Тайные учения Тибета (сборник)
Александра Давид-Ниэль


Золотой фонд эзотерики #


В этом сборнике представлены три самые интересные работы А. Давид-Ниэль, бесстрашной исследовательницы Тибета, первой представительницей Запада, побывавшей в этой загадочной стране, долгие годы закрытой для иностранцев.

Работы А. Давид-Ниэль посвящены многообразной духовной культуре Тибета; в них описываются различные духовные практики, системы духовного самосовершенствования и мистические традиции тибетских мастеров мудрости и посвященных в тайные знания.


 Перевод: А. Степанова


Александра Давид-Ниэль

Тайные учения Тибета


Мистики и маги Тибета


Предисловие


Для очень многих жителей Западного полушария Тибет окутан атмосферой таинственности. Страну снегов принято считать родиной неведомого, фантастического, невероятного.

Какие только сверхчеловеческие способности не приписывают ламам, магам, колдунам, некромантам и оккультистам всех мастей, населяющим высокие плоскогорья, так великолепно изолированные от остального мира природой и собственной волей их обитателей! Самые странные легенды о Тибете принимают за бесспорные истины. Кажется, будто в этой стране растения, животные и люди могут произвольно не подчиняться законам физики, химии, физиологии и даже простого здравого смысла.


Вполне естественно поэтому, что ученые, привыкшие к суровой точности экспериментального метода, придают подобным сведениям не больше значения, чем забавным чудесам из волшебных сказок. Таким же было и мое к ним отношение, пока, благодаря счастливой случайности, я не познакомился с госпожой Давид-Ниэль.

Знаменитая мужественная путешественница по Тибету обладает удачным сочетанием всех физических, моральных и умственных качеств, какие только можно пожелать изыскателю при проведении определенного рода исследований. Считаю своим долгом отметить это, хотя и рискую задеть скромность госпожи Давид-Ниэль.

Госпожа Давид-Ниэль пишет и читает, свободно разговаривает на всех тибетских наречиях. Она прожила в Тибете и смежных с ним странах четырнадцать лет подряд и исповедует буддизм, что помогло ей завоевать доверие самых выдающихся ламаистов.

Приемный сын госпожи Давид-Ниэль – настоящий тибетский лама. Она сама прошла духовную тренировку и подвергалась всем описанным в ее книге испытаниям.

Одним словом, госпожа Давид-Ниэль, по собственному ее признанию, превратилась в настоящую азиатку. Ее принимали за тибетку все туземцы. Последнее обстоятельство оказалось особенно важным для работы в области, до тех пор еще бывшей недоступной для европейских ученых.

Эта азиатка, эта совершенная тибетка оставалась тем не менее европейской женщиной, ученицей Декарта и Клода Бернара. Она разделяла философский скептицизм первого, скептицизм, представляющий, по мнению второго – ее учителя Клода Бернара, – основу всякого научного исследования.

На одной из конференций, проведенных ею по моей просьбе на моей кафедре (бывшей кафедре моего и ее учителя Клода Бернара), госпожа Давид-Ниэль сказала: «Все имеющее в какой-то мере отношение к явлениям психики – к духовной деятельности человека вообще – следует изучать таким же образом, как и всякую другую научную дисциплину. Здесь нет никаких чудес, ничего сверхъестественного, что могло бы порождать и питать суеверие. Наблюдения подтверждают: систематическая, научно поставленная тренировка психики обычно приводит к определенным результатам, заранее намеченным. Именно поэтому все собираемые при такой тренировке сведения представляют собой достойные внимания ценные материалы даже в том случае, когда упражнения проводятся эмпирически и основаны на теориях, с которыми мы не всегда можем согласиться».

В этих словах выражен истинный научный детерминизм, одинаково далекий как от огульного отрицания, так и от слепого легковерия.

Наблюдения госпожи Давид-Ниэль в равной степени интересны для ориенталистов, психологов и физиологов.

Д-р Д’Арсонваль, член Французской академии наук и Академии медицины, профессор Коллеж де Франс, президент Института общей психологии 


Предисловие автора


Непосредственно после появления в печати моего «Путешествия одной парижанки в Лхасу» очень многие – как в посвященных этой книге статьях, так и лично – интересовались, что заставило меня жить среди лам, и выражали желание получить сведения об учениях и обычаях мистиков и оккультистов Тибета.

Постараюсь удовлетворить любознательность читателей. Однако из-за небольшого объема настоящей работы задача эта представляет некоторые трудности.

Отвечая на два различных по существу вопроса, я сперва рассказала об обстоятельствах, сблизивших меня с религиозным миром ламаистов, и об окружающем этот мир сословии колдунов всевозможных категорий.

Затем я постаралась систематизировать некоторые ярко выраженные особенности тибетских оккультных и мистических теорий и методов духовной тренировки тибетцев.

Каждый раз, когда в связи с этим из очень богатого запаса моих воспоминаний всплывал какой-нибудь факт, я относила его на соответствующее ему в рассказе место. Таким образом, здесь не может быть и речи о путевом дневнике: его форма изложения совсем не соответствует моей теме. Иногда в процессе исследования, благодаря специфике, возможность расширить и дополнить то или иное наблюдение представлялась мне несколько месяцев или даже несколько лет спустя. Но только сумма сведений, полученных в разных местах и в разное время, может дать правильное понятие о трактуемом здесь предмете.

Впрочем, я собираюсь в дальнейшем рассмотреть вопросы мистицизма и философии тибетцев в работе более специальной, чем предлагаемая книга.

Как общее правило, тибетские имена в этой книге, как и в «Путешествии одной парижанки в Лхасу», только транскрибируются фонетически.


Глава I


Гималаи – преддверие Тибета. – Первое знакомство с ламаизмом и его последователями. – Беседа с Далай-ламой. – Смерть и посмертное бытие в верованиях тибетцев. – Скитания и злоключения умерших. – Колдуны за работой. – Как один великий, но невежественный лама перевоплотился в ослика, несмотря на самопожертвование праведника, пытавшегося предоставить ему возможность человеческого воплощения. – Первое знакомство с Тибетом. – Визит к ламе-созерцателю. – Я покидаю Гималаи. 

– Итак, решено. Я оставляю вам Давасандупа в качестве переводчика. Он поедет с вами. 
Неужели я разговариваю с человеком? Это крошечное желтовато-смуглое существо в одеянии из оранжевой парчи с бриллиантовой звездой, сверкающей в головном уборе, – не дух ли он, спустившийся с ближних гор?

Говорят, что этот человек – воплотившийся лама и наследный принц одного гималайского трона. Но сейчас он кажется мне призрачным видением.

Должно быть, сию минуту он исчезнет, как мираж, вместе со своей пестрой свитой и парадным конем в попоне из ярко-желтого сукна. Принц – часть сказочного мира, в котором я теперь живу – или, по крайней мере, мне кажется, что живу – вот уже пятнадцать дней. Я вижу все это во сне и через мгновение проснусь у себя в постели, в стране, где не обитают духи, воплотившиеся ламы в сияющих одеждах, где мужчины носят прозаические пиджаки и волосы нормальной длины и не драпируются в ткани цвета солнца.

Я вздрагиваю от внезапного грохота литавр. Гобои затягивают заунывную мелодию. Горный дух садится верхом на своего нетерпеливого скакуна. Вельможи и слуги свиты взлетают в седла.

– Я вас жду, – повторяет светлейший лама, благосклонно улыбаясь.

Я слышу свой голос со стороны, будто кто-то другой говорит, обещая ламе приехать в его столицу через день, и удивительная кавалькада удаляется, предшествуемая музыкантами.

Когда последние звуки жалобного напева замирают вдали, странное очарование, сковывавшее мои члены, рассеивается. Все это было наяву. Я нахожусь в Калимпонге в Гималаях, а рядом со мной стоит толмач, любезно предоставленный в мое распоряжение со дня моего приезда.

Как я здесь очутилась? Я говорила уже об этом в другой моей книге, «Путешествие одной парижанки в Лхасу». В то время соображения политического характера заставили Далай-ламу искать убежища на территории, находящейся под английским протекторатом. Я рассудила, что его пребывание на границе Индии – единственная для меня возможность видеть его и собрать материалы о разновидности буддизма, превалирующей в Тибете.

Очень немногим иностранцам удавалось получить аудиенцию у государя-монаха, пребывающего в неприступной твердыне своего святого города в Стране снегов. Далай-лама не сделался доступным даже в изгнании. До моего посещения он упорно отказывался принимать женщин нетибетского происхождения. Я была первой и – имею веские основания предполагать – последней чужеземкой, для которой он соблаговолил сделать исключение.

Уезжая из Дарджилинга весенним свежим утром, когда розовые тучки еще окутывали сумеречные горы, могла ли я предвидеть, какие необычные последствия будет иметь эта поездка? Я предвкушала только кратковременную прогулку и интересное свидание, но на самом деле для меня начался целый ряд странствий, и им суждено было продлить мое пребывание в Азии больше чем на десять лет.

В воспоминаниях о начале моего долгого пути Далай-лама является гостеприимным хозяином: завидя у стен своего жилища путника, он спешит указать ему, где находится вход в его владения.

Вход этот был указан мне тремя словами: «учитесь тибетскому языку».

Если верить подданным Далай-ламы, называющим его всеведущим «Тхамсчед мкоенпа», то владыка Тибета, давая мне этот совет, заранее знал, что повлечет за собой его исполнение. Он сам открывал мне путь не только к Лхасе, своему престольному граду, – что не имело бы особого значения, – но еще к менее доступным неведомым учителям, мистикам и магам, имевшим надежный приют в его сказочной стране.

В Калимпонге владетельный лама остановился в поместительном доме, принадлежавшем министру раджи Бутана. Чтобы придать резиденции ламы бо́льшую величественность, от самой дороги к дому проложили подобие аллеи из двух рядов высоких бамбуковых шестов с флагами, т. е. «конями воздуха», в окружении магических знаков. На каждом полотнище было запечатлено речение: «Национальный тибетский флаг» – золотой лев на малиновом фоне в то время, мне кажется, еще не существовал.

Свита монарха в изгнании была многочисленной, а слуг насчитывалось более сотни. Весь этот люд обычно предавался в тиши сладостному ничегонеделанию, оживляемому неумолчной болтовней. Спокойствие царило вокруг жилища Великого ламы. Но в праздничные или приемные дни со всех сторон вдруг появлялась хлопотливая и шумная толпа царедворцев и слуг. Они теснились в дверях, высовывались из всех окон, растекались по окрестностям, – суетясь, волнуясь, крича, и часто так мало отличались друг от друга в своих засаленных одеждах, что чужеземцы легко делали досадные промахи и попадали в неловкое положение.

Благопристойность, церемониал и пышное великолепие Поталы давно миновали. Те, кому довелось видеть придорожный лагерь, где владыка Тибета пережидал, пока его подданные отвоевывали ему трон, не могут иметь ни малейшего представления о настоящем дворе Великого ламы в Лхасе.

Британские экспедиционные войска, силой проникнув на запретную территорию и нагло разгуливая по столице Тибета наперекор заклинаниям и чарам самых страшных его колдунов, вероятно, заставили в конце концов Далай-ламу понять, что сила на стороне этих чужеземных варваров. Разнообразные изобретения, какие он в дальнейшем имел возможность видеть во время путешествия по Индии, по-видимому, убедили его также в умении этих варваров подчинять себе и видоизменять природу. Но, как бы там ни было, его уверенность в умственной неполноценности белых оставалась непобедимой, и в этом он всецело разделял мнение, общее для всех азиатов – от Цейлона до северных пределов Монголии.

Жительница Запада, познавшая тонкости буддийского учения, была для него непостижимым явлением. Если бы я вдруг испарилась во время беседы с ним, он нисколько не удивился бы. Наоборот, именно вещественность моей особы его и поражала.

Наконец Далай-ламе пришлось поверить очевидному. Тогда он спросил о моем учителе: у меня, конечно, есть учитель, и он может быть только азиатом. Далай-лама низвергнулся с облаков на землю, услышав, что тибетский текст одной из наиболее почитаемых ламами буддийских книг был переведен на французский язык еще до моего рождения (перевод Э. Фуко, профессора Коллеж де Франс).

Ему было трудно допустить подобный факт, и поэтому он старался преуменьшить его значение. Если, – сказал он, – какие-нибудь иностранцы действительно изучили наш язык и читали наши священные книги, то все равно смысла их они понять не могли.

Слова ламы доставили мне удобный случай обратиться к нему с просьбой. Я поспешила им воспользоваться:

– Именно потому, что – как я подозреваю – некоторые религиозные доктрины были истолкованы неправильно, я и прошу вас просветить меня.

Далай-лама отнесся к моей просьбе благосклонно. Он не только ответил устно на предложенные мною вопросы, но несколько позже передал мне записку, где развивал некоторые из своих разъяснений.

Князь Сиккима и его свита скрылись из виду, и мне ничего другого не оставалось, как сдержать свое обещание и готовиться к поездке в Гангток. Между тем меня преследовало другое желание.

Накануне мне пришлось присутствовать на церемонии благословения Далай-ламой паломников. Это зрелище не имеет ничего общего с церемонией папского благословения в Риме. Папа благословляет всю толпу верующих одним своим жестом, но более требовательные тибетцы желают получить благословение каждый в отдельности. У ламаистов существует три вида благословения в зависимости от степени уважения ламы к благословляемому: возложение обеих рук на голову паломника – самый уважительный прием; прикосновение к его голове одной рукой считается менее учтивым, причем здесь тоже имеются оттенки: например, можно дотронуться одним или двумя пальцами; наконец, на последнем месте стоит благословение опахалом, когда распределяющий благодать лама касается головы верующего чем-то вроде метелочки, состоящей из палочки с привязанными к ней разноцветными шелковыми лентами.

Легко заметить, что при всех способах благословения между ламой и благословляемым всегда осуществляется непосредственный или косвенный контакт. Почему так необходим этот контакт? У ламаистов благословлять – значит не призывать милость Божию на людей или вещи, но сообщать им исходящую от благословляющего ламы живительную силу.

Толпы народа, собравшиеся в Калимпонге, чтобы коснуться лент ритуальной метелочки в руке Далай-ламы, дали мне некоторые представления о его авторитете среди верующих.

Шествие продолжалось уже несколько часов, и я заметила, что вереница паломников состояла не из одних только туземцев-ламаистов: в толпе было много непальцев и бенгальцев, принадлежащих к индуистским сектам. Многие из присутствующих на церемонии в качестве зрителей внезапно под действием какого-то оккультного влечения стремительно присоединялись к веренице богомольцев.

Пока я любовалась этим зрелищем, мне вдруг попался на глаза человек, сидевший немного в стороне на земле. Его всклокоченная шевелюра была закручена в виде тюрбана, как у некоторых факиров в Индии. Однако черты лица незнакомца ничем не напоминали индуса. Тело его покрывали засаленные лохмотья ламаистского монашеского одеяния.

Оборванец положил свою котомку возле себя на земле и смотрел на толпу с насмешливым и злорадным выражением.

Я указала на него Давасандупу, спросив, не знает ли он, что это за гималайский Диоген.

– Должно быть, он странствующий налджорпа *  [1] – ответил Давасандуп, но, видя, что ответ его меня не удовлетворил, мой любезный толмач отправился поговорить с бродягой.

Когда Давасандуп вернулся, он был очень серьезен. Это лама «бутани» (уроженец Бутана), – сказал он, – отшельник. Он живет в разных местах: то в пещере, то в заброшенных домах, то под деревьями в лесу. Теперь он остановился здесь на несколько дней; его приютили в небольшом монастыре по соседству.

Об этом бродяге я думала и после отъезда князя и его всадников. У меня было еще время. Почему бы не пойти в гомпа (монастырь), где он остановился? Может быть, я его там встречу. Почему у него был такой вид, будто он издевался над Великим ламой и его прихожанами? Интересно было бы это узнать.

Я сообщила о своем желании Давасандупу, и он вызвался сопровождать меня.

Мы отправились верхом и очень скоро добрались до монастыря, оказавшегося просто большим деревенским домом.

В лха-кханге (помещение, где хранят изваяния богов) налджорпа восседал на подушке перед низеньким столиком и заканчивал трапезу. Служка храма принес еще подушек для нас и предложил нам чаю.

Теперь нужно было завязать беседу со странствующим отшельником, не подававшим для этого ни малейшего повода: в ответ на наши учтивые приветствия он только издал подобие хрюканья своим набитым рисом ртом.

Я размышляла, с чего бы начать, когда удивительный святой вдруг захохотал и произнес несколько слов. Давасандуп сконфузился.

– Что он говорит?

– Простите, – отвечал толмач, – речь этих налджорпа иногда бывает неучтивой… Я не уверен, следует ли мне переводить…

– Прошу вас. Я нахожусь здесь, чтобы наблюдать все и особенно то, что по какой-либо причине кажется необычным, – возразила я.

– Тогда извините, – и Давасандуп перевел: «Чего нужно здесь этой идиотке?»

Невежливая форма вопроса не очень меня удивила. Некоторые саньяси (аскеты) в Индии тоже намеренно оскорбляют заговаривающих с ними любопытных.

– Отвечайте ему, – сказала я Давасандупу, – мы пришли спросить, почему он насмехался над паломниками, подходившими под благословение Далай-ламы.

– …Преисполнены сознания собственной значительности и важности своих дел, – промямлил налджорпа сквозь зубы – …паразиты, кишащие в дерьме.

Интервью становилось оживленным.

– А вы-то, вы-то сами не погрязли в нечистотах?

Он громко захохотал.

– Тот, кто старается их обойти, увязнет в них еще глубже. Нет, я не валяюсь в грязи, как боров. Я ее перевариваю и превращаю в золотой песок, в прозрачный ручеек. Делать звезды из собачьего кала – вот настоящее созидание!

Мой собеседник положительно имел склонность к сравнениям из скатологии (жанр литературы или шутки, имеющие отношение к экскрементам, главным образом человеческим). Он, по-видимому, полагал, что таким языком и должен разговаривать сверхчеловек с простыми смертными.

– В конце концов, – сказала я, – разве набожные миряне не поступают разумно, пользуясь пребыванием здесь Великого ламы, чтобы испросить его благословения? Они простые добрые люди, их ум не может возвыситься до понимания высоких истин…

Налджорпа прервал мою речь:

– Для того чтобы благословение было действенным, – сказал он, – дающий его должен обладать для передачи его другим магической силой. Эту силу можно использовать различными путями. Если обожаемый покровитель (Далай-лама) владеет ею, то почему он нуждается в солдатах для победы над китайцами или другими врагами? Разве он не может сам изгнать из Тибета всех неугодных ему и окружить страну невидимой непреодолимой преградой?

«Гуру, рожденный в цветке лотоса» (Падмасамбхава) имел эту силу, и благословение его всегда исходит на молящегося ему, хотя теперь он и живет в далекой стране Ракшасов [2] .

Смиренный последователь производил впечатление помешанного, и, прежде всего, не казался страдающим чрезмерным смирением. Его многозначительное «но все же…» сопровождалось взглядом, очень красноречиво заканчивающим оборванную фразу.

Моему спутнику было, по-видимому, не по себе. Он благоговел перед Далай-ламой и не любил, когда о нем отзывались неуважительно. С другой стороны, человек, умеющий мастерить звезды из собачьего кала, внушал ему суеверный ужас.

Мы собирались уже удалиться, но, узнав от служки храма, что на следующий день налджорпа покидает монастырь и снова отправляется странствовать, я вручила Давасандупу для ламы несколько рупий на покупку дорожных припасов.

Ламе подарок не понравился. Он отказался, говоря, что провизии у него больше, чем он в состоянии нести.

Давасандуп счел за должное настаивать и направился к столу с намерением положить деньги возле ламы. Но не тут-то было: не успел он сделать и трех шагов, как зашатался, отлетел назад, будто от сильного толчка, и ударился спиной о стену. При этом он вскрикнул и схватился рукой за живот под ложечкой.

Налджорпа поднялся и пошел из комнаты, злорадно посмеиваясь.

– Меня отбросил назад чудовищный удар кулаком в живот, – сказал мне Давасандуп. – Лама разгневан, как его теперь умилостивить?

– Уйдем отсюда, – ответила я. – Лама тут ни при чем. Ваше недомогание может быть вызвано каким-нибудь нарушением сердечной деятельности. Вам нужно будет посоветоваться с врачом.

Бледный и удрученный толмач ничего не ответил, и как я ни старалась его развлечь на обратном пути, мне так и не удалось рассеять его страхи.

На следующий день мы (Давасандуп и я) отправились в Гангток.

Вьючная тропа, по которой мы ехали, ведет в глубь Гималаев, в святую землю индусских преданий, заселивших ее мудрецами, чудотворцами-факирами и божествами. Летние горные станции, построенные кое-где вдоль дороги иностранцами, еще не успели заметно изменить ландшафт. За несколько километров от больших границ со звуками джаза отелей девственный лес снова вступает в свои права. Море блуждающих туманов затопило лес, и призрачная армия деревьев в длинных мантиях мертвенно-зеленоватого мха наплывает на путников, наводя на них жуть зловещими движениями. От буйных зарослей джунглей в долинах до одетых вечными снегами вершин – вся страна погружена в атмосферу неизъяснимой тревожной тайны.

Духовный мир так называемого буддийского населения в Гималаях вполне созвучен окружающей природе. Здесь безраздельно царит вера в чародейство и даже в самых незначительных селениях имеются свои медиумы обоих полов – Бон-по, Пао, Бунтинг и Яба, передающие живым вести от богов и покойников.

Я остановилась на ночлег в Панкпонге и на следующий день добралась до Гангтока. За несколько километров от селения – столицы – нас захватила страшная буря с градом, налетевшая среди сияющего дня совершенно внезапно. Тибетцы считают метеорологические явления делом рук своих колдунов или демонов. Буря с градом – одно из излюбленных средств нападения. Демоны пользуются ею, чтобы задерживать в пути идущих в святые места паломников, а ламы-чудотворцы – для охраны подступов к местам своего уединения от докучливых посетителей и нежелательных кандидатов в ученики.

Через несколько недель по приезде суеверный Давасандуп признался мне, что советовался с ясновидящим – мопа – по поводу сопровождавшего наш приезд странного урагана.

Прорицатель вещал: местные божества и святые ламы не настроены ко мне враждебно, но, тем не менее, мне придется затратить много усилий, чтобы остаться в Стране религии (перифраз, обозначающий Тибет).

Совпадение или ясновидение, но мопа был прав. Его предсказание сбылось.

Наследный принц Сиккима, С. А. Сидкеонг Намгиал, был настоящим ламой, настоятелем одного из монастырей секты кагьюд-карма и, сверх всего, тулку (лама высшей духовной категории; европейцы называют их «живыми буддами»). Его почитали воплощением ламы, блаженной памяти собственного его дядюшки.

По обычаю, еще совсем ребенком он принял монашеский сан в монастыре, где был настоятелем со дня своего рождения и где провел свои юные годы.

Так как британские власти, отдав Сидкеонгу предпочтение перед старшим братом, избрали его возможным преемником отца – махараджи, английский резидент извлек его из монастыря и поручил попечению одного англизированного индуса, приставив последнего к нему в качестве опекуна и наставника. Краткое пребывание в Оксфордском университете и кругосветное путешествие в сопровождении специально командированного джентльмена дипломатической службы завершили его несколько пестрое образование.

Сидкеонг в совершенстве знал английский и много хуже свой родной язык – тибетский. Он бегло говорил на хиндустани и немного по-китайски. Вилла принца, построенная по его приказанию в садах отцовского дворца, походила на красивый загородный дом, примыкающий к тибетскому храму. Внутреннее убранство жилища соответствовало его внешнему виду: обстановка в английском стиле на первом этаже, тибетская молельня и приемная – на втором.

Молодой государь обладал широким умом. Он сразу заинтересовался моими исследованиями и сделал все от него зависящее, чтобы облегчить мне мою задачу.

Первое время жизни в Сиккиме я посвятила посещению монастырей, разбросанных среди лесов. Меня восхищало их почти всегда живописное расположение на горных отрогах. Простые сельские строения – мне нравилось воображать их обитателей мыслителями, презирающими мирские блага и суетную борьбу и проводящими свои дни в тишине и глубоком созерцании.

Действительность не соответствовала моей фантазии. Сиккимские монахи чаще всего – простые неграмотные крестьяне. Они не испытывают ни малейшего стремления к просвещению, даже в буддизме, который – как мне кажется – они исповедуют. Впрочем, у них для этого нет времени. Монастыри их бедны, лишены доходов, у них нет богатых покровителей. Таким образом, трапа (монахи младшей категории духовенства), не имея возможности рассчитывать на регулярные субсидии или пожертвования, вынуждены в поте лица добывать хлеб насущный.

Я только что употребила слово «трапа» и буду употреблять его и в дальнейшем. Поэтому оно нуждается в пояснении.

Западные авторы именуют ламами всех представителей ламаистского духовенства без различия. В Тибете дело обстоит иначе. На титул ламы (верховного владыки) имеют право исключительно сановники культа, как то: тулку – настоятели больших монастырей и лица из духовенства, обладающие высокими учеными степенями. Все остальные монахи, даже удостоенные высшего посвящения в сан гелонга, – только простые трапа, т. е. ученики. Однако принято из вежливости при непосредственном обращении в разговоре относить титул лама ко всем монахам зрелого возраста.

Некоторые сиккимские трапа слывут среди своих коллег учеными и умеют отправлять некоторые религиозные обряды. Они обучают священным словам богослужений послушников. Последние оплачивают уроки плодами земли и небольшим количеством денег, но чаще всего работой у учителя в качестве слуги.

Все же главным источником доходов для всех монахов является отправление религиозных церемоний.

Как известно, чистый буддизм запрещает все религиозные обряды. Ученые ламаисты с готовностью признают собственную бесполезность во всем, что относится к духовному просвещению ближних: последнее достигается только духовной тренировкой (усилием духа). Несмотря на это, большинство из них одобряет некоторые обрядные церемонии, преследующие другие цели, например, – исцеление недугов, материальное благосостояние, подчинение злых духов и руководство душами умерших на том свете.

Отправление погребальных церемоний – основное служение горных монахов в Гималаях. Должна сказать, что они относятся к своим обязанностям очень ревностно, с усердием, даже с удовольствием.

Дело в том, что похоронные обряды включают одно или два пиршества, предлагаемые всей братии монастыря, прихожанином которого он был при жизни. Кроме того, трапа, отправляющие обряды в доме покойника, получают в качестве гонорара подарки деньгами и продуктами. Крестьяне-священнослужители в сиккимских лесных монастырях, как я уже говорила, – бедняки и обычно ведут полуголодный образ жизни. Порой трудно бывает этим дикарям сдержать радостную дрожь при известии о смерти какого-нибудь местного богача, обещающей несколько дней роскошной жизни.

Людям, умудренным опытом, в подобных случаях удается скрывать свои чувства, но простодушие мальчуганов-послушников, стерегущих стада в лесах, бывает очень забавным.

Однажды я села полдничать поблизости от группы монахов-пастушков. Вдруг до нас донеслось тягучее завывание трубы, значительно ослабленное расстоянием.

В мгновение ока занятые игрой мальчишки замерли и насторожились, став неподвижными, внимательными. Снова раздался тот же звук. Дети поняли.

– Похоронные трубы, – сказал один из них.

– Кто-то умер, – заметил другой.

Они замолчали, переглядываясь. Их глаза сияли. Они улыбались друг другу с понимающим видом.

– Будем есть мясо, – пробормотал один из малышей.

Во многих деревнях священнослужитель-ламаист должен выдержать конкуренцию местных колдунов. Эта конкуренция обыкновенно не влечет за собой никакой враждебности. Чаще всего, если каждый из конкурентов верит в собственное искусство, то равным образом он убежден в искусстве соперника. Хотя ламу и почитают больше, чем колдуна бон-по – последователя древней религии туземцев – или же мага нгагс-па , приравниваемого к официальному духовенству, все-таки этих последних считают искуснее лам в отношениях с демонами, вредящими живым людям или душам умерших.

Счастливая случайность помогла мне узнать, каким образом священнодействующий лама извлекает души из тел умерших и направляет их на том свете на путь праведный.

В тот день, возвращаясь с прогулки через лес, я вдруг услышала отрывистый пронзительный звук, не похожий на крик ни одного из известных мне животных. Через несколько минут тот же звук повторился еще два раза. Я пошла потихоньку в том направлении, откуда он доносился.

Вскоре показался шалаш, до тех пор скрытый от меня неровностями почвы. Растянувшись ничком за кустом, я смогла незаметно наблюдать происходившее.

Я увидела двух монахов. Они сидели на земле под деревьями с опущенными долу глазами, в позе глубокой медитации.

– Хик! – закричал один из них необыкновенно пронзительной фистулой. – Хик! – через несколько мгновений повторил другой.

И они продолжали кричать, не разговаривая, не шевелясь, делая между выкриками долгие паузы. Монахи издавали этот вопль с очевидным усилием, как бы поднимая его из самой глубины своей утробы. Через некоторое время один из них поднял руку к своему горлу. Его лицо выражало страдание. Он отвернулся и выплюнул струйку крови.

Его товарищ сказал несколько слов, которые я не расслышала. Ничего не отвечая, монах встал и направился к шалашу. Тогда я заметила у него на темени в шевелюре длинную, торчащую дыбом соломинку. Что означало это украшение?

Пользуясь тем, что один из трапа вошел в шалаш, а другой сидел ко мне спиной, я незаметно удалилась.

Едва завидев Давасандупа, я засыпала его вопросами: что делали эти люди, почему они издавали такой странный звук.

– Этот вопль, – объяснил мне толмач, – ритуальное восклицание. Его издает священнодействующий лама возле только что испустившего дух покойника, чтобы освободить его душу и заставить покинуть тело через отверстие, образуемое на темени в результате магического звукосочетания.
– Только лама, перенявший от опытного учителя умение произносить «хик» с надлежащей интонацией и энергией, может действовать успешно. Совершая обряд перед трупом, он добавляет еще «пхет». После «хик». Но ему нужно очень остерегаться произносить «пхет», когда он только упражняется в исполнении обряда, как те монахи в лесу. Соединение этих двух звукосочетаний влечет за собой необратимое отделение души от тела, и стало быть, если лама произнесет их правильно, он мгновенно умрет. Во время настоящего священнодействия такая опасность ему не угрожает, потому что он выступает от лица покойника, только ссужая ему свой голос. Влиянию магического звукосочетания подвергается не лама, но умерший.


После того как опытный наставник передал ученикам учение извлекать дух из телесной оболочки, им остается только выучиться издавать звук «хик» с правильной интонацией. Эту цель можно считать достигнутой, если воткнутая в голову соломинка стоит прямо и не падает в течение какого угодно времени. И действительно, правильное произношение «хик» образует небольшое отверстие на темени черепа, куда и вставляется соломинка. У мертвеца это отверстие бывает гораздо больше, иногда в него можно даже засунуть мизинец.

Давасандупа очень интересовали вопросы, связанные со смертью и потусторонней жизнью «духов». Через пять или шесть лет после приведенного разговора он закончил перевод одного классического тибетского труда о скитаниях умерших на том свете.

Многие иностранцы, английские чиновники и ученые-ориенталисты пользовались услугами Давасандупа и ценили его таланты. Но все-таки у меня есть веские основания думать, что они никогда не знали его настоящей, весьма многогранной индивидуальности, которую он скрывал очень успешно.

Мой толмач, несомненно, был оккультистом, в некотором смысле даже мистиком. Он искал тайных сношений с дакини [3] и божествами-чудовищами. Все имеющее отношение к таинственному миру невидимого привлекало его чрезвычайно. Он имел также склонность к медиумизму, но, отвлекаемый необходимостью добывать средства к существованию, не мог развивать ее так, как бы ему того хотелось.

Давасандуп родился в Калимпонге и по восходящей линии происходил от бутанцев и сиккимцев – жителей гор и лесов. Он был принят стипендиатом в высшую школу для юношей тибетского происхождения в Дарджилинге, затем поступил на службу к правительству Индии и получил звание толмача в Боксе-Диаре – местности, расположенной на южной границе Бутана.

Там он встретил ламу, ставшего его духовным наставником. Я знаю этого ламу по рассказам Давасандупа, питавшего к своему учителю глубокое уважение. По-видимому, последний ничем не отличался от многих лам, с какими мне доводилось иметь дело: немножко ученый, немножко суеверный, но прежде всего – добрый и милосердный.

Учитель Давасандупа имел перед своими собратьями одно преимущество: собственный его гуру (духовный наставник) был настоящим святым. Историю смерти этого святого стоит рассказать.

Гуру учителя моего толмача вел жизнь отшельника и предавался мистическому созерцанию в уединенной местности в Бутане. Один из его учеников жил у него и ему прислуживал.

Однажды какой-то благотворитель навестил пустынника и оставил небольшую сумму денег для покупки припасов на зиму. Побуждаемый алчностью, ученик убил своего старого учителя и убежал с деньгами.

Убийца не сомневался в смерти старика, но лама вскоре очнулся. Нанесенные палачом раны были ужасны, и он жестоко страдал. Чтобы избавиться от мук, лама погрузился в состояние медитации.

Тибетские мистики умеют достигать степени сосредоточения мысли, снимающей всякую физическую чувствительность. Меньшая интенсивность концентрации мысли эту чувствительность значительно притупляет.

Через несколько дней после преступления другой ученик отшельника пришел его проведать. Лама лежал закутанный в одеяло и был недвижим. Смрад, издаваемый уже загнившими ранами и пропитанным кровью одеялом, привлек внимание юноши. Он начал расспрашивать учителя. Тогда старик рассказал ему о своем несчастье, и так как молодой трапа хотел сейчас же бежать в ближайший монастырь за врачом, запретил ему звать кого бы то ни было.

– Если узнают о моем состоянии, – сказал он, – то начнут искать виновного. А он еще не мог уйти далеко. Его найдут и, вероятно, приговорят к смерти. Я не могу этого допустить. Скрывая, что со мной случилось, я даю ему больше времени для спасения. Может быть, когда-нибудь он исправится, и во всяком случае, не я буду причиной его смерти. Теперь не говорите больше со мной, идите, оставьте меня одного. Когда я пребываю в состоянии созерцания, я не страдаю, но как только ко мне возвращается ощущение моего тела, боль становится нестерпимой.

На Востоке ученик всегда подчиняется подобным приказаниям беспрекословно. Он понимает, чем они диктуются. Юноша распростерся у ног своего гуру и удалился. Через несколько дней отшельник умер в одиночестве в своей пещере.

Хотя Давасандуп очень восхищался поведением этого святого, подобные вершины нравственного совершенства казались ему слишком далекими, чтобы стоило стремиться до них добраться. Он в этом смиренно признавался. То, что влекло его непреодолимо, как я уже говорила, – было общение с существами оккультного мира с целью добиться сверхъестественного могущества. Видеть чудеса, делать чудеса самому – вот о чем он мечтал. Он обладал всеми устремлениями мага при отсутствии знаний и моральной силы, необходимых для их осуществления.

Страсть, слишком обычная для соотечественников, – пьянство, была проклятием его жизни. Оно развивало в нем врожденную вспыльчивость и чуть не довело до убийства.

Пока я жила в Гангтоке, я оказывала на него некоторое влияние. Мне удалось заставить его дать обещание соблюдать полное воздержание от спиртных напитков, предписываемое всем буддистам. Но, чтобы удержаться на пути трезвенника, нужно было иметь побольше настойчивости, чем у моего милейшего толмача. Он не мог противостоять окружающим его собратьям, полагавшим, что напиваться и оставлять свой разум на дне чаши надлежит всем верным последователям Падмасамбхавы (один из тибетских апостолов VIII века, Падмасамбхава был магом и принадлежал к секте выродившегося буддизма, именуемого тантрическим. Но нет никаких суждений, подтверждающих его пристрастие к спиртным напиткам. Ему приписывают этот порок для оправдания собственной распущенности).

Ко времени моего знакомства с Давасандупом он уже сменил правительственную службу на должность главного наставника и руководителя тибетской школы в Гангтоке. В роли педагога Давасандуп был неподражаем.

Работа над частными переводами или другие занятия, посещение лам и долгие с ними беседы, совершение оккультных обрядов и в особенности страсть к чтению – этой страсти, впрочем, он был обязан своими знаниями – мешали ему заниматься школой. О существовании этой школы он часто совершенно забывал.

Куда бы Давасандуп ни шел – хотя бы в самое интимное местечко своего жилища – он всегда брал книгу и очень скоро погружался в чтение. Его охватывало состояние, близкое к экстазу, и он надолго терял сознание времени и места, в котором находился.

Случалось, он целый месяц не заглядывал в помещение, служившее классом, и препоручал школьников попечению младшего учителя. Последний подражал нерадивости шефа, насколько это было возможно, не подвергая себя опасности потерять место.

Предоставленные самим себе, мальчишки развлекались играми да слонялись по окружающим школу лесам, забывая и то немногое, чему успели научиться.

Все же наступал день, когда Давасандуп появлялся наконец перед ними с лицом более суровым, чем у судьи над душами грешников в день судный, и бедные малыши, по опыту зная, что их ожидает, трепетали от ужаса.

Прежде всего они по команде становились строем перед своим экзаменатором. Затем учитель задавал какой-нибудь вопрос одному из двух школьников, стоящих по краям шеренги.

Когда ответ бывал неправильным или ученик молчал, ответить за него разрешалось стоящему рядом с ним товарищу. Если последний справлялся с этим удовлетворительно, он получал приказ дать изо всех сил по уху первому и затем поменяться с ним местами. Побитому неудачнику опять задавался вопрос. Если он продолжал молчать или отвечал плохо, третий в шеренге, оказавшийся ученее, должен был наградить злополучного соседа новой оплеухой и занять его место.

Незадачливый мальчуган, одурев от града следующих одно за другим наставлений, мог, таким образом, получив с дюжину пощечин, оказаться на другом конце шеренги.

Очень часто несколько стоящих в ряд учеников не могли ответить урок. Тогда самый успевающий в группе один раздавал все затрещины. Если же все школьники оказывались одинаково невежественными, Давасандуп производил всеобщую экзекуцию собственноручно.

Некоторые мальчики не решались больно ударить друг друга и только делали вид, что бьют сильно. Плохо им приходилось – Давасандуп всегда был начеку. «Ах, мой славный мальчик, – говорил он, свирепо усмехаясь, – ты не знаешь, как это делается? Пойди-ка сюда, я тебе покажу», – и хлоп! Его большая рука тяжело влеплялась в лицо малыша. У бедняжки искры из глаз сыпались и приходилось ему, во избежание второго наглядного урока, дать товарищу такую оплеуху, которая могла удовлетворить их ужасного учителя.

Иногда проступок, подлежащий наказанию, не имел отношения к урокам. В этой благословенной школе, где неведома дисциплина, изобретательный и оригинальный ум Давасандупа время от времени все-таки обнаруживал нарушение неписаных правил.

Тогда он вооружался дубинкой ад хок, приказывал приговоренному протянуть руку открытой ладонью вверх, и на эту ладонь палач наносил воющему мальчишке назначенное ему число ударов. Если правонарушитель не решался протянуть ладонь, удары сыпались на его череп.

Жонглируя дубинкой, Давасандуп исполнял нечто вроде танца, подпрыгивая при каждом ударе и громко ухая от напряжения, как дровосеки за работой. При вынужденном участии переступающего с ноги на ногу, извивающегося от боли мальчугана экзекуция производила впечатление какого-то дьявольского балета.

Я не раз заставала подобные сцены, когда наведывалась в школу без предупреждения. Кроме того, школьники, познакомившись со мной поближе, информировали меня подробно.

Через несколько дней или несколько недель такой педагогической деятельности Давасандуп снова забрасывал своих воспитанников.

Я могла бы рассказать о моем славном толмаче еще очень многое, даже кое-какие забавные истории в стиле новелл Боккаччо. Кроме ролей школьного учителя, оккультиста и ученого, он имел в своем репертуаре еще много других. Но – да будет светлой память о нем, я не имею намерения чернить его – Давасандуп, получивший свои знания ценой упорных усилий и каким я его знала, был интересным человеком. Я всегда считала большой удачей встречу с ним и охотно признаю, что многим ему обязана.

Мне остается добавить немного: Давасандуп является автором первого и до сих пор единственного англо-тибетского словаря. Он закончил свой жизненный путь преподавателем тибетского языка в Калькуттском университете.

Велика была моя радость, когда принц-тулку сообщил мне, что в гомпа Энше недалеко от Гангтока будет жить настоящий тибетец, доктор философии знаменитого монашеского университета Таши-лунпо (в Шигацзе – столице провинции Цзанг) и другой лама – уроженец Сиккима, но получивший образование в Тибете, – возвращается в родные края.

Вскоре я смогла познакомиться с ними. Оба они оказались выдающимися учеными. Первый из них – кушог (господин, но с оттенком большого почитания, скорее эквивалент английского «сэр», означающего более высокое общественное положение, чем обращение «мистер») Шез-Джед принадлежал к династии древних королей Тибета. По политическим соображениям его долго держали в заключении, и он приписывал свое слабое здоровье отравленной пище, которой (как он думал) его кормили в темнице.

Князь Сиккима, относившийся к ученым с глубоким уважением, принял беглеца очень радушно. Желая обеспечить его средствами к существованию и в то же время дать молодым монахам возможность извлечь пользу из его знаний, он назначил ученого настоятелем монастыря в Энше, обязав обучать грамматике человек двадцать послушников.

Кушог Шез-Джед был гелугпа , т. е. членом реформированной секты, основанной приблизительно в 1400 году Цзонхава и запросто именуемой сектой «Желтых шапок».

Иностранные авторы, считающие доктрины и религиозные обряды «Желтых шапок» диаметрально противоположными доктринам и обрядам «Красных шапок», могли бы убедиться в своем заблуждении при виде настоятеля, гелугпа, заседающего во главе монахов красной секты и распевающего вместе с ними тексты богослужений.

Не знаю, усердно ли предавался лама из Энше медитации и можно ли его отнести к категории мистиков, но ученый он был поразительный. Его память походила на волшебную библиотеку: каждая книга готова была раскрыться по малейшему знаку на нужной странице. Он с легкостью цитировал десятки текстов. Последняя способность не исключение в Тибете, но кушог Шез-Джед поражал совершенным пониманием самых тонких нюансов всех приводимых им цитат.

Из скромности или же из инстинктивной гордости своим происхождением – более древним и более высоким, чем происхождение его покровителя, – лама из Энше посещал виллу принца редко и только когда было необходимо поговорить с князем о делах вверенного ему монастыря. Изредка он заходил ко мне, но чаще я сама поднималась в гомпа, расположенный на одной из господствующих над Гангтоком гор.

Побеседовав со мной несколько раз, недоверчивый, как все уроженцы Востока, лама, желая проверить объем моих сведений о буддизме и степень моего проникновения в буддийские истины, придумал забавную хитрость.

Однажды во время моего визита он извлек из ящика стола лист с длинным списком вопросов и с самой изысканной любезностью предложил ответить на них немедленно.

Темы были выбраны запутанные, разумеется, с намерением смутить меня. Я с честью вышла из испытания. Мой экзаменатор остался, по-видимому, доволен. Тут он признался, что до сих пор не верил в мою принадлежность к буддизму и, не умея разобраться в мотивах, побуждавших меня расспрашивать лам, опасался, не руководят ли мною недобрые намерения.

Теперь он совершенно успокоился и в дальнейшем оказывал мне большое доверие.

Второй лама прибыл в Гангток вскоре после описанного выше события. Он вернулся на родину из монастыря Толунг Терпуг, расположенного в районе Лхасы. Там он учился в молодости и туда же вернулся в качестве секретаря главы секты кармапа – одной из самых значительных сект «Красных шапок».

Его звали Бермиак кушог – господин Бермиака, так как он был сыном властителя этой местности, одним из редких представителей сиккимской знати, принадлежащей к роду аборигенов Лепша.

Подобно кушогу Шез-Джед, он удостоился высшей степени посвящения в сан гелонга и соблюдал безбрачие. Как священнослужителю, имеющему титул махараджи, ему отвели покои во дворце.

Почти ежедневно он отправлялся через дворцовые сады в виллу, занимаемую наследным принцем, и там, в обставленной в английском стиле гостиной, мы подолгу беседовали с ним на темы, совершенно чуждые западному восприятию мира.

Я люблю вспоминать эти беседы. Именно тогда для меня начала приподниматься завеса, скрывающая от наших взоров истинное лицо Тибета и его духовного сословия.

Сидкеонг-тулку, как всегда облаченный в свои сияющие одежды, представительствовал на диване перед столиком, я сидела напротив в кресле. Перед каждым из нас стояла маленькая чашечка из тонкого китайского фарфора на серебряной подставке, увенчанная крышечкой в форме пагоды с украшением из коралла и бирюзы.

На некотором расстоянии от принца, для господина де Бермиак – величественного в своем монашеском одеянии и тоге цвета темного граната – были приготовлены другое кресло, маленький столик и чашечка на серебряном блюдечке, но без крышки. Давасандуп, часто присутствовавший при этих беседах, сидел у наших ног по-турецки (на Востоке говорят «в позе лотоса»), а его чашка, стоявшая на ковре, была без блюдечка и без крышки. Так предписывал тибетский этикет – очень сложный и очень точный во всем, что имеет отношение к распределению во время приема гостей крышек между ними, а также блюдечек и кресел различной высоты.

Пока Бермиак кушог, красноречивый и ученый оратор, держал речь, нас радушно угощали тибетским чаем бледно-розового цвета, приправленным маслом и солью. Богатые тибетцы всегда имеют под рукой полную чашку чая. О людях, живущих в роскоши, в Тибете принято говорить: «Губы их всегда увлажнены чаем или пивом». Из уважения к соблюдаемой мною чистоте буддийского вероисповедания, во время этих приемов подавали один только чай.

Молодой слуга приносил чай в огромном серебряном чайнике. Он легко передвигался по комнате, держа чайник на уровне плеча, затем наклонял его над нашими чашками точным тренированным движением совершающего обряд священнослужителя. В одном из углов горели ароматические палочки, наполняя комнату благоуханием, не похожим ни на какие курения Индии или Китая, с которыми мне пришлось познакомиться во время моих путешествий. Порой из дворцовой часовни доносились заглушенные расстоянием медленные, торжественные напевы, хватающие за душу своей мучительной печалью… А лама из Бермиака продолжал свое повествование о жизни и философии мудрецов и метафизиков, живших давно или живущих в наши дни на заповедной священной земле, граница которой была так близко…

Кушогу Шез-Джед и Бермиак кушогу обязана я первым приобщением к еще неизвестным нам верованиям ламаистов, относящимся к смерти и потустороннему миру.

Поскольку один из лам принадлежал к секте «Желтых шапок», а второй – к секте «Красных шапок», внимая поучениям как того, так и другого, я могла быть уверена, что приобретаемые мною знания действительно будут выражать общепринятое толкование истины, а не только доктрины, исповедуемые одной сектой и отвергаемые другими.

Кроме того, в последующие годы мне пришлось неоднократно в различных частях Тибета беседовать с другими ламами. Для простоты изложения объединяю различные их высказывания в приведенном ниже резюме.

Как правило, невежды думают, будто буддисты верят в перевоплощение, даже в метемпсихоз (т. е. переселение душ из одного тела в другое). Но они заблуждаются. На самом деле буддизм учит только, что энергия, полученная в результате духовной и физической деятельности какого-либо существа, порождает после его смерти новые явления духовного и физического порядка.

На эту тему существует множество хитроумных теорий, и, по-видимому, мистики Тибета трактуют вопрос о смерти глубже, чем большинство других буддистов.

Философское мировоззрение доступно только избранным. Эта истина не требует подтверждения. Что касается толпы, то, сколько бы ни повторяла она ортодоксальный символ веры: «Все соединения непостоянны, никакого «я» не существует», – она продолжает цепляться за более простое верование в неопределенную сущность, странствующую из мира в мир, перевоплощаясь в различные формы.

Но тем не менее ламаисты представляют себе условия этих странствий своеобразно, значительно расходясь во взглядах со своими единоверцами южных стран: Цейлона, Бирмы и др. По их мнению, проходит более или менее длительный период времени между смертью и мгновением, когда умерший возрождается среди того или иного из шести признаваемых им видов живых существ.

Эти шесть видов соответственно следующие: 1) боги, 2) существа небожественного происхождения, подобные Титанам, 3) люди, 4) другие существа – добрые или злые – включая сюда гениев, духов, фей и пр., 5) животные, 6) идаги – чудовища, вечно терзаемые голодом, жаждой, и обитатели различных чистилищ, подвергаемые там различным мучениям.

Ни одно из указанных состояний не бывает вечным. Смерть настигает всех – как богов, так и стенающих в чистилище горемык, а за смертью следует возрождение либо среди существ прежней категории, либо в новой среде.

По народным верованиям, условия, в которых возрождается умерший, зависят от совершенных им при жизни добрых или злых дел. Более просвещенные ламы учат: человек или какое-либо другое существо своими мыслями и действиями развивает в себе свойства, приводящие его естественным путем к возрождению в соответствующих этим свойствам условиях. Наконец, по мнению других лам, существо своими поступками, главным образом своей духовной деятельностью, изменяет природу составляющего его вещества и таким образом само превращает себя в бога, в животное, в осужденного на мучения духа и т. д.

До сих пор эти истины совпадают полностью с теориями, признаваемыми общей массой буддистов. Но в остальном ламаисты более оригинальны.

Прежде всего, следует отметить, что ламаисты придают изворотливости и сметливости даже еще большее значение, чем некоторые буддийские секты махаянистов.

«Сметливый человек проживает с комфортом даже в преисподней» – очень популярная поговорка в Тибете. Она лучше всяких объяснений выражает взгляды ламаистов на то, что именуется ими тхабс (способ действия).

Итак, между тем как большинство их единоверцев убеждены, что судьба умершего с математической точностью определяется его моральной сущностью, ламаисты полагают возможным для ловкого человека (того, «кто знает, как нужно за это взяться») изменить и улучшить свою судьбу после смерти, возродиться по возможности в благоприятных условиях.

Я говорю «по возможности», т. к., несмотря на все надежды на «ловкость рук», бремя совершенных поступков, по их верованиям, все же остается довлеющей силой, иногда настолько значительной, что все ухищрения покойного или даже старания принимающего участие в его судьбе чудотворца-святого бессильны удержать дух от перевоплощения в бедственных условиях.

Я приведу пример такого несчастного перевоплощения немного дальше.

Отталкиваясь от идеи, будто находчивость и изворотливость во всяком случае представляют основное значение, ламаисты рассудили: к искусству хорошо жить следует присовокупить умение хорошо умереть и успешно выходить из затруднительных положений и на том свете.

Как полагают, посвященные знают, что их ждет после смерти. Созерцатели уже при жизни видели и испытали сопровождающие смерть ощущения. Значит, они не будут удивлены и не испугаются, когда их личность распадется. Ее действительная сущность освободится от своей оболочки, сознательно вступит в потусторонний мир и уверенно пойдет вперед по уже знакомым дорогам и тропам, заранее зная, куда они ее приведут.

Что же продолжает свой путь после того, как тело превратится в труп? Это одно из многочисленных «сознаний», различаемых ламаистами: сознание своего «я» или же, согласно другой терминологии, «жажда жизни».

Я позволю себе обозначить словом «дух» путника, за которым мы последуем в его странствиях в потустороннем мире. Хотя слово «дух» плохо выражает понятие, передаваемое учеными ламаистами словосочетанием «йид ки рнаппар шеспа», оно все же имеет преимущество, так как привычно для слуха европейца. Кроме того, я просто вынуждена его употреблять за неимением в европейских языках другого, более подходящего термина.

Итак, посвященные обладают способностью сохранять ясность сознания в период отделения духа от телесной оболочки и переходят из этого мира в мир иной вполне сознательно, понимая, что с ними происходит. Поэтому в свой смертный час они не нуждаются ни в чьей помощи и отправление религиозных обрядов после их смерти совершенно бесполезно.

Но с простыми смертными дело обстоит иначе. Под простыми смертными здесь следует понимать всех монахов или мирян, не обладающих искусством умирать. Таких людей подавляющее большинство.

Ламаизм не представляет невежд самим себе. Во время агонии и после их смерти какой-нибудь лама обучает их тому, чего они не успели освоить при жизни. Он объясняет природу явившихся на том свете существ и вещей, он успокаивает и, главное, неутомимо назидает – какой путь им надлежит избрать.

Первая забота ламы, дающего последнее напутствие умирающему, постараться помешать ему уснуть, впасть в обморочное или коматозное состояние. Он обращает его внимание на последовательное исчезновение различных «сознаний», оживляющих его чувства: сознание глаза, сознание носа, языка, тела, уха и т. д., т. е. постепенную потерю слуха, зрения, обоняния, вкуса, осязания. В бесчувственном теперь теле мысль должна оставаться активной, внимательно наблюдать совершающееся таинство. Теперь важно заставить дух покинуть своим путем свою оболочку через темя: если бы дух вышел каким-нибудь другим путем, будущее благополучие его было бы сильно скомпрометировано.

Извлечение духа из тела производится, как говорилось выше, ритуальными восклицаниями – «хик» и следующим за ним «пхет». Прежде чем произнести «пхет», лама должен глубоко сосредоточиться, отождествить себя с только что отошедшим покойником и сделать усилие, какое бы понадобилось сделать покойному, заставляя дух подняться к макушке головы с силой, достаточной, чтобы пробить для себя в темени выходную щель.

Посвященные в состоянии сами произвести восхождение своего духа к макушке головы и, чувствуя приближение конца, сами для себя произносят освободительные «хик» и «пхет». Таким способом они даже могут совершить самоубийство, и, если верить молве, такие случаи действительно бывают.

Бесплотный дух пускается затем в удивительные странствия. Народное поверье превращает их в настоящее путешествие по реальным местам, населенным тоже вполне реальными существами. Однако образованные ламаисты считают эти путешествия сменой ряда субъективных видений, простым сном, создаваемым самим духом под влиянием различных его склонностей и прежних проступков.

Некоторые утверждают, что непосредственно после освобождения от телесной оболочки дух получает мимолетное, как молния, провидение высшей действительности. Если он способен постигнуть откровение, он окончательно освобождается от «круга» перевоплощений и смертей. Он уже достиг состояния нирваны.

Это бывает редко. Чаще всего внезапный свет ослепляет дух. Он отступает, влекомый ложными представлениями, своей привязанностью к индивидуальному существованию, к своему «я» и чувственным наслаждениям. Или же смысл видения ускользает от него совершенно – так от внимания человека, поглощенного повседневными заботами, часто ускользает все, что вокруг него происходит.

Невежественный покойник, попавший в потусторонний мир во время обморочного состояния, придя в себя, не сразу сознает, что с ним произошло. Еще много дней он пытается разговаривать с людьми, обитающими в его прежнем жилище, и удивляется, почему ему никто не отвечает и, по-видимому, даже не замечает его присутствия.

По словам одного ламы из предместья в Литанге (Восточный Тибет), некоторые умершие рассказывали через посредство медиумов «пас», как они пытались пользоваться принадлежавшими им при жизни вещами – взять плуг, чтобы вспахать свое поле, снять одежду с гвоздя и прикрыть наготу. Их раздражала невозможность совершить привычные действия.

В подобных случаях дух приходит в замешательство. Что с ним случилось? Он видит неподвижное тело, похожее на его собственное, окруженное ламами. Неужели он умер?

Простаки считают, что бесплотному духу убедиться в своей смерти совсем не трудно. Для этого ему следует отправиться в песчаную местность и рассмотреть свои следы на песке. Если отпечатки ступней повернуты наоборот, т. е. пятками вперед, а пальцами назад, дух не должен больше сомневаться: он действительно основательно умер.

Но, скажете вы, что за дух с ногами? Дело в том, что ногами обладает не дух, но еще связанное с ним эфирное тело.

Точно так же, как и древние египтяне, тибетцы верят в «двойника». При жизни в нормальном состоянии этот двойник неразлучен с материальным телом. Тем не менее при определенных условиях он может отделяться и тогда уже не ограничен местом пребывания своего материального двойника. Он может показываться в других местах и, невидимый, совершает разнообразные странствия.

У некоторых индивидов расставание двойника с телом происходит непроизвольно. Тибетцы уверяют, будто занимавшиеся упражнениями ад хок могут вызывать его желание. Однако такое отделение двойника бывает неполным: остается связующая обе формы нить. Она сохраняется более или менее длительное время и после смерти. Разложение трупа обычно, но необязательно влечет за собой разрушение двойника. В некоторых случаях двойник переживает тело.

В Тибете встречаются люди, пролежавшие в летаргическом сне очень долго. Они описывают различные места, где они, по их словам, побывали. Одни из них ограничились посещением стран, населенных пунктов, но другие повествуют о странствиях в райских краях, в чистилищах или в Бардо – промежуточной области, где дух скитается после смерти в ожидании нового воплощения.

Этих необыкновенных путешественников именуют делог, что означает «вернувшийся с того света».

Хотя рассказы делогов о виденных местностях и дорожных приключениях не совпадают, почти все они единодушно признают, что ощущения мнимо умерших довольно приятны.

В одной деревне Цаваронга я встретила женщину, пролежавшую несколько лет тому назад бездыханно целую неделю. Она рассказывала, как приятно ее поразили легкость ее новой оболочки, передвигавшейся с необыкновенной быстротой. Стоило ей только захотеть перенестись в какое-нибудь место, как она там оказывалась мгновенно. Она могла переходить реки прямо по воде, проходить сквозь стены и т. д. Для нее было невозможно только одно: ей не удавалось разорвать почти неосязаемую материальную нить, соединяющую ее с прежним телом, распростертым на ложе. Она видела его очень ясно. Нить эта могла вытягиваться до бесконечности, но мешала ей передвигаться: «Я в ней запутывалась», – говорила женщина.

Мой приемный сын в юности видел делога-мужчину, и тот описывал переживаемое им состояние точно так же.

Поскольку делог умирает не по-настоящему, очевидно, ничто не доказывает, будто ощущения, испытываемые им в летаргическом сне, подобны ощущениям настоящих мертвецов на том свете. Тибетцев такие соображения, по-видимому, не смущают.

Когда умирающий испустил последний вздох, на него надевают платье навыворот, перед сзади, спина впереди, затем усаживают и стягивают веревкой в позе Будды со скрещенными ногами или с подтянутыми к груди коленями. В деревнях после этого труп обычно сажают в котел. Когда его оттуда извлекают, котел, загрязненный трупной жидкостью, слегка споласкивают и варят в нем суп или чай для угощения присутствующих на похоронах гостей.

В Тибете с момента смерти до похорон всегда проходит много времени. В высокогорных центральных и северных провинциях на большой высоте над уровнем моря тело разлагается медленно. Но в жарких долинах с влажным климатом трупы, оставляемые в доме в течение восьми дней и даже больше, распространяют омерзительное зловоние.

Это обстоятельство нисколько не портит аппетит у трапа, расточающих мертвецу советы, какие пути следует избрать и каких следует избегать на том свете. Они вкушают свою трапезу перед лицом покойника и ВМЕСТЕ С НИМ, поскольку старший трапа недвусмысленно приглашает покойника разделить с ним угощение в следующих выражениях: «Такой-то (имярек), пусть дух твой незамедлительно явится сюда и насытится».


В лесистых местностях Тибета трупы сжигают. Жители обширных безлесных центральных и северных областей, располагающие в качестве топлива только навозом скота, оставляют своих покойников на растерзание хищным зверям на специально отведенных для этой цели участках на окраине селения. Кочевники или жители отдельных районов уносят мертвецов куда-нибудь в горы. Что касается останков высоких сановников или духовенства, то их иногда высушивают двойной процедурой: засолкой и поджариванием в масле.

Получаемая в результате такой обработки мумия именуется мардоно. Мумии завертывают в одежды, золотят им лица и таким образом обряженных заключают в мавзолеи из массивного серебра, украшенные драгоценными каменьями. В некоторых гробницах на уровне головы трупа помещают зеркало, отражающее его золотой лик. Других великих лам просто пережигают в масле, а кости их хранят в богатых ковчегах.

Все тибетские могильные памятники имеют форму шертен, в подражание стюпа древних буддистов.

Под влиянием буддийского учения о святости добрых дел ламаисты видят в обряде погребения возможность раздачи посмертной милости. Умирающий выражает желание – или по крайней мере предполагают, что он его выражает, – чтобы тело его, в качестве последнего дара милосердия, послужило для насыщения голодных.

В сочинении, озаглавленном «Путеводитель для душ умерших на том свете», о церемонии погребения говорится следующее:

1. Труп переносят на вершину горы. Здесь хорошо отточенным ножом отсекают от него руки и ноги. Внутренности, сердце, легкие раскладывают на земле. Их пожирают птицы, волки и лисицы.

2. Тело сбрасывают в священную реку. Кровь и трупная жидкость растворяются в голубых волнах. Мышцы и жир идут в пищу рыбам и речным грызунам.

3. Труп сжигают. Мышцы, кожа, кости превращаются в груду пепла. Тизасы (полубоги, питаются запахами. Некоторые насыщаются ароматами, между тем как другие предпочитают зловоние) питаются смрадом от костра.

4. Труп зарывают в землю. Тело, кости, кожу сосут черви. Зажиточные семьи, имеющие чем заплатить ламам, уже после погребения заказывают отправление заупокойных обрядов на каждый день в течение почти шести недель. После этого сооружают изображение покойника из деревянных палочек и навешивают на них принадлежавшие ему при жизни платья. Голову изображает лист бумаги. Иногда на нем рисуют умершего, но чаще всего такие листы покупают в монастырях, где они изготавливаются типографским способом. Существует два образца листов: на одном изображен мужчина, на другом – женщина. Под изображением оставлено место, куда вписывают от руки имя покойника или покойницы.

Снова совершают религиозный обряд. В конце церемонии лама сжигает лист с изображением умершего. Одежды, надетые на чучело, переходят в его собственность как часть гонорара.

После этого символического сожжения узы, еще привязывавшие мертвого к живым, окончательно обрываются.

Тибетцы всеми силами стремятся избежать всяких сношений с усопшими. Особенно ясно выражают это крестьяне в прощальных речах, обращенных к мертвецу.

Непосредственно перед выносом тела из дома, когда покойнику подают его последнюю трапезу, один из старейших членов семьи говорит ему:

– Слушай (имярек), – говорит он, – ты умер. Пойми это как следует. Тебе здесь больше нечего делать. Поешь посытнее в последний раз, тебе предстоит долгий путь через ущелья и перевалы. Наберись сил и больше назад не возвращайся.

Мне пришлось однажды услышать еще более любопытные увещевания. Настойчиво повторив несколько раз, что покойнику больше на этом свете делать нечего и его просят не возвращаться, оратор добавил:

– Пагдзин, знай, в твоем доме был пожар. Все твое имущество сгорело дотла. Ты забыл уплатить долг, и твой кредитор увел двух твоих сыновей в рабство. Жена твоя ушла к новому мужу. Тебе будет очень горько видеть эти несчастья. Поэтому смотри не вздумай возвращаться.

Меня поразило нагромождение таких необычных злоключений. «Как все это случилось?» – спросила я у одного из присутствовавших.

– Совсем ничего и не случилось, – ответил тот, лукаво улыбаясь. – Дом и скот в сохранности. Жена и сыновья спокойно сидят дома и никуда не собираются уходить. Все это говорится, чтобы отбить у покойника всякое желание вернуться домой.

Подобные военные хитрости кажутся довольно-таки наивными для людей, верящих в способность «двойника» видеть и слышать все, что происходит в мире живых.

Лама тоже призывает умершего продолжать свой путь не оглядываясь, но он убеждает его на языке священных обрядов, гораздо более изысканном, чем выражения, употребляемые селянами. Кроме того, совет этот дается ему на благо, между тем простолюдины помышляют только, как бы избегнуть оккультного присутствия привидения, которого они боятся.

Тем временем, пока совершаются заупокойные обряды, дух умершего бредет по Бардо. Одно за другим возникают перед его взором то сияющее существо совершенной красоты, то омерзительные чудовища. В разных направлениях расходятся дороги всех цветов радуги. Его осаждают странные видения. Растерянный, обезумевший дух блуждает среди сонмов одинаково страшных для него призраков. Если до его духа доносятся благие напутствия, расточаемые ламой над его мертвым телом, и ему удается ими воспользоваться, он может, подобно провидцам-посвященным, сознательно вступить в потусторонний мир, и избранная им стезя приведет его к возрождению среди богов. Но для тех, кто при жизни не имел о Бардо ни малейшего представления, кто попадает туда преисполненный сожалений об утраченной жизни, наставления ламы совершенно бесполезны, они их даже не слышат.

В смятении дух упускает случай проявить за гробом находчивость и уклониться от математически справедливого возмездия за прошлые свои поступки. Его обступают, предлагая себя, зачаточные органы людей и животных, и обманутый ложными видениями, принимая их за гроты и дворцы, дух устремляется под манящие прохладой и покоем своды. Таким образом, он сам предопределяет для себя характер нового воплощения. Один возродится в оболочке пса, другой будет сыном почтенных родителей.

По другим верованиям, те, кого не посетило духовное просветление, кто не уловил смысла первого загробного видения, бредут, словно объятое страхом стадо, через миражи Бардо до самого судилища Шиндже, который изучает их прошлую жизнь в зеркале, хранящем отражение всех деяний, или же взвешивает их поступки в виде белых и черных булыжников. В зависимости от степени перевешивания добрых или злых дел он решает, в какой среде дух должен перевоплотиться, а также определяет условия перевоплощения: физическая красота или уродство, духовная одаренность, общественное положение и прочее. Перед лицом беспристрастного и неумолимого судьи не может быть и речи, чтобы спастись хитростью. Помимо того, изворотливость вообще имеет успех только в пределах, допускаемых характером совершенных при жизни дел. Я уже упоминала об этом, в качестве примера привожу здесь очень типичную тибетскую притчу, не лишенную, впрочем, юмора.

Один великий лама-тулку провел всю свою жизнь в праздности. Хотя в юности у него были прекрасные учителя и большая, унаследованная от предшественников библиотека и его всегда окружали выдающиеся ученые, тулку еле-еле научился читать. И вот этому ламе пришла пора умирать.

В те времена жил один чудак-философ и волшебник очень крутого нрава. Его эксцентричные, а иногда и непристойные выходки, сильно преувеличенные биографами, породили много рассказов в духе Рабле – жанре, пользующемся в Тибете большой популярностью.

Однажды Дугпа Конглес – так его звали – брел куда-то по привычке к бродячей жизни и на берегу ручья увидел пришедшую по воду девушку.

Не говоря ни слова, он вдруг накинулся на нее с намерением изнасиловать. Но девушка была не слабого десятка, а Конглес был уже стар. Она защищалась очень энергично. Наконец ей удалось одолеть его, и она вихрем помчалась в селение рассказать о своем приключении матери.

Старушка была поражена. Местные жители придерживались строгих правил. Никого из них нельзя было даже заподозрить. Бездельник должен быть из чужих краев. Она попросила точно описать наружность негодяя.

Пока дочь сообщала матери подробности, та размышляла. Она вспомнила, как во время одного паломничества встретила дубтоба (мудрец и маг) Дугпа Конглеса. Описание полностью совпадало со всеми приметами этого непостижимого чудаковатого святого.

Сомнений быть не могло: Дугпа Конглес покушался на невинность ее дочери.

Крестьянка рассуждала: правила поведения, обязательные для простых людей, не пригодны для магов, обладающих сверхъестественными знаниями. Дугпа не обязан соблюдать ни нравственные, ни какие-либо другие законы, – его действия диктуются высшими соображениями, недоступными для понимания простых смертных.

– Дочь моя, – сказала она наконец, – этот человек великий Дугпа Конглес. Все, что бы он ни сделал, – во благо. Вернись к нему, пади к его ногам и сделай все, что бы он ни потребовал.

Девушка вернулась к ручью. Дубтоб сидел на камне, погруженный в размышления. Она упала ему в ноги и просила простить ее. Она сопротивлялась, не зная, кто он. Теперь она готова сделать все, что он пожелает.

Святой пожал плечами.

– Дитя мое, – сказал он, – женщины не вызывают во мне ни малейшего желания. Дело вот в чем: Великий лама из соседнего монастыря прожил недостойную жизнь и умер в невежестве. Он пренебрег всеми возможностями получить образование. Я видел в Бардо его блуждающий дух, увлекаемый к несчастному воплощению, и из милосердия решился предоставить ему для воплощения человеческое тело. Но тяжесть его злых дел перевесила – ты убежала. Пока ты была в селении, осел и ослица там на лугу совокупились. Великий лама скоро возродится в теле осленка.

Большинство покойников уступают настойчивым просьбам родственников во время похорон и никогда ничем не напоминают о себе живым. Последние делают из этого вывод: судьба умершего на том свете окончательно решена и, по всей вероятности, вполне удовлетворительно.

Однако некоторые мертвецы оказываются менее деликатными. Они часто являются во сне своим близким или друзьям. В их прежних жилищах происходят странные явления. Тибетцы считают тогда, что умерший страдает и просит их о помощи.

В таких случаях можно попросить совета у лам-провидцев. Они определяют, какие нужно совершить обряды, сколько раздать милостыни и какие священные книги следует читать для облегчения участи усопшего.

Очень многие тибетцы, преимущественно в пограничных областях, в подобных обстоятельствах прибегают к обрядам своей древней религии.

– Нужно поговорить с самим умершим, – думают они. Для этого какой-нибудь медиум – мужчина или женщина (пао или памо) – должен предоставить духу свое тело и говорить за него.

Спиритические сеансы в Тибете совсем не похожи на такие же сеансы в европейских странах: не требуется ни темноты, ни тишины. Иногда сеансы проводят на открытом воздухе. Медиум не спит и не сидит в неподвижной позе. Наоборот, он буйствует, как одержимый.

Аккомпанируя себе на маленьком барабане и позванивая ручным колокольчиком, медиум начинает монотонно тянуть священные напевы, в то же время исполняя нечто вроде танцевальных па – сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Вскоре им овладевает конвульсивная дрожь: в него входит какое-то существо из иного мира: божество, гений, демон или дух умершего. Тут медиум впадает в исступление и прерывающимся голосом выпевает обращение невидимого существа к присутствующим. Разобрать отрывистые выкрики пао или памо очень трудно, и, так как чрезвычайно важно знать, кто говорит голосом медиума, и понять его, обязанность внимать ему доверяют самым мудрым людям селения.

Во время сеансов медиумом попеременно овладевают различные божества или духи. Порой, повинуясь наущению очередного духа, он внезапно набрасывается на кого-нибудь из присутствующих и нещадно его колотит. Такое неожиданное назидание обычно переносят очень покорно. Тибетцы думают, что избиение производится с целью изгнать незаметно вселившегося в беднягу беса, обнаруженного духом, вошедшим в тело медиума.

Страдающие на том свете покойники, как правило, ограничиваются рассказами о своих злоключениях.

– По дороге, – заявил дух на одном сеансе (я на этом сеансе присутствовала), – я встретил демона. Демон затащил меня в свое жилище и превратил в раба. Он меня тиранит и заставляет работать без передышки. Сжальтесь надо мной! Освободите меня, чтобы я мог устремиться к «Обители великого блаженства».

Мать страдальца, его жена и дети заливались горькими слезами. Родственники, услышав посмертные мольбы злополучного покойника, только и думают, как бы облегчить его мучения.

Прежде всего нужно войти в сношение с демоном и договориться о выкупе раба.

Обычно избирают посредником кудесника-Бена. Последний ставит родственников незадачливого духа в известность, что демон требует в качестве выкупа принесение в жертву свиньи или коровы.

После жертвоприношения Бен впадает в транс. Теперь его дух, или «двойник», отправился в логово демона.

Вот Бен в пути – путь долгий, тягостный, усеянный препятствиями. Это можно заключить, наблюдая, как колдун корчится. Но, в отличие от пао, Бен сидит, ограничиваясь движениями головы и туловища. Стремительный поток прерывистой речи слетает с его уст, повествуя об удивительных похождениях.

Он говорит еще невнятнее, чем пао, и даже самым сметливым слушателям стоит больших усилий следить за смыслом его рассказа.

Наконец колдун доходит до цели своего путешествия, хватает злополучного духа, чтобы его увести: демон получил условленный выкуп. Однако он часто проявляет вероломство и не желает расставаться со своей жертвой. Бен вступает с демоном в единоборство – он извивается, тяжело дышит, вскрикивает.

Семья и друзья умершего с замиранием сердца следят за всеми перипетиями разыгрывающейся драмы и бывают вне себя от радости, когда изнемогающий колдун заявляет, что одержал верх и отвел дух в безопасное и приятное место.

Далеко не всегда первая попытка Бена бывает удачной. На многих сеансах спасения духов, на которых мне удалось присутствовать, колдун после инсценировки неслыханных усилий и отчаянной борьбы в конце концов оказывался побежденным: демон снова завладевал духом. В таких случаях приходилось все начинать сначала.

Когда спасение духа от рабства доверяют ламе, никакого жертвоприношения для выкупа не требуется, а исполняемые обряды никогда не носят характера торговли. Ученый лама, знающий ритуальную магию, считает себя достаточно могущественным, чтобы заставить демона подчиняться своей воле.

Под влиянием буддизма обитатели подлинного Тибета отказались от принесения в жертву животных. Среди тибетцев в Гималаях дело обстоит иначе. Влияние на них ламаизма очень незначительно – в действительности они настоящие шаманисты.

Верования ученых лам и в еще большей степени ламаистов-созерцателей, относящиеся к судьбе духа на том свете, очень отличаются от верований невежественных масс. Прежде всего они считают многочисленные дорожные приключения духа в Бардо явлениями субъективного порядка. По их мнению, характер загробных видений определяется нашими взглядами и представлениями. Райские обитатели, преисподняя, суд над мертвыми и прочее являются за гробом только тем, кто в них верил при жизни.

Один гомштен (отшельник-созерцатель) из Восточного Тибета рассказал мне по этому поводу следующую историю.

Специальностью одного художника была роспись стен храмов. Среди прочих фигур он писал фантастические существа с человеческим туловищем и головой животного – условное изображение подручного судьи над душами. Пока он работал, его маленький сын часто играл возле него. Ребенка забавляло смотреть, как рождались на фресках чудовищные образы. Случилось так, что мальчик умер. Попав в Бардо, он встретил там разных страшилищ и узнал своих старых знакомых. Ребенок радостно засмеялся. – «О, – сказал он, – я вас всех знаю, это вас мой папа рисует на стене», – и мальчик захотел поиграть с ними.

Однажды я спросила ламу из Энше, какие видения после смерти могут быть у материалистов, считавших смерть абсолютным уничтожением личности.

– Возможно, посмертные видения такого человека, – ответил лама, – соответствуют религиозным верованиям его детства и окружающей его среды. В той степени, в которой позволяют ему его умственные способности, развитие и ясность мышления после смерти, он наблюдает и анализирует все, что видит. Перед ним возникают факты и собственные его рассуждения, на основе которых при жизни он отрицал реальность этих фактов. Таким образом, он мог бы прийти к выводу, что спит и видит сон. У человека с менее развитым умом вера в полное уничтожение после смерти скорее результат безразличия, умственной лени, чем убеждения, и он может и совсем ничего не увидеть. Но это нисколько не помешает энергии, порожденной его прежними поступками, следовать своим путем и проявиться в новых формах. Выражаясь иным языком, все это помешает новому воплощению материалиста.

Со времени моего приезда в Сикким я очень много работала. Об этом свидетельствовали многочисленные тетради, заполненные выписками и конспектами. Я решила, что имею право на каникулы. Наступило лето, стало жарко. Мне захотелось совершить экскурсию на север страны.

Выбранный мною путь шел по превосходной вьючной тропе, ведущей из Гангтока в Кампа-Дзонг, из Шигацзе – в Тибет. Тропа вилась по пологому склону потонувшего в тропических лесах Дикшу, по берегам Тисты и поднималась вдоль русла одного из ее притоков до самого верховья среди восхитительных пейзажей. Почти в восьмидесяти километрах от Гангтока, на высоте 2400 метров тропа пересекала селение Лаштен, которому суждено было сыграть важную роль в истории моего знакомства с ламаистским мистицизмом.

Лаштен – небольшое горное селение, жители его наполовину земледельцы, наполовину скотоводы – расположено на крайнем севере Сиккима. Это последний населенный пункт по дороге к перевалу на тибетской границе.

Над хижинами возвышается убогий монастырь, прилепившийся к одному из горных отрогов.

Я отправилась туда на следующий день по приезде. Убедившись после беглого осмотра, что храм никакого интереса не представляет, я собиралась уже уходить, как вдруг на ярко освещенный пролет широко открытой двери легла тень, и на пороге появился лама.

Я говорю «лама», хотя на незнакомце не было монашеского одеяния. Но платье его ничем не напоминало одежд мирянина. На нем была белая длинная – до самого пола – юбка и китайского покроя жилет гранатового цвета, с проймами для очень широких рукавов желтой рубахи. На груди висело ожерелье-четки из кругляшек какого-то сероватого вещества (как я узнала позже, эти кругляшки были выточены из человеческих черепов) вперемежку с коралловыми бусинами; в ушах у него блестели большие золотые кольца с украшением из бирюзы. Собранные в длинную толстую косу волосы ниспадали до пят.

Это диковинное создание рассматривало меня в полном молчании. Мой запас тибетских слов был в то время еще очень невелик. Поэтому я не осмеливалась заговорить, ограничилась поклоном и вышла.

На террасе перед монастырем меня ждал юноша, служивший мне толмачом и интендантом во всех вопросах, связанных с путешествием и вербовкой слуг. Едва завидев ламу, спускавшегося вслед за мной по ступенькам перистиля, он трижды распростерся во прахе у его ног и попросил благословения.

Я удивилась: юноша не часто расточал подобные знаки почтения и до сих пор удостаивал ими только князя-тулку и Бермиак-ламу.

– Кто этот лама? – спросила я на обратном пути в бунгало, служившее здесь приютом для путешественников.

– Он великий гомштен, – ответил мальчик. – Мне рассказал о нем его монах, пока вы были в храме. Этот лама прожил много лет совсем один в пещере, очень высоко в горах. Демоны повинуются ему. Он творит чудеса, может убивать людей на расстоянии и летать по воздуху.

«Вот это действительно необыкновенный человек», – подумала я.

Биография аскета-отшельника Миларепы, прочитанная мной с Давасандупом, и все, что я слышала вокруг себя о жизни отшельников – о необычайных истинах, которые они исповедуют, о чудесах, которые творят, – сильно разожгли мое любопытство. Теперь представлялся случай поговорить с одним из таких чудотворцев. Но как? Мой толмач знал только сиккимский диалект и, разумеется, не владел тибетской философской терминологией. Он никогда не сумеет перевести мои вопросы.

Все это меня и подзадоривало, и раздражало. Я спала плохо и видела бессвязные сны. Мне снилось, будто меня окружило стадо слонов. Их напряженно вытянутые по направлению ко мне хоботы издавали оглушительно трубные звуки. Этот необыкновенный концерт и разбудил меня.

В моей комнате царила беспросветная тьма. Слоны исчезли, но музыка продолжалась. Внимательно прислушавшись, я узнала мотивы религиозных напевов. Ламы музицировали в преддверии храма. Кому дают они эту ночную серенаду?

Я решила во что бы то ни стало получить интервью у гомштена и послала просить принять меня. На следующий день в сопровождении толмача я опять пошла в монастырь.

В жилище ламы вела приставная лестница, примкнутая к небольшой лоджии, украшенной фресками. В ожидании приема я стала их рассматривать.

На одной из стен какой-то бесхитростный художник, одаренный богатой фантазией, намного превосходящей его талант рисовальщика, изобразил муки чистилища, населив его забавной толпой демонов и терзаемых ими грешников со смехотворными физиономиями.

В центре панно каралось сладострастие: обнаженный человек противоестественной худобы стоял перед голой женщиной. Красавица состояла из одного живота и очень напоминала пасхальное яйцо на двух ножках, с кукольной головкой на верхнем конце. Распутник и мучающая его демоническая нимфа, оба были наделены половыми органами чудовищных размеров. Неисправимый любодей, забыв, куда его завлекли порочные страсти, тянул к себе дьявольскую тварь, а нимфа, сжимая его в своих объятиях, извергала изо рта и другого, более интимного отверстия пламя, уже охватившее злополучного любовника.

Грешницу, четвертованную, опрокинутую на треугольник, обращенный острием вниз, терзал зеленый дьявол, лаская ее обезьяньим хвостом, окаймленным зубцами пилы. Другие подобные ему страшилища спешили к нему с очевидным намерением сменить утомленного товарища.

Гомштен жил в помещении, похожем на молельню. Потолок поддерживали деревянные, выкрашенные в красный цвет стойки. Свет проникал в одно-единственное маленькое окошко. Алтарь в глубине комнаты служил, по обычаю Тибета, библиотекой. Среди книг в нише стояла статуэтка Падмасамбхавы; перед ней лежали ритуальные приношения: семь сосудов, наполненных прозрачной водой, зерно и светильник.

На маленьком столике курились палочки благовоний, примешивая свой аромат к затхлому запаху чая и топленого масла. Сиденьем для хозяина дома служили выцветшие и вытертые подушки и ковры. Золотая звездочка светильника на алтаре в дальнем конце покоя освещала пыль и запустение.

С помощью мальчика-толмача я старалась сформулировать несколько вопросов о проблемах, уже знакомых мне из бесед с ламами в Гангтоке. Но это был напрасный труд. Тут мне нужна была бы помощь Давасандупа. Бедный мальчуган ничего не смыслил в философии. Он совсем ошалел, стараясь найти подходящие слова для фраз, смысла которых абсолютно не понимал.

Пришлось сложить оружие, и мы с ламой долго сидели друг против друга в глубоком молчании.

На следующий день я выехала из Лаштена, продолжая путь на север. Красота дороги и до сих пор была чарующей, но теперь она сделалась волшебной. Азалии и розовый лавр (рододендрон) еще не сбросили свой весенний наряд. Казалось, будто радужный поток затопил долину. Его пурпурные, сиреневые, желтые и ослепительно-белые волны набегали на склоны ближних гор. От моих носильщиков, по горло погруженных в пышную растительность, оставались на поверхности только головы, и они казались издали пловцами в океане цветов.

Через несколько километров пути сказочные сады стали постепенно редеть. Вскоре лишь кое-где оставались розовые пятна азалий, упорствовавших в борьбе с высотой. Тропа вела к высоким перевалам (перевалы Кору и Сепо – высота 5000 метров) через область фантастических пейзажей. В великолепном молчании пустыни пели хрустальные голоса прозрачных ледяных ручьев. Порой на берегу угрюмого озера странная птица, увенчанная золотым султаном, важно взирала на проходивший караван. Мы поднимались все выше вдоль исполинских ледников, минуя призрачные входы в наполненные гигантскими тучами таинственные лощины и вдруг… сразу вышли из полосы туманов – и передо мной предстало во всем величии Тибетское плоскогорье, исполинское, обнаженное и сияющее под ослепительным небом Центральной Азии. С тех пор я прошла вдоль и поперек страну, скрытую за туманной цепью гор, заслонившей от меня в тот день далекий горизонт. Я видела Лхасу, Шигацзе, пустыню трав с ее огромными, как море, озерами, я была в Кхам – стране рыцарей, разбойников и магов, в заповедных лесах По, куда не ступала еще нога человеческая, и в волшебных долинах Тсаронга, где зреют гранаты, – но ничто и никогда не могло затмить в моей памяти этого первого впечатления от Тибета.

Через несколько недель хорошей погоды снова начал падать снег. Мои дорожные запасы истощились. Носильщики и слуги нервничали, становились сварливыми. Однажды мне пришлось ударами хлыста разнимать двух друзей, дравшихся с ножами в руках за место у костра.

После нескольких кратких экскурсий в глубь тибетской территории я покинула границу. У меня не было снаряжения и припасов для более длительного путешествия. Кроме того, уходящая вдаль земля была запретной.

На обратном пути я снова прошла через Лаштен, снова повидалась с гомштеном и имела с ним беседу о месте его отшельничества, где он прожил в одиночестве семнадцать лет. По его словам, оно находилось выше в горах, на расстоянии однодневного перехода от селения. Мой интендант легко перевел эти подробности, так как лама излагал их на местном диалекте. Все-таки я не решилась упоминать о демонах, которых народная молва определила ламе в прислужники. Я знала, что мой юный толмач слишком суеверен и не посмеет переводить подобные вопросы. Кроме того, вероятно, лама не захотел бы на них отвечать.

Я возвращалась в Гангток огорченная: мне пришлось упустить возможность узнать много интересного. С сокрушенным сердцем отдалялась я от Тибета, меньше всего подозревая, какие удивительные последствия будет иметь мое путешествие.

Очень скоро Далай-лама оставил Калимпонг. Его войска разбили китайцев. Он праздновал победу и возвращался в Лхасу. Я поехала попрощаться с ним в селение, расположенное под перевалом Желен.

Прибыв на место, где Далай-лама должен был остановиться, гораздо раньше его, я застала там несколько знатных сиккимских царедворцев в большом волнении. На них лежала обязанность приготовить временное жилище для государя-ламы, но – как это всегда бывает на Востоке – необходимые вещи доставили слишком поздно, – мебель, ковры, драпировки, – еще ничего не было расставлено, а прибытия высокого путешественника ожидали с минуты на минуту.

В горном домике суетились обезумевшие господа и слуги. Я стала помогать от нечего делать и устроила из подушек ложе для Далай-ламы. Некоторые из присутствовавших уверяли, что это принесет мне счастье в жизни и во всех последующих воплощениях. Уж не это ли помогло мне впоследствии дойти до Лхасы?

Я еще раз беседовала с владыкой Тибета. Его мысли теперь, по-видимому, всецело были заняты политикой. Все-таки он еще раз благословил всех продефилировавших перед ним верующих своей метелочкой из лент, но чувствовалось, что сердцем он уже далеко за пограничным перевалом и занят соображениями о преимуществах одержанной победы.

Следующей осенью я уехала из Сиккима в Непал, а затем пробыла около года в Бенаресе. Здесь я долго жила в ранней молодости и теперь с удовольствием посетила старые места. Члены теософического общества оказали мне любезный прием и предоставили в мое распоряжение дом в своем прекрасном парке. Аскетическая красота этого жилища хорошо гармонировала с мистической атмосферой святого Шивы и соответствовала моим вкусам.

Я снова прилежно принялась за учение Веданты и немного забросила ламаизм, так как надеялась когда-нибудь получить возможность углубить мои сведения о нем. Я совсем не собиралась уезжать из Бенареса. Но неожиданное стечение обстоятельств – оставшихся навсегда для меня неясными – вынудило меня однажды утром сесть в поезд, отправлявшийся в Гималаи.


Глава II


Монастырь Поданг. – Заклятия и благословения. – Собеседник с того света. – Мистики Восточного Тибета и их теории. – Редкое проявление прозорливости. – Ламаистская пустыня. – Колдун из Транглунга и его летающие пироги. – Как я стала отшельницей на высоте 3900 метров над уровнем моря. – Путешествие в Шигацзе. – Просчет дамы-полиандристки: третий муж не слушается. – Я в гостях у Таши-ламы и его матери. – Отшельник из Пхутанга. 

В Гангтоке я застала одного Бермиак-кушога. Лама из Энше уехал в Тибет, в Шигацзе, и вернулся только через несколько месяцев. Давасандупа пригласили сопровождать британского представителя в качестве переводчика на политическую Китайско-Тибетскую конференцию в Индии. Старый махараджа умер, и ему наследовал его сын Сидкеонг-тулку, который не мог уже посвящать много времени изучению ламаизма. Составленные мною путевые планы нельзя было осуществить, все препятствовало осуществлению моих желаний. 
Мало-помалу мне стало казаться, будто все окружающее дышит неприязнью. Меня преследовали какие-то неведомые существа, убеждали уехать, гнали прочь, внушали, что все равно не позволят ни совершенствовать мои познания в ламаизме, ни продвигаться дальше в глубь Тибета. Эти существа стали являться мне наяву. Я видела, будто они уже ликуют после моего отъезда, радуются моему изгнанию.

Можно было бы объяснить все явления лихорадкой, неврастенией, вызванной неудачами и усугубляемой умственным переутомлением. Некоторые, может быть, усмотрели бы здесь действие оккультных сил. Чем бы это ни было, мне не удавалось справиться с состоянием одержимости, граничащим с галлюцинациями. Успокоительные средства не помогали и не оказывали ни малейшего воздействия. Я стала думать – не поможет ли мне перемена обстановки.

Пока я размышляла, где мне устроиться, не покидая Гималаев, владыка Сиккима, сам того не подозревая, предупредил мое желание, предложив поселиться в Подангском монастыре, расположенном в пятнадцати километрах от Гангтока в лесах, почти постоянно окутанных густыми тучами.

Отведенное мне помещение состояло из огромной угловой комнаты на втором этаже храма и необозримой кухни, где, по тибетскому обычаю, спали слуги.

Свет небесный вливался в мое жилище через две колоссальные амбразуры. С таким же гостеприимством они пропускали ветер, дождь и град сквозь отверстия, зиявшие по обе стороны каждого окна, так как слишком узкие рамы касались стены только по вертикали.

В одном углу зала я разложила книги на выступе стены и поставила складной стул и складной стол – это был мой кабинет; в другом углу подвесила к балкам потолка палатку и поместила там свою походную кровать – это была моя спальня. Середина апартаментов, слишком роскошно вентилируемая ветрами всех стран света, служила чем-то вроде форума, где в хорошую погоду я принимала посетителей.

Что меня в Поданге восхищало, так это музыка. Я там наслаждалась концертами по два раза в день – утром перед рассветом и вечером перед закатом солнца. Оркестр был чрезвычайно скромным: он состоял из двух гиалингов (род гобоя), двух рагдонгов (гигантские тибетские трубы от трех до четырех метров длиной) и двух литавр.

Колокольчики низкого тона в особенном, принятом в храмах Востока, ритме прозванивали прелюдию. После паузы долго и глухо роптали рагдонги. Затем одни гиалинги воспевали медленную музыкальную фразу, бесконечно трогательную своей простотой, и снова ее подхватывали – уже с вариациями и под аккомпанемент низких голосов рагдонгов. В финале, подражая отдаленным раскатам грома, вступали литавры.

Печальная мелодия струилась плавно, подобно водам глубокого потока, без порывов, без блеска, без вспышек страсти. Она дышала неутолимой тоской, будто все страдания душ, кочующих из мира в мир с начала мироздания, изливались в ней одной бесконечной, усталой и безнадежной жалобой.

Какой сам не ведающий о своем гении музыкант услышал этот лейтмотив вселенской скорби и каким образом с таким разношерстным оркестром удавалось людям, явно не наделенным никаким художественным чутьем, передавать его с такой раздирающей сердце убежденностью?

Эту тайну они не смогли мне объяснить. Приходилось слушать, не мудрствуя лукаво, глядя, как занимается над горами заря или как меркнет вечернее небо.

В Поданге, помимо обычного богослужения, я имела возможность присутствовать на некоторых церемониях года, имеющих отношение к демонам. Аналогичные обряды мне пришлось позже видеть в Тибете, где они совершаются с большой торжественностью. Но, по моему мнению, пышность лишает их красочности, свойственной им в глуши гималайских лесов. Колдовство не любит яркого света и толпы.

Прежде всего трапа проветривали Махакалу, все остальное время года хранившегося на замке в шкафу вместе с приношениями и всяким колдовским реквизитом.

В каждом без исключения ламаистском монастыре среди храмов обязательно находится жилище для древних туземных богов и божеств, импортированных из Индии. Переселившись в Страну снегов, эти последние сильно деградировали. Тибетцы с бессознательным пренебрежением превратили их в демонов и подчас обращаются с ними очень сурово.

Из изгнанных на чужбину индуистских божеств Махакала наиболее популярен. Его первоначальной сущностью был один из образов Шивы в функции разрушителя мира.

Ламы-маги низвергли Махакалу до уровня простого злого духа, содержат его в рабстве, заставляют оказывать всевозможные услуги и время от времени без стеснения наказывают.

Народное предание повествует, что глава секты кармапа заставил Махакалу себе прислуживать. Однажды, находясь при дворе китайского императора, лама чем-то не угодил владыке, и тот приказал привязать его за бороду к лошадиному хвосту.

Волочась во прахе за лошадью, на волосок от гибели, великий Кармапа призвал на помощь Махакалу. Последний немного замешкался, и лама освободился сам, прибегнув к магической формуле, отделившей его бороду от подбородка. Поднимаясь с земли, лама увидел запоздавшего со своими услугами Махакалу и в гневе закатил ему такую оплеуху, что, хотя с тех пор прошло много веков, щека злополучного демона все еще распухшая.

Трапа из Поданга, разумеется, не могли позволить себе подобные вольности. Махакала внушал им неподдельный ужас.

Среди трапа здесь, как и в других монастырях, ходили слухи о зловещих чудесах. Порой сквозь створки шкафа, где будто бы томилось в заключении это страшное существо, просачивалась кровь, порой, открывая шкаф, находили в нем смертные останки: человеческий череп или сердце. Появление их в шкафу можно было объяснить только вмешательством оккультных сил.

Маску Махакалы, т. е. его самого, так как будто бы именно в ней он обитает, – извлекали из шкафа и помещали в темную пещеру рядом с храмом, специально отведенную для него и ему подобных. Пещеру сторожили двое послушников. Чтобы помешать Махакале ускользнуть, они без передышки бормотали магическую формулу. Часто в ночную пору бедные мальчики, убаюкиваемые монотонным напевом, боролись с дремотой, дрожа от ужаса, в полном убеждении, что малейшая оплошность с их стороны даст демону возможность выйти на свободу, и тогда они неминуемо станут его первыми жертвами.

Крестьян в окрестных деревнях очень беспокоила видимость предоставляемой Махакале свободы. Они рано запирали двери своих жилищ, матери умоляли детей возвращаться до захода солнца. Более мелкая бесовская братия блуждала по окрестностям, подстерегая удобный случай устроить кому-нибудь злую каверзу. Ламы зазывали их заклинаниями и загоняли в подобие очень красивой клетки, сделанной из цветных ниток и деревянных дощечек. Эту изящную темницу затем торжественно выносили за монастырские стены и бросали вместе с заключенными в ней узниками в пылающий костер.

Но, на счастье колдунов, бесы, составляющие для них постоянный источник доходов, бессмертны, и на следующий год приходится проделывать все сначала.

Пока я жила в монастыре, из Тибета вернулся один ученый лама именитого сиккимского рода. Он наследовал от своего недавно умершего брата сан настоятеля монастыря Рхюмтек.

Обычай требовал от него совершения в различных гомпа его секты обрядов, обеспечивающих усопшему благоденствие на том свете.

Я знала покойника. Он был прекрасный человек, муж двух жен, всегда жизнерадостный, без претензий на глубокие философские познания, но умевший по достоинству ценить добрый французский коньяк, что он и доказывал, поглощая по нескольку бутылок в день.

В своей стране он был богачом и имел обыкновение покупать наугад массу вещей, совсем не зная их истинного назначения. Помню, однажды я увидела на этом крепко сколоченном силаче с могучими плечами головной убор трехлетнего младенца, украшенный невинными розовыми лентами.

Новый настоятель обычно именовался «господином из Тибета», так как он жил преимущественно в Тибете; он не походил на своего брата решительно ни в чем. Даже в Лхасе он слыл выдающимся ученым-грамматистом, имел высокую степень посвящения и соблюдал безбрачие, что среди духовного сословия в Гималаях было редкостью.

Возглавляемые им похоронные церемонии длились целую неделю. Блаженные дни пиршества для трапа: в течение этого времени на монастырскую братию изливались щедроты наследников.

Затем Пе кушог приступил к совершаемому ежегодно обряду благословения монастырских зданий. Эскортируемый хором трапа, гнусаво распевающим молитвы добрых пожеланий, он промчался по коридорам монастыря, зашвыривая на бегу в каждую комнату немного освященного зерна. Несколько пригоршней ячменя, брошенных им с благосклонной улыбкой и приветствием «Траши ног» («Да пребудет здесь изобилие»), стегнули по полотнищам моей «палатки-спальни» и рассыпались по столу и по книгам в «кабинете».

Благоденствие! Благоденствие!.. После таких усердных заклятий и освящений монастырь должен был бы стать филиалом райской Обители великого блаженства.

Тем не менее монахи, видимо, чувствовали себя не совсем уверенно. Втайне они сомневались не только в своих собственных оккультных способностях, но и в оккультных знаниях ученого-грамматиста. А вдруг каким-нибудь бесам удалось избежать уничтожения? Они пока только притаились и приготовились снова приняться за старое.

Однажды вечером появился гомштен из Лаштена, облаченный во все атрибуты черного мага: пятигранная тиара, ожерелье бусин, выточенных из человеческих черепов, фартук резного ажурного кружева из человеческих костей, магический кинжал за поясом.

От стоял на виду у всех перед большим костром, чертил фигуры по воздуху жезлом-дорджи и, читая тихим голосом заклинания, наносил в пространство удары ножом.

Не знаю, с какими невидимыми демонами он сражался, но в фантастическом освещении пляшущего пламени костра он сам производил впечатление настоящего дьявола.

Лечение, которое я сама себе прописала, оказалось эффективным. Каковы бы ни были причины моего нездоровья – микробы ли лихорадки, исчезнувшие при перемене обстановки, умственное переутомление, развеянное новизной впечатлений, или же сознательные существа из оккультного мира, побежденные моей решимостью не поддаваться их влиянию, – что бы там ни было, но меня оставили в покое.

Тем не менее во время моего пребывания в Поданге имел место следующий странный случай.

Сидкеонг-тулку, сделавшись махараджей, вздумал убедить своих подданных отказаться от суеверий и исповедовать древний буддизм. Преследуя эту цель, он пригласил одного монаха-проповедника, философа Южной школы, для борьбы против антибуддийских обычаев, таких как колдовство, поклонение духам и пристрастие к спиртным напиткам. Монах этот, по имени Кали Кумар, принялся за дело. Для махараджи-ламы, настоятеля Поданга, были отведены в монастыре особые покои. Он занимал их в тех редких случаях, когда возглавлял отправляемые монахами религиозные церемонии. В бытность мою в монастыре он провел в нем два дня.

Однажды в предвечерние часы мы пили с ним чай и беседовали о миссии Кали Кумара и других способах просвещения закосневших в суеверии горных жителей.

– Невозможно теперь точно знать, – говорила я, – каким был настоящий Падмасамбхава, когда-то проповедовавший в Тибете. Несомненно только одно: тибетские «Красные шапки» из Сиккима сделали его героем легенд, поощряющим пьянство и нелепые пагубные обычаи. Они поставили его изображения на свои алтари и поклоняются под именем Падмасамбхавы злому духу собственного изготовления… Вот точно так же, как и вы сами, – сказала я, смеясь и указывая на статуэтку великого мага, восседавшего на алтаре в глубине комнаты в сиянии горящего у его ног светильника.

– Следовало бы, – снова начала я… и прервала фразу. Меня перебили. Между тем никто ничего не говорил. В комнате было совершенно тихо, но я живо ощущала присутствие какой-то враждебной силы… Третий невидимый собеседник вмешался в разговор.

– Ничего у вас не выйдет, что бы вы ни затеяли, – сказал он. – Люди в этой стране принадлежат мне… Я сильнее вас.

С изумлением внимала я этому голосу, не издававшему ни малейшего звука, и решила уже, что он просто был отголоском моих сомнений в успехе предполагаемых реформ, как вдруг махараджа ответил. Он ответил на то, чего я не говорила. Он возражал невидимому противнику его планов:

– Почему это у меня ничего не выйдет? – спросил он. – Возможно, чтобы изменить верования селян и низшего духовенства, потребуется много времени. Будет нелегко уморить с голоду демонов, которых они кормят, но победа все-таки останется за мной.

Он шутил, намекая на обычай колдунов приносить животных в жертву злым духам.

– Но ведь это не… – начала было я и запнулась… Мне вдруг пришло в голову, что, несмотря на отважное объявление войны демонам, принцу все-таки не чужды суеверия, и лучше будет ничего ему не рассказывать.

Не хочу утверждать, что мое мнение о суевериях Сидкеонг-тулку было правильным. Он, вероятно, был свободен от них в большей степени, чем я предполагала. Об этом свидетельствуют следующие его поступки.

По гороскопу махараджи, год, оказавшийся потом годом его смерти, был чреват для него всякими опасностями. Вера тибетцев в предсказания судьбы по гороскопу незыблема. Желая устранить враждебные влияния, многие ламы, в их числе и гомштен из Лаштена, предложили магарадже отслужить принятые в подобных случаях обряды. Сидкеонг-тулку поблагодарил и наотрез отказался, говоря, что, если ему суждено умереть, он сумеет перейти в мир иной и без священнодействий.

Я убеждена, что махараджа оставил по себе память нечестивца. Кроме того, все введенные им новшества и религиозные реформы были отменены. С проповедями, с запрещением пить пиво в храмах было покончено. Какой-то лама просто оповестил местное духовенство о возвращении к старым обычаям и привычкам.

Предсказание исполнилось – невидимый враг торжествовал.

Хотя моя штаб-квартира находилась в Поданге, я не совсем отказалась от экскурсий по стране. Во время путешествий я и познакомилась с двумя гомштенами из Восточного Тибета, недавно поселившимися в Гималаях.

Один из них жил в Сакионге и по этой причине именовался Сакионг-гомштен. В Тибете считается невежливым называть людей по имени. Всех, кого почитают не ниже себя, именуют каким-либо титулом.

У этого гомштена были очень причудливые повадки и широкий ум. Он любил посещать кладбища и на целый месяц запирался для занятий магией.

Подобно своему коллеге из Лаштена, гомштен не носил строгого монашеского одеяния, не стриг, по обычаю, голову наголо, не закручивал волосы узлом на затылке, как это делают индийские йоги.

Длинные волосы не у мирянина в Тибете служат одним из отличительных признаков аскетов-отшельников и мистиков-созерцателей, так называемых налджорпа.

До сих пор мои беседы с ламами велись главным образом о философских доктринах махаянистского буддизма, составляющего сущность ламаизма. Но Сакионг-гомштен ставил эти доктрины не слишком высоко и к тому же был с ними очень плохо знаком.

Он имел склонность к парадоксам: «Учение, – говорил он, – бесполезно. Оно не дает знания, но скорее препятствует его достижению. Тщетны наши усилия узнать что-нибудь. В действительности мы постигаем только собственные мысли. Причины, их породившие, недоступны человеческому разуму. Мы стремимся понять эти причины, но нам удается только уловить наши представления о них».

Хорошо ли он понимал собственные речи или же только повторял прочитанное или слышанное от других?

По просьбе принца-тулку Сакионг-гомштен тоже отправился в турне с проповедями. Я имела случай видеть, как он проповедовал. Повторяю – видеть, а не слышать, так как в то время моих знаний тибетского языка было недостаточно, чтобы понимать все, что он говорил. Но он выглядел в роли апостола весьма внушительно. Его пылкая речь, жесты, богатая мимика обличали прирожденного оратора. Испуганные, залитые слезами лица слушателей свидетельствовали о производимом его проповедями впечатлении.

Мне не пришлось больше видеть ни одного буддиста, ораторствовавшего с такими эффектными приемами. Ортодоксальный стиль исключает жестикуляцию и раскаты голоса как неуместные при изложении истины, призывающей к победе спокойного разума.

Однажды я спросила Сакионг-гомштена: «Что такое высшее освобождение тхарпа (нирвана)»? Он ответил: «Это отсутствие всяких верований, всякого воображения, прекращение деятельности, рожденной иллюзиями».

– Вам следовало бы поехать в Тибет и принять посвящение от учителя «Прямого пути», – сказал он мне как-то в другой раз.

– Вы слишком привержены доктринам ниен теус (буддисты стран Юга: Цейлона и проч.). Я провижу, что вы способны постигнуть «тайное учение».

– Но каким образом могла бы я попасть в Тибет и принять посвящение от учителя «Прямого пути», – возразила я, – иностранцев туда не пускают.

– Ну и что же, – спокойно заметил гомштен, – в Тибет ведет много путей. Не все ламы живут в Ю или Цзанге (центральные провинции со столицами Лхасой и Шигацзе). На моей родине можно встретить ученейших лам.

Мысль отправиться в Тибет через Китай никогда прежде не приходила мне в голову, и даже в тот день намек гомштена ничего не пробудил в моей душе. Мой час тогда еще не пробил.

Второй гомштен отличался очень необщительным нравом и сдержанностью, придававшими обычным обязательным и для него формулам вежливости оттенок высокомерия. По тем же причинам, что и его собрат (о последнем я только что рассказывала), его именовали Далинг-гомштен: Далинг – название местности, где он постоянно жил.

Далинг-гомштен всегда носил строгое монашеское одеяние, дополняя его кольцами из слоновой кости в ушах и пронизывающим его шиньон серебряным с бирюзовыми кольцами украшением дорджи.

Лама проводил каждое лето в уединении на вершине лесистой горы. Там для него была построена хижина.

Незадолго до его приезда ученики и окрестные селяне переносили в хижину припасы на три или четыре месяца. После этого гомштен категорически запрещал кому бы то ни было приближаться к своему жилищу. Я полагаю, ему не стоило большого труда оградить свое уединение. Местные жители не сомневались, что он совершает страшные обряды, завлекая в ловушку демонов, и принуждает злых созданий отказываться от недобрых намерений, угрожающих имуществу и безопасности его почитателей. Покровительство гомштена их успокаивало. Но, с одной стороны, они боялись, приближаясь к хижине, встретить вызываемых злых духов, а с другой – таинственность, всегда отличающая нрав и поведение отшельников-налджорпа, тоже побуждала их к осторожности.

Как ни мало был склонен этот лама отвечать на мои вопросы, он был обязан магарадже своим положением настоятеля маленького монастыря в Далинге, и выраженное князем желание вынуждало его немного изменить своей сдержанности.

В числе тем, затронутых мною в беседе с ним, был вопрос о дозволенной для буддистов пище.

– Подобает ли, – спрашивала я, – истолковывать софизмами категорическое запрещение убивать; дозволено ли буддисту наперекор заповедям есть мясо и рыбу?

Как и преобладающее большинство тибетцев, лама не был вегетарианцем. Он изложил мне ряд не лишенных оригинальности теорий. В дальнейшем мне приходилось слышать их в Тибете.

– Большинство людей, – сказал он мне, – едят только чтобы насытиться, не размышляя о совершаемом ими акте и его последствиях. Этим невеждам полезно воздерживаться от животной пищи. Другие же, напротив, знают, во что превращаются элементы веществ, попадающих в их организм, когда они съедают мясо какого-нибудь животного. Они понимают, что усвоение организмом материальных элементов влечет за собой усвоение других, соединенных с ними духовных элементов. Владеющий знаниями может на свой собственный страх и риск комбинировать подобные соединения, стремясь извлечь из них результаты, полезные для принесенного в жертву животного. Проблема заключается именно в знании, увеличат ли поглощаемые человеком животные элементы его животную сущность или же он сумеет превратить входящую в него животную субстанцию – возрождаемую в нем под видом его собственной деятельности – в умственную и духовную силу.

Тогда я спросила ламу, не выражают ли его слова эзотерический смысл ходящего среди тибетцев верования, будто ламы могут посылать в Обитель великого блаженства духов убитых на бойне животных.

– Не воображайте, – сказал мне он, – что я мог бы ответить вам несколькими словами. Это вопрос сложный. Так же как и мы, животные имеют несколько «сознаний», и – как это происходит и с нами – все эти сознания не идут после его смерти одним путем… Живое существо представляет собой смесь, а не единство… Но внимать этим истинам может только тот, кто предварительно получил посвящение от ученого наставника.

Подобным заявлением лама часто прерывал свои объяснения.

Однажды вечером, когда принц, лама и я беседовали в бунгало Кевзинга, разговор зашел об отшельниках-мистиках. С сосредоточенным, покорявшим слушателей восторгом гомштен говорил о своем учителе, о его мудрости, сверхъестественном могуществе. Дышавшие глубоким уважением слова ламы произвели большое впечатление на магараджу.

В то время его очень беспокоил вопрос интимного характера: предполагаемый брак с одной принцессой из Бирмы.

– Как жаль, – обратился он ко мне по-английски, – что невозможно посоветоваться с этим великим налджорпа. Без сомнения, он дал бы мне хороший совет… – Затем, обратившись к гомштену, повторил по-тибетски: «Жаль, что здесь нет вашего учителя, мне очень нужно было бы посоветоваться с таким великим мудрецом-провидцем». Махараджа не упомянул ни о характере дела, ни о причинах своей озабоченности. Гомштен спросил с обычной своей холодностью:

– Это серьезный вопрос?

– Чрезвычайно важный, – ответил князь.

– Может быть, вы получите нужный вам совет, – сказал лама.

Я подумала: он хочет послать письмо учителю с нарочным, – и уже собиралась заметить, что такое путешествие займет слишком много времени, но, взглянув на гомштена, остановилась в изумлении.

Лама закрыл глаза, быстро побледнел. Его тело напряглось. Я подумала, что ему дурно, и хотела подойти, но князь, тоже наблюдавший за гомштеном, удержал меня, прошептав:

– Сидите спокойно. Эти гомштены иногда внезапно погружаются в состояние транса. Нельзя мешать ему. От этого он может сильно заболеть и даже умереть.

Я осталась сидеть, глядя на гомштена. Он по-прежнему не двигался, его черты постепенно изменялись, лицо покрылось морщинами, приняло выражение, которого я прежде никогда у него не видела. Он открыл глаза, и принц вздрогнул от ужаса.

На нас глядел не лама из Далинга, но другой, совсем незнакомый человек. Он с трудом зашевелил губами и сказал голосом, совсем не похожим на голос гомштена:

– Не беспокойтесь. Этого вопроса вам никогда не придется решать.

Затем он опять медленно закрыл глаза, его черты стали изменяться и превратились в знакомые нам черты ламы из Далинга. Постепенно лама пришел в себя.

Он уклонился от ответов на наши вопросы и вышел молча, шатаясь, по-видимому разбитый усталостью.

– В его ответе нет никакого смысла, – решил князь. Можно ли это объяснить случайностью или чем-нибудь другим, но будущее показало, что смысл в словах гомштена все-таки был. Вопрос, так мучивший магараджу, имел отношение к его невесте и к его связи с одной молодой девушкой, от которой у него родился сын. Эту связь он не хотел разрывать из-за женитьбы. Действительно, ему не пришлось беспокоиться о своем отношении к этим двум женщинам: он умер до заключения предполагаемого брака.

Я имела случай видеть двух отшельников совсем особой категории. Им подобных я потом больше не встречала в Тибете, где – каким бы парадоксальным это ни казалось – туземцы гораздо цивилизованнее, чем в Гималаях.

Я возвращалась с ламой-махараджей из поездки за границу Непала. Его слуги, зная, как он любил показывать мне местные «достопримечательности религиозного порядка», довели до его сведения, что недалеко от места, где мы провели ночь, на ближней горе спасаются два отшельника. По словам селян, эти люди упорно скрывались, и так успешно, что вот уже несколько лет их никто не видел. Доставляемые им припасы складывались через большие промежутки времени в условленном месте под скалой, откуда отшельники забирали их ночью. Никто точно не знал, где расположены их хижины, да никто и не стремился разыскивать их.

Если анахореты не хотели, чтобы их видели, то местные жители сами избегали встречи с ними, может быть, даже с еще большей настойчивостью. Они относились к ним с суеверным ужасом и старались обходить их лес стороной.

Сидкеонг-тулку давно уже перестал бояться колдунов. Он приказал слугам отправиться с селянами в горы и привести анахоретов, но не обижать их, обещать от его имени подарки и не спускать с них глаз, чтобы они, чего доброго, не сбежали.

Охота оказалась оживленной. Анахореты, захваченные врасплох в своем убежище, попытались было скрыться, но в погоню кинулось человек двадцать, и в конце концов их поймали.

Все-таки пришлось применить силу, чтобы втащить отшельников в маленький храм, где мы находились в обществе нескольких лам и гомштена из Сакионга в их числе. Когда анахореты наконец очутились в храме, никто не мог добиться от них ни единого слова.

Редко попадались мне такие забавные физиономии. Подвижники были ужасающе грязны. Жалкие лохмотья прикрывали их тела. На лица свешивались длинные всклокоченные волосы, а глаза горели, как раскаленные угли.

Пока они озирались, точно посаженные в клетку дикие звери, князь приказал торжественно принести две большие тростниковые корзины, наполненные провизией: маслом, чаем, мясом, ячменной мукой, рисом, и объяснил им, что все это предназначено для них. Но, невзирая на такую приятную перспективу, пустынники продолжали хранить ожесточенное молчание.

Один из селян высказал догадку: анахореты, обосновавшись в этой местности, дали обет молчания.

Его высочество, страдавший припадками чисто восточного деспотизма, возразил на это – они могли бы по крайней мере держать себя почтительно и приветствовать владыку, как того требует обычай. Видя, что махараджа начинает сердиться, я попросила отпустить их. Он колебался, но я настаивала.

Тем временем я успела послать принести из моего багажа два кулька сахарного песка, любимого лакомства тибетцев, и положила по одному в каждую корзину.

– Откройте дверь, и пусть эти твари убираются, – приказал наконец махараджа.

Как только анахореты увидели, что путь свободен, они одним прыжком оказались возле корзин и завладели ими. Один из них быстро вытащил что-то из своих лохмотьев, запустил руку с когтеобразными ногтями в мою прическу, и затем оба исчезли с быстротой и легкостью горных козочек.

Я вынула из волос маленький амулет и показала его присутствовавшим, а позже нескольким ламам, владевшим искусством волшебства. Все единодушно уверяли, что амулет был дан на счастье и обеспечивает мне общество одного демона, обязанного мне служить и устранять с моего пути все препятствия.

Разумеется, я была в восхищении. Мне ничего другого и не оставалось. Вероятно, анахорет понял, что я заступилась за него и его товарища, и, может быть, диковинный подарок был свидетельством его благодарности.

Последняя экскурсия, предпринятая совместно с ламой-махараджей, снова привела меня в северную часть страны. Опять я посетила Лаштен и повидалась с гомштеном. На этот раз я смогла поговорить с ним, но беседа, к сожалению, была мимолетной: мы останавливались в Лаштене только на один день, так как хотели успеть дойти до конечной цели нашего путешествия – подошвы Канченджанги (высота Канченджанги – 8489 метров над уровнем моря. Высота Эвереста – самой высокой вершины земного шара – 8850 метров [4] ).

Во время этого путешествия мы разбивали лагерь на берегу красивого озера в пустынной долине Лонак поблизости от самого высокого перевала в мире – перевала Жонгсон (высота 7300 метров), где сходятся границы Тибета, Непала и Сиккима; затем мы провели несколько дней на границе гигантских морен, откуда вздымаются покрытые ледниками вершины Канченджанги, после чего Сидкеонг-тулку должен был расстаться со мной и вернуться в Гангток.

Махараджа шутил над моей любовью к высокогорным пустынным просторам, побуждавшей меня продолжать путешествие после его отъезда самостоятельно. Я живо помню принца, на этот раз не в одеянии гения из «Тысячи и одной ночи», но в европейском костюме альпиниста. Прежде чем скрыться за небольшим скалистым выступом, он обернулся, размахивая шляпой: «До скорого свидания, – крикнул он, – не задерживайтесь слишком долго».

Я никогда его больше не видела. Он умер несколько месяцев спустя в Гангтоке при таинственных обстоятельствах. В то время я была в Лаштене.

Долина Лонак находится слишком близко от Тибета, чтобы я могла противиться искушению перейти через один из ведущих туда перевалов. Самым доступным был перевал Наго (5450 м). Не считая снега, выпавшего в самом начале пути, погода была хорошая, но пасмурная. Вид, открывшийся с высоты перевала, ничем не напоминал зрелища, поразившего меня своим величием два года тому назад.

Как и тогда, необозримая пустыня простиралась от подошвы горы к другим горным хребтам, неясно проступавшим в туманной дали. Но сумерки набросили на них серо-сиреневую дымку, делавшую все более таинственным и, может быть, еще более непреодолимо манящим.
Я была бы рада побродить даже без цели по этой удивительной земле, но цель у меня была. Перед отъездом из Гангтока одна особа из приближенных махараджи рекомендовала моему вниманию монастырь Чертен Ниима. «Известные вам гомпа в Сиккиме, – сказала мне эта особа, – совсем не похожи на монастыри Тибета. Вы не имеете возможности проникнуть в глубь страны, посетите, по крайней мере, монастырь Чертен Ниима. Он даст вам приблизительное представление о тибетских монастырях вообще».


В монастырь Чертен Ниима я и отправилась.

Этот монастырь вполне оправдывает название гомпа (обитель в пустыне), присвоенное монастырям в Тибете. Невозможно и вообразить себе что-либо более «отрезанное от мира», чем эта ламаистская пустыня. Помимо того, что вся окружающая монастырь местность совершенно необитаема, очень большая высота над уровнем моря превращает ее в настоящую бесплодную пустыню.

Причуды эрозии, высокие обрывистые утесы, широкая долина, подымающаяся к горному озеру, снежные вершины, кристально прозрачный ручей, бурлящий по ложу из серо-сиреневых, серо-зеленых или розовых камней, создают вокруг этой обители каменный пейзаж, невыразимо величественный и безмятежный.

Естественно, такой край должен быть родиной легенд и чудес, и в Чертен Ниима их сколько угодно. Прежде всего, он обязан своим названием «Солнце ковчега» удивительному путешествию одного шертена с драгоценными мощами, чудом перелетевшего сюда по воздуху из Индии.

Древние предания повествуют также, что апостол Тибета Падмасамбхава скрыл в окрестностях Чертен Ниима некоторые манускрипты, трактующие мистические истины. Обнародование этих доктрин он считал несвоевременным (восьмой век), так как в те времена тибетцы не имели никакой духовной культуры. Учитель предвидел, что, спустя много времени после перехода его в мир иной, ламы, ставшие в процессе перевоплощений достойными обрести рукописи, возвестят о них людям. По преданию, многие древние манускрипты были найдены именно в этой местности, и ламы до сих пор продолжают свои поиски.

Тибетцы уверяют, что в окрестностях Чертен Ниима существует сто восемьдесят горячих и холодных источников. Но далеко не все они доступны взору смертного. Большую их часть могут увидеть только «те, чьи помыслы безупречно чисты». Говорят, желания, задуманные у такого ручья, – если предварительно опустить в его струи жертвенное подношение там, где источник пробивается из-под земли, и выпить из него глоток воды, – всегда безошибочно исполняются.

Весь ландшафт ощетинился чедо (жертвенные камни), т. е. поднятыми дыбом или сложенными в пирамиды камнями. Воздвигнутые паломниками в знак почитания Падмасамбхавы, эти примитивные памятники считаются неуязвимыми ни для времени, ни для рук человеческих.

Монастырь, должно быть когда-то пользовавшийся влиянием, теперь превратился в развалины. Причины упадка здесь, так же как и во многих других местах Тибета, следует искать в вырождении древних сект, восставших против реформ Цзонхава. Учению последнего следует в настоящее время все духовное сословие государства.

Я застала в монастыре только четырех монахов секты «Древних» (гнигма). Они соблюдали безбрачие по своей доброй воле и не носили монашеского одеяния.

Среди многочисленных примеров свойственного Тибету парадоксального своеобразия меня всегда поражало спокойное мужество тибетских женщин. Немногие из их европейских или американских сестер отважились бы жить в безлюдной пустыне маленькими группами по четыре, по пять подруг или же в полном одиночестве. Очень немногие согласились бы также отправляться в путешествие на долгие месяцы – даже годы – по высокогорной пустынной стране, где можно встретить только разбойников да хищных зверей.

В этом именно и выражается своеобразие характера тибеток. Ведь они прекрасно отдают себе отчет во всех реально существующих опасностях. Но к сознанию этих опасностей присоединяется еще страх перед воображаемыми легионами злых духов, принимающих тысячи необычайных образов, вплоть до обличья демонического кустарника, растущего на краю пропасти и хватающего путников своими колючими ветвями, увлекая их в бездну.

Невзирая на доводы, вполне достаточные, чтобы удерживать женщин дома, в селении, во многих местах Тибета можно встретить монахинь, живущих общинами по меньшей мере в десять человек, в дальних монастырях, иногда расположенных на большой высоте и отрезанных от мира снегами в течение восьми месяцев в году.

Есть женщины, ведущие жизнь отшельниц в пещерах. Очень многие паломницы странствуют в одиночку с маленьким узелком за плечами по всему необъятному Тибету.

Во время посещения лха-кхангов, еще уцелевших среди развалин монастырских зданий, я набрела на один лха-кханг с коллекцией маленьких статуэток из раскрашенной глины. Эти статуэтки изображали ряд последовательных видений, окружающих бредущий через Бардо дух умершего. Над ними в позе Будды, погруженного в медитацию, восседал Дорджи Чанг, обнаженный, с телом голубого цвета, символизирующего пространство, т. е. – на языке мистиков – пустоту.

Одна из монахинь удивила меня, объяснив значение статуэтки.

– Все они – ничто, – сказала она мне, указывая на изображения фантастических существ. – Мысль вызывает их из небытия, и мысль может заставить их снова раствориться в нем.

– Как же об этом узнали? – спросила я ее, нисколько не сомневаясь, что девушка дошла до такой премудрости не собственным умом.

– Мне сказал об этом мой лама, – ответила монахиня.

– Кто он, ваш лама?

– Гомштен, который живет у озера Мо-Тетонг.

– Он когда-нибудь приходит сюда?

– Нет, никогда. Лама Чертен Ниима живет в Транглунге.

– Он тоже гомштен?

– Нет, он нгагс-па (маг). Он живет с семьей. Он очень богат и совершает всякие чудеса.

– Какие чудеса?

– Он исцеляет людей и животных или насылает на них болезни даже на расстоянии. А потом, послушайте, вот что он сделал несколько лет назад.

…Было время жатвы, лама приказал убрать и засыпать в амбар его зерно (услуга, во многих случаях бывающая обязанностью). Многие селяне ответили: они, разумеется, уберут урожай ламы, но сперва управятся со своим собственным. Погода была изменчивой, и они опасались града, часто выпадающего в это время года. Вместо того чтобы попросить ламу защитить их поля от непогоды, пока они будут на него работать, многие заупрямились и решили убрать свой ячмень в первую очередь.

Тогда лама прибегнул к магии. Он совершил соответствующий обряд, призвал покровительствующие ему божества и вдохнул жизнь в торма (пироги из теста конической или пирамидальной формы, употребляемые в мистических и магических обрядах). Как только он кончил заклинания, торма взмыли вверх, полетели по воздуху как птицы, смерчем ворвались в дома ослушников и произвели там настоящее опустошение. Но жилища селян, покорно работавших на полях ламы, остались в целости и сохранности: торма пролетели мимо них. С тех пор никто больше не осмеливается ослушаться ламу.

О, как мне хотелось побеседовать с этим чародеем, запускающим в воздух пироги-мстители. Я умирала от желания познакомиться с ним. От Чертен Ниима до Транглунга недалеко. Монахини говорили, туда можно добраться за один день… Но этот однодневный переход пролегал по запретной территории. Я только что во второй раз нарушила ее границы. Стоит ли еще больше рисковать и показываться в деревне? Не подвергаю ли я себя опасности изгнания из Сиккима?

О том, чтобы отправиться в настоящее путешествие по Тибету, не могло быть и речи. Я была совсем не подготовлена к нему, и так как речь шла о мимолетном знакомстве с колдуном, я рассудила – не стоит из-за него ставить под угрозу продолжение моих занятий тибетским языком в Гималаях.

Одарив монахинь и попросив передать от меня подарок ламе из Транглунга, я отправилась в обратный путь.

В будущем мое желание исполнилось. Через два года я познакомилась с ламой и несколько раз гостила у него в Транглунге.

Наступила осень. Снег завалил перевалы. Ночевать в палатке стало мучением. Я перешла границу в обратном направлении и с удовольствием остановилась на отдых в доме на берегу большой бурной реки.

Дом этот был одним из бунгало, построенных британской администрацией для иностранцев-путешественников. Такие дома можно встретить на всех дорогах Индии и смежных с ней стран, находящихся под контролем англичан. Благодаря этим бунгало стали возможными путешествия, прежде требовавшие снаряжения настоящих экспедиций.

Бунгало Тхангу построено на красивом и очень пустынном месте, окруженном лесами, на высоте 3600 м над уровнем моря и в 30 км от тибетской границы.

Мне было там хорошо. Я задержалась, не желая торопиться с возвращением в Гангток или Поданг. У тамошних лам мне уже нечему было учиться: я получила уже почти все от них, что они могли мне дать. В мирное время я, может быть, уехала бы в Китай или Японию, но из-за войны, разразившейся в Европе в момент моего отъезда в Чертен Ниима, морские путешествия стали опасными – подводные лодки бороздили океан. Я раздумывала, где бы мне провести зиму, как вдруг, через несколько дней после приезда в Тхангу, я узнала, что гомштен из Лаштена сейчас живет в своем убежище на расстоянии полуденного перехода от бунгало.

Я сейчас же решила его навестить. Экскурсия обещала быть интересной. Мне очень хотелось посмотреть, что это за пещера, именуемая гомштеном «Светоч новый», и как он в ней живет.

Отправляясь в Чертен Ниима, я отослала свою лошадь и путешествовала на спине яка (род буйвола с длинной шерстью и хвостом наподобие лошадиного), рассчитывая нанять лошадь в Лаштене на обратном пути в Гангток. Видя меня в затруднении, сторож бунгало предложил свою собственную лошадь. «У нее верная поступь, – уверял он, – и она легко взберется по любой нехоженой тропе, ведущей к пещере гомштена».

Я согласилась и на следующий день сидела в седле на маленькой, но очень уродливой лошади рыжей масти.

Лошадям полагаются удила и уздечка, но у яков их не бывает. Когда на них ездят верхом, руки остаются свободными. Я к этому уже привыкла и, погрузившись в свои мысли, стала надевать перчатки. Но я села на лошадь в первый раз и совсем не знала ее норова. Мне следовало держать повод, о чем я совсем забыла. Между тем лошадка оказалась норовистой. Пока я предавалась мечтам, она вдруг уперлась передними ногами в землю, а зад подкинула к облакам. Результат не замедлил сказаться. Взлетев в воздух, я приземлилась на обочине тропы, поросшей, к счастью, густой травой, и от сильного удара потеряла сознание.

Придя в себя, я почувствовала сильную боль в пояснице и не в силах была выпрямиться.

Рыжая лошаденка после своего антраша замерла на месте, смирная, точно ягненок. Повернув голову в мою сторону, она с заметным интересом наблюдала, как столпившиеся вокруг меня люди несли меня обратно в дом.

Мои упреки сильно огорчили старого сторожа бунгало.

– Никогда, – сокрушался он, – за этой лошадью не замечали ничего плохого. Уверяю вас, она совсем не норовистая. Разве я посмел бы предложить ее вам, если бы не был в ней уверен? Я езжу на ней уже несколько лет. Вот вы сами увидите, я сейчас дам ей немного поразмяться.

Я видела через окно коварную лошадь. Она стояла неподвижно все в той же позе – настоящее воплощение кротости.

Хозяин подошел к ней, что-то ей сказал, схватил повод, вдел ногу в стремя и взлетел… но совсем не в седло, как собирался, а в воздух, куда его послало новое сальто смирной лошадки. Ему не так повезло, как мне. Бедняга упал прямо на камни. Все бросились к нему. Он сильно расшиб голову и обливался кровью, но кости его были целы.

– Никогда, никогда эта лошадь ничего подобного не выкидывала, – повторял он вперемежку со стонами, пока его уводили в дом.

– Поразительно, – подумала я, беспомощно распростершись на постели.

