Шутка с ядом пополам
Александра Авророва








Блестящий ученый, без пяти минут академик, неутомимый ловелас… Разве мог такой человек добровольно уйти из жизни? Марина Лазарева, нежно влюбленная со студенческих лет в своего учителя Владимира Бекетова, этому не верит. И обращается с просьбой к знакомому следователю Игорю Талызину, с тем чтобы он помог ей выяснить обстоятельства гибели Бекетова. Оказывается, на свой юбилей. ставший преддверием убийства, он собрал весьма странную компанию — учеников и бывших любовниц. Совершенно неординарная личность, Бекетов вызывал жгучую смесь ненависти и восхищения и у тех, и у других. Так кому могла быть выгодна его смерть — ученикам, любовницам? В этом Игорю и Марине обязательно нужно разобраться. Тем более что убийца не ограничился одной жертвой…






Александра Авророва

Шутка с ядом пополам (Ученики и любовницы.)





День 1. Четверг


— Вика, привет! Слушай, я могла бы сегодня часов в восемь к вам подъехать? То есть к тебе с Игорем Витальевичем. Мне надо с ним поговорить.

— С ним? — удивилась Вика, про себя отметив, что голос подруги в телефонной трубке звучит непривычно нервно. — Ну, по-моему, у него нет планов на вечер. Конечно, приезжай. А что случилось?

— Расскажу при встрече. Прости, звенит звонок, я бегу!

— Какой еще звонок? А, ясно, на твою лекцию! Тогда до вечера.

Марина преподавала физику в университете и, похоже, находилась сейчас на работе. В таком случае понятно, почему она не стала распространяться подробнее — переменка не слишком подходит для задушевных бесед. И все равно, могла бы хоть намекнуть, в чем дело! Не в ее правилах темнить. Зато не в правилах Вики было забивать себе голову лишними вопросами. Вот придет Маринка в восемь и все объяснит, а пока надо быстро прикинуть, есть ли в доме что-нибудь вкусненькое. Ужин-то, разумеется, есть, да что там ужин — полный обед. Игорь, он вечно кусочничает вместо того, чтобы нормально сходить в столовую, и Лешка с Викой дружно заставляют его вечерами начинать трапезу с супа. Впрочем, «заставляют» — сильно сказано. Делают вид, что заставляют, а он делает вид, будто предпочитает не наедаться на ночь, но по доброте душевной не может обидеть близких отказом. Почему-то ритуальная эта игра никогда не надоедает, ежевечерне доставляя всем участникам массу удовольствия. Ежевечерне на протяжении уже почти двух лет. Фантастика! Неужто они с Игорем поженились так давно? Или наоборот — так недавно? Странное дело: с одной стороны, время пролетело незаметно, словно единый миг, а с другой, кажется, ты никогда не жила иначе, чем теперь. Страшно подумать, но даже годы с Сашкой стали… нет, не то, чтобы забываться, но как-то затуманиваться. Хотя фотография Сашки стоит на почетном месте, и Игорь ничего не имеет против.

Вика вздохнула. Первый муж у нее был военным и погиб в Чечне. Тогда мнилось, ни о каком счастье в жизни больше не может идти и речи, а если б не сын Лешка, еще неизвестно, хватило бы сил вообще жить или нет. Но ради Лешки пришлось взять себя в руки, а потом появился Игорь. Вика руководила самодеятельным театром при Доме Культуры, Игорь же Витальевич, несмотря на суровую профессию следователя, да еще какого-то особо важного, оказывается, с детства увлекался подобными вещами. Правда, в студию не вступил, зато посещал почти все спектакли. С Мариной Вика познакомилась тоже благодаря театру. Будучи кандидатом физико-математических наук и доцентом Университета, в качестве хобби, представьте себе, Маринка сочиняет детективные пьесы. Вика как раз подыскивала для своих подопечных подходящий опус, и кто-то из приятелей дал ей телефон некоей Лазаревой. Совпадение интересов способствовало сближению, а упрочила сближение вещь совсем уж неординарная — убийство одного из актеров, случившееся на банкете после премьеры. Именно это событие заставило Игоря Витальевича Талызина из молчаливого почитателя таланта Виктории Косицкой стать человеком, активно пытающимся оградить ее от неприятностей и выяснить правду. В процессе расследования совершенно незаметно выяснилось… то есть произошло… короче, в результате они взяли да поженились.

Впрочем, сейчас не время пускаться в воспоминания.

— Лешка! — позвала Вика. — К нам сегодня придет Марина. Часиков в восемь.

— О, блин! — неожиданно выругался сын.

— Ты что? — удивилась Вика. — Во-первых, нечего ругаться при матери, а во-вторых, разве вы с ней ссорились? А, ну да, вы же сцепились по поводу последней книги этого… Юрия Буйды, да? Ты что, на нее обиделся? Она ж не виновата, что у нее такой острый язык. Я не думаю, что она хотела тебя обидеть.

— Ты бы, любящая мать, сперва выслушала, а потом воспитывала, — беззлобно предложил Лешка. — Что я, по-твоему, мешком вдаренный? Марина — классная тетка. Завидую тем, кто у нее учится. Не то, что наша физичка… Вон, смотри…

— Ну… какие-то каракули. И что?

— Не каракули, а мой реферат по физике. Она ополоумела под конец года! Май месяц, пора отдыхать, а ей по каждой теме подай реферат. Я их, конечно, скачиваю из интернета, так она требует от руки. А я от руки уже и писать-то разучился, привык на компьютере.

— Потому и требует от руки, что знает про ваш интернет. Ей же, наверное, нужно, чтобы вы в чем-то разобрались, да?

— А вот Марина, — наставительно поведал Лешка, — не заставляет от руки. Она принимает напечатанное, но задает вопросы на понимание. Можно подумать, от того, что я пишу целый вечер, как макака, я поумнею!

Вика хмыкнула, представив пишущую макаку, и заметила:

— Так что, это с каждым из вас отдельно надо разбираться? У учителя, по-твоему, времени навалом? Конечно, ему легче просто взять и быстренько проверить ваши каракули.

— Но Марина же разбирается!

— Ну, знаешь ли! Если б все были, как она… Я думаю, что и у них в Университете таких мало. Так ты с ней не ссорился?

— Нет, конечно. Просто обидно — мне к завтрашнему дню надо сперва домучить этот придурочный реферат, а потом еще сочинение.

— Так сочинения ж ты любишь! И литераторша тебя любит.

— Это да, — со вздохом кивнул Лешка, — но ты представляешь, сколько мне надо потратить времени? А если я опять сцеплюсь с Мариной, ничего не успею.

— А ей некогда будет с тобой цепляться, у нее какое-то дело к Игорю. Слушай, отправляйся-ка ты на вторую квартиру! Там тебе никто не помешает.

Вторая квартира, однокомнатная, располагалась в двух шагах от первой и принадлежала Игорю Витальевичу. Они неоднократно обсуждали вопрос о том, что не мешало б ее сдать, но так и не собрались. К тому же Игорь не переносил шумное богемное окружение жены и при появлении большинства ее знакомых тихо сбегал к себе.

— Да, — возмутился Лешка, — вы тут будете кайфовать, а я там реферат писать? Марина наверняка принесет конфеты.

— Да, — согласилась Вика, — и наверняка очень вкусные. Ей студенты дарят. От остального она отказывается, а цветы и конфеты берет. Но ты не переживай, мы тебе оставим!

— А нам надо купить пива, чипсов и сушеных кальмаров. Знаешь, такие пакетики? Она очень любит. Ладно, я сейчас быстренько сбегаю, а то ты купишь, как всегда, первые попавшиеся, а она любит «Лэйс». А ты пока грей мужу ужин. Я, наверное, все-таки дождусь Марину, хоть поздороваюсь, а потом пойду на каторжные работы.

— Ты и на себя купи обязательно! — предложила несколько смущенная Вика. — И чипсов, и кальмары. Хоть погрызешь за своим рефератом. Она в который раз удивилась, за какие заслуги бог послал ей такого хорошего ребенка. На родительских собраниях в их десятом «а» она вечно чувствовала себя белой вороной. Все дружно делились опытом по дрессировке дикого животного под названием подросток, а ей нечего было сказать в ответ — разве что сообщить, что у них в семье в дрессировке нуждается кто угодно, только не Лешка.

Вернувшийся с работы Игорь известию о скором приходе Марины обрадовался — она относилась к тем немногим приятельницам жены, от которых он не сбегал на другую квартиру, сославшись на неотложные дела. Зато сообщение, что Марине на сей раз почему-то требуется именно он, заставило его нахмуриться. Однако высказываться на данную тему он остерегся, будучи вообще не слишком-то многословен. К тому же он едва приступил ко второму блюду, когда раздался звонок в дверь. Вика сразу обратила внимание на непривычное обилие косметики на лице гостьи. Вообще-то Маринка красилась мало — чуть тронуты помадой губы, слегка оттенены веки и незаметно зачернены ресницы. Игорь, например, был уверен, что она ходит в полном естестве, и с трудом поверил обратному. Что касается Вики, та всегда предпочитала яркий макияж и потому еще в начале знакомства с присущей ей откровенностью изумилась странному вкусу подруги, последняя же с не менее присущей ей выдержкой совершенно не обиделась, объяснив:

— Ты жгучая брюнетка, и яркий макияж тебе к лицу. Роскошным блондинкам он тоже вполне соответствует, а к моей неброской внешности, боюсь, совершенно не подходит. А полностью менять типаж… Во-первых, меня вполне устраивает мой собственный, а во-вторых, это столько мороки!

Со временем Вика согласилась. Действительно, внешность у Марины неброская, но приятная и располагающая. Из-за прекрасной осанки и легкой походки мужчины редко догадываются о тридцати пяти прожитых подругой годах и о постоянной борьбе с лишним весом — и то, и другое обычно видят лишь женщины. Крупноватые довольно правильные черты, внимательные серые глаза, естественный легкий румянец и, главное, спокойное, доброжелательное выражение лица — все это не заставит остолбенеть посереди улицы, зато вряд ли надоест. Да что там — Вика лично имела возможность убедиться, что на некоторых индивидуумов противоположного пола Маринка производит весьма и весьма сильное впечатление. Тем не менее она незамужем и даже не была, утверждая, что не испытывает подобного желания. Сперва Вика не слишком-то верила в подобные декларации, однако постепенно убедилась, что подруга врет крайне редко и неохотно, так что пришлось смириться и перестать подыскивать ей женихов. В конце концов, представитель столь суровой науки, как физика, имеет право жить разумом, а не чувствами.

Сегодня по непонятным причинам Марина явно изменила своему стилю, густо наложив не только тени, но и тон. Ей это и впрямь не шло. «Неужели влюбилась? — екнуло сердце у Вики. — Вот здорово!» Однако, вспомнив о присутствии мужа, она сдержалась и не задала вертящегося на языке вопроса, а сразу принялась угощать. Впрочем, большого успеха в этом не достигла — Марина ела без аппетита, явно думая о другом. Честное слово, влюбилась! Только при чем тут Игорь? Не в него же, в самом деле?

— Игорь Витальевич, — тихо произнесла наконец гостья, отложив вилку, — я ведь к вам с большой просьбой. Вас, наверное, часто атакуют просители, да? При вашей-то профессии следователя… Вот и я тоже.

— Если это в моих силах, Мариночка, — серьезно ответил Игорь.

Марина кивнула и продолжила:

— Вы знаете, я работаю в Университете на физическом факультете. Там же я и училась. Можно сказать, полжизни там прошло. Моим научным руководителем был Владимир Дмитриевич Бекетов. Это выдающийся ученый, даже, возможно, гениальный. Я у него и диплом писала, и диссертацию. Два дня назад, во вторник, ему исполнилось пятьдесят. А на следующий день — вчера — его нашли мертвым.

— Кто? Где? Причина смерти? — лаконично и без особых эмоций уточнил Викин муж.

— Аня, его жена, вернулась домой и застала… тело. Причина смерти — отравление. Рядом лежал пузырек, он был взят из нашей лаборатории. И на компьютере напечатана предсмертная записка. Я, конечно, помню не дословно…






«Прощайте! Пятьдесят — максимальный срок для развития человеческого интеллекта, а деградировать я не намерен. Бекетов».





— Весьма сомнительная причина для самоубийства, — прокомментировал сорокасемилетний Игорь Витальевич. — К тому же самоубийцы обычно пишут записку от руки.

Марина пожала плечами.

— К сожалению, в данном случае… Владимир Дмитриевич на удивление прикипел к своему компьютеру, прямо-таки не машина, а любимый член семьи. А от руки он писать не любит, любую мелочь предпочитает распечатывать. У студентов бытует шутка… мол, когда Бекетову надо расписаться в зачетке, он вытаскивает ноутбук. А что касается причины… ох! — она тяжело вздохнула.

— Я внимательно слушаю, Мариночка.

— Накануне смерти… ну, то есть в день его рождения… мы собирались в лаборатории. Праздновали. И он произнес тост… речь… короче, он сказал примерно то, что и написано в этой записке. Что в его жизни наступил переломный момент и надо решать — либо смириться с постепенной деградацией, либо вовремя уйти из жизни. И если он выберет второй вариант, то проблем не будет. В лаборатории как раз имеется вещество, позволяющее быстро и безболезненно умереть. То есть та самая пробирка, которую нашли рядом с телом. Он говорил иронически, но…

Игорь Витальевич кивнул, недолго помолчал, затем уточнил:

— И что предполагает следствие?

— Самоубийство.

— Тогда… простите, Мариночка, я не понимаю сути вашей просьбы. Если я правильно понял, вы считаете это самоубийством, так же считает следственная группа, и никаких проблем возникнуть не должно. Марина встала, подошла к окну, зачем-то глянула вниз, потом повернулась к собеседнику и отрицательно покачала головой.

— Нет, Игорь Витальевич. Дело в том, что самоубийством это быть не может. Я твердо это знаю. И получается, что это убийство.

— Так, и каковы же факты? — с интересом осведомился Талызин.

— Просто я знаю, что он этого сделать не мог, — холодно ответила Марина. — Я знакома с ним с семнадцати лет, а сейчас мне тридцать пять. Значит, мы общаемся восемнадцать лет, из них десять работаем вместе. Можно, по-вашему, за это время хоть немного изучить характер человека?

— Поймите, Мариночка, — Игорь Витальевич доброжелательно прикоснулся к Марининому локтю, — если вы те же аргументы привели сегодня следователю, он вряд ли принял их в расчет.

— А он и не принял их в расчет, — совсем уж холодно подтвердила Марина. — Хотя, разумеется, я приводила более подробную аргументацию.

— Я бы очень хотел ее услышать.

— Да, конечно. Прежде всего, Владимир Дмитриевич ни за что не покончил бы с собой. Хотя… — она на миг остановилась, — ну, можно представить себе какую-нибудь совсем уж запредельную ситуацию, в которой не сумеешь поручиться даже за самого себя, но уж по такому надуманному поводу — нет, никогда. Он… по большому счету, он христианин. Наверное, многих его знакомых это сообщение удивило бы. Сейчас такое время, когда если уж кто возомнил себя верующим, так извещает об этом каждого встречного и поперечного. Обвешается крестами и ладанками, да и вообще… Владимир Дмитриевич ничего подобного не демонстрировал, но, пускай нерегулярно, посещал церковь еще тогда, когда это не слишком-то приветствовалось, и точно так же поступает сейчас. Я бы не назвала его веру ортодоксальной, но христианином он является и самоубийство считает страшным грехом.

— Да, это серьезно. Что-нибудь еще?

— Он очень боялся смерти. Он… будучи человеком более, чем умным, он прекрасно сознавал свои грехи и не больно-то надеялся оказаться в раю. Заболевая, впадал в панику, ему чудилось бог знает что, он отчаянно психовал и отчаянно лечился. Ложился в кровать, задергивал шторы и требовал, чтобы все вокруг него бегали. Здоровье у него на самом деле очень крепкое, а обе бабушки умерли далеко за восемьдесят, и в хорошие минуты он надеялся, что унаследовал их гены. Я неоднократно слышала от него, что раньше восьмидесяти он сдаваться не собирается. Он активно занимается спортом, соблюдает диету и вообще следит за собой. Если человек собирается в пятьдесят умереть, вряд ли он станет до последнего утруждать себя правильным образом жизни.

— Не люблю таких мужиков, — не удержалась Вика. — Ну, которые трясутся над здоровьем и все такое.

Но муж ее перебил.

— Все это совершенно не согласуется с заявлением на дне рождения. Со словами, что он на перепутье и, возможно, скоро уйдет из жизни. Ведь заявление было, Марина, вы подтверждаете?

— Да, Игорь Витальевич, но… — Марина немного помолчала и неохотно добавила: — Понимаете, он говорил это совершенно не всерьез. Он сам мне это потом подтвердил. Следователь, по-моему, мне не поверил, но это действительно так!

— Даже если человек говорит подобные вещи шутя, сама возможность именно такой шутки настораживает.

— Но он не просто шутил. Он хотел произвести впечатление.

— На кого? — быстро осведомился Талызин.

Его собеседница неожиданно улыбнулась.

— Вы, конечно, правы, глупо недоговаривать. Дело в том, что Владимир Дмитриевич очень нравится женщинам.

— Насколько я понял, он женат?

— По моим меркам, да. У него от Ани двое детей, мальчик пяти лет и совсем маленькая девочка. Но они не расписаны, хотя живут в основном вместе.

— Он был когда-нибудь женат официально?

— Нет, хотя у него есть еще одна дочка, от другой… ммм… жены.

Вике все меньше и меньше нравился этот тип. Вообще-то, она действовала по принципу «живи и давай жить другим», но в данном конкретном случае почему-то разозлилась. Детей он, видите ли, делает, а жениться не хочет! А бедным женщинам потом отдуваться! Еще религиозный называется! Растить ребенка без отца, да в наше тяжелое время… Или хотя бы материально он все-таки помогает? И она мрачно осведомилась:

— И по каким таким причинам он не женился на матерях своих детей?

— А ты никогда не задумывалась, — вдруг сменила тему Марина, — над тем, что когда произносят слово «человек», обычно подразумевается мужчина?

— Ну… разве?

— И даже, например, певица спокойно споет романс на стихи Пушкина или Лермонтова, однако певец никогда не станет использовать стихи Цветаевой или Ахматовой, поскольку они написаны в женском роде.

— Это да, ну и что?

— Я просто имею в виду, — терпеливо пояснила Марина, — что для тебя люди делятся на женщин и мужчин, а для большинства мужчин есть люди и есть женщины.

— Вы преувеличиваете, Мариночка, — вмешался Игорь Витальевич. — Конечно, среди мужиков бывают всякие, но большинство понимает, что женщина — тоже человек.

— Ах, тоже! — возмутилась Вика. — Почему это тоже?

— Игорь Витальевич, вы среди мужчин — уникум, — засмеялась Марина, — и о вас речь не идет. Я говорю о большинстве. В той или иной степени женщина для них… скажем, животное вроде кошки, только имеющее больше полезных навыков и вдобавок владеющее членораздельной речью. Так вот, у Владимира Дмитриевича подобное отношение к женщине было доведено до логического конца. Ну, не придет же человеку в голову регистрировать с кошкой брак, правда? Это было бы нелепо.

— Никогда бы не подумал, Марина, что вы феминистка, — расстроено произнес Талызин.

— Я? — искренне удивилась та. — Поверьте, я вовсе не стану возмущаться, если мужчина уступит мне место или подаст пальто. Я прекрасно понимаю, что мужчины и женщины — существа достаточно различной природы. Более того, глупо спорить с тем, что среди мужчин куда больше выдающихся людей, чем среди женщин. Но, Игорь Витальевич, я же все-таки физик. Моя профессия — делать теоретические выводы из практических наблюдений. Владимир Дмитриевич — еще не худший вариант. Он настолько уверен в превосходстве мужчин над женщинами, что, предположим, наличие у женщины интеллекта вовсе его не раздражает, а скорее приятно удивляет. Как приятно удивляет, если кошка откликается на свое имя или умеет открывать дверь в туалет. А я часто сталкивалась… ну, просто с возмущением некоторых мужчин из-за того факта, что претендую на логическое мышление.

— Так это некоторых, — возразил Игорь Витальевич.

Вика же мудро заметила:

— А нечего демонстрировать каждому дураку логическое мышление. Так на тебе и впрямь никто не женится! Ты выучи магическую фразу: «Ой, какой ты умный! Я бы в жизни так не смогла!»

— Девочки, — ужаснулся Талызин, — надеюсь, вы несерьезно? Вика, неужели ты…

— Я — нет, — энергично открестилась Вика. — Маринка же сказала, ты среди мужчин — редкостный экземпляр. И вообще, мы, по-моему, отвлеклись. Значит, этот Бекетов нравился женщинам, а сам их презирал, так?

— Ну, не совсем. Ты ведь не презираешь кошек, правда? Но и не собираешься всерьез с ними считаться.

— Да, действительно, — спохватился Игорь Витальевич, — мы ведь начали с вопроса, на кого же погибший стремился произвести впечатление своим странным высказыванием. Могу догадаться, что на даму, однако вряд ли на ту, с которой жил?

— Давайте я вам покажу фотографию, — предложила Марина. — Это как раз с того самого дня рождения. Вот они мы.

Прежде всего Вика пробежала глазами по мужчинам. Двоих она отмела по причине явно юного возраста, еще один показался каким-то потертым, и на подозрении остался весьма моложавый тип, чем-то смахивающий на прибалта, с характерным носом тяпочкой.

— Этот? — уточнила она.

— Что? Нет, Владимира Дмитриевича тут нет, он как раз фотографировал. Вот Аня, его жена.

— И сколько ей лет? — справилась Вика.

— Моя ровесница. Значит, тридцать пять.

— Но она, по-моему, уверена, что пятнадцать, — съехидничала Вика.

— Почему? — с любопытством встрял ее муж. — Ты ж ее не знаешь.

— Ну, глянь! Мини-юбочка, молодежная кофточка-стрейч, да еще бантик на голове. Ей кажется, если обтянуть себя потуже, станешь стройнее, а по-моему, только подчеркиваются жировые складки.

Марина кивнула.

— Она раньше была тоненькой, а теперь растолстела. После первых родов немного, а после последних сильно. Она же еще кормит.

— Не знаю, — удивился Талызин. — А я подумал, совсем молоденькая.

— Вот такие вы, мужики! — хмыкнула Вика. — И чего ради мы стараемся? Нацепила бантик — для вас уже и молоденькая. Неужели ты не видишь разницы… вот, смотри… вот это — другое дело. Небось двадцати еще нет, да, Маринка?

— Восемнадцать. Это Кристинка, она сейчас работает лаборанткой. Кристина Дерюгина. Именно ее я в основном и имела в виду.

Вика внимательно всмотрелась в фотографию. Типичная современная девчонка, тоненькая и хорошенькая. Белые брючки в облипку, голый загорелый животик, черный блестящий топ. Длинные волосы распущены, а цвет их наводит на размышления — среди каштановых прядей попадаются сверкающие ярким багрянцем. На подобную штучку каждый оглянется!

— Вот уж не думаю, что на вашу Кристинку может произвести впечатление пятидесятилетний мужчина, даже если будет грозить самоубийством. В ее возрасте все старше тридцати кажутся развалинами, по себе помню.

— Вы хотите сказать, — вмешался Игорь Витальевич, — что погибший пытался обратить на себя внимание лаборантки и поэтому заговорил о возможной смерти?

— Ну, — мимолетно улыбнулась Марина, — пытаться ему было незачем. Она из-за него бросила учебу и устроилась лаборанткой к нему на кафедру. Кстати, училась в моей практической группе, и неплохо училась. Родители, конечно, в шоке. У девочки с рождения астма, и они избаловали ее до предела. Этакий оранжерейный цветочек, ни в чем не знающий отказа, и вдруг… Я, конечно, не могу точно сказать, насколько далеко зашли их взаимоотношения. То есть ее и Владимира Дмитриевича. Пока она была нашей студенткой, он держал ее на расстоянии. Знаете, пусть сейчас и свободные времена, но все-таки могли быть неприятности, а женщина — недостаточно важный предмет, чтобы из-за нее хоть чем-то рисковать. А вот последний месяц… полагаю, они были любовниками, хотя, разумеется, не поручусь.

— Ты хочешь сказать, — вскипела Вика, — что его жена, которая моложе на пятнадцать лет, еще кормит грудью ребенка, а он уже заводит шашни с другой, вообще вчерашней школьницей? Да еще плюет на обеих с высокой колокольни?

— Наверное, можно выразиться и так.

— Тогда я просто не понимаю, чего ради ты должна волноваться из-за смерти этого прощелыги! Да выкинь его из головы, и все! Расслабься.

— Не могу, — спокойно призналась Марина. — Дело в том, что когда-то я без памяти его любила.

Вику словно обухом по голове пришибло. Она ожидала чего угодно, только не этого. Маринка, такая умная, даже рассудочная! Слишком рассудочная для того, чтобы увлечься. И потом, она порядочный человек и ценит последнее качество в окружающих. Чтобы она любила, к тому же без памяти, совершенно недостойного ее мужчину? Вранье!

И Вика жалобно выдавила:

— Ты шутишь, да?

Вместо ответа подруга протянула ей фотографию.

— Вот. Это тоже с его пятидесятилетия. Довольно хороший портрет.

— А, — жадно изучая изображение, пробормотала Вика. — Ага! О! Ого! Да уж! Ясно… все ясно…

— Ну, и что ты там обнаружила? — муж вытащил карточку у нее из рук и с неудовольствием констатировал: — Не понимаю, над чем тут окать. Можно подумать, Ален Делон! Ну, фигура спортивная, тут не спорю, зато на лицо не бог весть что. Полно морщин, нос перекошенный, одна бровь выше другой.

— Много ты, Игореша, понимаешь! Да от таких глаз любая сбрендит. У меня от фотографии, и то мурашки по коже. А что брови несимметричные, это только красит. И морщин я никаких не вижу! Вот у кого харизма! Маринка, ты думаешь, его эта Аня отравила? Из ревности? Я бы ничуть не удивилась.

Талызин повернулся к гостье.

— Я могу задать вопрос? Раз уж вы затронули эту тему…

— Да, конечно, Игорь Витальевич. Если я обращаюсь к вам с просьбой о помощи, то просто обязана отвечать.

— Расскажите о ваших взаимоотношениях.

— Ну… в Кристинкином возрасте я была точно такой же дурочкой, только куда менее инициативной. Бекетов был тогда самым молодым профессором нашего факультета. Я влюбилась, но совершенно не рассчитывала на взаимность. Этакое романтическое чувство. После окончания университета я должна была остаться в аспирантуре, но попала на тот период, когда вся аспирантура была целевой. В Ленинграде найти цель без связей было практически невозможно, а уезжать в другой город мне не хотелось. Я пошла работать в школу, и через месяц поняла, что не видеть Владимира Дмитриевича свыше моих сил. В моем случае обвинить его не в чем. Я сама подкараулила его, устроив якобы случайную встречу. Кстати, к остальным его женщинам это тоже относится. Первый шаг всегда делали они.

