Мечтай осторожнее Александра Поттер Роман Александры Поттер сродни комедиям Софи Кинселлы, он столь же остроумен и уютен, а героиня словно родная сестричка знаменитой шопоголички Бекки. У каждого человека есть заветные желания, вот только сбываются они гораздо реже, чем хотелось бы. Но что, если в один прекрасный день все твои желания, даже самые незначительные, начнут вдруг исполняться? Именно это и случилось с героиней романа Александры Поттер: цыганка одаривает Хизер волшебной веточкой вереска, и жизнь девушки тут же меняется. Отныне стоит ей только пожелать что-то, и — бац! — желание тотчас становится реальностью. С ветерком промчаться по шоссе, обычно забитому машинами? Легко. Свидание с соседом-красавцем? Исполнено! Престижная работа? Без проблем. Но чем дальше, тем сильнее все это начинает тяготить Хизер, и исполнение желаний совсем не кажется ей таким уж благом. Ведь порой наши желания — штука опасная. Александра Поттер Мечтай осторожнее Посвящается Саару, который доказал мне, что мечты сбываются В жизни есть только две настоящие трагедии: одна — когда не получаешь того, чего хочешь, другая — когда получаешь.      Оскар Уайльд Глава 1 Чего ты хочешь больше всего? Мира на Земле? Победы над СПИДом? Попку, как у Анджелины Джоли? Морщась от боли — ремешки новых босоножек натерли на пальцах гигантские медузоподобные пузыри, — я жму на кнопку светофора и жду, когда загорится зеленый. Моя мысль проста: каждый о чем-то мечтает, не важно о чем, но непременно мечтает, ведь правда? Все мы — мечтатели. Разворачивая овсяную коврижку (сегодня это мой завтрак), разглядываю свои несчастные ноги. В том, что касается желаний, я не исключение. Но пока кто-то борется за мир, спасает человечество или сверкает обалденной задницей в мини-бикини, я стою здесь, тупо уставившись на мозоли, и мечтаю… знаете о чем? Ай! Один из пузырей лопается, и между пальцами становится мокро. О тапочках, вот о чем! Уже почти середина июля, и Британию душит жара. Для истосковавшегося по солнцу населения страны это просто дар свыше: можно устраивать пикники в парке, принимать солнечные ванны во дворе или просто кайфовать на лавочке, с мороженым. Для нас же, лондонцев, сущий ад. Город исходит потом, как гимнаст на тренировке. Душные офисы, вонючие выхлопные газы и поезда метро без кондиционеров превращают жизнь в кошмар. Отношения обостряются. Носы облезают. А тут еще новые босоножки грозят свести меня в могилу. Мысленно проклиная все на свете, нашариваю в сумочке мятый обрывок туалетной бумаги и опускаюсь на корточки. Шикарно смотришься, говорю я себе, пальцем вытирая с верхней губы капли тонального крема и одновременно запихивая бумажку под ремешок. К чему, спрашивается, каждый месяц покупать модные журналы, если ты и без их помощи способна создавать собственный неповторимый стиль? Кто-то толкает меня в спину: зеленый-то уже горит. Встаю и хромаю через дорогу. Вокруг бурлит людской поток: сограждане треплются по мобильникам, прихлебывают кофе на ходу, торопятся, мельтешат, налетают друг на друга. Чей-то портфель с размаху врезается мне в ногу. Я сдавленно вскрикиваю. Не впервые ловлю себя на том, что мечтаю жить у моря. У моря, а не в этом загазованном зоопарке, который называю домом вот уже шесть лет. Откровенно говоря, иногда мне кажется, что я всю жизнь только и делаю, что мечтаю. Причем не о каких-то грандиозных, невероятных вещах. Не о том, например, чтобы новый фильм с Брэдом Питтом взялись снимать аккурат возле моего дома и — о чудо! — меня, Хизер Хэмилтон, пригласили на главную женскую роль. Нет, речь не о таких мечтах. Не о тех желаниях, которые загадывают, зажмурив глаза, ради которых кидают монетки в фонтаны, высматривают в небе падающие звезды и остервенело полируют волшебные лампы. Я говорю о самых обычных, приземленных и, если уж начистоту, скучных желаниях. Они посещают меня раз по десять на дню, порой я их даже осознать не успеваю. Для меня мечты никак не связаны с волшебством — это часть повседневной жизни. Например, сейчас, ковыляя по Мэрилебон-роуд, я думаю: вот было бы классно, если бы я не съела ту коврижку! Пальцы нащупывают в кармане упаковку. Ладно, купила я чертову коврижку в магазине здоровой пищи, и лежала она на одной полке с курагой и коричневым рисом. Но кого я пытаюсь обмануть? Я ж отлично понимаю, что к здоровью эта «еда» не имеет никакого отношения (если не считать здорового размера). Прищурившись, вчитываюсь в список ингредиентов. Мама дорогая. Да здесь только предупреждения Минздрава не хватает! Догадайтесь, сколько калорий в овсяной коврижке? Скомкав обертку, поспешно заталкиваю ее в сумочку, как всегда набитую барахлом, которое мне почему-то не лень всюду таскать с собой. Протекающие ручки, отбившийся от своих «тампакс», блеск для губ — крышечка отлетела, и теперь он весь в соринках… Ну и само собой, штук пять талончиков от электронных весов в аптеке «Бутс». Кстати, еще об одной мечте. Вчера в обед я заскочила в «Бутс» — хотела просто купить тампоны, но не удержалась и встала на весы, всей душой желая увидеть на дисплее чуть больше пятидесяти кило… а не под шестьдесят, как на самом деле оказалось. Впрочем, готова поспорить, моя одежда весила килограммов пять. Втянув живот, ускоряю шаг. Вообще-то сейчас, когда я задумалась о желаниях, стало ясно: я загадываю их столько, что все едва ли упомнишь. Только за последние сутки, к примеру, вышел бы длиннющий список.  вот бы вчера вечером я осталась дома, а не отправилась в караоке-бар с моей лучшей подругой Джесс  вот бы кто-нибудь удержал меня от перехода на текилу  вот бы земля разверзлась и поглотила меня в тот момент, когда я заблеяла «Влюбленную женщину» Барбры Стрейзанд. (В тональности си-бемоль минор. И зажмурившись от избытка чувств.)  вот бы, завалившись домой в два часа ночи, я не отправила эсэмэску своему бывшему, гаду такому Позорище. И ладно еще просто отправить сообщение. Но написать такое…  вот бы кто-нибудь дал мне по рукам, когда я решила выдавить тот прыщик Но я это сделала, а мерзкий прыщ позвал пару дружков — очевидно, для моральной поддержки.  вот бы кто-нибудь предупредил меня, что на тридцатый день рождения я не получу в подарок престижную высокооплачиваемую работу (а разве мне не положено?!)  вот бы мужчины тоже мучились от ПМС  вот бы в метро для меня всегда находилось свободное местечко, а в кофейнях обслуживали без очереди, а возле дома можно было спокойно припарковаться… Есть такая шутка: женщины не умеют парковаться, потому что мужчины внушили им, будто семнадцать сантиметров — это во-от столечко. На прошлой неделе я рассказала ее мужику из сорок второго дома — после того как попыталась втиснуться сразу за ним и конечно же поцеловала его новый «бумер». Неудивительно, что шутку он не оценил.  вот бы выиграть в лотерею Кто-то скажет, что это уж чересчур — если учесть, что я никогда в жизни не покупала лотерейных билетов. Но тем-то мечты и хороши: им не обязательно быть реалистичными.  вот бы понятие «не твой день» исчезло навсегда  вот бы вчера, когда инструктор по йоге помогал мне сделать стойку на руках, мне удалось сдержаться и не «газануть»  вот бы я выпивала пресловутые восемь стаканов воды ежедневно Целых восемь стаканов! Тоска зеленая. У нее и вкуса-то нет.  вот бы встретить мужчину — приверженца моногамии плюс любителя стирки и сексуальных прелюдий И долой тех, кто разводит грязь, изменяет на каждом шагу и крутит женщине левый сосок, будто это ручка настройки радиоприемника. Не ловите меня на слове, считайте, что Дэниэл, мой бывший, ни при чем.  вот бы мне никогда больше не пришлось имитировать оргазм (Я же говорила, что реализм и мечты вовсе не обязательно связаны!)  вот бы кремы от морщин оправдывали свое название  вот бы в мороженом с шоколадной крошкой не было калорий, ни единой  вот бы мне хватило ума послать куда подальше продавщицу с ее уверениями, будто автозагар подарит моей коже дивный оттенок а-ля «только что из Сан-Тропе» (главное — не забыть сначала использовать скраб) Бросаю взгляд на свои ноги в ярко-оранжевую полоску. Сходство с шезлонгом — единственное, что приближает меня к Сан-Тропе.  вот бы папа в свое время не женился на отъявленной стерве Отъявленная стерва, которая в миру зовется Розмари, — живое доказательство того, что злые мачехи — не выдумка сказочников.  вот бы я не выпросила у своего брата Эда плеер, отправляясь кататься на роликах Или хотя бы не выпендривалась, пытаясь проехаться спиной вперед. Потому что в результате со всего размаху хлопнулась на задницу. Уточняю: прямо на плеер. Можете представить, во что он превратился.  вот бы мою «Визу» не заблокировали, что обнаружилось на кассе в «Сейнсбериз» Это само по себе довольно унизительно, но еще позорнее, когда появляется менеджер с кислой миной, отводит вас в каморку где-то во чреве магазина, звонит в банк и, щелкнув ножницами, режет вашу блестящую пластиковую подружку пополам — «по требованию банка».  вот бы я сообразила, что ассистент в магазине упражняет свое чувство юмора, называя «Унесенных»[1 - Фильм британского режиссера Гая Ричи, получивший несколько наград как худший фильм года. — Здесь и далее примеч. перев.] с Мадонной классикой киноискусства Пронзительный свист вырывает меня из раздумий — и что же я вижу? Бригада дорожных рабочих пялится на мою грудь. Моментально рождается очередное желание.  вот бы, собираясь утром на работу, я надела лифчик Втянув голову в плечи, я пытаюсь шагать свободно и непринужденно. Хизер, не обращай на них внимания. Не поднимай глаз. Иди себе и делай вид, что никого не замечаешь. Подумаешь, сексуально озабоченные работяги! Тоже мне проблема. — Эй, сиськи покажи!  вот бы у всех дорожных рабочих враз укоротились члены! С горящими щеками проскакиваю мимо, притворяясь, что смотрю на часы, — лишь бы ни с кем не встречаться взглядом. При этом замечаю, сколько времени. О черт!  вот бы мне удалось не опоздать в ЗАГС, где на десять назначена встреча с Брайаном Но сейчас уже двадцать минут одиннадцатого. И он меня убьет. У входа в ЗАГС, явно нервничая, топчется не лишенный привлекательности седовласый мужчина в идеально скроенном темно-сером фланелевом костюме и отполированных до блеска туфлях. На вид ему немного за пятьдесят, в действительности — на десять лет больше. Он смотрит на часы, вертит головой по сторонам, вздыхает и опускает взгляд на свою бутоньерку. Розовая гвоздичка вянет на жаре, и он суетливо ее поправляет. Это Брайан. Из-за толпы на улице он не видит, как я бегу к нему, зато я его уже разглядела. Он снова косится на часы, затем достает из нагрудного кармана сотовый и набирает номер, неуверенно тыкая в кнопки, как делают люди, не умеющие печатать. Прижимает телефон к уху. До цели остается всего метров сто, когда я слышу знакомую мелодию. Лихорадочно шарю в сумке, нащупываю свою «Нокию» — и в этот момент музыка обрывается. Черт. Вытаскиваю телефон вместе со спутанным проводом гарнитуры и вглядываюсь в экран. Один пропущенный звонок. Торопливо вызываю голосовую почту. «У вас одно новое сообщение». Ожидая воспроизведения, изо всех сил машу Брайану, но он отвернулся прикурить сигарету, и мне видна только его сгорбленная спина. Это Брайан. Я возле ЗАГСа и уже нервничаю. Буду краток — где тебя черти носят?! Ой… Судя по его раздраженному шипению, я крупно вляпалась. Звоню ему, он тут же отвечает: — Хизер? — Здесь! — Подобравшись вплотную, я хлопаю его по плечу. М-да, я всего лишь прибегла к юмору, чтобы разрядить ситуацию, а едва не устроила человеку инфаркт на ровном месте. Брайан разворачивается, схватившись за сердце. — Ты опоздала! — гневно орет он в мобильник. Сообразив, что к чему, чертыхается, захлопывает телефон и сует в карман. — Знаю, прости, пожалуйста! Будильник не сработал, метро почти стоит, а еще эти дурацкие новые босоножки… — Ладно. По крайней мере, явилась, — перебивает он меня, растирает подошвой сигарету и застегивает пиджак. Резкие движения, взъерошенные волосы и пронзительный взгляд делают его похожим на птицу. — Давай поторапливаться. — А где все? — Я едва поспеваю за ним по ступенькам. — Внутри. Только нас и ждут. — Он придерживает для меня входную дверь. — Я там бог знает сколько проторчал. Когда все сроки вышли, отправился тебя искать. — Ну извини, извини! — Цепляюсь за его локоть. Я заметно выше Брайана, особенно в новых туфлях. В прохладном полумраке фойе я сразу притормаживаю, чтобы изучить свое отражение в зеркале с позолоченной оправой. Я похожа на большинство рыжих: бледная кожа, россыпь веснушек, копна непослушных кудрей и мучительные воспоминания детства. В памяти до сих пор всплывают «морковка», «рыжая-бесстыжая» и нецензурные кричалки. Достаточно, чтобы до конца своих дней проваляться на кушетке психоаналитика. Не дождетесь — я каждые полтора месяца сажусь в парикмахерское кресло и с помощью мелирования превращаюсь в рыжеватую блондинку. Волосы обычно распрямляю, но в такую жару они неизбежно встают дыбом. Торопливо приглаживаю их… и замечаю в зеркале Брайана — он стоит у меня за спиной, вперившись взглядом в пол. — Что у тебя с ногами? — Стерла в погоне за модой! — Наклонившись, пытаюсь поглубже запихнуть туалетную бумагу, торчащую между пальцами. В другой раз Брайан усмехнулся бы, выдал ответную шутку или поинтересовался подробностями очередного вояжа по магазинам. Он тщательно отслеживает все модные веяния — что, как вы понимаете, для мужчин его возраста нехарактерно, — постоянно таскает у меня «Вог» (под предлогом изучения новых тенденций в фотографии) и крайне щепетилен в отношении внешнего вида. Брайан истый аккуратист — из тех, кто тщательно утюжит даже нижнее белье. Но сейчас он только пренебрежительно фыркает и вопрошает сквозь зубы: — Может, пойдем наконец? — Желваки так и ходят, серые глаза сверкают. Он невероятно хорош для пожилого мужчины — даже в таком дурном настроении. — Да-да… в смысле, да, конечно, — лепечу я, чувствуя себя ребенком, которого отчитали за баловство. Эхо в мраморном фойе множит наши шаги, что окончательно лишает меня присутствия духа. Брайан тянется к ручке массивной двери из красного дерева, бормоча, что следующая пара прибудет через считаные минуты и если мы не поторопимся, то все испортим. — Погоди… — Я достаю из сумочки упаковку бумажных платков и разрываю целлофан. — Я же знаю, как ты любишь пустить слезу на свадьбе. Он стоит как истукан, брови сошлись на переносице. Я помахиваю белым квадратиком, словно флажком. Это его добивает. Брайан сдается, морщинки на лбу разглаживаются, лицо светлеет. — Извини. Понимаешь, я уж было подумал, что ты не придешь. — Выдернув из моих пальцев платочек, он ловко прячет мой дар примирения в рукаве. — Сдрейфил, что брошу тебя у алтаря? — шепчу я. На его лице появляется легкая ухмылка. — М-м, что-то в этом роде. Мы улыбаемся друг другу. Он поправляет галстук, приглаживает волосы — маскируя залысины — и приосанивается. — Готова? Я одергиваю юбку и заправляю за ухо выбившуюся прядь. — Готова! — Хотя в действительности я сплошной комок нервов. С серьезным видом мы смотрим прямо перед собой. Я собираюсь с духом. — Поехали. — Брайан делает глубокий вдох и вторично протягивает руку к двери. — Шоу начинается! Глава 2 Переступив порог, мы окунаемся в море шляп всех цветов, фасонов и размеров. Страусовые перья и шелковые вуальки колышутся в потоке воздуха от вентиляторов. Зал набит под завязку. Гости сидят, прижавшись друг к другу поролоновыми плечами, нервно ерзают в духоте и обмениваются последними сплетнями. Двое пацанят, явно скучая, теребят ярлычки — ценники, что ли? — на огромных букетах, установленных по обе стороны от входа, словно охранники-вышибалы. Где-то плачет ребенок. Мы с Брайаном входим через заднюю дверь, никем не замеченные — кроме распорядителя у кафедры. При виде нас он расплывается в улыбке облегчения и по проходу бежит к нам. Точнее, я бы сказала, семенит. Пестрая рубашка и открытые сандалии не оставляют сомнений, что он поклоняется тому же божку, что и Грэм Нортон[2 - Ирландский актер и телеведущий. Не скрывает своей гомосексуальности.]. — Ну неужели! — громко шипит он. — Еще немного — и народ взбунтовался бы! — Пощипывая эспаньолку и театрально закатив глаза, распорядитель кивает в сторону гостей. — Без паники, кавалерия прибыла. — Брайан достает из кармана маленькую черную коробочку и, держа ее в вытянутой руке, поворачивается в разные стороны. — Это еще что? — Распорядитель озадачен. — Экспонометр. — Я шагаю к составленным в углу футлярам, открываю черный чехол, достаю штатив и принимаюсь его раскладывать. — Нужно определить экспозицию и прочее. Распорядитель кивает: — Ясно… — Как официальный свадебный фотограф, я должен гарантировать, что счастливые молодожены получат именно те снимки, о которых мечтали всю жизнь. — Брайан достает из кофра фотоаппарат, объектив. — Потому как воспоминания тускнеют… В этом месте традиционно подключаюсь я. — … но фотография будет жить вечно! — задорно скандируем мы хором. — Таков девиз компании «Вместе навсегда»! — с нескрываемой гордостью добавляет Брайан, передавая мне крышечку от линзы и нацеливая объектив на распорядителя. — Сам сочинил. — Правда? — Похоже, тот не слишком впечатлен. — А мне казалось, это расхожая фраза… Неожиданный щелчок затвора застает распорядителя врасплох. — Ой, мамочки! Ослепленный вспышкой, служитель Гименея моргает, по-рыбьи приоткрыв рот. Звук привлекает к нам всеобщее внимание, и публика в креслах взволнованно и выжидающе поворачивается. Все глаза обращены в нашу сторону, гомон стихает. Конечно, я понимаю, что смотрят не на нас — мы всего лишь фотографы. Взгляды гостей устремлены за наши спины, на двери, которые как раз в этот момент распахиваются. В ту же секунду кто-то включает магнитофон, звучит саксофон, и Уитни Хьюстон принимается завывать: «Я вечно буду тебя любить». Распорядитель спешит по проходу к кафедре, и мы с Брайаном занимаем свои места. Все готово. Затаив дыхание, жду. Сейчас торжественно вплывет невеста — и я увижу платье. Мой любимый момент. Что скрывать, большинство из нас хотя бы раз в жизни предавались мечтам о свадебном наряде. Когда мне было лет шесть, я обожала «понарошку» выходить замуж за Барни, своего плюшевого медвежонка. Наряжалась я при этом в белую ночнушку до полу и старую фату. Однажды при полном параде плюхнулась в лужу в нашем саду, но мама заверила меня, что я все равно красавица, потому что все невесты — красавицы. Только устроившись на эту работу, я поняла, что мама, мягко говоря, привирала. Разумеется, я видела немало эффектных невест в роскошных платьях. Но видела и чудовищные пирожные-безе с воланами, при взгляде на которые так и тянет в ужасе зажмуриться. Видела фамильные сокровища, которым лучше бы оставаться на дне прабабкиного сундука. Видела корсеты, затянутые до такой степени, что телеса новобрачной выплескивались наружу, придавая всей конструкции форму рожка с мороженым. Я уж молчу про куцые тюлевые лоскуты вместо фаты, уродливые диадемы со стекляшками и расшитые блестками шлейфы десятиметровой длины. Тринни и Сюзанне[3 - Тринни Вудолл и Сюзанна Константайн — ведущие популярной программы «Одевайтесь правильно!» на Би-би-си и авторы книги «Одевайтесь правильно» (М.: Фантом Пресс, 2006).] работы — непочатый край. Впрочем, кто это говорит? Женщина, у которой между пальцами ног клочья туалетной бумаги? Мама невесты громко всхлипывает. Престарелые родственницы взволнованно кудахчут. У одного из мальчишек, что играли с ценником, вырывается смешок, и папаша тут же награждает отпрыска подзатыльником. А я, раскрыв рот, издаю едва слышное «Ах!». И причиной тому вовсе не мои мозоли. В ослепительно-розовом наряде (держу пари — с плеча танцовщицы фламенко) пред наши очи является невеста… годящаяся мне в матери. Нет, постойте-ка, вношу поправку: в бабушки. — Великолепно, дорогая! Выглядите роскошно! — с придыханием восклицает Брайан, без устали щелкая затвором. Что тут скажешь? Профессионал. — Платье сногсшибательное… можно чуточку влево?.. просто сногсшибательное… А теперь улыбочку… Передавая очередную кассету, я поглядываю на него с восхищением. Брайан так давно этим занимается, что его глубоко и безнадежно поразил вирус свадебной горячки. Не важно, масштабная церемония или скромная, традиционная или с выкрутасами, — он неизменно в восторге. Когда-то Брайан сам был женат — на некой манекенщице по имени Фиби. Они поженились, когда ему было немного за двадцать, и расстались друзьями через пару лет (не знаю, до или после того, как он открыто признал свою ориентацию). С тех пор его личная жизнь — череда интрижек, причем всегда неудачных. Однако от романтизма это его не излечило, скорее наоборот. При виде шелковой ленточки, трепещущей на капоте «роллс-ройса», глаза у него затуманиваются, первые же аккорды «Свадебного марша» заставляют промокать глаза рукавом, а когда молодожены произносят брачные обеты, он стреляет у матери невесты бумажные платочки и трубно сморкается. Человек напрочь теряет контроль над собой. Чуть только доходит до слов «пока смерть не разлучит нас», Брайан сломя голову бросается наружу глотнуть свежего воздуха. А кто остается лежать на амбразуре? Ваша покорная слуга. Официально я всего лишь ассистентка, но большинство фотографий, как правило, приходится делать именно мне. Согласно неписаным правилам, существующим в обществе, женщины обязаны пускать слезу при виде младенцев, щеночков, плюшевых мишек и — piece-de-resistance[4 - Главное блюдо, гвоздь программы (фр.).] — свадебных церемоний, но так уж сложилось, что меня эти мероприятия не особенно трогают. Не то чтобы я была противницей браков. Меня очень даже привлекает перспектива влюбиться до умопомрачения и жить вместе долго и счастливо. А кто бы отказался? Но с некоторых пор я начала задаваться вопросом: а реально ли это самое «долго и счастливо»? По-моему, реальнее иные варианты: «счастливы сейчас, а что дальше — плевать» или «счастливы, пока не осточертели друг другу». Или же, как в случае со мной и моим бывшим, «счастливы, пока он не начнет трахать девицу из отдела маркетинга». Не подумайте, что во мне говорит обида. Я всего лишь констатирую факт. От размышлений меня отвлекает громкое шмыганье. Брайан уткнулся в платок, глаза у него красные и опухшие, и он из последних сил старается держать в фокусе новобрачных — те как раз произносят обеты. Похлопав шефа по спине, сую свеженький платочек и осторожно отбираю фотоаппарат. Ловлю в видоискатель счастливую парочку и навожу на резкость. — Присцилла Кляйн, я хочу, чтобы ты знала: пусть я был женат восемь раз, наш с тобой союз я заключаю навечно. — Дэвид Уолстенхьюм, обещаю любить и почитать тебя, несмотря на то что тебе придется вернуться за решетку… У меня немедленно рождается новое желание:  вот бы выйти замуж в чем угодно, только не в розовом наряде для фламенко. И не за уголовника Видите, я совершенно неисправима. Щелк. Вспышка. Молодые (так сказать) поженились, и мы с Брайаном пакуем аппаратуру. Он предлагает подбросить меня до метро, но из-за дорожных работ Мэрилебон-роуд превратилась в одну гигантскую пробку, и мы незамедлительно увязаем. Задрав босые ноги на приборную панель, я опускаю стекло. Брайан водит фургончик с названием фирмы «Вместе навсегда», выписанным на боку романтическими завитушками. Изначально Брайан хотел заказать надпись на фоне конфетти, но это работа долгая и трудоемкая, а художник брал почасовую оплату. Пришлось удовлетвориться серебряной подковкой и парой колокольчиков. Вообще-то Брайан не всегда занимался свадебной фотографией. Когда-то он был удачливым папарацци, объездил весь мир, посещал громкие премьеры, подлавливал знаменитостей с открытым ртом и соскользнувшими бретельками. Все изменила смерть принцессы Дианы. Брайан — убежденный монархист. У него есть на видео свадьбы всех членов королевской фамилии, чай он пьет из любимой кружки, выпущенной к Серебряной годовщине[5 - В Великобритании и странах Британского содружества 25 лет правления монарха. Серебряная годовщина Елизаветы Второй отмечалась в 1977 году.], а когда списали королевскую яхту «Британия», он натурально рыдал. Гибель Дианы глубоко его потрясла. Будучи одним из клана папарацци, он решил, что часть вины лежит и на нем, а потому резко все бросил, зачехлил объективы, убрал в чулан лестницу-стремянку и основал «Вместе навсегда». Тогда-то и нарисовалась я. Я только что окончила курс фотографии в колледже и откликнулась на его объявление о поиске ассистента. Не то чтобы я представляла свою будущую работу именно так — в ту пору я с ног до головы рядилась в черное и снимала преимущественно обшарпанные стены сплошь в граффити, — но решила, что для начала сойдет. Наберусь опыта, выплачу кредит за обучение, обзаведусь портфолио и уйду в свободное плавание. Прошло шесть лет, и я все еще здесь. Шесть лет! Вы только вдумайтесь. Нет, конечно, время от времени я рассылаю резюме, но в моем положении главное — обрасти знакомствами, завести связи и дождаться своего звездного часа. Мой пока не наступил. Но я убеждаю себя, что он непременно придет. И тогда я стану новой Анни Лейбовиц[6 - Анни Лейбовиц последние 30 лет является культовой фигурой в мире фотографии, ей одинаково хорошо удаются как портреты знаменитостей, так и репортажи из горячих точек.], мои выставки будут проходить в самых модных галереях Сохо, мои снимки будут украшать обложки журналов и первые полосы газет… Э-э… прием! Земля вызывает Хизер Хэмилтон! Прием! — И как тебе свадьба? — спрашивает Брайан. В пиджаке, обсыпанном конфетти, он листает «Ивнинг стэндард», разложив газету на руле и затягиваясь сигаретой. — М-м-м… любопытное зрелище, — уклончиво отзываюсь я. Смахивает на ситуацию, когда ты вдвоем с кем-нибудь выходишь из кинотеатра и не знаешь, понравился ли спутнику фильм. — А ты что думаешь? — Хм… оригинально, — стряхивая пепел в окно, не менее осмотрительно откликается Брайан. — Хотя я как-то не уверена насчет платья… (Все еще осторожничаю.) — По-моему, она забыла кастаньеты! Я хихикаю, и Брайан разражается хриплым смехом курильщика. — Фи, какие мы с тобой злые. — Он пытается вернуть себе серьезную мину. — Не так уж все было и плохо. — Конечно нет. Гораздо хуже! И мы взахлеб начинаем делиться впечатлениями. Это наша традиция — все равно как сходить на вечеринку вместе с приятелем и по дороге домой разбирать гостей по косточкам. — Ты видела подружек невесты? Неподражаемы! — Ага, особенно та белобрысая карлица, что нацепила поролоновые кроличьи ушки и наотрез отказывалась их снимать! — А когда шафер потерял кольца? Ну и видок у него был! — Он весь покрылся нервной сыпью! — И стал чесаться! — Даже сунул руку в штаны, я видела! — Не может быть! — Клянусь! Я засняла! — Фу-у, отличный будет свадебный снимок! От хохота мы сгибаемся пополам. Возможно, работенка у меня и нелепая, зато веселья-то сколько! — Завтра когда приходить? — Я вытираю мокрые от слез глаза. — Обещаю не опаздывать. Куплю себе новый будильник. — Успеешь еще. Завтра у тебя выходной. Отоспись как следует. Я в недоумении: — Но завтра же суббота! Если вы занимаетесь свадьбами, то знаете, что уик-энд в этом бизнесе — самое горячее время. — Я в курсе. И у тебя завтра выходной. — Выходной? — переспрашиваю я, не веря своим ушам. — В субботу? Тут до меня наконец доходит, и я испытываю тот невероятный подъем, какой чувствуешь лишь в те моменты, когда тебе внезапно сообщают, что завтра можно не ходить на работу. Не помню, когда у меня в последний раз был свободный уик-энд. Фантастика, да и только. Можно дрыхнуть до обеда. Можно весь день нежиться на солнышке в садике, почитывая глянец. Можно вообще всю субботу и воскресенье проваляться в постели, смотреть кино и уплетать пиццу из соседнего ресторана. В полном одиночестве… Подарок судьбы мгновенно теряет свою привлекательность. Выходные придуманы для парочек. В эти дни город превращается в Ноев ковчег — каждой твари по паре. На скамейках в скверах, за столиками в уличных кафе, в кинозалах с ведрами попкорна — парочки, парочки, парочки. Я обычно кооперируюсь со своей подругой Джесс. Большинство наших общих знакомых отпочковались в семьи, и мы, одиночки, предпочитаем держаться вместе. Но Джесс — стюардесса, и в эти выходные у нее рейс в Дели. — Ты уверен? Ведь суббота всегда самая загруженная, — пытаюсь я дать задний ход. — Раньше была, — поправляет меня Брайан. — Дела идут не очень-то бойко. Увы, это правда. Я отметила, что в последние несколько месяцев заказов стало меньше, хотя голову этим не забивала. Но сейчас, приглядевшись к Брайану, вижу, что плечи у него ссутулились, а на лбу пролегла морщина глубиной с Большой каньон. Что-то неладно. — Скоро выходных у тебя станет еще больше, — добавляет он. — Брайан?.. Бизнес идет хорошо, правда ведь? Долгая зловещая пауза. — Собственно, именно об этом я собирался с то бой поговорить. — Брайан со вздохом поворачивается ко мне, и меня охватывает страх идущего ко дну человека. У нас явно проблемы. — Ты, пожалуйста, не паникуй… Я паникую. — … поверь, ты замечательная помощница и фотограф талантливый… Боже, меня увольняют. — … и мне всегда нравилось с тобой работать. Нравилось? Он сказал «нравилось»? В прошедшем времени? В животе у меня что-то обрывается, и я начинаю хватать ртом воздух. У меня и в мыслях не было, что я могу потерять работу. Я, конечно, вечно на нее жаловалась и все надеялась, что подвернется что-нибудь получше, но… Теперь, перед лицом безработицы, я понимаю, чего лишаюсь: ведь я могу ходить на работу в сарафанчиках и сандалиях, объедаюсь свадебными тортами и канапе с копченым лососем, в начальниках у меня Брайан… — Не увольняй меня, пожалуйста! — Что? — Голос Брайана срывается от изумления. — Господи, да ни за что! С чего бы мне увольнять лучшую помощницу из всех, что у меня были? — А мне показалось… — Я окончательно запутываюсь. — Но возможно, я буду вынужден с тобой расстаться. Сердце ухает в желудок. Брайан ведет себя в точности как мужчина, который хочет с тобой порвать. Он пытается подсластить пилюлю, говоря, что проблема не в тебе, а в нем, но суть-то одна, независимо от упаковки. Тебя бросают. — Видишь ли, какая история… Я тут приводил в порядок отчетность. Дела идут ни шатко ни валко. — Он сминает в пепельнице сигарету и достает из бардачка баллончик с освежителем воздуха. — Если уж совсем честно, Хизер, пожалуй, имеет смысл начинать поиски новой работы. — Он косится на меня, пытаясь предугадать реакцию. — Все так плохо? — тихо спрашиваю я. — Хуже некуда. — По фургончику разливается аромат, в котором лишь при очень богатом воображении можно учуять «океанский бриз». Удовлетворенный результатом, Брайан забрасывает освежитель обратно в бардачок. — Банк требует немедленной выплаты кредита. Внезапно я вижу перед собой человека, которого гнет к земле тяжелая ноша. Под глазами набрякли мешки, щеки изрезаны морщинами, скорее похожими на овраги. Весь его вид говорит о поражении — таким Брайан предстает передо мной впервые. — Может, нам еще повезет? — пытаюсь я внести хотя бы нотку оптимизма. Даже не подозревала, что мы так близки к банкротству. Ужасно переживаю — не за себя, за Брайана. Я всего-навсего могу лишиться работы — Брайан же рискует потерять все, включая дом, который он перезаложил, чтобы получить кредит. — Все может быть. — Он выдавливает улыбку. — Например, каким-то чудом нам попадутся богатые клиенты и гонорар покроет все долги. — Ага! — отвечаю я с уверенной улыбкой. Брайан включает радио, снова утыкается в газету, и улыбка сползает с моего лица. Я чувствую, как над головой сгущаются тучи. Будущее представляется мрачным и неопределенным. Мысленно пробегаюсь по своему списку желаний и быстренько добавляю еще одно:  вот бы чудеса и вправду случались Глава 3 Поток машин сдвинулся с мертвой точки, и наконец я стою на тротуаре у станции метро «Бейкер-стрит». — Нельзя же отправлять свою подчиненную домой босиком, — ухмыляется Брайан, высунувшись из окна фургона. — Придется сегодня пропустить гольф. — Как начальник, мог бы выдать мне денег на такси, — ворчу я, рассматривая свои ноги. Вместо стильных босоножек со стразами на них красуются мужские туфли для гольфа. Грязнущие. Сорок шестого размера. — Поездка на метро еще никому не вредила, — хохочет Брайан, отъезжая от обочины. — Сама не заметишь, как окажешься дома. Пожалела бы лучше несчастного дедулю Брайана, которому еще в пробках торчать. Он сигналит мне на прощание и резко тормозит, пропуская на «зебре» компанию симпатичных парней моего возраста. Я могла бы по-разному описать Брайана, но сейчас, когда сквозь ветровое стекло своего любимого фургончика он с восхищением пожирает глазами молодняк в обтягивающих футболках, назвать его «несчастным дедулей», уж как хотите, язык не поворачивается. На платформе меня накрывает волной горячего воздуха. Словно зажгла духовку на полную и сунула голову внутрь. С извинениями прокладываю дорогу среди соотечественников, благоухающих потом, раздраженно орущих, и подбираюсь к желтой линии у края платформы. Полоса под ногами заставляет вспомнить про штраф, который мне выписали на прошлой неделе, — за парковку на двойной желтой[7 - В Великобритании двойной желтой линией отмечаются места, где парковка строго запрещена в любое время суток.]. Вообще-то я там не парковалась, я просто оставила машину на пару минут, в связи с чрезвычайными обстоятельствами: срочно, немедленно, сию секунду потребовалось обезболивающее. К сожалению, инспектор не захотел войти в мое бедственное положение — естественно, откуда мужику знать, что такое болезненные месячные? — и выписал штраф. Кстати, не забыть бы заплатить. Выуживаю из сумки ручку. Память у меня как решето, поэтому я все записываю. Живу в окружении списков. Холодильник весь оброс разноцветными листочками. Одна проблема: как правило, я забываю на них посмотреть. Что ж мне теперь, писать напоминалки, чтобы не забыть про другие напоминалки? Черкнув прямо на ладони слово «штраф», слышу нарастающий шум и отступаю назад. Поезд врывается на станцию и с визгом тормозит у платформы. На скорости лица пассажиров в окнах размазываются, будто плавятся на жаре. Вагон битком. Настроение у меня портится окончательно, и тут же возникает мысль: вот бы мне досталось свободное место! Она посещает меня каждый вечер. Двери разъезжаются, толпа сзади напирает, я влетаю внутрь. На оконных стеклах и лицах пассажиров капельками оседает влага — не самое приятное зрелище. Стараясь не обращать на это внимания, протискиваюсь по проходу вперед. Кажется, из вагона откачали воздух, чтобы вместить на одного-двух человек больше. — Извините… простите… извините… — только и успеваю бормотать я, ступая по ногам товарищей по несчастью (а что делать?). Поезд берет с места в карьер, как хороший скакун, и, чтобы устоять, я хватаюсь за поручень над головой. На нем и болтаюсь, пока мы въезжаем в тоннель, и прикладываю все усилия, чтобы не уткнуться носом в чью-нибудь потную подмышку. Боже, как хочется сесть! С завистью рассматриваю везунчиков, которым достались места. Перевожу взгляд с одного лица на другое: мужик с зачесанными поперек лысины жиденькими волосенками, хорошенькая девушка с колечком в брови, пожилая дама с потекшим от жары бледно-розовым тональником… И вдруг замираю. Волевая челюсть, ямочка на подбородке, густая черная челка, из-под которой блестят до боли знакомые карие глаза. Мамочки, а он-то как здесь оказался? Желудок исполняет сальто-мортале. Это ж мой сосед. Мой невыносимо симпатичный сосед. Про себя я называю его «темноволосой копией Брэда Питта». Если у Брэда Питта есть младший брат-шатен, он выглядит в точности как этот парень, как его там… Видите ли, я уже целый год живу через улицу от него, но до сих пор не удосужилась поинтересоваться, как его зовут. Непостижимое поведение в глазах моей мачехи. Она-то считает себя обязанной не только знать всех жителей Бата по именам, но и быть в курсе их персональных привычек и склонностей. Однако это как-никак Лондон. Тут можно годами жить с человеком в одном доме, каждое утро кивать ему в коридоре и при этом ни разу словом не обмолвиться. Тем не менее я знаю все про своего соседа (далее — он). Он водит темно-синий «ренджровер», продукты покупает в магазине «Уэйтроуз»[8 - Сеть супермаркетов средней ценовой категории.], одежду — в бутике «Джозеф»[9 - Марка дизайнерской одежды в классическом стиле.] и по крайней мере раз в неделю заказывает еду в «Шанхайском сюрпризе» — вьетнамском ресторане на углу. А еще он увлекается теннисом, недавно купил белый диван и, судя по времени, когда разъезжаются шторы в его спальне, по выходным любит валяться в постели до полудня. Нет, что вы, я за ним не шпионю! Просто подметишь что-нибудь иной раз, совершенно непроизвольно… Он переворачивает страницу, и я будто ненароком щурюсь на обложку. Ну надо же! «Жизнь Пи»[10 - Роман канадского писателя Яна Мартела (Букеровская премия в 2002 г.).]. У меня эта книга тоже есть. Еще не прочитана и в настоящее время служит подставкой для чашек на прикроватной тумбочке. Решено: возьмусь за нее, как только приеду домой. Воображение тут же рисует картину: ранний вечер, я сижу на крылечке, купаясь в предзакатных лучах солнца («волшебный час» на профессиональном жаргоне фотографов, потому что в таком свете абсолютно все предметы выглядят фантастически), распущенные волосы соблазнительно спадают на лицо, между пальцами изящно, на французский манер, зажата сигарета «Голуаз». Поглощена чтением. И тут раздается: «Привет! И как тебе книга?» Подняв глаза, вижу соседа, который улыбается мне через забор, и отвечаю непринужденной остроумной шуткой. Завязывается разговор, в ходе которого мы обсуждаем персонажей, повороты сюжета и мастерские диалоги… Новая волна пассажиров вливается в вагон, сносит меня в сторону, прижимает к стене и безжалостно возвращает в реальный мир. Тот мир, в котором он даже головы в мою сторону ни разу не повернул. Я для него не существую. Впрочем, не факт, что это плохо, — ведь каждый раз, когда мы встречаемся, я выгляжу как городская сумасшедшая. В данный момент спешно шаркаю чуть в сторону, чтобы мои великанские туфли для гольфа заслонил чей-то портфель. Взять хотя бы прошлую неделю. Я пробежалась по парку, привалилась к решетке у входа, восстанавливаю дыхание — коленки трясутся, волосы облепили потный лоб. И кто, по-вашему, летящей походкой возникает из-за поворота? Свежевыбритый и безупречный? Разумеется, он. Или, скажем, пару недель назад. Выгружаю покупки из багажника, достаю две гигантские упаковки многослойной туалетной бумаги, и тут подъезжает его автомобиль и паркуется прямо напротив меня. А тот случай, когда я выскочила вынести мусор — в старом халате мешком и косметической маске, что становится ярко-голубой, когда ее пора смывать? Закон подлости в действии: мой сосед оказался у окна. Он внезапно поднимает глаза — и встречает мой выпученный взгляд. Господи, как неудобно. Поблизости валяется брошенная кем-то газетенка «Трофеи» — бесплатное рекламное издание, которое предлагает все что угодно, от подержанной машины до родственной души. Хватаюсь за газету как за спасательный круг и прячу пылающую физиономию за страницей «Сдать-снять». С ручкой наизготове начинаю изучать объявления, будто жилье для меня и впрямь животрепещущий вопрос. «Обожающая кошек семья лесбиянок ищет сестру-единомышленницу…» «Место в квартире с тремя кроватями. Уже проживают восемь австралийцев…» «Ищу творческого человека с широкими взглядами для проживания в богемной квартирке…» И вдруг… Внутри у меня что-то екает. Вот оно. В самом низу. Всего одна строчка: «Маленькая Венеция[11 - Жилой район на северо-западе Лондона.]: комната в квартире, 150 фунтов в неделю, включая счета». Сверлю объявление взглядом, рассеянно рисуя вокруг него сердечко, потому что продолжаю думать о нем. Должно быть, это самое скучное и безликое объявление в истории. Впрочем, именно таким я его и задумывала, помещая в газету три недели назад. Я не хочу сдавать комнату. Не хочу, чтобы в моей квартире завелся чужак, который будет валяться на моем диванчике в гостиной, пользоваться моими новехонькими кастрюльками «Ле Крезе»[12 - Le Creuset — марка французской чугунной эмалированной посуды.], занимать мой унитаз, наконец! Но выбор-то невелик. Когда Дэниэл съехал, он забрал свой плазменный телевизор, половину нашей коллекции фотографий, а также половину вклада за квартиру. Тем самым лишив меня беззаботной жизни, потому что теперь на мне висят гигантские ежемесячные платежи. Последние девять месяцев я проедала сбережения и сейчас полностью на мели. Уже два месяца не выплачивала взносы по кредиту, и банк угрожает меня выселить, так что надо или найти жильца, или… Или что? Вглядываюсь в окно, отчаянно желая увидеть в нем решение проблем, но это вам не хрустальный шар, а лондонское метро, так что я вижу только свое отражение, которое безмолвно пялится на меня из темноты тоннеля. Глава 4 Я всегда пребывала в уверенности, что к моменту, когда мне стукнет тридцать, у меня будет нормальная взрослая жизнь. Некоторая сумма в банке, карьера преуспевающего фотографа и по меньшей мере одна пара дизайнерских туфель — пусть не обязательно от Маноло Бланик. Подойдет и Курт Гейгер[13 - Сеть британских обувных магазинов класса «люкс».]. В прошлом году оно явилось, лучезарное три-ноль, — и что я вижу? В то время как большинство моих знакомых неуклонно карабкаются по социальной лестнице — получают одно повышение за другим, выходят замуж, стригутся у Ники Кларка[14 - Знаменитый британский стилист, за свои достижения удостоен ордена Британской империи.], — я со свистом качусь вниз по перилам. Лимит моей кредитки исчерпан — фьюить, вниз! Моя крошка авто загремела в ремонт после поцелуя с БМВ — фьюить, еще ниже! Что касается карьеры… фьюи-и-и-и-ить, бум! Дальше ехать некуда. А ведь еще совсем недавно казалось, что все складывается. Я встретила Дэниэла, влюбилась, мы купили квартиру и вместе в нее переехали — достаточно, чтобы чувствовать себя более-менее состоявшимся человеком. Я обрела какие-то ориентиры. Достигла определенной зрелости. У меня появились обязательства по кредиту, страховка, партнер. И пусть я все время ощущала, что только притворяюсь взрослой, окружающие стали относиться ко мне по-новому — с явным уважением. Злобная мачеха присылала мне «приданое»: кулинарные книги, сушилки для посуды и наборы пластиковых контейнеров; Санджив в химчистке вежливо кивал, когда вместе со своими замшевыми брюками я сдавала ему мужские рубашки от Ральфа Лорена; даже врачиха в центре планирования семьи одобрительно улыбалась, выписывая рецепт на противозачаточные таблетки. Правда, не хватало одного кусочка головоломки. Карьеры. Ну и что? Зато я полностью реализовалась в личной жизни. А значит, и все остальное приложится. Увы, нет. Напротив, все рассыпалось в одночасье. В тот день, когда, позаимствовав «сааб» Дэниэла для какой-то пустяковой поездки, я обнаружила в бардачке упаковку презервативов. Как банально, правда? Лично я всегда считала, что подобные вещи случаются только с героями сериалов или с участниками скандальных шоу. Но вот вам картина: я стою на светофоре, подпеваю «Уайт Страйпс» и роюсь в бардачке в поисках пачки сигарет — она там точно есть, но никак не идет в руки. К тому моменту я уже несколько месяцев заявляла во всеуслышание, что курить бросила, — но втайне время от времени делала затяжку-другую. А голос Джека Уайта всегда пробуждал во мне желание закурить — живи быстро, умри молодым, рок-н-ролл и все такое. Но вместо пачки «Мальборо лайтс» рука нащупывает упаковку «дюрекса» (в ассортименте для максимального удовольствия). Помню это так ясно, как будто дело было вчера. На долю секунды мой разум забуксовал, пытаясь переварить информацию: я не просто нашла резинки в бардачке у своего парня, я нашла упаковку из дюжины штук! Я перевернула ее вверх ногами, и презервативы выпали мне на колени. Поправка: презерватив. Остался только один. Ребристый. Целую вечность я сидела, глазея на пакетик, уютно устроившийся рядом с ширинкой джинсов. Волоски на загривке встали дыбом. В ушах отдавались удары сердца. Почему-то тянуло расхохотаться. Какая дикость! Дэниэл? Изменяет? Спит с другой женщиной? Меня охватила ярость. Сволочь. Лживая сволочь. Как он мог? И немедленно — желание разреветься в приступе острой жалости к себе. Но я этого не сделала. Я вообще ничего не сделала. Смиренно сидела за рулем. Джек Уайт мурлыкал. Мотор гудел. Земля вращалась. Наконец оглушительный хор автомобильных гудков заставил меня поднять глаза и увидеть, что свет переменился. Как и все в моей жизни. Едва войдя в квартиру, я потребовала объяснений. Сначала Дэниэл пытался отрицать, что презервативы имеют к нему хоть какое-то отношение. Дескать, его помощник забыл, ошибочка вышла, чистой воды недоразумение. Навешал на уши всю лапшу, придуманную специально для такой ситуации. А в конце концов признал, что спит с другой женщиной. Но он ее не любит, это просто секс. Просто секс. Он произнес это так небрежно, будто речь шла о сущей мелочи, о не стоящем внимания пустячке. Но эта короткая фраза насквозь протаранила мой уютный мирок. Мое сердце было разбито? Не смешите меня, оно было уничтожено. Разумеется, я оправилась. А куда было деваться? Сейчас у меня все хорошо. Просто замечательно. Я занимаюсь любимым делом — фотографией. У меня есть друзья. По соседству с домом есть видеопрокат, чтобы не скучать субботними вечерами. А когда совсем уж тошно, есть Билли Смит, мой кот. Не стану кривить душой, иной раз я не прочь сходить на свидание, но я не из тех женщин, которые помешаны на поисках своего принца. И вовсе не засыпаю каждый вечер с мечтой встретить идеального мужчину, который полюбит меня глубоко, искренне, сильно… Нет, точно не каждый вечер, клянусь. Покраснев от смущения, бросаю взгляд на соседа. Его нет. И тут я понимаю, что поезд стоит. На моей станции. Бип-бип-бип-бип-бип-бип… Черт, этот писк означает, что двери вот-вот закроются. Бормоча извинения и наступая на ноги, в панике проталкиваюсь к выходу из переполненного вагона, газета рассыпается, бледно-зеленые страницы планируют на пол. Черт и еще раз черт! Бип-бип-бип-бип-бип-бип-биииииип… Да пусть валяются! Мудрая мысль приходит в голову за миг до того, как двери захлопываются. К счастью, на платформу удалось выскочить целой и невредимой, с зажатыми в руке несколькими газетными листами. Плетусь к эскалаторам. Слава богу, день почти закончился. Недолгая прогулка пешком вдоль реки — и вот я уже дома, лежу в садике, наслаждаюсь солнцем… Каким еще солнцем? Меня встречают мрачные грозовые тучи. Эх, вот бы у меня был зонтик! На асфальт шлепаются тяжелые капли, и прохожие спешно разбегаются в стороны, накрывшись плащами. Несколько секунд — и все промокают насквозь. В том числе и я. Пытаясь прикрыть голову остатками «Трофеев», скачу по улице, но уже через несколько секунд от мокрой газеты толку никакого. Раздел «Электротовары» хлопает меня по лицу и прилипает, размазывая по лбу рекламу тостеров. Ой, да фиг с ним! Зашвырнув бумажные лохмотья в урну, продолжаю бег. Дождь хлещет по ногам, бледно-голубой хлопок платья промок до прозрачности и облепил грудь. Будь я сейчас где-нибудь в клубе на Ибице — все равно был бы кошмар. А здесь такое и вовсе катастрофа. А ну как знакомые меня увидят? Меня — и мои соски, торчащие коктейльными вишенками… Не успеваю я вообразить себе это унижение, как всего в нескольких метрах прямо по курсу вижу его. Стоит у дверей винного магазина, абсолютно сухой под солидным зонтом, и невозмутимо курит, будто не замечая, что небеса разверзлись. Ну почему, почему он всегда так безупречен? Мелькает дикая мысль — а не поздороваться ли? Соседи, если на то пошло. С каждым шагом сердцебиение учащается, как сигнал металлодетектора, обнаружившего клад. Так, спокойно. Вдох — выдох, вдох — выдох… — Здравствуйте! — Улыбаюсь и почему-то поднимаю раскрытую ладонь на манер индейца. Тогда уж и приветствовала бы иначе. «Хау», что ли. Увы, сосед не может оценить, насколько убедителен в моем исполнении Вождь Бегущий Медведь, потому что в эту самую секунду поворачивается к хорошенькой брюнетке, возникшей на пороге магазина в обнимку с бутылкой вина. Она ныряет к нему под зонтик, он берет ее под локоток, и вместе они пускаются в путь — ловко огибают лужи, перепрыгивают через решетки на асфальте, куда потоками льется вода, и хохочут, вроде пытаясь обрызгать друг друга. Ну прямо сцена из того фильма с Джином Келли[15 - Знаменитый американский актер, певец, танцор. Одна из самых известных его ролей — в фильме «Поющие под дождем», который он сам режиссировал.], черт побери. Эх, вот бы это не она, а я сейчас бежала вприпрыжку, сухая и веселая, под надежной защитой его зонта! Вместо того чтобы стоять под проливным дождем и жалеть себя. — Вереск[16 - Имя главной героини Хизер (Heather) переводится с английского как «вереск».]! Вздрогнув, оборачиваюсь. — Веточка вереска на счастье! Возле банкомата жмутся друг к другу несколько женщин с плетеными корзинками в руках. Увы, в списке предметов ненависти горожанина сразу за дождем следуют бродячие торговцы, не важно чем — страховками, спасением души или языческими амулетами. Так что эту группу ирландских цыганок целенаправленно игнорируют. Но это не значит, что их не замечают. Я тоже заметила. Но я страстно желаю поскорее добраться домой, поэтому поступаю так же, как и всегда, когда вижу, что на улице проводится опрос, студенты раздают листовки или — да, мне стыдно! — гринписовцы агитируют прохожих присоединяться к их движению и делать взносы на благое дело. Набычившись, пру напролом, глядя прямо перед собой и притворяясь, будто внезапно лишилась слуха на сто пятьдесят процентов. — Эй, красавица! — От кучки цыганок отделяется одна и с проворством футбольного нападающего преграждает мне дорогу. Пытаюсь ее обогнуть, но она не дает пройти. — Вот тебе веточка вереска на счастье. Обращайся с ней мудро, и твои заветные желания исполнятся. Тебе обязательно повезет. — Она сует мне под нос поникший прутик, перевязанный грязной розовой ленточкой. — Счастливый вереск обладает огромной силой. — Нет, спасибо, — твердо говорю я. — Всего два фунта, красавица. — Не нужно! Я стараюсь не встречаться с ней взглядом, но цыганка хватает меня за руку. Кожа у нее грубая, темная, что особенно заметно по контрасту с моей — тонкой, бледной, в веснушках. Вижу грязные обломанные ногти, узловатые, искореженные артритом суставы, на запястье, рядом с розовыми пластмассовыми часиками, серебряный браслет с подвесками-талисманами. Позвякивая амулетами, она трясет передо мной веточкой и при этом вкрадчиво воркует: — Храни его, держи при себе. Волшебство подействует, верь мне. Твоя судьба переменится. Исполнятся все твои желания. Ага, конечно. Получается, я совсем дурочкой выгляжу? Но искорка в ее пронзительных зеленых глазах дает понять, что отказ не принимается. К тому же, пока я торчу тут посреди улицы, промокаю все больше. В итоге, просто чтобы отвязаться, пихаю пару монеток ей в ладонь, шершавую, как наждачная бумага. Цыганка тут же растворяется в толпе, оставив меня стоять под ливнем с веточкой вереска в руке. Вереск на счастье. Счастливая Хизер. Забавно, ничего не скажешь. И это убожество обладает волшебной силой? Сунуть в урну и забыть? Но ближайшая урна через дорогу… Я заталкиваю вереск в сумочку — выброшу, когда доберусь домой. Но не раньше, чем стяну мокрую одежду, откупорю бутылочку вина и как следует отмокну в горячей ванне. Предвкушая погружение в ароматную пену с бокальчиком совиньона, несусь к дому, хлюпая огромными башмаками. Глава 5 Ловко завернув кран большим пальцем ноги, я откидываюсь в облако душистой пены. Блаженство. Чистое, стопроцентное блаженство. Потягивая вино, вдыхаю восхитительный аромат корицы и ванили — спасибо волшебным флаконам, которые обнаружились у меня в закромах. Лежали в плетеной корзинке вместе с другими сувенирами от уик-энда с Дэниэлом в Озерном крае[17 - Область на северо-западе Англии, славится своей живописной природой, которая, как считается, вдохновляла поэтов «озерной школы».]. Я храню корешок билета в дом Вордсворта[18 - Один из самых известных представителей «озерной школы».], залитое чаем меню из местного кафе и маленькие шоколадки — горничная каждый вечер клала их нам на подушки, но я не съела ни единой, фигуру берегла. Дэниэл, видите ли, находил, что бедра у меня «тяжеловаты». — Тяжеловаты! — недовольно бурчу себе под нос. Раздражает собственная сентиментальность — зачем цепляться за весь этот хлам? — а также бессовестная самонадеянность мужиков. Меня, значит, критиковал, а сам? Складки жира на боках и залысины на висках (потому и бреется наголо, а вовсе не ради сходства с Джейсоном Стэтхемом). — К твоему сведению, эти самые бедра совершают пробежку по парку трижды в неделю, — продолжаю ворчать я, щедро глотнув ледяного совиньона. Ладно, дважды, и это скорее прогулка, а не пробежка, но все же… — Эти самые бедра могут сделать сотню приседаний за раз! Эти бедра, черт побери, способны питоном обвить чью-то шею! Ну допустим, в этом я уже некоторое время не практиковалась, но если чуточку подразмяться… Пристроив бокал на бортике ванны, тянусь за мочалкой и мылом, поднимаю над водой блестящее розовое бедро и намыливаю энергичными круговыми движениями, как чемпион начищает свои медали. Раз-два, раз-два, по часовой, против часовой, полирую внешнюю сторону, затем внутреннюю. Сполоснув мочалку, перехожу к другому бедру. В темпе — раз-два, вперед-назад, вверх-вниз, вправо-влево. Дряблости — нет, целлюлит — долой, прыщики — прочь! Кстати, интересная мысль. Почему этого в кино никогда не показывают? Кажется, голливудские режиссеры даже не подозревают, что женщина, оставшись одна в ванной, иной раз трет пемзой пятки и удаляет волоски над верхней губой. По мнению киношников, мы погружаемся в пучины сладострастия, намыливаем груди, дразним себя струйками воды между ног, прижимаем к соскам запотевшие бокалы вина… При полном макияже, разумеется. Да-а уж. Знали бы мужчины правду, были бы страшно разочарованы. Я трогаю полоску крема над верхней губой. Нет, рано — еще пять минут. Отложив мочалку, берусь за бритву. Лезвие забито волосками с прошлого раза, а новых лезвий нет. Черт. Когда я в последний раз брилась тупым лезвием, жутко порезалась. Но какие варианты? Провести выходные с ногами, как у моей бывшей учительницы немецкого? Не тратя время зря, по-быстрому промываю лезвие под краном и уверенными движениями снимаю волоски вместе со слоем пены с икры, лодыжки, колена… Ой. Кровавое пятнышко стремительно расплывается на коже. — Чтоб тебя! Схватив полотенце, наскоро перевязываю ногу. Телефон звонит в тот момент, когда я доматываю импровизированную повязку. Дзынь-дзынь — несется по коридору из прихожей. Кто бы это мог быть? Джесс в Дели. А с папой я сегодня уже говорила. Где-то вычитав про кошачьи курсы йоги — чего только в Голливуде не напридумают! — он интересовался, не оценит ли Билли Смит абонемент на несколько уроков йоги в качестве подарка на день рождения. Я невольно улыбаюсь. Папа у меня художник, само собой, с причудами, но я бы его ни на какого другого не променяла. Вот бы я могла с чистой совестью сказать то же самое о мачехе… Махнув рукой на телефон, вновь окунаюсь в корично-ванильный аромат и жду, пока включится автоответчик. Скорее всего, это мачеха хочет чем-нибудь испортить мне настроение. Впрочем, есть и призрачный шанс, что Дэниэл решил откликнуться на мою эсэмэску. Вот только хорошо это или плохо? Учитывая текст (дословно: «Скучаю. Может, перепихнемся по старой памяти?»). Клянусь, я совершенно ни при чем, это все проклятая текила. Я по нему не скучаю. Я его ненавижу. И уж конечно, не желаю с ним спать. Хм-м… Может, все-таки взять трубку? Ладно, плевать. Глубже погружаюсь в пену, забросив одну ногу на бортик, тянусь за бокалом и делаю еще глоток. Пусть себе звонит сколько влезет. Проходит лет сто, телефон умолкает, со щелчком включается автоответчик. Сейчас раздастся жеманный голосок мачехи. Она стыдится своего происхождения (потомственные рабочие из Манчестера) и всякий раз, открывая рот, пытается подражать королеве. — Алло, привет… По всему телу волной прокатывается… паника? Радостное волнение? Боже, неужели Дэниэл, нет, не может быть! Но тут до меня доходит, что автоответчик вещает голосом с американским акцентом, и я чувствую себя полной дурой… разочарованной дурой. — Я насчет объявления. Вы давали объявление в… секундочку… Шелестят страницы. — В газете, которая называется… — «Трофеи»! — произносим мы хором. Черт! Выпрыгиваю из ванны и в чем мать родила мчусь в прихожую, орошая пол и стены мыльной водой. Говорите, говорите, умоляю мысленно, пытаясь скользкими пальцами ухватить радиотелефон. — Погодите, не вешайте! — выдыхаю я, наконец-таки вырвав трубку из ее гнездышка. И тут же осознаю, что если это — потенциальный жилец, то я — потенциальная квартирная хозяйка. И вести себя надо соответственно. — То есть добрый вечер, — изрекаю я в своей лучшей телефонной манере. Мачеха мной бы гордилась. — М-м-м? Привет. Я… в общем, это… звоню по объявлению. — А вы кто? — вопрошаю надменно и сама кривлюсь от отвращения. Что я творю? Мне ведь просто горит сдать комнату! Следовательно, надо быть спокойной, дружелюбной, располагающей. — Извините, я была в ванне, потом искала одежду… — Э-э, нет, так не пойдет, это уже секс по телефону. — В смысле… меня зовут Хизер. — Да, здрасьте… (Неловкая пауза. Раздумывает, должно быть, повесить ли трубку. Судя по всему, собеседование я провалила. М-да, не уверена, что сама сняла бы у себя жилье.) А я Гейб. Имечко не из заурядных. Любопытно, как выглядит Гейб. Поскольку он американец, то, наверное, высокий, широкоплечий и белозубый, — хотя с моей везучестью он скорее всего окажется маленьким, толстеньким и лысеньким. Тьфу ты — ну и что? Я жильца ищу, а не любовника. — Отлично, то есть… — Надо бы выдать в ответ что-нибудь остроумное… но что? Ладно, проехали. — То есть клево! — Ой. А вот это никуда не годится. Я жмурюсь от стыда. Не произносите «клево», если не избавились от остатков приобретенного в детстве йоркширского выговора. Получится «клиово» — что совсем не клево. К счастью, незнакомец ничего не заметил, а если и заметил, то промолчал. — Так вот я хотел узнать… насчет комнаты. Комнаты?.. Ах, ну да. — Она еще сдается? — Вообще-то многие интересуются… — вру я, бочком подбираясь к окну. Из него открывается вид на окна моего сногсшибательного соседа, и я просто не могу удержаться: приподнимаю уголок жалюзи и выглядываю наружу — вдруг он там? — Да? Ладно. Извините за беспокойство. Мне все равно жилье нужно только на время. — На время? — Я навостряю уши. — Да, я здесь недели на три. Самое большее — на месяц. Месяц. Звучит бесподобно. Очень мило… и очень недолго. Четыре недели, по 150 фунтов в неделю, итого… быстренько соображаю… как раз достаточно, чтобы реанимировать одну кредитку. И если я заставлю себя оторвать задницу от дивана, за месяц вполне могу найти работу с зарплатой, которая позволит больше не делить сиденье унитаза с совершенно чужим человеком. — Нет-нет, я пока не приняла решение, продолжаю отсматривать кандидатов… Я слишком сильно дергаю за веревку, штора улетает вверх, оставляя окно — и меня! — беззащитно неприкрытыми. Кто бы сомневался — именно в этот момент сосед раздвигает свои занавески. С диким воплем я отскакиваю в угол. На том конце провода — гробовая тишина. Наконец, через несколько секунд: — Упс… Трубка из рук выпала. Вы… еще здесь? Говорит осторожно, будто по минному полю ступает. И я его понимаю — растеряешься тут… — Э-э… да, я еще здесь. — С вами все в порядке? Поскольку я оказалась у зеркала, пялюсь на свое отражение. — Все прекрасно, — отвечаю придушенным голосом. Боже-мой-боже-мой-боже-мой. Итак, вот что он увидел. Голые сиськи, потеки туши на щеках, мокрые патлы, полоска отбеливающего крема над верхней губой и пресловутые тяжеловатые бедра во всей красе. — Точно? — Абсолютно, — отрезаю я. Осторожно подкравшись к окну, выглядываю одним глазком, как снайперша. Он все еще там. Остолбенел небось от шока. Я падаю на пол, как новобранец на учениях. — У-й-й-ю-ю! — Кажется, сейчас неподходящий момент… — Подходящий, подходящий. — Тяжело дыша, по-пластунски пячусь от окна. Болезненно морщусь — сизалевый коврик здорово ободрал соски. — Может, зайдете, посмотрите?.. — Выпрямляюсь, держась за вешалку для верхней одежды, срываю с крючка жакет и плотно в него заворачиваюсь. — Вдруг комната не понравится? Или я не понравлюсь, — добавляю с нервным смешком. — Когда? — М-м… на той неделе? — Пытаюсь выиграть время. Надо ведь толком попрощаться с новыми кастрюлями. — А если завтра? — Завтра? — взвизгиваю я. — Простите, не сообразил. Завтра суббота, у вас, вероятно, планы на вечер. — М-м… в общем-то… Страшная правда в том, что нет у меня никаких планов. Я одинокая женщина. Мне светит сидеть дома. Одной в четырех стенах. В субботу вечером. — Простите, я, наверное, веду себя как типичный янки? Слишком настырно? — Голос в трубке спасает меня из пучины самоуничижения. — Да, то есть нет, нет… ничего подобного. Хизер, возьми себя в руки! Вспомни про кредитку. Про счета за квартиру. Про то, что ты дала объявление несколько недель назад, а это первый звонок. — Завтра в самый раз! — Ну зашибись. — М-м… да… зашибись. — Вот вам еще одно словцо, которое нормально звучит только в устах американца. Пауза. — Мне бы… адрес. — Ах да, адрес… конечно! — Я тараторю так быстро, что Гейб дважды переспрашивает. — Спасибо. Тогда до завтра. В семь нормально? — Договорились, до завтра. Положив трубку, прислоняюсь к стене. Как быстро все происходит, голова кругом. Делаю несколько глубоких вдохов. Вода с волос струйками бежит по спине, и, хотя в прихожей больше двадцати градусов, я вся дрожу. Сую руки в карманы, чтобы поплотнее запахнуть жакет, и на что-то натыкаюсь. Вроде бы мягкое, но царапается. Озадаченная, вытаскиваю «что-то». Дурацкий вереск на счастье. Как он здесь оказался? Иду к входной двери — в углу я держу корзину специально для рекламного мусора — и уже собираюсь выбросить веточку, но тут замечаю на коврике пакет. Черт бы побрал рекламщиков, наверняка опять пробники: растворимый супчик с термоядерным усилителем вкуса или кусок мыла от всех проблем кожи… нет, погодите! Это же одноразовые бритвы. Вы представляете? Теперь не придется разгуливать в образе пещерной женщины! Вне себя от радости несусь в ванную, уже тянусь к бритве, чтобы сменить лезвие… и только тут понимаю, что все еще держу в руке веточку вереска. Почему-то никак не могу от него избавиться. Правда, что ли, волшебный? Волшебный?! Саркастически улыбаюсь. Хизер Хэмилтон, что на тебя нашло? Никакого волшебства, обычный цветок. Или злак? Задумчиво кручу веточку в пальцах. Даже если отбросить цыганский треп, вереск и сам по себе довольно милый. Жалко выкидывать. Налив воды в колпачок от дезодоранта, пристраиваю веточку и отправляю эту икебану на подоконник. Пусть себе стоит. Глава 6 Берег реки Эйвон. С десяток начинающих художников сгорбились над деревянными мольбертами, обложившись связками кисточек и тюбиками с масляной краской. Перед ними бескрайняя панорама Шропшира. Небо, поля, река — их задание на сегодня. Занятия проводятся в рамках летней школы, организованной художественным колледжем Бата. Ученики приехали сюда аж из самого Техаса. С ними работает Лайонел — рослый, грузный бородач лет шестидесяти с небольшим, словно переброшенный сюда на машине времени прямиком из эпохи расцвета французского импрессионизма: заляпанная краской хламида, шейный платок, берет, косо сидящий на густых черных кудрях, которым позавидовал бы и тридцатилетний. Лайонел расхаживает среди учеников, громогласно раздавая советы и похвалы. — Мастерски используешь пурпур, Сэнди! Пышногрудая дама, расплывшись в улыбке, продолжает энергично покрывать холст мазками. — Очень точный набросок, Джордж-младший! — Он хлопает старичка в бермудах по костлявому плечу. — А теперь давай поработаем как взрослые. — Лайонел ловко вырывает у Джорджа-младшего карандаш и вкладывает ему в руку кисть из конского волоса. — Лайонел! Мой крик застает папулю врасплох. Он круто разворачивается, и полы халата взлетают, как парашют. Я машу ему с деревянной изгороди, на которой сижу уже минут пять, гордо за ним наблюдая, и сердце у меня невольно сжимается. Я — папина дочка. Но, живя в Лондоне, не могу проводить с ним столько времени, сколько хотела бы, и мне его очень не хватает. С каждым годом все сильнее. А ведь папуля стареет… Растянув рот в улыбке, кричу еще громче: — Лайонел, это я! Он смотрит на меня сквозь очки-полумесяцы и улыбается, сообразив, что фигура в красной футболке и джинсовых шортах — его единственная ненаглядная дочурка. — Хизер, дорогая! — ревет он и спешит ко мне. — Какой приятный сюрприз! — Папа привлекает меня к себе и заключает в объятия. — Почему не сообщила, что приедешь? Или ты говорила, а я забыл? — Он театрально закатывает глаза. — Память слабеет. Розмари опасается старческого маразма в самое ближайшее время, — доверительно сообщает он и хохочет. Я демонстративно игнорирую упоминание о мачехе. — Прости, все решилось в последнюю минуту. Брайан дал мне выходной, я как раз забрала машину из ремонта, ну и подумала: а не махнуть ли к тебе? Это правда, но лишь наполовину. Разлепив глаза сегодня утром, я действительно сказала себе, что неплохо было бы на денек сбежать из Лондона. И конечно, я очень соскучилась по папе. Но почему не позвонила предварительно? Разумеется, неспроста. Не хотелось ставить в известность Розмари. Эта стерва непременно заявила бы, что они как раз должны уехать, что у нее опять разыгралась жуткая мигрень, или просто без обиняков предложила бы перенести визит на следующие выходные. А так ей не удалось ничего испортить. Впрочем, она уже напакостила как могла, женив на себе моего папулю. — Чудесно, чудесно! — Лайонел, сияя, выпускает меня из медвежьих объятий и поворачивается к студентам, с интересом наблюдающим за нашей встречей: — Хочу представить вам мою красавицу-дочь Хизер. — Приве-е-ет, — звучит хор голосов с техасским прононсом. Смущенно улыбаюсь. Папа всегда мною хвастает, вроде я трофей, и таскает в бумажнике мою фотографию, с удовольствием демонстрируя каждому встречному-поперечному. Это само по себе неловко, даже если не учитывать, что на снимке мне тринадцать лет, у меня пегая челка и брекеты на зубах. — Она фотограф, — гордо продолжает Лайонел. Общий возглас восхищения: — Ух ты! Только не это. Собираюсь с духом, предвидя неизбежные вопросы про супермоделей и съемки для всемирно известных журналов. Всякий раз, когда приходится говорить о своей работе, я понимаю, что разочаровываю людей. Они ждут рассказов об экзотических странах и окружности бедер Кейт Мосс, а не о бракосочетании неведомо кого в брикстонской ратуше. Меня спасает папин аппетит. Выудив часы из кармана необъятных клетчатых брюк, Лайонел со щелчком откидывает крышку и громогласно объявляет: — Пожалуй, на сегодня все. Ровно половина первого. Пора и перекусить. Пойдем домой, ласточка. Нынешняя обитель Лайонела находится в самом центре Бата — впечатляющее здание эпохи Регентства, будто сошедшее со страниц романа Джейн Остин. Сложенный из камня медового оттенка особняк стоит на холме, откуда открывается живописная панорама города и близлежащих деревень. Подъемные окна выходят на окруженный стеной садик с кустами роз, беседкой и огромным газоном, выстриженным идеально ровными полосами. С точки зрения кого угодно, это достойный зависти дом. Но я его ненавижу. Он принадлежит Розмари и холоден, неприветлив, как и его хозяйка. До женитьбы на Розмари папа жил в Корнуолле, в нашем уютном домике с неровными стенами, соломенной крышей и окошками-иллюминаторами. Теперь мы ездим туда только во время отпуска или на семейные праздники — Розмари все стенала, что там не помещается ее мебель. На самом-то деле она, конечно, имела в виду, что в доме слишком многое напоминает о нашей маме. Лайонел купил его, когда маме только поставили страшный диагноз. Надеясь, что тепло и морской воздух пойдут ей на пользу, он продал наш дом в Йоркшире и перевез всю семью за сотни миль к югу, в Порт-Исаак[19 - Рыбацкая деревушка в Корнуолле на юге Англии, популярный курорт.]