Пока я размышляла о диковинных выходках смирного животного, явился мой повар.

– О, преподобная госпожа, – обратился он ко мне, – тут что-то не так. Я расспросил слугу сторожа: это правда – его лошадь всегда была очень спокойной. Должно быть, во всем виноват гомштен. Вокруг него кишат демоны… Не ездите к нему… С вами случится несчастье. Возвращайтесь в Гангток. Если вы не можете ехать верхом, я разыщу для вас носилки.

Пришел другой слуга. Он зажег ароматические палочки и светильник на алтаре. Йонгден, которому тогда было только пятнадцать лет, забился в угол и заливался горькими слезами. Этот спектакль придавал мне вид умирающей. Я рассмеялась.

– Перестаньте, я еще не умерла, – сказала я. – Демоны тут ни при чем. Гомштен не злой человек, почему же вы его боитесь? Пообедаем пораньше, а потом все ляжем спать. Завтра увидим, что нам делать.

Два дня спустя гомштен, узнавший о моем приключении, прислал за мной для путешествия к нему черную лошадку.

Переход был совершен без происшествий. Козьими тропами, петлявшими по заросшим лесом склонам, мы выехали на красивую поляну у подножия почти отвесного обнаженного склона, увенчанного изрезанным гребнем почти черных скал. Немного ниже кромки гребня развевались флажки, указывавшие местоположение пещеры отшельника.

Лама спустился нам навстречу до половины склона, чтобы приветствовать меня в своих владениях, и затем проводил – но не к себе, а в другую обитель, расположенную по извилистой тропинке примерно на километр ниже его собственной. Он приказал принести большой котелок чая, приправленного маслом, и разжечь на земле в центре помещения костер. Необходимо дать пояснения по поводу помещения.

Речь идет не о доме, не о хижине, но о небольшой пещере, закрытой стеной из каменной кладки. В этой стене вместо окон были проделаны два отверстия, каждое около двадцати квадратных сантиметров. Несколько досок, грубо отесанных топором, связанных между собою полосками мягкой коры, служили дверью. Ничем не защищенные «окна» зияли в пустоту.

Мы выехали из Тхангу поздно, и стемнело почти сразу после нашего прибытия в обитель. Мои мальчики приготовили мне постель, расстелив одеяла прямо на голом камне, и гомштен увел их на ночлег в хижину, по его словам примыкающую прямо к его жилищу.

Оставшись одна, я вышла из пещеры. Ночь была безлунной. Во мраке только белесая масса ледника в конце долины выступала из непроглядной темени да устремлялись в звездное небо черные пики над головой. Внизу раскинулась бездонная тьма, из недр ее доносился рокот далекого потока. Тропинка, такая узкая, что на ней едва умещались ноги, вилась по самому краю обрыва над пропастью. Я не отважилась отойти от пещеры в темноте. Приходилось отложить ознакомление с окрестностями до завтра.

Я вернулась и легла. Не успела я завернуться в одеяло, как пламя моего фонаря вспыхнуло и погасло. Слуги забыли наполнить резервуар керосином. Я не нашла спичек под рукой и, не привыкнув еще к конфигурации своего доисторического логова, не смела двинуться, боясь расшибиться об острые камни.

Пронизывающий ветер дул в «окна» и дверные щели. Звезда смотрела на меня сквозь амбразуру против моего ложа.

– Хорошо ли тебе? – говорила она. – Что ты думаешь о жизни отшельника?

Она мерцала мягко и презрительно и, честное слово, смеялась надо мной.

– О, мне хорошо, – ответила я, – лучше, чем хорошо… Я в восторге и чувствую, что жизнь отшельника, отрешенного от мирских благ и соблазнов, – самая восхитительная из всех возможных на земле.

Тогда звезда перестала смеяться. Она загорелась ярче, стала больше, осветила пещеру.

О, если бы я мог умереть в этом уединении, 

Я был бы доволен своей участью, — 


сказала звезда, цитируя по-тибетски стихи Миларепы, и ее торжественный голосок стал низким от звучавшего в нем сомнения (стихотворение было сложено в XI веке отшельником Миларепой, удалившимся от мира в пещеру. Это стихотворение очень популярно в Тибете. Вот его значение: если я сумею жить в уединении до смерти и не буду испытывать искушения вернуться в мир, я смогу думать, что достиг духовной цели, к которой стремился).

На следующее утро я поднялась к жилищу гомштена. Это тоже была пещера, но больших размеров и лучше моей приспособленная для жилья. Все пространство под скальным сводом отгораживала стена, сложенная из выветренных камней, со вделанной в нее простой дверью. Первое помещение было кухней. В глубине его естественная арка служила входом в небольшой грот – нечто вроде коридорчика, – превращенный гомштеном в комнату. Туда вела деревянная ступенька, так как уровень пола грота был выше уровня пола кухни. Арку закрывала тяжелая разноцветная портьера. Эта задняя комната совершенно не вентилировалась. Единственная трещина в скале, пропускавшая прежде вместе со светом и воздух, была заделана оконной рамой.

Обстановка состояла из деревянных ларей, нагроможденных друг на друга за занавеской, висевшей над ложем, сооруженным из нескольких разложенных на земле больших твердых подушек. Перед ложем стояли два низеньких, сдвинутых вместе столика – поставленные на ножки простые доски, покрытые резьбой и ярко раскрашенные.

В глубине грота на маленьком алтаре виднелись стереотипные статуэтки и жертвенные приношения. Каменные стены были сплошь завешены картинами без рам наподобие японских какемоно. Одна из таких картин маскировала шкаф, где ламы тантрических сект держат пленного демона. Впрочем, во время моего первого визита мне его не показывали.

Снаружи жилища две лачуги, пристроенные к скале, служили складами для припасов.

Как видите, жилище гомштена не было лишено некоторого комфорта. Это орлиное гнездо возвышалось над романтическим, но безлюдным ландшафтом. Обо всей округе ходила недобрая молва. Туземцы считали примыкавшую к жилищу ламы местность логовом злых духов. Рассказывали, что когда-то давно некоторые из селян – дровосеки или бредущие за стадами пастухи – отваживались иногда заходить в эти края. У них бывали фантастические встречи, порой кончающиеся трагически.

Тибетские отшельники любят выбирать такие места для жилья. С одной стороны, они считают их особенно подходящей ареной для духовных подвигов, а с другой – полагают (по крайней мере, тибетцы им это приписывают), что здесь они на деле могут применить свои магические знания во благо людям и животным, либо обращая демонов в праведную веру, либо не позволяя им сеять зло.

Прошло уже семнадцать лет с тех пор, как лама, именуемый туземцами Джоо гомштеном (владыка гомштен), впервые обосновался в этой пещере. Монахи из монастыря Лаштен постепенно приспосабливали ее для жилья, пока она не превратилась в описанную мной резиденцию.

Сначала отшельник жил в строгом заточении. Селяне и пастухи, снабжавшие его пищей, оставляли свои подношения у двери и удалялись, не повидав его. К тому же его приют был недоступен в течение трех или четырех месяцев в году из-за снежных заносов, делавших непроходимыми все ведущие к нему долины.

В дальнейшем, с возрастом, гомштен стал держать у себя для услуг юношу, и к тому времени, как я сама поселилась в пещере под его убежищем, вызвал к себе свою сожительницу. Лама принадлежал к секте «Красных шапок» и не обязан был соблюдать безбрачие.

Я прожила в своей пещере неделю и каждый день навещала ламу-гомштена. Беседы с ним были не лишены интереса, но для меня особенно важно было наблюдать повседневную жизнь тибетского отшельника-буддиста.

Немногим европейцам доводилось жить в тибетских монастырях, но никто из них никогда не селился возле овеянных диковинными легендами анахоретов. К последнему соображению, вполне достаточному для меня, чтобы обосноваться поблизости от гомштена, присоединялось горячее желание самой провести опыт созерцательной жизни по ламаистским методам.

Однако мое желание ничего не решало. Необходимо было получить согласие ламы. Если он мне его не даст, будет совершенно бесполезно жить рядом с ним. Он запрется у себя, и мне останется только созерцать каменную стену, зная, что за ней «что-то происходит». Я хотела совсем другого.

В форме, соответствующей обычаям Востока, я обратилась к ламе с просьбой приобщить меня к исповедуемой им самим истине. Лама не преминул возразить, что не стоит мне задерживаться в этом негостеприимном крае для бесед с невеждой, тогда как я уже имела возможность подолгу общаться с учеными гомштенами.

Я горячо настаивала, и он наконец согласился принять меня в ученики, но не сразу, а после прохождения испытательного срока.

Когда я стала его благодарить, он перебил меня:

– Подождите, я ставлю одно условие. Вы должны не возвращаться в Гангток и не делать никаких экскурсий на юг («Ехать на юг» означало приблизиться по маршруту туристов к Гангтоку или Калимпонгу, где живут и некоторые иностранцы) без моего позволения.

Приключение становилось все занимательнее. Его оригинальность меня восхищала.

– Обещаю, – отвечала я решительно.

К моей пещере пристроили (по образцу обители ламы) лачугу, сколоченную из грубо отесанных досок. Горцы в этой местности не умели обращаться с пилой и, по крайней мере в то время, не собирались этому учиться. На расстоянии нескольких сотен метров от пещеры соорудили другую лачугу, состоявшую из отдельной комнаты для Йонгдена и помещения для слуг.

Расширяя пределы своей обители, я руководствовалась не только любовью к комфорту.

Для меня было бы трудно ходить самой за водой и топливом в гору и затем подниматься с тяжелой ношей к пещере. Йонгден недавно окончил школу-интернат и так же мало, как и я, был приспособлен к тяжелому физическому труду. Чтобы не отрываться от занятий, нам необходима была помощь. Предстоящая долгая зимовка требовала больших запасов провизии и защищенного от непогоды места для хранения.

Сейчас эти трудности не показались бы мне такими страшными, но тогда я выступала в роли отшельницы впервые, а мой сын еще не успел приобрести опыт путешественника-исследователя. Дни шли. Наступила зима. Она одела весь ландшафт девственным снежным покровом и, как мы предвидели, закрыла подступы к долинам, ведущим к подножию нашей горы.

Гомштен затворился на долгий срок в своей пещере.

Я сделала то же самое. Моя единственная ежедневная трапеза ставилась за занавеской у входа в мою келью. Мальчик, приносивший еду и затем убиравший пустые блюда, меня не видел и молча удалялся. Такой уклад жизни совпадал с уставом монахов Картезианского ордена, но у нас не было развлечений, доставляемых посещением богослужений.

Как-то в поисках пищи забрел ко мне медведь. После первых проявлений удивления и недоверия он успокоился и стал приходить постоянно и ждать уже привычного угощения.

Наконец в начале апреля один из мальчиков, заметив внизу в прогалине движущуюся точку, закричал: «Человек!» – голосом, каким древние мореплаватели, должно быть, кричали: «Земля!» Блокада была снята. Мы получили письма, написанные в Европе пять месяцев назад.

…В трехстах метрах ниже моей пещеры – сказочный мир цветущих рододендронов. Мглистая гималайская земля. Восхождения на исполинские обнаженные вершины. Долгие переходы по пустынным долинам с вкрапленными в них – как каменья в оправу – небольшими, кристально прозрачными озерами.

Одиночество снова, постоянно. Ум и чувства обостряются в процессе этой жизни, совершенно созерцательной. Жизни беспрерывных наблюдений и размышлений. Не то становишься прозорливой, не то – и это вернее – исцеляешься от прежней слепоты.

Несколько километров к северу за последними вершинами Гималаев, через которые не в силах перевалить гонимые индийскими муссонами тучи, сияет солнце. И над высокими тибетскими плоскогорьями раскинулось синее небо. Но здесь лето холодное, дождливое и очень короткое. Уже с сентября нас окружают непроходимые снега, и снова начинается зимний плен.

Чему я научилась за эти годы уединения? Мне трудно точно определить. А между тем я приобрела много знаний.

В тайны тибетского языка меня посвящали грамматики, словари и – на практике – беседы с гомштеном. Помимо занятий языком, я читала с учителем жития тибетских мистиков. Часто он прерывал чтение, чтобы рассказать о фактах, аналогичных описываемым в книге происшествиям или же пережитых им самим.

Лама рассказывал о людях, которых он когда-то часто посещал, передавал содержание бесед с ними, приводил в качестве примеров их поступки. Вместе с ним я проникала в хижины отшельников, во дворцы богатых лам. Мы с ним путешествовали и встречали на дорогах удивительных людей.

Так я познавала настоящий Тибет, обычаи и мысли населяющих его народов. Драгоценные сведения, не раз выручавшие меня в дальнейшем.

Никогда я не тешила себя мыслью, что мое убежище могло бы стать для меня последней тихой гаванью в жизни. Слишком много мирских интересов боролось с желанием остаться здесь и навсегда сбросить с плеч обременявший меня нелепый груз идей, забот, повседневных обязанностей. Я сознавала, что выработанная во мне личность отшельника была только одной гранью моего существа, эпизодом в жизни путешественницы, самое большее – подготовкой к освобождению в будущем. Часто с сокрушенным сердцем, почти с ужасом смотрела я, как сбегавшая вниз тропинка, ведущая в долину, исчезала в горах. Она вела в мир, лежащий за далекими горными вершинами, к его лихорадочной суете, тревогам, страданиям. И сердце сжималось неизъяснимой болью при мысли, что недалек день, когда придется ступить на нее, возвращаясь в это чистилище.

Кроме других, более важных соображений, невозможность задерживать долее слуг в пустыне тоже заставляла помышлять меня об отъезде. Но прежде, чем снова расстаться с Тибетом, мне хотелось посетить один из его двух главных религиозных центров, расположенных неподалеку от моего убежища, – Шигацзе.

Совсем близко от этого города находится знаменитый монастырь Таши-лунпо, резиденция Великого ламы, именуемого иностранцами Таши-ламой. Тибетцы называют его «Цзанг Петшен Римпоче», т. е. «Драгоценный ученый провинции Цзанг». Его считают аватарой Евнагмеда, мистического «Будды бесконечного света», и одновременно аватарой Субхути, одного из главных учеников исторического Будды. С точки зрения духовной иерархии ранг Таши-ламы равен рангу Далай-ламы, но в этом мире высокой духовной сущности часто приходится уступать первенство преходящему мирскому существу, и фактически власть принадлежит абсолютному монарху Тибета – Далай-ламе.

Я откладывала поездку в Шигацзе до моего окончательного отъезда из Гималаев, так как опасалась ее возможных последствий. Мои предчувствия, впрочем, полностью оправдались.

Покинув свою обитель, мы прежде всего направились в монастырь Чертен Ниима, где уже останавливались на пути в Тибет. Отсюда я уехала в Шигацзе в сопровождении только Йонгдена и одного исполняющего при нас обязанности слуги монаха. Мы все трое ехали верхом и по тибетской моде везли личный багаж в больших кожаных мешках, перекинутых по обе стороны седла. Две небольшие палатки и дорожные припасы были навьючены на мула.

От монастыря до Шигацзе недалеко. Переход можно легко сделать за четыре дня. Но я старалась ехать очень медленно, чтобы получше рассмотреть все по дороге и, главное, «вобрать» в себя умом и всеми чувствами как можно больше Тибета. Наконец-то я проникну в самое сердце его, но, несомненно, никогда уже больше его не увижу.

После моего первого посещения монастыря Чертен Ниима я имела случай познакомиться с одним из сыновей ламы-чародея, насылавшего летающие пироги на непокорную паству, и получила приглашение посетить его, если обстоятельства приведут нас в их края.

Обстоятельства не преминули возникнуть. Транглунг (так же как и Чертен Ниима) не расположен непосредственно на пути от моего горного приюта до Шигацзе. Но – я уже об этом говорила – мне хотелось побродить, воспользоваться, как мне казалось, единственной возможностью побывать в запретной стране.

Мы дошли до Транглунга к вечеру. Деревня эта ничем не напоминала тибетские селения Гималаев. Странно было встретить такое полное несходство на таком близком расстоянии. Поражало не только сравнение высоких каменных домов с деревянными хижинами и шалашами из ветвей сиккимских селян, но и климат, почва, лица жителей – все было другое. Наконец-то я была в настоящем Тибете!

Мы застали колдуна в молельне – большой комнате без окон, скудно освещенной через отверстие в крыше. Вокруг него теснилось несколько человек клиентов, и он был занят распределением между ними своих колдовских чар. Эти последние имели довольно неожиданную форму маленьких глиняных свиных головок, выкрашенных в розовый цвет и обвязанных шерстинками. Селяне с глубоким вниманием слушали бесконечные объяснения способов употребления вручаемых предметов.

Когда клиенты наконец удалились, хозяин дома с любезной улыбкой предложил мне чаю. За чаем завязалась длительная беседа.

Я горела желанием спросить колдуна о чуде с «летающими пирогами», но задать вопрос прямо означало бы преступить тибетские правила вежливости. Приходилось ловить удобный случай, чтобы ввести в разговор интересующую меня тему. Но такого случая не представилось ни в тот вечер, ни на следующий день.

Зато меня посвятили в домашнюю драму. Со мной даже советовались – высшая степень уважения, какое только может оказать настоящий колдун своему гостю, – как найти выход из создавшегося положения.

Подобно многим семьям в провинции Ю и Цзанг, под крышей моего хозяина придерживались полиандрии (многомужества). В день бракосочетания его старшего сына имена его младших сыновей также были записаны в брачный контракт, и новобрачная, таким образом, брала их в качестве законных супругов.

Как случается почти всегда, некоторые из мужей во время заключения брачного контракта были еще малолетками и, естественно, их согласия на брак никто не спрашивал. Тем не менее они оказывались связанными брачными узами. У колдуна было четыре сына. Мне ничего не сообщили о том, как относился к сотрудничеству со своим старшим братом второй сын – должно быть, тут все было благополучно. В данный момент он путешествовал и его не было дома, так же как и третьего брата, моего знакомого из Чертен Ниима.

Именно этот третий брат и возмутил спокойствие отчего дома. Он был гораздо моложе своих братьев – ему было только двадцать пять лет, и он отказывался выполнять супружеские обязательства по отношению к коллективной жене. По несчастью, третий штатный муж был для этой дамы соблазнительнее двух первых. Он пленял ее не столько физической красотой – хотя наружность у него была довольно приятной – но своим положением в обществе, красноречием, деловитостью и, несомненно, еще другими, для меня незаметными качествами.

Два старших сына колдуна были мирянами, богатыми и влиятельными крестьянами, не лишенными авторитета, каким в Тибете пользуются только представители духовного сословия. Строптивый третий муж был ламой, даже больше – он был так называемым налджорпа, посвященным в оккультные тайны. Он носил пятигранный головной убор, украшенный изображениями пяти тантрических мистиков, и белую юбку респа специалистов по тумо, умеющих согреваться без огня при самой низкой температуре.

Именно эта выдающаяся личность ее и отвергла.

Коллективная жена не могла примириться с потерей такого мужа и снести бесчестие его презрения. Все это усугублялось тем, что он ухаживал за молодой девушкой из соседней деревни и собирался на ней жениться.


Подобный союз разрешался, но, по закону страны, брак, нарушающий единство семьи, имел следствием для вступающего в него потерю всяких прав на отцовское наследство. Закон возлагал на молодого человека обязанность создать новый семейный очаг и зарабатывать на содержание семьи. Свободолюбивого налджорпа последнее не смущало, так как он, по-видимому, рассчитывал на свое ремесло колдуна.

Но если сын выделится и устроится самостоятельно, не станет ли он опасным конкурентом для своего отца? Хотя мой хозяин в этом не сознавался, мне было ясно, что именно это его и удручало. Он мог потерпеть большие убытки из-за упрямца, не желавшего удовлетворить сорокалетнюю женщину, здоровую и сильную и, несомненно, не уродливую. О последнем я не могла с уверенностью судить, так как черты прекрасной дамы покрывал толстый слой жира и сажи, превращавший ее в настоящую негритянку.

– Что делать? Что делать? – стонала старушка, мать семейства.

Я не знала, что ей посоветовать. У меня не хватало опыта. Конечно, на Западе встречаются дамы, имеющие по нескольку мужей, из-за чего создаются запутанные ситуации. Но обычно такие предметы не служат объектом семейных обсуждений. Во время моих скитаний мне приходилось давать советы только многоженцам, спокойствие семейного очага которых было нарушено.

Я осторожно высказала предположение: поскольку многоженство в Тибете тоже разрешено законом, то, может быть, молодой лама согласится остаться в семье, если ему позволят ввести в дом свою избранницу.

Счастье мое, что священное одеяние отшельника удержало супругу четырех мужей в границах. Она чуть было на меня не набросилась.

– О, преподобная госпожа, – воскликнула, рыдая, старушка мать. – Вы не знаете, моя невестка хотела послать к молодой девушке служанок, чтобы избить ее и изуродовать. Мы едва успели ей помешать. И как только она смогла это придумать! Такие знатные люди, как мы, – и такие поступки!.. Мы будем навсегда опозорены!

Тут я ничем не могла помочь. Заявив, что наступил час моей вечерней медитации, я попросила проводить меня в лха-кханг, молельню ламы, любезно предоставленную мне на ночь. Когда я поднималась с места, мне вдруг на глаза попался младший сын семьи, восемнадцатилетний мальчуган, муж номер четыре. Он сидел в темном уголке и смотрел на свою благоверную с легкой и, как мне казалось, злорадной улыбкой.

«Подожди, моя старушка, – говорила эта улыбка, – не думай, что так легко отделалась. Ты еще у меня получишь».

Мы ехали не спеша от деревни к деревне, ночевали в большинстве случаев у селян, не разбивая лагеря. Я не старалась скрывать свое происхождение, как делала это в дальнейшем во время путешествия в Лхасу, но, по-видимому, никто меня не принимал за иностранку или же просто не придавал этому никакого значения.

Мы проезжали мимо гомпа Патур, показавшегося мне огромным по сравнению с монастырями Сиккима. Однажды мы получили приглашение от одного из монастырских чиновников, устроившего в несколько мрачном покое для нас и нескольких служителей культа великолепное угощение.

За исключением архитектуры тяжеловесных многоэтажных зданий, мы ничего нового не увидели. Несмотря на это, мне было ясно – весь ламаизм в Сиккиме лишь бледное отражение тибетского. Прежде я смутно представляла себе, будто по эту сторону Гималаев страна совсем не тронута цивилизацией, но теперь начинала понимать, что, напротив, именно здесь мы имеем дело со вполне просвещенным народом.

Река Тши-Тшу непомерно разлилась от дождей и талых снегов, и ее трудно было перейти вброд, несмотря на помощь троих туземцев, переправивших на противоположный берег одного за другим всех наших животных.

За Кумой, прельстившись рассказами одного из слуг, я надеялась устроить у горячих источников баню и разбить чудесный лагерь на теплой земле. Но мы так и не добрались до этого рая: внезапно налетевший шквал заставил нас поспешно раскинуть палатки. Сперва нас избил град, потом пошел снег, такой густой, что очень скоро мы уже проваливались в него по колена. Ближний ручей вышел из берегов и затопил лагерь, и вместо вожделенного отдыха в тепле мне пришлось провести эту ночь почти всю напролет, стоя на крошечном островке, оставшемся относительно сухим среди моря грязи, залившего мою палатку.

Несколько дней спустя на повороте дороги, проезжая мимо валяющегося в пыли пьяницы, я подняла глаза и была потрясена неожиданным видением. В уже голубеющем свете угасавшего дня высилась белая громада монастыря Таши-лунпо, увенчанная золотыми крышами, на которых догорали последние отблески заходившего солнца.

Наконец-то мое желание исполнилось!

Мне пришла в голову не совсем обычная мысль. Вместо того чтобы искать пристанища на одном из дворов города, я послала слугу к ламе, ведавшему приемом монахов-посетителей или учеников – уроженцев Кхам. Какой интерес представляла для него незнакомая путешественница-иностранка и на каком основании она могла претендовать на его любезность? Я не спрашивала себя об этом, повинуясь непосредственному побуждению. На первый взгляд, оно казалось неразумным, но, тем не менее, увенчалось блестящими результатами.

Сановник прислал ученика реквизировать для меня две комнаты в единственном доме, расположенном возле монастыря, где и расположилась я.

На следующий день я начала официально хлопотать об аудиенции у Таши-ламы. Мне пришлось сообщить подробности, удостоверявшие мою личность, и я легко вышла из положения, заявив, что моя страна называется Пари (Париж).

Какой Пари? На юге Лхасы существует местность Пари. Я объяснила: мой Пари находится несколько дальше на Западе, но туда можно добраться по суше, не переплывая морей. Таким образом, я не пелинг (иностранец, иностранка). Тут я немного передергивала, на что мне давала право семантика слова «пелинг», буквально означающего: «кто-нибудь с другого материка или острова, т. е. из местности, отделенной разрывом земли, заполненным океаном».

Я слишком долго жила в окрестностях Шигацзе, чтобы меня там не знали, а мое отшельничество создало мне определенную репутацию гомштенма (отшельницы). Мне без промедления предоставили аудиенцию, а мать Таши-ламы пригласила меня к себе в гости.

Осмотрев монастырь во всех подробностях и желая отплатить за радушный прием, я устроила чай для нескольких тысяч живущих там монахов.

За давностью лет и из-за приобретенной мною потом привычки посещать ламаистские монастыри и жить в них мои впечатления потускнели, но в бытность мою в Таши-лунпо меня все поражало. Везде – в храмах, в покоях, во дворцах сановников – царила варварская роскошь, о которой не могут дать представления никакие описания. Всюду были россыпи золота, серебра, бирюзы, нефрита – на алтарях, гробницах, дверной орнаментации, на предметах культа или же просто на вещах домашнего обихода в домах богатых лам.

Не могу сказать, что это великолепие меня восхитило. Я находила его варварским и вместе с тем ребяческим – творением могущественных исполинов с душой ребенка. Первое впечатление могло бы даже оказаться отрицательным. Но в душе моей жило видение безмятежных пустынных просторов, и я знала, что пустыни эти служат убежищем для аскетов-мыслителей, отрешившихся от пошлости, почитаемой родом людским за величие.

Таши-лама был со мной очаровательно любезен, оказывая мне при встречах все новые знаки внимания. Он-то хорошо знал, где находится мой Париж, и произносил слово «Франс» (Франция) с самым чистым французским акцентом.

Проявляемый мной большой интерес к изучению ламаизма и ко всему, имевшему отношение к Тибету, ему очень нравился, и он намеревался облегчить мои занятия. Почему бы мне не остаться в Шигацзе, – спрашивал он.

Ах! Почему!.. Желания было больше чем достаточно, но я знала – не вполне во власти Таши-ламы разрешить мне пребывание в Шигацзе. Все же он предложил мне поселиться там, где я захочу. Я могла жить в женском монастыре с его матерью, или он прикажет построить для меня уединенную обитель, мне будет дозволено брать уроки у лучших грамматиков, у самых известных ученых и посещать наставников-анахоретов в горах.

Может быть, если бы я уже тогда отрешилась от всех привязанностей, как после путешествия в Лхасу, я сумела бы – в Шигацзе или в более укромном месте – воспользоваться даруемым мне покровительством. Но предложение Таши-ламы застало меня врасплох. Часть моего багажа – записей, фотографий (почему все это считается таким необходимым!) – хранилась у друзей в Калькутте, другая часть оставалась в моем горном убежище. Я еще не была достаточно свободной, чтобы от них отказаться. Затем возникал отвратительный вопрос о деньгах. Я захватила с собой лишь немного, сколько требовалось для путешествия, а получить в Тибете деньги, оставленные в Индии, тогда казалось невозможным.

Ах, сколько мне еще оставалось познать и какое нравственное перерождение предстояло пережить, прежде чем превратиться в то, чем я с такой радостью стала через несколько лет – бродягой на дорогах Тибета.

Я виделась с учителем-воспитателем Таши-ламы: учителем словесности и учителем, приобщившим его к мистическим истинам. Затем состоялось знакомство с мистиком-созерцателем, духовным руководителем Таши-ламы, пользовавшимся всеобщим глубоким уважением и, если верить рассказам, закончившим впоследствии свой жизненный путь чудесным образом.

Когда я была в Шигацзе, там заканчивали постройку храма, воздвигаемого Таши-ламой грядущему Будде Майтрейе [5] – воплощению совершенной доброты. Я видела гигантскую статую в огромном зале, окруженном галереями, позволяющими верующим обходить статую со всех сторон – сначала внизу, на уровне ног, затем, последовательно, по галереям второго, третьего, четвертого этажей – на уровне пояса, плеч и головы. Во время моего посещения около двадцати золотых дел мастеров обрабатывали каменья, украшавшие гигантского Майтрейю, переделывая для этого драгоценности – дары дам-аристократок из Цзанга с матерью Таши-ламы во главе.

Я провела в различных дворцах Таши-ламы чудесные дни, беседовала с людьми самых разнообразных знаний и характеров. Но главное – я всегда пребывала в состоянии блаженной безмятежности, омрачаемой только мыслью о неизбежном отъезде.

Наконец злополучный день наступил. Великий монастырь скрылся из виду на том же повороте дороги, где незадолго до этого он предстал перед моим взором. Я увозила книги, записи, подарки и облачения дипломированного ламы – нечто аналогичное докторскому диплому университета Таши-лунпо, преподнесенному мне Таши-ламой.

Мы направились в Нартан осмотреть самую большую ламаистскую печатню. Количество имеющихся там гравировальных досок для печати неимоверно. Эти доски, сложенные на стеллажах, заполняют огромное здание. Рабочие-печатники с руками, вымазанными чернилами по локти, работают сидя на земле. В других помещениях монахи режут бумагу по особому для каждого произведения формату. Весь рабочий процесс проходит спокойно, не спеша, вперемежку с разговорами и продолжительными дегустациями заправленного маслом чая. Какой контраст с лихорадочной суетой наших типографий!

Но типография, хотя и монастырская, все же светское предприятие, а меня занимало в Тибете совсем другое.

Я побывала в обители гомштена, оказавшего мне честь пригласить меня. Жилище анахорета находилось в пустынной и бесплодной местности, на северном склоне горы над озером Мо-Тетонг. Очень просторной пещере постепенно приросшие к ней пристройки придавали вид маленького укрепленного замка. Теперешний обитатель пещеры когда-то унаследовал ее от своего учителя, в свое время заступившего на место своего духовного отца. Благодаря преемственности трех поколений лам-магов в этой обители скопилось достаточно предметов комфорта – подношений местных жителей, – чтобы сделать жизнь отшельника достаточно приятной.

Я рассуждаю, разумеется, с точки зрения тибетца, привыкающего с юных лет жить возле какого-нибудь анахорета.

Мой гостеприимный хозяин за пределами пещеры никогда ничего не видел. Его учитель прожил в ней больше тридцати лет. Он сам заключил себя здесь на следующий день после смерти своего наставника.

Заключил себя, «замуровал». Под этим словом нужно понимать следующее: в пещеру-крепость можно было попасть только через единственную дверь – сам лама к этой двери никогда не приближался. Две нижние комнаты, устроенные под скалой, выходили во внутренний двор, огороженный со стороны обрыва сложенной из выветренных камней стеной, совершенно заслоняющей кругозор. Наверх, в личное помещение ламы, вела приставная лестница с люком. Его комната тоже выходила на огороженную стенами небольшую террасу, где затворник мог немного размяться или посидеть на солнышке, оставаясь невидимым снаружи и сам ничего не видя, кроме неба над головой.

Лама вел такой образ жизни уже 15 лет.

К затворничеству – не слишком строгому, так как он позволял себе принимать посетителей, – отшельник для умерщвления плоти добавил правило никогда не ложиться спать, т. е. проводил ночь в гамти (четырехугольном ящике) и дремал в нем сидя, скрестив ноги, в позе Будды.

После нескольких интересных бесед с гомштеном мы с ним распростились.

К этому времени я уже получила от сиккимских крестьян письмо английского резидента, предписывающего мне покинуть Тибет.

Этому предписанию я тогда не подчинилась, желая закончить свое путешествие так, как я его задумала… Но теперь мои странствия близились к концу. Я предвидела последствия длительного пребывания на запретной территории и теперь сама собиралась покинуть Гималаи.

Новое письмо, извещавшее о моем изгнании из Сиккима, нагнало меня уже на пути в Индию.


Глава III


Знаменитый тибетский монастырь Кум Бум. Чудесное дерево Цзонхавы. Монастырская жизнь. – Высшее образование у ламаистов. Живые Будды. 

Спускаясь по горным дорогам из Шигацзе в Индию, мне пришлось снова пересечь Гималаи. 
С сожалением расставалась я с зачарованной страной, где несколько лет провела в таком сказочно пленительном существовании. Я понимала, что из этого преддверия Тибета мне едва ли одним глазком удастся заглянуть в его святая святых – со всеми его своеобразными учениями и удивительными событиями, тщательно скрываемыми от непосвященных мистическими общинами необъятной Страны снегов. Во время моего пребывания в Шигацзе мне открылся другой Тибет – огромное книгохранилище! Сколько еще остается узнать, а я уезжаю!

Жизнь в Бирме. Уединение в горах Сагэна у каматангов – монахов-созерцателей, самой суровой из всех буддийских сект.

Пребывание в Японии, среди глубокой тишины Тофо-кю-жи, монастыря секты дзен. В этом монастыре в течение многих столетий сосредоточена вся духовная аристократия страны.

Пребывание в Корее, в Панья-ан («Монастырь мудрости») – уединенном, затерянном среди лесов убежище, где несколько пустынников-мыслителей ведут тихое, суровое и незаметное существование.

Когда я туда явилась с просьбой принять меня на время в их общину, проливные дожди совсем размыли дорогу. Я застала монахов Панья-ан за ремонтом повреждений. Молодые монахи, сопровождавшие меня с поручением рекомендовать меня от лица своего настоятеля, остановились перед одним из работавших, с ног до головы, как и его товарищи, покрытым грязью и, склонившись перед ним в глубоком поклоне, сказали несколько слов. «Землекоп» облокотился на лопату, с секунду внимательно меня рассматривал, затем кивнул в знак согласия и снова принялся копать, не обращая больше на меня ни малейшего внимания.

– Это настоятель, – объяснил проводник. – Он соглашается вас принять.

На следующий день мне отвели пустую келью. Расстеленное на полу одеяло служило мне ложем, а чемодан – столом. Йонгден разделил с одним из послушников одного с ним возраста помещение, так же скупо меблированное, как и моя келья.

Распорядок дня был следующим: восемь часов занятий и физической работы, восемь часов на принятие пищи, сон и развлечения. Развлекался каждый по собственному вкусу и разумению.

Каждое утро около трех часов один из монахов обходил монастырь и стуком деревянной колотушки пробуждал монахов от сна. Все отправлялись в зал собраний, где рассаживались лицом к стене для двухчасовой медитации.

Суровость монастырского уклада выражалась и в скудной пище: рис и немного варенных в воде овощей. Часто последние отсутствовали, и трапеза состояла из одного риса.

Молчание уставом не предусматривалось, но монахи только изредка обменивались отрывистыми фразами. Они не испытывали необходимости в разговорах и не расточали энергии на внешнее проявление чувств. Мысли их были сосредоточены на глубоких истинах, а взор обращен на созерцание внутренней сущности.

Затем следует жизнь в Пекине, так далеко от квартала иностранцев, что визит к ним представляет настоящее путешествие. Я живу в еще одном монастыре Пей-линг-ссе, бывшем когда-то императорским дворцом.

И вот я снова отправляюсь в неодолимо влекущий меня край. Уже много лет я мечтаю о монастыре Кум Бум, совсем не рассчитывая туда попасть. Но теперь это путешествие решено. Нужно пересечь весь Китай до его восточной границы.

Я присоединяюсь к каравану, состоящему из двух лам-тулку (иностранцы очень неудачно именуют их живыми Буддами), возвращающихся на родину в сопровождении соответствующих свит, китайского купца из отдаленной провинции Кансу и нескольких безвестных путешественников, желающих совершить переход по беспокойной стране под защитой большого каравана.

Чрезвычайно красочное путешествие. Мои спутники уже сами по себе представляют обширный, полный неожиданных сюрпризов материал для наблюдений.

В один прекрасный день огромный начальник каравана приглашает на постоялый двор, где мы отдыхаем, китайских гетер.

Малютки в шароварах из светло-зеленого атласа и курточках из розовой ткани входят в помещение, занимаемое гигантом-ламой, словно семейство мальчиков-с-пальчик к свирепому людоеду-великану. Лама – женатый человек, нгагс-па, принадлежит к секте весьма свободомыслящих магов, имеющих очень отдаленное отношение к духовному сословию. При открытых дверях происходит оглушительная ожесточенная торговля. Условия, предлагаемые этим дикарем пустыни, в одно и то же время циничные и наивные; переводит на китайский язык невозмутимый секретарь-толмач ламы. Сделка заключена на пять пиастров, и одна из крошек-куколок остается на ночь у простака-великана, отпускающего ее только в десять часов утра.

В другой раз тот же лама затевает ссору с китайским офицером. На постоялый двор врываются вооруженные солдаты с ближайшего поста. Лама зовет своих слуг. Слуги хватаются за ружья. Хозяин гостиницы кидается мне в ноги, умоляя вмешаться и предотвратить кровопролитие.

С помощью говорящего по-тибетски попутчика-купца убеждаю солдат, что ниже их достоинства обращать внимание на дикарей из Страны трав. Потом внушаю воинственному ламе – человеку его звания не пристало связываться с простыми солдатами.

Мир восстановлен.

Мне приходится познакомиться с гражданской войной и простым разбоем. В качестве добровольной сестры милосердия пытаюсь ухаживать за лишенными всякой помощи ранеными. Однажды утром моим взорам предстает букет из отрубленных голов, подвешенный над дверью нашей харчевни. Этот букет служит источником вдохновения для моего в высшей степени невозмутимого сына, излагающего некоторые философские соображения по этому поводу и по поводу смерти вообще.

Продвигаться дальше по дороге немыслимо. Всюду на пути идут сражения. Надеюсь избежать неприятных встреч, направившись в сторону Тянь-шу.

На следующий день после нашего прибытия в Тянь-шу он подвергается осаде. Наблюдаю штурм города, взобравшись на приставную лестницу, и смотрю, как осажденные на земляных укреплениях забрасывают нападающих градом камней. Мне кажется, будто я живу в одной из очень странных картин, изображающих войну давно минувших времен.

Нам удается бежать в один непогожий день во время грозы, когда «армия» спасается от дождя в укрытиях. Ночной поход. Река. Переправившись через нее, мы будем в безопасности. Взываем к перевозчику на пароме. В ответ в нас стреляют с противоположного берега.

Забавное воспоминание о чае у губернатора в Шенси. Город окружен неприятелем. Чай подают солдаты с револьверами за поясом и с ружьями наперевес, готовые отразить ожидаемую с минуты на минуту атаку. Несмотря ни на что, гости беседуют спокойно, с обходительной и внешне спокойной учтивостью, отличающей старинное китайское воспитание. Мы обсуждаем философские проблемы. Один из чиновников превосходно говорит по-французски и служит мне переводчиком. Каковы бы ни были чувства, волнующие в этот момент губернатора и его помощников, на их лицах они не отражаются. Это беседа ученых. Обмениваясь изысканными мыслями, они бесстрастно наслаждаются изящной игрой ума.

Как тонка, как восхитительна, несмотря на все свои недостатки, китайская раса!
В конце концов мне удается уйти из зоны военных действий. Я в Имдо и занимаю на территории монастыря Кум-Бум маленький домик при дворце ламы Пегиай… Моя тибетская жизнь возобновляется.


* * *


Хвала тебе, о Будда!

На языке богов,

На языке Нагов, Демонов и Людей,

На языках всех существ Вселенной

Я возвещаю истину!


Стоя на террасе – крыше общей молельни, – несколько юношей (каждый с раковинообразной трубой) возглашают эту священную формулу и одинаковым движением все сразу подносят к губам инструменты. Раздается необычный воющий звук. Трубные переливы последовательно вздымаются и снова падают как волны прибоя, разбрызгиваясь и долго бурля над спящим монастырем.

Еще ночь. Безмолвный гомпа множеством своих низеньких, выступающих из мрака домиков похож на некрополь, а силуэты музыкантов, облаченных в ламаистские тоги, на фоне звездного неба напоминают посланцев иных миров, сошедших с небес, чтобы пробудить мертвецов от вечного сна.

Призывные звуки замирают. В окнах дворцов монастырских сановников начинают мелькать огоньки. Из скромных жилищ младшего духовенства доносится рокот голосов. Хлопают и скрипят двери, шум поспешных шагов раздается на всех улицах монастырского города: ламы идут на утреннее священнодействие.

Когда они появляются перед перистилем молельни, небо бледнеет, занимается день.

Монахи снимают войлочную обувь, оставляя ее снаружи беспорядочно разбросанными там и сям кучами, и торопливо простираются ниц на самом пороге большого входа – или же на паперти, если они еще не монахи, а только послушники. Затем все спешат на свои места.

В Кум-Буме и других больших монастырях часто собирается несколько тысяч монахов. Зловонная растерзанная толпа. Среди лохмотьев и рубищ странно выделяются роскошные одеяния из золотой парчи великих лам и украшенные драгоценными каменьями плащи избранных руководителей гомпа.

Масса полотнищ, стягов, подвешенных к потолку в галереях и прикрепленных к высоким опорным столбам, спускают на головы собравшихся великое множество Будд и богов, а на покрывающих стены фресках, среди когорт других героев, красуются святые и демоны в угрожающих или благодушных позах.

В глубине огромного помещения за несколькими рядами алтарных светильников мягко мерцают позолоченные статуи давно преставившихся великих лам и усыпанные драгоценностями ковчеги из серебра и золота, хранящие их мумии или кремационный пепел.

Устремив свои требовательные или повелительные взоры на монахов, подавляя их своим количеством, все эти существа: скульптурные, живописные или представленные материально собственными останками, – удивительным образом расширяют рамки конгрегации: кажется, будто прародители и божества смешиваются с толпой монахов. Мистическая атмосфера окутывает людей и предметы, застилает дымкой тривиальные детали, идеализируя лица и позы.

Собрание это являет собой зрелище, производящее неизгладимое впечатление даже на тех, кому хорошо известен низкий уровень умственного и духовного развития большинства присутствующих монахов.

Все сидят по-восточному, скрестив ноги: сановники на тронах разной высоты, зависящей от ранга их обладателей, а вся масса низшего духовенства на длинных, покрытых коврами скамьях, почти вровень с полом.

Священные песнопения начинаются с глубокой низкой ноты в очень медленном темпе. Колокольчики, жалобные голоса гиалингов, оглушительные раскаты огромных труб, тамбурины всех размеров – от гигантских до крошечных – отмечают ритм хора и время от времени сопровождают пение.

Для послушников-детей отведены места на концах скамеек возле дверей. Мальчики едва осмеливаются дышать. Они знают, что стоокий четимпа мгновенно подметит малейший шепот или игривый жест. Им внушает ужас бич, висящий у него под рукой на столбе возле его высокого трона.

Это орудие воздействия предназначается не только для мальчиков: вся монашеская братия за исключением сановников и старцев рискует при случае с ним познакомиться.

Мне довелось несколько раз быть свидетельницей бичеваний. Одно из них имело место в гомпа секты «Сакия-па».

В тот раз в молельне собралось около тысячи монахов, и, как обычно, звуки песнопений и музыки наполнили весь огромный зал своей суровой гармонией. Вдруг трое участников хора возымели неосторожность жестами что-то сообщить друг другу. Без сомнения, за спинами сидящих перед ними монахов они были уверены в своей безопасности, думая, что главный надзиратель не сможет заметить взгляды и легкие движения рук, которыми они объяснялись. Но, должно быть, боги-покровители ламаистских молелен наделяют своих служителей сверхъестественной прозорливостью. Надзиратель видел все и тотчас же поднялся со своего места.

Это был кхампа колоссального роста, с темной кожей. Стоя на ступенях своего трона, он казался бронзовой статуей. Величественным жестом сняв со столба бич, он внушающей ужас поступью, с грозным взглядом карающего небожителя большими шагами пересек зал.

Явившись перед преступниками, он одним рывком поднял их за шиворот одного за другим со скамьи.

Не было ни малейшей возможности избежать наказания. Покорившись своей участи, монахи пробились через ряды своих собратьев и распростерлись ничком в проходе, прижав лоб к полу. Несколько звонких ударов бича легло на спину каждого провинившегося, и рослый блюститель порядка все с той же свирепой величавостью вернулся на свое место.

Только нарушения правил поведения наказываются незамедлительно при всем честном народе. Кара за тяжелые проступки или за проступки, совершенные за пределами молельни, воздается в специальном месте и только после судебного дознания и решения, вынесенного монастырскими судебными органами.

Священнодействие длится очень долго и прерывается интермедией, встречающей оживленное одобрение всех монахов: подают чай. Еще кипящий, приправленный по тибетскому вкусу маслом и солью, чай приносят в больших деревянных чанах. Дежурные по раздаче несколько раз проходят по рядам, наполняя протягиваемые им чаши.

Отправляясь на ассамблею, каждый монах должен запастись собственной чашей, до надобности припрятанной под курткой в складках платья.

На ассамблеях не разрешается пользоваться чашками из фарфора или серебра. Монахи должны пить из простых деревянных плошек. В этом правиле можно усмотреть далекий отклик обета бедности, обязательного для всех монахов при древнем буддизме. Но плутоватые ламы ловко обходят неугодные им правила устава.

Чаши самых богатых лам, несомненно, деревянные, но сделаны из редких древесных пород или из наростов на некоторых деревьях с прожилками, образующими красивый рисунок. Такие чашки стоят порой до 70 рупий (около семисот франков по текущему курсу).

В определенные дни к обычному чаю подают несколько горстей тсампы (мука из поджаренной ржи, основная пища тибетцев, имеет такое же значение, как хлеб во Франции) и маленький кусочек масла. Иногда масло заменяется супом. В некоторых случаях даровое угощение состоит из чая, супа и кусочка вареного мяса.

Члены братии особо популярных монастырей часто получают приглашения на подобные банкеты, устраиваемые богатыми паломниками-мирянами или зажиточными ламами.

Во время таких пиршеств переполненные кухни уже не вмещают горы тсампы и зашиваемых в бараньи желудки кусков масла. Их приходится складывать за дверями. Иногда больше сотни баранов попадает в гигантские котлы, где мог бы вариться суп для целой армии великанов-Гаргантюа.

В Кум-Буме и других монастырях мне, как женщине, запрещали принимать непосредственное участие в этих вечерах исполинов. Но, если я хотела, мне всегда присылали полную миску самого лакомого блюда.

Таким образом я познакомилась с одним монгольским блюдом, состоящим из баранины, риса, китайских фиников, масла, сыра, кислого молока, жженого сахара, имбиря и различных пряностей, причем все варилось вместе в одном котле. И ламаистские шеф-повара потчевали меня не только одним этим образчиком своего искусства.

Во время пира происходит раздача денег. При этом монголы по щедрости намного превосходят китайцев. Я была свидетельницей, как некоторые из них за одно посещение оставляли в Кум-Буме свыше десяти тысяч китайских долларов (во время, к которому относится повествование, китайский доллар был приблизительно в одной цене с долларами Соединенных Штатов).

И так изо дня в день, когда неумолимо брезжит пронизывающий зимний рассвет и на заре теплого летнего утра – круглый год совершается эта своеобразная заутреня в бесчисленных гомпа, разбросанных, помимо Тибета, по огромным территориям Азии и даже Европы (за пределами Тибета ламаизм распространен во всей Монголии, в некоторых районах Сибири и Маньчжурии и имеет последователей даже в Европейской России). Каждое утро полусонные мальчуганы, наряду со взрослыми, погружаются в странную духовную атмосферу, создаваемую смесью мистицизма, прожорливости и возбуждаемой денежными подачками алчности.

Такое начало дня проливает свет на характер всего уклада монастырской жизни ламаистов. Тут снова соприкасаются разношерстные стремления, проявляющие свою истинную сущность во время утренней ассамблеи: изощренная философия, торгашество, неистовая погоня за грубыми плотскими наслаждениями… Все эти элементы переплетаются здесь так тесно, что напрасны были бы усилия выделить какой-нибудь из них в чистом виде.

Послушники, воспитываемые среди самых противоположных влияний, поддаются тому или иному из них, в зависимости от природных склонностей и наставлений учителя.

Религиозное воспитание в Тибете готовит небольшой избранный кружок ученых, великое множество неповоротливых бездельников, любезных и веселых жизнелюбцев и живописных фанфаронов да небольшое число мистиков, живущих в беспрерывной медитации в уединенных убежищах в пустыне.

Однако большинство представителей тибетского духовенства нельзя с уверенностью причислить к той или иной категории. В каждом из них таятся – по крайней мере, потенциально – все указанные свойства. Такую множественность личностей в одном человеке, по-видимому, нельзя считать отличительной чертой одних только тибетских лам, но в последних эта многоликость развита в поражающей степени. По этой причине их речи и поведение бывают для наблюдателя неистощимым источником сюрпризов.


Ламаистский вариант буддизма значительно отличается от буддизма Цейлона, Бирмы, Сиама и даже от буддизма, исповедуемого в Китае и Японии. Характер местности, избираемой тибетцами для постройки убежищ для отшельников, до некоторой степени созвучен своеобразному толкованию буддийской доктрины в Тибете.

Тибетские монастыри, расположенные на горных вершинах, открытых всем ветрам вселенной, имеют воинственный облик. Кажется, будто они бросают вызов невидимым врагам во все четыре конца света. В то же время гомпа, ютящиеся в пустынных высокогорных долинах, внушают тревожное представление о таинственных зловещих лабораториях, оккультизме и черной магии.

Такая таинственность в какой-то мере соответствует действительности. Хотя уже давно цели большинства монахов всех рангов направлены на занятие торговлей или другие тривиальные мирские заботы, монастыри в эпоху своего возникновения создавались не для людей с таким прозаическим миросозерцанием.

Покорение дорогой ценой доступного восприятию человека потустороннего мира, приобретение опыта чистого разума, занятия магией, подчинение оккультных сил – вот цели, для достижения которых воздвигались среди туч эти крепости и возникали загадочные, затерянные в горных лабиринтах селения.

В наши дни приходится, тем не менее, искать магов и мистиков за пределами монастыря. Спасаясь от насыщенной мирскими интересами монастырской атмосферы, они переселились в далекие, труднодоступные места. Розыски приютов уединений некоторых отшельников по сложности не уступают исследованиям настоящих научных экспедиций.

И все же, за немногими исключениями, все анахореты начинали свой путь в качестве послушников в обычной монашеской общине.

Мальчиков, предназначенных родителями для духовной карьеры, уже в возрасте восьми лет отводят в какой-нибудь монастырь и отдают на попечение какого-нибудь монаха, связанного с семьей родственными узами или состоящего в дружеских отношениях с его отцом. Обычно опекун становится первым, а очень часто – и последним учителем мальчика.

Богатые родители, имеющие средства оплачивать уроки ученого монаха, часто помещают ребенка к одному из них в качестве нахлебника или по крайней мере договариваются, чтобы мальчик регулярно брал у него уроки. Иногда учеников, особенно мальчиков знатного происхождения, принимают в дом какого-нибудь сановника культа, и тот более или менее добросовестно руководит их занятиями.

Молодых послушников содержат родители, посылающие опекунам припасы – главным образом масло, чай, мясо.

Помимо основных продуктов питания, состоятельные тибетцы присылают своим сыновьям кое-какие лакомства, например: сыр, сушеное мясо, сушеные фрукты, сахар, пироги на патоке и проч. Подобные драгоценные подарки натурой имеют большое значение в жизни маленьких монахов. Счастливчик, получивший посылку, может производить различные обмены и покупать услуги своих бедных, но чревоугодливых товарищей за горсть твердых, как камень, абрикосов или несколько крошечных кусочков сушеной баранины.

Детям бедняков платить за учение нечем, и они идут в гейоги (слуги добродетели или добродетельные слуги), т. е. оплачивают уроки работой у опекуна в качестве слуги. Само собой разумеется, занятия в последних случаях имеют место редко и бывают непродолжительными. Учитель, часто совсем или почти неграмотный, в состоянии научить поступивших под его наблюдение мальчиков только повторению наизусть отрывков священных текстов, которые он к тому же потрясающим образом искажает и смысла которых сам совсем не понимает.

Многие гейоги совсем ничему не учатся. Это происходит не потому, что черная работа поглощает все их силы и время, но по естественному в ребяческом возрасте равнодушию к науке, они не напоминают об уроках. Учиться их никто не заставляет, и мальчики проводят все свободное время в играх с такими же, как они, неимущими товарищами.

Как только послушника приняли в монастырь, он, сколько бы ему ни было лет, начинает получать положенную часть монастырских доходов и доброхотных даяний благочестивых прихожан (доходы от урожаев монастырских угодий и от скотоводства поступают от светских арендаторов. Три государственных монастыря – Сера, Галден и Депюнг, расположенные вблизи Лхасы, и еще несколько монастырей получают, кроме того, ежегодную субсидию от правительства. Наконец, все монастыри занимаются торговлей через финансируемых ими посредников-купцов или же непосредственно через чиновников-монахов, выборных членов монастырской братии. Этим монахам поручают управление всем монастырским хозяйством).

Если с возрастом у мальчика пробуждается склонность к науке, ему не возбраняется поступить в одну из высших школ, существующих при каждом крупном тибетском монастыре.

Послушникам небольших монастырей, где школ нет, нетрудно получить разрешение пойти учиться в другое место.

Программа монастырского образования ламаистов следующая:

философия и метафизика – преподается в школе Теен Гнид; ритуал (богослужение), магия, астрология – в школе Гиюд; медицина – в школе Мен; священное писание и монастырский устав – в школе Де.

Грамматике, арифметике и другим наукам обучают преподаватели вне школы.

В определенные дни студенты-философы проводят публичные диспуты. Ученый спор сопровождается ритуальными жестами, оживляющими его самым забавным образом. Существуют разнообразные способы, задавая вопросы, вращать на руке свои длинные четки, хлопать в ладоши и притопывать ногой. Есть и другие, тоже скрупулезно соблюдаемые оттенки движений, например подпрыгивать, задавая вопросы или отвечая оппоненту.

Таким образом, несмотря на то, что тирады противников чаще всего заимствованы из трудов классиков и делают честь в основном памяти цитирующего их философа, все-таки жестикуляция и антраша полемизирующих сторон создают иллюзию горячей дискуссии.

Из сказанного, однако, не следует делать вывод, что все представители ламаистской философской школы просто попугаи. Среди них встречаются выдающиеся ученые и тонкие мыслители. Хотя они и могут часами цитировать выдержки из бесчисленных произведений, но в то же время они умеют обсуждать их смысл и излагать результаты собственных размышлений.

Отмечаю интересную подробность: во время торжественных соревнований в красноречии монах, объявленный победителем, совершает триумфальный круг верхом на плечах своего побежденного противника.

Школы магии почти повсеместно – самое богатое из монастырских схоластических учебных заведений, и их ученики – ученые представители – гиюд-па пользуются глубоким уважением. Это на них возлагается обязанность охранять свой гомпа, отводить от него бедствия и обеспечивать благоденствие.

Представители двух больших школ, Гиюд в Лхасе, исполняют аналогичные обязанности по отношению ко всему государству и его владыке Далай-ламе.

В функции гиюд-па входит также поклонение и служение туземным богам и демонам. Благосклонность или нейтралитет последних покупают взамен обязательства постоянно им служить и удовлетворять все их потребности. Наконец, опять-таки гиюд-па должен своим магическим искусством удерживать в заточении свирепые и злокозненные создания, если с ними невозможно договориться никакими другими способами.

Хотя, за неимением другого слова в нашем языке, нам приходится именовать гомпа монастырями, трудно найти какое-нибудь сходство между гомпа и христианскими монастырями, за исключением соблюдаемого монахами обета безбрачия и общей монастырской собственности.

В отношении обета безбрачия необходимо оговориться: только одна реформированная секта гелугпа – в просторечии секта «Желтых шапок» – предписывает безбрачие всем своим монахам без различия. В разнообразных сектах «Красных шапок» безбрачие обязательно только для гелонгов, т. е. для монахов, получивших высшую степень посвящения. Женатые ламы имеют для себя и своих семей жилища за пределами монастыря. Кроме того, им отводят помещение и в монастыре, где они живут во время религиозных праздников или же когда испытывают потребность уединиться на некоторое время для медитации и совершения религиозных обрядов. Женщинам запрещается сожительствовать со своими мужьями в монастыре.

Назначение ламаистских монастырей – давать приют людям, преследующим цели духовного порядка. Эти цели весьма неопределенны, необязательны и не одинаковы для всех обитателей монастыря. Желания каждого монаха – низменные или высокие – составляют его тайну, и ему предоставлена полная свобода добиваться их осуществления какими ему будет угодно средствами.

Единственные действующие в гомпа правила, общие для всех, относятся к порядку и внешней благопристойности – обязательным как в монастыре, так и за его пределами, – и к регулярному посещению собраний. Последние обособлены от священнодействий, когда каждый из участников рассчитывает извлечь какую-нибудь выгоду духовного или материального порядка. Тут обитатели гомпа просто сходятся в зале ассамблей с целью послушать объявление от лица властей предержащих о распорядке дня, а затем все читают или наизусть повторяют нараспев отрывки священных текстов. Считается, что подобные декламации имеют свойство предотвращать бедствия, эпидемии, привлекать благоденствие. Поэтому такое чтение предписывается официально как способствующее процветанию страны, ее монарха и благотворителей монастыря.

Что касается ритуальных церемоний, то они тоже отправляются в целях, совершенно чуждых интересам священнослужителей. Тибетцы верят даже, что священнодействующий не может извлечь из отправляемого им обряда ни малейшей выгоды, и самые ловкие из гиюд-па, желая обеспечить благотворное действие церемонии лично для себя, прибегают к помощи своего коллеги.

Поскольку совершение магических обрядов преследует личные цели, медитации и мистические упражнения совершаются в индивидуальном порядке. За исключением духовного руководителя никто не имеет права вмешиваться. Тем более никто не имеет права требовать от монаха-ламаиста отчет о его религиозных и философских воззрениях. Он может исповедовать какое угодно учение и даже быть абсолютно неверующим – это его сугубо личное дело.

В тибетских монастырях нет ни храмов, ни часовен. Монастырские лха-кханги – «дома богов» – просто считаются частными жилищами богов и более или менее исторических героев. Всякий желающий может нанести визит вежливости скульптурным изображениям божественных особ. Он зажигает перед ними светильники или сжигает в их честь благовония. Затем, отдав троекратный поклон, удаляется. Во время таких мимолетных аудиенций посетители часто испрашивают себе милости. Однако некоторые ограничиваются только выражением почтения, совершенно бескорыстно, и ни о чем не просят.

Пред изображениями Будды вообще никогда ни о чем не молятся, потому что Будда переселился за пределы мира желаний, вернее, за пределы всех миров. Но все же посетители дают обеты, выражают свои чаяния, принимают решения. Например, гость мысленно произносит: «Ах, как хорошо было бы в этой жизни и в дальнейших моих существованиях иметь много денег, чтобы раздавать щедрую милостыню и сделать многих счастливыми». Или же: «Если бы я мог вполне постигнуть откровение Будды и жить по его заповедям!»

Тех, кто, вознеся ритуальным жестом маленький зажженный светильник перед изображением Будды, жаждет только духовного просветления, гораздо больше, чем думают. Пусть они часто не делают никаких усилий, чтобы достигнуть его, все же мистический идеал спасения через познание продолжает жить среди тибетцев.

Полная духовная свобода, предоставленная монахам-ламаистам, сочетается с почти такой же материальной самостоятельностью.

Члены монастырской братии не живут общиной. Каждый живет отдельно в своем доме или в отведенном ему помещении и на собственные средства. Добровольная бедность, обязательная когда-то для последователей буддизма древнего, уставом не предписывается. Я даже уверена, что лама, давший обет бедности, встретил бы всеобщее порицание. Одни только отшельники могут позволить себе подобную «эксцентричность».

И все-таки идеал полного отречения в том смысле, как его понимает Индия (и быть может, одна только Индия), не совсем чужд тибетцам (анахорет Миларепа (XI век), самый популярный тибетский священник, служит тому примером). Они вполне сознают его величие и всегда готовы воздать ему должное. Предания о «сыновьях из хороших семейств», променявших богатство и роскошь на жизнь нищего подвижника, и более конкретно – история Будды, бежавшего с трона махараджи, всегда находят благоговейных и неподдельно восхищенных слушателей. Но такие истории о делах давно минувших дней кажутся им сказаниями о мире ином, не имеющем ни малейшего отношения к миру, в котором живут их высокочтимые пышные ламы.

Можно получить посвящение в тот или иной монашеский сан, не поступая в монастырь, но это бывает редко и только в тех случаях, когда возраст кандидата в отшельники позволяет ему избрать свой путь самостоятельно.

Прием в монастырь не дает права на даровое жилище. Каждому монаху приходится купить или построить себе дом, если только он не унаследовал жилища от своего родственника или учителя. Монахи, не имеющие средств стать домовладельцами, снимают одну или две комнаты в доме какого-нибудь зажиточного товарища. Небогатые ученики и старые бедные монахи чаще всего живут из милости в домах богатых лам.

Самые неимущие, нуждающиеся не только в крове, но и в хлебе насущном, нанимаются в услужение к великим ламам, выпрашивают для себя место в конторах или у выборных чиновников гомпа. Их благосостояние зависит от их собственных талантов. Одни могут выполнять обязанности редакторов, конторщиков, помощников счетоводов, другие работают поварами и конюхами. Счастливцам, попавшим в управляющие к какому-нибудь тулку, часто удается составить большое состояние.

Ученые монахи из бедных зарабатывают на жизнь преподаванием. Некоторые, имеющие талант художника, пишут картины на религиозные темы. Занятие это вполне почтенное, и немногие монастырские школы изящных искусств привлекают множество учеников. Положение монахов, живущих у зажиточных лам или богачей-мирян, тоже считается выгодным. Наконец, свободная профессия прорицателей и звездочетов (астрологов), составление гороскопов, отправление религиозных обрядов в частных домах – постоянные источники доходов для трапа, добывающих средства к существованию собственным трудом.

Ламы-эскулапы делают завидную карьеру, если их искусство доказано исцелением от тяжелых недугов весьма солидного количества знатных особ. Впрочем, профессия доктора достаточно прибыльна даже при самых незначительных успехах на медицинском поприще.

Во всяком случае, очень многим монахам коммерция кажется самым прибыльным из всех занятий. Большинство послушников, которые, войдя в возраст, не испытывают никакой склонности ни к науке, ни к монашеству, пытают счастье в торговле. Если завести собственное дело им не по средствам, они нанимаются к купцам в качестве секретарей, кассиров, агентов и даже простых слуг.

Некоторые торговые сделки разрешается заключать в монастырях. Но трапа, ведущим действительно крупные торговые операции, администрация монастыря по их просьбе предоставляет отпуск – даже на несколько лет, так что они могут сопровождать свои караваны и открывать торговые конторы, где им заблагорассудится.

Все монастыри ведут крупную торговлю, продавая или обменивая продукцию своих владений. К барышам присовокупляются доходы от больших «сборов доброхотных даяний», именуемых хартик. Одни сборы производятся через правильные промежутки времени, другие же – эпизодически.

Небольшие монастыри просто командируют кого-нибудь из монахов для взимания подаяний в окрестных селениях. Но в крупных монастырях хартик принимает размеры настоящих экспедиций. Группы трапа, часто под предводительством сановников-монахов, идут из Тибета до самой Монголии, находятся в пути долгие месяцы и возвращаются восвояси подобно победоносной рати древних времен, погоняя перед собой тысячные табуны лошадей и гурты домашнего скота, навьюченные разнообразными приношениями верующих.

Существует оригинальный обычай взаимообразно доверять какому-нибудь монастырскому чиновнику некоторую сумму денег или партию товаров на определенное время, часто на три года. Чиновник должен пустить полученный капитал в оборот таким образом, чтобы прибыль позволила ему покрыть заранее обусловленные различные затраты. Например, он будет поставлять масло для заправки светильников какого-нибудь храма или устроит определенное число трапез для братии гомпа, или же ему приходится взять на себя расходы по ремонту монастырских зданий, приему гостей, содержанию лошадей, или что-нибудь другое. По истечении срока займа должник должен вернуть капитал сполна. Ссуду, полученную скоропортящимися товарами, он должен вернуть таким же количеством однородных товаров. Если удача ему улыбнулась и прибыль превышает сумму обязательных по договору расходов, его счастье: остаток идет в его пользу. Но если наоборот, ему не повезло, он обязан возместить недостающую сумму из собственных средств, так как основной капитал, переходя из рук в руки, должен в любом случае оставаться неизменным.

Управление большим монастырем так же сложно, как и администрирование большого города. Помимо заселяющей гомпа многотысячной монашеской братии, монастырь распространяет свое покровительство на полчища арендаторов-полуарабов, но зато он властен также творить над ними суд и расправу. На избираемых монастырским советом чиновников возложено вершение всех мирских дел. Они справляются с ними с помощью штата конторщиков и небольшого отряда полицейских.

Об этих стражах порядка – добдобах – нужно сказать несколько слов особо. Их вербуют среди неграмотных наглых силачей с умственными способностями солдафонов, попавших в монастырь по воле родителей еще мальчишками, между тем как самым подходящим местом для них была бы казарма.

Отважные бессознательной звериной отвагой, эти хвастливые бездельники – средневековые головорезы – вечно затевают склоки или какие-нибудь скверные проделки. Их форменным, самовольно присвоенным мундиром можно считать обильно покрывающую их грязь. Эти доблестные витязи никогда не моются – по их мнению, чистых храбрецов не бывает, и грязь – отличительный признак героев. Им этого мало: они натирают себе тело жирной сажей, налипающей на дно кастрюль, до тех пор, пока не превратятся в настоящих негров. Добдоб часто разгуливает в лохмотьях, но это результат собственных его ухищрений: он сам кромсает монашеское одеяние, стремясь придать еще больше свирепости своему и без того ужасному облику. Когда ему приходится надевать новое платье, он прежде всего стремится получше его запачкать – этого требует традиция. Как бы дорого ни стоила ткань одежды, добдоб разминает в своих грязных руках масло и намазывает его густым слоем на обновку. Высшая степень элегантности для этих джентльменов, когда их платье и тога регулярно, со знанием дела, пропитываются жиром и принимают темный бархатистый налет и стоят торчком, не сгибаясь, как железные доспехи.


* * *


Монастырь Кум Бум обязан своим названием и своей славой одному волшебному дереву. Я заимствую обстоятельное повествование об этом из летописей Кум Бума.

В 1555 г. в Амдо, на северо-востоке Тибета, там, где высится теперь монастырь Кум Бум, родился реформатор Цзонхава – основатель секты гелугпа.

Вскоре после его рождения лама дубштен Карма Дорджи предсказал младенцу необыкновенную судьбу и рекомендовал содержать место его появления на свет в безупречной чистоте. Немного позже здесь начало расти дерево.

Следует напомнить, что даже теперь почти во всех домах Амдо полы глинобитные, а туземцы спят на подушках или коврах, расстеленных прямо на земле. Это обстоятельство делает понятным предание о зарождении дерева из крови, потерянной роженицей во время родов и разрезания пуповины.

Сперва на листьях молодого деревца не было заметно никакого узора, но чудесное происхождение сделало его в некоторой степени предметом поклонения. Один монах построил себе по соседству с ним хижину и этим положил начало большому и богатому монастырю.

С тех пор прошло много лет – Цзонхава начал уже проводить свои реформы. Его мать давно не видела сына и, соскучившись, послала ему письмо, призывая вернуться на родину.

Цзонхава был в это время в Тибете. В процессе мистической медитации ему стало ясно, что ехать в Амдо не нужно, и он ограничился письмом к матери. Вместе с письмом он передал посланцу две копии своего портрета – один для матери, а другой для сестры – и изображение Гиалва Сенге (обычно его именуют Жампейон; его санскритское имя Манжушри) – повелителя наук и красноречия и покровителя ученых, а также несколько изображений Демтшого (санскритское имя – Самбара), божества тантрического пантеона.

В тот момент, когда посланец передавал подарки семье великого реформатора, последний, применив на расстоянии свою магическую силу, заставил божественные изображения появиться на листьях чудесного дерева. Священное писание (откуда я и почерпнула эти сведения) гласит: отпечатки были настолько совершенны, что даже самый искусный художник не сумел бы сделать лучше.

Помимо изображений на листьях, на ветвях и коре проступили другие отпечатки и «шесть писаний», т. е. шестисложная формула «аум мани падме хум!». Вот это чудо и дало название монастырю: «Кум Бум» – сто тысяч образов.

В описании своего путешествия Р. Р. Хюк и П. П. Габе утверждают, будто видели слова на листьях и стволе дерева. В частности, они утверждают, что на молодых листочках и под корой – там, где кору приподнимали, – буквы проступали еще неотчетливо.

Возникает вопрос: что за дерево видели путешественники? Согласно летописям, после чудесного появления изображений святых дерево закутали в кусок шелка (ризу) и затем построили вокруг него храм.

Был ли этот храм возведен под открытым небом, т. е. без крыши, неизвестно. Выражение «шертен», употребляемое в тексте летописей, опровергает такие предположения, так как словом «шертен» обозначают ковчег – закрытую гробницу с остроконечной крышей.

Всякое растение, лишенное света и воздуха, должно погибнуть. А поскольку, как гласит летопись, шертен был сооружен вокруг дерева в шестнадцатом веке, господа Р. Р. Хюк и П. П. Габе могли в лучшем случае созерцать его жалкие остатки.

Их описания, однако, свидетельствуют, что речь идет о дереве в период вегетации (я ссылаюсь на первое издание истории их путешествия).

В летописях упоминается также, что чудесное дерево оставалось неизменным и летом и зимой и количество его листьев было постоянным.

С другой стороны, мы читаем там же, будто одно время внутри шертена стали раздаваться какие-то странные звуки. Настоятель монастыря вошел в шертен, сам вычистил пространство вокруг дерева и обнаружил возле него небольшое количество жидкости, которую собрал и выпил.

Вполне очевидно, здесь имеется в виду закрытое помещение, куда обычно нет доступа. Между тем чудо сохранения листвы зимой (дерево принадлежит к виду, терявшему листья ранней осенью) может относиться только к живому растению.

В этих противоречиях трудно разобраться.

В настоящее время в центре многоглавого храма с позолоченными крышами возвышается шертен-ковчег от 12 до 15 метров вышиной. Говорят, в нем и заключен оригинал священного дерева. Но когда я жила в Кум Буме, знающие люди уверяли, что ковчег этот был воздвигнут сравнительно недавно.

Перед храмом из побега своего знаменитого предка растет деревцо. Оно окружено балюстрадой, и поклонение в некоторой степени распространяется на него тоже. Другой, более мощный отпрыск чудесного дерева растет в садике перед храмом Будды.

Когда листья этих двух деревьев облетают, их собирают и раздают паломникам.

Может быть, Хюк и Габе пишут об одном из этих деревьев? Путешественники, посещавшие Кум Бум, обычно ничего не знают об истории и даже о существовании заключенного в ковчег дерева.

От некоторых проживающих в Каапсу иностранцев (Каапсу – китайская провинция, на границе которой расположен Кум Бум) я слышала, будто они действительно читали «аум мани падме хум!» на листьях двух наших деревьев.

Во всяком случае, паломники-ламаисты и монахи монастыря (около 3000 человек) не видят в этих деревьях ничего исключительного и относятся к видениям иностранцев с явно насмешливым недоверием.

Но отношение современников расходится с утверждениями летописей, будто несколько веков назад все жители Амдо видели на чудесном дереве запечатленные чудесные знаки.

Помимо избираемых чиновников, представляющих в монастыре власти предержащие и управляющих его доходами, тибетское духовенство имеет свою монашескую аристократию. Представителей ее тибетцы именуют ламами-тулку, а иностранцы очень неудачно называют живыми Буддами.

В этих тулку заключается самая примечательная черта ламаизма, резко отличающая его от всех других буддийских сект. Кроме того, существование в тибетском обществе монашеской знати, противостоящей знати светской и довлеющей над ней, также явление совсем особенное.

Западные писатели никогда не могли дать правильного определения тулку, и можно сказать с уверенностью, они не имеют ни малейшего представления об их настоящей сущности.

Хотя реальность аватар, божеств или других могущественных личностей признается в Тибете с незапамятных времен, аристократическое сословие тулку в своем нынешнем виде получило развитие после 1850 года.

В ту пору один монгольский князь провозгласил только что пятого Великого ламу секты гелугпа, по имени Лобзанг Гьятцо, владыкой Тибета. Новый монарх получил признание китайского императора. Однако оказываемые ему почести не удовлетворяли честолюбивого ламу, и он присвоил себе более высокое звание, выдав себя за эманацию (т. е. тулку) Ченрези – высшего представителя махаянистского пантеона. В то же время он назначил своего заменившего ему отца учителя великим ламой монастыря Трашидхумпо, объявив его тулку Евнагмеда, мистического Будды, духовного наставника Ченрези.

Пример владетельного ламы в большой степени способствовал созданию множества тулку. Вскоре все имеющие вес монастыри уже считали делом чести иметь во главе гомпа какую-нибудь перевоплотившуюся знаменитость.

Всего сказанного о происхождении двух самых именитых линий «тулку» – линии Далай-ламы (аватары Ченрези) и линии Таши-ламы (аватары Евнагмеда) – достаточно, чтобы понять, как часто ошибаются иностранцы, считая их аватарами исторического Будды.

Теперь посмотрим, как понимают сущность тулку сами ламаисты.

Согласно народным верованиям, тулку – это перевоплощение какого-нибудь святого или умершего ученого или перевоплощение существа нечеловеческой природы – божества, демона и т. д.

Первая категория тулку самая многочисленная. Вторая насчитывает несколько редких аватар мифических персонажей, например Далай-лама, Таши-лама, женщины-ламы Дорджи Бхагмо, и аватар низшего ранга – тулку некоторых туземных божеств, например Пекара. Тулку последнего выполняют функции официальных оракулов.

Тулку божеств, демонов и колдуний появляются главным образом в качестве героических персонажей легенд. Тем не менее и в наши дни некоторые мужчины и женщины слывут за тулку в своей округе. Большую их часть составляют нгагспа – маги или колдуны, не входящие в состав монастырского духовенства.

Кое-где встречаются светские тулку, например король Де-Линг, перевоплощение приемного сына знаменитого героя Гесэра из Линга.

Женщины – воплощения колдуний, кандхомас, могут быть и монахинями, и замужними женщинами.

Последнему классу светских тулку, в противоположность двум первым, нет места в рядах монашеской аристократии. Можно предположить, что он зародился вне ламаизма в лоне древней религии Тибета.

Хотя буддизм не признает существования бессмертной перевоплощающейся души и считает эту теорию самым гибельным из всех существующих заблуждений, преобладающее большинство буддистов вернулось к древнему верованию индусов в «джива» («я»), периодически меняющее изношенное тело на новое, подобно тому как мы сбрасываем старое платье, чтобы надеть новое.

Когда тулку считают перевоплощением божества или сосуществующего с ним мистического существа, теория меняющей свою телесную оболочку личности («я») не может уже объяснить сущность этого явления. Но тибетцы в такие тонкости, в своей массе, не углубляются, и в быту все тулку, даже тулку существ сверхчеловеческой природы, считаются перевоплощением своих предшественников.

Предка родовой ветви тулку именуют Ку Конг ма. Обычно он принадлежит к монашескому сословию, но это не абсолютно обязательно.

Среди исключений можно привести отца и мать реформатора Цзонхава. Оба обитают в монастыре Кум-Бум. Ламу, почитаемого за воплощение Цзонхава, зовут Агхиа-Цзанг. Он является главой и номинальным правителем монастыря. Когда я жила в Кум Буме, ламе Агхиа-Цзанг было десять лет.

Мать реформатора перевоплощается в ребенка мужского пола, получающего сан ламы Чангса-Цзанг.

В подобных случаях тулку мирян за немногими исключениями принимают в среду духовенства.

Существуют монахини-тулку святых или богинь. О них нужно сказать, что, если они не ведут жизни отшельниц, то обычно бывают настоятельницами не женских обителей, но мужских монастырей. Впрочем, этот сан обязывает их только восседать на настоятельском троне во время священнодействия в торжественные дни. Они живут со своими служанками-монахинями и мирянками в особых дворцах. Действительное управление монастырем, кто бы ни был его номинальный повелитель, – доверяют избираемым монахами чиновникам. Часто бывает очень забавно наблюдать, как умственное развитие или святость в процессе последовательных перевоплощений странным образом улетучивается. Совсем не редкость встретить со-вершенного идиота, представляющего выдающегося мыслителя в качестве его предполагаемого аватары, или же видеть, как законченного материалиста с эпикурейскими наклонностями и вкусами почитают за воплощение прославленного своим аскетизмом мистика.

В перевоплощениях тулку нет ничего странного для тех, кто верит в периодическое перевоплощение «эго». Согласно этому верованию, все мы тулку. Личность («я»), воплощенная в настоящей нашей оболочке, существовала в прошлом в других формах. Единственная особенность тулку состоит в том, что их считают перевоплощением замечательных людей, что иногда помнят они свои прошлые жизни и в некоторых случаях могут выбирать и заранее указывать своих будущих родителей и место своего нового рождения.

Все же некоторые ламы видят большое различие между перевоплощением обычного смертного и перевоплощением духовно просвещенных.


Они говорят: тех, кто не занимается духовным развитием, кто живет подобно животным, бессознательно подчиняясь своим инстинктам, можно уподобить человеку, бредущему наугад, не придерживаясь никакого определенного направления.

Например, он замечает на востоке озеро, и жажда направляет его шаги к озеру. Приближаясь к нему, он ощущает запах дыма (лама, рассказавший эту притчу, сказал «аромат огня». Тибетцы, путешествующие по горам или пустыням трав севера, обладают способностью на большом расстоянии ощущать запах горящего костра, даже если он горит без дыма), вызывающего у него представление о доме или стойбище. Было бы приятно, – думает он, – выпить вместо воды чаю и получить приют на ночь. Даже не дойдя до берега, он поворачивает и направляется на север, откуда доносится запах дыма. Еще не видно никаких признаков жилья – ни дыма, ни палатки, как вдруг перед ним возникают угрожающие призраки. Перепуганный странник со всех ног бежит в противоположную сторону на юг. Наконец, ему кажется, что чудовище далеко, ему больше нечего бояться, и он останавливается. Мимо него проходят другие подобные ему скитальцы. Они восхваляют красоты какого-то благословенного края, земли изобилия и радости, куда они направляются. Наш путешественник приходит в восторг, присоединяется к ним и идет на запад. Но по дороге из-за новых направлений снова меняет решение, так и не побывав в земле обетованной.

Всю жизнь, бросаясь из стороны в сторону, этот безумец так ни к чему и не приходит.

Смерть настигает его в пути во время бессмысленных скитаний. Антагонистические силы, порожденные его беспорядочной деятельностью, рассеиваются. Поскольку сосредоточение энергии (эта энергия часто упоминается у тибетских писателей. Они именуют ее Шугс или Тсал), необходимой для продолжения того же потока, не было создано, то о формировании тулку не может быть и речи.

Наоборот, человека, получившего озарение, можно сравнить с путешественником, твердо знающим, куда и зачем он идет, ему хорошо известно географическое положение места его назначения и ведущие туда дороги. Поглощенный стоящей перед ним задачей, он слеп и глух к возникающим на пути миражам и соблазнам. Ничто не может отклонить его от намеченной цели. Этот человек направляет силы, порожденные концентрацией его мысли и его физической деятельности, в одно русло. По дороге смерть может уничтожить его тело, но духовная энергия, для которой это тело одновременно было и создателем и орудием, останется сосредоточенной. Упорно стремясь все в том же направлении, она обеспечит себе новое материальное орудие, новую форму, т. е. тулку.

Здесь мы встречаем различные точки зрения. Некоторые ламы верят, что проникающая энергия, остающаяся после смерти создавшего ее индивида – или питавшего ее, если он уже был тулку ряда последовательных перевоплощений, – притягивает и группирует созвучные ей элементы, превращаясь таким образом в ядро нового существа. Другие придерживаются мнения, что пучок освобожденных бесплотных сил сливается с каким-нибудь живым существом, если физические и духовные наклонности последнего, приобретенные в течение ряда предыдущих жизней, обеспечивают гармоническое соединение.

Само собой разумеется, против этих теорий можно выдвинуть различные возражения, но цель моей книги составляет не обсуждение, но изложение взглядов и верований, встречающихся среди мистиков Тибета.

Могу добавить – любая из приведенных теорий подкрепляется множеством старинных тибетских сказаний. Герои этих сказаний волевым усилием предопределяют характер своего возрождения и карьеру своего следующего аватары.

Невзирая на все сказанное о роли сознательной и настойчивой целомудренности для продолжения линии перевоплощений тулку, не следует делать опрометчивый вывод, будто формирование новой личности происходит непроизвольно. Вера в предопределение (детерминизм) слишком глубоко укоренилась в сознании тибетца – включая сюда самых примитивных степных пастухов, – чтобы он мог допустить подобную возможность.

Буквально термин «тулку» означает «форма, созданная средствами магии». По мнению тибетских ученых и мистиков, мы должны считать тулку призраками, оккультными эманациями, марионетками, изготавливаемыми магом в собственных целях.

Для уточнения последней точки зрения я привожу здесь объяснение, полученное от Далай-ламы.

В первой главе этой книги я уже рассказала, как в 1912 году, во время вынужденного пребывания Далай-ламы в Гималаях, я задавала ему различные вопросы об учениях ламаистов. Он сперва отвечал устно. Затем, во избежание неточностей и недоразумений, попросил меня составить список всех вопросов о моментах, для меня еще неясных. Ответы я получила на этот раз в письменном виде. Привожу цитату, заимствованную из рукописи Далай-ламы.

«Один Бодхисаттва представляет собой основу, дающую начало бесчисленным магическим формам. Сила, рождаемая совершенной концентрацией его мысли, позволяет ему – в миллиардах миров одновременно – делать видимым подобный ему призрак. Он может создавать не только человеческие формы, но и любые другие, даже неодушевленные предметы, например дома, изгороди, леса, дороги, мосты и проч. Он умеет повелевать атмосферными явлениями и даже изготовлять напиток бессмертия, утоляющий любую жажду».

– Это выражение, – объяснил Далай-лама, – следует понимать одновременно в буквальном и символическом смысле. Практически его способность создавать магические формы неистощима, – заключил Далай-лама.

Теория, поддерживаемая самым высоким авторитетом ламаизма, совпадает с учением, изложенным в трудах махаянистских буддистов. В них перечислены десять видов магических созданий, осуществляемых Бодхисаттвами – существами, степень духовного развития которых следует непосредственно после степени духовного совершенства Будды.

Все, что говорится о способе созидания магических форм каким-нибудь Буддой, относится и к любому другому существу человеческой, божественной или демонической природы. Единственное различие заключается в степени могущества, зависящего исключительно от силы концентрации духа и от «качества» самого духа.

Когда тулку какой-нибудь легендарной мифической личности сосуществует со своим создателем, то очень часто каждому из них поклоняются отдельно, как существующим независимо друг от друга. Это еще раз доказывает, что тибетцы не верят в полное воплощение какой-нибудь личности – божественной или иной – в своем тулку. Так, Далай-лама – тулку Ченрези живет в Лхасе, а предполагаемая резиденция самого Ченрези находится в Панкай Потала – на острове вблизи китайского побережья. Между тем как тулку Евнагмеда, Таши-лама, находится в Таши-лунпо, сам Евнагмед пребывает в райских кущах запада – Нуб Деватшен.

Люди тоже могут сосуществовать со своим магическим потомством. Примеры этого явления приводятся в тибетских легендах о короле Сронгбстан Гампо, военачальнике Гесэре из Линга и о других персонажах.

Когда Таши-лама бежал из Шигацзе, он, как говорят, оставил после себя призрачного двойника, похожего на него как две капли воды решительно во всем – и поведением, и манерой держаться, – вводя в заблуждение всех, кто видел его. Когда лама перешел границу и оказался в безопасности, призрак исчез (подробности о бегстве Таши-ламы смотри в книге «Путешествие одной парижанки в Лхасу»).

Упоминаемые выше лица сами по себе тоже тулку, но ламаисты считают, что это обстоятельство не служит помехой в создании ими магических форм, возникающих одна от другой. Существует специальная система наименований для обозначения эманации второй и третьей степени. Кроме того, ничто не препятствует дальнейшему развертыванию этой цепи. Случается, дух тулку размножается на несколько тулку, существующих параллельно и официально признаваемых.

С другой стороны, некоторые ламы считаются тулку нескольких личностей одновременно. Так, Таши-лама, например, не только тулку Евнагмеда, но и Субхути, ученика первого исторического Будды. Таким же образом Далай-лама в одно и то же время аватара мифического Ченрези и аватара Гедюндупа, ученика и преемника реформатора Цзонхава.

Прежде чем перейти к другой теме, интересно будет вспомнить, что древнехристианская секта донетов считала Иисуса тулку (аватарой). Члены этой секты утверждали, что распятый Иисус был не материальным человеком, но призраком, созданным для этой цели высшим духовным существом.

Некоторые буддисты придерживаются той же точки зрения в отношении Будды. Они верят, что обитатель рая Тушита не покидал своего небесного жилища, но создал фантом, явившийся в Индии и ставший Гаутамой, историческим Буддой.

Вопреки разнообразным, более или менее хитроумным теориям, имеющим хождение в среде ученых-философов, тулку вообще принято считать за подлинное перевоплощение их предшественников, и формальности, сопровождающие официальное признание какого-либо тулку, соблюдаются соответственно.

Довольно часто случается, что лама-тулку на смертном одре предсказывает место своего следующего рождения. Иногда он сообщает кое-какие подробности о будущих родителях, их жилище и проч.

Обыкновенно только спустя два года после смерти ламы-тулку его главный управляющий и другие слуги принимаются за розыски своего перевоплотившегося господина.

Если покойный лама предсказал место своего возрождения или же оставил распоряжения относительно предстоящих поисков, то следопыты черпают вдохновение именно в этих указаниях. Если же наводящих сведений нет, они совещаются с ламой-звездочетом и прорицателем, указывающим обычно в весьма туманных выражениях место, где следует искать ребенка, и признаки, по которым его можно будет узнать. Когда речь идет о высокопоставленном тулку, испрашивают совета одного из государственных оракулов, а при розысках перевоплотившегося Далай-ламы и Таши-ламы эта консультация является обязательной.

Иногда очень быстро удается найти ребенка по приметам, соответствующим описанию прорицателя. Но случается, проходят годы, а поиски остаются безуспешными. Для благочестивых прихожан ламы это большое горе. Еще более удручены монахи: лишенный своего высокочтимого главы, монастырь больше не привлекает толп набожных благотворителей, и угощения и дары становятся редким удовольствием. Но пока безутешные прихожане и трапа горюют, жуликоватый управляющий покойного ламы, должно быть, втайне ликует, так как благодаря отсутствию законного хозяина он бесконтрольно распоряжается его имуществом и быстро богатеет.

Напав на след более или менее подходящего мальчика, снова совещаются с ламой-прорицателем. Если тот одобряет предполагаемого кандидата, то последнего подвергают следующему испытанию: несколько личных вещей покойного ламы перемешивают с подобными им предметами, и ребенок должен отобрать вещи ламы, как бы узнавая предметы, принадлежавшие ему в прошлой жизни.

Иногда на освобожденный со смертью тулку престол претендует сразу несколько мальчиков. У всех детей одинаково убедительные приметы, все они узнают без единой ошибки предметы покойного ламы. Бывает также, что ламы-звездочеты и прорицатели расходятся во мнениях и указывают на разных наследников.

Такие недоразумения часто имеют место, когда дело идет о преемнике одного из великих тулку, владык знаменитых монастырей и обширных поместий. Множество семей мечтает посадить одного из своих сыновей на трон усопшего ламы.

Родителям юного тулку часто разрешают жить в монастыре, пока он еще нуждается в материнском уходе и заботах. Со временем им предоставляют комфортабельное жилище в монастырских угодьях, но за пределами монастыря, снабжают в изобилии всем необходимым для беззаботного и приятного существования. Если в монастыре не имеется жилища, специально предназначенного для родителей великого тулку, или же речь идет о тулку, не являвшемся главой гомпа, отец и мать ребенка-избранника остаются на родине и получают богатое содержание до конца дней своих.

Кроме главы монастыря, большие гомпа иногда насчитывают среди своих монахов свыше сотни тулку. Последние, помимо роскошного жилища в монастыре – их официальной резиденции, – часто имеют жилища и в других монастырях, а кроме того – владения во многих местах Тибета или Монголии.

Близкое родство даже с самым незначительным тулку всегда достаточно выгодно, чтобы возбудить алчность в сердце какого угодно тибетца. Потому вокруг права наследования тулку плетутся многочисленные интриги, а среди воинственного населения Кхама и Северной границы разгоревшиеся страсти часто бывают причиной кровопролитных столкновений.

Из конца в конец по всему Тибету разносятся многочисленные легенды о маленьких тулку, доказывающих подлинность своего происхождения рассказами о событиях прежней жизни. В этих рассказах мы находим обычную для Тибета смесь комического элемента, суеверия, хитрости с действительно ошеломляющими фактами.

Я могла бы сообщить десятки таких историй, но предпочитаю ограничиться двумя событиями, так как мне довелось принимать в них некоторое участие.

Рядом с дворцом ламы-тулку Пегиай, у которого я жила в Кум Буме, находилось жилище другого тулку, по имени Агнай-Цзанг (не следует его путать с великим Агхиа-Цзанг, главой Кум Бума, о котором упоминалось выше). После смерти последнего Агнай-Цзанга уже прошло семь лет, а его воплощение все не удавалось найти. Не думаю, что это обстоятельство сильно удручало его домоправителя. Он бесконтрольно распоряжался всем имуществом покойного ламы, причем его собственное состояние находилось в периоде приятного процветания.

Но как-то во время очередной коммерческой поездки интендант ламы свернул отдохнуть и утолить жажду на одну из ферм. Пока хозяйка готовила чай, он достал из-за пазухи табакерку из нефрита и уже собирался угостить себя понюшкой, как вдруг игравший до этого в углу кухни мальчуган помешал ему, положив ручонки на табакерку и спросив с укором:

– Почему это у тебя моя табакерка?

Управляющий остолбенел. Драгоценная табакерка действительно ему не принадлежала. Это была табакерка покойного Агнай-Цзанга. Может быть, он и не собирался совсем ее присвоить, но все-таки она была у него в кармане и он постоянно ею пользовался.

Он стоял в смущении, дрожа под устремленным на него угрожающим суровым взглядом мальчика – лицо малыша вдруг изменилось, утратив все ребяческие черты.

«Сейчас же отдай, – приказал он. – Это моя табакерка».

Преисполненный раскаяния, перепуганный суеверный монах рухнул к ногам своего перевоплощенного повелителя.

Через несколько дней я наблюдала, как мальчика с чрезвычайной пышностью препровождали в принадлежащее ему по праву жилище. На нем было одеяние из золотой парчи, и ехал он на великолепном пони черной масти, которого управляющий вел под уздцы.

Когда шествие вошло за дворцовую ограду, мальчик сделал следующее замечание:

«Почему, – спросил он, – мы поворачиваем налево? Во второй двор нужно ехать через ворота направо».

И действительно, после смерти ламы по какой-то причине ворота справа заложили и проделали другие, слева.

Это новое доказательство подлинности избранника привело монахов в восхищение. Юного ламу привели в его личные покои, где был сервирован чай.

Мальчик, воссев на большую груду подушек, посмотрел на стоявшую перед ним нефритовую чашу с блюдцем из позолоченного серебра и украшенной бирюзой крышкой.

– Дайте мне большую фарфоровую чашку, – приказал он и подробно описал чашку из китайского фарфора, не забыв и украшавший ее рисунок.

Никто такой чашки не видел. Управляющий и монахи старались почтительно убедить молодого ламу, что в доме такой чашки нет.

Как раз в этот момент, на правах дружеских отношений с управляющим, я вошла в зал. Я уже слышала о приключении с табакеркой, и мне хотелось поближе посмотреть на моего необыкновенного маленького соседа.

По тибетскому обычаю, я поднесла новому ламе шелковый шарф и несколько других подарков. Он принял их, мило улыбаясь, но с озабоченным видом продолжая думать о своей чашке.

– Ищите лучше и найдете, – уверял он.

И вдруг словно мгновенная вспышка озарила его ум, и он добавил подробности о сундуке, выкрашенном в такой-то цвет, который находится в таком-то месте, в такой-то комнате, где хранятся вещи, употребляемые только изредка.

Монахи вкратце объяснили мне, о чем шла речь, и, желая посмотреть, что будет дальше, я осталась в комнате тулку.

Не прошло и получаса, как чашку вместе с блюдечком и крышкой обнаружили в коробке на дне описанного мальчиком сундука.

– Я и не подозревал о существовании такой чашки, – уверял меня потом управляющий. – Должно быть, сам лама или мой предшественник положили ее в этот сундук. В нем больше ничего ценного не было, и туда вот уже несколько лет никто не заглядывает.

Другой тулку объявился при еще более фантастических обстоятельствах. Это событие было на бедном постоялом дворе в маленькой деревушке недалеко от Анси (в Гоби).

Тропы, ведущие из Монголии в Тибет, пересекают здесь очень длинный путь из Пекина в Россию. Поэтому меня не удивило, но раздосадовало, когда, прибыв на закате солнца на постоялый двор, мы обнаружили, что он занят монгольским караваном.

Путники, очевидно, были взволнованы каким-то чрезвычайным происшествием, однако при виде монашеских одеяний на мне и Йонгдене вообще свойственная монголам учтивость стала особенно подчеркнутой. Они потеснились, освободив для нас и наших слуг одну комнату, и нашли место для лошадей в конюшне.

Пока мы с сыном медлили, рассматривая лежащих во дворе верблюдов, дверь одной из комнат отворилась и появился высокий молодой человек приятной наружности, одетый в бедное тибетское платье. Он остановился на пороге и спросил, не тибетцы ли мы. Мы ответили утвердительно.

Тогда за молодым человеком появился пожилой лама. По богатому одеянию мы узнали в нем начальника каравана. Он тоже заговорил с нами по-тибетски.

Как всегда бывает при подобных встречах, произошел обмен вопросом и ответом – откуда и куда мы держим путь.

Лама сообщил, что они предполагали идти в Лхасу через Сютшу зимним путем, но теперь, поскольку путешествие стало бесполезным, он возвращается в Монголию. Занятые во дворе слуги выразили одобрение словам ламы глубокомысленным покачиванием головы.

Я недоумевала: что заставило этих людей изменить планы? Но так как лама вернулся к себе, было бы невежливым следовать за ним и просить разъяснений.

Позже, вечером, когда монголы, уже получившие исчерпывающие сведения о нашем караване от слуг, пригласили нас выпить с ними чаю, я узнала все.

Красивый молодой человек был родом из отдаленной провинции Нгари на юго-западе Тибета. Он казался немного одержимым. По крайней мере, такое впечатление он произвел бы на европейца. Но… мы были в Азии.

С самого раннего детства Мигьюра – так его звали – преследовала странная уверенность, что он находится не там, где ему следовало бы быть. Он чувствовал себя чужестранцем в своей деревне, чужим в своей семье. Во сне он видел ландшафты, каких в Нгари не существовало: песчаные пустыни, круглые войлочные шатры, небольшой монастырь на холме. Даже в состоянии бодрствования ему являлись все те же заветные образы, заслоняя окружавшие его реальные предметы, затуманивая их, постоянно создавая вокруг него миражи.

Мальчику еще не было и четырнадцати лет, когда, повинуясь непреодолимому желанию увидеть свои сны наяву, он убежал из дома. С тех пор он вел жизнь бродяги, нанимался время от времени по дороге в батраки, чтобы заработать на кусок хлеба, но чаще всего нищенствовал, скитаясь наугад, не в силах справиться с возбуждением и осесть в каком-нибудь определенном месте. Сейчас он возвращался из Арика, расположенного на севере пустыни трав.

Он брел все вперед, как всегда без определенной цели, и, опередив нас на несколько часов, дошел до постоялого двора, где на отдых расположился караван. Юноша заметил во дворе верблюдов. Сам не зная зачем, переступил порог и очутился перед старым ламой; и тогда словно молния прорезала тьму – воспоминание осветило в его памяти давно минувшие события.

Он увидел этого самого ламу молодым человеком – своим учеником, а себя – в образе престарелого ламы. Оба ехали по той же дороге, возвращаясь из длительного паломничества по святым местам Тибета домой, в свой монастырь на холме.

Все это он напомнил начальнику каравана, приводя мельчайшие подробности их жизни в далеком монастыре и множество других деталей.

Целью путешествия как раз было намерение просить Далай-ламу указать им способ разыскать тулку, главу их монастыря. Престол его пустовал уже более двадцати лет, несмотря на все старания найти перевоплотившегося ламу.

Эти наивные люди готовы были верить, что всеведущий Далай-лама знал об их намерении и по великой своей благости устроил им встречу с возрожденным тулку.

Бродягу из Нгари немедленно подвергли обычному испытанию. Он выдержал его с честью: сразу, точно и уверенно вынул из мешка с перемешанными в нем предметами вещи, принадлежавшие покойному ламе. Монголы не испытывали ни малейшего сомнения в подлинности их вновь обретенного тулку.

На следующий день мы видели, как большие верблюды возвращающегося назад каравана медленной важной поступью дошли до горизонта и растворились в пустынях Гоби. Новый тулку уходил вместе с караваном навстречу своей удивительной судьбе.


Глава IV


Сношения со злыми духами. – Пир мертвецов. – Пожиратели «дыхания жизни». – Одержимые отравители. – Зачарованный кинжал. – Чудотворный мертвец. – Танцующий мертвец. – Я неожиданно выступаю в роли колдуна и повергаю в трепет вора-скептика. 

Тибет – страна демонов. Если судить по народным поверьям и легендам, то придется сделать вывод, что злые духи по численности превышают человеческое население страны. Эти зловредные созданья, принимая тысячи различных личин, обитают на деревьях, скалах, в долинах, озерах, источниках. Они охотятся на людей и животных, похищая у них «дыхание жизни», потребляемое демонами в пищу. Демоны слоняются по степям и лесам, и путник всегда рискует на любом повороте тропы оказаться с ними лицом к лицу. 
Подобный порядок вещей вынуждает тибетцев постоянно вступать в сношения со злыми духами. В функции официального ламаизма входит подчинять демонов, перевоспитывать, делать из них смиренных слуг, а в случае непокорности обезвреживать или уничтожать. В этом деле с официальным духовенством конкурируют колдуны. Но обычно они стремятся поработить одного или нескольких демонов для недобрых дел. Если у колдунов не хватает уменья и знаний, чтобы заставить демонов повиноваться, они заискивают перед ними, стараясь при помощи лести вкрасться в доверие к духам и добиться от них помощи.

Помимо совершаемых ламами магических обрядов, изучаемых в монастырских школах Гиюд, и черной магии колдунов, тибетские мистики поощряют особый способ сношений со злыми духами, требующий некоторой духовной подготовки. Эти сношения заключаются в произвольно вызываемых учеником встречах с демонами с намерением предложить им подаяние или померяться с ними силами.

Несмотря на нелепые, даже отвратительные для европейца, формы, эти обряды преследуют полезные и возвышенные цели, например стремление победить страх, пробудить чувство высокого милосердия, полностью отрешиться от своего «я» и, в конце концов, прийти к духовному озарению.

Самая фантастическая из ритуальных церемоний, именуемая тшед (отрезать, уничтожить), представляет собой подобие заупокойной мрачной мистерии, исполняемой одним-единственным актером. Постановка спектакля рассчитана на устрашение лицедействующего ученика, и так искусно, что некоторые из трапа во время совершения церемонии бывают поражены безумием или внезапной смертью.

Часто до посвящения (без посвящения обряд тшед не действенен) ученика предварительно подвергают разнообразным испытаниям. Наставник варьирует их в соответствии с характером и умственным развитием испытуемого.

Нередко молодые монахи, непреложно верующие в существование сонмов злых духов, отправляются к какому-нибудь мистику-ламе и, не испытывая и тени сомнения в истинности его учения, в наивном своем благочестии просят руководить ими на стезе духовного совершенствования.

В педагогическую систему учителей-мистиков не входят длительные наставления о заблуждениях и истине. Они применяют наглядный метод, предоставляя ученикам возможность черпать знания из наблюдений и личного опыта, долженствующих развить в них способность мыслить самостоятельно. Чтобы отучить доверчивого и трусливого ученика бояться демонов, ламы прибегают к приемам, на первый взгляд смехотворно нелепым, но на самом деле – принимая во внимание уровень подопечных – варварски жестоким.

Одного знакомого мне молодого монаха учитель-лама из Амдо послал в очень темную лощину в пустыне. Об этом месте в народе ходила молва. Юноша должен был привязать себя там к скале и ночью вызывать и дразнить самых свирепых и кровожадных демонов. Тибетские художники изображают их на своих картинах в виде чудовищ, сосущих мозг из черепов и копающихся в человеческих внутренностях.

Какой бы ужас юноша ни испытывал, он должен был бороться с искушением спастись бегством, отвязав себя. Учитель приказал ему не двигаться с места, пока не взойдет солнце.

Подобный метод преподавания принят в качестве классического. Многие молодые монахи в Тибете вступают на путь духовного совершенствования, начиная именно с этого испытания.

Бывают случаи, когда, выполняя приказание, ученик остается привязанным три дня и три ночи – а иногда и дольше, борясь со сном, во власти порождаемых голодом и усталостью галлюцинаций.

Во время моего путешествия в Лхасу старый лама из Царонга рассказал Йонгдену о трагическом результате одного из таких испытаний. Разумеется, смиренно сидящая в уголке мамаша, которую я в то время изображала, не упустила ни одного слова из его рассказа.

В юности этот лама со своим младшим братом по имени Лоде ушел из монастыря, последовав за чужеземцем-святым, на некоторое время уединившимся на известной в качестве места паломничества горе Пхагри недалеко от Дэйюля.

Анахорет велел младшему брату привязать себя за шею к дереву на месте, по слухам, облюбованном Тхагс-Янгом – демоном, являющимся обычно в образе тигра и обладающим всеми кровожадными инстинктами этого зверя.

Привязанный к дереву, как жертва к алтарю, бедняга должен был внушать себе, что он корова, приведенная сюда в качестве умиротворительного дара Тхагс-Янгу. Чтобы сосредоточиться на этой мысли и лучше войти в роль, юноше было приказано время от времени мычать по-коровьи. Предполагалось, что при достаточно сильной концентрации воли он впадет в транс и, утратив сознание своей личности, действительно почувствует себя коровой, пожираемой хищными зверями.

Упражнение было рассчитано на три дня и три ночи.

Прошло четыре дня, ученик не вернулся. Наутро пятого дня отшельник сказал старшему брату: «Сегодня ночью я видел страшный сон. Пойди, приведи своего брата».

Монах отправился туда, где был привязан его брат.

Его глазам представилось ужасное зрелище: с дерева еще свешивалась часть растерзанного, наполовину съеденного тела Лоде, а по траве и окружающему кустарнику валялись кровавые объедки.

Потрясенный юноша собрал все, что осталось от брата, в подол своей монашеской тоги и поспешил к учителю.

Добежав до хижины, служившей приютом анахорету и ученикам, монах никого в ней не нашел. Лама ушел, захватив с собой все свое имущество: две священные книги, несколько предметов культа и дорожный посох с трезубцем на конце.

– Я чувствовал, что схожу с ума, – рассказывал старик. – Необъяснимое исчезновение ламы испугало меня больше, чем ужасная гибель брата. Что видел во сне наш учитель? Знал ли он о печальной участи своего ученика? Почему он ушел?

Причины, побудившие ламу уйти, были мне столь же непонятны, как и злополучному монаху. Но все-таки можно было предположить, что когда в срок ученик не вернулся, лама испугался, не случилось ли с ним беды, имевшей место в действительности. Может быть, лама и на самом деле получил одно из тех таинственных предупреждений, какие порой приносят нам сновидения, и предусмотрительно скрылся, опасаясь гнева родителей своей жертвы?

Смерть юноши объяснилась очень просто. В этой местности водится много пантер. Случается появиться и леопарду. Я сама видела леопарда в лесу за несколько дней до того, как мне довелось услышать этот рассказ (см. «Путешествие одной парижанки в Лхасу»). Монах стал добычей одного из них, привлеченного, быть может, его мычанием, – прежде чем успел отвязать себя и попытаться спастись.

Однако, по мнению рассказчика и окружавших его слушателей, дело обстояло не так просто. Они были уверены, что это демон в образе тигра завладел доверчиво и опрометчиво предложенной ему жертвой.

– Молодой послушник, – говорили они, – очевидно, не знал магических формул и жестов, защищающих от демонов. Вина его наставника в том именно и заключалась, что он приказал вызвать демона-тигра, не вооружив его предварительно необходимыми посвящением и знаниями.

Но оскорбленный в своем чувстве привязанности к учителю брат несчастного хранил в глубине души подозрение еще более ужасное: он поведал о нем шепотом и дрожа всем телом.

– Кто знает, – сказал он, – не был ли этот чужеземный лама сам демоном-тигром, принявшим на время человеческий облик, чтобы завлечь жертву? Он не мог завладеть ею в образе человека, но ночью, пока я спал, он снова превратился в свирепого зверя и насытился.

Воцарилось тяжелое молчание. Должно быть, старику часто приходилось рассказывать здесь об ужасном приключении своей далекой молодости, но интерес слушателей от этого не ослабевал.

Разве это происшествие не было до сих пор злободневным? Разве Тхагс-Янг и его сородичи не продолжают слоняться вокруг жилищ человека, подстерегая людей и животных, не умеющих защитить себя от их козней?

По большой кухне, слабо освещенной пламенем очага, над собравшимися пронеслось дуновение тоскливой жути. Одна из женщин невольно подняла глаза на расклеенные по стенкам листы бумаги с магическими, ограждающими от злой силы знаками, будто желая убедиться, на месте ли они. Старик пошел в соседнюю комнату посмотреть, горит ли на алтаре вечерний жертвенный светильник, и весь дом наполнился благоуханием зажигаемых им ароматических палочек.

Можно было бы подумать: таинственные происшествия во время совершения такого рода обрядов – частое явление, но на самом деле они представляют исключение. Невольно напрашивается мысль, что ученик, посещавший в течение некоторого времени бесовские логова, вызывавший демонов, предлагая им на съедение собственное тело, в конце концов начинает сомневаться в реальности созданий, ничем своего существования не проявляющих. Я спрашивала об этом многих лам.

– Такие сомнения, – сказал один из них, геше из Диржи, – иногда действительно возникают. Их следует рассматривать как одну из целей, преследуемых учителями-мистиками. Но если ученик обретает неверие прежде, чем оно может быть ему полезно, то часть упражнений, рассчитанная на воспитание в нем бесстрашия, останется безрезультатной.

– Наставник-мистик, – прибавил он, – не примет в ученики человека, исповедующего вульгарное неверие. Оно противоречит истине. Ученик должен понять, что боги и демоны существуют только для тех и могут причинить добро и зло только тем, кто в них верит, им поклоняется и боится. Очень немногие впадают в неверие на первой стадии духовного совершенствования. Большинство учеников действительно видят страшные образы.

Не беру на себя смелость оспаривать это мнение, но многочисленные примеры служат доказательством его обоснованности. Ночной мрак и характер местности, специально выбираемой для сношений с демонами, уже сами по себе могут породить галлюцинации. Но все ли явления, наблюдаемые совершающими обряд тшед учениками, следует отнести к галлюцинациям? Тибетцы утверждают, что не все.

Мне представилась возможность беседовать с отшельником из Га (Восточный Тибет), кушогом Вантшеном о случаях скоропостижной смерти во время заклинания злых духов.

Этот лама не обнаружил ни малейшей склонности к суеверию, и, думая найти в нем единомышленника, я сказала:

– Все они умерли от страха. Их видения – просто объективизация собственных мыслей. Демоны не могут победить того, кто в них не верит.

К моему величайшему изумлению, анахорет ответил необычным для него тоном:

– По-вашему, достаточно не верить в существование тигров и можно спокойно возле них прогуливаться – ни один тигр никогда вас не тронет?

Он продолжал: объективизация умственных представлений очень таинственный процесс, безразлично, проходит ли он сознательно или бессознательно. Какова участь этих созданий? Может быть, подобно младенцам, рождаемым от нашей плоти, они – дети нашего духа – ускользают из-под контроля и с течением времени или же сразу начинают жить самостоятельной жизнью.

– Не следует ли также предположить, раз мы можем порождать их, что есть на свете и другие существа, не похожие на нас, но обладающие такой же способностью? Если подобные магические твари существуют, то нет ничего необычайного в том, что мы приходим с ними в соприкосновение – либо по воле их создателей, либо потому, что собственные наши мысли и действия создают условия, позволяющие этим созданиям дать знать о своем присутствии и проявлять активность. Возьмем для сравнения реку и представим себе, что вы живете на суше на некотором расстоянии от берега. Рыба никогда не приблизится к вашему жилищу. Но проведите от реки до вашего участка канаву, а в конце канавы выройте пруд. Тогда вы увидите, как вместе с водой из реки в пруд попадет рыба. Остерегайтесь создавать такие канавы необдуманно. Немногие имеют представление о том, что таится в недрах вселенной, куда они опрометчиво заглядывают.

Затем, уже менее серьезным тоном, он закончил:

– Необходимо уметь защищаться от тигров, созданных вами или порожденных другими.

Теории такого рода и определяют выбор местности, подходящей для совершения таинства тшед. Отдается предпочтение кладбищам или пустыням с диким, легко возбуждающим ужас ландшафтом, когда с ними к тому же связаны странные предания или трагические происшествия, имевшие место в действительности.

Такое предпочтение объясняется тем, что эффективность обряда зависит не только от чувств, пробуждаемых в душе священнодействующего мрачными словами заклинаний или же страшным впечатляющим ландшафтом, на фоне которого он их произносит. Нужно, прежде всего, расшевелить таинственные силы или сознательные существа, привлекаемые в такие места совершенными здесь злодеяниями или настойчивой концентрацией мысли многих индивидов на нереальных воображаемых фактах.

Как следствие, во время отправления обряда тшед – драмы, исполняемой одним-единственным актером, – этот актер, в результате ли процесса объективизации, самовнушения или же веры, как верят тибетцы, благодаря вторжению на сцену существ оккультного мира вдруг оказывается в окружении коллег, порой начинающих играть в спектакле не предусмотренные режиссером роли. Последнее обстоятельство приветствуется, потому что, усложняя упражнение, делает его тем самым особенно полезным. Но нервы некоторых неискушенных адептов не выдерживают слишком интенсивной нагрузки, и вот тогда-то (я уже об этом говорила) и настигает их безумие или внезапная смерть.

Тот, кому предстоит совершить обряд тшед, должен прежде всего, как и подобает всякому лицедею, выучить свою роль наизусть. Затем ему нужно тренироваться в ритмическом танце, вырисовывая геометрические фигуры ногами на земле, научиться вертеться на одной ноге в обе стороны, постукивать по земле пяткой в такт и подпрыгивать. Наконец, он должен уметь манипулировать особым способом различными предметами культа и играть на тамбурине и на трубе из человеческой бедренной кости.

Это не так-то просто, а за время моего ученичества мне самой пришлось не раз попыхтеть до полного изнеможения.

Руководящий репетициями наставник-лама отдаленно напоминает балетмейстера. Но его окружают не сияющие улыбки балерин в розовых трико: перед ним пляшут исхудавшие от самоистязания и лишений молодые подвижники, в рубищах, с пылающими исступлением и диким упорством глазами на грязных воспаленных лицах. Они готовятся к чреватому опасностями испытанию, и их неотступно терзает мысль об ужасном банкете, когда тело их будет служить угощением для изголодавшихся демонов.

Нет ничего удивительного, что при таком положении вещей эта забавная репетиция становится зловещей.

Полный перевод таинства тшед занял бы здесь слишком много места: он содержит длинные подготовительные заклинания; произнося их, священнодействующий «попирает ногами» все разновидности страстей человеческих и распинает свое себялюбие. Но главная часть обряда состоит в пиршестве. Вкратце всю программу его можно изобразить следующим образом:

Священнодействующий трубит в канглинг (труба, сделанная из человеческой бедренной кости), приглашая демонов на пир.

Он воображает («воображать» – по-тибетски – доводить концентрацию мысли до объективизации субъективных представлений (образов). Такая концентрация мысли достигается в состоянии транса, когда воображаемые факты и местность полностью заслоняют реальные образы, воспринимаемые при нормальном состоянии сознания) божество женского пола, олицетворяющее его собственную волю. Его образ устремляется из головы его, через макушку, с саблей в руке. Одним быстрым взмахом оно отрубает ему голову. Затем, в то время как со всех сторон в ожидании лакомого угощения слетаются стаи вампиров, оно отсекает от тела руки и ноги, сдирает с туловища кожу и вспарывает живот. Из живота вываливаются внутренности, ручьями течет кровь, а омерзительные гости раздирают, грызут и смачно чавкают. Между тем священнодействующий монах сам натравливает их на добычу следующими ритуальными заклятиями: «На протяжении беспредельного ряда веков, в процессе повторяющихся существований я заимствовал у бесчисленных существ – за счет их благоденствия и их жизней – мою пищу, мою одежду и всевозможные блага, чтобы содержать мое тело в добром здравии, в радости и защищать его от смерти.

Нынче я плачу долги, предлагая на истребление им свое тело, которое я так любил, холил и лелеял.

Я отдаю свою плоть алчущим, кровь жаждущим, свою кожу тем, кто наг, кости свои на костер для тех, кто страдает от холода.

Я отдаю свое счастье несчастным, мое дыхание жизни умирающим.

Бесчестье да падет на мою голову, если я устрашусь принести эту жертву. Позор всем, кто не осмелится принять ее…»

Это действие трагедии именуется «красное пиршество». За ним следует «черное пиршество». Мистическое значение последнего открывается только ученикам, удостоенным высшей степени посвящения.

Видение дьявольского красного шабаша рассеивается, хохот и визг упырей замолкает. Мрачную оргию сменяет полное одиночество. Глубокое молчание и непроглядная тьма окутывают подвижника. Состояние дикого возбуждения постепенно стихает.

Теперь монах должен представить себе, будто от него осталась маленькая кучка обуглившихся останков, плавающая на поверхности озера черной грязи – грязи от нечистых помыслов и дурных дел, – запятнавшей его духовную сущность на протяжении неисчислимого ряда существований, начало которых затеряно во тьме времени.

Он должен понять: идея жертвы, только что ввергнувшая его в состояние неистовой экзальтации, не что иное, как иллюзия, порожденная ни на чем не основанной слепой гордостью. На самом деле ему нечего дать, потому что он есть НИЧТО.

Безмолвное отречение подвижника от тщеславного опьянения, вызванного идеей жертвы, заключает обряд.

Некоторые ламы специально путешествуют с целью совершать таинство тшед на берегу 108 озер, на 108 местах захоронений, в 108 лесах и т. д. Они посвящают этому ритуалу годы, странствуя не только по Тибету, но и по Непалу, заходя в Индию и Китай.

Другие ламы для ежедневного совершения обряда тшед просто на более или менее длительное время удаляются в пустыню и каждый день переходят с места на место. Паломник решает, где ему остановиться, при помощи метания камня из пращи. Прежде чем начать вращать веревку, он несколько раз кружится на месте с закрытыми глазами, чтобы потерять ориентацию. Только в тот момент, когда камень отрывается от пращи, он открывает глаза и смотрит, куда упадет камень.

Некоторые пользуются пращой, определяя, в какую сторону им следует идти. Например, бросив камень на восходе солнца, они целый день бредут в указанном направлении насколько это возможно в гористой местности. Паломник остановится только с наступлением темноты и, куда бы он ни пришел, он будет здесь ночью совершать обряд тшед.

Эта мистерия обладает очарованием, непонятным для читающих краткое и сухое ее описание, не зная породившей ее среды.

Как и многим, мне пришлось испытать на себе необычную притягательную силу суровой символики обряда, совершаемого на впечатляющем фоне ночных пейзажей Тибета.

В первый раз, отправившись в одиночестве в одно из таких удивительных странствий, я остановилась на берегу прозрачного озера в оправе из скалистых берегов. Окружающий ландшафт, совершенно лишенный всякой растительности, был исполнен угрюмого бесстрастия, в равной степени исключавшего чувство уверенности и страха, радости и грусти. Казалось, будто все потонуло в пучине бесконечного безразличия.

Пока я размышляла о необычайной психологии народа, придумавшего тшед и столько других странных обычаев, вечерняя мгла спустилась на ясное зеркало озера. Сказочная процессия освещенных луной облаков поплыла вдоль ближних вершин, наступая, окружая меня туманными призраками. Один из них устремился вперед, словно по ковру, по внезапно брошенной на темную воду сияющей дорожке.

Прозрачный гигант с двумя звездами вместо глаз махнул мне длинной, выступавшей из широкого рукава рукой. Зовет ли он меня? Гонит ли? Я колебалась.

Тогда он приблизился – такой настоящий, такой живой, что, желая рассеять иллюзию, я невольно закрыла глаза. Я почувствовала, как меня окутывают складки мягкого плаща, как пронизывает мою плоть летучая ткань, замораживая кровь в моих жилах.

Какие только видения не грезятся этим детям зачарованной пустыни, выросшим в суеверии монахам, когда духовные отцы оставляют их в ночи, один на один с болезненно возбужденным воображением, обезумевших от ужасов совершаемого ими обряда.

Сколько раз среди завываний проносящейся по высоким плоскогорьям бури слышали они отвечающие на их призыв голоса и дрожали от страха, одинокие в своих маленьких палатках, за тридевять земель от всех человеческих существ.

Я прекрасно представляла себе ужас, испытываемый учениками, отправляющими обряд тшед. Однако все, что о нем рассказывали, казалось мне сильно преувеличенным. Я недоверчиво улыбалась, слушая о постигающих некоторых трапа несчастиях.

Но по мере того, как мое пребывание в Тибете затягивалось, мне стали известны факты, заставившие меня изменить мнение. Вот один из них.

В то время наш лагерь был разбит в огромной, поросшей травами пустыне, именуемой в Тибете Чанг-Танг. Неподалеку стояли три черные палатки пастухов, перегонявших летом свои стада на высокогорные пастбища.

Случайность – удобное слово для обозначения неведомых нам причин – привела меня к ним, когда я как-то бродила в поисках масла. Докпа (пастухи) оказались славными людьми. Они, по-видимому, ничего не имели против соседства женщины-ламы (жетсюн кушог), к тому же платившей за все покупки наличными «белыми деньгами» (тибетское выражение, обозначающее не товарообмен, но оплату деньгами – монетами или слитками). Они предложили пасти наших лошадей и мулов вместе со своим скотом, что избавляло моих слуг от многих обязанностей. Я решила дать слугам и животным неделю отдыха.

Через два часа по прибытии я уже получила исчерпывающие сведения обо всей местности. Впрочем, рассказывать о ней было почти нечего. Во все четыре стороны света раскинулась под сияющим пустым небом необъятная травяная степь.

Все же в этой образцовой пустыне существовало нечто, достойное интереса. Один лама, живший постоянно где-то севернее, среди монгольских племен, расположился на лето в пещере, недалеко от нашего лагеря. Ему прислуживали двое трапа, его ученики. Их работа обычно ограничивалась приготовлением чая, и большую часть своего времени они посвящали религиозным упражнениям. По ночам монахи бродили по пустыне, и до пастухов доносились звуки дамару и канглинга, сопровождающие ночные священнодействия в ближних горах.

Что касается их учителя, Рабджомса Гьятцо, то он с самого своего прихода, т. е. уже три месяца, не выходил из пещеры.

Из этих сведений можно было заключить, что учитель совершает дубтхаб или какие-нибудь другие магические обряды.

На рассвете следующего дня я решила посетить пещеру. Мне хотелось прийти туда, пока трапа еще были заняты в своей палатке утренними молитвами. Я надеялась обмануть их бдительность и застать ламу за его занятиями врасплох.

Должна сознаться, мои действия нарушали правила тибетского этикета, обязательного по отношению к ламам. Но зная их привычки, я боялась, как бы Рабджомс Гьятцо не отказался меня принять, если ему доложат о моем приходе.

Докпа объяснили мне дорогу очень хорошо. Я сразу нашла пещеру на середине горного склона, переходившего в долину, пересеченную мирно журчащим ручейком. Небольшая стена, сложенная из камней, пучков травы и глины, и завеса из шкур яков скрывали доисторическое жилище ламы и его самого от нескромных взоров случайных прохожих.

Моя стратегия успеха не имела. На горе, на полпути, мне преградил дорогу скелетообразный субъект с всклокоченной шевелюрой, облаченный в лохмотья, когда-то бывшие одеянием отшельника. Мне с трудом удалось убедить его пойти просить учителя удостоить меня аудиенции. Он принес вежливый, но отрицательный ответ: Рабджомс Гьятцо сейчас не может меня видеть, но если я приду дней через пятнадцать, он охотно меня примет.

Стоит ли для беседы с этим ламой оставаться здесь дольше, чем я предполагала! Не желая брать на себя никаких обязательств, я попросила передать только, что, может быть, еще вернусь, но пока в этом не уверена.

Два раза в день какой-нибудь трапа проходил мимо моей палатки по дороге к пастухам за молоком. Юноша, не пустивший меня к ламе, возбуждал интерес и жалость своим болезненным видом. Если бы узнать, чем он болен, можно было бы полечить его каким-нибудь лекарством из моей аптечки. Однажды я подстерегла его и начала расспрашивать.

Услышав слово «лекарство», молодой монах стал уверять, что совершенно здоров. Но как только речь зашла о его необычной худобе, его широко раскрытые глаза безумца наполнились невыразимым ужасом. Невозможно было добиться от бедняги ничего путного.

Я велела слугам заставить разговориться его товарища, но и тот упорно избегал всяких вопросов. В противоположность обычно болтливым тибетцам, эти двое были удивительно сдержанны. После моих попыток они, отправляясь к пастухам, стали делать большой крюк и обходить мой лагерь. Очевидно, они не хотели, чтобы кто-нибудь вмешивался в их дела, хотя бы и с самыми лучшими намерениями; я перестала о них думать.

Мы жили в этой местности уже семь дней, когда в другом стойбище докпа, осевших километра на два ближе к центру равнины Тханг, умер один из пастухов. Желание присутствовать на сельской погребальной церемонии заставило меня отложить отъезд.

Два всадника во весь опор поскакали в банаггомпа (на диалекте пастухов Северного Тибета означает монастырь не из каменных построек, но из палаток – палаточный монастырь), расположенный в двух днях езды от их стойбища, чтобы привезти оттуда для совершения заупокойных обрядов двух монахов.

Служители культа из монастыря, с которым мирянин связан либо в качестве духовного сына, либо благотворителя, одни только правомочны оказать ему помощь. В ожидании их прибытия ученики Рабджомса Гьятцо попеременно читали нараспев возле покойника тексты из религиозных книг.

Друзья усопшего стекались со всех сторон, по тибетскому обычаю захватив с собой мелкие подарки для утешения осиротевшей семьи покойника. Затем вернулись всадники, эскортируя двух монахов и несколько знакомых мирян.

Теперь трапа под аккомпанемент барабанов, цимбал и колокольчиков оглушительным речитативом затянули бесконечные гнусавые песнопения. Началось священнодействие с перерывами для принятия пищи. Монахи и миряне жадно набрасывались на угощение, ели и пили рядом со смердящим трупом. По прошествии восьми дней все обряды должным образом были закончены. Труп отнесли на горную вершину и, расчленив на части, оставили добычу хищным птицам в качестве последней милостыни.

В назидание докпа, следуя древнему обычаю налджорпа (я носила облачение налджорпа), с наступлением вечера я закуталась в свой зен (монашеская тога) и направилась к месту успокоения бренных останков с намерением провести там ночь в одиночестве, предаваясь медитации.

Я медленно взбиралась по крутой тропинке. Почти полная луна волшебным светом заливала степь, раскинувшуюся от подошвы горы до далеких хребтов, выступавших аспидно-черными зубцами вершин на бескрайнем светлом небе. Ночные прогулки по этим просторам исполнены очарования: так бы шла и шла всю ночь. Но цель моего путешествия – место погребения – была меньше чем в часе ходьбы от моей палатки.

Я уже почти дошла, когда вдруг странный звук, хриплый и в то же время пронзительный, разодрал безмятежное безмолвие спящей пустыни. Звук повторялся снова и снова, его сменил ритмический звук тамбурина.

Этот язык был мне понятен. Кто-то – без сомнения, один из учеников Рабджомса – опередил меня и совершил возле растерзанного трупа обряд тшед.

Рельеф местности позволил мне незаметно добраться до горной расселины и притаиться там во мраке. Из моего укрытия я хорошо видела колдующего монаха. Это был тот самый изможденный трапа, отказавшийся от моего лечения. На свою обычную одежду он накинул монашескую тогу, и, несмотря на то, что она была не в лучшем состоянии, чем остальное его рубище, складки ее придавали высокому тонкому силуэту молодого человека необычайно внушительное достоинство.
Когда я приблизилась, он читал мантру Праджняпарамита:

Ом! Гатэ, гатэ, парагатэ, парасамгатэ,

бодхи, сватха!

(О мудрость, которая ушла, ушла,

Ушла в неведомое и неведомое неведомого.)

Затем – донг-донг – монотонный низкий звук тамбурина стал реже и незаметно замер. Монах, казалось, погрузился в глубокое раздумье. 
Через мгновение он встал, плотнее закутался в складки дзена и высоко поднял канглинг в левой руке. Тамбурин зазвенел воинственным стаккато, и он встал, вызывающе выпрямившись, как бы давая отпор невидимому противнику.

– Я, налджорпа, не знающий страха, попираю ногами свое «я», демонов и богов! – воскликнул он.

Затем, еще повысив голос, приглашая святых, притаившихся лам йндам и кхадома присоединиться к нему, он начал ритуальный танец. Каждое восклицание «я попираю ногами» он действительно сопровождал топаньем и ритуальными выкриками «тсем шее тсем». Его вопли все усиливались и стали оглушительными.

Юноша снова поправил складки волочившейся по земле тоги, отложил в сторону тамбурин и свою зловещую трубу и, схватив в одну руку камень, а в другую колышек и монотонно бормоча нараспев, начал укреплять палатку. Палатка эта – маленькая, из тонкой ткани, вероятно, бывшей когда-то очень давно белой, – в лунном сиянии казалась сероватой. Вырезанные из серой материи слоги украшали с трех сторон ее полы, образующие стенки, а крышу обрамляли оборки, окрашенные в пять мистических цветов. Все это выцвело, полиняло и имело убогий вид.
Скелетообразный монах был возбужден. Его взор блуждал от разбросанных перед ним кусков трупа и видимой части горизонта, где обманчивый свет луны видоизменил и растворил все очертания, превращая ландшафт в неверное тусклое сияние.


Как будто в нерешительности, он несколько раз провел, со вздохом, рукой по лбу; наконец, по-видимому собравшись с духом, схватил нервным движением свой канглинг и извлек из него, все ускоряя темп, ряд громких звуков – отчаянный призыв на все четыре стороны света. После этого трапа вошел в палатку.

Что мне было делать? Вторая часть обряда должна совершаться в палатке. Мне уже ничего не будет видно. До меня только доносилось невнятное бормотание священных текстов, прерываемое чем-то вроде жалобных стонов. Лучше было уйти.

Стараясь не шуметь, я выбралась из своего убежища.