Марина помолчала, затем добавила:

— Мы прожили вместе всего три месяца. Разумеется, эта затея заранее была обречена на неудачу. Впрочем, даже если б я это знала, меня бы это не остановило. Владимир Дмитриевич сумел на редкость деликатно устроить наш разрыв. Устроить так, что казалось, будто это по моему желанию, а не по его. В результате мы не поссорились, и впоследствии он пригласил меня работать в университет и руководил моей защитой. Отношения наши все эти тринадцать лет оставались чисто дружескими. Тем не менее, его смерть меня потрясла.

Вика помотала головой. Надо же, ровненько, вежливенько: «Его смерть меня потрясла». Другая бы разрыдалась, что ли, или посуду перебила!

— Ночь не спала, думала о случившемся, — все так же ровно продолжила подруга. — Сегодня утром глянула в зеркало — в подобном виде стыдно студентам показаться. Вика, я как наштукатурилась, прилично?

— Очень даже. Никто ни о чем не догадается. А я голову ломала — с чего это ты? Слушай, а может, тебе выпить водки? Пиво тут не поможет.

— Спасибо, Вичка, но водка тоже не поможет. Игорь Витальевич, я ведь забыла главный аргумент! Владимир Дмитриевич никогда не наложил бы на себя руки, не доведя до конца текущее исследование, тем более нынешнее! Он особенно им дорожил. Вот, кстати, опровержение чуши о деградации интеллекта. То, чем он занимается сейчас — это высший пилотаж. Я была уверена, что еще немного, и… Конечно, с его независимым характером сделать карьеру фактически невозможно, но я была почти уверена, что за эту работу ему дадут академика. Несмотря ни на что — вынуждены будут дать, иначе на Западе нас просто засмеют.

— То есть как физик он действительно талантлив? — почтительно спросил Талызин.

— О господи! — горячо воскликнула Марина. — Как физик? Он — самый умный человек, которого я когда-либо встречала. Это относится не только к физике, а ко всему. Он… мне трудно найти сравнение… мы все — кто умнее, кто глупее, а он умнее неизмеримо. Он настолько умнее всех остальных, насколько мы умнее патологического кретина, понимаете?

— Погоди! — искренне удивилась Вика. — Ты что, хочешь сказать, он даже умнее Игоря?

Игорь Витальевич, не выдержав, поперхнулся пивом, а смущенная Марина сообщила:

— Ну, о присутствующих обычно не говорят…

— Да успокойтесь, Мариночка, я не собираюсь обижаться. Но все-таки… ум — понятие довольно растяжимое. Я так понимаю, вы имеете в виду способность к абстрактному мышлению?

— Не только. Я скорее имею в виду… Вот я, например. О своем уме я достаточно высокого мнения. В конце концов, с красным дипломом закончила физфак, легко защитила диссертацию, успешно преподаю, неплохо лажу с людьми. Но, стоит мне начать обсуждать какую-то проблему с Владимиром Дмитриевичем, и я четко осознаю собственную ограниченность. Понимаете, я вижу мир локально, а он глобально. Он видит предметы не по отдельности, а в их постоянно изменяющейся взаимосвязи. Мой жизненный опыт… ну, словно распадается на камешки мозаики… здесь наука, там работа, здесь один знакомый, там другой. А у него в любой момент перед глазами полная, цельная картина. Поэтому, если он даст себе труд всерьез поразмышлять о любом конкретном предмете, он видит в нем то, чего вовек не заметим мы. Причем, стоит ему это заметить, как ты начинаешь удивляться собственной слепоте, поскольку это наблюдение кажется совершенно очевидным. Хотя иногда бывает — при нем все легко и понятно, а стоит ему уйти, и ты уже не в силах заново воспроизвести его якобы простое рассуждение. Это относится к физике, и к преподаванию, и к быту, и к общению.

— К общению? А я понял, характер у него был нелегкий.

— Отвратительный! Из того, что он может найти к каждому подход, не следует, что он готов тратить на это время. Он тратит его на то, что считает важным, а не полезным. Боже, а как он спорит! Я просто наслаждаюсь. Ну, как обычно ведут себя в споре? Не дослушав противника до конца и тем более не стремясь его понять, цепляются к какой-нибудь неудачно сформулированной мысли и высмеивают ее. А он… он выслушивает, потом формулирует твою точку зрения… формулирует так красиво и четко, как тебе бы никогда не удалось… потом уточняет, правильно ли тебя понял… и потом наглядно демонстрирует тебе все твои логические пробелы и противоречия.

Глаза Марины сияли, голос срывался. Она вдруг смолкла, опустила голову и заплакала. Вике очень захотелось спросить, не любит ли она до сих пор этого странного человека, но стало неловко лезть в душу.

— Ох, — вздохнул Игорь Витальевич. — Вы хоть в курсе, кто ведет это дело?

Марина молча кивнула и, отворачивая лицо, сбежала в ванную.

— Вот пошлют меня куда подальше, и будут совершенно правы, — мрачным шепотом сообщил Вике муж. — У нас не одобряют, когда кто-то лезет в чужие дела. Это получится, я вроде как недоволен их работой и явился их поучать.

— И никуда не пошлют, — тоже шепотом парировала Вика. — Радоваться должны, что ты сообщишь им важные дополнительные сведения. Для них же было бы хуже, если б они всплыли потом.

— Ну, и какие сведения? Конкретно?

— Ну… что он считал самоубийство грехом… что делал какую-то там научную работу… и вообще, не смей к Маринке придираться! Вот было ли хоть раз, чтобы она с определенностью что-то утверждала и оказалась неправа? От нее ведь вечно слышишь — «может, оно так, а может этак, у нас слишком мало фактов, чтобы судить». Но, если уж она в чем-то убеждена — это верняк. Так?

— В принципе, да, она ответственно подходит к своим словам, но в данном случае она ведь явно пристрастна.

— Тем более! — решительно сообщила Вика.

Талызин лишь махнул рукой.

— Да не ломись ты в открытую дверь. Разумеется, я сделаю, что могу. Но имею же я право хотя бы поворчать?

У Вики отлегло от сердца. Если этим займется ее муж, успех обеспечен. И она, не стерпев, поделилась впечатлениями.

— Ты знаешь, вот когда она сказала, что любила его без памяти, у меня прямо внутри что-то от неожиданности оборвалось. Вот в жизни бы не догадаться, правда?

— Да нет, — явно думая о другом, автоматически возразил Игорь Витальевич, — я сразу это заподозрил.

— Ты? Почему это?

— Именно потому, что она ответственно относится к своим словам. Если подобная женщина уверяет, будто знает до тонкостей характер какого-то мужчины, значит, она как минимум была с ним близка.

— Ты хочешь сказать, — недоверчиво осведомилась Вика, — что вот так с первых слов взял и все понял?

— Заподозрил. А дальнейшие ее слова эту мысль подтверждали. Ну, откуда просто коллеге знать, что, болея, человек ложится в кровать и задергивает шторы? Тише, она идет! Мариночка, ну, неужели вы считали, я способен отказать вам в таком деле? Но мне нужно побольше сведений. Прежде всего, я так и не понял, зачем Бекетову было грозить самоубийством, если девочка и без того была его любовницей. Кроме того, вы ведь наверняка кого-то подозреваете? Все-таки мысли о преступлении возникают не просто так.

— Я подозреваю, Игорь Витальевич, — покусав губы, ответила Марина, — кого-то из тех, кто слышал его фразу о самоубийстве. В записке она процитирована совершенно точно. То есть либо тех, кто был на дне рождения, либо их близких знакомых. Хотя, конечно, с уверенностью утверждать не берусь.

Вика с торжеством глянула на мужа. Убедился, что Маринка не бросает слов на ветер?

— И кто же там был? На этой фотографии вы все? — уточнил Талызин.

— Да. Компания собралась из ряда вон выходящая. У Володи неортодоксальное чувство юмора. Он собрал любимых учеников и… скажем — любимых женщин.

— А Аня… его жена… она не возражала? — изумилась Вика.

— А ее, полагаю, никто не спрашивал. Аня… я часто смотрю на нее и думаю: «Слава богу, что меня миновала чаша сия». Хотя, возможно, она воспринимает многие вещи легче. По крайней мере, внешне неудовольствия не проявляет.

— Маринка, так все эти женщины… они что, его любовницы? Например, вот эта вульгарная старая баба… правда, костюмчик у нее — высший класс. Стоит, наверное, немеряно. Только кто ж под него носит такую нелепую блузку? А если камушки на пальцах натуральные, так это целое состояние.

— Скорее всего, натуральные. Это Лидия Петровна Дудко. Она старше Володи лет на пять, то есть сейчас ей около пятидесяти пяти. Когда я была студенткой, нас с подругами очень интересовало, женат ли Бекетов. Одна моя однокурсница даже выяснила по горсправке его адрес и время от времени караулила под окном. И вот однажды она прибегает на занятия и трагическим тоном заявляет: «Представляете, в восемь вечера к нему вошла облезлая мымра, похожая на буфетчицу, причем так и не вышла обратно!» Эта фраза — про облезлую мымру, похожую на буфетчицу — безумно меня тогда задела. Я бы стерпела роскошную кинозвезду, но никак не такое. Хотя она ведь была немногим старше, чем я сейчас. Правильно, мне было восемнадцать, ему тридцать три, а ей тридцать восемь. Ее первый муж был директором овощебазы, потом погиб — как выражается Лидия Петровна, по пьяни. Но обеспечить жену успел на многие годы вперед. Детей у них не было. Сама Лидия Петровна тоже работала на овощебазе, по-моему, кладовщицей. Когда умерла Володина мама — ему было тогда тридцать — он остался один с только что защищенной докторской, кучей научных идей и полным нежеланием тратить время на быт. Тогда они и познакомились. Лидия Петровна приезжала к нему пару раз в неделю, готовила, убирала. Она очень практичная и хозяйственная женщина. Весьма, кстати, неглупая, хотя совершенно бескультурная. Когда мы с Володей, — Марина поискала нужное слово, — когда мы сблизились, я про нее спросила. Он ответил, что между ними были чисто прагматические, ни к чему не обязывающие отношения, основанные исключительно на физиологии и быте. Реально это вряд ли было так. Пару раз она устраивала мне совершенно безобразные сцены — правда, всегда в его отсутствие. Потом вроде бы смирилась и даже стала давать советы по хозяйству. Хотя на самом деле, наверное, не смирилась, а просто поняла, что я — явление временное и он скоро вернется обратно.

— Да почему, черт возьми! — вскипела Вика. — Чем это ты его не устраивала? Молодая, красивая — не какая-то там облезлая мымра!

Если б не красные пятна на бледном Маринином лице, никто бы не заподозрил, что она только что плакала. Ее слова звучали чуть отстраненно, с легким налетом юмора, словно речь шла не о личном, а, например, разбирались взаимоотношения героев любимой книги.

— Во-первых, я была избалованной маменькиной дочкой, имеющей весьма смутное представление о ведении дома. Я, конечно, старалась, но обеспечить Володе привычный комфорт не могла. То что-то подгорит, то пол забуду вымыть. К тому же я тогда только начала работать в школе, и это отнимало уйму сил. Я всегда серьезно относилась к работе и ничего не могу с этим поделать.

— А с этим надо что-то делать? — удивился Талызин.

— Володю раздражает, если его женщина относится серьезно к чему-либо, кроме него самого. Уж на что Аня жизни не представляла себе без медицины, а стала жить с ним — сразу уволилась.

— Она медик?

— Врач-кардиолог. Короче говоря, я никак не могла смириться с положением кошки, и у нас с Володей начались конфликты. Мы разошлись, и он возобновил отношения с Лидией Петровной еще года на три. Потом они расстались. Лидия Петровна сейчас снова замужем, муж отставник. Похоже, успешно раскрутился в каком-то там бизнесе.

Вика в очередной раз глянула на фотографию. Итак, молодящаяся особа в мини-юбке — нынешняя жена Бекетова Аня, юная красотка — лаборантка Кристина, пожилая вульгарная баба — первая пассия Лидия Петровна. Есть еще Маринка в шикарном черном платье и замотанная женщина без грамма косметики на лице. Остальные на снимке — мужчины.

— А вот от этой у него дочь, — сообразила Вика, ткнув острым ногтем в изображение изможденной женщины, чей затрапезный внешний вид резко контрастировал с окружением. Остальные дамы явно были при полном параде — как каждая из них таковой парад себе представляла, — она же словно в чем стояла у плиты, в том и явилась.

— Методом дедукции ты владеешь исключительно, — похвалила Марина. — Муж явно должен привлекать тебя к расследованиям. Это Таня, Татьяна Ивановна Брыль. Ее — то есть их с Володей — девочке сейчас десять. Он сразу признал Машку своей. Таня никогда раньше не была замужем. Она библиотекарь. Они прожили с Володей лет пять, до того момента, когда Аня родила ему сына. Он всегда хотел сына, а девочек воспринимал как ошибку природы.

— Мда, — мрачно заметил Талызин, — не день рождения, а цветник. Удивительно, что ни одна не отказалась — все пришли.

— Я ведь говорила, что он необычайно умен не только в науке, — напомнила Марина. — Раз он захотел собрать нас вместе, значит, собрал. Хотя идея, конечно, странная. Он сказал, что в день такого юбилея хочет освежить в памяти различные этапы своей жизни. Удивительно, что эти этапы ассоциируются у него с женщинами, а не только с учениками. По большому счету, мы должны гордиться.

— То есть все мужчины — ученики? — снова проявила догадливость польщенная Вика.

— Да. Вот это — Николай Павлович Панин. Он первый, кто защитился под Володиным руководством. Между ними разница всего шесть лет, представляете? Вика, изучив унылого потертого типа в мешковатом костюме, подозрительно осведомилась:

— И в какую сторону?

— О господи! Разумеется, Володя старше. Хотя да, по виду не скажешь. Я ведь сама училась у Николая Павловича в студенческие годы, он и тогда выглядел не лучшим образом. А вообще Панин — грамотный ученый и очень добросовестный преподаватель, хотя и несколько занудный. Кстати, Аня — его бывшая жена.

— Вот как? — заинтересовался Игорь Витальевич.

— Да, они прожили вместе около десяти лет. Я хорошо ее помню еще с той поры, и даже не догадывалась, что когда-нибудь она станет женой Володи. Для меня это было большое потрясение.

— А для Панина?

— Тоже, разумеется. Хотя он типичный интроверт и мало кто знает, что у него на душе. Мне очень его жаль. Даже не только и не столько из-за Ани, просто он — стопроцентный неудачник. Под неудачником я подразумеваю того, кто не реализует свой жизненный потенциал. Потенциал у него огромный, а на выходе почти ничего нет. В личной жизни, например, он явно создан быть отцом — а реально быть им не может.

— Не может — физически? — прервала Вика.

— По крайней мере, так уверяет Аня. Она развелась с ним, когда забеременела, поскольку твердо знала, что отец ребенка — не он. Что касается работы… для преподавания Панин слишком замкнут на себя, а в науке… Хотя Владимир Дмитриевич ценил его и поддерживал, но не смог добиться от него весомых результатов. Володю это страшно огорчало. Он был уверен, что Панин по-настоящему талантлив. Бог с ней, с докторской, это такая морока, что десять раз подумаешь, прежде чем браться, но все исследования Панина… они профессиональны, и не более. Мне кажется, вид Панина всегда пробуждал в Володе укоры совести.

— Из-за жены?

— Да что ты, Вичка, подобная ерунда его не смущала. Из-за того, что не сумел вывести его на самостоятельную научную стезю. Другое дело — Сережка Некипелов, вот он, видишь? Новоиспеченный доктор наук. Он старше меня на три года, и в былые дни мы с ним страшно враждовали, — последние слова Марина произнесла с нескрываемым удовольствием.

Некипеловым оказался тот, кого Вика сперва приняла за Бекетова — симпатичный, хотя и несколько лощеный тип, смахивающий на прибалта. —

Почему враждовали? На тебя не похоже.

— Потому что имели конфликт интересов, — улыбнулась Марина. — Представь себе такую картину… Я, робкая второкурсница, подкарауливаю под дверью аудитории профессора Бекетова, чтобы уточнить у него кое-какие детали своей курсовой работы. Но в решающий момент как из-под земли появляется нахальный пятикурсник и перехватывает Бекетова прямо у меня из-под носа. А бывает, что и пропустит меня вперед, снисходительно заметив: «Спрашивай, детка. Тебе ведь ненадолго, а у нас разговор серьезный». И я, сгорая со стыда, задаю при нем свои наивные вопросы, а он усмехается. Дальше — лучше. Он — любимый аспирант, а я — всего лишь студентка, но научный руководитель у нас один, и мы вечно сталкиваемся, его ожидая. Как-то раз я сдуру решила выяснить у Некипелова кое-какие моменты по его собственной статье (он начал публиковаться еще студентом). Никогда не забуду, каким презрением он меня облил за непонимание элементарных вещей. Кстати, полная противоположность подходу Владимира Дмитриевича — тот всегда приветствовал задаваемые вопросы и потрясающе понятно разъяснял самые темные места.

— Этот Некипелов и на вид довольно ехидный, — констатировала Вика, снова вглядевшись в фотографию.

— Да нет, он неплохой. Просто мы оба были молодые и глупые. Вот Некипелов, кстати, типичный удачник. Правда, он развелся с первой женой, но мирно, и она ему позволяет сколько угодно видеться с сыном. А нынешняя его жена очень милая. Конечно, Сережка не гений, но талантлив. Его докторская прошла на ура, его уважают студенты. Он регулярно ездит за границу и получает за это хорошие деньги. А скоро поедет с лекциями по различным университетам США, это очень почетное приглашение. Не просто где-то там поработать, а поделиться своими достижениями с коллегами из Штатов, чтобы повысить их научный уровень. Наши исследования, слава богу, не закрытые. И Бекетов, и Панин — все они реально живут за счет поездок за границу.

— А почему не ездишь ты?

Марина пожала плечами:

— А я преподаю и пишу пьесы. С моими весьма средними способностями, чтобы добиться действительно интересных результатов, надо отдаваться науке целиком. Володя часто говорит, что я распыляюсь. Сперва боролся с этим, теперь махнул рукой. Никто, говорит, не поможет человеку, пока он сам этого не захочет. Если предпочитаешь тратить свои силы на посредственностей и зарывать талант в землю, бог тебе судья.

Вика вдруг поняла, почему Маринка с непривычной словоохотливостью так подробно обо всем рассказывает. Пока она делает это, Бекетов для нее жив. Вот закончит, вернется домой — и снова вспомнит о его смерти, а сейчас словно забыла. И Вика живо поинтересовалась:

— На каких еще посредственностей?

— У нас с Владимиром Дмитриевичем принципиально разный подход к преподаванию. Когда я сама училась, он вел у нас занятия на младших курсах, и я тогда еще обратила внимание… Студенты, не склонные к науке, для него не существуют. Он абсолютно не стремится чему-либо их обучить, автоматически проставляет зачеты и тройки, а общается исключительно с несколькими самыми умными, зато общается на равных. А я считаю, не всем же двигать науку, правда? Физика ведь имеет и прикладной аспект, а чтобы быть инженером, не надо быть семи пядей во лбу. Я стараюсь, чтобы каждый, кто хочет обучиться, имел такую возможность — если, разумеется, он не непроходимо глуп.

— И правильно!

— А Владимир Дмитриевич полагает, я трачу впустую время и силы. Правда, теперь он перестал вести общий поток, а занимается только с теми, кто выбрал его специализацию, так что его подход себя оправдывает. А я читаю лекции на младших курсах, и мой подход тоже себя оправдывает. В конце концов, именно я обнаружила и прислала ему и Андрея, и Женю! Кстати, Володя очень мне за них обоих благодарен. Вот они, видишь?

Марина указала на фотографию. Неопознанными там оставались два совсем молоденьких парня, лет по восемнадцать. Один — вылитый Леонард Ди Каприо, обаятельный и голубоглазый. Второй менее симпатичный, слишком уж чернявый да носатый.

— Вот этот красавчик — Андрей или Женя? Он и в жизни такой обаяшка?

— В жизни он гораздо обаятельней. Это Андрей Петренко. Сейчас он — лучший Бекетовский аспирант, а на первом и втором курсах учился у меня. Ему двадцать пять.

— Серьезно? Я бы дала меньше.

— Да, у него такой имидж — милого бесхитростного подростка. На самом деле он отнюдь не бесхитростен. Непростой, очень непростой мальчик. Я в свое время с ним намучилась, — и Марина улыбнулась так радостно, словно повествовала о самых светлых мгновениях жизни. — Способности есть, а заниматься не хочет. Надеется, стоит глянуть на преподавательницу невинными голубыми глазками — и получишь пятерку даром. Потом, правда, понял, что у такого монстра, как я, даром ничего не получишь. Вынужден был начать серьезно учиться — и увлекся. Ну, а уж как попал к Бекетову, тут проявил себя с самой лучшей стороны. Кстати, только что отучился год в США, там защитился, а теперь будет защищаться у нас. А ведь, если б не Бекетов, наверняка уже давно жил бы в Штатах и работал программистом, а замечательные научные способности пропали бы даром. Он на первом курсе явно был настроен на нечто подобное.

— Удивительно, что передумал, — с уважением констатировала Вика.

— А это Женя Гуревич, — Марина указала на оставшегося парня и почти с восторгом добавила: — Характер — не приведи господь. Заканчивает первый курс, а гонору на десять академиков. Я его до сих пор вынуждена иногда демонстративно проворачивать через мясорубку. Я этого не люблю, но ему полезно.

— В каком смысле — проворачивать через мясорубку?

— А делать из него котлету. Понимаешь, у него ситуация противоположна Андрюшиной. Андрюша ладит с людьми слишком хорошо, а Женька слишком плохо. Андрюша пытался схалтурить по лени, а Женька по самоуверенности. Ему кажется, он может спокойно пропустить все основы и сразу приступить к великим открытиям. Да, с его способностями он действительно может пронестись по основам галопом, но совсем без них обойтись нереально. А ему мнится, общий курс физики он еще в своей физ-мат школе изучил вдоль и поперек, пусть дураки тратят на него время, а он и так умнее всех. И вот вызываешь этого юного гения к доске и даешь ему простенькую на вид задачу — но требующую знания определенных методик. Он тыркается туда-сюда — все без толку. А группа смотрит, хихикает — при его самолюбии это нож острый. Потом вызываешь к доске крепкого середнячка, который зато дал себе труд сделать домашнее задание, и этот середнячок спокойно все решает. Тут уж бедный Женька просто кипит от ярости: какой-то идиот справился, а я нет? И на некоторое время до него доходит, что фундаментальная методическая подготовка тоже необходима. Да, стандартные методы и воззрения можно в определенной ситуации отвергнуть — но для этого как минимум их надо знать. Месяцок он учится, как надо — а потом характер снова берет свое. К сожалению, у Женьки довольно плохие взаимоотношения с группой. С ним умеет ладить одна Кристинка, но она отчислилась, и теперь он остался в полной изоляции.

— У них с Кристинкой был роман? — неожиданно вмешался Талызин.

— Ну… до романа дело, мне кажется, не дошло. Хотя точно не знаю. Но не в этом дело! Володя говорил мне, что Женька — самый талантливый ученик, какой у него когда-либо был. А учтите, он всего-навсего первокурсник! Володя был просто счастлив, когда я их свела. Они последние месяцы очень интенсивно работали.

Марина неожиданно осеклась, глянула на фотографию и упавшим голосом сообщила:

— Все. Больше никого нет.

— Вы прекрасно всех описали, Мариночка, — поощрительно кивнул Игорь Витальевич. — А теперь — все-таки об угрозе самоубийства. При чем здесь Кристина?

Его собеседница опустила голову, и недавняя сцена, как наяву, встала у нее перед глазами.

День рождения Бекетова давался Марине тяжело. Встреча со старыми знакомыми, особенно с Лидией Петровной, больно разбередила душу. Хотелось хоть ненадолго остаться одной. Поэтому Марина тихонько отошла за перегородку, разделяющую помещение кафедры надвое, распахнула окно, села на стул и задумалась. Трудно судить, сколько она так просидела, когда чья-то рука легла ей на плечо. Впрочем, что значит — чья-то? Это мог сделать лишь один человек.

— И вы здесь, Владимир Дмитриевич? В той половине очень душно. Жаркая погода для мая.

— Итак, мы теперь на «вы» и беседуем о погоде? — улыбнулся Бекетов. — Мы ж сейчас не при студентах, Мариша, этикет ни к чему. Я понимаю, зачем ты сюда удрала. Не хочешь вспоминать прошлое?

— А кому охота бессмысленно бередить себе душу? — откровенно высказалась Марина. — Тебе развлечение, а для остальных — игра на нервах.

— А кто мешает вам всем тоже развлекаться? Не волнуйся, Мариша. Скандала не будет, я этого тоже не люблю. У девочек есть сейчас заботы поважнее.

— Убеждать тебя, что твой интеллект ничуть не пострадал к пятидесяти годам? — съязвила Марина. — Что альтернатива — смириться с деградацией или уйти из жизни — относится к кому угодно, только не к тебе, любимому?

— Так и знал, — с глубоким удовлетворением констатировал Владимир Дмитриевич, — что ты — самая рассудочная и бесчувственная из женщин. Ты ехидничаешь, зато остальные, — он хмыкнул, — каждая из них повторила то же самое на полном серьезе. Почти дословно! Потом Танечка схватила пробирку, дабы выкинуть ее от греха подальше в окно, а милая Лида добавила, что она лично не ощущает утраты интеллекта, наоборот, с каждым годом становится все умнее. Вот как ведут себя истинные женщины — учись, пока не поздно!

— Не будешь же ты утверждать, что произносил этот тост на полном серьезе?

— А, все-таки немного волнуешься? Я рад. Можешь быть спокойна, Мариша. Я собираюсь дожить до девяноста, причем в здравом уме и твердой памяти.

Марина, и впрямь до того слегка волновавшаяся, моментально разозлилась.

— То есть ты бросаешься подобными заявлениями, чтобы мы все не ссорились между собой, а дружно утешали тебя? А ты подумал, что та же Кристинка по молодости примет это по-настоящему близко к сердцу?

— А мне и нужно, — задумчиво произнес Бекетов, — чтобы она приняла это близко к сердцу. Надеюсь, это заставит ее действовать.

— Неужели есть что-то, на что она для тебя еще не готова? — иронически спросила Марина.