. Мы с Эдом были еще маленькими и страшно огорчились, что приходится срываться с насиженного места, расставаться с друзьями, футбольной командой «Лидс Юнайтед» и с могилкой Фреда, нашего хомячка, которого мы с почестями похоронили в саду. Но мама сразу полюбила эти места, и ее счастье постепенно передалось нам. Наше отношение к дому изменилось, но ее диагноз остался прежним. Она скончалась три года спустя. — Надолго к нам? Мы сидим за кухонным столом. Мы — это я, папа и мачеха, которая при встрече, как обычно, едва прикоснулась к моей щеке стиснутыми губами и немедленно принялась ныть, что на троих может не хватить еды, потому что она не была сегодня в супермаркете. «Я не ждала гостей». Она одарила меня натужной улыбкой, и в ее тоне явственно слышалось обвинение. Поворачиваюсь к отцу — он отрезает себе увесистый ломоть сыра «бри»; ручищи держат сырный нож, как пилу. — Всего на денек. К вечеру надо вернуться в Лондон. — К вечеру? — Папуля огорченно хмурится. — Ах, как жаль, — воркует Розмари. Меня не проведешь: она готова пуститься в пляс. — Ага, понял! — Лайонел вновь оживляется и лупит кулачищем по столу. — У тебя свидание с каким-нибудь парнишкой! — Ну не совсем… — Отщипнув несколько виноградин от грозди на сырной доске, забрасываю их в рот одну за другой. — Только не говори, что все еще переживаешь из-за того негодяя. — Его зовут Дэниэл, — напоминаю я с олимпийским спокойствием. Только сейчас, год спустя, я могу наконец произносить это имя, не испытывая такого стеснения в груди, будто нырнула слишком глубоко и отчаянно пытаюсь всплыть на поверхность. — И он давно в прошлом. «Гм. А как же эсэмэска?» — вспоминаю со стыдом. Но я была пьяна, так что это не считается. — Ну и когда ты познакомишь нас со своим новым дружком? — Лайонел! Чувствуя себя подростком лет тринадцати. Помню, как он забирал меня по вечерам из молодежного клуба и по дороге к нашему домику в гавани пытал расспросами про мальчиков. Это было вскоре после того, как умерла мама. Мое взросление, первые приятели, сексуальное образование — ему пришлось пройти через все это вместе со мной, и процесс оказался познавательным для нас обоих. Лайонел был необычным отцом. Еще будучи маленькими, мы с братом быстро поняли, что он охотнее откликается на свое имя, чем на «папочку», а когда он работал, запершись в студии, то мог в течение нескольких дней не отзываться вообще. Роль отца-одиночки заставила его на многие вещи взглянуть по-новому. Он в жизни ни одного подгузника не сменил, а теперь ему приходилось покупать гигиенические прокладки своей юной дочери. Но мы справились. Как сказал папа, когда я, вся в слезах, заперлась в ванной вместе со своим первым лифчиком, «если мы как-то пережили утрату жены и матери, то переживем все что угодно». В том числе и этот обед. — У меня слишком много работы, чтобы тратить время на «дружков». — Таких женщин, как Хизер, называют «ориентированными на карьеру», — замечает Розмари, выдавливая лимонный сок на копченого лосося и аккуратно укладывая ломтик на ржаной хлебец. Я смотрю, сколько она откусит. Совсем чуть-чуть. Не нарастив на костях ни грамма плоти, Розмари тем не менее маниакально следит за фигурой. Вероятно, опасается пропустить момент, когда та испарится окончательно. — Что, босс свободно вздохнуть не дает? — спрашивает Лайонел, жуя сыр. — Можно и так сказать, — уклончиво отвечаю я, решив не упоминать о шансе вообще лишиться работы. Не хочу его волновать — и не хочу отдавать еще одно очко Розмари. Если она опять заведет разговоры про свою дочь Аннабел — всего на год старше меня, замужем за акулой бизнеса, имеет двух прелестных крошек, огромную квартиру, занимающую весь верхний этаж престижного дома, и няньку-француженку, — короче, если она опять заведет эту шарманку, я… не знаю что сделаю, но что-нибудь сделаю, это точно. Исподтишка наблюдая за мачехой — та приглаживает бледно-золотистые волосы, как всегда собранные в безупречный узел на затылке, — я в который раз думаю: ах, если бы мама была жива… Я могла бы рассказать ей о своих проблемах, спросить совета. Да просто обнять, приткнув голову ей на плечо. — Как же я люблю свадьбы! — Из задумчивости меня вырывает голос Розмари, которая всплескивает ручками, взбудораженная, как школьница. — У тебя на зависть романтичная работа! Эта неожиданная лесть выбивает меня из колеи. Я даже теряюсь. Комплименты у нас не в чести. Общение с Розмари обычно смахивает на рыцарский турнир, где каждая старается выбить другую из седла. Ужасно изматывает. Иногда я мечтаю, чтобы мы просто поболтали по-женски — обсудили сериалы, покупки, как это делает Джесс со своей матерью. Но, опять-таки, Розмари мне не мать. И никогда не заменит мне маму. В горле встает комок. — Вообще-то… не очень… Я просто фотографирую. А после десятка-второго свадеб их уже не различаешь. — Если только свадьба — не твоя собственная, — со значением говорит Розмари, устремив на Лайонела обожающий взгляд, — ни дать ни взять юная новобрачная. Я поеживаюсь. Терпеть не могу, когда Розмари впадает в сентиментальность. — Пожалуй… — соглашаюсь неохотно, хотя согласиться с Розмари для меня все равно что признать поражение. Но тут я решаю смириться. В конце концов, возможно, я в ней ошибаюсь. Вдруг она действительно хочет со мной подружиться, как утверждает Лайонел. — Ничего, милочка. — Розмари похлопывает меня по руке и тянется за вином. — Придет и твой черед. Она ведь не хочет меня задеть, просто пытается быть дружелюбной, верно? — Кому-нибудь еще вина? — Наполнив свой бокал, она держит бутылку на весу. — Отлично! — сияет Лайонел. — Я одна не потому, что не могу найти мужчину. Просто сама так хочу, — как бы между прочим замечаю я. — А ухажеров хватает. С лихвой. — Еще бы, ты ведь такая хорошенькая. Я слышу это от Розмари? Похоже, она и вправду пытается навести мосты. А я — форменный параноик. — Хотя в мое время, если девушка не выходила замуж до тридцати, она считалась старой девой. Ох. Вот видите? Стоит на секунду утратить бдительность — и тебе вцепляются прямо в глотку. — Сейчас-то все по-другому, любовь моя. — Лайонел добавляет себе картофельного салата и ветчины, даже не подозревая, что рядом с ним его жена и дочь ведут Третью мировую войну. — Времена изменились. Моей Хизер, должно быть, женихи проходу не дают! Он смотрит на меня с восхищением. Приятно. Хотя бы в глазах Лайонела я самая красивая, талантливая и умная женщина в истории человечества. — Ну, пусть «с лихвой» — это легкое преувеличение… — иду я на попятную, пристыженная неизменной преданностью Лайонела, — но не в этом дело. — Ах, не в этом? — манерно чирикает Розмари, накрывая своей ладонью папину. Посторонний принял бы этот жест за бесспорное проявление любви. Ну а по мне, так он скорее собственнический. Написала бы уж сразу на лбу: «Руки прочь, это мое!» — Нет, дело совсем не в этом, — выразительно повторяю я. — А в том, что… — И осекаюсь. Видите ли, я уже и сама понятия не имею, в чем, собственно, дело. В этом споре мне точно не победить. Смотрю на Розмари — та аж светится от удовольствия — и сдаюсь. До поры до времени. После обеда мы выходим в сад: распиваем на газоне «Пиммз»[20 - Алкогольный напиток на основе джина.] и играем в шахматы. Лайонел, заядлый шахматист, соорудил огромную доску прямо во дворе, и, когда Розмари уходит прилечь («Эта жара смертельно утомляет!»), мы принимаемся таскать метровой высоты пластиковые фигуры по черно-белым квадратам. Мы с Лайонелом лучшие друзья, но во время партии в шахматы — непримиримые соперники. — Шах и мат! — триумфально объявляю я, бухая на землю «слона». Лайонел закусывает мундштук трубки. — Чушь! Скрестив руки на груди, наблюдаю, как он расхаживает взад-вперед, сосредоточенно сведя брови. — Ну? Признаешь поражение? — поддразниваю я. — Ни за что! — Запустив пальцы в непокорные кудри, он продолжает мерить шагами доску. — Этого не может быть. — Может, может. Диалог отработан до мелочей. Всякий раз, когда я выигрываю, реакция у папы одна и та же: удивление, протест и, наконец… — Господи, и как ты только умудрилась? Он замирает на месте, руки в боки, на лице недоумение. — У меня был хороший учитель, — отвечаю я. Как всегда. — Ты мне льстишь, — бормочет он, ласково похлопывая меня по плечу. — Я играл отвратительно, пока не познакомился с твоей мамой. Я тебе рассказывал про нашу первую партию? — Вам было по восемнадцать лет, и вы учились на первом курсе Кембриджа. — Эту историю я знаю наизусть. — Верно. — Лайонел погружается в воспоминания. — Мой преподаватель организовал шахматный турнир с одним из женских колледжей, а я даже не собирался идти, потому что у меня было назначено прослушивание для пьесы, в которой мне очень хотелось сыграть. — «Герцогиня Мальфи»[21 - Трагедия английского драматурга Джона Уэбстера, современника Шекспира.], — подсказываю я. — Точно! (Он так радуется, что я это помню.) Но в последний момент передумал и записался на турнир. Проводился он в банкетном зале. Я вхожу, ищу глазами свою соперницу. И вижу ее — в солнечных лучах она сидит и ждет меня… — Ослепительная рыжеволосая красотка, которая играла в шахматы как русский гроссмейстер. — Она сделала меня в шесть ходов. Шесть ходов! — Лайонел качает головой, будто даже сейчас, спустя столько лет, не может в это поверить. Мы замолкаем, смакуя воспоминания, как дорогое вино. — Мне ее не хватает, — говорю я наконец. — Знаю, ласточка. — Как было бы здорово, если бы сейчас она была здесь, с нами… — Тогда бы я сделался двоеженцем. Криво улыбаюсь в ответ на его слабую попытку пошутить. Понимаю, он пытается меня подбодрить, но все равно больно. — Мне просто хочется, чтобы все было по-другому. Попыхивая трубкой, Лайонел внимательно на меня смотрит. Глаза у нас с ним почти одинаковые — миндалевидные, бледно-серые, с темно-синими искорками. — Хизер, будешь много мечтать, не заметишь, как жизнь пройдет. Видно, что вполне серьезен, и все-таки я не могу сдержаться. — И что? Он выпускает из уголка рта струйку дыма, и она завивается спиралью. — Жизнь слишком коротка, чтобы тратить время впустую. Даже секундочку грех потерять! Твоя мама меня этому научила. Он умолкает, наблюдая за птичкой, которая парит у фонтана. — Знаешь, я где-то прочел: завтрашний день — фантазия, вчерашний день — сон, и только сегодняшний существует. Потому мы и говорим: «настоящее». Я молча обдумываю эти слова. Как глубоко! Интересно, что за мудрец это сказал? Какой-нибудь буддистский монах или другой высокодуховный человек, который всю жизнь творил добро, которого все любили и уважали. Он наверняка не окружал себя вещами. У него и пары сандалий-то, должно быть, не было. Не говоря уже о дорогущих босоножках, окончивших свой жизненный путь в мусорном ведре. Мне вдруг становится так стыдно… — Кто это сказал? — спрашиваю с благоговением. Напившись из фонтана, птичка улетает, и папа поворачивается ко мне: — Кажется, Джоан Коллинз. Он берет меня под руку, и вместе мы медленно бредем к дому. Глава 7 Возвращение в Лондон обычно занимает целую вечность. По какой-то странной причине, которую мне до сих пор никто не удосужился объяснить, на шоссе вечно «ведутся дорожные работы, извините за неудобства». То есть извините за то, что вам часами приходится торчать в пробках. За то, что вы всю дорогу тащитесь со скоростью — максимум — 50 километров в час. За то, что вам приходится выписывать зигзаги между оранжевыми конусами, которые вырастают под колесами как грибы после дождя. При этом я ни разу еще не видела, чтобы на дороге кто-то действительно работал. Одна из загадок жизни. Таинственное явление, вроде кругов и фигур на полях, размышляю я, ускоряясь на подъездной дороге. Вот бы пробки и ремонтные работы исчезли из моей жизни навсегда! Только представьте — свободное шоссе. Я бы и глазом моргнуть не успела, как оказалась дома. Прибавив газу, выворачиваю ручку громкости радио до предела, чтобы заглушить шум ветра. Я как следует подготовилась к неизбежному Великому Стоянию: захватила несколько дисков, запаслась продовольствием в виде мешка лакричных конфеток. Если уж суждено торчать на шоссе часами, пусть мне составляют компанию хиты «Дюран Дюран» и мои любимые желто-розовые подушечки. Забросив конфету в рот, впиваюсь зубами в мягкую, сочную кокосовую начинку. Спустя двадцать минут во мне просыпается смутное беспокойство. Не пойму, в чем дело, но что-то явно не так. Я лечу на всех парах, верх убран, волосы заправлены под платок, чтобы не спутались… но как будто чего-то не хватает. Музыки? Нет, сэр: Саймон Ле Бон[22 - Солист группы «Дюран Дюран».] во всю глотку распевает «Рио». Еды? Нет, сэр: выковыряв застрявший в зубе кусочек лакрицы, снова запускаю руку в пакет. Фары забыла включить? Но еще не стемнело, и мне нужен только ближний свет. Горит? Да. И тут до меня доходит. Оранжевые конусы. Их нет. И я до сих пор не застряла в пробке! Улыбаюсь, сама не веря своему счастью, и жму тапочкой на акселератор. Если так и дальше пойдет, попаду домой меньше чем через два часа. Даже через час сорок две минуты. Сворачивая на свою улицу, я бросаю взгляд на часы: мировой рекорд, определенно. Сбросив скорость, ползу вдоль обсаженного деревьями тротуара. Разыскивается место для парковки. Навалившись грудью на руль и закусив губу, стреляю глазами вправо-влево. Не то чтобы я очень надеялась. За все годы, что я живу в этой квартире, припарковаться поблизости еще ни разу не удалось. — Вот бы мне попалось местечко… — еле слышно шепчу я. — Чуть-чуть места, мне много не надо… Но машины стоят плотно, бампер к бамперу. Откинувшись на сиденье, жму на газ. Опять придется объехать весь квартал. Причем, вполне возможно, раз десять. И в итоге оставить автомобиль где-нибудь в километре от дома, а потом тащиться по темным переулкам, которые, вероятно, кишат насильниками, убийцами и… господи боже! Воображая наш тишайший райончик в виде бандитского гетто, из тех, что встречаются в фильмах с Аль Пачино, я зазевалась и чуть не въехала в «ренджровер». Он как раз отъезжает от тротуара и выруливает на проезжую часть, мигая правым поворотником. Узрев прямо перед собой эту махину, бью по тормозам. Шины визжат, и голова у меня резко дергается, как у тех манекенов, на которых проверяют безопасность автомобилей. Всматриваясь в лобовое стекло «ренджровера», одними губами произношу: «Извините». Боже правый, это он! Коротко кивнув в ответ, сосед разворачивается, объезжает меня и уносится прочь. Я сижу в полной прострации, слушая, как гудит, удаляясь, четырехлитровый мотор, и рассматривая в зеркале заднего вида клубы выхлопных газов. Как это похоже на меня! Чуть не воткнулась в него на всех парах, идиотка. Подавленная, опускаю голову и упираюсь лбом в руль, прямо в блестящий логотип посередине. Закрыв глаза, вновь и вновь прокручиваю в голове эту сцену, чтобы себя помучить. А каким взглядом он наградил меня, отъезжая… Стойте! Он уехал, а это значит… Поднимаю глаза. Там, где только что стоял его автомобиль… прямо напротив моего дома… мне явлено истинное чудо нашего времени. Место для парковки. Я особенно не думала о том, что скажу потенциальному жильцу. Если честно, положив трубку вчера вечером, я и не вспомнила-то ни разу про незнакомца с забавным именем и американским акцентом. Была занята: общалась с Лайонелом, пыталась избегать Розмари (что требует особых усилий), а также открывала для себя новые радости жизни — нестись на полной скорости по шоссе и парковаться прямо у двери. Но сейчас шесть вечера. Он придет через час. И я размышляю. Что ему сказать, о чем расспросить, какие установить правила? А самое главное, думаю я, стоя перед открытыми дверцами шкафа в старом халате, с тюрбаном из полотенца на голове, — что, черт подери, мне надеть? Проходит полчаса, а я ни на йоту не приблизилась к ответу. Пол вокруг меня завален одеждой. Джинсовая мини-юбка? Коротковата. Пляжное платье из прошлогоднего отпуска на Ибице? Чересчур неформально. Новый топик от Карен Миллен? Претенциозно. Выдохшись, присаживаюсь на край кровати и пялюсь на пустые проволочные вешалки, которые траурно позванивают в шкафу. В такие критические моменты я обычно звоню Джесс спросить совета, но она сейчас в Индии. Несколько минут задумчиво грызу пальцы, а потом, вконец отчаявшись, все-таки ей звоню. И нарываюсь на голосовую почту. Вот невезуха. На моем электронном будильнике 18.50. Черт побери. Надо принимать решение. Итак. Мне нечего надеть. Обычная история. Абсолютно весь мой гардероб вызывает у меня глубокое отвращение. Но, поскольку у меня нет ни кредитки, ни денег, ни времени, придется встречать будущего жильца либо в старом халате и с полотенцем на голове, либо… Ай, ладно! Чувствуя себя героиней передачи «На старт, внимание, к плите!»[23 - Кулинарная телепередача производства Би-би-си, в эфире с 1994 г.], где надо за пять минут приготовить что-то сногсшибательное из трех жухлых морковок и засохшего куска сыра, хватаю с кровати несколько вещей наугад и начинаю одеваться. 19.05. Он опаздывает. Я в гостиной, бегаю из угла в угол, нервно затягиваюсь сигаретой и выглядываю из окна, но так, чтобы меня не было видно. На улице никого. Рассеянно тереблю мокрые волосы — в надежде, что они лягут элегантными локонами, а не будут проволокой торчать в разные стороны, так что Джона Фриду[24 - Знаменитый британский парикмахер. Выпускает под своим именем серию средств для ухода за волосами.] с его притирками удар бы хватил, — выпускаю дым на оконное стекло и тут же спохватываюсь. Черт! Правило номер один в списке, который я набросала, задумав дать объявление, гласит: в доме не курить. Рывком поднимаю оконную раму, принимаюсь остервенело размахивать руками и только через пару секунд понимаю: в пальцах у меня по-прежнему зажата сигарета. Да что ж такое! Тушу окурок в пустой кофейной чашке на каминной полке. Правило номер два: не использовать предметы посуды в качестве пепельниц. 19.12. Заблудился он, что ли? Я стою у задней двери, которая выходит на маленькую, поросшую жимолостью лужайку — я называю ее своим садом, а Розмари презрительно окрестила «двориком». В руке у меня стакан. С некоторых пор я перешла на джин с тоником — меньше пахнет, и вообще, я же бросила курить, вы помните? Позвякивая кубиками льда, пытаюсь представить, что американец подумает про мой садик. Должно быть, сочтет его очаровательно старомодным. Вероятно, он еще не бывал в Англии, представляет себе Лондон по фильмам Ричарда Кертиса[25 - Британский сценарист и режиссер. По его сценариям сняты фильмы «Четыре свадьбы и одни похороны» и «Ноттинг-Хилл». ] и думает, что тут Хью Гранты по улицам ходят. Конечно же он засыплет меня вопросами про наши традиции, про королевскую семью и Дэвида Бекхэма. Важно показать себя хорошей хозяйкой — любезной, остроумной, гостеприимной… 19.18. Где он, мать его так? Я успела опрокинуть два джин-тоника и уже начинаю дергаться. — Только не говорите, что меня кинули, — бурчу я, наматывая круги по квартире и чувствуя себя влюбленной девушкой, чей кавалер не явился на свидание. Ой… Организм дает понять, что ему срочно пора в туалет. — Не говорите, что после всех моих стараний… Ладно-ладно, сама знаю, это сильно сказано. На мне юбка, по которой утюг плачет, и купленный на рынке марлевый топ с вышивкой, на губах — капля блеска. Но я же действительно старалась! — Чего нельзя сказать о нем, — бормочу я, дернув за хвост рулона туалетной бумаги с такой силой, что хромированный держатель оскорбленно дребезжит. — Он даже не соизволил появиться! Спустив воду, пшикаю пару раз освежителем воздуха. На глаза попадается веточка вереска, притулившаяся на подоконнике в своей временной вазе. Надо же, совсем забыла про талисман. Впрочем, я сразу вспоминаю обстоятельства, при которых меня вынудили его приобрести. Раздраженная собственной сентиментальностью, вынимаю вереск из крышки, быстренько промываю ее и нахлобучиваю на баллончик. А вереску прямая дорога в мусорное ведро. Готовясь к визиту американца, я опорожнила мусорную корзину в ванной, поэтому с веточкой в руке направляюсь на кухню. Но по пути решаю сделать крюк и заскочить в гостиную. В последний раз выгляну в окно и, если на улице по-прежнему не будет никаких признаков жизни, наплюю на все и разморожу пиццу. Я забираюсь на диван и перегибаюсь через спинку. Главное — не размазываться физиономией по стеклу, как персонаж мультика… Стучат! В дверь стучат! Вздрогнув, отклеиваюсь от окна. На крылечке стоит незнакомый блондин в мотоциклетной куртке и мешковатых камуфляжных штанах. В руке держит шлем. Гость смотрится в медную дощечку на двери, убирает с глаз спутанную челку, поправляет очки в черепаховой оправе, и, поскребывая щетину на подбородке, крутит головой по сторонам — направо, налево… И прямо на меня! Большие голубые глаза светятся любопытством. От неожиданности потеряв равновесие, я со сдавленным воплем валюсь с диванчика на пол. Глава 8 — Я Гейб. Первое, что я замечаю, — веснушки. У него их даже больше, чем у меня, а я, напомню, рыжая, так что в веснушках недостатка не испытываю. — Привет. А я Хизер. — Потирая локоть, я провожу его в дом. — Возилась тут… э-э… по хозяйству, окна протирала… — Смущенно хихикаю: — «Порядок в квартире — порядок в голове», как говорится… Господи, Хизер, что ты несешь? Заткнись, а? Просто заткнись. — А я вот совершеннейший свинтус. — Правда? — Шучу, шучу! Непривычно, я понимаю. Чтобы американец — и шутил… — Ах, ну да. — Я чувствую себя еще большей идиоткой. За неудавшейся попыткой растопить лед следует мучительно неловкая пауза. Криво улыбаюсь. — Так можно посмотреть комнату? — Само собой… — Я веду его по коридору, распахиваю дверь и отступаю. — Вот! Невелика, конечно, зато есть все необходимое: кровать, шкаф, комод, переносной телевизор… Пока я распинаюсь, Гейб входит в маленькую комнату в форме буквы Г. Скользит взглядом по бледно-желтым обоям, рассматривает полированный шкаф красного дерева с мозаичной отделкой и закругленными дверцами (если верить мужику с Брик-лейн[26 - Блошиный рынок в лондонском районе Ист-Энд.], то шкаф тридцатых годов). С потолка свисает икеевский бумажный абажур, деревянный пол частично прикрыт ковриком из овчины. Я даже расставила на пустых полках книги: несколько путеводителей «Модные отели», что-то из Салмана Рушди и «Мой мальчик» Ника Хорнби. Книги — зеркало души, поэтому я убрала подальше стопку женских романов и «Гарри Поттера», выдвинув на первый план нечто более художественное. Хм… По крайней мере, такова была идея. Я заранее подняла раму, чтобы открыть вид на мой садик, и Гейб подходит к окну, опирается на подоконник — и все это молча. В болтливости, похоже, парня не обвинишь, отмечаю я про себя, рассматривая его фигуру. Высокий — под метр девяносто — и шире в плечах, чем мне поначалу показалось. Скольжу глазами по его спине, на пару секунд задерживаюсь чуть ниже — что вы хотите, человек слаб — и, наконец, упираюсь взглядом в обтрепанные штанины. Как хотите, не мой тип. Одет слишком небрежно. К тому же, если не ошибаюсь, на футболке под курткой у него изображен мистер Ти из «Команды А»[27 - Американский сериал 80-х гг. о группе «солдат удачи». Мистер Ти — актер, исполнитель одной из главных ролей.]. Какой кошмар. — По рукам. Возвращаюсь в реальность. К такому повороту я была не готова. Я ожидала шквала вопросов, заготовила ответы — и сейчас, перед лицом свершившегося факта, как-то теряюсь. Хочу ли я, чтобы этот незнакомец поселился в соседней комнате? «Я ведь тебя совсем не знаю», — пищит у меня в голове тоненький голосок. — А что ты хочешь узнать? Гейб поворачивается, и я понимаю, что голос был моим собственным и слышала его не только я. Краснею до корней волос. — Э-э… ну… может быть, нам сначала надо как-то познакомиться, понимаешь, — рассказать друг другу о своих увлечениях, все такое… Увлечениях? Щеки горят еще сильнее. Детский сад какой-то. Гейба происходящее явно забавляет, и он озорно улыбается. — Типа, как на свидании? — Нет, ну… — Веду себя как слабоумная, надо уже успокоиться. — Извини, просто мне все это в новинку, — признаюсь я. — Никогда еще не сдавала комнату, и это все как-то странно… — Конечно, понимаю. — Гейб усаживается на подоконник, отбрасывает волосы с лица и пристально на меня смотрит. — Валяй. Отвечу на все вопросы. — Правда? — Правда. В таком случае… Я выхожу из комнаты, а вернувшись через несколько секунд, нахожу Гейба все там же, на подоконнике, но уже не в одиночестве: на коленях у него большой рыжий кот устроился в позе круассана — голова под лапой, хвост дугой, мурлычет вовсю. — Я смотрю, Билли Смит тут как тут. (А ведь этот кот, который сейчас так мурлычет, обычно шипит и выпускает когти на любого.) Вообще-то он чужих не любит. Билли Смит томно щурится на меня, ничем не выдавая, что мы знакомы, а затем вовсе закрывает глаза. Предатель, бормочу про себя. Кто покупает тебе дорогущий корм? Кто пригревает тебя в постели зимними ночами? — Животные меня обычно любят. Гейб щекочет Билли Смита за ушами. Наградой ему становится утробное урчание. Поверить не могу! Мне изменяет даже мой собственный кот! — С ними я общий язык нахожу. Это с людьми у меня проблемы. Вид у него серьезный, но на этот раз я вовремя схватываю шутку и хмыкаю. Несмотря на все опасения, он начинает мне нравиться. «Но тебя это не извиняет, котик, даже не надейся!» Я сверлю Билли Смита гневным взглядом, а он только широко зевает, дыхнув на меня рыбой, и, накрывшись хвостом, как одеялом, поворачивается ко мне толстым задом. Плюхнувшись на кровать, я открываю блокнот на спиральке и поднимаю глаза на Гейба, словно секретарша, готовая стенографировать речь босса. — Я тут набросала несколько вопросов, чтобы ничего не забыть. Вранье. Слово «набросала» создает впечатление, будто я наскоро сделала в блокноте пару пометок, хотя в действительности я составила полноценный список — мое хобби, помните? Он занимает три страницы, и на то, чтобы довести его до ума, ушла целая неделя. Мусорное ведро было забито скомканной бумагой. Я даже набрала список на компьютере у себя на работе — хотела распечатать и раздавать потенциальным жильцам в качестве анкеты, но Джесс высказалась в том духе, что это, пожалуй, чересчур. — Валяй, — повторяет он. Я откашливаюсь. — Э-э… Куришь? — Пытаюсь начать. — Он ухмыляется. Издевается или серьезно? Делаю пометку, на всякий случай. — В доме курить нельзя, только в саду. И ни в коем случае не использовать в качестве пепельниц посуду, цветочные горшки или клумбы. — Легко. — Наркотики? — Только легальные, — торжественно отвечает он. Черкнув в блокноте, продолжаю: — Чайные пакетики в раковину не кидать. — Я кофеман. — Ага. Вон что… Отлично. — Я улыбаюсь. Натянуто. Ситуация выходит из-под контроля. Если честно, я втайне надеялась, что мои правила отобьют у него желание снимать комнату. Искоса наблюдаю, как он поглаживает Билли Смита. Познакомься мы где-нибудь в баре, этот парень показался бы мне симпатичным, — но столкнуться с ним в собственной квартире у двери туалета? В семь утра? В мятой ночнушке? На фига я все это затеяла? Ничего не выйдет. Я делила эту квартиру только с одним мужчиной, и это был Дэниэл. Я не могу позволить чужаку разгуливать по моему дому в одних трусах. Надо его спугнуть. — Теперь кухня! — Я вскакиваю. — Грязную посуду не оставлять. Посудомоечной машины у меня нет, поэтому тарелки мыть сразу после еды. И ни в коем случае не ставить в раковину грязные кастрюли, наполненные водой, чтобы они неделями кисли. Посуду не замачивают. Гейб продолжает хохмить — с ультрасерьезной миной отдает честь. — В холодильнике можешь занять верхнюю полку. Но если будешь класть туда мясо, как следует его закрывай. Я вегетарианка. Правда, рыбу ем. — Тогда ты — пескетарианка. Я бросаю на него ледяной взгляд и следую в ванную. — Ванная одна, так что придется пользоваться по очереди. Распахиваю дверь и, пока он осматривает помещение, скороговоркой перечисляю все бесившие меня привычки Дэниэла. Это должно сработать. Американцы ли, британцы ли — мужчины есть мужчины. Если я хоть что-то в них понимаю, больше всего на свете они ненавидят, когда женщина зудит. Поэтому начинаю зудеть: — Не разбрасывать повсюду носки, не оставлять после бритья щетину по всей раковине, не использовать мой шампунь и кондиционер до последней капли… Да! И всегда опускать сидушку. — Сидушку? — Ну… на чем сидят. Недоумение. — Ну-у… сиденье! Нет, опять не щелкнуло. — На унитазе! (Куда уж откровеннее?!) — А-а… Да, конечно, без проблем. — Он торжественно кивает, потирая кончик носа. Нос у него крупный, с горбинкой. Похоже, был сломан. Интересно, при каких обстоятельствах, размышляю я, а он стоит посреди ванной с моим котом на руках, вытаращив на меня свои голубые глазищи. — Правило номер десять? — Десять? — Я считал. — Э-э… ага… — Таращусь в блокнот, пытаясь обуздать разбредающиеся мысли и сосредоточиться на очередном правиле. — Телик. — Прохожу мимо Гейба в гостиную. — У меня спутниковое телевидение, но запрещается зависать на спортивном канале и каждый вечер часами смотреть футбол. — Мы, американцы, называем его «соккер». — А я называю «скукотища», — отвечаю с вызовом. — Не фанатка спорта? — Гейб поднимает брови. — Не-а, — решительно мотаю головой. Отлично. Теперь я точно своего добилась. Оскорбила футбол! Да он вылетит за дверь пулей, и пяти секунд не пройдет. — Не волнуйся. Я и сам не болельщик. — Он почесывает спину Билли Смиту. — Предпочитаю спортом заниматься, а не смотреть. Минуточку. Он и не думает сбегать. — Я заядлый серфингист, — продолжает Гейб. — Но в Англии, как я понимаю, с этим не очень. — Тут ты не прав. В моем родном Корнуолле полно серферов. В Ньюки[28 - Курортный городок на североатлантическом побережье Великобритании.] каждый год проводятся соревнования, съезжается народ со всего мира. — Я присаживаюсь на подлокотник дивана. — Bay! Надо бы скататься как-нибудь. — Там красота, тебе понравится! — взахлеб продолжаю я на волне внезапного приступа ностальгии. Я сама сто лет там не была — нужно съездить, повидать любимые места. Это пошло бы мне на пользу. Мы даже могли бы съездить вместе, скинулись бы на бензин… А Гейб все чешет Билли Смита за ушами. В этом деле он явно профессионал. Может быть, сдавать комнату — не такая уж плохая идея? Даже если это означает делиться кастрюлями. Кстати… — «Ле Крезе» под запретом. — Ле… чего под запретом? — Кастрюльки «Ле Крезе». Подарок на новоселье. Исключительно для рагу, запеканок и всякого такого. Судя по ошарашенному лицу Гейба, он уже подозревает, что я чокнутая. Однако оставляет свои подозрения при себе и смеется: — Предпочитаю жарить. «Сковородка — орудие одинокого мужчины» — таков мой девиз. Затянувшуюся паузу нарушает Гейб: — Ну как? Зачет я получил? Сверяюсь с блокнотом. Что ж, почти по всем пунктам он проходит. Но… Я все еще не вполне уверена. Парень вроде приятный… Потянуть время, встретиться с другими претендентами? Не то чтобы они были — а вдруг появятся, если подождать еще несколько недель? Вдруг попадется какая-нибудь некурящая чистоплотная японская студентка, которая вообще не будет поднимать си-душку?.. — Ты уронила. — Гейб поднимает что-то с ковра и протягивает мне. — Бутоньерка, что ли? В руке у него веточка, схваченная розовой лентой. Вереск на счастье. Почему он все время попадается мне на глаза? Может, и вправду счастливый? Я беру вереск. — Когда въезжаешь? Глава 9 Помните «Бумтаун Рэтс»[29 - Ирландская группа, популярная в конце 1970-х — начале 80-х. Их главный хит — песня I Don't Like Mondays («Не люблю понедельники»). Солист группы — Боб Гелдоф.]? Я сама-то не очень, маленькая была, зато отлично помню, как мой брат Эд без конца крутил их сингл. Врубал на полную мощь наш старенький проигрыватель и скакал на кровати, во всю глотку подпевая любимой песне. — Не люб-лю! Поне-дель-ни-ки! Снова и снова. Пока пружины не сломались. До самого поступления в университет Эд спал на полу на матрасе. По сей день он возлагает лично на Боба Гелдофа вину за то, что у него периодически болит спина. И пластинку ту больше никогда не заводил. Но с тех самых пор песня ко мне привязалась, а повзрослев, я начала поддерживать сэра Боба[30 - В 1986 г. Гелдоф был удостоен рыцарского звания за благотворительную деятельность. Но называть его сэром — неправильно, поскольку этот титул могут носить только англичане, а Гелдоф — ирландец.]: я тоже не очень-то люблю понедельники. Однако сегодня утром все по-другому. Сегодня у меня необычайно прекрасное настроение. Сегодня лицо то и дело невольно расплывается в улыбке. А все потому, что… — Ты перепихнулась! Поднявшись по лестнице, я открываю дверь матового стекла и вхожу в небольшой офис, где меня встречает знакомый голос с ист-эндским выговором. — Чего? — Нагнувшись, сгребаю с коврика пачку конвертов. Брайан сверлит меня взглядом: ноги на столе, рот набит круассаном. — Улыбка. Я ее узнаю из тысячи. Классическая «улыбка после перепиха». В ответ закатив глаза, стаскиваю с себя джинсовую куртку и подхожу к старой вешалке из красного дерева. Вот уже шесть лет она огородным пугалом торчит в углу кабинета, покосившись под тяжестью старых пальто и курток, моих и Брайана, которые ни он ни я не хотим забирать домой. И каждый день на протяжении этих шести лет я исполняю один и тот же ритуал: мрачно желаю, чтобы нашелся свободный крючок, ищу его — безрезультатно — и наконец просто набрасываю куртку сверху. — Ну и кто этот везунчик? Как же хочется, чтобы в кои-то веки нашелся свободный крючок! — Да нет никакого везун… — отвечаю я и осекаюсь. Потому что на этой раскоряке кое-что изменилось. Есть свободный крючок! Пялюсь на него, не веря своим глазам. Как странно. Прежде чем повесить куртку, оглядываюсь на Брайана. — У тебя были свободные выходные, а в понедельник ты вплываешь с улыбкой до ушей, как у циркового клоуна. — Отложив недоеденный круассан, Брайан прижимает руку к сердцу. — Вот побожись, что не встретила какого-нибудь красавчика! До чего все-таки сильна в Брайане склонность к мелодраме. — Ладно, я действительно познакомилась кое с кем. Но умерь свой пыл, совсем не в том смысле. Я просто сдаю ему комнату. Брайан падает духом. — Никаких пикантных подробностей? — Нет. Я свободная женщина, как ты помнишь. — А я, знаешь ли, видел все серии «Секса в большом городе»… — Он многозначительно поднимает брови. — Это всего лишь кино, Брайан, — смеюсь я. — Большинство вечеров я провожу, лопая полуфабрикаты перед ящиком или за постирушкой, а в постель ложусь только с книжкой. — Мы с тобой товарищи по несчастью. — С хмурым видом Брайан пожимает плечами. — Перед тобой мужчина, у которого все глухо с прошлого тысячелетия. Я серьезно! — восклицает он, не позволив мне усомниться. Впрочем, я и не собиралась. С тех пор как мы познакомились, у Брайана было три темы для разговора. Секс (точнее, его отсутствие). Уэст-эндские мюзиклы (Майкл Кроуфорд[31 - Британский актер, певец.] — гений). И тот факт, что у него не было партнера уже сто лет. Подозреваю, что эти вещи напрямую связаны между собой. — В последний раз мне кое-что перепало, когда «Абба» взлетели на верхушку хит-парада с песней «Ватерлоо». — Он снова берется за круассан. — Брайан, ты хоть иногда думаешь о чем-нибудь, кроме секса? — С этим благодушным упреком я убираю его ноги со стола и шлепаю перед ним стопку конвертов. — А о чем еще стоит думать? — Крошки пристают к его свежевыбритому подбородку, как к застежке-«липучке». Он смахивает их салфеткой. — О политике? Религии? — язвительно предлагает Морин, возникшая из кухни с ведром и шваброй наперевес. Наша уборщица Морин, тощая, жилистая дама с волосами цвета маринованной свеклы, в прошлом году потеряла мужа и, чтобы преодолеть горечь утраты, записалась на курсы философии в местном культурном центре. — С ума сойти, как увлекательно! — Брайан полон сарказма. — Весьма воодушевляет, — с холодком парирует Морин, а мне демонстрирует все тридцать два зуба — поразительный контраст с недружелюбным взглядом, которым она одарила Брайана. — Доброе утро, Хизер. Как выходные? — Ты не слыхала? Она перепихнулась! — Брайан подмигивает. Он вклинивается, потому что, во-первых, ненавидит сидеть молча, когда другие разговаривают, а во-вторых, обожает доводить Морин. — Брайан, может, хватит уже? Я не… (Каким бы глаголом заменить, поприличнее?) ничего такого не делала. — Не в силах противиться голоду, перегибаюсь через стол, чтобы откусить от его круассана, но вовремя вспоминаю про свои тяжеловатые бедра и спешно выпрямляюсь. — Отчего ж ты такая радостная? — Сразу видно — не читал «Нехоженые тропы»?[32 - Книга американского психиатра Моргана Скотта Пека о поисках счастья и духовном развитии (1978).] — Морин хватает баллончик со средством для мебели и пшикает в направлении Брайана, вроде забыла, где у нас шкаф. — Счастье приходит изнутри. — Трескотня далай-ламы меня не интересует. — Вообще-то это Дипак Чопра[33 - Индийский врач и писатель.]. — Вообще-то ни тот ни другой, — вмешиваюсь я в их перепалку. — Если вам и правда так интересно, почему у меня хорошее настроение, то это потому, что утром в метро мне досталось свободное место. Есть! Брайан и Морин умолкают. — Свободное место?.. — эхом отзывается Морин. — И все? — Брайан разочарован до глубины души. Единственный на весь Лондон гей, чья сексуальная жизнь сошла на нет, когда люди еще носили гамаши, Брайан существует за счет обрывков чужих интрижек, которые до него долетают. — Никаких обжиманий? Ни одного поцелуя? Даже за ручку ни с кем не держалась? Кажется, Брайан и Морин впервые сошлись во мнении. — Уж простите. — Пожав плечами, я включаю компьютер. — Но это все. Объяснять бесполезно. Брайану и Морин никогда не понять, какое грандиозное событие случилось сегодня утром. Я спустилась на платформу и ждала поезда. Казалось, все было как всегда. Та же Кейт Хадсон с зачерненным зубом на афише, тот же автомат по продаже шоколадок — жестяной змей-искуситель, та же последовательность событий: подходит поезд, открываются двери, я вхожу внутрь и кручу головой, мечтая о свободном месте. Поначалу в толпе пассажиров было ничего не разглядеть, но постепенно люди как-то незаметно отодвинулись — должно быть, именно так расступилось Красное море. И прямо напротив меня — хотите верьте, хотите нет — оказалось оно. Пустое сиденье. — И это все? — повторяет Брайан. — Именно поэтому ты такая счастливая? — Ага, все. Я немного кривлю душой. Полагаю, дело также в том, что я легко и вовремя проснулась, в «Старбаксе» не было очереди, в субботу по дороге из Бата я ни разу не попала в пробку, а у дверей дома нашлось место для парковки. И не будем забывать про Гейба, моего новоиспеченного жильца, который переезжает как раз сегодня. Я чувствую томление в груди. Нет, я не взволнована. Просто есть хочется — я ведь не завтракала. — Кому тостов? — Оставив Брайана и Морин безмолвно смотреть мне вслед, прохожу в кухню, достаю хлеб из холодильника и, мурлыча под нос песенку, разворачиваю упаковку. — На-на-на… на-на-на… на-а-на… — Вынув пару ломтиков, вдруг понимаю, что в голове у меня крутится мелодия «Бумтаун Рэтс». Но простите, сэр Боб, боюсь, я изменила свое мнение. Вставив хлеб в щели тостера, жму на рычаг. Обожаю понедельники. Близится вечер, а телефон в офисе еще ни разу не зазвонил. Утренняя бодрость Брайана сменилась унынием, настроение скисло, как забытое на подоконнике молоко. Я понимаю, что он переживает из-за состояния дел, и не могу его винить — наш журнал заказов практически пуст. По совету Брайана я провела обеденный перерыв, обновляя свое резюме, после чего, оставив его в офисе смолить сигареты одну за одной, улизнула в лабораторию проявлять пленку с последней свадьбы. Я люблю работать под музыку, но сегодня, включив проигрыватель, обнаруживаю, что вместо моего диска «Гориллаз» Брайан поставил «Призрака оперы». Проходит минута, другая, и я со стыдом и тревогой осознаю, что увлеклась. Когда я уже всерьез начинаю думать, что у Майкла Кроуфорда голос, возможно, лучше, чем у Дэймона Олбарна, раздается стук в дверь и я приглушаю музыку. — Секундочку! — Искупав фотографию сияющих новобрачных в кювете с закрепителем, цепляю ее прищепкой к веревке над головой и иду открывать, ожидая увидеть Брайана. Но передо мной Джесс. Стюардесса, товарищ по секте поклонников магазина «Зара», лучший друг во всех отношениях. Она в униформе, придерживает за ручку чемодан на колесиках. — Догадайся с трех раз… — Ты разве не в Дели? — Я впускаю подругу и ее чемодан в крохотную комнатку, залитую красным светом. Мы с Джесс не тратим время на традиционные «привет — как поживаешь». Переходим к делу сразу, меняем темы разговора без предупреждения и отпускаем комментарии, понятные только нам двоим. С первой минуты знакомства мы будто ведем нескончаемый диалог. Хотя почему «будто»? Так оно и есть. — Я там и была. Только что приземлились. — Плюхнувшись на стул, Джесс оживленно поворачивается ко мне — и вдруг, нахмурившись, склоняет голову набок: — Хизер! Это часом не «Призрак оперы»? Заливаюсь краской и срочно выключаю проигрыватель. — Э-э… Брайан диск забыл. Джесс смотрит на меня с подозрительным прищуром. — Ты в курсе, что мужчины и мюзиклы — две вещи несовместные? — Она снимает шапочку и пристраивает на спинке стула. — Пардон: гетеросексуальные мужчины и мюзиклы. Плотно закрыв дверь, чтобы не впускать свет, протискиваюсь мимо нее. — Я знаю, о чем говорю. Все мои коллеги-стюарды без ума от Майкла Болла[34 - Британский актер, певец, знаменитый ролями в мюзиклах «Отверженные», «Лак для волос» и др.]. — Она горестно вздыхает: — А ведь среди них есть такие красавчики — и зря пропадают! — Так в чем дело-то? — Я надеюсь переменить тему. Хотя пытаться отвлечь Джесс от мыслей о мужчинах — все равно что заставлять Иисуса Христа отойти от темы о Господе. — Хизер, у меня свидание! Об этом, надо понимать, я и должна была «догадаться с трех раз». — С Саймоном? Это архитектор, с которым Джесс познакомилась по Интернету. На прошлой неделе они вместе ужинали. Джесс без ума от Всемирной паутины. Когда она не в воздухе, то либо затоваривается на интернет-аукционах, либо ищет спутника жизни по адресу naidi-sebe-muzha.com или как там эти сайты знакомств называются. — Одна дырка в заднице у меня уже есть, другой не нужно, — мгновенно реагирует Джесс, и бровью не поведя. — Полагаю, это означает «нет». — Его зовут Грег. — Что за Грег? Уследить за мужчинами в жизни Джесс — задачка не из простых. Обычно она встречается сразу с несколькими. Закон больших чисел и все такое. — Работает в банке. Тридцать пять лет. Хобби: кататься на горном велосипеде и есть суши. Не одновременно. — Джесс хихикает над своей шуткой, хотя, боюсь, авторство принадлежит неведомому Грегу. — Познакомились в Сети, когда я была в Дели. Нет, он не из Дели. Лондонец. Из-за разницы во времени последние несколько дней мы переписывались по электронной почте… — А я думала, Саймон тебе понравился… — В такие минуты я понимаю, что чувствует папа, когда смотрит кино. Не в состоянии уследить за сюжетом, он всю дорогу задает вопросы, и на него вечно шикают. В основном я и шикаю. — Он так и не позвонил. — Джесс морщит носик. — Се ля ви. — Ты вроде не очень переживаешь. — Дорогуша, мне тридцать шесть. Некогда переживать. — Сбросив туфли, она потирает обтянутые капроном пятки одна о другую. — Потерянное время — упущенные мужчины. Джесс меня восхищает. В последние несколько лет к поискам прекрасного принца она подходит строго по-научному. Судьба, родство душ, любовь с первого взгляда — все это ерунда, плюньте и разотрите. Главное, чтобы избранник отвечал определенным требованиям. С этой точки зрения выбор супруга ничем не отличается от покупки подержанной машины. Год выпуска? Внешний вид? Количество предыдущих владельцев? Надежность? Раньше отношение Джесс к любовным делам казалось мне уж очень приземленным — все-таки речь о душе, а не о бензобаке и аккумуляторе, — но после катастрофы с Дэниэлом я начала подозревать, что подруга, возможно, права. Чувствовать, как в животе у тебя порхают бабочки, очень приятно, но и смертельно опасно. Лично мне эти крылатые твари разбили сердце. — И заметь, пока ни намека на красный сигнал светофора! — хвастает Джесс. — Бывшей жены — нет, страха перед обязательствами — нет, проблем с наркотиками — нет, религиозного фанатизма тоже… Видимо, это подходящий момент, чтобы напомнить ей одну вещь: ровно то же самое она говорила про Саймона. И про рекламщика Денниса, который оказался кокаинистом. И про редактора Рубена, еврея, чья мать (я бы сказала, мамаша-шма-маша) требовала, чтобы Джесс сначала обратилась в иудаизм, а уж потом крутила с ее сыночком. — Кажется, я нашла его. Так-с. Пожалуй, напоминать не стоит. — Когда вы встречаетесь? — В субботу. Обещал отвести меня в одно необычное место. — Куда именно? — Не знаю. Сказал, это будет сюрприз. — Сюрприз! — восклицаю я радостно. — Как здорово! И кому я вру? Джесс не хуже меня самой знает, что больше всего на свете я ненавижу сюрпризы. Можете считать меня странной — вероятно, я единственное существо на планете, которому не по душе сюрпризы, — но по мне, всегда лучше знать, что тебя ждет, дабы успеть подготовиться. Взять хотя бы вечеринку-сюрприз в честь дня рождения. Представьте: вы приходите домой с работы — а на вас из шкафа с воплем выскакивает некто. Это как вообще? Вы всего лишь хотели привести себя в порядок, приодеться и провести вечер в шикарном ресторане, а вместо этого приходится изображать радость оттого, что полсотни друзей и родственников, набившись в вашу гостиную, вовсю веселятся и заливают водкой с клюквенным соком новый кремовый ковер. А вы стоите вся растрепанная, с прыщом на физиономии, который срочно необходимо замазать, и мечтаете об одном — укрыться в ванной с банкой бальзама для волос и тюбиком тонального крема «Эсте Лаудер». Мои размышления прерывает Джесс: — Только бы это был не зоопарк. — Зоопарк? — Угу. Наше первое свидание с Филом Тоддингтоном состоялось в зоопарке. Первое и единственное свидание, — уточняет она многозначительно. — Что, так плохо? Она закатывает глаза: — Хизер, я битых три часа проторчала у вольера с пингвинами. В середине февраля. В лодочках из змеиной кожи и платье от Карен Миллер! Я чуть не окочурилась! — Но пингвинчики такие забавные, — умиленно улыбаюсь я. — А ты полюбуйся на них три часа кряду — не так запоешь, — язвит Джесс. — Скука смертная. А Фила будто загипнотизировали, все трещал и трещал: ах, как смешно они переваливаются и машут своими недоразвитыми крылышками. — Она качает головой: — Клянусь, эти гребаные пингвины привлекали его больше, чем я. У Джесс такой страдальческий вид, что невозможно сдержать улыбку. — А уж вонища… — Жуткая? — подсказываю я. — Тухлая рыба и птичье дерьмо. — Как романтично, — хихикаю я, и подруга волей-неволей присоединяется. — Черт, Хизер, какой это был кошмар, ты бы знала! — прыскает она. — Помню, я думала: «Итак, вот это моя личная жизнь. Интересно, бывает хуже?» «Варианты есть: ты могла бы влюбиться в него, купить вместе с ним квартиру, после чего обнаружить, что он уже полгода трахает за твоей спиной другую девицу…» Призрак Дэниэла встает у меня перед глазами, но я решительно его ликвидирую. — Зоопарк — это еще что! Представь, если бы он повел тебя на какого-нибудь комика. Эстрадный юмор — наш общий предмет ненависти. Хотя именно благодаря ему мы познакомились. Злая судьба заточила меня в ковент-гарденском клубе «Фабрика смеха» на пару с тогдашним моим кавалером, и я даже в туалет не могла сбежать, потому что юморист на сцене непременно ко мне прицепился бы. Мне было скучно до визга, и я рассеянно обводила взглядом зрителей, как вдруг заметила чернокожую красотку. Она сидела, подперев кулаками подбородок, и душераздирающе зевала. В пелене сигаретного дыма, среди взрывов хриплого гогота наши взгляды встретились. Не знаю, кто выглядел более несчастной, я или она, но мы обе так и покатились со смеху. Думаю, комик был горд собой. — Не хочешь прошвырнуться в «Зару» после работы? Поможешь мне выбрать что-нибудь для свидания. — Прости, я занята. — Слишком занята для «Зары»?! — Джесс не верит своим ушам. — Там распродажа! — Знаю, но ко мне переезжает жилец. — Ну-ка, ну-ка, поподробнее… — Она выпрямляет спину, заправляет за уши короткие пряди черных волос, скрещивает на груди руки и всем видом показывает, что готова слушать. — Он в субботу приходил смотреть комнату и собирался въехать еще вчера, но пришлось отправиться в гости к дядюшке… или к дедушке. Как-то так, в общем. — Он? — Брови Джесс заинтересованно ползут вверх. — Тест-драйв не получишь. Забудь. Руки прочь от моего жильца, — заявляю поспешно, пока она не размечталась. Джесс возмущена: — Мне такое и в голову не приходило. Теперь моя очередь поднимать брови. — Ладно, приходило, но как пришло, так и ушло, — бурчит она. — Мне все равно нужно еще разобраться с Грегом. — Она быстро двигает кольца на пальцах туда-сюда, будто костяшки счетов. Я этот жест знаю: Джесс что-то задумала. — Ну и что за человек? — с деланой небрежностью продолжает она допрос. — Американец. — Да ты что? — Глаза у нее округляются. — Дай угадаю. Актер? — М-м-м… не знаю. — До меня лишь теперь доходит, что я потребовала от него опускать сиденье унитаза, но не поинтересовалась, кто он, собственно, такой. — Думаю, сегодня вечером и выясню. — Помощь нужна? — Спасибо, я справлюсь. — А сама прикидываю в уме: может, стоит пропустить занятие в спортзале и отправиться с работы прямо домой — тогда успею распрямить волосы… Спохватываюсь. Это же не свидание! — Хизер, ты уверена, что не рискуешь? — неожиданно беспокоится Джесс. — А вдруг он серийный убийца? А вдруг он холостой серийный убийца — так будет точнее, верно, подружка? — Сомневаюсь, он очень милый. — Я прекрасно понимаю, чего она добивается, разыгрывая озабоченность. — Такой, знаешь… вроде хиппи. — Чарльз Мэнсон[35 - Чарльз Миллз Мэнсон — знаменитый американский преступник, лидер коммуны хиппи «Семья», члены которой в 1969 г. совершили ряд жестоких убийств, в том числе известной киноактрисы Шэрон Тейт; отбывает пожизненное заключение.] тоже с виду был симпатичный хиппи. — Джесс! Она не унимается: — Нет, мне все-таки стоит к тебе заглянуть. Мало ли что, и вообще вместе веселее. — Двое — это компания, трое — уже толпа, — парирую я. — Ну гляди, гляди… Если хочешь, чтобы тебя порубили на мелкие кусочки и рассовали по горшкам с геранью… Сдаюсь. — Ладно, в восемь у меня. С широкой улыбкой она заключает меня в объятия. — Но только без глупостей. — Я выпроваживаю ее и чемодан из лаборатории. — Глупости? Это ты мне говоришь? — Джесс прижимает руки к пышному бюсту с самым невинным выражением. — Хизер, да я буду сидеть тихо как мышка! Глава 10 — Кому еще налить? Втянув живот, Джесс тянется за бутылкой белого вина, которую сама же и принесла. На моей подруге черный атласный корсет от Александра Мак-Куина, купленный на интернет-аукционе, джинсы с заниженной талией и розовые туфли на головокружительной шпильке. Когда она перегибается через стол, взору открывается татуировка-бабочка над копчиком и стринги с сердечком из стразов. Так и хочется щелкнуть ей резинкой по заднице. — Габриэль, да? Как ангел! — Она выпячивает сверкающие от блеска губки. — Друзья зовут меня Гейб. — Рифмуется с «бэйб»? — поддразнивает она. — Э-э-э… вроде того. — Ладно, если ты настаиваешь. Еще вина, Гейб? Мы устроились в садике. Сегодня один из редких ласково-теплых и тихих вечеров — ни дуновения ветерка. Пахнет жасмином, лавандой и жареными сосисками: кто-то из соседей устроил барбекю. Из переносного CD-проигрывателя, балансирующего на карнизе, звучит голос Норы Джонс. Я даже зажгла маленькие круглые свечечки из «Икеа» и расставила вокруг кустов. Пришлось помучиться — свечки то и дело гасли, огонь обжигал пальцы, — но усилия не пропали даром, и теперь мой садик выглядит как сказочный грот. Оглядывая садик, я чуть не лопаюсь от удовольствия. И чего дергалась? Все вышло именно так, как я хотела. Хм. Не совсем. Джесс — явление внеплановое. И уж тем более я не ожидала, что она станет вилять попой на манер профессиональной стриптизерши. Морщась от раздражения, перевожу глаза с ее усеянного блестками голого плеча на нового соседа по квартире. Тот закуривает очередную сигарету. Примерно пару часов назад он появился на пороге с «вещами» — мотоциклетным шлемом и чисто символическим рюкзачком меньше моей косметички. Бросив его на кровать и скинув шлепанцы, извлек из кармана байкерской куртки пачку «Американ спирит». — Ничего, если я покурю снаружи? — Он прошлепал босыми ногами в садик. — Располагайся, — крикнула я ему вслед. Хотя это было лишнее — он уже вытянулся в шезлонге с мурлычущим Билли Смитом на коленях. Могла ли я его бросить? Разве не должна была, как хозяйка, проявить гостеприимство и помочь ему почувствовать себя как дома? Должна была — вот только по непонятной причине способность вести легкую светскую беседу меня покинула. Я все-таки не привыкла к тому, чтобы в моем садике возлежали босоногие американцы. Поэтому немного покрутилась вокруг, прибрала в уголках, где и без того было чисто, все это время отчаянно пытаясь придумать тему для разговора. «Чудесная погодка, не правда ли?» «Ой, ты только посмотри на мои ноги, давно пора сделать педикюр». «Я тут на днях видала классный прикол в шоу Али Джи[36 - Одна из ипостасей британского комика Саши Барона Коэна (другой его знаменитый образ — Борат).]… э-э, правда, уже из головы вылетело». И все в таком духе, пока не приковыляла на своих шпильках Джесс. Она поприветствовала Гейба так, будто они любовники, встретившиеся после долгой разлуки, извлекла из сумки (фальшивый Луи Вуиттон) две бутылки «Пино Гриджио», штопор и диск Норы Джонс, после чего принялась рулить разговором с уверенностью опытной стюардессы. — Ну и что же привело тебя в Лондон? — кокетливо спрашивает она. — Дела или развлечения? — И то и другое. — Либо он не замечает, что Джесс с ним заигрывает, либо вежливо игнорирует ее авансы. — Но, прежде чем я замучу вас нудными подробностями, позвольте отлучиться. — Он поворачивается ко мне и смущенно спрашивает: — Хизер, напомни, пожалуйста, где ванная? — Вторая дверь налево! — щебечет Джесс, прежде чем я успеваю открыть рот. — Спасибо. Как только он скрывается в доме, я набрасываюсь на Джесс: — Ты что творишь? — Пытаюсь растопить лед, — отвечает она, широко распахнув глаза. Само простодушие! Но меня не проведешь. — Когда хотят растопить лед, беседуют о погоде! — Я задыхаюсь от гнева. — Кто заливал, что будет сидеть как мышка? Она отхлебывает вино и, прежде чем проглотить, булькает им во рту. — Ладно, каюсь. Немножко пококетничала. — Она робко косится на меня. — Немножко? — Солнце мое, не кипятись. Я просто подумала, если с Грегом не срастется… Всегда хорошо иметь запасной вариант. — Мой жилец — это тебе не запасной вариант! — напускаюсь на нее, испытывая внезапную и необъяснимую потребность защитить Гейба — и нечто очень похожее на собственнический инстинкт. — А почему нет? Тебе он все равно не нравится. Она права, но… — Или все-таки нравится, Хизер? — Лицо Джесс каменеет. — Слушай, ну я же не знала. Если бы я хоть на секунду подумала… — Да не нравится он мне! Просто… — И умолкаю со вздохом. Понятия не имею — что «просто». Она сжимает мою ладонь. — Понимаю. Прости. Пожалуй, я капельку перестаралась. — Капельку? — невесело улыбаюсь я. — Странно, что ты не запаслась ароматическими свечами и маслом для массажа. — А ты уверена, что не запаслась? — хохочет Джесс, и я, сама того не желая, смеюсь тоже. — Над чем смеемся? — Гейб выходит как раз в тот момент, когда Джесс по новой наполняет бокалы. — Ну уж не над Большим Дейвом Десмондом, это точно. (Намек на того комика, чье выступление нас с ней и свело.) Гейб в замешательстве, но она не снисходит до объяснения и тянется долить ему вина. А потом спрашивает: — И где же в Америке ты живешь? Ладно, я все-таки очень рада, что Джесс здесь. И должна признать, они с Гейбом, кажется, нашли общий язык. — Лос-Анджелес. — О-о, — восхищенно выдыхает Джесс. — Я там была несколько раз по работе. Обожаю Эл-Эй. — Да, у него есть свои плюсы. Я живу в Венеции[37 - Район в западной части Лос-Анджелеса.], всего в нескольких кварталах от океана. — Венеция? — навостряю уши я. — Какое совпадение. — Ага. Забавно, правда? Из Венеции, штат Калифорния, — в Маленькую Венецию, Лондон. — Он тянет вино, а голубые глазищи, черт бы их побрал, не отрываются от меня. — Вот уж поистине — второй дом! — хихикает Джесс. — Повезло, — улыбается Гейб. — Ага, счастливая Хизер. — Джесс мне подмигивает. Я, конечно, не впервые слышу это словосочетание — счастливая Хизер, счастливый вереск, — меня так называли, наверное, миллион раз. Но как только Джесс произносит эти слова, мне вспоминается цыганка со сверкающими глазами-изумрудами и слышится ее голос: «Волшебство подействует, верь мне. Твоя судьба переменится. Исполнятся все твои желания…» Запустив руку в задний карман джинсов, я нащупываю несколько сложенных банкнот. Гейб заплатил сразу за месяц. Шестьсот фунтов — бешеные деньги! Смогу сделать взнос по закладной, а может, и минимальный платеж по кредитке. Какое облегчение! Какое счастье! Будто исполнилось заветное желание. Едва эта мысль приходит мне в голову, как по садику проносится порыв ветра. Возникнув из ниоткуда, он шелестит листьями на деревьях, колышет пламя свечей, и огоньки танцуют, искрясь драгоценными камешками в море чернильной темноты. Металлические диски «музыки ветра» нежно позвякивают, и мне кажется, что сад заколдован. По спине пробегают мурашки, волоски на руках встают дыбом. Да что за… — Еще вина, Хизер? Отключаю воображение, включаю мозги и встречаю вопросительный взгляд Джесс: она держит на весу бутылку вина. Поерзав, я трясу головой. Что за наваждение. — М-м-м… да-да, с удовольствием! — Поднимаю бокал, чувствуя дрожь в пальцах. — Лей, не жалей! — И со звоном опускаю бокал в центр стола. Джесс дважды просить не надо. Пока льется вино, ветер стихает так же внезапно, как и поднялся. Огоньки свечек неподвижны, словно звезды в небе, и «музыка ветра» безмолвствует. Все как прежде. Мурашки исчезли. Мне тепло. И немного неловко. Что это на меня нашло? Цыганки, магия, заколдованные сады… Обуздай свою фантазию, Хизер. Схватив бокал, делаю большой глоток. Еще минута — и я вправду поверила бы, что мечты могут сбыться. — А на Пляж мускулов ходишь? Еще двадцать минут прошло, еще одна бутылка опустела, а Джесс по-прежнему треплется о достопримечательностях Венеции, которая в Калифорнии. А я и не подозревала, что она такой знаток. — Можно сказать, не вылезаю оттуда. — Гейб театрально играет мускулами. — Думаешь, это великолепное тело — от природы? Заметив его обращенную ко мне ухмылку, улыбаюсь в ответ. Джесс, которой флирт и алкоголь совсем вскружили голову, не замечает иронии. — О-о! Сразу видно, что ты балуешься штангой, не то что слабаки-англичане. — Она презрительно морщит носик. — Эти только и могут, что кружки в пабе поднимать. Верно, Хизер? — Ну, не все… — Я вступаюсь за соотечественников, силясь припомнить хотя бы одного, кто сам занимается спортом, а не следит за чужими достижениями, развалившись на диване. Задача непростая. — Вот, например, Эд… — я имею в виду своего брата, — играет в регби… Но Джесс не слышит: погрузилась в воспоминания о Пляже мускулов: — Хизер, ты бы оценила. Это открытый спортзал на берегу океана, где загорелые гиганты-культуристы на глазах у всех качают железо… Она заливается соловьем, описывая блестящих от кокосового масла атлетов, которые позируют перед восторженной публикой с гантелями наперевес, и у меня не хватает духу сказать ей, что более отталкивающего зрелища я и представить себе не могу. Вместо этого я делаю то, что обычно делаю, когда не знаю, что говорить, — ляпаю глупость. — А правда, что в Лос-Анджелесе у всех силиконовые груди? Отлично, Хизер. Пять баллов за такт и дипломатичность. Но Гейб, кажется, не обиделся — скорее развеселился. — Ну, я бы не сказал, что прямо-таки у всех. — Он оттягивает ворот футболки с мистером Ти и заглядывает внутрь. — Мои — точно настоящие. — Правда? Дай-ка проверить. — Хихикая, Джесс проворно тычет его в грудь. — М-м, крепко, упруго… — одобрительно бормочет она заплетающимся языком и мнет его мышцы, как пластилин. О черт. Джесс напилась. За считаные минуты она скатилась от состояния «слегка подшофе» до «пьяна в зюзю», минуя все промежуточные стадии. Если пояснять на географическом примере, это все равно что попасть из Лондона в Лос-Анджелес, не пересекая Атлантический океан. — А ты случайно не актер? — пытаюсь сменить тему я. — До чего же я люблю играть! — громогласно заявляет Джесс. — Надо было стать актрисой. Однажды играла я в школьной пьесе… в этой… как там ее… — Веки у нее заметно отяжелели, глаза так и норовят закрыться. — Я? Актер? — Гейб притворно содрогается от ужаса. — Да ни в жизнь. Мой взгляд мечется между Гейбом и Джесс. Парень даже не замечает, что Джесс постепенно сдвигается на край шезлонга поближе к нему. Зато я замечаю. И я в панике. Джесс сонная. Пьяная. И одинокая. Убийственная смесь. Еще чуть-чуть — и она заберется к нему на колени. — А вот моя девушка — актриса. Говорит, страшно тяжелая работа. С шезлонга доносится приглушенное: — Девушка? Когда мозг Джесс затуманен парами алкоголя, ей может быть не под силу вести машину, нажать кнопку кофеварки или расстегнуть собственный лифчик, но она до последнего будет реагировать на слова вроде… — Девушка? — повторяет Джесс. — Да, она в Лос-Анджелесе. Только что получила небольшую роль в кино. — В кино? — Джесс выпрямляется и сползает на край шезлонга, напоминая попугая на жердочке. Сходство усиливается оттого, что этот самый попугай пронзительным голосом повторяет каждую реплику Гейба. — Ага. Большой прорыв, — с энтузиазмом продолжает Гейб. — Миа очень талантлива, вот только с ролями ей пока не везло. Ничего, дайте время. Однажды вы увидите, как ей вручают «Оскара». — Здорово! — восклицаю я, пытаясь отвлечь внимание от Джесс. — Очень впечатляет. В самом деле впечатляет. Голливудская актриса? Куда эффектней, чем свадебный фотограф, правда? Помощница свадебного фотографа. Вспомнив о своем положении на карьерной лестнице, я чуть не корчусь от зависти. Со мной такое частенько происходит. Работаешь себе спокойно, вязнешь в рутине, получаешь зарплату, ни о чем особенно не задумываясь, и вдруг — бам! — слышишь чью-нибудь историю успеха, и мыльный пузырь лопается. Ты вспоминаешь, что тебе уже тридцатник, зарабатываешь ты меньше вчерашних выпускников, а твоя мечта о статусе преуспевающего фотографа-фрилансера не более чем мечта. В такие моменты я чувствую себя посмешищем. Рыжим, веснушчатым, нечесаным посмешищем. Иными словами — полной противоположностью девушки по имени Миа. Уж у нее-то, без сомнения, гладкая кожа, роскошные волосы и бедра, созданные для того, чтобы дефилировать по пляжу в бикини. — Пойду поймаю такси. Эпизод «Спасателей Малибу», прокручивавшийся у меня перед глазами, обрывается, и я вижу Джесс: подруга поднимается с шезлонга, подтягивая повыше корсет. — Рада была познакомиться. — Она сует Гейбу руку. — Э-э… ага… Взаимно. — Он кивает, обескураженный ее поспешным прощанием. Равно как и я. — Ты точно не хочешь кофе? — Чашечка кофе помогла бы ей протрезветь. Впрочем, рассказ Гейба о девушке-актрисе, по-видимому, успешно с этим справился. — Нет, спасибо. Я тебе завтра звякну. — Наскоро обняв меня, Джесс исчезает в доме. Я тороплюсь следом: — Может, вызвать тебе такси? Хлопает дверь, и, выглянув в окно, я успеваю заметить, как Джесс запрыгивает в черный кеб. * * * — Твоя подруга так быстро ушла. Когда я возвращаюсь в сад, Гейб собирает со стола бокалы. — М-м… да… Устала. Ей рано утром на работу. Судя по выражению лица, он прекрасно понимает, что я сочиняю. Оттого что мы остались наедине, мне как-то неловко. — Кстати, и мне бы пора ложиться. — Я изображаю зевок. — «Сон красоты» и все такое? Это надо воспринимать как комплимент или как дружескую подколку? Но, прежде чем я успеваю составить свое мнение, он сам широко зевает, демонстрируя два ряда ослепительно белых зубов. — Прошу прощения. Разница во времени меня просто убивает. Мы заходим в дом и некоторое время бестолково толчемся на кухне. — Ладно, спокойной ночи. — Ага. Споки-ноки. Пауза. — Хочешь — иди в ванную первым, — великодушно предлагаю я. — Да все о'кей, иди ты. Дамы вперед. — По части вежливости он не отстает. — Нет уж, пожалуйста. Ты ведь гость. — Да все нормально, правда. В конце концов в этом словесном пинг-понге я одерживаю победу. Гейб скрывается в ванной с пакетиком туалетных принадлежностей величиной с пенал, а я — в своей спальне. Стягиваю футболку, джинсы, влезаю в старую клетчатую пижаму. Резинка на талии давным-давно растянулась, и штаны висят на заднице, вроде под ними подгузник. На мне! Подгузник… Я цепенею, поймав в зеркале свое отражение. Господи. Смотрю на себя, как в первый раз. Что это со мной? Вечер за вечером я облачаюсь в это тряпье и разгуливаю по квартире. Провожу в таком виде по восемь часов в сутки. Сижу, попивая чай. Иногда даже — силы небесные! — открываю дверь и стою на ступеньках, расписываясь за корреспонденцию. Медленно поворачиваюсь. Меня ужасает сама мысль о том, что сейчас придется увидеть свои тылы. Потихоньку… потихоньку… О-о-о… Даже хуже, чем я думала. Линялая клетчатая ткань болтается складками — будто с попы свисают два мешка. Стягиваю штаны, зашвыриваю их подальше и начинаю шарить в ящиках комода. Вытаскиваю ночнушку с изображением Снупи[38 - Пес Снупи — герой комиксов и мультфильмов, созданный американским художником Чарльзом Шульцем.] и содрогаюсь от отвращения. Ночнушка со Снупи? Ни за что! Точно знаю, у меня есть другая пижама — но удается найти только верхнюю часть. Трех пуговиц не хватает, зато имеется отложной воротничок. Отложной воротничок, мать его. Как я могла этого не замечать? И вообще, как я могла не замечать, что все мои спальные наряды чудовищны? Что же я носила, когда жила с Дэниэлом? Ничего. Припомнив свою безвозвратно ушедшую сексуальную жизнь, понимаю — ничего. Когда я ложилась в постель с Дэниэлом, на мне была только тушь для ресниц и капелька духов «Ангел» от Тьери Мюглера. Это позже я превратилась в типичную тридцатилетнюю одиночку и сексуальную воздержанку, которая спит в обнимку с котом, надев бесформенные трусы, носки и обмазав физиономию кремом против морщин усиленного действия. Меня передергивает, я пытаюсь взять себя в руки. Есть еще ночная рубашка — трехлетней давности подарок Розмари на Рождество. До сих пор лежит в фирменном пакете. Достаю и прикладываю к себе: длинная, аж до пола, вся в розочках-оборочках… Но выхода нет. Через стенку слышно, как льется из крана вода, вжикает электрическая зубная щетка, срабатывает слив унитаза, выскакивает из стока раковины затычка и вода журчит по трубе. Еще чуть-чуть — и настанет моя очередь. Надо попытаться проскочить незаметно. Напрягаю слух: не щелкнул ли замок ванной? Ничего. Покашливание. Тишина. Ну наконец! Металлический щелчок, хлопок двери… Прижавшись щекой к косяку, пытаюсь углядеть хоть что-нибудь в щелочку. Вижу свет, пробивающийся из-под его двери, половицы, фикус, который давно пора полить. Как начинающий водитель, стреляю глазами налево, направо, опять налево. Все чисто. У-ф-ф! Осторожненько открываю дверь и храбро, приподняв подол ночнушки, крадусь на цыпочках по коридору. Тихо, тихо, тихо… Еще чуть-чуть, еще чуть-чуть… — А-а-а! — Ой, прости, напугал? Гейб все еще там. Стоит посреди ванной на лохматом коврике. Посреди моей ванной, черт побери! — Боже… да… то есть нет… ничего, все нормально. — Вцепившись в кружево на груди, я пыхчу как паровоз. И вдруг понимаю, что: а) на нем ничего нет, кроме белых облегающих трусов-боксеров (я не собиралась туда смотреть, взгляд как-то сам соскользнул); б) я выгляжу как призрак его прабабушки — ночная рубашка до пола, шея тонет в пышных оборках. — Ты, кстати, так и не сказал, что за дела у тебя в Лондоне. Попытка завязать непринужденную беседу не очень удачная, поскольку я не могу отрешиться от того, что передо мной стоит почти голый мужчина с кустиками волос на груди и в белых тесных трусах. Черт, опять! Хизер, не смотри вниз! Не смотри вниз! — Разве? — Он выжимает тряпку, которую, как я сейчас замечаю, до сих пор держал в руке. Мама родная… А ванная-то безупречна! Си-душка опущена, ни одного мокрого полотенца на полу, ни одного волоска на мыле. Хоть я и дала себе слово смотреть строго перед собой, быстренько окидываю взглядом бледно-зеленые стены и обстановку — привет из семидесятых. Когда мы с Дэниэлом брались за ремонт, то намеревались и ванную переделать, — но он ушел, а я занялась ремонтом разбитого сердца посредством шопинг-терапии. Это означает, что я по-прежнему принимаю душ в уродских зеленых стенах, зато у меня масса миленьких ароматических свечек. — Я выступаю на Эдинбургском фестивале. — Серьезно? Взгляд падает на наши зубные щетки, стоящие рядышком в кружке, вместе с тюбиком зубной пасты. Крышка тюбика плотно закрыта. Я награждаю жильца лучшей улыбкой одобрения, на какую способна. Удовлетворенная, окончательно убеждаюсь в том, что правильно поступила. Мы отлично с ним уживемся. — На фестивале? И что будешь делать? Собрав одежду, он выходит из ванной. А затем все, абсолютно все портит, произнося слова, которые я не желаю слышать. Глава 11 — Он эстрадный комик! Наутро, едва за Гейбом захлопывается дверь, звоню Джесс, чтобы сообщить страшную новость. Прикованная к постели жесточайшим похмельем, цепляясь за пачку обезболивающего, она все-таки находит силы, чтобы ужаснуться не меньше моего. Вот это я понимаю — настоящий друг. — Шутишь! — Да нет, это Гейб у нас шутник. — Прижав трубку к уху плечом, в одной руке я держу миску с хлопьями, а другой достаю из холодильника молоко. — Эстрадный юморист, это ж надо! На том конце провода — придушенный смех. — Тук-тук, пустите переночевать… — слабым голосом дразнит меня Джесс. Плюхаюсь на табуретку возле кухонного стола, заваленного журналами, нераспечатанными конвертами и бог знает чем еще. Пристраиваю на вершине кучи свою миску и принимаюсь за чертовы хлопья. — Не смешно! — говорю я с набитым ртом. Господи, какая же дрянь эта полезная жратва. Скорей бы уж сбросить лишние два кило… — В том-то и дело! — Джесс хрипло хохочет. — Эти ребята никого не смешат. — По-прежнему считаешь его запасным вариантом? — интересуюсь невинно, хрустя хлопьями. — Нет, мне это не подходит. — Точно так Джесс обсуждала бы торшер в «Икее». — Чересчур он, знаешь ли, американец. — Ну и что? — Хизер, мне нужны серьезные отношения, а не роман на расстоянии. Вспомни «Вид на жительство». — Так ведь Жерар Депардье там француза играл. — Он во всех фильмах французов играет. — Джесс звучно зевает. — А Хью Грант везде играет косноязычных английских болванов. Не в этом суть. Человек должен соответствовать определенным требованиям, а возня с иммиграционными службами в мои планы не входит. Добавь еще разницу менталитетов… Обожаю Джесс. Неизменно полна романтики. — Ну, если ты так на это смотришь… — мямлю я, собираясь с духом для очередной порции полезной пакости. Эх, сейчас бы шоколадный эклерчик… — Ну и что ты будешь делать? — С чем делать? — Среди барахла на столе валяется записная книжечка в кожаной обложке. Кажется, такую же я видела вчера в руках у Гейба. Любопытно бы взглянуть… — С тем, что твой жилец — комик! — Ситуация здорово забавляет Джесс, она давится от хохота. — Знаешь поговорку: «Лучше смейся, а то как бы не заплакать»? — рассеянно откликаюсь я, раскрывая записную книжку. В конце концов, глянуть одним глазком — не преступление. — Умница, — одобряет Джесс. — Смеяться определенно лучше. На первой страничке синими чернилами мелким круглым почерком выведено: «Десятка моих лучших анекдотов про тещу». Отдергиваю руку. На фига он мне сдался, этот блокнот, если подумать. В течение следующих нескольких дней от острот про тещу я, слава богу, избавлена, так как моего жильца почти не видно. Если не считать периодического «Привет, как дела?», когда я прихожу домой, а он куда-то убегает, может показаться, что у меня вовсе никто и не поселился. Впрочем, не совсем так. То и дело натыкаешься на разные мелочи. Набор приправ на кухне. Картонка соевого молока в холодильнике. Мочалка размером с французский багет в ванной. И еще кое-что… И заметьте, я имею в виду не диск группы «Уилко», брошенный возле проигрывателя, или пестрое пляжное полотенце, аккуратно сложенное возле раковины. Что-то изменилось в атмосфере. На протяжении многих недель я содрогалась от ужаса при одной мысли о том, что в моей квартире поселится чужой человек. Мне было противно даже представить себе, что какой-то мужик — не Дэниэл — будет плескаться в моей ванне. Но опасения не оправдались. Неплохо, когда рядом кто-то есть. Да что там неплохо — приятно. Квартира стала какой-то другой. И я сама — тоже. Дело не только в том, что я больше не просыпаюсь ночами в холодном поту, думая, что скоро окажусь на улице вместе с Билли Смитом и буду собирать милостыню в кастрюльку «Ле Крезе». Кажется, будто Гейб одним своим присутствием распугал всех призраков прошлого. Невзирая на тот шокирующий факт, что я делю жилье с эстрадным комиком, я чувствую себя счастливее. Увереннее. Стройнее. В четверг в аптеке, куда я забежала после работы купить ватных шариков, мне на глаза попались электронные весы. Повинуясь мгновенному импульсу, я на них встала. Вот почему в эту самую минуту изумленно таращусь на дисплей. Не может быть, это неправда. Похудела на два с половиной кило? Несколько месяцев я время от времени подумывала о том, чтобы сбросить вес, набранный в Рождество. Я бегала по утрам — целых два раза! — купила курс йоги на видео и твердо решила его посмотреть, и это плюс к тому, что на завтрак у меня (вместо шоколадного эклера из французской кондитерской!) хлопья из отрубей, а на вкус, я бы сказала, из картона. Так что мой образ жизни радикально не изменился, но вот ни с того ни с сего — пф! — пара лишних килограммов в одночасье испарилась. Потрясающе. Невероятно. Фантастика. В полном недоумении, тычу себя пальцем в живот. Вроде не уменьшился. Впрочем, такие вещи заметнее со стороны. К тому же в последние месяцы я очень переживала из-за отсутствия денег. А разве от этого не худеют? Разве стресс не съедает калории? Беру распечатанный талончик и направляюсь к кассе. В кои-то веки очереди нет — еще одна нечаянная радость, отмечаю про себя, выкладывая на прилавок пакет ватных шариков. Конечно, всему виной стресс. Я знала, что найдется разумное объяснение. Лишний вес не может сам по себе исчезнуть за одну ночь, правильно? Радушно улыбнувшись кассирше, достаю из кармана кошелек, и на пол планирует веточка вереска. А это еще здесь откуда? Я точно помню, что оставила ее дома… — Фунт двадцать пять, — говорит кассирша. — Ах да… извините. Запихнув веточку обратно в карман, отсчитываю мелочь. Чем бы ни объяснялась внезапная потеря веса, мое желание исполнилось: прощайте, отруби. Покинув аптеку в приподнятом настроении, перехожу дорогу и бодро шагаю по Ноттинг-Хилл. Мы с Эдом встречаемся в «Вулси Касл» — пабе-ресторане прямо за углом. Опаздывая — как всегда, — я перехожу на трусцу Эд помешан на пунктуальности, и мне как-то не улыбается наесться до отвала его нотациями, прежде чем хотя бы закажу джин-тоник. Но совсем без лекций точно не обойдется. Эд позвонил вчера и сказал, что хочет «кое о чем поговорить», а «поговорить» на его языке означает «вправить мозги». Его излюбленная вступительная фраза: «Почему у тебя до сих пор нет пенсионного плана?» Короче, вы примерно представляете, что за человек мой брат. Но, свернув на нужную улицу, сплошь в магазинах и ресторанах, я замечаю нечто — и застываю как вкопанная. В жизни не видела таких роскошных туфель — розовые, атласные, с изящным вырезом на носке… Стоят себе скромненько в витрине и, кажется, только меня и ждут. Отступив на шаг, поднимаю глаза на вывеску. «Сигерсон Моррисон»[39 - Американская марка дизайнерской обуви.]