Белые ночи Александра Лисина Грани отражений #1 Я — тень. Я — призрак. Я — живое зеркало, в котором отражается каждое мгновение, прожитое кем-то другим. Нечаянно промелькнувший образ, тут же исчезнувший из глаз и потерявшийся на фоне чужого великолепия. Я сменила сотни обличий, я видела тысячи лиц, я пережила многое из того, что довелось перенести моим маскам… Но до сих пор не знаю, кто же я на самом деле. Александра Лисина Грани отражений. Белые ночи Пролог Ларесса — удивительно тихий и спокойный город. Нет, днем она, разумеется, шумит, блистает и сияет, как и положено всякой приличной столице. Поражает сочными красками, слепит незадачливого путешественника своей кичливой красотой; после чего вынуждает закономерно споткнуться, тихо ахнуть от восторга и с разинутым ртом уставиться на окружающее великолепие. Впрочем, посмотреть есть на что, как есть, чему удивиться, и есть, отчего ненадолго впасть в уныние, одновременно пылая черной завистью к квартирующим здесь небожителям. Но и первое, и второе чувство оправданы в равной мере, потому что Ларесса действительно достойна звания красивейшего города этого мира, как достойна сомнительной славы самого продажного места королевства Симпал, куда без конца и края стекаются мошенники всех возрастов и специальностей. А также заслуженные казнокрады, воры, наемные убийцы и все то, «не тонущее в воде», о чем приличные люди предпочитают не поминать ближе к ночи. Наверное, это рок всех крупных городов? Не знаю, мне просто не с чем сравнивать. Думается, для большинства приезжих Ларесса до сих пор остается самой заманчивой перспективой их серой и унылой жизни. Этаким высшим призом, с получением которого гарантированно оборвется полоса неудач и наступит блаженное счастье — в сыте, тепле и покое. И хотя бы поэтому роскошная и дорогая, как цветная игрушка на витрине, Ларесса не могла не привлекать к себе внимание. Привлекать, прежде всего, нестерпимым блеском золота на изящных куполах Храма Двуединого. Безупречной чистотой улиц Верхнего Города. Несусветной роскошью многочисленных экипажей, курсирующих по специально выделенным для них, идеально ровным дорожкам. Поражать богатством разноцветных одежд, приятно разнообразящих серые будни; нескончаемой вереницей дорогих особняков. Ухоженной и тщательно постриженной зеленью Городского парка, где, как говорят, нередко любит отдыхать Его Величество Велиссий Первый. А еще — нескончаемым высокомерием прогуливающихся по мощеным улицам именитых горожан, их пресыщенными и откровенно скучающими лицами, на которых изредка мелькают фальшивые улыбки; холодным равнодушием телохранителей-нубийцев, готовых по первому знаку насмерть забить любого неугодного; пронзительными криками зазывал на Центральном Рынке, пробивающимися сюда даже через много миль трущоб, скромные два уровня Нижнего Города и высоченную кирпичную стену в два с половиной человеческих роста. Но таким, как я, она больше всего запоминается раздражающей, поистине вечной суетой делового города, в котором жизнь, кажется, не замирает ни на мгновение. Вот только Верхняя Ларесса безостановочно бурлит исключительно днем, тогда как ночью… Я спокойно оглядела пустынную мостовую, бурой лентой отделившей два ряда роскошных усадеб за высокими заборами, мельком оценила дрожание магических завес над каждым из домов, мысленно усмехнулась (а в парочке из них я недавно побывала!) и, убедившись, что вокруг нет ни одной живой души, незримой тенью перемахнула через главную городскую стену. Вообще-то, считается, что эта стена, разделившая Нижний и Верхний Город, неплохо защищена от подобных визитеров, но, на мое счастье, даже у грозных представителей королевской гильдии магов иногда случаются досадные осечки. Иными словами, они, похоже, просто не предусмотрели такой вопиющей дерзости, как существование амулета, скрадывающего присутствие постороннего. Причем, амулета старого, можно сказать, древнего, который не виден никаким магическим взором. Славная вещица… Кстати, я не представилась, прошу прощения. Будем знакомы, Ведьма… э-э, стойте, погодите, не надо строить такое лицо! Я ж не больная! И не магичка, если на то пошло. Более того, магию не только не люблю, но и сторонюсь при всяком удобном случае. Хорошо хоть, мало в Симпале рождалось магов, очень мало, у эльфов и то больше — видно, слабо оказалось человечество на магические дары, в отличие от бессмертных, но это, по моему скромному мнению, просто прекрасно. Что же касается Ведьмы, то просто имя у меня такое, понятно? И ничего предрасудительного в этом нет. Имя звучное, громкое, слегка таинственное… как раз такое, чтобы отличаться от коллег по «работе», тоже любящих поживиться за чужой счет. Разумеется, ничуть не соответствующее действительности, но так намного безопаснее, потому что посвящать посторонних в свою вторую жизнь у меня нет никакого желания. Итак, я — Ведьма, и это так же верно, как то, что сейчас стоит поздний вечер. По ночам я ношу исключительно рыжие волосы, чтобы ни одна собака не узнала скромную помощницу уважаемого господина королевского писаря. К слову сказать, довольно симпатичного старикана, живущего на улице Красных Роз вместе с двумя сыновьями и пятью бестолковыми внуками. Днем подрабатываю у него посыльной, стараясь не выходить из неказистого «мышиного» образа, созданного специально для этой милой семейки. Зато ночью полностью преображаюсь, делаясь ярче, гораздо заметней и… опасней. Не каждый день, конечно, а только когда кошелек начинает показывать дно — нельзя привлекать лишнее внимание к своей персоне. Не время еще. Зато, надевая перед уходом привычную маску Ведьмы, я неизменно копирую основные черты лица приемной матушки и специально подставляю получившийся результат чужим недоброжелательным взорам, смутно надеясь на то, что хотя бы один из пострадавших от моих ловких рук когда-нибудь вернет ей за меня один старый должок. Я не боюсь быть узнанной — с моими талантами это просто невозможно. Хотя бы потому, что и сама уже плохо помню, какая я — настоящая. Вернее, просто стараюсь не смотреть на себя без личины, потому что зрелище, надо признать, не для слабонервных. Но дело не только в этом: с тех пор, как пришлось в спешке покинуть родное село, у меня было так много масок, что я давно потеряла им счет. Сегодня — симпатичная беленькая мордашка с губками-бантиками и розовыми щечками. Завтра — длинноносая и конопатая выдра, умеющая срезать острым словом любого наглеца. Послезавтра — горячая брюнетка с соболиными бровями и многообещающей улыбкой… я всегда разная и редко ношу один и тот же облик больше полугода. Профессия, так сказать, обязывает — хорошая воровка должна быть изменчивой, хитрой, изворотливой и неуловимой, как призрак. А моя Ведьма, смею надеяться, после десяти лет непрерывной практики все же может претендовать на это почетное звание. Вот и сейчас я — уже не я, а рыжеволосая бестия, бесшумно скользящая в тени раскидистых тополей, скрывающих за своими кронами дремлющие в блаженном неведении дома богатеев. Быстрая, ловкая и абсолютно незаметная в своем черном трико с миллионом кармашков, до отказа забитыми всякими полезными для работы вещами. На плечах — короткая накидка, умеющая прятать ауру, на голове — низко надвинутый капюшон, из-под которого торчат непослушные огненные локоны, на поясе — туго смотанная в кольцо веревка и пара изящных эльфийских кинжалов в потертых кожаных ножнах, на руках — прочные перчатки, оставляющие свободными только кончики пальцев, а за спиной — небольшой, но совершенно необходимый для сегодняшнего дела арбалет. Совсем крохотный по сравнению со своими боевыми собратьями, убойная сила у него тоже невелика, но мне большего и не требуется. Главное, чтобы докинул стрелку до нужного места, а там я и без него обойдусь. Мельком покосившись на небо, удовлетворенно киваю: хорошая сегодня ночь, правильная, как раз то, что надо. Еще час-два, и облака полностью разойдутся (если, конечно, Рум не ошибся), а луна станет полной. И значит, до этого времени мне кровь из носу надо пересечь Верхний Город, добраться до нужного места и там затаиться, дожидаясь удобного момента. При этом не попасться никому на глаза, не всполошить злобных псов по ту сторону заборов, не засветиться перед магическими охранниками, вроде сторожевых призраков и чутких до живого тела крысодлаков. Каким-то чудом избежать встречи с Верхней Стражей, взявшей за моду патрулировать тихие улочки каждые полчаса. Да потом еще и вскарабкаться на высоту почти четырех человеческих ростов, не нашумев, не сорвавшись и не попавшись на горячем. После чего терпеливо ждать назначенного часа и надеяться, что мы все просчитали точно. Мысленно отсчитывая секунды, я серой тенью пронеслась под каменными заборами, хоронясь в окружающей темноте, как в объятиях любимого. Прокралась к заранее примеченному дереву, дикой кошкой вскарабкалась наверх, стараясь не потревожить нитей охранного заклятия. После чего позволила себе перевести дух и замерла, мерно отстукивая ногтем по согнутому бедру. Двадцать две секунды… двадцать три… двадцать пять… успела. А, вот и они, голубчики, точно по графику: бело-голубые мундиры патрульных мелькнули в конце длинной и прямой, как логика дурака, улицы, слегка задержались возле одного из домов, а затем начали размеренно приближаться к моему временному убежищу. Неотвратимой поступью рока они ступали по мостовой, равномерно оставляли четкие следы на каменных плитах, завезенных сюда за бешеные деньги аж из владений горных гномов. Плавно шли, четко, чуть ли не строем. Шаг, два, пять, десять… я немного напряглась, потому что это был один из самых неприятных моментов — в Верхней Страже, помимо обычных патрульных, традиционно сбитых в крепкие десятки, последние два года стали использовать специально обученных и натасканных собак, способных доставить немало неприятных минут любому домушнику. Угольно черные или серые с черными подпалинами, ростом с упитанного теленка, эти злобные, агрессивные и абсолютно невменяемые зверюги способны разорвать неудачливого вора на месте. Или же загнать на ближайшее дерево, чутко сторожа добычу до прибытия патруля. Причем лаять им было категорически запрещено, чтобы не тревожить сон уважаемых людей, поселившихся в здешнем раю на земле, зато с поводков их спускать разрешалось. Собственно, их и спускали каждую ночь, потому что бла-а-га-родные господа никогда не ходят по ночам пешком, а если и гуляют по своим темным делишкам, то мудро делают это в экипаже, в сопровождении внушительной охраны и опытного мага. Так что им в любом случае ничего не грозит, а вот незваным гостям придется не сладко, если доведется в темноте наткнуться на ласковый оскал в добрую сотню зубов. Учитывая вес, нрав и длину клыков, которые без всякого предупреждения вцепляются вам в глотку… в общем, скажу только, что из-за этих милых песиках погорело немало нашего народу. Но я не зря так долго готовилась и целых три года носила невзрачную, надоевшую до безобразия личину, чтобы не вымерить все до последнего штриха. И не зря последние месяцы каждый день оставляла под разными кустами на этой самой улочке вкусные гостинцы. Вместе со своим запахом, разумеется. Так, чтобы тупые псины накрепко запомнили: там, где я, скоро будет вкусно и сытно. А там, где меня нет, всегда скучно и неинтересно. Как ни странно, выгорело. Долго, трудно и дико нудно было сидеть часами под городской стеной и еженощно караулить своих «питомцев», временами срываясь вниз и подкладывая свои «подарочки». Но зато теперь я совершенно точно знала расписание местных патрулей, их смену, полный состав и даже научилась различать мохнатых гадов по шороху лап и производимому ими рыку. А они, в свою очередь, научились не фыркать, чуя мой слабый запах, и охотно слизывали подаяние, жадно оглядываясь в поисках добавки. Желая в этом убедиться, пару дней назад я даже пробную вылазку сделала в этот роскошный райончик. Правда, недалеко и ненадолго, чтобы не искушать судьбу и не ломать свои грандиозные планы, до исполнения которых оставалось лишь несколько часов. Но все прошло благополучно. Для меня, разумеется. А вот Верхняя Стража до сих пор не возьмет в толк, отчего натасканные звери временами стали убегать в сторону, после чего в самых разных местах начинали довольно урчать и рыть носом землю. Но я специально разрезала мясо крохотными кусочками, чтобы им было на один зуб — и аппетит раздразнить, и чтобы Стража ничего не успела заметить. Остается надеяться, что этого хватит. Патруль неторопливо приблизился, мерно чеканя шаг и бдительно посматривая по сторонам. Здоровенные, накачанные, плечистые и недобрые парни, с которыми мне ох, как не хотелось бы встречаться в темном переулке. У каждого на поясе висит добротный меч, обязательная пара ножей, форменные белые плащи на фоне голубой ливреи с золотой отделкой… нефункционально, конечно, зато красиво. Спору нет. Но красота эта не просто так: любой из патрульных способен в одиночку расправиться даже со спаренной двойкой зиггских наемников, что само по себе говорит о многом. Сама пару раз видела. Впечатлилась. Восхитилась. А потом призадумалась. Потому что суровые они ребята, жесткие, неподкупные, к моему огромному сожалению. Вообще-то, в нашем продажном мире это огромная редкость, но в Верхней Страже, увы, лентяев испокон веков не держали — невыгодно. А чтобы привлечь народ, платили хорошо, даже очень, но и отбирали кандидатов дюже придирчиво. А потом тщательно следили за выполнением инструкций, да и требовали за полновесные золотые по полной программе. Говорят, их начальник головой поклялся перед нашим дражайшим Величеством в том, что лично удавит опозорившего его честь. А слыл он человеком слова и всегда выполнял то, что обещал. И об этом в Ларессе знал даже самый распоследний нищий. Поэтому приближающийся патруль был весьма серьезной силой для таких, как я и пара моих недалеких знакомых. Ага. Кажется, сегодня это будет старый ворчун Додж со своим крепко сбитым десятком. Что, кстати, не есть хорошо, так как у него в любимчиках ходит одна невероятно злобная псина. Громадная, отвратно гладкошерстная, с обрубленными ушами и куцым хвостом; свирепая и неподкупная тварь, которая почти всегда начинает порыкивать, когда находит в кустах мои вкусные «подарочки». По первости даже нос воротила, скотина, будто ей не мясо, а жженую подошву от ботинка предлагают. И лишь в последние две недели слегка подуспокоилась. Терпеть ее не могу. Да и Додж, надо сказать, тот еще вояка, своему чудовищу под стать. Слегка лысоватый, но еще полный сил, матерый и ругастый, как сто грузчиков вместе взятых, он в каждый свой обход (а было их за смену целых пять) неизменно обшаривал каждый мало-мальски темный уголок. Зануда исполнительная! В то время как его слюнявый кобель успевал пометить любой пригодный для этого мокрого дела столб. Точно, они. И грязная тварюга уже безошибочно ринулась вбок на тонкий аромат свежей говядины. — Крисп, фу! — грозным шепотом велел широкоплечий громила, едва псина с довольным урчанием ткнулась носом под соседний забор. Он был еще далеко, только-только повернул за угол, но зверь уже не только учуял, но и шустро пробежался по ближайшим кустам, благополучно сожрав все, что для него приготовили. Я напряглась. — Крисп, етить т-тя за ногу! — это уже близко. Шагов двадцать до них осталось. Если этот монстр не отойдет в сторону, может привлечь ненужное внимание. Ну же… топай отсюда. Поел? Порадовался находке? Вот и иди себе дальше. Громадный пес звучно проглотил набежавшую слюну, облизнулся, найдя лакомство в положенном месте, и нетерпеливо мотнул обрубком хвоста. А потом заозирался, высматривая возможных нарушителей. — Что, мало? — беззвучно шепнула я, неотрывно следя за шевелящимися черными ноздрями. — Так там еще есть, песик. Ты только повнимательней смотри и топай… топай отсюда! Но кобель, как назло, шумно всхрапнул и, быстро обернувшись, внимательно посмотрел на мое дерево. Глаза у него оказались черные, крупные, страшные. В глубине зрачков заметались желтые отсветы от многочисленных фонарей, влажная пасть приоткрылась в возбуждении, а дыхание стало частым и прерывистым. «Вот демон! — ругнулась я, до боли вцепившись пальцами в ближайшую ветку. — Неужели почуял? Чтоб тебя исчадье Иира сожрало и не подавилось! Оберона на тебя нет!» Крисп громко втянул ноздрями воздух и целенаправленно двинулся в мою сторону, бесшумно переступая лапами и больше не отвлекаясь ни на что. «Плохо, очень плохо… — заметались мои мысли. — Или он сыт, или честность взыграла, или кто-то все-таки догадался и проинструктировал их по этому поводу…» Пес остановился возле дерева, поджидая хозяина, и внимательно обнюхал ствол, где остался мой след и мой запах. Демоны Иира! Знакомый же запах! Я тебя, гад мохнатый, полгода кормила! От сердца отрывала! По крышам лазила, чтобы ты, ирод зубастый, сегодня был в приподнятом настроении… я едва не кинулась сапогом в оскаленную морду, кляня про себя эту злобную тварь. Остановила только мысль, что приближающиеся патрульные довольно быстро сообразят, что падающие с неба штиблеты — явно не сами по себе оттуда упали, и непременно ринутся устанавливать личность их владелицы, что повлечет за собой неминуемую суету. То бишь — погоню, облаву, тюрьму и скорую дыбу для меня, любимой. А то еще чего похуже, вроде того же оберона, которому нет дела до того, виновен ты в краже котлет с соседнего стола или сумел свиснуть королевский скипетр — везде найдет, чудовище. На кого натравят господа великие маги, тому и откусит голову. А потом принесет им на блюдечке, как верный пес — добытую кость. Заслышав топот спешащих за собакой ног, я обреченно прикрыла глаза: все. Кажется, я зря потратила полгода, пытаясь приручить этого мохнатого предателя. Теперь отсюда даже по верхушкам заборов не уйдешь — мгновенно увидят. А если он еще и зарычит… — Крисп, оберонова закуска! — прошипел капитан Додж, наконец, настигая питомца. Тот вытянулся струной, настороженно шевеля носом и обрезанными у основания ушами. А я перестала дышать. — Что-то учуял?.. — Додж, ты кого-то нашел? — раздались негромкие голоса патрульных. — Не знаю. Пес что-то беспокоится. Сейчас проверю. Кобель в последний раз обнюхал кору, странно сверкнул глазами и приоткрыл пасть, явно собираясь подать голос… Я крепко зажмурилась. Но он просто сладко зевнул и, с шумом слизнув со ствола какую-то гусеницу, неторопливо потрусил в обратную сторону. Додж секунду постоял, нелепо задрав голову и всматриваясь в непроглядную темень, пытаясь разглядеть в кромешном мраке мою сгорбленную фигурку, но потом пожевал губами, подумал, махнул рукой и тоже ушел, споро нагоняя десяток, успевший к тому времени миновать несколько соседних домов. — Ну, что там? — Да пустяки. Просто слизняка какого-то подобрал, — вяло отозвался капитан на вопросительные взгляды сослуживцев. — Сами знаете, как их кормят. Говорят, мол, злее будет… придурки! А того не понимают, что с ним справляться и так нелегко, а с голодухи вовсе — верх воспитательного искусства. Вот и жрет, что попало. Хорошо, что не нас. Крисп, вернись!.. Додж, проворчав под нос что-то нелицеприятное в адрес невидимого начальства, вдруг со всех ног припустил за умчавшимся вперед кобелем. Экипажи — не экипажи, но если хоть с одним высокородным что-нибудь случится на этих улочках по вине злобной псины, полетят не только его нашивки, но и голова. А Криспа даже голос подавать отучили, поэтому схарчит загулявшего прохожего молча, без лишних сантиментов. Хоть господина, хоть его охранника-нубийца, хоть хорошенькую служанку, позабывшую про обновившийся патруль. И тогда будет всем козья морда — от капитана до последнего служки… Десяток Доджа, явно проникнувшись теми же мыслями, поспешил следом. Я плавно сползла со своего насеста, дрожащей рукой отерла мокрый лоб, бездумно слушая быстро удаляющиеся голоса и благодаря свою удачу за недокормленного пса. Близко… опасно близко на этот раз! Еще бы чуть-чуть, и стало бы очень скверно. Но, похоже, мохнатый дурень сегодня слишком голоден, чтобы отказываться от моих подачек. А теперь настойчиво ведет своих коллег вдоль оставленных мной вкусных рисок из кусочков одуряюще пахнущего, свежайшего, просто обалденного мяса. Ведет и, хвала небесам, уводит их от меня подальше. Убедившись, что больше сюрпризов не будет, я встала и, подсчитав стремительно утекающие секунды, почти бегом рванула в сторону городской стены — уже второй за сегодняшний вечер. Но, надеюсь, последней. Все, полчаса времени у меня теперь гарантированно есть: Стража в ближайшие минуты не вернется — больно доверяет нюху своих клыкастых поводырей. Цепных псов на улицу тоже никто не спустит, сторожевые привидения дальше хозяйских заборов не отходят, внутренняя охрана в дорогих особняках наверняка или спит, или с азартом режется в кости. А значит, больше мне никто не помешает. Хорошим темпом преодолеваю длинную улицу, затем еще одну, ныряю в нужный поворот, ведущий к ярко освещенной площади. Немного выжидаю, выискивая глазами тень и признаки какого-нибудь неурочного патруля — в таком деле лучше перебдить. Но ничего плохого не нахожу и слегка расслабляюсь. Затем, стелясь серым туманом, быстро перебираюсь через вторую высоченную стену, не стесняясь ради такого случая и звериные коготки отрастить на пальцах… хорошо, что я это умею — никакие «кошки» не нужны… затем — еще один короткий рывок, и я уже на обширной территории роскошного, огромного, безумно красивого сада. Но любоваться на цветочки некогда, надо бежать, пока луна не выглянула из-за туч, потому что среди ухоженных дорожек я наверняка смотрюсь, как привидение посреди белого дня. Увидь кто, и воплей будет не на одну такую книгу. Поэтому молчу, бегу, вспоминаю подробную карту, нарисованную своей же рукой, и стараюсь не оставлять следов на рыхлой, недавно политой дождиком земле. Хищной волчицей прокрадываюсь через кусты, огибаю длинную вереницу тщательно подстриженных розариев. Перепрыгиваю через низенькую ограду и, не потревожив ни единого заклятия, стрелой мчусь на задний двор. Где, наконец, забираюсь на крышу ближайшей голубятни и, мысленно себя похвалив, принимаюсь терпеливо ждать. Все. Осталось недолго. Теперь только сидеть тихо, смотреть в оба и честно отдыхать. А еще мне нужно терпение… совсем немного терпения… когда собираешься обчистить королевскую сокровищницу, надо уметь быть терпеливой. 1 В темноте дворец кажется неуютным, мрачным и готовым к обороне замком. Точнее, даже крепостью со всеми вытекающими отсюда последствиями: внушительной громадой дворцовой стены, высотой добрых четыре человеческих роста; проходящей по самому верху надежной сетью охранных заклинаний, самое безобидное из которых должно испепелить наглых воришек на месте; наглухо закрытыми центральными воротами, за которыми давным давно опущена стальная решетка; крохотной дверкой черного входа, охраняющегося не хуже, чем целомудрие старшей дочери короля; четырьмя сторожевыми башенками, откуда на раскинувшийся внизу город высокомерно поглядывает дворцовая стража. Да еще внутри — бесконечный лабиринт коридоров, бездонное подземелье и сама сокровищница, закрытая от любых посягательств всеми доступными способами: от живой стражи до магических ловушек… в общем, есть над чем призадуматься. Не будь у меня помощника, я бы вовсе не решилась на это безумие. Потому что трех лет, почти ежедневно требующих посещения западного дворцового крыла вместе с королевским писарем и его поручениями, было слишком мало, чтобы правильно ориентироваться в путаном переплетении внутренних коридоров. Но помощник у меня есть, да еще какой, поэтому сегодня все должно получиться, как надо. Я машинально коснулась висящего на шее амулета: крохотная капелька серебристого металла легонько кольнула пальцы даже сквозь перчатки, показывая, что вокруг моей персоны нескончаемо вьются десятки охранных заклятий. К счастью, его силы еще хватало, чтобы защитить меня от любого магического удара. Но, к сожалению, это не будет продолжаться вечно — по словам Рума, еще год-два, и он полностью истощит свой резерв, и тогда прощай, моя ночная жизнь. Без такого амулета я не вскрою ни один тайник, не войду ни в один приличный дом, не затаюсь ни в одной норе, если на меня вдруг решат объявить охоту. У меня будут связаны руки! А значит, придется начинать добропорядочную жизнь честной подданной, в которой мне уготован весьма небогатый выбор. Или идти на панель, что в принципе неприемлемо. Или в служанки в каком-нибудь третьесортном трактире (что, в общем-то, одно и то же). Или жалобно просить милостыню, дожидаясь какого-нибудь очарованного моей красотой спасителя, потом выйти замуж, нарожать «спасителю» детей, забыть о своем настоящем облике, благополучно стать какой-нибудь почтенной матроной, зачахнуть во цвете лет или прожить серую жизнь до упора, а потом все равно мирно отойти на кладбище. А может, податься в жрицы Двуединого… ах, нет, туда берут только мужчин, а женщин вовсе считают земным воплощением первородного греха… тогда что? Нацепить смазливую мордашку и искать себе богатого наследника? Итог: тот же грешный вариант номер три. Начать собственное дело? Денег не хватит, а чтобы их добыть скромной девушке… нет, все равно придется или воровать, или возвращаться к первому пункту. Я вздохнула и покачала головой. Нет уж. Начала птичка песню, теперь пой до конца. Может, если бы в мои двенадцать лет нашелся бы мудрый человек, решивший подобрать с улицы несчастную, заплаканную и перепуганную шумом большого города замухрышку с ярко рыжими волосами, все сложилось бы по-другому. Может, я и стала бы кем-то, кто приносил бы обществу пользу, а не вечное беспокойство. Может, давно уже была бы с мужем, с парой очаровательных детишек, по праздникам навещала чужих родственников и считала, что так и должно быть… но нужного человека на моем пути почему-то не встретилось. Мимо прошел, наверное, или разминулись мы с ним буквально на секунду. Кто знает? Да только мне, сбежавшей из опостылевшего дома и бесконечных издевательств сводных братьев, тогда было просто некуда податься — или к нищим, где я быстро скатилась бы до животного уровня, или в стайку босоногих мальчишек, умевших ловко воровать вкусные пирожки прямо с лотков голосистых продавщиц. Или же… впрочем, нет. Я уже выбрала. Выжила. Приспособилась. Сумела. А маленький город Лерскил стал для меня одной большой школой, в которой пришлось на собственной шкуре узнавать, до чего несправедливая эта штука — жизнь. И я никогда не забуду то время, когда старая цыганка Нита терпеливо учила меня облапошивать доверчивых горожан. Когда за руку больно хватают чьи-то железные пальцы, а над ухом истошно верещит лишившаяся своих колечек толстуха. Когда за украденный кошелек здоровенный палач готовится отрубить маленькую детскую ладошку, а в груди холодной сосулькой застывает испуганное сердце… Внезапно небо надо мной слегка посветлело. — Ты чего так долго?! — истошно завопил прямо в ухо неестественно тонкий голос. — Я тут, понимаешь, все подвалы обшарил! Все закрома проверил! Все бутылки пере… ну, не важно… а тебя все нет и нет!!! Я вздрогнула. — Нет, я не понял?! Трис, где тебя носило?!! — Рум… — укоризненно покосилась я на едва заметное в ночи облачко, взявшееся невесть откуда и повисшее над головой подобно божественной каре. — Нельзя же так пугать. И ты опять светишься, между прочим. Потухни, кому говорят! Демаскируешь! Дух-хранитель возмущенно пискнул, но так быстро, что разобрать его слова оказалось не под силу даже мне. Пару раз угрожающе качнулся на ветру, запыхтел, засопел, но потом внял голосу разума (моего, разумеется!) и послушно погас. Правда, ворчливый шепот из моей головы никуда не делся. — Ты где застряла? Скоро луна покажется! Знаешь, как я переживал?! Беатрис… — Перестань, ты же знаешь: не люблю этого имени, — невольно поморщилась я, понизив голос до еле слышного шепота. — Меня просто задержали. — Задержали ее… — Отстань. Я успела вовремя — тучи еще не ушли, а ждать пришлось совсем чуть-чуть. Ничего страшного. В конце концов, ты тоже приходишь ко мне только по ночам и только ближе к полуночи. — А я что, еще и днем не должен отдыхать?! — искренне возопил мой старый компаньон, от возмущения снова начиная тихонько светиться. — Тс-с-с… вдруг защитная сеть тебя учует? — Меня?! Ха-ха! Да меня, между прочим, сам Верховный Маг не учует, если я решу плюнуть ему на лысину! — Ты не можешь на него плюнуть, — напомнила я, сосредоточенно рассматривая погруженный во тьму дворец. — Ты — дух. А значит, ничего материальнее ругательств произвести не можешь. — Зато я умею проходить сквозь стены! И выведывать планы подземелий для одной наглой, вредной и неблагодарной девицы! — Верно, — примирительно улыбнулась я. — Ты у меня замечательный, единственный в своем роде. Настоящий друг. Я тебя уважаю и очень ценю. — Кхм… — призрачный голос подозрительно затих. То ли не поверил, то ли, что вернее, все-таки перестал дуться за несколько минут вынужденного ожидания. — Ты уверен, что он все еще там? — на пробу спросила я. Дух тяжело вздохнул и, на удивление, сразу настроился на серьезный лад. — Уверен, Трис. Я три раза все облетел и проверил. Охранные заклинания стандартные, хоть и очень мощные. Коридоры полны стражи, в одной из каморок тихо спит дежурный маг. Король — на своей половине и тоже десятый сон видит. Сокровищница ожидаемо пуста, а дверь, как понимаешь, неплохо зачарована и охраняется тремя оболтусами в кирасах. Там тебе без шума не пройти, но потайной ход, как ожидалось, свободен — никакая королевская ищейка не засечет. Правда, внутрь я с тобой не пойду — амулет и так едва дышит. Но как только найдешь то, что нужно, и выберешься, сразу вернусь. Надо будет настроиться на новую ауру… а пока — сидим, ждем луну и надеемся, что все получится. Арбалет взяла? Веревка выдержит? Я задумчиво смерила расстояние от голубятни до собственно дворцовой стены и кивнула. Выдержит, должна выдержать: у меня очень легкие кости. Частично по этой причине мне так легко удается забираться даже по гладкой стене. Когти, конечно, тоже — отличное подспорье, но и вес имеет значение. Причем немалое. — План коридоров не забыла? Подземелье хорошо помнишь? — Зачем мне подземелье? — А затем! Вдруг что-то пойдет не так? Тогда будешь уходить не по верху, как планировали, а через низы. Мало ли что. — Рум, если все пойдет не так, меня выловят уже через пятнадцать минут. Даже если я сменю облик (забудем о том, что на это потребуется хотя бы полчаса), если смогу обмануть дворцового мага (да-да, первой ступени, между прочим), если избегну встреч с дворцовой стражей (а они наверняка поинтересуются, чего это скромная девушка делает посреди дворца глухой ночью)… не думаю, что успею стряхнуть крысодлаков со следа. А их, как ты сам говорил, рядом с сокровищницей полно. Причем, не исключено, что не только их. И мясные подачки меня уже не спасут. А план я помню — ты же сам заставил вызубрить наизусть. Не волнуйся, ничего я не забуду, даже если за нами вся королевская гвардия кинется в погоню. — Нам все равно нужен этот амулет, — буркнул Рум, невесомым облачком вспорхнув на мое плечо, и тихо звякнул серебряной цепочкой, на которой покачивалась тускло блестящая капелька. — Этот стал слишком слаб, он меня плохо держит. Поэтому нам срочно нужно новое вместилище. Если ты, конечно, хочешь, чтобы я к тебе по-прежнему приходил. — А почему ты сам этого хочешь? — против воли заинтересовалась я. — Мне всегда казалось, что духи-хранители всеми силами стремятся уйти обратно… ну, куда вы там уходите… зачем это тебе? Мое ухо поколебал легчайший вздох. — Ты же знаешь: я привязан к тебе до самой смерти. И не могу бросить по собственной воле — это запрещено. Вздумаю схалтурить и тогда окончательно исчезну, а я этого, видишь ли, не хочу. Амулет — как путеводная нить, по которой я нахожу тебя в этом мире. Если его не будет, мне станет трудно и… знаю, знаю… не смотри с таким скепсисом! Да, мы с тобой это уже обсуждали. Да, ты мне уже предлагала! Я помню. Ценю твою щедрость. И возмущен твоей вопиющей неблагодарностью! Но нас слишком тесно притянули друг к другу, так что не мечтай: даже твой отказ ничего не изменит. Я прикусила губу: Рум прав — его душу навеки приковали ко мне, не спрашивая на то нашего согласия. Правда, кто это сделал, зачем и почему, не знает ни он, ни я. Я вообще не помню, что со мной было до пяти лет. Ни откуда взялась, ни как меня звали, ни кто мои настоящие родители… абсолютно ничего. Чистый листок бумаги, которого еще не успели коснуться чернила. Единственное, что известно точно, так это то, что висящий на шее амулет был у меня с самого рождения. Как и Рум. Этакий привет из прошлого, которому мы с ним нашли только одно, не самое мудрое применение — вскрывать магические ловушки и прятать нас обоих от магической слежки по завершении своего «черного дела». А Рум и вовсе последние десять лет работал, как шпион, наводчик и предупредительная сирена в одном лице, которая, кстати, не раз вытаскивала меня из крупных неприятностей. Но когда я попыталась выяснить, зачем он мне сдался, почему амулет невозможно украсть и за каким Ииром я в таком раннем возрасте вдруг оказалась на западной окраине нашего великого королевства… одна, в грязном хлеву, в окружении любопытных овец… испуганная и потерянная… прожила в неведении первые годы своей сознательной жизни, в тоске и страхе перед отчимом… а этот клятый дух соизволил обнаружить свое присутствие только когда мне исполнилось двенадцать и я впервые начала пачкать белье… да не абы когда явился, а как раз в тот момент, когда мои сводные братцы светлой лунной ночью решили выяснить, какими местами прежняя девочка отличается от юной девушки… гм, не буду утомлять вас подробностями. Просто скажу, что на мой гневный вопрос этот призрачный мерзавец крайне вежливо и весьма образно послал меня в бездну. Целый месяц приходил на зов лишь для того, чтобы презрительно фыркнуть и снова исчезнуть. Да и потом не раз обзывал неблагодарной девчонкой, не помнящей добра, наглой соплюшкой, позабывшей, кто ее тогда вытащил, и другими нехорошими эпитетами. Нет, на благородный мат не сорвался ни разу — воспитание, дескать, не позволяло. Но каким оно было, это воспитание, и кем он являлся сам в прошлой жизни, мне тоже выудить не удалось. Больше я не спрашивала. А в последние годы начала сильно подозревать, что он и сам не помнил этого. По крайней мере, не помнил хорошо. И не мог вразумительно объяснить, почему мой… в смысле, наш… амулет (которым я, кстати, искренне горжусь и храню в строгой тайне) по прошествии двадцати двух лет вдруг ни с сего начал утрачивать силу. Более того, пронырливый дух где-то прослышал (или вспомнил?) о каком-то сокровище, которое может этот гаснущий амулет с успехом заменить. Ворвался однажды в мою комнату прямо посреди ночи, до заикания напугал бабку Ниту, отчего та умерла не через год, как собиралась, а всего через три дня после пережитого ужаса (ну, Рум иногда умеет вызвать в людях безответный приступ дикого страха). Едва дождался похорон моей старой кормилицы, чуть не приплясывая от нетерпения и страшно разругавшись со мной из-за этой «досадной» задержки. Еще через день безжалостно выгнал из сонного Лерскила, буквально за шиворот приволок в Ларессу, где и заставил осесть. А потом три года носился вокруг дворца, вынюхивая, выискивая, высматривая и что-то старательно выслеживая. Но, поскольку доступными для него были только лунные ночи, наша работа здорово стопорилась. Пришлось три долгих года терпеть, ожидая, пока его многозначительное молчание и возбужденное мычание оформится во что-то конкретное. Я не вмешивалась: знала, что это бесполезно. У моего духа-хранителя, как он себя гордо величал, имелся довольно скверный, мягко говоря, характер. И за двенадцать лет нашего совместного существования я успела хорошо его изучить: Рум до безумия любил бурчать, ворчать, язвить, упрямиться, возмущаться по любому поводу и вообще был весьма несдержанным на эмоции. Но зато быстро отходил, имел неплохое чувство юмора и просто таял, когда его искренне хвалили. Может, ему при жизни не хватало ласки? А может, просто у духов так принято? Не знаю. В любом случае, деться нам друг от друга было просто некуда: наложенные чары мешали ему сидеть в своем Мире Теней дольше трех месяцев, а мне не давали его на веки послать… гм, туда же… со всеми претензиями и бесконечными придирками. Конечно, поначалу было трудно — мы оказались слишком разными. Но со временем он стал верным другом, любопытным собеседником и весьма полезным в моем трудном деле помощником. А я научилась терпеть его бурчания и уделять им внимание не больше, чем пробегающей мимо блохе. Вот и тогда, по прибытии в Ларессу, оставила предстоящие хлопоты на него и занялась делами более насущными. А именно: заявившись в столицу, первым делом придумала подходящую легенду, затем сменила облик, устроилась на работу и принялась скрупулезно изучать свое новое обиталище, смутно предчувствуя, что мы здесь задержимся. Так, собственно и вышло. Но вот теперь, наконец, время пришло, все приготовления закончились и пора было начинать. Осталось дождаться полнолуния, и — вперед… Кто-то скажет, что штурмовать королевский дворец при свете луны — глупо. Что надо дождаться, наоборот, самой темной и ненастной ночи, чтобы под звуки грома и шум дождя, заглушающие даже громыхание подкованных сапог здешних стражей, прокрасться в святая святых и уж тогда… Тот, кто так считает, просто не в курсе, что у меня с луной — совершенно особые отношения. Нет, не подумайте плохого: я не оборотень и выть в полнолуние не собираюсь. Мой облик не меняется кардинальным образом, личина не спадает (по крайней мере, сразу), не растут из-под губ клыки и не появляются копыта с рогами, как у демонов Иира в старых легендах. Совсем нет. Просто полнолуние — это то недолгое время, когда мне все удается. Когда у меня заметно прибывает сил, когда я могу сменить личину всего за пару минут вместо обычных двадцати или тридцати. Время, когда я без труда могу вырастить себе даже такое безобразие, как настоящие рысиные когти и с их помощью вскарабкаться хоть по отвесной скале. Полнолуние — это мое любимое время. Час наивысшей силы. Час торжества и преображения, когда мне кажется, что я обретаю крылья и лишаюсь многочисленных масок. Время, когда я могу увидеть свое отражение. Рум, как всегда, не подвел: дворцовый сад оказался девственно чист, а высоченная стена между ним и собственно дворцом — сонной и доступной для штурма. Что уж он сделал со стражами на башнях, не знаю, но факт в том, что меня, пока лезла наверх, никто не потревожил и не завопил истошно: «тревога, держи вора»! Думаю, бдительные вояки сейчас мирно спят на своих постах, убаюканные чарующим голоском моего коварного друга. Умел он иногда навеять дрему, этого у Рума не отнять. Правда, ненадолго, но мне многого и не требуется — десять минут, чуть-чуть физических упражнений, и готово: я уже на той стороне. Отлично. Эта часть плана прошла благополучно. Внутри тоже особых проблем не возникло: составленная по указаниям предусмотрительного духа карта была точна до последнего поворота. Я не встретила никого, кто мог бы меня заметить. Ни разу не столкнулась нос к носу с обходом внутренней стражи, никого не потревожила и незамеченной достигла нужного места. Конечно, не все прошло абсолютно гладко: несколько раз мне все-таки пришлось прятаться, потому что от заспанных слуг не спасает никакая предосторожность. Человеческий фактор, чтоб его… но и тут обошлось. Один раз я укрылась за большой кадушкой с раскидистым деревом, до самой верхушки покрытого пышными розовыми цветками. Второй эпизод случился возле роскошной лестницы на верхний этаж, где пришлось юркнуть за изящную статую какой-то девицы, пропуская мимо отчаянно зевающего стражника. А в третий раз я просто залегла под низким подоконником, не двигаясь и даже не дыша, но искренне надеясь на то, что яркая луна даст достаточно тени моему убежищу и не позволит спешащей по своим делам служанке приметить мой скрюченный силуэт. Однако, как я уже сказала, обошлось, и высмотренный все тем же ворчливым духом подсвечник маячил на том же месте, как он мне и докладывал. Массивный, тяжелый, из чистого золота… аж руки зачесались его свинтить, да жаль — нельзя. Не за этим пришла. Пришлось со вздохом отказаться от очевидного способа быстро разбогатеть, торопливо оглядеться и, не увидев посторонних, повернуть его против часовой стрелки. Невидимая прежде дверь бесшумно провернулась на массивных петлях и приглашающе распахнула темный зев потайного хода, на который мы с Румом возлагали столько надежд. Он должен привести меня прямиком ко второму уровню запутанных дворцовых коридоров и позволить выйти точнехонько к вожделенной сокровищнице. Пока все шло хорошо: дверь неслышно открылась, внутри было тихо и спокойно, никаких посторонних и звонких предметов под ногами. Только темно-о-о… бр-р, как в склепе. Я осторожно шагнула внутрь, и тяжелая створка за моей спиной так же бесшумно закрылась, не потревожив ни одной ниточки заклятий, опутывающих все вокруг невесомой защитной сетью. Почему так вышло, что я вижу эти самые нити, не знаю. Честно, не знаю, даже Рум не может этого объяснить. Когда-то я думала, что дело исключительно в моем замечательном амулете, как и мое непонятное умение менять облик, больше подошедшее бы истинному оборотню, магу-перевертышу или персонажам древних легенд, от которых в наше время остались лишь недосягаемые Летящие Пики, страшные предания о крылатых демонах и старые сказки, которые не рекомендуется слушать на ночь. Но магом я не была — это установлено нами совершенно точно. Оборотнем тоже, потому как не перекидывалась в зверя, не страдала неуемной жаждой крови и не теряла разум при каждом удобном случае. Просто кое-что меняла в себе по собственному усмотрению, лепила лица, как лепят из глины детские поделки — всего лишь раз взглянув на «образец». Правда, с такой точностью, что даже сварливый дух порой восхищенно чмокал… м-м-м, о чем это я? Ах да. Так вот, оборотни и маги отпадали, демонов в нашем мире вот уже три тысячелетия как нет — повывелись волей Двуединого или пали в неравной борьбе с великими колдунами прошлого. А что касается причастности амулета к моим превращениям, то, как довольно скоро выяснилось, он тоже не виноват: в его отсутствие мне всего лишь становится труднее это делать, только и всего. А вот способность различать чужие заклятия никуда не пропадает, как не пропадает важное умение отлично видеть в кромешной тьме и редкое искусство бесшумного шага, без которого в моей работе просто никуда. Может, я полукровка. Может, частично владею способностями оборотней. Может, что-то третье. В конце концов, есть же в нашем мире эльфы, гномы, вампиры, умеющие прикидываться хоть братом, хоть сватом, а хоть безобидной березкой… но до правды мы с Румом так и не докопались. Моя приемная семья смогла сообщить только то, о чем я уже рассказала, а других источников информации мне найти так и не удалось. Что интересно, странное умение менять обличья проявилось не сразу, как меня нашли, а лишь в двенадцать лет, когда сводные братцы решили попугать меня первым в том году полнолунием, рискнули затащить в сарай, где завязали рот, пригрозили расправой, если кто узнает, и зловеще пообещали, что эту ночь я никогда не забуду. После чего взялись за завязки моей единственной рубахи, разорвали поневу и громко рассмеялись, когда под ней не оказалось ничего, что отличало бы меня от вчерашней соплячки. Я не поняла тогда, чего они хотели, зато, на свое счастье, страшно обиделась и разозлилась. Думается, если бы я была хоть на капельку вампиром, от них не осталось бы даже воспоминаний. Если бы оборотнем, тоже. Была бы эльфом, они бы меня и так не тронули: говорят, от остроухих даже редкие полукровки наследуют утонченную красоту. Но вышло не так, как в красивых романах: я всего лишь увидела на балке старую серую кошку — вцепившись когтями в старое дерево, она громко шипела и сердито сверкала глазами на троих двуногих, что рискнули слишком близко подойти к ее гнезду с новорожденными котятами. Я именно когти ее и увидела тогда, после чего… не знаю, как оно получилось, но веревки я порвала в один момент. Разрезала, если точнее. А потом точно так же располосовала глумливые рыжие морды малолетних мерзавцев. После чего воочию увидела, во что превратились мои руки, поняла, что мачеха никогда не простит увечий обожаемых деток, а отчим завтра же запорет на конюшне. Разумеется, до смерти испугалась собственных способностей и с громким воплем сбежала. Потом целый день рыдала в стогу сена на дальнем поле. Измучилась, устала, оголодала. С трудом уснула, но как-то пережила свое горе, в котором у меня-чудовища больше не будет ни семьи, ни дома, ни родичей. А на следующую ночь услышала тоненький голос Рума в голове, повелевавший встать, умыть лицо и, похватав свои невеликие пожитки, уходить в ближайший город… Тряхнув головой, я отогнала непрошенные воспоминания. Хватит, десять лет прошло с тех пор. Да и не время предаваться унынию. Сейчас у меня есть все, что нужно: свобода, деньги, сила, вполне развитый дар, которому я, как могла, нашла полезное применение. А еще — верный друг, который никогда не бросит, и понимающая душа, которая ничего от меня не ждет взамен. Что еще требуется одинокой девушке, привыкшей самой за себя отвечать? «Такой же достойный муженек», — тут же ехидно пропел внутренний голос, но я привычно послала его в Иир и, загнав ненужные сантименты поглубже, медленно пошла по темному коридору. Вековой пыли, вопреки ожиданиям, здесь не оказалось. С каменного потолка не свисали гроздья лохматой паутины, воздух не был затхлым и вонючим. Под ногами не валялись истлевший кости предыдущих неудачников, а в лицо мне не тыкались высохшие от времени черепа на копьях старых, давно не работающих ловушек. Нет, все оказалось мирно и спокойно: благая тишина, не нарушаемая даже звуками моих шагов, легкий запах тлена вокруг, бесконечная чернота впереди, изредка разбавляемая неяркими отсветами из небольших щелей. А еще — несколько боковых ответвлений, от одного из которых донесся гулкий смех сразу на несколько голосов, от второго — могучий храп невидимого богатыря, из третьего — сладострастные стоны какой-то служанки, уединившейся с возлюбленным, тогда как из четвертого… прости, господи… характерные звуки общественного туалета. М-да, и запашок… гм, тоже. Видно, где-то поблизости есть выход на поверхность. Я поморщилась и прибавила шаг. Рум как-то говорил, что весь дворец изъеден этими норами, как огромный муравейник. Мол, отсюда можно попасть почти в любое помещение, кроме спальни Его Величества, гостевой комнаты, которую во время редких приездов занимал Верховный Маг (знал, зловредный колдун, где поселиться!), да еще пары-тройки важных для государства закутков. В том числе, самого главного для меня — королевской сокровищницы. Но Рум не был бы Румом, если бы не разнюхал, что из этого самого хода можно совершенно безнаказанно попасть в соседнее с ней помещение, откуда очень легко проникнуть на крышу, а потом так же незаметно влезть в крохотное оконце самой сокровищницы, недоступной с любых других сторон. Не знаю, для чего уж его там сделали. Но факт в том, что если суметь в него протиснуться, можно счастливо копаться в золотишке вплоть до тех пор, пока не нагрянет король с инспекцией или главный казначей с намерением пощипать раздутые сундуки в свою пользу, а потом уйти так же тихо, как и пришел. Разумеется, для любого другого человека охранные заклятия на окнах составили бы непреодолимую преграду, но именно для меня они представляли пару пустяков — не действует на меня магия. Совсем не действует, я же говорила: полезный мне достался амулетик в наследство. Так что нужно только воспользоваться сложившейся ситуацией и грамотно разыграть доставшиеся козыри. Ну, и не столкнуться тут с каким-нибудь любителем ночных прогулок, конечно. Я мысленно усмехнулась, когда в одну из щелок впереди пробился крохотный лучик света, и, расслышав томные шепотки, запоздало подумала, что если бы вдруг захотела продавать богатым интриганам жаркие сплетни из дворца, то нашла бы море покупателей для этой информации из первых рук. А потом мельком заглянула в естественный «глазок» и чуть не подавилась, разглядев посреди роскошно убранной спальни причудливый комок обнаженных тел, сплетенных в самой настоящей оргии. Два… нет, три голых мужика и две бледные девицы, у которых от стыда остались только белые тапочки, самозабвенно кувыркались среди шелковых простыней, позабыв про честь и всякое достоинство! Одежда на полу, оружие свалено небрежной горкой, дорогие платья безжалостно измяты, но насилия никакого нет: изящные женские ручки с неженской силой впиваются в лоснящиеся от пота торсы мужчин, красноречиво свидетельствуя, что тут царят полный мир и согласие. Кажется, на одной из шпаг впотьмах мелькнул даже баронский герб. А вон там, если мне не изменяет память, извивается от страсти милейшая графиня Аконтесс, которая не далее, как неделю назад, стала причиной дуэли двух уважаемых господ, один из которых случайно намекнул на излишнюю «телесную» доступность юной красотки. А теперь они оба… да точно, эти же самые господа!.. вдумчиво изучали прелести означенной особы, ничуть не стесняясь присутствия друг друга! Однако же забавно развлекается наша аристократия… лицемеры позорные! Нет, я, конечно, подозревала, что тут не все так гладко, как выглядит на людях, но чтобы такое… кхе… видали, чего творят?! Прямо ночь разврата какая-то, а не сонное царство! Это что, полнолуние на них так влияет?! Или аромат какой? Вон, как надушено — хоть топор вешай! А эти… эти… извращенцы словно не замечают! Меня аж передернуло от их масляно блестящих глаз и приглушенных стонов. А потом и вовсе едва не вывернуло от удушливого запаха разгоряченных тел, к которому примешивался какой-то дурманящий, пьянящий аромат, настойчиво забивающийся в ноздри и вызывающий отвратительной яркости видения. Такие же непотребные, что творились в спальне. Хорошо, что по макушке вовремя прошелся свежий ветерок и выдернул меня из ошеломленного созерцания этой мерзости. Напомнил, ради чего я здесь, заставил шарахнуться прочь, брезгливо отплевываясь и ошалело хлопая глазами. Помотав головой, я чуть не бегом помчалась подальше отсюда, то и дело сверяясь с мысленно вычерченной картой, да стараясь не пропустить нужный поворот. Заодно, старательно выкидывая из головы недавние откровения. Тьфу, тьфу, тьфу… чтоб мне никогда больше такого не видеть… где там мой выход? А… вот и он: короткий рывок позолоченного подсвечника (надо бы свинтить на обратном пути), тихий шелест открывающейся двери, и я уже стою в какой-то кладовке. Где снова темно, пыльно, но никаких мерзостей под носом. Уф, наконец-то можно нормально вдохнуть! — Апчхи! — тут же чихнула я, приложив все усилия, чтобы это получилось беззвучно. — Апчхи! Апх… чтоб вас… чхи! А еще дворец… апчхи!.. оплот чистоты и невинности… тьфу!.. рассадник клопов и разврата — ваш Ииров дворец… а-апчхи! Пришлось поспешно зажать нос и снова задержать дыхание, второй рукой вытирая невольные слезы: пылища вокруг стояла просто невозможная! Колом забивалась в горло и бесконечно першила! Какая уж тут сокровищница! Мне бы платок носовой, да побольше! Я лихорадочно зашарила в поисках искомого довольно скоро нашла и, постепенно багровая от нечеловеческих усилий сдержать отчаянный чих, намотала на лицо. — Фу-у-у-у… Вот теперь можно и оглядеться. Что ж, Рум и тут оказался прав: далеко наверху, в каких-нибудь трех человеческих ростах над моей головой призывно лучилось лунным светом крохотное оконце шириной чуть уже, чем мои плечи. Оценив безупречно гладкие стены, по которым не взобраться даже пустынной ящерице, я тяжко вздохнула, сжала левой рукой амулет и сосредоточилась, мысленно представляя у себя на пальцах острые, длинные, рысиные когти. Когда-то ради них я специально настойчиво искала шумные балаганы и торговцев редкими животными — надо было взглянуть поближе на оружие, с которым и защищаться, и лазать по камням сподручно. Наконец, поглядела, потрогала. А теперь они мне снова пригодятся. Кончики пальцев знакомо закололо и задергало, будто в ледяную стужу, когда пытаешься с мороза отогреться и сжать их в кулак. На какое-то время ты словно перестаешь чувствовать их совсем, а потом разом начинаешь ощущать, наоборот, слишком сильно, и это весьма неприятно. Болезненно. Противно, право слово. В обычное время я бы не рискнула растить себе звериные атрибуты — это было чревато неожиданными срывами, потому что я все-таки человек, а не рысь. Но сегодня полнолуние, и я просто НЕ МОГУ не справиться. Осторожно открыв глаза, наглядно убедилась: действительно не могу — вместо нормальных фаланг на кистях красовались длинные, хищно загнутые когти, растущие прямо из подушечек пальцев и отливающие в полутьме настоящей сталью. Ударь такими по камню, и его разнесет в мелкую пыль, я проверяла. Надежное, опасное и очень острое оружие, у которого, к сожалению, был один единственный недостаток — долго я их удерживать не могу. Полчаса. От силы час, а потом они пропадут, и мне придется начинать все заново. Не теряя времени, я подошла к серой, некрашеной стене и осторожно надавила коготками. Ну, попробуем? Камень послушно продавился и позволил изменившимся рукам сделать первую зацепку. Затем вторую, третью… Иррово племя! Давненько я не тренировалась взбираться по почти отвесной стене на одних когтях! Тяжело-то как! Хоть я и не страдаю излишним весом, но даже свой сейчас кажется неподъемным! Боги… боги, дайте мне сил добраться и не рухнуть с высоты трех человеческих ростов на эту пыльную, грязную, невкусно пахнущую кучу, в которой наверняка притаился хоть один крысодлак! Шаг, еще один… вцепиться ногами… затем еще… снова перехватить… До проклятого окна я добралась минут черед двадцать и, признаюсь, с некоторым трудом. Не думаю, что осилила бы этот подвиг в безлунную ночь. А так и долезла, и пару минут повисела, ругаясь сквозь зубы, на одной руке, одновременно нашаривая крохотный замочек у себя над головой. Наконец, откинула тяжелый люк, бесшумно опустила на черепицу и, не заметив хваленой защитной сети, скользким ужом вползла на крышу. При этом заслуженно костеря бестелесного духа на чем свет стоит и страшно завидуя его невесомости, с которой не составило бы труда проделать то, что с таким усилием сумела сделать я. Выбравшись, быстро огляделась и уважительно покачала головой, по достоинству оценив раскинувшуюся поверху защитную паутину заклятий. Даже мысленно поаплодировала мастерам, сумевшим создать такое тонкое кружево мощнейшей защиты и, нагло проигнорировав ее попытки меня остановить, довольно быстро отыскала искомое окошечко. То самое, прямехонько над вожделенной сокровищницей. Возле которого бесшумно присела и, прикусив губу, еще раз некрасиво отозвалась о верном друге и старом компаньоне: отверстие, которое мне предстояло одолеть, было почти в два раза уже, чем в той кладовке. Веревку прицепить, чтобы красиво спуститься, некуда. Замок, разумеется, находится внутри. Ширина дыры всего в четыре моих ладошки, а внизу… ни демона не видать! И, кажется, с той стороны кто-то не поленился поставить еще один магический контур! Наверняка дико могучий и сверхчувствительный! Как раз для гостей вроде меня! На мгновение замерев, я с силой надавила на виски: нет, отступать поздно. Второй раз не только не решусь, но и времени до следующего полнолуния будет жаль. А без него мне тут ничего не светит. Надо пробовать. Еще раз вздохнув, кинула взгляд на крупный желтый круг над головой, прося благословения и совета, и, как всегда, блаженно зажмурилась: луна для меня — как кусок мяса для голодного оборотня. С ума от нее схожу, будто кошка по весне. И каждый раз, видя ее теплый лик, самым некрасивым образом теряюсь. Куда-то плыву и танцую в ее призрачных лучах. Прямо сплю наяву. Кажется порой, что вот-вот полечу. Просто сорвусь с места и растворюсь в ее сиянии, за спиной развернутся невидимые крылья, в лицо ударит прохладный ветер… всего один шаг, и земля станет быстро-быстро отдаляться, а вместе с ними — и Рум, и Ларисса, и королевский дворец… — Кар-р-р! — истошно вякнула пролетевшая мимо ворона. Я вздрогнула и, разом очнувшись, быстро опустила глаза, чувствуя неоправданно громкое сердцебиение — как и следовало ожидать, край крыши вдруг оказался удивительно близко. Всего шаг оставался до непоправимой глупости, которую я чуть было не совершила. Да, слава Двуединому, вовремя опомнилась. Пришлось осторожно выдохнуть, ме-е-дленно отойти, отереть внезапно повлажневший лоб и вернуться к нужному окну, проклиная свою ненормальную тягу к полной луне. Иирово проклятие! Знаю же, что нельзя, а все равно поддаюсь на ее чары. Каждый раз клянусь, что не буду, но все равно иду навстречу. Манит она меня, все время куда-то зовет и требует вернуться, а я не могу. Я не умею летать. И никогда не смогу раствориться в ее танце, потому что просто не создана для этого. Потому что я — всего лишь человек. А она… Думаю, именно она — моя будущая погибель. Громкий скрип открывающегося окна помог избавиться от насланного луной наваждения. Ладно, хватит киснуть. Пора за дело, а то нагрянут, в самом деле, с проверкой, а у меня еще не все сделано. Подавив острое желание взглянуть на свою молчаливую покровительницу еще разок, я достала арбалет, уложила его поперек круглой рамы и, намертво закрепив веревку на стальном корпусе, осторожно спустила ноги. Так, бедра проходят. Это хорошо. Туловище тоже. С грудью возникла небольшая заминка, но она у меня не настолько могучая, чтобы застрять на самом интересном месте, словно пробка в горлышке у некачественной бутылки. Прошла, хвала Двуединому. Осталось главное — ужаться и сложиться пополам так, чтобы пролезли плечи. Если пройдут они, то и голова протиснется — по крайней мере, так говорят. Я неслышно зашипела, чувствуя, как трещат меняющие форму кости, скрипнула зубами, приготовилась к боли, но больших жертв, к счастью, не понадобилось — нервный рывок вниз, тянущий к полу вес собственного тела, пара судорожных вдохов, и сквозь шум в ушах поняла: прошла. Продралась, протиснулась. После чего перевела дух, утерла невольно набежавшие слезы и, обхватив уже нормальными пальцами веревку, торопливо съехала вниз. Все. Осталось совсем простое — сделать несколько шагов, следуя указаниям умницы-Рума, найти нужный ларчик, бережно открыть и, цапнув вожделенный приз, со всех ног мчаться обратно. Разумеется, прихватив по пути пару каких-нибудь негромоздких сувениров. Уверенно встав на твердую землю, я горящими глазами оглядела громадную комнату. Ну? Не зря я сюда лезла? А то не хотелось бы… о-о-о… о-о-о, да… просто нет слов! Судя по всему, я правильно сюда заглянула. Ой, правильно, потому что это — просто неразграбленный клад! Находка для шпиона! Настоящая добыча! Не зря сюда так долго тянет ручки разросшаяся в последние годы гильдия воров! Тут хватило бы на покупку трех таких! Понятно, конечно, что я не в гости к беднякам зашла, что чтобы вот так, с ходу, наткнуться на бесценные запасы нашего Величества… Я с восторгом оглядела увешанную до самого потолка дорогим оружием комнату величиной с половину мачехиного дома, с сожалением покосилась на неподъемный сундуки, из которых, как мед из лопнувшего бочонка, сочились нескончаемые золотые реки. Стараясь держать алчные порывы похватать их и поскорее рассовать в карманы, тяжко повздыхала (столько добра пропадает!), но все же осторожненько прошла мимо. Скрепя сердце, не притронулась ни к одному звонкому кругляшу, потому что сильно подозревала, что оторваться потом смогу очень не скоро. А потом целеустремленно направилась вдоль этих несметных богатств. Картины, гобелены, кувшины, безумно красивые вазы, и золото, золото, золото повсюду… От звука плавно пересыпающихся под ногами монет я покрылась мелкими мурашками. Боже, как много… как же их много! Мне до скончания веков хватит, чтобы купаться в роскоши! Ну, почему?! Почему мир так несправедлив?! Здесь так много всего, а я не могу взять больше пары мешочков!!!! А ножи?! А кинжалы на стенах?!! Там же камни в рукоятках чуть не с мой кулак! Продай один, и сто лет живи безбедно! И золото… снова повсюду золото… золотые вазы, чаши, столики, ларцы, подносы… дивной работы статуи и статуэтки, за каждую из которой дадут немало денежек! Даже стрелы есть из чистого золота! Да что там — ночные горшки, верите?! Драгоценные камни будто специально выставлены напоказ — по ним всю историю рудных гномов можно изучать! Изумруды… небо, как мне нравятся изумруды… а вон там кучка алмазов… а в том венце у стены — сплошь понатыканы рубины… я уже перестала смотреть на монеты, так много тут было всего! Просто мечта!! Дрожа от совершаемого святотатства, я даже смотреть себе запретила на несметные богатства, тысячной доли которых с лихвой хватило бы всем беднякам столицы на пожизненное, безбедное существование. Сглотнув, прошла мимо безумно красивых ваз времен прадедушки нашего Велиссия. Едва не взвыла при виде бесценного, невероятно крупного алмаза, что, как назло, красовался на самом видном месте. Беспрестанно вздыхая и мысленно прикидывая, что и сколько смогу рассовать по карманам и не свалюсь ли на обратном пути от неподъемной тяжести, миновала роскошные внутренние двери. Ступила во вторую, гораздо более скромную по размерам комнатку и незамедлительно увидела то, ради чего, собственно, пришла — небольшую резную шкатулку из красного дерева, скромно стоящую на низеньком столике возле дальней стены. Судя по узорам и тщательности исполнения, делал ее настоящий мастер. Вполне возможно, даже эльф — остроухие, как известно, с ума сходят от таких маленьких изящных вещиц. Но вот над ней… Я пораженно замерла, неверяще и, вместе с тем, с бешено колотящимся сердцем глядя перед собой — поразительно исполненная картина была очень, очень стара. Но она и сейчас не потеряла ни яркости красок, ни безумного накала страстей, которые неведомый художник так остро запечатлел на древнем холсте. Даже красоты своей не утратила, словно это и не картина была вовсе, а настоящее окно в далекое прошлое. Я никогда не знала, что кто-то может ТАК рисовать. Никогда не видела подобного совершенства, как не видела воочию странных существ, сплетенных в невообразимый клубок яростно сражающихся тел. Их было много, очень много — летающих призраков прошлого: чернокожих демонов Иира и их вечных противниц с ослепительно белыми крыльями и невыразимо прекрасными лицами, которые в момент страшной битвы казались одинаково искаженными болью и ненавистью. Они убивали друг друга, древние Повелительницы Бурь и смертоносные исчадия Иира. Убивали всюду, куда не бросаешь взгляд. Крылатые демоны страшны и чернокожи, покрыты костяными пластинами естественных доспехов, с устрашающими когтями и злобно оскаленными пастями, где сверкали огромные клыки. Их изящные и хрупкие противницы держали в руках сияющие белым пламенем мечи, без устали вонзали в мускулистые тела и бесстрашно бросались в самую гущу схватки, ломая лебединые крылья, беззвучно крича от боли, постепенно покрываясь алыми разводами, но при этом оставаясь такими же прекрасными, как и раньше. Демоны рвали их на части, резали острыми когтями, бешено ревели, когда слепящие жала из лунного света вонзались в их неподатливые тела. И умирали… все они безнадежно умирали на этом небесном поле, где некогда сошлись в последней, самой страшной битве. Умирали в ненависти, в ярости, в последнем броске пытаясь дотянуться друг до друга — и проклятые крылатые мужчины, и невыносимо красивые женщины в белоснежных одеждах жриц. Все умирали — неумолимо, без всякой надежды на спасение, круша близлежащие горы, руша мелькающие внизу, крохотные с такой высоты города смертных… Лишь в одном углу не было ярости. Только в одном месте этого кровавого ада еще не разверзались небеса — там, где пронзенный осколком белого меча стоял на коленях черный демон с искаженным отчаянием лицом. Держал на руках умирающую девушку с жестоко обломанными белоснежными крыльями и горестно выл, проклиная вечную вражду двух древних народов. Вражду, которая не позволила ее спасти и которая через несколько минут убьет его самого. Красавица Миарисс была еще жива, и она с мукой смотрела на трепетно обнимающего ее демона — по-прежнему прекрасная, с белым от боли лицом и крупными глазами небесной нимфы. Ее руки нежно гладили его черное тело, губы что-то шептали, расплываясь в тающей улыбке, по гладким щекам катились слезы, но он не слышал — только смотрел на нее крупными черными глазами, позабыв про кипящую вокруг схватку и стремительно бегущие по белоснежной тунике ручейки темной крови. Тянулся к ней, но уже безнадежно опаздывал… Я хорошо знала легенду о Падшем. Все мы знали ее с детства, как знали и то, что демоны Иира, как ни сильны они были, все же не победили в этой войне. Когда-то очень давно они просто ушли из нашего мира и больше не тревожили его. Но им не сочувствовали — слишком много крови было на этих когтистых руках, чтобы горе одного из них могло растопить лед многовековой вражды. Слишком много боли и печалей, слишком много погибших… История эта проста и печальна, как печальна и грустна дошедшая до нашего времени старая легенда. Говорят, крылатая красавица однажды похитила сердце и душу Повелителя демонов. Захватила его в плен, одолела в долгом поединке, но не убила, как повелевал их Закон, не замучила и не отравила, как требовали старшие сестры. Просто не смогла, потому что неожиданно увидела в нем нечто, мимо чего не сумела пройти мимо. Что-то иное, совсем не то, о чем говорилось в кругу мудрых жриц. Она почувствовала его живое сердце и мятущуюся в сомнениях душу. Спасла его своей чистотой и сама не заметила, как влюбилась. А потом решилась на настоящее безумие: попыталась остановить древнюю вражду, захотела изменить устоявшийся порядок, удержать два народа от многовековой бойни. Спасти его от неминуемой гибели. Своей жизни не пожалела, вопреки воле сестер спустилась к нему, закрыла собой в той последней битве, потеряла крылья, жестоко поранилась и почти упала… но все равно не смогла. Не успела просто. А он не остался жить без нее, кинувшись в отчаянии на чужой меч. Тоже не смог. И ушел вслед за возлюбленной, бросив свой осиротевший народ растеряно бродить по развалинам, неверяще переглядываться да горестно вопрошать небеса: за что?!.. Грустная, я же говорила, история. И весьма поучительная, кстати, потому что не только демоны тогда страшно проиграли. Не только их могучий король пал в той последней битве. Но и Повелительницы Бурь потеряли свою венценосную крылатую сестру: считается, что Миарисс была последней королевой среди прекрасных небесных Дев. И так же, как Падший, навсегда покинула свой воинственный народ. После этого ничего не досталось — ни демонов, ни их вечных противниц, ни высоких чертогов, ни поломанных крыльев. Ни крови, ни следа, ни пепла. Демоны Иира растворились во мраке времен. Повелительницы Бурь, как говорят, какое-то время еще жили среди обычных смертных. Но, лишившись своих давних врагов и потеряв большую часть воинствующих сестер, устав от боли и тоски по ушедшим, в конце концов, тоже покинули эту землю. Вот уже больше трех тысяч лет покинули, милостиво подарив ее людям, эльфам, гномам… а заодно, оставив на месте былой вражды старую, глубокую и болезненную, до сих пор не зажившую рану, которую спустя много веков так и назвали: Мертвая Пустошь. Возможно, они и по сей день ведут свою затянувшуюся войну. Где-нибудь там, в другом мире, о котором мы не имеем никакого понятия. Возможно, где-то остались следы их былого присутствия. Я не знаю. Легенды умалчивают. Возможно, все так и было, а может, это — просто старая сказка, которой никогда не суждено стать правдивой историей. Вот только мне сейчас немного не до нее: оторвавшись от созерцания картины и бережно приподняв легкую крышку шкатулки, я заворожено уставилась на второе за сегодняшний вечер чудо — крупную голубую жемчужину, лежащую внутри на красной бархатной подушечке. Вот он, мой новый амулет. Мощный, невероятно чистый, налитый силой по самое горлышко… тот самый, что так долго будоражил ум моего маленького хранителя. Но теперь я его понимала. Рум был прав: его нам хватит на всю оставшуюся жизнь. У меня даже мурашки по коже пробежали, когда я коснулась гладкого, будто полированного бока. А потом бешено колотящееся сердце и вовсе остановилось, потому что голубая красавица неожиданно потеплела в ответ и обняла мои руки нежным голубым сиянием. Это было сродни прикосновению любящей матери, которой у меня никогда не было, как ласковые руки сестры, которой я никогда не знала. Как мягкая улыбка подруги, защитницы и наставницы. Как прикосновение родной души, которую я думала, что уже никогда не найду. Я, не сдержавшись, прижала обретенное сокровище к груди, баюкая и откуда-то понимая, что она тоже ждала здесь сотни, а может быть, тысячи лет. Тихо лежала в своем бархатном убежище и терпеливо ждала, пока ее не коснутся мои дрожащие от волнения пальцы. А теперь искренне радовалась, что дождалась, наконец, этой встречи. Нашла меня, увидела, признала. Точно так же, как признавала и радовалась ей я. Потому что это было действительно что-то мое, родное. Что-то ужасно знакомое, чего я все никак не могла вспомнить, но откуда-то твердо знала, что теперь не отдам эту драгоценность никому и никогда в жизни. Ни за злато, ни за серебро, ни за какие коврижки. А если и отпущу когда-нибудь, то только с последним вздохом. Сглотнув удушливый ком в груди, я быстрее молнии сменила прежнюю капельку амулета на новую защитницу, подцепила ее круглые бока на специально выточенные в подвеске шипы. Снова надела серебряную цепочку на шею и тихонько шмыгнула носом, чувствуя необычайное умиротворение, которое так давно искала. После чего медленно обернулась, не намереваясь отсюда брать больше ни единого предмета. Сделала шаг к далекому просвету и… сильно вздрогнула, когда от противоположной стены навстречу шагнула массивная тень. 2 Поверьте, я не трусиха по натуре. Я многое пережила в этой жизни и через многое прошла. Я видела, как хладнокровно вешают и насмерть забивают неудачливых воров. Видела, как охаживают плетьми бездомных сирот, виновных лишь в том, что неловко стащили краюху хлеба на шумном базаре. Я своими руками вытаскивала брошенного младенца из придорожной канавы и долгих три дня, пока ехала до ближайшего города, пыталась не дать ему умереть. Пыталась поить молоком, кормить, согревать. Но, не смотря ни на что, ненужный этому миру двухнедельный малыш очень быстро угас, а я потом еще долго сидела, глотая слезы и пытаясь понять, как же такое бывает и до чего несправедлива жизнь, если даже этот невинный комочек оказался выкинут на обочину, словно потерявшая актуальность безделушка. Признаться, эти мысли до сих пор не оставили меня и нет-нет, да и возвращаются, когда становится особенно тяжко. За годы, проведенные в трущобах, в самом низу ненавистной системы каст, я видела, как богатые детки насмерть замучивают кошек и радостно смеются, видя чужие страдания. А потом так же искренне огорчаются, если беспомощная скотина раньше времени испускает дух. Я видела, как безродные бродяги заживо сдирают кожу с собак, чтобы продать потом мясо в припортовых тавернах, а побитые временем шкуры сбыть каким-нибудь лопухам по цене лисьих шубок. Я не раз была обманута и немало обманывала сама. Я замерзала в холодных подвалах, голодая и умирая от жажды в душные летние дни в одном из проклятых районов Лерскила. Я носила жалкие обноски точно так же, как много лет спустя впервые примерила на себя золотые бирюльки и пробовала вкус самых изысканных вин. Я долгое время училась ремеслу у старой хитрой цыганки. Я была лучшей ученицей мудрого старика Вортона, державшего в железном кулаке всю припортовую банду лихих и живучих человеческих отбросов, а затем какое-то время была вынуждена быть на подхвате у его пасынка и группки приятелей, от которых потом едва унесла ноги. За эти годы всякое случалось и далеко не всегда мне везло. Наконец, я видела, как корчатся от боли безрукие калеки, у которых палач только что безжалостно отнял правую кисть, навсегда заклеймив страшным позором. Да что там! Сама когда-то стояла у маленькой плахи, с ужасом ожидая, когда и на мое предплечье опустится громадный тесак. Я хорошо знаю, как в такие моменты цепенеют от страха ноги, как проваливается в пятки сердце, холодеют пальцы, а перед глазами в один миг проносится вся недолгая жизнь. И еще лучше знаю, до чего бывает трудно порой противиться быстро приближающемуся острию. Не думаю, что в тот день меня спасло какое-то чудо. Не уверена, что яркий луч света, ударивший в глаз моему несостоявшемуся палачу, имел какое-то неестественное происхождение. Не считаю, что это было провидение Двуединого. Но жирный слизняк, собравшийся лишить меня руки, на краткое мгновение зажмурился, а я, наконец, очнулась от ступора и, истошно взвыв, до крови укусила толстобрюхого мерзавца за палец. После чего вырвалась, с силой пнула его по ноге и стремглав умчалась прочь, благодаря теплый солнечный день, коварный лучик и свое собственное везение. Но с тех самых твердо верю в то, что мое спасение — это исключительно мои трудности и моя заслуга. Помощи ждать нечего и неоткуда, потому что этому миру не нужны такие, как я. А мне не нужен никто, кроме меня самой и малыша Рума. Мы всегда были вдвоем, всегда вместе, и если я кому и верю в этой жизни, то только ему одному. Однако сейчас, впервые за долгие годы полной самодостаточности и уютного одиночества, стоя посреди роскошных гор золота и шелков, среди нестерпимого блеска драгоценных камней… в оцепенении наблюдая за тем, как из мрака вырастает массивное мускулистое тело, наполовину скрытое за широкими черными крыльями… громадное, широкоплечее, лишь отдаленно напоминающее человеческое… со скрытым во мраке лицом, но отчетливо виднеющимися белыми клыками… я, к своему стыду, совершенно искренне пожелала, чтобы между нами вдруг оказался какой-нибудь дурной принц с мечом наперевес и длиной пафосной речью. Да с чем угодно, лишь бы хоть на мгновение приостановил идущее на меня чудовище и дал крохотный шанс спастись из этого кошмара. Все остальное произошло в считанные секунды: я судорожно вздохнула, покрываясь холодными мурашками сладкого ужаса, инстинктивно шагнула назад, боясь даже взглянуть на то, что таилось в темноте выше массивных плеч, укрытого темным плащом ночи торса и перевитых жилами рук с безупречно черной кожей настоящего демона. Неосторожно задела какой-то столик и опасно покачнулась, а потом почувствовала тяжелый чужой взгляд на покоящейся на моей груди жемчужине, его закипающую ярость и… сдавленно вскрикнула, потому что стальные пальцы, оканчивающиеся острыми когтями, вдруг безжалостно сомкнулись на моей шее. Не знаю, как он смог так быстро двигаться. Не знаю, откуда он вообще тут взялся. Не знаю, кто это, что это и откуда, но хорошо понимаю, что сейчас умру. Потом — короткое мгновение беспамятства, наполненное диким ослепляющим ужасом; мимолетное ощущение стремительного полета; невыносимая боль в перехваченном горле и сильный удар о дальнюю стену, который лишь чуть-чуть смягчил роскошный зиггский ковер. Нет, я не упала на холодный пол — ОН не позволил. Кажется, просто отбросил коротким движением крыльев и ринулся следом, вжав со всей мощью в густой ворс и бешено выдохнув горячий воздух прямо в лицо. А потом неуловимо быстрым рывком наклонил голову и буквально впился в меня неподвижным взглядом. Я тихо охнула и замерла, с леденящим душу ужасом, наконец-то, сообразив, на кого натолкнулась в непроглядной темноте королевской сокровищницы. Кто мог так быстро двигаться, безжалостно расправляясь с нарушителями вроде меня. Имел непроницаемо черную кожу, наподобие той, что когда-то носили в противовес своим белокрылым противницам злобные исчадия Иира. Кто многие годы чутко сторожил разбросанные повсюду сокровища и так удачно поймал очередную воровку на выходе, едва заметив мое новое приобретение… сохрани Двуединый! Такого просто не может быть!! Не должно было быть!! Я никогда не видела этих чудовищ наяву. Да и никто из живущих не видел — свои жертвы «ночные демоны» никогда не оставляли в живых. Нет, на самом деле они, конечно, не настоящие, а, скорее, тени прежних демонов, что раньше населяли наш мир. Искусственно созданные и призванные из небытия сущности, годные лишь на то, чтобы защищать чужую собственность. Исконные обитатели Мира Теней. ОНИ — крайне дорогие и абсолютно неподкупные стражи. Готовые ищейки, не знающие ни боли, ни жалости, ни усталости. Способные выслеживать назначенную жертву многими днями и ночами, но никогда не возвращающиеся к хозяину с пустыми руками. Полуразумные, неутомимые, никогда не отступающие охотники, неизменно нацеленные на убийство… Оберон тихо зарычал, обдав меня горячей волной воздуха, и нетерпеливо сжал острые когти. Я мысленно взвыла. Но ведь так не должно было быть! Они никогда не служили охранниками! Они — ищейки! Преследователи! Загонщики, нацеленные на поиск и поимку самых опасных преступников!! Их НИКОГДА не использовали в качестве сторожевых псов… господи, раньше не использовали! РАНЬШЕ!! Да, выходит, хотя бы одного все же научили покорности и смирению. Посадили на цепь, заперли в этом склепе и оставили ждать мягкого свежего мяса. На мое большое несчастье. — Три-и-ис!!!! — неожиданно громко взвыл в голове знакомый голос. — Трис, прочь оттуда!! Беги!! БЕГИ сейчас же!!! Это же… Оберон коротко рыкнул, обдав меня еще одной волной дикого ужаса, и истошный вопль насмерть перепуганного Рума как отрезало. У меня внутри все заледенело от жутковатой мысли, что этот монстр не только все слышал, но и каким-то образом сумел нарушить нашу невидимую связь. Да еще и жемчужина пугливо поблекла, похолодела испуганно, будто тоже говоря: он убьет вас обоих, если только захочет. И я верила. Проклятие, именно сейчас верила во все, что говорили про этих магических тварей, искусственно призванных ради чьего-то спокойствия, потому что моего маленького духа-хранителя просто вышвырнуло отсюда в Мир Теней, а меня буквально парализовало от ужаса. Я беспомощно застыла, не в силах отвести взгляда от его страшных глаз. Не знаю, было ли у него настоящее лицо или это — просто пустая черная маска. Я не увидела. Зато глаза точно до самой смерти не забуду — крупные, страшные, неподвижные, слегка раскосые, но абсолютно черные и полностью лишенные белков. И сейчас они с яростью смотрели мне в лицо. Неотрывно буравили, проникая под все мои маски и наведенные личины, отбрасывая их в сторону, как ненужную шелуху. Прямо в душу смотрели и… ненавидели. Да, пожалуй, это верное слово. По-другому я не смогла бы описать чувство, которое там плескалось, грозя затопить с головой. Он ненавидел меня сейчас — за долгое ожидание, за украденную реликвию, за попытку вспороть его предплечье невесть откуда взявшимися когтями, за мое белое от ужаса лицо, на котором вдруг проступили совсем другие черты… Мне никогда в жизни не было так страшно, как сейчас. Казалось, сама ночь смотрит на меня этими жуткими глазами. И в этот момент я неожиданно поняла, отчего оберонов считают самыми страшными творениями гильдии магов — с таким противником просто невозможно бороться. Накатывающие от него волны дикого ужаса играючи сминали мою волю, парализовали чувства, заставляли цепенеть и застывать в полной беспомощности, как распластанную лягушку на столе вивисектора. Это конец… безоговорочный проигрыш, на который я сегодня никак не рассчитывала. И который даже храбрый бедняга Рум, рискнувший истратить последнее капли силы из старого амулета, чтобы меня предупредить, все же не смог предотвратить несчастья. Я обреченно сглотнула. Оберон в ответ довольно заурчал, наслаждаясь выражением дикого страха в моих глазах. А проклятая луна, словно издеваясь, выбрала именно этот момент, чтобы во всей красе показать нелицеприятное лицо моей быстро приближающейся смерти. Она игриво выглянула из-за туч, хитро подмигнула желтым зрачком, щедро пролила мертвенный свет внутрь разграбленной сокровищницы. Одновременно высветлила мои руки до состояния снежной белизны, наглядно показала острые когти, впившиеся чуть не до основания в могучие предплечья оберона… его массивную фигуру со сложенными за спиной угольно-черными крыльями… могучий торс с безупречно вылепленными мышцами… длинные, разметавшиеся по плечам черные волосы, укрывшие его непроницаемым капюшоном… играючи мазнула по скрытым неясными тенями лицам, насмешливо высветила в опасной близости друг от друга две пары непроницаемо черных глаз… Демон, вдруг во всей красе рассмотрев мои странные радужки, оскорблено взревел и, будто обжегшись, шарахнулся прочь от лунного света. Я, задыхаясь, рухнула на колени и сдавленно закашлялась. А снаружи, услышав неясную возню, наконец, обеспокоенно зашевелились сонные стражи. — Что это было? — Иир знает… ты слышал? — А ты? — Д-да, — донеслись до меня, как из-под плотного слоя ваты, чужие голоса. — Там что-то есть. Открывай давай. — С ума сошел?! Там же крысодлаков целая стая!.. Я сипло откашлялась и на дрожащих ногах поднялась, смутно дивясь, что король решился на такую дурость, как посадить в одну большую клетку настоящего оберона и живых крысодлаков. На ужин ему, что ли, оставил? Ха-ха, очень мудрое решение… то-то я до сих пор ни одного из них не заметила! От дальней стены, отделенной от меня ровной полосой яркого света из потолочного окна, донеслось полное ненависти рычание, напомнившее о более насущной проблеме. Следом докатилось отчетливое шипение, но переступить невидимую границу оберон не посмел. Только сверлил меня жуткими глазами из темноты и люто царапал пол острыми когтями на ногах. Странно, я всегда думала, что они, хоть и разумные, лишены каких бы то ни было эмоций, а этот просто переполнен дикой силой и такой же неудержимой яростью. Только тронь ненароком, и она тут же выплеснется наружу чем-то поистине страшным. Просто сплошной комок ненависти и злобы, а не магический сторож — настоящий, живой, будто демон Иира во плоти. Я инстинктивно вжалась в стену, не