— Она слишком романтическая девочка, а моя Анюта слишком привыкла подавлять самолюбие. Боюсь, даже если я заведу гарем, она не сочтет это достойным поводом для того, чтобы меня бросить.

— А тебе этого хочется?

— Если честно, я от нее устал, и чем дальше, тем больше. Мужчина берет женщину в дом, чтобы она освободила ему время для творчества, а не становилась помехой. Конечно, у нас сын… Так возьми Сережку Некипелова — он и после развода прекрасно общается со своим сыном.

— А дочь в расчет не принимаешь?

— Дочерей должны воспитывать матери.

Марина, из последних сил стараясь не терять спокойствия, холодно осведомилась:

— Значит, решил выгнать Аню ради Кристинки?

— Обижаешь, Мариша! — весело возмутился Бекетов. — Я ни разу не выгонял женщину из своего дома, а в моем возрасте поздно менять привычки. Предпочитаю, чтобы дамы уходили сами.

— Не вижу связи…

— Очень просто. Кристинка вбила себе в голову, что должна проявить благородство и не разрушать семью. Ей, понимаешь ли, достаточно моей любви, проза жизни пусть достается Ане. При подобном поведении Аня может делать вид, что не воспринимает наши отношения всерьез. А теперь Кристинка в ужасе: я, оказывается, считаю себя стариком и размышляю о смерти. Почему? Да потому, что живу с постылой старухой. Юные особы, они склонны судить весьма категорично. Значит, надо срочно меня спасать. Пускай попортит Ане нервы, это обеим пойдет на пользу.

— Все равно не понимаю, — упрямо сообщила Марина. — Почему бы тебе прямо не объяснить Кристинке, чего от нее хочешь? — То есть сказать ей: «Детка, я не люблю склок, поэтому обязанность довести Анюту до нужной кондиции возьмешь на себя ты»?

— Жаль лишать девочку иллюзий. К тому же она много о себе возомнит, а мне это ни к чему.

— В любом случае подобные опыты лучше проводить наедине, а не публично.

— Зачем же? Хочется дать Ане возможность сохранить лицо. Пускай имеет повод, ссылаясь на свидетелей, утверждать, будто ушла не потому, что ее довела моя юная любовница, а ради сохранения драгоценной жизни выжившего из ума муженька.

Марина покачала головой:

— Не ты ли меня учил, что слишком сложные решения обычно неверны?

Бекетов пожал плечами и вдруг совсем другим тоном, уже без следа ерничанья, добавил:

— А если честно, меня просто понесло. У меня сегодня тяжелый день, Мариша. Тебе не понять. Тридцать пять — это еще терпимо, я помню, каким юным был в тридцать пять. А мне пятьдесят. Страшно представить.

— А ты не представляй. Ты прекрасно сохранился, и умственно, и физически.

— Да, я не чувствую прожитых лет, — не стал спорить с очевидным собеседник, — но тем не менее я их прожил. Откуда я знаю, когда они дадут о себе знать? Господи, — он сжал кулаки, — еще бы лет… хоть лет десять активной умственной жизни… на десять лет я рассчитываю твердо. Знаешь, мне уникально повезло с Женькой — он настолько неординарно мыслит, что и я, общаясь с ним, начинаю выдвигать самые безумные идеи. И пока что в этом от него не отстаю — даже опережаю. Но это не будет длиться вечно. Я буду счастлив, когда он пойдет дальше меня — но за счет своего развития, а не моей деградации, понимаешь? Видимо, подсознательно мне сегодня захотелось, чтобы все вы горячо и нежно уверили меня, будто я молод. Кстати, типичный старческий синдром. Наверное, и роман с Кристинкой объясняется тем же самым. Идиотским желанием хоть на короткое время стать моложе, чем ты есть. Кристинка чем-то похожа на тебя, какой ты была когда-то. Я часто вспоминаю то время. Очередной признак старости — оглядываться назад, а не смотреть вперед.

— Почему бы и не оглянуться? Тебе можно только позавидовать. Иногда мне кажется, — Марина задумчиво улыбнулась, — наверное, ты — единственный человек, кому никогда и ни в чем не пришлось себя ломать. Удивительно!

— А ты? Если б ты это умела, все у нас пошло бы по-другому. Но ты не умеешь и даже не пытаешься.

— Возможно, но мне приходится за это платить. В личной жизни — одиночеством. В работе — мизерной зарплатой и конфликтами с начальством. В литературе — проблемами с издателями. А ты, не ломая себя, имеешь все, что тебе нужно.

— Женщине всегда приходится платить за то, что мужчинам дается бесплатно, — спокойно сообщил Бекетов.

— В таком случае остается надеяться, — сама не зная, язвит или серьезна, заметила Марина, — что Кристинка умеет поступиться собой, не слишком при этом страдая.

— Ну, за нее можешь не беспокоиться. У нынешнего поколения нет такого понятия, как чувство собственного достоинства. Зато она по-детски ревнива, так что при необходимости повод для расставания найти будет несложно.

Всплывший в памяти эпизод неожиданно закончился, словно оборвалась кинопленка. Дальше Марина вспоминать не хотела, но и этого было достаточно.

— Я пересказала почти дословно, Игорь Витальевич. С точки зрения логики все действительно выглядит нелепо, но я… я ведь знаю этого человека! Я знаю, когда он искренен, а когда нет. Да, он был в тот день на себя не похож, в каком-то странном нервном напряжении, но убивать себя не собирался.

— Я полагаю, — хмуро уточнил Талызин, — вы, Марина, вряд ли видели, как кто-то из гостей с вороватым видом совал в карман роковой пузырек?

— Я сама об этом думала, — вздохнула Марина. — Я точно помню, что, вернувшись к гостям, посмотрела, стоит ли он на месте. Да, стоял. Но больше я на него не обращала внимания.

— Я вообще не понимаю, почему это у вас в лаборатории так беспечно бросают яды. Кто угодно, приходи и бери?

— Игорь Витальевич! А вас не удивляют, что то же самое происходит в любом хозяйственном магазине? Продается полно ядов — плати и бери.

— Ты имеешь в виду, против тараканов? — заинтересовалась Вика.

— Я имею в виду какой-нибудь «Комет» для борьбы со ржавчиной. Он у меня чуть в раковине дыру не прожег — представляешь, что бы он сделал с желудком! Но никто не воспринимает его как яд, он предназначен для другого. Так же и в нашей лаборатории. Если уж на то пошло, можно утверждать, что у нас там полно аппаратуры для убийства. Любой электрический прибор, употребленный не по назначению, — это именно оно.

— Хочется верить, вы никогда не возьметесь за убийства, Марина, — с некоторым почтением заметил следователь.

— Да не отвлекайтесь на ерунду! Итак, Бекетов собирался бросить жену, — многозначительно произнесла Вика. — А она об этом знала? Марина, она не могла вас подслушать?

— Подслушать? — изумилась Марина. — Я не знаю. Перегородка там тонкая. Кто угодно, если бы подошел близко…

— Вот именно! Она подошла, услышала и его отравила. Все ясно.

— Да, — констатировал Талызин, — слава богу, ты не прокурор, а то полетели бы головы! А вам, Марина, тоже все ясно?

Гостья неуверенно пожала плечами.

— Я бы ни рискнула обвинить кого-то конкретно. У Ани действительно есть мотив… даже если она ничего не слышала, она не могла не знать о… Но мотив — это еще не значит… В конце концов, все мы в той или иной степени ревновали — кроме Кристинки, наверное. Да, есть еще Панин! Конечно, Аня ушла от него пять лет назад, но он до сих пор ее любит.

— Быть того не может, — энергично возразила Вика. — Тем более, она стала такая толстая.

— Любит, — твердо сообщила Марина. — Я вижу, как он на нее смотрит. А такие вот выдержанные, они могут очень удивить. В общем, я не уверена в том, кто именно это сделал.

— К тому же, — хладнокровно напомнил Талызин, — версия о самоубийстве впрямую ничем еще не опровергнута.

— Игорь Витальевич! — горячо воскликнула Марина. — Хорошо. Если вы мне скажете: «Марина, я убежден, что это самоубийство». Как только вы мне это скажете, я попытаюсь выбросить все из головы. Не знаю, сумею ли, но вас беспокоить больше не стану.

Она, вздернув подбородок, прямо и выжидательно взглянула собеседнику в глаза.

— Значит, дело ведет Богданов? — вздохнул тот. — Ладно, могло быть и хуже. Он, по крайней мере, мужик без гонора. Завтра… короче, завтра посмотрим.




День 2. Пятница


Все следующее утро Игорь Витальевич был непривычно мрачен. Дело в том, что он страшно не любил выступать в роли просителя. Вика совершенно не могла понять, почему.

— Вот когда тебе откажут, — говорила она, — тогда и переживай, а раньше-то зачем?

Талызин попытался вспомнить, когда ему последний раз отказывали. Давно! В основном, охотно шли навстречу. Так что проблема не в том, проблема в характере. Ему в этом смысле удивительно повезло с женой. Вот у кого характер счастливый и легкий. Правда, иногда на нее находит, как, например, вчера, но тут Игорь Витальевич не в обиде. Ему даже приятно, что у Вики есть подруги, за которых она стоит горой. Многие ли женщины могут этим похвастаться? К тому же Марина — приятная, здравомыслящая особа… короче, ничего не поделаешь, к Богданову обратиться придется. Хорошо еще, это человек простой, открытый и не склонный выпендриваться. Удивления по поводу неожиданного визита коллега не выказал, хотя, разумеется, догадывался, что Талызин вряд ли заявился к нему исключительно затем, чтобы попить чайку. Впрочем, от чая Игорь Витальевич пока отказался. Он предпочитал начинать с неприятного. — Я к вам, Григорий Петрович, за консультацией, — сразу взял быка за рога он. — Вы ведь ведете дело Бекетова?

Только тут собеседник откровенно изумился.

— Бекетова? Ну, да. Если это можно назвать делом. Самоубийство какого-то свихнувшегося профессора. Правда, ученые — они все со сдвигом. Вот мне, например, пятьдесят шесть, да и вам под пятьдесят. И что? Разве мы не умнее всяких молодых, которые только и умеют с важным видом нести ахинею, а элементарных вещей не понимают? Да они по сравнению с нами — слепые щенки, им еще расти и расти. Это я к чему, — опомнился Богданов. — Мужик в расцвете сил — всего-то пятьдесят — отравился, поскольку, видите ли, мозги у него заржавели! Тьфу!

Талызин с трудом сдержал усмешку. Григорий Петрович не зря горячо обличал слепых щенков. Его считали добросовестным, но ограниченным служакой, и дела доверяли только рутинные, а то, что поинтереснее, отдавали молодым.

— Говорите, сам отравился? А нет признаков, что ему помогли? Я совершенно с вами согласен — объяснение самоубийства надуманное.

На лице Богданова выразилось понимание.

— К вам что, обратился этот мальчишка? Он — ваш знакомый или…

— Мальчишка? — не понял Талызин. — Какой мальчишка?

— Ну, еврейчик этот. Как же его?

Григорий Петрович вытащил из стола бумаги и прочел:

— Гуревич. Евгений Гуревич. Вы из-за него пришли? Не стесняйтесь, чего уж там! Мы с вами не первый год в одной упряжке.

— Нет, с Гуревичем я не знаком.

— Это вам крупно повезло, — констатировал Богданов. — Вот наглый юнец, слов нет! Ни к кому никакого уважения, знай хамит да ухмыляется. Если б мой внук таким вырос, уж я б ему наподдал! Ладно бы, чего важное мог рассказать, так ничего, кроме чуши, я от него не слышал. Он, видите ли, будет на меня жаловаться! Да пожалуйста! Пусть сам вместо меня работает — за нашу-то зарплату. Так нет, небось выучится — и за кордон! На историческую родину!

Игорь Витальевич все больше недоумевал. Вообще-то, Богданов излишней эмоциональностью не страдает, и вывести его из равновесия — задача нелегкая. Гуревич, похоже, легко с нею справился.

— А на что он собрался жаловаться, этот Гуревич?

— Да уверяет, что его драгоценного Бекетова убили. Я потому и решил, что вы здесь из-за него. А если нет, то почему?

Талызин вздохнул.

— Я знаком не с ним, а с Мариной Олеговной Лазаревой. Она тоже проходит свидетелем по данному делу.

— А, такая экзальтированная дамочка! Но на внешность ничего. Фигура, что надо. Поздравляю!

— Это — лучшая подруга моей жены, — поспешил внести ясность Игорь Витальевич, про себя заметив: «Экзальтированная? Вот уж, попал пальцем в небо!»

— Подруга жены? Сочувствую. Теперь понятно. Значит, она допекла вашу жену, а жена вас. Правильно?

— Примерно. Вы меня поймите, Григорий Петрович! Я к чужому делу за километр не подойду. Тем более, при таком опытном следователе, как вы. Но жена…

— Понимаю — сам женат. Да, эта Лазарева… она лепетала что-то об убийстве, но аргументы — на уровне детского сада. Ну, у юнца этого я не удивляюсь, ему и впрямь не мешало бы в детсад, но она — взрослая баба, а логики — ни на грош. Хотя откуда у бабы логика? К тому же, — Богданов понизил голос, — там тоже дело ясное. Она в этого Бекетова влюблена, как кошка, вот крыша и поехала.

— Это… это она вам сказала? — уточнил потрясенный Марининой откровенностью Талызин.

— Ха! Она скажет! Разумеется, скрыла. От нас требуют невесть чего, а от самих правды не дождешься. Это мне жена Бекетова сообщила. То есть вдова. Такая очаровательная женщина — не описать! Вот, кому не повезло. Мало того, что пришлось терпеть выкрутасы чокнутого мужа при жизни, так он еще и отравился, бросив ее с двумя малыми детьми! Правда, из-за детей у нее хоть с квартирой проблем не будет.

— Она что, прописана в другом месте?

— У матери. Мать старая, больная, а квартиру ее терять не хочется. Обычное дело. Они из-за этого и не расписывались с Бекетовым, хотя совместные дети признаны совершенно официально. Анна Николаевна, она на редкость откровенный человек. Все мне рассказала, как на духу. Уж я-то в людях разбираюсь!

— То есть она уверена, что самоубийство?

— Разумеется! — развел руками Богданов. — Последний месяц Бекетов находился в состоянии депрессии и мысль о самоубийстве высказывал жене неоднократно. А накануне высказал то же самое прилюдно — не где-нибудь, а на собственном дне рождения. Это ж надо додуматься! Короче, свидетелей чуть не десять штук. Кстати, ни Лазарева, ни даже Гуревич этого не отрицают. Далее. Яд взят из его лаборатории — тот самый, на который он указывал. Вот, у меня записано название. Не понимаю, как таким безответственным типам доверяют опасные вещества? Остается радоваться, что этот Бекетов не занимался каким-нибудь ядерным реактором, а то был бы второй Чернобыль.

— Каким образом и во сколько он выпил яд? — поинтересовался Игорь Витальевич.

— Время мы знаем фактически до минуты. Предсмертная записка напечатана на компьютере в одиннадцать сорок шесть. А яд был в кофе. Бекетов пил кофе, вот туда его и вылил.

— А что, это вещество горькое? Я с ним ни разу не сталкивался.

— Я тоже. Не знаю. Какая разница?

— Если не горькое, почему бы не выпить прямо из пузырька? Кстати, а отпечатки?

— На пузырьке? Его, конечно, — Бекетова.

— А еще?

— Все. Откуда еще?

На память Талызин пожаловаться, слава богу, не мог. Как там говорила Марина? «Танечка хватала пробирку, чтобы выкинуть в окно». Танечка — бесцветная особа с фотографии, предыдущая жена. Где ж ее отпечатки? Или Марина выражалась фигурально? Или Бекетов протер зачем-то склянку? Любопытно…

— Можно посмотреть снимки?

Богданов протянул их с явной неохотой. Так, вот отпечатки. И — очень удачно — с собой имеется пузырек с валидолом. Игорь Витальевич взял его, наклонил над стаканом, потом поставил на стол. — Слушай, — возмутился его коллега, — ты на что тут намекаешь? Я уже, по-твоему, мышей не ловлю?

— Ну, что вы, Григорий Петрович! — Талызин всеми силами изобразил потрясение, переходящее в обиду. Впрочем, с актерскими способностями у него было неважно. — Григорий Петрович! Разве я бы мог? Да когда я только начинал, вы уже были опытным следователем, примером для молодежи! Вы и сейчас остаетесь для всех примером! Именно поэтому вы так загружены делами. Было бы странно, если б вы вдруг стали тратить свое время на дотошное разбирательство по поводу рядового самоубийства.

— Да уж, было бы странно, — немного смягчаясь, подтвердил собеседник.

— Другое дело — я. Для меня это не рядовое самоубийство. Для меня это — дело, которым интересуется моя жена. Если б ваша жена интересовалась этим делом, вы бы ведь были вынуждены вникать во всякие подробности? Ну, чтобы она успокоилась и отвязалась. Вот и мне придется — если вы, разумеется, не против. Понимаете, в моем возрасте и при моем сердце ссориться с женой…

— Да не переживайте! — живо воскликнул добродушный Богданов. — Конечно, вникайте, во что хотите. Я сам женатый. Только дело ведь совершенно ясное. Я вчера лично смотался в университет, со всеми переговорил. Даже повестки рассылать не стал — решил провернуть все по-быстрому. Эта вот ваша Лазарева, какие она приводила аргументы? Якобы Бекетов был христианин — но этого никто не подтверждает. Да и с чего бы — он же физик, а не какой-нибудь поэт. Может, и окрестился, сейчас все крещеные, но грешить это никому не мешает. Дальше. Якобы он сам ей сказал, что грозил самоубийством не всерьез, а в шутку. А жена говорит, он весь месяц был не в себе и болтал о самоубийстве, и это подтверждают его коллеги. Да, еще якобы он не убил бы себя, не закончив исследований! На это больше всего упирает Гуревич. Вот уж, вовек не поверю, что такой безответственный тип в подобный момент подумает о работе. Да наплюет он на нее с высокой колокольни! Да, я ведь забыл главное! По поводу мотива. Он был жутко охочий до баб, а последнее время… ну, возраст там, нервы… Короче, не все у него получалось. Это мне жена его сказала. А в его лаборатории есть одна девица… из нынешних, молодых, да ранних… прямо как в анекдоте — кто-то может, да не хочет, а кто-то хочет, да не может. Тут, конечно, можно ему посочувствовать. Хотя в наше время есть всякие препараты, были б деньги. В общем, он и раньше был псих, а уж как начались проблемы с потенцией…

Талызин слушал, кивал, а сам внимательно сравнивал собственные отпечатки на пузырьке с валидолом и фотографию пробирки. Пусть Бекетов был человеком странным, неважно, гением или психом, но ведь руки у него устроены не иначе, чем у любого смертного! Как же он умудрился взять склянку, не использовав большого пальца? Просто сжал в ладони? Теоретически возможно, но практически маловероятно. А в совокупности с остальными данными и вовсе наводит на размышления…

Поэтому Игорь Витальевич якобы небрежно заметил:

— А если… ну, мало ли… вдруг я что-нибудь важное нарою… мне б не хотелось афишировать, что я по личному интересу влез в чужое дело. Тогда — не в службу, а в дружбу — вы б не могли оформить все так, как будто следствие вели вы, а не я? Это уж я на всякий случай, скорее всего, ничего принципиально нового я не найду.

— Да конечно! — махнул рукой явно обрадовавшийся Богданов. — Зачем нам обоим неприятности? Но я думаю, вы беспокоитесь зря. Дело чистое.

— Вы не позволите взглянуть на протоколы?

— Протоколы? Зачем протоколы? Да там ничего интересного. Все интересное я вам рассказал. Знаете, они у меня не здесь, их надо искать…

Талызин понял — лучше не настаивать. Пока что Григорий Петрович настроен благожелательно, но если перегнуть палку, может и заартачиться. Интересно, что за проблема у него с протоколами? Впрочем, наиболее вероятная версия проста. Богданов не зафиксировал показаний Гуревича и Марины. Нет, не из каких-то коварных соображений, а чтобы облегчить себе жизнь. Для него самоубийство Бекетова очевидно, а доводы противников этой версии смешны. Однако из-за этих смешных доводов какой-нибудь бюрократ может привязаться и потребовать дополнительного расследования, а ты и без того перегружен. Лучше обойтись показаниями жены погибшего и тех его коллег, кто не задается лишними вопросами. В конце концов, какое особое отношение к погибшему имеют Марина и Гуревич? Одни из многих учеников, не более того.

А вот Игоря Витальевича Гуревич сильно заинтересовал. Значит, не одна Марина подозревает неладное, у нее есть единомышленник, аргументы которого, возможно, более внушительны. С ним стоит побеседовать, не откладывая. Съездить в университет и поговорить. Кстати, там же наверняка можно будет найти Панина, Некипелова и Петренко, тоже присутствовавших на пресловутом дне рождения.

Женю Гуревича Талызин опознал с легкостью. Тот оказался еще более типичным евреем, чем на недавно виденной фотографии. Невысокий, сутуловатый, носатый и темноволосый — и, что характерно, картавит. — Да, я Гуревич. А что? Я сейчас занят.

В голосе — раздражение и вызов.

— Меня зовут Талызин Игорь Витальевич, я следователь прокуратуры и занимаюсь смертью Бекетова.

— Ну, слава богу! — раздражение исчезло, Женя удовлетворенно улыбнулся. — А того тупого, его что, отстранили?

— Не понял, — растерялся Талызин.

— Ну, старикашка, который был здесь вчера. Согласитесь, он даже для мента, и то слишком туп. Уж я ему вдалбливал-вдалбливал — бесполезно, совсем мозги атрофированы. — Гуревич оценивающе оглядел собеседника. — Вы, вроде, помоложе? Надеюсь, еще что-нибудь соображаете?

Игорь Витальевич испытал приступ острого сочувствия к Марине. Он и не подозревал, что работа преподавателя столь сложна! Обучать чему-либо подобного типа — безвременно поседеешь. Впрочем, внешне следователь остался спокоен, лишь уточнив:

— Значит, вы согласны с точкой зрения, высказанной Бекетовым? Что после пятидесяти интеллект деградирует?

Гуревич передернул сутулыми плечами.

— А при чем тут Бекетов? Он гений, а к гениям это не относится. Я лично тоже не собираюсь с возрастом тупеть. Я имел в виду обычных людей.

— А Бекетов — необычный?

— Ну, конечно! — оживился Женя. — Бекетов — это… как бы вам объяснить, чтоб вы поняли… ну, он… он даже умнее меня, представляете? Гораздо умнее. Я был уверен, что таких не бывает, а он умнее!

— Неужели?

— Да! — не почувствовав иронии, горячо согласился Гуревич. — И такому человеку покончить с собой из-за отсутствия интеллекта — это же нонсенс! Да он дорожил каждой минутой жизни, понимаете? Для него каждая минута — это возможность узнать, как устроен мир. Он думал об этом все время, он узнавал все больше, и ему все больше хотелось. Да он никогда бы этим не пожертвовал, ни за что! Это ежу понятно!

— Не очень, — коротко прокомментировал Талызин. Он вообще обладал способностью короткими флегматичными репликами вызывать собеседника на откровенные монологи.

— Хорошо! — гневно выкрикнул его Женя. — Я объясню так, что даже вы поймете. Вот, смотрите!

Он нарисовал на листке бумаги кружок.

— Это — ваши знания, — и он заштриховал внутренность кружка. — А это — граница незнаемого, — он провел линию окружности. — А вот — его знания.

Был нарисован второй кружок, гораздо больше.

— Видите, как увеличилась граница незнаемого? А Владимир Дмитриевич, он настолько умен, ему было странно что-нибудь не знать, он не привык к этому. Поэтому он все время узнавал что-то новое и все время был счастлив. Стоял на границе незнаемого, познавал новое и наслаждался. Вы Фрейда-то хоть читали? Творчество, оно даже мощнее секса. Никто в разгаре творчества не покончит с собой.

— Это спорное утверждение.

— Я не говорю о всяких придурочных поэтах, я говорю об ученых. Мы с Владимиром Дмитриевичем были на пороге открытия. Пусть не мы, пусть он, но я помогал ему, и я знаю. Он ни за что не умер бы, не доведя работу до конца!

— И о чем работа? — заинтересовался Игорь Витальевич.

Женя осекся, бросил на Талызина косой взгляд, затем деловито уточнил:

— Вы помните, чем отличается турбулентный поток от ламинарного?

— Ну… — напряг память следователь, — по-моему, это связано с самолетостроением?

Он с трудом удержался от искушения сообщить, что ламинария — это водоросль.

— И о чем мне с вами после этого говорить? — мрачно осведомился Гуревич, но через пару секунд вновь оживился, сообщив: — Вот Андрей Петренко, тот вечно талдычит про серендипити. Я не спорю, с серендипити у Бекетова полный порядок, но ведь надо постоянно быть к этому готовым, понимаете? Иначе никакое серендипити не поможет, понимаете?

Талызин остерегся признаться, что не понимает. Лучше уточнить потом значение терминов у Марины, а то вдруг юный гений обидится и замолчит?

— Скажите, Женя… Если Бекетову не грозила утрата интеллекта, почему же он произнес этот странный тост?

Гуревич поднял брови.

— А мне почем знать?

— Но вы ведь для себя это как-то объясняете?

Женя хмыкнул.

— Хорошо. Вы в шахматы играть умеете?

— Немного.

— Вот и я немного. Так, дилетанствую. Но до определенного момента всех легко обыгрывал. А потом — как сейчас помню, в седьмом классе — столкнулся с профессионалом. Он ходит — а я не могу понять, почему именно так, а не иначе. Я ведь не знал, что есть разработанные защиты, классические дебюты. Видел на пару-тройку ходов вперед, и все. А мой противник видел вперед на десять ходов, и только когда он добивался результата, до меня доходило, почему десять ходов назад он двинул именно эту фигуру. Аналогия, надеюсь, ясна? Владимир Дмитриевич, он как тот шахматист. Я не собираюсь ломать себе голову над его поступками, не такой я дурак. Сделал — значит, была причина, вот и все.

— К сожалению, для протокола требуется нечто более конкретное. Вы ведь хотите, чтобы смерть Бекетова признали насильственной? Тогда постарайтесь нам помочь.

— А я что, не стараюсь? — тяжело вздохнул Женя. — Вон, сколько времени на вас теряю. Владимир Дмитриевич, он — вещь в себе. Я вообще не понимаю этого его дурацкого дня рождения. Зачем ему это было надо? Собрать вместе учеников и баб. Дурдом получается! Почему вместе? Он и ученики — это понятно. Представители разных поколений и все такое. Двадцать пять лет педагогической деятельности — и пятеро лучших учеников. Но при чем тут эти бабы? То есть я понимаю, это любовницы, но зачем загрязнять ими лабораторию?

