверства, на которые звери, ныне вымершие, и способны-то не были! А главное — ту же ВЛАСТЬ СИЛЫ. Она переходила из века в век и в самой примитивной и уродливой форме дошла до нас, дикарей. Чтобы понять все это, пришлось мне с болезненной неутолимостью былого наркомана, проглатывая книгу за книгой (оказывается, я обладал даром молниеносного чтения!), пройти самостоятельно курс целого университета, уподобившись в конце концов безумцу, живущему в нереальном, созданном его болезненным воображением мире. Но этот мир существовал, и я мысленно жил в нем. А потом… Потом я узнал всю горькую историю своей несчастной планеты! Уродливо развитая, их энергетика вызвала всеобщее потепление на планете, изменила ее климат. С содроганием читал я об ужасных бедствиях, перенесенных тогда людьми, о смертоносных ураганах, землетрясениях, все чаще и чаще обрушивающихся на них. И наконец, повторился библейский Всемирный потоп, когда, с одной стороны происходило опустынивание прежде плодоносных земель, откуда бежало население; с другой же стороны, наступающий океан затоплял благоденствующие страны. Густо населенные цветущие государства исчезали, население их или погибло, или бежало. Изменились очертания материков. Катастрофически падала рождаемость, неизвестные прежде эпидемии уносили целые народы. Человечество вымирало. Постепенно исчезли многие профессии, и спустя столетия некому стало работать на заводах, производить машины, возделывать землю, учить детей в школах и университетах. Природа жестоко мстила своим обидчикам. Прежде растения и животные, не выжив в новых условиях, уступили место другим видам. Так зеленое стало синим. Не слишком понятное влияние ультрафиолета! И только мы, люди, жалкие остатки былого человечества, все еще цеплялись за сооружения предков в полумертвых городах, потерявших связь друг с другом. Бурундцы, да и вешние не знали, живут ли еще в окружающем мире другие колонии людей. Мы отгорожены от них непроходимыми синими зарослями и водными просторами. Так приобщение к былым знаниям и понимание того, что произошло с населявшим земной шар человечеством, принесло мне отнюдь не радость, а безысходное горе. Начитавшись, я возвращался вплавь, будто с рыбалки, и ощущал на себе косые взгляды прохожих, не видящих у меня добычи, до которой все были охочи. Я перестал понимать своих соплеменников, готовых подраться из удальства или из-за пойманной лакомой крысы, а то и не поделив между собой встречной женщины, мужу которой приходилось силой отстаивать свое семейное счастье. Вообще сила была у нас основным законом существования, в чем я усматривал «наследие ненавистных предков», узнав из книг, что и у них СИЛА главенствовала в самые разные времена. Преклоняясь перед нею, они и погубили наследие, предназначенное нам, их потомкам. Но не СИЛУ должен был бы я заимствовать у них, а МУДРОСТЬ лучших людей былых времен, противопоставлявших СИЛЕ совсем иные чувства и стремления. А мы предвкушаем радости от предстоящего набега на вешних! Все эти мысли записал Анд в заветную тетрадь, которую и поднял теперь с порога. И снова по-книжному изысканно, как ему казалось, обратился к незнакомке: — Не надо убивать себя, вешнянка милая, как я могу судить по платью твоему. — Ты бурундец, — ответила девушка, прекрасно поняв Анда. — Как я могу тебе верить, если вы убили моего отца? — Отец мой тоже погиб от руки людей племени твоего. И по законам мести кровной, должны мы горло друг другу перегрызть, а я, как видишь, не хочу даже, чтоб ты сама покончила с собой. — Почему? — Да потому, что кое-что я в книгах почерпнул. Их каждый день читаю здесь. — Как? Ты не выследил меня, чтобы застать одну? — С зарею утренней я прихожу сюда всегда. — А я с вечерней. — Вот мы и не встречались. — И что ж ты почерпнул из этих книг, кроме забавной древней речи? — Узнал: месть кровная — лишь порожденье дикости позорной. Поэтому и убивать тебя желанья нет, — продолжал он щеголять изысканностью оборотов речи. Она же говорила просто, порой казалось, простодушно. — А я прочитала, что где-то заря с зарею сходятся. Сегодня я попала сюда раньше, потому что мама приказала не отлучаться вечерами. После гибели отца она заняла место вождя племени вешних и теперь боится за всех нас в ожидании набега. — Позор-то племени нашему! Недаром тетрадь свою назвал я «Дневник дикого человека», принадлежа к племени такому. — Как ты смешно говоришь, переставляя слова в фразах! — с улыбкой сказала она. — Я говорю на языке древнекнижном, — с достоинством ответил он. — Научился ему, старые книги читая. — Ты явно начитался сверх меры древних стихов. Тебе бы еще гекзаметром заговорить на куда более древнем языке, чем древнерусский. Анд смутился. Девушка открыто смеялась над ним, но он все же сдержался, решив теперь следить за правильностью речи. А она продолжала, как бы говоря сама с собой: — Значит, все-таки дикий? Любопытно, что может сказать дикий человек? — С кем я мог говорить? Кроме нас с матерью, не знаю грамотных. — У нас тоже мало кто умеет читать. — Мне можно подойти ближе? У меня нет острого кинжала. Есть только «тупой» дневник. — Уж не рассчитываешь ли ты, что я стану его читать? — усмехнулась она. — Он вовсе не предназначен для тебя. — Люблю то, что мне не предназначено. Вообще люблю делать то, что не полагается. — Ну конечно! Дочь вождя! — Да, конечно! Дочь вождя вешних, которые неизмеримо выше вас, грязных бурундцев! — вдруг заносчиво воскликнула девушка, видимо, желая поставить юношу на место, не простив ему иронии. — Почему же грязных? — улыбнулся тот. — Я сегодня переправлялся сюда вплавь. Одежду с дневником держал в руках. Так что я чистый. — Я тоже приплыла, но не раздевалась. Теперь платье уже высохло. Мне его мама связала. — Оно у тебя нарядное. — Ты уверен? — Я не уверен лишь в том, что оно сухое. — Уж не собираешься ли ты убедиться в этом? — Не больше, чем ты хочешь познакомиться с моей тетрадью. — Вот как? Тогда отдавай мне сейчас же свою глупую тетрадь! — И она угрожающе направила на него кинжал. — Почему же глупую? — Потому что ты бурундец! — Зачем же грозить бурундцу кинжалом? Ты хочешь с помощью насилия убедиться в моей глупости? — Наши предки считали женщин слабым полом. Если ты и впрямь что-нибудь усвоил из прочитанного, то о каком же насилии с моей стороны может идти речь? — Тогда спрячь кинжал. — Не раньше, чем ты отдашь тетрадь. Я возьму ее свободной рукой. Близко не подходи. — Зачем тебе мой дневник? — Чтобы узнать, какой ты. Юноша, улыбаясь, уступил и только спросил: — А у тебя нет дневника, чтобы я тоже мог узнать, какая ты? — Вот еще! Это нескромно! — Разве я не воплощение скромности? — Стой, где стоишь, пока я не прочту твое творение. — Наши предки могли бы у тебя кое-чему поучиться. — Ты так думаешь? — лукаво спросила она, устраиваясь на подоконнике, предварительно вытерев с него пыль кусочком холста, который носила при себе, в отличие от бурундских женщин. — Ты будешь первой, кто прочтет мной написанное. — Я всегда предпочитаю быть первой. — Для меня ты самая первая. — Меня зовут Эльмой, — сказала она, перелистывая страницу. Он любовался ее силуэтом на фоне разгорающейся за окном зари. Она же читала, изредка бросая взгляд на юношу. Он послушно стоял там, где она велела. Наконец она захлопнула тетрадь и, вздохнув: — Так вот какой ты, «дикий человек Кудряш»! — вернула Анду тетрадь. — Прошу тебя, не называй меня так никогда! — Но я не такая лгунья, как ты. Я не умею врать и всегда краснею при этом. Мама непременно догадывалась и строго наказывала. И я не напрасно грозила себе кинжалом. — Лучше бы ты грозила им мне. — А некоторые мои мысли ты верно угадал в своем «Дневнике». — Ты тоже пришла к ним? — оживился Анд. — Видимо, я не такая «начитанная», как ты. И интересовалась далеко не всем. Искала «прекрасное»! Его не встретишь в наше время, и я тосковала сама не зная о чем. — Мы найдем это прекрасное! — воскликнул юноша. Она пожала остренькими плечами: — Как знать… Надо присмотреться… — К чему? — Хотя бы к тебе… А ты уже присмотрелся, вижу? — Конечно, — возбужденно заверил Анд. — Как быстро пролетело время, — вздохнула девушка. — Пора плыть домой. — Ну подожди! — взмолился он. — Заря только разгорается! — Дневное время опаснее всего, — мудро изрекла девушка и улыбнулась. Глава 3 ЗАРЯ С ЗАРЕЮ Но где, теперь найти кого-то, Похожего на Дон-Кихота?      Весна Закатова Заря с зарею в Городе Руин никогда не сходились, разделенные или ярким днем, или непроглядной ночью. Но в Доме до неба зори Эльмы и Анда сходились, не могли не сойтись! Первой, с трудом переводя дыхание, в книгохранилище древних вбежала Эльма. Убедившись, что она одна, девушка, привстав на носочки, потянулась за книгой к верхней полке. И тогда, как по сигналу, появился Анд, шумно выронив на пол свою заветную тетрадь. Вязаное платье Эльмы, конечно, еще не успело высохнуть и плотно облегало ее фигурку. — Не приближайся! Не то убью себя! — со смехом воскликнула девушка, грозя сверкающим кинжалом. — Но одновременно ты убьешь и меня, — серьезно отозвался Анд. — И почему только все у тебя такое красивое: и платье, и кинжал, да и ты сама? — Где это ты вычитал? В рыцарских романах? Прощаю любезность рыцарю «Круглого стола», раз уж он не опоздал сегодня, как вчера! Анд улыбнулся, но не признался, что давно уже поджидал Эльму внизу, спрятавшись у входа, чтобы она первой поднялась к заклиненной двери и они смогли бы снова, как у них повелось, разыграть свою первую встречу. — Заря с зарею сходится! — как заклинание произнесла Эльма. — Конечно, — согласился Анд, добавив: — Более того! Сливаются в одну зарю. — Что ты хочешь сказать? — насторожилась Эльма. Только то, что здесь у меня становится светлее на душе. Эльма привычным жестом гордо вскинула голову: — Не рано ли? Я собираюсь слегка огорчить тебя, бурундец. — Чем можешь ты меня здесь огорчить? — Тем, что никто из вас, бурундцев, не знает предка старше деда, а я… я открыла тысячелетнюю тайну вешних! — Тайну вешних? У них есть тайна? — О которой они не подозревают. Только здесь я недавно узнала, от кого они произошли. — Не от обезьяны? — пошутил было Анд и спохватился, увидев, как гневно сверкнули зеленоватые глаза Эльмы. — Я замолчу, если ты позволишь себе еще раз так пошутить! — Ну, полно! Прости. Это же поверье, старое, как Город Руин! — Не поверье, а учение: согласно ему, обезьяны, которых мы знаем лишь по картинкам, не предки, а родственники людей (ну вроде как мы с тобой!); а происходят и те и другие от общих, более древних видов. — А вешние? — Сейчас узнаешь. Эльма с загадочным видом, поджав губы, прошлась вдоль шкафов, что-то достала и торжественно вернулась. — Я покажу тебе мое самое большое сокровище. — Там какие-нибудь великие знания? — Там великие чувства. Вот смотри. Это маленькая книжка древних стихов. — Кто же ее написал? — спросил Анд, бережно беря книжку. — Она! Весна Закатова! Весна Первая! Вернее, ее дочь, не она! — Почему дочь? — Бурундцы все такие тупые? — Эльма капризно пожала плечами. — Дочь написала книгу о своей матери, поэтессе того времени. — Какого времени? — Тысячу лет назад. — Как ты сказала? Весна Закатова? Но почему Весна Первая? — Потому что все дочери в поколениях ее рода стали называться Веснами, а племя, порожденное ими, — ВЕШНИМ. — Она походила на тебя? — Нисколько! Я и двух строк не срифмую, а о силе чувств и говорить нечего! И была она маленькая, хрупкая, с острыми плечиками и огромными глазами. У нее была грустная судьба. Ее дочь, тоже Весна, поведала об этом. — О чем слагала стихи эта поэтесса? — Открой первую страницу. Там вводный сонет. «Горький сонет», словно написанный в наше время для нас с тобой. Только слов в нашем обыденном языке не хватило бы. Анд послушно раскрыл маленький томик и благоговейно прочитал вслух первый сонет. Поэтесса предпочитала эту архаическую, скупую и емкую форму стиха. ГОРЬКИЙ СОНЕТ Где ты, Земля моя родная, Леса, поля, долины, реки? Ужель в пустыне злой одна я В отчаянье сжимаю веки? Где шелест трав, цветов дыханье, Полеты птиц, след влажный зверя? Где в брызгах радужных купанье? Погибло все! Бед не измерить! Кто виноват в судьбе несчастной? Злодей ли, прихвостни, толпа ли, Что ради выгоды сейчастной Людей и землю растоптали? Но прогремят раскаты громко Суда разгневанных потомков! Анд поник головой, прижав книжку к груди, и сказал: — Как она могла думать об этом еще тогда, когда беда в мире не случилась? — Потом поднял глаза на Эльму: — Почему не нашлось людей, в ком пробудила бы она заботу о нас, их дальних потомках, чей суд она предвещала? Эльма покачала головой: — Можешь ли ты, юный бурундец, предотвратить набег своего племени на вешних? — Не остановить ладонью течения реки. Могу только сознавать преступность такого замысла! — Вот и она понимала, куда идет человечество, но могла только горестно слагать свои сонеты. К тому же была более слабой, одинокой, чем мы… И еще… несчастной. — Несчастной? Почему? — Найди в книжке сонет «Рыцарь сердца». — Рыцарь ее сердца? — Может быть и так, — уклончиво ответила Эльма и устроилась в любимой позе на подоконнике. Анд, перелистывая страницы, поглядывал на нее, пока не нашел нужное стихотворение. РЫЦАРЬ СЕРДЦА Он был смешон в глазах невеж, Защитник слабых и бесправных, Посмешище тупых невежд, Чванливых, важных и бесславных. Себя всего он отдавал Служению святой идее. Он презирал и гор обвал, С Драконом встречу или с Змеем. Сражаться насмерть был готов, Ветряк приняв за великана! В пучине времени за то На Дно Забвения не канул! Но где теперь найти кого-то, Похожего на Дон-Кихота?! — Дон-Кихот? — удивился Анд, закрывая томик. — Но ведь это было много раньше. Его автор-насмешник выдумал. — Автор высмеивал тех, кто не понимал истинного величия души Дон-Кихота, рыцаря Любви и Добра, его самоотверженного служения Справедливости. И Весна Закатова искала человека с такой душой. Вслушайся в горечь последнего возгласа в ее сонете, пойми, что там недосказано. — Ты так думаешь? — Не думаю, а знаю. — Откуда? — Из этой книжки. Дочь Закатовой пишет, что ее мать все-таки нашла своего Дон-Кихота! — На радость обоим? — оживился Анд. — На общее горе… — Отчего же? Люди, готовые на подвиг, не жалея жизни, встречались, конечно, и в те далекие времена, — задумчиво заметил Анд. — Знаю. Были люди, готовые отдать жизнь за других. Но «Дон-Кихот», имени которого почему-то не называет дочь Закатовой, был иным. Он был готов не только отдать жизнь, но и отказаться от счастья, от их с Закатовой счастья! Расстаться с родным миром, со всеми своими современниками, уйти в безвременье. — Как это — уйти в безвременье? — насторожился Анд. — Туда, где нет времени. Ты читал о космосе, о звездных полетах? — Мне попадалось мало книг об этом. Но я всегда думал о неразгаданном мире звезд, любуясь ночным небом. — И ты никогда не думал о тех, кто, может быть, летит там, вдали от Земли, — с укором сказала Эльма. — Не знал о них. Должно быть, люди, терпя общепланетные бедствия, перестали рваться к звездам. — А я знаю о них! — воскликнула Эльма, соскакивая с подоконника. — Я нашла отчеты того времени, когда все люди планеты переживали за тех, кто улетел и не вернулся. Ее «Дон-Кихот» был спасателем и стремился лететь на помощь. Он не был легендой, рожденной древним гением! Он был живым, любимым, близким Весне Закатовой человеком. Но она, не дрогнув, проводила его в безвременье. — Где же нет времени? — Тебе надо бы знать, что в ускоряющемся звездном полете время течет иначе, а при достижении предельной скорости почти останавливается. Путешественники, возвратясь, не застанут даже следующих поколений, не говоря уже о покинутых современниках! — Эльма стояла перед застывшим Андом, смотря снизу вверх, и глаза ее восторженно сияли. — Как же твоя поэтесса могла спокойно проводить бросившего ее звездного «Дон-Кихота» в такой безвременный рейс? — покачал головой Анд. — Неужели не горевала, не плакала, не умоляла? — Представь себе, проводила молча. Она не пожелала стать его женой, оставив его свободным. Более того, не призналась ему, что у них появится сын или Дочь. Но родилась Весна! — Вот о какой матери написала она книгу! — Поражен? Даже такого бурундца, способного записывать свои мысли, проняла исповедь Весны, дочери Весны, прародительницы вешних. Прочти же все сам и пойми, какой тайной вешних владеешь вместе со мной. Теперь Анд устроился на подоконнике. Обладая даром молниеносного чтения, с помощью которого ему удалось одолеть здесь так много книг, он быстро «проглотил» тоненькую книжку. И понял, понял больше того, что говорила ему Эльма. Дочь Весны Закатовой вовсе не писала о том, что ее мать не предупреждала звездонавта о появлении на свет их дочери. Она лишь бегло рассказала о мимолетной встрече поэтессы с космическим спасателем, в котором она будто бы увидела желанного «Дон-Кихота». И больше ничего… Очевидно, остальное само родилось в сознании Эльмы только из-за того, что в их племени старшие сестры носили имена Весен. И романтичная девушка решила, что открыла тайну своего племени, будто бы берущего свое начало от маленькой поэтессы. И ей хотелось, безумно хотелось, чтобы сердечным другом Закатовой был улетевший звездонавт. Анд охотно прощал Эльме эту ее мечту и не собирался опровергать ее. Увидев вопрошающий взгляд подруги, он соскочил с подоконника, где сидел с книгой в руках в ее позе, и только сказал: — Я понял, — и добавил, чтобы быть честным: — даже более того, что должен был понять. — Нет! Ублюдок ничего не понял. Великий Урун-Бурун поможет Анду понять, содрав с него кожу, каково в Пору Ненависти искать здесь самку с берега вешних! Этот грубый окрик раздался с порога заклиненной двери. Анд и Эльма в испуге обернулись. Там с торжествующим видом стоял тощий и сутулый бурундец в жреческой одежде с жиденькой бородкой и лысой головой. Два десятилетия назад он точно так же стоял на этом пороге перед испуганной парочкой. Прехорошенькая аппетитная толстушка протиснулась мимо него в приоткрытую заклиненную дверь, пахнув жгучим обаянием женского тела. И только что провозгласивший себя главой новой Церкви Жрец с гривой волос на голове и еще темной бородой в испуге отстранился, как от занесенной дубины. И женщина исчезла, хотя он успел узнать ее. В книгохранилище, куда тайно захаживал Жрец, посередине обветшалого помещения с книжными шкафами в растерянности стоял молодой рыжий бурундец завидного телосложения с увесистыми кулаками, сейчас беспомощно сжатыми, с бегающими маленькими, узко посаженными глазками, которыми он рыскал по набитым пылью трещинам стен, пока не остановился на железном пруте в углу. Жрец перехватил его взгляд и, желая проверить застигнутого, произнес на неважном древнем языке: — Пусть не ищет Ур-Бур дубинки. Не Жрец убьет Ур-Бура, а муж Майды, если узнает о встрече Ур-Бура в таком месте с его женой, с его собственностью. — Жрец никогда не видел переломанных позвоночников? — неуверенно спросил парень, показывая свою начитанность, но тщетно стараясь придать голосу угрожающий тон. Жрец усмехнулся: — Человек такой вертит головой, а руки и ноги у него не шевелятся, но голос есть. Его может услышать и Вождь, и муж Майды, ее владелец. Ур-Бур снова посмотрел в угол, на железный прут. Жрец спокойно продолжал: — Подсобные жрецы поднимаются следом за своим Жрецом. Другого выхода, кроме лестницы, отсюда нет. Ур-Бур согласно кивнул, и взгляд его бегающих глаз стал еще более растерянным. Ему не пришло в голову, что Жрец лжет, как и то, что Жрец присматривается сейчас к нему, к человеку, попавшему в его руки. Жрец уже прикидывал, как ему использовать этого дубину, сделать его послушным орудием в своих руках. Требовалось покончить наконец с проникшим с берега вешних Лжежрецом и с его ересью, основанной на достижении Добра, как противоположности Злу, в то время как из древних книг, ради которых Жрец поднимался в Дом до неба, явствовало, что Добро — это имущество. Старый Вождь благоволил к Лжежрецу, покровительствовал пришельцам с берега вешних и едва ли не с презрением относился к толкованию Добра Жрецом. Чтобы утвердить религию Жреца, требовалось убрать Вождя, заменить его послушным владыкой, который изгонит и чужаков, и их лжепророка. Жрец давно высматривал среди бурундцев подходящего человека. Но те, кто был силен и умен, представлялись ему непригодными для слепого выполнения его воли. И вот Великий Случай дал ему в руки застигнутого врасплох могучего парня с увесистыми кулаками и сломанным в драке носом. Хитроумный план мгновенно созрел в Начинающей лысеть голове. — Старый Вождь немощен и глуп, хотя его все еще слушают неразумные бурундцы. Выживший из ума старец наверняка поддержит мужа Майды. Как загнанный зверь, Ур-Бур снова посмотрел на палку в углу. — Жрец не проговорится, — успокоил его искуситель, — но Майда попалась, конечно, на глаза подручным жрецам. Разве Жрец может поручиться за каждого? — Он опять лгал, и опять простодушный бурундец не заподозрил этого. Он лишь проворчал: — Ур-Бур расправится и с мужем Майды, и с Вождем. — Если Жрец поддержит его, — многозначительно добавил Жрец. — В чем Жрец поддержит Ур-Бура? — осведомился низколобый силач. — В намерении стать Урун-Буруном, вождем племени бурундцев. — Разве это возможно? — Надо привлечь всех бурундцев. Ничто так не объединяет, как ненависть. — Ненависть? К кому? — К вешним, которые затесались на наш берег. И крадут рыбу из нашей реки-кормилицы. Вот это и надо внушать бурундцам. И Жрец поможет им понять, что возглавит их, ненавидящих пришельцев, Ур-Бур, которому и надлежит стать Вождем, изгнав и вешних, и их Лжежреца с его дурацкой «Добротой», идущей от какого-то сказочного Христа или Креста, то ли чьего-то имени, то ли средства казни. — А старый Вождь? Разве он потерпит эту ненависть? — Его надо убить. Это уж дело Ур-Бура. У Жреца — голова, а руки как при поврежденном позвоночнике. Рыжий парень задумчиво покачал головой. Жрец продолжил: — Муж Майды не будет ждать. Надо начинать сразу. — Что ж. Начнем. С кого? С Вождя? С вешних, с Лжежреца? — Всему придет свой черед. Сначала надо исподволь убедить всех, что нет никого выше бурундцев, что пришлые вешние — воры. Если старый Вождь начнет противиться, убить его. — И мне стать вождем? — Да. Урун-Буруном. Чем плохое имя для властителя, который первым делом совершит набег на берег вешних? Обогатит добычей бурундцев. Те сразу охотно признают его. Ведь каждому нужно добро, в особенности чужое. Что же касается «прежних знаний», которые привели к гибели всех былых богатств, не доставшихся нам, то они вредны. Новый вождь будет исходить из этого и, дабы никто из бурундцев не приобщился к ним, запретит грамотность. — Жрец мудр. Он будет умным советником вождя, — приосанился Ур-Бур. — Все это можно сжечь. — И он обвел рукой вокруг. — Вождь не оставит жрецов без древних источников. Чтобы никто из бурундцев не приобщился к вредным знаниям предков, проще запретить грамотность. — Каждый совет Жреца стоит целого шкафа старых книг. Вождь будет следовать этим советам. — Вот это настоящее дело! — обрадовался Жрец. — Итак, Ур-Бур станет первым из ненавидящих. Остальное придет! Так заключен был в Доме до неба столь же скоропалительный, сколь и безнравственный союз стремящихся к власти. И после сдирания кожи с живого старого Вождя и изгнания Лжежреца с его учением «любить своих врагов и, когда ударят по щеке, подставлять другую» Урун-Бурун с «преданным ему» Жрецом властвовали над берегом бурундцев. И когда постаревший, но столь же злобный Жрец спустя два десятилетия снова появился в знакомом ему книгохранилище древних и застал там не молодого бурундца с бурундкой, как в прошлый раз, а бурундца, преступно увидевшегося с вешнянкой, ярости Жреца не было границ. Потому и прокричал он оскорбительно-грубые слова. Но молодые люди, сразу овладев собой, с презрительным спокойствием прошли мимо невольно посторонившегося Жреца и стали спускаться по ветхой лестнице. А сверху слышался исступленный голос: — С живых кожу содрать! С обоих! — Он это может? — тихо спросила Эльма у выхода из Дома до неба. — Он может подсказать это Урун-Буруну. Тот правит по подсказке, — ответил Анд. И они разошлись: каждый поплыл через реку к своему берегу. Глава 4 МЕТЕОР Сжигает душу до сих пор Огнем мечты тот метеор!      Из древней поэзии Со дня на день ждал Анд стражников, которые заломят ему руки и потащат к неумолимому Урун-Буруну. Мать Анда, полная и суетливая, заколыхалась всем телом от ужаса, узнав о случившемся. Ласково обнимая сына мягкими руками, она умоляла его помнить угрозу Жреца и прекратить пока плавание к Дому до неба. Потом она надолго исчезла. Но почему же не хватали Анда жрецы, не волокли на расправу? Неужели мать, унижаясь и суля невесть что, смирила гнев Жреца или Урун-Буруна? Хотя вряд ли ее допустили бы к нему! Неотвратимая сила влекла Анда на берег. Он садился на обрыв, свешивал ноги и ощущал всеми пальцами незримое течение реки внизу. Его притягивал темный силуэт Дома до неба на оранжевом фоне вечерней зари, «наперснице» последних встреч Анда с Эльмой. Высокая башня и манила к себе, и укоряла Анда. Ведь там, на ее верхнем этаже, тянется, как бывало, к верхней полке тоненькая девушка в красном или, устроившись на подоконнике, читает потеряв надежду на его появление, беспокоясь или негодуя… Придет ли ей в голову, что соглядатаи Жреца следят за каждым его шагом и, поплыви он сейчас к Дому до неба, за ним ринется разъяренная ватага, чтобы схватить… не только его одного! Поймет ли она, что не мольбы матери, не опасение за себя, а страх за нее, Эльму, удерживает Анда от того, чтобы взбежать на семьдесят второй этаж? Совсем стемнело, и угасло зарево, а он продолжал сидеть, недвижный, как забытый камень. Она говорила с ним о звездах и он ждал, когда они зажгутся, чтобы мысленно встретиться с ней. Милая вешнянка! Как тонко понимала она поэзию своей прародительницы Весны Закатовой! Разве древние глубже чувствовали, чем их потомки? Есть же на свете Эльма! А он, Анд? И юноша силился вспомнить, что из древней поэзии привелось ему прочитать в Доме до неба. Он жадно впитывал в себя знания: историю, литературу. Все откладывалось в его мозгу. Но удивительны причуды памяти! Научившись искусству молниеносного чтения, он «пропустил через себя» несметное число книг, овладевая былым опытом, мудростью, мечтой. И, казалось, невозможно удержать все это в мозгу. Однако не раз постороннее воздействие, случайный образ, даже услышанное слово проясняли для него то, что он как будто и не запоминал, но вдруг становилось таким ясным, четким, словно он сам это пережил. Как-то они с Эльмой задержались дотемна, и в небе появились звезды. И одна из них упала у них на глазах. Эльма прошептала: — Я загадала желание! А он не нашел ничего лучшего, как бесчувственно констатировать: — Метеор. Почему же не спросил он, какое желание, по примеру своих далеких прабабок, она загадала? А быть может, это желание было связано с ним? Не боялся ли он, что оно совсем иное? И подобно тому, как возникает в солнечных лучах, пробившихся сквозь тучи, синева лужайки или блеск реки, в сознании Анда, как от толчка, возник вдруг старинный сонет, автора которого он не смог бы назвать — а ведь он не учил эти стихи наизусть! И настолько ярко, что губы юноши невольно зашептали волнующие строки. МЕТЕОР Звезда сверкнула надо мной В мерцанье тлеющих созвездий И пронеслась над головой, Разя лучами ярких лезвий. И закипал на сердце взрыв, Грозя мне дребезгом осколков, И поджидал во мгле обрыв, Но не страшился я нисколько! Хоть на пути последний куст, А ветви разума так хрупки! Бездонна пропасть жарких чувств И неожиданны поступки! Сжигает душу до сих пор Огнем мечты тот метеор! Почему вспомнил он этот сонет? Потому ли, что Эльма дала ему прочесть стихи Весны Закатовой? Или потому, что они вместе видели метеор? Или огонь мечты жжет и его душу? Но не страшился ли он «обрыва во мгле» в виде ватаги жрецов? Не слишком ли обдуманны его поступки? Он готов был осудить, более того, возненавидеть себя. С горечью взглянул он на небо и увидел… падающую звезду! Но она не падала, а двигалась, переходя из одного «тлеющего» созвездия в другое. В иное время Анд заинтересовался бы этим, попытался найти объяснение, но сейчас он лишь бездумно загадывал желания (конечно же, связанные с Эльмой!), пока звезда не скрылась совсем. Мысли Анда прервались знакомой одышкой и тяжелыми, но столь родными шагами. Мать отыскала его здесь, в темноте, бродя вдоль берега. Она села рядом, тяжело дыша, и обняла сына за плечи. — Горевала, да-да, мать. Никак не найти, да-да, сыночка. Анд молча приник к такому теплому, мягкому телу, перенесясь мыслью в детство. Он лег и привычно положил ей на колени голову. Она нежно перебирала пальцами его курчавые волосы. Мать призналась, что боится, как бы Анд снова не поплыл «туда». Анд ответил, что не хочет помогать Жрецу в его изуверстве. Мать вспоминала, что при ней два раза чинил Жрец жестокую расправу на площади Синей травы. Запугивал толпу бурундцев, добивался послушания. И не помышлял никогда ни о каком Добре, кроме имущества. Ей страшно вспоминать об истошных криках истязаемых. Она удивилась, как только Жрец мог додуматься до этого. Анд ответил, что не он додумался, а скорее, видел картинку в старой книге. Когда Анд наткнулся на нее в Доме до неба, то содрогнулся. — Ненавистные предки были. Да-да, сейчас лучше, — вздохнула мать. Анд возразил, что не всегда. У них в период средних веков должность судьи передавалась по наследству, и в назидание сыну с его отца, уличенного в продажности, живьем сдирали кожу. Художник изобразил лютую казнь. Должно быть, Жрец тоже поднимался когда-то в Дом до неба. — Поднимались. Да-да, поднимались, — согласилась мать. Анд не спросил, с кем вместе поднимался в книгохранилище Жрец, чтобы научиться жестокости. Оба замолчали, думая каждый о своем — или об одном и том же? Потом Анд удивился, что Жрец не торопится схватить его. Уж не поднесла ли ему мать достаточно Добра, чтобы он смягчился? Мать горько вздохнула и заметила, что у нее не найдется столько Добра, чтобы ублажить ненасытного. Анду стало тепло и уютно, хотелось думать, как в детстве, что мать все может и с ним, пока он с ней, ничего не случится. И вообще его страхи за себя и за Эльму подобны ужасной картинке в старой книге, которую можно захлопнуть. Он заговорил о прочтенных книгах и вдруг спросил, замечала ли мать в небе падающие звезды. А потом, уж совсем неожиданно, прочитал ей, как недавно в темноту, строки древнего поэта. Мать долго молчала, когда он закончил. Наконец со вздохом сказала: — Так вот какой метеор сжигает Анду душу! Пусть сынок знает, что это с каждым бывает, — с материнским пониманием добавила она. Анд вдруг сообразил, что читал на древнекнижном языке, а мать поняла! И он уже не удивился, когда она на этом языке предков прочитала две строчки: — «Лишь тот блаженство знал, кто страстью сердце нежил. А кто не знал любви, тот все равно что не жил!» Так вот оно что! Мать знает древнего Мольера! Анд поднял голову с ее колен и сел рядом. — Я подозревал, что ты бывала в Доме до неба, когда вспоминал твои сказки, услышанные в детстве, — по-книжному сказал он. — Догадался. Да-да, сынок, — по-современному ответила она, с трудом поднимая свое тяжелое тело. Анд помог ей встать. Утром Анда с матерью разбудил звук гонга. Он несся пронзительными волнами с площади Синей травы. Там стоял древний памятник кому-то из ненавистных предков, сидящему на прирученном когда-то и вымершем теперь животном. К выгнутой шее коня (так оно называлось) был подвешен кусок металлической полосы, что прокладывались на насыпях, чтобы легче было катиться по ним колесам самоходных повозок-вагонов. По этому металлическому куску подручный жрец мерно ударял отломанным от ржавой машины рычагом, извлекая призывные, стонущие звуки. Мать не могла скрыть тревоги: — Не для блага, не для блага созывает Урун-Бурун племя в такую рань, — вздохнула она. Анд утешил ее: — Не коснется это Анда с матерью. Погиб в набеге на вешних отец Анда. Как повелось у бурундцев, он стоит теперь на защите своих близких. — А Жрец? Потребует наказания Анда за общение с вешнянкой? — обеспокоено спросила мать. — Если бы Жрец добился согласия Урун-Буруна, он давно бы схватил Анда. Мать покачала головой и рассказала, что первым из тех, о ком она говорила ночью сыночку, казнен был старый Вождь. Вторым казнили «предателя бурундцев». Он вслед за Лжежрецом говорил о любви к врагам и, если ударили по щеке, предлагал подставить другую. За эту «ересь» он поплатился заживо содранной кожей. Потом умер в мучениях. Его-то и схватили прямо в созванной гонгом толпе, прямо на площади. Мать страшится того же… Анд пожал плечами, скрыв дрожь. Они вместе пошли к площади Синей травы. Люди уже тянулись туда вереницей, тревожные, понуждаемые воющим звоном гонга. Щипавшие синюю траву козы поднимали головы и, казалось, осмысленными печальными взглядами провожали их. Мать то и дело останавливалась, чтобы ласково потрепать коз по лохматым шеям, а заодно отдохнуть, отдышаться. Анд с участием смотрел на нее. Толпа заполнила всю площадь, плечом к плечу стояли люди, молча, стараясь не смотреть друг на друга. Многие бурундцы жили далеко, за излучиной реки-кормилицы, и подошли позже. И потому Анд с матерью оказались в первых рядах, что очень беспокоило старую женщину. Анд стоял, выпрямившись во весь свой немалый рост, смотря вперед невидящим взглядом. А перед внутренним взором его был не допотопный всадник с мечом, символ убийства и угнетения, а заветное книгохранилище, где гибкая девушка в красном тянется за книгой к верхней полке. И не заметил он даже, как по ступеням пьедестала, сделанным из старинного красного камня с прожилками, напоминающими загадочную письменность, взошел Урун-Бурун. Огненная, седеющая копна волос на его голове торчала во все стороны, борода была всклокочена, словно тревога подняла вождя с ложа. На ступень ниже, угодливо горбясь, пристроился Жрец. Еще ниже толпились подручные жрецы, окруженные стражниками, вооруженными дубинками и рычагами, отломанными от старых машин. Анд видел, как шевелятся губы матери. Что она шепчет? Заклинания? Молитвы? И, кажется, на книжном языке! Только сын ее знал, что до изгнания Лжежреца она тайком бегала к нему, считая проповедником христианского Добра. И, кажется, помогла ему избежать участи одного из своих последователей, поплатившегося кожей на площади Синей травы. Взрослея, Анд понял, что мать сочувствовала «опасной ереси», граничащей с «предательством», и без особого рвения брала с сына традиционную в племени клятву кровной мести за убитого вешними отца Анда. И не мог он понять, что спасло его мать? Тень погибшего отца, делавшая его семью неприкосновенной, или еще чье-то высокое заступничество? Давние ее сказки умело формировали внутренний мир Анда. В них говорилось о любви людей друг к другу, о доброте и о Добре — но не об имуществе. Это могло бы показаться таким же наивным вымыслом, как россказни о летающих домиках, из окон которых можно было любоваться расстилающейся внизу землей, как с семьдесят второго этажа Дома до неба. Или с еще большей высоты… Но вот могучий Урун-Бурун поднял руку, а тщедушный Жрец пронзительным, хорошо слышным голос прокричал: — Падите на колени, бурундцы! Великий вождь Урун-Бурун будет говорить! Предстоит свершить Справедливость. Озноб пробежал по спине Анда, когда он опускался на колени рядом с рухнувшей на траву матерью. — Начинается. Мать все чуяла, — прошептала она. Заговорил Урун-Бурун. Голос у него был резкий и хриплый, словно он, окунувшись в реку, долго простоял потом на холодном ветру. Начал он с прославления племени бурундцев, нераздельно владеющего рыбными богатствами реки-кормилицы; о священной, объединяющей всех ненависти к иноплеменникам; о силе единства. Потом, рукой подняв всех с колен, закричал, что богатства нагло крадут у бурундцев вешние с другого берега. — Да будут презренны воры и разбойники с берега вешних! — визгливо вставил Жрец. — Да не простится никому из истых, одаренных ненавистью бурундцев прикосновение к руке любого из презренных вешних! Мать восприняла эти слова как угрожающее предисловие к казни виновного, которого сейчас извлекут из толпы. И она уцепилась за Анда. Анд был готов ко всему. — Ни крика, ни стона, ни мать, ни один из бурундцев не услышат от Анда, — сквозь зубы процедил он только ей понятные слова. Голубые, широко открытые глаза юноши встретились со взглядом узко посаженных на бородатом лице вождя черных глаз, которые словно искали Анда в толпе. Так оно и было! Вождь рукой указал стражникам на Анда. Толпа шарахнулась в стороны, когда стражники направились к застывшему юноше, готовому к тому, что ему скрутят сейчас руки за спиной и поволокут к пьедесталу. Но первый стражник лишь положил тяжелую руку ему на плечо, а второй, зайдя сзади, больно ткнул кулаком в спину. Анд смело направился к вождю. Как повелось у бурундцев, ему дадут сказать свое слово перед тем, что ему уготовано. И он скажет, скажет все про Жреца, да и про послушного тому вождя. Поведает бурундцам о добре, которого стаскивают к Жрецу, о жестоких расправах с непослушными Урун-Буруну, о другой жизни, которой жили предки, которых надлежит считать «ненавистными», как и вешних. Анд готов был говорить. Но заговорил, будто хрипло лаял, Урун-Бурун, указав перед тем Анду на место рядом с собой. К удивлению юноши, при первых же словах своих он положил ему руку на плечо. На лающем, понятном бурундцам языке он говорил о юноше, не так давно повторившем клятву кровной ненависти к вешним и мести за погибшего отца, ставшем в передние ряды ненавидящих. Настала пора свершений. Пусть прольется кровь за кровь! И пусть этот ненавидящий юноша пойдет впереди всех в набеге на вешних, который вождь провозгласил на площади. Смерть расхитителям рыбного богатства! У них следует отнять рыболовные снасти как принадлежащее бурундцам Добро, ибо ни о каком другом Добре говорить никто не смеет! Вождь призывал уничтожить всех вешних, если они не покорятся! И завтра, перед утренней зарей, всем славным бурундцам предлагалось вслед за представленным им юношей по прозвищу Кудряш переплыть реку и громить врагов. И каждый из бурундцев, как и Кудряш, может выбрать себе по вкусу любую из вешнянок, что до сих пор так бесстыдно дразнили мужественных мужчин славного племени своей гибкостью, гуляя на вражеском берегу. Анд вздрогнул при этих словах. Уловив это, Урун-Бурун больно сжал корявыми пальцами его плечо. — Тем более что кое-кто вешнянку уже выбрал и дорогу к ней через реку проложил, — хриплым шепотом произнес Урун-Бурун в ухо Анда. Анд смотрел на толпу и видел перекошенное ужасом лицо матери. Она не могла слышать последних слов вождя и ждала начала казни, тем более что подручные жрецы блеснули острыми ножами, пригодными для надрезов на коже. Но Урун-Бурун неожиданно отпустил всех бурундцев с площади, наказав вооружиться к завтрашней заре и быть готовыми к набегу. Отпустил он и Анда, загадочно подмигнув ему и добавив несколько смачных безнравственных слов. Глава 5 НАБЕГ Человек хуже зверя, когда он зверь!      