замечая угрожающего бряцанья засовов снаружи, и, незаметно отращивая когти на обеих руках, упруго присела, одновременно напряженно следя за противником. Как ни парадоксально, вдалеке от него оцепенение мигом с меня слетело, мысли помчались четкие и ясные, ничуть не затуманенные страхом или паникой. Луна — вот мое спасение, и я это отлично понимала. Он отчего-то не рискует пересечь столь важный для меня круг света, почему-то боится его. А значит, луна и дальше его задержит, затормозит хоть на долю секунды, не даст ему возможности меня перехватить. Надо только правильно выбрать время и место для рывка. — Да живее ты, муха! — взревел за дверью невидимый страж. — Замерз? Засовы разучился двигать? Че ты прилип к нему, как к бабе?! Да шевелитесь, болваны! Чтоб вас демон сожрал!!.. У меня против воли вырвался истеричный смешок — давайте, давайте, мальчики. Вот он, ваш демон, стоит у самой двери и терпеливо ждет, пока в гости пожалует столь чудная закуска. Хор-рошая, мускулистая, питательная такая закусочка… Оберон как подслушал мои мысли — на долю мгновения отвел взгляд в сторону двери, поморщился от слишком громкого скрежета отчаянно взвизгнувших петель, а потом тут же вернулся, не собираясь упускать меня из виду. Но поздно. Время оказалось упущено: когда надо, я тоже могу двигаться ОЧЕНЬ быстро. А потому, справедливо полагая, что второго такого шанса просто не предвидится, прямо с места совершила головокружительный прыжок. Без преувеличения, свой лучший прыжок за долгие годы практики — игнорируя повисшую веревку, я стрелой взлетела вертикально вверх, уподобившись гигантскому кузнечику. Едва коленки не вывернула наизнанку, славно потянула жилы, чуть не порвалась, но все-таки дотянулась до отверстия в потолке и со всего маха обрушила мощные когти на каменный свод. Что при этом подумал оберон, явно следивший снизу круглыми от удивления глазами, меня волновало крайне мало, а вот внезапно наступившее молчание, ознаменовавшее собой открытую настежь дверь и посеревшие от страха физиономии стражников, здорово напрягало. Оберон не стал ждать, пока у незадачливых охранников прорежется голос — сам взревел так, что поврежденный мной потолок не выдержал и просто рухнул вниз. Кстати, довольно удачно: прямо ему на голову. Если точнее, со всего маха шарахнул по темечку, оборвав бешеный рев и вынудив его издать странный булькающий звук. Жаль, не пришиб до конца. Я стремглав подтянулась и быстрее молнии выскочила на покатую крышу, не дожидаясь, пока он придет в себя. После чего перекатилась, буквально съехала на животе к недалекому карнизу, схватила дождавшийся своего часа арбалет и, почти не целясь, выстрелила. Стальная стрелка обиженно взвизгнула и мгновенно исчезла из виду, увлекая за собой предусмотрительно привязанную веревку. В тот же момент крыша под моими ногами опасно завибрировала от повторного рева взбешенного демона, ему вторил истошный вопль сразу из двух… нет, уже из трех глоток стражников, оборвавшийся на особо высокой ноте. Потом донеслись смачные звуки, будто надвое разрывали мокрое полотнище, чей-то придушенный стон, слабый звук упавшего тела… но я не оборачивалась — убедившись, что веревка держится достаточно крепко, молниеносно закрепила ее на крыше и, наплевав на высоту, с хорошей скоростью помчалась к замаячившей свободе. То бишь, к дворцовой стене, за которой шансов укрыться было больше, чем в роскошном, просматриваемом со всех трех сторожевых башен, саду. Руки так и замелькали перед глазами, перебирая веревку со скоростью, достойной бегового паука, ноги от них ничуть не отставали. Легкое тело почти не натягивало тонкий канат, а вожделенная стена приближалась с поразительной быстротой. Я даже не думала, что со страху смогу так наддать. Да, видно, инстинкты сработали, вот и мчалась я по дрожащей веревке чуть не бегом, словно прирожденный спринтер. Даже начала надеяться, что успею, но, похоже, не свезло: в какой-то момент крыша за моей спиной буквально взорвалась изнутри, выпуская на волю жуткое, призванное и созданное магией существо — оберон в три могучих взмаха крыльев взлетел над дворцом и завис над ним карающим ангелом смерти. После чего мигом приметил мою поспешно улепетывающую фигурку и, издав мстительное шипение, с огромной скоростью ринулся наперерез. Я неприлично выругалась, уже не стесняясь нарушенной тишины, потому что от рыка этой твари наверняка проснулась вся округа — нечего больше таиться, все равно больше никто не уснет. В последний момент нутром почуяв опасность, я вдруг рванулась и буквально прыгнула вперед. Шага на четыре, если не дальше, и снова намертво вцепилась в веревку, для верности ухватив ее еще и зубами. Меня тут же обдуло холодным ветром смертельной угрозы, острые когти легко мазнули по плечу, играючи вспороли куртку на животе, самым краешком зацепили левое бедро, но схватить и сдернуть меня он все же не успел — я оказалась почти так же скора. Оберон, разочарованно взвыв, промчался на распахнутых во всю ширину крыльях мимо, а я облегченно вздохнула: промазал, недоумок. Одно плохо: левая нога бессильно повисла, стремительно слабея и роняя вниз тяжелые алые капли, да веревка что-то просела. А потом, в довершении всех сегодняшних неприятностей, опасно задрожала и вдруг с тоненьким треском порвалась надвое. Аккурат у меня под коленями. Тем самым надежно отрезая от возможных преследователей и, заодно, настойчиво утягивая на каменные плиты двора, на которых с такой высоты от меня не останется даже воспоминаний. Похоже, все-таки зацепило когтем… проклятье!! Оберон не стал дожидаться, пока я упаду и красиво распластаюсь на дворовых камнях — ловко развернувшись в небе, он с глухим рыком напал снова. На этот раз более прицельно, явно желая поскорее закончить дело. Однако, чрезмерно торопясь, не успел выровняться и в последний миг снова досадно промазал, одновременно сильно толкнув меня плечом и опасно раскачав на немалой высоте. От могучего тычка толстой лапой у меня противно клацнули зубы, захолодело сердце, левая пятка окончательно сорвалась, а правая нога онемела до самого паха. Однако, как вскоре выяснилось, именно это и спасло мою потрепанную тушку от бесславного падения на далекий каменный двор — зашипев от боли, я каким-то чудом перехватила веревку чуть выше, немного сместилась вверх и вместо того, чтобы красиво рухнуть неотесанным бревном, неожиданно полетела совсем по другой траектории. Прямиком на дворцовую стену, используя веревку, как дикари южных земель — зеленые лианы. Иными словами, со свистом пролетела мимо ошарашенных такой наглостью стражей на башне, мигом перемахнула через высоченную каменную стену и, получив изрядное ускорение, сорвалась с веревки только снаружи. Потом с громко колотящимся сердцем пролетела добрых три дюжины саженей прямо по воздуху, с обреченным стоном опознала в стремительно приближающейся громадине здание городской ратуши, мимо которой едва не промахнулась. После чего со слабой надеждой выставила ладони и… со всего маха впечаталась в ее покатую, умытую недавним дождиком крышу. Из груди непроизвольно вырвался жалкий всхлип, руки едва не вывернуло из суставов, ребра опасно хрустнули, но рысиные когти не подвели — вошли в черепицу до упора и не позволили свалиться во второй раз. Секунда, другая… сиплый выдох и еще более слабый вздох… никак живая?! Спасибо, Двуединый, вовек не забуду твоей доброты! Едва придя в себя, я первым делом покосилась на центральную площадь, до сих пор залитую бледным светом магических фонарей. Оценила ужасающую высоту, на которой только что смогла вылететь из королевского дворца. Слегка поежилась, но почти сразу перегнулась, сползла, с трудом удерживаясь на краю старого карниза, и только после этого с тихим стоном разжала пальцы. А потом плавно съехала, как была, прямо по наружной стене ратуши, оставляя за собой восемь глубоких борозд на безупречно белой штукатурке, да отчетливый кровавый след с левой стороны. Как раз там, где приложилась раненым бедром. Бог мой! Никогда не думала, что тут так высоко!! С ветерком достигнув твердой земли, кое-как поднялась и, стараясь не думать о реющим поблизости обероне, торопливо поковыляла прочь, заправляя невредимую жемчужину за ворот рубахи и из последних сил сдерживая вскрик — боль в ноге была просто нестерпимой. Но я знала, что останавливаться нельзя — на какое-то время тварь, явно не ожидавшая от меня такой прыти, заметно растерялась и теперь неуверенно металась в темном небе, заново высматривая свою несостоявшуюся жертву. Скрыться от нее в Верхнем Городе, переполненном стражей, мне не под силу. По крайней мере, не в таком состоянии. А значит, выход только один — бежать. Причем как можно быстрее и дальше, надеясь на то, что слухи об оберонах не врут, и они точно так же не переносят подвижную воду, как и прямой лунный свет. Эх, как не вовремя набежали тучки… мне бы еще минутки три… но нет, Двуединый уже отвернулся, не желая уделять внимание невезучей воровке. Тогда что остается? Правильно: где у нас подвижная вода? Нет, не в парке и не в дворцовом саду, как думают многие — Большие Королевские, безупречно чистые, вылизанные до дна, Пруды, что организовал нынешний монарх для развлечения именитых гостей и богатых горожан, явно не справятся с этой задачей. Нужна река. Настоящая, полноводная река, через которую демону не переступить. А где ее взять в богатом торговом городе, из которого ночью не выйти и где давным давно осушили любой пригодный для ныряния бассейн? Вот именно, только под землей. Воняет там, конечно, жутко, потому что последние сто лет подземные катакомбы стали использовать в качестве главного стока для городской канализации, но мне сейчас не до жиру. Некогда морщить нос и изображать оскорбленную невинность. Делать нечего — так или иначе придется пачкаться. Хоронясь в надежной тени от низко нависших крыш, я с трудом дохромала до выхода с площади и, все еще (о чудо!) оставаясь незамеченной, поспешно юркнула в спасительную темноту узкой улочки, стараясь не слишком шуметь и оставлять за собой поменьше кровавых следов. Ауру-то оберон больше не почует — маленькая жемчужина на моей шее не позволит этого сделать, отобьет магический нюх, но запах крови его непременно привлечет. Причем, довольно скоро. И тогда останется только молиться Двуединому, чтобы смерть моя была быстрой и безболезненной. Оберон ведь не отступится, не остановится и не позабудет обо мне. Он станет гнать меня всю оставшуюся жизнь, никогда не оставит в покое, будет настойчиво искать и преследовать, пока не убьет… или не потеряет окончательно. У меня был лишь один шанс из миллиона обмануть его чуткий нос — сразу оборвать след в недрах городской канализации. Там ни кровь, ни запах одежды уже не помогут, а медленная, но все-таки текущая вода, вобравшая в себя все мыслимые и немыслимые ароматы большого города, гарантированно довершит дело. Надо только добраться до нее. Выдержать. Не кричать и не привлекать внимание. Надо бесшумно пересечь вторую стену, поспешить в Нижний Город, добраться до примеченного подвала и так же бесшумно кануть в безвестность, забыв про Ведьму, дворец, амулет и все на свете, искренне при этом надеясь, что обитающие в канализации крысы, нищие и голодные крысодлаки не найдут меня раньше оберона. Не знаю, как я дошла. Не помню, сколько это заняло времени и сколько раз приходилось замирать на месте от тихого шелеста невидимых крыльев. Королевский дворец за моей спиной гудел, как растревоженный улей. Улицы Верхнего Города кишели Стражей, вот-вот из окон начнут выглядывать разбуженные шумом и громкими командами патрульных горожане. В небе над дворцом уже повисло зарево активного заклятия, готового наброситься на того, кто вопреки всему рискнул покуситься на королевскую сокровищницу. Дежурный маг, разумеется, уже нашел изъяны в наложенной на дворец защите. Наверняка связался с коллегами, поднял по тревоге всю дворцовую стражу и теперь шлет сигналы патрульным, охранникам на внутренних воротах, гонцов к воротам наружным, требуя никого не выпускать… в общем, заварилась каша. Я даже сумела улыбнуться, сознавая, что весь поднявшийся переполох — исключительно из-за моей скромной персоны. А потом неловко наступила на онемевшую ногу и, коротко взвыв, чуть не упала. Перевязать рану, слава Двуединому, успела в одной из подворотен, и теперь за мной не тянулся широкий след, способный навести разозленную стражу на усталую девушку. Но и идти с такой ногой становилось все труднее. Правда, осталось недалеко — до таверны безногого Стилла всего пятнадцать домов, да потом сто пять шагов по прямой, но я вовсе не была уверена, что осилю этот подвиг. А когда все-таки осилила и каким-то чудом не попалась на глаза бело-голубым мундирам, сперва даже не поверила своим глазам — все еще живая?! На свободе?! Без привязчивого хвоста и серьезных увечий?! Задыхаясь, я буквально ввалилась в знакомый тупичок, змеей вползла под незаметный люк, скрытый от любопытных глаз огромной горой ненужного мусора. Обессилено рухнула с высоты собственного роста внутрь каменного колодца, для полного счастья крепко приложившись правым виском. Затем с облегчением проследила, как тяжелая крышка под собственным весом встает на прежнее место, и лишь тогда в изнеможении прикрыла глаза. Успела… Долго прохлаждаться инстинкт самосохранения не позволил: едва дыхание выровнялось, глаза начали сносно различать окружающие детали, а нос слегка притерпелся к несусветной вони, настойчивый звоночек в голове требовательно звякнул. Я с тяжелым вздохом привалилась к влажной стене и с силой растерла виски. Так, ладно, пол-дела сделано — жемчужина у меня, из дворца я выбралась и след старательно запутала. По крайней мере, если бы это было не так, меня бы уже подцепили на алебарды и с радостными воплями поволокли обратно. Ногами вперед. То, что я все еще на свободе, говорит лишь о беспрецедентной наглости совершенного ограбления и моем фантастическом везении, потому что проделать в здравом уме то, что умудрилась сделать я… бр-р-р… до меня только сейчас начало доходить все безумие этой безнадежной затеи. Особенно тот полет в никуда, который вполне мог закончиться плачевно: если бы не второй удар оберона, если бы я не успела перехватить веревку, если бы не сумасшедшая скорость, набранная во время этих кульбитов, и не вовремя выскочившая навстречу стена ратуши… не думаю, что мне удалось бы выжить. Шансов было ничтожно мало, но мне снова повезло. А потом повезло еще раз, потому что у меня вдруг появилась реальная возможность стать первой, кому удастся сбежать из цепких лап настоящего оберона. Осталось только довершить начатое и красиво уйти. Городские подземелья Ларессы — это бесконечный лабиринт мрачных коридоров, бездонный кошмар с множеством уровней и тупиков, в котором и старожилы справедливо опасаются потеряться. Говорят, когда-то на этом месте стоял древний город, жители которого много веков назад безвозвратно покинули свое обиталище, а люди потом приспособили развалины для собственных нужд. На старом фундаменте возвели новые дома, заново проложили дороги, тщательно замостили площади, возродили этот край, закрепились, развили торговлю и, заодно, старательно законопатили все лазы в неизведанные подземелья. По крайней мере, наша разодетая знать искренне в это верила. Но люди — это ж такой любопытный народ, что непременно доберутся в запретные угодья. Зубами прогрызут, ногтями процарапают, а все равно приспособят для себя обширные подземные казематы. Кто — для дела, кто — для удовольствия, а кто — для того и другого сразу. Так что я не боялась остаться тут замурованной в гордом одиночестве. Скорее наоборот: опасалась наткнуться на здешних обитателей слишком рано. Одно хорошо: Рум за три года неустанных трудов успел тщательно разведать эти нескончаемые лабиринты и передать мне подробную карту, на которой был отчетливо указан выход из города. Правда, отменно смердящий, но центральный сток канализации в моем случае — далеко не самый худший вариант. Так что я была несказанно благодарно маленькому проныре и клятвенно пообещала себе, что как только он меня найдет, обязательно его расцелую. А он непременно меня найдет. Не сегодня, так завтра; не завтра, так через пару месяцев. Только разыщет новый канал для связи из своего темного мира, и обязательно примчится, чтобы вдосталь поорать и всласть повозмущаться моей несусветной глупостью. Я невольно улыбнулась и, кряхтя, поднялась на ноги. Недолго покрутив головой, определилась с направлением и, заново перетянув раненое бедро, от души прокляла оберона за невероятную скорость, поразительную ловкость, мощные крылья (о которых, кстати, меня никто не предупреждал!) и невероятно длинные когти, которые этот гад от души всадил в мое несчастное тело. Аж с обратной стороны вышли! Ирод! Надеюсь, он хотя бы не ядовитый, а то не хотелось бы провести последние часы своей жизни вот так — злой, грязной и ужасно мокрой, бредя по щиколотку в содержимом какой-то сточной канавы. — Сволочь крылатая! — рыкнула я сквозь зубы, медленно хромая вдоль склизкой стены. — Чтоб тебе полжизни от несварения мучиться! Прибил бы сразу, глядишь, и не пришлось бы мучиться! Так нет же, поиграть ему захотелось, поразвлечься, хозяина положения поизображать… у-у, кожан-переросток… Сказать, чтобы ругань принесла облегчение — вряд ли. Но слегка разбавила тягостную тишину подземелий — это точно. Я шла без остановок, стараясь не слишком обращать внимание на то, по чему в данный момент ступают мои ноги и что именно плавает в стоячей воде возле самых моих щиколоток, а иногда и добирается до колен. Смрад вокруг стоял до того невообразимый, что я даже передать не смогу всю гамму своих эмоций и витающих здесь ароматов. Дышать приходилось ртом, чтобы не терзать подозрениями свой несчастный нос, а ноги ставить крайне осторожно, чтобы не поскользнуться и (упаси Двуединый!) не свалиться в эту мерзкую жижу. Воздух душный, неподвижный и отвратительно влажный. Мокрые липкие стены, щедро засиженные жирными мухами. Подозрительно блестящий потолок, с которого постоянно что-то капает за шиворот. По предусмотрительно натянутому комбинезону тоже без конца что-то стекает, шуршит и сваливается на спину. Но у меня совсем не возникло желания выяснять, что это было: то ли очередная порция мусора, то ли громадная сколопендра, то ли вездесущие тараканы, то ли просто комок шевелящейся слизи. Подозреваю, что открытие не слишком бы меня обрадовало, а мой желудок — и подавно. Кстати, хорошо, что я с утра ничего не ела (берегла свой драгоценный вес), потому как сейчас вовсе не была уверена, что не оставила бы в этой клоаке остатки раннего завтрака. А так обошлось — только мучительные рвотные позывы, да легкие спазмы в сведенном судорогой животе, которые, к счастью, скоро прошли. То ли притерпелись, то ли, наконец, смирились со своей участью. Я тихонько шмыгнула носом и внимательно проследила за юркнувшей в сторону крупной крысой. Охотиться? Возможно. Но эта нападать не будет — она одна и явно сытая. Вон, что-то в зубах потащила. Кажется, из-за того угла выскочила? Приблизившись, я невольно задержала дыхание от новой волны душного смрада, на этот раз отдававшего отчетливым духом лежалой мертвечины, и почти не удивилась, обнаружив под стеной наполовину объеденный труп. Под ним что-то копошилось, возбужденно повизгивало и жадно сопело, изредка выглядывая из воды единственным глазом на тонкой ножке. Пару раз ненадолго затихало, явно чуя поблизости живую добычу, и тогда под водой проступали очертания длинных щупальцев и чего-то, подозрительно напоминающего зубастую пасть. Но я уже прошла мимо, передернув плечами от омерзения и не потревожив чужой трапезы, зато поминутно настороженно оглядываясь и ожидая чего угодно. Вплоть до стаи голодных крысодлаков, спешащих на милый их сердцу дух гнилого мяса. К счастью, никого крупнее этого странного зверя мне больше не встретилось. Даже кинжалы почти не потребовались: неведомый падальщик не рискнул бросить труп на растерзание многочисленных конкурентов и помчаться по свежему следу, а жадно потягивающие ноздрями крысы, встреченные мной по пути, предпочитали не связываться с такой кусачей добычей. Пара еще теплых трупиков более голодных собратьев окончательно убедили местное сообщество плотоядных грызунов, что со мной можно повременить. Поэтому я довольно спокойно добралась до нужных шлюзов, открывающихся прямиком в бурную и своенравную Березинку — речку небольшую, неглубокую, но весьма норовистую и с быстрым течением. Для судоходства она была непригодна, но бесплатно сплавлять подальше от города естественные отходы чужой жизнедеятельности — лучше выхода не придумаешь. А для меня она и вовсе — благословенный дар небес, потому как должна была надежно отгородить от оберона и оставить между нами неодолимую преграду. Если, конечно, легенды не врут. Возле мощной решетки, стоящей на шлюзах испокон веков, мутная вода поднималась уже по пояс, при этом становясь особенно грязной и приобретая неприятный зеленоватый оттенок. Она медленно скручивалась вокруг стальных прутьев в тугие воронки, лениво их огибала, оставляя на металле отвратительные потеки, после чего резко ускорялась и довольно мощным потоком вливалась в бурное течение Березинки, где и бесследно растворялась. Заодно, утрачивая мерзкий запах, неестественный цвет и отвратительный привкус. Что, собственно, предстояло сделать и мне. Подавив брезгливость, я медленно вошла в эту гадость, преодолевая довольно ощутимое течение. Стараясь не думать о том, что за субстанция сейчас омывает мою рану, сосредоточилась на важном и принялась в третий раз за долгую ночь отращивать себе когти. Но то ли обстановка была нервная, то ли вода мешала, то ли бедро некстати разнылось, а может, просто из-за того, что луна потеряла силу, но я потратила битый час, чтобы создать что-то более или менее приличное. Или просто устала? Не знаю. Но мне очень, просто очень надо сломать эту решетку, а другого способа ее разрубить в запасе как-то не отыскалось. Стряхнув мокрые капли со лба, я мысленно вздохнула, уже чувствуя, что за сегодняшние подвиги буду расплачиваться очень и очень долго — неожиданными срывами, усталостью, неустойчивыми «масками» и просто болью в избитом теле. Оно у меня одно единственное. Изменчивое, подвижное, поистине мудрое и требующее к себе лучшего отношения. Но делать нечего: приходилось тянуть силы из усталого организма, чтобы сохранить ему жизнь, и он, этот организм, должен был и сам хорошо понимать последствия своего упрямства. К счастью, он, видимо, все же понял мои тревоги и не горел желанием тухнуть в здешней грязи наравне с дохлыми крысами и чужими экскрементами, так что, в конце концов, мне удалось уговорить его сотворить приличные коготки на правой руке и, вздохнув от облегчения, все-таки ударить. Почти сразу раздался мерзкий скрежет, почти слившийся со звоном потревоженной решетки, которому неожиданно принялось вторить мерзкое долгое эхо, однако один из прутьев с хрустом переломился. Я ударила снова, метя по нижнему краю, и снова удачно — громоздкая железка почти в мою руку толщиной бездарно плюхнулась в воду, подняв тучу брызг и заляпав мое (и без того перепачканное) лицо еще больше. Пришлось сплюнуть, чтобы не наглотаться чужого… да-да, ТОГО самого… а затем примериться к следующему удару. Ну, вот и ладушки. Немного терпения, и я опять на коне, что не могло не радовать. Еще чуть-чуть… Тихое ворчание за спиной раздалось, как всегда, не вовремя. Я только-только успела доломать второй прут, как леденящее кровь рычание заставило сильно вздрогнуть и суматошно обернуться. В первую секунду у меня сердце с протяжным стоном провалилось куда-то очень глубоко и там испуганно замерло, потому что вдруг показалось… на долю мгновения… что оберон меня все-таки выследил. Почуял след даже сквозь несусветную вонь канализации, рядом с мусором, величаво плавающим дерьмом, среди ошметков, огрызков и объедков, за смрадом разлагающегося трупа (возможно, не одного) и всем остальным, на что я возлагала так много надежд. Признаться, я просто окаменела, каждый миг чувствуя на горле его железные пальцы и ожидая неминуемого удара в спину. Почти видя его бешеные глаза и ощущая горячее дыхание на коже. Я даже успела мурашками покрыться с ног до головы, но рычание, как ни странно, все длилось и длилось. Затем к нему присоединилось еще одно такое же, донесся неслышный плеск потревоженной воды, мерзкий звук царапающих камень когтей, а за ним — тихое змеиное шипение. Я с неимоверным облегчением уставилась на три пары ярко алых глаз, жадно изучающих меня из темноты. Спасибо, Двуединый. Никогда тебе не молилась, но ЭТИ — много лучше, чем ждущий снаружи оберон. Если выживу, непременно поставлю тебе свечку… я слегка расслабилась. А потом внимательно оглядела упругие тела размерами с упитанных кошек, их длинные розовые хвосты, теряющиеся где-то вдалеке, острые морды с исключительным набором острейших зубов… крысодлаки вежливо улыбнулись в ответ и снова зашипели, плавно окружая меня со трех сторон, а заодно, гарантированно перекрывая пути к возможного бегству. Вообще-то им не свойственно сбиваться в стаи — слишком мала вероятность, что соседи станут делиться добычей. Да и добыча в канализации, надо признать, мелковата. За редким исключением. Однако крысы-переростки хитры и достаточно сообразительны, чтобы понимать — моей скромной персоны им вполне хватит, чтобы даже втроем пировать добрую неделю. Судя по всему, ради такого случая они решили объединиться и настойчиво шли по моим следам, загоняя на манер дикого зверя, пока я не оказалась в ловушке. Крысодлаки, надо заметить, очень быстры, изворотливы, невероятно ловки, но и изрядно трусоваты. Правда, в стае это не так заметно, как поодиночке, но мне сейчас было не до научных изысканий — если срочно что-то не придумать, у меня просто не останется времени. Я вытащила сразу оба кинжала и прижалась спиной к решетке, лихорадочно просчитывая варианты. Бежать отсюда некуда. Прутьев я успела сломать всего два, но получившееся отверстие неизмеримо мало даже для моей хрупкой фигурки. Чтобы сложить тело вдвое, мне потребуется время — минут пятнадцать, не меньше, а то и поболе, потому как я сильно устала и измучилась. Но даже если бы время было, вряд ли мне позволять спокойно перекинуться и постепенно втянуться в узкий проем. Бороться против них долго я тоже не смогу — нога не даст, да и силы на исходе. А они уже почуяли запах крови, вон как облизываются и медленно, все еще медленно подбираются ближе, чтобы потом одновременно прыгнуть. Эти голохвостые твари очень сильны, да еще их трое — на меня одну. Даже если я каким-то чудом сбегу, они не оставят меня в покое. Будут преследовать, пока я не упаду, задыхаясь от боли и потери крови. В запутанных коридорах от них просто не скрыться, да и кто знает — может, впереди ждет другая стая? Еще крысодлаки слывут превосходными пловцами, умелыми и выносливыми, которых не смутит даже получасовой заплыв. Но все же вряд ли они рискнут кидаться за мной в бурные волны Березинки… вряд ли… хотя и возможно… Звери дружно подобрались, готовясь закончить эту недолгую охоту, и я все-таки решилась — в последний раз полоснув стремительно пропадающими когтями третий прут, неуловимо быстро добавила кинжалами, вложив максимум силы, что еще оставалось, и рыбкой метнулась в сторону поврежденной решетки, на ходу меняя то, до чего сумела дотянуться. Безжалостно уплощая череп, едва не выламывая ребра, сжимая плечи, таз, жутковато вытягивая пальцы… быстро, мне нужно было сделать это очень быстро, пока толща воды давала хоть какую-то защиту… немного боли — не в счет… какая боль, если плата за нее — моя жизнь?.. главное, успеть до того, как они зацепят какую-нибудь важную жилу… главное, не поддаться, выдержать, выдюжить… На спину внезапно впало что-то весьма увесистое и яростно урчащее. Под водой не шибко разберешь, но вот чужие зубы на своей лопатке ощущаются, к сожалению, очень хорошо. Вторая крыса немедленно вцепилась в левое плечо, третья сумела добраться до раненого бедра и жадно стиснула челюсти. Я без всякого стеснения взвыла, забившись в мутной жиже, словно терзаемая акулами рыба, и что было сил рванулась сквозь узкое отверстие. Уцепилась пальцами, буквально втиснулась, на последнем издыхании меняя самые широкие и тяжелые кости. Хрипя и обдирая кожу, выбралась на ту сторону и со всей скоростью рванула к поверхности, тщетно пытаясь стряхнуть проклятых тварей с собственной спины и настойчиво ища возможность вдохнуть. Вода вокруг мигом окрасилась алым, яростно забурлила и почти вскипела от наших совместных рывков и судорожных метаний. Уши немедленно заложило, перед глазами поплыли багровые круги, силы стремительно таяли. Зато течение неожиданно стало мощнее, властно увлекая попавших в него мошек в едва посветлевшую на горизонте темноту. Спустя долгие минуты отчаянного сопротивления и ослепляющей боли в прокушенных мышцах, в ноздри ворвался восхитительный аромат свежести и сочной травы, мимолетно послышались и тут же исчезли первые голоса невидимых птиц, над головой проскочил заалевший краешек далекого неба, мелькнули быстро удаляющиеся городские стены, крыши домов, гордые шпили башен Ларессы… Я хрипло вскрикнула, когда что-то больно вцепилось в мою шею, мигом наглоталась воды, уже не удивляясь ее красному цвету, и, безнадежно падая с небольшого обрыва в бурлящее облако брызг, между которыми показались первые пороги Березинки, с сожалением поняла, что больше никогда не увижу такого прекрасного зрелища, как новый рассвет. Я успела только закрыть глаза и сжаться в комок, прежде чем нас швырнуло на мокрые камни. Потом была новая боль, еще один сильный удар, целый веер ослепительных искр в шумящей голове и… Больше я ничего не помню. 3 Ночь. Тишина. Я стою на краю бездонной пропасти и молча смотрю на раскинувшуюся вокруг тихую ночь. В ней, как ни странно, больше нет звезд, почти нет ветра и нет привычного холода вьюги. Здесь нет голосов и тревог, нет боли, нет страха и сомнений. А есть только крупная, неестественно яркая и безупречно круглая луна, на которой, против ожиданий, сегодня не видно темных пятен. Я просто стою и жду. Она терпеливо ждет тоже. И тогда я поднимаю руки и начинаю танцевать. Я не знаю, где я и зачем. Не знаю, какой сейчас год или век. Я просто стою на краю обрыва и плавно танцую в льющемся сверху желтоватом свете, с каждым шагом отдаляясь от пропасти дальше и дальше. Поднимаясь над ней, сливаясь с лунным светом, оживая и пропадая в нем, словно пылинка, попавшая в бурную реку. А потом что-то меняется, и луна тоже оживает. Она танцует мне в такт, понимая, поддерживая и даря странное умиротворение. В этот момент для нас нет никаких преград. Нет больше условностей и прежних рамок. Сегодня мы вместе. Я и она. Мы — одно целое. Мы — новая сила. Целая вселенная, заключенная в два разных тела. Мы — это я в своем странном танце, и она — словно весь остальной мир, в котором безостановочно появляются и гаснут недолговечные судьбы смертных. Мы разные с ней, но и похожие тоже. Мы — что-то новое, умеющее вбирать в себя чужую боль и возвращать ее обратно мягким касанием силы. Мы — словно зеркала, дающие редкую возможность что-то понять и исправить. Мы — отражение друг друга, мы — тени прошлого, и я откуда-то знаю, что так было всегда… Я проснулась на рассвете, под тихий шелест зеленых крон и беззаботное пение соловья. Слабая, измученная и совершенно опустошенная. Но живая. Как ни странно, действительно живая и даже способная на членораздельную речь. — Пить… Я с трудом узнала свой сиплый голос, больше похожий на жалобный писк новорожденного мышонка. Но меня все-таки услышали — на мгновение вокруг посветлело, неподалеку колыхнулся какой-то занавес, а на лицо легла тяжелая тень. — Пить… — Очнулась, милая? — ласково спросил кто-то незнакомым голосом. — Пить… пожалуйста… Моих губ коснулась благословенная влага, и я жадно сглотнула, едва не подавившись. Неизвестный благодетель заботливо придержал мою голову, терпеливо дожидаясь, пока я напьюсь. Затем бережно уложил обратно, осторожно поправил сползшее на бок покрывало и присел на скрипучий табурет, одновременно трогая сухой ладонью мой лоб. Я прищурилась, стараясь разглядеть свое временное пристанище, и с некоторым трудом все-таки смогла вычленить из радужных кругов перед глазами зеленые стены небольшого шалашика, бьющее сверху нещадное солнце, пробивающееся снаружи даже сквозь густую листву. Запоздало различила насыщенный лесной дух, смешанный с чем-то травяным и явно целебным. Затем почувствовала легчайшее дуновение ветерка, принесшего ароматы цветущей черемухи. Ощутила под собой жесткое плетеное ложе, набитый сеном тюфяк, тонкий плащ, укрывший меня до подбородка. И, наконец, обнаружила совсем рядом незнакомое морщинистое лицо, обрамленное длинными седыми волосами и роскошной белоснежной бородой. — Как себя чувствуешь, милая? — спросил старик, испытующе глядя мне прямо в глаза. Я попробовала пошевелиться, но быстро осознала, что едва могу дышать. Из того, что я ощущала, во мне присутствовали только голова и кончики пальцев на руках, а остальное будто повисло в воздухе, не подавая никаких признаков жизни. Боли, к счастью, не было, но левая нога онемела от самых пяток, а тугие бинты на груди не позволяли глубоко вдохнуть. Я слабо дернулась, чтобы проверить свои догадки, но сухая ладонь снова требовательно легла на лоб и уложила обратно. — Не стоит. Ты еще слишком слаба. — Где мы? — прошелестела я, смутно дивясь, что совсем не помню случившегося. — Меня зовут Омнир, — представился старикан. — Я лекарь. Целитель по-вашему. Тебя мне принесли проезжие люди. Караванщики, держащие путь на восток и нашедшие тебя без сознания рядом с излучиной Березинки. С глубокими ранами, почти без одежды, одну, без всяких признаков жизни. А потом принесли сюда, надеясь, что еще не слишком поздно и оборотень не успел тебя загрызть. — Какой… оборотень? — Ты не помнишь? — внимательно глянул Омнир. — Нет. Помню только, что в реку упала. За мной гнались… кажется… а потом меня затянуло в водоворот… и… и все… пустота… — от слабости у меня то и дело прерывался голос, но память, слава Двуединому, пока не подводила — крысодлаки еще долго будут в кошмарных снах аукаться. Вот только я совсем не была уверена, что посторонним людям надо знать о моих злоключениях, вот и постаралась сказать не всю, а только часть правды. Старикан, кстати, оказался умным, но, даже почуяв недоговоренность, настаивать на уточнениях не стал. Может, поверил или же списал на удар по голове. А может, решил пока обождать с вопросами. — Тебе надо поспать, — мягко улыбнулся он, а я неожиданно разглядела его глубоко посаженные глаза цвета свежесобранного меда и почему-то вдруг почувствовала себя в полной безопасности. — Ты три недели была между жизнью и смертью. Я боялся, не справишься. Вчера вообще едва дышала. — Ск-колько?! Я мысленно ахнула. Святые апостолы и все демоны Иира! Три недели!! Он сказал: три недели?!!! Я без сознания тут валяюсь столько времени, даже не зная, где и как бродит неуспокоившийся после моего побега оберон?!! Матерь божья!! Да если бы он нашел мой след и примчался сюда… Мне резко поплохело от мысли, что я могла и вовсе не проснуться. Да еще и старика чуть не подвела: не думаю, что злобный монстр погнушался бы его немощным телом. Как есть — переломал бы от ярости, будто хрупкую куклу, разрушил этот чудный лес, давший мне приют, а потом навсегда закончил бы с погоней, принеся королю мою рыжую голову на опознание. И ни сбежать от него, ни от лап поганых увернуться, ни даже возразить толком! Я тут колодой валялась, проминая чужие подушки, ничего не чувствовала, а он… выходит, потерял меня?!!! Я разом посерела и судорожно сглотнула. Неужто действительно потерял? Неужели я все-таки оторвалась?! Справилась? Сумела? Обманула его?!! — Что с тобой, милая? Плохо? Что-то болит? — разом обеспокоился лекарь, поспешно ощупывая мокрый лоб и потянувшись осмотреть раны. — Нет. Спасибо, что помогли. Я действительно едва не погибла. Спасибо, уважаемый. Я у вас в огромном долгу. Омнир покачал головой. — Нет, милая. Признаться, я почти ничем тебе не помог. Твои раны оказались так глубоки, а кровопотеря столь обширна… думаю, вода сыграла с тобой злую шутку, дитя, не позволив ранам вовремя закрыться… сколько бы ты не пролежала на берегу, а кровь до последнего не останавливалась. Даже с моими травами и всеми целительными мазями, что я испробовал. Особенно на бедре, где повреждение особенно сильное. Кто тебя ранил, дитя? Я устало закрыла глаза. — Спи, — мгновенно отреагировал лекарь. — Конечно, спи. Не буду тебя тревожить. — Да нет, я не очень хочу, — прошептала я. — Просто пытаюсь понять, но ничего не получается… не помню ни караванщиков ваших, ни то, как везли меня… ничего не помню… даже вас… только боль и усталость… — Это не страшно. Главное, ты пришла в себя. Почти три недели без единого проблеска, ты почти не откликалась на мой зов. Только стонала и плакала иногда. Вчера вообще чуть дышала… — в голосе Омнира промелькнула растерянность. — Я уже не чаял спасти, всякую надежду потерял. А сегодня ты сама открыла глаза и вдруг попросила воды… да и раны… Он откинул плащ, придирчиво изучил мое изувеченное бедро, которого я до сих пор не чувствовала под тугой повязкой, и озадаченно пожевал губами. — Они выглядят гораздо лучше. — Да? — слабо поинтересовалась я. — А полнолуние когда было? — Вчера, — замедленно отозвался старик. Я только вздохнула: ну, вот вам и ответ. Видимо, не зря мне тот сон приснился. Очень и очень не зря. Потому что так было всегда — луна не раз спасала меня от крупных проблем со здоровьем. Однажды даже с того света вытащила, когда я по неопытности решила сцепиться с незнакомым типом, оказавшимся серым роттером из гильдии убийц. По глупости и наивности сцепилась, вместо того, чтобы просто отказаться на них работать, после чего закономерно заполучила сквозную дыру в животе, потому что отказов они не принимали, и… если бы не Рум, сумевший разбудить меня до того, как я истекла кровью, да не полная луна, под которую я смогла-таки выползти… не видать бы мне Ларессы, моей жемчужины и королевского оберона, в придачу. Как есть, не видать. Вспомнив о важном, я машинально дернулась потрогать свое сокровище и с немалым трудом нащупала бесценный амулет, так и висящий на серебряной цепочке на груди. — Я не трогал его, дитя, — понимающе улыбнулся Омнир. — И не думаю, что смог бы забрать без твоего ведома — у тебя очень сильный оберег. И он с тобой слишком давно сроднился, никого не подпустит чужого. От родичей достался? Давно? — удивленно моргнула я. — Да ему всего три недели отроду! Не мог он принять меня так быстро! Просто не мог — никакие защитные амулеты не способны сменить владельца за такой короткий срок! Рум вообще считал, что мой первый амулет целых двенадцать лет молчал, прежде чем окончательно оформились наши с ним доверительные отношения, и вскользь как-то признался, что до тех пор не имел права вмешиваться. Дескать, заклятие на нем. Правда, ничего более вразумительного вытянуть из него не удалось, поэтому оставалось полагаться на догадки и собственные домыслы. Но все равно: три недели — это невозможно! — Он вас не обжег? — спросила я, чтобы немного сгладить затянувшуюся паузу. Омнир снова улыбнулся, отчего его лицо стало совсем в мелкую складочку, мигом напомнило мудрого старика Вортона, и от этого на сердце как-то сразу потеплело. — Нет, дитя. Только предупредил. — А… второй? — Какой? Этот? — старик порылся в складках длинного серого халата и без всякого почтения вытащил на свет мой старый оберег. — Нет, он не протестовал, когда я его забирал. Странно… я пожевала губами. И этот повел себя совсем неправильно. Будто последние двадцать два года не хранил меня от чужого внимания и без промедления разорвал нашу тесную связь, едва на горизонте замаячила голубая красавица. Может, действительно это из-за нее так случилось? Из-за того, что она оказалась гораздо сильнее? Или Рум выкачал из него все, что мог, когда пытался до меня докричаться? Впрочем, нет, не все… амулет еще немного светится для моего взора, и значит, дело не в этом. Вернее, не только в том, что он теряет силы. Тогда почему так легко отдался чужим рукам? Вопросы, вопросы… — Почему я не чувствую тела? — снова не выдержала я неизвестности. — Это пройдет, — успокаивающе пожал мою руку лекарь. — Как только силы восстановятся, ты снова встанешь на ноги. — Так и должно быть? — Нет. Просто иногда такое случается, — уклончиво отозвался Омнир и поднялся. — Я сварю для тебя бульон. Ты же голодна? — Не знаю. Наверное. — Мяса не хочешь? — Э… нет вроде. К чему вы клоните? — насторожилась я, пытаясь поймать убегающий взгляд старика. — Ни к чему, дитя. Отдыхай и ни о чем не беспокойся. — Эй! — запоздало спохватилась я, с трудом приподнимаясь на локтях. — А оборотня-то вы поймали? — Да, милая. Он больше никому не причинит вреда. — Это хорошо. Это правильно… не должны дикие звери без присмотра по лесу рыскать. Да еще в такой близости от столицы… Омнир, можно еще вопрос? — Конечно, — задержался в проеме лекарь. — Что ты хочешь знать? — А… почему ты решил, что он меня поранил? Считаешь, он мог до меня добраться, пока я без сознания лежала? Омнир неожиданно засмотрелся в сторону, а мне вдруг стало не по себе от мысли, что и я могу превратиться в вечно голодное чудовище, способное при луне сбрасывать человеческую личину и рыскать по округе в обличье волка или мохнатой медведицы. А потом спонтанно возвращаться к прежнему лику до тех пор, пока зверь внутри меня окончательно не пожрет остатки человека. Тем более что с луной у меня с самого детства большие проблемы. — Думаешь… — мой голос непроизвольно дрогнул. — Но ведь ты сам сказал, что уже три недели прошло! А им для перерождения требуется всего две. Или меньше. Я знаю, люди сказывали. Я ведь уже должна была… разве нет? Омнир? Боже! Мне только этого не хватало до полного счастья!! — Нет, дитя, — наконец, прервал тягостное молчание старик. — Я не нашел на тебе следов укуса, но… некоторые твои раны мне совсем не нравятся. — Бедро? — сразу догадалась я, а когда он угрюмо промолчал, с облегчением откинулась на подушку. — Нет, Омнир, ТА рана точно не от оборотня. Можешь мне поверить. Я заполучила ее незадолго до того, как упала в реку, и нанес ее кое-кто пострашнее вашего волкодлака. — Это-то мне и не нравится, — неслышно оборонил лекарь, после чего заметно помрачнел и подозрительно быстро ушел. Выздоравливала я довольно долго. Нет, со слов старого отшельника, это происходило неестественно быстро, но для меня, привыкшей уже с третьего дня после любой неприятности бодро скакать по ночным крышам, две недели показались неимоверно длительным сроком. Омнир обустроил себе скромное жилище довольно удачно — не слишком близко к столице, до которой по Западному тракту было почти три дня пути (далеко меня занесла Березинка, однако!), но и достаточно тесно относилось к ближайшему селу, из которого к нему нередко наведывались болящие и страждущие. А иногда и состоятельные лариссцы не гнушались натрудить ножки утомительным для их изнеженных тел походом к известному в этих краях отшельнику. Жил он более чем скромно: маленький шалаш на случай дождя, пяток кур-несушек, вольготно чувствовавших себя на свободе, старый потертый плащ, что так долго служил мне защитой, несколько вязанок дров, многочисленные пучки целебных трав под зелеными кронами сосен и разлапистых елей, одинокий навес для редких гостей и охапка лапника в качестве места для ночлега. И все это — на уютной зеленой поляне, в далекой глуши от торговых путей. Диких зверей он ничуть не боялся — говорил, его не трогают даже медведи. Питался тем, что Двуединый пошлет — яйцами, медом, травками и тем, что приносили благодарные клиенты. Ни в чем не привередничал, знал себе цену. Был удивительно скромен, невероятно чистоплотен и аккуратен просто до невозможности. Никогда не спорил и не повышал голос, даже если сильно раздражался (что, впрочем, случалось крайне редко), умел держать себя в руках. Никого из обращавшихся за помощью не гнал и никому не отказывал. А то, что к нему неизменно тянулись, говорило лишь о том, что травник он действительно знатный. Он не спросил меня больше ни о чем, за что я была безмерно благодарна. Не выуживал ценные сведения о моем прошлом, не вызнавал подробности и не пытался узнать о жемчужине на моей шее, хотя я по глазам видела, как сильно она занимает его мысли. Зато сам оказался на редкость талантливым рассказчиком и долгими вечерами, у костра, на котором доходила на вертеле тушка очередного, пойманного в силки зайца, частенько радовал меня забавными байками, поучительными историями и старыми легендами. — Омнир, а про Падшего ты знаешь? — спросила я у него однажды вечером, с замиранием сердца ожидая ответа. Как ни странно, увиденная во дворце картина глубоко запала мне в душу. И потом не раз заставляла возвращаться к скорбно поникшей фигуре демона, умирающего за свою растоптанную любовь. — Знаю, — улыбнулся старый лекарь, и я жадно подалась вперед. — Что ты хочешь услышать? — Все! Правда, что когда-то наш мир населяли демоны? Правда, что они покинули нас после ЕГО смерти? Правда, что Повелительницы Бурь владели магией, а Мертвые Пустоши на самом деле — отголосок той древней битвы? — Гм… что-то — правда, что-то — нет… — А вампиры? Оборотни, упыри? Говорят, что до Великой Схватки их не было на наших землях! — Ну… — на мгновение задумался он. — Ладно, слушай. Может, это и не вся правда, но что знаю, то расскажу: когда Двуединый сотворил наш мир… насчет этого, конечно, есть немало сомневающихся, но нам проще начинать отсчет именно отсюда… так вот, когда он сотворил мир, то самыми первыми создал в нем удивительных созданий. Прекрасных, свободных, великих и полных сил. Могучих мужчин и прелестных женщин, ставших первыми жителями нового мира. Тогда наши горы были юны и невероятно велики, суши было мало, а волны Великого Океана омывали этот крохотный клочок со всех сторон, не давая возможности познавать всю красоту нового творения. Двуединый не пожелал ограничивать своих детей — он дал им крылья, одновременно подарив свободу делать на этой земле все, что им заблагорассудится. Первый народ тогда тоже был молод и горяч, а еще, как положено, очень деятелен: крылатые люди осушили часть Океана, порушили старые горы, создав взамен горы новые — гораздо менее великие, но больше приспособленные для жизни. Они научились взращивать леса, берегли первых животных, созданных для них Двуединым. Хранили этот мир от невзгод и излишних потрясений, а когда через много веков Создатель привел к ним обычного человека, то стали хранить и его, как второе и не менее ценное творение своего великого отца. Долгое время все было хорошо и спокойно — мир цвел, рассыпая бриллианты первозданной красоты и одаряя живущих в нем всеми благами, что только могла родить земля и подарить горы. Люди освоили земледелие, построили города, с помощью мудрых собратьев заселили многие территории… тогда еще не было споров, потому что Крылатых вполне устраивали холодные пики гор и ледяная красота их снежных вершин. Они жили долго, очень долго… настолько, что скоро начали забывать о своей роли и все чаще уединялись среди себе подобных. Люди оказались короткоживущими, более слабыми и гораздо менее стойким — за свою недолгую жизнь едва успевали мелькнуть перед отстраненными взорами Крылатых, а потом незаметно исчезали. Некоторые, правда, успевали оставить свой след в душах Изначальных, были даже смешанные союзы, а от них — новые дети этого мира, унаследовавшие красоту своих бессмертных родителей… да-да, я говорю об эльфах, Трис. Ты правильно догадалась, — неожиданно улыбнулся целитель, а потом тяжело вздохнул. — К несчастью, даже эльфы оказались недостаточно сильны, чтобы стать Им равными: со временем они тоже уходили в небытие. Пусть и гораздо позже, чем обычные люди, но Крылатым было бесконечно больно терять своих детей. Да, они смирились с волей Создателя и позволили времени течь своим чередом. Просто все реже и реже спускались с гор, чтобы поделиться мудростью и накопленными знаниями. Никто из них не хотел снова испытать боль потери и сожаление по ушедшим…Так бежало время, текли века и тысячелетия… людей становилось все больше… их высокие братья и сестры постепенно забирались все выше, устав от забот и тревог, а потом и вовсе отдалились, надолго уйдя в неприступные Мглистые Горы и Безымянные Пики Восточного Берега. Но когда вспомнили про остальной мир и решили вернуться, оказалось, что их не было слишком долго: короткоживущие успели о них позабыть, погрязли в войнах, раздорах и смуте. Королевства создавались и разрушались, падали и вновь создавались могучие империи, сражались люди, боролись гномы, насмерть бились эльфы, тоже утратившие былое могущество. Оставленные без присмотра дети начали драться насмерть друг с другом, и тогда было принято решение вернуть их на путь мудрости и величия. Что и стало, в конце концов, началом раздора. — Они что-то не поделили? — спросила я. — Кто знает? Сейчас не сказать точно. Кто-то считает, что одни Крылатые захотели возвысить своих долгоживущих детей. Кто-то полагает, что вторая половина древнего народа посчитала это решение несправедливым и настаивала на спасении простых смертных. Третьи возражают, думая, что причина разлада была в ином, но итог один — Крылатые разделились. — На демонов Иира и Повелительниц Бурь. — Ну, — усмехнулся Омнир. — Демонами их стали звать гораздо позже, когда они решились сменить облик на более воинственный, а что касается крылатых воительниц, то далеко не все из них имели крылья и владели магией. Впрочем, и магию-то им пришлось развивать лишь тогда, когда противостояние достигло немыслимого накала. А до того времени необходимости в боевых заклятиях не было. Кстати, если верить этой точке зрения, то и наши маги получили свои первые знания именно от них. — Иными словами, они, в конце концов, развязали войну, — закончила я. — Спасибо, Омнир, об этом я хорошо знаю. Неважно, кто, кого и от чего защищал, кто кого решил возвысить, но я не понимаю другого: почему по разные стороны оказались мужчины и женщины? Почему одни стали черными, как уголь, а вторые — белыми, как снег? Если когда-то они были одним народом, одним племенем? Неужели их ненависть друг к другу оказалась так велика? — Ты сама ответила на свой вопрос, Трис. И мне тут нечего добавить. Любопытно другое: если верить старым легендам и полузабытым сказкам, женщины этого народа со временем научились черпать силы из природных стихий — от солнца, ветра, воды и камня… тогда как мужчины пошли по другому пути и научились прятать свой настоящий облик за обличьем зверя, птицы и даже обычного человека. — Ага. То есть, к оборотням они отношение все-таки имели! Может, даже сами их создали! — Возможно, — не стал спорить старик. — Но не забывай: это всего лишь легенда. — У каждой легенды когда-то был свой реальный герой, — не согласилась я. — Может и так. Ты дашь мне договорить или будешь спорить дальше? Я сконфуженно отвела глаза, а он так же ровно продолжил: — Когда же настало время последней битвы, оказалось, что Крылатые нашли себе союзников: демоны сманили на свою сторону воинствующих королей людей и гномов, Повелительницы привлекли очарованных их красотой эльфов… кто доподлинно создал вампиров и троллей, я не знаю. Может, сами возникли после того, как появились первые некроманты. Может, действительно Крылатые помогли, но об этом легенда умалчивает. Умертвия и известные нам упыри — тоже темная история. Но ты права: до времени Великой Битвы нежити в нашем мире не существовало. — А после нее никому не было дела до пережитков прошлого. Пока не стало слишком поздно и не появились Мертвые Пустоши. Скажи, Омнир, а Падший действительно был повелителем демонов Иира? У меня перед глазами снова встала та удивительная картина. — Так говорят, — пожал плечами лекарь. — Ииром, кстати, называлось древнее царство, которое Крылатые мужи основали задолго до Раскола. Оттуда потом пошли наши проклятия, поминание демонов, даже культ Двуединого. Правда, насколько я знаю, окончательно он оформился только две с половиной тысячи лет назад, когда все самые печальные события, связанные с Падшим, уже произошли. Собственно и имя-то он получил за то, что отказался от прежних канонов, вопреки всему хотел уберечь возлюбленную, да не вышло: вражда двух народов зашла слишком далеко. Но их гибель все-таки заставила о многом задуматься… хоть и не всех. И далеко не сразу. Но, как бы там ни было, спустя пару веков после Великой Битвы Крылатые ушли. Сначала демоны, а затем и погруженные в траур Повелительницы Бурь. Говорят, они покинули наш мир, до дна испив испытав горькую чашу истинного поражения, потому в тот день, когда небеса рухнули на землю, а мир оказался на краю гибели, они проиграли все до одного. И белые, и черные, и эльфы с гномами, и даже мы, люди. Остроухие снова вернулись в свои леса, горя жаждой отмщения, гномы надолго зарылись в свои подземелья. Люди разбрелись по миру в поисках новых кумиров. А о Крылатых постепенно забыли, их имена давно канули в лету, царство Иир быстро пришло в упадок и легло в руинах, и только Мглистые Горы стоят все на том же месте, молча оплакивая гибель невинных, рискнувших нарушить старые правила. — Почему их не услышали? Почему не остановили, не помогли, наконец? — Жажда мести ослепляет, дитя, — невесело улыбнулся Омнир. — А власть туманит голову. Разве у нас перед глазами было мало примеров? Порой даже великие люди поддаются ее разрушающему действию. И избежать этого тем сложнее, чем медленнее и незаметнее идет изменение души. Ты ведь жила какое-то время в столице? Носила дорогие одежды? Шелка? Драгоценности? Я угрюмо промолчала, потому что он был прав (знаменитый зиггский шелк, из которого были скроены мои несчастные и залатанные ныне штаны, просто так не достанешь!), а потом незаметно скривилась, некстати припомнив царящее во дворце под покровом ночи непотребство. Барон Зеддель… юная графиня и тот молодчик с тонкими усиками рядом с какой-то фрейлиной Ее Высочества принцессы Виветты… я увидела лишь самый краешек, крохотную толику того, что творится в гулких дворцовых коридорах, но и этого хватило, чтобы зябко передернуть плечами. А еще я не понаслышке знала о наемных убийцах, вот уже который век мирно уживающихся среди обычных горожан под гордым званием «гильдии». Знала о том, кто и зачем пользуется их весьма недешевыми услугами. Знала, что творится в трущобах Нижнего Города, о часто находимых телах в воде под его холодными пирсами. Знала о продажных чиновниках и огромных взятках, вымогаемых ими с торговцев, купцов и просто малопонимающих дураков… много чего знала. Только радости такое знание не добавляло. А в темной изнанке сверкающего мира роскоши и разгула у меня была своя ниша. Может, хорошая. Может, плохая, но я заняла ее добровольно и, прямо сказать, тоже не являла собой образец добропорядочности и честности. Правда, до милой графини с ее невинными забавами мне было еще далеко, но не признать, что мы с ней в чем-то похожи, я тоже не могла. — Вот видишь, — подметил мое мрачное сопение Омнир. — Но я это в упрек сказал, девочка. И не для того, чтобы выпытывать о прошлом. Это только твое дело, и я не собираюсь вмешиваться. Просто такова жизнь. А жизнь в городах и вовсе больше похожа на банку с плотоядными пауками, где один против всех и все против каждого. А самый сильный с веселым хрустом поедает более слабых сородичей. Согласись, что так оно и есть? Или ты думаешь, я зря последние тридцать лет живу вдалеке от больших дорог? — Ну… не так все плохо. Старый лекарь тепло улыбнулся. — Разумеется, нет. Есть еще и дружба, и согласие, и любовь, и верность. Есть верные друзья, преданные супруги, благородные враги и кодекс чести, которому некоторые следуют даже в наше смутное время. Есть дети, ради которых мы готовы на многие жертвы. Есть много людей, чье присутствие доставляет нам радость и удовольствие, как существует немало встреч и других вещей, о которых мы потом охотно вспоминаем долгие и долгие годы… я просто хочу сказать, что мир многогранен, Трис. Сегодня ты видишь одну его сторону, завтра другую… да, они не всегда будут белыми и чистыми, но все же и не почернеют полностью, если, конечно, ты сама этого не захочешь. Нужно научиться вовремя отличать одну сторону от другой и стараться не задерживаться надолго ни на одной из них. А знаешь, почему? Я молча покачала головой. — Потому что много радости не всегда хорошо. Потому что в праздности мы нередко производим лень и бездействие, которое незаметно пробирается даже в самые чистые мысли и со временем может перерасти в опасное для нашего мира равнодушие. Думаю, легенда о Крылатых во многом показывает именно это — медленное угасание светлых порывов и идей, закончившихся страшными для нас событиями. Предательство прежних идеалов и стремлений, вырождение душ, мельчание некогда великого и мудрого народа, опустившегося до простого кровопролития и свар. Потому что, чем выше твой ранг и чем больше сила, тем тяжелее дадутся твоему народу твои ошибки. Понимаешь меня, девочка? — Да, Омнир, — вздохнула я. — Думаю, что понимаю. — Тогда я рад за тебя, дитя. И рад, что смог немного развеять твою грусть. Мы долго еще сидели в темноте, глядя на пляшущие язычки костра и думая каждый о своем. Омнир не мешал мне размышлять над сказанным. Я, в свою очередь, напряженно гадала, для чего он вдруг плавно перевел разговор в такое странное русло. Но он загадочно помалкивал, не собираясь облегчать мне жизнь, а мне было неловко показывать свои сомнения. И лишь когда стало светать, а горизонт окрасился первыми золотыми стрелами рассвета, я неторопливо поворошила прутиком догорающие угли и, немного помедлив, все-таки решилась на последний вопрос. — Как ты думаешь… ведь ты много пожил, многое видел, Омнир… о многом думал и со многими беседовал… скажи, как по-твоему: если все правда, и Крылатые действительно когда-то существовали… если бы той битве Падший вдруг выжил, смог бы он остановить войну? Смогли бы они вместе убедить свои народы прекратить эту бойню? Сумели бы объединить их в единое целое? Вернуть то, что было утрачено? Возможно ли такое, что история повернулась бы по-другому? Старый лекарь горько улыбнулся и надолго замолчал, а когда я уже отчаялась услышать ответ, все-таки оборонил: — И боги порой ошибаются, Трис. Но когда свои ошибки отказываются признавать даже простые люди… то чего ждать от уставших, забытых и заблудших в сомнениях гордецов? 4 От мудрого лекаря я уехала через два дня после того памятного разговора — как только дороги после весеннего паводка немного подсохли, а левое бедро перестало ныть на неосторожные движения. Расставаться оказалось неожиданно нелегко, хотя я не особо отличаюсь случайными привязанностями. Да и старик, я видела, ко мне привык. Скучно ему тут одному. Как хочешь отпирайся, а грустно и тоскливо жить без единой понимающей души под боком. Однако задерживаться нельзя: оберон и так дал мне целый месяц неоправданной форы, опрометчиво потеряв мой след и подарив небольшую передышку. Но это вовсе не значило, что он отказался от преследования. Рано или поздно острый нюх приведет его на берег реки, где все еще тлеет запах моей крови, а уж отыскать по нему хижину старого отшельника будет совсем просто. Я не хотела рисковать и подводить отнесшегося ко мне по-доброму человека. А потому, как только смогла сносно ходить, собрала свои невеликие пожитки, не поленилась в качестве проверки сил подняться вверх по Березинке и отыскать припрятанную там еще до похода в сокровищницу сумку с нужными в обиходе вещами… да-да, не удивляйтесь, я заранее готовилась ко всему. Даже к тому, что из взбудораженной столицы придется удирать со всей доступной скоростью — так, чтобы пятки в спину влипали. А потому еще полтора месяца назад мудро разделила имевшиеся в наличии припасы, отложила немного денег, самую необходимую одежду, несколько походных мелочей вроде огнива, гребешка и иголки. После чего запрятала это богатство на черный день и только теперь добралась до драгоценной поклажи. Заодно, убедилась, что нога не подведет в самый ответственный момент, и не подломится, если вдруг придется улепетывать от крылатого урода или, что гораздо вероятнее, какого-нибудь оголодавшего хищника. Кстати, кинжалы мои после всех злоключений никуда не делись — так и висели в своих ножнах, никем не тронутые. Меча у меня не было, да и не умею я, если честно, размахивать этими громоздкими железками. Арбалет, конечно, жалко, но тут уж ничего не поделаешь — не идти же за ним во дворцовый сад? Пришлось смириться с отсутствием такого важного в походной жизни инструмента и тяжко вздохнуть, потому что другого оружия у меня больше не было. А у Омнира и подавно — по статусу не положено, так сказать, да и не приучен он чужие жизни забирать. Лекарь все-таки, не тать. Что еще? Ах да… голубая жемчужина надежно скрылась под запасной рубахой, по-прежнему светясь в редкие лунные ночи и надежно укрывая меня от магического взора. Старый амулет старик тоже отдал без возражений — ему он был совершенно без надобности, тогда как мне еще мог пригодиться. С едой никаких проблем не возникло. Ну, а лошади у отшельника отродясь не водилось. Так что сборы много времени не заняли. Тепло распрощавшись с лекарем, я охотно пообещала, что навещу его, если снова буду в этих местах, крепко обняла и, между прочим обмолвившись про то, что желаю посетить старых друзей в Ларессе, быстрым шагом отправилась в сторону Западного Тракта. Плохо, конечно, обманывать, но если вдруг у кого возникнут вопросы, Омнир во весь голос подтвердит, что я честно собиралась навестить столицу Симпала. Потому что устала от затхлой жизни без привычных удобств, утомилась ходить в кусты вместо нормального сортира, пресытилась несолеными заячьими тушками и невкусными целебными травами, и, наконец, плюнув на лесную романтику, отправилась долечиваться у нормальных магов. Да, примерно так я и заявила. И никакое заклинание правды тут не поможет — Омнир знает ровно столько, сколько сказала я. Правда, оберона это не убедит, ну да я надеялась, что он и дальше пойдет по моему следу и не станет задерживаться возле опустевшей хижины одинокого старика, чтобы мстить ему за мое исцеление. Впрочем, Омнир был достаточно мудр, чтобы понимать мои мотивы, а потому, думается мне, именно поэтому ни разу за долгие недели выздоровления не докучал ненужными расспросами. И даже на прощание не упрекнул в откровенной фальши. Кажется, он просто хорошо знал правило: «меньше знаешь, крепче спишь», а потому, по обыкновению, промолчал. Только глаза его стали совсем печальными, да губы тронула легкая понимающая улыбка. Он меня не винил. Прощал эту наглую ложь, потому что прекрасно знал, что я, если когда-нибудь действительно окажусь поблизости, никогда не рискну его жизнью ради мимолетного мгновения встречи со случайно обретенным другом. Именно поэтому я не собиралась возвращаться. И поэтому же прятала сейчас злые слезы. — Прости, — неслышно шепнула я, когда убедилась, что за мной никто не следует, а уютный шалашик лесного целителя остался далеко позади. — И прощай. Да убережет тебя Двуединый. После чего решительно тряхнула головой, молниеносно сменила набивший оскомину образ рыжеволосой Ведьмы, поправила сумку и быстрым шагом отправилась на восток. В противоположную сторону от Ларессы. Туда, где кончались нормальные дороги, где буйной зеленью красовались непроходимые леса. Где все меньше встречались мирные деревеньки, да возвышались на неведомых холмах редкие города, больше похожие на военные крепости; в которых всегда не хватало рабочих рук и постоянно шла борьба на выживание. А еще — где у подножия Мглистых Гор и недосягаемых Летящих Пиков темнела неодолимой преградой обширная полоса намертво выжженной земли, полная угрозы и смутного ощущения смертельной опасности, возле которой начисто терялись даже самые сильные ауры и бесследно пропадали самые яркие следы. А дальше — просторные непроходимые болота. Редкие колючий кустарник. Толпы упырей, еженощно выползающих на кровавую охоту… печально, но там — единственное в мире место, где проклятый крылатый вурдалак никогда меня не отыщет. Единственное, где можно скрыться даже от оберона. Надежное, опасное и пугающее для большинства мирных обывателей… потому что я твердо намеревалась добраться до Мертвых Пустошей. В эти скучные дни я долго размышляла: о себе, о прошлом, о несчастливом стечении обстоятельств, вынуждающем не наслаждаться покоем в роскошных апартаментов какой-нибудь столичной гостиницы, а нескончаемо топать на своих двоих в дождь, грязь и холодный ветер, попутно выискивая подходящее место для ночлега. Впрочем, что еще прикажете делать, если лошади нет, сравнительно ровная дорога большую часть времени пустовала, а его, это проклятое время, неожиданно стало некуда девать? Да, я шла пешком, и это было прискорбно. В многочисленные села старалась не заходить, города старательно обходила стороной, ночевала под открытым небом, в каком-нибудь пушистом ельнике или просто там, где застала ночь. От мощеного тракта старалась отдалиться побольше, но из виду его не упускала, потому что он был единственной путеводной ниточкой, способной увести меня далеко на восток. Сказать, чтобы я боялась темноты — нет, это было бы ложью. Хищное зверье меня тоже не тревожило, потому как издалека чуяло во мне двойственную природу. Однажды, правда, особенно голодный волк не утерпел и подобрался на расстояние броска, пока я мирно спала, завернувшись в теплый плащ, но стоило мне открыть глаза и посмотреть ему в глаза, с тихим взвизгом убрался восвояси. Так что, можно считать, путешествовала я в полном одиночестве. И только иногда, в редкие моменты малодушия, когда сил больше не было терпеть ежедневное умывание в лесных ручьях, а одежда требовала более тщательной чистки, чем полоскание в холодной воде, я проводила ночь на ближайшем постоялом дворе. Правда, всегда просилась на постой после полуночи, боясь, что меня запомнят или, что вернее, обратят внимание на мои глаза, а уходила чуть не с рассветом, когда солнце только-только позолотит верхушки деревьев и пока никто не отметит мое скромное присутствие. Всего лишь немного горячей воды, капельку времени для сна, необходимость пополнить скудные припасы и все — пора обратно на дорогу. Денег у меня было крайне мало. Только-только, чтобы позволить себе эти редкие моменты передышки. Вот уж когда я порадовалась, что не тащу с собой лошадь, которую тоже надо мыть, кормить, поить, смотреть за копытами и платить за ее содержание на чужой конюшне. Лазать по чужим сумкам и кошелькам, чтобы слегка восполнить невеликий бюджет, я не осмеливалась — не хотела, чтобы возмущенные моей наглостью купцы по полгода потом вспоминали «дрянную девицу» с ловкими пальчиками. Входить по ночам в деревенские избы тоже было бесполезно — никакой поживы там не ожидалось, а значит, и время тратить не стоило. Поэтому я решила: нет, никакого больше риска. Если здорово приспичит, конечно, вернусь к родному ремеслу, но до тех пор — ни-ни. Чем лучше я замету следы, тем больше у меня шансов добраться до Пустошей живой и невредимой. Пару раз я позволяла подвезти себя какому-нибудь разговорчивому селянину или сердобольному старику, решившему свезти в ближайший город налепленные горшки, добытые шкуры или не слишком качественную муку с ближайшей мельницы. Давала отдых ногам, заодно узнавала последние новости, старательно выведывала дорогу и думала. Очень много думала, потому что в первый раз попала в такой скверный переплет. Мне не давали покоя настойчивые мысли о прошлом. О том, почему я вдруг оказалась в каком-то забытом богом селе — одна, не помнящая себя, но зато с весьма ценным амулетом и духом-хранителем в придачу. При том, что дух этот долгие годы упорно молчал, а потом вдруг объявился и с ходу взялся за мое воспитание. Но почему тогда, почему не раньше? Что ему помешало учить меня обращаться со своим странным даром с самых первых дней жизни? Почему очнулся от забвения лишь тогда, когда я стала девушкой и, более того, вдруг впервые ощутила свою новую силу? Впервые смогла себя изменить, а перед этим дико испугалась и страшно разозлилась? Почему, в конце концов, тот, кто снабдил меня столь ценным спутником, до сих пор так и не объявился в моей жизни? И это при том, что духи-хранители действительно были невероятной редкостью! А имели их даже из знатных богачей очень и очень немногие. Короли, пожалуй, да самые приближенные к ним особы. Например, Верховный Маг? Или главный казначей? Более того, я отлично знала, что сами маги, призывая такого охранника из Мира Теней, тратили огромное количество сил, безумно уставали, но и тогда, выложившись чуть ли не полностью, привязывали невидимого соглядатая всего лишь к какому-нибудь предмету. Ну, колечко там какое, или подвеска, оружие иногда использовали… разрушь его, и освобожденный дух с радостным воплем отправится обратно. Но чтобы привязать чужую, разумную сущность к живому человеку — я о таком прежде вообще не слышала. Особенно так, как это сделали с Румом, который нежданно-негаданно оказался заложником моего благополучия. И это значило лишь одно: кто-то здорово постарался обезопасить меня от чужого внимания. Кто-то очень могучий, владеющий магией сам или имеющий достаточно средств, чтобы оплатить эту несказанно дорогую услугу. Иными словами, НЕКТО, кто прекрасно знал о моих любопытных способностях и не желал их светить до поры до времени. Вот только что ему было нужно? Ведь если мой неизвестный благодетель знал, что я — не обычный человек… если отдавал себе отчет в моих любопытных умениях… если заранее позаботился о том, чтобы о них не узнал никто из гильдии магов… а то, что они не знают, можно сказать с полной уверенностью, иначе сидела бы я сейчас под замком, в какой-нибудь их лаборатории или пахала на благо любимого королевства в виде натасканного шпиона или наемного убийцы… да-да, наши дражайшие чародеи никогда не упустили бы случая использовать такой уникальный дар! Так вот, если кто-то так умно меня закрыл от их нездорового внимания, то почему до сих пор не нашел сам? Почему, в конце концов, я росла Иир знает где, полностью предоставленная сама себе и заботам одного старого ворчуна, а не под присмотром сотен нянек и дядек, в каком-нибудь далеком светлом тереме, за надежной дверью и рядом с внушительной охраной? Многозначительное молчание и неопределенное бурчание своего духа-хранителя, смешанного с неприкрытым раздражением всякий раз, когда я пыталась это выяснить, определенно наводили на мысли, что тут не все чисто. Впрочем, могу понять его недовольство: если бы мне довелось оказаться в таком положении… вырванной из привычного мира, на грани жизни и смерти… снова… но не просто так, а повязанной самым важным, что еще только оставалось… м-да, честно говоря, просто удивительно, что он стал мне другом, а не врагом. Странно, что не ненавидит, хотя вроде должен был. Заботится, как о собственном неразумном чаде, радеет, тревожится, помогает. Может, любит по-своему и искренне переживает, когда я попадаю в какие-нибудь неприятности. Однако мой амулет, к которому он, как оказалось, не имеет никакого отношения… затем — совершенно неожиданный рывок в далекую Ларессу в погоне за новой жемчужиной, сильно смахивающий на то, что Рум про нее просто откуда-то вспомнил… откровенное возбуждение маленького молчуна после того, как он увидел это чудо своими глазами… наконец, его чересчур долгая задумчивость все последние три года, откровенно напоминающая тщетные попытки припомнить что-то еще, упорное нежелание посвящать меня в свои выводы… эти неоспоримые факты заставляли смутно подозревать, что, возможно… конечно, это только предположение, но, возможно, именно Рум был той связующей ниточкой, которая должна была привести меня к неведомому благодетелю. Быть может, именно на духа-хранителя была возложена нелегкая миссия по моему присмотру, охране и научению. Иначе эту неоправданную настойчивость, с которой когда-то меня заставляли до последней черточки «слизывать» облик случайных прохожих, просто невозможно объяснить. Его вечные придирки, как у старого армейского сержанта к зеленому, но строптивому новобранцу. Нескончаемые упреки в недостаточном усердии. Вечная торопливость, заставляющая думать, что мы куда-то опаздываем… Я тяжело вздохнула. Что ж, определенный смысл в этом есть, потому что представить себе, что Рума мне подарили просто так, за красивые глаза, довольно сложно. Я могла быть и полукровкой, и результатом эксперимента помешанного на оборотнях сумасшедшего мага, и дочерью какого-нибудь знатного человека, решившего таким образом скрыть меня от пристального внимания гильдии магов и спрятать до… до чего? Совершеннолетия? Тоже вполне возможно, ведь именно после его достижения я стала легко и быстро менять обличья, да еще с такой поразительной точностью, что даже Рум порой диву давался. Но почему так вышло? Что случилось после того, как меня выбросили на улицу? Какой сбой в проклятом амулете, что я только через двенадцать лет смогла узнать, ЧТО я за чудовище? Поломка? Брак? Незаметный удар? Если принять это за рабочую гипотезу, то получается, что Рум, как бы ни отпирался и не отмалчивался, просто был поврежден во время привязки к моему незрелому разуму и хрупкому тельцу. Получается, он многое утратил из тех знаний, какими когда-то владел. В том числе, и о своем истинном предназначении. Ведь духи… они очень не хотят возвращаться в наш мир по своей воле. Потому-то так сложно заарканить их и заставить служить. А то, что случилось со мной, заставляло думать, что Рум почему-то… вдруг пожелал этого. САМ согласился на подобную каторгу, иначе его не смогли бы связать с моей душой никакими расчудесными заклятиями и, разумеется, не дали бы свободы, позволив не тухнуть в специально созданном вместилище, как всегда бывало, а спокойно летать повсюду в виде призрачного облачка и даже по собственному усмотрению возвращаться в Мир Теней. Конечно, ненадолго, но все же… Правда, мне он о своем мире никогда не рассказывал. И о прошлой жизни тоже. Или сам не помнил, или же она была не очень… хорошей. Кстати, мой маленький шпион до сих пор так и не объявился, хотя я упорно звала его каждый вечер, едва солнце скрывалось за горизонтом, а на тракт опускалась непроглядная темнота. Шептала ему в тишине, настойчиво звала, просила вернуться, зная, что для духа мой голос послужит хорошим ориентиром. Иногда даже казалось, что временами он меня все-таки слышит, потому что пару раз я тоже что-то чувствовала в ответ — так, будто и он пытался пробиться сквозь завесу своего загадочного мира, но по какой-то неясной причине у нас ничего не получалось. Он не приходил, как раньше, не говорил со мной во снах, не светился возмущенным облачком, распиная за опасное промедление в сокровищнице… и я тоже беспокоилась: ворчливый дух был мне дорог. Если бы удалось точно выяснить, что с ним все в порядке, я бы не расстроилась. Оставила бы в покое. В конце концов, и сама уже давно предлагала провести нехитрый ритуал и отпустить его восвояси. Но его все не было; ни весточки, ни знака, и я не знала, что думать. Кстати, от несложного ритуала упокаивания он наотрез отказался. А потом, словно боясь, что я буду настаивать, весомо добавил, что это, мол, все равно не поможет, и он станет свободным лишь тогда, когда умру я. На что я, будучи в хорошем настроении, в шутку предложила быстрый способ избавления от моего присутствия путем скидывания с ближайшей крыши или «случайно» организованной встречи с городской стражей, что было ему вполне по силам. Но, против ожиданий, не услышала язвительного предложения попробовать хоть сейчас, а совершенно неожиданно нарвалась на какое-то жутковатое, поистине ледяное молчание, смешанное с нешуточной обидой и стремительно разгорающейся яростью. Перепугалась, конечно, потому что никогда не думала, что мой старый друг способен на такие бурные эмоции, а потом еще с месяц подлизывалась, тщетно вымаливая прощение. В общем, такой вот у меня интересный компаньон. Я машинально коснулась спрятанной жемчужины и, кинув быстрый взгляд на стену деревьев, за которыми нашла недолгий приют, снова вздохнула. Где ты, мой верный помощник? Не пострадал ли? Не ранен? От оберона всего можно ожидать. Даже того, что он вдруг смог сотворить с тобой что-то плохое. Не из-за него ли ты так долго молчишь? Не потому ли так долго не приходишь? — Где же ты, Рум? — в который раз шепнула я и, обхватив руками колени, уставилась на догорающий костер. Может, кто-то скажет, что ночной лес — не лучшее место для одинокой, уставшей от долгой дороги девушки. Может, посчитает его опасным для беззащитной путницы, слишком рискованным и неоправданно пустынным, ведь кто знает, на что можно наткнуться глухой ночью, вдалеке от жилья и спасительных каменных стен? Дикие звери, холодный ветер, неприкаянные призраки, разбойники, которых еще не всех повывели вдоль оживленного тракта… говорят, в южных странах еще процветает рабство, а тамошние султаны никогда не отказываются от новых наложниц. В северных землях обитает немало племен, с удовольствием попробовавших бы мою нежную тушку на вкус. По тем же самым дорогам до сих пор бродят неузнанные оборотни. Встречаются двуличные дельцы, не упускающие случая воспользоваться чужой слабостью… так что не думаю, что сильно прогадала в своем стремлении идти вдали от большинства караванов. К тому же, я — одиночка по натуре, не люблю шумных посиделок у вечернего костра, не терплю громкого смеха веселящихся и изрядно подвыпивших попутчиков. Не люблю запах дыма из чадящих труб и еще больше не люблю запах табака, к которому за последние годы пристрастились многие из моих недолгих знакомых. Да и, признаться, моя неприязнь к навязчивой компании была взаимной: люди редко соблаговоляли пригласить меня на свои посиделки. Чувствовали, что ли, что я от них отличаюсь? Не знаю. В глаза долго смотреть точно не решались — отворачивались, отводили взгляды, неловко бормотали какую-то глупость и быстро отходили, если мне доводилось на кого-то внимательно глянуть. Даже охочие до развлечений посетители многочисленных таверн, надумавших провести славную ночь в моей теплой компании. В темноте было еще терпимо, потому что густые тени неплохо скрадывали тревожное впечатление, а вот днем мне приходилось быть очень осторожной, чтобы никого не напугать. Нет, я не хочу сказать, что зрелище совсем уж жуткое. Точнее, не так: конечно, оно было жутким, но в основном только в полнолуние — не зря даже оберона когда-то пробрало. А в остальное время люди просто инстинктивно чуяли угрозу от моих непроницаемо черных глаз, которые, хоть и похожи на человеческие, но все же мне никогда не удавалось их полностью скрыть ни за какой маской. И если кто-то рисковал туда смотреть дольше минуты, быстро подмечал неестественный блеск темных радужек, их нескончаемую глубину, как у бездонного черного озера, и плавно меняющий цвет зрачок, от которого порой и меня бросало в дрожь. Так что ни о каких попутчиках лучше не думать, как, впрочем, и о кавалерах, и даже просто друзьях. В мои глаза только Рум не боялся заглядывать, да и то потому, что ему все тревоги этого мира были ему глубоко по… гм, по барабану. Что же касается разных недоброжелателей или того, что я выгляжу беззащитной… Я мельком покосилась на свои ногти. О да, страстного любителя женского общества будет ждать ОЧЕНЬ неприятный сюрприз, если он вздумает делать скромной девушке неприличные предложения. Полагаю, не надо напоминать, что мои коготки легко прошивают каменную стену в полкирпича и без труда режут стальные доспехи. Силой меня Двуединый тоже не обидел, так что беззащитной я себя не считала. Против тяжеловооруженного рыцаря, конечно, не выстою, но от всякой швали вполне отобьюсь. Или сбегу, что тоже — неплохой вариант. Все-таки я — воровка, а не хладнокровный убийца, и на моем счету нет кучи трупов, которые позволили бы мне чувствовать себя достаточно уверенной с оружием наперевес. В конце концов, благородная профессия вора не любит лишних жмуриков, и настоящим профи считается не тот, кто с боем прорывается сквозь охрану «клиента», а тот, кто умеет незаметно прийти, тихо сделать свое дело и так же незаметно уйти, не потревожив ни собак, ни магов, ни охранных заклятий. На этой мысли я с досадой поджала губы и с сожалением признала, что о рыжей Ведьме теперь придется надолго забыть. Как придется выбросить из головы крамольные мыслишки о быстром обогащении, чужих сундуках и дорогих безделушках, которые, надо признать, неплохо умели поднимать настроение и скрашивать унылые будни. Но я больше не имела права привлекать ничье внимание и не могла ни задерживаться подолгу на одном месте, ни шарить темными ночами по плохо охраняемым тайникам, ни настораживать своей внешностью. Вообще ничего. Кстати, о внешности… сейчас у меня было обычное, незаметное лицо с мелкими и незапоминающимися чертами. Маленький аккуратный носик, тонкие губы, лишенные манящей чувственности и зазывного блеска. Острый подбородок. Абсолютно черные волосы, которые я в кои-то веки решила отрастить так, как им всегда хотелось — до середины спины, и благоразумно заплела в толстую косу, чтобы не мешались. Еще появилась густая челка, намеренно падающая на глаза и скрывающая их неестественную форму. Смуглая кожа, тонкие пальцы и своя собственная, привычная во всех смыслах фигура среднего роста, с узкими плечами и довольно стройными бедрами. Почти ничем не отличающаяся от большинства девушек моего возраста и сложения. Конечно, наилучшим вариантом было бы перекинуться в нечто, совсем уж на меня не похожее. Например, в неоформившегося подростка с глупыми восторженными глазами и румяными щечками, в старую матрону с больными ногами или, еще чего похлеще — полностью сменить пол. Но, во-первых, всякий прыщавый недоросль, в одиночестве бредущий по пустому тракту, автоматически будет вызвать подозрения (читай: воришка, попрошайка или сбежавший малолетний дурак, которых не только нигде не любили, но и пнуть не забывали, просто проходя мимо). Во-вторых, противной бабкой я уже не раз была, когда заходила в оставленные позади селения, но потом быстро сообразила, что престарелая попрошайка вызывает еще больше неприязни, чем полная сил, но некрасивая молодка. Не говоря уж о том, что таких старались всячески отваживать от ворот, не гнушаясь порой и собак спустить, чтоб неповадно было. И, на своей шкуре ощутив однажды все прелести подобного приема, я зареклась от необдуманных экспериментов. Ну, а в-третьих, в мальчика я тоже как-то решила переделаться и, надо сказать, результат меня совсем не впечатлил. Потому что у хмурого парня со страшноватыми черными провалами вместо глаз, к моему изумлению, оказались чересчур мягкие черты лица, наводящие на довольно неприятные ассоциации. Но, что совсем уж безобразие, еще и вполне себе женственная фигура. Смотрелось это крайне омерзительно даже под мешковатой одеждой, которую пришлось поспешно нацепить во избежание недоразумений, однако тратить силы на полное преображение, не зная точного результата, да еще отращивать себе… сами знаете что… я просто не решилась. Так что о мальчике пришлось навсегда забыть. В итоге я остановила выбор на невзрачной худенькой брюнетке — не страшненькой, но и не настолько привлекательной, чтобы собирать вокруг себя аншлаги. Не поражающей формами, но и не полной замухрышке. Не низкой, не высокой, в скромной одежде и длинном сером плаще, под которым скрывалась небольшая котомка и совсем уж крохотный кошелек, из которого просто нечего брать. Всего лишь очередная серая мышка, которой легко затеряться среди такого же невзрачного люда, во множестве путешествующего по дорогам Симпала, и на которую никто, никогда и нигде не обратит пристального внимания. Меня это более чем устраивало. И, собираясь сделать очередную остановку под открытым небом, я со странным чувством подумала, что, наверное, так и буду всю жизнь прятаться за такими вот, серыми масками. Буду непрерывно бежать, отговариваясь любыми причинами, чтобы не стоять на одном месте и не думать о том, о чем так не хотелось. С каждым днем уходить все дальше и дальше на восток, надеясь, что он убережет меня от старых страхов. Скрываться в ночи, шарахаться от каждой тени, бесконечно менять лица и, одновременно, настойчиво убеждать себя, что это — правильно. Что так надо и у меня просто нет иного выбора. Да. Я буду бежать до скончания веков, но никогда так и не признаюсь, что не оберона я больше всего боюсь в этом мире. Что не от него так яростно бегу. Не от него прячусь под сотнями личин, отворачиваюсь от зеркал, избегаю даже мимолетного взгляда на блестящую поверхность. Нет, не смерти от его клыков я так страшусь. И не того, что в одном из этих образов он вдруг почует мой странный запах. Вовсе нет. На самом деле я смертельно боюсь своего отражения. 