— Погодите, — прервал Талызин. — Пятеро учеников? Разве не четыре?

— Глупости, мне лучше знать! Я, Андрей Петренко, Марина Олеговна, Некипелов и Панин — вот вам пятеро. А баб, по-моему, было четыре. Анна Николаевна — это с которой он сейчас живет. Кристинка Дерюгина. И еще две незнакомых — Лидия Петровна и, кажется, Татьяна Ивановна. Всего десять человек — это вместе с ним, разумеется. Игорь Витальевич кивнул. Оказывается, Гуревич относит Марину не к бабам, а к ученикам. Интересно, что думал по данному поводу сам Бекетов? Его личность вызывала все большее любопытство. Жаль, что не довелось встретиться и поговорить.

— Значит, услышав тост, вы не испугались?

— Конечно, нет! Я еще не сбрендил. А знаете, теперь до меня дошло! Может, Владимир Дмитриевич решил посмеяться над бабами? Они так смешно закудахтали! А до этого сидели и молча ели друг друга злыми взглядами. Я сперва думал — нельзя было их вместе собирать, уж больно они все разные. А после тоста оказалось — все они одинаковые. Старые клуши, и больше ничего.

— Ну, Кристина Дерюгина не очень-то старая, — рискнул прокомментировать Талызин.

Женя, вздрогнув, внимательно изучил лицо собеседника. Убедившись в его бесстрастности, ответил:

— Кристинка — моя ровесница, только это не мешает ей быть клушей. Орала не меньше остальных! Я ж ей говорил — не будь дурой. Надо упражнять мозги, а не только задом крутить, тогда действительно будешь ему интересна.

— Это вам так сказал Бекетов? — осторожно осведомился Игорь Витальевич.

— Вы что, думаете, мы с ним трепались о всяких пустяках? — презрительно фыркнул Гуревич. — Мы наукой занимались, а не баб обсуждали.

Повторение грубоватого «бабы» в устах парня из несомненно интеллигентной семьи производило впечатление нарочитости. Здесь, похоже, откровенности не дождешься, следует перевести разговор на другую тему.

— Вы не знаете, Бекетов был религиозен?

— Что? Нет, не знаю. Со мной он об этом не говорил. Да и с чего бы? Я ж еврей, а он нет. Нет, мы занимались наукой.

— А скажите, Женя, последнее время Бекетов занимался наукой только с вами или с остальными своими учениками тоже?

Гуревич весело засмеялся.

— Вы это как себе представляете? По графику? С трех до четырех Некипелов, с четырех Панин, а с пяти Петренко? Учтите, Владимир Дмитриевич — он по складу ума теоретик, оборудование ему нужно постольку-поскольку. Он занимается наукой всегда, понимаете? Он бросает мысль тому, кто рядом с ним, а тот может откликнуться или нет. Если да, начинается диалог.

— И с кем, кроме вас, последнее время это происходило?

— Ну… тот же Андрей Петренко. Только сразу скажу, уровень их общения был не тот, что со мной, а гораздо ниже. Андрею ведь скоро защищаться.

— Разве это вредит науке? — удивился Талызин.

— Конечно. Диссертация — занудство. Все концы надо подчистить, все бумажки подписать. Вместо того, чтобы двигаться дальше, наводишь марафет на уже сделанное, чтобы какой-нибудь маразматик из Ученого Совета не придрался и не кинул тебе черный шар. Я Андрюху понимаю. У Бекетова много врагов, но его трогать боятся, а ученика — пожалуйста. Вот Адрюха и вылавливает всякие мелкие огрехи, а Владимир Дмитриевич ему помогает. Но настоящее творчество — оно со мной.

— А остальные? Панин, Некипелов, Лазарева?

— Панин — творческий импотент, — брезгливо бросил Гуревич. — Ему бы редактором работать, а не ученым. А ведь знаний у него — фантастическое количество, им можно только позавидовать. Куда больше знаний, чем у Бекетова. Потому что у Панина память феноменальная и усидчивость. Может, это ему и вредит? Наглотается новейших публикаций и вместо собственных мыслей подсовывает чужие. Но, знаете, Владимир Дмитриевич его почему-то ценил. Я сам видел — вечно пытался дать ему шанс, а тот шарахался. — И неожиданно резюмировал: — Я к Панину на занятия не хожу — чему он может меня научить, этот пыльный мешок?

— А к Некипелову ходите?

— А Некипелов на нашем курсе ничего не ведет. Я его не очень-то знаю, поскольку он для Бекетова — отрезанный ломоть. Владимир Дмитриевич подарил ему когда-то область исследований, вот он там и пасется. Докторскую себе нарыл, учеников берет. Владимиру Дмитриевичу, ему не жалко. Он до сих пор иногда Некипелову подбрасывает кое-какие мысли. У них очень хороший научный контакт, хотя Некипелов, конечно, далеко не гений. Безумных идей от него не дождешься, хоть сто лет жди. Его идеи гладко причесанные и сразу готовые к публикации. Ему, по-моему, ни разу не зарезали ни одной заявки на грант — что он ни подаст, от всего начальство в восторге.

— А другим режут?

— Конечно! Кто, по-вашему, сидит на распределении денег — гении? Зашоренные неудачники, с трудом разобравшиеся в официальных доктринах и совершенно не способные воспринять что-нибудь более-менее неординарное.

— И у Бекетова тоже были проблемы с грантами?

— Еще не хватало! — возмутился Женя. — Они б и рады, да не хотят перед заграницей позориться. Скрипят зубами, а карт-бланш давать приходится.

— Ясно, — вздохнул следователь. — Значит, Панин, Некипелов… А что представляет собою Лазарева?

Гуревич пожал плечами:

— Она странная тетка. Вредная, но с мозгами. Если б еще использовала мозги по назначению, было б совсем хорошо. Но чего от женщины ждать? Так что эксперимент провалился.

— Какой эксперимент? — устало осведомился Талызин. Он чем дальше, тем больше понимал раздражение Богданова против этого самоуверенного щенка. Неужто Марине иной раз удается сбить с него спесь? Страшно представить, как он должен ее за это ненавидеть!

— Марина Олеговна — единственная женщина, которую Владимир Дмитриевич взял к себе защищаться, — охотно пояснил Женя. — Но она не оправдала его надежд. Он говорит, она тратит свои мозги на ерунду. Как если б микроскопом гвозди забивали, понимаете? Пьески какие-то строчит, с троечниками нашими возится — зачем?

Он вдруг широко улыбнулся:

— А я считаю — имеет право. Ее мозги — вот как хочет, так ими и распоряжается. Главное, не дает им ржаветь. В конце концов, хорошие преподы — они ведь тоже нужны. Мы тут в интернете обсуждали, так вышло, что она — лучший препод факультета. Ее у нас знаете, как боятся? — с непонятной Талызину гордостью добавил Гуревич. — Не женщина, а зверь. Ее даже я иногда боюсь. Ей даже Бекетов на язык попасть боится. Ну, не то, чтобы боится, но опасается. Он ее уважает. Не то, что свою Анну Николаевну.

— Анну Николаевну — то есть жену?

— Да какая она ему жена? — скривился Гуревич. — Так, недоразумение. Мать его детей. Вы вот не спрашиваете, кто же его убил. Она, вот кто! Так бы и свернул ей шею! Она его ненавидела, понимаете? Его и нашу науку. Ей мало было его угробить — она еще и дело его угробить хочет. Только не на тех напала!

Женя гневно вскинул голову и заявил:

— Вы знаете, что я скажу во время своей Нобелевской речи? Я не получил бы этой премии, скажу я, если б не мой великий учитель, гениальный ученый Владимир Дмитриевич Бекетов. Ну, как?

Сомнения по поводу получения Нобелевской премии Талызин решил оставить при себе, вслух лишь спросив:

— И какие у вас основания обвинять именно Анну Николаевну?

— Да самые обыкновенные! Кому легче всего было подлить ему в кофе яд? Естественно, ей. А кому выгодна его смерть? Тоже ей.

— Скажите, Женя, вы последний раз видели Бекетова на его юбилее?

— Да.

— А где вы были в среду около двенадцати дня?

— Я? — возмутился было Гуревич, однако быстро успокоился, заметив: — Правильно. Алиби надо выяснить у всех. В среду, в двенадцать… Слушайте, а у меня ведь алиби нет! Я как раз мотал Панинскую пару. Ну, прогуливал.

«А квартира Бекетова в двух шагах от института», — заметил про себя следователь, а вслух уточнил:

— И где прогуливали?

— Да шастал по улице, погода была хорошая. А в час вернулся в универ. Только вы зря суетитесь, я тут не при чем. Я точно знаю, что убила Анна Николаевна. Вам осталось всего ничего — найти улики. Пошарьте в квартире, авось чего найдете. Меня ведь она туда сегодня не пустила — значит, боится. И, когда будете делать обыск, — Гуревич судорожно вздохнул, и лицо его приняло несчастное, почти жалкое выражение, — вы посмотрите, пожалуйста! Посмотрите, что там в компьютере! Как вы думаете, она его записи не уничтожила? При всей ее вредности она б, наверное, не стала, правда?

Он схватил себя за волосы, потянул изо всех сил, охнул и впервые стал похож на растерянного восемнадцатилетнего мальчишку, каким и являлся на самом деле.

— Я ведь просил ее — дайте, я себе все перепишу. Пусть они незаконченные, но ведь от него каждая мелочь важна, понимаете? Там могут быть такие мысли… я, конечно, нашу с ним работу и сам когда-нибудь доделаю, но мне ведь до него еще расти и расти… Нет, я вовсе не требую, чтобы его результаты достались мне. Я бы разобрал и опубликовал как посмертное. У него было столько набросков! А она даже за порог меня не пустила!

— А эти результаты, они имеют практическое значение? — встрепенулся Талызин.

— Практическое? Ну… если в очень отдаленном будущем… А вообще — это же теория, а не жалкое копание в прикладном аспекте.

— Но, например, эти результаты можно продать? — не унимался следователь. — Получить за них деньги? Та же Анна Николаевна, она ведь, полагаю, наследница?

— Анна Николаевна? — громко захохотал Женя. — Продать его результаты? Да она не распознает результат, даже если будет пялиться на него десять лет! Ей что огрызок, на котором он расписывал ручку, что гениальная цепочка формул — все едино. Она даже близко не представляет, чем он занимается! А вы еще говорите — жена. Да какая это жена? Домработница, вот кто!

Однако Игорь Витальевич с присущей ему настойчивостью решил добить тему до конца.

— А если она попросит кого-нибудь о помощи? Например, Панина. Он сумеет разобраться?

— Безусловно, — быстро подтвердил Гуревич. — Возможно, даже лучше меня. Это как раз занятие для него, вы правы. И, если она попросит, он, конечно, поможет. Он же ее бывший муж, вы это знаете? И до сих пор ходит у нее по струнке — во тряпка, да?

— Итак, если предположить, что Панин поможет Анне Николаевне разобрать бумаги Бекетова, она сможет заработать на их продаже?

Женя задумчиво помотал из стороны в сторону головой, при этом зачем-то тихо мыча, затем огорченно констатировал:

— Конечно, кое-что она на публикациях заработает. Наши-то журналы платят гроши, но статьи Бекетова сразу перепечатывают серьезные иностранные издания, а у них гонорары хорошие. Владимир Дмитриевич и жил-то в основном на эти гонорары. Но убивать его ради этих денег она бы не стала. Во-первых, не такие уж они большие, а во-вторых, она б и так их получила. Он на себя почти не тратил, ему ничего было не нужно. Даже если б он ее бросил, деньги бы на детей все равно давал. Дает же этой, ну, у которой дочка. Нет, она прячет его бумаги не из-за денег, а из вредности!

На последней фразе Гуревич, разъярившись, сжал кулаки.

— А вы уверены, что записи у него дома, а не на работе? — на всякий случай поинтересовался Талызин.

— И на работе, и дома. Он везде работал, а ее это обижало. Вот она его за это и прикончила!

Игорь Витальевич, не выдержав, усмехнулся. Замечательный мотив — убить мужа за то, что тот много работал! С таким только и идти к Богданову, настаивая на продолжении расследования.

— Не верите? — взвился Гуревич.

Талызин развел руками:

— Мотив слабоват. Ну, не нравилась ей его работа — и что?

— Да ничего вы не поняли, — вздохнул Женя. — Ей не работа не нравилась. Ревновала она к работе, вот что. И не только к работе. Я же не слепой, я видел — все у них последнее время разладилось. Анна Николаевна, она вроде и старалась угодить, а он на нее только раздражался. Она хочет, как лучше, а ему от этого хуже. Ну, и она ведь тоже не слепая, все понимала. Она даже меня ненавидела, представляете? И Марину Олеговну.

Далее явно следовало произнести имя Кристины — однако Гуревич решился на это не сразу, сперва помолчал, нахмурившись, и лишь потом добавил:

— У него, Владимира Дмитриевича то есть, любовница была, к которой он хотел уйти. Анна Николаевна все про нее знала. Это не мотив?

— Любовница?

— Ее зовут Кристина Дерюгина. Ей восемнадцать лет. Красивая.

— А Анна Николаевна точно про нее знала?

Картинка недавнего прошлого всплыла у Женьки перед глазами. Когда это случилось? В воскресенье, а кажется — сто лет назад. Университет был закрыт, а терять день не хотелось, поэтому они работали у Владимира Дмитриевича дома. И все было бы прекрасно, если б не Анна Николаевна. Каждые полчаса она, одетая в какой-то вызывающий прозрачный наряд (кажется, пеньюар?), деликатно стучала в дверь и лезла с очередным идиотизмом. «Мальчики, я принесла вам по чашечке кофе». «Мальчики, вы наверняка проголодались». «Володенька, я хотела с тобой посоветоваться». «Володенька, тут тебе звонят». И все отвратительно умильным тоном — челюсти сводит. Конечно, Владимиру Дмитриевичу это надоело — кто его может обвинить? Да еще дети за стенкой орут. Она мать, она должна их успокоить — не он же, ведь так? Это не мужское дело. Правильно он поступил, он и так долго терпел! А все равно вспоминать почему-то неприятно.

— Когда я жил с Таней, — весело сообщил Бекетов во время очередного визита заботливой подруги, — я вообще не догадывался, что младенцы имеют привычку плакать. Может, тебе взять у нее пару консультаций? Или нанять няню — давно предлагаю.

Анна Николаевна опешила лишь на миг, а затем тоненьким детским голоском кокетливо спросила:

— Но ты же к ней не вернешься, любимый? Куда тебе эта старуха? Я гораздо лучше!

Она похлопала ресницами, улыбнулась и нежно прижалась к мужу. Женя не знал, куда девать глаза. К тому же он никак не мог решить, искренна она или играет.

— Действительно, что может вызвать у мужчины большее отвращение, чем поблекшая женщина, — неожиданно согласился Бекетов. — Особенно если есть возможность сравнить с молодой — по-настоящему молодой. Обвисшие телеса, морщины, вялая кожа, вены на ногах…

Он произносил это, отстранившись от Анны Николаевны и изучающе на нее глядя. Возможно, он ничего особенного не имел в виду, однако Жене вдруг почудилось, что рядом с его учителем стоит не человек, а анатомическое пособие — вот они, обвисшие телеса, вот морщины, вялая кожа, а все вместе заставляет брезгливо поморщиться. Видимо, Анна Николаевна ощущала то же самое. По крайней мере, каждое новое слово заставляло ее вздрагивать, как от удара. Владимир же Дмитриевич словно ничего не замечал, с явным удовольствием продолжая перечень. Но вдруг она выпрямилась, вскинула голову и, сложив губы кукольным бантиком, нежно просюсюкала:

— Спасибо, родной! Таня по сравнению со мной действительно старуха. Мало того, что она намного старше, она еще совершенно за собою не следит!

— Молодость вряд ли вернешь при помощи косметической маски, — задумчиво заметил Бекетов, взяв с письменного стола фотографию и вертя ее в руках.

Эта фотография Кристины, открыто красующаяся на столе, сразу удивила Женю. Лицо Анны Николаевны дрогнуло, нарочитая детскость исчезла, возникла гримаса ненависти и боли. Взгляд уперся в юное существо на снимке, казалось, готовый прожечь насквозь. Однако ничего не произошло. Женщина повернулась и покинула комнату, аккуратно затворив за собою дверь. Бекетов, чуть приподняв брови, с интересом наблюдал за ее уходом. Ни сочувствия, ни жалости в его глазах Женька не заметил. Зато — удивительное дело — испытывал их сам. Сочувствие и жалость, смешанные с отвращеньем и презреньем. Впрочем, устыдившись неуместной сентиментальности, он быстро вернулся к мыслям о турбулентных потоках. И вот теперь дурацкая сцена встала перед глазами, как живая, и снова вызвала острое желание, чтобы ее никогда не было. Например, чтобы это оказалось сном. Женя вздернул голову и с вызовом произнес:

— Анна Николаевна знала, что Владимир Дмитриевич не хочет с ней больше жить, и знала про Кристинку. Я готов подтвердить это под присягой.

Следующим, кого Талызину удалось подкараулить в университете, был Некипелов. Марина назвала его удачником, а Гуревич сообщил, что тот всегда получает необходимые гранты и не имеет проблем с публикацией научных результатов. Именно таким этот человек и выглядел — спокойный, моложавый, элегантный. Он беседовал с учениками, которые жадно ловили слова учителя и восхищенно смеялись его шуткам. Талызин стоял в сторонке и ждал. Наконец, юноши ушли.

— Я к вам, Сергей Михайлович, — обратился следователь.

— Слушаю вас внимательно.

Сказано предельно вежливо, однако с налетом иронии. Легкая ирония вообще была свойственна манерам Некипелова.

— Вот мое удостоверение.

Сергей Михайлович кинул взгляд на корочки, и брови его взлетели вверх.

— Вот как? Вы — следователь? И вы действительно полагаете, что ваша, не скрою, весьма достойная профессия дает вашему отпрыску привилегии при получении зачета?

Игорь Витальевич опешил. Отпрыск у него и впрямь имелся — дочь от первой, давно умершей жены. Она замужем, работает бухгалтером. Есть еще Лешка — отпрыск Вики.

— Какого отпрыска вы имеете в виду?

— Ну, Талызина, разумеется. Ведь ваша фамилия Талызин?

— Несомненно, — признал Игорь Витальевич.

— Вы ведь по поводу этого вашего разгильдяя? Что ж, он у вас, можете быть уверены, не дурак и в принципе учиться способен. Но для достижения результата требуется прикладывать усилия, иначе не бывает. Делать домашние задания, посещать практические занятия…

— Нет-нет, — прервал Талызин. — Я здесь совершенно по другому поводу. Я по поводу смерти Владимира Дмитриевича Бекетова.

— Погодите, — рука собеседника сделала изящный легкий жест. — Так вы не отец Дениса Талызина?

— Нет.

Некипелов улыбнулся, потом даже засмеялся — весело, однако отнюдь не безудержно.

— Простите, Игорь Витальевич! Сейчас как раз тот период, когда меня особенно атакуют родители нерадивых студиозов. Вот я и принял вас за одного из них. Так чем обязан?

— Я выясняю обстоятельства смерти Бекетова.

— Да? А разве они в чем-нибудь неясны? — изумился Сергей Михайлович.

— Ну… для самоубийства у человека должны быть серьезные причины…

— То есть вы подозреваете убийство? — не стал ходить вокруг да около Некипелов. — Оставьте эту мысль, только зря потратите время. Вы не знаете Владимира Дмитриевича, да и вообще научную среду. Это самоубийство, и причины имелись весьма серьезные.

— Какие же?

Некипелов пожал плечами.

— Да именно те, которые указаны в предсмертной записке. Ослабление интеллектуального потенциала. Понимаю, большинству это покажется бредом, но для настоящего ученого это не так. Интеллектуальные игры — наш наркотик. Привыкнув ежедневно получать соответствующую дозу, без нее уже не выдержишь.

— То есть вы сами тоже собираетесь в определенном возрасте покончить счеты с жизнью? — буднично осведомился Талызин.

— Я? — собеседник хмыкнул. — Вопрос интересный. Пожалуй, нет. Моя жизнь не исчерпывается наукой, и, когда я не смогу ею больше заниматься, то, полагаю, найду… пусть не равноценную, но хоть какую-то замену. Однако думать об этом страшном времени заранее смахивает на мазохизм.

— А жизнь Бекетова исчерпывалась наукой?

— Несомненно. Помните, у Тургенева? «Он поставил всю свою жизнь на одну-единственную карту и, когда эта карта оказалась бита, сломался».

— Вы не слишком-то грустите об этой смерти, — не спросил, а констатировал следователь.

— Ошибаетесь, — спокойно возразил Некипелов. — Я многим обязан Владимиру Дмитриевичу, да и вообще отношусь к нему с огромным уважением. Именно поэтому я уважаю его право самому выбирать свою судьбу. Он-то как раз не сломался, а предпочел иной путь…

— Если он действительно сделал это сам…

— А что, есть причины считать иначе?

Сергей Михайлович выжидающе помолчал и, не дождавшись аргументов, добавил:

— Поговорите с теми, кто хорошо его знает. С коллегами, с женой. Думаю, тогда ваши сомнения рассеются. Пусть они расскажут вам, что он был за человек, и вы получите адекватную картину случившегося. Любой… или почти любой… подтвердит вам, что для Владимира Дмитриевича указанная им причина самоубийства совершенно естественна.

— Вы сказали — почти любой?

— Ох, — вздохнул Некипелов, — это профессиональное — стремление к безусловной точности даже там, где ей не место. Ведь в том, что касается людей, безусловной точности не бывает. Я подразумевал, что если вы случайно попадете на Гуревича — есть такой студент — или, к примеру, на мою коллегу Марину Лазареву, то вряд ли они предоставят вам объективную информацию, но если обратитесь к любому другому…

— А что, эти двое — известные вруны?

— Ну, что вы, — улыбнулся Сергей Михайлович. — Просто их отношение к Владимиру Дмитриевичу далеко от объективности. Только это я и имел в виду.

— А остальные к нему объективны? Жена, например?

— Жена, разумеется, глубоко его любит, но это не мешает ей видеть его таким, каков он есть.

— А Гуревич и Лазарева?

— Вы уверены, что вам это нужно? Я упомянул их совершенно случайно.

— Да, мне это нужно, — подтвердил Талызин.

— Хорошо. Тем более, тут нет никакой тайны. Они оба настолько влюблены в Бекетова, что доверять их суждению о нем я бы не рискнул.

— Оба? — ужаснулся следователь. — И Гуревич?

Некипелов снова сделал изящный жест рукой и легко рассмеялся. — Я вовсе не намекаю, что Владимир Дмитриевич имел гомосексуальные наклонности — упаси боже! В данном вопросе сомнений быть не может. Разумеется, я имел в виду не сексуальную влюбленность, а нечто иное. Гуревичу восемнадцать, он избалован, самоуверен, одинок и чертовски талантлив. Встреча с Бекетовым открыла новый этап его жизни — научной жизни, но он как раз тоже из тех, для кого этим термином исчерпывается все. Он вознес Бекетова на пьедестал — и, кстати, рано или поздно это кончилось бы крахом. Не сотвори себе кумира!

— А Лазарева?

— Мариночка — очаровательное существо, мы все ее обожаем! Сделав столь неожиданное заявление, Сергей Михайлович, снисходительно улыбнувшись, пояснил:

— Женщины в нашей профессии — большая редкость, а привлекательные женщины — редкость вдвойне. Разумеется, никто не требует от них логического мышления и адекватного восприятия действительности. У них другие достоинства! Мариночкина эмоциональность приятно разнообразит скучноватую разумность нашего мужского коллектива. Как там у Чернышевского? «Это словно теин в чаю, букет в благородном вине». Но употреблять неразбавленный теин опасно для жизни.

— Мне бы попроще, без метафор, — буркнул Талызин, сам удивившись, как его задело явно неуважительное отношение к подруге жены.

— Извольте. Хотя Марина Лазарева старше Гуревича почти вдвое, ее отношение к Бекетову не менее восторженное. Она его просто боготворит.

— А разве он этого не заслуживает? Я слышал, он — гений.

— Ну, — пожал плечами Некипелов, — я бы не стал бросаться столь серьезными терминами. Скажем так: Бекетов, несомненно, один из самых талантливых ученых, которых я встречал за свою жизнь — а поездил по свету я немало.

— А чем отличается ламинарный поток от турбулентного? — неожиданно для себя поинтересовался Игорь Витальевич.

— Движение ламинарного четко детерминировано, а турбулентный практически непредсказуем.

— А что такое серендипити?

Сергей Михайлович удивленно поднял брови.

— А вы тщательно подготовились. Но серендипити — это не научный термин, это жаргон. Нечто вроде неожиданной и не до конца оправданной научной удачи.

— Разве научная удача отличается от любой другой?

— Конечно. Найти упавшее тебе на голову яблоко и съесть его способен каждый, а чтобы на основании этого открыть закон всемирного тяготения, надо быть Ньютоном. Правда, данный пример не вполне корректен. Даже если легенда о яблоке достоверна, не сомневаюсь, что Ньютон сделал бы свое открытие и без этого эпизода. Приведу другой пример. Допустим, известно, что определенный эксперимент приводит к определенному результату, и требуется уточнить, какой именно из аспектов является существенным. То есть следует изменить один из, предположим, ста параметров и провести эксперимент заново. Если результат сохраняется, изменяем другой параметр и так далее, пока не наткнемся на нужный — тот, без которого результат изменится. В среднем разумно предположить, что на нужный параметр вы наткнетесь где-нибудь с пятидесятой попытки. Согласны?

— В среднем — конечно.

— Так вот, если раз от разу, год из года нужный параметр вы всегда получаете в первой десятке опытов, вот оно, серендипити. А если в последней — парадокс Панина.

— Что?

— Простите, это я к слову.

— Панин Николай Павлович — ваш коллега и ученик Бекетова, — заметил Талызин. — Вы о нем?

— В некотором роде. Мы на кафедре так шутим. Ему в подобных вещах фатально не везет.

— А вам?

— Можете считать, что мой средний показатель — тридцать пять. Только зачем это вам?

— Вы сами сказали — я недостаточно знаю ученых и научную среду. А Бекетов, значит, обладал этим самым серендипити?

— В полной мере. Однако не склонные к зависти коллеги предпочитают называть это высокоразвитой интуицией. Огромное преимущество Владимира Дмитриевича — и основной его недостаток.

— Преимущество — это ясно, но почему недостаток?

Некипелов задумчиво посмотрел вдаль.