Рабиндранат Тагор Всю ночь Анд шептался с матерью. До зари, в то время, когда Анд прежде вплавь отправлялся к Дому до неба, он захватил отцовскую дубинку, хранимую как память о погибшем, и вышел к берегу. Там уже толпились вооруженные палками и железными прутьями бурундцы, ожидая Кудряша, как приказал им Урун-Бурун. С горьким чувством вошел Анд в воду. За ним следом, стараясь не вызвать всплеска, устремились и бурундцы, предвкушая радость насилия во время набега, о чем потолковали на берегу, перекидываясь короткими лающими фразами. Анд считался искуснейшим пловцом и, конечно, намного опередил всех. При мысли о дубинке, что тянулась за ним на привязи, на ум ему пришли слова какого-то древнего философа: случись после двух страшных мировых войн третья главным оружием во всех последующих уже будут дубинки. Человечество избежало третьей войны между народами, но безумно продолжало вести истребительную войну против Природы, вызвав последствия не менее ужасные, чем мировая война, которой все страшились. В легком тумане берег вешних казался близким, хотя до него надо было еще плыть. В мутной мгле Анду почудилось движение. Сделав несколько взмахов руками, он рассмотрел стройную вешнянку. Ничего не подозревая, она зачерпывала кувшином воду из реки, чтобы отнести ее домой, быть может, детям. Эта мысль обожгла Анда. Выскочив на берег, он до смерти перепугал ее своим криком: — Бежать! Да-да! Спасаться! Предупредить всех! Да-да! Набег! Бурундцы отстали от первого пловца, не разобрав его слов, но визга перепуганной женщины не могли не услышать. Вешнянка опрометью бросилась к домам. Анд устремился за ней, чтобы предупредить внезапность падения. Конечно, он заслужит этим казнь на площади Синей травы, но им владело лишь одно чувство: он не может и не должен никого убивать! Становилось светлее. Навстречу юноше бежал, размахивая дубинкой, бородатый здоровяк, не уступавший ростом Анду, но вдвое тяжелее. Он не слушал предупреждающих криков Анда. Тяжелая дубина опустилась на юношу, и, не подставь тот под нее свою дубину, схваченную за оба конца, как обучил его, еще мальчишку, отец, на этом бы кончилась повесть об Анде. Ярости бородача не было границ. Он не ожидал такой ловкости от юного налетчика и обрушивал на него удар за ударом. Анд едва успевал увертываться, не нападая сам. Перед юношей был опасный противник, и он старался держаться к нему лицом. Женский силуэт мелькнул перед ним. Та самая вешнянка, которую он спугнул своим криком, подкралась к сражающимся и, улучив момент, когда Анд повернется к ней спиной, отражая наскоки скачущего вокруг него разъяренного бородача, размахнулась кувшином с водой и со всего размаха ударила им по курчавой голове незнакомца. Возможно, Анд подумал об этом много позже, но, может быть, мысль эта, вычитанная в Доме до неба, возникла в его мозгу, когда он падал, обливаясь кровью и теряя сознание. «Ни одно благодеяние не остается безнаказанным». И не заметил он уже, как замелькали мимо него мокрые ноги бурундцев. Никто из них не склонился над ним, как и над поверженным бородачом и словно прикорнувшей к нему вешнянкой в красном. Потом туман сгустился в сознании Анда и превратился в непроглядную тьму. Когда он с трудом разомкнул веки, слипшиеся из-за спекшейся крови, то удивился, что заря не разгорается, а гаснет. И теперь он уже видел мелькающие ноги своих соплеменников, уносящих добычу. Истошно кричали женщины, которых насильники волокли за волосы. У невежественных разбойников не было никаких плавательных средств: ни лодок, ни плотов. Единственным плотиком владел Урун-Бурун, ускользнувший на нем первым с ценной добычей. Женщин заставляли плыть следом за похитителями, а сопротивлявшихся топили. Анд не все видел, но мог себе это представить. Не сразу удалось ему заставить себя подняться. Качаясь от слабости, он направился в стан вешних, где чудились ему стоны и плач детей. Он не подумал, что будет сразу убит; не прийти на помощь он просто не мог! «И неожиданны поступки!..» — с горечью припомнил он. Улицы здесь так же поросли синей травой, как и на его берегу, но козы, очевидно, разбежались, как и уцелевшие люди. Почему не расспросил он Эльму, где она живет! Конечно, в жилище вождя. Значит, не в самом убогом и, скорее всего, невдалеке от островка с Домом до неба. Немало разгромленных квартир пришлось Анду обойти. Люди жили здесь скученно, в тесных комнатах; здесь они и погибли, рядом со своим жалким скарбом. Уже почти потеряв надежду, еще раз выйдя на улицу, он услышал стон и плач ребенка. До сих пор он не встретил ни одного раненого. Их или добили налетчики, или унесли свои. Звуки слышались из разбитого окна. Из-за тяжести в ногах и боли в голове Анду с трудом удалось влезть в него. В просторной комнате, где далекие предки по давно забытому обычаю принимали гостей, все было разгромлено, перевернуто, разбито. Среди обломков старинной мебели на полу плакала девочка лет шести-семи. Кровь смешалась со слезами, уродуя славное личико, словно ритуально разукрашенное первобытными дикарями. Девочка истекала кровью. Анд вспомнил приемы первой помощи, вычитанные им в одной из старых книг. Он взял ребенка на руки и положил на широкое ложе, предназначенное, очевидно, для всей семьи. Оно было прикрыто домотканым холстом. Анд оторвал от него несколько полос и стал делать бедняжке перевязку. Чей-то упорный взгляд заставил его обернуться. В дверях стояла высокая, сильная с виду женщина с проседью в ниспадающих на плечи волосах. Она держала в руках увесистый камень, которым могла размозжить Анду голову. Но она медлила, видя чем занят странный пришелец. — Помоги, — просто обратился к ней Анд. Удивление скользнуло по красивому, уже немолодому лицу. Не выпуская камня из рук, она подошла, положила его рядом, чтобы удобнее было схватить, и принялась помогать. — Зачем, да-да, ты здесь? — спросила она. — Грабители, да-да, валяются на улице. — Искал, — односложно ответил Анд. — Кого еще искал? — возмутилась женщина. — Эльму. — Эльму? Ее никому не удастся убить! — уверенно и жестко произнесла она. — Да-да! — Умом не поверить, А сердцем вовек, Что хуже нет зверя, Чем зверь-человек! — сам не зная почему, на древнекнижном языке старинными стихами ответил юноша. — Ты Анд! — не в третьем лице, как принято было в обыденной современной речи, воскликнула женщина. — А ты Весна? Мать Эльмы? — Да, Весна. Не мать, сестра Эльмы. А это, — указала она на девочку, вцепившуюся в добрую руку, Анда, — наша названая младшая сестренка. — Откуда ты знаешь древнекнижный язык? — Весна-мать посылала нас с Эльмой в Дом до неба. — Где Эльма? Весна-сестра усмехнулась: — Там, где никто не догадается ее искать. Разве что Анд? — не без лукавства добавила она. — Анд хочет спасти Эльму. — Спасать надо не Эльму, а Анда. Вождь вешних не пощадит бурундца-грабителя. — Ваша вешнянка рассудила так же. И за предостерегающий крик Анда разбила ему тяжелым кувшином голову. Весна-сестра улыбнулась и стала чем-то похожа на Эльму. — Женщина, защитница очага, молодец: разделалась с нападающим. Анд с опаской посмотрел на камень, который Весна-сестра снова взяла в руку. Но она переложила его в другое место, чтобы удобнее устроить девочку, освободив руку Анда. Ничего не могло остановить Анда, когда он зашагал, а потом побежал к берегу напротив Дома до неба, забыв про боль и слабость. Он обернулся только раз, издали увидев, как Весна-сестра махнула ему рукой. Но маленькую вертлявую фигурку человека, старавшегося не отстать от него, прячась за выступы домов, он не заметил. Быть может, кто-то из вешних хотел разделаться с последним бурундцем с чужого берега? Никого живого не встретилось Анду на пути. Недвижные тела были раскиданы, как рассыпанные чурки. Островок Дома до неба был ближе к берегу вешних, чем к бурундскому, и Анд за несколько гребков достиг его. Вода освежила юношу, но не смыла с него запекшейся крови, а он не стал задерживаться, чтобы оттереть ее. И, еще мокрый, вбежал в знакомый подъезд. Семьдесят два этажа, которые предстояло одолеть, не смутили юного бурундца, и он не задумываясь взлетел на ветхую лестницу. Но ступеньки на ней словно выросли, непривычно затрудняя подъем. Пришлось останавливаться на лестничных площадках. Почти презирая себя за это, он делал вид, что проверяет двери этажей. Но они не открывались, видимо, несколько столетий. За эти мгновения он успевал вздохнуть и набраться сил. И так до самого верха, до заветной заклиненной двери. Он еле волочил ноги. Его шаркающие шаги нельзя было узнать. Потому он и услышал гневный голос Эльмы: — Стой! Бурундец близко — нет-нет! Это заставило Анда одним скачком оказаться в проеме двери. — Ни шагу! Нет-нет! — услышал он. — Много-много крови на недвижном теле. Да-да! — Анд спешит спасти Эльму! — крикнул юноша. Брошенный кинжал загремел по твердому полу. Девушка кинулась на мускулистую, всю в красных потеках грудь Анда. — Внизу ужас, — перешел Анд на древнекнижный язык. — Я уведу тебя. Эльма вдруг резко отстранилась. — Кровь? — с отвращением произнесла она, указывая на грудь Анда. — Кровь вешних? Анд замотал головой в запекшихся колтунах волос. — Вешнянка, похожая на тебя, которой я крикнул об опасности, «в благодарность» ударила меня кувшином по голове. — Тебе больно? — встревожилась Эльма. — Уже нет. — Надо перевязать рану. — И она стала разрывать на полосы кусок холста, который носила с собой. — Я видел твоих сестер. Весна-сестра подсказала, где найти тебя, — говорил Анд, пока девушка бинтовала его. — Я так боялась. Целый день здесь слышала крики. — Этот день я пролежал без сознания на том месте, где вышел из воды. Теперь — за мной! — Сначала я закончу перевязку. Рана кровоточит. — Пустяки! Если не считать, что из-за этого я так измазан. — Почему тебя не было так долго? — спрашивала Эльма, ловко управляясь с самодельным бинтом. — Жрец с подручными выследили бы меня, чтобы захватить вместе с тобой. — Он уже был здесь. Искал меня… Я пряталась. — Где ты могла спрятаться? Двери нижних этажей закрыты. — Кроме тех, что выходят в бездонный колодец шахты, где поднимались клети с людьми. Туда и заглянуть страшно. — И ты решилась? Ты же могла упасть! — Сверху по-прежнему свисает канат. Я на нем повисла. — И ты видела Жреца? Он заглядывал в колодец? — Нет. Я заметила его из окна, когда он выходил из воды. — Теперь он не страшен. — Почему? Он стал добрее? — Нет. Урун-Бурун велел мне выбрать вешнянку и привести с собой в наш стан. — Стать пленницей? — отпрянула Эльма, бросая перевязку и поднимая с пола кинжал, еле видимый в сумерках. — Гордячка! — примирительно сказал Анд. — Такой ценой мне удастся спасти тебя. — Эльма никогда не станет рабыней, — отрезала девушка. В ее голосе было столько твердости, что Анд смутился, но все же продолжал убеждать строптивую вешнянку: — Почему пленницей? Подругой… — Насильно? Никогда! Ты забыл, что вешние происходят от Весны Закатовой и ее «Дон-Кихота». Он улетел отважно к звездам, ушел в иное время. — И столько неодолимой воли звучало в словах Эльмы, что Анд растерялся. И все же он продолжал убеждать вешнянку, что пойти за ним, как им захваченная, — единственный шанс уцелеть; но тщетно. Близился рассвет. Эльма не стала заканчивать перевязку, и Анд кое-как сам закрепил концы холста. Кровотечение и само остановилось. Оскорбленная Эльма сидела в такой знакомой Анду позе на подоконнике, обхватив колени руками, и смотрела в окно. — Они идут! — испуганно обернулась она. — Жрец и подручные! — Они не смогут отнять тебя у меня. Для них ты — моя добыча! Эльма усмехнулась. — Наивный захватчик, будущий мужчина! Жрецу нужен не ты со мной, а я без тебя. Если он не смог спустить с тебя кожу, то спустит тебя в шахту лифта. — Зачем ты ему? Он стар и немощен. — Чтобы преподнести меня, как вещь, ненасытному вашему Урун-Буруну. Сколько жен у этого зверя? — Шесть или семь, — неуверенно ответил Анд. — Нам придется спрятаться в шахте лифта. — Нет! — решительно ответила Эльма. — Меня здесь могло не быть, но о тебе они знают. — Откуда? — Я видела, как ты выходил из воды. Но в темноте не разобрала, ты ли это. А следом вышла еще одна тень, конечно, соглядатай вашего Жреца. Он сразу же уплыл к бурундцам, донести о том, что выследил. И теперь привел сюда всех во главе со Жрецом. Они найдут нас даже в колодце лифта. — Как же быть? Я буду защищать тебя. — Нет! Силы не равны. Мы убежим. — Куда? И как? — изумился Анд. — Я говорила про свисающий канат. Он тянется до самого низа. — Спуститься в шахту по нему? Но это невозможно. Он металлический. Руки не удержат. — Докажи, что ты настоящий мужчина! И не зря читал здесь про технику предков. Придумай, как спуститься нам двоим по канату, пока жрецы поднимаются сюда и напрасно ищут нас. — Я не знаю, как это сделать. — Но это необходимо! Для нас… для нас двоих. Неуловимые, обещающие женские нотки в голосе Эльмы заставили Анда внутренне вспыхнуть. Он напряженно огляделся вокруг. — Ты можешь удержаться на мне, если я повисну на канате? — неожиданно спросил он. — Может быть, тебе лучше держаться за меня, — с некоторым превосходством отозвалась девушка. — Ты потерял много крови. — О какой слабости ты говоришь, ведь речь идет о тебе! — воодушевленно воскликнул Анд. — Ты придумал что-то? — Помоги мне выбрать на полках самые толстые и прочные книги. — Зачем? Разве время сейчас читать? — Ты же велела мне придумать! Эльма пожала плечами и знакомым движением потянулась к верхней полке. Она достала оттуда два толстых тома в стариннейшем переплете из кожи и меди. Анд же обходил все знакомое помещение, по-новому всматриваясь в облезлые стены. И нашел-таки в обнажившемся от времени внутристенном канале старый провод, по которому предки пропускали «невидимую жидкость», заставляя светиться колпаки под потолком. Немало усилий понадобилось ему, чтобы с помощью найденного в углу железного прута быстро достать конец провода и вытянуть из стены нужный для его замысла кусок. При виде железной палки в руках Анда Эльма сказала: — Ты все-таки хочешь защищаться? Они забьют тебя насмерть. — Для этого надо догнать нас. — Догнать? — удивилась девушка. — Ты же велела бежать. Мы спустимся вдвоем по висящему в шахте канату. — Так ведь мы обдерем себе руки! — возразила Эльма. — Руками ты будешь держаться за меня. — А ты? — Я буду закручивать этим прутом провод. Обмотаю им два взятых тобою тома, чтобы переплеты из плотнее прижались к остальному канату. — И они будут скользить? — Соскальзывать. — Что-то вроде тормозных колодок древних машин! — догадалась Эльма. — Если они удержат нас двоих. — А если не удержат? — Тогда мы упадем в шахту с семьдесят второго этажа. Вместе. — Вместе? — задумчиво произнесла Эльма. — Это лучше… — Лучше, если мы вместе не упадем, а спустимся. — А дальше? — Ты же решила бежать? — Куда? — В синюю сельву. — Там не жил никто из людей, — напомнила Эльма. — Тогда встретим Жреца, как насильник с пленницей. Эльма снова повела плечами. — Неужели ты думаешь, что Жрецу нужен «насильник»? Тебя видели на берегу окровавленным, туда тебя и бросят теперь. — Значит, выбора нет. — Выбора нет, — согласилась Эльма. — Что ж, будем спускаться в бездонный колодец без посторонней помощи. И не так быстро. — Ты еще шутишь? — удивился Анд. — Ты настоящая девушка! — А ты настоящий мужчина. — Тогда выходи за мной на площадку. — Пора! Я уже слышу их голоса. Они поднимаются. Анд, неся в руках свое тормозное устройство, первым вышел на площадку. Эльма стояла позади него. Он нагнулся и заглянул в шахту. Дверь туда не сохранилась. Голова закружилась от ощущения бездны внизу. Но он пересилил себя и, протянув руку, поймал свисавший сверху канат, подтянул его к себе и закрепил на нем переданное Эльмой самодельное устройство. Он закрутил железным прутом провод и, решив, что переплеты достаточно плотно охватили канат, держась за свой «книжный тормоз», шагнул в пустоту, повиснув на ней. Затем протянул свободную руку Эльме. Она ухватилась за нее горячей ладонью, зажмурилась и прыгнула Анду на спину, ощутив грудью его крепкое тело. Конечно, никто из современников Анда и Эльмы не додумался бы до такого безумного плана. Но спасти молодых людей могло только безумие. Тормозное устройство не выдержало двойного веса и сдвинулось вдоль каната вниз. Анд судорожно закручивал свободной теперь рукой (Эльма крепко держала его за шею) железный пруток вокруг провода, но это не помогало. Скольжение ускорялось. Очевидно, канат протер старые переплеты и они уже не могли удержать двоих. Анд ощущал дыхание Эльмы. Руки ее сжимали Анда сильнее, чем самодельные тормозные колодки — канат. Они никогда не были так близки. Натеки внутренних стен колодца замелькали перед глазами. Это был уже не спуск, а падение! Судорожным движением Анд сорвал с головы остатки холщового бинта и, держа его в ладони, уцепился сначала одной рукой, а потом и другой за канат выше «колодок». И почувствовал в ладонях боль и ожог. Но он не отпустил канат. В нем была жизнь, спасение, счастье. Противоречивые чувства овладели Андом. Ему показалось, что он снова теряет сознание. Удар падения оглушил его. Эльма ушиблась меньше, пришла в себя раньше и тормошила его: — Скорей! Они уже спускаются! Не мужество, а ужас заставили Анда прийти в себя. Бывают ситуации, когда люди становятся сильнее самих себя. Вместе с Эльмой выбрался Анд на площадку первого этажа. Девушка, смахивая невольные слезы, помогала ему. Жрец во главе своих подручных неистовствовал на верхнем этаже, не обнаружив в книгохранилище никого. Он хотел теперь спустить шкуру с соглядатая, Донесшего ему, будто Анд здесь. В том, что тот был не один, Жрец не сомневался. Ему хотелось еще раз застать здесь эту парочку, вдоволь поиздеваться над ними, свести давние счеты. Но даже на соглядатае ему не пришлось выместить свою ярость. Тот бесследно исчез. Никто не видел, как он вошел в воду и поплыл следом за молодыми людьми, выбежавшими из Дома до неба на рассвете. И поплыли они не к берегу, а вдоль реки. Естественно, что соглядатая на месте, где его оставили, не оказалось. Глава 6 ДРАКОНЬЕ ОЗЕРО Подлинное Чудо Природы — это человек. В нем и ночи тьма, в нем и солнца свет.      Весна Закатова Древняя насыпь лучом прорезала синюю сельву. Плотные стены переплетающихся растений стояли по обе ее стороны. От них тянулись как бы щупальца. Яркими змейками взбирались они по крутым откосам и мягкой массой заполняли пространство между двумя полосами ржавчины, к которой несколько столетий не прикасались колеса. Анд с Эльмой бежали по этой синей дорожке, ощущая ногами ее упругость. Они были уже далеко от Города Руин, когда Эльма внезапно остановилась. — Как же я забыла, что эти синие стебли целительны! Мама всегда прикладывала их к моим содранным коленкам. Давай сюда твои ладони. Анд разжал кулаки, и Эльма осторожно отодрала перепачканные кровью остатки бинта. Она подняла самые сочные стебли и приложила их к ранам, прибинтовав остатками холщовых полос. — Этот гнусный Жрец все-таки содрал с меня заживо кожу, — шутил, скрывая боль, Анд. — Хорошо, что только с ладоней, — отозвалась Эльма, заканчивая перевязку. Она подняла глаза к небу и схватила Анда за больную руку так, что тот едва не вскрикнул. — Смотри! Что это? В Город Руин не залетали птицы, но, может быть, они и жили в сельве или за нею. Однако то, что увидели беглецы в небе, не походило ни на птицу, ни на сказочного, известного им из книг дракона. Это было что-то другое. — Летательный аппарат, — заключил Анд. — Не может быть! — ахнула Эльма. — Откуда? Анд только пожал плечами. — Не птеродактиль же это, — заметил он. — Вероятность одинакова, — отозвалась Эльма и добавила: — Я боюсь. Они уже не страшились погони, уверенные, что ускользнули незамеченными, но сейчас Эльма настояла, чтобы они сошли с насыпи, которая хорошо просматривалась сверху (и не только сверху). Увлекаемый Эльмой, Анд стал спускаться по крутому откосу насыпи. Через мгновение оба скрылись в непроглядной синеве чащи. Но не они одни увидели в небе летящий предмет. Преследуя их от самой реки-кормилицы, жрец-соглядатай увидел в небе летящее Чудо и пал ниц, уверенный, что это само Божество, которому он поклонялся, прислуживая Жрецу. Чудо летело беззвучно, не оставляя следа. Маленький человечек боязливо приподнял голову, успев заметить, что беглецы нырнули в чащу. Он пополз по насыпи, чтобы последовать их примеру. В паническом ужасе пробиваясь сквозь заросли, он старался уйти от насыпи возможно дальше и даже не думал о тех, кого преследовал. А те, не подозревая о нем, тоже уходили от насыпи. — Как же мы будем жить? — спросила Эльма, перелезая следом за Андом через стелющиеся стволы растений (в прочитанных ими книгах ничего не говорилось о таких деревьях). Анд почувствовал, что ему надо подбодрить спутницу, и полушутливо сказал: — Помнишь, в древних книгах рассказывалось о наивной легенде былых жрецов: все человечество якобы произошло от некой пары, изгнанной из плодородных мест, но сумевшей выжить. — Мы тоже выживем? — спросила Эльма. — Конечно, — заверил Анд. — Их звали Адам и Ева. — Но ведь у них были дети! — воскликнула Эльма. — Конечно! Появились дети… — А как же мы? — беспомощно спросила Эльма. Анд снова пожал плечами. — Может быть, так же? — обернулся он к девушке. — Ах какой Андам! — вдруг привычно вскинула она голову, и он узнал прежнюю вешнянку. — Не хочет ли он, чтобы я стала Эвмой? — Я не решался подумать об этом. — Напрасно, — строго сказала вешнянка. — Мы принадлежим к разным племенам. И ваше племя напало на наше. — Но мы бежали вместе, — резонно ответил Анд. — Вместе… — задумчиво, как перед спуском в Доме до неба, повторила Эльма. — А что мы будем есть вместе и где будем жить? Здесь нет руин. — Я сделаю шалаш. Мы найдем ручей, станем ловить рыбу, собирать грибы… — И есть синюю траву, как козы? — договорила Эльма и неожиданно рассмеялась. Анд недоуменно посмотрел на нее, а она продолжила: — Чтобы быть Андамом, нужно стать настоящим мужчиной и здесь, как ты стал им там, наверху. — Я постараюсь. — А вот и ручей! — обрадованно воскликнула девушка. — Пойдем по течению, оно приведет нас, быть может, к речке, где можно ловить рыбу. — А как ты думаешь, почему никто из жителей Города Руин не решался пойти в сельву? — Из поколения в поколение передавались всякие страшные выдумки. Невежество заперло людей в Городе Руин. — Ты вспомнил об Адаме и Еве, а в небе мы видели посланца тех, кто живет на Земле, кроме нас. — Если бы мы могли до них добраться! — Я испугалась, а надо было остаться на насыпи, чтобы нас заметили. — Мы можем вернуться. — Никогда! Тем более что ОНИ могут не вернуться! Анд посмотрел на свою подругу и не мог не улыбнуться ее наивности и противоречивости. Они долго шли вдоль ручейка, но он привел их не к реке, как они предполагали, а к большому озеру. Эльма ахнула от восхищения. В озерной глади отражались бегущие в небе облака, и казалось, что по воде плывут какие-то призрачные существа. — Никогда не видела столько воды! Может быть, это море, о котором написано в книгах? — У моря не видно берегов. А там, — и Анд указал на озеро, — в воде отражаются такие же синие стены. — Синие стены, синее озеро, синее небо, — задумчиво произнесла Эльма. — Я хочу есть. — Я попробую поискать что-нибудь. — Не уходи от меня. Я испугаюсь. — Тогда пойдем вместе. — Нет. Сядем на берегу. Попробуем поймать рыбу. Ты же Андам. — Пока еще нет, — улыбнулся Анд. Вопреки всему, он чувствовал себя счастливым. Он стал отрывать от холста нитки, чтобы сделать леску и попробовать поудить рыбу, как дома. — Смотри! — крикнула Эльма, опять хватая его за больную руку. Он едва успел отдернуть кисть, и она взяла его за локоть. Анд подумал, что вернулся летающий аппарат, но в небе летело что-то совсем иное, не бесшумно, а с ревом, изрыгая из пасти пламя, нечто змеевидное, но вытянутое, с крылышками у хвоста. — Дракон! Вот чего боялись люди из Города Руин, — прошептала Эльма. — Спрячемся, — предложил Анд, вскакивая. — Нет, — заупрямилась Эльма. — Посмотрим, как он нырнет в озеро за добычей. — Она говорила с такой уверенностью, словно знала все наперед. К удивлению Анда, она оказалась права. Дракон, продолжая изрыгать пламя, плавно снизился над озером, осторожно коснулся его поверхности и так же плавно ушел в глубину. Командир экспедиции Бережной и второй командир Крылов приняли решение для безопасности произвести спуск космоплана точно так же, как на другой неизвестной планете, Землии, оказавшейся двойником Земли. Поэтому и спусковой модуль звездолета сейчас приземлился совершенно так же: на выбранное с высоты озеро среди зарослей, чтобы иметь возможность воспользоваться кораблем в случае необходимости взлета. Естественно, что сам процесс посадки на Землю происходил сходно с посадкой на Землию. Однако условия, которые их ждали на родной планете, были совсем иными, чем на ее двойнике. И при всем внешнем сходстве «повторного спуска» сопутствующие обстоятельства были совершенно иными. Не ждало людей на родной планете рыцарское гостеприимство Землии… Спусковой модуль, напоминавший стрелу с оперением или вытянувшуюся змею, коснулся поверхности озера и ушел в его глубину. Круги разбежались по воде, потом все утихло. — Может быть, ОНИ на летательном аппарате охотились за драконом и он теперь спрятался от них в воде? — предположила девушка. — У тебя богатое воображение, — заметил Анд. — Я тут нашел пару грибов. Ты хотела есть. Эльма отмахнулась. — Я не коза, чтобы есть сырую траву или грибы, — сказала она. Некоторое время они молча сидели на берегу. — Надо уходить, — предложил Анд. — От такой красоты? К тому же нужно узнать, утонуло ОНО или нет. Анд не представлял себе до сих пор, что такое любопытство женщины. Он постепенно познавал натуру своей подруги. Юноша умел добывать огонь и, выбрав те синие растения, которые быстро воспламенялись, разжег маленький костер. Быстро поджарил на синей палочке кусочки грибов. Эльма с аппетитом съела их. — Кажется, ты становишься Андамом, — насмешливо заметила она. — Так и быть, когда ты станешь им полностью, я тоже стану Эвмой. — Если дракон не проглотит нас, — пошутил Анд. Но Эльма приняла слова друга всерьез. — Не пугай меня, я и так боюсь, вся дрожу, глядя на воду. А озеро назовем «Драконьим», — неожиданно закончила она. — Однако что бы это могло быть? — задумчиво произнес Анд. — Я хотела бы догадаться, но не решаюсь высказать вслух. И, пожалуйста, не смей меня об этом спрашивать. Анд не стал больше спрашивать. Они продолжали сидеть у потухшего костра и смотреть на звезды. Но ни одна из них не падала. И нельзя было загадать желание. Анд был собран, насторожен. Каким-то первобытным мужским чувством он ощущал опасность и готов был к защите. Как и беглецы, стараясь отойти подальше от насыпи, соглядатай вышел к тому же озеру. Еще засветло он заметил вдали на берегу две фигурки, а потом и дымок костра. Он тотчас спрятался, чтобы его не заметили. И тут в небе появилось грозное Божество. Оно изменило форму, но осталось для жреца столь же сверхъестественным и грозным. Он пал ниц, вознося молитвы. Если ему, мелкому прислужнику Жреца, явилось в сельве само Божество, которому они так рьяно служили, то это должно возвысить служку, поднять даже выше самого Жреца. Отныне они поменяются местами! Но Божество, уйдя в воду, не выходило на берег, чтобы открыться своему избраннику, осчастливить его. Может, оно ожидает дальнейших действий жреца, следящего за беглецами-отступниками? Преодолевая страх, жрец ползком как можно ближе подобрался к ним. Спрятался меж камней, чтобы все видеть и слышать. Он не подозревал, что они говорят на чуждом древнем языке. Если они останутся здесь, он сбегает за Жрецом и Урун-Буруном. Очевидно, именно этого ждет от него ушедшее в воду Божество. И он должен проявить свое рвение. С трепетом ждал он, глядя на поверхность озера. Аромат жареных грибов пробудил в нем муки голода. И он проклинал беглецов, в такую священную минуту искушающих его. Ждала чего-то и Эльма. Звезды погасли. Края облаков над лесом как бы начали раскаляться, все яснее обрисовывая причудливые очертания прежде невидимых на темном небе и словно выросших за лесом гор. Потом Эльме и Анду показалось, что солнечные блики заиграли на водной глади озера. Но это были пузырьки, поднимавшиеся с его дна. Они дорожкой потянулись к берегу. — Смотри! — шептала Эльма. — Птеродактиль, что ли, вылезает на сушу перед взлетом? — полушутя предположил Анд. — Нет! Совсем не то! — перебила Эльма. — Я хочу Другого… другого! — Чего ж тут можно хотеть? — пробормотал Анд. Жрец из-за камней видел пузырьки на воде, они были все ближе и ближе. Приняв их за священные знаки, он готовился униженно ползти к сошедшему на Землю Божеству, но страх сковал его. У берега на поверхность всплыл небольшой шар, он приподнялся над водой и оказался сидящим на туловище, мокром и блестящем. — Вернулись! — крикнула Эльма, вскакивая на ноги. — Кто вернулся? — недоумевал Анд. — Как мало ты понял из прочитанного! — упрекнула Эльма, спеша к выходящему из воды человеку (с виду, по крайней мере, это был человек) в мокрых доспехах. Анд бросился за Эльмой, чтобы защищать ее. — Рыцарь? — удивился он на ходу. — Вроде Дон-Кихота. — Конечно Дон-Кихот! — не оборачиваясь отозвалась Эльма. — Он не один, — предупредил юноша, стараясь за руку удержать Эльму. Пузырьки на поверхности озера слились в сплошную бурлящую дорожку. Эльма освободила свою руку и храбро направилась к первой фигуре, к которой присоединялись еще и еще такие же. Всего шесть. Первый из вышедших снял свой круглый шлем, обнажив достающие до плеч полуседые волосы. Лицо у него было мужественное, но усталое. Эльма с криком: — Дедушка! — кинулась ему на мокрую грудь. — Вот так внученька! — удивился человек в скафандре. — Дида нашла! — Вы — Бережной! Командир Георгий Бережной! Я узнала вас по древним фотографиям. Я ваша сто раз пра-пра-правнучка! — Рад бы иметь такую, — растерянно отозвался Бережной. — Так ведь у меня и жинки-то не было! — А Весна Закатова? — лукаво спросила Эльма. — Она жива? — невольно вырвался у звездонавта Нелепый вопрос. Эльма развела руками: Но где теперь найти кого-то, Похожего на Дон-Кихота? — Помню, помню. И все-таки… как же?.. — Весна Закатова родила дочку, тоже Весну. Она не призналась вам, что ждет ее, чтобы не сорвать ваш звездный рейс. С тех пор, вот уже тысячу лет, все старшие дочери нашего племени носят имена Весен. А теперь и само племя зовется «вешние». — Она сказала — «тысячу лет»?! Вот это информация из первоисточника! Значит, мы с Надей, как математики, однозначно вычислили эффект «парадокса времени», — заметил подошедший, рано полысевший звездонавт с огромным лбом. — За то и люблю друга своего Васю, что он всегда прав, — вступил в беседу еще один, худощавый даже в скафандре, человек. — Жаль, что не хотел он на Землю спускаться. — Так он, Федя, не знал, на каком языке: то ли родном английском, то ли русском, то ли еще на каком — сказать: «Здрасте, мы ваши предки!» — шутливо добавил третий «космический пришелец», ростом с Анда. — Мы понимаем ваш древнекнижный язык. Мы с Андом прочитали много старых книг. — И Эльма указала на своего застенчивого спутника. Бережной успел за это время продумать линию поведения. Уж больно понравилась ему эта его «самозваная внучка»! Не повернется у него язык разочаровать смуглянку, отречься от такого родства. Все равно все они земляне, а значит — родственники. И Бережной улыбнулся, отчего грубоватое лицо его собралось в добрые морщинки. — Что ж, братья земляне, — сказал он, — будем считать, что вы нас встретили, хоть по радио и не отзывались. И сразу же меня разоблачили, правда, бесценным подарком одарив. Так вот, «сто раз» мы отбросим и будем считать тебя, милая землянка, просто нашей общей внучкой. До этого у нас только один внучонок был. И парня этого, Анда, по-нашему Андрюшу, за своего считать будем. Но что у вас такое произошло? Я будто синие очки надел! — Это новые для вас растения, — пояснила Эльма. — Прежние погубил ультрафиолет! А эти приспособились к новой среде, которую ваши современники, извините меня, командир Бережной, изуродовали. — Вот оно что! То-то мы из космоса Землю свою не узнали! А где же остальные люди? Почему нас не встречают? — Нет таких, уважаемый прадед, — вступил в разговор Анд. — Мы здесь случайно. Бежали из Города Руин. — Как ты сказал, Андрюша, Город Руин? — Да. Вся планета теперь покрыта руинами былой цивилизации, — ответил Анд. — Вы слышите? — обратился Бережной к своим спутникам. — Это вам не Землия, тут дела похуже! Недаром и в наше время кое-кто предупреждал. Видно, не смогли люди повернуть руль прогресса. Повсюду руины! И радио, должно быть, нет, чтобы нам отозваться. И вы не знали, ребятки, что мы прилетим? — обратился он к Анду с Эльмой. Те отрицательно покачали головой. — Горько вертаться в таку порушену хату, но все-таки домой. Ну, внученька, со своим звездным братиком будь знакома, Никитенком. Бравый хлопец! Сейчас из контейнера освободят. Эльма с изумлением следила, как извлеченный из воды металлический ящик раскрыли и из него выбрался маленький мальчик, выпученными глазенками озираясь вокруг. — А где птички? — спросил он. — Будут тебе и птички, — пообещала красивая звездонавтка с распущенными по плечам огненными волосами, освобожденными из-под шлема. Она подвела ребенка к Эльме, а сама обняла и поцеловала земную девушку. Эльма схватила мальчика на руки и прижала к груди. — Почему ты такая черная? — спросил он, отстраняясь. — Не черная, а смуглая, — поправила его мать. — Это от солнышка, родной. — А что такое солнышко? — Помнишь, я показывала тебе в окне каюты звездочку? Она выросла и стала Солнцем. Видишь, оно над лесом поднимается большое и яркое. — Я тоже вырасту, — заявил малыш. — Однако не мешало бы узнать все подробнее и по порядку, — предложил, подходя, еще один звездонавт, полный, с добродушным лицом, второй командир экспедиции Крылов. — Это будет длинный рассказ, — согласился Анд. — Рассказав о том, что нам с Эльмой удалось прочитать в книгохранилище древних. — Хочешь сказать, наших современников или их близких потомков, — предположил отец мальчика Никита Вязов, забирая ребенка у Эльмы. — Которые могли описать последствия того, что уже при нас начиналось, — добавил Крылов. — Нам с Андом пришлось бежать, — начала Эльма. — Почему бежать? — удивился лысеющий математик. — У вас что? Война? — Вот его племя, — Эльма указала на Анда, — напало на наше. — С оружием? — осведомился дотошный математик. — С дубинами, — пояснила Эльма. — Как и следовало ожидать, — заключил Крылов. — Если не после ядерной войны, так после войны с природой в руках у людей остались дубинки. — Вам нельзя идти в Город Руин, — предупредила Эльма, глядя на маленького Никитенка. — Там — дикари. Они вас убьют. — Атомную войну хотели предотвратить, а на дубину напоролись, — с сарказмом произнес Никита Вязов, спуская мальчика на землю. — Надо улетать! — решил математик Галлей. — Улетать? — с негодованием обернулась к нему Надя. — Шкуру свою спасать? Как бы не спустили? — Они непременно спустят, если вы попадетесь им в руки, — заверила Эльма. — Ведь вы для них «ненавистные предки», во всем виновные. — Ты нас не пугай, внученька. Мы такого насмотрелись, что… Как бороться против атомного оружия, мы знаем, а вот против дубин противоядие еще искать надо. — И найдем! — твердо заверила Надя. — Жанна д’Арк, она знает, — усмехнулся Вязов. Жена бросила на него быстрый взгляд. — Жанна не Жанна, донкихоты не донкихоты, все мы пока слушать будем. Угостим друзей наших новых завтраком звездным, — предложил Бережной. — И проясним ситуацию. Анд, знаток синей растительности, собрал нужные для костра сучья и с удивлением наблюдал, каким чудесным способом пришельцы подожгли его. Все уселись у костра. Со стороны озера раздался легкий всплеск. — Это рыба, — сказала Эльма. — Мы хотели ее здесь ловить. И обитатели Города Руин, изголодавшиеся за время бегства, отдали дань яствам, о которых лишь читали в Доме до неба. И уж никак не думали, что им придется их попробовать. Бережной, да и все его соратники тепло наблюдали за своими гостями, или вернее, хозяевами. — На Земле-матушке всегда принято было сперва накормить, а уж потом расспрашивать, — говорил командир, умиляясь аппетиту Анда. И когда тот оторвался от самого вкусного, что когда-либо в жизни ел, Бережной наконец спросил: — Так кто из вас, внучата наши, нам хотя бы основное расскажет? Анд посмотрел на Эльму, та на него. Тогда Анд вынул из кармана брюк тетрадь и переедал ее Бережному. У Эльмы даже глаза расширились от изумления. — Я захватил ее из книгохранилища, не знаю зачем, — тихо сказал он. Эльма кивнула. Бережной взял тетрадь и внятно прочел: — «ДНЕВНИК ДИКОГО ЧЕЛОВЕКА». И, не раскрывая ее, внимательно посмотрел на Анда. — Здесь если не все, то многое из того, что я мог бы рассказать. Бережной откашлялся: — Ну что ж. Зачитываю «обвинительное заключение», — с горькой улыбкой произнес он. И стал читать. Все жадно ловили каждое его слово, иногда переглядываясь. Бережной кончил в полной тишине. Опять послышался плеск воды. — Тяжкое обвинение, — заметил Крылов. — Убедительное. — Вы наш главный философ, командир Крылов, — обратился к нему Галлей. — Объясните, как это могло случиться? — Скажу кратко словами одного мыслителя: «Цивилизация — это непрестанное воспроизводство техники, знаний, ценностей культуры при непременном стремлении к высокой нравственности. При утрате любой из этих основ цивилизация обречена». Очевидно, так и произошло без нас на Земле. — Мне, например, очевидно одно: не на ту планету мы попали, — заявил в ответ Галлей. — Может быть, не ту планету мы искали, которой помогать надо. Со своей улетели, а она больше всего в помощи нуждалась, — со вздохом заключил Бережной. Обернувшись к Анду и обращаясь ко всем, добавил: — Но послушаем потомков наших дальних, диды их немыслимые. — А мы с Андом вам все расскажем, — начала Эльма. Эльма с Андом едва успевали отвечать на жадные вопросы живых своих пращуров. — Что ж, — подвел наконец итог беседы Бережной. — Выходит, задача у нас прежняя. Добавилась лишь ответственность за наших современников, все здешние беды допустивших. — Задача ясна. Решения не видно, — мрачно заметил Галлей. — Не видно, если глаза закрыть! — вставила Надя, уложив мальчика себе на колени. — Спи, родной. Ночка скоро. — А птички? — пролепетал Никитенок, засыпая. Надя стала напевать колыбельную. Эльма настороженно вслушивалась в чарующий напев: она никогда не слышала таких песен. — Придется искать контакт с обитателями ближнего города, — размышлял вслух Крылов. — Надеетесь на теплую встречу? — усмехнулся Галлей. — Мы хотели остаться здесь вдвоем с Андом, — сказала Эльма. — Теперь могли бы все вместе… — добавила она и, не договорив, схватила Анда за руку. — Смотри! — Ужас слышался в ее голосе. Все посмотрели в сторону сельвы. Из зарослей появлялись фигуры с дубинами. Впереди шествовал рослый мужчина с копной торчащих во все стороны волос на голове и всклокоченной бородой. Еще издали он выкрикнул угрожающим голосом несколько лающих фраз. — Что он говорит? — спросил Эльму Бережной. — «Смерть пришельцам!» — пролепетала Эльма. — Он хочет разделаться с вами. Бережной поднялся во весь свой рост и отважно шагнул навстречу вождю бурундцев, которого все-таки успел предупредить жрец-соглядатай. — Милости просим к нашему костру, — пригласил звездонавт. И вдруг Урун-Бурун, к удивлению Эльмы с Андом и пришельцев, залаял на древнекнижном языке, языке звездонавтов: — Смерть ненавистным предкам! Обрекли нас, своих потомков, на одичание, лишив всех благ, которыми пользовались. Испортили свою планету. В назидание всем потомкам торчать будут ваши головы на шестах на площади Синей травы, где справедливый суд вынесет вам приговор, признав все ваши знания вредными. — Зачем же лишать знаний потомков ваших и наших? Они смогут распорядиться ими более разумно. Об этом мы хотели бы сказать во время суда на наг званной вами площади. — Нет вам оправдания! Семь шестов украсят древнюю площадь! — И уже спокойнее обратился к Анду: — Юный бурундец может вести плененную им вешнянку к своей матери. Она ждет их. Анд растерянно взглянул на Эльму. Вертикальная морщинка прорезала ее лоб меж бровей. Он прошептал: — Должно быть, Урун-Бурун… — Он поднимался в Дом до неба, — закончила Эльма. — Но почему он так благосклонен к тебе? Послесловие к первой части Поскольку есть у каждого чуткость к страданиям от общественных бедствий, постольку он человек.      И. Н. Крамской Они оба прочитали первую часть романа. — Не может того быть, — назидательно сказал солидный, уверенный в себе седой читатель в строгих очках с золотой оправой и повторил: — Не может того быть, чтобы из десяти миллиардов человек, составлявших население планеты в XXI веке, к XXXI веку осталась лишь жалкая кучка дикарей! Она была моложе, красивее, элегантнее, но не менее искушена в спорах, модно причесанная, чуть ехидная. — А гибель человеческого вида из-за изменений условий существования на планете вы допускаете? — Ну мало ли что может произойти с Землей! Космическая катастрофа, столкновение планет. Луна в свое время непонятно как удержалась на своей орбите, не врезалась в Землю. А не так давно малая планетка, величиной с хороший наш остров, мимо Земли промелькнула. И, говорят, еще вернется… Или, скажем, когда-нибудь Солнце погаснет или, наоборот, в «белого карлика» превратится, испепелив всю свою планетную систему. — И он выпустил клуб дыма. Она поморщилась: — Значит, вы допускаете гибель человечества? — Допускаю. Это может произойти и в результате ядерной войны. Поэтому такой войны нельзя допустить. — А чем лучше (или хуже?) погасшего Солнца или столкновения планет смертоносная радиация, которая может возникнуть не только из-за ядерных бомб? Или отравление воды, воздуха, растительности? Исчезновение защитного слоя в атмосфере? Или, скажем, возникновение из-за уродливого развития цивилизации эпидемий, столь же неожиданных, как и неотвратимых? — У вас бедствия сыпятся как из рога изобилия, — запротестовал он. — Придумать все можно. Надо провести грань между возможным и неизбежным. — Вот видите! — обрадовалась она. — Выходит, вы допускаете не только увядание, но и полную гибель цивилизации. Так почему протестуете против показа горькой судьбы оставшейся его части? — Не знаю, не знаю! — раздраженно ответил он. — Тому, что читаешь, не хочется верить. — Хочется или не хочется? — наступала она. — Если на то пошло, то не хочу! Не могу поверить в гибель цивилизации, всего того, что создавалось тысячелетиями!.. В торжество Урун-Бурунов! И безнравственных Жрецов — вдохновителей. Средние века с их религиозным изуверством миновали невозвратно. — А в опасность гибели цивилизации готовы поверить? — В опасность готов, — сказал он и погасил сигарету в пепельнице; потянулся было за другой, но отдернул руку. — И задуматься над этим готовы? — Задуматься всегда полезно. — Так вот, вы уже и задумались над Городом Руин и Урун-Буруном. Кстати, ему подобных можно найти не только среди руин. — Да, встречались такие даже в странах благоустроенных, цивилизованных, — неохотно признал он. — Так не расцветут ли такие Буруны в дни общих бедствий? — Бедствия должны объединять, а не разъединять людей. — Но, с другой стороны, обострится эгоизм, всплывут на поверхность негодяи. Разве мало таких примеров? — Да что вы спрашиваете? Сами знаете. — Он готов был уже рассердиться. — Юпитер, ты сердишься. Значит, ты не прав! — процитировала она. — Посмотрим, кто прав, — проворчал он, шаря по карманам в поисках сигарет. — Подождем второй части романа, — предложила она. Он закурил и нехотя согласился. Этот разговор воображаемых читателей происходил, конечно, лишь в авторском сознании. Однако такой диалог возможен, и автор заранее согласен с каждым из спорящих. Они по-своему правы. Но и автор прав, приступая к следующей части. Часть вторая СУД ПОТОМКОВ И прогремят раскаты громко Суда разгневанных потомков.      Весна Закатова Глава 1 НАСТОЯЩАЯ ЖЕНЩИНА В минуту нерешительности действуй быстро и старайся сделать первый шаг, хотя бы и лишний.      