5 В торговый город Тирилон я вошла на исходе второй недели, как распрощалась со старым лекарем. Вошла не по причине того, что устала или окончательно запылилась — нет, такие мелочи меня, проведшей чуть не половину жизни на нижних уровнях грязного Лерскила, давно уже не смущали. Особенно после того, что не далее, как месяц назад, пришлось провести несколько славных часов в столичной канализации, где колоритно извозиться во вполне определенной субстанции и вдосталь надышаться тамошними чудесными ароматами. О, нет. Причина такого решения оказалась гораздо прозаичнее и материальнее — у меня просто-напросто закончились деньги. Предпоследнюю медную монетку пришлось отдать за постой три с половиной дня назад (все-таки мои ресурсы даже при самой жесткой экономии не могли тянуться вечно), а последняя осталась в алчных руках стража на воротах одного маленького городка. После чего мне пришлось тяжело вздохнуть, срочно искать место для работы и змеей просачиваться за следующую, показавшуюся на горизонте городскую стену в толпе таких же плохо одетых бедолаг. Сперва мне показалось странным, что народу в тот день прибывало так много, но потом выяснилось, что завтра-послезавтра на главной площади откроется традиционная весенняя ярмарка, и удивляться я перестала. Надо думать, что в таком отдалении от богатой столицы и столь мелкое происшествие, как скудная на развлечения ярмарка, неизменно привлечет к себе внимание, а местные батраки со всех ног припустят из своих сел и деревень, чтобы попытать счастья и урвать хоть одну серебряную монетку из этого балагана. Впрочем, мне ли жаловаться? Благодаря этому рядовому, в общем-то, событию, сюда в последние дни стекается столько ротозеев и обремененных лишними средствами торговцев, что этим просто неприлично не воспользоваться. Тем более, когда я оказалась на самой что ни на есть мели. Просто хуже некуда. Не в моих правилах опускаться до банального срезания чужих кошельков, но тут уж не до оскорбленной гордости. Хочешь выжить, делай. А не хочешь, то проваливай на все четыре стороны и помалкивай. Справедливо рассудив, что жить я все-таки хочу, поспешила затеряться в толпе и для начала попробовать свои силы. Мне повезло: невежливого толчка в бок и смущенных извинений оказалось достаточно, чтобы скрыть нехитрые манипуляции моих тонких пальчиков, так что спустя всего полчаса я уже наслаждалась скромным завтраком в одной из самых дешевых таверн Тирилона. Заодно, собирая новые сведения и подыскивая себе подходящую комнатку на ближайшие пару-тройку дней. Недорогую, но расположенную как можно ближе к крыше. Маленькую, но с крепкой дверью и обязательным засовом изнутри, чтобы не беспокоиться о неожиданным визитерах. Кровать, стул, сундук, небольшое окно… да, желательно под потолком. Главное, чтобы размеры оказались приемлемыми, а стекло легко вынималось из рамы. Нужная каморка нашлась довольно быстро, и я, мысленно потирая руки, поспешно скрылась от любопытных глаз, в которых слишком явно читался вопрос: а не явилась ли я в Тирилон тоже на заработки? Ведь большинство умных девушек моего возраста предпочтут потратить чуть больше денег, но остановиться в заведении поприличнее. Впрочем, интерес завсегдатаев таверны почти сразу угас — выбранная мной роль и откровенно неказистый вид полностью опровергали мою принадлежность к путанам и всяким «ночным бабочкам». Я, в свою очередь, опустила очи до полу и, нервно теребя край потрепанного плаща, слабо пролепетала, что «ужасно не хотела бы никого тревожить, но, если добрый господин не возьмет за мою просьбу слишком много, я бы хотела заказать лохань с горячей водой, потому что денег у меня почти нет, а ополоснуть руки с дороги хотелось бы»… Это было не очень мудро — рисковать ночевать в подобной берлоге, и я отчетливо понимала, что могу здорово нарваться. Но пузатый трактирщик вполне добродушно рассмеялся (хороший признак!) и, заметив мои смущенно заалевшие щеки, охотно сообщил, что за полсеребрушки распорядится доставить хоть целую бадью восхитительно горячей воды, а заодно проследит, чтобы меня никто «посторонний» не тревожил во время столь интимного процесса, как омовение. При этом он словно невзначай покосился по сторонам и, понизив голос до заговорщицкого шепота, хитро подмигнул. Это вызвало тщательно выверенную дрожь в руках, нервный вздох и стремительную бледность кожи, так как самого хозяина и его старших сыновей тут «посторонними» вполне могли не считать. Я внутренне подобралась, ожидая самого неприятного и того, что придется довольно быстро уносить отсюда ноги. Однако неподдельного испуга на лице, убедительного вздрагивания и жалобного взгляда на здешних (не совсем, надо сказать, добропорядочных с виду) посетителей оказалось достаточно, чтобы отмести подозрения в моей несусветной честности и невинности. Так что успокоенный трактирщик мигом перестал скалиться, посерьезнел и уже другим тоном добавил, что в его заведении все гости находятся под надежной охраной и что ущерба он никому из них не допустит. Посетители заметно помрачнели и плавно потянулись на выход. Я, в свою очередь, облегченно вздохнула и, пролепетав слова благодарности, мышкой юркнула в означенную комнату, будучи полностью уверенной, что смогу тут без вреда для здоровья остаться хоть на неделю. Главное, не переиграть и не испортить свою новую маску, потому что второй раз мне может и не повезти с хозяином. Редко когда на нищей окраине можно отыскать совестливого трактирщика, а этот, хоть и не был совсем чист, все же не станет обижать бедного перепуганного ребенка, коим я для него, несомненно, показалась. Так что и здесь полный порядок. Оставалось только отмыться с дороги, плотно перекусить и хорошенько выспаться прежде, чем наступит ночь, а я смогу, наконец, заняться первоочередными задачами. Остаток дня я провела в деловых хлопотах, обдумывании ближайших планов и перебирании старого инвентаря. Тонкий черный костюм из слегка подпорченного обероном зиггского шелка, мягкие сапожки с гибкой подошвой, моток веревки, набор отмычек, старый, но еще активный амулет, иногда работающий не хуже ключа для магических замков, потеплевшая от прикосновения жемчужина на серебряной цепочке, рядом с которой можно не опасаться охранных заклинаний… кажется, все. Призрачных сторожей и сильных защитных сетей в таком маленьком городке я не ждала, но вот собаки и крысодлаки — вполне возможная напасть. Ну, да мне не привыкать. Справлюсь. Едва дождавшись ночи и, благоразумно показавшись хозяину, чтобы заказать в комнату ужин, я терпеливо подождала. Затем, не собираясь наедаться, оставила принесенную бобовую кашу на столе, прислушалась к удаляющимся шагам на лестнице, легко подпрыгнула, бесшумно вытащила стекло из рамы и незаметно выскользнула наружу. На пробу. Потому что пару ближайших часов меня никто не должен тревожить. Нет, никого задевать сегодня я не собиралась. Пока мне нужна только информация, не больше. Но если вдруг повезет наткнуться на совсем уж вопиющую безалаберность местных богачей, то мимо, конечно, не пройду. Я все же не святая. Как вскоре выяснилось, в Тирилоне не было разделения на Верхний и Нижний уровни: больно мелкий город, чтобы позволить себе такую роскошь. Дома бедняков и состоятельных купцов стояли вперемешку, полностью лишенные какой бы то ни было системы, ухоженные садики чередовались с заброшенными пустырями, а новенькие постройки — с безобразными кучами никчемного мусора. Разумеется, чем дальше от окраин и ближе к центральной площади, где стояла обязательная ратуша, дом наместника и непременный храм во славу Двуединого, тем меньше становилось грязи на тротуарах, и все больше высоких и богатых домов. Вокруг же самой главной площади в радиусе пары сотен шагов ни одной развалившийся хибары вовсе не виднелось. Зато крыши здесь не в пример чище, новее, закрытые на ночь ставни — крепче, а замки на чердаках и окнах — массивнее и заковыристее. Я даже рискнула попробовать один на прочность, но, совершенно неожиданно наткнувшись на весьма неплохую магическую сеть, уважительно покивала: да, здесь тоже знают толк в защите. Меня она, конечно, не остановит, но попытка, признаю, была неплохая. В хорошем темпе обежав почти весь район с интересующими меня возможными «клиентами», я, наконец, остановилась передохнуть, при этом кощунственно забравшись на крышу единственного в городе храма, где и укрылась в тени одного из золоченых куполов. Отдельно сказать, с Двуединым у меня весьма запутанные отношения, а началась эта путаница ровно в тот день, когда моя правая рука чуть не оказалась отдельно от остального тела. Мне, напомню, исполнилось пятнадцать, когда я, со свистом мчась от злобно орущего и трясущего покусанной конечностью палача, успела отыскать лишь одно подходящее место, где можно было укрыться от настойчивого преследования — храм всегда считался источником благости и успокоения. А мне, непрерывно вздрагивающей от пережитого ужаса и утирающей запоздалые слезы отчаяния, в какой-то момент вдруг пришла в голову мысль сойти с этого опасного пути. Забросить ремесло и, выкинув из памяти три года воровской карьеры под теплым крылышком старой Ниты, начать чистую, светлую, исключительно праведную жизнь. Иными словами, покинуть улицу, устроиться здесь же, при теплом храме, где по выходным бесплатно кормили побирушек и вечно голодных сирот; с годами надеть длинное серое платье послушницы, научиться смирению, посвятить себя совсем иному делу. И больше никогда не возвращаться в холодные подвалы трущоб, не знать боли от впившихся в руку толстых пальцев и не бояться, что в один прекрасный день меня за волосы поволокут к такой же плахе, как сегодня. Я так уверилась в своем намерении уйти, что тайком от кормилицы даже стала посещать ежевечерние мессы во славу Двуединого. Познакомилась с его жрецами, носящими исключительно шелковые одежды, выучила несколько молитв и с совершенно детским восторгом получила несколько благословений, коснувшихся лба морщинистой рукой старого епископа. И все было бы прекрасно, если бы в один из затянувшихся вечеров приметивший меня жрец не завел долгую беседу о спасении души. Не на виду, конечно, потому как женщин и хорошеньких девушек им не положено одаривать вниманием на людях, а в одном из затемненных альковов, коих при храме всегда строилось великое множество. Я долго внимала неторопливой речи пожилого служителя, согласно кивала, потому что была с детства воспитана в почтении к старшим, охотно принимала на веру тот бред, что нескончаемо лился в мои уши и уже почти увидела себя в радужном сиянии истинного откровения… как вдруг почувствовала пониже спины чужие, вспотевшие от возбуждения руки, наткнулась на масляные глазки старого сластолюбца и разом вернулась на грешную землю. Конечно, со временем пришло понимание того, что никакой бог не обходится без смертных служителей, а среди них, как и в любом стаде, всегда находится хоть одна паршивая овца. Мне не раз встречались истинные ревнители своего дела, готовые умереть за «божественные» идеи и искренне пытающиеся вернуть в лоно Создателя заблудшую воровскую душу. Не раз я видела огонь истинной веры в много повидавших глазах старых жрецов, со странным чувством слушала изумительные по накалу проповеди и видела, как смиренно склоняются перед ораторами в сером даже самые закоренелые грешники. Но самый первый опыт не забылся — я больше ни разу в жизни не зашла ни в один храм. Правда, ненавидеть их перестала, воровать оттуда тоже никогда не пыталась, а со временем кое-какие из провозглашаемых жрецами постулатов нашли отклик и в моей душе. Но наши отношения с Двуединым так и остались натянутыми, на уровне вооруженного до зубов нейтралитета: я никогда ему не молилась, благоразумно не тревожила храмы своим неправедным присутствием, а он мудро не замечал такого пренебрежения к своей персоне и не требовал от меня большего, чем я могла ему дать. Так что, остановившись на крыше раззолоченного храма, я без всякого пиетета протерла рукавом пыльную поверхность, удобно уселась, спустила ноги с карниза и некоторое время просто отдыхала, наслаждаясь видами. Не чувствуя священного трепета в груди, не заботясь о том, что попираю мягким местом древнее сооружение, не боясь ни божественного гнева, ни молний с небес, ни оказаться нечаянно обнаруженной: перед входом в святилище люди неизменно склонялись в униженном поклоне и никогда не поднимали глаза выше собственных носов. Ни днем, ни вечером, перед обязательной молитвой, ни даже ночью, когда блеск золотых куполов становится особенно мягким и радующим взор. Впрочем, мне это только на руку. Переведя дух, я так же спокойно поднялась и, по-прежнему никем не замеченная, отправилась обратно, намереваясь провести остаток ночи, как приличная девушка — в теплой постели, в глубоком сне и без всяких мыслей о тех заповедях, которые я в скором времени собиралась нарушить. Однако уже на полпути к оставленной таверне меня вдруг привлекла странная возня возле одного из постоялых дворов. Недолго поколебавшись, я все-таки чуть сменила маршрут и, быстро отыскав источник странного шума, осторожно выглянула с соседней крыши. Как выяснилось, беспокойство шло с заднего двора, куда как раз заводили три тяжело груженые телеги, одна из которых оказалась довольно большой и была тщательно укрыта плотным тентом. Возле них суетились трое мужчин, вполголоса ругая безлунную ночь, в которой им пришлось ковыряться на размокшей от дождя дороге; некстати сломавшуюся ось, что заставила их так сильно задержаться; дурных лошадей, что за два месяца так и не привыкли таскать на себе немалую тяжесть; и проклятую ярмарку, ради которой, собственно, им пришлось сегодня так спешить. Бродячий балаган, — сообразила я, припадая к покатой черепицей и с любопытством изучая сверху могучие фигуры мужчин, загоняющих во двор громоздкие телеги. Первые две прошли без труда — могучие руки атлетов неплохо справлялись с работой тяжеловозов, которых уже распрягли и отправили на ближайшую конюшню. А люди тем временем умело ставили колесную собственность в тесный рядок, пытаясь хоть как-то сэкономить место, поскольку в преддверии завтрашнего открытия ярмарки за каждую лишнюю пядь занятой тобой земли приходилось платить. Причем немало. А поскольку зря платить свои кровные не любит никто, им приходилось суетиться и напрягать жилы, утрамбовывая переполненные повозки как можно ближе одна к другой. И все бы ничего, однако с последней, самой большой и неудобной, у них дело не заладилось — едва громилы взялись за дышло и тронули ее с места, как из-под плотной ткани донеслось угрожающее ворчание. — Проснулся, ирод, — сплюнул один из мужиков, опасливо убирая руки подальше от ткани. — Чтоб тебя демоны на том свете заели! — Заткнись, скотина, — буркнул второй, пытаясь толкнуть тяжеленную телегу поближе к стене сарая. — А то щас как вмажу по ушам, и будешь полночи ожоги зализывать. Ворчание в ответ стало громче и приобрело зловещие нотки. — Ну-ну, — хмыкнул третий, берясь с другой стороны. — Думаешь, хозяин нам хоть слово скажет? Не-ет, тварь, он нам еще и доплатит, что урок смирения тебе дали. А то и присоединится, чтобы ты запомнил, где можно зубы распускать, а где лучше заткнуться. Бодун, тащи давай, а то до утра провозимся! Да не бойся, оттуда он не достанет. Только зубами пощелкает, да затихнет. Невидимый зверь люто царапнул деревянное дно повозки, а потом вдруг огласил сонную округу таким бешеным ревом, что я, наконец, сообразила: под тентом спрятана большая клетка. Кажется, даже стальная, потому что больно уж тяжело шла повозка, да и борозды в земле оставляла — будь здоров. То ли зверюга была тяжелой, то ли их общий вес так проминал утрамбованную до состояния камня почву. Но додумать эту мысль мне не дали: почти сразу массивная клеть содрогнулась от мощного удара изнутри, телега заходила ходуном, угрожая развалиться прямо тут, во дворе; отскочившие на два шага грузчики огласили ночь смачными проклятиями, из-под накинутой ткани что-то коротко полыхнуло, а поливаемое отборной бранью животное с болезненным стоном отлетело от прутьев. На улице остро запахло паленым. — Что у вас опять происходит? — властно спросил новый голос, и рядом с атлетами возникла невысокая фигура в темном плаще с низко надвинутым капюшоном. — Чего не поделили? Уроните клетку — шкуры спущу! — Простите, хозяин, но этот монстр все время пытается вырваться! — Ничего, не вырвется, — усмехнулся владелец балагана, мельком оглядев содрогающуюся повозку. — Я не для того потратил почти сотню золотых на услуги мага, чтобы лишиться такого славного трофея. Эта клетка выдержит даже демона. — Кого вы сюда привезли? — хмуро осведомился выглянувший на шум трактирщик. — Никак упыря словили? — Нет, оборотня, чтоб его… — зло сплюнул один из громил. — Господин Ригл за ним несколько лет охотился, а теперь возит по ярмаркам, чтоб народ видел, какие твари еще бродят по нашим лесам и жрут ни в чем неповинных путников. — Оборотня?! — оторопело уставился на телегу трактирщик, где невидимый зверь продолжал глухо ворчать и шипеть, будто громадный разъяренный кот. — Да как же вы его поймали, если, говорят, он рвет даже стальные цепи толщиной в руку?! А ну, как перекинется снова?! Или вырвется ненароком?! Совсем с ума сошли — привозить это чудовище в город?! Хозяин телеги откинул капюшон, открыв утонченное лицо с тонкими черными усиками и пронзительными серыми глазами, которые почти пропадали за длинной челкой, небрежно упавшей на лоб. — Повода для паники нет, уважаемый. Моя защита абсолютно надежна — ее не преодолеть ни одному живому существу. На прутья наложено специальное заклятие, стоившее мне целого состояния, а на двери — настоящий гномий замок, тоже отменно сработанный и защищенный самыми мощными чарами, что только существуют против этих существ. Что же касается оборотня, то я специально вплавил в железо немалую толику серебра, не дающую ему принять человеческий облик. Но даже в зверином обличье он до сих пор не сумел выбраться на волю, хотя, надо сказать, пытается сделать это почти каждый день. Можете сами убедиться. Господин Ригл быстро приблизился к злополучной повозке и рывком сбросил с нее покрывало, открыв неверному свету факелов мощную клетку высотой примерно по грудь взрослому человеку — с довольно тонкими прутьями, стальной дверцей, на которой висел внушительный замок, стальным же полом, плотно устеленным деревянными досками, и таким же надежным решетчатым потолком. В ней легко поместился бы крупный медведь, вздумай кто загнать его в эту железную тюрьму, но для припавшего на лапы зверя она была явно маловата. Оборотень оказался невероятно крупным, покрытым короткой черной шерстью чудовищем, которое даже так — сжавшись и подобрав под себя мощные лапы, едва не задевал боками прутья, а круглыми ушами — низкий потолок. Крупная голова с оскаленной пастью, красное жерло широкой глотки, небольшой черный нос с непрерывно шевелящимися ноздрями, длинные жесткие усы, от которых остались только обгорелые кончики. Гибкое и невероятно сильное тело, сжатое, будто тугая пружина перед броском. Острые когти, то выстреливающие из мягких подушечек, то снова пропадающие. Бархатная шкура, покрытая странными подпалинами, гуляющие под кожей мышцы, длинный мохнатый хвост… Я удивленно распахнула глаза: странный зверь совсем не походил на тех оборотней, что мне доводилось видеть на картинках. Это был не волк, не медведь, не гиена и не вепрь! Скорее, я назвала бы его тигром, если бы он не был таким огромным и если бы не потрясающе насыщенный черный цвет шерсти, который, вкупе с бешеным рычанием, делал его больше похожим не на живое существо из плоти и крови, а на самого настоящего демона. Что, кстати, он немедленно и доказал: распахнув жуткую пасть, неожиданно с фантастической скоростью ринулся на ненавистного человека. Просто прыгнул с места, с непередаваемой грацией преодолев куцее расстояние до стальной дверцы. Причем, мне даже показалось, что на этот раз он справится, пробьет ее своим телом и все-таки вырвется на свободу, потому что бьющая от него бешеная сила и неукротимая мощь чувствовались даже отсюда. И так казалось не только мне: трактирщик с истошным криком шарахнулся прочь, могучие атлеты тоже опасливо отступили. А вот тонко улыбнувшийся господин в плаще даже не дрогнул. Просто смотрел с непередаваемым торжеством на приближающуюся смерть и улыбался. Оборотень всей массой налетел на прутья и… Я болезненно поморщилась от яркой вспышки, полыхнувшей в ночи, как огромный прожектор. Даже отвернулась, чтобы не испортить чувствительные глаза, и слегка пригнула голову, опасаясь, что стану слишком выделяться на фоне черного неба. Но на меня никто не смотрел — все взгляды были обращены к громко взвывшему зверю, которого жестоко швырнуло на соседние прутья, снова обдало магической вспышкой и только после этого милосердно бросило на предусмотрительно застеленный деревом пол. Я судорожно сглотнула, запоздало различив невероятно сложное защитное плетение, окружающее клетку, и только сейчас окончательно поверила, что оно, пожалуй, сдержит любое живое существо. Потому что каждое касание к ней приносило запертому зверю невыносимую боль, обжигало огнем, оставляло на гладкой шкуре глубокие ожоги и заставляло тихо выть, корчась на полу этой идеальной тюрьмы. — Вот так, — бесстрастно заметил хозяин, равнодушно следя за мучениями оборотня, которого скрутила жестокая судорога. — Надеюсь, теперь ты угомонишься и дашь этому городу спокойно заснуть? Или мне добавить? Из клетки донесся новый рык. Господин Ригл пожал плечами и, вынув из-за голенища небольшой стальной прут длиной в руку и толщиной чуть меньше моего пальца, бесстрашно шагнул вперед и несильно ткнул в тяжело вздымающийся бок. Там что-то громко зашипело, задымилось, черная шерсть мгновенно обуглилась и обнажила живую рану, из которой во все стороны брызнуло красным. Оборотень судорожно дернулся, захрипел, пытаясь отползти в сторону, но тесная клетка сжимала его со всех сторон, не давая ни малейшего шанса избежать этой пытки. Он попятился в угол, но тут же обжегся о прутья вторым боком, устало зашипел, но не сдался — спустя два удара сердца, во время которых Ригл так и держал свой прут у его холки, вдруг безо всякого предупреждения взвился на ноги и снова прыгнул. Я быстро отвернулась и до крови прикусила губу, не желая больше смотреть. От нового рева, в котором отчетливо звучала боль, у меня сжалось сердце и похолодели пальцы. Уши на мгновение заложило, а запах горелого стал таким сильным, что я прижала ладонь ко рту и судорожно вдохнула, стараясь не думать о том, чего ему стоил этот новый бросок. Клетка снова содрогнулась, но потом раздался звук очередного тяжелого удара, измученный стон, отвратительное шипение израненной кожи, которой снова коснулось охраняющее заклятие, и слабый скрежет когтей по дереву. — Упрямый, — опасливо произнес трактирщик, глядя на бессильно уронившего голову зверя. — Не боитесь, что отомстит? — Каким образом? — удивился господин Ригл. — Дверь ему не открыть, ключ я надежно спрятал, да и зачарована она только на одного хозяина. Каждый, кто тронет без разрешения, мигом отправится в Мир Теней. Через решетку он не пролезет, а сломать эту сталь не сумеет даже гномий топор. Нет, уважаемый, этот монстр будет сидеть тут до конца своих дней. Пока или не сдохнет, или пока мне не надоест его кормить… так, хватит. Тащите телегу в сторону и не уроните, а то мне не хотелось бы лечить его от слишком большого количества ожогов. Хозяин быстро отвернулся и ушел в дом, пряча обратно свой зловещий стик, а его подопечные с руганью принялись ворочать тяжелую повозку, пытаясь приставить ее как можно ближе к сараю. Трактирщик пару минут понаблюдал, но потом убедился, что никакой опасности от злобного монстра не будет, успокоено отправился восвояси, помахивая грязным полотенцем и окликая снующих по кухне служанок. Я сидела на крыше довольно долго, с трудом приходя в себя от увиденного. Сердце до сих пор колотилось, как сумасшедшее, в ушах так и стоял лютый рев заживо горящего оборотня, от которого немели руки и холодело в груди. Запах паленой шерсти до сих пор не развеялся в воздухе, и мне даже показалось, что зверь слишком тесно прислонился головой к проклятой дверце, отчего левое ухо все еще отчаянно дымит и сочится струйкой темной крови. А у него, видимо, не осталось сил даже на то, чтобы просто убраться подальше. Если вообще в этом могучем теле еще теплилась жизнь. Оборотень не двигался и почти не дышал. Кажется, магическая сеть забрала у него слишком много сил. Парализовала могучие мышцы, изранила кожу, затуманила сознание и отняла волю. Он не пошевелился даже тогда, когда мужики неуверенно взялись за прутья и крайне осторожно спустили клетку на твердую землю. Видимо, опасаясь за старую рассохшуюся телегу, что могла и пережить этой ночи. Он просто не заметил. Лишь безжизненно перекатился по деревянному полу (понятно, отчего все еще не прогрыз хлипкие доски!), судорожно сглотнул и неслышно застонал. Но от этого звука у меня все внутри заледенело. Да, я не знаю, сколько народу успело пострадать от его зубов. Не знаю, сколько жизней за ним числилось. Даже представить не могу, как много людей он погубил и как рвал невинных в лунные ночи, не помня потом ничего из того, что творил в зверином обличье. Не знаю, каким он был человеком и так ли жесток по натуре, как его вторая ипостась, но… даже если он — кровожадный людоед, если монстр и воплощенное зло… он не заслужил этих пыток. Никто их не заслуживал. Ведь если он на самом деле так опасен — убей. Если провинился и стал неуправляем — найди и казни, как казнят обычных преступников. Отруби голову, закопай и забудь о том, что когда-то это чудовище приносило боль и ужас. Но мучить, резать, калечить и жечь по живому — неправильно это. Не по-людски. Даже с ним. И даже тогда, когда понимаешь, что клеймо оборотня — это навсегда, и он уже не будет другим. Я терпеливо дождалась, пока двор полностью опустеет, и осторожно, стараясь не потревожить черепицу, убралась с крыши, старательно пытаясь не думать о свалившемся в беспамятстве звере, которого невежливо потыкали острой палкой в бока и, убедившись, что он не очнулся, снова накрыли плотным тентом. Не поставив внутрь ни воды, ни положив мяса и даже не озаботившись его сочащими кровью ранами. Я не рискнула спускаться во двор, чтобы убедиться в том, что он еще дышит. Как не рискнула оставаться здесь дольше, памятуя о том, что скоро наступит рассвет. И эта мысль заставляла поторапливаться, на время отложив проблему с оборотнем в сторонку. Уже втискиваясь в узкое окно арендованного чердака, я расслышала тяжелые шаги и бухающие удары в мою дверь. Удары, видимо не первые, потому что деревянная створка опасно прогибалась и дрожала. Но и не последние, потому что ревущий снаружи бас был полон нездорового энтузиазма. — Открывай, стерва!! Я знаю, что ты не спишь!! Открывай, кому говорю, а то сломаю к такой-то матери! Я поморщилась, в какой-то момент искренне пожалев, что не нашла более спокойного трактира. Торопливо спрыгнула на пол, вернула стекло на место, на цыпочках подкралась к двери и поспешно шарахнулась прочь, когда ее сотряс новый удар. — Открывай, шлюха!! Серебрушка за полчаса, потому что, клянусь Ииром, большего ты не стоишь! И не строй из себя недотрогу — я хорошо знаю таких цыпочек! Открывай!! Я хочу веселиться!! Сейчас! Немедленно!! И что с таким делать? Судя по несчастной двери, неизвестный воздыхатель довольно здоровый. А еще — пьян не в меру и откровенно озабочен. Послать его? Ага, а он доломает мне засов. Сбросить с лестницы? Нет, мне нельзя привлекать внимание. Позвать хозяина? А вдруг я в нем ошиблась, и неведомый крикун торчит тут с полного его ведома и согласия? Тоже возможно. Тогда что? Впустить? А потом прятать труп под кроватью, надеясь, что он не станет смердеть слишком сильно? Нет, я не настолько жестока. Скрутить-то я его точно скручу. Ну, пару костей могу сломать, не смотря даже на то, что в три раза тоньше и вроде слабее. Могу штаны порвать. Морду разбить. А толку? Если засвечусь, придется быстро уходить, а идти мне сейчас просто некуда. Я вздохнула и, быстрым движением убрав засов, неожиданным рывком распахнула дверь, одновременно отступая в сторону и пропуская мимо себя ввалившего внутрь громилу. Ну да, так и есть — здоровенный нетрезвый тип в грязных подштанниках и пузатой бутылью в одной руке. Второй он хватался за пояс, поддерживая спадающие штаны (ишь, как торопился дорваться до удовольствия!), а в данный момент озадаченно трогал пол перед своим носом, на который со всего размаху рухнул, не удержавшись на ватных ногах. — Ик… ты че, э? — с трудом сфокусировались на мне разъезжающиеся глаза на угрожающе красном лице. Да уж, знатная у него оказалась харя — круглая, с глазками навыкате, с мясистым носом и вывернутыми губами. Уши маленькие, прижатые к голове, шея в два моих бедра. Грудная клетка не меньше пивного бочонка, а волосатый живот опасно натягивает широкий кожаный ремень, непрозрачно намекая на то, что его хозяин уже очень давно практиковал неумеренные возлияния. В соседнем коридоре послышались тяжелые шаги. — Кто вы? Что вам нужно? — проблеяла я, надеясь, что угадала. — А… это… а где шлюха? — завертел головой посетитель, сидя на заднице и удивленно глядя на закутанную в простыню меня — маленькую, дрожащую, несчастную. — Мне сказали, что тут есть шлюха! — Нет! — пискнула я, настороженно прислушиваясь. — Вы ошиблись! Оставьте меня! Не надо! Уходите! Верзила помотал головой, но потом в его затуманенных мозгах, ослепленных вином и жаждой приключений, мелькнула мысль о том, что я тоже ему сгожусь в качестве источника неземного удовольствия. Иными словами, развлекаться он желал прямо сейчас. Здесь. Со мной. От новой идеи он просиял, осклабился и, опасно качаясь, поднялся, нависнув темной горой и протянув руки к моей неказистой одежке. Я снова вздохнула и, набрав побольше воздуха в грудь, тоненько завизжала, вкладывая в голос все актерское мастерство, какому меня только смогла научить старая бабка Нита. Кажется, неплохо получилось, потому что громила ошарашено замер, так и не порвав простыню; на втором, а потом и на первом этаже с грохотом попадали с кроватей постояльцы. Одинокая свечка на столе испуганно затрепетала, грозя вот-вот погаснуть. Мне даже показалось, что на кухне посуда задребезжала, а дворовый пес от неожиданности подскочил в своей будке и завыл со мной в унисон. М-да, видимо, слегка перестаралась с трагизмом. В тот же момент в узком проеме нарисовался обеспокоенный трактирщик с одним из своих сыновей (судя по щетине и ширине плеч — старшим). Быстро оглядел комнату, правильно расценил выражение моего лица, увидел рядом полуголого нарушителя, все еще не пришедшего в себя от мощного звукового удара. Заметно помрачнел, побагровел, свирепо выдохнул. Его сынок, получив долгожданный знак, вдруг странно кхекнул и неуловимо быстро замахнулся, отчего незадачливого домогателя просто вынесло в коридор, где и ударило о противоположную стену. После этого бедолага красиво сполз на грязный пол, вяло дрыгнул ногой и затих, трактирщик зло сплюнул, его сын буркнул что-то неразборчивое и вышел; проклятая свечка все-таки погасла, а у меня, наконец, закончился воздух в легких. В таверне наступила неестественная тишина. — Ты… это… в порядке? — неловко кашлянул хозяин, отводя глаза. Я жалостливо всхлипнула и разом осела, кутаясь в простыню и мстительно подмечая выражение искреннего раскаяния на его немолодом лице. А ведь гад он. Как есть гад — не мог не слышать, как кто-то ломится в мою дверь. Этот грохот мертвого из могилы поднимет. То ли заплатили ему, то ли не слишком поверил, что тихая девушка могла быть так наивна, что доверилась слову старого пройдохи. Проверял-таки, лживый мерзавец. Все же проверял, да и на помощь не спешил, пока я не заорала. Бородатый сынок потоптался на пороге, явно не зная, куда себя девать, но получил от батюшки чувствительный тычок в спину и благоразумно ушел, по пути прихватив с собой обмякшего верзилу, да плотно прикрыв мою истерзанную дверь. Трактирщик опустился на корточки и неслышно вздохнул. — Не задел он тебя, дочка? Не поранил? ДОЧКА?!!! Ах ты, старый козел… я снова всхлипнула, пряча зло сверкнувшие глаза, и послушно обмякла у него на груди. «Лицемерие… лицемерие, голубушка — вот твой главный козырь, — когда-то учила меня старая Нита. — Обман, притворство и непрерывная игра. И никакой фальши в голосе. Но непременно — твердый ум, жесткая хватка и четкое понимание того, ради чего ты все это делаешь. Запомни, девочка, этот урок, и никогда не забывай!..» Я запомнила. А потому со всем тщанием сейчас разрыдалась, посвятив этому мокрому делу некоторую часть своего драгоценного внимания, тогда как оставшийся в стороне холодный разум быстро просчитывал ситуацию и старательно фиксировал даже малейшие колебания чужого лица, неуловимый блеск глаз, легчайшее дрожание губ и даже силу, с которой этот человек сжимал мои плечи. Я ничуть не сомневалась в том, что он отлично знал о моем полуночном визитере. Может, сам и подсказал, куда надо свернуть. Впрямую ломиться и выяснять, не ускользнула ли странная постоялица из отведенного номера, отчего-то не решился. Но запрошенное мною чердачное окно его явно насторожило. Меня бы тоже насторожило, но просто выхода не было. И времени на поиск другого жилья тоже. Пришлось рискнуть. Вот и сделал этот гад так, чтобы мои ночные бдения, буде таковые обнаружатся, не осталась бы неизвестными его внимательной натуре. Наша порода вся такая — двуликая, изменчивая, предательская и оч-чень недоверчивая. Чуть что не так, и — готова удачная подстава. Соглядатаев мы сильно не любим. Шпионов на дух не переносим. Доносчиков презираем и быстро от них избавляемся. А переодетых стражей просто вышвыриваем за пределы нашей законной территории. Но стараемся не убивать, потому что за любого такого жмурика наши вечные враги начнут быстро звереть и устраивать всякие каверзы, вроде облав, внезапных обысков или еще чего похуже, а нам этого ой, как не надо. Не любим мы срочно менять свои планы, как не любим и лишнего беспокойства. А старые воры вообще редко ошибаются в оценке событий и неплохо чувствуют все, что хоть немного отличается от их привычного мира. Как превосходно чуют в этом мире малейшие колебания, несоответствия и странности, а еще — очень ревниво относятся к занятой ими нише. Это — основа выживания в нашем мире. Негласное правило и главный закон, от которого не отступаю даже я. Прежде всего потому, что не хуже других понимаю, что заезжая воровка в этом замкнутом мирке может натворить немало дел. Вот и трактирщик засомневался. Он проверял меня трижды — этим утром, при входе, когда откровенно намекал на неприличное и пытался узнать, что за чудо пожаловало в самый низ этих грязных трущоб; несколько минут назад, когда так удачно «запоздал» со своим появлением; и даже сейчас, в какой-то момент обняв очень уж заботливо и чересчур осторожно пытаясь выяснить, не прячу ли я где на теле знаки какой-нибудь гильдии или клеймо закоренелой преступницы. Но, судя по всему, я сыграла правильно, трижды показав, что не представляю из себя ничего, кроме того, что он увидел при первом знакомстве. А именно — пугливой, недогадливой и бедной простушки, не понимающей, что в таком месте меня могут сожрать в два счета. То есть, совершенно случайной гостьи этого неприветливого города. Никаких знаков на мне тоже не было. Мои кинжалы мирно покоились под кроватью, и до них не добраться даже его пытливому взору. Ну, а клеймо мне никто так и не смог поставить, так что со всех сторон я была чиста, будто горный родник. Трактирщик, похоже, тоже определился с мнением и заметно расслабился, после чего сказал что-то обнадеживающее и с участием погладил мою спину. Даже виновато покосился, когда думал, что я не вижу. Затем вежливо помог подняться, бережно довел до разворошенной постели, заботливо проследил, как я забираюсь под тонкое одеяло и размазываю по лицу фальшивые слезы. Немного поколебался, но все-таки пообещал оставить слугу неподалеку от моей двери, чтобы «больше не обидели»… как мило, я почти растаяла!.. после чего еще раз вздохнул и, досадливо покачав головой, ушел. Негромко посоветовав напоследок снова задвинуть засов. Подлец он, конечно, змеюка недоверчивая, брехливый скунс, но и я не наивная девочка. Заранее знала, на что иду, потому что в другом месте у меня не было бы такой отличной возможности заметать следы. Не вышло бы безнаказанно шарить по чужим сусекам и прятать добро, не боясь, что в один прекрасный момент по мою душу нагрянет городская стража. Нет, я правильно рассчитала — теперь, что бы ни случилось, я останусь вне подозрений. Просто маленькая, хрупкая, пугливая девчонка, не ведающая, куда забралась на время шумной ярмарки. Правда, не ждала я от него такой прыти в ближайшие сутки, но тут уж всецело мой промах — расслабилась, отвыкла от прежней жизни. Что ж, учту на будущее. И теперь буду еще осторожнее. Потому что, когда по городу пройдет череда дерзких краж, на меня не должен лечь ни один косой взгляд. И он не ляжет, иначе я съем свои сапоги. — Спасибо! — прошелестела я вдогонку, мстительно всхлипнув напоследок. По губам старого плута скользнула виноватая улыбка, но я ее скорее почувствовала, чем увидела. А потом успокоено откинулась на подушку, заложила руки за голову и принялась заново размышлять. 6 Крики бойких мальчишек я услышала издалека, задолго до того, как добралась сквозь людскую толчею до центральной площади. Расположение улиц и главных зданий города после ночной прогулки я хорошо представляла, а потому, помня про шумную ярмарку, старалась держаться от центра подальше. Там слишком громко, суетно, тесно и вообще не очень уютно. Большое пространство площади с самого рассвета превратилось в спонтанный базар, где торговали буквально всем — от оружия до семечек. А немного дальше, в одной из прилегающих улочек, привезли на продажу скот, и это не добавляло радости ни парящимся в духоте животным, ни мне, потому что сочные ароматы их жизнедеятельности довольно быстро всколыхнули стоячий воздух над Тирилоном. Надо думать, господин наместник тоже был не в восторге от такого соседства, но ярмарка есть ярмарка, а более удобного места, чем центральная площадь, просто не придумаешь. Одно хорошо: она проводилась только два раза в год и длилась всего по три дня, что и спасало город от засилья мух, навоза, обязательных гор мусора на улицах и шумной толпы, истово мечущейся между спонтанно организованными лотками в поисках нужных в хозяйстве вещей. Здесь были и пышные, разодетые матроны с поистине угрожающими формами, и смазливые девицы, выведенные строгими нянюшками на прогулку. И босоногие дети, вечно путающиеся под ногами. И дети познатнее да посерьезнее, чьи глаза, впрочем, блестели таким же азартом, что и у бедняков. Носиться они, правда, не носились, а степенно выступали под присмотром охраны и воспитателей, но на вкусные леденцы и плюшки посматривали с неменьшим интересом, а от устроенного бродящими артистами аттракциона под открытым небом их и вовсе было не оторвать. Я выбралась в город ближе к полудню, отменно выспавшись и плотно позавтракав. Как раз тогда, когда основные и самые важные покупатели уже отоварились, большая часть привезенного добра оказалась распроданной, немалое число торговцев степенно покинуло шумный центр, а нескончаемый гам от заключаемых ими сделок заметно поутих. Конечно, на улицах бродило еще прилично народу, но теперь тут хотя бы можно было спокойно пройти, не рискуя оказаться раздавленным какой-нибудь тяжело груженой подводой или растоптанным особо ретивым всадником, которые хоть изредка, но встречались на моем пути. Бурлящие с самого утра страсти тоже поутихли, продавцы заметно подустали и теперь сыто жмурились, подсчитывая доходы; покупатели блаженно оценивали новые приобретения. Светило солнышко, дул легкий ветерок, а среди довольного жизнью люда все чаще и чаще встречались обладатели полных до неприличия кошельков. От увлекательного разглядывания очередной туго набитой мошны меня отвлекла стайка мальчишек, с огромной скоростью мчащаяся в сторону второй по размеру площади города — Круглой. Она была чуть меньше ста шагов в диаметре, гораздо менее популярная, но зато почти свободная для легкой послеобеденной прогулки. В центре журчал небольшой фонтанчик, по краям стояли низенькие скамейки, обрамленные кокетливо подстриженными кустиками. Вокруг возвышались дома крепких середнячков, составляющих основной костяк местной знати, под окнами цвели целые охапки ранних цветов. Но вовсе не это привлекало сюда посетителей. — Оборотень! Идите поглядите на оборотня!! Я сильно вздрогнула и быстро подняла голову, однако босоногая детвора уже умчалась вперед, будоража по пути стайки горожан. — Оборотень! Вы слышали? Кто-то поймал у нас в лесах оборотня! — Какой еще оборотень? — Да их тут отродясь не было… — Точно вам говорю! Оборотень это! Такое страховидло ни с чем не перепутаешь! Я краем глаза вчера видал… Народ заволновался, тревожно заозирался, будто пытался высмотреть злобное чудище за ближайшими заборами. Кто-то даже спешно развернулся и заторопился прочь, но для большинства любопытство оказалось сильнее страха перед возможным риском. Да и полдень сейчас — каким бы страшным оборотень не был, не сумеет он перекинуться на свету. Все знали: лучшее время для волкодлака — это полнолуние, а до него еще целых дня три осталось. Меня сжали со всех сторон и в плотном потоке повлекли вперед, следом за горластыми сопляками, продолжающими вопить про страшного монстра, пойманного в ловушку. Про оставленные им за собой трупы, море крови, оторванные конечности и покусанных девственниц… какая-то разодетая девица по левую руку от меня внезапно сомлела и под истошные вопли, внесшие еще большую сумятицу, плавно сползла вниз. То ли от ужаса, то ли, что вернее, от сильной давки. Правда, ее тут же подхватили, куда-то увели, побрызгали холодной водой в бледное личико, а потом, под ахи и охи, увели подальше. Но толпа все равно разволновалась, со всей возможной скоростью устремившись на крики зазывал. Я же, не в силах бороться с неожиданно сильным течением, в какие-то жалкие минуты оказалась там, куда ни в коем случае не собиралась идти — на проклятой площади, где уже толпилось немало зевак. Вдалеке промелькнули зверские рожи, уже виденные мною прошлой ночью, тощая фигура владельца балагана. А потом показалась знакомая до боли телега, и я обреченно замерла — толпу неумолимо потянуло именно к ней. Попробовала дернуться влево, вправо, но не тут-то было: меня стиснули со всех сторон, не дав даже шагу ступить. И все то время, пока уже известный мне мастер Ригл красочно расписывал эпизод поимки страшного зверя, я стояла ни жива, ни мертва, с трудом дыша и тщетно пытаясь высвободиться. А потом невольно прислушалась. По словам этого уважаемого господина выходило, что нашли они своего монстра в непроходимых дебрях девственных лесов, на самой окраине королевства. В деревеньке под названием Срединка, что стоит возле Малого Озера Печали. Нашли на берегу, возле трупа очередной жертвы, которой оказалась красивейшая девушка деревни, назавтра собирающаяся выйти замуж за местного кузнеца. Но порадоваться жизни юная нимфа не успела: злобный оборотень нашел ее и загрыз, оставив безутешному жениху только окровавленные клочки от изорванного в ярости платья. После чего народ собрался всей деревней, нанял охотников за нечистью, которые по счастливой случайности остановились там на постой буквально за день до страшной трагедии. Потом три дня и три ночи они преследовали убивца по пятам, потеряли немало доблестных воинов, наконец, загнали монстра в какой-то овраг, подожгли траву вокруг и, пока кровожадный зверь прокашливался, умело взяли его в кольцо. После чего ранили серебряной стрелой, оглушили, связали, а теперь вот привезли на наш суд, дабы наглядно показать всем, что и с таким несомненным злом можно (и нужно!) бороться. Народ тяжко вздыхал и терпеливо слушал, затаив дыхание, рассказчик был убедителен и весьма говорлив, не уставая сообщать все более ужасающие подробности ночной погони. Мужчины сурово хмурили брови, женщины украдкой утирали глаза, искренне жалея несчастную жертву необоснованного насилия. Дети с жадным восторгом внимали кровавым подробностям, потому как это и было, по их мнению, самым интересным. А вот я, напротив, сперва громко поперхнулась, расслышав эти самые «подробности», потом чуть не расхохоталась, а ближе к концу прочувствованной, изобиловавшей примерами речи заметно нахмурилась. У меня, как у человека сугубо практичного, справедливо возникли некоторые вопросы относительно этого, с позволения сказать, повествования. Например: что делала невеста кузнеца в глухом лесу, у озера, среди ночи, в полнолуние, да еще одна, без сопровождающего? Какого демона она вообще пошла туда накануне собственной свадьбы? А если даже искала уединения с женихом, то для чего влезла в неудобное платье, если в штанах пробираться по лесу во много раз удобнее? Для чего напялила узкие туфли, одну из которых загонщики потом предоставили убитым горем родителям в качестве доказательства печальной участи их единственной дочери? Наконец, где в это время шатался сам кузнец, если девушка ушла до полуночи, умерла вскоре после ее наступления (то есть, она просто физически не могла далеко уйти от родного дома!), а истошные крики о помощи должны были разнестись далеко-о-о по округе? Странные несовпадения показались мне, как минимум, подозрительным. То есть, господин Ригл, мягко говоря, слегка преувеличивал. А грубо выражаясь, просто безбожно врал. Потому что, во-первых, деревня Срединка стоит не на Малом, на Большом Озере. И не Печали, а Правды. Во-вторых, красивых девушек там отродясь не водилось. В-третьих, невестам строго запрещено покидать родительский дом аж за три дня до свадьбы, чтобы, как считается в тех местах, «злые духи не испортили девку». В-четвертых, только полная дура могла отправиться в лес в полнолуние, потому как оно страшно не одними оборотнями, но и кое-какими существами попроще и попрожорливее. А в-пятых, даже если она вдруг и повстречала на свою беду оборотня, то как он мог успеть ее сожрать, когда на хвосте уже повисли улюлюкающие загонщики? Как, в конце концов, они вычислили, когда он нападет, а потом сумели догнать в его родной стихии, если всем известно, что среди ночи оборотень подобен смазанной жиром молнии? Что говорите? Откуда я знаю про Срединку? И о том, что она стоит аккурат напротив Больших Озер? Я непроизвольно припомнила рыжеволосых братцев, некогда загнавших меня в старый сарай на берегу этих самых Озер, и нехорошо прищурилась. А вот знаю, дорогие мои. Хорошо знаю. Даже слишком. Как знаю и то, что в этой глуши никаких оборотней сроду не водилось, а если бы и водились, то всяко побрезговали бы тем сбродом, который там вечно ошивался. Так что нет, господа охотники, что-то вы темните. Не были вы никогда в тех местах. И оборотня никакого не ловили. А если и выследили его, то явно не там и не так, как сейчас рассказываете. Вопрос только, зачем об этом говорить здесь, сейчас? Прилюдно? А затем, милые мои, что моя родная деревенька настолько далека от основных дорог нашего славного королевства, что про нее можно спокойно врать все, что душе угодно, не боясь быть уличенным. Вот только меня такая правда совсем не устраивала. Сжав зубы, я принялась осторожно проталкиваться вперед, работая локтями на манер острых зуботычин. Люди охали, ахали, ругались, но расступались крайне неохотно — всем хотелось своими глазами взглянуть на страшного зверя, почти уничтожившего маленькую деревеньку Срединку и, не моргнув глазом, сожравшего добрую дюжину славных охотников за головами. Правда, стояли на своем зеваки недолго — ровно до того момента, как один из подопечных господина Ригла жестом фокусника не сдернул с клетки широкое покрывало, открыв любопытным взорам настороженного, припавшего к полу и оскалившегося зверя. Он стоял на полусогнутых лапах, опустив морду книзу, чтобы не касаться ушами потолка, обвив мягкие подушечки стоп гибким хвостом и внимательно глядя на одинаково исказившиеся лица — могучий, высокий, низко пригнувший голову. С невыразимым презрением смотрел в перекошенные физиономии зевак и, предупреждающе вздернув верхнюю губу, изучал инстинктивно подавшуюся в стороны толпу. Он действительно напоминал свирепого тигра, что, как говорят, водятся в далеких южных землях. Только гораздо крупнее, чем на картинках, намного массивнее, ненормально черного окраса и с поистине жуткими клыками, сверкавшими в пасти подобно отточенным кинжалам. Думаю, если бы он выпрямился и встал в полный рост, то легко дотянулся бы носом до моего лба. Мощные лапы наводили на мысль о неимоверной силе, а показавшиеся наконечники таких же черных когтей не оставляли сомнения в том, что перед ними не устоит даже хваленая гномья кольчуга. Оборотень приоткрыл пасть и негромко, весомо заворчал, окатив обомлевших от ужаса людей бархатным рыком. Кончики губ медленно приподнялись выше, обнажив клыки на полную длину. Сильное тело напряглось еще больше, под густой шерстью немедленно обрисовались крепкие мышцы, и народ не выдержал — с содроганием принялся отступать назад мелкими шажками, не смея на него даже прямо посмотреть. Старая Нита всегда говорила, что я умею читать чужие чувства. Умею видеть людскую душу, лишь раз взглянув кому-то в глаза. Что именно поэтому могу потом так точно воспроизвести не только лицо, но и голос, и повадки своего «образца», надевая чужую личину. Думаю, она была права… За свою недолгую жизнь я видела разные глаза — яркие и смешливые, злые и завистливые, раздраженные, хитрые, лживые и просто равнодушные. Я видела их живыми и умирающими, тусклыми и победно горящими, пустыми и наполненными нескончаемым счастьем, светящимися искренней радостью или, напротив, убитыми горем. Но таких глаз, как у этого оборотня, я до сих пор ни у кого не встречала — чуть раскосые, черные, глубокие, смутно напоминающие страшные глаза оберона, только чуть более человечные и с нереальными золотистыми зрачками. А взгляд… Я сильно вздрогнула, поймав его на мгновение. Казалось, в нем тесно переплелись друг с другом тоска и глухое отчаяние, неукротимая ярость и странное торжество, бессильная ненависть и обреченное понимание. Злость. Гнев. Бурлящее водоворотом бешенство. Лютое желание отмстить. Едкая горечь. Острое осознание происходящего. А еще — странное презрение к смерти и необъяснимая гордость непобежденного. Да, сейчас он ослаб, потерял много сил, был загнан в тюрьму, из которой не видно выхода. Он страдал от жажды и голода. Он едва мог просто пошевелиться. На его теле сочилось кровью множество ран, оставленных стальными прутьями и коротким жезлом мучителя. Но он не сдался. Не покорился. Не собирался склоняться ни перед кем. А сейчас со странным выражением смотрел на жадную до зрелищ толпу и со злым удовлетворением встречал ее искренний ужас. Я застыла соляным столбом, не в силах ни отвернуться, ни отвести глаз. Вчера я плохо его рассмотрела: на постоялом дворе было довольно темно и шумно, но сейчас у меня что-то екнуло в груди и болезненно сжалось, потому что звери не умеют так смотреть. Не умеют одним взглядом выразить всю глубину своего отчаяния. Как не умеют стоять в цепях, оставаясь при этом несломленными. И в лицо усмехаться тем, кого считают кровными врагами. Даже оборотни в своем диком обличье так не умеют — для этого они слишком… звери. А странный тигр таким зверем не был. Как не был он кровожадным монстром и безумным чудовищем. Не знаю, откуда пришло это знание, но во мне вдруг поселилась твердая уверенность в том, что кем бы он ни являлся на самом деле, как бы не выглядел, что бы не натворил и кого бы не ранил, он никогда не носился по роскошным лесам Симпала, гонимый жаждой крови, и никогда не терял разум при виде полной луны. Потому что с такими глазами не преследуют невинную жертву, раздирая ее на части, а потом жадно хрипят, давясь окровавленными кусками, торопясь насытиться и ринуться за следующей. С такими глазами не нападают со спины и не рвут когтями податливое, еще трепещущее тело. Не делают подлостей. Не предают. И не ломают чужую шею только потому, что вдруг не понравилось выражение чьего-то лица. С таким взглядом можно биться только грудь в грудь, глаза в глаза, один на один, скрещивая мечи или сжимая в руках отточенные до остроты бритвы кинжалы. А потом холодно следить за тем, как падает навзничь сраженный недруг и как тускнеют его зрачки в преддверии приближающейся смерти. Я больше не слышала, о чем громогласно объявлял Ригл. Не видела, как пятятся мимо меня испуганные люди. Не замечала их искаженных лиц, судорожных вздохов, округленных глаз и распахнутых в панике ртов. Я просто стояла и смотрела не необычного оборотня, до сих пор не утратившего разум, смотрела почти в упор, молчала и страшно чего-то боялась. А он, как почувствовал — вдруг неуловимо быстрым движением повернул лобастую голову, прищурился и уставился в ответ, все еще тихо рыча и явно ожидая, когда же неказистая дуреха шарахнется прочь, как все остальные. Я не смогла. Так и стояла посреди площади, словно холодная статуя, неотрывно глядя в узкие золотистые зрачки. Стояла, бледнела, покрывалась холодными мурашками и с содроганием смотрела. Ничего не видя больше, кроме этих странных глаз, и не понимая, что и почему заставляет меня до сих пор оставаться на месте. Он недвижимо стоял тоже. Молчал. Смотрел. И внимательно изучал мое бледное лицо. Лишь когда Ригл, желая успокоить людей, многократно отработанным и тщательно выверенным движением всунул между прутьев свой жезл, оборотень вздрогнул и зашипел от неожиданной боли, на мгновение отвлекшись. Но взгляда моего не потерял. Словно держался за него. А потом плотно сомкнул мощные челюсти, набычился, будто не желая показывать своей слабости, сжался в комок и застыл мрачной черной глыбой внутри тесной клетки. Неподвижный, громадный, свирепый и… все еще непокоренный. Меня кто-то толкнул, торопясь поскорее выбраться из толчеи, кто-то другой с силой наступил на ногу, чьи-то руки больно дернули за длинную косу, и я внезапно потеряла равновесие. Поспешно взмахнув руками, покачнулась, но, зацепилась за чьи-то плечи и все-таки устояла, выровнялась. Мгновенно пришла в себя. А потом быстро подняла голову и на долгий миг снова замерла: он так и стоял, глядя на меня поверх толпы, судорожно сжимал громадные челюсти, но не издавал ни звука. Кажется, вовсе не чувствовал проклятой палки, от которой на его спине с каждым ударом появлялись все новые и новые раны. Просто стоял и следил своими черными глазами. Даже тогда, когда меня общим потоком отнесло к самому краю площади, а потом затолкало в тесный проулочек, из которого нашелся только один выход. И он вел совсем не туда, куда бы мне сейчас хотелось. Толпа гудела и взволнованно перешептывалась. Многие охотно бросали деньги в специально отведенный мешочек, который держал в руках один из подручных Ригла. Раздались первые одобрительные выкрики. Зазвенели медяки, пару раз мелькнули даже серебрушки, а потом вроде и золотой проскочил. Кто-то снял с пальца и бросил в благодарность за удивительное зрелище недешевое колечко. Дети восторженно визжали на руках у родителей. Мужчины гордо оглаживали усы, наблюдая за избиением. Женщины бледнели и кусали губы. Но большинство так и не решилось смотреть эту показательную порку до конца, а, пряча глаза и несильно вздрагивая от звуков ударов, стыдливо устремилось прочь. Может, не выдержав кровавого зрелища. А может, не в силах чувствовать на себе пронзительный взгляд упорно молчащего оборотня. Я вдруг до боли сжала кулаки, мысленно проклиная весь этот день, дурацкую площадь, этот мерзкий запах горелой плоти, что до сих пор комом вставал в горле. Весь этот дрянной город, который сломал мои прежние планы. Чужой смех, что все еще раздавался за спиной. Искаженное ненавистью лицо палача, терзающего запертого в темной клетке, обреченного зверя. Ненавидя в ответ. Пылая гневом и диким бешенством от творящегося там изуверства. Тяжело дыша и с трудом справляясь с собой, с белым от ярости лицом и с прикушенной до крови губой. ТАК не должно быть. Так неправильно. Это страшно. Чудовищно. Гораздо более чудовищно, чем возможные смерти от чужих зубов и когтей. Потому что звери убивают без злости. Без ненависти и жажды мщения. А то, что творили оставшиеся позади существа, было в сто раз хуже. Ведь, в отличие от любого оборотня, они отлично понимали, что происходит. Радовались этому, жаждали продолжения. Им нравилось убивать, мучить и жечь, нравилось слышать чужой крик боли и отчаяния. Их несказанно злило, что проклятый зверь неожиданно заупрямился, и они горели настойчивым желанием вырвать у него хотя бы жалкий стон… о-о-о, воистину на это способны только люди! Я заставила себя идти прочь, не оглядываясь, но нервно кусая губы и нехорошо сузив горящие глаза. Да, я ушла, позволив им творить все, что заблагорассудится. Но одновременно твердо зная, что найду способ это остановить. Любой ценой, но сумею. Даже если долгожданная свобода для уставшего и замученного до полусмерти оборотня будет значить всего лишь милосердный удар в сердце. Едва Тирилон погрузился в темноту, я без промедления выскользнула на крышу и легкой тенью помчалась по известному маршруту. Я нигде не задерживалась и не сомневалась — у меня было время все обдумать и тщательно взвесить. Оставалось только воплотить принятое решение в жизнь, а для этого требовалась спасительная темнота, отсутствие посторонних, поддержка самого оборотня, мой амулет и хотя бы полчаса времени. Нужный двор я нашла быстро и тут же убедилась: Ригл не спешил покидать присмотренную таверну. Думаю, сегодня он получил не самую плохую выручку за устроенное представление, однако завтра, когда о его трофее будет знать уже весь город, народу на Круглую площадь соберется в два, а то и в три раза больше. Люди уже не будут бояться, как этим утром, они станут жаднее, наглее и любопытнее, чем сегодня. Захотят сами убедиться в том, что оборотень настоящий. Потрогать руками, подразнить, с наслаждением и сладким холодком ужаса почувствовать его неподдельную ярость, когда сквозь прутья его снова будут тыкать больно жгущимся жезлом. Они будут ждать его крика, жадно искать в его глазах отголоски немыслимой боли, которую причиняли охранные заклятия и прут палача. И когда-нибудь выдержка ему изменит. Когда-нибудь он разомкнет челюсти и сделает им подарок. Или же просто умрет, но даже смертью своей принесет предприимчивому дельцу баснословную прибыль. Я намеревалась не дать этому случиться. Собиралась остановить их. Испортить им завтрашнее удовольствие. Поэтому, убедившись, что телега с пленником стоит на прежнем месте, а памятные громилы отправились пить пиво и заново хвастаться своими победами, спрыгнула с крыши и бесшумно приблизилась к клетке. Я умею двигаться так, чтобы не потревожить даже чуткого сверчка, умею скрадывать шаги и стелиться по земле невесомой тенью. Умею быть незаметной и легкой, как лунный свет в беспросветной темноте ночи. Однако когда я подошла и осторожно откинула серый тент, оборотень уже был во всеоружии — сидел у самой решетки, зло сузив глаза, легонько постукивая по лапам кончиком хвоста, грозно приподняв верхнюю губу и насторожившись, как перед броском. Смотрел на меня без особого удивления, холодно оценивал и… чего-то ждал. Если он только кинется на прутья, у меня ничего не выйдет. Если зарычит или потревожит заклятия на клетке, сюда сбежится вся таверна. Если я хоть немного ошиблась в нем, мне несдобровать. А уйти отсюда быстро будет довольно трудно — до крыши добрых три человеческих роста, стена отвесная, деревянная, без окон и удобных карнизов. Времени растить когти и стальные жилы, как в сокровищнице, у меня просто не будет. А перескочить высоченный забор с острыми крючьями наверху без травм не сумеет даже оберон. Так что я страшно рисковала, придя сюда одна, без оружия. Да еще не запасшись нужным, как воздух, золотом, ради которого, собственно, и явилась в эту клоаку. Оборотень молчал. Я перевела дух и, приложив палец к губам, внимательно осмотрела дверь. Плохо: сталь честная, добротная, петли литые и явно усиленные заклятиями. Просто так не перерубишь и не проткнешь насквозь. Даже с моими талантами. С прутьями, судя по всему, та же история. Но на пробу я все-таки рискнула коснуться одного из них кончиком пальца. Осторожно поднесла, попыталась просунуть внутрь, стараясь не думать о том, что кое-кто может его просто-напросто откусить, но полностью уверенная в том, что магия на меня не действует… и вздрогнула от крохотной, сорвавшейся в мою сторону искорки. Удивленно распахнула глаза, поспешно отдернула руку, но все равно не успела — проклятая капелька коснулась кожи самым краешком. Всего чуть-чуть, боком, едва задела, мерзавка. Но у меня от внезапной и совершенно дикой боли невольно вырвался судорожный вздох, на глаза набежали слезы, а ладонь на некоторое время просто отнялась. Боже… как же больно!!! Я согнулась, пряча покрасневшую руку и силясь не заорать во весь голос, сжалась в комок, замерла на какое-то время, молча переживая эту муку, а когда нашла в себе силы распрямиться, то наткнулась на весьма странный взгляд. Оборотень смотрел с непонятной задумчивостью, словно не мог взять в толк, чего это незнакомая девица вдруг решилась на такую откровенную дурость. Я запоздало содрогнулась от мысли, что испытала лишь крохотную долю того, что довелось прочувствовать ему. Причем, не раз, и не два. А, похоже, каждый мучительно долгий день этого тяжкого и безнадежного плена. — Подожди, я сейчас, — зачем-то шепнула я, утирая глаза. — Ты только не шуми, ладно? Тигр посмотрел еще более странно, непонятно кашлянул, но и на этот раз милосердно смолчал. А я отерла еще горящую руку о бедро и вернулась к осмотру клетки. Из нее, судя по всему, был только один выход — через низенькую, намертво закрытую дверь, на которой висел, зловеще поблескивая в темноте, массивный замок знаменитой гномьей работы. Выходит, иного пути нет, я была права, и придется заниматься исключительно им. Что ж, ладно, будем пробовать. Все равно ничего другого не остается. Не за ключом же к Риглу идти? То, что ключ у него, не было никаких сомнений, но соваться в переполненную таверну без предварительной разведки, не имея понятия о привычках хозяина и даже о том, где он держит свое сокровище, неразумно. Особенно тогда, когда у меня так мало времени. Я достала свой старый амулет и задумчиво повертела в руках. Начать с него? Да, пожалуй. Его свойства я уже не раз проверила и наглядно убедилась, что лучшей отмычки для магического замка не найти. Жемчужина, конечно, сильнее и надежнее, но вдруг она такими свойствами не обладает? Как-то не хотелось это выяснять в подобной приватной обстановке. А потом доказывать набежавшей страже, что не специально сюда забралась с отмычками, прочной веревкой и кинжалами за пазухой, а просто мимо проходила. На оборотня, так сказать, посмотреть. Тигр неслышно вздохнул, с откровенным скепсисом изучая мое средство борьбы с гномьими замками. Но по-прежнему молчал, за что я была ему очень благодарна. Он только уши к голове прижал, внимательно следя за моими манипуляциями, и хвост подтянул поближе, чтобы не спалило, если рисковой взломщице сегодня не повезет. — Молодец, предусмотрительный, — не удержалась я от шпильки, и он глухо рыкнул, пронзив меня насквозь уничижающим взглядом. — Надеюсь, ты не устроишь тут кровавую резню, если все получится, как надо? Оборотень хмыкнул в ответ и чуть качнул головой. Кажется, действительно понял? — Тогда ладно. А теперь замри и постарайся меня не убить. Я плавно приложила серебристую капельку амулета к замку (туда, где смутно виднелась замочная скважина), а затем медленно, осторожно, почти нежно направила внутрь крошечный лучик силы. Совсем чуть-чуть, немного, чтобы не всполошить охранные заклятия и не сделать из живого пленника хорошо прожаренного порося. Слегка надавила, будто на пробу. А затем плавно увеличила напряжение, позволяя невидимой отмычке надежно зацепиться в металлических недрах. В момент касания у меня мгновенно занемели пальцы, красноречиво свидетельствуя о том, что силы в охранное заклятие неведомый маг вложил необъяснимо много. Столько, что ее вполне хватило бы даже для… чтоб тебя прихлопнуло в такой же клетке!.. оберона. Да, думаю, она бы выдержала даже его, если бы вдруг нашелся безумец, что вздумал бы держать его взаперти. Нашему Велиссию, правда, каким-то образом удалось уговорить одного такого урода поквартировать у себя в сокровищнице, но то был единичный, исключительный случай. И наверняка там не обошлось без вмешательства Верховного Мага. Амулет между тем тихонько засветился, как всегда бывало при напряженной работе. Онемение дошло уже до локтей и продолжало взбираться выше. Оборотень заинтересованно скосил глаза, но, к чести сказать, не шевельнул даже когтем, хотя ему явно было неуютно, да вдобавок по потолку явственно пробежали беспокойные голубые искры. Я почувствовала, как по виску скатилась первая капелька пота, и медленно прикрыла глаза, полностью сосредоточившись на том, чтобы направлять силу амулета строго в одну точку — единственную уязвимую у таких замков, в которую и следовало давить до упора. Нажимать на нее, терзать и упрямо биться до тех пор, пока не щелкнет невидимый язычок и не ослабит нити привязанного к нему заклинания. Если чуть сдвинуться, неосторожно поколебать сияние невидимого луча, хоть немного сбить настрой или задеть медленно проявляющуюся в воздухе защитную сеть, можно запросто устроить взрыв такой силы, что вокруг не останется ни меня, ни клетки, ни оборотня, ни самого постоялого двора. Я такое уже видела. Знаю, как это бывает. Но пока еще ни разу не ошибалась сама. И, хотя то, что я делала, было до боли знакомым, сотни раз отработанным и хорошо освоенным приемом, хотя ничего необычного в том, что происходило, не было, но все же такого бешеного сопротивления я прежде ни разу не встречала. Такое ощущение, будто пытаешься грести против бурного течения. Или хочешь взлететь под низвергающимися сверху потоками огромного водопада. Словно карабкаешься в гору на последнем издыхании, борешься с огнем, когда лесной пожар уже полыхает вовсю. Так, будто тебя заживо вымораживает холод несбывшегося, и ты падаешь, падаешь, падаешь в черную пропасть, которой нет ни конца, ни края… Амулет с угрожающей скоростью нагревался, поразительно быстро отнимая у меня силы. Руки, что прежде хоть как-то чувствовали его тяжесть, сейчас не просто потеряли чувствительность, но, кажется, вообще больше не существовали. Вскоре онемели не только локти, но и плечи. Вот появился неприятный холодок в стопах, которых ужасающе быстро пополз в сторону подрагивающих от слабости коленей. Затем начали ощутимо подмерзать бедра: сперва правое, а затем и левое. Вскоре отчаянно заныла рана от когтей оберона. Левая порчина неожиданно намокла, будто старый шрам внезапно открылся такой же раной, как почти два месяца назад, по голени потекло что-то липкое и горячее. Я судорожно сглотнула, чувствуя на губах соленое. Тяжело задышала, начиная подозревать, что на этот раз моих сил может не хватить. Вцепилась в проклятый амулет уже двумя руками и до скрежета сжала зубы. Я должна… просто должна это сделать! У меня не было права отступить! Я не могу сдаться и проиграть какой-то дерьмовой железке, у которой даже мозгов нет, чтобы как следует сопротивляться! Я просто должна! Я обещала… У меня отчаянно заныли зубы, руки как отвалились, ног я тоже больше не чувствовала, а дыхании вырывалось из груди сиплое, шумное, будто на морозе. Кажется, даже холодное облачко в какой-то момент слетело с губ, осев на щеках и ресницах острыми льдинками. Что это? Слезы? Да, кажется, слезы текут из глаз. Во рту поселился стойкий привкус крови, сердце билось тяжело, с перерывами, будто совершало гигантскую, неимоверно трудную работу. Горло перехватило болезненным спазмом. Висящая на груди цепочка вдруг показалась неподъемной тяжестью, а мерцающая мягким голубым светом жемчужина — целой горой, что вдруг обрушилась сверху и давит, давит, настойчиво пригибая голову к земле. Я тихо застонала, остро жалея, что не способна на большее. Крепко зажмурилась, отдавая последнее, что могла, а потом почувствовала, как что-то словно рвется внутри и распадается на миллионы крохотных осколков. Точно так же, как распадался у меня в руках потерявший силу амулет. И теперь бьющий из моих ладоней белый свет уже ничто не сдерживало — мягкий, чудесный, невозможный свет творимого безумия. Затем пришла сильная боль, за ней — отчаяние, смешанное с горечью и четким пониманием своей оплошности. Потом появился сильный жар в онемевших пальцах, который быстро растекся во все стороны и горячим маревом окутал проклятую клетку, где вдруг заметался и испуганно заскулил громадный оборотень. Во мне задрожала и лопнула еще одна струна, из носа щедро брызнуло алым. В глазах помутнело, но перед тем, как окончательно потерять сознание и рухнуть безжизненной куклой на вытоптанную землю, я все-таки смогла поднять налитые свинцом веки и с какой-то необъяснимой гордостью увидеть, что дурацкий замок, наконец, сдался. Не смог мне противостоять. Он вдруг разом почернел, заскрипел, отчего-то съежился, разрывая прочные связи с наложенной на клетку охранной сетью. Многочисленная паутина заклятий тоже задрожала, стремительно сползая с прутьев, словно ее сдергивали невидимые пальцы. Потом замок сухо щелкнул, раскрылся, как перезревший орех, и безжизненным куском металла рухнул точно на мои ноги. Но я этого уже не почувствовала. Только увидела, как перевернулся вверх тормашками мир, вместо ошеломленно распахнутых черных глаз надо мной нависло ночное небо Тирилона. По лицу ласково прошелся легкий ветерок, а чей-то грустный голос в голове неслышно вздохнул: — Вот и все, Трис. Я больше тебе не нужен… 7 Просыпалась я тяжело и неохотно, будто выныривала из глубины черного безвременья, куда по собственной глупости вдруг решила окунуться с головой. Неестественный сон отпускал долго, цеплялся за разум, будто имел на меня какое-то право. Уходил с недовольным ворчанием, словно не желал оставлять измученное и изрядно помутневшее сознание. Тело казалось онемевшим и каким-то чужим, руки и ноги налились свинцовой тяжестью, дышать было трудно и ненормально тяжело. Каждый вздох давался настолько нелегко, что в пустую голову плавно закралась мысль о том, что тело и правда не мое. Впрочем, это быстро прошло: спустя несколько минут невозможная слабость стала проходить, вернулся слух и чувствительность в пальцах, одновременно появилось ощущение того, что я лежу на чем-то мягком и довольно колючем. Затем прояснилось в глазах, утих нескончаемый гул в ушах, в висках постепенно перестала стучать кровь. Шевелиться, правда, еще не хотелось, но настойчиво бьющий в глаза свет все-таки заставил устало моргнуть и слегка повернуть голову. Стало получше. Какое-то время я просто лежала, бездумно изучая незнакомый деревянный потолок, подсвеченный снизу яркими солнечными лучами. Слушала назойливое жужжание мух над головой, молча изучала большое осиное гнездо под самой крышей. Равнодушно следила за суетящимися вокруг него полосатыми хозяевами и старательно рылась в памяти, пытаясь сообразить, что же случилось и почему я вдруг осталась жива. Более того, нахожусь не в тюрьме, а спокойно нежусь в постели, наслаждаюсь ароматами свободы (то бишь, сена и навоза) и все еще не чувствую колодок на шее. Вдумчивое молчание нарушил внезапный грохот снизу и немного в стороне. Затем послышались чьи-то тяжелые шаги, раздалось позвякивание сбруи и лошадиное фырканье, которое быстро заглушилось новым шумом и отборной бранью сразу на два голоса. — …мать твою, Бодун! Под ноги смотреть надо! Думаешь, хозяин обрадуется, что мы свалили без оплаты? Да еще коней чужих увели? — Сдох твой хозяин! — огрызнулся хрипловатый бас. — Кишки вон, до сих пор с потолка свисают! А башка вообще под кроватью тухнет! Между прочим, кони теперь наши — можем брать, когда хотим. Риглу все равно не понадобятся. — Заткнись, придурок! Хочешь последовать за ним?! Я с трудом приподняла голову, стараясь сообразить, что происходит: вокруг достаточно светло, чтобы считать, что сейчас день; над головой плавают невесомые пылинки, переливаясь в свете солнечных лучей, как золотая паутина; рядом ни души; тело мое и вполне живое; под руками хорошо ощущается колючая солома, а со всех сторон, куда ни глянь, возвышаются охапки душистого сена, которому вроде неоткуда взяться в оживленном городе. Сквозь крохотное оконце в потолке упруго бьет полуденное солнце. Воздух теплый и немного душный. Внизу кто-то торопливо седлает недовольных таким обращением лошадей, звенит уздечками, хрипло ругается, спорит. Я нахмурилась, но потом все-таки сориентировалась: конюшня. Чья-то невидимая рука умудрилась затащиться меня прямиком на чердак той самой конюшни, с которой я не далее, как сутки назад, изучала задний двор одной проклятой таверны. Точно, она! Такие крохотные закутки специально устраивают радивые хозяева, чтобы было где хранить зимой сено для гостевых скакунов! И кто-то ловко втиснул меня между старыми запасами, надежно спрятав от посторонних глаз! — Не, ну че ты, Ирал? — торопливо пробормотал подо мной тот же хрипловатый бас. — Я ж не виноват, что так вышло. — Болван! А кто виноват?! Кто клетку открыл, а?!! — Ну, не я же! Что я, дурак — выпускать этого монстра на свободу?! — За дверью смотри!! — злым шепотом рявкнул Ирал, сноровисто закидывая мешки на спину уже оседланного коня. — Арбалет держи наготове! Вдруг вернется? И пасть свою закрой, пока не помогли! Знаешь, что будет, когда народ вспомнить, КТО его сюда привез?! Бодун звучно икнул. — То-то же! Валим отсюда, пока они не опомнились. Иначе лежать нам рядом с Риглом и Деркуном. Оборотни, они — гады злопамятные. Если найдет — мигом кишки выпустит, как из этих. Так что валим, пока не поздно, а там, глядишь, и не догонит. — Он же… днем слабеет… вроде… — Ага! Ты его хоть раз видел слабым?! Думаешь, он отступится? Думаешь, хозяин зря его кровью заставлял течь?! Зря не кормил и не давал нормальный облик принять?! Не-е-т брат, такие твари не умеют отступаться. Если промедлим хоть немного, не уйти нам. Поэтому собираем монатки, бросаем телеги и бежим, покуда не догнали. — А выручка? — жалобно спросил Бодун. — Я взял, сколько нашел. И не ной: на месяц нам хватит, а там что-нибудь придумаем. Не так-то просто было копаться у Ригла, когда там все по колено кровищей залито, а сам он… в жизни такого не видал и, надеюсь, никогда больше не увижу. Весь пол там заблевал, да и сейчас еще подкатывает. Но главное, что никто ведь не услышал ни звука! Не заподозрил даже, словно этот урод его сонным застал! Сверху навалился, да и вырвал глотку! А потом все остальное, куда морда пролезла! Если б я сейчас не пошел проверять… — А если трактирщик узнает? — Не узнает, — хищно усмехнулся Ирал. — По крайней мере, до тех пор, пока с потолка не протечет. Я там дверь заклинил, когда уходил, а вылезал вовсе через окно, чтоб не светиться зря. Этого времени нам хватит до того, как он всполошится. Ты все взял? Тогда теперь топай, болван! Еще неизвестно, сколько этот урод за ночь народа положил, но я не собираюсь дожидаться, пока сюда нагрянет стража. По полу гулко простучали копыта, скрипнула потревоженная створка ворот, снаружи донеслись незнакомые голоса, что-то стукнуло и заворчало, но вскоре все стихло. Я обреченно прикрыла глаза: значит, все-таки убил… как минимум, двоих, а может, и больше. У него ведь вся ночь была в запасе, чтобы отвести душу за пережитые унижения. И сотни беспомощных, беззащитных против его гнева горожан. Скольких он загрыз? Десятки? Сотни, пока не успокоился? И ведь это я его выпустила… господи, неужели правда? — Нет, — простонала я, сползая с разворошенного сена. — Он же обещал… обещал мне… Я рухнула на колени, закрыв лицо руками, и в ужасе зажмурилась, страшась даже подумать о том, что мог натворить в сонном городе свирепый хищник. Несколько минут так сидела, раскачиваясь и пытаясь прогнать жуткие картины растерзанных людей, потом со вздохом медленно отняла ладони… и замерла, наткнувшись на распластавшее в стороне тело: оборотень лежал, обессилено вытянув лапы и уткнув страшную морду в сухую солому. Массивный, всклокоченный, с потеками алой крови на черных боках. Страшный. Я видела лишь спину и часть правого бедра, покрытых бесчисленными рубцами, на которых только-только начала пробиваться новая шерсть, и с жуткими, совсем свежими ранами, где еще сочилась сукровица и с жужжанием вились крупные мухи. Глаза его оказались плотно зажмуренными, пасть слегка приоткрылась, показав кончики ослепительно белых клыков и розовый, только очень сухой язык. Черный нос не шевелился. Обгорелые и безжалостно оборванные усы — тоже. Левое ухо оказалось сильно обожжено и покрыто свежими корками. На мощной шее шерсть свалялась клочьями и безобразно топорщилась, а длинный хвост неподвижно упал на доски… боже, он был даже крупнее, чем казалось в клетке! Здоровенный, просто огромный и невероятно сильный зверь, который каким-то чудом принес меня сюда, спасая от разъяренных подельников Ригла (конечно, кто же еще мог это сделать?!)