Вдруг раздалось глухое рычание, и мимо промелькнул какой-то зверь. Я потревожила волка. До сих пор его отпугивал поднятый налджорпа шум. Но теперь, когда воцарилась тишина, волк отважился подойти ближе к предназначенному для него и его собратьев угощению.

Я уже спускалась по горному склону, когда меня остановил вопль.

«Я плачу долги. Насыщайтесь плотью моей, – завывал трапа. – Идите сюда, голодные демоны. На этом пиру плоть моя превратится в самые лакомые яства для вас. Вот плодородные нивы, зеленые леса, цветущие сады, пища чистая и кровавая, вот одежды, целебные лекарства… Берите, вкушайте!» (слова ритуальных заклинаний).

Молодой фанатик яростно затрубил в свой канглинг, потом закричал дико и вскочил на ноги так порывисто, что ударился головой о крышу палатки, и она немедленно на него обрушилась.

Несколько мгновений он барахтался под полотном, потом вынырнул со страшным искаженным лицом безумца, спазматически воя и корчась, будто во власти невыносимых страданий.

Теперь я поняла, что такое обряд тшед для тех, кто подпадает под гипноз его ритуала. Не было ни малейшего сомнения, что несчастный действительно переживал все муки раздираемого на части и пожираемого заживо страшными чудовищами существа.

Дико озираясь по сторонам, трапа обращался к невидимым существам. Казалось, его обступили целые толпы пришельцев из иных миров и он созерцает страшные нездешние видения.

Зрелище было не лишено интереса, но я была не в силах наблюдать его хладнокровно. Несчастный безумец убивал себя своим загробным спортом. Вот в чем заключалась причина его недуга. Теперь стало ясно, почему он так упорно отказывался от моих бесполезных для него лекарств.

Мне очень хотелось избавить юношу от раздиравшего его кошмара, но я колебалась, зная, что всякое вмешательство означает нарушение установленного правила: «начавшие обряд тшед должны совершать его самостоятельно».

Пока я пребывала в нерешительности, до меня опять донеслось рычание волка. Зверь стоял над нами на вершине утеса и, застыв на месте, ощетинившись, вперил взгляд в сокрушенную палатку, будто и он тоже видел там что-то страшное.

Молодой монах продолжал корчиться как бесноватый и издавать вопли мученика на костре.

Я больше не могла выдержать и бросилась к нему. Но едва я попала в поле его зрения, как он принялся зазывать меня неистовыми жестами.

– О, приди, алчущий, – кричал он, – пожирай мое тело, пей мою кровь!..

Он принял меня за демона!.. Как мне ни было его жаль, я чуть было не расхохоталась.

– Успокойтесь, здесь нет никаких злых демонов, – сказала я. – Перед вами преподобная женщина-лама. Вы меня знаете.

Он, очевидно, ничего не слышал и продолжал предлагать себя мне на ужин.

Мне пришло в голову, что в лунном сиянии моя тога придает мне сходство с призраком. Скинув ее с плеч на землю, я тихо заговорила: «Посмотрите на меня, теперь вы меня узнаете!»

Но это был глас вопиющего в пустыне. Несчастный мальчик бредил. Он простирал руки к моей невинной тоге, взывал к ней, как к запоздавшему на пир демону.

Не нужно было вмешиваться. Я только еще больше разволновала этого несчастного.

Пока я размышляла, что предпринять дальше, направлявшийся ко мне неверными шагами трапа споткнулся о колышек палатки, тяжело рухнул на землю и замер. Очевидно, он был в глубоком обмороке. Я следила издали, не поднимется ли он, но подойти к нему не решалась, чтобы еще больше его не напугать. Наконец он зашевелился, и я сочла за лучшее удалиться.

Я решила рассказать ламе, что происходит с его учеником. Вероятно, юноша вообще подвержен припадкам, и не исключено, что Рабджомс Гьятцо об этом не знает. Но сегодня ночью болезненное состояние юноши особенно обострилось. Может быть, учитель пошлет за ним другого трапа и избавит его от долгих часов мучений.

Я поспешила спуститься с горы в тханг. Еще долго до меня доносились звуки канглинга, изредка сопровождаемые воем волка. Шум становился все глуше, пока окончательно не замер, и я снова с наслаждением погрузилась в безмятежную тишину пустыни.

Крошечная звездочка в горной расселине – слабый свет алтарного светильника – служил мне маяком.

Я обошла палатку, где, по всей вероятности, уже спал второй слуга ламы, и быстро поднялась к пещере.

Рабджомс Гьятцо был погружен в медитацию. Когда я подняла завесу у входа и заговорила с ним, он, не меняя позы, только поднял на меня глаза. Несколькими словами я обрисовала ему, в каком состоянии я оставила его ученика.

Лама слабо улыбнулся. «По-видимому, вы знакомы с обрядом тшед, жетсюн-ма (высокочтимая, «преподобная». Очень вежливое обращение к женщине, занимающей высокий сан в религиозном ордене ламаистов), не правда ли, – сказал он спокойно.

– Да, я сама совершала этот обряд.

Он молчал.

Я подождала немного и, видя, что лама совсем забыл о моем существовании, снова попыталась воззвать к его состраданию:

– Римпоче («драгоценный» – очень почтительное обращение), я серьезно предупреждаю вас. Я обладаю кое-какими познаниями в медицине и знаю, что от испытываемого ужаса ваш ученик может серьезно заболеть или даже сойти с ума. Мне показалось, что он на самом деле чувствует, будто его пожирают заживо.

– Конечно, он чувствует это, – все так же невозмутимо ответил лама, – и не подозревает, что пожирает сам себя. Может быть, он когда-нибудь это поймет…

Я было собралась возразить – прежде чем бедняга что-нибудь поймет, он, вероятно, предоставит другим возможность совершать обряд тшед над своим собственным трупом. Но лама угадал мою мысль и, не дав мне вымолвить ни слова, снова заговорил, слегка возвысив голос:

– Из ваших слов можно заключить, что вы избрали «прямой путь» (путь мистиков). Разве ваш наставник не говорил вам о подстерегающих на этом пути опасностях, разве не по доброй воле подвергаетесь вы тройному риску: болезни, безумию и смерти?

– Трудно, – продолжал лама, – совершенно избавиться от иллюзий, рассеять мираж воображаемого мира и отрешиться от верований в химер. Знание истины (буквально «праведное зрение», лицезрение истины) – драгоценная жемчужина, и за нее приходится дорого платить. Существует множество способов достигнуть трахпа (внешнее освобождение, духовное просветление). Может быть, ваш способ менее примитивен и жесток, чем путь того, кого вы жалеете, но я уверен, и ваш путь несладок. В противном случае он ничего не стоит. Теперь идите в свою палатку. Если захотите меня видеть, можете прийти завтра днем.

Было бесполезно настаивать. Высказанные ламой мысли выражают мировоззрение почти всех тибетских мистиков.

Я молча поклонилась и отправилась в свой лагерь.

На следующий день я опять навестила Рабджомса Гьятцо, и в течение нескольких дней, пока я еще оставалась в этой местности, мы подолгу с ним беседовали. Ламу едва ли можно было назвать ученым, но во многих вопросах его суждения отличались глубиной, и я считаю свою встречу с ним большой для себя удачей.

Разумеется, не следует принимать на веру все страшные россказни налджорпа об обряде тшед. Тем не менее ощущение пожираемого заживо у совершающих обряд молодых монахов и случаи их гибели – далеко не редкость. Помимо только что рассказанного, мне известны еще два или три таких же случая, когда – совсем как Рабджомс Гьятцо – духовные наставники несчастных учеников-налджорпа отказывались открыть им глаза на субъективный характер их ощущений и таким образом избавить их от страданий. Кроме того, как я уже говорила, многие учителя-ламы сами убеждены, что далеко не все эти ужасные переживания вполне субъективны.

По преданию, творцом драматической инсценировки тшед и его ритуальных текстов был некий лама Падма Ригдзин, глава секты «Великое завершение», живший около двух столетий тому назад. В 1922 году мне довелось побывать у его преемника, вернее, у того самого Падма Ригдзина, в соответствии с тибетскими верованиями много раз умиравшего и рождавшегося вновь, всегда занимая престол гомпа Дзогсчен.

Монастырь возвышается на окраине северной пустыни среди дикой унылой местности. Такой ландшафт, вполне естественно, должен придавать воображению монахов мрачное направление.

Оказалось, однако, что мой любезный хозяин Падма Ригдзин не имел ни малейшей склонности к меланхолии. В его уме своеобразно сочетались интересы коммерсанта-дельца с самыми ребяческими вкусами. Он долго меня расспрашивал об Индокитае и Бирме, осведомляясь о статьях импорта и экспорта в этих странах. Ему хотелось, главным образом, узнать, можно ли выписать оттуда павлинов для пополнения своей небольшой зоологической коллекции.

Но вдали от роскошных покоев ламы в маленьких уединенных домиках ютились монахи, их сосредоточенные лица и таинственные повадки вполне гармонировали с окружающим пейзажем.

В специально построенных для этих целей обителях и подвизались анахореты, соблюдавшие самые суровые правила затворничества. Они не имели никакого сношения с внешним миром. Некоторые из них стремились развить в себе сверхнормальные психические способности, другие пребывали в состоянии мистического созерцания, по символу веры их секты, приводившего спасающихся к духовному озарению.

С незапамятных времен монастырь Дзогсчен славится как центр обучения эзотерическим тайным методам духовного совершенствования.

Те, кто постиг скрытый смысл тшед, могут обходиться без инсценировки обряда. Он сводится для них к безмолвной медитации. В процессе ее они должны мысленно переживать все перипетии трагедии. Вскоре и это упражнение в свою очередь становится бесполезным.

И все-таки воспоминания ли о далеком времени ученичества или другие, только им известные соображения побуждают некоторых из гомштенов иногда собираться и совершать обряд тшед коллективно. Тогда священнодействие превращается в своеобразное мистическое торжество: отправляющие обряд ламы празднуют свое духовное освобождение.

Мне выпала редкая удача видеть, как некоторые из этих подвижников Кхампа – высокого роста, в живописных маленьких юбочках из простой ткани респа, с заплетенными в косу волосами до пят – плясали под звездами на вершине нашего мира и затем погружались в состояние глубокой медитации. Так и заставало их восходящее солнце – сидящими в позе Будды: оцепенело выпрямившись, со скрещенными ногами, опущенными долу глазами, точно каменные изваяния.

Это было незабываемое зрелище.

В начале этой главы я упоминала о демонах-охотниках за «дыханием жизни». В Тибете о них можно услышать очень много.

По тибетским верованиям, некоторые из этих дьявольских созданий ведут кочевой образ жизни, и, постоянно подстерегая добычу, сами похищают «дыхание» живых существ. Но есть и другие – обитающие постоянно в определенной местности. Эти оседлые демоны довольствуются последними вздохами умирающих, доставляемыми им по их заказу. Обязанности посыльных исполняют специальные лица, мужчины или женщины, но бессознательно, действуя в состоянии транса.

Ограничиваются ли они этой пассивной ролью? Не добывают ли «последнее дыхание» насильственно, раньше рокового смертного часа? Никто этого не знает, и никто не может с уверенностью распознать тех, кто занимается этим ремеслом. Сами «разносчики дыхания» обычно и не подозревают, какие дела они совершают в бессознательном состоянии со своим «двойником».

Одно известное содружество пожирателей дыхания – вернее, пожирательниц, так как речь идет о демонах-дамах – поселилось в историческом монастыре Самье на берегу Брамапутры, на юге Лхасы. Мы посетили их логово на обратном пути из Лхасы. Путешествие туда само по себе полно впечатлений и прекрасно настраивает ум на восприятие фантастических рассказов.

Под самой Лхасой на левом берегу Иеру Цзангпо (Брамапутры) раскинулась Сахара в миниатюре. Белые дюны беспрерывно наступают на страну и отвоевывают все новые и новые территории. Преодолев преграду, создаваемую на их пути цепью гор, пески добрались до долины Кйи Чу, и их тонкая пыль уже начинает скапливаться вдоль оград Норбулинга – загородного дворца Далай-ламы.

За пределами живописного монастыря Дорджи-Таг путник попадает в настоящую пустыню. Сперва еще виднеются вдали несколько сиротливо прижавшихся к подножию гор одиноких ферм с полями, почти совсем погребенными под песками. Затем всякие признаки жилья и посевов исчезают. Насколько хватает глаз, расстилаются волнистые ослепительно-белые песчаные просторы. Глубокое, без единого облачка синее небо, пылающее солнце, слепящий отраженный свет – все создавало иллюзию, будто я снова в Джериде. Но если ландшафт напоминал африканскую пустыню, «вкус» воздуха был совсем иным: это был все тот же воздух великого Тибета, но такой легкий, какой бывает только на высоте трех тысяч метров над уровнем моря.

Об этом крае ходят по стране бесчисленные легенды, от самых древних до сложенных в наши дни. Во многих местах демонстрируют следы когда-то совершенных здесь чудес. Одним из самых замечательных памятников считается здесь гигантский утес, одиноко вознесенный из русла речного потока. Рассказывают, будто несколько веков тому назад этот колосс улетел из Индии и направился по воздуху в Тибет. О цели его оригинального путешествия история умалчивает. Может быть, каменного великана поразила безмятежная красота широкой долины, синяя река, лазоревое небо? Не остановился ли он, восхищенный, погрузив в речной поток свое богатырское тело? Как бы там ни было, его странствиям пришел конец, и с тех пор он стоит одинокий, замерев в экстазе бессмертного восторга, и бурный поток омывает его исполинское подножие.

Мы приехали в Самье вечером.

Ландшафт был более или менее однообразен – скорбный и таинственный, как лицо умирающего в его последний час.

В пустыне Гоби тоже на всем лежит печать бессильного отчаяния обреченных на неотвратимую гибель существ, и мне был знаком молящий о помощи взгляд жалких цветочков с венчиком, наполненным смертоносной пылью. Но в окрестностях Самье чудится, будто непосредственное воздействие природы усугубляется влиянием неведомых оккультных сил, и к вызываемому унылым пейзажем тоскливому чувству примешивается смутная тревога, почти ужас.

Самье – почти наполовину поглощенный пустыней оазис – будто погружен в старчески-бесстрастные воспоминания о былом величии или в состоянии высшей степени отрешенности от всего мирского невозмутимо взирает, как вздымаются вокруг грозящие захлестнуть его роковые волны. Песок окутал окаймляющие монастырь высокие горы уже почти до самых вершин, точно саваном. К монастырскому порогу подступают все новые дюны. Унылые верхушки деревьев бывшей здесь когда-то подъездной аллеи едва пробиваются из затопившего их песчаного моря.

Монастырь обнесен выбеленной известью стеной. Выше по склону лепятся на одинаковом расстоянии друг от друга многие тысячи миниатюрных шертен. Еще выше за ними щетинятся шпили других, белых или зеленых шертен, и среди них блестят позолоченные кровли нескольких храмов.

На закате все выглядит восхитительным и странным. Все кажется призрачным. Затерянный среди этой мертвой пустыни гомпа красуется словно сказочный город, созданный мановением жезла чародея.

Действительно, Самье создан волшебником и, если верить легенде, монастырь был построен чудесным образом.

Самье – одно из самых знаменитых исторических мест Тибета. Именно здесь к началу восьмого века был сооружен первый буддийский монастырь Страны снегов (существует поверье, что пришедшие из Индии монахи-буддисты основали в Тибете монастырь в самом начале нашей эры, но предание это ничем не подтверждается).

Тибетские летописи рассказывают, как демоны воспротивились постройке монастыря и каждую ночь разрушали все, что каменщики успевали сделать за день. Прославленный маг Падмасамбхава не только положил конец тем зловредным козням, но превратил демонов в своих покорных рабов. Демоны были вынуждены сами закончить за несколько дней сооружение монастыря.

Может быть, эта легенда – просто переложение на язык сказки действительных фактов. В образе демонов выведены члены секты древней религии Тибета, ожесточенно сопротивлявшейся возведению монастыря. Это были бон-по – именно против них Падмасамбхава боролся в течение всего своего пребывания в Тибете. Нельзя сказать, что он одержал над ними верх – вернее, они заключили полюбовное соглашение.

Самье очень долго служил резиденцией для могущественных лам. Основание секты «Желтых шапок» и господствующее положение ее членов как представителей официального духовенства постепенно снизили значение монастыря. Между тем другие общины ламаистов, принадлежащие, как и Самье, к секте «Красных шапок», оказались более стойкими в борьбе со своими противниками. Следовательно, полный упадок знаменитого «монастыря Падмасамбхавы» был вызван еще и другими причинами. На некоторые из них проливает свет история, но многие склонны объяснять разорение гомпа Самье и непреодолимое наступление на него пустыни действиями оккультных сил. Во всяком случае, в настоящее время Самье почти совсем заброшен, и всех рассеянных по его огромной территории монахов едва ли наберется человек тридцать.

Многие дома, когда-то служившие жилищами для монахов, теперь заселены мирянами-арендаторами и превратились в фермы. От большого числа построек остались одни развалины да кучи щебня. И все-таки среди этого запустения некоторые храмы до сих пор содержатся в полном порядке.

Творение чародея Самье проникнуто духом своего создателя. Монастырь весь, до самых закоулков, дышит таинственностью, и когда ложатся вечерние тени, даже невинные идущие с пастбища домой животные имеют нездешний коварный вид дьявольских оборотней.

И на самом деле, монастырь служит приютом одному из величайших оккультистов и официальных оракулов Тибета ламе Тше-кионг, поселившемуся в храме Угс Кханг (Жилище животворного духа). Так называют тибетцы помещение, куда доставляется, как они уверены, последнее дыхание умирающих. Некоторые утверждают, что вообще «последние вздохи» всех переселяющихся из земной юдоли в лучший мир устремляются в Самье. Более скромная версия ограничивает размеры этой фантастической процессии «последними вздохами» расстающихся с жизнью в округе Самье, включая сюда и Лхасу.

Обязанность транспортировки «угов» от места упокоения покинутого ими тела до Самье возложена на особую категорию людей.

Само собой разумеется, человек тут действует бессознательно во время сна или в трансе. Его материальное тело в этом не участвует и не покидает своего жилища. В состоянии бодрствования он ничего о своих странствиях не помнит.

Если моим читателям верования тибетцев покажутся очень уж нелепыми, я напомню им, что и в наших странах и в наше время есть люди, воображающие, будто иногда по ночам странствуют в далекие края; точно так же, как «транспортировщики дыхания жизни», они никогда не могут вспомнить о своих ночных приключениях.

Разве суеверие не единая религия, объединяющая народы всего земного шара?

Почему «дыхание жизни» доставляется именно в Самье, объясняется тем, что демоны-самки, именуемые Сингдонгмо (львиная маска), избрали Самье в качестве своей резиденции. Они занимают покои в храме-обители прорицателя ламы и туземного бога Пекара.

Покои эти всегда заперты. В одной совершенно пустой комнате разложены колода мясника и ритуальный нож с кривым лезвием. При помощи этих двух инструментов Сингдонгмо крошат «дыхания».

«Рубка дыхания» – несомненно, чудо первоклассное, но тибетцы по-своему неоспоримо доказывают его подлинность. Колода и нож остаются в логове дьяволиц в течение года. Затем их убирают и заменяют новыми. Говорят, тут-то и можно удостовериться, что лезвие ножа изношено и зазубрено, а доска иссечена и выщерблена от употребления.

Угс Кханг породил множество страшных, способных вызвать кошмары, рассказов. В них описываются терзания и борьба плененных «дыханий» и ужасающие случаи побега, когда «последние вздохи», не помня себя от ужаса, мчатся по всей стране, преследуемые Сингдонгмо.

Жители Самье уверяют, будто порой по ночам из Угс Кханга доносятся стенания, хохот, крики и постукивание ножа о кухонную доску. Впрочем, такое дьявольское соседство нисколько не мешает славным тибетцам – монахам и крестьянам – почивать в этом жутком монастыре безмятежным сном.

Во время моего пребывания в гомпа я не преминула как можно лучше рассмотреть в Угс Кханге все, что только можно увидеть. Перед входом в покои лежали кожаные мешки, символизирующие невидимую тару для упаковки доставляемых последних дыханий умирающих. Дверь была заперта на несколько огромных висячих замков и запечатана печатью Далай-ламы.

По установленным правилам, дверь эту должны открывать раз в году, чтобы дать возможность ламе Тше-кионгу сменить ритуальные нож и доску. По словам одного из сановников культа храма, это правило теперь соблюдается не так строго и смена кухонных принадлежностей Сингдонгмо производится реже.

Кроме того, когда-то Тше-кионгу при посещении этого дьявольского логова предоставлялось право брать кого-нибудь себе в провожатые. Он лишился этого преимущества в результате одного странного и трагического происшествия.

Говорят, однажды, когда лама Тше-кионг, заменив ритуальные предметы, собирался уже покинуть апартаменты Сингдонгмо в сопровождении своего эконома, последний вдруг почувствовал, что кто-то, ухватившись сзади за складки его тоги, тянет обратно в комнату. «Кушог! Кушог! – закричал он в ужасе, обращаясь к ламе. – Кто-то держит мой зен и не пускает меня!» Оба обернулись, но в комнате никого не было. Лама снова направился к двери. Он уже переступил порог, и эконом тоже собирался последовать его примеру, как вдруг упал, как подкошенный. Он был мертв.

С тех пор лама Тше-кионг один должен подвергаться в Угс Кханге оккультным опасностям. Полагают, что высокая степень посвящения и магические заклинания, тайной которых он владеет, должны ограждать его от враждебных влияний.

Тогда как Сингдонгмо удовлетворяются кушаньем из рубленого «дыхания жизни», некоторые из их злокозненных собратьев добывают свои жертвы с помощью одержимых отравителей, тоже действующих в бессознательном состоянии.

Об этих отравителях по всему Тибету ходят бесчисленные легенды, приводя в трепет путешественников, пребывающих в постоянном страхе встретиться с кем-нибудь из них.

Своеобразная обязанность «наследственного хранителя яда» выпадает, главным образом, на долю женщин.

Что это за яд – толком никто не знает. Во всяком случае, он не естественного происхождения – ни растительного, ни минерального. Возможно, он по составу напоминает таинственные средневековые приворотные зелья, но больше похоже на истину, что волшебный яд существует только в воображении тибетцев. Говорят, будто женщины хранят его под грудью в мешочке. Однако этого сам никто никогда не видел, даже если предполагаемая носительница отравы была совершенно раздета. Впрочем, как уверяют, яд этот совершенно невидим для простых смертных, и подобная таинственность только увеличивает внушаемый им ужас.

Неминуемо наступает время пустить яд в употребление. Его хранитель или хранительница не могут уклониться от исполнения своей обязанности и действуют в состоянии транса.

Если при этом под руку не попадается какой-нибудь прохожий, «одержимый» должен поднести отравленное зелье другу или родственнику. Таинственным шепотом рассказывают ужасные случаи об отравлении матерью единственного сына, о муже, подающем чашу отравленного чая любимой женщине, ставшей его женой только накануне. Если в роковой час поблизости никого не будет или же жертва откажется от отравленного напитка или пищи, то отравитель должен проглотить яд сам.

Я сама видела человека, бывшего – если ему верить – героем странного приключения с ядом.

Как-то он путешествовал и по дороге зашел на какую-то ферму попросить напиться. Хозяйка приготовила для него пиво, залив кипятком зерно, заквашенное в деревянном сосуде (тибетцы в Гималаях пьют горячее пиво), и затем поднялась к себе на верхний этаж.

Оставшись один, путник с удивлением увидел, что пиво в деревянной чашке бьет ключом и кипит. Для тибетцев такое необычное кипение служит признаком отравы.

На огне стоял котелок с кипятком, откуда женщина брала воду, заваривая зерно. Гость зачерпнул из котла кухонным ковшом и вылил его содержимое в подозрительное пиво. Сейчас же наверху раздался стук от падения чего-то тяжелого. Оказалось, что упала мертвой угощавшая его женщина.

В Тибете оккультный яд служит для путешественников предметом постоянной тревоги. Сколько раз меня серьезнейшим образом отчитывали очень почтенные люди, предупреждая об опасности, какой я себя подвергала, пользуясь гостеприимством незнакомых людей, и заклинали быть осторожнее и внимательно осматривать предлагаемое угощение.

Как утверждают, отравители оказывают особое предпочтение лицам духовного звания, так как их дьявольские хозяева ставят им смерть какого-нибудь святого ламы в особую заслугу.

Специальные, сделанные из особого дерева чаши считаются чувствительными к яду, обнаруживая его присутствие непроизвольным кипением налитой в них жидкости. Поэтому чаши такие ценятся на вес золота.

Иногда в хранении яда начинают подозревать какую-нибудь почтенную мать семейства. Никто не знает, где она его прячет, никто не пытается его отыскать и от него избавиться. Все убеждены – против этой напасти не существует никакого средства, никакой защиты. Все подстерегают малейшее движение несчастной женщины, сторонятся ее, и часто она сама начинает верить в существование своего яда.

Со смертью хранителя отравы опасность не устраняется. Этот неиссякаемый яд передается по наследству, и наследник не имеет никакой возможности от него отказаться. Волей-неволей он вступает во владение ядом и вынужден стать отравителем в свою очередь.

Повторяю, одержимый применяет яд по назначению, всегда действуя бессознательно, как орудие чужой воли.

Тибетцы верят, что не только живые существа восприимчивы к состоянию одержимости, но и неодушевленные предметы тоже могут служить орудием злой воли.

В следующих главах читатели познакомятся с методами магов, внушающих, как они думают, вещам свою волю. Не рекомендуется держать в домах мирян или не получивших посвящение монахов предметы, которые уже использовались при совершении магических обрядов, так как порабощенные с их помощью злые существа могут выместить свою обиду на беззащитных хозяевах.

Этому народному поверью я обязана приобретением нескольких любопытных предметов. Не раз лица, получавшие такие вещи по наследству, навязывали их мне под видом подарков.

Но однажды удача выпала на мою долю при таких удивительных обстоятельствах, что об этом стоит рассказать.

Во время одного путешествия нам повстречался небольшой караван лам. Остановившись для беседы с ними, как того требует обычай на этих дальних тропах, где путники встречаются так редко, я узнала, что они везут пурба – зачарованный кинжал, бывший уже причиной многих бедствий.

Роковой ритуальный предмет принадлежал их главе, недавно преставившемуся ламе. Кинжал начал свои козни еще в монастыре: из троих прикоснувшихся к нему монахов двое умерли, а третий упал с лошади, сломал ногу. Затем один из больших храмовых стягов, предназначенных для благословения верующих, укрепленный во дворе гомпа, вдруг сломался, что было очень плохим предзнаменованием. Перепуганные монахи, не осмеливаясь уничтожить пурба, чтобы, чего доброго, не накликать еще больших бед, заперли его в шкаф, где после этого стал раздаваться страшный шум. В конце концов было решено отвезти злокозненный кинжал в маленькую уединенную пещеру, посвященную одному божеству. Однако кочующие в той местности пастухи воспротивились. Они напомнили, как другой такой же пурба – никто не знал, где и когда это было, – при подобных же обстоятельствах, перемещаясь без посторонней помощи по воздуху, убил и изранил множество людей и животных.

Несчастные транспортировщики зловещего кинжала тщательно завернули его в бумагу с напечатанными на ней заклинаниями и запрятали в специальный ящик. Они выглядели очень удрученными. При взгляде на их скорбные лица у меня пропало желание посмеяться над ними. Кроме того, я хотела посмотреть на заколдованное оружие.

– Покажите мне пурба, – сказала я. – Может быть, я найду средство вам помочь.

Они боялись достать его из футляра. Наконец, после бесконечных переговоров мне позволили вынуть его из ящика собственноручно.

Это была старинная, очень редкая вещь. Только самые большие монастыри обладают такими пурба. Во мне проснулась страсть коллекционера. Мне очень хотелось его иметь, но я знала – ламы не продадут его ни за что на свете. Нужно было что-нибудь придумать.

– Остановимся на ночлег вместе, – предложила я, – и пусть пурба пока останется у меня. Я подумаю.

Я им ничего не обещала, но перспектива хорошего ужина и возможность отвлечься от тревог в беседе с моими слугами их соблазнила.

Когда стемнело, я удалилась в сторону от палаток, демонстративно захватив с собой кинжал, так как оставить его в лагере на время моего отсутствия, да еще без ножен, значило бы еще больше напугать и без того не помнящих себя от страха наивных тибетцев. Решив, что отошла от лагеря уже достаточно далеко, я воткнула в землю орудие и причину стольких волнений и бедствий, и уселась на циновку, раздумывая, как бы мне уговорить лам уступить его.

Я просидела так несколько часов. Вдруг поблизости от магического кинжала мне почудился силуэт какого-то ламы. Я видела, как он приблизился, осторожно наклонился: из-под складок тоги, окутывающей немного нечеткий в темноте стан человека, медленно освободилась рука и потянулась к кинжалу. С быстротой молнии я вскочила и, опередив вора, выхватила из земли оружие.

Ах, значит, не одна я хочу завладеть оружием! Среди мечтающих от него отделаться кто-то менее наивный знает ему цену и желает продать его украдкой. Он думал, что я заснула, и был уверен, что я ничего не замечу. А завтра утром исчезновение кинжала объявили бы вмешательством оккультных сил, и родилась бы еще одна легенда. Даже жаль, что такой прекрасный план провалился.


Но кинжал был у меня. Я так крепко его зажала, что мои возбужденные приключением нервы реагировали на ощущение впившихся в ладонь выпуклых узоров кожаной рукоятки и мне почудилось, что она слегка зашевелилась в моей руке… Но где же вор? Покрытая ночной мглой долина была пустынна. Бродяга, должно быть, убежал, пока я наклонялась, чтобы вытащить кинжал из земли.

Я поспешила в лагерь. Очень просто: тот, кто в лагере отсутствует или вернется после меня, и есть вор. Я застала всех бодрствующими за чтением священных текстов, ограждающих от нечистой силы, и вызвала Йонгдена к себе в палатку.

– Кто из них отлучался? – спросила я.

– Никто, – ответил Йонгден, – они едва живы от страха. Я сердился на них: они ходили по своим надобностям возле самых палаток.

Ну, значит, мне померещилось. Впрочем, может быть, мне это будет на руку.

– Слушайте, – обратилась я к людям. – Вот что сейчас произошло… – И откровенно рассказала ламам, что мне привиделось и какие в результате у меня возникли подозрения.

«Это наш великий лама, нет никакого сомнения, это был он, – закричали они. – Он приходил за своим кинжалом и, может быть, убил бы вас, если бы успел его схватить. О, жетсюн-ма, вы на самом деле великая гомтшен-ма, хотя некоторые и называют вас пелинг (иностранка). Наш тсавай-лама (отец и духовный владыка) был могущественным магом, и все-таки ему не удалось отнять у вас свой пурба. Теперь оставьте его себе, оставьте его себе… Он больше никому не причинит зла».

Они говорили все вместе, возбужденно, ужасаясь при мысли, что их колдун-лама, еще более страшный после переселения в мир теней, прошел так близко от них, и в то же время радуясь избавлению от заклятого кинжала.

Я разделяла их радость, но по другой причине: теперь пурба принадлежал мне. Но порядочность не позволила мне воспользоваться их растерянностью.

– Подумайте, – обратилась я к ламам, – может быть, я приняла за ламу какую-нибудь тень… может быть, я заснула сидя, и мне все это приснилось…

Они ничего не хотели слышать. Лама приходил, и я его видела, ему не удалось схватить пурба, и по праву более сильного я стала законной обладательницей кинжала… Сознаюсь, меня не трудно было убедить.

Определенный и довольно многочисленный класс тибетских мистиков предается мечтаниям и зловещим обрядам, отводя в них значительную роль трупам. Рядовой колдун видит в обрядах только средство добиться оккультного могущества. Но другие, более просвещенные, усматривают в них либо тайное наставление, преподанное в форме символов и притч, либо своеобразный способ духовного совершенствования. Нельзя сомневаться, к тому же, что во всех рассказах о колдунах вымысел занимает гораздо больше места, чем действительные события.

Желающие найти скрытую в легендах мысль, толковали их в свете индуистского тантризма и доктрин бон-по. Подобное исследование – предмет сугубо специальный и обширный, и заняться им в пределах этой книги не представляется возможным. Все-таки я хочу отметить здесь некоторые известные мне факты, отличающиеся особенным своеобразием.

Нижеизложенное происшествие имело место не так давно. Мне рассказал о нем в Черку, через несколько лет после смерти главного действующего лица, человек, знавший последнего лично.

Лама, о котором пойдет речь, был настоятелем монастыря Миниагпарлхаканг, расположенного недалеко от Татшиенду. Его обычно именуют Чонгс Цзанг. Чонгс Цзанг – автор ряда пророчеств, относившихся к событиям, назревавшим в Тибете, в частности и в Китае, и во всем мире – вообще.

Чонгс Цзанг слыл чудаком и очень любил выпить. Он долго жил при тибетском владыке княжества Татшиенду, носившем титул Гиалпо (король).

Однажды во время непринужденной беседы с королем, вкушая водку в обществе его величества, лама вдруг попросил отдать ему в жены сестру начальника королевской конюшни. Присутствовавший при этом конюший отказался наотрез. Тогда Чонгс Цзанг пришел в неописуемую ярость, швырнул изо всех сил об пол и разбил вдребезги драгоценную нефритовую чашу с вином и заявил: во искупление своего отказа конюший умрет через два дня.

Владыка не поверил. Его конюший был молод и находился в добром здравии. Ничто не предвещало его смерти. «Будет так, как я сказал», – подтвердил лама. И действительно, через два дня человек скончался.

Король и родственники девушки перепугались и поспешили предложить ее руку разгневанному ламе, но тот отказался.

– Она могла мне понадобиться для достижения цели, важной для очень многих, – сказал лама. – Теперь эта причина отпала, а женщина мне не нужна!

Рассказанная легенда напоминает легенду о Дугпа Конглес, приведенную мной в первой главе. Эта тема пользуется большой популярностью в Тибете.

Вот другой эпизод.

Как-то вечером лама Чонгс Цзанг неожиданно позвал своего слугу.

– Седлай лошадей, – приказал он. – Мы уезжаем.

Слуга возразил: «Наступает ночь, и лучше было бы отложить поездку до утра», – но хозяин не дал ему договорить.

– Не рассуждай и делай, что приказано, – сказал он. Господин и слуга поскакали в кромешной тьме и вскоре оказались недалеко от реки. Соскочив с лошадей, они направились к берегу.

Ночь была темная, но одно место на черной воде сияло, словно освещенное лучами солнца, и в этом светлом сиянии плыл, ПОДНИМАЯСЬ ПРОТИВ ТЕЧЕНИЯ, ТРУП. Через несколько мгновений он подплыл совсем близко к Чонгс Цзангу и его спутнику.

– Достань нож, отрежь от мертвеца кусок мяса и ешь, – лаконично приказал лама. И добавил: – В Индии у меня есть друг. Он каждый год в эту пору присылает мне угощение.

С этими словами лама начал есть мясо утопленника.

Перепуганный слуга тоже отрезал кусочек от трупа, но, не в силах поднести его ко рту, спрятал в свой амбаг (карман, образуемый складками на груди широкой тибетской одежды, стянутой поясом).

Затем путники отправились в обратный путь. На рассвете они вернулись в монастырь. Тогда лама сказал слуге:

– Я хотел разделить с тобой высокую милость и благие плоды мистической трапезы, но ты их недостоин. Вот почему ты не посмел съесть отрезанный тобой кусок, а спрятал его в своей одежде.

Тут слуга, досадуя на свою трусость, сунул руку за пазуху с намерением достать и съесть свою порцию, но ничего там не нашел. Мясо утопленника исчезло.

Это совершенно неправдоподобное происшествие я хочу иллюстрировать кое-какими откровениями. Меня посвятили в них, правда несколько неохотно и сдержанно, некоторые анахореты секты «Догстшен».

По их словам, есть на свете люди, достигающие очень высокой степени духовного совершенства. Они превращают субстанцию своего тела в другую, по своей природе более утонченную и обладающую свойствами, совершенно чуждыми нашей грубой плоти. Тот, кто проглотит кусочек такой преображенной плоти, познает экстаз, приобщается к высшему знанию и приобретает сверхнормальные способности.

Но обычно окружающие не замечают происшедшей в таком святом перемены.

Один из анахоретов присовокупил: порой какое-нибудь из этих удивительных существ не проходит незамеченным. Тогда люди, опознавшие святого, просят сообщить им о дне своей кончины и дать им таким образом возможность вкусить его драгоценного тела.

Кто знает, всегда ли жаждущие такого натуралистического таинства причастия достаточно терпеливы, чтобы дожидаться естественной смерти источника благодати, не толкнет ли их пылкое стремление к духовному совершенствованию на попытку приблизить торжественный момент! Один из моих собеседников говорил об этом почти как о чем-то само собой разумеющемся, с той, впрочем, оговоркой, что происходит это по взаимному соглашению, т. е. с согласия великодушной жертвы.

Другой мрачный обряд, описываемый колдунами нгагс-па, известен под названием ро-ланг (труп, который встает). Из древних манускриптов явствует, что до распространения буддизма в Тибете жрецы бон-по постоянно придерживались этого ритуала во время заупокойных церемоний.

Во всяком случае, резкое движение, которое делает мертвец во время этого обряда, нельзя сравнить с отвратительными явлениями, имеющими место при некоторых описанных тибетскими оккультистами мистериях один на один с трупом усопшего. Нужно сказать, они совершенно чужды не только буддизму, но и официальному ламаизму.

Существуют многие разновидности ро-ланг, их ни в коем случае нельзя путать с ритуальной церемонией «возрождения» (посредством последней дух какого-нибудь существа принудительно переходит в мертвеца и «оживляет» его). Между тем на самом деле это уже не оживший мертвец, но дух другого в оболочке усопшего.

Один нгагс-па, по его уверениям сам совершивший обряд, описал мне одну из мрачных мистерий ро-ланг следующим образом.

Отправляющий обряд запирается один на один с трупом в темной комнате. Он должен оживить мертвеца, распростершись на нем тело к телу, прижав рот ко рту и беспрерывно повторяя одну и ту же магическую формулу, ни на миг не отвлекаясь никакой посторонней мыслью.

Через несколько мгновений труп начинает шевелиться. Он приподнимается и старается избавиться от колдуна. Тогда последний должен крепко обнять мертвеца и замереть, тесно прижавшись к нему всеми членами. Труп шевелится все сильнее и сильнее. Он прыгает, делая немыслимые скачки, и обнимающий его человек скачет вместе с ним, не отрывая рта от его мертвых губ. В конце концов кончик языка трупа высовывается слегка изо рта. Это критический момент. Колдун должен вцепиться зубами в этот язык и вырвать его. Труп сейчас же снова цепенеет, а его язык тщательно высушивается колдуном и хранится им в качестве могущественного магического талисмана.

Нгагс-па удивительно ярко изобразил постепенное оживление трупа, первый вспыхнувший в провалившихся глазницах взгляд, трепет тела, переходящий в движения такие резкие, что колдун уже не в состоянии справиться и должен собрать все силы, лишь бы только не оторваться от него. Он живописал ощущения прикосновения языка трупа к его губам, когда стало ясным – роковой момент настал и нужно победить во что бы то ни стало, если он сам не хочет быть жертвой мертвеца.

Не была ли эта фантастическая борьба только игрой воображения, галлюцинацией? К ним тибетские мистики весьма предрасположены и намеренно создают для них благоприятные условия. Я была преисполнена сомнений и пожелала видеть «язык». Чародей продемонстрировал нечто черноватое и заскорузлое, возможно когда-то и бывшее языком, но для точного определения природы показанной мне гадости последнего довода для меня было совсем недостаточно.

Что бы это ни было, но множество тибетцев совершенно убеждены в реальности ритуальной процедуры ро-ланг.

Тибетские колдуны, к счастью, пользуются менее отвратительными методами ворожбы. Мне самой не раз приходилось прибегать к ним – либо из любезности к гостеприимным хозяевам, либо в личных целях. Привожу один из таких случаев. Я до сих пор вспоминаю о нем с улыбкой.

Происшествие это относится ко времени, когда нас задержали под Шобандо, не позволив продолжать путь на Салуэн, и мне пришлось вернуться обратно, пойти в направлении китайского Туркестана и снова пересечь всю обширную территорию пустыни трав с юга на север.

Мой маленький караван состоял из шести человек: Йонгдена, трех слуг – Церинга, Иеше Уандо, Сенами и китайского мусульманина-солдата, возвращающегося на родину с женой-тибеткой и маленьким сыном.

Однажды Йонгден, женщина и я занялись сбором трав и сильно отстали. Солнце уже садилось. Нужно было скорее догнать своих и выбрать место для ночлега. Мы снова сели на лошадей и поехали шагом, наслаждаясь безмятежным покоем вечернего часа. Мы въехали в узкое ущелье, и вдруг я заметила слева в ложбинке троих неизвестных с ружьями через плечо. Незнакомцы нас видели, но безмолвно скрылись за ближайшим холмом.

Было совершенно ясно, с кем мы встретились. В этой местности тибетцы никогда не пропускают ни одного путника без вежливого приветствия «Огие, огие, огие» (вы взяли на себя труд, вы потрудились) и не задав ему несколько вопросов – откуда он идет и куда направляется. Эти молчаливые субъекты, притаившиеся недалеко от проезжей тропы, выжидали удобного момента, чтобы напасть на нас.

Делая вид, будто они меня нисколько не интересуют, я, удостоверившись, что спрятанный под моим широким одеянием револьвер у меня под рукой, придержала лошадь и, когда жена солдата поравнялась со мной, прошептала:

– Вы видели?

– Да, это разбойники, – ответила женщина тихо, но совершенно спокойно. Истинную дочь Тибета подобная встреча не могла вывести из равновесия.

Я, притворившись страшно заинтересованной каким-то растением на скале, подозвала Йонгдена им полюбоваться и, когда он подъехал, спросила:

– Вы видели людей слева от нас?

– Нет.

– Трое вооруженных людей, вероятно воры. Женщина тоже их видела. Держите револьверы наготове. Мы доедем шагом до поворота тропы и, как только скроемся из вида, пустим лошадей во весь опор. Нужно поскорее догнать наших. Может быть, разбойников не трое, но целая шайка.

На этот раз я говорила по-английски и не боялась, что меня услышат: тибетцы не могли понять.

У нас были хорошие лошади, мы скакали дружно. Но… что случилось?! Вдали перед нами раздался выстрел. Мы погнали коней. В высокой траве на берегу речки показался лагерь. Все выглядело очень мирно.

Не сходя с лошади, я прежде всего спросила:

– Вы не встретили по дороге троих мужчин?

Никто никого не видел.

– Что это был за выстрел? – продолжала я. Мои люди смутились.

– Это я стрелял, убил зайца, – признался солдат, – у нас кончилось все мясо, а моя жена ослабела.

Я строго запрещала людям охотиться, но к солдату это никакого отношения не имело. Прервав его объяснение движением руки, я перешла к главному:

– Мы видели троих человек. Они, конечно, воры. Сегодня ночью нужно будет принять особые предосторожности. У этих бандитов могут быть сообщники в окрестностях…

– О, вот двое из них! – воскликнул Церинг, указывая на два силуэта на гребне горы, у подошвы которой приютился наш лагерь.

Я взяла бинокль. Именно этих людей мы видели в лощине. Где же третий? Уж не пошел ли он за остальными бездельниками, пока его приятели рассматривают нас с высоты своего наблюдательного пункта?

– Не обращайте на них внимания, – распорядилась я. – Мы обсудим план действий за чаем. Только сложите наше оружие на видном месте, но так, будто вы это делаете не намеренно. Надо им дать понять, что у нас есть чем защищаться.

Чай готов. Один из слуг зачерпывает из котла ковшиком и кропит чаем в направлении шести стран света (тибетцы включают в число стран света «зенит» и «надир»), восклицая: «Пейте, о боги!» Затем он наполняет наши деревянные чаши, и, расположившись вокруг костра, мы обсуждаем, что нам следует предпринять.

Снять лагерь, перейти в другое место – бесполезно. В этих бескрайних пустынных просторах нет ни одного уголка, где можно было бы укрыться. Если за нашим караваном гонится шайка разбойников, они все равно нас разыщут завтра, послезавтра, через неделю. Следуя за медлительными вьючными яками, мы сможем добраться до ближних китайских деревень не раньше, чем через месяц.

Слуги предложили обследовать окрестности и разведать, нет ли поблизости еще злоумышленников. Этот план мне не понравился. Разбойники могли бы воспользоваться отсутствием людей и ограбить лагерь. Солдата осенила более удачная мысль.

– Останемся здесь все вместе до наступления ночи, – предложил он. – Потом, в темноте, когда не будет видно, что мы делаем, двое из слуг и я займем наблюдательные пункты в разных местах в кустарнике недалеко от лагеря. Третий слуга пусть сторожит около палаток. Всю ночь он должен стучать во что-нибудь время от времени, как это делают часовые в Китае. Бандиты подумают, что все мы спим под его охраной. Когда они пройдут мимо дозорного, он выстрелит им в спину прежде, чем они доберутся до палаток, а двое других прибегут и нападут на них с другой стороны. Вы трое атакуете их с фронта. Застигнутые врасплох, обстреливаемые со всех сторон, бандиты, быть может, разбегутся, если их не очень много.

Этот военный план показался мне для людей в нашем положении самым приемлемым. Я его одобрила. Мы привязали животных как можно надежнее: небольшие группы тибетских мародеров, не решаясь напасть на караван открыто, имеют обыкновение ночью пугать животных ружейными залпами. Когда перепуганный скот срывается с привязи, они гонятся за ним. Почти всегда им удается поймать несколько голов, и они угоняют их и продают подальше от места разбоя.

Йонгден настоял на сооружении баррикады из мешков и ящиков с дорожными припасами. Она должна была служить нам прикрытием при стрельбе в противника. Однако, хотя мой приемный сын и мог по праву считаться у себя на родине выдающимся ученым, военное дело даже в самой скромной степени не входило в круг его познаний. Не баррикада защищала нас, но скорее мы оказали ей эту скромную услугу, подпирая и поддерживая ее в равновесии своими телами.

Немного было в моей жизни таких восхитительных ночей, как эта ночь, когда каждое мгновение мы ждали вторжения разбойников в наш маленький лагерь. Конечно, не перспектива нападения придавала очарование нашему бдению…

Церинг, усевшись у входа в свою палатку с чашей чая под рукой, пел, отбивая ритм палкой о бронзовый котел (такие котлы изготавливают на востоке Тибета и продают по всей стране). Он передавал сказания страны Кхан, несомненно больше чем тысячелетней давности, воспевая леса, снежные вершины, подвиги национальных героев. Эти сказочные витязи были разбойниками, так же как и бандиты, чье близкое соседство заставляло нас бодрствовать, так же как и сам певец – насколько мне известно, принимавший участие не в одном жарком деле – и как все обитатели этой страны отважных дикарей, где еще слывет за доблесть архаическая война с караванами.

Церинг пел хорошо. В его голосе, мужественном и в то же время нежном, сочетались героические созвучия с мистическими интонациями. Его песня возрождала образы богинь и святых лам. Порой строфа заканчивалась страстными устремлениями к духовному пробуждению. «Дук мед, джиге мед, Саггиас тхоб пар шог» – «О, если бы я мог достигнуть блаженства Будды, не знающего ни страдания, ни страха».

Даже будничный котел пел в такт и в тон его стихам. Его металл вибрировал бархатными переливами колокола. Этот железный певец был неутомим, до самого рассвета продолжался его удивительный сольный концерт. Вернулись продрогшие дозорные и бросились разжигать костер и готовить свежий чай. Церинг умолк. Сладкозвучный котел вернулся к своим повседневным обязанностям и, наполненный до краев водой, стоял на пламени костра. Йонгден сладко спал на своей баррикаде вместо подушки.

Воры на нас не напали, но остались поблизости. Когда мы кончали завтракать, они появились перед нами все трое. Каждый вел лошадь под уздцы. Мужчины вскочили и подбежали к ним.

– Кто вы… Мы вас вчера видели. Что вы здесь делаете?

– Мы охотники, – сказал один из них.

– Охотники! Вот хорошо! У нас как раз нет мяса. Мы купим у вас что-нибудь из вашей добычи.

Эта просьба поставила мнимых охотников в тупик.

– Мы еще ничего не убили, – заявили они хором.

Мои слуги умели с ними разговаривать:

– Знаете ли вы, кто эта почтенная госпожа-лама, которая путешествует с такой красивой палаткой и носит тага (корсаж без рукавов – часть монашеского одеяния лам) из золотой парчи?

– Должно быть, она жестюн кушог из Жакиендо… Мы слышали о ней.

– Да, это она и есть. Вы, конечно, понимаете, она не боится разбойников. Тот, кто у нее что-нибудь похитит, сейчас же будет обнаружен. Ей стоит только посмотреть в чашку с водой, и тут же она увидит в ней изображение вора, укравшего вещь, и место, где то и другое находится.

– Значит, это все правда. Все докпа говорят, будто пелинги умеют так делать.

Церинг знал об этой басне и ловко сумел ею воспользоваться, желая отбить у воров охоту объединиться с товарищами и потом напасть на нас с превосходящими силами.

Дней через десять мы выбрали место для ночлега прямо перед стойбищем кочевников, Я легла еще до наступления ночи и из палатки слышала, как к нам пришли многочисленные посетители. Они принесли в подарок молока и масла и хотели меня лицезреть. Йонгден объявил: госпожа лама занята вознесением молитв. Сейчас ее невозможно потревожить, но она примет всех завтра утром.

Послышалось шушукание, и затем один из слуг пригласил пастухов на чаепитие. Все отошли от моей палатки, и мне уже больше ничего не было слышно.

На следующее утро очень рано Йонгден попросил разрешения войти ко мне.

– Прежде чем пастухи вернутся, я хочу рассказать вам, чего они хотели от вас вчера вечером. Они уверяют, что у них увели лошадей, и хотят, чтобы вы посмотрели в чашу с водой и описали наружность конокрадов и местность, куда воры угнали животных.

– Что вы им сказали?

– Вот что: я подумал, не собираются ли они расставить нам ловушку. Не исключено, что докпа не очень-то верят в чудесные способности чужеземцев и, может быть, у них никто ничего не крал. Наоборот, они хотят удостовериться, нельзя ли нас ограбить безнаказанно. Тогда, если вы скажете, будто видите лошадей и воров, они решат, что сами вывели нас на чистую воду – на самом деле вы ничего увидеть не можете, и им вас бояться нечего.

Я подтвердил, что вы действительно можете узнать все, что им нужно, но для этой церемонии недостаточно зачерпнуть свежей воды из реки. Необходимо подготовить ее, совершая над ней заклинания в течение трех дней, а вы вряд ли задержитесь здесь еще на три дня. Они сейчас же согласились с необходимостью подготовительных процедур. Потом, зная как им отвратительна смертная казнь, я добавил, что как только вы найдете преступников, вам придется доставить их к китайскому судье для совершения над ними смертного приговора. Ничто не сможет этому помешать. То-уо («Разгневанный» – наименование одной из разновидностей зловещих божеств), властью которого совершается гадание, выместит свой гнев на пострадавших пастухах, просивших его о помощи.

Пастухи, по-видимому, пришли в ужас и сказали, что они лучше поищут лошадей своими силами и потом заставят конокрадов платить штраф. Все-таки они хотели вернуться, и я решил вас предупредить.

Докпа вернулись с новыми дарами. Я раздала больным кое-какие безобидные лекарства, и дело о лошадях снова было выдвинуто на обсуждение. Но, когда я подтвердила все сказанное моим приемным сыном, пастухи окончательно утвердились в намерении обойтись без услуг моего пророческого дара.

Церинг уже совершал путешествие до самого Татшиенду и служил у европейцев. Благодаря общению с ними он стал до некоторой степени вольнодумцем и любил щеголять своим скептицизмом перед наивными товарищами. Теперь в течение многих дней пищей для его остроумия стала доверчивость бедных пастухов и легкость, с какой эти простофили позволили нам себя провести.

Прошло некоторое время, и вот я снова с глубокой радостью увидела берега большого Синего озера – святейшего Куку-Hop – места поклонения миллионов монголов и тибетцев. Вокруг Куку-Hop я совершала обход несколько лет тому назад.

Однажды, возвращаясь после купания в озере, я заметила, как Церинг стремительно вышел из палатки Йонгдена, что-то пряча в карман своего платья. Он меня не видел и направился к кухне. В тот же вечер молодой лама рассказал, что днем его зачем-то вызвали из палатки, как раз когда он считал деньги. Он поспешил на зов, забыв о кошельке, и, вернувшись, недосчитался трех рупий.

«Очень хорошо, вора найти нетрудно», – подумала я, но посоветовала молодому человеку быть внимательнее, а сама никому ничего об этом происшествии не сказала.

Три дня спустя, разложив у себя на столе стебли трав, рассыпав рис, я зажгла ароматические палочки и поставила среди всех этих аксессуаров чашу с водой.

Я подождала, пока слуги не легли спать, прекрасно зная, что в этот момент каждый из них уже положил свой кошелек под предмет, служивший ему в тот вечер подушкой.

Позвенев тамбурином и колокольчиком, когда-то служившими ламам во время совершения религиозных церемоний, я позвала Церинга. Когда Церинг явился, я подула на воду, слегка помешала ее веточкой и произнесла голосом оракула:

– Церинг, из кошелька ламы Йонгдена пропали три рупии. Я видела их у тебя под головой, когда ты лег спать. Иди и принеси их.

Скептицизм вольнодумца получил сокрушительный удар. Не в силах произнести ни одного слова, побледнев как мертвец, он трижды распростерся у моих ног, потом пошел к себе в палатку и принес украденные деньги.

– Благородная, преподобная госпожа, – спросил он, дрожа всем телом, – То-уо потребует теперь моей смерти?

– Нет, – ответила я великодушно. – Я заступлюсь за тебя.

Он снова припал к моим ногам и вышел.

Оставшись одна в своей маленькой палатке, открытой в ночное безмолвие пустыни, я снова взяла тамбурин и колокольчик ламаистских жрецов и, под аккомпанемент их древних напевов, погрузилась в размышление о власти атавистических верований над рассудком человека и о глубоком смысле только что разыгранной мной комедии.


Глава V


Ученики древности и их современные конкуренты 

Все перипетии, связанные с согласием учителя мистики принять ученика, первые годы послушничества, уготованные ученику испытания и обстоятельства, сопровождающие его духовное прозрение, обычно представляют прекрасный материал для увлекательного романа. 
По всему Тибету ходит множество историй об удивительных приключениях наших дней или времен давно минувших. Они записаны в биографиях знаменитых лам, закреплены преданием, рассказываются очевидцами. При переводе на чужой язык, при чтении в странах, где мысли, нравы, внешность – все совсем другое, совсем чуждо Тибету, – очарование этой причудливой ламаистской золотой легенды рассеивается. Но когда хватающие за сердце интонации рассказчика звучат в полумраке монашеской кельи или под каменными сводами пещеры отшельника, в ней снова трепещет душа Тибета, во всей своей самобытности – примитивная и могучая, томящаяся по неведомому совершенству.

Прежде всего я расскажу легендарную и символическую историю приобщения Тилопа Бенгальца к доктрине «Прямого пути». После его смерти это учение было занесено из Индии в Тибет и передавалось от учителя к ученику в секте «Кагьюд-па». Тилопа считается духовным предком этой секты.

Отмечу мимоходом: лама Йонгден – мой коллега и приемный сын – начал в возрасте восьми лет испытательный срок своего ученичества в одном из монастырей именно секты «Кагьюд-па».

Тилопа сидит, погруженный в изучение какого-то философского трактата. За его спиной появляется старая нищенка, читает у него через плечо – или делает вид, что читает, – несколько строк и резко спрашивает: «Ты понимаешь, что читаешь?» – Тилопа приходит в негодование – как смеет ничтожная попрошайка задавать ему такой наглый вопрос. Он не успевает выразить обуревающие его чувства – женщина плюет прямо в раскрытую книгу. Монах вскакивает. О чем думает эта чертовка? Она осмеливается плевать на Священное писание!

В ответ на его яростные упреки старуха плюет еще раз, произносит какое-то непонятное слово и исчезает.

Как ни странно, но, услышав это слово, показавшееся ему нечленораздельным звуком, Тилопа сразу забывает о своем гневе. Его охватывает тягостное чувство, в душе пробуждается сомнение в своей учености. В конце концов, может быть, он действительно не понимает ни доктрины, изложенной в оплеванном трактате, ни… вообще ничего не понимает – и он просто-напросто тупоумный невежда?

Что такое сказала эта странная женщина? Что за непонятное слово она произнесла? Он хочет его знать. Он обязательно должен его знать.

Тилопа отправляется на розыски неведомой старухи. После долгих утомительных скитаний он встречает ее как-то ночью в пустынном лесу (некоторые утверждают – на кладбище). «Ее красные глаза горели во мраке, как раскаленные угли».

Следует понимать, что злая старуха была Дакини. Эти волшебницы играют в тибетском ламаизме очень важную роль: они приобщают к своему учению своих почитателей или колдунов, принуждают их к этому своими чарами. Их часто именуют словом «мать». Обычно Дакини являются в образе пожилой женщины, и их узнают по зеленым или красным глазам.

Во время состоявшегося разговора в лесу старуха дала Тилопа совет отправиться в страну Дакини и повидаться с королевой. Фея предупредила монаха – на пути туда его подстерегает множество опасностей: пропасти, бурные потоки, свирепые звери, коварные миражи, страшные привидения, голодные демоны. Если только он поддастся страху и свернет с узкой, как нить, тропки, петляющей по этой ужасной стране, – его сожрут чудовища. Если, мучимый голодом и жаждой, он напьется из прохладного источника или отведает плодов с ветвей окаймляющих дорогу деревьев или же не устоит перед чарами красавиц, манящих его порезвиться в цветущих рощах, – он потеряет рассудок и память и заблудится.

В качестве пропуска старуха снабдила его магической формулой. Он должен был повторять ее беспрерывно, сосредоточив на ней все помыслы, глухой и слепой ко всему окружающему, и не произносить ни слова.

Некоторые люди совершенно уверены в реальности фантастического путешествия Тилопа. Другие, лучше знакомые с капризами восприятия и ощущения, сопровождающими определенные экстатические состояния, полагают, что речь здесь идет о психических явлениях. Третьи считают описание приключений Тилопа простой аллегорией.

Во всяком случае, как повествует легенда, в соответствии с предсказаниями старой феи, Тилопа атаковали на пути устрашающие или соблазнительные видения. Он взбирался на головокружительную крутизну, преодолевал бурлящие стремнины, замерзал среди снегов, в знойных песчаных пустынях его палило солнце, – но ни на мгновение не отвлекался он мыслью от спасительной магической формулы.

Наконец он добрел до подступов к замку Дакини. Его раскаленные добела бронзовые стены дышали жаром и разливали ослепительный свет. Исполинские чудовища-самки широко раскрывали, готовые его проглотить, огромные пасти. Ему преграждали дорогу деревья с острыми ножами и саблями на концах ветвей. Несмотря на все препятствия, Тилопа все-таки вошел в зачарованный дворец. Многочисленные роскошные покои переплетались в непроходимый лабиринт. Тилопа прошел через него и очутился у двери в апартаменты королевы.

Там на троне восседала королева божественной красоты, вся увешанная чудесными драгоценностями. Когда доблестный путник перешагнул порог ее покоя, королева милостиво ему улыбнулась.

Но, равнодушный к ее прелестям, Тилопа, все время повторяя магическое заклинание, взошел по ступеням трона, сорвал сверкающие украшения феи, растоптал гирлянды цветов, разодрал золотую парчу одежд и изнасиловал ее, обнаженную, на разгромленном троне.

Покорение феи Дакини насилием или средствами магии – постоянная тема в мистической литературе ламаистов. Это аллегория, означающая овладение истиной и определенный метод духовного развития.

Тилопа передал свое учение Нарота (тибетцы переделали его имя в Наропа), а ученик последнего, Марпа, распространил его по всему Тибету. Выдающийся последователь святого Марпа, знаменитый пустынник-поэт Миларепа, в свою очередь посвятил в тайны этого учения своего ученика Тагпо Лхаджи. Линия преемственности не прерывалась и продолжается еще и в наши дни.

В биографии философа Нарота, духовного наследника Тилопа, мы находим занимательное (и гораздо больше соответствующее действительности, чем можно было бы думать) описание искусов, придуманных наставником «Прямого пути» для тренировки своего подопечного.

История двенадцати больших и двенадцати малых испытаний ученого Нарота слывет среди тибетских мистиков классической, и наставники-ламы любят пересказывать ее в назидание молодым налджорпа.

Привожу эту историю в общих чертах, чтобы дать о ней представление читателю.

Нарота родился во втором столетии в Кашмире. Он был сыном брамина, слыл очень ученым вообще и знатоком магии в частности. Нарота исполнял обязанности жреца дворцового храма у одного раджи. Однажды раджа оскорбил его, и Нарота решил отомстить за обиду оккультными средствами.

Он заперся в нежилом уединенном строении и, желая вызвать смерть князя, построил магический круг. Как только он приступил к надлежащим заклинаниям, перед ним явилась фея Дакини и спросила, сумеет ли он направить «дух» умершего в благоприятную сферу или же вернуть этот дух в покинутую оболочку и оживить это мертвое тело. Магу пришлось признать – для этого его знаний недостаточно. Тогда фея стала ему грозно выговаривать: никто не смеет разрушать того, что не в силах восстановить, и объявила – следствием его злобного неразумного поступка будет возрождение в одном из чистилищ. Перепуганный Нарота осведомился, нет ли средств избежать такой ужасной участи. Он получил совет отправиться к Тилопа и упросить мудреца приобщить его к доктрине «Прямого пути», уничтожающей последствия всех поступков, каковы бы они ни были, и обеспечивающей достижение нирваны за одну земную жизнь. Если ему удастся постигнуть смысл тайного учения и усвоить его плоды, он избежит следующего перевоплощения и, следовательно, мучений в чистилище.

Нарота бросил свой киилкхор (магический круг) и поспешил в Бенгалию, где жил Тилопа.

Когда Нарота отправился на поиски Тилопа, этот последний уже пользовался большой популярностью. После своего посвящения (удивительные перипетии которого я рассказала) он сделался одним из отшельников авадхута. Это о них сказано: «Они ничего не любят, ничего не ненавидят, ничего не стыдятся. Им чуждо тщеславие. Они отрешились от всего мирского, разорвав узы семьи, общества, религии». Нарота представлял полную противоположность этому идеалу. Он был правоверным индусом, преисполненным сознания своей исключительности как ученый и как брамин. Встреча таких разных по характеру людей должна была разрешиться ситуацией, на наш взгляд, забавной, но для Нарота она вылилась в мучительную драму.

В первый раз он увидел своего будущего духовного наставника во дворе одного буддийского монастыря. Тилопа, почти совершенно голый, сидел на земле и ел жареную рыбу, складывая возле себя в кучку обглоданные кости. Нарота с брезгливостью чистой касты собрался было обойти его подальше, как вдруг из кухни вышел монах и набросился на старика с упреками за отсутствие жалости к живым созданиям. К тому же старик демонстрировал свое жестокосердие в ограде буддийского монастыря, поедая блюдо, стоившее жизни бедным животным. Монах приказал ему убраться. Тилопа не удостоил его ответом. Он махнул рукой, произнес какую-то мантру – и рыбьи кости снова покрылись мясом и превратились в рыб. Рыбы какое-то мгновение парили в воздухе, а затем исчезли. От «безжалостной» трапезы не осталось и следа, и Тилопа удалился.

Нарота остолбенел от удивления, но вдруг его осенила яркая, как молния, мысль: этот удивительный чудотворец, должно быть, и есть тот, кого он ищет. Он кинулся всех расспрашивать и, когда его предположение подтвердилось, попытался догнать йога. Но Тилопа не так-то просто было найти.

Тут настала для Нарота пора бесконечных дальних странствий. Этот период его жизни биографы, несомненно, постарались продлить и приукрасить, но в основном предания, вероятно, соответствуют истине. Из одного селения к другому, из города в город гонится незадачливый кандидат в ученики за неуловимым учителем. Он спешит в те места, где, по слухам, может застать Тилопа. Но неизменно, как только он туда приходит, оказывается: Тилопа был здесь, но уже ушел. На пути у Нарота бывают встречи и приключения. Он считает их случайными, но на самом деле они – создания воли мага, все умножающего число окружающих Нарота иллюзорных явлений.

Однажды усталый Нарота постучал в двери стоящего на краю дороги дома, собираясь попросить пищи. Дверь открыл человек и предложил ему вина. Нарота отказался (пить настоянные на закваске напитки для брамина осквернение). Мираж мгновенно рассеялся, дом исчез. Он снова очутился на дороге один и услышал злорадствующий голос незримого Тилопа: «Это был я!»

Дальше ему попался на пути крестьянин и попросил Нарота помочь содрать шкуру с дохлого осла. Такая работа выполняется только «неприкасаемыми» (париями); контакт с ними, даже только близость к ним оскверняет индуса чистой касты. Брамин Нарота, полный гнева и отвращения, спасся бегством, а голос невидимого Тилопа опять издевался над ним: «Это был я!»

В другой раз он увидел человека, волочившего за волосы рыдающую женщину. Женщина взывала о помощи. Свирепый человек сказал Нарота: «Это моя жена, помоги мне ее убить, а не хочешь, так, по крайней мере, ступай себе мимо». Но Нарота пришел в негодование, бросился на негодяя, избил его до полусмерти, освободил его жертву, и… снова все исчезло, и тот же голос презрительно хохотал: «Это был я!»

Все дальнейшие приключения Нарота развиваются аналогичным образом.

Искусный волшебник Нарота и представить себе не мог подобной фантасмагории. Он чувствует, что сходит с ума. Но его желание разыскать Тилопа и стать его учеником только возрастает. Он бредет по стране наугад, громко взывая к чародею и, зная теперь, что тот может явиться под какой угодно личиной, простирается у ног каждого встречного.

Как-то вечером Нарота забрел на кладбище. В одном углу алел развалившийся костер. Из него еще время от времени вырывались языки мрачного пламени, освещая среди головешек покоробленные почерневшие человеческие останки. Нарота смутно различил у костра лежащую на земле фигурку. Он подошел с намерением лучше рассмотреть… – в ответ раздался ехидный смешок. Он понял и пал ниц, хватая ноги учителя и ставя их себе на голову. На этот раз Тилопа не исчез.

В течение многих лет бывший жрец раджи следовал повсюду за учителем, не проявлявшим ни малейшего намерения обучать его чему бы то ни было. Наоборот, Тилопа, всеми способами испытывая его покорность, его доверие, подвергал его множеству разных искусов. Приведу только несколько из них.

По обычаю аскетов Индии, Нарота отправился как-то за подаянием и, вернувшись с чашей, полной риса и пряностей, предложил ее учителю – по правилам, ученик может поесть только после того, как насытится учитель. Тилопа уничтожил все до единой крошки и заявил – было так вкусно, что он с удовольствием съел бы еще. Нарота не стал ждать более категорического указания, взял пустую чашу и отправился опять в гостеприимный дом, где его так хорошо угостили. Дома никого не оказалось, и дверь была на запоре. Ревностного ученика это обстоятельство нисколько не смутило: он высадил дверь, нашел на кухне стоявший на огне рис и овощи и принялся наполнять кушаньем, показавшимся Тилопа таким вкусным, чашу. Хозяева застали его за этим занятием и хорошо проучили.

Жестоко избитый Нарота притащился к учителю, но тот не выразил ни малейшего сочувствия.

– В какую скверную историю, однако, ты из-за меня попал, – сказал он, усмехаясь. – Не раскаиваешься ли ты, что стал моим учеником?

Нарота со всей энергией, какую только мог собрать в своем плачевном состоянии, принялся уверять – он не только не жалеет, что последовал за таким гуру, но считает, что нельзя заплатить слишком дорого за честь быть его учеником, если даже пришлось бы купить эту честь ценой своей жизни.

В другой раз, проходя мимо канавы для стока нечистот, Тилопа сказал сопровождавшим его ученикам: «Кто из вас напьется отсюда воды, если я прикажу?»

Нужно понимать, речь шла не только о преодолении естественного чувства отвращения, но и о совершении ритуального акта осквернения, имеющего для индуса чистой касты очень серьезные последствия: оно влечет за собой исключение из касты и превращает в пария. Но, пока остальные колебались, брамин Нарота бросился вперед и напился зловонной жидкости.

Следующее испытание было еще более варварским.

Учитель и ученик жили тогда в хижине на лесной опушке… Однажды, вернувшись из селения, Нарота застал святого за странным занятием: за время его отсутствия Тилопа выточил из бамбука много длинных иголок и теперь закалял их на огне. Нарота с удивлением осведомился – что учитель собирается с ними делать.

Йог улыбнулся странной улыбкой.

– Мог бы ты стерпеть боль, если я ее тебе причиню? – спросил он.

Нарота ответил, как всегда, – он принадлежит учителю всецело, учитель властен сделать с ним все, что ему заблагорассудится.

– Хорошо, – сказал Тилопа, – протяни руку.

Нарота повиновался, и учитель вонзил ему под каждый ноготь по иголке. Справившись со всеми пальцами на руках, он проделал то же самое с пальцами на ногах. Затем запер мученика в хижине, приказал оставаться там, пока он не вернется, и, как ни в чем не бывало, спокойно ушел.

Свирепый гуру вернулся только через несколько дней. Ученик сидел, скорчившись на полу хижины, и иголки по-прежнему торчали у него из-под ногтей.

– О чем ты думал, пока сидел один? – спросил Тилопа. – Не считаешь ли ты меня бесчеловечным и не лучше ли для тебя уйти от такого учителя?

– Я думал, – ответил Нарота, – какое страшное существование ждет меня в чистилище, если меня не озарит по вашему милосердию свет истинного учения «Прямого пути» и я не смогу избежать нового воплощения (излагаемые теория и практика ничего общего не имеют ни с древним, ни с ортодоксальным буддизмом. Напротив, они очень далеки от него).

Я приведу еще одно испытание, на этот раз забавное, по крайней мере для всех, кроме героя приключения.

Тилопа прогуливался с некоторыми из своих учеников. Ему навстречу попалась свадебная процессия, сопровождавшая новобрачную в дом жениха. Йог спросил окружавших его последователей: «Кто из вас пойдет и приведет мне эту женщину? Я желаю ее». И на этот раз, не успел Тилопа закончить фразу, как Нарота уже бежал к свадебному шествию. Признав брамина, участники шествия позволили ему приблизиться, думая, что он хочет благословить невесту – благословение брамина приносит счастье. Но когда брамин схватил девушку и потащил ее прочь, все набросились на него и избили до бесчувствия всем, что попалось под руку: палками от паланкина, канделябрами, сундучками со свадебными подарками – и слишком ревностный ученик остался лежать бездыханным на дороге.

Когда он очнулся от обморока, ему стоило больших усилий догнать учителя. Тилопа встретил его обычным вопросом: «Не жалеешь ли ты?..» И как всегда, Нарота уверял – даже тысяча смертей слишком малая плата за честь быть его учеником.

В дальнейшем он бросился вниз с высокой крыши, ходил по раскаленным углям и совершил еще много разнообразнейших и удивительнейших упражнений, не раз подвергая свою жизнь смертельной опасности.

В конце концов Нарота был вознагражден за долгие страдания. Но награда пришла совсем не в форме посвящения или систематических занятий с учителем.

Если верить преданию, Тилопа применил в этом случае оригинальный метод, несколько напоминающий приемы некоторых учителей китайской секты «Тс’ан».

Нарота в прямом смысле не получал никаких наставлений, но, тем не менее, за время своего беспокойного ученичества, без сомнения, непроизвольно усвоил многие из проповедуемых учителем истин. Во всяком случае, об обстоятельствах, сопровождавших его озарение, известно следующее.

Нарота сидел со своим гуру под открытым небом у костра. Вдруг учитель, не говоря ни слова, разулся и одним из башмаков изо всей силы ударил его по лицу. У бедняги из глаз посыпались искры, и в то же мгновение глубокий смысл тайного учения «Прямого Пути» озарил его сознание.

У Нарота было много учеников. Он обращался с ними хорошо и, не желая причинять им страданий, избавил их от жестоких искусов, так как испытал их бесчеловечность на самом себе.

Некоторое время он пользовался славой блестящего философа, затем многие годы (по преданию, двенадцать лет подряд) посвятил беспрерывному созерцанию и достиг «совершенного успеха», т. е. состояния Будды.

Уже в очень преклонном возрасте Нарота удалился в пустыню в Гималаях.

Нарота известен в Тибете, главным образом, как гуру учителя Марпы. Последний, в свою очередь, был духовным наставником Миларепы. Имя, житие и священные книги Миларепы до сих пор очень популярны среди тибетцев.

Если Нарота был добр к ученикам, то Марпа примеру своего учителя не последовал. В течение многих лет он мучил несчастного Миларепу, приказывая ему строить самому, без посторонней помощи, дом, и затем заставлял разрушать его и снова строить – бесконечное число раз.

Миларепа должен был один своими руками откапывать камни для постройки и переносить их на плечах. От трения тяжелых камней у него на спине сделались страшные гнойные язвы. Духовный отец труженика не подавал виду, что замечает его мучения. Когда его жена, любившая Миларепу, как сына, стала со слезами упрекать мужа в жестокости, он посоветовал злополучному ученику положить на спину кусок войлочной циновки, вырезав в ней отверстие на месте ран. В Тибете так лечат вьючных животных.

Дом, построенный Миларепой, до сих пор еще стоит в стране Лхобранг в Южном Тибете.

Тибетцы свято, до мельчайших подробностей, верят в достоверность преданий. Мы с ними в доверчивости соревноваться не можем, но было бы опрометчиво считать все странные приключения послушников налджорпа только вымыслом или делами давно минувших дней, в наше время немыслимыми.

Психология тибетцев со времени Марпы (XI век) не изменилась. Мне довелось видеть у многих лам точное, до мельчайших подробностей, воспроизведение домашнего быта и нравов, описанных в священных книгах.

Молодой монах, желающий найти гуру, хотя и не может соперничать по рвению и вере с Нарота или Миларепой – всегда бывшими исключением, – но готов на многие жертвы и постоянно пребывает в предвкушении многих чудес. Каждый день во всех частях великой Страны снегов разыгрывается все та же удивительная трагикомедия.

Под влиянием тоски и страха, терзавших его, пока он раздумывал, принимая решение, и порой очень долгого путешествия по безлюдной стране кандидат в ученики добирается до обители выбранного им учителя в совсем особенном состоянии духа. Часто дикий, мрачный вид местности, где спасается отшельник, и его репутация колдуна еще больше поражают воображение молодого человека, и он, конечно, ждет чудес на каждом шагу.

С этого дня и в течение всего курса теоретической и духовной подготовки он будет жить в мире непрерывной фантасмагории: небо и земля будут отплясывать вокруг него самую неистовую из сарабанд; боги и демоны будут преследовать его видениями – устрашающими, пока он не победит страх, а затем и смущающими и издевательскими. Доводящая до потери рассудка беспрерывная смена самых невероятных происшествий будет продолжаться долгие годы – десять лет, может быть, двадцать лет. Они будут терзать монаха до смертного часа, если только в одно прекрасное утро он не проснется просветленным и не уйдет, безропотно припав на прощание к ногам своего ужасного учителя.

Я расскажу сейчас историю такого беспокойного ученичества, выбранную из многих других, рассказанных мне самими их героями, потому что она особенно типична для тибетцев и мне знакомы места, служившие ареной действия.

Иешес Гьятцо уже неоднократно жил в затворничестве в цхам. Он старался найти решение одного мучившего его вопроса: «Что такое «дух»?» Он силился удержать, схватить его, чтобы изучить и проанализировать, но неуловимое это естество ускользало от него, как «вода, зажатая в кулачок ребенка». Его духовный руководитель – один из лам монастыря, к братии которого принадлежал Гьятцо, – посоветовал ему отыскать одного анахорета и упросить его взять в число своих учеников.

Путешествие заняло немного времени, только три недели – совершенная безделица для Тибета. Но тропа, проложенная к пещере святого, пересекала большие пустынные пространства и перевалы больше пяти тысяч метров высотой. Иешес Гьятцо отправился в путь, захватив с собой несколько книг и немного провизии, состоящей из мешочка цамлы, куска масла и небольшой щепотки чая.

Шел второй месяц года (новый год в Тибете приходится на начало февраля). Все горы были одеты мощным снежным покровом. Паломник всю дорогу созерцал ослепительную и грозную панораму гигантских ледяных вершин, и ему чудилось, будто он уже странствует на том свете.

Наконец вечером, на закате солнца, он добрался до жилища гомштена. Огромная пещера выходила на небольшую площадку, обнесенную стеной из обломков выветренного камня. На некотором расстоянии, ниже по склону, находились хижины, служившие приютом для четырех или пяти учеников, получивших разрешение временно поселиться вблизи учителя. Жилища отшельников были расположены на верхних уступах горного цирка черных скал и отражались внизу в маленьком круглом озере изумрудно-зеленого цвета.

Мне самой пришлось побывать здесь в сумеречный час, и я знаю, что мог почувствовать жаждущий приобщиться к оккультной мудрости монах, очутившийся в этом безрадостном месте.

Учителю доложили о прибытии Гьятцо, но он его не принял. В этом не было ничего удивительного. Иешес не огорчился и воспользовался гостеприимством одного из учеников, разделившего с ним свою келью.

Прошло около недели. Иешес с робостью просил товарища напомнить учителю о нем. Ему передали не подлежащий обсуждению ответ: гомштен приказывает ему немедленно уйти и вернуться в свой монастырь.

Не помогли ни громкие мольбы, возносимые к орлиной обители ламы, ни коленопреклонения у подошвы горы – все было напрасно. Иешес пришлось отправиться восвояси.

В первый же вечер по лежащему на его пути пустынному плато пронесся свирепый ураган с градом. Монах отчетливо видел угрожавшие ему гигантские призраки. Он заблудился во мраке и всю ночь брел наугад. Я сокращаю. Следующие дни перехода были полны злоключений: он чуть не утонул, переходя через поток, и вернулся, наконец, в монастырь изможденный, больной, в отчаянии.

Но интуитивная вера в высокую духовную мудрость отшельника не поколебалась. Через три месяца он снова отправился в путь, вступил в новое единоборство со стихиями, уверенный, разумеется, что это или лама спустил их с цепи с целью испытать его твердость и мужество, или же непогоду вызвали враждебные ему духи, желая воспрепятствовать его посвящению в тайное учение.

Гьятцо опять прогнали. В следующем году он проделал то же путешествие еще два раза и во второй раз был, наконец, допущен пред лицо учителя.

– Вы сошли с ума, мой милый, – без обиняков начал старец. – Почему вы так упорствуете? Мне совсем не нужны новые ученики. Кроме того, как мне известно, вы уже изучали философию и не раз предавались медитации в уединении. Я просто старик. Чего вы хотите от меня? Если вы стремитесь приобщиться к тайному знанию, разыщите ламу X. из Лхасы. Этот лама ученый схоластик. Он изучил все Священное писание и постиг до конца тайное предание. Именно такой наставник нужен подобному вам молодому ученому.

Иешес прекрасно знал, что так говорит всякий учитель, желающий проверить степень доверия к нему кандидата в ученики. Кроме того, он действительно в него верил.

Он не отступился и в конце концов добился своего.

Я знала другого монаха, воодушевляемого в своем стремлении обрести духовного наставника далеко не такими возвышенными целями. Его история послужит контрастом к первой и даст читателю представление о другой стороне психики тибетцев.

Карма Дорджи поместили еще совсем ребенком в монастырь. Там он оказался мишенью для насмешек и презрения монашков из более состоятельных и знатных семейств. Когда Дорджи подрос, издевательства над ним не прекратились, но характер их немного изменился. Многие его товарищи постоянно подчеркивали разницу между их и его происхождением. Карма Дорджи отличался гордостью и редкой силой воли. Он рассказывал мне, как еще маленьким мальчиком дал себе клятву стать выше всех унижающих его товарищей.

Благодаря простому происхождению и сану монаха перед ним был открыт только один путь: нужно было стать отшельником, великим магом, одним из тех, кто порабощает демонов, превращая их в покорных рабов. Тогда он увидит, как затрепещут перед ним все его обидчики.

Обуреваемый такими весьма неблагочестивыми мечтами, Дорджи попросил настоятеля монастыря дать ему отпуск на два года, так как он желает предаваться медитации в лесном уединении. В таких просьбах отказа никогда не бывает. Дорджи взобрался на высокую гору, нашел подходящее место у родника и построил себе хижину. Чтобы лучше уподобиться аскетам, владеющим искусством развивать внутреннее тепло, он, не теряя времени, разделся догола и перестал стричься. Люди, изредка приносившие ему припасы, всегда – даже среди зимы – находили его обнаженным и неподвижно сидящим в позе глубокого созерцания.

О нем начали поговаривать, но это было еще очень далеко от вожделенной славы. Он понял, что отшельничеством и наготой многого не добьешься, и снова спустился в монастырь. На этот раз он попросил разрешения уйти на поиски гуру в чужие края. Никто его не удерживал.

Его странствия были гораздо удивительнее, чем путешествие Иешес Гьятцо. Последний, по крайней мере, знал, куда идет, а Карма Дорджи не имел об этом ни малейшего представления.

Ему никак не удавалось найти для себя достойного учителя, и он решил прибегнуть к оккультным средствам. Вера Карма Дорджи в богов и демонов была беспредельной. Он знал наизусть историю Миларепы, обрушившего дом на головы своих врагов. Он помнил еще много преданий о «великих духах зла», приносивших по требованию мага в середину магического круга киилкхор окровавленные головы его недругов.

Дорджи был немного знаком с искусством киилкхор. Он построил магический круг из камней на дне глубокого ущелья и начал заклинать грозные божества направить его к одному из повелевающих ими магов-учителей. На седьмую ночь раздался оглушительный гул. Протекающий по ущелью поток внезапно вздулся. Водяной смерч, возникший, должно быть, из-за прорыва горного резервуара или выпавшего выше в горах ливня, внезапно хлынул в ущелье и смыл молодого монаха вместе с киилкхором и его нищенскими пожитками. Ему необыкновенно повезло. Он не утонул. Перекатывая отшельника вместе с валунами, поток выбросил его при выходе из ущелья на мель в огромной долине. Когда рассвело, Карма увидел прямо перед собой на отроге горы приютившийся под сенью каменной стены рите (обитель отшельника).

В лучах восходящего солнца побеленный известью домик был облит бело-розовым сиянием. Чудом уцелевшему монаху привиделось, будто от домика к нему тянутся, осеняя ореолом его чело, длинные золотые лучи. Конечно, так долго разыскиваемый учитель живет здесь. Никаких сомнений во вмешательстве оккультных сил, ответивших на его призыв, у Дорджи не было. Ведь он собирался подняться по ущелью, перевалить через горную цепь, а они его направили (правда, немного бесцеремонно) вниз, в долину, прямо к этому рите.

Карма Дорджи, приятно польщенный оказанной ему услугой, даже не вспомнил об унесенных водой припасах и одежде. В том же виде, в каком он, в подражание Херука (персонаж ламаистского пантеона, изображаемый в виде нагого анахорета), священнодействовал возле своего киилкхора, – т. е. совершенно голый, – он направился к обители учителя.
В это время один из учеников пустынника спускался с горы по воду. При виде внезапно возникшего перед ним удивительного прохожего, он чуть было не уронил кувшин. Климат Тибета сильно отличается от климата Индии. Если в Индии нагих аскетов или лжеаскетов легион и никого они удивить не могут, – в Стране снегов дело обстоит по-другому. Только очень немногие налджорпа присваивают себе обычай ходить без одежды, но они живут в стороне от всех дорог, в складках высоких горных хребтов, и их обычно никто не видит.


– Кто живет в этом рите? – осведомился Карма Дорджи.

– Мой учитель, лама Тобсгиайс, – ответил монах. Кандидат в маги больше ни о чем не спрашивал. О чем ему было спрашивать? Он знал все заранее: боги привели его к достойному его учителю.

– Ступай, скажи ламе, что Тше-Кионгс («Покровители религии» – боги или демоны, по верованию тибетцев, давшие клятвенное обещание защищать буддийское учение от его противников) прислали ему ученика, – торжественно произнес голый человек.

Совсем ошалев, молодой водонос отправился с докладом к учителю, и тот приказал ввести посетителя.

Карма Дорджи благоговейно распростерся у ног ламы и затем снова представился в качестве ученика, приведенного «высшими существами к самым ногам учителя».

Лама Тобсгиайс был ученым. Внук китайского чиновника, женатого на тибетке, он, несомненно, унаследовал от этого предка склонность к любезному агностицизму, и, по-видимому, удалился в пустыню просто из-за аристократического пристрастия к одиночеству и желания спокойно работать, а не по какой-нибудь другой причине. По крайней мере, из описания Карма Дорджи я его представляю себе именно таким. Дорджи рассказывал о нем со слов прислуживавших ламе монахов, поскольку его знакомство с ламой (как это выяснится дальше) было очень кратковременным.

Обитель кушога Тобсгиайс по своему положению соответствовала правилам, изложенным в древнебуддийском Священном писании: «не слишком близко к селению и не слишком далеко от селения». Перед окнами ламы широко раскинулась пустынная долина. За горным перевалом на стороне, противоположной склону горы, где прилепилось его жилище, на расстоянии по меньшей мере полудня ходьбы, находилась деревня.

Домик был обставлен с аскетической простотой, но в нем была большая, хорошо подобранная библиотека. Кроме того, несколько красивых танок (картин, написанных на ткани, свертывающихся наподобие японских какемоно) на стенах давали понять, что отшельник не был беден и хорошо разбирался в искусстве.

Карма Дорджи, высоченный детина, все одеяние которого состояло из шевелюры, заплетенной в одну длинную, до пят, и еще удлиненную хвостом яка косу, должен был являть странный контраст с миниатюрным изысканным ученым.

Лама выслушал рассказ о киилкхоре, «чудесном» разливе ручья и, когда Дорджи опять повторил, что к ногам учителя его привели оккультные силы, ограничился замечанием: место, куда воды потока доставили Дорджи, находится довольно далеко от его обители. Затем он осведомился, почему кандидат в колдуны путешествует без одежды.

В ответ Дорджи, преисполненный сознания своей значительности, поведал ему о Херука и о своей двухлетней жизни в лесу нагишом. Лама с минуту его рассматривал, затем позвал одного из слуг и сказал ему просто:

– Проведите этого бедняка на кухню, посадите у очага и пусть он выпьет очень горячего чая. Постарайтесь еще найти для него старую одежду из овчины. Он мерзнет уже много лет.

И лама отпустил его.

Конечно, Карма Дорджи было приятно напялить на себя пожалованный ему меховой плащ, хотя это и были сплошные лохмотья. После ночной ванны хорошо было погреться у огня и подкрепиться горячим чаем, щедро приправленным коровьим маслом. Но это чисто физическое удовольствие омрачалось чувством оскорбленного тщеславия. Лама не оказал ему приема, подобавшего прибывшему таким чудесным образом ученику. Тем не менее Дорджи надеялся, – когда его силы восстановятся, он сумеет лучше объяснить учителю, кто он такой и чего добивается. Но лама Тобсгиайс больше его не приглашал, и казалось, совсем забыл о его существовании. Было ясно все-таки, что он сделал относительно Дорджи кое-какие распоряжения, так как его очень хорошо кормили и закрепили за ним его место у очага.

Шли дни за днями. Дорджи начинал терять терпение. Уютная кухня стала казаться ему темницей. Он попытался было работать – ходить по воду, собирать топливо, но ученики ламы его к работе не допустили: Учитель велел, чтобы он ел и грелся у очага, никаких других приказаний не поступало.

Карма Дорджи было стыдно: с ним обращались, как с домашней кошкой или собакой – о них заботятся, но ничего с них не спрашивают. Он все больше тяготился своим бездействием. Первое время он не раз просил товарищей напомнить о нем учителю, но те неизменно просили извинить их, они не могут себе этого позволить. Римпоче («драгоценный» – чрезвычайно почтительный титул в разговоре с ламой или о нем) позовет его, если захочет видеть. Карма больше не смел повторять свою просьбу. Единственным утешением для него стало теперь подстерегать появление ламы, изредка выходившего отдохнуть на маленьком балкончике перед своей комнатой, или же прислушиваться, как лама объяснял иногда какой-нибудь философский трактат ученикам или случайному гостю. Если не считать этих редких просветов в его существовании, время для него тянулось медленно и бесплодно, и он снова переживал все направившие его в эту обитель перипетии.

Так прошло немногим больше года. Дорджи захандрил. Он мужественно перенес бы по воле ламы самые тяжелые испытания, но такое полное забвение приводило его в отчаяние. Он уже начинал подозревать, не узнал ли кушог Тобсгиайс, благодаря своему оккультному могуществу, о его низком происхождении (Дорджи его от ламы предусмотрительно скрыл) и не презирает ли теперь его. Оказываемое ему гостеприимство было просто подаянием из жалости. Он не мог избавиться от этой мысли, она его терзала.

Дорджи был убежден – его привело к ламе чудо, и во всем мире для него другого учителя не существует. Ему и в голову не приходило возобновить свои поиски. Но порой его стала посещать мысль о самоубийстве.

Карма Дорджи совсем погибал от отчаяния, когда к анахорету прибыл с визитом племянник. Племянник этот был ламой-тулку, настоятелем одного монастыря – и путешествовал в сопровождении многочисленной свиты. Блистательный лама, сияя золотом парчовых одежд, в искрящейся, похожей на пагоду шляпе из позолоченного дерева, в окружении приближенных, остановился в долине у подошвы горы-обители. Слуги раскинули красивые палатки, и, освежившись чаем, присланным для него дядей-отшельником в огромном серебряном чайнике, тулку поднялся в домик своего родственника.

В один из последующих дней лама-племянник заметил странную фигуру Карма Дорджи в лохмотьях мехового плаща и с ниспадающей до пят шевелюрой. Он заговорил с ним, спросив, почему он всегда сидит у очага. Дорджи ухватился за тот случай, как за новую милость богов, наконец-то снова обративших к нему свои взоры. Он представился ламе, перечислив все свои заслуги и звания, не забыв упомянуть о своем отшельничестве в лесу, киилкхоре в горах, о разливе потока, о прибытии к сияющему рите, а также об отраженных от обители и осенивших его чело золотых лучах. Он закончил жалобой на забвение, в котором пребывает теперь по воле ламы, и просьбой к тулку походатайствовать о нем перед ламой.

Судя по рассказам Дорджи, можно заключить, что по своему складу тулку до некоторой степени походил на своего дядюшку и не был склонен видеть вещи в черном свете. С удивлением рассматривая верзилу Дорджи, он спросил, чему он хочет научиться у ламы.

Наконец-то нашелся человек, принимающий в нем участие!

Кандидат в колдуны преисполнился прежней самоуверенности. Он хочет, – ответил он, – приобрести магические способности, летать по воздуху и сотрясать землю… Из предосторожности Дорджи не заикнулся о конечной цели своих желаний.

Тулку все это, должно быть, позабавило. Тем не менее он обещал просителю замолвить за него слово перед дядей. Но за две недели своего пребывания в обители лама больше ни разу не посмотрел в его сторону.

Тулку распростился с ламой и собирался спуститься в долину, где ждала наготове его свита. С порога домика ламы были хорошо видны слуги, державшие под уздцы горячих коней, покрытых попонами из красного или желтого сукна. Седла и сбруя с украшениями из полированного серебра сверкали в лучах утреннего солнца. Карма Дорджи машинально созерцал это зрелище, думая – вот его заступник уезжает, не передав ему никакого ответа на его просьбу. Теперь он потерял последнюю надежду.

Он собирался, по обычаю, приветствовать ламу прощальными коленопреклонениями, как вдруг тот отрывисто бросил:

– Следуйте за мной.

Карма Дорджи немного удивился. От него здесь никогда не требовали никаких услуг. Чего хочет от него лама? Палатки и поклажу, упакованные слугами, отправили еще на заре с караваном вьючных животных. Кажется, делать совсем нечего. Может быть, лама забыл передать своему дяде какой-нибудь предмет?

Спустившись с горы, тулку обратился к Дорджи:

– Я передал кушогу Римпоче о вашем желании овладеть магическими знаниями, о которых вы говорили. Он ответил, что вам для этого следует изучить некоторые оккультные труды. Здесь, в обители, их нет, но они имеются в моем монастыре, и Римпоче приказал мне взять вас с собой и дать вам возможность начать обучение. Для вас приготовили лошадь. Вы поедете с моим трапа .

Сказав это, он отвернулся от Дорджи и присоединился к небольшой группе монастырских сановников из сопровождавшей его свиты.

Все склонились в прощальном поклоне в направлении обители, почтительно приветствуя ламу Тобсгиайс, затем, вскочив в седла, с места пустили лошадей крупной рысью.

Карма Дорджи остолбенел. Один из слуг толкнул его, вручая ему уздечку лошади… Не сознавая, что с ним происходит, он очутился в седле и поскакал вместе со слугами.

Путешествие прошло без приключений. Тулку не обращал ни малейшего внимания на Дорджи, разделявшего трапезу и ночлег со слугами-монахами (ламе прислуживают монахи – мирянам запрещено жить на территории монастыря).

Монастырь тулку был далеко не таким огромным, как некоторые тибетские гомпа, но, несмотря на свои скромные размеры, выглядел очень благоустроенным, и действительность соответствовала его внешнему виду.

На четвертый день по приезде один из трапа пришел известить Карма Дорджи, что тулку приказал отвести его в один цхам кханг – собрание книг, которые кушог Тобсгиайс рекомендует ему прилежно изучать, если он хочет добиться желаемой цели. Монах прибавил – во время затворничества Дорджи будут регулярно присылать из монастыря необходимые припасы.

Монах привел Дорджи к домику, расположенному в красивом месте и недалеко от монастыря. Из окна был прекрасный вид на позолоченные кровли монастырских строений, над ними расстилалась долина в рамке из поросших лесом склонов. Возле маленького алтаря на полках стояло около тридцати огромных фолиантов, тщательно обернутых и зажатых ремешками между покрытыми резьбой дощечками.

Будущий маг обрадовался: наконец-то к нему начинают относиться с должным уважением.

Уходя, трапа предупредил его – тулку совсем не предписывает ему строгого затворничества цхам. Он волен регулировать свою жизнь, как ему заблагорассудится: ходить по воду к ближайшему источнику и даже на прогулку. Потом трапа показал, где сложены провизия и топливо, и ушел.

Карма Дорджи погрузился в чтение. Он выучил множество магических формул и пока повторял их, надеясь в конце срока обучения узнать точную интонацию их произнесения у своего гуру, ламы Тобсгиайса, так как рассчитывал потом с ним увидеться. Он построил множество киилкхоров по рецептам из своих книг и израсходовал муки и масла для изготовления ритуальных пирогов торма самых разнообразных конструкций больше, чем для собственного стола. Кроме того, следуя изложенным в книгах указаниям, он предавался частым медитациям.

Его рвение не ослабевало в течение почти восемнадцати месяцев. Он выходил только зачерпнуть воды из источника, ни единым словом не обмолвился с трапа, приходившим дважды в месяц пополнить запасы провизии, и ни разу не позволил себе подойти к окну. Мало-помалу в его медитации начали просачиваться совсем новые для него мысли. В некоторых всплывающих в памяти фразах из книг, прочитанных им, в некоторых диаграммах для него вдруг открывался новый смысл. Как-то он остановился перед открытым окном, глядя на хлопотливо снующих в разных направлениях монахов, наконец, вышел, поднялся на гору, подолгу рассматривал растения, камни, струи неутомимого ручья, летучие тучки в небе, игру света и тени; потом долго сидел, созерцая разбросанные в долине селения, наблюдая работу крестьян в поле, бредущих по дороге вьючных животных и пасущийся на пастбище скот.

Каждый вечер Дорджи зажигал маленький светильник на алтаре и погружался в медитацию. Но теперь он не стремился выполнять описанные в его книгах обряды, вызывать духов в разных обличьях. До глубокой ночи, иногда до рассвета, он оставался недвижим, без чувств, без мысли, и ему чудилось, будто он сидит на берегу призрачного океана и видит, как наплывает готовая поглотить его ослепительно-белая стихия.

Прошло еще несколько месяцев. Однажды – днем ли, ночью ли, он не знал – Карма Дорджи почувствовал, как его тело приподнялось со служившей ему сиденьем подушки. Не меняя позы медитации, со скрещенными ногами, он перенесся через порог и полетел вперед. Скоро он увидел внизу родной край и свой монастырь. Было утро. Трапа выходили с ассамблеи (общей молитвы). Карма узнал многих: сановников, тулку, прежних товарищей. Они выглядели усталыми, озабоченными и печальными. Он рассматривал их с участливым любопытством. С высоты, на которой он парил, они казались такими маленькими! Как они поразятся, перепугаются, когда увидят его! И все падут ниц перед ним – магом, владеющим сверхъестественным могуществом.

Последняя мысль заставила его улыбнуться от жалости. Он вдруг почувствовал усталость от вида этих пигмеев – они его больше не интересовали. Он вспомнил о блаженстве, наплывавшем на него вместе с приливом странного океана белого света. Ни одна волна не бороздит его безмятежной поверхности. Нет, он им не покажется. Какое ему дело до того, что они думают, что ему до его собственных размышлений об их былом пренебрежении, о сладости мести…

Он полетел прочь. Вдруг монастырские здания внизу зашатались, затряслись, развалились. Окружающие горы беспорядочно задвигались, вершины обрушились, и вместо них стали возникать новые. Солнце низринулось и промчалось, пересекая небо, как метеор. Продырявило небесную твердь и явилось второе солнце. Ритм этого фантастического хаоса все возрастал. Дорджи теперь различал только пенящиеся волны неистового потока, состоящего из всех существ и вещей вселенной.

Подобные видения у тибетских мистиков не редкость. Их не следует смешивать со снами. Переживающий их субъект не спит и зачастую, во время своих необыкновенных странствий переживая смены местности и обстановки, сохраняет достаточно четкое сознание своей личности и места, где он на самом деле находится. Очень часто также, при возникновении видений, мистик в состоянии транса вполне сознательно желает, чтобы никто не пришел, не заговорил с ним, не позвал, не постучал в дверь и т. д., и боится этого. Хотя он не в силах ни заговорить, ни зашевелиться, он слышит и понимает все, что вокруг него делается. Шум, суета часто вызывают у него болезненные ощущения и, если его насильно выводят из этого своеобразного психического состояния, или же по какой-нибудь причине ему приходится самому с большой затратой сил освободиться от него, то испытываемое при этом нервное потрясение вызывает сперва мучительный шок, а затем длительное недомогание.

Именно для того, чтобы избежать этого шока и пагубных последствий для здоровья при его повторении, были выработаны правила, определяющие способ выхода из медитации, даже обычной, если она несколько затянулась. Например, рекомендуется медленно поворачивать голову справа налево, массировать себе лоб, вытягивать руки, соединяя кисти рук за спиной и откидывая назад торс и т. д.

Каждый выбирает подходящее для него упражнение.

Среди членов секты дзен в Японии практикуется монахами групповая медитация в общем помещении, и специальный опытный надсмотрщик, умеющий распознавать симптомы усталости, подбадривает утомленных, оживляя в них энергию ударом палки по плечу. Все испытавшие это средство единодушно утверждают, что получают при этом приятное ощущение нервной разрядки.

Вернувшись из своего необыкновенного путешествия, Карма Дорджи посмотрел вокруг себя: книги на полках, алтарь, очаг – ничто со вчерашнего дня не изменилось, все было таким же, ставшим привычным за три года в келье. Он встал и подошел к окну: монастырь, долина, поросшие склоны гор – все выглядело обычно, буднично, но все-таки было совсем другим. Карма очень спокойно развел огонь. Когда дрова вспыхнули, он взял нож, отрезал свои длинные волосы налджорпа и бросил их в пламя. Потом приготовил чай, не спеша поел, собрал немного провизии, взвалил котомку на плечи и вышел, тщательно заперев за собой дверь цхам-кханга.

В монастыре Дорджи направился к резиденции тулку и, встретив во дворе слугу, попросил сообщить ламе, что уходит и благодарит ламу за доброту к нему. Затем он удалился.

Дорджи отошел уже довольно далеко. Вдруг он услышал, что его кто-то зовет. За ним бежал один из молодых монахов знатного происхождения из свиты ламы.

– Вас зовет кушог Римпоче, – сказал монах. Карма Дорджи вернулся.

– Вы нас покидаете? – вежливо осведомился лама. – Куда вы направляетесь?

– Поблагодарить моего гуру, – ответил Карма. Тулку помолчал немного, а затем сказал печально:

– Вот уже больше шести месяцев, как мой уважаемый дядя покинул этот мир скорби. (Покинуть мир скорби – «Ньяниен лес дес сонг» – почтительное выражение, означающее, что лама скончался, т. е. достиг нирваны.)

Карма Дорджи не произнес ни слова.

– Если вы хотите отправиться в его рите, я дам вам лошадь, – продолжал лама. – Это будет прощальным подарком покидающему меня гостю. В рите сейчас живет один из учеников Римпоче. Вы его там увидите.

Карма поблагодарил, но ничего не принял. Через несколько дней он снова увидел беленький домик, когда-то излучавший осенившее его голову сияние. Он вошел в комнату, где побывал только один раз, в день своего прихода в обитель, и долго лежал, распростершись, перед креслом ламы. Затем он провел ночь в медитации.

Утром он распрощался с новым отшельником, и тот передал принадлежавший покойному дзен – старый лама, умирая, распорядился отдать его Дорджи, когда тот выйдет из своего цхам-кханга.

Когда я познакомилась с Дорджи, он был уже не молод, но, по-видимому, не собирался обосноваться где-нибудь постоянно.

Далеко не все тибетские анахореты начинают подвижничество столь необычным образом, как Карма Дорджи. Обстоятельства, сопровождавшие его вступление на путь духовного совершенствования, исключительны – поэтому я и рассказала о них так подробно. Но история послушничества всех учеников гомштенов почти всегда отличается какими-нибудь любопытными особенностями. Я многое о них слышала, а мой собственный, часто очень суровый опыт послушника в Стране снегов заставляет меня верить, что многие их этих рассказов вполне соответствуют действительности.


Глава VI


Духовный спорт. – Бегуны лунг-гом-па. – Как можно согреваться без огня среди снегов. – Передача вестей по воздуху. 

Под общим названием лунг-гом тибетцы соединяют многочисленные упражнения, преследующие различные цели: одни – духовные достижения, другие – физические. Упражнения эти комбинируют концентрацию мысли с разнообразной дыхательной гимнастикой. Но название лунг-гом применяется преимущественно для обозначения особого вида полудуховной-полуфизической тренировки, развивающей сверхнормальную скорость и легкость движений. Звания лунг-гом-па удостаивается атлет, способный пробегать с необыкновенной быстротой большие дистанции, нигде не отдыхая и ничем не подкрепляясь в пути. 
Тибетцы любят рассказывать о лунг-гом-па, и во многих древних преданиях можно найти примеры сверхъестественно быстрых пешеходных путешествий.

В автобиографии Миларепы мы читаем о жившем у его учителя черной магии монахе, бегавшем быстрее лошади. Сам Миларепа гордился, что после соответствующей тренировки ему удалось совершить за несколько дней переход, обычно продолжавшийся больше месяца. По словам Миларепы, в основе этой необыкновенной способности лежит «умелое регулирование внутреннего воздуха».

Следует отметить – для подвигов лунг-гом-па нужна скорее необычная выносливость, чем быстрота хода в течение определенного отрезка времени. Задача состоит не в пробеге с максимальной скоростью дистанции в 12–15 км, как в наших спортивных состязаниях, но, как уже говорилось выше, в безостановочных переходах в несколько сот километров ровным, необычайно быстрым шагом.

Дополнительно к полученным понаслышке сведениям о методах тренировки лунг-гом-па мне довелось видеть несколько лунг-гом-па в действии. Очевидно, хотя большинство монахов и выполняют упражнения системы лунг-гом-па, все же очень немногие из них достигают желаемых результатов, и настоящие лунг-гом-па встречаются очень редко.

Моя первая встреча с одним лунг-гом-па произошла в пустыне трав на севере Тибета.

На склоне дня мы медленно ехали по обширному плато. Наши лошади шли шагом. Вдруг далеко впереди, немного левее тропы, я заметила крошечное черное пятнышко, при рассмотрении в бинокль оказавшееся человеком. Меня это очень удивило: в этом крае трудно кого-нибудь встретить. За десять дней мы не встретили ни одного человеческого существа. Кроме того, одинокие пешеходы никогда не отваживаются странствовать по необъятным тибетским пустыням. Что же это за человек?

Один из слуг высказал предположение – путник, должно быть, отстал от купеческого каравана, спасаясь от напавших на него разбойников, и теперь заблудился в пустыне.

Это было правдоподобно. Если дело действительно обстояло так, мы захватим беглеца с собой и довезем его по пути до стойбища пастухов или куда он попросит.

Продолжая смотреть в бинокль, я заметила, что человек передвигался удивительно быстро и какой-то очень странной поступью. Хотя вначале мои слуги могли различить невооруженным глазом только двигающуюся в траве черную точку, очень быстро они тоже увидели, с какой необычайной скоростью эта точка перемещалась. Я передала им бинокль. Один из них, посмотрев в него в течение нескольких минут, пробормотал: «Лама лунг-гом-па чиг да» (по-видимому, это лама лунг-гом-па)!

Слова «лунг-гом-па» сразу пробудили во мне любопытство. До сих пор мне еще никогда не удавалось увидеть настоящего лунг-гом-па, совершающего один из невероятных переходов, о которых столько рассказывают в Тибете. Неужели мне так повезло?

Человек приближался и становился все заметнее – так быстро он шел. Что мне следует предпринять, если это действительно лунг-гом-па? Мне хотелось рассмотреть его поближе, поговорить с ним, расспросить и даже сфотографировать… Желаний у меня было много. Но стоило мне только об этом заикнуться, как слуга, первый узнавший в путнике лунг-гом-па, воскликнул:

– Почтенная госпожа, вы не остановите ламу и не заговорите с ним! Ведь он умрет от этого. Этим ламам нельзя прерывать медитацию во время ходьбы. Если лама перестанет повторять магические формулы, вселившееся в него божество ускользает и, выходя раньше положенного срока, так сильно сотрясает тело ламы, что убивает его.

Предостережением, выраженным в подобной форме, пренебрегать не следовало, хотя по содержанию оно и казалось абсурдным. Из того, что мне было известно о явлении лунг-гом, я могла предположить, что человек этот шел в состоянии транса. Значит, вполне вероятно, что если внезапно и насильственно вывести его из этого своеобразного состояния, то он хотя и не умрет, но испытает мучительный нервный шок. В какой степени такое потрясение окажется опасным для его жизни – мне было неизвестно. Я не хотела делать ламу объектом эксперимента, быть может жестокого, поскольку последствий я не могла предугадать. Удовлетворить любопытство мне помешала и другая причина.

Тибетцы признали и приняли меня в свою среду в качестве женщины-ламы. Им было известно, что я исповедую буддизм, но они не могли уловить разницы между буддизмом ламаистов и моим чисто философским пониманием буддизма. Итак, если я желала и впредь пользоваться уважением и доверием, гарантируемыми мне монашеским облачением (я имела законное право на ношение монашеского одеяния; я никогда не позволила бы себе воспользоваться им для маскарада), приходилось соблюдать тибетские обычаи, и особенно строго – обычаи религиозные.

Необходимость этого создавала серьезные препятствия для проведения некоторых научных исследований, но этой ценой я платила за проникновение в область еще более ревниво охраняемую, чем территория самого Тибета.

Теперь я снова вынуждена была отказаться от научного анализа явлений и ограничиться простым наблюдением удивительного путешественника.

Последний подошел к нам совсем близко. Уже можно было отчетливо различить его бесстрастное лицо с широко раскрытыми глазами, устремленными ввысь на какую-то точку в пространстве. Нельзя было сказать, что лама бежал: казалось, будто при каждом шаге он взмывал в воздух и двигался скачками, как упругий мяч. На нем было обычное монашеское облачение и тога – и то и другое порядком потрепанное. Левой рукой, наполовину скрытой тканью одежды, он держался за складки тоги, в правой был зажат ритуальный кинжал пурба. Монах на ходу слегка заносил вперед правую руку с кинжалом, ритмически соразмеряя шаг, и казалось, будто он острием высоко поднятого ножа на самом деле касался земли и опирался на кинжал, как на тросточку.

Слуги сошли с лошадей и, когда лама проходил мимо, распростерлись на земле лицом вниз. Но он не остановился и, очевидно, совсем нас не заметил.

Я начала уже сожалеть о своей сдержанности, мне хотелось продолжить наблюдение за лунг-гом-па. Решив, что согласие не останавливать путника вполне достаточное свидетельство моего уважения к обычаям страны, я приказала слугам снова сесть на лошадей и следовать за ламой, успевшим между тем отойти далеко. Не пытаясь его догонять, мы старались только, чтобы расстояние между нами не увеличивалось, и благодаря нашим биноклям мы с сыном не теряли его из виду.

Не различая больше лица ламы, мы все же отмечали удивительную ритмичность его упругого шага – размеренного, словно движения часового маятника. Так мы проехали за ним около трех километров. Но тут лунг-гом-па сошел с тропы, взобрался по крутому склону и исчез в извилинах окаймлявшего плато горного хребта. По таким откосам всадники за ним следовать не могли, и нашим наблюдениям поневоле был положен конец. Мы повернули назад.

Сознавал ли лама, что его преследовали? Хотя мы держались от него на почтительном расстоянии, всякий нормальный человек должен был услышать за собой стук лошадиных копыт. Но – я уже говорила – лунг-гом-па был, по-видимому, в состоянии транса, и именно поэтому нельзя с уверенностью определить – притворился ли он, будто нас не видел, и взобрался на гору, желая избавиться от нашего назойливого любопытства, или же действительно не знал, что за ним следят, и изменил направление просто в соответствии с назначенным маршрутом.

Через четыре дня после этого события мы прибыли поутру в местность Тхебгиай, где расположены многочисленные стойбища докпа. Я не преминула рассказать пастухам, как на ведущей к их пастбищам тропе мы встретили лунг-гом-па. Оказалось, что как раз накануне нашей с ним встречи некоторые пастухи тоже его видели, когда на закате гнали свои стада с пастбищ.

Это сообщение позволило сделать мне приблизительный подсчет: если из числа часов, затраченных на наш переход при обычной скорости передвижения, вычесть время привалов и отдыха, то можно заключить – с момента, когда его заметили пастухи, лунг-гом-па должен был идти не останавливаясь с постоянной скоростью всю ночь и весь следующий день, чтобы к вечеру дойти до места, где мы его увидели. Удивительным здесь было именно постоянство этой скорости, так как переходы без отдыха по двадцать четыре часа для тибетских горцев самое обычное дело.

Во время путешествия в Лхасу из Китая лама Йонгден и я часто совершали длительные переходы по девятнадцать-двадцать часов в сутки без еды и питья и ни разу не останавливались. В один из таких переходов мы брели через высокогорный перевал Део по колено в снегу. Но, разумеется, нам не по силам было бы соревноваться с крылатой поступью лунг-гом-па.

Кроме того, он стартовал совсем не из Тхебгиай, где его видели пастухи. И какое еще расстояние ему оставалось пройти, когда он свернул в сторону и исчез за горным хребтом? Бесполезно было строить какие-либо предположения. Пастухи полагали – он шел из Цзанга, так как многие монастыри в этой провинции в течение многих веков специализировались в обучении скороходов лунг-гом-па. Во всяком случае, на территории Тхебгиай пересекается много троп, а поскольку пастухи с ламой не разговаривали, им также пришлось ограничиться догадками.

Невозможно было планомерно проводить научные исследования в этой пустыне. На них потребовалось бы затратить много месяцев, к тому же без всякой гарантии, что результаты будут удовлетворительными. Мне и думать было нечего за них приниматься.

Я только что упомянула о монастырях Цзанг и их славе в качестве центра обучения скороходов. Будет уместно здесь вкратце изложить, какие обстоятельства приписывают древние предания возникновению одного из них.

Героев легенды двое: знаменитый лама Иунгтен Дорджи Паль и историк Бутен. Первый из них – Иунгтен Дорджи Паль – родился около 1284 г. Он считался седьмым воплощением Субхути, ученика древнего Будды. Эта преемственная линия «возрождений» была позднее продолжена Таши-ламами, и Таши-лама наших дней является шестнадцатым перевоплощением Субхути и в то же время тулку Евнагмеда. Иунгтен Дорджи Паль был знаменитым и могущественным магом, занимавшимся главным образом покорением злых духов. Этому магу приписывают в качестве учителя ламу-мистика по имени Тзурванг Сенге. О последнем – если не считать совсем фантастических преданий – никаких сведений не сохранилось. Иунгтен Дорджи Паль жил некоторое время при дворе китайского императора и умер в возрасте девяноста двух лет.

Бутен родился в Тжо Пуг в окрестностях Шигацзе в 1288 г. Он известен как автор нескольких значительных исторических трудов. Он же объединил все буддийское Писание, переведенное с санскрита, в один большой сборник Канджур.
Как-то маг Иунгтен решил совершить магический обряд с целью поработить бога смерти Шиндже. Эту церемонию необходимо совершать через каждые двенадцать лет. Если нарушить это правило, то, как гласит предание, зловещий бог будет каждый день пожирать одно живое существо. Лама намеревался подчинить Шиндже своей воле и заставить его дать клятвенное обещание не употреблять в пищу ничего живого. Взамен спасенных жизней божество получало дары – сперва во время обряда, а затем ежедневно.


Бутен услышал о намерении Иунгтена. Желая знать, действительно ли его друг обладает достаточным могуществом для покорения ужасного божества, он отправился к нему в сопровождении еще трех ученых лам.

Когда ламы пришли, они смогли воочию убедиться, что Шиндже уже ответил на призыв мага. Как гласит предание, его гигантская особа закрывала собой все небо («его существо было огромно, как небо»).

Иунгтен заявил посетителям – они явились как раз вовремя и теперь получат возможность доказать, насколько сильно развито в них чувство сострадания. Для блага всего живого он вызвал бога смерти, а теперь только остается умиротворить его приношениями. И, – продолжал маг, – если один из лам принесет себя в жертву, то сотворит благо. Все три товарища Бутена отклонили эту честь и под различными предлогами поспешили удалиться.

Оставшись один со своим другом, Бутен сказал: если для удачного исхода обряда действительно нужна человеческая жертва, он готов добровольно броситься в широко раскрытую чудовищную пасть Шиндже.

На великодушное предложение друга Иунгтен возразил – он найдет какое-нибудь другое средство для завершения церемонии и Бутену не придется расставаться с жизнью. Но он хочет доверить ему и всем его преемникам обязанность совершения обряда каждые двенадцать лет. Бутен взял на себя это обязательство. Тогда Иунгтен создал бесчисленное количество призраков (тульпа) голубей и бросил их в пасть Шиндже.

С этого момента ламы, слывущие перевоплощениями Бутена, регулярно совершают в монастыре Шалю церемонию умилостивления бога смерти. По-видимому, со временем к богу Шиндже были прикомандированы в помощь и другие божества, так как ламы монастыря Шалю рассказывают теперь о заклятии во время обряда не одного, но множества демонов.

Для приглашения демонов из разных частей страны требуется гонец. Этот гонец именуется Махекетанг (буйвол, который зовет), Буйвол – верховное животное бога смерти Шиндже. Оно славится своим бесстрашием и осмеливается даже призывать злых духов. По крайней мере, в Шалю ему дают именно такую характеристику.

Гонца выбирают поочередно среди монахов монастырей Нианг Тед Киед Фуг и Самдинг.

Претендующие на роль буйвола монахи должны сперва пройти курс тренировки в одном из этих двух монастырей. Она состоит из дыхательных упражнений и специальной гимнастики, выполняемых в абсолютно темном цхам кханге в течение периода строгого затворничества продолжительностью в три года три месяца три недели и три дня.

Одно из упражнений очень популярно среди так называемых мистиков, обычно с весьма низким уровнем развития. Не только монахи, но и миряне – мужчины и женщины – подолгу живут в затворничестве, предаваясь отработке этого упражнения. Оно состоит в следующем.

Практикующийся садится, скрестив ноги, на большую толстую подушку. Он делает медленный долгий вдох, как бы желая раздуться. Затем, задержав дыхание, он должен, не меняя позы и не пользуясь руками для опоры, подскакивать и снова падать на подушку. Некоторые ламы достигают таким образом умения прыгать на очень большую высоту.

Тибетцы убеждены – кто много лет занимался упорно такой тренировкой, приобретает способность «сидеть на хлебном колосе, не сгибая его стебля», или же «усаживаться на верхушку кучи зерна, не сместив при этом ни зернышка». На самом деле цель этих упражнений – развитие способности левитации.

Для проверки успеваемости придумали очень любопытный экзамен. Считается, что выходящий из испытания победителем уже может выполнять все описанные выше удивительные действия или, по крайней мере, уже близок к их совершению. Для проведения испытания выкапывают яму, глубиной равную росту испытуемого. Над ямой сооружают нечто вроде купола с узким отверстием в его верхушке. Высота крыши до ее верхней точки равна глубине ямы. Таким образом, если рост испытуемого 1 м 70 см, то расстояние от дна ямы до купола 3 м 40 см. Кандидат садится, скрестив ноги, на дно этой могилы и должен выскочить из нее одним прыжком через отверстие в кровле.

Тибетцы из Кхам уверяли, будто у себя на родине не раз бывали свидетелями подобных достижений. Однако из тех прыгунов, которых мне довелось видеть, по-моему, никто не способен на такой подвиг.

Сведения об испытаниях на звание «буйвол, который зовет», собранные мной на местах, где они проходят последний венчающий их успехи искус, – разноречивы.

После больше чем трехлетнего заключения во мраке монах, считающий себя достаточно подготовленным для участия в состязаниях, отправляется в Шалю. Там его замуровывают в одну из только что описанных землянок. Но в монастыре Шалю выходное отверстие делается не в кровле, а в одной из боковых стенок надстройки кельи. Кроме того, здесь соревнующийся не выпрыгивает из своей могилы. Чтобы он мог подняться из своей ямы, на дне которой просидел семь суток, ему оставляют скамеечку. Затем он должен выйти через отверстие в стене кельи. Размеры щели рассчитаны по расстоянию между широко растопыренными большим и средним пальцами руки, т. е. приблизительно равны 20 см2. Успешно выполнивший этот трюк кандидат получает звание Махекетанг.

Трудно постигнуть, как можно развить совершенно исключительную быстроту и ловкость в условиях многолетнего затворничества в неподвижном состоянии в полном мраке. Но тут нужно учесть, что такая тренировка преследует цель, не имеющую ничего общего с развитием физических способностей. Впрочем, существуют еще и другие методы, применяющие более рациональные, с нашей точки зрения, упражнения, – в их числе и длительные переходы.

Второй повстречавшийся нам лунг-гом-па не дал нам возможности наблюдать его во время ходьбы.

Мы ехали через лес по стране независимых тибетских племен на крайнем западе Ценшуана. Йонгден и я пошли пешком и опередили наш маленький караван. Внезапно за поворотом тропы мы увидели совершенно голого человека. Единственным одеянием его были обвивавшие его тощее тело железные цепи.

Он сидел на большом камне и, по-видимому, так глубоко задумался, что не слышал, как мы подошли. Мы остановились в изумлении. Должно быть, что-то для нас неуловимое предупредило странного путника о нашем присутствии. Он повернул голову, увидел нас, вскочил, ринулся быстрее лани в лесную чащу и исчез. Еще несколько мгновений до нас доносился замирающий вдали звон цепей, затем наступила тишина.

– Это был лунг-гом-па, – сказал Йонгден. – Я уже видел одного такого же. Они носят цепи, чтобы быть тяжелее. Тренировка лунг-гом делает их тела такими легкими, что иногда они отделяются от земли и воспаряют над ней.

Моя встреча с третьим лунг-гом-па состоялась в районе Га в стране Кхам. Скороход явился в банальном и привычном образе налджорпа с котомкой за плечами. Тысячи ему подобных скитаются по всем дорогам Тибета. Ничего примечательного не было и в этом представителе столь многочисленного племени.

Такие нищие бродяги обычно пристают к встречному купеческому каравану или группе самостоятельных путешественников, следуя за ними, пока маршрут последних приблизительно совпадает с их собственным. Они бредут со слугами за вьючными животными. Но если поклажи мало и слуги едут на животных верхом, бедняги остаются далеко позади и шагают в одиночестве, пока не догонят караван на вечернем привале. Почти всегда это для налджорпа не так уж и трудно. Отправляясь в далекий путь, тибетцы, как правило, делают короткие переходы. Они выходят на рассвете и останавливаются для привала уже в полдень, чтобы пасти животных и отдыхать в течение дня. Труд, затрачиваемый налджорпа, догоняющим всадников, и небольшая его помощь слугам с лихвой окупаются ежедневным ужином и, от случая к случаю, чашами приправленного цзампой чая, предлагаемыми ему в качестве милостыни.

Верный обычаю, паломник присоединился к нам. Он сообщил, что живет в гомпа Пабонг в стране Кхам и направляется теперь в провинцию Цзанг. Такой большой переход с остановками в селениях для сбора милостыни мог затянуться на три-четыре месяца. Но тибетцев долгие странствия нисколько не пугают.

Новый наш попутчик шел с нами уже несколько дней, когда однажды нам пришлось задержаться из-за починки вьючной упряжи, и мы смогли тронуться в путь только к полудню.

Рассчитав, что мулы с багажом перевалят через пересекающую наш путь горную цепь только к вечеру, я с сыном и одним из слуг поехала вперед, чтобы успеть до темноты подыскать где-нибудь у ручья зеленую полянку для ночного привала.

Когда начальник каравана едет вперед, сопровождающий его слуга всегда берет с собой утварь для приготовления чая и немного провизии, благодаря чему путешественники могут подкрепиться, не дожидаясь прибытия вьюков с палатками и припасами. Мой слуга не преминул последовать этому прекрасному обычаю. Я привожу такую незначительную подробность, так как именно это обстоятельство заставило лунг-гом-па выдать себя.

Перевал оказался гораздо дальше, чем мы думали. Было ясно, что тяжело навьюченные мулы не смогут взобраться на его вершину до наступления ночи, а о спуске каравана по противоположному склону в темноте не могло быть и речи. Разыскав около ручейка подходящий для пастбища лужок, я решила остановиться на ночлег здесь. Выпив чаю, мы занялись сбором коровьего навоза для костра (в тех частях Тибета, где нет леса, топливом обычно служит навоз животных. В районах пастбищ и стойбищ пастухов путники всегда собирают для костров оставленный стадами навоз). Вдруг далеко внизу я увидела нашего налджорпа. Он шел вверх по ведущей к перевалу тропинке. Несмотря на крутизну склона, налджорпа двигался со сказочной быстротой, и, когда он подошел ближе, я отметила сходство его легкой упругой поступи с походкой ламы лунг-гом-па из Тхебгиай.

Приблизившись, налджорпа постоял несколько мгновений неподвижно, вперив перед собой отсутствующий взгляд. Он совершенно не запыхался, но был, по-видимому, в полубессознательном состоянии и не мог ни говорить, ни двигаться. Постепенно транс рассеялся, и он снова обрел нормальный вид.

Отвечая на мои вопросы, налджорпа рассказал, что начал тренироваться по методу лунг-гом под руководством одного гомштена, жившего поблизости от монастыря Пабонг.

Так как его учитель переселился в другую местность, он решил отправиться продолжать свои занятия в Шалю.

Больше он ничего не сказал и в продолжение всего вечера казался очень опечаленным. На следующий день он признался Йонгдену, что впал накануне в состояние транса по самой низменной причине.

Когда он шел вместе с погонщиком мулов, его стало разбирать нетерпение. Они двигались слишком медленно, – думал он, – и, разумеется, пока они тут тащатся по дороге, мы уже готовим жаркое – он видел, что сопровождающий нас слуга захватил мясо. Когда трое погонщиков и он сам догонят нас, они едва успеют до наступления ночи разбить палатки, распрячь животных и задать им корм. Будет уже слишком поздно готовить ужин, и придется довольствоваться несколькими чашками чая, заправленного цзампой.

Эта мысль до такой степени завладела его воображением, что вызвала нечто вроде миража. Он видел костер, мясо на раскаленных угольях. Погрузившись в страстное созерцание, он потерял ощущение окружающего. Движимый желанием разделить с нами жаркое, он пошел быстрее, и непроизвольно его шаг перешел в ритмическую поступь, практикуемую во время тренировки. Привычная ассоциация этого ритма с магической формулой, преподанной ему учителем, заставила его мысленно повторять ее. С повторением формулы сочеталось регулирование дыхания в соответствии с предписанными правилами – слова формулы отмечали такт дыхания. Затем последовало состояние транса. При этом все время его состоянием руководила концентрация мысли на жареном мясе.

Молодой монах глубоко переживал вину. Устроенная им мешанина из низменного чревоугодия, мистических изречений и упражнений лунг-гом казалась ему настоящим святотатством.

Сын не преминул поделиться со мной его признаниями. Они меня заинтересовали, и я стала расспрашивать налджорпа, какие из упражнений лунг-гом заставлял его делать учитель. Ему не хотелось отвечать, он оказался очень сдержанным. Все-таки мне удалось вытянуть из него несколько объяснений, подтвердивших полученные мною в других местах сведения.

Его учитель говорил ему: сумерки и светлые ночи создают благоприятные условия и облегчают ходьбу. Он также заставлял его упражняться в созерцании звездного неба.

Я думаю, по обычаю, принятому среди мистиков Тибета, послушник дал клятву сохранять тайну всех преподанных ему учителем истин. Мои вопросы его смущали.

На третий день после неожиданной демонстрации удивительных достижений лунг-гом наш спутник исчез. Проснувшись на рассвете, мы не нашли его в палатке для прислуги. Он убежал ночью, может быть снова прибегнув для скорости к способу передвижения лунг-гом, но на этот раз руководимый более возвышенной целью, чем желание полакомиться жареным мясом.

На основе собранных мной из различных источников материалов можно описать практику этой особой разновидности лунг-гом следующим образом.

Прежде чем приступить к упражнениям, ученик в первую очередь получает соответствующую степень посвящения. Затем в течение нескольких лет ученик тренируется под руководством опытного наставника в многочисленных вариантах дыхательной гимнастики. Только после того, как он достаточно в ней преуспеет, ему разрешают приступить к упражнениям в ходьбе.

К этому времени ученик проходит второе посвящение, и его гуру сообщает ему мистическую формулу. Адепт концентрирует внимание на мысленном ритмическом повторении этой формулы, регулирующей ритм дыхания во время ходьбы, соразмеряя такт шага со слогами заклинания.

Идущий должен хранить молчание, ни о чем не думать и не смотреть по сторонам. Он должен устремить свой взгляд на какой-нибудь один отдаленный предмет и не отвлекаться от него ни в коем случае, что бы ни случилось.

В состоянии транса нормальное сознание в значительной степени отключается, но все же остается достаточно активным, чтобы преодолевать встречающиеся на пути препятствия и сохранять направление движения к цели. Впрочем, и то и другое происходит механически, не пробуждая никаких процессов мышления в пребывающем в трансе субъекте.

Пустынные просторы, равнина, сумерки считаются благоприятными для лунг-гом условиями.

На закате состояние транса достигается очень легко даже при утомлении после длинного дневного перехода. В трансе ощущение усталости проходит, и путник может пройти еще много километров.

Первые утренние часы также благоприятны для этого состояния, но в меньшей степени.

Полдень, первая часть дня, узкие извилистые долины, леса, пересеченная местность создают в равной степени отрицательные условия. Принято считать, что только первоклассные лунг-гом-па в состоянии преодолевать порождаемые ими противодействия.