. Душа моя поет: обожаю этот магазин. Он всегда под завязку набит самой изысканной обувью… «которая вся, до последней тапочки, тебе не по карману», — встревает строгий тоненький голосок в моей голове. Эх… Но посмотреть-то хоть можно? Нагибаюсь к витрине. И вижу ярлычок: «СКИДКА 75 %». Вот это да! Я не шопоголик — хотя иногда, чего греха таить, и поддаюсь жгучему желанию нырнуть в примерочную «Эйч энд Эм»[40 - Международная сеть магазинов недорогой модной одежды.] с охапкой шмоток. Покупать нет необходимости, достаточно попросить отложить. Ты испытываешь радость обладания — эта вещь твоя, только руку протяни! — и при этом не взваливаешь на себя никаких обязательств. Совсем как помолвка, вы не находите? Обувь — дело другое. Туфли — моя слабость. Одежда может толстить или старить, сделать грудь невидимой, задницу — жирной, а живот — обвисшим, но хорошая пара туфель всегда смотрится сногсшибательно, даже если ты только что уплела полпакета шоколадных конфет для улучшения пищеварения. Одна загвоздка: это великолепие даром не раздают. Как говорит Лайонел, «за все в жизни надо раскошеливаться». «Надо-то надо, но ведь можно заплатить меньше, — звучит шепоток у меня в голове, — на семьдесят пять процентов меньше, это же уму непостижимо! Который час? Смотрю на мобильник. Я уже опоздала, Эд наверняка бесится. Секунду поколебавшись, берусь за ручку двери. Подумаешь — лишние пять минут… Внутри творится невообразимое. Дамы пихаются локтями, шарят по полкам, выхватывают друг у друга туфли, кто-то в поисках нужного размера ползает на карачках… Полы усеяны подследниками, скомканной бумагой, пустыми коробками. Задерганные продавщицы лавируют среди покупательниц, а те сражаются на подступах к зеркалам, возмущенно пыхтят и цедят оскорбления, когда их оттирают на периферию. Бог мой, как все-таки безжалостны женщины! Мужчины готовы убить за родину, но женщина пойдет по трупам ради пары бирюзовых шпилек с отделанным стразами ремешком. Прокладывая путь в этом бедламе, зорко осматриваюсь — ищу свое розово-атласное великолепие. Однако полка с цифрой «пять» пуста, если не считать пары буро-зеленых туфель на платформе. Ну и с чем это наденешь, спрашивается? Обидно до слез. А полка с цифрой «семь»[41 - Размер 5 соответствует нашему 38-му; 7 − 40,5.] слева от меня, как назло, ломится от вожделенных розовых красоток. Беру одну и погружаюсь в раздумья. Поэкспериментировать со стельками? Или, к примеру… — Мадам, вам помочь? Ассистентка из тех высокомерных девиц, что водятся в бутиках: они смотрят на вас сверху вниз и обливают презрением до тех пор, пока вы что-нибудь не купите — просто чтобы доказать свою платежеспособность. Видимо, такова их маркетинговая стратегия. — Э-э… нет. — Опустив глаза, замечаю, что не просто держу туфлю на руках, бережно, как ребенка, но еще и нежно ее поглаживаю. — Я так… э-э… смотрю. — Изумительные, правда? — Девица заговорщицки понижает голос. — И скидка семьдесят пять процентов! — Закатывает глаза, будто сама не в силах в это поверить. — О… э-э… да… изумительные, — соглашаюсь я. Для меня эти туфли уже стали Туфлями — с большой буквы. Самой восхитительной и несравненной парой обуви в истории человечества. — Хотите, принесу вторую и вы померите? Горестно улыбаясь, ставлю босоножку обратно. — Боюсь, у вас нет моего размера. — Какого же? Большинство магазинных ассистенток, получающих проценты от продаж, не так-то просто обескуражить. Но даже она не умеет творить чудеса, уже смирившись, думаю я. — Пятого. Стоит мне произнести роковую цифру, как на лице у нее проступает разочарование и глаза, горевшие в предвкушении вожделенных комиссионных, тускнеют. — О-о… Самый популярный размер… — Ничего, — я небрежно пожимаю плечами, — я уже привыкла. — А как вам эти роскошные сапоги? — Девица хватает с полки безобразные пиратские ботфорты из позапрошлогодней коллекции и с надеждой потрясает ими у меня перед носом. — Нет, благодарю! Я оскорблена. Разворачиваюсь и начинаю пробираться к выходу. В конце концов, Хизер, это всего лишь туфли. Протягиваю руку к двери, стараясь не смотреть на витрину, но в последний момент все-таки кидаю на нее прощальный взгляд. — Мадам! Я оглядываюсь. Давешняя ассистентка, вся аж зарделась от возбуждения. — Вам повезло! Я нашла самую последнюю пару, положили не в ту коробку. — Жестом фокусника она извлекает из-за спины туфельки, сует мне в руки и торжествующе выдыхает: — Пятый! — Ух ты! — Я не в силах поверить своему счастью. «Ты не можешь себе их позволить, даже со скидкой», — зудит назойливый голосок. Я сникаю. Что правда, то правда: кредитка расчекрыжена пополам, а наличных в кошельке двадцать пять фунтов. Уже собираюсь отдать дивные туфельки назад, когда слышу голос ассистентки: — Боюсь, каблук чуть-чуть поцарапан, ничего страшного, совсем незаметно, уверяю вас, когда наденете, царапинки будет не видно. Конечно, мы сделаем еще скидку… Сбросим половину от распродажной цены. Погодите, погодите. Мне это не мерещится? — Получается всего… — Двадцать четыре девяносто девять! Через несколько минут я уже наблюдаю у кассы, как продавщица упаковывает туфли, и слышу за спиной шепот: — У-у, вот повезло… Мне вручают розовый пакет размером с уличный рекламный щит, и восторг накрывает меня с головой. — Сдача! — щебечет девица, протягивая мне пенни. Но я уже на полпути к выходу. И когда я весело шагаю по улице с огромным пакетом в руках и широченной улыбкой на физиономии, мне хочется себя ущипнуть. Я не суеверна, но уже начинаю подозревать, что вереск, возможно, и вправду приносит удачу. Глава 12 — Ййййййеееееееееесть! Я открываю дверь в «Вулси Касл», и взрывная волна тестостерона буквально сбивает меня с ног. Атмосфера внутри — как под мышкой у строителя. Протискиваюсь к бару сквозь клубы сигаретного дыма. Мужики набились в паб точно сельди в бочку. В руках кружки, рты открыты, остекленевшие глаза нацелены на переносной телевизор в углу на стене. Конечно. Могла бы догадаться. Футбол. — Так я и думал. Надо мной нависает Эд — два метра сплошного недовольства. Он пришел сюда прямо с работы, поэтому на нем пиджак, серые брюки со стрелками, застегнутая до горла белоснежная рубашка и коричневые полуботинки. Впрочем, он и в выходные ничего другого не носит. — Шопинг, я полагаю? — Вздернув густые темные брови, Эд сверлит меня осуждающим взглядом, на корню уничтожая хорошее настроение. Вот в чем проблема с моим братом: он обожает портить другим удовольствие. — Я тоже рада тебя видеть. — Я обнимаю его. — И я рад. — Он клюет меня в обе щеки. — Что приобрела? Вот ведь пристал с ножом к горлу. — Ах, это? — переспрашиваю я беспечно, оглядывая пакет, будто вижу его впервые. Думай, Хизер, думай. Или ты сию секунду изобретешь правдоподобный ответ — или тебе придется выслушать лекцию о грамотном расходовании средств. Честное слово, брату надо было податься не в стоматологи, а в банковские менеджеры. — Это подарок! — восклицаю я, лучась от гордости. Отлично, Хизер. — Кому? Он пытается меня подловить или искренне интересуется? Зная своего брата, уверена — первое. — Э-э… — Судорожно перебираю в уме знакомых и родственников в поисках кого-нибудь подходящего. Дней рождения нет, годовщин не предвидится, зато есть… — Розмари! — Серьезно? — Чего и следовало ожидать: Эд удивлен, насколько такое состояние для моего брата вообще возможно. — Очень мило с твоей стороны, сестренка. Смущенно улыбаюсь: — Да так, всего лишь пустячок. Ой, чувствую — копаю себе яму. Как потом из нее выкарабкиваться? — Рад, что у вас наблюдается прогресс в отношениях. — Скрестив на груди руки, Эд смотрит на меня с братским одобрением. Сам-то он с мачехой отлично ладит. Отчасти потому, что он успешный стоматолог со своей практикой на Харли-стрит — для такого сноба, как Розмари, это немаловажно, — а в основном из-за того, что они попросту редко видятся. Он вечно занят и редко выбирается в Бат, а Розмари тошнит от Лондона («грязно, шумно — фу!»). — Уверен, Лайонел будет рад. Мне становится стыдно. Вот уж чего ни в коем случае не хотелось бы, так это расстроить папу. — Кстати, — пытаюсь отвлечь Эда от скользкой темы, — как раз в эти выходные я была в Бате. Лайонел в неплохой форме. — По-прежнему пренебрегает диетой? — А ты как думаешь? — Я рада, что не мне одной приходится выслушивать проповеди Эда. Он вечно нудит про опасность лишних килограммов, но папа все пропускает мимо ушей. Нахмурившись, Эд качает головой: — Ему нужно пересмотреть рацион в сторону уменьшения объема насыщенных жиров. А также составить план здорового питания. Я серьезно, сестренка. Он так на меня смотрит, будто, по какой-то невообразимой причине, я могу заподозрить его в легкомыслии. Да разве Эд хоть когда-нибудь бывает несерьезен? — Принимая во внимание количество мясных и молочных продуктов, которые он потребляет, уровень холестерина у него, должно быть, зашкаливает… Так. И эту тему пора менять. — Как самочувствие Лу? Лу — жена Эда, сейчас на седьмом месяце беременности. Она ужасно клевая. На вид — типичная воспитательница детского сада: ярко-розовые сандалеты и цитаты из «Гарри Поттера» на все случаи жизни. Но в действительности она еще недавно тусовалась с готами, обожает ужастики, и в носу у нее пирсинг. Как мой братец уломал эту умную жизнерадостную девушку выйти за него замуж — загадка тысячелетия. — Слава богу, токсикоз позади, но теперь Борис пинает ее чуть ли не до синяков, — мрачно ответствует Эд. — То есть у вас будет мальчик?! — подпрыгиваю я. И тут же, с недоумением: — Вы назовете его Борис? — Не смеши меня, — огрызается он. — Конечно, нет. Мы не хотим заранее узнавать пол ребенка. Но Лу упорно зовет его Борисом — в честь Бориса Карлоффа, который сыграл монстра Франкенштейна. — Эд вздыхает. — Полагаю, все будущие матери дают ребенку какое-нибудь прозвище, но лично я считаю это такой же безвкусицей, как придумывать имя своему автомобилю. Клянусь, я люблю брата, но он такой зануда, что иногда хочется его пристрелить. Знаю, в глубине души он счастлив, что станет отцом, но вслух никогда не признается. Такой уж характер — не может не ныть. — Выпьем? — предлагаю я, надеясь, что волшебный эликсир на букву «д» поднимет ему настроение. — Только если тебе повезет, — ворчит он, протягивая мне десятку. — Я минут двадцать пытался привлечь внимание бармена. Я уже говорила, что мой брат — неисправимый оптимист? Поворачиваюсь к барной стойке — и только теперь понимаю Эда. Мужики толпятся в пять рядов, у каждого в одной руке — пустой стакан, в другой — банкнота. При таком количестве желающих мы здесь до утра проторчим. С угрюмым видом встаю в конец очереди. Меня тут же стучит по плечу какой-то мужчина и с надеждой спрашивает, тряся передо мной пустой кружкой: — Вас уже обслуживают? — Если бы… — со вздохом качаю головой. И тут происходит нечто невероятное. Бросив на произвол судьбы полдюжины стаканов, выстроившихся на стойке, бармен поворачивается и смотрит на меня. Не на мужиков, которые толпятся передо мной, а прямо на меня. Наши взгляды встречаются, у меня по телу пробегают мурашки. С чего бы это? Бармен-то лысый, толстый и лет пятидесяти, если не старше. — Прошу прощения, что заставил ждать. Чего желаете? Я неуверенно мямлю: — Э-э… Два джин-тоника со льдом и лимоном… — И быстро добавляю: — Пожалуйста! Не могу поверить, что мне так повезло. — Будет сделано! — Бармен подмигивает и принимается смешивать коктейли. Через пару минут я возвращаюсь к Эду. Подобно прочим представителям мужского пола в пабе, брат целиком и полностью поглощен матчем. — А ты быстро, — с одобрением замечает он и берет у меня из рук стакан, не отводя глаз от экрана. — Ты не поверишь! Меня обслужили самой первой. — Женские чары, полагаю? — С довольным видом потягивая джин-тоник, он продолжает таращиться в телевизор. — Не в этом дело. Вышла какая-то странная штука. — Какая штука, почему странная? Поток посетителей нескончаем, нас толкают со всех сторон, и Эд, нахмурившись, прижимает к груди стакан, чтобы не пролить. — Черт побери, настоящий сумасшедший дом. Убирая с плеча чей-то локоть, сочувственно киваю: — Согласна. Эх, вот бы нашелся столик! Не успеваю я это произнести, как пара за ближайшим столиком начинает одеваться. Не может быть. Женщина быстро допивает вино и подкрашивает губы, пока ее спутник запихивает пачку сигарет в нагрудный карман. Неужели они уходят? Неужели? — Мы уходим. Хотите сесть? — Мужчина поворачивается ко мне. Не к Эду — ко мне. У меня кружится голова. — Да-да, спасибо! — Я благодарно улыбаюсь и украдкой кошусь на Эда. Потрясенный до глубины души — возможно, впервые в жизни, — он спешно занимает свободный стул и, поддернув штанины, устраивается поудобнее. — Надо же, какая удача! Начисто лишившись дара речи, сажусь напротив. В голове у меня полный бардак. Подозрения множатся, и события последних дней пробегают перед глазами одно за другим, словно кадры кинопленки: пустое сиденье в вагоне метро; кофе в «Старбаксе» без очереди; бесплатная упаковка бритвенных лезвий; место для парковки; Гейб, откликнувшийся на мое объявление… Образы перемешиваются, наплывают друг на друга: путь без пробок из Бата в Лондон; свободный крючок на вешалке в офисе; восхитительные туфли моего размера… И с небывалой скидкой. Невероятная любезность бармена. Неожиданно освободившийся столик… Картины несутся быстрее, быстрее, меня закручивает этот вихрь, и, не в силах сдержаться, я вскрикиваю: — Это не просто удача! Сердце бухает чугунным молотом. — Это больше, чем везение! Жду, что скажет Эд, но он лишь тупо смотрит на меня. — Прости, Хизер, я, кажется, упустил нить разговора, — наконец произносит брат. — Ты о чем? В этом-то как раз и проблема. Я сама точно не знаю, о чем я. Закусив нижнюю губу, все-таки решаюсь: — Эд, если я скажу тебе кое-что, обещаешь, что не будешь смеяться? — Это просто. — Он криво ухмыляется. — Ты же помнишь, у меня нет чувства юмора. Эд намекает на фразу, которую я бросила ему в пылу ссоры несколько лет назад. С тех пор он припоминает мне ее при каждом удобном случае. — В общем, так… Это, конечно, глупо, но… — Запнувшись, я делаю резкий выдох. — Нет, забудь, у меня просто крыша поехала. — У моей сестренки поехала крыша? — Его взор опять обращен к футбольному полю на телеэкране. Никак не могу решиться. Он точно сочтет меня идиоткой. С другой стороны, он и без того считает меня идиоткой, так что… — Видишь ли, дело в том… Хватит заикаться, Хизер! Просто скажи! — Все мои желания исполняются! — громко произношу я. Громко — но недостаточно. Мои слова тонут в возбужденном реве толпы, который нарастает девятым валом и тут же резко стихает, распадаясь на охи и вздохи разочарования. — Черт! Еще бы чуть-чуть… — стонет Эд. — Почти забили! — Эд, ты слышал, что я сказала? — Извини, сестричка. — С виноватым видом он накрывает ладонью мое колено. — На мгновение утратил концентрацию. Ты что-то говорила о желаниях… Он снисходителен со мной, как с ребенком, но я стою на своем. Какое облегчение наконец-то признаться, высказать вслух подозрения, которые гложут меня уже не первый день. — Речь не просто о желаниях. Все серьезнее. — Господи, это звучит еще более нелепо, чем я предполагала. — В последнее время любая мелочь, которую я загадываю, исполняется. — Ну, надеюсь, ты помнишь поговорку… — Эд допивает джин-тоник. — Какую еще поговорку? Кроша лед соломинкой, Эд с важным видом произносит: — «Мечтай осторожнее — мечты могут сбыться». — Осторожнее? Со мной происходит нечто невероятное, чудесное, фантастическое, а брат советует мне проявлять осторожность? Хотя что удивляться. Я его не первый год знаю. — Нужно все хорошенько проанализировать. Нам кажется, будто мы знаем, чего хотим, но в действительности, пока не получишь — не поймешь. Иной раз, когда желание сбывается, становится ясно, что нам это вовсе и не было нужно, — но, увы, поезд ушел. — Эд хмыкает: — Помню, когда мы с Лу готовились к свадьбе, я только и мечтал освободиться от работы на некоторое время. В результате свалился с гриппом и целую неделю провел в постели с грелкой. Желание-то сбылось, но радости немного, верно? — Эд, я не шучу. — Убей — не пойму, какое отношение грипп и грелка имеют к последним событиям в моей жизни. — Все гораздо сложнее. Он пристально глядит на меня из-под темных бровей: — Послушай, ты нормально себя чувствуешь? — Абсолютно! И гриппа у меня нет, — добавляю для пущей убедительности. Он поднимает руки: — Ладно, сдаюсь. Но ты и меня пойми — как я могу воспринимать это всерьез? Нет, правда… — Он издевательски усмехается: — Так-таки все мечты сбываются? Стискиваю зубы. Все, он меня довел. — Хочешь, пожелаю что-нибудь на спор? — Хизер, перестань молоть чепуху. Ты делаешь из себя посмешище. — Эд вздыхает, вроде как Удрученно, но я вижу, что брат начинает злиться. — Ага! Дергаешься? — Бога ради! С какой стати мне нервничать? Оттого что моя сестра внезапно обнаружила у себя сверхъестественные способности? Он издает язвительный смешок. С точно таким же хихиканьем в детстве он зажимал мои запястья в одной руке, а другой принимался меня щекотать, пока я не начинала молить о пощаде. И точно так же, как и тогда, я в ярости. — Ладно. Если тебя это так забавляет, просто подыграй мне! Или боишься сесть в лужу? Прекрасно знаю, как силен в моем брате дух соперничества. За долгие годы игры в «Монополию» я отлично усвоила, что он любит всегда и везде быть первым. И правым. Между прочим, я и сама такая. — Ну если настаиваешь… — тут же откликается он. Ага, попался! Секунду подумав, Эд щелкает пальцами. — Футбол! — Что — футбол? — Сейчас ничья, один-один, и осталось меньше пяти минут. — Он кивает на экран. — Чтобы выиграть чемпионат, наши должны забить Франции еще один гол. — Ах вот оно что… А наши — это кто? Говорю же, в вопросах футбола я полный профан. И горжусь этим. — Сборная Англии, — фыркает Эд. — Кто же еще? Почему бы тебе не пожелать, чтобы Англия забила еще один гол до конца матча? — Потому что мне на это плевать. — А будет не плевать, если пообещаю не говорить Розмари про твой подарок? — Он смотрит мне в глаза, и я понимаю, что меня раскололи. — Тогда ты сможешь оставить его себе. — Это шантаж. — А твои утверждения — бред, — устало парирует он. — Ладно, ладно! — Я поворачиваюсь к телевизору и пытаюсь сосредоточиться на мужиках, гоняющих по полю туда-сюда. То есть, пардон, на футболистах нашей сборной. Наморщив лоб, сверлю взглядом игрока в синей футболке, который как раз завладел мячом. — А мы в белых футболках или в синих? — шепчу я Эду. — В белых! — шипит он раздраженно. — Тьфу… Придется начать сначала. В этот момент французский футболист шустро передает мяч товарищу по команде. Англичане беспомощно наблюдают, как противник рвется к воротам. Затаив дыхание, внимательно слежу за происходящим и внезапно осознаю, что в воздухе повисла напряженная тишина. Давай, Англия, давай, ну же, ну же! Понимаю, что скандирую эти слова про себя. Секундочку, это что — я? Смотрю футбольный матч? В пабе? И меня это увлекает? Так сильно сжимаю в руке стакан, что костяшки пальцев побелели. Мне едва хватает духу смотреть на экран. Сейчас Франция забьет гол и Англия проиграет. Я чувствую, как сердце бьется все быстрее… — Господи, ребята, давайте, давайте… — умоляет Эд. Хотя дело вроде бы безнадежное, он шепотом повторяет эти слова, как мантру, будто надеясь волевым усилием заставить команду выиграть. И внезапно я желаю того же. — Давай, Англия! — воплю я. — Бей! Англичане перехватывают мяч и отправляют его в ворота. Паб взрывается. Рев, визг, свист, крики. Незнакомые люди кидаются друг другу на шею, орут наперебой. Впрочем, я почти ничего не слышу. Будто смотрю кино с выключенным звуком. Вдруг дверь распахивается и в помещение врывается ветер. Повернувшись к Эду, вижу, что у него отвисла челюсть. — Силы небесные, Хизер… — заикается он, когда вновь обретает способность говорить. — Но этого не может быть… — Он переводит взгляд с меня на телик и обратно. На экране высвечивается счет: 2–1 в пользу Англии. — Так не бывает… Мы в изумлении смотрим друг на друга. И меня накрывает… Восторг, восторг, восторг… Глава 13 …и ощущение безграничных возможностей. — Лотерейные билеты есть? — Я широко улыбаюсь миссис Пател, хозяйке углового магазинчика. Она стоит за прилавком, перекладывая блоки «Мальборо лайтс». Ее миниатюрные ладошки украшает плотная вязь узоров из хны. Такого она не ожидала. Бросив свое занятие, миссис Пател смотрит на меня, склонив голову. Переехав в этот район, я очень быстро сделалась ее постоянной клиенткой. Сюда я наведываюсь за «набором первой помощи при ПМС» (глянцевые журналы и шоколад), сюда же бегу, когда заканчивается туалетная бумага или наполнитель для лотка Билли Смита. Но еще ни разу за все это время я не купила ни единого лотерейного билета. До сегодняшнего дня. — Конечно, есть, — наконец отвечает она, забросив на пухлое плечо оранжевое сари, и кивает в сторону окна: — Вон там. — Спасибо! Стараясь не выдать волнения, я шагаю в указанный угол, занятый подставкой из красного пластика. Надо же, я до сих пор ее вообще не замечала. Хватаю ручку и билет. Итак, приступим… Пробегаю глазами инструкцию. «Выберите шесть чисел и перечеркните каждое одной полосой». Ну, это семечки. Первое — мой возраст. Второе — номер дома… Шустро зачеркиваю клетки. Даже забавно! Мой стаж работы у Брайана, день рождения мамы… Тупик. Надо еще два. Теребя прядь волос, прожигаю взглядом числа, надеясь, что какое-нибудь из них подпрыгнет с воплем: «Выбери меня! Я выиграю!» Выиграю. Подумать только. До сих пор мне случалось выигрывать лишь в шахматы. Но лотерея? От одной мысли голова кругом идет. Получить миллионы, разбогатеть запредельно, неприлично… А какой будет шопинг! Всем шопингам шопинг! Привычно набрасываю список желаний.  Дом в Холланд-парке, с белыми колоннами, террасой и такими пейзажами вокруг, что Розмари останется только кусать локти.  Особнячок в Италии, где-нибудь на тосканских холмах, чтобы проводить там лето, закупая сувениры и болтая с местными жителями… … через переводчика — предпочтительно мужского пола, жгучего брюнета и красавца, с ног до головы в «Прада».  Картина кисти Матисса. Лайонел обожает Матисса. Подойдет любая — я не привередлива.  Билеты для Эда на все матчи премьер-лиги.  Самый крутой пенсионный план в мире.  Операция по уменьшению груди для Джесс.  Две недели в Чива Сом[42 - Знаменитый оздоровительный центр на восточном побережье Таиланда.]. Поправка: месяц в Чива Сом.  Мелирование в салоне Ники Кларка, у мастера по имени Ники Кларк.  Туфли. Много-много туфель.  А к ним — новую машину, чтобы не надо было даже пытаться ходить в новых туфлях.  Серебристый «астон мартин», копию авто Джеймса Бонда.  Или кабриолет «мини-купер» — в таком удобнее шнырять по итальянским улочкам от одного бутика к другому. В полном одиночестве. Мне становится грустно. «Кхм…» — слышу я за спиной и оборачиваюсь. С ума сойти — целую очередь собрала. — Ой, извините, я сейчас. Прикидывала, знаете ли, как потратить свои миллионы. Хотя бы слабый намек на улыбку? Нет, выражениями лиц мои сограждане напоминают каменных идолов с острова Пасхи. — Да шевелись ты уже, — шипит кто-то. — Неохота здесь до вечера торчать. Пристыженная, наугад зачеркиваю еще два числа, хватаю билет и ретируюсь в направлении прилавка. Где меня поджидает миссис Пател. — Полоса удач, а? Даже не знаю, что ответить. В половине девятого утра, в холодном неоновом свете магазина мои теории выглядят несколько надуманными. А ведь вчера вечером у меня не было ни малейших сомнений. Англия выиграла только потому, что… Что, Хизер? Потому что ты пожелала нашим победы? Боже, да я ходячий анекдот. Это же просто совпадение, Хизер, дубина ты этакая. Автомат ворчит, выплевывая распечатанный билет. — Возможно… — Я неловко улыбаюсь, стараясь не смотреть на миссис Пател. Отводя взгляд, натыкаюсь на заголовок на первой странице «Дейли мейл»: СВЕРШИЛОСЬ ЧУДО! — Может быть, и полоса удач… — Дрожащими руками складываю бумажку пополам и засовываю в кошелек. Магазин я покидаю в состоянии крайнего возбуждения. Утренний час пик в самом разгаре, клерки в светлых рубашках с коротким рукавом разбегаются по офисам, радуясь солнечному дню. Впрочем, я так погружена в свои мысли, что и дождь из амазонских лягушек вряд ли заметила бы. Шагаю, уставившись себе под ноги, голова пухнет от миллиона вопросов. Слова «невозможно», «смехотворно», «немыслимо» кружатся в мозгу, наталкиваются друг на друга, устраивая настоящую баталию. Конечно, всему происходящему есть разумное объяснение, утверждает та часть меня, что дружит с логикой и здравым смыслом. Но та часть, которая тайком читает гороскопы и обходит стороной черных кошек, уже навоображала себе бог знает чего. Свернув с оживленной улицы, продолжаю путь вдоль канала. Это одно из моих любимых мест в городе. Вид — как на открытке, глядишь на расписные крытые лодки и не можешь оторваться. А какие у них очаровательные названия! «Мерлин — морской волк», «Буря в стакане воды», «Лавандовая русалка». Интересно, каково это — жить на лодке в центре столицы? «К черту плавсредства, думай про желания», — вторгается непрошеная мысль. На провокацию я не поддаюсь и старательно любуюсь цветочными гирляндами, что свисают из корзин, укрепленных по бортам лодочек. Как живописно! «Ты подумай, сколько раз в день загадываешь желания, сама того не замечая?» А как остроумно поступили хозяева вон той баржи, приспособив для выращивания цветов рыбацкие резиновые сапоги! Прищурившись, гляжу на деревянную палубу, где рядком выстроились импровизированные горшки. Надо же, какие там вымахали подсолнухи! Метра два высотой, не меньше. Жмурясь от яркого солнечного света, прикрываю ладонью глаза. Вот бы я догадалась прихватить темные очки… «Тайные, незаметные, подсознательные желания, без которых невозможна повседневная жизнь». Да что ж со мной такое? Я как будто собственной голове не хозяйка. Сую руки в карманы и… стойте. Погодите. Пальцы натыкаются на что-то гладкое, будто пластик. Не может быть, чтобы… Я же точно оставила их дома. Медленно-медленно вытаскиваю из кармана солнечные очки. «Представь, что твои мелкие, пустяковые желания вдруг начали сбываться?» Дрожащими пальцами пристраиваю очки на носу, и мир вокруг приобретает оранжевый оттенок. Глубоко дышу, стараясь успокоиться. Без толку. Как глупо. Я совсем себя не контролирую. Нужно выпить кофе. «Представь, что все твои желания исполняются». Да заткнись ты уже, а? Увидев впереди маленькое кафе, устремляюсь к нему. В награду за сброшенный вес мне определенно полагается шоколадный эклер. А может, рискнуть и прибавить миндальный круассан? В приятные раздумья вторгается грубая реальность: прямо по курсу — дом, обросший строительными лесами, рядом вагонетка. Сердце падает. Строители. Ненавижу строителей! Перебежать на другую сторону дороги и спрятаться за припаркованными машинами? Нет, поздно. Двое рабочих, сидя на бетонном ограждении, прихлебывают чай из фляжек и листают газеты. При моем приближении они поднимают глаза. Меня засекли. Твою мать. Опускаю голову, но во мне все кипит от негодования. Почему бы им не заниматься своим делом, вместо того чтобы приставать к женщинам? Это нечестно. Знали бы они, каково это, когда на тебя пялятся. Шаг за шагом все больше напрягаюсь в ожидании неизбежного «Эй, милашка, пойдем, че покажу!». Но… ничего. Они же точно меня видели, изумляюсь про себя, но вместо оглушительного свиста слышу только стук и вой отбойного молотка. Озадаченная, поднимаю глаза, — теперь наглый взгляд и приветствие из серии «покажи титьки» мне точно обеспечены. Но… опять ничего. Никто на меня даже не смотрит. Должен быть какой-то подвох, говорю я себе и следую дальше. В ожидании. Готовая отразить атаку. Ничего. Чувствую себя все увереннее. Замедляю шаг и начинаю покачивать бедрами — да, покачивать бедрами, — когда прохожу мимо полуголого работяги, размешивающего цемент. Даже мини-юбку не соизволила одернуть. Нет, никакой реакции. Я вижу заголовки на первых полосах газет в руках парней, сидящих на бетонных болванках. Огромными черными буквами набрано: МУЖСКОЕ ДОСТОИНСТВО ПОД УГРОЗОЙ. НОВОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ПОКАЗАЛО: САМЫЕ МАЛЕНЬКИЕ ПЕНИСЫ — У СТРОИТЕЛЕЙ Я успеваю зажать рот рукой, чтобы не захихикать. И вновь слышу тоненький голосок: «Представь, что все твои желания сбываются». Но на сей раз я к нему прислушиваюсь. Кажется, он меня убедил. Это странно, непостижимо, немыслимо — но, по-видимому, чудеса и правда бывают. И тогда… не знаю, что на меня находит… не успев даже понять, что делаю, я засовываю пальцы в рот и издаю долгий, пронзительный свист. Какое наслаждение! Двое каменщиков багровеют от смущения до корней волос. Фантастика, черт меня побери! И это только начало. В течение следующих нескольких дней приятные сюрпризы льются на меня дождем. Кремы от морщин, давно отставленные в сторону как бесполезные, судя по результатам тщательного осмотра в зеркале, начинают действовать. Сережки, в поисках которых я когда-то облазила на четвереньках всю квартиру, сами выпрыгивают у меня из-под ног, как кролики из шляпы фокусника. А волосы! Раньше я возилась с ними по сорок минут ежедневно, чтобы привести в более-менее божеский вид, а сейчас они сами собой обретают блеск, гладкость и смотрятся — вы не поверите! — просто-таки шикарно. Десятки разрозненных желаний, которые я загадываю каждый день, становятся реальностью. Сначала по мелочи. Автозагар не оставляет полос на щиколотках. В «Маркс и Спенсер» всегда в наличии мои любимые сэндвичи. Включив телик, обнаруживаю, что программу изменили в последний момент и вместо заявленной передачи о турбинных двигателях начинается фильм, который я давным-давно хотела посмотреть. Но и это еще не все. Теперь я загадываю желания не по случаю, как попало, а осознанно. Хотя на серьезные шаги по-прежнему не решаюсь — немного страшновато, все-таки не привыкла я к чудесам. Я не загадываю, чтобы ко мне в дом явился Бенисио дель Торо с вопросом: «Массаж не желаете?» (возможно, все еще впереди), однако результаты и без того поражают воображение. Взять, к примеру, мороженое. Я неспособна, съев ложечку-другую, поставить ведерко обратно в морозилку. Нет, мне обязательно надо выскабливать до дна, а потом проклинать все на свете — и тошнит, и джинсы не застегиваются. Однако вчера я устроила проверку: под «Завтрак у Тиффани» умяла полкило бельгийского шоколадного. Что бы вы думали? Никакой дурноты! И джинсы на живот не давили! Вроде ничего и не ела. Сказка, да и только. И вот что самое удивительное: сегодня, отправившись в магазин пополнить запасы, я обнаружила, что мороженого мне больше не хочется. Похоже, теперь, когда я знаю, что могу лопать его вагонами, не страдая от угрызений совести, удовольствие потеряло смысл. В итоге я купила бананы. Следующий пункт: погода. Раньше всякий раз, стоило мне распрямить волосы, тут же начинался дождь. Исключений из этого правила не было. Но на этой неделе погода стоит сухая и теплая, и моя прическа выглядит сногсшибательно. И наконец, гвоздь программы: светофоры. За последние дни на всем пути из Маленькой Венеции через Хэмпстед и дальше в Элефант-энд-Касл[43 - Район в центре Лондона.] я ни разу не натыкалась на красный свет. Каково? Зеленая улица как по заказу, специально для меня, и я проношусь по ней со свистом, нигде не притормозив. Оказывается, ездить по Лондону — это так здорово! Если не брать во внимание штраф за превышение скорости (привыкнув еле плестись в плотном потоке машин, я на радостях сама не заметила, как разогналась сверх меры). Но это ерунда — всего-то три штрафных балла и шестьдесят фунтов… — … которые я уже частично возместила, потому что — нет, ты представь! — с меня не взяли денег за неправильную парковку! — восклицаю я. Джесс с недовольной гримасой рассматривает свое отражение в зеркале. Сейчас вечер пятницы; мы с подругой в тесной примерочной «Зары». Я хотела сразу после работы пойти домой и пораньше лечь спать, но тут позвонила Джесс и умолила меня помочь ей выбрать наряд для первого (назначенного на завтра) свидания с Грегом. Наше путешествие по магазинам в поисках подходящей шмотки уже приобретает эпический размах в духе «Властелина колец». Приподнимая ладонями пышную грудь, Джесс хмурится: — Мне пошли бы сиськи поменьше. — Ты не слушаешь? — дуюсь я. Распинаюсь тут почти целый час, а Джесс и ухом не ведет. Стою посреди разбросанных вешалок, по колено в топиках, и чувствую, как мое радужное настроение стремительно тускнеет. Сначала Эд, теперь Джесс. Почему никто не воспринимает меня всерьез? — Да слушаю, слушаю! — Она начинает стягивать платье. — Тебе, значит, не выписали штраф за неправильную парковку… У-у-у… зараза! Хизер, помоги! Не видишь, я застряла?! Так ее и оставить бы: руки слепо шарят по сторонам, лицо залеплено кружевами… Но я проявляю милосердие и дергаю за подол. Ай! Голова Джесс выныривает на свет божий: волосы торчком, помада размазана по лицу. И разумеется, по платью. — Черт, молнию сломала, — испуганно шепчет она, глядя на испорченную вещь, и отшвыривает ее в груду забракованных одежек на полу. — А Грегу, наверное, понравилось бы. Он предпочитает женственный стиль, я выяснила во время нашей переписки. В лифчике и трусах, Джесс оценивает прочие наряды, которые протащила в примерочную, — помимо шести, разрешенных правилами магазина, и выхватывает узкий обтягивающий топик. — Да, меня не оштрафовали! — повторяю злобно. Черта с два ей удастся сбить меня с мысли. — В том-то и дело! Я смотрю, охранник забивает мои данные в карманный компьютер, и думаю: «Черт, еще пятьдесят фунтов, я не могу себе это позволить, вот бы он меня отпустил просто так!» И представь себе — отпустил! Только попросил в следующий раз быть внимательней! — победоносно завершаю я. — Обалдеть, правда? — Я бы обалдела, если бы у тебя на пороге возник Клайв Оуэн, упал на колени и сделал тебе предложение… Нет, ты глянь на эти бурдюки! — стонет Джесс. — Даже у беременных таких нет. Господи, как я хочу сиськи поменьше! — Клайв Оуэн женат, — замечаю я. — Ой, ты меня прекрасно поняла. — Содрав с себя топ, она снова остается в одном белье. — Футбольный матч, какие-то строители, зеленый свет, штраф за парковку… подумаешь! А как насчет всяких серьезных, взрослых штук, которых мы все хотим? Ну, там… успех в жизни. Счастье. Лубофф! Джесс смотрит на меня в упор, руки в боки, и я догадываюсь, что будет дальше. — Рано или поздно придется выползти из норы, согласна? Вытянув из кучи кофточку, я с напускным интересом изучаю вышивку на манжетах. — Да-да, Хизер. Надо возвращаться в строй, а то, знаешь ли, зарастет. — Фу, Джесс. — Вот тебе крест! — шепчет она с жаром. — Я где-то читала статью. Установлено, что вагина… Кажется, я зря теряю время. И на что я рассчитывала, рассказывая Джесс про свой талисман? Эта женщина точно меня не поймет. Да явись к ней рыцарь на белом коне, она тут же сунет ему под нос свой список требований к претендентам. Ладно, сменим тему. — Послушай, а если взять вот этот черный топик, приспустить с одного плеча, и к нему — джинсы «три четверти»? — А тебе не кажется, что это чуток… пресновато? Знаю, на какую приманку клюнет любая модница. — Думаешь? А я вот видела Сиенну Миллер в похожем прикиде… — Скрещиваю за спиной пальцы. — Серьезно? — Джесс тут же влезает в джинсы. — Хм-м… можно будет добавить тот широкий пояс, который я прикупила в Греции, — помнишь, с побрякушками… Она натягивает топ и спускает его с одного плеча. Выглядит фантастически — грудь и попа как на картинке. — Хизер, ты гений! — Подруга заключает меня в объятия. — Идеально! Скромно улыбаюсь. Надеюсь, она не заметит, что источником моего вдохновения послужила не Сиенна Миллер, а пластмассовая девица в витрине. Ну что ж, выбор сделан, Джесс начинает переодеваться. — Так вот, солнце мое… Опять за свое! А я-то надеялась, что отвлекла ее. — Пора забыть про Дэниэла. — Уже забыла. — Отрица-а-ать бесполе-е-езно… — Клянусь тебе, это правда! Она отодвигает занавеску и оборачивается ко мне: — Тогда чего ждешь? — Идеал, конечно. — Может, хоть это заставит ее заткнуться? Джесс сгребает с пола одежду, вываливает ее на стол перед ассистенткой, и та награждает нас ледяным взглядом, в котором ясно читается: «Тут сколько раз по шесть вещей?» — Прости, дорогуша, эта новость может тебя шокировать, но таких не бывает. — Джесс невесело усмехается. — Может, и нет. — Мы идем к кассе. — Но помечтать-то можно! — Я приглядываюсь к одной парочке в очереди. Стоят в обнимку, женщина влюбленными глазами смотрит на типа, мимо которого я бы прошла и не обернулась. Заурядный лысеющий мужичок, к тому же неплохо бы ему завести привычку подстригать волосы в носу. Но для нее он, судя по всему, само совершенство. — И вообще, я с тобой не согласна. Уверена, что идеальный мужчина существует. — Эй, где моя циничная разобиженная подружка? — Я просто хочу сказать, что… — «Все они сволочи»? — передразнивает меня Джесс. Получается довольно похоже. После расставания с Дэниэлом я талдычила эту фразу постоянно, умолкая, только чтобы затянуться сигаретой или хлебнуть текилы. — Предательство не так-то легко пережить, — огрызаюсь я. — Интересно, почему, когда мужчина ненавидит женщин, ему присваивают гордое звание женоненавистника, а если женщина ненавидит мужчин, то она цинична и обижена? — Или лесбиянка. Некоторое время мы молча обдумываем этот вариант. — Козлы! — неожиданно выдает Джесс, испепеляя взглядом кассира в мужском обличье, будто он лично в ответе за вопиющую дискриминацию женщин. Надо ее как-то утихомирить. — Мне просто кажется, Джесс, что идеал у каждого свой. Вот, например, Камилла Паркер-Боулз… пардон, Виндзор. (Раз уж начала, приходится искать аргументы.) Для нее идеальный мужчина — принц Чарлз. Джесс кривится. — Она от него без ума! — добавляю для пущего эффекта. Джесс корчится. — Да одни его уши… — шепчет она, словно опасаясь, как бы нас не услышали во дворце. — Вот и я о том же. А жена Робина Уильямса? У меня при одном взгляде на него депрессия начинается, а она, должно быть, его обожает. — Робби Уильямс женат? — Девочка-подросток впереди нас оборачивается, на лице — потрясение. — Я про актера. Ну, знаешь, — «Миссис Даутфайр», «Морк и Минди»[44 - «Миссис Даутфайр» — знаменитая комедия, в которой Робин Уильямс играет отца, проникающего к собственным детям в образе строгой няни; «Морк и Минди» — культовый американский комедийный сериал (1978–1982), где Робин Уильямс сыграл инопланетянина; именно после этой роли карьера актера резко пошла вверх.]… — Нану-у, нану-у… — кривляется Джесс, и на меня нападает смех. — А Кэрри с ее Единственным и Неповторимым? — Я давлюсь от хохота. — Непостижимо. Она ведь могла захомутать Эйдена! — Угу, угу, — одобрительно хмыкают женщины у нас за спиной. Расплатившись кредиткой, Джесс поставила подписи в нужных местах, забрала покупки и запихнула чек в кошелек. — Ну допустим… — Она берет меня под руку. — Если у каждой женщины свой идеал, то как выглядит твой? — И ухмыляется: — Мало ли что, вдруг я где его встречу?.. Что ж, подыграю. В раздумьях закусываю нижнюю губу. — Само собой, симпатичный… Моногамен… — Мысленно пробегаю свой список под названием «Из чего сделан идеальный мужчина». Да-да, такой у меня тоже есть. — Терпеть не может спорт, любит Дайдо… Не разбрасывает по полу одежду, не оставляет сыр без упаковки в холодильнике, так что он засыхает и трескается… (Это даже прикольно, мне уже и самой нравится.) Не боится говорить о своих чувствах, не боится обязательств, не боится, если на то пошло, спросить дорогу, когда заблудится. Ему нравится держать меня за руку и ужинать при свечах. Его интересует не только то, что у меня под юбкой, он дарит мне цветы, причем не то уродство, что продают на автозаправках… Ах, ну да! И конечно же он влюблен в меня по уши! Мы выходим из магазина и окунаемся в толкотню на Оксфорд-стрит. — Ты главное забыла. — Джесс ловит взгляд идущего навстречу парня и одаривает его игривой улыбочкой. — Правда? — Я озадачена. — И что? Она шаловливо хихикает: — Член в двадцать пять сантиметров! Глава 14 — Двое охотников идут по лесу. Один валится на землю и не дышит. Второй в панике хватает сотовый, набирает «скорую»… Гейб стоит перед большим зеркалом на двери шкафа в своей комнате. На нем футболка с эмблемой панк-группы «Рамонз», сверху черный пиджак, в углу рта незажженная сигарета. Он несколько секунд изучает себя в зеркале, примеряя разные выражения лица: задумчивое (голова наклонена, брови нахмурены), потрясенное (глаза выпучены, челюсть отвисла), огорченное (брови домиком, нижняя губа подрагивает). Со вздохом ссутуливается и подталкивает очки на носу повыше. — Вот чертовщина. — Он чешет затылок. — Образ не вырисовывается. Опять пробует те же гримаски, затем обращается к своему отражению. — Короче, давай представим, что ты — это зрители, — тычет он себя пальцем в грудь. — А я — Джерри Сейнфелд[45 - Знаменитый американский комик, актер, сценарист.]. — Смущенно улыбается. — Нет, лучше Денис Лири[46 - Известный американский комик, склонен к агрессии и черному юмору.]. — Набычившись, долго смотрит в зеркало. — Так тебя и этак, херня гребаная, твою мать! — рычит он, выдвинув вперед челюсть и напрягшись всем телом. И тут же вздыхает, поникнув разочарованно. — Ну же, Гейб! Какой вариант смешнее? Никакой? Сразу все? В изнеможении он скребет щетину на подбородке и неожиданно расплывается в широкой улыбке. — Господи, да вот же! Вот что нужно! Покрепче сжав в руке щетку для волос, которая служит ему микрофоном, он расставляет ноги на манер Элвиса и продолжает: — Первый охотник кричит в трубку: «Мой друг умер! Что мне делать?» Оператор ему, очень спокойно: «Не волнуйтесь. Я помогу. Для начала надо удостовериться, что он действительно умер». Рот Гейба кривится в улыбке. Он пытается сохранять серьезный вид, но все же разражается лошадиным ржанием. Вытирая глаза, упрекает себя: — Габриэль Хоффман, ты офигительно смешной, но это серьезное дело. Тут нужна злость, надрыв, мрачная мина… Ну же, сосредоточься! Откашлявшись, отбрасывает со лба челку песочного цвета, которая лезет ему в глаза. — Пауза. Оператор слышит выстрел и голос охотника… — Гейб тоже выдерживает паузу для усиления комического эффекта и выдает ударную фразу: — «Теперь он точно помер. Дальше что?» Какой кошмар. Я наблюдаю за Гейбом из коридора через приоткрытую дверь и едва сдерживаю стон отвращения. На Эдинбургском фестивале он провалится с треском. Погибнет на сцене на глазах у тысяч зрителей. Этот грозный вид, матерщина, попытки прикинуться крутым — ему все это попросту не идет. Гейб милый и добрый, он из Калифорнии! Он пьет соевое молоко, носит шлепанцы и занимается йогой. Он вообще никогда не злится, он спокоен, как растаман. А что за одежда? Пиджак поверх футболки с «Рамонз»? Избито. Куда девались его любимые рубашки диких расцветок и шлепанцы? У меня сердце разрывается. Надо что-то сделать. Попытаться его остановить. Это все равно что отправлять человека на войну с водяным пистолетом… Половица скрипит, и я срываюсь с места. Ой-ой! Сейчас он выйдет из комнаты и поймет, что я подглядывала. Нет, Хизер, ты не подглядывала, ты только что вернулась домой после шопинга с Джесс и всего лишь проходила мимо его комнаты! Бросаюсь в ванную, пока меня не застукали. Запираюсь и включаю воду. Наверняка что-то можно сделать. Да, я терпеть не могу эстрадных комиков, но Гейб мне симпатичен. Он хороший парень и даже умеет закрывать тюбик с зубной пастой! И тут слышу деликатный стук в дверь и голос Гейба: — Хизер? Ты там? — М-м… Да. Извини, тебе тоже сюда? Я на минутку. Опасаясь разоблачения, вынимаю мыло из мыльницы и швыряю обратно — так сказать, добавляю реализма. — Все нормально, не торопись. А потом выходи в сад. «В сад?» — повторяю одними губами, уставившись в зеркало. К чему он клонит? Впрочем, что бы он ни задумал, хуже его шуток уже ничего не будет. Никогда не делайте поспешных выводов. — У меня для тебя сюрприз, — добавляет Гейб. Что у него? Я же ненавижу сюрпризы, помните? Сегодня не мой день рождения, не какой-нибудь праздник — так в чем дело? Бочком протиснувшись из ванной, шлепаю босиком по коридору. Ломаю голову, пытаясь подготовиться сама не знаю к чему, и вдруг чувствую странный запах. Захожу в кухню, продолжая с любопытством принюхиваться… Определенно что-то горит! В два прыжка я подскакиваю к дверям и выглядываю в садик. Он полон дыма. Господи боже! Пожар! Мать твою! Дом горит! Я хоть по страховке-то заплатила в этом месяце? Помню, это было в списке неотложных дел, но… Я мечусь по кухне, в уме всплывают кадры телевизионных роликов столетней давности — какие-то мокрые полотенца, которые швыряют на сковородки с горящим маслом. Но ни одного полотенца под рукой нет — все в стирке. Нужно что-нибудь вроде… вроде вон той вазы. Объемистый стеклянный кувшин с лилиями стоит в центре кухонного стола. Хватаю его, кидаю цветы в раковину и вылетаю наружу, расплескивая воду. Из-за сарая валят сизые клубы. Заворачиваю за сарай и размахиваюсь, едва удерживая тяжелое скользкое стекло в мокрых пальцах. Огня нет. Только Гейб. — Опля! — При виде меня он с ухмылкой разводит руки в стороны. Но поздно: ваза уже начала движение. Мамочки. Все происходит как при замедленном воспроизведении на кинопленке: струя воды медленно вылетает из вазы и плывет по воздуху, каждая капля — как нарисованная, затем в кадре появляется лицо Гейба, на нем радость, недоумение… и, наконец, шок. Я снайперски окатила своего жильца. Уф-ф. События возвращаются в обычный ритм. Передо мной Гейб, мокрый насквозь, моргает и отдувается. — Ни фига себе, Хизер, ты чего? — Ой, черт… — только на это меня и хватает. Стою истуканом, наблюдая, как он вытирает лицо и волосы передником. Передником? Точно, поверх вычурной фисташковой рубашки на нем мой фартук в розочках. Лишь теперь замечаю кулинарные щипцы у него в одной руке, в другой — пакет из-под вегетарианских сосисок, а за спиной — блестящий металлический короб, подозрительно напоминающий… — Барбекю? — выдыхаю я. — Подарок на новоселье… В смысле, в честь моего новоселья. Хотел порадовать. Барбекю во дворе — самое то… — Он стоит в луже, поджимая загорелые пальцы, отчего мокрая резина шлепанцев слегка поскрипывает. — Знал бы, что будет такая реакция, купил бы лучше ароматическую свечку. — Черт, — повторяю я. Согласна, если ты можешь выбрать в родном языке одно-единственное слово, это не лучший вариант, но, кажется, я рождена для того, чтобы вечно говорить и делать не то и не так. Гейб наклоняет голову и трясет ею, как пес, обдавая меня брызгами. Он не нарочно, думаю я, быстренько отступая назад. — Прости, пожа-а-алуйста! Я думала, что-то горит. — Всего лишь вегетарианские сосиски, — объясняет он, вытираясь посудным полотенцем Брайана, с изображением Букингемского дворца, — я его из офиса стащила. Промокшая рубашка облепила ему грудь, жабо поникло. Светлые волосы слиплись и торчат в разные стороны. Он кивает на свой презент: над барбекю по-прежнему вьется легкий дымок. — Повторяю, вегетарианские — специально для тебя взял, ты же не ешь мяса и все такое… Дурацкая была затея. — Нет, что ты! Затея была отличная… то есть она и есть отличная. — С энтузиазмом хватаю вилку, тянусь за спину Гейба и подцепляю с решетки… какую-то обгорелую штуковину. Да-а-а. Черт. Знаете ведь, как бывает: заявляешь, что сделаешь что-нибудь, потом передумываешь, но все равно приходится делать, иначе упадешь в глазах окружающих. Вот так и у меня с этой сосиской. Чувствуя, что меня приперли к стенке, заставляю себя откусить кусочек. — М-м-м… Гейб наблюдает за мной, и, судя по блеску в его глазах, готова поклясться — забавляется на всю катушку. — Я не знал, сколько времени надо их жарить… — М-м-м… м-м-м… — Пытаюсь жевать. Уй! На зуб попадается, скорее всего, каменный уголь, и челюсть пронзает боль. — Ну как? — Ижжумительно! — Я с превеликим трудом глотаю, прикрыв рот ладонью, но радостно сияю. Слава тебе господи. Пытка позади. Однако счастье мое скоротечно. — Круто! Бери еще. — Гейб щипчиками подкладывает на мою тарелку добавки. — Сосисок много. — Э-э… нет. Пока хватит. Он настаивает: — Ешь, ешь, я угощаю! Ничего себе угощение. Да это мука смертная! Чем бы его отвлечь, пока я буду играть в игру «спрячь в кустах сосиску»? — Э-э… отлично, спасибо. Гейб прыскает, и сад оглашается его раскатистым хохотом. Он смеется и смеется, и проходит целая вечность, прежде чем он наконец переводит дух. До меня доходит. Этот комик так пошутил, а я, наивная, попалась. — Ты бы видела… — Гейб сгибается пополам, схватившись за живот, — ты бы видела свое лицо, пока жевала! — Сукин ты сын! — Я изображаю возмущение, но рот предательски растягивается в улыбке. — Ах, я же и виноват? А кто выплеснул на меня целое ведро вонючей воды? Хихикаю. — Да уж, ты бы на себя посмотрел в тот момент. — Ладно, будем считать — ничья. Дай пять! — Гейб протягивает руку. Тьфу, вот такие вещи я терпеть не могу. Уж больно по-дурацки себя чувствую. Вяло шлепаю его по ладони и, не сдержавшись, добавляю: — Пока ничья. К счастью, в морозилке завалялось несколько вегетарианских котлет, и мы раскладываем их на решетке вместе с початками кукурузы и завернутыми в фольгу картофелинами. Гейб переоделся. Я думала, хуже фисташковой рубашки с рюшечками ничего не может быть, но его оранжевая футболка в сто раз безобразнее. Разобравшись с едой и своим внешним видом, Гейб достает из холодильника две запотевшие бутылки мексиканского пива, аккуратно разрезает лайм, втискивает в каждое горлышко по ломтику и протягивает одну бутылку мне. Я предпочитаю вино, но не отказываться же? Не хочу выглядеть чопорной англичанкой. Он так старался, раздобыл барбекю… ну и вообще. — … Так вот, я выступал по клубам в Лос-Анджелесе на так называемых «вечерах открытого микрофона», где на сцену пускают любого желающего. И все мечтал поехать на Эдинбургский фестиваль. В этом году решился, буду веселить народ целую неделю. Нацелился на «Перье»[47 - Награда «Перье» вручается комикам на Эдинбургском фестивале.]! Я потягиваю пиво, развалившись в шезлонге, а Гейб возится у огня, с профессиональной сноровкой переворачивая котлеты и передвигая по решетке картошку. — То есть ты ради этого фестиваля бросил работу? Вот это жизнь! Мне готовят ужин, подают пиво, а я лежу себе и пальцем не шевелю. Теперь понимаю, каково это — быть Дэниэлом. — Да нет. Мы с другом держим магазинчик одежды на Эббот-Кинни. Это улица в Венеции, с кучей лавчонок и кафешек. Один мексиканец, к примеру, делает потрясный чили реллено. — У него загораются глаза, и в мыслях он, судя по всему, смакует этот самый «реллено», что бы это ни было. До Гейба доходит, что я впервые слышу об этом его деликатесе. — Ты что, никогда не пробовала реллено? Я мотаю головой. — Серьезно? — Боюсь, что да. — Bay, Хизер, ты не представляешь себе, что теряешь! В притворном ужасе отбросив лопаточку, Гейб вытирает руки фартуком и приосанивается. Как будто проповедь собрался читать. Я не далека от истины. — Чили реллено, да будет тебе известно, Хизер, — объедение! Перец чили фаршируют тертым сыром, запекают, обмакивают в соус сальса и сметану. Зашибись! — Вижу, ты любишь поесть, — улыбаюсь я. Он немного смущен. — Как все евреи. Национальная черта. — Ты еврей? Повернувшись ко мне в профиль, он гладит пальцем переносицу: — А по шнобелю разве не видно? — У тебя хоть есть оправдание. — Я тоже поворачиваюсь боком, демонстрируя свой «шнобель». — Помнится, в детских книжках с картинками у всех принцесс были такие аккуратные носики-кнопочки. Зато ведьму, которая ядовитыми яблочками угощала, рисовали с длиннющим крючковатым носом вроде моего. — У тебя офигительный нос, — протестует Гейб. — Как клювик тукана. — Будем считать, это комплимент. — Я корчу ему рожу и меняю тему: — Ты рассказывал о своей работе?.. С годами я поняла одну вещь: никогда не жалуйся мужчине на те части тела, которыми недовольна. Помню, когда мы жили с Дэниэлом, я все ныла насчет своего целлюлита. Стоило ему сказать, что никакого целлюлита у меня нет, как я тут же оголяла задницу. В конце концов убедила. Если поначалу он считал, что попка у меня как персик, то в итоге уверился, что она смахивает на мешок с кашей. Пять баллов, Хизер. — Ага. Дело такое: мой партнер мне кое-чем обязан, поэтому он согласился на время принять, так сказать, бразды правления. Ничего, продержится несколько недель. — А твоя девушка… Миа? Она не против? Гейб краснеет. — Ей приходилось столько таскаться со мной по клубам и смотреть мои выступления… Наверное, она счастлива от меня избавиться. При этом он улыбается, как человек, который абсолютно уверен: на самом деле все не так. И пусть я пока не очень хорошо знаю Гейба Хоффмана, но готова согласиться: невозможно представить, чтобы его девушка когда-либо захотела с ним расстаться. Пусть даже анекдотики у него с бородой. — А ты сама-то как? — Он переворачивает котлету и смотрит на меня, вздернув бровь. — Сама? — Ну, работа, семья, мужчины… — Ах, это… — Осушив бутылку, ставлю ее на оконный карниз. — Сейчас у меня никого нет. В прошлом году я обнаружила, что парень, с которым я прожила несколько лет, мне изменяет. Гейб смотрит на меня с сочувствием, но я быстро перехожу к следующему пункту: — Последние шесть лет обеспечиваю женихов и невест свадебными снимками, но скоро, кажется, этому придет конец. — А я-то думал, откуда взялась стопка резюме на кухонном столе. — Не то чтобы я с детства мечтала стать свадебным фотографом… Можно сказать, я пока еще жду своего звездного часа. — А семья? — Есть старший брат Эд, женат на Лу, скоро будет ребенок. Мой отец Лайонел — художник. Имеется еще злая мачеха по имени Розмари. — А мама? — Умерла, когда мне было двенадцать. Пауза. — Мне очень жаль. — Мне тоже… — тихо произношу я, чувствуя спазм в горле, как всякий раз, когда думаю о маме. Пусть даже прошло почти двадцать лет. — Боюсь, не очень-то веселый финал… — Эй, эй, погоди. Почему «финал»? Знаешь, как говорит мой дед? «Внучок, ты еще в том возрасте, про который однажды скажешь: «Когда-то давным-давно…» — Гейб подражает тягучему южному выговору. — Передай своему деду, что мне уже тридцатник. — Вряд ли для него это аргумент. Ему девяносто два. — Хочешь сказать, «будь благодарна за то, что имеешь, потому что всегда есть кто-то, кому гораздо хуже»? — Да ладно, у моего дедули все прекрасно. Он только что открыл для себя интернет-порнуху. Со смехом поднимаюсь с шезлонга и подхожу к барбекю. — М-м, какие ароматы. Умираю от голода! — Я с вожделением смотрю на картошку в фольге. — Кукуруза будет готова через пятнадцать минут, а что касается углеводов… — Он с размаху вонзает в картофелину нож. — Как вы предпочитаете картошку, мэм, — жесткой или… жесткой? — Я так понимаю, у меня есть время сбегать за вином. — Типа, от пива газы? Морщу нос. — Тогда заранее прошу прощения. — И добавляет, видя мое недоумение: — Туалет-то один на двоих. — А-а. Пауза. — Фу-у… — выдыхаю я. — Слишком много информации. — И с деланой укоризной грожу ему пальцем. — Прости. Это все еврейские штучки — одержимость едой и телесными отправлениями. Хохоча, я сую ноги в шлепанцы и собираю волосы в хвост. — Я на минутку. Красное или белое? — На твой вкус. Уже в дверях оборачиваюсь: — Гейб? — Да? Мой жилец стоит передо мной в переднике с розочками, который кошмарно смотрится в сочетании с оранжевой футболкой, а я ни с того ни с сего чувствую прилив нежности. Не знаю почему, но мне кажется, что мы знакомы всю жизнь. — Спасибо за барбекю. Это было очень мило с твоей стороны. — Ерунда… — Прости, что облила и все такое… — Вонючий душ — это такое английское «спасибо»? — ухмыляется Гейб. — Не-а. «Спасибо» мы говорим вот так… — Повинуясь внезапному порыву, делаю к нему шаг и чмокаю в щетинистую щеку. И, прежде чем кто-либо из нас успевает очухаться, убегаю в дом. Глава 15 Когда я вхожу в магазинчик на углу, срабатывает электронный звонок. Из кассетного магнитофона доносятся завывания Барбры Стрейзанд. Миссис Пател поднимает глаза от вязальных спиц, на которых болтается нечто лиловое, и, прищурясь, смотрит на меня поверх очков. Таким взглядом она награждает каждого входящего: лоб нахмурен, подведенные сурьмой глаза сужены, губки поджаты. У нее такая манера морщиться, что все лицо собирается в складки, будто кто-то потянул за веревочку на затылке. Я киваю с улыбкой и шагаю в конец зала, где миссис Пател держит вино. Помню, придя сюда впервые, я ожидала, что выбор будет невелик — пыльная бутылка «Молока матери» да кьянти в оплетке по заоблачной цене. Но я ошиблась. Будь это любой другой магазинчик подобного калибра, мое предположение, скорее всего, подтвердилось бы, но это же магазин миссис Пател. По ней в жизни этого не скажешь, но, оказывается, эта маленькая индианка, обожающая яркие сари и Барбру Стрейзанд, знает толк в винах. Пробравшись в глубины магазина, размышляю над бутылкой совиньона. Как правило, я беру именно его, но, может, сегодня отойти от привычной схемы? Красное? Нет, тяжеловато, к тому же у меня от него зубы синеют. Все-таки белое… Хотя в белом есть некий налет дурновкусия, не находите? Сразу вспоминается Бриджит Джонс. Я вздыхаю: нелегкое это, оказывается, дело. Обычно я веду себя гораздо решительнее. Я покупала здесь вино уже раз сто, причем без малейших колебаний… Что изменилось? Появился Гейб… Я вспоминаю промокшего американца у себя в саду. Он сказал «на мой вкус», и я не хочу ударить в грязь лицом. Надо произвести достойное впечатление, особенно после инцидента с вазой. Еще один вздох. Я близка к отчаянию. Ну и задачка. Никак не могу принять решение. И тут меня посещает гениальная мысль. Зажмурившись, бормочу под нос «эники-бэники…», медленно веду указательным пальцем вдоль винной полки и в конце считалки тычу наугад. Это еще что?! Вместо холодной гладкой стеклянной поверхности ощущаю что-то мягкое, теплое… живое? Распахиваю глаза. Мой палец уперся не в бутылку, а в чье-то плечо. Мужское плечо. Его плечо. Плечо моего соседа. Внутри у меня все обрывается, как бывает, когда самолет попадает в воздушную яму. Дыхания хватает только на то, чтобы выговорить: — Ой… простите… Вспомните любого из персонажей Хью Гранта. Теперь представьте, что он женского пола, рыжий и ему тридцать. Получусь я. Только это не кино, а жизнь. Моя жизнь. Моя чудовищно нелепая жизнь. — Я… э-э… извините… я просто… Ну почему, когда мы с ним сталкиваемся, я вечно выгляжу полной дурой? Неудивительно, что он меня игнорирует. Отвернувшись, делаю вид, что внимательно рассматриваю полки. Как же хочется хоть раз в жизни толком с ним пообщаться. Пусть даже лишь для того, чтобы доказать, что я нормальный человек и психушка по мне не плачет. — Вино выбирать непросто, правда? Тратишь массу времени, изучая этикетки, а дома почти всегда обнаруживаешь, что вкус не оправдал ожиданий. Он что, со мной говорит? Я оборачиваюсь и скольжу взглядом снизу вверх — от ботинок к ямочке на подбородке и к губам. Они мне улыбаются. Благожелательной, снисходительной улыбкой — такими обычно награждают пожилых людей, которые не в ладах в памятью. Или, скажем, дочурку, выразившую желание выйти замуж за своего хомячка. Мэрил Стрип такая улыбка прекрасно удается. Я совсем падаю духом. Он меня даже не узнал. — Мы с вами до сих пор не познакомились. Меня зовут Джеймс. Я живу от вас через дорогу. — Он протягивает мне руку. — Ой… да… привет, я Хизер. — Пытаюсь улыбнуться в ответ, но чувствую, что лицо перекосило. Я как ребенок, впервые оседлавший двухколесный велосипед, — куда меня несет, что со мной будет? Жму его руку и готова поклясться — он задержал мою ладонь в своей чуть дольше, чем положено по правилам этикета. Хотя, возможно, я выдаю желаемое за действительное. — Знаете, несколько дней назад я приобрел здесь бутылку отменного белого. Что же это было? А, вот оно… — Выпустив мою ладонь, он тянется к полке. От этого мужчины невозможно глаз оторвать. Должно быть, собрался купить вина к романтическому ужину с подружкой — той хорошенькой брюнеткой, с которой я видела его на прошлой неделе. Повезло девушке. Вот бы мне такого парня. Только сейчас я соображаю, что пялюсь на Джеймса с открытым ртом. — Эм-м… здорово. Спасибо за совет, — тараторю я, выхватив бутылку у него из рук. Надо идти, пока окончательно не опозорилась. — С другой стороны, есть также прекрасное шабли… — настигает меня глубокий уверенный голос. Я и двух шагов сделать не успела. Притвориться, что не услышала, и топать на выход? Но нет, перед Джеймсом невозможно устоять — как перед большущим пакетом орешков в шоколаде. Ты их хочешь. Ты знаешь, что потом пожалеешь. Но съедаешь все до единого. Не в силах сопротивляться, снова оборачиваюсь. Он держит в руках бутылку янтарного цвета. — Может быть, я вас соблазню? — Он улыбается, и это уже не та снисходительная улыбочка для детей и инвалидов, а скорее… — Простите, у меня не очень хорошо получается… (Печальная улыбка?) Я все болтаю о вине, как дурак, честное слово… (Смущенная улыбка?) Хотя в действительности я намеревался спросить… (Нервная улыбка?) Не могу ли я как-нибудь пригласить вас выпить? Улыбка человека, который пытается со мной заигрывать? Не верю своим ушам, не верю своим глазам. Мне представляется, что его слова повисают в воздухе, выстраиваясь в линейку одно за одним. Вот они, все передо мной, как выстиранные вещички на веревочке. И надо что-то делать. Но я не могу — я в ступоре. За два с половиной года мы и полслова друг другу не сказали, и вдруг мой восхитительный, неотразимый сосед, в котором воплотилось все то, о чем мечтает каждая женщина, просит меня о свидании. Затуманенным сознанием я пытаюсь переварить услышанное. Как-нибудь. Пригласить. Вас. Выпить. — Что скажете? Он ждет ответа. На мой взгляд, это лишнее — разве и так не понятно? Есть ли хотя бы одна причина отвергнуть его предложение? Есть. Брюнетка. Какая жалость: уж очень хорош… Но надо смириться. Это было слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Но вы подумайте, каков артист! Сволочь. Изменщик! — Не уважаю мужчин, которые обманывают своих девушек. — Извините, не понял? — Мой парень мне изменял. Итак? Он признает свою вину? Зардеется от смущения? Ничуть не бывало: вид у него скорее сочувствующий. — Вот как… Сожалею. — В его взгляде на меня читается вопрос. — Я что-то упустил? «Ты многое упускаешь, не зная, что такое честность, прямота, уважение», — хочу сказать я, и перед глазами встает Дэниэл. Впрочем, ладно. Нацепив улыбку, я небрежно интересуюсь: — Кстати, как зовут вашу девушку? — Мою девушку? — Брюнетка. Очень симпатичная. — О господи… Ага! Понял, что тебя раскусили? Он смотрит на меня, потирая гладко выбритый подбородок, но раскаяния на его физиономии нет и в помине. Напротив, это больше похоже на… облегчение? — А я уж было совсем перестал понимать, что творится. Подумал, может, вы приняли меня за кого-то другого? — Он улыбается. — Это Белла, моя младшая сестра. Сестра? Вот так сюрприз. Не знаю, то ли верещать от восторга, то ли стонать от стыда. — Хотите, чтобы она тоже пришла с нами выпить? — Ей-богу, он уже откровенно веселится. Я проглатываю нервный смешок. — Нет, одного собутыльника мне вполне достаточно. — Ну и отлично, — выдыхает Джеймс. Да он волнуется! — Когда вы свободны? — М-м-м… дайте подумать… Единственная встреча в эти выходные у меня назначена с видеопрокатом. — Завтра? — предлагает он. Может, еще понабивать себе цену? Но тогда придется провести субботний вечер на диване перед теликом… — Да. Завтра подойдет. За такое предложение надо хвататься обеими руками. Чем разыгрывать из себя недотрогу, лучше потягивать мартини в компании Джеймса. — Ну и отлично, — повторяет он. Пока мы стоим и улыбаемся друг другу, в магазин врывается мужик не первой молодости, в полосатом костюме, с багровой физиономией. Шумно отдуваясь, бросается к холодильнику, хватает бутылку шампанского и со словами «Чертова годовщина!» протискивается мимо нас к кассе. — Вот и еще вариант. Шампанское. — Джеймс возвращает бутылку на место. — Если вам есть что отпраздновать… Забавно. Как он догадался? К тому времени, как я добираюсь до дома (Джеймс проводил меня до крыльца и поцеловал в щечку), я уже на седьмом небе от счастья. Закрываю дверь и, привалившись к ней спиной, делаю несколько глубоких вдохов. Не могу поверить. У меня свидание с Джеймсом! Мы пойдем в ресторан — забыла сказать, по дороге из магазина будущая совместная выпивка плавно переросла в полноценный ужин. Завтра Джеймс зайдет за мной в восемь. Повторяю эту фразу про себя на все лады — во-первых, чтобы проверить, хорошо ли она звучит, во-вторых, для лучшего усвоения информации. А в-третьих, потому что мне хочется орать об этом на каждом углу. У меня, Хизер Хэмилтон, будет свидание. Вне себя от счастья, сбрасываю сандалии и босиком бегу по коридору в кухню. — Гейб, ты представляешь… Вылетаю в садик. А там никого. — Гейб? Передо мной шезлонг, пустые бутылки на деревянном столе, остывший гриль… Подхожу ближе. На решетке ничего, угли покрылись серым налетом. Так быстро? Смотрю на часы и подсчитываю в уме. Если я ушла в… а сейчас… Ох, меня не было больше часа. Вот уж поистине — счастливые часов не наблюдают. Ах ты черт! Я ведь сказала Гейбу, что отлучусь на пару минут, сбегаю за вином. Как неудобно. От радости я совсем забыла про Гейба и барбекю. Возвращаюсь в дом и осторожно стучусь в его дверь: — Гейб, ты там? Тишина, даже монотонного гула музыки не слышно. Выглянуть, что ли, в окно гостиной, проверить, на месте ли мотоцикл? Но тут дверь открывается. — Привет. — В руках у моего жильца книжка под названием «Как смешить до слез». — Я уж хотел высылать поисковый отряд. — Привет… Слушай, извини. Потеряла счет времени. Он перебивает: — Не волнуйся. Я сам поел, а твою порцию положил в духовку, чтобы не остыла. — Да не хочу я есть! — Нет, не удержусь. — Меня пригласили на свидание! Парень пригласил, в которого я капельку влюблена… — уточняю я быстро, а то подумает еще, что я отвечаю на заигрывания незнакомых мужиков на улице. — Круто… — Я купила шампанского вместо вина. Хочешь бокальчик? — Спасибо, не сейчас. День был длинный, пора бы на боковую. — Ну ладно. Извини еще раз, что я… — Да ладно, проехали. — Точно? — Конечно. — Он улыбается. — Спокойной ночи, Хизер. — И тебе, Гейб. Помахав ему на прощание бутылкой, я направляюсь в кухню, чтобы поставить ее в холодильник. Снова вспоминаю Джеймса и так глубоко погружаюсь в свои мысли, что, услышав легкий стук, не сразу осознаю: это Гейб закрыл дверь, а значит, все это время он так и стоял, не шелохнувшись. Впрочем, перебирая в уме события вечера, я до того увлеклась, что почти не обратила на это внимания. Счастливая, убираю шампанское в холодильник. На потом. Глава 16 Небольшая группа гостей собралась возле увитых плющом стен Кью-Гарденз. До начала церемонии примерно полчаса, и в ожидании невесты приглашенный народ убивает время, раскуривая последние сигареты и оправляя на себе праздничную одежду. Большинству на вид немного за двадцать — только что из университета, судя по плетеным фенечкам на запястьях и обилию черной краски вокруг глаз. Они не очень ловко себя чувствуют в костюмах не по размеру и вечерних нарядах, слишком коротких и излишне открытых. И пожалуй, чересчур обтягивающих, отмечаю я, исподтишка разглядывая блондинку в черном лайкровом мини-платье, под которым прорисовываются контуры лифчика и стрингов. Я пробираюсь сквозь толпу, выискивая, у кого бы стрельнуть сигаретку. — Прошу прощения, закурить не найдется? — Включив обаяние на полную, улыбаюсь долговязому парнишке со следами подростковых прыщей на лице. Явно не избалованный женским вниманием, тот отзывается не сразу. — Ага… э-э-э… — мямлит он, шаря пальцами в нагрудном кармане пиджака. Судя по длине рукавов, костюмчик позаимствован у приятеля-коротышки. — А вы… э-э… наверное, одна из подружек невесты? — робко спрашивает он, извлекая наконец пачку сигарет. Ментоловых ультралегких. Ладно, все лучше, чем ничего. Беру одну. — Нет. Я буду снимать церемонию. — Фотографировать? Классно! — вмешивается его друг, которого я до сих пор не замечала, потому что он болтал по мобильнику, стоя ко мне спиной. Парень — настоящий красавчик и прекрасно об этом осведомлен. — А меня сфоткаете? Я, между прочим, солист рок-группы, — бросает он с тщательно отрепетированной небрежностью и одаривает меня, по-видимому, фирменным взглядом: улыбка пополам с капризной гримаской. Не успела я его отшить, как паренек с сигаретами протягивает мне зажигалку. Со словами: — Не слушайте Джека, он вечно выпендривается. Кстати, меня зовут Фрэнсис. Я благодарно улыбаюсь. Все эти пары приятелей похожи друг на друга: один непременно милый и славный, которому девчонки доверяют секреты, а другой — смазливый стервец, которому они вешаются на шею. — Ну, развыступался! В зеркало давно не глядел? Морда-то пиццей! — Презрительно фыркнув, Джек пихает друга в плечо как раз в тот момент, когда мы со славным парнем обмениваемся рукопожатием. У Фрэнсиса на щеках проступают красные пятна. Джек ухмыляется — думает, если хорош собой, то ему все можно. Козел. Вот бы кто-нибудь поставил его на место. Поворачиваюсь к Фрэнсису: — Спасибо. — Я прикрываю его ладонь своей, чтобы он мог зажечь мне сигарету. Зажигалка пару раз щелкает вхолостую, наконец срабатывает. Глубоко затянувшись, я наслаждаюсь прокатившейся по организму волной никотина — удовольствие, доступное только завязавшему курильщику. — Рада была познакомиться. — Я тоже. — Фрэнсис улыбается с искренней благодарностью. А Джек, пробормотав что-то непечатное о телках без чувства юмора, поворачивается к блондинке в обтягивающем платье. Сквозь толпу гостей я протискиваюсь обратно к фургону «Вместе навсегда». Вообще-то я почти не курю, тем более на работе, но сегодня я нервничаю. Просто-таки психую. Еще когда Брайан заехал за мной утром, я сразу почуяла: что-то не так. Обычно перед очередной свадьбой мы балагурим и обмениваемся шутками, но сегодня ехали в гробовой тишине, которую нарушало только легкое постукивание кольца с печаткой — Брайан барабанил пальцами по рулю. Он определенно что-то обдумывал, я же, будучи трусихой, не решалась спросить, в чем дело. К тому же я витала в облаках, размышляя о Джеймсе и предстоящем свидании. Когда мы заезжали на стоянку, у Брайана зазвонил телефон. Он буркнул, что это очень важно, и жестом попросил меня удалиться. К чему эти шпионские страсти? Обычно Брайан треплется, зажав телефон плечом и одновременно делая еще кучу разных дел. В отличие от большинства мужчин, он способен выполнять несколько задач сразу. Но не сейчас. В эти минуты он расхаживает взад-вперед по стоянке в своем сером фланелевом костюме, поглощенный разговором. Трубка плотно прижата к уху, выражение лица — торжественно-серьезное. Теплый ветерок доносит обрывки разговора: — Угу… Да… Конечно… Да, я прекрасно вас понимаю. Внутри у меня холодеет. Похоже, плохие новости. В последние несколько дней в моей жизни так много всего произошло, что совсем некогда было обдумать слова Брайана насчет того, что дела у нас идут неважно и, если в ближайшее время не свершится чудо в виде крупного заказа, ему придется меня уволить. Зато сейчас я вспоминаю все разом, и желудок стягивает в тугой ком. — И все же — о какой сумме идет речь? Угу… угу… Серьезно? Так много? Точно. Звонят из банка по поводу кредита. Как загипнотизированная, смотрю на его блестящие черные туфли, под которыми ритмично похрустывает гравий. Воздух буквально искрит от напряжения. Хочу, хочу, хочу, чтобы прямо сейчас из ниоткуда материализовались богатые, нет, очень богатые клиенты! — Хизер, надо поговорить. Когда моя паника достигает апогея, раздается голос Брайана. Он идет ко мне быстрым шагом, полы смокинга развеваются на ветру. Руки прижаты к груди, словно сдерживая рвущееся оттуда невероятное известие. Растирая сигарету каблуком, роюсь в сумочке, достаю коробочку мятных леденцов и забрасываю один в рот. — Поговорить? — Меня начинает бить дрожь. С силой раскусываю конфету. — Хорошие новости. — Хорошие? — опять повторяю я как попугай. — Просто замечательные! — Лицо Брайана расплывается в восторженной улыбке. Он кладет руки мне на плечи: — Присядь-ка. Я опускаюсь на одну из деревянных скамеек, расставленных вдоль газона, и недоуменно киваю на мобильник: — Это… разве не насчет кредита? — Не совсем. — Брайан так взволнован, что не может устоять на месте. Возбужденно качается с пятки на носок. — Но речь идет о кругленькой сумме. — Что же тут хорошего? — Не просто хорошо, Хизер! Замечательно! Замечательно! Не верю. Очевидно, мой босс съехал с катушек. — Брайан, может, хватит говорить загадками? Объясни, почему задолжать банку круглую сумму — это замечательно? — А кто говорит о долгах? — Ты сам говорил. На той неделе. Мы ехали со свадьбы, и ты сказал, что, возможно, тебе придется меня уволить. — Кто старое помянет… — Он небрежно взмахивает рукой. — За неделю может многое измениться. Только что был в долгах как в шелках — и вот, пожалуйста, крупная прибыль. Можно, к примеру, получить заказ от герцога Херли, дочь которого именно сейчас, по невероятному совпадению, собралась замуж… — Леди Шарлотта? — перебиваю я. — Угу. — Блондинка и тусовщица, про которую вечно пишут в журналах? — Угу. — Как раз на днях видела ее фотографию с какой-то вечеринки. Там была еще Пэрис Хилтон. Поражаюсь, до чего они похожи. — У леди Шарлотты лодыжки куда толще, — доверительно сообщает Брайан, понизив голос. — Кое-кто из моих старых дружков-папарацци утверждает, что у нее ножищи, как у мужика. — Правда? — шепчу я. — Правда, — с важным видом кивает Брайан. — Но с какой стати ей выходить замуж? Ей всего-то двадцать один или около того. — Да хоть шестнадцать, меня это не волнует, главное, чтобы власти не придрались. Наконец до меня доходит. — Погоди. Ты хочешь сказать, мы будем снимать ее свадьбу? — Именно, детка. Ты и я. Через три недели! — Так скоро? — Это единственная реакция, на которую я способна, — уж слишком велико потрясение. — Очевидно, все решилось в последнюю минуту, приготовления держатся в тайне. Семья не хочет, чтобы журналисты пронюхали. Это звонила герцогиня. Первый раз она связалась со мной несколько дней назад — вот был