— Физика относится к разряду естественных наук, не так ли? То есть изучающих природу. Даже теоретическая физика — не абстрактная дисциплина, основанная на формальной логике, вроде чистой математики, а наука об основополагающих свойствах реального мира. Подчеркиваю — реального. Поэтому основа ее — эксперимент. На основании набора экспериментов выдвигается теория, единственный способ подтверждения или опровержения которой опять-таки экспериментальный. А Бекетов… он сперва сочинял теорию, а потом искал ее подтверждения.

— Но ведь находил?

— В основном да, однако с методологической точки зрения данный путь порочен. Нельзя надеяться на озарение, рано или поздно удача тебе изменит. Кстати, так оно и произошло. Если б Владимир Дмитриевич послушал меня и сменил методологию, — в голосе ученого впервые зазвучало волнение, — если б он сделал это, так до сих пор был бы жив!

— Вы считаете?

— Конечно. Когда он говорил об ослаблении умственного потенциала, речь не шла дебилизме или чем-то подобном. Он оставался крайне умным человеком, просто озарения его оставили. Так ведь можно работать и без них — но он упрям, как… Ладно, чего уж теперь! Сергей Михайлович раздраженно махнул рукой и с явным усилием возвратился к привычной корректности.

— А мне говорили, общение с Гуревичем вернуло Бекетову научную молодость, — заметил Талызин.

— Неужели? Это вам кто говорил, Гуревич? Учтите — у этого парня мания величия.

— Не только он.

— Да? Будем считать, вашему конфиденту виднее. Однако жизнь подтвердила мою точку зрения. Вы ведь знаете про тост, произнесенный на дне рождения?

— Я не уверен, что он произносился всерьез.

— Да кто ж такими вещами шутит? — поднял брови Некипелов. — Физики — народ суеверный.

— Да, кстати! Вас не удивляет, что столь верующий человек, как Бекетов, покончил с собой?

— Верующий? Да что вы! Я сказал — суеверный, а это совсем другое.

— Но разве он не был верующим?

— Ну… как большинство в наше время. Мне кажется, он был крещеный, возможно даже, иногда заходил в церковь поставить за родителей свечку. Но чтобы догматы той или иной религии казались ему предпочтительней, чтобы православие как набор определенных норм поведения играло действительно существенную роль в его жизни… абсурд!

Игорь Витальевич бросил другой пробный шар.

— А то, что Бекетов до последнего следил за своим здоровьем, занимался спортом? Нехарактерное поведение для самоубийцы.

— Вам, разумеется, виднее, — чуть улыбнулся Сергей Михайлович, — только не уверен, что самоубийство относится к мероприятиям, планируемым на пятилетку вперед. «В третьем квартале покончу с собой, а теперь пущусь во все тяжкие». Полагаю, именно пятидесятилетие — достаточно неприятная дата — навело Владимира Дмитриевича на соответствующую мысль, а до этого он жил по привычной схеме.

— Хорошо, посмотрим на ситуацию с другой стороны, — не стал спорить Талызин. — Вы говорили, Бекетов поставил всю свою жизнь на одну карту — науку. После утраты озарений его жизнь опустела, и он покончил с собой. Но разве для него не было еще одного существенного аспекта, способного сделать жизнь привлекательной? Я подразумеваю женщин.

— Восхищаюсь вашим профессиональным мастерством, Игорь Витальевич! — иронически прокомментировал Некипелов. — За столь короткое время собрать такое количество сплетен…

— Не надо быть мастером, чтобы по списку гостей на дне рождения сделать определенные выводы. Там, по-моему, собрались две категории лиц. Ученики и любовницы, я правильно понял?

— Вам лучше знать. Я стараюсь не лезть в чужую личную жизнь.

— Сергей Михайлович! — не меняя флегматичного тона, обратился Талызин. — Неужели вам хочется являться по повестке в прокуратуру, подписывать бумагу об ответственности за дачу заведомо ложных показаний или за уклонение от таковых и беседовать под стрекот пишущей машинки?

Тот пожал плечами.

— Я не даю ложных показаний и не уклоняюсь. Просто не люблю сплетен.

— Когда человек погиб, это уже не сплетни, а сбор фактов.

— Прекрасно. Спрашивайте меня о любом факте, с удовольствием отвечу.

— Перечислите, пожалуйста, гостей, собравшихся на день рождения, и расскажите, что вам известно о взаимоотношениях каждого с Бекетовым.

— Пожалуйста! Панин Николай Павлович, мой коллега. Я уже упоминал сегодня парадокс Панина. Это не мешает ему быть одним из любимых учеников Владимира Дмитриевича. Их отношения не испортились даже после такого наверняка известного вам события, как уход к Бекетову Колиной жены Ани.

— Удивительно! — не удержавшись, съязвил Игорь Витальевич.

— Ничего удивительного. Это научный мир, здесь… Как там в песне?






«Первым делом — самолеты, ну, а девушки потом».





— А почему Анна Николаевна ушла от первого мужа?

— Ну, это вы лучше спросите у нее. Я не обладаю достаточной проницательностью, чтобы обосновывать поступки женщин. Не исключаю, что они и сами-то обычно не в силах этого сделать. Я лишь готов осветить факты. Далее по хронологии иду я. Бекетову пятьдесят, Панину сорок четыре, мне тридцать восемь. Мы с Владимиром Дмитриевичем не во всем были согласны — я уже говорил о расхождениях в методологии, — но это не мешало дружеским отношеньям. Бекетов был и остается моим единственным учителем. Следующая по времени учебы Мариночка Лазарева, я уже характеризовал ее отношение к Бекетову. Далее Андрюша Петренко, ему двадцать пять. Очень перспективный парень, жалею, что в свое время не попал в руки ко мне.

— Но теперь, когда он остался без руководителя, вы ведь можете…

— Могу, — улыбнулся Некипелов, — но, надеюсь, вы не полагаете это достаточным поводом для убийства? Мы все же помешаны на науке не до такой степени. Хотя убежден, что мой стиль работы подходит парню больше. Впрочем, взаимоотношения с Бекетовым у него были прекрасные, без сучка без задоринки. Думаю, если б не Бекетов, Петренко бы остался в Америке. Он ведь там недавно защитился.

— И ему предлагали остаться?

— Да, но он совершенно прав, что отказался. Там он бы погряз в рутине. Он еще не наработал нужного научного потенциала и научного авторитета, чтобы диктовать свои условия. И с его отношением к науке вряд ли наработает. Сами понимаете, наших там берут на должности гораздо худшие, чем следовало бы. Я, например, и то не рискнул бы там остаться, хотя мой научный авторитет достаточно высок. Вот скоро съезжу, проведу там ликбез для местных ученых — и вернусь. Пока я живу здесь, они вынуждены признавать мое превосходство, но, переедь я к ним, и любой местной бездари будут предоставлены условия гораздо лучшие, нежели мне. Правда, с точки зрения доходов выгоднее быть на последних ролях в Америке, чем на первых у нас, но это уже другой вопрос. Так, далее идет Гуревич — о нем мы уже говорили. С учениками все.

Талызин мысленно отметил, что и этот собеседник отнес Марину к ученикам. Однако, судя по всему, он не мог не знать, что в свое время ее и Бекетова связывало нечто большее. Или мог?

Между тем Некипелов продолжал.

— Теперь остальные. Нынешняя жена Бекетова Анна Николаевна. Мать двоих его детей — сына и дочки. Взаимоотношения? Разнообразные, как и в любой семье. Бывшая жена Татьяна Ивановна. Мать его дочери. Взаимоотношения ровные. Она работает библиотекарем, сами понимаете, при какой зарплате, так Владимир Дмитриевич на неофициальных началах платит на ребенка хорошие алименты. Ну, и видится регулярно. Так, еще Лидия Петровна, давняя знакомая, и юная лаборантка Кристина. Кажется, огласил весь список. Вы удовлетворены?

— По поводу двух последних… какие отношения были у них с Бекетовым?

— Помня об ответственности за дачу ложных показаний, не смею утверждать ничего определенного. Думаю, хорошие отношения — иначе он бы их не пригласил.

— А как кто среагировал на заявление Бекетова о самоубийстве?

Сергей Михайлович пожал плечами.

— Разумеется, все перепугались и принялись уверять его, что с ним все в порядке.

— Все?

— По-моему. Но учета я, разумеется, не вел.

— Удивительно, что никто не выкинул этот пузырек, — флегматично заметил следователь.

— А вы прозорливы! Кто-то ведь действительно пытался… Таня, да. Очень впечатлительная дама. Она схватила пузырек и пыталась выкинуть в окно, но Николай Павлович ей не позволил, мотивировав тем, что пузырек заприходован. Поскольку Таня работает в фондах библиотеки, аргумент ее убедил.

«Панин не дал выбросить яд? Интересно», — подумал Игорь Витальевич, а вслух произнес:

— В дальнейшем вы этот пузырек видели?

— Разумеется.

— Когда?

— Вчера, когда ваш любезный коллега просил его опознать.

— А кто его унес из лаборатории, вы не помните?

— Понимаете ли, — кротко, словно безобидному дебилу, объяснил Сергей Михайлович, — нельзя помнить или нет то, о чем ты никогда не знал.

Талызин, которого все больше раздражала ирония ученого, не выдержав, спросил напрямик:

— Мне сообщили, что Бекетов собирался расстаться с Анной Николаевной ради Кристины.

Некипелов молчал.

— Так что же? — поторопил его Талызин.

— Ничего. Вы утверждаете, будто вам так сообщили. Не имею оснований вам не верить. Полагаю, вам действительно это сообщили.

— Но вы сами… вы знаете об этом?




Сергей Михайлович тряхнул головой, чтобы отогнать навязчивое видение, однако оно упорствовало. Удивительно, после своей смерти Бекетов стал занимать в мыслях бывшего ученика куда больше места, чем все последние годы. Наверное, столько, сколько в славные студенческие времена. Тогда Сережа тоже вел с учителем непрекращающийся внутренний диалог, поверял его мнением собственные поступки, обдумывал случайно брошенные фразы. Но в те дни это было естественным, а теперь глупо. Вот зачем в памяти всплыл случайный и, прямо скажем, неуместный в данный момент эпизод? Накануне рокового дня рождения после последней пары Сергей заглянул в лабораторию. Владимир Дмитриевич был там — сидел, задумчиво наблюдая за работой примитивного макета, долженствующего иллюстрировать студентам типы потоков. Господи, ну, чего нового он мог извлечь из этой ерунды?

— О, привет, Сережа! Смотри…

— Смотрю. И что?

— Наводит на размышления. Вот он, турбулентный поток. Система, в которой число уравнений заведомо меньше числа неизвестных. Непредсказуемая система. А как же Лаплас с его принципом детерминизма? Якобы уже в момент большого взрыва движение каждого атома было предопределено.

— Лапласа давно опровергли.

— Да нет, Сережа. Ему перестали верить на слово — это другое дело, а чтобы опровергнуть… Курс математической логики утверждает, что есть суждения, которые в принципе невозможно ни опровергнуть, ни доказать.

— Так вы склоняетесь к детерминизму?

— И да, и нет. Турбулентные, непредсказуемые течения. Это, наверное, метафора нашей жизни. Взаимоотношения людей, их встречи и расставания — что это, как не турбулентные потоки? Но так кажется каждому из нас в отдельности, и для каждого из нас в отдельности это безусловная правда. И в то же время некто, наблюдая со стороны, обнаружит, что средний человек имеет одну целую, три десятых ребенка, вступает в брак ноль целых, семь десятых раза и еще много всяких интересных вещей. Это тоже будет правдой — хотя он не сможет предоставить в доказательство ни одного типа, количество детей у которого и впрямь один и три десятых.

Не зная, как реагировать на странное заявление, Некипелов произнес:

— Вы сегодня в философском настроении.

— Еще бы! Ведь мне завтра пятьдесят. Солидный возраст.

— Вам столько не дашь.

— Прибереги это для дам, Сережа, — пожал плечами Бекетов и, неожиданно добавив в тон иронии, заключил: — Кстати, завтра ты их увидишь.

— Кого?

— Моих милых дам. Завтра вечером в лаборатории большой сбор. Ученики и дамы. Надеюсь, придешь?

— Разумеется. А кто будет?

— Женька, ты, Андрюха, Коля. Марина, конечно. Аня, Таня, Кристинка. И — помнишь? — незабвенная Лидочка. Для тебя — Лидия Петровна. Помнишь ее борщи?

— Такое не забывается. Еще котлеты. Но вы не шутите? Все они вместе?

— Именно. Вот уж, этот поток не назовешь ламинарным! Заранее предвкушаю массу неожиданностей.

— А я — одну детерминированность, — вздохнул Сережа. — Крупный, полновесный скандал.

— Ерунда, что-нибудь придумаю. Кстати! Ты ведь у нас гений толерантности. Так вот, если между Аней и Кристинкой возникнет напряженность, будь другом, не вздумай ее гасить.

— То есть вы специально хотите свести их двоих? А остальные — для отвода глаз?

— Ну, Сережа, — засмеялся Бекетов, — это уж слишком. Я действительно хочу вас всех видеть. И тем не менее из всякой ситуации надо извлекать максимум полезного, согласен?

Вообще-то Некипелов был весьма сдержанным человеком, но в присутствии учителя иногда вел себя, как мальчишка. Вот и тут взял да откровенно спросил:

— Вы хотите бросить Аню ради Кристины?

Владимир Дмитриевич удивленно поднял брови, и только тут до Сережи дошло.

— Простите! Бестактный вопрос. Я не собирался…

— Я рад, что ты еще не разучился задавать бестактные вопросы. Да, я хочу расстаться с Аней.

Бекетов помолчал, затем кивнул и медленно повторил:

— Я хочу расстаться с Аней.

— Для нее это будет страшным ударом.

— Знаю. Разумеется, я приложу все усилия, чтобы это для нее смягчить. Черт побери! — вдруг горячо воскликнул он. — Не понимаю, сколько она может терпеть и на кой черт я ей дался!

— Ваш тип личности почему-то очень привлекателен для женщин, — не без зависти прокомментировал Сережа.

Видимо, зависть слишком явно прозвучала в голосе, поскольку Бекетов ответил:

— Брось, Сережка! В этом ровно столько минусов, сколько и плюсов. У нас у обоих с тобой по два брака, и от каждого дети. Но ты еще не дошел до той мысли, которая посетила меня на исходе пятого десятка. Не стоит заводить детей, если их мать — не та женщина, с которой ты будешь в силах провести всю жизнь.

— А если такой нет? Или она любит другого?

И тут же перевел разговор в другое русло:

— А вы не боитесь, что Лидия Петровна оскорбит Марину? Она ведь ненавидела ее со страшной силой. Я хорошо помню тот период.

— Да, но в результате поле брани осталось за Лидой, так что она имела основания успокоиться. Скорее ей впору оскорблять Таню, но с Таней у них прочный мир. Кстати, тебе не кажется, что Кристинка чем-то на Марину похожа?

— Внешне? Что-то есть. Я имею в виду, от Марины той поры.

— Разумеется, внешне. Внутренне она совсем другая, тем и интересна. Хотя и тут есть нечто общее.

— Что же?

— Возможно, дело в возрасте, но Кристинка пока совершенно естественна. Много ли ты знаешь подобных женщин? Ведь они по природе актрисы. Нет, не волнуйся, оскорбить Маришу я Лиде не дам. Мариша — создание хрупкое.

— Мне так не кажется. У нее весьма твердый характер.

— Одно другому не мешает.

На этом беседа не кончилась, но продолжение уже не так настойчиво просилось на ум, и Некипелов его прогнал. Без того следователь уставился в удивлении, ожидая ответа. Впрочем, эпизод пронесся в памяти всего за несколько секунд.




— Так вы знали о намерении Бекетова бросить жену ради Кристины?

— Понятия не имел. Мы с ним не говорили на подобные темы, предпочитая обсуждать новости науки. Простите, мне надо идти.

— Погодите! Последний вопрос как раз об этом. Как вы считаете, после Бекетова остались какие-то научные результаты? Я имею в виду, неопубликованные или незавершенные.

— Наверняка.

— И что с ними будет?

— Спасибо, что напомнили, — любезно поблагодарил Сергей Михайлович. — Скорее всего, доведением их до кондиции займется Панин, но если он не захочет, я сделаю это сам.

— Как вы полагаете, эти результаты могут иметь… скажем… материальную ценность?

— Вы предполагаете, я или Панин отравили учителя, дабы завладеть его научным наследием? — откровенно сделал вывод Некипелов. — Оригинальная идея! Только имейте в виду, мы разрабатываем не крылатые ракеты, а теоретические научные концепции. Наука же в нашем несовершенном мире — не самая выгодная стезя. Я могу идти?

— Да — ответив, когда вы последний раз видели Бекетова и где вы были в среду около двенадцати дня.

— Разумно, мы ведь должны позаботиться об алиби. У меня в среду занятия с десяти и до пяти, что может подтвердить большое количество студентов. Владимира Дмитриевича я видел во вторник на его юбилее. Вы удовлетворены? Я пока свободен?

Талызин молча кивнул. Он был не слишком-то доволен собой. Некипелов, при всей своей очевидной уклончивости и склонности передергивать, прав в одном — здесь совсем иной мир и иные люди, чем те, к каким Игорь Витальевич привык при рутинной следственной работе. Поведение криминального авторитета, с трудом закончившего среднюю школу, было проще истолковать, чем вызывающие закидоны гения-студента или холодную иронию сноба-преподавателя. Остается надеяться, что с Паниным повезет больше. Судя по отзывам, тихий, покладистый человек.




Шум из аудитории, где читал лекцию Панин, был слышен еще в коридоре.

Талызин, воровато оглядевшись, посмотрел в щелочку между дверями. Сутулый пожилой тип в мятом, испачканном мелом пиджаке бубнил что-то себе под нос, не обращая внимания на студентов. А они, что характерно — на него. Вот в таком оригинальном согласии прошли минуты до звонка.

— Николай Павлович? Я хотел бы с вами поговорить. Моя фамилия Талызин, я следователь прокуратуры и занимаюсь расследованием обстоятельств смерти Бекетова.

— Вчера меня уже допрашивали по этому поводу, — срывающимся фальцетом заявил Панин.

— Да, конечно, но я хотел бы прояснить некоторые моменты.

И тут тихий, покладистый человек, сжав кулаки, выкрикнул:

— Не дождетесь! Сейчас не те времена, когда милиция могла прийти выкручивать руки ученым! Вы не при коммунягах работаете, господин следователь! Это при коммунягах вы безнаказанно пытали людей в своих застенках, теперь вам этот номер не пройдет! Я буду жаловаться, я напишу в газеты, на телевидение! Вы еще пожалеете!

Талызин, что при советской власти, что теперь не имеющий привычки пытать людей в застенках, решил воззвать к логике.

— Вы ошибаетесь, Николай Павлович! Я просто хотел бы с вами побеседовать. В неформальной обстановке, по-товарищески. Разве это для вас же не удобнее, чем повестка в прокуратуру?

— Гусь свинье не товарищ! — нервно сообщил Панин. — Повесткой, только повесткой. А еще лучше — в кандалах! А сплетничать с вами в святых стенах университета — ищите себе, господин следователь, другого стукача!

И нелепой походкой пожилого, привыкшего к сидячей работе мужчины он быстро проковылял по коридору и скрылся за углом. «Да уж, — ошарашено подумал Игорь Витальевич, — выбрал я себе покладистого фигуранта, нечего сказать! Если уж якобы тихоня меня облаял, то как меня встретит юный Петренко, страшно даже представить…»

Но, что интересно, вновь попал пальцем в небо.




Андрей стоял в коридоре напротив лаборатории и мрачным взглядом сверлил дверь. Мрачность с его обликом совершенно не вязалась. На задорном лице немного повзрослевшего, но вряд ли остепенившегося Тома Сойера должна была сверкать жизнерадостная улыбка, а рукам следовало пристраивать среди почтенных стен университета дохлую кошку, но никак не покоиться в карманах. Впрочем, до конца совладать со своей природой парню не удалось. Да, он вроде бы стоял в коридоре, однако ни на секунду не прекращал движения — то шаркал ногой, то подскакивал, то вертелся. Талызину даже стало смешно.

Разумеется, вслух он смеяться не стал.

— Добрый вечер! Вы — Андрей Петренко? А я — Игорь Витальевич Талызин, следователь прокуратуры. Я занимаюсь смертью Бекетова.

— А… ну, да… Добрый вечер! А что? Нам вроде сказали, больше от нас ничего не надо.

— Потребовались некоторые уточнения.

— Да, конечно, — Андрей улыбнулся, и его серо-голубые глаза засияли. — Если это надо для Владимира Дмитриевича…

Тут он осекся, улыбка померкла.

— Почему-то такое ощущение, что он живой, — пожаловался парень. — А потом — бах! — и вспоминаешь. Чертовщина!

— Это действительно надо ради Владимира Дмитриевича, — заметил Талызин.

— Хорошо. Только я не знаю, что именно вы хотите. Вы спрашивайте, хорошо?

— Может быть, мы пройдем на кафедру? Там будет удобнее.

Андрей вздохнул.

— Там Кристинка. Это лаборантка наша. Плачет, по-моему. Я заглянул, и вот теперь не знаю… То ли утешать, то ли лучше не трогать. Теперь стою, как дурак. Мы можем зайти в аудиторию, вот сюда.

Что они и сделали. Игорь Витальевич почему-то не знал, с какого вопроса разумнее начать, а лицо собеседника выражало такую готовность помочь, что в результате начать решил с главного.

— Вы ведь хорошо знали вашего научного руководителя, Андрей? Я имею в виду, как человека.

— Ну… это как посмотреть. В чем-то, наверное, хорошо, а в чем-то не очень. Я имею в виду, мы общались очень много, кроме последнего года, конечно, но на какие-то личные темы особо не говорили.

— А почему кроме последнего года?

— А я стажировался в Штатах. Владимир Дмитриевич приезжал туда на месяц, а остальное время нам приходилось переписываться по мылу.

— По… по чему?

— По электронной почте, — не выдержав, засмеялся Андрей. Он сделал это так заразительно, что и Талызин улыбнулся. — E-mail, правильно? Вот мы и говорим — по мылу.

— Понятно. В любом случае, у вас наверняка есть собственное мнение о характере Бекетова. Скажите, его самоубийство — оно вписывается в характер?

Петренко, вскинув полные изумления глаза, выпалил:

— Так что, Женька как бы прав?

— В чем прав и какой Женька? — осведомился следователь.

— Да Женька Гуревич. Если вы расспрашиваете учеников, то с ним-то обязательно должны поговорить. Они с Бекетовым весь последний год колбасились. Владимир Дмитриевич даже в Штаты его с собой брал, это чудо в перьях.

На последней фразе Андрей снова весело улыбнулся.

— Чудо в перьях? — Талызин тоже не сдержал улыбки.

— Ну, когда с ним поговорите, поймете! — махнул рукой Петренко. — Нет, он жутко умный парень, только очень смешной. Хотя не помню, может, в восемнадцать я был еще покруче. На первом курсе думаешь, ты единственный в мире гений, на пятом — нет на свете большего дурака, а в аспирантуре потихоньку понимаешь, кто же ты на самом деле. Ох, бедный Женька!

Петренко вздохнул, оживление спало. Вот уж, типичный холерик!

— Почему бедный?

— А что ему теперь делать? С кем он будет работать? Некипелов его к себе не возьмет, а если возьмет, будет так бить по мордасам — мало не покажется. У Панина кишка тонка Женьку выдержать. А больше у нас никто этой тематикой не занимается. Конечно, ученики Владимира Дмитриевича есть в других институтах, Женька может поискать руководителя там, но сомневаюсь… Или сменить тематику. В его возрасте это еще не поздно, он только начинает. Наверное, так ему и придется сделать. Только радости в этом мало.

— А в каком это смысле Некипелов будет бить его по мордасам? — заинтересовался Игорь Витальевич.

— Ну, не физически, конечно, — хмыкнул Андрей. — Некипелов, он совсем другой. Я имею в виду, он и Бекетов — это две большие разницы. Бекетов дает полную свободу. Главное, вкалывай день и ночь, не давай себе поблажки, а какой именно задачей заниматься, в каком ключе ее трактовать — выбирай сам. Он легко подстроится к твоему стилю и поможет.

— Наверное, это очень хорошо?

— Да, хотя не каждый выдержит. Владимир Дмитриевич, он не прощает халтуры. Я вот в Штатах, честно говоря, немного расслабился. Нет, расслабиться мне он, конечно, не дал, и по мнению штатников, я пахал, как псих ненормальный. Но когда рядом Владимир Дмитриевич, ты в таком тонусе… как под допингом. А тут… короче, вот вернулся и даже мандражировал немного — сумею ли снова войти в струю. Но сумел, все в порядке. То есть, — голос собеседника упал, — все было в порядке. А теперь… Вы, наверное, подумаете — во поколение выросло бесчувственное! Человек умер, а они все о себе. Меня мать вечно за это пилит. Мол, раз ты такой эгоист, так хотя бы молчи, перед людьми не позорься. А у меня защита на носу, и как я теперь… в ученом совете знаете, какие бобры есть… слова поперек не скажут, а черный шар теперь кинут. Во, блин!

Словоохотливый Петренко мотнул головой, словно физически прогоняя неприятные мысли. Талызин вовсе не собирался осуждать его за здоровый эгоизм. Было б странно, если бы парень, рассуждая о случившемся, забыл о собственной судьбе, а излишняя откровенность — отнюдь не худший недостаток.

— Но вас, судя по всему, взял бы к себе Некипелов.

— А? Ну, теперь-то уже поздно. Диссер написан, и по науке я в руководителе не нуждаюсь. Спасибо Владимиру Дмитриевичу, вывел меня на стезю, а дальше я могу работать самостоятельно. Конечно, с ним было бы лучше, но…

— Так все-таки, почему бы Гуревичу не поладить с Некипеловым?

— Да потому, что Женька — чудо в перьях, а Сергей Михайлович этого терпеть не станет. Тут либо ломайся под шефа, либо рули мимо. Зато у Некипелова все по-западному. Вот фронт работ, вот часы работ, вот лаборатория, вот оплата. Сделал дело — гуляй смело. День и ночь пахать никто не заставляет. Его ученики, они довольны.

Разговор ушел куда-то в сторону, поэтому Талызин повторил:

— Так самоубийство Бекетова вписывается в его характер?

— Ну… честное слово, я не знаю, как ответить! — с искренним недоумением пожал плечами Андрей. — Я ничего не понимаю в характерах. Люди, они такие странные. Я часто им удивляюсь.

— Но известие о самоубийстве вас удивило?

— Потрясло. Я ушам своим не поверил! Прихожу вчера в универ, а там все гудят. Я им говорю — врете. Я во вторник его видел, и все у него было о кей. Знаете, про Бекетова почему-то любят сплетничать, вот я и не поверил. А потом увидел Панина, и он подтвердил. Меня как обухом по голове ударило! А потом вспомнил этот тост дурацкий, и думаю — ну, ты, Андрюха, в своем репертуаре!