Л. Н. Толстой Планета казалась чужой. Под конвоем бородачей с дубинками звездонавты вереницей пробирались сквозь синие заросли. Деревья здесь не тянулись к солнцу, а, уродливо изогнувшись, стелились по земле. Их странные ветви переплетались, как клубки диковинных змей, а неправдоподобная «листва» меньше всего напоминала сочную зелень дубрав или душистую хвою тайги. Закрученные в жгуты и спирали ветви сцеплялись, перепутывались, сплетаясь в непроходимую сеть. Отыскивали узкие тропы, проходы, проложенные в зарослях неведомыми обитателями; никто не встретился на пути. Все вокруг было живым и в то же время мертвым. И жутко становилось на душе у тех, кто знал совсем иную Землю! Когда процессия выбралась наконец из душной сельвы на древнюю насыпь, на миг показалось, что хоть здесь можно свободно вздохнуть. Но глубокий вдох не приносил облегчения. Очевидно, иным стал состав атмосферы: в ней теперь мало кислорода и много примесей. Урун-Бурун, грозный и взъерошенный, словно каждый волосок на его голове и в бороде встал дыбом, возглавлял шествие. За ним семенил лысый Жрец, все время стараясь что-то шепнуть на ухо вождю, дать ему указания. Урун-Бурун делал вид, что не слушает советника; он весь раздувался от важности. Последней в веренице охраняемых предков-пленников в серебристых космических костюмах шла звездонавтка с ребенком на руках. Позади, уже не под конвоем, но «в сопровождении» бурундца с железным прутом, шагали рука об руку Эльма с Андом. Они слышали, как шустрый мальчик забрасывал мать вопросами «почему?» да «почему?» — и поражались спокойным, односложным и ласковым ответам звездонавтки. Они не знали, что ей уже привелось в этом же серебристом одеянии восходить на костер на чужой далекой планете. Но ведь сейчас ей, как и всем, угрожали казнью. На своей родной планете! Пока пробирались по сельве, угрюмый бородач с прутом молчал, но, поднявшись на насыпь, вздумал завязать разговор со своими спутниками. — Вот бормочет. Да-да, выродок! Глотку заткнуть. Нет-нет ему! Вот завизжит на площади. Кожу ему сдирать. Да-да, чужаку! Не получив ответа, он с гадкой ухмылкой заметил на своем лающем языке, что Анд напрасно держит за лапу свою лакомую добычу! Пусть он не тревожится. От железного прута ей не увернуться. Заверещит, как под ножом жреца. Анд с омерзением посмотрел на него, ожесточенно сплюнул и повесил голову. Горько и стыдно ему стало перед своей униженной гордячкой. Эльма же презрительно смотрела мимо бородача, не спуская глаз со звездной женщины, с которой так сблизилась всего за одну ночь. Она негодовала на себя и на Анда за их бессилие. Шли, тащились по жаре неимоверно долго, словно Город Руин непостижимым образом отодвинулся очень далеко от Драконьего озера, как назвала его Эльма. Наконец он показался в конце насыпи. Издали город не выглядел руинами. Величественные здания дерзко поднимались к небесам. Казалось, что в них никак не могут жить дикари! И вернувшиеся земляне готовы были принять все происходящее за дурной сон. Однако «кошмар грядущего» не покидал их. У Анда с Эльмой на душе было не легче. Наконец показалась гладь реки-кормилицы. К ней сбегали широкие мощеные улицы. Звездные путешественники, всего лишь пять лет назад (по своим часам) покинувшие родную Землю, ожидали бы услышать здесь привычный шум машин, увидеть их нескончаемый поток, почувствовать гарь выхлопных газов. Но вместо этого увидели стадо коз, пасшихся на проросшей сквозь мостовую траве. Очевидно, она обладала завидной способностью, съеденная до корня, быстро снова вырастать. Процессия двинулась по одной из таких улиц, ведших к площади Синей травы, где «вернувшимся в грядущее» предстояло закончить свое существование. Анд уловил с какой тоской посмотрела Эльма на женщину с ребенком, потом на противоположный берег реки. Думала ли она о том, что там, у вешних, звездонавтов могла ожидать иная встреча? Или просто тосковала по родным? Стражи остановились у дома, на втором этаже которого жили Анд с матерью. Пленных предков повели на более высокий, незаселенный этаж, а Эльму с Андом их вооруженный спутник доставил прямо к открытой двери, весь проем которой заняла грузная фигура матери Анда. Она встречала их. Властно отодвинув в сторону наглого бородача и даже наградив его тумаком, что он, очевидно, понял лучше всего, она подошла к девушке и обняла ее. — Будешь доченькой моей, красавица с того берега. Может быть, и у нас теперь такие красотки вырастут, — по-книжному сказала она. Эльма смутилась. Смутился и Анд. Мать тоже обняла его. — Милости прошу, — продолжая говорить на древнем наречии, произнесла она, приглашая сына с Эльмой пройти в квартиру. Эльма почувствовала доверие к этой полной и мягкой женщине, вырастившей такого сына, как Анд. Но это не смягчило ее отчаяния. Она ответила односложно и вошла в комнаты, все же с интересом истой женщины приглядываясь к ним, сравнивая с теми, на другом берегу, где сама выросла. Снаружи слышался топот ног уходящих стражников. Может быть, и несносный бородач ушел вместе с ними? В комнатах не ощущалось запустения. Стены не обветшали, выглядели ухоженными, даже нарядными, украшенные откуда-то взятыми старинными картинками (может быть, из Дома до неба?). На полу лежали самодельные вязаные половики с изображением сказочных птиц вроде петуха или лебедя. Пока мать хлопотала по хозяйству, Эльма вымыла стол из древнейшего толстого дерева, на котором были сделаны углубления (вместо вышедшей из употребления посуды). Большое углубление во главе стола предназначалось погибшему отцу, другие, поменьше, — членам его семьи, но не гостям: обычай принимать друзей за столом уже давным-давно ушел в прошлое. В глубине каждого углубления имелось отверстие, заткнутое деревянной пробкой. Когда «чаша» вымывалась, вода спускалась в глиняный кувшин под столом. В эти чистые углубления и собиралась мать разливать приготовленную ею похлебку из рыбы и грибов (хорошо, если не из крыс!). И вдруг она увидела, что Эльма в отчаянии, положив руки на стол, уронила на них голову. Ее светлые, распущенные волосы не закрывали бронзы рук. Она рыдала. Мать не стала разливать похлебку и осторожно подошла к Эльме. — Не обидела ли мать Анда красавицу с того берега, назвав ее своей дочерью? У нее ведь на том берегу есть своя мать. Сердцем мать Анда поймет Эльму, поймет. Эльма подняла заплаканные глаза. — Мать Эльмы — вождь племени вешних! Я не о том плачу, потому что все равно убегу к ней. И Анд, если он настоящий мужчина, поможет. — Анд настоящий мужчина, — с гордостью подтвердила его мать. «Настоящий мужчина» нашелся только сказать: — Эльма устала и давно ничего не ела. Мать варит очень вкусную похлебку. — Так о чем же горюет красавица? — допытывалась мать. — О звездном мальчике. Слова гнусного стража не выходят из головы. — Чем же расстроил Эльму этот подонок? — Он… он сказал, что с мальчика тоже сдерут кожу… — едва выговорила Эльма и снова заплакала. — Это за что же ребенка? — возмутилась мать. — За то же, что и остальных — за то, что они наши предки. — Какой же он предок! — резонно возразила мать. — Конечно, такой малыш не может быть ничьим предком, — сквозь слезы согласилась Эльма. — Тем более что он родился не на Земле, а на другой планете, — вставил Анд. Эльма с надеждой посмотрела на него сразу высохшими глазами. — Значит, его нельзя считать «ненавистным предком»? — спросила она. — Конечно нельзя! — заверил Анд. — Если бы ваш вождь что-либо разумел! Если бы ему кто-нибудь мог разъяснить очевидное! — горячо заговорила Эльма, умоляюще глядя на Анда. Анд покачал головой. — Я только одного человека знаю, который может убедить Урун-Буруна. — Жреца? — выпалила Эльма. — Кроме Жреца. — И Анд посмотрел на мать, занятую разливанием похлебки в углубления на столе. Она молча раздала деревянные ложки, очевидно, доставшиеся ей от прапрадедов, потому что они не были синими, как вся нынешняя растительность. — Мудрость приходит после еды, — глубокомысленно заметила мать. Некоторое время все ели молча. Голод, пройденные расстояния и волнения наконец дали себя знать. Мать, подперев рукой полную щеку, с любовью наблюдала за уплетающими похлебку молодыми людьми. — Владеть логикой убеждения важнее, чем управляться с дубиной, — заметила наконец Эльма, кладя ложку. — Да разве нашего Урун-Буруна можно в чем-то убедить? — вздохнул Анд и внимательно посмотрел на мать. — Вот чего понять не могу, так это снисходительности его к сыну твоему, мать. Не схватили его за встречу с вешнянкой в Доме до неба, более того, послали первым плыть во время набега, а потом… после бегства с вешнянкой, доставили в дом матери, очевидно, чтобы вразумила она их… — Вразумлять надо не нас, а вождя. И если вождь так благоволит к Анду, будь тот настоящим мужчиной, он отстоял бы несчастных предков-пленников и уж во всяком случае ни в чем не повинного мальчика с другой планеты, — опять горячо произнесла Эльма. — Легче течение реки остановить опущенной в воду ладонью, чем заставить вождя не послушать Жреца, — повторил Анд когда-то уже сказанное и с особым значением посмотрел на мать. — Знаю, — внезапно заговорила и она, — знаю, что имеет в виду Анд. Куда отлучилась мать после того, как застал Жрец в Доме до неба сына с вешнянкой? Анд опустил глаза. — Да, мать отлучалась недолго после той ночи. Эльма настороженно вглядывалась и в мать и в сына. Мать вздохнула. — Вот красавица наша говорит о «настоящем мужчине», который может делу помочь. Но, видно, нужна тут настоящая женщина. И после этих слов стала собираться. — Подожди, красавица, не убегай к матери на тот берег до моего возвращения. Может быть, поймешь тогда, каково стать матерью. И она ушла, тяжело переваливаясь при каждом шаге. — Куда она? — спросила Эльма. Анд пожал плечами. — У нас заведено не спрашивать. Дверь снова открылась, и мать заглянула снаружи. — Страж ушел, — коротко сказала она и скрылась. Анд оживился. — Мать подсказывает, что теперь ты можешь бежать. — Но как раз теперь я не могу! — непоследовательно ответила Эльма. — Боишься, что гнев вождя падет на меня? — Или на мать, — добавила Эльма. И ушла в отведенную ей комнату. Когда Анд попробовал открыть дверь, она оказалась запертой. Он не стал стучать. В волнении долго расхаживал по комнате, потом взял кувшин с водой. Вымыл углубления в столе, вынув пробку из отверстий, спустил грязную воду в другой кувшин и отправился к реке, чтобы сделать «женскую» работу — принести чистой воды, грязную же выплеснул козам под ноги на улицу. Она образовала там небольшую лужицу, из которой лохматая коза принялась пить. Перед уходом Анд сказал через запертую дверь, что идет за водой. Ответа он не получил. До вечера сидел он в полной растерянности и унынии, уронив голову на руки и не зная что придумать. Куда пошла мать? Неужели к Урун-Буруну? Разве тот может понять хоть одно человеческое слово? В сельве не сохранилось былых зверей, но и те, пожалуй, больше бы поняли. Вечером дверь открылась и появилась Эльма с заплаканными глазами. — Твоя мать не вернулась от Буруна. Теперь я сама пойду к нему. Я открою ему нашу тайну, расскажу, что я — прямая прапраправнучка командира корабля, и потребую казнить меня вместе со всеми ними вместо мальчика. А вы с матерью возьмете его и воспитаете, но только не бурундцем. Когда-нибудь познакомь его с моей матерью; скажи ей, что это мой сын. — Твой сын? — удивился Анд, не успев отговорить Эльму от безумной затеи. Бурундцы ни во что не ставили похищенных вешнянок и не стеснялись в средствах, когда хотели избавиться от них, а тут сама она выбирает себе конец… Эльма, конечно, ждала протеста Анда и, конечно, услышала его горячую речь о безумии своего плана. Сегодня же ночью он сам переправит ее к вешним, а если нужно, отведет к матери, вождю вешних, готовый ответить за злодеяния своих соплеменников. Эльма горько усмехнулась: — Неужели твой замысел с самопожертвованием разумнее моего? Я хоть мальчика хочу выручить, а ты… хочешь проверить кровожадность вешних? Лучше проверяй ее на мне. — Хорошо. Я только провожу тебя до острова Дома До неба, до нашего с тобой островка. — Я готова, — объявила она. — К чему готова? — удивился Анд. — Плыть на тот берег под покровом ночи. — Тогда уже пора, — решил Анд, скрывая горечь. — Нет, — отрезала Эльма. — Я дождусь возвращения матери. — Ты дала ей обещание? — Нет. Она пообещала дать мне почувствовать долг матери. — Что она могла иметь в виду? — Конечно, вряд ли это случится так быстро, — сквозь набежавшие слезы произнесла Эльма. Анд был еще слишком наивен, слишком недавно почувствовал себя мужчиной, чтобы понять скрытые в каждой фразе двух женщин намеки. Ему оставалось только ждать. Они ждали долго и готовы были ко всему, кроме того, что случилось… Дверь открылась, и в комнату, тяжело дыша, вошла мать Анда, ведя за руку с любопытством озирающегося вокруг маленького мальчика. — Никитенок! — воскликнула Эльма и бросилась к малышу, взяла его на руки. — А ты черная, — сказал он, слегка отстраняясь. — Не умываешься? У нас на корабле все умываются. Эльма стала покрывать поцелуями его личико. — А где мама? Толстая бабушка сказала, что мама здесь. Эльма с надеждой взглянула на мать. Та потупила взор. — Это я буду твоей мамой! — воскликнула Эльма. — А вот он, — указала она на Анда, — твоим папой. Анд удивленно смотрел на происходящее, не веря ушам. — Да, да, — подтвердила мать. — Вы и будете ему отцом с матерью. Правильно рассудила, настоящая женщина. — А где мои мама с папой? — спросил малыш, готовый заплакать. — Они улетят к другой звезде, куда нельзя маленьким. — Хочу с ними. Хочу снова как птичка. Так всегда бывает на корабле, — закончил он и плакать не стал, припав головой к Эльме. — Как она правильно все поняла, красавица с того берега! Любуюсь на тебя! И Анда верно определила. — Как матери удалось это сделать? — спросил Анд. — И что с остальными? Мать беспомощно развела руками: — Это все, что могла сделать настоящая женщина. Глава 2 МИЛОСТЬ Ты значишь то, что ты есть на самом деле.      И. В. Гёте Каменный настил притвора оскверненного храма «Креста и Добра» был холодным и шероховатым. Крутые стены и низкий облупленный свод как бы придавливали маленького жреца-соглядатая к полу, по которому он полз, дыша пылью и страшась даже поднять глаза на «Друга Божества». Лысый Жрец в похищенном из музея пурпурном одеянии сидел в древнем кресле из когда-то росших здесь деревьев. Оно осталось от изгнанного Урун-Буруном Лжежреца. Над креслом виднелось плохо замазанное грязной краской изображение какого-то «святого поборника» лжерелигии «Креста и Добра». Там и тут из-под неряшливых мазков выступали то часть Руки, то седая борода, то умный, проницательный глаз, как бы сверлящий ползущее по полу пресмыкающееся. — Говорит ничтожный. Да-да ему! — услышал повеление маленький соглядатай. Он понял, что дополз до кресла Жреца, и униженно заговорил: — Друг Божества — всезнающий! Да-да ему! Награда слуге. Да-да ничтожному! Жуткая синяя сельва. Да-да туда! Преступные предки. Да-да там! Беглый бурундец, порочная вешнянка. Да-да там! Урун-Бурун. Да-да там! Всё ничтожный. Да-да ему! Жрец не удостоил взглядом маленького человека. Да тот все равно не увидел бы этого, услышал лишь презрительные слова: — Великий вождь. Да-да ему! Милость Божества. Возводит в сан «отца-свежевателя». Да-да ничтожного. Потерять острый нож. Нет-нет «отцу-свежевателю». Снять кожу. Ободранный не живой. Нет-нет ничтожному. Новый «отец-свежеватель» стал холоднее камня под ногами. Никогда ему не приходилось орудовать так острым ножом. Мало кто сумеет выполнить такое «гуманное» поручение Жреца. Оставить людей без кожи в живых! Неслыханно! Однако награжденный жрец с малых лет был беспринципным лжецом. Не задумываясь, он принялся бессовестно лгать, будто в юности свежевал живых крыс, отпускал их голыми на волю, и те убегали. И будто набивал их шкурки синей травой и подсовывал любителям лакомств, а потом торжествовал при виде их ярости. В ответ Жрец торжественно объявил, что за внушенную свыше мудрость сам великий вождь наградит «отца-свежевателя». Маленький человечек, благоговейно пятясь, выполз из притвора. Снаружи ему сразу же вручили острый нож, потеря которого грозила ему гибелью, так же как и неумение пользоваться им. То ли с радости, то ли со страху решил он напиться сока синей травы допьяна, с опаской унося с собой нож в нарядных ножнах. Жрец услышал движение в соседнем главном зале былого храма и, почтительно горбясь, поспешил туда — предстать перед Урун-Буруном. Вождь сидел в золоченом кресле под высоким, разрисованным когда-то под звездное небо, куполом. При виде Жреца он поморщился, а тот, сгибаясь в поклоне, торжественно объявил, что острый нож нового «отца-свежевателя» принесет великому вождю небывалую славу в веках. — Прятать острый нож. Нет-нет «свежевателю»-палачу, — оборвал Урун-Бурун. И унизил Жреца, заявив, будто сам общается с Божеством и получил знак свыше: число «семь» священно, а преступных предков семеро; поэтому суд вынесет приговор: отрубить им всем головы и водрузить их на семи столбах посреди площади Синей травы на семь лет! Однако хитрый Жрец не растерялся и загадочно сообщил вождю, что бурундцы могут много дольше наслаждаться справедливым возмездием своего вождя, если пришельцев самих выставить на позорище у семи столбов. Вождь усмехнулся и ехидно справился, не хочет ли Жрец, чтобы на площади Синей травы смердели разлагающиеся трупы? Или он собирается обрадовать бурундцев египетскими мумиями «ненавистных предков», пойманных в сельве? Но у Жреца был припасен главный козырь. На площади следует выставить не трупы, а чучела преступных предков из набитой синей травой содранной с них кожи. И они смогут любоваться самими собой, пока не подохнут, а бурундцы — еще хоть семьдесят семь лет. Наказанные же преступные предки, погибнув без кожного покрова, перенесут те же страдания, что и оставленные из-за их преступлений без благостной защиты воздуха злосчастные потомки. — Без благостной защиты воздуха? Нет-нет бурундцам? — пролаял вождь последние слова Жреца и в мысленном усилии наморщил низкий лоб. Потом начал «вещать», что якобы сам получил внушение свыше и оставит головы предков у них на плечах после суда на площади. И там сам объявит свое решение о судьбе преступников. И вождь, еще более довольный собой, отпустил недоумевающего Жреца. Тот, снова почтительно горбясь, удалился в свой притвор, чтобы начать там «служение» Божеству в белом одеянии с длинной седой бородой, которое явится в тайный час к бурундцам, чтобы одарить их богатым «Добром». Эта «религиозная церемония» больше походила на языческое камлание с неистовым воем жрецов и плясками нагих женщин, в чем Жрец считал себя большим током. Урун-Бурун заметил робко вошедшего бородача. Поднятой палкой он испрашивал разрешения говорить. Приняв важный вид и развалившись на троне, вождь сделал ему знак. — Беседа с великим вождем. Да-да, толстая женщина. — Толстая? Да-да? — оживился Урун-Бурун. — Допускать к подножию трона. Да-да, толстую женщину. Страж вышел и вернулся с матерью Анда, сразу исчезнув. — Радость юного Ур-Бура. Да-да Урун-Буруну! — сказал вождь, поднимаясь навстречу вошедшей. — Позволь говорить с тобой в знак приятных воспоминаний на языке, который мы имеете изучали когда-то в Доме до неба. — Как будет угодно Великому вождю, — потупила глаза Майда. — Ну, полно, полно! Ведь говорит с тобой твой Ур-Бур, а не Урун-Бурун. Тем более что пленительная полнота Майды осталась прежней. — И он ласково похлопал ее по спине. А потом пожаловался, что шесть женских скелетов, обтянутых кожей, тщетно пытаются родить Урун-Буруну сына — одни никчемные дочери. — Почему же никчемные? — смущенно спросила Майда. — Передать власть над племенем бурундцев. Да-да, только сыну Урун-Буруна, — с особым значением по-современному пролаял вождь. — По силам ли нашему Анду такая власть? — спросила мать Анда. — Мать Анда обязана была воспитать для этого сына, — снова перейдя на книжный язык, но изъясняясь на нем довольно скверно, ответил Урун-Бурун. И добавил, как ему казалось, с изысканностью: — Недаром Урун-Бурун выполнял все просьбы матери Анда, как прежде пленять своя полнота. Урун-Бурун красовался и перед былой возлюбленной, и, главное, опять перед самим собой; он гордился своей образованностью, своей способностью ценить истинную красоту. Но Майда оценить всего этого никак не могла и лишь пробормотала, что полна благодарности к великому вождю за участие в судьбе их сына. — А сейчас, что приводить Майда к Урун-Буруну? Опять сын? — Да, сын, но совсем иных родителей. — Какой еще сын? — раздраженно спросил вождь. — Маленький мальчик, захваченный в сельве вместе со своими спутниками — живыми предками. Однако он не наш предок. — Его постигать один участь всех рождаться в древности, — оборвал Майду Урун-Бурун. — Но он не рожден в древности. Он родился на другой планете, не на Земле. — Откуда Майда знать об это? — грозно нахмурился Урун-Бурун. Майда могла бы смутиться, даже испугаться, но она лишь внутренне собралась, словно беря на плечи тяжелое бремя, и ответила то, что узнала от Эльмы, проведшей целую ночь со звездной женщиной: — Захваченные в сельве звездные люди лишь усыновили ребенка, мать которого погубили вдали от Земли чужепланетные изуверы. — Видя поднятые брови вождя, она добавила: — Земные преступления подобных извергов отвергает даже сам Жрец. — Признает ли он это теперь? — с сомнением произнес Урун-Бурун. — Разве Великий вождь сам не может принять решения? — ловко угодила Майда в самое болезненное место самолюбивого вождя. — Разве покорность Жрецу украшает великого вождя? — Как сказать, Майда? — вскипел Урун-Бурун. — Покорность вождя? — Майда не допускала такой мысли! — смело ответила мать Анда. — Майда хотела сказать, что, если бы великий вождь был покорен Жрецу, он подчинился бы ему. Урун-Бурун зловеще усмехнулся: — Счастье бурундцев, что ими правит не женщина, как презренными вешними. Урун-Бурун доказать Майде, как женщине, что он мужчина! И он злобно ударил железной палицей по подвешенному куску рельса. Вбежавшему стражу он приказал привести маленького мальчика и его родителей или похитителей. Встревоженные, шли в былой храм «Креста и Добра» Никита с Надей, теряясь в догадках: зачем их вызвали вместе с ребенком? Они вели Никитенка за руки, идя по обе его стороны. Два свирепых стража с палицами сопровождали их. — Не хотят ли они до суда выяснить наш ли это, ребенок? — предположила Надя, и обратилась к одному из стражей: — Куда ведете нас, отважные? — Пусть заткнется! Да-да, презренная! — грубо оборвал тот. — Такое бормотание. Да-да. Блеянье коз. Стражи не воспринимали разговора, который тихо повели между собой Надя с Никитой. — Мы скажем всю Правду. Докажем, что ребенок не наш. — Легче остановить голодного льва, доказав ему, что он поцарапает антилопу, прыгая ей на шею. — Мне казалось, чем примитивнее люди, тем ближе они к правде. — Да, у наших бородачей вид правдивый, если не праведный. Жаль, с палками. А дикие звери, те, конечно, не лгут. — А люди? — многозначительно глядя на мужа, спросила Надя. Тиран — всегда тиран, В какую б ни рядился тогу. Обман — всегда обман. Врачи им вылечить не могут. Знакомыми стихами Никита напомнил Наде и казнь матери Никитенка, и странное ее желание отдать ребенка Наде с Никитой, и охотно согласившегося на это ее мужа, философа с Землии… Тогда Надя прочитала эти стихи Никите, вкладывая в них тайный смысл, а теперь он сам закончил их здесь, на Земле: Напрасно мать спешит на казнь, Надежду лживую вселяя На «всепрощающий наказ», Тем гордость сына оскорбляя… Надя подумала тогда, на Землии: защищает ли Никита «ложь во спасение» или отвергает ее? Но не спросила его об этом, а перед возвращением на Землю, приняв ребенка, чисто по-женски решила этот вопрос. Никита молча принял ее решение. Приближаясь теперь к былому храму «Креста и Добра», Надя подняла Никитенка на руки и передала Никите. — Побудь у папы, — со значением произнесла она. Потом обратилась к Никите: — Не знаю, сколько нам еще жить… Надеюсь, ты понял тогда, почему на обратном пути все осталось между нами, как прежде? — Понял, — твердо ответил Никита. — Боюсь, вождь не поймет земных стихов. — Не поцарапал бы лев антилопе шею, — заключил Никита, входя в храм. Урун-Бурун важно развалился на троне, когда к нему ввели трех «преступных предков». — Я буду говорить на вашем древнем, презренном языке, который изучать, чтобы познать всю вредность ваших знания, — начал Урун-Бурун. — А теперь намерен выяснить еще одно ваше преступление — похищение чужого ребенка с другая Земли. — Мы не похитили, а взяли ребенка по просьбе его родителей, — ответила Надя. — Зачем этим недостойный родители избавляться от своей отпрыск? — Мать его погубили злодеи. Отец же мальчика выполнил ее последнюю волю, — ответил за жену Никита. — Как звать истинную мать? — Лореллея. — Отвратительное дикарское имя! — поморщился Урун-Бурун. — Но оно принадлежало родной матери ребенка, — вставила Надя. — Как может лгунья из числа «преступных предков» доказать что не лжет? — спросил вождь, сверля Надю своими маленькими, узко посаженными на заросшем лице глазками. — Бурундцы не знать ложь! Майда обменялась с Надей быстрым тревожным взглядом. Но Надя, высоко держа голову с рассыпавшимися по спине огненными волосами, отвечала вождю с той же гордостью, с какой шла когда-то, подобно Жанне д’Арк, на костер: — Очень просто, мудрый вождь племени бурундцев. Любая женщина вашего племени может убедиться, что я не могла родить ребенка, ибо не стала еще женщиной. — Я подтверждаю это! — удивив Надю, вмешалась Майда. Урун-Бурун расхохотался, и вся растительность на его лице встала дыбом. — Ну не думал я, что вы, предки, такие жалкие хвастуны! Так кичились своя порочная цивилизация, а ты, презренный, не смог даже стать мужчина! Или он не выдержать и опровергать лгунью? Что ты сказать, получеловек? — с издевкой обратился к Никите вождь. Тот весь побагровел, но сдержался и ответил спокойно: — Скажу, что жена моя, произнеся чистую правду, не досказала лишь того, что в космическом полете нельзя иметь детей. — Не лги, пришелец! Если бы вы не иметь в полете детей, с вами не оказаться бы там этот выродок, которого вы называть сыном. — Мы усыновили его. — Но твоя жена, которая якобы не могла быть матерью, называла тебя его отцом. — Называла. — Так кому же ты помогать стать его матерью? Признаться, была ли она красивой или безобразной? — Я всегда вместе с другими восхищался неповторимой ее красотой! — правдиво ответил Никита. — И разве ты не мог?.. — теперь уже со скабрезной улыбкой спросил вождь, хвастливо добавив: — Я и сам в свое время… — Мог, но… — Что «но»? Почему краска стыда покрыть твое бесцветное лицо? — От возмущения, вождь, ибо не оставил я ни на Земле, ни в другом месте Вселенной потомства, как и никто из моих спутников. И нельзя их считать вашими предками. — Все равно! Вы — заложники своего времени. Да-да! И ответите за него! Нет-нет вам! — пролаял вождь. — Но вы убедились, мудрый вождь, что мальчик не с Земли родом? — вмешалась Надя, метнув на Никиту благодарный взгляд. — Великий вождь уже понял все и принял справедливое решение, — уверенно заявила вдруг Майда и не терпящим возражения тоном добавила: — Надеюсь, вождь позволит Майде взять мальчика? Урун-Бурун заколебался. Рисуясь перед всеми, характером он обладал не твердым. А тут еще краем глаза увидел лысого Жреца, заглядывающего из притвора, хотя никто его не приглашал. Желая не только удивить, но и насолить ему, показав свое могущество, вождь неожиданно позволил Майде забрать мальчика, грозно возвестив: — Но вы оба, подлые лжецы, ответить вдвойне. — И пена выступила на его губах, застряв в бороде. Изумленный и раздосадованный, Жрец видел, как Майда, которую он когда-то застал в Доме до неба, уводила теперь маленького «предка», который все оборачивался к оставленным папе и маме. Глава 3 ОСТРЫЙ НОЖ ПАЛАЧА …Человек без нравственных устоев оказывается существом самым нечестивым и диким, низменным в своих половых и вкусовых инстинктах.      Аристотель Никитенок с легкостью, присущей его возрасту, привыкал к новой обстановке, к новым молодым маме и папе и толстой бабушке. Сначала он только хныкал, просился к настоящим маме и папе, почему-то улетевшим, как ему сказали, к другой звездочке. К вечеру он заснул, а проснувшись, с упреком сказал новой маме: — Ты не умылась? Вся черная? Пришлось Эльме принести кувшин с водой, умыть малыша и показать ему, что, умываясь, она останется такой же смуглой. Тогда он заявил: — Где звери рогатые-косматые? Хочу посмотреть не на картинке. Эльма пообещала, что они пойдут погулять, хотя сделать это не решалась, а пока показала в окошко коз, щиплющих синюю траву на бывшей мостовой. Мальчик спросил: — А почему у вас окна не круглые? Эльма не знала, что ответить, не сразу поняв, что малыш привык на корабле к иллюминаторам. Вообще при общении с ним она сразу же была поражена: такой маленький, а уже говорит на древнекнижном языке! И сама поняла всю нелепость подобной мысли. Ведь ничему другому малыша не могли обучить в звездном корабле! Анд мастерил Никитенку какую-то игрушку из сучьев синих растений. Эльма скептически наблюдала за ним, заметив: — Не стоит загружать нас с малышом излишним багажом. — Багажом? — удивился Анд. — Тем более что синие растения тонут в воде и такие игрушки окажутся нам в тягость. Анд вопросительно посмотрел на нее. Он не решался спросить Эльму, что она имеет в виду. Она угадала незаданный вопрос. — Ты можешь передумать и не быть отцом Никитенку, а я уже не могу. — Как так «передумать»? — встревожился Анд. — Это я передумывать не умею. А ты — не знаю. — Что ты хочешь сказать? — напрямик спросил он. Она наклонилась к ребенку и, полуобернувшись, посмотрела на Анда снизу вверх: — Я хочу сказать, что Эльма никогда не станет добычей, напрасно ты здесь делал вид, что это так. — Ты не добыча, ты — мать этого ребенка! Эльма усмехнулась: — Если ты хочешь остаться его отцом, тебе придется переплыть вместе с нами реку-кормилицу. — Ты все-таки хочешь бежать? — Я никогда не собиралась здесь оставаться. Ты можешь помочь нам в этом. И остаться вместе с нами у вешних. — Никогда! — невольно вырвалось у Анда. — Я так и ожидала. Но, по крайней мере, тебе придется покараулить на берегу, чтобы никто не погнался за нами. Анд был поражен и словами Эльмы, и твердостью, с какой они были сказаны. Совсем некстати он заметил: — Еще на том берегу я поклялся никогда больше не переплывать реку. — Что ж, — пожала остренькими плечами Эльма. — Все становится на свои места, как читали мы в книгах. Каждый из нас держит данное им самому себе слово. Мальчик останется со мной на том, недоступном тебе берегу. А ты — на этом, у своих бурундцев с бородами и дубинами. Однако тебе придется подумать не об игрушках для маленького звездного пришельца, а о нем самом. Он еще не умеет плавать. — Я умею летать, — вдруг вставил Никитенок, жадно слушая непонятный разговор новых папы и мамы на понятном ему языке. Эльма ласково наклонилась к нему: — Летать можно только в корабле. А молодой папа сделает тебе кораблик, чтобы с мамой переплыть реку. Там будет очень интересно. — А «рогатые-мохнатые» там тоже есть? — Есть, и еще очень добрые дяди и тети. — Хочу плавать. Только с мамой и папой. С моими, — упрямо заявил малыш. — Мы и будем твоими, пока старшие мама и папа летают к другой звездочке. А у тебя будет свой кораблик. Вот из таких палочек, — объясняла Никитенку Эльма, показывая на недоделанную игрушку. — Синие растения тяжелее воды, — мрачно напомнил Анд. — Из них не смастерить плотика. — Тогда надо украсть плот у вождя. Он увез на нем с нашего берега награбленное. Я видела из окна книгохранилища. Слово «нашего» больно резануло Анда, и он вместо того, чтобы возмутиться, лишь поправил Эльму: — Не украсть, а взять… — Конечно взять! — подхватила Эльма. — На одну ночь. Ты сам вернешься на этом плотике к своим. — Вернусь я или не вернусь, — раздумчиво произнес Анд, — но разведать, где найти плотик, надо. — Ты пойдешь сейчас? — с надеждой спросила Эльма. — Да. Пока светло. Ждите меня. — Ты думаешь, уже сегодня ночью?.. — с волнением спросила она. — Не знаю. Может быть, лучше в день суда. Тогда все бурундцы соберутся на площади Синей травы. — Чтобы поглазеть на ужасную казнь? Нельзя ее допустить! Нельзя! — воскликнула Эльма. — Но как ее предотвратить? — Пока я разведаю насчет плотика. Узнаю, что слышно о суде. — Мы будем ждать тебя. А вот и твоя мать вернулась. Хорошо, что не останемся одни. Майда, тяжело переваливаясь, вошла в дом. — Ты уходишь? — спросила она Анда. — На улицах очень неспокойно. Трутся всякие. — Важно, чтобы у вас здесь было спокойно, — ответил ей сын. Майда улыбнулась Эльме: — Вот так всегда. Да-да. Такой. Анд вышел на улицу. Козы сбились к противоположной стороне. У подъезда Анда толпилась ватага подростков, вожаком которых он когда-то считался. — Кудряш, Кудряш! — бросились они к нему. — Все ждем. Да-да, тебя. Ну как? Вкусно? Полакомился? Да-да, вешнянкой? Давно обещал делиться таким лакомством. Да-да, с нами! Особенно назойлив был чернявый малец, наглый и пакостный, со сморщенным лицом. Когда Анд стал раздавать тумаки, ему, вертевшемуся рядом, досталось больше всех. Обозленный, он выкрикивал в адрес Анда оскорбления и громче всех кричал о причитающемся всем лакомстве. За это ему досталась дополнительная порция увесистых кулаков Анда-Кудряша. Их понаслышке ценил сам Урун-Бурун. Подростки разбежались, лишь некоторые потянулись было за Андом до самой реки, но он так пригрозил им, что они отстали и уныло побрели по берегу. Анд же шел и думал, как омерзительны эти когда-то преданные ему недоросли. Но разве лучше их он сам, Кудряш, обещания которого они теперь вспоминают. Если бы Эльма услышала о них, она с презрением вышвырнула бы его из своей памяти. А он? Может ли он вышвырнуть из собственной памяти Кудряша? Стал ли он полностью другим? Обрел ли нравственность, которая восхищала его в некоторых далеких предках? Кто же они с Эльмой среди современников? Еще два «предка», хоть и не прилетели от чужой звезды? Переродились здесь, среди диких! Анду вдруг стало понятно, почему он одолел всю книжную мудрость в Доме до неба. Очевидно, не из-за стремления стать выше соплеменников, а из желания быть другим человеком, не похожим на них. А если он уже чужой среди дикарей, то может ли спокойно переправить через реку Эльму вместе с чужепланетным ребенком? Не обязан ли он вырастить его настоящим человеком, а не дикарем? Анд еще не знал, как ему поступить, в особенности когда задумывался над судьбой захваченных звездонавтов. Каким горьким оказалось их возвращение на родную Землю! Их хотят призвать к ответу за поступки людей своего времени. Но этой мести дикарей нельзя допустить, как сказала Эльма! (Сколько мудрости в этой полуженщине-полуребенке!) Раздираемый всеми этими вопросами, добрался Анд до того места, где обычно стоял плотик вождя. Причал был пуст… Побитый Андом, обозленный, чернявый парень, решив, что Анд ушел далеко и надолго, растянул свой узкогубый рот во всю ширину сморщенного лица и направился к квартире матери Анда, у дверей которой не раз поджидал когда-то Анда, своего вожака. Теперь он принялся яростно стучать в дверь. Осторожная Майда не хотела открывать, предлагая через дверь, чтобы парень дождался возвращения сына. Но чернявый (Гнидд, сын Гнидда) соврал, что прислан Андом к матери с важным поручением насчет вешнянки и мальца, приведенного из сельвы. Он был таким же лгуном, как и его отец, вчера возведенный в ранг палача, «отца-свежевателя»; достойный жрец до сих пор валялся пьяный. Майда долго колебалась, но Гнидд напомнил ей, что в былое время не раз заходил к ним вместе с Андом и сейчас рад услужить своему прежнему предводителю и его почтенной матери. Майда открыла дверь. Гнидд проскользнул мимо толстой женщины и вдруг, с неожиданной грубостью вытолкнув Майду за дверь, захлопнул ее изнутри и закрыл на засов. Майда в первый миг ничего не поняла, стала стучать в дверь кулаками. Предки бурундцев много столетий назад отказались от замков и ключей, заменив их электронными запорами, которые открывались набором кода. Но с общим упадком энергетики и исчезновением из обихода электричества все эти электронные запоры перестали действовать и были забыты, как когда-то и ключи. Каждый выдумывал свои секреты, как открывать снаружи собственный запор. От потрясения Майда никак не могла сообразить, что делать. А Гнидд тем временем проскользнул в комнату, где Никитенок играл на полу с недоделанной новым папой игрушкой, а Эльма с тихой улыбкой наблюдала за ним. Гнидд повалил ошеломленного, не сразу закричавшего мальчика и приставил к его горлу острый нож, вчера полученный его отцом от самого Друга Божества. Парень стащил нож у мертвецки пьяного палача. — Двинуться с места! Нет-нет вешнянке! — визгливо угрожал Гнидд. — Нож в горло. Да-да ублюдку! Майда отчаянно стучала снаружи в дверь. А нужно было совсем не стучать. Эльма вскочила, пылая гневом. Тут взвизгнул от боли Никитенок. Нож надрезал ему кожу на горле. — Что хочет? Да-да, бурундец? — выкрикнула Эльма. — Оставить. Да-да, ребенка! Сморщенное лицо Гнидда осклабилось в подобии улыбки. — Лакомее крыс. Да-да, вешнянка! Гнидду нет-нет. Нож перережет горло. Да-да ублюдку! Эльма выхватила кинжал, направив его себе в грудь. Гнидд рассмеялся: — Вешнянка тепленькая. Да-да Гнидду. Дохлая вешнянка. Нет-нет мужикам. Перерезано горло. Да-да, ублюдку! Доносящийся из квартиры истошный крик ребенка отрезвил Майду. Рука привычно нащупала тайный рычаг, и дверь открылась. Кинжал сыграл свою роль. Загипнотизированный им насильник не услышал, как Майда ворвалась в квартиру. Она вспомнила, как был ранен Анд во время набега на вешних, когда на глаза женщине попался кувшин; это и определило ее действия. Через мгновение толстая, но могучая женщина со всей силой обрушила глиняный сосуд на чернявую голову сидевшего на ребенке Гнидда. Обливаясь кровью, он всей тяжестью повалился на Никитенка. Нож все-таки полоснул тому шею… Мальчик сразу замолчал, еще больше встревожив женщину. Но оказалось, что ребенок просто лишился голоса от испуга. Вдвоем оттащили женщины обмякшее тело негодяя, освободили зарыдавшего мальчика. Эльма занялась его раной, промыла и забинтовала ее кусочком холста, ласково утешая. Майда смыла с пола потеки крови, злобно пнув ногой недвижное тело, и сказала как бы самой себе: — Расправа на площади Синей травы. Да-да, Майда. — Нет-нет Майде! — запротестовала Эльма. — Мы бежим все вместе. Мальчик, лежа на коленях у Эльмы тихо стонал. Майда, грузная, но величественная, сказала: — Пусть Эльма бежит к вешним с мальчиком. Майда сама ответит перед вождем. У нас есть острый нож палача, — добавила она, показывая поднятое с полу оружие. — Нож не мог по праву оказаться в руках этого прыща. Он похитил его. Просто Майда казнила его чуть раньше, чем сделал бы это вождь. — Я подтвержу это. Я никуда не убегу от Майды! — воскликнула Эльма. Мать Анда печально покачала головой: — Молодым еще жить и жить. Майда достойно отметила ударом кувшина пусть последние свои дни. — Мы возьмем Майду к вешним, — убеждала Эльма. — Там нет таких. — Она с презрением посмотрела на тело чернявого. — Какими надо быть родителями, чтобы вырастить такое чудовище? Майда вздохнула: — Понимаю, что ты искала в Доме до неба только прекрасное. Увы, подобные негодяи встречались и у цивилизованных. Сама читала. Насильники тоже грозили матерям убить их ребенка, если не получат своего. А у диких все такие! — Нет, не все! — запротестовала Эльма. — Ваш Анд не такой. — Из чужого он времени, наш Анд, — вздохнула Майда. — Ему в ряд стоять с теми шестерыми, которые прилетели к нам из прошлого. — В ряд с ними?! На площади Синей травы?! — в ужасе воскликнула Эльма. — Не бывать тому! Майда горько усмехнулась. А Эльма, спустив мальчика с колен, стала что-то шептать ей. Майда с сомнением качала головой. — А как же иначе? — почти возмущенно воскликнула девушка. — Не знаю, не знаю, — твердила Майда. — Дождемся Анда. И Анд наконец вернулся. Он был потрясен случившимся. На тело чернявого смотрел с негодованием. — Надо вынести его на улицу, — предложила Майда. — Лучше спрятать его в пустой квартире на верхнем этаже, — возразила Эльма. Анд, отвечая собственным мыслям, покачал головой: — Разве ложь сильнее правды? — спросил он как бы самого себя. — Потеря ножа грозит палачу лютой казнью. Я отнесу ему ночью тело сына и верну нож. Но ножны оставлю у себя. Он предпочтет молчать, иначе я предъявлю ножны и палачу придется сознаться в утрате вверенного ножа. А этот, — он указал ногой на чернявого, — еще дышит. Ему досталось кувшином крепче, чем мне. Что ж, он заслужил это. С наступлением темноты Анд выполнил свое намерение и отнес бесчувственного Гнидда его отцу, палачу-соглядатаю, который, очнувшись с перепою, метался в ярости по квартире в поисках пропавшего острого ножа. С недоверием открыл он Анду дверь на стук. Анд свалил тело чернявого на пол и протянул палачу острый нож. — Вернуть нож. Да-да Гнидду. Вернуть жизнь. Да-да Гнидду, — забормотал маленький «отец-свежеватель». — Грозить ножом ребенку. Да-да сын Гнидда, Гнидд. Желать женщину. Да-да сын-Гнидд. Ударить кувшином по голове. Да-да, Майда, мать Анда. Сказать все. Да-да, великому вождю. Тут маленький жрец взмолился. Ничего не надо говорить, а главное — надо вернуть священные ножны. А он будет молчать и сам займется сыном, если тот выживет. С этим Анд и оставил двух негодяев. Но он содрогнулся бы, если бы узнал, что произошло в доме жреца-палача, которому предстояло снять кожу с «преступных предков». Даже Анд с трудом поверил бы, что Гнидд-старший, убедившись в безнадежном состоянии сына, чтобы набить себе руку, сам сдерет с полуживого Гнидда кожу. Он занимался этим всю ночь, очень довольный собой. А к утру увидел, что «освежеванный» сын его Гнидд умер. Он не считал себя виновным в его смерти, оправдываясь тем, что снимает кожу с уже мертвого. Но это было не так. Ни Анд, никто из бурундцев не узнал об этом. Для всех Гнидд, сын Гнидда, был убит в драке. Дело для бурундцев обычное, даже славное! Убивали же друг друга их цивилизованные предки, просто не поладив между собой, не считаясь с тем, какую потерю несут от этого семьи, общество, каких людей теряет человечество, обрекая их на смертельный риск в так называемых поединках. Маленький жрец-палач Гнидд-старший хвастал перед всеми, какой доблестной смертью пал его сын, и даже постарался, чтобы это дошло до ушей самого Друга Божества. Жрец воспринял это известие без всякого интереса. Но узнав, что жрец-палач снял кожу с собственного сына, велел передать тому в награду за старание какую-то ценную безделушку, наверное, как и его пурпурное одеяние, украденную из музея на берегу вешних. И только после этого слух о «подвиге отца» дошел до Анда. Он не стал говорить об этом Эльме и матери, они были заняты обсуждением куда более важных планов. Под прикрытием грозы ночью того же дня Анд нарушил свою клятву и вошел в воду, чтобы переплыть реку. Глава 4 СУД ДИКИХ …Просвещенный разум облагораживает нравственные чувства, голова должна воспитывать сердце.      