сюрприз! Сказала, что помнит меня с шестидесятых. — Так ты уже несколько дней знаешь? — надуваю я губы. Он поднимает руки, словно защищаясь. — Приходилось скрывать. До сих пор было непонятно, выгорит ли дело, и я не хотел напрасно тебя обнадеживать. — Брайан, это фантастика! — Я вскакиваю со скамьи и бросаюсь ему на шею. Какое облегчение! — Больше того — это чудо, черт возьми! — выдыхает он. И я снова покрываюсь мурашками. Чудо? Я хотела чуда? Я его получила. О, гости засуетились. — Невеста, что ли, приехала? — Я вытягиваю шею в сторону подъездной дорожки, рядом с которой явно наблюдается оживление. Брайан привстает на цыпочки, чтобы лучше было видно. — Нет. Просто какому-то придурку плеснули коктейлем в физиономию, — издевательски ухмыляется он. Заглядывая поверх его плеча, я вижу упомянутого придурка. Это Джек — начинающая рок-звезда. Но сейчас он совсем не похож на будущую знаменитость. С подбородка стекают капли, белая рубашка порозовела — не иначе как от водки с клюквенным соком. Красавчик кипит от стыда и злости. Восхитительное зрелище. Как там я пожелала? Чтобы кто-нибудь поставил его на место? — Ты, мерзкий бабник! (Узнаю блондинку в очень мини-платье.) Думаешь, ты кто? Жеребец-мачо? Если бы! Только языком трепать горазд, а у самого член размером с… Глава 17 — … Зубочистку? — высказывает предположение Джеймс. Он сидит напротив меня за столиком в ресторане и внимает моему рассказу. Черт тебя побери, Хизер. А ведь начиналось все как нельзя лучше. В кои-то веки я не мучилась, выбирая наряд, сразу остановилась на темно-фиолетовом атласном платье, купленном несколько месяцев назад в секонд-хенде. Оно идеально подошло к новым розовым туфелькам. Ансамбль я дополнила маленькими блестящими заколочками, которые валялись в ящике комода целую вечность — до сих пор никак не могла решиться их нацепить. Я не любительница экспериментов с волосами. Обычно все, что мне нужно, — это фен и тонна-другая бальзама, но сегодня вечером захотелось чего-то особенного. Захотелось почувствовать себя другим человеком, увидеть в зеркале не хорошо знакомую Хизер в джинсах и футболке, бывшую подружку Дэниэла, у которой тяжеловатые бедра и на голове воронье гнездо, а сногсшибательную Хизер, новую девушку Джеймса, в потрясающем платье и с замысловатой прической. Поэтому я взяла за образец одну фотографию в «Вог», и — вы представляете? — у меня получилось. Абсолютно все, вплоть до завитушек на висках. Пунктуальный Джеймс зашел за мной ровно в восемь, и мы доехали на такси до очаровательного итальянского ресторанчика в Сохо. Метрдотель провел нас к столику, где уже горели свечи, — причем наше место оказалось в стороне от остальных, в самом романтичном потаенном уголке садика, — официант налил шампанского, охлажденного именно так, как я люблю, и Джеймс рассыпался в комплиментах относительно моего внешнего вида. Затем наступила пауза. Я имею в виду не долгую неловкую тишину, а скорее молчание «со смыслом». Предполагалось, что в этот момент наши взгляды как бы невзначай встретятся, он улыбнется, я покраснею, — словом, идеальный флирт. Но вместо этого я сделала то, что делаю всегда, когда чувствую себя не в своей тарелке. Стала заполнять паузу. И все бы ничего, если бы не предмет, который первым пришел на ум. Джек — начинающая рок-звезда и его член. Смотрю на Джеймса сквозь пламя свечей, и от стыда мне хочется забраться под стол. — Э-э… да я уж и не помню. Я ухожу от ответа и делаю большой глоток шампанского. Хизер, быстренько соображай, что сказать. Что-нибудь остроумное. Покажи, что ты не идиотка, у которой только члены на уме. Найди тему, интересную вам обоим. Ну давай, давай, думай! — Я как раз читаю отличную книгу. Джеймс с любопытством наклоняет голову к плечу: — Правда? — Восторг! — Глядя ему прямо в глаза, я выкладываю козырную карту: — Называется «Жизнь Пи»! Изо всех сил стараюсь сдержать победоносную улыбку, но это нелегко. Я в таком экстазе от собственной смекалки, что почти готова «дать пять» самой себе. — Да, рецензии были прекрасные… Это еще что такое? Он морщит нос? — Но я, признаться, только первые две главы осилил. Сердце у меня падает. — Вот как? — Да. В конце концов сдался и забросил. Должно быть, я узколобый обыватель… — Потянувшись через стол, он погладил мою ладонь. — А чем она тебе так нравится? Я как раз делаю очередной глоток шампанского, пузырьки ударяют в нос, и я изо всех сил пытаюсь сдержать чих. — Э-э-э… Оторвать бы мой длинный язык. — Ну-у-у… Что сказать, что сказать? Уж лучше бы мы по-прежнему обсуждали размеры пенисов. — Она как раз подходящего размера, чтобы сунуть под ножку кухонного стола! — выдаю я и нервно хихикаю. — Чтобы не шатался. Но Джеймс абсолютно серьезен. Ни проблеска улыбки. Похоже, он в замешательстве. Наступает новая пауза. Это уж точно — неловкое молчание, и на этот раз мне решительно не хочется его нарушать. Опять во что-нибудь вляпаться? Благодарю покорно. Спасает официант. Он подошел принять заказ и скороговоркой перечисляет фирменные блюда. Курица, говядина, кролик, паста на любой вкус, ризотто, больше десятка разновидностей салатов… — М-м, все это так заманчиво звучит… — мурлычет Джеймс. — Чего бы хотелось тебе, милая? Милая? Он произносит это слово как бы мимоходом — так естественно и в то же время так нежно, будто и сам не заметил, что сказал. Зато я заметила. Вся моя неловкость испаряется. Нет, вы только подумайте! Некоторым парам требуются годы, чтобы сблизиться до такой степени, — и посмотрите на Джеймса, который называет меня «милая» на первом же свидании. — Все это звучит неплохо… — отвечаю как ни в чем не бывало, хотя в действительности мне хочется пулей метнуться в туалет и звякнуть Джесс. Но она сейчас тоже с кавалером. С другой стороны — мне тридцать лет, и пора бы уже вести себя как искушенная, зрелая женщина. Выпрямившись на стуле, улыбаюсь Джеймсу так, как, в моем представлении, должны улыбаться искушенные, зрелые женщины. И произношу несколько надменно: — Я вегетарианка. То есть, как говорит мой жилец, «пескетарианка», поскольку ем рыбу. — Серьезно? — У Джеймса от удивления брови ползут вверх. Ну что, что я опять не так сказала? Но он поднимает свой бокал и прикасается к моему. — Я тоже вегетарианец. — Вот это совпадение. Силы небесные, он и впрямь Тот Самый? Джеймс смотрит на меня так, что у меня начинает кружиться голова, — и шампанское, заметьте, ни при чем. — А скажи-ка, ты из тех вегетарианок, кто носит мохеровые свитера и готовит ореховое рагу с чечевицей? Или из тех, кто разогревает в микроволновке макароны с сыром? — Точно второе, — хмыкаю я. — А на орехи у меня вообще аллергия. — Не может быть! У меня тоже. — Правда? — Нет, — ухмыляется он. — Но ради тебя могу и подцепить. — Да нет, не надо, — смеюсь я. — Ты меня очень даже устраиваешь такой, как есть. Он легко касается моих пальцев, обвивших бокал. Теперь его очередь переспрашивать. — Правда? — тихо произносит он. Его рука накрывает мою. По телу растекается восхитительное сладкое покалывание, источник которого находится где-то внизу живота. — Да… Официант покашливает. — Вы что-нибудь выбрали? — деликатно интересуется он. Джеймс захлопывает свое меню и, не отпуская мою руку, демонстрирует свою неотразимую ленивую улыбку: — Будьте любезны две порции макарон с сыром. Чудный вечер, чудный! И с каждой минутой все прекраснее! После ужина — Джеймс наотрез отказался взять с меня половину суммы — мы пьем кофе и делим на двоих тирамису в баре «Италия», открытом кафе в Сохо. А потом ловим такси до дома. Хорошо все же встречаться с соседом: вам всегда по пути. По дороге Джеймс развлекает меня историями из своей жизни: сестра вечно обыгрывает его в «скрэбл», он умеет готовить вполне съедобное ризотто с грибами, а шрам у него на запястье — результат падения с санок в шестилетнем возрасте. Но самое захватывающее — признание в том, что он несколько месяцев набирался храбрости пригласить меня на свидание. — Никак не выпадал подходящий момент. Мы вечно сталкивались на улице, но я боялся, что очень уж глупо выгляжу… — Ты? — Не верю своим ушам. — Ну да. — А он удивлен, что у меня есть какие-то сомнения. — Всякий раз, когда наши пути пересекались, ты не обращала на меня внимания. Я думал, что неинтересен тебе… Хизер, закрой рот. — … но вчера я увидел тебя у миссис Пател и подумал: «Черт возьми, Джеймс, решайся наконец! Не убьет же она тебя. В худшем случае получишь отказ». Я все это слышу наяву? Да ладно вам, это сон и вот-вот зазвонит будильник. — Прости, я не пугаю тебя своими признаниями? — Нет, нет… Да, да! — Просто хотелось объяснить тебе, что я чувствовал. Мы выходим из такси и вместе идем по улице, наклоняясь, чтобы не задевать низко свисающие ветви деревьев. — Не люблю играть в игры, — негромко признается Джеймс. — Все эти идиотские правила — звонить на третий день после свидания и тому подобное. Если человек тебе нравится, почему бы не позвонить сразу? Почему нельзя быть честным и говорить то, что думаешь? Я уже начинаю подозревать какой-то подвох — слишком уж все хорошо! — но тут он меня добивает. Берет за руку! На глазах у всех. И мне даже не пришлось его об этом просить! Возможно, для большинства людей такое в порядке вещей, но для меня это маленькое чудо. Я привыкла к мужчинам, которые как огня боятся ППЛ (публичных проявлений любви). Такие берут девушку за руку исключительно по принуждению и не более чем на пять минут, после чего им срочно требуется почесать нос или сделать что угодно еще — лишь бы избавиться от повинности. А Джеймс так крепко сжимает мои пальцы, словно никогда не хочет меня отпускать. — Вот и пришли. — Я с неохотой замедляю шаг у своего крыльца. Окна темные — должно быть, Гейба еще нет. Джеймс обнимает меня за талию и притягивает к себе со словами: — Чудесный был вечер. Я купаюсь в золотистом свете уличного фонаря — и в ощущении невыразимого счастья, глядя в его карие глаза. — Я подумал… — Да? Даже не будучи большим спецом по романтическим свиданиям, я знаю: это как раз тот момент, когда он должен намекнуть, что не прочь бы выпить чашечку кофе. И еще я знаю, что это не более чем кодовая фраза для целого ряда вещей, не имеющих к кофе ни малейшего отношения. Итак, что я могу ему позволить? Поцелуй — для первого свидания в самый раз, но, если он захочет провести со мной ночь, его ждет твердое и решительное «нет»… — Можно еще как-нибудь тебя пригласить? Ой. И только? Такого поворота я никак не ожидала. — Э-э… ну да… конечно. — С одной стороны, я рада, с другой — жутко разочарована, что свидание на этом заканчивается. — А пойдем в кино завтра вечером? — предлагает он. Сделать вид, что нужно свериться с ежедневником? Не потому, что у меня могут быть какие-то дела (я знаю — их нет), а чисто по привычке. Но ведь Джеймс сказал, что не играет в игры. Значит, и мне ни к чему. — Отлично! — Я улыбаюсь. Господи, как же приятно встретить мужчину, который не пыжится, изображая крутизну. И какое облегчение, что следующие несколько дней не придется проводить в метаниях «позвонит — не позвонит». — Я заеду около семи, годится? Сначала можно пойти куда-нибудь выпить. — Супер. С дивной улыбкой он склоняется ко мне: — Доброй ночи, Хизер. Ну наконец-то. Поцелуй. Трепещу от возбуждения. Мне хотелось поцеловать Джеймса с тех самых пор, как я его впервые увидела. Зажмурившись, в предвкушении поднимаю к нему лицо… Что происходит? Он едва касается губами моей щеки. — Благодарю за прекрасный вечер, Хизер. И все? Распахнув глаза, я еще пару секунд по инерции жду чего-то, не сразу сообразив, что дело безнадежное. Потом коротко отвечаю: — Ага. Спокойной ночи, Джеймс. (Надеюсь, он не заметит моего замешательства.) До завтра. Он честно ждет, пока я найду в сумке ключи и отопру дверь, и лишь затем идет через улицу к своему дому. Я стою в прихожей и смотрю ему вслед, прислушиваясь к звуку шагов, вспоминая наше свидание и раздумывая о том, что в Джеймсе сошлись все те качества, которые я хотела бы видеть в мужчинах. Он хорош собой, у него доброе сердце, он галантен — и явно не из тех парней, которым только и надо, что девушку в постель затащить. И я совсем не разочарована, что он не напросился на кофе. Или не попытался меня поцеловать. Просто он хочет сначала узнать меня как личность. Мои размышления прерывает громкое мяуканье. Из темноты возникает Билли Смит. Я вовсе не разочарована. Ну ни капельки. Подхватив кота и зарывшись носом в его длинный рыжий мех, я вхожу в дом и захлопываю за собой дверь. Глава 18 — Bay! Какое милое старомодное местечко. Воскресным утром мы с Гейбом завтракаем в переполненном кафе в Хэмпстеде. Солнце яркое, но ветерок, играющий наполовину прочитанной газетой, довольно прохладен. Поплотнее запахивая кардиган, я усмехаюсь. — Слова типичного туриста. — Так я и есть турист. — Гейб ухмыляется, откладывая нож и вилку. Отхлебывает капучино. Я, по его примеру, оглядываюсь: паб в тюдоровском стиле, с вывеской в духе доброй старой Англии; традиционная красная телефонная будка на углу; вымощенная булыжником узкая улочка из аккуратных викторианских домов и, наконец, Хэмпстедская пустошь. И впрямь смотрится очаровательно — готовый вид с открытки или кадр из фильма Ричарда Кертиса. — Там парк? — Не совсем. Это место называется Хэмпстедская пустошь. Наша достопримечательность. — И чем знаменита? Что там делают? Хороший вопрос. — Гм… Там можно гулять, запускать воздушных змеев… — Змеев? — Угу, — киваю я и хихикаю про себя над его выражением лица. — Ох уж эти ваши странные британские традиции. — Какие, например? Он закатывает глаза: мол, замучаешься перечислять. — Во-первых, вы гоняете по левой стороне. — И что? А вы — по правой. Так кто страннее? — Весь мир ездит по правой. — Неужели? А Индия? Австралия, Новая Зеландия… (А еще где? Черт, не приходит на ум.) Короче, еще куча стран, — беспомощно лепечу я. Гейб выразительно вскидывает брови. — Потом, эти ваши «сидушки», — не унимается он. — Бары — пардон, пабы — забиты мужиками, а женщин почти нет… Чудаки на улице говорят тебе, что сегодня прекрасный день, когда льет как из ведра и стоит адский холод, — и это в середине июля… Вот уж с чем не поспоришь. — А очереди! — Дань вежливости. — Мне остается лишь защищаться. — Да это дурь какая-то! По любому поводу выстраиваетесь в очередь, а главное, если кто-то лезет вперед, ни один человек и слова не скажет! — Качая головой, Гейб снова берет вилку и ковыряет в тарелке. — Вдобавок лопаете фасоль в кетчупе! До сих пор я как-то терпела, но он покусился на святое! — Тебе не нравится фасоль в томатном соусе?! — Издеваешься? — Гадливая гримаса. В порыве вдохновения перегибаюсь через стол, подхватываю вилкой немного фасоли с его тарелки и запихиваю в рот. — М-м-м! — мычу я, как Салли, симулирующая оргазм, в фильме «Когда Гарри встретил Салли». — М-м-м-м! — Очень убедительно. Да! И вот еще что. — Что? — Британские женщины — или надо было сказать «пташки»? — А с ними что не так? Гейб раскрывает газету и прячется за ней. — Они с прибабахом. Все до единой. Удивительная штука жизнь. Пару недель назад ты и не подозревала, что этот человек существует. А сейчас делишь с ним кров, пульт от телевизора и воскресные газеты. Посмотреть на нас с Гейбом со стороны — ни дать ни взять супруги с многолетним стажем: он уткнулся в спортивный раздел, я листаю «Стиль». Прикиньте? Любой удивился бы такому повороту, а уж тем более я, поскольку к своему воскресному ритуалу отношусь очень трепетно. Больше всего в жизни я люблю сидеть утром в кафе, почитывая «Стиль» за тарелкой пышного омлета. И, в отличие от большинства людей, которым необходима компания, предпочитаю предаваться этому занятию одна. Считайте меня чудачкой, но такая уж я есть. Люблю, когда не надо спорить из-за того, кому какую страницу читать. Люблю, когда газета достается мне не помятой и можно разложить ее на столе без опаски, что раздел «Путешествия» накроет чьи-то жареные грибы. А главное, я люблю, когда не нужно отвлекаться на болтовню и можно сидеть молча, с головой погрузившись в статью, которая заинтересовала. В жизни не так много удовольствий, не лишайте меня хотя бы этого. Однако сегодня утром я наткнулась на Гейба. Он слонялся по кухне в своих толстых шерстяных носках с тибетским узором, и вид у него был потерянный. Мне стало неудобно. Приехал человек в чужую страну, а я даже не предложила показать ему окрестности. Ну, допустим, он не совсем одинок — у него здесь дядюшка. Но родственники хороши, по меткому выражению Эда, когда похожи на Рождество: приходят раз в году. Так что я пожертвовала самым дорогим — и пригласила Гейба позавтракать. Я доедаю омлет, а Гейб, рассеянно поглаживая небритый подбородок, просматривает новости спорта. Потом откидывается на спинку стула и откладывает газету. — Что-то ты ни словом не обмолвилась, как вчера прошло свидание. Краснею, сама не знаю почему. — О-о, даже так? — Он смеется. — Все было неплохо… — Ни с того ни с сего засмущавшись, опускаю голову и принимаюсь возить вилкой по тарелке — сгребаю крошки омлета в кучку. — А откуда ты знаешь, что свидание было вчера? — спрашиваю с деланным равнодушием. — Я ясновидящий. — Ой, правда? Расслабься, Хизер, он прикалывается, как всегда. — Вообще-то нет. Просто я слышал, как он за тобой зашел. — А-а! — Ровно в восемь. — Невежливо заставлять даму ждать. — Вот так и Миа мне всегда говорит, но я жуткий тормоз. Вечно опаздываю. При упоминании его девушки сочувственно улыбаюсь: — Скучаешь? — Ага. Он не развивает тему, и у меня появляется смутное подозрение, что ему не хочется об этом говорить. Разумеется, я пру напролом: — Как ее съемки? — На самом деле я пытаюсь спросить: «Что у вас с ней происходит?» — Нормально… — Дернув плечом, он пробегает пальцами по намечающимся усикам. — Хотя я ж толком не в курсе. Так я и думала. Что-то неладно. — Мы давно не общались. Ей вроде неудобно со съемок звонить. — Гейб собирает со стенок чашки пену от капучино и облизывает ложку. — Да и разница во времени… Все ясно — он ищет для нее оправдания, и мне вдруг почему-то хочется его защитить. А Миа с ее идеальными зубами и роскошными волосами мне уже откровенно не нравится. — Любовь на расстоянии — дело непростое? Кивнув, он меняет тему: — Так тебе нравится новый парень? Как, ты сказала, его зовут? — Еще не говорила, — улыбаюсь я. — Его зовут Джеймс. И — да, очень нравится. Язык готова себе откусить! Хизер Хэмилтон — чемпионка мира по сдержанности выражений, прошу любить и жаловать. — Представляешь, он давно хотел меня пригласить, но боялся отказа. — Когда опять встречаетесь? — Сегодня вечером, — бросаю небрежно, отпивая латте. Точнее, пытаюсь изобразить небрежный тон, но Гейб видит меня насквозь. — Ого! Два свидания кряду? — Он толкает меня под столом коленкой. — Точно. — Я душу волнение в зародыше. Джеймс такой потрясающий, боюсь, как бы не спугнуть удачу, чересчур размечтавшись. Зато Гейбу бояться нечего. — Ва-а-у… — тянет он с ухмылкой. — Да он запал на тебя, детка. После чего вгрызается в тост и жует с открытым ртом. Отвратительная привычка — у любого другого человека, а в Гейбе даже умиляет. — Ну, не знаю… — скромничаю я, но Гейб опять не клюет. — Послушай-ка, Хизер… — С шумом втянув через соломинку остатки апельсинового сока, он поднимает на меня глаза. — Тебе давно нравится этот парень, и, судя по твоему рассказу, ты ему тоже нравишься. Так в чем проблема? — Ладно, ладно, ты прав. Нет никаких проблем… в том-то и закавыка. На лице Гейба появляется веселое изумление. — У тебя в роду точно евреев не было? Надо признать, когда Гейб не включает эстрадного комика, он бывает довольно забавен. Я игриво шлепаю его «Стилем», и… кто-то врезается в мой стул, кофе проливается мне на колени. — Эй! Ослепли? — вскрикиваю я. — Прости-и-ите! — Стайка пацанов с улюлюканьем несется дальше по улице. — Ты в порядке? — Гейб передает мне салфетку. — Нормально, — бурчу я, промокая подол. — Само напрашивается «ну и молодежь пошла», верно? — подкалывает он. Пока я сосредоточенно тру салфеткой колени, Гейб снова зарывается в газету, вынимает развлекательное приложение и сразу утыкается в самый конец. Что выдает в нем заядлого любителя гороскопов. — Астрологический прогноз зачитать? — жизнерадостно предлагает он. — Еще чего. Бредятина! — Я швыряю на столик мокрую салфетку в бурых разводах. — Не хочешь — как хочешь. Я смотрю, как он изучает труды нашего мэтра астрологии Джонатана Кейнера, и меня разбирает любопытство. Вывернув шею, пытаюсь читать вверх ногами. Интересно, есть ли в моем гороскопе что-нибудь про новую любовь? Ни черта не видно… — Ладно, уговорил, — произношу с таким видом, словно он все это время меня умолял. Через секунду соображаю добавить: — Между прочим, я Рыба. — Значит, Рыба? — Гейб поднимает брови, будто это о чем-то ему говорит. Нет, не буду спрашивать. В конце концов, это же все ерунда, верно? — «Сейчас, когда планеты выстроились в одну линию, настал важный этап для вашей карьеры, семейных отношений и личной жизни. Впереди серьезные перемены. Это удачный период, так что очень возможны неожиданные подарки судьбы». Bay! Хизер, да тебе светит крупный выигрыш. — Ну что ты. Я никогда ничего не выигрываю. Смеясь, вдруг вспоминаю про лотерейный билет. Сердце начинает стучать быстро-быстро. — Гейб, ну-ка передай мне газету. Хочу кое-что проверить. — Дальше не хочешь послушать? — Секунду. Лихорадочно проглядываю страницы. Ага, вот… Нет, не здесь. Вглядываюсь в строчки. Нашла. Результаты вчерашнего розыгрыша. Что-то в этих числах знакомое… Я даже дышать позабыла. 30 — мой возраст. 14 — номер дома, 6 — столько лет я проработала у Брайана. Спокойно, Хизер, спокойно, дальше… 27 — мамин день рождения, 27 апреля. А те два номера, которые я выбрала в спешке? Почти уверена, что один из них — 13… Вот же он, черным по белому! Последний — 41. Совпадает? Ну же, Хизер, вспоминай… — Хизер? Подпрыгиваю от неожиданности. Совсем забыла про Гейба. — Ты в порядке? — Ничего, ничего… Мама родная, неужели я выиграла в лотерею? — Вид у тебя… уж больно серьезный. — Гейб разглядывает меня, как экспонат в музее. — Правда? — выдавливаю улыбку. Вчера разыгрывали джекпот. — И побледнела здорово. — Да все нормально, честное слово. Я стану миллионершей. — Может, пойдем домой? Я попрошу счет. — И он машет официанту. — Погоди. Надо сверить лотерейный билет. — Ага, так, значит, гороскопы — бредятина? — хохочет Гейб, продолжая махать рукой. Я лихорадочно шарю по спинке стула в поисках сумки. Какое чудо, подумать только! Интересно, что народ скажет? Или лучше сохранять инкогнито, избегать широкой огласки? Как-то не тянет получать мешки писем от разных халявщиков и дразнить охотников за выкупом. Стойте, стойте… Ощупываю спинку стула, но кожаный ремешок мне не попадается. Где-то глубоко внутри зарождается паника. Обернувшись, смотрю на то место, где раньше висела сумка. Ее нет. — Украли… — шепчу я, не в силах пошевелиться. — Чего? Сначала до меня доходит голос Гейба и только потом — смысл вопроса. — Ее нет! — Я наконец осознаю это в полной мере и подскакиваю. Под столом нет… возле стола тоже нет… под стульями пусто, на тротуаре… — Да в чем дело-то? — Сумка! — всхлипываю я. Господи, как это могло случиться? А-а! Шпана, которая в меня врезалась! Все встает на свои места, и меня охватывает злость. На них, на себя… Боже мой, Хизер, ты попалась на элементарный трюк. — Мальчишки сперли… — выжимаю из себя, продолжая оглядывать тротуар, будто в надежде, что коричневая кожаная сумочка выпрыгнет откуда-нибудь из-за угла. — Меня ограбили. — Да ты что! — Гейб присоединяется к поискам. — Ценное что-то было? К глазам подступают слезы. — Телефон, ключи, кошелек… — Денег много? Даже в такой плачевной ситуации мысль о том, что у меня может быть много денег, кажется забавной. — Нет… Десятка, может быть… — В отчаянии падаю обратно на стул. — Не в этом дело. — Понимаю, сумочка была тебе дорога. — Даже не это… Зареветь бы в голос, но нельзя. Не могу же я рассказать всю правду про билет. Иначе придется выложить и остальное: цыганка, счастливый вереск, исполнение желаний… Да он решит, что поселился у девицы, которая совсем ку-ку. Гейб сжимает мою ладонь. — Переживаешь? Тупо киваю. Какое там «переживаешь». Я раздавлена, уничтожена. Только что мыслями я была в своем уютном особнячке в Холланд-парке, счастливая обладательница «астон мартина» и виллы в Италии, и вдруг — пуф! — все это растворилось в воздухе. Равно как и мой кошелек, ключи, мобильник, ежедневник… кстати, с моим адресом, а значит, нужно срочно менять замки. Хорош выигрышный билетик. Влетит мне в целое состояние. — Да-а, беда, — вздыхает Гейб. — Но ничего не поделаешь. Надо вернуться домой, заявить в полицию… — Лучше я сразу пойду прямо в участок. — Эх, а так хотелось прогуляться по Хэмпстедской пустоши с Гейбом. Обидно, что планы пошли прахом. — Но тебе незачем идти со мной. — Я пойду! — Нет, правда, все нормально. Лучше погуляй, запусти воздушного змея… — вяло поддразниваю его, кивая в сторону Хэмпстедской пустоши. — Точно? — Абсолютно. Банку понадобятся данные из полиции, так что надо поскорее составить заявление. Чем быстрее разделаюсь со всей этой бюрократией, тем лучше. Супер. Именно так я и мечтала провести воскресенье. — Ладно… — Помолчав, он добавляет, явно смущаясь: — Боюсь, тебе неинтересно, но сегодня мы с дядей встречаемся в одном клубешнике… Там вечер открытого микрофона, а мне надо потренироваться… был бы рад, если бы и ты пришла. Мне, конечно, лестно, но от слов «открытый микрофон» меня начинает бить дрожь. К счастью, у меня есть отличный предлог, чтобы отвертеться. — Спасибо, но у меня же свидание с Джеймсом. — А, ну да, я и забыл… Клянусь, на секунду в его глазах блеснуло разочарование, но вот он уже опять улыбается. — Ладно, тогда в другой раз. — Непременно! Понятия не имею, как буду выпутываться, когда этот самый «другой раз» настанет. — До скорого. Гейб наклоняется ко мне — чмокнуть, догадываюсь я и подставляю щеку. Как выясняется, не ту. Мы сталкиваемся носами, на мгновение наши губы соприкасаются, и мы отпрыгиваем друг от друга как ужаленные. — Ой, прости. — Я стесненно хихикаю. — Это все мой шнобель. — Гейб усмехается, но заметно, что он тоже смущен. — Ладно, пока-пока, — быстро говорю я. — Угу. Пока. — Он неловко машет рукой. Стою на тротуаре и смотрю, как он шагает в направлении парка, смешиваясь с толпой горожан, намеренных вволю поваляться на травке в воскресный день. Чувствую укол зависти. Проклинаю воришек, сперших сумку. И внезапно вспоминаю, что сказал Эд тогда, в пабе. Мечтай осторожнее. Мне почему-то становится не по себе. Неужели тот факт, что я загадала выигрыш в лотерею, каким-то непостижимым образом стал причиной кражи? Неужели сумку украли именно потому, что в кошельке лежал выигрышный билет? Я ведь загадала выиграть в лотерею — но не получить выигрыш… Эта мысль поражает меня словно удар тока. Я ежусь от необъяснимого страха. Ой, Хизер, когда это ты слушала своего братца? Стыд и позор тебе. Вздохнув, плетусь к станции метро. Глава 19 — Ну и как тебе фильм? Воскресным вечером мы с Джеймсом возвращаемся с нашего второго свидания — то есть из кино. Он ведет «ренджровер», я тону в мягкой коже пассажирского сиденья, стараясь не слишком явно пялиться на его широкие плечи, римский нос и волевую челюсть, за которую любой экранный сердцеед удавился бы. — По-моему, было здорово. — Джеймс неожиданно отводит глаза от дороги и, конечно, понимает, что я бесстыдно на него таращусь. Черт. — Рене такая забавная, а тот эпизод с милой маленькой девочкой… — Он посмеивается. — Просто блеск! Держу пари, со стороны я смахиваю на кошку перед полным блюдцем сливок. Мало того, что этот парень — писаный красавец, он еще и обожает романтические комедии. Вы слышите? Мужчина, которому нравятся романтические комедии. И не голубой. Из подсознания всплывают воспоминания о том, как я ругалась с Дэниэлом в видеопрокате: «Бриджит Джонс» против «Тонкой красной линии». — А твое мнение, дорогая? — Джеймс сворачивает налево и въезжает на нашу улицу. — Что ты думаешь? Что мы уже напротив твоей двери, и сейчас самый подходящий момент, чтобы пригласить меня на чашечку кофе. Разумеется, вслух я этого не произношу. — Отличный фильм! Он плавно заезжает на стоянку, глушит мотор и поворачивается ко мне. В машине полная тишина — ни шума четырехцилиндрового двигателя, ни радио. Ну? Вот оно? Вот оно?! Но он не целует меня. А вместо этого говорит: — Боюсь, мне надо кое в чем признаться. — А-а? — У меня нет кофе. — Э-э… — Рядом с этим мужчиной я способна только на междометия. — Так что у меня нет предлога пригласить тебя в гости… Разочарование едва не погребло меня под собой, как бетонная стена. Но Джеймс гладит меня по лицу, и мне становится так восхитительно легко. Я чувствую его дыхание у себя на щеке, и, прежде чем успеваю понять, что происходит, он целует меня. Теплые воздушные касания губ за ухом, над ключицей, на шее… — А нужен ли предлог? Он отстраняется. У меня перехватывает горло. Не в силах вымолвить ни слова, робко улыбаюсь. И наконец, сдавленно пищу: — Не-ет… Что на деле означает «да» всему остальному. «Да» — страстным поцелуям в прихожей, «да» — его сильным рукам, тискающим мою грудь под футболкой, «да» — его упругому телу, прижимающему меня к стене… В смысле, я не стала бы всему этому противиться. Но эти события происходят только у меня в голове. А в реальности Джеймс открывает дверь в квартиру, вежливо помогает мне снять пальто и предлагает выпить. — За тебя! — Он передает мне бокал шампанского, мы чокаемся. Место действия — его гостиная, у камина. Я миллион раз видела эту комнату мельком из окон своей спальни через дорогу. И теперь оказалась внутри. Его квартира совсем не такая, как я себе представляла. Никакого модерна, все вполне традиционно: старомодные торшеры, книжные полки от пола до потолка, над камином — зеркало в позолоченной раме… И идеальный порядок. Стараюсь не подавать виду, но на самом деле я в восторге. Всегда мечтала встретить опрятного и чистоплотного мужчину. И вот пожалуйста — получите и распишитесь. — За тебя. Уже подношу бокал к губам, когда Джеймс останавливает меня, мягко положив руку на плечо: — Ты не посмотрела мне в глаза! — Да ты что?! — подхватываю шутку — и понимаю, что он это серьезно. — Да-да. Придется повторить. Дубль два: поднимаю на него глаза, и он смотрит в них чуть-чуть дольше, чем полагается. Как это возбуждает… Сдвигаем бокалы, я отпиваю шампанское. По правде говоря, предпочла бы кофе, но романтика есть романтика. Джеймс тем временем подходит к полочке, на которой аккуратно составлены компакт-диски. — Что бы ты хотела послушать? — А что есть? — мгновенно реагирую я. — «Что» — это группа или альбом такой? — Да нет, я только спросила… ладно. Как насчет «Уайт Страйпс»? Джеймс бросает на меня неуверенный взгляд. — Вряд ли, вряд ли… — Он пробегает пальцами по дискам, расставленным в алфавитном порядке. В отличие от моих, которые вечно свалены кучей и по большей части без коробочек. — Ну, выбирай сам, — щебечу я. — Посмотрим… Билли Холидей, Боб Дилан, Дэвид Боуи, «Колдплэй», Стинг, Мадонна… Он будто перечисляет диски из моей собственной коллекции, минус «Уайт Страйпс» и несколько неожиданных экземпляров вроде моего драгоценного альбома Билли Джо Спирс[48 - Кантри-певица, популярная в семидесятые годы.]. Мама ее обожала. Помню, как она гладила белье под «Одеяло на земле» и всегда громко подпевала. Воспоминание шарахает меня под дых с мощью боксера-тяжеловеса. И снова горло стягивает, а к глазам подступают слезы. Вот от таких пустяков мне больно. Считается, что по нашим дорогим ушедшим мы особенно тоскуем в их дни рождения, в дни семейных праздников, но мне именно повседневные мелочи острее всего напоминают о том, как мне плохо без мамы. — «Рокси Мьюзик», «Спандау Бэлли»… Ладно, открою тебе страшную тайну. У него есть страшные тайны? — Я был «новым романтиком»[49 - Стиль «новых романтиков» появился в Великобритании в начале 80-х. В музыке его представляли такие группы, как «Дюран Дюран», «Рокси Мьюзик», «Спандау Бэлли». Одевались «новые романтики» ярко, вычурно, мужчины активно использовали декоративную косметику.]. Если прямо сейчас захочешь уйти и никогда больше не возвращаться, я пойму. — Ничего себе совпадение! Я была без ума от «Дюран Дюран»! — ухмыляюсь я, и Джеймс смеется. Вот здорово! Всю жизнь мечтала встретить мужчину, который будет разделять мои музыкальные вкусы. Но мне не везло. Джон любил панк-рок, Маркус сходил с ума по джазу, а что касается Дэниэла… Помню, как по дороге в Корнуолл мы переругались из-за того, что будем слушать — его Снуп Догга или мою Нору Джонс. — Как насчет Дайдо? — Класс! На лице Джеймса написано облегчение. Какой же он все-таки милый, когда волнуется. Так и хочется броситься ему на шею и впиться губами в его губы. Джеймс включает проигрыватель, открывает коробочку с диском и хмурится: — Ну надо же. Столько хлопот, а в итоге здесь оказался не тот диск. У него такой поникший вид, что невозможно не расхохотаться. — Не волнуйся, у меня вечно так! — А у меня нет, — ворчит Джеймс, озадаченно разглядывая серебристый кружок. — Наверное, случайно не туда положил. — Исключено! Моя улыбка гаснет. Неужели такая ерунда испортит ему настроение? — Может, послушаем тот, что есть? — Я уже жалею, что мечтала о мужчине-аккуратисте. Он обиженно смотрит на диск у себя в руке и вставляет его в проигрыватель. — Хм… любопытно… Из невидимых динамиков по комнате плывут гитарные аккорды, и вступает женский голос — мягкий, сексуальный. Она поет по-французски. — Кто это? Лицо Джеймса светлеет. — Эммануэль, моя старая подруга. Одно время пела в парижских клубах. Надо же, совсем позабыл про этот диск… — Ты жил в Париже? — Пару лет, после университета. — Воспоминания, похоже, оттеснили досаду на задний план, и мы можем вернуться к прежнему флирту. — Это было давно. — Он сплетает пальцы с моими и ведет меня к широкому замшевому дивану. — Здорово… — выдаю я скорее от нервного напряжения, чем от желания поддержать разговор — ведь теперь мы сидим рядом, он обнимает меня за плечи и притягивает к себе. Чувствую слабый аромат лосьона после бритья, смешанный с запахами попкорна и дезодоранта. Потрясающе эротично. — А по-французски говоришь? — Я всеми силами пытаюсь отвлечься от поцелуйных мыслей. Джеймс нежно берет меня за подбородок и скороговоркой произносит на французском фразу, которую с моими жалкими школьными познаниями понять категорически невозможно. — Перевести? — мурлычет он. Да не надо. Я согласна просто слушать эти сексуальные французские звуки, ничегошеньки не разбирая. Уже открываю рот, чтобы ответить, — и тут, в момент, когда я меньше всего этого ожидаю, он целует меня в губы. Ух ты! Моя очень любить такой перевод. Моя хотеть перевода еще… Как же давно я ни с кем не целовалась — совсем забыла, насколько это хорошо. В следующие несколько секунд мечтаю только об одном: чтобы это никогда не заканчивалось. Но у моего организма другие планы. Хочется в туалет. Забудь, Хизер. Не смей вспоминать про литр диетической колы, который выдула в кинотеатре. Скрестив ноги, пытаюсь сосредоточиться на языке Джеймса, на его ладонях, которые блуждают по моей спине и, надеюсь, вот-вот заберутся под футболку… Дьявольщина! Сейчас лопну. — Где у тебя ванная? — Направо, через спальню. En suite[50 - В данном случае — ванная, смежная со спальней (фр.).]. — Джеймс отпускает меня. — Я быстренько! — Попытавшись изобразить кокетливую улыбочку, нарочито неторопливо шествую к двери. А едва скрываюсь из виду, опрометью бросаюсь в спальню — разумеется, тоже безупречную. Никаких вам выдвинутых ящиков со свисающим барахлом или расшвырянной по полу обуви — словом, с моей спальней не сравнить. А кровать! Хлопковые простыни — невероятно, но факт! — явно выглажены, а подушки, судя по всему, долго и нещадно взбивали. И все это призывно глядит на меня. Я даже про зов природы забываю, разглядывая пример идеальной спальни. Мой опыт довольно ограничен, и все же я знаю, что у холостяков отношения с постелями не складываются. Чаще всего это просто матрас на полу, а уж белье… либо что-то чудовищно пестрое — мамин подарок, либо обтрепанные лохмотья, оставшиеся со студенческих времен. И они не меняют белье месяцами. М-да, большинство холостяков понятия не имеют, что от состояния спального места может зависеть будущее отношений. Но Джеймс — определенно исключение. Приятно взволнованная мыслями о том, чем мы с ним займемся на этой постели позже, вхожу наконец-то в ванную и включаю свет. О-о, какое блаженство. Сидя со спущенными джинсами, рассеянно оглядываю обстановку: ванна на ножках, блестящая серебристая круглая раковина, рядом на полке стопочкой сложены журналы. Ну-ка, проинспектируем… «Инвестиции сегодня», буклеты шикарной гостиничной сети класса «люкс», «Туалетный юмор» — один из тех сборников комиксов, которые валяются в каждом клозете. Довольная тем, что не обнаружила ничего подозрительного, вроде замызганного порножурнала, спускаю воду и подхожу к раковине вымыть руки. Открыв кран, рассматриваю свое отражение в зеркале шкафчика над раковиной. Внимание, шкафчик. Меня гложет любопытство. Я сопротивляюсь. Нельзя рыться в чужих вещах! Зачем совать нос не в свое дело. Кто знает, что я там найду? На память приходит печальный опыт Джесс. Однажды она «совершенно случайно» заглянула под раковину в ванной мужчины, с которым встречалась. И меж рулонов туалетной бумаги узрела фиолетовый кружевной лифчик. Джесс была раздавлена. Не потому, что приятель изменял ей с юной выскочкой (начинающей романисткой по имени Сабрина), а потому, что у этой самой Сабрины чашечки оказались задорного второго размера. А потом я вспоминаю кое-что еще. Я вспоминаю, как вместо пачки сигарет наткнулась на упаковку презервативов в бардачке Дэниэла… Хм. Все-таки стоит глянуть по-быстрому — на всякий случай. Открываю дверцу. Слава богу! Все стандартно и вполне невинно. Паста, зубная нить, пластырь… Погодите, а это еще что? У задней стенки какой-то тюбик. Тянусь за ним и сбиваю пузырек аспирина, тот грохается в раковину. Черт! Запихнув его обратно, рассматриваю тюбик у себя в руке. Ого. Крем для лица с витамином Е. Вот теперь просыпается совесть. Ну что я делаю? Нельзя вот так копаться в личных вещах Джеймса. А если бы он заглянул ко мне в шкафчик? И обнаружил там секретную коробочку крема для отбеливания усиков, тюбик «канестена» на случай ЧП и гигантские прокладки, напрочь отбивающие всякую мысль о сексе? Содрогнувшись, захлопываю дверцу и быстро подкрашиваю губы. Зачем тратить время на изучение содержимого шкафчиков, когда сам Джеймс снаружи ждет меня не дождется? Промокнув губы салфеткой, щелкаю выключателем и возвращаюсь в гостиную — легкая и свежая, с розовыми блестящими губами, так и зовущими к поцелуям. На диване пусто. Ой. Стою посреди гостиной одинокая, разочарованная, но, к счастью, почти сразу замечаю свет в конце коридора. Войдя в небольшой кабинет, вижу Джеймса — скрючился над ноутбуком, пальцы порхают по клавиатуре. Он поднимает голову: — Надо ответить на кое-какие письма… Один клиент из Сиднея очень уж нетерпелив. — Он протягивает руку и привлекает меня к себе. Плюхаюсь к нему на колени и обнимаю его. Нет никаких сомнений — настырному клиенту придется подождать. В мозгах у меня уже включилась ускоренная перемотка, и я обдумываю, остаться у него на ночь или он зауважает меня больше, если я пойду домой? И вдруг… — Дорогая, ты не обидишься, если сегодняшний вечер мы продолжим в другой раз? Видимо, я очень уж изменилась в лице, потому что он быстро продолжает: — Австралия обгоняет нас на девять часов. Если ждать до завтрашнего утра, будет слишком поздно. Боюсь, сегодня ночью мне и правда придется поработать. Ха-ха, забавно. Но, вглядываясь в его глаза в поисках хотя бы проблеска юмора, вижу только отражающийся свет монитора. Да он и не думает шутить! Я зла и обижена — даже не знаю, что больше. — Да, конечно… Хорошо… Цепляю фальшивую улыбку и стараюсь не вспоминать, как ждала этого свидания, какие приложила усилия: брила ноги, терзала себя эпиляцией линии бикини, выбирала трусики пособлазнительней — так, на всякий случай. Но отрицать бесполезно — я расстроена. И мне чертовски неудобно. Ерзая у Джеймса на коленях, пытаюсь выправить кружевные стринги, которые, как обычно, врезались в попу. Нет, они, кажется, вросли. — Да я и сама собиралась лечь спать пораньше… — Боюсь, зевок вышел все-таки фальшивый. Убирая волосы у меня со лба, он улыбается: — Так ты свободна завтра вечером? — Завтра? Нет, извини. Я хотела добавить, что мы с Лайонелом договорились сходить на выставку современного искусства в Кенсингтоне… но передумала. Понимаю, это по-детски, — но как я могу не злиться, хотя бы самую капельку, если Джеймс отсылает меня домой, даже не пытаясь уговорить остаться? Честное слово, оказывается, и с галантностью можно переборщить. — А послезавтра? — У меня работа. Он заинтересованно поднимает брови. — Венчание в стиле Тюдоров в Хэмптон-корте, — сухо поясняю я. — Вот как. — Джеймс кивает с серьезным видом, но губы подергиваются, будто он силится не улыбаться. — А в среду, к сожалению, я на пару дней улетаю в Цюрих… Как насчет пятницы? — Возможно… — Нет уж, твердого согласия он от меня не получит. — В таком случае, возможно, я бы приготовил ужин. Смотрю в его темные глаза с серыми крапинками. Долгие месяцы я отчаянно желала, чтобы он обратил на меня внимание, и вот сижу у него на коленях, и он рвется угостить меня ужином собственного приготовления в романтической обстановке… Мысленно встряхиваю себя за шкирку. Хизер, ты просто неблагодарная зануда. — Было бы замечательно, — мурлычу я, наклоняясь его поцеловать. В самом деле, ну чего еще желать от жизни? Глава 20 Галерея «Серпентайн» в Гайд-парке, куда я приезжаю на следующий вечер, гудит словно улей. Стробоскопы посылают лучи света в сумеречное небо; струнный оркестр исполняет попурри из классических произведений; посетители бродят по траве, смеются, болтают, здороваются друг с другом, и благоухающий вечерний воздух полнится гулом голосов. Я прибыла рано — спасибо вереску, который перед выходом сунула в новый кошелек (как я и предполагала, замена украденных вещей влетела мне в небольшое состояние). Обычно на остановке проводишь полжизни, отчаянно желая, чтобы автобус наконец-то появился, но сегодня нужный мне номер 28 подошел практически сразу. И это еще не все — вместо того чтобы торчать у каждого светофора, мы везде проезжали на зеленый, и в результате я добралась к месту назначения за считаные минуты. Фантастика. В кои-то веки приехала даже раньше Лайонела, радостно отмечаю про себя. Совершенно незнакомое ощущение! Пока папы нет, коротаю время, угощаясь бесплатным яблочным мартини и глазея на толпу. Очень пестрая смесь: фотомодели — длинные жерди в бесформенных винтажных платьях, которые обезобразили бы даже девушку с нормальными формами; мужчины с благородной проседью, источающие аромат лосьона после бритья; пожилые дамы в нарядах с блестками. Кучкуются у экспонатов, потягивая коктейли и закусывая канапе. У меня создается впечатление, что людей больше интересует бесплатная выпивка и мелькающие вокруг знаменитости, нежели собственно выставка под названием «Инсталляция: Глобальная урбанизация и поиски «Я». — Вот уж не думал, что доживу до этого дня! Лайонел с улыбкой до ушей шагает ко мне в своем любимом костюме, сшитом в Марокко на заказ в начале семидесятых: бархат цвета баклажана, на локтях заплатки из коричневой кожи — помню, как мама их пришивала. Наряд ему безнадежно мал, но Лайонел ни в какую не соглашается с ним расставаться. Ткань на животе натянулась — по-моему, слышно, как швы трещат. — Господь всемогущий, это и в самом деле Хизер? Люди оборачиваются, услышав его раскатистый баритон. — Привет, Лайонел. — Моя дочь — а вовремя? Тону в его медвежьих объятиях, разумеется расплескивая мартини на свои розовые атласные туфельки. — Когда это я заставляла тебя ждать?! — Я переступаю с ноги на ногу, стряхивая капли с туфелек. — А когда не заставляла? — добродушно громыхает он. — Да ты, между прочим, даже родилась на две недели позже срока! — Разжав руки, он отступает на шаг, любуясь мной, словно только что оконченной картиной, и объявляет во всеуслышание: — Бог мой, бог мой, великолепно выглядишь! Честное слово, иногда рядом с папулей мне ужасно неловко. Беру его под локоть и подталкиваю туда, где разливают напитки. — У них здесь превосходное мартини, — воркую я, делая знак официантке с подносом. Она протягивает отцу зеленый коктейль. — А вина нет? — Он супит брови. — Старое доброе мерло? — Вот эти штучки с копченым лососем — просто объедение, — пытаюсь я отвлечь его напоминанием о второй его главной страсти после живописи — еде. — М-м, согласен с тобой, милая, — кивает он с набитым ртом. — Изумительно. Возьму еще парочку. Набирая в салфетку канапе, папа одобрительно улыбается официантке, та в ответ смущенно хихикает. Хотя ей на вид всего лишь чуть за двадцать, легкий флирт налицо. Меня это веселит и умиляет одновременно. Не перестаю удивляться, как стремительно Лайонел располагает к себе людей. Я-то, само собой, его обожаю — я его дочь как-никак, — но он оказывает магическое воздействие абсолютно на всех, с кем общается. Я потеряла счет своим подружкам, которые в него влюблялись, приятелям, которые пытались ему подражать, студентам, которые его боготворили. И речь не только о тех, кто хорошо его знает, — от Лайонела без ума продавцы, дорожные полицейские и даже вот эта официанточка. Вся порозовев, она не может отвести от него глаз. — Ты ничего не ешь? — Лайонел хмурится. — Не вздумай мне превратиться в одну из этих… дислексичек. — Ты хочешь сказать — анорексичек, — шепчу я. Мимо, подозрительно косясь на нас, как раз проплывает пара моделек, худых до прозрачности. — Не бойся, не вздумаю. Но кстати, о весе… Эд считает, что тебе неплохо бы сбросить пару кило. — Да что б он понимал, — легкомысленно заявляет Лайонел. С вызовом глядя на меня из-под кустистых бровей, он тянется за пирожком с кремом. — Попробуй. Это что-то! Возможно, Эд прав: в последнее время Лайонел и правда немного поправился. И не исключено, что вина ему тоже надо бы пить поменьше. Смотрю, как он залпом осушает бокал мерло, принесенный милой девочкой официанткой. А с другой стороны — человек радуется жизни. Не стану я уподобляться Эду. Пусть папуля расслабляется. Может, позже еще вернемся к этому вопросу, а пока… — Мы вроде пришли за пищей духовной, а не физической, — замечаю я. — И то верно. — Бросив виноватый взгляд на официантку, Лайонел изящным движением раскрывает брошюру, как испанская танцовщица — веер. — Ну что ж, поехали… — Напоследок он тырит с подноса еще один пирожок, забрасывает в рот и обнимает меня за плечи могучей ручищей. — Пойдем-ка приобщимся к прекрасному. Выставка оказывается весьма интересной. В течение следующего получаса мы рассматриваем всевозможные «инсталляции», и Лайонел отважно берется растолковать мне символику деталей стиральной машины, разбросанных по грязному, свалявшемуся ковру. Но я, хоть убейте, не врубаюсь. Современное искусство для меня — темный лес. И не сказать чтобы я не пыталась исправиться. У меня абонемент в «Тейт Модерн», я несколько раз бывала в галерее «Саатчи»[51 - Музей современного искусства в Лондоне, основанный Чарлзом Саатчи — коллекционером и арт-дилером, который начинай свою карьеру как рекламист.], но как-то не вдохновляют меня заспиртованные коровы[52 - Имеются в виду работы Дэмиена Херста — скандального британского деятеля современного искусства. Целая серия его произведений — это части тел коров и других животных в формальдегиде.] — в отличие от «Бури» Тернера в Национальной галерее. Цвета, текстура — в этой картине все буквально гипнотизирует, и я могу стоять перед ней часами. Вину за свою предвзятость я в шутку возлагаю на Лайонела. Воспитанная рядом с отцом, который больше всего на свете любил уединяться в своей студии, я с раннего детства уверилась, что живопись — своего рода волшебство. Иногда перед сном нам с Эдом позволялось погостить в этом таинственном мире. Мы забирались к папе на колени, прикрытые заляпанным масляной краской фартуком, и, вдыхая запах скипидара, слушали странные и завораживающие истории о художниках, которые отрезали себе уши или мастерили телефоны из омаров. Мы обожали эти жутковатые байки, и не было ничего лучше, чем послушать Лайонела на сон грядущий. Но эти вечерние беседы надо было держать в секрете. Если бы мама узнала, что отнюдь не папин пересказ «Золушки» заставляет нас ложиться спать в молчании, с расширенными от восторга глазами, Лайонелу досталось бы по первое число. — Как у тебя дела? — Заметив мой отсутствующий вид, папа прерывает лекцию о стиральной машине — олицетворении вырвавшегося из-под контроля глобального потепления. — В общем неплохо. — Рада отметить, что это не просто дежурная фраза, призванная избавить отца от волнений, — как бывало в последнее время. — Через несколько недель планируется крупная свадьба, которая должна принести нам с Брайаном неплохую прибыль. Джесс встретила одного парня, и, кажется, у них все серьезно. Я сдала свободную комнату американцу, чтобы легче было оплачивать счета… — Незаметно кошусь на него, пытаясь предугадать реакцию на следующую новость. — И я кое с кем познакомилась. Лайонел и бровью не ведет, продолжая рассматривать инсталляцию. — Кое-кто, если я правильно понял, мужского пола? — Его зовут Джеймс, — отзываюсь небрежно. Якобы. И изо всех сил стремлюсь удержать рот, который норовит разъехаться до ушей всякий раз, когда я думаю об этом парне. То есть каждые несколько секунд. — И он вроде ничего. — Ничего? — эхом повторяет Лайонел. — Что за бледное словечко. Невыразительное. Я бы сказал, пастельного цвета. Мы с Эдом в детстве играли в эту игру. Подбирали к словам, цифрам, предметам и даже людям определенные цвета. Возможно, потому, что мы дети художника. Если учесть, насколько мы разные, варианты у нас тоже неизменно отличались, провоцируя яростные споры. — В таком случае… — я не собиралась распространяться о своих чувствах к Джеймсу, но теперь передумала, — чудесный подойдет? — Вот это уже разговор! — одобряет Лайонел. — «Чудесный» — один из самых смелых эпитетов. Ярко-красного цвета. — Зеленого. — Чушь! Так и вижу перед собой это слово, написанное киноварью. — А вот и нет. Скорее насыщенный темно-зеленый, — настаиваю я, представляя себе этот оттенок и понимая, что Джеймсу он идеально подходит. — Классический, изысканный, сдержанный. Пожилая пара неподалеку глядит на нас озадаченно, и я замечаю, что мы стоим напротив огромной лиловой скульптуры. — Зеленый? — Лайонел качает головой. — Ни в коем случае. — Ну уж точно не красный. Оживленно размахивая руками, папа набирает побольше воздуха в легкие — явно готовится дать мне отповедь. — Как тебе вообще могло прийти в голову, что «чудесный»… — Он сам себя обрывает и пучит на меня глаза, как на привидение. — Ты сказала — «чудесный»? Я киваю: — Угу. — Боже правый! — На лице Лайонела широкая улыбка. — Хизер, ласточка моя, какое восхитительное известие! — Вне себя от счастья, он хватает два мартини с проплывающего мимо подноса, передает мне бокал и требует: — А ну рассказывай все! Немедленно. А мне только этого и надо. Без дальнейших проволочек, глотнув мартини, чтобы смочить горло, принимаюсь расписывать, как мы с Джеймсом познакомились, как я втайне давно по нему сохла и как замечательно было узнать, что он ко мне тоже неравнодушен. Я рассказываю, что раньше он работал в лондонском Сити, но ушел пять лет назад, чтобы основать свое дело в сфере недвижимости, и теперь у него клиенты по всему миру, даже в Австралии, а через год-другой он планирует открыть отделение в США. Друзьям я и не подумала бы компостировать мозги всей этой бизнес-трескотней, но у папы она вызывает самый живой интерес. Пусть он человек богемы, но, когда речь идет о потенциальном спутнике жизни для его дочери, Лайонел становится обычным отцом весьма традиционных взглядов. Кроме того, я сообщаю, что Джеймс красив, остроумен и потрясающе обходителен, что у нас уже было два свидания, а в пятницу он пригласил меня на ужин, который приготовит своими руками. Я рассказываю отцу почти все. Почти. Ни слова о том, что по-прежнему недоумеваю, почему Джеймс вчера не попросил меня остаться на ночь. И о том, что, хотя поцелуи на диване были прекрасны, я жаждала большего. И о том, что я многие месяцы мечтала встретить мужчину, которого будет интересовать не только мое тело, а теперь начинаю сомневаться… — Что ж. Кажется, он отличный парень, — говорит Лайонел, когда я замолкаю, чтобы перевести дух. Мы стоим перед экспонатом из вязальных спиц, изображающим обнаженный мужской торс. — Но меня беспокоит один момент… Сразу понимаю, о чем он. — О, не беспокойся. — Я не забыла ужас на лице папули, когда Дэниэл отказался от рюмочки хереса перед обедом. — Он не член «Анонимных алкоголиков». Наоборот, знает толк в винах. — Разглядывая скульптуру, не могу не отметить про себя, до чего умело автор использовал спицы разных размеров. Интересно, как бы это понравилось Розмари, у которой вязание в жизни — главная страсть? — Я не про выпивку, милая. Я про секс. Я вспыхиваю. Простонав «Лайонел!», озираюсь — не слышал ли кто? А мой бесподобный папуля, разумеется, ничего не замечает. — Об этом ты ни слова не сказала… — настаивает без тени смущения заботливый родитель. — И это меня настораживает. Итак? Да-да, знаю, все это крайне нетипично. Большинство отцов избегают даже думать о том, что их девочка уже взрослая. Сколько раз я слышала от подружек истории про ревнивых папаш, угрожающих дух вышибить из любого мужчины, обнаруженного в дочкиной спальне. Но мой отец не такой, как все. Он художник — и к вопросам, связанным с человеческим телом, относится спокойно и открыто. — Все нормально? — Нормально. Он истинный джентльмен, — кипячусь я. (А ощущение, будто оправдываюсь.) — Особенно по сравнению с Дэниэлом... — И я многозначительно умолкаю. Лайонел все знает про Дэниэла. После нашего разрыва я часами висела на телефоне. Не столько говорила, сколько ревела белугой, и все-таки Лайонел отказывался его осуждать. Вместо этого он просто без устали меня слушал, пока наконец однажды вечером не произнес нежно: — В жизни бывает всякое, Хизер. Если какой-то этап закончился, это означает, что должен начаться новый. «Как начался у тебя после смерти мамы? — хотелось мне прокричать сквозь рыдания. — Поэтому ты и женился на Розмари?» Но я проглотила злые слезы и постаралась обдумать его слова. В конце концов, это не Лайонел, а Дэниэл меня предал, верно? — Да, конечно. — Лайонел понимающе кивает. — Тебе ведь не нужен очередной прохвост, а? «Прохвост» вызывает у меня перед глазами образ Найджела Хэверса[53 - Британский актер. Известен ролями обаятельных авантюристов и соблазнителей.] — этакого обаяшки в полосатом костюме. Губы сами собой растягиваются в улыбке. — Лично я таких мужиков называю «лживый ублюдок». — И правильно делаешь, — рявкает Лайонел, в кои веки нарушая свой нейтралитет. — В мое время, если какой-нибудь чудила изменял девушке, ее отец ружье на него наставлял. — Осушив бокал, он качает головой: — Впрочем, тогда вообще все было по-другому. Нужно было следовать множеству неписаных правил. Когда мы с твоей мамой познакомились, мне пришлось просить у ее отца позволения за ней ухаживать. — Страшно было? — Не то слово. Трясся как заяц. Пытаюсь представить себе, как этот великан дрожит от испуга, но ничего не выходит. — Дед у тебя был грозный… До меня очень многие ухажеры сошли с дистанции. Точно тебе говорю. — Должно быть, ты был по уши влюблен… — С того самого момента, как ее увидел, — тихо произносит он и сжимает мою руку, одаривая меня тем особенным взглядом, который неизменно сопровождает воспоминания о маме. В молчании мы переходим к последнему экспонату — фигуре, составленной из черных и белых кубов. Но эту «инсталляцию» я едва замечаю. Думаю о родителях, пытаюсь представить их влюбленными, двадцатилетними. Лайонел прав: в те годы на самом деле все было по-другому. Но в моих отношениях с Джеймсом есть нечто похожее. Его ухаживание по-хорошему старомодно. Сначала ужин в ресторане, потом поход в кино, теперь приглашение в гости… И до сих пор мы только целовались. По нынешним меркам, детский сад. Но когда-то считалось, что события и должны развиваться постепенно, ведь в этом куда больше романтики. Например, мама и папа полюбили друг друга задолго до того, как прыгнули вместе в постель. Эта мысль восстанавливает мою пошатнувшуюся уверенность, я поворачиваюсь к Лайонелу и, не в силах сдержаться, спрашиваю: — Скажи, а сколько времени прошло, прежде чем вы с мамой… Ну… — Времени? — Он смотрит на меня как громом пораженный, а потом разражается хохотом. — Вот еще! Да мы, как кролики, занялись этим на первом же свидании! Б-з-з-з-з-з-з. Сорок пять минут спустя я стою перед дверью Джеймса, держа палец на кнопке звонка и нетерпеливо притоптывая. Все, хватит. Точнее, какое там «хватит». Мне отчаянно не хватает кое-чего! Это самое кое-что в моей жизни отсутствует. Чего нельзя было сказать о родителях. Нет, ну честное слово. Заниматься сексом меньше, чем твои мама с папой, — чудовищное извращение. Б-з-з-з-з-з-з. — Кто там? — раздается наконец в домофоне заспанный голос Джеймса. Смотрю на часы: довольно поздно. Наверное, он уже лег. — Кто это? — Зевок. — Это я, Хизер. Ну и пусть он сонный. Я приняла решение. К черту ухаживания. К черту всю эту ерунду про то, чтобы «получше узнать друг друга». И к черту уважение, которое он будет или не будет испытывать ко мне с утра. — Я думал, у тебя сегодня дела. — Я уже освободилась. Пауза. — Все хорошо? — Отлично! — вру я. Вряд ли внезапно бросить отца, прыгнуть в такси и объявиться на пороге у потенциального любовника в приступе сексуальной горячки — так уж хорошо, правда? — Можно войти? — спрашиваю напрямую, не совсем четко выговаривая слова. Возможно, коктейли были крепче, чем мне казалось. — Разумеется. Щелкает замок, я открываю дверь и нащупываю выключатель. Большая медная люстра заливает светом коридор, и я скачу вверх по лестнице через две ступеньки. Сердце в груди бухает, кровь бежит по венам с бешеной скоростью, рассудок мутится, в паху ноет. Завернув за угол, вижу Джеймса, который ждет меня на пороге своей квартиры. Видение неземной красоты в белом махровом халате, из тех, что выдают на память в шикарных отелях. Он сводит брови: — Хизер, что случилось? Ты как будто… Я закрываю ему рот поцелуем и засовываю язык чуть ли не в горло. Сопротивляться он не пытается — да это и бесполезно. Я пьяная, сексуально озабоченная женщина, которая не занималась любовью почти год. У бедняги просто нет шансов. Глава 21 — И вот тут-то он мне говорит: «Джессика, рядом с тобой мне хочется стать лучше». Утро вторника. Мы с Джесс на занятиях йогой. После бесконечных «приветствий солнцу» (сущая пытка для человека, неспособного дотянуться до пальцев ног без предварительной получасовой разминки) я отдыхаю в так называемой «позе ребенка». Другими словами, ничком, носом и взмокшим лбом в ковер. Глубокий вдох. Боже, какая жара. Закрыв глаза, пытаюсь вообразить, что я на пляже в Гоа или в корнуолльском садике. Короче, где угодно, только не в «Центре священного движения», под завязку набитом потными телами. В довершение всего мне в ухо ввинчивается голос Джесс. — По-моему, это из какого-то фильма, — откликаюсь я. Джесс позвонила рано утром, прочирикала, что вернулась из Сиднея, и напомнила, что я еще несколько недель назад обещала сходить с ней на бикрам-йогу («Это обалденно, солнце мое, зал прогревают до тридцати двух градусов, так что запросто принимаешь всякие немыслимые позы»). Я и впрямь обещала, но в тот момент почувствовала, как мои чакры завязываются узлом. Упражняться? В тридцатиградусной жаре? На протяжении двух часов? Да только подумав об этом, я ощутила полный упадок сил. — Извини, в три часа у меня тюдоровское венчание в Хэмптон-корте. Невероятно, но я испытала облегчение при мысли о том, что мне предстоит фотографировать жениха и невесту, наряженных под Генриха Восьмого и Анну Болейн. Теперь вы понимаете, до какой степени я ненавижу йогу? Джесс, однако, мое «нет» не приняла, пришлось соглашаться. Только здесь я поняла, почему она так настаивала на встрече, — и ее мотивы никоим образом не были связаны с бикрам-йогой. Зато они очень даже связаны с Грегом. — Что за цинизм, Хизер? — ворчит Джесс. За последние сорок пять минут она мне все уши прожужжала о том, какой Грег замечательный и какой необычный он ведет образ жизни. Тренируется для участия в чемпионате по триатлону, только что совершил восхождение на Мачу-Пикчу и бегло говорит на пяти языках. Словом, кино снимать можно. Но теперь мечтательная пелена в ее взоре сменилась злобным блеском. — При чем тут цинизм, Джесс? Я точно помню, что слышала эту фразу в… — Да как же назывался тот фильм?! Теперь буду мучиться. — Лучше помолчи, — обрывает меня подруга. — Согласна, я перецеловала кучу принцев, которые потом превратились в лягушек. Но Грег… — мечтательно тянет она, — совсем другой. Честный и искренний. И по части отношений с женщинами — все в полном ажуре. Никаких тебе бывших жен, было несколько подружек, но ничего серьезного… — Она загибает пальцы. — Хочет остепениться и нарожать детей… — Джек Николсон! — победоносно восклицаю я. — «Любовь по правилам и без»! — Что? — Это точно фраза из фильма. Так Джек Николсон говорил Хелен Хант. Джесс сверлит меня негодующим взглядом. Ну кто, скажите на милость, все время тянет меня за язык? — …Итак, постепенно выпрямляясь, делаем несколько глубоких вдохов… — Отличное кино, — слабым голосом добавляю я. Зажав большим пальцем ноздрю, Джесс приступает к йоговскому дыханию. На ней модный спортивный костюмчик, естественно, с интернет-аукциона, к тому же она без труда способна сложиться пополам, — Джесс из тех людей, которые у новичков вроде меня вызывают священный ужас. Другое дело — ваша покорная слуга в поношенной футболке и шортах, на фоне которой любая семидесятилетняя бабуля покажется гуттаперчевой. — Грег, видно, отличный парень, — пытаюсь я загладить вину перед подругой. — Так и есть, — отрывисто отвечает она, меняет ноздрю и делает глубокий вдох. — Должно быть, подтянутый и мускулистый. Выдох. — Триатлон. Ух ты! — не унимаюсь я. Зря стараюсь. Джесс продолжает размеренно вдыхать и выдыхать. Вдох. Выдох. Но это не спокойное, расслабленное дыхание, которое умиротворяет душу и тело, а скорее сердитое сопение, в котором так и слышится: «До чего же ты меня бесишь, Хизер». Вены у нее на лбу набухают. Еще лопнет от злости, чего доброго. Надо спасать положение. Предпринимаю последнюю попытку: — А я тут… сексом занималась. Эффект разорвавшейся бомбы. Все обиды забыты в тот же миг. — Сексом? — Джесс резко перестает сопеть. — С кем? — В жизни не поверишь. — С кем? С кем? Ну скажи, с кем? — С моим красавцем-соседом. Глаза у Джесс похожи на два блюдца. — Шутишь? — И не думала. — Твою мать. Стоящая рядом тетка в трико (дочкином, судя по фасону) бросает на нас гневный взгляд. Взбудораженная Джесс цепляет меня за локоть. — Прямо не верится! — …И теперь медленно принимаем позу воина номер один… Джесс отпускает мою руку, и мы следуем указаниям тренера: моя подруга — с грацией прирожденной гимнастки, я — с хрустом в коленях, от которого морщатся все мои соседки. — Выкладывай: имена, явки, пароли, размеры, — требует Джесс. Игриво улыбаюсь. — Его зовут Джеймс, и у нас уже было два свидания. — … Плавно переходим к позе воина номер два… Тетка в трико выразительно вздыхает: — Можно потише? Я пытаюсь постичь внутреннюю гармонию. — В жопу внутреннюю гармонию! — Джесс принимает позу воина. Тетка багровеет. — Вот так всегда — улетишь в рейс на несколько дней, и настает полный бардак! — …А теперь, согнув правое колено и наклонившись вперед, принимаем позу треугольника… Честно попробовав наклониться, вспоминаю, что принадлежу к людям особой породы. Несгибаемым. — Давай, валяй, расскажи все-все-все! — …И, сделав глубокий вдох, удерживаем равновесие… Стоя на одной ноге, Джесс плавным движением подносит сложенные ладони к груди, будто молится. — Он потрясающий! — Перед глазами пробегают картины прошлой ночи: я лежу на постели Джеймса… он склонился надо мной, обнаженный… целует каждый сантиметр моего тела, начиная от пальцев ног и продвигаясь к… — Просто изумительный, — шепчу я, пытаясь устоять на одной ноге. — … Важно не терять концентрацию… Воспоминания выбивают меня из колеи, я шатаюсь. — Фантастика. — Восхищенно улыбнувшись, Джесс немедленно переходит к делу: — Так. Возрастная группа? Узнаю свою подругу. Ее совершенно не волнует, что при виде Джеймса у меня внутри все трепещет, ей плевать на его ленивую улыбку и на то, что он называет меня «дорогая». Ее интересует модель, год выпуска и доход. — Ему тридцать шесть. — Пытаюсь сосредоточиться на принятой позе. — Отлично, — кивает она с видом эксперта. — От двадцати пяти до тридцати пяти — незрелые мальчишки, от сорока одного до сорока пяти — неудачники, а вот от тридцати шести до сорока — то, что надо. Готовы взять на себя обязательства. — Джесс с заговорщицким видом подается ко мне: — Слушай, если посчастливилось встретить такого, впивайся в него зубами, как крыса в кусок гнилого мяса. Отпрянув, гляжу на нее в шоке. — Ничего себе сравненьице! Я тебе что, крыса? — Всякая надежда на покой и умиротворение испаряется. — А теперь… поза лебедя… Изящно изогнувшись и касаясь руками пальцев ног, Джесс продолжает, игнорируя мой возглас: — Приводы были? — Приводы? О чем это она? Наклонившись, пытаюсь тоже достать до ступней, но получается только до коленей. Что ж, стараюсь как могу. — Под венец! Женат был? — Не-а… Слава богу, с ответом угадала — у Джесс довольный вид. — Сожительствовал с кем-нибудь? — Джесс, я тебя умоляю! Он нравится мне, я нравлюсь ему. Все просто. — Ничего никогда не бывает просто, — с важным видом предупреждает она. — Надо убедиться в отсутствии красных флажков. Не врубаюсь, хоть убейте. — Ну, если на пляже вывешен красный флажок, ты же не полезешь в воду, верно? Признаю поражение. С моей точки зрения, ее рассуждения абсолютно бессмысленны, но проще согласиться. — Он что-то говорил о подружке из Южной Африки… — Причина расставания? — … Не отрывая ладоней от пола, принимаем горизонтальное положение… С радостью меняю позу. Руки трясутся. — Э-э… она вроде бы вернулась в Кейптаун… — сиплю я. Черт, это все намного сложнее, чем я думала. — Чувство юмора? — …А теперь давайте попробуем сохранять эту позу в течение трех минут… С ненавистью смотрю на инструктора. Три минуты? Он в своем уме? Со лба на руки капает пот, грудь вот-вот разорвется. Скашиваю глаза на Джесс. Ее лицо даже не блестит. — М-м… иногда он чересчур серьезен… Мне срочно надо лечь. — Это хорошо. Шутники нам ни к чему. Уверена, три минуты уже прошло. Ну точно же прошло. А то и пять. — Вредные привычки? — Н-н-не-е-е-е… — У меня вырывается стон. Я хочу только одного: чтобы эта мука мученическая закончилась. — А теперь время отдыха. Опускаемся на коврики, закрываем глаза… С облегчением повинуюсь. Какое счастье. Хорошо все-таки, когда каждая мелочь, которую ты загадываешь, сбывается. — Кредитоспособность? — Мои грезы рушит голос Джесс. — Боже, боже, боже, — ною я. — Понятия не имею, мне все равно! — Если бы ты вела самолет, ты бы так не сказала… — Она мгновенно включается в «режим стюардессы». — И вообще, как говорит моя мама, бедность и романтика несовместимы. — Ей-то откуда знать? — хмыкаю я. Родители Джесс нереально богаты и обитают в особняке за миллион фунтов в Максвелл-Хилле[54 - Престижный район на севере Лондона.]