… а теперь медленно умирал всего в двух шагах! Я тихо охнула и торопливо подползла, боясь самого страшного, но он, к счастью, был жив — исхудавший бок слабо приподнимался и опускался в такт тихому дыханию, тонкие соломинки возле крупной морды незаметно колыхались, как от теплого ветерка. Могучие лапы он устало разбросал, сами когти наполовину втянул, израненные подушечки чуть поджал, чтобы не касались пола, но на мое осторожное покашливание даже не дрогнул. — Эй… ты как? Он не пошевелился. — Э-эй?.. Не получив ответа я, поколебавшись, осторожно тронула клыкастую морду: черный нос оказался горячим и очень сухим. Потом робко погладила, стараясь не задеть его ран. Быстро огляделась, ища хоть какие-то признаки грядущего превращения (день все-таки! а он все еще зверем!), но совершенно неожиданно наткнулась на скромную горку аккуратно откусанных крысиных хвостиков в соседнем углу и почувствовала, как что-то радостно екнуло внутри. Неужели… неужели не тронул людей?! Не стал убивать, чтобы восстановиться, а просто крыс перебил, пытаясь хотя бы ТАК восполнить утраченные силы?! Неужели не обманул?! А Ригла растерзал исключительно ради мести? Страшной мести, надо признать, если там действительно ничего не осталось, но заслуженной. Я сглотнула. Значит, он разумный — мне не показалось тогда, не привиделось. Я не ошиблась, и он всегда отлично понимал, что делал. Осознавал, что творится вокруг — абсолютно четко, до последнего дня. Ненавидел своих палачей тоже осознанно. Да и меня почему-то не тронул, хотя лучшей жертвы для голодного зверя не придумаешь. Напротив, даже сюда втащил, хотя мне сложно представить, каким образом и, главное, зачем он это сделал. Но ведь все-таки сделал! После чего, похоже, вернулся за Риглом… Выходит, никакой он не зверь. Не оборотень даже, потому что не бывает на свете таких оборотней. И он вовсе не монстр, не кровожадное чудовище. Не демон и не сумасшедший убийца. Может, не человек в полном смысле этого слова, но определенно разумное существо. А значит, я совершенно правильно его поняла, правильно рассмотрела в черных глазах мимолетный проблеск надежды, приняла верную сторону и правильно рискнула, помогая ему выбраться. Вот только что мне теперь с ним делать? Что делать вообще, если уже ясный день, моя старательно создаваемая легенда в дешевой таверне наверняка накрылась (ага, я ж так и не спустилась к завтраку! сколько минут потребуется трактирщику, чтобы открыть дверь и убедиться в своих подозрениях? не думаю, что много). Денег ничтожно мало (и все остались в моей каморке), а добыть их в спокойной обстановке мне больше не дадут. Нет, конечно, я сумею разжиться чьим-нибудь кошельком, но теперь непременно привлеку к себе внимание. Не одним, так другим. Особенно, если появлюсь в таком виде, как сейчас, на людях — трепаная, с соломой в волосах, в тонком костюме из зиггского шелка, который так любят воры всех мастей и уровня мастерства, с красноречивой веревкой у пояса и потрепанной физиономией. Впрочем, не это главное: как только станет известно о судьбе Ригла и о том, что лютый оборотень сбежал, поднимется такая суматоха, что страшно представить. Улицы опустеют, ставни закроются намертво, двери заколотят, лавки свернут, а по всему городу пройдет настоящая серия облав. Сколько потребуется времени страже, чтобы сложить два и два и поднять по тревоге весь имеющийся в наличии гарнизон? Пара часов, не больше. Нет, они вряд ли станут начинать поиски отсюда — скорее пройдут частой гребенкой из одного конца Тирилона в другой, надеясь или выгнать кровожадного убивца за стены или загнать в какой-нибудь подвал, где и пристукнуть от греха подальше. А если он все-таки успел кого-то еще этой ночью подцепить на когти… нет, даже думать об этом не хочу. Итого, что мы имеем? День, максимум два в запасе и всего одна единственная ночь, когда он сможет незамеченным выбраться на свободу. Ночь, если я правильно понимаю, все же — его главное время, иначе не лежал бы он сейчас полутрупом, даже на меня не обращая внимания. Значит, всего одна ночь. Потом — все, ему будет не уйти из города или же придется перебить всю многочисленную стражу, прокладывая себе путь на волю. Но он слишком ослаб, сильно ранен, изможден и здорово измучен. Он просто не успеет оправиться до вечера! Если, конечно… Я машинально взглянула на крысиные хвостики и прикусила губу. Да, он не успеет, если только я ему не помогу. Если не отыщу хороший кусок мяса (лучше — коровью тушу) и не дам вдоволь напиться. Раз уж он два месяца жил на подножном корму, из последних сил пытался сломать клетку, когда даже мне было ясно с первого взгляда, что это попросту невозможно… ярился, метался, каждый раз падая без сил, но все равно не сдавался… значит, и тут должен суметь. А как он смотрел на площади вчера, как странно смотрел… как король, как император, осужденный на казнь, но не имеющий права показывать свою слабость. Нет, он явно не сдастся и сейчас. Прирожденный боец. Настоящий воин. Упрямец и страшный гордец. Так что он просто не может сдаться, когда самое трудное осталось позади. Да если еще и я немного помогу, то и вовсе уйдет без лишних дырок в бархатной… а она действительно оказалась бархатной… шкуре. Я осторожно погладила сухие ноздри и, настороженно прислушавшись к царящей снаружи тишине, спустилась вниз. Там мигом углядела рядом с конской поилкой внушительных размеров ковш (как раз то, что надо!) и, от души зачерпнув из стоящей рядом бочки, сноровисто взобралась обратно. Конечно, для этого пришлось воспользоваться лестницей и изрядно напрячься, но я, слава Двуединому, достаточно пришла в себя, чтобы осилить это небольшое упражнение. После чего обильно смочила ему губы, стряхнула несколько капелек на вывалившийся язык, но ответа не дождалась и ненадолго задумалась. Минуты три мучительно колебалась, но потом, в конце концов, приняла разумное решение и, оставив ковш перед неподвижной мордой, выбралась через слуховое окно на крышу, откуда со всей возможной скоростью помчалась к окраинам, на ходу прокручивая в голове возможные сценарии. Сейчас солнце почти в зените, времени у меня — с гулькин нос, пока заботливый трактирщик не пойдет проверять испуганную вчерашними событиями постоялицу. Правда, мое нежелание выходить за дверь и отзываться на оклики снаружи может списать на страх перед тем озабоченным дураком, но вдруг нет? Надо, надо поспешить, — повторяла я, опрометью несясь по покатым крышам и распугивая голубей. Очень надо поспешить, пока еще есть крохотный шанс сохранить неприкосновенной легенду. Тогда и деньги спокойно заберу, и одежду сменю, и мяса раздобуду для валяющегося в беспамятстве оборо… нет, просто тигра. И даже смогу еще наверстать упущенные возможности, а потом спокойно скрыться из виду и продолжить путь на восток. Только бы милейший господин Дрыга не надумал нанести мне визит раньше времени. Только бы не приперся спозаранку с готовым завтраком и заверениями в своей благонадежности. Только бы мне снова повезло… Попасться кому-нибудь на глаза я не боялась: в наше время люди, хоть и верят в Двуединого, хоть и тянутся душою к небесам, но на деле редко когда отрывают взгляды от грешной земли. И редко когда утруждают себя поднять глаза выше перепачканной мостовой. Да и как их поднять, есть чуть зазеваешься, и кто-то мигом свиснет твой кошелек? Или споткнешься на ровном месте, завалившись самым нелепым образом под злорадный хохот соседей и вездесущей детворы? Нет, господа хорошие, большинство из вас не рискнут задирать голову на мимолетно проскочившую поверху тень. Даже среди белого дня. Даже ради такого счастья, как лицезрение стройной фигурки, затянутой в соблазнительно обтягивающий шелк. Пожалуй, лишь малые дети да городские сумасшедшие соизволят проводить меня изумленными взглядами. Ну, да их я не боялась, ведь кто в здравом уме поверит безумцу? Бесшумно проскочив на знакомую крышу, я припала к черепице и чутко прислушалась. Тихо вроде? Никто не буянит? Не колотит в запертую дверь, требуя отчета и сатисфакции? Действительно, тихо. Переведя дух, я спрыгнула вниз, молниеносно разделась, поспешно затолкала улики в дорожный мешок, умылась холодной водой, переплела косу, попутно выдергивая из волос прицепившиеся соломинки. Нацепила потрепанный плащ поверх пропыленного дорожного костюма и, рассовав по карманам все оставшиеся сбережения, на цыпочках выбралась в коридор. — Доброе утро, дядюшка трактирщик, — присела я, наткнувшись на лестнице на озабоченного Дрыгу. Тот окинул меня цепким взглядом, но почти сразу добродушно усмехнулся. — Да полдень уже, красавица. Солнце давно встало. И долго же ты спала! — Как, полдень?! Мамочки… но я… вчера я так испугалась, — поежилась я, жалобно оглядываясь в поисках перебравшего ночного «визитера». — Всю ночь опять не могла уснуть… а когда сумела, все какие-то ужасы снились… спасибо, что выручили, дядюшка! Не знаю, как бы выжила! Спасибо большое-пребольшое! — Да что уж там… а ты куда нынче собралась? — Семена купить матушке, — потупилась я. — Где ж еще набрать хорошие, как не на ярмарке? — А не страшно одной-то? — Страшно, — из моей груди вырвался долгий вздох. — Да больше некому в город идти — одна я у нее осталась. Вот и приходится… извините, я пойду, пока еще остались лавки. И так много времени прошло, наверняка почти все раскупили. Я снова присела, вежливо подметя плащом грязный пол, и, зябко передернув плечами, проскользнула мимо. — Эй! — догнал меня голос Дрыги. — Если заблудишься, ступай в ближайший трактир и скажи, что я за тебя поручился, слышишь? Доведут, куда надо. А до темноты не гуляй — народу лихого много понаехало. Как бы не обидели! — Спасибо, дядюшка. Так и сделаю, — смиренно опустила я глаза, еще раз присела и торопливо ушла, стараясь пониже натянуть капюшон: проклятое полнолуние уже через два дня, время неумолимо бежит прочь. Значит, скоро опять начну метаться, как беременная кошка. Значит, у меня не сегодня-завтра наверняка снова начнут меняться глаза. Маска не поплывет, конечно, лицо я не потеряю. Ну, до конца не потеряю, хотя и могу в забытьи слегка поменять себе внешность. Но вот глаза — это мой рок. Они станут немного больше, пронзительнее, начнут привлекать ненужное внимание. Я уже успела подметить, когда смотрелась сегодня в воду — заблестели, гады, как у всамделишнего оборотня, заискрились, налились нездоровым светом. Да еще и белки начали темнеть, чего раньше никогда не случалось. Убираться отсюда надо. Чем раньше, тем лучше. Только закончу с оборотнем и уйду. Демон с ними, с деньгами — не успела, так не успела, может, в ближайшем селе что-нибудь соображу. А вот уходить надо сегодня. В крайнем случае, завтра с рассветом, не то застряну надолго. Мясные ряды я нашла быстро. Имеющихся денег как раз хватило на приличный кусок мяса и кое-какие травки, которыми со мной любезно поделился здешний лекарь-самоучка. Затем пришлось найти чистых тряпиц, чтобы протереть ими раны, немного крепкого вина, чтоб зараза не пристала, парное молоко, краюха хлеба… на все у меня ушло около полутора часов. Сбережения, конечно, подошли к концу, но когда один из многочисленных прохожих неосторожно задержался возле моей перегруженной фигурки, они слегка пополнились и позволили мне немного расслабиться. Однако наглеть я не стала — получив гораздо больше того, на что сегодня рассчитывала, поспешила скрыться с места преступления, чтобы не засекла ни стража, ни местные старожилы, которые незаметно, но очень внимательно посматривают за тем, чтобы заезжие гастролеры не смели работать на их законной территории. Моя выходка, к счастью, осталась незамеченной. Так что до нужного трактира удалось добраться без приключений. Однако, завидев впереди знакомые ворота, я неожиданно поняла, что на этом везение мое плавно закончилось: там уже толпилась приличная толпа зевак, мелькали алые мундиры городской стражи, а из-за высокого забора раздавались визгливые женские причитания, возмущенный ропот постояльцев, выгнанных из своих комнат на улицу, и уверенные голоса посторонних. — Так. Кто обнаружил тело? — Й-й-я… — проблеял смутно знакомый тенорок владельца постоялого двора. — Где были между полуночью и ранним утром? Кто сюда приходил из посторонних? Кто проживал раньше? Ворота на ночь запирались? Почему не сообщили сразу? — Я сообщил! Как выбили дверь, так и послал за вами! Но там оказался такой страх… такой ужас… от него же ничего не осталось!! Совсем ничего!!.. — Зверь был его? — сухо осведомился невидимый дознаватель. — Д-да, господин Малерус. И подельников трое… уже двое: одного-то задрали вместе с хозяином… страсти-то какие… да только сбежали они, окаянные. Как рассвело, так, похоже, и сбежали. Матрена видела во дворе, когда ведро выносила… — Сторос! Живр! Отправьте кого до ворот! Пусть предупредят! Этих расспросить, тело увезти! Да! И пришли сюда мага — пусть-ка выяснит, почему замок оказался открыт, если ключ этот Ригл так и не выпустил из рук! Заодно, предупреди наших и прочешите окрестные подвалы — вдруг он все еще рядом? — Как же, рядом он… — буркнул какой-то разодетый толстяк. — Был бы рядом, им и разговаривать было бы не с кем — пожрал бы всех, да и был таков. Чего ему с нами церемониться? — И то правда, — проворчал его сосед. — Слава Двуединому, что он сразу бежать бросился, а прибил только хозяина своего. Видать, не полный дурак, раз даже зверем сообразил, что внутри городских стен ему делать нечего. — Да, конечно, — язвительно присоединился к беседе кто-то третий. — У таких зверей лишь одно на уме — брюхо набить, да глотку кому порвать, чтоб кровища лилась погорячее, да нутро звериное тешилось! Толпа заволновалась, а кто-то самый умный рассудительно добавил: — Нет, брат. Не думаю, что он совсем дурак, иначе имели бы мы сейчас полные трупов улицы. Думаю, затаился. Вряд ли ушел насовсем — больно мало народу померло. Наверняка сидит в каком-нибудь погребе и раны зализывает. А как ночь настанет, так и вылезет снова — кровушку нашу лакать, да злобу свою вымещать на невинных душах… Я осторожно попятилась, лихорадочно размышляя и настороженно оглядываясь. Плохо. Очень плохо. Пока тут толчется стража, внутрь мне не пробраться. За ворота, может, и просочусь — служанкой там скажусь, или форму лица подправлю, заодно глупо похлопав ресничками перед вояками в мундирах. Если растают, пропустят после небольшого личного досмотра. А вот дальше что? В конюшни меня не пустят, громогласный капитан будет до упора торчать во дворе, пока не убедится, что злостных нарушителей спокойствия, выпустивших злобного зверя на свободу, среди постояльцев нет. Это пока он всех расспросит, пока внимательно осмотрит, пока клетку пощупает, чтобы вместе с магом (когда его еще приведут?) убедиться, что защита оказалась жестоко порушена… нет, не выйдет у меня мимо них проскользнуть. Разве что снова на крышу? Но эти, в мундирах, сегодня будут не в пример внимательнее, чем простые горожане, а слуховое окно все же расположено ближе к этой стороне двора, и смотреться я в нем буду с громадным мешком не слишком хорошо. Значит, тоже отпадает. Придется ждать. Незаметно отступив в тень соседнего дома, я развернулась и быстрым шагом обошла улочку, но и с той стороны обнаружила внушительный наряд городской стражи, как раз начавшей поиски пропавшего оборотня. Все, обложили. Пожалуй, до темноты не стоит рисковать. Надеюсь только, мой подопечный найдет себе какое-нибудь укрытие и не всполошит своим рыком соседей. За остаток дня я откровенно измаялась и искусала себе все губы. Далеко отойти от трактира не решилась — мудро устроилась на одном из крылечек в конце улицы и, припрятав громоздкий мешок, принялась издалека наблюдать за царящей вокруг суетой. Бравый капитан здешней стражи показался мне толковым, даром что носил роскошные рыжие усы и нелепый шлем на лысоватой макушке. Его подопечные, как ни странно, оказались не ленивыми и под бдительным надзором начальства добросовестно прошерстили все соседние дома, близлежащие подвалы, чердаки… я слегка напряглась, когда шум сместился к соседнему с трактиром дому, потому что моему мохнатому знакомцу как раз на его крыше легче всего было укрыться (по крайней мере я бы сделала именно так), однако обошлось — «красные мундиры» вернулись ни с чем. Меня никто не тревожил, потому что любопытных зевак поблизости ошивалось немало: и вездесущие мальчишки, что хотели своими глазами посмотреть, как кровожадный зверь разорвет какого-нибудь стражника, и скучающие прохожие, и редкие дамочки с комнатными собачками на руках, и молодые девицы, не устающие стрелять подведенными глазками в поисках потенциального ухажера… всем хватило места. И всем до дрожи в коленях хотелось убедиться, что злобный монстр не притаился за ближайшим забором. Чем объяснить это идиотское бесстрашие, я не знала, но гадать не пыталась, потому что лишние люди вокруг неплохо маскировали мой собственный пристальный интерес. Самые предприимчивые из зевак заняли сходные с моим наблюдательные посты, дети расселись прямо на тротуаре, постаравшись оказаться как можно ближе к воротам. Дамочки плавно курсировали в обе стороны, внимательно оглядывая вытянувшихся во фрунт вояк, что попарно стерегли проход, отваживая излишне наглых и сменяясь каждые два часа. Ну, а я терпеливо ждала поодаль. Спустя несколько томительно долгих часов стража, как следовало догадаться, заметно подустала, поубавила прыти, перестала бестолково метаться от одного дома к другому. Бойкие пацаны, поняв, что развлечения сегодня не будет, ближе к вечеру снялись со своего места и умчались искать другие интересные зрелища. Девицам тоже надоело бесцельно бродить взад-вперед, их собачки через пару часов даже тявкать на проходящих солдат перестали и утомленно разлеглись на хозяйских руках, свесив розовые языки и равнодушно прикрыв глаза. Большинство мужчин, еще утром намеревавшихся твердо дождаться результатов расследования, тоже постепенно рассосались, ну а я, подметив, что стала слишком выделяться, принялась неторопливо кружить по окрестностям, выискивая подходящую щель, в которую можно было бы незаметно нырнуть. В конце концов, ближе к наступлению сумерек мне это удалось и, осторожно выбравшись на соседнюю крышу, я еще довольно долго наблюдала за мельтешением алых мундиров и активно суетящихся рядом с ними служанок. Впрочем, понять их можно — пузатый хозяин, испугавшись из-за такой жуткой неприятности потерять клиентов, распорядился начисто вылизать окровавленную комнату, едва тело убитого разрешили вывезти, расстарался на обед для целой армии стражников, самолично угощал их начальника медовухой, а потом до самой ночи гонял детвору, так и норовившую пробраться в запретный двор. Наконец, все стихло. Облегченно вздохнув, я незаметно проскользнула в конюшню, змеей юркнула на крохотный чердак, на этот раз даже лестницей погнушавшись воспользоваться. С новым вздохом скинула до смерти надоевший (тяжелый!) мешок на пол и торопливо огляделась. Ну, где ты, мой неведомый голодный зверь? Ау, я вернулась!.. Однако ни одной живой души, как ни странно, не обнаружила. Ни оборотня, ни стражников, ни хозяйских слуг… даже сено в углах на всякий случай переворошила, но чердак оказался абсолютно пустым. Только крысиных хвостиков в дальнем углу заметно прибавилось, а в остальном он был девственно чист. Я прикусила губу. Неужели ушел? Один? Совсем слабый и раненый? Да еще среди белого дня? Или спугнули его? Разбудили? Согнали с места до того, как он успел хоть немного восстановиться? Крысы — не слишком питательный рацион для голодного тигра, а других жертв поблизости вроде не нашли. Ииров демон… куда же он делся?! Следов крови на полу нет, клочков шерсти и откусанных конечностей тоже — значит, ушел сам. Без лишней спешки. Похоже, решил не дожидаться ночи или просто укрылся в другом месте. Я не поленилась еще раз выбраться на крышу и оглядеть соседние строения, но и там было пусто. Ни единого следа он не оставил. Ни знака, ни ниточки, ни прощальной записки. Только всю воду вылакал до капли, да сено растрепал, когда гонялся за крысами. Вот так. Вот тебе и вся благодарность. Просто диву даешься. Я тут переживала, все ноги истоптала, полдня потратила, опасаясь за него, как за родного… Признаться, во мне проснулись неуместное разочарование и откровенная досада. Потом к ним прибавилось раздражение, легкая злость на собственную глупость, справедливые сомнения. Но вскоре это прошло. Я пожала плечами, засунула мясо под ближайший стог (а вдруг вернется? да и мне теперь ни к чему), а затем развернулась, собираясь уйти. Уже даже ступила на лестницу, но тут на небе неожиданно проступили первые звезды, с любопытством заглянули через дощатый потолок, легко пробежались по усыпанному соломой полу, окрасив его в неестественно желтый цвет. И, наконец, высветили перед моим носом какой-то темный комочек. Я нагнулась и некоторым недоумением повертела в ладонях плоский камешек на тонкой цепочке. Гм, забавно, если бы не стояла совсем рядом, ни за что бы не заметила. А камень неплохо обработан, агат, если я правильно рассмотрела, примерно с половину моего мизинца, сделан в форме красивого очерченного овала, с небольшой выемкой в центре. Черный, как ночь, матово поблескивающий, слегка покалывающий пальцы и, как ни удивительно, совершенно безобидный. Видимо, какая-то сила в нем есть, но не слишком большая, иначе меня бы уже испепелило на месте. Амулет? Возможно. А может, просто фамильная безделушка, которую продать жалко, а выкинуть нельзя — память предков, дескать, не позволяет? Цепочка неплохого качества, чем-то напоминает мою, только здесь идет двойной ряд тончайших колечек, а у меня — тройной. Да и порвана она оказалась возле крохотного замочка, а камешек лишь каким-то чудом не слетел вниз, пока висел неизвестно сколько времени, зацепившись одним из звеньев за длинную щепку. Любопытно, чей он? Хозяин оборонил, когда влезал сюда с проверкой? Служанка потеряла, развлекаясь с каким-нибудь заезжим молодчиком? Все бывает. Не исключено, что он не первый день прячется в этой щели от посторонних глаз. А то и не первый год — вон как сильно запылился, да и грязь на одной из сторон явно не вчера прилипла. Я пожевала губами и убрала находку в карман. В конце концов, не отказываться же? И не искать владельца, которого, может, и в городе давно нет? Гм, а то и в живых. Ладно, посмотрим потом, что это за штука. Если совсем прижмет, продам. Много с нее не выручишь, конечно, но на безрыбье и рак — рыба. Да и не зря говорят: бери, что послала судьба, и не спорь с ней понапрасну, не то потом догонит, отнимет, да по голове настучит, чтобы не воротила нос от бесплатной возможности поправить свои дела. Воровское счастье, оно такое — спугнешь хоть раз и потом полжизни будешь маяться, не зная, у кого вернуть переменчивую удачу. Чердак я покинула так же незаметно, как и вошла. Правда, на обратном пути больше не стала кочевряжиться и навестила-таки один из присмотренных вчера адресов. Так, чтобы не покидать этот неприятный город совсем уж с пустыми руками. Замок там оказался смехотворным, тайник — обычным и сравнительно небольшим, хозяин мудро решил меня не тревожить, так что все прошло без сучка и задоринка. После этого недолгого визита мое благосостояние заметно выросло, мешочек на поясе ощутимо потяжелел, настроение повысилось, и в свою каморку я вернулась уже почти довольная. Ворчание старины Дрыги не в счет. Утром я тепло распрощалась с его милым заведением и покинула Тирилон, имея при себе еду аж на три дня пути, новую одежду, скромный запас семян, который собиралась продать в первом же селе. Целый ворох пожеланий от старого плута, который добавил к моему гардеробу теплый плащ (видимо, совесть его, кобеля, замучила) и бутылку весьма неплохого вина (о которой, правда, он сам пока не догадывался). Еще — добрых две дюжины золотых в потайных карманах рубахи, пояса и залатанной куртки, целую гору серебрушек и немного меди. Да пару старых кинжалов в потертых ножнах. А что? По-моему, вполне неплохо для одинокой странницы. Без проблем миновав ворота, добравшись до первых деревьев и зачем-то обернувшись, я неприязненно оглядела далекие каменные стены. Затем с чувством сплюнула и мысленно зареклась в дальнейшем от неуместного в моем положении любопытства, посещения ярмарок, выставок и всяких балаганов. А также спасении чьей-либо шкуры, помимо своей собственной, лишней суеты и неоправданного благородства. Проклятый Тирилон!.. Наконец, вздохнула и быстро ушла, искренне надеясь, что больше неприятностей на мою долю в ближайшее время не выпадет. 8 Как оказалось, с надеждами я сильно ошиблась: неприятности нашли меня уже на второй день. Сами. Причем именно тогда, когда я этого совершенно не ждала. Откровенно говоря, в то утро я успела только-только искупаться, натянуть свежую одежду, выстирать старую, старательно расчесать и распустить волосы, чтобы поскорее просохли, как эти самые неприятности нарисовались буквально в десяти шагах от меня и очень нехорошо посмотрели. Крупными черными глазами с золотистыми точками люто горящих зрачков. Я в первый момент так растерялась, что даже не смогла как следует порадоваться, только с облегчением вздохнула: живой! После чего посмотрела более внимательно… на массивное черное тело; гладкую шкуру, на которой почти не осталось старых рубцов, а трехдневные раны выглядели так, словно им месяц, если не больше; на совершенно целое ухо… и поняла: не просто живой, а почти здоровый. Мой знакомец по Тирилону выглядел действительно неплохо — все такой же огромный, широкогрудый, могучий. Следов ожогов на нем почти не виднелось — все зажило поразительно быстро. Тугие бока округлились и больше не выпирали ребрами. На кошачьей морде заново отросли жесткие усы, черный нос заблестел, а длинные когти, которыми он зачем-то вспорол рыхлую землю, приобрели благородный стальной оттенок. Только одно меня насторожило и заставило замереть, вместо того, чтобы улыбнуться и подняться навстречу: его согнутые, будто перед прыжком, сильные лапы. Тяжелый мрачный взгляд, ударивший не хуже, чем приставленный к горлу нож. Да низкий, волнами разбегающийся из оскаленной пасти рык, в котором не было ни намека на узнавание. Собственно, именно он и заставил меня повернуть голову и вздрогнуть от неожиданности, потому что чужих крадущихся шагов я даже не услышала. А сейчас странный зверь стоял совсем близко и будто готовился напасть. Что это с ним? Почему не подойдет? Не узнал? Забыл? Чересчур голоден? Отчего смотрит, как на злейшего врага, когда я спасла ему жизнь? Что такого случилось, что он прямо сейчас готов наброситься и разорвать в клочки? Это ведь он! Тот самый тигр! Или я что-то перепутала? Не понимаю… Внутри тяжелой волной всколыхнулось нехорошее подозрение, и я начала инстинктивно пятиться, всем существом чуя, что что-то не так, но уже ничего не успела: издав утробный рык, он неуловимо быстро прыгнул, с поразительной скоростью преодолев разделяющее нас расстояние. А потом навалился, всем немаленьким весом вминая в землю и одновременно сжимая когти на моих плечах, негромко зашипел и уставился страшными глазами в упор. От мощного удара меня отбросило на три шага назад, рывком опрокинуло навзничь и чувствительно приложило затылком о какую-то корягу. Из глаз невольно брызнули слезы, дыхание прервалось, с губ слетел слабый стон, а руки от самых плеч онемели, потому что он не только надежно держал, но еще и постепенно сжимал когти, впиваясь ими глубоко под кожу. И это оказалось так ослепляющее больно, что меня просто выгнуло навстречу, заставив жалко всхлипнуть и непонимающе посмотреть. За что?!!! Что на него нашло?!! Он сошел с ума!!! Он же не оборотень!! Не монстр!!! Но когда я заглянула в его глаза, то непроизвольно замерла снова и звучно сглотнула: боже… это были глаза зверя. В них больше не светился разум, не тлела искра понимания или сочувствия. Там была только лютая злоба и леденящая душу ненависть. Ко мне ненависть, словно я была злейшим врагом, предательницей, законченной дрянью… мерзкой ведьмой, которая не заслужила иного. В черных провалах, где когда-то светился ум и нескрываемое презрение к веселящейся толпе, где горело несломленное упорство и чувство собственного достоинства, так поразившее меня несколько дней назад, сейчас не было ни белков, ни странных золотистых зрачков, ни толики понимания — сейчас там клубилась лишь тьма, страшная и неумолимая. Не знающая жалости, не ведающая прощения. Просто бездонная пропасть, из которой чужими зрачками смотрела мертвая пустота. Смертоносная вьюга. Такая же неумолимая злоба, с которой горящий мщением пленник когда-то смотрел на своего мучителя. Кажется, теперь я понимаю, каким увидел его Ригл перед смертью. Неродившийся крик так и замер у меня в горле. Внутри мгновенно образовался холодный комок, сердце сжалось от накатившего страха, дыхание прервалось, и даже боль от пораненных рук не смогла сразу добраться до парализованного ужасом разума. Мне показалось, что я уже умираю — просто задыхаюсь от его тяжести и той ненависти, что обрушилась из глубины этих страшных глаз. Не от когтей, не от зубов умираю, а всего лишь от злобы, льющейся сверху подобно смертельному яду. Да, я умею чувствовать чужое настроение, умею понимаю чужие души, но сейчас, в эти краткие мгновения, мне стало отчетливо ясно, что спасения нет. Его неоткуда ждать. Некого молить о пощаде и выяснять причины случившегося. Надо было или сдаться на волю свирепого зверя, позволив ему закончить, или делать что-то самой. Опять самой. Как всегда. Как назло. В насмешку. Добравшаяся, наконец, до сознания боль немилосердно ударила по натянутым нервам и эхом отдалась в скрученном судорогой теле. Боже… это просто невыносимо! Кажется, он специально сжимает их сильнее! Неужели ему нравится делать мне больно?!! Однако боль, как ни странно, встряхнула, вернула к жизни и помогла прийти в себя: до крови прикусив губу и диковато извернувшись, я сделала то, на что еще хватало сил — высвободив левую ногу, размахнулась и от души пнула его в мягкий живот. Справедливо рассудив, что другого уязвимого места у него просто нет, а боль… раз уж она отрезвила меня, то вдруг и ему прочистит мозги? Тигр странно вздрогнул, коротко выдохнул, неожиданно съежился и нелепо согнулся, красноречиво поджав хвост и тихо заскулив от такого предательства. А потом легко отмахнулся могучей лапой, будто отгонял назойливого комара, отчего меня не просто отбросило в сторону, а самым настоящим образом отшвырнуло. После чего протащило по влажной траве, с силой вмяло спиной в дерево, снова приложив многострадальным затылком и вызвав целый веер разноцветных искр в потускневших глазах. На какое-то время просто выкинуло из реальности, тем самым предоставив ему отличный шанс добить дрянную, брыкающуюся меня. Ну, вот и все. Один прыжок, короткий щелчок сомкнувшихся челюстей, теплая лужица крови и — прощай, оберонова добыча… Однако когда сознание вернулось, я с изрядным удивлением поняла, что не просто жива и до сих пор пытаюсь вдохнуть, но и он за недолгое время моей полной беспомощности не сделал попытки приблизиться. То ли опасался второго подвоха, то ли не хотел добивать, то ли просто не мог. Так и стоял поодаль, сверля меня бешеными глазами, в которых еще не угасла безумная боль, молчал, свирепо раздувал ноздри и старался пореже дышать. Похоже, я попала немного ниже, чем планировала, и этим здорово огорчила его самолюбие самца. Но огорчаться сама не спешила: ничего, пусть помучается, гад, мне ведь тоже несладко. Подумаешь, с тигрицами полгодика не сможет заигрывать? Не считаю, что моя жизнь этого не стоит. Так мы и застыли, тяжело дыша и с яростью глядя друг на друга. — Чего тебе от меня надо? — хрипло спросила я, едва смогла нормально вдохнуть. — Взбесился?! Спятил?! По башке дали, пока на сеновале валялся?! Или она у тебя с самого рождения тупая, а?! Тирг, тоже опомнившись, глухо зарычал, исподлобья изучая мою потрепанную тушку, но явно не испытывая никаких угрызений совести. Единственное угрызение, которое его беспокоило, похоже, так это наиболее скорое угрызение моей особы. Просто ходить ему пока было трудно, а мне уползти — и вовсе неосуществимо. — Что?! — вконец разозлилась я. — Белены объелся?! Что я тебе сделала, кот паленый?! Чего ты зубы скалишь, чудовище?! Он зарычал громче. — Сам такой! Придурок недожаренный! Чего ты привязался?! Я ж тебя не грабила… И вот тут меня осенило. Новая мысль промелькнула молниеносной догадкой и заставила с досадой треснуть по лбу: вот же гадость какая! Измученно застонав, я с трудом сумела поднять руку, нашарила в кармане проклятый камешек, который подобрала вчера на чердаке, и неверяще поднесла к глазам. Ну, конечно… черный камень, червленое серебро на цепочке… кто мог догадаться, что это принадлежит ему? ЕМУ, а не пузатому трактирщику или его любвеобильным служанкам!!! На черной коже ведь незаметно, да и мех густой… вот, выходит, почему на шее он так топорщился? Ну да, кто еще мог оставить там этот дурацкий амулет? Боже… скажи, Двуединый: почему это должно было случиться со мной?! Как я могла догадаться, а?! Кого бы спросила, если он уже ушел?! Просто, похоже, неудачно спрыгнул оттуда или во сне неловко повернулся, разорвав цепь, пока меня не было. А когда она соскользнула, то даже не заметил. Потом, правда, вернулся за пропажей, но вместо ценной вещи нашел только мой свежий след и… теперь из-за этой безделушки на куски готов порвать?!! После всего, что я для него сделала?!! После всех моих мучений и попыток помочь?!!! После того, как я, наконец, по его вине окончательно потеряла Рума?!!! Да что ж такое-то?!!! Я в бессильной злости уронила руку. Как он мог?!!! Как только совести хватило припереться сюда с претензиями?!! Да еще с ходу бросаться с раззявленной пастью, будто настоящий зверь?!! Ничего не спросив! Не выяснив! Не дав мне возможности объяснить!!! Тигр перестал рычать и странно уставился на мою вчерашнюю находку — напряженный, жуткий, снова подобравшийся и явно готовящийся к прыжку. Просто глаз с нее не сводил, а замолчал совсем страшно. Не надо даже в морду заглядывать, чтобы сообразить: все именно так и было. Это ЕГО вещь. И он убил бы меня сейчас, если бы не моя неожиданная догадка. Убил без жалости и сожаления, потому что проклятая штуковина, похоже, для него гораздо важнее, чем чужая, ни в чем не повинная жизнь. — Да пошел ты! — зло прошептала я, без замаха швырнув камень прямо в оскаленную морду. — И побрякушка твоя дурацкая тоже! После чего со стоном поднялась, рывком сдернула свой мешок, судорожно затолкала туда непросохшую одежду и, больше не обращая ни на что внимания, быстро ушла. Почти убежала, с трудом отходя от пережитого и стараясь не думать о том, что рукава новой рубахи не только безнадежно испорчены, но и отвратительно быстро пропитываются кровью. Пошел он… действительно, пошел! Куда угодно, с кем угодно и как можно дальше. Лишь бы больше его не видеть, скотину неблагодарную. Удавить бы на месте, да жаль — он больно здоровый. Так что пусть катится на все четыре стороны, бессердечный мерзавец, а я ему ничего не должна! Осторожно коснувшись плечей, я с отвращением убедилась, что следы от когтей глубокие и весьма болезненные. Обреченно выругалась, понимая, что скоро они совсем разболятся и будут аукаться еще не один день, но оборачиваться и просвещать по этому поводу лицемерного гада не стала — много чести, уроду мохнатому. Даже жаль, что на него пришлось потратить столько времени и сил. Вот уж правильно люди говорят: не делай добра — не получишь зла… Я прерывисто вздохнула и, прямо на ходу нервно заплетая волосы в косу, как можно быстрее пошла в сторону тракта: нужно найти тихое место, хорошенько отдохнуть, обработать раны, успокоиться, в конце концов. А еще неплохо бы выпить, потому что после таких переживаний лучше забыться и крепко уснуть, чтобы не бередить свежие царапины и не травить растревоженную душу. Да и полнолуние сегодня. Прямо один к одному! Тирилон этот, трактирщик, клетка, незнамо где болтающийся оберон… устала я. Дико устала от всего. Не могу больше. Вот и голова что-то разнылась… В кои-то веки мне вдруг захотелось забиться в какой-нибудь тихий уголок, под теплое одеяло. И, сжавшись в комок, как когда-то маленькой девочкой, неотрывно смотреть на пляшущий в сумерках огонь, терпеливо слушая шепот звезд, тихий шелест ветра, постепенно усмиряя гнев и избавляясь от ненужных воспоминаний. Всего лишь немного покоя. Капельку тепла. Крохотную толику тишины, немного времени, и я приду в себя. Обязательно приду, если, конечно, справлюсь с наступающим полнолунием. Я растерла горящее лицо, незаметно смахнув набежавшую влагу с ресниц, прерывисто вздохнула и, стараясь сделать это незаметно, покосилась за спину. Но, слава Двуединому, никого не увидела, потому что получивший свое сокровище оборотень, судя по всему, угомонился и больше меня не преследовал. Ночи в лесу всегда наступают неоправданно быстро. Небо над головой еще довольное светлое, а вокруг уже не видно ни зги. Даже солнце не до конца зашло за горизонт, но если тебе не повезло опоздать с возращением домой, считай, пиши-пропало: в сумерках начинается совсем другая жизнь. Открывают глаза совсем иные звери и то, что днем не показалось бы тебе достойным внимания, среди ночи вдруг приобретает другой, более зловещий оттенок. Будь то назойливый комариный писк или кваканье лягушек на ближайшем болоте. Змеиное шипение, треск кем-то сломанной ветки, упавшая шишка возле соседнего дерева, чей-то отдаленный рык… Я плотнее завернулась в плащ и забилась под низко опущенную еловую лапу, которая почти полностью скрыла меня от довольно улыбающейся луны. Луна была, как назло полная, сильная, невыносимо притягательная. Манящая настолько, что пришлось прикусить губу и до боли сжать кулаки, чтобы не поддаться ее чарам и не выйти наружу. Костер разводить не стала, потому что совсем не была уверена, что сумею удержаться и не наступлю в него в приступе ненормальной забывчивости. Поэтому просто лежала, сжавшись в комочек, потихоньку прихлебывала прихваченное у Дрыги вино и честно старалась не обращать внимания на отчаянно ноющие плечи. Проклятый оборотень… Я устало прикрыла глаза, надеясь незаметно уснуть. Но в голову, как назло, лезли разные мысли, неприятные воспоминания, заботы. Нескончаемые догадки, предположения, сомнения… раз за разом они прокручивались внутри, словно бесконечная история, но не давали ни ответов на вопросы, ни понимания того, как мне поступать дальше. Ох, Рум… как же рано ты решил уйти! Где ты, мой верный напарник? Мне так нужен сейчас твой совет, теплое слово или хотя бы знакомое до последней нотки ворчание, от которого сразу станет спокойнее на душе. Куда же ты пропал? Почему так не вовремя меня покинул? Что с тобой произошло, когда нас впервые разлучил оберон? И почему ты сумел найти меня только один раз за эти месяцы? Тогда, когда я оказалась слишком близка к твоему царству теней? А потом снова пропал и больше не подал ни знака, ни голоса. Где ты, мой маленький дух? Ты так мне нужен… Странная это была ночь. Неправильная. Не страшная, но именно странная, в которой мне впервые за всю жизнь было плохо и неуютно в одиночестве. Может, была виновата луна. Может, и алкоголь оказал свое разрушительное действие. Может, потеря хранителя, наконец-то, оформилась в глухую тоску и грызущее душу отчаяние. А может, все вместе. Не знаю. Мне просто в кои-то веки было нужно крепкое плечо, к которому можно прислониться. Сочувствующий взгляд, понимающая улыбка, несильное рукопожатие, которое показало бы, что я хоть кому-то еще нужна, кроме себя самой, коварной соблазнительницы луны и страшно разозленного оберона. Казалось, весь остальной мир словно вымер, оставив меня один на один с этой загадочной парочкой, готовой разорвать меня на части. Один из них нацеливался на тело, вторая — на душу. Не уверена, что могу дать удовлетворение им обоим. Кому-то придется сегодня лишь облизнуться. Странная мысль заставила меня невесело улыбнуться и еще глубже забраться под плащ. Странно, что я так расклеилась. Никогда не испытывала ничего подобного, и эта неожиданная слабость застала меня врасплох. Но скоро это пройдет. Скоро все успокоится, и я снова вернусь к себе самой. Примерно к полуночи вино, наконец-то, начало действовать, как положено, заставив меня колебаться на грани сна и яви. Голова стала приятно пустой, мысли — вязкими и ленивыми. Никакой суматохи, никакой суеты, никаких больше тревог. Былые опасения и неуверенность незаметно отступили, а тело облегченно расслабилось, милосердно приглушив неумолимую тягу к проклятой луне и слегка ослабив даже мерзкую боль в поцарапанных руках. В какой-то момент мне стало почти спокойно. Даже неестественно спокойно, будто я не была одна в глухом лесу, в полутора днях пути от ближайшего города, среди ночи, без отпугивающего дикое зверье благого огня. Будто не пачкала чистые тряпицы собственной кровью и не ежилась от холодных капель медленно начинающегося дождя. А мелко подрагивающая от них листва под соседним деревом, вкупе с хищными тенями от играющей с тучами луны, не начали складываться в полупрозрачные фигуры. В неверном свете звезд мне вдруг привиделись оба рыжеволосых братца — такими, как я их оставила в полуразрушенном сарае у озера; мелкими, трепанными, с некрасиво исцарапанными лицами, с которых до сих пор стекала алая кровь; злобно посмотрели на меня сквозь темноту, мерзко хихикнули и пропали. Затем пришла старая Нита — присев в нескольких шагах, укоризненно покачала седой головой, прошептала что-то неразборчивое и, погрозив худым пальцем, тоже исчезла. За ней ненадолго показался старик Вортон. При виде моей скорченной фигуры, ненормально бледного лица и жутковатых глаз, которые я никогда ему прежде не показывала, он чуть нахмурился; затем внимательно всмотрелся, словно ища в них ту, упрямую девчонку, которая так охотно училась у него ремеслу; кажется, не нашел и бесследно растаял во тьме. За ним приходили еще и еще — знакомые, полузнакомые и совсем чужие. Все мои маски, которых вдруг оказалось поразительно много. Какие-то я носила всего несколько минут, какими-то пользовалась по нескольку месяцев. Пару раз дело доходило до года, а бледнокожую невзрачную ларесскую «мышь» и вовсе пришлось терпеть на протяжении трех долгих лет… но никак не думала я, что их будет такое количество… а потому быстро отвернулась, не желая смотреть на свои отражения. А может, наоборот? Может, это я — их отражение? В каждом — что-то одно, а все вместе — моя настоящая сущность? Не знаю. Мысли путаются и разбегаются. Кажется, в голове даже ненадолго побывал мой верный Рум — как всегда, проворчал что-то насчет того, что я себя не берегу, удовлетворенно причмокнул, покрутившись вокруг моей жемчужины. Затем обругал за то, что сопротивляюсь очевидному, и напоследок, прежде чем с легким хлопком исчезнуть, весомо похвалил, сказав, что хотя бы направление я выбрала верное. «К Летящим Пикам иди, девочка, — шепнул он на прощание. — К Мглистым Горам, за Мертвые Пустоши. Там твой дом. Поспеши». И я, сильно вздрогнув, неожиданно проснулась. Некоторое время лежала, пытаясь унять колотящееся сердце. Прислушалась к шелесту продолжающегося дождя. Стряхнула с плаща влажные капли и, не заметив ничего подозрительного, снова улеглась. Мне стало заметно лучше, дышалось намного легче, чем в полночь, раны почти не ныли, а тревожное беспокойство, так изводившее меня накануне, почти исчезло. И даже когда под соседним деревом вдруг нарисовалась еще одна призрачная фигура, я почти не испугалась, хотя пришедший по мою душу оберон был очень похож на настоящего. При виде новой напасти я спокойно приподнялась, изучая его массивную фигуру, скрытую за темным плащом привычно сложенных крыльев; его увитые мышцами плечи, сильные руки с внушительными когтями; мускулистые ноги, зарывшиеся пальцами в прошлогоднюю листву; неподвижное лицо с безупречно черной кожей, что по-прежнему надежно терялось во тьме. Его бурно вздымающуюся грудную клетку, будто он не одну версту спешил в мою сторону. Подметила даже красиво скатывающиеся по груди капельки дождя, трепещущиеся и размывающиеся от ветра очертания крыльев. Впервые рассмотрела короткие мокрые волосы, черной ряской облепившие высокий и почти человеческий лоб. Вспомнила, что по его вине я вот уже который день непрерывно бегу, из-за него потеряла старого друга, наткнулась на проклятого оборотня, от одной мысли о котором все внутри до сих пор переворачивается. Неожиданно почувствовала, что больше не боюсь, и, коротко взглянув в знакомые бездонные глаза без единого проблеска света, холодно повторила: — Пошел ты!.. А потом с чувством добавила заковыристую идиому, которой меня некогда порадовал старина Рум, после одного из крайне редких, но сокрушительных наших провалов. Идиому, обращенную в сторону владельца одной славной коллекции старинных вещиц, до которой нам так и не удалось добраться. Но столь хитрую, что я поначалу даже не поняла весь смысл — больно юна была и неиспорченна. А когда все-таки прочувствовала нескончаемую мудрость и глубину гибкого ума своего напарника, то невольно восхитилась: примерно в семи десятках слов он умудрился не вставить ни словечка мата, ни одного откровенно грубого или хамского выражения. Однако эта поразительно органичная анафема так изящно опускала и столь изощренно обливала неоправданно везучего мздоимца грязью, что не запомнить ее было бы просто верхом кощунства. И вот сейчас, наконец, я решила, что пришло-таки время ее использовать по назначению. В память о моем потерянном друге. Не знаю, что уж мой малыш туда вложил, какую вплел магию и какую силу, но эффект оказался выше всяких похвал — опозоренный призрак настолько оторопел от подобного неуважения к своей персоне, что просто не рискнул становиться материальным. А спустя долгую минуту ошеломленного молчания, в течение которого я все так же спокойно продолжала на него смотреть, издал весьма странный звук, весьма смахивающий на нервный смешок, и как-то растеряно опустил крылья. Даже сдулся немного. А потом еще долго стоял и смотрел мне в глаза, будучи не в силах ни ответить, ни пошевелиться, ни, тем более, прибить за наглость. Еще бы: такие экзорцизмы ни для кого даром не проходят. Я удовлетворенно отметила, что анафема отлично работает даже против демонов, но этим не удовлетворилась. А, неприязненно покосившись на недопитое вино и мысленно поклявшись, что больше ни капли в рот не возьму, запустила бутылью в пришибленного моим веским словом призрака. Закономерно не попала — он оказался на диво вертким и даже в расстроенном состоянии чувств проворно увернулся. Однако жалобный звон разбившего о дерево стекла вполне меня устроил: так его, зеленого змия! Завершив таким запутанным способом свои сложные отношения с не на шутку разыгравшимся воображением, выразив ему свое искреннее возмущение и красиво отомстив за испорченную ночь, я со знанием дела отряхнула ладони и так же спокойно отвернулась. После чего бесстрашно улеглась обратно и, укутавшись плащом до ушей, закрыла глаза, нимало не озаботившись своими видениями и тем, что одно из них некоторое время будет точно не в себе. Правда, через пару минут все же решила проверить результаты столь радикального способа борьбы с потусторонним, незаметно приоткрыло одно веко, злорадно поискала щедро «обласканное» мною чудовище. Но никого поблизости не нашла, почувствовала от этого несказанное облегчение (а все-таки призрак! — мелькнула сумасшедшая мысль) и лишь после этого уснула. Удивительно мирная, приведшая чувства в порядок, спокойная и совсем не злая. Ничуть не испуганная даже этой утомительной ночью, хотя она была гораздо сложнее и тяжелее всех предыдущих. Потому что я сумела преодолеть и страхи, и сомнения, и равнодушие, и разрушительную тоску, что так быстро умеет разъедать душу. Снова вернула уверенность в себе, в заданной цели, завтрашнем дне и в том, что впредь ни за что не поддамся и не буду необоснованно доверчивой. А еще вдруг поверила в то, что мой сон, ставший только теперь по-настоящему глубоким и целительным, как всегда бывало в полнолуние, больше никто не потревожит. Ни зверь, ни человек, ни даже призрак. Ведь луна — моя вечная подруга и коварная соперница — будет беречь меня до самого утра и никому не позволит разрушить свои мягкие чары. Кстати сказать, больше меня действительно никто не тревожил. Зато на утро так дико болела голова… 9 Королевство Симпал, надо заметить, является одним из самых крупных государств в этой части света и простирает свои границы широко вокруг, на многие-многие месяцы пути, заслуженно гордясь заслуженным званием богатейшего северного края, своими роскошными лесами, несметными горными богатствами и тем разномастным людом, который охотно населял эти благодатные земли. Оно вольготно раскинулось среди бескрайних просторов средиземноморья, на юге почти достигая Соленого Моря и при этом лишь чуть-чуть не доходя до Беарского халифата; немного дальше почти вплотную подбирается к Большой Пустыне, оставляя кочевым варварам сравнительно небольшой клочок пригодной для выпаса скота земли. Еще южнее граничит с древним королевством Зигга — родиной знаменитого зиггского шелка и колыбелью поразительно умелых, ценимых по всему миру воинов, обожающих сражаться спаренными двойками. На севере делит спорные территории с суровой Ларуссией, где, как говорят, даже летом на улицах лежит рыхлый снег. Там же частично касается воинственной Заггнии, но мудро держит многовековой нейтралитет в отношении обоих соседей. Ближе к западу охватывает просторное русло могучего Ниила, вместе с ним продолжаясь вдоль Серых гор и Залесского княжества вплоть до Великого Океана. А вот на востоке заметно умеряет свои аппетиты, опасливо отгораживаясь от здешних проклятых территорий полосой ничейных земель, смиренно отдавая в пользование немногочисленных эльфов обширные лесные массивы и охотно позволяя гномам копаться в исконно своих недрах… короче, делая все, чтобы подножия Мглистых Гор и ужасы Мертвых Пустошей никоим образом не касались его границ. По крайней мере, впрямую. Но, чтобы не прослыть трусливым соседом и не оставить источник вечных неприятностей, кишащий нежитью и другими прелестями древних катаклизмов без присмотра, пару тысячелетий назад король все же повелел выделить вдоль этих неуютных земель немаленькую территорию Приграничья. В которой появился свой наместник, внушительная бригада опытных магов, превосходные гарнизоны, боевые заставы, башни и крепости. А также мощные, постоянные и отлично вооруженные патрули, способные при необходимости задержать даже армию нечисти, если той вдруг придет в голову расширить свои владения. Мертвые Пустоши всегда были для людей источником беспокойства. Да и есть отчего тревожиться: свирепые оборотни, кровожадные упыри, появившиеся в последние несколько сотен лет вампиры, мавки… кого там только не было. И все жадно рвались сюда, манимые жаждой крови и запахом близкой добычи. Как они уживались вместе — один Двуединый ведает, потому что Пустоши в большинстве своем представляли собой нескончаемую череду гнилых болот, куда не было ходу ни зверю, ни птице, ни человеку. Деревьев мало, дичи почти нет, снизу идут зловонные испарения, поверху дует гибельный ветер, способный за пару часов насмерть выстудить живое нутро. Там нет ни дорог, ни тропок — только бесконечная сырость и голая ряска, из-под которой с наступление ночи начинают светиться множество голодных глаз. На плечи Приграничья ложилась трудная задача сдерживать наплыв местных тварей, вылавливать пробравшихся под покровом ночи одиночек, хранить границы королевства от чужих посягательств и чутко следить за тем, чтобы ни одна тварь, ни один кровожадный монстр не пробрался на запад — к людям. Трудная, признаться, задача. Почти невыполнимая, но наличие мощных укрепленных фортов, расположенных один от другого не более, чем на расстоянии одного дневного перехода, каменных крепостей, законно носящих статус важных торговых городов, превосходно обученная армия, соседство эльфов и гномов, отчего-то не пожелавших покинуть эти темные земли, позволяли надеяться на лучшее и крепко держаться за отвоеванные у нежити территории. Да еще и патрули там оказались организованы так удачно, что риск пропустить какую-нибудь заразу в обитаемые земли сводился к довольно небольшому проценту несчастных случаев среди мирного населения этой части нашего славного королевства. Но и скромное количество удачливых одиночек довольно быстро сводили на нет, так что крупные тракты даже в такой близости к Пустошам и их опасным обитателям вот уже много веков оставались весьма оживленными. Тем более что Приграничье постоянно нуждалось в обученных бойцах, хорошем оружии, пропитании, да и само по себе могло немало предложить на продажу. Те же когти оборотня, зубы вампира, кости мавок, слизь упырей… столичные маги с руками отрывали редкие ингредиенты для своих зелий. Бешеные деньги платили, потому что большинство сильных заклятий (в том числе и охранных) творились исключительно с их помощью. Да и соседние страны охотно перекупали редкие артефакты за немалые деньги. Так что сомнительное соседство Пустошей даже в виду нежити приносило Симпалу приличные доходы. Поэтому король не скупился на оплату наемникам, охотно обещал земляные наделы, щедро платил за каждый добытый коготь или тушку, что и создало со временем проклятым землям их специфическую репутацию. Меня же они интересовали с иной точки зрения. А именно: рядом с таким количеством нежити, боевых заклятий, сильных магов и просто вплавленных в стены фортов защитных амулетов моя скромная персона должна легко затеряться. Люди там всегда нужны, рабочие руки идут на расхват, тонкая прослойка знати со всеми вытекающими последствиями тоже имелась, так что, думаю, и мне найдется, чем себя занять. За воровство, конечно, там карали еще строже, чем в остальной части Симпала (одной отрубленной рукой тут уже не отделаешься), но, на худой конец, я и немало других любопытных способов заработать освоила. Думаю, выживу. Зато и оберону на ужин гарантированно не достанусь. Даже если потеряю свою жемчужину. Да и Рум велел топать в ту сторону. Вспомнив о маленьком ворчуне, я невольно улыбнулась. Странно, но мне действительно показалось, что в прошлое полнолуние я на самом деле слышала его голос. Его знакомый и вечно недовольный голос, от одного воспоминания о котором сразу теплело на душе. Единственный настоящий голос в том сонме призрачных видений, что так отравляли мне неприятную ночь. Значит, живой он, невредимый. Присматривает за мной иногда. Значит, не забыл и еще не полностью вернулся в свой мир. Не бросил меня, старый друг и преданный хранитель. А то и вернуться пытается, борется, ищет мой след, неотрывно следует по пятам и настойчиво старается восстановить то, что мы так нелепо потеряли. Думаю, ему нужно время — просто немного больше времени, чем я привыкла, чтобы прочно зацепиться за новый амулет. Обойти его чары, отыскать слабое место и снова вернуться, как всегда делал раньше. Думаю, украденная у короля жемчужина оказалась слишком сильна, чтобы безнаказанно позволить цеплять на меня невидимые магические поводки. Даже ему. А значит, мне нужно только звать его и дальше, не терять незримую тень из виду, зажигать во тьме огонек надежды и надеяться на то, что когда-нибудь, пусть даже через год или два, он все-таки найдет способ ко мне пробиться. А пока — медленно брести на восток, упорно продвигаясь к Мглистым Горам и спрятанным среди их величественных вершин Пикам, о которых сложено так много красивых легенд. После Тирилона и последнего полнолуния мне довольно долго не хотелось ничьего общества. Я почти не заходила в попадающиеся на пути села, старалась держаться по-прежнему в стороне от главного тракта. А если и рисковала заглянуть за чью-то околицу, то обязательно меняла лицо, повадки, голос, быстро покупала необходимое и уходила, предпочитая ночевать в лесу, чем снова нарываться на неприятности. Потом снова возвращалась к понравившемуся образу блеклой брюнетки и настойчиво шла дальше, держась озер, многочисленных речушек и простых ручьев, упорно пересекая подвижную воду по несколько раз на дню, чтобы не оставить оберону ни малейшего шанса. Об оборотне старалась не вспоминать, но первые дни все равно морщилась, как от зубной боли, и внимательно косилась по сторонам на случай, если этот несдержанный и необузданный в своих желаниях грубиян объявится снова. Потом все-таки выбросила его из головы и оглядываться перестала, но от мысли ночевать в тепле и сыте по-прежнему отказывалась — дорого. Хоть и есть небольшой запасец к кошеле, но мне еще топать и топать, а заходить в города я больше не стану. По этой же причине, кстати, до сих пор не купила лошадь, что здорово замедляло продвижение. Но, повторяю, хлопот с ней не оберешься — чистить, мыть, кормить, следить за копытами. А мне никогда не нравилось заниматься тем, чего вполне можно избежать. Тем более что шла я и без лошади довольно резво, нередко срывалась на упругий бег, привалов почти не делала, но при этом уставала гораздо меньше, чем уставал бы обычный человек, потому что чья-то любопытная наследственность это вполне позволяла. А милое моему сердцу одиночество с лихвой восполняло те небольшие неудобства, которые приносила дорога. Правда, пару раз я не отказала себе в удовольствии прокатиться на гремящих пустых телегах, которые с хорошей скоростью гнали в родные деревни удачливые посетители Тирилоновской ярмарки. А что? Мне оказалось по пути, дорогу опять же разузнала, про Приграничье выспросила, о разбойниках послушала. Чем не досуг? Лицо, разумеется, поменяла на старушечье, сгорбилась и замечательно похромала, но зато немедленно вызвала искреннее сочувствие и без труда выуживала всю нужную информацию. После чего с ветерком добиралась до очередной развилки, с кряхтением слезала и шла дальше, мысленно посмеиваясь и раскладывая полученные сведения по полочкам. Если верить тому, что рассказали говорливые возницы, по Западному тракту я спокойно доберусь до самых Вежиц — довольно крупного села, возле которого эта дорога перестанет называться Западной, а разделиться на три, почти равнозначных пути — Северный, Восточный и Южный. Первый свернет в сторону восточных окраин суровой Ларуссии, второй упрется прямиком в нужное мне Приграничье, а третий, минуя воинственный Зигг и Беарский халифат, доведет почти до Соленого моря, по пути неоднократно ветвясь и петляя. Но примерно в двух неделях пути от Вежиц снова сделает крюк и подберется довольно близко к Южному форту, сторожащего границу Симпала от чудовищного по своей величине и ОЧЕНЬ, как говорят, зловонного болота. Напрямую восточным путем без добротного каравана и внушительной охраны мне весьма доходчиво посоветовали не пользоваться. Мол, разбойники в тех местах принялись пошаливать, да из Коломнец, Ладоги и Малых Домн в последние месяцы стали приходить тревожные сведения: нежить отчего-то зачастила рыскать по окраинам. Патрули, конечно, в той стороне усилили, местность старательно прочесывали, крупные города, коих по дороге аж три штуки насчитывалось, совсем не пострадали. Но трупы одиноких путешественников все еще встречались. И кто уж тут был виноват — разбойники, погода, несчастный случай или нежить, разобраться не всегда удавалось. — Так что попомни совета, матушка, — убежденно сказал на прощание один из извозчиков. — Не ходи по восточному пути. Болота там большие, старые, нехоженые. Говорят, до самих Пустошей тянутся, потому-то и лезут оттуда без конца эти твари. Лучше дождись каравана или на юг поворачивай, если так хочешь добраться до сына… Ну да, каюсь, соврала для большей убедительности, что «сына единственного, чадо родное, ненаглядное» в Пустоши отправили — за небольшую провинность перед старостой. Мол, не уберегла дитятко. А теперь ищу, чтобы домой вернуть, да узнать, где он, как и что с ним вообще. Живой или нет, целый или покалеченный. Потому как писем уже второй месяц не получаю, а в Приграничье, говорят, вообще быстро расстаются с жизнями… невесть что, конечно, но для неожиданных попутчиков сойдет. Они не шибко избалованы столичными веяниями и в большинстве своем каждое красивое слово принимают за чистую монету. Разумеется, далеко не все, но мудрому, битому жизнью старцу вроде Омнира я бы и сама не рискнула откровенно врать. А предпочла бы промолчать или вовсе обойти эту тему стороной, потому что такие редкие люди чуть не с первого взгляда видят тебя насквозь, тогда как мне очень бы не хотелось показывать то, на что я сама вот уже десять лет никак не решаюсь посмотреть в открытую. Снова оставшись одна, я ненадолго задумалась, раз за разом прокручивая в голове чужие слова. Восточный путь, южный… не хотелось бы мне задерживаться. Но и понапрасну лезть на рожон — глупо. Я все-таки не убийца и не могучий рыцарь в непробиваемых доспехах, даже не умелая воительница из древних сказаний. Не всегда мои когти окажутся лучше или быстрее стрелы, а кинжалы — не самое лучшее оружие против взведенного арбалета. Да, я быстрее, сильнее и выносливей обычного человека, я умею прятаться и неплохо скрываться. Однако открытый конфликт и кровавая битва — не моя стихия. И чем быстрее, дальше и тише я окажусь в Приграничье, тем больше у меня шансов выжить. Оберон ведь не умеет отступать — таким его создали и такой волей наделили, как наделили неутомимостью, силой, широкими крыльями (чтоб им отсохнуть прямо на лету!), целеустремленностью и безупречный чутьем. Не надо обманываться тем, что он потерял меня. Это не навсегда. История знает немало случаев, когда обероны настигали своих жертв даже после многих месяцев неустанных поисков, когда те уже и успокоиться успели, и осели, и взяться за старое надумали… я еще не выбрала свой срок, так что успокаиваться рано. Он никогда не оставит меня. Никогда не устанет искать мой след. И будет вечно рыскать, имея в качестве козыря превосходный поводок — запах моей крови, который я так неловко оставила в сокровищнице. Даже Верховный Маг не сумеет заставить его отказаться от меня — этот аромат станет его целью, единственным смыслом, и все прежние договоренности, согласно которым он некоторое время пробыл в качестве стража сокровищ, теперь потеряли всякое значение. Потому что обероны — это, прежде всего, ищейки, отличные нюхачи и безупречные охотники. А король наверняка не упустит такой шанс вернуть украденную реликвию, потому что, чудится мне, не простую жемчужину я увела у него из-под носа. Ох, непростую. До самых Вежиц я ломала голову над появившейся проблемой. Вертела ее и так, и этак. Сомневалась, мучилась бессонницей, выбирала. Ведь полностью на слова незнакомца не положишься, надо бы проверить самой, но совать голову в пасть тигра… тьфу! и тут он!.. очевидно глупо. Это значит — потерять время и облегчить оберону жизнь. Но и не прислушаться к предупреждению нельзя. Тогда как быть? В конце концов, пришлось плюнуть на все и самой наведаться в эти Вежицы — разузнать, что почем, навести мосты и вообще… отмыться, Иир бы побрал эту пыль! А заодно, принять окончательное решение. Как ни странно, но село мне понравилось, хотя правильнее его называть не селом, а все-таки городом. Городком, если угодно. Потому что добротная бревенчатая стена в два человеческих роста, сторожевые башенки через сто-двести шагов (тоже деревянные), неусыпно бдящие на верхушках часовые (даже днем, что совсем интересно) и очень крепкие, окованные металлическими полосами ворота сразу относили Вежицы в разряд не просто деревеньки, но неплохо укрепленного форта. Такого, где и путники могут отдохнуть, и товары свои продать, и ночь спокойно провести, не опасаясь быть съеденными заживо каким-нибудь особо удачливым упырем. И это при том, что ночью на башнях в специально отведенных жаровнях всегда горели костры, воины дежурили по двое-трое, все окрестное пространство просматривалось на три полета стрелы, потому как было тщательно вытоптано и полностью лишено растительности, а глубокий ров под деревянной стеной определенно наводил на мысли о натыканных там острых кольях. Был еще широкий подвесной мост, как в любом хорошем замке. Бдительные стражники на воротах, приличное количество вооруженных воинов внутри, да превосходно натасканная городская стража, с которой не рисковали связываться даже заезжие забияки. — А как иначе? — удивился на мой вопрос стражник на воротах. — Приграничье близко. Дальше почти на неделю пути ни одного села окрест не будет, только Домны на севере, да Кижи с Простами на юге. Но до них еще идти и идти, а упыри, бывало, и сюда добираются, не смотря на всю армию, их форты и частые патрули. Вот и приходится нам самим о шкурах заботиться. Народу-то, почитай, тысячи две с приезжими наберется, да почти все умеют в руках меч держать или топор. Дворов стоит несколько сотен, по этой дороге всяко никуда больше не свернешь, только тут и переночуешь спокойно. Вот и делаем, чтобы тракт не хирел и не рушился. Я скептически подняла бровь. — Да? А почему тогда стены каменные не поставить? — Потому, голубушка, — усмехнулся незнакомец, оглаживая густые усы и гладко выбритый подбородок. — Что нежить больно осину не любит. Камень что? Прогрызет или порушит — у них же когти длиннее твоей ладошки! А на осину им дюже плохо забираться. Если же даже сумеют запрыгнуть или испортят, то нас тут всяко больше того количества, каким они могут пробраться. Забьем, сожжем, а сами потом заново потом отстроимся. Благо осины вокруг — немерено. А камень новый придется аж от самых гор сюда волочь, да еще гномам приплачивать, чтобы пропустили. Так что нет, милая, так нам гораздо спокойнее. — Ясно, — озадачилась я. — Разбойников тоже не боитесь? — Да чего их бояться? Столько народу у них, чтобы Вежицы осадить, никогда не наберется — не прокормишь просто такую ораву в наших лесах. Охрану купцы нанимают далеко отсюда, к ним тоже не пролезешь. А ежели кто надумает внутрь под видом торгового люда пробраться, так у нас своя стража имеется — и за воротами присматривают, и за буянами, заодно. Вмиг тревогу поднимут, да и на вилы смутьянов вздернут. Не успеют ни мост опустить, ни своим знак подать. Так что нет, милая, им гораздо легче в подлеске караван остановить, да и то — если силенок хватит. А еще лучше — на запад податься, где и поспокойнее, и добыча не в пример богаче. — Гм, и королевская гвардия почти в каждом селе… может, вы и правы. Не подскажете, где на ночь можно остановиться? — В «Гнутую подкову» зайди, если с деньгами трудновато, — немедленно отозвался он. — А коли монета есть, то в «Бараний бок» — лучше, чем там, гуся с яблоками нигде не готовят. Бородой своей клянусь, не пожалеешь! Левая улица, третий поворот налево. — Спасибо, — механически отозвалась я, но потом не удержалась и добавила: — А бородой вы правильно клянетесь, потому что за случайный совет хозяин «Бока» наверняка вам неплохо доплачивает. И это при том, что своей бороды у вас нет и, судя по всему, никогда не будет. Стражник, на секунду онемев от моей наглости, вдруг забавно сощурился и, наконец, довольно расхохотался. — Верно, красавица! Хотя трактир и правда недурен! Я понимающе кивнула, отдала весельчаку необходимую плату и в приподнятом настроении вошла внутрь. Разумеется, ни в «Бок», ни в «Подкову» не отправилась, потому что посещать названные (наверняка дорогие) постоялые дворы мне было не с руки. Так что я просто выловила на улице первого попавшегося мальчишку и за пару медяков отыскала небогатое заведение, где решила и напроситься на ночлег. Благо времени до сумерек оставалось немного, а поискать знающих людей просто необходимо. Тем более что здесь я не собиралась ни работать, ни искать долговременное укрытие — мне нужна только одна ночь и попутный, хорошо охраняемый караван, который позволил бы без помех добраться до Приграничья. В конце концов, спокойные места почти закончились, а испытывать судьбу во второй раз мне совсем не улыбалось. Проблема состояла лишь том, что ни один купец, каким бы великодушным не слыл, не станет брать с собой никчемную неумеху с большими глазами побитого щенка и слабым блеянием беззащитной овцы. Никому не нужен лишний рот на нелегком пути через леса Приграничья. Как не нужен с собой лишний груз, которому требуется еще одно место на телеге, надежная охрана, внимание, вода и приличное питание. И это тогда, когда все уже давно распределено, оплата назначена, а количество людей строго подсчитано. Не говоря уж о том, что пользы с такого попутчика, если случится вдруг неприятная встреча, тоже не дождешься. А заплатить столько, чтобы перевесить этот ворох проблем, я при всем желании уже не смогу. Да и не всегда деньги решают исход дела. Но и в одиночку соваться дальше опасно. Пока могла, я строго придерживалась положения независимой странницы, избегала компании, не мозолила глаза, и меня это более чем устраивало. Но сейчас гораздо разумнее поступиться принципами и, скрепя сердце, сменить образ. Правильнее присоединиться к тем, кому можно доверить спину и избежать немалых проблем. Да только вот беда — я должна буду доказать потенциальному хозяину, что меня по каким-то причинам надо взять с собой. И старый облик для этого явно не годился. Накинув капюшон, я прямо на ходу принялась творить — сделала лицо строже и серьезнее, слегка убавила скулы, заострила подбородок, придала себе яркость и выразительность, долженствующие показать характер. Цвет волос, недолго поколебавшись, решила не менять, стройную фигуру тоже оставила как есть (я вообще ее редко трогаю), только немного изменила походку и чуть расширила плечи, чтобы средний рост и хрупкое сложение не производили впечатление недоразвитого подростка. Вот так. Пятнадцать минут, легкая дрожь в руках, и вместо неказистой угловатой соплячки перед вами уже — подтянутая молодая женщина. Не сногсшибательная, но не лишенная определенной привлекательности. С мягкой поступью охотящейся тигрицы, гибким телом танцовщицы и черными глазами дикой серны. Хорошо знающая себе цену, уверенная в своих силах, серьезная. Не любящая лишних сантиментов и готовая дать отпор любому наглецу. То есть, как раз то, что мне больше всего нравилось. Пожалуй, будь у меня возможность выбирать, я бы предпочла в реальности остаться именно такой — собранной, не слишком яркой, однако ненавязчиво привлекающей внимание своей непохожестью. При этом пластичной внешне и достаточно жесткой в суждениях. Может, слегка мрачноватой и недоверчивой, но совсем не злой. Просто потому, что в таком образе я вполне могу позволить себе быть самой собой. Постоялый двор, показанный бойким мальчишкой, оказался добротным деревянным строением в два этажа — не слишком роскошным, но и не грязным. Название — довольно звучным (думаю, «Медвежий угол» действительно неплохо звучит), а хозяин — полностью ему соответствующим. По крайней мере, внешне — плечистый, густо заросший темной шерстью великан с хищным лицом и грубоватым голосом, он отлично вписался в местный колорит. Как и его надежное даже с виду заведение. Этакая берлога, в которой, хоть и не подавали разносолов, не стелили шелковые простыни и не звучала живая музыка, все же было тепло, вполне уютно и вкусно пахло готовящейся стряпней. Да и большого количества народу, что приятно, нигде не толклось. Так, пару завсегдатаев тянули пиво в углу, и все. Не сезон, что ли? — Мое уважение, — проворчал звероватый хозяин, подойдя и пристально оглядев мою новую маску, с комфортом устроившуюся за свободным столом. — Сегодня есть запеченный гусь, горячая каша, бараний бок, вчерашний творог и пиво. За все — четверть золотого Я скинула капюшон и поджала губы. — Дороговато. — В других местах выйдет еще дороже. Можешь сама проверить. Здесь не свободные территории — Приграничье близко, так что меньше никто не запросит. — Возможно. Но мне нужна еще комната на ночь (желательно верхняя), горячая вода и запасы в дорогу. Пива не надо, а из еды вполне хватит дичи и творога. Как насчет того, чтобы скинуть пару серебрушек? Здоровяк насупился, что-то прикидывая. — Половину золотого за все, — наконец, выдал он. — Согласна. Хозяин с облегчением кивнул, а мне вдруг подумалось, что дела у него идут не лучшим образом. Неужели такая сильная конкуренция? Или действительно мало народу в городе? Странно. Караваны по весне идут хорошо, споро. В наших широтах холодных зим не бывает, снег даже в лесах лежит всего лишь чуть больше месяца, а потому и больших паводков не случается. А если когда и случаются, то в основном после обильных дождей. Тем более здесь, ближе к южным границам. Урожаев по три раза в год, наши крестьяне, конечно, не собирают, но и не бедствуют серьезно, в отличие от своих северных соседей. Если бы мне пришлось идти через Ларуссию, завязла бы я по колено в грязи, потому как там только-только еще отходила земля после стылой зимы, а у нас хорошо — тепло, сухо, даже ночью в плаще не холодно. Все зеленеет и поет. Одно удовольствие бродить по лесным тропинкам. А вот пустой трактир в такое благодатное время — ненормальное явление. Дождавшись, пока принесут мой заказ, я принялась за расспросы, однако причина пустующего зала была довольно проста — отсюда только-только ушел большой караван чуть не из десятка телег и при хорошей охране. Купец, который не первый год ездит этой дорогой, оказался старым знакомцем владельца берлоги… тьфу, «Медвежьего угла», конечно! Всегда останавливался именно здесь и, будучи постоянным клиентом, снимал его почти полностью, благо народу с ним было человек тридцать, почти половина из которых конные, да при бронях, а остальные выполняли роль возниц, конюхов и простых работников. Но, когда требовалось, могли и топорами поработать. Да еще в этот раз уважаемый господин Брегол невестку с собой прихватил, так что почти все комнаты как раз и занялись. И освободились вот только сегодня. И просто не успели заполниться — день был тихий, уезжали они ближе к полудню, а до вечера новых постояльцев еще не приехало. Впрочем, теперь до самого утра гостей не ждали — городские ворота наверняка закрылись, а открывать их до утра вряд ли рискнут. Только если королевский гонец прискачет или кто-то важный пожалует на ночь глядя. Сосредоточенно жуя, я рассеянно кивала. — А вообще много народу идет по Южному? — Когда как, — прогудел хозяин, назвавшийся Таргом. — С месяц назад три крупных прошли, штук пять было на той недели, а на этой пока тихо. Ближе к концу наверняка кто-то будет. Никак хочешь с ними пойти? — Думаю, — кивнула я. — Как считаешь, долго ждать? — День. Может, два. Точно не скажу. — А в Приграничье? Если напрямую, я имею в виду? — У-у-у… с неделю, не меньше. Туда теперь редко напрямую ходят, да и неспокойно на тракте стало. — Жаль, — искренне вздохнула я. — Дорога-то на юге хоть хорошая? — В тот раз народ жаловался, что возле Тырова какая-то шайка была, — задумчиво потер затылок Тарг. — Где-то дорогу размыло, возле Наркова мост порушился, но его еще в том году хотели снести, да готовились делать новый. Не думаю, что успели, но опять же — наверняка не скажу. Если не сделали, значит, через Сухой Овраг придется идти, небольшой крюк сделать. А так… вроде больше ничего не сказывали. — С разбойниками много возни? — снова спросила я, напряженно решая про себя: рисковать ли мне идти в одиночку или все-таки дожидаться каравана. Тарг пожал могучими плечами. — Сюда не совались лет десять. Но, говорят, на востоке снова кто-то объявился. — Поймали? — Нет пока — руки все не доходят, да и верткие они. Пока выследишь, пока народ с собой приведешь, а их уже и след простыл. Опять же, дорога тут не одна, есть и помельче… туда, правда, только безумцы рискуют соваться, потому как ближе к болотам ночами лучше не ходить, но этим, видно, без разницы. Носятся по округе, грозят издалека, а в том месяце вовсе большой обоз разграбили. Не знаю уж, как их прозевали — я старого Митрана давно знаю, опытный он старик. А тут так нехорошо попал: и сам сгинул, и товар потерял. — Убитых много? — поинтересовалась я, догрызая гусиное крылышко, на что хозяин странно посмотрел и поджал губы. — Обратно никто не вернулся. Да и в Ладогах не объявлялись. Так что, думаю, всех порубили. — Видать, много их там собралось. — Может, и не очень. На наших дорогах хватит лишь хорошего места для засады, да двух десятков арбалетчиков по кустам, чтобы с первого залпа перебить самых ретивых, беспечных и невезучих. А потом найти еще пару десятков умеющих держать в руках оружие, и будет вполне достаточно даже для большого каравана. Мы ж не сотнями подводы ведем, да и народу с собой не чрезмерно, чтоб суметь отбиться от такого числа. — Сорок, говоришь? — я задумчиво поковыряла ложкой кашу. — Сорок — это уже не разбойники, а хорошо организованный отряд. Не армия, конечно, но все же… почему не организовали облаву? Патрули бы привлекли? Дружину из городов? Одинокие путники — еще ладно, но пропавший по пути караван — это уже серьезный повод для беспокойства. — Да собирают уже, с неделю как пришел указ. Только когда их еще найдут… Мысли мои, расстроено вздохнув вслед за хозяином, плавно повернули в другую сторону: выходит, все-таки юг? Юг сулил мне большую безопасность и скорый караван в попутчики. Возьмут — не возьмут, это уже другой вопрос. Но попытаться все равно стоило. Вот только крюк получится дней в десять, не меньше. Сама бы добежала за семь-восемь, а подводы идут тяжело, долго, по ровной дороге, а не напрямик через лес. Не хочется терять время, но, похоже, иного пути нет — ждать те же десять дней в Вежицах я не могу. — Жаль, — повторила я. — Значит, пока все не определится, на востоке лучше не рисковать. — Да уж, — помрачнел Тарг, сжав огромные кулаки. — Я и Бреголу то же самое сказал, да только он слушать не стал. Упрямый! Говорит, мол, люди у него надежные, проверенные, дорогие… а то, что болота вокруг и нежить по ночам шастает, его не смущает! Вот же Ииров гордец! И невестку с собой потащил… Я непонимающе подняла голову. — Что ты сказал? — Да Брегол, чтоб его! — в сердцах ударил по столу хозяин. — Просил обождать хоть пару дней, пока вести из Ладоги не придут, так нет же! Приспичило, видите ли! Жена ждет! Говорил я ему… — Тарг, погоди! Ты что, хочешь сказать, что твой друг ушел как раз на восток?!! Сегодня?! Полдня назад?!! — Точно, — вздохнул великан, тяжело поднявшись. — И теперь с неделю в ту сторону больше никто не пойдет. Так что не повезло тебе, деваха. Не успела ты к Бреголу. Хотя… может, напротив, сама судьба тебя хранит? Кто знает, прорвется ли он? Вино будешь? Я не ответила — остановившимся взором уставилась прямо перед собой, лихорадочно просчитывая варианты. Брегол… Брегол… десяток подвод, почти три десятка человек охраны, включая его сыновей и возниц, что тоже не в первый раз топор увидели. Пятеро умелых арбалетчиков, остальные одинаково хорошо управляются и с мечом, и с луком… это же шанс! Да еще какой! На широком тракте просто некуда свернуть, невозможно ошибиться! А они опережают меня всего на полдня! Идут наверняка медленно, нагруженные по самые борта, а то и выше! Лошади устают, привалы приходится делать часто, девчонка с ними, опять же — беречь будут. Даже перед угрозой нападения разбойников. Тем более, охрана приличная, все при оружии и в кольчугах. Да и ушли в ночь, невзирая на внушительное предупреждение опытных старожил. Значит, полностью в себе уверены и готовы к любому повороту событий. Значит, пойдут напрямик, нигде особо не задерживаясь, но и не загоняя скакунов! Всего полдня!!! Я бросила на стол четверть золотого, подхватила мешок и стремглав выскочила из-за стола. — Эй, ты куда?! — догнал меня у двери голос Тарга. — С ума сошла?!! Тебе его не догнать! Все равно ворота уже закрыты!! Мои губы сами собой расползлись в коварной усмешке. Ворота? Закрыты, говоришь? Да меня с моими способностями никакие ворота не остановят. Просто не смогут. Как не смогут этого сделать ни оберон, ни, тем более, стражники на городских вышках. А насчет того, кто кого не догонит… — Успею! — упрямо прошептала я и ринулась на улицу. 