Ф. Шиллер Удача сопутствовала клятвопреступнику, хотя, словно в гневе, разверзлись над ним небеса. Ливень надежно укрыл его в ночной темноте. Ловкой крысой прошмыгнул он по своему берегу в промежутке между двумя вспышками «верхнего огня». Яркие ломаные стрелы ударяли, видимо, в дома на противоположном берегу, а уж потом оттуда докатывались громовые раскаты, будто грохот рухнувших стен. Казалось, внезапно возникшая река ринулась сверху, стремясь слиться с рекой-кормилицей. Плыть приходилось не по ее поверхности, а под водой. Открытые глаза на опущенном в воду лице юноши ничего не видели в глубине. Как, впрочем, и снаружи, при повороте головы для вдоха. Лишь на миг вспыхивали тогда неровные силуэты города, напоминая оскал некоего огнепожирающего чудовища с редко посаженными клыками. Мгновенное сверкание их раскаленных добела краев еще больше подчеркивало сгущавшийся потом мрак. Ослепительные вспышки помогли двум бородатым богатырям заметить плывущего. Их вождь Весна Вешняя ждала повторного набега бурундцев и выставила дозорных. Они верно рассчитали, в каком месте вражеский лазутчик выйдет на сушу. И едва он ступил на берег, накинулись на юношу с двух сторон, заломив ему назад мокрые мускулистые руки. — Нет-нет лазутчику! — сказали они и поволокли пленника по темной, но знакомой ему улице. Козы разбежались от дождя. Неполная луна выглядывала из-за быстро летящих, задевающих верхушки домов туч. Призрачный свет от нее то исчезал, то появлялся в свежих лужах между темно-синими или даже черными островками проросшей травы. После грозы дышалось удивительно легко. Дозорные дивились, что пленный не вырывается, произнеся при захвате одну только фразу: — Весну — вождя вешних! Да-да, Анду Буру. — Вождь-Весна быстро-быстро. Нет-нет лазутчику! — зловеще пообещал один из богатырей, а другой хохотнул, дав Анду тумака в спину. Анд ничего не ответил. Вождя-Весну, несмотря на глубокую ночь, подняли с постели, как она и приказала в случае опасности нового набега. Анда ввели в ту самую комнату, куда он проник однажды через окно, услышав плач раненой девочки. И встретил там Весну-сестру… Огней ночью никто не зажигал — не было горючих материалов. Скупой свет ущербной луны временами неясно освещал часть стены. На фоне белого «камина» для неразумного сжигания былых растений стояла высокая женщина с распущенными волосами — в лунном свете они казались серебряными. Черты ее лица Анд не мог рассмотреть, но что-то неуловимо знакомое почудилось ему в грозно сведенных бровях. Рядом появилась другая, статная, похожая на первую, женская фигура. Анд скорее догадался, чем узнал Весну-сестру, старшую дочь вождя. Она тоже узнала Анда, видимо хорошо видя в темноте. И что-то шепнула матери. — Когда снова набег? Да-да, бурундцев? — низким голосом властно спросила Весна-вождь. Пойманный «лазутчик» ответил, что бурундцы не готовят набега. Но вешним следует самим сделать набег на бурундцев. Для того он и приплыл с того берега. — Ложь труслива и глупа! Да-да, лазутчику! Миновать казнь. Нет-нет, врагу! — с яростным возмущением оборвала Весна-вождь. Старшая дочь снова что-то шепнула матери. — Где вешнянка Эльма, которую ты мог найти в Доме до неба? — теперь уже на знакомом ей, очевидно, древнекнижном языке спросила Весна-вождь. — Мы вместе спаслись. Она невредима и осталась на том берегу с ребенком. — Замкни свою лживую пасть, лазутчик! Научись хотя бы врать! — снова вспылила Весна-вождь. — Казнь лазутчику, вступившему на наш берег! Казнь лгуну, нагло лгущему матери в расчете выкрутиться! — в запале продолжала она. — За призыв вешних к набегу у нас — смерть! Она была разгневана, но тверда и холодна, как камень камина, освещенного луной. И этой твердостью она снова напомнила Анду свою младшую дочь. — А как раненая девочка, которую мы перевязывали с Весной-сестрой? — осмелился спросить Анд. Весна-сестра грустно ответила: — Наша названая сестренка все же умерла… от руки налетчиков. Анд повесил голову. — Теперь смерть! Да-да лазутчику! — крикнула уже для стражей Весна-мать, с ненавистью смотря на пленника. — Бояться смерти. Нет-нет Анд, — сказал тот, чтобы его могли понять все. — Пусть скажет так суд! Да-да старейшин! — и с необоснованной настойчивостью добавил: — Старейшинам сказать важное. Да-да, Анд-Бур! — Какой суд? — возмутилась Весна-мать. — Судить. Да-да, вождь! Зачем слушать лжеца? Да-да, старейшинам! Каждое слово — да-да, ложь! Тогда внезапно заговорила Весна-сестра. С материнской твердостью она объявила, что одну из названных матерью смертей примет на себя, если не будет собран суд старейшин. По традициям вешних, каждый обвиняемый имеет на него право! — Суд старейшин нужен прежде всего нам, вешним, — настаивала она. — Старейшины могут узнать нечто очень важное для счастья вешних. — О каком счастье может болтать лазутчик, если племя его сеет смерть? — возражала мать. — Смерть одного бурундца, которого оценила, как я знаю, наша Эльма, не искупит всех потерь, а лишь умножит их, — продолжала убеждать Весна-сестра. Весна-мать не то что смягчилась — она, скорее, разъярилась на дочь, но внезапно согласилась на суд старейшин, повелев стражам тотчас собрать их, а дочери сказала: — Делаю это, не уступая тебе, а чтобы доказать, как вредна будущему вождю племени позорная мягкость. Весна-сестра молча обняла мать и поцеловала ее в щеку. Весна-вождь сердито отстранилась. Утренняя заря, всегда связанная у Анда с Эльмой, все больше и больше проясняла странную бедность комнаты вождя; когда-то, видимо, она была богатой, но теперь из-за суровой строгости обстановки — двух табуретов и одного широкого ложа — выглядела едва ли не убогой, но вместе с тем говорила о характере тех, кто здесь жил. Анд стоял со связанными еще на пути сюда руками около оставшегося сторожить его бородача. Второй страж отправился созывать старейшин. Анд имел возможность убедиться, что Весна-вождь и ее дочь были воплощением мужества, однако оно не заслоняло их женственности, которая так покорила Анда в Эльме, на них похожей. Женщины, не обращая внимания на пленного, занялись уборкой комнаты, свертыванием постелей на ложе, потом — приготовлением завтрака. Весна-вождь не смотрела на Анда, будто его не существовало, но и не приказала вывести его. Дочь же то и дело взглядывала на бурундца с нескрываемым любопытством. Ей, конечно, хотелось расспросить его об Эльме, но при матери она, видимо, не решалась. Анд же пытался взглядом поблагодарить ее за то, что она добилась суда старейшин над ним. Он не мог сказать ей, что это нужно совсем не ему, не ради спасения его жизни! Она услышит все вместе со старейшинами. Но кто эти старейшины? Отличаются ли они от диких бурундцев? Ведь в прошлом веке вешние жили вместе с бурундцами на обоих берегах реки-кормилицы. Религиозные распри между Жрецом и Епископом, по-разному толковавшими древнее слово «добро»: как «доброта» или «имущество» — привели к возникновению двух религий и враждебности между приверженцами Креста и Доброты и учения о Добре-Имуществе. Приход к власти Урун-Буруна и лысого Жреца привел к изгнанию Епископа Добра, объявленного «Лжежрецом», и расселению вешних и бурундцев по разным берегам реки, разделявшей Город Руин. Кровавые набеги бурундцев завершили раскол, породив ненависть и неутихающую взаимную вражду. Все это понимал Анд. Но понимали ли это старейшины, с которыми он сейчас встретится, быть может, в последний час своей жизни? Женщины спокойно завтракали, не предлагая поесть ни стражу, ни пленнику. Запах жареной рыбы с грибной подливкой пробудил у Анда голод, который проник в каждую клеточку молодого здорового организма. И это ослабляло юношу, в то время как ему предстояло показать старейшинам всю силу своего убеждения, заставить их понять, КТО и ЗАЧЕМ на его глазах вышел, как в сказке, но не просто из воды, а из ПРОШЛОГО! Старейшины начали собираться. Белые ниспадающие одежды из домотканого холста, длинные седые бороды. Это были те немногие, кто смог дожить до недосягаемого для большинства возраста. В полном молчании, лишь жестами приветствуя вождя и ее дочь, уселись все двенадцать старцев на корточках напротив камина. Весна-вождь объявила о поимке вражеского лазутчика, присудить которого к смерти предстоит старейшинам. На суде настояла Весна-дочь, будущий вождь, поборница справедливости и добра. Однако истинное добро может и должно порой быть жестоким! Старцы кивали в знак понимания и поглаживали бороды. Весна-вождь закончила свое обращение к ним словами о том, что у вешних ложь — преступление, караемое смертью, а пленный может быть уличен судьями во лжи многократно. Анд подумал, что в племени вешних ПРАВДА, к которой так привержена была Эльма, показав это в первую же их встречу, поддерживалась страхом смерти. Анд располагал лишь одним оружием — силой убеждения. Но как найти нужные слова на бедном современном языке? Внезапно на помощь Анду пришла Весна-вождь: — Ты можешь говорить перед старцами на привычном тебе древнекнижном языке. Старейшины посещали Дом до неба, а потому мудры и поймут твое вранье. Такой помощи от враждебной ему Весны-матери Анд никак не ожидал. Он не знал, что в традициях вешних — облегчать участь обреченного. — Благодарю за неоценимую услугу, — поклонился он вождю. Солнечный свет ворвался в окно вместо недавнего лунного, сделав суровую комнату приветливее. Надежда вернулась к Анду, и он обратился к старейшинам: — Я — не лазутчик, как не был налетчиком во время гнусного набега моих соплеменников на вас. Об этом знают обе дочери вождя: и старшая, Весна-сестра, и младшая, Эльма. Вместе с вами я скорблю обо всех погибших во время разбойничьего набега бурундцев на вешних; я презираю насильников и убийц. — Ложь! — властно прервала его вождь Весна. — Это не ложь, уважаемые вождь и старейшины, — возразил Анд, — как и то, что я бессмысленно связан сейчас, перед тем как поведать вам главное. Весна-вождь молча дала знак, и стражи развязали Анду руки. Растирая запястья, он продолжал: — Общее несчастье должно объединять, а не разделять людей. Но беда усугубилась тем, что вместе с Дарами увядшей цивилизации наши народы утратили и связывавшее их прежде чувство дружбы; оно вытеснено ныне межплеменной враждой, основанной на том, что человек родился не от тех родителей или думает не так, как другие. И уцелевшие остатки былого человечества содрогаются от бессмысленной кровной мести. — Ложь и Правда не могут не враждовать, — опять прервала обвиняемого Весна-вождь. — Не лучше ли судьям-старейшинам заткнуть этот лживый рот и заставить преступника только отвечать на вопросы? Старцы посовещались и, вопреки воле вождя, позволили Анду еще «поговорить», ибо он не сказал еще обещанного. Весна-вождь гневно свела прямые свои брови. Весна-дочь положила руку на плечо матери, но та раздраженно сбросила ее. — Весна-вождь сказала о Лжи и Правде, почтенные старейшины вешних, но шестеро наших общих предков в сопровождении малолетнего мальчика действительно вернулись к нам на Землю спустя тысячу лет. — Какая ложь для младенцев! — не удержалась снова Весна-вождь. — Мне стыдно слушать! Подумайте только, старейшины, «малолетнему ребенку», по словам лгуна, тысяча лет, больше, чем всем нам, вместе взятым! — Нет, ему меньше, — поправил Анд. — Сколько же? — с издевкой спросила Вождь. — По нашему счету, лет пятьсот. — Заткнуть издевающуюся пасть. Да-да, стражам! — потребовала Весна-вождь, перейдя на понятный богатырям язык. Но те не двинулись с места, видя, что старейшины не подтвердили приказа. Один из старцев заметил: — Читал в Доме до неба такое вранье. Хохотал тогда. Можно смеяться сейчас, зачем гнев? Пусть врет. Его ложь неправдоподобна, он никого не сможет убедить, что ребенку пятьсот лет. — Это с виду двухлетнему ребенку только Два года, — вступил в спор Анд. — Его вместе с шестерыми взрослыми схватил Урун-Бурун, а нам с младшей дочерью вашего вождя удалось усыновить мальчика, Никитенка по имени. — Анд говорил невозмутимо, казалось бы, о невозможном. — Не хочешь ли ты сказать, презренный, что стал мужем моей Эльмы и у вас общий ребенок? — вне себя от возмущения произнесла Весна-мать. — Нет, мать девушки, которую я искренне люблю. Она не стала пока моей женой, но у нас общий приемыш. — Надеюсь, хоть здесь ты не солгал, — облегченно вздохнула Весна-мать. — Поверив раз, вы должны теперь поверить и всему, что я скажу, — горячо продолжал Анд. — Шестеро наших предков, захваченных дикими бурундцами, — бесценные носители знаний, добра, культуры. Озверелые бурундцы хотят уничтожить их, но вождь Урун-Бурун, рядясь в тогу «цивилизованного», видимо стремясь поиздеваться над теми, кто назвался предками, носителями ныне утраченной цивилизации, хочет не просто уничтожить их, а всем на потеху устроить судебный балаган на площади Синей травы, чтобы там, на радость озверелым, содрать с живых кожу, глумясь над теми, кто мог бы быть нашими учителями, нашими спасителями. — Не хочешь ли ты оскорбить суд старейшин, о котором сам просил? Бросить им оскорбление в том, что они рядятся в тоги «цивилизованных»? — спросила, негодуя, Весна-мать. — Нет, я не хочу этого сказать. Тут заговорил один из старцев, поднявшись с корточек: — И я читал в Доме до неба сказку про людей, будто бы улетевших тысячу лет назад в звездную бездну, которых напрасно ждали обратно. Можно ли поверить этой сказке? — Главное — поверить тому, что время для одних течет быстрее, чем для других, — добавил, тоже вставая, второй старец. — А не кажется ли вам, почтенные старейшины, что время для нас теперь летит куда быстрее, чем в юности? Старцы переглянулись. — Это всем известно. И вместе с тем горько, — со вздохом заметил один из них. — Мы не знаем и понять не можем, что ускоряет бег времени, но, как видите, ощущаем, — убежденно заговорил Анд. — Так почему же не допустить, что каким-то путем можно замедлить бег времени, в то время как в ином месте время несется с прежней быстротой. Да кто из нас возьмется определить, что такое время? — Он правду говорит, — сказал самый старый из старейшин, — чем дольше мы живем, тем больше погружаемся в незнаемое. — Не поддавайтесь, старцы! — воскликнула вождь. — Он заговорит вас и начнет убеждать в необходимости выручить захваченных самозванцев, именующих себя нашими предками, якобы способных вернуть нам блага из былой цивилизации. — Вот теперь сама Правда заговорила устами вашего вождя старейшины вешних. Я боялся призвать вас на помощь захваченным дикарями. Это сделала за меня сама Весна-вождь. Весна-вождь опешила от изумления и только выговорила: — Разве я об этом говорила? — Мы так поняли тебя, — отозвался старейший. — Но это же призыв к набегу! — с возмущением воскликнула она. — Пленник ловко приписывает свой наказуемый призыв мне. — Такой призыв вождя — приказ племени. Он ненаказуем, — сказал старейший. — Ты вызвала нас на суд, — сказал тоже поднявшийся, как и другие старцы, старейший из них. — Мы скажем свое слово. Весна-вождь почтительно отступила перед старцами. Глава 5 ПЛОЩАДЬ СИНЕЙ ТРАВЫ Честного человека можно подвергнуть преследованию, но не обесчестить.      Вольтер С раннего утра стражи с дубинками обходили все дома бурундцев и гнали их на площадь Синей травы. Майда, охая и ахая, жалуясь, что помочь ей некому, Анд якобы ушел засветло на площадь, — тщательно заперла наружную дверь на все дополнительные засовы и не без тревоги отправилась вслед за соседями. Эльма и звездный мальчик остались запертыми. Но могут ли они чувствовать себя в безопасности без Анда, уплывшего к вешним? И что сталось с ним самим? С тяжелым чувством шла Майда к месту судилища. Сердце ее от быстрой ходьбы и тревоги громко стучало в груди. Людей, шагающих рядом, гнали вперед не только угрозы бородачей с дубинками, но и желание поглазеть на «живых предков», схваченных в сельве, а больше всего — нездоровая жажда кровавого зрелища, ибо Урун-Бурун осуществлял казнь сразу после вынесения приговора. И они судачили на ходу о том, будто «ожившие предки» жили в этом городе, пока он еще не был разрушен, поднимались на верхние, ныне недоступные этажи в колдовских клетках, запрятанных в глубоких колодцах. И будто, впав в долгую спячку на дне озера, с помощью злого волшебства сохранили они молодость и даже не отрастили бород. И есть среди них одна ведьма со жгучими волосами и приросшим к ней отродьем. Вот какие чудеса предстояло увидеть! На площади Синей травы и прилегающих к ней улицах столпились несметные толпы народу; услышать, что говорилось со старинного памятника, могли лишь стоявшие поблизости, и жрецы расставили повсюду своих глашатаев, которые слово за словом должны были передавать народу речи, звучавшие с пьедестала. Ближние ряды, где стояла и Майда, видели, как на этот пьедестал вывели шестерых пришельцев со связанными руками и ногами, в серебристых костюмах. На их одеяние из толпы показывали пальцами, и люди щелкали языками. «Предков» поставили на нижнюю ступень пьедестала. Дюжие бородачи с дубинками расположились подле них. Вверху, у самых копыт чугунного коня, появились взъерошенный вождь и Жрец в краденой пурпурной мантии. Судил «преступников» якобы от имени всех людей Земли единолично Урун-Бурун. Он же и начал «следствие». На верхнюю ступень вызвали свидетеля, жреца-соглядатая Гнидда. Урун-Бурун спросил его, как выследил он обвиняемых и что видел собственными глазами, добавив, что бурундцы не потерпят лжи. Гнидд с готовностью заговорил. Преследуя парочку, которую счел беглыми (он не назвал их имен), от Города Руин до древней насыпи, пересекающей синюю сельву, он увидел в небе Божество. Пал ниц и, как оно указало, поспешил в сторону, несмотря на то, что пришлось проникнуть в жуткую сельву, куда никто не ходил. Потом, ведомый велением опять же Божества, он углубился в непроходимые заросли, пока не наткнулся на озеро, к которому и вела его небесная воля.; Там и пришлось увидеть ему своими глазами, как Божество сбросило с неба в озеро длинную скалу с огнем, от которой пошли круги по воде. Ему долго пришлось ждать, пока разбуженные небесным камнем предки, лежавшие в спячке на дне озера, пробудятся, и лишь перед восходом солнца, выпуская на поверхность зловонные пузыри, стали они один за другим подниматься со дна и выходить на берег. Вождь спросил, как определил свидетель, что со дна озера поднялись именно ненавистные предки? Гнидд ответил, что, стараясь услужить Божеству, подобрался к ним поближе и услышал, как они болтают между собой тягуче и запутанно. Но все же отдельные слова их походили на человеческую речь. И он уловил, что они говорят о тысяче лет, спустя которые возвращаются обратно. Очевидно, на этот берег. Гнидд снова, якобы по внушению Божества, кинулся скорее в Город Руин, чтобы привести к озеру великого вождя с воинством для захвата опасных преступников, готовящих нападение на мирных бурундцев. Отнюдь не по велению свыше, а со страху умолчал Гнидд о том, кого он преследовал. Анд, передавая полумертвого сына, пригрозил ему предъявить священные ножны Жреца, если будет сказано лишнее про него, Эльму или звездного мальчика, которого хотел зарезать его сынок. Урун-Бурун остался доволен показаниями свидетеля. Увидев в толпе Майду, он приказал привести ее на пьедестал. Майда, вне себя от волнения, боясь, как бы не вспомнили об Анде или мальчике с Эльмой, страдая одышкой, с трудом поднялась на нижнюю ступень пьедестала и тайком обменялась взглядом со стоящей с краю звездонавткой. — Будешь переводить всем с древнекнижного на наш благозвучный язык все, что здесь услышишь, — приказал ей вождь. Потом обратился к пленникам, изрядно коверкая слова: — Я задавать каждому из вас вопросы на вашем справедливо забытом языке. Вам дозволять отвечать только «да-да» или «нет-нет». И ни звук больше. Майда перевела. Глашатаи на площади отозвались разноголосым лающим эхом. Урун-Бурун начал допрос. — Жил ли ты, грузный, долговязый, тысячу лет назад? — Да, — четко ответил Бережной. — Надо говорить «да-да», — раздраженно поправил судья. — Да-да, конечно! — повторил командир звездонавтов и получил удар палицы по плечу. Такой же вопрос был задан и всем остальным звездонавтам. Каждый из них ответил утвердительно. В толпе их поняли без перевода. — Пользоваться ли кто-либо из вас благами своего времени, машинами, верхними этажами зданий? Питаться ли растениями, выращенными жившими тогда земледельцами? — задал следующий коварный вопрос Урун-Бурун. И опять все услышали утвердительные ответы. — Верно ли развивалась цивилизация вашего времени, приведя к потере Землей защитного покрова, спасавшего ее от ярости Солнца? — Нет-нет! — ответил Бережной, а за ним и другие. — Так не разоблачили ли вы сами себя признанием, что пользоваться всеми теми благами, которые отравить и повредить воздушный покров Земли, на которой жили? — Нет-нет! — решительно запротестовал Бережной. Нет-нет! — поддержал его Вязов, а потом Федоров, Галлей, Крылов, Надя. — Разоблачение завершено! — возвестил Урун-Бурун. — И чтобы преступные предки не думали, что только они цивилизованны, а судят их дикари, пусть выслушают они сейчас на своем языке обвинительную речь самого образованного бурундца. Этим «образованным» обвинителем оказался лысый Жрец. Его фигура, обычно сутулая, выпрямилась, лысину скрыла похищенная, вероятно, в храме «Креста и Доброты» тиара. Он простер в негодующем жесте Руку к обвиняемым и начал на высокой ноте, на Ужасном древнекнижном языке звездонавтов: — Великий вождь, справедливейший судия, верно сказал, что стоящие здесь живые предки разоблачены! Правдивый свидетель поведал всем, как само Божество вынудило подняться залегших на дне озера предков, дабы ответили они нам за злодеяния своих современников, которым или помогали, или молчанием потворствовали, обделив нас, своих потомков, всем, чем пользовались сами, в чем и признались! Он передохнул и начал снова, нагнетая истерику: — Но мы с великим вождем, препровождая преступников сюда для суда над ними, видели не только шестерых стоящих перед нами, но и седьмого — ублюдка, их отродье, которому не уйти от суда. Жрец удовлетворенно заметил, как недовольно нахмурился вождь. Майда, подражая истеричному тону Жреца, выкрикнула перевод, издавая лающие звуки, но упоминание о ребенке проглотила. Ее мог поправить только Урун-Бурун, но он не сделал этого, не призвал женщину к ответу. Жрец же был слишком занят своей речью. — Чтобы добыть себе тепло и силу, предки не гнушались сжиганием бесценных горючих материалов, не доставшихся нам. Дымы уходили вверх, но не рассеивались, оставаясь в вышине, мешая Земле охлаждаться от нагрева Солнцем. Они словно укутали ее холстом. Так нарушилось созданное Божеством равновесие Природы. Замерзшие в свое время в стране холода льды начали таять. И вода от них переполняла земные водоемы. Началось затопление Земли. Если у ненавистных предков основным принципом жизни было: «После нас хоть потоп», — то они добились своего. Божество в гневе своем наслало на Землю потоп, страдать от которого пришлось новым поколениям. Но жадные предки не остановились! Помимо сжигания иссякающих горючих веществ, они стали добывать тепло и силу из особых камней, невидимо светящихся, несущих смерть. И эта смерть преступно распространялась ими по всей Земле. — Однако он действительно начитан, этот образованный бурундец, — тихо заметил Бережной и снова получил удар палицей по тому же плечу. Майда старательно переводила, многого не понимая. А Жрец продолжал: — Рассеянная смерть витала в воздухе, таилась в земле, в воде, губя людей. И этого предкам было мало! Услаждая свою жизнь, они научились делать удобные для себя вещи, но при этом выпускали в воздух не просто отраву — это было у них в обычае, — а некую зловредную пакость, пожирающую кожу Земли, которая обнимала ее на большой высоте, защищая все живое от губительной ярости Солнца. И на уцелевшей после потопа суше погибали и растения, и животные, и люди. Выживали только те, кто укрывался под сводами от губительной, невидимой части солнечного света. Вместо зеленых появились синие растения. «Ну и дикарь! Даже про озоновый слой ему известно!» — на этот раз лишь мысленно произнес Бережной и обменялся взглядом с Никитой Вязовым, стоявшим рядом «по росту». Тот сразу понял его. Вряд ли из перевода Майды бурундцы уяснили суть обвинения. До них дошло лишь то, что в давние времена предками делалось нечто недозволенное, губительное для ныне живущих. Рассказ о повреждении озонового слоя понимать им не требовалось. Урун-Бурун, очевидно зная все наперед, удовлетворенно слушал с непроницаемым, важным видом, сидя в поставленном для него у копыт чугунного коня стариннейшем кресле. — И пошли по Земле уродства и болезни, человечество стало вымирать. Некому стало работать в мастерских, некому стало взращивать плоды Земли или учить людей знаниям предков, — как мы видим сейчас, вредным знаниям. Издавна известно, что беда никогда не приходит одна. Вымирание человечества ускорилось ниспосланными Божеством болезнями. Погибших было как звезд на небе! Уцелевшие женщины рожали уродов или оставались бесплодными. И все из-за радостей и удобств, которые доставляли себе их предки. И в конце концов из всего несметного населения Земли осталось только избранное Божеством племя бурундцев на берегу реки-кормилицы в теперешнем Городе Руин. Кто ответит за величайшие преступления перед человечеством? Кто? Кто виноват в судьбе несчастной? Злодей ли, прихвостни, толпа ли, Что ради выгоды сейчасной Людей и Землю растоптали? «Он и это знает», — подумал пораженный Бережной и взглянул на Надю. Она стояла с привычно вскинутой головой; прикрыв веки, показала, что понимает командира. — Кто виноват? — уже кричал Жрец. — Все виноваты, жившие тогда. И, конечно, те, кто волею Божества поднялись со дна озера через тысячу лет, вкусив все прелести прежней жизни на изуродованной ныне Земле. И пусть теперь они, захваченные нами, ответят за всех, кто при них или вместе с ними творил чудовищные злодеяния! Смерть ненавистным предкам, посланным нам для возмездия! Мучительная смерть им! — закончил он. Урун-Бурун важно сказал: — Прежде чем вынесу я вам свой строгий приговор, позволено будет каждому из вас, как принято у цивилизованных, попробовать оправдаться здесь перед всеми. Убеждайте нас в своей непричастности ко всему услышанному, ответьте, как вы боролись против обездоливания потомков. Или просите мерзко и слезливо, ползайте, молите о пощаде. Начинай, ты, грузный, долговязый, живший здесь тысячу лет назад, болтай на своем вычурном языке! Падай на колени, клянчи! Бережной с высоты своего роста посмотрел на толпу дикарей, на торжествующего Жреца в мантии и тиаре, на надменного взъерошенного вождя — и, без всякой надежды быть понятым, все-таки начал: — Первое, что я хотел бы передать вам всем, — это искреннюю боль и горечь всех тех, кто жил в мое время, растерянность и раскаяние, которые испытали бы они, представив себе те несчастья, что выпали на долю их внуков и правнуков. Но дело не в запоздалых рыданиях, не в бесплодных словах. С гордостью смотрю я вокруг на великолепный город, возведенный людьми, который и ныне мог бы снова воспрянуть. Вижу вокруг меня думающих людей, сильных, способных с пользой трудиться, чтобы возродить былую жизнь предков, подняв до прежних высот свое благополучие. Вы, конечно, не против, но не знаете, как это сделать, ибо никто вас ничему подобному не учил. Но мы, вернувшиеся к вам, знаем многое и в состоянии помочь вам, обучить ваших детей, чтобы восстановили они былые машины, заставили бы воду течь в верхние этажи занятых вами и пустующих зданий. Я понимаю: вам хочется прежде всего ОТОМСТИТЬ виновным и давно ушедшим предкам. Но МЕСТЬ ЕЩЕ НИКОГДА НИКОМУ НЕ ПРИНОСИЛА ПОЛЬЗЫ, ТОЛЬКО РАЗЪЕДАЛА СТАРЫЕ РАНЫ И МНОЖИЛА НОВЫЕ. Мы признаем вину нашего поколения, но не просим пощады. Мы просто уверены, что попали к мыслящим людям, отличающимся от крыс и коз, к людям, способным увидеть и понять собственную выгоду. Решайте сами. Даже в самые дикие времена живой вол был полезнее мертвого. Я кончил. Урун-Бурун болезненно морщился, слушая Бережного. Потом указал на стоящего рядом с командиром Никиту Вязова. — Однажды, очень давно, задолго даже до нашего времени, — начал тот, — один человек, видимо не слишком мудрый, споткнулся и упал, больно ушибившись. Разъяренный, он схватил подвернувшуюся палку и принялся колотить по виновной в его падениях ноге. И так старательно бил, что встать на ноги уже не смог. У вас, дорогие потомки наших современников, есть подобная же возможность расправиться с нами, вернувшимися к вам. Но не нанесете ли вы себе при этом вред, подобно глупцу, колотившему собственную ногу? Стоит подумать об этом. Не правда ли? — И он, к удивлению толпы, улыбнулся глазеющим на него дикарям. Урун-Бурун указал на стоящего рядом с Вязовым худощавого штурмана Федорова, не раз удивлявшего товарищей способностями экстрасенса. Федоров поклонился Жрецу, потом вождю и сказал: — Велики были, как здесь говорилось, знания ваших предков, наших современников. Строили они города, вроде Города Руин, который стоял тогда во всей красе. Знали они многое и о земной природе, и о Вселенной, о ее кристаллическом строении; знали и о том, что в узле каждого звездного кристалла, как и в земном веществе, находятся тела, совершенно схожие с такими же телами в других звездных кристаллах. Тела эти образуют солнечные системы, совершенно такие же, как и наше с вами Солнце и обращающиеся вокруг него планеты, в том числе и Земля. И на схожих землях в разных местах Вселенной живут в схожих условиях люди, переживая одни и те же периоды развития. Все это знали когда-то люди. Но вот о человеческом организме, о его возможностях люди знают мало или почти ничего! Не только Надя, но и ближайший друг всегда скупого на слова Феди Федорова Вася Галлей были поражены его внезапным красноречием, которое, скорее всего, разобьется о стену непонимания. Но у Федорова был свой замысел. Он продолжал: — Я не стану убеждать уважаемого всеми нами вождя или поразившего нас своей образованностью Жреца, что мы нужны вам, а просто обращу общее внимание, что многие сейчас в вашей среде пожимают сейчас плечами, и не в знак удивления, просто потому, что не могут совладать с собой. Не так ли? Замечаете? И образованнейший Верховный Жрец тоже словно удивляется, не переставая пожимать плечами, хотя, надо думать, не испытывает такого желания. Толпа в ужасе шарахнулась от пьедестала. Множество людей бессмысленно пожимали плечами, не в силах прекратить это делать. То же самое происходило и со Жрецом. — Мне очень жаль, что Великий Жрец не в состоянии сейчас подняться с места. Вождь яростно застучал кулаками по ручкам кресла: — Колдун, злодей, исчадие Зла! Сейчас же сними свои чары! Или мои люди бросят тебя в костер, как это делали с колдунами и ведьмами и наши, и ваши предки! — Не захотите же вы, уважаемый великий вождь, остаться в столь беспомощном сидячем положении? Без меня вы ведь не встанете. — Я просто не хочу вставать перед тобой, жалкий предок, слуга нечистой силы. — Тогда я умолкаю. Все свободны в своих движениях, — провозгласил худощавый звездонавт, поведя вокруг рукой. — Я лишь хотел показать вам, какие возможности таятся в человеке — в каждом из вас! Вождь вскочил. Жрец и люди в толпе перестали пожимать плечами. — Пусть ваши знания велики, но они не уменьшат вины предков! — прогремел Урун-Бурун. — Говори ты, тщедушный. Галлей не обиделся; он увлеченно заговорил о том, как можно добывать энергию, лежащую в основе всеобщего благополучия. Получать ее без горючих материалов, не загрязняя воздуха, и снова иметь в изобилии столь необходимый металл — основу, «скелет» цивилизации; о красоте и величии техники, превращающей этот «скелет» в чарующе прекрасное тело. Он указывал на возможность овладеть энергией вечно светящего Солнца. Кроме того, оно всегда нагревает воздух, и притом неравномерно, вызывая ветры. А ими умели пользоваться и в глубочайшей древности. И эти ветры вздымают на просторе морей и океанов неукротимые волны, мощь которых беспредельна. Отнюдь не сложно заставить их служить людям, овладеть их дешевой энергией, не портя ни Земли, ни атмосферы. Так неужели же не стоит превратиться вновь из обездоленных рыбаков в богатых повелителей могучих машин, использовав помощь тех, кто прибыл к ним из далекого, когда-то счастливого, прошлого? Не вполне разумного, бесспорно, но оснащенного совершенной, исчезнувшей ныне техникой! — Теперь ты, толстяк, — указал вождь на Крылова. — «Ошибки, которые не исправляются, — вот настоящие ошибки!» Так говорил в глубокой древности великий китайский мудрец Конфуций. Ошибки прошлого несомненны. Гнев ваш справедлив! Мы понимаем вас. Но ошибки нужно не повторять, а исправлять. Вот об этом прошу вас подумать. — Ладно. Теперь пусть болтает эта рыжая ведьма! — объявил Урун-Бурун. Надя заговорила: — Меня не оскорбляют слова великого вождя. Однажды на другой Земле, о которой упоминал уже наш друг Федоров, меня уже объявили ведьмой и возвели на костер. И не успел он погаснуть, как меня назвали святой. Я ни та и ни другая. Я просто женщина Земли, подобная многим, здесь стоящим. Я женщина вашей Земли и больше всего думаю сейчас о ныне живущих женщинах. В них заложено счастье грядущего! В их детях! Только женщине дано продолжить род человеческий! Только ей мы обязаны и гениями, и злодеями. Однако мало произвести на свет ребенка, надо еще сделать из него настоящего Человека, воспитать его, внушить ему все основы общей морали: человеколюбие, доброту, стремление к знанию. Этого я и желаю женщинам современной, пусть и суровой к вам, Земли, как живущим на берегу реки-кормилицы, так, быть может, и в других местах, за синей сельвой. Счастья всем вам! Урун-Бурун прорычал, что суд завершен, вина пришельцев установлена, признания их выслушаны, и он, судья, погружается в раздумье перед тем, как вынести ПРИГОВОР. Толпа затихла. Замолкло лающее эхо глашатаев. Где-то далеко как будто блеяли козы, а может быть, с берега вешних доносились человеческие голоса? Вождь думал в полной тишине. Стражи с дубинками старались не дышать. Глава 6 КОЖА ЗА КОЖУ Око за око, зуб за зуб.      Ветхий Завет Высокие, лишь немного уступающие Дому до неба, дымно-серые дома окружали площадь Синей травы, образуя как бы исполинскую чашу с отбитыми зубчатыми краями. Если бы кто-нибудь мог посмотреть с верхних необитаемых этажей вниз, ему бы открылось ее дно, усыпанное песчинками бесчисленных голов, застывших в едином ожидании, люди затаили дыхание. И лишь порой, словно от порывов ветра, колыхалась ждущая и жаждущая толпа. Никто в ней не обменивался обычными грубыми шуточками или ругательствами. Чужаки в серебристых костюмах на ступеньках пьедестала памятника завораживали всех. Необычное одеяние, ниспадающие на плечи волосы. В особенности у женщины — у нее они были огненного цвета. Наконец послышался срывающийся на фальцет голос Верховного Жреца, повторенный лаем расставленных повсюду глашатаев. Великий вождь, как объявил Жрец, решил судьбу живых предков и будет говорить. Вытягивались в толпе шеи, прикладывались к ушам ладони, становились люди на носочки, жадно всматриваясь в обреченных. Послышалась странно чуждая речь вождя. Толстая Майда, мать Кудряша, переводила ее, и уже понятные толпе слова разносились по площади криками глашатаев. Урун-Бурун постарался «блеснуть» своим знанием древнего языка: — Суд устанавливать преступлений тех, кто стоять сейчас на «ступенях вины». Они или сами творить злодейство, или потворствовать ему. Оправданий нет-нет! Верховный Жрец религии Добра-Имущества показать суть преступного. Ненавистные предки сжигать наше горючее добро. Перегревать Землю. Делать Всемирный потоп. Ранить защиту в воздухе от ярости Солнца. Гибнуть на Земле все живое. Они СОДРАТЬ КОЖУ С ЗЕМЛИ. Самый древний люди знать первый закон «ОКО ЗА ОКО, ЗУБ ЗА ЗУБ». Этот закон повелеть нам поступать так, как они делать с Землей: СОДРАТЬ КОЖУ С ТЕХ, КТО СОДРАЛ ЕЕ С ЗЕМЛИ. Пусть теперь сами помучиться, как страдать из-за них их потомки. И Урун-Бурун, покрасовавшись перед Жрецом, перед пленниками, а главное, перед самим собой, торжествующе взглянул на Жреца, который не додумался до такого обновления и применения первого закона людей. Отныне закон «КОЖА ЗА КОЖУ» прославит имя Урун-Буруна на тысячелетия! У Майды перехватило горло, когда она вынуждена была повторить последние фразы вождя. Глашатаи безучастно пролаяли их для всех собравшихся. Толпа заволновалась, предвкушая кровавую расправу с чужаками. Какая дикость! Впрочем, и в далекие времена расцвета цивилизации разве не валила толпа на площади, чтобы насладиться зрелищем публичной казни? Разве не рукоплескала та же цивилизованная толпа смельчаку, увернувшемуся от рогов разъяренного безжалостно нанесенными ему ранами быка, чтобы ловко заколоть его шпагой? И особенно ликовала толпа, если смельчак не увернется, а будет поднят на рога и, окровавленный, упадет на песок арены! Разве не сидели «просвещенные» люди у телевизоров, с содроганием впитывая киноужасы с нескончаемыми убийствами, или, что еще хуже, прямые передачи с реального поля боя, где люди на глазах у телезрителей убивали друг друга? Не любовались ли на том же телеэкране авариями спортивных автомашин и гибелью гонщиков? Почему не восклицали тогда «гуманные» интеллигенты о дикости своих современников? Не получается ли, что бурундцы, обитатели изуродованной Земли, спустя тысячу с лишним лет, стоя на площади Синей травы, не так уж сильно отличались от своих «высокоцивилизованных» предков, шестеро из которых попали им в руки? И наконец Жрец приказал уродливому «отцу-свежевателю» приступить к своему кровавому делу палача, начав с краю. А самой крайней, рядом с Никитой Вязовым, стояла звездонавтка, Надя Крылова-Вязова. Едва перед нею появился низкорослый палач, поигрывая блестящим на солнце ножом для свежевания, и цинично осведомился, не боится ли его жертва щекотки — ему ведь надо начинать со ступней ног, — Никита Вязов неожиданно согнулся пополам и так ловко ударил Гнидда головой, что тот отлетел в сторону и свалился на более низкую ступеньку пьедестала, где его поймали на руки подсобные жрецы. — Уберите… Да-да, изверга! — завопил он. — У меня тонкая работа. Да-да, художника! На Никиту навалились несколько могучих бородачей и стали избивать его дубинками. Тут возвысил голос отец Нади Крылов: — Взываю к мудрости великого вождя! Проведенный им суд показал цивилизованность обитателей Города Руин! Остановитесь! Бородачи кинулись к Крылову, но Урун-Бурун жестом остановил их: — У бурундцев принято, чтобы перед казнью сказать прощальный слова. Майда, борясь со спазмами в горле, переводила. Глашатаи послушно разносили ее слова повсюду. Толпа шумела. Крылов же, ободренный, продолжал: — Мы признаем преступные ошибки своих современников и готовы жизнью своей заплатить за это. И просим просто убить нас, без издевательств. — Нет-нет! — отрезал Урун-Бурун. — «Кожа за кожу»! Вы, предки, не просто убивать своих потомков, вы заставлять их страдать! Я сказал. Да-да, так и будет! Гнидд, подсаженный подсобными жрецами на «ступеньку вины», вновь направился с ножом к Наде. Но вдруг палач скорчился, и стал пожимать плечами и опять завопил: — Выколите глаза. Да-да, колдуну. Твердость руки. Нет-нет, художнику! Бородачи с дубинками и холщовым мешком кинулись к Федорову. Бережной громовым своим басом рявкнул на всю площадь: — Всем звездонавтам скорчиться и сесть! Федя, сведи нас судорогой! Все, кроме стоящей Нади и поваленного Никиты, сели, пригнув головы к коленям. Бородачи никак не могли напялить Федорову на голову холщовый мешок. Надя подняла связанные руки и звонко сказала: — Великий вождь позволил нам произнести прощальное слово. Я обращу его не к вам, несчастным потомкам наших современников, обездоленных ими, а к тем, кого давно нет на Земле, но преступные деяния которых изуродовали планету! Лысый Жрец визгливо прервал ее: — Отсюда они не услышат. Вот отправим тебя к ним поближе, тогда обращайся. — Нет! У меня есть право на прощальное слово, и я произнесу его, как повелел великий вождь. И никто не посмел ей помешать — меньше всего те, кого давно не было на свете, но к кому она обращалась. — Вы, далекие мои современники! Мало кто из вас страшился суда ваших потомков. Но они вправе нас судить и вместо вас судят нас, живших с вами в одно время! — Правильно сказать, — важно заметил Урун-Бурун. — Вы, для всех здесь далекие и близкие только для нас, шестерых, кому суждено ответить за вас… — Правильно сказать, — опять заметил вождь. — Вы, — смотря куда-то вдаль, продолжала Надя, — вы, кто, развалясь в креслах за столом, перебирали в руках не важно что: акции частных компаний или циркуляры вышестоящих министерств и ведомств, подчиняясь выгоде или плану, нажимая кнопки и вглядываясь в экраны, — вы не уставали рассуждать об экологии, болтать о защите природы, в то же время требуя от своих заводов и фабрик больше продукции, выпуская в небо больше ядовитых дымов, отравляя реки зловонными сбросами и, в конце концов, перегревая всю планету. Вы, живя только сегодняшним днем, не задумывались о трагических последствиях, разрушили даже защитный слой озона, обрекая тем на гибель все живое на Земле! — Надя передохнула и продолжила: — Вы, лжерадетели человеческого блага, не можете меня услышать сейчас, но должны были услышать голос собственной совести и представить себя на суде своих потомков, перед которыми предстали мы, виновные лишь в том, что жили с вами в одно время. Они приговаривают нас, но судят вас — пресыщенных, безответственных. Вас я хотела бы сейчас увидеть рядом с собой. — Вот, Жрец, а ты не уметь так сказать! — обернулся вождь к Жрецу. — Я первая уйду из жизни, но никто не услышит от меня ни стона, хотя Федя и не успел обезболить меня. Я перетерплю любые страдания без единого звука, как перенес мучения от изуверов на другой планете отец мой, командир Крылов. — Такой слово… Можно и помиловать, — вдруг заявил Урун-Бурун. Вождь, великий вождь, не иди против Божества! — взвизгнул Жрец, словно ему наступили на любимую мозоль. — Отомсти предкам! — Ладно, — махнул рукой вождь, — пусть начинать твой свежеватель. — Раздеть ее, — приказал Жрец стражам. Стражи бросились было к Наде, но она остановила их горящим взглядом. — Не прикасайтесь. Я сделаю все сама! Пусть только мужчины в толпе отвернутся. Майда перевела, вызвав в толпе взрыв хохота. Стражи все же подошли к Наде, чтобы развязать ей, пока единственной, руки и ноги. — Я протестую, — послышался голос Васи Галлея. — Люди могут отвечать только за собственные поступки, а не за преступления тех, кто жил когда-то рядом с ними! Вязов приподнялся на локте и гулким своим басом произнес: — А не казнить ли вам Жреца и