. — Вот именно, — парирует Джесс. — Потому что она не дура. — … Позвольте себе унестись далеко-далеко… Обожаю этот момент. Теперь можно вздремнуть минут десять. — Итак, осталось одно! — объявляет Джесс. Не хочу уточнять — слишком вымоталась. Но в итоге любопытство все-таки берет верх. — И что именно? — Секс. Вспоминаю, как набросилась на Джеймса. — Ну, скажем так, в этом месте можно поставить большую жирную галочку. — Правда? — Угу! — Довольная, что усмирила ее, расслабляюсь и закрываю глаза. — Прелюдия? Тетка в трико многозначительно фыркает. — Джесс! — Я корчусь от неловкости как уж на сковородке. Джесс неумолима. — Я должна знать. Это важно. Ты ничего не понимаешь, у тебя уже сто лет свиданий не было. А я профессионал. Открываю один глаз: дескать, не зарывайся, подруга! — Ладно, можно без подробностей. Просто кивай или качай головой. Мне ни капельки не хочется ей подчиняться, но, когда она придвигается поближе и спрашивает… — Меньше десяти минут? … я просто не могу не покачать головой. — Больше? Киваю, и меня переполняет гордость. — Больше двадцати? Снова киваю и в миллионный раз переживаю события прошлой ночи. Как любовник Джеймс до такой степени… как бы это сказать… бескорыстен… А в конце он обнял меня, целовал мои веки и говорил, какая я красивая, пока я не заснула. — Тридцать? — Ага, полчаса, — признаюсь я. — Посвященные мне и только мне. — Вот это да! Похоже, твое желание и вправду сбылось. — Желание? Произношу это как бы между прочим, но где-то в подошвах ног возникает уже хорошо знакомое покалывание и разливается по всему телу вплоть до кончиков пальцев рук. Восторг пополам со страхом — как в детстве на карусели. — Ну да. Помнишь, ты загадала идеального кавалера? Забыла… А ведь она права. В Джеймсе есть все, что я хотела бы видеть в мужчине. Сегодня утром, когда я пожаловалась на боль в животе, он даже предложил сбегать в аптеку за тампонами. Правда, оказалось, что меня просто-напросто пучило от спиртного, выпитого накануне, но все равно — он предложил купить тампоны! Я бы начертала эти слова на скрижалях. — Освободите свой разум и позвольте ему уплыть… Рядом с нами возникает пара ног, явно принадлежащая инструктору, и это избавляет меня от необходимости продолжать разговор. Слава богу. Голова слегка кружится, и, пока тренер массирует мне плечи, я пытаюсь следовать его совету. Представить, что мой разум — это воздушный шарик, который летит… летит… Закрываю глаза и улетаю. В сон. Глава 22 Ускоренная перемотка: утро пятницы, восемь часов. Я стою на крыльце в домашнем халате, благодарю мальчика-курьера и любуюсь огромным букетом в целлофане, который держу в руках. Дюжина алых роз, перевязанная широкой блестящей розовой лентой, кажется, отвечает мне преданным взглядом. Рядом с пакетиком подкормки (чтобы стояли дольше) маленькая белая карточка. Извлекаю ее и пробегаю глазами. Ты прекрасна. Джеймс. Душа у меня поет. Боже, до чего романтично! Никогда со мной такого не было. Я не раз видела, как фургончики из цветочного магазина шныряют вокруг, и частенько желала, чтобы один из них остановился у моего порога. Увы, они всегда катили мимо. До сих пор. Начиная с утра среды этот фургон подъезжал к моей двери не один, не два — целых три раза! Просто в голове не укладывается. Кто-то скажет, что это чересчур, но разве не о таком мечтает каждая девушка? О мужчине, который будет присылать цветы и записочки с милой романтической чепухой. Думаю о тебе каждую минуту или Уже скучаю. Помню, когда я жила с Дэниэлом, мне ужасно хотелось, чтобы он был хоть чуточку внимательнее. Джеймс в этом отношении — предел мечтаний. Он постоянно звонит, шлет эсэмэски… будь на его месте любой другой, казалось бы, что он навязывается, но Джеймс — не «другой», он особенный. Прижимая цветы к груди, поворачиваюсь, чтобы войти внутрь, но букет уж очень громоздкий, из-за него я ничего не вижу. Пытаюсь протиснуться бочком, вместе с розами застреваю в проеме и ломаю несколько стеблей. Проклятие. Алые головки поникли. Я запускаю пальцы в целлофановую упаковку, пытаясь их выправить. В кожу вонзается шип, проступает капелька крови. Ой! Сую палец в рот. Больно, однако. Джеймсу я этого не говорила, но вообще-то я не большая поклонница красных роз. На мой взгляд, пошловаты… а если уж начистоту, я в принципе не люблю срезанные цветы. От них веет больничным духом. Сразу вспоминаю, как в детстве навещала маму. Ее палата всегда была уставлена вазами с розовыми гвоздиками, которые ей так нравились. Сидя в ногах кровати, я печально размышляла о том, что такой красоте суждено погибнуть через считаные дни, и желала, чтобы они могли жить вечно. Но я не хочу показаться неблагодарной. В конце концов, главное не поступок, а мотив, так? И розы прекрасны — такие… солидные, идеальные. За исключением двух-трех сломанных, но я их выброшу. Все равно никто не будет пересчитывать, верно? Семеня по коридору, вдыхаю розовый аромат. М-м-м… прямо голова кружится. Делаю глубокий вдох. М-м-м… ой! В носу щекочет. Чертова аллергия — цветы спровоцировали приступ. До этой недели аллергии у меня не было много лет, и я думала, что переросла эту проблему, но розы… о-о-о, я сейчас, кажется… Запрокинув голову, оглушительно чихаю. Могучее «апчхи!» сотрясает тело… Уф-ф… Осторожно открываю слезящиеся глаза, шмыгаю носом. Фу-у, гадость. Мой восхитительный букет усыпан блестящими капельками. Спешно вытираю целлофан рукавом, но так еще отвратительней. Тьфу. Надо найти тряпку. В кухне Гейб, в мятой белой футболке и цветастых шортах, сгорбился над тостером, шуруя в нем китайской палочкой для еды. Он как будто пытается что-то выудить, и это что-то очень странно пахнет. Напоминает горелую клубнику. — Чертово печенье, — бормочет он, поправляя очки. Выпрямляется, и его лицо светлеет. — Bay! Тайный поклонник? Оказывается, причина его улыбки — вовсе не я, а розы. А почему это меня обижает? — Не такой уж и тайный. — Парень-то, гляжу, круто подсел. — Гейб чешет маковку, взлохмачивая волосы, и они торчат в разные стороны пшеничными пучками. — Пора ему вступать в общество анонимных любителей алых роз. — Не смешно! — Я выуживаю из кармана спрей для носа и пшикаю пару раз. На этих букетах, точнее, на моей аллергии ближайшая аптека неплохо разжилась: я приобрела капли для глаз, батарею спреев, две коробки таблеток от аллергии и воз носовых платков. А все равно — оно того стоит. — Как это — не смешно? — вскидывается Гейб. Конечно, нельзя вот так запросто говорить эстрадному комику, что его остроты никуда не годятся. Даже если, по случайному совпадению, это чистая правда. — Дурачок, я пошутила. Ты уморительно смешной. Уложив букет возле раковины, принимаюсь хлопать дверцами шкафчиков в поисках какой-нибудь посудины. — Ищешь вазон? — спрашивает Гейб. — Что? — Я с головой закопалась в кастрюли и сковородки. — Вазон, — повторяет он громче. С пустыми руками выпрямляюсь, захлопываю шкафчик под раковиной и озадаченно смотрю на Гейба. — Какой еще… вазон? — Стеклянный. Или керамический. Для цветов. — Ах, ты хочешь сказать «ваза»? — Нет, я хочу сказать «вазон». Я смеюсь. — Ну ты и упрямец. — Сама такая. — Я же Рыба. Мне положено быть упрямой, — говорю я самодовольно. Кажется, его это забавляет. — Вообще-то положено Тельцам. И ты говорила, что не веришь в астрологию. Краснею. — Не верю. Но в Англии говорят «ваза». — А в Америке — «вазон». — Ты же сейчас в Англии! — упорствую я. Не знаю, как так получилось, но между нами разгорелся самый настоящий спор, и я твердо намерена его выиграть. — Ну и что. Я же американец. — Ага, значит, будешь у нас тут называть шоссе — хайвеем, метро — подземкой, ночнушку — рубахой… — Что же еще, что же еще… О, нашла! — И вместо «перепихнуться» говорить «трахнуться»? Ха! Получил? Теперь я точно его уела. В восторге от своей сообразительности, возобновляю поиски вазы. Секунду он молчит. Затем: — А вы что, «трахнуть» в другом смысле употребляете? — Представь себе, — хохочу я. Наконец-то нашла какой-то старый кувшин. — А если ты мне, к примеру, скажешь «трахни меня» — что мне нужно будет сделать? — «Трахни меня»? — повторяю рассеянно. Гм… интересно, если запихнуть в этот кувшин дюжину роз, он устоит или опрокинется?.. Что он сказал?! Я каменею — точь-в-точь как герой мультика, который бежал, не замечая, что земля давно кончилась, а потом остановился, поглядел под ноги и с воплем ухнул в пропасть. Вот и я сейчас камнем улечу вниз. — Э-э… — На груди у меня выступают красные пятна, и я поплотнее запахиваю халат. Ладно тебе, Хизер, не будь смешной. Вы с ним взрослые люди, чего смущаться? — М-м-м… — Теряюсь окончательно. Извините, не могу. Можете считать меня ханжой, но мы тут очень интимные вещи обсуждаем. Или нет? — Ты вроде не договорила? — невинно интересуется Гейб. Честно признаться, я ненавижу проигрывать, но в эту минуту, глядя в голубые глаза Гейба, увеличенные стеклами очков, не могу не пожелать, чтобы в этом споре я потерпела поражение. — Нет, ничего. — И я меняю тему, стараясь скрыть свой конфуз: — Можно попросить об одолжении? Ты выше меня, загляни-ка вон туда... — Я вытягиваю руку в сторону шкафчика над плитой и… выбрасываю белый флаг: — Нет ли там вазона? Силясь сдержать торжествующую ухмылку, Гейб привстает на цыпочки, но даже этого недостаточно при моих викторианских потолках высотой почти три с половиной метра, и в итоге он взбирается на стол. Погремев несколько минут посудой, достает пустую банку для спагетти. — Пойдет? Качаю головой: — Слишком узкая. Поставив банку обратно, он берет в руки стеклянный кувшин от кофеварки, которой я никогда не пользуюсь. Кстати, там где-то рядом должны быть еще блендер, мороженица, машина для попкорна и паста-машина, к которым я тоже не прикасаюсь. — А это? До хруста в позвонках вытягиваю шею. — Нет, маловат. Пожав плечами, он продолжает поиски. — Это? — Ух ты! Везде ее искала! В руках у него оранжевая пластиковая лейка, купленная в «Икее» несколько месяцев назад. — Хотя нет… — Беру у него лейку и ставлю на стол. — Оранжевый и алый не сочетаются. И вообще, она слишком большая. — И все тебе не так и не этак, — ворчит он. Наблюдаю, как он шарит на шкафу, но вскоре у меня устает шея, я опускаю голову — и, естественно, упираюсь взглядом в его ноги. Я как-то прежде не замечала, что у Гейба красивые голени. Покрыты темным пушком и издали кажутся загорелыми, однако, если приглядеться — нагибаюсь так, что почти касаюсь их носом, — видно, что кожа усыпана мириадами крошечных веснушек; сливаясь друг с другом, они и порождают эффект загара. Все равно что приблизить лицо к телевизору и увидеть, как картинка распадается на малюсенькие точечки. — Потрясно! Размахивая какой-то пыльной штуковиной, Гейб глядит на меня через плечо. — Смотри, что я… Осознав, что практически сунула голову ему между ног, отпрыгиваю. — …нашел. Я, наверное, похожа на похотливую одинокую мадам, из тех, кто пристает к сантехникам, разносчикам пиццы и собственным жильцам. Приняв максимально отсутствующий вид, беру его находку — огромную, уродливую керамическую вазу, которую мне когда-то подарила Розмари. Глаза бы мои на нее не глядели. Но на безрыбье… что ж… — Отлично, спасибо! — выдаю я радостно, а у самой от смущения уши горят. Ставлю вазу в раковину и притворяюсь, будто занята-занята-занята, — открываю воду, достаю из-под раковины желтые резиновые перчатки, лихорадочно вывожу на губке зеленые каракули жидкостью для мытья посуды… — Слушай, давай я. На работу опоздаешь. — Все нормально. Сегодня у меня выходной. — Остервенело намыливаю вазу. — Клево, — бодро отзывается он. Слава богу, наконец-то он уйдет. Но нет, продолжает болтаться по кухне у меня за спиной. Краем глаза вижу, как он подходит к тостеру. Выуживает нечто обугленное и принимается задумчиво жевать, расхаживая взад-вперед. — Кстати, насчет траханья… — как бы между прочим произносит он, остановившись у двери. Замираю. — Э-э… что? Наши взгляды встречаются, и, когда я уже чувствую, что вот-вот сорвусь в бездну унижения, он подмигивает: — Я прикалывался, не бери в голову. Взяв пачку «Мальборо», он удаляется в садик выкурить утреннюю сигарету. Этот спор я точно проиграла. Глава 23 Ну и что дальше? Я выбросила сломанные розы, остальные поставила в вазу и водрузила ее на подоконник, сделала себе еще чашку растворимого кофе и в качестве завтрака прикончила пакет лакричных подушечек. Сидя за столом на кухне, размышляю, как провести выходной. Обычно я люблю понежиться в постели до обеда, но благодаря своему новому будильнику — курьеру из цветочного магазина — я уже встала, и сна ни в одном глазу. Барабаню пальцами по кружке. Придумала! Посмотрю-ка я телик! Отлично. Обожаю утром смотреть телевизор. Это моя тайная постыдная страсть — все равно как носить панталоны с начесом или млеть от Энрике Иглесиаса. В приливе энтузиазма тянусь за пультом, чтобы включить переносной телевизор, втиснутый рядом с микроволновкой, и случайно бросаю взгляд на электронные часы. Ну надо же, как обидно! Еще и девяти нет. Тришу[55 - Триша Годдард — популярная британская телеведущая. В ее утреннем шоу обсуждаются в основном проблемы семьи и брака.] ждать и ждать. Планы сорваны. Мрачно допиваю кофе. Интересно, что поделывает Гейб? Раздвинув планки жалюзи, выглядываю в сад. Мой жилец лежит в шезлонге на животе, вокруг высятся горы юмористической литературы, и он что-то увлеченно строчит в записной книжке, которую повсюду таскает с собой. Занят человек, лучше не беспокоить. Да и мне надо бы чем-то заняться, устыдившись, говорю себе. Тем более что дел невпроворот. При этой мысли бросаю взгляд на дверцу холодильника, сверху донизу облепленную бумажками: липкие листочки с напоминаниями, счета, два билета на «Шоу ужасов Рокки Хоррора»[56 - Популярный британский мюзикл, впервые поставленный в Лондоне в 1973 г.] в понедельник вечером. Надо же, совсем забыла. Поход в театр организовала Джесс вместе с компанией своих голубых коллег-стюардов, и я взяла билеты для нас с Джеймсом. Хотя не уверена, что мужики в сетчатых чулках — зрелище в его вкусе. Итак, достаю ручку и усаживаюсь за кухонный стол. Первым делом надо набросать список. Открыв блокнот, обнаруживаю десяток тех, что составляла ранее и о которых напрочь забыла. Ничего, будет еще один. Пятница. Список дел  Позвонить Джеймсу. Ну, это просто. Набираю номер, но он не берет трубку, так что оставляю сообщение с благодарностью за великолепные розы.  Постирать. Даже у активной сексуальной жизни есть свои минусы. До того, как я начала встречаться с Джеймсом, носила себе уютные старые трусы, которые можно было спокойно забрасывать в стиральную машину. А теперь приходится заново привыкать к кружевным лоскуткам, годящимся исключительно в качестве украшения. Ни одну из функций нормального белья — поддерживать, защищать, создавать комфорт — они не выполняют, зато стоят бешеных денег и стирать их замучаешься.  Найти новую престижную работу. Ох. Может, перескочить этот момент и сразу перейти к следующему — «Купить новую занавеску для душа»? Тем более что я давно не была в «Икее»… Нет, халтурить не годится. В течение последних шести лет этот пункт неизменно входит в первую пятерку моих неотложных дел, и в то время как прочие мало-помалу выполняются, он остается. Мозолит мне глаза. И не дает спокойно жить. Вот почему спустя несколько часов я сижу за компьютером и в сотый раз забиваю в поисковик: «вакансии для фотографов». — Как дела? Гейб появляется в дверях моей спальни с двумя дымящимися кружками мятного чая и новым пакетиком лакричного ассорти. — Лучше не бывает, — уныло ответствую я, беру кружку, дую на чай, шумно прихлебываю. — Торчу здесь уже четыре часа, и все, что удалось найти, — работа в журнале «Ежемесячник агротехники». — Перебираю свои распечатки. — Ага, вот. «Многообещающее предложение для опытного фотографа. Знание тракторов и силосного оборудования приветствуется. Желателен интерес к крупному рогатому скоту и готовность проводить время на свежем воздухе в любую погоду…» С озадаченным видом Гейб молча протягивает мне лакричную помадку. — Это я работу ищу, — поясняю, раскусывая желтую конфетку. Он присаживается на мою неприбранную кровать и, медленно жуя, поглаживает Билли Смита, калачиком свернувшегося на одеяле. — А я думал, проблема отпала. Вам же досталась эта… королевская свадьба? Несмотря на свое мрачное настроение, я улыбаюсь. — Не совсем королевская. Невеста — дочь герцога и герцогини Херли. Гейб явно не в теме, и это меня веселит. — Она не принцесса, она всего лишь носит титул «леди». — Леди на мопеде, — молниеносно реагирует он. — Все это ерунда, но такие вещи хороши для бизнеса. Нам заплатят кругленькую сумму, к тому же один из популярных журналов про светскую жизнь хочет купить фотографии со свадьбы, и мы договорились, что они укажут наши имена… — Но? — Гейб чувствует, что я не вполне довольна. Притвориться, что нет никакого «но»? А зачем? Кажется, Гейб искренно за меня переживает. — Я, конечно, всегда мечтала, что мои снимки опубликуют, но не рассчитывала, что это будет журнал, в котором пишут про Джейд из «Большого брата». — Что за Джейд из «Большого брата»? — Не в курсе? О том и речь. Ничуть не обескураженный, он трясет передо мной пакетом лакричных подушечек: — А ты меня подсадила на эти штучки. Особенно люблю голубые и розовые, из желе. — Фу, терпеть их не могу. — Ничего себе, а я от них тащусь! Зато кокосовые — гадость. Вынимаю из пакетика кокосовую помадку и демонстрирую со всех сторон, дразня Гейба: — М-м, вкуснятина, мои любимые! — Значит, если нам дать мешок таких конфет, мы не подеремся. — Выходит, так. Пару секунд мы просто улыбаемся друг другу, и мое дурное настроение улетучивается. Вот это меня и раздражает в Гейбе — ну никогда не дает мне толком пожалеть себя, посетовать на превратности судьбы, отдаться старому доброму британскому пессимизму. Гейб неизменно полон сил и уверен в будущем. Должно быть, американское происхождение дает о себе знать. Янки, как известно, вечно скалят зубы, и вечно у них все о'кей. — А о каком журнале ты мечтаешь? Где бы ты хотела напечатать свои фотки? Краснею. Такого вопроса мне еще никто никогда не задавал. — Ну? Я думаю об этом с тех пор, как была подростком, и все же неловко произносить такие вещи вслух перед посторонним человеком. — В «Санди геральд», — бормочу я. Но он надо мной не потешается, и я смелею: — Причем на первой полосе! Память возвращает меня в воскресное утро в Корнуолле. День начинается с «Санди геральд»: Лайонел изучает раздел «Культура и искусство», Эд уткнулся в деловые новости, а я листаю глянцевое приложение. — А почему ты не пойдешь к ним работать? Послушать Гейба, так устроиться в «Санди геральд» — раз плюнуть. — Ты хоть представляешь, насколько трудно к ним попасть? Да об этом все фотографы мира мечтают. Я несколько лет пыталась. — Почему бы не попытаться еще раз? — Гейб сгребает в охапку Билли Смита, который уже успел с довольным урчанием прикорнуть у него на коленях. Нет, он меня все-таки завел. С другой стороны, откуда американцу знать, как сложно получить хотя бы приглашение на собеседование в «Санди геральд», не говоря уже о работе. — Толку-то? Откажут в очередной раз, и все дела. — Не факт. Может, на этот раз все будет по-другому. Вдруг повезет? Во мне будто лампочка загорается. Даже не знаю, что на меня так подействовало, то ли его интонация, то ли выражение лица? Ну конечно! Теперь все действительно будет по-другому. В этот раз можно попробовать загадать работу. Как только эта мысль приходит мне в голову, я замечаю рядом с компьютером счастливый вереск. Странно. Уверена, только что его здесь не было. Но я на этом не зацикливаюсь — меня уже захлестывает радостное предчувствие. И как я раньше не додумалась, черт побери? Если исполняются мелкие желания — место для парковки, дизайнерские туфли со скидкой, — почему бы не попробовать сыграть по-крупному? Воплотить мечту, которую лелею уже много лет? О том, чтобы стать фотографом «Санди геральд»? — Хорошо. Что писать? Создаю новый вордовский документ и бойко настукиваю: «Добрый день…» Гейб ухмыляется. — Пиши как есть: я классный фотограф, и только полный кретин может отказаться принять меня на работу. — Сдурел? — На скромности в этом деле далеко не уедешь. — Гейб повелительно машет рукой, чтобы я продолжала печатать. — Давай, я буду диктовать. Что он и делает. Расхаживает по комнате, потирая подбородок, а я, сгорбившись над клавиатурой, набираю текст. Письмо выходит откровенно нахальным, словно я бессовестно набиваю себе цену, но, по мнению Гейба, оно «всего лишь представляет меня с наилучшей стороны». Мы как раз препираемся по этому поводу, когда раздается звонок в дверь. — Ждешь кого-то? — Поправляя очки на переносице, Гейб смотрит в направлении входа, будто научился видеть сквозь стены. — Нет вроде бы... — Я встаю из-за компьютера. Гейб меня останавливает: — Распечатай письмо и подпиши. Дверь я и сам могу открыть. Поставив кружку на стол и прижав к груди Билли Смита, он шлепает босыми ногами по коридору. Повернувшись обратно к дисплею, слушаю вполуха, как Гейб кричит: «Небось опять цветочки приперли!» — и с хохотом открывает дверь. Курсор многозначительно мне подмигивает. Преисполнившись надежд, я быстренько закругляю послание. Как лучше: «Искренне ваша» или «С уважением»? Увы, я не знаток этикета. Впрочем, невелика разница! Наблюдая за тем, как листок выезжает из принтера, вдруг слышу: — Хизер? В дверях спальни стоит Джеймс и смотрит на меня, нахмурив темные брови, словно ждет каких-то объяснений. — Джеймс? А ты здесь откуда?.. Мама дорогая! Романтический ужин. Как я могла забыть? — Я ждал тебя. Уже начал волноваться. В его голосе звучит настоящая обида. Застыв в кресле, я вижу себя со стороны: клетчатая застиранная пижама, вся в катышках, волосы забраны на макушке в неряшливый хвост, и голова смахивает на ананас. Сгорая от стыда, вскакиваю. — Прости, я как раз… — Нет, не стану я рассказывать о поиске работы. — Ничего. Забудь. — Захлопываю ноутбук и в качестве извинения улыбаюсь. — Ты располагайся, будь как дома. А я приведу себя в порядок. — Опустив голову (на лице-то — ни капли косметики), я обвожу рукой комнату. Комнату, которая еще три секунды назад казалась мне вполне приличной. Но сейчас, когда я вижу ее глазами Джеймса — чистюли и аккуратиста, — с ужасом понимаю, что это самый натуральный хлев. — Э-м-м… Он стоит столбом и неуверенно улыбается. Только взгляд мечется туда-сюда и наконец упирается в пол — точнее, в мои стринги, со вчерашнего вечера вывернутые наизнанку самой интимной частью вверх. Как говорится, здравствуйте, гости дорогие. Происходящее вызывает у меня две мысли: а) черт, как я их не заметила, думала, что все уже постирала; б) хочу умереть. Я теряю дар речи. Да и что тут скажешь? Джеймс осыпает меня цветами и ради меня возится на кухне, а я забываю о нашем романтическом ужине и демонстрирую ему грязное бельишко. Поднимаю глаза. Красавец, гладко выбрит, со вкусом одет — бледно-голубая рубашка и джинсы, — благоухает изысканным парфюмом. Словом, как всегда, идеален. А я выгляжу как огородное пугало. Я попросту не дотягиваю. Он заботливый, добрый, внимательный, он до такой степени безупречен, что рядом с ним я чувствую себя замарашкой и неблагодарной эгоисткой. У этого мужчины недостатков нет. У меня же их полный набор.  моя жизнь — сплошной хаос  у меня ничего не держится в голове, даже мелочи. Приходится писать напоминалки на десятках разноцветных бумажек. О которых я сразу же забываю  я бросаю грязное белье на пол (или на стол)  мой диван покрыт кошачьей шерстью  я не пользуюсь зубной нитью  у меня самая обычная зубная щетка, а не супер-пупер-модная с моторчиком  к тому же я забываю покупать новую каждые полгода, поэтому в центре щетинки уже стали плоскими, а по краям торчат в разные стороны  у меня нет пенсионного плана и ноль накоплений  зато у меня есть нездоровое пристрастие к глянцевым журналам  иногда мне неохота долго заниматься любовью, а просто хочется перепихнуться по-быстрому  я с шумом прихлебываю чай  мои чашки оставляют на столе мокрые круги, потому что подставок у меня отродясь не водилось  этот восхитительный золотистый оттенок кожи — не от природы. Раз в месяц я посещаю салон красоты и за 25 фунтов получаю право постоять голой в бумажных трусах и шапочке для душа, пока ассистентка наносит автозагар из флакончика с распылителем. Нет, вы не ослышались. Из флакончика  я ужасна, когда выпью  а самое страшное — это когда я пою караоке  я уже больше года не размораживала холодильник, и в морозилке нарос такой айсберг, что хватило бы потопить пару «Титаников»  я понятия не имею, зачем нужно ароматизированное оливковое масло, и те бутылочки, что собирают пыль рядом с плитой, — просто для понта  мои кулинарные навыки сводятся к тому, чтобы достать полуфабрикат из коробки, проколоть вилкой целлофан и забросить судок в микроволновку  в кружке, что стоит рядом с моей кроватью, обитает плесень размером с гриб-дождевик  шоколадного печенья мне всегда мало. Известны случаи, когда я в один присест съедала всю пачку. Ладно. Две пачки  я не умею парковаться. Вот, я это сказала. И пусть феминистки меня отмутузят  как правило, я не ношу кружевное белье. Предпочитаю хлопок с обычными резинками  у меня не оплачен штраф за парковку. И не один  я редко хожу в спортзал, а когда туда попадаю, то незаметно для себя оказываюсь в сауне — с маской на лице и журналом в руках И последнее, но отнюдь не наименее стыдное признание.  мне случалось ковыряться в носу — Пожалуй, я лучше вернусь домой, пригляжу за ужином. Очнувшись, вижу, как Джеймс пятится из комнаты в коридор. Я огорчена донельзя. Господи, Хизер, какая же ты идиотка. И как раз когда я окончательно уверяюсь в том, что все безнадежно испортила и хуже быть не может… Джеймс наступает Билли Смиту на хвост. С душераздирающим воплем мой кот встает на дыбы и впивается зубами и когтями Джеймсу в ногу. Дальнейшие события разворачиваются с бешеной скоростью. Джеймс с криками скачет по квартире на одной ноге; я кручусь рядом, попугаем повторяя идиотский вопрос «Ты в порядке?»; Гейб прибегает, испаряется, снова материализуется с тюбиком антисептика и оказывает первую медицинскую помощь. Чистой воды комедия, только вот ни капельки не смешно. К счастью, через десять минут порядок восстановлен, и при ближайшем рассмотрении выясняется, что это просто царапина. Джеймс немного смущен из-за того, что наделал столько шума, но, как говорит Гейб, орал он скорее от шока, нежели от боли. — Слава богу, с тобой все в порядке. Мы втроем сидим в гостиной, и я наливаю Джеймсу бокал вина. — Да, слава богу. — Он делает глоток. — Но когти у него, надо сказать, очень острые. Ты никогда не думала их удалить? Цепенею с вином во рту. — Удалить? — Угу. — Джеймс преспокойно кивает. — Но это жестоко! — Я прижимаю Билли Смита к груди, вроде хочу защитить его от всех напастей этого мира. — «Чтоб добрым быть, я должен быть жесток», — и глазом не моргнув, цитирует Джеймс. — О какой доброте речь? — По отношению к твоей мебели, например. — Джеймс взглядом указывает на диванчик, ножки которого мой котище за эти годы безжалостно ободрал. Я беспомощно пялюсь на изуродованные деревяшки, и мечта о том, чтобы жить вместе с Джеймсом долго и счастливо, сдувается как воздушный шарик. — Подумаешь, диван-то доброго слова не стоит. Старье! — Это заметно. — Джеймс пытается счистить с джинсов кошачью шерсть, но она пристала намертво — как железные опилки к магниту. — Я так понимаю, кошек ты не жалуешь. — Гейб присаживается на корточки и подзывает Билли Смита. Тот моментально спрыгивает у меня с коленей и бежит к новому приятелю. — Почему же, я люблю животных, — протестует Джеймс. — И они обычно отвечают мне взаимностью. — Он шлет мне игривую улыбку — А твой кот, должно быть, просто ревнует тебя к другому мужчине. Почему-то комплимент, прозвучавший в присутствии Гейба, меня смущает. Мой жилец и мой новый возлюбленный видят друг друга впервые, и между ними чувствуется холодок. Или мне кажется? — Я прекрасно его понимаю. — Джеймс перетягивает меня к себе на колени. Сторонний наблюдатель мог бы по ошибке счесть этот жест собственническим. Не я, заметьте. А сторонний наблюдатель. — Мне пора уходить. Забросить письма в ящик? — Вопросительно приподняв брови, Гейб встает. — Да, спасибо. — Письма? — с любопытством спрашивает Джеймс. — Счета и все такое, по мелочи, — небрежно откликаюсь я. Хм-м, почему я не сказала правду? У нас ведь не должно быть секретов друг от друга, так? Хотя… мы с Джеймсом толком не говорили о моей работе, я не делилась с ним своими планами. Не то чтобы он не интересовался. Интересовался, да еще как! Но я почувствовала себя таким ничтожеством на фоне его блестящих достижений, что поторопилась замять тему. — Погоди, письмо у меня в спальне, сейчас принесу! Вскочив, я бегу в свою комнату, хватаю послание, сую в конверт, черкаю адрес и тороплюсь в прихожую, где меня ожидает Гейб. — Спасибо, — шепчу я, передавая конверт. — Нет проблем. — Хизер? — Высунув голову из гостиной, Джеймс переводит внимательный взгляд с меня на Гейба. — Может, пойдем? Я краснею. Такое ощущение, будто меня застали за чем-то неприличным. С чего бы это? — Ой… да! Вы гляньте, сколько времени! — Я всплескиваю руками. — Желаю хорошо провести вечер, ребята. — Гейб открывает дверь. — Джеймс, рад был познакомиться. — Я тоже, Дейв. — Гейб, — поправляю я. — Извини, Гейб. — Провожая его глазами, Джеймс привлекает меня к себе. (Подозрительно что-то: он нарочно ошибся?) — Переодеться не хочешь? — Джеймс оглядывает меня с головы до ног. Господи, да я ж все еще в пижаме! — Да-да, конечно. Что это со мной? Никак не могу сосредоточиться. До чего же хочется залезть в душ и вымыть голову. У меня видок, как у бродяжки. — Не волнуйся, я подожду, — галантно обещает Джеймс. — А как же ужин… — Не торопись. — Чмокнув меня в щеку, он удаляется в гостиную. Не торопись? Я глазею ему вслед. Да это же мечта каждой женщины! Если у меня и возникли какие-то сомнения насчет Джеймса, теперь они полностью испарились. Направляюсь в ванную, чтобы принять душ и привести себя в надлежащий вид. В конце концов, меня ждет романтический ужин! Глава 24 В квартире Джеймса повсюду горят свечи, массивный дубовый обеденный стол накрыт на двоих, в ведерке со льдом остужается шампанское. Словом, ни малейшего отклонения от романтических стандартов. А когда Джеймс отодвигает для меня стул и с хлопком открывает «Вдову Клико», я и вовсе начинаю думать, не многовато ли красивых жестов. — Итак, тост! — провозглашает Джеймс, передавая мне узкий бокал. Разглаживая ладонью участок платья, который каким-то образом ускользнул от утюга, смотрю на Джеймса. Он звякает своим бокалом о мой, не сводя с меня пристального взгляда, и я понимаю, что должна испытывать… романтическое томление, что ли… — За нас, — произносит он с многозначительной интонацией. … а на деле чувствую себя по-идиотски, вроде меня занесло в пародийную мелодраму. — За нас, — шепчу в ответ. Ни с того ни с сего меня охватывает непреодолимое желание захихикать. Отпустить какую-нибудь дурацкую остроту — необязательно смешную. По примеру Гейба, который на днях не давал мне по-человечески насладиться «Реальной любовью», — пришлось даже огреть его подушкой, чтобы угомонился. — Ну как? — тем временем говорит Джеймс, гладя меня по щеке. — Тебе понравились розы? — Изумительные, — отвечаю я, а сама отчаянно пытаюсь выбросить из головы своего жильца с его идиотскими шуточками. Но Гейб, судя по всему, застрял в ней накрепко. — Я ведь оставила тебе сообщение. Ты слышал? — Конечно. Но хотел лишний раз удостовериться. — Наклонившись ко мне, Джеймс водит губами по моей шее. — Правда? — шепчу я в ответ, не двигаясь и уже не испытывая ни малейшего желания хихикать. Надо отдать Джеймсу должное, у него истинный дар целовать меня именно там, где… О-о. Его губы касаются кожи у меня под подбородком, и я запрокидываю голову, едва не пуская слюни от удовольствия. — Потому что я невольно заметил… Растворившись в волшебных ощущениях — пузырьки шампанского пощипывают язык и кружат голову, Джеймс покрывает мое лицо легкими, нежными поцелуями, — я зажмуриваюсь и куда-то плыву… плыву… — … в вазе только девять роз. Приплыли. — Ты разве не обратила внимания? — озабоченно спрашивает Джеймс. Не могу поверить. Сосчитал. — Э-э… нет… вроде нет. Голова у меня все еще запрокинута, и взгляд утыкается в карниз для занавесок. — Их точно было всего девять. — Джеймс продолжает целовать меня в шею, но теперь это не возбуждает, а скорее раздражает. — Я сосчитал, пока ты переодевалась. Завтра же позвоню в цветочный магазин. — Ой, да не надо. Какая разница, все замечательно. Даже не знаю, что меня больше тревожит — то, что он собрался скандалить с цветочниками, или то, что пересчитал розы. Отстранившись, я тянусь за бутылкой шампанского, чтобы наполнить свой бокал, слегка промахиваюсь, и по хрустальной стенке сбегает струйка искрящейся пены. — Но я же заказывал дюжину красных роз! — Поспешно схватив салфетку, Джеймс останавливает пенный ручеек. — Не волнуйся, мне вполне хватило. — Я сжимаю его локоть. — Не в этом дело. — Опустившись на колени, он лихорадочно трет салфеткой ковер, хотя я, кажется, пролила не так уж много. Разве что капельку-другую. — Девять роз не дарят. — Почему нет? — поддразниваю я, наполовину в шутку, наполовину всерьез. Взяв со стола еще одну замысловато сложенную салфетку, пытаюсь ему помочь, но он машет рукой: «Ты гостья!» Мне становится совсем уж не по себе, и, повинуясь мгновенному импульсу, я восклицаю: — Что это вообще за правило — двенадцать роз? Почему не девять? — Ну как… нельзя — и все! — Джеймс в замешательстве. Будто я осмелилась замахнуться на аксиому мирового значения. К примеру, заявила, что Земля похожа на блин или что мужчины умеют делать несколько дел сразу. — Так не положено. Кем не положено? Кому не положено? Влюбленным? Пока он елозит коленями по ковру, мои самые искренние и глубокие убеждения грозят рассыпаться в прах. Я всю жизнь встречалась с вызывающе неромантичными мужчинами и мечтала о том, чтобы мне присылали цветы и устраивали ужины при свечах. Но теперь — оглядываю шампанское в ведерке, канделябры на столе, скатерть без единого пятнышка, — вместо того чтобы воспарить душой, начинаю подозревать, что все эти романтические премудрости попросту не для средних умов вроде моего. — Давай забудем, ладно? — Излучая оптимизм, я вынимаю салфетку из его руки и заменяю ее бокалом шампанского. — Неужели такая мелочь испортит нам вечер? — Ты права, дорогая. Извини. — Джеймс выпрямляется и нежно смахивает челку с моего лба. — Просто я хотел, чтобы у нас с тобой все было идеально. — Так и есть! — До чего же у него убитый вид. Надо бы хоть как-то утешить. — Слушай-ка, я завтра еду в Корнуолл. Моя семья собирается там каждый год, и я… я подумала… Не хочешь составить компанию? Для основного поголовья мужчин словосочетание «семейное торжество» — синоним «ада кромешного», но Джеймс не таков: его лицо мгновенно светлеет. — У нас дом в деревушке Порт-Исаак. Небольшой, но уютный. Стоит на вершине холма, это местечко называют «Бухта в утесах». — Замечательно! Мне уже не терпится. — Он обнимает меня, но вдруг серьезнеет: — Значит, ты представишь меня своим родителям? — Не переживай, это просто неформальные посиделки. — Мне вовсе не хочется его спугнуть. Опасения, к счастью, не оправдались — воодушевление Джеймса очевидно. — Я буду искренне рад познакомиться с твоей семьей! — Он целует меня в кончик носа. — Правда? — Господи, так не бывает. — Разумеется. А мои родители ждут не дождутся, когда увидят тебя. — Серьезно? — Абсолютно. Я им все-все о тебе рассказал. Может быть, в следующие выходные съездим к ним в Кент? Не знаю, что и думать. Кажется, дело принимает серьезный оборот. «И уж очень быстро», — предупреждает тоненький голосок у меня в голове. — Что скажешь? — Ага… — Перспектива знакомства с его родителями смутно тревожит, но я топлю свои страхи в большом глотке шампанского. — Прекрасная мысль! Изысканная еда, шампанское и музыка сливаются в восхитительный туман, в котором и проходит остаток вечера. Джеймс оказался талантливым кулинаром. Мы едим устриц, ризотто с тыквой, вкуснейший десерт из маракуйи, рецепт которого он сам изобрел, запиваем все это тремя видами вина, и, когда он приглашает меня потанцевать, я понимаю, что порядком захмелела. — Нам нужна музыка, — полупьяно хихикаю я. Джеймс нацеливает пульт на стереосистему, мурлыча: — Как скажешь, милая, так и будет. С легким шорохом включается проигрыватель, Джеймс помогает мне подняться и обнимает за талию. Вот это, я понимаю, романтика. Наши пальцы сплетаются, в ожидании мелодии я мечтательно кладу голову ему на грудь. Интересно, что он выбрал. Должно быть, нечто мягкое и чувственное, вроде композиций Саймона и Гарфанкела, или классическую любовную песню, например «Something» Джорджа Харрисона, которую я готова слушать бесконечно. Звучат вступительные аккорды, я прикрываю глаза. Что-то знакомое… Нет! Только не это. Но увы. «Уэт Уэт Уэт»[57 - Wet Wet Wet — шотландская поп-группа. Их самый известный хит — «Love Is All Around» («Любовь повсюду»), перепетый, в частности, в фильме «Реальная любовь». Солист группы — Марти Пеллоу.]. Джеймс кружит меня по комнате, самозабвенно распевая про чувства, которые переполняют его до кончиков пальцев, а я тихо сатанею. Скажите, что это розыгрыш. — Прекрасные слова, верно? Он спятил? Открыв глаза, я встречаю его взгляд и киваю: — Угу. А что я еще могла сказать? Брякнуть прямо в лоб, что это пошлятина? В мозгу всплывает образ ухмыляющегося Марти Пеллоу. — Я так и думал, что ты оценишь, — продолжает Джеймс. — Пусть это будет наша песня, согласна? Бо-же-мой. Меня аж крючит от неловкости, ноги будто свинцом налились. Чертова песня все не кончается, и с каждой секундой романтическая атмосфера тает. Еще чуть-чуть — и, считай, свидание безвозвратно погибло. Пока мы медленно вальсируем, я с надеждой ожидаю перехода к следующему этапу. Ужин, шампанское, музыка… По законам романтики, дальше должна быть постель. Жду. Предвкушаю. Ну все, довольно! Не в силах больше терпеть завывания Марти Пеллоу, я решаю проявить инициативу. Подталкиваю Джеймса в сторону спальни и начинаю расстегивать на нем рубашку. К счастью, намек понят. Мы по очереди раздеваем друг друга, и вот я уже лежу обнаженная на его сексодроме, а Джеймс… Где Джеймс? С усилием приподнимаю тяжелые веки и несколько секунд жду, пока глаза привыкнут к темноте. Ага, стоит у меня в ногах. В чем мать родила. И готовый к бою, если я хоть что-нибудь понимаю в физиологии. И аккуратно складывает нашу одежду. — Джеймс? Это обязательно делать сейчас? — Я сажусь на постели. — Это займет всего секунду, дорогая. Здорово? Я тут, понимаете ли, лежу. Голая. Умирающая от нетерпения. А мой мужчина аккуратненько скатывает носки. Оскорбленная в лучших чувствах, прикрыв грудь руками, наблюдаю, как он берет мое платье, в порыве страсти сброшенное на пол, и расправляет его на вешалке. Нет, ну в самом-то деле. Я ценю опрятность и чистоплотность. Но всему есть предел! — Вот и все. Проскользнув под одеяло, он прижимается ко мне обнаженным телом и обхватывает рукой за талию. — Так на чем мы остановились? Мне хочется притвориться рассерженной — согласитесь, не очень приятно сознавать, что в системе ценностей твоего любовника ты на втором месте после красиво сложенных трусов. Но так трудно злиться, когда Джеймс целует тебя за ушами — медленно, сладко… М-м-м… хочу, чтобы это длилось вечно… Пока его губы ласкают мою шею, закрываю глаза, отдавшись блаженству. Может быть, я умерла и попала в рай сексуальных прелюдий? Его желание очевидно, судя по тому, что вжимается в мое бедро; я тяну руку, но Джеймс отводит мою ладонь. Перемещается ниже и осыпает поцелуями мой живот. Мне нравится, как он дразнит меня. Блаженствую и снова тянусь к желанной цели. — К чему торопиться? — шепчет Джеймс, упорно отталкивая мою руку. Ах вот как. Я вроде как не у дел? Валяюсь тут куклой, пока он гладит все мое тело и целует соски. Ух ты… Потрясающе… Волшебно… Подавляю зевок. Скучновато. В жизни бы не поверила, что и прелюдии может быть слишком много. Но оказывается, такое бывает… Я поерзываю, давая ему понять, чтобы закруглялся. Игнорируя мои немые призывы, Джеймс методично покрывает поцелуями мое лицо. Надо брать дело в свои руки. — Э-э… а презервативы у нас есть? — бормочу я, пока Джеймс зарывается лицом у меня между грудей. Понимаю, это, должно быть, не очень тактично, но что прикажете делать девушке, которой очень хочется перепихнуться? — Ш-ш-ш! — Не уловив намека, он приступает к своему коронному трюку — трепетанию ресницами вокруг сосков. Над его плечом вижу горящий в темноте дисплей электронного будильника. Почти два. Мы в постели уже больше часа. — М-м-м, как ты восхитительно пахнешь… — стонет Джеймс, крепко обняв меня и уткнувшись лицом мне в волосы. — М-м-м, ты тоже, — сладострастно шепчу в ответ. И давай уже наконец займемся сексом, умоляет голос внутри меня. Я покрепче прижимаюсь к Джеймсу и пробую подвигать бедрами. Обычно это срабатывает, но он лишь стискивает меня еще сильнее и снова замирает. Во всем надо видеть хорошую сторону. Редко встретишь мужчину, который ценит ласки, — как правило, у них сразу встает, бум-бам, спасибо — и привет. А Джеймс обожает всякие нежности. В прошлый раз он всю ночь держал меня в объятиях. Откровенно говоря, спать в такой позе трудновато, поскольку я предпочитаю дрыхнуть лицом вниз, раскинув руки-ноги. В результате на следующий день я была как выжатый лимон, постоянно клевала носом — зато какая романтика! Просыпаешься рядом с возлюбленным. Макияж идеальный, прическа — волосок к волоску. Прямо как в кино. Впрочем, если уж начистоту, мой внешний вид был далек от совершенства. Проснувшись, я обнаружила, что вся моя тушь перекочевала с ресниц на его белоснежные наволочки. — Хизер? — Голос Джеймса едва различим, будто доносится издалека. — Ты спишь? Сонно мотаю головой. Вновь наступает тишина, и, уже отбывая в страну грез, вдруг слышу: — Я люблю тебя. Я вздрагиваю. Меня охватывает паника. Легкая такая паника, ничего особенного, и вообще — это абсолютно нормальная реакция, ведь я не привыкла, чтобы мужчина первым признавался в любви. Моя специализация — эмоциональные калеки, не умеющие толком выражать свои чувства. Конечно, в этом все дело. Оттого-то мне чуточку не по себе. А еще меня как будто что-то душит, но это просто одеяло слишком теплое, да еще Джеймс прижался, неудивительно, что стало трудно дышать. Ворочаюсь в его объятиях, пытаясь хоть немного отодвинуть перину. О, так лучше. Перестав вертеться, кокетливо улыбаюсь Джеймсу, только вот ответной улыбки не вижу. О черт. Он ждет ответа. Мне всего-то хотелось этак славненько перепихнуться, а Джеймсу приспичило сообщить о своей неугасающей любви. Вообще-то мне полагается быть в восторге. Визжать от счастья. Сходить с ума от радости. Не к этому ли я стремилась, не того ли желала? Но… хотите посмеяться? Я вовсе не ликую. Я чувствую, что меня приперли к стенке. Мне очень, очень нравится Джеймс. Честное слово. Он милый и добрый, и я никогда не прощу себе, если его обижу. Но? «Но ты не любишь его, Хизер», — звучит голосок у меня в голове. Не может быть. Джеймс — мечта любой женщины, верно? И так ли уж важно, что нашим отношениям от роду… я подсчитываю в уме… всего неделя? Неделя. И вот я лежу в его объятиях, сконфуженная и раздраженная. А виной всему — три коротеньких слова. Не шевелясь, из-под прикрытых век гляжу на него — так стреляют глазами фамильные портреты в ужастиках. Он лежит рядом и смотрит на меня с обожанием. Вижу его оливковую кожу, шоколадные глаза, волевую квадратную челюсть… Оцени, Хизер! Идеал. Само совершенство. Ты должна его любить. В смысле… что в нем можно не любить? И я сдаюсь. Шепотом отвечаю: — Я тоже… В ответ получаю улыбку и… скажем так: исполнение своего сокровенного желания. Глава 25 — Твое местонахождение на данный момент? Голос Эда ржавым шурупом ввинчивается в мой несчастный мозг. — М-м… уже недалеко, — уклончиво отвечаю я, плечом прижимая мобильник к уху. Глаза слипаются. Сидя на постели, швыряю все, что попадается под руку, в старый кожаный чемодан. Предполагалось, что мы с Джеймсом ни свет ни заря выедем в Корнуолл, где сегодня собирается моя семья. Мы должны были прибыть… о-о-о. Щурюсь на часы. Десять минут назад. Твою мать. Предполагаться-то оно предполагалось, но я проспала все на свете — близится время обеда. Обхватив руками голову, пульсирующую тупой похмельной болью, делаю несколько глубоких вдохов. — Конкретнее? — настаивает Эд. — Ты ж меня знаешь! — Непринужденно хихикаю в манере «ой, я у вас такая дурочка!». — Ориентирование на местности — не мой конек. Ничего подобного — на самом деле у меня встроенный компас, но я не могу выдать Эду свое истинное местонахождение, правильно? Он-то думает, что я на всех парах несусь по шоссе, а не ползаю на четвереньках по полу спальни в поисках фена. — Какой ближайший населенный пункт? — Э-э… Брайтон. — Первое, что приходит в голову. — Брайтон? Но это же десятки миль в сторону! — шипит Эд. — Чем ты думала? «Не тем местом, братец, которым вообще думают», — готова я ляпнуть, но вместо этого, углядев под шкафом фен, отбрасываю телефон со словами: «Секунду, щас скорость переключу». Распластавшись на животе, тянусь за феном, а высунув голову из-под шифоньера, слышу бубнеж Эда: — Ты ведешь машину и говоришь по телефону одновременно? У тебя нет наушника? Законом запрещено использование за рулем мобильного телефона без гарнитуры… Пока он крутит свою шарманку, выдвигаю ящик комода, где, намертво сплетясь в самых немыслимых сочетаниях, обитают предметы моего нижнего белья. К черту. Последнее, что меня беспокоит при таком похмелье, — это гармония лифчика и трусиков. Вместо того чтобы подбирать комплекты, я сваливаю все белье в чемодан. — Полиция беспощадна к нарушителям, тебе грозит крупный штраф и новые баллы… Все, завелся. Пора положить конец его страданиям. Да и моим тоже. — Ладно, ладно, Эд, уймись. Не надо так волноваться. Я, собственно, не за рулем. — Хороша шутка! — выдыхает он. — Ты что, поехала поездом? Тьфу, и зачем только я начала с этого идиотского вранья? Ложь до добра не доводит, Хизер. Тут же вспоминаю прошедшую ночь. Я в постели с Джеймсом… говорю, что люблю его. Сожаление тисками сжимает сердце. Если бы только… если бы только я не произносила этих слов. Увы, я их произнесла, а сказанного не воротишь, и тут никакой счастливый вереск не поможет. — Я еще не выезжала, если честно. Брату требуется несколько секунд, чтобы переварить мое признание. — Невероятно! Ты еще дома? Но уже почти два часа дня! Ты в курсе, что сейчас все дороги забиты? — В курсе. Я заслужила его гнев. Разглядываю груды одежды вокруг. Взять купальник? А вдруг дождь? Ладно, возьму — на всякий случай. — Ты пропустишь обед. Розмари очень расстроится. Ну конечно. Да она завизжит от радости, когда узнает, что падчерица не помешает ей из кожи вон лезть, изображая гостеприимную хозяйку. — Куплю ей цветы по дороге. А не взять ли еще одни джинсы? Вытягиваю их из кучи. Мало ли что. «Мало ли что» — проклятие путешественника. Именно эта мысль всякий раз заставляет меня набирать вагон и маленькую тележку ненужных шмоток. Последние три раза, когда я отправлялась в отпуск, в аэропорту приходилось платить за перевес. Брала бы лучше пример с Джесс. Вот уж кто спец по сборам в дорогу — как всякая стюардесса. Послушать ее, так все, что нужно человеку, — это две белые футболки и черные штаны на завязке-веревочке. В отчаянии смотрю на распахнутый чемодан с горой барахла. Я уезжаю на выходные, а уже запаслась десятком топиков и четырьмя парами брюк. Но как обойтись без нежно-голубых вельветовых брючек, камуфляжных бермудов и белых джинсов, которые я до сих пор ни разу не надевала? Последние — а ведь я даже не уверена, что они мне идут, — пытаюсь упихать в крошечный свободный уголок рядом с косметичкой. — …Надеюсь, ты вызовешь такси, а не поедешь на своей машине. Она крайне ненадежна, Хизер. Единственный разумный выход — ее продать. И зачем тебе спортивный автомобиль в Лондоне, где бесперебойно функционирует общественный транспорт? Ума не приложу… — Я поеду вместе со своим парнем на его машине, — перебиваю брата, не успев подумать, что делаю. Какое странное чувство. Я впервые назвала Джеймса своим парнем, и мне слегка неудобно — как в новых туфлях, когда надеваешь их в первый раз. Но конечно, привыкну. Возьмите, к примеру, атласные туфельки. Эффект новизны пропал — и я чувствую себя в них как в старых тапочках. Хм… А ведь мысль-то скорее настораживает, чем успокаивает. Пройдет время — и я начну воспринимать Джеймса как пару старых тапочек? И это якобы хорошо? — Мы будем вести по очереди, — обещаю я в трубку. Взгромоздившись на потертый чемодан, несколько раз подпрыгиваю, чтобы все умять. — Причем вести будем, заметь, не спортивную машинку, а вполне надежный «ренджровер». В трубке мертвая тишина. — Эд, ты здесь? Слышу приглушенное бормотание. Все ясно — сообщает потрясающую новость остальным. Семья наверняка собралась вокруг, чтобы послушать, куда там еще Хизер вляпалась. Как же меня это бесит! Не могу разобрать ни слова, но, держу пари, его речь звучит примерно так: «Срочное сообщение! Младшая сестра — по мнению экспертов, потенциальная старая дева — обнаружена живой и здоровой в шикарном автомобиле рядом с молодым человеком». — Кхм, да, мы все здесь. Ну? А я что говорила? — Все, кроме меня, Эд! — Сую ноги в блестящие сандалии. — Именно поэтому я не могу с тобой трепаться весь день. Иначе никогда до вас не доберусь. Самодовольно ухмыляясь — в кои веки за мной осталось последнее слово, — отключаюсь. Через десять минут от моего задора не остается и следа. — Что значит, ты не можешь? — ною я. (Джеймс объясняет, что вылетает в Париж на срочные переговоры с важным клиентом: отвертеться нет никакой возможности.) — Я тоже расстроен, дорогая. Мне очень хотелось познакомиться с твоей семьей. Моя семья… Эд будет пилить меня все выходные. Про Розмари вообще молчу. Распрощавшись с Джеймсом, тянусь к подоконнику за ключами от пресловутого ненадежного авто, рядом вижу счастливый вереск и на мгновение замираю, любуясь. Крохотные белые цветочки купаются в лучах солнца, пробивающихся между планками жалюзи, и у меня даже на душе становится светлее. Удивительно, до чего он живуч. Правда, я за ним ухаживаю: пристроила в подставку для яиц, регулярно меняю воду… но я привыкла, что всякое растение, к которому я прикасаюсь, тут же чахнет, сохнет и дохнет. Например, я угробила прекрасную орхидею, выставив ее на солнце. Словом, мы явно имеем дело с силой куда более могущественной, нежели мои неумелые ручки. Кто-то назовет это удачей. Но я предпочитаю другое слово. Чудо. Чудо — мысленно произношу я, и вдруг происходит нечто… нечто из ряда вон! Я стою в квадратике света на линолеуме, и такое чувство, будто… будто за мной наблюдают. Меж планок жалюзи гипнотически сверкают два изумрудно-зеленых глаза. Я дергаюсь, как от удара током. Не может быть! Старая цыганка. Та самая. — Хизер? Сердце едва не выпрыгивает из груди. Хватая ртом воздух, поворачиваюсь и вижу в дверном проеме человека. Я настолько ошарашена, что в первую секунду даже не узнаю Гейба. Его наряд представляет собой очередной выверт дизайнерской мысли: ярко-оранжевый комбинезон плюс шлепанцы. — Уф-ф… Привет. Мозги буквально плавятся, работая в усиленном режиме. Что же сейчас произошло? Неужели это была?.. Тщась объяснить необъяснимое, нервно бросаю взгляд на окно. Перед глазами мелькает рыжее пятно, и с карниза, пронзительно мяукнув, прыгает Билли Смит. Уж не кошачьи ли глаза я увидела? — Уезжаешь на выходные? — Гейб направляется к чайнику и нажимает на кнопку. — Мы едем в Корнуолл. Повидаться с семьей, — бормочу, сама не своя. И трясу головой: — То есть я одна еду. — Присаживаюсь за кухонный стол, кладу ладони на его исцарапанную поверхность. От теплого дерева веет покоем. — Собирались с Джеймсом, но не выходит — у него срочные переговоры. — О… — Гейб заглядывает мне в глаза. — Расстроилась? Поначалу мне и впрямь так казалось, но сейчас, когда первое разочарование ушло, понимаю, что ничего похожего. Если уж честно, меня даже радует, что мы с Джеймсом немного отдохнем друг от друга. Чудесная была ночка, и все же остался какой-то неприятный осадок. — Да нет, просто путь долгий… и пробки ужасные… — Тьфу, да я копирую своего братца! Пытаюсь свести все к шутке: — Главное, взять побольше шоколада, чтобы не заскучать в дороге. — Или, к примеру, захватить меня. Он смеется, а я сижу разинув рот. — Планов на выходные у меня нет, а ты вроде говорила, что там неплохой прилив… — частит Гейб, шаркая ногами и почесывая нос. — Вот я и подумал… — Он умолкает в ожидании моей реакции. А как мне реагировать? Гейб? Гость у нас в Корнуолле? Мои-то будут не против, но как же Джеймс? Гм. А что — Джеймс? У нас с Гейбом чисто дружеские отношения, к тому же я уверена — в Корнуолле ему понравится. Займется серфингом, полакомится местными коврижками с кремом — короче, отдохнет, как настоящий турист. Уж если он счел Хэмпстед «милым старомодным местечком», то Порт-Исаак его точно очарует. А ты сама-то, Хизер? Плевать на остальных — чего хочешь ты лично? Тяну паузу, размышляя. Не то чтобы мне это было нужно, но в такой ситуации полагается хорошенько подумать, ведь так? Хотя я знаю ответ. Знала еще до того, как пустилась в пространные рассуждения. Я хочу, чтобы Гейб поехал. — Волны там и правда отличные… — Класс! — радуется Гейб и выбрасывает ко мне руку. Я вяло шлепаю его по ладони. Терпеть не могу эти дурацкие ритуалы. — Внимание! Суперпредложение! — Гейб вынимает у меня из пальцев ключи от автомобиля и швыряет их на стол. — Пробки отменяются. Рванем на мотоцикле! Глава 26 Это конец. Я мертвой хваткой цепляюсь за кожаную куртку Гейба. Мы точно разобьемся. Превратимся в жуткое месиво искореженного металла и обезображенной плоти. Наши тела будут так изуродованы, что опознавать придется по зубам! Мы летим по шоссе в Корнуолл. Зажмурившись, еще крепче обнимаю Гейба, хотя и без того сжимала его как клещами. На старте он бросил мне: «Держись!» — ну я и обхватила его за шею (по-моему, именно это значит «держаться»). Но на заправке он предложил мне обратить внимание на металлическую скобку позади его сиденья. Так, дескать, удобнее. Удобнее? Он в своем уме? О каком удобстве может идти речь, если я несусь на скорости сто пятьдесят километров в час безо всяких ремней безопасности, едва удерживая задницу в седле, пытаясь выжить? Выжить-то я, может, и выживу, но оглохну точно. Оглушительный рев мотора атакует барабанные перепонки. Натуральная пытка. Меня тошнит. Голова кружится. Тело бьет озноб. Нервы звенят. Кошмар. Гейб прибавляет газу, мы обходим «ягуар». Класс! Что это? Неужели вой сирены? Нам на хвост села полицейская машина с включенной мигалкой. Такое превышение скорости — это не шутки. Гейб тормозит, мы оба спрыгиваем на землю. Полицейский выходит из своего «ренджровера» и с суровой миной шагает к нам. — Вы представляете, с какой скоростью ехали, молодой человек? — негодующе интересуется он. — Простите, офицер. Я только что из Калифорнии… — Гейб разыгрывает туриста-лопуха. Но британского дорожного полицейского на мякине не проведешь. Лицо у него каменеет. — А в Калифорнии разрешено перемещаться со скоростью 145 километров в час? Думаю, нет. — Офицер поднимает бровь. — Предъявите, пожалуйста, права и страховку. Гейб послушно передает ему права: — Других документов у меня с собой нет. Видите ли, мотоцикл у меня всего две недели… Настал звездный час этого полицейского. — В таком случае попрошу вас проследовать вместе со мной в участок. Вот невезуха. Штраф — само по себе неприятно, участок… во много раз хуже. Мы рискуем вообще не попасть в Корнуолл. Гейб удрученно пожимает плечами и поворачивается к офицеру, который включает рацию. Я впиваюсь в полицейского взглядом и желаю… вот бы он просто вынес нам предупреждение и отпустил! — Мистер Габриэль Хоффман? — Да, сэр. Полицейский возвращает Гейбу права. — Так и быть, отпущу вас с предупреждением. В будущем попрошу придерживаться правил дорожного движения, установленных в нашей стране. — Благодарю, офицер! — Гейб бросает на меня изумленный взгляд. Я округляю глаза: изображаю невинное удивление. — Мне говорили, что британские копы — лучшие в мире, так, я смотрю, это правда. Пыжась от гордости, офицер марширует обратно к своей машине. Оборачивается: — А вы часом не голливудский актер? Лицо знакомое. Я давлюсь смешком, а Гейб краснеет. — Боюсь, нет. — Хм-м… — Полицейский пожимает плечами — не убежден, похоже. Коротко нам кивнув, страж порядка забирается в свой автомобиль. К повороту на Порт-Исаак мы добираемся уже в сумерках. Съехав с шоссе, Гейб сбрасывает скорость, и мотоцикл с размеренным рокотом петляет по проселочной дороге. Я поднимаю забрало шлема и полной грудью вдыхаю корнуоллский воздух. Какое наслаждение! Запахи соли, прибоя, древесного дыма, как всегда, пробуждают ностальгию. Вспоминаю, как дни напролет собирала ракушки на морском берегу и выписывала свое имя на мокром желтом песке. Как гуляла с папой и мамой по скалистым холмам — родители подбрасывали меня высоко в воздух, крепко держа за руки с обеих сторон, а я визжала от восторга и требовала еще. Как играла в прятки среди рыбацких лодок, пришвартованных в гавани, и ссорилась с Эдом — брат вечно грозился наябедничать родителям… Дорога все уже, повороты — все прихотливее, и мотор стрекочет все натужнее. Вокруг, насколько хватает глаз, — разноцветные квадратики полей, словно на землю бросили лоскутное одеяло. Тут и там попадаются овцы, стадами и поодиночке. Они поднимают головы и провожают нас равнодушным немигающим взглядом. Постепенно изумрудные луга уступают место шеренгам сложенных из камня коттеджей, мы минуем их, поднимаясь по склону холма, и я замираю в предвкушении. Это моя любимая часть пути. Будто разворачиваешь подарок: еще секунда — и увидишь, что там внутри… Я-то знаю: сейчас покажется море. Плотнее прижимаюсь к Гейбу. Меня так и распирает, хочется закричать: «Смотри! Смотри!» — но я упрямо сжимаю губы. Не нужно портить сюрприз. Мы взлетаем на вершину холма, и… вот оно! Серебристо-голубая полоска у самого горизонта. — Йооо-хо-хо-о-о! — вопит Гейб сквозь свист ветра. Водная гладь становится все шире и шире — словно шторки, закрывающие экран в кинозале, разъезжаются в стороны. Море заполняет собой весь горизонт, пенные гребни волн играют красным, розовым и оранжевым в лучах заходящего солнца. Гейб вырубает зажигание, и мотор, фыркнув, умолкает. Я стаскиваю шлем. В ушах звенит. После грохота двигателя тишина кажется глубокой и непроницаемой. — Bay, — выдыхает неисправимый янки. Гейб подходит к краю утеса, вглядывается в даль. Едва разгибая затекшие ноги, я слезаю с мотоцикла и присоединяюсь к нему. Он стоит неподвижно, не замечая моего присутствия, и смотрит прямо перед собой на солнце, медленно опускающееся в воду. Какое-то время мы просто стоим и смотрим. Совсем рядом. Два силуэта на фоне темнеющего неба, которое меняет цвета с оранжевого на красный, затем на лиловый. Слушаем слабый ритмичный плеск волн, накатывающих на опустевший пляж. Краем глаза вижу, что Гейб поворачивается ко мне. Горло перехватывает: он собирается сделать именно то, о чем я думаю? Воздух между нами только что не искрит… Поднимаю лицо и робко смотрю в глаза Гейбу. Он собирается сделать именно то, чего я хочу? — Ну что, поехали? Вопрос сбрасывает меня на грешную землю. — Угу… Чертов закат! Весь этот романтический антураж лишил меня чувства реальности. Одинокий утес, живописный пейзаж, привлекательный мужчина рядом… Мужчина, заметь, не твой. — Кстати, должна предупредить насчет мачехи… — Что такое? Она кусается? Против воли начинаю хихикать. Гейб задумчиво на меня смотрит. — А знаешь… это ведь первый раз, когда ты засмеялась моей шутке. Э? Я поперхнулась смешком. — Да ладно тебе, я все время смеюсь! — Надо мной смеешься, а не над шутками, — с притворной обидой уточняет Гейб. То есть это мне кажется, что он притворяется, но до конца я не уверена. Еще чуть-чуть — и мне будет очень неловко. Я не могу признаться, что на дух не выношу комиков, что в моем представлении ад — это слушать, как дядька на сцене мерзко кривляется, изображая свою подружку. И уж конечно, не могу сказать, что видела его репетицию перед зеркалом — и пришла в ужас. Я вдруг замечаю, как резко похолодало. Бросаю взгляд на часы: — Уже поздно, надо ехать. — Во-первых, это правда, а во-вторых, и тему разговора можно сменить. — Нас давно ждут! Гейб морщит физиономию и делает вид, будто нервно обкусывает ногти на руках, затянутых в кожаные перчатки. — Не переживай, все будет хорошо. — Взяв под локоть, веду его к мотоциклу. Ну и что с того, что я неверно истолковала его намерения? Я вовсе и не хотела, чтобы он меня целовал. Глава 27 Моя родня влюбилась в Гейба с первого взгляда. Даже Розмари, с той минуты как он вошел в кухню и пожал ее руку в резиновой перчатке («Мачеха? Не может быть! Я бы решил, что вы сестры!»), буквально смотрит ему в рот. Зардевшись как девочка, Розмари наливает ему хереса в бокал уотерфордского[58 - Уотерфорд — город на юго-востоке Ирландии, знаменит хрусталем, который производится там с XVIII века.] хрусталя из своего лучшего комплекта и даже не заикается насчет того, чтобы он разулся. Остальные топчутся рядом, спеша пожать Гейбу руку или, как папа, энергично хлопнуть по плечу, словно выбивая пыль. Мне же не разрешают и шагу ступить, пока не сниму обувь, после чего предоставляют самой наливать себе херес. Честное слово, с Гейбом так носятся, что я готова обидеться. — Ну? Как тебе ведьма? — шепчу я, когда церемония знакомства все же завершается. — Метлы не заметил… — пожимает плечами Гейб. Мы проходим мимо Лу, жены Эда, — бедняжка учтиво слушает Аннабел, дочь Розмари, и ее мужа Майлза. Супруги наперебой в подробностях описывают ламинатные полы в своей квартире. Они предпочли ламинат ковровому покрытию, потому что «ну ты же понимаешь, близнецы…». — Хотя она и угостила меня подозрительной коричневой бурдой, — добавляет Гейб. — Как думаешь, ведьминское варево? — Это называется хе… — И ору что есть мочи: — Осторожно! Поздно. Он трескается лбом об открытую потолочную балку и морщится: — Ох ты, больно! — Да-да, будь внимателен, — назидательно произносит Эд. Мой брат принадлежит к той раздражающей породе людей, которые любят предупреждать о неприятностях после того, как они случились. — Эти старые балки могут быть очень опасны. Семья рассаживается вокруг обеденного стола, на котором выставлено роскошное жаркое и разнообразные гарниры. — Зарубил на собственном… лбу. — С натужной улыбкой Гейб потирает голову и, усевшись на стул, пытается устроить под столом свои длинные ноги. На нем по-прежнему оранжевый комбинезон, но мои родные делают вид, что подобный наряд для них в порядке вещей. — Не иначе как дом строил лилипутский народец. — Совершенно верно, — важно кивает Эд с высоты своих двух метров. — Скудное питание тормозило их рост. — Жуть! — Гейб озабоченно морщит лоб. — Вы их знали?! Комната сотрясается от хриплого хохота — это вваливается Лайонел, зажав в руках сразу несколько бокалов и две бутылки совиньона, которые откопал в подвале. — Мальчик мой, этот дом построили в 1642 году. Ему больше трехсот с полтиной. Меня тревожит молчание Гейба — уж не обидела ли его папина бесцеремонность? Но мой жилец добродушно отзывается: — Что с американца возьмешь? В Америке из древностей разве что одна Джоан Риверс[59 - Американская актриса и телеведущая, не скрывает своего пристрастия к пластической хирургии.]. По стандартам Гейбовых шуток, очень даже неплохо. Но ответом ему — молчание и недоуменные взгляды. — А кто эта Джоан? — спрашивает белобрысая Аннабел. — Актриса наша, в комедиях играет. Ей уж лет сто, но со всей этой пластикой… Ха! Ноль реакции. Это я в мире звезд — как рыба в воде, а моя семья от светской жизни далека. — Я знаю! Точно, из-за пластики у нее лицо, как у парашютиста в воздухе! — раздается из коридора. Кто это у нас такой умный? Розмари?! Она вносит в комнату кувшин воды со льдом и, манерно наклонившись, ставит его посреди стола. — В одном из моих журналов про нее была большая статья. Я даже зауважала мачеху. — В «Леди»? А я почему не читала? — Аннабел хмурит бесцветные бровки. На прошлое Рождество она подарила матери годовую подписку на «Леди», и теперь, когда бы я ни приехала в Бат, на кофейном столике неизменно разложены веером свежие номера, полные увлекательных статей о том, как плести кружева и ставить на место зарвавшихся нянечек. А стопки своих любимых «Хелло» и «ОК» Розмари прячет в чулане. Уличенная в неверности, она, заикаясь, бормочет что-то нечленораздельное. Маска респектабельной представительницы среднего класса вот-вот рассыплется под сверлящим взглядом Аннабел. Уже вроде бы очевидно, что ссоры не избежать, но Лу шустро меняет направление разговора: — Габриэль, так что привело тебя в Англию? — С дружелюбной улыбкой она протягивает ему блюдо тушеной брюссельской капусты. Гейб пару секунд озадаченно таращится на еду — это еще что такое? — и все же робко кладет ложечку себе на тарелку. — Эдинбургский фестиваль. — Насадив на вилку кочанчик, он с настороженным видом откусывает. — Через две недели поеду, буду там выступать. Две недели? Я невольно вздрагиваю. Как быстро пролетело время. Совсем скоро он уедет, надо же… А почему это меня беспокоит? — Браво, так ты человек театра? — раздается с противоположного конца стола, где Лайонел нарезает мясо. Вот уж кому Гейб точно угодил — папуля обожает «сце-е-ену». — Я больше по юмористической части. — Гейб с очевидным усилием глотает откушенный кусок. Улучив момент, когда, как ему кажется, никто не видит, снимает остаток с вилки. — Эстрадный комик. Типа того. — А как вы познакомились? — Розмари изящным движением промокает салфеткой уголки рта. — По объявлению. — Сообразив, как это прозвучало, Гейб ухмыляется. — Не-е, ничего такого, миссис Хэмилтон. Просто Хизер дала объявление насчет комнаты, жильца искала, а мне ж нужно где-то перекантоваться несколько недель. — Так ты что же, не ее молодой человек? — сурово вмешивается Эд. — На «ренджровере»! — с прокурорским видом добавляет Розмари, и на лице ее ясно читается: «Так и знала, что она наврала». Опять она меня в краску вогнала, заноза! — Нет, это не я, — благодушно отзывается Гейб. — Тогда где же твой новый кавалер, Хизер? Розмари делает особый упор на эти два слова, будто помещая их в кавычки, и разговоры за столом как-то разом стихают. — Вы про Джеймса? — Откуда у меня ощущение, что я в зале суда, перед жюри из семерки присяжных? — У него срочная работа. — В выходные? — вклинивается Аннабел. — Крайне важное дело. Это чистая правда, а я будто оправдываюсь. Такое впечатление, что я все это сочинила, дабы прикрыть зияющую дыру в своей личной жизни. — Очень надеюсь, что важное, — бормочет Розмари, плюхая себе ложку тушеной моркови. — Все-таки он подвел тебя в последнюю минуту. Посторонний человек мог бы усмотреть в ее словах искреннее сочувствие, но я-то знаю ее как облупленную. — А Хизер рассказывала вам про его букеты? — Гейб ободряюще пожимает под столом мою руку. Спаситель! — Букеты? — Темные глаза Лу загораются. — Хизер, как романтично. А мне только жалкие нарциссики иногда перепадают… — Надув губы, она стреляет глазами в Эда. — Ага, уже три охапки прислал! Три дюжины красных роз! — Гейб не скупится на подробности. — Парень с ума по ней сходит! — И его можно понять! — рокочет Лайонел, гордый отец. — Верно, Розмари? Удивительно, но мачеха что-то притихла. Должно быть, поражена тем фактом, что у меня и вправду появился мужчина. Он присылает мне цветы, и я его не выдумала! — Разумеется, — сдержанно отвечает она. — Кому еще капусты? После ужина все расходятся по комнатам готовиться ко сну, в гостиной остается только молодежь мужского пола — и я. Берем по куску яблочного пирога с патокой и болтаем… естественно — о футболе. — Любите соккер? — Гейб с неуверенным видом ковыряет ложечкой патоку. — А то! — отвечает Эд. — Да, старина, — Майлз хлопает Эда по плечу, — видал, как мы их сделали на прошлой неделе? Вот удача! Все газеты писали, что случилось чудо. Мы с Эдом переглядываемся. После того случая в пабе мы уже не раз говорили по телефону, но Эд ни словом не упоминал о произошедшем. Впрочем, ничего удивительного. То, чего мой брат не понимает, он просто-напросто игнорирует. — Я слышал, Англия раздолбала французов, — кивает Гейб. — Потрясно! — Да, у нас есть талантливые игроки, и лично я жду от них больших свершений. — Эд оседлал своего любимого конька. — Если все будет нормально, ближайшие несколько вечеров проведу у телевизора. Спасибо, что есть спортивный канал, верно? — Держу пари, твоя половина не в восторге. — Майлз с заговорщицким видом подталкивает Эда локтем. Тот натянуто улыбается, будто Майлз наступил на больную мозоль. Господи, надеюсь, мое дурацкое желание не привело к семейным проблемам? — Э-э… Хизер? — Гейбу явно не по себе. — Слушай, этот ваш национальный деликатес… Ложка увязла в его пироге и стоит торчком. — А мороженого случайно не найдется? — виновато шепчет он. — Думаю, с моего прошлого визита кое-что осталось, — шепчу я в ответ. — Пойду гляну в холодильнике. — Наклоняюсь поближе к Гейбу: — Встреча через пять минут в спальне. — М-да, как-то странновато звучит. — Чтобы не пришлось делиться мороженым! — добавляю поспешно, кивая на Эда и Майлза — они как раз с опаской дегустируют патоку. Если Гейб и заметил мое смущение, то виду не подал. — А где наша спальня? — Второй этаж, первая дверь направо. — Круто. — Погоди радоваться, ты еще тамошних обоев в цветочек не видел. — Со скорбной улыбкой забираю у него тарелку и ускользаю пошуршать по закромам. — Ты сверху или снизу? — Прикончив одно ведерко мороженого, Гейб смотрит на меня, вскинув бровь. — Хм-м… — Делаю вид, что вопрос поставил меня в тупик. — Ну? — Предпочитаю сверху. — Вонзив ложку в свое мороженое, я передаю ему ведерко. Гейб принимается выискивать залежи шоколадной крошки, находит обширное месторождение и отправляет в рот большой комок. — Очень удачно. Я люблю быть снизу. Вот уже несколько минут мы с Гейбом стоим в дверях моей старой спальни, лопаем мороженое и разглядываем деревянную двухъярусную кровать, на которой нам предстоит провести ночь. Когда мне было десять, двухъярусные кровати казались милыми и забавными. Спустя двадцать лет ситуация несколько изменилась. А Гейб ничуть не разочарован, напротив, ему все нравится. Отсюда и наш полный двусмысленностей диалог. Забавный, по-моему. «Ничего забавного, Хизер. Вы с ним флиртуете!» И то верно. Господи, что я делаю? У меня уже есть парень. И не просто парень, а мистер Само Совершенство. — Прости, я обжора. Все съел, — с покаянным видом говорит Гейб, соскребая со дна ведерка остатки. А у него есть девушка, напоминаю я себе. Голливудская кинокрасотка, между прочим. — Ничего, мне уже хватит… — неожиданно смущаюсь я. — Да? Ну ладно. — Озадаченный такой быстрой переменой настроения, Гейб перестает дурачиться и ставит пустое ведерко на пол. — И что теперь? Ложимся? Вполне невинный вопрос, но теперь мне уже повсюду чудятся непристойные намеки. — Пожалуй. Надо бы встать пораньше, если хочешь заняться серфингом… Чтобы уж окончательно исключить всякую возможность недоразумений, зеваю, чуть не вывихнув челюсть. — Умираю, спать хочу. — Тогда ты первая в ванную? — Нет-нет, давай ты, — возражаю быстро. Хватаю подушку и начинаю энергично ее взбивать, чтобы хоть как-то отвлечься. От этих разговоров на ночь глядя я вся разнервничалась. — Дверь в конце коридора. — Точно? — Точно. Согнувшись над рюкзаком, Гейб роется в поисках туалетных принадлежностей. Очки съезжают на кончик носа, и он раз за разом подталкивает их повыше. Какой смешной жест. И трогательный. «Немедленно прекрати, Хизер!» Он ведь поправлял очки и вчера, и позавчера, и позапозавчера. Так почему я именно сейчас обратила на это внимание? И почему мне кажется, что этот жест придает ему невыносимое очарование? — Я быстро, туда и обратно. — Выудив щетку и пасту, Гейб выходит из комнаты, но тут же просовывает голову в дверь: — Чтобы не забыть: семья у тебя — просто классная. Клевый вечер. — Спасибо. — Мне стыдно за недавнюю мрачность. — И еще кое-что… Господи, что такое? Жду, затаив дыхание. Набрав в грудь побольше воздуха, он делает сенсационное признание: — Я храплю! Глава 28 Начало нового чудного августовского дня. Порт-Исаак вытянулся под солнцем, как кот на солнышке, мощенные булыжником улицы и беленые коттеджи залиты ярким светом. Еще рано, и большинство жителей спит. Внизу, в тихой гавани, жмутся друг к другу деревянные рыбацкие лодки, а пляж, подковой обрамляющий бухту у подножия крутых, поросших травой утесов, пока совершенно пуст. Та же картина на всем побережье вплоть до Ньюки. Любители пикников пока не нагрянули, и на протяжении многих миль — только накатывающие на каменистый берег волны в белой пене, похожие на огромные кремовые завитушки, и далекие точки чаек, кружащих высоко над головой. Но кое-кто уже проснулся. На некотором расстоянии от берега, там, где свет пляшет на воде, превращая ее в россыпь бриллиантов, покачивается около десятка фигурок. Блестящие черные силуэты издали можно принять за тюленей, но стоит присмотреться — и понимаешь, что это серферы в ожидании хорошей волны. Зимой и летом они каждое утро встают ни свет ни заря и спешат на пляж, чтобы застать драгоценный прилив. Сегодня среди них Гейб. Оседлав взятую напрокат доску, он убирает с глаз влажную челку и смотрит вдаль. В этой позе он уже несколько минут, готовится к следующему заходу. Пока прошла всего парочка небольших волн, но теперь, кажется, ему светит кое-что посерьезнее. Распластавшись на доске, он принимается усиленно грести. Ладони врезаются в воду, как лопасти пропеллера. Главное — точный расчет. Координация движений. Навык. Подобно следящему за дичью охотнику, он сосредотачивается на далекой волне, затем резко подбрасывает мускулистое тело вверх, с силой приземляется ногами на доску и, раскинув руки в стороны, словно канатоходец, взлетает на самый гребень. Он балансирует легко и изящно, зигзагами скользя туда-сюда, все быстрее и быстрее, поднимаясь и опускаясь, а волна норовистой лошадью выгибает под ним хребет, стремясь его сбросить… Щелк. Срабатывает затвор фотоаппарата. Есть! Целый час или около того я ждала именно этого момента. Сидя на сбегающем к пляжу склоне пригорка, я наблюдала за Гейбом через видоискатель своего «Никона», пытаясь поймать один-единственный кадр, который бы выражал самую суть серфинга. Я уж и забыла, насколько это сложный, долгий и захватывающий процесс. Закончив колледж, я щелкала постоянно — снимать было так же естественно и необходимо, как дышать, — но в последние годы забросила фотографию «для души». Убеждала себя, что не хватает времени из-за работы, но, если честно, попросту боялась, что сразу нахлынут мучительные воспоминания о мечтах и надеждах, так и не ставших реальностью. И все же. С замиранием сердца вспоминаю свое письмо в «Санди геральд». Гейб отправил его в пятницу, так что, если повезет, — а уж мне-то должно повезти! — возможно, на следующей неделе уже придет ответ. Я полна оптимизма — того самого оптимизма, который побудил меня вынуть фотоаппарат из прикроватной тумбочки, где он был погребен долгие месяцы, стереть пыль с объектива и взять камеру с собой в Корнуолл. Именно этот оптимизм заставил меня подняться в несусветную рань, в предвкушении отличной фотосессии. Снова ловлю Гейба в видоискатель. Фигурка на волнах расплывается, и я навожу на резкость, чтобы запечатлеть его сосредоточенное лицо. Челюсти плотно сжаты, лоб и щеки покрыты брызгами. Мне даже удается поймать его взгляд из-под насупленных бровей. Кажется, он смотрит прямо на меня, и… Бултых! Он срывается в воду. Я вскидываю глаза над камерой и вглядываюсь в сверкающую водную поверхность. Без увеличения серферы — просто точечки, трепыхающиеся на волнах. Знакомого силуэта нигде не видно. — Гейб! — кричу я, размахивая руками, чтобы меня легче было заметить. Нет, я вовсе не беспокоюсь — он ведь отличный пловец. Гейб рассказывал, что с рождения живет на берегу океана и плавает как рыба. Но здесь довольно сильные течения, с непривычки человека может утянуть под воду… У меня темнеет в глазах. — Гейб! — кричу еще громче. Черт, если с ним что-нибудь случится, никогда себе этого не прощу. Надо было сказать, чтобы был осторожнее, предупредить о подводных течениях. Какая безответственность с твоей стороны, Хизер! Быстро закрываю объектив и тороплюсь вниз по склону холма, спотыкаясь о поросшие травой кочки. Кажется, спуск длится целую вечность, но в конце концов я добираюсь до автостоянки, отделенной от пляжа каменным парапетом, и снова до боли в глазах всматриваюсь в водную поверхность. Гейба нет. Что-то неладно. Я стаскиваю кроссовки и носки, швыряю у мотоцикла, бегу босиком по мягкому сырому песку, торможу по щиколотку в воде и, запыхавшись, кручу головой. Да где же он, мать его? Паника хватает меня за горло. Он ударился головой и потерял сознание! Или тяжело ранен! Или… Надо что-то делать — сообщить спасателям, позвонить 999… Я уже хлюпаю носом. Хочу, чтобы он появился! Немедленно! — Ку-ку! Почти без чувств, схватившись за сердце, оборачиваюсь. Гейб прямо передо мной: под мышкой доска, на лице широченная ухмылка. Фу-у! Какое счастье! Черт, я в бешенстве! — Какого хрена?! — ору. — Я от страха чуть не умерла! — Да ладно тебе, я пошутил. — Пошутил?! Я думала, ты утонул! — Я упал с доски и вынырнул с другой стороны бухты. — Но я искала тебя, кричала… — К глазам подступают слезы, и я злюсь еще больше. — Давай еще, Хизер, тебе идет злиться! — Вовсе не смешно! — Очень даже смешно. Забыла, что имеешь дело с профессионалом? — фальшиво возмущается Гейб. — Я ж комик! Вот сейчас мне бы молчать в тряпочку. — В том-то и дело!.. (Естественно — какое там «молчать».) Терпеть не могу эстрадных комиков. Как только эти слова слетают с языка, мне тут же хочется поймать их и запихнуть обратно. Пауза. — Терпеть не можешь комиков? — изумленно тянет Гейб. — И мои шутки тебе не нравятся? Тебе не смешно? Черт, черт, черт. Может, сделать вид, что я не всерьез? Нет, поздно. Смиренно мотаю головой. — Что, совсем не смешно? Я наклоняю голову, боясь встретиться с ним взглядом, потом все-таки смотрю — и вижу перед собой человека, обиженного до глубины души. Чертов мой длинный язык. Ну зачем было это говорить? Какая же я дура. Я мысленно крою себя на чем свет стоит, распаляясь все больше, а Гейб… откидывает голову и разражается хохотом. Он буквально ревет от смеха, во все свои тридцать два безукоризненных зуба. Я хлопаю глазами, а он, отсмеявшись, хватает меня за руки: — Может, я и несмешной, но ты, Хизер Хэмилтон, — это просто уржаться. Издевается? — Я думала, тебя в живых нет! — Понимаю, прости. Дурака свалял. Гейб поднимает доску, и мы медленно возвращаемся к автостоянке. В молчании — пока Гейб не поворачивается ко мне, подняв брови: — Послушай, а почему тебе не нравятся мои шутки? Вот прицепился, теперь в покое не оставит. Сказать, что ли? Конструктивная критика еще никому не вредила. Глядишь, потом еще благодарить меня будет. — Я видела, как ты репетируешь, и мне кажется, тебе совершенно ни к чему прикидываться другим человеком. Как говорится, ты мне друг, но истина дороже. — В смысле? — Гейб выглядит оскорбленным, и я начинаю сомневаться, что истина мне так уж дорога. — Ты строишь из себя эдакого злобного пессимиста, которому весь мир не угодил. Сигарета в зубах, ужимки, бородатые анекдоты… Раз уж начала, Хизер, иди до конца… — Комик и должен быть злобным пессимистом! — Но ты-то не такой. Характер у тебя легкий, ты обычно доволен жизнью и ко всему готов. — Я позволяю себе улыбочку. — Американец как-никак. Первое, что произносят в вашей стране дети, — не «мама», а «все о'кей»! — Но роль обязывает! — упорствует Гейб. — Вот именно. Это роль. А почему бы тебе не быть самим собой? — На каждом сеансе спрашиваю об этом своего психоаналитика. Уже кучу денег спустил, — острит он. — Хм… Ну, не знаю. Я об этом не думал, но… Наверное, я просто не верю, что могу веселить людей таким, какой есть. — А по-моему, ты очень забавный такой, какой есть. Плюнь на анекдоты, говори о себе! — Кому это интересно? — Попробуй — узнаешь. Гейб достает полотенце из-под сиденья мотоцикла и, устроившись на каменной ограде, вытирает голову. — Для человека, который терпеть не может эстрадный юмор, у тебя немало соображений по этому поводу. Я пожимаю плечами: — Извини. Длинный язык меня вечно подводит. В другой раз сразу скажи, чтоб заткнулась. Он хохочет. — Ну, что теперь? — А чего бы тебе хотелось? — Да что угодно, ты ж сама сказала — я ко всему готов. Язык чешется отпустить какую-нибудь двусмысленную шутку, но на этот раз я успеваю его прикусить. — Время до обеда навалом, могу устроить тебе экскурсию по деревне? Хочешь? — Супер. То есть я буду глазеть на местные достопримечательности, как самый настоящий американский турист? — А ты и есть американский турист, — поддразниваю я. Он швыряет в меня скомканное полотенце: — Заткнись, Хизер. Глава 29 — Это моя школа. — Bay! Клевая. Кукольный домик. — Само собой. Это вы в Штатах больны гигантизмом, — парирую я дружелюбно. — Твоя-то школа небось с футбольное поле? — Не-а, я ходил в «Венецианскую среднюю». Помнишь фильм «Бриолин»? — У вас, что ли, снимали? — Ага. — Ух ты. Шикарно. Гейб прыскает. — А что смешного? — Поверь мне, «Венецианскую среднюю» можно назвать какой угодно, только не шикарной. Поднявшись на крутой холм, проходим мимо почты, стены которой украшены кашпо с цветами. — То есть, по-твоему, в Порт-Исаак интереснее, чем в Голливуде? На карнизе ближайшего домика пригрелась сонная полосатая кошка. Низенькая старушка, прихрамывая, выходит на крыльцо с сумкой для продуктов. — Приезжай как-нибудь, сама посмотришь. У меня, кстати, есть свободная комната. — Ой, не искушай. — Придется, конечно, установить правила… — ухмыляется Гейб, и я краснею, вспомнив свою безразмерную инструкцию по пользованию жилплощадью. — А вот здесь у меня случился первый поцелуй! — Я торжественно указываю на раскидистый дуб в дальнем конце поля. — Мальчика звали Себ Робертс, и мне было тринадцать. — Потрясное местечко для первого поцелуя. А у меня все случилось дома, и нас застукала мама. Сижу весь из себя взрослый, щупаю лифчик Хопи Смит под футболкой, а тут мама нарисовалась. В жизни так стыдно не было. Я смеюсь и тут же грустнею. — Помню, как мне хотелось побежать домой и рассказать маме про Себа, но она умерла за год до того… Гейб сжимает мою ладонь: — Эй, прости, я не подумал. — Все в порядке. Просто иногда — вспомнишь какой-нибудь пустяк, и нахлынет… Мы задумчиво рассматриваем дуб, его могучий ствол — шершавый и узловатый. Он здесь уже много лет и простоит еще долго. — К счастью, со мной был отец. Он стал для меня второй мамой. Когда я была девчонкой, у меня не было от него секретов, я все ему рассказывала. Да и сейчас тоже. Мы очень близки. — Отсюда и проблемы с мачехой? Мы спускаемся по склону холма. — В смысле? — Ну, третий лишний, все такое. — Не в этом дело. Она сама по себе противная. Холодная, надменная. Мы никогда не ладили. — Но отцу-то она нравится. — Видимо, да. Не знаю почему. Мама была такой жизнерадостной, все время смеялась, шутила. А Розмари зануда, вечно пилит его: сделай то, сделай это… Меня это бесит. — Может быть, так она выражает свою любовь? — Оригинальный способ, — ворчу я. — Ладно, сменим тему. — Мы останавливаемся перед пабом «Герб барсука». — Ты как, нагулял аппетит? — Что за вопрос? Да я бы слона съел. — Ну, слонов здесь вряд ли подают, — смеюсь я. — Но могу предложить «обед пахаря»[60 - Набор холодных закусок, традиционно подаваемый в пабах. В его состав обязательно входят кусок сыра, ломоть хлеба с маслом, маринованный лук и огурцы. Иногда добавляются кусок ветчины, яблоко, салат.]