Петренко мрачно засопел и отвернулся.

— И что за тост?

— Ну, так вы знаете наверняка. Ваш мужик, он вчера про это спрашивал.

— И все-таки я хотел бы услышать. И про то, как все на это среагировали.

— Хорошо. Ну, Владимир Дмитриевич, он вдруг сказал… Это было во вторник, мы на кафедре отмечали его юбилей. Не официально, а так. Вот. Как-то там сразу было довольно мрачно, не знаю, почему. И вот он говорит: «Мне пятьдесят, в этом возрасте интеллект деградирует, а я этого не хочу. Лучше уж покончить с собой, тем более, у нас тут есть яд». И показал пробирку.

— Это его точные слова? — осведомился Талызин.

— Господи, да нет, конечно! Я же не записывал. Это смысл был такой. Я, конечно, удивился, но решил, что он парит.

— Что?

— Ну, стебается. Шутит то есть.

— А для Бекетова были характерны подобные шутки?

— Да что вы! Нет. Просто… ох! У меня такой характер, я никогда не верю в плохое. Мама говорит — неисправимый оптимист. У меня плохое как-то пропускается мимо ушей или забывается. Вот я и не поверил. Дурак, да? Надо было как-то утешить человека, а я молчал, как козел. Вот оно и вышло.

— А что, слова о деградации интеллекта Бекетова были правдой?

— Ну… в тот момент мне казалось, что нет, а теперь… когда это уже случилось… Понимаете, он и в пятьдесят очень умный, уж всяко поумнее большинства. Но он-то сравнивал не с ними, а собой! А по сравнению с собой… вот мы год почти не общались, и мне это видно. Да, его уровень упал. Дело не только в том, что за этот год он не выдал действительно существенных результатов, дело в… Игорь Витальевич, — неожиданно взмолился парень, — я не умею говорить про людей! Вы спросите кого другого.

— Обязательно! Но пока хотел бы послушать вас. Да вы не переживайте, это ж не для протокола, а просто чтобы прояснить ситуацию.

Андрей выдавил:

— Получается, человек умер, а я на него кляузничаю.

— При чем тут кляуза? — удивился Талызин. — Вы же не говорите ничего плохого.

— Ну… да, — неуверенно согласился Петренко. — В конце концов, в том, что его перестало осенять, ничего плохого нет. Других вообще никогда не осеняет, и живут себе, и публикуются. Но он переживал, это точно. Он сам мне это говорил. Только я не думал, что он настолько переживал. Вот.

«А Марина утверждала, — вспомнил Талызин, — будто Бекетова вовсе не перестало осенять — по крайней мере, так он говорил ей. Хотя, конечно, перед привлекательной женщиной он вполне мог распустить хвост, а с аспирантом быть в этом вопросе пооткровеннее. Да о чем это я? Гуревич, тесно работающий с Бекетовым последний год, рассказывал о невероятных успехах. Хотя ему не с чем сравнивать, он не знал, каков был Бекетов раньше. Впрочем, даже если вопрос интеллекта оставить открытым, есть еще отсутствие посторонних отпечатков на пузырьке, который хватала Татьяна Ивановна, и есть нервный неудачник Панин, остановивший ее.»

— Итак, Бекетов произнес тост, но вы не приняли его всерьез. А остальные?

— Понимаете, Игорь Витальевич, я ж не знал, что это важно! — вздохнул Андрей.

— Мне кажется, женщины распсиховались, кто больше, кто меньше. Я сперва подумал, все они дурочки, а теперь… Видите вот, оказались правы.

— А тот самый пузырек никто из них не трогал? Вспомните хорошенько.

Глаза Петренко загорелись:

— А что, вы нашли отпечатки, да? И думаете, это убийца или нет?

Следователь молчал. Не дождавшись ответа, его собеседник задумался, прикрыв глаза и явно пытаясь восстановить в памяти прошедшее, потом радостно воскликнул:

— А я ведь вспомнил! Сейчас расскажу по порядку, так легче. Первой распсиховалась Кристинка, бросилась к Владимиру Дмитриевичу и что-то там такое несла. Тут уж я, конечно, поверил, что они и взаправду…

Он замолк, прикусив язык.

— Да я в курсе, — утешил его Талызин.

— Да? А меня же год здесь не было, мне как сказали — я только варежку раскрыл. И не поверил! — Петренко хмыкнул. — Вы, наверное, думаете — ничему-то он не верит. Но про Владимира Дмитриевича, про него всякое болтают. То он якобы делал предложение Марине Олеговне, а она ему отказала — хотя кто в такую чушь поверит? То ему вроде французы заочно присваивают звание академика. Короче, полный отстой! Я обычно не обращаю внимание. Но тут уж стало ясно — Кристинка на него запала. А кроме нее, еще Татьяна Ивановна жутко занервничала, ну, она вообще такая.

— Вы хорошо ее знаете?

— Я ж учусь у Бекетова со второго курса, то есть… ага, семь лет прошло! Он тогда еще жил с Татьяной Ивановной. Дочка у них, Машка. А когда я был на третьем, они расстались, и он стал жить с Анной Николаевной. Я, конечно, не очень хорошо их обеих знаю, но дома у Владимира Дмитриевича бывал часто.

— И с кем ему лучше жилось?

— Да с обеими неплохо. Он всегда умел хорошо устроиться. Обихаживали обе классно.

— Значит, Татьяна Ивановна занервничала, — повторил Талызин. — И что она сделала?

— Стала Владимира Дмитриевича утешать. И тетка старая тоже, я ее не знаю. Вся в брюликах и в фирме, толстая такая. А потом… я вот к тому и веду. Татьяна Ивановна схватила этот пузырек. Выброшу, говорит, от греха. И точно бы выбросила, если б не Николай Павлович. Он стал нести какую-то туфту про ценность субстанции, а Татьяна Ивановна, она шибко правильная, на нее подействовало.

— А потом вы пузырек видели?

— Не помню. Потом был скандал, и я про все это забыл.

— Скандал?

— Во блин! — выругался Петренко и тут же извинился: — Простите. Мне Марина Олеговна, когда я у нее учился, знаете, что говорила? «Считается, что женщины склонны к болтовне, а мужчины немногословны, но вы, Андрюша, явно решили эту клевету опровергнуть». Болтун — находка для шпиона.

— Ну, я же не шпион, — утешил парня следователь. — Так что за скандал? Поймите, Андрей, это важно.

— Ох… да ничего особенного. Кристинка набросилась на Анну Николаевну. Завелась с пол-оборота, я и понять не успел, почему. А Анна Николаевна, та в ответ тоже… Вообще-то она не из таких, ее из себя не больно-то выведешь, я даже удивился. Нервная была почему-то и взревновала со страшной силой! Причем, как назло, Владимир Дмитриевич куда-то делся. Марины Олеговны, по-моему, тоже не было. Она бы погасила конфликт в зародыше, это она умеет. Некипелов, вообще-то, тоже умеет, но вместо этого сидел и молча лопал. А Татьяна Ивановна, она пыталась, только где ей!

«Во хитрый гусь этот Бекетов! — с оттенком восхищения подумал Игорь Витальевич. — Добился-таки своего! Любовница допекает жену, а он не при чем — воркует себе за перегородкой с Мариной».

— Вы помните какие-нибудь конкретные слова из этой сцены? И чем она закончилась?

— Да ничем. По-моему, Анна Николаевна сперва выпустила пары, а как Владимир Дмитриевич вернулся, замолчала. И Кристинка тоже. А слова… Ну, Анна Николаевна несла какой-то бред… мол, все, что угодно, лишь бы мой муж не достался этой шлюхе. А Кристинка, что он живет с женой из жалости, а не по любви. Вот и все, что я помню.

— Хорошо, Андрей. А вы не знаете, Бекетов был верующим человеком?

— Не знаю. А что?

— Просто интересно.

— Вряд ли. Он же физик! Хотя кто его разберет… Так вы что, считаете, его убили?

— Следствие еще не завершено, — дипломатично сообщил Талызин. — Но я очень благодарен вам за информацию. Кстати, для проформы… где вы были в среду около двенадцати?

— То есть… значит, это было около двенадцати? Сидел в читальном зале, наводил блеск на диссер. Может, библиотекарша меня и помнит. Молодая такая девчонка.

— А когда последний раз видели Бекетова?

— Да на дне рождения, во вторник, значит.

— Спасибо.

— Да не за что.

Андрей молча смотрел вслед уходящему собеседнику, однако мыслями был далеко. Где же, как не с погибшим позавчера, но более живым и реальным, чем иные живые, человеком. С Владимиром Дмитриевичем Бекетовым, в понедельник вечером, в лаборатории.




— А какая у них техническая база, — восхищенно повествовал Андрей, — закачаешься! Любой прибор тебе притаранят, а если нет — закажут и привезут. В библиотеке интернет бесплатный, ксерокс. Не ждешь, как у нас, новый журнал месяцами, а качаешь данные из сети, и нет проблем!

— Можно подумать, здесь у тебя с интернетом проблемы, — хмыкнул Бекетов. — Ты же дома подключен.

— То дома, за собственные деньги, в свободное время, а то в универе. У нас ведь в универе даже для преподов интернет ограничен, а уж для нас… Нет, Владимир Дмитриевич, скажите мне честно — почему вы не захотели остаться в Штатах? Они так заманивали!

— Еще бы, — весело кивнул шеф. — Чтобы человек согласился питаться той замороженной целлюлозой, которую американцы выдают за еду, требуется уж очень роскошная приманка.

— Ну, там, конечно, все безвкусное, зато очень полезное для здоровья.

— Именно поэтому, видимо, большинство американцев вне зависимости от возраста напоминают шкафчик с ножками.

Андрей, не выдержав, засмеялся.

— Да, толстых там без счета. Даже девчонки в универе почти все весят за центнер. Я сперва просто балдел! И все-таки, Владимир Дмитриевич, — он посерьезнел, — ну, не из-за этого же? Вам такие деньги предлагали — можно отсюда еду возить, на самолете. Ну, скажите, почему вы отказались? Мне никто из ребят не верит — говорят, не может быть, от таких денег никто не откажется. Вруном называют! А я не знаю, что им ответить.

— Твое счастье, — хладнокровно заметил Бекетов. — Потому что ответ ужасен, и тебе лучше его не знать.

— Владимир Дмитриевич! — вскричал заинтригованный Петренко. — Да я никому! Никогда! Вы только мне скажите!

— Ну, смотри, не пожалей.

Владимир Дмитриевич наклонился к уху ученика и зверским, леденящим душу шепотом сообщил:

— Я патриот! — А потом уже вслух добавил: — Сам понимаешь, подобные страшные пороки человек вынужден скрывать. Поэтому причины моего пребывания в этой отсталой стране пускай навек останутся тайной. Ты же не захочешь позорить собственного шефа перед посторонними?

Андрей, наконец, сообразил, что его разыграли, и неожиданно почувствовал обиду. Вообще-то он не склонен был обижаться, но вот в кои-то веки завел серьезный разговор, а тебя мордой об стол!

Бекетов, похоже, все понял и уже без иронии объяснил:

— Ну, нравится мне, Андрей, эта страна и нравится в этой стране, а в Америке тошно. Здесь все мое, а там все чужое. Ну, какие еще нужны аргументы? А новейшие приборы… Чем более развита аппаратура, тем менее развиты мозги, ты уж мне поверь. Машина должна быть придатком к мозгу, а не наоборот. Вот, видишь эту модель?

И беседа плавно перешла на научные темы — как оно обычно и случалось.




Талызин между тем, постояв немного в сомнениях у лабораторной двери, постучался и, не услышав ответа, вошел. Кристинка, слава богу, уже не плакала, однако узнать ее было нелегко — нос распух, лицо в пятнах, длинные волосы колтуном. Это ж надо — выкраситься в подобный цвет! Нет, часть головы нормальная, каштановая, зато часть — бордовая и сверкает. Наверное, жутко модно, иначе вряд ли кто-то добровольно так бы себя изуродовал.

Но в целом Кристинка показалась Игорю Витальевичу куда симпатичнее, чем на фотографии. На фотографии она напоминала тех странных девиц, которые писклявыми голосами поют в телевизионных клипах, а сейчас — обычную хорошую девочку. Наверное, дело в отсутствии косметики?

— Добрый вечер, Кристина. Меня зовут Игорь Витальевич, я следователь прокуратуры. Выясняю обстоятельства смерти Владимира Дмитриевича.

Кристина подняла голову и посмотрела на следователя — или сквозь следователя — усталым равнодушным взглядом, не проронив ни звука. Талызин понял — чтобы пробиться к ней, нужен мощный, решительный удар.

Поэтому без обиняков сообщил:

— Я пытаюсь понять, самоубийство это или убийство.

— Гуревич уверен, что убийство.

Голос девушки звучал хрипло и не выражал ни малейших эмоций. Будто она говорила в сомнамбулическом сне.

— А вы?

— Не знаю. Какая разница?

— Убийца должен быть наказан.

— Что это изменит?

— Это будет справедливо, — удивленно заметил следователь.

— А справедливости на свете нет, — словно цитируя всем известный физический закон, произнесла собеседница.

— Ее не будет, если мы сами о ней не позаботимся.

— Мы? Глупо. Мы ведь просто люди.

— Тем не менее мы многое можем.

Разговор свернул в совершенно ненужную плоскость, и при том Талызин поразился собственной горячности. Ему почему-то очень хотелось убедить эту девчонку, что человек — не муравей какой-то, что человек… да, черт возьми, это слово действительно звучит гордо! Однако спящая красавица не реагировала. Похоже, все на свете было ей глубоко безразлично.

— Вы ведь хорошо знали Владимира Дмитриевича, Кристина?

— Не уверена. Я с ним трахалась, вот и все.

Талызин смущенно откашлялся — зато девице как с гуся вода. Трахалась она, видите ли, но толком не знала, с кем! Ладно, мы тоже не в Смольном институте воспитывались!

— И как? Он что, очень в сексуальном плане хорош?

— Ему было пятьдесят. Конечно, мощной потенции ждать не приходилось. Но меня устраивало. Он нежный.

Игорь Витальевич и сам был не рад, что задал такой вопрос. Вообще-то, он предпочитал не затрагивать подобные темы, тем более, при юных девицах, поэтому быстро перешел к другому.

— Когда на дне рождения он заговорил о самоубийстве, вы поверили?

— Да. Все нормальные люди поверили.

— А что, были ненормальные?

— Лазарева.

Талызин изумленно уточнил:

— Лазарева, по-вашему, ненормальная?

— Она же старая дева, — меланхолически пояснила спящая красавица. — Ей тридцать пять, и она никогда не была замужем.

— Ну и что?

— Все старые девы сходят с ума. Лазарева — садистка и завистливая стерва. Если бы я до таких лет не нашла себе мужчины, то умерла бы.

— А что, жизнь без мужчины настолько никуда не годная?

— Нет. Просто лучше умереть, чем стать похожей на нее.

Следователь только крякнул. Столь серьезное утверждение было произнесено совершенно монотонно — простая констатация факта.

— Лазарева что, чем-то вас обидела?

— Она не может обидеть. Ее никто не принимает в расчет. Над ней только смеются.

Талызин почувствовал себя неловко. Марине было бы не слишком приятно знать, что он обсуждал ее в этаком ключе. Да и вообще, при чем тут Марина? Ах, да…

— Так Лазарева не поверила словам Бекетова о самоубийстве?

— Может, и поверила, но не расстроилась. Она бы и сама с удовольствием его убила.

— Да? А по какой причине?

— Она садистка и завистливая стерва, — без эмоций повторила Кристина. — Она ему завидовала.

— В чем?

— Во всем. Он гений, а она как ученый полный ноль. Он пользуется успехом у женщин, а ее мужчины не замечают. Его уважают, а над ней смеются.

— И как по-вашему, она могла прихватить пузырек и назавтра подлить яд Бекетову? Прийти к нему в гости и…

— Конечно. Они знакомы много лет. Он бы ее впустил. А Анны Николаевны дома не было.

— Хотя по большому счету, причины для убийства были скорее у нее, — предположил Талызин.

— У Анны Николаевны? Какие же?

— Извините за откровенность — ваши отношения с ее мужем.

— А он ей не был мужем.

— Тем более!

— Она его любит, — вдруг произнесла девушка. Впервые в ее голосе послышались живые ноты.

— Так, по-вашему, она могла бы совершить убийство или нет?

— Понятия не имею. Я с нею почти не знакома.

— Но вы с Бекетовым говорили о ней?

— Володя относился к ней, как к матери своего сына. Поэтому с ней и жил. Она это сразу знала и не могла рассчитывать на его любовь.

— Значит, она это знала? — осведомился Талызин.

— Конечно. Он был честным и ничего не скрывал. Я была не против, что он с ней живет. Главное, что его любовь принадлежала мне.

Кажется, в точности так в рассказе Марины обрисовывал чувства девочки Бекетов. Но надеялся, что заявление о самоубийстве изменит ситуацию, а, судя по всему, в женщинах этот тип разбирался неплохо. Поэтому Талызин, хорошенько вспомнив слова Марины, спросил:

— Но когда Владимир Дмитриевич сообщил о желании покончить с собой… вы не подумали, что виновата Анна Николаевна? Что именно жизнь с постылой старухой заставляет его считать себя стариком?

Неожиданно дыхание девушки прервалось, она захрипела, схватившись за шею. Однако перепугавшийся Игорь Витальевич не успел ничего предпринять, как она уже достала из сумки ингалятор и, отвернувшись, прыскала себе в горло.

— Может, вызвать врача? У вас ведь астма?

— Ерунда. Главное, таскать с собой эту дрянь. У меня по всем сумкам флаконы распиханы.

Действительно, дыхание быстро восстановилось.

— Если вы плохо себя чувствуете… мы можем поговорить завтра…

— Ерунда. Завтра суббота, у меня выходной. Лучше сейчас.

Кристина явно намекала, что домой к ней заявляться не стоит.

— Так мы говорили о… — следователь немного помедлил, опасаясь вызвать новый приступ, но все-таки решился. — Мы говорили о том, что, возможно, именно жизнь с постылой женщиной могла вызвать у Бекетова мысли о смерти.

Нового приступа не было в помине, спящая красавица вернулась к привычному состоянию.

— Не думаю. Женщины не играли в его жизни серьезной роли.

— А что играло?

— Наука. Он был фанатом своей науки. Мне это нравилось.

— Значит, слова Бекетова не вызвали у вас раздражения против Анны Николаевны?

— Нет.

— Тогда почему же вы с ней поссорились?

— Кто вам сказал?

— Очевидцы, — дипломатично ответил Игорь Витальевич.

— Мы не поссорились, просто спустили пар. Обе разнервничались.

— Значит, по-вашему, все, кроме Лазаревой, приняли слова Бекетова всерьез?

— Да.

— И мужчины?

— Да. Разве что Гуревич… но ему все до фени, кроме формул. Зато Андрюша очень переживал.

«А сам он утверждает противоположное, — подумал Талызин. — Интересно! Впрочем, Петренко холерик, его чувства внешне выражаются более импульсивно, чем у остальных.»

— Скажите, Кристина, а Бекетов был верующим?

— Да. Он очень хорошо знал библию и всякие обряды. И чем отличается православие от католицизма, и все такое.

— Но ведь для истинного христианина самоубийство — смертный грех.

— Да? Значит, его убили, — покладисто и равнодушно согласилась девушка. — Вы бы потрясли Лазареву, если вам это важно.

Это ж надо — так невзлюбить бедную Марину! Прямо мания какая-то!

— А как вы считаете, интеллект Бекетова с возрастом и впрямь ослаб?

Хотя вряд ли красотку интересовал его интеллект — наверняка более важными являлись иные качества.

— Откуда я знаю? Мы знакомы всего полгода. Он гений.

— А с кем из учеников он был наиболее близок?

— С Гуревичем. Он им восхищался, не знаю, за что. Володя, он был, как Пушкин.

— Пушкин? — не понял следователь.

— Пушкин всегда поддерживал других писателей. Чем талантливее другой писатель, тем больше Пушкин им восхищался. Для него это был как бы брат. А для остальных писателей — враг и конкурент, и они друг друга ненавидели.

— По-вашему, ученые тоже ненавидят друг друга?

— Конечно. Тех, кто талантливей.

— А Бекетов был талантливее всех. Так его все ненавидели?

— Наверное.

— Вы не вспомните, Кристина, где вы были в среду около двенадцати?

Кристинка вскинула серые глаза и тихо, равнодушно произнесла:

— Вы долго будете меня мучить? Лучше бы застрелили. У вас ведь есть пистолет?

Талызин перепугался. С нее станется — возьмет и покончит с собой.

Девочка явно находится в состоянии шока, за ней нужен глаз да глаз!

— Давайте я вас отвезу домой.

— Там родители. Не хочу.

— А куда хотите?

— Никуда.

— Но у вас есть подруга, к которой… или кто-нибудь еще?

Кристина с удивлением слушала странного человека. При чем тут подруга или кто-нибудь еще? У нее есть он, Володя. Нет, вспоминать она не собиралась, это было слишком мучительно, только этого и не требовалось. Он был везде — внутри и снаружи, далеко и близко, в прошлом и в будущем.

— Я не могу вас здесь оставить. Уже поздно.

Чужой голос нудил под ухом, заглушая Володю. Уж лучше родители — они ходят на цыпочках и разговаривают шепотом.

— Хорошо, везите домой.

Дверь открыла женщина с лицом, столь явно выражающим тревогу, что Талызин поспешил сообщить:

— Ничего страшного не произошло. Просто уже поздно, и я решил подвезти вашу дочь на машине. Я следователь, меня зовут Игорь Витальевич.

— Спасибо!

Между тем Кристина молча проскользнула в комнату, зато в коридоре показался отец. Его лицо казалось еще более несчастным, чем у жены — если это можно себе представить. Конечно, грех добавлять им проблем, но выбора не было. Талызин шепотом произнес:

— Девочка в состоянии шока. Ей нельзя без присмотра — как бы ни сделала себе чего плохого… Может, успокоительное выпьет?

— Если мы попытаемся давить, она уйдет, — мрачно заметил отец. — Я так желал смерти этому негодяю, а теперь сам не рад. Во сволочь! Даже после смерти нет от него покоя!

Неприятная мысль зародилась у следователя в мозгу. Родители Кристины ненавидели Бекетова и желали ему смерти, о роковом тосте могли узнать от дочери, а яд… да, единственное утешение — не очень понятно, откуда им было заполучить пузырек с ядом. В любом случае, у него язык не поворачивался взять и спросить у людей, находящихся на последней грани отчаяния, где они были в среду около двенадцати. Нет, не сейчас! И он отправился домой. Хватит на сегодня!

Однако и дома не было покоя.

— Ну! — требовательно заявила Вика, едва муж поел. — Рассказывай!

— А что рассказывать? — попытался отвертеться Талызин. — Расследую. Выводов пока не сделал.

— А я Маринке позвонила, чтоб она к нам ехала. Скоро будет.

— И зря! Мне сказать ей нечего. Пока нечего.

— А мне?

— И тебе. Вика, ты же знаешь, я не люблю распространяться о работе.

— Да мне и не больно-то интересно, — фыркнула Вика, — про твою дурацкую организованную преступность. Меньше знаешь — крепче спишь. А Маринка — моя подруга, это совсем другое дело.

— Вот и выяснила бы поделикатнее, где она была в среду около двенадцати.

Мне самому спрашивать неудобно.

— Совсем в своей прокуратуре умом тронулся, — сообщила любящая жена. — Ты ее, что ли, подозреваешь? А чего она тогда, по-твоему, к тебе пришла?

— Я не подозреваю, — пошел на попятный Игорь Витальевич, — но уточнить надо. А вообще, преступники нередко пытаются водить органы за нос, считая себя умнее всех.

— Маринка считает умнее всех не себя, а своего Бекетова. И вообще, она слишком хорошо тебя знает, чтобы решиться водить за нос. Вот приедет, сам и спросишь, где она была в среду в двенадцать — если совесть позволит. Еще у меня можешь спросить, раз ты такой. Где я была? Ума не приложу. Наверное, дома. Или в магазине. Не думаю, что меня там кто-нибудь запомнил. Нет, Игорь, алиби — это туфта, у нормального человека его быть не может. Кстати, вот и она. Марина, этот тип интересуется, где ты была в среду в двенадцать.

— На работе. А почему… понятно. Значит, в двенадцать? Игорь Витальевич, я могу назвать номера групп, а вы расспросите ребят. Конечно, есть еще перемены, но за двадцать минут… нет, если сразу остановить частника, то, наверное, как раз можно доехать до Володи и обратно, но не более того. Даже выйти из машины не успеешь. Хотя, наверное, вам стоит это проверить.

— Несешь какую-то ахинею! — возмутилась Вика. — Проверить… Я думала, ты выскажешь этому засушенному менту, что о нем думаешь, а ты, будто так и надо!

— Марина, я вовсе не собирался вас допрашивать, — укоризненно глянув на распоясавшуюся жену, заметил следователь. — Я вам полностью доверяю.

— Как говорят студенты, не накручивайте мне спагетти на уши, — неожиданно весело ответила гостья. — Доверяете, но по возможности проверяете — это я уже усвоила. Итак, вы решили, что это убийство?

— Я еще не пришел к определенному выводу.

— Пришли, пришли — иначе не озаботились бы вопросом алиби. Кстати, а у кого-нибудь оно есть?

— Марина! — в сердцах воскликнул Игорь Витальевич. — Ладно, Вика, у нее общественное сознание всегда было на нуле, но вы… Я же не имею право обсуждать подобные вещи с посторонними.

— Допрыгались, — вскинула брови Вика. — И давно я тебе посторонняя?

— Я ведь о другом, ну, Вика… Ты же прекрасно понимаешь.

— Ничего я не понимаю! Ты что, официально расследуешь это дело? Оно числится за тобой в твоем особо важном отделе? Нет, не числится. Его ведет этот, как его? Богданов. Вот пускай Богданов и скрытничает. А ты просто решил помочь Марине — в свободное от работы время и по собственной инициативе. Ты не на службе, поэтому ни о какой служебной тайне речь идти не может.

— Никогда не замечал, что ты формалистка, — искренне удивился Талызин.

— Я реалистка. Значит, до тебя наконец-то дошло, что Бекетова убили. Насколько я тебя знаю, теперь не успокоишься, пока не выяснишь, кто же это сделал. И что, Маринка тебе не пригодится? Она хорошо знает подозреваемых. Знает про них всякие вещи, до которых тебе копать и копать. Но если ты станешь ее обижать, ничего этого тебе не расскажет, и будешь мучиться сам.

— Вика! — возмутилась Марина. — Ничего подобного! Расскажу все, что нужно, не слушайте ее, Игорь Витальевич.