стражей, которые прикасались к нам, якобы преступникам? После перевода этой реплики снова хохот прокатился по толпе, где, видно, не так уж любили Жреца и стражей. Федоров тоже сказал свое прощальное слово, но на него уже натянули холщовый мешок и слов его не было слышно. Бережной снова рявкнул: — Да, мы виновны, мы жили в преступное время. Но пусть за это нас убьют. Мучить себя не дадим. Сидеть всем скорчившись. Презрительно отведя рукой угрожавших ей стражей, Надя сама освободилась от серебристого космического скафандра, который совсем в другом месте послужил ей рыцарскими доспехами, познавшими даже жар костра. Теперь они легли сверкающей грудой у ее босых ног. Ах, если бы ее дельтаплан взмыл вдруг из заплечного ранца скафандра и, как прежде, поднял ее в воздух! Но дельтаплан остался на другой планете, а его место в скафандре занял крохотный Никитенок! И, раздеваясь донага, она думала только о Никитенке. Удастся ли Эльме и Анду с помощью Майды защитить его? Она заставила себя не замечать множества глаз, устремленных на ее обнаженное тело, покрывшееся непроизвольно, несмотря на жару, «гусиной кожей». Женский стыд заставил ее укрыться волной огненных волос. В таком виде, униженная, но гордая, стояла она перед бесстыдно усмехающимися бородачами, вожделеющими юнцами, жалостливыми женщинами. — До чего же, да-да, беленькая! — послышался женский голос. Кто-то цинично пощелкал языком. Надя с негодованием отвернулась. Перед нею уже стоял маленький человечек с приподнятыми как бы в удивлении плечами, гадкой улыбкой на сморщенном лице и острым, поблескивающим на солнце ножом в руке. Он многозначительно потрогал пальцем его отточенное лезвие и еще раз издевательски осведомился, не боится ли она щекотки — ему надо начинать со ступней ног! — Полосками, полосками! Да-да, шкуру сдирай! Взвоет, запищит. Да-да, как крыса! И долго-долго! — послышалось из толпы. Жрец счел нужным разъяснить собравшимся, что портить кожу излишними надрезами нельзя, иначе не набьешь ее синей травой, чтобы получить похожие чучела, которыми успеют, вроде как на самих себя, полюбоваться подыхающие предки, припомнив о страданиях, причиненных своим потомкам. Гадкие смешки поощрили и Жреца, и палача. Гнидд, вдохновленный ими, готовился приступить к своей кровавой работе и усаживал на ноги поваленной на мрамор Нади своих жрецов-пособников. — Дрыгаться. Нет-нет! — деловито напутствовал он их. Толпа, следившая за всем, что происходит на памятнике, не оглядывалась на запруженные народом улицы, ведущие к реке. И никто не мог видеть, что происходит на том берегу. Анд первым привычно вошел в воду, держа над головой полученную им дубину. И сразу поплыл через реку. За ним следом поплыли множество вооруженных вешних бородачей, словно этот юный предводитель не в первый раз вел их в поход. Никто не встретил нападавших на чужом берегу. Никто не оказал им сопротивления. Все бурундцы были на площади. Размахивая дубинами, издавая пугающий воинственный клич, Анд вместе с отрядом отборных воинов с берега вешних, которых их вождь, Весна-мать, послала предотвратить новое преступление бурундцев, ринулись к площади. Все они готовы были к жаркой схватке, допускали паническое бегство застигнутых врасплох бурундцев, но то, что они увидели на площади, и вообразить себе никто не мог, даже Анд. Все люди до одного, и на самой площади, и на пьедестале конного памятника предку, пали ниц. Словно на них не нападали исконные их противники, которых они не раз грабили, а грозила им куда более страшная и неведомая сила. Она устрашала, расслабляла, сковывала. Анд поднял глаза и понял причину такого ужаса и благоговения. — Божество?! Да, с неба прямо на площадь спускалось нечто, никогда никем из живущих в Городе Руин невиданное! Оно спускалось беззвучно, плавно минуя верхние этажи зданий. И когда это «неведомое» оказалось на высоте человеческого роста, Анд, застыв в изумлении, воскликнул: — Взлетолет![1 - Летательный аппарат, использующий подъемную силу Ампера от взаимодействия магнитного поля Земли и кольцевого электрического тока в аппарате. Изобретен в 1910 году русским инженером Цандером. Получил распространение лишь в XXI веке. (Примеч. авт.).] От памятника послышался визгливый голос Верховного Жреца с нотками мольбы: — Божество! О, Божество, помилуй нас! Анд с детства знал нелепые сказки Жреца, предрекавшего сошествие Божества на Землю, якобы для того, чтобы одарить Добром — Имуществом свято чтивших его бурундцев, сделав всех счастливыми. И вот теперь все находящиеся на площади ждали исполнения пророчества и, если бы не страх, потирали бы руки в предвкушении дарованных богатств. В ожидании всего, что последует, они продолжали лежать, распластавшись на траве. Вешние с дубинами и металлическими прутами застыли в недоумении, поскольку их предводитель Анд знаком предостерег их от избиения «поверженных» противников. Те из «поверженных», кто оказался под спускающимся «нечто», боязливо отползли в сторону, и это «нечто» мягко коснулось синей притоптанной травы. Жрец, а за ним и Урун-Бурун, забыв о своем величии, полусогнутые в поклоне, прямо по спинам лежащих спешили к сошедшему с неба Божеству. В благоговейном ужасе следили они за тем, как открывалась дверца, похожая на дверцы в алтарях старинных храмов, и из нее вышло само «сияющее Божество» в белой, ниспадающей до земли одежде, с длинной седой бородой, с иконописным, как сказали бы когда-то, лицом и мудрыми, проницательными глазами. Оно очень походило на наивные изображения Всевышнего в представлении живописцев далекого прошлого, украшавших древние храмы. Жрец и Урун-Бурун пали перед ним на колени и лбами коснулись земли. Тем временем нагая звездонавтка, почувствовав, что насевшие на нее подсобные жрецы, перепуганные до смерти, распластались на мраморе рядом с нею, поднялась на ноги и первым делом, даже не одеваясь, вырвала из скрюченной трясущейся руки «отца-свежевателя» его острый нож и перерезала путы на руках и ногах у Никиты, Бережного и остальных пленников. Потом, вдруг зардевшись от стыда, поспешно надела свое привычное космическое одеяние. Вася Галлей, отворачивавшийся, пока девушка освобождала его, теперь благодарно поцеловал ее в щеку. — Благоговейно прикасаюсь к богине, вышедшей из огненной пены! — сказал он. Бережной, потиравший затекшие запястья, поглощен был тем, что происходило на площади. — В самом деле взлетолет, — заметил он. — Показалось мне, хлопцы, или как будто кто-то даже выкрикнул это слово? — Это Анд! Я узнала его голос. — Пострел сюда поспел, — отозвался Федоров. — Очевидно, он привел вооруженный отряд, скорее всего, с того берега, чтобы выручить нас, — предположил Крылов. — Вот не думал стать яблоком раздора между местными племенами. Надеюсь, им не придет в голову скушать это яблоко, — в своей обычной манере вставил Никита Вязов. — Но кто? Кто это прилетел? — спрашивала Надя, поправляя волосы. Звездонавты уже увидели вышедшее из летного аппарата «Божество». Старец, сопровождаемый полусогнутыми Жрецом и вождем, направился к пьедесталу памятника. — Добро пожаловать, дорогие звездные гости, вернувшиеся домой! — на превосходном, родном для звездонавтов русском языке сказал старец. — Кто вы, почтенный старейшина? Кому мы обязаны жизнью? — ответил вопросом Бережной. — Кого в вашем лице мы можем приветствовать? — Я представлюсь вам в аппарате, куда прошу вас всех войти. Заранее прошу прощения, что вам придется пройти там обязательную у нас процедуру облучения. Вас ждут на острове Солнца. — На острове Солнца! — радостно воскликнула Надя. — Значит, есть еще населенные места на Земле! — Разумеется, — ответил старец, не обращая ни малейшего внимания на Жреца и вождя, чем повергал их в священный трепет. — Поднявшаяся вода океанов, затопив сушу, оставила множество разделенных между собой островов, жизнь на которых увядала или развивалась по-разному. — Мы готовы, — отозвался Бережной. — Для того мы и стремились обратно на родную Землю, чтобы встретиться с новыми людьми. — Вы встретитесь с ними, — заверил старец, презрительно взглянув на толпу диких бурундцев и сгрудившихся неподалеку вешних с дубинами. — Пользование взлетолетами и противоинфекционным облучением не говорит об утрате былых знаний, — заметил Вася Галлей. — Но я не могу без Никитенка! — воскликнула Надя. — Я побегу за ним. — Он с Эльмой. Тебе не открыть тайных засовов. Я приведу его сейчас, — вызвалась, с трудом поднимаясь с колен, Майда. — У нас очень мало времени, — сказал богообразный старец, — ибо иссякает энергия. Мы давно разыскиваем вас, принимая ваши радиограммы, но не в состоянии ответить вам. Поняли, в каком районе вы решили приземлиться, посылали туда на разведку наш аппарат, который заметил, близ какого города вы опустились в озеро. В результате энергии теперь осталось очень мало. Мы спешили сюда, подозревая, что вы не найдете здесь должного гостеприимства. — Люди здесь разные, как и повсюду, — глубокомысленно заметил Крылов. Никита Вязов отправился вместе с Майдой. — Кто этот Никитенок? — спросил старец. — Это его, — кивнула вслед уходящему Никите Надя и неуверенно поправилась: — Наш сынок. Старец как-то странно и внимательно посмотрел на Надю. Почему-то она опять зарделась, как недавно на пьедестале. Люди на площади начали поднимать удивленные лица. Они сначала зажмуривались, потом открывали глаза шире обычного, но встать не решались в присутствии Божества, которое запросто беседует на непонятном языке с едва не казненными живыми предками. — Никитенка сберегли Эльма, Анд, приведший сюда нам на выручку людей с того берега, и его мать Майда. Их опасно оставлять здесь, — горячо убеждала старца Надя. — Они могут остаться со своими соплеменниками. Я внушу тем все что надо, — заверил тот. — Они поддаются внушению. Я уже пробовал, — вставил Федоров. — Ах вот как? — слегка удивился старец. — Ну что ж, давайте вместе. Приходилось читать об этом. И он обратился к Жрецу и вождю на их языке, строго наказав беречь всех, кто общался с вернувшимися живыми предками. — Священна воля. Да-да, Божества! — воскликнул Жрец. И обернулся, отыскивая глазами Гнидда. Он потребовал от него, тоже «общавшегося» с живыми предками, священный нож. Надя поняла Жреца и протянула ему нож, которым должна была быть освежевана. Гнев исказил лицо Жреца, но, взглянув на богообразного старца, он тотчас склонился в поклоне. Гнидд мычал, извиваясь в судороге страха. А тут еще подошел Анд и протянул Жрецу нарядные ножны. Жрец яростно вложил нож в ножны и уничтожающе посмотрел на распростертого на ступеньках «отца-свежевателя». Тот понял, что нож будет еще использован сегодня на этом пьедестале. Майда, тяжело дыша, едва поспевала за Эльмой, несшей на руках Никитенка в специально сшитом для него Надей маленьком серебристом костюмчике. Нальчик, увидев маму и папу, громко закричал, протягивая к Наде ручки. Старец с улыбкой посмотрел на ребенка и задумчиво сказал: — Я предупредил вас о процедуре облучения. Она изменила внутренний облик всех людей острова Солнца, в известной степени уподобив их этому младенцу с чистой душой. — Мы идем за вами, старейшина, с чистой душой и чистым сердцем, — заверил Крылов. — Тогда нам с вами будет легко понять друг друга, — отозвался старец. При входе в дверцу, похожую на алтарную, произошла заминка. Никитенок стал извиваться на руках у Нади и капризничать, требуя, чтобы с ним была и его новая молодая мама. — Где моя темная мама? — повторял он. Смуглая Эльма с грустной улыбкой провожала его глазами, держа за руку подошедшего к ней Анда. Бурундцы понемногу поднимались на ноги, недоумевающие, испуганные, но чем-то обрадованные. Вперемежку с ними стояли и вешние с дубинами, отнюдь не собираясь пустить их в ход. Взлетолет беззвучно, как и при спуске, отделился от земли и взмыл в безоблачное небо. Сверху хорошо была видна площадь Синей травы — исполинская чаша с песчинками поднятых к небу лиц на дне. Послесловие ко второй части — Вот видите, — назидательно сказал критик-скептик в золотых очках, — как я и говорил, не могли на потерпевшей экологическую катастрофу планете остаться одни дикари. — И он снисходительно посмотрел на свою темпераментную оппонентку, с которой встретился, как было договорено. — Это вполне естественно, — согласилась она, смотрясь в карманное зеркальце и поправляя прическу. — Потепление на планете и затем — подобие нового Всемирного потопа, скрыв под водой большую часть земли, должно было оставить все же и островки суши. — Изолированные островки? Допустим. Но обоснованна ли потеря всякой связи между ними? — с сомнением произнес скептик. — Разумеется, эта гипотеза требует по меньшей мере обоснования. И должно быть, не зря прилетевший старец упомянул об энергии. Утратив источники энергии, люди могли потерять и связь друг с другом. — Пожалуй, вывод ваш верен, моя дорогая оппонентка. Я вижу, что вместо былого страстного спора у нас намечается скучное, безоблачное согласие. К тому же вы сегодня особенно элегантны… — Могу вас порадовать. Я вовсе не согласна, внутренне не согласна с преподнесенными нам проявлениями людской дикости. Меня просто коробит. И еще до вас я поспорила. — С кем, с кем? — ревниво воскликнул скептик. — Мы же уславливались… неуемная спорщица! — Сама с собой, размышляя… — Эмоции! — пренебрежительно заявил он, успокоено закуривая. — Я не слишком вас обеспокою дымом? — Не больше, надо думать, чем людей будущего — задымленная нашим поколением атмосфера. — Ну и язычок у вас! Невинную сигарету приравниваете чуть ли не к глобальной беде. Хорошо. Не стану курить. Как видите, иду на мировую, капитулирую. — Если бы так поступили и все, кто губит ныне нашу среду обитания! — Уж не автомобилистов ли вы имеете в виду? Я ведь автолюбитель. Переходить на личности нехорошо. — И он покачал головой. — И вас в том числе виню, уж не обижайтесь. Ваше автолюбительство выражается в стремлении передвигаться быстрее, чем пешеходы, хотя вы и понимаете, что ходить полезнее. Он сначала кивнул, а потом надулся: — Ну конечно, конечно! Дамские разговорчики! — Почему дамские?! — возмутилась она. — Да потому, что в приличном обществе принято спрашивать у дам разрешения закурить. Она с горечью ответила: — Если бы промышленники спрашивали разрешения «закурить» у дам, вернее, у женщин в том районе, где они собираются выпускать дым! Не стояли бы тогда на повестке дня многие острые вопросы. — А у кого прикажете спрашивать разрешения автомобилистам? Даже очень хорошо воспитанным? — У народа! У пешеходов, у жильцов домов, вынужденных вдыхать отравляющие выбросы. Ведь даже постовые милиционеры падают в обморок, не дамы! И ведь вполне возможно избежать этого! — Вот как? И что же это за сказочная возможность? — Да хотя бы сжатый газ! Почему бы вам не заправлять свои автомашины сжатым газом, скажем, водородом вместо бензина? Ведь это обошлось бы куда дешевле, и вместо вредных выхлопных газов в воздухе лишь прибавилось бы водяных паров. — Допустим, допустим, — примирительно сказал он, все-таки докурив свою сигарету и раздавив ее в пепельнице. — Это не от нас, сидящих за баранкой, зависит. — Это зависит от нашего поколения, которому держать ответ перед далекими потомками. Стоит ли удивляться, что какой-нибудь Урун-Бурун, попади мы с вами чудом ему в руки, спустит с нас шкуру за всех наших современников? — Ну знаете ли! Упаси Бог! Тут я склонен уподобиться дамам, хотя и поминал об «эмоциях». Действительно, не утрирована ли в романе жестокость наших бедных потомков? Нельзя так порочить людей, пусть даже и претерпевших все последствия глобального несчастья. Не об этом ли вы спорили сама с собой? — Вот именно! Здесь и нарушено наше согласие, — вскипела она. — Да, я размышляла и спрашивала себя: разве наше с вами время менее жестоко, чем изображенное в романе? Разве недавняя, вскрываемая ныне история не полна чудовищных изуверств, затмевающих и фантазии былой инквизиции, и возможные зверства будущих дикарей? Я не знаю, что лучше: публичная казнь тех, кто сочтен причастным к глобальной катастрофе, или мины, заложенные в летящие самолеты, обрекающие на гибель сотни ни в чем не повинных пассажиров? Или обстрел ракетами Бейрута и Кабула, уничтожающий дома и мирных жителей? Или, если хотите, вспомните ставшую обычной практику террористов: подкатить к нужному месту, дому, а иной раз к рынку, начиненный взрывчаткой автомобиль, неся гибель всем, кто окажется поблизости. Из-за чего? Из высших устремлений, как наши народники, готовившие цареубийство? Увы, слишком часто это только очередной «аргумент» в споре о том, как молиться Богу: пышно, как положено католикам, или скромно, по-протестантски! Я говорю об Ольстере! Точно так же и в Палестине, в Ливане друг друга уничтожают не только разноверцы, но и мусульмане разных сект и каст. А национальная вражда, которой, казалось бы, давно пора стать историей. А она захлестывает весь земной шар, вспыхивая то в одном, то в другом месте, включая и нашу с вами страну. И просыпается первобытный национализм с исступленной враждой, ведущей к кровопролитию, к «осаде» целых республик! Изуверская эта вражда достойна дикарей, хоть и происходит во времена расцвета человеческой цивилизации, в век завоевания космоса и «покорения» атомной энергии! Увы, и «покоренная», она наносит людям жуткие раны. Не найти на земном шаре места, где не появлялись бы подобные кровавые пятна: то в Северной, Южной или Центральной Америке, во Вьетнаме или Камбодже с погибшими там миллионами людей, то в таком райском уголке, как Шри-Ланка, где дурманят не только диковинные цветы, но и запах крови. Наконец, в Фергане, в Сумгаите, Тбилиси, в Абхазии, в Нагорном Карабахе, в Чечне! Как видите, не так просто определить, где кончается цивилизация и начинается власть дикарей. — Ну знаете ли, послушаешь вас — и вообразишь, что передо мной не просто читательница романа, о котором мы ведем милый спор, а некий всемирный генеральный прокурор. Грозная и цветистая речь! — Я не хочу никого обвинять, я просто силюсь представить себе, что же получат от нас в наследство наши потомки. Изуродованную Землю, изуродованную психику? — Будем надеяться, что автор ответит на ваш вопрос. — Ответил бы, если бы сам знал! — Здесь опять должен с вами согласиться. Заключим перемирие и подождем продолжения романа, которое обсудим в следующий раз. Буду рад еще раз встретиться с вами. — Придется дочитывать роман, — улыбнулась она. — На том и порешим. Побеседуем после третьей части, — закончил он. Часть третья ОСТРОВ СОЛНЦА Но звучит мой голос звонче. Сгорит пусть Спесь, Невежество и Ложь В огне Добра, что мне отдало Солнце!      Томмазо Кампанелла Глава 1 ОЧИЩЕНИЕ — Мудрец! Как людям жить, скажи? — Без «права силы» и без лжи!      Весна Закатова Возвратясь из звездного полета через тысячу земных лет (по теории относительности) на изуродованную родную планету, звездонавты, едва избежав лютой казни, уготованной им их же одичавшими «потомками», стояли перед огромным диском, принесшим им нежданное спасение. Вокруг толпились ошеломленные «сошествием Божества» бурундцы и вешние с дубинами, так и не пущенными в ход. Забыв о кровной вражде между обитателями берегов разделявшей Город Руин реки, смуглые бородачи со страхом следили за происходящим, не подозревая о сходстве «небесного чуда» с волновавшими когда-то умы людей «летающими тарелками». Смотрел на диск летательного аппарата и звездный штурман Никита Вязов, стараясь восстановить в памяти знакомое ему устройство электролета, изобретенного более чем за сто лет до его рождения, в 1910 году, русским инженером Цандером. Оно могло бы стать основой для летательных аппаратов тяжелее воздуха, в особенности после открытия Камерлинг-Оннесом в 1911 году явления сверхпроводимости (при исчезновении электрического сопротивления огромному электрическому току, взаимодействующему с магнитным полем Земли, требовалось лишь охлаждение сверхпроводника жидким гелием, а впоследствии — более доступным жидким азотом). Однако авиация развивалась иным путем: инженеры предпочли принцип полета птиц с опорой движущегося крыла о воздух. И лишь в XXI веке, уже при Вязове, «взлетолет», не требующий разбега и не загрязняющий выхлопными газами атмосферу, нашел себе применение. И вот теперь он служит свидетельством существования цивилизации среди далеких потомков человечества. Очевидно, люди не везде одичали. И тут вдруг в голову Вязова пришла, казалось бы, совсем неуместная мысль: «А не был ли кусок невозможного для земной технологии сплава, найденный в 1975 году на берегу реки Вашки в Коми АССР, обломком защитного экрана сверхпроводящего кольца? Экранируя часть кругового электрического тока, такой экран позволял получать силу Ампера от взаимодействия тока с земным магнитным полем, используя ее и для подъема с поверхности Земли, и для движения над нею за счет энергии земного магнитного поля. Кусок этот мог принадлежать спусковому модулю оставшегося в 1908 году на околоземной орбите инопланетного корабля. И в результате взрыва над тунгусской тайгой и гибели всех инопланетян, обломок защитного экрана был заброшен за тысячи километров и десятки лет пролежал на берегу затерянной речки. Недаром магнитная проницаемость его в разных направлениях различалась в четырнадцать раз! Это и требовалось для защитного экрана сверхпроводника, который 30 июня 1908 года в силу каких-то причин утратил свою особенность, и вся накопленная в нем электромагнитная энергия вырвалась с ужасающей силой». Так размышлял наш штурман, следя за тем, как его соратники скрывались за причудливой дверцей современной «летающей тарелки». Пригнув голову, и он прошел туда, следом за женой своей Надей, несшей на руках мальчика. Звездонавты оказались в помещении, разделенном не доверху перегородкой; на дверце — табличка с надписью измененным латинским шрифтом. — «Душ», — радостно прочитал старое русское слово командир Бережной. — Значит, считай, мы в предбаннике, — заметил Вязов. — Тогда чур в баню я первый, — продолжал командир и, снимая скафандр, подбодрил друзей: — Выходит, не избежать нам разоблачения. Что ж, баней и наши предки гостей угощали. Все краше водичкой кожу свою омыть, чем шкуру отдать для собственного же чучела. И, посмеиваясь, крепкий, мускулистый богатырь, словно ожившая статуя Геракла, потирая руки, прошел в предложенный хозяевами «душ». Через некоторое время он вышел оттуда возбужденный, радостный. — Ну, братцы, добрым молодцем должен я выглядеть! Как в сказке: сначала в чан с кипятком, потом в чан с ледяной водой окунулся. Дайте архимедову точку опоры — переверну мир! — Ну, тогда я следующий, — заявил Федя Федоров. — В таком деле командиру помочь надо. Землю ворочать — не фунт изюма! Вышел он тоже возбужденный, довольный. — Как в сауне, ребятки! Уж я-то знаю! Сколько раз парился градусах так при ста пятидесяти! А потом — в снег. И тут: сперва жара, потом холод, и тело иголками покалывает. Одно слово — сауна! Только никакой воды! Вот тебе и баня! — Что это с тобой, Феденька? Из тебя вроде раковый суп варили, — заметил Вязов. — А что? Обожгло? — Светофором ты красным светишься, дружище, — продолжал Никита. — А вот с командиром такого не было. Он у нас мраморным вышел, с прожилками. На радость скульптору! — Что же это такое? — забеспокоился Федоров. — Неужели оттого, что теперь мне до смерти хочется признаться вам, братцы: никогда я в сауне не бывал. И про свои ощущения и градусы там просто наврал. — Полагаю, дальнейшее прохождение нами неизученной процедуры недопустимо! — решительно заявил Галлей. — Ну что ж, поставить такой вопрос правомерно. Давайте обсудим, — решил Крылов и обратился к дочери через перегородку: — Наденька, давай вместе с нами решать, принимать ли остальным этот диковинный душ? — Нечего решать! — отозвалась Надя. — Как мы можем не доверять тем, кто не дал с нас, живых, кожу снять? Мы с Никитенком вместе пойдем. Уже разделись. Вот только горлышко ему перевяжу. — Это почему? — встревожился Вязов. — Что за перевязка? — Потом объясню, и Федин феномен заодно. — Не хватит ли тебе Жанну д’Арк изображать? В пламени костра побывала, мало тебе? — протестовал Никита. — Разве ты меня не знаешь? — только и спросила Надя. Все поняли, что ее не остановить. А перевязать горлышко Никитенку нужно было вот почему. Пока мужчины готовились пройти «душ», Надя во второй раз сняла на родной планете свои космические доспехи, и они серебристой грудой улеглись у ее босых ног. Раздевая мальчика, она увидела, что горло у него забинтовано. Со скрытой тревогой спросила: — Как тебе жилось, Никитенок мой, у молодых мамы и папы? Никто тебя не обижал? — Молодая мама и толстая бабушка хорошие, — твердил малыш. — Никто не обижал. — А это что? — указала Надя на бинт. — Мы так играли, — смущенно ответил мальчик, стараясь выгородить молодую маму. И вдруг покраснел. Надя стала разбинтовывать, но бинт прилип, и, как ни старалась она осторожненько снять его, рана стала кровоточить. Надя ужаснулась при виде надреза на горле ребенка. — А почему тебе больно? — допытывалась Надя. — Это гвоздик противный, — краснея еще больше, пролепетал малыш. — Ах ты, маленький лгунишка! — воскликнула Надя, прижимая к себе голенькое тельце. — И врать ты, глупыш, не умеешь. Счастье твое в этом! — И она стала покрывать его поцелуями. Всхлипывая, тот признался: — Это злой дядя. Бабушка, такая толстая и мягкая, стащила его с меня. — Какой ужас, — прошептала Надя, снова забинтовывая горлышко малышу. И через минуту с ребенком на руках смело вошла в «душевую». Мальчик легко перенес процедуру. Когда Надя вынесла его из «бани», он, радостно улыбаясь, щебетал: — Мамочка, мамочка! Я опять могу летать, как раньше, в нашем корабле! — Что ты, родной! Тебе это только кажется. — Нет, нет! Ты только отпусти меня — и я взлечу! Надя еще крепче прижала к себе малыша, одевая и снова забинтовывая ему горлышко. Едва она отпустила его, чтобы одеться самой, мальчуган стал подпрыгивать, пытаясь взлететь. Однако, несмотря на ощущение легкости во всем теле, в воздух он, конечно, не поднялся. — Плохой корабль, — обиженно заключил он и надулся. Когда Надя с Никитенком перешли на мужскую половину, там ее встретили восторженными возгласами. — Однозначно определяю, — заявил Галлей. — Это не «душевая», а «салон красоты»! — Я ж говорю, омолаживают они предков своих, — вставил Бережной. — Так оно и есть, командир, — заверила Надя, — омолаживают нас, я бы сказала… — Информация, отмечаю, неполная, — заметил Галлей. — Омолаживают в том смысле, — продолжала Надя, — что нас как бы наделяют реакциями, свойственными возрасту Никитенка. — Ну это ты, дивчина, пожалуй, загнула, как говорили в наши былые времена. — Нисколько, командир. Вас тут смутило, что Федя Федоров покраснел весь и признался, что в сауне никогда не бывал, а Никитенок перед тем «выгораживал» свою молодую маму и бабушку, уверяя, что никто его не обижал, хотя кто-то пытался перерезать ему горло. Потом, краснея, хотя в «душевой» еще не побывал, признался, что злой дядя так играл с ножичком. По-детски покраснел. Вот и нам теперь краснеть придется в случае чего… — Следовательно, некое излучение в душевой подобно действию никотиновой кислоты на сосуды, — заключил Галлей. — Но зачем? — Я попробую ответить на это старинным сонетом, который когда-то, еще при нас, написан был Весной Закатовой. — Что за ответ такой стихотворный? — почему-то краснея, удивился Бережной. И Надя прочитала на память сонет: О ЛЖИ — Скажи, — я мудреца спросила (Старик по-доброму был зол), — Враждебная какая сила Людей бросает в бездну зол? — Я знаю: гнет и ложь, насилье, Жестокость, злоба и разврат. Все это видел. Много жил я. Ликует зло — и в мире — ад! И ложь — мать мрачного семейства. Обман, измена, клевета, Как стрелы черного злодейства, Пронзают души, ум, сердца! — Мудрец, как людям жить, скажи! — Без «права силы» и без лжи! Наступило общее молчание. Каждый старался вникнуть в глубину смысла услышанных строк. — Бедняга Талейран! Он-то провозглашал: язык человеку дан, чтобы скрывать свои мысли, — первым отозвался Вязов. — Жизнь без лжи? — подхватил Галлей. — А рядом — отказ от «права силы». Так допустимо ли насиловать наш организм, нашу сосудистую систему, наш мозг, чтобы привить нам детскую способность краснеть? Не попрание ли это прав любого из нас? К тому же есть и ложь во спасение. Что же, врачи не смогут уберечь от терзаний обреченного больного? Как врач экспедиции, протестую! — Ложь во спасение? — переспросила Надя. — Например, семьи, — вставил Вязов. — Не давать в семье для этого повода! — парировала Надя. — А врачу скажу: Тиран — всегда тиран, В какую б ни рядился тогу. Обман — всегда обман. Врачи им вылечить не могут! — Все мы знаем неизбежность собственной кончины, — вступил Крылов. — Никакая ложь здесь действительно не поможет. И не должна помогать! Я уже не сомневаюсь, проходить мне процедуру или нет, несмотря на протест нашего врача. — А я решительно отказываюсь, — заявил Галлей. — Тайны свои сохранить хочешь? — усмехнулся Бережной. — Мы их знаем! — Тайны не тайны, но в душу свою заглядывать кому попало не позволю! — Американская кровь взыграла, что ли? Правда человека? Не подводи нас всех! — уговаривал Бережной. — Я тоже отказываюсь, — неожиданно произнес Вязов. — И ты? А ты-то почему? — удивился Бережной. — Ведь не бежал, как наш Вася, от неприступной Кассиопеи к звездам. — Потому что не считаю, что моей воле нужно помогать техническими средствами. Я сам умею владеть собой, сам себя заставлю говорить правду. Иначе жизни не представляю. — Вот это да! — протянул Бережной. — Скажу тебе, не краснея, что от тебя такого не ожидал. — Что делать! — пожал плечами Вязов. — Такие уж мы с Васей одинаковые. — Не одинаковые, а разные, — с горечью в голосе произнесла Надя. Разговор смолк, потому что в камеру вошел старец, одетый теперь не в ниспадающие белые одежды, а в черный облегающий костюм, на фоне которого особенно ярко выделялась его седая борода. — Извините, — сказал он. — Я слишком задержался, тщетно стараясь уверить ваших негостеприимных хозяев, что я отнюдь не божество, не демиург, как называли его древние теологи, а всего лишь Диофант, знаток древних языков. — Зачем вам это было нужно? — удивился Бережной. — Я не мог солгать даже диким своим современникам. На острове Солнца это невозможно, потому я и попросил вас пройти душ очищения, рассчитывая облегчить вам понимание своих потомков. — Мы уж тут сообразили, — сказал Бережной, — что после такого душа никак не соврешь. Лампочка на лбу загорится. — Какая там лампочка! Весь пламенем полыхаешь, — вставил Никита. — Я не успел вас предупредить. Это моя ошибка. Как видите, и ваши потомки способны ошибаться. — Да вот беда, — пробасил Бережной, — не все у нас согласились на ваше угощение. Старец сначала улыбнулся, потом лицо его стало строгим. — Мы не способны ни к какому принуждению. Однако для заселявших остров Солнца, для тех, кто вступал в его общину, это было необходимо. — В общину? У вас что, общинный строй? — оживился Крылов. — Только общими усилиями можно было возводить высокие дома, восстанавливать технику после всеобщей земной катастрофы. Но общинный строй требовал прежде, всего нравственных устоев. Ведь судя по истории, вам известной, попытки создания строя, подчиненного высшей справедливости, кончились плачевно именно из-за того, что основанием для такого общества считалось изобилие, а не высокая нравственность. Однако лишь отказ от лжи формирует такую мораль, обладая которой, люди не могут не трудиться честно для своего блага. — Так нравственность у вас насаждается насильственно? — осведомился Галлей. — Это лишь добровольное принятие условий жизни на острове Солнца. — Вася не прав, говоря о насильственно насаждаемой нравственности, — убежденно заговорил Крылов. — Я жалею, что еще не принял душ. — Не спешите. Душ выключен. Мы отлетаем, и вся энергия направлена на нужды корабля. А вас всех прошу пройти в центральную кабину. — И чистых, и нечистых? — осведомился Вязов. Старец проницательно взглянул на него. — Всех, кого прислан был я встретить как знаток древних языков. Продолжая разговор, звездонавты перешли в центральную кабину с прозрачным колпаком, выходящим на верхнюю часть диска. — Мама, мамочка! — завопил Никитенок. — Дома падают! Действительно, видимые через прозрачный колпак дома, окружающие площадь Синей травы, опасно накренились. Впрочем, как и вся земля, на которой они стояли. Аппарат взлетал как бы со склона горы. Сила Ампера не только поднимала его, но и перемещала над землей. Диофант усадил своих гостей в мягкие кресла; кабина поначалу тоже наклонилась вместе с диском, но потом, очевидно, под влиянием гироскопов, пол ее снова стал горизонтальным. — Продолжим беседу, — предложил Диофант. — Я прервал вас, командир, — обратился он к Крылову, — и рад услышать ваше мнение о нравственности. — Я имел в виду следующее. Наш математик и врач Галлей не учел, что речь идет не о принудительной нравственности, а о необходимом уровне нравственности и самоограничения. Вам, уважаемый Диофант, это может показаться наивным, но я просто хотел напомнить нашему другу, что известные нравственные ограничения необходимы для существования людей в любом сообществе. Например, нельзя разрешить каждому причинять вред другому, убивать себе подобных. Природа не допускает такого среди животных одного вида. Через купол накренившегося диска виднелся беспредельный простор. — Мне приятно слышать мудрые слова одного из своих далеких предков, — продолжал Диофант. — Простите, уважаемый Диофант, — вступила Надя, отпустив мальчика прогуляться между креслами. — Вы назвали себя знатоком древних языков. Конечно, начиная с древнегреческого, который звучит в самом вашем имени, напоминая о великом математике древности. — О да, то был подлинный Диофант, не забытый и в нашем тысячелетии. Но имя его, которое ношу и я, может быть, действительно повлияло на мою склонность к изучению языков древности, начиная с его родного, потом санскрита, французского, испанского, вашего русского, конечно, китайского… — Надеюсь, и английского? — обиженно спросил Галлей. — Oh, yes, sir. I am sorry. Я сожалею, что не упомянул его; это само собой разумеется. — И вы лишь выполняете поручение руководителей острова? — поинтересовалась Надя. — Я познакомлю вас с устройством нашего общества. Вы увидите, что у нас нет руководителей в прежнем понимании. Есть лишь координаторы, согласующие усилия сообщества в разных областях. — Без насилия? — осведомился Галлей. — Разумеется. От насилия мы отказались, так же, как и от лжи. Надя, да и все ее товарищи, затаив дыхание, слушали старца. Его иконописное лицо привлекло бы художников всех времен. Но среди звездонавтов художника не было. Впечатление, оставленное беседой с ним, быть может, лучше всего выразил Крылов, сказав: — Мне неловко, что я до сих пор не прошел ваш «душ очищения»; хочу быть во всем подобным членам вашего общества. — Вы пройдете его, едва мы приземлимся и можно будет подать энергию в душ. Крылов внимательно посмотрел на Вязова, но тот по-своему воспринял слова Диофанта. — Значит, с энергией у вас трудности? — спросил он. — Конечно. Это единственное, что тормозит наше развитие; вот почему мы еще не овладели всей былой культурой и достижениями прошлой, современной вам цивилизации. — По этому поводу я и хотел бы побеседовать с вами, — предложил Вязов. — Не только побеседовать, если я правильно угадал ваши мысли, но и действовать совместно. Буду Рад. А пока я предоставлю вам возможность полюбоваться расстилающимися внизу пейзажами. — Мы изучали их только с околоземной орбиты, в электронный телескоп, — сказал Федоров. — И не узнавали Землю, — добавил Галлей. — Она и сейчас может показаться вам неузнаваемой, — отозвался Диофант. — Вы не найдете былой суши, залитой ныне водой. Непривычная синяя растительность кое-где. Но когда мы будем пролетать мимо гор, они покажутся вам родными. Такой же вам стоит считать и всю, пусть изменившуюся, но вашу планету! — Мы возвращались до дому и рады оказаться дома, — заявил Бережной. — Вам будут рады на острове Солнца, в городе, который на вашем языке звучал бы как Колокольск. — Сочетание слов «солнце» и «колокол»? Это говорит о многом! — задумчиво произнесла Надя. Диофант улыбнулся. Глава 2 МОНУМЕНТ Власть Зла сразить Мечтой я в мир пришел.      