Из вышеизложенного можно заключить, что тибетцы считают однообразие ландшафта и отсутствие в окружении особенно поражающих деталей благоприятными условиями для создания транса. Вполне очевидно, что на пустынном плато меньше риска отвлечься от повторения магической формулы или нарушить ритм дыхания, чем в узком ущелье, загроможденном утесами, поросшем кустарником, прегражденном потоком и т. п. Кроме того, трудно поддерживать равномерность шага на пересеченной местности.

Как ни скромен мой личный опыт в этом вопросе, но я могу судить, что лес высоких прямоствольных деревьев, свободный от поросли кустарника, с пересекающей его более или менее ровной тропинкой в такой же степени способствует быстрому возникновению состояния транса, как и пустынные равнины. Может быть, объяснение нужно искать в однообразии пейзажа. Впрочем, это только мои личные наблюдения в лесах Пуай-юль. Через эти леса мне приходилось делать длинные переходы по дороге в Лхасу.

Любая светлая ночь считается подходящей для тренировки начинающих, но звездные ночи для этого особенно благоприятны. Гуру часто рекомендует не спускать глаз с какой-нибудь одной звезды. Это напоминает приемы при гипнозе. Мне рассказывали, что некоторые ученики внезапно останавливаются, как только созерцаемая ими звезда исчезает из виду, скрываясь за горным склоном, заходя за горизонт или же поднимаясь высоко у них над головой, совершая свой путь по небесному склону. Другие, напротив, не замечают исчезновения звезды. Когда звезда становится невидимой, они продолжают созерцать закрепившийся в их воображении образ.

Некоторые адепты тайных учений утверждают, будто после многолетней практики случается, что лунг-гом-па, пройдя некоторое расстояние, воспаряет ввысь. Ноги его уже не касаются земли, и он скользит по воздуху с невероятной быстротой.

Должно быть, многие из них обременяют себя цепями именно с целью показать, будто они достигли этой степени легкости.

Не стоит говорить о преувеличениях. Но из моего собственного, очень небольшого опыта в этой области и со слов очень достойных доверия лам, приходится прийти к выводу, что в результате тренировки достигается состояние, когда перестаешь ощущать вес своего тела. Какое-то подобие анестезии притупляет боль от ударов о камни и другие попадающиеся на пути препятствия, и можно идти так много часов с необыкновенной скоростью, испытывая приятное опьянение от быстрого движения, хорошо знакомое гонщикам-автомобилистам.

Тибетцы строго разграничивают переходы, совершаемые лунг-гом-па произвольно, и переходы паво и памо, одержимых медиумов, впадающих в состояние транса помимо собственной воли. Последние устремляются вперед, не имея перед собой никакой цели.

В Гималаях люди, страдающие этим странным заболеванием, встречаются довольно часто. Я знаю очень милую фермершу, совершенно здоровую психически, но подверженную подобным припадкам. Как она ни горюет, но избавиться от них никак не может. Иногда у себя, во время семейного обеда, она вдруг вскакивает, выходит из дома и ненормально быстрым шагом мчится вперед по горам и лесам. Ничто не может ее удержать. В период дождей эта женщина переходит бурные потоки, погружаясь в воду до плеч. Она ничего не чувствует и действует бессознательно. Обычно такое путешествие приводит ее в дом ее родителей. Тут она приходит в себя, понимает, что с ней опять произошло, и горько плачет.

Туземные жители уверены, что попытка остановить такого одержимого силой может его убить.

Но, повторяю, такие припадки не имеют ничего общего с практикой лунг-гом.

Самые ученые из лам, не отрицая реальности достижения этой категории лунг-гом, не придают им никакого значения. Их отношение к ним напоминает реакцию Будды в следующем эпизоде.

Однажды Будда, путешествуя с некоторыми из своих последователей, встретил в лесной глуши изможденного йога, жившего в одиночестве среди лесов в уединенной хижине.

Учитель остановился и спросил, сколько времени анахорет пребывает уже в этом месте.

– Двадцать пять лет, – ответил йог.

– Чего же вы достигли таким самоистязанием? – опять спросил Будда.

– Я могу переходить реку прямо по воде, – гордо заявил пустынник.

– Ах, бедняга! – заметил мудрец с жалостью. – Неужели вы на самом деле потратили на это столько времени? Ведь паромщик взял бы с вас за переправу только один обол.

Прожить зиму в пещере, часто на высоте от 4000 до 5000 м, в легком платье или совсем без платья и не замерзнуть не так-то просто. Однако многим тибетским отшельникам это удается. Их выносливость объясняется умением стимулировать внутреннее тепло, именуемое тумо.

Слово «тумо» означает «тепло», но не употребляется в повседневной речи для обозначения обыкновенного понятия тепла. Это технический термин мистической терминологии. Действие обозначенного им внутреннего тепла не ограничивается только согреванием тела аскета, умеющего развить это тепло.

Адепты тибетских тайных учений знают различные разновидности тумо.

Тумо эзотерическое, возникающее стихийно во время некоторых видов экстаза, постепенно окутывая мистика «сладостным теплым покровом богов». Тумо эзотерическое обеспечивает отшельнику нормальное самочувствие на снежных вершинах.

Тумо мистическое, имеющее очень отдаленное отношение к понятию «тепло», так как, судя по описанию, оно позволяет посвященному вкусить «райское блаженство» еще в этом мире.

Слово «тумо» в тайном учении означает летучее проникающее пламя. Это пламя согревает первородный флюид и заставляет скрытую в нем энергию подниматься по нитеобразным протокам тса (вена, артерия, нерв) до макушки, заменяя плотские наслаждения наслаждениями умственного и духовного порядка.

Суеверия и своеобразное понятие о физиологии породили удивительные легенды на эту тему. Беру на себя смелость пересказать содержание одной из них.

Знаменитый подвижник Рестшунгпа, сгорая от желания сделаться ученым, покинул своего учителя Миларепа – против воли последнего – и отправился изучать литературу и философию в Лхасу, но из-за его непослушания ему не повезло. По крайней мере, так объясняют монахи злоключения Рестшунгпа.

Один богач, будучи в восторге от учености и магических знаний молодого ламы, уговорил последнего отказаться от своих планов, жениться на его единственной дочери и сделаться, таким образом, его наследником. Это было еще до реформы Цзонхава, и безбрачие для лам было тогда необязательным. Молодая девушка совсем не разделяла восхищения своего папаши особой Рестшунгпа, но ей пришлось подчиниться. Зато она превратила его жизнь в настоящий ад, и бедный муж очень скоро пожалел, что ушел от учителя и позволил блеску богатства ослепить себя.

Его кротость не обезоружила молодую женщину, и в одно прекрасное утро она дошла до того, что ударила его ножом. И произошло чудо: вместо крови из раны потекла сперма. Лама, передавший мне эту историю с глубокой верой в истинность рассказываемого, объяснил: в результате практики тумо все тело Рестшунгпа было заполнено субстанцией жизни. Должна прибавить, что другой лама посмеялся над наивностью своего собрата и дал другое объяснение: несомненно, в результате практического применения некоторых видов тумо, тело наполняется производящей энергией, порождающей способности духовного созидания. Но эта энергия неуловима и невидима и не имеет ничего общего с грубой материей.

Во всяком случае, очень немногие ламы, даже в среде мистиков, знакомы со всеми категориями тумо. Но чудесное его действие, сохраняющее жизнь зимовщикам-анахоретам, согревая их среди мороза и снежных вьюг высокогорных пустынь, известно всем тибетцам.

Из этого не следует, что в такой же степени распространено и умение получать это тепло. Напротив, ламы, обучающие искусству тумо, хранят свои методы в тайне, утверждая, будто сведения, приобретенные понаслышке или из книг, бесполезны. Для успешной практики тумо необходимы личные наставления учителя, специалиста в этой области.

Больше того, иметь надежду достигнуть положительных результатов могут только ученики, уже имевшие специальную подготовку. Самые важные из обязательных условий следующие: иметь уже навыки в практике различных дыхательных упражнений; обладать способностью к интенсивной, доводящей до состояния транса, концентрации мысли, в результате доходящей до объективизации образов; наконец, уже получить специальное посвящение тумо от ламы, облеченного для этого особой властью.

Посвящению всегда предшествует длительный испытательный период.

Я думаю, испытательный срок, помимо прочих преследующихся им целей, дает учителю возможность проверить, обладает ли кандидат достаточно крепким здоровьем. Несмотря на все мое доверие к методу тумо, я все-таки сомневаюсь в приемлемости его для людей со слабыми легкими.

Не знаю, не пытался ли почтенный лама отделаться от меня радикальным способом, уступив моим настойчивым просьбам и сократив для меня подготовительный срок. Он просто приказал отправиться мне в одно пустынное место, искупаться там в ледяном потоке, а потом, не вытираясь и не одеваясь, провести, не двигаясь, в таком виде всю ночь в медитации. Было начало зимы, высота местности достигала 3000 м. Я преисполнилась невероятной гордости, так как не схватила даже насморка.

В дальнейшем мне пришлось насладиться еще одним таким купаньем, на этот раз поневоле, оступившись, переходя вброд Меконг недалеко от Ракши на севере Тибета. Когда я выкарабкалась на берег, одежда на мне заледенела мгновенно… Мне было нечего сменить.

Вполне понятно, почему тибетцы, часто страдающие от превратностей климата, так высоко ценят спасительное искусство тумо.

Приобщенный к этой науке ученик должен отказаться от шерстяной одежды и никогда не приближаться к огню.

Поупражняясь в течение некоторого времени под внимательным руководством учителя, пустынник отправляется в отдаленное и совершенно пустынное место, обязательно возвышенное. Нужно помнить – в Тибете определение «возвышенный» употребляется только по отношению к местности, расположенной на высоте более 4000 м.

Гуру респа («тот, кто носит одежду из бумажной ткани») наставляют: никогда нельзя тренироваться в получении тумо в помещении или селении, потому что там зараженный дымом воздух, различные запахи, а также и другие оккультные влияния противодействуют усилиям ученика и могут сильно расстроить его здоровье.

Кандидат респа, расположившись в подходящем месте, уже не смеет ни с кем видеться, за исключением своего гуру. Последний приходит время от времени справиться о его успехах, или же ученик сам иногда навещает учителя в его уединении.

Кандидат должен тренироваться каждый день до рассвета и заканчивать специально относящееся к тумо упражнение до восхода солнца, так как обычно в этот момент его уже ждут другие занятия. Таким образом, до рассвета еще далеко, когда монах выходит из своей хижины или пещеры. Как бы ни было холодно, он абсолютно наг или же имеет на себе один-единственный покров из очень легкой бумажной материи.

Начинающим разрешается садиться на кусок циновки или на доску.

Преуспевшие ученики сидят на голой земле, а на высшей стадии обучения – на снегу, на льду замерзшего потока и т. п.

Упражнение нужно делать натощак, и до его окончания запрещаются всякие напитки вообще, а напитки горячие – в частности.

Разрешаются две позы: либо обычная поза для медитации со скрещенными ногами, либо сидячая поза на западный лад, положив каждую руку на соответствующее ей колено, подогнув под ладонь безымянный и средний пальцы и вытянув указательный и большой пальцы.

В качестве вступления служат несколько дыхательных упражнений. Одна из преследуемых ими целей – обеспечить свободный проход воздуха через ноздри.

Затем вместе с выдыханием медленно извергаются гордость, гнев, ненависть, алчность, лень и глупость. При вдохе привлекаются и осваиваются благословение святых, дух Будды, пять Мудростей, все, что существует в мире благородного и высокого.

Сосредоточившись на некоторое время, нужно отрешиться от всех забот, размышлений, погрузиться в глубокий покой и затем вообразить в своем теле, на месте пупка, золотой лотос. В центре лотоса стоит сияющий, как солнце – и даже сам настоящее солнце – слог «рам». Над ним находится слог «ма».

Из этого последнего слога появляется богиня Дорджи Налджорма.

Эти мистические слоги, именуемые «семенем», нужно рассматривать не как обычные буквы, символически выражающие различные понятия, но как стоящие во весь рост, наделенные способностью двигаться живые существа. Например, «рам» – не мистическое наименование огня, но зародыш (семя) огня.

Индусы придают большое значение артикуляции «слов-зародышей». Они верят, что их созидательная сила заключается в издаваемом при произнесении звуке.

В Тибете эти слоги употребляются главным образом в качестве схематических форм стихий, божеств и т. д. Тем не менее некоторые оккультисты признают, что их можно использовать также и в их качестве «семени». Но, согласно теории, способ применения заключается не в звуковом воспроизведения слога, но в использовании его субъективного образа. Так, поскольку слог «рам» есть «зародыш» огня, то постигший искусство маг посредством субъективного образа этого слова может зажечь что угодно и даже создать пламя без видимого горючего. Такова, по крайней мере, теория.

Как только вы представили себе образ Дорджи Налджорма, возникающей из слога «ма», нужно отождествиться с ней. После этого вы созерцаете букву А на месте ее пупа и букву «Ха» («Ха» – одна из букв тибетского алфавита) на макушке ее головы.

Медленные глубокие дыхания, действуя наподобие кузнечных мехов, раздувают тлеющий под пеплом огонь. Это пламя находится в А и имеет форму крошечного комочка (тибетское сравнение – «круглый, как овечий помет, и такой же величины»). Каждый вдох дает ощущение воздушной струи, проникающей в живот до пупка и раздувающей огонь.

За каждым глубоким вдохом следует задержка дыхания, причем продолжительность ее постепенно, с каждым разом, возрастает.

Мысль продолжает сосредоточенно следить за рождением пламени, поднимающегося в вене «ума», проходящей вертикально в центре тела.

Тибетцы заимствовали у индусов три магические «вены», играющие важную роль в духовной тренировке йогов. Мистические «вены», впрочем, не имеют никакого отношения к кровеносным венам. Это тончайшие нервные нити, исполняющие роль проводников для токов энергии. Помимо трех главных «вен», именуемых тибетцами «рома», «ума», «кионгам», имеется много других.

По мнению мистиков-ученых, такой вид «нервной сетки» не имеет никакой физической сущности – это только фиктивное, воображаемое представление токов энергии.

Все упражнение состоит из десяти частей, или этапов, следующих один за другим, без перерыва. Субъективные видения и сопровождающие их ощущения координируются рядом постепенных изменений. Вдохи, задержка дыхания и выдохи производятся ритмично, причем безостановочно повторяется мистическая формула.

Внимание необходимо полностью сосредоточить на видении огня и связанном с ним ощущении теплоты, исключив все другие мысли или мысленные образы.

Привожу краткое изложение десяти этапов упражнения.

1) В воображении создается и созерцается образ «ума» – центральной вены толщиной в волос. Она наполнена вздымающимся по ней пламенем. При дыхании через пламя проходит воздушная струя;

2) Вена расширяется до толщины мизинца;

3) Толщина вены доходит до толщины руки;

4) Вена наполняет все туловище, вернее, тело имеет теперь вид трубы, вмещающей печную топку;

5) Ощущение тепла исчезает. Непомерно раздувшаяся вена вмещает теперь всю вселенную, и налджорпа впадает теперь в состояние экстаза: он чувствует, будто превращается в развеваемое ветром пламя пылающих волн огненного океана.

Новички, не имеющие еще навыка длительной медитации, проходят через эти пять этапов быстрее, чем старшие ученики. Последние, погружаясь в созерцание, задерживаются на каждом из них дольше. Тем не менее, чтобы достигнуть пятого этапа, даже самому проворному ученику требуется не меньше часа.


Затем субъективные видения повторяются в обратном порядке.

6) Буря стихает. Волны бушующего пламени спадают и постепенно успокаиваются. Пылающий океан уменьшается и, наконец, поглощается телом;

7) Вена не превышает толщины руки;

8) Вена сужается до толщины мизинца;

9) Вена теперь не толще волоса;

10) Вена исчезает. Видение огня, так же как и все другие формы и образы, становятся невидимыми. Равным образом рассеиваются представления о каких бы то ни было предметах. Сознание тонет в «Великом Ничто» (Великой Пустоте), где двойственности воспринимающего субъекта и воспринимаемого объекта больше не существует.

Продолжительность транса обусловлена степенью умственного и духовного развития налджорпа.

Это упражнение, включая пять последних этапов или без них, можно повторять несколько раз в день или в любое время, когда холод дает себя почувствовать, но собственно тренировка состоит в утренних упражнениях.

Миларепа прибегал к тумо, когда в результате снежного обвала оказался пленником в своей пещере на Латши Кханг (Эверест) и был вынужден прожить в ней, почти без припасов, до весны.

Это приключение Миларепа воспел в знаменитых в Тибете стихах. Цитирую отрывок из них в вольном переводе.

Когда постыла мне мирская суета,

И я на склонах Латши Кханг искал уединенья,

Тогда Земля и Небо сговорились

И бурю-вестника мне послали,

В союз воды и воздуха стихии

С грядою мрачных туч вступив,

Луну и Солнце полонили.

На звезд-малюток вихрем налетели

И сдули их с темнеющего неба,

В туманный саван звезды взрослые окутав

И снег пошел тогда и шел без перерыва

Девять ночей и девять дней. Большие хлопья

Были густы, как клочья шерсти,

Они летели вниз, порхая, точно птицы.

Снежинки мелкие, словно горох или горчицы зерна,

Падали, скатывались, кружились в вихре.

Неописуема была беспредельность снежных масс:

Вверху снег покрывал ледниковые гребни.

Далеко внизу снежный океан затопил лес

до древесных макушек.

Снег выбелил черные горы.

Мороз выгладил волнистые воды озер,

И голубые ручьи скрылись под ледовым покровом.

Засыпанные снегом горы и лощины превратились

в равнину.

Люди в деревнях были как узники в темницах.

Домашние животные голодали.

Птицы и дикие звери постились.

Мыши и крысы хранились в земле под снежной

печатью, словно клады.

В эту пору бедствия

Снег и зимняя вьюга вступили на белой горе

В битву с моей легкой одеждой.

Падающий снег таял на мне, превращаясь в ручеек.

Ревущий ураган бессильно бился о тонкую ткань

платья,

Облегавшего пылающий жар моего тела.

Здесь воин боролся за жизнь, сражаясь со смертью.

И, одержав победу, я преподал отшельникам

Пример, свидетельствующий о великой добродетели

тумо.


Миларепа описывает свои впечатления, как поэт, но в них нет ничего исключительного. Многие тибетские анахореты зимуют в таких же условиях. Разница – и, по-видимому, значительная – заключается в том, что он был отрезан снегами неожиданно, не имея необходимых запасов провизии, в плохо защищенном месте.

Я не настолько безрассудно самонадеянна, чтобы сравнивать свое зимнее «дачное» житье в горах Тибета с подвижничеством отшельников типа Миларепа. Но описываемый в его стихах пейзаж мне хорошо знаком. Часто – и даже недалеко от того же Латши Кханга – я имела возможность созерцать его с высоты своего уединения, и, хотя я не испытывала недостатка в провизии и топливе и могла разжигать костер, когда мне было угодно, все же я имею право судить о суровости этого необычного существования. Я вспоминаю великое, ничем не нарушаемое безмолвие, восхитительное одиночество, невыразимый покой, затопивший мою пещеру… Не думаю, что нужно сожалеть о тех, кто проводит там свои дни. Они достойны скорее зависти, чем сожаления.

Помимо описанного упражнения, есть еще и другие, тоже рассчитанные на получение тумо. Все они более или менее однородны. Метод всегда состоит в сочетании длительных задержек дыхания и объективизации воображаемого пламени, что совпадает с приемами самогипноза.

«Шесть тайных доктрин» учения Нарота включали раздел о тумо.

Вот краткое изложение предлагаемого им метода.

Присесть на корточки, скрестив ноги, пропустив под бедрами и соединив руки.

В этом положении:

1) вращать желудок три раза справа налево и три раза слева направо;

2) делать желудком взбивающие движения с максимально возможной энергией;

3) раскачиваться, встряхиваться, подражая движениям норовистой лошади, и слегка подпрыгнуть, не меняя позы, со скрещенными ногами (сравни с описанием упражнения на стр. 227). Эти три упражнения нужно повторить три раза и закончить большим прыжком – налджорпа должен постараться подпрыгнуть в воздух как можно выше.

Ничего нет удивительного, если после такой гимнастики бывает жарко. Описанное упражнение сродни практике индусской «Хатха-Йоги».

Упражнение продолжают, задерживая дыхание до тех пор, пока живот не примет «форму горшка».

Затем следует объективизация образа Дорджи Налджорма, как и в первом из описанных упражнений.

Нужно вообразить по солнцу в каждой ладони, по солнцу под подошвами ног и еще одно солнце под пупком.

При трении друг о друга солнц в руках и ногах вспыхивает огонь. Огненные языки доходят до солнца под пупком, и последнее, в свою очередь, вспыхивает, наполняя все тело пламенем.

При каждом выдохе кажется, будто пылает весь мир.

Упражнение заканчивается двадцатью одним большим прыжком (выдержка из трактата о шести доктринах, приписываемых святому Нарота).

Хотя в обеих вкратце описываемых системах тренировки существуют некоторые сходные моменты в объективизации образов, все-таки разница между ними очень велика, так как вторая система состоит из множества движений и прыжков, а первая требует полной неподвижности.

В двух этих методах, как и во всех преследующих ту же цель системах, уже давно тренировавшиеся в развитии тумо производят вдохи, задержки дыхания и выдохи в установленном порядке автоматически. Все манипуляции не нарушают ни концентрации мысли на мираже огня, ни сопровождающего созерцание мысленного повторения мистической формулы. Успевающим ученикам не приходится напрягать воображение, чтобы видеть разгорающееся пламя – видение развивается само по себе, и приятное ощущение тепла разливается по всему телу, что и является конечной целью упражнения.

Иногда период обучения тумо заканчивается подобием экзамена. Зимней лунной ночью уверенные в своем умении ученики отправляются со своим учителем на берег еще не замерзшего потока. Если все водные бассейны в округе уже окованы льдом, во льду пробивают отверстие. Выбирают ночь, когда дует сильный резкий ветер, – такие ночи в Тибете не редкость.

Кандидаты на звание респа, совершенно голые, усаживаются на землю, скрестив ноги. В ледяную воду окунают простыни. Они замерзают в проруби и извлекаются оттуда совершенно твердыми. Каждый ученик закутывается в такую простыню: он должен ее отогреть и высушить собственным телом. Как только простыня высыхает, ее снова мочат в проруби, и испытуемый снова в нее заворачивается. Эта процедура продолжается до рассвета, и тот, кто высушил на себе больше простыней, чем его товарищи, объявляется победителем соревнования.

Говорят, некоторым удается высушивать таким образом до сорока простыней за ночь. Тут следует учесть долю преувеличения, а также уточнить размеры простыней – они иногда бывают совсем крошечными и даже символическими. И все-таки респа действительно высушивают своим телом несколько кусков ткани величиной с большую шаль. Могу засвидетельствовать это как очевидец.

Ученик должен высушить на себе не меньше трех простыней, прежде чем его признают достойным носить юбку из белой ткани – отличительный признак ученых кандидатов искусства тумо. По крайней мере, таково было правило древнего устава, но вряд ли его точно придерживаются в наши дни.

Респа – человек, всегда одетый в платье из легкой хлопчатобумажной ткани. При этом, само собою разумеется, на нем может быть только один покров. Однако в Тибете нет недостатка в респа, скрывающих под легким тканевым платьем теплую одежду. Эти обманщики либо настоящие мошенники, стремящиеся провести доверчивых простаков с корыстными целями, либо действительно трапа, изучавшие искусство тумо, но слишком недолго, чтобы приобрести прочные навыки.

Им в противовес существуют анахореты – большие специалисты в области тумо. Они превосходят респа, так как отказываются даже от легкого тканевого платья и живут в горах совершенно голыми в течение определенного времени или же постоянно, до самой смерти.

Тибетцы подобными подвигами очень гордятся. Они не упускают случая поиздеваться над голыми йогами во время паломничеств по дорогам Индии. Тибетцы не понимают, что в Индии нагота не демонстрация исключительной физической выносливости, но символ полного отречения от всего мирского.

Один из тибетских сверхреспа, прошедший обучение тумо в области Кханг-Тизе (тибетское название гор Кэлас – в Западном Тибете), шел в Найя (город Гайя в Индии – недалеко от него Будду посетило озарение – место паломничества буддистов всего мира) через Непал в сопровождении одного из друзей и слуги-мирянина. Проходя по равнинам Индии, он набрел на одного «садху», возлежавшего на циновке в лучах жаркого солнца. Его лицо и вся поза дышали бесстыдным самодовольством. Это рассмешило анахорета ледяного безмолвия.

– Ну, приятель, – сказал он индусу, – приглашаю тебя полежать в таком костюме на берегу озера Мопанг (священное озеро в районе гор Кэлас), там у тебя будет совсем другая физиономия.

Индус, разумеется, не понял слов говорившего по-тибетски ламы и недоумевал, почему так непочтительно хохочут перед ним странники-чужеземцы.

Мне рассказал об этом случае сам остроумный анахорет – его и в старости еще смешило воспоминание о своей шутке.

Общий вывод: в начале тренировки явление развивающегося тепла или ощущение тепла длится только во время положенного упражнения. Как только концентрация мысли и дыхательная гимнастика прекращаются, холод постепенно снова дает себя чувствовать. Напротив, у тех, кто занимался этой тренировкой систематически многие годы, генерация тепла становится естественной функцией при понижении температуры, включающейся, так сказать, автоматически.

Помимо состязания в высушивании мокрых тряпок, существует еще много способов проверки тумо. Один из них состоит в испытании снегом. Соискатель на звание респа садится на снег. Количество растаявшего под ним снега и величина радиуса таяния вокруг него служат показателем интенсивности излучаемого им тепла.

Трудно переоценить важность овладения искусством тумо. Как бы там ни было, его эффективность, по-видимому, вполне доказана.

Отшельники действительно живут всю зиму, голые или прикрытые очень легкой одеждой, среди снегов на очень высоких местах. Кроме меня, их видели очень многие. Члены экспедиции, штурмовавшие вершины Эвереста, заметили издали несколько таких анахоретов. О себе могу сказать – для такой скромной степени, в какой я сама изучала тумо, я добилась замечательных результатов.

Тибетские мистики – люди неразговорчивые. Те из них, у кого есть ученики, пользуются для обучения особыми приемами, отводя элементам речи очень мало места. Описание их любопытной методики выходит за рамки данной работы. Достаточно отметить здесь, что ученики отшельников-созерцателей видят своего учителя редко, через большие промежутки времени. Длительность разрывов обусловлена степенью успехов ученика или его духовными нуждами, причем иметь суждение о последних может только учитель. От встречи до встречи с учителем проходят месяцы или многие годы. Однако, невзирая на такое отдаление, когда обстоятельства этого требуют, учитель и ученики (преимущественно наиболее духовно развитые из них) имеют возможность общаться между собой.

В тайное учение тибетцев, в качестве одного из его разделов, входит телепатия. По-видимому, в высокогорных районах Страны снегов она играет роль беспроволочного телеграфа, недавно вошедшего в обиход на Западе. Но, тогда как в наших странах аппаратура связи поставлена на службу всему обществу, летучая передача вестей «по ветру» (это слово произносится «лунг» и означает одновременно «воздух» и «ветер», иногда даже «дыхание». Это словосочетание можно перевести: «переносимый по воздуху, через воздух» и т. д.) остается привилегией ограниченного меньшинства тибетских посвященных.

На Западе телепатия не новость. Явления телепатии не раз отмечались обществами, занимающимися исследованиями человеческой психики. Но почти всегда эти явления носят случайный характер и происходят помимо сознания их участников.

Что касается экспериментальных попыток произвольно устанавливать телепатическую связь, результаты их остаются сомнительными, поскольку их нельзя повторить по желанию с достаточной уверенностью в успехе.

У тибетцев дело обстоит совсем иначе. Они считают телепатию наукой, поддающейся изучению, как и всякая другая наука. Ею могут заниматься все получившие необходимую подготовку и обладающие соответствующими способностями для применения теории на практике.

Для овладения техникой телепатии рекомендуются различные методы. Но тибетские адепты тайных учений единогласно приписывают первопричину этого явления очень интенсивной, доходящей до транса, концентрации мысли.

Интересно отметить: как ни мало явлений телепатии изучено на Западе, но в отношении причин, их вызывающих, там пришли к тому же выводу, что и тибетцы.

Учителя-мистики говорят – желающий овладеть искусством телепатии должен в совершенстве управлять своим сознанием так, чтобы произвольно вызывать интенсивную концентрацию мысли на одном-единственном объекте. От этого и зависит успешное применение телепатии на практике.

Роль сознательного «приемника», всегда готового реагировать на тончайший сигнал телепатических волн, считается почти такой же трудной, как и роль «передающей станции». Готовящийся стать «приемником» прежде всего должен «настроиться» на человека – возможного передатчика сигналов.

У ламаистов одним из столпов духовной тренировки служит концентрация мысли на одном предмете – такая интенсивная, что все другие объекты исчезают из поля сознательного восприятия. С другой стороны, эта тренировка предусматривает также упражнения, направленные на развитие способности воспринимать различные токи неуловимых сил, бороздящих вселенную во всех направлениях.

Основываясь на этих фактах, некоторые утверждают, что телепатия – подобно тумо и другим полезным, но не обязательным талантам – только непроизвольное побочное достижение, приобретаемое в процессе духовного совершенствования и, следовательно, делать их предметом специального изучения излишне.

Другие придерживаются иной точки зрения. Они согласны, что сила, приобретаемая в процессе духовного совершенствования, позволяет на практике применять телепатию и большинство других оккультных способностей. Но, – добавляют они, – тот, кто не способен достигнуть высоких степеней мистического пути или же вовсе к этому не стремится, имеет право хотя бы преуспеть на какой-нибудь из его боковых тропинок.

Как правило, в этом учителя-мистики единодушны, и многие из них заставляют своих учеников упражняться в телепатии.

Некоторые анахореты-созерцатели могут воспринимать на расстоянии сообщения от своего духовного наставника и без систематической тренировки. Этот факт считают следствием их глубокого почтения к учителю. Полагают также, что небольшое число мистиков стихийно получают способность передавать мысли на расстоянии.

Основы обучения для изучающих телепатию специально можно обрисовать сжато следующим образом.

Прежде всего, необходимо выполнять все упражнения, вызывающие состояние транса при концентрировании мысли на одном объекте до тех пор, пока субъект не сольется с объектом.

Нужно в равной степени тренироваться в выполнении дополнительных упражнений, а именно: «опустошать» сознание от всякой умственной действительности, создавая в нем безмолвие и совершенный покой.

Затем следуют распознавание и анализ разнородных влияний, вызывающих внезапные и, по-видимому, необъяснимые психические и физические ощущения, особые состояния сознания, радость и печаль, страх и, кроме того, неожиданные воспоминания о лицах, предметах или событиях, как будто не имеющих никакой связи с ходом мыслей или действиями человека, в памяти которого они всплывают.

После того как ученик тренируется таким образом в течение нескольких лет, он допускается к совместной медитации с учителем.

Оба запираются в тихой, скудно освещенной комнате и концентрируют мысли на одном и том же предмете. В конце упражнения ученик сообщает учителю все фазы своей медитации, различные идеи, возникшие в ее процессе, субъективные представления. Эти подробности сопоставляются с моментами медитации учителя – сходство и расхождения отмечаются.

На следующем этапе ученик, ничего не зная о предмете медитации учителя, старается воспрепятствовать возникновению в своем сознании мыслей, создать в нем вакуум и наблюдать неожиданно появляющиеся мысли, чувства, представления, как будто чуждые его собственным представлениям или интересам. Возникшие у ученика во время упражнения мысли и образы снова подвергаются анализу ламы, сравнивающего их с тем, что он мысленно внушал ученику во время сеанса.

Теперь уже учитель будет давать ученику конкретные задания. Последний должен в это время сосредоточиться, находясь на небольшом расстоянии от учителя. Если приказы восприняты, это будет видно из ответов или действий послушника. Тренировка продолжается, причем дистанция между учеником и учителем постепенно увеличивается. Они теперь находятся не в одном помещении, но занимают разные комнаты в одном здании или же ученик возвращается в собственную хижину или пещеру, а через некоторое время удаляется от жилища ламы на расстояние уже в несколько километров.

В Тибете никто вообще и не сомневается в способности ученых-мистиков читать чужие мысли, когда им заблагорассудится. Поскольку учитель обладает таким умением, ученик, естественно, не может тренироваться в передаче ему телепатических сигналов. Он будет знать о его намерении прежде, чем он успеет собраться с духом, чтобы начать опыт.

Независимо от того, соответствует ли истине ходящая о нем слава, молва вынуждает ламу, удостоенного звания дубтшена (маг и мудрец), притворяться, будто он и в самом деле обладает приписываемым ему могуществом. По этой причине его ученики начинают с упражнений по обмену между собой телепатическими сигналами на расстоянии.

Два или несколько послушников объединяются для проведения этого упражнения под руководством своего ламы. Их тренировка почти совпадает с приведенным выше описанием.

Старшие ученики проверяют свои успехи, посылая кому-нибудь без предупреждения телепатические сообщения сверх предусмотренных планом упражнений и в такой момент, когда адресат, по всей вероятности, занят и совсем не думает ни о каких телепатических сигналах.

Посредством телепатической связи они стараются внушать мысли или действия тому, с кем никогда вместе не тренировались. Некоторые пытаются внушать действия животным.

На подобные занятия и на различные другие упражнения, направленные на достижение той же цели, уходят годы. Невозможно определить, сколько учеников из числа всех проходящих суровую тренировку, действительно добивается реальных результатов. Кроме того, было бы заблуждением приравнивать групповые занятия оккультизмом к школам с большим контингентом учащихся типа колледжей в крупных монастырях. Между ними нет ни малейшего сходства. В какой-нибудь долине самое большее человек шесть учеников собираются на короткое время вокруг жилища отшельника (обычно учеников бывает меньше). Далеко от обители, в другом горном ущелье можно встретить иногда трех-четырех послушников, примитивные хижины которых находятся по радиусу одного или двух километров от пещеры учителя. Из этого можно заключить, что упражнения в духовной тренировке выполняются очень ограниченным числом человек, к тому же находящихся не в одном месте.

Каковы бы ни были успехи адептов, систематически готовящихся к применению телепатической связи на практике, все же наиболее авторитетные учителя-мистики совсем не поощряют эти занятия. Они смотрят на старание приобрести сверхнормальные способности как на лишенную всякого смысла детскую игру.

Считается вполне доказанным, что великие созерцатели могут по желанию иметь телепатическую связь со своими учениками и даже – утверждают некоторые – с любым живым существом в мире. Но, как я уже неоднократно замечала, эта способность – непосредственный побочный результат их собственного духовного совершенства и глубоких знаний законов психики.

Когда, благодаря венчающему духовные изыскания и труды озарению, перестают рассматривать «себя» и «других» как совершенно обособленные, лишенные точек соприкосновения сущности, телепатическая связь осуществляется очень просто. Но, полагаю, благоразумнее будет не обсуждать здесь, какая доля в этих теориях приходится на долю истины или фантазии.

Хочу еще добавить: связь между учениками или учителем вульгарными средствами – например, падающими с потолка или очутившимися при пробуждении под подушкой письмами – тибетским мистикам неизвестна. Когда их спрашивают о подобных вещах, им бывает очень трудно поверить в серьезность собеседника и не принять его просто за непочтительного зубоскала.

Мне приходит на память забавная реплика ламы из Таши-лунпо, когда я рассказала, что некоторые пелинг (так называют в Тибете всех чужеземцев, преимущественно англичан – единственных иностранцев белой расы, которых тибетцы знают, кроме русских. Последних они именуют уроссо, а не пелинг) верят в возможность сношений такими средствами с духами умерших и даже некоторыми тибетскими учителями-мистиками. «И эти люди завоевали Индию!» – воскликнул лама, пораженный наивностью грозных англичан-завоевателей.

Из моих многолетних наблюдений могу заключить, что для телепатической связи, как, впрочем, и всех других явлений психического порядка, среда в Тибете исключительно благоприятна. Каковы же конкретно условия, способствующие возникновению необычных явлений? Было бы опрометчиво попытаться ответить на этот вопрос теперь, пока сама природа психических явлений остается еще для нас нераскрытой.

Не следует ли учитывать некоторые физические факторы, связанные с большой высотностью тибетской территории, и затопивший всю страну океан великого безмолвия? Эту необыкновенную тишину не может заглушить – если применить такое необычное сравнение – грохот самых бешеных горных потоков. Вероятно, проявлению духовных сил человека способствует также отсутствие больших селений: жители их всегда своей деятельностью создают многочисленные круговороты духовной энергии, нарушающие тончайшие волны, которые, возможно, обусловливают возникновение психических явлений.

Каковы бы ни были причины, но телепатическая связь – произвольная или бессознательная – по-видимому, в Тибете не редкость.

Говоря о личном моем опыте, могу с уверенностью заявить: я сама получала сообщения на расстоянии от имевших со мной дело лам. Очень возможно даже, что таких сообщений было гораздо больше, чем я думала. Но в качестве проверенных наблюдений отмечаю очень небольшое число случаев, когда через несколько дней или даже месяцев после получения сигналов ламы, посылавшие их, сами осведомлялись о результатах опыта.

Помимо сообщений духовного порядка, приписываемых не исключительно телепатической связи, но и определенному совпадению представлений у ученика и учителя, я хочу рассказать о двух случаях совсем другого характера.

Один из них произошел в долине реки Дэншин во время моего путешествия в Лхасу. Лама, применивший прием, показавшийся мне характерным явлением телепатической связи, принадлежал к братии монастыря Тшезонг.

Мы с Йонгденом ночевали под открытым небом в овраге, проложенном за много лет водами ручьев в период дождей, но в это время года сухом и звонком от мороза. У нас не было топлива, и мы не смогли утром вскипятить чай с коровьим маслом, составлявший наш обычный завтрак – и, чтобы пройти за день положенное расстояние, нам пришлось отправиться в путь натощак. Около полудня мы увидели недалеко от дороги почтенного вида ламу, сидевшего на ковре от седла (тибетцы ездят в деревянных седлах с мягкой подбивкой; на седло кладут ковер особой формы) и кончавшего трапезу. Лама был в обществе трех молодых монахов, больше походивших на сопровождавших своего наставника учеников из хороших семейств, чем на обычных слуг. Неподалеку паслись четыре стреноженные лошади, старательно щипавшие редкие стебли сухой травы.

Путники везли вязанку дров – они разжигали костер: от чайника, стоявшего на горячей золе, еще шел пар.

Как и подобало нищенствующим паломникам (это было путешествие с переодеванием. Смотри «Путешествие одной парижанки в Лхасу»), мы очень вежливо приветствовали ламу. Вероятно, наши лица выразили желание, вызванное видом чайника. Лама пробормотал: «Ниигдже» (обычное восклицание, выражающее жалость и сочувствие; приблизительно: «какая жалость», «как грустно», «бедняги»…) и уже громко пригласил нас присесть к костру и достать свои чашки для чая и тсампы (бедные странники всегда носят при себе деревянную чашу в нагрудном кармане, образуемом складками широкого, перепоясанного кушаком платья).

Один из молодых трапа слил остатки чая нам в чаши, положил перед нами мешочек тсампы и пошел помогать своим товарищам седлать и навьючивать лошадей. Одна из них вдруг чего-то испугалась, вырвалась и ускакала. В дороге это весьма обычное происшествие. Один из монахов взял веревку и отправился ее ловить.

Лама был не болтливого склада. Он ничего не сказал и только следил взглядом за резвящейся на убранных полях лошадью. Мы продолжали молча есть. Оглядевшись, я увидела на земле пустую деревянную миску с остатками простокваши. Я догадалась, что ламе дали простоквашу на видневшейся неподалеку от дороги ферме, и прошептала на ухо Йонгдену:

– Когда лама уедет, мы пойдем попросим простокваши на ферме.

Я говорила очень тихо, но старик, по-видимому, расслышал. Он устремил на нас испытующий взгляд и долго меня рассматривал, повторяя вполголоса: «Ниигдже». Потом он отвернулся.

Лошадь отбежала недалеко, но разыгралась, и трапа было трудно к ней подойти. В конце концов ему удалось набросить ей на шею веревку, и тогда лошадка сразу послушно пошла за своим молодым хозяином.

Лама продолжал сидеть неподвижно, устремив глаза на идущего к нам трапа. Вдруг последний остановился, на мгновение замер в сосредоточенной позе, потом подвел лошадь к скале и, привязав ее там, сошел к дороге и направился к ферме. Вскоре я увидела, что юноша возвращается, неся в руках какой-то предмет – издали я не могла разобрать, что именно.

Когда он подошел ближе, «что-то» оказалось деревянной миской, полной простокваши. Трапа не поставил ее перед учителем, но продолжал держать в руке, вопрошая ламу взглядом: «Это то, чего вы хотели? Что мне теперь делать с этой миской?»

На эти безмолвные вопросы лама ответил утвердительным кивком головы, приказывая ученику отдать простоквашу мне.

Второй подобный случай произошел, собственно, не в Тибете, но на пограничной территории, входящей в китайские провинции Кансу и Сзетшуан.

На опушке огромного леса, протянувшегося между Таган и перевалом Кунка, к моей маленькой группе присоединились шестеро путешественников. За этой местностью утвердилась дурная слава – по ней бродили дерзкие тибетские мародеры и, когда путникам не удавалось миновать ее, они старались объединяться, по возможности, в крупные и хорошо вооруженные караваны.

Пятеро из наших товарищей были китайскими купцами, а шестой оказался нгагс-па бон-по – великаном с длинными волосами, замотанными в кусок красной ткани и уложенными в гигантский тюрбан.

Как всегда, стремясь узнать что-нибудь новое о религиозных учениях и обычаях тибетцев, я пригласила одинокого странника разделить наши трапезы, надеясь заставить его разговориться на интересующие меня темы. Великан рассказал: он направляется к своему учителю, магу Бон-по, сейчас занятому совершением большого дубтхаб (магический обряд) на одной из окрестных гор. Цель обряда – порабощение демона, ожесточенно преследующего своей злобой одно из небольших местных племен.

После многочисленных дипломатических околичностей я выразила желание навестить мага. Бон-по, не раздумывая, возразил – это немыслимо, учителя ни в коем случае нельзя тревожить в течение всего лунного месяца, пока совершается обряд.

Понимая, что настаивать бесполезно, я решила схитрить и поехать вслед нгагс-па, когда он распрощается с нами за перевалом. Если я явлюсь без предупреждения, может быть, нам удастся хоть мельком увидеть магический круг и другие ритуальные аксессуары волшебника.

План показался мне удачным, и я приказала слугам получше следить за нгагс-па, чтобы он не вздумал уйти от нас украдкой.

Очень возможно, что слуги слишком громко обсуждали между собой мои действия. Во всяком случае, нгагс-па узнал, какую шутку я собиралась сыграть с его гуру, и предупредил меня, что все мои попытки заранее обречены на неудачу.

Я ответила – никаких дурных намерений у меня нет, я только хочу дружески побеседовать с магом с целью пополнить свои знания, но слугам приказала еще бдительнее сторожить нашего попутчика.

Бон-по не мог не заметить, что превратился в пленника, однако он прекрасно понимал: ничего плохого ему не сделают, а кормят хорошо – последнее тибетцы ценят очень высоко – и он охотно подчинился обстоятельствам.

– Не бойтесь, я не убегу, – сказал он мне. – Вы даже можете приказать связать меня, если вам угодно. Мне совсем не нужно спешить, чтобы известить учителя о вашем приходе. Он уже предупрежден: «Гнайс луг ги тенг ла лэн тангтсар» («Я ему послал весть по ветру»).

Нгагс-па любят хвастать и приписывать себе множество фиктивных сверхъестественных способностей. Поэтому я отнеслась к его словам не внимательнее, чем к обычной похвальбе его собратьев по черной магии.

На этот раз я ошиблась.

Пройдя перевал, мы вступили в альпийскую зону. На этих огромных плато нельзя было найти ни одного удобного местечка для засады, и разбойников нечего было уже особенно бояться.

Китайские купцы, в лесу не отходившие от моих людей ни на шаг ни днем ни ночью, снова обрели самостоятельность и скоро скрылись из виду, погоняя своих мулов. Я приготовилась ехать вслед нгагс-па, уже свернувшему с тропы, как вдруг из-за волнообразной извилины почвы появилась небольшая группа всадников и во весь опор помчалась к нашему каравану.


Подскакав ко мне, они сошли с коней и в знак приветствия преподнесли кхадагс (шарфы служат у тибетцев во всех случаях подношениями в знак вежливости) и несколько кусков масла. Когда церемония вежливости была окончена, один пожилой всадник сказал – великий маг Бон-по послал их просить меня отказаться от намерения посетить его. Ему сейчас никого нельзя видеть, и никто, за исключением одного из получивших известие учеников, не смеет приблизиться к нему там, где он соорудил свой магический круг.

Пришлось отказаться от своего плана. Оказалось, нгагс-па действительно послал своему учителю предупреждение «по ветру».

Упорствование не привело бы ни к чему. Хотя, невзирая на полученное доказательство удивительных способностей ученика, я все-таки не верила, что оккультное могущество его учителя может воспрепятствовать мне приехать к нему, нельзя было сомневаться в реальности окружавших меня хорошо вооруженных сильных горцев. Они держались очень почтительно и, конечно, не испытывали ко мне никакой вражды. Но если бы мое упрямство поставило под угрозу успешное проведение обряда, в котором было заинтересовано все племя, их поведение могло бы измениться.

Итак, вручив нгагс-паодин кхадагс и немного денег для его учителя, я поздравила тибетцев с редким счастьем иметь в своей среде первоклассного мага, и мы расстались друзьями.

Зрительная телепатия, по-видимому, тоже существует в Тибете. Если верить жизнеописаниям знаменитых лам в интерпретации тибетцев, мы можем найти в них множество примеров таких явлений. Но истина и вымысел так тесно переплелись в этих древних «житиях», что в отношении повествуемых там чудес невольно перевешивает сомнение в их правдивости.

Тем не менее и в наши дни встречаются люди, утверждающие, будто у них самих были видения, переданные на расстоянии средствами своеобразной телепатической связи.

Эти видения не имеют никакого сходства со снами. Иногда они возникают во время медитации, но в других случаях – и тогда, когда человек занят совсем посторонними делами.

Один лама-тсипа (математик-астролог) рассказал мне, как однажды во время еды увидел одного своего друга, ламу-гиюда (лама, окончивший школу магического ритуала). Он не виделся с ним уже много лет. Этот лама стоял у его дверей с незнакомым молодым трапа. У юноши была за плечами котомка, и он имел вид собравшегося в дорогу путника. Молодой монах, прощаясь, распростерся у ног ламы, и последний сказал ему, улыбаясь, несколько слов, указав пальцем на север. Тогда трапа повернулся в указанную ему сторону и снова трижды распростерся в поклоне. Поднявшись, он перекинул через плечо свой плащ, соскользнувший на землю во время коленопреклонения, и тсипа заметил, что одна из фалд плаща была разорвана. Затем видение рассеялось.

Через несколько недель к нему пришел этот юноша. Его прислал друг ламы-тсипа, лама-гиюд, с просьбой обучить молодого человека различным астрономическим вычислениям.

Трапа сообщил, что при прощании с учителем тот сказал ему: «Так как вы отправляетесь теперь к новому наставнику, вам следует приветствовать и его». С этими словами он показал на север, где находилось жилище тсипа.

Кроме того, тсипа увидел на плаще своего нового ученика большую дыру, замеченную во время видения.

Я спросила, хотел ли гиюд-лама предупредить этим видением своего друга о прибытии к нему ученика, но тсипа не смог ответить на этот вопрос. Рассказанный им случай произошел недавно, и у него еще не было возможности снестись со своим другом.

Нужно сказать, что тибетцы, как правило, совсем не стремятся производить расследование психических явлений, и это их отношение составляет одно из главных препятствий в работе исследователя. Тибетские жители рассматривают психические явления как факты, если и не совсем обычные, то, во всяком случае, и не настолько необыкновенные, чтобы возбудить у свидетелей – или людей, просто знающих о них, – непреодолимое желание критически их анализировать. Они не нарушают в сознании тибетцев сложившихся представлений о законе природы, о том, что «возможно» или «невозможно», как это бывает на Западе.

Большинство тибетцев – в равной степени как невежественных, так и ученых – непреложно верят, что все возможно для того, кто «умеет», и поэтому происходящие у них на глазах чудеса не пробуждают в них никаких чувств, кроме восхищения ловкостью совершающего эти чудеса человека.


Глава VII


Мистические теории и духовная тренировка 

Тибетское духовенство вообще подразделяется на две большие группы. К первой группе принадлежат монахи, признающие средством спасения соблюдение нравственных правил и монастырского устава; ко второй – все предпочитающие чисто интеллектуальный метод, свободный от каких бы то ни было ограничений.

Приверженцы этих двух систем совсем не отделены друг от друга непроницаемой перегородкой. Почти все монахи первой группы признают, что добродетельная жизнь и соблюдение монастырской дисциплины – как бы совершенны и необходимы они ни были – составляют только простую подготовку к вступлению на путь более высокого совершенствования. Что касается последователей второй группы, то все они, без исключения, глубоко убеждены в благотворности неукоснительного соблюдения нравственности и, кроме того, все единодушно утверждают, что для большинства людей первый метод более благотворен. Чистота, добрые дела – в первую очередь милосердие, отрешенность от материальных интересов, безмятежность духа (то есть добродетели, развиваемые монашеской жизнью) – должны медленно, но верно привести монаха к духовному озарению, которое и есть спасение.

Второй метод, именуемый «Прямым Путем», преисполнен превратностей. Наставляющие на этот путь учителя говорят: избирающий «Прямой Путь» поступает, как иной путник, желающий подняться на горную вершину сразу по прямой линии, а не постепенно по вьющейся по горе тропе. Он взбирается на вершину по крутизне, перебираясь через пропасти по перекинутой через них бечевке. Только выдающийся эквилибрист, необычайной силы и ловкости, не ведающий, что такое головокружение, может надеяться совершить этот спортивный подвиг. Даже самые опытные и сильные не застрахованы от внезапной слабости, а тогда… один неверный шаг, движение – и самонадеянный альпинист низвергается вниз и разбивается вдребезги. Так образно изображают тибетцы духовное падение, приводящее на дно распутства и порока, до состояния существа низшей демонической сущности.

Именно так мистики характеризуют учения этих двух школ. Но мыслители и ученые в Тибете, как и всюду, составляют ничтожное меньшинство. Среди приверженцев «устава» и «дисциплины» можно встретить немало индивидов, ведущих растительное существование в монастырях, а под девизом абсолютной свободы скрывается множество людей, для которых абсолютно невозможно достижение никаких вершин духовного совершенства. Это, впрочем, не мешает им быть необычайно живописными. Среди них можно встретить полную гамму чародеев, прорицателей, некромантов, оккультистов и магов – от самых убогих до занимающих исключительно высокое общественное положение. Нет ничего забавнее оригинальных толкований «полного освобождения», придуманных их причудливыми умами.

Официальное духовенство, т. е. объединяемые общим наименованием «Желтых шапок» монахи секты гелугпа, основанной реформатором Цзонхава, – поддерживает метод «обязательного устава».

Сект «Красных шапок» реформация совсем не коснулась или затронула только наполовину, и большинство братьев этих сект – преимущественно в монастырях Сакия-па и Кагьюд-па – и в наши дни отдает предпочтение методу соблюдения обязательных правил. Так было не всегда, поскольку основатели Кагьюд-па – лама Марпа и, главным образом, Миларепа – были ярко выраженными последователями «Прямого пути».

Что касается монахов общины Сакия-па, возникшей приблизительно в то же время, – в самом начале они были магами, и в их монастырях оккультные науки насаждались специально. То же происходит и сейчас, но теперь среди избранного меньшинства монахов с оккультизмом успешно конкурирует философия.

И все-таки истинных адептов «Прямого Пути» можно встретить преимущественно вне монастырских стен. Это они заселяют цхам-кханги (домик, специально выстроенный для анахорета – отшельника) и отшельничают в пустынях и на высоких снежных вершинах.

Вступающие на этот чреватый опасностями путь руководствуются побуждениями различного порядка: некоторых влечет к нему желание получить ответ на философские проблемы, по их мнению, решенные в книгах не полностью или неверно; другие мечтают о могуществе мага. Немногими движет предчувствие скрытого за всеми учениями знания более глубокого, надежда открыть новые аспекты существования путем развития органов восприятия более совершенных, чем обычные наши пять чувств. И они стремятся выработать в себе соответствующие способности. Есть среди них и мудрецы, постигающие истину, что все добрые дела, вместе взятые, бессильны освободить нас из темницы мира и от собственного «я», и они стараются обрести тайну нирваны.

Наконец, небольшое число любознательных полускептиков толкает на этот путь намерение узнать на собственном опыте, какая доля истины заключается в передаваемых друг другу шепотом удивительнейших историях о некоторых чудесах, совершаемых великими налджорпа.

Почти все жаждущие озарения адепты, стремящиеся часто к для них самих неясной цели, принадлежат к членам монашеского ордена. Это, впрочем, необязательно. Монашескому сану свободные мистики придают мало или совсем никакого значения. Для них имеют вес только различные степени посвящения.

Между простым монахом и кандидатом на посвящение имеется существенная разница. Монаха приводят в монастырь его родители в возрасте восьми или девяти лет, и он часто остается в монастыре скорее по привычке, чем по настоящему призванию. Второму бывает почти всегда больше двадцати лет, и он следует собственному влечению, когда, не удовлетворенный обычной монашеской жизнью, настойчиво стремится попасть в ученики к наставнику «Мистического пути». Такое различие обстоятельств во вступлении на «путь» оставляет отпечаток на всей дальнейшей карьере этих двух разновидностей тибетских подвижников.

Выбор духовного наставника – гуру, как говорят индусы, – чрезвычайно важный момент: от этого выбора зависит весь жизненный путь молодого претендента на звание кандидата тайных наук. Жаждущие знаний порой стучатся совсем в неподходящую дверь и попадают в такой переплет, какой им и не снился.

Если молодой монах довольствуется духовным руководством ламы, живущего в монастыре или в частном доме в небольшом отдалении от монастыря, и если этот лама не анахорет и не «экстремист» «Прямого пути», то можно надеяться – с ним не случится ничего трагического.

В течение более или менее длительного испытательного срока учитель проверит, из какого материала сделан ученик. Возможно, он впоследствии объяснит ему только несколько философских книг, обратит его внимание на значение некоторых символических диаграмм (киилкхор) и научит методическим медитациям, основу которых составляют эти диаграммы.

Если лама сочтет его способным на большее, он наметит для него программу духовного развития. Тибетцы резюмируют такую программу тремя словами, обозначающими ее этапы:

Тава – смотреть, изучать;

Гомпа – думать, размышлять;

Тщиспа – завершение и результат двух предыдущих упражнений.

Другой, менее распространенный вариант повторяет то же самое, но в слегка измененной форме:

Тене – искать значение, смысл всего сущего;

Лаб – изучать то и другое во всех подробностях;

Гом – думать, размышлять о том, что открыто;

Тогс – понимать.

Чтобы ученик имел возможность спокойно предаться размышлениям и другим упражнениям программы, лама приказывает ему затвориться в цхам.

Необходимо сообщить некоторые подробности об этой практике, так как она играет важную роль в религиозной жизни Тибета. Прежде всего следует отметить, что очень многие прибегают к этому виду уединения из побуждений далеко не таких возвышенных, как только что перечисленные. Это можно видеть из нижеследующего.

Значение слова «цхам» – барьер, граница, демаркационная линия. На религиозном языке «цхам» означает – уединяться, окружать себя непреодолимым барьером. Ограда эта бывает разная. Для великих мистиков она считается исключительно духовной, и вокруг них нет надобности воздвигать какой-нибудь материальный барьер.

Существует много разновидностей цхам (затворничества), причем каждая из них имеет еще несколько вариантов. Начиная с самого мягкого вида заточения и кончая самым суровым, мы наблюдаем следующие его формы.

Лама или даже просто благочестивый мирянин запирается в своей комнате или в своем жилище. Он или совсем не выходит, или выходит только для совершения благочестивого дела: например, чтобы обойти один или несколько раз вокруг какого-нибудь храма.

В зависимости от принятого им устава, цхам-па дозволяется иметь краткие беседы с членами семьи (если он мирянин или состоящий в браке лама), со своими слугами или некоторыми редкими посетителями, если, в соответствии с обетом, он имеет право им показываться и их видеть. Часто затворнику запрещают видеть кого бы то ни было, за исключением слуг, и во время визита гость, не входя в комнату, занимаемую цхам-па, разговаривает с ним из-за занавески, так что они друг друга не видят.

Переходим к более суровому виду затворничества. Одним цхам-па разрешено видеть только своего слугу, другие дают обет молчания и сообщают слуге распоряжения письменно. Некоторые цхам-па отказываются видеть окружающий пейзаж или вообще что бы то ни было, за исключением неба, и завешивают часть окна. Затворники, подчиняющиеся еще более строгому режиму, завешивают все окна, чтобы не видеть неба: дневной свет проникает к ним через занавес или натянутую на амбразуру бумагу.

Цхам-па следующей категории не видится и не сообщается ни с кем. В этом случае еда затворника и все, что ему может потребоваться, оставляются в соседней комнате. Слуга, удаляясь, дает сигнал о своем уходе, и цхам-па тогда идет есть, пить и берет принесенный ему предмет и затем дает знать тоже сигналом, что вернулся в свою комнату. Иногда он уносит оставленную ему пищу к себе. Такие цхам-па тоже отдают приказания письменно или же вообще не позволяют себе о чем-либо просить, и тогда, что бы им ни понадобилось, они ничего потребовать не могут. Если им забывают принести еду, они вынуждены поститься.

Домашний цхам обычно не слишком затягивается, в особенности когда режим затворничества суров. Максимальная длительность такого затворничества не превышает года. Чаще всего речь идет о трех месяцах, месяце, а иногда только о нескольких днях. Миряне вообще редко проводят в уединении больше одного месяца.

Более строгому затворничеству не подходит обычное жилище цхам-па, где, несмотря на все предосторожности, шум и движение занятых мирскими делами людей проникают через слишком тонкий «барьер» закрытой двери.

Монастыри строят домики, специально предназначенные для этой цели. Есть разные типы подобных домиков. Иногда затворник может созерцать окружающий пейзаж через окно, между тем как другие жилища обнесены стенами, загораживающими вид на весь внешний мир. Стены образуют дворик, и цхам-па, не видя ничего за пределами дворика и оставаясь, в свою очередь, невидимым, может прогуливаться и сидеть на свежем воздухе.

Слуга цхам-па часто живет на кухне домика, видит своего хозяина и говорит с ним. В других случаях он живет отдельно в хижине за пределами цхам, не видится с затворником и никогда с ним не разговаривает. В стене цхам-кханга делается двойное окошечко, и цхам-па получает пищу через форточку. Как правило, он ограничивается одной трапезой, но чай подается несколько раз в день.

Специальными жилищами пользуются только монахи. Они часто живут там по нескольку лет подряд. Классический срок – три года и три месяца. Многие повторяют этот срок на протяжении своей жизни несколько раз, а некоторые заключают себя в цхам до самой смерти.

Существует затворничество еще более суровое – заточение в абсолютной темноте.

Медитация во мраке практикуется в Индии и в большинстве буддийских стран. Бирманцы строят для этой цели специальные помещения; во время моего пребывания в горах Сагхэн я видела разные варианты таких келий. Но монахи проводят в них только несколько часов. В Тибете, напротив, есть люди, живущие во мраке многие годы, и даже замурованные в этих могилах по доброй воле на всю жизнь.

Некоторые из специальных цхам-кхангов только плохо освещены и вентилируются естественным образом. Но часто, когда желательна полная темнота, затворник выбирает себе жилищем пещеру или же строит под землей келью-землянку, куда воздух подается по трубам, устроенным таким образом, что света они пропускать не могут.

Когда затворничество подходит к концу, цхам-па привыкает к свету постепенно. Чем длительнее было затворничество, тем медленнее допускается свет в его жилище. Эта операция обычно – но необязательно – выполняется самим затворником, и на нее иногда уходят многие месяцы. Сперва в перегородке цхам-кханга проделывается отверстие величиной с булавочную головку, и эту дырочку мало-помалу увеличивают до размеров маленького окна.

Название цхам-кханг относится, главным образом, к домикам, построенным по соседству с монастырем. Когда они стоят в пустынной местности в горах, они называются рите. Путешествующим по пересеченной местности – что, впрочем, в Тибете случается редко, – время от времени попадаются маленькие колонии рите-па (обитателей рите, отшельников). Их крошечные жилища разбросаны среди лесов или лепятся по каменистым откосам. Рите никогда не строят в долине. Он всегда, точно отдыхающая птица, цепляется за откос высоко над горной бездной. Выбор места для его постройки подчиняется особым законам. Основные правила сооружения рите выражены в двух строчках тибетских стихов:

Гиаб рии таг.

Дюне рии тсо.

(Сзади горная скала,

Спереди горное озеро.)


Из этого следует – рите должен прислоняться к горному склону, а фасад его – возноситься над озером или, по крайней мере, над каким-нибудь потоком. Полагается также, чтобы отшельник из своего жилища мог беспрепятственно созерцать восход и заход солнца. При постройке нужно соблюдать и другие правила, в зависимости от преследуемой цели.

В рите, т. е. скоплениях некоторого числа аскетических жилищ, обитают монахи-созерцатели или монахи вообще, если особенности их духовной подготовки требуют покоя более полного, чем возможная в монастырских условиях тишина. Очень часто эти монахи не живут затворниками. Они ходят по воду к ближайшему источнику или ручью, собирают топливо, прогуливаются вокруг своего домика или располагаются для медитации перед ним на свежем воздухе. В некоторых местах уединение до такой степени совершенно, что затворничество не имеет никакого смысла.

Далеко не все рите-па – адепты «Прямого пути», но почти все они – в той или иной степени – мистики или оккультисты. Тем не менее, среди них встречаются порой и ученые, удалившиеся в пустыню для занятий, чтения или же какой-нибудь работы над книгой.

Что касается убежденных налджорпа, тех, кто карабкается по крутым подъемам «Прямого пути» или царит на вершинах тибетского мистицизма, – они никогда не объединяются, но живут в кое-как приспособленных для жилья и почти недоступных пещерах. Самая непроходимая глушь едва ли может удовлетворить их неистовую жажду одиночества.

На Западе принято думать, будто человек не может привыкнуть к слишком долгому заточению и полной изоляции. Иногда изоляция бывает слишком длительной, она вызывает серьезные мозговые нарушения, имеющие следствием отупение и полное безумие.

Для категории индивидов, служивших объектами для изучения воздействия длительной изоляции, это мнение, вероятно, не лишено оснований. Сюда относятся смотрители маяков, потерпевшие крушение или путешественники, сбившиеся с дороги в пустынной местности, одиночные заключенные и т. д. Однако эти наблюдения к тибетским отшельникам никакого отношения не имеют. Последние выходят из своего добровольного заточения в здравом уме и твердой памяти. Можно оспаривать теории, разработанные ими во время длительных медитаций, но невозможно усомниться в ясности их мышления. В конце концов, удивляться тут нечему. Эти люди подготовлены к одиночеству. Прежде чем запереться в своем цхам-кханге или уединиться в пустыне, они накапливают в памяти множество идей, долженствующих выполнять роль собеседников в уединении. Кроме того, каким бы продолжительным ни было их удаление от мира, они никогда не бывают бездеятельными. Каждый час времени, уже давно потерявшего для них значение реального фактора – они порой теряют даже ощущение дня или ночи – наполнен различными упражнениями, систематической работой над своим духовным развитием, приобретением определенных оккультных знаний или же медитацией над философскими проблемами. В общем, захваченные своими исследованиями и самонаблюдением, эти люди никогда не бывают праздными и едва замечают свое одиночество.

Мне никогда не приходилось слышать, что какой-нибудь отшельник или цхам-па жаловался, хотя бы в начале затворничества, на недостаток человеческого общества. Обыкновенно вкусившие сладость одиночества уже бывают не в состоянии снова привыкнуть к жизни в населенной местности и поддерживать отношения со своими ближними.

Что бы там ни думали, даже вне связи с религиозными доктринами или соображениями аналогичного порядка, но жизнь отшельника не лишена очарования. Когда отшельник закрывает дверь цхам-кханга или же, созерцая с вышины своей орлиной обители падающий внизу в долине первый снег, представляет себе, как этот снег на много месяцев завалит все подступы к его хижине, – он испытывает только чувство почти сладостного блаженства. Но нужно пережить все это самому, чтобы понимать всю привлекательность подобного существования.

Упражнения, выполняемые затворником во мраке цхам-кханга, очень разнообразны и слишком многочисленны, чтобы кто-нибудь мог сделать их полный перечень. Может быть, нет на свете человека, изучившего все существующие его разновидности. В тибетской мистической литературе встречаются более или менее подробные описания только некоторых упражнений. Но в большинстве таких описаний множество недомолвок. В них намеренно умалчивается о наиболее интересных для нас моментах, а именно – о смысле и цели упражнений. Исчерпывающие сведения можно получить только из объяснений учителей – хранителей учений устного предания. При этом ни в коем случае нельзя удовлетворяться объяснениями только одного учителя: толкования бывают разными в зависимости от секты, а также от учителя.

Большая часть упражнений, рекомендуемых начинающим, заимствована из индуистского тантризма (форма религии, сменившая в Индии ведизм), занесенного в Тибет миссионерами буддийских сект «Нгагс Кии Тхегпа» и «Дорджи Тхегпа». Но в них можно обнаружить и другие элементы, и в действительности дух всей системы отличается от сущности тантризма, насколько мы можем судить об этом при наших еще крайне элементарных о нем сведениях.

Я слышала, как один ученый лама утверждал, что смелые теории абсолютной интеллектуальной свободы и отказ от всех, каких бы то ни было обязательных, правил, исповедуемые самыми искушенными адептами «Прямого пути», – только слабый отголосок учения, существовавшего в незапамятные времена в Центральной и Северной Азии. Этот лама твердо верил, что доктрины, изучаемые в процессе высших степеней посвящения самыми крайними экстремистами – адептами «Прямого пути» – полностью согласуются с доктринами Будды. Будда будто бы очень решительно выдвигал их (теории) в некоторых разделах своих проповедей. Во всяком случае, добавил лама, Будда тоже понимал, что для большинства людей лучше придерживаться закона, рассчитанного на предотвращение дурных последствий их невежества и направляющего их на путь, где не угрожает духовная гибель. По этой причине Будда составил строгие правила поведения, обязательные для мирян и простых монахов. Лама этот сильно сомневался в принадлежности Будды к арийской расе и приписывал ему предков с желтой кожей. Он был убежден, что грядущий преемник Будды – Майтрейя – будет выходцем из Северной Азии.

Откуда он все это взял? Я не смогла это выяснить. С восточными мистиками спорить невозможно. Однако этот ученый лама, много поездивший и немало повидавший на своем веку, уверял, будто некоторые монгольские ламы разделяют его мнение относительно Будды и ожидаемого его преемника.

Само собой разумеется, не все затворники цхам-кханга обладают высоким умственным развитием, и они совсем не предаются там трансцендентальным размышлениям. Многие ограничиваются повторением несколько тысяч и даже миллионов раз одной и той же формулы, чаще всего санскритской мантры, совсем не понимая ее смысла. Все-таки иногда затворник повторяет и тибетский текст, но значение его остается для него таким же темным, как и слова чужого языка.

Одна из самых популярных формул называется киабдо (направляться к пристанищу). Я сама напевала ее миллионы раз, странствуя по Тибету под видом нищей-паломницы. Я выбрала именно эту формулу, так как ее знали все, и поэтому она не привлекала внимания. Напевая ее, я казалась совершенно поглощенной своим благочестивым занятием, и с успехом мне удавалось избегать докучливых и затруднительных вопросов – откуда мы идем, куда мы направляемся, какова цель нашего путешествия и тому подобных, угрожающих моему инкогнито разговоров. Кроме того, значение слов формулы далеко не тривиально. Вот оно:

Я ищу пристанища во всех приютах чистоты,

О вы, отцы и матери (предки), блуждающие по кругу

Последовательных возрождений, облекаясь в различные

Оболочки шести разновидностей живых существ,

Чтобы быть как Будда, не знающий страха и страдания,

Да обратятся мысли ваши к озарению (знанию).


Одна очень известная форма цхам заключается в затворничестве в какой-нибудь хижине или даже в собственной комнате, чтобы повторять эти слова сто тысяч раз и совершить такое же число земных поклонов.

Тибетцы знают два вида поклонов. Первый, под названием тшаго тсад, очень похож на китайское коту, отличаясь от него только тем, что до коленопреклонения поднимают над головой соединенные по-индусски руки и затем опускают их до уровня пояса в три такта, с задержкой на каждом такте, имеющей символическое значение. Обычно это движение выполняется быстро, не давая заметить эти задержки. Именно так приветствуют – всегда троекратно – статуи богов в храмах, великих лам, священные книги и здания.

Второй вид коленопреклонения, кианг тшагс, совершают, как в Индии, распростершись на земле во весь рост. Такой поклон предназначен для выражения очень высокого благоговения. Произнося вышеприведенную формулу, нужно совершать именно этот кианг тшагс. Поскольку по ритуалу полагается стукаться лбом об пол или о землю – в зависимости от места совершения поклонов – на лбу набивается синяк и образуется большая опухоль, иногда даже раны. По особому внешнему виду узнают причину их возникновения и, кроме того, определяют, дал ли киабдо желаемые результаты.

Перейдем от этих благочестивых простаков к категории цхам-па, мнящих себя неизмеримо выше всех остальных своих коллег. Они тренируются, делая дыхательную гимнастику по системе йогов. Гимнастика эта состоит в том, что тренирующийся принимает определенные позы во время выполнения различных способов вдыхания, задержки дыхания и выдыхания.

Цхам-па часто тренируются совершенно голыми, и форма живота во время задержки дыхания служит одним из признаков, позволяющих судить о степени приобретенной учеником квалификации.

Тибетцы уверждают: помимо развивающихся физических способностей (некоторые из них были уже описаны в предыдущей главе), овладение техникой дыхания дает победу над страстями, гневом, плотскими желаниями и обеспечивает безмятежность, склонность к размышлению, пробуждение духовной энергии (силы духа).

«Дыхание – это конь, а знание – всадник», – повторяют тибетские мистики. Верховой конь должен слушаться узды. Но дыхание управляет деятельностью тела и воздействует на активность сознания. Это и породило две системы: первая – более простая – заключается в воздействии на сознание путем регулирования дыхания; согласно второй, более сложной системе, дыхание само регулируется при создании безмятежности сознания (духа).

К дыхательным упражнениям, повторяемым по нескольку раз в день, затворник часто прибавляет медитацию-созерцание, прибегая к помощи килкхоров (магических кругов). Киилкхор – род диаграммы, начертанной на бумаге или ткани или же гравированной на металле, камне или дереве. Некоторые килкхоры изготавливаются при помощи маленьких флажков, светильников, ароматических палочек, торма, наполненных различным содержимым сосудов и т. п., изображающих целый мир в миниатюре. Но участвующие в них персонажи и соответствующие аксессуары обычно представлены аллегорически. Божества или ламы изображаются в виде маленькой пирамидки из теста, именуемой торма.

Килкхоры чертят также на земле или на досках сухими порошкообразными красками.

В одной из четырех высших школ крупных монастырей Тибета, а именно в школе «Гиюд», монахам преподают искусство составления разнообразных килкхоров. Существует множество их разновидностей. У «Сакия-па» я видела килкхоры по крайней мере трех метров в диаметре. Они были нарисованы порошковыми красками, скрепленными маленькими палочками, что давало возможность наносить краски слоями разной толщины. Получался, таким образом, рисунок, напоминавший рельефные географические карты. Эти гигантские колеса заключались в ограду из дерева или раскрашенного картона, изображавшую крепостные стены с воротами. В надлежащих местах располагали алтарные светильники и маленькие флажки.

Трапа, мечтающие достигнуть совершенства в этом жанре архитектуры, тратят годы на изучение ее законов. Ламы утверждают, будто малейшая ошибка в рисунке, красках, размещении действующих лиц или окружающих предметов может повлечь страшные несчастья, так как килкхор – магическое средство – обращается против не умеющего с ним обращаться профана.

Нужно добавить, что никто не смеет строить или чертить килкхор, не получив предварительно специального посвящения. Только посвящение дает на это право, причем каждая разновидность киилкхоров требует соответствующей степени посвящения. Килкхор, сооруженный непосвященным, остается мертвой вещью – в него невозможно вдохнуть жизнь. Вообще, знанием магического значения килкхора и искусством им пользоваться обладают только немногие ламы, удостоенные высших степеней посвящения.


Не требует объяснений, что килкхоры сложной конструкции или больших размеров в цхам-кханг не помещаются. Здесь формы или диаграммы килкхоров чрезвычайно упрощаются. Кроме того, тайные килкхоры мистиков отличаются от формы киилкхоров, изготавливаемых в монастырях.

Вероятно, в самом начале своего духовного воспитания послушник получает от своего учителя-ламы необходимые указания для постройки диаграммы, предназначенной выполнять функции того, что тибетцы именуют тэн (опора, предмет, притягивающий и фиксирующий внимание).

В центре килкхора помещают центральную фигуру (главное действующее лицо) – божество или Бодхисаттву. Вокруг него представляют мир, в котором это лицо, предположительно, обитает, и существа, этот мир населяющие, изображая их материальными средствами – геометрическими фигурами или другими облегчающими усилия фантазии символами.

Ученик должен научиться четко распознавать различные образы. Сперва он будет прибегать к помощи вычитанных в книгах описаний внешности божества, его одеяния, позы, вида его жилища, местности, где оно расположено, и т. д. Но со временем цхам-па уже не нужно будет припоминать подробности, соответствующее представление возникает само собой, непроизвольно, как только он усаживается перед килкхором.

Многие ученики, добившись таких результатов, почивают на лаврах, вполне довольные своими успехами и собой, и учитель никогда не делает ни малейшей попытки удержать их и объяснить им, что они едва ли успели перевернуть первую страницу мистической азбуки.

Ученику целеустремленному и настойчивому на следующем этапе предстоит вдохнуть жизнь в килкхор, до сих пор бывший инертной вещью, простой памятной записью.

Индусы дают жизнь магическим диаграммам и скульптурным изображениям богов, прежде чем поклоняться им. Обряд этот именуется прана-пратишта. Цель его – вдохнуть в неодушевленный предмет, при помощи духовной эманации, жизненную силу верующего. Сообщенная предмету жизнь поддерживается ежедневным ему поклонением. В сущности, он питается сосредоточенной на нем концентрацией мысли. Если этой питающей его силы ему начинает не хватать, живая душа в нем чахнет и гибнет от истощения. Одухотворенный предмет снова превращается в мертвую материю. Последнее – одна из причин, почему индусы считают грехом прекращение ежедневного служения уже одухотворенным изображениям богов, за исключением, правда, тех случаев, когда даруемая им жизнь ограничена рамками особой церемонии. По окончании обряда их считают покойниками и с большой пышностью погребают в водах священной реки.

Тибетские мистики «оживляют» свои килкхоры аналогичным образом, но не с целью сделать их предметом поклонения – материальное изображение килкхора после определенного периода упражнений, когда он уже сделался совершенным умозрительным образом, убирают.

Привожу описание одного из самых употребительных для этого периода тренировки упражнений, выполняемых при посредстве материального киилкхора или без него.

Вызывают в воображении образ божества. Сначала созерцают только этот образ. Затем из тела божества возникают другие формы. Некоторые из них идентичны образу, другие отличаются от него. Этих созданий часто бывает четыре, но при некоторых видах медитации они исчисляются сотнями, или, вернее, их бывает несметное множество.

После того как эти разнообразные божества, окружающие центральную фигуру, становятся очень отчетливыми, они мало-помалу, одно за другим, растворяются в ней. Она опять оказывается в одиночестве и затем начинает расплываться. Первыми исчезают ноги, потом таким же образом медленно и постепенно рассеивается все тело. Наконец, исчезает голова, и от всей фигуры остается только точка. Она может быть темной, цветной или ярко светящейся. Учителя-мистики усматривают в этой особенности указание на степень духовного развития учеников. В конце концов, точка приближается к погруженному в медитацию ученику и входит в него. Тут тоже нужно заметить, какой частью тела точка поглощается.

За этим упражнением следует период медитации, и затем точка выходит из тела налджорпа, причем нужно повторить указанные выше наблюдения в обратном порядке. Некоторые учителя указывают ученику, в каком месте точка должна слиться с его телом и снова появиться. Обычно это место находится между бровями. Другие, наоборот, советуют не стараться направлять ход иллюзии и ограничиться только ее наблюдением; или же наставники рекомендуют тот или другой из этих методов в соответствии с преследуемой целью.

Выделившаяся из тела ученика точка удаляется, превращается в головку, затем появляется все тело; из тела возникают другие формы, снова поглощаемые центральной фигурой, – и фантасмагория опять разворачивается в том же порядке, повторяясь столько раз, сколько мистик сочтет нужным и полезным для ученика.

В других упражнениях в воображении возникает образ лотоса. Он раскрывает лепесток за лепестком, и на каждом из них восседает Бодхисаттва. Центральная фигура занимает венчик цветка. Распустившись, цветок постепенно закрывается, и каждый лепесток, свертываясь, испускает луч света, исчезающий в сердце лотоса. Наконец, когда венчик цветка в свою очередь свертывается, излучаемый из него свет проникает в погруженного в медитацию монаха. Это упражнение имеет много вариантов.

Другой вид тренировки состоит в представлении множества божеств, мысленно размещаемых во всех частях тела, сидящих на плечах, руках и т. д.

Многие из стремящихся к вершинам мистических знаний довольствуются последней степенью достижений и пребывают на этом этапе, забавляясь видениями вместо того, чтобы идти дальше по пути совершенствования. Мое сухое описание может дать только отдаленное представление о своеобразии являющихся мистикам миражей. Благодаря всегда неожиданному богатству комбинаций, возникающих после определенного периода тренировки, видения эти легко превращаются для ученика в увлекательную игру.

Перед зрелищами, услаждающими замурованного в своем цхам-кханге затворника, бледнеют наши самые блестящие театральные постановки. Они имеют очарование даже для тех, кто не сомневается в их иллюзорности. Нет ничего удивительного, если человек, верящий в реальность актеров и спектакля, бывает совершенно захвачен восхитительной феерией.

Но эти упражнения мистики-наставники придумали вовсе не для развлечения отшельников. Настоящее их назначение – довести до сознания монаха, что мир и все воспринимаемые нами явления – лишь создаваемые нашим воображением миражи.

Их порождает сознание

И сознание их убивает, —


поет поэт-подвижник Миларепа.

В этих словах заключается основа учения мистиков Тибета.

Прежде чем перейти к следующей теме нашего повествования, я хочу уделить немного внимания затворникам, добивающимся развития магических способностей. Вообще, их всех можно разделить на две большие группы.

Первая, более многочисленная группа, включает всех мистиков, желающих порабощать могущественные существа – богов или демонов – и подчинить их своей воле. Такие начинающие колдуны, разумеется, уверены, что существа из других миров, могущество которых они хотят использовать для удовлетворения своих желаний, существуют совершенно объективно.

Именно среди людей «тайных речений», нгагс-па, нужно изучать разнообразные типы колдунов, почти всегда единственные по своей красочности. Это среди них чаще всего имеют место определенные психические явления, порой кончающиеся трагически для бессознательно вызвавшего их легковерного мага.

Но здесь идет речь о простых цхам-па. Последние редко занимаются глубоким изучением магии. Их честолюбие удовлетворяется амплуа «ламы, повелевающего стихиями дождя и града». Эта профессия обеспечивает солидный ежегодный оброк, взимаемый с крестьян за ограждение их посевов от всяких напастей, и, кроме того, очень существенные побочные доходы. По указанной причине многие мечтают о ремесле повелителя стихий и обучаются ему с целью применять потом приобретенные знания на практике. И все-таки очень ограниченное число монахов действительно преуспевают в этом трудном искусстве и пользуются благодаря ему славой и богатством (ламы секты «Сакия-па» считаются в этой области экспертами, они захватили в ней почти полную монополию).

Цхам-па, стремящиеся для какой-нибудь цели подчинить себе существа другого мира, обычно тренируются по методу киилкхор, хотя существует еще много других систем. Монах должен, прежде всего, научиться заманивать духов в сооружение или чертеж, намагниченные магическими обрядами, и удерживать их там насильно. Когда это им удается, остается только вырвать у пленников в обмен на их свободу клятву в покорности и помощи в намеченных колдуном предприятиях.

Наши средневековые колдуны – и, по всей вероятности, колдуны всех стран на свете – применяли аналогичные методы. Им, как и тибетским магам, были ведомы ярость попавшего в ловушку духа, борьба с ним и несчастья, постигшие неумелого заклинателя, упустившего жертву, не обуздав и не вырвав у нее требуемого обещания. 

Во вторую категорию входят монахи, убежденные – в той или иной степени, – что в магическом спектакле лицедействует одна только их собственная воля, создающая причудливые, нужные им на данный момент образы, так же, как мы изготавливаем для каждого рода работ особые инструменты.

Чародеи последнего толка никогда не отрицают подлинности трагедий, жертвами которых бывают порой их менее просвещенные собратья. Их объяснения подобных происшествий имеют почти научный характер. В отношении самих себя они считают, что знания сущности волшебства недостаточно, и оно может не гарантировать им полную застрахованность от всех случайностей.

Можно было бы привести тысячи подробностей о затворниках цхам-па, но приходится ограничиться уже сказанным. Укажу только на следующий обычай: учитель будущего цхам-па, совершив соответствующие обряды, сам водворяет ученика в его темницу. Если заточение должно быть суровым и монах будет получать пищу через окошечко в стене, духовный наставник лично запирает дверь в стене и запечатывает ее своей печатью. В других случаях наставник-лама время от времени навещает затворника, осведомляется об успехах его духовного подвига и дает ему по мере надобности соответствующий совет. Наконец, если режим цхам еще мягче, на двери кельи укрепляют полотнище со списком людей, имеющих разрешение входить к нему для услуг или же с другими одобренными его гуру целями.

Иногда около стены цхам-кханга пожизненного затворника втыкают засохшую ветку дерева.

Когда дело касается молодого монаха, жаждущего духовного руководства не какого-нибудь ламы, члена монастырской братии, но анахорета-созерцателя, – картина меняется.

Методы наставления на путь истины здесь причудливы и суровы порой до варварской жестокости. В предыдущих главах мы уже такие примеры рассматривали.

Упомянутая мной триада «изучать, размышлять, понять» у настоящих адептов «Прямого пути» приобретает особенную силу. Вся умственная деятельность ученика направляется указанными действиями. Иногда применяемые методы кажутся нелепыми, но при ближайшем рассмотрении можно убедиться, что преследуемая ими цель всегда очень разумна. Кроме того, можно не сомневаться, что придумавшие эти методы учителя прекрасно знают умственное развитие их духовных детей и планируют задания соответственно.

Падмасамбхава излагает разделы духовного совершенствования системы «Прямого пути» в такой последовательности.

1. Прочитать как можно больше разнообразных религиозных и философских книг. По возможности, чаще слушать проповеди и речи ученых и наставников, исповедующих самые различные истины и теории. Испробовать на самом себе все возможные методы.

2. Из всех изученных доктрин выбрать одну, отбросив остальное, подобно орлу, намечающему добычу из целого стада.

3. Жить скромно и не стараться выдвинуться; иметь смиренный вид; не привлекать внимания; не стремиться быть равным великим мира сего. Но под маской незначительности высоко вознести свой дух и быть неизмеримо выше славы и почестей земных.

4. Быть ко всему безразличным; поступать, как собака или свинья, пожирающие все, что бы им ни попалось; не выбирать лучшего из того, что вам дают; не делать ни малейшего усилия получить или избежать и т. д. Принимать, что выпадает на долю – богатство или бедность, похвалы или презрение; перестать отличать добродетель от порока, доблестное от подлого, добро от зла. Никогда не скорбеть, не расстраиваться, не предаваться сожалениям, что бы ни произошло, – с другой стороны, ничему не радоваться, не веселиться и ничем не гордиться.

5. Бесстрашно и отрешенно наблюдать борьбу мнений и разнообразную деятельность живых существ. Думать: «Такова природа вещей, образ жизни различных индивидуальностей». Созерцать мир, подобно человеку, глядящему с самой высокой вершины на расположенные далеко внизу горы и долины.

6. Шестой этап описать нельзя – он тождественен понятию пустоты (в соответствии с тибетской формулой «Одушевленные существа лишены личности («эго»)», в общем смысле под понятием «пустота» можно понимать отсутствие «эго»).

Несмотря на подобие «учебных планов», бесполезно было бы пытаться установить правильную последовательность многочисленных учреждений, придуманных тибетскими «отцами пустыни». На практике все эти упражнения комбинируются, и не только каждый ученый-мистик имеет свой собственный, ему одному присущий метод, но редко даже в руководстве двумя своими учениками он применяет одинаковые приемы.

Нам необходимо примириться с хаосом, в общем представляющим результат хаоса индивидуальных стремлений и наклонностей: партизаны «Прямого пути» не желают упорядочить его и влить в одну общую форму. Девиз высоких вершин Страны снегов – свобода. Но, в силу какого-то удивительного парадокса, монахи пользуются этой свободой для самого полного подчинения своим духовным наставникам. Во всяком случае, послушание обязательно только в отношении тренировки и образа жизни, предписываемых учителем. Ученику не навязывают никаких теорий. Его сознание всегда свободно, он может верить, отрицать, сомневаться – соответственно своим природным наклонностям.

Один лама как-то сказал при мне, что роль наставника «Прямого пути» прежде всего заключается в руководстве подготовительным периодом очищения. Учитель должен побудить своего ученика освободиться от верований, идей, благоприобретенных привычек и врожденных склонностей – от всего, что развилось и укоренилось в его сознании как следствие причин, возникновение которых затеряно во тьме времени.

Поскольку невозможно дать последовательный перечень разнообразных упражнений, выполняемых учениками анахоретов, и так как никто, кем бы он ни был, не в состоянии знать их разновидности, мы вынуждены ограничиться рассмотрением только некоторых упражнений и постараться самостоятельно выяснить, как каждое из них приводит к конечной цели – полному освобождению.

Особенно популярны два упражнения.

Одно из них заключается во внимательном наблюдении за беспрерывной деятельностью сознания, без попыток создавать для нее помехи; другое, напротив, в том, чтобы задерживать его беспорядочную работу, фиксировать его для концентрации мысли на одном предмете.

Начинающему назначают первое или второе из этих упражнений. Иногда только одно из них, а затем другое – тоже только одно. Иногда попеременно периодами одно упражнение, а потом другое. Наконец, оба упражнения можно выполнять в течение одного и того же дня или даже чередовать их без перерыва.

Тренировка для выработки совершенной концентрации мысли служит подготовкой, необходимой для всех видов медитации. Почему «необходимой» – это совершенно ясно и объяснений не требует. Но наблюдение за круговоротом деятельности сознания рекомендуется только ученикам с развитым интеллектом.

Упражнения в концентрации мысли практикуются всеми буддистами. Секты южных стран – Цейлона, Бирмы, Сиама – иногда пользуются различными приспособлениями казинас, представляющими собой или круги из цветной глины разных оттенков, или покрытую водой круглую поверхность, или же еще огонь, наблюдаемый через проделанное в экране круглое отверстие. Какую-нибудь из этих окружностей созерцают до тех пор, пока не начинают ее видеть с закрытыми глазами так же отчетливо, как и с открытыми. Последнее упражнение рассчитано исключительно на создание привычки к концентрации сознания и совсем не ставит себе целью вызвать гипнотическое состояние, как полагали некоторые авторы. Кроме казинас, впрочем, есть еще много других пособий. Для тибетцев характер выбранного для тренировки предмета совершенно безразличен. Нужно отдавать предпочтение предмету, лучше других привлекающему и фиксирующему мысли начинающего адепта.

Это положение хорошо иллюстрируется известным в Тибете анекдотом. Один юноша просит отшельника быть его духовным наставником. Учитель желает, чтобы ученик прежде всего приобрел навыки концентрации сознания. «Чем вы обычно занимаетесь?» – спрашивает он жаждущего озарения налджорпа. «Я пасу яков», – отвечает тот. «Хорошо, – говорит гомштен, – сосредоточьте свои мысли на яке». Новый ученик располагается в пещере, до некоторой степени приспособленной для жилья, каких много в районах пастбищ, и начинает тренировку. Через некоторое время учитель отправляется к предающемуся медитации ученику и зовет его, приказывая выйти к нему. Ученик слышит зов, встает, хочет покинуть свое убежище. Но «медитация» уже достигла намеченной цели: он уже отождествил себя с объектом, на который были направлены его мысли, и до такой степени с ним слился, что потерял ощущение собственной личности. Барахтаясь в выходе из пещеры, будто стараясь преодолеть какое-то препятствие, ученик заявляет: «Я не могу выйти, мне мешают рога». Юноша чувствовал себя яком.

Одна разновидность упражнений в концентрации мысли заключается в выборе какого-нибудь пейзажа, например сада. Его созерцают, наблюдают во всех подробностях. Запоминают растущие в нем разнообразные цветы, их группы, деревья, присущие каждому из них высоту, форму ветвей, разницу в листве, и так последовательно изучая все особенности, какие только можно заметить. Создав себе очень отчетливое представление о саде, когда его видишь уже так же ясно с закрытыми глазами, как и с открытыми, начинают из составляющего сад сочетания признаков мысленно одну за другой удалять различные детали. Постепенно цветы теряют окраску и форму, они рассыпаются. Даже оставшаяся от них пыль рассеивается. Деревья лишаются листвы, их ветви сжимаются, будто уходят в ствол. Ствол утончается и превращается в простую линию. Линия эта становится все тоньше и, наконец, исчезает. В результате остается только голая земля. У земли теперь нужно отнять цветы, камни, почву… Земля исчезает в свою очередь и т. д.

Такие упражнения приводят к уничтожению представления о мире формы и материи, к последовательному постижению чистого и бескрайнего пространства, пониманию бесконечности сознания и, наконец, к постижению сферы «пустоты» и сферы, где нет сознания и отсутствия сознания. Эти четыре вида медитации в буддизме считаются классическими, их обозначают наименованием «беспредметной медитации» (медитации без формы).

Для достижения указанных своеобразных состояний сознания выработано очень много методов. Порой такие состояния бывают следствием созерцания при выключенной рассудочной деятельности, между тем как в других случаях, напротив, они достигаются в результате ряда этапов кропотливого самонаблюдения или же исследований и размышлений о явлениях внешнего мира. Наконец, говорят тибетцы, есть люди, впадающие в подобное состояние внезапно, без всякой подготовки, независимо от места, где они находятся, и от дела, которым они заняты.

Другое распространенное упражнение при обучении мистиков состоит в созерцании какого-нибудь предмета. Нужно всецело на нем сосредоточиться так, чтобы не только ничего, кроме него, не видеть, но и ни о чем больше не думать. Постепенно теряется ощущение своей личности, и созерцатель начинает отождествлять себя с созерцаемым предметом, как в вышеприведенном случае, когда ученик почувствовал себя яком. Но на этом ни в коем случае нельзя останавливаться. Превратившись в созерцаемый предмет, т. е. испытывая уже особые ощущения, какие могут быть следствием формы, размеров и других его свойств, – нужно уже созерцать самого себя извне, как предмет внешнего мира. Таким образом, ученик, выбравший предметом созерцания дерево, забывает свою человеческую природу и чувствует, что его тело – жесткий негнущийся древесный ствол с ветвями, чувствует колебание ветвей, их движение, скрытую в корнях жизненную силу, циркуляцию его соков и т. д. Затем, в качестве дерева, ставшего субъектом, он должен будет созерцать сидящее перед ним человеческое существо, ставшее объектом, его рассматривать, изучать во всех подробностях. После этого, переместив свое сознание в сидящего человека, он снова начнет рассматривать дерево, затем, в качестве дерева, будет опять созерцать человека. Чередующееся перемещение из субъекта в объект и наоборот повторяется столько раз, сколько потребуется.

Это упражнение выполняют в помещении при помощи статуэтки, палки, именуемой гомшинг (гомшинг – дерево медитации), или ароматической палочки. Такую палочку зажигают в полном мраке или просто в очень темной комнате, что благоприятствует подготовке к медитации. Подготовка эта известна под названием «пиам пар жаг па». Ее назначение – приводить сознание в состояние совершенного покоя. Созерцание маленькой огненной горящей ароматической палочки содействует созданию такого покоя.

Это очень древний буддийский обычай. Будхагоша в одном из своих трудов, озаглавленном «Маноратха Пурани», рассказывает о монахине Утпалаварна, фиксирующей свое сознание на созерцании светильника и достигающей совершенного знания, пользуясь этим созерцанием как ведущей к нему ступенькой.

Занимающиеся медитацией планомерно и систематически, усаживаясь на отведенное для медитации место, часто испытывают ощущения человека, сложившего с плеч тяжелую ношу. Освободившись от груза и скинув обременительную одежду, он вступает в страну молчания. Именно это чувство покоя и освобождения мистики называют «пиам пар жаг па» – сглаживать, выравнивать, т. е. усмирять все эмоции, вздымающие волны в сознании.

Другое, еще более редкое упражнение заключается в перемещении сознания в собственном теле. Его объясняют следующим образом.

Мы ощущаем сознание у себя в сердце. Руки кажутся нам придатками к телу, ноги – частью тела, очень от нас отдаленной. В сущности, мы думаем о себе как субъект об объекте вне нас.

Ученик должен постараться извлечь «сознание-субъект» из его обычного обиталища и переместить его, например, в кисть руки. Тогда он должен почувствовать себя предметом, имеющим форму ладони с пятью пальцами на конце длинного придатка (руки), соединяющего его с большой движущейся массой (телом).

У него будет то же ощущение, какое нам пришлось бы испытать, если бы глаза помещались не на голове, а на кисти руки, и если бы эта кисть – снабженное глазами вместилище нашего разума (мышления) поднималась бы и опускалась на конце длинного придатка (руки), чтобы рассмотреть голову или тело, вместо обычного для него движения глаз – взгляда – на рассматриваемый предмет.

Какую цель преследует эта экзотическая гимнастика? Вероятно, обычный ответ лам на этот вопрос никого не удовлетворит. Но, тем не менее, по всей вероятности, ответ этот единственно возможный и правильный. Ламы мне отвечали: эту цель объяснить нельзя, так как тот, кто не сумел добиться успешных результатов упражнений, все равно ничего в объяснениях не поймет. Такая тренировка дает возможность испытывать психические состояния, совсем отличные от обычно нам свойственного, позволяет выходить из условных границ, поставленных нами самими нашему «я», и, как следствие, ясно постигать, что «я» не существует. Один из лам воспользовался в разговоре моей репликой в качестве аргумента для подтверждения своих теорий. Как-то он говорил мне о «сердце», обиталище сознания и духа», и я заметила мимоходом, что жители Запада считают их средоточием не сердце, а мозг. Мой собеседник немедленно возразил: «Вот, вы прекрасно видите сами, что можно ощущать сознание в разных частях тела. Поскольку эти люди чувствуют, будто «думают» головой, а я ощущаю сознание в сердце, то из этого следует, что вполне можно также ощущать, что «думаешь ногой». К тому же все это обман чувств, где нет и тени истины. Сознание (дух) не обитает нигде – ни в голове, ни в сердце, – и указанная тренировка как раз и помогает это понять».

В сущности, главная цель всех приведенных выше упражнений и еще многих других, как будто еще более нелепых – привести к полному отказу от всех общепринятых рутинных представлений и заставить понять, что наши представления можно изменить. В них нет ничего абсолютно истинного, поскольку они построены в соответствии с восприятием (ощущениями), легко вытесняемым другими ощущениями.

Мировоззрение аналогичного порядка продиктовало адептам китайской секты «Тс’ан» (эта секта больше известна под названием «Зен-шу», присвоенным ей в Японии, где она насчитывает среди избранной интеллигенции большое число последователей. Ее название означает «Секта медитации») загадочные фразы наподобие следующей:

«Вот вздымается над океаном туча пыли, и рев волн доносится до земли».

Как сказано, доктрина «Тс’ан» – есть искусство «созерцать Полярную звезду в Южном полушарии».

Здесь проявляется то, о чем говорил мне тибетский отшельник – роль учителя, руководящего процессом «освобождения» сознания ученика. С помощью парадоксов учитель выкорчевывает из него веру в идеи, понятия, чувства, обычно признаваемые истинными, и не позволяет заменить их новой верой в предлагаемые учителем парадоксальные представления. Как те, так и другие – не что иное, как только «относительность» или даже просто иллюзии.

Приведу еще один классический для Тибета вопрос, задаваемый ученикам отшельниками-мистиками или монастырскими философами: «Флаг развевается по ветру. Что движется – ветер или флаг?»

Правильный ответ: «Ни ветер, ни флаг – находится в движении сознание».

Адепты секты «Тс’ан» приписывают первую редакцию этого вопроса шестому патриарху своей секты. По преданию, он увидел двух монахов, рассматривавших развевавшееся по ветру полотнище флага. Один из них утверждал – находится в движении флаг, другой возражал – находится в движении только ветер. Тогда учитель разъяснил им: на самом деле движение не имеет отношение ни к ветру, ни к флагу, находится в движении нечто в них самих.

Был ли этот образ мышления занесен в Тибет из Китая или из Индии? Для ответа на этот вопрос еще нет достаточных данных. Но я приведу здесь слова одного ламы из Кхам: «Члены секты бон-по проповедовали эти доктрины еще до прихода в Тибет Падмасамбхавы». Заявления подобного рода напоминают нам о гипотезе, будто еще до введения в Тибете буддизма существовало философское учение. Но какую степень достоверности имеют такие заявления?

Не обсуждая заявлений более высокого порядка, получаемых в результате выполнения упражнений на перемещение сознания в какую-нибудь часть тела, я хочу отметить замечательное повышение температуры в этой части тела. По крайней мере, экспериментирующий получает в этом месте ощущение все возрастающего жара.

Проверить это довольно трудно, так как даже мысль о каком-нибудь контроле нарушила бы концентрацию внимания и водворила бы сознание на место, уничтожив причину развития тепла. С другой стороны, всякая проверка вообще невозможна. Умственный склад анахоретов и их учеников не имеет ничего общего с психологией «медиумов» стран Западного полушария, дающих сеансы за вознаграждение и разрешающих критическое изучение вызванных через них явлений.

Самый смиренный из учеников тибетского гомштена весьма удивился бы, если бы ему предложили нечто подобное. Я даже слышу его ответ: «Меня очень мало беспокоит, верите ли вы в эти явления или не верите, – сказал бы он. – У меня нет ни малейшего желания вас убеждать. Это профессия фигляров – кривляться перед толпой. Что касается меня – я не даю театральных представлений».

Суть в том, что люди Востока не выставляют напоказ свои знания магии или психики. Соответственно чрезвычайно трудно добиться от них откровенности в этих вопросах. Какой-нибудь изучающий страну путешественник может получить очень гостеприимный прием у ученого-ламы в течение нескольких месяцев, пить с ним чай в домашней обстановке и все-таки уехать убежденным в полном невежестве своего хозяина. А между тем он мог не только получить исчерпывающие ответы на все интересующие его проблемы, но и научиться еще очень многому, что ему даже не снилось.

Что касается «тепла» или «ощущения тепла», развиваемого описанным выше упражнением, то, чем бы это ни было, оно много раз согревало мне ноги и обеспечивало хороший сон, когда я ложилась спать в своей раскинутой среди снегов палатке. Но для не прошедших предварительную тренировку это упражнение чрезвычайно утомительно, так как требует большой затраты энергии.

В заключение нужно отметить: термины, переводимые на французский язык как «познание», «знание», «сознание», «рассудок», «дух», на тибетском языке имеют несколько другое значение.

Тибетцы различают до одиннадцати разновидностей понятия «знание-сознание» и имеют для их обозначения три термина, между тем как нам приходится переводить все три одним словом «сознание», тогда как каждый из них имеет особый, ему одному присущий оттенок смысла.

Общепринятый способ проверки степени концентрации внимания во время медитации состоит в следующем: на голову послушника, собирающегося предаться медитации, ставят зажженную лампу. Монахи, живущие отдельно, водружают лампу себе на голову сами. Под лампой следует разуметь маленький медный – иногда глиняный – резервуар, имеющий форму чаши на ножке с широким основанием. В эти чаши помещают фитили и наполняют растопленным коровьим маслом. Застывая, масло принимает форму пирога с торчащим из него фитилем.

Пока монах сохраняет полную неподвижность, светильник у него на голове держится вполне устойчиво, но при малейшем движении монаха падает. Так как неподвижность – следствие полной концентрации, падение светильника свидетельствует о ее несовершенстве.

Рассказывают, будто один учитель, поставив таким образом лампаду на голову ученика, удалился и вернулся проверить его только на следующий день. Он застал юношу в позе медитации, пустая лампада стояла рядом с ним на полу. В ответ на вопрос учителя ученик, очень плохо уразумевший цель упражнения, сказал: «Лампада не падала, я сам ее снял, когда она потухла». «Но как вы могли знать, что она потухла или что она вообще была у вас на голове, если вы действительно достигли концентрации сознания?» – возразил учитель.


Иногда светильник заменяют небольшой чашкой с водой. В других случаях лама приказывает ученику в конце периода концентрации, или до него, или же в какой-нибудь другой момент перенести с одного места на другое чашу, наполненную до краев водой. Испытание считается выдержанным, если во время перехода из чаши не прольется ни капли. Этим способом проверяют степень спокойствия духа. Малейшее его нарушение вызывает движение тела, и даже при легкой дрожи в пальцах вода из чаши выливается. Число расплескиваний содержимого чаши и количество пролитой каждый раз воды соответствуют степени взволнованности духа испытуемого. Такова, по крайней мере, теория этого вида тренировки.

Приведенная система упражнений, по-видимому, распространена повсюду на Востоке. В Индии существуют на эту тему красивые легенды. Привожу одну из них.

У одного гуру был ученик, достигший, по мнению учителя, высокой степени духовного совершенства. Тем не менее, желая дать ему возможность пополнить свои знания, он послал его к прославленному мудрецу – королю Джанака. Король продержал путника несколько дней у порога дворца, не разрешая ему войти, и молодой человек, принадлежавший к знатному роду, не проявил ни малейшего неудовольствия таким неучтивым приемом.

Когда он наконец предстал перед лицом владыки, ему вручили чашу, наполненную до краев водой, и предложили обойти вокруг тронного зала, держа эту чашу в руке.

Двор Джанака поражал восточной пышностью. На стенах сверкали золото и бесценные каменья, вокруг трона владыки выстроились вельможи и придворные, разукрашенные великолепными драгоценностями, а сказочно прекрасные королевские танцовщицы, весьма легко одетые, улыбались проходящему мимо них юному незнакомцу.

Невзирая на все соблазны, юноша завершил предложенный ему обход, не пролив из чаши ни единой капли. Ничто не смутило его в представшем его взорам пышном зрелище. Джанака отослал монаха обратно к его гуру, велев передать, что ничему больше научить его не может.

Тибетцам известна популярная среди индусов теория кхорлос (колеса). По всей вероятности, она была занесена в Тибет из Индии. Впрочем, некоторые бонпо утверждают, будто аналогичная доктрина, но «свободная от наносов суеверия» (цитирую ученого бонпо) была знакома их предкам еще до прихода в Тибет миссионеров тантрического буддизма. Во всяком случае, тибетская интерпретация этой теории во многом отличается от классического ее толкования сектантами индуистского тантризма.

Мистики разумеют под словом «кхорлос» центры энергии, расположенные в разных частях тела. Их воображают в виде лотосов разных цветов и с разным количеством лепестков. Сам лотос есть мир, содержащий диаграммы, божества и т. д. Все это представляет разнообразные силы и, конечно, абсолютно символично. Теории кхорлос и порожденная ими практика входят в состав устного ультратайного учения. Общий принцип тренировки, в которой играют роль кхорлос, заключается в том, чтобы направлять поток энергии к верховному лотосу даб-тонг (лотос в тысячу лепестков), расположенному на макушке головы. Разнообразные варианты этого цикла упражнений приводят к развитию разума, духовных способностей или магической власти через использование совокупности энергии. Предоставляемая своему естественному течению, энергия эта вызывает проявления животного порядка, главным образом похоти.

Тибетским учителям-мистикам из секты «Дзонг-тшен» («Великое совершение») принадлежит почти полная монополия на обряды, связанные с кхорлос.

Просвещенные адепты «Прямого пути» хотя и признают некоторую пользу кое-каких из упомянутых и еще многих других упражнений, но совсем не придают им такого значения, какое они имеют в тренировке индусских йогов.

Часто при чтении трактующих эти темы трудов или слушая их устные пояснения, можно заметить, что учитель проявляет какое-то нетерпение. Лама как бы говорит: «Да, все это, может быть, кому-нибудь и полезно – возможно, даже полезно для большинства учеников, – но только как подготовительная гимнастика. Цель не в этом. Поспешим, нужно скорее покончить с упражнениями».

Это производит странное впечатление, его трудно передать словами. Область тибетского мистицизма представляет собой интерес для людей не только с различным складом мышления, но порой и глубоко враждебной друг другу психологией.

Вот вид духовной тренировки, слывущей, так сказать, классической среди тибетских мистиков.

Учитель, расспросив желающего поступить к нему в ученики молодого монаха, подвергает его различным испытаниям. Убедившись в искренности и твердости кандидата, он приказывает ему затвориться в цхам для медитации, избрав предметом медитации свой иидам, т. е. покровительствующее ему божество. Если послушник еще не избрал иидам, он его указывает ученику сам. Обычно для создания связи между иидам и его новым подопечным совершается соответствующий обряд.

Предающийся медитации ученик должен, как было описано выше, сосредоточить свои мысли на иидам, представляя его себе в соответствующем образе и наделяя аксессуарами, т. е. его личными атрибутами (признаками), как, например, цветком, четками, саблей, книгой в руке, ожерельем, головным убором и т. п.

Часть обряда составляют повторение определенных формул и соответствующий случаю киилкхор. Цель священнодействия – добиться явления иидам своему почитателю – так, по крайней мере, учитель объясняет дебютанту смысл упражнения.

Последний прерывает свою медитацию только на время, необходимое для принятия очень скудной пищи (обычно только один раз в день) и очень непродолжительного сна. Часто цхам-па совсем не ложится отдыхать.

Довольно большое число лам рите-па во время периодов особых видов медитации или же вообще во время медитации спать никогда не ложатся.

В Тибете существуют специальные кресла, именуемые гамти (ящик-кресло) или гомти (кресло медитации). Эти ящики со стенками размером примерно 60 см. Одна из них служит спинкой. На дно ящика кладут подушку, на которую лама садится, скрестив ноги. Часто, чтобы легче сохранить одну и ту же позу во время медитации или во время сна, отшельники пользуются «веревкой медитации» (сгом-тханг). Веревка эта – просто полоса ткани, пропускаемая вокруг колен и затылка или же вокруг колен и поясницы, поддерживая таким образом тело в равновесии. Очень многие анахореты проводят в этом положении дни и ночи, не расправляя членов. Они время от времени дремлют, никогда по-настоящему не засыпая, и, за исключением коротких мгновений дремоты, совсем не прерывают процесса медитации.

Так порой проходят месяцы и годы. Учитель от случая к случаю является осведомиться об успехах ученика. Наконец, в один прекрасный день последний сообщает учителю, что его труд увенчался успехом – он узрел явление божества. Обычно явление это бывает кратким и неясным. Учитель решает – это было только поощрением, но не окончательным результатом. Желательно, чтобы послушник насладился более длительным визитом своего покровителя.

Начинающий налджорпа разделяет мнение учителя и продолжает стараться. Проходит еще много времени. Наконец, иидам, если можно так выразиться, «пойман». Теперь он обитает в цхам-кханге, и молодой монах его постоянно созерцает в центре киилкхора.

– Превосходно, – услышав эту новость, изрекает учитель. – Но вы должны заслужить еще большую милость: прикоснуться головой к ногам божества, получить его благословение, услышать слова, произнесенные его устами.

Преодолеть первые этапы тренировки было относительно легко. Но последние требования очень трудно достижимы. Их осуществления добивается только незначительное меньшинство.

Иидам, в конце концов, оживает. Поклоняющийся ему затворник, простираясь у ног божества, ясно ощущает его ноги своим челом.

Он чувствует тяжесть его благословляющих рук на своей голове, видит движение глаз. Губы иидам приоткрываются, он говорит… И вот он уже выходит из киилкхора, передвигается по цхам-кхангу.

Наступает опасный момент. Когда имеешь дело с Тоусс – гневливыми полубогами или демонами – никогда не следует позволять им ускользать из киилкхора, ограничивающего их свободу своими магическими контурами. Вырвавшись на волю, они могут отомстить тому, кто стеснил их самостоятельность. Но здесь речь идет не об иидам устрашающей внешности, обладающих ужасной властью, но о благосклонных к своим почитателям. Такому существу можно предоставить свободу в пределах цхам-кханга. Больше того, он должен выйти за его пределы. Следуя совету учителя, послушник обязан проверить, будет ли божество сопровождать его на прогулке.

Этот этап тоже очень трудно преодолеть. Явившийся призрак даже расхаживает и разговаривает в тишине обычно темного цхам-кханга, пропитанного ароматом курений, овеянного влияниями, порожденными концентрацией мысли затворника, возможно длившейся здесь в течение многих лет. Но сможет ли это создание существовать на воздухе, при солнечном свете, совсем в другой среде? Не рассеется ли оно, подвергаясь чуждым, враждебным ему влияниям?

Среди учеников опять происходит отсев. Иидам обычно отказывается «выйти подышать свежим воздухом» со своим подопечным. Он продолжает прятаться по темным углам или же расплывается и исчезает, а иногда впадает в ярость и вымещает на незадачливом поклоннике гнев за его будто бы непочтительные издевательства. С некоторыми учениками происходят странные и страшные приключения, но среди них бывают и победители: им удается удержать при себе своих богопочитаемых компаньонов, и те уже покорно сопровождают их, куда бы они ни отправились.

– Вы добились своей цели, – заявляет тогда учитель счастливому своим успехом налджорпа. – Мне нечему больше вас учить. Теперь вы приобрели покровительство более высокого наставника.

Некоторые ученики благодарят наставника, гордые собой, возвращаются в монастырь или же удаляются в пустыню и до конца дней своих забавляются своим призрачным приятелем.

Другие, наоборот, в горе и страхе простираются у ног ламы и признаются в страшном прегрешении… Ими овладели сомнения, и они при всем старании от них избавиться не могут. В присутствии самого иидам, когда они внимали его словам, касались его, их вдруг осенила догадка – не созерцают ли они рожденный собственным воображением призрак?

Учителя такая истина, по-видимому, не огорчает. Если дело обстоит так, ученик должен вернуться в цхам-кханг и проделать весь цикл упражнений с самого начала, чтобы победить неверие, оказавшееся черной неблагодарностью в ответ на неслыханную благосклонность к нему иидам.

Как правило, вера, обуреваемая сомнениями, уже не вера. Если бы ученика не удерживало безграничное уважение, испытываемое людьми Востока к духовному наставнику, он, может быть, поддался бы искушению и ушел, так как в итоге его длительный опыт привел его в какой-то степени к материалистическому мировоззрению. Но почти всегда ученик подчиняется и остается. Если он и сомневается в иидам, он не сомневается в мудрости учителя.

Через некоторое время – месяцы или годы – он повторяет свою исповедь. На этот раз в более категорической форме. Речь идет уже не о сомнениях – теперь он убежден, что иидам – плод его собственного воображения и он сам – его создатель.

– Именно это и нужно было помнить, – говорит ему учитель. – Боги, демоны, вся вселенная – только мираж. Все существует только в сознании, от него рождается и в нем погибает.


Глава VIII


Психические явления в Тибете и как объясняют их тибетцы 

В предыдущих главах я уже указывала на возможность отнести некоторые факты под рубрику «психических явлений». Заканчивая книгу, мне кажется уместным вернуться к этой теме, поскольку Тибет обязан своей славой главным образом убеждению, что чудеса встречаются там в таком изобилии, как полевые цветы на лугах весной. 
Почему Тибет стяжал такую странную репутацию? Отметим бегло породившие ее причины, посмотрим, что думают об этих чудесах сами тибетцы, наконец, приведем примеры некоторых из них. Что бы ни говорили скептики, эти удивительные явления далеко не обычны, и не нужно забывать, что изложенные здесь на нескольких страницах наблюдения – результат длительной, более чем десятилетней исследовательской работы.

Еще недавно Тибет внушал своим соседям благоговейный ужас. Задолго до рождения Будды индусы обращали взоры в сторону Гималаев со священным трепетом. Из уст в уста передавались необычные истории о таинственной, скрытой необычной завесой стране, раскинувшейся на плечах своих снежных гор-исполинов.

Китай тоже, по-видимому, некогда отдал должное очарованию своеобразных пустынных просторов Тибета. Легенда о знаменитом китайском мистике Лао-цзы повествует, как в конце своего долгого жизненного пути учитель отправился верхом на быке в Страну снегов, перешел границу и… исчез. Больше никто никогда его не видел. То же самое рассказывают о Бодхитхарма и о некоторых его китайских последователях.

И в наши дни на тропах, ведущих к тибетским перевалам, порой встречаются паломники-индусы, бредущие, как во сне, словно зачарованные неотразимым явлением. В ответ на вопрос о цели их путешествия большинство паломников отвечает одно и то же – они хотят умереть на тибетской земле. И слишком часто – увы! – большая высота, суровый климат, усталость и недостаток пищи способствуют скорому исполнению их желания.

Чем же объяснить притягательную силу Тибета?

Нет сомнения, главную причину следует искать в укрепившейся за тибетскими ламами-отшельниками репутации чудотворцев. Но почему же именно Тибет был признан избранной обителью оккультных наук и сверхъестественных явлений?

Прежде всего этому способствовало географическое положение страны, отгороженной от мира хребтами исполинских гор и необозримыми пустынями.

Обыденная жизнь с ее будничной суетой заставляет людей расставаться с заветными мечтами, несовместимыми с прозаическим земным существованием. И они стремятся заселять созданиями фантазии более созвучные ей неведомые края. Как последнее прибежище для своих грез люди сооружают в облаках прекрасные сады и райские обители в подзвездных мирах. С какой же готовностью должны они ухватиться за возможность верить, что дорогие их сердцу химеры находятся в пределах досягаемости – здесь, на земле, среди людей.

Тибет представляет эту возможность. Он совмещает в себе все разновидности волшебных сказочных стран. Я нисколько не преувеличиваю, утверждая, что открывающиеся там нашим глазам восхитительные панорамы решительно во всем превосходят самое изощренное воображение фантастов-зодчих, созидателей обителей для демонов или для богов.

Никакое описание не может дать ощущения безмятежного величия, свирепого достоинства, потрясающего ужаса, волшебной прелести разнообразнейших ландшафтов. Проходя по этим высокогорным пустыням, путник чувствует себя святотатцем. Он невольно замедляет шаг, понижает голос и уже готов обратиться с просьбой о прощении за свое бездумное вторжение к первому встречному туземцу как представителю законных хозяев бесправно попираемой им земли.

Привычность окружающего мира совсем не смягчает своеобразного воздействия физических условий на самих тибетцев. Истолкованные их примитивным умом впечатления принимают формы фантастических призраков, которыми они и заселили так густо безмолвные просторы своей безмолвной родины.

С другой стороны, как халдейские пастухи заложили основы астрономии, наблюдая звездное небо, так и тибетские анахореты и бродячие шаманы еще с глубокой древности размышляли о тайнах своего странного края и отмечали возникающие на его благоприятной почве явления. Из их размышлений родилась диковинная наука, снискавшая еще в незапамятные времена хранителям ее тайн – адептам Страны снегов – славу, непреходящую и доныне.

И все-таки, несмотря на созданную природой надежную защиту его территории, Тибет нельзя считать недоступным. Утверждаю это с полной ответственностью. Много раз я проникала на его южные плоскогорья через различные горные перевалы Гималаев, годами путешествовала по его восточным провинциям и северным пустыням трав. Во время последнего моего похода я пересекла весь Тибет от южной его границы до самой Лхасы. И любой выносливый турист мог бы сделать то же самое, если бы въезд в страну иностранцев не был запрещен по политическим причинам.

Разумеется, особенно после распространения буддизма, множество индусов, непальцев и еще больше китайцев посещали Тибет, видели его необыкновенные ландшафты и слушали рассказы о сверхъестественном могуществе тибетских «дубтобов» (мудрец, обладающий сверхъестественными способностями). Некоторые из путешественников, конечно, беседовали с ламами и магами бон-по и знакомились с сущностью учений отшельников-созерцателей. Их рассказы о виденном и слышанном обрастали – как всегда бывает при повторении – все новыми подробностями и, в сочетании с упомянутым выше воздействием природных условий, а может быть, и другими менее очевидными влияниями, сплели вокруг Страны снегов атмосферу волшебства, окутывающую ее и в наши дни.

Следует ли сделать из сказанного вывод, что слава Страны чудес присвоена Тибету не по праву? Вероятно, такое заключение было бы таким же опрометчивым, как и бесконтрольное принятие на веру всех туземных сказок или же небылиц, созданных совсем недавно изобретательной фантазией нескольких безнравственных европейцев.

Самого трезвого мнения – для нас довольно-таки неожиданного – придерживаются в этом вопросе сами тибетцы. Никто в Тибете не отрицает реальности труднообъяснимых фактов, но никто также не считает их «чудесами» в значении, придаваемом этому слову на Западе, т. е. явлениями «сверхъестественными».

Просвещенные адепты мистических тибетских учений относят факты, объясняемые на Западе вмешательством существ из потустороннего мира, к области проявлений психики.

Тибетцы различают две категории таких явлений:

1. Явления, вызываемые одним индивидом или группой индивидов бессознательно.

Поскольку создатель или создатели явления действуют бессознательно, то оно, само собой разумеется, не преследует никакой заранее предусмотренной цели.

2. Явления, вызываемые сознательно, с намерением получить определенный результат. Чаще всего – но необязательно – они производятся одним индивидом.

Этот индивид бывает человеком, но может принадлежать к любому из шести классов существ, населяющих, по верованиям тибетцев, вселенную. Кем бы ни был виновник имеющего место явления, технология явления всегда однотипна. Чудес не бывает.

Мимоходом небесполезно отметить – все тибетцы детерминисты. Каждый волевой акт, говорят они, обусловлен многими причинами: одни из них возникли недавно, но другие бесконечно от нас далеки. Последняя тема не входит в план этой книги, и я не могу уделить ей здесь много места, но нужно понимать, что любое явление, вызванное сознательно или бессознательно, всегда обусловлено разнообразными причинами, порождающими в субъекте волю к его созданию или же приводящими в действие скрытые в нем силы без его ведома, и затем – внешними причинами, способствующими возникновению явления помимо его создателя.

Отдаленные причины чаще всего представлены своим «потомством» (этот образный термин употребляли в разговоре со мной многие тибетцы). «Потомство» причин (в такой же степени молоко присутствует в масле и сыре, семя представлено в рожденном от него дереве и т. д. Тибетцы приводят подобные примеры очень часто) представлено следствиями, на данный момент воплощающими совершенные в прошлом физические действия или неосуществленные мысли.

Итак, когда я говорю о концентрации мысли, нужно помнить, что, согласно изученной нами системе, концентрация мысли не вполне произвольна: она служит непосредственной причиной явления, но ей предшествует множество вторичных, в равной степени необходимых причин.

Секрет психической тренировки в понимании тибетцев заключается в развитии силы концентрации мысли, намного превосходящей интенсивность концентрации, какой наделены от природы даже наиболее одаренные в этом отношении люди.

Как утверждают тибетцы, в результате концентрации мысли возникают силовые волны.

Слово «волна», разумеется, взято из моей собственной терминологии. Я употребляю его для большей ясности и еще потому, что – как выяснится в дальнейшем – в рассуждениях тибетцев речь идет о силовых токах. Однако сами тибетцы пользуются словом «энергия». Энергия – поучают они – рождается при любом физическом действии или работе сознания (по буддийской классификации – при работе сознания, слова, тела). Именно от интенсивности этой энергии и от сообщаемой ей неправильности зависит возникновение «психических явлений».

Приведу ниже рекомендуемые тибетскими учителями-магами различные способы использования энергии, вырабатываемой мощной концентрацией мысли.

1. Можно заряжать словами – «волнами» какой-нибудь предмет, как заряжают электрическую аккумуляторную батарею. Затем этот предмет может в свою очередь отдавать заключенную в нем энергию уже в другом качестве. Например, энергия эта увеличивает жизненную силу входящего в соприкосновение с заряженным предметом человека, сообщает ему бесстрашие и т. п.

Исходя именно из этой теории, ламы изготавливают пилюли, святую воду и разнородные волшебные амулеты, предохраняющие от несчастий и заболеваний.

Для этого лама должен прежде всего очиститься, соблюдая особую диету и предаваясь в уединенном месте медитации. Затем он концентрирует мысли на определенном предмете с намерением сообщить ему благодатную силу. На эту подготовку уходят многие недели, иногда даже многие месяцы. Тем не менее, церемония освящения и завязывания зачарованных шнурков или шарфов часто занимает только несколько минут.

2. Переданная предмету энергия сообщает ему подобие жизни: он получает способность двигаться и может выполнять действия под диктовку вдохнувшего в него жизнь ламы.

Здесь будет уместно вспомнить историю с ритуальными пирогами торма, посылаемыми колдуном-ламой из Транглунга по воздуху в дома непокорных селян.

Существует еще другое, более или менее аналогичное средство, применяемое нгагс-па с целью вредить своим ближним.

Приведу пример используемых ими приемов.

После длительной концентрации мысли, продолжавшейся, быть может, много месяцев, маг сообщает ножу волю для убийства определенного лица. Наконец оружие подготовлено, и нгагс-па подбрасывает его своей жертве так ловко, что бедняга почти неминуемо возьмет именно завороженный кинжал, когда ему для чего-нибудь понадобится нож. Тибетцы уверяют, будто, едва контакт между роковым кинжалом и жертвой установлен, кинжал начинает шевелиться, сообщает держащей его руке непреодолимое движение и убивает или ранит ее владельца. При этом рану можно объяснить очень просто: неловкостью или покушением на самоубийство.

Уверяют, что одухотворенное оружие бывает опасным и для самого мага. Злой колдун сам может стать его жертвой, если не имеет достаточных знаний или необходимой ловкости для защиты.

Здесь нет ничего удивительного: в течение очень длительных, установленных для этой процедуры обрядов маг занимается самовнушением. В результате иногда может произойти несчастье. По словам тибетцев – отбрасывая все россказни о демонах – это явление сродни случаям, когда созданное магом призрачное существо, освобождаясь из-под влияния своего создателя, становится самостоятельным.

Некоторые ламы и кое-кто из бон-по считают верование в оживление ножа, убивающего указанного ему человека, ложным.

– Все происходит наоборот, – говорили мне они. – На самом деле человек, под воздействием внушения, создаваемого концентрацией мысли колдуна, совершает бессознательное самоубийство.

Хотя нгагс-па, – объясняли ламы, – стремятся только оживить кинжал, образ человека, против которого направлена ворожба, и картина его предстоящей смерти все время стоят перед мысленным взором мага. И так как человек может оказаться настроенным на прием посылаемых колдуном психических волн, т. е. быть соответствующим приемником, а неодушевленный предмет (кинжал) таким приемником быть не может, вполне очевидно, обреченный человек без своего ведома поддается внушению нгагс-па.

В результате – лишь только загипнотизированная жертва прикасается к зачарованному кинжалу, внушение активизируется, она подчиняется ему и ранит себя ножом.

Я передаю это объяснение ламы буквально, ничего в нем не изменяя.

Больше того, тибетцы верят, что адептам, овладевшим глубинами оккультных наук, нет надобности прибегать к посредству неодушевленного предмета. Путем внушения они могут даже на расстоянии приказывать людям, животным, демонам, духам и пр. совершить самоубийство или какое угодно другое действие.

При этом все тибетцы единодушно утверждают: против человека, систематически занимавшегося тренировкой, подобное покушение будет безуспешным, так как он наделен способностью распознавать природу направляемых на него силовых «волн» и отражать их, если они оказываются для него пагубными.

3. Излучаемая при концентрации мысли энергия передает на расстоянии – без промежуточного материального тела-посредника – силу, проявляющую себя различным образом там, куда она была направлена. Например, она может вызвать в этом месте явление психического порядка. Кое-что я уже упоминала об этом в рассказе о тулку (гл. III, «Живые Будды»).

Энергия, направленная на объект, может проникнуть в него и наделить его необычайной духовной силой.

Этим методом пользуются учителя-мистики при посвящении учеников. Посвящение у тибетцев заключается не в сообщении доктрины или тайны, но в даровании способности или духовной силы, дающей ученику умение выполнить специальное действие, для чего он и получает посвящение. Тибетский термин «ангкур», переводимый словом «посвящение», буквально означает «передавать умение».

Передача духовной силы на расстоянии, как говорят, дает учителю возможность поддерживать и в случае необходимости оживлять духовные и физические силы находящегося далеко от него ученика.

Применение последнего метода не всегда имеет в виду обогащение принимающего направленные на него «волны» объекта. Иногда, напротив, придя в соприкосновение с объектом, «волна» возвращается к пославшему ее передатчику. Но при контакте с адресатом она забирает у него часть его собственной энергии – или всю энергию – и с этим зарядом возвращается в исходную точку, где и поглощается первоисточником энергии.

Говорят, некоторым черным магам и существам демонического происхождения удается, пользуясь этим методом, приобретать необычайную физическую силу, удлинять свою жизнь до бесконечности и т. д.

4. Тибетцы, кроме того, утверждают, будто посредством концентрации мысли опытные люди могут проектировать возникшие в уме образы и создавать всевозможные иллюзии: людей, божества, животных, разные предметы, пейзажи и т. п. (Здесь я пользуюсь совсем не тибетской терминологией, но употребляемые мною выражения передают со всей возможной для иностранного языка точностью мысли и представления моих собеседников-тибетцев).

Эти иллюзии не всегда появляются в виде неосязаемых призраков. Они часто доступны нашим чувствам и наделены всеми чувствами, свойствами и способностями изображаемых ими обычных живых существ или предметов.

Например, лошадь-иллюзия бежит рысью и заливается ржанием; едущий на ней иллюзорный всадник может соскочить с нее, заговорить на дороге с прохожим, есть пищу, приготовленную из обычных продуктов; призрачные розы далеко распространяют нежный аромат; дом-иллюзия дает приют путникам из плоти и крови и т. д. и т. п.

Все сказанное кажется просто волшебной сказкой, и девяносто девять процентов всех тибетских рассказов о подобных происшествиях заслуживают именно такого отношения. И, несмотря на это, иногда доводится быть свидетелем смущающих фактов. Некоторые странные явления имеют место в действительности, и их реальность отрицать нельзя. В случаях, когда толкование, предлагаемое тибетцами, для нас неприемлемо, приходится искать причины самостоятельно. В то же время объяснения тибетцев, облеченные в туманно-научную форму, и сами по себе имеют очень большой интерес и составляют отдельную область исследования.

Путешественники-европейцы, побывавшие в пограничной зоне Тибета и составившие там поверхностное представление о суевериях туземного населения, вероятно, очень удивились бы, узнав, какие странно рационалистические, даже скептические концепции формируются в глубине сознания этих с виду доверчивых и наивных простаков.