— А ты молчи, ты не умеешь обращаться с людьми. Молчи и учись, пока я жива. Ну, что скажешь, великий сыщик?

Игорь Витальевич наблюдал за развитием событий с большим интересом. Его жена распоряжалась с апломбом опытного полководца, глаза ее сверкали энтузиазмом. Этот открытый, искренний энтузиазм, столь противоположный его собственной флегме, одновременно привлекал его и смешил. А ведь по большому счету, она совершенно права. Талызин был глубоко убежден, что Марина не убийца и что ее алиби истинно. Он знал, что, в отличие от большинства женщин, она умеет молчать и ей можно многое доверить. И, наконец, она действительно в курсе взаимоотношений, сложившихся вокруг Бекетова, и способна прояснить различные важные моменты.

— Так что скажешь, великий сыщик?

— Вьешь ты из меня веревки, вот что скажу.

Вика радостно подпрыгнула, чмокнула мужа в щеку, потом скороговоркой спросила:

— Что мне тебе за это хорошего сделать? Ну, хочешь, я… ладно, потом придумаю, ну, говори же, говори! Ты всех видел или нет? У кого из них есть алиби? Правда, жена самая подозрительная? Очень противная, да? А почему ты поверил, что его убили? А эта девочка, она сильно переживает? Ну, что молчишь?

— Поскольку ты не даешь ему возможности вставить слово… — улыбнулась Марина. — Игорь Витальевич, а почему вы решили, что это не самоубийство?

— Голову на отсечение я бы не дал, — уточнил осторожный следователь. — Однако склоняюсь к данной мысли, склоняюсь. Во-первых, предсмертная записка не от руки. Как бы человек ни привык к компьютеру, все же подозрительно. Во-вторых, отпечатки пальцев на пузырьке.

— Чьи? — жадно встряла Вика.

— Бекетова.

— А, — она разочарованно хмыкнула.

— Только его? — это уже Марина.

— Да. Причем довольно странные — без большого пальца. Я бы так ничего наливать не стал.

Талызин продемонстрировал, как именно, и выжидающе глянул на Марину.

— И он бы не стал, — подтвердила та. — Ничего плохого с руками у него не было. И непонятно, куда делись отпечатки Татьяны Ивановны. Она накануне хватала пузырек, точно помню. Зачем их стирать?

— Именно. Это момент фактический, но есть еще психологический. Я склонен согласиться с вами, Марина. Бекетов был не в том настрое, чтобы всерьез думать о самоубийстве. В конце концов, человек, который собирается отравиться, не станет прикладывать усилий, чтобы расстаться с постылой женой. Его это вряд ли будет сильно волновать. Да и что касается интеллекта… Все уверяют, что последнее время активнее всего Бекетов работал с Гуревичем, а Гуревич говорит, никакой деградации в помине не было. Правда, он совсем мальчишка, однако то же самое подтверждаете вы. Да и по всем параметрам Бекетов не должен быть склонен к суициду. Активный, психически и физически крепкий мужчина. А вот на потенциальную жертву он очень даже похож.

— Никогда не думала о нем как о потенциальной жертве.

— Понимаете, Мариночка, вот иногда изучаешь жизнь какого-нибудь типа и с тоскою думаешь: «Ну, кто ж тебя, такого серого, захотел прикончить? Кому ты, бедняга, мог помешать?» В данном случае подобным вопросом не задаешься. Кстати, вы знаете, что Гуревич требовал у Богданова подробного расследования, поскольку считает, что покончить с собой Бекетов не мог?

Марина вскинула изумленные глаза, и следователь кивнул:

— Так что вы, Мариночка, не одиноки. Не представляю, как вы с ним ладите? В жизни не видал подобного юнца.

— И не увидите. Женька — уникум. Я сегодня все утро о нем думала. Вот вы познакомились с ним, Игорь Витальевич, и теперь понимаете сами, легко ли найти ученого, который согласится с ним работать. Но как представлю, что такие способности пропадут даром, просто сердце болит! Та сволочь, которая убила Володю… не исключаю, что одновременно она загубила жизнь Женьке.

«Примерно то же говорил Петренко, — вспомнил Игорь Витальевич. — Не зря он показался мне искренним».

— Гуревич очень уважает вас, Марина. И Петренко вас уважает. Но вот признайтесь, за что вас так невзлюбила Кристина? Я был просто поражен.

Марина вздохнула.

— Ох, Игорь Витальевич, я сама во всем виновата… Вы ведь тоже работаете с людьми. Есть законы психологии, они не менее верны, чем законы физики, да? Один из них — не просят, так не лезь с советами. И вот вроде бы прекрасно все это знаешь и понимаешь, а иногда не в силах удержаться. Потом коришь себя, да дело сделано.

— И что ты ей посоветовала? — заинтересовалась Вика.

— Понимаешь, Вичка, я ведь сама влюбилась в Володю в Кристинкины годы и много перемучилась, пока поняла свои ошибки. Мне казалось — вот перестану быть студенткой, барьеры между нами рухнут, и я буду счастлива. А на деле оказалось наоборот. Пока между нами были барьеры, я была ему интересна, а стоило мне превратиться в элемент быта, как и требования ко мне стали соответствующие. А Кристинка, она мало того, что собиралась бросить учебу, так еще и поступала лаборанткой к Володе на кафедру. Я хотя бы ухватила свои пять лет романтических отношений, а она… ладно, я еще понимаю, почему она ушла из университета — он бы не стал спать со своей студенткой, а ей, видимо, не терпелось. Но мелькать перед ним целыми днями на работе просто глупо! Тем быстрее она бы ему надоела. Кстати, я до сих пор уверена, что права. Права, разумеется, не в том, что пыталась ее отговаривать, а в том, что она совершала большую ошибку.

— Так ты ей рассказала, что ты… что вы с ним…

— Да нет, разумеется. И вообще, я, конечно, не говорила — ты ему надоешь, и он тебя бросит. Я старалась выражаться аккуратно. И тем не менее, нечего мне было лезть. Если уж родители не смогли ее убедить, кто такая я? Да, Игорь Витальевич, надеюсь, у нее с алиби нормально? В среду в двенадцать она должна была сидеть в лаборатории.

— Не знаю, — пожал плечами следователь.

— А почему не знаешь? — насторожилась жена.

— Ну, — несколько смущенно сообщил он, — когда я спросил про алиби, ей стало плохо. У нее же астма! А повторять вопрос я побоялся.

— Надо же, — искренне удивилась Вика, — а ты, оказывается, падок на молодых девиц. В жизни б не подумала!

— При чем здесь это? У девочки случился приступ, и я отвез ее домой. Что я, по-твоему, садист?

— А ты знаешь, что астма — болезнь в большой степени нервная? Почему эта девица так разнервничалась от вопроса про алиби? И вообще, приступ астмы очень легко подделать.

— Ты бы уж решила — или она разнервничалась, или притворялась. Чего придираешься к девчонке?

— А нечего ей злобствовать на Маринку. Это подозрительно.

— А ей не нужно алиби, — вдруг вмешалась Марина. — У нее же нет мотива! На тот момент Володя принадлежал ей — или должен был принадлежать в ближайшем будущем.

Вика кивнула:

— Тогда перво-наперво расскажи нам про Анну Николаевну. Она действительно была в среду у матери или врет?

— С нею я еще не беседовал.

— И зря! Поговорил бы с нею, глядишь, другие б тебе и не понадобились. Ну, не дуйся! А с кем ты еще беседовал, кроме этой юной фифы?

— С Гуревичем, Некипеловым, Петренко и Паниным. Если краткое общение с последним можно назвать беседой.

— Это как? — уточнила Марина.

— Стоило мне представиться, как он заорал, что я хочу пытать его в застенке, однако по причине демократического времени этот номер у меня не пройдет. Пока я приходил в себя от подобного заявления, он сбежал. Скажите, Мариночка, он вообще адекватен?

— Вполне. Вы меня просто поразили, Игорь Витальевич. Николай Павлович тихий, спокойный человек. Воды не замутит! То есть что у него внутри, я не знаю, но внешнее поведение такое. Да я ни разу в жизни не слышала, чтобы он повысил голос! Он действительно на вас кричал?

— Еще как.

— С ума сойти! Я ничего плохого про него не думала, но теперь… Может, у него запоздалая ревность? Хотя ничего себе запоздалая — на пять лет. Пять лет ожидал удобного момента, и наконец дождался. Бред!

— Слушай, — вмешалась Вика, — ты вроде говорила, он свою Аню до сих пор любит? Может, они действовали сообща?

— И как ты себе это представляешь, Вичка? Для надежности лили яд в четыре руки? Отравление — не тот вид преступления, где требуются сообщники. Скорее уж можно предположить, что он сам… понял, что его драгоценную Анечку бросают, обиделся и…

Талызин встрепенулся.

— А разве его это не обрадовало бы, Мариночка? Аня вернулась бы к нему.

— Не думаю, что обрадовало бы. Он неудачник, и любил он ее, как неудачник. Конечно, ее уход был для него ударом, но он даже не пытался бороться. Он всегда был у нее под каблуком и хотел ровно того же, чего она. И, если уж на то пошло, отравление — преступление как раз в его духе. Без прямого физического контакта. Только… он человек непростой, и его странное поведение с вами… оно может объясняться какими-то другими, неизвестными мне и совершенно безобидными причинами. Мне трудно представить его убийцей.

— А кого легко?

Вместо ответа Марина спросила:

— А как дела с алиби у остальных? Может, кого-то можно сразу отмести? Я, например, знаю, что у Панина в среду выходной, а Сережка Некипелов загружен с утра до вечера. Женька Гуревич должен был учиться, а Андрей Петренко работать над диссертацией.

— Да, он говорит, что сидел в читальном зале, и даже ссылался на библиотекаршу. Оттуда можно незаметно уйти?

— Думаю, да. Оставляешь книги на столе и уходишь. Мы в студенческие годы в буфет так ходили. А уж заметят твое отсутствие или нет… как повезет. Что еще вам сказал Андрюша?

— Очень славный парень, и говорил совершенно откровенно.

— Неужели? — весьма ехидно осведомилась Марина.

— А почему нет? Правда, был не вполне логичен. Похоже, никак не решит для себя, убийство это или самоубийство. То ему кажется, что тост произносился всерьез, то начинает подозревать Анну Николаевну из-за ее ревности. Но это как раз подтверждает его непричастность. Преступники, если они не круглые дураки, стараются не противоречить сами себе.

— Пожалуй. Так что он сказал?

— В основном повторил то, что мне говорили вы, а из нового… Пока вы с Бекетовым беседовали за перегородкой, между Анной Николаевной и Кристиной разразился скандал. Анна Николаевна кричала, что не допустит, чтобы ее муж достался этой шлюхе, а Кристинка парировала, что он живет с женой из жалости, а не по любви.

Вика многозначительно произнесла:

— Ага!

Марина же осведомилась:

— А Некипелов про этот скандал рассказывал?

— Нет. Он вообще показался мне не вполне откровенным.

— Сомневаюсь, что он вполне откровенен даже с собственной женой, — заметила Марина. — Это не в его характере. Но врать впрямую без необходимости не стал бы.

— Скажите, Мариночка, а он что-нибудь выиграл от смерти Бекетова?

— Ну… вы так ставите вопрос… он ведь в двенадцать был на занятиях, да?

— А оттуда можно незаметно уйти?

Собеседница засмеялась.

— Незаметно для студентов — вряд ли. Такое счастье они не упустят!

— Это я уточню. Но вы не ответили.

— Что считать выигрышем, Игорь Витальевич. Теперь Сережа возглавит данное научное направление, создаст собственную школу, а при Володе он не имел ни малейших шансов. Не только он — никто.

— А для него это важно?

— Да, конечно. Он очень самолюбив. Карьера для него важнее денег. Талызин вспомнил обсуждение пресловутого серендипити и кивнул. Да, Некипелов самолюбив, и успехи Бекетова его раздражали. Только достаточно ли этого, чтобы решиться на убийство?

Марина словно подслушала его мысли.

— Сережа очень практичен, а преступление — вещь опасная. Не думаю, что он стал бы рисковать.

— Но если он хотел возглавить научную школу… другой выход у него был?

— Разве что уехать за границу. Володя бы никогда не уехал, это точно, а Сережа теперь мог бы.

— Почему теперь?

— За последние годы он очень укрепил свои позиции. Я, по-моему, говорила, его даже пригласили в турне по университетским городам США. Так что ему вполне могут предложить там достойное место работы, хотя, конечно, возглавить что-либо за границей ему не светит.

— Почему?

— Он же русский, а везде продвигают своих.

— Значит, — предположил Талызин, — поэтому Бекетов и не уехал бы никогда?

— Ну, Бекетов — тот и в Африке Бекетов. У него даже каннибалы превратились бы в фанатиков науки. Я имею в виду обычного человека, вроде Сережи.

— Значит, Некипелову крупно повезло? Произошло то единственное, что позволяет ему добиться лидерства?

— А ему вообще везет, к тому же он никогда не делает глупостей. Если б он совершил преступление, то только умное и безопасное, и вы бы его не раскрыли.

— Игорь раскрыл бы, — недовольно пробурчала Вика. — Сравнила его с каким-то там Некипеловым! Сама только что сказала, он — полный ноль.

— Ничего подобного я не говорила. Он очень умный и довольно талантливый человек. А главное, удачливый. Игорь Витальевич правильно отметил — произошло то единственное, что позволяет ему добиться цели. И с ним так всегда. А вот с Паниным наоборот. Наверняка со смертью Володи он должен в чем-нибудь проиграть.

— В чем, например?

— Например, если бы Володе удалось заставить Аню уйти, рано или поздно она могла бы вернуться к первому мужу. А теперь, когда она не брошенная жена, а безутешная вдова, вернется вряд ли. Нет, я не утверждаю, что это так, просто слишком хорошо знаю бедного Николая Павловича.

Неожиданно следователь произнес:

— Все подозреваемые были с Бекетовым в дружеских или еще более близких отношениях. А скажите, Марина, есть среди них кто-нибудь, в чьем хорошем к нему отношении вы настолько уверены, что для себя полагаете: этот человек не мог бы его убить?

— Женька, — не задумываясь, ответила Марина.

— И все?

— Не знаю. У остальных мужчин я не исключаю оттенка зависти, а у женщин — ревности. Хотя все они в той или иной мере Володю любят.

— Зачем вы усложняете? — удивилась Вика. — Его убила жена. Она знала, что он ее бросит.

— И другие знали, — заметила Марина. — Знали, что, даже если заподозрят неладное, первый кандидат в убийцы — именно она. Это очень всем удобно. Нет, не буду врать, мне самой кажется, что она виновата, но нельзя обвинять человека, пока не отсечешь все остальные варианты.

— Значит, вам кажется — виновата она? — уточнил Талызин.

— Да, но учтите — я очень ее недолюбливаю и поэтому вряд ли объективна.

«Крайне необычное заявление, — подумал Игорь Витальевич, — притом типичное для Марины».

А она между тем продолжала:

— Я ее недолюбливала еще до того, как она родила от Володи. Я знала ее в качестве жены Николая Павловича, и ее манеры всегда казались мне жутко неестественными. А меня, как ни странно, притворство часто раздражает на чисто физическом уровне. Как скрип железа по стеклу. И все равно я до конца не уверена, что… что это сделала она. Для меня тут кое-что не состыковывается.

— Что именно?

— Это чисто психологический момент и, возможно, полная глупость, но… Пусть я знаю Аню поверхностно, зато давно. Можно сказать, полжизни. Мы ровесницы, а она вышла за Николая Павловича еще студенткой. Действовать по обстановке — это не ее девиз. Ее девиз — семь раз отмерь, один отрежь. Я ни разу не видела, чтобы она приняла скоропалительное решение. Ее нервирует одна мысль о том, что решать надо быстро. Вот составить план заранее и терпеливо выжидать удобного случая — это вполне в ее духе.

— Правильно, — кивнула Вика. — Вот она и выждала.

Марина отрицательно покачала головой.

— Как я себе представляю ситуацию? Кто-то услышал дурацкий Володин тост, и это навело его на мысль о безопасном убийстве. Времени мешкать и обдумывать у преступника не было. В тот же вечер он уносит с собой пузырек — значит, уже успел составить план. Выполнение плана он тоже не откладывает в долгий ящик — назавтра же приходит и убивает. А Аня, например, вопрос о том, куда поехать в летний отпуск, всегда начинает решать зимой. Такой у нее характер.

— Может быть, — не отступала Вика, — она давно задумала убить своего мужа. Как узнала, что у него есть Кристинка, так и задумала. Проблема была только в том, чтобы выбрать подходящий способ. Она решила терпеливо ждать, пока подвернется удобный случай, и дождалась. Как тебе?

Ее подруга неуверенно пожала плечами.

— А Панин? — поинтересовался следователь. — Он мог решиться быстро?

— Ох, — вздохнула Марина, — еще вчера я ответила бы — нет, но раз он на вас накричал… Показатель того, что мое мнение о характере человека ничего не стоит. Если Панин, оказывается, способен накричать, так я не знаю, на что еще он может быть способен. Одно скажу точно — если он принял скоропалительное решение, то это для него не норма, а жест крайнего отчаяния. Считается же, что даже кошка в состоянии стресса способна прогнать собаку.

— А для кого скоропалительные решения — норма?

— Для везунчиков, вроде Андрея Петренко или Сережки Некипелова. Они привыкли, что обстоятельства вечно складываются в их пользу, главное — не упустить шанс. Им не приходится заранее планировать, что-то предпринимать, удача подваливает к ним сама, а они быстренько хватают ее за хвост. Еще на скоропалительные решения способна Кристинка — по своей эмоциональности и нежеланию смотреть вперед и хоть немного предугадывать последствия собственных поступков. А Лидию Петровну с Татьяной Ивановной я знаю плохо.

— А не может оказаться, что убийство вызвано внеличными мотивами? — полюбопытствовал Талызин.

— Это как?

— Например, кто-то захотел завладеть научным наследием Бекетова. Этот мотив реален?

Марина пожала плечами.

— Могли ли убить Пушкина, чтобы завладеть его черновиками? Сомневаюсь.

«Надо же, — удивился Талызин, — второй раз сегодня всплыл Пушкин. Совсем недавно его упоминала Кристинка». Вслух же сказал:

— Жаль. Я, грешник, люблю работать над преступлениями, имеющими корыстные мотивы, с ними все гораздо проще. Значит, больших денег это никому бы не принесло?

— Ну, тот же Панин, например, мог бы постепенно разбирать материалы, публикуя их под своей фамилией. Этого ему хватило бы на всю жизнь. Но зачем ему это? Он любит заниматься наукой и способен писать статьи сам, а честолюбия полностью лишен. К тому же у Володи свой стиль, от которого нелегко избавиться, некая парадоксальность мышления, и, если кто-нибудь догадается… Позор на весь научный мир! А уж Некипелова, выдающего чужие результаты за свои, я вообще не представляю. Он слишком себя для этого уважает. А Андрей, тот не сможет в этих результатах самостоятельно разобраться. Боюсь, Игорь Витальевич, тут тупик.

— Да Игорь и сам в это не верит. Просто ему не хочется завтра разговаривать аж с тремя овдовевшими дамами, — ехидно предположила Вика. И, что интересно, была совершенно права.




День 3. Суббота


Назавтра Игорь Витальевич, верный себе, решил наиболее вероятную кандидатку в преступницы оставить на десерт. Разумеется, то была Анна Николаевна. Хотя врожденная добросовестность заставляла следователя, по выражению Марины, «отсекать остальные варианты», он изначально склонялся к тому, что преступление совершила жена. Во-первых, такова статистика — чаще всего, как ни странно, убивают членов собственной семьи. Во-вторых, у нее имелся наиболее очевидный мотив. Скорее всего, она знала, что муж (который даже не был ей официальным мужем) собирается ее бросить. Знала наверняка! На этом настаивает Гуревич, и его слова подтверждаются рассказом Петренко о ссоре Анны Николаевны с Кристиной. Итак, отец ее детей хочет уйти к другой. Правда, судя по отношениям с Татьяной Ивановной, он продолжал бы помогать материально, однако ей этого казалось недостаточно. Она явно цеплялась за Бекетова всеми возможными средствами — вот и применила средство наиболее радикальное. На дне рождения Анна Николаевна окончательно убедилась в том, что альтернативы нет, к тому же глупый тост навел ее на мысль о более-менее безопасном для нее способе убийства. Действительно, почему возникла необходимость замаскировывать убийство под самоубийство? Потому, что преступник понимал — в случае чего именно он станет первым подозреваемым, значит, следует хорошенько замести следы. Если бы, например, Некипелов задумал под шумок избавиться от своего гениального коллеги, ему не было бы нужды в камуфляже. Милиция, обнаружив преступление, сразу вышла бы на Анну Николаевну, а он остался бы в стороне. Правда, есть одно исключение — Панин. Тот не захотел бы бросать тень на любимую женщину, поэтому тоже был заинтересован в том, чтобы выдать смерть Бекетова за добровольную. Вот он, кандидат номер два.

Однако вернемся к Анне Николаевне. У нее железное алиби — в среду днем она с детьми была у матери. Интересно, много ли на свете матерей, не пожелающих подтвердить слова единственной дочки — вне зависимости от их правдивости? Разумеется, поговорить с мамашей придется, но принимать ее уверения всерьез не стоит. Вот если имеются свидетели из посторонних, тогда другое дело. Вообще-то, при иных обстоятельствах с поисков свидетелей стоило бы начать. Если кто-нибудь из соседей Бекетова видел, как в день убийства туда приходил один из подозреваемых, ситуация сразу упростилась бы. Однако подобный опрос требовал массу времени и был прерогативой оперативников. Типичное задание для мальчишки-практиканта. Но поскольку расследование было неофициальным, привлекать посторонних пока не хотелось. Оставим эту меру на крайний случай. Возможно, дело разрешится чисто логическим путем. Если все будет указывать на Анну Николаевну и ни на кого другого, ее наверняка нетрудно будет вынудить признаться.

Короче, Талызин предпочел начать сегодняшний опрос с Татьяны Ивановны или Лидии Петровны. Лучше с первой — она живет на окраине. Съездить туда, отмучиться — и вернуться в центр.

Дому было лет пятнадцать. Кодовый замок не работал, лифт тоже. Надписи на стенах интриговали. Впрочем, жизненный опыт подсказывал, что наиболее непонятные термины являются названиями современных рок-групп. Хотя рок, кажется, отжил свое? Надо будет уточнить у Лешки. Дверь открыли, даже не поинтересовавшись, кто звонит. На пороге стояла худая и изможденная пожилая женщина. Хотя нет, она же ровесница Вики, ей всего сорок! Да, Татьяна Ивановна Брыль выглядит не лучшим образом. Разумеется, немалую роль в этом играет наряд, чем-то похожий на монашеский — длинная черная юбка, черная кофта, а на голове черный платок. Лицо опухшее, заплаканное, без грамма косметики. Талызин обрадовался, что ему не придется быть дурным вестником — вестник в эту квартиру явно уже прилетал.

— Здравствуйте, Татьяна Ивановна. Меня зовут Игорь Витальевич, я расследую обстоятельства смерти Владимира Дмитриевича Бекетова.

— Проходите, пожалуйста, садитесь. Хотите чаю?

— Неплохо бы.

За чаем женщина будет чувствовать себя менее скованной, да и вообще эта процедура сближает.

— Выражаю вам свои соболезнования, Татьяна Ивановна. Давно вы узнали печальную новость?

— Позавчера. Мне позвонил Сереженька. Сережа Некипелов, очень славный мальчик, Володин ученик. И сегодня звонил, сказал про похороны. Они будут завтра.

— Вы, наверное, были ошеломлены? Или после дня рождения ожидали чего-то подобного?

Татьяна Ивановна вскинула глаза — ввалившиеся, темные, лихорадочно блестевшие.

— Я была ошеломлена. Кто мог этого ожидать?

— Я имел в виду тот тост… вы ведь помните? — осторожно поинтересовался Игорь Витальевич.

— Конечно. Это я запомню на всю жизнь. И почему я не выкинула этот пузырек в окно? Но Володя обещал мне, что не сделает ничего подобного. Я не думала, что он меня обманет.

— Обещал? Когда?

— Сразу после… после этого эпизода. Мы стояли у окна, и я пыталась убедить его, что так нельзя, а он сказал: «Не бойся, Таня, я этого не сделаю».

— Тогда зачем же он всех напугал?

Татьяна Ивановна вздохнула:

— Есть за ним такой грех — суесловие. Что каждому должно быть свято, ему объект для шуток. Я и решила — пошутил. Этот грех еще не смертный.

Талызин незаметно огляделся в поисках иконы. Да, вот она, в красном углу. С убеждениями Татьяны Ивановны все было ясно.

— Значит, признаков депрессии вы у Владимира Дмитриевича не наблюдали?

— Ни малейших. Наоборот. У него все очень хорошо шло с наукой, он сам сказал. Или вот, видите? Пианино Машеньке купил, в воскресенье только привезли. Я не одобряла, но с ним не поспоришь.

Игорь Витальевич искренне удивился.

— А чем пианино плохо?

— Девочка у нас не слишком-то целеустремленная. Сами понимаете, десять лет. Сегодня ей одно подай, завтра другое. Еще неизвестно, научится ли играть, и тратить такие деньги… У Володи ведь еще двое детей, хорошо ли от них отрывать? А он только смеется. Мол, захотела Машка учиться музыке, так имеет право попробовать, а Юрка с Леночкой и так имеют больше, чем нужно. И с Машкой поспорил, что через месяц она не сможет сыграть ему пьеску из «Детского альбома» Чайковского. Если она выиграет, он поведет ее с подружкой в «Макдональдс» и закажет им все, что они только пожелают. Машка три вечера над нотами сидела, я и не ожидала от нее этакой усидчивости! Первую октаву уже выучила назубок.

Татьяна Ивановна вздохнула, и у Талызина защемило сердце. Вот и осталась Машка без отца, а вместе с нею Леночка и Юрка. Ужасно! Человек собирается жить, делать открытия, вести ребенка в «Макдональдс», а ему — раз! — яд в кофе. Хочется верить, это сделал кто угодно, только не измученная, из последних сил держащая себя в руках женщина, тихий вздох которой проник вдруг до самой глубины души.

— Татьяна Ивановна, — извиняющимся тоном произнес следователь, — мне для протокола нужно… Не подскажете, когда вы последний раз видели Бекетова и где вы были в среду около двенадцати?

— Видела во вторник, на дне рождения, а в среду была работе, — удивленно сообщила та. — Я в библиотеке работаю, здесь неподалеку. С одиннадцати и до шести.

«Раз здесь неподалеку, то от университета за тридевять земель», — отметил про себя Игорь Витальевич.