Томмазо Кампанелла — Однозначно! Мир двух солнц! — воскликнул Галлей. Огромное закатное солнце опускалось над морем. Потускнев, оно напоминало гигантский красный воздушный шар, зависший над клочковатой дымкой горизонта. Внезапно узкая, словно лезвие, тучка поднялась над горизонтом, как бы стараясь удержать падающее светило. Но… разрезала его пополам. Вернее, превратясь в темную ленту, опоясала багровый диск, прикрыв его середину. И он разделился на две части, овальные и такие же багровые. Какое-то время действительно казалось, что над морем висят два светила. — Вполне доказательно можно утверждать, — с напускной серьезностью продолжал Галлей, — что мы не просто на острове Солнца, а на чужой планете двух солнц! Не туда мы попали, многочтимые мои штурманы! Я еще на околопланетной орбите убеждал лететь к другому звездному кристаллу, отыскивать нашу родную Солнечную систему. — Не бреши, друже! — усмехнулся Бережной. — Родное Солнце наше здесь одно, а вот парусников в гавани тьма тьмущая! Где такой лес мачт увидишь? Я еще парнишкой мечтал о каравеллах да бригантинах. Вы только поглядите, как Никитенок наш на них смотрит! Или взглядом паруса прожечь хочет, или Америку, как Колумб, вновь открыть. — Америка! Не малыша нашего, а Васю Галлея «однозначно» туда тянуть должно. Но попали мы, как и подобает истым донкихотам Вселенной, в мир парусов и ветряков. Впору росинантов седлать, за копья браться! Так или не так, Никитенок? — Хочу плавать, — отозвался мальчик. — Все шуточки, — проворчал Бережной. — Не нам жалеть о высадке на эту планету. Одна банька дорогого стоит. — То-то у тебя, командир, после «очищения» краснота никак не проходит, — не унимался Вязов. — Краснота пройдет. Не любопытствуй вздорно! Тебя ведь ни о чем не спрашивают. — Спрашивать даже у дикарей не принято. Съедят без гарнира. — Да будьте же достойны тех, с кем мы сейчас увидимся! — возмутилась Надя. Она взяла Никитенка за руку, словно тот готов был сбежать на каравеллу. — Свиданьице, — усмехнулся Никита. — И опять у памятника. — Я, признаться, теперь памятников побаиваюсь, — поежилась Надя. — Он без лошадки, — по-своему утешил ее малыш, который все слышал, все воспринимал. Его и впрямь тянуло в гавань, где плавали «диковинные птицы со множеством белых-белых крыльев». — Они всегда белые? — приставал он к матери. — Как подрастешь, прочитаем с тобой про корабль с алыми парусами. — А зачем? И я хочу алые паруса! Надя улыбалась. — А вот дома здесь не алые, а такие же серые и высокие, как у твоих темных мамы с папой, только новые. — А почему? — Потому что их недавно и построили люди, все вместе, и живут в них, даже на самом верху. И площадь похожа, только трава не синяя, а обыкновенная, зеленая, как у нас прежде росла… дома. — А мы пойдем домой? — Нет, сначала посмотрим памятник и увидим там добрых людей. — А эти дяди тоже добрые? — указал мальчик на снующих у пристани моряков с повязанными на головах платками. Они искоса поглядывали на чужестранцев в серебристых костюмах, так не похожих на их грубую одежду с широкими поясами. Но Надю, кроме новизны окружающего, занимали перемены в мальчике, прошедшем вместе с нею «душ очищения». Должно быть, не только на сосудистую систему влияло загадочное излучение. Еще в пути к острову Солнца Надя заметила резкие перемены в малыше. Он как-то внезапно «повзрослел», если так можно сказать о трехлетнем ребенке. Если раньше он воспринимал Землю, где они будут жить, как обиталище рыбок, птичек и зайчиков, о которых знал лишь по картинкам, то теперь — то ли после всего пережитого в Городе Руин, то ли излучение так повлияло на его детский мозг, — речь его стала меньше напоминать младенческий лепет, а порой он удивлял Надю развернутыми фразами на ее родном языке с придаточными предложениями. И теперь она отлично видела, что, интересуясь кораблями и парусами, он не случайно приставал к дяде Галлею, чтобы тот рассказал про свою Америку: когда и как ее нашли на Земле прежние люди? Словом, мальчик менялся, и, когда в нем вдруг проявлялась недавняя детская наивность и он спрашивал про белые крылышки кораблей или утешал маму, что памятник без лошадки, — Надя радовалась. Ей не хотелось, чтобы с мальчиком произошло чудо и он скачком перемахнул через безоблачное свое детство. И теперь, крепко держа Никитенка за руку, Надя любовалась вместе с ним жизнью гавани. А мальчик успел уже ей сказать, что хочет стать моряком. Почему моряком, а не звездонавтом, как папа и все они, прилетевшие сюда из прошлого времени? Мальчика как бы тянуло назад, в еще более раннее время, в эпоху морской романтики, о которой он лишь слушал в звездолете сказки да любовался кораблями на картинках. В гавани царило оживление, дюжие полуодетые люди несли поклажу на спине или на плечах, разгружая корабль у причала. Очевидно, остров Солнца вел торговлю (или товарообмен) с другими населенными местами планеты. Пахло свежими фруктами, стружками, рыбой и цветами. Деликатные или равнодушные, а скорее занятые, они с пришельцами не заговаривали. «Даже странно, — подумала Надя. — Впрочем, кто из них знает наш язык? Один Диофант. Даже сын его, координатор острова, регулирующий здесь все дела, с которым предстоит встреча, не знает языков. Оказывается, он, будучи первым лицом, никем не командует, поскольку считается, что на это каждый имеет право». Встретиться предстояло почему-то на площади, у памятника, после захода солнца (должно быть, после дневных забот). «Делу время, беседе час!» — подумала Надя. Звездонавты подошли к монументу несколько раньше назначенного срока, солнце еще не скрылось. Монумент был весьма своеобразный: в скале, в суровом каземате виднелся изможденный человек с вдохновенным лицом. Он стоял у оконца, как бы обращаясь к тем, кто на воле. А на воле, как бы отгороженные «преградой времени» в виде прозрачной стены, изваяны были двое бородатых ученых, склоненных над рукописями и словно записывающих услышанные сквозь века слова. На пьедестале, на шероховатой поверхности камня, появлялись надписи, разные, если смотреть со стороны узника или со стороны бородатых ученых, продолжателей его дела. Очевидно, Демокрит хотел познакомить гостей с этим монументом и надписями на нем, предназначенными, возможно, для всех прибывающих на остров. — Информация дана на латыни! — воскликнул Галлей, зайдя со стороны узника. — Ты ж у нас врач, латынь разуметь должен. Читай, — предложил Бережной. — Здесь, за решеткой, однозначно, воспроизведен не кто иной, как вечный узник Томмазо Кампанелла, основоположник утопизма. — Его узнали, а написано что? — В стихах, командир! Сонет «О сущности всех зол». Как же я такие стихи переводить решусь? Если б формулы! — Не надо переводить. Я знаю этот сонет наизусть! — Всегда преклонялся перед кибернетикой. Ну а перед памятью человеческой падаю ниц! — Ну что ж, Наденька. Значит, тебе и бить в колокол![2 - Кампанелла — в переводе «колокол». (Примеч. авт.).] — Прежде всего, здесь по-латыни: «Бытие определяет сознание», — продолжал Галлей. — Это прочитать я еще мог, а дальше умолкаю, чтобы услышать перевод сонета. Надя отпустила Никитенка и, всматриваясь в выразительное лицо узника, прочитала: Я в мир пришел порок рассеять в прах. Яд себялюбья всех змеиных злее. Я знаю край, где Зло ступить не смеет, Где Мощь, Любовь и Разум, а не Страх. Созреет мысль философов в умах! Пусть Истина людьми так овладеет, Чтоб не осталось на Земле злодеев И ждал их неизбежный крах. Мор, голод, войны, алчность, суеверье, Блуд, роскошь, подлость судей, произвол — Невежества отвратные то перья. Хоть безоружен, слаб и даже гол, Но против мрака восстаю теперь я Власть Зла сразить Мечтой я в мир пришел![3 - Перевод автора.] — Достойная мечта, чтобы ее записать и через сотни лет, — прозвучал взволнованный голос. — Командир Крылов, однозначно, разгадал символику монумента! — заходя теперь со стороны пишущих философов, заключил Галлей. — Так и есть! Написано на языке, которым я еще в юности увлекался, переписку со всем светом вел! На эсперанто! Должно быть, здесь он стал общеупотребительным. Отчего же Диофант не намекнул на это? — Претензии к Диофанту потом. Сейчас переводи мечту Кампанеллы и как она здесь понята, — предложил Бережной. — Увы, не знаю этих изречений наизусть, переведу с некоторым приближением. Ну, прежде всего: «Общество без угнетения человека человеком». Это Фридрих Энгельс! Узнаёте его скульптурный портрет? Мои сомнения в том, что мы не на свою Землю попали, рассеяны! — Ладно, ладно, не кайся! Валяй дальше! — торопил Бережной. — Дальше всем известное: «Каждому по потребностям, от каждого по способностям». И вот Энгельс дополняет: «Труд создал самого человека», — а Карл Маркс добавляет: «Чтобы есть, человек должен работать не только умом, но и руками». А потом его возражение Кампанелле: «Не сознание людей определяет их бытие, а наоборот, их общественное бытие определяет и сознание». Это уже спор, очевидно, порождающий истину! — Какую, говорится тут? — Сказано в виде стихов. В эсперанто попробую перевести, это не латынь. Как математик, анализировал когда-то стихосложение. Определяется сознанье Людским тяжелым бытием, Однако мы с умом и знаньем За счастьем в новый быт идем. Наглядно и ясно, даже зримо: Противоположное едино! — Ясность бесспорна, — заметил Крылов. — Лишь противоположные начала в борьбе своей создают движение вперед. — Но я ведь это знаю! — воскликнула Надя. — И это знает! — простер руки вверх Галлей. — Это конец сонета нашей незабвенной поэтессы, Весны Закатовой. — Весны Закатовой? — насторожился Бережной. — Ну конечно! — улыбнулась Надя. — Я у тебя перепишу потом эти стихи. — А я и другие ее сонеты знаю, — лукаво сообщила девушка. — Все перепишу, — заверил командир. К звездонавтам бодрой походкой шли хозяева острова. Впереди — Диофант в том же темном облегающем костюме, на фоне которого выделялась его седая борода, и в накинутом на плечи белом плаще, развевающемся на ходу. Рядом — его сын, Демокрит, как уже знали звездонавты, координатор острова, пониже отца, одетый тоже в облегающий костюм, но не темного, а голубого цвета. Чисто выбритый, горбоносый, он напоминал юного горца, хотя ему было лет за пятьдесят. — Демокрит просит извинения, — начал, старательно и отчетливо выговаривая русские слова, Диофант. — Нет ничего бесконечнее повседневных забот о семье, в особенности если она — все население острова. — Ласково такую семью иметь, — заметил Бережной, обводя взглядом дома и гавань. — И на изучение древних языков у Демокрита не осталось времени. Это мое упущение! — У вас, почтенный Диофант, есть еще одно упущение, — загадочно сказал Галлей. Старец насторожился. — Если я чем-нибудь не угодил нашим гостям, то это непростительное упущение! — Нет, бесценный Диофант! Вам не в чем упрекнуть себя. Просто на памятнике оказалась надпись на знакомом мне языке. — Вы имеете в виду латынь? — Я не только математик, но и врач. А латынь когда-то международный язык ученых, используется в медицине многие столетия. Кроме того, для души я изучил еще и эсперанто. — О-о! Это действительно упущение с моей стороны. Но, поверьте, мне просто очень хотелось всегда быть вам полезным при общении с жителями острова. Он передал содержание беседы сыну, и тот обратился к звездонавтам, с которыми познакомился еще утром: — На остров Солнца переселялись люди из самых разных краев — все, кто уцелели после всемирной катастрофы. Принимая наш уклад жизни, они вливались в общину, отказываясь от лжи и лени. Но говорили на разных языках, словно строители сказочной «Вавилонской башни». А здесь им предстояло сообща создать все эти башни, которые вы видите вокруг. У нас нет предпочтения ни взглядам, ни религиям, ни языкам. Поэтому для всеобщего понимания выбрали никому не родной «мертвый» язык эсперанто. И здесь, на острове, он «ожил», стал разговорным. И я счастлив, что могу говорить на нем, и один из вас поймет меня. — Мы все постараемся освоить его, — заверил Бережной. — Вы успели познакомиться с нашими символами? — спросил Диофант, указывая на монумент с надписями. — Вполне, — ответил за всех Галлей. — И поняли: ложь, лень и эгоизм — вот три точки, определяющие низшую плоскость культуры. Подняться в третьем измерении над нею — значит приблизиться к вашему образу мыслей. — Это верно, — согласился Диофант, — если иметь в виду эгоизм и личный, и национальный, и религиозный. Любая из этих, как я назвал бы их, туч затмила бы наше светило. — А мы только что любовались с острова Солнца его закатом, когда садилось оно в тучи на горизонте, — вставила Надя. — Тучи на закате? — нахмурился Диофант и, обернувшись, окинул взглядом мрачную пелену, почти скрывшую оранжевую зарю. — Будет буря, — определил он. Надя вдруг запела и закружилась, взявшись за руки с Никитенком: Облака бегут над морем, Крепнет ветер, зыбь черней, Будет буря: мы поспорим И помужествуем с ней! Любуясь ею, Диофант сказал: — Радуете вы сердце и вместе с тем обогащаете мои познания древней культуры. Хотя бы эта замена привычного слова «поборемся» более глубоким, очевидно, первозначным словом «помужествуем»! — Ну конечно! — согласилась чуть запыхавшаяся, раскрасневшаяся Надя, отпуская пляшущего мальчика. — Так и было задумано автором. — Радостно видеть наших гостей в таком настроении, — сказал Демокрит. — А мы не хотим быть вашими гостями, — вдруг заявила Надя. Диофант даже поднял брови. — Мы хотим быть простыми обитателями острова, — закончила она. — Вроде прибыли к вам новые переселенцы. Выучат эсперанто, разучатся лгать, а лени никогда и не знали, — добавил Вязов. Выслушав перевод, Демокрит улыбнулся. — Община охотно принимает вас и очень надеется получить пользу от ваших способностей. — Если вы признаете их у нас, то мы готовы отдать все без остатка, — заверил Крылов. — Мы так и думали. Общине не легко. Мы даже не имеем радиосвязи с остальными населенными районами планеты; не представляем себе, как там люди живут. У них, видимо, нет источников энергии и передающих устройств. Да и мы не строим их за ненадобностью. Вот и звездолету вашему не могли ответить, лишь следили за вашими действиями да тщетно посылали идущие от сердца биосигналы. — Признаём свою неспособность к их приему. Будем учиться, — заверил Крылов. — Среди нас есть по крайней мере один, который может оказаться хорошим учеником. — Я постараюсь, — пообещал немногословный Федоров. — Но город свой вы снабжаете энергией? Вероятно, солнечной? А ночью как? Или в безветрие, когда не работают даже ветряки? — поинтересовался Бережной. — Любопытно, как обстоят дела с аккумуляцией энергии в мире парусов и ветряков? — добавил Вязов. — Не только «мир ветряков», — поправил его Диофант. — На крыше каждого дома здесь «энерготриада»: солнечная батарея, как вы угадали, ветряная энергоустановка и накопитель энергии, но не химический. Химия вообще у нас под запретом во имя чистоты воздуха. — Что же представляют собой ваши аккумуляторы? — Вращающиеся маховики с очень тяжелым ободом. При огромном числе оборотов запасается достаточно энергии для ночных нужд города. — Чтобы создать такие «волчки — игрушки великанов», надо иметь материалы невообразимой прочности, — заключил Никита. — Волчки? — насторожился Никитенок. — Как мой игрушечный? А где великаны? — Очень любознательный молодой человек, — заметил Демокрит, узнав, о чем спрашивает мальчик. — Ему будут рады в нашей «Школе воспитания Человека». — У нас дети с четырех лет переходят от родителей в эту школу, девизом которой служит старинный афоризм: «Образование без воспитания — колесо без оси», — пояснил Диофант. — Четыре года? — с тревогой повторила Надя. — Только год мне осталось не отходить ни на шаг от малыша! Как я смогу это пережить? Порыв ветра ударил ей в лицо, перехватило дыхание. А у Диофанта вихрь сорвал с плеч плащ и погнал белой птицей по площади. И началась ураганная вакханалия. Плащ пенным гребнем невидимой волны помчался вдоль домов. — Однако прогнозы мои слишком быстро сбываются, — произнес старец, несколько смущенный потерей плаща. А шквальный ветер разъяренным вепрем кружил по площади, обходя лишь центральную часть с монументом. Несколько сорванных косынок разноцветными птицами метались над набережной. Самих моряков словно «сдуло». Они или где-то укрылись, или перешли на корабли. На мачтах с фигурками забравшихся на снасти стали развертываться паруса. Парусники, маневрируя при каждом порыве ветра, торопились выйти в открытое море, чтобы волны приближающейся бури не разбили их о набережную. Никитенок завороженно смотрел на эту флотилию. — Хочу быть моряком! — прошептал он. А взрослые продолжали беседу. — Все зависит от энергии, — повторил Диофант. — И дикари, к которым вы попали, начисто лишенные ее, опустились до первобытного уровня. — Но произошло такое только там, где растительность стала синей. Почему? — спросила Надя. — Это плохо изучено. Возможно, из-за того, что над их головами слишком долго зияла дыра в озоновом слое, и все незащищенное погибало или перерождалось. — Мы, как Миклухо-Маклай, в пору расцвета цивилизации XIX века угодили к «папуасам», в подобие Новой Гвинеи, — заметил Вязов. — Только ученый сам их отыскал, а мы — «вслепую». Диофант хотел ответить, но его прервал грохот, как будто что-то упало сверху. — Сорвало! — воскликнул старец. Все обернулись. Огромное колесо падало с высоты многоэтажного дома. Оно ударилось о землю, подскочило и с угрожающим воем помчалось к группе людей у монумента. Демокрит схватил Надю и мальчика за руки, что-то крикнул на эсперанто — Галлей не успел перевести. Грозно жужжа, исполинский диск мчался на монумент. — Волчок! Как мой игрушечный! — обрадованно кричал увлекаемый в сторону Никитенок. Реакция у звездонавтов была мгновенная. Они разом отскочили в сторону. Но «взбесившийся» диск, предсказуемо виляя по площади, словно преследовал сторонящихся людей. Надя кричала, чтобы Никитенок не отставал и не оборачивался, но он, как и другие, все же увидел, как огромное колесо с жутким звериным ревом ударилось о монолит. Грохот заглушил даже вой ветра. Искры фонтаном рассыпались в наступивших сумерках. Но сила, равная той, с какой маховик налетел на памятник, отбросила его назад. И тот, как раненый зверь, завертелся было на месте, но потом, угрожающе раскачиваясь из стороны в сторону, упрямо бросался на скалу, словно это был враг. Вторично послышался громовой удар, и снова «нападающий» был отброшен. Монумент незыблемо стоял неприступной скалой. И опять «волчок» умудрился выровняться, и прежняя сила яростно повлекла его на несокрушимое препятствие. Было похоже, что бешенством диска руководит некая разумная воля. — Какова кинетическая энергия! — восхитился Никита. Последовало еще несколько ударов, и диск, напоминая уже смертельно раненное чудовище, завертелся на месте и наконец замер, затих, израсходовав весь запас своих сил. — Потрясающе! — сказал Крылов. — Словно кто-то стремился уничтожить эти символы, основу вашего мышления. — Ассоциации однозначны! — вставил Галлей. — В изучаемой мной истории так бывало не раз, — вздохнул Диофант. — Устоял-таки монумент, — восхитился Бережной. И тут хлынул дождь. Но какой! Словно сорвало небесные шлюзы и водопад обрушился на землю. Звездонавтам пришлось надеть давно не используемые шлемы. Никитенок важно натянул на голову свой капюшончик с прорезями для глаз (чтобы походило на шлем, как у взрослых!). Хуже пришлось хозяевам, особенно Диофанту, оставшемуся даже без плаща. Разбрызгивая мгновенно возникшие ручьи и лужи, все бегом поспешили к дому, где для гостей были приготовлены комнаты. — Сорвал опору оси маховика, — переводя дух, в подъезде объяснял Демокрит. — Видно, и в аккумуляции энергии, и в воспитании для осей нужны крепкие опоры, — заметил Никита Вязов. — Вы мудро правы, — отозвался тоже едва отдышавшийся Диофант. — Именно ось воспитания должна быть нерушимой. В этом залог нравственности будущего поколения и главная задача нашего общества. — Как же вы объясняете исторические эпизоды, которые вам вспомнились при атаке диска на монумент? — спросила Надя. — Осуществляя былую мечту, наши предки (да и на вашей памяти так бывало тоже!) совершали одну и ту же трагическую ошибку: ставили на первый план удовлетворение потребностей, достижение изобилия, пренебрегая нравственностью. Когда нравственность, в частности религия, сплачивала общину, она могла существовать продолжительное время; скажем, у первых христиан, потом в некоторых монастырях и даже в отдельных поселениях, тогда как вокруг царил иной общественный строй. Без высокой нравственности люди не смогут отдавать все свои способности в труде. Мало провозгласить принцип, надо обеспечить его осуществление. — Вы сказали, почтенный Диофант, — спросила Надя, — что прибывающие к вам переселенцы отказываются от лжи и лени? — Отказ от лжи уничтожает пороки, которые не могут без нее существовать. Мы достигаем этого воспитанием с раннего детства. Тем же, кто был этого лишен, мы можем помочь «душем очищения», который некоторые из вас прошли. — Да разве в таком, как у вас, обществе возможно лгать! — воскликнула Надя. — Потому и будет стоять монумент, — заключил Бережной. — Мир без лени! Отказ от нее — это торжество трудолюбия. — Трудолюбие торжествует в мире без лжи, — добавил Крылов. — Какой фантастический мир! — воскликнула Надя. — Мир без лжи! Глава 3 ШТОРМ Бывают штормы, когда за одну секунду выделяется энергии больше, чем при взрыве атомной бомбы.      Автор Страшен шторм при лунном свете, откровенный в своей неприкрытой мощи и грозной красоте! Рвущий паруса ветер гнал тучи, но не смирил, а еще больше разъярил дикие океанские стада. И с сокрушающей силой неслись они ровными рядами, сливаясь вдали с почти неразличимым черненым серебром. И казалось, что нет между косматыми валами никакой воды, а разделены они глубокими пропастями, ущельями. Будто заснеженные горные хребты сорвались с земных оснований. Крутые их склоны напоминали скаты древних пирамид, испещренных прожилками. И ни одной птице не пролететь над ними, ни одной рыбе не подняться к перепаханной бурей морской поверхности. Ущербная, в первой четверти, красноватая луна смятым мячом то взлетала выше мачт, то падала, как бы ударяясь об опасно кренящуюся палубу парусника, успевшего выйти в открытое море. Угрюмые моряки с промокшими повязками или платками на головах цепко держались за штормовые канаты, меньше всего пытаясь сейчас воспринять в смеси мрака и лунных бликов гневное величие Природы. Рев бури слышен был и в большой комнате с толстыми стенами, отведенной семейству Вязовых. Люди здесь могли только вообразить, что творилось снаружи. Но не от шума не мог мальчик заснуть, а от своей разыгравшейся фантазии. Людям Земли всегда представлялось, что полет среди звезд — высшее проявление отваги, здесь самый отчаянный риск, самая высокая романтика и самые удивительные приключения. Ребенку же, коротенькая жизнь которого прошла в уютной каюте звездолета, с мамой и папой, жизнь в полете казалась спокойной и тихой, домашней. Он любил все вокруг себя: и картину с тетей-воительницей на лошадке (совсем как живые!) — мальчик упрямо называл всадницу мамой, хотя волосы у нее были другого цвета. Видел он и множество книг, часто с картинками. Мама и папа читали их ему, хотя книжки были для взрослых. Но больше всего его занимали мамины сказки и рассказы папы с мамой о чудесной Земле, где они будут жить. С настоящими лошадками, птичками, рыбками, зайчиками и другими зверями. Ночью в земном небе рядом со звездочками горит огромная лампа — Луна. А днем восходит Солнце, такое яркое, что никаких звездочек уже не видно! И еще там очень много людей, прямо как звезд в небе, и не все они такие добрые, как командиры и другие дяди на корабле, а всякие разные, даже злые. Таких он заранее побаивался. Находясь все время среди взрослых, в центре общего внимания, мальчик развивался необычайно быстро и рано научился мечтать. Потому особенно привлекали его книжки с картинками о море. Он всячески пытался представить его себе, но детская фантазия не шла дальше блюдечка с чаем, такого огромного, что не видно его краев и в нем можно плавать на кораблях (а не летать). А корабли с «крылышками», как называл он паруса, мальчик просто обожал и моряков, повисших на реях, считал существами необыкновенными. Можно понять потрясение Никитенка, когда он увидел все это воочию: и море, и корабли, и моряков на мачтах с парусами. И казалось ему, что он уснул и видит прекрасный сон: мама и папа после дождика, от которого они убежали, позволили ему отправиться в гавань и подняться на корабль, чтобы стать там настоящим моряком. И будто совсем это не сон, а взаправду! И как лунатик, с открытыми глазами, он поднялся с постели и вспомнил, что моряки все одетые и с платочками на головах. Значит, и ему придется самому, без мамы, натянуть свой костюмчик с капюшоном. Но опускать его на лицо не надо, хотя жаль, не увидят прорезей для глаз, которыми малыш особенно гордился. Но ничего другого, чтобы повязать голову, кроме капюшона, мальчик придумать не смог. И утешился тем, что потом покажется во всей красе морякам на корабле. А что он скажет шкиперу? Конечно, волшебные слова: «Брам-стеньги, кливера, фок-мачта, гитовы!» И еще он скажет, что он Колумб, который должен открыть Америку по другую сторону моря. С этими мыслями мальчик, уверенный, что папа с мамой его отпустили, выбрался на темную площадь. Никитенок исчез. Надя еще с вечера заметившая, как он восхищенно прислушивается к беснующей стихии, хватилась мальчугана под утро. Никита вскочил вслед за ней. Ему ничего не надо было объяснять. Он сразу все понял и поднял всех звездонавтов по тревоге. К ним сразу же присоединились Диофант, Демокрит и несколько молодых островитян. — Искать, искать у гавани, — скомандовал Бережной. — Заглядывался там постреленок на корабли! — Его мать и отец уже побежали в том направлении, — сказал Диофант. — Мать, отец! Какая разница! Он всем нам родной! Общий, среди звезд с нами рос! Бежали по площади, как по мелководью, разбрызгивая воду, будто разлетались сверкающие стеклянные осколки. Остановились у парапета набережной, вглядываясь в предутренний сумрак, смутно различая силуэты кораблей. Волны, до сих пор лишь набиравшие силу, теперь ворвались в гавань, круша о набережную не успевшие выйти в море парусники. Хруст обшивок, треск шпангоутов сливались с шумом бури в буйную симфонию разрушения. Вспененные гребни нависали над парапетом и, обрушиваясь на него, перекатывались через препятствие, растекаясь по площади бурлящими ручьями. Корабельные корпуса ожили, и горькие стоны их доносились до берега вместе с криками людей. Рушились мачты и, переброшенные через парапет, бревнами плыли по площади. Море в бешенстве своем вспухло невиданным приливом. Звездонавты бежали по колено в воде вдоль парапета. Он лишь иногда проступал между перекатывающимися через него волнами. В залитую площадь вплывали обломки разбитых судов. Люди старались поймать их, осмотреть каждый — не держится ли за него мальчик. И на площади, как в бухте, уже бушевали волны. И то, чего не смог сделать крепчайший металл в своих отчаянных атаках на монолит, теперь взялись выполнить волны. Они набрасывались на скалу монумента с ревом, разбивались и рассыпались в лунном свете фонтанами пенных брызг. — Хорошо, что хоть небесный фонарь нам светит! — взволнованно говорил Диофант. — Невозможно, чтобы мальчик утонул! Невозможно! — повторял он, находясь уже по пояс в воде. — Не спрятался ли он в портовых постройках? — предположил Демокрит. — Не таков он, не таков! — крикнул Никита, когда Галлей задал ему этот вопрос. — Но ведь он же ребенок, крохотный ребенок! — сквозь слезы воскликнула Надя. Неизвестно, как Демокрит мог дать знать городу о несчастье, но полузатопленная площадь заполнилась людьми. Они присоединились к поискам. — Может быть, ребенок перебрался на корабль, который успел уйти в море? Ведь ему так хотелось стать моряком, — предположил Диофант, поравнявшись с Надей и Никитой. Никитенка нигде не было: ни в низких полузатопленных портовых складах, ни в приморском кабачке для матросов. — Найдем его, найдем, будьте ласковы! — уверял Бережной, заглядывая во все уголки. — Бравый хлопец! Родителям на радость, но от меня он получит, будьте ласковы! — Кому грозитесь, командир? Кому? — с упреком ощетинилась Надя, всматриваясь в изуродованный парусник с оборванными парусами и поваленными мачтами. Вместо ответа Бережной указал на странную фигуру, с трудом различимую при неясном освещении. Человек стоял по пояс в воде, растопырив руки, и медленно поворачивался, как радиолокатор. — Вроде «биоантенны», — пояснил Бережной. — Это я надоумил Федора. Надя бросилась к Федорову, руками разгребая перед собой воду. — Феденька, родной! Вот когда твой чудесный дар понадобился! Выручай, голубчик! Ведь находили же экстрасенсы потерянных, находили! — Не там мы его ищем, не там, — обернулся лицом к Наде Федоров. — Так где же он, где? Скажи! — Не в гавани. В направлении монумента что-то ощущается… — Верный вывод, — подхватил Никита. — Он мог забраться на монумент, между скульптурами! — И бурей любовался, — добавил Крылов. — Однозначно так! Как это мы не додумались! — воскликнул Галлей. К памятнику шли по пояс в воде. Волны грозили сбить с ног, иной раз перекатывались через головы людей. Впереди виднелись фонтаны разбивающихся о монолит волн. Там ли Никитенок? И наконец они увидели его. Мальчик стоял в корабельном ящике и, размахивая руками, кричал, приветствуя бегущих к нему людей. Но о чем он? Надя, да и все остальные не поверили ушам. Мальчик победно кричал: — Америка! Ура! Я открыл Америку! — И он указывал на монолит, о который волны грозили разбить его «суденышко», всего лишь корабельный ящик с оторванной крышкой. Он был едва ли больше самого Никитенка, своего самозваного капитана. Шквал ветра еще в дверях ударил и напугал Никитенка. Но еще страшнее ему показалось вернуться назад. Вдруг мама с папой передумают и уже не отпустят его в гавань? Дождь кончился, оставив после себя огромную лужу. Мальчик припустил по ней и увидел, как запрыгали под ногами лунные зайчики. Свежесть воздуха, наполненного странным приятным запахом, позволяла дышать легко и свободно. Так же было, когда Никитенок просунул голову в шлем папиного скафандра и открыл какой-то краник (с кислородом!). Папа не ругал его, а только посмотрел с укоризной. А теперь вдруг влетит по-настоящему? В гавани виднелись смутные очертания желанных кораблей, где он станет моряком. Они поднимают паруса, чтобы выйти в море? Как бы успеть! Они увидят его и подождут, а он скажет «морским волкам» волшебные слова: «Брам-стеньги, фок-мачта, гитовы!» И он твердил их на бегу, чтобы не забыть. Но увидев, что ближайшее судно, на которое он мог забраться, разбилось о набережную и волна-страшилище перекатывается через парапет, заливая берег, мальчик перетрусил и заплакал. — Мама! — жалобно закричал он. Но рев бури заглушил детский крик. Мальчик хотел бежать обратно, но испугался еще больше, потому что повсюду была вода и он сейчас утонет. И тут он заметил бьющийся о парапет ящик с крышкой. Это был обычный палубный ящик. Мальчик сообразил приоткрыть крышку. Ящик был пустой. Из него пахнуло смолой и рыбой. Недолго думая, малыш нырнул в него. И крышку прикрыл. Конечно, там оказалось сыро, но хоть сверху вода не сильно попадала. Никитенок вовсе не был необыкновенным малолетним героем. Он оказался просто несмышленым, перепуганным до смерти ребенком. И лежа на мокром дне ящика, он силился проснуться, чтобы рядом оказалась мама и стало тепло. Мальчик почувствовал, что ящик с ним вместе качнулся и они поплыли. Стало спокойнее, хотя и качало. И оттого, что снаружи посветлело, стало уже не так страшно. Малыш даже решился откинуть крышку. Луна показалась ему огромной, и он вспомнил, как о ней еще в звездолете Рассказывала мама. И звездочки рядом мигают. Совсем как лампочки на пульте у командиров! И Никитенок вообразил, что плывет на своем кораблике. Когда же до него донеслись знакомые голоса папы и мамы, звавшие его, он совсем осмелел. И не испугался надвигающейся темной скалы знакомого монумента. И совсем это не памятник, а будто бы совсем другое! Начатая во сне игра, прерванная на набережной, теперь продолжалась, и он уже не звал маму, а победно кричал: — Ура! Америка! Я — Колумб, я открыл ее! Через минуту маленький Колумб взлетел в воздух, а потом очутился на крепких папиных плечах, а мама ухватила его за руку, словно боясь, что он опять убежит. — Вы же сами позволили, — лепетал он. Никитенок еще не осознал и не мог объяснить, какой прекрасный сон снился ему, да и как следует не понял он, сон это был или не сон! Солнце всходило, осветив множество идущих по грудь в воде людей. Никитенок возвышался над всеми, торжествующий, гордый. Но больше всего радовался ребенок все-таки не открытию Америки, а тому, что он снова с мамой и папой. — Хочу быть моряком! — победно заявил он, любуясь уже яснее различимыми в бухте потрепанными, кренящимися в разные стороны кораблями. — Будешь, будешь моряком, постреленок, — заверил его Бережной. Самым удивительным в этом происшествии, пожалуй, было то, что никто не упрекнул Никитенка за его выходку, и, уже в комнате, закутанный мамой в сухое теплое одеяло, перестав дрожать от озноба, маленький Колумб оправдывался перед самим собой: — Так хотелось посмотреть кораблики, и мне позволили. — Потом, став серьезным, добавил: — Может, мне это приснилось? — Хорошо приснилось, — утешил его отец. А дедушка Крылов, второй командир, задумчиво глядя на внука, сказал: — Не приснились тебе, Никитушка, корабли и волны выше мачт. Все это ты видел. — Видел, видел! — обрадовался мальчик, теплее закутываясь в одеяло. — И впрямь он для нас Америку открыл, — обратился Крылов уже к окружающим. — Для меня это открытие заключено в тех генах наследственности, которые проявились в мальчике. А ведь это дар наших общих предков, — с восхищением в голосе заметил Диофант. Надя никого не слушала, торопя Никиту скорее согреть как-нибудь ребенка. Она осталась с мальчиком, пока тот не заснул, и вернувшийся со скипидаром Вязов застал ребенка уже спящим. После бессонной ночи и пережитых треволнений Никитенок спал сладким сном, непробудным, как у Спящей Красавицы из сказки; и, как в сказке, все вокруг, казалось, должно было замереть, даже дождь, если б он пошел, превратился бы в хрустальную стену. Но вместо хрустальной стены у постели застыли Надя с Никитой, не отрывая глаз от разметавшегося во сне мальчика, который, быть может, во сне опять становился «настоящим моряком». — До чего же тупым чурбаном может быть человек! — произнес Никита. Надя вопросительно посмотрела на него. — Нужно нечто вроде светопреставления, чтобы он по-настоящему почувствовал себя отцом. Понял, как дорог ему собственный сын. — Собственный? — тихо спросила Надя. Никита усмехнулся. — Надеюсь, красная лампочка у меня на лбу не горит? Но все равно скажу: не отчим я ему, не приемыш он мне. — Сын? — подсказала Надя. Никита кивнул. Надя отвернулась, что-то смахнула с ресниц: — Придется и мне признаться, что никогда в этом не сомневалась. Никита опустил голову и добавил: — Что ж, и я признаюсь. Знал я, что ты догадываешься. Надя покачала головой. — Догадываются умом, — грустно сказала она. — Здесь что-то совсем иное… Мальчик вздрогнул, зашевелился. Надя нежно положила ему руку на всклокоченные волосенки, не успевшие высохнуть. — Вот это важно, а остальное… — И она отвернулась. Глава 4 БЕДА Мужество в несчастье — половина беды.      Плавт Тит Макций, древнеримский писатель Трое звездонавтов вышли из подъезда дома, где отведена им была квартира. Утренний воздух, пропитанный сыростью и морскими запахами, казался особенным. Глухой и глубокой, как провал, казалась тишина после рева ночного шторма. Солнце только всходило, а с мокрой площади поднимались струйки тумана, капризно-извилистые. Просвечивающие сквозь них красавцы дома, окружавшие площадь, казались призрачными сказочными дворцами, устремленными в небо. Но благостная тишина почему-то внушала неясную тревогу, вызывая внутреннее напряжение… Особенно остро ощущала это Надя, вышедшая проводить мужчин. Ей припомнились непонятные «воробьиные ночи» их прежнего времени, когда неизвестно почему надо было куда-то бежать, кого-то искать, не зная покоя… Надя корила себя за то, что смотрит Никите вслед, словно прощаясь с ним. Их ночной разговор — вовсе не прощание! Все стало ясным, нет больше темных уголков в уме и сердце! Вопреки всему они будут вместе, и дорогой, любимый Никитенок только скрепит их союз. Как он всех напугал в эту ночь! И не станет он напоминанием о чужой планете, где Никита обрел его. Не разделять, а соединять их будет замечательный малыш!.. Надя зябко передернула плечами. «Все дело, наверное, в этом далеком собачьем вое. Аж мурашки по коже!» — подумала она, возвращаясь в комнату и садясь у открытого окна. Крылову и Федорову тоже не спалось. Они тихо переговаривались в соседней комнате. Трое мужчин прошли мимо памятника Кампанелле, обходя лужи, и приближались к такому же дому, какой только что покинули. — Однозначно, здешний президент живет не в президентском дворце, — заметил Галлей, обращаясь к Бережному и Вязову. — Не дивись, друже, многое у них не так, как в наши времена. — Не всегда верна, видно, поговорка: «Век живи век учись…» — заметил Вязов. — «…И дураком помрешь»? — Не век, а тысяча лет прошло, а нам всем учиться впору. — Зараз верно, хлопец. — Они тоже услышали собачий вой. — Что это они развылись? — сказал Галлей. — Организм у них кое в чем совершеннее нашего, — отозвался Никита. — И инфразвуки, и ультразвуки воспринимают. — Не иначе отзвуки вчерашнего шторма их беспокоят, — заключил Бережной. Они подошли к подъезду. На двери была дощечка с надписью: «Диофант, Демокрит, Иоланта». — Звонка не вижу, — заметил Галлей. — Стучи, да отверзнется, — пробасил Бережной. Но дверь, очевидно, подчинясь автоматике, реагирующей на звук, распахнулась сама собой. Посетители, несколько смущенные, вошли. По коридору к ним навстречу шла изящная женщина в легком утреннем халате. — Прошу вас в большую комнату, — приветливо пригласила она. — Я и Иоланта, и жена Демокрита. Мужчины еще отсыпаются после ночных поисков. Сейчас выйдут. — Галлей, переведи нашей радушной хозяйке: «Вставший рано всегда удивляется, что другие еще спят», — со смешком заметил Вязов. Иоланта, выслушав перевод, улыбнулась: — Прошу вас, друзья. Я и сама удивляюсь соням, когда встаю рано. Звездонавты оглядывали просто обставленную комнату с причудливой кованой вязью на стенах. — Если это и не президентский дворец, то украшения достойны его высокого звания. — Демокрит вовсе не президент, он лишь координатор, человек, согласовывающий действия. А эту вязь он выковал сам. И теперь в свободное время он кует такие же украшения для других. — Высшее лицо острова — и кузнец! — восхитился Галлей. — Он не высшее лицо, он равен всем другим. Согласовывать действия — это не значит повелевать. Дирижируя любимым оркестром, хороший дирижер никогда не навязывает исполнителям своей трактовки. Каждый может все. Он только помогает людям действовать сообща. — А в наше время считалось, что община всегда связана с принуждением, порой с диктатурой, насилием. — Это безнравственно! Я читала, что в очень давние времена существовали процветающие общины, объединенные высокой нравственной идеей; часто она была религиозной. — И вы не обходитесь без религии? — У нас может существовать религия, но не страх загробной жизни и Страшного Суда руководит людьми, а неспособность лгать. — Вы просветили нас, прекрасная Иоланта! — восхищенно воскликнул Галлей. В комнату вошли седобородый Диофант и коренастый чернокудрый Демокрит, оба в длиннополых одеждах. После взаимных приветствий Вязов произнес: — Мы пришли сердечно поблагодарить вас за помощь в спасении нашего озорника. — Ребенка? Мы поступали как и все остальные. Я слишком хорошо знаю боль утраты близких. Я потерял всю свою семью во время землетрясения. Демокрит стал моим приемным сыном и утешением. — Мы уже многое узнали о нем! И восхищаемся его искусством, — произнес Галлей, показав на железную вязь на стене. Вместо ответа, Демокрит кинулся к широкому окну и плечом выбил стекло. — Все за мной! — крикнул он. Звездонавты, демонстрируя мгновенную реакцию, последовали за ним и оказались на площади, где творилось нечто невообразимое… Вязов с тревогой взглянул на дом, где остались Надя с Никитенком, закричал в браслет личной связи: «Надя! Надя! Спасайтесь!» — и услышал ее голос: «Спасибо собакам. Мы успели». Теперь Вязов увидел и Надю с ребенком на руках, и Крылова с Федоровым, выбежавших из подъезда на площадь. Дом, покинутый ими, качался, как и другие, соседние с ним башни, подобно кораблям на морских волнах. И с каждым колебанием наклоняясь все больше и больше, их дом — их пристанище — наконец рухнул, вздымая тучи пыли и оглушая грохотом. Из серого облака, скрывшего Надю со спутниками, вырвался маховик и с визгом помчался на шарахающихся от него в ужасе людей, успевших выбежать из других домов. Башни стали рушиться одна за другой. Сначала они оседали, уменьшаясь, становясь все ниже, потом рассыпались камнепадом, вздымая клубящиеся облака пыли. Сорвавшиеся с крыш маховики с воем метались по площади, сталкивались, падали, но продолжали крутиться. Диофант собирал вокруг себя потерявшихся детей. Ему деятельно помогал Никитенок — неведомо как понимали его плачущие ребятишки. Он приводил их за руки к дедушке и отправлялся за другими. Демокрит, показывая пример, призывал людей разбирать завалы, спасать уцелевших. Механизмов для поднятия тяжелых блоков под рукой не было. Демокрит, взобравшись на груду камней, действительно уподобился дирижеру за пультом, указывая, куда приложить усилия и как действовать добровольным спасателям. Из порта притащили обломанную во время шторма фок-мачту и приладили ее в виде рычага, чтобы поднимать тяжелые камни. Галлей первым увидел в освободившемся проеме человека, у которого другой, более тяжелой плитой, которую сдвинуть нельзя было и подумать, придавило ноги. Человек был еще жив и слабо стонал. Демокрит в знак беспомощности развел руками. — Врач я или не врач? — воскликнул Галлей. — Спасти может только ампутация обеих ног. Это, однозначно, мой долг! Никита, где нож бурундцев, который тебе подарил Анд? Федя! Немедленно сюда! Вспомни, что ты экстрасенс, замени анестезию, чтобы ничего не чувствовал несчастный! Надя, тебе придется стать операционной сестрой. Галлей отдавал краткие и точные распоряжения. Звездонавты дружно пришли ему на помощь. И в не осевшем еще облаке пыли на площади монумента Кампанелле была произведена беспримерная операция. Пациент улыбался экстрасенсу… Только на необыкновенную чистоту вашего воздуха надеюсь, рассчитывая на успех операции без последующего заражения, — сказал Галлей Диофанту, вытирая руки поданными ему Надей тряпками. Самообладанию вашему не подыскать сравнения, — сказал Диофант, отдавая свое длиннополое одеяние, чтобы перенести на нем обрубленное тело спасенного человека в наскоро разбитую за монолитом палатку. Там уже находились перенесенные туда отовсюду раненые, слышались слабые стоны и плач женщин, превратившихся в сестер милосердия. Среди них выделялась Иоланта. Надя примкнула к ним. Владения языком не потребовалось. Женщины, знавшие цель своих действий, понимали друг друга без слов. Бережной, Никита и Диофант обсуждали дальнейшие действия. — Есть у вас, почтенный Диофант, подъемные механизмы? — спрашивал Бережной. — Без них не обойтись, — подтвердил Никита. — В особенности когда придется восстанавливать город, — согласился Диофант. — Но без энергии они мертвы. На беду, все наши энергоустановки находились на крышах обрушившихся домов. От них остались только взбесившиеся маховики… — Энергию? Мы можем вам ее дать! — решительно заявил Вязов. Бережной вопросительно посмотрел на него: — Что разумеешь, хлопец? Про тяговый модуль зараз вспомнил? Подошедший Крылов услышал последние слова. — Прекрасная мысль! Звездолет можно вывести на устойчивую орбиту. Тяговый модуль на высоте тридцать шесть тысяч километров всегда будет находиться над островом Солнца. Приемную антенну соорудим здесь. У Федорова большой опыт. Правда, пока он занят гипнотической анестезией, помогает Галлею при срочных операциях. — Ну что ж. Назвался груздем — полезай в кузов. Придется тебе, Никита, лететь в космос. Вместе полетим. Диофант понял все с полуслова и перевел разговор Демокриту. Тот сошел со своего возвышения и горячо пожал руки звездонавтам. И тотчас бегом бросился прочь. — Куда он? — удивился Галлей. — За взлетолетом, чтобы быстрее доставить вас к космоплану. — Почему же он не послал за взлетолетом кого-нибудь? — У нас это не принято. К тому же он первоклассный бегун и не упускает возможности потренироваться, — объяснил Диофант. — Он позаботится, чтобы на аппарате доставили воду и пищу для спасенных и раненых. В палатке проводилось сразу несколько операций. У импровизированных операционных столов, точнее возвышений, трудились, кроме Галлея, еще несколько местных врачей. Прооперированные лежали тут же. Женщины делали все, что могли, чтобы помочь пострадавшим. Особенно тяжело было им, когда приходилось ухаживать за детьми. Каждый нуждался в ласковом слове, прикосновении женской руки. Иоланта и Надя были рядом, слаженно работали, помогая друг другу. Внезапно Иоланта прислушалась и указала Наде на полог палатки. Надя не сразу поняла, что Иоланта предлагает ей выйти. Зачем? Подышать свежим воздухом. Здесь, в палатке, стоял слишком тяжкий запах крови, лекарств и ощутимого во всем человеческого страдания. Надя послушалась молчаливого совета и выглянула из палатки. Над площадью снижался знакомый дискообразный аппарат. — Что такое? Почему взлетолет? — в тревоге спросила она и увидела идущего к ней Никиту. — Вот такое дело, — начал он чуть смущенно. — Снова в космос. Только лететь туда на этот раз мне придется без тебя… — А я? — спросила Надя. — Расти Никитенка. С вами душой остаюсь. Электромагнитная энергетическая связь будет, потом и радиосвязь наладим. — Я с ума тут сойду. — А ты математику вспомни. Всегда тебе помогало. Бережной уже звал Никиту во взлетолет. Из палатки слышался голос Галлея, просившего Надю помочь при очередной операции. Вязовы обнялись. Никита зашагал к взлетолету, Надя скрылась в палатке. Никитенок, как взрослый, простился с отцом, потряс его большую руку и важно вернулся к детишкам, которых опекал. Вместе с ними он жадно смотрел, как плавно отделяется от свободной от развалин части площади дискообразный аппарат, как, чуть накренившись, пролетает над разрушенными домами города. Никитенок, убедившись, что взлетолет улетел, важно произнес: — А кораблик лучше. Удивительно, но маленькие островитяне поняли его. Глава 5 ИСПОЛНЕНИЕ ПРИГОВОРА Истинный друг познается в несчастье.      