В качестве иллюстрации к сказанному приведу ниже две очень популярные в Тибете истории. Достоверность излагаемых в них происшествий для нас значения не имеет. Здесь нужно только отметить истолкование описываемого чуда и пронизывающий все повествование дух, определяющий отношение к нему рассказчика.

Одного купца с караваном однажды застал в пути очень сильный ветер. Вихрь сорвал с купца шляпу и забросил в кустарник у дороги.

В Тибете существует поверье: тот, кто подберет потерянный подобным образом во время путешествия головной убор, навлекает несчастье на весь караван. Следуя суеверному обычаю, купец предпочел считать шляпу безвозвратно потерянной и не стал ее поднимать.

Шляпа была из мягкого фетра с меховыми наушниками. Сплющенная и наполовину скрытая в кустарнике, она совсем утратила свою форму.

Через несколько недель в сумерках один человек проходил мимо места происшествия и заметил очертания притаившейся в кустах неясной формы. Прохожий не был храброго десятка и пустился наутек. На следующий день в первой же деревне, где он остановился на отдых, он рассказал селянам, что видел, как «что-то очень странное старалось спрятаться в кустах недалеко от дороги».

Через некоторое время на том же месте странный предмет обнаружили и другие путники. Они не могли понять, что это было, и обсуждали приключение в той же деревне.

Еще многие таким же образом замечали невинный головной убор и рекомендовали его вниманию местных жителей.

Между тем солнце, дождь и пыль сделали свое дело. Фетр менял окраску, а ставшие дыбом наушники отдаленно напоминали щетинистые уши какого-то зверя. От этого вид разлохмаченной шляпы сделался еще страшнее.

Теперь уже всех проходивших через деревню путешественников и паломников предупреждали: на опушке у дороги постоянно сидит что-то неведомое – не человек, не зверь – и необходимо его остерегаться. Кто-то выразил предположение, что это «что-то» просто демон – и очень скоро до сих пор безымянный предмет был возведен в дьявольское достоинство.
Чем больше людей видело старую шляпу, тем больше ходило о ней рассказов. Теперь вся округа заговорила о притаившемся на лесной опушке демоне.


Затем, в один прекрасный день, путники увидели, как тряпка зашевелилась. В другой раз прохожим показалось, будто она старается освободиться от опутавших ее колючек, и, в конце концов, шляпа помчалась вдогонку прохожим, убегавшим от нее со всех ног вне себя от ужаса.

Шляпу оживило воздействие сосредоточенных на ней многочисленных мыслей.

Это происшествие, как уверяют, истинное, приводится в качестве примера могущества концентрации мысли, даже бессознательной и не преследующей никакой определенной цели.

Вторая история совершенно невероятна. Кажется, будто ее придумал какой-нибудь зубоскал специально, чтобы поиздеваться над святошами. На самом деле это совсем не так. Тибетцы не находят в ней ничего смешного или возмутительного. Рассказываемый случай считают подтверждением общей для всех религий истины: значение обожествляемого предмета определяется степенью оказываемого ему поклонения, а его могущество обусловлено концентрацией на нем благочестивых мыслей богобоязненных верующих.

Старушка-мать одного купца, ездившего каждый год по делам в Индию, как-то попросила сына привезти ей из святой земли частицу мощей какого-нибудь праведника (тибетцы считают колыбель буддизма Индию святой землей). Купец обещал выполнить просьбу, но захлопотался и о своем обещании забыл.

Старушка-тибетка очень огорчилась и в следующем году, когда караван сына снова направился в Индию, опять попросила привезти ей мощи.

Сын обещал и опять забыл. То же самое повторилось и в третий раз. Но теперь купец, уже подъезжая к дому, вспомнил о просьбе матери и при мысли о горе благочестивой старушки сам искренне опечалился. Пока он размышлял, как бы поправить дело, ему на глаза попался валявшийся на обочине дороги осколок собачьей челюсти. Купец вдруг нашел выход из положения. Он отделил от высохшей челюсти один зуб, счистил с него пыль и завернул в кусок шелковой ткани. Приехав домой, он преподнес этот зуб матери как исключительно драгоценную реликвию – зуб великого Сирипутры (один из самых знаменитых учеников Будды).

На седьмом небе от радости, преисполненная благоговения, старушка спрятала зуб в ковчежец на алтаре. Каждый день она совершала перед ним священный обряд, зажигала светильники и окуривала его благовониями. К старушке присоединились и другие верующие, и через некоторое время собачий зуб, возведенный в достоинство святых мощей, вдруг начал излучать сияние.

Эта легенда породила следующую поговорку:

Мэу гус йе на

Кхйи со ее тунг, —


т. е. поклонение заставляет излучать сияние даже собачий зуб (буквально: «Если есть поклонение, зуб собаки излучает свет»).

Из всего вышеизложенного можно заключить, что толкования теорий ламаистов, относящихся к каким угодно явлениям, в сущности, всегда идентичны. Все они основаны на силе духа, и для людей, воспринимающих видимый мир только как субъективную иллюзию, такая философия вполне логична.

В волшебных сказках всех народов колдуны демонстрируют способность превращаться, по желанию, в невидимку. Тибетские оккультисты объясняют эту способность прекращением умственной деятельности.

В тибетских легендах нет недостатка в описаниях материальных средств, делающих человека невидимым. Среди таких средств имеется и знаменитый дип чинг – сказочный кусок дерева. Особая разновидность воронов прячет это дерево у себя в гнездах. Самая крошечная частичка превращает имеющего ее возле себя или на себе человека, животное или предмет в невидимку. Но великие налджорпа и знаменитые дубштены для достижения подобных результатов не нуждаются ни в каких волшебных средствах.

Из того, что мне удалось понять, – посвященные в тайны духовной тренировки рассматривают это явление совсем иначе, чем профаны. Если им верить, то речь идет вовсе не о том, чтобы стать невидимым – хотя обыватели и представляют себе это чудо именно в таком аспекте. В действительности тут требуется умение, приближаясь, не возбуждать в живых существах никаких эмоций. Тогда можно пройти незамеченным или же – на первых стадиях овладения техникой процесса – привлечь к себе минимум внимания; вы не вызываете размышлений и не оставляете в памяти видевших вас никаких впечатлений.

Полученные мною по этому поводу разъяснения можно приблизительно передать следующим образом: когда кто-нибудь подходит, поднимая шум, сильно жестикулируя или натыкаясь на людей и на предметы, он вызывает у многих индивидов многочисленные эмоции. В носителях этих эмоций пробуждается внимание и направляется на того, кто это внимание активизирует. Если же, наоборот, приближаться молча и бесшумно, то вызываемые в окружающих впечатления немногочисленны, не интенсивны. Вы не привлекаете внимания – и в результате вас почти не замечают.

Все же и в состоянии неподвижности и безмолвия работа сознания продолжается, порождая энергию. Эта энергия, распространяясь вокруг порождающего ее субъекта, воспринимается приходящими с ней в контакт индивидами различным образом. Если удается заглушить в себе деятельность сознания – вокруг ощущений не возникает, и никто вас не видит.

Эта теория показалась мне слишком легковесной, и я позволила себе возразить – как бы там ни было, но материальное тело видишь непроизвольно. Мне ответили: мы беспрестанно «видим» множество предметов. Несмотря на то что все они находятся в поле нашего зрения, мы «замечаем» очень немногие из них. Остальные не производят на нас никакого впечатления. Зрительный контакт не сопровождается никаким «знанием-сознанием». Мы ничего не помним об этом контакте. В действительности эти предметы оказались для нас невидимыми.

Если принимать на веру многочисленные рассказы и утверждения «очевидцев», нам пришлось бы заключить, что в Тибете «материализация» – явление обычное. Но в подобных вопросах всегда следует относить значительную долю на счет преувеличений и бахвальства. Разумеется, очень у многих, слушающих рассказы о «чудесах», возникает желание похвастать, будто и им довелось видеть чудо и притом еще более потрясающее.

Нужно также учитывать факторы массового внушения и самовнушения. Тем не менее, при самом критическом подходе к явлению материализации и подвергая сомнению его повседневность, мне было бы трудно категорически отрицать его реальность.

Явление материализации – тульпа (магические твари, иллюзорные призраки), описываемые тибетцами, и случаи, наблюдаемые мною лично, не имеют никакого сходства с описаниями материализации духов во время спиритических сеансов. В Тибете свидетелей этих явлений никто заранее не приглашает попытаться искусственно вызвать их. Поэтому умы присутствующих не подготовлены, они не ожидают увидеть что-нибудь из ряда вон выходящее. Здесь нет стола, где соединяют руки участники сеанса, нет черного кабинета для медиума в состоянии транса. Темнота совсем необязательное условие – солнечный свет и открытая местность не мешают материализации.

Как уже говорилось выше, некоторые из материализованных призраков создаются произвольно, мгновенно – когда создатель призрака одарен достаточной духовной силой – или же постепенно. Очень медленный процесс его создания подобен описанной в предыдущей главе процедуре объективизации какого-нибудь иидам.

В других случаях виновник материализации вызывает ее непроизвольно и совсем не замечает видимого для окружающих призрака.

Иногда такое существо внешне совсем подобно своему создателю, и те, кто так или иначе верит в существование «эфирного двойника», видят в нем проявление последнего. Но порой такие дубликаты появляются одновременно в разных местах, а это уже трудно объяснить существованием одного-единственного «двойника». Кроме того, созданные формы часто не имеют никакого сходства с оригиналом.

Привожу несколько примеров, засвидетельствованных, кроме меня, и другими очевидцами.

1. Один служивший у меня юноша отпросился навестить родителей. Я отпустила его на три недели. По истечении этого срока он должен был купить для нас припасы и нанять носильщиков для доставки грузов через перевалы.

Молодой человек загостился у родственников, о нем ничего не было слышно около двух месяцев. Я начинала бояться, что он не вернется.

Как-то ночью я увидела его во сне. Он мне приснился в необычном для него костюме и с европейской шляпой на голове. Такой шляпы я у него никогда прежде не видела.

На следующий день один из слуг прибежал за мной с криком: «Уангдю идет! Я его сразу узнал!» Такое совпадение показалось мне любопытным. Я вышла из палатки посмотреть на путешественника.

Мы стояли на возвышенности над долиной, и я очень отчетливо увидела внизу на дороге Уангдю. Он был одет совсем как в моем сне и поднимался один по тропе, петляющей зигзагами по горному склону.

Я заметила вслух, что у Уангдю нет никакой поклажи, и стоявший рядом слуга ответил: «Он, должно быть, обогнал носильщиков».

Кроме нас, Уангдю видели еще двое наших людей.

Мы продолжали наблюдать за приближавшимся юношей. Он уже дошел до стоявшего у тропы маленького шертена. Высота этого шертена, на основании в форме куба со сторонами около восьмидесяти сантиметров, вместе со шпилем не превышала двух метров. Он был из сплошной кладки – наполовину из камня, наполовину из глины, – и в нем не было ни одного углубления.

Молодой человек прошел за шертен и больше не появлялся.

В этом месте, кроме одиноко стоящего шертена, не было ни деревьев, ни домов, ни холмов. Сначала мы – слуга и я – предположили, что Уангдю присел отдохнуть в тени маленького памятника, но время шло, а он не показывался. Я исследовала местность в бинокль, но никого не обнаружила.

По моему распоряжению двое из наших людей пошли разыскивать Уангдю. Я следила за ними в бинокль. Они тоже никого не нашли.

В тот же день, к пяти часам пополудни, Уангдю появился в долине во главе маленького каравана. Он щеголял в знакомых мне шляпе и платье, я их уже видела на нем – сперва во сне, потом в утреннем мираже.

Ничего не рассказывая прибывшим, не дав им опомниться и поболтать со слугами, я принялась расспрашивать носильщиков и самого Уангдю. Из их ответов явствовало – они все вместе почивали слишком далеко от нашего лагеря, чтобы кто-нибудь из них мог дойти до него утром. Кроме того, Уангдю все время не отходил от каравана ни на шаг.

В течение нескольких недель непосредственно после происшествия у меня была возможность проверить правильность этих показаний у крестьян селений, где Уангдю с носильщиками останавливались в пути, и я убедилась, что люди сказали правду, и Уангдю ни разу от каравана не отлучался.

2. Как-то днем меня посетил один тибетский художник, с увлечением писавший ужасных тибетских богов и усердно им поклонявшийся.

За художником следовал несколько туманный, но легко различимый силуэт одного из фантастических персонажей, так часто фигурировавших на его полотнах.

Я была так поражена, что сделала несколько резкое движение, и художник направился ко мне, без сомнения, с намерением спросить, что со мной случилось. Я отметила, что призрак за ним не последовал. Быстро отстранив моего гостя, я вытянула руку и сделала несколько шагов к призраку. Я ощутила прикосновение к чему-то неплотному, уступавшему нажатию. Призрак рассеялся.

В ответ на мои вопросы художник признался – он уже несколько недель вызывал виденное мной существо, а в тот день долго работал над изображавшей его картиной.

Словом, все мысли его были сосредоточены на божестве, которое он мечтал поработить.

Сам тибетец призрака не видел.

3. Третий удивительный случай принадлежит, по-видимому, к категории произвольно вызываемых явлений.

В то время мой лагерь был разбит недалеко от рите Пунаг в Кхам. Однажды днем я разговаривала с моим поваром в хижине, служившей нам кухней. Юноша просил выдать ему провизию. Я сказала: «Идем ко мне в палатку – там ты возьмешь из ящика все, что тебе нужно».

Мы вышли. Подходя к палатке, полы которой были откинуты, мы оба вдруг увидели сидевшего за моим столом на складном стуле главного ламу рите. Мы не удивились – этот лама навещал меня довольно часто. Повар тотчас же сказал: «К вам пришел Римпоче. Мне нужно вернуться, приготовить для него чай, провизию я возьму потом».

– Хорошо, приготовь поскорее чай, – ответила я.

Слуга ушел, а я поспешила к палатке. За несколько шагов до нее мне показалось, будто перед палаткой медленно клубится и удаляется от нее пелена прозрачного тумана. Лама исчез.

Очень скоро вернулся слуга с чаем.

Не застав ламу, он очень удивился. Не желая пугать его, я объяснила: «Римпоче нужно было только сказать мне два слова. Он занят и не мог оставаться дольше».

Я не преминула рассказать об этом происшествии самому ламе, но он только ехидно захихикал и не захотел мне ничего объяснить.

Создание призрака иидам, описанное в предыдущей главе, преследует две цели: цель возвышенную, заключающуюся в преподании ученику истины, что, кроме созданий собственной фантазии, никаких богов не существует, и цель корыстную – обеспечить себе могущественного покровителя.

Каким образом призрак может принять облик своего создателя? Он делает это, появляясь вместо него в разных местах. Это практикуется часто. Каждое утро имеющий соответствующее посвящение лама принимает облик бога-хранителя (при желании он может превращаться в кого угодно). При этом считается, что враждебные ему существа видят в нем тогда не человека, а устрашающего вида божество и спасаются от него бегством.

Все это совсем не значит, что ламы, очень серьезно совершающие каждое утро церемонии внешнего превращения в своего бога иидам, могли бы продемонстрировать себя в таком состоянии. Не знаю, удается ли им провести демонов, но вполне очевидно, что для людей они никаких иллюзий создать не могут. Тем не менее – я слышала – некоторые ламы внезапно появлялись в образе того или иного представителя тибетского пантеона.

Что касается магов, они видят в создании тульпа только средство обеспечить себе послушное орудие для выполнения всех своих желаний. В их случае призрак необязательно бывает богом-хранителем, но каким угодно существом и даже пригодным для служения их воле неодушевленным предметом.

По словам тибетских оккультистов, призрак, получив достаточно устойчивую форму, стремится освободиться из-под опеки мага. Иллюзия превращается в непокорное детище, и между колдуном и его творением завязывается борьба. Исход поединка порой бывает трагическим для мага.

Приводят примеры, когда посланный с поручением призрак совсем не возвращается и продолжает скитаться в форме полубездумной-полусознательной марионетки. В других случаях следствием процесса ликвидации материализованного призрака бывают крупные неприятности: маг старается уничтожить свое создание, но последнее не желает расставаться с дарованной ему жизнью и яростно защищается.

Все эти страшные сказки о бунтующих «материализованных призраках» – только вымысел, игра воображения? Возможно. Я ни за что не ручаюсь. Я просто пересказываю то, что слышала от людей, при других обстоятельствах казавшихся мне вполне достойными доверия. Но и сами они могли заблуждаться.

Что касается возможности создать и оживить призрак, – в ней я не могу сомневаться, она вполне реальна.

По привычке ничего не принимать на веру, я тоже захотела попытаться провести опыт материализации. Чтобы не подпасть под влияние внушительных образов ламаистских божеств, всегда бывших у меня на глазах, так как их живописными и скульптурными изображениями я обычно себя окружала, я выбрала для материализации незначительную личность – приземистого дородного ламу бесхитростного и веселого нрава. Через несколько месяцев добряк был создан. Мало-помалу лама «закрепился» и превратился в нечто вроде незваного гостя. Он совсем не ждал моего мысленного приглашения и являлся, когда мне было совсем не до него. В основном иллюзия была зрительной, но как-то я испытала ощущение задевшей меня ткани платья и почувствовала тяжесть руки на моем плече. В это время я не жила в затворничестве, каждый день ездила верхом, и, по обыкновению, обладала отличным здоровьем.

Постепенно я стала замечать в моем ламе какую-то перемену. Черты лица, которыми я его наделила, изменились. Его толстощекое лицо похудело и приняло хитроватое и злое выражение. Он становился все назойливее. Я осознала, что мое творение ускользало из-под моей власти. В один прекрасный день пастух, приносивший нам масло, увидел созданный мной фантом и принял его за самого настоящего ламу во плоти.

Может быть, мне следовало предоставить это явление его естественному развитию, но мой необычайный компаньон начинал действовать мне на нервы. Его присутствие превратилось в настоящий кошмар. Я уже начинала терять контроль над ним и решила рассеять иллюзию. Мне удалось это только через полгода отчаянных усилий. Моему ламе жилось не очень-то весело.

Нет ничего необычайного в умении вызвать галлюцинацию произвольно. Самое интересное в этих случаях «материализации» то, что и другие видят созданный вашим воображением образ. Тибетцы объясняют это явление по-разному. Одни верят в реальность созданной материальной формы, другие видят в ее появлении только акт внушения: мысль создателя призрака невольно действует на окружающих, заставляя их видеть все, что видит он сам.

Несмотря на изобретательность тибетцев и их старания найти всем «чудесам» разумное объяснение, некоторые из них все же остаются необъясненными или просто потому, что являются выдумками, или по каким-нибудь другим причинам.

Например, как тибетцы обычно думают, для мистиков, достигших высоких степеней духовного совершенства, совсем необязательно умирать обычным образом, они могут, когда им это заблагорассудится, вообще растворить свое тело без остатка.

Говорят, будто Рестшунгпа исчез именно таким образом, а супруга Марпа – Дагмедма – слилась с телом мужа во время особого вида медитации.

Во всяком случае, предания, герои которых жили много веков тому назад, кажутся нам только легендами. Следующий, сравнительно недавний случай представит для нас большой интерес, тем более что он произошел не в уединенном жилище отшельника, но перед сотнями зрителей и среди бела дня.

Должна тут же оговориться – меня среди зрителей не было, и можно себе представить, как я об этом сожалею. Мне рассказывали о нем люди, видевшие все, как они утверждали, собственными глазами. Я имею некоторое отношение к этому чуду (правда, весьма отдаленное), так как была знакома с главным героем происшествия.

Последнего – одного из духовных наставников Таши-ламы (я уже о нем упоминала) – звали Кионгбу Римпоче. Во время моего пребывания в Шигацзе он был уже весьма преклонного возраста и вел жизнь отшельника на берегу Иеру Цзангпо (Брамапутры) в нескольких километрах от города. Мать Таши-ламы глубоко его чтила, и, когда я у нее гостила, мне довелось слышать много необыкновенных историй из его биографии.

Говорили, будто с годами рост ученого-подвижника уменьшался. В глазах тибетцев это признак высокого духовного совершенства. Существует много преданий о рослых магах-мистиках, постепенно доходивших до крошечных размеров и в конце концов совсем исчезавших.

Когда стали обсуждать предстоящее освящение новой статуи Майтрейи, Таши-лама выразил желание, чтобы эту церемонию совершил Кионгбу Римпоче. Однако святой заявил, что умрет раньше завершения постройки храма, где находилась статуя.

Таши-лама попросил отшельника повременить со смертью и освятить храм и статую.

Подобная просьба может показаться европейцу нелепой, но она находится в полной гармонии с тибетскими воззрениями и верованиями в могущество великих мистиков, обладающих властью выбирать время своей кончины.

Учитель снизошел к просьбе Таши-ламы и обещал совершить обряд освящения храма.

Приблизительно через год после моего отъезда из Шигацзе строительство храма и статуи довели до конца и был назначен день торжественной церемонии освящения. Когда этот день наступил, Таши-лама послал за Кионгбу Римпоче роскошные носилки и пышный эскорт, чтобы доставить старца в Тра-шилхумпо с соответствующей помпой.

Всадники видели, как отшельник сел в носилки, дверцу за ним захлопнули, и шествие тронулось в путь.

Тем временем в Таши-лунпо собрались на торжество тысячные толпы народа. Велико было всеобщее изумление, когда Кионгбу Римпоче появился без свиты и без носилок, пешком. Он молча вошел в храм, вплотную приблизился к статуе и… медленно слился с ней.

Немного позже в окружении почетной свиты прибыли носилки. Открыли дверцу… – в носилках никого не было.

Многие утверждают, что ламу Кионгбу никогда больше не видели.

Когда в Лхасе я услышала об этом чуде, мне показалось, что оно превосходит самую смелую фантазию. Я отнеслась к нему с особым интересом, потому что была знакома с отшельником, видела место действия и из самых первых рук получила информацию обо всех предшествовавших ему обстоятельствах, т. е. о просьбе Таши-ламы и обещании Кионгбу Римпоче отложить свой смертный час.

Мне не терпелось отправиться в Шигацзе, разузнать о последних днях земного существования ламы – если он действительно умер – и попытаться найти его могилу.

Но Йонгден и я жили в Лхасе не под своим именем и не могли надеяться сохранить инкогнито в Шигацзе, где у нас обоих было много друзей и знакомых. Если бы стало известно, кто мы такие, нас сейчас же переправили бы за границу, а мне очень хотелось после пребывания в столице Тибета посетить могилы древних королей и другие памятники провинции Яр-лунг. Поэтому от исследования этого случая мне пришлось отказаться.

Все-таки до нашего отъезда из Тибета Йонгден нашел средство разузнать о чуде в Шигацзе у нескольких, по-видимому, хорошо осведомленных об этом событии тибетцев. Но, к несчастью, с тех пор тогда уже прошло семь лет. За это время в провинции Цзанг произошли большие перемены и, в связи с бегством Таши-ламы из Тибета, совершилось еще много других чудес. Кроме того, политическая ситуация была неблагоприятна как для людей, так и для событий в Цзанге. Люди, занимавшие высокое общественное положение, стали преувеличенно осторожными в отношении всего, что, казалось, могло бы прославить личность находившегося в изгнании Великого ламы или же способствовать популярности статуи Майтрейи – возведение ее, по слухам, возбудило зависть двора Лхасы.

Мы услышали следующие толкования.

Кионгбу Римпоче создал своего двойника-иллюзию. Двойник вошел в носилки, а потом отправился, как было рассказано выше, в храм Майтрейи. Этот призрак при контакте со статуей рассеялся, чего и хотел лама-маг, может быть в это время спокойно пребывавший в своем уединении.

Другой вариант: лама-маг мог из своей обители внушить на расстоянии коллективную галлюцинацию собравшейся для освящения храма толпе.

Некоторые высказывали предположение, что лама умер еще до чуда, но для освящения Таши-лунпо оставил вместо себя созданный им тульпа.

Последнее заставило меня вспомнить, как один из учеников Кионгбу Римпоче рассказал, что путем особого вида концентрации мысли можно создавать явления и для будущего. Если концентрация мысли прошла удачно, то целая цепочка созданных произвольно действий будет разворачиваться автоматически, не нуждаясь больше в содействии мага. Бывает даже, – добавил этот лама, – во многих случаях маг не в состоянии разрушить созданное и воспрепятствовать явлению произойти в назначенное время; порожденная им энергия, направленная им же на определенную цель, уже находится вне его контроля.

О психических явлениях в Тибете можно было бы сказать еще очень много.

Разумеется, обобщения одного исследователя, по не зависящим от него причинам, не могут быть исчерпывающими. Это особенно верно в отношении научных изысканий в Стране снегов, где работа протекает в исключительно трудных условиях.

Я далека от намерений прочитать курс магии или проповедовать какие-либо доктрины, трактующие явления психики. Я хочу только дать представление о том, какие толкования получают некоторые факты в этой области в одной из наименее исследованных стран в мире.

И я буду счастлива, если мой труд возбудит у кого-нибудь из авторитетных более, чем я, ученых желание провести серьезное исследование бегло упомянутых мной фактов.

Мне кажется, к изучению явлений психики нужно подходить так же, как и к исследованию любой другой научной проблемы. Возможные в этой области открытия не содержат ничего сверхъестественного, ничего, что могло бы оправдать суеверие и распространяемые некоторыми безответственными людьми бредни. Напротив, цель таких исследований – выявить механизм так называемых чудес. А чудо, которое умеешь сделать, уже не чудо.


Послесловие автора


Сразу после появления моего «Путешествия парижанки в Лхасу» очень многие – как в посвященных этой книге статьях, так и лично – интересовались, что заставило меня жить среди лам, и выражали желание получить сведения об учениях и обычаях мистиков и оккультистов Тибета.

Постаралась удовлетворить любознательность читателей. Однако из-за небольшого объема данной работы задача эта представляла некоторые трудности.

Отвечая на два различных по существу вопроса, я сперва рассказала об обстоятельствах, сблизивших меня с религиозным миром ламаистов, и об окружающем этот мир сословии колдунов всевозможных категорий.

Затем я постаралась систематизировать некоторые наиболее ярко выраженные особенности тибетских оккультных и мистических теорий и методов духовной тренировки тибетцев. Каждый раз, когда в этой связи из очень богатого запаса моих воспоминаний всплывал какой-нибудь факт, я относила его на соответствующее ему в моем рассказе место. Таким образом, здесь не может быть и речи о путевом дневнике: его форма изложения совсем не соответствует моей теме.

Иногда в процессе исследования, благодаря его специфике, возможность расширить и дополнить то или иное наблюдение представлялась мне несколько месяцев или даже несколько лет спустя.

Но только сумма сведений, полученных в разных местах и в разное время, может дать правильное понятие о трактуемом здесь предмете.

Впрочем, я собираюсь в дальнейшем рассмотреть вопросы мистицизма в философии тибетцев в работе более специальной, чем предлагаемая книга.

Александра Давид-Ниэль 


Посвящение и Посвященные в Тибете


Предисловие


Теперь, в возрасте девяноста лет, мадам Александра Давид-Ниэль живет на своей вилле Samten Dzong около Ниццы во Франции. Но она давно завершила свой труд, выполнила свою миссию. Теперь она принадлежит к категории вечных духовных бессмертных. Удивительно осознавать, насколько редко со времен жриц культа Диониса появлялись такие женщины. В последние столетия можно упомянуть только мадам Блаватскую и Мэри Бейкер Эдди. Еще реже можно найти женщину, которая входит в крошечную группу духовных учителей вроде Будды – тех, кто учит независимости ото всех, кроме самого себя.

Она родилась в Париже 24 октября 1868 года в Сент-Манде (округ Сена), и ее назвали Александра Эжени Мари Луиза Давид. Она принадлежала к гугенотской семье, имеющей примесь скандинавских и голландских корней. Благодаря такой наследственности она чувствовала склонность к задумчивому одиночеству, стремилась исследовать саму себя. Ее отцом был Луи Пьер Давид, матерью – Александра Боркман. В 1904 году, в возрасте 36 лет, Александра вышла замуж за Филиппа Ниэля. В ее, обычно таких искренних, книгах вы практически не найдете сведений о ее семейной жизни, хотя в них есть много описаний ее умственных и духовных исканий. Мы знаем лишь, что, прежде чем отправиться на Восток, она много училась, сначала в Бельгии, а затем в Париже, изучая восточные культуры, санскрит, Тибет, и что она много путешествовала по Европе и Северному побережью Африки. Затем она отправилась в путешествие в Индию и на остров Цейлон, в Бирму и Китай. Потом последовали ее первые четырнадцать лет в Тибете, которые стали основой для ее книг и публикаций – она написала, среди прочего, «Магия и тайны Тибета» [6] и «Посвящение и посвященные в Тибете». Эти книги были изданы в 1931 году, когда мадам Давид-Ниэль было 63 года, и они остались ее главными творениями (несколькими годами ранее она написала и издала книгу «Мое путешествие в Лхасу»). Ранее она написала работы (пока еще не переведенные с французского языка) по китайской и индийской философии. Но ее имя неразрывно связано именно с Тибетом.

Из Китая в Индию, из Индии в Катманду – она добралась до Лхасы, до монастыря Кум Бум. Там она научилась бегло говорить по-тибетски, изучила диалекты этого языка, познакомилась с тибетской литературой. Она сделала на Тибете то же, что Гертруда Белл и Фрея Старк сделали в арабском регионе. Она полностью слилась с этой страной, соединилась с ее тенденциями не как иноземец, но как странник, который наконец достиг желанного конца своего пути. Культы и культура Тибета – ее духовный дом. Она была первой женщиной Запада, которая совершила этот подвиг, и, возможно, последней, поскольку Тибет, который она знала, начинает исчезать (на сколько столетий?) ввиду прихода коммунистов.

Ее смелость, высокая компетентность и упорство были очень высоко оценены. Географическое общество Парижа наградило ее золотой медалью. Она стала кавалером французского ордена Почетного легиона, получила китайский орден Сверкающей Звезды. Королевское бельгийское географическое общество наградило ее своей серебряной медалью. Ее имя стало известным в десятке стран благодаря особым способностям, новым подходам, мистическим открытиям, четким и понятным описаниям. Ее книги были переведены на испанский, немецкий, чешский, английский, шведский языки. Следует упомянуть, что в странах, где протестовали против перевода этих книг, родились и жили многие из самых известных мистиков мира: Яков Бёме и мать Тереза, Сведенборг и Уильям Блейк, Мигель де Молина, Крэшоу и Сан Хуан де ла Крус.

Тема этой книги, этого руководства по посвящению – тибетская мистика. Это – руководство для новичков, но несколько отличающееся от прочих. В отличие от христианской мистики, тибетская мистика необязательно требует глубокой набожности и экзальтированного осознания единства с Высшим божеством. В тибетской мистике допускается целый пантеон богов или (как в среде наиболее глубоко одухотворенных лиц) нет вообще никаких богов. В этом учении используются определенные церемониалы (включая магические), физические и ментальные практики, позволяющие человеку приблизиться к богам и постичь их существование (или их несуществование). Это является самым сложным и восходит к источникам, не являющимся собственно тибетскими, главным образом к индусскому тантризму.

Эта разновидность мистицизма декларирует тайные указания, дает наставления в ритуальной магии, предписывает следование определенным тайным принципам, определяет, как осуществлять контроль над своими физическими потребностями, телесными импульсами, эмоциональными расстройствами. Новичок, проходя через все стадии этого сурового пути, идет самым коротким маршрутом – порой даже Коротким путем – к ясному пониманию мира, провидческому просветлению.

В это знание включена ламаистская убежденность, что однажды обязательно придет, в подходящее для этого время, вселенский спаситель, вышедший из Запада и известный как Гьялба Чамба (Gyalwa Chamba) – Любящий. Это часть знания мадам Давид-Ниэль. Данная книга ясно даст понять даже самым старательным студентам, что она считает это знание плодотворным и мудрым мифом.

Гарри Э. Ведек Ноябрь 1958 года 


Введение


С помощью настоящей работы я стремилась предоставить тем, кто интересуется восточной духовностью, определенную информацию относительно сути ламаистских обрядов посвящения и обучения посвященных, происходящих во время этой церемонии и после нее.

Само собой разумеется, в столь маленькой книге этот предмет нельзя рассмотреть исчерпывающим образом. Кроме того, чтобы полностью разобраться в этом вопросе, человек должен хорошо разбираться в определенных теориях буддизма Махаяны и индусском тантризме, которые, как считается, лежат в основе большинства проявлений ламаистского мистицизма. То, как эти теории зародились, укрупнились и пропитались элементами неарийского происхождения в среде метафизиков и отшельников «Земли Снегов», могло бы стать материалом для еще одной работы. Тем не менее этой книги будет вполне достаточно, чтобы пролить свет на один специфический аспект религиозной жизни тибетцев, до настоящего времени неизвестный иностранцам.

Эта книга является вполне самостоятельным произведением, однако я настоятельно рекомендую читать ее одновременно с моей предыдущей книгой – «Мистики и маги Тибета», особенно с теми частями той книги, которые описывают мастеров мистики, их учеников и методы духовных тренировок, которые они практикуют.

В отличие от правила, которого я придерживалась в предыдущих книгах, чтобы текст не оказался чрезмерно тяжелым, в этой книге я сочла благоразумным дать орфографию большинства тибетских терминов в том виде, в котором они произносятся на классическом диалекте Лхасы. В некоторых случаях я также дала санскритские эквиваленты тибетских слов. Часто последние будут легче пониматься читателями, которые встречались с ними в работах, посвященных буддизму.

В тибетском алфавите больше букв, чем в английском. Чтобы устранить возникающие вследствие этого трудности, ориенталисты используют определенные знаки, которые они добавляют к буквам нашего алфавита, когда передают тибетский текст. Этот технический момент, обязательный в других случаях, здесь кажется мне излишним. Ведь читатели будут стремиться получить информацию о верованиях и методах тибетцев, а отнюдь не изучить их язык. Те, кто уже имеет адекватное знание этого языка, сумеют быстро и легко понять, какие буквы тибетского языка они встретили в этом тексте.

Александра Давид-Ниэль 


Глава I


Определение тибетской мистики 

Дать жителям Запада совершенно ясное и полное представление о тибетском мистицизме почти невозможно. Между различными религиозными и философскими концепциями, которые они воспринимают, и теми, которые служат основой для медитаций отшельников «Земли Снегов», существует глубокая пропасть. Само слово «мистицизм», которое я использовала в предыдущей книге и которое я буду продолжать использовать в этой, поскольку не могу найти ничего лучшего, говоря о Тибете, следует понимать в некотором смысле совершенно иначе, чем мы привыкли это делать. 
На Западе мистик – это благочестивый человек, более совершенный, весьма одаренный, но всегда, по существу, верующий в Бога, его преданный поклонник.

Напротив, многие восточные люди сочтут тибетского мистика атеистом. Однако, если мы решили так его называть, мы не должны приписывать этому термину те чувства и идеи, которые этим словом обозначают в странах Запада.

В христианских странах атеист в течение всех предшествующих веков был редким исключением, своего рода бесноватым, случайно затесавшимся в плотные ряды верующих. Даже в наши дни многие из нас представляют его этаким мятежником, противником Веры и Религии, с театральными проявлениями опровержения и вызова. Ничего подобного вы не увидите на Тибете, где никогда не господствовала идея относительно Бога как высшего существа.

Среди многочисленных божеств ламаистского пантеона нет того, кто занимал бы роль вечного всемогущего Существа, создателя мира. Эти божества относятся к одной из шести разновидностей сознательных существ, признаваемых массовой верой. Их обиталища далеко не всегда располагаются за пределами нашей земли. Кроме того, когда их обычное местопребывание находится в других областях пространства, то, согласно представлениям тибетцев, они находятся достаточно близко к земле, что позволяет богам при каждом удобном случае вмешиваться в дела людей. Таким образом, благоразумие подсказывает тибетцам жить, поддерживая с наименее важными из этих богов доброжелательные, добрососедские отношения, добиваться покровительства более мощных и милосердия или нейтралитета злых, и даже пытаться сопротивляться им.

Эта религия, замешанная на обмене добрыми услугами, на доказательствах уважения и хитростях, достойных укротителя льва, не имеет ничего общего с любовью, которая воспламеняет души некоторых христианских святых, и еще меньше со страстными порывами – так быстро трансформирующимися в чувственность – присущими определенным бхакти Индии.

Сформировавшись в подобной среде, возвысившись над ней, но сохраняя в себе черты, которые она оставила в его натуре, тибетец, склонный к созерцательности, не уступает сентиментальному импульсу, когда оставляет общество людей и уединяется в пустыне. Еще в меньшей степени он полагает, что жертвует чем-то, совершая подобный шаг.

В отличие от человека Запада, который нередко уходит в монастырь, мучительно разорвав свои самые глубокие привязанности, с заплаканным лицом, мучительно отрывая себя от того, что он все еще определяет как «блага» этого мира, тибетский отшельник, как и индусский саньясин, рассматривает отказ от мира как счастливое избавление.

Буддистские тексты содержат множество пассажей, описывающих подобные настроения:

«Домашняя жизнь – строгое рабство, свобода заключается в оставлении дома».

«В глазах Татхагат [7] блеск короля – не больше чем плевок или пятнышко пыли».

«Одинокие деревья полны очарования. Те, кто освобожден, восхищаются тем, что не привлекает толпу».

Никакой «экстаз» не ждет трезвого мыслителя в его отшельнической хижине или пещере, среди необъятного тибетского одиночества. Он сам может погрузить себя в экстаз. Внимание к своим мыслям в процессе самоанализа будет держать его в состоянии внимательной неподвижности, день за днем, месяц за месяцем, год за годом, отбрасывая собственное функционирование по мере того, как оно обнаруживает свою недостоверность, пока наконец не наступит время, когда любое умозаключение [8] прекратится и заменится прямым восприятием.

Тогда бури, возникшие из-за теорий, созданных мыслями и предположениями, успокаиваются, океан сознания становится спокойным и гладким, без единой морщинки на ровной зеркальной поверхности. В этом безупречно гладком зеркале все отображается без малейшего искажения [9] , и это – отправная точка ряда состояний, которые не происходят ни в обычном, ни в бессознательном состоянии. Это – вход в сферу, отличную от той, в которой мы обычно находимся, и следовательно, после некоторого числа оговорок относительно значения термина, мы можем говорить о тибетской «мистике».

Вне зависимости от их цели, самая поразительная особенность тибетских мистиков – их смелость и исключительно нетерпеливое желание попробовать свои силы в преодолении духовных препятствий или тайных противников. Похоже, что их поддерживает дух приключений и, если можно воспользоваться этим термином, я хотела бы называть их «духовными спортсменами».

Действительно, это странное название подходит им лучше, чем какое-либо другое. О какой бы ветви мистицизма ни шла речь, этот путь трудный и рискованный. Спортивный азарт, с которым они воспринимают эту борьбу, отнюдь не является обычным религиозным рвением и по этой причине заслуживает нашего внимания.

Однако было бы ошибочно считать героем каждого из тех, кто желает стать учеником гьюд-лама [10] и жаждет его дамнгага [11] .

Среди кандидатов на предварительные посвящения особо оригинальные или чем-то выдающиеся люди составляют подавляющее меньшинство; большинство из них – простые монахи. Многие из них, прежде чем пожелать прикоснуться к более сложным этапам тайного учения, даже не пытались обучаться в монашеских школах.
Причиной этого пренебрежения может быть априорная нехватка веры в ценность этой официальной науки; однако весьма возможно, что большая часть тех, кто отвернулся от нее, сочла регулярное изучение книг просто слишком трудным.

В основе поведения многих налджорпа [12] лежит инстинктивное стремление к созерцанию и медитации, а также к безвольному подражанию примерам других людей. 
Человек думает только об «исполнении религии»  [13] , как это называют тибетцы, совершенно не понимая, куда может привести его путь, на который он вступил.

Но тот, кто был таким глупцом в начале своей мистической карьеры, не осужден оставаться таким всегда. На «Кратком пути» нередко случаются неожиданные чудеса [14] . Здесь слепой человек становится ясновидцем, а ясновидец теряет свое зрение. Ученики с вялым интеллектом иногда становятся дальновидными исследователями, тогда как блестящие интеллекты опускаются в пучину унылого оцепенения.
Удивительна огромная скорость, с которой изменяются ментальные, моральные и даже физические данные человека. Но это не нарушает невозмутимость тибетских мистиков. Они утверждают, что семена, из которых взрастают эти совершенно неожиданные преобразования, есть во всех людях, и до момента преобразования у них просто не было условий, благоприятных для роста и плодоношения.

Посвященный, после мистического посвящения, должен с самого начала взрастить в себе проницательность и способность к спокойному и беспристрастному созерцанию [15] . Он будет способен обрести мастерство согласно естественным склонностям и мимолетным устремлениям. Не нужно никаких обычных навыков, чтобы успешно следовать по пути довольно рискованного обучения, которому подвергаются некоторые ученики, состоящего в глубоком переживании самых различных страстей. Речь идет о том, чтобы войти в огонь и не обжечься. Крайне необычны тесты, которые ученики выполняют по совету своего духовного наставника или побуждаемые желанием доказать свои возможности, и результат их – почти невероятные возможности управления собой, особенно в том, что касается плотских инстинктов. 
Ученику также рекомендуют наблюдать за действиями, которые он совершает, за пробуждением в себе мыслей и ощущений, соблазнов и отвращений, пытаться обнаружить их причины, затем причины этих причин и так далее.

Медитация, напротив, может привести к цепочке последствий, допускающих последующие материальные или ментальные действия.
На основании всего этого легко заметить, что тайными или мистическими методами ламаисты на самом деле называют позитивный психический тренинг. На самом деле они рассматривают спасение не как дар божества, а скорее как трудное завоевание. Средство достижения спасения они расценивают скорее как науку.


Глава II


Духовное наставничество 

Точно так же, как мы идем к преподавателю, когда желаем изучить математику или грамматику, так и для тибетцев естественно обратиться за помощью к мастеру-мистику, когда они желают приобщиться к духовным техникам. 
Санскритское слово «гуру» – название духовного наставника, и тибетцы так же используют это иностранное для них слово в своем словаре. В беседе же, однако, они говорят: «Мой лама» – притяжательное прилагательное, понимаемое как описание отношений между мастером и учеником.

Хотя жители Тибета платят за сообщенное им знание предельным уважением и помощью в материальном плане, в их стране редко можно найти слепую веру в гуру, столь привычную в Индии.

Миларепа, поэт-отшельник, был исключением, но примеры такого пламенного восхищения и преданности своему мастеру являются чрезвычайно редкими.
Несмотря на многие гиперболы, используемые в речи по отношению к учителю, почитание учителя тибетским учеником в действительности относится скорее к знанию, хранителем которого является мастер. За немногими исключениями, ученики отлично знают о недостатках «их ламы  [16] », но уважение к нему не позволяет им поделиться теми открытиями, которые им стали известны. Кроме того, их совершенно не потрясают многие вещи, которые казались бы предосудительными западному жителю.

Вообще говоря, не то чтобы жители Тибета в принципе лишены моральных принципов, просто эти принципы необязательно совпадают с теми, которые существуют в наших собственных странах. Например, многомужие, которое часто очень сильно осуждается на Западе, здесь вообще не кажется грехом; с другой стороны, брак между родственниками – даже между кузенами, достаточно удаленными по родству, – кажется им отвратительным, тогда как мы не видим в этом никакого вреда. 
Когда жители Тибета выказывают огромное уважение человеку, недостатки которого очевидны, – во многих случаях это не вызвано слепотой к его порокам.

Чтобы понять это, мы должны помнить, насколько отлично западное мировоззрение относительно «эго» от того, которое исповедуют буддисты.

Даже когда представители западной культуры отвергают веру в нематериальную и бессмертную душу, считающуюся их истинным «эго», большинство из них продолжают представлять себя однородной сущностью, которая сохраняется по крайней мере от рождения до смерти. Эта сущность может подвергнуться изменению, может стать лучше или хуже, но не считается, что эти изменения должны следовать одно за другим каждую минуту. Таким образом, не имея возможности наблюдать проявления отдельных аспектов человека, мы говорим о том, что данный человек хороший или плохой, строгий или развратный и т. д.

Ламаистские мистики отрицают существование подобного «эго». Они утверждают, что человек – просто последовательность преобразований, совокупность, элементы которой, материальные и ментальные, воздействуют и реагируют один на другой и постоянно обмениваются на элементы из соседних совокупностей. Таким образом, человек, каким его видят окружающие, похож на быстрый речной поток или множество струй водоворота.

Наиболее продвинутые ученики в состоянии распознать среди этой совокупности отдельных черт, проявляющихся по отдельности в их мастере, те, из которых могут быть извлечены полезные уроки и советы. Чтобы получать подобную пользу, они допускают неприятные проявления в том же самом ламе так же, как они согласились бы терпеливо ждать, пока в большой толпе людей не пройдет истинный мудрец.
Однажды я рассказала ламе историю Преподобного Экаи Кавагути [17] , который был твердо настроен на изучение тибетской грамматики и обратился к известному мастеру. Последний принадлежал к религиозному ордену и называл себя гелонгом [18] . Побыв с ним в течение нескольких дней, ученик обнаружил, что его учитель нарушил обет безбрачия и имел маленького сына. Этот факт наполнил его таким глубоким отвращением, что он собрал свои книги, имущество и попрощался с ним.

«Какой болван!» – воскликнул лама, выслушав эту историю. Стал ли филолог менее знающим в грамматике из-за того, что уступил искушениям плоти? Какая связь между этими моментами и какое дело ученику до моральной чистоты своего учителя? Интеллектуальный человек подбирает знание везде, где его только можно найти. Не дурак ли тот человек, который отказывается взять драгоценный камень, лежащий в грязном сосуде, из-за грязи, прилипшей к сосуду? 
Просвещенные ламаисты смотрят на почитание, оказываемое духовному наставнику, с духовной точки зрения. Они одинаково расценивают любую веру.

Признавая, что наставления знатока в духовных делах чрезвычайно ценны и полезны, многие из них склонны сделать самого ученика в значительной степени ответственным за успех или неудачу его духовного обучения.

Здесь мы говорим о новичках, об их силе концентрации или интеллекте. Полезность их самоочевидна. Однако еще один элемент считается необходимым и более мощным, чем все прочие. Этот элемент – вера.

Не только мистики Тибета, но и многочисленные мистики Азии полагают, что вера сильна сама по себе. Она действует независимо от ценности, присущей объекту веры. Бог может быть камнем, духовный отец – обычным человеком, и все же вера может пробудить в ее приверженцах энергию и скрытые способности, о которых они даже не подозревали.

Внешние выражения уважения к гуру, как в любом другом вероисповедании, имеют целью питать и усиливать веру и почитание.

Многие новички, которые никогда не посмели бы рискнуть пойти по мистическому пути, считали, что их поддерживала ментальная или магическая сила их лам, тогда как в действительности все время они опирались только на свои внутренние силы. Однако вера, которую они имели по отношению к своим учителям, производила эффект, подобный тому, который мог бы быть получен от внешней помощи.

Бывали и более странные случаи. Некоторые люди порой занимаются религиозными практиками или осуществляют другие подобные функции, хотя твердо убеждены, что объект их веры просто не существует. И это не безумие, как можно было бы предположить, а скорее доказательство глубокого знания психических влияний и силы самовнушения.

Некоторые католики очень ценят метод, который, на первый взгляд, кажется алогичным. Он состоит в том, чтобы побудить неверующего выполнять все обряды их религии, дабы это склонило его к самой религии.

Можно представить, что «неверие» человека, который поддается на это с целью возможного вхождения в веру, не очень серьезно и что ему просто не хватает глубокой убежденности. Отсюда и успех данной стратегии, которой человек сам желает следовать.

У ламаистов все совсем по-другому. Они пытаются не верить. Упражнения, которыми они занимаются, необходимы для того, чтобы привести их в определенные состояния сознания, которые сторонники этой веры считают милостью их Бога или их гуру, тогда как это лишь результат самой практики, физический акт, влияющий на их сознание.

Мистические мастера Тибета подробно изучили влияние на сознание физических привычек и жестов, выражения лица, а также влияние окружающих предметов. Знание этих методов – часть их тайной науки. Они используют эти методы в духовном обучении своих учеников. Эта наука была известна великим католическим «гуру», их можно найти в духовных упражнениях святого Игнатия Лойолы [19] .
Выбор мастера 
Тем, кто желает перейти под водительство духовного наставника, ученые-ламаисты настоятельно советуют применить всю свою проницательность при выборе мастера, который в максимальной степени им подходит.

По мнению жителя Тибета, эрудиция, святость и глубокие мистические познания не являются гарантией того, что советы этого ламы будут в равной степени полезны всем его ученикам. Каждый человек должен быть направлен мастером по своему пути согласно его характеру. При этом считается, что мастер либо сам прошел этот путь, либо, во всяком случае, достаточно тщательно изучил его для того, чтобы обрести о нем полное знание.
Кандидат на посвящение должен быть готов следовать этому благоразумному совету. В этом его главное отличие от тысяч обычных монахов, которые не имеют достаточной инициативы в своих духовных поисках. Следует принять во внимание, что эти монахи жили в монастырях с раннего детства, когда их еще детьми отправляли в монастырь, и теперь они просто безвольно движутся в направлении, намеченном для них их духовным наставником, безвольно посещая классы монашеского колледжа или прозябая в своего рода ханжеском невежестве. В отличие от них, будущий посвященный показывает, что он обладает собственной решимостью. Он решил отказаться от спокойного существования обычных членов гомпа [20] , чтобы пойти как на преодоление трудностей духовной природы, так и одновременно решать материальные проблемы поиска средств к существованию, при этом оказываясь в областях, возможно, слишком сильно удаленных от его родины, чтобы получать помощь, которую обычно родственники и друзья обеспечивают тем, кто надевает одежду монаха.

Молодой монах приблизительно на двадцатом году жизни почти всегда испытывал первые слабые желания покинуть монастырь. В отличие от мистиков Запада, которые удаляются в монастырь, когда слышат голос высших сил, первое влияние мистических устремлений на Востоке – склонить молодых оставить монашескую жизнь и искать уединения в хижине отшельника. 
В этом возрасте у них есть достаточная сила характера, чтобы принять столь важное решение, и при этом у молодого человека есть возможность получить необходимую информацию для того, чтобы правильно выбрать ламу, ученики которого наилучшим образом движутся к цели, совпадающей с его собственной.

Тем не менее все равно возникают случаи, когда подобное исследование произвести не удается: первая встреча некоторых молодых людей с гуру, учениками которого они должны стать, кажется полностью делом везения.

Бывает и так, что будущий ученик не только никогда не слышал ничего об этом ламе, но даже не думал посвятить свою жизнь следованию религиозным целям. Однако бывает, что всего за час или даже еще более – внезапно – все меняется, и он погружается в таинственный мир, в который его «уносит поток» [21] .

Конечно, слова «шанс», которое я только что использовала, вы не найдете в словаре таких убежденных детерминистов, как ламаисты. Эти непредвиденные встречи и их последствия они считают результатом цепочки причин и следствий в предыдущих жизнях.

Часто случается, что мастер советует кандидату или даже уже принятому ученику перейти к другому ламе. Он дает ему такой совет потому, что считает свой метод неподходящим для конкретного характера своего ученика. В других случаях, однако, гуру объявляет, что в результате своего рода ясновидения, проявившегося в ходе медитаций, он обнаружил, что между ним и его учеником нет никаких духовных связей или психического сходства, поскольку этот ученик психически связан с тем ламой, к которому он его посылает.

Эти связи и влияния, происхождение которых ламаисты считают сформированными в течение прошлых жизней, считаются обязательными для достижения успеха учеником.

Некоторым другим кандидатам в ученики объясняется, что они еще не готовы вступить на мистический путь, и лама доброжелательно рекомендует им пойти в жизни каким-то иным путем. И, наконец, другим кандидатам отказывают без объяснения причин и поводов, повлиявших на решение мастера.

Прием кандидата в ученики всегда сопровождает длительный предварительный отбор. В него входит множество более или менее серьезных тестов. Некоторые гуру, в основном отшельники, превращают этот период в своего рода трагедию.
Подобные случаи я уже описывала в предыдущей книге, и, соответственно, я считаю бесполезным утомлять читателя повторениями.


Глава III


Природа эзотерических доктрин. – Методы и знания. – Отец и мать. – Традиционная передача знаний из уст в уста. – Передача знаний по цепочке посвященных. – Евгеника. 

Теперь нам надо понять, чего молодая религиозная элита Тибета так пылко требует от мастеров мистики. Просвещенные ламы единодушно утверждают, что доктрины всех философских школ, существующих в их стране и в целом всего буддистского учения, сформулированы в книгах и преподаются учеными преподавателями в монашеских философских школах [22] .

Исследование этих различных теорий, их внимательный анализ, размышления и медитации, к которым они приводят, могут вести к обретению «знания» теми, кто посвятил им всего себя. И все же, согласно мнению жителей Тибета, следует опасаться, что это знание останется простым интеллектуальным приятием слов или результатов событий из чужой жизни. Теперь этот вид знания расценивается ими как крайне удаленный от полноценного понимания и прозрения, от плодов прямого личного представления объекта знания. 
Интересно отметить, что при использовании возможностей, предоставляемых санскритом, позволяющим дать несколько значений одному и тому же слову, жители Тибета перевели название известной работы, приписываемой Нагарджуне, – «Праджня парамита» – не как «Превосходное знание», но как «Выход за пределы знания». Правы ли они или проявили слишком большую вольность по отношению к грамматике, но факт остается фактом – на основании этого «выхода за пределы» они создали философскую и мистическую систему, которая находится в полном соответствии с доктринами буддистской школы мадхьямика, которая господствует на Тибете.

Этому «выходу за пределы» в тайном учении отводится огромное значение. Они разными способами комментируют «выход за пределы» милосердия, терпения, бдительности, этики, спокойствия, знания. Следует понимать, что «вне» узких концепций милосердия и т. д. существует другой способ понимать и осуществлять их. На более высокой стадии посвящения, в свою очередь, показывается ничтожность этого второго способа понимания милосердия и т. д.
И тогда мы приходим к загадочным утверждениям в «Алмазной сутре»  [23] : «И когда никто больше не верит ни во что вообще, пришло время делать дары». Мы можем предположить, что ментальная тенденция жителей Тибета, а также, возможно, некоторые традиции, предшествующие религиозным проповедям, существовавшие в их стране, относящиеся к доктринам школы ума, или мадхьямика [24] , склонили их к подобной интерпретации «превосходных достоинств» ( парамита ). Возможно, самый текст Праджня парамита поддерживает их систему «выхода за пределы»? Это слишком технический вопрос, чтобы мы стали его рассматривать на этих страницах.

В целом ламаисты считают, что знание – шераб (chesrab), чтобы быть эффективным, должно быть объединено с методом, или правильными средствами – Тхабс (thabs), приводящими к просветлению. Объединение тхаб-шераб (thabs-chesrab) играет в ламаизме важнейшую роль. Символически оно представлено в виде дордже (dordji) (дордже – удар молнии) и крошечного колокольчика дильбу (tilpu) [25] . Дордже (Dordji) – мужского рода и представляет собой метод. Колокольчик – женского рода и представляет собой знание.

Налджорпа поначалу носит кольца с этими двумя эмблемами: дордже на золотом кольце, носимом на правой руке; крошечный колокольчик на серебряном кольце, носимом на левой руке. 
В мистицизме, тхабс (thabs) и шераб (chesrab) становятся яб (yab) и юм (yum), то есть отцом (метод) и матерью (знание). Таким образом следует интерпретировать статуи, представляющие собой обнявшиеся пары, которые можно увидеть в ламаистских храмах.

В связи с этим любопытно отметить, что некоторые иностранцы очень любят приходить к самому большому храму лам в Пекине, чтобы удовлетворить свою склонность к ребяческой непристойности, во все глаза разглядывая эти статуи.

Хранители святынь этого места – чья ментальная позиция ничуть не отличается от ментальности ризничих любых других храмов, посещаемых туристами-мирянами, – не могли не отметить любопытство посетителей и использовать его в своих интересах. Памятуя об этом повышенном внимании, в храмах, куда допускают посетителей, они скрыли статуи, которые интересуют их более всего. Конечно, если заплатить соответствующую мзду, занавес будет поднят и, пока бесхитростный путешественник смотрит во все глаза, хитрый гид прячет монету в карман и ухмыляется у него за спиной. Я обнаружила этот факт, живя в Би-юньсы, китайском монастыре, примыкающем к одному из храмов лам. Нужно ли говорить, что в тибетских храмах подобных занавесов нет. Символы яб (yab) и юм (yum), увенчанные черепами и танцующие на телах, считаются там ужасно суровыми.

Эти пары символизируют собой пустоту и желание, а также различные другие философские идеи.
Метод и знание, их обязательный союз, также отображаются ритуальными жестами, обозначаемыми как чаг гья [26] и выполняемыми во время религиозных церемоний со знаком молнии и крошечным звоночком.

Хотя в том, что касается философского знания, вообще нет никакого эзотеризма, то же самое нельзя сказать относительно метода. От мастеров мистики пытаются добиться и иногда получают путем невероятных испытаний их дамнгаг (dam ngag) или менгаг (men ngag) [27] , то есть совета и духовного руководства. Кроме того, адепты ищут также кха гьюд (kha gyud) или дам гьюд (tam gyud) [28] – традиционное мистическое учение, которое передается из уст в уста и никогда не должно быть записано.

Советы и указания разделены на несколько категорий вроде гом гьи мэн нгаг (gom gyi men ngag) [29] – это советы по медитации, в них рассказывается о методах, позволяющих достигнуть целей, сформулированных в философских доктринах; мэнгаг дзамбо (men ngag zambo) – «глубокий совет» самой высокой и тайной природы, связанной с заключительными тайнами «Прямого пути» и способами достижения состояния Будды. Есть также «советы», касающиеся ритуала, медицинской науки, искусства приготовления лекарств и т. д. Один особый раздел тайной инструкции повествует о магии, некоторые ламы специализируются на обучении учеников различным дыхательным практикам, технически обозначаемым рлун гом (rlung gom) [30] , – их очень много.

Термин дамнгаг ( дамнаг ) является самым часто употребляемым, он фактически включает все вышеупомянутые понятия. Он интерпретируется – как уже говорилось – как наставление, передаваемое от мастера ученику как его духовное наследие. Большинство посвященных не учат тому, что они узнали, они даже держат в тайне тот факт, что они были посвящены. Они принимают обет молчания. Этот обет содержит такие ужасные проклятия, что нарушивший его был бы рожден заново в ньямба (nyalwas) [31] .

Тот, кто получил специальное предписание от своего мастера, может на законном основании учить своих учеников. Нескольким ученикам ламы разрешают или даже приказывают сообщить свой дамнгаг (dam ngag) тщательно проверенным кандидатам. Однако, как правило, продолжение лоб-гьюд (lob-gyud) [32] , то есть линии гуру, поручается самым доверенным из духовных сыновей каждого учителя. Только им передаются во всей полноте доктрины и методы, которые его лама получил на точно таких же основаниях.

Этот способ передачи традиционных доктрин не принадлежит только ламаистам. Похоже, что он существовал в Индии даже до прихода Будды. Бонпо Тибета утверждают, что они владеют секретной информацией, которая передавалась у них из поколения в поколение, от одного человека другому в течение тысяч лет. Самая известная линия мастеров – та, которая, согласно традициям, началась с Махакашьяпы, непосредственного ученика Будды, и продолжалась до Бодхидхармы, то есть немного более тысячи лет [33] . Последовательные списки мастеров этой духовной династии, названной «патриархи», содержат иногда двадцать семь, а иногда двадцать восемь имен.

Нет ничего странного в гипотезе о том, что Махакашьяпа и множество древних после него имели огромный моральный авторитет у буддистов. Тем не менее это не была просто передача доктрины, список «патриархов» содержит имена людей, которые выражали различные мнения, и их ученики участвовали в страстных спорах друг с другом. 
Более надежная линия мистических мастеров началась в Китае с Бодхидхармы, основателя школы Чань (медитации), которую, когда она впоследствии была перевезена в Японию, назвали Дзэн-сю.

По мнению японских дзенских ученых, чтобы обосновать устойчивую власть Бодхидхармы и его преемников, какими-то особо рьяными приверженцами этой религии, скорее всего китайского происхождения и скорее всего в девятом или десятом веке нашей эры, была создана легенда относительно происхождения «патриархов».

Эта легенда относится не просто к традиции определенного учения, но также и к способу распространять его; именно по этой причине это особенно интересно для нас.
Считается, что Будда однажды сидел вместе с большим числом учеников на Пике Стервятников, около города Раджагриха [34] . Один из богов пришел поклониться ему и подарил ему небесный золотой цветок. Будда взял цветок и посмотрел на него в молчании.

Никто из присутствующих не понял, что он хотел сказать, за исключением Махакашьяпы, который улыбнулся ему. Тогда Будда объявил: «Я думал о Нирване, которая является основой доктрины; теперь я передаю это Махакашьяпе». 
Непривычная манера, в которой дается и получается наставление, описанное в этой легенде, является прообразом тех методов, которые применяются адептами «медитативной» секты, основанной Бодхидхармой.
Бодхидхарма был индусским буддистом, принадлежащим к касте брахманов. Его методы обучения сильно отличались от методик других мастеров. Он уважал эрудицию, но не придавал ей особого значения и пропагандировал самосозерцательную медитацию как истинное средство достижения духовного просветления. Вскоре после его прибытия в Китай он ушел в монастырь Шаолинь [35] . Там он проводил большую часть времени в медитации, сидя лицом к скале. Некоторые из его китайских и корейских учеников, а также его последователь из школы Дзэн-сю в Японии по имени Сото сохранили привычку сидеть в медитации лицом к стене.

Самым выдающимся учеником Бодхидхармы был конфуцианский ученый по имени Чанг Куанг (Chang Kwang). Говорят, что он пришел к жилищу Бодхидхармы, чтобы попросить его стать его наставником, но, поскольку мастер в течение нескольких дней отказывался принять его, он отрубил себе левую руку и послал ее Бодхидхарме в доказательство своего рвения. 
Шесть патриархов наследовали Бодхидхарме в Китае как руководители школы Чань , после чего произошел раскол учения на две ветви, которые также впоследствии раздробились.

В шестом веке н. э. в Японию были перевезены особые методы и доктрины этой медитативной школы, и впоследствии, уже в одиннадцатом веке, они были твердо установлены Эйсаем (En-sai). Среди интеллектуальной элиты Японии до сих пор процветает школа Дзэн-сю, которая насчитывает множество сторонников. Однако стоит пожалеть о том, что здесь, так же как в Китае, медитативная школа увлеклась обрядностью, столь сильно осуждавшейся Бодхидхармой, да и самим Буддой.

В Тибете мистики различают три класса мастеров, которые явно определяются в литургических формулах определенных обрядов. Это Гонг-гьюд (Gongs gyud), Да-гьюд (Da gyud) и Ньен-гьюд (Nien gyud) [36] .

Гонг-гьюд (Gongs gyud) – «линия мысли», мастера этого направления учат при помощи телепатии, без помощи речи.

Да-гьюд (Da gyud) – «линия жестов», мастера этого направления учат в молчании, жестами и знаками.

Ньен-гьюд (Nien gyud) – линия, в которой мастера «слышат», то есть дают уроки обычным способом, разговаривая с учениками, которые слушают их.

Телепатический метод считается наивысшим, но многие ламы полагают, что в настоящее время больше не существует мастеров, способных практиковать его, и нет даже учеников, достаточно развитых психически, которые оказались бы способны получать наставления подобным образом. То же самое они думают относительно обучения жестами, которое стоит, по их мнению, на втором месте.

Возможно, мистики, которые занимались телепатическим обучением, в прошлые века были более многочисленными, чем теперь. Трудно сказать что-либо определенное по этому поводу. Однако вполне возможно, что обучение посредством телепатии пока полностью не исчезло в Тибете. Оно все еще осуществляется в определенных кругах; таким образом, значительную часть этого метода можно найти в обрядах, которые сопровождают посвящения на более высокие ступени.

Среди хранителей мистических традиций следует упомянуть линию Кагьюпа (Kahgyudpas), секту «линейной передачи приказов или предписаний».

Ее духовные предки – два индуса, Тилопа Бенгалец и Нарота Кашмирец – оба жили в десятом веке н. э.
Трудно сказать, кто преподал Тилопе дамнгаг (dam ngag), который был впоследствии перевезен на Тибет учеником Нароты, ламой Марпа. У нас нет никакого рассказа о возможном развитии событий, только легенда, которая в значительной степени является символической [37] .

По мнению жителей Тибета, в дополнение к фантастическому посвящению Тилопы от Дакини [38] , он был проинструктирован мифическим Дордже Чангом или даже он был эманацией последнего. То же самое говорится относительно ламы Марпы, который, как мы только что заявили, принес учение Наропы в Тибет. В свою очередь, Марпа сообщил дамнгаг известному отшельнику, поэту Миларепе (одиннадцатый век), который передал его своему ученику Дагпо Лхадже (Tagpo Lhadje) [39] .

Позже эта линия разделилась на шесть сект и подсекты, две из которых, самые важные, это Карма Кагью (Karma Kahgyud) и Дугпа Кагью (Dugpa Kahgyud). Первая, название которой сократилось до Кармапа (Karmapas), является одной из самых значительных сект «Красных шапок» [40] . В основном они сосредоточены в месте, где жил один из духовных потомков Тилопы, – в Толунг Цурпуге (Tolung Tsurpug), в горах на западе от Лхасы.

Что касается Дугпа Кагью (Dugpa Kahgyuds), то некоторые авторы совершенно ошибочно оценивают их характер, рассматривая термин « дугпа » (dugpa) как указание на мага, который занимается самой ужасной формой черной магии. 
« Дуг » (Dug) (пишется hrug) означает «гром». Секта Дугпа (Dugpa), как южные, так и центральные ее ветви, восходят к двенадцатому столетию. Она была основана учеником Драгпо Лхадже (Tagpo Lhadje), ламой Годже Цангпа Гьярепа (Chodje Tsangpa Gyarespa), которого еще называют Тулку Пагсам Бангпо (Tulku Pagsam Wangpo).

Согласно легендам, когда этот последний начал строить монастырь Ралунг, внезапно началась сильная буря. Считая этот инцидент предзнаменованием, лама назвал новый монастырь «Гром». Монахов, которые стали там жить и впоследствии стали принадлежать к этой секте, называли «монахи из Грома» дугпа .

Монахи Дуг-Ралунг (Dug-Ralung) стали известны своим учением. Они проповедовали свою доктрину в Бутане (Гималаи) и стали строить там свои монастыри. Из-за этого район стал называться Дуг юл (Dug yul) «Земля Грома» – название, которым эти места все еще называют их жители и тибетцы.

Таким образом, мы видим, что название Дугпа (Dugpa) применяется уроженцами Бутана и последователями одной из подсект Кагьюпа (Kahgyudpas). Это не секта «черных магов», доктрина которых – « дугпизм » (dugpism) – название, которое я слышала от некоторых иностранцев.

Теперь существует три основные ламаистские секты – Гелугпа (Gelugspas) («Желтые шапки»), Кагьюпа (Kahgyudpas) (включая Дугпа (Dugpas)) и Сакьяпа (Sakyapas) (две последних являются «Красными шапками»)). – Все они имеют одного общего духовного предка – индийского философа Атишу.
Духовная преемственность от мастера к ученику, которая существовала почти всюду на Тибете, постепенно была вытеснена преемственностью тулку (tulkus) [41] , а в некоторых случаях – передачей знания по наследству.

Долгое время руководитель Сакьяпа (Sakyspas) был женатым ламой, сын которого наследовал ему. Глава монастыря Миндолинг (Mindoling), великий лама Дзогченпа (Dzogchenpas), был неженатым монахом. После его смерти ему наследовал самый старший сын его послушника. Если этот последний умер бы бездетным, лама должен был жениться на его вдове, чтобы продолжить династию. 
Однако эти два случая являются исключением. Энтузиазм жителей Тибета к системе тулку (tulkus) настолько велик, что сейчас осталось очень немного сект, руководитель которых не считается следующим воплощением того же самого ламы, происходящим сразу после смерти своего предшественника.

Следует сказать, что изменение в способе поддержания преемственности религиозных мастеров вредно сказалось на интеллектуальном и моральном статусе верующих. Руководители сект и монастырей, которые уже в детстве были предназначены для этой должности, далеко не всегда, став взрослыми, показали себя достойными роли духовного наставника. Весьма часто они не чувствовали никакой склонности к этому и предпочитали намного более легкий путь квазибожественного человека, единственная задача которого – получать знаки уважения прихожан… и их дары.

Кроме этих узурпаторов титулов, на которые они не имеют никаких прав, на Тибете есть и некоторые ламы, которые являются подлинными преемниками более или менее древней череды достойных мастеров. Они утверждают, что обладают определенными тайными знаниями. Среди них есть весьма достойные люди, методы которых, похоже, являются подлинным результатом длительных периодов психических переживаний. Большинство таких людей живут отшельниками, они остаются преданными старой системе передачи знаний от мастера ученику.

Тибетские мистики иногда – хотя и очень редко – обращаются к другому методу продолжения линии мастеров: они рождают ребенка с целью создания из него новообращенного и преемника своего отца или гуру его отца.

Рождение такого ребенка требует выполнения множества условий. Во-первых, будущие родители должны получить от своего ламы, фактического главы этой цепочки мастеров, особый приказ родить сына, который выполнит эту задачу. Это относится к тому случаю, когда наиболее выдающийся ученик ламы или один из стоящих в иерархии секты сразу после него женат – такое может произойти среди «Красных Шапок», где безбрачие не предписывается строго всем членам монашеской братии. Может быть выбран также мирской ученик ламы, но, хотя это допустимо в теории, в жизни такие ситуации вряд ли возможны и упоминаются практически только в легендах.

Когда мастер, по причинам, которые знает только он сам, приказывает одному из своих холостых учеников стать отцом, последний должен искать жену в соответствии с инструкциями этого ламы. Избранная женщина должна быть одной из тех, кого считают магической реинкарнацией – она должна иметь определенные отметки, знаки, которые непонятны обычному человеку, но очевидны посвященным. Поскольку единственный результат этого союза – рождение сына, предназначенного для того, чтобы продолжить лоб гьюд (lob gyud) – цепочку мастеров – и муж, и жена обычно расходятся, и после рождения ребенка живут как монах и монахиня.
Этой паре ламой жалуется особый ангкур [42] для освящения их союза, и обычно, если пара уже не жената, они обходятся без обычной церемонии бракосочетания. Затем они оба живут отдельно в течение более или менее длительного периода – несколько месяцев, возможно целый год. В это время они выполняют различные обряды, вызывают Чангчуб Семспа (Changchub Semspas)  [43] и святых лам, мастеров прошлого из рода мужа, и просят их благословения. С помощью медитации они пытаются установить психическую связь между ними и самыми святыми и просветленными стихиями во всем мире.

Считается, что с помощью этих обрядов физическая и духовная сущность будущих родителей очищается и преобразуется. Когда их разделение заканчивается, им присылается новый ангкур, и происходит их соединение как таинство в середине килкхора (магического круга, мандалы). 
Независимо от того, что можно думать об эффективности этого метода, никто не может отрицать незамутненно идеалистический характер подобной евгеники.

Существуют и другие методы, ведущие к той же самой цели. Они включают грубые, с нашей точки зрения – крайне отталкивающие практики, которые в символической форме отображают отношение отца к сыну, которые устанавливаются между мастером родителей и ребенком, который должен будет родиться.

Согласно легендам, этот реалистический обряд был выполнен Марпой для его женатого ученика Нгога Чосдора.

Я возьму на себя смелость описать этот обряд ввиду наличия в нем некоторых исключительных аспектов.

Когда период разделения закончился, был должным образом проведен обряд посвящения – как в отношении мужа, так и в отношении жены. Когда был воздвигнут килкхор и все церемонии закончились, Марпа уединился со своей женой Дагмедмой и молодой парой в своей личной молельне. Там лама занял свое место на своем ритуальном возвышении рядом со своей магической женой, в то время как Нгог Чосдор и его жена лежали в объятиях у его ног. Марпа собрал свою сперму в кубок, сделанный из человеческого черепа, и смешал ее с различными компонентами, предположительно обладающими магическими свойствами. Затем эта смесь была выпита учеником и его женой.

Эта практика основана на вере, свойственной многим примитивным народам и заключающейся в том, что в семени животных есть некое специфическое тайное свойство. Фактически гуру хотел передать ребенку, который должен быть зачат, чтобы стать его преемником, собственную энергию и жизнь…

Этот странный обряд известен только очень немногим ламам, и по информации, которую я смогла собрать, он очень редко исполняется. Считается, что только те, кто был приобщен к самым глубоким тайнам определенной категории тайной доктрины, имеют право проводить подобные обряды. Любых других, кто осмелился бы проводить его, ждет наказание – возрождение в виде демона.

В Тибете существует много странных техник, о которых даже не подозревает значительное большинство лам; эти техники сильно отличаются от официальной религии и мистических традиций Тибета. Эти техники частично заимствованы из непальского тантризма и реконструированы тибетскими оккультистами, в них нет абсолютно ничего буддистского. Само собой разумеется, эти методы отвергаются как образованными ламами, так и великими мастерами медитации.

Читатели, которые хотя бы немного знакомы с индистским культом Шакти – Божественной Матери, с ее десятью формами (Кали, Тара, Раджраджесвари (Rajrajeswari), Бхуванешвари (Bhuvaneshwari), Байрави (Bairavi), Чиннамастха (Chinnamastha), Дхумавати (Dhumavati), Балагамукхи (Balagamukhi), Матханги (Mathangi) и Махалакшми (Mahalakshmi), отметят отдаленную аналогию между обрядом, описанным выше, и «чакрами» (chakra) приверженцев культа этой богини. Однако цель ритуального сексуального союза в корне отличается от тех обрядов, которые проводят на Тибете.

Хотя это и является отклонением от темы, выбранной мной для этой книги, я хотела бы упомянуть, что индуистские шактисты проводят ночные встречи, которые называют «чакра» (круг). Во время этих встреч и мужчины, и женщины образуют круг, в котором каждый мужчина сидит возле женщины. Стихии культа – панчататва (пять стихий), который они определяют как «Пять М», поскольку санскритское название каждой начинается с этой буквы. Вот они: мадхья (madya) – вино; манса (mansa) – мясо; маться (matsya) – рыба; мудра (mudra) – высушенное зерно; майтхуна (maithuna) – сексуальный союз. Некоторые индусы утверждают, что эти термины являются символами и что maithuna следует понимать как психический процесс, не имеющий ничего общего с сексуальными отношениями. Другие говорят, что обряд должен проводиться между верующим и его законной женой; их союз таким образом возвышается до статуса религиозного акта, к которому не примешиваются никакие нечистые мысли. Однако многие шактисты заявляют, что у тех, кто достиг самых высоких степеней просветления, вино, которое должно быть выпито во время « чакры » chakra, – реальное, а женщины, с которыми нужно соединиться, – любые, кроме законной жены. Поскольку большинство людей в каждой стране имеют высокое мнение относительно своего интеллекта и уровня совершенства, многие из них считают себя достойными привилегий «тех, кто достиг самых высоких степеней просветления»; в итоге встречи шактистов часто превращались в самые разнузданные оргии.
Но в Тибете нет ничего подобного.


Глава IV


Различные виды посвящения и их цели 

Прежде чем знакомить новичка с основами любого дамнгага (dam ngag), он должен пройти лунг (lung) и еще одно младшее посвящение. 
Значение термина лунг (lung) подобно значению слова дамнгаг (dam ngag); это также – «совет», хотя и менее священной природы и необязательно связанный с религиозными объектами. Он не всегда дается самим ламой.

Никакое обучение – неважно, грамматики или любой иной науке – не начинается в Тибете без выполнения обряда, который получил название лунг (lung).

Предположим, что некий мальчик желает изучить алфавит. В день, сочтенный астрологом или нгонше (ngonshes) [44] (провидцем), благоприятным, он приходит к мастеру, учеником которого хотел бы стать, неся хадак (khadag) [45] и несколько даров, в соответствии со своими возможностями.

Если мастер – монах, кандидат в ученики трижды кланяется ему в ноги. Если он человек светский, то удовлетворяется тем, что ученик обнажает голову и вежливо кланяется.

Затем он почтительно занимает место перед учителем, который сидит выше его на куче подушек. Мастер произносит краткую молитву богу науки, Джамполянгу (Jampolyang) [46] , после чего, с предельной серьезностью, он последовательно произносит тридцать букв тибетского алфавита: Ка-кха-га-нга и так далее.

Закончив это, он, прежде чем отправить ученика домой, рекомендует ему повторить несколько раз формулу: « Аум-ара-ба-ца-ма-дхи-ди-ди-ди-ди …» (Aum ara ba tsa ma dhi di, di, di, di…). По мнению жителей Тибета, это вызывает усиление умственной работоспособности.

Поскольку эту церемонию считают обязательной для того, чтобы подготовить человека к простому заучиванию алфавита, совершенно ясно, что более высокие знания передаются только после серьезного предварительного отбора кандидата.
Независимо от того, какую религиозную книгу человек желает прочитать, чтобы обрести достоинства, приложенные к повторению ее текста [47] , лунг (lung) считается обязательной подготовкой к этому. Как уже описывалось, набожный мирянин или низший монах после обычного преклонения и даров должны с уважением выслушать, сложив руки на груди, чтение книги, осуществляемое ламой.

Пропуск этой церемонии делает чтение чем-то в некоторой степени незаконным. В любом случае вследствие этого упущения не будет достигнут положительный результат или религиозное достоинство. Нередко бывает и так, что осуществляющий чтение лама не дает никакого объяснения своим слушателям, которые прощаются с ним, не поняв ни слова из того, что они только что услышали. Кроме того, весьма часто бывает так, что читающий также сам ничего не понимает в прочитанном, но для большинства верующих это практически не имеет значения [48] .

Даже простое повторение известной формулы « Ом мани падме хум », требует предваряющего его лунга (lung). 
Мани-лунг (Mani lung), как это еще называется, обычно предлагается следующим образом.

После поклона, передачи даров и возжигания благовоний каждый кандидат по очереди приближается к ламе, держа четки в руке. Затем лама кладет пальцы ученика и свои собственные на одну из бусинок четок, произнося слова: « Ом мани падме хум !» Он может продолжить это делать со всеми ста восемью бусинками или произнести формулу только один раз, с одной-единственной бусинкой, предоставляя верующему возможность в дальнейшем произносить формулу одному.

Иногда набожная толпа продолжает сидеть перед ламой, слушая, как он сто восемь раз произносит « Ом мани падме хум !» над своими четками. Каждый раз все верующие касаются пальцами одной бусинки своих четок одновременно с ламой, бормоча вместе с ним сакральную формулу.

Есть также множество других методов.

Мани-лунг и другие лунги для обычных людей основаны на том же самом принципе, что и великие ангкуры, слабой имитацией которых они являются.

Церемония, проводимая мастерами мистики, отличается от только что описанной формы. У них она соответствует формальной плате за вступление кандидата, намеренного стать учеником, которому постепенно будет передан дамнгаг. Обряд должен создать мистические и психические связи между новым учеником и «его ламой», а также, кроме него, со всеми мастерами, которые предшествовали ему как последовательные представители лоб гьюда (lob gyud). То есть это принятие новичка в религиозную семью.

В данном случае создается килкхор (магический круг) и призываются опекающие божества и ламы, духовные предки гуру. Когда обряд заканчивается или на следующий день новичку даются указания о предмете медитации и духовного обучения.

После испытательного периода, срок которого строго не определен, ему может быть дарован ангкур.
Хотя здесь мы используем слово «посвящение», надо заметить, что тибетский термин не соответствует обычному смыслу слова «посвящение». Основная идея, которую мы связываем с посвящением, – раскрытие тайной доктрины, позволение узнать определенные тайны, тогда как ангкур, прежде всего – это передача власти, силы, своего рода психический процесс. Имеется в виду, что новичку передается способность выполнить определенное действие или заниматься определенными упражнениями, которые призваны развивать различные физические или интеллектуальные способности.

Сакраментальные посвящения практикуются не только у ламаистов. Их можно найти в различных формах в любой религии. Прямой предок ламаистских ангкуров – индусский абхишека (abhisheka). Однако возможно, что до прихода на Тибет тантрического буддизма, бонпо уже осуществляли посвящения, дух которых теперь можно обнаружить в ламаистских ангкурах. Санскритский термин абхишека означает «окропить», «посвятить помазанием». Примечательно, что тибетские переводчики ( лоцаба (lotsawas)), чье мировоззрение, безусловно, пронизано верой, отвергли в этом случае смысл «посвящение путем помазания» и приняли перевод «передача силы» – ангкурба . Их стремление выбрать другой термин сделало еще более очевидным тот факт, что они сохранили идею относительно опрыскивания в ту-солба (tus solwa) (пишется khrus gsolwa ) – очистительный обряд, в целом отличный от ангкура. Ламаисты различают три категории учения, три категории методов и практик и три вида соответствующих им посвящений: экзотерическое, эзотерическое и мистическое [49] . Кроме того, каждый из этих видов посвящения имеет три степени – общую, среднюю и высшую, и при этом каждая степень включает в себя несколько вариантов.

Экзотерическая категория включает в себя большое число лунгов и ангкуров. Многие из ангкуров представляют собой своего рода ритуальное представление инициированного узкому кругу выдающихся личностей ламаистского пантеона. Во время этого представления, которое напоминает представление клиентов римским патрициям, возникает мощная связь между могучей сущностью, принадлежащей иному миру, и его преданным слугой на земле. В целом его защиты искали для того, чтобы получить богатую, долгую и свободную от болезней жизнь и счастливое возрождение в раю. Самое популярное из подобных посвящений – бесконечно сострадательному Ченрези [50] . Для учеников есть также посвящение Джамполянгу , они стремятся получить дар проницательного ума.

Среди магов низшего порядка есть определенные посвящения, которые призваны поместить новичка под опеку различных демонов, которые защищают знатоков колдовства. 
Охотники получают специальное посвящение, которое делает из них слуг и протеже определенных духов, которых они должны впоследствии чтить, жертвуя им определенную часть животных, которых они убивают. Считается, что «посвященные» этой категории должны охотиться только в строго определенные дни, иначе их поразят болезнями существа, с которыми они заключили союз. Некоторые из этих дней – особенно полнолуние – выделены буддистами для медитаций относительно Доктрины и практики добрых деяний. Верующий должен воздержаться, даже более, чем обычно, от лишения жизни даже самого крошечного насекомого. Нарушение этого религиозного закона еще более усиливает осуждение, которое существует в отношении охотников на Тибете. Однако в любом случае, особенно среди пограничных народов, это осуждение является скорее теоретическим, чем практическим.

Ангкуры Подмасамбхавы (Padmasambhava), разных Дакини (Dakinis), Чанчуб Семспа (Бодхисаттв) и различные другие могут быть тайными или частично тайными.

Падмасамбхава – знаменитый тантрический буддист-маг, который проповедовал на Тибете приблизительно в восьмом веке н. э. Его ангкур передает дух тайных методов.

Ангкур Дакини обеспечивает связь человека с матерями-феями, которые преподают мистические доктрины и магические науки.

Ангкур Чанчуб Семспа (Бодхисаттва) (Changchub Semspas) связывает верующего с Богом бесконечной щедрости – наиболее известной формой его является Ченрези – и позволяет ему вступить (в подражание самому себе) на путь преданности и бескорыстного служения всем существам.
К той же категории относится и ангкур Долмы (Dolma) [51] и многие другие, слишком многочисленные, чтобы перечислять их здесь.

Определенные посвящения объединяют под одним и тем же названием три формы: обычную открытую, эзотерическую и мистическую. Они даются в той или иной из этих форм, в низкой, средней или высшей степени, согласно ментальному уровню кандидата. 
Различные ангкуры Йидам принадлежат к той или иной из высших категорий: эзотерической или мистической, согласно учению, переданному во время и после проведения обряда.

Йидам у ламаистов сравнивается определенными авторами с Ишта Девата (Ishta Devata) у индусов. Ишта (Ishta) «желанный» – имя, даваемое в Индии верующим божеству, которого он выбрал не столько как защитника, а скорее как объект его страстной любви бхакти (bhakti). Особенность бхакти – то, что бхакта любит своего бога как такового, не изыскивая в этой любви никакой иной пользы, кроме разрешения любить его. В бхакти полностью отсутствует элемент интереса верующего, который полагает, что обожаемый им бог как-то «отплатит ему за его любовь». Один бхакта сказал мне: «Мой бог может бросить меня в ад и мучить там, если ему это заблагорассудится, и я буду радоваться этим мучениям, так как они будут приятны ему». Согласно санскритской фразе, часто повторяемой бхактами, верующий должен любить своего бога, «как бесстыдная женщина любит своего возлюбленного», то есть неистово и безумно, не принимая во внимание ничего, кроме этой любви. Индусский верующий стремится жить со своим Ишта Девата (Ishta Devata) в будущей жизни или вступить с ним в мистический союз. Блаженство, которое он ищет, – перенесенное в духовную плоскость объединение со своим возлюбленным, и ничего более.

Этот вид мистики совершенно неизвестен на Тибете. Здесь Йидам играют совсем другую роль, чем Ишта (Ishtas). Их вера не предоставляет никакой возможности для любого проявления «духовной чувственности».

Согласно экзотерическим теориям, Йидамы – это могучие существа, которые защищают тех, кто почитает их. Тайное учение изображает их в виде оккультных сил, а мистики расценивают их как проявления энергии, присущей телу и сознанию.

Конечно, столь краткое объяснение грешит значительной неполнотой.
Любой Бодхисаттва (Changchub Semspa) может быть выбран как Йидам, но когда – как это часто случается, у него два лица, одно благожелательное, а другое чудовищное [52] , – обычно именно последнее выбирается в качестве защитника. Что касается других мифических персонажей из среды Йидамов, они относятся к самому ужасному типу и не должны ошибочно приниматься за богов Лха (lha).

Некоторые Йидамы имеют даже демонических потомков вроде Тамдрин (Tamdrin), Дза (Dza), Еше-Гампо (Yeshes-Gompo) [53] и других. Мы должны, однако, следить за тем, чтобы не приписывать этим тибетским названиям, которые из-за отсутствия других слов нам приходится переводить словом «демон», значение, которое этот термин имеет в христианстве.

Как было только что сказано, посвящения, относящиеся к экзотерической категории, имеют характер церемониального представления могучему защитнику, или некоего разрешения, которое дозволяет законное и плодотворное осуществление особого акта религиозного служения. 
Значение эзотерического ангкура более трудноуловимо. Они стремятся ввести новичка в духовную общность тех, кто в прошлом осуществлял – или осуществляет сейчас – обряды, которые он сам намерен практиковать.

По словам ламаистских мистиков, результат этого общения – придать ритуальным действиям, выполненным совершающим ритуал монахом, и волшебным формулам, которые он произносит, силу, которой не смог бы их наделить обычный новичок.

Представление сверхчеловеческому существу влияет, эзотерически, на природу частичного слияния между верующим и тем, в кого он верит. Первый получает пользу в том, что он до некоторой степени соучаствует в достоинствах и силе высшего существа, с которым у него не прерывается тесный контакт.
Эзотерические ангкуры также даруются ученикам, которые начинают определенные практики вроде медитации на мистических центрах тела [54] , тумо (tumo), искусства согревания без огня, или тем, кто обучается практике определенных обрядов типа чод (chоd), в которых тело предлагается в пищу голодным демонам [55] .

Посвящения, называемые «мистическими» (sngags), – по своей природе духовные. Они базируются на теории, что энергия, исходящая от мастера или из более оккультных источников, может быть передана ученику, который способен «извлечь» ее из духовных волн, в которые он погружен во время осуществления ритуалов ангкур. 
Ламаисты говорят, что в этот момент сила переходит под контроль новичка. Уловить и приспособить ее – вот относящаяся к нему часть церемонии. Успех этого зависит от его навыков.

Следовательно, когда инициирующий лама дает энергию, которую его ученик должен воспринять, последний не должен быть совершенно пассивным. В ходе бесед на эту тему с посвященными мистиками я слышала, что некоторые из них определили ангкур как особую возможность, которую дают ученику, «чтобы обеспечить себя силой».

Ни один посвященный лама не считается способным передать все виды ангкуров. Причину этого легко понять – никто не может обеспечить другого человека тем, чем не обладает сам или не может позаимствовать в ином месте.

Если ламе не хватает определенной силы, которая должна быть сообщена в определенном ангкуре, но он остается способным к глубокой ментальной концентрации, он тем не менее во время прохождения обряда может привлекать потоки силы, исходящей от его собственного гуру (даже если последний умер), от Бодхисаттв (Changchub Semspa), или от Йидамов, с которыми он находится в привычных духовных или религиозных отношениях.

Небольшое число отшельников, соединенных гонг-гьюд (gong gyud), совершают полностью безмолвные посвящения, которые при этом производят весьма глубокое впечатление. Вместо устных указаний они проводят несколько часов в медитации, в течение которых мастер и ученик неподвижно сидят один напротив другого.

Цель этих мастеров заключется не в том, чтобы передать указания ученикам, и даже не в том, чтобы предложить предмет для медитаций, а скорее в том, чтобы развить у них способности, позволяющие входить в прямой контакт с объектами, которые будут известны им как нечто большее, чем их внешнее проявление, видимое большинству человечества.
Мастера Да-гьюд (Da gyud) в ходе посвящений безмолвно совершают символические жесты [56] . Они также указывают на различные предметы или группируют их необычным образом, чтобы пробудить в своих учениках новые идеи.

Перед совершением мистического ангкура инициирующий лама уединяется на некоторое время, от нескольких дней до нескольких месяцев. Как правило, чем выше степень ангкура, тем больше будет длиться уединение. И во время этого уединения гуру будет оставаться в состоянии глубокой концентрации, сосредоточив все свои мысли на одном. Согласно мистической фразеологии, это называется однонаправленностью сознания. Используя несколько необычную метафору, хотя она очень хорошо выражает суть данной практики, я сказала бы, что лама запасается психической энергией, так же как аккумулятор заряжается электричеством. 
Кандидат после посвящения также удаляется из активной жизни и готовит себя, ментально и физически, к получению той силы, которая будет ему передана. Его религиозные практики, его пища и сон, – все это регулируется в соответствии с советами его мастера. Он также старается освободить свое сознание от любых умозаключений, погрузить в тишину свои физические ощущения, чтобы не могла происходить никакая ментальная или физическая деятельность, способная создать препятствие потоку энергии, которая должна в него влиться.

Все это может показаться странным и даже абсурдным. Однако, возможно, научное исследование этих процессов могло бы привести к интересным открытиям. Мы все еще почти ничего не знаем о психических силах и о различных способах, которыми они могут использоваться.

Мистические ангкуры могут быть разделены на две группы. В первую входят те, которые используются с практиками йоги [57] . Наиболее важными из них являются дыхательные практики. Ко второй группе относятся ангкуры, касающиеся практики самосозерцательной медитации и в целом ментального тренинга.

Однако различие между предметами изучения, введением в которые служат эти ангкуры, является главным образом теоретическим. Определенная степень навыка в упражнениях йоги, преимущественно в искусстве дыхания, считается почти обязательной для достижения успеха в медитации.

Считается, что очень немногие способны по своему желанию обрести совершенную концентрацию мысли чисто интеллектуальными средствами.

С другой стороны, в методах, которые должны были привести к обретению сверхъестественных физических возможностей, например увеличения внутреннего тепла, обретения необычной легкости тела, возможности осуществления быстрых переходов на невероятно большие расстояния без пищи или отдыха и т. д., всегда присутствует элемент ментального тренинга.

По этой причине ученикам, стремящимся к духовному освобождению, достижению состояния Будды, ангкуры обеих групп даются по отдельности. Те, кто желает добиться сверхъестественных физических возможностей, получают своего рода смешанный ангкур, известный как ангкур лунг-гом-кьи (lung gom kyi).

Принимая во внимание, что посвящения низких степеней порой превращаются в пышные церемонии, при которых присутствуют несколько кандидатов, характер ритуала мистического ангкура выглядит очень сдержанно.

Эти ритуалы происходят обычно без свидетелей, в жилище мастера или в его отшельнической хижине, если он – отшельник. В самых высоких степенях ангкура ритуал почти или полностью отсутствует и определенными гуру медитативного порядка осуществляется безмолвный метод передачи мысли гонг-гьюд (gong gyud).

Следующее описание может дать вам некоторое представление относительно тайного или мистического ангкура низшей или средней степени, который проводится среди адептов «Прямого Пути».

Кандидат стучит в дверь гуру, спрашивая разрешения войти и получить ангкур. Иногда требуется, чтобы он никого не встретил по дороге, чтобы его никто не видел, даже издали, в тот момент, когда он идет из своего дома к жилищу мастера или в его отшельническую хижину.

Изнутри лама задает вопросы новичку относительно причин, которые привели его к этому шагу. Он предупреждает его относительно трудностей и опасностей, ждущих путника на мистическом Пути, и советует ему отказаться от этого трудного предприятия, полного опасностей, и вести добродетельную, хотя и более легкую жизнь.

Мастер вызывает Йидамов, Дакини и символическое божество, стоящее во главе секты, к которой относится он сам [58] . Он колдует, чтобы они охраняли дверь и помешали кандидату приблизиться к тайному килкхору, если тот недостоин этого.

В этот момент некоторые ламы бросают проклятия на человека с предательским или нечистым сознанием, который посмел потребовать посвящения; они приказывают, чтобы Йидамы и Дакини проявились в своих самых ужасных формах и разорвали нечестивца на части.

Вслед за выступлением ламы звучит дикая музыка: большие и малые барабаны, колокольчики, цимбалы и канглинг (kangling) [59] соединяются в один общий звук. На менее тайных церемониях, когда инициирующему монаху помогают ученики, уже прошедшие посвящение, производится адский шум с использованием различных инструментов, которым вторят стенания ламы и ужасные вопли его помощников – все это действует достаточно хорошо, чтобы ужаснуть доверчивого новичка.

Другие ламы считают это вульгарным. Их новички должны внимательно слушать, чтобы они могли услышать фразы, произносимые тихо внутри комнаты, значение которых может быть переведено следующим образом: «Иди своим путем, путник; не стой здесь. Многие живут приятно и в этом мире, и в других. Живи добродетельной жизнью и следуй предписаниям закона. Легок и полон очарования путь, ведущий к местопребыванию счастья.

За этой дверью – крутой и труднопроходимый путь, окутанный мраком. Препятствия, которые трудно и больно преодолевать, неуловимые миражи, на каждом шагу приходится сталкиваться с изматывающим сопротивлением. Достаточно ли ты уверен, чтобы взойти на такую высоту?.. Достаточно ли ты смел, чтобы встать лицом к лицу с любой опасностью, любым риском?.. Достаточно ли ты мудр, чтобы рассеять все иллюзии? Ты преодолел притяжение жизни, чувствуешь ли ты себя способным загореться, как факел, чтобы пролить свет на этот путь?..»

Кандидату также напоминают о том, что ему говорили, когда он становился учеником, – что при вступлении на «Прямой Путь» он рискует подвергнуться опасной болезни, безумию и определенным воздействиям оккультного характера, что может привести к смерти.

Порой также вызываются Йидамы и Дакини, но молча, однако впоследствии это оказывает намного более сильное и яркое впечатление.

Когда предварительные обряды заканчиваются, дверь открывается, и новичок допускается внутрь. Войдя, он бросается в ноги мастеру и кланяется килкхору. Порядок, в котором осуществляются поклоны, в разных сектах и у разных лам разный.

Многие думают, что сначала следует поклониться килкхору, в котором в тот момент находятся Йидамы и Чанчуб Семспа (Бодхисаттвы). Другие говорят, что это мнение только доказывает невежество тех, кто рассуждает подобным образом.

Легенда школы Кагьюпа (Kahgyudpas) сообщает, что Mapпa, основатель их секты, был обвинен его мастером Наропой в том, что он прежде всего склонился перед килкхором.

«Именно я создал килкхор, – заявил Нарота. – Именно я дал ему ту жизнь и энергию, которой он обладает. Но, на мой взгляд, там нет ничего, кроме безжизненных фигур и предметов. Божества, которые населяют его, родились из моего духа; следовательно, именно мне первому должно выказываться уважение».
Считается, что эта ошибка, совершенная Марпой, была причиной того, что духовная линия Наропа, вместо того чтобы быть продолженной его сыном [60] (Марпа был женатым ламой), перешла к его ученику Миларепе.

Ученик должен войти в комнату с опущенными долу глазами. Выполнив поклон, он может посмотреть на своего гуру и на килкхор, сначала поднимая взгляд на ноги мастера, а затем на нижнюю часть килкхора, затем постепенно поднимая взгляд, пока не увидит голову мастера и верхнюю части килкхора. 
Впоследствии ему разрешают сесть. В течение некоторых ангкуров ученик занимает свое место в середине волшебного круга.

Каждый вид ангкура имеет собственные особые обряды, и они также изменяются согласно правилам дамнгага, в который посвящается инициируемый, в зависимости от секты, к которой принадлежит мастер, от степени ангкура, от того, эзотерическая или мистическая это ступень, общая, средняя или высшая это степень, и т. д.
Ученик должен выпить святую воду, которую ему наливают в пустую руку. Затем ему дают пилюли для посвящения [61] .

Различные символические предметы вроде сосуда, содержащего «воду бессмертия», зажженной лампы, священной книги, раки и т. д. на какое-то мгновение возлагаются ему на голову. 
Инициируемому завязывают глаза и ставят перед металлической или деревянной пластиной, на которой изображен, с помощью зерна или цветных порошков, схематический рисунок, изображающий пять частей, составляющих личность (форма, ощущения, восприятие, субъективные различия и сознание), расположенных вокруг круга, обозначающего Пустоту.

Ученик должен бросить в этот рисунок маленькую стрелу. Предзнаменования толкуются на основании положения стрелы и места, куда она упала, от того, на какой из пяти рисунков указывает ее острие. Самое превосходное предзнаменование – когда острие стрелы попадает в центр круга. Это означает, что новичок будет в состоянии освободить себя от пут, которые сопровождают каждую часть личности, то есть достигнет Нирваны.

Определенные ангкуры, предваряющие выбор способов обучения, имеющего целью приобретение сверхъестественных способностей, включают необычные символические жесты, крайне неприятные для того, кто должен выполнить их. Я ограничусь описанием только одного из наименее болезненных.
Во время посвящения, которое предшествует обучению, призванному развить внутреннее тепло [62] , новичок должен проглотить зажженную свечу. Она делается из масла и может достигать длины 10 см. Любой, кто не является профессиональным шарлатаном и не сможет позволить себе ловко выбросить ее, находит этот тест – я говорю на собственном опыте – совершенно лишенным очарования. Этот же самый ангкур обычно выполняется зимой в высокогорье. Ученик должен оставаться голым в течение всей церемонии, то есть в течение четырех или пяти часов подряд. В определенных случаях, а также когда инициируются женщины, допускается единственная рубашка.

Однако, как правило, кандидат задолго до дня своего посвящения прошел уже достаточно много тестов и перенес столько страданий, что стал весьма выносливым. Немного померзнуть, слегка обжечь рот, трудолюбиво пережевывая свечу, покажется ему сущим пустяком. 
Ангкуры, связанные с практиками лунг-дом (lung-gom), культом Йидамов и божеств, со способностью порабощать демонов и с магией, не включены в постепенные инициации, которые отмечают различные стадии мистического пути ламаистов.

Согласно мнению некоторых лам, мистических ангкуров духовного свойства всего пять, но, похоже, четыре является религиозным числом. Миларепа в своей автобиографии упоминает только четыре из них, его мастер, Марпа, объявляет, что сам он знаком больше чем с четырьмя ангкурами.

Четыре – также число ангкуров, ведущих к духовному совершенству, которое известный лама Лонгчен упоминает в имеющемся у меня трактате.

Мой личный опыт заставляет меня полагать, что «пять» ангкуров относятся к другому ряду инициаций, в которых это число было сохранено потому, что оно соответствует пяти частям, совокупность которых в буддизме составляет личность – то есть форма, восприятие, ощущение, ментальные понятия или субъективное дифференцирование и сознание.

Нет ничего сложнее, чем обряды тибетских тайных школ, которые существуют параллельно с официальным ламаизмом. Ориенталисты, интересующиеся этими предметами, увидят на Тибете непочатый край работы.

Между прочим, я хотела бы упомянуть, что в индусском тантризме существует восемь последовательных инициаций.

Духовная жизнь, по мнению ламаистов, включает две крупные стадии, подразделенные на множество других, более мелких. Первая – это стадия «активности», вторая – стадия «бездеятельности», включающая простую бездеятельность и абсолютную бездеятельность.

Несмотря на длинные рассуждения относительно инициаций, приведенных здесь, я думаю, что особое внимание следует обратить на два посвящения, относящихся к мистической категории, одно «с активностью», а другое – «без активности». Здесь у меня есть возможность позволить моим читателям присутствовать при тайных церемониях, на которых до этого момента никогда не присутствовали иностранцы.

Приведенное здесь описание этих обрядов основано на устных описаниях, данных мне компетентными ламами, с которыми я была лично знакома, а также на ритуале, текст которого записан для меня известным ламой, Лонгченом, автором нескольких авторитетных мистических трактатов.
Инициация «с активностью» 
Первый из четырех ангкуров, ведущих ученика к духовной зрелости, называют «превосходный ангкур с активностью».

Чтобы иметь право давать его, лама должен быть очень сведущим в трех разделах ламаистских канонических Священных писаний, в которых соответственно рассматриваются вопросы философских доктрин, ритуалов и метафизики.

От ученика требуются следующие свойства.

Его чувства к мастеру, который должен подготовить его к незамутненному видению Реальности, должны быть идентичными тем, которые он ощущал бы к самому Будде. Он должен верить в него и в эффективность получаемого ангкура.

Обратите внимание на то, что в этом последнем моменте ламаизм значительно отличается от доктрины ортодоксального буддизма, согласно которому десять «связей» мешают людям добиться спасения. Третья из этих связей, в канонической терминологии, «вера в эффективность религиозных обрядов». Согласно учению примитивного буддизма, необходим отказ от веры в эффективность священных и других церемоний, прежде чем будет сделан первый шаг к духовному просветлению. Технически это называется «вхождением в поток».

Однако, когда ламам, компетентным в эзотерических методах, указывают на это расхождение во взглядах, они отвечают, что противоречие в принципах является только видимым и в целом временным. Они говорят, что обряды оказывают лишь эффект, сходный со своего рода психотерапией, и ритуальные формы определенных «посвящений» – просто уступка невысокому интеллектуальному уровню учеников. Цель же заключается в том, чтобы освободиться от всего этого. Великие посвященные отбросили их, и Миларепа – наглядный тому пример.

Есть также те, кому они никогда не были нужны. Как мы вскоре увидим, литургические слова, произносимые во время мистических посвящений, подтверждают высказывания лам. Действительно, они обычно демонстрируют новичку силу и знания, уже существующие в нем в скрытом состоянии, побуждают его развивать их и полагаться только на них.
Ученик должен подготовить себя, чтобы получить ангкур «деятельности», живя чистой жизнью, «избегая злых деяний, как любой человек избегает ядовитой змеи». Видя нелепость мотивов, двигающих основной массой людей, и желая быть связанным священными обязательствами, которые направляют сознание формировать правильные представления, инициируемый должен быть готов принести своему мастеру как доказательство своего почитания все свое состояние, свою личность, свою жизнь.


Необходимо уделить особое внимание тому, чтобы последнее условие не было простой риторикой. Естественно, я сомневаюсь, делал ли какой-либо гуру когда-либо условием для принятия ангкура то, что его ученик должен совершить самоубийство или быть убитым после завершения церемонии. Подобное можно найти только в легендах. Между прочим, некоторые подобные легенды просто прекрасны. В них повествуется о героических людях, заявлявших, что готовы встретить смерть, быть пожранными демоном, который знает некую важную истину, при условии, что последний поделится с ним ею. Святой часто просит разрешения написать эту истину на скале для передачи ее своим товарищам и затем предлагает себя монстру. Но даже когда знание, которое он купил так дорого, знает совсем недолго он один, считается, с буддистской точки зрения, что его жертва не была напрасной. Эффект знания, которое он приобрел, проявится в следующей жизни.

Однако это реальный факт, что мастера проверяют своих учеников, прося у них принести жертву в виде человека и имущества.

Марпа в течение многих лет пользовался услугами Миларепы, доходя до того, что ставил под угрозу его здоровье и почти что его жизнь, заставляя его строить без чьей-либо помощи дом, который он несколько раз приказывал уничтожить и начать строить снова по новому плану.

Тот же самый Марпа, когда его ученик Чодор пригнал ему весь свой рогатый скот в качестве дара, приказал ему вернуться домой (путь в несколько дней) и принести из дома на своих плечах козла, которого он ставил в стойле, потому что тот был хромым.

Эти два последних факта особенно широко известны на Тибете. Рассказывают и множество других случаев – даже современным ламам все еще нравятся подобные, несколько жесткие, практики.

На Западе вряд ли возможно даже представить себе господство, принятое между азиатским религиозным мастером и его учеником. Я уже говорила, что жители Тибета выказывали меньшую щедрость в своих преувеличенных демонстрациях преданности, чем индусы, и что они могли различать в характере своих духовных наставников как замечательные черты, так и не слишком привлекательные. Это не мешает ученикам в определенные моменты испытывать внезапные пылкие порывы по отношению к своим учителям. Подвигаемые этим энтузиазмом, они становятся способны на действия, которые большинство людей Запада сочло бы безумными.

Переходя к обряду посвящения, лама начинает рисовать мандалу. Санскритский термин «мандала» часто используется в ламаистской религиозной литературе, он эквивалентен тибетскому термину «килкхор» [63] . Лама Лонгчен в уже упоминавшемся мной тексте использовал его наравне с килкхором. И все же есть определенное различие между мандалой и килкхором. Первая состоит из символических фигур и даров божеству. Последний может быть оживлен присутствием определенных существ или сил, которые приглашает лама; в состав одного килкхора может входить несколько мандал.

Мандала «ангкура с деятельностью» является квадратной [64] , длина каждой из ее сторон равна расстоянию между локтем и концом среднего пальца ламы, который ее рисует. Ее поверхность должна быть гладкой, как зеркало. Рисунок чертится порошками пяти различных цветов: белый, желтый, зеленый, красный, синий.

В каждом углу мандалы рисуется дверь, в середине которой наносится синий диск с восьмилепестковым лотосом. 
Символический рисунок окружают четыре «бруска», каждый своего цвета: белый на востоке, желтый на юге, красный на западе и зеленый на севере. Внутри раскладываются разнообразные дары, в то время как другие фигуры символизируют различные страны, жилище и т. д.

Другой «брусок», представляющий собой дордже, окружает весь рисунок. В центре и по четырем углам ставятся пять ритуальных сосудов с надписью Аум-А-Хум (Aum-А-Hum) на каждом. В этих сосудах содержится смесь чистой воды и молока, в которую кладутся пять видов зерен, пять видов лекарственных растений, пять видов ароматов, «три белизны» (сливки, сыр, масло) и «три сладости» (мед, сахар, патока). К каждому сосуду прикрепляется пять стрел, пять зеркал, пять кристаллов горного хрусталя, пять кусков шелка пяти различных цветов, пять изображений пяти мистических Будд (конечно, миниатюрных), внутрь кладутся пять павлиньих перьев.

В кубке, имеющем форму человеческого черепа (иногда это настоящий человеческий череп, установленный на три серебряные ножки), находится еще одна подготовительная составляющая (иногда черный чай, иногда перебродившие зерна), представляющая собой напиток бессмертия.

Возле каждой из четырех дверей кладется волшебный кинжал, четыре ножа с искривленными лезвиями кладутся внутрь мандалы между четырьмя брусками. В мандалу также кладутся ритуальные пироги торма (tormas) и различные предметы, необходимые для того, чтобы даровать ангкур, который наконец кладется поверх всего, окруженный танками (thankos) (рисунки на ткани, которые могут сворачиваться).

Церемония ангкуров состоит из трех частей:

1. Лама благословляет себя и мандалу.

2. Ученика допускают в комнату, в которой находятся лама и мандала.

3. Передается ангкур.

Вначале лама, который в тот момент находится в одиночестве, призывает к присутствию Будды в мандале.

Мы не должны думать, что здесь призывается исторический Будда или даже его душа, которая должна была бы пребывать в настоящее время в каком-то раю или ином месте. В подобных обрядах термин «Будда» символизирует эзотерическое Знание, которым обладают Будды. Существующая в них духовная сила будет передана ученику.

В «ангкуре с активностью» эта первая часть обряда очень короткая. Как только она заканчивается, кандидата приглашают войти в место, где до этого момента скрывался лама. Во время одной церемонии посвящение может быть дано одному или большему числу учеников.

Кандидат – или каждый кандидат, если их несколько, – склоняется ниц перед ламой и мандалой. Затем следует литургический диалог между мастером и учеником. Когда инициацию проходят несколько учеников, они все вместе произносят свои части диалога. Следующий перевод поможет понять, что при этом говорится.

Ученик : «Благородный лама, высшая сущность, как я счастлив, что мне позволено прикоснуться к этой великой тайне; я умоляю тебя допустить меня к ней».

Лама : «Сын мой, имеющий за своей спиной множество добродетельных дел, внимая моим тайным заповедям, ты должен получить от этого добрые плоды, отбросив все сомнения, и получить драгоценный камень знания.

Ответь мне, счастлив ли ты будешь, получив меня в качестве своего мастера?»

Ученик : «Я буду самым счастливым».

Лама : «Пять мудростей [65] , Будда, Учение и религиозный Порядок существуют в тебе самом. Медитация позволяет тебе понять эту свою собственную сущность, очищенную от любого зла, и помогает найти свое истинное спасение. Ищи спасение в самом себе».

Ученик : «Нацеленный благосклонностью моего ламы, возможно, я смогу в этом мире мрака невежества использовать лампу моего собственного метода и обнаружить скрытую во мне мудрость».

После этого лама привязывает веревочку, скрученную из ниток пяти цветов, на левую руку кандидата. В случае, если инициируемый – женщина, веревочка завязывается у нее на правой руке.

Завязывая ее, лама произносит мистическую формулу снаг (snags).

Затем, когда произносятся прочие снаг, он поднимает стоящий перед ним снаружи мандалы сосуд, в котором находится священная жидкость, и говорит: «Эта вода – дивная вода связующих клятв. Если ты нарушишь эти клятвы, то будешь вечно гореть в ужасном очистительном огне. Если, с другой стороны, ты истинно веруешь, твои усилия увенчаются успехом. Держи в своем сердце эту воду с запечатанными в ней священными обязательствами, и заключенная в тебе сила многократно увеличится». (Сила, необходимая для того, чтобы достичь цели инициации.)

Затем в сложенные руки ученика наливают немного воды, и он выпивает ее.

Затем лама, сопровождая свою декламацию несколькими нечастыми и глухими ударами ритуального барабанчика дамару (damaru), объясняет ученику значение так называемых энергетических центров «лотоса», которые расположены соответственно в пупке, сердце, горле и на макушке головы.

Кандидат внимательно слушает эти объяснения.

Чтобы символически представить тот факт, что мудрость была скрыта невежеством на срок, начало которого невозможно ни воспринять, ни даже представить, глаза кандидата закрываются повязкой из черного шелка.

Держа зажатым в руках кусок шелка пяти мистических цветов, инициируемый говорит: «Долгая последовательность причин и следствий, идущая с незапамятных времен, поставила меня лицом к лицу с существующим проводником вечного света. Я надеюсь стать членом этой святой семьи». (Духовная семья, образованная мастерами и учениками, которые принадлежат к единой мистической школе.)

Все еще с повязкой на глазах инициируемый бросает цветок на мандалу.

Во время каждой инициации ученику дается новое имя. Теперь его имя зависит от того участка килкхора, на который падает цветок, брошенный инициируемым.

В следующей таблице собраны имена, в основном даваемые при посвящении:


Ученик должен держать свое, полученное им при инициации имя в строжайшем секрете, тогда как имя, полученное им при входе в религиозный орден, становится тем именем, под которым впоследствии становится известен монах.

Литургическая декламация продолжается и после того, как инициируемому дается имя:

Ученик : «Бог, держащий скипетр, мастер, превышающий всех мудростью, соблаговоли просветить невежество того, кто блуждает вслепую по трем мирам».

Лама : «Сын достойной семьи [66] , который, ослепленный невежеством, долгое время жил в неведении той мудрости, которая таится в нем самом, этой палочкой, подобной драгоценной Yidjine , (легендарное сокровище, дарующее удовлетворение всех желаний), я позволю тебе увидеть свет».

Золотой палочкой лама снимает кусок черного шелка, который закрывал глаза ученика. В этот момент ученик должен думать, что его невежество рассеяно.

Лама : «Слушай, сын благородной семьи. Смотри внимательно внутрь самого себя; медленно оглядись вокруг себя. Ты сможешь заметить очень многое».

В этот момент говорят, что люди с чистым сознанием видят ламу совсем в ином виде, иногда в форме божества или окруженным лучами света, истекающего из его тела. Порой его форма исчезает и заменяется «пучком света».

Лама спрашивает ученика: «Что ты видишь в мандале?» Кандидат называет цвет, который он видит наиболее явно во всех деталях, используемых в рисунке мандалы. Этот цвет обозначает преобладающую в нем природу «мудрости».

Затем лама раз за разом направляет золотую палочку на различные части килкхора (мандалы), объясняя ученику значение рисунков и различных помещенных в них объектов. По мнению тибетцев, каждая фигура и объект – символ, касающийся космогонической теории или относящийся к физиологической или психической конституции человека.

Теперь мы переходим к обрядам «передачи силы», то есть к различным ангкурам, которые составляют «посвящение с активностью». Эти ангкуры соответственно называют:

ангкур мистического мастера;

тайный ангкур;

ангкур знания и мудрости;

ангкур символических слов.
1. Ангкур мистического мастера 
Ритуальные жесты этого ангкура заключаются в касании сосудами, содержащими святую воду, четырех точек тела, где, согласно мнению ламаистов, располагаются центры психической силы. Затем они льют понемногу эту воду на каждую из этих точек.

Как уже говорилось, пять сосудов ставятся в килкхор, один в центре и остальные по углам, в направлении четырех стран света. Сосуды имеют следующие символические названия:

Сосуд сферы существования;

Сосуд вечной природы;

Сосуд разворачивающейся мудрости;

Сосуд, лишенный страстей;
Сосуд мудрости, быстро приводящей к счастью.

Ученик сидит со скрещенными ногами, так, как обычно изображают Будду. 
Лама берет сосуд, который находится посередине килкхора, ставит его на голову инициируемого и говорит: «Сосуд сферы существования заполнен драгоценной влагой света. Благословенный сын, теперь, когда ты наполнен силой, ты понимаешь природу существования».

Мистический язык Тибета полон образов, в нем используются термины, для которых трудно найти эквиваленты в языках Запада. Здесь «сфера существования» является также сферой «естественных законов». В конце концов, это умение распознать и различить природу материальных и духовных явлений, составляющих мир.

Лама проливает каплю святой воды на голову кандидата. Это действие показывает, что происходит очищение энергетического центра, который, согласно мистическим теориям, находится на макушке.

Лама: «Этот сосуд и эта вода в символической форме отображают мудрость Учения, распространяющуюся в Пустоте [67] .

Благословенный сын, теперь, когда ты наполнен силой, узнай мудрость, которая проникает в фундаментальное единство всех вещей. Это может пробудить истинное знание, которое пребывает внутри тебя».

Сосуд, стоящий на востоке от килкхора, ставится напротив сердца кандидата.

Лама : «Сосуд «вечной природы» заполняет свободная и возникающая сама по себе вода. Благословенный сын, пойми значение истинной и неустрашимой сути вещей».

Лама льет каплю воды на место, где располагается сердце [68] , отмечая, как и в предыдущем случае, что этот энергетический центр также очищен.

Лама : «Этот сосуд и эта вода в символической форме отображают разум, испускающий внутренний свет, которому не страшны любые препятствия.

Благословенный сын, теперь, когда ты наполнен силой, узнай отзеркаливаемую мудрость».

Отзеркаливаемая мудрость – одна из пяти мудростей, которые дают истинное знание вещей, отражающихся в ней, как в зеркале. Она сама, как и зеркало, остается неизменной, независимо от того, какие объекты или сцены в ней отражаются, при этом ясно созерцая действие явления.

Сосуд, располагавшийся на юге килкхора, ставится напротив горла кандидата.

Лама : «Сосуд разворачивающейся мудрости заполнен драгоценной влагой желания Знания. Благословенный сын, теперь, когда ты наполнен силой, ты будешь преуспевать в своих попытках обрести Знание».

Капля воды проливается на горло кандидата.

Лама : «Этот сосуд и эта вода в символической форме отображают желанное знание, которое испокон веку существует в мудрости, рожденной пониманием.

Познав себя, ты поймешь свои желания. «Мудрость, которая делает всех равными» может проявиться в тебе!»

Это выражение обозначает мудрость, которая позволяет существовать внутренней индивидуальности всех существ. Такая мудрость приобретается путем созерцательной медитации.

Сосуд, стоявший на западе, ставится напротив пупка кандидата.

Лама : «Драгоценная влага счастья, которое облагораживает любую деятельность, заполняет сосуд, он свободен от страстей. Сын мой, обрети силу оставаться бесстрастным».

Лама проливает несколько капель воды на пупок. Как уже говорилось, это действие очищает и этот энергетический центр.

Лама : «Этот сосуд и эта вода в символической форме отображают вечный дух, бесстрастный и наполненный благословением, который в виде текучей воды бессмертия течет через энергетические центры тела (лотос). Познай мудрость, которая различает!»

Это обращение к мудрости, которая различает особенности всех объектов знания и правильно группирует их.

Сосуд, стоявший на севере, ставится последовательно в каждую из четырех точек, которых лама касался другими сосудами: макушка, сердце, горло и пупок.

Лама : «Драгоценная влага «активности в безопасности» заполняет сосуд «мудрости, которая быстро вызывает состояние счастья». Благословенный сын, теперь ты наполнен силой, которая приносит осуществление цели».

По капле воды льют на каждую из четырех указанных частей тела для очищения энергетических центров, в которые, как было сказано, вливается сила.

Лама : «Эта вода и этот сосуд отображают в символической форме безопасное попадание в бесконечно свободную сущность, сверкающее сияние духовной энергии.

Это самопросветление, самоосвобождение и саморазвивающаяся мудрость, эта великая сила самосовершенствующейся вечности известна как «мудрость, объединенная с активностью».
2. Тайный ангкур 
Действия этого обряда те же, как и при ангкуре мистического мастера, описанном выше. Единственное различие заключается в том, что, вместо того чтобы коснуться тела кандидата сосудами, заполненными святой водой, его головы, сердца, горла и пупка последовательно касаются человеческим черепом. Это делается всего один раз. Череп был срезан таким образом, что его верхняя часть образует кубок, в котором должна содержаться микстура бессмертия, отображаемая в символической форме, как уже говорилось, ячменным вином (пивом) или черным чаем.

Литургический текст значительно короче, чем в предыдущем случае, лама обращается к символу «отец и мать», персонифицирующему метод и знание. Он также ссылается на потоки психической энергии, циркулирующей в теле и на обмен силами, взаимодействующими между различными существами во вселенной.
3. Ангкур знания и мудрости 
В него не входят никакие ритуальные действия. Поскольку они заменяются «ментальными действиями» (yid kyi phyag rgya, произносится йир-кьи чаг-гья (yid kyi chag gya). Слова ламы касаются теорий, похожих на индусские теории Веданты. В этом случае говорят, что мир явлений нереален, он представляет собой своего рода игру (на санскрите Лила (lila)), в которой, подсознательно и непреднамеренно, Абсолют неразрывно соединяется с майей (иллюзией).

Здесь ученику предлагается рассматривать действие как игру (по-тибетски ролпа (rolpa)), которой наслаждается сознание, хотя оно знает – и именно потому, что знает, – что деяния лишены реальности.

Лама также рассказывает ученику об определенных формах медитации, которыми он должен заняться.
4. Ангкур символических слов 
В чрезвычайно живописной манере лама изображает определенные фазы медитации на солнце, которое он сравнивает с медитациями на формирование миров, как это трактуют ламаисты.

«Между небесами и землей существуют ветра, которые пересекаются между собой вследствие неисчислимого кружения разных дордже»: образ, представляющий собой скопления атомов.

Затем идет речь о слиянии сознания с материей, причем способ этого слияния напоминает об одной из теорий философской школы Санкья.

Невежество, действующее как мощная сила, заставляет сознание выйти из Пустоты и вступить в «город пяти элементов». Теперь оно пойдет по огромному кругу и последовательно пройдет через королевства шести разновидностей существ, то счастливых, то несчастных, хотя освобождение происходит немедленно после того, как сознание познает самого себя; затем оно бежит из мира, в котором оно томилось в неволе, возвращается в Пустоту и там ищет отдохновения.

Однако это не драма, развивающаяся во времени, и в этих эпизодах нет ничего реального. Ламаисты считают это неверным пониманием нашей природы и окружающего нас мира.

Восточные языки очень образные, поэтому на Тибете в эти несколько туманные теории включен поэтический элемент, который порой невозможно передать. В данном случае смущенное сознание представлено в виде героя, мучительно бредущего по узкой извилистой тропе, затем сбегающего из тюрьмы и возвращающегося домой, где он спокойно засыпает.
Инициация «Без активности» 
Принимая во внимание тот факт, что ангкур может быть дан в монастыре, где живет лама, обряды «инициации без активности» могут осуществляться в тихом, хотя и приятном месте.

В этом случае мандалы вдвое больше, чем в предыдущем ритуале. Я не буду описывать их, избегая повторений, которые утомили бы читателя. Достаточно сказать, что фигуры и предметы немного отличаются от тех, которые используются в «инициации с активностью».

Для подготовки ламе требуется довольно много времени. Он должен выполнить различные обряды и в течение нескольких дней помедитировать. Если он ошибется в выполнении этих действий, «его слова и сознание не будут очищены», и он не сможет дать ангкур. Как и в случае предыдущего ангкура, в этом случае он также может инициировать сразу несколько учеников за одну церемонию.

Сразу после того, как ученик войдет в предназначенное для церемонии место, где сидит лама, он должен вымыться и очиститься дымом душистых растений. Затем, громко ударив в цимбалы, он идентифицирует себя с тем или другим ужасным божеством, представляет себя в кругу огня, и, наконец, держа в руке несколько маленьких палочек ладана, он входит внутрь и, после поклона ламе и килкхору, садится и говорит…

Ученик : «Я получил человеческое тело, хотя это было трудно (я родился человеком, а не существом другого вида). Я родился на земле Джамбу (буквально это – Индия, но жители Тибета имеют в этом случае в виду землю, где преобладает буддистское учение). Я познакомился со святым ламой и великим Учением. Мне пришло время вступить на путь спасения. Теперь я прошу приобщить меня к великому Учению.

В течение длинной и болезненной цепочки перерождений, как кормчий на потерявшем управление судне, оказавшемся посередине океана, как птица, пойманная в сети, как путешественник, попавший в опасные места, как осужденный в руках палача, даже в этом случае я сейчас буду освобожден.

Освобождение – нежный ветерок [69] , спокойствие, счастье, избавленное от страха».

Это посвящение также включает несколько ангкуров и две степени: общепринятую и необщепринятую.
Общепринятая степень 
После долгого предварительного вступления ученик просит благословения духовных предков ламы, который будет инициировать его; он хвалит ламу и ищет убежища в Будде, в его Учении и в религиозном Ордене. Затем он связывает себя следующими клятвами:

«Я никогда не буду оскорблять моих соучеников; я не буду говорить о них ничего злого.

Я не причиню вреда животным.

Я не буду оскорблять людей, достойных уважения.

Я не причиню вреда монахам.

Я не буду отделять себя от мастеров секретных техник.

В этот день я отказываюсь от всех религиозных обрядов.

Я буду предан моим клятвам.

Я буду использовать свои тело, речь и сознание как можно лучше.

Я никогда не оставлю Учение Будды и не забуду о своих обязательствах по отношению к моему духовному мастеру.

Я не предам и не обману никакое живое существо.

С этого времени и до дня, когда я стану Бодхисаттвой (высокоразвитое существо, которое в следующей жизни станет Буддой), я не сделаю ничего неблагоразумного.

Я буду внимателен к указаниям моего духовного наставника.

Я не причиню никакого страдания любому существу.

Я ни о чем не попрошу, идя по пути к блаженству.

Я не буду подчиняться желаниям мира, даже если это будет стоить мне жизни.

С этого дня я не буду доверять кладбищам или хижинам отшельника (как местам, наиболее подходящим для того, чтобы заниматься медитацией и получать духовное просветление).

Я отказываюсь от всех мирских занятий.

Я никогда не брошу эти мои немирские занятия (те, которые ведут к духовному освобождению, к переходу с круга на круг духовного возрождения, вроде медитаций)».

В пустую ладонь инициируемого наливают немного святой воды, и он выпивает ее.

Затем начинается наставление ламы. Кандидату запрещают передавать непосвященным мистические слова и различные другие детали ангкура.
Особая степень 
На необщепринятой степени вообще не используется килкхор или любой другой ритуальный объект, ученик просит ангкур в следующих словах: «O лама, предъявитель скипетра Учения, я, сын твоего сердца, желаю получить ангкур великого свершения, созданный без внешней помощи. Объясни мне, о лама, конечный килкхор, который является сущностью нашего сознания. Вступив в него, я никогда не пойду дальше».

Лама : «Благословенный и превосходный сын, просветленное сознание, ты, кто еще не получил ангкур великого свершения, я объясню тебе этот килкхор.

Отвергнув рассуждения, человек освобождается от привязанности к этому миру и прекращает принимать и отвергать низшую истину».

Это одна из фундаментальных доктрин ламаистских мистиков. Низшая, или приблизительная, истина ( nad , произносится тха ньет (tha niet) связана с окружающим нас миром, это истина, которую мы расцениваем как реальную и которая действительно реальна в той же самой степени, что и мы сами. Эта истина включает различие между добром и злом, приятным и неприятным и т. д. и принуждает брать одни вещи и отвергать другие. Тот, кто поднялся до понимания Высшей истины тон тампа (ton tampa), видит за пределами этих различий и достигает спокойствия.

Цветы, которые ученик бросит на килкхор, столь же нематериальны, как и сам этот килкхор. Их называют «цветами знания», а килкхор известен как «тот, который не имеет дверей».

Кандидат сбрасывает свою монашескую тогу, символический акт отказа от работ в этом мире, даже лучших, вроде членства в религиозном ордене. Он поднимает руки к сердцу и сжимает их, упирается взглядом в сердце ламы, после чего мастер и ученик остаются в глубокой медитации.
Отшельники заканчивают посвящение этой медитацией. Другие мастера, когда медитация заканчивается, снова дают ученику святую воду и беседуют с ним подробно на различные философские темы вроде тех, которые имеют дело с «я» (или, скорее, с «не я»), «четырех пределов» [70] и многие другие. Эти последовательные беседы составляют множество ангкуров.

Чрезвычайно техническая природа этих трудов не позволяет им появиться где-либо, кроме как в чисто восточном трактате, к которому необходимо делать длиннейшие комментарии. 
Говорится: надо быть внимательным, просветленным непринужденно (без «напряжения» через усилие), оставаясь в покое, не хватаясь за что-то и не отвергая ничего, – это составляет «необщепринятое» посвящение «без активности».