10 Не знаю, как это выглядело со стороны, но, полагаю, любопытному зеваке не стоило видеть, с какой скоростью и в каком виде я мчусь по глухой, пустынной, хорошо укатанной дороге. Зрелище, надо думать, мало вдохновляющее: трепаная, с развевающимися черными волосами, в легких штиблетах вместо добротных дорожных сапог, с закинутой за спину сумкой, бледным от волнения лицом и огромными, полностью занимающими глазницы черными глазами, в которых зрачок незаметно сливался с радужкой. Причем бежала не как все нормальные люди — выбрасывая вперед ноги и держа спину чуть поданной вперед для лучшего равновесия, а мчалась гигантскими прыжками, каждый из которых достигал длины хорошего скачка специально подготовленной лошади. И это при том, что я сама боялась взглянуть на то, во что пришлось превратить свои ноги, чтобы развить максимально доступную скорость. Признаться, даже не очень понимала, как вообще умудрилась это сделать, потому что в настоящий момент у меня вместо нормальных бедер имелось нечто, подозрительно напоминающее тростниковые побеги (худые и ужасно тонкие), зато дли-и-и-нные… просто жуть. Но именно они позволяли не тратить драгоценные силы на перебирание старыми конечностями, а с поразительной легкостью несли сквозь ночь подобно неутомимым ходулям. Упыриха, — подумали бы вы, если бы только это увидели. Да я бы и сама подумала, если бы мои мысли не крутились вокруг совершенно иных проблем, а внимание не сосредоточилось бы на том, чтобы не оступиться, не прозевать поворот или не пропустить редкие места, где можно было неслабо срезать путь. Полдня… полдня… настойчиво билось в голове. Всего полдня разницы, но для меня это сущий пустяк. Я успею, непременно успею их нагнать до рассвета. Тут всего одна дорога. Не пропущу, не потеряю — глубокие колеи от повозок прекрасно видны даже ночью. Полдня… Кромешная тьма меня абсолютно не смущала — будучи счастливой обладательницей ночного зрения, я боялась только одного: что самым постыдным образом промахнусь с каким-нибудь поворотом. А еще лихорадочно размышляла над тем, как объяснить свое внезапное появление почти вдалеке от надежных, защищенных Вежиц, и чуть не в неделе пути от любого другого населенного пункта. Одной. На пустой дороге, кишащей всякими напастями, от голодных комаров до разбойников и нечисти. Да еще ночью. Да еще в таком виде… Углядев в стороне крохотный ручеек, через который был переброшен узенький мостик, я просто упала на колени и, позабыв о приличиях, жадно напилась прямо оттуда — смена облика и необходимость напряженного бега отнимали демонову уйму сил. А когда насытилась и на фоне ночного неба разглядела в дрожащей воде собственное отражение, то едва не шарахнулась прочь, осеняя себя охранными знаками. Да и как тут не шарахнешься, когда на тебя в упор смотрят два горящих серебристыми крапинками антрацита, размерами чуть не с половину лица, а само лицо, хоть и сохранило свои пропорции, все же было слишком бледным для живого существа и казалось совершенно чуждым человеку? Странным, неправильным, исковерканным водной рябью и остатками моей новой маски. А глаза вообще — чуть не родные братья обероновских, от мысли о которых меня до сих пор бросало в дрожь. И это при том, что еще не полнолуние! Бр-р… жуть какая. Хорошо, что я почти не смотрюсь в зеркало. Да и другим показываться в таком виде точно нельзя: осиновые колья и заступы с вилами обеспечены. Значит, что? Значит, мне надо их догнать, остановиться, отдохнуть, привести себя в порядок… А собственно, кто сказал, что я должна непременно идти вместе с ними? — вдруг проскочила неожиданная мысль, заставившая меня на мгновение замереть возле ручья. — Мне что от них надо? Охрана на случай внезапного нападения: нежити или местных работничков меча и топора. Задушевных разговоров возле ночного костра мне абсолютно не нужно. Приставаний и мужского внимания — тем более. Еду я сама себе добуду. Воды в округе — хоть улейся, речки и озера чуть не на каждом шагу. Зверей я не боюсь. Ночевать в лесу одна тоже привыкла. В конце концов, могу залезть на дерево и там покемарить — при моей работе еще и не так приходилось изворачиваться. Темп движения тяжело груженого обоза я тоже спокойно выдержу. Так в чем же дело?! Что мне мешает просто тихонько идти следом, не доставляя никому беспокойства?! Поглядывать издалека, хорониться за деревьями и незаметненько пробираться в нужную сторону?! Тогда и объяснять ничего не придется, и на глаза я никому не попадусь, и явлюсь в Приграничье гораздо раньше, чем рассчитывала! Да что ж я сразу-то не подумала?!! Облегченно вздохнув, я поднялась с земли и, наскоро пожевав, снова припустила следом за уходящим караваном, искренне надеясь, что следы моего сегодняшнего некрасивого поведения и неподобающего лакания прямо с коленей по пути высохнут и сами отвалятся. Но реальная возможность исполнить задуманное перевешивала даже мокрую грязь на штанах и безобразно испачканные руки. Я ведь никому там не помешаю? Нет. Если неприятность какая случится, заранее предупрежу. Например, если все-таки разбойники — не басня и не чья-то нелепая шутка. А если понадобится срочная помощь самой, всегда буду знать, что рядом есть отзывчивые люди, которые смогут приютить одинокую девушку. Надо только заранее позаботиться о том, как им представиться и чем объяснять свое поведение, иначе в преддверии полного упырей болота по этой самой «девушке» могут дать предупредительный залп из всех имеющихся арбалетов, справедливо заподозрив ее в принадлежности к местной нечисти. Тем более что сейчас я и в самом деле сильно на нее смахиваю. Ладно, все это потом, когда основное дело будет сделано, а пока надо бежать что есть силы и старательно смотреть под ноги, не то «срочная помощь» мне может потребоваться прямо здесь и сейчас, а оказать-то ее совершенно некому. Вот попадется какой-нибудь коварный камешек, или овражек под слоем листьев не замечу, и все. Прощай, мечта, и здравствуй, родной оберончик. Тяжело дыша и упорно следуя за глубоко продавленными колеями, я мысленно прикинула, что ближе к рассвету как раз должна буду их настигнуть. Сейчас полночь, луны нет, звезды скрыты за низкими тучами… явно завтра пройдет дождь… наглое комарье благополучно дрыхнет на своем болоте… дорога ровная… силы еще есть, так что, надеюсь, меня хватит еще на несколько часов такого сумасшедшего темпа. Когда нагоню, куда-нибудь забьюсь и поменяю облик на более привычный. Перекушу. Переоденусь. Присмотрюсь к этим типам, с которыми придется почти две недели пробыть рядом. Узнаю, кто есть кто, чем вооружен и как справляется со своими обязанностями. Посмотрю на этого Брегола, заодно. Потом — пока они проснутся, пока соберут вещи, пока запрягут тяжеловозов и выведут обоз на дорогу… думаю, еще и отдохнуть немного успею. Если, конечно, я все правильно рассчитала. А если где-то ошиблась — что ж, придется денек побыть без сна, но в моей ситуации это еще не самое худшее, что может случиться. Вздохнув и углядев очередной просвет между деревьев, я прибавила ходу. Мой расчет оказался почти точен, вот только вожделенный караван я нашла не к рассвету, как планировала, а уже через два с половиной часа. Правда, разогнавшись до предела, едва не проскочила то место, где подводы свернули с дороги, но уже через минуту опомнилась и вернулась. А потом поняла, отчего не заметила подвоха сразу: в этом месте обочины густо заросли сочной травой, сам тракт оказался сухим, потому что шел по верхушке холма и почти не задерживал воду, оставшуюся после вчерашнего дождя. Понизу неизвестная речка, которая целый день маячила перед глазами, как раз образовывала уютную заводь, больше напоминающую спокойное озеро. Мягко огибала означенный холм и, оставив в стороне симпатичную лужайку, так же плавно отворачивала в сторону. Именно к этой лужайке и завернул обоз, почти не оставив следов, а на середине зеленого склона люди споро организовали небольшой лагерь. Думается мне, Брегол не в первый раз останавливается именно тут — больно место приметное. Доброе. Тихое и спокойное. Рядом расположился густой ельничек, где можно найти немало сухих валежин для костра. С другой стороны — роскошные заросли малины. На ровном пологом спуске удобно выворачивать тяжелые телеги, а коней со спокойной душой можно пустить на соседний лужок — благо отсюда он прекрасно просматривался. Устроились они мудро, не слишком близко к воде — так, чтобы и бегать до нее пришлось недалеко, но и комары за ночь не заели. Умело поставили телеги в круг, выставили двоих воинов в качестве караульных и, сытно поужинав, благополучно улеглись отдыхать. Сообразив, что сумасшедшая погоня, наконец, подошла к концу, я сошла с дороги и буквально рухнула наземь, судорожно хватая ртом воздух и блаженно жмурясь. Некоторое время лежала, наслаждаясь чувством выполненного долга, отдыхала, бездумно изучая темное небо над головой. Допила остатки воды, что еще булькались на дне фляги. Отдышалась. Но затем встрепенулась и, вспомнив о важном, забралась подальше в чащу, где нашла подходящее местечко и принялась старательно возвращать себе человеческий облик. Так как неожиданно наткнуться на какого-нибудь любителя ночных прогулок и портить такой замечательных план мне совершенно не хотелось. Закончив с самым трудным, облегченно перевела дух. После чего рассудила, что валяться неподвижной колодой глупо, и, осторожно прокравшись к лагерю, с высоты холма оглядела раскинувшуюся внизу идиллию. А что? Действительно удобное место — спуск к воде ровный, отлично просматриваемый. В темноте бодро потрескивает веселый костерок. Люди мирно спят, закутавшись в теплые плащи, и лишь один из караульных незаметно подкидывает сухие веточки в огонь, чтобы пламя не погасло. Второго не видно — видно, в кусты отошел. Сколько их тут? Раз, два, три… ну да, около двух с половиной дюжин, плюс купец, который явно устроился в одной из повозок, да сыновья с невесткой. Как их там Тарг называл? Велих и Лех, кажется. А невестку — Зита, если я правильно помню. Ларусска, судя по имени, а значит, худенькая, черноволосая и бледнокожая, как я сейчас. Я гордо улыбнулась и потихоньку отползла, чтобы не насторожить караульных. Хоть и далеко до них — шагов двести по прямой, но вдруг кто в темноте видит не хуже меня? Лучше не рисковать и подремать в какой-нибудь норе, терпеливо дожидаясь рассвета и первых утренних птиц. Что, собственно, я и сделала — отыскав укромный уголок под гостеприимно раскинувшимся кустом, заползла на кучу листьев, завернулась в плащ и прикрыла глаза. Но отдохнуть мне спокойно не дали: если провалившись в недолгий сон, я вздрогнула от истошного вопля над самым, как показалось, ухом и суматошно вскочила. Что? Где? Чего ж так орать среди ночи?! Убили кого? Укусили? Загрызли? Я завертела головой, запоздало сообразив, что кричали не рядом, а откуда-то сбоку и чуть ниже, а потом вздрогнула от второго пронзительного крика, в котором прорезался настоящий ужас, и, похолодев от нехорошего предчувствия, помчалась к оставленному лагерю. Потому что кричать в этом месте могли только две женщины, и одна из них этого явно не делала. Еще издалека до меня донеслись звуки кипящей на берегу схватки, звон железа, испуганное всхрапывание лошадей, шум нешуточного сражения и отборная ругань на нескольких языках, искусно костерящая проклятую ночь, красивую заводь и коварно напавших мерзавцев, у которых хватило ума подобраться к сонным гостям под самое утро и, бесшумно удавив караульных, начать потихоньку вырезать остальных. Пока кто-то не вскрикнул от прикосновения к горлу холодного ножа и не перебудил остальных. Демоны Иира!! Да они ж мне весь караван перережут!! Я глухо выругалась и, обогнув очередной цветущий куст, вылетела на небольшую поляну. Но не успела и шагу ступить, как навстречу из плотных зарослей выметнулась приземистая фигурка в коротких полотняных штанах, разодранной белой рубахе, на которой не хватало правого рукава, с круглыми от страха, пронзительно синими глазами удивительной чистоты, но с искаженным ужасом личиком. Всего лишь мальчишка, в панике бегущий сквозь темный лес в поисках спасения. Маленький, юркий и совершенно беззащитный. Он стремглав метнулся в мою сторону, похоже, даже не заметив. Но по пути зацепился за что-то, споткнулся и с коротким вскриком упал, нелепо задрав босые ноги. Подняться уже не успел — потревоженные кусты снова раздвинулись, пропуская неопрятно одетого бородатого мужика с окровавленным ножом, а потом с шелестом сомкнулись снова, отрезая нас троих от остального мира. — Ах ты, щенок! — замахнулся преследователь, подцепляя беглеца за ворот широкой ладонью. — Я тебе покажу, как кусаться! Щас ты у меня… Он был так увлечен, что сперва даже не заметил меня, стоящую буквально в пяти шагах. Мальчишка тоненько вскрикнул, зажмуриваясь, чтобы не видеть, как опускается в волосатой руке широкий нож, мужик осклабился, а я буквально вскипела от бешенства. Да, я не убийца. Не люблю вида крови, не переношу шумных схваток в подворотнях и стараюсь не встревать в кровавые разборки до тех пор, пока они не коснутся лично меня. Но и тогда стремлюсь как можно быстрее скрыться, потому что хорошо понимаю, что недостаточно жестока для того, чтобы хладнокровно перерезать чью-то глотку. Даже если передо мной — закоренелый рецидивист и безжалостный убийца. Это не мое, это неправильно и плохо сочетается с нашим кодексом… да-да, даже у воров есть свой кодекс… однако сейчас, глядя в полные безумного страха глаза восьмилетнего мальчишки и его вероятного палача, у меня что-то заледенело внутри. Потому что страшнее нет на свете зверя, чем обуянный жаждой мести человек. Ужаснее нет существа, чем то, что способно с удовольствием ломать нежную детскую шею, наслаждаясь каждым мигом творимого изуверства и до конца всматриваясь в остекленевшие глаза умирающего ребенка. До тех пор, пока оттуда не уйдет всякая жизнь. Кажется, я зарычала. Кажется, я просто прыгнула вперед, позабыв про висящие у пояса кинжалы, про то, что мужик был втрое шире меня и почти на голову выше; про свое нежелание вмешиваться и то, что я хотела до последнего оставаться в стороне. Обо всем сейчас позабыла, кроме того, что однажды такой же вот нелюдь едва не убил и меня, но из-за ринувшегося наперерез Мышонка позорно промазал. А удар, что должен был бы прийтись на мое горло, по самую рукоять вошел в грудь худенького парнишки, который не пожелал оставаться в безопасности и оттолкнул свою маленькую подружку в сторону. Каких-то десять лет назад… Я с размаху ударила его раскрытой ладонью, на пальцах которой вдруг показались устрашающие по длине звериные когти, и с мстительным удовольствием проводила глазами отлетевшую голову: подонок… чтоб ему в Мире Теней никогда не найти покоя! Обезглавленное тело секунду стояло, покачиваясь перед моими бешено сверкающими глазами, а затем плавно завалилось навзничь, пачкая свежую траву подозрительно темной кровью. Мальчишка испуганно всхлипнул и затих, но я не дала ему времени опомниться — подхватила на руки и, крепко прижав, чтобы не показывать своего изменившегося лица, быстро понесла прочь, пока его не нашел кто-нибудь еще. Я даже не думала, что среди воинов есть хоть один ребенок! Но, видимо, купец взял с собой не только невестку, но и маленького внука, который каким-то чудом сумел удрать из охваченного схваткой лагеря. Да еще по пути укусил одного из нападающих, попытавшегося его перехватить. — Мама… — прошептали у меня над ухом. — Все хорошо, — быстро сказала я, возвращая руке нормальный вид и настороженно оглядываясь. — Мы найдем твою маму. Обещаю. А сейчас побудь здесь, пока я… Ночной лес прорезал еще один пронзительный женский крик. Причем раздавался он откуда-то сбоку, а не сзади. Не из лагеря, а от близкой воды, куда несчастную женщину то ли приволокли за волосы, то ли сама убежала, да была настигнута. — Мама! — заплакал мальчишка и до боли вцепился в мою ладонь, глядя снизу вверх огромными глазами. Я до скрипа сжала зубы и скинула с плеч теплый плащ, закутав его до самого подбородка, а затем властно подтолкнула к своему недолгому убежищу. — Жди здесь и никуда не уходи, понял? Спрячься под кустом, накройся и сиди тихо, пока все не уляжется. Маму твою найду. Вернусь, как только смогу. Хорошо? Только чтоб как мышь мне! Он быстро закивал, тщетно утирая градом катящиеся слезы, а я стрелой сорвалась с места, метнувшись на звук со всей возможной скоростью, искренне надеясь на то, что молодую женщину не убьют сразу, а постараются оставить на сладкое — развлекутся после того, как расправятся с остальными. Ведь Тарг сказал, что Зита довольно красива для худосочной ларусски, изящная, ладненькая, а значит, жадным до женского тела разбойникам должно хотеться насладиться беспомощной жертвой в тишине и покое. Снасильничать, правда, могут и сразу, но надеюсь, что успею нагнать их до этого. На пологий берег я вылетела разъяренной фурией — всклокоченная, с развевающимися от бега волосами, в темноте похожими на злых черных змей. С люто горящими глазами и острыми когтями сразу на обеих руках. Да, я не убийца, это правда, но сейчас мне как никогда хотелось крови. Как никогда хотелось кого-нибудь убить, да не просто так, а убить страшно, холодно, без всякой жалости. И желание это было так сильно, что его не остановило ни мое собственное отражение, мельком проскочившее в воде, ни встречный ветер, жестоко выворачивающий веки, ни пятеро зло оскалившихся уродов, как раз закончивших резать одежду на потерявшей сознание девушке. Одного я разорвала прямо на ходу, просто взмахнув руками и превратив его в кучу смердящих ошметков, потому что мои коготки, хоть и походили на рысиные, с легкостью прошивали любую броню. А у него, похотливого пса, даже кожаного фартука на себе не было. Остальные четверо мигом бросили обмякшую добычу и попятились в сторону леса, постепенно бледнея и покрываясь мелкими бисеринками пота — одинаково грязные, вывоженные в земле (похоже, ползли несколько сотен шагов, чтобы заранее не переполошить охрану), но уже далеко не такие бравые, как секунду назад. У двоих в руках мелькнули мечи, уже окрасившиеся чьей-то кровью, остальные взялись за пока еще чистые ножи. Судя по всему, ЭТИ ждали в засаде, но когда наткнулись на преследуемую подельниками женщину, решили обождать с нападением и обязательным грабежом. А вот теперь все вместе пятились от разъяренной ведьмы, которая только что у них на глазах разорвала не самого слабого приятеля. — Ш-ш-то? — прошипела я, демонстративно приподнимая окровавленные, жутковато изменившиеся руки. — С-с-траш-шно? Небос-с-ь, девку за косу тас-с-кать было вес-с-село! А теперь вам не уйт-ти-и! — Нежить!! — шарахнулся один и, неожиданно подхватившись, стремглав кинулся прочь, тараща ошалелые глаза и разинув беззубый рот. За ним кинулись бежать еще двое, тогда как третий — самый здоровый и крепкий, с полубезумным ревом прыгнул в мою сторону, размахивая ножом, как сумасшедший мясник. Я проворно отскочила, одновременно развернувшись, и безжалостно ткнула ладонью поперек позвоночника, хладнокровно перерубая жилы, нервы и кости чуть пониже груди. С удовольствием ударила, чего уж скрывать, мстительно, зло — для тех, кто способен мучить беззащитную девчонку на глазах у ее малолетнего сынишки, не нашлось во мне ни жалости, ни прощения. Громила тихо всхлипнул и прямо на бегу рухнул лицом вниз, загребая скрюченными руками землю и безнадежно воя в траву. Он был уже неопасен — с перебитым хребтом не живут и не мстят, поэтому я не стала задерживаться, а, негромко зашипев, плавно двинулась в сторону исчезающей троицы, которая отчего-то решила (наивные, да?), что сможет укрыться среди кустов и деревьев. Но мое вмешательство тут не потребовалось — едва они, оглашая ночь истеричными воплями, достигли спасительных зарослей, там промелькнуло гибкое черное тело, свернули золотистыми звездами чьи-то большие глаза, а затем… я, если честно, никогда не видела, чтобы живое существо так быстро двигалось. Да, сама не была улиткой, заметно опережала любого человека в скорости, но то, как стремительно метнулся из кустов в гигантском прыжке громадный тигр, просто в голове не укладывалось. Смазанной жиром молнией он скользнул из темноты, легко разорвал тугие ветви, хищным зверем скользнул к троим обомлевшим от неожиданности бандитам, коротким ударом лапы снес им по половине туловища и в мгновение ока исчез, оставив после себя три медленно оседающих тела, широкие брызги крови на рыхлой земле, четыре крупных отпечатка когтистых лап и едва уловимый аромат смертельной угрозы. Он не издал ни звука во время этой молниеносной расправы. Ни предупреждающего рычания, ни удовлетворенного вздоха, ни злого шипения. Просто возник из ниоткуда, мелькнул в ночи хищным призраком, избавил меня от необходимости заканчивать здесь самой и, выронив что-то из пасти, растворился в лесу, будто его и не было. Если бы не окровавленные ошметки под ногами, вовсе подумала бы: показалось. Слишком уж быстро все произошло. Но подкатившаяся под ноги лохматая голова была весьма убедительным доказательством и красноречиво говорила, что я не сошла с ума, а все случившееся действительно было. От мягкого шлепка упавших (уже мертвых) тел меня невольно передернуло. А потом передернуло снова, потому что, во-первых, тяжелый запах смерти, настойчиво повисший в воздухе, стал уже непереносимым; во-вторых, голова под ногами определенно создавала дискомфорт в области желудка; в третьих, в моей собственной голове заметалась подозрительная мысль, что этот подозрительно знакомый зверь неспроста оказался поблизости. А точнее, все-таки шел за мной по пятам от самого Тирилона. Конечно, следопыт из меня аховый, а следы он прятать умел не хуже моего… просто помалкивал, да неусыпно наблюдал за моими похождениями… иными словами, нагло следил и незаметно преследовал, клыкастый мерзавец! ничем иным его присутствие здесь просто не объяснить!!.. ну, а в-третьих, от лагеря вдруг донесся слаженный вопль ужаса, от которого по коже внезапно пробежали громадные мурашки. Да еще девушка не вовремя очнулась и, тихо застонав, неожиданно приподняла голову. — Лука… Она оказалась точно такой, как описывал Тарг — стройной, ладненькой, большеглазой и белокожей. Волосы — как вороново крыло, густые и шелковистые. Правда, сейчас больше напоминали спутанный колтун, но даже это не могло лишить ее очаровательной прелести. Черты лица тонкие, изящные, ладошки маленькие и сильно перепачканные. Фигурка гибкая и почти детская. Страшно подумать, как бы ее ломали чужие жадные пальцы, если бы я не успела. — Лука!! Очнувшись от ступора, я быстро подошла и, присев на корточки, закрыла обнаженную грудь остатками разорванной одежды. Вдруг кто еще примчится на крики? Негоже девушке щеголять в таком виде перед собственными охранниками. Ну, и прохладно все-таки: как бы не застыла. Сама, похоже, еще не замечает собственного плачевного вида. Не понимает просто, что случилось. Но плащ я уже отдала, а больше ничего подходящего поблизости не нашлось: стаскивать одежду с убитых мне показалось не слишком мудрым решением. — Лука! — быстро прижала руку ко рту девушка и в ужасе уставилась на меня, почти не удивившись отсутствию разбойников и появившейся вместо них сурово сдвинувшей брови незнакомке, у которой руки оказались по локоть в крови. Кажется, красноречивых следов бойни пока не заметила, а вот в глазах уже задрожали внезапные слезы. — Мой мальчик… — Все хорошо, — я быстро обняла худенькие плечи и осторожно сжала, мысленно порадовавшись, что вовремя сообразила убрать когти. — Он в безопасности, тут, неподалеку. Хочешь, приведу? — Нет… да! Да! Пожалуйста, найди его!! У хрупкой девушки оказались на удивление сильные пальцы, и они с такой страстью стиснули мои запястья, что я даже охнула. Вот что значит материнское горе! Или надежда — готова на все, лишь спасти свое дитя от двуногих извергов. Неловко погладив спутанные волосы, я ободряюще улыбнулась, осторожно высвободилась и почти бегом кинулась обратно. Отчего-то показалось, что остальные и без меня вполне разберутся. Тем более, судя по еще не утихшим крикам, в которых все сильнее слышалась паника и которые начали отчетливо разбегаться от застигнутого врасплох каравана, один мой знакомец их здорово напугал. Более того, упорно преследует улепетывающих бандитов, не считаясь ни с их числом, ни с тем, что бегут они совершенно в разные стороны, наплевав на всех остальных. Небось, не слишком и утруждается, мохнатый лицемер; ему такие прогулки наверняка не в новинку. Да и двигается он так, что ни у кого их нападавших нет единого шанса. Более того, судя по постепенно уменьшающемуся количеству воплей, громадный тигр размеренно и хладнокровно вырезает их одного за другим. Мальчишку я нашла на том самом месте, где оставила — живого, невредимого, но дико напуганного творящимися в лесу ужасами. Кажется, больше всего его пугали именно жуткие крики умирающих разбойников, но я надеялась, что оборотень не будет гонять их дольше десяти минут. Потому что больно уж страшными были их предсмертные вопли. Завидев меня, Лука широко распахнул глаза, едва не закричав от неожиданности, но быстро узнал и со всхлипом прижался. Натерпелся, бедняжка, так, что на всю оставшуюся жизнь хватит. — Пойдем, малыш. Там тебя мама ждет, — ласково потрепала я русые волосы, а когда он с надеждой поднял глаза, улыбнулась. — С ней все хорошо. Она в полном порядке и очень хочет тебя увидеть. Не будем ее огорчать, да? Он смог только кивнуть, уцепиться за мою руку, после чего, поминутно спотыкаясь, вяло брести следом, боясь поверить в то, что этот кошмар действительно закончился. Через некоторое время я не выдержала и взяла его на руки, но донесла только до последних деревьев — негоже будущему воину приближаться к отцу (надеюсь, он еще жив) на женских руках. Да и тяжеловат он для моих усталых плеч. Все-таки долгая погоня и бессонная ночь сказались на них не самым лучшим образом. Вернулись мы как раз к тому времени, как в округе затихли последние крики обреченных, схватка на берегу окончательно стихла, а уставшие караванщики, опустив оружие, с бессильной яростью оглядывали погибших друзей и родичей. В ночной схватке они потеряли десятерых — почти треть дееспособных мужчин, на которых лежала забота об охране дорогого груза и его состоятельного владельца. Из тех, кто остался на ногах, большинство были в той или иной степени ранены, у многих на теле виднелись глубокие раны, требующие немедленного внимания лекаря. Кто-то тихо стонал, не в силах подняться самостоятельно, кто-то уже не двигался, а остальные зло цедили сквозь зубы сдавленные проклятия и как-то обреченно следили за вышедшим из темноты оборотнем. Сразу не сообразив, что их так напугало, я невольно посмотрела в ту сторону и поежилась сама — он был настолько страшен, что мне стал вполне понятен их испуг. Громадный, черный как ночь, с налитыми силой мышцами, что красиво прорисовывались под темной кожей, с оскаленной мордой, с которой все еще стекали багровые капли, с окровавленными лапами и дико горящими глазами… встреть такого в глухом лесу, и на всю жизнь останешься седым сумасшедшим заикой. А тигр деловито обнюхал еще шевелящегося бандита, молниеносно откусил ему голову, брезгливо отряхнулся и, слегка приподняв мохнатую бровь, совершенно спокойно воззрился на оторопевших от жестокой расправы людей. Я зябко передернула плечами, некстати подумав об обороненном у реки амулете. Не знаю, для чего он его там оставил — то ли выронил, то ли гоняться за шустрыми бандитами было сподручнее со свободной пастью (а где еще ему было носить свою дурацкую побрякушку? цепь-то порвана!). Я даже выяснять не захотела — шарахнулась прочь, как от ядовитой змеи, и, памятуя о прошлой нашей встрече, на обратном пути обошла мягко мерцающий агат по широкой дуге. Ну его, ненормального! Пошел бы куда подальше со своим сокровищем, а я даже не подумаю притронуться! Еще, чего доброго, снова взбесится! Так что нет, нет и нет. Пусть сам ее теперь и ищет. Без меня. И вообще — знать его не желаю, подлеца хвостатого. Особенно после того, как выяснилось, что он за мной постоянно следил, нагло подсматривал, незаметно крался, способный в любой момент накинуться снова… нет уж, хватит с меня неожиданных знакомств. Демонстративно не заметив отряхивающегося зверя, я осторожно вывела мальчика и легонько подтолкнула. — Лука!! — вскрикнула показавшаяся из-за кустов Зита и, высвободившись из рук симпатичного русоволосого, кареглазого крепыша в порванной и сильно окровавленной рубахе (кто это? брат? муж?), со всех ног кинулась к сыну. — Спасибо! Спасибо, что нашла… привела его… спасибо, спасибо, спасибо… Лука! Мой мальчик! Хороший мой… Девушка со слезами уткнула лицо в его трепаные волосы и тихо заплакала, позабыв про собственные синяки и помятые ребра. Сопровождающий ее мужчина пристально взглянул в мою сторону (похоже, все-таки муж) и, немного помедлив, наклонил голову. — Спасибо. Я кивнула, мысленно проклиная свою невезучесть, благодаря которой стою тут, как дура, ловлю со всех сторон одинаково подозрительные взгляды и прямо слышу, как у них в головах ворочается одна единственная мысль: ОТКУДА я взялась, да еще так удивительно вовремя?! А? Откуда, скажите, если за полдня пути они меня не обгоняли, никаких караванов здесь больше не шло, до ближайшего села — неделя пути без малого, а поблизости так много болот, где простой милой девушке с черными глазами демоницы совсем не место?!! — Кто ты? — неуловимо нахмурился мужчина. — Что делаешь в таком месте одна? Да еще ночью? Над рекой повисла напряженная тишина. Я враз опомнилась и тихо ругнулась. Вот же история! Правду им не расскажешь, а красивую ложь я так и не успела придумать! Вот еще пара минут такого веселенького времяпрепровождения, а потом они опомнятся, сложат два и два, после чего наверняка включат в меня ряды местной нежити и захотят поскорее упокоить. Для гарантии, так сказать, что следующей ночью у меня не проснутся звериные инстинкты, и им не придется потом отрывать меня от своего горла. Та-а-к… а не пора ли откланяться? Что-то холодком тут потянуло, да и светает уже? В конце концов, лучше заранее сделать ноги, чем запоздать с этим хотя бы на пару минут. Не знаю, чем бы все закончилось, если бы не мой старый знакомец: демонстративно зевнув во всю громадную пасть, он неторопливо, но потрясающе грациозно прошествовал через весь лагерь, мудро проделав этот трюк за моей спиной (не думаю, что удержалась бы от пинка, если бы он оказался на расстоянии вытянутой ноги). У роскошных кустов на пару мгновений остановился, снова продемонстрировав могучие мышцы и широкое жерло глотки, как-то очень внимательно посмотрел на напрягшихся караванщиков и, звучно щелкнув громадными зубищами, неторопливо скрылся среди зеленой листвы. Явно направился к реке за своим проклятым амулетом. Спокойный и весь такой загадочный. Ииров демон! Надеюсь, он уже не вернется? — Спасибо! — жарко воскликнула Зита, передав счастливо шмыгающего мальчишку мужу, и, быстро подойдя, неожиданно обняла меня за плечи. — Спасибо огромное! Мы в таком долгу! Как тебя зовут? Кто ты? Откуда взялась в этом лесу? Я кашлянула. — Э… мое имя Трис. Просто Трис, без подробностей. А взялась я с дороги. На восток шла, если точнее. Дела у меня там… важные. Но я не слишком люблю компанию, поэтому и не вышла, когда вы мимо проезжали. Думала, и так прекрасно доберусь: я-а… знаешь ли, довольно скучная собеседница. А потом крики услышала… на мальчика, вот, наткнулась посреди леса. Гнался за ним один… э-э, тип, да вышел точно на меня. Так все и вышло. — Спасибо, Трис, — с чувством произнесла девушка, изучая меня огромными черными глазами, лучащимися от радости и искренней благодарности. — Не за что. Мальчик не пострадал, вы отбились, так что… пойду я, пожалуй. Всего хорошего. — Нет-нет! Что ты! Не уходи! Это опасно… и мы будем рады, если ты к нам присоединишься! Правда, Велих? Я скептически приподняла бровь, откровенно сомневаясь, что появившиеся на остальных лицах выражение можно расценивать, как неземное счастье иметь меня в попутчицах. А потом покачала головой. — Спасибо. Я уж как-нибудь сама. Думаю, после сегодняшнего дня о разбойниках можно не беспокоиться. — Да ты что?! — неподдельно испугалась Зита. — Тут же болота кругом! Нежить! Упыри! Звери лютые! Куда ты одна?! — Гм, — дипломатично кашлянул еще один мужчина, неуловимо похожий на Велиха, только постарше и помудрее. Такой же русоволосый и очень приятный на вид, с цепким взглядом карих глаз, да с жесткой складкой у рта. — Думаю, моя милая, девушка не просто так желает продолжать путь в одиночестве. Наверное, просто есть, кому ее защитить? — Вы — мастер Брегол? — догадалась я. — Ну, конечно: кто же еще? Мне о вас Тарг рассказывал. — Тарг? Когда же он успел?! — Вчера, — не подумав, ляпнула я и тут же прикусила язык, но купец уже опасно прищурился. — Правда? И как же ты нас догнала, если мы только в полдень выехали за ворота? Каким чудом успела сюда, если мы двигались остаток дня без единой остановки, желая успеть до темноты именно на этот луг? А тебя в то время в Вежицах вовсе не было? Я бы запомнил, да и Тарг бы сказал… Да что ж за гадство! Вот теперь на меня с подозрением посмотрели все. Даже Зита удивленно приоткрыла ротик и немного отодвинулась, сопоставив эти нехорошие факты, а ее муж заметно напрягся, явно не зная, что делать: то ли хватать ее в охапку и тащить прочь от непонятной меня, то ли пристрелить сомнительную гостью от греха подальше. Вдруг и правда нежить? Так и знала, что нужно было сразу уходить! Тогда не пришлось бы лихорадочно соображать, как сейчас выкрутиться! Мало меня пороли в детстве! Мало Рум в сердцах отчитывал и поучал, как надо красиво врать! А я… — Мне, скажем так, помогли, — наконец, пришла в голову спасительная мысль. — Неужели? — Да, — твердо взглянула я в насмешливо прищурившиеся карие глаза Брегола: умный дядька. Прямо очень умный, а еще весьма быстро соображает и неплохо чувствует крупицу истины даже в нечаянно вылетевшем слове. Я мысленно вздохнула, прикидывая, сколько могу рассказать ему правды и насколько имеет смысл быть откровенной, а потом несильно вздрогнула, потому что за спиной вдруг насмешливо кашлянули. Одновременно с этим мужчины слаженно отступили на шаг, а Зита с широко распахнувшим глаза мальчиком на руках мгновенно юркнула за их надежные спины. Причем, если девушка определенно испугалась нового лица, соблаговолившего в такой напряженный момент вернуться от реки, то пацан лишь здорово удивился и обрадовался. Еще бы! Какая большая киса! Я недобро покосилась за плечо, полная нехороших предчувствий, закономерно наткнулась на загадочно мерцающие черные радужки с крупными золотистыми зрачками и поджала губы. Вот гад! Вернулся все-таки! Не ушел обратно в чащу — оглядел нас, как король, вальяжно разлегся в сторонке и с великолепно разыгранным пренебрежением занялся вылизыванием окровавленных лап. Причем, процесс этот явно доставлял ему удовольствие. Нет, он просто издевается! Шел бы своей дорогой и не маячил перед носом! Чего привязался?! Медом ему тут намазано, что ли?! Развалился на траве, хвостом поигрывает, будто важный вельможа — тонким хлыстом, морда хитрая, зубы страшенные, глазищи в темноте светятся… а смотрит так, будто это не он, а я его целую неделю преследовала по пятам, да еще и умоляла не бросать среди страшных болот. И теперь он, наконец, снизошел до моей мольбы, милостиво оставшись рядом. — Шр-р-р, — муркнул громадный тигр, смерив меня оценивающим взглядом с головы до ног. Ага! Особенно до ног, чуть не облизнувшись при этом!! Небось, не в первый раз таращится, гад: купалась-то я по пути частенько… й-й-о-о-бирик-мабирик! Знать бы раньше, плавала бы в рубашке, а я, наивная дурочка, плескалась в речушках в чем мать родила! Да, оглядывалась по сторонам, прежде чем лезть в воду. Да, обшаривала окрестности и обходила найденную полянку, чтобы не наткнуться на крупного зверя. Однако следопыт из меня аховый, а он… Подметив кровожадное выражение моего лица, оборотень хитро прищурился и довольно оскалился, словно соглашаясь с моими мыслями, а потом сыто зажмурился. — Шр-р-р… Ах ты, сволочь мохнатая! Он еще и издевается!! Татем крался след в след почти неделю, подсматривал из-за кустов, наслаждался всеми видами, какими только возможно, а теперь с наглой мордой смеет тут валяться и строить глазки?!!! Да даже если ему по пути было! Даже если тоже срочно приспичило в Пограничье, а я всего лишь по пути попалась!.. Что, мало места в лесу?!! Никак не разминуться?! Другой дороги не нашлось?!! Чего было за мной переться от самого Тирилона?! Именно за мной, идти по пятам, скрываясь и прячась под елками?! Да еще врываться в чужую свару так, будто имел тут собственный интерес?! Спасал, вроде как, непутевых человечков… и меня, заодно, самоуверенную гордячку! Прямо испугался, что меня тут пристукнут по-тихому и лишать его дивной возможности и дальше наслаждаться безнаказанным подглядыванием! Или совесть замучила?! Ага, спешу преклоняться! Уже лечу, верю и таю от счастья лицезреть его у своих ног!! Прямо миллион ему благодарностей! — Шр-р-р? — иронично приподнял брови оборотень. Вроде как спросил: ну, чего уставилась? Удивлена? Смущена? Злишься на такие пустяки? Честное слово, у меня зачесались кулаки. — Шел бы ты… подальше! — Шр-р. — Вот именно! — Так он с тобой! — облегченно вздохнула Зита, вынудив меня снова вздрогнуть и неверяще обернуться. — Что?! — Хвала Двуединому, а то я уже испугалась! Все думала: почему он вдруг нам помогает? А оказалось, тебя защищал. Выходит, ты всем нам спасла жизнь! Вернее, вы двое! Спасибо, Трис! И тебе… — девушка с сомнением покосилась на тигра. — Тоже спасибо. Оборотень презрительно фыркнул, принимая благодарность, как нечто само собой разумеющееся, и тут же равнодушно отвернулся, снова занявшись умыванием, а у меня просто дар речи пропал. Иирово пламя! Да они, похоже, считают, что этот монстр со мной пришел! Что защищал их тут по моей просьбе! А не трогает сейчас потому что, мол, это я не велю! Совсем спятили?!!! — Правда? — недоверчиво покосились караванщики, откровенно сравнивая его ошеломляющие габариты с моими скромными размерами. — Вы что, вместе идете?! — Тогда понятно, почему ты не боишься по темноте бродить… — Еще бы. С таким зверем и я бы не испугался… — Ага. Еще, хошь, и верхом на нем скакать можно, как на обычном коне… Меня снова передернуло. — Значит, он твой? — уточнил Брегол, внимательно оглядывая могучего тигра, что так и валялся ленивым котом в стороне, не проявляя никаких признаков агрессии. Только торчащее на макушке ухо наглядно демонстрировало, что ему весьма интересен наш разговор. — Действительно идет с тобой, Трис? — Нет, — буркнула я, опомнившись. — Он сам по себе. Бегает, где хочет, и делает, что считает нужным. Не советую с ним связываться — крайне неуравновешен, невоспитан, несдержан на эмоции, абсолютно не интересуется мнением окружающих, поступая исключительно так, как ему заблагорассудится. А еще хам, наглец и грубиян, от которого слова доброго не дождешься. Не говоря уж о простой благодарности. Так что хорошенько подумайте, прежде чем принимать помощь такого сомнительного соседа. Повторяю: я бы рисковать не стала. Мне в спину воткнулся возмущенный взгляд и донеслось сердитое «шр-р-р», но я не стала оборачиваться. Хотя вполне могла представить, как он сейчас сел, мигом бросив изображать беспечного котенка, аккуратно положил хвост на лапы и очень нехорошо прищурился. А вот купец словно не услышал: с каким-то новым интересом оглядел привставшего за моей спиной зверя и, потерев подбородок, вынужденно признал: — Действительно, отличный спутник для этих мест. Трис, так ты присоединишься к нам? Ну, с ним, конечно же, раз все так вышло. Полагаю, вы не доставите нам хлопот, а под такой охраной я бы и через Мертвые Пустоши рискнул перебраться. Он же в одиночку чуть не три десятка положил! И о нежити предупредит, если наткнемся. Да и взгляд у него чересчур разумный — такого не бывает у хищников. На оборотня не похож, наших никого не тронул, выглядит сытым и явно понимает, о чем мы сейчас говорим… друг мой, я прав? Ты ведь не простой зверь? Тигр великодушно наклонил лобастую голову и насмешливо посмотрел. — Тогда я тебя понимаю, Трис — за таким, как за крепостной стеной себя чувствуешь, верно? Даже в Приграничье. Я совсем насупилась. — Не уверена. — Значит, ты согласна? Ой, как хорошо! Просто отлично! — просияла Зита, немедленно ухватив меня за руку и потащив в сторону повозок. — Значит, ты мне поможешь в дороге, не то готовить одной — ужасно утомительно. Народу много, все голодные. А позволять им тянуть жребий и потом надеяться, что из этого выйдет что-нибудь приличное — глупо. Пойдем-пойдем, я тебе все покажу, где у нас… Боже! Только этого не хватало!! Я угрюмо покосилась по сторонам и неожиданно наткнулась на откровенно издевательский взгляд оборотня. После чего окончательно поняла, что он никуда не собирается уходить, намерен и дальше надоедать мне своим «шр-р-р», собирается нагло воспользоваться чужой оговоркой, чтобы трепать мне нервы всю дорогу до Приграничья (или куда там ему надо?)… и вдруг мстительно улыбнулась. — Что ж, ладно. Я согласна. Но если вы решили брать с собой вон то, побитое молью чудовище, то пусть он хоть охотится для каравана. Должна же быть с него какая-то польза, кроме паленой шкуры и многочисленных блох? У оборотня отвисла челюсть от такой наглости. — А он может? — обрадовались люди. — Это здорово сэкономило бы время! — Конечно, может. И будет с радостью нам помогать, если, конечно, все еще желает двигаться в том же направлении. «А нет, так скатертью дорожка! — зло подумала я, когда меня обжег откровенно уничижающий тигриный взгляд. — И лучше б ты ко мне не приближался, скотина, а то я не посмотрю на зубы — так вмажу, что ты сам пожалеешь, что вообще вылез из своей клетки!» Оборотень громко фыркнул, словно прекрасно меня расслышал, и, грациозно поднявшись, черной молнией скользнул прочь, оставив пришедших в себя и загомонивших караванщиков заниматься ранеными и собираться в дорогу. Я проводила мощную спину с плавно гуляющим из стороны в сторону хвостом нехорошим взглядом и быстро отвернулась, искренне надеясь, что больше никогда его не увижу. А потом вздохнула и пошла принимать хозяйство. 11 Брегол действительно рассчитал свой путь чуть не по часам. Будучи в этих местах далеко не впервые, он отлично знал, где можно найти подходящее место для ночлега (а в Приграничье это ох, как важно! да и немного в округе таких мест!); знал, сколько времени надо потратить на дневной переход, чтобы не загнать лошадей, когда им следует дать роздых, а где, наоборот, нахлестывать и спешить так, будто сзади повисла целая стая голодных волков. Уютная поляна на берегу неизвестной реки стала именно тем местом, откуда следовало без промедления уходить, позабыв про сон, боль и усталость — слишком красноречивыми были следы на траве, чтобы хоть кто-то усомнился в обоснованности приказа купца и посмел роптать на отсутствие заслуженного отдыха. Все отлично понимали, что надо двигаться дальше, что много времени оказалось потерянным, что до следующего привала еще идти и идти, а народу-то убавилось. Тогда как проблем и забот, напротив, заметно прибыло. Да и, честно говоря, нет никаких гарантий, что поблизости не обитают приятели убитых разбойников или не околачивается какая-нибудь особо пронырливая тварь из Приграничья. В общем, с самого рассвета у нас не было ни одной свободной минуты, чтобы отдохнуть или вспомнить лишний раз о ночных тревогах: павших следовало похоронить, раненых перевязать, разбросанные вещи собрать, мешки увязать и закрепить заново, почистить оружие… Две телеги из десяти оказались разбиты — у одной была сильно повреждена задняя ось, а вторая в пылу схватки лишилась сразу обеих колес и одной оглобли, которой, как потом выяснилось, кто-то из караванщиков довольно успешно отмахивался от наседающих со всех сторон бандитов. Трое скакунов, предусмотрительно отведенных с вечера на соседнюю поляну, были зарублены и безжалостно истыканы стрелами. Десять человек (из них — шестеро возниц) оказались убиты, остальные в той или иной степени ранены, часть товаров пострадала или оказалась безвозвратно утеряна по причине топтания, разбивания или пропитывания кровью. Драгоценные рулоны с зиггским шелком, правда, не пострадали, но почти треть хрупких кувшинов с розовым маслом для храмов Двуединого были расколоты и теперь их безумно дорогое содержимое медленно вытекало наружу, насыщая утренний воздух сладковатым ароматом. Бергол только вздохнул, подсчитавая убытки, но вслух сетовать не стал — главное, что люди уцелели. В том числе, его маленький внук и очаровательная невестка. А это уже было немало. Купец хмуро покосился на свежевырытые могилы, на которые уставшие воины натаскали крупных речных валунов, и быстро отвернулся. — Все, уходим. Остальное потом. Затем также мрачно проследил за спешно перекладываемым товаром из двух разбитых телег, с непроницаемым лицом велел выбросить часть испорченных тканей, оставил на берегу немалую лужу протекшего масла, недовольно пожевал губами, но все-таки принял трудное решение и не поддался извечной купеческой жадности — взял с собой ровно столько, сколько могли без ущерба тянуть оставшиеся кони. И это было мудро — выносливых и могучих тяжеловозов в караване осталось всего восемь, телег тоже убавилось, но перегружать сверх имеющегося уцелевшие повозки было неразумно, потому что потерять лошадей значило потерять все остальное. А дорога в Приграничье неблизкая, трудная, не всегда хорошая. Если от изнеможения падут кони… или ногу подвернут… или надорвутся на холмистых землях… или не сумеют дотащить повозки до места… то лучше было не затевать этот поход — пользы от него никакой. Да и самому легко сложить голову, оставшись в безлюдных землях без единственного средства передвижения. Нет, конечно, всегда можно впрячь в телеги осиротевших скакунов погибших, но то были кони легкие, быстрые и абсолютно непривыкшие к неблагодарному труду тяжеловоза. Ну, протянут они с неделю, ну, выручат его ненадолго, а потом все равно выбьются из сил, и придется бросить не только их, но и товар, который просто не на ком станет везти. Так стоит ли рисковать? Брегол снова вздохнул и, молча простившись с погибшими, велел трогаться, оставив немалую часть добра валяться на земле, а бесхозных скакунов использовав в качестве вьючных и запасных. В конце концов, потом тоже продаст и этим хоть частично окупит затраты. Главное, что сам жив, да людей сберег, а остальное наверстается. Не сегодня, так завтра, не завтра, так через год. Коли силы есть, то и Двуединый не оставит своей милостью, коли сам сумел выжить, то и горевать об убытках кощунственно. Лучше возблагодарить Его и принять Его волю, как благо, потому что все могло сложиться совсем иначе. От предложенного коня я благоразумно отказалась. Лестно, конечно, заполучить в качестве благодарности крепкого, выносливого скакуна, готового к дальней дороге, тем более что я сама не раз подумывала о том, чтобы поберечь свои ноги. Но сомнительное удовольствие трястись в неудобном седле целый день, да после бессонной ночи, да с моими-то невысокими ездовыми качествами, как-то не вдохновляло. Да еще тогда, когда есть возможность путешествовать с гораздо большим комфортом. Я не ханжа, не думайте, я просто реально смотрю на вещи и прекрасно понимаю, что совершенно не готова к полноценному дневному переходу на конской спине. Просто потому, что никогда прежде этим не занималась. Все-таки я городской житель. Коня, конечно, вижу не впервой, из седла по пути не вывалюсь, но до заправского наездника мне еще ой, как далеко. Да, трясущаяся и нещадно дребезжащая телега мало подходит под определение «комфортного экипажа», но все же это лучше, чем потом мучиться от кровавых мозолей в самых неудобных местах. И потом со стонами думать, как устроиться на ночь, когда болят не только ноги, но и зад, и спина, и вообще все, что только можно. Поэтому, недолго поразмыслив, я предпочла залезть в повозку и составить компанию раненым, за которыми все равно надо кому-то присматривать. Таковых, как выяснилось, было двое — наспех перевязанный мужчина в окровавленной рубахе и тяжело дышащий, совсем молодой еще возница с широкой раной на груди, которую кто-то милосердно закрыл чистыми тряпицами. Я только раз взглянула на пузырящуюся кровь в уголках его рта, неподвижно застывшие глаза, смертельно бледное лицо, и мигом поняла: не жилец. Хорошо, если до следующего утра дотянет — кажется, чужой меч проткнул легкое, а на пустой дороге, где до ближайшего мага, по меньшей мере, неделя пути, было не на что рассчитывать. Жаль. Парнишка оказался красивым — с тонкими чертами лица, с приятным обводом губ, которые сейчас потрескались и покрылись запекшейся кровью. Глаза очень темные, глубокие, как лесные озера, но уже постепенно мутнеющие. Ресницы длинные, пушистые, как у юной девушки… действительно, жаль. Одно хорошо: в себя он так и не пришел, а потому не чувствовал боли и не обращал внимания на нещадную тряску, от которой лучше ему точно не становилось. — Не повезло Воронцу, — хрипло подтвердил второй раненый, неловко подтянув к груди перевязанную руку. — Не успел увернуться. А теперь, вот, ждет встречи с Двуединым. Я молча кивнула. — Вода есть? Я так же молча протянула флягу и без особого интереса проследила за тем, как задвигался его острый кадык. Незнакомец оказался русоволос, кареглаз, с тонкими губами и упрямо выдвинутым вперед подбородком, выдающим характер. Гладко выбритый, широкоплечий и собранный, как всякий закаленный воин. Не слишком молод, не слишком стар, но при том он неуловимо походил на виденного мной Велиха. Только заметно старше и резче. На вид довольно приятный, если, конечно, не обращать внимания на излишнюю жесткость черт и цепкий взгляд хищно прищуренных глаз, который не отрывался от меня ни миг все то время, пока он жадно пил холодную воду. — Благодарю, — кивнул воин, возвращая полупустую посудину. Я снова промолчала. — А ты не очень-то разговорчивая… — Какая есть. Он тихо хмыкнул и без всякого стеснения занялся детальным изучением моего лица. Шевелиться пока не спешил — мешала сломанная рука и жестоко изрубленное бедро, на наружной поверхности которого даже сквозь умело наложенную повязку проступила свежая кровь. Судя по ее количеству и цвету, ему еще здорово повезло: похоже, чужое лезвие слегка зацепило кость и перерубило главные мышцы. Важную жилу, разумеется, не задело, иначе он не сидел бы тут, таращась на меня, а остался бы у озера, в свежей могилке у пышного ельника. Выкарабкается, конечно, потому что здоровый, как лось. Но подрубило его славно: хромота на всю оставшуюся жизнь точно обеспечена. Ничуть не обидевшись на его бесцеремонность (да пускай смотрит, не жалко), я наклонилась над возницей и смочила сухие губы оставшейся водой. А когда он неслышно застонал, осторожно приподняла укрывавший его до подбородка плащ. Иррово пламя! Скверно-то как! Чья-то добрая рука проткнула парня насквозь, едва не задев сердце. Как он еще держался — уму непостижимо! Но ведь держался! Каким-то образом жил, боролся, метался в бреду, но все еще сопротивлялся смерти. Да только зря это — не надо быть великим лекарем, чтобы сообразить: от такой раны ему уже не оправиться. Я тихонько опустила плащ и вернулась на место. — Плохо? — хрипло поинтересовался незнакомец. — Да. — Поганая рана… а ты всегда такая молчунья? — А у тебя, похоже, любимая привычка — трепать языком? — устало огрызнулась я, откинувшись на один из тюков и пытаясь поудобнее пристроить ноги. Повозка оказалась тесной, забитой до отказа мягким тканями, да тут еще двое массивных мужчин затесались, вынудив меня забиться в дальний угол и неловко поджать колени к груди. Деревянный пол внизу ходил ходуном, снаружи то и дело щелкали кнуты, покрикивали возницы, фыркали кони. Грохотали колеса по твердому грунту, и стучали копыта немногочисленных верховых… телегу мотало из стороны в сторону, немилосердно трясло, тонкие борта ходили из стороны в сторону, заставляя и меня качаться вместе с ними… в общем, не думаю, что вам на моем месте хотелось бы вести вежливые беседы. Особенно после бессонной ночи, утомительного забега на несколько часов, недолгой, но кровавой схватки и последующих потрясений. Я прикрыла глаза и постаралась хоть немного подремать. Вторые сутки на ногах, как никак. Я же не железная. Пусть и выносливей, чем обычные люди, но намедни пришлось несколько раз менять облик, когти растить, много бегать, помогать Зите с вещами… я вымоталась так, что не испытывала абсолютно никакого желания поддерживать разговор. Незнакомец снова хмыкнул. — Может, тогда поделишься тайной, откуда ты тут взялась? — Не поделюсь. — Жаль… а зверь точно твой? — Нет. — Но ведь он с тобой пришел? — Со мной, — вынужденно признала я, стараясь не обращать внимания на нещадную качку. — Значит, твой, — спокойно заключил раненый и неловко пошевелился. — Опасная зверюга… говорят, они больше на Юге обитают, но таких здоровых я еще не встречал. Откуда взяла? «В Тирилоне подцепила!» — чуть не фыркнула я, но вовремя прикусила язык. — Сам привязался. — Да? — усмехнулся воин. — Ну, значит, присмотрел он в тебе что-то. Признал за свою или еще что надумал, не то не вмешался бы. Да и зверь непростой, сразу видно. Вон, как шелупонь бездоспешную вчера раскидал, а из наших никого не тронул. Я открыла глаза и насмешливо оглядела потрепанного смельчака. — Эта шелупонь вас самих неслабо пощипала. Если бы он этого не сделал, лежать бы вам всем ровным рядком у теплой водички и смотреть в чистое небо, дожидаясь первых жаворонков. — Да я не спорю, — мужчина примирительно вскинул широкую ладонь. — Просто удивлен, вот и все. Настала моя очередь многозначительно хмыкать. — Да? А мне показалось, вы его опасаетесь. И меня, заодно. — Есть немного. Да и как не опасаться? Явились среди ночи, поблизости ни одного человеческого жилья на много верст, говорите, что с вечера еще в Вежицах были… как хочешь, но не знаю я живых существ, что могут за ночь такое расстояние одолеть. Одни. В темноте. Да по глухому лесу, где есть, чего опасаться помимо упырей и вампиров. Сама почти без вещей, тигрище твой больно умен для простого зверя… что бы ты сделала на моем месте? — Пришибла бы от греха. — Вот-вот. — А будь я на месте нежити, втихаря бы мальцом вашим закусила, пока вокруг царила неразбериха, да девчонкой бы полакомилась от души. Она у вас маленькая, нежная, стройная… — спокойно кивнула я. — Как раз для оголодавшего упыря. И с тобой бы сейчас не говорила, а кровушки свежей напилась от души. Ее тут мно-о-го… еще горячей и вкусной. Парнишка ваш даже сопротивляться не может, а у тебя нога еще с неделю волочиться будет, как чужая. Какой из тебя сейчас противник? Воин невозмутимо повернулся и вытащил из-за пояса украшенный серебряной чеканкой кинжал. — Ну, не скажи, — хищно улыбнулся он, умело поигрывая оружием. — Для нежити такие штуки дюже смертельны. Не так ли? Я как можно небрежнее пожала плечами. — Без понятия. Не встречалась, знаешь ли. Дашь взглянуть? — Да ради бога! — он подбросил здоровой рукой дорогую игрушку и протянул рукоятью вперед. Я так же спокойно взяла, бестрепетно сжав серебряное навершие, недолго повертела, похмыкала, потрогала отточенное до бритвенной остроты лезвие и с гадкой улыбочкой вернула. — Убедился? Теперь я могу не опасаться, что ты при первом удобном случае воткнешь его мне в бок? Воин несколько мгновений изучал меня сквозь узкие щелочки глаз, медленно забрал оружие и, покрутив его сильными пальцами, чуть наклонил голову. — Пожалуй, можешь. — Благодарю. Тогда, если проверки закончились, надеюсь, ты, наконец, заткнешься и дашь мне хоть немного поспать? — сухо осведомилась я. — А если все-таки надумаешь маяться дурью, будь так добр — постарайся зарезать быстро и без лишней суеты. Только тюки отодвинь подальше, чтобы кровью не забрызгало, не то господин Бергол останется совсем в убытке. Да, и представься заодно, чтобы я хоть знала, благодаря кому встретилась с Создателем. И передала ему искреннее пожелание о нашей скорейшей встрече на том свете. Чтобы, так сказать, вернуть должок сторицей. Договорились? Воин ошарашено крякнул, но мне было все равно — устала, как собака. То, что он далеко не так слаб и беспомощен, как показалось сначала, я уже поняла. Нет, рука у него сломала в действительности. Бедро тоже располосовано чужим клинком — будь здоров. Но менее опасным от этого он быть не перестал: для умелого бойца на ограниченном пространстве не составит труда со мной справиться, даже имея такие раны. А он, я думаю, весьма неплох — даже сейчас, потому что ощутимо собран и готов ко всему. Насторожен, но не испуган, напряжен, но не скован. Ждет любого подвоха. Готов и драться насмерть, и мило беседовать, пока я не устану и не сосну окончательно. Готов даже к тому, что я вдруг обернусь злобным чудищем и примусь рвать зубами его беспомощного товарища. Отличный боец, бесспорно. Значит, Бергол все-таки решил за мной присмотреть? Не сам, конечно, но доверил это важное дело человеку, которого беспредельно уважал. Которого знал, как себя самого. В котором был уверен полностью и который даже в самом крайнем случае сумел бы поднять тревогу, а заодно, и сковал бы мои возможные действия, дожидаясь близкой подмоги. Выходит, знатный боец этот разговорчивый тип. Выходит, хорош настолько, что считает себя способным справиться один на один даже с нежитью. Потому что подозревали они меня, это бесспорно. Не могли не подозревать. Хоть и не сбежала я с рассветом, хоть и выдержала спокойно солнечный лучи, да в дороге чего только не случается. Кто знает — может, уже есть на свете нежить, что не тает с рассветом, а умеет прикидываться самыми что ни на есть людьми? Умный купец всегда должен быть настороже. Но, поскольку некоторые вещи друг с другом не вязались, Бергол пока решил оставить все, как есть, под надежным приглядом такого вот живчика. Говорю же: умный дядька. Я нагло пристроилась на ближайшем тюке, подоткнула под бок свой куцый мешок, и, свернувшись калачиком, мирно засопела в подложенную ладошку. Обескураженный этой вопиющей несуразицей воин помолчал, чего-то подождал, недолго поразмыслил, но затем что-то прикинул и, наконец, медленно убрал кинжал обратно. «Разумно, — прокомментировала я про себя, не открывая глаз. — Нежить до серебра не дотронулась бы. И не стерпела бы, когда рядом находится исходящий свежей кровью человек. Обезумела бы, сорвалась. Никакой оборотень этого не выдержит. Значит, поверил. А мне теперь можно расслабиться». И сама не заметила, как задремала. Проснулась далеко после полудня от странного стука по деревянному бортику повозки, тихому шелесту дождя над самой головой и приглушенной ругани, перемежающейся странными шаркающими звуками и шумом расплескиваемых копытами луж. Сперва не сообразила, в чем дело и почему перед глазами плавно колышется серая накидка из плотной ткани, почему мне так неудобно, вокруг прохладно и влажно, а бока уже тихо плачут от мешающихся повсюду комков, но потом вспомнила вчерашний день и мысленно покачала головой. Это ж надо мне было так глупо проболтаться о Тарге! Совсем измучилась, видно, иначе бы так не оплошала. Ну, да ладно. Судя по тому, что из-под ребер до сих пор не торчит ни одной серебряной шпильки, мне хоть немного поверили. По крайней мере, в том, что я никакая не нежить и не проклятый оборотень. Насчет последнего я, честно говоря, и сама сомневалась, но делиться догадками с посторонними неразумно. Как неразумно просвещать их о некоторых свойствах моего изменчивого организма. Я машинально нащупала жемчужину, надежно спрятанную под рубашкой, и расслаблено обмякла — на месте. Немного прохладная, абсолютно гладкая и никем не тронутая. Руки-ноги целы, никто на мою свободу не покусился. Оружие не исчезло и сапоги тоже не скрали любители легкой поживы. Рядом все так же тяжело дышит бедный парнишка с дыркой в груди, а вот второй… — Демон тебя раздери, Яжек! — зло прошипел снаружи знакомый хрипловатый баритон. — Я сам! — Да ты еле ходишь, — буркнул чей-то звонкий голос. — Кто тебя просил в самую гущу рваться? Исполосовали всего, как бешеного медведя! Если бы не девчонка и ее зверь, лежал бы уже под дерновым одеялом! А коли не побережешься, тот раньше Воронца уйдешь! — Хоть ты не каркай! Секунду спустя низкий полог откинулся в сторону, и я мудро замерла в прежней позе, старательно подглядывая сквозь ресницы — маленькая хитрость, которой в совершенстве владеет любая женщина. Ага, мой утренний сосед все-таки вернулся — раздраженный, взъерошенный, в длинном плаще с капюшоном и мокрый, как воробей. Ясненько. Значит, на улице вовсю идет дождь. Он-то и шебуршит по крыше, поэтому же тут стало прохладно и довольно сыро. Кстати, неизвестный проверяльщик действительно здорово ранен — прыгает на одной ноге подобно гигантскому кузнечику, левую руку в лубках тоже бережет, но гордо лезет в повозку сам. Шипит потихоньку, пока никто не видит, кусает губы, кривится, но упрямо заползает внутрь, стараясь поменьше тревожить отчаянно ноющее бедро. А его молодой, черноволосый и крупноглазый приятель (весьма симпатичный, кстати!) только неодобрительно качает головой. Вмешиваться и помогать не лезет — знает, что может и по морде получить. Но зато смотрит с таким укором… — Лех, ты б перевязался, что ли? — наконец, вздохнул он. Раненый с тихим проклятием откинулся на тугие тюки и, пристроив поврежденную конечность на мягкое, облегченно вздохнул. — Позже. — Да повязка ж промокла. Снаружи льет, как из ведра, и кровь наверняка выступила… — Позже, я сказал, — процедил Лех, кинув на меня выразительный взгляд. Яжек приподнял соболиные брови и странно кашлянул. — Ну… как хочешь. Позовешь, если что. Он отступил от повозки и, задумчиво глянув в мою сторону, медленно опустил полог. После чего послышался тихий свист, удаляющийся цокот копыт, легкий щелчок длинного кнута. Чей-то негромкий голос вдалеке, велевший двигаться дальше. Затем дрогнула и стронулась с места повозка, а я ненадолго задумалась. Любопытно. Молодой воин был в кольчуге и шлеме. Вооружен до зубов, но не слишком встревожен. Телега, опять же, ненадолго останавливалась, но точно не на обед, иначе я бы проснулась раньше. Да и Зита бы разбудила — помогать с готовкой. Похоже, Брегол просто опасается нового нападения? Впрочем, я бы на его месте тоже опасалась. И велела бы не снимать брони круглые сутки, чтобы не попасть впросак дважды. Да привал дневной сократила бы до необходимого минимума — только чтобы дать коням роздых. Вооружила бы возниц, окружила телеги тройным кольцом… ага, так и есть — кто-то из верховых неотступно следует рядом с нами. То ли из-за меня, то ли из-за этого Леха. Неожиданно поняв, что к чему, я мысленно присвистнула. Вот оно что! Лех!! Надо было сразу сообразить, отчего этот смурной тип так похож на Брегола и Велиха! Тарг же говорил, что у купца двое сыновей! Младшего я вчера уже видела, когда вернулась с Лукой, а старший… опаньки! Так вот кого Двуединый послал в попутчики! — Доброе утро. Как кустики? — насмешливо осведомилась я, приподнявшись на локте. Раненый вздрогнул от неожиданности и повернул голову. Но, так как в повозке было довольно тесно, почти половину пространства занимали нагроможденные в несколько рядов тюки, среди которых наша троица как-то сумела уместиться (причем мужчины имели возможность вытянуться вдоль бортов, разгороженные мягким товаром, а мне пришлось ютиться возле переднего бортика), то получилось, что от простого движения он почти ткнулся лбом в мой подбородок, а я уставилась на него сверху вниз. Иными словами, мы глядели друг на друга в упор и настороженно ждали продолжения. Лех поджал губы, однако ответить все-таки соизволил: — Мокрые. — Ничего. Зато умылся. Тоже полезное дело, если подумать. — Я гляжу, ты стала более разговорчивой? — с нескрываемым сарказмом осведомился воин, отворачиваясь. — Что случилось? Выспалась никак? — Да, спасибо. Рада, что по пробуждении не обнаружила в себе никаких посторонних предметов. Он издал странный звук и изумленно вскинул голову. — Серебром, говорю, не истыкали во сне, за то и спасибо, — соизволила я пояснить свою мысль, чтобы не вызвать недоразумений. Затем проворно сменила диспозицию, подползла к тяжело дышащему юноше, потрогала лоб, осторожно взглянула на рану. Убедилась, что он по-прежнему не приходит в себя и, подавив тяжелый вздох, вернулась на место, ничуть не смущаясь присутствием постороннего наблюдателя. Которого, похоже, ошарашила не столько моя наглость, сколько то, что в процессе «хождения» я пару раз чувствительно прищемила ему бока, наступила коленом на здоровую голень, дерзко отпихнула с дороги чужую ладонь, больше похожую на лопату, и абсолютно проигнорировала его возмущенный взгляд. А что прикажете делать? Тут слишком тесно для троих, один из которых не сегодня-завтра умрет, второй вообще еле ходит, а у третьей затекли все конечности от вынужденного лежания в крайне неудобной позе. Я нашарила на поясе полупустую флягу и с удовольствием напилась. Последними крохами воды энергично протерла лицо, отряхнула, как могла, одежду и только тогда угомонилась. А потом повернула голову и негромко спросила: — Куда вы идете? В Приграничье? — Да, — помолчав, отозвался Лех, мерно покачиваясь в такт движению повозки. — Сперва в Ладоги, потом в Кижи, а там — до Черного Озера, к Кроголину. — Это же юг! — удивилась я, припомнив карту. — Не совсем. Кроголин — окраина Приграничья, но еще относящаяся к Симпалу. Там гораздо безопаснее, чем северные пределы и подножья Мглистых Гор. Патрулей гораздо больше, а шансов напороться на нежить много меньше, чем в любом другом месте. Я не в первый раз здесь хожу и, можешь мне поверить, эта дорога — самая безопасная. Хоть и не всегда… спокойная. Лех скривился, некстати вспомнив о свежих могилах, а я ненадолго замолчала, торопливо перерывая память в поисках нужных сведений. В принципе, для меня это небольшой крюк — Кроголин стоит аккурат на границе между собственно Приграничьем и Симпалом. Вернее, на южной его границе, примерно в полутора неделях пути от земель, полностью подвластных многочисленным Патрулям, и довольно далеко от зловонных болот Мертвых Пустошей. Место, надо сказать, весьма удачное, потому как и опасностей тут в меру, и сторожевые крепости имели надежный тыл, где всегда можно найти стол, кров и теплое прибежище на ночь. Разумеется, совсем в Приграничье основатели города забираться не рискнули, потому что соседство с нежитью — не то обстоятельно, которое способствует процветанию. Но и слишком далеко селиться не стали, поскольку, как уже говорилось, Приграничье при всей своей грозной славе — весьма доходное место для любого мало-мальски знающего человека. Особенно в том, что касалось редких магических трав, артефактов, разных диковинок и всего того, чем так живо торгуют на черных рынках столицы. Так сказать, город-форт, сторожащий окраину королевства и охотно впускающий в себя любителей приключений и жадных до новых открытий ученых, магов и простых путешественников, воинов и ремесленников, проходимцев и любителей наживы. Город торговый. Выгодно стоящий на перепутье двух важнейших трактов — Южного и Восточного. Немного в стороне от цели моего путешествия — знаменитой тройки городов-крепостей Грока, Торрота и Шепила, которые вместе с длинной вереницей вспомогательных застав надежно хранили мирных обитателей от жутчайших ужасов Пустошей. Но все же, как уже говорилось, не слишком далеко от них. Этакая четвертая крепость, замыкающая длинную дугу, защищающую Симпал от нежити, и тесно соседствующая с подземным королевством гномов. Кстати, последнее обстоятельство сыграло немаловажную роль в выборе места для закладки первого дома и мгновенно сделало Кроголин не просто торговым городом, вечно находящимся на полувоенном положении, но и одним из главных рынков обширной страны, куда не гнушались завернуть ни сами гномы, ни маги, которых в здешних местах всего было видимо-невидимо, ни высокомерные эльфы, коих в человеческих городах испокон веков не сыскать. А в Кроголин, бывало, даже они являлись. Здесь же, говорят, нередко появлялся и Верховный Маг, которому по долгу службы приходится большую часть времени проводить в Приграничье. Здесь же была его Малая Резиденция. Здесь же стояла мощная дружина, сколоченная из наемников всех мастей и раскрасок. Этакая небольшая армия, охотно стерегущая окрестные земли, потому что король, как упоминалось, предпочитал щедро откупиться от этих проблем, чем залить полстраны горячей кровью от неожиданного прорыва нежити. Здесь же поправляли здоровье пострадавшие на Границе маги и простые воины, что было еще лет триста назад закреплено высочайшим указом Его Величества Кортрована Пятого. А это, опять же, требовало хорошего снабжения и мощного денежного потока. Так что город, хоть и стоял опасно близко к Приграничью, не только не бедствовал, но и активно развивался, что для предприимчивого купца было сродни бесплатно полученному мешку чистейшего золота. Неудивительно, что Брегол выбрал именно его в качестве цели путешествия. Более того, недолго подумав, я не просто с ним согласилась, но решила, что и для меня так будет лучше. Доберусь с караваном до города, быстренько улажу дела, если таковые возникнут, куплю, наконец, коня и уже оттуда скорым шагом двину поближе к Летящим Пикам, как и советовал Рум. — О чем задумалась? — вырвал из долгих размышлений Лех, который, как оказалось, все это время пристально следил за выражением моего лица. Не впрямую, конечно, но я всегда знаю, когда на меня смотрят. Просто чувствую и все. Вот и сейчас скосила глаза на мокрый затылок старшего сына купца и быстро убедилась — так и есть, краешком глаза посматривает. Кажется, все еще не слишком доверяет. — Да вот… все понять не могу: зачем Брегол потащил с собой Зиту? Вас с Велихом понятно — ремесло постигать, с людьми нужными знакомиться, связи налаживать, чтобы, значит, отцовское дело после его смерти не зачахло. Но Лука при чем? Знал же, куда идете. Знал про нежить — сам говорил, что не в первый раз… зачем такие сложности? Или Велих решил переселиться в Кроголин? Он отвернулся, невидяще уставился на тряпичный потолок и поджал губы. — Нет, не решил. — Тогда для чего так рисковать? Ну, дождалась бы Зита дома. Вместе с сыном и слугами. В безопасности. В тепле и сыте. — Ты не понимаешь… — Лех покачал головой. — Я о том и говорю. — Просто Лука… болен, — наконец, тяжело вздохнул он. — Очень болен. Лекари говорят, до совершеннолетия не доживет, а одна гадалка вообще напророчила, что ему не протянуть и двух лет. — Правда? Но вчера он выглядел вполне… здоровым, — осторожно заметила я. — Что это? Падучая? Чума? Проказа? Лех только горько усмехнулся. — Никто не знает. Вроде растет, как все. Бегает, прыгает, на коне уже отлично держится, ножом потихоньку учится владеть… смеется и плачет, как обычно. Не худеет, не слабеет и не бьется в припадках. Ест, как все, крепко спит и веселится, будто обычный ребенок. Но раз в две-три недели словно подменяют его — проснется ни свет ни заря, не узнает никого и тогда начинает метаться по дому. Рычит и скалится, словно дикий зверь. Бьется, как рыба в неводе, кусается, кричит. И все порывается убежать, куда глаза глядят — в лес, на околицу, подальше от людей. В последний раз насилу отыскали, когда он в реку сиганул и едва не утоп — у Истры течение большое, сильное, а Лука еще слишком мал… Я нахмурилась. — И давно это с ним? — Да с год уже будет. Мы сперва думали, это он балуется так. Мальчишка… что с него взять? Мальцы как только не играют, а он у них охоту любит — страсть. Уже сейчас готов за зверем мчаться во весь опор, вместе с отцом всегда ездит, с собаками легко управляется, будто сам их растил и воспитывал… а ведь ему всего восемь. Совсем сопляк. Но псы его почему-то слушают… и стали бояться, когда он… изменился. — С чего бы это? — удивилась я, невольно заинтересовавшись. — Я тоже сначала не верил, — Лех устало прикрыл веки. — А потом своими глазами увидел, как здоровые кобели перед ним глаза опускают. Даже Острый Клык поджимает хвост и пятится, а ведь Велих с ним и на медведя ходил, и на кабана… крепкий пес, справный. Что случилось — не знаю. Лекари разводят руками, маги молчат. Отец с ног сбился, пытаясь найти лекарство, да все без толку. Одни говорили, мол, дух какой вселился. В храм сходили, к жрецам Двуединого, те несколько раз пытались изгнать — не помогло. Другие искали заразную болезнь, что от зверья человеку передается — тоже не нашли. Маги смотрели на проклятие, на сглаз и черный сговор, все пальцы искололи, заклятиями сыпали, порошки какие-то давали — нет толку, хоть ты волком вой. Как находят на мальчишку эти странные приступы, так будто в зверя он обращается. На мать рычит, от отца бежит, на собак волком смотрит, будто оборотень какой… а потом бежит. Так бежит, словно хвост ему подпалили… — А сам Лука что говорит? — Ничего. Не помнит он, что случается. Не знает еще ничего. Едва поймаешь его, как он сразу теряет разум — сперва бьется, как тот зверь, потом угомонится, а после всего в сон его клонит. Когда проснется — только удивляется, что вечер уже. И потом снова все идет, как обычно. До следующего раза. Я озадаченно нахмурилась. — Странно. Амулеты Двуединого пробовали давать? — А то, — невесело усмехнулся воин. — Ходил, обвешанный, как игрушками. Да только нет с них прока — ни с амулетов, ни с цепей охранных, ни с чеснока, ни с трав целебных: как сбегал он из дому, так до сих пор и сбегает. — Очень странно. На проклятие не похоже, иначе он зачах бы за год. Оборотни так долго не ломаются — им пары месяцев достаточно для обращения. К нежити тоже отношения не имеет, потому как свои же собаки его и загрызли бы. И у людей таких болезней вроде нет… — Откуда тебе знать? — хмыкнул Лех. — Ты что, врачевать умеешь? — Нет. Но мне как-то пришлось пару лет поработать у неплохого лекаря в помощницах. Давно. Он-то и понарассказывал всякого, что с людьми бывает. А другой мой друг неплохо в магии разбирался. Тоже кое-чему научил. Но я никогда от них не слышала ни о чем похожем. — Вот и наши маги не слышали. — Так вы к Верховному, что ли, решили пойти? — встрепенулась я. — Для того мальчишку в Кроголин тащите? Лех быстро кивнул. — Да. Может, он что подскажет? В Приграничье маги сильные — как боевые, так и целители. Говорят, лучше столичных разбираются во всяких… непонятностях. И Верховный там почти постоянно обитает. Где ж еще ему быть, как не возле Пустошей? Вдруг действительно поможет? — Вдруг… — эхом повторила я, думая о своем. Хотела еще спросить о Зите, но не успела — невидимый Брегол зычно скомандовал короткий привал, и телеги, дружно скрипнув осями, внезапно остановились. 