Эзоп Снова толпы бурундцев собирались на площади Синей травы. Но на этот раз их не сгоняли туда дубинками — наоборот, стражи Урун-Буруна грозились побить ими каждого, кто решится пойти к памятнику. Но люди шли, и дубинки их не останавливали. Майда вместе с Андом и Эльмой тоже шла туда, где должна была решиться судьба их племени. Об этом и сказал Анд, взойдя на пьедестал конной статуи древнему полководцу. Он обратился к толпящимся бурундцам с вопросом: как дальше жить? Под гнетом ли старого вождя, Урун-Буруна, и лысого обманщика Жреца — или призвать на царство Весну, дочь вождя вешних, чтобы мать и дочь скрепили мир и дружбу между обитателями двух берегов реки-кормилицы? Взбешенные такой речью, Урун-Бурун, взъерошенный, с растрепанной бородой, и сопровождающий его лысый Жрец угрожающе поднимались на пьедестал, грозя Анду кулаками. Анд закончил свою речь призывом: — Нет-нет кровавому Урун-Буруну! Нет-нет жадному Жрецу! Оттолкнув Анда, Жрец возопил, призывая на головы смутьянов гнев Божества, которое вновь явится, чтобы наградить бурундцев, — день и ночь возносит он о том моления. И Божество вернется, и отдаст бурундцам ненавистных предков, и повелит содрать с них шкуру! Смерть Анду-предателю, продавшемуся вешним! Урун-Бурун неодобрительно посмотрел на Жреца. Не понравилось ему что-то в выкриках злобствующего соратника. Урун-Бурун был угрюм и на Анда посмотрел с неожиданным для него выражением укора в глазах. Он перевел их на толпу, отыскав в первых рядах Майду, которая очень заботилась, чтобы не затолкали Эльму, беспокоясь о будущем своем внуке. Толпа негодующе рокотала. Слышались выкрики: — Да-да, Весна-дочь! Да-да, Весна-мать! Нет-нет Жрецу и вождю! Наиболее разъяренные смяли бородатых стражей и взбирались на пьедестал, чтобы разделаться с неугодной властью. Жрец в отчаянии закричал, клянясь собственной кожей, что беседовал с Божеством и оно откликнулось на его мольбу и летит сюда. Надо ждать его! Пена выступила на губах у Жреца. Он, указывая на небо, где раньше других увидел серебристое пятнышко, и догадавшись, что это могло быть, вдохновенно лгал, рассказывая о своем общении с Божеством. Тысячная толпа разом запрокинула головы. Расправа с былыми правителями была отложена. Все яснее становился в голубом небе серебристый диск, который вскоре стал с луну величиной, а потом еще больше, зависнув над домами-башнями и выбирая место для посадки. Как ни густа была толпа, но люди шарахнулись в стороны, чтобы освободить часть площади для приземления аппарата. Он плавно опустился на синюю траву. Все замерли в молчании. Беззвучно открылась затейливая дверца. В ее проеме показалась грузная фигура Бережного. Он не спеша спустился на траву. Следом за ним сошел и Никита Вязов, озираясь вокруг. Анд, стоя у конной статуи, издали делал знаки прилетевшим, прося подняться на пьедестал. — Что-то уж больно парадно встречают нас, — заметил Бережной. — А главное, мы о своем визите вроде не предупреждали, — заметил Вязов. — Ну что ж, назвались груздями, лезем в кузов, — засмеялся Бережной, направляясь к памятнику, — авось с внучкой там увидимся. Не зря остановку здесь сделали. Дорогу к озеру покажут. Толпа и люди на пьедестале напряженно следили за тем, как чужеземцы в серебристых одеяниях, такие же, какими они запомнились, неторопливо шли через площадь, улыбаясь бурундцам. Наконец они поднялись к подножию бронзового всадника. — Где Божество, которое привело вас к месту казни? — закричал на древнекнижном языке Жрец. — Нет твоего «Божества» и никогда не было, — ответил Бережной. — Было! Было! — орал Жрец. — Оно вернуло преступников, чтобы содрать с них кожу. — Убеди ты их, Анд, — мягко сказал Бережной, — что мы возвращаемся в космос и досаждать никому не будем. — Нет-нет! — запротестовал Жрец. — Приговоренный не может сойти с этого камня. Только без кожи, только без кожи! — И чего он сам лезет из кожи вон? — сощурясь, осведомился Бережной. — Мы за тобой, Анд. Проводи нас к лесному озеру. Сами дороги можем не найти. — Куда? Куда? — заволновался Жрец. — Сначала ответите за все преступления, за испорченную Землю. — Пойдем, Анд. Время не ждет, — торопил Бережной, рукой отодвигая Жреца. — Нет-нет уйти! Нет-нет преступнику! — завопил тот. В руке его блеснул нож, и он вонзил его в грудь Бережного. Бережной беззвучно повалился на каменную плиту, а Жрец с обнаженным ножом кинулся на Никиту. Но Вязов опередил его и, схватив тщедушное тело, поднял его в воздух и бросил на ступеньку ниже, где стоял Урун-Бурун. Жрец сшиб с ног вождя, а его нож вонзился в горло Урун-Буруна. Обливаясь кровью, тот скатился к ногам шарахнувшейся от него толпы. Только Майда вырвалась из ее рядов и бросилась на грудь умирающего, громко рыдая. Эльма непонимающе смотрела на нее широко раскрытыми глазами: потом она нагнулась, сорвала несколько стеблей синей травы и стала взбираться к лежащему Бережному. Никита уже расстегнул скафандр, обнажив волосатую грудь богатыря. Серебристый скафандр был в потеках крови. Эльма приложила к ране пучок травы и сказала Никите: — Я умею заговаривать кровь. Губы ее что-то зашептали. Никита встал с колен и увидел поднимающуюся на пьедестал статную женщину с распущенными седеющими волосами. — Отнесите раненого в дом к Майде. Они с Эльмой сумеют выходить его, — приказала она и, обратившись к толпе, властно сказала: — Весна-дочь, да-да, ваш вождь! Весна-мать, да-да, ваш вождь-друг! Бурундцы, вешние, да-да, братья! Рев толпы был ей ответом. Указывая на лысого Жреца, в отчаянии смотревшего на свой все еще не спрятанный нож, она сказала: — Убийцу взять! Старейшины, да-да, судить его! — Нет-нет судить! — взмолился Жрец. — Нет-нет спускать кожу! Грозные молчаливые бородачи направились к трясущемуся Жрецу. Жрец попятился, но наткнулся на склоненного над матерью Анда. В испуге он отскочил и, ко всеобщему удивлению, неожиданно вонзил нож себе в сердце. Майда словно не видела ничего, что происходит вокруг. Узнав Анда, она тихо произнесла: — Это твой отец, Анд. Я его любила… Эльма звала Анда, чтобы перенести Бережного. Они положили его на откуда-то появившиеся носилки, и Никита с Андом с помощью двух бородачей вешних понесли раненого через молчаливо расступавшуюся толпу. Бережного положили не на ложе, а на тот самый стол, где Анд и Майда угощали когда-то впервые появившуюся здесь Эльму. Эльма и заплаканная Майда хлопотливо занялись тяжелой раной звездонавта. Майда оказалась искусной врачевательницей, а Эльма — умелой помощницей. Анд еле успевал бегать по их поручениям, то за синей травой, то за водой, которую приносил прямо из реки в кувшине. Никита, как изваяние, стоял над командиром. Только к вечеру Бережной открыл глаза и, увидев Никиту, попытался улыбнуться: — Как это он меня!.. Сплоховал твой командир… — Ничего, поправитесь. Подождать придется. Эльма прислушивалась к первым словам больного. — Ждать, друже, не можно! Великое несчастье… — Это не несчастье! Мы вылечим вас, — вмешалась Эльма. — Великое несчастье… там… на острове Солнца… Лететь надо… — И полечу, а вы тем временем на ноги встанете, как тогда, после космического тарана. — Вспомнил… Как же один? А сменять тебя как? — Разве это несчастье? Я полечу вместе со штурманом, — вызвался Анд. — Несчастье на острове. Землетрясение. Тысячи погибших, искалеченных. Вот почему надо добраться до звездолета. — Вы научите меня всему по пути или там, в небе! — настаивал Анд. — А я? — спросила вдруг Эльма. — Дюжий хлопец, — через силу проговорил Бережной. — Давай, лети. Все от тебя больше толку, чем от меня… теперь… — А я? — продолжала настаивать Эльма. Анд взял ее за плечи и отвел в сторону, сказав: — Это наши дела, семейные. Ты, родная моя, вырастишь нашего сына, назовешь его Никитенком. Мать поможет тебе. Но главное теперь — выходить командира. — Выхожу, выхожу. Надо будет — свою кровь отдам. — Нет, доченька, кровь твоя еще малышу понадобится, а моя… моя уже откипела, — вступила в разговор Майда. — Так как, штурман? Берете меня с собой? Буду хорошим помощником. Я успел кое-что прочесть в Доме до неба о ваших делах. — Ладно. Там проверим твою подготовку. Лететь хоть одному, хоть вдвоем надо. — Не задерживайтесь… к озеру! — уже шептал, хотя ему казалось, что отдает громкую команду, Бережной. Бережного одели в местные одежды. Скафандр женщины отмыли и примерили на Анда. По росту он подходил, правда, изрядно болтался. — Ничего, — подбодрил Никита. — Авось там потолстеешь, на звездных хлебах. Эльма все оглаживала скафандр на Анде, стараясь убрать складки, но они никак не исчезали. Бережной спал. И в этом была надежда на его спасение. Удар пришелся ниже сердца. Маловат был ростом жрец по сравнению с Бережным. Майда уходила прощаться с умершим вождем. Вернулась мрачнее тучи, с опухшими глазами. — Ну, доченька, — обратилась она к Эльме, — обижайся на меня, не обижайся, но одна ты у меня теперь. Я уж тебя ни к какой Весне не отпущу, ни к матери, ни к дочери. Со мною останешься. Древняя насыпь своеобразной просекой прорезала синюю сельву. По ней шагали Анд с Никитой и Эльма. Два дюжих бородача из вешних по повелению Весны-вождя сопровождали их. — А ты помнишь, — сказала Эльма, — вот здесь я догадалась приложить к твоим содранным ладоням синюю траву. Ведь помогло! — Помогло, — согласился Анд. — И сейчас командиру поможет. Летите спокойно. Буду смотреть на звезды. — И она продекламировала: Звезда сверкнула надо мной В мерцанье тлеющих созвездий И пронеслась над головой, Как на коне-огне наездник! Анд улыбнулся и обнял Эльму за тоненькие плечи. — Где-то я это слышал, — заметил Никита. — Так это же Весна Закатова. Наша Весна, ваша Весна! — воскликнула Эльма. — А я тоже сонеты сочинял, — вздохнул Никита. — Когда невмоготу было… — И трудно было понять, шутит он по обыкновению или грустит о чем-то… Эльма узнала место, где нужно было сворачивать в сельву. Они перебирались через узловатые, почти лежащие на земле стволы цепких растений, врубались в непроходимую сеть веток, пока не достигли ручья. Вдоль него можно было двигаться свободнее. И они вышли к лесному озеру. Как и в первый раз, Эльма невольно ахнула при виде синей его глади, словно упавшей с неба. — Вот здесь вы вышли из воды, — указала она Никите. — Похоже вроде на остатки нашего костра. — Никита увидел обугленные ветки. — Да, здесь, здесь! — подтвердил и Анд. — Тогда прощайся с любимой. Будем погружаться не медля. — И хлопнув Анда по плечу, добавил: — Друзья, Анд, познаются в беде. Анд прощался с Эльмой: — Живи с мамой. Малыша назови Никитенком. Вернусь не раньше чем через два года. — За это время я его натаскаю. Водить космолет сам будет, от жилого модуля к тяговому и обратно, — заверил Никита. Потом оба опустили забрала герметических шлемов и смело вошли в воду. Эльма и два бородача наблюдали, как постепенно погружаются фигуры в серебристых одеяниях. Исчезли под водой их круглые шлемы, а на ее поверхности появилась дорожка пузырьков, указывающих подводный путь. Эльма уже видела это, сейчас все повторялось, но наоборот. Бородачи же изумленно смотрели на чудо, переглядывались. Им хотелось как можно скорее уйти отсюда. Но Эльма не спешила. Она знала, что произойдет. И она дождалась. Через некоторое время из озерной глубины вынырнул «дракон, извергающий пламя», перепугавший вешних бородачей. С ревом поднялся он над сельвой и, уменьшаясь на глазах, скоро превратился в яркую звездочку, едва различимую в дневном небе. А Эльма прошептала: — И пронеслась над головой, Как на коне-огне наездник!.. Бородачи не поняли ее. И снова по насыпи исчезнувшей железной дороги шли три фигуры. Маленькая женщина, рослый грузный мужчина и крохотный ребенок, идущий между взрослыми, держась за их руки. Бережной посмотрел на хронометр: — Пожалуй, поторапливаться надо. Как бы не вошел он уже в земную атмосферу… — Пора сворачивать! — объявила Эльма. — Тогда, постреленок, садись к дяде на плечи. В чаще пока дорожки не проложены. Мальчонка радостно озирался, когда дядя, у которого он сидел на плечах, перебирался через узловатые стволы, и обрадовался ручью, к которому они вышли. Но еще больше восхитило мальчика озеро, совсем не похожее на реку, к которой он привык. — Вот так, здесь и дождемся папку твоего, — заявил Бережной, снимая мальчика с плеч и усаживаясь на берегу. Малыш тотчас занялся песочком, стал лепить из него какие-то фигурки. Эльма с умилением смотрела на ребенка. Бережной все поглядывал на хронометр. — Пора бы, — заметил он. Озеро на этот раз не выглядело синим. Затянутое низкими тучами небо отражалось в нем темной пеленой, и оно казалось неприветливым, холодным. Эльма покорно ждала. Она первая услышала приближавшийся рев и увидела, как из туч вырвался космолет, изрыгая пламя. — Дракон! — радостно воскликнула она. — Летит наш дракон! Совсем такой, как в первый раз, когда вы, командир, его вели. — А теперь твой гарный молодец ведет его на посадку! Черное удлиненное тело с крыльями у хвоста снижалось, чтобы войти в воду, но… не нырнуло, а, пронесясь над водной поверхностью, врезалось в скалистый берег. Раздался взрыв, и столб пламени поднялся над изуродованной черной птицей, поднявшей одно крыло и подмявшей под себя другое. Эльма страшными, расширенными глазами смотрела на разбившийся и пылающий космолет и с криком: — Анд! Мой Анд! — бросилась к горящему аппарату. Бережной догнал ее и удержал. Перепуганный плачущий ребенок бежал к ним. — Эх, мастерства не хватило! Но герою — геройская смерть. А у тебя, внученька, Никита Андреевич остался. Чтоб на отца походил. Эльма опустилась на землю и рыдала, уткнув лицо в колени. Маленький Никитенок подошел к матери и, желая утешить, тронул за вздрагивающее плечо. Глава 6 КАМНЕМ СТЫНЕТ Парус свой домотканый Все ищет, ищет в море… Где же ты, мой желанный? Где же ты, мое горе!..      Весна Закатова Казалось, скалы поднимаются из облаков, но это была лишь пена. Волны с грохотом разбивались о несокрушимые утесы, вздымая фонтаны брызг и откатываясь назад, чтобы злобно ринуться снова. Надя как будто любовалась этой могучей красотой природы, но глаза ее были печальны. И смотрела она не на буйство волн у подножия скал, а в дымчатую даль. К ней тихо подошел Крылов и мягко обнял дочь за плечи. Она, не оборачиваясь, положила ему на руку свою ладонь. — Все грустишь, доченька? О чем задумалась, на прибой глядя? О нашей энергостанции прибоя? — Нет, папа. Совсем о другом… — Знаю, знаю, как тяжко тебе сознавать, что Никите, после гибели Анда и космолета, не на чем вернуться на Землю и нам не сменить его… Но послушай меня. В былые, парусные времена моряки отправлялись на военных кораблях в кругосветное плавание на семь лет! И не превращались в камни их жены, а, дождавшись, встречали их с триумфом. И Никите твоему не вечно звездным странником быть… Ты лучше полюбуйся на силу прибоя. Вот построим здесь волновую энергостанцию и снимем с Никиты заботу о тяговом модуле. — Разве он не перестанет быть отшельником? — горько спросила Надя. — Всему свое время, родная. Посмотрим волновую станцию прибоя, а за нею — передвижную станцию на подводных понтонах, которая будет выходить в открытый океан в поисках волнения. А он, мятежный, просит бури, Как будто в бурях есть покой! — с грустью вспомнила Надя. — Наберемся опыта и приступим к сооружению космолета. — Папка! Ты не шутишь? — Какие там шутки! Тебе дельтаплан сделали по твоим эскизам? Надя кивнула. — А космоплан я сам проектировал. Мы с Федей и Васей проект восстановим. Если наши друзья островитяне за два года, всей общиной навалясь, свой город восстановили, как когда-то города после войны всем миром восстанавливали, то и космолет с ними построить можно. Ведь как работают! Залюбуешься! Поистине не за страх, а за совесть. — А у меня страх… и совесть тоже… — Совесть? У тебя? — Надо было бы мне с Никитой лететь. — Кто Галлею помогал бы? Забыла? Именно совесть тебя и удержала. — Правда? — Ты знаешь, здесь неправды нет. — Спасибо тебе, папа. Я начинаю понимать инопланетную графиню, которую ты очаровал. — Ну полно, полно! — смутился Крылов. — Давай лучше сходим в горы. Галлей с Федей должны место для плотины, которая расщелину перегородит, выбрать. А мы сверху им поможем. Карт-то подробных здесь нет. — Сколько в тебе силы, папа-командир! Я всегда буду с тобой. — Вот так-то лучше, доченька. — Наверное, Никита вернется не раньше, чем Никитенок Школу воспитания Человека закончит, свой подвиг зрелости совершит. — Вот тогда и отец его тоже свой подвиг мужской зрелости завершит. Крылов с Надей поднимались по альпийской тропинке, уходящей высоко в горы. Надя обернулась. Перед ней раскинулось море. — Что? Не хуже, чем из Горного замка, вид? — Там другое… а здесь… ты замечаешь, чем больше мы поднимаемся, тем выше морской горизонт и туманнее, а вдали совсем все расплывчатое? — Это как в науке, чем больше знаешь, чем дальше заглядываешь, тем менее ясно все вырисовывается. Существует афоризм о круге знаний. Чем больше диаметр круга, тем больше длина его окружности, соприкасающейся с незнаемым. — Недаром Сократ перед кончиной, выпивая чашу предписанного ему яда, сказал: «Вот теперь я знаю, что ничего не знаю». — Всегда восхищалась Сократом, и еще Пифагором. — Все к математике своей возвращаешься? — Ах, папка, в ней только и нахожу забвение. Тоска все же меня гложет. Никитенка нет рядом, не нужна уже я ему, как прежде, а он… — Девушка вздохнула. — Там, выше горизонта!.. Они продолжали восхождение. Достигнув вершины, отец с дочерью подошли к краю ущелья, которое Крылов намеревался превратить в искусственное водохранилище, заполняемое морской водой силой прибоя. Надя ахнула, приближаясь к обрыву. — А ты не зря, папа, вспомнил о Горном замке. И ущелье это чем-то похоже. — Только башни с балконом нет, — усмехнулся Крылов. — Вспоминаешь, как мне пришлось спрыгнуть оттуда с дельтапланом? Нет, здесь совсем иное. Кстати, что-то Галлей с Федей не сообщают нам по браслету личной связи, где они. — Мы на дне ущелья! Может быть, как раз под вами, но вас не видим. Вы могли бы дать нам знать, где находитесь? Мы бы однозначно уточнили, где плотину строить, — проговорил Галлей. — Дать знать? — рассмеялась Надя. — Даже очень просто. Я брошу вам камешек, а вы проследите, куда он упадет. И Надя, подбежав к краю обрыва, бросила подобранный под ногами камешек. Он запрыгал по скалам озорными скачками. И, словно разбуженные им, следом помчались еще несколько камней, уже более крупных. Надя в ужасе прислушалась к доносящемуся из ущелья грохоту. — Камнепад, не иначе, — заметил Крылов. — Что я наделала! — воскликнула Надя и поднесла браслет личной связи к губам: — Ребята! Боюсь, что к вам не один мой камешек летит. Поберегитесь. — Нет! — отозвался Галлей. — Мы здесь для того, чтобы решить поставленную задачу, а не шарахаться от каждого камешка. Галлей и Федоров стояли на дне расщелины: это было не русло протекавшей здесь когда-то реки, а, скорее всего, разлом, возникший во время землетрясения. Недаром островитяне не могли сколько-нибудь подробно описать этот будущий резервуар задуманной гидростанции. Галлей запрокинул голову и вместо камешка увидел быстро приближающееся облако пыли. Камнепад становился все страшнее. На узком дне ущелья деваться было некуда. Федоров схватил Галлея за руку, стараясь оттащить друга под защиту нависающей скалы. Но было уже поздно. Каменная лавина обрушилась на разведчиков. Каким-то чудом прыгающие камни пролетели мимо Федорова, но Галлея сбили с ног. Через короткий миг Федоров увидел друга, лежащего на дне расщелины. Он был до пояса завален камнями. — Вася, Вася! — склонился к нему Федоров. — Как ты? Больно? — Придавило… однозначно… — с трудом выговорил Галлей. Федоров стал яростно разбирать кучу камней, образовавшуюся над другом. — Заметили мой камешек? — послышался голос Нади в браслете личной связи. — Еще как заметили, — отозвался Федоров. — Вот только Васю лишь до половины теперь заметить можно. — Что такое? Что за неуместные шутки? — Камнепад, — односложно отозвался Федоров. — Завалило Васю до пояса. — Это опасно? Как он? Ему больно? — Должно быть. Я начал разбирать кучу, да больно велика она. — Я сейчас, сейчас! Папа, я срочно спускаюсь. Нельзя терять ни минуты. Из-за меня Васю Галлея завалило камнями. Надо спасать его. — Так побежали вниз! Надо спешить! — Нет, беги один, я разом буду там. — Ты с ума сошла! Неужели дельтаплан захватила? Ах вот почему ты в скафандр свой нарядилась! — Там, в ранце, он и поместился, как прежний. На этот раз вместо Никитенка. Я же Крылова! Как мне без крыла? И Надя, подбежав к краю обрыва, нажала кнопку. Над ее головой открылся, как древний зонтик, дельтаплан. Крылов покачал головой и про себя заметил: «Ну и мастер же этот Демокрит!» А Надя, чувствуя, что летит, умелой рукой управляла своим летательным аппаратом, маневрируя, чтобы не врезаться в обрывистые стены расщелины. Приходилось спускаться зигзагами, резко креня крыло то в одну, то в другую сторону. Федоров выпрямился, отбрасывая очередной камень и с тревогой наблюдая, как диковинная птица мечется между стенами ущелья, снижаясь. Надя искусно приземлилась невдалеке от Федорова, пробежала несколько шагов, как спустившаяся крупная птица. И подошла к заваленному Галлею. — Вася, милый! Как ты? Это я виновата. — Прилетела… еще раз!.. — непонятно произнес он и добавил: — Это хорошо… Как раз хирургическая сестра может понадобиться. — Ты сошел с ума, Вася! Мы сейчас освободим тебя. — Все может быть. Как бы тебе не пришлось повторить сделанную мной после землетрясения операцию. — Что?! — в ужасе воскликнула Надя. — Ампутировать тебе обе ноги?! — Ну, может быть, одну, — успокоил Галлей. — Я сам… Нож есть… Ты поможешь… Надя и Федор работали без устали. Камни разлетались от их молодых рук, как из катапульты. Большие глыбы приходилось отваливать вдвоем. Когда Крылов спустился, как старый альпинист, по крутому, казалось, неприступному откосу, каменная куча заметно уменьшилась. — Ну теперь мы быстро тебя освободим! — утешала Надя. Галлей все крепился. — Ну и молодец ты… Надя, — говорил он. — Однозначно, мне не от Кассиопеи нужно было… улетать… — Не от Кассиопеи? — удивилась Надя, отбрасывая камень и вытирая пот со лба. — Улетать надо было… только не от нее. А ты нагнала… в космосе, прилетела… Вот и теперь… С помощью Крылова дело пошло быстрее. Вскоре заваленный Галлей был откопан. — Эврика! — послышался внезапно бодрый голос Галлея. — Однозначно, нет худа без добра. Хорошо, что меня засыпало! Всю плотину можно камнепадами насыпать! Именно здесь. Как удачно Надя камень бросила! Однако встать на ноги не мог. — Не исключен перелом, — установил тоном врача Галлей. — Мы отнесем тебя, Вася, — предложил Крылов. — Но до города очень далеко. Попросим Федю, как экстрасенса, снять твою боль. Галлей отрицательно замотал головой. — Я врач и звездонавт. Выдержу. Правда, придется вас, однозначно, оседлать. Надя наклонилась к Галлею и сказала мягко: — Вася! А если я попрошу? — Попроси Луну с неба, достану! А мой организм чужому влиянию — ни Фединому, ни даже твоему — не поддается. Давняя клятва! Крылов пожал плечами и заметил: — Иначе он не был бы звездонавтом. Вдвоем с Федоровым они сложили руки «носилками», в которые, как в седло, усадили упрямого пострадавшего и понесли. Надя Шла рядом, не зная, как помочь мужчинам. Крылов сказал: — Прямой дорогой до города ближе, но тоже достаточно далеко. Он, пожалуй, потеряет сознание. Да и проверить надо, только ли в ноге дело. Ты, Надя, иди в сторону. Вон туда. — И он мотнул головой. — Здесь до загородной Школы воспитания Человека много ближе. Приведи оттуда кого-нибудь нам в помощь. — Там Никитенок! — почти обрадовалась Надя, сразу же устыдившись проявления чувств. — Ну он-то не поможет, — усмехнулся старый Крылов. — Я бегу, бегу… может быть, не разучилась еще бегать. И она помчалась вперед, изредка оборачиваясь на несущих и теряющего сознание Галлея, слабо обнявшего за шеи товарищей. Расположенная за городом, в огромном парке, Школа воспитания Человека, где закладывались основы нравственности и познаний островитян, к счастью, не пострадала от недавнего землетрясения. Надя бежала и думала: а что, если старшеклассники вместе со своими педагогами и воспитателями еще не вернулись из города, где помогали его восстановлению? Тогда помочь будет некому. Она знала, как много школьники сделали там, и понимала, что этот их общинный труд окажет большое влияние на их будущие характеры. Надя подбежала к воротам кованой вязи (конечно, Демокритова работа) и увидела, что ей навстречу мчится ватага малышей, среди которых звездная мать сразу узнала своего Никитенка. Он выскочил за ворота первым и повис у матери на шее, покрывая ее лицо поцелуями. От него же она узнала, что все старшие и дяди-воспитатели вместе с учителями в городе, достраивают разрушенные дома. — А нас, маленьких, не берут, — недовольно закончил он. По лицу матери он сразу понял, что она огорчена. — Почему? Почему? — дергал он ее за серебряный скафандр, который так любил. Надя объяснила, что произошло с дядей Васей, которого несут сюда на руках дедушка Крылов и дядя Федя. — Им очень тяжело, но еще тяжелее Галлею, — вздохнула она. Никитенок выслушал с повышенным вниманием, отразившимся на его личике: в подросшем ребенке уже угадывалась несравненная красота его погибшей на другой планете матери. — Подожди, мама. Мы сейчас! — вдруг заявил он и стал отдавать столпившимся ребятишкам краткие и совсем не детские указания. Они смотрели на него с открытыми ртами, но, поняв, бросились врассыпную. Через короткое время к воротам были поднесены несколько длинных жердей и одеял. Ребята, выбрав подходящие жерди, стали неумело мастерить носилки. Надя хотела помочь им, но подошедшая воспитательница приложила палец к губам, дав понять, что ребятам надо позволить сделать все самим. И пусть неуклюжие, но все же носилки вскоре были готовы. Надя поняла, что если воспитательницы помогут, то нести Галлея на таких носилках будет несравненно легче. Однако она не учла силу детского воображения и изобретательность своего Никитенка. Она не сразу уяснила, зачем появились здесь четыре детских трехколесных велосипедика. Когда же увидела, что концы жердей укрепляют на сиденьях велосипедиков, чтобы везти их, то изумлению ее не было границ. И странное сооружение, сопровождаемое ватагой галдящих малышей, двинулось по дороге. Крылова и Федорова, несущих Галлея, совершенно мокрых и усталых, они встретили, когда те только что вышли на дорогу. От галдежа детей Галлей пришел в себя. Увидев странное сооружение, на которое его стали перекладывать, он сделал над собой усилие и, улыбнувшись, сказал: — Однозначно, Гулливер среди лилипутов. Взрослые не без умиления наблюдали, как маленькие спасатели повезли свой «трофей» по дороге к Школе. Никитенок приставал к матери: — Кто такой Гулливер? — Это очень большой дядя, попавший к очень маленьким людям, — объяснила она. Никитенок подумал и глубокомысленно произнес: — Мы все станем большими. Глава 7 ЗВЕЗДНАЯ ВАХТА Чем более вникают в деяния природы, тем видима наиболее становится простота законов, коим она в своих деяниях следует.      А. Н. Радищев Один в космосе! Совершенно один во Вселенной! Никого и ничего вокруг! Беспредельность пространства способна внушить заброшенному в космос человеку леденящий ужас. Одинокий космонавт в корабле не ощущает ничего подобного. Он в замкнутом пространстве, его защищают стены, перед ним приборы с движущимися стрелками, мигают сигнальные лампочки. А главное, в иллюминаторе — необъятная громада Земли, над которой летит корабль. И человек уже не одинок! Но совсем иное, когда вокруг НИЧЕГО НЕТ и всюду неизмеримо далекие, пристально смотрящие звезды. Далекий земной шар и Луна воспринимаются уже как общая двупланетная система: Солнце, хоть и огнедышащее, с короной из извивающихся языков, не затмевает соседние звезды, а, медленно перемещаясь от созвездия к созвездию (из-за движения наблюдателя по собственной орбите), лишь заслоняет рассыпанные огоньки более ярким диском. При всем величии светила, оно, как и крошечный человечек в скафандре, — ничтожная пылинка в сравнении с далекими пылающими в небесах гигантами. На устойчивую околопланетную орбиту выведен был двухмодульный звездолет. Он не обегал земной шар, а вращался около его оси вместе с ним, всегда находясь над одной и той же точкой земной поверхности. Гнетущее чувство космического одиночества испытывал Никита Вязов всякий раз, когда покидал жилой модуль, чтобы пролететь в космическом скафандре сто километров вдоль буксирного каната, соединяющего жилой модуль с тяговым. Там действовала установка, использующая внутривакуумную энергию, передавая ее на остров Солнца направленной антенной, которую Никита вместе с Андом успели установить. Бедняги Анда уже нет!.. А какой был молодец! Как быстро научился управлять космолетом, на котором они вместе проделывали путь между модулями, чтобы проверить работу автоматики и использовать направленную энергоантенну для радиосвязи с Землей. Но посадке космолета научить его было негде! И в этом — причина несчастья!.. Теперь удел Вязова — вечное космическое заключение: ведь нет космолета, чтобы вернуться на Землю… Дискообразное тело, с одной стороны освещенное Солнцем, издали напоминало месяц — Луну в последней четверти. Никита через наружный люк проник внутрь и разместился за пультом управления, принимающим приказы по кабелю из жилого модуля, откуда Никита управлял энергостанцией. Предстояло проверить работу автоматов. И так придется делать не один год… Может быть, не одно десятилетие… Никита поспешно закончил работу и выплыл наружу, стремясь к огромной направленной антенне. Еще в самые первые дни ему пришло в голову использовать ее для устойчивой радиосвязи с Землей. И сейчас наступал назначенный час. Там, внизу, ждут его вызова. Кто будет сегодня у аппарата на острове Солнца? Крылов, конечно, как всегда; может быть, и Федю с Галлеем услышит. Но сегодня хотелось поговорить с Надей. И когда он сразу услышал ее голос, сердце звездонавта сжалось. Но угадала ли она по голосу овладевшую мужем тоску? Она угадала! Неизвестно каким чувством, каким излучением, телепатией или биотоками!.. — Ты сегодня не в себе! — сказала она. — Да вроде нет, сонет сочинял. — И чтобы отвлечь Надю, он прочел ей свое творение: Лечу один во всей Вселенной, Как будто сам частичка звезд. И с ними в бездне их безмерной Я лью потоки светлых слез… Проходишь в год путь звездный сто раз И снова начинаешь счет, Судьбы невольник, «звездный сторож»! Гордись, что долг тебя ведет! На вахте звездной ты свободен Найти себя, себя познать, А может быть, закон Природы В его величье разгадать. Ведь с сутью жизни тот знаком, Природы понял кто закон. После паузы Надя сказала: — Ты, я вижу, Никита, стихи сочиняешь только меж звезд. Помнишь сонет о «Надежде». — Это было написано о тебе… — А я… хоть и люблю летать, предаюсь науке приземленной, хотя Пьер Ферма считал ее прекраснейшей и наиболее изящной из наук. — Наука о целых числах? — Ты помнишь? Спасибо. Хотелось тебе рассказать, что мне удалось найти. Но вот беда! Где мне взять на острове Солнца стадо в триста быков? — Триста быков? — удивился Никита. — Развлечь меня решила? — Ничуть. Дело в том, что, когда Пифагор доказал свою знаменитую теорему о квадрате гипотенузы равной сумме квадратов катетов, он принес Зевсу в жертву двести быков. — Значит, ты, по меньшей мере, доказала, что три куба равны четвертому кубу. Поэтому тебе для третьей степени и требуется не двести, а триста быков. — Как ты догадался! У тебя там чувства обострились! Правда, Пифагор начинал с египетского священного треугольника: З + 4 = 5 . Он доказал, что таких равенств бесконечное множество. Уже при Платоне знали, как вычислить каждую из «пифагоровых троек». А вот кубы… Платон уже знал, что З + 4 + 5 = 6 , но сформулированную впоследствии Эйлером теорему о кубах никто не доказал. — Эйлер простит тебе это? — Не смейся надо мной. Я попробовала, и мне удалось. Теперь дело за тремястами быков. И за тобой… — У нас здесь есть единорог, быков вроде не видно. Не знаю, как тебе помочь. — Очень просто. Запомни формулы, которые я тебе скажу. И в жилом модуле займись на досуге, проверь… — Ты думаешь, смогу? Говори, запоминаю. Надя продиктовала Никите свои формулы. И это был, пожалуй, самый странный разговор Земли с космосом. Но Никита прекрасно понял, зачем Надя это сделала. Ей нужно было направить мысли Никиты на исследования. Он проверит ее выводы, а там… а там задумается и над другими законами математики или Природы. И тонкий расчет женщины оказался безошибочным. Этот ее разговор с Никитой круто изменил жизнь звездного отшельника… Надя рассказала о Никитенке: о том, как, учась в Школе воспитания Человека, он вместе с другими малышами помог пострадавшему по время камнепада в горах Галлею; о том, что в Школе воспитания Человека на первом месте труд и выдумка, всячески развивается инициатива каждого — и никакого принуждения. Тем более что с этих лет им неизвестна ложь. И еще узнал Никита, что Бережной нежданно нашел себя. Выздоровев, он не вернулся на остров Солнца, а остался среди своих «внуков», как в присущей ему украинской манере называл он их (в пятидесятом поколении!). Более того, женился на сестре Эльмы, на Весне-сестре, вернувшей, как он считал, его к жизни, и таким образом стал мужем вождя племени одичавших потомков, которых поклялся поднять и приобщить к культуре. Никите предстояло не одичать, а найти себя, как сумели это сделать на Земле его соратники. И решающую роль в судьбе Никиты сыграла шутка Нади по поводу стада в триста быков, ее математическое открытие, которое предстояло проверить. И это сознание, что его Надя сейчас на большей высоте, нежели он, летающий над Землей, в сочетании с последними строками собственного сонета, где он призывал к познанию основного закона Природы, заставили его вдруг по-иному взглянуть на зияющую вокруг пустоту. Да пустота ли это? Как могла бы работать энергостанция тягового модуля, посылая живительный поток на Землю, если бы вакуум не был материален? Ведь не «вечный двигатель» работает на тяговом модуле. Скорее уж «перпетуум мобиле второго рода»! Нарушений законов Природы нет! Высвобождается энергия, заключенная в каждом кванте вакуума, состоящего из «слипшихся», но вибрирующих частичек вещества и антивещества. Они взаимно компенсируют свойства друг друга. Потому и предельно прозрачен, и проницаем вакуум, не выдавая своей материальной сущности, не обладая ни массой, ни электрическим зарядом — ничем, кроме способности передавать от одного вибрирующего кванта к другому с присущей такому явлению световой скоростью электромагнитные колебания (свет и радиоволны). Но, разделив квант вакуума на вещество и антивещество, а потом выделив энергию связи их ядер и электронных или позитронных оболочек, получают в тяговом модуле внутривакуумную энергию, которая в 10 раз превосходит атомную. И все эти отдаленные сгустки вещества: звезды, планеты, туманности — всего лишь отклонения от состояния вакуумной материи, ее флуктуации. И скрытая масса вакуума несопоставима с ничтожной массой выделившегося из него вещества и антивещества видимой Вселенной. Размышляя об этом, Вязов почувствовал себя на грани великого познания сущности Природы. — Ну как ты там, Никитушка? — послышался голос Крылова. — В мыслях наших ты постоянно с нами. — Летаю, командир, устали не знаю, — бодро отозвался Никита. — Все вдоль вашего буксирного каната на энергостанцию, при которой сторожем состою. — Ну-ну! Тоже мне сторож! Живешь-то как? Где устроился? Прошлый раз все меня слушал, о себе ничего не рассказал. — Все нормально! Спасибо вам, Алексей Иванович. Второй уж том, пожалуй, благодарностей вам пора бы написать. За ваш жилой модуль. Живи в нем да радуйся! — Так ты поведай, где радуешься? В прежней ли своей каюте поселился? — Да нет, — уклонился было от ответа Никита. Не хотелось ему признаваться, что тяжко ему стало в былой каюте. Картина на стене с Девой-воительницей на белом коне… — Поселился я, опять спасибо вам, командир-конструктор, в придуманном вами центрофугальном вагончике. Разгоняю его, как предусмотрено, пока центробежное ускорение не сравняется с ускорением земной тяжести, прижав меня к полу, как там, у вас, на Земле. И любуюсь через переднее окно, как бежит мне навстречу бесконечный рельсовый путь, и не ощущаю, что мчусь внутри обода диска. Сижу себе да посиживаю. Продуктов вы мне на две жизни припасли. Брожу по всем трем комнатам вагончика. И соображаю, как же мне конец окружности найти, по которой катаюсь? Недаром еще в Древней Греции окружность считалась совершенной фигурой, чуть ли не божественной. — Все шутишь, Никитушка? — Без всяких шуток, командир. Потому в вагончик я переселился, что не хочу здесь слабаком стать, в невесомости нежась. Кто его знает, сколько пробыть тут придется. — Это уж наша забота. Зря ты к вечному отшельничеству приноравливаешься. — Не зря, командир. Мне теперь эта невесомость — в наслаждение. Такую легкость полета ощущаю… Даже жаль, что в рейсе мы попользовались ею самую малость. — Как раз за эту малость при субсветовой скорости и пролетели на Земле печальные столетия. — Ну а у вас-то там как, Алексей Иванович? Печали нет? Жаль, с Бережным не поговорить. В неудобном месте люди Город Руин построили, а потом довели до разрушения. Вот у него печаль так печаль: вождем племени своих правнуков стал! — Весна, жена его, в ожидании ребенка нашла нужным власть ему передать. — Ну, Весна Закатова, тайная его любовь, воплотясь вновь через тысячелетие, ему, конечно, нужна. Но власть-то зачем? — Чудак ты, пустынник космический! Он же ответственным себя считает за одичание людей. — Мне бы тут не одичать! — Занятие, дружище, себе найди. Книг там невпроворот. — Да, вы уж постарались оснастись экспедицию. Как бы мне еще и третий том благодарностей не написать. — Что-нибудь другое напиши. — Хотелось бы… — Что? Мыслишки есть? — Впечатлений вроде бы пока набираюсь. Царем природы все хочу себя почувствовать, пока в космосе витаю. Да что все обо мне да обо мне! Вы лучше скажите, как Никитенок? — Растет всем нам на радость. На эсперанто лучше всех нас лопочет. Надя тебе про него рассказывала уже… Федор с Галлеем, да и Надя с ними технический университет открывают. Специалистов волновых энергостанций готовить надо. — Конечно надо, вот и мне по своей ниточке космической Ариадны домой возвращаться надо. Взгляну только, как тут кванты вакуума раскалываются. — Успеха тебе и счастливого пути. — Ни бугров, ни ям на дороге не будет. Гарантирую! — отшутился Вязов и закончил связь, подавив горечь разлуки. Возвращаясь к жилому модулю, он опять вглядывался в светящуюся бездну. «Что ж, становись царем природы, познавай ее, вот она перед тобой, даже у ног твоих!» — пошутил сам с собой и задумался всерьез. По каким законам переходят кванты в вещество? Очевидно, законы эти просты и едины! С какого конца подойти к ним? Он подлетал к огромному, яркому с освещенной стороны и черному с другой диску. И вспомнил, как приближался звездолет к родной планете. Его друзья выбирали тогда с помощью электронного телескопа место для посадки космолета на изменившей свои очертания суше. Он шутливо посоветовал им воспользоваться опытом инопланетян, которые давным-давно уже совершили посадку где-то вблизи развалин Стоунхенджа, древнейшей обсерватории, научив людей принципам ее постройки. «Стоп! — сказал он себе. — Здесь что-то есть! В случае удачи принесем в жертву не стадо быков, а целое созвездие Тельца». Пройдя шлюз и освободившись от скафандра с движком, он поплыл в библиотеку, чтобы найти нужные книги, не полагаясь на свою память. Стоунхендж! Сооружен людьми в каменном веке на Британских островах за четыре тысячи лет до звездного рейса. Могли ли невежественные люди самостоятельно закодировать в плане сооружения параметры Солнечной системы? Пентаграмма! И любитель астрономии Терешин, потом объединившийся с ученым Авинским, опубликовали, кажется в 1985 году (найти бы этот ежегодник «На суше и на море»!), статью о пентограмме Стоунхенджа! «Невозможные знания» закодированы в ней! Так не искать ли корни знаний у инопланетян древности? Не были ли им известны первозаконы Природы, о которых он задумался? К величайшему сожалению Вязова, найти нужную литературу о работах Терешина или Авинского ему не удалось. И Никита решил проделать все сам и докопаться до истины. Он засел в своем вагончике, погрузившись в увлекательное занятие. Не без иронии вспоминал «отшельников» древней Индии, которые добровольно замуровывали себя в каменном мешке, а вход заваливали снаружи тяжелым камнем: еду и воду для них раз в день ставили у небольшого отверстия. И замурованный погружался в самопознание, углублялся в себя. Нет! У Вязова и другие задачи! Надины формулы верны. Это ему удалось доказать. Теперь надо проанализировать, как построена пентаграмма. Ну конечно! Универсальность ее — прямое следствие того, что она исходит из непреложных для всей Вселенной соотношений, длины окружности к ее диаметру! Еще в древнем Египте знали, что впоследствии названное архимедовым число «пи» равно 22/7! И если построить вписанный в окружность одиннадцатиугольник и соединить середину одной из сторон с концами противоположной, то получатся две величины: 11 — число сторон фигуры — и центральный угол α между этими линиями. Не сразу, а после долгих и мучительных, однако увлекательных исследований пришел он к тому, что эти константы лежат в основе всего сущего. Ему пришлось стать и геологом, и химиком, и биологом, и физиком-ядерщиком, не говоря уже об астрономии, изучая найденные в библиотеке книги. И Вязов сам поражался стройности своих выводов. Может быть, он повторял былые исследования? Во всяком случае, в его время эти первомодули не считались общепринятыми. Что ж! Зато теперь он сможет обогатить покинутых им людей! Вязов определил, что угол а равен одной одиннадцатой длины окружности, то есть 32,72 (в периоде) градусов! Это позволило построить триаду с кратными основными числами: 11……32……72 22……16……36 44……8……18 88……4……9 Эти числа соответствовали, к радости Вязова, основным размерам микро- и макромира. Этим константам, сгруппированным в кратные им каскады и группы, в конечном счете подчинены все величины: и физические, и биологические, земные и даже космические! Так для увлеченного ученого-отшельника промелькнули годы! Тогда и состоялся у Никиты знаменательный для него разговор с Надей. Начал он с обычной шутки: — Ну как там твое бычье стадо? — Не приняты у них здесь жертвы! Благодарю тебя за проверку, твоя доля — по меньшей мере сотня быков. — Мне другое придется в жертву принести, созвездие Тельца, что ли… — Тогда раскрывайся. Догадываюсь, что за шутками твоими стоит. — Что ж, придется тебе выслушать мой новый неуклюжий сонет. Времени у меня для творчества более чем достаточно. И он прочитал Наде свое творение, которое имело для них свой особый смысл. Я в зеркале увидел своего отца: Глаза, улыбка, борода седая. Знакомые черты родного мне лица. Таким и в памяти хранил его всегда я. И по-отцовски глядя на меня в упор, Как будто спрашивал из «Зазеркалья» Его немой, но говорящий взор: Что сделал для людей и что искал я? А я искал, летя в межзвездной высоте, Глубин земных несметные богатства. Открылась мне планета в дивной наготе На ликованье всеземного братства. И пусть здесь, в космосе, закончу жизнь свою, Но клад Земли сейчас я людям отдаю! — Никита! Что я слышу? Зачем ты говоришь о своей кончине в космосе? Разве нет у тебя друзей на Земле?! Мы доберемся до звезд и вызволим тебя! — Доберетесь? Без космолета не доберешься. — Люди острова Солнца уже многое могут. Волновые станции построены! Приступаем к плавающей волновой станции с передачей энергии на сушу электромагнитными волнами, как от твоего тягового модуля. Уже задумались над проектом космолета. Ведь его мой отец, командир Крылов, когда-то проектировал для нашего рейса. — Верю, верю. Благо для веры доказательств не требуется. — Мы тебе докажем. Но что ты хочешь доказать? На что намекаешь в своем сонете, говоря о ликующем человечестве? — Тогда повесь свои уши на гвоздь внимания и вооружись письменными принадлежностями. Разговор будет длинный. — Я готова, готова, Никита, родной мой! И Никита вкратце поведал о своей вдохновенной работе: о пентаграмме Терешина — Авинского; об альфаметрике с универсальным углом ос, который встречается во всех естественных образованиях непосредственно или в кратном виде: наконец, о вытекающем из всего этого МОДУЛЕ ВСЕЛЕННОЙ, приложимом ко всему сущему. И казалось ему, что говорит он не только с Надей, но и с женщиной-ученым из инопланетного подземелья. И образы двух женщин слились у него в одно любимое существо, перед которым Никита раскрывал свою душу. — Не зря, не зря провел ты космическим отшельником все эти годы! — воскликнула Надя. — Ты напишешь книгу и будешь диктовать ее мне во время каждого сеанса связи. Мы издадим ее на Земле, и на обложке будет написано: «НИКИТА ВЯЗОВ» и цифра «11», с подзаголовком: «Модуль Вселенной». — И она продолжала увлеченно: — Один экземпляр мы обязательно отвезем в Город Руин, который, кстати сказать, стараниями командира Бережного из руин поднимается. И мы с ним и с Эльмой поднимем твою книгу на верхний этаж Дома до неба и водрузим ее в древний книжный шкаф «доисторической библиотеки». — Книга в шкафу, да еще на семьдесят втором этаже — это здорово! Но дело не только в книге. Я ведь в сонете про клад Земли говорил. — Да, да! Что ты имел в виду? — заинтересованно спросила Надя. — Пентаграмма, с которой я начал, обладала удивительными свойствами. Я подумал, а что, если представить ее в трех измерениях? И получил занятную фигуру «пентоид» — наверное, его надо назвать авеноидом в честь его первооткрывателя, Авинского. Эта фигура, как я подозревал, должна была обладать не меньшими определяющими свойствами, чем двухмерная пентаграмма. — И что же? — торопила Надя. — Долго я мучился. Тот же Авинский, древний ученый, подсказал. Знал я, что он геолог и не мог пройти мимо того, что на нашу Землю можно наложить в виде скелета ПЕНТОИД. И в каждом узле его будет наибольшее напряжение, и именно там должны находиться важнейшие залежи ископаемых богатств: руд, нефти, газа. И попробовал я приложить пентоид-«авеноид» к былой географической карте, вернее глобусу земному, и представь себе… — Не мучь, не мучь! Что получилось? — Полное совпадение узлов пентоида с наибольшими скоплениями ископаемых богатств Земли, известных в нашем прошлом. — Теперь география планеты изменилась… — Тем важнее найти новые месторождения в узлах пентоида. — И ты сделал это? — Как сумел. На этот раз тебе придется меня проверять. За стадом быков дело не станет. На руду выменяем! — Вот это да! — обрадовалась Надя. — Давай исходные данные, я сейчас же займусь этим. Ведь мы обогатим наших потомков! — Для новой географии используйте снимки, которые мы делали со звездолета, облетая вокруг Земли. — Галлей сохранил их. Никита, ты гений! — Ну вот еще! Я прочитал тебе, кого в зеркале увидел. Словом, гений от безделья. — Ну не скажи! Отец гордился бы тобой, как гордимся мы все! Наш Никитенок, или Никитий, как его теперь зовут, мечтает о подвиге зрелости, когда он повторит плавание Колумба, чтобы еще раз открыть Америку. И я ему подскажу, где находятся там узлы твоего пентоида и где он найдет не золотые россыпи Эльдорадо, а куда большие богатства для современного человечества. Они уже плавают под парусами на искусственном горном озере волновой гидростанции, где плотина носит имя нашего Галлея, но не в память того, что его засыпало камнями во время разведки, а за его предложение использовать особенности тех мест и взрывами вызывать камнепады, которые быстро объединятся в плотину. Так и произошло. Хотя Вася и хромает с тех пор. — С такой головой, как у него, ноги — дело второе. Как бы я хотел похромать рядом с вами. — Теперь уже недолго! Не зря, не зря мы вернулись на Землю! — Ну, я еще пока не вернулся. Живу в чащобе звездной, брожу по тропинкам памяти и даже грешу поэзией, хоть и не по годам, казалось бы. — Возраст человека определяется не сединой, а способностью что-то искать, мыслить, делать других счастливыми. — На это отвечу двумя строчками одного из своих сонетов. Беда, когда ты стал седым, А остаешься молодым… — Ну конечно! Другим я тебя и не представляю. — Так как? — спросил на прощание Никита. — Бороду сбривать или нет? Надя рассмеялась в ответ. И этот ее смех, как показалось Никите, рассыпался в звездных потоках, среди которых он висел в материальной, но не ощутимой пустоте, несказанно счастливый… Послесловие к третьей части Если слова мои спор вызовут, значит, я не зря высказался.      