Чудеса, которые следовали во время празднования определенного ангкура, иногда рассказываются либо людьми, которые утверждают, что видели их лично, либо другими людьми, которые утверждают, что им рассказывали о них те, кто сам видел их воочию. Нелегко получить информацию по этому вопросу, поскольку сами инициированные дали обязательство хранить в тайне все обстоятельства, сопровождавшие их посвящение. Они нарушают это обещание только в самых редких случаях, когда считают, что их раскрытие приведет к моральной пользе для какого-то человека.

Чудо может быть связано с нитью, которую лама повязывает на руку инициируемого. Иногда это делается не после посвящения, а в предшествующий посвящению день. Также часто на эту нить подвешиваются былинки травы, ости зерна или другие мелкие предметы.

Эти предметы остаются у ламы во время его затворничества перед инициацией, и жители Тибета полагают, что при помощи сконцентрированной мысли он наделяет их определенными свойствами.

Инициируемый кандидат держит нить на себе в течение ночи, а на следующее утро лама сам снимает ее вместе с травой, остью ячменя или тем предметом, который был к нему привязан. В то же самое время его ученик пересказывает ему сны, которые он видел.

Рассказывают, что порой с этими объектами происходят странные превращения – меняется их форма или цвет, они увеличиваются или уменьшаются в размере; порой они даже исчезают целиком.

Эти признаки расцениваются как указание на тайные наклонности ученика; они предвещают его духовное будущее.

Определенные мастера считают их невероятно важными; иногда они даже откладывают церемонию посвящения или даже, базируясь на этих предзнаменованиях, абсолютно отказываются выполнять инициацию.

Несмотря на это, подобные явления становятся наиболее часто упоминаемыми чудесами.

Если, как и тибетцы, допустить, что определенные люди в состоянии делать свои мысли видимыми и даже материальными, создавая полноценный фантом, эти явления можно объяснить. Также возможно, что в тот момент, когда это происходит, внимание всех присутствующих сконцентрировано на одной и той же идее относительно личности, и эта единая направленность значительно помогает в формировании данного видения.

О подобных удивительных фактах существует множество сказаний и легенд, но в основном описания почти идентичны.

Благодаря Миларепе мы знаем о том, что происходило в доме Марпы, его гуру, спустя несколько дней после того, как последний дал ему самое высокое посвящение, которое он мог осуществить.

Миларепа должен был скоро попрощаться со своим мастером. Это было их последней мистической встречей: своего рода священный пир [71] , сопровождаемый обрядами в честь божества и духовных предков ламы.

Дагмедма, жена Марпы, подготовила дары ламам и Йидамам – тормы (tormas) (ритуальные пироги) для Дакини и Чокьонгов (Cheu Kyongs) [72] , после чего инициируемые ученики Марпы встали перед килкхором, частью которого были представленные на церемонии дары.

Затем Марпа, находившийся в середине круга, начал показывать различные чудеса. Миларепа указывает, что он показал фигуры Кьепа Дордже, Кхорло Дэмчог (Kiepa Dordje, Khorlo Demchog) и нескольких других Йидамов, и наконец, символические предметы – колокольчик, колесо, меч и т. д. Затем появились мистические слоги Аум-А-Хум, окрашенные в белый, красный и синий цвета соответственно. Затем появилась шестисложная формула: «Аум-мани-падме-хум!» И, наконец, ученики увидели различные искрящиеся видения.

Обратите внимание, что явления последнего описанного типа, этот тихий фейерверк, состоящий из движущихся образов различных светящихся цветов, часто видят те, кто занимается по системе йогов. В ламаизме божества являются также именно в такой искрящейся форме.

Но самым интересным во всем этом было то, что чудеса, созданные Марпой, – это демонстрация ученикам, которым, по словам Миларепы, он сказал следующее: «Все эти явления – всего лишь миражи, волшебные образы, лишенные реальности».
Человек, с которым я познакомилась на земле Нголог (Ngologs) [73] , где он был амчодом (amchоd) (священником) при мелком вожде, рассказал мне о поразительном событии, которое происходило во время его собственного посвящения.

Он стоял перед отшельнической хижиной своего мастера, дверь которой была закрыта, как того требовал обряд. Внутри голос ламы гудел литургические фразы, которые вызывают Херуку, могущественного бога секты Дзогченпа (Dzogschenpas). И когда он стоял, ожидая, снаружи, он увидел, что по всей поверхности деревянной панели двери медленно потек своего рода туман. Через некоторое время этот туман постепенно сгустился и принял форму гигантского Херуки, обнаженного, с короной на голове, украшенного ожерельями, сделанными из человеческих черепов, как это изображено в различных книгах и на картинах. 
Он смотрел сурово и запрещающе.

Испуганный новичок подсознательно отстранился и боялся поднять глаза на этот фантом, но призрак придвинулся к нему на несколько шагов.
Это было больше, чем бедный кандидат на посвящение мог перенести. Его охватила паника, и он стремительно бросился бежать по склону, сопровождаемый угрожающим Херукой, каждый из огромных медленных шагов которого был равен его пятидесяти шагам.


Преследование длилось недолго. Растерянный беглец, неспособный правильно выбрать направление, попал в тупик и был вынужден остановиться.

Вспомнив предупреждения относительно тайных опасностей, которые ждут паломника на «Кратком пути», которые он слышал, он не сомневался, что пришел его смертный час. Может показаться странным, что эта мысль, вместо того чтобы усилить его ужас, развеяла его. Он восстановил свое душевное спокойствие и сел в медитации со скрещенными ногами, уставившись глазами в землю.

Священник сказал мне, что, когда с ним случилось это странное приключение, он был далеко не простым новичком в мистическом обучении и его взгляды относительно существования и сущности божества, уж конечно, не были обычными представлениями обывателя. Однако он полагал, что, какова бы ни была природа нынешнего Херуки, в то время он обладал огромной силой.

Затем его мысли вернулись к ожидавшему его посвящению. Он понял, что недостаточная храбрость вынудит его отступить с того места выбранного им «Пути», которого он уже достиг. Тогда ему пришлось бы много раз рождаться заново в качестве человека, совершенно неосведомленного о духовности, прежде чем он сможет снова выслушать драгоценные доктрины, проповедуемые святым мастером [74] . Эта перспектива испугала его больше, чем фантом, больше, чем сама смерть. Он поднялся, готовый противостоять чему угодно, и решил сразу же вернуться к своему ламе.

В то время, пока он сидел, уперев взгляд в землю, он, естественно, потерял Херуку из виду. Когда он снова обрел душевное равновесие, то увидел, что фантом исчез. Его гигантская форма теперь стояла у входа в отшельническую хижину, перекрывая ему вход. 
Священник сказал мне, что он никогда не мог четко представить себе, что же случилось впоследствии. Он с трудом вспоминал какие-то события, молниеносно сменявшие одно другое. Бегом он приблизился к Херуке и пошел прямо «через него». Он почувствовал боль в брови и оказался в хижине у ног его мастера, перед залитым светом килкхором. Внутри царил аромат благовоний.

Как легко можно предположить, я не преминула поведать этот странный факт нескольким ламам, спрашивая их, что они думают об этом.

Некоторые были склонны полагать, что фантасмагорическое видение было субъективно. Они сказали, что человек полностью потерял представление об окружающей действительности и переживал это странное приключение в своего рода трансе. Что касается причины транса, то, возможно, лама сам наложил видение Херуки на сознание ученика, который увеличил и украсил его в своем сознании. Или, возможно, эмоции, испытываемые новичком по мере приближения к посвящению, увеличили его напряжение, а его сознание уже было сконцентрировано на Херуке, и он сам был создателем собственного видения.
Другие, напротив, полагали, что Херука был тульпа (tulpa) [75] , созданным ламой и увиденным тем, кто был чувствительным к его мыслям. Как только фантом сформировался, лама стал управлять его движениями или, скорее всего, его ученик сделал это подсознательно. Поступки tulpa передают те чувства, которые он испытал. Его ужас определил угрожающее отношение Херуки, а поскольку он убежал, фантом начал его преследовать.

Здесь я могу заявить, что, согласно мнению жителей Тибета, наши чувства влияют на дела и мысли тех, с кем мы входим в контакт. Они считают, что и разбойник, и тигр становятся более смелыми, если человек, который сталкивается с ними на опушке леса, испытывает страх, видя их, даже притом, что он внешне не проявляет этот страх. То же самое можно сказать и про остальные виды эмоций. 
Как обычно в таких случаях, каждый человек, которого я спрашивала, давал какое-либо объяснение. Однако объяснения, данные людьми, которые верили в существование реального Херуки – существа, принадлежащего к иному миру, – уведут нас слишком далеко от предмета нашей книги. На Тибете, как и повсюду на Востоке, есть много различных путей «веры в богов».

Глава V 

Инициация «Мани» и различные значения мантры «Аум-мани-падме-хум!» 

Из того, что мы рассказали, читатель может сделать вывод, что посвящения на Тибете являются бесчисленными дверями, открывающимися во многие различные области деятельности. Совсем небольшое число монахов ограничивается всего лишь четырьмя или пятью мистическими посвящениями. Обычно эти претенденты на состояние Будды – люди, живущие в уединении, их редко кто видит. Они нечасто привлекают внимание своих соотечественников, как монахов, так и мирян.

Они сильно отличаются от многочисленных людей, инициированных в доктрины с помощью обрядов – естественно, те не связываются никакими связями, за которые даются особые ангкуры. К этой категории относятся бесчисленные мастера или так называемые мастера, иные из которых имеют весьма достойную репутацию, не всегда полностью ложную. Некоторые из последних – умные духовные наставники, и неосведомленный человек, внутри которого дремлет возможность пробуждения его интеллекта, будет медленно, но верно идти за ними истинным путем.

Самые обычные из посвящений могут содержать философские или мистические события; это можно понять по различным интерпретациям известной формулы «Аум-мани-падме-хум!» и многим связанным с ней методам.

Путешественники-миряне и даже ориенталисты время от времени готовы объявить не имеющим смысла то, что они не понимают с первого раза. Авторы, весьма осведомленные во многих других, более значительных предметах, даже сейчас переводят слово «Аум» банальным восклицанием «Ах!», тогда как «хум» считается эквивалентом слова «Аминь». Невозможно сделать большей ошибки.

«Аум» может означать три элемента индусской троицы: Брама, Вишну и Шива: а также брахмана, «того, кто не думает», из Адваита-веданты. Это – символ невыразимого Абсолюта, финальное слово, которое может быть произнесено, и после него будет только тишина. Согласно комментариям Шри Шанкарачарья, это «пребывание в медитации», в Мундака-упанишаде объявляется, что «Аум» – лук, посредством которого высшее «я» человека достигает универсального «Того» (tat), которое можно назвать одновременно бытием и небытием.

Индусы также считают «Аум» творческим звуком, который создает миры. Когда мистик становится способным слышать единый хор всех звуков и голоса всех существ и вещей, которые существуют и движутся, тогда он чувствует единственное и неповторимое «Аум». Этот «Аум» также вибрирует в глубине его внутреннего «я», и тот, кто знает, как произнести это в тишине, достигает высшего освобождения.

Жители Тибета, получившие мантру «Аум» из Индии вместе с молитвами, с которыми она связана, похоже, никогда не знали ничего ни о различных значениях, которыми наделяют эту мантру их соседи по Гималаям, ни о видном месте, которое она занимает в их философии и религиях.

Ламаисты повторяют «Аум», наряду с другими словами санскритских формул, не придавая им особого значения, тогда как другие мистические слоги, вроде « хум !» и « пхат !» считаются очень мощными и широко распространены в мистических и магических обрядах.

Перейдем к следующим словам формулы. «Мани-падме» означает «драгоценный камень в лотосе». Здесь мы, похоже, видим значение, которое сразу же понятно, однако в обычной тибетской интерпретации не усматривается никакого переносного значения, большинство верующих просто не знает о чем-либо подобном.

Последние полагают, что механическое повторение «Аум-мани-падме-хум!» обеспечивает им счастливое возрождение в Нуб Дева Чен – Западном Рае запредельного счастья.

Некоторые, более хорошо информированные люди знают, что каждый из шести слогов формулы следующим образом связан с одним из шести классов живых существ и с одним из мистических цветов:

Аум – белый и связан с богами;

Ма – синий и связан с небогами [76] ;

Ни – желтый и связан с людьми;

Пад – зеленый и связан с животными;

Ме – красный и связан с нелюдьми [77] ;

Хум (Hum) – черный и связан с обитателями чистилищ.

Есть различные мнения относительно эффекта влияния этих шести слогов на существ, которым они соответствуют. Некоторые люди говорят, что их повторение помогает этим существам уклониться от дальнейшего перерождения и ведет их прямо в Западный Рай: Нуб Дева Чен .

Другие считают эту идею абсурдной. Они утверждают, что богам совершенно не нужно попадать в рай, поскольку они уже живут в одном из подобных счастливых мест.

Что касается возможности избежать перерождения путем вступления в Нуб Дева Чен, это также не имеет смысла. Буддистская доктрина явно учит, что жизнь преходяща во всех мирах и смерть – неизбежный конец любого рожденного существа.

Третьи видят эффект этих шести слогов совершенно иначе. Они утверждают, что посредством повторения формулы « Аум-мани-падме-хум !» от необходимости последовательных перерождений избавляются не существа, связанные с отдельными слогами, а скорее человек, произносящий священную формулу – он действительно может освободить себя от возрождения в этом или одном из других миров.

Многие религиозные жители Тибета обоего пола с удовольствием повторяют священную формулу, убежденные, что это оказывает определенное воздействие само по себе, а полученная ими инициация просто обеспечивает им ее плоды.

Однако есть определенные объяснения этого таинственного процесса.

«Аум-мани-падме-хум!» служит основой для медитации, эта основа может быть описана следующим образом.

Шесть видов существ сопоставляются с шестью слогами, которые, как предполагают, имеют каждый свой цвет. Эти цвета образуют бесконечную цепь и посредством дыхания проникают в тело, входя в одну ноздрю и выходя в другую.

По мере того, как ментальная концентрация становится более полной, можно заметить, что цепочка постепенно удлиняется. Слоги обуславливают дыхание и широко разносятся с ним, прежде чем снова поглощаются новым вздохом. И все же эта цепь никогда не рвется, она растягивается, как резина, и все время остается в контакте с тем, кто медитирует.

Постепенно также меняется и форма тибетских букв, и те, кто «обретает плоды» этого упражнения, чувствуют эти шесть слогов как шесть миров, в которых возникают и существуют неисчислимые множества существ, принадлежащих к шести разновидностям, они двигаются, соревнуются, страдают и исчезают.

Таким образом, совершенно ясно, что эти шесть миров и их обитатели субъективны: они – творение сознания, из которого они вышли и в который снова вернутся.

В последующем описании дыхательных упражнений вы увидите, что некоторые из них заключаются в дыхании без явного выдоха, а другие состоят во введении воздуха в тело [78] путем вдоха, выполняемого сразу же после выдоха, технически это называется «оставаться пустым».
В медитации над «Аум-мани-падме-хум!» когда эти шесть слогов выходят наружу с дыханием, человек представляет себе рождение шести видов существ, которые существуют до тех пор, пока дыхание «остается вне тела».

Новый вдох возвращает всю фантасмагорию вселенной в того, кто медитирует. Она поглощается и остается внутри этого человека, пока он сдерживает дыхание. 
Посредством этой практики наиболее продвинутые мистики впадают в транс, в котором буквы формулы, существа, которые они представляют, и все, с этим связанное, включается в «то», что, из-за отсутствия надлежащего термина, буддисты махаяны назвали Пустотой.

Затем, добившись этого видения и прямого понимания Пустоты, они освобождаются от иллюзии мира, который мы видим, и, следовательно, освобождаются от следующего перерождения в этой иллюзии.

Мы отмечаем подобие этой теории, принятое в Индии относительно «дней и ночей» Брахмы, его перемежающихся периодов активности и сна. Эта идея представлена в индусской космогонии «дыханием» Брахмы. Согласно этой доктрине, вселенная создается, когда Брахма выдыхает, и возвращается в него, когда он делает вдох.

«Когда приходит день, все явления возникают из неявного (aviakta). Когда приходит ночь, все это снова поглощается неявным» [79] .

«В конце кальпы все существа возвращаются в мою материальную природу (пракрити). В начале следующей кальпы я снова посылаю их наружу» [80] .

В описанной здесь медитации тибетцы заменяют гипотетического Брахму на самих себя и думают: явления и существа, которые я ощущаю, проистекают из творческой энергии моего сознания; они лишь проекция без того, что существует внутри них.

Это не означает, что не существует «объективных предметов», но феноменальный мир, каким мы его видим , является фантастическим миражом, материализацией форм, которые мы себе представляем.

Поскольку в этой книге мы не занимаемся изучением тибетской философии, вместо того, чтобы двигаться далее в этом направлении, мы скорее исследуем еще одну из множества интерпретаций «Аум-мани-падме-хум».

В этой интерпретации не важно разделение на шесть слогов, в ней исследуется формула, то, что касается его прямого значения – «драгоценный камень в лотосе», причем эти слова рассматриваются как символы.

Самая простая интерпретация такова: в лотосе (мир) существует драгоценный камень (доктрина Будды).

Другая интерпретация считает «лотос» олицетворением «сознания», в глубинах которого самосозерцательная медитация порождает знание, истину, действительность, освобождение, Нирвану. Эти термины являются различными названиями одного и того же.

Теперь мы дошли до смысла, связанного с одной из самых поразительных доктрин буддистов махаяны, того, в чем они отличаются от своих единоверцев тхеравадинов (последователей хинаяны).

В соответствии с этой доктриной, Нирвана, окончательное спасение, ни в чем не отличается и не является противоположностью мира явлений ( самсары ). Мистики обнаруживают первое в сердце последнего. Нирвана (драгоценный камень) существует, когда существует просветление. Самсара (лотос) существует, когда есть иллюзия невежества, скрывающая Нирвану, так же, как лотос с его многочисленными лепестками закрывает скрытый среди них драгоценный камень [81] .

«Хум!» в конце формулы – мистическое выражение, обозначающее гнев. Оно используется в обрядах, цель которых – поработить демонов и божеств, внушающих ужас. Как получилось, что «драгоценному камню в лотосе» и к Аум был прибавлен священный слог индусов? Существуют различные объяснения этого.

«Хум!» является своего рода мистическим боевым кличем, который использовался, чтобы бросить вызов врагу. Кто или что здесь враг? Одни считают врагом демонов, совершающих злые деяния, другие – триаду злых наклонностей, которые держат нас в кругу перерождения: похоть, ненависть и глупость. Более тонкие мыслители полагают, что этот враг – воображаемое «я», за которое мы так держимся.

Также говорится, что «Хум!» обозначает сознание, свободное от всех представлений относительно любых вещей, объективно существующих.

Чтобы закончить формулу, к ней, после множества повторений, которых обычно бывает сто восемь, так как это число бусинок в тибетских четках, добавляется седьмой слог. Ламы, знающие тайный язык, учат, что этот слог, «Хри», обозначает глубинную реальность, скрытую под видимостью, т. е. фундаментальную сущность вещей.
В то время как обычный верующий ограничится инициацией лунга , описанной на предшествующих страницах, и механическим повторением общеизвестной формулы, другие приверженцы стремятся к более высоким посвящениям, в ходе которых получают различные тайные и мистические знания.


Глава VI


Обряды дубтабов 

Значительное число ангкуров (инициаций) связано с так называемыми обрядами дубтабов , которые занимают важное место в ламаистских практиках. Термин дубтаб (пишется sgrub thabs ) обозначает «средство или метод, ведущие к успеху». Объекты, к которым, как считается, ведут эти методы, делятся на четыре категории: 
1. Нежные, или мирные, шиба (shiwa), для обретения долгой жизни, здоровья, удачи.

2. Расширяющиеся гьяпа (gyaispa) для того, чтобы обрести богатство и известность.

3. Мощные вангва (wangwa) для того, чтобы обрести влияние и власть.
4. Ужасные, или устрашающие, дагпо (tagpo) [82] , чтобы обрести власть причинять зло, чтобы убить или разрушить неким образом, посредством оккультных методов.

Как могут быть достигнуты столь различные результаты? Можно ответить, что это – работа божеств, которые помогают тем, кто почитает их должным образом. Другие утверждают, что цель дубтабов состоит не в том, чтобы поклоняться божествам, а скорее чтобы подчинять их; они также говорят, что человек, сведущий в проведении ритуала, способен принудить богов и демонов передать ему свою силу и заставить повиноваться ему во всем. 
На Тибете эти представления обычны, но обе версии, согласно мнению ученых лам, грешат недопониманием теорий, на которых базируются дубтабы.

В действительности, судя по объяснениям, которые мы находим в работах древних авторов и в том, что из уст в уста передают современные мастера мистики, используемый метод заключается в проецировании в ходе очень длительных и сложных обрядов ментально представленных божеств как изображений на экране, которые претерпевают в воображении ряд изменений.

Существа, вызванные дубпапо  [83] , – не некие воображаемые создания. Это всегда известные лица в мире богов или демонов, уважаемые и почитаемые в течение многих столетий миллионами верующих.

Тибетские оккультисты говорят, что эти существа обрели своего рода реальное существование из-за того, что на них было сконцентрировано бесчисленное множество мыслей [84] .

Подобные теории выражены и в священных текстах Индии. В Брихадараньяка-упанишаде (1, 4, 10), считающейся добуддийской по времени создания, мы находим следующие слова: «Кто бы ни поклонялся божеству, имея в сознании мысль: «Он – другой, иной, чем я», тот ничего не знает; он используется богами, как обычное животное. Ведь поистине много животных поддерживают человека, так же как каждый человек поддерживает богов».

Как люди делают это? Индусский отшельник-аскет сказал мне, что, подпитывая субъективные личности своих богов во время богослужения, они наполняют их жизнью.

Просвещенные ламы знают все о природе тех, кого вызывают, но они утверждают, что подобными мистическими действиями можно получить результаты, которых иначе никогда нельзя было бы добиться или которые достигались бы лишь с колоссальными трудностями. Каково объяснение этой странности?

Жители Тибета говорят, что во время проведения обряда, когда мысль осуществляющего его монаха становится сконцентрированной на божестве, последнее, которое «уже существует», становится для него еще более реальным и могучим. Идентифицируя себя с божеством, дубпапо начинает общаться с ним и при этом аккумулирует энергию, количество которой намного больше того, что он мог бы произвести собственными усилиями.

Контакт с этой таинственной силой может оказаться полезным для монаха, который проводит обряд, поскольку ведет к исполнению его желаний. Однако если ему недостает навыков – особенно это касается дубтабов, относящихся к категории «ужасных» – с ним может случиться нечто неприятное, его даже могут убить могущественные существа, которых привлекла его ментальная концентрация.

Мистики Тибета полагают, что боги и демоны, рай и ад существуют только для тех, кто верит в них. Хотя Бог, созданный и поддерживаемый воображением масс, существует в скрытом, латентном состоянии, он имеет власть только над тем человеком, который входит с ним в контакт. Чтобы электричество, бездействующее в аккумуляторной батарее, могло заставить засветиться лампу, необходимы провод и нить накаливания. Это сравнение достаточно точно объясняет, что именно происходит в сознании жителей Тибета.

Большинство дубпапо не знает о двойственном происхождении божества, которого они почитают в ходе ритуальных церемоний. Они не понимают, что это божество зарождается вследствие ментальной концентрации масс верующих и снова временно возрождается мыслью исполняющего обряд монаха, который действует как магнит, привлекая уже существующие оккультные силы или персоналии. Многие из них полагают, что единственная цель подобных церемоний заключается в том, чтобы создать ощущение в сознании видом реально существующих и объективно видимых в различных местах существ. По их мнению, это ощущение должно привести к тесному контакту дубпапо и божества, которое он почитал.

Тем, кто преуспел в постижении субъективной природы божества, вызванного во время дубтабов, мастера советуют не считать его фантомом. Говорят, что в дубтабах Пал Кхорло Демчога было ментально создано божество, подобное тем, кто населяет рай и другие священные места. По словам тибетского текста, «они должны считаться сущностями с двумя лицами, которые появляются как форма, но при этом являются по сути бесформенной Пустотой».

Исполняющий обряд монах должен также ощутить различные божества в различных частях своего тела и понять, что все они существуют в нем. Лучше всего закрепить эту идею в сознании тех, кто проводит дубтабы, и большинство последних приводит к тому, что проводящий обряд монах возвращается в свое тело и поглощает там спроецированных им богов и демонов.

Лучший способ создать наиболее четкое представление об этих обрядах, столь отличных от всего, что проводится на Западе, – подвести итог одного из них. Основные детали процедуры фактически идентичны, вне зависимости от персоналии, вызываемой в процессе дубтабов.
Дубтаб, который я буду рассматривать в качестве примера, – дубтаб Дордже Джигджед (Dordje Jigsjyed), великий Йидам школы «Желтых шапок» [85] .

В плотно закрытой комнате, где дубпапо не рискует быть увиденным и где ему не могут помешать, он садится перед изображением Дордже Джигджеда . Проведение обряда требует того, что технически называется «семью членами» служения йенлаг дум (yenlag bdum), то есть (1) преклонение (букв.) распростертое положение; (2) дары божеству; (3) искупление совершенных грехов; (4) добродетельная направленность сознания; (5) желание проповедовать доктрины Будды; (6) мольба к святым не входить в Нирвану, чтобы они остались в мире для помощи другим существам; (7) применение всех накопленных достоинств для обретения состояния Будды. 
Перед изображением Джигджеда ставятся лампады и пироги торма (tormas) [86] . Перед исполняющим обряд монахом на маленьком столике лежат дильбу (колокольчик), дордже, человеческий череп, используемый как кубок, дамару (damarou) [87] .

Дубпапо начинает с распевания длинного унылого перечня различных имен, одни – имена мистиков, другие – имена исторических персонажей. Каждая группа из четырех имен сопровождается просьбой: «Помогите мне, молю вас, исполнить мое желание».

Дубпапо должен точно указать желаемый объект. Например: могу ли я быть назначен губернатором той или иной области. Могу ли я преуспеть в своем бизнесе. Могу ли я выиграть судебный процесс. Могу ли я быть любимым той или иной женщиной. Могу ли я жить долго. Может ли умереть мой враг. С помощью мистических дубтабов можно обрести и определенные духовные преимущества. Хотя дубпапо, возможно, и не произносит свое желание вслух, он должен всегда иметь это в виду, произнося литургическую фразу: «Даруй мне исполнение моего желания».
Затем начинается собственно творческий процесс. Исполняющий обряд монах представляет себе, что из его тела выделяется Дордже Джигджед . У Йидама одно лицо и две руки [88] , в одной руке зажат кривой нож [89] , а в другой – кубок из черепа. Его супруга сжимает его в особом ритуальном положении яб-юм (Yab-Yum) (отец и мать).

Дубпапо должен помнить, что Йидам представляет собой метод, а его супруга – знание. Она обвивает Яб (Yab), потому что метод и знание – неразделимая пара. Какой бы вид успеха ни имелся в виду, он может быть достигнут только союзом этих двух сил. 
Ту же самую идею в символической форме отображают дордже и колокольчик. В правой руке исполняющий обряд монах держит дордже. В левой он держит колокольчик, который звенит в то время, когда он произносит: «Дордже – метод, колокольчик – знание; оба они – истинная сущность полностью очищенного сознания».
Богослужение продолжается, перемежаясь философскими заявлениями о чрезвычайной пустоте как природе всех вещей [90] .

Дордже Джигджеду предлагаются дары, состоящие из цветов, ладана, лампы, воды, пищи, музыки, но все это существует только в воображении и каждый предмет представлен специальным жестом. 
Йидам создается заново; снова и снова, он окружен различными спутниками и их отношениями, все объекты в их руках имеют символическое значение.

Дубпапо должен долго медитировать над этой символикой, пока символы не исчезнут и он не окажется лицом к лицу с тем, что они представляют, то есть не узнает различные виды энергии, которые создают эти явления.

Обряд самого простого дубтаба проходит в течение трех или четырех часов; его следует повторить в течение нескольких дней подряд. Для проведения великого дубтаба необходима длительная подготовка, с обязательным посвящением ламой, наделенным необходимыми полномочиями. Нужно также заучить наизусть целые тома литургических служб и во всех подробностях знать церемониал, различные виды медитации, применяемые на том или ином этапе обряда, и т. д. Обряд должен повторяться до тех пор, пока дубпапо не освоится с его экзотерическими, тайными и мистическими значениями, а кроме того, пока он не увидит признаки, которые предсказывают успех.

Странный обряд, упоминаемый в различных работах, связанных с дубтабами, касается подготовки нанг-чод (nang-chod) [91] . Необходимо сразу сказать, что все перечисленные компоненты воображаемые, то есть череп – это не есть реальный череп, положенный на стол монаха, проводящего обряд.

Вот как описан этот процесс в дубтабе Джигджеда , у Демчога (Demtchog) [92] и других:

«Из Пустоты возникает слог Йам (Yam) [93] , и из этого слога возникает синий круг воздуха. Над ним находится слог Рам и красный круг огня. Еще выше находится последнее A, исконный звук. Из этого A появляются три человеческих головы, образующие треногу, на которой установлен белый череп «столь же огромный, как бесконечное пространство».

С пяти различных сторон света берется пять видов мяса, каждый из которых отображается в символической форме слогом, после чего они попадают в череп: с востока приносится мясо вола; с юга – мясо собаки; с запада – мясо слона; с севера – мясо лошади. Из центра приходит человеческая плоть. Из промежуточных точек вроде северо-востока и т. д. поступают нечистые продукты тела: моча, кровь и т. д.

В воображении исполняющего обряд монаха каждый из этих компонентов появляется не в его реальном виде, а как буквы или слоги.

Над черепом [94] дубпапо представляет себе слог Аум белого цвета, слог А – красного цвета, слог Хум – синего цвета. Из каждого из этих слогов исходит луч света; эти лучи соединяются, и разгорается огонь, чтобы нагревать все виды мяса и другие вещества, которые находятся в черепе. Кипение делает их жидкостью. Полученная таким образом жидкость считается некоторыми « дутси » – «микстурой бессмертия». Другие полагают, что это Эликсир знания, «которое дарует просветление».

Это описание заставило некоторых авторов [95] полагать, что подобный напиток на самом деле выпивался верующими тибетцами при проведении их обрядов. Это совершенно неверно. Ламы, у которых я спрашивала об этом, сказали мне, что в любом случае одного из видов мяса, необходимого для подготовки этого супа, нет на Тибете – это мясо слона.
Однако, поскольку дубтабы имеют индусское и непальское происхождение, возможно, что этот необыкновенный суп, который стал символическим на Тибете, в других местах действительно изготовлялся. Невозможно дать точную оценку глубины человеческой нелепости и суеверия.


Глава VII


Дыхательные гимнастики 

История гуру

Я уже говорила, что определенные инициации связаны с обучением контролю над дыханием. Этот вид гимнастики, неизвестный на Западе, применялся в Индии с незапамятных времен. Он был популярен уже при жизни Будды, две тысячи пятьсот лет назад, и брамины того времени преподавали множество упражнений, позволяющих приобрести почти абсолютное мастерство вдоха и выдоха.

Какова цель этих упражнений? Было бы легче сказать, что не является их целью. Трактаты по йоге описывают сотни целей, как материальных, так и духовных. Некоторые упражнения предназначены для того, чтобы развивать интеллект, приводя к умственному просветлению. Другие позволяют развить сверхъестественные способности и сенсорные свойства. Некоторые упражнения помогают предотвратить расстройство желудка, сделать голос гармоничным, привлечь любовь женщин или позволить человеку добровольно впасть в каталептический транс, быть похороненным заживо и вернуться к жизни несколько недель спустя. Существуют еще более экстравагантные описания невероятных результатов, поражающих самое смелое воображение.

За прошедшие столетия эти методы совершенно не утратили своей привлекательности для народов Индии. Есть небольшое число индусов, которые выполняют их ежедневно – хотя бы в ограниченной форме задержки дыхания во время быстрого повторения мантры в ходе утренней молитвы; намного большее число людей тайно просит научить их этим методам.

Соответственно есть много гуру. Индусы, не колеблясь, вступают в ученичество, но почти с той же скоростью они готовы попробовать себя в качестве мастера. Изобретательность, которую они выказывают в обеих ролях, часто бывает просто забавной. Я видела множество подобных случаев и теперь расскажу о двух из них.

Однажды вечером в Калькутте, в индийском квартале, где я остановилась с друзьями, я посмотрела в окно и увидела, как двое мужчин сидят один напротив другого со скрещенными ногами под навесом перед моим жилищем. На одном не было никакой одежды, только монокль в глазу; другой, совсем юнец, также был одет с эдемской простотой.

Человек с моноклем был гуру; он давал своему внимательному ученику урок дыхательных упражнений. Я видела, как он зажал одну ноздрю и делал выдох, резко или медленно, и задерживал дыхание, демонстрируя с видом превосходства набухшие вены на шее и на висках.

После различных акробатических трюков мастер и ученик, сидящие со скрещенными ногами, начали прыгать, подобно лягушкам, пиная себя пятками. Первый вынул монокль. Теперь он держал его в руке, как кондуктор держит свой жезл, и, отбивая такт, поощрял новичка голосом и жестом.

Эта сцена освещалась свечой, закрепленной на земле, и урок длился до тех пор, пока она полностью не сгорела.

Несколько дней спустя, утром, я увидела местного уроженца, одетого по-европейски, который приехал в дом напротив. Меня сразу же привлекло его лицо, поскольку у него тоже был монокль. Я узнала нагого гуру и спросила себя, какова его профессия в то время, пока он ходит в обычной одежде. Наведя справки, я обнаружила, что он был продавцом в магазине тканей.

В другом случае, когда я жила в Бенаресе, один человек в одежде отшельника вышел в сад, где в то время я отдыхала, сидя на балконе. «Мадам, не оказали бы вы мне любезность, дав мне восемь анн (половина рупии)?» – сказал он на прекрасном английском языке.

Его поведение не было поведением нищего; он выражался вежливо, но не зажато. Он сам установил величину милостыни, которую просил, и теперь, спокойно глядя мне в глаза, ждал моего ответа.

«Вы не похожи на нищего, свами [96] , – сказала я, – мне кажется, вы настоящий джентльмен. Я хорошо знаю, что отшельник должен просить только пищу, но эта древняя традиция теперь очень редко выполняется представительными членами вашего ордена».

«Я получил высшее образование в английском университете, – ответил он. – Когда я возвращался к себе на родину, вспыхнула эпидемия чумы; мои отец, мать и жена – все умерли. Мной овладело отчаяние; я попросил посвящения в отшельники и сразу же начал свои странствия. Я прибыл сюда вчера вечером…»

Трагическая история, рассказанная мне этим человеком, могла быть подлинной. Недавно чума собрала страшную жатву и в Бенаресе.

«Что вы можете сделать с восьмью аннами? – спросила я. – Я с удовольствием дам вам несколько рупий на самое необходимое».

«Спасибо, – ответил мне мой собеседник. – Восемь анн будет вполне достаточно на сегодня. Завтра мне больше не потребуется помощь».

Я настаивала, но безрезультатно. Спустившись в сад, я вручила ему сумму, которую он просил. С вежливым поклоном он взял деньги.

Спустя три дня после этого случая я пошла на могилу известного отшельника Башкарананды, которую я иногда посещала в память о старом святом, ученицей которого я была в годы моей юности. Когда я подошла близко к этому месту, я натолкнулась на группу людей, возглавляемую моим отшельником – джентльменом. На лице его последователей я увидела выражение невероятного усердия, столь свойственного индусским ученикам, сопровождающим своего мастера. 
Он двигался со спокойной уверенностью. Бамбуковый шест с завязанным тройным узлом и оранжево-розовым бантом из марли, символом отказа от трех миров [97] , в его тонкой коричневой руке уверенно упирался в землю, напоминая пастуший шест. Он узнал меня, скромно улыбнулся и почти незаметным жестом указал своим украшенным лентами шестом на небольшую группку своих приверженцев.

«Вы видите, – говорил его жест, – я гуру, и мои преданные ученики – число которых растет – выполнят любое мое желание. Ваших восьми анн было вполне достаточно».
Можно ли сказать, что этот человек был самозванцем? Несомненно, он не был таким же, как многие другие «мастера». Он был ученым человеком и, я уверена, способным читать лекции на многие философские темы. Может быть, преподавая другим, он сам смог познать великие индусские доктрины; его повлекло к очаровательной аскетической жизни на берегах Ганга, и он стал таким же восторженным почитателем философии, как и любой из его учеников. Индия – земля самых удивительных чудес.

Пока импровизированные гуру с удовольствием обсуждают философские идеи, подвергается опасности только мозг ученика, но когда они начинают обучать физическим упражнениям, появляется опасность для здоровья их тела. 
Это особенно верно для всего, что касается дыхательной гимнастики. У тех, кто невнимательно относится к подобным упражнениям, могут возникать различные проблемы – кровохарканье, разрыв барабанных перепонок и прочие неприятности.

Это разумно – научиться хорошо регулировать естественные функции тела, но абсурдно применять к ним насилие. Никакой подлинный мастер мистики никогда не будет рекомендовать своим ученикам использовать методы, которые могли бы оказаться вредными для них.

Действительно, дыхательные упражнения, выполняемые в местах, где воздух идеально чист, могут быть весьма полезными, но это всего лишь методы, изобретенные для того, чтобы обеспечить ментальное спокойствие.

Будда, который отверг физические методы брахманистов – после того, как полностью опробовал их, – не придавал в своем духовном методе особого значения дыхательным упражнениям, возможно, он даже полностью отказался от них. Использование буддистами некоторых из этих методов может происходить из-за того, что некоторые ученики возвратились к ним после смерти Мастера. Поскольку Будда никогда ничего не писал сам и поскольку легенды о его беседах появились в письменной форме только после его смерти, мы не можем сказать ничего определенного по этому вопросу.

Однако канонические Священные писания примитивного буддизма просто упоминают «рассуждения о вдохах и выдохах» как способ взрастить внимательность, и, естественно, такие упражнения входят в состав методов ментального обучения.

Мы можем привести в пример так называемую «медитацию тела», одну из «четырех фундаментальных забот». Эта практика описана следующим образом: «Ученик удаляется в лес, к подножию дерева или в какое-то другое уединенное место. Там он садится, скрестив ноги, тело вертикально, и концентрирует сознание.

Сначала он делает вдох, затем он делает выдох. Делая длинное дыхание, он ощущает его и думает: «Я делаю длинный вдох». Точно так же, когда он делает короткий выдох, он осознает это. Когда он делает длинные или короткие выдохи, он ощущает их.

Он думает: «Я собираюсь сделать вдох» или «Я собираюсь выдохнуть» и действует соответственно, обучая себя успокаиваться и все лучше справляться с этой физической функцией».

К чему ведет эта практика? Комментарий буддистского монаха (Преподобный Ньянатилока), хорошо сведущего в ортодоксальных традициях тхеравадинов, объясняет это следующим образом: «затем ученик, посредством наблюдения за своими вдохами и выдохами, достигает четырех трансов. Первый транс освобождает от похоти, гнева, слабости, беспокойных мыслей, сохраняя при этом способности рассуждения, сомнения, достижения экстаза, счастья и ментальной концентрации. После подавления рассуждений и размышлений, но при сохранении экстаза и счастья ученик обретает душевное спокойствие и единство сознания, которое рождается из концентрации. Это второй транс. После подавления экстаза ученик обретает хладнокровие, его чувства бодры, полностью осознаваемы, он испытывает в своем сердце ощущение, относительно которого мудрецы говорят: «Счастливо живет человек хладнокровный и с думающим сознанием». Это третий транс. И далее, когда ученик отвергнет и удовольствие, и боль, отринет прошлые радости и печали, он вступит в состояние спокойствия, свободного от радости и боли, в нейтральное состояние чистого разума – состояние четвертого транса».

Он медитирует в своем сознании, на чем базируются вдох и выдох, и обнаруживает, что вдох и выдох предполагают существование тела. Тело, однако, есть всего лишь название для четырех главных элементов и свойств, зависящих от них, а именно – глаз, ушей, носа, языка, тела, формы, звука, запаха, вкуса и т. д. Сознание возникает в результате контакта чувств и соответствующих им объектов, а через сознание возникают все пять Аспектов Существования: ментальный аспект, состоящий из восприятия, ощущений, субъективных формаций, сознания и материального аспекта, то есть формы.

Четыре основы внимания, а именно изучение тела, изучение ощущений, ощущение мыслей и ощущение субъективных явлений, помогают отрабатывать «семь элементов просветления»: внимательность, исследование истины, энергию, интерес, ментальную концентрацию и хладнокровие . В свою очередь эти семь элементов создают мудрость и освобождение [98] .

Ученые ламы знакомы с этими теориями, но именно поэтому им не слишком интересна практика дыхательных упражнений.

За исключением нескольких медитаций вроде «Аум мани падме хум», описанной выше, в которых вдох и выдох служат основой мистической медитации, дыхательные гимнастики у ламаистов нацелены прежде всего на получение телесных результатов.

Первое, чего желает человек, который желает обучаться по тому или другому методу, это обрести мастерство дыхания. Чтобы добиться этого, рекомендуются следующие упражнения [99] :

Медленно сделайте вдох через правую ноздрю, затем медленно выдохните через левую ноздрю.

Медленно сделайте вдох через левую ноздрю и так же медленно выдохните через правую ноздрю.

Медленно сделайте вдох через правую ноздрю, а затем быстро и резко сделайте выдох через левую ноздрю.

То же самое упражнение выполните в обратном порядке.

Быстро сделайте вдох через одну ноздрю и затем быстро сделайте выдох через другую ноздрю; сделайте упражнение в обратном порядке. Сделайте вдох и выдох, сначала быстро, затем медленно, через ту же самую ноздрю.

Сделайте вдох через обе ноздри сразу, затем точно так же сделайте выдох.
Задержите дыхание. После долгой и упорной практики вы можете обойтись без выдоха в течение очень долгого времени.

Новички часто рассчитывают промежуток времени, потраченного на задержку дыхания, последовательно касаясь кончиками пальцев лба, затем каждого колена, а затем загибая пальцы. Каждый раз, когда они загибают пальцы, они считают: один, два, три и т. д. 
Новичок также мысленно повторяет формулу и при помощи четок считает количество раз, когда он повторил ее, задерживая дыхание.

Точно так же, когда он задерживает дыхание без выдоха, нужно также научиться выдыхать, не вдыхая сразу же после выдоха, «оставаться пустым», как это называется.

Нужно также научиться прервать вдох прежде, чем наступит конец вдоха, и выдыхать воздух, который уже вдохнули. Можно выполнить и прямо противоположное упражнение: прервать выдох до его завершения и начать делать вдох.

Нужно научиться чрезвычайно медленно делать вдох и затем точно так же делать выдох, ноздрями или ртом, сжимая губы вместе, чтобы оставить между ними отверстие не больше булавочной головки. И наоборот, нужно сделать вдох насильственно, сразу же вводя значительное количество воздуха в легкие, которые затем надо освободить, резко удаляя этот воздух через ноздри. Это упражнение вызывает шум, напоминающий звук, создаваемый мехами кузнеца.
Можно научиться многим другим вещам вроде поверхностного дыхания «в глубине горла», как говорят жители Тибета, затем нервным центром, который, по их мнению, находится в середине груди около верхней части живота, затем «пупком». Некоторые из них также практикуют вдыхание воздуха посредством прямой кишки и заставляют его проходить вверх через кишечник; они также упражняются применением других странных методов, во время которых дыхательные упражнения объединяются с различными необычными позами.


Глава VIII


Ежедневные духовные упражнения 

В то время, когда ученик тибетских мастеров является простым новичком или уже прошел определенные виды посвящения, он ежедневно выполняет различные упражнения в соответствии с программой, составленной для него ламой, которого он хотел бы видеть своим духовным наставником. Только те, кто достиг конца пути, пройдя различные стадии посвящения, считаются освобожденными от подобных упражнений. Из этого не следует, что все ученики затем полностью отказываются от них, но они становятся свободными принять те правила, которые, по их мнению, подходят им больше всего, и изменяют программу по своему разумению. Действительно, большинство мистиков – и живущие в монастыре, и отшельники – составляют для себя своего рода личную «программу», сопоставляя определенные моменты дня или ночи с различными духовными практиками. Те, кто перестал опираться на программу, – в большинстве своем отшельники, поглощенные непрерывной мистической медитацией, которая не прерывается действиями, относящимися к повседневной жизни. 
Методы, рекомендуемые ученикам, сильно разнятся. Они зависят от характера новичка, от его уровня интеллекта, его способностей, его духовных потребностей и даже от его физической конституции. Они также зависят от дамнгага (традиционное тайное обучение), которому он следует при обучении, и, что еще важнее, от личных идей его мастера относительно эффективности различных упражнений.

Следует опасаться рассматривать последние с западной точки зрения. Эти методы не были изобретены для того, чтобы их использовали европейцы или американцы, ментальная наследственность которых, а также способ мышления сильно отличаются от азиатских.

В качестве примера я приведу программу упражнений, предназначенных для посвященных учеников, используемую в дамнгаг лана мед-па (damnag lana med pa) [100] .

Она разбита на четыре периода, известные как « тхун » (thune), оставленные для медитации: первый – на восходе солнца, второй – в полдень, третий – в сумерках, четвертый – перед отходом ко сну.

Мы последовательно рассмотрим их.

I. На восходе. Тема медитации: как действует цепочка причин и следствий, представляющая собой наш мир, и Нирвана, находящаяся вне его, и как они оба возникают из Пустоты?

II. В полдень. Тема медитации состоит из трех загадочных фраз, подобных тем, которые так любят китайские и японские ученики Бодхидхармы (школы Чань и Дзэн ).

Мое тело подобно горе. 

Мои глаза подобны океану. 

Мое сознание подобно небу. 

Ученик не получает никакого указания на то, как следует использовать эти три фразы и что с ними делать. Считается, что они могут привести к размышлениям и ввести ученика в состояние ментальной концентрации, граничащей с экстазом, или позволят ему предчувствовать определенные аспекты реальности.

Так что же в действительности скрыто под этими странными сравнениями? Некоторые люди притязают на знание смысла этих фраз, и отрицать это априорно, не проверив это в том же самом месте, где медитируют тибетские ученики, не пройдя при этом их подготовку, предписанную им, возможно, было бы слишком опрометчиво.

Хотя природа экстатических состояний, вызванных этими тремя фразами, остается тайной для тех, кто пробовал это упражнение, вполне возможно открыть, какие образы они вызывают у новичков. Ниже я приведу некоторые из этих образов, о которых мне сообщили молодые новички с разрешения – и в присутствии – их духовных наставников. Я постараюсь перевести их на язык западной культуры как можно точнее.
«Мое тело подобно горе» 
«В гору ударяется буря. В мое тело ударяет водоворот внешних воздействий. Как гора остается бесстрастной и устойчивой посреди бури, так и мое тело закрывает врата чувств и может не реагировать на проявления активности, когда восприятие и ощущения атакуют его, как ураган», – сказал один ученик.

«Гора дает почву лесу, который пускает в нее свои корни. Бесчисленные растения кормят гору… Это – символ милосердия, дарения самого себя», – думает другой ученик.

«Независимость… – говорит третий. – Времена года сменяют друг друга, покрывая гору мантией зелени или снега; она следит за этим с полным безразличием».

Мастер улыбается; все это слишком мелкое рассуждение, на которое не следовало обращать никакого внимания.

Еще один ученик объясняет: «Вздымаясь из огромной поверхности земли, с которой она образует единство, гора не должна считаться чем-то отдельным. Все формы – включая мое собственное тело – появились из общей основы всего сущего (Кунгджи) и остаются связанными с ним. Они не что иное, как Кунгджи» [101] .

Мастер снова улыбается. Я чувствую огромное желание сказать, что этот ученик, скорее всего, на верном пути, но лама уже говорит: «Медитируйте, вы должны найти не теории. Нужно видеть и понимать…»
«Мои глаза подобны океану» 
Молодой монах заявляет: «Океан отражает свет солнца и луны, по нему двигаются тени, отбрасываемые облаками. В нем множество образов. Они касаются только его поверхности, не каждый проникает в его глубины. Точно так же изображения предметов, которые отражают мои глаза, не должны затронуть мое сознание».

Мастер замечает: «Это превосходно как правило поведения, но необходимо нечто большее, чем просто создание правил поведения для себя. Медитируй!»

Другой отвечает своему соученику, медленно произнося отстраненным голосом спящего: «Если океан должен был впитать все изображения, которые отражаются на его поверхности, поглотив их всех, ни один образ не мог нарушить чистоту его прозрачной поверхности. Позволяя образам, отраженным глазами, опускаться в глубины сознания, пока все формы не утонут в нем и тени их больше не будут беспокоить наше зрение, мы можем увидеть то, что скрыто за ними».

Мастер молчит; он смотрит на учеников, сидящих у него в ногах.

Ни один не отвечает на его немое приглашение. Может ли так быть, что те, кто молчит, понимают загадку лучше, чем два новичка, которые осмелились говорить? Я чувствую, что последние так же далеки от решения задачи, как и первые.
«Мое сознание подобно небу» 
«В огромном пространстве неба, – сказали мне в другом случае, – возникают облака. Они не возникают из ниоткуда и не исчезают в никуда. Нигде не существует склада облаков. Они возникают в пустоте небес и распадаются там, как мысли в человеческом сознании».

Говоривший отступает от доктрины примитивного буддизма, которая не признает существования «сознания», отличного от мыслей, своего рода сосуда для прохождения ментальных процессов. Я рискую ответить на манер ученых лам, указывая на текст канонических Священных писаний, но за эту несвоевременную демонстрацию эрудиции получаю мягкий упрек.

«Противоречие находится в его положении в чода (cheuda) [102] , – говорит лама. – Здесь не идет речь о повторении слов или мнения других людей. Знание приходит из личного контакта».
Этого ученика, как и его предшественников, отсылают назад, заниматься медитациями.

I. Считается, что за медитацией на три фазы должна следовать другая в следующем порядке: «Я отбрасываю прошлое: все, чем я был или что делал, что любил или ненавидел, мое горе и мои радости. Я отбрасываю будущее: планы, желания, надежды, опасения и т. д.». 
Остается преходящая совокупность, которая составляет мое «я» в данный конкретный момент. Я исследую его, анализируя каждую из составляющих его частей.

Откуда возникает это ощущение? – Куда оно уйдет, когда это прекращается? – Откуда возникает эта идея? – Куда она уйдет, когда это прекращается?

То же самое исследование применяется к каждому из пяти элементов, которые, согласно представлениям буддистов, составляют личность, а именно: форма, восприятие, ощущения, ментальные формации и сознание.

Цель этих самосозерцательных исследований – принудить ученика убедиться в том, что элементы так называемого «я» непостоянны, что невозможно приписать некий первоначальный первоисточник этому постоянно движущемуся и меняющемуся процессу ощущения, восприятия и идей или дать любому из них некую фиксированную форму. Все сущее лишено субстанциальной реальности, своего «я».
Продолжая действовать подобным образом, ученик приближается к пониманию той из восемнадцати форм Пустоты, признаваемых ламаистами, которую называют ранг-дзин-тонг-па-нид (djine tong-pa-gnid) [103] , «пустота сама по себе».

Таким образом, медитация возвращается к отправной точке. «Все – пустота», и в этой Пустоте явления, составляющие вселенную, так называемую личность и так называемое существование, возникают из самих себя. 
II. На закате каждый из учеников наблюдает вдохи и выдохи и занимается различными упражнениями дыхательной гимнастики. Мысль снова направляется к очевидному противопоставлению между Пустотой и различными явлениями. Выдыхая, ученик думает: «Возникает неведение, оно существует». Вдыхая, ученик думает: «Оно не существует; оно растворяется в Пустоте». Затем, делая новый выдох, ученик думает: «Возникает знание, оно существует», после вдоха возникает мысль: «Оно не существует, оно растворяется в Пустоте».

III. Упражнение, связанное со знанием, выполняется буддистскими монахами Бирмы и острова Цейлон во время ходьбы. Делая шаг, они думают: «Сознание и тело рождаются». При следующем шаге они думают: «Они исчезли». И так далее. Нередко в Пали эту формулу бормочут при ходьбе, чтобы закрепить свое внимание. Цель этой практики заключается в том, чтобы закрепить в сознании факт непостоянства вселенной, непрерывного изменения и зарождения.

IV. Когда ученик собирается спать, он ложится в «позе льва», как у них это называется, то есть на правый бок, и опирает голову на ладонь правой руки [104] .

Новичку предписывается следующая медитация.

Новичок воображает, что в его сердце стоит восьмиугольная хрустальная ваза, в которой плавает лотос с лепестками пяти мистических цветов: белый, красный, синий, зеленый, желтый. В центре лотоса стоит крупная буква A, окруженная полосами ослепительного света.

Он представляет на своей макушке другую букву, белого цвета. Из этой буквы появляются бесчисленные маленькие белые буковки А, которые мчатся стремительным потоком к светящейся букве А, стоящей в хрустальной вазе, проходят сквозь нее и возвращаются на голову, образуя бесконечную цепочку.

Другая буква A, красного цвета (некоторые говорят, что она коричневато-красная), появляется в области промежности. Из этой буквы появляются бесчисленные маленькие буковки А того же цвета, которые мчатся стремительным потоком к светящейся букве А, которую воображение помещает в сердце, и возвращаются в красное А, из которого они вышли, образуя круг в нижней части тела, так же как круг из белых букв А в верхней части тела.

Когда внимание ослабляется и сон одолевает ученика, он проверяет оба процесса и поглощает все буковки А в центральной букве A. Эта последняя растворяется в лотосе, который закрывает свои лепестки. Затем из цветка вырывается поток света. В этот момент у ученика должна остаться только одна мысль: «Все – пустота».

Затем он престает ощущать окружающую среду. Уходит представление о комнате и доме, в котором он находится, о мире и о собственном «я».

Если ученик ночью проснется, он должен удерживать мысль «о свете», видение «света», исключая все остальное и не вводя никаких мыслей относительно «формы».

Самый важный результат этого упражнения состоит в том, чтобы подготовить сознание к пониманию Пустоты.

Обычно этот результат приходит в три ступени. На высшей ступени человек более не спит. На средней ступени, когда человек спит, он осознает события и действия, происходящие в то время, пока он спит. На самой низшей ступени все сны – приятные.

При этом следует отметить, что некоторые люди утверждают, что спящий пробуждается, когда начинает подозревать, что он спит, или, скорее, что полубессознательное состояние, которое позволяет ему понять, что он спит, отмечает приближение его пробуждения. Это ни в коем случае не происходит с обучаемыми практикам самосозерцательной медитации.

Налджорпы, которые еще не достигли достаточного спокойствия духа, чтобы спать совсем без сновидений, знают в своих снах о том, что они спят и видят нереальные образы.

Таким образом, получается, что они, не пробуждаясь, с удовольствием медитируют на объектах своих снов. Иногда они смотрят на это так, как если бы это было театральное представление, последовательность приключений, которые они переживают во сне. Я слышала, как они говорили, что некоторые ученики порой колебались совершать в своих снах те поступки, которые они не хотели бы совершить в период бодрствования, но решали подавить свою щепетильность, потому что знали, что это нереально.

Жители Тибета не одиноки в подобной казуистике. Если мне позволительно будет небольшое отклонение, я хотела бы рассказать странный случай, о котором поведала мне одна леди. Она говорила о сне, который, приснись он ей несколькими веками ранее, мог бы привести ее на костер.

Эта леди видела во сне дьявола. Удивительно, но дьявол был влюблен в нее. Он стремился заключить ее в свои объятия, и отвратительное искушение овладело спящей. Она была набожной католичкой, и мысль о том, чтобы уступить искушению, наполнила ее ужасом, и все же ее покорило все усиливающееся чувственное любопытство. Любовь Сатаны! Какая глубина чувственности, неизвестной целомудренной супруге!.. Какое невероятное переживание! Однако религиозные чувства уже одерживали победу в этой борьбе, когда в сознании спящей леди внезапно вспыхнул свет. Она поняла, что все это – сон. И так как это был только сон…
Я не знаю, признала ли моя юная собеседница свой «грех» и что сказал об этом ее отец-исповедник, но – факт, что ламы не выказывают никакой снисходительности к грехам, совершенным при подобных обстоятельствах. Согласно их мнению, ментальные последствия действия, хорошего или злого, совершенного во сне, идентичны тем, которые то же самое действие произвело бы в состоянии бодрствования. Я еще вернусь к этому позднее.

В этот период обучения новичок может спать всю ночь, не пробуждаясь, чтобы медитировать в полночь, как и более продвинутые отшельники. Он должен, однако, уже бодрствовать на рассвете или, что лучше, незадолго до рассвета. 
Его первая мысль должна быть о букве А в сердце.

Есть два метода, позволяющих это сделать: самый обычный, используемый новичками, состоит в том, чтобы видеть, как буква А выходит из сердца и повисает в воздухе. Она рассматривается как символ Пустоты, и ученики предпринимают усилия для того, чтобы полностью сконцентрироваться на ней.

Во втором методе, который применяют более продвинутые ученики, буква А мгновенно выскакивает в пространство и исчезает, как если бы была поглощена бесконечностью. Затем ученик остается, поглощенный мыслью о Пустоте.

Когда солнце поднимается над горизонтом, он продолжает медитацию, описанную в разделе I.

Это очень сжатое, сокращенное описание методов не может показать их во всей полноте и не позволяет дать им взвешенную оценку, демонстрируя только их странную, даже легкомысленную, сторону.

Я не слишком квалифицирована, чтобы выступить в их защиту, но считаю своим долгом объявить, что, если смотреть на них в свете объяснений опытного ламы, они выглядят совершенно иначе.

Например, А рассматривается не просто как буква алфавита, а скорее как символ неразрушимости бытия, не имеющего ни начала, ни конца, универсального закона. Сосредотачивая внимание на буквах, текущих как речная вода, ученик наконец постигает мысль о потоках энергии, протекающей через него, идею непрерывного и взаимного обмена между ним и внешним миром, идею единства этой универсальной деятельности, которая здесь создала человека, там – дерево, в другом месте – гальку. К тем, кто занимается подобными упражнениями, приходит очень много интересных идей.

Идея пустоты, соединенной с подобными разнообразными методами, связана с постоянным несоставным «я», чье существование, согласно фундаментальной доктрине буддизма, отрицается во всех существах и вещах. Тибетцы выражают эту идею словами канзаг-даг-мед-па, чой-даг-мед-па (kanzag dag med pa, tchos dag med pa) – «человек пуст, он не содержит «я» – все вещи пусты, они не содержат «я».

Это перевод ортодоксальной буддистской формулы: все совокупности непостоянны; все совокупности – мучительны, все вещи пусты, они не содержат «я» (Дхаммапада) [105] .

Ламаисты особенно настаивали на этой доктрине не-я, разделяя третий род на два. Они говорят, что на более низкой ступени просветления человек ощущает, что его личность – это водоворот постоянно меняющихся форм, но при этом сохраняется идея о том, что его «я» существует повсюду. Понимание того, что любое существование подобно отсутствию «я», указывает на полное просветление.
Ежедневные упражнения, описанные здесь, пусть и достаточно поверхностно, а также другие подобные методы используются для того чтобы привлечь и зафиксировать внимание новичка, хотя он не сможет сразу понять их смысл или цель.


Медитация, описанная во II разделе, имеет целью выработать хладнокровие. Учителя надеются, что ее выполнение позволит ученику глубоко погрузиться внутрь себя, в область удивительного спокойствия, из которой он сможет беспристрастно рассматривать свои действия, чувства и мысли.


Глава IX


Как спать и правильно использовать время, отведенное на сон. Как вести себя во сне для того, чтобы увидеть свои скрытые устремления 

Ламы, принадлежащие к школе так называемых «Желтых шапок» [106] , ученики Цзонхавы выказывают меньшую склонность к жизни, полной медитации, чем ламы школы «Красных шапок». Большинство отшельников, живущих в одиночестве, принадлежит к той или другой из крупных сект «Красных шапок» – Кармапа, Сакьяпа (Karmapas, Sakyapas) или Дзогченпа (Dzogchenpas). Те из «Желтых шапок», кто предпочитает жить в уединении, вполне довольны одной из хижин, носящих название цам кханг (tsams khang) (место медитации), построенной в уединенном месте, хотя и недалеко от монастыря; или они присоединяются к колонии ритодпа (ritodpas) (отшельников), которые устраивают свои отдельные жилища группами в пустынных местах. 
Более богатые представители «Желтых шапок» живут в достаточно тихих местах, где они могут оставаться, когда желают уединения.

Их медитации, как правило, менее странные и сложные, чем медитации мистиков, носящих название «налджорпа». Однако не следует считать, что они ограничиваются только интеллектуальными медитациями. Напротив, много «Красных шапок» признают, что различные упражнения, которыми они занимаются, всего лишь опора, помогающая их умственной немощи двигаться по пути духовности, пока не придет время отбросить все обряды, в то время как большинство «Желтых шапок» рассматривают обрядность как основу и выказывают значительные колебания и нежелание отбросить их.

Те из них, кто дальше других продвинулся в духовном обучении, настаивают на полезности сохранения самоконтроля даже во время сна. В этом отношении они следуют по стопам Изонхавы, который посвятил этим предметам несколько страниц своей великой работы – «Ламрим».

Теперь я расскажу об основных элементах этой практики.

Изонхава говорит, что важно не тратить впустую время, данное нам на сон, становясь таким же инертным, как камень, или позволяя сознанию погрузиться в несвязные, абсурдные или вредные сны.

Беспорядочные проявления ментальной деятельности, когда человек теряет себя в мире сновидений, влекут за собой трату энергии, которая, возможно, могла бы быть применена с пользой для достижения некоей полезной цели. Кроме того, действия и мысли во время сна идентичны по своим последствиям с действиями и мыслями в бодрствующем состоянии.

Я уже говорила, что ламы исповедуют эту теорию, и здесь мы увидим, как ее отстаивает один из наиболее знаменитых из них. Это сильно удивит западных жителей. Как, спросят они, воображаемое действие может привести к тому же результату, как и реальное? Должен ли быть помещен в тюрьму человек, который во сне украл кошелек у прохожего?

Это не слишком хорошее сравнение – оно не соответствует точке зрения ламаистов. С их точки зрения, речь вообще не должна идти о «тюрьме» или «суде», осуждающем вора.

У тибетцев нет веры в воздаяние за добро и зло посредством силы собственного сознания. Даже в популярных религиозных представлениях деятельность Шиндже, Владыки и Судьи Мертвых состоит просто в применении законов, которые не он установил и никоим образом не может пересмотреть. Кроме того, Цзонхава и его ученики не являются обычными представителями толпы верующих.

Согласно их учению, самые серьезные последствия мысли или действия заключаются в психических изменениях, которые они совершают в человеке, произведшем их.

Материальное действие приносит совершившему его видимые материальные последствия, более или менее приятные или неприятные, но ментальное действие, предшествовавшее действию (то есть желание совершить материальное действие), повышает или опускает его автора некоторым невидимым образом, создает в нем тайные интересы и склонности, полезные для него или бедственные, и это изменение в характере человека может так же, в свою очередь, привести к определенным материальным результатам.

Жители Тибета придают огромное значение области подсознательного – хотя, естественно, они не обозначают это таким термином. Они полагают, что проявления нашей истинной природы подавляются ограничениями, в которых мы всегда оказываемся после пробуждения. Причина этого ограничения состоит в том, что в это время мы уже знаем о наших социальных условиях, окружающей нас среде, обучении и примерах, которые память услужливо подбрасывает нам. Тайна этой истинной сущности открывается в побуждениях, а они не возникают из соображений, основанных на этих данных. Сон в значительной степени убирает эти соображения, освобождает сознание от кандалов, в которых оно пребывает в течение периода бодрствования, и позволяет естественным порывам реализовываться намного свободнее.

Именно поэтому столь реален человек, который действует в снах, и его действия, хотя и являются нереальными с точки зрения бодрствующего, очень реальны с точки зрения свободной воли и потому притягивают все последствия, связанные с этим действием.

Опираясь на эти идеи, мастера мистики рекомендуют внимательнее следить за своим поведением во сне, если вы желаете заняться самопознанием. Однако они проявляют большую осторожность, когда советуют ученику попробовать обнаружить, насколько сильно состояние бодрствования способно повлиять на сознание спящего.

Одним словом, по мнению тибетских мистиков, намерение эквивалентно действию. Убийца становится убийцей в тот момент, когда он решил совершить преступление. И если что-то впоследствии помешает ему совершать это действие, это никоим образом не изменит психическое состояние преступника.
Если принять эту теорию, то получается, что убийство, совершенное во сне, обозначает преступные тенденции, и только ограничение различных влияний, воздействующих на сновидящего, останавливает его, когда он бодрствует. И, как уже говорилось выше, оттуда механически переносятся все последствия ментальной формы, составляющие желание «убить».

Жители Тибета не знают о том, что сны могут формироваться на основе реальных обстоятельств, определяющих ощущения спящего, которые он превращает во сне в фантасмагорические видения. Например, человек, замерзавший в тот момент, когда он засыпал, видит во сне, что он ночует под открытым небом в снегу со своими спутниками. Но если во время того же самого сна он обманом или силой украл одеяло или плащ у одного из своих спутников и завернулся в него, чтобы именно ему было тепло, конечно, это указывает на наличие у него эгоистических тенденций. 
На Тибете, как во всех других странах, есть те, кто верит в предостерегающие сны, хотя ученые ламы не поощряют подобное суеверие. По их словам, сны подавляющего большинства людей возникают из беспорядочных образов, приходящих во время сна. Единственные знаки, которые они могут вывести оттуда, – тайные тенденции характера, о чем уже говорилось.

Очень небольшое число налджорпа, которые обрели особые психические способности, иногда видят предостерегающие сны или, возможно, узнают в состоянии сна о фактах, происходящих очень далеко от них. Но эта таинственная информация получается ими главным образом в течение особого вида транса, когда человек наполовину спит, а наполовину погружен в особого рода медитацию. Иногда предупреждение принимает форму символических явлений.

Вот способ, которым человек пытается стать «налджорпой, который не спит»:

«Когда приходит время ложиться спать, выйдите наружу, вымойте ноги и затем лягте в положении «льва» на правый бок, вытянув ноги и положив левую ногу на правую.

Затем добейтесь ощущения света, в мельчайших подробностях улавливая все детали. Если, засыпая, налджорпа пропитается этим светом, то его сознание не будет окутано темнотой в течение всего сна.

Восстановите в памяти учение Будды. Затем медитируйте на нем до самого момента засыпания; делайте все возможное, чтобы подавить во сне любые порочные идеи, которые могут у вас возникнуть. Если вы будете действовать подобным образом, то время, проведенное во сне, ни в чем не будет отличаться от времени, проведенного в состоянии бодрствования. Подспудно ваше сознание продолжит ментальные процессы, к которым вы направляли его, и, хотя вы и спите, вы будете совершенствовать свои достоинства».
Также необходимо настроить «сознание пробуждения». Тело может одолеть дремота, но сознание должно оставаться ясным и внимательным. «Ваш сон должен быть чутким, как сон дикого животного. Тогда вы будете в состоянии пробудиться в тот момент, который вы сами себе установили».


Глава X


Медитация на солнце и небо 

Медитация на солнце и небо может также являться частью ежедневных упражнений отшельника. 
Он направляет свой взгляд на солнце, вынуждая себя не мигать. Сначала он видит множество пляшущих точек, вызванных сверканием света, но через некоторое время остается только одна темная точка. Когда эта точка становится совершенно неподвижной, он считает свое сознание «настроенным» и способным приступить к медитации. Между начальной стадией сверкания и моментом, когда фиксируется одна темная точка, перед человеком может развернуться целое волшебное видение. Тонкие нити образуют бесчисленные рисунки, перед ним появляются различные фигуры. Каждое из этих явлений объясняется и изображается в иллюстрированных трактатах, которые применяются при подобных медитациях.

Другим ученикам рекомендуют медитировать на небо, иногда ограничиваться этой практикой, исключая все остальные. В этом последнем случае они должны построить свою хижину отшельника в месте, из которого видно обширное пространство пустой и необитаемой земли, где ничто, даже на горизонте, не нарушает единство вида. Человек должен лечь на спину и созерцать небесный свод, не позволяя горам или другим объектам попасть в их поле зрения. Эта практика должна привести к первому из «бесформенных» экстазов, связанному с восприятием «бесконечности пространства».

Это лежание и созерцание небес должно привести к неописуемому ощущению единства и связи со вселенной.

Один лама сказал мне: «Как мы нуждаемся в зеркале, чтобы увидеть свое лицо, так мы можем использовать небеса, чтобы увидеть там отражение нашего сознания».

Другой отшельник выразил то же самое в следующих словах: «Мне объяснили, что небо используется как зеркало. В нем появляется изображение Будды, отражение Знания и Мудрости, скрытой внутри нас. Поскольку мы не знаем об их существовании, зеркало небес показывает их нам. Поначалу новичок думает, что он наблюдает видение и получает внешнее откровение, но впоследствии он понимает, что он видел проекцию его собственного сознания. Тогда он может перестать смотреть на небо, поскольку он видит небеса и всю вселенную внутри себя, как постоянно повторяющееся творение собственного сознания».

Я говорю об этой странной практике, которая не имеет ничего общего с рассматриваемым мной предметом ввиду ее необычности. Она заключается в чтении на своде небес предсказаний о состоянии здоровья или приближении смерти.

Об этой практике упоминается в одной из работ ламы Янг Тига, озаглавленной «Зеркало, предвещающее смерть». Она была описана мне устно в довольно похожих терминах.
Очень рано утром или вечером, когда небо будет очень ясное, ученик должен встать на открытом месте без одежды, вытянув руки и ноги и держа в руках посох или четки. В этом положении он смотрит «глазами и сознанием» [ Важно !] в сердце своей тени. Глядя туда с предельным вниманием, он видит светло-голубой свет. Когда этот свет начинает восприниматься особенно ясно, он поднимает глаза и смотрит на небо. Если он отчетливо видит, как в зеркале, свое полное изображение, со всеми четырьмя конечностями и посохом или четками в руке, то это значит, у него прекрасное здоровье. Неясное изображение показывает, что его здоровье пошатнулось. Если он вообще не видит своего отражения в небе, то это значит, что его конец близок.


Глава XI


Далай-ламы 

Многие читатели, вероятно, задаются вопросом, почему в этой книге до сих пор не было упоминания о Далай-ламе. Поскольку этот труд целиком посвящен ламаистским инициациям, им кажется, что Далай-лама должен занимать в ней самое важное место как самый крупный мастер. Давайте рассмотрим этот вопрос. 
Хотя мы начинаем все лучше узнавать Тибет и о нем написано множество серьезных книг, иностранцы все еще не слишком осведомлены относительно Далай-ламы и о его роли. Наиболее хорошо осведомленные авторы – британские чиновники, которые или лично контактировали с Далай-ламой, или поддерживали дипломатические отношения с его представителями – немного выходили за рамки описания правителя Тибета как политической фигуры.

Кроме этих авторов, много было написано людьми, которые не только никогда не ступали на землю Тибета, но даже не обладали надежной информацией о ее жителях. Они распространяли много басен, не имевших под собой никакого реального основания. Некоторые представляли Далай-ламу человеком, который понимал все языки на Земле и мог говорить на каждом из них. Другие безапелляционно утверждали, что он был аналогом римского папы для буддистов. Некоторые говорили о нем как о маге, творящем различные магические чудеса самой фантастической природы, в то время как кое-кто даже заявлял, что его дворец в Потале был своего рода «святая святых», куда не было доступа различным непосвященным, в котором жили сверхлюди, жрецы, хранители страшных тайн.

Все это – чистые выдумки. Далай-лама – исключительно временный правитель: он – диктатор-монарх Тибета.

В книге «Мистики и маги Тибета» я кратко описала Далай-ламу в его роли живого символа тулку (tulku) Ченрези. Здесь я дополню некоторые детали, чтобы избежать неверного понимания всего, что связано с этим верховным персонажем ламаистского мира.

Далай-ламы – преемники первых Великих лам секты «Желтых шапок». Чтобы познакомиться с их историей, мы должны вернуться к основанию этой секты Цзонхава, то есть к пятнадцатому веку.

Колыбель Далай-лам – монастырь Галден, расположенный приблизительно в двенадцати милях от Лхасы. Он был построен Цзонхавой в месте, удивительно контрастирующем с местностями, обычно выбираемыми для постройки «гомпас» – монастырей. Обычно они в гордом и несколько строгом одиночестве располагаются на значительной высоте, однако Галден окружен горами. Два других монастыря, относящиеся к тому же периоду и основанные учениками Тсонг Кхапы, также не устроены на вершинах. Они расположены на равнине у подножия гор, но путники отлично могут видеть их, тогда как Галден полностью скрыт в широкой воронкообразной впадине, так что путник может идти по соседним тропам и даже не подозревать, что рядом располагается крупный монастырь.

Эта особенность объясняется в одной легенде. В ней говорится, что Цзонхава предвидел, что придет время, когда его учение будет подвергаться гонению, его отвергнут на Тибете, поэтому он желал предусмотреть для монахов, своих учеников, тихое место, где они могли бы найти убежище и сохранить его учение для будущих поколений.

Цзонхава был первым настоятелем Галдена, и именно там он завершил свой жизненный путь. Для него в большом храме, построенном в центре монастыря, был установлен роскошный мавзолей из литого серебра и золота, украшенный драгоценными камнями и окруженный своего рода шатром. Многочисленные паломники – одним из которых была и я сама – посещают эту могилу, перед которой постоянно горят сотни ламп.

Цзонхава был обычным религиозным мастером. Продолжая работу, начатую Атишей и его учеником Домтоном (пишется Bromston), он приложил все усилия, чтобы реформировать очень слабую монашескую братию тибетского духовенства. Поэтому его учеников называли «гелугпа» (dgelugspa) – «те, кто имеет добродетельные привычки». Название «Желтые шапки» было им дано после того, как Тсонг Кхапа, чтобы отличить своих учеников от других монахов, которые носили красные головные уборы, велел им надеть желтые колпаки. Однако эта простая причина не показалась удовлетворительной людям, очарованным их чудесами.

Считается, что ему явилось женское божество по имени Дордже Налджорма и посоветовало ему поменять цвет и форму головного убора его учеников. Она уверяла его, что, если они будут носить желтые шапки, они одержат победу над их соперниками – «красными шапками».

Сокращая знакомые названия «Желтых шапок» и «Красных шапок» до более короткой формы «Желтой» и «Красной» сект, некоторые иностранцы думают, что одни ламаистские монахи носят желтые одеяния, а другие – красные. Я уже говорила, что это не так. Монашеское одеяние имеет цвет темного граната, а форма его одинакова для обеих сект и обоих полов. Монахи наиболее крупных ветвей знатоков древней религии местных тибетцев – белые Боны – носят такое же платье. Только форма головного убора, его цвет и цвет мантии – своего рода далматика (верхнее одеяние с широкими рукавами у католических и англиканских священнослужителей), носящее название « дагам » (dagam) (zlagam), который ламы носят во время службы, – позволяет распознать секту, к которой принадлежит конкретный священнослужитель.

Мы окажемся неправы, если вообразим, что Цзонхава нацелился на возвращение ламаизма к доктрине исходного буддизма, удаляя из него наслоения индусского-тантрического и Бон-шаманистского происхождения.
Он был столь же привержен ритуалам, как и прежние «Красные шапки», и по большей части разделял их суеверия. Можно сказать, что в основном его реформы касались монашеских наказаний. «Красные шапки» допускают питье продуктов брожения и требуют принесения обета безбрачия только от монахов, которые получили высшее посвящение гелонг (gelong) [107] , тогда как Цзонхава запретил брак и употребление сброженных напитков всем членам духовенства без различия [108] .

Цзонхава, религиозный мастер, которого почитает наибольшее число учеников, никогда не был главой церкви. Ни его племянник, Кхадуб Дже (Khasgrub je), который ему наследовал, ни другие ламы, про которых говорили, что они являются его воплощениями, ставшие по очереди настоятелями Галдена, не были наделены властью определять представления верующего или отлучать от церкви тех, чье мнение отличалось от их собственного. Эта прерогатива в буддизме никогда и никому не предоставлялась.

Несмотря на интеллектуальный упадок некоторых из тех, кто впал в суеверие, дух исходного учения все еще жив среди буддистов и достаточно мощен, чтобы помешать ученому духовенству отказаться от свободы исследовать, что настоятельно предписывал своим ученикам Будда. 
Бескомпромиссное отношение примитивных буддистов к этому вопросу можно заметить во множестве высказываний из Священных писаний пали. Я приведу одно из них, взятое из Калама сутты (Kalama sutta).

Некоторые молодые люди сообщили Будде, что мастера различных философских школ в их стране проповедуют очень много различных доктрин, и они не знают, во что верить. Они хотели получить его совет.

Будда ответил: «Не верьте ничему на основании веры в традиции, даже притом что они почитались многими поколениями людей и во многих местах. Не верьте во что-то только потому, что многие люди говорят об этом. Не принимайте на веру слова мудрецов прошлого. Не верьте тому, что вы сами вообразили, убеждая самого себя в том, что это Бог вдохновляет вас. Не верьте только на основании авторитета ваших мастеров или священников. Верьте тому, что вы сами проверили и нашли разумным, и ведите себя соответственно».

Какие бы изменения ни вводили махаянисты впоследствии в учение Будды, в этом вопросе они были бескомпромиссны. Практически, можно сказать, что они подчеркивают необходимость духовной независимости.

Некоторые пассажи, взятые из ритуалов мистических посвящений, описывавшихся в этой книге, свидетельствуют о том, что ламаисты считают это необыкновенно важным. Здесь можно четко видеть, что истинное «посвящение» – то, которое дает себе само сознание, а все другие являются лишь средствами достижения этого важнейшего посвящения.

Итак, хотя настоятели Галдена, преемники Цзонгавы, получали среди «Желтых шапок» (гелугпа) определенные преимущества, это преимущество всегда оставалось просто почетным, и они никогда не осуществляли эффективную духовную власть над монахами и мирянами, принадлежащими к этой секте. Звание «главы» секты «Желтых шапок», иногда присваиваемое им иностранными авторами и также используемое мной как название, понятное западным жителям, на самом деле не соответствует никакой их официальной функции.

И при этом настоятелей Галдена не слишком часто упоминали в качестве мастеров мистики, обладающих особой изустной традицией дамнаг ( дамнгаг ) методов психического обучения. Монополия на дамнгаг, и, следовательно, на связанные с ними посвящения, похоже, удерживается сектами «Красных шапок». Корни дамнгагов уходят в далекое прошлое, в то время, когда религиозный мир Тибета все еще тесно сообщался с индийскими буддистами.

За несколько столетий до рождения Изонхавы два могущественных великих ламы – лама Кармапа и особенно школы из Сакьяпа – временно захватили светскую власть, вытеснив феодалов, которые растащили страну после исчезновения последней королевской династии. Действительно, великий лама школы Сакьяпа стал настоящим королем по милости императора Хубилай Хана (первый китайский император династии Моголов, XIII век). Он, будучи сюзереном Тибета, даровал ему суверенитет.

Однако реформа Цзонхавы, введя более строгую дисциплину в определенные слои ламаистского духовенства, так и не смогла подавить в них жажду мирских богатств и титулов. Власть, которой обладал великий Сакьяпа, вызывала ревность настоятелей Галдена.

Лобсанг Гьяцо, пятый из лам, достиг своей цели, получив поддержку принца из династии Моголов, который захватил Тибет. Этот принц положил конец власти школы «красных». Множество их монастырей было снесено до основания, а остальные были конфискованы в пользу «Желтых шапок», и их члены были насильственно включены в эту школу. Лобсанг Гьяцо при поддержке правителя Моголов получил от него временный суверенитет Тибета, как это было дано приблизительно четыре века ранее другим Моголом, Хубилай Ханом, Великому ламе Сакьяпы.

После его возвышения до королевского статуса Лобсанг Гьяцо объявил себя олицетворением Бодхисаттвы Ченрези, защитника Тибета, и выдвинул собственного мастера в качестве олицетворения мистического Будды Опагмед (санскр. Амитабха).

Став королем, он больше не стал скрываться в монастыре Галден, затерянном среди гор в пустынной местности, хотя был обязан сохранять на троне подобающую ему религиозную среду и даже носить монашеские одежды.

В седьмом веке великий король Сронгцен Гампо построил дворец-крепость, который ныне лежит в руинах, на холме Потала в Лхасе. Трудно было бы найти более подходящую местность для нового суверена. Это место окружают легенды, соединяющие его с памятью о самом известном из тибетских королей, а выступающая верхушка холма, торчащая посреди огромной долины, отлично подходит для того, чтобы послужить опорой жилища божественного суверена. Лобсанг Гьяцо начал строительство огромного здания, которое, постепенно достраиваясь время от времени, должно было стать современной Поталой.
Оно очень далеко от таинственного святилища, созданного воображением некоторых людей. Конечно, в Потале есть монастырь, настоятелем которого является Далай-лама, но это такой же монастырь, как и все другие, во всем, что касается проводимых в нем обрядов. Единственное отличие – его отчетливо аристократический характер. В монахи туда принимают только сыновей из благородных и богатых семей. На них накладываются огромные расходы. Ожидается, что они возьмут на себя расходы, необходимые для содержания монастыря и его гостей, таким образом расплачиваясь за честь быть трапа [109] частного монастыря Далай-ламы. Стоит добавить, что при отборе кандидатов в эту элитную группу рассматриваются также их личные достоинства. Богатства и благородных предков недостаточно; монахи Поталы должны быть учеными, и, как правило, они хорошо образованны. Этим сыновьям из богатых семей, которые освобождены от любых материальных забот, от детства обеспечивают лучших преподавателей, и, поскольку им больше совершенно нечего делать, кроме как учиться, они не видят большой трудности в приобретении схоластической эрудиции, которая так ценится на Тибете.

Мы все еще находимся очень далеко от высот мистики. Правда, нам не стоит ожидать найти их в Потале, равно как в любом из крупных государственных монастырей: Сера, Галден, Депунг и их пристройках, расположенных вблизи от Лхасы. В этих крупных ламаистских учреждениях всегда можно найти замечательно эрудированных людей, ученых эрудитов, философов, несколько скептичных или эпикурейцев, а также некоторое количество лам, действительно набожных и исповедующих особую форму буддистского благочестия, которое принимает вид милосердия. Что касается тибетских мистиков, то, как и их индийские собратья, они предпочитают одиночество и жизнь в пустыне. 
Правда заставляет нас лишить Поталу и его суверена фантастического ореола, которым наградили их некоторые люди; тем не менее мы не должны, бросаясь в другую крайность, заключить, что Далай-лама и его ученые монахи лишены знания тайной доктрины, в которой им отказывают некоторые, практически недоступные мастера.

Я думаю, что уже несколько раз совершенно ясно высказывалась по этому вопросу. В буддизме нет ничего тайного, ни в его ламаистской форме, ни даже в наиболее ортодоксальных сектах. Будда отчетливо и определенно заявил это своему двоюродному брату и ученику Ананде, которого некоторые люди, не очень сведущие в буддистских Священных текстах, оценивали как знатока тайного учения.

«Ананда, я преподавал учение без какого-либо ограничения, не делая никакого различия между общепринятым и тайным. Я не похож на тех мастеров, которые сжимают руки, пряча в них что-то или скрывая определенные вещи» [110] , – объявил Будда незадолго до своей смерти своему двоюродному брату, когда последний спросил его, есть ли у него что-то еще, о чем он мог бы рассказать ученикам.

Из этого следует, что мы не можем сомневаться – Далай-ламы способны получить максимально полное образование в области самых достойных философских и мистических доктрин ламаизма. Со своей стороны, я могу утверждать, что нынешний Далай-лама является глубоко сведущим в этих доктринах и способен отлично разъяснить их.

Далай-ламы присуждают ангкуры точно так же, как любой другой знаток ламаизма. Цзонхава, их великий духовный предок, просил «инициации» у нескольких мастеров, не только в юности, но и когда стал уже известным мастером и стоял во главе многочисленной группы учеников.

Помните, что факт получения ангкура необязательно указывает на то, что получающий его стоит ниже по ламаистской иерархии, чем тот, кто его дает. Бывают случаи, когда двое лам обмениваются ангкурами при взаимной инициации или – чтобы остаться верным значению слова ангкур – передают друг другу различные полномочия, которыми они обладают.

Естественно, невозможно узнать, какие мистические ангкуры получил Далай-лама или даже вступил ли он на мистический путь. Точно так же невозможно узнать, какие ангкуры способен дать сам Далай-лама. Это – тайна, которую каждый мастер держит при себе. Можно лишь сказать, что Далай-ламы никогда не утверждали, что являются мастерами мистики или духовными наставниками, и они сами искали духовного просветления не в Потале.

Ангкуры, присужденные нескольким особо отмеченным людям Далай-ламой, скорее носят самый общедоступный характер, наиболее часто они дают ангкур Ченрези.

Двенадцать Далай-лам сменили друг друга в Потале, прежде чем там появился нынешний правящий монах-король. Большинство из них умерли молодыми, и только двое из них – по разным причинам – стали широко известны.

Первый – Лобсанг Гьяцо, часто называемый «Великий Пятый». Именно он получил временную светскую власть. Став сувереном, он получил репутацию способного и энергичного человека, не считавшего ниже своего достоинства демонстрировать великолепные церемонии, столь ценимые жителями Тибета.

Его преемник, шестой Далай-лама, знаменит иначе. Он имеет менее благородное происхождение, хотя и заслуживает особого упоминания из-за легенды, связанной с темой этой книги.

Злая судьба заставила считать этого ребенка перевоплощением Лобсанга Гьяцо и олицетворением (аватаром) Ченрези. Он был невероятно интеллектуальным человеком. Несомненно, он был бы и блестящим королем, и отличным поэтом, если бы Далай-ламы, хотя и были единоличными властителями, все же были вынуждены соблюдать монашескую дисциплину, которая предписывает строгое безбрачие. Известно, что Цаньян Гьяцо не соблюдал это.

Титул перевоплощенца – тулку не может быть аннулирован; Далай-лама не отказывался от своего предназначения. Однако это был молодой человек, который не мог держать в узде свои чувства и давал полную волю своим греховным наклонностям.
Цаньян Гьяцо написал много поэм, которые все еще чрезвычайно популярны на Тибете. Они выражают мучение и внутреннюю борьбу несчастного Великого ламы. Вот – вольный перевод некоторых из них.

Когда человек пристально смотрит на сочный персик, 

Висящий недоступно на вершине персикового дерева, 

Так и я смотрел на деву благородного рождения, 

Очаровательную и полную юной энергии. 

Украдкой идя по дорожке, 

Я встретил мою возлюбленную, такую прекрасную 

и ароматную, 

Лазурная бирюза, которую я нашел 

И затем должен был отвергнуть. 

Дева, к которой стремится мое сердце, 

Ты не можешь быть ничьей, кроме как моей, 

Я хотел бы думать, что я добился 

Самого драгоценного из жемчугов Океана. 

Мир, ты, бормочущий попугай (те, кто обвинял его), 

В ивняке джолмо [111] желает петь, 

Ужасные или нет, боги и демоны ждут меня, 

Я хотел бы сделать моим сладкое яблоко, 

Которое висит здесь передо мной. 

Я пошел к самому замечательному из лам [112]

Умолять его направить мое сознание; 

И я оказался неспособен, даже в его присутствии, 

сосредоточить его на нем, 

Оно сбежало и уплыло к моей любви. 

Напрасно я вызываю в памяти лицо моего мастера, 

Оно не отображается в моем сознании; 

Но и без моего желания лицо моей возлюбленной 

Всплывает в моем сознании, и там больше ничего нет. 

Мои мысли уходят все дальше и дальше, уводя меня далеко, 

Они должны были лететь к святому учению, 

В этой жизни, несомненно, я должен стать Буддой. 

На востоке, на горной вершине 

Сияет белый диск луны. 

Облик моей возлюбленной 

Мелькает перед моим сознанием. 

Мое сознание далеко, 

Мои ночи бессонны; 

Дни не приносят мне объект моего желания, 

И мое сердце очень утомлено. 

Следующие две строчки дают точное описание шестого Далай-ламы. Они известны всем жителям Тибета:


В Потале я – благородный Цаньян Гьяцо, 

Но в городе я – распутник, известный шалопай. 


Что жители Тибета думали о том странном виде, в котором благородный Ченрези явился им в этом необычном перевоплощении? Вера заставляет человека видеть все в особом свете; несмотря на оригинальность Цаньян Гьяцо, большинство жителей Тибета продолжало верить в его божественную сущность.

Но китайцы, которые в то время владычествовали на Тибете, выказали меньше терпения. Они свергли чересчур страстного Далай-ламу и казнили его, к великому негодованию жителей Тибета. Напрасно они предлагали впоследствии другого молодого человека, которого они выбрали, утверждая, что Цаньян Гьяцо не был подлинным аватаром Будды и был выбран ошибочно. Верующие отказались признать нового ставленника Далай-ламой и нетерпеливо ждали перевоплощения несчастного Цаньян Гьяцо.

По этому вопросу сам Цаньян Гьяцо, как говорят, оставил следующее предсказание. Как и предыдущие его стихи, эти строки очень популярны на Тибете:

Белый журавль, 

Одолжи мне крылья твои. 

Полечу я не дальше Литханга 

И оттуда вскоре вернусь. 


Там фактически и был обнаружен в области Литханг (Восточный Тибет) ребенок, имевший признаки, необходимые для признания его новым воплощением усопшего Далай-ламы.

Все это – подлинные исторические факты. Причина, по которой я остановилась на них столь подробно, заключается в том, что я могла бы прокомментировать некоторые странности Цаньян Гьяцо. Похоже, что он был приобщен к определенным практикам, которые позволяют – или, возможно, даже поощряют – то, что кажется нам распущенностью. И действительно, это было бы верно в любом другом случае, кроме ситуации с «посвященным» в то исключительное учение, о котором трудно говорить вне рамок медицинского трактата.

Нас вынуждает подозревать, что Цаньян Гьяцо был знатоком этих методов, помимо прочих признаков, очевидно фантастическая история, хотя символизм ее совершенно ясен любому, кто был знаком с этим учением. Вот эта история. Однажды Цаньян Гьяцо находился на верхней террасе своего дворца в Потале, в компании тех, кто был шокирован его распущенным поведением.

«Да, у меня есть любовницы, – сказал он в ответ на их упреки, – у вас, тех, кто обвиняет меня, также есть любовницы, но неужели вы думаете, что обладание женщиной для вас – то же самое, что и для меня?»

После этих слов он приблизился к краю террасы и помочился на баллюстраду. Жидкий поток спустился к фундаменту Поталы и затем «поднялся» к высоко расположенной террасе и возвратился в Великого ламу по тому же самому каналу, из которого вышел.

Тогда великий лама обратился к окружающим:

«Сделайте то же самое, – сказал он, – а если не можете, поймите, что мои отношения с женщинами отличаются от ваших».

Подобная история может показаться пародией на учение, но мы вполне можем поверить, что это – искаженная версия вполне реального события.

Определенный класс тибетских мистиков преподает учение, являющееся наполовину физическим, а наполовину духовным, включая даже такие странные методы, как возвращение в тело изошедшей из него жидкости, которая будет израсходована в сексуальном союзе, или впитывание ее обратно после того, как она была выведена из тела.

В качестве объяснения полезности этих упражнений приводятся весьма любопытные причины. В первом случае это не просто вопрос сохранения внутри себя энергии, которая, по мнению жителей Тибета, содержится в семени, – для отшельников, которые строго придерживаются безбрачия, это естественно – но и возбуждения этой скрытой энергии и затем воздержания от ее расходования. Во втором случае говорится, что энергия, заключенная в сперме, может быть обогащена во время совокупления, элементом женской энергии, которую она впитывает и забирает с собой.

Некоторые люди полагают, что таким образом они могут заниматься своего рода мягким вампиризмом, завладевая психической силой женщин, отмеченных специальными знаками, которых они считают реинкарнацией фей.

Отличительный признак людей, способных к этому странному деянию, состоит в том, что их длинные волосы заплетены в одну косу, спускающуюся по спине. Однако в настоящее время значительное число так называемых налджорп носит эту прическу, «не имея на это права», как сообщил мне один из «инициированных».

Новички тренируются в этой практике, заставляя двигаться жидкость (воду или молоко) по каналу уретры.

Об этом исключительном аспекте тайной науки Тибета можно рассказать очень многое. Однако мы в каждом случае убеждаемся, что, какими бы смешными или отвратительными ни казались нам эти методы, нет ничего непристойного или похотливого в тех, кто начинал увлекаться ими, и при этом эти люди никогда не стремились к достижению чувственного удовольствия.

Индусы знакомы с описанным выше особым учением; мы находим описание подобных методов в различных работах по хатха-йоге. Может быть, жители Тибета позаимствовали эти практики у них через непальцев, с которыми они поддерживали тесный контакт в течение столетий, последовавших после прихода к ним буддизма? Весьма возможно; однако происхождение этих практик – как и всей тантрической системы, с которой они связаны, – все еще остается нераскрытой тайной.

И в Индии, и на Тибете есть люди, кто полагает – и в целом не без оснований, – что термины, используемые при описании этих практичных методов, не слишком хорошо сочетаются с объектами, с которыми они имеют дело. Действительно, у тибетцев есть мистический язык, называющийся «язык дакини», слова которого, позаимствованные из обычного языка, для посвященных имеют совсем другое значение.

Таким образом, непонятно, будут ли более правы те, кто заявляет, что образная интерпретация – это единственно подлинная. Они принудительно очищают и возвышают до духовной доктрину, которая первоначально была очень материальной. С другой стороны, возможно также, что приверженцы грубых, материальных методов снизили доктрину, которая первоначально была духовна по своей сути.

Вероятно, у человека Запада нет никакой другой альтернативы, но для восточного жителя это не так. Для представителя восточной культуры нет непроницаемой стены между духовным и телесным, которую заставляют нас искать столетия западного образования.

«Посвященный», стремящийся обрести определенный опыт, или покорный раб слишком обременительных чувств вспоминают шестого Далай-ламу очень сочувственно.

В Лхасе в его честь существует неофициальный и своего рода полусекретный культ. В этом городе таинственным красным значком отмечаются те дома, в которых, согласно легенде, Цаньян Гьяцо встречался со своими прекрасными подругами. Время от времени простые люди украдкой касаются этих значков лбом [113] в знак уважения молодого распутника, который был олицетворением мистического Бога бесконечного сострадания.

Поскольку упоминание о Цаньяне Гьяцо предоставило мне такую возможность, полагаю, что я могу рассказать здесь одну услышанную мной некогда историю, связанную с рассматриваемым предметом. 
Герой этой истории – известный знаток Вед, философ Шри Шанкарачарья (мастер Шанкара), которому брахманы обязаны тем, что он восстановил их привилегированное состояние – оно было поставлено под угрозу рационалистичными и антиритуальными проповедями учения Будды. Личность этого мастера, какой мы видим ее в биографиях, хотя и является на три четверти придуманной, легендарной, вероятно, была крайне яркой и интересной. К сожалению, своего рода кастовая политика несколько скрыла глубину его интеллекта, сделав Шанкарачарью поборником губительных социальных теорий, полностью противоположных возвышенному пантеизму, который он проповедовал.

Следующая история была очень хорошо известна в Индии в течение многих столетий, и ученики этого великого философа так и не смогли понять, насколько мрачную тень она бросала на их мастера. В результате последних веяний, и, возможно, под влиянием западных идей, воспринятых вместе с образованием в английских колледжах, определенная часть индийской интеллигенции поняла гротескный характер ситуации, участие в которой приписывалось Шанкарачарье, и отказалась связывать эту историю с его именем. Однако некоторые знатоки индийского тантризма защищают ее подлинность и придают ей особое значение, связанное с тем видом обучения, в которое был, по-видимому, посвящен Цаньян Гьяцо. Я спешу сказать, что этого мнения придерживаются лишь немногие приверженцы тантризма.

Итак, когда Шанкара путешествовал по Индии в поисках достойных оппонентов, с которыми он мог бы схватиться в философском поединке, как было принято в те дни, он бросил вызов мастеру по имени Мандана, ученику знаменитого Батты, который преподавал ритуалистическую доктрину карма-миманса. Согласно этой доктрине, спасение могло быть обретено только путем религиозного служения, таинств, жертв божеству и т. д. Шанкарачарья утверждал, что, напротив, спасение – плод Знания.
Договорились, что тот, кто проиграет в дискуссии, должен стать учеником победителя и принять его образ жизни. Следовательно, поскольку Мандана был мирянином, а Шанкарачарья – аскетом (саньясин), если бы его аргументы позволили ему одержать победу, он должен был бы снять свои религиозные одеяния и взять себе жену. В случае победы Манданы уже он должен был оставить свою жену, дом и надеть одежду из оранжевого хлопка, которую в Индии носили все те, кто полностью отрекся от мира [114] .

Никакой индус, за исключением саньясина, не смеет произносить эту формулу, которая считается священной и пугающей. Тот, кто произнес ее, автоматически становится саньясином, поскольку вся его семья, социальные и духовные связи непоправимо разрываются.

Философский поединок происходил публично. Мандана долго держал оборону, но через некоторое время он исчерпал все свои аргументы, и Шанкарачарья уже собирался потребовать, чтобы тот стал его учеником. И в это время жена побежденного мирянина, ученая женщина по имени Бхарати, вмешалась в диспут: «Священные тексты, – сказала она Шанкаре, – говорят, что муж и жена образуют единое целое. Поэтому, победив мужа, вы одержали победу только над одной половиной нашего существа. Ваша победа может считаться полной только в том случае, если вы победите и меня также». 
Философ ничего не смог ответить на это, поскольку требование Бхарати было основано на ортодоксальных правилах. Он возобновил дискуссию, теперь уже с ней. Эта женщина быстро обнаружила, что ее ученость и навыки в ведении подобных дискуссий не могли соперничать с возможностями ее противника, поэтому, с присущей женщинам находчивостью, она спасла ситуацию с помощью хитрости.

Священные тексты индусов относят чувственную любовь к наукам. Бхарати задала своему оппоненту-аскету определенные вопросы на эту конкретную тему. Он был смущен и изумлен. Начиная с ранней молодости, объяснил он ученой и лукавой женщине, философия занимала все его мысли, и, как и положено саньясину, он произнес клятву безбрачия. Женщины и все, что их касалось, были ему совершенно чужды. Однако он не считал, что его незнание непоправимо; он был убежден, что способен обрести знания, которых ему не хватает. Это был всего лишь вопрос времени. Разве ученая Бхарати не предоставит ему месяц для самообразования? В конце месяца он мог бы возобновить обсуждение.

Теперь Бхарати показала себя неблагоразумной. Она недооценила возможности своего противника; или, возможно, думала, что столь короткого времени ему будет недостаточно для того, чтобы освоить эту науку. Поэтому она согласилась, и Шанкарачарья пошел искать учителей.

В то время умер раджа по имени Амарука. Шанкара, который не мог начать свои исследования в роли уже столь известного философа-отшельника, расценил эту смерть как исключительную возможность, которую он мог бы использовать в своих интересах.

Он приказал, чтобы его ученики тщательно спрятали его тело в укромном месте, и затем, используя свои возможности йога, сделал так, чтобы его «двойник» оставил его тело и вступил «в двойника» принца, которого несли на погребальный костер. Возрожденного Амаруку привезли обратно во дворец, к величайшей радости многих рани, его законных супруг и значительного числа очаровательных любовниц.

Шанкара показал себя рьяным учеником, приятно удивляя женщин, которыми пренебрегал покойный раджа, бывший к тому времени уже пожилым человеком. Министры и члены Совета также отметили, что после возрождения разум их принца стал значительно острее. Нынешний суверен сильно отличался от того тупого раджи, которого они знали в течение многих лет.
Затем и женщины дворца, и члены государственного Совета начали подозревать, что тело прежнего Амаруки было использовано духом какого-то мощного сиддха [115] . Опасаясь, что этот дух может покинуть их и вернуться в собственное тело, министры приказали начать поиск по всей стране тела человека, находящегося в трансе, спрятанного в каком-то укромном месте. Как только такое тело будет найдено, его следовало немедленно сжечь.

Шанкара был так глубоко поглощен своими исследованиями, что полностью потерял память о своей истинной личности и больше не думал о возвращении в тело философа-отшельника, которое лежало где-то под присмотром нескольких учеников. 
Однако, когда день, назначенный для его возвращения, закончился, а их мастер все не возвращался, они начали беспокоиться. Когда они узнали о начавшихся поисках, их беспокойство переросло в настоящую тревогу. Несколько учеников поторопились отправиться во дворец Амаруки, сумели пройти внутрь и, стоя под окнами раджи, запели философский гимн, написанный самим Шанкарачарьей.

Эта песня вернула их мастеру память. Его «двойник» немедленно оставил тело Амаруки и вернулся в свое собственное, которое было обнаружено им уже на погребальном костре…

Теперь хорошо подготовленный в этой новой науке, наш философ вернулся к Бхарати и поразил ее своими знаниями, в результате чего эта женщина должна была признать свое поражение.

Те, кто готов видеть в этой истории то, что в ней не описано напрямую, говорят, что реальные факты были сильно искажены. На самом деле Шанкара в какой-то момент своей жизни, должно быть, приобрел психическую силу, которой ему не хватало, посредством практик, требующих общения с женщинами. Я возлагаю ответственность за это мнение на тех, кто его выражает.

Однако это могло произойти с великим индусским философом. Вполне вероятно, что Миларепа, очень целомудренный и строгий холостяк, приказывал своему ученику Речунгпе сожительствовать в течение некоторого времени с женщиной, на которую он сам ему указывал. Согласно легенде, эта пара должна была жить в одинокой горной пещере – эта подробность указывается, чтобы показать, что адепты подобных методов – не то же самое, что обыкновенные распутники, и их целью является совсем не ощущение чувственного наслаждения [116] .
Действительно, независимо от преследуемой цели, буддизм не признает подобных практик, и им нет места и в Тибете, в официальном ламаизме.

Роль лам Таши идентична роли Далай-лам. Единственное различие между ними заключается в том, что последние являются временными правителями Тибета. Практические результаты этого различия весьма значительны. Это выявилось в тот момент, когда лама Таши того времени был вынужден бежать из Тибета от Далай-ламы. 
Поскольку ламы Таши официально не интересуются политикой и живут в уединении на своих землях в области Цанг, они считаются некоторыми более преданными религии, чем Далай-ламы. Тем не менее в отношении веры основная масса жителей Тибета не делает между ними никакого различия.

Ламы Таши, не более чем Далай-ламы, считаются представителями цепочки мастеров, передающих друг другу традиционное изустное учение. Их официальное название – Цанг панчен римпоче . Панчен – тибетская адаптация санскритского слова «pandita», означающего «ученый, наиболее сведущий в философии». Таким образом, это название придает ламам Таши характер ученого-философа, а не умозрительного мистика.

Цанг Панчен – Великие ламы монастыря Ташилумпо («Полное процветание») в Шигадзе. По этому монастырю они получили название лам Таши, как их называют иностранцы, но это название не слишком широко распространено на самом Тибете.

Что бы ни думали о широко распространенной теории, согласно которой все эти ламы считаются последовательными перевоплощениями одного и того же человека, кажется очевидным, что все ламы Таши отмечены приятным нравом и чрезвычайной благожелательностью. Практически все путешественники, посещавшие их за прошедшие столетия, отмечали это. Прием, оказанный мне самой ныне здравствующим ламой Таши, позволяет мне добавить свое собственное свидетельство.

Сразу за Далай-ламой и ламой Таши следует еще один живой символ, воплощение Дорджи Фагмо [117] , имеющий вид женщины, чей тулку – лама-настоятельница монастыря, расположенного около озера Ямдок в Южном Тибете. Эта достойная личность в мире ламаизма не менее хорошо изучена мистиками, чем два выдающихся тулку – Ченрези и Опагмед – то есть Далай-лама и лама Таши.
В действительности ни один житель Тибета не ожидает, что олицетворения этих Великих лам станут главами философских школ и поведут своих учеников по пути мудрости или даруют им мистические посвящения. Они считаются эманациями существ, находящихся на более высокой ступени, чем боги, и по существу являются защитниками [118] . Тибетцы верят, что их присутствие на Тибете гарантирует повсеместное процветание и счастье, и получить благословение от этих достойнейших и благородных лам – все равно что обрести материальные преимущества в этой или следующей жизнях.


Глава XII


Малая и большая колесницы 

Хинаяна и махаяна – знакомые термины для тех, кто читал работы по буддизму, поэтому кажется излишним объяснять их. Однако, поскольку значение, данное им буддистами, особенно инициированными ламаистами, значительно отличается от того, что принято понимать под этими терминами на Западе, будет разумно сейчас объяснить их более подробно. 
На языке ориенталистов понятия «хинаяна» (у тибетцев тег мен (theg men)) и «махаяна» (у тибетцев тегпа генпо (thegpa chenpo)) используются для разделения буддизма на примитивную доктрину и более поздние учения, представляющие собой развитие или искажение древнего учения.

Я не ставлю перед собой цель разъяснить здесь философские концепции, характеризующие эти две «колесницы». Кроме того, разделение буддистского мира на две совершенно отдельные фракции является сугубо теоретическим и не вполне точно соответствует фактам реальной действительности.

Прежде всего, название «хинаяна», или «малая колесница», когда-то в древности данное традиционалистами своим противникам, ими самими не принимается. Сингалезцы, бирманцы, сиамцы и все буддисты, которых иностранцы объединяют в одну группу, называемую «хинаянистами», не считают себя – и абсолютно справедливо – стоящими на более низкой ступени, чем их единоверцы в Китае, Японии и на Тибете, во всем, что касается буддистской философии. Напротив, они заявляют, что обладают единственным подлинным учением Старейших – учением Тхера .

Буддисты из стран Северной Азии, которых иностранцы называют махаянистами, не делая между ними различия, как правило, более осторожны в использовании этого наименования.

В данном случае я буду говорить только о тибетцах, и в частности о мастерах мистики, которые преподают дамнгаг и присуждают эзотерические и мистические посвящения.

Уже говорилось, что выражение «Большая колесница» обозначает учение, наиболее приемлемое для большинства буддистов, чем учение Старейших, наиболее способное быстрейшим способом привести массы верующих к спасению. Эта интерпретация – которая, естественно, в Азии не является общепринятой – неизвестна ламаистам. По их мнению, махаяна должна восприниматься как «великое» направление, в том смысле что оно является превосходящим, высшим путем.

Если им говорят, что развитие доктрин махаяны следует приписать Асвагоше, Нагарджуне или иному буддистскому философу, они резко выступают против этого мнения. Они отвечают, что эти мастера преподавали доктрины, относящиеся к «Большой Колеснице», но не они придумали их. Эта «Большая колесница» существовала во все времена. Она состоит из различных достойных учений, которые недоступны для понимания простому, заурядному сознанию. Из этого следует, что, согласно мнению ламаистов, вместо того, чтобы стать мощным средством передачи знания, доступным массам, махаяна скорее очень сложный и недоступный источник информации, к которому открыт доступ только избранным.

Ламаистские мистики не считают, что все их канонические Священные тексты относятся только к махаяне. В их состав входят также и более простые работы, в которые собраны предписания по бытовой этике, правила монашеской дисциплины и все, что как-либо связано с подобными вопросами.

Они все время упорно напоминают, что спасение – это сугубо духовное дело. Это овладение «знанием», освобождение от заблуждения, и все эти предписания и правила следует рассматривать только как средство предварительного обучения, которое очищает сознание.

По мнению ламаистов, существует больше, чем всего две «колесницы». Они говорят о наличии многих «колесниц» и пытаются придать особое значение каждой из философских систем, которые мы включаем в махаяну.

Тем не менее обычно упоминаемые «колесницы» можно объединить в следующие группы:

1. Малый путь тег мен (theg men).

2. Колесница Ран санья (rang sangyais), то есть «Будда внутри себя, из себя и для себя», в которой учение не проповедуется.

3. Колесница Чанчуб Семспа (Changchub Semspas); ее приверженцы посвящают всю свою энергию практике безграничного сострадания и трудятся во имя благополучия и просветления всего человечества.

4. Самая превосходная колесница Лана-мед-па-тегпа (blana med pa thegpa).

Более низкая колесница, чаще называемая колесницей «слушателей» Ньян то кьи тэгпа (nien thos kyi thegpa), относится к хинаяне. Она также приводит к Нирване, но двигается по очень длинному маршруту, ведя умы, неспособные к постижению трудноуловимых доктрин махаяны. Кроме того, по мнению тибетцев, ее знатоки нацелены только на личное освобождение от горя и печалей, ничего не делая для спасения других, и по этой причине они стоят на более низкой степени духовного развития, чем альтруистические тибетские Бодхисаттвы Чанчуб Семспа .

Таким образом, суждение тибетцев о «слушателях» совершенно ошибочное и проистекает вследствие полного непонимания не только оригинальной буддистской доктрины, но и, как мы впоследствии увидим, ее философского и мистического развития в махаяне.

Колесница ран сангья (rang sangyais) в понимании ламаистов, является колесницей чистого интеллектуализма. Ранг сангьяс (Rang sangyais) – это подлинный Будда. Он приобрел знания путем исследования, самоанализа и медитаций и теперь наслаждается плодами своего духовного просветления. Он не проповедует учение, более того, он ничего не делает из того, что ведет к пользе для других людей. Портрет, нарисованный ламаистами, изображает его как суперинтеллектуала, заключенного в башню из слоновой кости. Иногда его называют «тот, кто постигает только одну причину», что означает, что он понимает «Пустоту», но не сострадание.

На Тибете этот персонаж непопулярен. Там его обвиняют в самовлюбленности, эгоизме, даже не осознавая, что этот образ является точной копией высоко превозносимого героя «в высшей степени превосходной доктрины», который возвысился до состояния абсолютного недеяния.

Колесница Чанчуб Семспа (на санскрите – Бодхисаттва) – «Большая колесница», именно ее называют махаяной. Она характеризуется целью ее приверженцев. Эта цель – не Нирвана, но состояние Бодхисаттвы, сердце которого переполнено состраданием к мучениям и печалям других людей, и он имеет силу помочь им. Во всяком случае, это его самая яркая черта. Однако в Тибете это сострадание, если следует признавать его как махаянистское, должно сопровождаться пониманием «Пустоты».

Недостаточность этого понимания сократила бы сострадание, опустив его на более низкий уровень простой жалости.
«Объединенные Пустота и Сострадание» – это геральдический девиз тибетских адептов Большой колесницы. Бодхисаттва осуществляет его сострадание, когда освобождается от иллюзии, которая порождает веру в реальность окружающего мира таким, каким мы его ощущаем. Его ментальную позицию трудно понять тем, кто сам не достиг этого состояния. Это совершенно ясно описано в работе, получившей название «Алмазная сутра». Там мы читаем, что «когда Бодхисаттва больше не верит ни во что, значит, пришло время преподнести дары», и только тогда эти дары будут приносить пользу. Также говорится, что «когда Бодхисаттва привел к состоянию Нирваны большее число существ, чем песчинок на берегах Ганга, он понимает, что не спас никого». Почему так? Потому что, если он полагает, что спас какое угодно число живых существ, он все еще сохраняет идею относительно своего «я», и в том случае он не был бы Бодхисаттвой.

Это очень трудные для понимания доктрины, самые термины которых уже представляют трудность для перевода на западные языки, и даже при этом они требуют длинных комментариев. 
Четвертая колесница – Лана-мед-па-тегпа (blana med pa thegpa), буквально: «нет ничего более высокого».
Знатоки этого учения утверждают, среди прочего, что Нирвана и мир явлений нангси (nangsi) [119] в основе своей совершенно идентичны, это два вида одного и того же, или, скорее, два способа, одинаково иллюзорных, представления Действительности.

Кроме этих четырех колесниц есть также мистическая колесница Наг кьи тегпа (snags kyi thegpa), тантрическая, или магическая, колесница гьюд кьи тегпа (rgyud kyi thegpa) и некоторые другие. 
В этих и других колесницах роль и личность Бодхисаттвы понимается совершенно по-иному, но все они отводят Бодхисаттве очень важное место, и обычно принято получать ангкур у Бодхисаттв, прежде чем начать стремиться к мистическим посвящениям.

Можно сомневаться, что сам Будда делал тему Бодхисаттв предметом своих проповедей. Истории о его прошлых жизнях – джатаки,  – в который он является Бодхисаттвой, явно выглядят выдумкой второстепенных орденов малоразвитых поклонников, которые переработали индусские истории или изобрели свои подобные. Кроме того, в поведении исторического Будды не было тех оригинальных поступков, которые отличают многих Бодхисаттв. Более того, его учение не поощряет подобного поведения. Модель, на которую он нацеливает ученика, – спокойная фигура Архата , совершенного мудреца, который полностью отбросил десять оков [120] , достиг спокойствия, чистоты сознания и пребывает в Нирване.

Впоследствии те из буддистов, чье сознание не смогло возвыситься до высот подобного духовного совершенства, противопоставили Бодхисаттву и архата. Они сделали из Бодхисаттвы фантастического героя, беспорядочное милосердие которого часто выражается в малопонятных действиях, хотя порой эти действия становятся отвратительными, противоречащими здравому смыслу, порой даже жестокими или безнравственными.

Самая популярная история, связанная с Бодхисаттвами, – рассказ, который выжимает слезы у тысяч простых верующих от самой дальней оконечности тропического острова Цейлон до северных степей Монголии, – это история Вессантары.

Вессантара поклялся, что никогда не откажется сделать то, о чем его просят, чтобы посредством этого множества жертв и благодеяний сделаться способным стать Буддой.
Он был принцем и наследником трона. Случилось так, что он дал вражескому королю волшебный драгоценный камень, который обеспечивал процветание и победу над королевством его отца [121] . Обладая подобным талисманом, враг вторгся на его земли и уничтожил всех жителей. Однако это бедствие никоим образом не нарушило спокойствия нашего героя. Он остался преданным своей клятве – только это имело для него какое-то значение.

Министры его отца выказали низкую оценку подобного «достоинства»: они сослали его. Его преданная жена настояла на том, чтобы разделить его судьбу, и отправилась в изгнание вместе с ним, с их двумя детьми. Таким образом, они стали жить в лесу в маленькой, бедной хижине. И тогда появился старый брамин. У него никого не было, кто мог бы служить ему, и он попросил, чтобы дети Вессантары стали его рабами. Тот сразу же и с удовольствием отдал их брамину. Маленькая девочка и ее брат просили отца оставить их у себя, поскольку злой брамин жестоко обращался с ними, но принц не захотел отрекаться от своей клятвы. Он даже поздравил себя с тем, что получил столь прекрасную возможность продемонстрировать всю величину своего милосердия. Вскоре ему предоставилась и другая возможность: на сей раз он отдал свою жену. И наконец, он согласился вырвать себе глаза и отдать их слепому человеку, чтобы тот «мог использовать их, заменив свои, и вернуть зрение». 
Авторы этих рассказов совершенно иначе представляли себе права главы семьи, чем мы. Согласно этим правилам, мужчина был законным хозяином своих жены и детей. По их представлениям, он просто избавлялся от того, что принадлежало ему по праву. Следовательно, действия принца не должны были оскорблять их; его поступки расценивались просто как отказ от вещей, очень дорогих для человека, – следовательно, это демонстрировало величие его жертвы. Эти варварские понятия сейчас совершенно изменились даже у наций, принадлежащих к отсталым цивилизациям. Поклонники Вессантары часто утверждают, что его жена и дети соглашались на эту жертву.
Конечно, история заканчивается хорошо; старый брамин был переодетым богом, который желал проверить Вессантару. Он вернул ему его детей и жену, другой бог восстановил ему зрение, «и его глаза теперь были еще красивее, чем когда-либо» [122] , враждебный король вернул драгоценный камень. Люди, читающие эту историю, все время подавляют желание задаться вопросом – не мучила ли авторов повествования совесть, запрещая им позволить страдать жертвам их чересчур ярого героя-благотворителя. Однако я думаю, что было бы ошибкой поддаться на это представление. Авторов интересует лишь принц, и только он один, только его они не хотели оставлять в несчастье; остальные были просто фигурами, бездушными персонажами, которые оказались им совершенно неинтересными.

Таким образом, как это часто случается не только в рассказах, но и в реальной жизни, невероятное милосердие, которое вменяется Бодхисаттве в обязанность, превращается порой в обыкновенный чудовищный эгоизм. Некоторые ламы-мистики отказываются признать эту историю, хотя ее читают и помнят повсюду как достойную того, чтобы быть связанной с махаяной. «Она имеет все свойства малой колесницы», – сказали они мне. Герой этой истории сам желает наслаждаться эйфорией счастья и просветления в мире; он не стал бы так радоваться, если бы то же самое счастье и просветление были подарены человечеству другим Буддой. Он полон веры в реальность собственного «я». Он также считает Будду «человеком». Он не ощутил его истинный характер как возникающий из универсальной «мудрости».


С другой стороны, есть истории о Бодхисаттвах, которые были приняты ламами как отражающие дух махаянизма. Ниже я привожу историю, очень хорошо известную во всех странах, где распространен буддизм.

Молодой принц (говорят, что это был исторический Будда в одном из своих прежних существований) блуждал по лесу. Невероятная засуха иссушила все источники, на дне ручьев и рек можно было увидеть только песок и гальку, листья на деревьях свернулись и высохли, сожженные жарким солнцем, все животные сбежали в другие области. И вот принц увидел, что среди всего этого опустошения, совсем рядом с ним, лежала и умирала тигрица со своим выводком маленьких тигрят. Дикий зверь тоже увидел принца. В глазах тигрицы он прочитал горячее желание броситься на него как на добычу и добыть пищу своим тигрятам, которых она больше не могла кормить молоком, из-за чего они вот-вот должны были умереть от голода. Но ей не хватало сил даже на то, чтобы подняться на ноги и сделать прыжок. И она осталась лежать на земле, жалкая в своем материнском горе и тоске по жизни.

Увидев это, молодой принц был охвачен жалостью. Он свернул со своего пути и, подойдя к тигрице, которая не могла уже напасть на него, предложил ей свое тело в пищу.

Самая прекрасная часть этой истории заключается в том, что в ней нет чуда в конце. Нет бога, который благополучно вмешивается, зверь пожирает принца заживо, и то, что произошло дальше, покрыто завесой тайны. По всей вероятности, это простая легенда, и все же я думаю – и в целом не без причины, – что подобное действие действительно могло иметь место. Трудно понять глубину милосердия и самопожертвования, которых достигают определенные буддисты-мистики. В этом по существу махаянистском деянии, которое вдохновляет массы ламаистов на почитание мифического Бодхисаттвы, такого, как Ченрези, демонстрируется их отказ от Нирваны. Правда, несмотря на то, что благодаря своим достоинствам они получили право на Нирвану, их настойчивый альтруизм заставляет их отказаться от нее, чтобы продолжить помогать их «смертным собратьям», чего не может больше делать Будда, погрузившийся в Нирвану.

Эта сентиментальная история невероятно популярна на Тибете. Мы находим ее отзвуки в многочисленных обрядах, в течение которых святых лам и других героев упрашивают не входить в Нирвану, чтобы продолжать защищать их «сотоварищей – живых существ».

Ничто не может в большей степени противоречить учению буддизма, чем идея о том, что кто-то может отвергнуть Нирвану.

Можно отказаться войти в рай, который является определенным местом, но Нирвана – это, по существу, состояние, достигаемое автоматически с исчезновением невежества, и те, кто достиг знания, не может, как бы он этого ни хотел, не знать того, что он знает.

У мастеров мистики нет никаких заблуждений на этот счет, и, несмотря на их популярность, эти ошибочные представления, касающиеся поведения Бодхисаттвы, не находят места в учении, передаваемом ими ученикам, которых они допустили на посвящения высших степеней.

Желание стать самим Буддой для них, похоже, означает полное непонимание того, что они называют «сознанием Будды». Человеческие формы Будды – или формы, способные появиться в других мирах, – являются только манифестациями или проявлениями тулку этого «сознания», которое, однако, мы не должны считать «личностью», живым существом.

Чтобы выразить свое мнение относительно усилий легендарных Бодхисаттв и тех, кто хотел бы подражать им, некоторые ламы используют довольно странные притчи.

Представьте себе – сказал мне один из них, – что, пока солнце сияет, человек упрямо стремится зажечь лампу, свою лампу, чтобы обеспечить светом себя или еще кого-то. Напрасно ему говорят, что дневного света достаточно и что солнце заливает своими лучами все вокруг. Он отказывается пользоваться этим сиянием, единственное, чего он желает, – это увидеть свет, созданный им самим. Вполне вероятно, что это безумие является следствием того, что этот человек не видит солнечного света; для него солнечный свет не существует, возможно, непрозрачный экран не дает ему ощутить солнечные лучи. Но что является этим экраном? Этим экраном является безумное увлечение собственным «я», своей личностью и ее действием, рассуждением , которое отличается от понимания .

В этом вся тибетская мистика, ее великий принцип: нет ничего, что можно было бы «сделать», есть только то, что можно «вернуть в прежнее состояние». В другом месте я уже говорила, что ламы, стремящиеся к созерцанию и медитации, сравнивают духовные тренинги с процессом очищения, или пропалывания.

Принимая во внимание, что эти и подобные идеи выражает небольшая элита мыслителей, народные представления о Бодхисаттвах все больше и больше запутываются в трясине нелепостей и дают начало многим комическим инцидентам.

Сейчас они предоставляют определенным ламам средства для оправдания несообразностей поведения, предназначенные для того, чтобы оскорбить верующего и превратить подобные поступки в достойные похвалы деяния, наполненные отречением и набожностью. Посмотрим, как это проявляется на конкретном примере.

Лама – глава секты, руководитель группы мастеров или просто настоятель монастыря, но в любом случае тулку (tulku) [123] , умело распространяет по округе слух, что, пройдя все ступени в том же или некоем ином монастыре в ходе последовательных перевоплощений, он теперь достиг последнего из них. Его духовное совершенствование достигло заключительной стадии, и после смерти он войдет в Нирвану.

Святой лама, или великий маг, которого он теперь воплощает, больше не будет возрождаться заново в этом мире. И какой теперь будет судьба всех верующих, которых он защищал все минувшие века? Что станется со всеми этими сиротами, теперь остающимися брошенными и преданными неисчислимым видам злых духов, которых благодетельный и могучий лама мог держать на расстоянии? Многие люди теперь погибнут от болезней, ливни уничтожат посевы, и множество умерших окажутся неспособны достигнуть Рая Великого Блаженства – тогда как, выполняя необходимые обряды, лама делал переход туда таким легким для покойных, семьи которых могли щедро оплатить его услуги.

Великий лама не может предусмотреть все бедствия без того, чтобы его сердце не обливалось кровью. Чтобы защитить своих благодетелей, мирян и монахов, от страдания из-за его ухода в Нирвану, он готов пожертвовать собой. Он откажется от Нирваны и продолжит свои перевоплощения. Но как нивелировать последствия его высокого совершенства, которое будет настойчиво заставлять его следовать начертанным курсом и стремиться убрать его из этого мира? Есть только одно – и очень болезненное – средство: отступить от своих достоинств и покорно совершить грех.

Чаще всего выбранный ими грех состоит в том, что они берут себе жену, официально или нет, в то время как все ламы дают обет безбрачия. 
Брак Великого ламы Кармап, все предшественники которого начиная с двенадцатого века были неженатыми, приписывался именно такому проявлению милосердия.

Я могу добавить, что тибетцы обладают хорошим чувством юмора, несмотря на их простоватый вид и суеверия, и обычно воспринимают этих чересчур сострадательных лам с хорошей долей шутливой насмешки.

Однажды мне довелось невольно играть роль в одной из подобных комедий, хотя вы должны извинить меня за то, что я не упоминаю героя этой истории, доброго и очень интеллектуального человека, сторонника прогресса и знакомого некоторых европейцев, живущих на китайской границе. Поскольку есть возможность, что они могут прочитать эти строки и перевести их ему, я считаю необходимым скрыть все имена.

Тогда я жила в монастыре Кум Бум. Однажды мне сообщили, что в тех краях путешествует дама из Лхасы и хочет повидать меня. Я сердечно поприветствовала ее. В ходе беседы я узнала, что она была «морганатической» женой одного тулку , настоятеля богатого монастыря секты «Желтых шапок», сострадание которого принудило его выбрать брак как средство отказа от Нирваны. Эта история развлекла меня. Дама была роскошно одета и весьма очаровательна. У нее было особое выражение лица, привлекшее мое внимание.

Когда она ушла, я сказала моему слуге, который представил ее: «В этой женщине есть что-то необычное. Она – лхамо (то есть богиня), которая приняла облик человека». Я сделала это замечание в шутку и была поражена, увидев, что мои слова были восприняты с предельной серьезностью.

Человек, с которым я говорила, был уроженцем Лхасы, и он был хорошо знаком с мужем моей симпатичной посетительницы – он в течение многих лет был его личным секретарем. С волнением он спросил меня: «О, достойная госпожа, вы уверены, что в ней есть какие-то особые признаки?» «Конечно, – заметила я, продолжая шутку. – Она – воплощенная лхамо . Ее лицо имеет синеватый оттенок».

Кожа тибетских женщин бронзового цвета, но иногда имеет немного синеватый или розоватый оттенок [124] . Этот признак воспринимают как свидетельство полубожественного происхождения женщины, имеющей его.

«Тогда лама был прав в отношении того, что он видел в Лхасе», – сказал слуга. В ответ на мой вопрос он рассказал мне историю своего бывшего мастера. Случилось так, что этот мастер находился в своем доме в Лхасе. Однажды, шагая туда-сюда по террасе на крыше своего дома [125] , он заметил молодую женщину, которая шила, сидя на крыше.

Этот лама был крепким мужчиной приблизительно тридцати лет, и ему нечего было делать в этом святом городе – возможно, у него наступил один из тех моментов унылого одиночества, когда он не мог не мечтать о неизвестной фее.

На следующий день и через день он видел ее снова и снова на том же самом месте. Без лишних слов он послал своего личного секретаря – того самого, кто рассказывал мне эту историю, – к родителям девушки, чтобы попросить у них ее руку и жениться на ней. Он оправдал свою просьбу тем, что в результате своего сверхъестественного ясновидения он обнаружил признаки, которые показали, что эта девушка является реинкарнацией феи. Кроме того, в ходе глубоких медитаций он понял, что должен жениться на ней, чтобы иметь возможность избежать Нирваны и принести пользу окружающим его людям.

Такие заявления великого ламы, поддержанные существенными подарками, не могли оставаться неуслышанными скромной семьей, дочерью которой была в этом мире «фея». Они немедленно дали свое согласие.

Таким образом получалось, что мои слова стали ценным подтверждением заявления ламы. Я заметила на лице его жены известные «признаки», которые до настоящего времени, похоже, чувствовал только он один. Я не могла взять свои слова назад… эта женщина была настоящим воплощением богини.

Выраженное мной мнение вскоре достигло ее ушей и, наконец, стало известно самому ламе, который явно был восхищен этим, поскольку я быстро получила от него ценный подарок, который он послал мне в обмен на несколько безделушек, подаренных мной его жене.

Два года спустя я гостила у него среди пустынных полей Северного Тибета, заросших травой, где на склонах, окружающих пустынную долину, стоял его монастырь, заполненный художественными ценностями, накопившимися за многие века.

Рядом в беседке, окруженной садами, жила героиня этого приключения. Фея или нет, но правило монашеской жизни запрещало ей жить на территории монастыря и в его окрестностях.

Она показала мне свои драгоценности, предметы одежды из драгоценной золотой парчи… сомнительное благополучие, которое могло в любой момент закончиться в результате смерти ее мужа или если его страсть к ней внезапно закончится.

Совершения греха, который лишал его Нирваны, было достаточно, чтобы обеспечить перевоплощение великого ламы для блага его преданных последователей. Повторение этого греха было бы излишним, и пособник ламы в его благотворительном труде становился ненужным. Монахи, которые не смели выступать против желания своего господина-настоятеля, с удовольствием порадовались бы удалению его молодой жены, присутствие которой в непосредственной близости от них было нарушением дисциплины, принятой в их секте.