. — Что еще за фигня? Я тяну за ручку и придерживаю дверь, чтобы Гейб мог войти. — Сейчас сам узнаешь. Сделав заказ, мы выносим две кружки сидра в садик, где за деревянным столом в полном составе уже обедает моя семья. — А мы-то гадали, где вас носит, — рокочет Лайонел, не отрываясь от сыра и маринованных овощей. — Мы встали пораньше, Гейб хотел испробовать здешнюю волну. — Я ставлю свою кружку на стол и чмокаю Лайонела в щеку. — Ну и как прилив по сравнению с Калифорнией? — Голова Эда выныривает из-за спортивного раздела «Санди таймс». Судя по заголовку, раздел целиком посвящен английской сборной. — Потрясный. — Хорошая волна? — встревает Майлз с видом эксперта, хотя я-то знаю, что он в серфинге полный ноль. Аннабел сидит рядом с мужем, у каждого в руках по близнецу на детских «вожжах», и выглядят счастливые родители, как всегда, замученно. — Ну-ка, подвинулись! — командует Лайонел, заметив, что мы мнемся в нерешительности. — Ничего, можно и там присесть, — киваю я на соседний столик, из-за которого как раз поднимается парочка. — Вот еще! Семья должна обедать вместе. Все послушно сдвигаются, освобождая место… рядом с Розмари. Черта с два я с ней сяду! С кем угодно — только не с ней. К счастью, Гейб первым опускается на скамью. — Пора нам обнародовать наши отношения! — прикалывается он, а моя мачеха краснеет, промокая салфеточкой матово-розовые губки. — Два «обеда пахаря» с сыром чеддер! — В садик, держа на весу два огромных блюда, выходит официантка с обветренным лицом. Мы машем ей, и она ставит блюда перед нами. Гейб таращит глаза и поддевает вилкой маринованную луковицу: — Это что?! — Попробуй. Тебе понравится. Он с храбрым видом откусывает, и все за столом замолкают. Громкий хруст, а затем: — О-о-о! Вы это ради удовольствия едите… или в качестве наказания? Взрыв хохота. Видели бы вы его лицо — такое зрелище ни за какие деньги не купишь. Я так смеюсь, что на глазах выступают слезы. Тянусь за салфеткой и вздрагиваю, услышав: — Хизер? Кто это? — Джеймс! Смех застревает у меня в горле. Наконец удается выдавить: — Что ты здесь делаешь? Ты разве не в Париже? — добавляю быстренько. — Удалось вернуться пораньше. — Но как… — У меня был адрес, и я поехал прямо к вашему дому. Там никого, и я решил, что вы в пабе: воскресенье, время обеда, все такое… За столом воцаряется тишина, но я кожей чувствую, что мои родные переглядываются, и представляю себе всю картину: я, Гейб и остальные — шутим, болтаем, смеемся в тесном семейном кругу… Что ж ты сидишь как приклеенная, Хизер? Надо подпрыгнуть и броситься Джеймсу на шею. Мне полагается быть в восторге: ведь он приложил столько усилий, ради меня преодолел такой путь. Вскочив на ноги, обнимаю его. — Позвольте представить: Джеймс, мой молодой человек. В этот момент я встречаюсь взглядом с Гейбом и почему-то спешно отвожу глаза. Со всех сторон слышится «очень приятно» и «рады знакомству», но, надо сказать, не чувствуется и доли того энтузиазма, с которым встречали Гейба. Даже Розмари настолько очарована моим жильцом, что едва обращает внимание на Джеймса, — а я-то ожидала, что она засыплет его вопросами. — Что тебе заказать? — пытаюсь я загладить неловкость. Джеймс качает головой: — Спасибо, я поел. Возьму что-нибудь выпить. Кому что принести? — Бокальчик мерло! — радостно откликается Лайонел. — Давай пойду с тобой, — предлагаю я. — Все нормально, обедай. — В его словах нет и тени сарказма, но он оскорблен, я знаю. — Уверен? — Абсолютно. — Джеймс разворачивается, как робот ступает по траве и скрывается внутри паба. — Почему же ты не предупредил, что приедешь? — Придерживая волосы от ветра, я оборачиваюсь к Джеймсу. Родня осталась в пабе, а мы, держась за руки, гуляем по каменному обрыву, нависающему над пляжем. Тем самым пляжем, где всего несколько часов назад я была с Гейбом. — Хотел сделать тебе сюрприз. И тебе это удалось. — Стыдно было, что бросил тебя в последнюю минуту. — Ничего. Не переживай. Гейб меня подвез. — Я понял, — произносит он ровным голосом, но по выражению лица ясно: Джеймс отнюдь не в восторге от того, что я прибыла сюда на мотоцикле своего жильца. — Я подумала — парень из Калифорнии, наверняка скучает по серфингу, да и в Корнуолле никогда не бывал… — оправдываюсь я. — Хотя на мотоцикле было страшновато. — Могу себе представить. — Его лицо смягчается. — Не волнуйся, возвращаться будешь на «ренджровере». Сиденья с подогревом, все как положено. А жаль… На шоссе я чуть не умерла от страха, но и удовольствие получила непередаваемое. — Я привез кое-какие брошюры о виллах в Тоскане — полистаешь по дороге домой. Ты как-то обмолвилась, что хотела бы иметь такую. Понимаю, это не то же самое, но можно ведь арендовать виллу на лето… С ума сойти — какой он внимательный! Я не помню, чтобы вообще говорила о своем желании, но, видимо, было дело. Джеймс притягивает меня к себе и заключает в объятия. — Я сделал предварительный заказ на один дом во Флоренции — думаю, тебе понравится… Понимаю, он хотел как лучше, но… Похоже, мои фантазии о том, как я буду наслаждаться жизнью на тосканской вилле, больше мне не принадлежат. Их присвоил Джеймс со своими брошюрами. — Ты не против, если мы уедем сегодня вечером? — меняю я тему. — Утром у меня переговоры с леди Шарлоттой, так что надо вернуться. Эта свадьба — сущий кошмар. — У меня тоже работа. Я просто хотел познакомиться с твоей семьей. — Но мне страшно неудобно, что тебе пришлось тащиться в такую даль. — Я же обещал. И вообще, я соскучился. — Джеймс закрывает мне рот поцелуем. Только теперь, услышав эти слова, понимаю, что совсем по нему не скучала. Больше того — пока он не свалился как снег на голову, я о нем даже не думала. Но лишь потому, что была занята общением с семьей, с Гейбом и… ну, всякими делами, твердо говорю я себе. Отогнав сомнения, целую его в ответ. — Я тоже соскучилась. — Уже уезжаешь? — Дело к вечеру, мы стоим на газончике перед домом, и Лайонел обнимает меня на прощанье. — Не можешь остаться? Точно? Сегодня в «Форрестере» викторина. Завалимся туда и обдерем их как липку, что скажешь? — с надеждой спрашивает он. Я висну у папы на шее, виновато улыбаюсь. — Звучит заманчиво, но мне надо возвращаться. Работа! — корчу я гримасу. — Рад был познакомиться, мистер Хэмилтон. — Джеймс подчеркнуто корректно протягивает руку. Лайонел и бровью не ведет в его сторону. — Есть вкуснейший зрелый бри, и я припас бутылочку отменного красного. — Он вроде как пропустил мои слова мимо ушей. Папа всегда так делает, когда люди говорят то, что ему не хочется слышать. Например, когда Эд донимает его нотациями о диете и физкультуре. — Можно потом распить, отметить победу. — Лайонел, — вмешивается Розмари, кладя костлявую ладонь на рукав его фланелевого пиджака. — Ты не слышал, что сказала Хизер? Ей завтра работать. Люди не перестанут жениться оттого, что у тебя есть вкуснейший бри. С улыбкой она пожимает руку Джеймсу: — Как приятно с вами познакомиться! А мы-то уже начали подозревать, что вы — плод богатого воображения Хизер. Я скриплю зубами, но Джеймс спокоен. — Я жду тебя в машине, — говорит он и шагает по гравию к своему «ренджроверу». Зато Гейб, укладывающий вещи в отделение под сиденьем мотоцикла, поднимает голову и бросает на меня сочувственный взгляд. — Собственно, завтра мы на свадьбе не работаем, но через две недели будет большое светское мероприятие, — гордо сообщаю я Розмари. Предполагается, что это секрет, но я не в силах молчать: — Дочь герцога и герцогини Херли выходит замуж! — Леди Шарлотта?! — ахает мачеха. — На прошлой неделе у нее была модная фотосессия в «ОК»… — Ты хотела сказать — в «Леди»? — свирепо уточняет Аннабел. — Да-да, конечно, милая. — Ладно, ребята, рад был познакомиться. Гейб уже натянул перчатки и по очереди обнимает всех — даже Эда. Наконец доходит очередь до меня. — Увидимся в берлоге. — В квартире. — Я его обнимаю. — В берлоге, — упорствует он. Гейб идет к мотоциклу, а я поворачиваюсь к Лайонелу: — Пойду. Джеймс ждет. — Обнимаю его еще раз и целую в щеку. — До встречи. Папа улыбается, но глаза подозрительно блестят. Подъезжает Джеймс, я забираюсь на пассажирское сиденье и опускаю стекло. После смерти мамы отец поклялся нам с Эдом, что слов прощания мы от него никогда не услышим. Поэтому он, как всегда, машет рукой и мягко произносит: — До скорого… — Увидимся, — отвечаю я, как всегда. Пристегиваюсь, и в облаке пыли и выхлопных газов мы уносимся прочь. Я машу Лайонелу изо всех сил, пока не начинает ныть запястье. Глава 30 — Ни в коем случае не снимать ваши подмышки… то есть лодыжки, — повторяю я снова. — Да-да… это мы гарантируем. Раннее утро понедельника. Я на работе, общаюсь по телефону с леди Шарлоттой. Звонок раздался в тот самый момент, когда я открывала дверь в офис. По утрам Брайан обычно сам берет трубку, а я разбираю почту и делаю кофе. Но сегодня он первым метнулся в кухню, радушно чирикая: «Кофе будешь?» По-моему, это называется «переводить стрелки». Точнее, переводить звонок. На меня. Открыв большой ежедневник в кожаной обложке, перелистываю, пока не дохожу до даты великосветской свадьбы. Там уже полно всяких пометок. Конечно, такие заказы для нас — подарок судьбы, но сама по себе эта красотка — чистое наказание. Кто ж это захотел на ней жениться? Небось какой-нибудь юный аристократ, никчемный шалопай и повеса, из тех, с которыми ее вечно подлавливают папарацци. — Не беспокойтесь, ваши… э-э… лодыжки точно останутся за кадром, — говорю я, но она продолжает трындеть. — О да, конечно… Вместо этого надо привлечь внимание к вашим… (Боже, она действительно это сказала? Правда?) Простите, не могли бы вы повторить? Выйдя из кухни, Брайан заглядывает поверх моего плеча — что я там написала? — Сиськи?! — в голос читает он. Я жестом велю ему заткнуться и напрягаю слух. Разобрать, что вещает леди Шарлотта, непросто: голосок у нее тоненький и гнусавый. — Мамуля и папуля сто-о-олько выложили за мой бюст… Это их сва-а-адебный подарок. Я Дэниэлу так и сказала: тебе что больше понра-а-авится? Какой-нибудь сервиз столетней давности или супер-пупер-сиськи? — Дэниэлу? — вырывается у меня. Пусть прошло порядочно времени, но от этого имени у меня по-прежнему мурашки по коже. — Да-а-а. Дэниэл Дабровски. Скульптор. Меня складывает пополам, я хватаю ртом воздух. — Он из России, — продолжает она. — Из Польши. — Держать язык за зубами? Это выше моих сил. Таких совпадений не бывает. Не может быть двух скульпторов по имени Дэниэл Дабровски. — Родился в Кракове. — Что? Ее восклицание — как пощечина. Я беру себя в руки. Я не имею права сорвать эту свадьбу. — Я как-то была на его выставке… — сочиняю на ходу дрожащим голосом. — И кое-что о нем читала… Не могу же я сказать ей, что он мой бывший парень и я знаю всю его подноготную? Точнее, мне казалось, что знаю… Невеста пищит, что явилась ее маникюрша, и по-хамски обрывает разговор. Теперь-то я понимаю — ничегошеньки я о Дэниэле не знала. — Ну? — Брайан снова возникает из кухни, с двумя дымящимися кружками растворимого кофе и парой пончиков с ягодным джемом — из кондитерской за углом. Обожаю эти пончики… да только аппетит что-то пропал. — Чего желает наша невеста-вампиресса? Для начала я делаю глоток кофе и передаю ему ежедневник: — Тут все записано. Я в ступоре. Дэниэл? Женится? И не на ком-нибудь, а на богатой наследнице, стервозе двадцати одного года от роду? — Да что ж это будет? Свадьба или съемки для глянцевого журнала? — ворчит Брайан, отщипывая кусочек пончика. Не могу поверить. Я мечтала о чуде, которое спасет наш бизнес от разорения. Но уж никак не предполагала, что этим чудом станет свадьба моего бывшего… — Хизер? Все нормально? Ты слегка позеленела. — Все в порядке. Усилием воли возвращаю себя в реальность, но это дается мне ох как нелегко. — Я говорю — что она еще выдумает? — Еще? Куда уж еще? А не отказаться ли мне от работы на этой свадьбе? Вот так просто взять и заявить Брайану, что я не могу… Взгляд падает на стопку конвертов — счета, счета и снова счета. Я перекладываю их со стола в лоток, и без того переполненный. Нельзя отказываться. Мне придется через это пройти. — Да запросто! С нее станется. — Задрав голову, Брайан глядит на настенные часы — сувенир в честь свадьбы принца Чарлза и леди Ди. На циферблате — тщательно выписанный портрет молодых и фраза «Любовь как в сказке». — Я бы сказал, и часа не пройдет. — Она оставила два сообщения на автоответчике еще до того, как вы пришли! — Из кухни, размахивая своим любимым ручным пылесосом, выплывает Морин в клетчатом комбинезоне. Ловко щелкнув выключателем, она принимается елозить щеткой по подоконнику. — Судя по голосу, девица та еще заноза в заднице — если хотите знать мое мнение. — Твое мнение никого не интересует, Морин, — бурчит Брайан, уткнувшись в кружку. К счастью, за шумом пылесоса уборщица его не слышит. — Тогда желаю удачи. Теперь твоя очередь отвечать на звонки. А я в лабораторию. Осталось еще штук десять пленок с тюдоровского венчания, надо проявить. — Я направляюсь к двери. Нужно немного побыть одной, привести в порядок мысли. — Мне бы выскочить ненадолго… — Выскочить?! — Всего на полчасика! Подготовить костюм к вечеру. Ну конечно. Сегодня же «Шоу ужасов Рокки Хоррора». Напрочь вылетело из головы. Чего не скажешь о Брайане — он уже несколько месяцев предвкушает выход в свет. — Ты же знаешь, как это бывает. Совершенно нечего надеть! — Ты глянь на него, — фыркает Морин, пихнув меня острым локтем. — Некоторые, представь себе, следят за своей внешностью, — огрызается Брайан — и отпрыгивает: Морин бросается на него с пылесосом наперевес. Маневр Брайана произведен недостаточно быстро, насадка присасывается к пиджаку; следует молчаливая, но ожесточенная схватка. — Брайан… Он не слышит моей мольбы. Кое-как вызволив позолоченные пуговицы из пасти бытового прибора, опрометью кидается к выходу: — Не переживай, вернусь — и глазом моргнуть не успеешь. Наглая ложь. Я знаю Брайана. Пока его ждешь — обморгаешься. Любое решение по поводу одежды он принимает лишь после многочасовых метаний из стороны в сторону. — Ладно, я включу автоответчик. Перезвонишь ей, когда вернешься. Уроки «перевода стрелок» даром не прошли. Довольная собой, опираюсь на стеллаж. — Я разве тебе не сказал? Я дал ей номер твоего мобильника — на всякий случай. Я швыряю в Брайана недоеденный пончик, босс пригибается, но я меткая. Пончик впечатывается точнехонько ему в затылок, и Брайан с хохотом вылетает за дверь. Прошло несколько минут. Я уже в лаборатории. Комнатку заливает красное сияние. Плюхаюсь на табуретку, чтобы переварить наконец известие о женитьбе Дэниэла на леди Шарлотте. Ну, допустим, он женится. И что такого, в самом-то деле? Если он прямо сейчас войдет, упадет на одно колено и попросит стать его супругой, ты согласишься, Хизер? Нет. А почему? Потому что он лжец и предатель, потому что у тебя прекрасный новый парень по имени Джеймс и потому что… В общем, потому что потому. Я поднимаюсь и начинаю рыться в лабораторной картотеке, где, как всегда, царит полный бардак. Дэниэла выбрасываю из головы. Черт, куда же подевались пленки? Минут через пятнадцать интенсивных поисков все же откапываю рабочие материалы и включаю проигрыватель. На сей раз мой слух услаждают «Шахматы»[61 - Популярный мюзикл, впервые поставленный в 1986 г. Музыку написали бывшие участники группы «Абба» Бьерн Ульвеус и Бенни Андерссон.]. Я рада любому поводу отвлечься и, пока готовлю кюветы для проявки, с удовольствием мурлычу в такт музыке. Мюзиклы мне уже почти нравятся. Звучит вступление к дуэту Элейн Пейдж и Барбары Диксон[62 - Песня «Я так хорошо его знаю» из мюзикла «Шахматы» в исполнении британских певиц Элейн Пейдж и Барбары Диксон занесена в Книгу рекордов Гиннесса как самая продаваемая запись женского дуэта в истории.], тянусь прибавить громкость — и слышу писк мобильника. Сердце падает. Леди Шарлотта? Уже? Смотрю на экран. «Номер не определен». Обычно я на такие звонки не отвечаю: либо банк требует денег по кредиту, либо видеопрокат жаждет узнать, куда унесло «Унесенных». Но платеж в этом месяце я совершила, а видеокассета с фильмом загадочным образом возникла на телевизоре несколько дней назад, так что видеопрокат тоже успокоен. Хотя — почему «загадочным образом»? Никаких загадок. В последнее время я потихоньку привыкаю к разным чудесам. — Алло? Интересно, что там еще приспичило леди Шарлотте? Клочок бумаги есть, а где ручка? — Могу я поговорить с Хизер Хэмилтон? Мужской голос. Причем, кажется, не очень молодой, с аристократическим выговором. Дворецкий, что ли? — Слушаю. — Выдвигаю ящик тумбочки и роюсь в нем в поисках ручки. И вот в этом хаосе мне предлагается что-то найти? — Добрый день, мисс Хэмилтон. Это… — Извините. Секундочку. Подождите, пожалуйста. — Присев возле тумбочки, запускаю руку внутрь, так что ребро ящика упирается в подмышку, и на ощупь перебираю разный хлам. Господи, ну хоть что-нибудь пишущее здесь должно быть?! — Если сейчас неудачный момент… Краешком сознания понимаю, что из трубки по-прежнему доносится голос. Да пропади оно все! Сдаюсь. Придется использовать карандаш для глаз. — … я могу перезвонить позже. Вытащив руку из ящика, на миг замираю в удивлении. Он сказал позже? Ага! У меня рождается коварный план. Если на то пошло, сейчас очередь Брайана. Может, попросить дворецкого перезвонить через полчасика прямо в офис? Нет, Хизер, будь благоразумна. Леди Шарлотта — конечно, заноза в заднице и вдобавок захомутала твоего бывшего парня, но ее свадьба должна стать для «Вместе навсегда» спасательным кругом в море финансовых неудач. И кстати, помочь тебе сохранить работу. — Нет-нет, все хорошо. Так что там хочет… извините, что предлагает Шарлотта? — Шарлотта? — довольно резко переспрашивает мужчина. — Ох, простите, леди Шарлотта, — исправляюсь я. Честное слово, просто смешно, как они носятся с этими титулами. Вспоминаю Гейба с его «леди на мопеде». Умора! — Хм… Должно быть, произошла какая-то ошибка… Уловив в мужском голосе следы американского произношения, я начинаю сомневаться. Может, это вовсе никакой не дворецкий? Тогда, значит, звонят насчет кредитки. Например, из «Американ Экспресс». Боже, совсем забыла. Уверена, причиной всему — гора кружевных трусиков, которую я приволокла домой на прошлой неделе. — Извините, вы насчет тех трехсот фунтов, что я потратила на нижнее белье? — Нет! — Мой собеседник определенно теряет терпение. — Я насчет работы. — В «Американ Экспресс»? — тупо уточняю я. Ничего не понимаю. Какая-то безумная промоакция, что ли? — Нет, в «Санди геральд». До меня доходит не сразу. — Вы сказали — «Санди геральд»?.. — Именно. В груди становится тесно, словно все пуговицы на моем кардигане сами собой застегнулись. — А вы?.. — Виктор Максфилд, главный редактор. Господи, это правда. Это в самом деле происходит. Я говорю с главным редактором «Санди геральд». Прямо сейчас, в эту секунду. По мобильнику. Вот-вот хлопнусь в обморок от недостатка кислорода, потому что совершенно перестала дышать. — Ох, я такого не ожидала. Приняла вас за другого, извините. — Я так и понял. — Виктор Максфилд, готова поклясться, ухмыляется. — Я решил позвонить сейчас, потому что начиная со среды меня не будет в офисе. Каждый год в это время я езжу порыбачить в Шотландию, в местечко под названием Лох-Куллох… Мне хочется себя ущипнуть — не сон ли? — Вы бывали в Шотландии, мисс Хэмилтон? — Н-н-нет… — заикаюсь я. — Очень советую, дорогая моя. Восхитительный край. Я американец, и в Штатах, конечно, есть живописные уголки, но, прожив на вашем острове больше двадцати лет, должен сказать, что в мире нет ничего прекраснее Шотландии с ее горами и пустошами, где буйно разросся ваш тезка… — Что, извините? — Вереск! Вересковые пустоши. Представьте, кругом лиловый и белый вереск — сколько хватает глаз… Его глубокий голос эхом отдается у меня в ушах, и по спине вдруг бегут мурашки. Вереск. Счастливый вереск. Мой счастливый вереск. В голове все плывет, будто я долго-долго кружилась, а потом резко остановилась и открыла глаза. Вцепившись в табуретку, чтобы не грохнуться на пол, чувствую, как бухает сердце, в ушах звенит. Я взволнована до полуобморока, но за этими ощущениями кроется нечто большее. Словно мои мечты потоком прокатываются по телу, через кончики пальцев вливаются в телефонную трубку и попадают прямо к Виктору Максфилду, человеку, способному сделать их явью. — Вы можете завтра утром прийти на собеседование? Понимаю, что даю вам мало времени на подготовку, но надо ловить момент, согласны? — Конечно! — Замечательно. Жду вас в девять. Я так понимаю, наш адрес вы знаете? — Да-да, спасибо… А то. Он впечатан в мой мозг. Виктор Максфилд отключается. Собеседование. В «Санди геральд». Именно так, как обещал Гейб. И так, как я загадала. — Хизер? В дверь настойчиво барабанят. Я аж подпрыгиваю. Быстро же Брайан вернулся. — Минутку! Поспешно запихиваю телефон в сумку. Меня мучает совесть из-за разговора с Виктором Максфилдом — будто изменила Брайану, хотя, между прочим, он всегда убеждает меня воплощать мечты в жизнь. Повозившись с замком, нажимаю на ручку двери. Если подумать, надо бы поступить честно и рассказать ему про собеседование прямо сейчас. Не хочу от него ничего скрывать, к тому же он наверняка за меня порадуется. — Представляешь, Брайан… — А вот и я! У меня отнимается язык. — Что скажешь? В дверном проеме — существо в сетчатых чулках с подвязками и черном кудрявом парике. — Я тр-р-р-ранссексуал из Трансильвании! — Надув губы, Брайан угрожающе бьет ножкой. Кстати, должна признать, ноги у Брайана очень даже ничего. Выйдя из роли, он робко улыбается: — Извини, увлекся. Что ты говорила? — Так, ерунда. — Кажется, сейчас не самый подходящий момент для разговоров о работе. Протянув руку, щелкаю его подвязкой по ляжке. — В другой раз расскажу. Глава 31 Проезжающий мимо белый фургон громко сигналит, водитель высовывается из окна и орет нечто неразборчивое. Впрочем, если учесть, какие загогулины он выделывает языком, я и не хочу ничего разбирать. Пробираясь сквозь серые цементные джунгли Хаммерсмита, я упорно смотрю себе под ноги, лишь бы не видеть, как на нас с Брайаном глазеют. Началось, едва мы вышли из офиса: пенсионеры разевали рот, подростки улюлюкали, поддатые бизнесмены за расписным окном «Крысы и попугая» цепенели с кружками пива на полпути ко рту. А пару минут назад японские туристы попросили разрешения с нами сфотографироваться. Будто никто никогда не видел мужчину за шестьдесят в корсете, чулках с подвязками и на десятисантиметровых шпильках. Сейчас начало восьмого, и мы с Брайаном направляемся в театр «Аполло» на «Шоу ужасов Рокки Хоррора». — Наверное, надо было взять такси, — жалуется Брайан, в очередной раз застревая посреди тротуара, чтобы подтянуть чулок. — Господи, до чего ж нелегко вам, пташкам, приходится! — Пташки — это которые с перышками, — отвечаю я с каменным лицом. — У женщин перышек нет. Ловлю свое отражение в витрине кофейни. Помимо розовой кофточки на мне розовая плиссированная юбка, темно-оранжевые колготки и высокие шнурованные ботинки, которые я купила, когда мне было семнадцать и по субботам я подрабатывала в обувном. За клоунский наряд надо благодарить Джесс. Она обожает «Шоу ужасов», видела его, должно быть, раз сто и знает наизусть все па «Петли времени». Именно она организовала этот культпоход, заранее, еще несколько месяцев назад, заказала билеты и всучила мне свой маскарадный костюм, возбужденно тараторя, что из меня получится «идеальная Дженет»[63 - Главные герои мюзикла «Шоу ужасов Рокки Хоррора» — молодожены Брэд и Дженет, которые попадают в замок эксцентричного доктора Франкенфуртера и оказываются в эпицентре безумной вечеринки. Мюзикл предполагает активное участие зрителей — выкрики, танцы, хлопки и т. п. Танец «Петля времени» — один из ключевых эпизодов.]. Поначалу я даже немного возгордилась — энтузиазм моей подруги заразителен. Но с Джесс есть одна проблема: она совсем не знает меры. С сомнением рассматриваю себя, неузнаваемую, — этакая Дорис Дэй в говнодавах. Не хочу показаться занудой, но когда говорят, что переодевания — это весело, то кто веселиться-то должен? Мы подходим к театру, уже смеркается. На фасаде ослепительным белым светом сияет надпись «Шоу ужасов Рокки Хоррора» — особенно яркая на фоне лиловато-серой массы облаков цвета фингала под глазом. У входа толкутся зрители в самых безумных костюмах — репетируют «Петлю времени» и оценивают наряды друг друга. Вертя головой в поисках Джеймса (мы договорились здесь встретиться) и Джесс, которая должна прийти в сопровождении коллег-стюардов, я протискиваюсь мимо татуированного детины в черных сетчатых чулках с подвязками, точно как у Брайана. С непривычки подобное зрелище может выбить из колеи, но я потихоньку адаптируюсь. Здесь на всех — подчеркиваю, на всех — пресловутые чулки в сеточку. Мы с Брайаном проходим в фойе, и по ушам бьют раскаты грудного смеха. Этот голос можно узнать из тысячи. — Джесс! — ору я и только потом вижу ее в окружении накачанных молодых людей. Похоже, те самые стюарды. Подруга раскрывает объятия. — Выглядишь фантастически! — выдыхаю я. — Ты находишь? Она вертится передо мной. Разумеется, на ней корсет, чулки в сеточку и головокружительные шпильки, но главное то, что бикрам-йога дает реальный эффект. В следующий раз надо и мне честно поприветствовать солнце, а не валяться в «позе ребенка», вроде как выискивая внутреннюю гармонию. — Ты тоже отлично выглядишь… — Она хмурится. — Эй, все нормально? Умница Джесс. Только настоящая подруга сумела бы заметить, что я чем-то обеспокоена. Но может, промолчать? Нет, я всегда рассказываю Джесс абсолютно все. — Узнала тут, что Дэниэл женится, — бросаю небрежно. Она тащит меня в угол. — Как женится?! На ком? — Ты в жизни не поверишь… — Ну? — На леди Шарлотте. У Джесс отвисает челюсть. — Ты серьезно? — Серьезней некуда. — Черт побери, Хизер. — Причем это еще не самое ужасное… — То есть? — С точки зрения Джесс, ничего страшнее произойти не может. Для нее создание семьи — своего рода гонка, и надо непременно прийти к финишу раньше своего бывшего. Если вышло наоборот — стыд и срам. — Нам с Брайаном заказали фотосъемку. Уникальное явление — у Джесс нет слов. Правда, через несколько секунд они все-таки находятся. — Хизер, ты в сто раз лучше! У нее ножищи как у слонихи. Я против воли улыбаюсь. Леди Шарлотта явно запомнится народу не искусственными сиськами, а натуральными могучими щиколотками. — И пошел он куда подальше, этот Дэниэл. Кобель. Ты ж встретила парня покруче. Сама говорила, что Джеймс идеал. — Точно. Нет, правда, все хорошо… — Эй, шлюха! Оборачиваюсь взглянуть, кому адресован издевательский выкрик, и с ужасом понимаю — мне! — Ты слышала, как меня обозвали? — Привыкай, куколка, — хихикает стюард из свиты Джесс. Он представился Нилом и угощает всех орешками в меду. — Это часть шоу. Когда видишь на сцене Брэда, надо кричать: «Говнюк!» Видишь Дженет: «Шлюха!» Нил подмигивает Брайану; тот краснеет и тянется за орешком. Странно, готова поклясться, он как-то жаловался на аллергию… Поворачиваюсь к Джесс и в притворном возмущении вопрошаю: — Да кем они вообще себя вообразили? Но Джесс не до меня — она хватает за локоть мускулистого великана, стоящего к нам спиной. — Хочу тебя познакомить! — Подруга буквально лопается от гордости. — Хизер, это Грег. Грег хлопает накладными ресницами: — Очень приятно. Через скулу и верхнюю губу, слегка перекашивая его улыбку, тянется бледно-серебристый шрам. Где-то я такой видела… — Мне тоже. — Я лихорадочно соображаю, где мы могли встречаться. Та еще задачка, если учесть, что на собеседнике женское нижнее белье и килограмм косметики. — Мы с вами раньше не были знакомы? — О нет. Я бы вас непременно запомнил. — У Грега такой взгляд, что, не будь он спутником моей лучшей подруги, я бы решила, что меня пытаются склеить. — А где твой парень? — спрашивает Джесс. — Ой, Гейба опять пригласили к дядюшке на обед… — Черт, ну где, где я могла видеть Грега? Преотвратное чувство — будто смотришь фильм и никак не вспомнишь имя актера. — Я про Джеймса, — с нажимом произносит Джесс. — Ах, ну да. — С чего это я решила, что речь о Гейбе? — Думаю, будет с минуты на минуту. Наверное, в пробке застрял. — Шоу вот-вот начнется. Пора в зал, — вклинивается один из стюардов, вызволяя меня из неловкого положения. — Да, идем. Надо найти наши места. — Джесс берет Грега под руку. Зрители тянутся к дверям, а я продолжаю стоять в стремительно пустеющем фойе, ожидая Джеймса. Он сильно опаздывает. В чем дело? — Мисс! — Служитель в униформе похлопывает меня по плечу. — Проходите, пожалуйста, на свое место. Позже я не смогу вас пустить. От толпы в фойе остались только билетные корешки на полу да пригоршня попкорна. Может, в этой суете я пропустила звонок Джеймса? Порывшись в сумочке, достаю мобильник — сигнала нет. — Мисс? Служитель по-прежнему топчется рядом. — Ох, простите. В последний раз с надеждой смотрю на входную дверь и нехотя отдаю свой билет. Оторвав корешок, служитель возвращает его мне и отступает. Я медлю. — Если вдруг появится высокий темноволосый мужчина… — Протягиваю второй билет. — Конечно. — Он кладет его в нагрудный карман. Взгляд билетера полон жалости: небось думает, что меня бросили. Я поворачиваюсь и тороплюсь в зал. Глава 32 Внутри — полный аншлаг. Меня встречает визг настраиваемых инструментов — сигнал того, что до начала остались считаные минуты. Надо скоренько искать свое место. К гадалке не ходи — оно окажется где-нибудь на задах в самой середине ряда. Как всегда. Придется протискиваться, спотыкаясь о чужие ноги и беспрерывно извиняясь. Прищурившись, изучаю номера кресел и с грустью бросаю взгляд на первые ряды. Прямо с краю видны два пустых сиденья. Интересно, кому они достались. Эх, вот бы мне! Погодите. Распереживавшись из-за Джеймса, я не удосужилась выяснить, где, собственно, сижу. Ну-ка, ну-ка… не может быть! Ей-богу, это мое место! Первый ряд?! В кои-то веки буду наслаждаться представлением, а не видом чужого затылка. Оборачиваюсь на зал и замечаю Джесс. Она машет мне и одними губами проговаривает: «Где Джеймс?» Пожав плечами, еще раз гляжу на часы и опускаюсь на свое место рядом с Брайаном. Только это не Брайан, понимаю я, повернувшись с ним поболтать. Он с кем-то поменялся, чтобы сидеть рядом с Нилом, и возле меня оказался какой-то незнакомец. Ну ничего — я большая девочка. Есть только одна проблема — бархатная бездна по другую руку от меня. Поглядываю на пустое кресло, и радость от того, что я оказалась в первом ряду, словно какая-нибудь важная птица, постепенно улетучивается. Как можно было так подло со мной поступить? Вечер безнадежно испорчен, лучше уж прямо сейчас встать и пойти домой… Но звучит увертюра, занавес разъезжается, и начинается «Шоу ужасов Рокки Хоррора». На весь следующий час я переношусь в яркий, абсурдный мир планеты Трансвестит. Зрители, кажется, знают сценарий наизусть от первого до последнего слова. Они взрываются воплями «говнюк» и «шлюха» всякий раз, когда на сцене появляются Брэд и Дженет, и с энтузиазмом размахивают над головой фонариками. Я же мало что понимаю и пытаюсь подстраиваться по ходу действия. Это, прямо скажем, непросто, особенно после того, как кто-то по неизвестной причине сует мне в руки «Ивнинг стэндард». И что мне делать в данный момент с газетой? Уж точно не читать… Что это? По телу пробегает дрожь. «ОБЛАДАТЕЛЬ ДЖЕКПОТА ДО СИХ ПОР НЕ НАЙДЕН. ВЫИГРАЛ БИЛЕТ ИЗ ЗАПАДНОГО ЛОНДОНА». О господи. Да это ж наверняка про мой украденный билет! Читаю и перечитываю две ошеломляющие строчки, мысли путаются, но чьи-то руки вытаскивают меня из кресла — пора танцевать «Петлю времени». Зрители виляют попами, положив ладони на бедра, думать становится решительно невозможно, и все, что мне остается, — это отдаться идиотскому, восхитительному веселью. — Ну, что скажешь? Представление завершилось, и мы потихоньку, шажок за шажком, продвигаемся к выходу в гуще огромной толпы. Я широко улыбаюсь Джесс, которая обвилась вокруг Грега, как боа из перьев. — Класс, просто класс! — Ловлю себя на том, что еще мурлычу под нос мелодию «Петли времени». До чего прилипчивая. — Даже лучше «Призрака»! — восклицает Нил. А Брайан-то… так и светится, несмотря на то что лицо у него распухло и пошло пятнами. Я же говорила, у него аллергия на орехи. — Есть хотите? Я знаю одно местечко, там отлично готовят курицу в соусе «тика», — предлагает один из стюардов. Запамятовала, как его зовут… вот бы вспомнить. Разумеется, в мозгу тут же всплывает: Рик. — Нет, друг, я пас, — бормочет Грег. Что-то он взбудоражен. — Пора домой, в Кент. Вставать завтра рано. — Он обнимает Джесс. Хм, а вот моя подруга в смятении. Мы окунаемся в прохладную вечернюю темноту, а я продолжаю исподтишка наблюдать за влюбленной парой. Все же что-то меня беспокоит. Не могу понять — ревную я, что ли, Джесс? Судя по всему, она втрескалась по уши… Из задумчивости меня вырывает чей-то голос: — Хизер? Ты? — Джеймс?! — Я не вполне верю своим глазам, глядя на мужчину в клетчатом пиджаке, черных брюках и очках с толстой оправой на носу. — Угу, это я, — конфузливо отвечает он. — Эй, да это же Брэд! — вопит Рик. — Говнюк! — Его истерический хохот обрывается; поймав мой взгляд, Рик делает верный вывод, что сейчас не самый подходящий момент, и сникает. — Прости, я опоздал. Представление уже началось. Я пытался тебе дозвониться… — Ты что, ждал меня все это время? — Выпил вон в том пабе, — Джеймс указывает через дорогу, — посмотрел регби. Хотя мой наряд вызвал некоторый ажиотаж… — Он пробегает пальцами по широченным лацканам. Я, кажется, оттаиваю. — Не обязательно было меня ждать… — Знаю. Он молчит, я молчу. Между нами чувствуется напряжение — или это всего лишь мои фантазии? — Тебя подвезти? Машина рядом. — Потрясно! (Черт, подцепила словцо у Гейба.) Было бы отлично, спасибо. Я оборачиваюсь, чтобы попрощаться с компанией, но они увлеченно спорят, в какой ресторан пойти — китайский или индийский. Лучше просто потихонечку улизнуть. Шепнув Брайану на ухо: «Я пошла», тороплюсь увести Джеймса. Главное, чтобы Джесс его не заметила — она умирает от желания с ним познакомиться. Увидит — и мы пропали: допроса не избежать. — Ну и как, понравилось? — спрашивает Джеймс, пока мы идем к машине. — Очень. Хотя и полнейший бред… Отмечаю про себя, что Джеймс не взял меня за руку. Определенно, что-то не так. — Ясно, — отвечает он ровным голосом. Разговор сходит на нет. Подойдя к машине, Джеймс выключает сигнализацию, и мы забираемся внутрь. Я откидываюсь на спинку роскошного кожаного сиденья, смотрю в окно, пока он выруливает на проезжую часть. Ни один из нас не произносит ни слова — долго-долго. Около двух минут — я украдкой бросила взгляд на электронные часы на приборной панели, — но кажется, что пауза длится вечность. Это не простое молчание. Раньше я никак не могла уяснить, отчего некоторые парочки хвастаются, что им нравится молчать друг с другом. Тоже мне достижение, думала я. Но теперь, сидя в «ренджровере» Джеймса и чувствуя, как тишина душит меня, словно ватное одеяло, прекрасно все понимаю. — Собственно, я ждал не ради тебя, Хизер, а ради себя. — Сам с собой говорит, что ли? Однако Джеймс обращается ко мне напрямую: — Я имею в виду, сейчас. Я ждал тебя, потому что нам нужно поговорить. Очень нужно… Уф, гора с плеч… Но облегчение сменяется настороженностью. Мне ли не знать, как переводятся слова Джеймса? Ему нужна я, чтобы выговориться. Почему я это понимаю? Да потому что сама не раз орала Дэниэлу, что «нам нужно поговорить», да только он упорно не желал выворачиваться наизнанку. Но Джеймс беспредельно откровенен — всегда готов обсуждать чувства. Эти бесконечные разговоры по душам несколько утомляют. В ожидании ответа Джеймс рассеянно запускает пальцы в волосы, а я готовлю в уме речь. Скажу, что он мне ужасно нравится, но наши отношения развиваются слишком быстро… — Ты ведь не любишь меня, да? Вот вам и здрасьте… как гром среди ясного неба. Уж такого поворота я не ожидала. — Э-э… Я мгновенно забываю свой спич, оказавшийся совсем не к месту. Первый мой порыв — все отрицать, постараться его переубедить. «А что толку? — интересуется тоненький голосок у меня в голове. — Зачем пытаться уверить его, если ты даже себя уверить не можешь?» — Нет, не люблю. (Вот! Я это сказала!) Мне все-все в тебе нравится, но я в тебя не влюблена. — Я смущаюсь, запинаюсь и ощущаю невыразимое облегчение. — Прости. — Ничего. Я догадывался. — Джеймс шлет мне намек на улыбку — вроде как показывает, что не сердится. — В ту ночь, после ужина у меня дома, когда я признался тебе в любви, я надеялся услышать то же самое… а ты не ответила. — Не ответила? Но мне казалось... — Я осекаюсь. Тот вечер я помню довольно смутно — перебрала шампанского, но уверена, что призналась ему в любви. И зря, между прочим. Вот бы все переиграть… — Ты сказала: «Я тоже», — негромко уточняет Джеймс и тормозит на светофоре. — А мы оба знаем, это не то же самое, что «Я люблю тебя». Он прав. Я никого не обманула. Ни себя, ни Джеймса — судя по этому разговору. Я ловлю его взгляд и понимаю, что мое желание, кажется, исполнилось. Но это не успокаивает, становится только еще грустнее. — Ты сказала так, чтобы меня не обидеть, и я благодарен тебе, — продолжает Джеймс. — Но этого мало. Мне нужно все — или ничего. Да что же это! Вечно я поступаю неправильно… и сама я какая-то неправильная. — Извини. Сама не знаю, что со мной такое. — С тобой все в порядке, Хизер. — Он гладит меня по щеке. — Возможно, все сложилось бы иначе, не будь ты влюблена в другого. Прошу прощения?! — Ты про моего бывшего? Да ничего подобного! Ладно, допустим, известие о его женитьбе выбило меня из колеи, и все-таки Дэниэла я больше не люблю. — Я не про твоего бывшего. Я говорю про твоего жильца. — По-твоему, я влюблена в Гейба?! На краткий миг, на микроскопическую долю секунды я осмеливаюсь спросить себя: а может, он прав? Может, именно поэтому я не влюбилась в Джеймса? Но тут же и отметаю эту мысль. С негодованием: — Чушь! — Я наблюдал за вами в Корнуолле, — настаивает он. — И что? Мы просто друзья. — Верю. Но это не значит, что между вами нет чувств. — Помолчав, Джейс добавляет мягко: — Возможно, сама ты и не осознаешь, Хизер, но это очевидно. Загорается зеленый, и, пока мы катим по Лэдброук-гроув к Маленькой Венеции, я не свожу с Джеймса глаз. Он меня ошарашил, и все же я полна нежности. Какой он милый… Очень милый, даже если отказывается от меня и считает — не важно, справедливо или нет, — что я влюблена в другого. Слушайте, я вообще-то в своем уме? Мы с ним ни разу не ссорились, он порядочный, романтичный, он изощренный любовник — разве что чересчур изощренный. У этого мужчины нет недостатков. Он идеал. Вот в чем дело-то! — Ты идеальный мужчина, Джеймс. Слишком идеальный для меня. Нет, правда. Мы никогда не ругаемся, любим одну и ту же музыку, тебе нравятся романтические комедии, ты вегетарианец, ты готов покупать мне тампоны и эрогенные зоны находишь без карты… Как тебе все это удается? — Секрет. — Ты даже нарядился Брэдом — под пару мне, Дженет, хотя мы не договаривались… — Расстроенная, я съеживаюсь на сиденье. — И так во всем. Ты такой безупречный, черт возьми. Смотрю на тебя и понимаю, что в моей собственной жизни — сплошной бардак. — В спальне уж точно… — Он корчит гримасу, а я краснею до корней волос. Мы уже свернули на нашу улицу. Джеймс останавливается возле моего дома, но не заглушает мотор. — Надо еще найти, где припарковаться, — виновато поясняет он. — Знаешь ведь, как у нас тут… Уже нет. С тех пор как у меня появился счастливый вереск, я всегда нахожу местечко, стоит только пожелать. Но я все равно киваю. А потом мы просто… ну, смотрим друг на друга. — Наверное, это все, — произносит он наконец. — Видимо, да. Даже не знаю, что сейчас следует сделать. Я привыкла расставаться со слезами, криками, бурей эмоций. А этот разрыв до смешного мирный. Перегнувшись через ручной тормоз, я целую Джеймса в щеку. — Пока, Джеймс. — Пока, Хизер, — дружелюбно говорит он и чмокает меня в ответ. Выбираюсь из машины. — Береги себя, — добавляет он. — И брось расхаживать перед окнами голая, а то вызову полицию! Я оборачиваюсь на крыльце: — Так ты меня видел?! — Не только я. У меня тогда была вечеринка, — ухмыляется Джеймс. — Эй, отличные сиськи! — Подмигнув, он поднимает стекло. Я стою на пороге своего дома и смотрю, как он удаляется — быстрее и быстрее, прочь из моей жизни. В нем было все, чего я хочу от мужчины, но, как выяснилось, любовь не только нельзя купить — влюбиться по заказу тоже нельзя. Глава 33 Ночью мне привиделся совершенно чумовой сон. Вся из себя официальная, в деловом костюме, я вхожу через вращающиеся двери в здание «Санди геральд». Передо мной дверь кабинета с табличкой «Главный редактор», за столом Виктор Максфилд. Он встает, протягивает мне руку — и что я вижу? На нем корсет и подвязки, и мы уже не в его кабинете, а на свадьбе. Он отплясывает «Петлю времени», Брайан его фотографирует, а я осыпаю их конфетти… Только это не конфетти, а малюсенькие обрывки газеты. Внезапно начинается дождь, кусочки срастаются, превращаясь в экземпляр «Санди геральд» — с моим снимком на первой полосе. Хватаю газету и, прикрывшись ею, несусь домой под ливнем. На пути мне попадается старая цыганка, я заглядываю в ее глаза… Из пронзительно-зеленых они постепенно становятся ярко-голубыми, и я понимаю, что это глаза не цыганки, а Гейба. Гейб хохочет, но его смех больше похож на рев сирены. Зажав ладонями уши, пытаюсь бежать, но звук становится громче, громче, громче… Будильник рядом на тумбочке разрывается. Хлопнув по кнопке «пауза», я ныряю обратно под одеяло… Господи, у меня же сегодня собеседование! Сна как не бывало. Сбрасываю ноги с кровати и сую в «угги»[64 - Невысокие бесформенные сапожки из овчины на плоской подошве. Подходят для ношения на босу ногу.] — с некоторых пор они разжалованы в домашние тапочки, хотя и дороговаты для этого. Куда деваться, капризы моды… Выбравшись из постели, влезаю в халат и распахиваю дверь спальни. Из кухни доносятся завывания радио, по коридору ползет приторный синтетический запашок. За последние несколько недель я научилась его узнавать — печенье с начинкой. «Доброе утро», — произношу на автомате еще до того, как заглянуть в кухню. Заранее знаю, что увижу Гейба возле тостера с палочкой для еды в руке. Точно, вот он — сгорбившись, замахнулся своим орудием, словно рыболов гарпуном. Выжидает подходящий момент, чтобы нанести удар. При этом так увлеченно подпевает Эдди Веддеру[65 - Солист американской группы «Перл Джем».], что не слышит меня, и как раз в ту секунду, когда я делаю шаг в кухню, ему приспичило почесать промежность. Такое впечатление, что он играет на бас-гитаре, только этот «Фендер» находится в его цветастых шортах. Рука медленно движется вверх-вниз, тощая ступня отбивает ритм. Волосы на затылке Гейба свалялись в колтун, похожий на металлическую мочалку для чистки сковородок. В ушах звучит голос Джеймса: «Возможно, все сложилось бы иначе, не будь ты влюблена… в своего жильца». И меня охватывает праведный гнев. Джеймс свихнулся! Я? Влюблена в это? Гейб душераздирающе зевает — голова запрокинута, рот распахнут, как пасть бегемота, белые зубы сверкают — и наконец замечает меня. — Bay, Хизер! — Вид у него, как у вора, застигнутого в тот момент, когда он тянул лапы (собственно, так оно и есть) к сокровищам короны. Выпростав руку из штанов, Гейб поправляет очки. — А я тебя и не видел. — А я так и поняла. С сиропной улыбочкой я включаю чайник и достаю из шкафчика кружку — дескать, ничего такого, прилюдно чесать яйца у нас в порядке вещей. Конфуз Гейба ощутим физически, как жар от обогревателя, но я с самым невинным видом кладу сахар в кружку, достаю из коробки чайный пакетик, вынимаю из холодильника картонку молока. — Как вчерашний вечер? — Гейб тоже разыгрывает непринужденность. Не слишком удачно. — Ты про «Шоу ужасов Рокки Хоррора»? — Я вскрываю картонку: отгибаю крылышки, как показано на рисунке, и жму на них, чтобы получился носик. Тьфу ты, никогда это у меня не выходит. Плюнув, проковыриваю пальцем дырку — как обычно. — Или про то, что Джеймс меня бросил? Пауза. Долгая. Наконец к Гейбу возвращается дар речи: — Шутишь? — Не-а. — Чайник щелкает, отключившись, и я наливаю в кружку кипятка. Гейб с присвистом набирает в грудь воздуха и выдыхает — целую минуту. — Вот дерьмо. В смысле… это… сочувствую. Полный отстой. — Да ничего. — Пожав плечами, я добавляю в чай молока, забрызгав полстола. Как обычно. Вытираю капли бумажным полотенцем. Я совсем не кривлю душой. Я не страдаю из-за расставания с Джеймсом, потому что, как стало окончательно ясно вчера вечером, никогда его не любила. Я любила только его образ в своих фантазиях. — Мы остались друзьями. Ловлю взгляд Гейба, и он неловко опускает глаза. Боится, должно быть, моего нытья о душевных страданиях. Раньше эта чисто мужская манера уходить от разговора меня бесила, зато теперь просто-таки умиляет. Не надо никаких исповедей — какое облегчение! К тому же нас отвлекают: сквозь лаз во входной двери с громким мяуканьем просачивается Билли Смит. Видок у него потрепанный. — Кое-кто проголодался… — Кот так и вьется вокруг моих ног. — Еще бы, проголодаешься тут. Ночью у этого бабника была куча дел. Срочные вызовы один за другим, без передыху. — Срочные вызовы? — Ага. Ну, ты знаешь — когда за полночь звонит бывшая подружка и зовет потрахаться по старой памяти. — Не знаю, со мной ничего такого не бывает. Эсэмэска, отправленная Дэниэлу несколько недель назад, не в счет. — А с Билли Смитом бывает, — хохочет Гейб. — Ночью я собственными глазами видел, как сквозь эту дверку проскочили две бродячие киски. Я тоже хихикаю — устоять невозможно — и вываливаю банку кошачьей еды в миску. Билли Смит кружит у моих ног, как акула вокруг невезучего купальщика. Ставлю миску на пол, и он хищно набрасывается на еду. Розовый язычок так и мелькает. — Ты точно в порядке? — Гейб приглядывается ко мне, будто решил прочесть самые сокровенные мысли. — Все нормально. Чуточку нервничаю… — Я вспоминаю о предстоящем собеседовании. Все ждала момента, чтобы похвастаться, и больше терпеть уже не могу. — У меня… Но Гейб не дает договорить: — Не переживай. Все будет хорошо. У тебя же есть Билли Смит и я… — Нет же! Джеймс тут ни при чем. Все дело в собеседовании. И победоносно отвечаю на его немой вопрос: — В «Санди геральд»! — Вааа-у-у-у! — Гейб падает на меня с распростертыми объятиями. — Класс! Подхватив, он кружит меня в воздухе, а я сдавленно кудахчу от смущения. — Это ж всего-навсего собеседование… Но энтузиазм Гейба заразителен, и, когда ноги касаются пола, мое лицо уже трескается от улыбки. Которая тут же и сползает, потому что Гейб до боли знакомым жестом подставляет ладонь. Нет, только не это… Пожав плечами в ответ на мой вялый шлепок, он потирает затылок. Однако унылый английский реализм — ничто против лучезарной американской мечты. Уже в следующую секунду Гейб с уверенным видом заявляет: — Ты получишь работу! Наверняка получишь! Обхватив ладонями кружку, плюхаюсь в кресло и отхлебываю чай. Коленки слегка дрожат — причем не от того, что меня подняли в воздух и покружили. — Думаешь? Небрежность тона мне не удается — надежда звенит в каждом звуке. — Знаю. С таким взглядом, как сейчас у Гейба, авторы книг из серии «Помоги себе сам» фотографируются на обложку. Ну, вы видели эти глаза — они будто говорят: «У тебя все получится, даже если ты чувствуешь себя полным дерьмом». — Спасибо, что веришь в меня, но… — Никаких «но». Почему обязательно должно быть «но»? — Потому что всегда есть. — Откуда такой пессимизм, Хизер? Хватит думать, что стакан наполовину пуст. Он наполовину полон! Собеседование — это потрясно, ну и радуйся. — Я и радуюсь. Вот, погляди… — Сузив глаза, тяну: — Это потря-а-асно… Не скажу, что пародия получилась убедительная, но Гейб фыркает. — Так-то лучше. Поверь мне, тебя возьмут. А если нет — значит, там сидят одни психи. Да стоит им только увидеть, сколько ума, таланта и красоты… Закатив глаза, я купаюсь в потоке комплиментов. Вот человек, а? — … у твоего соседа по квартире… — Эй! — Я швыряю в него ложечку, на которую намотался мокрый чайный пакетик. Ложка попадает ему в грудь, и мы оба сгибаемся от смеха. Однако… взглянув на часы микроволновки, я беру себя в руки. — Батюшки, как поздно. Побегу в душ. — Даже не позавтракаешь со мной? — Выудив из тостера обугленную печенюшку, он демонстрирует ее со всех сторон, как представитель рекламного агентства на презентации. — М-м-м… соблазнительно, — подыгрываю я, ловя его взгляд. И чувствую, как у меня трепещет под ложечкой. Какого… Глядя в его голубые глаза, я пытаюсь собрать мысли в кучку, но человек передо мной — уже не мой жилец в нижнем белье. А симпатичный полуголый американец. И сексуальный… Хизер Хэмилтон, что на тебя нашло? Должно быть, отходняк после Джеймса. Нет у меня к Гейбу никаких романтических чувств. У нас чисто платонические отношения. И потом, у него есть Миа, голливудская актриса и фотомодель. Разве я ей соперница — в старом махровом халате, с невыщипанными бровями? То-то и оно… И эта его ухмылка меня просто бесит! — В другой раз, — холодно говорю я и выхожу из кухни, стараясь вышагивать, как манекенщица на подиуме. Прошло полчаса. Я приняла душ, высушила волосы, не забыла воспользоваться дезодорантом. Теперь стою у себя в спальне перед раскрытыми дверцами шкафа. Итак, операция «Собеседование». Перебираю плечики. Нет, нет, нет, нет… возможно. Секунду приглядываюсь к розовой мохеровой юбке, которую за бешеные деньги отхватила в одном славном бутике. Увы, это одна из тех вещей, что здорово смотрятся на вешалке и отвратно — на мне. Таких шмоток у меня выше крыши. Есть, к примеру, винтажная кружевная блузка, которая пришлась бы очень кстати, будь на дворе девятнадцатый век. И великолепный жакет из Индии, весь в блестках, — какой-то умелец наверняка полжизни их пришивал, — но, по мнению Джесс, с таким же успехом я могла бы завернуться в покрывало из студенческой общаги. Честное слово, некоторые предметы гардероба мне стоило бы вставить в рамочки и развесить по стенам вместо картин. Нужен деловой костюм. Прибыть на собеседование полагается в деловом костюме, верно ведь? Между прочим, когда-то у меня был один, совершенно замечательный. Вот бы он попался мне сейчас… Сую голову в недра шкафа — и что вижу? Пиджак от делового костюма. Ага! Я знала, что он у меня сохранился. Куплен в «Джигсо»[66 - Британская марка женской и детской одежды.] на распродаже и все же изрядно облегчил мой кошелек. Так-с, достанем вешалку. Точно он. Темно-серый в тонкую полоску. Прямиком со страниц «Великого Гэтсби». То, что нужно стильному профессиональному фотографу. Очень в духе «Санди геральд». Преисполнившись оптимизма, стаскиваю пиджак с вешалки. Отлично, по-прежнему в самый раз. Появился еще один повод для радости — выходит, я не расплылась с… какого года? Точную дату не назову, но в ту пору еще носили сабо, а значит, дело было давным-давно. Страшно довольная, сдергиваю и брюки. Картинка! Можно скомпоновать с той белой блузкой, которую мне подарила Джесс, и закрытыми туфлями — а-ля Дайан Китон из «Энни Холл». Или с футболкой и кроссовками — создать образ в стиле унисекс. Обилие возможностей кружит голову, я надеваю брюки и подтягиваю их повыше. И еще выше. И еще. И еще. Застегнув пуговку, смотрю на свое отражение. Нет, так не пойдет. Вот уж никак не ожидала, что пояс окажется где-то под грудью. Плюс к тому — и поверьте, на самом деле это вовсе не плюс — они плиссированные. Тьфу! Катастрофа бесспорна даже без Тринни с Сюзанной. Повернувшись, с гримасой оглядываю свою задницу. Она начинается в районе лопаток и заканчивается возле коленок. Содрогаюсь. Более уродских брюк в жизни не видела. Неужели я их носила? На людях? Но время-то на месте не стоит. Собеседование в девять, потом надо лететь в офис. Следовательно, размышляю я, злобно швырнув костюм на пол, придется прибегнуть к плану «Б». Снова ныряю в шкаф, прохожусь рукой по вешалкам. Где там болтались мохеровая юбка и кружевной антиквариат? Капелька духов — и я готова. Схватив черную кожаную папку-портфолио, мечусь в поисках ключей и сотового. Да где же они — я опаздываю! Бросаюсь в кухню, разгребаю газеты и журналы, кучей наваленные на столе, переворачиваю вазочку, куда складываю всякую бесхозную мелочь… Секунду, а это что? Под кухонным полотенцем поблескивает брелок. Фантастика. Отлично, а где же… Обернувшись на рассыпанный по столу хлам, замечаю мобильник. Невероятно! Спасибо судьбе за счастливый вереск. Что бы я без него делала? Кручу головой. Ничего не забыла? На подоконнике стоит тоненькая веточка. Как только талисман оказывается в руке, на меня нисходит покой. Гейб прав. Все будет хорошо. Хотя нет. Больше чем хорошо. Потрясно. Виктор Максфилд ахнет, когда ознакомится с образцами моего творчества, и немедленно предложит работу. Да что там, он будет умолять меня согласиться, говорю я себе, наслаждаясь безграничной уверенностью в своих силах. Моя детская мечта почти сбылась — еще чуть-чуть, еще немного… Хватаю папку и тороплюсь по коридору навстречу светлому будущему. Подумать только. Я, Хизер Хэмилтон, фотограф «Санди геральд». Глава 34 Боже, мне плохо. Виктор Максфилд сидит напротив меня за столом, в шикарном кожаном кресле с высокой спинкой, — такие кресла придуманы специально для того, чтобы в них день-деньской крутились разные большие начальники. Главный редактор «Санди геральд» объясняет мне, почему «Санди геральд» — самое популярное воскресное чтиво в Великобритании. Он принял меня в своем просторном угловом кабинете с огромными окнами, из которых открывается впечатляющий вид на знаменитое колесо обозрения Лондонский Глаз. Я веду себя в точном соответствии с рекомендациями статей из серии «Как устроиться на престижную работу». Смотрю Максфилду прямо в глаза, изображаю энтузиазм и заинтересованность, киваю в нужных местах, склонив голову набок, бормочу «Правда?» и «Ну конечно», а также смеюсь его шуткам — хотя, положа руку на сердце, смешными их не назовешь. И все равно нервничаю до тошноты. Поверьте, я и не подозревала, что будет настолько тяжко. Когда я пришла пятнадцать минут назад и меня попросили подождать в приемной, на душе было сравнительно спокойно. Я налила стаканчик воды из кулера, полистала журналы. Затем появилась секретарша Виктора Максфилда по имени Марго, повела меня в его кабинет, и я болтала с ней о погоде, мысленно поглаживая себя по головке: «Гляньте-ка, мандража нет и в помине». Даже следуя за Марго через обширный офис, где царило настоящее столпотворение, я чувствовала себя нормально. Хотя, признаюсь, всю дорогу смотрела в пол, иначе громадина «Санди геральд» раздавила бы меня, как букашку. И тем не менее. Мне было вполне комфортно. Я держалась молодцом и думала, что в кои-то веки карабкаюсь по карьерной лестнице, вместо того чтобы съезжать по перилам. А потом я увидела ее. Дверь со сверкающими серебристыми буквами: ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР. Совсем как в моем сне. Тут-то я и сломалась. — … Помню тот день, когда по тиражу мы оказались впереди всех ведущих газет страны. Я пришел с работы домой и рассказал об этом жене, а она ответила: «За это стоит выпить… чашечку чая». — Правда? — улыбаюсь я. С меня ручьями льет пот. На кружеве блузки под мышками проступают два отвратительных липких пятна. Фу-у… Смущенно ерзаю, стараясь поплотнее прижимать руки к бокам. — … Я живу здесь уже почти двадцать лет, но на такие шутки, пожалуй, только коренные британцы способны. Правда? — Максфилд добродушно смеется. — Вы абсолютно правы. Мочевой пузырь сейчас лопнет. Вспоминаю ту огромную кружку чая, скрещиваю ноги, сжимаю бедра и натянуто улыбаюсь. — Но довольно обо мне и о газете. Давайте поговорим о вас. Кто-то проходит мимо прозрачной стены офиса и с любопытством меня рассматривает. — Расскажите, Хизер, почему вы решили стать фотографом? Я знала, я знала — не надо надевать эту дурацкую мохеровую юбку и кофточку типа «из бабушкиного сундука». Тут все в футболках и джинсах, крутые и стильные, как и положено настоящим столичным журналистам. Куда до них самозванке, скромной помощнице свадебного фотографа… О чем я думала? Мне здесь не место. Мне такое не потянуть. — Хизер? Мне так страшно, что я почти перестаю соображать. Виктор Максфилд явно ждет от меня того, что в пособиях для соискателей называется «внести свой вклад». — Разумеется, — киваю я, состроив уверенную мину, и она тут же намертво ко мне прирастает. Тупо сижу и смотрю, как на лице Виктора Максфилда ожидание постепенно сменяется замешательством. — То есть… простите… не могли бы вы повторить вопрос? — Откуда взялся этот дурацкий мышиный писк, понятия не имею. — Расскажите, что пробудило в вас интерес к фотографии? — переспрашивает Виктор Максфилд терпеливо, но я-то знаю, что этот доброжелательный облик скрывает стальную хватку. Расправив плечи, я делаю вид, что обдумываю вопрос (еще одна ценная рекомендация: никогда не торопитесь с ответом). Кто-то снова проходит мимо офиса и заглядывает внутрь, сбивая меня с мысли. Господи, да что ж они все так пялятся? — Не волнуйтесь, он не на вас глазеет. — Виктор Максфилд указывает на мужчину снаружи и хмыкает: — Он собой любуется. Тщеславный народ у меня в штате. Вы не заметили, что с той стороны стены кабинета зеркальные? — Правда? — Я выдаю очередную улыбку, но чувствую себя кретинкой. — Итак? — Сцепив пальцы, Виктор Максфилд опирается на них подбородком, и я кожей чувствую, как мои шансы, которых было немало, тают со страшной скоростью. Неудачница ты, Хизер. Хм… А Виктор Максфилд весьма импозантен. И привлекателен, хотя ему, должно быть, под шестьдесят. Загорелое веснушчатое лицо бороздят глубокие морщины. Для мужчины их появление — свидетельство мудрости и богатого опыта, для женщины — знак того, что ее пластический хирург скоро сможет приобрести новый «мерседес». В шевелюре без намека на залысины блестит седина. Но самое замечательное — глаза. Полуприкрытые тяжелыми веками, цветом они идеально сочетаются с его блекло-голубой рубашкой от Ральфа Лорена. На краткий миг вспоминаю глаза Гейба сегодня утром и его непоколебимую уверенность в том, что эта задача мне по плечу. — Мне было восемь, — начинаю тихим голосом, — и наша семья переезжала из Йоркшира в Корнуолл… — Воспоминания так свежи, словно это было вчера. — Мы прощались с соседями и друзьями. Помню, как всматривалась в них, мечтая запечатлеть в памяти, увезти с собой. Там была миссис Берд, она жила в соседнем доме и вечно забывала вставить зубные протезы. Маленькая Андреа качалась на столбе ворот. Пес Бастер, эльзасская овчарка, лаял и вилял хвостом. Мне хотелось сохранить их в сердце навечно… Лица оживают в моей памяти; из высотного офисного здания на берегу Темзы я переношусь в Йоркшир. — Я попросила у папы фотоаппарат — старую «Лейку», черную, тяжелую. До сих пор он не разрешал мне к ней прикасаться. Но в тот день сам показал мне, куда смотреть, что нажимать, как наводить на резкость… Никогда не забуду это ощущение. Я словно губка впитывала воспоминания, чувства, эмоции, снова и снова щелкала затвором. Я знала, что теперь смогу их сохранить. — Голос у меня срывается, потому что я вспоминаю маму, как часто бывает в подобных случаях. — Я не люблю прощаться, но с фотоаппаратом расставание было вроде как понарошку, потому что я забирала дорогих мне людей с собой. Виктор Максфилд молча слушает, и я продолжаю: — У меня до сих пор есть эти снимки. Андреа, миссис Берд и Бастер. — Можно взглянуть? — Боюсь, они мутноваты, — улыбаюсь я. — Да и мои пальцы частенько попадали в кадр. Он смеется в ответ, и это придает мне сил. — Но у меня есть другие работы! — Я тащу из-под стула свое портфолио. — Можем посмотреть. — Давайте, — он похлопывает по столу. Я выкладываю перед ним тяжелую черную папку, открываю. Распахнутая, она совершенно беззащитна — совсем как я. Виктор Максфилд расстегивает манжеты и, засучив рукава, произносит: — Ну что, к делу? В течение следующего получаса Виктор Максфилд изучает мои снимки, одобрительно кивает и забрасывает меня вопросами. Не могу поверить. Главный редактор «Санди геральд». Смотрит мои фотографии. Впрочем, волнение постепенно куда-то улетучивается. Голос звучит все тверже и увереннее, я перестаю теребить одежду и даже забываю, что мне хочется в туалет. Увлеченно рассказывая об истории той или иной фотографии, краем глаза наблюдаю за Виктором Максфилдом. Я едва осмеливаюсь в это поверить, но, кажется, мои работы производят впечатление. Взяв очередной снимок, он долго и сосредоточенно его рассматривает. — Кто это? Голова мамы повязана платком, лицо поднято к солнцу, на губах играет легкая улыбка. Кажется, что от ее лица исходит сияние. И совсем незаметно, что у нее нет бровей, а из-под платка не выбиваются пряди волос. Через несколько недель ее не станет. — Та, кто меня вдохновляет, — тихо говорю я. — Красивая женщина. — Да… Когда я смотрю на этот снимок, мама для меня жива. — Что ж. Мне очень понравилось ваше портфолио. — Виктор Максфилд вновь откидывается на спинку кресла, ловко застегивает манжеты. — У вас есть еще несколько минут? Я хотел бы познакомить вас с нашим фоторедактором. Он поднимает телефонную трубку и жмет на кнопку. На том конце тут же откликаются. — Ивонн? Вы не заняты? Я хотел бы представить вам соискателя. Не дожидаясь ответа, Максфилд кладет трубку на рычаг с уверенностью человека, для которого такие вопросы — чисто риторические, с довольным видом встает — я тоже вскакиваю, — обходит кругом стол и протягивает мне руку: — Рад был с вами познакомиться, Хизер. Вот и все. Собеседование окончено. Жму его руку, чувствуя облегчение и вместе с тем печаль: вероятно, ближе подобраться к исполнению своей мечты мне не суждено. Раздается стук, и в дверь заглядывает кудрявая женщина. В ушах у нее болтаются крупные серьги. — Ивонн, это Хизер, фотограф. Излучая энергию, она впархивает в офис. — Привет! — И тут же, с улыбкой пожав мне руку, пружинистым шагом выходит наружу и машет: — Пойдем! Хватаю портфолио и бросаю последний взгляд на Виктора Максфилда. Откинувшись на спинку кресла со сложенными на груди руками, он внимательно смотрит на меня и явно что-то обдумывает. Хорошо это или плохо? Надо будет дома поискать ответ в книжке про собеседования. Глава 35 Ивонн вполне дружелюбна. Наскоро показывает мне отдел иллюстраций, знакомит со своей ассистенткой, чье имя тут же вылетает у меня из головы, и агрессивно кокетничает с длинноволосым внештатным фотографом, явившимся за новым заданием («Никогда не стесняйся превышать полномочия!» — советует она мне, отправив его на съемку). На прощание встряхивает мою руку, показывает дорогу к лифту и исчезает «курнуть». Я думаю о ней, пока еду в метро. Не о самой Ивонн думаю, а о ней в контексте «Санди геральд», Виктора Максфилда и своего собеседования. Такая работа изменила бы мою жизнь… Погрузившись в мечты, я закрываю глаза, а поезд мчит меня по линии «Пикадилли», перемещая из воображаемого будущего во вполне реальное настоящее. Прибыв на работу, с удивлением обнаруживаю, что офис еще закрыт. Где же Брайан? Смотрю на часы — почти одиннадцать. В замешательстве отпираю дверь своим ключом, вырубаю сигнализацию и поднимаю жалюзи. Контору заливает солнечный свет, пылинки стайками кружатся в воздухе наподобие конфетти. Подбираю с коврика почту, одни счета. Как обычно. Но если месяц назад у нас не было никакой надежды их оплатить, то теперь, когда среди наших заказчиков — леди Шарлотта, беспокоиться не о чем. И это здорово. Я неспешно иду в кухоньку, чтобы приготовить кофе. Здорово-то, вернее сказать, для бизнеса — и совсем не здорово для меня. Роковой день все ближе… Надо выбросить это из головы. Только кладу в кружку ложечку «Нескафе», как раздается электронный писк дверного звонка. Брайан, кто же еще. — По-твоему, сколько сейчас времени? — ору я. — Что?! Выглядываю из кухни… а это вовсе даже не Брайан. Это гламурная блондинка-тростинка с ненормально увесистым бюстом. Цокая шпильками по ламинату, она надвигается на меня и тоненько гнусавит: — Мне нужен Брайан Уильямс! Душа уходит в пятки. Барышне представляться не надо. Кто ж не знает леди Шарлотту? — Боюсь, его нет на месте… — Бочком захожу за его стол, на который она бухнула свою гигантскую сумку («Малберри»). Задрав на лоб солнечные очки («Шанель»), она молча обливает меня презрением. Стараюсь не отводить глаз. Бывает любовь с первого взгляда, а бывает ненависть. — Как это — нет?! Хизер, ты идешь по тонкому льду. Один неверный шаг — и конец. Будь деликатна и любезна. — А я не смогу вам помочь? — Личные переживания не должны мешать работе. Я же профессионал, в конце-то концов. — Возмо-ожно, — фыркает она, наградив меня взглядом, в котором явственно читается: «Черта с два». Однако если учесть, что больше в офисе никого нет, выбирать ей не приходится. — Я так понимаю, мы однажды беседовали по телефону? Однажды? Да раз пятьдесят как минимум! Но я прикусываю язык. Улыбайся, Хизер. Улыбайся, улыбайся, повторяю я про себя, как мантру, с авторитетным видом перекладывая бумаги на столе. — Я пришла обсудить свою свадьбу. — Вы, должно быть, счастливы! — восклицаю я с преувеличенным восторгом. — Весьма. И жду не дождусь, когда это кончится. Организовывать прием на пятьсот гостей — та-а-акая морока. «Хэрродс» отказывается покрывать торт золотом, моя визажистка сломала запястье, и еще надо доставить из Праги струнный ква-арте-ет… — Она театрально закатывает глаза. — Но я такая. Вечно слишком много на себя беру. Мой личный врач уже предупредил, что надо быть оста-арожней, а то попаду в клинику с нервным сры-ывом. А я ему говорю: «Ну нет, доктор! Это ма-а-ая свадьба, и пусть даже мне придется са-амой подводить глаза — меня ничто не оста-а-ановит!» — Рада за вас. Слушайте, она что, всерьез? Меня так и подмывает поинтересоваться, достанет ли ей сил и мужества заодно уж и ресницы самой себе накрасить, как вдруг… мамочки, у нее в сумке что-то шевелится! Я отпрыгиваю: — Там кто-то есть! Шорох… и из сумки высовывается черный носик. — Боже, крыса! На лице леди Шарлотты появляется первая искренняя улыбка за все время нашего разговора. Она вынимает из сумки самую маленькую, лысенькую и страшненькую собачонку, какую когда-либо видел мир, и принимается почесывать ее крошечную головенку, воркуя: — Пу-пу, малышка моя! Эта большая жуткая тетка тебя напугала? Пу-пу? — Это Поллианна, моя чихуа-хуа! — Во взгляде леди Шарлотты читается вызов. — Ох, извините. Я