Теофрит Она спросила своего исполненного важности собеседника, привычно прихорашиваясь перед зеркальцем: — И что же вы скажете? — Прежде всего, выражу благодарность автору. — Вот как? Это с вашим-то скептицизмом? — Благодарность за то, что он свел нас. — Допустим, как вы любите говорить. И только за это? — не без лукавства спросила она. — Еще за то, что он рассказал кое-что интересное для нас с вами. — Откуда вы знаете, что меня интересует? — Предполагаю, что суть открытий Вязова, сделанных в космосе, вам небезразлична. — В его судьбе меня, как женщину, интересует другое. Вы ошиблись. Уверена, что его «открытие» — выдумка автора. — Кажется, мы поменялись ролями. Оказывается, писатель в открытиях Вязова ничего не выдумал. — Вот как? — равнодушно произнесла она. — Когда он принял меня, я попросил его рассказать о Терешине и Авинском, реальных или выдуманных. — И что же? — Александр Петрович позволил мне включить магнитофон. — И у вас с собой эта запись? Что же вы молчите, невозможный человек! — в нетерпении воскликнула она. — Тогда слушайте. И они услышали голос писателя. «В конце апреля 1973 года, возвращаясь домой, я обнаружил в своем почтовом ящике тетрадь, исписанную каллиграфическим почерком, но без подписи. Это был математический анализ плана древнейшего сооружения Стоунхенджа. Будучи действительным членом Московского общества испытателей природы, я попытался было обсудить эту рукопись на секции физики, однако из-за ее анонимности обсуждение не состоялось. Девятого же мая, в День Победы, в моем почтовом ящике оказалась вторая тетрадь с продолжением работы: помимо пентаграммы, построенной на вписанном в окружность одиннадцатиугольнике, показывалась ее универсальность. По-видимому, об этом знали древние. Так, на одной из знаменитых картин Дюрера наряду с другими магическими символами изображена пентаграмма. А в конце мая появилась и третья тетрадь, где речь шла уже о едином модуле (108) для микро- и макромира. А на следующее утро раздался телефонный звонок. Неизвестный признавался, что это он написал о Стоунхендже, и спросил: „Неужели это ерунда?“ Я ответил, что ознакомил с его работой крупного ученого, заслуженного деятеля науки и техники профессора Михаила Михайловича Протодьяконова, и ему проблема показалась серьезной. Тогда неизвестный попросил разрешения посетить меня. Это было в разгар интереса к „летающим тарелкам“, когда я вместе с покойным своим другом Феликсом Юрьевичем Зигелем, был зам. председателя недолго просуществовавшего Комитета по неопознанным летающим объектам. Мне были знакомы множество „фактов“ и „наблюдений“ НЛО контакта людей с их пилотами (в США), с описаниями и рисунками маленьких человечков в скафандрах, вполне человекоподобных. Можно понять мое состояние, когда я, услышав звонок и открыв входную дверь, увидел перед собой человечка ростом метр с небольшим, „вполне человекообразного“, не карлика, не лилипута, а просто пропорционально уменьшенного. Он назвался Валентином Фроловичем Терешиным, офицером в отставке, а ныне программистом ЭВМ. Я удивился, вспомнив, что в армию людей ростом менее полутора метров не берут, и усомнился в своем глазомере. Мы тотчас поехали к профессору Протодьяконову, в ту пору заместителю директора Института физики Земли Академии наук СССР. Когда Михаил Михайлович стал проверять выводы Терешина, применяя тригонометрию, то, к удивлению нашему, выяснилось, что исследователь Стоунхенджа о тригонометрии понятия не имеет. На мой вопрос на обратном пути: „Как это может быть?“ — Терешин загадочно ответил, что все написанное им в тетради внушено ему теми, кто находится около Земли. Он показался мне странным: отклонил предложение Протодьяконова работать над проблемой Стоунхенджа в его лаборатории на должности инженера, оставшись, как потом выяснилось, бойцом охраны подземных складов под Новым Арбатом. Однажды он принес мне „оду о числе „пи““; позже в журнале „Наука и жизнь“ была опубликована его статья, написанная в соавторстве с Протодьяконовым о неизвестном прежде методе вычисления архимедова числа. Еще позже Терешин сообщил, что разгадал математическую задачу жрецов храма бога Ра, которую те задавали претендентам на жреческое звание, замуровывая их до получения ответа в каземате с колодцем Лотоса. Так появился наш совместный с Терешиным рассказ „Колодец Лотоса“, где соавтор мой пожелал принять псевдоним „Мариан Сиянии“, объяснив, что явился ко мне, прочтя мой давний рассказ „Марсианин“. Все предложения выступить с докладом о своих исследованиях Стоунхенджа Терешин отклонял. Я счел необходимым свести его с ученым, кандидатом геолого-минераловедческих наук Владимиром Ивановичем Авинским (из Куйбышева). Их совместную статью удалось поместить в ежегоднике „На суше и на море“. Так пентаграмма впервые увидела свет. К сожалению, Терешин исчез из виду, объявившись в городе Пучеже, вдали от железных дорог, где работал то печником, то зав. отделом кадров совхоза, то у токарного станка. Однако он еще раз поразил меня, прислав из Пучежа прекрасный очерк-исследование о местном изобретателе-самоучке, прошедшем путь от бурлацкого сына до редактора „Петербургских новостей“, — Зарубине, оставившем такие изобретения, как пантограф и электропривод к подводным лодкам. Мои попытки заинтересовать этой рукописью издателей успеха не имели, ибо в пору застоя Зарубин в списках заслуживающих внимания людей не числился. Последним известием от Терешина была его телеграфная просьба помочь ему постричься в монахи. Меж тем Владимир Иванович Авинский продолжал начатое исследование и пришел к поистине примечательным выводам. Пентаграмма оказалась приложимой к самым различным областям и действительно позволила Авинскому найти основной модуль Вселенной, вызвав интерес и у нас, и за рубежом. Так, в 1989 году на Лондонском научном симпозиуме ему присудили за это исследование первую премию; тот же результат ожидал его в Чикаго». Магнитофон умолк. — Как загадочно! — воскликнула она. — Значит, то, что открыл «отшельник в звездном мешке», — реальность! Но что вы скажете о реальности будущего — Городе Руин и острове Солнца? — Видите ли, — важно ответил он. — Я не счел возможным напоминать автору, что среди ученых нет единогласия в оценке последствий, скажем, «парникового эффекта». Приходилось слышать даже утверждения, что он благодатен для планеты. — Какая чепуха! Климат уже меняется. Последние наши «полузимы» — предвестники возможной катастрофы, о которой и предупреждает роман. — Меняется климат? Я познакомился недавно с любопытной точкой зрения на то, что потепление в зимние месяцы в Европе вызвано запуском крупных космических ракет в США и на Байконуре. И даже встреча в море, на кораблях, близ Мальты двух президентов была сорвана штормом, вызванным стартом космического корабля с мыса Канаверал. — Однако в Вашингтоне намечена Всемирная конференция по поводу тревоги о «тепличном эффекте». — Вот теперь узнаю вас: впереди, на лихом коне; и достойная пара воительницы на картине в семейной каюте звездонавтов. — Автор вернулся со звезд на Землю. Вернемся и мы. Что вы думали о Городе Руин, я знаю, а что скажете об острове Солнца? — Боюсь, что защита скомпрометированных коммунистических идей, начиная с самого Кампанеллы, затруднительна. — Эх вы, маховик несчастный! Главного не заметили — что идеи эти могут быть воплощены на ином нравственном уровне, нам не привычном. — Имеете в виду мир без лжи? — Вот именно! Хотели бы жить в таком мире? — Если с вами, то… — И я не солгу, что согласна с авторской мечтой. — Я просто хотел напомнить: идеи утопического социализма скомпрометированы в глазах европейцев. — Неверно считать порочными сами идеи. Можно говорить лишь о негодяях, которые, прикрываясь ими, вершили свои злодеяния, и не где-нибудь, а в той же Европе. Сколько зла сотворено, скажем, под прикрытием имени святых идей первого коммуниста планеты Иисуса Христа! А ведь его апостолы возглавляли общины первых христиан, по сути коммунистические. — Даже Библию не пощадили! — Не только Библию или испанскую инквизицию надо вспомнить, но и всю летопись гитлеризма. Прикрываясь угодными толпе идеями «жизненного пространства», бюргерского благополучия и собственного превосходства, Гитлер лгал. Именем народа, который дал человеческой цивилизации Гёте и Гейне, Бетховена и Моцарта, Шумана и Шиллера, наконец, Канта, Гегеля, Маркса и Энгельса, — от имени этого великого народа он творил злодеяния, перед которыми меркнут испанская инквизиция и папизм средних веков. — Тоже вспомнили фюрера! Да он был всего лишь учеником усатого вождя всех времен и народов. Разве мог неудавшийся художник додуматься до того, чтобы, скажем, выслать целый народ из его родного края, устроив у себя же в стране голод с вымиранием миллионов? Нет! Примеры с «лагерями смерти», если вы о них вспомните, уступят «государству бессмертных лагерей», которое само обнесло себя стальным занавесом снаружи и колючей проволокой — изнутри. Ученые ныне спорят не о миллионах, а о сотнях миллионов, погибших якобы во имя воплощения светлых идей. — Да поймите вы! И в нашем случае не идея плоха, а негодяи, прикрывшиеся ею! — запальчиво перебила она. — При всей своей женственности, вы не уступите в твердости гранитному монументу со скульптурами мыслителей, атакуемому безумным маховиком вроде меня! — Да, я одобряю и эту главу! — с вызовом сказала она. — В смелости вам не откажешь. — А вам бы хотелось разбить этот монумент? Отказаться от всего, во что и сами верили? Изменить идеям во имя бытовых интересов? — Бытовые интересы? А разве социализм — это не устроенный быт? — Такое узкое определение выкорчевывает саму философскую суть понятия об общественном устройстве, исключающем возможность эксплуатации чело-река человеком. — И даже во имя интересов государства? — Если оно бесконтрольно! Если присвоенной «прибавочной стоимостью», добытой трудом миллионов, «вожди» распоряжаются не для блага народа, а в интересах стоящих у власти. — Мне хочется напомнить вам одну арию. — Какую арию? — Разумеется, в современной интерпретации. Слова и музыка Бородина. Ария «князя Галицкого из райкома Князеигоревской области». Как бы мне добиться чести И в обкоме первым сести. Пожил бы я всласть, Ведь на то и власть! — Хватит. Дело не в обкомах, а в безнравственных «галицких», которые стремились туда пролезть и пролезали. — Знаете, моя милая оппонентка, хорошо, что мы с вами не депутаты. Иначе сессии с нашим участием были бы бесконечными. Вернемся к тысячелетию, которое наступит после нас. Допустим, на острове Солнца, где чтут близкие вашему сердцу принципы, люди не одичали совсем. Скажите, каково, например, нашей современнице попасть туда? — Я бы поступила так же, как она. — Это уже похвала. И так же предпочли бы Никите, этому богатырю и рыцарю, тщедушного очкарика? Впрочем, я тоже ношу очки и не знаю, носил ли их Галлей. Но «очкарик» — понятие символическое. — Я оценила бы любовь вопреки всему. Мне кажется, что настоящая любовь — всегда только вопреки. Вспомните «Гранатовый браслет». — Вот как? Вы вселяете в меня надежду. — Не хотите ли вы сказать, что вопреки расхождению наших взглядов?.. — Именно это я и хотел сказать. Могу добавить, что горячность в споре вас весьма красит. — А о чем мы спорим? О романе? — Пожалуй, скорее о жизни. — Пожалуй, я впервые согласна с вами. — Тогда вернемся к роману. Кстати, вы прочитали эпилог? — Нет еще. Я торопилась на нашу встречу. — Торопились? Это уже хорошо! Так прочитайте. Эпилог Нет притягательнее тайн земных, не разгаданных тысячелетиями… Заглянем в прошлое: Бермудский треугольник молва окрестила Адовым кругом, в связи с так называемыми неопознанными летающими объектами и таинственными преданиями а космонавтах древности. За последние полтора столетия свыше сорока судов и более двадцати самолетов низвергли в этот «губительный круг» около тысячи человеческих жизней (тела погибших ни разу не были найдены). Дурная слава Бермудского треугольника уходит в прошлое… до тех самых лет, когда здесь побывал в 1492 году Христофор Колумб.      Лоуренс Д. Каше. «Бермудский треугольник», 1974 ТАРАНТЕЛЛА В таинственный мир бескрайних вод, в беспредельный простор разгула стихий, к землям, овеянным сказками и легендами, к островам, огражденным оскалом рифов, в мир неведомых сил, подстерегающих тех, кто появится здесь, упорно стремился Дерзкий человек. В лютый шторм на тридцатый день плавания Христофор Колумб, хмурый и озабоченный, прихрамывая, вышел из адмиральской каюты, чтобы подняться на мостик над кормовой пристройкой. Трап проваливался под его ногами. Каравелла взлетала и падала, и ее движения повторяла в просветах рваных туч неполная луна, похожая на прыгающий в небе смятый мяч. «Санта Мария» кренилась на сорок пять градусов. Волны перекатывались через «тольду», нижний ярус между передней и задней судовыми надстройками, смыв за борт запасные блоки и даже часть канатов. Лишь прославленная остойчивость судна позволяла ему не перевернуться вверх килем. Колумб, упрямо расставив ноги в ботфортах, словно врос в палубу. Его преданный паж де Сольедо, хрупкий, но ловкий, оказался подле обожаемого адмирала, готовый выполнить любое поручение. Неистовый ветер срывал с него нарядную шляпу с перьями, больно стягивая под нежным подбородком шнурок, и свирепо бросал в женственное лицо свинцовыми брызгами, слетавшими с пенных гребней на высоте грот-мачты. А перед штормом все было так, как описано под диктовку самого Христофора Колумба в дневнике его первого плавания. Правда, моряки не испытали в тихую погоду священного трепета при виде зеленых морских просторов, покрытых как бы вынесенной речной травой с ползающими по стеблям ракообразными «чудовищами» (а на самом деле — саргассовыми водорослями, давшими этой части Атлантики название «Саргассово море»). Но жуткое чувство внезапно охватило добровольных спутников Колумба. И эти сорвиголовы, смельчаки готовы были в безотчетном ужасе спасаться неизвестно от чего и куда, хоть броситься за борт. Но у борта они застывали, словно парализованные, не в состоянии занести ногу для прыжка. Они смотрели друг на друга выпученными, вылезающими из орбит глазами, мотая отяжелевшими головами с вздыбленными, словно наэлектризованными волосами. Адмирал видел невероятное преображение своих отчаянных спутников, всегда готовых на любое опасное дело. Было от чего и ему самому потерять самообладание, но он нашелся. Оказывается, он это предвидел!.. Сбежав по трапу на нижний ярус, Колумб приказал что-то пажу де Сольедо. И тот, словно обезумев, пошел по палубе в неистовой пляске. Эта нелепая с виду выходка все же отвлекла внимание наиболее видных соратников адмирала: прежде всего, «маэстро корабля» (шкипера), силача-великана Хуана де ла Коста, и неразлучного с ним «пилота» (штурмана) — им была темнокожая Паралесо Ниньо. Быстрая, гибкая, она получила прозвище «крошка», необычайно подходившее ей. Все трое на глазах адмирала и перепуганной команды сотрясали палубу ураганным плясом. Адмирал, посмеиваясь, любовался ими, сравнивая их порывистые движения с невидимым и далеким штормом, отзвук которого, как утверждали знатоки моря, мог вызвать беспричинный ужас у людей. Ужас, да не у всех! Адмирал, незаметно для себя, даже притопывал больной ногой. «Сто тысяч дьяволов и одна ведьма!» — подзадоривал он себя. Вот это пляс! В былые времена ему могли бы позавидовать черные бесовки африканских джунглей или краснокожие воины у победного костра, исполнительницы танца живота с тихоокеанских островов и исступленные фанатики шествия Шахсай-Вахсай, мусульмане-шииты. Всем им далеко, думал адмирал, до грузно притопывающего, готового проломить палубу гиганта и порхавших вокруг него невесомых теней: одна — воплощение легкости и изящества, другая — чувственности и порыва. Христофор Колумб и сам бы примкнул к ним, а не только притопывал в такт, если б не нога, поврежденная при спасении товарища: тот сорвался в пропасть при восхождении на одну из альпийских вершин. Кроме Колумба, никто не знал, что уши пляшущих по адмиральскому приказу моряков заблаговременно были заткнуты смолой и танцоры подчиняются лишь движениям темной руки Ниньо, бьющей в бубен. Остальные моряки, не отдавая себе отчета в происходящем, невольно увлеченные заразительным танцем, начинали непроизвольно двигаться в такт бубну, как бы постепенно пробуждаясь от кошмара. В древности танец «тарантелла» спасал от ядовитых укусов тарантула, заставляя быстрее течь кровь по жилам, способствуя борьбе организма с ядом. Теперь же танец, воздействуя на пораженную психику членов команды, отвлекал их от угнетающих ощущений. Победив ужас, танец уберег команду от участи экипажей, неведомо почему покидавших корабли в этой части океана, тайна вод которого изучалась столетиями. Христофор Колумб велел теперь всем заткнуть уши смолой. Паж де Сольедо, разносивший смолу, с огорчением смотрел на свои нежные, перепачканные смолой руки, думая, чем бы их отмыть… Между тем паника, вызванная запредельными, действующими на психику отзвуками далекого шторма (пять-шесть герц!), улеглась. Дав о себе знать издалека, шторм все же и сам пришел к испанским кораблям. Закрученный над океаном исполинский вихрь, в центре которого стояла обманчивая тишина, когда не хлопают бессильно повисшие паруса, пронизанная неуловимыми для слуха, но губительными колебаниями (инфразвуками), сдвинулся и задел своим «ободом» флотилию Колумба. Несущиеся с непостижимой скоростью потоки воздуха рванули паруса, заставили задрожать каравеллу, готовую ринуться против волн, но сразу же потерявшую из виду обе сопровождающие «Санта Марию» каравеллы. Им предстояло выстоять в борьбе со сбесившейся стихией в одиночку. Рвались стародавние косые паруса. Вздымались перед бушпритом мраморные горы с пенными гребнями у самых нависших над водой черных туч. Гул, свист, скрежет, грохот разламывал черепа. Но страха у моряков Колумба теперь уже не было, хотя шансы на спасение каравеллы были ничтожны. Колумб, как никто другой, понимал это. Теперь и предстояло всем его товарищам, как и ему самому, показать черты характера, достойные подвига зрелости. На вантах над ревущими волнами повисли юные моряки, убирая паруса. Пенные брызги хлестали их по лицам. Великой традицией молодежи тридцать второго века стало знаменовать вступление в жизнь «подвигом зрелости». Его совершали и в космосе, на внутривакуумной энергостанции, и штурмуя недоступные горные вершины, и в лыжных походах к обоим полюсам Земли, и участвуя в великих стройках четвертого тысячелетия, призванных вернуть планете изначальную красоту и пышность ее природы. В равной мере «подвигом зрелости» считалось и заманчивое повторение славных деяний предков (разумеется, в точно таких же условиях, в которых они когда-то совершались!). И поэтому в 3192 году, в честь 1700-летия открытия Америки, смельчаки взялись повторить плавание Христофора Колумба на таких же, как у него, утлых суденышках и без всяких средств связи, полагаясь лишь на собственное мужество. Примером для них служили знаменитые плавания более чем тысячелетней давности ученого и романтика двадцатого (столь далекого!) века Тура Хейердала с товарищами, пересекших на плоту Тихий океан и на тростниковых лодках египтян и шумеров — Атлантический и Индийский. СОРВАННЫЙ ПОДВИГ Молодые энтузиасты были романтиками и, ступив на борт сделанных по древним образцам суденышек «Санта Мария», «Пинта» и «Ниньо», приняли исторические имена открывателей Нового Света. Так невозмутимый двадцатилетний сын звездонавта, рожденный на другой планете Никитий Вязов, еще в школе за «открытие» им в трехлетнем возрасте «Америки» прозванный «Колумбом», стал теперь Христофором Колумбом, а прелестная полька, переселившаяся на остров Солнца, восемнадцатилетняя Ванда Сольедская — пажом де Сольедо. Их друг по альпинистским походам, добродушный увалень с водохранилища «прибойных энергостанций», которое в память родины предков он называл Балатоном, где и вырос, по его словам, «под парусом», Иштван Коча, потомок венгров, превратился в «маэстро корабля» под именем Хуана де ла Коста. Пилотом же «Санта Марии» стала готовая пойти за венгром хоть в пучину морскую шестнадцатилетняя уроженка не затопленной Всемирным потопом горной части Кубы, кудрявая девушка с огненным темпераментом, тонкая и гибкая, как тростинка родных, вновь появившихся сахарных плантаций, белозубая, темнокожая крошка Нинетта Перелонья, решившая приплыть на каравелле вместе с другом на Кубу к родителям. Для экипажа она значилась, как и 1700 лет назад, Паралесо Ниньо, «младшим братом» капитана самой маленькой из каравелл, «Ниньо». Многие из добровольцев откликнулись на призыв Всеевропейского Союза Солнечной молодежи с острова Солнца повторить открытие Америки и отправились с «Колумбом», наэлектризованные «страшными рассказами» о Бермудском треугольнике, который предстояло каравеллам пересечь. Веками, еще до глобальной экологической катастрофы, исследовались эти места, и сотни лет не находилось окончательного ответа на вопрос: что же было причиной исчезновения кораблей и самолетов, терявших ориентировку и радиосвязь? Упрямое человечество когда-то век за веком приносило в жертву ненасытным загадочным силам множество жизней. И невозможно было опровергнуть антинаучные гипотезы о существовании якобы в этом месте земного шара «базы зловредных инопланетян», способных переносить корабли и самолеты в некое высшее измерение, откуда порой они и возвращались с часами, отставшими на десятки минут, даже не подозревая о случившемся; но по большей части исчезали совсем. Отец Никития («Колумба»), живя в космосе, с философским негодованием отвергал домыслы о зловредности инопланетян, ибо «высший разум гуманен» и, общаясь с людьми в древности, оставил им свою мудрость в закодированных сооружениях, послужив возникновению преданий о «богах Солнца» (или Неба) и в Южной Америке, и в Японии, и в Китае, и в расцветшей внезапно древней цивилизации шумеров. И сын философа-звездонавта, совершая традиционный «подвиг зрелости», решил подтвердить убеждение отца, пройдя на копии «Санта Марии» зловещий Бермудский треугольник. Сказки о зловредных гуманоидах продолжали существовать даже после возвращения звездонавтов с планеты — двойника Земли, подтвердив теорию о звездных кристаллах, в узлах которых, подобно атомам в кристаллах земных веществ, находятся во всем подобные космические образования с планетами-двойниками, заселенными, по существу, теми же людьми, «обитателями космоса». Теперь сторонники существования зловредных гуманоидов стали утверждать, что космические кристаллы, как и земные вещества, различны; существа, достигшие высшей степени развития на некоторых из них, — уже не люди, а гуманоиды, могут отнестись к людям отнюдь не лучше, чем люди, скажем, к насекомым. Убежденным сторонником этих мрачных гипотез были Иштван Коча и (конечно же!) преданная ему темпераментная Нинетта. — С тобой хоть в шалаше, хоть во дворце, хоть в инопланетном зоопарке, — смеялась она. — Чтобы на нас там глазели «мозги со щупальцами»? — на полном серьезе отвечал он. Никитий лишь совсем недавно узнал о своем наполовину инопланетном происхождении. И близко к сердцу принял гипотетическое обвинение достигших высшего разума инопланетян в злом умысле. После долгих споров с другом он предложил Иштвану проверить самим сущность Бермудской загадки: отправиться вместе на «Санта Марии» и совершить свой «подвиг зрелости». Иштван согласился, а вместе с ним и его «крошка» и ее подруга Ванда, во всем согласная со своим обожаемым «адмиралом Колумбом». Никитий объяснял паническое состояние моряков воздействием инфразвуков на психику, а потому и предложил своим помощникам заткнуть уши смоляными пробками, когда каравеллы попали в «мертвую зону» внутри кольца ветров. В глубине души Вязов все же допускал причастность инопланетян к происходящему на Земле, но, как и отец, твердо верил, что высший разум гуманен и не станут пришельцы похищать корабли. Значительно опаснее гипотетических гостей из космоса был крепчавший шторм. Случись такой ураган на суше, он срывал бы крыши домов, а то и сами дома с фундаментов, опрокидывал поезда, рушил мосты… В море он трепал, губил, топил легкие каравеллы. И хрустнули шпангоуты «Санта Марии», ринулась в трюмы вода. Юные моряки (средний их возраст едва достигал двадцати лет!) самоотверженно боролись, пытаясь «допотопными» средствами (других они намеренно не взяли с собой!) вычерпывать воду. Но каравелла погружалась. Это был тот случай, когда шлюпки становятся надежнее корабля. Христофор Колумб (новый) понял это, когда рухнула грот-мачта, проломив верхнюю надстройку. Каравелла лишилась не только главных парусов и скоростного хода, но и потеряла плавучесть! Предстояло немедленно принять решение. Адмирал и «маэстро» переглянулись. «Штурман» сразу все поняла. — Как?! — возмутилась она со всем своим шестнадцатилетним пылом. — Отказ от подвига зрелости? Нет, лучше вместе с каравеллой на дно! Или хоть в лапы пришельцам! — Увы! — с улыбкой сказал «Колумб». — Кабы пришельцы! А то — океан. В шлюпках — тоже подвиг! — Если гости из космоса действительно не захватят нас, — совершенно серьезно заметил Иштван. — Пусть только попробуют пане инопланетяне! — заносчиво вскинула подбородок Ванда. И, вспомнив обязанности пажа, скатилась по трапу на нижний ярус — передать экипажу приказ адмирала «спускать шлюпки». Печально выглядел не только остаток грот-мачты с острым неровным изломом, уже мокрым из-за перекатывающихся через него волн. Приходилось «пажу», промокшему до нитки, держаться за штормовой канат. Заскрипели блоки, закачались шлюпки над палубой и над волнами. Никто еще не сел в них, а там уже скопилась вода — перехлестывали через борта гребни волн. — Земля близко! Рифы! — услышала Ванда, взбираясь на мостик, голос «маэстро». ПОХИЩЕНИЕ — Рифы? Какие рифы! Нет здесь острова! Честное слово, Иштван! Я сама замеряла координаты. До Кубы далеко, — уверяла «Ниньо». — Эх ты, штурман-пилот, — с упреком заметил Иштван. — Должно быть, ураган занес нас на твою Кубу. — Какая Куба! Какая Куба! Она совсем не такая! — протестовала «Ниньо». — Оглянитесь вокруг! Земля-то повсюду! — Не промокли ли наши мозги? — вмешался Христофор Колумб. — Вроде мы плывем внутри кольцевого острова… — Должно быть, уровень океана опустился еще ниже, — отозвался Иштван. — Обычно он здесь на двадцать пять метров ниже, чем в других местах. Бермудский треугольник! — многозначительно закончил он. — Значит, уровень океана опустился, и мы попали… в кратер вулкана когда-то затонувшей Атлантиды! — почти радостно объявила Ванда. Волнение в море заметно улеглось. Действительно, кольцо скал окружало каравеллу, выступив со всех сторон из воды и отгородив от океана возникший вдруг внутренний водоем. — Мы в лагуне! — обрадовалась «Ниньо». — Мы спасены! — Надо бы разобраться, крошка, почему? — пробасил Иштван. — Опять пане инопланетяне? — с вызовом обратилась к нему Ванда, тряхнув промокшими перьями нарядной шляпы. — Сто тысяч дьяволов и одна ведьма! — весело вмешался «Колумб». — Не будем кручиниться оттого, что каравелла спасена. Шлюпки — на борт! А награду сигнальщик с «марса», прозевавший землю, не получит. Ураган на своей спине доставил нас к ней. — Коли это желанная Куба или ближний к ней остров, то почему кольцо скал продолжает подниматься? — спросил Иштван. — Мне страшно, — прижалась к нему «Ниньо». — Опять загадка? Бермудский треугольник? О нем на Кубе много болтают… Враки? Да? — Враки не враки, а океан опускается! — воскликнула Ванда. — Иначе чем объяснить, что вулкан Атлантиды поднимается? Вместе со всем затонувшим когда-то континентом. Что затонуло, может снова всплыть! Лучше подумайте, какая это радость! Вот уж действительно подвиг зрелости — ступить ногой на сушу Атлантиды! С мостика, да и с других палуб каравеллы все смотрели на невероятный подъем «кратера» вместе с каравеллой над поверхностью океана. Штормовые волны по-прежнему вздымались, но не доставали уже до верхней кромки образующих «кратер» скал. Каравелла чуть покачивалась от ветра на спокойной воде лагуны. — Пусть утону я в моем Балатоне! — проворчал Иштван. — Но чаша, в которой мы оказались, как муха в блюдце чая, должно быть, поднялась в воздух над волнами, и они прокатываются теперь под нами. — Муха в чае на блюдце? Конечно, пришельцы! Летающая тарелка… пятое измерение… Пропавшие корабли, самолеты… И все на блюдечках. Я всегда верила в чудеса! — Вера в чудеса, даже инопланетные, увы, бездумна, — усмехнулся Никитий. — И как все бездумное — удобна… — Какое уж тут удобство! Хотел бы не верить, так ведь тут не Балатон, а Бермудский треугольник, — вступил Иштван. — Ну, живой я им в руки не дамся! — заверила Ванда. — Может, не в руки, а в щупальца? — деловито уточнил Иштван. ГУМАНОИДЫ Не оставалось больше сомнений в том, что «лагуна», на глади которой шквальный ветер лишь бороздил полосы ряби, поднялась выше уровня океана. — Как бы нас не прикрыли сейчас колпаком для полета в космическом пространстве, — мрачно заметил Иштван. — У-у! Проклятые гуманоиды! — сжав кулачки, процедила сквозь зубы «Ниньо». — А я еще в них верила!.. — Так вот же они, пане инопланетяне! — указала на берег Ванда. Скалистый берег овалом окружал каравеллу, удивительно неестественно ровный… Сквозь плотную сетку хлынувшего дождя на этом берегу угадывались две фигуры. Казалось, что они одеты в скафандры. — Спускать шлюпку! — скомандовал адмирал. — Они ждут нас, я сразу догадалась! — тараторила «Ниньо». — Они уже понесли каравеллу куда-то, на летающем блюдце! Вот и дождались. А говорили, что их нет! Иштван пожал ей руку выше локтя. — Да. Тут что-то есть! Добрались. Не мы до них, а они до нас. «Маэстро» и «штурман» остались на каравелле обсуждать происходящее. Адмирал же с пажом и гребцами, мерно взмахивающими веслами, как в старину, отчалили к скалистому берегу, уже не веря в то, что это берег… Дождь поредел, и теперь стало видно, что ожидающие шлюпку существа одеты действительно в скафандры, серебристые, похожие на рыцарские доспехи. Одно было повыше, другое — пониже. Стояли столбиками… — Чего им надо от нас, этим гуманоидам? — вслух размышлял «Колумб». — Ведь ждут, не шевелятся. — Позор, если нас доставят в инопланетный зоопарк! — отозвалась Ванда. — Ну, я им такое скажу!.. — Попросишься в музей? — пошутил адмирал. — Чем наши кораблики более чем тысячелетней давности не экспонаты? Да и мы сами тоже? Но вот что с «Пинтой» и «Ниньо»? Мы-то хоть живы! Сердце изболелось за них. — Ты сам, Колумб, говорил про мореходные их качества. А характеры людей!.. Им шторм и нужен! Шторм, а не проклятое блюдце с гуманоидами на кромке! Смотри! Они подняли щупальца! Они добрые! Они спасают нас, как дельфины испокон веков! Шлюпка подошла к берегу. Он оказался не скалистым, а… металлическим. Пришлось пройти под неприступным его «бортом», прежде чем со шлюпки обнаружили «причал»… самый настоящий, оборудованный лестницей, ведущей вверх, к ожидающим «инопланетянам». «Колумб» и «паж» взбежали по звенящим ступеням. Не оставалось больше сомнений в искусственности кольцевого сооружения. Ветер силился свалить прибывших с лестницы и сбросить по ту сторону кольца, которое обрывалось в море, плескавшееся где-то внизу гигантскими, но не достающими до кромки кольца волнами. Вдали они по-прежнему лохматились седыми гребнями. «Инопланетяне» двинулись навстречу прибывшим. Они передвигались, как отметил про себя Иштван, на задних конечностях. Передние же у них были свободны, как и полагалось разумным особям, способным к труду. Потом сквозь грохот и шум неутихшего шторма донеслись и голоса. — Спасательное судно «Надежда». Недавно плавающая волновая энергостанция переоборудована в передвижную лагуну. Главный конструктор ее и командир Крылов перед вами, — говорил полный «инопланетянин» с седыми волосами. — А это, может быть, узнаёте, дочь моя и наш математик звездного рейса, по инициативе которой и произведена реконструкция. Увы, права она, по морям пока плавают только парусники. Катастрофы слишком часты. Вот Надя и настояла… — Мама! Мамочка! — крикнул Никитий, бросаясь на шею к «инопланетянке», с улыбкой и любовью смотрящей на него. — Дедушке привет! — повернулся он к командиру-«инопланетянину». — Как? Что слышу? Вы специально спасали нас? — ужаснулась Ванда. — Мы же на подвиг шли! Все могло сорваться! — Надеюсь, хоть ты не в претензии, Никитенок мой? — спросила Крылова. — Как я могу быть в претензии, если тебя вижу, мамочка моя! — Ты бы мог повидать нас с дедушкой и до отплытия. — Но пойми, как же я мог отлучиться из Испании во время подготовки к путешествию? Мы хотели совсем так, как было при Христофоре Колумбе. — И стало при Никитин «Колумбе». Ты оправдал свое детское прозвище. Не забыть мне малыша в корабельном ящике, открывающего Америку на площади острова Солнца. — Я хотел оправдать всех нас перед «звездонавтами», рассказать, кто помог людям вновь возродить свою пострадавшую планету. — Простите, пан главный конструктор-командир, — вступила Ванда. — Но как вы подкрались к нам в такой шторм? — Мы не ощущали его, доблестный паж. Наша лагуна «Надежда» покоится на столбах, которые несут на себе подводные понтоны-лодки; они находятся на такой глубине, где нет никакого волнения. — Как чудно! — восхитилась Ванда. — Но для подвига не годится. Нам нужна стихия, чтобы преодолеть ее. И мы не подавали сигнала бедствия, даже когда она грозила нам гибелью. — Что говорить! Отважные ребята! — взглянул на Надю Крылов. — Нет, правда, мамочка? Как вы догадались? Неужели материнским чувством ты приняла мой сигнал? Я ведь о тебе думал! Надя Крылова покачала головой. — Просто наша биоаппаратура, готовая принять сигналы бедствия от любого судна в океане, почувствовала ваш коллективный биосигнал. — Но мы его не подавали! — воскликнул «Колумб». — Его послали не вы, командиры, а биополя всех ваших спутников, против их воли. Отец твой из космоса через электронный телескоп следил за вашим продвижением и штормом. И дал нам сигнал. А я и так поняла, что беда с вами. Вот мы и поспешили сюда. — То ж красивейше! Создали лагуну посередине океана и подняли нашу каравеллу, как муху на блюдечке! — воскликнула Ванда, восторженно глядя на прославленную звездонавтку, воспитавшую такого человека, как Никитий — «Колумб»! Заменила ему родную мать! — Для этой цели и создана «лагуна», — пояснил Крылов. — На месте механизмов волновой энергостанции, использующих движение поплавков на волнах, мы соорудили бассейн. Подплыли под терпящий бедствие корабль и поднялись вместе с ним. — До чего просто! А я-то грозилась вам — «инопланетянам». — Инопланетянам? — горько переспросил Крылов. — Нам пришлось побывать среди них. С тем же основанием можно было грозить и вашим далеким предкам. Они были похожи. — Но вы похожи на нас! — Может быть, вы на нас, — с усмешкой вставила Надя Крылова. Ванда смутилась. — Мама, это Ванда; она не просто мой паж… — Я уже поняла, — улыбнулась Надя. Она откинула шлем, которым защищалась от дождя, и теперь было видно ее улыбающееся, все в морщинках лицо, такое дорогое Никитию. — Красиво и чудесно вы придумали, пане «гуманоиды»! — доверительно говорила Ванда, спускаясь с Надеждой Крыловой по лестнице к шлюпке. — Чаша-бассейн — над поверхностью моря! А если вместо бассейна — десяток пассажирских палуб лайнера? И никакой качки! И без парусов… Почему бы все корабли не строить так? — Это моя мечта, милый пан де Сольедо. Начала со спасательного судна, где особенно сказываются преимущества отцовской конструкции. А там… — Она сощурилась, отчего заметнее стали морщинки у ее глаз. — А там посмотрим. Каравеллы «Пинт» и «Ниньо» отчаянно боролись со свирепым штормом, когда сверхъестественным видением из штормовой мглы к ним стал приближаться фантастический корабль-призрак. Он походил на остров на сваях, приподнятый над водой, так что штормовые волны прокатывались под его днищем. И совсем не колебался этот сказочный остров над бушующим океаном. Но самое удивительное! Над островом (словно внутри его была лагуна) возвышалась «Санта Мария» на плаву! Глядя на это видение, можно было поверить в любые чудеса! Однако самым чудесным был сигнал, переданный флажками с «Санта Марии». Они сообщили, что на каравелле идут ремонтные работы, ликвидируется течь, поднимается вновь грот-мачта, и скоро «Санта Мария» присоединится к своей флотилии. Но может быть, еще примечательнее была беседа в каюте «адмирала», когда «паж де Сольедо» (или Ванда) доложил Колумбу о переданном сигнале. — А что дальше? — спросила она, глядя на обожаемого адмирала. — Восстановим «Санта-Марию», найдем в Америке указанные отцом залежи, вернемся, построим другую каравеллу, звездную. Слетаем за отцом в космос. А потом… — Что потом? — Потом, может быть, на мою родину. Есть такая планета — Землия… Полетишь? — Если с тобой, полечу, мой Колумб! notes Примечания 1 Летательный аппарат, использующий подъемную силу Ампера от взаимодействия магнитного поля Земли и кольцевого электрического тока в аппарате. Изобретен в 1910 году русским инженером Цандером. Получил распространение лишь в XXI веке. (Примеч. авт.). 2 Кампанелла — в переводе «колокол». (Примеч. авт.). 3 Перевод автора.