Внушительный массив широко раскинувшегося монастыря с его храмами, древними, освященными веками дворцами, его хижинами отшельников гордо опирался на соседние пики, полностью затмевая бедный домик, скрывающийся в его тени. Бедная маленькая фея!

Хотя жители Тибета могут осторожно высмеивать ламу, использующего брак как средство ухода от Нирваны, все же они выказывают значительную снисходительность при обсуждении его поведения. Эта снисходительность отчасти возникает вследствие того, что тибетская мораль не драматизирует любовь. Возможно, это происходит потому, что они повинуются, пусть даже подсознательно, влиянию религиозных доктрин, которые ставят сознание намного выше всего прочего. Тибетцы расценивают проявления чувственной страсти как банальность, лишенную интереса.

Однако снисходительность к ламам тулку, которые так или иначе нарушают монашеские правила, возникает также из неопределенного опасения, которое они вызывают почти всегда, даже у мало суеверных жителей Тибета. Считается, что они должны обладать сверхъестественными и магическими возможностями, которые позволяют им узнать, что о них говорят, и принять соответствующие меры. Тибетцы также полагают, что человек, который обвиняет ламу, являющегося его защитником, нарушает духовные обязательства, соединяющие их, и тем самым автоматически лишает себя его защиты.
Можно также добавить, что народ в целом не ожидает, что Великие ламы должны быть святыми и жить жизнью аскетов. Это требуется только от некоторых отшельников. Высокое положение, которое занимают эти ламы тулку, как я уже говорила, основано на вере в то, что они обладают силой, позволяющей им эффективно защищать своих последователей или, как в случае Далай-ламы, Таши-ламы и некоторых других выдающихся лиц, защищать весь Тибет, людей, животных – всю эту землю. Поэтому все, что от них требуется, – быть в состоянии осуществить эту роль защитника как можно лучше; средства и методы оставляются на их усмотрение, поскольку обычные люди не считают себя способными проникнуть в их мысли.


Глава XIII


Истинное посвящение 

Все, что уже говорилось ранее о ламаистских «посвящениях» и упражнениях, связанных с этими посвящениями, может заставить людей вообразить, что слово «посвящение» в том значении, которое придается ему в других странах и западными авторами, не может относиться к любому из многочисленных жителей Тибета, которые получили тот или другой из различных ритуальных ангкуров, даруемых в этой стране. Я хотела бы еще раз напомнить [126] , что ангкур сам по себе не предназначен для того, чтобы передать знание, скорее он призван передать силу для того, чтобы совершить определенное физическое или ментальное действие. В мистическом ангкуре эта сила может интерпретироваться как сила, необходимая для выполнения интеллектуальных упражнений, необходимых для развития способностей, позволяющих добиться духовного просветления. Это состояние, которое тибетцы выражают словами tharwar gyourwa – «становиться свободным», – является плодом не обряда, а мистического опыта, который невозможно передать. 
В биографии Миларепы мы находим доказательство того, что этой интерпретации придерживались ламы в течение всех прошедших веков.

Я указываю на эту работу, предпочитая ее многим другим, способным предоставить аналогичные доказательства, потому что она была переведена на английский и французский языки, так что мои читатели будут в состоянии лично убедиться во всем, что я говорю.

Марпа, тантрический лама, строго придерживавшийся ритуалов, и гуру Миларепы, не пренебрегал ни ангкурами, ни эзотерическими наставлениями. Однако после каждой церемонии он никогда не забывал отослать своих учеников назад, в их пещеры или хижины, чтобы они помедитировали там в одиночестве.

Затем он призывал их обратно, чтобы они сообщили ему результаты своих медитаций, и исключительно на основании этих результатов он мог понять, преуспели ли они в «знании», сумели ли «инициировать сами себя».

Однако, какими бы неортодоксальными они ни были во многих других отношениях, ламаисты строго поддерживают некоторые из наиболее существенных принципов буддизма, особенно тот, который мы находим в следующих словах Будды: «Будьте своим собственным наставником и своим собственным факелом», эхо которых мы находим на Тибете: «люди ищут защитников и наставников вне себя и тем самым погружаются в горе и боль» [127] .

На медитативных отшельников Тибета эти принципы, похоже, оказывают еще большее влияние, чем на их единоверцев из стран, расположенных южнее. Например, в то время как последние утверждают, что ввиду отсутствия в настоящее время Будды на земле никто не может достигнуть состояния архана – полностью просветленной личности, способной живым вступить в Нирвану, – ламаистские мистики полагают, что материальное присутствие проповедующего Будды совершенно необязательно для получения «Знания».

Согласно их мнению, Учение просто существует, и даже без книг, в которых оно записано, и без лам, которые могут преподать его. Человек, готовый к этому, способен обнаружить его путем медитации и повторить в себе духовный опыт Будды.

Одним словом, именно здесь происходит истинное «посвящение», так, как оно было задумано мастерами мистики на Тибете. Правильно это или нет, но они ревниво хранят при себе собственные мысли по этому вопросу. Эта концепция посвящения – один из глубочайших секретов их тайного учения.

И все же, как остроумно сказал мне один лама: «Тайна появляется только тогда, когда понимание терпит неудачу; это – другое название невежества. Проникновение в сознание и его исследование способны все обнаружить».

Легко понять уроки, преподанные в многочисленных историях о самопосвящении, даже не будучи одаренным исключительной проницательностью. Я перескажу вам одну из многих подобных историй, детали которой, даже не касающиеся обсуждаемого вопроса, не лишены занимательности и представляют картину тибетской жизни.

Я не знала Таши Дадула, но у меня есть основания считать его историю совершенно подлинной, поскольку на ней можно ощутить печать тибетского менталитета и те, кто рассказывал ее мне, весьма заслуживают доверия. Однако даже при том, что определенные детали, возможно, и были искажены, это повествование будет ценно хотя бы в том смысле, что оно снабдит нас информацией относительно того, как жители Тибета рассматривают «посвящение».

Таши Дадул был гьяронг-па (Gyarong-pa); он принадлежал к тому среднему классу тибетцев-мирян, члены которого, за незначительным исключением, занимаются торговлей. Он был молод и красив, женился по любви на хорошей женщине из хорошей семьи, стал отцом мальчика трех лет и главой преуспевающего бизнеса. Дадул, как говорится, имел все необходимое, чтобы быть счастливым. И действительно, он был очень счастлив до того дня, когда обнаружил на своем сильном теле первые признаки проказы.

Никто ни в его семье, ни в семье его жены никогда не страдал от этой страшной болезни. Он ждал, с тревогой наблюдая фатальные признаки, но вскоре уже больше не мог сомневаться в том, что болен. Он проконсультировался с местными докторами, затем с врачами из других районов, о хорошей репутации и навыках которых ему рассказывали, и, наконец, предпринял долгую поездку, чтобы попросить о помощи у доктора миссионерской больницы, расположенной на границе с Китаем. Он надеялся, что белый врач, возможно, знает средства, неизвестные тибетцам и китайцам.

Однако белый врач заявил, что чувствует себя столь же беспомощным, как и его азиатские коллеги. Обследовал ли он пациента? Естественно, тот, кто рассказывал мне эту историю, не знал всех подробностей, но я вспомнила аналогичный трагический случай с молодым человеком, который приехал познакомиться со мной в монастыре Кум Бум.

Он также отправился в больницу в Китае, где работали белые врачи, но начал бестактно спрашивать: «Есть ли у вас что-то, что вылечит проказу?» Ему кратко ответили – «Нет!». Около врачебного кабинета своей очереди дожидались толпы пациентов, поэтому он уехал, более не настаивая на лечении. Я порекомендовала ему вернуться и добиться того, чтобы его обследовал врач, но при этом он не должен был говорить доктору о том, что сам он считает, что у него началась проказа. Возможно, признаки, о которых он говорил, были симптомами совершенно другого заболевания.

Я упоминаю этот личный инцидент для того, чтобы избежать связанных с историей Дадула мыслей о некоем чудесном существе. Любой элемент сверхъестественного, присутствующий в данной истории, имеет исключительно духовную природу.

Потеряв всякую надежду получить помощь от науки, Таши Дадул, как и многие другие отчаявшиеся люди, обратился к религии. Однако, в отличие от других людей, он не ожидал чуда; полагая себя неизлечимым, он думал только о том, чтобы подготовиться к смерти. Он также хотел исчезнуть из дома, чтобы его домашние – и особенно его молодая жена – не увидели то отвратительное существо, которым он вскоре должен был стать.

Найдя выход в отшельничестве, он обратился к известному ему отшельнику и попросил его благословения, а также попросил описать ему какой-нибудь метод медитации. Отшельник предложил ему сесть рядом с ним, и так они посидели некоторое время. Затем он посоветовал Дадулу медитацию на Джигджеда («Ужасного»), Великого Йидама секты «Желтых шапок».

Живя в заточении, в полном одиночестве, ему не нужно было использовать никакую другую религиозную практику; этой было бы вполне достаточно.

Затем лама даровал больному ангкур Джигджеда , частично объяснив ему символизм формы и характера Йидама , после чего отослал его домой.

Вскоре Дадул уладил все свои земные дела, которые ему пришлось бы оставить, сойди он в могилу. Он передал товары родственнику, поручив ему заботиться о своих сыне и жене, и завещал ему удовлетворять все ее потребности до тех пор, пока она остается вдовой. Кроме того, он освободил ее от любых обязательств по отношению к себе; при желании она могла бы снова выйти замуж.

В этой истории нет описания чувств этого несчастного человека при подобном уходе из мира – жители Тибета не любят делиться подробностями, описывая свои самые глубокие эмоции. В этой сдержанной стране сентиментальные излияния Миларепы – скорее исключение из правил, но ведь Джецун Миларепа был поэтом.

На расстоянии нескольких дней пути от родной деревни Дадул построил себе домик, возведя каменную стену перед довольно большой пещерой. Он выбрал место на склоне около потока, текущего вниз, в долину. Ему было не очень трудно отвести часть потока и заставить течь рядом с его хижиной. Он заделал землей промежутки между камнями, которые составляли его стену. Поверх этих камней он растянул внутри жилья тент из волос яка – материала, из которого кочевые пастухи делают палатки. Он также построил вторую внешнюю стену, за которой те, кто будет приходить два или три раза в год, чтобы снабдить его пищей, оставят мешки с продуктами и топливом, не видя его. Затем, все еще при помощи сопровождавших его людей, он сложил принесенную с собой провизию, одеяла, ковры, подушки и предметы одежды [128] .

Дадул отправился в пустыню не за тем, чтобы заняться суровым аскетизмом и затем умереть там, следовательно, у него не было причин лишать себя в последние дни жизни того комфорта, который могло бы ему обеспечить его состояние.

Когда все было закончено, друзья покинули его. С порога своей будущей могилы он наблюдал, как они уезжают, слышал, как постепенно гаснет мелодичный звон колокольчиков на шеях их лошадей. Затем наездники исчезли вдали и воцарилась тишина. Он был один на один со смертью, скрывающейся внутри него.

Он сделал земной поклон в том направлении, где жил лама, приобщивший его к обряду Джигджеда , а затем, войдя в свою пещеру, снова распростерся в земном поклоне перед танкой (необрамленная картина на свитке), на которой было изображено ужасное божество. После этого он лег на кушетку, где его тело, съедаемое проказой, однажды ляжет мертвой плотью, пищей насекомых и червей…

Шли дни и недели. В конце четвертого месяца его отшельничества двое мужчин принесли ему еды. Он услышал, что они развьючили животных и внесли сумки в «вестибюль» его жилья. Он не видел их, хотя они находились достаточно близко от него.

Было ли у него желание поговорить с ними, узнать, как живут люди, столь дорогие для него, – его жена и ребенок? Хотел ли он спросить их, вспоминает ли кто-нибудь о нем, произносится ли его имя в его доме? В этом повествовании вы не найдете ответов на эти вопросы.

На Тибете есть традиция: те, кто приносит пищу – или что-то еще – отшельникам, не должны разговаривать с ними. Мужчины видели небольшой дымок над стеной, окружавшей «комнату» отшельника, – следовательно, он был жив, так что они уехали, не сказав ни слова.

Шли годы. Прошло пятнадцать, двадцать лет. Дадул был все еще жив, и при этом его болезнь не причиняла ему никаких страданий. В деревне о нем почти забыли, кроме того, кому он поручил следить за своим домом и кто аккуратно посылал ему обильные посылки еды и одежды. Его жена снова вышла замуж. Его сын также женился и практически уже не помнил отца, который покинул дом, когда он был совсем маленьким. Все, что он знал, – что его отец все еще живет в своей хижине отшельника… как несомненно отвратительный фантом, плоть которого медленно разъедается ужасной болезнью.

Несколько раз сын приезжал вместе со слугой, чтобы пополнить его запасы. Они никогда не видели его, не пытались заговорить с ним. Всем было известно правило, запрещающее нечто подобное. Вьющийся в воздухе дымок сообщал – отшельник жив…

Поглощенный своими медитациями, так же как его родственники и друзья были озабочены материальными проблемами, Дадул забыл о них так же, как они забыли о нем.

Джигджед стал присутствовать рядом с ним постоянно. Сначала Дадул вызвал его, стоя перед нарисованным на холсте его изображением и произнося ритуальные слова, выученные во время посвящения. Затем сам Ужасный начал являться ему и долго разговаривать с ним. Позднее видение его формы исчезло, и Дадул вместо символического изображения божества увидел персонификацию самого этого божества. Желание, жажда, возникающая после ощущения действия, неизбежное разрушение, которое следует за этим, и желание, снова возникающее на руинах его трудов, возрождаясь, снова уничтожается, давая начало новым формам, которые также исчезали, порождая новые.

Джигджед и его мифическая жена, обнимающая его, не были парой ужасных любовников – они были миром форм, миром идей, сжимающими Пустоту и порождающими миражи, постоянно исчезающие в Пустоте.

Дадул чувствовал, как бесчисленное множество существ, затаив дыхание, лихорадочно пытаются обрести личное существование, как они сражаются за то, чтобы сохранить это несуществующее «я», как Джигджед -разрушитель пожирал их, чтобы сделать из них ожерелья из черепов, как он возрождал это «я» при помощи своей жены: он ощущал его желание снова забрать это «я» у них, и так бесконечно.

Целая вселенная вошла в хижину отшельника Дадула. «Круг» смертей и возрождений, жизни, которая питается смертью, и смерти, которая поглощает жизнь, – все это он поглощал с каждым куском, который клал в рот, с каждой мыслью, которая появлялась в нем, чтобы в свою очередь уступить место новой, только что рожденной.

И однажды произошло так, что в результате небольшого землетрясения или по какой-то другой, еще более простой причине, несколько камней выпали из стены, окружавшей жилище отшельника. В дни своего ребяческого усердия он нетерпеливо восстановил бы ее; теперь ему это было безразлично. Затем упали другие камни, и проем расширился. Однажды утром вывалился большой кусок стены. Он ударил по внешней стене и снес ее угол.

В пещеру проникли лучи солнца, принося успокоительное тепло, и Дадул, который был лишен их в течение двадцати лет, ощутил их касание.

Со своей кушетки он созерцал зеленую долину, но это зрелище не имело никакого сходства с тем, что он видел в прошлом. Деревья и ветер, струящаяся вода потока, птицы, рассекающие воздух, – все они казались ему разнообразными формами универсального «Ужасного», непрекращающимся Созидателем и Разрушителем.

Дадул теперь видел его повсюду, и ему больше не надо было вызывать Джигджеда в тени пещеры. Он вышел оттуда и направился выпить воды из струящегося потока.

Вдали от основного течения, укрытое естественной защитой скал, мерцало маленькое озерцо стоячей воды. Дадул потянулся к нему. Когда он опустился к воде, ему навстречу придвинулось его отражение. Он увидел лицо, которое было ему неизвестно, и, глядя на него, он вспомнил то, о чем все то время, пока находился в состоянии экстаза, совершенно забыл, – он был Дадулом, прокаженным.

И все же у человека, который серьезно смотрел на него из глубины прозрачного зеркала, не было видно никаких следов проказы. Пораженный, отшельник сбросил с себя одежду. Он стоял обнаженный и при свете дня внимательно осмотрел себя. На теле не было видно ни одной ранки, его кожа была прочной и плотной. Он чувствовал себя совершенно здоровым и полным жизни… Признаки, которые так встревожили его, были симптомами какой-то иной болезни, которая полностью излечилась. Он никогда не был прокаженным.

Что ему оставалось сделать? Вернуться домой и возобновить жизнь торговца? Эта мысль заставила его улыбнуться – он уже принял совсем другое решение.

Сделав земной поклон в направлении хижины отшельника, где он в течение предшествующих двадцати лет занимался обрядами Джигджеда , он отвернулся от своей пещеры и медленно пошел по пустынной равнине.
Таши Дадул отправился на поиски мастера, который поведет его по пути окончательного посвящения, того, кто выведет его из империи «Ужасного», находящейся вне жизни и смерти, к невыразимой Нирване.


Глава XIV


Различные виды моральных правил 

Тренировка в виде ограничений, столь восхваляемая на Тибете обычными религиозными мастерами, совсем не в почете у посвященных мистиков. Эти последние считают внутренние достоинства человека и объем знаний, которым он обладает, единственным, что будет важно на пути духовного совершенствования. 
С социальной точки зрения считается, что человек должен подавить проявления таких своих наклонностей, которые несовместимы с благополучием всего человечества, однако это ограничение не может иметь никаких прямых последствий для его спасения.

Какие бы позитивные действия он ни совершал, стараясь подавить в себе хотя бы на мгновение стремление к насилию, жестокости, ненависти, распущенности или эгоизму, эти качества остаются скрытыми в нем и готовыми при первой возможности выскочить и обрести выражение в действиях. Энергия злых тенденций даже увеличивается время от времени в результате сконцентрированного на них внимания в процессе их подавления.

Кроме того, тибетские мистики полагают, что силы, отправляемые в сокровенные тайники сознания или физического организма, как раз не дают им оставаться в бездействии. Они говорят, что в определенных случаях эти силы испускают тайные потоки, способные принести больше вреда, чем принесли бы действия, осуществленные в том случае, если бы человеку позволили следовать своим естественным склонностям.

Мастера мистики не отрицают пользу ограничения или принуждения. Хотя они не используют для обозначения этого западные термины, тем не менее они хорошо знают, что в результате недостатка упражнения органы способны атрофироваться и что эта тенденция ослабляется упорным подавлением. Например, человек, который старательно справляется со своим гневом и подавляет его проявления, может в конечном счете потерять способность к ощущению сильных душевных волнений.

Тибетские мастера крайне сожалеют об этой неспособности. Они считают слабым человека, неспособного совершить преступление. Они говорят, что человек должен делать добро потому, что он находится под влиянием высоконравственной мотивации. Нет добродетели в том, чтобы избегать злых действий только потому, что человек просто неспособен совершить их.

Я слышала изложение тех же самых теорий в Китае и в Индии. В Индии весьма распространен анекдот, причем рассказывающие его утверждают, что это подлинная история. Человек, страстно желавший вести религиозную жизнь, отправился искать известного саньясина, а когда нашел, упросил его стать его духовным наставником. Саньясин внимательно смотрел на него в течение нескольких мгновений и затем внезапно спросил: «Ты умеешь лгать?» «Нет, – честно ответил ему собеседник. – Я никогда не осмеливаюсь говорить неправду». «Тогда иди и учись, – ответил ему святой человек. – Когда ты будешь в состоянии произнести ложь, возвращайся. Тогда я смогу увидеть, чему можно научить тебя относительно духовной жизни». В сказанном не было ни капли шутки. Неспособность к действию – слабость, а не достоинство.

Именно по этой причине метод, ослабляющий или подавляющий любое материальное проявление, в то время как чувство, которое давало ему начало, остается неразрушенным, считается бесполезным, даже вредным для духовного роста.

Необходимым считается своего рода преобразование вещества, из которого состоит ученик. Силы, существующие внутри него, ни в коем случае не должны быть разрушены, скорее они должны систематически направляться по более правильным каналам. Налджорпа-новичок должен научиться регулировать или объединять антагонистические тенденции, которые он обнаруживает внутри себя, чтобы получать желаемые им результаты.

Мудрый знаток доктрины «Прямого Пути» практикует это «сочетание» противоположных сил, даже когда уступает своим страстям – для того, чтобы провести духовный эксперимент или просто позволить себе некоторое низшее удовольствие, типа мести или похоти.

В последнем случае цель налджорпы заключается в том, чтобы избежать, частично или полностью, вредных последствий его злых дел.

Такой способ умело грешить не может не показаться многим из моих читателей странным, даже отвратительным, но ведь речь идет о людях, которые, вместо того чтобы видеть перед собой заповеди Бога, по образу и подобию коего они читают себя сотворенными, признают только закон причины и следствия с его разнообразными комбинациями событий.

Возможно, философы Тибета сами создали эти идеи, а может быть, они позаимствовали их из Индии. Как бы то ни было, образованная Индия придерживается точно таких же концепций, которые мы можем видеть в известной работе, озаглавленной «Вопросы царя Милинды».

Вот фрагмент, о котором идет речь. Царь спросил Нагасену, известного буддистского философа: «У кого недостаток больше – у того, кто грешит сознательно, или у того, кто грешит по неосторожности?»

«У того, кто грешит по неосторожности, о царь, недостаток больше».

«Но в этом случае, почтенный господин, мы должны вдвойне наказать любого нашего родственника или придворного, которые неумышленно поступает дурно».

«А как вы думаете, о царь? Если человек преднамеренно схватился за раскаленный металл, а другой схватился за него неумышленно, кто из них получил бы больший ожог?»

«Тот, кто не знал, что он сделал».

«Это то же самое, как если бы человек совершил дурной поступок».

Этот эпизод отлично подходит для иллюстрации значения термина «недостаток» в буддистском понимании. Мы не проявляем неповиновение божественному Создателю, который судит нас, имея при этом чувства, похожие на наши собственные. Конечно, он, как король, будет иметь серьезные основания для того, чтобы проявить снисходительность к человеку, который подводит его по неосторожности, но пример, приведенный царем, не распространяется на обсуждаемый вопрос, и именно поэтому Нагасена возражает ему своим примером.

Человек, который знает, что он вот-вот коснется куска раскаленного металла, сможет принять некие меры, которые, возможно, помогут ему смягчить последствия контакта между человеческим телом и раскаленным железом. Он погрузит руку в воду, обернет руку пропитанной водой тканью или будет использовать какое-то другое приспособление. Ничего не подозревающий человек приложит руку к горячему металлу, не предусмотрев никакой меры предосторожности, и в результате жестоко пострадает.

Так что для определенных пороков морального характера существуют противоядия, способные смягчить их злые последствия. Посвященный, который был предупрежден, скорее всего обязательно использует их.

При проповедовании подобных теорий жители Тибета выказывают глубокую веру в этот прозорливый навык, который дал начало очень характерной пословице: «Тот, кто знает, как действовать правильно, устроится удобно даже в аду». Все зависит от того, насколько легко ему удастся защитить себя от недостатков своей собственной природы.

По мнению тибетских философов, заурядный человек, которого захлестнули его собственные страсти, и он решил умалить достоинство моральных законов, установленных Мудрыми для человечества, – слеп и безумен [129] . Он покупает эфемерное удовольствие ценой длительного страдания.

Естественно, мораль посвященного человека – это не то же самое, что мораль масс.

Хотя, по мнению тибетских отшельников, жесткие правила, применяемые без разбора при любых обстоятельствах, могут причинить огромный вред – полное отсутствие правил, скорее всего, нанесет вред еще больший, и, следовательно, посвященный не должен склонять слабые умы к несоблюдению моральных устоев.

Однако просветленного человека это не касается. Его этика заключается в мудром выборе, он способен выбрать, что вредно, а что полезно, в зависимости от обстоятельств.

В доктрине «Мистического пути» нет ни Добра, ни Зла. Степень полезности действия является критерием его положения на шкале моральных ценностей. «Полезность» для налджорпы почти всегда имеет смысл совершенства, милосердия, помощи страдающим или уничтожения причины страдания.

Лгать может стать священной обязанностью, если идет речь о спасении жизни человека, преследуемого убийцами. Ограбить богатого скупца, чтобы накормить тех, кто умирает от голода, – ни в коем случае не зло. И если налджорпа предвидит, что он будет заключен в тюрьму или его побьют в результате его действий, и все же, несмотря на знание риска, которому он подвергается, совершает воровство из жалости к страдающим, тогда он – святой.

Интересно отметить тот факт, что подобные представления, которые многими будут расценены как подстрекающие к революции, являются основой многих древних буддистских историй, герои которых дают милостыню вещами, которые им не принадлежат.

Ламаисты признают, что даже убийство может быть добрым действием, но убийца должен руководствоваться причинами, полностью лишенными личного, корыстного интереса. Он не должен ненавидеть того, кого он хочет убить, и он должен быть способен преобразовать в благотворную силу злую энергию, которая сподвигает на действия того, кого он желает уничтожить. Если он не может сделать этого, он должен, совершая убийство, соединиться с тем, у кого есть подобная сила.

Именно это преобразование, которое в экзотерической и в обычной речи обычно описывается как «передача духа» убитого существа в обиталище счастья.
На этих теориях основываются хвалы, расточаемые в старых легендах ламам или героям, таким как Гесэр, убийца бесноватых гигантов [130] .

Один исторический факт – политическое убийство Лангдармы, осуществленное в девятом веке ламой, – ясно показывает точку зрения ламаистов по этому поводу. 
Король Лангдарма возвратился к древней религии Тибета; он защищал ее последователей и пытался искоренить в своей стране буддизм. Информацию об этом суверене мы можем почерпнуть только из ламаистских хроник. Он изображается в них как отвратительный, злобный преследователь, но, возможно, ламаистское духовенство, ставшее ныне жадным и честолюбивым, в основном не могло простить этому королю то, что он не допускал покушения монахов на королевскую власть.

Однако убийство этого тибетского Юлиана Отступника даже сейчас расхваливается как доброе дело, и убийца на религиозной почве – важный персонаж «Мистерий» – спектаклей, которые играются и танцуются в монастырях. Для убийства своей жертвы лама не обращался за помощью к тайным средствам, что часто можно увидеть в отношении героев легенд. Он замаскировался под танцующего клоуна и отправился давать представление при дворе, чтобы заставить короля выйти на балкон. Как только король появился, переодетый танцор выстрелил в него стрелой, которую он спрятал в одном из широких рукавов. Затем он взлетел на коня, которого наготове держали для него сообщники.

При подобных обстоятельствах – как и при любых других, в которых убийство может помочь угнетаемым человеческим существам, – истинно сострадательный человек должен стать убийцей, даже при том, что его действие заставляет его выносить ужасные мучения в течение миллионов лет в том или другом чистилище. «Сострадание и служение – прежде всего» – вот девиз посвященного на этой стадии его духовного пути.

То, что действие, считающееся добрым и хорошим, может, с другой стороны, привести к несчастному возрождению, несомненно, покажется удивительным и нелогичным. У ламаистов этому есть много объяснений. Карательное правосудие, применяемое в наших собственных странах, здесь совершенно не подходит. Скорее это можно сравнить со случаем «убийства из-за сострадания», когда доктор подхватывает инфекционное заболевание из-за своей преданности пациенту. Считается, что человеку, который совершает в высшей степени ужасное действие отнятия жизни, угрожает инфекция более тонкой природы. Совершая подобный поступок, он создает внутри себя определенные тайные притяжения, способные привлечь к нему несчастное воплощение. Тем не менее, в отличие от обычного уголовного преступника, среди которых ему, возможно, придется жить в следующем воплощении, убийцу из сострадания будут по-прежнему двигать благородные чувства и он будет способен даже в чистилище к преданности и альтруизму, так же, как доктор, пораженный проказой или раком, останется мыслящим существом, нередко способным продолжать свои научные занятия. Конечно, это сравнение с доктором приблизительно и неправдоподобно, впрочем, как и любое другое сравнение. Что касается посвященных, то им необходимо помнить, что незаконные действия, подобно инфекции, сочатся ядом. Тем не менее они заявляют, что существуют духовные и прочие «антисептики», которые позволяют им бороться с инфекцией.

Я слышала те же самые идеи, выраженные адептами японской секты Нитирен. Один из них, принадлежащий к этому религиозному ордену, сказал мне: «Недостаточно воздержаться от совершения зла, против зла нужно бороться, уничтожая злых существ». Важно заметить, что, согласно мнению буддистов, убитое злое существо не осуждается на вечное пребывание в аду. Возможно, что «несчастный случай», произошедший с ним, подействует благотворно на его судьбу, направляя его по более праведному пути. Во всяком случае, ламаисты лелеют эту надежду и с удовольствием рассуждают обо многих замечательных последствиях этого специфического вида милосердия. Они говорят, что это не только спасает невинные жертвы, но и, пресекая действия преступника, не дает ему еще глубже погрузиться в пучину преступления. Возможно, это пробудит в его сознании в момент смерти благотворное раскаяние, желание искупить свою вину, что позволит ему возродиться, обладая более возвышенными устремлениями. Даже если его извращенное сознание неспособно на подобное усилие, сострадательный убийца может в этом заменить его собой.

Превосходно!.. Возможно, слишком замечательно. И опасно – слишком легко покатиться под откос. Я представляю себе, что определенные дикие инквизиторы испытывали основанное на аналогичных представлениях благотворительное рвение в отношении еретиков, которых они сжигали заживо. Такие представления недопустимы в примитивном буддизме.

Как уже только что говорилось, человек, который нарушает общепринятые моральные законы, должен не иметь никакой личной, корыстной заинтересованности и не получать никакой личной выгоды от их нарушения.

И все же считается, что теоретически те, кто достиг духовных высот, к которым ведет Мистический путь, освобождены из этого последнего ограничения. Они руководствуются в своем поведении исключительно велением собственной мудрости. От них ждут абсолютной беспристрастности, которая заставляет их смотреть на собственные нужды с той же отстраненностью, с которой они смотрят на нужды всех остальных людей.

В целом, им вовсе не запрещено наслаждаться личной выгодой, поскольку в случае определенных высших личностей эта личная выгода может послужить общей пользе.

Можно было бы привести пример, понятный западному читателю. Это, например, случай, когда ученый, попавший в удобные и удачливые обстоятельства, мог бы позволить всему миру воспользоваться открытиями или изобретениями, которые он не смог бы совершить, если бы был бедняком.

Эта часть пути становится все более скользкой, и мастера уже не в состоянии предупредить кандидата-налджорпу об опасностях, от которых он может пострадать, если не сумеет правильно преодолеть желания, порожденные привязанностью к собственному «я». Обычно говорят, что если ученику не удается достигнуть просветления и состояния бесстрастного ума, когда он вступает на этот путь, то он становится демоном.

Подводя итог, скажем, что есть один закон, который управляет большинством форм, порой совершенно парадоксальных, которые Бог может принимать в глазах посвященного: он должен искоренять страдание и никогда не причинять его. Он должен донести до тех, кому он причинил боль, что та самая боль, которую он вынужден был причинить им, несет им пользу. Это очень сложная проблема: простая доброта или любовь к справедливости, основанные на неправильных концепциях, оказываются неспособными решить ее. Посвященные Тибета убеждены в этом и заявляют, что если кто-то желает достичь совершенства Бодхисаттвы, чьи мысли и поступки не содержат ничего вредного для других существ, необходим разум, развитый длительным духовным обучением.

И все же мораль в любом виде – даже когда она интерпретируется как мудрость – относится к той более примитивной части «Мистического пути», где деятельность все еще расценивается как проявление физических и ментальных действий.

Технически эту стадию называют чой-кьи топа (chos kyi tоspa) [131] , «религиозной или добродетельной деятельностью».

По мере того как ученик прогрессирует в освоении самоанализа, он все более ясно понимает, насколько бесполезна деятельность, с помощью которой люди пытаются изменить цепочку причин и следствий, базируя свои рассуждения на близоруком восприятии равно близоруких сантиментов.

Затем начинается стадия, называемая той-тал (tos tal) [132] – «отвержение деятельности». Мистик понимает, что на самом деле имеет значение не то, «что делать», но «как быть».

Следующее сравнение поможет вам понять сознание мастеров мистики лучше, чем любые другие объяснения:

Один из них сказал мне: солнце не работает. Оно не думает: «Я собираюсь послать свои лучи на этого конкретного человека и согреть его. Я пошлю лучи на эту конкретную область, чтобы ячмень мог созреть, на эту страну, чтобы ее жители могли наслаждаться светом». Но именно потому, что это – солнце и его сущность – давать тепло и свет, оно освещает и дает тепло и жизнь всему сущему.

То же самое можно сказать и о Чанчуб Семспа, тибетском Бодхисаттве – высшей личности, целиком состоящей из разума, мудрости и совершенства. Поскольку она создана из этого изумительного вещества, благотворная энергия, которую она испускает, исходит на все живые существа и окутывает их, от высших богов до самых жалких и ужасных обитателей чистилища.

Однако ученик, продвигающийся по «Мистическому пути», не должен стремиться к этой роли.

В то время, как в буддизме махаяны религиозные устремления, выраженные в клятве стать могучим Changchub Semspa, способным трудиться ради счастья всех живых существ, считаются самыми благородными, в «Мистическом пути» это желание одобряется только на самых низких степенях. Впоследствии это устремление отвергается, поскольку несет оттенок привязанности к индивидуальной жизни, веры в собственное «я».

Если возникает желание выразить свои устремления в клятве, то ученик, достигнувший более высоких посвящений, сформулирует это безлично: «Пусть Чанчуб Семспа или Будда возникнет ради пользы всех живых существ!», а не «Пусть я сам стану Чанчуб Семспа!».

Одно из важнейших условий достижения более высоких степеней посвящения – полный отказ от собственного «я» в любом его проявлении. Было сказано: «Нирвана не для тех, кто желает ее, потому что сама Нирвана состоит из полного отсутствия желания».

Конечно, Путь на этом не заканчивается, тем не менее в этот момент перед глазами налджорпы открываются новые мистические пики. Правила, методы и обряды – все это теряется позади. С ним остается только медитация, которую мастера сравнивают со свободно блуждающим ветром, веющим над вершинами, купанием в восхитительно чистом и свежем воздухе.

На этом огромном духовном пространстве, бледное отражение которого в материальном мире можно уловить в невыразимом одиночестве Тибета, путь исчезает – он больше не видим. Мы должны перестать идти по стопам полностью свободного мистика, который увидел абсолютную свободу Нирваны. «Его путь проследить так же трудно, как линию полета птиц в воздухе» [133] .
И, если один из них поворачивается в нашу сторону, соглашаясь открыть нам тайну того, что он увидел, он вскоре поймет невозможность поведать о своих мистических переживаниях. Именно об этом намекает классическая фраза из Праджняпарамиты [134] : «Я хотел бы говорить, но… у меня нет слов».


Приложение


Чтобы читатели могли составить некоторое представление относительно указаний, которые религиозные учителя Тибета дают своим ученикам, я добавлю здесь множество изречений, приписываемых известному ламе Дагпо Лха Дже, который был третьим в прямом ряду мастеров линии Кагьюпа, самой значительной из школ, утверждающих, что она обладает традиционным изустным учением. Тибетское слово « Кагьюд » означает «строка предписаний».

Предком-основателем этой цепочки преемников является философ Тилопа, изображаемый как своего рода индусский Диоген. Одним из учеников его ученика, Нароты, преподававшего в знаменитом буддистском университете Наланда (в десятом веке), был тибетец Марпа. Последний привез к себе на родину доктрины Тилопы, которые он воспринял у Нароты. Эти доктрины он передал своему ученику, поэту-отшельнику Миларепе (одиннадцатый век), который, в свою очередь, передал учение своим двум выдающимся ученикам – Дагпо Лха Дже и Речунгпе [135] .

Этот последний, в подражание своему мастеру, Миларепе, жил жизнью отшельника, а Дагпо Лха Дже продолжил цепочку духовных сыновей Тилопы. Теперь они были руководителями нескольких ветвей учения, которые возникли под руководством учеников Дагпо Лха Дже. Основной ветвью руководил Великий лама Карма-Кагьюд, который жил в монастыре Толунг Черпуг, расположенном в двух днях пешего пути от Лхасы.

Дагпо Лха Дже – автор значительного числа работ, посвященных философии и мистике. Переведенные мной изречения, похоже, подбирались именно из этих его работ. Эти изречения образуют сборник, первоначально предназначенный для верующих мирян и монахов, учеников лам секты Кагьюпа. Они часто просто цитируются устно, и ученики, которые знают их наизусть, порой записывают их, чтобы лучше запомнить. Эти маленькие рукописи затем передаются другим монахам или набожным мирянам, которые могут скопировать их и также передать другим людям. Однако ныне существуют уже изречения и в напечатанном виде. Они отличаются друг от друга, но главные принципы учения остаются неизменными.

Стиль подобного трактата чрезвычайно лаконичен. Четкая форма этих высказываний разработана таким образом, чтобы они сразу приковывали внимание и отпечатывались в памяти. К сожалению, невозможно сделать их буквальный перевод – он оказался бы совершенно непонятным. Поэтому неизбежным злом является использование пояснительных фраз, хотя они в значительной степени снижают удивительный аромат оригинального текста.


* * *


Для пользы жаждущих избежать круга последовательных перерождений, здесь были сформулированы изречения и предписания мастера Тагпо Лха Дже, духовного наследника мудрецов секты Кагьюд-па. Позвольте нам отдать дань уважения этой череде учителей, слава которых безупречна, а достоинства неистощимы, как океан, что окутывает все живые существа во вселенной из прошлого, настоящего и будущего, своей бесконечной благожелательностью и щедростью.


* * *


Тот, кто стремится быть избавленным от смерти, достичь духовного просветления и состояния Будды, должен сначала помедитировать о следующих вещах.

Было бы жаль родиться в человеческом облике и бездумно промотать эту человеческую жизнь, потратив ее на неблагоразумные или злые действия, умереть, прожив обыкновенную, заурядную жизнь.

В этой, такой короткой, жизни, было бы жаль уступить тщетной амбиции и позволить сознанию вываляться в слизи иллюзий мира.

Было бы жаль отделиться на пороге просветления от мудрого мастера-наставника, ведущего нас к освобождению.

Наши правила поведения и наши моральные обязательства являются колесницей, которая везет нас к освобождению, и было бы жаль, если бы наши страсти принудили нас нарушить первые и не исполнить последние.

Было бы жаль, если бы мы позволили исчезнуть в тривиальных заботах сияющему в нас внутреннему свету.

Было бы жаль, если после того, как мы познали драгоценные доктрины мудрых, нам пришлось бы продать их ради пропитания или мерзкой прибыли тем, кто неспособен понять их.

Поскольку все живые существа – это наши близкие, по отношению к которым у нас есть определенные обязательства, было бы жаль, если бы мы ощущали по отношению к ним антипатию или безразличие.


* * *


После внимательного и беспристрастного исследования собственной природы, способностей и возможностей, нужно выработать для себя благоразумную линию поведения.

Ученик должен полностью доверять своему духовному наставнику и верить в него, ему также необходимы настойчивость и энергия. Поэтому необходимо точно знать, какие качества должен иметь мастер и каких ошибок он не должен совершать, и искать такого духовного наставника, который достоин такой веры.

Ученику абсолютно необходимы острый, глубокий интеллект, устойчивая вера, несгибаемая настойчивость и полная сосредоточенность внимания, чтобы извлекать подлинную и сокровенную мысль гуру.

Необходима постоянная бдительность, чтобы удержать себя от ошибок, которые могут быть совершены посредством слова, тела, сознания.

Если вы хотите оставаться независимым, необходимо быть пустым от желаний.

Тот, кто решил не давать никому возможности схватить веревку, свешивающуюся с его носа [136] , чтобы вести его, как вола, должен освободиться от обязательств любого вида.

Если человек нацелен на счастье других людей, физически или мысленно, ему необходимо естественное стремление к совершенству и сочувствие.


* * *


Ищите мастера, полностью просвещенного в духовных делах, ученого и с избытком награжденного добродетелями.

Ищите тихое и приятное место, которое кажется вам подходящим для исследования и размышлений, и оставайтесь там.

Ищите друзей, которые разделяют ваши мнения и привычки, тех, кому вы можете полностью доверять.

Думайте о злых последствиях ненасытности и удовлетворяйтесь в своем уединении таким количеством пищи, которая необходима лишь для того, чтобы поддерживать вас в добром здоровье.

Строго соблюдайте режим и выбранные правила жизни, выработанные для того, чтобы вы могли оставаться здоровыми и сильными.

Занимайтесь такими религиозными или ментальными упражнениями, которые развивают ваши духовные возможности.

Изучайте беспристрастно все, что вам окажется доступным, какими бы ни были цели, предусматриваемые этими учениями.

Будьте любознательны, будьте готовы учиться везде и всегда, что бы вы ни делали и в каком бы состоянии вы ни были.


* * *


Избегайте честолюбивого мастера, который стремится стать известным или обрести материальное благополучие.

Избегайте друзей, спутников, родственников или учеников, компания которых нарушает спокойствие вашего духа или мешает вашему духовному росту.

Избегайте зданий и мест, где люди ненавидят вас или тех, где ваше сознание лишено покоя.

Избегайте зарабатывать себе на жизнь, обманывая или грабя других людей.

Избегайте любых действий, способных повредить или ухудшить ваше сознание.

Избегайте распущенности и беспечности, которые лишают вас уважения других людей.

Избегайте поведения и действий, которые не имеют никакой полезной цели.

Не скрывайте свои недостатки и не обнародуйте недостатки других людей.

Избегайте действий, вызванных жадностью.


* * *


Мы должны знать: что бы с нами ни происходило – любые явления – все это чрезвычайно непостоянно. Поскольку сознание не обладает независимым существованием, никаким истинным «я», мы должны знать, что оно похоже на само пространство.

Мы должны знать, что идеи (составляющие сознание) возникают из сцепления причин, что речь и тело, сформированные из четырех элементов, непостоянны.

Мы должны знать, что прошлые действия, приводящие к моральным страданиям, автоматически приводят к соответствующим последствиям. Эти страдания могут быть единственным средством убеждения сознания в полезности Учения (буддистской доктрины), которая учит методам освобождения от страданий; следовательно, они [137] должны быть признаны духовными наставниками.

Поскольку материальное процветание часто вредит духовной жизни, мы должны считать известность и процветание врагами, по отношению к которым мы всегда должны быть настороже. Поскольку, тем не менее, комфорт и богатство могут также быть водой и плодородной землей, способствующими духовному развитию, мы не должны стремиться избежать их (когда они приходят спонтанно).

Поскольку неудачи и опасности порой заставляют человека, переживающего их, обратиться к Доктрине, они должны быть признаны духовными мастерами.

В действительности ничто существующее не существует абсолютно независимо само по себе. Все, что существует во вселенной: объекты знания, которые являются бесформенными или обладают формой, идеи, которые входят в сознание как последствия впечатлений, полученных посредством чувств, обстоятельства нашей жизни, возникающие как результат предыдущих действий, – все это является взаимозависимым и неразрывно связанным между собой.


* * *


Тот, кто стал религиозным человеком [138] , должен вести себя соответственно, а не просто навести глянец духовности, продолжая жить обычной мирской жизнью. Он должен оставить свою страну и жить в таком месте, где о нем никто не знает, чтобы освободиться от тирании дома и связей, созданных привычным общением и традициями, вдали от людей и вещей, к которым человек привык.

Выбрав мудрого ламу в качестве своего мастера, он должен отбросить гордость и любовь к самому себе, слушая учение из уст мастера, и просить его совета.

Религиозный человек не должен болтать со всеми подряд об учении, которое он впитал, или о психических упражнениях, в которые он был посвящен, он просто должен ввести учение и эти упражнения в ход своей повседневной жизни.

Когда он впервые сумел увидеть этот внутренний свет, он должен не предаться безделью, а как можно скорее использовать эту начальную вспышку и больше никогда не отрывать от него свой внутренний взор.

Если он однажды испытал счастье созерцательной медитации, он должен искать спокойствия и одиночества для своей практики, не погружаясь снова в материальные действия и мирские заботы.

Религиозный человек должен быть абсолютным хозяином своего тела, своей речи, своих мыслей. Нацеливаясь на Спасение, он никогда не должен преследовать собственные интересы (интересы его «я», которое – как он знает – лишь иллюзия) [139] , но всегда действовать во имя интересов других людей. Ни на одно мгновение он не должен позволять своему телу, своей речи или даже своим мыслям использоваться ради достижения заурядных целей.


* * *


Новички, только недавно вставшие на мистический путь, внимательно слушают беседу о Доктрине.

К вам приходит вера в Доктрину, продолжайте делать ее объектом ваших медитаций.

Упорно сохраняйте одиночество до тех пор, пока вы не обретете силу намерения.

Если ваши мысли блуждают и вам становится трудно сконцентрироваться, упорно продолжайте прилагать усилия, чтобы справиться с ними.


Если вас одолевает вялость, упорно продолжайте заниматься стимулированием и укреплением вашего сознания.

Упорно продолжайте заниматься медитацией, пока не достигнете неподвижного спокойствия.

Когда вы преуспеете в этом, упорно продолжайте прилагать усилия для того, чтобы продлить это состояние ментального спокойствия. Вы должны научиться обретать это состояние по своему желанию, так, чтобы это стало обычным для вас.

Если неудачи преследуют вас, упорно продолжайте сохранять тройное терпение тела, речи и мыслей.

Если внутри вас возникают желания или привязанности и готовы вот-вот одолеть вас, сокрушайте их, как только они появляются.

Если чувства щедрости, благожелательности или жалости слабеют в вас, восстановите их с помощью постоянной практики добрых дел и благотворительности.


* * *


Поразмышляйте над тем, как трудно родиться человеком, и, возможно, это приведет вас к мысли заниматься изучением Доктрины всякий раз, когда возникает такая возможность.

Думайте о смерти, о нашей неуверенности относительно длительности и обстоятельств нашей жизни, и, возможно, это склонит вас к тому, чтобы жить в соответствии с Доктриной.

Возможно, мысль о негибкости связи причин и следствий заставит вас избегать действий, которые приводят к дурным результатам.

Подумайте о тщеславии и незначительности жизни в круге последовательных существований, и, возможно, это склонит вас к тому, чтобы действовать таким образом, чтобы освободиться от этого круга.

Подумайте о различных бедствиях, которым подвергаются смертные существа, и, возможно, это склонит вас к тому, чтобы попытаться достигнуть ментального просветления.

Подумайте об ужасных устремлениях, о несправедливости и нечестности, скрытых в большинстве живых существ. Подумайте, как трудно любому живому существу искоренить эти склонности и разрушить ошибочные впечатления, следствием которых являются эти порочные явления. Возможно, это склонит вас к тому, чтобы помедитировать и посредством медитации достигнуть Действительности.


* * *


Союз некрепкой веры с высоко развитым интеллектом приводит к тому, что человек впадает в заблуждение и становится простым нанизывателем цветистых фраз.

Сильная вера, соединенная со слабым интеллектом, приводит к тому, что человек впадает в заблуждение и становится сектантом, ограниченным узкой тропой догматизма.

Большой пыл без правильного обучения приводит к тому, что человек впадает в заблуждение и приходит к крайним и ошибочным представлениям.

Практика медитаций, отделенная от знания, приводит к тому, что человек впадает в глупую вялость или в бессознательное состояние.

Если человек изучил что-то и признал это наилучшим учением, но не практикует изученного, он становится тщеславным и самовлюбленным, воображает, что он обладает интуитивным знанием, и смотрит на любое другое учение с презрением.

Если человек не ощущает сильной жалости (ко всем страдающим), это приводит к тому, что он впадает в явный интеллектуализм и эгоистично ищет личного спасения.

Если сознание человека сходит с тропы рациональности и здравого мышления, это приводит к тому, что он начинает идти вслед за грубой тривиальностью мира.

Если человек не способен задавить свою амбицию, это приводит к тому, что он позволяет себе руководствоваться мирскими мотивами.

Тот, кто получает удовольствие от визитов людей, восхищающихся им, восхваляющих его и верящих в него, выставляет себя мелким и убогим гордецом.


* * *


Желание может быть принято за веру.

Эгоистичная привязанность может быть принята за любовь или сострадание.

Остановка активности мозга или бессознательное состояние могут быть приняты за экстаз сферы бесконечного сознания [140] .

Явления, предоставленные чувствами, могут быть приняты за открытия, сделанные Знанием.

Люди, уступающие своим страстям, могут быть приняты за налджорп (мистиков), которые освободились от любых общепринятых законов.

Действия, совершаемые с эгоистичной целью, могут быть приняты за проявления альтруизма.

Нечестные методы могут быть приняты за благоразумные методы.

Шарлатаны могут быть приняты за мудрецов.


* * *


Оторвать себя от любой привязанности и оставить дом, посвящая себя бездомному скитанию отшельника, не означает совершить ошибку.

Уважать духовного мастера не означает совершать ошибку.

Изучать Доктрину до конца, слушать наставления, медитировать и размышлять не означает совершать ошибку.

Питать высокие и благородные устремления наряду со скромным поведением не означает совершать ошибку.

Иметь либеральные представления, быть непреклонным в своих решениях и обязательствах не означает совершать ошибку.

Соединять активное, проницательное сознание с минимумом гордости не означает совершать ошибку.

Способность соединить глубокое знание философских доктрин, упорную энергию в освоении этих доктрин, интенсивность духовного опыта и отсутствие тщеславия – это не означает совершить ошибку.

Способность соединить отречение и некорыстную преданность с мудрыми методами совершения добрых дел для других людей не означает совершить ошибку.


* * *


Если после воплощения человек не придает никакого значения духовности, он похож на человека, который возвращается с пустыми руками из мест, богатых драгоценными камнями. Это печальное заблуждение.

Если после вступления в религиозный орден человек возвращается к мирской жизни и преследует цели материальной выгоды, он напоминает мотылька, обжигающего крылышки в пламени лампы. Это печальное заблуждение.

Тот, кто остается невеждой в компании мудрого человека, похож на человека, который умирает от жажды на берегу реки. Это печальное заблуждение.

Знать моральные предписания и при этом не использовать их, чтобы противодействовать последствиям страстей, означает напоминать больного, носящего с собой аптечку, которую он никогда не открывает. Это печальное заблуждение.

Если человек рассуждает о религии, не осуществляя того, о чем говорит, это похоже на бессмысленный лепет попугая. Это печальное заблуждение.

Если человек подает милостыню и занимается благотворительностью из средств, заработанных воровством, хищением, грабежом и обманом, то это похоже на молнию, ударившую в поверхность воды. Это печальное заблуждение.

Предлагать богам мясо, взятое у убитого живого существа, – то же самое, что предложить матери плоть ее собственного ребенка.

Изображать строгость и благочестие, делать дела, заслуживающие похвалы, чтобы привлечь уважение людей и получить известность, означает поменять драгоценный камень на кусок еды.

Если человек искусен в практике духовных упражнений и при этом все же не испытывает никакой склонности к ним, то он похож на богача, потерявшего ключ от комнаты, в которой лежат все его сокровища.

Когда человек пытается объяснить другим людям значение духовных истин или трактатов, в которых описываются важные положения Доктрины, сам не вполне понимая то, что он пытается объяснить, он напоминает слепца, ведущего за собой других слепцов.

Тот, кто считает наиболее важным ощущения или результаты всего, что было создано физическими методами, и теряет из виду сферу сознания, похож на человека, который принимает кусок позолоченной меди за чистое золото.


* * *


Пусть даже религиозный человек [141] живет в самом строгом уединении, он совершает ошибку, если при этом заполняет свое сознание мыслями о мире и об успехах, которые мог бы там иметь.

Когда религиозный человек – известный и признанный глава группы монахов или мирян, он совершает ошибку, если начинает преследовать свои собственные, корыстные интересы.

Быть жадным или иметь малейшее желание – ошибка для религиозного человека.

Делать различие между тем, что нравится, и тем, что вызывает отвращение, не отбрасывать все чувства симпатии и отвращения – это ошибка для религиозного человека.

Если, оставив позади обычных смертных, религиозный человек все еще стремится обрести различные достоинства [142] , он совершает ошибку.

Религиозный человек совершает ошибку, если он не продолжает упорно заниматься медитацией после того, как он впервые мельком увидел Реальность.

Если религиозный человек дал клятву найти истину, он не должен оставлять свои поиски.

Если религиозный человек не преобразует к лучшему свои небезупречные поступки, он совершает ошибку.

Религиозный человек совершает ошибку, если решает продемонстрировать свои тайные возможности для того, чтобы излечить болезнь или осуществить изгнание злых духов [143] .

Если религиозный человек ловко хвалит себя и в то же самое время унижает других людей, он совершает ошибку.

Религиозный человек не должен менять священную правду на средства к существованию и богатство [144] .

Проповедовать высокие доктрины другим и действовать противоположно тому, чему учишь, является ошибкой для религиозного человека.

Быть неспособным жить в одиночестве, испытывать недостаток твердости, необходимой для того, чтобы не поддаться развращающему воздействию свободы и беззаботности, испытывать недостаток храбрости, чтобы вынести бедность, что-то желать – ошибка для религиозного человека.


* * *


Необходим быстрый, активный и проницательный интеллект, способный уловить практические способы постижения человеком истин.

Как отправная точка духовной жизни абсолютно необходимо подлинное отвращение к непрерывной последовательности смертей и возрождений [145] .

Мастер, способный быть уверенным наставником на пути, ведущем к Освобождению, совершенно необходим тому, кто только вступает на этот путь.

Необходимы глубокое понимание, упорная храбрость и уверенная настойчивость.

Обязательна острая проницательность, способность уловить истинную природу «Знающего» [146] .

Необходима способность концентрировать сознание на любом объекте, в любом месте или промежутке времени.

Необходимо обладать искусством использования любого действия для дальнейшего духовного развития.


* * *


Почти не иметь гордости или зависти означает чистоту натуры.

Иметь мало желаний, быть способным удовлетвориться предметами, не имеющими большой ценности, не использовать лицемерие и обман – это признаки высшего сознания.

Разум – это способность выстраивать поведение в соответствии с законом причины и следствия.

Способность беспристрастно оценивать все существа – признак высшего сознания.

Иметь жалость к тем, кто наслаждается злыми действиями, и быть свободными от гнева на них – признак высшего сознания.

Оставлять победу другим и принимать поражение на себя – признак высшего сознания.

Отличаться от обычных людей [147] даже в самых незначительных мыслях – признак высшего сознания.

Вести себя лицемерно – то же самое, как есть отравленную пищу: это ведет к страданию.

Глупый человек, стоящий во главе монастыря, похож на старуху, присматривающую за стадом скота, – он сам создает себе огромные трудности.

Человек, который не трудится для счастья другого человека, заставляющий другого служить собственному благополучию, подобен слепому, блуждающему в пустыне и устраивающему трудности самому себе.

Тот, кто неспособен успешно управляться со своими собственными делами и все же берется за решение еще более сложных проблем, похож на слабого человека, который пытается нести тяжелый груз, – он создает себе неприятности [148] .

Человек, который бездельничает в городе и пренебрегает медитацией, похож на серну, спускающуюся в долину вместо того, чтобы остаться на горах, где она находится в безопасности.

Работать для овладения земными благами вместо того, чтобы развивать свое сознание, делает человека похожим на орла, который потерял навыки использования своих крыльев.


* * *


Человек может поздравить себя, если он способен порвать свои связи с обычными формами религии и начать искать мудрого и благородного мастера.

Человек может поздравить себя, если он способен отказаться от накопления богатства.

Человек может поздравить себя, если он способен отказаться от социальной жизни и жить в одиночестве в уединенном месте.

Человек может поздравить себя, если он способен отказаться от стремления к роскоши и от амбиций.

Человек может поздравить себя, если он никогда не решается использовать других людей для достижения своих эгоистичных целей.

Человек может поздравить себя, если он отучил себя от формы и настроился на проникновение в природу сознания.


* * *


Вера в закон причины и следствия является лучшим из решений человека низких способностей [149] , ведущих к духовному озарению.

Умение распознавать во всем, как внутри, так и вне себя, работу универсальной энергии и ощущающего сознания, является лучшим из решений человека средних способностей, ведущих к духовному озарению.

Способность разглядеть фундаментальную гармонию Знающего, объект знания и действие познания [150] , является лучшим из решений человека высших способностей, ведущих к духовному озарению.

Абсолютная, полная концентрация на одиночный объект – лучшая форма медитации для человека невысоких интеллектуальных способностей.

Непрерывная медитация относительно универсальной энергии и ощущающего сознания – лучшая форма медитации для человека средних интеллектуальных способностей.

Оставаться в спокойном состоянии сознания при отсутствии каких-либо процессов рассуждения, зная, что «тот, кто медитирует», объект медитации и акт медитации образуют неразделимое единство, является лучшей формой медитации для человека самых высоких интеллектуальных способностей.

Управлять поведением согласно закону причины и следствия – лучшая форма этики и самая лучшая религиозная практика для человека посредственных интеллектуальных способностей.

Полное отделение, рассматривание всего как образов, которые человек видит во сне, или как нереальных фигур миража, и подобное же отношение к ним является лучшей формой религиозной практики для человека средних интеллектуальных способностей.

Воздержаться от всех желаний и действий – самая высокая форма религиозной практики для человека самых высоких интеллектуальных способностей.

Постепенное сокращение эгоизма и невежества – один из лучших признаков духовного развития для людей любого уровня интеллекта.


* * *


Если человек следует за лицемерным шарлатаном вместо того, чтобы идти по стопам мудрого, который искренне практикует Доктрину, то он совершает фатальную ошибку.

Если человек строит далеко идущие планы в ожидании долгой жизни вместо того, чтобы ежедневно выполнять свои обязанности так, как если бы это был последний день его жизни, он совершает фатальную ошибку.

Если человек обязуется проповедовать религиозные доктрины перед большим количеством слушателей, вместо того чтобы медитировать в одиночестве о значении этих доктрин, он совершает фатальную ошибку.

Если человек проводит жизнь в распущенности вместо того, чтобы принять чистоту и целомудрие, он совершает фатальную ошибку.

Если человек проводит жизнь между заурядными опасениями и надеждами вместо того, чтобы познать Реальность, он совершает фатальную ошибку.

Если человек пытается преобразовать других людей вместо того, чтобы преобразовать самого себя, он совершает фатальную ошибку.

Если человек пытается добиться высокого социального положения вместо того, чтобы работать над развитием своего Знания, скрытого внутри него, он совершает фатальную ошибку.

Если человек проводит свою жизнь в безделье вместо того, чтобы искать просветления, он совершает фатальную ошибку.


* * *


Прежде всего прочего, необходимо почувствовать сильное отвращение к непрерывной последовательности смертей и возрождений, которой подчинен человек, желать избежать плена повторных существований так пылко, как пойманный олень желает убежать из клетки.

Затем необходимо решительное и смелое упорство, которое ничто не может сломить.

Третье, что необходимо, – удовлетворенность, радость от усилий.

В высшей степени необходимо понять, что нам отмерено столько же времени, сколько его есть у человека, получившего смертельное ранение.

Затем необходимо помедитировать над этим.

И, наконец, необходимо понять, что ничего нельзя сделать.

Прежде всего, необходимо ощущать к Доктрине столь же страстное желание, какое чувствует голодный к хорошей еде.

Во-вторых, необходимо понять природу сознания человека.

И, наконец, нужно признать ошибку дуальности и фундаментальную идентичность всего сущего.


* * *


Признав пустоту сознания [151] , больше нет необходимости слушать религиозные беседы или медитировать на них.

Признав чистую природу «интеллекта», больше нет необходимости искать прощение за грехи.

Нет нужды в прощении для того, кто вступил на путь спокойствия и безмятежности.

Тот, чье сознание достигло состояния беспримесной чистоты [152] , не должен медитировать на «Пути» или о том, как вступить на него.

Тому, кто отбросил все страсти, больше не нужно бороться с ними.

Тот, кто знает, что все явления – это просто иллюзия, больше не должен ни с чем бороться или к чему-то стремиться.

ДРУЖЕСТВЕННОЕ ПОСЛАНИЕ НАГАРДЖУНЫ 
Во втором собрании ламаистских канонических книг, носящих название Тенгьюр (Tengyur, пишется bstan hgyur) – «комментарии», находится известное послание, приписываемое великому индусскому философу Нагарджуне, философская доктрина которого очень почитаема у ламаистов. Ниже я привожу некоторые отрывки из этого послания.
Сейчас уже неважно, был ли Нагарджуна действительно автором этого послания или оно было написано одним из его учеников или вообще кем-то, кто использовал его имя. Мы просто хотим отметить, что хотя краткий список назиданий, из которых оно состоит, относится к махаянизму и рекомендован тибетскими гуру, тем не менее он отлично сочетается с учением примитивного буддизма.


* * *


Пусть ваше тело, ваша речь и ваше сознание придерживаются пути десяти добродетельных действий [153] . Воздерживайтесь от питья хмельных напитков и восхищайтесь честной жизнью [154] .

Зная, что богатство быстро исчезает, что оно мимолетно и скоротечно, помогай свободно бедным, твоим нуждающимся друзьям и отшельникам. Ничто столь не добродетельно, как милосердие, это твой самый лучший друг, который поможет тебе обеспечить хлеб насущный в будущей жизни.

Высоко почитай целомудрие, не загрязняй и не ухудшай себя грубыми и жестокими действиями. Целомудрие сознания – основа всех достоинств, так же как земля – опора для всех живых существ и неподвижных предметов.

Пусть наполнят тебя безграничное милосердие, целомудрие, зоркость и спокойствие. И пусть к ним добавится мудрость, ее энергия, и тогда, с их помощью, ты пересечешь океан мира, приближаясь к состоянию Будды.

Уважай отца и мать своих, добрых друзей и своих наставников. Подобное уважение принесет тебе справедливую славу и впоследствии счастливое возрождение.

Приносить зло, ранить, грабить, лгать, совершать непорядочные действия: пить допьяна, проявлять ненасытность, которая побуждает есть в неположенное время, мягкая роскошь, которая приглашает откинуться на кушетке, пение, танцы, украшения – все это следует отринуть [155] .

Выполняя эти указания и обучая этим правилам непосвященных, как мужчин, так и женщин, человек следует по стопам архатов и готовит себя к возрождению среди богов.

Относись как к злейшим врагам: к жадности, нечестности, зависти, высокомерию, ненависти, гневу, гордыне в отношении социального положения, красоты, богатства, молодости или знания. Относись к власти как к своему врагу.

Те, кто вел распущенную или преступную жизнь и, признавая свои проступки, изменили свое поведение, – те обрели душевную красоту, как луна, вышедшая наконец из-за облаков.

Никакой аскетизм не превысит по значимости терпение, поэтому никогда не позволяйте себе терять голову от гнева.

Пока мы думаем: «Эти люди оскорбили, обвинили или одолели меня, они погубили меня», внутри нас рождаются гнев и ярость. Поэтому отбросьте негодование и спите спокойно.

Знайте, что сознание, в котором создаются образы, может быть похоже на воду, землю или склад [156] . Когда вас одолевают злые страсти, лучше, если сознание будет похоже на воду [157] . Для человека, который следует по пути истины, лучше, если оно будет похоже на безопасный склад.

Есть три вида слов: приятные, верные и ложные. Первые похожи на мед, вторые похожи на цветы, а третьи похожи на нечистоты. Избегайте третьих.

Некоторые люди идут от света к свету, другие от тьмы к тьме. Некоторые люди идут от света во тьму, другие – из тьмы к свету. Будьте среди первых.

Знайте, что люди похожи на плоды дерева манго. Некоторые кажутся созревшими (мудрость), но на самом деле совершенно незрелые. Другие, хотя и являются зрелыми, выглядят недозрелыми и неспелыми. Есть такие, кто, без сомнения, уже созрел, но совсем не кажутся спелыми. Другие, совершенно спелые, и выглядят зрелыми и спелыми. Учитесь видеть разницу между этими плодами.


* * *


Среди различных философских систем в Тибете есть одна наиболее высоко уважаемая система, носящая название Чаг гья ченпо (Chag gya chenpo) [158] . Она состоит из знания высшей доктрины неотъемлемого единства всего сущего, соединенного с практикой деяний, вдохновленных этой доктриной. Тайное значение слова «Чаг» (chag (phyag) – Пустота или отсутствие любых качеств, любых условий существования, какие только могут быть обозначены словами или представлены в мыслях, так как слова и мысли могут выразить только ограниченные объекты, а то, что обозначается словом «Пустота», есть Абсолют. Слово гья (gya (rgya)) эзотерически обозначает освобождение от рабства мирских трудов, и к этому освобождению ученик приходит путем знания этой доктрины. Слово chenpo [159] в данном случае обозначает союз этого высшего знания фундаментального единства всего сущего и освобождения от мирских забот. Таковы объяснения, которые дают мастера, преподающие Чаг гья ченпо , и они подтверждаются работами древних авторов, которые проповедовали эту доктрину в прошлые века.

Я не собираюсь здесь рассказывать об историческом происхождении этой философской системы и лишь ограничусь заявлением, что истоки ее находятся в индусской философии. Эта система связана с dbuma [160] , – философией, проповедовавшейся мастером Нагарджуной, она была принесена на Тибет великим ламой школы Сакья: Сакья Панчен, а также другими религиозными мастерами.

Ниже собраны советы относительно метода медитации, даваемые своим ученикам ламами, проповедовавшими доктрину Чаг гья ченпо после того, как им был дан соответствующий ангкур.

Я взяла эти советы из моих собственных примечаний, записанных со слов некоторых из этих лам; я также сделала выдержки из работы, к которой эти ламы относятся с огромным пиететом, – это труд, озаглавленный « Чаг-чен-гьюи-зинди » (Chag chen gyi zindi (phyag tchen gyi zin bris)). Это руководство – своего рода справочник для тех, кто ищет спасения на пути Чаг гья Ченпо .


* * *


Сев в тихом и уединенном месте, человек поначалу должен оставаться неподвижным и спокойным, не предпринимая ни малейшего умственного усилия. Он не должен предлагать себе медитировать и готовиться выполнять духовное упражнение, как порой некоторые думают: «Я пришел сюда, чтобы медитировать… Я должен выполнить работу по медитации…» Это спокойствие тела, речи и сознания, которое не поддерживается даже малейшим усилием, даже небольшим напряжением, не имеющее никакой цели, называют «позволить сознанию оставаться в его естественном состоянии».

Говорят:  [161]

Думайте не о прошлом.

Думайте не о будущем [162] .


«Не думайте: я медитирую.

Не воображайте Пустоту как Небытие».

Какие бы ощущения ни поступали от всех пяти чувств, в этот момент нельзя стремиться анализировать их; напротив, нужно, чтобы сознание оставалось в абсолютном покое.

Сказано: «Воздерживаясь от формирования понятий или идей, связанных с воспринимаемыми объектами,

Оставляя сознание в покое, как у маленького ребенка [163] ,

Рьяно следуя советам своего духовного наставника,

Человек безусловно обретет понимание Пустоты и будет освобожден от мирских забот, – эти две вещи сливаются воедино» [164] .

Тилопа сказал:

Не воображайте, не рассуждайте, не анализируйте;

Не медитируйте, не размышляйте,

Сохраняйте естественное состояние сознания [165] .


Мастер Мармидз сказал:

«Отсутствие отвлечений (идеальное внимание) – путь, по которому идут все Будды».

Именно это называется спокойствием сознания, неподвижностью сознания, остающегося в его естественном состоянии (или остающегося в его истинном жилище).

Нагарджуна сказал:

«Помните, что внимание считается единственным путем, по которому ступают Будды. Постоянно наблюдайте за своим телом (за действиями, выполняемыми телом, за деятельностью пяти чувств, за причинами этих действий и их последствиями), чтобы познать это.

Пренебрежение этим наблюдением лишает все духовные упражнения любого смысла и не приводит ни к каким результатам.

Именно это непрерывное внимание называют свободой от рассеянности.

Сказано в Абхидхарме: «Память (предписываемая ученику) состоит в том, что он не должен никогда забывать существ или предметы, которые когда-либо попадали в поле его зрения».


* * *


Ощутив ментальное спокойствие, необходимо сосредоточить сознание на одной-единственной точке.

Один из методов, ведущих к достижению этой цели, может быть осуществлен при помощи некоторого материального объекта или без него.

В первом случае объект может быть маленьким шариком или палкой [166] . В последнем случае можно сконцентрировать сознание на физической форме, на слове или на сознании Будды.

Можно использовать материальные объекты следующим образом.

Положите перед собой маленький шарик или палку, чтобы сконцентрировать на нем свои мысли.

Не позволяйте «знающему» [167] отклонять внимание от этого объекта, рассеивать внимание вокруг или входить в него [168] , просто упорно смотрите на предмет, не позволяя мысли никуда отклоняться.

Затем помедитируйте о своем духовном мастере, то есть сформируйте его образ и держите сознание прикрепленным к нему.

Если вы чувствуете утомление, вас одолевает вялость или сонливость, нужно упорно продолжать медитацию, уперев в предмет пристальный взгляд, медитируя на месте, откуда можно увидеть широкие просторы пустой земли.

Если, с другой стороны, сознание блуждает, нужно запереться в хижине отшельника и, опустив глаза, удерживать спокойствие сознания, пресекая любое усилие, как объяснялось ранее.

Когда человек берет в качестве предмета телесную форму, речь или сознание Будды, они отображаются следующим образом: в качестве тела человек использует маленькую статую или красочный рисунок Будды;

в качестве речи человек использует слог;

в качестве сознания человек использует точку.

Можно обойтись без статуи или рисунка, и представить себе форму Будды. Тогда он представляется в образе человека, одетого в религиозную одежду и окруженного светом, и постоянно стоит перед мысленным взором человека.

Концентрация на речи происходит путем визуализации изображения круга размером с шляпку гвоздя, на которой написан слог « Хри » (hri) [169] , причем линии букв – толщиной в волос.

Концентрация на сознании происходит путем представления перед собой точки размером с горошину, из которой исходят лучи света [170] .


* * *


В упражнения, преподаваемые новичкам (предварительное или элементарное обучение), включается упражнение по удалению мыслей в тот самый момент, когда они только зарождаются; также в этом упражнении новичку предлагается позволить мысли продолжаться, не давая ей принять конкретную форму (не останавливаясь, чтобы сделать из нее ментальный образ).

Когда человек медитирует, он чувствует, что в нем с огромной скоростью возникает множество идей, одна за другой. Поэтому, как только начинает возникать некая мысль, она должна быть срезана под корень, чтобы медитация могла продолжиться.

Продолжая медитацию и постепенно продлевая длительность периодов безмыслия, человек наконец замечает (чего до этого момента он просто не видел), что идеи формируются непроизвольно, следуя одна за другой, и образуют бесконечную последовательность.

Это открытие непроизвольного формирования идей равноценно обнаружению скрытых врагов. Таким образом, человек оказывается в состоянии, подобном тому, когда он стоит на берегу реки и смотрит на протекающую мимо него воду. Спокойное и наблюдающее сознание наблюдает за движением непрерывного потока – как вода – идей, которые непрерывно следуют одна за другой.

Если сознание достигает этого состояния, хотя бы на мгновение, оно начинает понимать рождение и прекращение ментальных образований.

Затем кажется, что эти ментальные образования – поскольку на них было сосредоточено наблюдение (а прежде человек не осознавал этого), – становятся более многочисленными, но это не так.

Реальность находится вне возникновения ментальных образований и немедленно кладет конец этому их возникновению.

На втором месте находится упражнение, которое состоит в отбрасывании возникших несформулированных идей.

Какой бы ни была пришедшая вам в голову идея, на нее не следует обращать никакого внимания; ее следует оставить саму по себе, не позволяя себе оказаться под ее влиянием, не рассуждая о ней и даже не стремясь отбросить ее. Таким образом, сознание напоминает пастуха, пасущего стадо, и продолжает медитацию.

Если вы будете упорно продолжать действовать подобным образом, ментальные образования больше не будут появляться и сознание достигнет состояния покоя, сконцентрируется в одну точку.

Мастер Гамбопа (другое имя Дагпо Лха Дже) сказал:

Когда сознание остается расслабленным,

оно становится тихим,

Когда ничто не взбаламучивает воду, она становится

прозрачной.


Отшельник Миларепа, Бог созерцательных отшельников, сказал: «Сохраняя естественное состояние сознания, не заставляя его принимать конкретную форму [171] , вы видите, как занимается первая заря Знания.

Когда вы держите сознание расслабленным, текущим, как спокойный речной поток, в нем отражается Реальность».

Мудрый Сараха подвел итог этого двойного процесса медитации в следующих строках:

«Когда сознание остается привязанным к чему-либо, оно пытается блуждать, двигаясь беспорядочно.

Когда оно остается свободным, оно остается неподвижным.

Я понял, что это такое же трудноуправляемое животное, как верблюд».


* * *


Высшее учение включает медитацию относительно того, что есть сознание, остающееся без движения, и что находится в движении (зритель и действующее лицо).

(1) Сознание должно наблюдаться, находясь в состоянии тихого покоя. (2) Мы должны исследовать природу этого неподвижного «объекта». (3) Мы должны исследовать, как то, что называют сознанием, остается в покое и как оно перемещается, оставляя свое спокойствие.

Мы должны исследовать: (1) появляется ли в сознании движение в состоянии ином, кроме спокойствия; (2) перемещается ли это сознание даже когда оно находится в покое; (3) является ли его движение чем-то иным, кроме как состоянием неподвижности (состоянием покоя) или нет.


Мы должны исследовать, каков вид реальности этого движения и какова причина, обуславливающая прекращение этого движения.

Мы сделали вывод, что то, что движется, совершенно не отличается от того, что остается неподвижным. Достигнув этой точки, мы должны спросить себя: если сознание, которое замечает то, что перемещается, и то, что остается неподвижным, отличается от них – не есть ли это «я» того, что перемещается, и того, что остается неподвижным.

Затем мы устанавливаем, что наблюдатель и наблюдаемый объект неотделимы. И, поскольку невозможно классифицировать эти два предмета (наблюдатель и наблюдаемый объект) как являющиеся дуальностью или единым объектом, их называют «целью, находящейся за пределами сознания» и «целью, выходящей за пределы всех теорий».

Сказано:

«Однако, сколь благородны могут быть, цели, созданные столь бренным сознанием .

И то, что находится вне сознания, нельзя назвать целью». 

В Сутре, озаглавленной «Вопросы Кашьяпы», мы читаем:

«Если тереть две палочки одна об другую, возникает огонь. 

И порожденный ими огонь затем пожирает обе палочки. 

Точно так же поглощается разум, рожденный двумя – парой, образованной «неподвижным» и «движущимся», а также наблюдателем, который рассматривает их дуальность». 

Эта медитация называется: «прозорливая медитация отшельника». Ее не следует путать с «прозорливой медитацией ученого», потому что последний исследует объекты извне.

Законоведы « Чаг гья ченпо » также проповедуют способы использования в целях духовного развития препятствий; кроме того, они обучают множеству способов анализировать сознание:

Действительно ли это – вещь, состоящая из материи?

Если этот объект материален, из какого вида материи он сделан?

Если это объективно существующая вещь, какова ее форма, ее цвет?

Если это – «знающий», не является ли это идеей, которая пришла на время?

Что тогда является этим нематериальным объектом, который проявляется в различных формах?

Что является тем, что создало этот нематериальный объект?

Если бы сознание было реальной сущностью, то было бы возможно считать его своего рода веществом.

После дальнейших рассуждений человек приходит к выводу, что сознание не материально и не нематериально и что оно не относится ни к какой категории объектов, относительно которых можно сказать, что «они существуют» или «они не существуют».

Вопросы все еще продолжаются, и мы приходим к проблеме относительно составного или несоставного характера сознания.

Является ли сознание простым, несоставным объектом?

Является ли сознание составным объектом?

Если оно несоставной объект, то почему оно проявляется столь различными способами?

Если оно является составным, как оно может быть приведено к тому состоянию «пустоты», в котором есть только единство и гармония?

Продолжая наши исследования, мы приходим к тому, что признаем: сознание свободно от крайностей, как единственности, так и множественности.

«В состоянии покоя человек, который достиг этого понимания, дошел до истинного результата медитации; для него все объекты кажутся столь же иллюзорными, как и формы, созданные миражом».

Сказано:

Передо мной, позади меня, во все стороны от меня, 

 Везде, куда бы я ни посмотрел, я вижу «Это оно само». 

Сегодня, o мастер, иллюзия была рассеяна; 

Впредь я не спрошу ничего подобного. 


Тайные изустные учения в тибетских буддийских сектах


Предисловие Алана Уоттса


В течение нескольких лет я упоминал эту, до настоящего времени редкую и неизвестную почти никому работу так: «Я рассказывал вам об этой книге», потому что часто считалось, что я высосал свои объяснения буддизма из пальца, тем самым фальсифицируя подлинное обучение. Мадам Александра Давид-Ниэль путешествовала и училась в Тибете, приняла последнего ламу, покойного Йонгджена, как своего сына, и описала события своей жизни в работах с такими интригующими названиями, как «Посвящение и Посвященные в Тибете» и «Мистики и маги Тибета». Обе эти книги впервые появились в английском переводе в 1931 году. Название этой книги также несет на себе отпечаток эзотеричности, напоминая о фантазиях Талбота Манди, Джеймса Хилтона и Лобсанга Рампы, кто, зная тибетский буддизм весьма поверхностно, дали нам изображение Тибета как тайной цитадели, где собрались самые таинственные и искусные мастера оккультизма и магии, изображая высокопоставленных буддистских монахов, или лам, как людей, психические возможности которых выходят далеко за пределы обычных смертных.

Тем не менее, несмотря на оккультный аромат названия, «Тайные изустные учения в тибетских буддистских сектах» – самое прямое, сугубо простое и практичное объяснение буддизма махаяны из всех, какие только были написаны к настоящему времени. Более того, это удивительно понятное описание буддистской школы мадхьямики (или «срединного пути»), метода медитации и просветления – учения, созданного где-то между 150 и 250 гг. нашей эры великим индийским мудрецом и ученым Нагарджуной. Более детальные и академические исследования этого метода можно найти в книге Т. Р. В. Мурти «Введение в индийскую философию» (Аллен и Анвин, Лондон, 1955) и в изумительном переводе Эдвардом Конза книги «Праджняпарамита», изданной Буддистским обществом Лондона. Мадам Давид-Ниэль пишет для обычных людей, которые просто хотят практиковать и испытывать этот метод как способ преодолеть свои эмоциональные проблемы «клеша» (санскр.), являющиеся следствием иллюзии, что каждое индивидуальное эго отдельно от вечной и невообразимой Основы всего сущего.

Очень важно, чтобы жители Запада наконец поняли, что высокие ламы, мастера Дзэн и индусские гуру, практикующие йогу, – это люди, а не супермены. Мы не должны ставить их на высокий пьедестал (как сделали это с Иисусом Христом) настолько высоко, что это автоматически делает недосягаемым для нас их состояние сознания. В каждом человеке есть потенциальные возможности осуществления психотехнологий вроде ясновидения, телекинеза, предвидения и телепатии, астральных проекций и других паранормальных проявлений. Но эти возможности не являются основной целью тибетского буддизма. Напротив, важно понимать, что тому, кто вы есть, всегда были и будете, вообще не нужно защищать себя или доказывать что-либо.

Саусалито, Калифорния Август 1967 


Предисловие


Посвящается покойному ламе Йонгдену, моему приемному сыну и преданному спутнику в течение 40 лет путешествий и исследований на Востоке – он помог мне собрать эту информацию во время путешествий по Тибету.


В этой книге читатель узнает об учении, называемом тибетцами « Санг уэй Дамнганг » (Sangs Wai Damngang) [172] , то есть «Тайное учение».

То, как мы должны понимать прилагательное «тайное» в приложении к этому учению, объясняется на последующих страницах точно так же, как оно было передано мне.

Я сделала все возможное, чтобы передать все максимально объективно; независимо от моего личного мнения, я стараюсь максимально точно передать мысли тибетских учителей. Это не пропаганда их учения – этой книгой я просто стремилась сообщить некоторые из доктрин, бережно сохраняемых элитой тибетских мыслителей. Эти учения достаточно трудны для понимания иностранных исследователей.

Каждый из моих читателей может сформировать собственное мнение относительно теорий, которые он найдет в этой книге. Он может размышлять и медитировать на них, если пожелает. В каждой области задача исследователя состоит исключительно в том, чтобы предложить слушателям множество фактов, способных расширить их познание.


Глава I


Идея написать такую книгу пришла ко мне уже довольно давно. В один прекрасный летний день я рассказала о своем плане одному мудрому жителю Тибета, который вел созерцательную жизнь в небольшом доме на склоне скалистой горы. Он не поддержал меня.

«Напрасная трата времени, – сказал он. – Подавляющее большинство читателей и слушателей одинаковы во всем мире. Я не сомневаюсь, что люди в вашей стране похожи на тех, с кем я встречался в Китае и Индии, а последние были точно такими же, как жители Тибета. Если вы говорите с ними о глубоких истинах, они зевают и, если могут, сразу же покидают вас, но если вы сообщаете им абсурдные сказки, они слушают вас, позабыв обо всем. Они желают, чтобы доктрины, проповедуемые им, религиозные ли, философские или социальные, были приятными, совместимыми с их представлениями, удовлетворяли их склонностям, фактически тем, что уже есть в их головах, и тем, что они одобряют».

Мастер ничего не мог мне посоветовать. Сотни раз, будучи на Западе, я слышала, как мужчины и женщины выражают желание найти религию, которая удовлетворяла бы их, или видела, как они отвергают некую доктрину, говоря: «Это меня не удовлетворяет».

Но что могло бы стать приятным им и удовлетворило бы их? Это было бы собрание ложных понятий, неразумных наклонностей, элементарной чувственности, которое маскируется под марионеточной личиной «я». Я подумала тогда о верующих, опьяненных запахом ладана и звуками органа в полумраке наших соборов, полагая, что находятся на пути к духовным высотам. Я думала о них, независимо от их принадлежности к церкви, трепещущих от звучания определенных имен, слов, которые являются всего лишь пустым звуком, лишенным смысла.

«Вообще, – продолжал Мастер, – мы различаем три вида людей: те, ум которых крайне туп, людей со средним уровнем интеллекта, способных понять некоторые, наиболее очевидные Истины, и те, кому дан разум, более приспособленный для глубокого восприятия мира, кто способен видеть не только то, что лежит на поверхности мира физических явлений, и понять истинные причины [173] .

«Достаточно направить внимание на этих последних, и сказать им: «Смотрите с этой точки зрения, понимайте вот так», и они начинают чувствовать то, что должно быть понято там, куда им сказали посмотреть; они понимают реальную суть тех вещей, на которые им указали. 
Этих людей можно направить по высокому пути Учений, называемых «тайными», они останутся «тайными» для людей с тупыми умами, которые слышат то, что им говорится, но не воспринимают ничего, кроме произносимых звуков.

Секретность определяется не Мастером, который говорит, а способностью слушателя воспринимать то, что ему говорят. Мастер может только открыть дверь: лишь от ученика зависит его способность увидеть то, что лежит за ней. Учителя – это те, кто способен различить степень остроты ума тех, кто желает узнать об их Учении, и определенные доктрины они детально объясняют только тем, кого считают способными понять их. Таким образом и сохранялось глубокое Учение, передаваемое изустно от Мастера ученику в течение многих поколений, избегая полного забвения. Вы услышали их. Теперь сделайте с ними то, что считаете целесообразным. Они очень просты, но, как мощный таран, они разносят стену ложных идей, внедренных в сознание человека, эмоций, которые восхищают его, приводя к страданиям… Попробуйте!»

И тогда я вспомнила, что древние буддистские тексты говорят нам о колебании Будды перед началом Его миссии: «Я обнаружил глубокую Истину, которую трудно почувствовать, трудно понять, она доступна только для мудрого.

Люди заняты собой, их закручивает в вихре этого мира, и они находят в этом удовольствие. Человеку будет трудно понять закон связи причины и следствия, давление самсар [174] …

Так зачем открывать людям то, что я обнаружил ценой мучительных усилий? Почему я должен сделать это? – это учение не может быть понято теми, кого переполняют жадность и ненависть… Оно таинственно и глубоко, скрыто от вульгарного сознания. Если я открою его и люди окажутся неспособными понять его, то единственным результатом будут усталость и раздражение на меня».

«И, поскольку Он думал таким образом, Достойный чувствовал желание молчать, не проповедуя Учение».

В этом месте текстов люди с восточным воображением говорят о вмешательстве Бога, Брамы Сахампати, который помещал в слова мысли, возникающие в сознании Будды.

Брама Сахампати призывает Будду победить свое колебание:

«Почтенный может проповедовать Учение! Есть существа, духовные глаза которых едва затемнены легкой пылью, они поймут Учение. На земле Магадха [175] до настоящего времени преобладает ложное учение, которому привержены люди, умы которых были загрязнены (невежеством). Теперь открой им ворота Бессмертия.

Восстань, O Победитель! Путешествуй по всему миру, O Предводитель паломников (существ, которые блуждают по кругу последовательных рождений и смертей). Есть те немногие, кто поймет Тебя».

«Затем Будда бросил в высшей степени пророческий взгляд на мир. Он увидел некоторых существ, духовные глаза которых были едва покрыты тонким слоем пыли. Он видел тех, чьи умы были ослеплены сильным желанием, и других, умы которых были бездеятельны.
Так же, как в водоеме некоторые цветы лотоса, рожденные в воде, не появляются из воды и цветут в глубине, другие растут на поверхности воды, а третьи выступают из воды, и вода не увлажняет эти цветы, так и Будда, бросив взгляд на мир, увидел некоторых существ, умы которых были чисты от грязи мира, существ с острым умом и с тупым умом, существ с благородным характером, хороших слушателей и плохих. Когда Он увидел это, он сказал Браме Сахампати: «Позволь сделать так, чтобы Ворота Вечности были открыты для всех! Позволь любому, кто имеет уши, услышать!»

Я сомневаюсь, счел ли меня божественный Брама Сахампати достойной общения с ним. Однако я рискнула обратиться к нему за советом, который он однажды дал Великому Мудрецу Индии, и памятуя также разрешение, которое дали мне на пороге тибетской хижины отшельника, я попытаюсь подвести итог этому собранию теорий и правил, названных сангва («sangwa»), секретному мистическому учению, тесно связанному с идеей лханг тонг (lhang tong) [176] , трансцедентного инсайта. 
Учения всех Мастеров, которые не оставили никаких записей, и даже тех из многочисленных Мастеров, подлинными записями трудов которых мы обладаем, всегда давали начало интерпретациям и развитиям, которые, в некоторых случаях, были добавлены к основному учению и стали по сути самостоятельным учением, а в других случаях исказили исходный смысл.

Я уже говорила [177] , что описание буддистского учения можно дать на двух страницах, и я дала в форме таблицы, занимающей две страницы, описание фундаментального Учения буддизма. Все школы буддизма, без исключения, включают эти понятия и берут их за основу того, что они считают своим развитием и интерпретацией.

Обсуждать законность этих дополнений не всегда легко. Будда всегда настаивал на необходимости проверить выдвинутые Им суждения и лично осознать их, проникнуться ими, прежде чем принять их как истину.

Древние тексты не оставляют в этом сомнений: «Не верьте на основании традиций, даже если они почитались многими поколениями во многих местах; не верьте ничему просто потому, что многие люди говорят об этом; не верьте потому, что так говорили мудрецы прежних времен; не верьте тому, что вы представили себе, думая, что Бог вдохновил вас. Не верьте ничему, что зависит только от власти ваших Мастеров или священников. Тщательно исследуйте и верьте только в то, что вы сами проверили и нашли разумным, в то, что направлено на ваше благо и благо других людей» [178] .

В другом месте, после разговора с некоторыми из Его учеников, Будда сделал вывод:

«Если теперь вы понимаете это и смотрите таким образом, скажете ли вы: «Мы чтим Мастера и из уважения к нему говорим это?»

«Мы не будем делать так».

«То, что вы говорите, о ученики, разве это не только то, что вы самостоятельно проверили, сами поняли?»
«Это именно и только это, Достойный».

В течение столетий индийские и китайские философы в значительной степени пользовались доступной им свободой мысли и интерпретации. Они умело использовали ее, и мы теперь знаем множество историй удивительных полемических состязаний. 
Жители Тибета не могли отказать себе в стремлении подражать им, и в их тщательно сохраняемом изустном учении можно распознать интересное сочетание индийской философии и особого менталитета желтой расы. С другой стороны, наиболее хорошо информированные современные знатоки Секты Медитации Дхьяна (Dhyana), называемой Чань (Ts’an) в Китае и Дзэн в Японии, с готовностью соглашаются с тем, что их учение – Буддизм, переработанный умами желтой расы.

Эта смесь различных менталитетов оставила в тайных буддистских учениях Тибета особое качество трансцендентного рационализма, строгого интеллектуального равновесия, которое делает его совершенно непохожим как на популярные религии, так и на эмоциональную мистику определенных школ махаянистов (mahayanist).

Очевидно, что подавляющее большинство тех, кто называет себя буддистами, оказалось не в состоянии подняться до ментального уровня Учения Будды.

Большинство из них создало для себя различные виды буддизма, которые вовсе не являются буддизмом, и в своем невежестве поддерживают, часто с горечью, эту веру, с ее абсурдными методами, как выражение самой чистой ортодоксальности.

Более умные люди ясно видят нелогичность этих «вариантов» буддизма, но подчиняются им, принимая их как обязательную уступку умственной слабости «масс», поскольку они желают сгруппировать «массу» разнородных людей под одним ярлыком, который совершенно их не определяет.

Один ученый японец, который выказывает особое пристрастие – я бы даже сказала нежность – к этим выродившимся формам буддизма, выразился таким образом:
«Мы можем порой игнорировать требования разума и удовлетвориться, хотя обычно подсознательно, утверждениями, которые противоречат друг другу, если их критически исследовать. Однако мы никоим образом не можем игнорировать требования религиозного чувства, которое находит удовлетворение в самом факте своего существования. Если оно вступало в скандальное противоречие с самим понятием веры, это происходило потому, что насущный спрос необходимо удовлетворять даже за счет разума».

В другом месте тот же самый автор писал: «Негибкость кармы – больше, чем может вынести несчастный смертный» [179] .

Вполне возможно, что это окажется верным для большинства из нас, но кто заставляет этих слабоумных людей называть себя буддистами? Разве им не стоит следовать другим учениям, в которых есть истории, соответствующие их эмоциональным тенденциям? При этом им следует бояться не вечного проклятия, а лишь мгновенных неприятностей, к которым могут привести ошибки, совершаемые ими в их физической и ментальной деятельности. 
Тибетские Мастера, которые передают традиционные изустные учения, настойчиво повторяют, что это Учение пригодно для использования людьми из категории «раб», то есть людьми с очень высоким уровнем интеллекта, «цветами лотоса, растущими выше уровня воды», согласно живописному сравнению, которое я приводила выше. Цель этого учения заключается не в том, чтобы развлекать бесхитростных людей, милосердно названных в тибетских священных текстах «детьми». Оно предназначено для того, чтобы сделать сильных еще сильнее, умных более умными, для того, чтобы у проницательных еще больше развить интуицию и привести их к овладению трансцендентальным озарением лхаг лхаг (lhag Ihag), которое является частью истинного просветления.

Именно поэтому объяснение доктрин и методов, составляющих основную часть учения, резервируется лишь для определенного класса учеников, и именно поэтому их называют тайными знаниями.

Этот буддизм тибетской элиты вдохновлен истинным буддизмом и восходит к самому блестящему периоду буддистской философии. Считается, что это учение традиционно передается из уст в уста от Мастера ученику.
Те, кто посвящен в секретные учения, сообщают, что эти знания не являются следствием сверхъестественного откровения. Это плоды интеллектуальных и духовных исканий людей, которые присоединили к ним исследования в материальной плоскости.

В этом преимущества, предоставляемые нам современной наукой, не стоят ничего, они никоим образом не помогают понять теории, выдвигаемые Тайным учением. Люди, которые думали об этих теориях, по-видимому были способны глубже проникать в суть вещей – лхаг тонг (lhag thong). 
Хотя Дордже Чанг (Dorji Chang) [180] , мифический персонаж, часто называют первым в списке тех, кто передавал Учение из уст в уста, он возглавляет этот список лишь символически, поскольку он является «носителем волшебного скипетра» – дордже (dorji), – представляющего собой мощь, дарованную традиционным Учением. Даже если некоторые люди испытывают желание считать Дорджи Чанга реальным человеком, распространителем особых учений, ни один из них не рискнул бы утверждать, что он был автором этого учения.

В традиционном изустном Обучении действительно обучают достижению трансцендентального инсайта, состояния, которое не заключается, как воображают очень многие, в обучении ученика определенным понятиям, в раскрытии ему определенных тайн, а скорее в демонстрации ему средств и способов изучить их и обнаружить их для себя.

Мастера тайных учений говорят, что истина, которую преподал вам кто-то другой, не имеет ни малейшей ценности, и единственная истина, живая и действенная, которая имеет ценность – это та истина, которую обнаруживаем мы сами.

Если бы все было не так, то нам было бы достаточно почитать бесчисленные работы, в которых философы, ученые и доктора различных религий объясняли свои взгляды, и выбирать из их числа те, которые согласуются с нашими собственными идеями, те, с которыми мы готовы согласиться. Именно так поступает большинство людей, которых жители Тибета относят к средней, промежуточной категории.

Необходимо преодолеть эту стадию развития. Недостаточно видеть глазами, которые, согласно буддистским священным текстам, «просто покрыты тонкой пленкой пыли», какой бы тонкой ни была эта пленка. Задача в том, чтобы удалить последние следы пыли, которая мешает вам видеть.
Буквально лхаг тонг (lhag thong) означает «видеть больше», «видеть за пределами», «видеть чрезвычайно». Таким образом, это означает не только видеть больше, чем основная масса человечества – люди абсолютно несведущие, – но и видеть то, что находится за границами, ограничивающими взор развитого ума, создать третий глаз Знания, который адепты тантрических сект помещают в центр лба изображений своих Богов.


Глава II


Вера, предписываемая своим последователям всеми религиями и рассматриваемая ими как основное достоинство любого, кто надеется на вечное спасение, совершенно не приветствуется тайными учениями буддизма. Основываясь на совете, данном Буддой Его ученикам, первая рекомендация, которую мастера дают новичкам: «Сомневайся!»

Сомнение подталкивает учеников исследовать и изучать этот Путь, который ведет к Знанию.

Из вышеупомянутого не следует, что тот, кто намерен следовать по Пути Тайного Учения, полностью брошен на самотек. Ни в коем случае. Его ставят лицом к лицу с определенными фактами, которые всегда казались ему настолько очевидными, что он никогда не обращал на них внимания, и Мастер говорит ему: «Теперь исследуй, являются ли эти факты, которые ты считаешь отображением действительности, действительно реальными. Исследуй их внимательно и подробно, отбрасывая все предвзятые идеи, освободи свое сознание от всех мнений, которые угнездились в твоем сознании относительно этих фактов; сомневайся во всем, что ты механически принимал до настоящего времени, смотри на этот факт так, как если бы ты смотрел на нечто совершенно для тебя новое, то, что формирует твое физическое окружение – и затем исследуй возникающие у тебя ментальные реакции».

Исследовать людей, среди которых мы находимся, исследовать разнообразные явления, которые непрерывно возникают и исчезают вокруг нас, и затем добраться до момента, когда мы исследуем зрителя этого спектакля, того, кого мы называем «я», – это действительно интересная программа, которая обещает нам неожиданные открытия.

К кому мы должны обратить наши вопросы, чтобы получить информацию о мире? От кого мы получили то знание, которым уже обладаем?

Ответ: от наших чувств.

Мы видели, слышали, ощущали вкус, чувствовали запах, касались различных предметов материального или тонкого мира. Мы дали названия этим различным предметам, мы классифицировали их в серии однородных объектов, мы создали их и из них – мир, который стал нам знакомым точно так же, как мы обставляем дом, в котором живем.

И теперь встает вопрос избавления от медлительности, созданной привычкой относиться к нашему миру без любопытства, а также убежденностью, что природа всего, что к нему относится, нам давно и полностью известна.

Теперь необходимо подвергнуть сомнению всю информацию, переданную нам нашими органами чувств. Действительно ли это верная информация? Не добавляем ли мы различные преувеличения, за которые наши органы чувств никоим образом не ответственны?

Давайте посмотрим. Предположим, вы находитесь на широкой, голой равнине и вдалеке видите зеленое пятно на желтом песке. Каков размер пятна, которое вы видите? Измерьте его, сравнивая с вертикальным предметом, расположенным на уровне глаз, линейкой, или просто пальцем. На какой высоте на линейке или на пальце находится зеленое пятно? Отметьте его высоту. Оно может быть равно верхнему суставу вашего мизинца или еще меньше – это может оказаться всего лишь точкой.

Если вы еще не сделали этого, вы можете провести совсем уж элементарный эксперимент. Что вы видели ? Вы видели зеленое пятно, измерили его размер. Вы видели это и ничего больше. Сказать, что вы видели вдали дерево, будет неправильно. Ваши глаза не показали вам дерево с покрытыми листвой ветвями, способными защитить вас от лучей солнца. Мысль о дереве и его представление в вашем сознании – результаты вашей умственной деятельности, которая была запущена видом зеленого пятна, увиденного вдали.

При этом соединилось воедино множество элементов. Прежде всего следует упомянуть привычку, память. Другие зеленые пятна, которые вы замечали при подобных обстоятельствах, привели к обнаружению дерева. Вы это запомнили. Обычно любой человек знает, что с расстоянием предметы кажутся намного меньше, чем есть на самом деле, и вы это также запомнили.

Однако это – умозаключения, а не факт, что вы видели дерево. Вполне возможно, что, идя в сторону зеленого пятна, тот, кто его видел, найдет дерево, но это совершенно необязательно. Зеленое пятно может оказаться домиком, выкрашенным в зеленый цвет, зеленым полотнищем палатки или чем-то еще, кроме дерева. Более высокая степень вероятности, если не уверенность, может быть достигнута, если к восприятию цвета будет добавлен контур, имеющий форму дерева. Но опять же, как часто ментальная деятельность, обрабатывающая восприятие зеленого пятна, дает ошибку? Блеск солнца или мираж могут заставить нас видеть не только зеленые пятна, но и деревья, и множество других предметов, хотя на самом деле их там нет.

Короче говоря, какую информацию мы получили из того факта, что видели зеленое пятно? Мы просто знаем теперь, что пережили соответствующее ощущение. Ощущение, и ничего больше, все остальное – интерпретация. Точно так же, любое наше восприятие, которому мы даем название, присваиваем форму, цвет или любые другие признаки, является только интерпретацией быстрого контакта одного из наших органов чувств с неким стимулом.

Таким образом, мы приходим к тому, чтобы рассмотреть сосуществование двух миров: мира чистого контакта, не окрашенного экраном «воспоминаний», и мира, созданного ментальными формациями ( самскарами ): миром интерпретаций.

Первый из этих миров представляет Действительность, и он неописуем; мы не можем ничего думать о нем, не можем вообразить его, «не интерпретируя» его и тем самым не разрушая его качество Действительности. Действительность невыразима и невообразима.

Второй из этих миров – мир ментальных формаций, приведенных в движение стимулом-контактом. Это тот мир, в котором мы живем. Сказать, что он нереален, не означает лишить его права на существование [181] .


* * *


Каков воспринимаемый, материальный мир, представленный в Тайном Изустном Учении?

«Материальный мир есть движение», – говорят Мастера, а не собрание движущихся предметов, это само движение. Не существует предметов «в движении», это само движение, которое составляет предметы, являющиеся нам: они не что иное, как движение.

Это движение – длительная и бесконечно быстрая последовательность вспышек энергии (в Тибете это называется цал (tsal) или шуг (shoug)). Все объекты, воспринимаемые нашими органами чувств, все явления любого рода – безотносительно вида, который они могут принять, – состоят из быстрой последовательности мгновенных событий. 
Каждое из этих мгновенных событий вызвано разнообразными причинами и множеством условий, действующих совокупно. Нельзя считать, что событие отличается от этих причин и условий. Именно они, взятые все вместе, составляют событие. Нет события за их пределами.

Это слово «событие» не следует воспринимать в том смысле, в котором оно воспринимается в обычном языке, то есть в значении «факта исключительной важности», о котором мы говорим, когда кто-то говорит об «историческом событии». Здесь событие означает «нечто произошедшее». Эти «нечто», возникающие мгновенно и последовательно, эти быстрые вспышки энергии, достаточно сильно похожи одна на другую в последовательности, чтобы остаться незаметными для нас; но затем внезапно в этой последовательности происходит момент, отличающийся от всех предыдущих, который привлекает наше внимание и заставляет нас думать, что появился новый объект.

Этот процесс часто объясняется сравнением с зерном, которое инертно и неподвижно лежит в сарае. Затем однажды появляется зародыш, отличный от зерна. Однако неподвижность и инертность зерна была только внешней. Мы видим, как это безжизненное зерно является сочетанием причин и условий, рядом отдельных моментов, среди которых возникают другие «моменты», которые мы увидели как проросток.

Некоторые люди говорят, что проросток – трансформация зерна. Тайное Учение явно не поддерживает это мнение. В нем говорится, что проросток существует в зависимости от зерна согласно классической буддистской формуле: «Это существующее, которое возникает». Это не следует понимать, что То – это отец, который породил Это путем передачи материи. То – это лишь случай, который обеспечил возможность появления Этого.

Существует две теории, и обе рассматривают мир как движение. Согласно одной из них, линия этого движения (создающая явления) непрерывна – таким нам кажется течение спокойной реки. Согласно другой – движение прерывисто и продвигается отдельными вспышками энергии, которые следуют друг за другом через настолько маленькие интервалы, что эти интервалы практически сливаются.
При этом категорически отрицается существование материи, которая является неподвижной и гомогенной.


* * *


Хотя обзор изустных учений относительно природы мира, представленный здесь, весьма краток и неполон, он позволяет нам вернуться к тому, что поставляют нам наши органы чувств, и подробно исследовать это.

Что происходит, когда вы смотрите на предмет? Контакт органа зрения с внешним объектом. Этот контакт длится всего мгновение. Когда вы думаете, что смотрите на предмет в течение долгого времени, на самом деле это серия мгновенных контактов, каждый из которых длится всего миг и ни один из которых не идентичен предыдущему.

Почему не идентичен?

По нескольким причинам, главная из которых, включающая все остальные, заключается в том, что, как мы уже объяснили, ничто существующее не может быть неподвижным, и независимо от того, что это может быть, оно является последовательностью изменений со скоростью, которая далеко выходит за пределы наших способностей восприятия и понимания.

Но тогда материальный орган, называемый глазом, который состоит из совокупности большого количества клеток [182] , также является неподвижным. Клетки, которые составляют его, находятся в бесконечном движении; они подвергаются, каждая в отдельности, многочисленным влияниям, привнесенным, чтобы опираться на них, внешними по отношению к ним агентами [183] , и подвергаются многочисленным изменениям в зависимости от природы их собственного развития. Глаз в момент второго контакта не идентичен глазу, который подвергся первому контакту, и продолжает меняться в течение последующих контактов.

Фактически эти контакты дают нам ряд изображений, хотя мы полагаем, что смотрим непрерывно. Скорость контактов заставила нас видеть их как единое изображение. 
Точно так же объект, на который мы смотрели, также не является однородным неподвижным блоком. Это – целая «вселенная», сформированная большим количеством движущихся частиц. То, что говорилось выше о клетках, которые формируют глаз, также приложимо к объектам, на которые мы посмотрели. В своем непрерывном танце они также подвергаются изменениям из-за собственного развития и перемен, вызванных внешними агентами. Они также сближаются или удаляются, сочетаясь самым разным образом, образуя самые причудливые узоры. И вследствие этого наблюдаемые объекты также меняются, они различны в каждый конкретный момент времени.

Хотя большинство людей вводит в заблуждение иллюзия, скрывающая от них силы, действующие как в органе, так и в объекте, с которым орган находится в контакте, из этого не следует, что все эти люди совершают одну и ту же ошибку в одинаковой степени.

Здесь может подключиться «трансцендентное озарение», лхаг тонг . Мы легко способны признать, что наши чувства очень ненадежны, поскольку они недостаточно остры. Мы можем даже признать, что они совершенно не годятся для того, чтобы позволить нам почувствовать глубинную суть явлений, но также разумно полагать, что наши чувства можно воспитать и что их острота может быть увеличена. До какой степени их можно улучшить? Это невозможно предсказать, но разумно предположить, что мы ни в коем случае не достигли предела восприятия, которое могут обеспечить нам наши физические и ментальные способности.

То, что было сказано о зрении и его объекте, естественно, можно применить и к другим органам чувств: ухо точно так же воспринимает звук, как глаз – объект. Нос так же воспринимает ароматы, а язык – вкусы. Наша кожа точно так же воспринимает контакт с инородным телом. В каждом случае речь идет о встрече двух движущихся совокупностей, и также, в каждом случае, это – вопрос ощущения, сопровождаемого интерпретацией, которая переносит ощущение в мир сознания, искажая его.

Мы можем задаться вопросом: какой из этих многочисленных и разнородных контактов дает нам реальное знание? Мы должны остерегаться слова «реальный», поскольку, когда мы его используем, оно просто соответствует идее, которую мы сами развили, к способу понимать, специфическому для нас или принятому нами на основании предложения других людей. В любом случае никакое экспериментирование не может обеспечить нам контакт с Абсолютной Реальностью – чувства экспериментатора воспринимают процесс эксперимента, который он выполняет, и его результаты. Теперь его чувства, как уже объяснялось, просто дают ему ряд ощущений, которые он интерпретирует в меру своего понимания. Скорее всего, этот способ понимания всегда очень отличен от реальной действительности.

Но существует ли Действительность, уникальная Действительность в абсолютном смысле? Что мы можем знать об этом и какое значение имела бы она для нас, тех, кто не принадлежит к миру Абсолюта, а относится к миру относительности?

Действительность есть синоним Бытия. То реально, то существует, что создает последствия. Но как мы можем узнать, что объекты создают последствия? Мы знаем это, когда чувствуем их, когда ощущаем последствия. Теперь каждый из нас чувствует ощущения, которые позволяет ему чувствовать структура его сущности. Человек чувствует и ощущает иначе, чем комар или растение. Сущность, отличная от человека, – Бог, Демон или иное существо, – не чувствует так, как мы. Степень, градация, сила, природа ощущений и восприятия отличается в зависимости от устройства органа различных существ, осуществляющих контакты. Из этого следует, что то, что реально, что существует, что создает последствия для одного, не влияет на другого, не реально для него, и значит, не существует.

Каждая сфера, каждый мир, каждый вид существ обладает собственной Действительностью, потому что он создает последствия в этой сфере и для этого вида существ.
Мы должны остерегаться идей и суждений, основанных на нашем человеческом менталитете, на наших человеческих чувствах и стремлении давать оценки согласно нашему пониманию того, что существует в бесконечности пространства.


* * *


То, что было сказано выше относительно неоднородности движения, которое является нашим миром, можно в той же мере отнести и к Изустному Учению. Это Учение не выражено в виде последовательной и систематически расположенной системы, как нам бы хотелось. Объяснения переплетаются, повторяются, рассматриваются с различных точек зрения. Очень редко ученику преподается последовательный «курс». Скорее обучение состоит из отдельных бесед, нередко происходящих через очень длинные промежутки времени. Мои заметки состоят из краткого пересказа бесед, которые я слышала. Каждый из моих читателей должен сам собрать воедино те из описаний, которые ему наиболее интересны.

Как я уже говорила в самом начале этой книги, метод, используемый в Изустном Учении, заключается в том, что исследователю предлагаются различные предметы для размышления, и от него зависит, что он с ними сможет сделать. Для некоторых людей теории, которых они коснутся, послужат ключом, открывающим дверь в область, которая до того момента была для них закрыта, в то время как другие повертят ключ в руках, не всовывая его в замок, или даже не поймут, что существует дверь, которую можно им открыть. Это сравнение в точности соответствует мысли Мастеров, которые передают Изустное Учение.


* * *


Опираясь на предыдущие объяснения, я чувствую, что могу возвратиться к вопросу контактов, развить его и добиться определенного озарения.

Уже говорилось, что контакт органа чувств с его объектом состоит из ряда мимолетных контактов. Также утверждалось, что в течение этих контактов и орган чувств, и объект, с которым орган находится в контакте, подвергаются изменениям, потому что оба они являются совокупностями частиц в движении.

Интенсивность контактов различна. Лишь некоторые среди них пробуждают эхо в сознании, эхо, преобразующееся в мысль, которая приходит нам в голову: «я видел лошадь», «я видел дерево, человека», «я слышал звук удара в гонг», «я съел абрикос», «я почувствовал запах горящей древесины», «я коснулся чего-то шелковистого», «я укололся о шип» и т. д.

Мы видим, слышим, касаемся многих вещей, которых мы не ощущаем сознательно. Чем ниже уровень физического и психического развития человека, тем меньше уровень его сознательного восприятия.

Нередко случается, что человек в течение долгого времени, день ото дня, видит один и тот же пейзаж и затем внезапно в этом знакомом пейзаже замечает некий объект, который он никогда не видел, острый шип чортен (chorten) [184] над холмом или устье пещеры в скалистом утесе. Эти вещи всегда были там, наш взгляд многократно пробегался по ним, наши органы зрения получали впечатление от них, но оно было недостаточно сильным, чтобы заставить нас видеть их сознательно. Но возникли другие обстоятельства, впечатление усилилось, и мы увидели их.

Конкуренция органов чувств между собой также вызывает временное господство одного или другого органа, который душит ощущения, полученные другими органами. 
Человек, прислушивающийся к важному для него шуму – например, стуку копыт лошадей, на которых, по его мнению, к нему приближаются бандиты, не почувствует укусов насекомых, холодного ветра и т. д.

Означает ли это, что контакты, которые не способны вызвать достаточно четких ментальных действий, приводящих к тому, что мы осознаем эти ощущения, не порождают неких последствий? Ни в коем случае. Ничто из происходящего не остается без последствий.

Таким образом, мы переходим к оценке того, что может оказаться этими последствиями, то есть того, что происходит с этими многочисленными контактами, которых мы не осознавали.

Мы должны добавить к контактам, являющимся следствием деятельности наших пяти органов чувств, те, которые являются следствием деятельности нашего сознания – буддисты расценивают его как «шестое чувство». Эта последняя категория включает мнения, теории, доктрины, идеи, которые мы сформировали во время нашего образования беседы, которые мы имели или слышали, прочитанное нами или сделанное, и так далее. Среди этих контактов, созданных нашим шестым чувством – разумом, – как и среди контактов, созданных физическими органами чувств, большая часть лишь слегка коснулась нашего сознания, не отложившись в виде заметных впечатлений – или, возможно, эти впечатления были слишком слабыми, и мы сразу же забыли их.

Тем не менее они ни в коем случае не исчезли, поскольку породили таинственных потомков, и эти потомки, то есть их последствия, могут проявиться даже через длительный промежуток времени.

Однако мы не должны считать, что силы, приведенные в движение бессознательными физическими или психическими контактами, будут сохраняться в латентном состоянии в некоем нематериальном сосуде, ожидая благоприятных условий для своего проявления. Некоторые люди сохраняют подобное представление и говорят о «сосуде сознания», делая из него своего рода индивидуальное или космическое божество. В изустном учении это мнение отрицается.

Силы, вызванные контактами, осознаваемые нами и нет, дают начало разнообразным вспышкам деятельности, которые проявляются в различных плоскостях, и в то же самое время многочисленным действиям и реакциям между самими этими силами.

Взаимодействие контактов и их последствий не должны рассматриваться только сами по себе. Неисчислимые контакты всевозможных видов, которые непрерывно происходят во вселенной, и столь же неисчислимые и различные последствия этих контактов представляют собой другой обмен энергией, влияние которого воздействует на все сущности и во всех сферах.

В соответствии с исследуемыми нами теориями лучше сказать: «В действительности во вселенной нет никаких контактов. Вселенная – это движение, и это движение состоит из контактов. Контакты и их последствия – вот вселенная».

Точно так же, в ограниченном масштабе нашей личности, именно это движение контактов и их последствий и есть наша личность, то, что мы называем нашим «я».

Давайте еще раз вернемся к фактам, доступным нашему «я», которые, как мы теперь будем видеть, исчезают как «круги на воде» или «замок в облаках».

Контакт порождает мысль. Рождение мысли может в некотором смысле зависеть от контакта, но нет никакой уверенности, что контакт – это единственная причина мысли, которая за ним следует.

Мы можем сравнить контакт с ударом, но в бесконечно малый промежуток времени между этим ударом и возникновением мысли, которая дает название объекту контакта, происходит событие.

Это событие можно сравнить со вставкой между чистым контактом и нашим сознанием, с экраном, на котором рисуются фигуры. Что это за экран? – Житель Тибета называет его падтчаг (pagtchags) (на санскрите васана (vasana)), что означает склонность, наклонность, привычку, но более точно – память [185] .

Западные психологи обратили внимание на роль, которую играет обучение в сознании, являющемся результатом нашего восприятия

В статье о том, как люди чувствуют цвета, доктор Чарльз Хилл [186] выражает сомнение относительно точности восприятия цвета ребенком, который говорит, что трава зеленая. Действительно ли ребенок ощущает, что видит зеленый цвет, когда смотрит на лужайку, или повторяет «трава зеленая» в результате внушения? То есть ему сказали, что «трава зеленая», и поэтому он видит ее зеленой.

В пока еще ограниченной области исследования ученика он прежде всего исследует привычку соединения понятий определенных форм, цветов, звуков, вкусов с определенными стимулами.
Эта привычка никоим образом не является его собственной. Она с самого начала была внедрена в существа, чей контактный орган подобен нашему собственному и которые из-за этого склонны точно так же реагировать на аналогичные стимулы. Мы не можем знать реакции существ, сформированных иным способом. Однако разумно полагать, что в одном и том же мире, как мы только что говорили, различные миры воспринимаются различными существами согласно природе их собственных органов восприятия.

В итоге можно обобщить механизм этого явления следующим образом: мы знаем, что, когда имеет место контакт, он состоит из ряда скачкообразных контактов, некоторые из которых создают шок, дающий начало ощущению. Это ощущение уже чувствовал человек и ему подобные, и реакция, появившаяся на это воздействие, при аналогичных обстоятельствах возникает как экран, на котором обычный отклик на такое ощущение изображается в виде картинки: лошадь, абрикос, гонг, шип или нечто другое. 
Означает ли это, что в абсолютной истине наши чувства вступили в контакт с реальной лошадью, реальным абрикосом, и т. д.? Этому нет никаких доказательств, поскольку единственное существующее доказательство зависит от свидетельства чувств, свидетельства, которое просто повторяет уже зафиксированные неточности. Мы не можем допустить ничего другого, как существование стимула, который вызвал ощущение, которое мы почувствовали, ощущение, которое мы интерпретировали своим индивидуальным способом, добавляя к нему изобретенные нами образы.

Должны ли мы тогда полагать, что наше восприятие – чистый мираж? Не совсем. Скорее всего, стимул чему-то соответствует, но это что-то, то есть некий объект [187] , с которым вступили в контакт наши органы чувств, остается для нас неизвестным.
Даже без какого-либо соответствующего материально существующего объекта мы видим образы лошадей, абрикосов и т. д., взятые из воспоминаний, которые мы имеем об этих объектах. В следующих главах мы исследуем различные посвященные этому теории.


* * *


Жители Тибета не могли не отметить, что когда мы видим вдалеке выстрел, то сначала мы воспринимаем вспышку, а уж затем слышим шум выстрела. Однако это наблюдение не побудило их исследовать этот предмет и создать какую-либо, более или менее последовательную теорию о соответствии скоростей света и звука.

Однако мысль о том, что картина мира, который мы созерцаем, в реальности представляет собой состояние вещей, происходящих в конкретный момент времени, не поддерживается Тайным Учением. Согласно этому Учению, образы, которые мы видим, – это образы того, что уже было и чего больше нет. Другими словами, то, что мы видим, есть образы ушедших вещей.

Возможно, было бы интересно сравнить данные нашей современной науки с догадками Тайного Учения.

В статье, озаглавленной «Если бы мы находились на звезде, что мы видели бы из того, что существует на Земле?» – Александр Ананов, выдающийся член французского Астрономического Общества, писал: «Из-за огромных расстояний, которые отделяют нас от звезд, и отрезка времени, который необходим свету звезды, чтобы достигнуть Земли, образ звезды, которую мы видим, является изображением этой звезды, которое отправилось в путь несколько тысяч лет назад из того места, где находилась звезда в то время, и это изображение только теперь попало на сетчатку зрителя.

Таким образом, мы можем заключить, что в большинстве случаев мы видим лишь фантом звезды. Возможно даже, что мы смотрим на звезду, которая более не существует. Таким образом, когда мы считаем, что изучаем астрономию, это означает, что мы изучаем историю прошлого, которое уже исчезло.

Если бы мы оказались на звезде и если оттуда мы могли бы видеть жизнь на нашей планете, то мы бы не смогли увидеть современную цивилизацию. Мы должны были бы видеть, например, события, которые происходили в Египте во времена фараонов».

Чтобы доказать, что образ объекта, который мы ощущаем, не совпадает с тем, что есть в настоящее время, когда произошел контакт, зрительный или другой, Учение указывает на теории, которые отрицают любую стабильность и плотность материальных тел. Эти теории кратко объяснялись на предыдущих страницах.

Хотя интервал времени, который, по их мнению, протекает между тем мигом, когда мы воспринимаем изображение объекта, и тем моментом, когда изображение «покинуло» объект, может быть бесконечно коротким, принцип тот же самый, как и в случае, когда дистанция между этими двумя моментами составляет тысячи лет, за которые до нас доходит образ звезды.

В обоих случаях мы можем сделать вывод: «то, что мы видим, есть образы прошлого».

Ученику также советуют обдумать следующую проблему: должны ли мы рассматривать события как ряд картин, перелистываемых перед неподвижным зрителем, или, скорее, мы должны полагать, что путешественник идет по картинной галерее, рассматривая попадающие ему на глаза сцены одну за другой.

Эта та самая проблема, которую решали последователи медитации [188] , и они, похоже, находят ее решение в следующей декларации, известной в данной школе буддизма: «Я нахожусь на мосту, и – о чудо! Это не река течет, это – мост, который двигается поверх потока». Мост, который двигается поверх неподвижного потока, можно понимать как образ путешественника, идущего мимо ряда картинок, являющихся событиями, но скорее это сознание, находящееся в непрерывном движении, которое представляет себе реку (поток событий), текущую под мостом, и которую воображает себе мост.

Эти события уже существуют? Они установлены на пути путешественника как неподвижные вехи, которыми размечают наши шоссе? В этом случае достаточно ли будет путешественнику двигаться достаточно быстро, чтобы рассмотреть сцены, которые были вне поля зрения людей, остававшихся неподвижными или двигавшихся очень медленно, то есть видеть будущее этих людей, которые остались позади него на дороге?

Я слышала сравнение этого путешественника со всадником. Чем быстрее лошадь несет его, тем скорее он увидит реку, гору и людей, живущих в их окрестностях, которые более медленный путешественник, идущий пешком, увидит только на следующий день или того позднее.

С другой стороны, можно ли было бы пойти назад, вернуться той же дорогой и затем рассмотреть сцены из прошлого? Здесь Тайное Учение включает различные приводящие в замешательство утверждения вроде описания движущегося моста и тому подобные. Но, как и мастера Чань , те, кто передает Тайное Учение, предупреждают своих учеников, что эти утверждения никоим образом не догма. Они стремятся создать ментальный шок, опрокинуть сознание, сбить с привычных идей, которые вынуждают нас увидеть вещи такими, какими бы мы никогда их не увидели, и возможность существования полной противоположности того, что до этого мы считали непреложной истиной.

Согласно метафорическому выражению знатока школы Дзэн, человек должен «увидеть Полярную звезду в Южном полушарии».

Что касается возможности достижения подобного видения, точка зрения Тайного Учения будет изучена позднее [189] . Давайте сразу скажем, что, основываясь на теориях мимолетности явлений, их мгновенности и разнообразия вызывающих их причин, это Учение заявляет, что будущее не может быть не чем иным, кроме вероятностей, но оно никогда не может предстать в виде достоверного факта. Наиболее часто используемый пример – семечко, из которого скорее всего проклюнется росток, однако без твердой в том уверенности, поскольку семечко может засохнуть или по какой-то иной причине может случиться так, что это семя не даст никакого ростка.

Будущее, как и прошлое, представляет собой концепцию относительности, которая связана с человеком, представляемым как неподвижный объект. Оно относительно человека, предполагаемого привязанным к определенной точке, пятну и к определенному моменту, в котором существуют эти время и место. Если я говорю «отдаленный», то на самом деле это означает «отдаленный от меня» или далекий от объекта, выбранного мной и, согласно моим предположениям, также зафиксированного в определенном месте.

То же самое происходит, если я скажу: «это было давно». При этом оценка времени основана на факте моего существования или на факте существования объекта, выбранного мной в определенный фиксированный момент.

Что означает «это было тысячу лет назад» или «вчера»? Что означает «близко» или «бесконечно удаленно»? Эти термины ничего не означают сами по себе. «Далеко» или «рядом» может означать только «далеко от чего-то» или «близко к чему-то», «тысячу лет назад» или «вчера» может быть «тысячу лет назад от конкретного момента» или «вчера относительно сегодняшнего дня». Есть ли какая-нибудь причина, чтобы задерживаться на обсуждении подобной проблемы? Мастера, которые передают Тайное Учение, так не думают. Подобные обсуждения, как и любые другие рассуждения такого рода, могут быть полезны как тренировка для ума. Она полезна, чтобы сделать сознание более подвижным, но они не имеют никакой практической пользы, поскольку объекты, являющиеся предметом наших ментальных рассуждений, реально не существуют.


Необходимо понять, что любые теории и доктрины являются продуктом нашего сознания. Сознание способно сфабриковать несколько теорий, даже противоречащих одна другой, и ни одна из них не будет более или менее верной, чем другая, потому что все они основаны на ложном восприятии или, в лучшем случае, ценны только для подобного нам наблюдателя, насходящегося там же, где и мы сами, а такое восприятие не имеет никакого отношения к действительности.

Знаменитый философ Нагарджуна [190] был Мастером прошлого в искусствах изменения наших ментальных привычек, умел привести человеку доказательства того, что нечто противоречащее тому, что мы считаем верным, могло быть не менее верно и что очень часто оба утверждения абсурдны. Тем самым он ясно показал тщетность наших представлений, которые мы унаследовали и которых придерживаемся, даже не исследовав доказательства, на которых они, как мы уверены, базируются.


Глава III


В буддистских священных текстах говорится, что первая проповедь Будды состояла главным образом из объяснения теории «Взаимозависимых перерождений» пратитья самутпада (Pratitya samutpada) [191] , известной также как учение о двенадцати причинах [192] .

С этим связаны все философские школы, развившиеся в буддизме, реалистические или идеалистические. Философ Камалашила [193] описал пратитья самутпада как «Драгоценный камень буддистского учения».

Цепочка «Взаимозависимых перерождений» следующая:


Термины, использованные при этом перечислении, легко и непосредственно приводят к перипетиям конкретной жизни. Обычно это интерпретация, принятая буддистами школы хинаяны ( тхеравадины из Южной школы). По их мнению, цепочка из двенадцати причин касается различных особей – людей или животных, но обычно людей.

Я помню, как вызвала удивление и формальные возражения сингальских и бирманских буддистских монахов, намекнув, что «Цепочка Взаимозависимых перерождений» могла – по крайней мере в основной части – применяться к эволюции как растений, так и человека.

В действительности, хотя начитанные представители монахов отрицают это, некоторые из тех, кто называет себя буддистами-махаянистами северных регионов либо тхеравадинами юга, на самом деле остались приверженцами представления о дживе (jiva) [194] , то есть эго, – сущности, переселяющейся из жизни в жизнь, оставляя свое материальное тело в момент смерти, «как выбрасывают старую одежду, чтобы надеть новую» [195] .

Однако это представление формально и постоянно отрицается учением Будды. В этом учении отрицание эго является фундаментальным положением и отделяет его от ортодоксальных индуистских учений. 
Буддистское кредо, по сути дела, состоит из двух коротких, язвительных утверждений:

«Все совокупности являются преходящими»

«Все вещи лишены «Я» (атман: «эго» или «душа»)» [196] .

Это означает, что, если мы отказываемся от элементов, составляющих то, что мы называем человеком, лошадью, деревом, горой, звездой или неважно чем, если мы абстрагируемся от качеств, которые делают их воспринимаемыми нами, мы не обнаружим ничего отличающегося в этих основополагающих элементах и качествах, то есть мы не находим человека, лошадь, гору самих по себе. Эти названия применяются только к совокупности элементов.

Классический пример, приводящийся в буддистских текстах, – фургон, который состоит из колес и их спиц, оси и т. д., или дома, который состоит из каркаса, сделанного из балок, стропил, крыши и т. д., но сам по себе фургон, сам по себе дом – где они?..

Точно так же, если из вы уберете из человека физическую форму, ощущение, восприятие, ментальную деятельность и сознание, что остается? Где вы найдете человека, существующего самого по себе, вне материального существования и ментальности?

В Тайном Учении огромное внимание уделяется обсуждению этого отрицания эго как фундаментальной доктрины. Считается, что те, кто застревает в вере в эго, не понимают смысл Учения, они никоим образом не буддисты, они не могут достигнуть освобождения, спасения, поскольку без понимания (трансцендентного озарения) этого отсутствия эго, они не смогут почувствовать понятия, позволяющие выйти за пределы бытия и небытия.

Ни один из тех, кто исповедует буддизм, не отрицает этого, и все они повторяют эти слова на том или ином языке [197] , но в большинстве случаев это называется «непонимание смысла Учения».
Эго, отрицаемое буддистскими священными текстами, некоторые заменяют доктриной потока элементов , двигающихся вместе, как связка. Это очень похоже на кванты западной науки.

Этот поток, названный сантана [198] , в некоторой степени играет роль отдельной жизни. Тхера Ньянатилока (Thera Nyanatiloka) [199] сказал мне однажды, что Нирвана состоит в исчезновении этого потока активности, когда прекращается его подпитывание кармическими вкладами вследствие деятельности человека. Согласно его мнению, то, что мы считаем человеком, – отдельный поток, отдельный «сантана». Конечно, ученый монах отрицал существование дживы, или эго, существующего отдельно от сантаны. Явления, которые составляют поток, – это прерывистые события, следующие одно за другим, не будучи прикрепленными одно к другому, как строй муравьев. Что касается меня, то представление об этом потоке, который течет изолированно, сохраняя свою отделенность среди других многочисленных потоков, кажется мне ненадежной теорией. Тибетские Мастера Изустного Учения также не принимают это.

Те, кто интерпретирует Цепь Перерождений как связанную с жизнями людей, объясняют это двумя следующими способами или в похожей им манере: 


Напротив, в работах авторов-махаянистов мы находим различные интерпретации пратитья самутпады , которые придают этому [явлению] космическое значение, и сразу возникает вопрос: «Почему двенадцать связей цепи Взаимозависимых перерождений в сутрах, где они упоминаются, понимаются иначе, чем в философских работах, которые объясняют их?»

Васубандху (Vasubandhu) [200] , который занимался этим вопросом, отвечает: «Поскольку в сутрах Цепь Взаимозависимых перерождений сформулирована популярно для массового слушателя, подогнана под его способность к пониманию и интерпретируется как связанная с каждой отдельной жизнью, в то время как работы, которые объясняют эту доктрину, нацелены на выявление ее глубинного значения».