подумала… просто у нее такие глазки-бусинки, что… в общем… Пищит электронный звонок — и вваливается Брайан. — Доброе утро! В руках у него поднос из углового кафе, в зубах — сигарета. Надо же, сто лет не видела его таким бодрым. Глубоко затянувшись, Брайан улыбается нам: — Чудный сегодня денек, вы не находите? Серое небо в окне затянуто тучами, обещающими вот-вот пролиться дождем. — Я взял тебе двойной капучино без пены, как ты любишь, — он протягивает мне пластиковый стаканчик, — и еще шоколадный эклер. Я знаю, ты от них без ума! Молча принимая его дар, приглядываюсь к шефу с подозрением. Постойте, постойте. Неужто это тот самый человек, который каждое утро, с угрюмым видом облокотившись о стол, смолит сигареты и отпускает язвительные замечания в адрес бедолаги, угодившего на первую полосу «Дейли мейл»? Тот самый человек, который отказывается покупать кофе на вынос по два пятьдесят, утверждая, что это «грабеж средь бела дня», и пьет исключительно растворимый? Даже если это означает таскать с собой термос, когда мы работаем на выезде? — Ты сегодня просто красотка. Есть повод? — Э-э… Я хотела рассказать ему про собеседование, но в присутствии леди Шарлотты? И речи быть не может. — Стой, ни слова! — Опустив свой стаканчик на стол, Брайан снова затягивается и вонзает в меня суженный взгляд. — Вы с Джеймсом обручились! — Не совсем, — неловко улыбаюсь я и, стремясь поскорее увести его от скользкой темы, радостно восклицаю: — Ты знаком с леди Шарлоттой? Нехорошо портить его радужное настроение, но вот же она, стоит с кислой физиономией, будто лимон проглотила. — Польщена, — мямлит клиентка, протягивая ему вялую ладонь. Я-то думала, он будет обескуражен, но Брайан и бровью не ведет. — Леди Шарлотта! Какой сюрприз! Мечтал с вами познакомиться! Восторженно прижав руки к груди, мой босс одаривает ее неотразимой улыбкой профессионального политика. Помешался, определенно. Я с отвращением наблюдаю, как они обнимаются и чмокают воздух у щек друг друга. И… замечаю на шее у Брайана багровое пятно. Все мигом встает на свои места. Вчерашний вечер. «Шоу ужасов Рокки Хоррора». Симпатяга-стюард Нил. Сегодняшнее утро. Опоздание на работу. Непривычно хорошее настроение. Засос. Поймав его взгляд поверх плеча леди Шарлотты, я одобрительно поднимаю два больших пальца. Зардевшись как девочка, он переключает внимание на клиентку. А та вовсю ноет, что свадебный букет не подходит к цвету ее лица и на фотографиях она получится бледная, как утопленница. — А мы можем все уладить прямо сейчас. Лучше всего немедленно поехать в цветочный салон и сделать несколько пробных снимков… — Брайан старается не встречаться со мной взглядом. — Правда? Можно? — В голосе леди Шарлотты столько мольбы, благодарности и надежды, что даже гнусавость пропала. Благодарность? Со стороны леди Шарлотты? Невероятно. Брайан просто чародей. — Правда, мне придется отменить несколько встреч… — Я возмещу вам убытки! — небрежно машет ручкой леди Шарлотта. — Боюсь, сумма выйдет существенная. — Не важно. Папочкин счет для меня открыт. Я прямо сейчас выпишу вам чек. — Она копается в сумке. — Нет-нет, я не могу! Ведь речь идет о тысячах фунтов! — Брайан вскидывает руки, будто защищаясь. Я смотрю на него с благоговением. Этот человек гений. Наш журнал заказов практически пуст, гора счетов растет на глазах — и вдруг буквально из воздуха материализуется кругленькая сумма. — Этого хватит? — Леди Шарлотта размахивает чеком. Вглядываясь в цифры, Брайан, насупившись, со свистом втягивает воздух, после чего — и это поистине высший пилотаж — оборачивается ко мне и спрашивает: — Хизер, дорогая, загляни в журнал заказов. Удастся расчистить окошко? Честное слово, он заслужил «Оскара». Я с сомнением качаю головой, раскрываю ежедневник и просматриваю девственно-чистые страницы. После театральной паузы отвечаю с каменным лицом: — Хм… ну и задачка. Попробую. Приложу все усилия. — Замечательно! — восклицает леди Шарлотта, прижав руки к груди. — Не знаю, как вас и благодарить! — О, не стоит, — великодушно произносит Брайан. — Мы поддержим вас в любой ситуации — мы с вами вместе навсегда! Восхищенный собственным остроумием, он засовывает чек в нагрудный карман и, приобняв леди Шарлотту за тонкую талию, аккуратно направляет ее к выходу. Через полчаса, нехотя съев половину шоколадного эклера, я вдруг понимаю, что сегодня предпочла бы тарелочку хлопьев. Пока я раздумываю, не сбегать ли в магазин за отрубями, звонит телефон. На проводе один из наших клиентов — спрашивает, нельзя ли еще раз распечатать снимки с его свадьбы, состоявшейся несколько месяцев назад. Разумеется — все в полном порядке хранится в нашем архиве, заверяю его я. Распрощавшись с мыслью об отрубях, иду в чуланчик, где меня, как обычно, встречают заваленные мотками пленки стеллажи и переполненные картотечные ящики. Именно так должен выглядеть архив, по версии Брайана. Со вздохом даю себе очередное твердое обещание когда-нибудь все это разгрести, включаю музыку и, засучив кружевные рукава, приступаю к поискам. Мистер и миссис Пек. Нет, не то. Тянусь за другой папкой, на которой нацарапано: «Стар…» что-то там. Пишет Брайан как курица лапой. «Стар т… р… е…» Ага, это парочка фанатов «Стар трека». Бросив взгляд на жениха — дородного дядечку средних лет, затянутого в униформу «Энтерпрайза»[67 - Космический корабль из сериала «Стар трек».], запихиваю папку обратно и вынимаю другую. А это та свадьба на Лондонском Глазе. Невеста, помню, была с ног до головы в черном… красивая пара. А тут у нас кто? Расфуфыренные молодожены-индийцы. Вспоминаю роскошные красно-золотые сари, бой барабанов и столы, ломившиеся от изысканных яств. Но это все не то. Перебираю обзорные листы, сваленные на лотке, — без толку. Опускаюсь на табуретку и в печали грызу ногти. Взгляд вдруг натыкается на конверт с пометкой «Июнь 2005». Вынимаю пачку фотографий, поворачиваю к лампочке. И ахаю. Не может быть, это какая-то ошибка… Ария Майкла Кроуфорда, рвущаяся из динамиков, достигает своей кульминации, а я все смотрю на счастливую пару. Невеста улыбается в камеру, жених улыбается невесте. Восьмое июня. И двух месяцев не прошло. Что делать-то, Хизер? Увы, в такой ситуации сделать можно только одно. Беру телефон и набираю номер. Глава 36 — Он женат? Мы с Джесс сидим в баре отеля рядом с аэропортом Хитроу. На моей подруге форма стюардессы, в одной руке сигарета, в другой — черно-белое фото улыбающихся молодоженов: мистера и миссис Грегори де Сауза. Жениха мы знаем под именем… — Грег? — повторяет Джесс. — Грег женат? Сейчас около семи вечера. Обнаружив фотографию утром, я позвонила Джесс и сказала, что нам надо срочно встретиться. Но она как раз завтракала с Грегом в каком-то уютном кафе, а вечером улетала в Кейптаун на две недели. Она предложила отложить встречу до ее возвращения. Дело не терпит отлагательств, сказала я. Хотя как же мне хотелось потянуть время! Я готова была тянуть вечно. Если бы только я никогда не находила эту фотографию! Никогда не узнавала бледный шрам, протянувшийся через скулу и верхнюю губу жениха. Если бы только кто-нибудь избавил меня от необходимости сообщать подруге, что Грег, мужчина, в которого она старательно влюблялась последние несколько недель, женат. Ведь я лично фотографировала его свадьбу меньше двух месяцев назад. Но мне пришлось это сделать. Целый день я ломала голову, как бы поаккуратнее выложить новость. А в итоге просто молча протянула ей снимок. Факты говорят сами за себя. И говорят они только одно слово… — Скотина. Джесс стискивает губы, и я собираюсь с духом, ожидая взрыва эмоций моей экспансивной подруги. Но напряжение тут же спадает, будто подготовка отняла у Джесс все силы. Сгорбившись, она ставит локти на стойку бара и закрывает лицо ладонями. — Просто не верится. Никогда не видела Джесс такой расстроенной. Она буквально сломлена. — Может, они уже все аннулировали? — говорю я с надеждой. И вздыхаю, получив в ответ красноречивый взгляд. — Хотя да, вряд ли. Джесс затягивается сигаретой и выпускает из ноздрей две струйки дыма. — Я думала, у нас серьезные отношения. А для него, выходит, это была просто интрижка. Пошлая, убогая интрижка. — Раздавив сигарету в пепельнице, Джесс припадает к бокалу с красным вином. — Господи, я спала с чужим мужем! Я молча болтаю свой бокал с джин-тоником, звеня кубиками льда. Что тут скажешь? Но она толкует мое молчание на свой лад. Как осуждение. — И нечего на меня так смотреть. — Я ничего такого… — Да, у меня были мужчины. Ладно, много мужчин… У другого конца барной стойки пожилая пара в окружении чемоданов пьет кофе — ждут автобуса до аэропорта. Заметив стюардессу, которая глушит вино и ретиво затягивается сигаретой, старики обмениваются тревожными взглядами. — Но с женатыми я не сплю! — во всеуслышание заявляет Джесс. — Это мое единственное табу, Хизер, единственное табу! Шмыгая носом, она хлопает ладонью по стойке и комкает в руке картонную подставку для стаканов. Ее глаза блестят. — Единственное табу! — повторяет Джесс. По щеке бежит слеза и капает на полированное дерево. — Джесс, ну что ты… — Я обнимаю подругу за плечи и притягиваю к себе. Слушаю приглушенные рыдания и думаю о том, что после расставания с Джеймсом не пролила ни слезинки. — Я чувствую себя такой дурой… — Она снова всхлипывает, уткнувшись в мою кружевную блузку, потом, подняв голову, проводит указательными пальцами под глазами, вытирая размазанную подводку. — Я думала, в этот раз я все предусмотрела. Я была осторожна. Проверяла его по пунктам… — Это ничего не гарантирует, — мягко возражаю я, вспоминая Джеймса. — Да уж. — Джесс делает еще глоток вина и, глядя в пространство перед собой, едва слышно произносит: — Я никогда не рассказывала про своего отца? Кажется, она разговаривает сама с собой, поэтому я не отвечаю. Просто слушаю. — Это потому, что я его не знаю. Видела только пару фотографий. Он играл в группе на саксофоне. Красавчик был… Мама говорит, влюбилась в него с первого взгляда. И он говорил то же самое. — Джесс умолкает, чтобы зажечь очередную сигарету. — Он вообще ей лапши навешал порядочно. Сказал, что купит дом, что они поженятся, что он станет лучшим отцом и мужем на всем белом свете… Она стряхивает пепел и выдыхает дым. — А свалил еще до моего рождения. Сбежал. Сделал ноги. Так больше и не объявился. Маме было восемнадцать, и она была на седьмом месяце. Он разбил ей сердце, и раны до сих пор толком не затянулись. — Джесс шмыгает носом, и я жду нового потока слез, но она улыбается. — И все-таки она выстояла. Восемнадцатилетняя мать-одиночка — можешь представить, каково это было в шестидесятые? И к тому же черная. Ей пришлось выслушать, наверное, все оскорбления мира. Джесс водит пальцем по бокалу, вся во власти воспоминаний. — Было трудно. Мама работала сразу на двух работах. Но справилась. Воспитала меня одна. Честное слово, мама у меня — чудо. Я ни в чем не испытывала нужды, хоть и не было у нас ни большого дома, ни машины, и мы не ездили на каникулы за границу… — Она бросает грустный взгляд на свою униформу. — Вот почему я стала стюардессой. Когда была маленькая, все мечтала о том, как вырасту и повидаю мир. — Джесс улыбается одними глазами, смущенная собственной откровенностью. Отпивает вина. Вот вам и предки-миллионеры… Вот вам и шикарный особняк в Максвелл-Хилле… — И еще я дала себе зарок, что никогда не влюблюсь и не позволю какому-нибудь ублюдку сделать мне больно, как произошло с мамой. — Она переводит взгляд на меня. — Я не такая, как ты, Хизер. Я не хочу, чтобы у меня в животе порхали бабочки. Не надо мне их. Это опасно. Мне нужны надежность, безопасность, уверенность. Ну и конечно, хороший секс, — спохватывается она. — Вот скажи — почему самые что ни на есть козлы хороши в постели? Несмотря на горечь ситуации, она меня насмешила. — Если бы не эти самые бабочки, тебя не было бы на свете. Спроси маму — держу пари, она скажет, что ни о чем не жалеет. — А как же вы с Дэниэлом? Ты страдала… — Это не значит, что я не хочу больше влюбляться. Это самое прекрасное чувство на свете. За него можно все отдать. С ним ничто не сравнится. — Но ведь становишься совсем беззащитной… — Точно. Страшно до чертиков. — Значит, мне просто смелости не хватает. Такая мысль мне не приходила, но, возможно, она права. — Как там говорят? «Лучше полюбить и потерять, чем вообще никогда не любить». — Господи, и где ты такие перлы откапываешь? В глянце? — А фиг их знает. Джесс улыбается, но тут же, качая головой, обессиленно стонет: — Твою мать! Ну что со мной не так, Хизер? — Ничего. С тобой все абсолютно нормально. Но Джесс, похоже, намерена устроить себе хорошую головомойку. Игнорируя мою реплику, она принимается рвать измятую картонную подставку на мелкие клочки. — Нет, со мной точно что-то не так. Сама посуди: мне тридцать шесть, и я одинока. Никогда не влюблялась. Не жила с мужчиной дольше полутора месяцев. А теперь и вовсе перешла на женатиков! Уж поверь, когда я составляла список необходимых качеств претендента, там не было пункта «женат». — Она косится на фотографию на стойке и мстительно ставит на нее бокал. — Все люди как люди, у всех отношения… К примеру, вы с Джеймсом. — Мы расстались. — Ты порвала с Джеймсом?! — Скорее он порвал со мной. Ее изумление перерастает в сочувствие. — Прости, Хизер, — шепчет она. — Сижу тут, распинаюсь про этого подонка Грега, а ты… — Со мной все в порядке, честное слово, — быстро говорю я. — Я вечно доставала тебя, твердила, что пора забыть Дэниэла, завести новый роман… Это я во всем виновата! Это моя ошибка… Ты даже похудела, да? — Серьезно? Невзирая на обстоятельства нашей встречи, я в восторге от того, что она заметила. — Да. Осунулась. Вид изможденный. И грудь как будто меньше стала, — перечисляет она. Хм. Загадывая желание потерять килограмм-другой, я вовсе не такую картину себе рисовала. — Джесс, со мной все хорошо, — повторяю твердо. — Точно? — переспрашивает она с сомнением. Затем понимает, что я вроде не хорохорюсь. — Честно-честно? — Абсолютно. Никаких бабочек. — А что, это и правда такое классное чувство? — Ты не представляешь. Она подпирает подбородок ладонью, наклоняет бокал и осушает его до последней капли. Пожилая пара, волоча мимо нас свой багаж, бросает на нее полные ужаса взгляды. — Надеюсь, она не на нашем рейсе, Маргарет! — По-моему, она пьяна, Леонард. И я видела — она курила! Мы хихикаем. — А кстати, у тебя проблем не будет, Джесс? — Выпью кофе. — А вдруг они на твоем рейсе? Джесс пренебрежительно машет рукой: — Включим знак «пристегнуть ремни». Будут сидеть как миленькие. — Как это?! — Да мы все время так делаем. Чтобы пассажиры не шастали по салону и не мешали, когда хочется отдохнуть. — Она ловит мой взгляд. — Ладно тебе, Хизер. Ты что, верила всей этой лаже про турбулентность? Я недобро молчу, ощущая себя жертвой подлого заговора. — Вообще-то надо бы попробовать… — тянет Джесс после паузы. — Что? Турбулентность? — Да нет, дурочка. Я про твоих бабочек. Она произносит это с такой надеждой, что я не могу не улыбнуться. — Выпьем за это. — Подняв свой стакан, чокаюсь с ней. — За бабочек. Глава 37 Следующий день, обеденный перерыв. Мы с Брайаном заняли очередь в маленьком кафе на углу, болтаем — и что же выясняется? Что мы с Джесс — не единственные, кто озабочен вопросами ловли бабочек. Но если мы отчаянно за ними гоняемся, Брайан, похоже, их поймал. — Кажется, я влюблен, — признается он. — Влюблен? — отзываюсь я эхом. В животе урчит. Черт, вот бы очередь двигалась побыстрее и нас уже обслужили! — Сначала я думал, мы просто переспим, но, кажется, это нечто большее… Немолодая дама перед нами фыркает и оборачивается, багровая как свекла. — Можно вести свои грязные разговорчики в другом месте? Некоторые собирались здесь пообедать! — Она смотрит на нас с омерзением. — Кэрол, Луиза, пойдемте! — И вместе с двумя спутницами демонстративно выходит из очереди. Мы оказываемся первыми. Мария, степенная, респектабельная хозяйка кафе, похоже, готова смыться из-за прилавка вслед за этой троицей. — Э-э… панини с курицей и соусом «песто» и поджаренную чиабатту с моцареллой и помидорами. Пожалуйста… — бормочу я скороговоркой. Замечательно, что не надо больше ждать, но исполнение желаний, оказывается, — далеко не всегда доставляет удовольствие. Хорошо хоть обслуживают нас быстро. Уже через пару минут Мария протягивает сэндвичи, а Брайан ей — десятку. — Не хотел ничего говорить из-за твоей ситуации. — Шеф намекает на мой разрыв с Джеймсом, о котором я в подробностях поведала ему чуть раньше. — Но мне просто необходимо с кем-то поделиться. — Он опускает сдачу в коробочку для чаевых и добавляет тихо, чтобы на этот раз точно никто не подслушал: — Тыщу лет такого не испытывал. — Но это же здорово! — Я забираю сэндвичи. В маленьком кафе меня мучает клаустрофобия, и, с извинениями протиснувшись мимо очереди, которая заканчивается на тротуаре, я с облегчением выхожу под солнце. — Речь ведь про Нила, верно? — Откуда ты знаешь? Мы переходим улицу и идем в сторону офиса. — Догадалась. Пришлось напрячь мозги. Ты ж не лопал орешки, это при аллергии-то, ни с кем не менялся местами на мюзикле, не опаздывал потом на работу и засосом не щеголял… — Брайан краснеет, и я быстро заверяю: — По-моему, он очень милый. Держи свой сэндвич с курицей. — Милый — не то слово! — Брайан как будто сам не в силах поверить своему счастью. Развернув панини, он откусывает и начинает задумчиво жевать. — Но вот проблема разницы в возрасте… — Сколько ему? — Я надеваю солнечные очки. — Тридцать два. В два раза меньше, чем мне. — О, такой молоденький! — Именно. Боюсь, люди будут смеяться. — Не будут. Как же Майкл Дуглас и Кэтрин Зета-Джонс. — Вот и я о чем, — мрачно ответствует Брайан. — Он ей в отцы годится. — Или даже в дедушки! — Умница, Хизер. В своем репертуаре. — Да ладно, хватит переживать. Ты прекрасно выглядишь для своего возраста. Особенно ноги. Особенно в чулках. — И я игриво подталкиваю его локтем. Он с хохотом вгрызается в сэндвич, я надкусываю свой. Обычно в обед я хожу в «Маркс и Спенсер». Правда, раньше мои любимые сэндвичи часто заканчивались у меня перед носом, теперь же они достаются мне каждый день и, признаться, надоели до смерти. Вот почему сегодня я сделала выбор в пользу местного итальянского кафе. Некоторое время мы идем молча, под аккомпанемент собственных шагов, — пока не раздается приглушенное треньканье. Свободной рукой выудив мобильник из сумки, я смотрю на экран. Номер не определен. Возможно, это Джесс из отеля в Кейптауне. Нажимаю зеленую кнопочку. — Алло, это Хизер? Нет, не Джесс. А рот у меня, как назло, набит хлебом, горячим сыром и помидорами. — Это Ивонн, «Санди геральд». Я торможу и срочно переключаюсь из режима «ни к чему не обязывающий треп с подружкой» в режим «судьбоносный разговор, в котором невероятно важно каждое слово». — Виктор сегодня уехал в Шотландию порыбачить, но просил меня позвонить вам. — Ивонн настолько торопится, что даже не замечает, что я до сих пор не издала ни звука. — На собеседовании вы произвели на него большое впечатление. Она делает паузу, и я понимаю, что сейчас моя очередь. Но говорить я не могу — я жую. Эта треклятая чиабатта разбухает во рту, как губка. — Он хочет предложить вам должность штатного фотографа. Я давлюсь. И выкашливаю с надрывом: — Правда? — Брайан протягивает мне свою бутылку воды, я делаю огромный глоток. — Спасибо. — Не за что, — хором отзываются Ивонн и Брайан. После секундной паузы она продолжает: — Отдел по работе с персоналом вышлет вам официальное подтверждение по почте. Как обычно: договор, расписание отпусков, сведения о зарплате. Кстати, а вы с ним обсуждали зарплату? — Кажется, нет… — Покосившись на Брайана, который шагает рядом, разглядывая витрины магазинов, я чувствую себя предательницей. — Здесь написано — тридцать пять тысяч в год. Господи. — Серьезно? — Тридцать пять тысяч! Это ж почти в… это… короче, это в разы больше, чем я сейчас зарабатываю. — Пересмотр через полгода. — Хм-м… Якобы обдумываю ее слова, но в воображении уже кружусь с полными пакетами дизайнерского шмотья в руках — ни дать ни взять Джулия Робертс в «Красотке». С ума сойти! Я смогу поехать в отпуск куда захочу, куплю кучу новых нарядов и то изумительное серебряное колье с гранатовыми подвесками, которое приметила в витрине ювелирного по дороге в спортзал… В мои грезы вторгается голос Ивонн: — Вот только одна загвоздка… Виктор хочет, чтобы вы приступили к работе в понедельник. Вас устраивает? Знаете фильмы о природе, когда за десять секунд показывают, как яблоко вырастает на ветке, падает и мгновенно скукоживается? То же самое происходит с моим восторгом — с той же скоростью. Понедельник? Бросаю взгляд на своего нынешнего шефа. Брайан зажег сигарету и затягивается с мечтательным видом, наслаждаясь солнцем и новой влюбленностью. Ну не могу я взять и заявить, что покидаю его через два дня. Хотя заказов у нас практически нет… Свадьба леди Шарлотты. В следующие выходные. Решено. Придется отказать «Санди геральд»… — Ну… видите ли… — Отлично, — перебивает Ивонн. — Я знала, что проблем не будет. Если Виктору Максфилду что-то нужно — он это получает, так? — Саркастический хохоток. — С этим разобрались, увидимся в понедельник. Часов в десять пойдет? — Прежде чем мне удается вставить хоть слово, она вешает трубку. — Хорошие новости? — Брайан поднимает брови. Все произошло так быстро, что я совершенно растеряна. — Э-э… да… неплохие. — Ну как я ему скажу? — Видишь ли, в чем дело… А дальше? Наспех продумываю несколько вариантов и отметаю все. Ясно одно: легко не будет. Мы уже на пороге офиса. Брайан отпирает дверь, я вхожу вслед за ним, и мне в голову приходит неожиданная мысль: мечтать о престижной работе и получить ее — абсолютно разные вещи. — Мне предложили работу. В «Санди геральд». Хотят, чтобы я приступила в понедельник, — выкладываю разом. Лицо Брайана искажается, но он мгновенно берет себя в руки. Если бы я моргнула в этот момент, вообще ничего не заметила бы. — Отличная новость, Хизер! — Он старательно улыбается. — Ты молодчина! Я тобой горжусь. — А как же леди Шарлотта? — Ой, да ладно. — Брайан корчит гримаску. — Найду какого-нибудь помощника. В конце концов, это всего лишь очередная свадьба. Какой же он все-таки… замечательный! — Но я не могу вот так тебя бросить. Я не предупредила заранее. И мы столько готовились… Может, попробовать объяснить в редакции? По-хорошему, я должна у тебя еще месяц отработать. — Теперь, когда мне на самом деле предстоит расставание с Брайаном, выясняется, что я не так уж этого хочу. — Я тебя умоляю, Хизер. Что еще за чушь про обработку? Я, конечно, твой начальник… но первым делом я твой друг. И вот что я тебе скажу: ты свободна. Отдохни остаток недели. Начнешь работать в газете — еще спасибо мне скажешь. — Точно?.. — Я все еще колеблюсь. — Послушай, я пережил свой звездный час. Теперь твоя очередь. Беги в «Санди геральд», нащелкай потрясающих снимков, ни на одном из которых не будет конфетти! Девочка моя, о такой работе можно только мечтать! Он прав. Я окидываю взглядом родные стены — фотографии новобрачных в рамочках, часы с принцем Чарлзом и леди Ди, черно-белый портрет Брайана в зените славы… И понимаю: я была так увлечена фантазиями о карьерном взлете, что ни разу даже не задумалась о том, насколько дорого мне все это. — Я в курсе, что большинство людей, уходя с работы, получают золотые часы… Вернувшись в реальность, я вижу, что Брайан выдвигает ящик стола. — Это ж когда на пенсию выходят? Но Брайан в полете и меня не слышит. — Но эта вещь тебе наверняка больше придется по душе. — Он протягивает мне компакт-диск. — Что это? Неужели? — Пустячок на память… Поворачиваю пластиковую коробочку лицевой стороной. Эндрю Ллойд Уэббер, «Призрак оперы». К глазам подступают слезы. — С автографом! — Брайан с нескрываемой гордостью указывает на выведенные маркером каракули: «Майкл Кроуфорд». Я тронута. Я-то знаю, какое это для него сокровище. — Буду беречь. — Я целую своего старшего друга в щеку. — Уж надеюсь. Я тогда два часа под дождем проторчал, чтобы получить подпись. — Его голос дрожит от избытка чувств. — Что ж… Пойду собираться? — Да-да-да. — Брайан берет газету и делает вид, что погружается в чтение. В горле комок, в глазах туман. Вот уж не ожидала от себя. Я ухожу в чуланчик, смаргивая слезы, открываю ящик стола со своим барахлом и начинаю перекладывать вещи в пакет. Если именно этого я хотела всю жизнь, почему мне так паршиво? Глава 38 В шесть вечера мы с Брайаном прощаемся окончательно. Оба натянуто шутим, обещаем не терять связь. И вот пора уходить. Весь день я собирала хлам, накопившийся за шесть лет, и набила два огромных пакета. Но от предложения Брайана подвезти отказываюсь, говоря, что помощь мне не нужна, пакеты легкие, к тому же я встречаюсь с Джесс — отпраздновать свой успех. Все вранье. Кое-как выбравшись из метро, плетусь по главной улице в направлении дома; пакеты бьют по лодыжкам. Час пик в самом разгаре, вокруг бурлит людской поток, выхлопные газы мешаются с сигаретным дымом, а я это едва замечаю. В голове, словно закольцованный видеоролик, крутятся воспоминания: обрывки разговора с Ивонн, изумление Брайана, беседа с Виктором Максфилдом, самые яркие моменты моей шестилетней службы в фирме «Вместе навсегда»… Я слышала, что люди впадают в шок после автокатастроф и других трагических событий, но — шок от исполнения заветной мечты? Размышляя об этом, обнаруживаю, что уже дошла до поворота на свою улицу. В витрине магазинчика миссис Пател ловлю отражение: несчастная поникшая фигурка. Я. Застываю посреди тротуара. Хизер, да что с тобой? Откуда эта постная мина? У тебя вид такой, будто ты потеряла работу. В твоей ситуации полагается прыгать от радости. Полагается бежать домой, звонить Лайонелу и Эду, сообщать фантастическую новость. Хлестать шампанское до бесчувствия и заплетающимся языком признаваться в любви всем подряд… Ладно, допустим, последний пункт можно исключить. Приосанившись, вымучиваю улыбку человека перед объективом, когда фотограф медлит и никак не нажмет на затвор. Ну же, Хизер. Представь. Больше не придется слышать презрительное хмыканье, когда на вечеринке кто-нибудь спросит тебя о работе. Не будешь чувствовать себя полным ничтожеством, просматривая сайты поиска одноклассников и изучая успехи ровесников. И, глядя в видоискатель, ты не будешь больше мечтать о том, чтобы там оказался кто угодно — только не сияющая невеста в кремовых кружевах. Есть! Ты это сделала! Ты добилась успеха! Рассматриваю свое отражение на фоне «товара недели» — пирамиды супов быстрого приготовления. Странно, но мне всегда казалось, что успешные люди выглядят несколько по-другому. Притащившись домой, сваливаю пакеты на кухне. Пожалуй, лучший способ отпраздновать — это снять телефонную трубку и начать набирать номера один за другим. В течение следующих тридцати минут я, захлебываясь, излагаю радостное известие Лайонелу, голосовой почте Джесс, а также Лу: мой брат в Лас-Вегасе на конференции стоматологов, где ему «самое место, потому что, пока он был дома, мы только и делали, что собачились из-за футбола», сердито фыркает его жена. Всех обзвонив, выслушав поздравления и пожелания «выпить и от моего имени тоже», вешаю трубку и тупо оглядываю кухню. Что теперь? Барабаня пальцами по столу, бросаю взгляд на микроволновку: 19.03. Хм. Интересно, где Гейб. Позвонить ему я не могу — здесь он не пользуется мобильником. А мне не терпится поделиться с ним новостью. Он точно будет в восторге — это была его идея как-никак. Открываю холодильник. Бутылка шампанского, которую я купила на новоселье Гейба, все еще ждет своего часа. Что ж, полагаю, он настал. Ставлю бутылку на стол и вынимаю из шкафчика два узких бокала. У меня слюнки текут. Шампанское холодное как лед, и темное стекло мгновенно покрывается капельками. Несколько секунд я рассматриваю бутылку — оцениваю, будто парня в баре. Нет, все-таки надо дождаться Гейба. 19.07. Он будет с минуты на минуту. Пока суть да дело, я придумываю себе занятия: кормлю Билли Смита, протираю плиту, выстраиваю в линию магниты на холодильнике. Пожалуй, один бокальчик не повредит. Хизер, шампанское не пьют в одиночестве. Его пьют с кем-то. Рассеянно беру мандарин и принимаюсь чистить, тщательно снимая с каждой дольки длинные белые полоски, прежде чем забросить ее в рот и насладиться маленьким взрывом сладкого сока. Все это занимает примерно минуты три. Даже капельку нельзя? Капелюшечку? С вожделением гляжу на бутылку, чувствуя, как тает моя решимость. В конце концов, кто сказал, что шампанское нельзя пить одной? Почему общество диктует нам какие-то дурацкие правила? Не торопясь, обдираю золотистую фольгу. Я ведь не собираюсь все выпивать. Продегустирую — и только. Пробка выпуливает с громким хлопком. Схватив бокал, ловко подставляю его под пенистую струю. Три бокала спустя ощущаю, что порядком захмелела. Напялив атласные босоножки, выделываю на кухне пируэты, во все горло подпевая Майклу Кроуфорду. Когда ария приближается к кульминации, зажмуриваюсь, раскинув руки. Я абсолютно счастлива. Жизнь бьет ключом. Меня переполняет восторг. Набрав в грудь побольше воздуха и запрокинув голову, заливаюсь соловьем. По-моему, у меня талант. Я прирожденная певица. Мне бы концерты давать. А если еще чуточку позаниматься, из меня и танцовщица получится. Взгляните хоть на Кэтрин Зету-Джонс. Всего-то и нужно — немного практики и сетчатые чулки. И бедрам на пользу, если буду много и часто задирать ноги… Вот так! Выбрасываю ногу в воздух, шампанское выплескивается из бокала. А-а-а! Каблук скользит на мокром линолеуме, и я приземляюсь на пятую точку. Ой. Что ж, по всей видимости, нужно больше тренироваться. Кое-как поднимаюсь и ковыляю к табуретке. Наливаю еще бокал — в медицинских целях. Морщась, пью. Все бы сейчас отдала, чтобы разок затянуться сигаретой. Сбегать в магазинчик на углу за «Мальборо»? Щиколотка откликается острой болью. Ладно, плохая была идея. В утешение делаю еще глоток. Но это не помогает. Вот бы в доме оказались сигареты. Эврика! Гейб же курит. Воодушевленно хромаю по коридору к его комнате. Уверена, он не рассердится — ни один нормальный курильщик не оставит собрата в беде. Уже собираясь толкнуть дверь, замечаю зеленый огонек автоответчика — моргает из-за вазы с увядшими красными розами. Моргает — значит, кто-то звонил. Столько всего случилось, что я даже забыла прослушать сообщения, когда пришла. Так-с, посмотрим. Три звонка. Жму на кнопку. Жду. Раздается писк: «Добрый день, не вешайте, пожалуйста, трубку. Это Ай-Пи-Си Финанс, и мы поможем вам сэкономить не одну тыся…» До свидания. Свирепо жму «удалить». Снова писк. «Дорогая, это я. Валяюсь у бассейна…» Джесс! Настроение тут же улучшается. Она трещит как сорока: в Кейптауне здорово и весело, она решила на время завязать с мужиками. Слышу, как она затягивается сигаретой, и в организме просыпается прежняя тяга. Открываю дверь комнаты Гейба. «…Ну я и сказала себе: что было, то было, Джесс…» Под ее чириканье выискиваю глазами красно-белую пачку. Взгляд падает на книжную полку в углу. Ага. Коршуном пикирую на «Мальборо» и победоносно извлекаю сигарету. «… Ты права, лучше полюбить и потерять, чем…» Би-ип. Автоответчик обрывает ее на полуслове. Джесс такая. Не помню, чтобы она хоть раз оставила сжатое сообщение строго по делу. Зато следующий звонящий сухо рубит фразы. На поезд опаздывает, что ли? «Здравствуй, Гейб…» Какое огорчение. Я-то надеялась, что это будет Гейб собственной персоной. «Это твой дядя…» Ага, тот самый престарелый дядюшка, про которого Гейб мне все уши прожужжал. Прихватив зажигалку, собираюсь уходить. Можно было догадаться. У него американский акцент, но не такой резкий, как у Гейба. Забавная штука, но он говорит совсем как… «Виктор…» Максфилд, завершает голос у меня в голове. Холодею. Виктор Максфилд — дядя Гейба? Мой жилец — племянник моего нового начальника? Стою совершенно опешив. А потом беспощадная истина сшибает меня с ног, как десятитонный грузовик. Вот почему я получила работу. Сообщение продолжается — что-то про новое место встречи сегодня вечером, другой ресторан, но я почти не слушаю. Я падаю, падаю — и падению нет конца. Так вот почему Гейб предложил написать в «Санди геральд». Вот почему меня пригласили на собеседование. Вот почему после шести лет безуспешных попыток… Мне становится дурно. Колени подгибаются, и, прижав ладонь к губам, я опускаюсь на пол. Мать вашу… — Эй, что с тобой? Не знаю, сколько времени просидела на ковре, оглушенная грохотом, с которым башня моей мечты разлеталась в пыль. Подняв голову, вижу перед собой Гейба в мотоциклетной куртке. — Что с тобой? За те секунды, что я смотрю ему в глаза, шок и обида перерождаются в ярость. — Сукин ты сын! Глава 39 Гейб бледнеет. — Что такое? — Отлично знаешь, — огрызаюсь я, пытаясь подняться. Картинка собирается из отдельных фрагментов, будто чудовищная головоломка: Гейб диктует письмо, излучая оптимизм, Виктор Максфилд принимает меня с энтузиазмом… Вспоминаю, как показывала ему свои фотографии и какую ощущала гордость, когда он их хвалил. — Господи, какая же я дура… — В жизни, кажется, не испытывала такой злости. — Ну-ну, успокойся… — начинает он меня увещевать, будто капризного ребенка. — Успокоиться?! — Сама знаю, что ору, но не могу сдержаться. Во мне пульсирует алкоголь вперемешку с адреналином и яростью. Убийственное сочетание. — Да как ты смеешь мне такое говорить после всего, что сделал? — Да что я сделал-то? — растерянно бормочет Гейб и ждет ответа, запустив пятерню в волосы. Наконец отворачивается со вздохом, бросает шлем на кровать. — Нормально, да? — ворчит он, снимая очки и устало потирая переносицу. — Я прихожу, а ты с порога материшь меня и даже не желаешь ничего объяснять. В ответ я говорю только два слова: — Виктор Максфилд. Спина у него напрягается, он медлит секунду, затем поворачивается и смотрит мне в глаза: — И что? А взгляд виноватый. — Хватит врать! — Когда это я врал? Ей-богу, я сейчас расплавлюсь от бешенства. — Он твой дядя, — произношу без выражения и по его глазам понимаю — он понял, что разоблачен. — Я услышала на автоответчике его сообщение. Игра окончена. — Сказала как отрезала. — Я не играл… — Он еще пытается защищаться, но его решимость слабеет. — В самом деле? Сделал вид, что тебе пришла в голову гениальная мысль, изобразил восторг, когда меня пригласили на собеседование… Тебе бы в кино сниматься. Пари держу, что твоя Миа тебе в подметки не годится… — Шампанское обострило эмоции и развязало язык. Я готова к полномасштабной ссоре. Но Гейб отказывает мне в этом удовольствии. Стиснув зубы, он смотрит прямо перед собой и качает головой, будто отрицая все, что слышит. И еще сильнее бесит меня этим своим молчанием. — Нечего сказать? — Слушай, Хизер… Я понимаю, что тебя это могло слегка задеть, но, честно, ты уж очень раздуваешь… Каково! Он еще и улыбается. Да он не воспринимает меня всерьез! — Хватит обращаться со мной как с ребенком! — кричу я, смаргивая слезы отчаяния. — Раздуваю, говоришь? Для меня это все очень важно! — Не волнуйся ты так… — делает он очередную попытку меня урезонить. — Что я слышу! Да ты кем себя вообразил? Почему тебе взбрело в голову, что ты можешь распоряжаться моей жизнью? Господь Бог выискался! Это была моя мечта! — Да знаю я! — Гейб тоже заводится. — Потому так и поступил. Ты ведь всегда этого хотела. — Ноя не хотела так! Ты не понимаешь? Я хотела сама это заслужить. Хотела, чтобы Виктор Максфилд взял меня на работу, потому что посчитал отличным фотографом… — Ты и есть отличный фотограф… Пауза. — Я не хотел, чтобы ты узнала, — тихо говорит он. — Почему? Потому что знал, какая будет реакция? — Я уже охрипла. — Нет. — Гейб внешне спокоен, но я вижу, чего ему стоит это спокойствие. — Ты действительно очень талантлива, Хизер. Ты показывала мне свои снимки, и я видел, что тебе просто нужен шанс… потому что нам всем нужен шанс. — Он запинается, кадык так и ходит вверх-вниз. — А потом ты сказала, что с детства мечтаешь работать в «Санди геральд», а мой дядя там главный редактор, я подумал — вот так совпадение. Ну ты представь — какова вероятность вообще? Это судьба. — Судьба? Это не судьба! Это подстава! Гейб сереет на глазах. — Ты даже продиктовал мне то дурацкое письмо. Это у тебя шутки такие? — Жестокость с моей стороны, но мне уже все равно. — Так вот знай, если это розыгрыш, он ни фига не смешной! Гейб каменеет; атмосфера между нами неуловимо меняется. — Да уж конечно! — Его голос звенит от обиды. — У меня вообще несмешные шутки. Как ты сказала тогда на пляже? Я дрянной комик? Неужели я и вправду так сказала? Я ежусь от собственной грубости. — Неправда, я такого не говорила… Он перебивает: — Говорила. Так кто из нас двоих врун, Хизер? Я молчу. На щеках у Гейба пламенеют два алых пятна. — Ну и отлично. Поеду в Эдинбург, провалюсь там с треском, и пошло все… Разговор изменил направление и грозит окончательно вырваться из-под контроля — как река, вышедшая из берегов. — Это не так, я… Он не слушает, а меня вдруг начинает тошнить. И голова кружится. Как мы до такого докатились? Сердце чуть не выпрыгивает из груди, и я со страхом гляжу на Гейба. Его голубые глаза смотрят сердито и огорченно, и больше всего на свете я хочу это прекратить. Перемотать назад. Вернуться к началу. — Не только у тебя есть мечты, Хизер. — Он упорно тянет меня туда, куда мне совсем-совсем не хочется. — Знаю… — шепчу я. Боже, какой кошмар. Зачем я прослушала то сообщение? Зачем, как дура, накачалась шампанским? Я едва справляюсь с очередной волной дурноты. — Ладно. Я ухожу, — мрачно говорит Гейб, и у меня сжимается сердце. — В смысле? — Соберу вещи. Я все равно хотел в следующие выходные съезжать. Секунду колеблюсь. Если прямо сейчас попрошу прощения, то, наверное, смогу уговорить его остаться, а если он уедет, буду бесконечно об этом жалеть. Если не скажу что-нибудь тотчас же, Гейб исчезнет из моей жизни и я больше никогда его не увижу. — Скатертью дорога. — Отлично. Уеду рано утром. Наши взгляды встречаются, но мы больше не видим друг друга. Пошатываясь, встаю на ноги и тащусь к двери. — Ты права… Оборачиваюсь. Гейб смотрит мне вслед, однако печаль на его лице сменилась чувством, которое очень напоминает презрение, и это страшно. — Я совершил большую ошибку. — Голос у него тихий, но твердый, и я знаю — речь не про собеседование. Собственная гордость встает мне поперек горла, но я проталкиваю ее внутрь. Нельзя допустить, чтобы он увидел, как я расстроена. — Я тоже, — говорю с вызовом и, собрав остатки решимости, на негнущихся ногах выхожу вон. Глава 40 Невыносимо яркий луч солнца, просочившись сквозь щель в жалюзи, кнутом хлещет по сомкнутым векам. — М-м-м… — жалобно мычу я. Билли Смит, мяукнув, спрыгивает с одеяла. Не помню, когда у меня последний раз было такое похмелье. Что ж это я пила? Затуманенный мозг кое-как пытается соображать. Минуту спустя ответы выпадают передо мной, как три одинаковые картинки в окошечках «однорукого бандита». Шампанское. Шампанское. Шампанское. О черт. Гейб. Вспомнив нашу ссору, сажусь на кровати, отчего комната начинает кружиться, потом неуверенно выбираюсь из постели. Ноги путаются в одежде, беспорядочно разбросанной по полу, я тянусь к халату. В зеркале гардероба отражается бледная перемазанная физиономия. Вот и верь после этого в водостойкую тушь. Память безжалостно возвращает меня в предыдущий вечер. Сообщение на автоответчике… Виктор Максфилд — дядя Гейба… Я бросаю Гейбу в лицо оскорбления… Страдальчески морщась от тупой головной боли, шлепаю босиком в кухню. Как ты сказала тогда на пляже? Я дрянной комик… Дверь его спальни приоткрыта, и, внутренне сжавшись, я толкаю ее. Уеду рано утром. Пятно солнечного света расползается по ковру в коридоре. Без движения я стою на пороге комнаты, и мои худшие опасения подтверждаются. Здесь пусто. Полки, еще вчера заваленные сборниками анекдотов, теперь абсолютно голые. Из пробковой доски над деревянным столиком, которая до сих пор была увешана фотографиями, торчит лишь несколько канцелярских кнопок. Гитары в углу больше нет. Я столько раз слышала, как он играл. Плохо играл… Перед глазами встает картина: Гейб сидит в саду и неумело подбирает аккорды «Жизни на Марсе» Боуи. Постельное белье снято и аккуратно сложено на кровати. Присев на краешек матраца, подтягиваю колени к груди, обхватываю руками и мысленно принимаюсь перебирать разные дурацкие мелочи, которых мне будет теперь не хватать. Как входила по утрам в кухню и видела Гейба, нависшего над тостером. Как делала вид, что не слушаю, когда он зачитывал мне гороскоп. Как с риском для жизни неслась в Корнуолл на его мотоцикле. Вспоминая тот наш совместный уик-энд, тяжело вздыхаю. Господи, я уже соскучилась. Он въехал всего несколько недель назад, но сейчас квартира кажется такой пустой без него. Без его энергетики. Спохватываюсь. Я даже подцепила его манеру говорить: энергетика — это так по-американски. Но по-другому не скажешь — от него действительно исходила позитивная энергия, и, как новый мощный объектив, она заставила меня взглянуть на жизнь под другим углом. Сделала ее ярче и интереснее. А теперь он уехал. За приоткрытой дверью мелькает что-то рыжее — неслышно ступая, в спальню протекает Билли Смит. Потянув носом, глядит на меня и мяукает с обвинительной интонацией. Будто я и так себя не казню. В довершение всего мой кот предъявляет мне претензии: я выгнала славного парня, у которого на коленях было так уютно и который мог часами щекотать его за ушками. Тянусь погладить кота, он не дается, переворачивает ведро для бумаг, вспрыгивает на подоконник и исчезает в садике. Ему противно рядом со мной. Кажется, это общая тенденция? Сначала Дэниэл, потом Гейб, теперь вот Билли Смит… Опускаюсь на четвереньки собрать рассыпавшийся по ковру мусор. Смятые сигаретные пачки, старая газета. «Трофеи»… Номер примерно месячной давности — с моим объявлением о сдаче комнаты. Но не это заставляет меня обмереть, а маленькое сердечко, нарисованное вокруг объявления черной пастой. Моей рукой. Я совсем забыла, но сейчас все вспомнилось так ясно: вот я еду домой на метро, вот выскакиваю из поезда в спешке, роняю газету и впопыхах пытаюсь собрать разлетевшиеся страницы… Видимо, Гейб подобрал те, что остались на полу, заметил сердечко вокруг объявления и позвонил. Совпадение за совпадением… Или нет? Вспоминаю, как в вагонной давке смотрела в черноту туннеля, думая, что в моей жизни нет ни любви, ни денег, ни радости, — и отчаянно желала, чтобы все мои проблемы разом решились. Другая картина: бегу домой под ливнем и встречаю цыганку с вереском, которая обещает, что теперь мне будет сопутствовать удача и все желаемое свершится. А потом… будто фея-крестная, на крыльце возникает Гейб. Отваживает кредиторов, заплатив за месяц вперед, вдохновляет меня на занятия фотографией, помогает устроиться на работу, умолчав о том, что его дядя — главред «Санди геральд»… По спине пробегают мурашки. Так вот почему я получила эту работу? Не из-за Гейба, а потому что у меня было такое желание? Еще несколько недель назад я посмеялась бы над подобной идеей, но в последнее время много чего случилось… Безумное предположение петардой взрывается в мозгу, рассыпаясь искрами вопросов: так это я всему причиной? надо винить только себя? это из-за меня все произошло? Возможно, Гейб и подергал за кое-какие ниточки, но это я его заставила — потому что мечтала об этой работе. Не загадай я желание, ничего не произошло бы. Ничего не произошло бы. Фраза крутится в голове, я вспоминаю предупреждение Эда: «Мечтай осторожно». Но на этот раз не отмахиваюсь от его слов, как от попытки испортить мне удовольствие. Я в кои-то веки прислушиваюсь к старшему брату. И впервые в жизни — впервые в жизни — понимаю, что он был прав. Мечтать надо осторожно, потому что мечты могут сбыться. Скорчившись на полу, я закрываю глаза — пытаюсь отгородиться от всего плохого, но желания прошедших недель уже хлынули. Точно плотину прорвало. Надежды большие и маленькие, которые я бумерангами запускала в мир, возвращаются и выстраиваются передо мной в длинный ряд. Я не хочу думать об этом, но приходится. Последние недели я провела в супермаркете желаний, радостно хватая с полок одно, другое, третье, потакая всем своим прихотям и ни разу не задумавшись о последствиях. Но теперь время пришло. Надо расплачиваться. Охваченная самыми худшими предчувствиями, вспоминаю все, чего нажелала.  идеальный мужчина При мысли о Джеймсе в желудке екает. Тридцать шесть лет, любитель романтических комедий, поклонник Дайдо, владелец тончайших шелковых простыней, мужчина, чьи хобби включали сексуальную прелюдию, романтические ужины и разговоры по душам. В довершение всего он признался мне в любви. Только вот я его не любила.  чудо, которое вытащило бы, «Вместе навсегда» из долговой ямы Оно свершилось. Правда, так уж вышло, что это будет свадьба моего бывшего.  выигрыш в лотерею Об этом даже думать больно, ведь я почти уверена, что угадала все шесть цифр. Лучше бы я этого не делала, тогда кража сумочки не стала бы таким ударом.  победа Англии над французами Тот шикарный гол вошел в историю спорта, и теперь вместо того чтобы уделять внимание беременной жене, Эд целыми днями торчит перед ящиком. Боюсь, как бы новорожденный малыш не обнаружил, что его родители разводятся. А виновата во всем будет тетушка Хизер.  свободные дороги Фантастическое ощущение — до штрафа за превышение скорости. Три балла и шестьдесят фунтов — которые я все забываю заплатить.  ясная погода каждый день Кое-как поднимаюсь на ноги и подхожу к окну. Облокотившись о подоконник, задумчиво смотрю на свой сад, залитый солнечным светом. Шмель опускается на один цветок, на другой, пытаясь набрать пыльцы. Только вот цветы увяли: уже много дней не выпадало ни капли дождя. Меня грызет совесть. Теперь я к тому же чувствую себя убийцей шмелей.  розовые атласные туфельки пятого размера Не напяль я их вчера, не поскользнулась бы и не повредила ногу. Словно отзываясь на мои мысли, лодыжка начинает ныть.  похудеть на несколько килограммов Вот радость-то будет, думала я, но меня ждало разочарование. Только Джесс кое-что заметила — что грудь у меня будто усохла и вид изможденный… Исполнение желаний не принесло мне счастья. Я закрываю лицо ладонями. Что делать-то? Я совершенно запуталась. Хочу вернуть все назад, хочу, чтобы все стало по-прежнему, — но как?.. Ну конечно! Счастливый вереск. До сих пор я считала его подарком судьбы — теперь он мое проклятие. Если только я сумею его найти и выбросить, все вновь станет хорошо. Все вернется на круги своя. Я спешу в прихожую. Последний раз я держала его в руках перед собеседованием — на счастье. Какая ирония судьбы. Пусто. Ничего. Меня охватывает тревога. Я не могла его потерять. Смотрю на пол — и замечаю на коврике конверт. Уважаемая мисс Хэмилтон! По результатам нашего недавнего собеседования я рад предложить Вам должность штатного фотографа в нашем издании. Начальная заработная плата — 35 000 фунтов с пересмотром через полгода. Моника Ходжкинс из кадрового отдела свяжется с вами, чтобы подтвердить дату выхода на работу. Она сообщит вам все подробности о медицинской страховке и пенсионной схеме. Если у Вас возникнут какие-либо вопросы, обращайтесь прямо к ней — добавочный номер 435. Искренне Ваш Виктор Максфилд Несколько минут я перевариваю информацию. Смакую каждое слово, каждую букву. Но если когда-то я прыгала бы от радости, получив такое послание, теперь чувствую горечь и сожаление. В течение следующих двадцати минут я выполняю одну из самых непростых задач в своей жизни. Пишу письмо и отказываюсь от предложения Виктора Максфилда. Пишу о его племяннике, о том, что не могу принять должность, которой не заслуживаю, и что все равно безмерно уважаю его как главного редактора. Аккуратно сгибаю листок, вкладываю в конверт и запечатываю, отдавая себя в руки судьбы. Можно перевернуть эту страницу своей жизни. Можно забыть про эту ошибку — и про Гейба. Даже не заглянув в ванную, натягиваю старый спортивный костюм и хромаю к почтовому ящику на углу. О марке, как ни странно, мечтать не приходится — в кошельке одна завалялась. Приклеиваю и сую конверт в щель. Разжать пальцы трудно — но я колеблюсь всего секунду. Потом отпускаю письмо и слышу, как оно с шуршанием падает на дно. Вот и все. Дело сделано. Из задумчивости меня вырывает треньканье мобильника. Достаю его из кармана и смотрю на экран. Может быть, Гейб? Нет, папа. Ну конечно! Если кто и может сейчас меня ободрить, так это Лайонел. — Алло, привет! — Хизер, это Розмари. (А этой занозе чего надо?) У нас беда. Ледяная рука сжимает сердце. — Что такое? Молчание. Затем: — У твоего отца сердечный приступ. И земля уходит у меня из-под ног. Глава 41 Что было дальше, я помню плохо — сознание заволокло черной пеленой. Для большинства людей сама мысль о том, чтобы потерять папу и маму, непостижима. Это в голове не укладывается, вы даже представлять себе такое не хотите. Конечно, по мере того, как родители стареют, вас посещают страхи, но вы их гоните. А когда страшное происходит, кажется, что ничего реальней не может быть. Это действительно может случиться. Это случается. Это случилось со мной. Моей мамы, красавицы с волосами цвета рыжего золота и солнечным смехом, больше нет, она ушла, ее жизнь стерта, как детский карандашный рисунок. А теперь, возможно, и Лайонел… Додумать до конца не выходит — меня парализует страх. Вцепившись в руль, я заставляю себя сконцентрироваться на автомобиле впереди. Не знаю, сколько уже еду. Часа два-три. Недавние события сливаются в серую ленту. Смутно вспоминаю, как вернулась в квартиру, попросила соседей кормить Билли Смита, бросила в сумку вещи. На мне по-прежнему старый застиранный спортивный костюм. Должно быть, я звонила Лу — иначе откуда мне знать, что Эд уже вылетел из Штатов? Но я не помню нашего с ней разговора. Из произошедшего за последние несколько часов мало что осталось в голове. Только голос Розмари, умолявший: «Хизер, приезжай скорее, как можно скорее» — и рождавший во мне самые дурные предчувствия. Выруливаю на соседнюю полосу, чтобы обойти едущий передо мной автомобиль. Кто-то сигналит, и я шарахаюсь в сторону, едва увернувшись от серебристого БМВ. Водитель проносится мимо, выставив средний палец. В другой раз я прокричала бы в ответ что-нибудь непристойное, но сейчас не обращаю внимания. Смотрю перед собой, сосредоточенная на одной цели — успеть в больницу. Успеть? Успеть, чтобы что? Этот невысказанный страх точит меня с той секунды, как Розмари произнесла те жуткие слова, но только сейчас, сжавшись в комок нервов за рулем машины, бешено летящей по серому дорожному полотну, я впервые смотрю своему страху в лицо. Успеть попрощаться. Путь из Лондона в Корнуолл — самый долгий и страшный в моей жизни. Ближе к вечеру доезжаю до Ньюки и указателя на Королевскую больницу Св. Луки. Но лишь завидев очертания этой жертвы архитектурной моды шестидесятых, понимаю, что именно здесь мама проходила химиотерапию. Заняв последнее свободное место на парковке и игнорируя автомат для оплаты, я бегу между рядами автомобилей, на капотах которых играет солнце. Солнце? Да как смеет оно светить, если там, внутри, мой отец борется за жизнь? Свинцовое небо должно рыдать. Дождь промочил бы меня насквозь, и я тоже смогла бы заплакать. А сейчас глаза сухи, все чувства притупились. Я торможу у раздвигающихся дверей больницы. Мимо торопятся посетители — в руках букеты и обязательный виноград, — и я отступаю в сторону. Мне тоже надо попасть внутрь, но я в одночасье превратилась в девочку двенадцати лет, которая идет к маме… Мне каждый раз было так страшно, что я опять начала писаться по ночам. — С тобой все хорошо, милая? — заботливо спрашивает одна из посетительниц — пожилая дама с букетом розовых хризантем, и я только теперь замечаю, что вцепилась в ограждение с такой силой, что побелели костяшки пальцев. — Да, спасибо. Все… нормально. Просто надо глотнуть воздуха. — Все будет хорошо, — тихо говорит она, похлопав меня по руке, и исчезает в дверях. Поддержка совершенно незнакомого человека придает мне сил, и я отпускаю перила. Папа обещал, что никогда с нами не попрощается, и я тоже не буду прощаться. Собрав мужество в кулак, делаю шаг вперед. Блуждаю в лабиринте коридоров, пока мне не показывают дорогу к отделению реанимации. На пластиковом стуле перед входом, с сумочкой на коленях, сидит Розмари и смотрит в пространство перед собой: губы поджаты, челюсть напряжена, лицо безжизненно. Заслышав мои шаги, она поворачивает голову: — Хизер… ну наконец-то. Почему каждое ее слово в мой адрес неизменно звучит как обвинение? Вцепившись в сумочку, она встает с неуверенным видом — не знает, как меня приветствовать. Потом неловко целует в щеку. От нее исходит искусственный аромат, вроде освежителя воздуха. — Где папа? — Не хочу называть его Лайонелом. Он мой отец. Моя плоть и кровь. Моя, а не твоя, думаю, с вызовом глядя на Розмари. — В реанимации. — Я хочу его видеть. — Пока нельзя. Врачи… — Врачи? Да что бы они понимали?! — взрываюсь я, вспоминая маму. Розмари отшатывается. — Хизер, пожалуйста… У твоего папы обширный инфаркт. У меня перехватывает горло, и любовь к отцу оборачивается ненавистью к этой женщине. — Как?! Как такое могло случиться? Ты живешь с ним, ты должна была о нем заботиться! Я веду себя как последняя стерва. Розмари не виновата — никто не виноват. Но меня не остановить: обида и неприязнь, копившиеся все эти годы, закипают и выплескиваются через край. Но лицо Розмари с нарумяненными щеками и напудренным носиком по-прежнему бесстрастно. — Хизер, ты расстроена, понимаю… — Расправив юбку, она садится. — Я делала все, что могла. Как только ему стало плохо, сразу вызвала «скорую». Врачи попались опытные… На плечи давит неподъемный груз, ноги подкашиваются, и я падаю на соседний стул. — В «скорой» у него дважды останавливалось сердце. Его отправили сразу на операционный стол… — Розмари осекается, словно боится продолжать, и еще сильнее стискивает сумочку. Мы обе молчим. Беда, говорят, сближает, а нас она отбросила друг от друга еще дальше. Мы сидим бок о бок, сникшие, скрюченные на жестких пластиковых креслах, уткнувшись взглядом в больничные стены цвета засохшей горчицы. У нас один страх на двоих — но нас разделяет непреодолимая пропасть. Лязганье железных дверей заставляет меня повернуть голову. К нам шагает немолодой мужчина в зеленой униформе хирурга. — Миссис Хэмилтон? — Он смотрит на нас — сначала на одну, потом на другую. Вот оно. Меня душит страх. — Я мисс Хэмилтон, дочь. Он протягивает мне руку: — Я мистер Брэдли. Делал вашему отцу операцию. Его голос становится все слабее — будто удаляется по туннелю. Все, что я слышу, — мое собственное дыхание, толчками рвущееся наружу. Этот звук похож на шум волн, которые накатывают на пляж в километре отсюда. Вот Лайонел учит меня плавать: сильные руки отца поддерживают меня за живот, а я, в ярко-оранжевых надувных нарукавниках, молочу по воде кулаками. «Хизер, я тебя не отпущу, не отпущу…» Но конечно, отпускает — и, неистово шлепая руками-ногами, я умудряюсь остаться на плаву. Я и сейчас выплыву, говорю я себе, усилием воли возвращаясь в реальность. Розмари задает вопрос, которого я так боюсь. — Как он? — Операция прошла хорошо… Выныриваю на поверхность. Боже, какое облегчение. Неописуемое, необъятное облегчение… — Пришлось сделать ангиопластику, чтобы удалить тромб в коронарной артерии. Розмари складывает ладони под подбородком, будто молится. — В данной ситуации это абсолютно нормально, — продолжает хирург, и его густой баритон вселяет уверенность. — В настоящий момент он находится под действием успокоительного. Будем считать, процесс выздоровления уже начался. Я стою неподвижно, будто замороженная страшным волнением последних часов. В отличие от Розмари, которая разражается истерическими рыданиями. — Спасибо вам, доктор, спасибо, спасибо… Хирург бросает взгляд на меня. Вероятно, ждет, что я брошусь ее успокаивать, но я лишь тупо смотрю на мачеху. Никогда прежде не видела, чтобы она давала волю эмоциям. — Для вас это такой шок… — Прервав неловкую паузу, хирург обнимает Розмари за плечи, осторожно помогает ей опуститься в кресло и делает знак проходящей мимо медсестре. — Все это тяжело, но надо крепиться. Вынужден вас предупредить — некоторая опасность еще существует. Первые сорок восемь часов после операции — критические, и ему понадобится вся ваша поддержка. Подходит медсестра, и он жестом велит ей заняться Розмари. — Мисс Хэмилтон? — Серые глаза доктора испытующе смотрят на меня, и на секунду мне кажется, что он меня осуждает. Но нет, он уже улыбается. — Хотите увидеть отца? И я понимаю, что единственный человек, осуждающий меня, — я сама. В палате полная тишина, если не считать слабого попискивания кардиомонитора. После резкого слепящего света снаружи здешний тихий полумрак почти успокаивает. Даже странно. Вокруг кровати в углу теснятся неведомые устройства, от которых тянутся трубки и проводки, поддерживающие в папе жизнь. На цыпочках подхожу ближе и вижу его серое лицо. Это не папа. Мой папа — великан и силач. Когда мы с Эдом были детьми, он мог разом подхватить нас на руки и кружить, пока не запросим пощады. Он неизменно приветствует меня медвежьим объятием, от которого трещат ребра. Он бесконечно любит искусство, хорошую кухню и саму жизнь. С момента моего рождения он окружал меня любовью, защищал и оберегал от невзгод, ничего не требуя взамен. А на кровати я вижу лишь бледную сморщенную тень этого гиганта. Он стал таким уязвимым, хрупким. — Я здесь, я с тобой, — шепчу, накрывая ладонью его ладонь и сжимая ее крепко-крепко. Мир, в котором я жила до сих пор, исчезает. Дурацкие списки неотложных дел… Пустяковые заботы: как избавиться от целлюлита, что надеть, как найти мужчину своей мечты… Недовольство жизнью, стремление получить работу получше, денег побольше, бедра постройнее… Все это не имеет никакого значения. Я держу родную руку, вглядываюсь в родное лицо. Я была дурой и эгоисткой, зря тратила время, жила мечтами — мечтами о разной ерунде. О глупостях, которые мне не нужны, которые, получив, тут же забывала. Я все принимала как должное — и не ценила того, чем обладала. А теперь могу все потерять. Я прикасаюсь губами к его лбу. До сих пор желания были для меня частью повседневной жизни. Но это неправильно. Желания — священны. Это магия. Как сказала та цыганка с вереском? Обращайся с ним мудро — и твои заветные желания исполнятся. Но я поступала вовсе не мудро. Я была беспечна, безответственна и до безобразия глупа. Но теперь все изменится. Здесь, в маленькой палате реанимации, под еле слышное пиканье кардиомонитора, держа отца за руку, я загадываю самое последнее и самое главное желание. Я хочу, чтобы папа жил. Приходит врач, осторожно вынимает руку отца из моей и предлагает мне пойти домой немного поспать. Да и папе нужен отдых. Решительно мотаю головой: — Я не пойду домой. Я его не брошу. — Ваша мачеха сказала то же самое. — Он указывает в коридор, где по-прежнему сидит Розмари. — Правда? А я была уверена, что Розмари не променяет комфорт своей спальни на больничный стул. — Лайонелу очень повезло, что вы обе у него есть. А вам повезло, что вы есть друг у друга. В такие моменты очень важна поддержка семьи, близких людей. До сих пор я никогда не рассматривала Розмари как близкого человека. Она была для меня захватчицей, чужаком, которому среди нас не место. Впервые я задумываюсь о том, что и ей могло быть неуютно — по той же причине. — Спасибо, доктор. — Не за что. — Он проводит меня к двери. — Кстати, у нас отвратительный кофе, и не говорите потом, что я вас не предупреждал. Глава 42 — Хочешь кофе? Услышав мой голос, Розмари поднимает красные от слез глаза. — Правда, врач предупредил, что кофе тут паршивый, — добавляю я с нервной улыбкой. Несколько секунд мы молчим, и мне кажется, что из стены между нами выпадает несколько кирпичиков. Совсем немного — но достаточно, чтобы мы впервые смогли толком взглянуть друг на друга. — Не откажусь. Дать денег? — Розмари тянется за сумочкой, но я ее останавливаю: — У меня есть… — Перебираю барахло, которым набита моя сумка, нахожу кошелек, но в отделении для мелочи пусто. — Возьми мой. — Розмари протягивает мне кошелек. — Монеты в боковом кармашке. Даже пенсионерка может позволить себе угостить тебя кофе. Послушно беру кошелек и плетусь по коридору в поисках кофейного автомата. Один в приемной, полной усталых напуганных людей. Кто шепчется, кто листает старые журналы. Одинокий старик в углу, глядя в пространство перед собой, крутит кривыми артритными пальцами свое золотое обручальное кольцо — безостановочно, без конца, без конца… Отвожу взгляд. Только сейчас я поняла, какое это счастье — что я не одна, что у меня есть Розмари, что мы с ней есть друг у друга. Смотрю на часы на стене. Ночь будет долгая. Скармливаю автомату десятипенсовые монетки. Выпадает пластиковая чашка, с шорохом сыплется порошок, льется вода. Вынув первую порцию, пристраиваю чашку наверху и снова запускаю пальцы в кошелек за мелочью. Несколько монеток застряли в углу, я наклоняю кошелек, чтобы их вытрясти, и что-то падает на пол. Поднимаю маленькую фотокарточку с белыми полями: портрет Лайонела и Розмари. Давнишний — на нем оба заметно моложе. Лайонел в попугайском сине-зеленом пиджаке, Розмари в элегантном кремовом жакете и шляпке-«таблетке» на шиньоне. Задумчиво переворачиваю снимок. Сзади — надпись папиным почерком: Моей чудесной жене в день нашей свадьбы. Спасибо, что вернула мне счастье. Очень тебя люблю. Твой Лайонел. Ну конечно. Это фотография десятилетней давности — с их бракосочетания. Они отправились в круиз и поженились прямо на лайнере. Мы с Эдом поехать не смогли. Точнее, не захотели. Я даже ни разу не попросила их свадебный фотоальбом, хотя, помню, Розмари хотела мне его показать, когда я вернулась из университета. Я все время делала вид, что слишком занята. «Слишком занята…» Проговариваю про себя несколько раз. Я была слишком занята на протяжении последних десяти лет. Меня грызет совесть. Все это время я таила злобу на Розмари, но теперь, увидев надпись на фотографии, понимаю: я в долгу перед ней. Я старалась не вспоминать, каким опустошенным был отец после смерти мамы. Даже когда он улыбался, взгляд у него был потерянный, устремленный в себя. А когда он встретил Розмари, этот взгляд исчез. — Извините, вы уже взяли? Паренек в круглой шапочке указывает на кофейный автомат. — Простите. Еще минутку. Сунув фотографию в кошелек и запихнув его в карман, быстро бросаю в щель еще несколько монеток. Пластиковая чашечка наполняется за считаные секунды. Беру обе и тороплюсь обратно. Мне нужно срочно кое-что сделать — и сделать это следовало давным-давно. — Прости меня, пожалуйста. — Что, что? — Розмари смотрит на меня, на протянутую ей чашку и понимающе кивает: — А-а, ясно. Такой плохой? — Она с подозрением вглядывается в коричневую жидкость. — Не кофе, одно название. Я топчусь перед ней и не знаю, куда девать глаза. — Нет, я не о том… Это труднее, чем я предполагала. — Хизер, садись, — Розмари похлопывает по соседнему креслу. Пригубив кофе, я морщусь: и впрямь гадость. Искоса поглядываю на мачеху… — Я хочу перед тобой извиниться, Розмари. Я вела себя как настоящая стерва. Столько всего наговорила… — Все хорошо, — перебивает она, опуская ладонь мне на локоть. — Я понимаю. — Нет, не понимаешь. — Набравшись храбрости, смотрю ей в лицо. — Я хочу извиниться за то, как вела себя все эти годы. Я злилась на тебя, потому что ты заняла место мамы. Я не хотела, чтобы ты становилась членом нашей семьи… Прости. Ну вот. Я это признала. — Мне так жаль, Розмари. Какая я была дура… Теперь она меня возненавидит, и поделом. Я сама себя ненавижу. — Спасибо, Хизер, я очень тебе благодарна, — тихо отзывается моя мачеха. — Ты не представляешь, насколько это для меня важно. Такой душевной щедрости я не ожидала. — Но и мне следует попросить у тебя прощения. Она долго молчит, глядя на свой кофе, словно выискивая на дне чашки нужные слова. — Я тоже перед тобой виновата. Я ревновала Лайонела к тебе, потому что вы очень близки. У меня с дочерью так не получилось. Мы с Аннабел… — она закусывает нижнюю губу с остатками матово-розовой помады, — мы не так хорошо понимаем друг друга. Мы обе невольно улыбаемся. — И еще я ревную, потому что ты напоминаешь ему Джулию… Понимаю, это некрасиво с моей стороны — ревновать мужа к дочери, потому что она похожа на свою мать. Воспринимать ее как угрозу, потому что она напоминает ему первую жену… — Мачеха глядит на меня сквозь слезы лицо у нее бледное и осунувшееся. — Я плохой человек. Надо же — никогда не представляла ситуацию с такой стороны. А ведь ей нелегко приходилось все эти годы, вдруг понимаю я. В порыве незнакомого доселе чувства я сжимаю ее ладонь. Первый раз в жизни я прикасаюсь к ней с нежностью. — Неправда, Розмари, ты хорошая, очень хорошая. И это не просто слова. Я действительно так думаю. Она хорошая. А я столько лет этого не видела. — Правда? — У нее по носу скатывается слезинка и падает в кофе. — Одно из двух — либо ты хорошая, либо мы обе стервы. — Я пожимаю плечами, и Розмари улыбается. — Я никогда не пыталась заменить Джулию. — Знаю, — киваю я. Почему мы не поговорили давным-давно? — Это было бы невозможно, да я к этому и не стремилась. Точно так же, как Лайонел не мог бы заменить Лоуренса, моего первого мужа. — Ее голос дрожит, она опускает голову и всхлипывает. — Я не вынесу… нет, я не вынесу, если опять потеряю дорогого мне человека. Я так сильно люблю твоего отца, Хизер. Крепко обнимаю Розмари — потому что папа хотел бы этого… и потому что я сама этого хочу. Ночь тянется бесконечно. Розмари все же задремала, а у меня сна ни в одном глазу. Сижу, пью кофе, листаю журналы. Через несколько часов выхожу размять ноги и подышать свежим воздухом. Снаружи еще тепло, и кругом тишина, какой в Лондоне не бывает. Такая тишина создает впечатление, что весь мир спит и ты единственный бодрствующий человек на планете. На стоянке вижу несколько фигурок — у медсестер перекур. Замедляю шаг. В нынешних обстоятельствах не следует даже думать об этом, но я все равно подхожу к ним. — Простите, сигареты не будет? Они умолкают. На лице одной из сестер явное сочувствие. Я давно не смотрелась в зеркало, но, думаю, мое внутреннее состояние в полной мере отразилось на внешности. — Вообще-то нам не положено, но… — Она протягивает мне ментоловую ультралегкую. — Только не говорите никому. — Обещаю. — Благодарно улыбнувшись, прикуриваю от ее зажигалки и выхожу туда, где заканчивается стоянка и начинаются поля. Поднимаю глаза к небу. В кромешной тьме молочно-белым светом сияет полная луна. Интересно, смотрит ли сейчас на нее Гейб? Там, в Эдинбурге… Хочется позвонить ему и рассказать обо всем, что случилось с папой. Но я не могу. Сердце ноет. Уронив недокуренную сигарету на землю, растираю ее ногой. Гадость. Не знаю, сколько времени пробыла снаружи — я потеряла счет времени. Но, вернувшись, обнаруживаю, что Розмари по-прежнему дремлет. Скорчилась на трех пластиковых креслах, подложив под голову сумочку. Прикрываю ее жакетом. Сажусь на последнее свободное кресло. Я тоже вымоталась. Приваливаюсь к огнетушителю и думаю про папу, который спит всего в нескольких метрах от нас. Я беззвучно твержу, что он поправится и доживет до ста лет, но убедить себя нелегко. Ведь, как сказал доктор, опасность еще существует… Розмари слабо стонет во сне, и я поворачиваю голову. Впервые я чувствую, что мы с ней — одна семья. Нас соединяет любовь к Лайонелу. Эта мысль почему-то умиротворяет. Как ни тяжело, как ни горько об этом думать, но если нам и придется с ним попрощаться, по крайней мере, мы с Розмари будем друг друга поддерживать. Веки наливаются свинцом, я засыпаю. Глава 43 Пробуждаюсь как от толчка. Где я? Выпрямляюсь на стуле — и кривлюсь, как от удара в солнечное сплетение. Папа! Розмари еще спит. Пошатываясь, встаю на ноги. Настенные часы показывают начало седьмого утра. Я проспала несколько часов. В больнице тихо, и, пока я спешу по коридору к реанимационной палате, навстречу никто не попадается. Даже медсестры из приемного покоя куда-то пропали. Остановить меня некому, и я толкаю дверь… Палата залита тусклым светом. Ритмично попискивают приборы. Какое счастье… Он жив! А больше мне ничего и не нужно. На цыпочках приближаюсь к кровати, чтобы его не разбудить, протягиваю руку — и отдергиваю. Это не папа. Ноги подкашиваются. Кровать, где раньше лежал отец, занимает молодой мужчина: синяя татуировка в виде птицы на шее, слабое биение пульса, бледная кожа. Замечаю все это за долю секунды, хотя пол уходит у меня из-под ног. — Девушка, вам сюда нельзя! Развернувшись, вижу двух медсестер. — Где папа?! — кричу я. — Что с ним? В глазах темнеет, я хватаю ртом воздух. Они бросаются ко мне и подхватывают с обеих сторон, пытаются успокоить, но я не слышу ни единого слова. Только жуткий нескончаемый вой у себя в голове. Потому что я поняла… — Он умер, да? Он умер… умер… Они выводят меня из палаты, точнее, выносят, как тряпичную куклу. — Мисс Хэмилтон, я доктор Брэдли… Мисс Хэмилтон, послушайте меня, пожалуйста… Передо мной возникает фигура в белом халате, но я не могу сфокусироваться. Со всех сторон надвигается тьма, люди и предметы отдаляются… — Палата реанимации срочно понадобилась для тяжелого пациента, поступившего ночью. Вашего отца перевели в кардиологическое. У него все хорошо. Он очнулся и хочет вас увидеть… Я проваливаюсь в черноту. — Ну что, напугал я вас? Мы с Розмари сидим по обе стороны кровати Лайонела, и каждая держит его за руку. — Скорее нас напугала Хизер, — с улыбкой поправляет его Розмари, а я краснею. До чего неудобно — вырубилась, можно сказать, прямо у ног мистера Брэдли. Идиотка! Лайонел, оказывается, не помнит ничего после первого приступа. Он был немало удивлен, обнаружив, что находится в больнице и только что перенес операцию. Другой сюрприз, куда менее мрачный, — перемена в наших с Розмари отношениях. — Вы посмотрите, две самые прекрасные женщины в моей жизни хлопочут вокруг меня! Надо будет как-нибудь повторить. — Еще не хватало, — с укором качает головой Розмари. — Я тебе гарантирую, что этого не произойдет. Знаешь почему? Я только что получила сообщение от Эда. Он приезжает сегодня днем и поживет у нас. — С коллегой из Лос-Анджелеса. Между прочим, диетологом, — добавляю я. Лайонел слабо морщится. — Ты слышал, что сказал доктор. Очень важно придерживаться диеты. Никакого сыра, никакого вина… — Никакой радости, — тянет он. — Лайонел, я не позволю тебе сделать меня дважды вдовой. — Голос Розмари немного пугает даже меня. — Чтобы я — да не исполнял указания врача? Боже упаси! — Он вытягивает губы для поцелуя. — У тебя был инфаркт, тебе нельзя напрягаться. — Мне нужен поцелуй, милая, а не секс-марафон. Розмари заливается краской. Я встаю: — Ладно, голубки, оставлю вас наедине. Еще недавно эти нежности меня бы взбесили, но сейчас я полна самых теплых чувств. Прижавшись губами к папиной щетинистой щеке, бормочу: — До скорого. И он шепчет в ответ: — Увидимся. Следующие несколько дней я провожу в нашем коттедже. Эд, как и обещал, привозит диетолога по имени Миранда. Они знают друг друга еще с университета, а сейчас у нее обширная практика в Лондоне и Лос-Анджелесе. Она гостит у нас всего сутки, ни минуты не тратя зря: знакомится с Лайонелом и его лечащими врачами, составляет подробную диету и пришпиливает к обшитым дубом кухонным стенам десятки листков с рецептами низкокалорийных питательных блюд. Кухню будто оклеили обоями. В выходные Лайонела отпускают домой. Я вновь могу звать его по имени — его прежний облик вернулся. Густая борода, зычный голос, страстная любовь к жизни — правда, если он не будет пренебрегать советами Миранды, скоро похудеет килограммов на тридцать. Думаю, так и произойдет. Хотя он вовсю шутит и хорохорится, заметно, что он перенес серьезное потрясение. Время от времени его голос дрожит, а когда Розмари подает ему грудку цыпленка на гриле и паровую брокколи, он послушно ест, даже не заикаясь о бокальчике «Пино нуар». Я совершенно счастлива. Солнечными днями, сидя на траве в компании Лайонела, Эда и Розмари и хохоча над разной ерундой, понимаю: я получила то, чего желала, — и даже намного, намного больше. — А как поживает тот паренек из Америки? Мы только что завершили очередную полезную для здоровья трапезу на свежем воздухе, а Лайонел вдруг возьми и заговори про Гейба. Готова поклясться, папуля у меня экстрасенс. — Э-э… съехал, — произношу как можно небрежнее, несмотря на укол в сердце. В последние несколько дней все наше внимание было приковано к Лайонелу. Мы подготовили дом к его прибытию, перенесли кровать на