12 Противный дождик, наконец-то, перестал трепать мои нервы, но лучше от этого почти не стало — с каждого куста, с каждого дерева и каждой травинки беспрестанно капало, так и норовя налить по ведру воды за шиворот. Кони и всадники вымокли по самые макушки, тканые пологи на повозках потяжелели и бессильно обвисли, колеса вязли на раскисшей дороге. Воздух стал отвратительно сырым и влажным, а дрова — безнадежно мокрыми и скользкими. За неполный день лес успел основательно пропитаться влагой, трава предательски скользила под ногами и копытами, сапоги разъезжались по мутной грязи, кони устало мотали головами и шумно отфыркивались, а люди ругались сквозь зубы и с надеждой посматривали на хмурые небеса, ожидая хоть какого-то проблеска в нерадостном мареве низко висящих туч. Бесполезно — солнце надолго скрылось из глаз. И, хоть до ночи было еще далеко, отчего-то казалось, что вязкая серая мгла уже подступает со всех сторон. Брегол мрачно оглядел выбивающихся из сил тяжеловозов, оценил расплывающуюся кашу на дороге, кинул еще более неприветливый взгляд на небо и, скрепя сердце, скомандовал большой привал. Караван, медленно взобравшись на вершину небольшого пригорка, где было слегка посуше и не повсеместно хлюпали лужи, немедленно встал, привычно закручивая телеги вокруг будущего лагеря. Я не стала дожидаться, пока возницы распрягут утомленных коней, а, выскользнув из-под мокрого полога, сноровисто огляделась. Так, пригорок небольшой, вода тут не задерживается. До реки далековато, но где-то наверняка пробивается наверх холодный ключ, иначе купец остановился бы в другом месте. Вокруг — величественные сосны, в стороне виднеется след старого кострища (ага! знал он, куда вел людей!), трава под ногами не такая сочная и длинная, как везде, так что тут наверняка не раз вставали лагерем до нас. Правда, давно это было, но это все же лучше, чем ничего. Брегол распоряжался быстро, умело, спокойно. Возницам сразу указал, где следует разместить лошадей, сам обошел все до единой телеги, придирчиво проверил оси и колеса, задумчиво потрогал полотняные стены, заглянул внутрь и на всякий случай велел укрыть драгоценный зиггский шелк несколькими слоями непромокаемой парусины, которую именно для этих целей и захватили с собой. Несколько всадников неторопливо спешились и, подхватив оружие, обошли окрестности, ища следы чужого присутствия и отпечатки крупных лап. Прошли до самой реки, не пожалев сапог и уставших ног, но не нашли ничего подозрительного и так же неспешно вернулись обратно. Среди них я с удивлением признала черноволосого Яжека, с которым недавно препирался Лех (оказалось, он был одним их пяти искусных арбалетчиков, о которых упоминал Тарг). Рядом заметила двух чистокровных зиггцев, одетых в одинаковые короткие кольчуги и островерхие шлемы с широким переносьем. Как полагается, невысокого роста, узкокостных и сероглазых, с ритуальными татуировками наемников на гладко выбритых щеках, обязательными саблями у пояса и кожаными куртками поверх брони. Потом наткнулась на здоровенного бугая, почти на голову возвышающегося над остальными, на груди которого едва сходился специально (явно на заказ!) скроенный доспех из мелких стальных пластинок. Мысленно подивилась бритому затылку, придающему ему гораздо большее устрашение, чем могучие руки и громадные плечи. Мельком взглянула на то, с какой легкостью здоровяк переломил о бедро толстое полено, и мысленно покачала головой: вот про таких богатырей и складываются потом легенды. Мол, племенного быка способны убить одним ударом кулака. Такой, пожалуй, убьет не только быка, но и дракона завалит одним плевком. Вон, как рукава на плечах бугрятся — того и гляди, лопнут, не выдержав напора переразвитых мышц. Гм, кажется, я уже догадалась, кто намедни отмахивался от разбойников тяжеленной оглоблей. Рядом с Яжеком бодро переругивались двое других широкоплечих молодцов, но эти попроще, чем давешний великан. Светловолосые и длинноусые, с густыми рыжеватыми бровями и грубоватыми лицами; одетые в странные меховые сапоги, плотные шаровары, простые рубахи с причудливой вышивкой вдоль треугольного ворота; подпоясанные широкими кушаками с алой полосой по верхнему краю. А, ясно — меригольдеры. Только выходцы крохотного королевства Мерголии, что затерялось где-то между древней Ларуссией и бескрайними ледяными просторами далекого и почти не изведанного севера, предпочитали носить густую растительность на лице, считая ее признаком несомненной мужественности, иметь при себе не благородные мечи, а ширколезвийные топоры, которые гордо именовали секирами; только у них хватало ума носить даже в жарких пустынях традиционные чувяки с меховой отстрочкой; и лишь у них считалось почетным идти в бой с голой грудью, презирая доспехи и всяческие уловки «трусов, недостойных зваться настоящими воинами». Эти двое, правда, уже обжились в большом мире — кольчуги, хоть и простенькие, все же имели. Да и шлемами обзавелись, потому что гордость гордостью, но жить-то всем хочется. Вот только манеры оставляли желать лучшего, да гортанный акцент неприятно резал слух. — Олав, ердов дрын те в глотку, — проникновенно наклонился к уху собрата один из варваров. — Неужто ты хочешь сказать, что на твоем счету оказалось больше дристодеров, чем скосил мой топор? — Усами клянусь, брат, что так и было. Пятерых я успел положить, пока ты там прочухивался и глупо разевал рот. — Что?!! Вот же хорь невзадранный! Да я…! — Олер, что за тон? — почти ласково прорычал второй северянин, выразительно оглаживая древко громадной секиры. — Считаешь меня лгуном? — Опять… — поморщился Яжик и поспешно вклинился между здоровяками. — Эй, угомонитесь! Олав, Олер! Вы оба славно сражались во имя своего бога! И оба достойно держали свои топоры! Здесь не о чем спорить! — Как это, не о чем?! — возмутился Олер. — Он говорит, что я слабее! — Нет, — привычно вздохнул юноша, бросая по сторонам тоскливые взгляды. — Твой брат всего лишь похвалился своими победами. — Вот именно!! Он сказал… — Да я просто… — А ну, угомонились оба! — рявкнул от повозок начальственный голос. — Щас же, пока я не велел Буггу тряхнуть вас за ворота!! Северяне дружно покосились на деловито снующего вдалеке великана и, недолго подумав, послушно заткнулись. Яжек с непередаваемым облегчением перевел дух и уже спокойно направился в сторону разожженного кем-то из возниц костра, потому что хорошо знал — эти взрывоопасные вояки крепко уважали громадного бритого здоровяка. Причем не только за силу и непробиваемое спокойствие, но и за то, что тот однажды по просьбе товарищей так лихо стукнул их лбами друг с другом, что потом головы два дня звенели и ныли в ушибленных местах. А еще потому, что невидимый начальник, если что сказал, то непременно сделает, а Большой Бугг был хорошим солдатом и никогда не поступал поперек его слова. За что, собственно, и был ценим. Я медленно обернулась, с изрядным удивлением оглядывая грозного крикуна. Им оказался немолодой, но еще крепкий мужчина, выше меня на полголовы (то есть, рядом с северянами и Большим Беггом вообще казался досадной помехой), с обветренным и жестким лицом, неулыбчивыми серыми глазами и весьма широкой грудной клеткой, которая довольно странно смотрелась при сравнительно небольшом росте. Суровый, с экономными движениями прирожденного воина в энном поколении, неплохим мечом у пояса и крепкими руками, способными подкову согнуть в бараний рог или, что более вероятно, с легкостью разорвать ее пополам. Неудивительно, что его окрик так хорошо подействовал на белобрысых забияк — одного слова хватило, чтобы угомонить вспыльчивых северян. Да и, если честно, я их хорошо понимала, потому что сама бы не рискнула дразнить этого типа и испытывать его терпение, которое наверняка было не очень большим. Молча показав присмиревшим братьям внушительный кулак, незнакомец снял шлем и пригладил пепельно-серые волосы, где уже поблескивали первые седые прядки. Внимательно оглядел суетящихся возниц, приветливо кивнул выбравшемуся наружу купцу, махнул рукой Яжеку, чуть сузил глаза, подметив мое любопытство, но тут же перевел взгляд мне за спину. Я быстро покосилась и как раз успела заметить, как слезающий с повозки Лех опустил правую руку. Ага. Вот, значит, как. Значит, сообщил начальству, что в меня можно серебром не тыкать — мол, проверил и убедился, что я не имею отношение к нежити. Ну-ну. — Трис, вот ты где! — радостно воскликнула Зита, вывернувшись из-за плеча тестя. — Отдохнула? Выспалась? Со всеми уже познакомилась? Нет? Ничего, я тебе сейчас расскажу… Я только вздохнула и осторожно покосилась по сторонам, но оборотня нигде не заметила. И слава Двуединому. Искренне надеюсь, что мое предложение использовать его, как четырехлапого охотника, здорово зацепило его гордую душу. И обратно, горя праведным гневом, он уже не вернется. А если вернется, то только для того, чтобы плюнуть в мою сторону, окатить ледяным презрением и величаво удалиться, потому что, дескать, не для него такие забавы. — Это Велих, мой муж, — продолжала тараторить Зита. — Ты его утром видела. Не смотри, что он хмурый, это не из-за тебя, а потому что… а вон тот Яжик… это вот Бугг… правда, он огромный? Если честно, я его и сама немножечко боюсь… У меня против воли вырвался тоскливый вздох, а девушка, неумолчно болтая, уже тащила мою несчастную тушку к разгоревшемуся костру, над которым какой-то доброжелатель успел поставить рогатины и принести целый котелок воды из недалекого ключа. — Это Олер и Олав. Они братья, только не родные, а приходятся друг другу родственниками по дальней линии троюродной тетушкиной, у матери которой были внучатые племянники, женившиеся на сводных братьях Олелиса Грозного и еще… с этой родословной язык можно сломать, но ты даже не вздумай им намекать, что это слишком дальнее родство. Взовьются так, что будет полный бедлам! А потом снова начнут спорить, как водится! До тех пор, пока друг другу и нам тоже не докажут, что состоят в самом что ни есть родстве, вспомнят все десять поколений своих благородных предков… Я тихо хмыкнула. Благородные… ага, знаем мы тех предков. У воинственных северян, чтоб вы знали, главный не тот, кто большую власть имеет, а тот, кого изберет совет старейшин — десятеро наиболее уважаемых воинов, каким-то чудом доживших до преклонных лет. С учетом того, что этот странный народ все, как один, считают смерть в бою — дюже почетной и весьма достойной, а молодежь с поразительной готовностью рвется сложить буйны голову в первой же схватке, стоит задуматься на тему, кто же в таком случае ими так уважаем. Точнее, КТО же из них и по какой причине вдруг сумел избежать этой самой «почести». КАКИМ ИМЕННО образом старейшины смогли дожить до белых седин, миновав сотни битв и сражений, избежав всех напастей и горестей. Не иначе, в сторонке отсиживались, мудро поплевывая в небо, пока другие складывали головы и харкали кровью во славу своего воинствующего бога. Вот и уцелели. Впрочем, им самим об этом не скажешь — заорут благим матом о попрании чести и достоинства, а потом с пеной у рта ринутся в драку, чтобы кровью смыть смертельное оскорбление. Ну их, в самом-то деле. Из последующего монолога я довольно скоро узнала, что молчаливых зиггцев звали Веррит и Рогвос. В родстве они, к счастью, не состояли, но по обычаю своего народа всегда держались вместе, потому как представители этого низкорослого южного племени испокон веков стремились держаться друг друга. Дескать, так у них принято: драться, так плечом к плечу; воровать, так рука об руку; подниматься на плаху, так на пару, потому что вдвоем всяко веселее, чем болтаться на виселице в гордом одиночестве. Забавный народ, не считаете? Но надо отдать им должное — саблями они исстари владели мастерски, а из лука начинали стрелять раньше, чем садились в седло или учились ходить. О Яжеке Зита обмолвилась совсем кратко, что, мол, это младший сын какого-то старинного друга ее отца, взявшегося по его просьбе провожать соотечественницу в опасные края. Иными словами, он тоже был коренным ларуссцем, а потому, в ее понимании, надежным и верным данному батюшке слову. Про Большого Бугга и так все было ясно. За исключением того вопроса, где именно земля еще рожала подобных богатырей. Про Леха я и без того узнала достаточно, а потому не особенно вслушивалась. А вот грозный начальник, которого мне представился Шиксом (имя или кличка, не знаю), показался довольно любопытным экземпляром. Прежде всего тем, что чрезмерно разговорчиво и ненормально общительная ларусска ни-че-го-шеньки о нем не знала. Шикс и Шикс. Ведет караван, ведает всей охраной, хороший воин и… все. Действительно все: Зита не знала о нем ничего. И никто другой, как вскоре выяснилось, тоже. Кроме, разве что, Брегола, но он, если и был в курсе, кому доверил охрану своего товара, то мудро помалкивал. Такая вот у меня подобралась странная компания. Были, конечно, еще возницы: смешливый Янек, ворчун Зого, скрипучий, как древесный пенек, старик Шептун, неразлучная троица Вышибала, Сноб и Луга, обожающие подтрунивать друг над друг и всеми остальными, молчун Зира, скромняга Истор… Я только успевала голову поворачивать, даже не пытаясь запомнить с первого раза или, тем более, остановить бесконечный поток имен и событий, а Зита все говорила и говорила. Говорила, пока крошила в котел зеленые овощи. Говорила, когда сноровисто резала мясо. Говорила, когда вытирала руки или снимала с огня закипевшую похлебку. Говорила, когда пробовала получившееся варево на вкус, когда бегала к ключу за водой, когда улыбалась, когда помогала управиться мужу с ранами. С непривычки у меня даже голова разболелась, хотя, надо признать, голосок у нее был приятный, звонкий, чистый, как горный ручеек. Улыбка мягкая и приятная. Глаза теплые и искристые, а руки — умелые и очень заботливые. Велих терпеливо снес ее ласковое щебетание, мужественно выдержал утомительный и довольно болезненный процесс перевязки, в котором супруга, хоть и не понимала толком, но все равно очень старалась. Наконец, бережно высвободился, нежно поцеловал порозовевшую щеку говорливой красавицы и, незаметно переведя дух, отошел к собравшимся поодаль воинам, прихватив, заодно, и маленького сына. Я снова присмотрелась к Луке, но в глаза не бросилась ни неестественная бледность, ни ненормальный блеск глаз, ни слишком длинные зубки, ни гибкие паучьи пальцы… самый обыкновенный мальчишка. Здоровый, крепенький, с круглыми от вечного удивления глазенками, озорной улыбкой, до краев полный сил и исконно детского любопытства. Может, худощав излишне, но никакой болезненности в нем не было. Волосы курчавые, пышные, кожа гладенькая и чистая. Ножки сильные и привыкшие к беганью босиком. Может, одежка немного запылилась, так не в том беда. Когда он в третий раз пробегал мимо висящего над огнем котелка, Зита ловко поймала сына на руки и надолго позабыла про все остальное, что, признаться, меня сильно порадовало. Облегченно вздохнув, я тихонько отошла в сторону и, сочтя свой вклад в процесс готовки достаточным, без лишнего шума занялась раненым Воронцом. — Что, тяжко с непривычки? — понимающе усмехнулся Лех, неловко привалившись к тележному колесу. — Ничего, скоро пройдет. Главное, не слушать и не вникать слишком сильно, а то одуреть можно. Велих-то давно освоился, да и остальные тоже… вот увидишь, завтра станет полегче. Я покосилась сверху вниз на его усталое лицо, запахнутый в теплый плащ торс, из-под которого выглядывали голые пятки, и хмуро оборонила: — Ты бы не сидел на земле. — Боишься, застужусь? — Нет. Боюсь, что из-за прихваченного горла ты ночью храпеть начнешь, а мне сие, как сам понимаешь, не слишком нравится. — Ого… никак злишься, что сразу тебе не поверил? — Нет, — ровно повторила я. — Просто не люблю лишних проблем. У тебя повязка сбилась. Надо поправить. — Ну, поправь, — прищурился Лех, наблюдая за мной с земли. Я молча наклонилась и чуть резче, чем следовало, поддернула полоску ткани, на которой висела сломанная рука. У него слегка дрогнули губы — то ли в улыбке, то ли в гримасе боли, потому что кости наверняка потревожились, однако ни звука я не услышала. Что, честно сказать, было приятно — если бы он заорал благим матом, я бы сильно разочаровалась. Но Лех промолчал. Только следил за мной внимательно, да вопросительно приподнял брови, когда я отвернулась и снова занялась умирающим. Воронец так и не пришел в себя. За этот день он резко осунулся, как-то быстро посерел лицом, его кожа заблестела мелкими капельками пота, судорожно сжатые губы слегка шевелились, а иногда, когда я слишком сильно затягивала ткань, с них слетал слабый стон. И именно он красноречиво говорил знающему человеку, что вознице осталось совсем недолго. В свое время старый мастер Ларэ многому меня научил — как различать раны, как промывать и зашивать наиболее глубокие. Как правильно обрабатывать и чем смазывать, если внутри поселилась гниль. Показал целебные травы, научил варить лечебные отвары, показал, как правильно собирать и хранить драгоценные корешки… даже жаль, что нам с Румом пришлось так спешно покинуть Лерскил. Пожалуй, в этом припортовом городишке все-таки был один человек, которого я с удовольствием увидела бы снова. Если бы, конечно, была уверена в том, что он еще жив. Лех не вмешивался и никак не комментировал мои действия. Не поправлял и ни о чем не спросил больше. Но когда я закончила и наклонилась, чтобы заняться его ногой, мгновенно насторожился и, странно заледенев, отодвинулся. — Не надо, я сам. Ну, сам так сам. Я так же молча пожала плечами, положила рядом с ним специально заготовленные тряпицы, вымоченные в крепком вине. Сделала вид, что не заметила подсохшей полоски крови на торчащей снаружи лодыжке, и отошла в сторону, предоставив ему обширное поле для деятельности. Не хочет, не надо. Навязываться не собираюсь и уговаривать тоже не буду. Небось, не мальчик, должен понимать, что одной рукой с такой раной ему не управится. А вторую тревожить не следует, иначе потом кость не срастется, и он вовсе не сможет держать оружие. Так что все равно придется кого-то просить о помощи. Того же Яжика, например, или Велиха. Или болтушку Зиту. Впрочем, не мое дело — не доверяет, значит, не доверяет. Пусть кобенится дальше. Я еще раз оглядела разбитый лагерь, в котором спокойными и безмятежными казались только ларусска с маленьким сыном. Мигом подметила внимательные взгляды со всех сторон. Правильно углядела держащихся поодаль вооруженных воинов (ага, конечно, в преддверии ночи они даже не подумали снять кольчуги), а потом мудро села отдельно ото всех. Но так, чтобы иметь как можно больший обзор и успеть, если что, незаметно скрыться. За спиной оставила могучий сосновый ствол, чтобы оттуда не возникло никаких неожиданностей. Подтянула ноги к груди. Бросила рядом изрядно похудевший мешок и, слегка прикрыв глаза, принялась изучать нежданных попутчиков. Не сказать, чтобы увиденное меня порадовало, но и неожиданностью не стало — от меня держались подальше. Меня старались не задевать взглядами, но, одновременно, не спускали глаз. То один, то другой взор словно случайно останавливался на моем спокойном лице и так же быстро уходил в сторону. Разговоры вели негромкие, но тут, наверное, сказывалось всеобщее напряжение. Все же я не настолько страшная, чтобы от меня так шарахаться. И не бог весть какая шпионка, чтобы обсуждать в тесном кругу великие походные тайны. Впрочем, меня такое положение дел вполне устраивало: не люблю, когда лезут в душу. И тем более не люблю, когда вокруг моей персоны крутится слишком много любопытных. Вообще не терплю чужое внимание, даже такое ненавязчивое, как здесь. Не привыкла, знаете ли, и все. Всю жизнь мне с лихвой хватало общества духа-хранителя и редких приятелей, с которыми я никогда подолгу не сходилась. Так, сделали общее дело и разбежались до следующего раза. Да и прошлое как-то не способствовало близким отношениям — какие могут быть отношения среди куцей стайки бездомных сирот, грызущихся между собой почище диких крыс? Может, только Нита и старый Вортон смогли вписаться в мой узкий круг доверия, но тех уже года три как нет в живых. Только Рум и оставался… до недавнего времени. Я прикусила губу, с горечью сознавая, что теперь даже ворчливого призрака со мной не было. Двуединый! Как же мне его не хватало! Я даже не предполагала, что будет так трудно без этого дерзкого, вспыльчивого, несдержанного и ворчливого привидения! Все бы отдала за возможность снова услышать его голос! Хоть разок, хоть на секунду! Узнать, что он в полном порядке и наслаждается обретенной свободой! Ох, Рум… На поляне неожиданно стало очень тихо. Я поспешно распахнула глаза, ожидая самого страшного, вплоть до того, что все до одного караванщики вдруг превратились в ужасных упырей и теперь в зловещем молчании подкрадываются к потерявшей бдительность жертве, чтобы жадно вцепиться в нее острыми зубами. Даже внутренне подобралась, готовясь прыгнуть в сторону и бежать прочь от возможной опасности. Одновременно начала потихоньку отращивать коготки, благоразумно пряча свое природное оружие в густой траве. Напряглась, насторожилась, внимательно оглядела странно окаменевшие лица людей… Но тут же сердито ругнулась, наконец-то, завидев причину их неожиданного ступора: громадный тигр медленно ступил на притихшую поляну и брезгливо выплюнул возле костра тушу крупного кабана. Он возник из леса совершенно бесшумно — как тень, как призрак, как настоящий, уверенный в себе хищник. Не потревожил ни листка, ни травинки, ни деревца. Просто шагнул из темноты, будто из преисподней, и по-хозяйски швырнул убитого порося нам под ноги. Дескать, забирайте! Вот вам ваша добыча! После чего с непередаваемым величием выпрямился и медленно обвел сузившимися глазами оцепеневших людей. Огромный, страшный, стремительный и смертельно опасный зверь… он даже приподнял верхнюю губу, с которой до сих пор слетали крупные алые капли, и некоторое время стоял в полной неподвижности, как изваянная в черном камне статуя. Не издавал ни звука. Просто внимательно смотрел на напряженные лица и с удовлетворением встречал там затаенный страх. А потом увидел меня и, хищно прищурившись, тихо рыкнул: — Шр-р-р… У меня внутри что-то противно сжалось, потому что в его взгляде снова смешалось так много! Была там и насмешка, и откровенный вызов, и сознание собственной силы, и тлеющая в глубине знакомая ярость… проклятый оборотень!! У меня даже слов не нашлось, чтобы описать все, что я там увидела! Он стоял в десяти шагах и всего одним взглядом давал нам понять, что глубоко презирает возложенную на него обязанность! Снисходит до нее, как снисходит древний король до своих обнищавших подданных! Соизволяет откликнуться на нашу просьбу и дарит свое высочайшее благоволение, позволяя вкусить пойманной им дикой свиньи, как вкушают изысканнейшее яство, которым милостиво одаривают своих преданных слуг. И тем самым соглашаются сопровождать нас, ничтожных и слабосильных, в долгом пути, потому что Они — Его Великолепие и самая что ни на есть Самость — изволят путешествовать не в одиночестве, как раньше, а в нашей сомнительной (гордитесь и проникайтесь!) компании. Ах ты ж, Ииров мерзавец!!! Да что он о себе возомнил?!!! Я неожиданно поняла: мне только что красноречиво сообщили о том, что и дальше будут тащиться с нами в сторону Приграничья, после чего зло поджала губы и мгновенно вскипела. У меня непроизвольно сжались кулаки, нехорошо загорелись глаза, губы сомкнулись, как капканом, тогда как лицо стало холодным и совсем чужим. Вернулся, значит? Вот как? Собираешься остаться? Следовать за караваном в открытую? Следить, посматривать и подглядывать, имея полное на то основание? Решил, что мы поможем в исполнении каких-то твоих планов? А эта маленькая сделка даст тебе возможность действовать в открытую?! — Глядите, кабан… — растеряно пролепетала Зита, непонимающе глядя на неподвижную тушу у костра. — Это он что, нам принес? Да? Бергол покосился на мое закаменевшее лицо и странно кашлянул. — Судя по всему… Трис? Я равнодушно отвернулась. — Значит, это наше? — робко улыбнулась ларусска. — Велих, правда? Это все нам? Тигр глухо рыкнул и отступил на шаг, демонстративно отвернув нос от истекающей кровью добычи. Потом отступил еще, нервно дернул хвостом, снова оглядел напряженные позы людей, с перепугу схватившихся за оружие. Наконец, отошел к краю поляны и уже оттуда выразительно сверкнул глазами, словно подтверждая, что свою часть уговора он выполнил. Караванщики слегка успокоились, а Лех перестал сжимать рукоять спрятанного под плащом меча. — Спасибо, — искренне улыбнулась тигру Зита и первой поспешила к бесплатной горе мяса. — Как же это вовремя! Мы так много запасов оставили у озера, чтобы не отягощать повозки. Надеялись, конечно, что ты поможешь, но все равно — большое тебе спасибо! Это будет очень кстати! Трис, помоги мне его разделать! — Кого именно? — сухо уточнила я, с трудом свыкаясь с мыслью, что сама ненароком дала мохнатому монстру такую удобную зацепку. А он, гад, ей охотно воспользовался. — Кабана, конечно! — А-а… извини, я не переношу запах свинины. Пусть мужчины потрошат и жарят, а я не могу. Не притронусь даже, можешь не уговаривать. Я снова откинула голову на сосновый ствол и прикрыла глаза, не желая видеть сейчас никого — ни зверей, ни людей, ни проклятого кабана, который вдруг испортил мне все планы. Особенно этого оборотня, вздумавшего зачем-то вернуться и тыкать в глаза моими же ошибками. Но даже так, сквозь сомкнутые веки, всей кожей ощущала пристальный взгляд черных глаз, от которого становилось очень не по себе. В то время, как на душе было так мерзко, что хоть волком вой. Хотелось уйти, забиться в какую-нибудь нору и там переждать бушующую внутри бурю. Казалось, меня снова предали, жестоко обманули, бросили. Казалось, меня обрекли навеки терпеть рядом с собой это непонятное существо из плоти и крови, которого я, как ни хотелось признавать, до сих пор боялась. Боялась где-то глубоко внутри, где-то в глубине души, на самом дне. Не знала, чего от него ждать и как расценивать такое странное поведение. Что ему нужно? Зачем? Почему? Я так долго жила одна, что, кажется, совсем разучилась быть рядом с кем-то. Меня даже присутствие Зиты настораживало и вызывало внутренний протест, не говоря уж обо всех остальных. А теперь еще и оборотень объявился… и я совершенно не понимала, что происходит. Зачем он преследует меня столько времени? Что хочет этим сказать? Чего добивается? Именно это и пугало: я не понимала причин. Терялась в догадках, сомневалась и металась от одного предположения к другому, но никак не могла обрести опору. Не могла определиться. Не видела выхода. Однако при этом твердо знала, что никогда и ни под каким предлогом я не стану есть принесенное им мясо. Лучше малины или грибов каких поищу по лесу, лучше поголодаю денек, но все равно не стану. И показывать свою злость тоже не буду. Пусть не надеется, что услышит от меня хоть одно слово. Пусть идет, если так сильно хочет. Пусть делает, что хочет — раз уж у меня нет никакой возможности этому помешать, придется просто смириться и терпеть его рядом с собой. Недолго. Пару недель, пока караван не завернет в город или пока ему с нами по пути. В конце концов, пока я не уйду своей дорогой, хотя и в таком случае никакой гарантии для меня не будет. Что ж, так и быть… но пусть не надеется, что я забуду тот день, когда он собирался меня убить. 13 Воронца мы похоронили здесь же, неподалеку от берега, в тихом и спокойном березняке, под пение соловьев и бодрый перестук невидимых дятлов. Он тихо умер ночью, никого не потревожив ни криком, ни стоном, ни шевелением. Просто перестал дышать и все, а нашла его я, потру, когда собралась заново перевязать и напоить. Жаль мальчишку… действительно жаль. Мужчины, как водится, скорбно помолчали над свежевырытой могилой. Зита всплакнула. Купец тяжело вздохнул, пуская по кругу скорбную чарку. А я, будучи лишней, терпеливо ждала возле потухшего костра и старательно делала вид, что в упор не замечаю громадную черную тушу, небрежно развалившуюся под дальними кустами, потому что треклятый оборотень, разумеется, никуда не ушел. Едва стемнело, он ненадолго растворился в лесу, где-то побродил серым призраком, пугая местную живность и непривычных к такому соседству птах. Но под утро снова вернулся, перепугав караульного до полусмерти, и бесшумно улегся в облюбованном месте. Нисколько не боясь ни огня, ни нацеленного в морду арбалета, ни сдавленных проклятий Яжека, слишком поздно сообразившего, кого он чуть не подстрелил. Просто явился и по-хозяйски улегся, ничуть не усомнившись в своем праве на это. Обнаружив его в подозрительной близости, я предпочла сменить диспозицию. Сон, знаете ли, вдруг пропал рядом с таким чудовищем. Среди себе подобных оно как-то спокойнее. А едва народ занялся нелегкими похоронными хлопотами, вообще перебралась поближе к Леху. Во избежание, так сказать недоразумений. Тот изрядно удивился, однако возражать не стал. Тем более что для прогулок вместе со всеми все еще был довольно слаб — нога по-прежнему выглядела скверно, сгибаться, как положено, не хотела, а при малейшем неловком движении начинала нещадно ныть и пропитывать повязки свежей кровью. Вот и сидели мы с ним на пару, исподтишка поглядывая то на оборотня, то друг на друга, и молчали, как заправские заговорщики. Подметив неладное, я нахмурилась, внимательно оглядела не понравившуюся мне ногу и требовательно уставилась на якобы прикорнувшего воина. Ага, так я и поверила, что он спит! Щас! — как любил говорить Рум. Оставил бы он без присмотра громадного тигра у себя под носом! Не смешите бабушку! Вон, как меч свой положил — только пальцы сожми, и рукоять у тебя в ладони! — Ну? И долго ты будешь изображать тут умирающего героя? Лех удивленно приоткрыл один глаз и воззрился снизу вверх. — Ногу, говорю, сохранить хочешь? Или предпочитаешь остаться калекой? — Ты о чем? — хрипло прокашлялся он. — О тебе, болван. И о том, что если не затянуть рану, как следует, ты и через месяц не поднимешься. — С раной все в порядке, — нахмурился воин. — Да? — ядовито улыбнулась я. — А не твоей ли кровью тут пахнет? Не твоя повязка сползла, предоставив возможность всевозможной заразе безнаказанно копаться у тебя внутрях? Или, может, это не твоя морда кривиться от каждого движения? — Тебя это не касается, — сухо проинформировали меня, ожегши ледяным взглядом. — Конечно, нет. Зато твоих друзей, которым предстоит по десять раз на дню волочь тебя на себе в кусты, еще как касается. И отца твоего тоже. И брата, которому на фиг не нужно брать на себя пожизненное содержание хромого придурка, у которого в свое время не хватило мозгов, чтобы нормально о себе позаботиться. Зато хватило гордыни и ложной скромности, чтобы не попросить о помощи! Лех ошеломленно кашлянул. — Кхе… ты в своем уме, девка?! — Я-то в своем, — отпарировала я, сверля его негодующим взглядом. — А вот у некоторых зреет недостойное зрелого мужа желание выглядеть умнее, чем они есть. И по-дурацки молчать, когда нужно говорить. Особенно тогда, когда еще можно помочь и отделаться малой кровью. — Ого! Раз ты такая умная, может, объяснишь мне, дураку, что тут можно сделать? — с издевкой отозвался он, растягивая губы в резиновой усмешке. — Может, научишь, как надо парой слов сращивать сломанную кость или заживлять глубокие раны, которым всего сутки? Может, ты у нас скрытая магичка, о которой мой амулет ничего не сообщил? — Кости тебе сращивать никто не собирается, — так же сухо проинформировала я, мысленно отметив существование нехорошего «амулета», теоретически способного почуять мою жемчужину. — А вот с раной можно попробовать что-нибудь сделать. — Неужели? И каким же это образом, позволь спросить? — С помощью эльфийского «эликсира». Еще вопросы? Лех странно замер. — У тебя что… есть?! Я молча кивнула. — Но откуда?!!! — А вот это как раз не твое дело, — холодно процедила я, невольно покосившись на неподвижного тигра, чья шкура в свое время прекрасно обошлась без целительного снадобья эльфов, на которое я потратила в Тирилоне целое состояние. — Ну, так как? Будешь и дальше изображать уязвленную гордость или предпочитаешь разумное сотрудничество? — «Эликсир» стоит бешеных денег, — задумчиво пожевал губами Лех, внимательно изучая меня с земли. — Зачем тебе тратиться? В чем смысл? — Значит, отказываешься? — Нет, — медленно покачал он головой. — Просто хочу понять. — Ну, так понимай быстрее, пока я не передумала! Лех смерил меня странным взглядом с ног до головы, неопределенно хмыкнул, пошевелил пальцами сломанной руки и, наконец, пожал плечами. — Хорошо, я согласен. Я насмешливо фыркнула и отошла за вещами. — Согласен он… можно подумать, делать мне больше нечего, как уговаривать полечиться всяких недоумков, только и умеющих, что задирать длинный нос выше собственной головы! — Он не длинный, — немедленно отозвался Лех. — Зато слишком гордый. Такой же, как у некоторых… — я замолчала и опустилась на траву рядом с ним. — Давай уж, открывай и показывай, что там есть. А я посмотрю, имеет ли смысл тратить на тебя такое богатство. С непроницаемым лицом он сдвинул плащ в сторону, открывая изуродованную ногу, здоровой рукой осторожно размотал окровавленные тряпицы, на которых действительно выступила свежая кровь. Слегка скривившись, отодрал присохшую по краям повязку и вопросительно приподнял брови. А я на мгновение замерла, запоздало сообразив, почему он ТАК не хотел, чтобы я ему помогала. Ни вчера, ни сегодня. Просто… рана оказалась не скверной, а ОЧЕНЬ скверной. Более того, она тянулась рваными краями от самого колена, по внутренней поверхности бедра и почти достигала паха, чуть не касаясь дорогого для любого мужчины органа. «Орган» Лех, конечно, прикрыл плащом, потому как ничего другого на нем надето не было — повязки промокали так быстро, что нечего и думать натянуть на него штаны. Единственное, что он себе позволил, так это обмотать чресла куском чистой ткани и тем самым скрыть от внимательного женского взгляда едва не оттяпанное «достоинство». А сейчас еще и прикрыл ладонью, чтобы оттуда, не дай Двуединой, ничего ненароком не вывалилось. — Забавная у тебя рана… — наконец, прокашлялась я, всеми силами удерживая на лице бесстрастное выражение. — Пожалуй, без «эликсира» действительно не обойтись. Тебе больше ничего не отрезали? Он враждебно зыркнул, враз оказавшись в унизительном положении подчиненного и полностью зависимого от моей воли, но от грубости все-таки удержался. Что ж, и на том спасибо. Мог бы обложить по матушке, однако сладил с эмоциями — угрюмо промолчал. Хотя, кажется, уже пожалел, что согласился на такого сомнительного «лекаря». — Ладно, — я пожевала губами и потянулась к мешку. — Давай попробуем. Правда, щипать будет здорово, но, надеюсь, ты потерпишь. Ничего экстраординарного в эльфийском «эликсире», конечно, не было — так, несколько редких травок, мазевая основа, немного минералов и крохотная толика серебра, истолченного в мельчайшую пыль. Серебро не зря так ценится — оно работает не только против всякой нежити, но и превосходно справляется с любой другой заразой. Даже с той, которую не видно обычным взглядом. Мастер Ларэ всегда имел при себе серебряную ложку и неизменно повторял, уплетая приготовленную мной еду, что эта ложка сумеет уберечь его от всего недоброго. Даже от злого колдовства и нехороших последствий моей неумелой стряпни. Я осторожно развернула тщательно сложенные тряпицы, достала небольшую баночку с безумно дорогой мазью, щедро зачерпнула прозрачную субстанцию и принялась бережно втирать вокруг вздувшихся краев безобразной раны, стараясь не затолкать внутрь. Не то, что это принесет какой-то вред, но мастер Ларэ всегда повторял, что для таких снадобий не нужна открытая рана, они работают исключительно через неповрежденную кожу, так что лишнее усердие только доставит болящему ненужные страдания. «Эликсир» почти не имеет запаха, он бесцветен и, что характерно, слегка мерцает в лунным свете мягкими серебристыми искорками. Кстати, по этим признакам его очень легко отличить от любой подделки, коих на рынках водилось великое множество. Но узнать его все-таки можно. Если, конечно, знаешь об этих его свойствах. Я, разумеется, знала, а потому сразу проверила и сейчас была полностью уверена — МОЙ «эликсир» точно настоящий. И это значит, что у Леха уже должны появиться первые признаки несомненного исцеления. Точнее, дичайшее жжение в поврежденном бедре и прилегающих к нему тканях. Причем, чем чувствительнее и нежнее кожа, тем больнее будет жечься. Я опасливо покосилась на странно закаменевшее лицо воина и мысленно посочувствовала — на себе испытала недавно, до чего это погано. Да-да, именно благодаря «эликсиру» на моих плечах так быстро зажили следы от чужих когтей, и никакого чуда тут нет. Но я, в отличие от него, тихо выла в землю и чуть не каталась по траве, не скрывая слез. А он… Лех судорожно вздохнул, плотно прикрыл веки, старательно дыша через нос и незаметно стискивая зубы. Его лицо побледнело, напряглось, на висках выступили крохотные капельки пота. Сильные пальцы с такой мощью сжали рукоять меча, что под кожей проступили вздувшиеся вены, а костяшки жутковато побелели. Он вжался затылком в тележное колесо, тяжело задышал, напрягся всем телом… Я поспешно наклонилась и принялась дуть на несчастную ногу, чтобы хоть как-то облегчить ему жизнь. Ох, до чего же неудачно его располосовал чужой меч! Чуть не задел самое дорогое! А поскольку я щедро намазала все, до чего мне позволили дотянуться… нет, ТУДА не позволили, конечно, да я бы и сама не сунулась… но, боюсь, он все равно должен себя чувствовать сейчас, как грешник на раскаленной сковородке. — Фьють! — вдруг восхищенно присвистнул кто-то со спины. — Лех, да ты, оказывается, хорошо устроился! Я вздрогнула и машинально отпрянула в сторону, запоздало сообразив, что стою тут не в самой благопристойной позе над изрядно раздетым мужчиной. А потом услышала многозначительные смешки вернувшихся караванщиков и чуть не сплюнула со злости. Шутники, что б их! Весело им, видите ли! Нашли повод! — О-о-о, — протянул кто-то еще. — Лех, да ты в самом деле молодец! И суток не прошло, как уже с новой подругой! — Я-то думал, при смерти лежит! Последние минуты считает, а тут — от оно как… оказывается, есть еще силенки, раз сумел так быстро… ого-го-го, каков мужик!! — Заткнись, Янек, — зло процедил Лех, открывая глаза и прожигая бешеным взглядом смешливого возницу. — Заткнись, богом прошу, пока я не встал и не вырвал твой длинный язык. Янек — молодой парень с хитрым лицом проказливого пацана только усмехнулся шире. — Боюсь, ты немного… гм, занят для того, чтобы исполнить свою угрозу. — Зато не занята я! — прошипела я, стремительно разворачиваясь и коротким движением подсекая опрометчиво приблизившегося болтуна под колени. Незадачливый парень успел только охнуть, а потом со всего размаху рухнул навзничь и крепко приложился темечком. Но, пока он ошарашено моргал и прокашливался, пока остальные только-только разевали рты, хищной змеей метнулась к нему, а затем, нехорошо улыбнувшись, взяла стервеца за глотку. — Ну? Так что ты хотел сказать? Кто тут не способен выполнить свою угрозу? Янек сдавленно захрипел, вцепившись пальцами в мою руку, но куда там — я даже не почувствовала его жалких попыток! Только улыбнулась совсем уж зловеще, дабы придурок проникся получше, и, наклонившись к самому лицу, тихо сказала: — Еще один намек в таком тоне, удавлю. Понял? Он опасно побагровел и пискнул что-то невнятное. Его руки продолжали бессильно царапать мои кисти, воздуха в груди оставалось все меньше и меньше, в глазах, наконец, проступил запоздалый страх. И только тогда я позволила ему вздохнуть. Янек хрипло закашлялся, судорожно хватая ртом свежий воздух и постепенно возвращая нормальный цвет лица. — Ты меня понял? — раздельно повторила я, дождавшись, пока он начнет снова соображать. — Д-да… — Отлично. А теперь пошел вон отсюда, пока я не передумала. Проводив торопливо отползающего парня сузившимися от гнева глазами, я холодно оглядела столпившихся караванщиков, убедилась, что меня ВСЕ поняли правильно, и спокойно вернулась к зло шипящему Леху, успевшему прикрыть первозданную наготу полой длинного плаща. Не знаю, что уж он увидел в моем лице, но протестовать, когда я сдернула ткань и снова взялась за ногу, почему-то не стал. Терпеливо подождал, пока я закончу с «эликсиром», мужественно вытерпел тугое бинтование, но вздохнул с непередаваемым облегчением, когда я отерла перепачканные ладони и, наконец, отошла. — Спасибо, Трис. — Не за что. Вечером придется повторить. Лех беззвучно выругался, торопливо закутываясь в тряпки, но я уже не смотрела. Вернее, смотрела не на него, слишком медленно осознавая причину, по которой мне безнаказанно позволили придушить неразумного сопляка и спокойно закончить с чужой раной: между мной и опасливо попятившимися людьми, сжав челюсти и раздраженно помахивая длинным хвостом, стоял вздыбивший шерсть черный тигр. Я несколько секунд в упор изучала его сузившиеся глаза, в которых почти не было заметно золотистых крапинок. Отстраненно отметила, что он снова здорово сердится. Так же бесстрастно кивнула своим мыслям, не слишком вникая в причины, а потом совершенно спокойно отвернулась и отправилась прочь. Отмываться. В промокшей за ночь повозке было промозгло и сыро, словно в подвале нерадивого крестьянина. Низкий полог неприятно хлопал от поднявшегося ветра, с потолка частенько подкапывало. Большие колеса отчаянно скрипели на все лады и то и дело норовили завязнуть во вчерашней грязи. Когда такое случалось, я молча вылезала наружу, помогала толкать повозку наравне со всеми, старательно не замечала выразительных взглядов со стороны, а потом снова забиралась внутрь, напряженно гадая, решат ли меня вежливо попросить покинуть гостеприимный караван или просто некрасиво укажут на дверь. Люди молчали. Но так красноречиво, что было бы лучше, если бы меня просто грубо вытолкали прочь. Оставалось только ругать свою несдержанность и терпеливо ждать, чем это все закончится. Стыдно признаться, но, кажется, я действительно отвыкла от компании. Действительно разучилась жить рядом с кем-то еще, кроме верного Рума и моей вечной тяги к неизведанному. А может, просто никогда не умела этого делать? Скорее всего, так и есть. Наверное, не надо было пугать до икотки этого молодого дурака? Не надо было откидывать челку и демонстративно сверкать глазищами по сущим пустякам? Особенно тогда, когда они стали такими яркими и подчас пугают меня саму. Что уж говорить о неподготовленных зрителях — Янек, вон, от меня до сих пор шарахается и принимается хвататься за обереги. Еще бы. Я бы и сама схватилась, если бы вдруг оказалась на его месте! Не зря же так упорно не смотрю в зеркала и на текущую воду! Не знаю, конечно, что именно им там привиделось, но полагаю, ничего хорошего. Один только Ширра не испугался моего вида; причем, не только не испугался, а еще и разозлился. Да так крепко, что с самого утра аж носа не кажет из леса. Ширра — это наш вездесущий оборотень, если кто не понял. Точнее, это я его так назвала про себя, чтобы называть его хоть как-то. А что оставалось? Сам он имени сообщить не соизволил, не представился и вообще не пожелал общаться… ну ладно, на самом деле это я не пожелала, но не в этом суть. Обращаться и обозначить его все равно как-то нужно, потому что он явно не собирается никуда исчезать, вот я и решила дать ему имя. Всякие там «кисы», «котики» и «мурзики» не годились, потому что он может быть кем угодно, но только не ласковым котенком. А «Ширра» звучит довольно неплохо. И на эльфийском означает что-то вроде «непримиримого», насколько я помню. Для него как раз подходит. Не знаю уж, откуда оно пришло мне в голову, но думаю, именно его любимое «шр-р-р» ненавязчиво подтолкнуло к этой мысли, так что теперь я могу его с чистой совестью именовать не «проклятый оборотень» (потому что никакой он не оборотень) или «мерзкий лицемер», а просто Ширра. Может, не слишком оригинально, зато очень верно. Так вот, Ширра с самого утра так озлился, что едва я отвернулась, как он огромными скачками скрылся из глаз. Чему, признаться, я была только рада — лишний раз наблюдать его поблизости — удовольствие, надо сказать, ниже среднего. Сродни зрелищу крадущегося глухой ночью призрака, от которого совершенно не знаешь, чего ждать — то ли мимо пройдет, не тронув, то ли щеку пощекочет серым туманом, а то ли внезапно оживет и накинется голодным вурдалаком. Так и с ним. Поэтому я вздохнула с облегчением, когда этот странный зверь с человеческими повадками бесследно пропал из виду. После чего тщательно умылась, надежно убрала баночку с бесценным снадобьем, на которое во время моего недолгого отсутствия никто не рискнул покуситься, а потом нагло забралась в облюбованную повозку и уткнулась носом в промокшие тюки, ожидая возмущенного вопля. Никто не завопил, что странно — люди в гнетущем молчании собрались, наскоро перекусили остатками вареной кабанятины и с мрачным видом разбрелись по местам. Вскоре повозки стронулись с места (да-да, даже моя!), моим соседом по «камере» снова оказался одноногий Лех. Видно, Брегол, если и хотел поддаться соблазну, сына все-таки не решился бросить, поэтому могучего тяжеловоза впрягли на законное место, и мы покатили дальше. Я заново вспомнила свой досадный промах и неслышно вздохнула. — Трис? — немедленно пошевелился Лех. Молчание. — Трис? Ты что, сердишься? — Нет. — Брось, не бери в голову: Янек просто дурак и мелет языком, где ни попадя. Он не хотел тебя обидеть. Не злись, ладно? — Я не злюсь. — Трис? Я снова промолчала, откровенно не зная, что сказать. — Три-и-с? — Ну что? Чего тебе не спится? — не выдержав, я резко приподнялась на ворохе тканей и вопросительно уставилась на соседа: Лех тоже подполз ближе, благо в отсутствии третьего человека это стало сделать не в пример легче, и выжидательно уставился в ответ. — Что опять?! Он странно умолк, а я снова опустила веки и спряталась за густой челкой, как за занавесом. Правда, следить за ним не перестала, поэтому вовремя подметила неладное и проворно отдернула руку, когда он попытался ее коснуться. А затем снова почувствовала, как накатывает утреннее раздражение. Что ему надо? Чего привязался? Нога прошла? Боли нет? Полегчало? Или чувство вины замучило? Так он тут совсем не причем — это я не сдержалась, нелепо оплошала, ненароком открыв то, что открывать не следовало, и здорово напугав этим посторонних. Это я виновата, не он. Я опрометчиво показала краешек своих способностей и так глупо засветилась. Такой четкий след оставила для оберона, что просто тоска берет. А Янек… да что Янек? Дурак он и болтун. Но ему не грозит быть разорванным на части в любой момент, а я вот сижу теперь и не знаю, что делать — то ли бежать отсюда, то ли поворачивать назад, надеясь сбить преследователя с толку. — Трис, перестань… Я угрюмо насупилась, незаметно изучая встревоженное лицо Леха. Странно: мне казалось, он совсем непробиваемый — вчера слова сквозь зубы цедил, все щурился и подозрительно косился, будто стрелок сквозь прицел взведенного арбалета. Казалось, что он значительно старше и… жестче, что ли? Не знаю. Но сейчас эта бесстрастная маска вдруг сползла с него, как ненужная личина, и я к огромному удивлению обнаружила под ней не прожженного старого циника, привыкшего решать проблемы быстро и самым радикальным способом, а достигшего зрелости мужа, способного на сочувствие, переживания и даже, как ни странно, на искреннее беспокойство за чужого, в сущности, человека. Не знаю, что уж на него сегодня нашло, но сейчас стало отчетливо видно, что ему всего лишь слегка за тридцать, что младшего брата он перерос на какие-то пару-тройку лет, а не на десятилетие, как казалось буквально вчера. Что имеет внутри прочно устоявшиеся принципы, но при том все еще довольно гибок и умеет быстро приспосабливаться к переменам. Не закостенел в отведенных рамках и не заплесневел, как плохо просоленный огурец. Искренне переживает о случившемся и вообще — на самом деле не такой бесчувственный, каким хотел казаться раньше. Просто жизнь у него выдалась не слишком веселая, вот и наполнились карие глаза вечным подозрением и ожиданием подвоха, да старый шрам на виске его сильно состарил. Только и всего. От этой неожиданной мысли я так озадачилась, что даже задумчиво уставилась в ответ, позабыв о том, что вроде не собиралась этого делать. Снова всмотрелась в его глаза, но ничего нового больше не нашла и покачала головой. — Надо же… — Что? — непонимающе моргнул Лех и поспешно оглядел себя. — Что-то не так? — Нет. Просто мысли вслух. Не бери в голову. — Ты тоже. Может, все-таки скажешь, что случилось? — Ничего, — медленно ответила я. — Абсолютно ничего. Лех скептически приподнял бровь. — М-да? Хочешь сказать, мне померещилось? И ты не швырнула беднягу Янека на землю со всего маху? Не придавила так, что у него аж глаза выпучились наружу? Не напугала своей зверюгой остальной народ и не металась по поляне, как злой вихрь? Знаешь, я немало повидал в этой жизни, но еще никогда не встречал людей, которые бы так быстро двигались! «Откуда ты знаешь, что я — человек? — тяжко вздохнула я про себя. — Даже я порой в этом сильно сомневаюсь, так что на самом деле ничего странного тут нет. Как и в том, что я вас догнала за полночи, в одиночку перебила хребты парочке разбойников, а потом легонько опрокинула этого недоумка, вздумавшего намекать на всякую похабщину». Лех, похоже, тоже об этом подумал. — Трис… ты, случаем, не оборотень? — Вроде, нет, — снова вздохнула я. — И даже не нежить, представляешь? Крови не пью, по ночам не перекидываюсь, в болоте не живу и даже спокойно гуляю при свете солнца. Ем, сплю, в кустики хожу, когда приспичит… странно, да? И руки у меня тоже две, что вообще ненормально. Ты это хотел сказать? Он тихо хмыкнул. — Зато у тебя глаза светятся, — неожиданно выдал, будто сообщал сейчас страшную тайну, и снова выжидающе посмотрел. — А у тебя шрам на пол-лица. Ну и что? У каждого свои маленькие недостатки. Лех странно наклонил голову, тщетно пытаясь рассмотреть мои глаза. — Нет, правда, — повторил он. — Они действительно светятся. Особенно ночью. — Это оттого, что я в темноте хорошо вижу. Как кошки. Видал, какие у них зрачки, если ткнуть в морду факелом? — Нет, тут другое: у кошек они зеленые или желтые, если их сильно разозлить, а у тебя… как расплавленное серебро, пожалуй. Не знаю. Не видел такого никогда. Убери волосы, а? Я хочу взглянуть поближе. — Не стоит, — я быстро отвернулась. — Это может быть опасно. Лех ничего не сказал. Только взгляд из удивленного стал снова настороженным, да голос слегка отдалился, словно он благоразумно отодвинулся. Но ненадолго: довольно быстро он справился с неуверенностью и снова протянул руку, от которой я шарахнулась быстрее, чем сама осознала, что делаю. Вжалась спиной в деревянный бортик повозки, подтянула ноги и торопливо отодвинулась на максимально возможное расстояние, настороженно замерев и лихорадочно просчитывая ситуацию. Лех с досадой поджал губы, но дальше не полез. — Трис, ты что… боишься? — Боюсь, — неожиданно призналась я, внимательно следя за его руками. — Не прикасайся, пожалуйста. Мне не нравится. — Кого ты боишься? Меня? Не надо — я не обижу. Меня против всякого желания пробил нервный смех. — Ой ли? Помнится, всего сутки назад ты был готов меня серебром утыкать, чтобы убедиться в том, что я — живая! — Ну, — неловко пошевелился он, отводя глаза. — Я не знал, чего от тебя ждать. Вы появились слишком вовремя. Слишком неожиданно. Неправильно. Рядом с Приграничьем, одни, без вещей и оружия… знаешь, сколько народу пропадает вот так? Просто повернувшись спиной к симпатичной незнакомке и не разглядев, что у нее вместо рук торчат длинные когти? Мавки, кикиморы, упыри, оборотни… кого тут только нет! Бывает, едешь мимо, а тебе из болота малыш во все горло кричит, что тонет. Сунешься, дернешься, а он тебя — хвать за волосы и в топь. — Можешь не продолжать, я все прекрасно понимаю, — невесело улыбнулась я. — Если бы не Лука, за которым гнался какой-то урод, вообще бы не показалась вам на глаза. Шла бы себе потихоньку до самого Приграничья, и никто бы ничего не заметил. — Зачем тебе в Приграничье? — Надо. — А почему напрямик решила идти? Через топи и болота? — Я спешу. — Ясно, — вздохнул Лех и вдруг укоризненно покачал головой. — Да вылезай ты оттуда. Не трону я тебя, поняла? И серебром тыкать втихомолку не стану — больно надо потом с твоим зверем разбираться. — Он не мой, — непримиримо буркнула я. — Может, и нет. Да только Янеку потом штаны пришлось менять, когда этот монстр на него просто посмотрел. Всего-то повернулся, клыки свои показал и шерсть вздыбил, а до сих пор поджилки трясутся с перепугу. Причем, не у одного Янека. Думаешь, чего народ так шарахается? Все ждут, когда он появится! Лишнее слово опасаются сказать, потому что слишком уж рьяно он тебя защищает. И, похоже, не накинулся той ночью ни на кого лишь оттого, что ты была рядом. — Что-о?! — изумленно застыла я, искренне полагая, что ослышалась. — Как ты сказал: это из-за НЕГО от меня бегут, как от заразной?!! Из-за него?!!! Не из-за меня?!!! — Вот именно, — кивнул Лех. — Даже слепой дурак заметит, как он на тебя смотрит. Так что отпирайся — не отпирайся, а этот тигр идет только за тобой. Зачем и почему — сама должна знать, но сомнений нет: так оно и выходит. Впрочем, не думаю, что он обычный зверь: таких здоровых просто не бывает в природе. Да и взгляд у него чересчур острый. Не такой, какой должен быть у хищника его размеров и возраста. Зверь матерый, в полной силе, на пике мощи… будь осторожна, Трис. Может, он и человек заколдованный, а может, и в самом деле оборотень. Я в магии не силен, не могу сказать точно. Но знаю одно — пока ты здесь, он никуда не уйдет. А как только ты покинешь караван, и он нас больше не потревожит. Меня мгновенно окатило морозом, а на коже выступили громадные мурашки. За мной?! Идет только за мной?!! Ну да, он ведь топает от самого Тирилона, зачем-то прятался, следил… Но я думала, ему просто по пути, любопытно стало или какая еще блажь взбрела в голову! Я его не звала, не искала и очень искренне не желаю видеть до сих пор! Вообще не нуждаюсь ни в каких попутчиках! И в ту схватку не просила его вмешиваться! В конце концов, просто не знала, что он идет за мной по пятам! Страстно надеялась, что больше никогда не увижу эту зубастую морду, от которой просто дрожь берет, а поди ж ты… выходит, ему от меня что-то нужно?! — Только этого не хватало! — тихо простонала я, схватившись за голову. — Вот и я о том же, — понимающе прикрыл веки Лехи, а потом осторожно протянул широкую ладонь. — Ладно, хватит сидеть на мокрых тряпках. Иди сюда, тут пока сухо и тепло. Да и плащ у меня теплый, так что можешь спокойно поспать. Никто не потревожит. — Какой сон? С ума сошел?! Думаешь, я теперь смогу?! А плащ на месте оставь, не то застудишь себе… короче, все застудишь! Да и не намерена я на твои прелести любоваться сверх необходимого. Так что сиди и не дергайся! И руки не вздумай распускать! — Что я, дурак? — вполголоса пробормотал воин, выразительно покосившись на мокрый полог, и, уже помогая перебраться мне на сухую половину, странно передернул плечами. Кажется, некстати припомнил держащегося неподалеку оборотня, который, вполне вероятно, имел очень острый слух и вполне мог отслеживать все происходящее в караване даже на приличном расстоянии. Затем он тихо вздохнул, откровенно не желая оказаться причиной лютой ярости странного зверя, который не далее как этим утром с немалым трудом (и это заметили все без исключения!) удержался от нападения на посеревшего от ужаса Янека. Опасно покачнулся, когда на особенно высокой кочке я неловко двинула его локтем под ребра и, потеряв равновесие, свалилась сверху. Наконец, осторожно отстранился, пристально взглянул мне прямо в глаза и мысленно закончил: «Хотя… почему бы и нет?» 14 Через пару дней я привыкла к походному ритму жизни: подъем чуть ли не с рассветом, быстрые сборы, легкий перекус, затем — утомительная тряска на до смерти надоевшей телеге, изредка прерывающаяся короткими привалами, потом — небольшая остановка, второй перекус остатками вчерашней трапезы, снова пыльная (или раскисшая — по обстоятельствам) дорога; наконец, вечерняя суета, разбивание лагеря на новом месте, обязательная готовка и недолгие посиделки у костра, за которыми наступал долгожданный отдых. На меня все еще косились исподтишка, стараясь лишний раз не задевать и не трогать. Впрямую, конечно, ничего не говорили, но хватало и этих внимательных взглядов, чтобы ясно понимать причину такого отношения. Особенно болтуна Янека, у которого при моем приближении разом пропадала вся веселость и надолго сползала широкая улыбка с веснушчатого лица. В остальном было терпимо — меня никто не трогал, я тоже не слишком искала чужого общества. У костра перед сном никогда не сидела, в общих разговорах почти не участвовала, ни с кем задушевные беседы не вела, но зато без опаски уходила на реку, не боясь, что наткнусь на чью-нибудь любопытствующую и сальную физиономию в соседних кустах. Правда, в воду залезала исключительно в рубахе, но это была единственная неприятность, которая мне досаждала. Караванщики, честно сказать, оказались народом достаточно общительным и, в общем-то, совсем не злым. Меня никто ни в чем не упрекал, не ругал и не корил. Я тихонько ела в сторонке, помогала Зите с немалым хозяйством, исправно занималась лошадьми, когда просили, но не стремилась вливаться в коллектив. Иными словами, причина моего самоотделения крылась вовсе не в том, что меня опасались или не доверяли, а в том, что я сама так пожелала. Мне просто предоставили свободу выбора. В чем довелось наглядно убедиться уже на третий день пути, когда на одном из привалов ко мне на колени бесцеремонно залез с каким-то насущным вопросом маленький Лука, но никто из присутствующих даже не обеспокоился. Даже Зита лишь улыбнулась и задорно подмигнула, а ее муж странно хмыкнул. Остальные и ухом не повели, что, признаться, здорово меня удивило. Кстати, мальчишка оказалась на диво неугомонным и шустрым. Озорным, как и положено восьмилетнему сорванцу, но не гадким. Он охотно подражал старшим, обожал слушать всякие истории, без конца подбирал в лесу шишки, веточки и мокрых лягушек, а затем с детской непосредственностью совал взрослым под нос и громко интересовался «что» да «почему». В отличие от многих, я терпеливо объясняла и не гнала маленького проныру, за что довольно скоро удостоилась обожающего взгляда и шумной компании на долгие вечера — кажется, Лука признал меня «хорошей тетей», потому что с некоторых пор на привалах приставала только ко мне одной. И совершенно не боялся схватить за руку и тащить куда-нибудь в чащу, чтобы показать очередную диковину. Брегол при виде моего обреченного лица тихо посмеивался про себя, старожилы снисходительно кивали вслед, оставленные в покое родители благосклонно улыбались, а я до позднего вечера отдувалась за них за всех, занимая этого любопытного крольчонка всем, чем могла. Показывала деревья, говорила про травы, ловила бабочек и рогатых жуков, при виде которых пацан просто визжал от счастья. Безропотно водила его к реке и вообще, совершенно неожиданно оказалась в роли заботливой няни. И только поздним вечером, когда Лука начинал засыпать на ходу, у меня оставалось немного времени, чтобы заняться собой и бедром Леха. Кстати, последний уже на третий день попытался самостоятельно встать. И довольно успешно сумел сделать несколько неуверенных шагов, что вызвало на его жестком лице удовлетворенную усмешку, а на моем — негодующую гримасу. Остальные такой прыти несказанно удивились, но от осторожных расспросов Лех только отмахнулся и теперь, что ни день, настойчиво разрабатывал поврежденную ногу, стремясь как можно быстрее вернуться в строй. Правда, верхом ехать еще не мог, но уже не лежал по полдня в повозке, а проворно выбирался на облучок к вознице и охотно перебрасывался словечками с товарищами. О разбойниках мы больше не слышали, дорога была чистой и свободной. Завываний нежити по ночам тоже не наблюдалось, злобным хищникам до нас не было никакого дела, так что напряжение в караване постепенно сошло на нет. Кольчуги и шлемы никто, разумеется, снимать не спешил, но прежней настороженности к каждому шороху больше не было. И немалый вклад в воцарившееся в душах людей ощущение безопасности вносил снующий по лесу оборотень, которого мы, хоть и не видели, но хорошо чувствовали его незримое присутствие (особенно я). А потому могли быть полностью уверены, что поблизости нет ни одного опасного существа. Действительно, рядом с таким грозным спутником можно было расслабиться. Ширра появлялся в лагере только один раз, вечером — приносил какую-нибудь жестоко загрызенную тушку, небрежно подбрасывал к костру и, мимолетно оглядев присутствующих, стремительно исчезал. Сперва на него опасливо косились, нервно вздрагивали от неожиданности, потому что он умел появляться из ниоткуда с поразительной скоростью и абсолютно бесшумно, но потом привыкли. Каждый вечер Зита встречала здоровенного зверя радостной улыбкой и щедрой благодарственной речью, Лука азартно махал ручкой, порываясь погладить мягкую шкуру или подергать за жесткие усы, Брегол уважительно кивал, а остальные просто вежливо сторонились, давая ему возможность пройти. И в последние дни даже начали специально оставлять пустое местечко, где он мог отдохнуть после суток непрерывного бега. Оборотень от такой чести демонстративно отказался. Как неуклонно отказывался от предложенного мяса или налитой в большую миску воды. Вообще подчеркнуто избегал чужого внимания, а на неуклюжие попытки наладить отношения лишь презрительно фыркал. Целыми днями он держался в стороне от повозок, где-то за деревьями и кустами, изредка мелькал среди листвы размазанной тенью, потом надолго исчезал на охоте, а, принеся добычу, снова пропадал в лесу. Не поев, не напившись и ни у кого не спросившись. Вроде бы и шел с нами, да всегда был сам по себе, гордец несносный. Когда же кто-то из воинов щедро отделил здоровенный кус от принесенной им туши, так выразительно посмотрел, что даже дураку стало ясно — есть с рук или унижаться до подбирания еды с чужого стола он никогда не станет. Кстати, кабанов он нам больше не приносил. Ни разу. Косули, молодые лоси, олени, зайцы, куропатки (где он их только находил?!)… все, что угодно, кроме диких свиней. Желанную и жизненно необходимую добычу мужчины тут же освежевывали и потрошили, умничка Зита спешно варила или пекла ее на углях, поэтому мяса обычно хватало на весь следующий день, позволяя двигаться без длительного перерыва на обед. Лука частенько совал нос в ежедневную возню взрослых и не упускал случая поиграть с массивными рогами. А я… я внимательно следила, чтобы он не приближался к тигру слишком близко. И быстренько находила себе какое-нибудь важное занятие, активно избегая притрагиваться к проклятым тушам. Лех только хмыкал, когда я принималась за его ногу, но больше не возражал против такой заботы. Кажется, смирился с ролью увечного, хоть и ненадолго. Рана его с каждым днем выглядела все лучше и лучше, необходимости в «эликсире» больше не было, перевязки со временем стали походить на ежевечерний ритуал, и вскоре мне пришлось крепко задуматься над другим благовидным предлогом, который позволил бы и дальше избегать утомительного общества Ширры. Не скажу, что он стал нервировать меня меньше, не стану врать, что прекратила бояться или вдруг переменила отношение на противоположное. Но с его присутствием в караване пришлось примириться, как с неизбежным злом, от которого не сбежишь и не избавишься. Тем более что я сильно подозревала в словах Леха горькую правду: что бы мы ни делали, куда бы ни пошли, он непременно последует за нами. Будет держаться рядом, хотим мы того или нет, охотиться и ненавязчиво охранять. Он не отступиться и никуда не уйдет, пока… что? На этой мысли я всегда спотыкалась и зябко ежилась, потому что чуяло мое сердце — что-то ему сильно от нас нужно. Вернее, от меня. Только что? Амулет я ему отдала. Точнее сказать, просто в морду швырнула и послала куда подальше. Долгов за мной тоже не числится. От него мне абсолютно ничего не надо. Тогда в чем же дело? Ширра упорно молчал. Я молчала тоже, стараясь обращать на него внимания не больше, чем на пустое место. К добытому им мясу традиционно не притрагивалась, кормить его, в отличие от сердобольной Зиты, даже не пыталась. Луку проворно ловила каждый раз за шкирку, чтобы не вздумал гладить «большую красивую кису» по шерстке. Иногда чувствовала на себе его напряженный взгляд, но делала вид, что как раз сейчас напрочь ослепла и оглохла. В упор его не вижу и вообще, понятия не имею, чего на меня так уставились. А когда оборотень, наконец, уходил, вздыхала с таким облегчением, что вскоре даже Лех начал удивленно оборачиваться. — Что между вами произошло? — поинтересовался он однажды, улучив момент. — Чего ты от него шарахаешься? Я машинально потрогала плечо, где не так давно красовались четыре глубоких раны от острых когтей, и ровно ответила: — Ничего. — Уверена? Я молча кивнула и, убедившись, что Ширра снова ушел до утра, излишне быстро направилась в сторону близлежащей речушки — надо было смыть дорожную пыль и заняться внешним видом, пока Лука занимался свежеубиенной оленухой. Иначе потом он мне такой возможности не даст, да и стемнеет окончательно. Какое тогда будет купание? Лех, сильно прихрамывая, нагнал на полпути. — Трис? Подожди… так чего вы не поделили? — Тебе не все равно? — Нет. Я резко остановилась и внимательно взглянула в карие глаза, которые он даже не подумал отвести. Несколько секунд пристально смотрела, пытаясь понять, а потом быстро отвернулась: не понравилось мне это беспокойство. Не нужное оно, лишнее, совершенно здесь неуместное. Да и не просила я его ни о чем, не ждала и не искала чужого сочувствия. Не привыкла просто. — Он… обидел тебя? — вдруг нахмурился Лех. — Сделал что-то плохое? Вы поругались или…? У меня сам собой вырвался горький смешок. — Нет. Мы и виделись каких-то несколько минут, а потом разошлись в разные стороны ко взаимному удовольствию. Так что для меня его появление тут стало не меньшим шоком, чем для всех остальных. — Ясно, — протянул Лех, ковыляя рядом со мной к берегу. — И теперь ты не знаешь, как от него отвязаться. — Что-то вроде того. — Гм… — мы вышли к реке почти одновременно и нерешительно замерли. Я привычно оглядела ближайшие кусты, пытаясь разглядеть в быстро сгущающейся темноте посторонние огоньки чужих глаз, но ничего подозрительного не нашла и тихонько перевела дух — отчего-то меня не оставляло ощущение, что мы в этой темноте далеко не одни. Лех неловко мялся сзади, отводя глаза и странно помалкивая. Птички пели, ветерок шуршал молодой листвой, деревья загадочно молчали, на небе высыпали первые звезды, но никто, против ожиданий, за нами не являлся. Наконец, я решилась и скинула куртку: плевать, а хоть бы и торчит он поблизости, но из-за этого грязной ходить я больше не собираюсь. — Тебе помочь? Я даже вздрогнула от неожиданности и изумленно воззрилась на спутника, о котором, каюсь, едва не позабыла — так тихо он стоял. В ответ Лех негромко кашлянул, и до меня, наконец, начало доходить. — Прости, мне послышалось? — нахмурилась я, на всякий случай отступив на шажок. — Или ты сейчас предложил потереть мне спинку? Он снова кашлянул, засмотревшись на пышный куст бузины. — Нет, потереть не смогу — нога, как понимаешь, не позволит. Но посторожить на берегу вполне способен. Если, конечно, ты не боишься мне довериться. Просто ночь скоро, темнеет быстро и… мало ли кто поблизости бродит? Звери, опять же, дикие… болота неподалеку… вдруг кто нападет, а мы даже на помощь не успеем? Я только раз взглянула на его неподвижное лицо и тихо выругалась про себя. Вот же незадача! Кажется, мы слишком долго сидели вдвоем в одной повозке. Слишком близко располагались на ночлег и слишком много общались по пути. Кажется, его неудачно расположенная рана тоже (и совсем некстати!) способствовала резкой смене отношения к моей неразговорчивой персоне. Кажется, я снова едва не попала впросак с попутчиком, потому что его простая благодарность, смешанная с подспудным чувством вины за первое недоверие, грозят вот-вот перейти в стойкую симпатию. Тем более тогда, когда, кроме замужней Зиты, в немаленьком караване есть только одна свободная женщина — я. Мне вдруг стало так тоскливо, что никакими словами не описать. В груди что-то нехорошо заныло, затянуло, на сердце легла неимоверная тяжесть, а перед глазами набежал серый туман. Нет, не в Лехе дело — он неплохой воин, отличный товарищ, хороший друг и умный собеседник. Он холост, достаточно состоятелен и проворен, чтобы принять на себя отцовское дело и обеспечить семью хорошим достатком. Наконец, приятен внешне и очень даже в моем вкусе, но… он видит перед собой сейчас всего лишь очередную маску. Симпатичную, удачно скроенную и весьма привлекательную маску, к которой я имею довольно посредственное отношение. Не знает он, что за этим скрывается. Не подозревает, насколько сильно я изменюсь в первое же полнолуние. Не думает и не гадает, почему я так стремлюсь к одиночеству. И никогда не поймет, из-за чего я так боюсь своего отражения — я просто не дам ему это сделать. — Спасибо за заботу, Лех, — как можно естественнее улыбнулась я. — Я не боюсь темноты. Просто не привыкла соблюдать гигиену в чьем-то еще присутствии. Так уж меня воспитывали. К тому же, тебе нельзя долго оставаться на ногах — рана может открыться, а мне бы не хотелось снова тратить на нее «эликсир» из-за какой-то глупости. — Твоя жизнь — не глупость, — возразил он, странно поджав губы. — Твоя нога — тоже. Тем более что «эликсира» осталось на донышке. Лех укоризненно покачал головой и тихо вздохнул. — Ладно, как хочешь. Если что не так — крикнешь. И постарайся не утонуть ненароком — мне все еще нужна твоя помощь. — Ничего, — хмыкнула я. — В крайнем случае Яжека попросишь. Он парень отзывчивый, справится. — Его попросишь… будь осторожней, Трис. Я серьезно. И зови, если что случится. Он внимательно посмотрел мне в глаза, пытаясь разглядеть их настоящий цвет за длинной черной челкой, но снова не сумел, еще раз вздохнул и, понимая, что ничего не добьется, поковылял в сторону лагеря. Я провожала его долгим взглядом, пока могла различать в темноте светлую рубаху, затем досадливо тряхнула головой и устало потерла виски. Вот же влипла! Мне только осторожных ухаживаний для полного счастья не хватало! Одно хорошо — Лех не дурак и быстро сообразил, что к чему. Уйти далеко, конечно, не уйдет — не такой он тип, чтобы пустить мои ночные прогулки на самотек, любит держать все под контролем и очень не хочет потом глядеть на мой хладный труп в соседнем ельничке. Я вдруг потерла затылок. А может, показалось? Может, он просто хочет держать меня на виду? Все еще не слишком доверяет? Да нет… я же видела его глаза — не было там подозрительности. Только сомнение, искреннее беспокойство и напряженное раздумье. А еще — настойчивая мысль про невесть куда запропастившегося оборотня, который его нервировал не меньше, чем меня. Кстати, о Ширре… В нескольких шагах левее вдруг послышался невнятный шум и тихое, знакомое до боли рычание, в котором отчетливо звучала нешуточная угроза. Даже не столько угроза, сколько внятное предупреждение, смешанное с раздражением, старательно сдерживаемым гневом и немалой злостью. Меня как холодной водой окатило: Ширра! Здесь, совсем рядом! Буквально под боком! Значит, не показалось мне, не привиделось. Правильно чутье предупреждало, что он не ушел далеко. Он вообще никуда от нас не уходит. Никогда, кроме как на охоту. Зато после нее упорно кружит возле лагеря, надеясь… на что? Или ожидая кого? Не знаю. Я совершенно ничего о нем не знаю, кроме того, что зачем-то ему понадобилась. Но сейчас он снова был совсем близко, как раз в той стороне, где пропал Лех… и не надо быть гением, чтобы сообразить, что они должны были столкнуться нос к носу. Спаси Двуединый!! Только не это!! Я почти бегом кинулась обратно, ориентируясь на смутные звуки отчаянной возни. Стремглав проскочила пышные заросли папоротника, лихо перепрыгнула через какой-то валун, уже нутром чуя грядущие неприятности. Выметнулась на небольшую полянку и как раз успела увидеть, как Лех с проклятием прижался спиной к молодой сосне, лихорадочно озираясь в поисках спасения. Его нож валялся далеко в стороне, рубаха оказалась порвана, лубки отлетели прочь, словно по ним небрежно ударили чьи-то острые когти. Спина перепачкалась в земле и травяном соке, потому что его явно умудрились опрокинуть, да, хвала Двуединому, вскочить после первого шока на ноги он все-таки успел. А громадный тигр, низко пригнув голову, с неумолимой неторопливостью приближался к раненому и почти беззащитному воину, отлично зная о своем превосходстве. Никакой меч не сдержит такую тушу, никакой нож не спасет, ни одним заклинанием от него не отобьешься, потому что раздраженный оборотень явно не собирался отпускать своего противника живым. — Не смей! — рявкнула я, опрометью ринувшись наперерез. Лех вздрогнул и качнулся навстречу. — Стой, Трис! Не надо! Он тебя убьет! — Не смей, кому сказала!! Не трогай его!! — я оттолкнула протянутую руку и буквально втиснулась между ними, отпихнув попытавшегося меня перехватить Леха, зло уставившись на попятившегося тигра и чуть не двинув кулаком по черному носу. — Не тронь его, понял?! У тебя нет никакого права!! Ширра хищно сузил непроницаемые черные глаза, в которых почти не было видно золотистых искорок, глухо зарычал, прижав уши к голове, нервно дернул хвостом, а потом все-таки медленно, крайне неохотно, но отступил на шажок. — Трис, что ты делаешь? — почти простонал сзади Лех, пытаясь сдвинуть меня с места и вдвинуться между мной и тигром, но не тут-то было — я стояла, как скала, бешено раздувая ноздри и гневно глядя в такие же злые глаза напротив. — Трис!! Отойди! Я не услышала. — Не смей! — зло прошипела прямо в рассерженную морду, чуть сгибая и поднимая правую руку для хлесткого удара. — Ты меня понял? НЕ СМЕЙ!! И Ширра отступил. Несколько долгих секунд еще сверлил меня горящим взглядом, глухо урча и явно не желая оставлять Леха в покое. Но затем несильно вздрогнул, его глаза внезапно погасли, лютая злоба оттуда ушла, бесследно растворившись в бездонной черноте мягко мерцающих радужек. Вместо прежнего бешенства там снова проступили спокойные золотистые искры, а потом он прерывисто вздохнул, отвернулся и, мрачно оглядев застывшего воина, неслышной тенью скользнул в темноту. Где и исчез без всякого шума, шороха потревоженных листьев и даже без привычного ворчания. Я медленно разжала зудящие кулаки, чувствуя, как постепенно втягиваются на место звериные когти, и незаметно перевела дух. Надо же… получилось. Не стал он со мной связываться. Неужели догадался? Почувствовал, что теперь я готова ко всему? Руки мои увидел? Впрочем, какая разница? Главное, что он ушел и не успел никого поранить. Ни меня, ни этого упрямца, который, похоже, решил далеко не уходить, а дожидаться моего возвращения поблизости. Чтоб, значитца, его и в подглядывании нельзя было уличить, но и он меня из виду не упустил. Я устало обернулась и, взглянув на его виноватое лицо, покачала головой. — Дурак. Просила же… — Извини, — отвел глаза Лех. — Он тебя не задел? — Нет. — Ииров оборотень! Похоже, с самого начала за нами следил, а как увидел, что я остановился… я уж подумал, что больше не выпустит, а он вон как… послушал тебя. Значит, хозяйкой признал. Я презрительно фыркнула. — С ума сошел? Ты глаза его видел?! Такому не хозяйка, а цепь нужна! Да потолще и покороче, чтобы хоть так учился себя на людях вести! Ненормальный! Считает, что вправе отнимать чужую жизнь, когда ему заблагорассудится! И тогда, когда вздумается, не считаясь ни с чем и ни с кем! Тоже мне, великий тигриный король! Небось, свободу почуял! Некоторых, как оказалось, даже клетка ничему не учит — все считает себя пупом земли! Засадить бы его обратно на пару месяцев… видно, мало досталось! Не стоило мне вмешиваться… тьфу! Ты сам-то как? Лех озадачено пожевал губами. — Живой… вроде. — Не порвал он тебя? — Нет, все нормально. Он просто не успел… ревнивый! Проклятие, Трис!! Я зло сузила глаза. — Ревнивый, говоришь? Был бы у него для ревности хоть один повод, я бы, может, еще поняла. А так… засунул бы он ее себе знаешь куда? — Тебе лучше вернуться, — обеспокоенно огляделся Лех, неловко подтянув больную ногу. — Нет. Мне надо вымыться и привести себя в порядок. А вот тебе действительно пора — не думаю, что он далеко ушел. — Я тебя одну не оставлю! — А что мне грозит? — хмыкнула я, неожиданно успокоившись. — Ну, сожрет он меня, в крайнем случае? Вам же проще будет. А если нет, то хоть остальную живность по округе распугает. Тем более, тебе все равно с ним не справиться. И никому вообще. Поверь, я видела, на что он способен — это действительно страшно. У вас не будет ни единого шанса, так что не дергайся и иди спать. — Трис… — Все, закрыли тему. Возвращайся в лагерь и постарайся с этим больше не медлить. Не думаю, что меня послушают во второй раз, так что не испытывай судьбу и ЕГО терпение, потому что оно, насколько я успела понять, очень невелико. И как раз должно закончиться к концу нашего разговора. Все, ступай, я скоро вернусь. Спокойной ночи, — я обогнула встревоженного Леха по широкой дуге, ободряюще похлопала его по плечу и как можно быстрее покинула поляну, пока он не опомнился. А чтобы ни у кого не возникло никаких иллюзий по моему поводу или соблазна совершить какую-нибудь глупость, намеренно ушла гораздо выше по течению бурной речки, отыскала уютное местечко, где меня и днем-то было бы затруднительно заметить, а уж ночью точно никто не найдет. После чего скинула сапоги, быстро разделась, оставив на себе только длинную белую рубашку, и с нескрываемым удовольствием забралась в теплую воду. Ох, как же хорошо… Оборотня я, как ни странно, больше не боялась. Совсем. Скорее внутри поселилась какая-то странная веселая, бесшабашная, ничем не объяснимая злость, слегка дурманящая голову и заглушающая робкий голос разума, неуверенно пытающегося вернуть меня на путь истинный. Надо было, наверное, испугаться или почувствовать себя неуверенно от самого факта этой недолгой стычки с существом, которое могло одним ударом переломить меня пополам. Да я еще и в морду ему чуть не заехала сгоряча, наорала, обругала, едва не пнула… должно быть, он сейчас сильно злится? Но мне до смерти приелись его царские замашки и многозначительное фырканье. Достало это бесконечное выпендривание. Его слежка, вечное недовольство, неоправданная мания величия и откровенное пренебрежение человеческими судьбами. Нет уж! Хватит. Надоело все время ждать подвоха. Надоело шарахаться от каждого куста и с холодеющим сердцем высматривать, не появился ли где этот клыкастый монстр. Пусть себе рыскает по окрестностям! Пусть подсматривает, сколько хочет! Хоть язык себе от злости откусит, но больше я не поддамся! И отказывать себе в удовольствии тоже не стану. Ясно? Буду делать то, что считаю нужным, гулять в гордом одиночестве, купаться и отдыхать сколько душе угодно. Ах, тебе что-то от меня нужно? Так приди и возьми. Хочешь оставаться рядом с караваном? Изволь соблюдать некие правила. Не умеешь себя вести? Так учись, дорогой, сдерживаться и нормально разговаривать! Иначе кому ты такой хороший сдался? Или ты все-таки оборотень? Злобный, вечно голодный монстр? Людоед? Кровожадный упырь? Нет? Вот и будь человеком, и тогда все станет гораздо проще. Глядишь, даже уважать начнут. А не нравится, так катись на все четыре стороны!.. Да-да, так я и сообщила вслух, искренне надеясь, что меня услышали и правильно поняли. Ответа, разумеется, никакого не ждала и не высматривала по кустам стремительную черную тень. Зато наплавалась от души и выбралась на берег только тогда, когда почувствовала себя окончательно успокоившейся. А потом не отказала себе в удовольствии растянуться на мягкой травке и еще долго глядела в темное небо, бездумно изучая с детства знакомые созвездия и тихонько намурлыкивая под нос мотив старенькой песни, которую так любил распевал старый ворчун Вортон: …Выше нос, готовьте сани: Мы сегодня едем в баню. Будем париться и мыться, До упаду веселиться. Будем плавать и смеяться. Чтобы чаще нам встречаться! Будем пить и хохотать, Да красоток собирать. Чтоб забыться, чтоб отмыться, Жарким паром насладиться, С чистым телом и душой Возвратиться чтоб домой… В какой-то момент я так увлеклась, что позволила себе даже улыбнуться, сладко жмурясь в свете выглянувшего месяца и наслаждаясь его мягкими объятиями. Неслышно урча, будто сытая кошка. Щурясь и едва не облизываясь. Конечно, круглая луна нравилась мне намного больше, потому что и сила у нее была не в пример активнее, но и маленький ее краешек мог принести ни с чем не сравнимое удовольствие. Под этим светом хотелось плыть, танцевать, хотелось отрастить себе призрачные крылья и кружиться в полнейшей тишине, словно трепещущий возле зажженной лампы мотылек. Казалось, только-только я закрыла глаза, а ноги сами собой несут куда-то и неслышно переступают в такт звучащей внутри мелодии. Сначала одной, потом другой, третьей… и я снова танцую во сне. Снова кружусь в загадочном хороводе. В кромешной тьме, над самыми высокими деревьями, под изогнутым куполом неба и в струях летнего ветра, ласково шевелящего мои длинные волосы. Казалось, я снова почти лечу и радуюсь своему счастью… Наверное, ни у кого нет таких запутанных отношений с этим небесным светилом, как у меня. Но я не жалуюсь: луна дает мне силу и скорость, она исцеляет, защищает и бережет, как не умеет этого делать никто в целом свете. Но иногда она становится чересчур настойчивой, и тогда моя истинная сущность всеми силами рвется наружу, небрежно сбрасывая маски и многочисленные личины, за которыми я так хорошо научилась прятаться даже от себя самой. Признаться, в эти моменты я ее немного боюсь. И временами начинаю думать, что однажды нечто вырвется из моего тела и расправит крылья, как юная бабочка, выбравшаяся на свет из тесного кокона. Но пока мне хорошо — я молода, неплохо выгляжу, могу выглядеть еще лучше и вообще как угодно. Мне всего двадцать два. Я полна сил и стремлений. А оберон… ну, он — всего лишь еще одно неизбежное зло, с которым я рано или поздно снова столкнусь лицом к лицу. Правда, надеюсь, это случится после того, как я-бабочка обрету свои лунные крылья. Ведь тогда мы с ним будем на равных… Я даже не заметила, как миновала полночь. Не услышала тихий плеск в недалекой воде, негромкое шуршание сосновых крон над головой и умолкшего на середине песни крупного кузнечика. Не сразу услышала торопливый топот бегущих ног и далеко не сразу сообразила, что этот топот был каким-то неправильным. Слишком легким для грузного мужчины, слишком мягким для женщины и слишком громким для подкрадывающегося зверя. Лишь когда сквозь кусты продралась хрупкая фигурка в коротких штанишках и с совершенно белым лицом, на котором двумя яркими звездами горели неподвижные, какие-то пустые глаза, меня неожиданно осенило. — Лука!! Мальчишка, только что мчащийся на всех парах, внезапно встал, как вкопанный, невидяще глядя куда-то сквозь меня, и я, наконец, смогла его хорошо рассмотреть. Он был бос, почти гол, если не считать жалких обрывков рубашки на худеньких плечах и изорванных в клочья штанов. Руки и стопы перепачканы в земле, исцарапаны и выглядят так, будто весь немалый путь до реки он проделал не на двух, а на всех четырех конечностях. Грудная клетка бурно вздымается, как от сильного бега. На тонкой шее мощно колотится сонная жилка. Глаза огромные, нечеловеческие, почти черные, хотя только утром казались теплыми, коричневыми, как у отца и деда. Вместо зрачков — два глубоких провала, в которых в такт биению сердца пульсируют странные желтые мотыльки. Губы бледные, прикушенные до крови. Кожа влажная и тоже нечеловечески белая, будто из нее кто-то высосал всю кровь. Но глубоких ран на теле нет. Так, небольшие царапинки и ссадины от хлестких веток, на которые он в каком-то странном забытьи совершенно не обратил внимания. Просто мчался, будто дикий зверек, на один ему слышимый зов и, позабыв обо всем на свете, стремглав спешил кому-то навстречу. Я очень осторожно, боясь спугнуть, села и посмотрела в его мерцающие непонятными огнями глаза. Да, никакой ошибки нет — сейчас они действительно казались угольно черными, а не карими. Глубокие, бездонные, почти без белков… проклятье! Почти как у меня в редкие лунные ночи! Что же такое с ним творится?! Неужели мы в чем-то похожи?!! Эти странные зрачки… Золотой месяц щедро пролил на нас теплый свет, незаметно выбелив мою макушку и кожу на руках, но я не заметила — неотрывно смотрела в широко распахнутые глаза мальчика и пыталась его услышать. Домой… домой… домой… — билась в его голове настойчивая мысль. — Домой… скорее домой… Не знаю, что меня подтолкнуло: то ли вспомнившийся рассказ Леха, то ли плещущееся отчаяние в этих странных глазах, то ли яркий свет, льющийся с темных небес, от которого мои руки стремительно теряли загар и прежний облик. Я не думала в тот момент. Я просто опустилась на колени перед дрожащим парнишкой и протянула ладони навстречу. — Твой дом теперь здесь, Лука, — сами собой шепнули губы. — Рядом с людьми, с отцом и матерью. Ты слышишь? Помнишь ее? Зита… твою маму зовут Зита, мальчик, а отца — Велих. Ты нужен им. Очень нужен. И они тебе тоже нужны. Они теперь — твоя семья. Не ищи другой доли, это не твое. Лука несильно вздрогнул и неуверенно моргнул. — Не мое? — Нет, Лука. Больше не твое. Ты уже нашел свой дом. Ты УЖЕ дома. Здесь. Сейчас. Рядом с теми, кто тебе дорог и кто тебя любит. — А как же ОНИ? — Они отпускают тебя, — зачем-то сказала я и сама удивилась тому, как искренне это прозвучало. — Они поймут. И я пойму тоже. — Ты тоже отпускаешь? — неверяще переспросил мальчик. — Конечно, малыш. Ты свободен в своем выборе. Хочешь остаться? Он судорожно сглотнул. — Да. — Тогда пусть так и будет. Лука крепко зажмурился, словно пытался проснуться, по его щекам быстро пробежали две мокрые дорожки, из груди вырвался тихий всхлип, а за ним — долгий, прерывистый вздох, полный неимоверного облегчения. — Спасибо… Я странно улыбнулась и, едва он качнулся навстречу, осторожно обняла худенькие плечи. Ненадолго притянула к себе и неожиданно поняла, что странный блеск в его глазах был ничем иным, как еле сдерживаемой запрудой слез, будто маленький Лука надвое разрывался между прошлым и настоящим. Именно из-за них мне показалось, что глаза так странно потемнели. Нет, не болезнь это была и не проклятие. Что-то странное, пока непонятное, но смутно знакомое и почти такое же сильное, как стремление к жизни. Казалось, он настойчиво бежал от какой-то древней памяти, страдал и мучился, не понимая, как надо поступить, когда что-то сильнее воли зовет вперед, просыпаясь в редкие моменты прозрения, но родной дом и теплые воспоминания о матери упорно тянули его обратно. Что с ним случилось? Отчего произошло такое раздвоение? Я не знаю. Рум как-то говорил, что иногда люди помнят прежние жизни и долго не могут определиться, где реальность, а где ее отражение. Вот и Лука никак не мог найти себя. Может, он просто запутался в воспоминаниях? А теперь, наконец, отыскал надежную опору и с радостным вздохом принял ее, как данность? — Спасибо, Трис. — Не за что. Он на миг отстранился, глядя на меня самыми обычными, карими, как прежде, глазами. Тихонько шмыгнул носом, размазывая по стремительно розовеющим щекам мокрые дорожки. Недолго изучал мое лицо, освещенное ярким полумесяцем, а потом тесно прижался и порывисто обнял за шею, будто я сделала для него сегодня нечто очень-очень важное. Оставалось только гадать: что именно. Но я не стала. Терпеливо подождав, пока он окончательно придет в себя, уверенно подхватила его на руки и быстро пошла в сторону лагеря. В конце концов, его скоро хватятся, поднимется переполох, люди опять не выспятся. Зачем нам лишнее беспокойство? Ведь ничего страшного на самом деле не произошло. Ну, подумаешь, малыш в кустики отлучился? Заблудился слегка, да я вовремя отыскала. Чем не объяснение?.. Так я размышляла, споро направляясь обратно. Прикинула так и этак, поразмыслила, заколебалась, но затем откуда-то поняла, что больше с Лукой странных приступов не повторится, и окончательно успокоилась. Какое-то время молча шагала по темноте, прикидывая, как незаметно просочиться в лагерь, никого не перебудив и не вызвав ненужной паники. А потом мне резко стало не до размышлений, потому что мальчик вдруг приподнял голову и неслышно шепнул: — А ты красивая, Трис… правда. Мне понравилось, как ты танцуешь. Вздрогнув от неожиданности, я быстро повернулась, Лука уже крепко спал, все так же обнимая меня за шею и доверчиво прижавшись щекой к груди. 