Таким образом, мы видим, что Васубандху указывает на разницу между общедоступным толкованием и более глубоким, философским.
Жители Тибета подразделяют учение на внешнюю доктрину чи (chi) и внутреннюю доктрину нанг (nang). Они добавляют к ним учение Санг уей дамнгаг (Sangs wai Damngags), которое считают основной частью тайных доктрин. Тайных в том смысле, что постичь их могут только особенно проницательные умы.

Мастера, которые разъясняют эту часть Изустного Учения, не могут не посоветовать своим ученикам попытаться познакомиться с «внутренней» интерпретацией нанг (nang) Цепи Взаимозависимых перерождений. 
Эта доктрина формулируется технически с помощью декларации: «Это существующее, которое возникает» или же: «Нет никакого реального порождения, только взаимозависимость». Эта формула объясняется следующим образом: «нет ничего, что создано своим собственным «я» (которое является причиной его появления). Ничто не появляется, произведенное другой вещью. Ничто не появилось случайно, но то, что возникает, существует по определенной причине».

Теория Взаимозависимых перерождений тесно связана с теорией мгновенности и мимолетности всех явлений, которые состоят, как уже было упомянуто выше, из прерывистых вспышек энергии. Термин «взаимозависимый» указывает также, что это не прямая зависимость.

Необходимо удержать себя от представления, что то, что существует, порождает то, что возникает; для этого просто нет времени, если можно так выразиться, потому что продолжительность вспышек энергии слишком коротка, чтобы позволить реальный акт создания. Кроме того, ничто не создается вследствие одной-единственной причины; для получения результата всегда необходима некая комбинация из нескольких причин. Семечко без содействия земли, влаги, света и т. д. никогда не станет деревом.

Теория Взаимозависимых перерождений стремится показать следующий факт – чтобы дать жизнь другим явлениям, необходимо временное существование определенных явлений.

Ни одна из вспышек энергии, которые составляют мир, не происходит без того, чтобы существовали другие вспышки энергии, столь же эфемерные, как и она сама, и при возникновении определенных благоприятных обстоятельств они становятся причиной для этой вспышки.

Махаянисты трактуют Цепь Взаимозависимых перерождений более расширенно. Рождение, старение, смерть больше не представляются как стадии жизни человека, который рождается, развивается, стареет и умирает, перерождается заново и возобновляет тот же круг, проходя сквозь череду приятных или болезненных ощущений. Дело в универсальном законе непостоянства, в силу которого все, что возникает, будучи результатом комбинации различных элементов, должно обязательно распасться, когда возникают иные причины, кроме тех, которые его создали.

Последние слова, с которыми умирающий Будда обратился к своим ученикам, были: «Все составные вещи недолговечны».

Закон непостоянства управляет солнцами в глубине бездонного пространства так же, как управляет жизнью самого крошечного насекомого или мельчайшей пылинки. Недостаточно понять, что Рождение, Старение и Смерть происходят именно согласно той последовательности, которую способны зафиксировать наши слабые органы чувств. Процесс непрерывен во всех существах, во всех предметах: на солнце или в пылинке, каждый атом, который составляет любой объект, проживает бесконечную драму рождения, старения и смерти.

Таким образом, Цепь Взаимозависимых перерождений происходит во всем, всюду, как в бесконечно малом, так и в бесконечно большом. Их развитие не происходит постепенно и равномерно; двенадцать сосуществующих и взаимозависимых причин всегда присутствуют, их деятельность взаимосвязана, и они существуют, только сочетаясь между собой.

Фактически понятие «Взаимозависимое перерождение» никоим образом не является описанием событий, происходящих с существом, которое существует вне их. Каждое существо – «цепь взаимозависимых перерождений», поскольку оно – целая вселенная, и вне его деятельности нет ни сущности, ни вселенной.

Мастер, который передает Изустное Учение ученику, никогда не забывает четко объяснить ему теории – и те, которые я кратко изложила здесь, и многие другие, созданные буддистскими философами Индии и Китая, а также тибетскими авторами вроде Гамбопы, Джамиянга, Шеспы, различных лидеров школы Сакьяпа и так далее. Мастер поощряет ученика к изучению обширной философской литературы, которую он может найти в библиотеках крупных монастырей. Он не пренебрегает учением. Нередко он и сам является выдающимся ученым, но чрезмерная углубленность в учебу, по его мнению, не преобразуется в полноценную и крайне полезную ментальную гимнастику, призванную сделать более гибким наш ум, породить способность к критическому мышлению и сомнению, вплоть до подозрительности – этому первому шагу к исследованию и познанию.

После этого ученика знакомят с элементами Сонг вэй дамнгаг (Song wai Damngag), и ему предлагаются новые интерпретации Цепи Взаимозависимых происхождений.

Ученику предлагается более внимательно рассмотреть первые термины – Незнание, Самскара.

Что такое – быть незнающим? Это – не знать. Однако незнание никогда не может быть полным. Человек может не знать что-то конкретное, но в то же самое время любой человек знает что-то другое. В конце концов, тот, кто знает, что он «не знает», обладает тем же самым знанием о своем существовании, независимо от природы этого знания.

Таким образом, разве мы не можем представить себе это непостижимое незнание, которое начинает ряд из Двенадцати Причин как ошибочное знание, ложное представление?

Вместо того чтобы представлять себе Незнание [201] как своего рода неопределенную, тайную силу, скрытую в глубинах пространства и вечности, изначальный источник скорбного паломничества существ через самсару, разве мы не можем признать, что это «не-знание» – просто «наша собственность» в том смысле, что является неотъемлемой частью нашего существа? Что есть то, что создает наше незнание, что поддерживает его? Это наша активная деятельность, составленная из физических и ментальных действий.

Хотя это утверждение основано на философской концепции мира, которая полностью отличается от той, которая вдохновила автора «Бхагавад Гиты», тибетское Изустное Учение соглашается с высказыванием в индуистской поэме:
«Ничто не может остаться, даже в течение единого момента, без действия. Все вынуждено к этому самой природой элементов, из которых оно состоит (естественными функциями их сущности)» [202] .

Что именно побуждает нас к действию? Это чувства, которые отвечают за восприятие и создают ощущения. В предыдущей главе мы видели, что наши органы чувств дают нам неправильную информацию. Они ведут нас к ошибке, и если мы обманываемся ими, то взращиваем невежество. Из-за нехватки доступа к реальности мы не только «не знаем», но и устанавливаем на основании неправильной информации различные неверные представления, а также структуру фантастического мира. 
Эти ментальные сооружения, основанные на неудержимой деятельности нашего сознания и на невежестве, являются самсарами, или «построениями», дучед (duched) (hdu byed), то есть «коллекциями», «скоплениями», как называют их жители Тибета.

Эти «скопления» поддерживаются и подкрепляются верой в их реальность и тем, как мы их используем. Таким образом, они являются своего рода иллюзорной действительностью, которая обретает жизнь в мире, который мы создаем вне себя. При этом созданный нами мир исходит от нас и живет в нас в зависимости от вида иллюзии, жертвой которой мы являемся.

«Цепь Взаимозависимых перерождений» раскручивается в нашем собственном сознании, раз за разом возвращаясь к своему началу, за счет взаимоподпитывающих и взаимоподдерживающих факторов – невежество – желание – действие.
Вместо того чтобы рассматривать пратитья самутпада как закон, который управляет нами (общепринятое описание – «чи»), или считать, что мы являемся этой цепью перерождений, «текущей, как поток» (в эзотерическом учении – нанг (nang)), мы можем сделать следующий шаг в понимании Тайного Учения только в том случае, если понимаем: если мы – цепь, то в то же самое время мы же являемся ее создателем.

«Я знаю тебя, о, строитель дома,

С этого времени ты больше не должен строить» [203] .

Ученика оставляют медитировать над этим, и Мастер переходит к изучению и оценке следующей теории, но между этими двумя событиями может пройди довольно большой срок.


Глава IV


Быстро выяснив, что нам говорят о «Взаимозависимых перерождениях», мы можем вернуться к оценке теорий относительно «воспоминаний», разговор о которых мы начали еще во второй главе.

В позднем буддизме, то есть между V и VI веками, важное место отводилось теориям, связанным с алайя виджняна . Эти теории не были изобретены в тот период, семена для их произрастания были посеяны намного ранее, но их оформление, предание гласности и развитие явились плодом трудов теологов махаяны.

Алайя – слово на санскрите, означающее «жилище», «сосуд», «склад». Мы встречаем это слово в известном названии высокой горной цепи, отделяющей Индию от Тибета, – Гималаи, то есть жилище или емкость со снегом. Алайя виджняна – сосуд сознания.

«Сосуд сознания» не упоминается в Тибете в популярных, примитивных трактовках учения. Мы находим это понятие в том, что называется нанг – «внутреннем», тайном учении, а также в санг уей дамнгаг – Тайном Учении, передающемся из уст в уста.

Что нам говорят об этом?

Каждое действие, физическое или ментальное, каждое движение, происходящее на плоскости грубой материи или в плоскости сознания, вызывает выделение энергии [204] , используя принятое выражение, оно производит «семя» [205] .

Это семя, точно так же, как любые материальные семена, стремится – при возникновении благоприятных обстоятельств – произвести сущность  [206] того же самого вида, что и родитель, который передал семя. Семя дуба старается воспроизвести дуб, семя животного – собаки или птицы – стремится воспроизвести собаку или птицу.

Точно так же неисчислимые семена энергии сложились во вселенную при помощи Желания, Отвращения, Любви, Ненависти и действий, вызванных этими чувствами, путем прикрепления их к индивидуальному существованию посредством материальной деятельности, которая побудила их сохранить это индивидуальное существование, увековечить его, увеличить его силу и его сферу действия. Все эти семена стремятся воспроизвести копии своих родителей, психических или материальных.

Чтобы семя можно было посеять, совершенно необязательно, чтобы чувства, которые мы испытываем, осуществились в виде действия. Стремления, которые мы ощущаем, не понимая их, а также те, которые мы сдерживаем, и любые наши мысли – все это может порождать семена. Кроме того, одним из самых мощных источников, из которых выбрасываются эти семена, является скрытая деятельность ума, которая всегда осуществляется без контроля сознательной части нашего существа. Согласно Тайному Учению, необходимо пойти еще дальше и понять, схватить, увидеть, что нет ни травинки, ни зернышка [207] , которые не «сеют» семени посредством деятельности в своей физической и психической жизни, специфической для своего вида, причем эти виды деятельности никоим образом не должны представляться как подобные нашим собственным.

Там – в этом мире, который сам является движением, – не может произойти ни малейшего движения без того, чтобы начать другие движения, другие проявления энергии, стремящиеся к повторениям, в зависимости от «воспоминаний» ( васана ) или, как говорят тибетцы, от наклонностей – паг чанг (pag chang). Каждое из наших физических или ментальных движений – плоды причин, возникших в целой вселенной, и последствия этих движений также имеют последствия для целой вселенной. Таким образом происходит работа, не имеющая ни начала, ни конца деятельности, которая и является Вселенной. 
Согласно одной из теорий о семенах энергии, выброшенных во Вселенную, они хранятся в сосуде (алайя), где остаются в состоянии скрытых энергий, которые только и ждут появления подходящих условий, чтобы проявиться, так же, как семена, хранящиеся в сарае, не будут развиваться, пока не коснутся влажной земли.

Однако эти подходящие условия непрерывно появляются; таким образом, в то время как некоторые семена устойчиво стекаются в сосуд, другие семена с не меньшей устойчивостью вытекают из него в форме привычек, наклонностей, «воспоминаний» в физическом или психическом виде, что способствует повторению материальных или ментальных действий, которые произошли до этого.

Но каковы «условия», которые способствуют прорастанию «семян»? Они сами являются продуктом семян, поскольку ничто не существует вне круга действий и их плодов, цепи причин и следствий, где причина является плодом предыдущей причины и следствие становится причиной следующего следствия.

Согласно выражению определенных теологов махаяны, алайя – «непрерывная река с непрерывным потоком». Это сравнение с «речным потоком» уводит нас достаточно далеко от идеи местопребывания, или сосуда для семян, что пробуждает воспоминания об идее неподвижности, застоя.

Другие теории, однако, сохранили в большей или меньшей степени (в различных формах и под различными названиями) идею неподвижности. Мир, который является одним лишь движением и ничем больше, вызывает у теологов головокружение, они чувствуют себя не в своей тарелке и, не находя твердую опору, на которой они долгое время прочно стояли, заканчивают тем, что преобразуют алайя в материнскую утробу гарбха (garbha) содержащую сущность , эквивалент Брахмана в философии веданта.

Изустное Тайное Учение занимает совершенно иную позицию. Они основываются на фундаментальном непостоянстве всех явлений и на том факте, что эти явления состоят из различных совокупностей. Семена, продукты ментальной деятельности, которая может быть как связанной с материальной деятельностью, так и не связанной и включает различные элементы, нельзя считать неизменными. Как и все формации, эти семена состоят из последовательных эфемерных, ускользающих моментов. Следовательно, какой можно вообразить вид сосуда или местоположения, который содержал бы в состояния ожидания, то есть в состоянии покоя, то, что является неуловимым, не имеющим никакой продолжительности?

По правде говоря, существует только бесконечный поток вспышек силы, одновременно непрерывный (он никогда не останавливается) и прерывистый (состоит из разных моментов). Это причины и следствия, порождающие друг друга таким образом, что родительская причина никогда не может знать своего последствия, поскольку она исчезает в тот момент, когда последнее появляется, или, скорее, именно ее исчезновение само по себе и составляет его эффект: новое явление.

Создавая опору для теории сосуда алайя, Васубандху заявил: действие заканчивается немедленно после его рождения, таким образом нельзя признать, что оно может самостоятельно произвести плоды, но оно передает корню сознания мула виджняна (mula vijnana) виртуальности – энергии или семена, – которые произведут плоды. Эти виртуальности называют васана (память).
Именно этот «корень сознания» получает впечатления, сопоставимые с сосудом, из которого некоторые сделали почти мистическую сущность. Мы увидим, что говорится об этом в Изустном Учении.

Однако давайте рассмотрим высказывание И Цзина [208] , который уточнил идею Васубандху о том, что плоды не производятся действием, но порождаются вмешательством впечатления, произведенного действием на «корень сознания». 
«Плоды не имеют характер действия, – говорит И Цзин, – то есть не порождены непосредственно действием».

Тайное Учение никоим образом не противоречит этому представлению. Ученика уже предупреждали о том, что следствие никогда не является продуктом одной-единственной причины, оно всегда является результатом нескольких причин неравного потенциала. В результате семена с самого начала являются составными, включают различные элементы. Кроме того, среда, в которую они были брошены, сама по себе является смесью несходных элементов, чтобы семя, прежде чем возникнет следствие, подверглось многочисленным контактам с другими семенами, и таким образом «впечатления», как называет это Васубандху, будучи добавленными разными способами, редко приводят к тому, что каждое семя будет точной копией остальных. Таким образом, в результате этих контактов, этих суперналожений, семена и впечатления будут в большей или меньшей степени отличаться от своего исходного вида.

Из этого следует, что васаны – воспоминания, семена, тенденции, привычки и так далее – никогда не восстанавливают структуру прошлого – физических или психических действий – абсолютно идентично прежнему образу. В узоре будущего, возникающем под влиянием «воспоминаний», вы увидите подобия, более или менее заметные, узорам прошлого, но они никогда не будут абсолютной копией.

Это исключает возможность любого точного пророчества. Некоторые люди считают, что, если бы вы могли знать все причины, существующие в настоящий момент, можно было бы предвидеть их последствия и таким образом созерцать картину будущего. Эта идея отвергается Изустным Учением.

Основываясь на законе универсального непостоянства и в то же самое время поддерживая доктрину детерминистской связи причин и следствий, мастера предостерегают ученика против идеи о том, что можно достичь абсолютного детерминизма – ему доступна только сфера вероятностей.

Даже если все причины будут известны ему в данный момент времени и он сможет вычислить (на тот момент) все последствия, которые естественным образом будут созданы этими причинами, в следующий момент эти причины уже подвергнутся изменениям в результате их контакта с другими причинами и силами. Мало того что они никогда не будут идентичны с тем, чем они были прежде, но в действительности за ними последуют другие причины совершенно иного вида. Это следует из того, что следствия, которые могут ожидаться от этих последних, будут отличаться от тех, которые можно было предвидеть в предыдущий момент.

В то же самое время подобная деятельность происходит в чувствах и в «сознании» наблюдателя, которые также обновляются в каждый следующий момент времени [209] .
Какой момент в этом двойном потоке стремительных явлений может показать устойчивую картину причин, способных послужить основанием для точного определения элементов, составляющих лицо будущего?..


* * *


Жители Тибета переводят термин алайя виджняна словами кун джи нампаршепа (kun ji namparshespa). Насколько точен этот перевод? Обсуждение этого вопроса выходит за рамки данной книги, нас больше интересует значение, которое жители Тибета придают этому термину в своем Тайном Учении.

К Kun Ji нельзя применить идею «сосуда». Ji (пишется gzi) означает основу, фундамент. Словом Ji обозначается семейная собственность. Ji человека – его местожительство, которое, прежде чем стать его жилищем, было местожительством семьи, к которой он принадлежит. В фигуральном смысле, Ji может быть основанием, на котором основана доктрина. Понятие Ji применяется также к фундаменту здания, независимо от того, что на нем базируется.

Слово Kun подразумевает просто «все».

Что касается namparshespa, то это понятие состоит из двух слов: nampar , что означает «совершенно», и shespa , что означает «знать» – «быть знакомым с».

Короче говоря, kun ji namparshespa означает «знакомство-знание с основанием всего».

В этом пункте необходимо дать некоторое пояснение.

Прежде всего мы должны понять, что знание, которым обладает сознание, нисколько не превосходит знание, называемое шераб (Shesrab) [210] .

Знание, которое предлагается нам как основа всего, – это то, которое различает, которое отделяется, выделяет имена и названия, формы, качества: короче говоря, это – то, что осуществляет компоновку и упорядочивание мира. Его работа – мир. 
Это знание – обман; оно зависит от наших чувств, каждое из которых вносит свой вклад в общий результат.

Таким образом, каждый человек различает:

Знание, приобретенное глазами… форма и цвет.

Знание, приобретенное ухом… звуки.

Знание, приобретенное языком… вкусы.

Знание, приобретенное носом… ароматы.

Знание, приобретенное всей эпидермой, следует из ощущений, созданных контактами и касаниями любого рода.

И как шестое, и ни в коем случае не самое малозначительное знание, приобретенное сознанием, то есть ментальными контактами: идеи, которые услышал человек, и так далее.
Следует упомянуть два других вида знания – их значение сильно отличается от санскритских слов, перечисленных в списке виньян, составленном учеными индийского буддизма. Одно из них считается суммой шести форм упомянутого выше знания, это – знание или понимание, воспринимаемое затемненным сознанием  [211] . Фактически это – ложное знание, это – ошибка, которая доминирует над сознанием, неправильно информированным чувствами, передавшими ему свои впечатления. Эти впечатления всегда фальсифицируются их неспособностью правильно уловить реальность.

Понимание знания «затемненным сознанием» связано с «подконтрольным пониманием знания». Ложные понятия, которые удерживаются затемненным сознанием, схватываются, собираются и становятся мотивами для последующих действий. Ментальная деятельность, основанная на неправильном знании, выстраивает на этих данных изображение мира, которое никоим образом не связано с действительностью. 
Этот мир, который мы наблюдаем как игру, разворачивающуюся вне нас, на самом деле не что иное, как холст, на котором нами выткано множество разноцветных узоров на основании нашего ошибочного знания. Он находится внутри нас.

Таким образом, Кун джи нампаршепа , составленный из вкладов всех нампаршепа , никоим образом не является мифическим сосудом, это наше собственное сознание – основа материального мира, всей нашей вселенной.

«Река» с потоком, одновременно непрерывным и прерывистым, составленная из «семян», есть не что иное, как наше сознание, в котором нампаршепа , «понимание-знание», идеи и тому подобное, что из них возникло, появляются и исчезают последовательно в виде отдельных моментов, но непрерывно возникают снова.

В этот момент мастер, который передает ученику Тайное Учение, задает ему вопрос: что ты подразумеваешь под словами «твое сознание», когда говоришь об этом, когда думаешь об этом?

Чтобы выразить то, что мы называем «сознанием», тибетцы имеют три слова, которые не являются полностью синонимичными. Это: семс (sems), йид (Yid) и Ло (бло) (Lo (Blo)).

Ло включает все настроения сознания, взволнованного или спокойного, внимательного, ищущего, вялого, безразличного, впечатлительного или нечувствительного к внешним впечатлениям, склонного к разделению, к классификации или не осознающего различий. Это образное сознание, или сознание, исключительно занятое фактами, имеющимися в пределах досягаемости; понимающее или неповоротливое, тупое сознание; возбужденное, страстное или невпечатлительное сознание; сознание, которое обрабатывает идеи, собирает их, осмысляет; униженное, расстроенное или бодрое сознание и т. д., то есть все формы, в которых может проявляться сознание.

Йид подразумевает в большей степени такое сознание, которое рассматривается как чистый интеллект.

Термин Семс (Sems) обычно широко применяется как «принцип мышления», который отличает живые, динамические сущности от предметов, считающихся инертными. Семс , в общедоступном понимании, имеет значение, близкое к Намше (Namshes), то есть к «переселяемому сознанию» – джива (jiva) в индуизме. Семс чен (Sems tchen) – обладание разумом, или сознанием, – выражение, которое на литературном языке означает все живые существа, включая человека, в обыденной речи, правда, так называют только животных, и использовать его в отношении человека было бы оскорбительным.

Ученику Тайного Учения в большинстве случаев сообщают различные значения этих трех слов, указывающих на три аспекта сознания. Таким образом, он понимает обращенные к нему вопросы, когда мастер, используя родовой термин Семс , спрашивает его: что ты подразумеваешь под словами «твое сознание», когда говоришь об этом, когда думаешь об этом?
Чтобы позволить ученику почувствовать разнообразие и мгновенную природу того, что мы называем «сознанием», Мастер указывает на наличие различных его настроений, некоторые из которых были упомянуты выше. Точно так же, как была опровергнута идея эго, существующего вне элементов, его составляющих, так отвергается и идея о сознании, существующем вне этих настроений, этих форм активности, которые его проявляют.


Не это ли «сознание», которому приписываются настроения и формы деятельности, не идентифицируя его с ними, большинство людей принимает за свое реальное и длящееся эго?

Однако, согласно утверждениям, которые буддистские священные тексты приписывают Будде: «Было бы лучше считать «эго» телом, чем сознанием, поскольку тело может длиться год, два, даже сто лет, но то, что называют сознанием, мыслью или знанием, появляется и исчезает в бесконечном состоянии изменения.

Так же как обезьяна, прыгающая в лесу, хватается за ветвь, а затем отпускает ее, чтобы схватиться за другую, так и то, что называют сознанием, мыслью или знанием, появляется и исчезает в бесконечном изменении, дне и ночи» [212] .

Ученик, изучающий Тайное Учение, не только знакомится с этими теориями, но и проверяет их правильность.

Во время медитаций, пристально наблюдая свое сознание, он достигает Лхаг Тонг и «видит больше», чем большинство людей. Он замечает непрерывное возникновение и исчезновение идей, намерений, воспоминаний и так далее, которые проходят мимо как цепочка быстро исчезающих пузырьков на поверхности потока. Он понимает, что «сознание» – всего лишь слово, обозначающее ряд ментальных явлений.

Несмотря на все это, глубоко укоренившаяся привычка к размышлению на основе эго может вызвать сужение его сознания. Таким образом, придерживаясь того, что является потоком преходящих моментов, он может в то же самое время принять, сознательно или подсознательно, теорию сантаны , изолированных потоков сознания и ментальных операций, каждые из которых следуют своим путем.

Теперь, согласно Тайному Учению, следует понять, увидеть, почувствовать, что не существует никакого потока, являющегося моим сознанием. Из этого следует, что нет множества потоков, которые являются сознаниями других людей, но есть лишь единый поток – сумма всей ментальной деятельности в процессе действия без познаваемого начала. Именно в этой общности находится то, что мы называем нашим сознанием, тем сознанием, которое мы так сильно стараемся отделить и определить. Помимо всего прочего, это усилие бесполезно. Знаем ли мы об этом или нет, но мысли, желания, потребности, которые мы чувствуем в своей жизни, наша жажда всего этого – ничто из этого не является полностью нашим, поскольку все это коллективно, это плавная река из бесчисленных моментов сознания, источник которой находится в непроницаемых глубинах вечности. 
И здесь снова, но в другой форме обнаруживается концепция Алайя виньяна, смеси «семян», которые также являются плодом действий. Они определяют новые действия посредством эффекта «воспоминаний», как говорят индусы, или, как выражаются тибетцы, «тенденций».

Однако недостаточно прослушать Учение о таких вещах или прочитать их объяснение в философских трактатах. Их необходимо увидеть, увидеть самостоятельно в результате проницательного озарения, всепроницающего видения Лхаг Тонг , которое заставляет человека увидеть больше, чем он видел до этого момента.
Лхаг Тонг – трансцендентное озарение – позволяет видеть за пределами очевидного и проникнуть вглубь, дальше поверхности. Эту способность, как и любую другую, можно взрастить и развить. И только от нас зависит, добьемся ли мы этого, так что давайте подготовимся к самому увлекательному из исследований.


Глава V


Самой поразительной в тибетских буддистских доктринах является та доктрина Тайного Учения, которая говорит о «выходе за пределы». Эта доктрина основана на Праджняпарамите, которой посвящен великий труд Нагарджуны.

Тибетцы, как и китайцы, совершенно иначе понимают термин Праджняпарамита, чем то, которое приписывают ему индийские авторы и которое было взято у них большинством западных ориенталистов.

Согласно последним, Праджняпарамита означает высшую мудрость, лучшую, самую высокую мудрость, тогда как для китайцев это – мудрость, которая «вышла за пределы», согласно мантрам Праджняпарамиты, которые произносятся во всех странах, исповедующих буддизм махаяны:

«O Мудрость, которая вышла за пределы, вышла за пределы, вовне, Тебя почитаем».

Однако в то время как в этой мантре говорится о мудрости, «которая вышла за пределы» – перешедшая на «другой берег», как говорят китайцы, тибетцы переводят Праджняпарамиту словами шераб кьи фарол ту чинпа (sherab kyi pharol tu chinpa), что означает «выйти за пределы мудрости».

Частица родительного падежа кьи (kyi) не оставляет сомнений относительно значения, которое хотел выразить переводчик. Чтобы выразить, что мудрость доводит до совершенства действие движения, ему пришлось написать kyis. Но смысл, в котором тибетцы понимают Праджняпарамиту, больше, чем любая грамматическая конструкция, показывает, что вся доктрина основана на предписании «выхода за пределы».

Мне показалось необходимым дать читателям эти пояснения, потому что те из них, кто знаком с буддистской литературой, могут быть удивлены тем, как рассматриваются здесь «превосходные достоинства», с которыми они встретились в ходе чтения.

Первоначально было шесть таких достоинств; позже были добавлены четыре других достоинства, но эти последние играют лишь вторичную роль [213] .

В этом списке каждое достоинство рассматривают так же, как мудрость-знание шераб (shesrab), то есть его название сопровождается словами «выйти за пределы». Таким образом, в то время как в работах тех авторов, которые переводят paramita как «превосходный», мы находим: превосходное милосердие, превосходная этика и т. д., в то время как тибетцы говорят: «выйти за пределы милосердия, выйти за пределы мудрости-знания».

«Превосходные Достоинства», или, для тибетцев, те достоинства, за пределы которых необходимо выйти: 


С дополнением четырех достоинств, добавленных позднее:


Стремление, добрые пожелания [214]

Хорошо ли обладать этими достоинствами и развивать их? Очевидно, да, но ни одно из них, взятое в отдельности, ни даже все они вместе, не в состоянии привести к освобождению тхарпа (tharpa). Справедливый человек, святой, так же как и злой человек, даже преступник, остаются заключенными в круге (самсара) [215] рождения и смерти, сосредоточения и рассеяния, который составляет иллюзорный мир явлений, хотя в этом круге судьба предшественника может отличаться от судьбы последующего.

Согласно популярным религиозным представлениям, жизнь с этими достоинствами приводит к счастливому перерождению в мире людей или в мирах Богов, в то время как злые действия приводят к несчастному возрождению в тех сферах, где царит страдание. Многие тибетцы с трудом различают эти два вида будущего, однако мысль о том, что спасение, избавление от самсары, состояние просветления Будды – совсем другое, чем практика достоинств и выполнение религиозных обрядов, которые не являются для них совершенно чуждыми. 
Тайная часть учения, называемая нанг , объясняет, что такое «превосходные достоинства» и их практика, которую необходимо вплавить в свой характер. Эти достоинства должны быть бессознательными, развиться в полностью спонтанные действия. Таким образом, акт помощи страдающему существу должен происходить спонтанно, так же инстинктивно, как отдергивание руки, коснувшейся раскаленного предмета.

Если наше милосердие, наше терпение, наше упорство и т. д., в целом, любое из наших превосходных достоинств, проявляется только после того, как ментальный процесс показал нам полезность этого действия или возникает необходимость принуждения к этому действию через повиновение определенным моральным принципам, которые нас учили уважать, то действия, которые мы совершаем, могут быть полезными для тех, в отношении кого они совершаются. Однако для нас они будут полезны только как образовательное упражнение, которое, скорее всего, превратит нас в роботов, перемещаемых внешними указателями. Глубинная же часть нашей сущности не подвергнется изменениям, а такое преобразование – единственное, что может быть важным для нас.

Буддистское спасение, Освобождение, заключается в фундаментальном изменении нашего восприятия, наших идей, наших чувств. Это просветление, являющееся следствием трансцендентного и глубокого озарения лхаг тонг , заставляет нас «видеть больше», выйти за пределы мира достоинств и недостатков, добра и зла, обнаружив там сферу, где этих пар противоположностей просто не существует. Важно, после того как вы попрактикуете эти «превосходные достоинства», выйти за их пределы, потому что трансцендентное озарение показало, что они – ребяческие, бессмысленные, неглубокие и неэффективные.

Доктрина «Выхода за пределы» в соединении с доктринами «Прямого Пути» и «Внезапного Освобождения» формирует истинное ядро Учения более высокой ступени, которое называют Тайным Учением. Тем, кто был приобщен к ним или кто понял их в точности, советуют не распространять их с большой легкостью, поскольку они опасны для широких масс людей, разум которых слишком ограничен, чтобы охватить их истинный смысл.

Должны ли мы рассматривать собрание доктрин и теорий, которые вместе составляют Тайное Учение, как являющееся по сути своей уникально тибетским? Это было бы несколько рискованным утверждением. Идеи почти никогда не возникают в одном месте. В определенные периоды мы видим, что похожие идеи возникают среди людей, разделенных большими расстояниями, т. е. среди людей, между которыми не было никаких материальных контактов. Однако мы не можем пренебречь возможностью прямых или косвенных контактов между тибетскими мыслителями и философами, живущими (или жившими) по соседству с ними: китайцами или индийцами.

Известный буддистский философ Нагарджуна красноречиво провозвестил Срединный Путь – мадхьямика (madhyamika), который не склоняется ни к утверждению, ни к отрицанию, поскольку они существуют только одно относительно другого, так что ни то ни другое не может рассматриваться самостоятельно и не имеет собственной, независимой реальности. Человек должен выйти за пределы идеи «Да» и «Нет», идеи «бытия» и «не-бытия», – говорит Нагарджуна. «Мудрость» должна «выйти за пределы» всех концепций или, как понимают это тибетцы, мы должны выйти за пределы Мудрости (то есть той Мудрости, какой мы ее понимаем), которая в конце концов приходит к тому же самому.

Задолго до Нагарджуны Будда уже установил принципы подобной духовной и интеллектуальной дисциплины. Разговаривая с одним из учеников, Будда сказал: «Люди привыкли говорить «есть» или «не есть», но для того, кто чувствует мудро и согласно истине, гласящей, что все объекты заставили появиться в мире, не существует «не есть». И для того, кто чувствует мудро и согласно истине, объясняющей, как объекты в мире погибают, для него нет понятия «есть» [216] .

«Все есть» – это одна крайность, «ничего нет» – другая. Я учу, что между этими двумя крайностями находится истина Взаимозависимых Происхождений» [217] .

То есть всему, что существует, необходимо существование других объектов, которые создают его или которые поддерживают его, и существование существующего прекращается, когда прекращаются причины или условия, которые поддерживают его существование. Таким образом, любое существование относительно. Нельзя сказать «это есть», потому что оно, «это», не является аутогенным, но, с другой стороны, также нельзя считать это абсолютным несуществованием.

По сути дела, «выходить за пределы» означает прекратить цепляться за сознание, связи, которые принадлежат миру иллюзий, и понять, что они имеют только относительную ценность, зависящую от предметов, существование которых также всего лишь относительно, но мы будем не правы, если сочтем их совершенно несуществующими.

Тибетские мастера, утверждающие, что являются носителями Тайного Учения и считающиеся таковыми, никогда не делают вид, что доктрины, которые они излагают небольшим группам избранных учеников, были созданы исключительно в Тибете. Напротив, они заявляют, что эти доктрины и связанные с ними дисциплины относятся ко времени отдаленного прошлого, к моменту, далеко отстоящему до самого древнего периода, упомянутого в тибетской истории. Если они порой приписывают происхождение передачи Тайного Учения мифическим персонажам типа Дордже Чанга (Dordji Tchang), они легко признают тот факт, что это всего лишь живописный способ выразить мысль о том, что начала этого учения недоступны для познания посредством наших исследований и что дух этого учения всегда, в том или другом мире, вдохновлял элиту мыслителей, которые были особенно проницательны и «видели вне» лхаг тонг .

Что касается нас, то, отбрасывая все необоснованные предположения, мы должны признать, что внутренняя история религиозного и философского развития тибетцев нам мало известна; фактически следует признать, что мы вообще ничего о ней не знаем. Документы, которыми мы располагаем, являются относительно поздними и мало что говорят нам об основании и распространении буддизма в этой стране миссионерами, принадлежащими к различным махаянистским или тантрическим школам. Возмножно, в Тибете присутствовали и другие влияния – либо до появления на этой земле буддизма, либо в период, когда происходило построение основной системы философских и мистических теорий и распространенной религии, которую люди Запада назвали ламаизмом.
Среди представителей религии бон [218] , побежденных ламаистским духовенством, которые теперь копируют их всеми возможными способами настолько, насколько это необходимо белым бон, или тех из них, кто, за редким исключением, стали простыми колдунами (если говорить о черных бон), скорее всего было несколько просвещенных знатоков даоистского учения. До сих пор порой среди отшельников на Тибете встречаются примеры подобных мыслителей, хотя они и не утверждают, что являются даосами.

При исследовании теорий, относящихся к Тайному Учению, возникает вопрос – не возникли ли некоторые из них, типа теории недеяния, соединенной в этом учении с доктринами «Выхода за пределы», «Прямого Пути» и «Внезапного просветления», в результате контакта с китайскими даосами. Естественно, это всего лишь предположение, и мы не должны концентрировать свое внимание только на этом. 
Тибетские мастера мистики часто упоминают Учение, пришедшее с севера, которое было передано им тайным образом. Эти загадочные высказывания, похоже, базируются скорее на легенде, чем на историческом факте. Кроме того, мы не должны понимать слово «северный» в географическом смысле. На Тибете, как и в Индии, «север» имеет мистическое значение [219] .
С другой стороны, некоторые индусы, включая ученого Тилака, верят в скандинавское происхождение ариев  [220] , прародина которых была, согласно их представлениям, расположена в Арктике. Это объяснило бы, посредством постоянного влияния атавистических воспоминаний, притягательность севера для некоторых из этих мистиков.

Это объяснение нельзя применить к Тибету, где существует та же самая притягательность, порой даже в более высокой степени. В тибетских легендах существуют многочисленные намеки о северной стране, где зародились необыкновенные доктрины. Некоторые налджорпа (naldjorpas)  [221] говорят даже, что они время от времени попадают туда. Просвещенные тибетцы полагают, что это род психических переживаний, происходящих в ходе особых медитаций, а не фактические перемещения. На историческом или полуисторическом уровне тантрические доктрины, по мнению некоторых образованных людей, были импортированы в Бенгалию вместе с торговцами, приезжавшими с севера. В таком случае о каком севере может идти речь? Из Тибета или из Кашмира, лежащего на севере Индии, из более удаленных областей, расположенных за пределами Тибета? У нас не хватает надежных и точных данных по этому вопросу. Кроме того, это относится к области исторического исследования и потому выходит за рамки обсуждаемой в этой книге темы, поэтому я не могу более задерживаться на этом вопросе.

Давайте вернемся к доктринам, предлагаемым для обсуждения ученикам, призванным для посвящения в Тайное Учение. 
Является ли доктрина «Выхода за пределы», очень кратко и приблизительно описанная выше, четкой, однозначной и определенной? Мастера Тайного Учения говорят, что туда ведет длинный путь, но если вы решительно спросите у них: «Это приводит к Цели?» – они только улыбнутся и ничего вам не ответят.

Слово «цель», так же как и сама идея цели, то есть заключительной, абсолютной объективности, в Тайном Учении не используется. И то и другое отбрасывается при выходе за пределы «Внутренних» учений нанг.

Мастера Тайного Учения охотно напомнят своим ученикам древнюю буддистскую притчу о плоте. Путешественник, путь которому преградила река, воспользуется плотом, чтобы достигнуть противоположного берега, но, добравшись до противоположного берега, он не будет продолжать свой путь, таща плот на плечах. Он оставит его на берегу как ставшую для него совершенно бесполезной вещь.

Этот плот представляет собой различные методы, интеллектуальные тренировки или моральные наказания, которые являются доступными средствами, способными перенести ищущего освобождения на «другой берег». На том берегу все это теряет свою ценность – они не имеют ничего общего с условиями, существующими на «другом берегу» и, как плот в притче, становятся всего лишь бесполезным бременем.

В любом случае этот «другой берег» сам по себе является всего лишь фигуральным выражением, он есть никто и находится нигде.

«Другой берег» – это то, что существует «вне» всех наших концепций. Вот почему это эквивалентно высочайшему выходу за пределы всего. Это трансцендентная мудрость, потому что это также концепция нашего сознания и не что иное, как плот, облегчающий нашу переправу через реку. Это самый лучший, самый надежный из плотов, но трансцендентное озарение лхаг тонг показывает, чем это является в действительности – это не что иное, как инструмент.

Кроме того, означает ли достижение другого берега реки осуществление определенной цели? В это верит большинство буддистов. Однако в Тайном Учении придерживаются иной точки зрения.

Человек, который пересек реку, возможно, будет отдыхать некоторое время на берегу, которого он сумел достигнуть, но перед ним расстилается обширная земля, которую надо пройти, так что потом этот человек встанет и продолжит свой путь. Пересечение реки, остановка на «противоположном берегу» является всего лишь стадией его пути.

Стадия на пути к чему? Мистики-даосы оставили нам загадочное высказывание, под которым полностью подписываются мастера Тайного Учения, когда, хотя и в несколько иной форме, излагают эту проблему своим ученикам.

«Страна, которая находится «нигде», и есть истинный дом» [222] .

С другой стороны, а есть ли путешественник, который пересекает реку? Есть ли кто-то, кто высадился на противоположном берегу?

Если бы это было так, то этот путешественник принес бы с собой «исходный берег» во «вне», так же как пыль на подошвах переносят с одного места на другое. Путешественник преобразовал бы «другой берег» в «этот берег», потому что «здесь» и «там» находятся в нем, являются им, и то внешнее по отношению к сознанию, которое думает «здесь» и «там», не есть иное «здесь» и «там».
Выходить за пределы достоинств и пороков, мнений, представлений и верований [223] означает выйти за пределы ментальных конструкций, которые постоянно и нескончаемо создаются сознанием, понять, посредством трансцендентного озарения, что они лишены действительности. Необходимо также признать, посредством трансцендентного озарения, что тот, кто считает себя придерживающимся добродетели, поддающимся пороку, придерживающимся того или иного мнения или разрабатывающим теории, а также идущим к цели и достигающим ее, – на самом деле является всего лишь непоследовательным фантомом, лишенным действительности.


Глава VI


Изустное Тайное Учение объединяется с доктриной «Выхода за пределы», идеями недеяния, «Прямого Пути» и «Внезапного озарения». Точнее говоря, считается, что эти идеи включаются в «выход за пределы» как некоторые отдельные его аспекты.

Выход «вовне» эквивалентен освобождению, и три вышеупомянутые теории непосредственно связаны именно с этим понятием.

Но прежде всего следует определить: есть ли это самое освобождение и как оно рассматривается в Тайном Учении?

Мы знаем, что буддистское спасение заключается в избавлении от бесконечного круга последовательности смертей и рождений, в который входят многочисленные болезненные события, когда нам приходится соединяться с тем, что мы ненавидим, и отдаляться от того, что мы любим. По крайней мере, именно таково общепринятое описание спасения у буддистов. Это избавление назвали Нирваной – словом, известным всем, кто хоть в какой-то степени знаком с буддистской литературой.

Буквальное значение слова «Нирвана» – исчезновение. Эта трактовка привела к возникновению многочисленных ошибочных идей относительно природы буддистского спасения. Эта книга – не место для исследования подобных ложных интерпретаций. Вполне будет достаточно всего двух слов. Ответ тем, кто воображает, что буддистское спасение состоит в уничтожении эго, в смерти «человека», заключается в том, что, поскольку буддизм отрицает существование «эго», или души, какое бы название им ни давали, речь не может идти об уничтожении того, что считается несуществующим.

В действительности же уничтожение есть, но это уничтожение ложных представлений, невежества и, более точно, веры в существование эго, независимого, гомогенного и постоянного, веры, искажающей наше понимание мира путем искажения нашего ментального видения.

Тибетцы не перевели слово «Нирвана». И не потому, что они были неспособны сделать это, но, скорее всего, потому, что идея спасения пришла к ним несколько иначе по сравнению с тем, как это произошло в других буддистских философских школах.

Их эквивалент Нирваны – выражение « выйти за пределы страдания ». Это не формализация слова «Нирвана». В настоящее время это слово используется для того, чтобы сказать, что высокий религиозный сановник мертв, никоим образом не подразумевая, что умерший достиг невероятного духовного просветления и стал Буддой.

Чтобы выразить эту последнюю идею, не только в отношении умершего, но часто также и в отношении живущего человека, тибетцы говорят просто «стать Буддой», «он стал Буддой» или «он – Будда» [224] . 
Однако, как в разговорной речи, так и в литературе наиболее часто используется термин «освобождение» Тхарпа или выражение «быть освобожденным» Тхар сонг (thar song).

В этой идее освобождения нет никакой идеи относительно смерти. Каждый человек освобождает себя в текущей жизни, не покидая ее [225] .

С другой стороны, буддисты-тхеравадины из южных школ склонны полагать, что просветленный человек умирает если не мгновенно, то, по крайней мере, через некоторое непродолжительное время, став арханом [226] , то есть достигнув духовного просветления.

Таким же образом тхеравадины (хинаянисты) различают состояние, которого архан достиг во время просветления, и достижение состояния Будды. Также они делают различие между Нирваной, достигнутой в этой жизни, как это имело место у Будды, и достижением паринирваны после смерти.
Эти различия известны мастерам Тайного Учения, но они отметают их, рассматривая их среди «ментальных конструкций», автор которых – наше сознание и «за пределы» которых мы должны выйти.


* * *


Мастера Тайного Учения утверждают, что теории относительно недеяния то мед (tos med) передавались напрямую от мастера ученику с незапамятных времен.

В поддержку этих утверждений мы должны отметить, что доктрину недеяния, известную под названием ву-вей (wu-wei), издревле в той же степени почитали в Китае. Однако то, как понималось недеяние в Китае, у древних даосов или китайских мистиков, которые им предшествовали, в значительной степени отличается от того, как это трактуется в тибетском Учении.

Мастера Тайного Учения утверждают, что освобождение достигается практикой недеяния.

Но что, по их мнению, есть недеяние? Прежде всего, давайте заметим, что это не имеет ничего общего с квиетизмом (пассивностью, бездействием и отрешенным спокойствием) определенных христианских или восточных мистиков. Должен ли человек верить, что это заключается в инертности и что ученики мастеров, которые соблюдают этот принцип, призывают воздержаться от любого рода действий? – Конечно, нет.

Во-первых, живое существо не может ничего не делать. Существование – само по себе своего рода деятельность. Доктрина недеяния ни в коем случае не нацелена на действия, которые являются обычными жизненными деяниями: еда, сон, ходьба, разговор, чтение, изучение и т. д. В отличие от даосов-мистиков, которые полагают, что практика недеяния требует полной изоляции в хижине отшельника, мастера Тайного Учения, хотя и склонны ценить «радости одиночества», не считают их обязательными. Что касается самой практики недеяния, то они считают ее абсолютно необходимой для достижения состояния освобождения. 
В предыдущей главе говорилось, что освобождения невозможно достигнуть, не практикуя одну конкретную добродетель или даже многочисленные добродетели все вместе. Об этом мастера постоянно напоминают ученикам, объясняя им традиционное Изустное Тайное Учение. Они никогда не устают повторять классическое сравнение двух цепей. Скован ли человек железной или золотой цепью – в любом случае это означает, что он скован. Деятельность, используемая при практике добродетели, – золотая цепь, в то время как та, которая используется в злых делах, – железная цепь. Но обе они заключают действующего в тюрьму.

Дхаммапада , являющаяся частью канонической литературы южной школы буддизма, которую можно рассматривать как представляющую исходную буддистскую доктрину, также выделяет эти две цепи и необходимость порвать их.

«Тот, кто избавился от этих двух цепей – цепи добра и цепи зла, – тот Брахман» [227] .

В этом тексте слово «Брахман» употребляется в староиндусском значении «тот, кто приобрел знание Брахмана», то есть Абсолютного Существа, Высшей Истины. Это духовно просветленный человек, который «вышел за пределы» фантасмагории самсары.

Что же тогда является той деятельностью, от которой он должен воздерживаться? Это – беспорядочная активность сознания , которая нескончаемо посвящает себя построению каких-то идей, созданию воображаемого мира, в котором сознание закрывается, как куколка в коконе.

Именно об этой деятельности по построению идей говорил автор сочинения по йоге, когда писал: «Йога – подавление движений сознания» [228] .
Точно так же Цзонхава [229] , основатель секты гелугпа (обычно они известны как «Желтые шапки»), который скорее всего был посвящен в Тайные Учения, постулировал ту же самую необходимость подавления этого «беспокойства мыслей и семян, из которых оно произрастает».

Подобное мнение было выражено Чандракирти [230] . Согласно его мнению, «сущность Нирваны состоит всего лишь в деятельности нашего воображения по построению различных идей». 
Никакой внешний агент не кует наши цепи, ни золотые, ни железные, никто не использует их, чтобы связать нас с миром иллюзий. Лишь идеи , которых мы придерживаемся, а не наша материальная деятельность создают эти цепи и связывают нас ими.

Почему эта ментальная деятельность, основанная на ложных данных, препятствует освобождению? Просто потому, что именно эта деятельность, строительство ментальных конструкций [231] , воздушных замков снова и снова возводит конструкцию мира иллюзий, пленниками которого мы становимся, и таким образом, создает вокруг нас мир, которого на самом деле не существует.

В этот момент мастер Тайного Учения делает вывод: единственное, что необходимо сделать, это вступить на «путь видения» Танг лаг (thong lag). На этом пути следует внимательнейшим образом изучать и анализировать факты, не оставляя пространства для блуждания воображения.

На этом пути постоянно используется лхаг тонг – трансцендентное озарение, – и это постоянное упражнение непрерывно оттачивает и улучшает наше трансцендентное озарение.

Такова концепция недеяния в формулировке Тайного Учения. Таким образом, речь совершенно не идет о развитии материальной или духовной инерции, к которой кто-то мог бы принудить себя – это принуждение требовало бы усилий и тем самым было бы формой деятельности. Достаточно позволить потоку бытия течь свободно, не пытаясь предотвращать его или направлять, наблюдая его как заинтересованный зритель, удивляясь и восхищаясь, но всегда отделенно, чувствуя себя единым с этим зрелищем, погруженным в поток и текущим вместе с ним.

«Путь наблюдения» Тонг лам (Thong Lam) – другое название «Прямого Пути». Тибетцы образно описывают его как извилистую тропинку, поднимающуюся по крутому склону горы, чтобы достигнуть встречи, чтобы быстро выйти на самую ее вершину, в то время как широкая и хорошо выложенная дорога поднимается всего лишь под небольшим уклоном, извиваясь спиралью вокруг горы. Первое – головокружительный путь, пригодный лишь для альпинистов, крепких и привычных к горам. Другой путь вполне годится для неторопливых путешественников, которые, по правде говоря, не мечтают о головокружительных высотах и вряд ли стремятся к подобным подвигам.

Длинная дорога – та, на которой паломники задерживаются, чтобы отполировать золотую цепь своих достоинств. Большинство из них воображает, что таким образом они идут по пути прогресса, без трудностей и без рисков, идут к будущему, которое они представляют себе как счастливое возрождение в этом мире, в приятных условиях или в небесном царстве [232] .

Даже те, кто сформировал более правильное представление, хотя и неопределенное, того, что может быть освобождением (Нирваной), не могут легко отрешиться от своей веры в то, что можно постепенно и благополучно двигаться к ней по длинной дороге святости. От них можно порой услышать, что они допускают превосходство прямого пути, но они говорят, что этот путь опасен, потому что по краям узкой тропки отсутствуют поручни социальных, моральных и религиозных законов, и путешественник, который сделает ложный шаг, рискует упасть в пропасть.
Так может быть, действительно глупо проповедовать человеку с обычным сознанием, что нет ни Добра, ни Зла, что его действия не имеют никакой значимости и, более того, он сам не является их творцом, потому что он сам движим причинами, происхождение которых потеряно в непостижимой тьме вечности?

Человек с обычным сознанием – с «инфантильным» сознанием, как вежливо говорят тибетцы, – не может понять сосуществования этих двух миров: мира Абсолюта и мира Пустоты, и той относительности, в которой он, паломник, совершает путь своей жизни. В противоречии с общепринятым мнением, мастера Тайного Учения, не колеблясь ни минуты, объявляют тем из своих учеников, которых считают способными понять это откровение: «Постепенный Путь – упорное культивирование достоинств, святости, – не приводит к освобождению». Самый великий святой – даже если он пожертвовал тысячу раз всем, чем он дорожил больше всего, даже если он посвятил всю свою жизнь любви к другим, любви к Богу или служению благородному идеалу, – остается заключенным в мире самсар, если он не понял, что все это является детской игрой, лишено реальности, есть всего лишь бесполезная фантасмагория теней, которые его собственное сознание проецирует на бесконечный экран Пустоты.


На прямой дороге это понимание достигается без какой-либо явной подготовки. Альпинист никогда не боится наклониться, чтобы заглянуть в пропасть, на краю которой проходит его путь, он не колеблется, когда требуется спуститься в нее и осмотреть глубины, он знает, как подняться вверх; и однажды, внезапно, в результате чего-то порой совершенно незначительного – вида цветка, формы ветви дерева, созерцания облака, песни птицы, тявканья шакала, воя волка вдалеке или даже простой гальки, о которую он ударил ногу, – в его сознании возникает видение – лхаг тонг – и рождается трансцендентное озарение.

Не следует ждать никакого высокопарного описания природы. Ученику, следующему Прямым Путем, не обещают, что перед ним откроется некая волшебная страна. Тайное Учение выражается трезвым языком, наиболее точно подходящим для рассматриваемых предметов. Просветление – открытие действительности, существующей за пределами видимого мира, и просветленный просто внезапно осознает то место, которое он на самом деле занимает в этой действительности.

И этого достаточно. Он перестанет обманываться миражами, прекратит создавать их, он порвет свои цепи и станет освобожденным – Тхар сонг (thar song).

Как и другие религии, буддизм южной школы (хинаяна) стремится дать своим адептам негативную картину мира. Если христиане считают этот мир «юдолью слез», то приверженцу хинаяны предлагается медитировать на наиболее отталкивающем аспекте тела, которое рассматривают как сосуд, содержащий живот, кишечник и т. д. заполненный грязными веществами – желчью, мочой, экскрементами и т. п. Все это должно привести к тому, что у адепта вырабатывается отвращение и отторжение к любой привязанности к физической форме и чувственности.

Тайное Учение стоит на совершенно иной позиции. В нем не делается никаких попыток вызвать отвращение со стороны ученика. Неприязнь – всего лишь форма привязанности, вывернутая наизнанку. И любовь, и ненависть приводят к одному и тому же последствию – ослеплению человека, который чувствует их, который счел их достаточно важными и позволил им занять свое сознание.

В основу Тайного Учения заложено убеждение, что не следует испытывать ни к чему какого-то особого чувства. Мастер ожидает, что ученик, исследовавший вопросы, на которые он обратил особое внимание, найдет в них причины для безмятежного безразличия. Если он не может отказаться играть какую-либо роль в комедии или драме мира, то по крайней мере он понимает, что это – всего лишь игра. Если ему выпало играть роль короля, великого и знатного человека, известного ученого, он не будет гордиться собой; если он должен играть роль бедного негодяя, глупого, невежественного человека, он не должен стыдиться себя. Он знает, что эти различия существуют только на этой стадии и что, как только игра закончится, актеры снимут костюмы, в которых они играли свои роли.

Тайное Учение ведет ученика дальше. Оно учит его смотреть с одинаковым безмятежным безразличием на непрерывную работу своего сознания и физическую деятельность тела. Он должен преуспеть в понимании того, что ничто из всего, что производится им, не является им самим. Он, физически и ментально, на самом деле является множеством других.

Это «множество других» включает материальные элементы – кто-то может сказать, почву – которую он получил в наследство, которая является его атавизмом, тогда как те, кого он проглотил, кого он вобрал в себя до своего рождения, с помощью кого его тело было сформировано, стали, вместе с унаследованными с ними сложными силами, составными частями его существа.

В ментальной плоскости это «множество других» включает многочисленных существ, которые являются его современниками: это люди, с которыми он общается, с кем он говорит, чьи действия он наблюдает. Таким образом, – в то время как человек поглощает некоторую часть различных энергий, испускаемых теми, с кем он контактирует, – действует непрерывное подавление, и эти несовпадающие энергии внедряются в то, что он считает своим «я», образуя тем самым гудящий улей. И этот хор фактически включает огромное число существ, принадлежащих тому, что мы называем Прошлым.

Если говорить о жителе Запада, то Платон, Зенон, Иисус, апостол Павел, Кельвин, Дидро, Руссо, Христофор Колумб, Марко Поло, Наполеон и многие другие могут составить многочисленную толпу, шумную и склочную, каждый в которой, жаждая преимущества, пытается наложить повторение собственных физических и ментальных движений и тем самым тянет в самых разных направлениях бедное-несчастное «я», слишком слепое, чтобы суметь различить эти фантомы, и потому неспособное поставить их на свое место.

Я назвала лишь некоторые имена, взятые случайно как те персоны, с которыми человек Запада скорее всего был в контакте во время чтения или узнал о них во время обучения. Эти имена – только примеры. Гости, которых привечает некто X, необязательно совпадают с теми, кто живет у Y.

Влияния, которые оказываются на индуса или китайца, очевидно исходят от людей их рас или тех, кто оказал заметное влияние на историю их стран.


* * *


Когда ученик узнает о наличии в себе этой толпы, он не должен считать, как делают это некоторые люди, что это представляет собой воспоминания о его предыдущих жизнях. Есть очень много людей, кто заявляет и убежден, что некий персонаж, живший в прошлом, теперь воплотился в их теле [233] . «Существует неисчислимое множество историй о перевоплощении в Азии, где они поддерживают в людях ребяческую жажду чуда.

Согласно Тайному Учению, «толпа других» состоит совсем не из «воспоминаний». Она сформирована из живых существ, деятельность которых происходит сама по себе и будет продолжать делать это неопределенно долго, принимая самые разные формы, поскольку «смерти нет». 
В г-не Пите или в г-не Смите существует не «память» о Платоне или Иисусе. Это сами Платон и Иисус, бессмертные и активные благодаря энергиям, которые они некогда привели в движение. И люди, которые заучили эти имена, сами были всего лишь проявлением многочисленных различных энергий. В Платоне, преподававшем в Греции, в Иисусе, бродившем по Галилее, так же как в г-не Пите или в г-не Смите, была толпа живых существ, родословная которых теряется в непостижимых глубинах вечности.

Но означает ли это, что различные лица, которые все вместе формируют эго, остаются инертными или, говоря иначе, означает ли это, что это эго никоим образом не активно? Ни в коем случае, – отвечает нам Тайное Учение. Личность Пита или Смита – энергетический центр, который в каждом из своих жестов, в каждом из своих слов, в каждой из своих мыслей выходит в мир и там производит некое действие, приводящее к определенным последствиям. И в толпах, составляющих людей – наших современников, – присутствуют не только известные люди, такие как Платон, Иисус или Будда; это – также никому не известные сапожники, скромные крестьяне, которыми никто не склонен хвастаться как своими прошлыми воплощениями.

Каждый, большой и маленький, сильный и слабый, все время действует – и обычно подсознательно – при формировании новых групп, члены которых, ввиду отсутствия проницательности, не знают о своей разнородности и, будучи нечувствительными к диссонансу своих голосов или даже не зная об этом хоре, кричат: «Я», «Это я, Я!»

Такова, в общем и целом, теория относительно множественности и последовательности жизней, рассматриваемых как человек, сформулированная в Тайном Учении.

Также было бы неплохо добавить, что силы, соединившиеся в форме Пита или Смита, не одинаковы по своей мощи. Некоторые из них занимают доминирующее положение и низводят своих компаньонов, отправляя их на задний план, или даже вовсе подавляют их [234] .

Именно об этих доминирующих силах говорят тибетские мастера, пытаясь объяснить в возвышенной форме, которая вполне согласуется с доктриной несуществования однородного и постоянного эго, феномен тулку  [235] , которые часто встречаются в их стране.

Мы знаем, что тулку – это те люди, которых иностранцы совершенно неверно называют «Живым Буддой». На самом деле тулку рассматривается как перевоплощение бывшего человека, который сам, в свою очередь, был перевоплощением другого, предшествующего ему человека и так далее, формируя ряд перевоплощений, который уходит в прошлое, к более или менее выдающейся личности, которая, возможно, жила за несколько столетий до этого.
Ясно, что эта концепция подразумевает веру в эго, которое остается неизменным и переселяется, как человек, меняющий место жительства, – это индуистская точка зрения. Однако буддизм категорически отрицает существование неизменного эго. Большая часть буддистов автоматически повторяет классическую формулу этого опровержения, как верующие любой религии декламируют свое кредо, не понимая значения тех слов, которые они произносят. Но на самом деле большинство буддистов видит в этой последовательности жизней путешествие скитающейся сущности.

Я уже говорила, что посвященные в Тайное Учение видят это иначе. 
Среди сил, объединенных в личность, одна или несколько могут устремиться к цели, которая не может быть достигнута за короткий промежуток времени одной человеческой жизни. Мощная решимость создать инструмент, способный продолжить начатые усилия после того, как они будут прерваны смертью, может, как говорят, преуспеть и дать начало рождению человека, который станет этим инструментом, или возобладать в существующем человеке и устремить его деятельность в подходящем направлении, ведущем к желаемому результату.

Такова теория. Название «тулку» идеально подходит, потому что это слово буквально означает «иллюзорное тело», созданное магией [236] . Таким образом, не существует никакого постоянно переселяющегося эго.

Что Тайное Учение говорит о четвертой из сверхъестественных возможностей, той, которая позволяет узнать о предшествующих жизнях? Иногда она образно выражается как знание о предыдущем месте пребывания человека, которое, скорее всего, даст неправильное понимание предмета.

Читатель уже видел на основании уже сказанного выше, что посвященный в Тайное Учение рассматривает свои предыдущие жизни как некоторое множество. И не только множество в последовательности, растянутой во времени, но и множество, распространенное в различных направлениях, в сосуществующих эпизодах, в отдельных лучах, исходящих из многочисленных скоплений сил, которые мы называем людьми.

Из этого следует, что, если Платон, Иисус и другие продолжают свои жизни в многочисленных Питах и Смитах, никто из этих Питов и Смитов никоим образом не должен считать, что он – реинкарнация Платона, или Иисуса, или любого другого. В нем возрождается только часть этих людей. Это возрождение приняло форму тенденций, чувств, переданных посредством чтения или речей, передающих мысли, слова или дела этих выдающихся людей. Но позвольте мне еще раз повторить, что слушание слов и лицезрение действий самых обычных людей – сапожника, слуги и т. д. могут перейти к Питу или Смиту даже в течение жизни этого сапожника или слуги, и эти элементы, которые пустили в нем корни, определили некоторые из ментальных или физических действий Пита или Смита, то есть жили в них.

Необходимо помнить об этой фрагментации причин и энергий, когда некто пытается исследовать свое «древнее жилище».
Восстановить его означает снова увидеть различных людей, живущих в нас, исследовать их, настойчиво расспрашивая, разоблачая их привычную ложь, снимая маску с тех из них, кто пытается присвоить себе чужую личность, и, прежде всего, не позволяя обмануть себя относительно личных качеств и моральных ценностей – интеллектуальных и социальных – гостей, которым каждый из нас предоставляет кров, или, говоря точнее, тем, кто был нами в прошлом и продолжает быть нами в настоящем.


Глава VII


«Все великолепие королей и их министров проявляется в глазах Будды так же, как плевки и пыль.

Для него золото, серебро и все сокровища мира похожи на обычную гальку».

(Сутра 42 глав) [237]


«Человек должен видеть все как образы, увиденные во сне».

(Сутра Ваджрачхедика в Праджняпарамите) [238]


Две точки зрения, два ментальных отношения. Сутра 42 глав отражает состояние ума того, кто понял тщеславие и даже неприятный характер того, что многие считают желанным. Это отношение человека, который, как бы в состоянии полуясновидения, отворачивается от мира с презрением и отвращением.

Другой вариант – отношение спокойного мыслителя, суждение которого глубже проникло в природу явлений, с помощью которых мир проявляется и становится заметным для нас. Он не отворачивается. Он не чувствует ни презрения, ни отвращения. «Блеск королей, богатство» не замечается, как плевок или галька… Он видит их как «пустоту».

Значение термина «пустота», который мы уже использовали и к которому мы возвратимся в дальнейшем, было предметом многочисленных комментариев и нетерпеливых споров в среде буддистских философов. Редко когда люди Запада понимают его. Хотя этот термин понимается по-разному тхеравадинами (хинаянистами) и теологами махаяны, ни те ни другие никогда не думали о создании пустоты, о которой они говорят как об эквиваленте понятия «ничто».

«Ничто» – одно из тех слов, которые человек использует, не пытаясь сформировать ясную идею относительно того, что это может означать. Абсолютное Ничто невообразимо. Тот, кто говорит «Ничто», включает себя в эту пустоту просто тем фактом, что он сам должен существовать, чтобы иметь об этом какие-то мысли.

В предыдущих главах мы уже видели, что пустота означает опустошенность по самой своей природе, лишенной «самостоятельности», отличной и независимой от элементов, которые ее составляют, которые делают ее заметной, активной, эффективной.

Было дано объяснение, что то, что является «составным», составлено из элементов, как дом составлен из камней, лес – из деревьев и т. д., то есть это всего лишь коллекция, группа, и никоим образом не истинное эго. Таким образом, человек пуст, все пусто, потому что нельзя найти ничего, кроме частей, которые это составляют.

Именно так последователи хинаяны объясняют то, как они понимают значение слова «пустота».

Среди махаянистов «пустота» имеет значение «относительный». Все, что существует, делает это по отношению к чему-то еще, основано на чем-то другом и существует только вследствие этих отношений. Из-за этих отношений, которые являются обязательной основой их существования, люди, так же как и все вещи, лишены своей сущности. Это – продукты, полученные путем соединения и сосуществования причин: они не аутогенные и не автономные, и, следовательно, они – всего лишь названия, обозначающие нечто, что лишено реальности.

Эти два объяснения указывают на один и тот же факт; они сводятся в Тайное Учение.

Когда ученик сумел понять их значение, ему предписывается исследовать другое значение Пустоты, которое, согласно работам философов-махаянистов, считает Пустоту источником всего сущего.

В этом смысле тибетцы метафорически называют Пустоту ка даг (ka dag) – сокращение от ка-не-даг-па (ka nes dag pa), что означает «чистая от источника», или ji (gzhi) ka dag – фундаментальная чистота. Более точно Пустоту называют тонг-па-нид (tong pa gnid) (stong pa nid).

Прилагательное «чистый» понимается здесь не в моральном смысле, как это порой делается. Это означает «несмешанный», не включающий никакие иные элементы.

Пустота понимается как состояние, в котором элементы не производят никакой комбинации чего бы то ни было, не дают начало никакому явлению – состояние, в котором существуют только скрытые и непроявляющиеся силы. Будучи сферой полного отсутствия проявления, Пустота невообразима.

Следует отметить, что в Тайном Учении выражение «происхождение предметов» не применяется к описанию начала Вселенной, как это бывает в различных религиях и философских доктринах.

Согласно Тайному Учению, происхождение предметов не расположено ни в каком месте или моменте прошлого; это происходит теперь, в каждый момент, в нашем сознании. В каждый момент времени в нашем сознании появляется субъективный образ, который и является нашим миром. Он появляется только для того, чтобы отступить и рассеяться в следующее мгновение, как «волны, которые поднимаются из моря и уходят в его глубину» [239] .

Этот корень изначально свободен от любой примеси. Источник иллюзорного мира, в котором мы живем, вступает в мимолетный контакт с некоторым непостижимым моментом Действительности, с некоей неопределимой силой, которую сразу же затеняют васаны , накладывающиеся на него на том экране, на котором рисуются изображения, видимые нами [240] .


* * *


В буддистской философии перечисляются восемнадцать видов Пустоты [241] , иллюстрируя, как уже было сказано, что в Абсолюте – Истинной Реальности – нет места никаким нашим концепциям.

Таким образом, мы косвенно возвратились к сосуществованию двух миров, которые неразрывно связаны между собой: мир Реальности и относительный мир, который упоминался выше. Тайное Учение добавило к ним третий мир – воображаемый. Следует сказать, что этот последний упоминался и махаянистскими авторами, но они главным образом считают его полностью нереальным , в то время как в Тайном Учении допускается, что он имеет определенную степень реальности.

Каков этот воображаемый мир? Он определялся по-разному – как царство чистой фантазии, субъективных видений, идей, необоснованных или возникающих без какой-либо причины. Это – «цветы в небе», согласно поэтичному классическому выражению, использованному в индийской философии.

Тайное Учение возражает против этого определения на том основании, что ничто не может произойти без причины, так что беспорядочное воображение имеет основу, которую легко можно обнаружить в относительном мире.

Если вы воображаете зеленую собаку с хоботом слона, составляющие части этого фантастического животного были предоставлены вам памятью об объектах, которые показало вам ваше сознание. Мы видели собак, видели слонов с их хоботами и видели зеленый цвет.

То же самое происходит с картинами, увиденными в снах, которые точно так же основаны на том, что мы привыкли видеть после пробуждения. И снова, то же самое можно сказать про идеи и чувства, которые возникают в нас во время сна, поскольку они также коренятся в нашем менталитете, в сознательной части нашего сознания или в его подсознании.

На основании этих различных фактов Тайное Учение заключает, что воображаемый мир не совсем нереален, что он близок к относительному миру и смешивается с ним.


* * *


Считается, что тибетские дубтобы [242] являются мастерами в искусстве создания тульпа [243] – воображаемых форм, являющихся своего рода роботами, которыми они управляют по своему желанию, но которые порой оказываются способными обрести некоторую автономную личность.

Также утверждают, что во время глубокой медитации дубтобы окружают себя непроходимой тайной защитной зоной, которая гарантирует их полную изоляцию. Когда они начинают жить жизнью отшельников, эта зона растягивается время от времени, образуя правильный круг около их отшельнической хижины.

Новичкам, которые обучаются по методам Тайного Учения, иногда советуют поупражняться в мысленном создании вокруг себя среды, полностью отличной от того, что считается реальным. Например, находясь в своей комнате, они вызывают в своем воображении образ леса. Если упражнение будет выполнено успешно, то они больше не будут ощущать окружающие их предметы, которые уступят свое место деревьям, рощам. Они смогут пойти по лесу, чувствуя все точно так же, как тот, кто действительно идет по лесу. 
Полноценность таких упражнений должна заставить новичка понять поверхностную природу наших ощущений и восприятия, так как они могут быть вызваны тем, что мы считаем нереальным.
Согласно Тайному Учению, отрицая любую действительность, мы можем оказаться неправыми, поскольку любое ментальное творение обладает своего рода реальностью, которая является специфичной для него, ибо может проявиться в своем действии.


* * *


Относительный мир близок к воображаемому миру, потому что, как уже говорилось, в нем доминируют ошибка и иллюзия. То, что кажется нам кругом, может на самом деле оказаться квадратом и так далее. Большинство людей не осознают тот факт, что живут и движутся в мире фантасмагорий. Однако некоторые люди почувствовали это и обнаружили в себе источник этой фантасмагории. Следует ли тогда сказать, что с того момента они полностью освободились от нее (т. е. от фантасмагории)? – Не всегда. Возможно, нужно будет сказать: редко. Они остаются в положении тех спящих, которые, хотя и понимают, что они спят, тем не менее продолжают спать и даже с интересом следуют за развитием приключений в своих снах [244] . Но сцены, которые они видят, больше не затрагивают их. Восприятие и ощущения оставляют их неподвижными, они ускользают от них, не пробуждая желания или отвращения [245] . Согласно буддистским текстам, все волнения этого мира относительности и иллюзии вызывают у них единственно следующую оценку: «Это – только это!» [246]

Слова «Это – только это!» не означают, что «это» не существует. Заявлять, что мир, в котором мы живем, вообще не существует, было бы с нашей стороны нелепостью. Такая декларация была бы эквивалентна высказыванию, что мы не существуем, поскольку мы принадлежим к миру относительности, следовательно, наше существование зависит от этого мира и вне его мы не существуем.

Однако точно так же, как и этот мир, мы также есть только «то». Человеческое тщеславие упирается, когда мы слышим такое, тем не менее это бесспорное утверждение. Человек приучен считать себя достаточно значительной ценностью, он получает удовольствие от этой лестной идеи, он изобрел доктрины, чтобы обеспечить себе центральное место во вселенной, он даже зашел настолько далеко, что стал считать, что вся вселенная, с ее несметным числом миров, была построена исключительно для него. Человеку нравится думать, что его эго привлекает внимание сверхчеловеческих сил; боги и демоны внимательно наблюдают за его действиями и мыслями, поощряя одни и наказывая другие. Внутри себя человек выстроил малый суд невидимого трибунала божественных судей, и там он сам распределяет похвалы и вину; отсюда он испытывает тщеславное удовлетворение, вызванное делами, которые называются «добродетельными», и переживает трагические драмы раскаяния, возникающего из действий, которые считаются неправильными или греховными.

Когда Ницше провозгласил свое драматическое заявление относительно того, что находится вне Добра и Зла, его страстность возникала из все еще остающейся сильной веры в Добро и Зло в общепринятом значении этих слов и также из его постоянной веры в важность человека и его действий. Знаток Тайного Учения улыбнулся бы, слушая его, поскольку вся его высокопарность вытекает из этого Учения. Ученику Тайного Учения холодно говорят: «Узнай, что твое искусство – всего лишь пустота, что твои дела – никоим образом не твои, но простая работа энергий, формирующих эфемерные комбинации как последствия разнообразных причин, среди которых проницательный и обученный взгляд лхаг тонг обнаруживает самое прямое, в то время как неисчислимые другие остаются неразличимыми в глубинах времени и пространства, в глубинах «воспоминаний» ( васана ) без какого-либо обнаружимого начала. Таким образом, у тебя нет никакой причины гордиться или оскорбляться. Осознай свою собственную незначительность». 
Факт точного понимания незначительности места, которое любой человек занимает даже в относительном мире, необязательно приводит к сохранению инертности и ощущению разбитости доказательствами своей ничтожности. Это никоим образом не исключает действия.

Ученик, который преуспел в понимании, что его жизнь – всего лишь сон, который он сам наполняет приятными или ужасающими сценами, может сделать так, чтобы сон не становился кошмаром. Он может постараться снабдить этот относительный мир, свое собственное творение, тем, что способно привести его к его собственному благополучию, счастью. Однако иллюзорные объекты, образы вроде тех, которые создаются миражами, являются эффективными, то есть реальными для сновидца, созданными из той же самой субстанции, что и он сам, у них одна и та же степень иллюзорного существования.

С другой стороны, хорошо осведомленный сновидец может прекратить получать удовольствие от сновидения. Он может перестать подражать тем сновидцам, кто, наслаждаясь фантасмагорией, которую они видят и в которой играют роль, упорствует в своем желании остаться во сне. По правде говоря, почему сновидцы боятся пробуждения, почему они заранее воображают себе другие сны об аде и рае, которые ждут их после смерти? Это происходит потому, что они боятся, что с исчезновением «изображений, увиденных в снах», иллюзорное эго, которое является их неотъемлемой частью, исчезнет. Они еще не почувствовали, что реальное лицо этого фантастического эго – лицо Смерти. И до тех пор, пока идея относительно этого непостоянного эго не закончится, эта простая масса элементов, которые были вызваны к жизни различными причинами и которые разделятся по ряду других причин, также существует. Дхаммапада говорит об исчезновении этого фантома из сферы ментальной деятельности, когда речь идет о том, кого «не видит смерть», то есть того, для кого смерть не существует.

Пробуждение – это освобождение, спасение. Тайное Учение не предлагает никакого другого объекта своим ученикам.
Пробудиться… Будды и не сделали ничего иного, и именно пробуждение заставило их стать Буддами.


* * *


Некоторые люди могут спросить: каким будет пробужденный человек в его новом состоянии «Пробужденного», как он будет действовать по отношению к другим людям?

Ответ на этот вопрос таков: а эти другие действительно существуют? – Не являются ли эти другие, как и прочие объекты, составляющие нашу окружающую среду, только проекциями нашей мысли? Полагая, что наши чувства обманывают нас во всем, должны ли мы принять их свидетельство, когда они выстраивают перед нами форму другого человека, полностью отличного от нас самих?

В любом случае невозможно для того, кто не пробужден, сформировать идею относительно условий, в которых окажется «Пробужденный». Точно так же невозможно спящему, поглощенному своим сном, знать о том, что существует вне сна.

С практической точки зрения мы находим стимулы к действию, такие как тот, который содержится в Сутре Ваджрачхедики :

«Когда человек больше не верит в «я», в «Личность», когда он отверг все верования, наступает время раздать дары».

Мастера Тайного Учения дают этот текст, как и многие другие, своим ученикам как предмет для медитации. Их загадочный характер постепенно слабеет и исчезает в ходе длительных медитаций, и они начинают видеть, насколько ярко освещен их путь паломника, упорно идущего через относительный мир, к самым дальним концепциям своего сознания: мир Действительности, мир Пустоты.

Здесь естественно возникает вопрос Нирваны, поскольку Нирвана, согласно общему мнению буддистов, есть противоположность мира непостоянства: мира самсары.

Это мнение исследовалось и обсуждалось в изустном Тайном Учении. Там сказано, что в этом учении отвергается идея относительно «я» и «другого», занимающих отдельные, различные места в пространстве.

Нам говорят, что Нирвана и самсара не есть два различных объекта, но это один и тот же объект, рассматриваемый с различных точек зрения двумя зрителями, чья степень точности ментального видения значительно разнится. Неосведомленный человек, чей «ментальный глаз покрыт толстым слоем пыли» [247] , видит болезненный круг последовательных смертей и рождений со всем, что это подразумевает в виде неприятностей и страданий. Мудрец, чей «ментальный глаз был освобожден от любой пыли», которая могла заслонить его проницательный взор, посредством лхаг тонг (трансцендентное озарение), может рассмотреть Нирвану.

Пробуждение от сна, в который мы вовлечены и в котором мы продолжаем жить, даже более или менее четко понимая, что мы спим, поведет ли нас это пробуждение к другому миру? Не будет ли это скорее состоять из восприятия нижележащей реальности в том мире, в котором мы находимся? Не должны ли мы поэтому понимать, что Нирвана и самсара, так же как реальность и относительность, – всего лишь сны, созданные нашим сознанием, приписывающим их к непостижимому? 
Об этом говорится в великой работе Нагарджуны – Праджняпарамите, когда он писал о Пустоте, этом синониме реальности:

«Форма – Пустота, а Пустота – форма. Пустота – не что иное, как форма, а форма – не что иное, как Пустота. Вне Пустоты нет никакой формы, и вне формы нет никакой Пустоты».

То же самое утверждение высказано относительно других элементов, составляющих человека: восприятие, ощущения, ментальную деятельность, сознание. И то же самое снова было повторено относительно всех моментов буддистской Доктрины о самом Будде, обо всем. Все, что мы называем «Собой», обстановку из вещей и явлений, которые составляют нашу окружающую среду, физический или психический «мир», все это является Пустотой, а Пустота – все это. Вне этого нет никакой Пустоты, и вне Пустоты нет ничего из того, что существует.

Таким образом, мир относительности – это не ограниченная сфера, отделенная прочной границей от реального мира. Не существует никакой демаркационной линии, все глубоко проникает во все.

Мир относительности – Пустота-Реальность, а Пустота-Реальность – относительный мир. Вне этого последнего мира нет никакой Пустоты-Реальности, а вне Пустоты-Реальности нет никакого относительного мира.

Может ли ученик на этом этапе решить, что он достиг Истины? Остановится ли он на этом? Его Мастер настоятельно отговорит его от этого. Если он остановится, он всего лишь ударится в препятствие, которое остановит его. Верить, что некто что-то знает, – величайшее из препятствий на пути к знанию. Попытка воображать, что некто обладает абсолютной уверенностью, порождает фатальный ментальный застой.

Согласно Тайному Учению, следует стремиться познать все, что возможно узнать, никогда не останавливаться на пути к исследованию, который устремляется бесконечно далеко, ложась под ногами исследователя.
Ученик может быть изумлен, увидев, что идеи, которые он считал прочными и устоявшимися, сначала колеблются, а затем и рушатся вокруг него, так что мастер предложит ему видеть во всем только иллюзию и скажет, что это тоже может быть иллюзией, которую следует отбросить, проходя мимо. Он охотно закончит свои уроки словами: «Я никогда не собирался научить тебя чему-то, я только подталкивал тебя думать, сомневаться, искать».


* * *


Не думайте, что полностью изложила вам предмет Изустного Учения, которое называется тайным и передается мастерами, принадлежащими к различным философским школам Тибета. Для этого следовало бы изложить многочисленные оригинальные интерпретации теорий, созданных теологами хинаяны и махаяны. Я ограничилась лишь описанием основных линий этого Учения и духа, который наполняет его. Я не могу судить, насколько мне удалось преуспеть в этом, до какой степени мне удалось дать вам достаточно ясное понимание предмета, – об этом могут судить только мои читатели.

В любом случае мне кажется правильным закончить декларацией, которой обычно восточные авторы завершают изложение доктрины.

Если мои читатели найдут в написанном неясности и ошибки, это моя ошибка, потому что это я не сумела выразить как следует Учение, которое было мне сообщено.


Приложение


Согласно древней традиции, король Сронг бстан Гампо (V век), самый известный из королей Тибета, объяснил группе избранных слушателей глубокий смысл доктрины Пустоты.

Он сказал:

«Хотя Будда категорически заявил, что он изложил все Учение, ничего не скрывая и не утаивая никакую его часть, сформировать тайный его раздел, различные уровни интеллекта его слушателей и даже, более того, различные степени понимания тех, кто был после Него, продолжал распространять Его Учение, обязательно вызывали разногласия среди тех, кто утверждает, что был Его учеником. Ни один из них не думал об отклонении от фундаментальных принципов Учения Мастера: происходили отклонения большей или меньшей важности, совершаемые тем или другим из них, вследствие того, что они несколько по-разному понимали эти фундаментальные принципы. Таким образом, случилось так, что некие события и более глубокий способ понимания фундаментальных данных исходного учения привели к возникновению ряда доктрин, которые считают недоступными для развивающихся умов и которые мастера, обладающие ключом к ним, сочли необходимым преподавать только тем ученикам, которые будут способны воспринять их [248] .

Сронг бстан Гампо описывается как умный и смелый руководитель. Будучи королем Лхасы, он показал себя достаточно могучим, чтобы вызвать благоговение у китайского императора Тай Цуна и вынудить его, несмотря на отвращение, которое последний чувствовал от мысли о родстве с «варваром», послать ему в жены одну из своих дочерей, принцессу Вен Чен [249] .

Однако в памяти тибетцев тот, кого они чтят, является не могущественным сувереном, но Сронг бстан Гампо, сверхчеловеком с мифологической биографией.

Согласно этой биографии, Сронг бстан Гампо был намного больше, чем великий посвященный. Он обладал врожденным глубоким пониманием высшего Знания вследствие того, что являлся олицетворением возвышенного и сострадательного Ченрези [250] , покровителя Тибета, который воплотился в нем, чтобы учить своих избранных детей и вести их – лучших людей Страны Снегов.

Проповеди, приписываемые Сронг бстан Гампо, распространяются на различные стадии понимания буддистской Доктрины и достигают высшей точки в том, что касается теории Пустоты.

Пустота, как мы уже сказали, не означает «небытие». С другой стороны, этот термин не принадлежит космогонической системе, начинающейся с утверждения, аналогичного библейскому «Вначале была Пустота» [251] .

Однако некоторые люди надеялись найти объяснение происхождения Вселенной в классическом высказывании «Ji ka dag… Tsal len dup» [252] , что означает «В изначально чистой основе возникла энергия сама по себе». 
Тайное Учение, разъясненное в высказываниях, приписываемых Сронг бстан Гампо, противоречит этому мнению. Согласно этим высказываниям, оригинальная Пустота (Ji ka dag) – невообразимая форма Разума, существовавшего до того, как автогенная энергия (tsal len dup) заставила возникнуть в нем самсар (ментальное построение), творцов всех образов, составляющих наш мир. Именно в этой пустоте сознания, сопоставимого с той особой пустотой, в которой родились, действуют и исчезают все явления, воспринимаемые нашими чувствами, все явления, которые мы неправильно представляем себе как сцены, разворачивающиеся перед нами, тогда как они существуют только внутри нас.

В проповедях короля восемнадцать видов пустоты, перечисленных в философских работах, объясняются в связи с Пустотой исходного сознания. В целом нам говорится:

«Сознание сопоставимо с пространством; как и пространство, оно не имеет ни внутреннего, ни внешнего; в его глубинах каждый находит только Пустоту».

«Идеи относительно непрерывности или неоднородности не могут быть применены к сознанию; оно избегает их, так же как в случае пространства нельзя считать его ни как ограниченное, ни как бесконечное».

«Невозможно обнаружить место, где сознание зарождается, место, где оно впоследствии находится, место, где оно прекращает существовать. Как и пространство, сознание есть Пустота в три времени – в прошлом, в настоящем, в будущем».

«В пространстве мы видим, как облака возникают и исчезают, будучи не в состоянии найти себе местопребывание, начиная с того места, где они появляются, и того, куда они исчезают. В пространстве мы видим сияние солнца, луны, звезд, планет, но что является самим пространством?»

«Сущность пространства, его истинная природа, пространства самого по себе, вне всех слов, за пределами воображения. Оно едино с исходным сознанием, лишенным любой сущности или любых собственных качеств: его невозможно ухватить».

Понятие «вне» также объясняется относительно Пустоты. «Выйти за пределы Знания» означает вновь погрузить сознание в его исходное, девственное состояние, которое, как и пространство, может содержать все, потому что оно – Пустота.

В качестве заключения мы можем сказать, что совершенно очевидна бесполезность доктрин и методов, которые утверждают, что поднимают нас над нашим миром относительности. Наш мир ограничен, но его пределы незаметны нам, и, если рассматривать его в нашем масштабе, он фактически неограничен.

Чем более четко мы описываем его с помощью теорий, мнений, воображения, тем больше все они связывают нас цепью и держат в заключении.
«Выход за пределы», «недеяние» – средства, позволяющие достичь ментальной свободы. По правде говоря, мы ничего не можем сделать, это вопрос «недеяния». Необходимо очистить основы нашего сознания, сделать его в максимально возможной степени чистым, пустым. Пустота для нас – всегда синоним освобождения.


Примечания

1

Буквально: «тот, кто достиг полного бесстрастия». Но в обычном понимании это слово означает «мистик-аскет, обладающий могуществом мага». – Здесь и далее примечания автора .

2

Ракшасы – демоны. – Прим. ред .

3

Божества женского пола. Существует несколько категорий этих богинь. Тибетцы величают их «матерями». Дакини преподают своим почитателям мистические истины.

4

8585 и 8848 метров.

5

Майтрейя – Будда Будущего, Мессия буддистов. – Прим. ред .

6

В тексте этой книги данная работа упоминается как «Мистики и маги Тибета» – название, используемое британским издателем. «Магия и тайны Тибета» – название, под которым эта книга издается в Соединенных Штатах.

7

Татхагата – то же самое, что и Будда. ( Прим. авт. )

8

Тогпа (Togpa), более правильно «умозаключение», в противоположность тогспа (togspa) – истинное понимание (по-тибетски пишется rtogpa и rtogspa). ( Прим. авт .)

9

Тибетцами, индусами и китайцами часто сравниваются океан и зеркало. ( Прим. авт. )

10

Гьюд-лама здесь не подразумевает дипломированного специалиста школы гьюд (ритуальная магия), скорее это мастер, предрасположенный стать хранителем тайных знаний.

11

Дамнгаг – предписания и советы.

12

Налджорпа (rnal byorpa) означает буквально: «тот, кто одарен идеальным спокойствием». На обычном языке это означает знатока доктрин «Прямого пути», часто также аскета, который предположительно еще и обладает сверхъестественными психическими способностями.

13

Чоп чед (Chs Cheo) (пишется chos byed).

14

О «Прямом пути» вы можете прочитать в книге «Мистики и маги Тибета». Там вы найдете описание доктрины и методов, посредством которых, согласно мнению тибетцев, можно достигнуть состояния Будды уже при той жизни, в которой человек начал свое духовное обучение, без необходимости постепенно прогрессировать в процессе обычного, последовательного перерождения.

15

Следующий пассаж из Мундак-упанишада может послужить иллюстрацией этого отношения: «Две неразделимые птицы садятся на ветвь дерева. Одна из них ест фрукты с дерева; другая, не касаясь фруктов, смотрит за своей товаркой». Эта притча предназначена объяснить ведическую доктрину джива [Джива – живое существо; обобщенно – существование. – ( Прим. ред. )], но она не менее удачно иллюстрирует и рассматриваемые нами вопросы.

16

Лама – священнослужитель ламаизма, или тибетского буддизма. – Прим. ред .

17

Преподобный Экаи Кавагути – японский ученый-буддист. Он рассказывает об этом приключении в своем описании путешествия по Тибету.

18

Гелонг – пишется dge slong, буквально «добродетельный нищий», приблизительный эквивалент бхикку у южных ламаистов-буддистов: неженатый монах, который получил высшее посвящение.

19

И. Лойола – основатель ордена иезуитов. – Прим. ред. 

20

Гомпа – пишется dgompa – «жизнь в одиночестве», название, данное тибетским монастырям.

21

«Войти в поток» – выражение, часто используемое в буддийской терминологии. Это означает сделать первый шаг в духовной жизни, которая приведет к просветлению, к становлению Буддой.

22

Колледж Цен нид (Tsen nid) – одно из четырех подразделений ламаистских университетов.

23

Дороже чодпа (Dordje chodpa) (rdorje gchod ра) – очень популярная работа на Тибете. Это перевод санскритского текста Ваджрачхедика -сутры.

24

Пишется dbuma (посередине). Перевод санскритского термина «мадхьямика».

25

Пишется drilboa.

26

Пишется phyag rgya . На санскрите обозначается как «мудра».

27

Соответственно пишется dgams ngag и mеn ngag . Эквивалентно санскритскому слову упадеша (upadesha).

28

Пишется bkah rgyud и gtam rgyud .

29

Пишется bsgom. 

30

В этом слове начальное «r» немое. Я сохранила его, чтобы избежать путаницы между этим словом, подразумевающим ветер или дыхание, и словом лунг (lung), которое означает «совет», и также термин, обозначающий низшие посвящения.

31

Пишется dmyalba: миры несчастья , обычно называемые западными авторами «адом». Популярный буддизм различает несколько таких миров, однако, ввиду того, что обитатели этих миров находятся там лишь до своей смерти, после чего они могут быть рождены заново в лучшем состоянии, мне кажется, что лучше применять термин «чистилище». Обитателей ньялба (nyalwas) необязательно вдохновляют лишь злые чувства. Они способны к сострадательным мыслям и высоким чувствам. Говорят, что в результате последних наступает немедленная смерть, которая освобождает этих несчастных существ от мучений и обеспечивает им счастливое возрождение. Посвященные рассматривают эти описания как символические и имеющие духовную природу.

32

Пишется slob rgyud .

33

Буддисты острова Цейлон считают датой смерти Будды 544 год до Р. Х. Бодхидхарма прибыл в Китай около 520 года н. э.

34

Город, расположенный в области, ныне носящей название Бихар.

35

Монастырь расположен в горах области Хэнань. Похоже, что многочисленные ученики Бодхидхармы забросили это историческое место, хотя они жили в Китае и Японии. Когда я посетила этот монастырь, он уже был частично в руинах.

36

Пишется dgongs brgyud – brdah brguyd – nan brguyd.

37

Эту странную легенду вы можете найти в книге «Мистики и маги Тибета».

38

Дакини – полубожественное женское существо. – Прим. ред .

39

Дагпо (Dwagpo Lhardje) – ученый Двагпо Гамбопа.

40

Одна из крупных школ тибетского буддизма. – Прим. ред .

41

См. «Мистики и маги Тибета».

42

Пишется dbang skur ; буквально «соединение силы».

43

Пишется byang tchub sems pa ; на санскрите – Бодхисаттва.

44

Пишется sngon shes .

45

Пишется khabtags . Это шарфы из муслина или шелка. В Тибете их дарят в самых разных случаях: всякий раз, когда кто-то наносит визит, ищет некоей пользы или покидает хозяина и т. д. Их также преподносят статуям в храмах. Качество материала, из которого они сделаны, и их длина символизируют степень уважения того, кому этот хадак (khadag) предлагается, а также имущественное положение того, кто приносит этот дар. В Южном и Центральном Тибете хадак белый. В Северном Тибете, в области Кхам (Kham) и в Монголии они синие. Причина этого в том, что эти регионы находятся под китайской юрисдикцией. Сейчас белый цвет является в Китае цветом траура, следовательно, такой шарф связан с дурным предзнаменованием.

46

Пишется hjamdpal dbyangs . Он является Бодхисаттвой и на санскрите называется Манджушри (Manjushri).

47

Жители Тибета – за исключением немногочисленной элиты – очень верят в повторение Священных Писаний, даже когда значение произнесенных слов читателю непонятно.

48

В тибетской письменности текст не делится на слова, как это имеет место в европейских языках. Каждый слог отделен от последующего точкой. Многие монахи из низшего духовенства способны только произносить слоги; они неспособны сгруппировать слоги в слова и предложения, и тем более неспособны понять значения звуков, которые они произносят.

49

На тибетском языке тчи (tchi), нанг (nang) и нгаг (ngags), соответственно пишется phyi, nang и snags.

50

Пишется spyan ras gzigs: «Тот, кто способен видеть проницающим зрением».

51

Обычно он произносится как Deuma и пишется sgrolma. Это богиня Тара из индусского тантрического пантеона.

52

Например, величайший из всех Йидамов, Дордже Джигджед (Jigsjyed), является ужасающим аспектом Джамполянга-бодхисаттвы (Jampolyang, Changchub Semspa), который в ламаизме считается богом науки и красноречия. Нагпо Ченпо (Nagpo Chenpo) – гневная пара сострадательному Ченрези.

53

Соответственно пишется: rtamgrin, gzah, yeshes mgonpo. 

54

Кхорло (khorlos) (пишется hkhorlo) «колеса», также называемые тибетцами « падма » (padma) «лотос». Это чакры тантрических йогов.

55

Тумо чод (Tumo chоd) и т. д. описаны подробно в книге «Мистики и маги Тибета».

56

Японские дзен-буддисты также используют жесты во время урока, который они дают новичкам.

57

Йога – название индусской философской системы, приписываемой Патанджали. Поскольку в йоге большое значение придается медитации, в ней были разработаны различные сложные методы медитации и психического тренинга, которые и стали называться «йога», хотя первоначальное значение этого слова – «союз». Есть несколько методов йоги: хатха-йога, лайя-йога, раджи-йога. Жители Тибета переводят санскритский термин «йога» как « налджор » (naldjor) (пишется rnal byor ). Это, однако, означает не «союз», а «полное ментальное спокойствие», следовательно, «мастерство созерцания, медитации».

58

Например, Дордже чанг (chang) в школе дзогчен (Dzogschen).

59

Канглинг (Kangling) (пишется rkang-gling ) – труба, сделанная из человеческого бедра или имитации слоновой кости. Она производит резкий звук, который разносится очень далеко.

60

Сын Марпы, Додебум, погиб молодым от несчастного случая. Он пошел на праздник с друзьями, и, когда возвращался домой, его лошадь испугалась криков его товарищей, которые, вероятно, были возбуждены выпитым, как это часто бывает с тибетцами после пира. Лошадь понесла, и Додебум упал в ущелье.

61

Это также неточные термины, используемые за неимением лучших. Эта вода не является «святой», и пилюли также «не священные». Лама какое-то время держал и то и другое рядом с собой, концентрируя на них свои мысли. Считается, что они впитали в себя его драгоценную энергию.

62

Tumo. См. «Мистики и маги Тибета».

63

См. о килкхоре в книге «Мистики и маги Тибета».

64

Строго говоря, мандала, так же как килкхор, означает «нечто круглое».

65

Вот эти пять мудростей: (1) мудрость сферы существования, которая позволяет понять фундаментальное единство всего, несмотря на различие внешнего вида; (2) мудрость, которая позволяет добиться успеха во всех начинаниях; (3) «мудрость, которая различает» (которая позволяет четко выделить каждый объект с его специфическими свойствами); (4) «мудрость, которая уравнивает» (та, которая позволяет увидеть общее всех объектов, идентичность их природы); (5) «мудрость зеркала» (которая отражает все объекты, как зеркало, при этом сама не подвергаясь изменениям).

66

Сын хорошей семьи, или сын благородных предков, – классическое имя уже при жизни Будды. Тогда это относилось к ученикам, которые принадлежали к индусской касте кшатриев (дворянству), из которой происходил сам Будда, чтобы отличать их от брахманов (священническая каста). До начала проповедования Будды многие знатные люди успешно соперничали с брахманами в области философии. В вышеупомянутом ангкуре имя «сын благородных предков» используется в фигуральном смысле. Оно относится (1) к воображаемому духовному господству инициируемого во время его предыдущих жизней, когда он был принят как ученик мастерами, принадлежащими к одной духовной цепочке; (2) к господству посредством благих дел, являющихся результатом рождения инициируемого как человеческого существа, имеющего разум и склонного искать духовное просветление.

67

Это также объясняется как имманентная мудрость объектов, существующих в Пустоте. Чтобы понять эти выражения, нужно познакомиться с различными значениями термина «пустота» в махаянистском буддизме.

68

На ученике надета его обычная одежда; он не обнажен и не в одной простой хлопковой рубахе, как это необходимо для других ангкуров. Затем по капле святой воды льется на его одежду в области сердца и на область пупка.

69

Этот текст копирует стиль индийских буддийских текстов, которые знакомы, во всяком случае в переводе, всем образованным ламам. «Нежный ветерок» невероятно ценится в жаркой стране, в тексте тибетского происхождения он наверняка бы стал «прохладным ветром». Однако свежий – не холодный – ветер считается тибетцами чрезвычайно приятным, потому что они не могут переносить жару.

70

Вот эти «четыре предела»: (1) рождение – завершение; (2) постоянство – неоднородность; (3) существование – несуществование; (4) проявленная вселенная (предметный мир) – Пустота.

71

У тибетцев ухог-кхор (tshogs hkhor) – обряд, напоминающий индусский тантрический обряд гана-чакра (ganat-chakra). Однако в данном рассказе ухог-кхор (tshogs hkhor) обозначает просто дары, помещенные на алтарь.

72

Пишется Chos skyong; это «защитники религии», класс существ часто демонического происхождения. Они были порабощены святым магом и вынуждены поклясться использовать свою силу для того, чтобы защищать буддистов и буддизм от врагов.

73

Близ истока Желтой реки.

74

У буддистов всех сект есть представление о том, что рождение живого существа в облике человека обеспечивает его умом и возможностью услышать учение Будды – обстоятельствами, которые редко происходят в течение последовательности жизней. Когда в результате различных причин человеку удается продвинуться к просветлению и он не использует эту возможность, естественным результатом отсутствия у него интереса к духовности становится то, что он далеко уходит от Пути Избавления. После подобного падения он должен возобновить тяжкий и болезненный труд, ведущий к возвращению к возможности, которой он пренебрег.

75

Магическое создание (пишется sprulpa).

76

Лха-ма-ин (Lha-ma-yin) – разновидность титанов, некогда воевавших с богами, которым они завидовали. Они стремятся сделать себя мастерами. Это – асуры индусской мифологии.

77

Эти нелюди ми-ма-ин (mi ma yin) включают Йидагов прета (pretas) в индусской мифологии. Их гигантское тело напоминает гору, но шея похожа на нить. Через такое горло может пройти совсем ничтожное количество пищи, чтобы накормить этих монстров, так что они постоянно страдают от голода и жажды. Когда они приближаются к воде, она превращается в пламя. Чтобы успокоить страдания этих несчастных существ, ламы каждое утро преподносят им святую воду, которую они смогут выпить. В результате выполненного над водой обряда она не превращается в пламя, когда Йидаги приходят утолить жажду. В категорию нелюдей также включены полубоги, гении, духи различных видов, как добрые, так и злые.

78

Я намеренно использую слова «в тело» вместо обычного выражения «в легкие», потому что на Тибете неизвестна роль легких или ей намеренно не придается большого значения.

79

Бхагавад Гита, VIII, 18.

80

Там же, IX, 7.

81

Я использовала санскритские термины «Нирвана» и «самсара», потому что они хорошо известны. Жители Тибета говорят корва (korwa) (круг), обозначая самсару, и тхарпа (tharpa) (избавление) как аналог Нирваны.

82

Пишется соответственно: shiwa, rgyaspa, dbangwa и dragpo.

83

Тот, кто проводит обряд дубтаба.

84

Жители Тибета упорно настаивают на этом. Некоторое число примеров этого я привела в книге «Мистики и маги Тибета».

85

Название ритуала, который я описываю: « Пал – Джордже – Джиг – Джед – кые дубтаб » (dpal rdorje bjigs byed kyi sgrubthabs).

86

Ритуальный пирог в форме пирамиды.

87

Маленький барабанчик, который можно держать в одной руке.

88

В некоторых из своих многочисленных форм этот Йидам имеет несколько голов и бесчисленное количество рук.

89

Ритуальный инструмент, имеющий форму серпа.

90

Это означает, что все сущее есть совокупность непостоянных элементов и лишено эго. Некоторые добавляют вторую идею: абсолют не имеет никаких качеств, которые мы способны вообразить, качеств, которые ограничили бы его. Это не есть нечто, что может быть представлено человеческим сознанием.

91

Пишется nang mtchod.

92

Дубтабы Джигджеда – одна из сект «Желтых шапок»; дубтаб Демчога более часто практикуется сектами «Красных шапок». Они почти идентичны.

93

Йам (Yam) – «семя» воздуха или ветра; Рам – семя огня. Невозможно перевести эти мистические термины. Первоначально они представляли собой звуки, которые произносились с особой интонацией (необходимо желательное число колебаний, говоря языком современных ученых, чтобы звучание стало созидательным). Ламаисты сохранили эти слоги, хотя они скорее используют их для того, чтобы сделать свои формы реальными. Я писала об этом в книге «Мистики и маги Тибета».

94

В этом случае необходимо мысленно представить себе человеческий череп, вырезанный в форме кубка, как те, из которых пьют аскеты-налджорпа, знатоки «Короткого пути». Они иногда украшают эти ужасные кубки серебром и добавляют золотую крышку и ножку в форме трех человеческих голов, которые отображают в символической форме прошлое, настоящее и будущее.

95

См. Яске (Jaske) в тибетско-английском словаре, в статье, посвященной слову nangmchod.

96

Титул, с которым обращаются к отшельникам.

97

Отказ от существующего мира, от мира предков – то есть от посмертной славы – и мира богов (рая). У одной разновидности отшельников есть такой символический посох, он входит в их религиозное облачение, и они всегда носят его с собой.

98

Согласно буддистской фразеологии, «Освобождение» – Спасение.

99

Что касается этих дыхательных упражнений, жители Тибета обычно не столь подробно рассматривают процесс, как индусы, и даже наиболее уважаемые мастера ограничиваются изучением лишь немногих упражнений.

100

Пишется blana med pa, буквально «там нет ничего выше». Это доктрины Ати Аннутара (ati anuttara йоги), которую проповедуют в секте Дзогчен (Dzogschen).

101

Буквальный перевод Кунгджи – «основа, или причина, всего». Жители Тибета используют это выражение, чтобы перевести санскритский термин: алайя-виджняна (alaya vijhdna) – «место вне сознания», который несколько напоминает «Универсальное сознание». Кунгджи – скорее «Универсальная субстанция», но жители Тибета отказываются определить природу этой «основы всего». Они называют ее Пустотой, указывая на отсутствие всех качеств, которые мы в состоянии придумать. Это – действительно непостижимый Абсолют.

102

Пишется tchos grav; это школа, принадлежащая к философским общинам при крупных монастырях, ученики которых периодически встречаются, чтобы попрактиковаться в дискуссиях.

103

Пишется rang bshin stongspa gnid .

104

Индуистские отшельники и буддистские монахи спят в этом положении без подушки.

105

Дхаммапада – сборник изречений Будды. – Прим. ред .

106

Тиб. «Гелугпа». – Прим. ред. 

107

Пишется dgeslong , буквально «добродетельный-нищенствующий».

108

Известно, что буддизм запрещает использовать питье на основе брожения всем своим приверженцам, как мирянам, так и священнослужителям. В этом ламаизм очень нестрог.

109

Трапа – «ученик», – должность, которую проходят все представители духовенства, не являющиеся духовными сановниками. Только последние имеют право на титул ламы. Однако традиционно, говоря с ученым или пожилым монахом, следует вежливо называть его ламой.

110

Махапариниббана сутта (Mahaparinibbana sutta).

111

Наименование певчей птицы.

112

В тексте упоминается «лама сандал». Это наименование драгоценного сандалового дерева используется как эпитет, в Тибете он применяется в обращении к выдающимся людям.

113

Жители Тибета касаются лбом религиозных книг, статуи Будды или другого божества или даже предмета одежды, которую носит уважаемый ими лама. Этим жестом они свидетельствуют свое почтение, в то же самое время «принимают на себя благословение» объекта, которого они касаются.

114

Индусский саньясин мертв не только для этого мира, но и для любого другого. Он должен был провести свои собственные похороны, выполнив похоронную службу, и заявить, что больше ничто не связывает его с человеческим обществом, и при этом сжечь пояс, который индусы носили как отличительный признак своей касты. В день своего посвящения в духовный сан он должен произнести формулу тройного отказа: Аум бху саньястан майя (Aum bhu sanyastan maya. Aum bhu sanyastan maya. Aum bhu sanyastan maya). Этим он объявляет, что отказывается от нашего мира и двух других, которые, согласно представлениям индусов, соседствуют с ним на лестнице из семи миров, стоящих над землей. Это часто объясняют как отказ от вещей, существующих в этом мире, вещей в мире предков, то есть от посмертной жизни, обеспечиваемой сохранением воспоминаний о нашей личности в памяти будущих поколений, и от мира богов, то есть в целом от рая.

115

Человек, обладающий сверхчеловеческими возможностями.

116

Согласно другой легенде, это не Речунгпа нуждался в спутнике. Скорее это была женщина, ученица самого Миларепы, и именно она получала особую пользу от общения с Речунгпой. Конечно, временные муж и жена жили как отшельники.

117

Женское божество тантрического пантеона.

118

Кьябгон римпоче (Kyabgon rimpoche) (skyabs mgon rinpoche), «драгоценный защитник». Это название, под которым Далай-лама известен своим почитателям. Наименование «Далай-лама» используется только иностранцами. Лама Таши также имеет право на звание «драгоценного защитника», но так его не называют нигде, кроме Шигадзе. Ученики некоторых Великих лам, живущих вдали от центра Тибета, иногда обращаются к своим учителям, называя их «защитник». Такой лести вы не могли бы услышать в Лхасе или Шегаре. На тех, кто позволял себе подобные вольности, или на ламу, который допустил это, был бы наложен очень значительный штраф, и это стало бы наименьшим из возможных наказаний.

119

Пишется snang srid. 

120

Десять оков, которые не дают человеку достичь окончательного освобождения: (1) вера в «я»; (2) сомнение; (3) вера в эффективность обрядов и церемоний; (4) чувственные желания; (5) гнев; (6) желание жить в мире менее материальном, чем наш (мир «чистых форм»); (7) желание жить в еще более утонченном мире («бесформенный» мир); (8) гордость; (9) беспокойство; (10) невежество.

(6) и (7) можно интерпретировать следующим образом: привязанность к существованию, склоняющая того, кто ее испытывает – если он презирает тот вид существования, который ведут населяющие окружающий его материальный мир, – желать жизни на более высоких формах существования, но при этом продолжать привязываться к текущей жизни. Это стремление связано с верой в «я».

121

В другой версии этого повествования драгоценный камень заменен белым слоном.

122

В другой истории повторяется то же самое чудо. Принцу Кулане вырвали глаза по приказу королевы, его предательницы-тещи, любовником которой он отказывался стать. Однако затем его доблесть была вознаграждена, а глаза – восстановлены.

123

Напомним, что это ламы, которых иностранцы неправильно называют живыми Буддами. См. книгу «Мистики и маги Тибета».

124

Не стоит воображать, что все тибетские женщины смуглолицые. Многие женщины из центральных областей страны имеют очень нежный светлый оттенок кожи и отличаются от китайских женщин розовым румянцем щек.

125

Здания в Тибете имеют плоские крыши; прекрасный климат этой страны позволяет использовать их для работы или для дружеских встреч и разговоров.

126

Я снова повторяюсь, что мы сейчас рассматриваем самый характерный аспект ламаистских «посвящений».

127

Литургический текст обряда «Подавление».

128

Эта хижина отшельника повторяла те, которые используются отшельниками, практикующими полную изоляцию. См. описание их жилья в книге «Мистики и маги Тибета».

129

Заурядный в смысле того, что человек глуп, несведущ. В этом смысле в тибетских работах часто используется термин «незрелый, ребяческий».

130

Можно полагать, что те, кого легенды сделали демонами, скорее всего, в случае Гесэра, были вождями вражеских племен.

131

Пишется tchos kyi spros pa.

132

Пишется spros bral. Эту стадию также называют той мед (tos med), пишется spros med.

133

Дхаммапада, 93.

134

Праджняпарамита-сутра – философский трактат, приписываемый Нагарджуне.

135

О Тилопе и его учениках вы можете прочитать в книге «Мистики и маги Тибета».

136

Веревка символизирует желания, привязанности.

137

Т. е. страдания. – Прим. ред .

138

Слова «религия» и «религиозный», используемые в данном переводе, имеют для ламаистов совсем другое значение, чем то, которое придают им на Западе. Они относятся не к вероисповеданию, к вере в Бога в надежде заслужить его благоволение, а скорее к методам освобождения от иллюзии и достижения духовного просвещения посредством своих собственных усилий, преподанным Мудрыми.

139

Ученикам, более продвинутым в обучении, чем те, к кому эти наставления адресованы, объясняется, что тот, кто нацелен на окончательное освобождение, не должен искать даже духовную выгоду, или делать что-либо ради этого. Эти правила основаны на мистических теориях, согласно которым Избавление – это переход к состоянию, где перестают существовать все проблемы и заботы, благородные или позорные, духовные или материальные, основанные на концепциях, созданных нашим невежеством.

140

Одна из буддистских медитаций, технически обозначаемая как «бесформенность».

141

В дальнейшем этот термин необязательно означает члена монашеского ордена, это может быть любой человек, который отвернулся от мирской жизни с намерением пойти по «Пути Избавления» тхарлам (tharlam) достаточно далеко.

142

Это относится к достоинствам и наградам за них, которые средний человек ожидает в оплату за свои благодеяния.

143

Это строго буддистский принцип, который можно обнаружить в наиболее древних буддистских священных текстах. Он был сформулирован самим Буддой. Это практически не соблюдается ламаистами.

144

Считается, что мастер мистических доктрин должен отказаться обучать им того, кто неспособен понять их или недостоин услышать их, даже при том, что последний мог бы предложить в обмен все сокровища в мире, и что, с другой стороны, он должен бескорыстно передать их ученику, способному правильно использовать эти знания.

145

Буддисты говорят, что это необходимо потому, что духовная жизнь имеет целью избавление от круга последовательных существований.

146

На тибетском языке: rnampar chespa, один из пяти принципов, сочетание которых, по мнению буддистов, образует личность.

147

Это выражение необходимо всегда интерпретировать лишь в его религиозном смысле. Это тот же смысл, который мы находим в Евангелии, когда Иисус говорит: «Я не молюсь за весь мир» или когда он говорит о своих учениках: «Они не от мира, как и Я не от мира» (Евангелие от Иоанна, гл. 17, Ин. 17: 16). В данном случае мир – область погони за материальными интересами, область невежества в отношении духовных истин, она противопоставляется области философии и усилиям по обретению Истины. Или же, как жестоко выражаются индусские тантристы, мир – область pachus (животных). Тибетцы выражают это более вежливо, называя их «людьми мира», «детьми», но порой, хотя и менее часто, «дураками». Различие в буддизме между «сыновьями мира» и теми, «кто находится вне мира», очень древнее.

148

Это относится к тем, кто не готов понять Доктрину или неспособен жить духовной жизнью и при этом начинает проповедовать и собирать вокруг себя учеников.

149

Контекст показывает, что термины «низкие» и «посредственные» должны пониматься лишь в переносном смысле. Здесь они не обозначают почти полное отсутствие интеллекта, но лишь указывают, что разум человека менее остр и проницателен, чем у того, к кому относятся следующие изречения.

150

На тибетском языке: Shespa-po, Shes-Cha (пишется Skes bya), и Shespa. Это одна из фундаментальных теорий ламаистской философии.

151

Здесь мы имеем дело с доктриной, которая отрицает существование «я». Сознание «пусто» от «я». Оно является составным и преходящим.

152

Чистота понимается в смысле абсолютной ясности, которая позволяет видеть Реальность, видеть, какие заботы, рассуждения, желания и т. д. замутняют зрение, образуя перед глазами непрозрачный экран.

153

Вот эти десять добродетельных действий: (1) не убивать никакое живое существо; (2) не красть; (3) не иметь незаконных сексуальных отношений; (4) не лгать; (5) не клеветать; (6) не говорить резких или злых слов; (7) не вдаваться в пустяковые или бесцельное беседы; (8) не быть жадным и не уступать жадности; (9) не быть жестоким в деле или даже намерении; не участвовать в злых делах; (10) не питать ложные мнения.

154

Поскольку послание было обращено к правящему принцу, ясно, что ему не приходилось зарабатывать себе на жизнь, изыскивая средства к существованию. И тем не менее, он должен был знать, что накладывание обременительных налогов, чтобы на них обеспечить себе роскошное существование, запрещалось законами Будды. Буддистам запрещают участвовать в пяти видах торговли: продажа оружия, продажа живых существ (даже животных), продажа мяса (как это делает мясник), продажа ферментируемых напитков и продажа ядов, наркотиков и т. д.

155

Членам религиозного ордена буддистов запрещается есть после определенного часа, то есть после полудня, откидываться на высокую и мягкую кровать, петь, танцевать, украшать себя и пользоваться парфюмерией, однако это не распространяется на верующих мирян. В дальнейшем, как убеждает автор послания своих читателей, необходимо проповедовать превосходство этого закона и для мирян.

156

По-тибетски mdzod, произносится как dzod; любое место, где хранятся запасные вещи: казна, различные предметы, зерно на случай наступления голода и т. д. Все предметы, хранящиеся на таком складе, также называют mdzod.

157

Чтобы подобные чувства не могли сохраниться, чтобы они сразу же исчезали, как рисунок на воде.

158

Пишется phyag rgya chenpo. Буквально: «Великий жест» или «Великий знак».

159

Буквально chenpo означает «Великий».

160

Его оригинальное санскритское название – мадхьямика (madhyamika), «срединная» – т. е. доктрина, которая отвергает все крайности.

161

Автор « Чаг-чен-гьюи-зинди » (Chag chen gyi zindi) ссылается также и на другие работы и предписания, которые устная традиция приписывает известным мастерам, но имена этих мастеров он нередко забывает упомянуть.

162

Эти предписания приписываются Тилопе.

163

Сравнение кажется не слишком удачным. Обычно сознание ребенка очень активно.

164

Понимание Пустоты и есть само по себе освобождение.

165

Эти шесть предписаний были даны Тилопой его ученику Нароте.

166

Сгом чинг (sgom ching), упомянутый в книге «Мистики и маги Тибета».

167

Эти принципы иногда называются по-тибетски Шеспа-по (Shespa-po), а иногда yid kyi rnampar Shespa.

168

Это относится к психическим событиям, в которых человек идентифицирует себя с объектом. См. книгу «Мистики и маги Тибета», глава VIII.

169

Хри (Hri) – мистический термин, который имеет множество тайных объяснений. Он символизирует универсальную несозданную сущность вещей.

170

Все эти правила, рассуждения, на которых они базируются, и т. д., должны сопровождаться объяснительными комментариями ламы, хорошо знакомого со всей системой.

171

Это должно интерпретироваться как идеи, способы мышления и взгляды, которые оказывают различные влияния на сознание, и в результате оно принимает искусственную форму. Это похоже на поток воды, отклоняющийся от своего течения, когда русло расширяется или сужается плотинами или дамбами, или на дерево, которому подрезали или изогнули ветви, и т. д.; таким образом у объекта отняли его естественную форму. ( Объяснения, данные ламами. )

172

Тибетское произношение: Gsang wai Gdam Ngag.

173

Эти три группы мы называем соответственно: тхама, динг и рэб (thama, ding и rab).

174

Самсары – ментальные формирования, идеи, концепции, которые каждый формирует для себя; они зависят от умственного горизонта или, напротив, от невежества каждого. Ниже приводится более детальное объяснение. Бхагаван – почтительное наименование, используемое в разговоре с духовными лицами. Саньясины (индусские отшельники) используют его в общении между собой. Так же именуют некоторых богов. Бхагаван означает: великолепный, славный, уважаемый и т. д. Английские авторы в большинстве случаев переводят это слово как «Счастливый». «Почтенный» ближе к значению, которое индусы придают термину «Бхагаван», когда используют это слово.

175

Древнее королевство Магадха в Центральной Индии, где проповедовал Будда.

176

В Тибете произносится соответственно gsang wa и lhag mthong.

177

В книге «Буддизм, его Учения и Методы» – Джон Лэйн, изд-во Bodley Head, Лондон.

178

Калама Сутта (Kalama Sutta).

179

Профессор Д. T. Судзуки. «Контуры буддизма махаяны».

180

Тибетское написание: rdor rdji htchang; санскритское название – Ваджрадхара (Vajradhara): «Он держит скипетр молнии», подобно Зевсу у древних греков.

181

Цзонхава (Tsong Khapa), основатель школы Гелугпа (Gelugspas) (называемой «Желтыми шапками» по цвету их головных уборов) настаивает на этом моменте, что противопоставляет его ультраидеалистам, представленным в настоящее время школой Дзогченпа (Dzogschen-pas).

182

Выражение «клетка» мое. Житель Тибета сказал бы « доул тен » (doul ten (rdiul phren)) или « доул та » (doul ta (rdul phra)) – два термина, относящиеся также к молекуле и атому, а также, фигурально, к пылинке и в целом выражающие идею бесконечно малых частиц, составляющих тело. Это переводится словами санскрита « ану » (anou) и « параману » (paramanou).

183

Слово «внешний» не должно пониматься здесь как обращение к агентам, существующим вне глаза. Это может быть внешний агент для клетки, ее более или менее близкий сосед, существующий в той же самой общности, то есть в веществе глаза.

184

Чортен (ступа) – религиозное сооружение, часто встречающееся на Тибете.

185

Другое значение слова васана «vasana» – «сила», «жизненный импульс».

186

Статья в «Континентал Дейли Мейл», август, 1950.

187

Здесь мы не должны приписывать слову «объект» мысль о материальности, которая подразумевается, когда мы думаем о камне, дереве или животном. В этом смысле «объект» – скорее сила, специфическая вспышка энергии, которая столкнулась с нашими органами чувств.

188

Чань (Ts’an) в Китае, Дзэн в Японии, дхьяна (Dhyana) на санскрите.

189

В главе IV.

190

Основатель философской школы мадхьямика (madhyamika). Приблизительно второй век до н. э.

191

В Тибете это rten hbrel yen lag btchu gnis . Произносится: Тен-дел-йен-лаг-чу-гни (Ten del yen lag chu gni). Хороший пример различия, существующего между написанием и произношением в тибетском языке.

192

Двенадцать нидан (nidаna).

193

Знаменитый буддистский философ шестого века. Он был связан с монастырем Викрамашила (Vikramasila) в Магадхе (Центральная Индия). Во времена господства короля То-цон-децен (To tsong detsen) он отправился в Тибет и там участвовал в публичном споре с китайским монахом, знатоком учения о недеянии. Камалашила победил своего противника, и последний был выслан из Тибета. При прочтении истории этих дебатов в тибетских текстах мне показалось, что аргументы китайцев превосходили аргументы Камалашилы, но каждый раз, когда я говорила это докторам философии университета Лхасы, они сердились… но это не изменило моего мнения.

194

Эквивалент того, что люди Запада называют душой. Дживатман (Jivatman) – это принцип, дающий жизнь телу, и то, что, согласно индуизму, перевоплощается. Дживатман , согласно веданте , является параматманом (Paramatman) в его индивидуализированной форме.

195

Бхагавад Гита II, 22.

196

Пояснение данного положения буддизма было дано в работе Е. И. Рерих «Основы буддизма».

197

Оригинальная формула в пали такова: Sabbe sankhara anicca; Sabbe sankhara dukkha; Sabbe sankhara anatta, что означает: все составные предметы являются непостоянными; все составные вещи страдают; все вещи (все вообще) лишены эго (собственного «я»). Жители Тибета делят последнее утверждение пополам: «в человеке нет никакого эго; нет никакого эго ни в чем».

198

Сантана – санскритское слово, означающее «непрерывный поток», «линию», «последовательность». Я говорила о теории сантаны в книге «Буддизм: его учения и методы».

199

Ньянатилока (Nyanatiloka) – «религиозное имя» немецкого эрудита-ориенталиста, который больше сорока лет жил буддистским монахом на острове Цейлон. Он издал много книг, перевод священных текстов пали, канон Южного буддизма и свои оригинальные работы.

200

Васубандху – выдающийся буддистский философ, который жил между 5-м и 6-м веками н. э. Некоторые относят его к 4-му столетию.

201

Жители Тибета: ма-риг-па (ma rig pa) = незнание. Санскрит: авидья (avidya), слово, которое имеет то же самое значение.

202

Бхагавад Гита III, 5.

203

Дхаммапада, 154.

204

По-тибетски чуг (houg) или Таал (taal); на санскрите: шакти (shakti).

205

По-тибетски сабон (sabon), на санскрите – биджа (bija).

206

Под «сущностью» не следует понимать только живое существо, это вообще все, что существует, что «есть», независимо от того, является ли его природа материальной или тонкой.

207

Атомы дул тен (dul ten, произносится rdul phrari) сравниваются с песчинками или пылинками, о которых мастера Тайного Учения говорят, что каждая из них – целый мир, включающий мириады сущностей, где происходит драма жизни и смерти, подобно тому, как это бывает и в нашем мире.

208

И Цзин (умер в 633), китайский буддистский монах, философ и великий путешественник.

209

См. главу II.

210

Shes – знание; rub – высшее. Подобное же различие существует между санскритскими словами виджняна (vijnana) и праджня (prajna). Первое, являющееся разделительным знанием, относилось к предметам мира, в то время как второе – трансцендентная мудрость.

211

На санскрите – адана виджняна (аdana vijnana).

212

Самьютта Никая (Samyutta Nikaya).

213

См. след. таблицу.

214

Очень неправильно переводится некоторыми западными авторами как «молитва». В буддизме «молитва» не понимается в том же смысле, в котором она понимается на Западе.

215

Санскритское слово «самсара» переводится на тибетский корва (korwa); его значение – «круг», способность быть идентичным.

216

Или, говоря более точно, в Тибете нет «существования» (yod), нет и «несуществования» (med) – аsti и nasti на санскрите. Оба эти понятия отрицаются.

217

Самьютта Никая (Samyutta Nikaya).

218

Произносится Peune. Более правильно говорить бонпо (Bon pos), последователь религии бон (Bon), связанной с китайским даосизмом.

219

…«Север» связывается народами Востока с местонахождением закрытой для непосвященных обители духовных Учителей – Шамбалы; в Монголии, например, есть понятие «Северной Шамбалы». – Прим. ред .

220

Следует вспомнить, что слово «арий» означает «благородный», «почтенный», «достойный». Предки белой расы, теперь называемой арийской расой, именовали себя «знатью», презирая людей других рас, точно так же, как немцы назвали себя высшей расой (Heren volk).

221

Буквально «тот, кто обладает миром, покоем, спокойствием». Это название тибетских йогов.

222

Эти слова приписываются китайскому мастеру Лао Цзы (Lu tzu).

223

Одному из учеников, который спросил: «Если меня спросят о мнении, которого придерживается мой мастер, что я должен сказать?», Будда ответил: «Ты должен сказать: достойный не имеет никакого мнения, он свободен от всех мнений».

224

Сангьяпа (Sangs-gyaipa) в разговорной речи часто сокращается до сангья (sangs gya).

225

Тайное Учение настаивает на мгновенном характере освобождения и возможности достижения этого состояния в существующей жизни так же, как этого удалось достичь Будде.

226

Архан (пали) – то же самое, что «архат» ( санскр .). – Прим. ред .

227

Дхаммапада, 412.

228

«Йога читта вритти ниродха» (Yoga citta vritti nirodha).

229

Цзонхава (Tsong Khapa) родился приблизительно в 1356 году в Амдо , район Тибета, ныне включенный в китайский пограничный район Chinghai. На месте его рождения был построен крупный монастырь. Автор этой книги жила там в течение нескольких лет со своим приемным сыном, ламой Йонгденом.

230

Чандракирти (приблизительно конец шестого века или начало седьмого). Иногда считается, что он жил в восьмом веке, но это, похоже, ошибка. Его тибетское имя – Дава Тагпа (Dawa Tagspa) (Zlawa grags pa). Когда он отправился в Тибет, он был преподавателем монашеского университета Викрамашила (Vikramasila) в Магадхе , Индия.

231

В этот момент следует упомянуть утверждение, которое составляет первую статью Цепи Взаимозависимых Перерождений: «ментальные конструкции (самсары) возникают вследствие невежества».

232

Сравните со сказанным в главе V.

233

Эти представления существуют не только у азиатов. Их можно обнаружить и у некоторых жителей Запада. В связи с этим забавно отметить, что «перевоплощаемый» человек обычно хвастается тем, что он был в одной из предыдущих жизней важной личностью или даже в нескольких таких воплощениях. Никто, похоже, не вспоминает, что в прошлых жизнях был обычным сапожником или нищим батраком. По крайней мере, никто не слышал ничего подобного.

234

Об этом вы можете прочитать в приложениях к моей книге «Буддизм, его доктрины и методы» – Тибетская притча о личности.

235

Произносится sprul sku. О тулку вы можете прочитать в моей книге «Мистики и маги Тибета».

236

Тибетцы различают тулку и тульпа. Тулку – это мужчины и женщины, живущие обычной жизнью, как и мы с вами. Тульпа – более или менее эфемерные создания, которые могут принимать различные формы: человека, животного, дерева, скалы и т. д., по желанию мага, который создал их, и вести себя как существо, форму которого они имеют. Эти тульпа сосуществуют со своим создателем, и их можно увидеть одновременно с ним. В некоторых случаях они могут пережить своего создателя или еще при его жизни освободиться от его доминирования и достигнуть определенной независимости. Тулку, напротив, являются воплощением длящейся энергии, направленной человеком с целью продолжения данного вида деятельности после его смерти. Тулку не сосуществует со своим предком.

237

«Сутру 42 глав» принесли из Индии в Китай приблизительно в 65 году христианской эры. Есть ее переводы на китайский язык, тибетский, маньчжурский и монгольский языки. Считается, что это первая буддистская работа, которая была переведена на китайский язык.

238

Ваджрачхедика (Vajracchedika), по-тибетски: Дордже чод-па (Dordji tchod pa), что означает «Ограненный алмаз». Слово «алмаз» понимается в священных текстах как аналог слова «превосходный». Считается, что сутра ведет тех, кто изучает ее, к Знанию, которое ограняет, ломает оковы ошибок и особенно веру в эго, а также ведет к духовному просветлению.

239

Частое сравнение, используемое в работах индийской философии.

240

См. главу II.

241

Внутренняя Пустота. Внешняя Пустота. Внутренняя и внешняя Пустота. Пустота Пустоты. Великая Пустота. Реальная Пустота. Составная Пустота. Несоставная Пустота. Неограниченная Пустота. Пустота без начала и конца. Пустота, которая ничего не отвергает. Присущая Пустота. Пустота всех элементов. Пустота всех своих свойств. Пустота восприятия, представления. Пустота правил поведения. Пустота своей собственной сущности. Пустота без каких-либо свойств.

Эти последние три вида также определяются как Пустота бытия, Пустота небытия, Пустота одновременно бытия и небытия. Для буддистской философской фразеологии довольно типично отвержение и принятие объекта, сосуществующие со своей противоположностью; это способ выразить тот факт, что сознание сталкивается с чем-то невообразимым.

242

Дубтоб (grubthob) означает «тот, кто преуспел», «тот, кто достиг». Подразумевается тот, кто сумел приобрести сверхъестественные способности. Это те, кого на санскрите называют сиддхами .

243

В Тибете очень распространена вера в тульпа. Есть много историй о тульпа, некоторые из которых ужасно трагические. Несколько более полно вопрос о тульпа освещен в моих книгах «Мистики и маги Тибета», «Ламаистские посвящения» и «Подводная жизнь Сезара де Линга» (тибетская Илиада).

244

Это весьма обычно среди большинства тех, кто занялся упражнениями йоги с этим объектом.

245

«Как вода соскальзывает с листа лотоса или зерно горчицы с кончика иглы» (Дхаммапада, 401).

246

Дигха Никайя.

247

Махавагга. См. главу I.

248

Посмотрите, что уже было сказано по этому вопросу.

249

Брак имел место в 641 году.

250

Chenrezigs – тибетское имя Авалокитешвары.

251

Известно, что буддистская доктрина исключает любой вид космогонической системы, любое описание начала и в общем Вселенной.

252

Пишется Gzi ka dag – rtsal len grub. Эту декларацию особенно чтит секта «Великого достоинства?» (Dzogs chen pa).