первый этаж, вызубрили расписание приема лекарств. Все крутилось вокруг него, и подумать о чем-то еще просто не было времени. Впрочем, нет. Засыпая по вечерам, или загружая посудомоечную машину, или сидя на травке и наслаждаясь солнечными лучами, я снова и снова ловила себя на том, что вспоминаю Гейба. Мысли, как почтовый голубь, раз за разом возвращают на прежнее место. — Он поехал на Эдинбургский фестиваль. — Надо предложить им какое-то объяснение, пусть даже это и не полная версия событий. Лайонел лучезарно улыбается, представляя себе праздник актеров, художников, музыкантов. — Поедешь посмотреть? — Нет. Он вскидывает брови. И все вокруг переглядываются. — Что такое? — спрашиваю с нажимом. — Ничего, сестренка, — невозмутимо бросает Эд, хмыкая в свой мобильник. После возвращения из Америки он целыми днями висит на телефоне — звонит Лу. Малыш должен появиться на свет через несколько недель, и происшествие с Лайонелом заставило брата задуматься, что же в жизни по-настоящему важно. Оказалось, не футбол. — Ой, ну не будем же мы обсуждать какой-то скучный фестиваль, — капризно тянет Розмари. — Лучше расскажи-ка нам про этот ваш грандиозный прием. Я улыбкой благодарю ее за помощь, хотя о грядущей свадьбе леди Шарлотты вообще стараюсь не думать. — Торжество состоится завтра, в Шиллингэмском аббатстве. Воображение немедленно подбрасывает картинку: Дэниэл при полном параде, в цилиндре и фраке. Родным не известно, что жених — мой собственный бывший почти жених. Я не говорила об этом вообще никому, за исключением Джесс. Просто не вынесла бы жалостливых взглядов и дурацких вопросов: «Ну как ты?» Потому что я не нуждаюсь в жалости. Потому что чувствую себя абсолютно нормально. Абсолютно! — Подумать только, там, наверное, соберется столько знаменитостей! — восторгается Розмари. — А из королевской семьи кто-нибудь придет? — Не знаю. Если кто-нибудь из них явится, Брайан решит, что он умер и попал в рай. — И когда тебе нужно в Лондон? — Лайонел вопросительно смотрит на меня поверх стакана с минералкой. Проклятье. Как я скажу им, что осталась без работы? Перебираю варианты, понимаю, что объяснить это невозможно, и просто говорю: — Я не поеду. — Не поедешь? — ахает Розмари. Качая головой, ловлю пристальный взгляд Лайонела. — Со мной все будет в порядке, — тихо произносит он. — Знаю. — Куда мне три сиделки? Со мной остаются Розмари и твой брат. И без тебя народу хватает, чтобы нянькаться, — ворчит Лайонел. — Поезжай. Я в тупике. Мне не страшно оставить папу. Врачи довольны его состоянием, он быстро поправляется, Эда и Розмари более чем достаточно. Но я не могу позвонить Брайану и попроситься обратно, к тому же он наверняка нашел себе нового ассистента. — Почему бы тебе не позвонить Брайану? — предлагает Розмари. Надо же. Я, конечно, не раз упоминала имя своего начальника в разговорах, но мне казалось, она не обращала внимания. — Может, и стоит… — мямлю я. — Хочешь, возьми мой сотовый, — вмешивается Эд. С каких это пор он доверяет мне свой телефон? А у Лайонела-то вид… как у нашкодившего мальчишки. Неужели они все это спланировали? — Вы что, сговорились от меня избавиться? — Конечно нет, милая, — говорит Лайонел. — Просто Эд упомянул про твои финансовые проблемы… (Бросаю на брата угрожающий взгляд, но он с головой ушел в изучение сорванной травинки.) А Розмари не терпится увидеть снимки всех этих звезд. Мачеха виновато краснеет. Держу в руках мобильник Эда, чувствую, что все взгляды устремлены на меня, и дико нервничаю. Брайан, конечно, уверял, что все в норме, но мне по-прежнему стыдно, что я вот так его бросила. Очень хотелось бы загладить вину, но работать на свадьбе Дэниэла? Снимать крупным планом, как мужчина, разбивший мне сердце на миллион осколков, произносит у алтаря «да»? Смогу ли я это вынести? Сможешь, Хизер. Решение приходит само собой. Пусть я боюсь посмотреть Дэниэлу в глаза. Пусть на сей раз реветь в церкви буду я. Ну и что? Набираю номер. Брайан и успех его дела гораздо важнее, — а значит, именно их я буду ставить во главу угла. — Алло, «Вместе навсегда». — Голос у Брайана какой-то… натянутый? Уставший? Я лихорадочно подбираю слова, пытаясь придумать какое-то вступление, но в итоге выдаю открытым текстом: — Тебе ведь уже не нужен помощник на завтра? Да? — Хизер? Он сражен. И даже не старается это скрыть. — Ага, я. Слышно, как Брайан затягивается сигаретой. Выпускает дым. И наконец фыркает. — Тебе понадобится шляпка пошикарнее. Глава 44 Если бы только шляпка. Понадобилось гораздо больше. — Вспышки? — Есть. — Штативы? — Есть. — Два «Хассельблада», один «Никон», отражатель, шестьдесят кассет пленки, три объектива… — Есть, есть, есть, есть… м-м… есть. Утро. Мы в Шиллингэмском аббатстве в Оксфордшире. Одно из фамильных владений герцога и герцогини, аббатство находится посреди живописнейшей деревушки, какие только на открытках и увидишь: прудик с утками, увитые дикими розами коттеджи, жители щеголяют в охотничьих резиновых сапогах и ветровках с шиком, достойным членов королевской семьи. — Это все? — Брайан поднимает глаза от фотоаппаратуры, разложенной на посыпанной гравием подъездной дорожке. На минуту крепко задумываюсь. — Погоди-ка, вот что надо бы не забыть… — Порывшись в недрах фургончика, извлекаю большую банку вазелина. — Для объектива. — Спасибо, что предупредила, — хихикает Брайан, опуская банку в карман. — И еще… — Электрический вентилятор? А это еще зачем? — Сначала она требовала аппарат для создания ветра, как у киношников, — объясняю я, сматывая шнур. — Но я ее убедила, что того же эффекта можно добиться с помощью портативного вентилятора. — Мы тут видеоклип снимаем, что ли? — У нее и спроси, — предлагаю я, вручая ему вентилятор. Что-то мне подсказывает: сегодняшний день мы все надолго запомним. После того телефонного звонка мы с Брайаном уже успели о многом поговорить. Он знает об инфаркте Лайонела, о том, что Виктор Максфилд оказался дядей Гейба, и о моем отказе от «Санди геральд». Мой начальник остался верен себе: выслушал, поддержал, заверил, что я потрясающий фотограф, и без колебаний предложил мне должность ассистента фотографа в фирме «Вместе навсегда». — Это само собой разумеется, но ты не торопись, все хорошенько обдумай, — продолжает он ту же тему, с экспонометром в руках расхаживая перед входом в аббатство взад-вперед. — Спасибо, Брайан, для меня это очень важно, — с благодарностью откликаюсь я, сидя на одном из ящиков с аппаратурой. В круговерти последних событий я пока не успела принять решения относительно дальнейшей карьеры. Распрощавшись с мечтой о «Санди геральд», я фактически осталась ни с чем, и, хотя с Брайаном приятно работать, оба мы понимаем, что мне пора двигаться дальше. Только вот куда? — Да не за что, не за что. — Брайан промокает лоб бумажным платочком. — По правде говоря, Хизер, после этой чертовой церемонии нам обоим понадобится отдых. — Брайан возится с галстуком, пытаясь ослабить воротник, от крахмала жесткий, как ошейник. Свой верный фланелевый костюм ему пришлось сменить на фрак и цилиндр, и он все утро места себе не находит. — Бедняга женишок, вот что я скажу, — ворчит он себе под нос, шагая к фургону и рассматривая свое отражение в зеркале заднего вида. — Кстати, о женишке… — начинаю я и осекаюсь. — Это мой бывший парень. Брайан в недоумении. — Помнишь Дэниэла? — цежу я с трудом — горло перехватило. Дьявольщина, именно этого я и боялась. У Брайана отвисла челюсть, — точнее, отвисла бы, если бы позволил стоящий колом воротник. — Святые угодники! Она еще спрашивает, помню ли я! Ты ж вся исстрадалась… — Брайан смотрит на меня во все глаза. — Ты знала об этом и все равно предложила помощь… — Голос у него дрожит и срывается, он вот-вот пустит слезу. — Хизер, я в жизни не встречался с таким великодушием! — И Брайан бросается меня обнимать. — Прекрати, не то разревусь, — бормочу я, уткнувшись ему в плечо. — А рыдать на свадьбе, знаешь ли, не моя привилегия. Шмыгая носом от избытка чувств, он смеется. — Спасибо, Хизер. — Всегда рада. — И добавляю, указав на разложенное по земле оборудование: — Надо поторапливаться, у нас еще целая свадьба впереди! Следующие десять минут мы заняты подготовкой. Укрепить лампы над алтарем, примостить отражатель у кафедры, установить по треноге с обоих концов прохода. Только когда Брайан выскакивает наружу «за шнурами» — то есть по-быстрому перекурить, — я улучаю момент, чтобы осмотреться. Здесь так красиво, что дух захватывает. Одни только размеры зала вселяют благоговейный восторг. Задрав голову, я обхожу помещение. Сквозь витражи на окнах струится солнечный свет, и на гладком каменном полу играют радужные блики. И цветы. Тысячи, десятки тысяч цветов. Гигантские пышные гирлянды обвивают скамьи и колонны, замысловато переплетаются под потолком. На мой взгляд, с цветами малость переусердствовали. Главное ведь не количество, а качество, так? А чем дольше я гляжу на окружающее изобилие, тем сильнее оно мне кажется вопиющей безвкусицей. Цветочная ярмарка в Челси, а не свадьба, честное слово. Ладно, кого я обманываю? Никакой безвкусицы, напротив, здесь волшебно красиво. Довольно притворяться. Пора признать это прямо и честно, хочу я того или нет. Здесь, в этом самом месте, Дэниэл, мужчина, с которым я прожила три года, сегодня вступит в брак. Только не со мной. Привычка загадывать желания дает о себе знать. Вот бы… Нет, Хизер, тебе это ни к чему. Скрипит дверь. В проеме возникает мужской силуэт, но, по мере того как человек приближается, я понимаю, что это не Брайан. Это Дэниэл. Он как будто похудел, и в уголках глаз добавилось морщинок, но у меня все равно, как раньше, внутри все переворачивается. Он подходит ближе, мы смотрим друг на друга. Сердце бухает так громко, что и Дэниэлу наверняка слышно. Случайно наткнуться на своего бывшего парня — это одно. Но увидеть в церкви в день его венчания? Можете себе представить. — Привет, Дэниэл, — ровным голосом говорю я, намеренная сохранять спокойствие, чего бы мне это ни стоило. Он снимает цилиндр и кривовато улыбается. — Ну надо же, и ты здесь! — Однако за бойкой небрежностью явно кроется смущение, и наблюдать это непривычно. Я молчу, потому что понятия не имею, о чем говорить в такой ситуации. Пусть сам придумывает. — Восхитительно выглядишь. Идиотизм, сама знаю, но мне приятно это слышать. — Спасибо, — бросаю равнодушно. — Ты как-то изменилась. Что-то сделала с волосами? — Да нет, — пожимаю плечами, а так хочется заорать: «Само собой, сделала, а ты думал! Я с каждым квадратным сантиметром своего тела что-то да сделала! Вскочила сегодня в шесть утра и три часа готовилась к выходу. Даже специально купила новый кремовый брючный костюм, одолжила у Розмари шляпу от Филипа Трейси и напялила розовые атласные туфельки, хотя трут так, что сдохнуть можно!» Понятно, он никогда об этом не узнает. — Так это была твоя идея? — Побоку комплименты, надо задать вопрос, терзавший меня последние несколько недель. — Это ты предложил заказать съемку нам с Брайаном? — Ты ведь лучший свадебный фотограф, которого я знаю. Он еще и шутит! — Дэниэл, я единственный свадебный фотограф, которого ты знаешь, — сухо замечаю я. — Я подумал, вам это будет выгодно, вот и подкинул Шарлотте идею… — Он смотрит на меня исподлобья, ища моего взгляда, и на долю секунды, уверена, в его глазах загорается сожаление. Даже больше, чем на долю секунды. — Я рад тебя видеть, Хизер, честно. Я по тебе скучал. Ничего себе. Огорошил. После нашего с ним расставания я тысячу раз представляла себе эту сцену. Как он скажет мне, что я отлично выгляжу, как признается, что скучал… Но теперь, слыша все это, понимаю: то была просто ностальгия, не имеющая никакого отношения к реальности. А реальность такова, что мне все равно. Мне плевать, что Дэниэл соскучился, плевать, что он женится на другой. Мне не плевать только на Гейба. Наконец-то я это признала. И тут же все мысли и чувства, так долго томившиеся под прессом, вырываются на свободу. Благодарность — за то, что Гейб защищал меня от Розмари во время семейного ужина, страх — когда я решила, что он утонул, уныние — после нашей ссоры и его исчезновения. Вспоминаю сотни мимолетных взглядов, улыбок и пауз в разговорах, вспоминаю моменты, когда мне казалось, что вот-вот произойдет нечто важное, но я не воспринимала это всерьез. — Прости меня за все, что случилось. Я свалял дурака… Прихожу в себя. Дэниэл даже не заметил, что меня здесь не было. — Ты еще сердишься? Я спокойна. После нашего разрыва только ярость и помогла мне выжить, но теперь, заглянув внутрь себя, не нахожу и крупицы прежнего негодования. Злость вся вышла, а я и не заметила. — Нет, — мотаю я головой, — не сержусь. — Кстати, я получил твою эсэмэску. — Ох, это… — Щеки у меня вспыхивают. — Я тогда напилась. — Правда? Он как будто разочарован? — Даже не помню, что написала. Глупость какую-нибудь? Секунду он внимательно смотрит на меня, потом качает головой: — Нет, ничего особенного. — Ну ладно, мне надо заканчивать с подготовкой… — прерываю я затянувшуюся паузу. — Вообще-то планы изменились… — То есть как?! — Шарлотта передумала насчет церемонии… Впервые вижу, чтобы Дэниэл нервничал. — Она передумала насчет традиционного венчания. Мы решили обменяться кольцами в лесу на том берегу реки. Жду объяснений. Молча. — Это будет языческий обряд. — Языческий обряд? — повторяю, выпучив глаза, будто у него вдруг выросла вторая голова. — На твоей свадьбе? Он весь напрягается. — А что такого? Почему бы и нет? — Дэниэл, для тебя любой отход от традиций — нож острый! Ты даже ромашковый чай не пьешь. — Потому что вкус дерьмовый. — Не в этом дело. Его первый порыв — возразить, но через секунду он устало опускает плечи, словно признавая поражение. — Ты права. Меня это бесит. У меня точно пелена с глаз спадает, и Дэниэл предстает в совершенно ином свете. Когда-то этот мужчина был для меня непререкаемым авторитетом. Он был так уверен в себе, так любил все держать под контролем, что порой казалось, он слишком много о себе воображает. А сейчас он выглядит таким жалким, таким… затюканным… — Шарлотта привыкла добиваться своего. — Я заметила. — Она всегда точно знает, чего хочет. — А если она чего-то хочет, она должна это получить. — Ей-богу, я очень стараюсь удержаться от сарказма, но не выходит. — Дэ-э-эниэл! Дэ-э-эниэл! — Голос разносится по аббатству полицейской сиреной. Оба как по команде вздрогнув, оборачиваемся. По проходу несется торнадо из белой тафты. Леди Шарлотта. — Черт, — стонет Дэниэл. — В чем дело, зайка? — сюсюкает он с натужной улыбкой. Зайка? Из уст человека, который якобы презирает публичные нежности? Который ни в какую не соглашался держать меня за руку — даже когда я щиколотку растянула? На скулах у этого человека ходят желваки. — У Элтона Джо-она ларингит, он не сможет петь на ба-анкете, шампанское «Кристалл» до сих пор не присла-али, а новая грудь мне больше не нра-а-авится! — Игнорируя меня, Шарлотта выпячивает бюст, обиженно надув губки: — Она меня полни-ит! — Ничего подобного, рыбка. — Он сглатывает. — А тебе разве можно ко мне выходить? Я думал, когда жених видит невесту до свадьбы, это дурная примета. — Да в жопу суеверия, Дэнни! У нас кри-изис! — С истерическим воплем невеста опрометью кидается в соседнее помещение. На нас с Дэниэлом, словно пыль после взрыва, опускается тишина. — Я должен идти, — наконец произносит он. Киваю, и несколько мгновений мы просто стоим друг перед другом. Потом я чмокаю его в щеку и шепчу: — До свиданья, Дэниэл. — До свиданья, Хизер. В его улыбке я читаю тоску, хоть и пытаюсь убедить себя в обратном. Он исчезает в дверях, я смотрю ему вслед. С жалостью. Да, он разбил мне сердце. Но жизнь с леди Шарлоттой — слишком суровое наказание даже за такую провинность. Брайан курит, привалившись спиной к фургону «Вместе навсегда», но, едва заслышав мои шаги по гравию, тушит сигарету. — Как все прошло? — спрашивает он осторожно. Опираюсь на стенку фургона рядом с ним и надвигаю на лицо шляпу — солнце печет вовсю. После секундного раздумья киваю: — Нормально. И это правда. Я страшно довольна. Кажется, будто последние несколько недель я закладывала крутые виражи на американских горках и сейчас мой вагончик затормозил. Все сложилось наилучшим образом. Просто идеально, говорю я себе, стараясь не вспоминать про Гейба. — Все, Брайан. Тема закрыта! Брайан недоуменно морщит лоб. — Не обращай внимания, чисто женские штучки. Теперь он глядит на меня, как на зеленого человечка из летающей тарелки. — Первые двадцать пять лет своей жизни я мечтал быть натуралом. — Голос у него задумчивый. — И как же я рад, что мое желание не исполнилось! Мужчины все-таки куда более просты и прямолинейны. — Ах, вот как? — Я безжалостно тычу его локтем под ребра. — Иными словами, вы с Нилом по-прежнему просто и прямолинейно без ума друг от друга? — Само собой, — смеется Брайан, тянется за цилиндром на крыше фургона, нахлобучивает его на голову и с дурашливо-торжественным видом предлагает мне руку. — Но ведь надо вынести из аббатства все оборудование. Я оставила там все вспышки, отражатели, штативы… — Невеста передумала, — перебивает он. — Да, я знаю, будет языческая церемония в лесу… — Нет, она передумала насчет самой съемки. Открываю… и молча закрываю рот. — Судя по всему, ей попались кое-какие мои работы периода шестидесятых. Теперь она хочет съемку в стиле папарацци — с налетом скандала. — Брайан аж дрожит от переполняющей его эйфории. Которая тут же передается мне. — То есть… В переводе на обычный язык это означает, что не надо волочить удлинитель — вентилятор-то электрический, — отлавливать по всему лесу гостей для групповой фотографии… Взять лишь один-единственный цифровик, чтобы без подготовки, экспромтом отщелкать кучу расфокусированных черно-белых снимков — и все дела. — И тем не менее мы отправимся по домам задолго до конца рабочего дня, положив в карман кругленькую сумму! С радостным воплем он хватает меня за талию и пытается покружить. «Пытается» — потому что я девушка крупная и существенно выше Брайана. Мы чуть не валимся на землю и минуту-другую просто пытаемся устоять на ногах, хохоча во все горло. На свадьбе моего бывшего! Кто бы мог подумать! — Держи! — Протягиваю ему цифровой «Никон». Сняв цилиндр, он вешает фотоаппарат на шею — совсем как в старые добрые времена. — Готова? — Готова! — Поправляю съехавшую на нос шляпу и беру его под руку. — Поехали! — Брайан подмигивает мне. — Шоу начинается. Глава 45 — Сэр Ричард, леди Кенвуд, приношу глубочайшие извинения, но, боюсь, в круг очищения будут допущены только близкие родственники. Не будете ли вы так любезны подождать в шатре? С другой стороны аббатства служители в униформе пытаются вежливо донести информацию об изменении планов до пятисот ничего не понимающих гостей, многие из которых — люди пожилые и вообще не очень ориентируются в ситуации. — Круг? Какой еще круг? — недоумевает сэр Ричард, опираясь на трость с набалдашником из слоновой кости. Он переводит взгляд с помощника на свою супругу в наряде статистки из костюмной драмы о временах Эдуарда Седьмого: серьги с гагатовыми подвесками, турнюр и шелковые перчатки выше локтя. — Вы сказали, круг? А что, разве будут скачки? — вопрошает она визгливым голосом с карикатурно аристократическим выговором. Не могу поверить, что подобная манера говорить еще существует — наравне с дворецкими и манерой обрезать корочки с сэндвичей. — Я полагала, мы пришли на свадьбу… Неразбериха прогрессирует. Бестолково мечущихся, расфранченных леди и джентльменов кое-как сбивают в кучки и отводят в гигантский белый шатер, изначально предназначенный для банкета. Там им выдают театральные бинокли, чтобы можно было во всех подробностях рассмотреть языческий ритуал в лесочке на том берегу реки. Мы с Брайаном как раз туда и направляемся. Переходя реку по плоским камням, разглядываем участников действа, которые уже собрались на полянке. Женщина в развевающихся пурпурных одеждах делает нам знак. В руке у нее волшебная палочка. Я не шучу. Самая настоящая волшебная палочка, с серебряной звездочкой на конце. — Я буду вести церемонию. Седые волосы до талии, лет семьдесят на вид — словом, сестра-близняшка Дамблдора из «Гарри Поттера». — Э-э… здравствуйте. Рады познакомиться. — Я жму ей руку, пялясь на колокольчик, подвешенный к длинной серебряной цепочке. Он болтается у дамы на груди. — Его звон поможет нам навсегда распрощаться с прошлым и поприветствовать будущее, — торжественно изрекает она, уловив мое веселое удивление. И продолжает, пригвоздив меня к месту взглядом пронзительно-голубых глаз: — В кругу очищения нет места предрассудкам и никчемным талисманам, Хизер. Она знает, как меня зовут? Веселье, возникшее было при виде ее костюмчика, моментально испаряется. — Но как… — Теперь, пожалуйста, прошу в круг, — перебивает она. Что это было — насчет предрассудков и талисманов? Это про счастливый вереск? Автоматически сую руку в карман, хотя точно знаю, что там ничего нет, и нащупываю в подкладке дыру. Дыра? В подкладке моего жакета от Марка Джейкобса? Безобразие! Между прочим, он обошелся мне почти в триста фунтов! Что за… Палец ныряет в дырку и натыкается на что-то… на счастливый вереск. Мой амулет снова со мной! Я крепко сжимаю веточку. Теперь-то не потеряется. Я должна осознанно избавиться от нее — раз и навсегда. — Прошу всех встать в круг. — А как фотографировать? — шепчу я Брайану. Тот озадачен не меньше моего. — Фотосъемка нарушит священную целостность круга, — заявляет распорядительница. — Пожалуйста, все встаньте плечом к плечу, и мы начнем. Я отхожу. — Думаю, мне лучше подождать в сторонке. — Пожалуйста, все! — повторяет она. Что ж… Как только я встаю рядом с Брайаном, распорядительница берет метлу и принимается подметать полянку, двигаясь против часовой стрелки. К вольным ветрам в этот час я взываю, Силою воздуха круг очищаю. Раздаются смешки. На лицах гостей — замешательство, скептицизм, настороженность. — Что это она делает? — спрашивает кто-то. — Расчищает священный круг, — со знанием дела поясняет мадам средних лет — в джинсовых шароварах и сандалетах ядовитой расцветки. И почему я ничуть не удивлена? — Да будет радостной эта благословенная встреча. Мы собрались здесь сегодня, чтобы соединить узами брака Дэниэла и Шарлотту… В течение следующих нескольких минут жених и невеста произносят обеты и обмениваются кольцами. Никогда бы не подумала, что такое возможно, но вот я смотрю, как Дэниэл целует Шарлотту, и мне… все равно. Ладно, беру свои слова назад. Что-то шевельнулось в душе — но это имеет отношение только к Гейбу. На протяжении всей церемонии я не могу выбросить его из головы. — Теперь давайте все крепко возьмемся за руки, закроем глаза и ощутим священную силу круга… его чистоту… Она что, потешается над нами? Я озираюсь. Кажется, неловко всем, и все-таки постепенно, один за другим, гости сплетают пальцы и закрывают глаза. В конце концов неохваченной остаюсь только я. Скрепя сердце выпустив счастливый вереск, я вынимаю ладонь из кармана и беру Брайана за руку. И происходит нечто странное. Через меня струится энергия, я вся во власти неведомой силы. Ничего подобного в жизни не испытывала. Дыхание перехватывает от восторга — и в то же время я ощущаю умиротворение и покой, будто меня баюкают в колыбели. Птицы умолкают, на полянке воцаряется неестественная тишина потустороннего мира. Никто не шевелится, не издает ни звука — секунду, а может, целую вечность. И вновь вступает распорядительница: Плетется паутина жизни вечно, Вращается Вселенной колесо. И смерти нет, есть только перемена. Замкнулся круг. Благие силы с нами. Отныне и вовек Да будет так! На полянку неведомо откуда врывается ветер, мы размыкаем руки, и, открыв глаза, я вижу, что над нашими головами кружит голубь. У меня такое чувство, будто от гипноза очнулась. Гости смущенно переглядываются, не до конца понимая, что, собственно, произошло. И я инстинктивно ощущаю — кое-что изменилось. Не вокруг меня, но внутри. Я чувствую себя иначе. Легче. Свободнее. Опускаю руку в карман. Теперь я избавлюсь от вереска, выброшу его в речку Однако… Где же веточка? Лихорадочно прощупываю все уголки. В подкладке тоже нет. Вконец сбитая с толку, выворачиваю карманы. Должен же он где-то быть! Краем глаза замечаю распорядительницу. Она мне улыбается. В ушах еще звучит ее голос: «В кругу очищения нет места предрассудкам и никчемным талисманам, Хизер». Не мог же он просто исчезнуть. Или мог? — Что-то потеряла? — Брайан промокает платочком покрасневшие глаза. — Э-э… нет… ничего. — Вновь бросаю взгляд на распорядительницу, но она даже не смотрит в мою сторону. Должно быть, мне показалось. — Ну и как тебе церемония? — Даже не знаю… — Все закончилось буквально минуту назад, но воспоминания стремительно тают, как исчезает надпись на песке под набежавшей волной. — А ты что скажешь? — Чушь все это, — насмешливо говорит он, шмыгнув носом. — Зато какая фактура! Весь этот языческий маскарад отлично выйдет на снимках — особенно та колдунья или как ее там. Брайан прячет платочек в рукав и вприпрыжку несется к новобрачным, нацелив на них камеру, — папарацци в своей стихии. — А я и не подозревала, что ты такой хороший танцор! — поддразниваю я его позже, когда мы собираем аппаратуру. — Я тут ни при чем, меня заставили, — ворчит Брайан. Вынырнув из багажного отсека фургона, он захлопывает двери, запирает их на замок и отряхивает рукав. — Вот и все. И давай-ка сменим тему. — А о чем поговорим? — О тебе. — В смысле? — Я машинально достаю из сумочки мобильник и включаю — проверить, нет ли сообщений. Знаю, что Лайонел в надежных руках, но хочу лишний раз убедиться, что все в порядке. — Дело в американце, да? Вздрогнув, поднимаю глаза: — Чего? — Это из-за него у тебя такой мечтательный вид весь день? — Нет у меня никакого вида! — Экранчик телефона постепенно светлеет. Господи, как же долго. Я кожей чувствую на себе взгляд Брайана. — Тоже мне психолог-самоучка. Любовь у него, видишь ли, так возомнил себя экспертом, — ворчу я. Ну слава богу! Я вызываю голосовую почту. — Не надо быть психологом, чтобы поставить диагноз «влюбленность». Неужели настолько заметно? У вас одно новое сообщение. Готовлюсь услышать аккуратные округлые гласные в исполнении Розмари и аж дергаюсь, когда из трубки вырывается зычный суровый мужской голос. Похоже… — Это Виктор Максфилд. Сердце выпрыгивает из груди. Что ему нужно? — Только что вернулся из Шотландии и обнаружил ваше письмо у себя на столе. Дорогая, разве вам неизвестно первое правило журналистики — доверяй, но проверяй? Да, мой племянник Габриэль замолвил за вас словечко. И — да, именно по его рекомендации я пригласил вас на собеседование. Но должность вы получили не поэтому. А потому что вы — чертовски талантливый фотограф! Перестаю дышать. Мне дали работу не из-за Гейба? Я чертовски талантливый фотограф?! Чувствую, что парю над землей, невесомая от восторга, — и тут же камнем грохаюсь вниз. Прежде всего, я чертовски глупое существо. — Пусть Габриэль — мой любимый племянник, однако «Санди геральд» — авторитетное издание, и я не взял бы вас на работу только потому, что этот дурень в вас влюблен. Я ослышалась? Что за нелепица. Гейб? Влюблен в меня? Виктор Максфилд между тем продолжает говорить, и я заставляю себя сосредоточиться. — Послушайте, я занятой человек, руковожу газетой, и мне некогда тратить время на болтовню. Немедленно прекращайте дурить. Мы готовим материал об Эдинбургском фестивале, и нам нужны фотографии. Рейс из Хитроу в Эдинбург сегодня в пять. Надеюсь, когда вы ответите на этот звонок, вы уже будете на борту самолета. Все. Как говорится, конец связи. Я не могу отвести взгляд от дисплея своей «Нокии». Силы небесные… Я все-таки получила работу в «Санди геральд», и мое первое задание — Эдинбургский фестиваль. Где выступает Гейб. Обойдя фургон, я открываю дверцу и забираюсь на пассажирское сиденье. Брайан уже за рулем, слушает радио, попыхивая сигаретой. — Все в порядке? Делаю вдох поглубже. — Мне нужна твоя помощь. — Ради тебя — все что угодно, — мгновенно реагирует он. — Подвезешь? — Разумеется. Куда? Маленькая Венеция? — Хитроу. — Во сколько вылет? — Меньше чем через час. — Успеем. — Брайан поворачивает ключ зажигания, и мотор оживает. — Шляпу держи. Он врубает первую скорость; в облаках пыли и азарта мы срываемся с места. Глава 46 Мы несемся в Лондон. Рассказав Брайану о звонке Виктора Максфилда, я открыла в своем шефе гонщика. Он принимает вызов и, зажав сигарету в зубах, мчит на бешеной скорости, с невозмутимым видом лавируя в плотном потоке автомобилей. Водители потрясенно разевают рты, когда мимо них с оглушительным воем проносится белый фургончик «Вместе навсегда» с парочкой в выходных нарядах на передних сиденьях. Всякий раз, когда мы тормозим на красный или пропускаем пешеходов, я чувствую, что сердце готово разорваться. Откуда столько машин? Столько дорожных рабочих? И столько светофоров? Проходит лет сто — и вот впереди маячат серые здания терминалов. Хитроу. — Брайан, спасибо! — Я распахиваю дверцу и спрыгиваю на асфальт. Коленки трясутся. — Эй, ты чуть не забыла! — Брайан протягивает мне один из своих цифровых фотоаппаратов. — Понадобится. И это тоже… — Тащит с заднего сиденья ноутбук в черном синтетическом чехле. — Сможешь отправить фотографии редактору… если вдруг захочешь малость задержаться в Эдинбурге. Нервная дрожь стихает ровно на мгновение — достаточно, чтобы еще раз сказать шефу спасибо. — Брайан, ты меня так выручил… Он машет рукой: — Давай-давай, не теряй времени. А то еще упустишь самолет. И вместе с ним своего янки. Подмигнув, Брайан выруливает на автостраду, и фургончик теряется в потоке машин. Первое, что я вижу в зале вылета, — очередь, змеящуюся от стоек регистрации вдоль перегородок прямо к вращающимся дверям. Возле которых я, собственно, нахожусь. Очередь? Я уж и забыла, что это за напасть. Поглядывая на часы, переминаюсь с ноги на ногу. Что же делать? Я точно опоздаю на самолет, Виктор Максфилд решит, что я ни на что не гожусь, меня уволят, и до конца своих дней я буду фотографировать невест в платьях-безе. Не дергайся, Хизер. Паника ничего не даст. Приметив оставленный кем-то экземпляр «Ивнинг стэндард», я хватаю газету и принимаюсь читать. Очередь ползет медленно — сантиметр за сантиметром. Колонка за колонкой. Страница за страницей. С головой погрузившись в отчет о скачке биржевых индексов, вдруг слышу: — Следующий. Скомкав газету, бросаюсь к стойке: — Уф, наконец-то! Я уж боялась, что пропущу рейс. Не глядя на меня, девушка продолжает стучать по клавиатуре, загоняя в компьютер какие-то данные. — У меня забронирован билет на пять часов в Эдинбург, — лепечу я. Никакой реакции. Сверлю глазами ее макушку. Она вообще меня слышала? — По-моему, вылет уже скоро, — добавляю по громче. — Имя? — вопрошает она монотонно. — Хизер Хэмилтон. Мисс. — Угу… — бормочет она, продолжая щелкать клавишами. Понимаю, они изо дня в день этим занимаются, но можно хотя бы немного поспешить? Видимо, нет. — Вы чуть не опоздали. Посадка заканчивается. — Так я об этом вам и… — Сейчас взорвусь! Спокойно, Хизер. Спокойно. — Успеете, если поторопитесь. — Девушка протягивает посадочный талон: — Ряд 75, место F. Возле иллюминатора. — Ой, мне нельзя возле иллюминатора! — быстро говорю я. — Понимаете, я очень нервничаю во время перелетов и люблю сидеть у прохода, потому что, если будет ЧП и придется выпрыгивать из самолета в спасательных жилетах, так я смогу быстрее выбраться наружу… Товарищи по очереди, нервно переглядываясь, стараются отойти от меня подальше. — Это последнее оставшееся место, — говорит девушка. — И за вами еще люди, так что… — Но… — Выход на посадку номер 42. У вас пять минут. Бегать на шпильках — особое искусство. На полной скорости миновав посты службы безопасности, впрыгиваю на движущуюся дорожку… Ай! Приподнимаю ногу: естественно, каблук отлетел. Проклиная день, когда родилась на свет, я снимаю розовую туфлю и с тоской кручу перед глазами… пока меня не шарахает: мне ж надо успеть на самолет! — Кого я вижу! Вскидываю голову — навстречу цокает каблучками стюардесса. — Джесс! — Движущаяся дорожка подвозит меня к ней. — Ты что здесь делаешь? — Я? Солнце мое, память отшибло? Я как-никак стюардесса. И что я здесь, по-твоему, делаю? Еду домой — чуток подремать после девятичасового перелета. Чтобы нас не унесло друг от друга, обеим приходится пятиться. — А ты-то как здесь оказалась? — Лечу в Эдинбург… По заданию «Санди геральд». Длинная история. На прошлой неделе я отправила Джесс письмо о своей ссоре с Гейбом и его внезапном отъезде. — Погоди-ка, а Гейб часом не на Эдинбургском фестивале?.. — Прости, Джесс, надо бежать, а то на самолет опоздаю. — Я хромаю по дорожке вперед. — Позвоню! — Удачи, солнце мое! — кричит она мне вслед. — Да, и еще… Оборачиваюсь — меня уносит все дальше — и вижу, что она машет руками как ветряная мельница. А потом что-то кричит, но я ничего не могу разобрать и просто машу в ответ. Впрочем, если подумать, ее напутствие подозрительно смахивало на… «Удачной охоты на бабочек!» Припадая на одну ногу, я вваливаюсь в самолет. Атмосфера на борту напряженная — чтобы не сказать откровенно враждебная. Каменные лица пассажиров проплывают мимо, ряд за рядом, пока я тащусь по проходу, выискивая глазами, где приземлиться. Я уже в хвосте. Должно быть, где-то здесь. Но ведь ни единого свободного местечка. Пропустила, что ли?.. Увы, не пропустила. В самом конце салона, в самом углу, у самой стенки туалета — два места. В одном — мужик с необъятным пивным пузом, живот просто выходит из берегов, обтекает ручку кресла и занимает половину соседнего сиденья. Моего сиденья. Протиснувшись мимо соседа, сажусь и пристегиваю ремень. А я-то робко надеялась на мягкое кожаное кресло рядом с симпатичным незнакомцем и бесплатное шампанское в течение всего пути. Закрываю глаза. Ладно, лететь недолго. Если повезет, удастся проспать всю дорогу. — Уютненько мы тут устроились, пр-равда? О нет. Пожалуйста, только не это. Рокочущий голос с густым шотландским акцентом. Открываю глаза. Лучась искренним дружелюбием, сосед рассматривает меня. — Добр-рый день! Я Брюс, а вы… Первые пятнадцать минут полета проходят более-менее гладко. Если не считать того, что за спиной то и дело шумит унитаз, а уснувший Брюс пускает слюни на мое плечо. — Мадам, вам сэндвич с курицей или ветчиной? — обращается ко мне профессионально улыбчивая стюардесса. — А вегетарианские есть? — вежливо интересуюсь я. — Боюсь, закончились. Но здесь есть листик салата и помидоры. — Она вглядывается в мертвенно-бледный багет сквозь целлофановую упаковку. — Можно вынуть ветчину… — М-м… нет, спасибо. — В животе жалобно урчит. — Чай или кофе? — тренькает она. — Кофе, пожалуйста. Она передает мне подносик с пластиковой чашечкой и наливает в нее тягучую черную жидкость, умудряясь не расплескать ни капли. Самолет встряхивает. Однако стюардесса с бесстрастным видом продолжает наливать кофе, лишь слегка покачнувшись на каблуках. И я, успокоенная, беру чашку. Видишь, Хизер, все в порядке. Просто небольшая турбулентность. Волноваться не о чем. Совсем не о… А-а-а-а! Самолет резко ныряет вниз, и мы падаем, падаем… Кошмар? Не то слово! В ушах женский визг, детский вой, сердце бухает в груди чугунным молотом, и кто-то тычет меня пальцем в бок. Брюс-то, оказывается, проснулся, жует сэндвич с ветчиной и, заботливо глядя на меня сквозь очки без оправы, пихает под ребра пальцем-сарделькой. — Не бойтесь, милая. Пр-росто маленькая турбулентность, все в порядке, — успокаивает он с набитым ртом. — За исключением разве что ваших бр-рюк… Смотрю вниз — в районе ширинки расплывается гигантское коричневое пятно. Перевожу взгляд на пустую чашку, которую все еще сжимаю в руке, и успеваю заметить, как последняя капля шлепается мне на костюм. Супер. Просто супер. Казалось бы, хуже некуда. Ошибочка: есть куда. После того как мы приземлились… точнее, после того как мы грянулись оземь, содрогнулись и проскрежетали по взлетно-посадочной полосе, я застреваю в проходе позади Брюса и в итоге выбираюсь из самолета последней. Соответственно, последней выхожу в зал прилета и оказываюсь в самом хвосте длиннющей очереди на такси. В довершение всего идет дождь. Капли падают на розовые атласные туфли, одна из которых без каблука. Вздыхаю. А как же прекрасная погода? Дождя не было давным-давно, с тех пор как… Пытаюсь сообразить. С тех пор как я, до нитки промокшая, встретила старую цыганку, всучившую мне счастливый вереск. Погодите минутку. Погода — не единственное, что изменилось. А как же пустые шоссе и зеленый свет на каждом шагу? А отсутствие очередей? Лучшие места везде и всюду? Мои любимые сэндвичи? Такси по первому требованию? Гладкая кожа без морщинок? Идеальная прическа? Как же так получилось, что мне больше не приходится на это рассчитывать? Теперь все стало… так, как раньше. Так, как было всю жизнь, пока… «Пока что, Хизер?» — звенит в ушах тоненький голосок. Пока мои мечты не начали сбываться. Секунду я стою на тротуаре без движения, но во мне бушует ураган. Нет, не может быть… Перематываю кинопленку воспоминаний. Сегодняшняя свадьба. Мы стоим в кругу, взявшись за руки, меня охватывает ликование, потом пропадает счастливый вереск… Начинаю понимать — и от восторга покрываюсь мурашками. — Господи, да вы гляньте, какая очередь! — громогласно выдаю я с улыбкой от уха до уха. — Ей же конца нет! Пара передо мной тревожно оглядывается. — Да еще и ливень! — ору я. — Класс! Теперь уже все вокруг считают меня пациенткой дурдома — и плевать! Меня не волнует, что я промокла насквозь, что волосы липнут к лицу, что по шее бежит вода… Ногу пронзает острая боль — в меня врезалась багажная тележка. — Ох, извините! — Ее владелец явно ждет потока ругательств, но получает мою радостную улыбку. — Не волнуйтесь, все отлично. Обожаю синяки! Парень с тележкой торопится отойти подальше от чокнутой, а к тротуару подъезжает такси, окатывая меня водой из глубокой лужи. Бывший кремовый жакет теперь в серую крапинку. Мой костюм погиб. Погиб безвозвратно. Фантастика! Запрокинув голову, подставив лицо дождю, я кружусь, кружусь под потоками воды с небес и хохочу неудержимо. Никогда в жизни я не была так счастлива. Глава 47 Через два часа я сижу по-турецки на кровати в номере отеля. На мне пушистый белый халат, на голове — чалма из полотенца, в одной руке брюки, в другой — гостиничный фен. Двадцать минут я провела у раковины, вооруженная мылом и щеточкой для ногтей, осталось только все просушить — и я вновь буду готова к подвигам. Увеличив мощность, вставляю фен в одну из штанин, так что она надувается как труба, и тянусь к пакету, привешенному на столбике кровати. По пути сюда я попросила таксиста притормозить у «Маркса и Спенсера». Купила пару довольно элегантных туфелек темно-коричневой кожи (надо извиниться перед Розмари — там на самом деле продают удивительно стильную обувь, и по разумным ценам!), носочки, зонтик и набор из трех черных стрингов на бедрах. Любуюсь своими приобретениями, вывалив на покрывало. Вообще-то следовало купить белье телесного цвета, потому что на мне кремовые брюки, но телесные трусики смотрятся совершенно несексуально, а… хм… Короче, мало ли что. Ох, брюки-то сейчас поджарятся. Выключаю фен. Извините, не время забивать голову разной чепухой. Некогда сидеть и предаваться мечтам о том, как мы с Гейбом, он и я… Черт, опять. Это нелепо. Разматываю полотенце и яростно вытираю голову. Вне зависимости от моих чувств, Гейб просто друг — был просто другом, — и, если мы случайно столкнемся здесь, надеюсь, он выслушает мою мольбу о прощении и мы снова сможем дружить. Дружить, и только. У него ведь уже есть девушка, помните? А после того как со мной обошелся Дэниэл, я и близко не подойду к мужчине, который готов изменить своей подруге. Пусть даже у него веселые глаза, симпатичные веснушки и он аккуратно развешивает полотенца в ванной. Все, вопрос закрыт. Теперь можно сосредоточиться на истинной причине, приведшей меня сюда. Я — фотограф «Санди геральд». Меня распирает от гордости — и не важно, что прическа у меня в стиле «взрыв на макаронной фабрике». Снова включив фен, наклоняю голову и принимаюсь энергично продираться расческой сквозь спутанные патлы. Двадцать минут спустя я полностью готова. Звоню журналистке, которая освещает в «Санди геральд» фестиваль и вооружаюсь фотоаппаратом Брайана. Вот оно. Мое первое настоящее задание! Расправляю плечи и делаю шаг из номера. Шоу начинается. На улице всякое волнение пропадает. По-прежнему моросит мелкий дождик, но общему веселью он не помеха. Улицы заполняет пестрая толпа — артисты, зеваки, студенты, раздающие рекламные листовки. В течение следующих нескольких часов я ловлю кадр за кадром и только около девяти — ноги в новых туфлях адски болят — хлопаюсь на скамейку. Надо обдумать дальнейший план действий. Мне насовали целую пачку рекламок, и теперь я могу их просмотреть. Я уже смирилась с мыслью, что придется посетить хотя бы одно выступление эстрадного комика, как бы ужасающе это ни звучало лично для меня. Вопрос только в том, куда податься. Гейб, думаю я, не успев включить красный свет запретной мысли, и тут же командую: отставить свидания, Хизер Хэмилтон. Ты профессиональный фотограф авторитетного журнала. Вновь возвращаюсь к листовкам. Должно же хоть что-то меня привлечь? Угу. Все равно что предложить вегетарианцу выбрать товар по вкусу в мясном отделе супермаркета. Добираюсь до последней рекламки — она лежит вверх ногами. А вдруг это… Переворачиваю: меня приглашают на совместное шоу Боба и Берил, которые «смешат до колик», если верить газете «Скотсман». Кто знает, может, даже мне понравится? Господи, кого я пытаюсь обмануть? Комики-колики мне без надобности. Мне нужен только Гейб. Я хочу видеть Гейба. Я люблю Гейба. Не имеет смысла игнорировать или отрицать этот факт. Впервые увидев на своем крыльце парня в веснушках, с голубыми глазищами, я пропала. И точка. Скомкав листовки, подхожу к массивной чугунной урне, до отказа набитой разноцветными бумажками. И вдруг мое внимание привлекает размокший желто-розовый листочек с подозрительно знакомым мужским профилем. Постойте, это же… АНГЕЛ ГАБРИЭЛЬ СПУСТИЛСЯ С ГОЛЛИВУДСКИХ ХОЛМОВ, ДАБЫ РАСЦВЕТИТЬ ВАШУ ЖИЗНЬ! Сегодня в 9 вечера в «таверне»! Вход — 7 фунтов 50 пенсов. Приходите — и будете спасены. Часы на городской ратуше бьют девять раз. Глупо, конечно, но я по-настоящему психую. Снова увидеть Гейба? Да не где-нибудь, а на сцене? Что я ему скажу? Как он себя поведет? А вдруг он меня ненавидит и вообще не захочет разговаривать? Может, лучше все-таки не ходить? Но тут над Эдинбургским замком выгибается роскошная радуга. Слушайте, я не религиозна, но это определенно знак свыше. — Извините… — я останавливаю первого попавшегося прохожего, — вы не подскажете, как пройти в «Таверну»? Всю дорогу я бегу. К счастью, «Таверна» расположена в переулке неподалеку, и вот я уже у дверей. Плачу за вход и проскальзываю внутрь. «Таверна» — маленький бар в «баварском стиле». Никогда не бывала в Баварии, но, судя по оформлению бара, это край, где любят прибивать чучела кабаньих голов к стенам из полированной сосны. В зале темно, воздух сиз от сигаретного дыма. Пригнувшись, бочком пробираюсь мимо стойки и попадаю в узкий загончик. Наспех сколоченная сцена расположена в самом конце, и на ней как раз заканчивает выступление тощий долговязый тип в униформе клубных юмористов — футболке с надписью «Плюнь на эту чушь!»[68 - «Never Mind The Bollocks» — альбом панк-группы «Секс Пистолз».]. Зажав в зубах сигарету, комик цепляется за микрофонную стойку, как за спасительную соломинку, и даже полному профану в области эстрадного юмора ясно, что это безоговорочный провал. — … Этот самый голубь слетает с карниза и садится мне на плечо… Понаблюдав за агонией на сцене, обвожу взглядом зал и сквозь пелену дыма замечаю на стенах уже знакомые желто-розовые постеры. На них тот же профиль, что на листовках, и два слова рубленым шрифтом: «Ангел Габриэль». Забавно, но я им горжусь. Он своего добился! Сам напечатал листовки и афиши, организовал свое выступление, прилетел в Эдинбург аж из Лос-Анджелеса. Понятно, все это я знала давно, но теперь результат перед глазами, и он впечатляет. В зале, должно быть, человек двадцать или около того — далеко не аншлаг, конечно, но все-таки неплохо для такого скромного заведения. И эти люди заплатили свои кровные, чтобы увидеть Гейба. Считай, уже успех. Тем временем помешанный на голубях юморист ретируется под жидкие аплодисменты. Публика не расходится. Сейчас появится Гейб. Где бы лучше встать? Еще по пути сюда я решила, что подойду к нему только после выступления, следовательно, мне нужно место, откуда удобно фотографировать и где он меня не увидит. Парень наверняка сильно волнуется. А если и нет, у меня-то уж точно поджилки трясутся. Примечаю темную нишу у противоположного конца барной стойки и протискиваюсь туда мимо стайки девиц. Они курят и громко болтают. — А «Марионетку на пенисе» видела? — Не-а, билеты кончились. Потому сюда и завалила. — Дальше-то что? Смешно хоть будет? — А фиг его знает. Я замедляю шаг и навостряю уши: вдруг что-нибудь скажут про Гейба? — Лично мне без разницы. Билет-то халявный. — Как это? — Какой-то америкос на улице совал всем подряд. Так презрительно, так небрежно… «Америкос» — разумеется, Гейб. Если ему приходится раздавать билеты, значит, плохи дела. Подтверждаются мои худшие опасения. Делай ноги, Хизер, от греха подальше… Но свет начинает меркнуть, и я в один прыжок оказываюсь в нише. У микрофона возникает конферансье с пинтой «Гиннеса». — Скажем прямо, иногда жизнь бывает чертовски унылой… Зрители вяло мычат в знак согласия и отпускают комментарии насчет предыдущего оратора. — Особенно без таких артистов, как наш следующий гость. Встречайте, персонально ваш — Ангел Габриэль. Почему я его не удержала? Почему не отговорила, не… На сцену выходит Гейб, и дыхание у меня перехватывает. Наяву он еще симпатичнее, чем в памяти. Я ожидала увидеть на нем тот уродский костюм, какие, по его мнению, носят крутые парни, но Гейб в джинсах и серой толстовке. Волосы, как обычно, торчком, зато ни намека на щетину, и, поправляя очки на носу, он выглядит лет на двенадцать. Я сгораю от желания его защитить. Черт, да я от любви сгораю! — Привет и спасибо, что пришли. Я первый раз в Эдинбурге. Тут есть кто-нибудь из местных жителей? Ни один не снисходит до ответа. У меня сердце кровью обливается. — Я сам из Калифорнии, но последние несколько недель жил в Лондоне. Классный город. Биг-Бен, Лестер-сквер… А вот Пикадилли-серкус[69 - Серкус (circus) одновременно означает и «площадь», и «цирк».] чуток разочаровала. Хоть бы один клоун или дрессированный тюлень… Он улыбается. Должна признать, в сочетании с его протяжным выговором и расслабленной манерой все это звучит довольно забавно. Но «довольно забавно» мало, чтобы расшевелить публику, которую усыпил мистер Голубятник. Темный зальчик не подает никаких признаков жизни. Я как в воду глядела, Гейб провалится с треском. Здесь, прямо передо мной, в этой псевдобаварской таверне. — Серьезно: я впервые в Британии и заметил кое-какие отличия от Штатов… Гейб стоит на сцене в свете прожекторов, и больше всего на свете я хочу подбежать и спасти его. Но не могу. Сейчас я бессильна. Озираюсь. Никто, совсем никто не смеется. Зрители с недоумением переглядываются, явно озадаченные отсутствием цинизма и черного юмора. Они не хотят к нему прислушаться, не желают дать ему шанс. Некоторые открыто треплются о своем. Вот гады. Комик и должен быть злобным пессимистом, вспоминаю я слова Гейба. Неужто ошиблась я? — Или вот еще, например… Теперь он определенно нервничает. Потирает нос, как всегда, когда ему не по себе, сглатывает — кадык так и ходит на горле. Нет моих сил на это смотреть! Пригнув голову, пробираюсь мимо зрителей у барной стойки и стрелой бросаюсь в туалет. Дверь за мной захлопывается, приглушая голос Гейба до невнятного бормотания. Уф-ф… Плещу в лицо холодную воду. Мне физически плохо от происходящего. Сколько времени, сколько сил человек потратил ради этого выступления — и что получил? Публичный плевок в физиономию? Зевки равнодушных зрителей? Возмутительно! У Гейба талант, этот парень забавен от природы. Но вот он стоит на сцене — и никто, совсем никто не смеется… Но что это? Не может быть! Приоткрыв дверь, вглядываюсь в дымовую завесу. Невероятно. Зрители посмеиваются, а некоторые так и вовсе хохочут в голос. Даже те девицы у бара хихикают, подталкивая друг друга локтями. — Еду я как-то на днях в одном из этих ваших двухэтажных автобусов… Прохожу в зал. Атмосфера ощутимо изменилась: досужая болтовня смолкла, все взгляды обращены на сцену. Гейб продолжает: — … И вижу маленькую девочку. Крошка плачет навзрыд. «Что ж делать-то?» — думаю. Сердце разрывается от жалости, чувствую, сейчас сам заплачу… Гениально выдержав паузу, Гейб корчит уморительную гримаску, и народ чуть не валится со стульев от хохота. — И вдруг — вау! — вспоминаю, что у меня в рюкзаке есть конфетка! — Снова пауза, для усиления эффекта. — Вот вам и решение проблемы. Достал я конфетку, сунул в рот — и представьте, мне сразу та-ак полегчало! Публика визжит от смеха. Перевожу взгляд с одного зрителя на другого. Гейб их покорил. Меня тоже. Молодец! Интонации естественные — ни тебе фальши, ни наигранной свирепости. И абсолютно спокоен — небрежный наклон головы к плечу, руки в карманах; бросает свои шуточки с ангельской улыбкой, которая околдовывает присутствующих. Словом, все гораздо, гораздо лучше, чем я могла себе представить. Куда только девались деланный цинизм и недовольство окружающим миром? Гейб решил быть самим собой — возможно, все-таки прислушался к моему совету, и, черт возьми, как же это приятно. Шоу набирает обороты, зрители хохочут все громче и громче. Даже жаль, что до конца всего несколько минут. — Но я никак не могу попрощаться с такой замечательной публикой, не упомянув об одном очаровательном рыжем создании, с которым довольно близко познакомился в последние несколько недель. Это еще что? По ходу действия я слегка обалдела (как ни крути, а вытерпеть комика — непростая задача, даже если речь идет о Гейбе), но последняя фраза выдергивает меня из транса. Очнись, Хизер! Речь-то о тебе… — Речь о котяре по кличке Билли Смит. С чего это я вообразила, что Гейб вспомнит про меня? Потому что этот дурень в вас влюблен. Виктор Максфилд ошибся. В плане сплетен на мужиков рассчитывать нельзя, они передают информацию по принципу испорченного телефона… — Знаете, мне всегда было интересно, откуда это оскорбление, которое звучит как комплимент: «Ну ты и котяра». Теперь-то я в курсе. Хм. Любопытно. — Мы с соседкой по квартире любим скоротать вечерок перед ящиком — пижамы, мятный чай, «Секс в большом городе». У девушки полное собрание серий — такая, знаете, универсальная энциклопедия мужчин… Я багровею и стреляю глазами по сторонам. Зрители весело кивают, мужики подталкивают локтями спутниц, а те смущенно прыскают, узнав в моем портрете самих себя. — Да уж, мы, юмористы, ведем совершенно разнузданный образ жизни. Порой в диком угаре можем даже позволить себе пакетик лакричных подушечек! Хохот. — Но Билли Смит! — Гейб поднимает брови. — Я-то думал, милый котик всю дорогу будет дрыхнуть и мурлыкать, свернувшись клубочком. Как же! — На лице Гейба — благоговейное изумление. — Это не кот, доложу я вам, — это форменный жеребец! Поток поклонниц к нему неиссякаем! Этот счастливчик ночи напролет таскался по срочным вызовам! Я вспоминаю наш разговор на кухне. Гейб гений! — Ну, вы ведь знаете, что такое «срочный вызов»? — Он заговорщицки понижает голос. Кое-кто громко хмыкает, кто-то в недоумении, третьи шепчут объяснения друг другу на ухо. Наконец дошло до всех, и по аудитории прокатывается волна грубоватых смешков. — Я знал, что вы меня не подведете! — И Гейб продолжает говорить с самым невинным видом, широко распахнув глаза: — Кошки серые, черные, полосатые, пара персидских голубых… до утра так и шастали туда-сюда! — Умолкнув, он всматривается в зал. Готовится выдать ключевую фразу? Нет, похоже, что-то ищет. Или кого-то. И находит. Наши взгляды встречаются. Сердце у меня замирает, и все вокруг исчезает: люди, свет прожекторов, запахи сигаретного дыма и пива. Есть только я и Гейб. Мы вновь на моей лондонской кухне вместе с Билли Смитом, вернувшимся с очередного «срочного вызова». И в рот будто попадает смешинка. Не успев сообразить, что происходит… я хохочу. Впервые в жизни от души хохочу на выступлении комика! В клубе! Гейб выдает очередную уморительную остроту, я поднимаю фотоаппарат — и этот момент остается в вечности. На следующее утро тысячи людей по всей стране, открыв «Санди геральд», видят в разделе искусства фотографию Гейба на сцене «Таверны». Под снимком заголовок «Грандиозный успех комиков на Эдинбургском фестивале» и статья о десяти лучших новичках, среди которых упомянут и Гейб. Журналистка-то была в «Таверне» и настолько ухохоталась, что переписала уже готовую статью, — едва успела отослать новый вариант до того, как газета ушла в печать. У меня тоже дел было невпроворот. И прежде всего, масса извинений и объяснений. Не только моих. С обеих сторон. Мы с Гейбом проговорили несколько часов. Не обошлось и без откровений, из которых самое, разумеется, важное — о его разрыве с Миа. Мне тоже есть о чем рассказать. О болезни Лайонела, о нашем примирении с Розмари, о звонке Виктора Максфилда. Только фраза его дядюшки о том, что Гейб в меня влюблен, осталась за кадром. Потому что Гейб сам мне признался в любви. За миг до того, как мы поцеловались. * * * — Что скажешь? Раскинувшись на смятой постели среди сбившихся в ком пуховых одеял, я смотрю на Гейба. Сейчас утро. Мы в моем номере, завтракаем и развлекаемся чтением воскресных газет. Прижавшись к нему, украдкой разглядываю взлохмаченные волосы и припухшие после сна глаза за стеклами очков. Неужели когда-то я предпочитала читать воскресные газеты одна? Не любила, когда мне мешают? Да я обожаю, когда мне мешают! Например, всего несколько минут назад… смакую воспоминания… — Хм-м, дай-ка глянуть. «Новое открытие»… «Ненавязчивый эксцентричный юмор»… «Один из лучших комиков в истории Эдинбургского фестиваля»… Шлепаю его недоеденным круассаном. — Эй! — Он потирает плечо и корчится от притворной боли. — Ни-ичего себе, хук справа! — Я ж не про статьи спрашиваю! Что скажешь про мой снимок? — Клевый па-ар-рень… — тянет он, силясь изобразить шотландский выговор. — Да и фотка очень даже ничего. Вы талант, мисс Хизер Хэмилтон… Он целует меня, я чувствую вкус выпечки, апельсинового сока и еще… Что? Опять? — Мне хотелось этого с тех самых пор, как впервые тебя увидел. — И это, между прочим, безобразие — у тебя тогда была девушка! — Вообще-то… — он потирает нос, — я сказал, что мы расстались, но не сказал когда. За несколько месяцев до моего отъезда в Лондон. — Почему же в тот вечер, в садике, ты сказал, что у тебя есть подружка, когда Джесс… Ну и тупица ты, Хизер. Посмеиваясь, Гейб тянет руку к прикроватному столику за потрепанной записной книжкой. — Кстати, есть отличная шутка… — Пощади… — Я со стоном пытаюсь нырнуть под одеяло. Одного вечера юмора мне с лихвой хватило. — Знаешь, что стало с комиком, который втрескался в рыжую красотку по имени Хизер? Устроившись у него под бочком, одним глазом высовываюсь наружу. — Что же? — От любви треснул пополам. Я виновато улыбаюсь: — Не смешно. — Так и было задумано, — бормочет он, наклоняясь надо мной. И я закрываю глаза. Лучшего завершения анекдота не придумаешь. Эпилог — С вас три доллара семьдесят пять центов. Положив журнал на прилавок, я достаю из кармана пятидолларовую банкноту и, пока продавец отсчитывает сдачу, листаю глянцевые журнальные страницы. Где же она? Должна быть… Переворачиваю пару реклам. Вот. Черно-белый снимок девушки в резиновом костюме, облегающем ее как вторая кожа, — иллюстрация к статье о серфинге. Под фотографией мелким, но жирным шрифтом и прописными буквами набрано: ХИЗЕР ХЭМИЛТОН. Есть чем гордиться. «События» — одно из ведущих американских изданий, и это моя дебютная съемка для них. Смотрится очень даже неплохо (пусть я первая, кто мне это говорит), да и подпись довольно заметная. Буквы в полсантиметра высотой, не меньше… — Мисс? — Продавец держит в ладони мелочь. — Ой, спасибо. — Порозовев, сую монетки в карман, захлопываю журнал и выхожу под палящее солнце. Близится вечер, но жара не спадает. Надев солнечные очки, смотрю на фантастически высоченные пальмы, выстроившиеся в ряд на фоне бескрайнего синего неба, золотого пляжа и сверкающего океана. Венеция, Калифорния. В воздухе витает аромат соли, кофе и лосьона для загара. Все в точности как в моих мечтах — даже лучше. Мимо проносятся велосипедисты, дефилируют девушки в бикини, шагают серферы с досками наперевес. Поворачиваюсь к своему велику, открываю замочек, бросаю в плетеную корзинку. Запрыгнув в седло, отталкиваюсь от обочины и лениво вращаю педали, ощущая соль на своей коже, холодок мокрого бикини под шортами — я только что из океана. С каждым поворотом педалей все глубже и глубже погружаюсь в прошлое, возвращаясь в то утро полгода назад, когда проснулась в розовых стенах эдинбургской гостиницы рядом с Гейбом… Как и предсказывал Брайан, я осталась до конца фестиваля. Шоу Гейба пользовалось огромным успехом, аудитория росла не по дням, а по часам, в городе о нем заговорили, и не успел он опомниться, как на его выступления повалили члены жюри. И в итоге выдвинули на награду «Перье». Я ничуть не удивилась, когда он ее получил. Однако сам Гейб был поражен до глубины души, равно как и вся тусовка эстрадных комиков, где раньше о нем слыхом не слыхивали. С тех пор он успел достигнуть новых высот. Благодаря своему триумфу на Эдинбургском фестивале Гейб стал известен и сейчас выступает в одном из крупнейших клубов Лос-Анджелеса, неизменно собирая полные залы, а также ведет переговоры о собственном телешоу. Мои снимки с фестиваля понравились Виктору Максфилду (если учесть предмет большинства из них, вероятно, главред был слегка пристрастен), и он засыпал меня работой. В течение следующих двух месяцев мне довелось сфотографировать множество людей, мест и мероприятий, и все это время я наслаждалась от души. А потом уволилась. Снова. Свернув в лабиринт узких каналов, спешиваюсь и толкаю велосипед по тропинке. Отражаясь от водной глади, солнечные лучи бьют прямо в глаза, и я подталкиваю очки на носу повыше, мысленно возвращаясь к тому моменту, когда решила вторично отказаться от места в «Санди геральд». И на сей раз дурацкие недоразумения были ни при чем. Виноваты бабочки. Стоило мне лишь взглянуть на Гейба — они так и порхали у меня в животе. Короче, я все бросила и переехала в Лос-Анджелес, чтобы начать новую жизнь рядом с ним, — причина более чем уважительная, согласны? По ряби канала плывет утиное семейство. То и дело какая-нибудь утка ныряет, становясь столбиком, так что из воды торчит только хвост. Здорово! И как же здорово, что я здесь! Подумать только, на дворе февраль — а я в шортах, топе и очках от солнца и ежедневно плещусь в океане, оставив позади промозглый Лондон и вечную толкучку на линии «Пикадилли». Конечно, свою долю стресса я получила. Найти жильцов в квартиру, оформить американскую визу, оставить работу и уйти в свободное плавание… ритм жизни внезапно ускорился во много раз. Не успела я перевести дух, как уже паковала свои драгоценные кастрюльки, прощалась с родными и друзьями, обещала писать. И конечно же Лайонел… Сердце сжимается. Я в восторге от своей новой жизни в Калифорнии, с Гейбом, но знать, что папа от меня далеко, — настоящая мука. Глупо, я понимаю. О нем хорошо заботятся, а чтобы услышать его голос, достаточно снять телефонную трубку. И все-таки я ужасно тоскую. Иногда так и хочется загадать желание… Само собой, я не стану. Я приняла единственно правильное решение — и горжусь тем, что не нарушаю свой обет. История со счастливым вереском многому меня научила, и я стала другим человеком. Как вам, например, такой случай. Мы с Гейбом на пляже, мимо вышагивает красотка в бикини, и за такую попку, как у нее, даже Кэмерон Диас отдала бы душу дьяволу. В мозгу уже забрезжила мысль: «Эх, вот бы мне такую!» — но я придушила ее в зародыше. И хорошо сделала, потому что прошло минут пять — и Гейб заявил, что у меня самая прекрасная попка, какую он когда-либо видел. Теперь понимаете, что мечтать и впрямь надо осторожно? Впрочем, сейчас, оглядываясь назад, я все меньше верю, что вереск действительно обладал волшебной силой. Скорее всего, у меня просто разыгралось воображение и это была лишь цепочка совпадений… На такую мысль меня натолкнули события, произошедшие вскоре после его исчезновения. Первое: на весах в аптеке появилось объявление «Не работают» — по словам кассирши, выяснилось, что они врали. Показывали меньше на два с половиной кило. Дальше: какой-то дядечка, гуляя с собакой по Хэмпстедской пустоши, нашел в канаве мой кошелек. Разумеется, ни денег, ни кредиток в нем не оказалось, за исключением карточки донора, по которой меня и разыскали. И еще там был лотерейный билет, дальновидно упрятанный мною во внутренний кармашек. А теперь вопрос на миллион долларов: я выиграла? Да. Но не джекпот. Угадала четыре номера и получила десять фунтов. Для покупки «астон мартина» маловато, зато вполне хватило на такси от кинотеатра до дома. Можете считать меня сентиментальной дурочкой, но, сидя в обнимку с Гейбом на заднем сиденье машины, я чувствовала себя так, будто выиграла все лотереи мира. Короче говоря, чем больше я об этом думаю, тем сильнее сомневаюсь, что когда-нибудь узнаю правду о счастливом вереске. Часть меня хочет верить, что без чудес не обошлось и мечты в самом деле сбывались. Другая же часть — разумная, рациональная, нормальная — понимает, что такое невозможно. Мы ведь не в сказке живем. Правда? Добравшись до большого деревянного небесно-голубого дома, я прислоняю велосипед к крыльцу, где в лучах закатного солнца нежится здоровенный рыжий кот. — Привет, Билли Смит… — улыбаюсь я, почесывая его за ушами. С раскатистым урчанием Билли Смит вытягивается, как гуттаперчевая игрушка, демонстрируя розовые подушечки лап. Определенно, не одна я ценю калифорнийский стиль жизни. Толкнув дверь из проволочной сетки, захожу внутрь. В доме тишина. Сбросив облепленные песком шлепанцы, иду в гостиную. На маленьком столике фотография Гейба, сделанная мною собственноручно, — он стоит перед «Фабрикой смеха» на бульваре Сансет, над головой гигантская надпись черными буквами: «Шоу Ангела Габриэля», а чуть ниже: «Все билеты проданы». Я с гордостью обвожу пальцем деревянную рамку. Поклонницей эстрадного юмора мне никогда не быть, но я постепенно учусь его уважать. Примерно то же самое у меня случилось с пивом. Кстати, бутылочка холодненького была бы сейчас в самый раз… — СЮРПРИЗ! Я замираю в кухонном проеме. Двери в патио распахнуты, садик сияет мириадами огоньков, на ветках созрели разноцветные шарики, между двух деревьев транспарант: С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ! А главное — сад полон гостей, и все они, увидев меня, разражаются свистом и аплодисментами. Господи боже. Падаю спиной на холодильник. Первый порыв — бежать. Ненавижу сюрпризы. Я не готова. Стою парализованная. Как кролик в свете фар… Что это? Знакомые улыбки. Лайонел… Эд… Джесс… Я поочередно бросаюсь всем на шею. — Лайонел! Глазам не верю… И Розмари! Bay! Джесс! Черт возьми! Вы все от меня скрывали! А это твой новый друг Доминик? Привет, приятно познакомиться! Эд, Лу… господи, это Руби? Какая красавица! Эй, Руби, я твоя тетя Хизер. Брайан! Как я рада тебя видеть! Нил! Здорово, что ты здесь! Едва живая от волнения и счастья, обнимаю их одного за другим, смеюсь и машу Брайану — тот без устали щелкает фотоаппаратом. Это ж надо! Беру свои слова обратно. Обожаю сюрпризы. Просто обожаю. И это не последний сюрприз. Гейб выносит торт, весь в горящих свечках. Пока он осторожно ступает по узкой дорожке, выложенной разноцветными плитками, все хором начинают петь: «С днем рожденья тебя!» Ей-богу, сейчас разревусь. В горле комок. Какая же я счастливая. Гейб был прав: иногда можно просто радоваться, безо всяких там «но». Водрузив торт на стол, он целует меня в губы, а я чмокаю его в нос и, как только все приводят свои камеры в боевую готовность, нагибаюсь, чтобы задуть свечки. Гейб меня останавливает: — Эй, желание не забудь загадать! По телу бегут мурашки. В кончиках пальцев знакомое покалывание… Нет, Хизер. Помни, ты обещала. Глядя на мерцающее пламя свечей, я делаю глубокий вдох и закрываю глаза. Впрочем, если подумать… Одно малюсенькое желание не повредит, правда? Благодарности Прежде всего я хотела бы сказать огромное спасибо моему редактору Саре Кинселле — за то, что поверила в меня и в эту книгу, за энтузиазм и усердие; моему агенту Стефани Кабо и всему агентству «Уильям Моррис» за плодотворное сотрудничество. Эта книга создавалась в переломный момент моей жизни, и мне очень помогли мои замечательные друзья по всему миру — спасибо, ребята, без вас ничего не получилось бы! Особенно хочу поблагодарить Линнетт за наши межконтинентальные телефонные переговоры и за то, что в ее фулхэмской квартире было так весело, Дану, чья доброта, понимание и любовь к «желтой прессе» помогли мне почувствовать себя в Венеции как дома, и конечно же Барни — моего друга из семейства кошачьих, составлявшего мне компанию долгими ночами за ноутбуком («Вискас» за мой счет). Как всегда, я благодарна моим родителям за любовь и поддержку — о таких маме и папе можно только мечтать, — а также моей чудесной сестре Келли за то, что опекала меня, когда я впервые приехала в Лос-Анджелес. И спасибо Саару. Объяснения заняли бы остаток этой страницы. Поэтому я просто скажу: спасибо, любимый, за все… и за многое другое. notes Примечания 1 Фильм британского режиссера Гая Ричи, получивший несколько наград как худший фильм года. — Здесь и далее примеч. перев. 2 Ирландский актер и телеведущий. Не скрывает своей гомосексуальности. 3 Тринни Вудолл и Сюзанна Константайн — ведущие популярной программы «Одевайтесь правильно!» на Би-би-си и авторы книги «Одевайтесь правильно» (М.: Фантом Пресс, 2006). 4 Главное блюдо, гвоздь программы (фр.). 5 В Великобритании и странах Британского содружества 25 лет правления монарха. Серебряная годовщина Елизаветы Второй отмечалась в 1977 году. 6 Анни Лейбовиц последние 30 лет является культовой фигурой в мире фотографии, ей одинаково хорошо удаются как портреты знаменитостей, так и репортажи из горячих точек. 7 В Великобритании двойной желтой линией отмечаются места, где парковка строго запрещена в любое время суток. 8 Сеть супермаркетов средней ценовой категории. 9 Марка дизайнерской одежды в классическом стиле. 10 Роман канадского писателя Яна Мартела (Букеровская премия в 2002 г.). 11 Жилой район на северо-западе Лондона. 12 Le Creuset — марка французской чугунной эмалированной посуды. 13 Сеть британских обувных магазинов класса «люкс». 14 Знаменитый британский стилист, за свои достижения удостоен ордена Британской империи. 15 Знаменитый американский актер, певец, танцор. Одна из самых известных его ролей — в фильме «Поющие под дождем», который он сам режиссировал. 16 Имя главной героини Хизер (Heather) переводится с английского как «вереск». 17 Область на северо-западе Англии, славится своей живописной природой, которая, как считается, вдохновляла поэтов «озерной школы». 18 Один из самых известных представителей «озерной школы». 19 Рыбацкая деревушка в Корнуолле на юге Англии, популярный курорт. 20 Алкогольный напиток на основе джина. 21 Трагедия английского драматурга Джона Уэбстера, современника Шекспира. 22 Солист группы «Дюран Дюран». 23 Кулинарная телепередача производства Би-би-си, в эфире с 1994 г. 24 Знаменитый британский парикмахер. Выпускает под своим именем серию средств для ухода за волосами. 25 Британский сценарист и режиссер. По его сценариям сняты фильмы «Четыре свадьбы и одни похороны» и «Ноттинг-Хилл». 26 Блошиный рынок в лондонском районе Ист-Энд. 27 Американский сериал 80-х гг. о группе «солдат удачи». Мистер Ти — актер, исполнитель одной из главных ролей. 28 Курортный городок на североатлантическом побережье Великобритании. 29 Ирландская группа, популярная в конце 1970-х — начале 80-х. Их главный хит — песня I Don't Like Mondays («Не люблю понедельники»). Солист группы — Боб Гелдоф. 30 В 1986 г. Гелдоф был удостоен рыцарского звания за благотворительную деятельность. Но называть его сэром — неправильно, поскольку этот титул могут носить только англичане, а Гелдоф — ирландец. 31 Британский актер, певец. 32 Книга американского психиатра Моргана Скотта Пека о поисках счастья и духовном развитии (1978). 33 Индийский врач и писатель. 34 Британский актер, певец, знаменитый ролями в мюзиклах «Отверженные», «Лак для волос» и др. 35 Чарльз Миллз Мэнсон — знаменитый американский преступник, лидер коммуны хиппи «Семья», члены которой в 1969 г. совершили ряд жестоких убийств, в том числе известной киноактрисы Шэрон Тейт; отбывает пожизненное заключение. 36 Одна из ипостасей британского комика Саши Барона Коэна (другой его знаменитый образ — Борат). 37 Район в западной части Лос-Анджелеса. 38 Пес Снупи — герой комиксов и мультфильмов, созданный американским художником Чарльзом Шульцем. 39 Американская марка дизайнерской обуви. 40 Международная сеть магазинов недорогой модной одежды. 41 Размер 5 соответствует нашему 38-му; 7 − 40,5. 42 Знаменитый оздоровительный центр на восточном побережье Таиланда. 43 Район в центре Лондона. 44 «Миссис Даутфайр» — знаменитая комедия, в которой Робин Уильямс играет отца, проникающего к собственным детям в образе строгой няни; «Морк и Минди» — культовый американский комедийный сериал (1978–1982), где Робин Уильямс сыграл инопланетянина; именно после этой роли карьера актера резко пошла вверх. 45 Знаменитый американский комик, актер, сценарист. 46 Известный американский комик, склонен к агрессии и черному юмору. 47 Награда «Перье» вручается комикам на Эдинбургском фестивале. 48 Кантри-певица, популярная в семидесятые годы. 49 Стиль «новых романтиков» появился в Великобритании в начале 80-х. В музыке его представляли такие группы, как «Дюран Дюран», «Рокси Мьюзик», «Спандау Бэлли». Одевались «новые романтики» ярко, вычурно, мужчины активно использовали декоративную косметику. 50 В данном случае — ванная, смежная со спальней (фр.). 51 Музей современного искусства в Лондоне, основанный Чарлзом Саатчи — коллекционером и арт-дилером, который начинай свою карьеру как рекламист. 52 Имеются в виду работы Дэмиена Херста — скандального британского деятеля современного искусства. Целая серия его произведений — это части тел коров и других животных в формальдегиде. 53 Британский актер. Известен ролями обаятельных авантюристов и соблазнителей. 54 Престижный район на севере Лондона. 55 Триша Годдард — популярная британская телеведущая. В ее утреннем шоу обсуждаются в основном проблемы семьи и брака. 56 Популярный британский мюзикл, впервые поставленный в Лондоне в 1973 г. 57 Wet Wet Wet — шотландская поп-группа. Их самый известный хит — «Love Is All Around» («Любовь повсюду»), перепетый, в частности, в фильме «Реальная любовь». Солист группы — Марти Пеллоу. 58 Уотерфорд — город на юго-востоке Ирландии, знаменит хрусталем, который производится там с XVIII века. 59 Американская актриса и телеведущая, не скрывает своего пристрастия к пластической хирургии. 60 Набор холодных закусок, традиционно подаваемый в пабах. В его состав обязательно входят кусок сыра, ломоть хлеба с маслом, маринованный лук и огурцы. Иногда добавляются кусок ветчины, яблоко, салат. 61 Популярный мюзикл, впервые поставленный в 1986 г. Музыку написали бывшие участники группы «Абба» Бьерн Ульвеус и Бенни Андерссон. 62 Песня «Я так хорошо его знаю» из мюзикла «Шахматы» в исполнении британских певиц Элейн Пейдж и Барбары Диксон занесена в Книгу рекордов Гиннесса как самая продаваемая запись женского дуэта в истории. 63 Главные герои мюзикла «Шоу ужасов Рокки Хоррора» — молодожены Брэд и Дженет, которые попадают в замок эксцентричного доктора Франкенфуртера и оказываются в эпицентре безумной вечеринки. Мюзикл предполагает активное участие зрителей — выкрики, танцы, хлопки и т. п. Танец «Петля времени» — один из ключевых эпизодов. 64 Невысокие бесформенные сапожки из овчины на плоской подошве. Подходят для ношения на босу ногу. 65 Солист американской группы «Перл Джем». 66 Британская марка женской и детской одежды. 67 Космический корабль из сериала «Стар трек». 68 «Never Mind The Bollocks» — альбом панк-группы «Секс Пистолз». 69 Серкус (circus) одновременно означает и «площадь», и «цирк».