15 Следующим утром я впервые забралась в седло. Не для остроты ощущений, конечно, и не ради того, чтобы поразить попутчиков своими верховыми качествами. Даже не для смеха и не для ненужного бахвальства. Просто пришло время немного увеличить дистанцию между мной и Лехом и не портить едва завязавшиеся дружеские отношения. Потому что, чует мое сердце, если я что-то не предприму сейчас, то очень скоро окажусь в весьма непростой ситуации, из которой потом будет сложно выкрутиться нам обоим. Да и устала я, если честно, от бесконечной тряски на отчаянно громыхающей телеге. Мою просьбу Брегол встретил с преизрядным удивлением, но возражать все же не стал. Тем более что это слегка разгружало одну из повозок и давало усталым лошадям лишнюю возможность передохнуть, а свободных седел с некоторых пор у него было в достатке. По его кивку мне немедленно подвели крупного каурого жеребца, чей хозяин навсегда остался на берегу безымянной речки, честно убедились в том, что я не свалюсь после первых же шагов, и с легким сердцем отпустили в дорогу. Лех проводил мою спину долгим взглядом и с досадой поджал губы: кажется, все еще испытывал неловкость после вчерашних событий и справедливо связывал эти новшества со своим неразумным предложением. Самому ему еще было рано показывать чудеса исцеления и забираться в седло, а потому у меня появилась прекрасная возможность избежать утомительных объяснений и путаных извинений. Тем более что я в них совершенно не нуждалась, зато сдержанный на эмоции Лех мне действительно начинал нравиться. И именно это было нехорошо. — Трис, а ты уверена? — с сомнением поинтересовался Яжек, гарцуя рядом на породистой гнедой кобыле. — Идти почти целый день, а ты наверняка к такому не привыкла. Я только хмыкнула. — Не волнуйся. Как начну валиться на землю, ты меня сразу подхватишь и дальше повезешь, как настоящий герой — держа в объятиях и обмахивая мое бледное лицо своим собственным шлемом. Парнишка странно кашлянул. — М-да? А если я не успею тебя подхватить? — Ты уж как-нибудь постарайся, — не преминула съязвить я. — Чтобы мне не пришлось всю оставшуюся дорогу мчаться за тобой со снятым сапогом и твердым намерением запустить им в твою черную макушку. Или того хуже — срочно искать повод вызвать тебя на дуэль и заколоть кинжалом, как проштрафившегося кавалера. — Кхе… — Не волнуйся, Трис, — бодро гаркнул с другой стороны повозки Олав, лихо подкручивая усы и выпячивая грудь. — Я буду рядом в нужный момент и спасу тебя от любой напасти! — Нет, это я ее спасу, — тут же повернулся и Олер. — Ты?! Да ты ложку в руках держать не умеешь, не то что красивую девушку! — Что-о-о-о?!!!.. — Спасибо, — мило улыбнулась я, торопясь прервать заядлых спорщиков. — Ценю ваш искренний порыв. Надеюсь только, вы с братом не передеретесь за честь заниматься моим спасением прямо во время, так сказать, казуса? Яжек тихонько хохотнул, когда оба северянина вдруг смущенно потупились и отвели глаза, одновременно порозовев, как застигнутые за воровством конфет мальчишки. Кстати, начет «казуса» я была весьма недалека от истины, потому что за прошедшие дни воочию убедилась — не проходило и часа, чтобы эти двое не устроили каких-нибудь разборок. Причем, каждый раз от вмешательства веских аргументов в пользу своей правоты (иными словами, размахивания громадными топорами) их приходилось останавливать или строгим окрика Шикса, или предупреждающим бурчанием здоровяка Бугга, который, как недавно выяснилось, не любил лишнего шума, а надоедливых болтунов вообще предпочитал прихлопывать чем под руку подвернется — широкой лавкой, трактирным столом, поваленным во время прошлогодней бури бревном… только тем и спасались. Брегол как-то в сердцах даже громко пожалел, что вообще согласился на такое сомнительное сопровождение и пригрозил урезать оплату по прибытии, если они не угомонятся. На что получил полный достоинства ответ, что тут, дескать, затронута честь рода, которую надо со всем пылом отстаивать. Иначе, мол, духи великих предков обидятся. В общем, гиблое дело. Правда, кое-какая мыслишка у меня на этот счет недавно возникла. — Да ладно, — буркнул Олав, сминая в могучей ладони поводья. — Че мы, не понимаем, что ли? Мы ж не со зла. Просто этот сморчок… — Кто?! Я?!! Я поспешила прервать их на полуслове, пока один усатый здоровяк снова не начал припоминать старые обиды, а второй не увлекся придумыванием достойного ответа. — Конечно, нет. Просто в таком случае я рискую остаться лежать в пыли у вас под ногами, слушая, как вы перемываете друг другу кости, и тщетно надеясь на то, что ваш вечный спор когда-нибудь закончится. — Трис! — возмущенно вскинулся более вспыльчивый Олер. — Ты что, думаешь, мы не способны прожить без драк?! — Думаю, нет, — притворно вздохнула я, изобразив на лице крайнюю степень разочарования. — Это так печально… и мне показалось, что вы совершенно не способны жить в мире. Ни с собой, ни друг с другом. И, боюсь, уже никогда не научитесь. Правда, Луга? — Истинно так, — важно кивнул ближайший возница. — А вот и нет!! Клянусь, что до самого Кроголина не стану с ним спорить!! Ни за что, чтоб меня Крошт поразил и никогда усы больше не выросли! Никогда, чтоб меня акулы сожрали!.. — Идет! — живо ударила я ладонью по луке седла. — Ваше слово — железное. Это всем известно. Клятвы вы тоже не нарушаете, так что я могу быть уверена в том, что никаких свар от вас более не услышу. Верно? — Да! — пафосно вздернул нос Олер, и его брат согласно кивнул, но, будучи немного более рассудительным, вдруг резко опомнился и сдвинул брови. — Что, совсем?! Яжек захохотал громче, а я очаровательно улыбнулась. — Да, друг мой. Совсем. Ты ведь не разочаруешь красивую девушку и не поддашься соблазну нарушить слово? Говорят, ваш грозный бог ужасно не любит лгунов и клятвопреступников? Правда, Олер? Олав? Вы же верные сыны своего народа и не подведете далекую северную отчизну? Лех со своего места сдавленно закашлялся, глядя на медленно вытягивающиеся лица северян, Брегол, обернувшись, расплылся в понимающей усмешке, Яжек в восторге прихлопнул рукой по бедру, и даже всегда невозмутимые зиггцы соизволили обозначить на каменных лицах хищные улыбки — уделала я этих драчунов. Легко и красиво, как когда-то учила старая бабка Нита. Играючи, можно сказать, потому что давно известно: вздорные и чрезмерно горделивые сыны далекого севера очень легко ловятся на обычном человеческом слове. Надеюсь, теперь они перестанут мне докучать? — Браво, Трис, — махнул издалека Шикс, вежливо раскланявшись. — Надеюсь, теперь мы можем спать спокойно и не ждать с ужасом новой стычки, из которой их обоих надо будет оттаскивать за уши. Велих обменялся с отцом и братом многозначительным взглядом, а я с чистой совестью прибавила ходу, давая невезучим меригольдерам до конца прочувствовать свое новое положение, в котором им не только нельзя теперь спорить до хрипоты о всяких пустяках, но даже в морду друг другу больше не заедешь. Клятва, однако. Ее никак не обойдешь. — Трис! — обиженно вскинулся Олер, но я уже была далеко, недосягаемая для его возмущения и гнева. Он хотел повернуться к столь же недовольному собрату, уже открыл было рот, чтобы просветить его насчет опрометчиво даваемых клятв, но вовремя вспомнил, что даже этого уже сделать не может, и со злости щедро сплюнул на обочину. — Вот же дратовы хугни! Догорожевы яшки! Врутни и равтуны! Кромощены дылбы!!.. Олав печально вздохнул. — Да, брат. Как ни странно, но хотя бы в этом я с тобой полностью согласен… Никаких сложностей это утро нам не принесло. В хорошем темпе караван преодолел несколько пологих спусков и подъемов вслед за петляющей дорогой, обогнул пару высоких холмов, с шумом продрался сквозь колючий кустарник, споро миновал несколько зеленых распадков и, едва солнце добралось к зениту, вышел аккурат на берег Изиры, синей лентой перечеркивающей слегка запущенный тракт. Выполнив свою миссию по примирению вечных задир, я спокойно отъехала в сторонку и несколько часов вовсю наслаждалась одиночеством, даже не стремясь вступать в чужие разговоры. Собственно, и утренний-то спор был затеян мной лишь для того, чтобы взрывоопасная парочка с далекого севера не трепала всю дорогу мои нервы, чтобы не приходилось зажимать уши от их вечных воплей и не оглядываться в испуге, когда они по привычке схватятся за топоры. Поскольку результат был полностью достигнут (шумные драчуны вели себя на удивление прилично), я снова замкнулась в себе и лишь изредка перебрасывалась словами с кем-то из попутчиков. Лех ехал молча. Ширра на глаза не показывался. Возницам и без того дел хватало, Олар и Олер все еще дулись за утренний спектакль, выразительно переглядываясь, но старательно делая вид, что в упор друг друга не замечают. Так сказать, чтобы не давать себе повода для ссор. А остальные, если и обсуждали их досадную промашку, то делали это как можно тише, вполголоса, похихикивая и незаметно перемигиваясь, чтобы не вызвать бурю накопившихся за утро эмоций в свою собственную сторону. Это, кстати говоря, было весьма чревато. Особенно тогда, когда спорить с другими им никто не запрещал. Зита, как ни странно тоже притихла: крепко обняв сына, она сидела подле тестя и о чем-то напряженно размышляла, явно ища причину многочисленных ссадин на теле Луки и возможный источник его испорченной одежды. Сам мальчик упорно молчал о случившемся, был непривычно тих и послушен. Брегол по обыкновению принял это за признак уже известной забывчивости, но не мог понять, что именно произошло. Велих тоже терялся в догадках, потому что сын явно куда-то отлучался и не помнил куда, но отчего-то поутру оказался на месте, живой и здоровый, с ясными глазами и некрасивыми царапинами на руках. Мне тоже было о чем поразмыслить, благо моего позднего возвращения в лагерь никто, кроме, пожалуй, Ширры, не видел. Да и в нем я не была уверена, потому что скорее чувствовала незримое присутствие оборотня неподалеку, чем увидела какой-то след. Так что можно считать, о нашей ночной встрече с мальчиком никто не был в курсе, даже Лех, потому что, когда я прокралась мимо него впотьмах, тот уже мирно дремал. Луку я незаметно вернула в повозку к матери, надеясь на то, что он тоже не вспомнит произошедшего. Потом завернулась в плащ и спокойно уснула. А теперь нет-нет, да и ловила пристальные взгляды мальчика, в которых стояло оч-чень странное выражение: то ли вопрос, то ли сомнение, то ли испуг. Я никак не могла разобраться. Но подъезжать ближе и спрашивать было как-то неудобно. А вдруг он действительно ничего не помнит? Впрочем, это было бы только к лучшему. До переправы, как я уже сказала, мы дошли примерно к полудню. Под палящими лучами солнца выбрались из благословенного тенька, с шумом и фырканьем добрались до лазурной ленты широкой реки. Привстали в стременах, приподнялись с облучков, непонимающе переглянулись и как-то разом опустили руки: кажется, Восточный тракт решил подбросить своим гостям очередную неприятность. Когда-то на этом месте возвышался добротный и справный мост, по которому легко могли разминуться две широкие телеги, не задев друг друга даже краем. Теперь же вместо мощных опор чернели лишь обугленные балки. От ладного деревянного настила остались только отдельные доски, а все остальное, что составляло некогда надежную переправу, выгорело дотла. И, похоже, совсем недавно: с неделю назад, не больше. Я с неудовольствием воззрилась на неожиданную преграду. Та-а-к, и что теперь? Куда податься бедным путникам? Коней распрягать и на руках переносить товары на ту сторону? Раздеваться и залезать в бурную протоку по грудь, а то и по самое горло, рискуя быть унесенным сильным течением? Крылья отращивать? Заново мост настилать? — Брод искать надо, — бесстрастным голосом заметил Брегол, изучая порушенный мост. — Яжек, спустись, посмотри глубину. — Да чего ее глядеть-то? — буркнул парнишка, послушно слезая с коня и стягивая с себя кольчугу. — Даже отсюда видно, что придется плыть. Шагов десять вперед пройду, а там течением начнет сносить. Сколько той глубины-то останется… Тем не менее, он все-таки сбросил сапоги, снял куртку и рубаху, закатал штаны до колен и, вырезав себе тонкий прут из близстоящего орешника, бесстрашно вошел в воду. Довольно уверенно прошел десяток локтей, погрузился в воду почти по грудь, ткнул по убегающему дну прутом, пытаясь определить, насколько впереди глубоко, чуть качнулся… а потом ухнул в бурные волны с головой. Правда, тут же вынырнул, отплевываясь и отфыркиваясь, а затем уверенно повернул к берегу, но все равно выбрался на сушу гораздо ниже по течению и, шумно отряхнувшись, мрачно известил: — Я ж говорил: тут только плыть. — Плохо, — нахмурился купец. — Делимся? — деловито предложил Шинкс, подъезжая ближе. — Придется. Бери северян и дуй вверх по течению. Яжек, Веррит и Рогвос пойдут ниже. Остальные ждут здесь и готовятся к переправе. Воины согласно кивнули и споро разделились. Я нерешительно оглянулась: а мне как быть? Остаться со всеми и терпеливо ждать исхода? Помогать с вещами? Объясняться с Лехом, который уже выбрался из повозки и целеустремленно хромал в мою сторону? Терпеливо сносить нескончаемую говорильню Зиты и попутно пытаться понять, сколько из ночных событий помнит Лука? Ждать закономерных расспросов Брегола? Сидеть в стороне? Я решительно спрыгнула на землю и поспешила следом за Яжеком и молчаливыми зиггцами, споро уходящими вниз по течению. Не люблю компанию, конечно, но этот симпатичный парнишка, приятель и воспитанник Леха, явно не из тех, кто станет навязываться с глупыми разговорами, а остальные двое вообще редко раскрывают рот. Не говоря уж о том, чтобы вмешиваться в чужие дела. Короче, именно то, что мне сейчас нужно. Я сделала вид, что не заметила разочарованного лица соседа по повозке, снова поймала странный взгляд от оставшегося с матерью Луки, кинула поводья одному из возниц и со всех ног бросилась догонять Яжека. В конце концов, могут быть у меня причуды? И привязанности? Может, я тоже хочу поучаствовать? Или просто ноги размять, что, кстати, действительно было бы неплохо, а то от жесткого неудобного и слишком большого для меня седла скоро начнет сводить бедра и появятся огромные мозоли в том месте, о котором приличные девушки не упоминают вслух. — Ты куда? — удивился Яжек, когда я поравнялась с их троицей. — Прогуляюсь немного. Ты что, против? — Нет, но… — Тогда пошли, — бодро кивнув, я подобрала с земли длинную ветку. — Реку исследовать будешь ты (все равно уже мокрый), Веррит пройдет немного дальше, Рогвос его поддержит… — А ты чем займешься? — насмешливо покосился юноша. — Буду сторожить на берегу твои вещи. Вдруг разбойники опять нападут? — Непременно, — соизволил усмехнуться Веррит. — Именно на Яжековские портки-то они и позарятся. Прямо первым делом туда кинутся — сокровища искать несметные или алмазы выковыривать из подштанников. Я охотно кивнула. — Вот именно! А тут — я во всеоружии! Представляешь, как они удивятся? — Ну-ну. Ты хоть плавать-то умеешь? — хмыкнул Рогвос. — Разумеется. Как топор — исключительно вниз. — А если серьезно? — Ну, — ненадолго задумалась я. — До того берега доберусь. Если, конечно, течением не снесет. — Не должно, — неожиданно прищурился Яжек, глядя куда-то поверх моей головы. — Не должно, если я все правильно понимаю. Я быстро обернулась и с неудовольствием заметила стремительный силуэт, мелькнувший за ближайшими деревьями — видимо, Ширра тоже надумал поучаствовать в поисках брода. Иначе как еще объяснить его присутствие так далеко от остальных? — Ладно, разделимся и попробуем, что ли? — поежился Яжек, первым забираясь в воду и нащупывая почву пальцами ног. — Я тут, вы там… Трис, а ты не лезь. Вдруг и в самом деле унесет? Зверь твой может не успеть, а мне бы не хотелось потом тебя вылавливать несколькими верстами ниже по течению. — Я лучше немного прогуляюсь — все интереснее, чем на воду глядеть. Да и вдруг мне все-таки повезет? — Только далеко не отходи. Не то нам Лех потом башку оторвет. Я поджала губы, сумрачно кивнула и, оставив мужчин заниматься насущными делами, медленно побрела вдоль реки. И в самом деле, чего сорвалась? Ну, поговорила бы с Лехом, выслушала бы извинения, заверила бы, что не сержусь на ту неудачную идею? Ну, поговорили бы мы о том, о сем. Дала бы ему понять, что не готова к чему-то большему. Что я, в первый раз, что ли? Ну, огорчился бы он немного, расстроился, как водится… но ведь на мне белый свет клином не сошелся. Да и знакомы мы всего ничего. Ну, бывает, не сошлось, не срослось что-то. Скоро вообще разбежимся в разные стороны и забудем обо всем, а он никогда не узнает, почему я так сторонюсь людей. Вот только… не хочу я его огорчать. И надежд ему ложных тоже подавать не хочу. Да и сама не хочу разочаровываться, когда в один прекрасный момент сотру с себя личину полностью и увижу в его глазах неподдельное отвращение. А врать, надеясь, что никто не узнает… нет. Не могу так. Потому что это уже было, я такое уже видела. Не слишком давно — каких-то пять с хвостиком лет назад, когда мне только-только удалось как следует округлиться в нужных местах, а о близких отношениях с одним юным романтиком еще не было и речи. Да только не хочу повторения. Не собираюсь получать подтверждения своим догадкам. И показывать себя НЕчеловеком тоже не хочу. Я тихо вздохнула и осторожно приблизилась к воде. Моя «верхняя» маска почти не видна в текущей воде, она неизменно пропадает в свете полной луны. Да, она неплохо спасает от зеркал, охраняет от чужого любопытства, избавляет от ненужного беспокойства, но с силами природы ей не совладать — обязательно выдаст мое истинное лицо. Таким, каким оно было с рождения. Я видела его полностью лишь однажды, много лет назад, когда еще не знала правды и, со слезами на глазах мчась прочь от постылого дома, нечаянно заглянула в озеро, но с тех пор… с тех самых пор я никогда не смотрелась в воду. И почти всегда избегала зеркал, потому что смутно чувствовала, что когда-нибудь, в один черный день, даже они смогут меня защитить от нехорошей правды. И я боюсь этой правды. Действительно боюсь до дрожи. Тихое ворчание со спины заставило меня сильно вздрогнуть и стремительно обернуться — Ширра неподвижно стоял у кромки леса и выжидательно смотрел. Долго, пристально, внимательно. Его глаза снова были спокойны и чисты, как глубокие лесные озера, в них ярко горели крупные золотистые крапинки. Вот только белков почти не было видно, и оттого казалось, что у него вместо глаз зияют два черных провала, из которых с жутковатым интересом выглядывает сама Тьма. Тигр странно наклонил голову, следя за тем, как я медленно отступаю от воды, а потом повернулся и неторопливо потрусил вдоль берега, поминутно останавливаясь и оглядываясь. Я заколебалась. Он издал свое любимое «шр-р-р» и снова сделал несколько шагов вдоль синей ленты реки. Опять остановился и выразительно посмотрел, будто приглашая следовать за собой. — Ты знаешь, где брод? — нахмурилась я. Ширра осторожно наклонил голову, не сводя с меня горящего взгляда. — Далеко? Он отрицательно качнул головой, но так слабо, что я сильно заподозрила неладное. Такое впечатление, что он старался не делать резких движений, чтобы меня не… напугать, что ли? Да нет, не может быть. Раньше его подобные мелочи как-то не слишком заботили. Видно, просто очередной сдвиг произошел в звериных мозгах, вот и все. Я снова вздохнула и, оглянувшись на оставшихся за поворотом реки спутников, обреченно кивнула. — Показывай… Идти действительно оказалось недалеко — я даже не устала, а Яжек и вовсе не успел промочить как следует ноги. Оборотень плавной рысцой трусил впереди, уверенно показывая дорогу, я мудро шла последней, оставив между ним и собой надежный заслон сразу из трех мужских спин. Зиггцы при этом внимательно посматривали за тигром, я посматривала за ними, ну а воспитанник Леха незаметно приглядывал за мной. Так что до места мы добрались без особых приключений. Сказать честно, сама я бы никогда не догадалась, что там есть брод. На мой неискушенный взгляд — река как река, ничуть не лучше и не хуже, чем на десять шагов дальше или, наоборот, ближе к мосту. Та же трава по берегам, та же песчаная отмель, возле которой азартно перекликаются невидимые лягушки. Те же камыши и нетронутые чужим присутствием кувшинки. И даже течение в центре такое же сильное, как на оставленной далеко позади переправе. Яжек снова сбросил сапоги и без колебаний зашел в воду, осторожно ощупывая прутом илистое дно. Шел медленно, внимательно следя за каждым шагом. Вот погрузился по пояс, затем уже по грудь, несколько томительных минут шел под сильным давлением встречной воды, упорно пытающейся сбить его с ног, почти по шею, но все-таки устоял, справился и спустя какое-то время начал выбираться на тот берег. — Сойдет! — крикнул уже оттуда, вытряхивая воду из ушей. — Веррит, зовите остальных! Телеги должны пройти! — Тут же глубоко, — невольно поежилась я. — Их волной захлестнет. Да и ткани попортятся. — Мелочи, — отмахнулся Рогвос. — Главное, что лошади пройдут без труда. Дно ровное и без камней, колеса не завязнут и ладно. Самое ценное можно на руках перенести, а остальному убытку не будет. В конце концов, просушим на солнце, да поедем дальше. — Да? А как же шелка? А масло? И вообще — не боишься, что повозки перевернет? — Нет. Должны пройти. А чтобы не перевернулись, за борта придержим с краю, только и всего. Тем временем Веррит уже умчался обратно в лагерь, Яжек удачно перешел реку во второй раз и без приключений выбрался на этот берег. Оборотень с самым невозмутимым видом разлегся в теньке, словно выполнил все, что собирался, а Рогвос, тщательно запомнив место, отправился нагонять сородича, велев нам за это время подготовить спуск. Иными словами, выкорчевать густые камыши и проверить берег на предмет всяких там норок и кривых коряг, чтобы кони не повредили ноги. — Полезный ты спутник, как я погляжу, — весело подмигнул Яжек молчаливому тигру. — Откуда про брод знаешь? Бывал тут? Или уже успел пробежаться вдоль берега? Тот дернул мохнатым ухом, сделав вид, что не услышал. — Ясно, — ничуть не расстроился юноша. — Все равно спасибо. Без тебя бы полдня провозились. Трис, поможешь? Я только плечами пожала: а что еще оставалось делать? Усевшись на траву, быстро стянула сапоги, закатала на манер Яжека штанины, скинула куртку, чтобы не замочить, подобрала рукава и, подвязав волосы повыше, осторожно ступила в воду. Пару минут понаблюдала за тем, как сноровисто юноша избавляет прибрежную полосу от жестких стеблей и хрупких, но способных намотаться на колеса кувшинок. Затем достала нож и принялась за работу, стараясь не обращать внимания на оставшегося на берегу оборотня, но каждую секунду чувствуя на себе его внимательный взгляд. — Это еще ничего, — ободряюще подмигнул Яжек, умело выдирая тугие камышины и отбрасывая их в сторону. — Вот однажды мы в болото угодили — это да. Я полдня плавал в этом жидком, вонючем дерь… в этой гадости, чтобы колеса освободить. Даже нырять пришлось, представляешь?! Я молча покачала головой, откинув с лица выбившуюся прядь волос. — Да там комары — с твоего тигра! И пиявки — во! И все голодные, жадные, липкие! Того и гляди, заживо сожрут! Хуже упырей, ей богу! Спасибо Двуединому, что не дал им мной пообедать — выбрались тогда без потерь. Но, если бы до ночи не вышли на сухое, не думаю, что обошлось только этой мерзостью… Трис, ты сама откуда? — Издалека. — А твой тигр? — Он не мой, — привычно отозвалась я, заставив себя не оглядываться. — Ну и что… так откуда он взялся? — Сам у него спроси. Яжек на мгновение задумался, осторожненько скосил глаза и, встретив насмешливый взгляд оборотня, заметно поежился. — Да что-то не хочется… Трис, он действительно оборотень? — Без понятия. — Но он же все понимает. Охотится для нас, охраняет… намедни такую змеюку зубастую растерзал, что я даже не знаю, откуда она такая здоровущая выползла! Да еще аккурат посреди дороги! Я невольно поморщилась: да, змеюку я тоже видела — страшилище длиной с пятерку коней, поставленных строго в ряд, толстенная, жуткая… и совершенно безголовая, потому как башку у нее наш скромный оборотень просто напросто невежливо откусил. После чего бросил там, где нашел, и, как ни в чем не бывало, отправился дальше, оставив бьющееся в судорогах тело пачкать кровью траву на обочинах. Помнится, Зита тогда чуть в обморок не упала, зато все остальные окончательно уверились, что идут под надежной защитой если не друга, то, по крайней мере, НЕврага. — А еще брод нам нашел… был бы зверем, и не сообразил даже, в чем загвоздка. Он же сразу просек и привел нас точнехонько туда, куда нужно. — Это-то меня и беспокоит, — неслышно пробормотала я, исподтишка поглядывая на задремавшего тигра. Ширра лежал смирно, прикрыв глаза и положив громадную морду на аристократично сложенные лапы. Непривычно спокойный, величественный, как столетняя гора, могучий. Но уши держал торчком, настороженно ловя каждый звук и любой незначительный шорох. Наверняка отлично слышал весь разговор, только виду, как всегда, не показывал. — Трис? А, Трис? — заговорщицким шепотом спросил вдруг Яжек, нагнувшись к самому моему уху. — А правда, что он заколдован? Брегол думает, он на самом деле когда-то человеком был. А потом его за что-то р-р-аз… и обратили в такого вот монстра! — Может, и обратили. — Трис! Ну, ты ж его лучше всех знаешь! — Я?! — неподдельно изумилась я. — Ты в своем уме?! — Да? — обиделся юноша. — А в Приграничье тебе тогда что понадобилось? Тоже ведь в Кроголин собралась? К магу? А зачем, как не найти нужного колдуна, способного вернуть ему человеческий облик? Тьфу ты, демоново племя! Мне больше делать в этой жизни нечего, как всяких заблудших тигров из помойной ямы вытаскивать! Да плевать мне на то, кто, кого и за что там обратил! Да даже если и так, то я этого знать не знаю и не желаю вмешиваться! Своих проблем по горло, чтобы еще заниматься чужими неурядицами! Едва успеваю поворачиваться! И этот туда же — все какие-то тайны великие ищет, загадки ему подавай, романтические истории и рассказы про запретное! Скоро додумаются до того, что станут изображать его несчастной жертвой неоправданного насилия, поплатившегося человеческим лицом за… ну, например, за любовь к какой-нибудь роковой красавице! Да только ее злобный папка-колдун наложил на неугодного жениха страшное проклятие, и теперь ему надо стоптать три пары сапог… тьфу ты, когтей!.. съесть три пары железных хлебов, преодолеть горы, стоячую воду и море-окиян, и тогда он найдет великого мага, способного избавить от чужого заклятия! А то и еще лучше — решат, что «роковая красавица» — это, стало быть, я и есть. А несчастный влюбленный теперь преданно следует по моим стопам, чтобы… Яжек аж вперед подался, прямо пожирая меня горящими от возбуждения глаза и ожидая услышать страшные откровения. Причем, судя по его восторженно-глупому лицу, последняя моя догадка весьма недалека от истины. Ох, зря я не прислушивалась к тому, о чем они там шепчутся в тесном кругу долгими темными вечерами. Думаю, узнала бы о себе много интересного! — Трис… — Да, ты прав: я действительно иду к магу, — сухо ответила я. — К хорошему и сильному магу, потому что мне очень нужна его помощь. — Правда? — неподдельно обрадовался парень, даже про камыши позабыв. — Я так и знал! Знал, что так оно и есть! — Да. Мне позарез надо узнать у него заклятие пожизненного молчания. — Чего? — озадаченно потер затылок Яжек, не сразу поняв, в чем подвох. — Зачем это? — А чтобы наложить его на одного излишне любопытного болтуна. На всю оставшуюся жизнь, если ты меня понимаешь. Он совсем смешался и непонимающе округлил глаза. — А-а-а… и кто же этот бедняга, позволь спросить? Я тоже оставила камыши в покое и выразительно на него посмотрела. Долго так, внимательно, недобро… и смотрела до тех пор, пока он не покраснел, как вареный рак, и не пробормотал смущенно: — Да ладно, чего ты… я ж просто так спросил. — За просто так, бывает, лицо бьют. Не слышал такой поговорки? — Не, ну правда. Я ж не хотел тебя обидеть! — Вот и помалкивай о том, чего не знаешь. Ясно? Яжек только вздохнул, и до самого прихода остальных мы занимались каждый своим делом исключительно молча. 16 Переправа, как следовало ожидать, затянулась надолго. Да и как иначе, когда на восемь тяжело груженых подвод приходилось всего два десятка человек? Причем из них — две хрупкие девушки, один ребенок и один раненый, на которых много рассчитывать не приходится? Неудивительно, что мы не один час потратили на то, чтобы перебрать многочисленные товары, накрепко привязать то, что можно было привязать, переложить мягкими тканями уцелевшие кувшины с драгоценным розовым маслом, закутать их в непромокаемую парусину, тщательно увязать оставшиеся тюки и потом все это аккуратно перетащить на другой берег. Каждую повозку, во избежание неожиданностей, крепко держали аж трое мужчин: один вел в поводу упирающегося коня, двое других цепко хватались за деревянные борта, следя за тем, чтобы не опрокинуло волнами. Двигались медленно, осторожно, стараясь не увязнуть в придонном иле, старательно отплевывались, потому что течение действительно было бурным. Помогали уставшему животному взобраться на довольно крутой подъем на той стороне, а потом возвращались обратно и, не успев как следует просохнуть, брались за следующую телегу. По очереди. Сперва возились Яжек с двумя зиггцами, потом в дело вступали северяне на пару с Велихом или Шиксом, а потом все повторялось. Остальные, в том числе и здоровяк Бугг, шли на подхвате — в десять рук помогали вытаскивать тяжелые возы и сноровисто выводили их на сухое. Я вперед не лезла и не стремилась как можно быстрее попасть на другой берег. Помогала, чем могла, вязала и перевязывала узлы, придерживала тюки, успокаивала тревожно фыркающих скакунов, которым совсем не хотелось лезть в бурную стремнину. Потихоньку навьючивала оставшихся без седоков лошадей, потому что упускать такую возможность облегчить повозки было глупо. Сочувственно поглядывала на мокнущих мужчин и настороженно косилась по сторонам: Ширра признаков агрессии не проявлял. Напротив, лениво наблюдал за мучениями караванщиков, вынужденных то и дело нырять за каким-нибудь неудачно закрепленным тюком, но помогать не спешил. Леха заставили перебраться верхом в числе первых: толку с него здесь немного, а на той стороне кому-то надо заниматься мокрыми повозками и пугливо озирающимися тяжеловозами. Так что он тоже мне беспокойства не доставил. Не успел просто. Лука собрался было ко мне подойти и что-то сказать, но Велих во время перерыва ловко подхватил сына за шкирку, второй рукой подцепил супругу и так, на могучем жеребце знаменитой серрской породы легко преодолел сильное течение. После чего бросил поводья на Леха и вернулся к утомительной работе. А я терпеливо ждала. Наконец, управились, хвала Двуединому: все до одной повозки благополучно перебрались на ту сторону и теперь медленно обтекали; хлопотливая Зита спешно раскладывала на полотняных крышах то, что успело подмокнуть; Лука непривычно тихо сидел в сторонке, настороженно поглядывая на родных; полуголые мужчины, весело скаля зубы, беззлобно подтрунивали друг над другом, особенно веселясь, если мокрые подштанники начинали на ком-нибудь сохнуть крайне любопытными пятнами. Велих, в очередной раз вернувшись на берег, ловко подхватил поводья оставшихся скакунов, заставляя их войти в неспокойную воду. А там и я со вздохом поднялась, закидывая на плечо перевязанные веревкой сапоги. Ну? С богом, что ли? Куртку я благоразумно свернула и спрятала в мешок. Тот, в свою очередь, надежно закрепила на конской спине. Обуваться не стала, потому что мочить кожаные сапоги было глупо (на той стороне оденусь), да и воды в реке было не так много, чтобы паниковать. Ездок из меня, конечно, не великий, но и бурный поток с гнедого смыть не должен — разве только штаны по пояс намочит, и все дела. Ничего страшного. Следом за неутомимым Велихом, я направила жеребца в воду, краем глаза отметив, что и оборотень зашевелился. Ага, явно не оставил идеи тащиться за нами за тридевять земель. Интересно, он, как любой кот, тоже не любит воду? Впрочем, о чем это я? Какая, в сущности, разница? Если бы он передумал и повернул назад, я бы не расстроилась, но нет — поднялся, заноза мохнатая, смотрит внимательно, щурясь на солнце. Шкура блестит, как шелковая, усищи растопырил, глаза сияют, словно две золотые плошки, лапы чуть напряг… Я поежилась, когда холодная вода добралась до колен, и перестала заниматься ерундой — отвернулась и вовремя вцепилась в луку седла, потому что течение действительно было неслабым. Жеребца подо мной даже немного снесло, не смотря на то, что он не плыл, а осторожно выступал по липкому дну. Правда, молодой и сильный скакун почти сразу выровнялся, но вода все равно успела перехлестнуть через его спину и вымочить меня аккурат по завязки штанов. Пришлось молча вздыхать и постараться не мешать могучему жеребцу поскорее загребать сильными ногами, вынося меня, любимую, подальше от мокрых проблем. В конце концов, половину пути мы уже успешно преодолели. Плывущие по течению бревна я увидела не сразу — река обильно пенилась, шумела и всячески бугрилась волнами и рваными бурунами, надежно скрывая опасность до тех пор, пока два толстых ствола толщиной с плечо Бугга не оказались ко мне слишком близко. Сперва я просто поморщилась, потому что шершавые деревяшки шли довольно далеко друг от друга и никак не могли меня задеть — надо было всего лишь терпеливо подождать, не трогаясь с места, пока они не пройдут мимо. Но потом внутри проснулось смутное беспокойство, потому что мне вдруг показалось… не думайте, я в рот с утра ни капли лишнего не брала… в общем, показалось, что они немного сдвинулись, хотя такого, конечно, не могло быть. Просто — толстые, длинные, шагов в десять или двенадцать, и совсем неошкуренные бревна, которые наверное смыло недавним половодьем с какого-нибудь берега и теперь несло куда глаза глядят. Большие бревна. Две штуки. С тупыми, слегка притопленными носами и кучей тины на шершавых боках, отчего они казались не коричневыми, а каким-то зеленоватыми. И я пребывала в этой уверенности ровно до тех пор, пока конь подо мной вдруг не взвился на дыбы, завизжав не хуже придушенного поросенка, народ на берегу не повскакивал со своих мест, Ширра не издал бешеный рык, а эти самые бревна… не шевельнули гибкими хвостами, направляясь точнехонько в мою сторону. Батюшки святы! Они определенно смыкали клин, целеустремленно спеша по наши с конем перепуганные души! Вот уже и маленькие ноздри проступили на вытянутых шипастых мордах, вот и глаза показались с хищными вертикальными зрачками, вот и гибкие тела заизвивались, подобно громадным змеям… Иир и все его демоны!! Да это же… — Водяные драконы!!! — Трис!!! — громко ахнул Лех с берега, со всех ног ринувшись обратно. — Быстрее!! — Сюда!!! — Скорей, Трис!! — Яжек, стреляй!!!.. Что-то тоненько закричал посеревший от страха Лука, громко ахнула и прижала руки к лицу Зита. Кто-то истошно завопил, кто-то зарычал, кони испуганно заржали и забились в постромках, словно это их сейчас настигали проворные речные хищники. Лех, отчаянно хромая и ругаясь на чем свет стоит, попытался пробиться сквозь столпившихся на пути товарищей, но его вовремя перехватили — калеке нечего и думать совладать с этими тварями, да еще в такой близости от намеченной жертвы. Яжек вскинул натянутый лук, прищуривая левый глаз, Янек взялся за арбалет, Бугг подхватил громадную дубину и прицелился… Я же успела только тихо выругаться, высвободить ноги из стремян, отстраненно отсчитывая секунды до неминуемого столкновения. С какой-то тоскливой обреченностью рассмотрела вынырнувшие из воды распахнутые пасти с десятками кривых, но очень острых зубов. Запоздало вспомнила, что никакая сталь этих гадов не берет, за что их бронированные шкуры шли на черном рынке по цене полновесного золота за каждую чешуйку, а даже один сломанный зуб — на вес крупного алмаза. Сердито сплюнула и, не видя иного выхода, соскользнула с седла. В следующий миг все смещалось в чудовищную пляску. Где-то рядом совсем по-человечески закричал от боли несчастный конь, в шею которого со всего маху вонзились чужие зубы, а мощное змеиное тело прямо на ходу обвилось вокруг конского туловища и тесно сдавило. Послышался отвратительный хруст ломающихся ребер, жалобно звякнули перекушенные стремена, еще живой скакун неловко опрокинулся на бок и закувыркался сломанной куклой, грозя раздавить и меня своей тушей. Мелькнули и пропали в воде тяжелые копыта. Тщетно дернулся изувеченный бок. Там же проскочило змеевидное тело, покрытое жесткой, рыбьей, но очень острой на гранях чешуй. Мимо легко скользнуло второе такое же тело, и мне уже стало не до размышлений. Водяные драконы — весьма опасные зверушки. Быстрые, ловкие, подвижные и легко рвущие добычу на части своими длинными зубами. Живут обычно по берегам рек, в глубоких норах, но большую часть времени проводят в воде. Питаются крупной рыбой, падалью, отбившимся от стада скотом, но и неосторожными путниками не брезгуют. Пытаться уйти от них на быстрой стремнине — абсолютно бесполезное занятие. Тыкать в толстую шкуру ножом неразумно, все равно не проткнешь. Тут или гномья сталь нужна, или специально зазубренный клинок с невероятно узким и острым кончиком, способным подцепить прочную чешуйку на белесом брюхе и скользнуть под нее на манер крючка. Пасти у них не в пример здоровые — ногу откусит и не заметит. Хвосты мощные, толстые. Лап нет, но в воде они и не нужны — хватает широкого рта и удивительно сильной мускулатуры, способной одним коротким жомом играючи смять полноценный рыцарский доспех. Не говоря уж о том, что сила челюстей у этих милашек вполне подходит для перекусывания стволов столетних сосен. Зря их, что ли, драконами кличут? У меня был только один шанс уцелеть — шарахнуться в сторону, пропуская мимо себя широко раззявленную пасть, ухватиться за шипастую шею, которая издалека так походила на неошкуренное бревно, и не позволить ей сделать ни одного нормального укуса. Иными словами, вцепиться надоедливой пиявкой и всеми способами мешать ей повернуть тупую башку в мою сторону. Была бы змеюка одна, я бы не колебалась — поднырнула бы как можно ниже и пропустила мимо себя, надеясь на быстрое течение и какой-нибудь камушек возле самого дна, за который можно ухватиться и распластанной лягушкой переждать опасность. Однако их было две, и вторая вполне могла перехватить инициативу у своей голодной товарки. А от двух «драконов» не уйти даже самому расчудесному пловцу. Пришлось поневоле выкручиваться. Не знаю, как уж меня не ударило бесцельно бьющимися в пене копытами, как не смело конским телом напрочь и не швырнуло в разинутую пасть изготовившейся к броску змеи, но, видно, не зря я упорно не граблю храмы Двуединого — пронесло, хвала его милости и благословенному терпению. Дождавшись, когда длинная морда проплывет мимо груди, я всеми четырьмя конечностями вцепилась в живое бревно, одновременно отращивая острые когти на пальцах. Понадеялась, что страху все-таки смогу это сделать. Сделала, к собственному изумлению. Затем прижалась как можно крепче, обвила для верности дергающееся тело ногами, обхватила одной рукой точно под пастью, а второй почти без замаха ударила. Потом еще раз и еще… Вокруг мгновенно воцарился сущий ад: река вспенилась и зашлась тугими змеиными кольцами, закипела, забурлила и щедро окрасилась кровью. Меня швырнуло в одну, в другую сторону, попыталось сбросить с речного «коня», но не тут-то было — рысиные коготки надежно держались в неистово мечущемся теле, а вторая рука безостановочно терзала прочную чешую, с поразительной легкостью срывая с чужой шеи неподатливые чешуйки. Еще бы! Если уж им камень не мог противиться, то какой-то червяк-переросток и подавно не сдюжит. На миг я почувствовала гордость за свои способности, но отчаянно бьющийся змей не дал мне возможности перевести дух. Свернувшись вокруг меня гигантской пиявкой, попытался обвить ноги и туловище, процарапал хвостом длинную борозду на голени, больно кольнул левую пятку, заизвивался, забился… В мгновение ока караван и попутчики оказались в непроглядной дали: могучее течение неумолимо потащило нас дальше, не дав людям ни единого шанса кинуться мне на выручку. Мелькнули и пропали распахнутые в беззвучном крике рты, полные ужаса глаза, белые лица и судорожно сжатые кулаки. Исчезли из глаз выбравшиеся на высокое повозки. Заплясало, как взбесившись, далекое небо. Огромный солнечный диск заволокло алой пеленой, в уши забился тяжелый рокот бурной реки, смешанный со слабым шипением раненой змеи. Перед глазами взвились тысячи воздушных пузырьков, но мне некогда было разглядывать — сильное тело подо мной неистово металось во все стороны, пытаясь сбросить и отшвырнуть подальше, длинные зубы безостановочно клацали, щедро выплевывая воду и силясь дотянуться до надоедливой пиявки. Мощный хвост то и дело оплетался вокруг моих бедер, мимолетно сжимаясь в агонии, а потом снова быстро опадал с тем, чтобы следующим захватом подняться чуть выше и все-таки попробовать скинуть меня прочь. Я не сдавалась, потому что отлично понимала: едва разожму руки, эта тварь мгновенно развернется, и тогда у меня не останется ни малейшего шанса — один щелчок громадных челюстей мигом завершит эту странную схватку. Поэтому я только крепче вцепилась в проклятую живучую зверюгу и продолжала терзать когтями неподатливое горло. Ровно до тех пор, пока ее рывки не стали постепенно затихать, пока тугие кольца не опали бессильными канатами, пока вода вокруг не посветлела, а страшная пасть не прекратила щелкать в опасной близости от моего лица. Но и тогда не смогла остановиться, разрывая в клочья вяло трепыхающегося змея даже тогда, когда он безвольно обмяк и начал отчетливо тянуть вниз. Наконец, я в изнеможении отпустила мертвую тушу, позволив ей безнаказанно исчезнуть в бурных волнах. С неимоверным трудом вынырнула, отплевываясь и откашливаясь, но почти сразу поняла, что долго на плаву не удержусь — пойду ко дну быстрее Олеровой секиры, потому что эти за несколько минут выложилась так, как, пожалуй, никогда в жизни. У меня просто-напросто не осталось никаких сил. В голове после лютой болтанки отчаянно мутилось, в глазах все плыло, к горлу то и дело подкатывала тошнота, а руки висели, как чугунные ядра, неумолимо утягивая ниже и ниже. Ног я почти не чувствовала, хотя где-то на задворках теплилась слабая надежда, что мне их не должны были откусить. Но потом пришла подлая мысль про вторую змею, которая вполне вероятно находится где-то рядом, и это как-то разом испарило весь задор, прежнюю ярость и даже желание шевелиться. На меня вдруг навалилась такая усталость, что в какой-то момент стало все равно: выплыву я отсюда или нет. Есть ли поблизости вторая зверюга или ей хватило моего несчастного коня. Устала я… так дико устала… хочется свернуться клубочком и спать, спать, спать… накрыться голубым покрывалом, улечься на дне и отдаться на волю ласковым волнам, которые там, внизу, становятся совсем не страшными… Потом под руку требовательно ткнулось что-то теплое, живое. Меня несильно толкнули в бок, невежливо дернули, подтолкнули к заметно отдалившейся поверхности. Потом снова пихнулись и, наконец, бесцеремонно влезли под живот, настойчиво выволакивая из мутной водицы. Перед глазами мелькнуло черное, меня выбросило на свежий воздух, чей-то могучий тычок заставил судорожно вдохнуть и сдавленно закашляться, а потом и прийти в себя. Еще не понимая, что к чему, я вцепилась в мощную шею, зарылась пальцами в густую шерсть, инстинктивно прижалась и только спустя несколько секунд смогла сообразить, что повисла неудобной ношей на резво плывущем тигре, который, прихватив зубами мою руку, настойчиво выворачивал к берегу. Не обращая внимания ни на холод, ни на быстрое течение, ни на стремительно приближающиеся пороги, куда меня едва не снесло. Надо же… кто бы мог подумать… Едва под ногами оказалась твердая почва и исчезла опасность моего утопления, Ширра проворно выскочил на сушу, в три прыжка одолев немалое расстояние. Шумно отряхнулся, оросив густые заросли камыша холодными брызгами. Торопливо осмотрелся по сторонам. Даже на задние лапы привстал, уподобившись дрессированному суслику… но я не смотрела — в этот момент меня некрасиво рвало в сторонке, буквально выворачивая наизнанку. Рвало долго, муторно, с болезненными спазмами в животе, заставляя расстаться со всем, чего я успела наглотаться — водой, чужой кровью, комками зеленой тины и грязного ила… жалкое и отвратное зрелище, надо сказать. Я была мокрой, грязной, со спутанными волосами, прилипшими к лицу и спине, в изодранной в клочья одежде, которую не пощадила колючая змеиная чешуя. Бледная, как полотно, и тщетно старающаяся сдержать болезненные стоны, потому что мне давно не было так плохо. И отчаянно не желающая, чтобы в этот момент на меня кто-нибудь смотрел, брезгливо отодвигая в сторону чистые лапы, морща чувствительный нос или насмешливо кривясь, злорадно наблюдая за моими нескончаемыми мучениями. Ширра не морщился и не злорадствовал. Он вообще ничего не говорил — просто поддерживал мокрой мордой меня под живот, помогая избавиться от речной воды, а широкой лапой прижимал к себе, чтобы не дать мне рухнуть обратно в воду. И терпеливо ждал, когда пройдут мучительные спазмы. Странно спокойный и слегка настороженный. Я не раз ощущала на коже его теплое дыхание, не раз слышала встревоженное сопение над ухом и подмечала осторожное прикосновение холодного носа, от которого жгучее чувство стыда и полной беспомощности накатывало с новой силой. Тот, кто хоть однажды побывал в роли утопленника, должен меня хорошо понять. И наверняка знает, почему в такие моменты так остро хочется побыть в одиночестве. Хочется спрятать унизительную слабость, затолкать ее поглубже, не дать никому возможности видеть тебя такой. Но оборотень не желал уходить, а у меня не осталось никаких сил, чтобы его оттолкнуть или хотя бы отодвинуться самой. Наконец, я смогла отдышаться и на подламывающихся конечностях отползти на пару шагов. Дрожащей рукой умыла лицо, от слабости едва не упала, но была вовремя подхвачена за шиворот и бережно возвращена на берег, где со стоном скорчилась на траве и измученно прикрыла глаза. Плохо… боже, как же мне плохо… Ширра обнюхал мое лицо и вопросительно рыкнул, но я только отвернулась, не желая сейчас ничего, кроме теплого одеяла, кружки горячего травяного настоя и благословенной тишины. Кажется, он понял, потому что, убедившись, что помирать я пока не собираюсь, милосердно перестал меня теребить, еще раз оглядел пустующий берег и (вот уж от кого не ждала!) осторожно улегся рядом, вытянув лапы вдоль тела, прижавшись теплым боком и тихонько дыша в мою шею. Я не стала оборачиваться. Но и брыкаться не пожелала — зачем? Глупо думать, что этим можно чего-то добиться, тем более тогда, когда он заведомо сильнее, а у меня нет никакой возможности этому воспротивиться. Да и теплее так, он прав. А я, хоть и упрямая, но все же не дура — понимаю, где можно рыпаться, а где лучше смириться и сделать вид, что вовсе ничего не замечаешь. Пусть лежит, если хочет. Гнать не буду — просто не могу. Да и не хочу, если уж на чистоту: теплый он все-таки, мягкий, дышит ровно и горячо, не пихает в бок, не толкает и не стягивает на себя одеяло… гм, которого тоже нет… а если и покушается на мое горло в гастрономических целях, то я все равно ничем ему помешать не могу. Так что пусть лежит… спокойнее с ним, что ли… Кажется, я ненадолго задремала. Пригрелась, так сказать, и как-то необъяснимо расслабилась. Правда, совсем чуть-чуть, потому что полуденное солнце даже не успело напечь мне щеку и добавить красноты на покрытую ссадинами кожу, но даже это мимолетное мгновение покоя сильно помогло. Так что когда оборотень осторожно ткнулся носом в ладонь, сгоняя легкий сон, я уже вполне осмысленно приподнялась на локте и вопросительно посмотрела. — Что? Ширра настойчиво, но несильно потянул за рукав, явно намекая, что пора и честь знать. — Сейчас, погоди… — я осторожно села, с удивлением обнаружив, что вполне пришла в себя, и быстро осмотрелась. Так, мы все еще на берегу. Никаких змей и речных драконов поблизости не виднеется. Вода по-прежнему бурная и быстрая. Даже думать не буду, каким образом я там вообще выжила. Трава вокруг густая, нехоженая, сочная. Камышей вокруг — видимо-невидимо, но от воды в мою сторону тянется широкая просека, проломленная могучим телом огромного тигра и, разумеется, моей скромной персоной. Сам тигр — вот он, нетерпеливо мнется в двух шагах. Немного взъерошенный, но вроде невредимый. Огромный, как водится, но совсем не злой. И смотрит так странно… Я внимательно оглядела свои руки и тяжко вздохнула, обнаружив на коже многочисленные, но неглубокие порезы. Проклятая чешуя… на предплечьях живого места не осталось, пальцы вообще страшно приличным людям показывать. Когтей, конечно, уже не видно, но вот ногти и ладони — без слез не взглянешь. То же самое творилось на груди, животе, бедрах… рукава и штанины ниже колен превратились в живописные лохмотья — видно, я слишком тесно прижималась к бьющемуся в судорогах змею, вот и рассекла все, что можно. На левой пятке вообще зияет глубокая, почти в палец шириной рана, явно оставленная шипастым хвостом. Одного ножа как не бывало, но ремень на месте. И вместе с ним — пустые ножны и старательно вшитые золотые кругляши, которые я с таким тщанием прятала от чужих взглядов и жадных рук. А еще — одна из острых чешуек, невесть как застрявшая в толстой коже и каким-то чудом не вывалившаяся на землю. В остальных местах виднеются многочисленные синяки, ссадины, кровоподтеки и, в довершение всего хорошего, живописные клочья тины. Волосы мокрые, свисают неопрятными прядями, руки еще подрагивают от напряжения, голос хриплый… впрочем, могло быть и хуже: девять десятых из тех смельчаков, кто рискует устраивать охоту на водяных драконов, или бесславно погибают, или на всю жизнь остаются калеками. Я же не похожа ни на тех, ни на других. И вообще, надо сказать, легко отделалась. Спасибо когтям и моим необычным способностям. А то, что мой мохнатый спаситель так внимательно изучает это потрепанное тело… что ж, другого-то нет. — Что, хороша? — невесело усмехнулась я, чтобы хоть как-то отвлечься. Но Ширра, на удивление, промолчал и вообще сделал вид, что вопрос обращен не к нему. Ну и ладно, не очень-то и хотелось. Рукава и штанины ниже колен я, поразмыслив, решила отрезать — и мешаться не будут, и выглядеть стану приличнее, да и тряпицы для перевязки найдутся. Починке они все равно не поддаются, запасная одежка сейчас недоступна. Сапоги и куртка остались где-то выше по течению, вместе с дорожным мешком и драгоценным эльфийским «эликсиром». Так что пришлось обходиться тем, что есть. Волосы я, конечно, тщательно промыла, избавляясь от налипшей тины и всякого сора, но заплетать обратно в косу не стала — побоялась перепачкать кровью из порезанных ладоней. Кое-как распутала колтуны, отряхнулась, как могла, привела себя в порядок и только потом решилась встать. М-да-а… ходок из меня сейчас — лучше не придумаешь. Если бы не вовремя подставивший холку тигр, я бы, наверное, упала. Но он оказался умнее, чем я, и правильно сообразил, что самой мне пока не справиться. Пришлось мысленно согласиться и, держась за мокрую шерсть, осторожненько идти по нагретой солнцем траве, постепенно приходя в себя и надеясь на то, что обо мне не забыли. И что кто-нибудь рано или поздно сообразит проскакать вдоль неуютно пустого берега, разыскивая мою потерявшуюся душу. Разумеется, я недолго терпела унизительную роль увечной спутницы: как только почувствовала, что силы понемногу возвращаются, попыталась отстраниться и идти дальше самостоятельно. Не завися от непредсказуемого оборотня или его переменчивого настроения. Но тот не дал мне никакой возможности улизнуть — едва мои пальцы, словно невзначай, соскальзывали с его шеи, а ноги начинали постепенно отдаляться от когтистых лап, мягко ступающих в унисон, он неуловимым движением придвигался ближе, легонько толкал мое бедро и вынуждал покачнуться. После чего мне оставалось только падать в мокрые камыши, где весело квакали лягушки и наверняка обитало немало голодных пиявок, или вцепляться снова в его шерсть, пытаясь таким образом удержать хрупкое равновесие. Падать я не хотела. Так и шли: я недовольно косилась на него, он исподтишка посматривал на меня. Ловко пресекал все мои попытки зайти с другой стороны, где мне уже не грозили бы мокрые кусты и общество голодных пиявок. Заодно, цепко поглядывал по сторонам, умело перехватывал редких змей, рисковавших перебежать нам дорогу. Внимательно следил за тем, чтобы я не поскользнулась, но и не давал отстраниться даже на крохотный шажок. Обложил со всех сторон, как барсука в норе, прицепился репьем и бессовестно пользовался моей слабостью, зная, что на длительное сопротивление я еще не способна. Куда мне с такой-то пяткой? В конце концов, просто притер к краю резко обрывающегося берега и окончательно пресек все мои попытки сопротивляться. — Нахал, — процедила я, в очередной раз хватая его за холку. — Шр-р-р, — с достоинством отозвался Ширра, замедляя шаг, чтобы я не вздумала обойти его сзади. Говорю же: нахал. Еще и хвостом подтолкнул под коленки, чтобы, значит, я не наделала глупостей. — А если я тебя стукну? Он чуть повернул голову и бесшумно приподнял верхнюю губу. — В морду? Или в ухо? — Шр-р-р, — это уже с легким намеком на возможные последствия. — Тогда под зад? — Шр-р-р!! — Шр-р-р, — печально согласилась я, разглядев у него в пасти великолепный набор белоснежных клыков, и опустила занесенную руку. — С тобой связываться — себе дороже… иди уж, вымогатель! Он только усмехнулся. Надо ли говорить, что далекий, но быстро приближающийся стук копыт я восприняла, как чудесное избавление от всех мытарств? А на размытый на солнце силуэт полуголого всадника со смутно знакомой трепаной черной макушкой посмотрела не иначе, как могучего рыцаря на белом коне? Гм… конь, конечно, не белый оказался, но все равно приятно. Неужто это за мной? Неужели кто-то додумался? Искали меня? Беспокоились?! В душе неожиданно потеплело, на сердце разлилась блаженная истома, а губы сами собой расползлись в широкой улыбке. И даже зловредный оборотень, жестоко измывавшийся надо мной всю дорогу, вдруг показался не таким уж плохим. И вообще, солнышко светит, птички поют, я жива и почти невредима, за пазухой незаметно пригрелась немаленькая чешуйка с бока речного дракона, за который мне в Приграничье отвалят немалую денежку… хорошо-то как… — Три-и-с!!! — радостно завопил знакомый голос, завидев меня среди зарослей осоки, и кто-то активно замахал руками, чуть не сверзившись на полном скаку. — Три-и-и-ис!! Я радостно вздрогнула. — Яжек… — Трис!!! Живая!!! Ширра, ты нашел ее!! Да ты просто герой!!! Оборотень изумленно вскинул голову, на мгновение искренне опешив, потому как был еще не в курсе, что мы уже давненько дали ему новое имя. Опрометчиво остановился, пропуская меня вперед, неловко споткнулся на ровном месте и ошарашено разинул пасть, на какое-то время просто выпав из реальности. А я даже не заметила, как внезапно подогнулись мои ноги, как бессильно соскользнули пальцы с подсохшего загривка, как резко потемнело в глазах, а уши заложило невесть откуда взявшейся ватой. После дикого напряжения последних часов вдруг накатило такое неимоверное облегчение, что я самым натуральным образом осела прямо на землю, слабо улыбаясь и еще не понимая, что происходит. Где-то мимо сознания проскочила неуместная мысль, что, дескать, вот она, расплата за недавние геройства. Только больно долго она не наступала, милосердно дав мне время добраться до своих. В тот же момент мир некрасиво перевернулся, что-то мягкое ударило в спину. В мою щеку немедленно ткнулся мокрый нос, откуда-то очень издалека донеслось полное искренней досады урчание. Кто-то с громким воплем бросился навстречу, с хрустом ломая камыши и с руганью продираясь сквозь колючий кустарник. Затем сверху нависли два бездонных черных омута, в которых все быстрее разгорались нечеловеческие золотые искры, в них на мгновение метнулся настоящий страх… А больше я ничего не помню. 17 — Уй-е-о-о… Я со стоном открыла глаза и несколько секунд лежала неподвижно, пережидая ослепительный вспышку в своей многострадальной голове, которой спросонья так лихо приложилась о деревянный бортик телеги. Как я в ней оказалась — это уже другой вопрос. А на данный момент меня сильно заботила набухающая на лбу шишка, которой еще секунду назад и в помине не было. Ну, почему мне так не везет?! Что ж за безобразие тут творится?!! Телега стоит на месте, как вкопанная, никто никуда не едет, за пологом — мягкие сумерки, из чего можно сделать вывод, что меня не просто бережно донесли до нужного места, осторожно уложили и остаток дня милосердно не тревожили, но еще и будить не стали, дав возможность поправить пошатнувшееся здоровье. Благодаря «эликсиру» и заботливым ручкам Зиты, раны на ладонях полностью зажили, кожа совсем не болит, унизительная слабость тоже почти прошла… так какого же ляхя я вдруг дернулась и со всего маха встретилась с этим дурацким бортиком?!!! Ох, грехи мои тяжкие… я тихо зашипела, растирая больное место и мимолетно отметив, что руки действительно почти в порядке: вместо ссадин на коже виднелись только еле заметные черточки, от которых к утру (если, конечно, ночь будет лунной) не останется даже следов. То же самое творилось и с животом, и с ногами, что позволяло надеться на лучшее. Левая пятка тоже неплохо поджила — ходить я могу, почти не хромая. Бегунья из меня, разумеется, еще никакая, но сложно требовать от усталого тела большего. Снаружи, как ожидалось, царил мягкий полумрак. Еще не ночь, но уже и не вечер. Сверху над притихшим лесом красиво изгибается красиво потемневший небесный купол, где уже можно разглядеть первые звездочки. Между ними ни облачка, ни ветерка. Величественные сосны стоят вокруг, словно вытянувшиеся по струнке часовые — прямые, молчаливые, неподвижные. Понизу сплошной стеной идет пышный кустарник, плавно огибая небольшую прогалину и заключая ее и усталых путников в свои зеленые объятия. В нем, если хорошо приглядеться, можно найти редкие вкрапления дикой малины, шиповник, лопух и даже цветущие кустики земляники. Громоздкие повозки выстроились с одной стороны тесным полукругом, отгораживая остальное пространство от любопытных глаз. В центре тихо потрескивает костер, над огнем громко булькает аппетитно пахнущая похлебка. У огня деловито снует хрупкая девичья фигурка, время от времени грозно замахиваясь половником на жадно принюхивающиеся носы. Караванщики со смехом отходят, но вскоре не выдерживают и степенно собираются к ужину… Я невольно улыбнулась и спустилась на землю. — Трис! — ахнула Зита, первой подметив мое воскрешение. Народ быстро обернулся. — Трис!!! — подхватился Яжек и со всех ног кинулся навстречу. — Живая? Все нормально? Ничего не болит?! Я и опомниться не успела, как вокруг стало неожиданно шумно и тесно. Они побросали все дела, позабыли про ужин, отложили оружие и сгрудились, будто я была им близкой родственницей. Или, по крайне мере, хорошей знакомой. За Яжеком подтянулись и дружно разулыбались Олав с Олером, от которых было странно встречать подобное единство. Меня крепко обняли, повертели на месте, как перед зеркалом, убедились, что страшных ран нигде нет, и восторженно похлопали по плечу. Молчаливые зиггцы вежливо наклонили головы, но потом не выдержали и тоже осторожно приобняли. Яжек со смехом предложил расцеловать в обе щеки, но я вовремя отказалась. Обошлись четвертыми по счету, но кратковременными объятиями. Потом подошли Шикс и здоровяк Бугг, на которого я посмотрела чуть ли не с ужасом, ожидая зубодробильных обниманий, но, хвала Двуединому, пронесло — он прогудел, что рад меня видеть, и очень осторожно пожал мои пальцы. Шикс просто кивнул. Возницы особо не настаивали на тесном общении, но Янек, потупившись и слегка смутившись, все-таки решился извиниться за прошлую выходку. Пришлось заверить, что я давно забыла и никаких гонений больше не будет. Затем примчалась и закружила в каком-то безумном танце Зита, с радостным криком подбежал Лука, с ходу обняв так, будто сто лет не видел… Я наклонилась, чтобы потрепать русую макушку, но он неожиданно вцепился обеими руками и с прерывистым вздохом повис на моей шее, пряча лицо и тесно прижимаясь щекой. А потом взглянул с таким обожанием, что мне даже неловко стало — я ведь ему совсем чужая. Всем им чужая… да, видно, они так уже не считали. На душе неожиданно стало очень тепло. — Лука, ты чего? — тихо спросила я, присев на корточки. — Я знал, что ты живая, — мальчишка подозрительно шмыгнул носом, подняв на меня горящие глаза. — Я знал! Ты просто не можешь умереть! — Да? Это еще почему? — Потому что ты… танцуешь! — торжественно выдал он и выжидательно посмотрел. Э-э… что тут можно сказать? Во сне, может быть, и танцую иногда, но разве можно объяснить разницу этому забавному сорванцу? И откуда бы ему об этом знать, интересно? Разве что… разве что он прекрасно помнит наш недавний разговор и те странные слова, что шептал в полузабытьи на обратном пути и которые так поразили меня своей странной убежденностью. Ведь тогда он тоже сказал, что я умею танцевать. И, мне показалось, имел в виду совсем не обычный танец. Я внимательно глянула в неистово горящие глаза мальчика, и он упрямо сжал губы, чуть ли не с вызовом глядя на меня в ответ. С полным знанием дела, с осознанием собственной правоты, почти граничащей с дерзостью. С тревогой, сомнением и такой отчаянной надеждой, что мне снова стало неудобно за свое полнейшее непонимание. Выходит, и правда, отлично помнит, о чем мы тогда так недолго беседовали. Весь этот странный, непонятный, но удивительно уместный в тот момент разговор. И, думается, даже понимал в нем гораздо больше, чем я сама. А отцу с матерью, судя по всему, ни словечка не сказал. Так это надо расценивать? А, малыш? — Ты… не сердишься? — нерешительно уточнил он, вдруг неловко отстранившись и виновато опустив взгляд. — Нет. На что мне сердиться? Ты разве сделал что-то плохое? Лука быстро поглядел по сторонам, на слегка озадаченные лица родителей и не менее озадаченные физиономии остальных. Заколебался, помялся и, наконец, тихонько вздохнул: — Я тебя… видел. Ах, вот оно что. Кажется, мое купание не осталось для него тайной за семью печатями? Или же смутила короткая рубашка, о которой в тот вечер я напрочь позабыла? Неужели его напугали мои длинные ноги? Да они же не кривые и не страшные, хотя, как говорят, дети в этом возрасте бывают ужасно впечатлительными. — Я тебя — тоже, — доверительно шепнула я, чтобы сгладить воцарившееся неловкое молчание. — И даже с голыми пятками, представляешь? Но не думаю, что в этом есть какое-то преступление, потому что свои собственные пятки я могу охотно продемонстрировать любому желающему. Даже сейчас. Веришь? Лука непонимающе хлопнул ресницами. — Так что я не сержусь. Что же касается остального… не бери в голову. Я танцую, когда хочу, и с тем, с кем считаю нужным. И уж поверь, не позволю вмешиваться в это никому, кого видеть не желаю. Понятно? Он, наконец, просиял, словно действительно понял мою путаную фразу. И слава богу, потому что она мне самой была решительно непонятна. Я погладила вихрастую макушку и, поднявшись, неожиданно наткнулась на беспокойный взгляд Леха. — Ну? — скептически оглядела его с ног до головы, мысленно отметив, что он не решился подойти вместе со всеми и все еще мнется поодаль, явно не зная, как себя вести. — И это — все, что ты можешь мне сказать? После того, как я тебя поднимала на ноги, страдала от твоих острот, пачкала руки мазью, кормила с ложечки, терпела громкий храп… — Какой храп?! — на мгновение опешил Лех. — А разве это был не твой? — задумалась я под тихие смешки. — Нет!! — Странно… но все равно: согласись, что за такую заботу меня надо хотя бы обнять после чудесного спасения, а не стоять истуканом, дожидаясь специального приглашения? Он изумленно вскинул брови, силясь понять, сколько в сказанном было шуткой, а сколько вполне серьезным, но потом неуверенно кашлянул. — Ну… ты такая недотрога, что я прям даже не знаю, стоит ли. — М-да? Хочешь сказать, что отказываешься пользоваться случаем и отдаешь меня на растерзание всем остальным? — Нет, — наконец, усмехнулся Лех, быстро подходя и крепко обнимая меня за плечи. — От такого случая грех отказываться. И уж тем более — грех отдавать тебя в чьи-либо руки. Я мысленно вздохнула, хорошо понимая все, что он не договорил. — Ну, вот. Сразу видно, что ты почти полностью выздоровел. Надеюсь, это не сопровождалось бесцельным уничтожением припасов, и я смогу отыскать в этом лагере хоть одну корочку хлеба? А, Лех? Ты еще не все съел? Брегол вдруг негромко рассмеялся. — В точку, милая. Честно говоря, у него с детства был преотличный аппетит. А с годами он только растет. И, боюсь, если у Леха когда-нибудь будет жена, она замучается кормить такого проглота. — Какие ужасы вы рассказывает, уважаемый! — притворно отшатнулась я, одновременно ловко выворачиваясь из рук сконфуженного воина. — Это ж сколько придется готовить! А я, к сожалению, вообще этого делать не умею… — Ничего, научишься. — Нет, — тяжко вздохнула я, правильно расценив внимательный взгляд многоопытного купца. — Боюсь, это — то единственное, что мне, увы, не под силу. Брегол поджал губы. — Жаль, жаль… — И мне. Верите? Мы на мгновение пересеклись взглядами и тут же отвели глаза: пояснять что-либо дальше стало не нужным. Он отлично понял, что я хотела сказать, а я прекрасно увидела, что он был бы не прочь иметь в большой семье еще одну красивую невестку. Да, видно, не судьба. Лех, конечно, неплохо бы мне подошел, а я бы, в свою очередь, многое ему доверила; и даже вполне могла бы быть счастлива… если бы точно знала, что это вообще возможно. Тем более, когда за моей спиной невидимым призраком маячит неутомимый оберон, впереди лежит неизведанное и дикое Приграничье, а рядом со мной просто опасно находиться долго… не могла я обречь хорошего человека на такой риск. Просто не могла, поэтому даже и начинать не стоило. Лех, к счастью, не заметил нашего молчаливого диалога, а я, отодвинувшись в сторонку, с преувеличенным энтузиазмом спросила в пустоту: — Так что? Могу я рассчитывать, что меня сегодня покормят? — Конечно, Трис, — рассмеялась Зита, незаметно рассеяв возникшее напряжение и подхватив меня под локоток. — Пойдем, я тебя накормлю. Кстати, ты знаешь, что твой тигр все-таки убил ту змею? Прямо за тобой в воду кинулся, схватил ее зубами и разорвал на части, представляешь? А потом дальше поплыл, когда тебя унесло… там было так страшно, так жутко страшно… когда кровь показалась, я даже подумала, что больше тебя не увижу… потому что она действительно была огромная! Такая здоровая, что я никогда таких еще не видела!! Вон, сама посмотри, какое чудовище!! Он неожиданности я даже споткнулась и неверяще уставилась на распятую в сторонке змеюку, мысленно соглашаясь, что тварь была действительно чудовищной. Огромной. Просто страшной. И это даже сейчас, когда она гарантированно мертва, когда от нее осталась, собственно, одна только морда и драгоценная шкура (ох, как же здорово кто-то за нее выручит!!). Но все равно невозможно без содрогания смотреть на эти жуткие зубы, мощную шею, шипастый гребень вдоль длинного тела, массивные челюсти, способные перекусить человека за раз, пустые глаза за толстыми кожистыми веками — каждый с мою ладонь шириной… мать честная!! Да неужели я с таким монстром один на один в реке барахталась?!!! Меня пробила нервная дрожь. И что это?! Они ее вытащили из воды?!! — Ее Велих нашел, — доверительно сообщила вдруг Зита и с гордостью покосилась на недозревшее чучело. — Прибило недалеко от берега, вот он и подобрал, когда Ширра ее потрепал. Осталось только добить и вытащить на сушу. Правда, она ужасная? — Правда, — внутренне поежилась я и поскорее отвернулась, правильно рассмотрев зияющую рану на прочной шкуре, нанесенной двумя рядами острейших и ОЧЕНЬ крупных зубов. — Половина полагается каждому из добытчиков, — неожиданно добавил со спины Брегол. — То есть, Ширра имеет полное право на шкуру и клыки. Мне отчего-то захотелось истерически рассмеяться. — Думаешь, ему это надо? — А тебе? — При чем тут я? — Это — твой зверь. Тебе и решать, — совершенно спокойно сообщил купец, кивнув куда-то в сторонку. — Точнее, вам обоим, раз уж вы идете вместе. Я быстро обернулась и только сейчас заметила, что под роскошной разлапистой елью на самом краю поляны темнота сгустилась не сама по себе: непроницаемо черный и почти незаметный на ее фоне оборотень неловко поджал под себя переднюю лапу и пристально смотрел из-под полуопущенных век. Не пошевелился, не встал, не подошел и даже ни зарычал, пока меня тут обнимали и нацеловывали. Даже сейчас только выжидательно посматривает, словно пытается понять мое к нему отношение. А вот я не понимаю… снова его не понимаю. Зачем ему это нужно? Зачем за мной бросился, очертя голову и наплевав на двух здоровенных змеюк, способных разорвать даже его могучее тело пополам? Прыгнул с ходу, сразу, не задумываясь о последствиях? Зачем это было ЕМУ? Почему спас, если вполне мог не вмешиваться? Для чего рисковал, если все мы прекрасно знаем, как он относится к людским проблемам? Может, долги отдает? Совесть проснулась? Что-то еще? — Иди давай, — добродушно подтолкнул меня в спину купец, согнав знакомое оцепенение от пронзительного взгляда оборотня. — Благодари спасителя. Целый день вокруг повозки кругами бродил, караулил да бдил, пока ты спала. Никого, кроме Зиты, внутрь не пускал. Все ждал, пока в себя придешь… упрямец, а? Велих понимающе хмыкнул. — Точно. Хотели мы сунуться на помощь, да не вышло: рык у него — что надо. Хоть и знаешь, что сразу не набросится, а все равно сердце в пятки уходит. Пришлось жене одной справляться. — Я его даже попросила сегодня не охотиться, — добавила Зита, выжидательно поглядывая в мою сторону. — Подумала, что еды нам хватит, а он наверняка устал… Я только вздохнула, откладывая загадку оборотня на «потом». Не при всех же, в самом деле, расспрашивать Его Мохнатое Высочество? Да и промолчит он, как всегда — гордый, словно не знаю кто. В лучшем случае отвернется, нафыркает, окатит презрением, а потом уберется куда-нибудь в лес. Даже если смертельно вымотается, если будет еле лапы волочь или кровью у нас на глазах начнет истекать. Рыкнет, рявкнет, зашипит и все равно уйдет, потому что натура у него такая — дурная и упрямая. Просто ослиная, а не благородная тигриная, и ее, между прочим, кто-то слишком добрый сегодня неоправданно побаловал — ишь, кормежку у костра устроили! Наверняка все запасы наши прикончил! Такую тушу разве прокормишь? Даже с учетом того, что он сам это мяса добывал? Моя голодная душа испустила тоскливый вздох. — Иными словами, ты хотела сказать, что перекусить-то мне теперь и нечем. Если тут не только Лех, но еще и он бродил, урча пустым животом и распугивая окрестных лягушек… Зита, милая, скажи правду: хоть что-то еще осталось? — Конечно! Вчерашняя оленина лежит нетронутая! И каша скоро поспеет. Хочешь, перекуси сейчас, а хочешь — можешь подождать, пока сготовится. Вместе сядем. Со всеми. — Что? Откуда оленина? — непонимающе обернулась я. — Если он никуда не уходил и не охотился… вы что, его не покормили?!! Брегол озадаченно крякнул, а Зита сконфуженно опустила глаза. — Нет, правда?! Он что, со вчерашнего вечера голодный?!! — Ну, — неловко кашлянул купец. — Он же наше не ест. И всегда отказывается, когда дают, сам не просит, ничего не говорит… Еще бы он просил!! Что-то мне подсказывает, что он скорее умрет, чем станет просить о помощи! Тем более, нас! Даже если брюхо уже сводит от голода, а отлучиться он по какой-то причине (ага, не будем указывать на меня пальцем!) не решился. Все стерег и караулил, чтобы она, эта самая «причина», ненароком тут не испустила дух! — А предложить что, никто не догадался?! — Я предлагала, — обиделась Зита, кинув на невозмутимо лежащего тигра сердитый взгляд. — Я всегда предлагаю, а он все равно не ест. Отворачивается, фыркает и уходит, будто я ему не свежее мясо, а тухлятину подсовываю. И так каждый день. Мне неожиданно стало очень холодно. А потом вдруг припомнилось, что Ширра еще ни разу за все время пути не позволил себе откусить от принесенной для нас добычи ни кусочка. Туши неизменно были свежими, чистыми, будто тщательно вымытыми в ручье, и… нетронутыми. Абсолютно. То есть, он искал себе еду отдельно, уже после того, как исполнит утомительную обязанность для каравана, где и без него полно голодных ртов. И это — после целого дня пути, который, в отличие от некоторых, без единого звука проделывал на своих двоих, после того, как обязательно обходил каждое место стоянки, выискивая малейшие признаки опасности. И особенно после того, как нередко приходилось по полночи не спать, чутко карауля чужой сон и чужое спокойствие. Это что, у него такое отношение ко взятым… вернее, навязанным мной обязательствам?! Это он наш молчаливый уговор так скрупулезно исполняет? Дескать, я его не гоню и не кидаюсь вслед тяжелыми предметами, хотя очень хочется, а он честно блюдет все остальное?! Я растеряно посмотрела на молчаливого оборотня, все так же неотрывно следящего за моим лицом. Ни на кого он больше не смотрел, а вот за мной так и поворачивал голову, будто привязанный. Что за шутки природы? А как же тот прыжок? Как его понимать, если за короткое время он то пытается меня убить, то зачем-то жизнь спасает? Что это? Разные оборотни? Двойственная натура? Две личности внутри одного тела?.. Да нет вроде, взгляд у него всегда такой — пристальный, внимательный, подмечающий малейшие колебания настроения, будто ему не десять (двадцать? тридцать?) лет отроду, а все двести или триста. Но и редкая злость все такая же — дико пугающая и вызывающая длительную оторопь своей немыслимой мощью. Что за демонщина? Да не могла я так сильно перепутать! Он это был в Тирилоне! Чем хотите поклянусь, что он!! Вон, как глаза опять светятся желтым — точно так же он на меня из клетки смотрел, когда я с замком возилась. И на Леха бросался с таким же остервенением, как когда-то из-за висюльки своей, только во второй раз был слегка… сдержаннее, что ли? Не думаю, что у Ширры не хватило бы сил удавить его одним ударом, а он почему-то медлил, подходил неторопливо, неспешно, да и то, вполне вероятно, только после того, как Лех нож вытащил… меняется он, что ли? Что-то понимать начал? Пытается исправиться? Я совсем запуталась. А потом медленно, неуверенно, все еще сомневаясь, сделала шаг навстречу. Ширра внимательно смотрел на то, как я осторожно подхожу, вопросительно поднял голову, но вроде не протестовал против моего присутствия. По крайней мере, не зарычал, не показал зубы, не вскочил и вообще больше не пошевелился. Мне даже показалось, что он опасается сейчас чуть ли не больше, чем я. Вот только чего — непонятно? Под гладкой шкурой на мгновение проступили и тут же опали могучие мышцы, зрачки неожиданно вспыхнули и замерцали в темноте, словно два маленьких солнца. А когда я опустилась перед ним на корточки и наши глаза оказались на одном уровне, вообще застыл живой статуей из черного мрамора — почти не дыша и даже не моргая. Ну, вот и настал момент истины… За моей спиной притихли все разговоры. Люди насторожились и заметно напряглись, потому что с такого расстояния, если что пойдет не так, они даже пикнуть не успеют, как меня уже располосуют на длинные ленточки. Лех сжал кулаки, Брегол ощутимо нахмурился, Зита в волнении ухватила мужа за руку и притянула к себе странно замершего сына. Кто-то мельком оглянулся в поисках дубинки… а то мало ли?.. кто-то опасливо отступил, кто-то прикусил губу и откровенно не одобрял такого риска. А ну как, действительно оборотень? Или инстинкты вдруг взыграют? Вон, какой он здоровый! Только лапой махнет, и собирай потом косточки по всей поляне… Мне понадобилось всего несколько секунд, чтобы сообразить, почему он так упорно прячет правую лапу в тени. Почему всю дорогу до лагеря, пока я сердилась на его упрямство и пыталась отыскать способ отвязаться от излишней опеки, без конца поворачивался ко мне левым боком. Почему, наконец, сейчас, когда выяснилось, что со мной все в порядке, он не подошел, как наверняка хотел бы. И даже на Леха не рыкнул, опасаясь привлечь ненужное внимание. Я глазастая, поверьте, просто раньше не придавала особого значения. А вот сейчас без труда различила в темноте двойной след чужих зубов, щедро прошедшихся по его могучему плечу. Кажется, речной дракон не сдался без боя. Я с досадой поджала губы, отчетливо понимая, что он настойчиво скрывал это от меня всю дорогу. Не хромал ведь, упрямец, сдерживался, терпел. Я знаю, как он умеет прятать даже сильную боль, и видела, как он умеет молчать. А теперь вот смотрела на свежие раны и не знала, что делать. — Яжек, где мой мешок? — наконец, негромко бросила в пустоту. — Нигде не выплыл, случайно, пока меня не было? — Выплыл, — с готовностью отозвался юноша. — Вон, сохнет в повозке. — Будь добр, принеси. Зита, оленины еще много осталось? — Половина туши, — пробормотала девушка. — Я захвачу, — быстро сообразил Велих, отпуская руку супруги и красноречиво переглянувшись с отцом. — Сколько надо? — Сколько не жалко, — задумчиво ответила я и осторожно потрогала ближайшую ранку. Ширра чуть вздрогнул и протестующе рыкнул, молниеносно подтянув лапу под живот. — Что, не нравится? Он недовольно фыркнул. — А придется потерпеть, потому что она меня совсем не радует… обычно на тебе быстро заживает: полдня, день… а эта выглядит так, будто ей всего полчаса… и края вздулись… Яжек, ты где пропал? — На! — благоразумно не стал приближаться парень и кинул мои вещи с приличного расстояния. Я ловко подхватила и, порывшись, достала заветную баночку. Учуяв запах, оборотень нервно дернулся. — Что? — нахмурилась я, отвинчивая крышку. — Гордость не позволяет? Думаешь, последнее жертвую? Можешь не переживать — я ее специально для тебя покупала, да только ты, если помнишь, не дождался — ушел, а мазь — вот она, осталась как миленькая. Может, хоть сейчас пригодится, если, конечно, ты снова никуда не удерешь. Ширра странно нахмурился и неуверенно рыкнул, будто переспрашивая. — Для тебя, для тебя, — хмыкнула я. — Так что лежи и не дергайся — если у этой змеюки зубы ядовитые, «эликсир» поможет. Уже завтра будешь зайчиком скакать, словно ничего и не было. А если яда нет, все равно лучше намазать — быстрее заживет. Понял? Закончив поучительную речь, я щедро размазала бесцветную субстанцию по раненой лапе, про себя удивляясь собственной наглости и тому, что какой-то дурень некогда обозвал ее абсолютно неправильным словом. Мастер Ларэ, между прочим, всю жизнь пытался доказать богатым покупателям, что под «эликсиром» следует понимать жидкость, предназначенную исключительно для приема внутрь, тогда как эльфийское чудо следовало использовать только наружно. Следовательно, и называть его надо совсем иначе — волшебная мазь, целительная кашка, прозрачный дар богов, например… а поди же ты! Эльфийское слово «aeliexa», означающее в переводе что-то вроде «дарящий облегчение», неожиданно прижилось среди людей настолько, что теперь это древнее снадобье по-другому не звали. Тщетно мой старый учитель взывал к логике и голосу разума — непробиваемое упрямство толпы, как выяснилось, совершенно невозможно переломить. Так что чудодейственный бальзам остроухих целителей теперь навсегда войдет в историю, как «эльфийский эликсир», и никак иначе. Ширра покорно вытерпел мое над ним издевательство, ничем не показав, насколько сильно щиплет проклятая «мазилка». Даже бровью не шелохнул и не пошипел для приличия, лежал все с тем же непередаваемым величием и поразительным чувством собственного достоинства, будто происходящее ни капельки его не касалось. Честное слово, я даже позавидовала такой выдержке! Правда, недолго и не очень сильно. А потом отерла руки и поднялась, одновременно выискивая глазами Велиха с обещанной олениной. — Значит, так, — на мгновение задумалась я, подтягивая к тигру упитанную, уже освежеванную и весьма тяжелую полутушу. — Не знаю, как у вас там принято и как тебя мама учила, но у нас… я имею в виду нормальных людей, конечно… если тебе предлагают что-то от всей души, имеет смысл вежливо поблагодарить. Это раз. Второе: если ты не голоден, имеешь право так же вежливо отказаться, еще раз сказав спасибо заботливой хозяйке за ее доброту. Третье: если есть хочется, то бери и не думай, что тебе отдают последнее — раз предлагают, значит, считают, что ты достоин даже последней краюхи хлеба. И в таком случае отказаться — значит, смертельно обидеть хорошего человека. Если же еды в доме в достатке, то ее тем более следует принять, тем самым показывая, что не держишь на хозяев зла и не затаил недобрых помыслов. Наконец, четвертое: даже если тебе наплевать, заботится кто-то о твоем благополучии или нет, все равно имеет смысл проявить хотя бы толику уважения к чужому труду и тому, что тебя, бесчувственного негодяя, все еще хотят видеть рядом. Я понятно излагаю? И выжидательно уставилась в непроницаемо черные глаза. Ширра не пошевелился. Тогда я взяла мясо в руку и, красноречиво протянув вперед, проникновенно добавила: — Короче, я просто хотела узнать: будешь ты есть, как нормальный человек, или мне придется предварительно стукнуть тебя по дурной голове, чтобы ты, наконец, оценил мое хорошее отношение? Вот теперь его проняло: черные глаза изумленно округлились, широкая пасть приоткрылась, издав то ли нервный смешок, то ли возмущенное урчание; аккуратные уши странно дрогнули и прижались к голове. Он степенно встал и выразительно глянул на мое серьезное лицо, словно пытаясь понять, где именно я пошутила. Но мясо так и не тронул. — Мое терпение на исходе, — предупредила я. — Олень, к твоему сведению, довольно тяжелый, и долго я его на весу не удержу. Поэтому имей в виду: как только устану, сразу шлепну вот этим шматом по наглой морде. И совесть меня после этого не замучает. Совсем. Потому что я всю оставшуюся жизнь стану считать тебя недостойным существом, у которого непомерная гордыня затмевает всякий разум, как и любое проявление эмоций вообще. Мне все равно, кто ты есть на самом деле — зверь или человек, но с этого момента наши отношения примут качественно иной характер. И какими они станут, зависит сейчас исключительно от тебя. Вот так. В конце концов, будь проще, и люди к тебе потянуться. Ну? Ты выбрал? Или я замахиваюсь? Ширра на долгое мгновение словно окаменел, изучая меня своими странными глазами так, будто в первый раз увидел. Я не двигалась, терпеливо дожидаясь его реакции. Люди, затаив дыхание, ждали тоже. Воздух вокруг нас буквально звенел от скопившегося напряжения, гнетущая тишина почти разрывалась от молчаливых вопросов, нервы дрожали, как натянутая струна… вот-вот порвется с пронзительным и болезненным звоном… У меня по спине скатилась крохотная капелька пота. Наконец, он осторожно вытянул шею и медленно, очень медленно шагнул вперед. Не отрывая от меня горящего взора, бесшумно приподнял губы, обнажая страшенные клыки длиной чуть не с мою ладонь, еще медленнее коснулся мяса, готовый в любой момент отпрыгнуть, если я вдруг покажу свой страх. Секунду подождал, словно все еще сомневаясь. Затем без малейшего труда прошил проклятого оленя насквозь, пощекотал мои ладони жесткими усами и без видимых усилий забрал увесистую тушу. У меня словно камень с души свалился, а за спиной послышались первые облегченные вздохи: все-таки это был несомненный прогресс. Да еще какой! Чтобы этот гордец вдруг принял от нас даже такую малость?! Я незаметно перевела дух и решила ковать, пока горячо. — Эй, а где спасибо? — Шр-р-р, — забавно сморщил нос оборотень, немного освоившись. Я как можно бодрее кивнула, хотя колени до сих пор чуть подрагивали, а сердце выбивало настоящий галоп. — Нормально. Для первого раза сойдет, — после чего быстро развернулась и с неестественно прямой спиной покинула лагерь, ни на кого не глядя и стараясь не выдать, как много сил выжала эта молчаливая борьба. А еще, боюсь признаться, мне вдруг до ужаса приспичило в кустики. 18 Сказать, что на следующей день все резко изменилось — нет, пожалуй, это было бы слишком большим преувеличением. Ночью нас, против ожиданий, никто не потревожил, противный дождик не пролился надоедливой изморосью, хищные звери по округе не бродили. И даже ни один голодный упырь не пробрался к повозкам, чтобы напиться горячей кровушки. Поутру, как водиться, караван привычно собрался в дорогу, вывернул на пустую дорогу, вытянулся длинной вереницей и точно так же, как всегда, неторопливо покатил по поросшему травой тракту, мерно поскрипывая тележными осями, потряхивая конской сбруей, негромко переговариваясь и внимательно поглядывая по сторонам… на небе ни облачка, лес удивительно тихий и чистый, далекая речка призывно поблескивает в лучах яркого солнца… чем не идиллия? Я зажмурилась и подставила лицо встречному ветерку. — Трис? — вдруг повернулся Лука, напросившийся сегодня со мной верхом. — А ты его не боишься? — Кого? Ширру? Мальчишка серьезно кивнул. — Наверное, уже нет, — я пожала плечами и незаметно скосила глаза на массивную черную тень, неотступно следующую за караваном вдоль тракта. Собственно, это и было то единственное, что изменилось — Ширра, наконец, перестал скрываться за деревьями и с самого утра ровно бежал параллельно катящимся повозкам. Впервые. Спокойный, невозмутимый, словно бы даже не замечающий нашего присутствия и вообще, как бы сам по себе. Бежал плавно, упруго, нисколько не тяготясь вчерашней раной, которая явно если не затянулась, то уж точно не стала хуже. Как всегда, молчал, с великолепной небрежностью игнорируя опасливое фырканье лошадей, и только изредка, очень ненадолго бросал косые взгляды на повозки. Вот и сейчас: как услышал — на мгновение замер живой статуей прямо на середине движения, обернулся, одарив меня внимательным взглядом, прянул ушами и все с той же непередаваемой грацией потрусил дальше, словно и не случилось ничего. Лука передо мной неловко заерзал и быстро опустил глаза, излишне резко вцепившись в луку седла. — Он… чужой. Я знаю, Трис. Чувствую, что что-то неправильно, но не понимаю, как такое бывает… знаешь, моя мама… она очень добрая, отец — строгий, Яжек — веселый и честный, дядя Лех — спокойный и сильный, ты — красивая… а он — чужой. Не такой, как все. — Я знаю. — А еще он красивый. Почти как ты. Только когда сердится, становится немного страшным. Я тихонько вздохнула: и это правда — когда на Ширру нападают приступы внезапной ярости, от него лучше держаться подальше. А самое мудрое — бежать куда глаза глядят, потому что это действительно ОЧЕНЬ страшно. Так, будто в него демон вселяется, не знающий ни жалости, ни сочувствия. Злобный, кровожадный, ни помнящий родства монстр, способный в долю секунды разорвать обидчика на части. На себе однажды испытала и до сих пор вздрагиваю от одних только воспоминаний. Да и Лех не зря настороженно посматривает — видел, какими жуткими могут быть у него глаза. Но Лука прав не только в этом… Я незаметно покосилась снова и не могла не признать, что в Ширре есть что-то завораживающее. В том, как он держит голову. Как упруго перебирает по траве сильными лапами. Как грациозно перепрыгивает коряги и небольшие овражки. В том, как сыто перекатываются могучие мышцы под бархатной и блестящей на солнце черной шкурой. В том, как он двигается, как мгновенно замирает на месте, пробуя на вкус прохладный воздух, как умеет величественно опуститься возле ручья и даже простую воду лакать с таким видом, будто отведывает изысканнейшее вино. Оборотень он или нет, зверь или человек заколдованный, но я вполне могу сейчас представить, как будет выглядеть его решительный прыжок на спину зазевавшегося оленя; за которым последует короткий удар мощной лапой и звучный щелчок могучих челюстей. И это, как ни странно, тоже будет красиво… странная, немного жуткая, диковатая, но несомненная красота совершенного хищника, которую, как ни верти, нельзя за ним не признать. — А я сказал маме, что больше не буду убегать, — неожиданно сообщил Лука, заставив меня оторвать взгляд от оборотня. — Да? И как? Она сильно обрадовалась? — Она заплакала, — виновато потупился мальчик, а потом снова вскинул русую голову. — Испугалась, что я вспомнил… но я никому не говорил, как ты меня отпустила. Даже деду. Просто объяснил, что сон хороший приснился, и теперь мне больше не надо никуда уходить. Только, кажется, они не слишком поверили. — А ты знаешь, что обманывать нехорошо? — строго посмотрела я. Лука тихонько шмыгнул носом. — Ага. Но я подумал, что ты рассердишься, если я все расскажу. — О чем, глупенький?! — О том, что ты… — Лука вдруг уронил голос до неслышного шепота. — Пришла из сказки. На какой-то момент я откровенно растерялась. Ну вот. И что прикажешь ему отвечать? Отнекиваться? Клясться, что, дескать, самая что ни на есть настоящая?! Пытаться что-то доказать убежденному в своей правоте восьмилетнему пацану?!! Я тяжко вздохнула про себя, кляня за те глупости, которые наговорила однажды в странном наитии, мысленно посетовал на странную детскую логику, а потом низко наклонилась и тоже заговорщицки прошептала: — Тогда пусть это будет нашей маленькой тайной. Он невероятно серьезно кивнул, и мне стало кристально ясно, что теперь я навсегда останусь для него загадочной тетей из какой-то там сказки, в которой он, кажется, считает, что действительно побывал. Сон там был или не сон, не знаю. Но необычное состояние сознание точно имело место, потому что на несколько минут он, несомненно, стал кем-то другим. И это, судя по всему, наложило странный отпечаток на воспоминания о той ночи, а теперь привело к таким непредсказуемым последствиям. Из сказки! Надо же! Единственное, что меня успокаивало, так это то, что мальчишка, похоже, на самом деле излечился от своего непонятного душевного недуга. И если цена за это — безобидное детское заблуждение… что ж, имеет смысл немного подыграть. До обитаемых мест мы добрались уже к полудню. Первым близость жилья, почуял (кто бы сомневался!) вездесущий Ширра — на одном из пригорков вдруг надолго остановился, терпеливо поджидая завязшие на крутом подъеме телеги. Внимательно осмотрел раскинувшуюся внизу небольшую равнину. Обернулся, словно оценивая насколько устали лошади и станут ли люди заходить к своим. Затем неопределенно рыкнул, вильнул хвостом и стремительно нырнул под прикрытие лесной чащи. Признаться, я не ожидала встретить тут хорошо укрепленное село, больше похожее на небольшой город, сродни тем же Вежицам. Но по здравому размышлению все-таки решила, что иного и быть не могло: приближающиеся Ладоги — весьма крупный населенный пункт, который из-за близости к Приграничью никак не может себе позволить быть зависимым исключительно от капризов подходящих сюда караванов. Народу в нем, горят, немало; кушать хочется всем и каждый день. Люди постоянно работают, держат скотину, таверны, постоялые дворы, торгуют… иными словами, активно зарабатывают себе на хлеб насущный. Соответственно, хлеб этот кто-то должен выращивать, собирать, печь и, как минимум, доставлять за городские стены. Как и многое, многое другое, без чего не обойтись большому количеству горожан, чего не достанешь с ближайшего дерева и не добудешь одним взмахом волшебной палочки. Тут тебе и хлеб, и молоко, и зелень, и травы, и крупы, капуста, морковь, даже хрен и редиска. То же мясо, добытое на охоте, свежая рыба из раскинувшихся чуть дальше цепочкой озер. Трава для скота, сено, зерно… да мало ли чего еще! И проходящие караваны для такого дела явно не годились. Потому что вдруг дороги перекроют? Паводок какой? Или просто пути оскудеют народом? Вот то-то. Не может большой город жить без хорошего и регулярного притока бесчисленного количества самых разных товаров. Следовательно, что? Следовательно, обязательно найдутся люди, которые, не смотря даже на недалекое Приграничье с его жуткими ужасами и кошмарами, непременно займутся освоением здешних, весьма дешевых, но даром никому не нужных земель, чтобы прокормить себя и свою большую семью. Человек — это, ведь, такое существо, что выживет в любых условиях. Не смотря ни на что. Хоть в пустыне, хоть в промозглой степи, хоть в вечных льдах, а хоть на вонючем болоте. Обязательно приживется, даже по соседству с мавками и упырями. Потому как существовать-то всем надобно, а упырь… он в чем-то тоже человек. Да и осиной от него отбиться можно, если не зевать. А деревню крепким тыном обнести, вал насыпать, кольев по округе вдосталь понатыкать. В каждом доме топор или вилы найдутся, серебра немного пустить на стрелы, ведуна хорошего приветить. Глядишь, и уцелеет люд… ну, а если беда все-таки случится, то всегда можно уйти под защиту города и городской дружины, смирно переждать неприятности, а потом снова вернуться на пашни, потому как здесь большинству крестьян, (как и везде, впрочем) просто некуда деваться. Кто пришел сюда однажды, тот вряд ли когда сбежит, потому что люди здесь живут не от хорошей доли. Вот и перебиваются помаленьку. Поэтому нет ничего удивительного в том, что вскоре дорога стала гораздо ровнее и укатаннее, вдалеке показались распаханные земли, на деревьях появились первые отметины лесорубов, а между двумя холмами возникло приличных размеров село, надежно спрятавшееся от внешних бед за крепкими деревянными стенами, широким рвом и самой настоящей сторожевой башней, на которой при виде выползающего каравана мгновенно подняли переполох. Честно говоря, я думала, Брегол скомандует заворачивать и заводить коней. То, что ворота были закрыты, никого не смущало — места тут все-таки суровые, опасные. Доверчивых людей поблизости не осталось, и нет ничего необычного в том, что на нас настороженно глядели еще издалека, не торопясь высыпать навстречу. Вот подойдем ближе, докажем, что не жадные тати, тогда и разговор другой будет, а пока люди не убедятся, что мы — свои, даже топоры далеко не уберут. И я их прекрасно понимаю. Однако купец, как ни странно, сделал отмашку двигаться дальше, а сам, захватив обоих сыновей и Шикса, ненадолго отделился. Неторопливо подъехал к воротам, о чем-то перекинулся парой слов со степенным старостой, вежливо выслушавшим незнакомого гостя с высоты деревянной стены. Чему-то покивал, на что-то нахмурился, но задерживаться не стал — поблагодарив, развернул коня и нагнал катящиеся прочь повозки. — Почему мы не заехали? — я удивленно обернулась к Яжеку. — Ладоги к вечеру покажутся. Зачем тратить время? — Так скоро? — А ты думала? — спокойно отозвался юноша. — В округе почти десяток таких хуторов стоит — крепких, основательных и неплохо защищенных. Народ тут битый, за себя постоять способен. Но дальше, чем на сутки-двое пути от города, все равно никто почти не селится — опасно. Есть, конечно, любители рисковать своими шкурами, но мало — слишком близко болота, да и от караванных путей нет смысла уходить далеко. А там дружина, опять же близко, защита, надежа и гарантия спокойной жизни. Если разбойники объявятся, мигом дружина из города мподойдет. От разбоя, может, и не спасет, но хорошую облаву устроить способна. Хотя, насколько я знаю, здешние мужики и сами не промах — кого хошь дрыном угостят: хоть вора, хоть татя, а хоть голодного упыря. Приграничье все-таки… Я озадаченно потерла макушку и отстала. Может, он и прав: намного выгоднее дотянуть до большого города и уже там устроиться на спокойный ночлег, чем тратить время на лишние остановки и пустые разговоры на сомнительных постоялых дворах. Опять же, распрягать и запрягать коней, возиться с повозками, беспокоиться о местных… да и Бреголу не впервой этим путем идти. Должен знать его, как свои пять пальцев. А раз не тревожится и уверен, что успеем к ночи, значит, так тому и быть. Вскоре пришлось убедиться, что Яжек не ошибся: деревеньки потянулись теперь одна за другой. Кто поближе, кто подальше от наезженного тракта, но все неуловимо похожие друг на дружку — такие же крепкие, плотно сбитые, с добротными домами, высокими заборами и надежными запорами на толстых дверях. Где-то нас встречали лихим свистом и азартным маханием рук, где-то навстречу выбегала босоногая детвора, где-то, напротив, спешно закрывали ставни и провожали настороженными взглядами, но открытой враждебности я пока не заметила. Зато дорога стала не в пример веселее, кони пошли шибче, чуя своей звериной душой, что скоро будет настоящий отдых. Возницы тоже встрепенулись, непроизвольно заставляя скакунов ускорить шаг. Повозки скрипели уже не так заунывно, как раньше, колеса бодро катили по ровному тракту, где стали появляться первые вестовые столбики. А верховые, в том числе и мы с Лукой, смогли немного расслабиться и со спокойной совестью глазеть по сторонам, потому что близость большого города не могла не настраивать на мирный лад. Ширра благоразумно избегал деревень, большую часть дня держался за пределами видимости и только пару раз обозначил свое присутствие, ненадолго показавшись из-за кустов. Дескать, пока еще здесь, живой и здоровый. А потом окончательно пропал, так как с каждым часом дорога становилась все оживленнее и шумнее, встречные телеги и просто пешие крестьяне встречались все чаще, и скрываться от них становилось все труднее. Ему явно пришлось забираться глубже в лесную чащу, чтобы не пугать прохожих самим фактом своего существования. Так что с некоторых пор я вообще перестала его видеть. Правда, и огорчаться не спешила. Потому что, во-первых, все еще не узнала, до каких мест он собирается за нами следовать. А во-вторых, в большом городе здоровенному тигру, не признающему поводков и ошейников, абсолютно нечего делать. И с этим без промедления согласились все мои попутчики, после чего с легким сердцем направили коней к показавшимся городским воротам. Ладоги удачно устроились на плоской вершине невысокого холма. С одной стороны его огибала голубая лента строптивой Иуры, пересечь которую вплавь из-за бурного течения представлялось весьма проблематичным, а с трех других, помимо мощной каменной стены, город был надежно отделен от подступающих лесов широкой полосой голой земли, где еще виднелись остатки старательно вырубленных кустов, плюс — глубоким рвом, вырытым в лучших традициях славного рыцарского замка. Ворота широкие, деревянные, но окованные полосами металла с небольшими серебреными заклепками по краям. На изогнутой стене — сотни бойниц, приземистые башенки с крохотными окошками для арбалетчиков. Есть две самые настоящие сторожевые вышки, бдительная стража с заранее приготовленными сигнальными фонарями, немало вооруженного народу в качестве встречающих. Добротные каменные дома в один или два поверха, виднеющиеся даже издалека островерхие крыши, красная черепица на редких особняках богатеев, непременные золотые блики на куполах храма Двуединого, ровные прямые улицы, деловито снующие люди… Обычный город. Как везде. Только чуть выше стена, чуть лучше наружная охрана, чуть бдительнее внутренняя стража, чуть беднее одеты люди и чуть меньше украшений виднелось на деревянных ставнях домов. А все остальное до боли знакомо — вечные споры, отчаянные торги и (все равно!) немалая плата на воротах; неизменная суета обязательного досмотра, во время которого с обеих сторон сходит по семь потов и исчезает всякое желание вообще заходить в город, где уже с ходу пытаются ободрать тебя, как липку; тяжелый грохот подвод по булыжным мостовым, когда удается-таки прорваться внутрь; куцые стайки беспризорных мальчишек, так и норовящих влезть под крепкие копыта. Повсюду мечутся спешащие по свои делам горожане; рядом с ними важно вышагивают богато одетые купцы. Вдалеке слышатся отзвуки оголтело кричащего рынка, где частенько оседает немало того, что с таким трудом привезено аж из самого Зигга. Мимо то и дело протискиваются разозленные всадники, торопящиеся по делам и без конца вязнущие в шумном людском потоке. В сторонке, между тесно соседствующими домами, плавно развевается кем-то старательно развешанное белье. Изредка проплывают, как призрачные видения, томно опускающие ресницы барышни, выбравшиеся на прогулку теплым вечером, а рядом с их белыми платьицами обязательно находится какой-нибудь мелкий пачкун — собачки там, кошечки… ну, и звероватого вида охрана, конечно. Между ними незаметно просачивается народ победнее и попроще. По обочинам ютятся редкие нищие, терпеливо дожидающиеся заветного подаяния. За темными углами, куда не достигает свет фонарей с главных улиц, громоздятся кучи старого мусора, где потихоньку роются одичавшие кошки и огромные серые крысы. Сверху над ними вьются роями зеленые мухи. Повсюду засилье надоедливой мошкары, над крышами медленно плывут серые кольца дыма из печных труб. И запахи… миллионы всевозможных запахов, от аромата свежевыпеченного хлеба до тяжелого запаха конского навоза, рядом с которым сладковатым душком тянет от вылитых под соседний забор забродивших помоев… На постоялый двор мы зашли уставшие, пыльные, слегка ошалевшие от столь резкого перехода из блаженного лесного затишья в это царство гари, воплей, шума и нескончаемой суеты. А, едва миновав гостеприимно распахнутые ворота, дружно вздохнули с таким неимоверным облегчением, что многоопытный трактирщик понимающе улыбнулся и широким жестом предложил устраиваться, где душа пожелает. Благо народу у него сегодня немного, свободных мест хватает, да и накормить утомленных дорогой путников он готов хоть с самого порога. А если заезжие гости еще и новости последние расскажут, то даже скидку организует, потому как в трактирном деле главное — вовремя полученная информация. Тогда как чистая постель, вино и горячая еда просто прилагаются к оной. Отмахнувшись от расспросов любопытного толстяка, я чуть не бегом помчалась в облюбованную комнатку под самой крышей, где с несказанным удовольствием кинула вещи и удовлетворенно вздохнула. М-м-м… как же я соскучилась по нормальному жилью! Хоть и придется досюда по лестнице три пролета топать, хоть и далеко потом бегать во двор к удобствам, но зато здесь нашлась крохотная каморка с огромной бадьей, куда я тут же потребовала натаскать горячей воды, самая настоящая кровать и одно единственное, но довольное большое окно, из которого рукой подать до соседней крыши. Ну да, именно до крыши, а что поделаешь? Ну, нравится мне жить одной и так, чтобы поблизости всегда имелся запасной выход. Привычка, знаете ли, воспитанная с раннего детства, впоследствии превратившаяся в жизненную необходимость. Хоть и пообвыклась я немного в компании караванщиков, хоть и перестала шарахаться от людей, пообтерлась и смирилась с наличием попутчиков, но ночевать в одной комнате с Зитой и Лукой, как предлагалось Бреголом, все еще выше моих сил. Не могу я, не терплю в такой близости посторонних. Особенно в лунные ночи и, особенно, при полной луне. Мало ли как на меня свет упадет? Нет уж. Предпочитаю расстаться с лишней парой серебрушек, но зато вовсю наслаждаться блаженным одиночеством, не заботясь о чужом храпе, нескончаемо спадающем одеяле и том, что меня вдруг могут застать в совершенно неприличном виде. Едва дождавшись, пока слуги наполнят бадью, я с восторженным вздохом заползла внутрь и растеклась, как горячий кисель по блюдцу. Боже… как же хорошо… наконец-то, никаких ручьев, рек и торопливого умывания с оглядкой на близких мужчин и любопытных детей. Ох, как же я соскучилась по нормальному мылу! Как давно не баловала волосы настоящим травяным бальзамом… м-м-м… Я плескалась чуть не по посинения, пытаясь выжать из нехитрой процедуры мытья максимум удовольствия, потому что знала: уже завтра снова придется ехать дальше. А значит, снова возвращаться к холодной воде прозрачных, как слеза, озер, к спешному полосканию пропыленной одежды и всему остальному, чем трудна и крайне утомительная долгая дорога. Особенно для молодой девушки. Кстати, об одежде — утром надо успеть забежать в какую-нибудь лавчонку и приобрести подходящие тряпки. Мои-то частично развалились, благодаря проклятой змее, а новых взять было неоткуда. Деньги, хвала Двуединому, еще остались, немного времени, я думаю, Брегол мне выделит. В крайнем случае, просто нагоню остальных чуть позже, но сейчас ни за что не вылезу из комнаты и не променяю теплую постель на сомнительное удовольствие побродить по незнакомым улицам в поисках хорошего портного. Да и поздно уже, лавки давно закрылись. Наконец, умаявшись и окончательно размякнув, я с чувством исполненного долга выползла наружу. Тщательно расчесалась, обернулась чистой простыней, тщательно отстирала одежду и, премного довольная собой, вернулась в свое временное обиталище. Однако, едва распахнув дверь и переступив порог, тут же запнулась: ба-а! Да сколько же я плескалась?! Комната оказалась погружена в кромешный мрак, потому что уходила-то я еще засветло и, разумеется, не озаботилась заранее зажечь свечку. А теперь, когда на город упала непроглядная ночь, в ней ни зги не разглядеть. Даже мне. Вот так поплавала! Так что нечего сетовать на свою недогадливость и качать головой, пытаясь рассмотреть, куда там запропастилась моя кровать или крохотный столик. Единственное, на чем можно было с ходу сориентироваться, так это на большом окне, в котором от ветра легонько колыхались длинные занавески. Ага! Раз оно слева и прямо, значит, постель должна обнаружиться там же и чуть ближе. Дверь тогда будет справа, а небольшой сундук, в котором я вовсе не нуждаюсь (все мои вещи спокойно умещаются в небольшом дорожном мешке), окажется аккурат напротив распахнутого окна, вот только… стоп! А почему оно распахнуто?!! Точно помню, что не трогала створки! И они (если, конечно, ничего не случилось за время моего длительного отсутствия) никак не могли открыться самостоятельно — щеколда там достаточно крепкая и надежная… была. Иирово племя! Вот именно, что БЫЛА! А сейчас она некрасиво свисала одной половиной вниз, вырванная со своего места с мясом, потому что какая-то сволочь… Я замерла и с холодеющим сердцем уставилась на массивную тень, припавшую к полу прямо под подоконником. Мрачная, темная, странно изогнувшая мохнатую спину, на которой в неверном свете звезд поблескивают короткие черные шерстинки… мощные когти, впившиеся в деревянный пол, толстые ноги… нет, лапы… держащие на себе крупное гибкое тело… непроницаемая тьма на месте быстро вскинутого ко мне лица… два нечеловечески горящих глаза, внезапно вспыхнувшие на уровне моей груди, расширившиеся от внезапного понимания золотистые зрачки… — Ширра!!! Ей богу, у меня подкосились ноги, когда я поняла, что едва не приняла за оберона громадного оборотня. Что чуть не перепугалась зря и не принялась отращивать единственное в такой ситуации подходящее оружие — длинные когти, которые, к слову сказать, на него практически не действуют. Но нет, просто в темноте не сразу сообразила, не рассмотрела, пока не увидела чуть не в упор его странные глаза… у оберона таких сроду не было. У него они, хоть и черные, никогда не имели мягко мерцающих зрачков такого сочного янтарного оттенка. Перепутала… Замершее было сердце вдруг заколотилось с неистовой силой, отходя от мимолетного ужаса, я снова смогла нормально вдохнуть, руки на какое-то время позорно задрожали, а мгновенно выступивший на висках холодный пот начал медленно высыхать. — Д-дурак! — заикаясь, выдавила я, едва смогла разговаривать. — Напугал до смерти… чуть заикой не стала… и как только нашел… через стены перебрался… г-гад мохнатый… кто ж так делает? Ночью, ни с того ни с сего, без предупреждения… пр-р-рибить за это мало! Вот к-как встану, обязательно стукну… Ширра сконфуженно вильнул хвостом и осторожно попятился к окну, пока я хваталась за сердце и медленно приходила в себя. Демон знает, как он вообще пролез в наглухо закрытый с вечера город, но факт в том, что как-то просочился. Да не просто вошел, минуя запертые ворота, бдительную стражу и обычных прохожих, а безошибочно нашел в переплетении улиц наш слабый след, ловко прокрался на задний двор, не потревожив соседей, многочисленных постояльцев и хозяйских собак. Каким-то чудом взобрался на высоту второго этажа (летать он, что ли, научился?!). После чего нагло вломился в мою комнату и теперь изображает тут виноватое смущение, будто не знал, куда и к кому лезет! А главное, зачем?!!! — Ну, ты даешь! — наконец, выдохнула я, дрожащей рукой зажигая свечку. — Совсем с ума сошел! Это ж надо было сообразить… ты хоть подумал, что будет, если тебя найдут?! А?! Если кто-то увидит, как ты бродишь по улицам?! В клетке давно не сидел?! С вилами на тебя не охотились?! Оборотень виновато ужался и на полусогнутых, как застигнутый врасплох домушник, скользнул к подоконнику, собираясь исчезнуть так же быстро, как и ворвался. Я даже рот открыть не успела, как он оказался на другой половине комнаты и почти выскочил наружу. Но если бы и успела, не думаю, что смогла бы сказать что-то вежливое и ласковое. На языке, как ни старалась, крутились одни сплошные гадости. Так что он мудро поступил, не став испытывать мое терпение, потому как я в это время весьма уже начала кровожадно оглядываться, прикидывая, чем бы этаким запустить в мохнатый зад. Желательно, потяжелее и поувесистее, чтобы, так сказать, выразить всю степень моего возмущения. Вот, взять хотя бы этот стул… или стол… а может, начать сразу с сундука? Спасло его от страшного позора, а мебель — от беспощадного разрушения, всего две важных вещи: первое — я все никак не могла выбрать средство мести за свой недавний испуг, и, наконец, второе — в коридоре неожиданно послышались тяжелые шаги и кто-то, вежливо прокашлявшись, деликатно постучал в мою дверь. — Трис? Ты еще не спишь? Я вздрогнула от неожиданности. — Трис? Лех… его голос… боже, как не вовремя!! Мы с Ширрой разом окаменели, словно застигнутые врасплох воры рядом с только что вскрытым и обчищенным тайником. Я — возле застеленной постели, в простыне и с мокрыми волосами, все еще слегка бледная от пережитого, но изрядно не одетая, зато настойчиво тянущаяся за тяжелым подсвечником. А он — в полуразвороте, почти в полуприсяди перед мощным прыжком, несильно опираясь передними лапами на хлипкий и отчаянно прогнувшийся подоконник. Огромный, неподвижный, но с медленно меняющимся выражением на усатой морде. — Трис? Я чуть ли не с ужасом уставилась на тигра, у которого золотистые искры в глазах разом поблекли, а вместо них проступила знакомая черная жуть. Судорожно вздохнула и лихорадочно заметалась взглядом по сторонам, в то время как он, резко передумав уходить, вдруг бесшумно опустился на все четыре лапы. Внутри. Рядом с кроватью. Беззвучно приподнял губы и, как-то нехорошо прищурившись, сделал плавный шаг в сторону двери. Мама… что сейчас будет! Он же зол, как сто чертей!! Нет, почти в бешенстве!! У меня голове вихрем пронеслись суматошные картинки, в которых ничего не подозревающий Лех вдруг заходит сюда, но видит вместо меня готового к броску оборотня… а этот не уйдет теперь… как же! ишь, смотрит… того и гляди, сам дверь вышибет, ревнивец… и тогда… боже, боже… вот же не свезло! Я почти увидела, как они вместе выкатываются в коридор, по пути пугая и сшибая с ног всполошившегося трактирщика, выбежавших на шум постояльцев, соседей, друзей и всю округу, заодно… как начинает истошно вопить непосвященный, а потому дико перепуганный народ… как быстрее молнии разносится по городу весть о кровожадном оборотне, жестоко загрызшем ни в чем не повинного человека… плевать, что не загрыз, а слегка поцарапал — толпе ведь ничего не докажешь, когда она входит в раж… и везде — шум, вопли, крики о помощи, впопыхах схваченные мечи, топоры и вилы. Осиновые колья, которых в приграничном городе наверняка найдется предостаточно. А потом кто-нибудь непременно додумается захватить серебряный клинок… Ширра многообещающе улыбнулся, стоя по эту сторону двери и кровожадно глядя на несчастное дерево, за которым нетерпеливо переминался недогадливый Лех. Опасно припал на передние лапы, незаметно подобрался. А тот все не уходил. Вот уже начал беспокойно озираться, тревожиться, вот почти протянул руку… тигр зловеще оскалился, готовый в любой миг метнутся на незадачливого ухажера. А я неожиданно поняла, что пропала. 19 В крохотной комнатушке на мгновение воцарилась напряженная тишина, наполненная моим молчаливым воплем о срочно требующемся спасении, злым шипением Ширры и почти ощутимым беспокойством замершего снаружи Леха. Мама! Как же я влипла! Тигр стоит уже рядом, сверкая влажными клыками, и, кажется, они с каждым мгновением становятся все длиньше и острее. У самой ноги трясутся, сердце колотится, как бешеное, будто у застуканной с любовником неверной супруги. Треклятый «супруг» нерешительно мнется снаружи, явно намереваясь стоять до победного. Причем, судя по настойчивости и осторожному царапанию в дверь, скоро перестанет ограничиваться простым вопросом и попытается воочию убедиться, что меня не похитили отсюда какие-нибудь местные злыдни. Вряд ли у него займет много времени справиться с обычной деревяшкой — не получив ответа, может и в самом деле встревожиться. Пихнет плечом, продавит створку, заявится внутрь, а там… и тигра, как назло, уже не вытуришь наружу — вон стоит, злой, как демон! Того и гляди взбесится! Надо же, кавалер нашелся! Угу. Еще один… Мне только этого не хватало!!! — Трис? Ты здесь? Боже! За что мне такие проблемы?!! Ширра выразительно оскалился и негромко зашипел, хищно прищурив потемневшие от гнева глаза. Ревнивец, тоже мне, сыскался! Можно подумать, я его просила ко мне влезать, аки пылкий возлюбленный! Можно подумать, ждала с нетерпением, таращась в темноту и с замиранием сердца ожидая, пока этот кошак не взберется по отвесной стене! Герой проклятый! Морда любопытная! Наглый подглядыватель, лишенный даже жалких капель несуществующей совести! Хоть бы подумал, каково мне будет — увидеть его тут среди ночи! Это ж можно заикой остаться! Гад! И Лех тоже хорош! Это ж надо было придумать — явиться меня навещать в эту темень, будто больше заняться нечем! Чего ему надо? Зачем приперся? Скучно, что ли, стало?! Так с братом бы пива выпил, с отцом поспорил, с племянником поиграл… НУ, ЧЕГО ИМ ВСЕМ ОТ МЕНЯ ВДРУГ ПОНАДОБИЛОСЬ?!!! СЕЙЧАС?!! ОДНОВРЕМЕННО?!! Я лихорадочно заозиралась. — Трис? С тобой все в порядке? — беспокойно переступил Лех и взялся за ручку двери. — Хорошо себя чувствуешь? Ничего не случилось? Трис? Ты меня слышишь? — Шр-р-р… — зловеще заворчал тигр, подступая еще ближе к двери. Сам напряжен, как струна, хвост уже гуляет ходуном, под мягкой шкурой плавно проступают могучие мышцы, способные одним движением завалить матерого медведя. Лапы чуть согнуты, страшноватая морда слегка наклонена и опущена книзу, уши прижаты к голове, в глазах почти не видно золотистых огней. Вот-вот прыгнет! Дверь нетерпеливо дрогнула от напора снаружи. — Трис? — Сюда давай!! — прошипела я, рывком распахивая дверку крохотной кладовки, из которой недавно вышла. — Немедленно!! Слышишь?! Он не должен тебя увидеть! И вообще никто не должен!! Ширра негодующе вскинулся. — Шр-р!! Проклятье на ваши головы! Мне только препираться с ним не хватало! — Или туда, или вообще на улицу выпихну!! Ну?!! У тебя ровно три секунды!! Раз! Два!.. Он раздраженно дернул хвостом, но все еще не двинулся с места. — ЖИВО!!! — рявкнула я свирепым шепотом, умудрившись зло сверкнуть глазами, буквально проткнуть его насквозь и коротко выдохнуть. Затем впилась в упрямца лютым взглядом и чуть не дала под зад. Ей богу, двинула бы, если б только могла! За ним, между прочим, еще должок остался! Да не один!! Еще секунда, и я его… Ширра вдруг со стуком сомкнул громадные челюсти и неохотно, то и дело недобро поглядывая на злосчастную дверь, все-таки уполз в темноту, предупреждающе ворча и недовольно порыкивая. Ну да, кто бы сомневался, что он выберет кладовку. Его ж теперь и пинками на улицу не вытолкаешь — ревнивый! Предпочтет сидеть взаперти, чем остаться в неведении относительно Леха. Да как бы не ринулся снова выяснять отношения прямо оттуда… Иирово царство! Да какое у него есть право?! Я ему не принадлежу! Я — не его собственность! Не вещь и не трофей, чтобы он устраивал тут разборки с не вовремя образовавшимися ухажерами! Даже не человек, если на то пошло!! Но у меня сейчас абсолютно нет времени, чтобы высказать все, что я об этом думаю! Из кладовки донеслось сердитое ворчание. — И тихо там сиди, понял?! Чтоб как мышь!! — Шр-р-р! — Не вздумай выйти!! Возмущенное шипение в ответ, красноречиво свидетельствующее, что он не станет терпеть чужака поблизости, если тот вдруг вздумает распускать руки, но мне уже было не до сантиментов. Проворно задвинув засов, я молнией метнулась к постели, на ходу создавая в комнате художественный беспорядок. Растрепала свои волосы, взъерошила одеяло, будто только что выползла из-под него на свет божий, на плечи накинула теплый плед и так, громко шлепая босыми пятками по полу, подошла. Запоздало вспомнив, придала лицу слегка помятое выражение и, наконец, сонным, умирающим от усталости голосом спросила: — Ну, чего надо? Кто там? — Я… Очень умно! Чудесный ответ на все случаи жизни! — Лех? — жмурясь на свету, я приоткрыла дверь и настороженно выглянула в крохотную щелку. — Что-то случилось? Ты меня разбудил… Ой, как мне не понравилось его лицо! А особенно — ароматная каша с приличным куском баранины, которую он держал в здоровой руке! Мать честная! Это что же, он сюда со своей хромой ногой поднялся, кувшин свежего эля захватил, на лесенке мучился, потому что еще не совсем окреп… и теперь стоит возле двери, будто больше делать нечего! Вроде как беспокоился и заботу проявлял. Однако сам глядит цепко, остро, так и норовит высмотреть, все ли в порядке, нет ли за моей спиной еще одного ухажера. Яжека, того же, который тоже стал слишком часто со мной сидеть на коротких привалах. Или Янека, которого я давно простила и даже позволила вчера пошутить на скользкую тему межличностных отношений. Может, кого-то из северных братцев, что неожиданно прониклись ко мне странным уважением и весь последний день в буквальном смысле слова не отлипали, требуя заново рассказать, как я уворачивалась под водой от голодного змея… — Ты не спустилась к ужину, — напомнил Лех, изучая мое заспанное лицо. Я тяжко вздохнула. — Устала слишком. Не люблю, когда много людей, шум этот, суету лишнюю… потом до воды дорвалась, как хомяк — до беличьей кладовой, вот и уснула, едва доползла до постели. Извини. Я не знала, что кто-то будет беспокоиться. Он осторожно качнул на весу парующую миску. — Не хочешь? — Нет, спасибо за заботу. — Тогда, может, позже? Я оставлю на столе? В кладовке едва слышно царапнули пол, а мне вдруг захотелось громко выругаться, но делать нечего — пришлось с вежливой улыбкой открывать дверь и небрежно махать рукой. Дескать, заходи, будь гостем, только не долго, а то прямо стоя усну. Я очень натурально зевнула, деликатно прикрыв рот ладошкой, подтянула сползающий плед повыше и, немного развернувшись, погрозила кладовке кулаком, прямо нутром чуя, что мохнатый ревнивец сейчас нагло приник глазом к какой-нибудь щелке и сердито сопит, буравя спину склонившегося над столом воина. А то и своим хвостом машет во все стороны, так и норовя опрокинуть забытые мной на скамеечке сапоги или железный ковшик у полупустой бочки. Не дай Двуединый, загремит по полу! Ну, погоди — останемся одни, и я тебе все выскажу, что думаю по поводу такого поведения! Еще и мордой в грязную пену макну, чтоб неповадно было! А то ишь, взял моду — мало того, что преследует меня уже вторую неделю, мало того, что врывается без спросу в девичью спальню, напугал, чуть заикой не сделал… да еще смеет что-то требовать?!! Лех, наконец, повернулся с легкой улыбкой и неторопливо двинулся в обратный путь, вызвав у меня еще один облегченный зевок и падение ого-о-о-о какого камня с души. Но затем окинул глазами комнату и вдруг увидел открытое окно с провокационно болтающейся щеколдой. — Это еще что такое? У меня мигом вспотели ладони. — Зачем открыла? Не холодно? — небрежно осведомился он, пройдя к лениво шевелящимся занавескам. — Ишь, как дует! И деревьев во дворе, как назло нет… совсем нечему ветер задерживать. Да и спускаться неудобно. Впрочем, подниматься тоже. Верно, Трис? Я непонимающе нахмурилась: показалось, или в его голове действительно проскользнули неприятные нотки? — Что? — Говорю, стена тут абсолютно голая, — невозмутимо отозвался Лех, бесшумно прикрывая створки. — Ни ухватить, ни зацепиться не за что. Просто камень, а не дерево. Я бы, наверное, не смог залезть, хотя… если попробовать через крышу… или если бы у меня были специальные штуки вроде кошачьих коготков… кстати, ты чего так долго шла? Я уж подумал, что решила прогуляться по городу в одиночестве. Не ставя, так сказать, никого в известность. — Ты о чем? — А ты не знаешь? — он чуть сузил глаза и жестко повторил: — Где ты была? — Лех, в чем дело? — беспокойно спросила я, уже чувствуя нехороший холодок между лопатками, а он все так же внимательно осмотрел подоконник, где совсем недавно топтался Ширра, задумчиво тронул неглубокую царапинку от его когтей, потрогал отломанную защелку, похмыкал. — Зачем ты пришел? Лех, наконец, отвернулся от окна и изучающе уставился на мой странный наряд, из-под которого выглядывала только часть шеи и босые ноги, а все остальное было надежно скрыто тяжелым пледом, которым трактирщик застилал постели вместо покрывала. Из окна на него лился мягкий свет звезд, слегка усиленный отблесками уличных фонарей. Пробивающийся сквозь приоткрытые створки ветер легонько шевелил русые волосы. Он был странно спокоен, будто судья перед заведомо обличенным преступником. Неподвижен, молчалив. Карие глаза внимательно изучали мое напряженное лицо, силясь проникнуть под длинную челку. Ноги на ширине плеч, стопы параллельно друг другу, заложенные за пояс пальцы отстукивают по толстой коже ремня неритмичную дробь. Я почувствовала глухое раздражение. Да что он о себе возомнил?! Какого демона приперся среди ночи и ходит, будто следователь в доме обвиняемого?! Ну, пришел сюда Ширра! Ну, нашел нас! Ну, не поставил никого в известность! Тебе-то какое дело?!! Это что, преступление? Может, он убил кого по дороге? Оглушил, разорвал?! Так стоит только на чистый подоконник взглянуть, чтобы убедиться — крови там нет. А раз нет, то и нечего тут обсуждать! Как пришел, так и исчезнет, никого не потревожив и не напугав! Или… неужели он подозревает, что это я куда-то отлучалась, раз так долго не открывала дверь? Думает, я что-то прячу под толстым покрывалом? Воровской наряд? Оружие? Позорное клеймо? Лех странно наклонил голову, глядя на меня исподлобья. — Знаешь, я много думал, Трис. Ты так неожиданно появилась — неизвестно откуда, неизвестно зачем… да еще со странным зверем в придачу. О себе молчишь, никому не доверяешь, упорно сторонишься людей… нет, в последние дни это не так заметно, но все же, все же. И ты очень ловкая, Трис. Прямо удивительно ловкая. До того быстрая, что я даже не уверен, что смогу поспеть, если сейчас придется. Идешь в Приграничье одна, без всякой опаски, будто уверена, что справишься с любыми трудностями… и не без оснований, наверное? Ведь сила у тебя далеко не девичья. Да и вряд ли простой девушке удалось бы выжить в объятиях речного дракона? Как считаешь? — Никак. Он многозначительно хмыкнул. — Конечно… но, видишь ли, люди не уходят к Мертвым Пустошам по своей воле. Кто по нужде туда стремиться, кто за добычей, кто за славой и титулом, а кто-то, наоборот, от прошлого скрыться норовит… или от преследователей, если вдруг довелось что-то натворить. Но никому не приходит в голову прогуляться на восток просто так, от скуки и развлечения ради. У тебя, наверное, тоже есть веская причина, чтобы идти именно в Приграничье и именно в такой компании? Ты ведь неспроста появилась у нас сразу после нападения? Я мысленно выругалась и отступила на шажок. — Что тебе надо? — Хочу, наконец, узнать: кто ты, Трис? — чуть придвинулся Лех, пристально глядя мне в глаза. — Кого мы подобрали на дороге? Столько странностей с тобой, столько непонятных событий… вот и Лука сказал, что ты — иная. Я тоже наблюдал, много думал, раскладывал факты, гадал. И теперь, мне кажется, пришло время для ответов. Надеюсь, сегодня я их все-таки услышу. Я напряглась, каким-то образом ощущая, что одновременно со мной подобрался и бесшумно обнажил зубы невидимый Ширра. Ах, вот оно что… вот откуда ветер дует… выходит, ошиблась я в тебе, друг мой глазастый. Выходит, не просто так ты за мной по пятам ходил и все порывался на плечики мои глянуть. Значит, и ты со мной играл, как умеют все дикие кошки. Вслух говорил одно, делал другое, думал про себя третье и ни на минутку далеко не отпускал. Значит, даже сейчас еще не веришь в то, что я для вас неопасна? Мальчика заставил заговорить, вызнал про сон его необычный, про слова мои непонятные, вынудил пойти на откровенность… чем же ты пригрозил ему, купеческий сын? Как запугал? Чем запутал? Или, может, просто надавил на неокрепший разум маленького племянника? Быстро, жестко, умело? Ты ведь за этим сюда пришел? Сегодня, сейчас, когда все уже спят и никто не мешает припереть меня к стенке? Не ради Ширры? Верно? Не ради мнимой заботы о моем благополучии, так? Ты ведь все еще следишь за мной, воин. Ждешь подвоха, чутко сторожишь каждый шаг. Помнишь то, как я вовремя появилась вместе с разбойниками: среди ночи, одна, на пару со здоровенным зверем, в котором даже издали нельзя не признать разумное существо. И тебе (так же, как незабвенному Дрыге) очень не понравилась моя комнатка с прямым выходом наружу, откуда так легко ускользнуть незамеченной и так же тихо вернуться. В этом, выходит, дело? Только во мне? Неужто ты заподозрил мою вторую профессию? Все эти разговоры про ловкость рук, ровную стену, на которую трудно взобраться, и крышу, по которой так легко ускользнуть незаметно… не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сложить два и два, назвав вещи своими именами! — Кто ты, Трис? — жестко повторил Лех, неотрывно глядя на мое медленно меняющееся лицо. — От кого ты скрываешься? Зачем тебе Приграничье? Как ты выжила рядом с речным драконом? Я хочу знать правду. Сегодня. Сейчас. — Боюсь, правда тебе не понравится, — ответила ему холодно, сухо и жестко, почти зло, снимая ненадолго прежнюю маску. — А ты попробуй. Я медленно покачала головой. — Даже пытаться не стану. Ты не поймешь. — Знаешь, я не люблю загадок, Трис, — так же холодно посмотрел он. — И не люблю странностей, а ты — одна сплошная головоломка. Что нам от тебя ждать? О чем думать? На что надеяться или, наоборот, чего опасаться? Мы почти в Приграничье, Трис, и я бы не хотел никаких неприятных сюрпризов. Я должен быть уверен. Поэтому и пришел. Опять, все снова повторяется. Как раньше, как много лет назад. Все точно так же плохо, и просто не может закончиться хорошо. Двуединый! Как же я устала от этого! Как устала бежать от чужих вопросов. Как дико устала бежать от своих ответов. Конечно, можно сейчас сказать ему правду, можно открыться и снова увидеть в его глазах знакомое отвращение… потому что я совсем не такая, как он привык видеть! И не буду такой, как сейчас, вечно! Рано или поздно ЭТО все равно вырвется наружу, и кем я тогда стану — одному богу известно! Чудовище… я — самое настоящее чудовище, которое он совсем не готов увидеть, не смотря на всю свою показную решительность и ослиное упрямство. Совершенно не знает, о чем просит! А я просто не могу ему этого объяснить. Пожалуй, лучше всего сейчас собрать вещи, развернуться и уйти. Я не пропаду, я умею справляться с проблемами. Я привыкла быть одна и еще не совсем вросла в эту сплоченную компанию. Не прикипела, не прижилась до конца и смогу уйти совершенно спокойно. Как раньше. А он… не думаю, что он рискнет сделать мне больно. Не думаю, что придется прорываться с боем: Лех, хоть и настроен решительно, вряд ли посмеет меня ударить. Тем более, схватиться за оружие, иначе давно бы угрожал расправой, а не вел неторопливую беседу. Полагаю, что так. Все-таки я успела его немного узнать, хоть и не во всем оказалась права. Он просто ДОЛЖЕН меня отпустить! Поймав настороженный взгляд Леха, я снова покачала головой и поискала глазами дорожный мешок. Убедившись, что он заметил, но не шелохнулся в попытке меня перехватить, облегченно перевела дух, а затем быстро забрала поклажу с постели, дернула завязки и смахнула со стола свои немногочисленные вещи. — Нет, Лех. Это тебя не касается. Можешь не беспокоиться: я не доставлю вам проблем и не стану здесь задерживаться. Раз все так вышло, мне лучше уйти. У вас своя дорога, у меня своя. Надеюсь, ты дашь мне хотя бы пару минут на сборы? Он странно нахмурился. — Зачем? — Затем, чтобы ты не мучил себя подозрениями, а меня — ненужными вопросами. Моя жизнь — только моя жизнь, а мои ошибки не должны ложиться на ваши плечи. Я все понимаю, вижу и никого не виню, но не люблю, когда вмешиваются в мои дела. Это ненужно и… опасно. — Я всего лишь хочу узнать правду. Хочу быть уверенным, понимаешь? В тебе… и в себе. Во всем. Я быстро огляделась, ища, не забыла ли чего. Скинула на кровать покрывало, осторожно положила сверху нож, который прежде прятала под подушкой, выжидательно уставилась на Леха, который с растущим удивлением следил за моими действиями, и хотела было попросить его выйти, как в этот момент на небе выглянула… луна. Внезапно поднявшийся ветер с громким стуком распахнул деревянные ставни, резко взметнув занавески и взъерошив русые волосы воина. За ним так же неожиданно налетели запахи, ворвались привычные звуки ночного города, где-то залаяли потревоженные собаки, за соседним забором истошно мяукнула и с шипением бросилась вон старая кошка. Где-то неподалеку заплакал грудной ребенок, на соседней улочке припозднившийся гуляка бодро заорал какую-то задушевную песнь… а затем в комнату широкой полосой пролился мертвенный желтый свет, купая в лунном мареве широкую фигуру Леха. Он качнулся навстречу, протягивая руку. — Трис, это очень важно… Наверное, у меня побледнело лицо. Наверное, слишком сильно задрожали руки и слишком явно подогнулись колени, но жуткая догадка о том, что меня едва не задело коварным лучом, пронеслась ураганом и загасила все остальные мысли. Я в панике шарахнулась назад, чтобы меня не коснулось ни лучиком, ни кончиком, ни краем, на глазах превращая из симпатичной брюнетки во что-то совсем ужасное. Сама не заметила, как диковато распахнула глаза, глядя на его объятую призрачным светом фигуру, как судорожно вздохнула и прижала руки к груди, уцепившись за юркнувшую под простыню жемчужину, будто за последнюю надежду. В какой-то момент даже испугалась, что Лех принесет этот свет за собой, как невесомую накидку — на плечах, на волосах, на лице и одежде, на протянутой в мою сторону руке, на которой тоже искрится сейчас проклятый желтый сгусток. Потом коснется меня, и тогда… Наверное, я смутно подозревала, что однажды это случится. Как бы я ни пряталась, как бы ни желала обратного, но себя не обманешь. И луну не обманешь тоже. Я ведь не раз думала потихоньку уйти, чтобы не рисковать зря. А вот теперь едва не упустила момент! Боже… ты хотел узнать правду? Вот она, твоя правда. — НЕ ПОДХОДИ!! — прошептала я, в ужасе пятясь от проклятого окна. — Трис, ты чего?! — Не подходи!! Не прикасайся ко мне!!! — моя спина инстинктивно вжалась в дверь маленькой кладовки, не давая встревоженному Ширре выбраться. Я чувствовала, как он неуверенно толкает мордой легкую створку, помня о моем предупреждении, но и оставаться взаперти уже будучи не в силах. Слышала, как тихонько скребется и старательно нюхает воздух, тщетно пытаясь понять, что со мной происходит. Готовясь нарушить свое обещание, рвануться вперед, закрывая собой и охраняя от недоумевающего мужчины. А меня словно к полу приковали цепями, не давая сойти с места. Надо ли говорить, что несчастную дверь от этого окончательно заклинило? Заподозрив неладное, Лех быстро шагнул от окна, выходя из полосы яркого света, окутался полумраком, утратил зловещий ореол, но меня и без того уже ощутимо трясло. Он дернулся было навстречу, что-то говоря про ошибку и непонимающе глядя то на мои плечи, где сроду не было никакого клейма преступницы, то на белое от ужаса лицо, то на руки, которыми я закрывала на груди самое дорогое… и вдруг резко переменился в лице. — Двуединый! Ты о чем подумала?! — Ух-ходи!!! — Трис! Я не сделаю тебе больно! Не обижу! Клянусь! Я не хотел тебя напугать! Почему ты пятишься? — Пошел вон!!! — сдавленно прошептала я, тяжело дыша и неотрывно следя за шевелящимися занавесками. — Я же не… — Вон отсюда! Не смей ко мне приближаться!! Лех растеряно остановился, как-то беспомощно опустив плечи и разом утратив всю свою многозначительность. Кажется, решил, что я его боюсь. Глупец!! — Прости. Я не хотел, чтобы это выглядело слишком резко… наверное, я слегка перегнул палку? Прости еще раз. Но для меня очень важно знать, пойми… разве это преступление?! — Нет!!! — чуть не сорвалась я на крик. — Что у вас за шум? — вдруг вяло спросили в коридоре, и внутрь заглянула заспанная физиономия Яжека. — Весь народ перебудили. Вопите, как ненормальные. Трис, а чего у тебя дверь открыта?.. И вот тут он увидел все: меня, вжавшуюся в стену и обмотанную простыней — бледную, трепанную и все еще дрожащую; примиряюще протянувшего руку Леха, который почти навис над моей головой; разворошенную постель, распахнутое окно, сброшенное на пол покрывало… — Лех, ты что делаешь?!!! Ополоумел?!!! Я устало прикрыла глаза, уже не видя, как Яжек ворвался внутрь и буквально вытолкал незваного гостя наружу. Не слышала, как они отчаянно заспорили, переругиваясь и пытаясь друг другу что-то доказать. Как Лех зло шипел, оправдывался и отчаянно защищался, уже понимая, все факты против него. Как туда же высыпали разбуженные шумом постояльцы, откуда-то выскочил взъерошенный Брегол, а потом показался и Велих… Мне было все равно. Не обращая внимания на шумную возню, в которой все явно посчитали, что меня пытались к чему-то принудить (ох, и вид у нас был, наверное!), я с трудом доковыляла до двери. Тщательно обошла круг проклятого света на полу, чтобы не коснуться даже краем. Холодно оглядела столпившихся мужчин, на лицах которых вдруг возникло одинаково стыдливое выражение. Потом сухо сказала, что со мной все в порядке, а Лех ничего плохого сделать не пытался. Наконец, с грохотом захлопнула створку, задвинула тяжелый засов и без сил сползла на холодный пол, страстно желая только одного: скорее бы наступило утро… 20 В город я ушла чуть ли не с рассветом, чтобы не переполошить ненароком постоялый двор и его обитателей, большая часть из которых наверняка плохо спала эту ночь. Разумеется, уходила не через дверь, потому что справедливо полагала, что возле нее или в нижнем зале, или где-нибудь в районе лестнице обязательно отыщется какая-нибудь бодрствующая физиономия, которая вежливо поинтересуется: куда это я собралась? А кое-кто и вовсе будет пытаться оправдать свое безобразное поведение или, чего доброго, начнет клятвенно заверять, что это больше не повторится. Потому что (насколько я успела узнать Брегола, конечно) мудрый купец, выяснив доподлинно, с чем именно ко мне приходил намедни его старший сын, должен был устроить тому славную головомойку и крайне доходчиво объяснить, где именно неразумный отпрыск, привыкший добиваться своего во что бы то ни стало, серьезно ошибся. Особенно в том, что не стоит допытываться у красивой девушки, кто она и откуда родом, да еще таким варварским способом. Тем более, когда сама девушка рассказывать о себе абсолютно не желает. Но Лех — человек жесткий, прямолинейный, суровый. Привык не полагаться на случай и всегда проверять случайных попутчиков, какими бы славными они не казались. Работа у него такая. Просто работа… иначе Брегол никогда не решился бы ему передать свое трудное дело. Конечно, это не его вина. Конечно, это я допустила непростительную ошибку: чересчур расслабилась, разнежилась, позабыла о том, что мне не следует долго находиться рядом с людьми. Опасно поверила в то, что смогу хоть где-то прижиться… и едва не раскрылась! Еще бы чуть-чуть… если бы Лех сумел меня подтянуть к свету… не знаю, что бы тогда случилось. Может, ударила бы его. Может, он бы меня убил, наглядно рассмотрев мою мертвенно бледную кожу и огромные черные глаза, полностью лишенные радужек. Может, заметил отросшие с перепугу когти и тогда… Рассудив, что рисковать во второй раз или, чего доброго, прослыть нежитью совершенно не хочу, я поутру споро собрала мешок, заправила постель, бессовестно съела вчерашнюю кашу (пусть Леху будет приятно), оставила на столе деньги за постой и гибкой змеей соскользнула на задний двор. Оттуда без труда просочилась на соседний участок, никем не замеченная выбралась на соседнюю улочку и отправилась заниматься тем, что не успела вчера. А именно: искать себе новую одежду, справные сапоги, подкупить всякой мелочи в дорогу и больше ни за что, ни за какие пряники, не приближаться ни к какому каравану. Все, хватит, достаточно пообщалась с простым людом. Пожалуй, для меня теперь только компания оборотня и сгодится. А что? Отличная пара из нас получится: здоровенный разумный хищник и я — полукровка неизвестно какого роду-племени, умеющая менять лица, как карнавальные маски, и каждое полнолуние превращающаяся в кошмарную бледную монстриху. В упыриху, если говорить человеческим языком. Осталось только зубами обзавестись, как у Ширры, коготки заново отрастить и все: можно смело причислять себя к кровожадной нечисти. На этой мысли я машинально сжала в руках тоненькую цепочку из червленого серебра и странно улыбнулась, чувствуя, как та слегка потеплела в ответ. Ширра… не думала, что он мне ее доверит, даже без амулета. А он и возражать не стал, когда я предложила поискать в городе хорошего мастера, чтобы попробовать ее починить. Сколько можно, в самом деле, в зубах-то таскать? Ни охоты нормальной, ни отдыха, ни перекуса! Может, я его хоть так отблагодарю за мою спасенную на реке тушку? Надо признать, то, что я все еще в Ладогах — исключительно его заслуга. Да-да, не удивляйтесь: поняв, что мое дальнейшее присутствие нежелательно для каравана, я твердо решила потихоньку исчезнуть из города до того, как кто-нибудь вспомнит о том, что я вообще существую. Нет, я не спорю: Лех славный парень — умный, внимательный, серьезный. И при других обстоятельствах я бы непременно нашла время, чтобы все ему объяснить и остаться хорошими знакомыми, не храня в душе неприятный осадок. Но у меня больше нет права на ошибку. Нет права так рисковать, подвергая их опасности встречи со следующим за мной по пятам обероном. Не хочу я испытывать судьбу и в самый неподходящий момент увидеть в чужих глазах справедливый испуг или отвращение. Лучше просто уйти, скрыться и пропасть из виду, будто меня никогда не было. Оставить им короткую записку, чтобы не переживали зря, красноречиво обелить в ней несправедливо заподозренного Леха, после чего коротко извиниться и незаметно исчезнуть. Слегка придя в себя, я решительно двинулась в сторону окна, по пути натягивая мокрую одежду и спешно собирая разбросанные вещи. В темноте, как известно, проще исчезнуть из города, чем при полном скоплении народа. Ну, для меня конечно. Однако повторяю: Ширра не позволил — загородил дорогу, оттеснил назад, внушительно показал зубы (дескать, не дам!) и неприступной скалой встал поперек дороги, чтобы я не вздумала делать глупости. Никуда не пустил, тюремщик мохнатый. А когда я попыталась настаивать и ругаться сквозь зубы, прижался теплым боком, заурчал, зафыркал и засопел в ухо, потихоньку отталкивая обратно. Даже окно как-то сумел закрыть, наглец. А потом… понятия не имею, как уж он меня убаюкал, как заставил спокойно уснуть и на время позабыть о тревогах… честное слово, не знаю. Но как-то все-таки умудрился, а после этого незаметно ушел, и мне совершенно непонятно, как у него это получилось. Словно испарился, не выдав себя ни шумом, ни следом, ни клочком выпавшей шерсти, будто и не было его никогда. В общем, наутро я проснулась совершенно одна, в собственной постели, зато на подушке лежала та самая цепочка… Со своими делами я управилась очень быстро, благо нужных лавок в торговых Ладогах было не счесть. Выбирай — не хочу. Но вот с цепью неожиданно возникла проблема — я обошла с десяток кузнечных дел мастеров, но все, как один, в голос утверждали, что тут слишком тонкая работа, да и сплав необычный — чистейшее серебро с какими-то странными примесями. Плюс, крохотные звенья как-то мудрено закручены, и нет никакой надежды повторить этот шедевр без редких инструментов, которых у здешних умельцев, к сожалению, не было. Поэтому к гномам мне надо, только к гномам, так как, кроме них, восстановить порванную цепь никто не сумеет. Кое-как подлатать — пожалуйста, но ведь красавице нужен достойный результат? «Красавица» только брови хмурила и уходила на поиски следующего умельца. Надо ли говорить, что я упрямо обошла весь город? Истоптала все ноги, оголодала и устала, рыская по задворкам в поисках заветной мастерской? Но везде слышала одно и то же, почти слово в слово. Иными словами, полдня потратила на поиски и абсолютно ничего не добилась. Только макушку напекла на жарком солнце, изрядно пропылилась и снова вспотела. Пришлось с разочарованием констатировать полное поражение и, скрепя сердце, возвращаться на дорогу, чтобы потом сообщить обнадеженному спутнику, что ничего не вышло. На постоялый двор заходить не стала — зачем? За комнату я уже заплатила, перекусить успела в другом месте, вещи у меня все с собой, коня сроду не было, караван давным давно должен был уйти, потому что время терять Брегол не любил, а безответно пустая каморка должна была даже дурака навести на правильную мысль, что я туда больше не вернусь… Так что я ушла, искренне пожалев только о том, что не успела попрощаться с маленьким Лукой, который искренне надеялся, что я побуду с ним до самого Кроголина. Прости, мальчик… но так будет гораздо лучше. А остальные наверняка поймут. Со временем. С этой обнадеживающей мыслью я без проблем миновала городские ворота, не обратив внимания на излишне пристальный взгляд одного из стражников, бодрым шагом двинулась на восток и спустя каких-то полчаса скрылась из виду под сенью величественного и почти нетронутого леса. А еще через час меня нагнал Ширра. Теперь спешить стало некуда: я больше не зависела ни от дороги, ни от целостности повозок, ни от соседей, ни от погоды, ни от чего в целом свете, кроме собственных ног и сугубо личностных качеств… как в старые добрые времена. Мне больше не нужно было следить, чтобы лошадь случайно не сбила копыта. Не нужно ее мыть, купать и стреноживать на ночь. Не нужно следить за чужими взглядами или думать о том, кто и для чего произнес ту или иную подозрительную фразу. Не надо больше прятать лицо, когда на лес надвигалась темнота. Не надо ни кого-то оглядываться, когда приходило желание перекусить или передохнуть — иди, куда хочешь, делаешь, что пожалеешь. Бегом или шагом, ползком или вприпрыжку, по пыльной обочине или по живописному берегу… полнейшая, просто абсолютная свобода, от которой душа летит словно на крыльях. И она нисколько не омрачалась тем фактом, что совсем неподалеку невесомой тенью стелется громадный черный зверь, умеющий становиться быстрым, как молния, и свирепым, как бешеный вепрь. Ширра не стеснял меня ни в чем: не попрекал неожиданным побегом, не сравнивал нынешнее мое положение с тем, что было в караване, никогда не нудел по пустякам и не раздражал своей неуместной болтовней. Не пытался меня подгонять или определять время нашего совместного отдыха. Никогда не суетился, не раздражался и не злился, если я вдруг задерживалась или, наоборот, ни с того ни с сего вдруг резко ускоряла шаг. Просто держался поблизости, терпеливо приноравливался к моему темпу, спокойно поднимался, когда приходило время, так же спокойно пережидал, пока я отдышусь. Благоразумно молчал и не старался приближаться, навязывая свое общество, кроме тех случаев, когда я его о чем-то просила. Думаю, тогда мы просто приглядывались друг к другу. Кстати, Лех оказался прав: громадный тигр не настаивал на возращении к людям и не порывался разыскивать на пустой дороге попутчиков, не стремился никуда, кроме той стороны, куда поворачивала я — кажется, ему вполне хватало моего общества. Но я до сих пор не могу понять: что он во мне нашел? Для чего идет туда, куда ни одно разумное существо старается не соваться без очень веской причины? Зачем я ему вообще понадобилась? Такое впечатление, что он просто сопровождает меня, куда надо, и нисколько не заботится тем фактом, что Приграничье, в общем-то, не самое лучшее место для беззаботных прогулок. Когда я впервые об этом спросила, он только задумчиво посмотрел в ответ, словно и сам не до конца понимал, чего именно хочет. Но ничего внятного я так и не услышала. Против нового имени он тоже не возражал — отзывался сразу, без споров и недовольного ворчания, из чего я сделала вывод, что оно или довольно близко к тому, что было прежде, или же вполне его устраивало, или ему просто все равно. Но любом случае никакого недопонимания не возникло. По утрам он обычно будил меня тихим урчанием и осторожным толчком в плечо, давал время умыться и собраться, потом почти целый день держался слегка в стороне, ничем не нарушая моего стремления к уединению. И только под вечер, когда в лесу быстро темнело, а я начинала искать место для ночлега, ненавязчиво предлагал свою помощь. Я не отказывалась, потому что наглядно убедилась, что в лесных дебрях он ориентируется гораздо лучше. И на найденных им полянкам можно не опасаться нашествия плотоядных муравьев, полчищ змей или ядовитых пауков; там всегда было сухо, находилось укрытие от ветра и дождя, поблизости обязательно имелся ручеек, подземный ключ или какая-нибудь речушка. А когда я разводила костер, он частенько незаметно прокрадывался поближе, укладывался так, чтобы между нами всегда было ровное алое пламя, и словно чего-то ждал, по-кошачьи жмуря глаза и внимательно изучая меня сквозь полуприкрытые веки. — Что? — не выдержала я на третий день. — Что во мне такого интересного? Ты смотришь так, будто у меня третий глаз на лбу появился или крылья за спиной растут! Оборотень хмыкнул, и я готова была поклясться, что в черных глазах промелькнуло самое настоящее лукавство! Но отвечать он не стал. Только положил громадную морду на вытянутые лапы и хитро прищурился. — Шр-р-р… Я немедленно кинулась в него шишкой, но без толку: увернулся, наглец, да еще и зубы в усмешке показал. — Шр-р-р, — передразнила ядовито. — А если я возьму и тебя кормить больше не буду? Еще один смешок. Ну, конечно, и без моего хлеба с сыром прекрасно обойдется. Ему что — вышел в чисто поле, прогулялся полчасика, слегка размялся, и готов свеженький кролик! Будет он бояться моих смешных угроз! — Тогда перестану разговаривать! — Шр-р-р? — Вот именно. Надо же мне знать, кто ты есть, для чего топаешь следом и, собственно, какого демона тебе от меня… — я поймала пристальный взгляд черных глаз и, неожиданно сообразив, что совсем недавно почти те же слова говорил мне Лех, осеклась. Смущенно опустила глаза, а потом сконфуженно отвернулась. В общем-то, чего это я взъелась? Ну, идет человек рядом, помогает, скрашивает долгие вечера, ведет себя вроде прилично, с непристойными предложениями не пристает, не буянит, кроликов к ужину регулярно приносит, не навязывается, есть лишний раз не просит… Я вспомнила собственные ощущения от импровизированного допроса и покорно сдулась. Вот так, вот и получи той же монетой — сама не люблю любопытных, однако в чужие дела нос сую, как базарная торговка. — Извини. Нервы. Просто не люблю неопределенность. Ширра понимающе прикрыл веки, а я ненадолго задумалась. В общем-то, все не так уж плохо: он идет исключительно со мной, независимо от моего желания, и мне это хорошо известно. Он тоже знает, что я догадалась, но причину такого поведения пояснять пока не собирается. Я, в свою очередь, больше на него не злюсь, зато упрямо молчу о своем прошлом, прячу настоящее лицо и глаза, стараясь не выдать, какими страшными они становятся в лунные ночи… хотя, если поразмыслить, однажды он уже видел мои коготки и, кажется, не слишком этим смутился… короче говоря, мы с ним находимся в одинаковой ситуации, никак не можем ее изменить (конечно: он по каким-то соображениям не собирается уходить, а я пока не могу представить, каким образом могла бы от него избавиться), поэтому просто вынуждены как-то приспосабливаться. Я тихонько вздохнула. — Ладно, давай так поступим, раз уж мы с тобой такие скрытные типы: ты мне не мешаешь и не лезешь в мои дела, а я не буду тебя прогонять и навязываться с расспросами. Идем дальше, как и положено равноправным партнерам — в тишине, мире и при полном согласии. Но, если ты вдруг решишь уйти, предупреди заранее, хорошо? Чтобы я хотя бы знала, что ждать тебя к ужину больше не нужно. Думаю, это будет честно. Как считаешь? Вместо ответа оборотень неожиданно подошел и ткнулся мокрым носом в мою щеку. То ли поблагодарил, то ли согласился. Я слабо улыбнулась, потому что он возвышался надо мной, как гладкая морская скала возле крохотного кораблика, и все еще выглядел пугающе большим и довольно страшным. Но за последние дни я успела немного привыкнуть к ужасающей разнице в размерах, смирилась с тем, что никуда от него не денусь, так что даже не стала протестовать, когда он, помявшись, вдруг не ушел обратно, как раньше. А, нерешительно потоптавшись и возбужденно посопев, осторожненько лег, пристроив тяжелую морду рядом с моим коленом, отбросив длинный хвост куда-то далеко за спину и прижавшись теплым боком. Прямо как тогда, на реке, когда безропотно согревал своим дыханием и терпеливо ждал, пока я приду в себя. Вот только сейчас я не нуждалась в таком внимании… вроде бы… не знаю. Хотя, в общем-то, не все ли равно? Хотел бы съесть, давно бы управился. Сердиться на меня он вроде не должен, я тем более перестала заниматься этим бесполезным делом. Прогонять его пока тоже не за что. Испуганно охать бессмысленно, бежать прочь с криком «спасите-помогите!» — просто неприлично. Силой мне с ним не справиться… так что пусть лежит, мохнатый преследователь. Да и теплее так, право слово. Причем, намного. Единственное, чего мне очень хотелось, так это уточнить одну важную вещь. — Ширра? Можно я кое-что спрошу? Всего один вопрос: ты вообще-то… человек? Тигр, не поднимая век, тихонько фыркнул. — Это как понимать? Да или нет? Он выразительно покачал головой. — Ясно. Но и не оборотень, насколько я погляжу? — Шр-р-р. — То есть, ты всю жизнь был такой, как сейчас, и никто тебя не заколдовывал? Ширра фыркнул чуть громче, уже с явным презрением ко всяким там колдунам и их жалким потугам на него воздействовать, а потом досадливо дернул ухом, заставив меня озадачиться еще больше. — Но ты идешь в Приграничье, верно? Значит, тебе что-то там нужно, как, впрочем, и мне… наверное, что-то очень важное? Тихое урчание в ответ. Одобрение? Согласие? Смех? — А может… ты там просто живешь? — неожиданно осенила меня любопытная догадка. — Ширра? Я права? Там твой дом? Он медленно повернул голову и внимательно посмотрел, несколько секунд помолчал, а потом слабо кивнул. Вот оно что! А я-то голову ломала! Вот почему я о таких существах прежде не слышала! В Симпале они просто не живут! Зато в Приграничье и возле Мертвых Пустошей кого только не встретишь! Даже тех, наверное, о ком и старые легенды давно позабыли! В том числе и таких, вот, необычных экземпляров разумной фауны, как этот странный зверь с человеческими повадками! Значит, он просто идет домой! Со мной! К своим! По пути ему просто, вот и вся загадка! — Тогда понятно, — у меня с души словно камень упал. — И это, если честно, просто замечательно. А дороги ты здешние знаешь? Сможешь провести нас так, чтобы на Патрули не нарваться? Куда-нибудь подальше, к Мглистым Горам? Там, кстати, можно и гномов отыскать, которые починили бы твою цепочку. Если что, я заплачу… Ширра зачем-то обнюхал мои руки и снова кивнул. — Вот и отлично. А то я прямо не знала, к кому обратиться. Тогда, если не возражаешь, на тебе будет дорога, а на мне — поиск хорошего кузнеца. Идет? Идет. Тигр вздохнул с явным облегчением, да и мне, откровенно говоря, было сложно представить, каким именно образом он бы явился к подземным мастерам, держа свою бесценную висюльку в пасти и пытаясь объяснить на лапах, что именно от них нужно. Нет, догадаться не сложно, конечно, но чем бы он заплатил? А я ему, между прочим, как раз сильно задолжала. Так что, если поразмыслить, это — хорошая сделка для нас обоих. Он, кажется, тоже так посчитал, потому что вдруг потянулся к моей руке и неуверенно коснулся мягкими губами. На пробу. Затем легонько пощекотал, а потом, видя, что я не собираюсь шарахаться прочь, очень осторожно лизнул. После чего отвернулся и больше не тревожил, а мне, пожалуй, впервые за последние пару месяцев вдруг стало удивительно спокойно. Мирно. Как-то очень правильно, как всегда бывает после принятия трудного, но верного решения, от которого многое будет зависеть в дальнейшем. И особенно правильным это показалось тогда, когда теплый бок с готовностью прижался сильнее, словно только и ждал, когда я перестану нервничать, а прежние сомнения и подспудные страхи отошли, наконец, на второй план. Я, признаться, от его близости почти растаяла и, наконец, безмятежно уснула… А утром едва не прокляла от всей души. Снова. Опять. Как в старые добрые времена. А могла бы — вовсе удавила, где нашла бы, да не свезло. Потому что, во-первых, этот наглый зверь самым бессовестным образом исчез, бросив меня в лесу безо всякого предупреждения, а во-вторых… заметив подле себя странный комочек, я секунду непонимающе таращилась, слишком туго соображая после сладкого сна, и даже протянула руку, порываясь взять и рассмотреть поближе. Но потом увидела, ЧТО это за штука, и с приглушенным воплем отпрянула. Шарахнулась так резво, будто ядовитую змею увидела, потому что в густой траве возле самого моего носа лежала аккуратно сложенная серебряная цепочка, на которой мирно покоился небольшой плоский камешек с крохотной выемкой в центре. Тот самый, чтоб его!!! Я с проклятием отползла подальше и с тихой ненавистью уставилась на дурацкий амулет, провокационно посверкивающий на солнце черными гранями. Вот же пакость какая! Чуть снова не влипла с этой опасной побрякушкой. Памятуя о том, чем закончилась наша первая встреча… не-е-ет, чем хошь поклянусь, но больше ее в жизни в руки не возьму! Ни за какие коврижки! Чтоб ей провалиться! Чтоб ее сорока какая уволокла поскорее! Да подальше! Век бы ее не видеть… и куда, интересно, подевался, этот мохнатый гад? Бросил свое сокровище, словно неродное, а сам сбежал, как на пожар, не сказав на прощание ни единого словечка! Гм, а ведь и правда не сказал… На этой мысли я слегка успокоилась: если б ушел надолго, наверняка бы предупредил, а раз смолчал, значит, просто было надо. И значит, он вернется. Ладно. Ничего страшного, к счастью, не произошло — я амулет и пальцем не тронула. И не притронусь ни за что — больно надо второй раз нарываться. Кстати, Ширра не мог об этом не знать, а значит, наверняка скоро заявится. Может, на охоту решил с утра пораньше сбегать? Кто его разберет? Или что-то в лесу почуял, вот и сорвался с места, как настеганный, а амулет оставил, чтобы пасть, значит, была свободной. Ну, поймать так кого. Или укусить побольнее. Так что ничего ужасного на самом деле не произошло. Ну, полежит себе эта штучка на солнышке, ну, оборонили ее случайно (или намеренно?). Пусть лучше спокойно дождется хозяина здесь, а я пойду-ка отсюда подобру-поздрову, потому как испытывать его скудное терпение — дело крайне неразумное и для жизни опасное. Проверено. Причем, не раз. Переведя дух и слегка придя в себя, я осторожненько отползла подальше, только потом встала на ноги и, сердито шипя сквозь зубы нелестные эпитеты дурному нелюдю, пошла умываться. Причем потратила на это важное дело чуть не с полчаса, получила немалое удовольствие и неплохой заряд бодрости, потому как никто не мешал и не поторапливал. Потом рассудила, что спешить действительно некуда, и старательно поплескалась в прохладной воде уже вся. После чего спокойно позавтракала, время от времени неприязненно косясь лежащий в сторонке на амулет. Тщательно и во вкусом расчесалась. Наполнила флягу. Пришила на место оторвавшуюся вчера пуговицу. Вдумчиво перебрала вещи, прикидывая, насколько хватит соли и перца и не стоит ли заглянуть в какую-нибудь деревушку по пути. Нет, не подумайте, что я жадная: мяса будет вдосталь. Ширра об этом позаботится, но есть пресное — как-то некультурно. Хотя, конечно, если прижмет, даже сырое сгрызу… я терпеливо подождала, пока высохнут волосы, снова расчесалась, мельком поглядывая на неуклонно взбирающееся по небосводу солнцу. Потом, поняв, что уже все на свете переделала, бесцельно послонялась по округе, пиная прошлогоднюю траву и сухие листья. Еще немного поозиралась, надеясь на какое-то чудо, неумело поискала чужие следы, ничего толком не нашла и, наконец, не выдержала. — Ширра!! Тишина… — Ширра-а!!! Да где ж его демоны носят?! — Ширра!! Чтоб тебя мухи затоптали! Ау!! Ты где?! Бесполезно: оборотень как сквозь землю провалился! Ни рыка, ни шипения, ни шороха потревоженных веток в ответ. Ни даже отдаленного крика, могущего указать, куда он запропастился. Просто испарился и записки не оставил. Ну, и что мне теперь делать? До ночи его ждать, подперев голову рукой, как тот атлант? Ложиться спать, пытаясь скоротать время? На поиски идти? Так я ж не следопыт — для меня заблудиться в этих дебрях пара пустяков. Это я возле дороги такая смелая, а как зайду в непролазную чащу — пиши-пропало. И как быть? Я нерешительно оглянулась на нетронутую цепочку. Ширра, глупый кот! Какого дрына ты оставил ее тут, если так ей дорожишь? Что мне теперь, возле нее круги наматывать, охраняя это сомнительное сокровище от любопытства лесных обитателей? Оставить, как есть, и идти себе дальше? Бросить, не зная, чем это потом может аукнуться? Или подвесить к какому кусту, чтобы ты сразу нашел, когда вернешься? Откуда мне вообще знать, куда тебя понесло? Может, в обратную сторону решил повернуть? Дела, может, какие там не закончил? — Ширра! — с досадой позвала я, смутно предчувствуя, что он все равно не отзовется. И верно — тишина, как в покинутом склепе. Проклятие… ненавижу такие моменты! Терпеть не могу принимать за кого-то решения… а, ладно! Сам потом догонит и подберет — вещь его, и он прекрасно знал, что делал, когда уходил. Значит, должен догадаться, что я не посягну на личную собственность верного компаньона. Даже такого странного, как этот разумный тигр. Решительно затушив костер и собрав вещи, я закинула мешок за спину и бодрым шагом двинулась в заросли, держась солнца и строго восточного направления. Промахнуться нереально — дорога совсем недалеко, а даже если собьюсь, Ширра всегда поправит. В последний момент я все-таки обернулась и со смешанным чувством посмотрела на сиротливо поблескивающий амулет. А ведь ему придется за ним вернуться… с большой долей вероятностью Ширра все-таки ушел вперед, а не назад. И значит, после целого дня пути ему придется сделать огромный крюк, чтобы забрать важную для него вещь. Важную настолько, что он готов за нее убивать и калечить. А амулетик такой маленький, легкий, как перышко — ветром унесет, и не заметишь. Птица, опять же, подобрать может. Зверь любопытный наткнется или, чего доброго, путник случайный набредет… потом нам придется его искать, сбивать ноги, беспокоиться лишний раз… конечно же, обоим искать, потому что я себе этого никогда не прощу… Обреченно выругавшись и в который раз прокляв свое мягкосердечие, быстро вернулась, сердито затолкала дурацкую висюльку в карман и, сложив из камешков большую стрелку, острием на восток, быстрым шагом ушла. Не желая терять время зря, но про себя твердо решив, что промахнуться по такому указателю даже дурак не сумеет. А как только оборотень появится, прямо с ходу суну под нос его главное сокровище и от души дам в морду, если увижу на ней хоть малейший признак недовольства. Богом клянусь, что дам. И, наверное, даже ногой, потому что если этот мохнатый гад только посмеет заикнуться, если только скривится или возмущенно тявкнет, если вздумает снова зубы свои показывать и пытаться ворчать… Наверное, у меня в кои-то веки все было написано на лице, да еще во-о-от такими огромными буквами (чтоб, значит, никакого недопонимания не осталось!), потому что вернувшийся к ночи оборотень, против ожиданий, не вымолвил поперек ни единого словечка. Не возмутился и не потребовал объяснений, намекая на то, что, дескать, полдня рыскал по окрестностям в поисках своей агатовой побрякушки. Точнее, он просто не успел возмутиться, потому что, едва рядом с костром возникла его массивная тень, я резким движением протянула руку с амулетом, который успела не раз проклясть, и прямо-таки впихнула в изумленно разинутую пасть. Повесила на первый попавшийся клык, торопливо отодвинулась и мрачно сообщила: — Ты оборонил. Ширра странно кашлянул, потому что порванная цепочка, разумеется, не удержалась на остром зубе и с тихим шелестом соскользнула на землю. Коротко блеснула в свете тревожно колеблющегося пламени, а потом пропала в густой траве, наверняка испачкавшись и покрывшись свежей грязью, явно зарылась в не первой свежести лесной мусор… но он все-таки смолчал. Похоже, правильно расценил кровожадное выражение на моей зверской физиономии, которое я репетировала весь долгий день, и просто не рискнул связываться — понимая, что я ого-го на каком взводе, вдруг смущенно вздохнул, опустил странно горящие глаза и… осторожненько улегся рядом, предусмотрительно затолкав цепочку под могучую лапу. Кхе… и это все?!!! Я еще с полчаса честно ждала скандала, встревожено ерзала и беспокойно косилась на черный загривок, заранее готовя обличительную речь, вздумай он начать выяснять отношения. Но нет — обошлось. Ширра лежал очень смирно, лениво прикрыв веки и ровно дыша в мое колено, словно ничего необычного не случилось. Почти не двигался, не дергал сердито хвостом, не сопел и не ворчал вполголоса. Казалось, просто задремал, отдыхая после утомительного дневного перехода. Хотя… кто знает, чем он там занимался? Может, упырей каких отгонял да мавок живучих в болоте топил, пока я ломала голову, как бы не разругаться с ним из-за пустяка. Может, подругу встретил по пути да заболтался о разном. Или ворье какое выловил в чаще, собиравшееся кому-то засаду устроить… откуда мне знать? Однако сейчас он не сердился и не выглядел раздраженным. Скорее, немного усталым и… умиротворенным? Пожалуй. Похоже, его не слишком-то расстроило мое самоуправство. — Ширра? — нерешительно дотронулась я до маленького уха. Тигр немедленно обернулся. — Ты, правда… не сердишься? Он какое-то время просто смотрел, повергая меня в знакомое оцепенении золотыми зрачками, а потом пренебрежительно фыркнул и, лизнув мои пальцы, с урчанием потерся щекой. Дескать, какие глупости… нашла, о чем переживать! Признаться, я откровенно растерялась, потому что ждала от вспыльчивого и быстрого на расправу оборотня совсем иного. Но затем вдруг поверила, что это не игра и не притворство, и с неимоверным облегчением выдохнула, опустила сведенные плечи, чувствуя, как отступает в тень прежнее напряжение. Поражаясь собственной наглости, осторожно потрепала могучую холку, тихонько рассмеялась, когда он довольно фыркнул, и неожиданно расслабилась. Наконец-то, ощущая возле себя не оборотня, не дикого зверя и не кровожадного монстра, от которого не знаешь чего ждать, а чувствуя твердое и верное плечо надежного спутника, на которое можно без всякой опаски опереться. Я больше не боялась его, это правда, больше не нервничала и не переживала. Не ждала неприятностей и неожиданных срывов. Не старалась держать строго выверенную дистанцию. Напротив, мне в кои-то веки стало удивительно хорошо — надежно, спокойно, уверенно. Очень тепло и невероятно защищено. Так, как никогда прежде не было. Так, как должно было быть с самого начала. Так, как и следовало себя ощущать — рядом с заботливым, внимательным, преданным другом. И, что самое главное, мне понравилось это новое чувство. — Прости, что я тогда взяла твой амулет, — вдруг тихонько прошептала я, осторожно погладив мягкую шерсть. — Я не поняла, что это твое. Не знала, что это и откуда взялось. Просто заглянула, чтобы выяснить, не нужна ли тебе помощь, «эликсир» заодно захватила, немного мяса, чтоб никаких больше крыс, парное молоко… а когда вернулась, то никого не нашла. Только кучу стражи во дворе, пустую кладовку и амулет. Случайно увидела его на чердаке, когда уходила. Ты исчез, не оставив следов, и я не знала, что подумать, вот и забрала… посчитала, что хозяева уже не объявятся. Я… знаешь, мой образ жизни, весьма далек от идеала, я нередко гощу в чужих домах в отсутствие законных хозяев, вскрываю замки и беру то, что мне не принадлежит… ты ведь уже догадался, верно? Потому что по-другому я бы не смогла открыть твою клетку… да, ты прав, и я — не самая честная девушка на этом свете. Но, клянусь, я не знала, что он настолько для тебя важен, иначе никогда бы не стала… понимаешь? Тигр, немного подумав, очень серьезно кивнул. — Прости, если я как-то тебя обидела… Он не дал договорить — с тихим урчанием вдруг подался вперед, уткнулся носом в мой живот и виновато потерся, словно тоже извиняясь. Наверное, и он с ума сходил, когда шел по следу пропажи, тихо зверел от осознания такого предательства, которое, как думалось, я тогда совершила… ведь, пожалуй, для него это выглядело именно предательством. А как еще? Поутру пришел в себя, чуть не умирая от слабости и истощения, сомнительной девицы давно рядом нет, а вместе с ней, как выяснилось, пропал и ценнейший артефакт… действительно ОЧЕНЬ важный, раз Ширра так бурно отреагировал на его внезапную пропажу… Мы на долгое мгновение встретились взглядами, как когда-то давно. Снова столкнулись разумами, на краткий миг соприкоснулись душами, делясь самым сокровенным, о чем нельзя рассказать словами. Он явно нервничал, боясь, что я не пойму и не увижу, а мне вдруг открылось то, что следовало бы понять гораздо раньше. Потому что это мне надо было объяснять первой. Мне прийти к нему и рассказать, как именно все произошло. Мне сделать первый шаг и не ждать, пока он начнет догадываться сам. А то, что он давно уже догадался, видно яснее ясного — по теплым золотым крапинкам в глазах, что с каждой минутой становились все больше и ярче, по тихому урчанию, раскаяному вздоху, осторожному касанию лапой, так сильно напоминающему виноватое «прости»… как жаль, что он не может говорить! Как жаль, что я не подумала об этом сразу. Жаль, что до сих пор не заметила его робких попыток извиниться. Жаль, что он так сильно меня напугал и так долго искал возможность приблизиться. Ждал, пока я сама не начну привыкать к его присутствию, постепенно приучал к своей страшноватой внешности, опасался напугать еще больше. Но все равно чутко стерег, каждый день охранял, неустанно берег и медленно, постепенно, шаг за шагом заставлял меня увидеть, что та ярость… его действительно страшная и какая-то бешеная ярость, способная убивать одним единственным взглядом… она была направлена на меня по ошибке. Он не хотел причинить эту боль. Не хотел выглядеть для меня таким жутким. Не желал ранить и, тем более, убивать. Просто не сдержался в то время, а теперь очень сожалеет и раскаивается. Понимает меня, благодарен за спасение и просит прощения за те раны. Готов искупить свою вину и очень хочет, чтобы я начала, наконец, хоть немного ему доверять. — Шр-р-р, — негромко подтвердил Ширра, лизнув мою щеку, и я слабо улыбнулась. Ну, вот… всего-то и надо было! Такая малость, а мы только сейчас разобрались, что к чему. Но… хвала Двуединому! Наконец-то, я его понимала! Наконец, все встало на свои места! Наконец, стали ясны все причины и следствия. И, наконец-то, у меня больше не осталось сомнений! — Ох, Ширра… какие же мы дураки… — Шр-р-р? — Нет, — мои губы сами собой расползлись в глупой улыбке. — Больше не сержусь. Прости, что я так долго не видела. Спасибо, что спас мне жизнь. Он с тихим вздохом пристроил голову у меня на коленях и блаженно зажмурился, а я бесстрашно гладила мягкую шерсть и беззастенчиво теребила круглые уши, отчего под руками иногда пробегали волны мимолетной дрожи и доносилось почти неслышное, но хорошо ощутимое пальцами урчание. Ему нравилось! Ему действительно нравилось!! Кажется, я так и уснула — свернувшись в клубок и улыбаясь неведомо чему, зарывшись руками в густую черную шубу, совершенно не замечая потеплевшего взгляда Ширры, в котором вдруг промелькнула необычная искра. Просто уснула, тесно прижавшись и полностью ему доверившись, позабыв про тревоги и старые обиды. Приняв его таким, какой есть, и тихо радуясь произошедшим переменам. А наутро почти не удивилась, обнаружив в своей ладони все тот же маленький камушек на порванной серебряной цепочке. Конец первой части.