— А почему вы об этом спросили? Он в это время… умер?

— Да, примерно в это время.

Татьяна Ивановна пристально посмотрела на собеседника, ахнула — и в мановение ока потеряла сознание. Пока Талызин вскочил, чтобы ее подхватить, она уже уже упала на пол, опрокинув стул. «Да что я стал такой медведь, черт побери! — выругался он про себя, приводя женщину в чувство. — Одну довел до приступа, другую до обморока. И что я такое ей сказал?»

— Простите, — произнесла Татьяна Ивановна, открывая глаза. — Это нервы. Спасибо!

Она вцепилась следователю в плечо и не отпустила, даже когда он усадил ее на диван. Лихорадочное возбуждение отражалось на ее вмиг раскрасневшемся лице.

— Игорь Витальевич! — воскликнула она. — Не обманывайте меня! Это вопрос жизни и смерти! Это больше, чем вопрос жизни и смерти, гораздо больше! Скажите — он ведь не покончил с собой? Его убили? Скажите мне!

Пальцы женщины так крепко сжались, что следователь вынужден был разжать их силой.

— Может быть, и убили, — согласился он. — Не исключено.

Татьяна Ивановна счастливо рассмеялась, прижала ладони к горящим щекам. — Его убили! Как же я сама этого не поняла? Он не мог совершить смертного греха! Никогда, ни за что! Он не будет гореть в аду! Я, наверное, буду, а он никогда! Я отмолю его! Вы ведь знаете, — она ласково улыбнулась собеседнику, — самоубийцу не спасут никакие молитвы. Нет греха страшнее! Его нельзя отпевать и хоронить в освященной земле. Мы совершали страшный грех, обманывая церковь. Я была готова взять грех на себя, но бога ведь не обманешь. Если б вы знали, какой груз сняли вы с моей души! Если б вы знали!

— Я не очень понял, — уточнил следователь, — кто и как обманывает церковь.

— Завтра его будут отпевать. Я обязана была пойти к священнику и предупредить его, что Володя — самоубийца, и священник отказался бы от него. Только я бы не сделала этого и навеки погубила свою душу, а душу Володи не спасла бы. Но теперь все прекрасно. Его душа спасется.

— Он был верующим?

— Не так, как мне хотелось бы, — немного помрачнела Татьяна Ивановна. — Ему не хватало простодушия. Веру, ее грешно поверять логикой. Он часто пренебрегал обрядовой стороной. Говорил: «Танечка, неужели ты веришь, что Господь Бог — формалист?» Этими вещами не стоит шутить, но такой уж у него характер. И все-таки он был православным человеком и понимал, что есть смертный грех.

Смутившись и отведя взгляд, она добавила:

— Вот вы, наверное, думаете — какой же он православный, если всю жизнь живет с женщинами в грехе? Только тут мало его вины, тут вина наша. Я, например… Не знаю, простит ли меня Господь, но жалеть о прошлом не могу. Когда умерла моя мама — она долго и тяжело болела, лежала парализованная, и я ухаживала за ней, — так вот, мамочка умерла, когда мне было тридцать. До тридцати я жила по Божьим заповедям, а тут бес начал искушать. Покоя себя не находила, горем маялась, все было не в радость. Церковь забросила. Потом поняла — одиночество меня мучает. Ребеночка захотелось. Так захотелось — сильнее рая. А легко сказать? Красоты Бог не дал, от мужчин шарахалась, да и не знала их почти — где мне, такой, найти себе мужа? Вот и решила — лишь бы дитя родилось, а без мужа обойдусь. И сразу про Володю вспомнила. Так и встал перед глазами!

— Вы уже были знакомы?

— Так, видела два раза. У тети Лиды. Дудко Лидия Петровна, она моей маме двоюродная. Только я мало в те годы понимала. Мне и в голову не приходило, что между ними… Ей сорок пять было, ему сорок, но на вид он был не старше меня, честное слово! Я думала, он ей просто знакомый. Короче, отыскала я его и все, как есть, рассказала. Что ничего мне от него не нужно, все беру на себя, только бы ребенка родить. А откажет — с тоски помру. И померла бы, поверьте! — Она, помолчав, задумчиво добавила: — Иногда удивляюсь — за что мне, грешнице, такое счастье? Машка красавица растет — будто и не моя вовсе. И первая в классе ученица. Все ей легко дается.

Татьяна Ивановна снова помолчала, затем нервно, словно в полубреду, продолжила:

— Я тогда как все это представляла? Встретились и разошлись. Так и обещала Володе, да не выдержала характера. Стала к нему захаживать. Еще объясняла для себя — живет, мол, мужчина один, нуждается в женском пригляде. Обед приготовить, в квартире убрать. Прихожу — а он не гонит. Наоборот, ласковый такой, добрый. Я и верить не могла в такое счастье.

— А как же Лидия Петровна? — вырвалось у удивленного Талызина.

— А тетя Лида сама передала мне его из рук в руки, представляете? Все рассказала — какую еду любит, какие у него привычки. Я только тогда поняла, что между ними было. Тетя Лида — очень мудрая женщина, хотя в ее мудрости много цинизма. Сказала: «Мне сорок пять, пора и о старости подумать. Если сейчас не найду себе хорошего мужа, потом будет сложнее. А ты еще молодая, поживи в свое удовольствие». А через год они расписались с Борисом Васильевичем. Очень порядочный человек, вдовец, из военных. Живут душа в душу. А мне Володя взял и предложил переехать к нему. Мог бы забыть и про меня, и про будущего ребенка, а он нет, не забыл. Хотя имел полное право — весь грех был мой, и ответственность вся была на мне. Потом Машка родилась. Он-то мальчика хотел, но и ей был рад. Пять лет мы вместе прожили. Для меня это были годы счастья. Но я знала, что это временно. Незаконное счастье, понимаете? Незаслуженное. Я словно одолжила его у той женщины, которая была Володе суждена от Бога, а не пришла бы к нему сама.

«Пять лет, — подумал Талызин. — И Марина говорила про пять лет счастливой платонической любви. И с Анной Николаевной этот тип прожил ровно пять лет. Прямо-таки плановое хозяйство!»

А вслух спросил:

— Как по-вашему, Анна Николаевна и есть такая женщина?

— Нет, — снисходительно покачала головой собеседница, — конечно, нет. Она тоже от себя, а не от Бога. Только она не понимает этого и пытается бороться. И что? Вот родила во второй раз — а оказалась дочь. Не думаю, что ее это обрадовало, а ведь это знак Господень. И то, что первым у нее родился мальчик — тоже знак Господень. Когда Володя сказал мне, что Аня сделала УЗИ и у них будет сын, я поняла — Господь считает, мне пора уйти. Володя так мечтал о сыне, а мне Бог других детей не давал, только Машку. Я и без того получила от жизни больше, чем заслуживала. Время разбрасывать камни закончилось, пришла пора их собирать. Я всегда знала, что эта пора рано или поздно наступит. Не думайте, никто меня не выгонял, я ушла сама.

— А дочку было не жаль? — холодно осведомился Игорь Витальевич, чувствуя глухое раздражение против мужчины, планомерно меняющего одну бабу на другую да еще умеющего их убедить, будто так желает бог.

— А Володя ей все объяснил. Что другая тетя принесет ему совсем маленького мальчика, который еще не умеет ходить, поэтому мальчик будет жить с ним. А она уже стала большой девочкой, так что теперь они с ней будут ходить друг к другу в гости. У Машки легкий характер, ее не надо жалеть.

— А вас?

— Господь дал мне время замолить свои грехи. Это его великая милость. К тому же Володя меня не покинул. Я всегда знала, что он поддержит в трудную минуту.

Талызин лишь пожал плечами. Странная женщина и странная логика, но при этом полная искренность — в подобных вещах он разбирался.

— Предположим, Бекетова и впрямь убили. Кто, по-вашему, мог это сделать?

Татьяна Ивановна в ужасе отшатнулась.

— Я не хочу об этом думать, Игорь Витальевич! Это грех. Для меня главное, что он не убивал себя сам. А преступника пускай накажет Бог. Не нам, грешным, судить других.

Следователь понял, что здесь глухая стена. Что ж, попробуем попытать счастья с Лидией Петровной, а потом… потом наконец посмотрим на Анну Николаевну. Эта дама вызывает все большее любопытство. Впрочем, Лидия Петровна тоже оказалась не лыком шита. Подъезд роскошного нового дома, приуютившегося между метро и парком, сторожила суровая консьержка, изучавшая служебное удостоверение с таким тщанием, что Талызин чуть было ни заколебался — а не подделка ли у него? Однако он был пропущен к лифту, краем глаза увидав, как консьержка хватается за телефонную трубку — надо понимать, предупреждает жиличку о неприятном госте.

В отличие от двоюродной племянницы, Лидия Петровна была одета отнюдь не по-монашески. Мощные телеса прикрывал многоцветный широкий халат на молнии, на голове красовалась чалма из той же ткани. В ушах сверкали броские серьги, пальцы унизаны крупными перстнями. Талызин не был ювелиром, но решил, что камни настоящие — иначе подобное повесили бы на новогоднюю елку, а не на почтенную матрону пятидесяти пяти лет.

— Вы, конечно, по поводу Володиной смерти, — уверенно и благожелательно заявила матрона. — Я рада. Я была ему старым другом, и, если уж вы расспрашивали мальчишек вроде Сережи Некипелова, чем я хуже?

— Вы не хуже, — поспешил заверить следователь. — Что вы!

— И я так думаю, — без иронии согласилась Лидия Петровна. Она говорила медленно и вальяжно, с полной уверенностью в каждой своей фразе. — Давайте-ка сперва выпьем за упокой души. Есть виски, джин и коньяк. Вам чего?

— Да мне не положено…

— За упокой души даже ментам можно. Я предпочитаю виски, только без всякой содовой. Напридумывали американцы глупостей — водку водой разбавлять. А мы разбавленного в совковые времена нахлебались. Не бойтесь — у меня продукт хороший, качественный. Из магазина «Дьюти фри». Так виски?

Талызин понял, что ему не отвертеться, и кивнул.

— За упокой не чокаются, — строго предупредила собеседница и неуместно добавила: — Чин!

Виски и впрямь оказался качественным, хотя, по мнению Игоря Витальевича, не слишком приятным на вкус. Впрочем, обстановка квартиры вполне ему соответствовала.

— Как у вас все роскошно! — громко восхитился следователь, рассматривая безликие импортные гарнитуры, кое-где прикрытые кружевными салфеточками. — И в то же время уютно!

— Салфеточки я вяжу сама. Это мое хобби. А мебель сделана на заказ в Финляндии. Там прекрасная древесина.

— Дорого, небось?

— Мы, слава богу, можем себе это позволить.

— У вас, наверное, муж предприниматель? Уважаю таких людей.

— Да, Борис раскрутился. Ну, и моя роль тут не последняя. И денежки мои в ход пошли, и опыт в торговле. Поначалу знаете, как бывает? Сама не проследишь — обязательно обманут. Русский народ, он такой. Воруют. Но теперь я, конечно, сама не вкалываю. Навкалывалась, теперь могу и отдохнуть. В бассейн вот хожу, в сауну. Книги полюбила читать. Концерты с Борей посещаем, в казино бываем. Светская жизнь, она затягивает! С пафосом произнеся красивую фразу, Лидия Петровна самодовольно взглянула на собеседника — сумел ли оценить? Похоже, сумел. А тот понимал, что надо срочно переводить разговор в другое русло, поскольку собственные успехи дама готова обсуждать долго. Или, возможно, следует попрощаться и уйти — похоже, здесь если и пахнет преступлением, то отнюдь не убийством ученого-физика, а классическим уклонением от уплаты налогов.

— Удивительно, — произнес он, — что вы нашли время посетить день рождения Бекетова.

— Нашла, — кивнула Лидия Петровна. — Я хоть и взлетела высоко, а друзей не забываю. Вы, наверное, знаете — у нас с Володей был красивый роман, — она улыбнулась и уточнила: — Долгое, глубокое чувство. Но потом я встретила Борю, и новое чувство пересилило.

Талызин исподтишка огляделся — только в этом доме он искал не икону. Вот она, на диване, книжка в мягком переплете с изображением полуголой девицы, над которой нависает усатый смуглый парень. С этим чтивом коротает время светская дама, набираясь интересных оборотов речи.

— Но вы остались с Бекетовым друзьями?

— Конечно. Я не бросила его одного. Сдала с рук на руки своей племяннице, Танюше. Вы ведь сейчас от нее?

«Сразу позвонила тетке, — констатировал про себя следователь. — Почему?»

— Да, я от нее. Правда, она рассказывала эту историю немного иначе.

— Ну, вы же ее видели, — снисходительно развела руками Лидия Петровна. — Совсем тронулась на религиозной почве. Нет, все мы люди верующие, но это не должно мешать нормальной жизни. Глупо слушать, что она несет, лучше у меня, что надо, спросите.

— Я решил, — с простодушным видом заметил Игорь Витальевич, надеясь пробить хоть малейшую брешь в броне собеседницы, — что сперва Бекетов сошелся с Татьяной Ивановной, а потом уже вы встретили Бориса Васильевича. Разве нет?

— Да чушь. — Собеседница казалась непробиваема. — Таня всегда напутает. Так вы что, считаете, его убили?

— Мы прорабатываем различные версии, — ответил следователь. — А как думаете вы?

— А не знаю, — с удовольствием изучая самую ужасающую из салфеточек, сообщила Лидия Петровна. — Я про это не думала. У меня своих делов хватает.

— А я так хотел с вами посоветоваться, — огорчился Талызин. — Вы ведь давно всех знаете, да еще умеете разбираться в людях.

— Ладно, — согласилась польщенная дама, — помогу. Ну, перво-наперво, Таню подозревать — пустое, она, сами видели, из блаженненьких. Один раз в жизни взбрыкнула — так теперь до конца дней грехи будет замаливать. Вот Анька — та себе на уме. Ишь, ловко у этой дуры мужика увела! То, что рано или поздно он Аньку трахнет, было ежу понятно. Если баба хочет, да еще в дом вхожа, рано или поздно она улучит момент. Мужик, он не каменный. А вот как она залетела — это вопрос. Небось, наплела Володьке, что у нее стоит спираль, а он, дурак, уши развесил. Я сперва даже думала — может, Юрка на самом деле от Коляна?

— Вы — удивительно умная женщина.

— Да, но тут дала промашку. Что Машка у Тани, что Юрка Анькин — прям на одно лицо. А уж что у Аньки парень оказался, а не девка — это чистая удача. Повезло ей, значит, наконец. Пора бы — десять лет приглядывалась.

— Да ну?

— Я ж не слепая, я все видела. Она еще студенткой замуж за Коляна выскочила. Это ученик был у Володи, Панин Коля. Влюбился в нее без памяти! Ей восемнадцать, соплячка совсем, а ему уже двадцать семь, защитился, доцентом стал — завидный жених. А как поженились, так его карьера и кончилась. Спекся парень.

— Почему?

— А она все соки из него высосала. По дому — он, деньгу зашибать — он. Да еще Володьку моего вечно ела глазами, а мужа знай себе пилила, даже на людях. Срамота одна! Хотя на внешность была смазливенькая — не то, что теперь. Теперь-то ее разнесло — смотреть страшно. Конечно, останься Володька жив, он бы ее скоро бросил. При мне, кстати, он ее до себя не допускал. Я его умела удержать. Правда, говорил иногда, вроде в шутку: «Развести их, что ли, пока она совсем парня не заездила?» А Таня, дурында, дала ему потачку — вот он и развел дружка себе на голову. Кольку освободил, да сам попался.

— Если я вас правильно понял, ему и с Таней жилось нелегко. Раз она немного тронутая.

— Да ерунда, — усмехнулась Лидия Петровна. От ее равнодушия давно не осталось следа, лицо выражало оживление завзятой сплетницы, дорвавшейся наконец до интересной темы. — Ему со всеми было легко. Как Таня с него пылинки сдувала, так Анька сдувает. Дуры они обе! Думали детьми к себе привязать, только не на того напали. Он не любит, когда его привязывают. Его надо держать на длинном поводке. Вот я ходила два раза в неделю — и прожили душа в душу десять лет, как один денек. Талызин вспомнил о Марине, однако предпочел промолчать. А словоохотливая собеседница продолжала:

— В среду, на дне рождения-то, они поцапались — то есть Анька и девчонка с голым брюхом. Кристина, вот так зовут — под дочку Пугачихи. Я не дура, я сразу все поняла! Крутит он с девчонкой, а Анька бесится. Думаете, она его на тот свет отправила? С нее станется. Только зря — для него девчонка не всерьез.

— Почему?

— Да у нее на лбу написано — балованная мамкина дочка. Небось, борща приличного сварить не сможет. В лучшем случае шваркнет пакет в микроволновку — пожалуйте вам, обед! Что Володька, станет так жить?

— Она постепенно научилась бы.

— Эта-то? Глупости. Она думает, мужиков удерживает постель. Ну, для мальчишки двадцатилетнего это, может, и верно. Оба они на живот ее пялились — и красавчик, и еврейчик. А Серега или Колян, тем более Володька, те за свою жизнь голых баб навидались, их животом не купишь. И потом, вы знаете, что она больная? Это в ее-то возрасте! Ну и молодежь пошла, смотреть противно, правда? Да я в ее годы, кроме насморка, никаких болезней не знала. А нынешние, им лишь бы повыпендриваться.

Несколько ошарашенный Игорь Витальевич уточнил:

— А при чем здесь ее астма?

— Да при том. Муж любит жену здоровую, а тещу богатую. Кто ж больную-то к себе в дом возьмет? Дураков нет.

— Скажите, — сменил тему следователь, боясь высказать полезной свидетельнице нечто нелицеприятное, — Николай Павлович сильно обиделся на Бекетова, когда к нему ушла Анна Николаевна?

— А кто его разберет? Я тогда уже при Борисе была, поэтому знаю мало. Думаете, это он? Никогда его не любила. Слизняк! Наподдал бы Аньке вовремя, не было бы проблем. А Володька носится с ним, как курица с яйцом. И что? Анька Коляна бросила, а успехов у него как не было, так и нет. Вот Серега Некипелов, тот нормальный человек. Даром что ученый, а ложку мимо рта не пронесет.

— А у Некипелова никогда не было с Бекетовым конфликтов?

— Вы чего, Серегу подозреваете? Ему и так хорошо живется. Нет, они не ссорились. Серега ни с кем не ссорится. Чего он, дурак, что ли?

— Ваша помощь просто неоценима! — поощрил Талызин. — Вы бы не могли еще кое в чем помочь? Рассказать про тот тост на дне рождения.

— Ну, конечно. Не знаю, чего Володька завелся. Он хоть и ученый, а на ум ему жаловаться грех. Вот поверите ли, как у меня как на работе, на овощебаз моей, появлялись проблемы, я ему все опишу подробненько, он мне разъяснит, что делать — и все выходило, как по писаному. Да чего там! Мы вот бизнесом занялись, так я иногда от Бори тайком Володьке звоню. Он всегда дело присоветует. Нет, ума у него не убавилось, уж я-то знаю.

— Может быть, на дне рождения он говорил не серьезно?

— Может. Мужики, они народ слабый. Любят, чтоб их жалели да похваливали.

— Но гости восприняли его слова всерьез? Особенно женщины, наверное?

Лидия Петровна пожала плечами.

— Таня — та точно. Ну, она вообще такая. Кристинка голопузая тоже, насчет Аньки не знаю.

— А Марина Лазарева? — не удержался следователь. Да сколько может собеседница напрочь игнорировать ее существование!

— А кто это? — безмятежно осведомилась Лидия Петровна.

— Она тоже была на дне рождения. Вы ее должны знать еще со старых времен.

— А, чего-то припоминаю. Вроде там крутилась еще какая-то тетка. Только я не обратила на нее внимания.

«Неужели правда? — засомневался Талызин. — Ведь Марина отбила у нее Бекетова. Хотя это было ненадолго и давно».

Лидия Петровна взглянула на часы.

— Мне пора в клуб. Если что, звоните на трубку. Вот вам карточка. — Огромное вам спасибо! Последний вопрос — извините уж, это для порядка. Когда вы последний раз видели Бекетова и где вы были в среду около двенадцати?

— Во вторник видела, а всю среду просидела дома. Можете спросить консьержку — сегодня как раз она же работает. Я весь день не выходила.

— Да что вы, я верю! — улыбнулся Игорь Витальевич. А про себя отметил — откуда Лидии Петровне знать, кто именно работал в среду, ежели она не выходила?

Консьержка, впрочем, горячо подтвердила, что жиличку в среду не видела. Да только это мало, что значит. Во-первых, даже самому бдительному стражу приходится отлучаться по физической надобности, а во-вторых… Сегодня суббота, а она точно помнит, кто проходил мимо нее в среду? Верится с трудом. Однако разбираться с этим вопросом не хотелось. Не похоже, что Лидия Петровна имеет к делу хоть какое-то отношение. Все указывает на вдову. Богданову-то повезло — скоро получит закрытое дело, как на блюдечке. Обдумав ситуацию, Талызин решил сперва посетить квартиру не самой Анны Николаевны, а ее матери. Вопрос с алиби все равно рано или поздно придется решать, а, разговаривая с вероятным убийцей, не мешает быть получше осведомленным. Люди характеризуют Анну Николаевну как особу, которую на мякине не проведешь.

Галина Васильевна, мать безутешной вдовы, встретила следователя так радушно, что ему даже стало немного стыдно. Это была женщина чуть постарше Лидии Петровны. Она выглядела бы даже симпатичной, если б не безобразно расплывшаяся фигура. Тут уже не Рубенс, тут нечто покруче! Похоже, у Анны Николаевны в смысле комплекции не лучшие гены.

— Да, конечно, на все отвечу, — со вздохом согласилась Галина Васильевна. — Я понимаю — смерть есть смерть. Бедная Анечка, вот ведь беда какая! Я и так уж переживала — куда ей такой старый муж. Между ними пятнадцать лет разницы, а женщины живут дольше. Останется куковать одна! Но она всегда любила мужчин постарше. Но что вот так, добровольно человек уйдет из жизни — уму непостижимо! Не знала бы — не поверила. Тем более кто? Володя! Да он любой болячки боялся, как огня. Слава богу, здоровый был очень, а то бы залечил себя до смерти. Хотя что я несу? Какое тут может быть «слава богу»?

«А она ни в чем свою дочь не подозревает, — понял Талызин. — Иначе настаивала бы, будто Бекетов имел массу причин для самоубийства. Значит, дочь вовсе не договаривалась о том, что мать обеспечит ей алиби. Хотя почему? Анна Николаевна могла сказать, что отлучалась по вполне безобидному поводу, но не хочет, чтобы ее замучили в милиции, вот и предпочитает скрыть отлучку. Мать поверила и согласилась».

— Расскажите, пожалуйста, как можно подробнее про среду.

— Да нечего особо рассказывать. Во вторник утром Аня привезла ко мне Леночку и Юрика. Их же надо было с кем-то оставить, когда родители уйдут праздновать, а я сейчас на пенсии, так что всегда с охотой. Они и сейчас у меня, спят в той комнате. А то Анечка на нервах, так зачем детям это видеть, правда?

— Разумно. Во сколько же она в среду к вам приехала забрать детей обратно?

— Да с утра. Встала, позавтракала и приехала. Тут на машине полчаса езды, а встает Аня часов в восемь. Наверное, к десяти уже была здесь. Мы ж время не засекали, сами понимаете.

— Конечно, — доброжелательно согласился следователь, — я понимаю. Около десяти — этого мне достаточно. И что вы делали? Играли с детишками, сказки им читали?

Галина Васильевна задумалась.

— Да не помню. Днем я гулять их повела, это точно, а остальное время… А что, это важно?

— Да нет, что помните, то и расскажите, мне этого хватит. Понимаете, у меня работа такая. Надо все запротоколировать, но не выдумывать же мне из головы? Так во сколько примерно вы пошли гулять?

— Ну… если в десять Аня приехала… наверное, после одиннадцати? Пока то да се…

— А Аня с вами пошла?

— Нет. Она устала после вчерашнего, осталась дома.

— Естественно, — кивнул заинтригованный Талызин. — И когда вы вернулись?

— К обеду. В час, наверное. Честное слово, ну, не помню я! Погода была хорошая, гуляли долго. Леночка в коляске, Юрик на площадке играл. Потом вернулись и стали обедать, потом чуть-чуть еще посидели, и Анечка с внуками поехали домой. Кто ж знал, что там в это время… Галина Васильевна тяжело вздохнула. Игорь Витальевич поймал себя на том, что тоже тяжело вздохнул. Алиби главной подозреваемой рухнуло, но, как ни странно, удовлетворения это не принесло. Не так, не так ему полагалось рухнуть! Предусмотрительная, все обдумывающая Анна Николаевна должна была строго-настрого запретить матери рассказывать о прогулке. Вот если бы страшную тайну выдали соседи, тогда все было бы логично, а теперь… Впечатление, будто ломишься в открытую дверь. Конечно, возможны варианты. Вариант первый — Анна Николаевна настолько уверена в себе, что ни о чем не позаботилась. Она считала, никто не станет расспрашивать мать, достаточно будет собственного голословного утверждения. Вариант второй — Анна Николаевна слишком растерялась, вынужденная принять не свойственное ей молниеносное решение, и в растерянности забыла проинструктировать Галину Васильевну. А проверить, какой из вариантов предпочтительней, несложно — следует поговорить с подозреваемой и понять, в каком она сейчас состоянии. Поэтому Талызин попрощался и отправился к Бекетову домой — навестить вдову. Бекетов жил в дореволюционной постройки здании со страшным двором-колодцем и громыхающим лифтом, однако квартира оказалась в прекрасном состоянии. Не после евроремонта и без стеклопакетов, зато весьма ухоженная и, несмотря на непривычные просторы, уютная. Игорь Витальевич сам не отказался бы в ней поселиться. Зато жену несомненно предпочел бы свою. Он сразу понял, что подразумевала Марина под неестественностью манер Анны Николаевны. Понял он и желание покойного развестись.

— Ой, следователь? — с демонстративной непосредственностью удивились за дверью. — Сейчас открою, подождите одну минуточку. И взорам Талызина предстала вдова — как и положено, в черном. Черные узкие брючки обтягивали немалый зад, а черная футболка — аппетитную грудь. Вот тебе и траурный наряд! Впрочем, внешне женщина показалась Игорю Витальевичу весьма привлекательной. Лишние килограммы имелись не в том количестве, чтобы его отпугнуть, скорее наоборот, на лицо же просто куколка! Черты и впрямь были правильными и мелкими, а что свежесть кожи достигается при помощи тонального крема, посетитель не догадался.

— Простите, что беспокою в такой момент. Сами понимаете — служба. У меня всего несколько вопросов.

— Ну, конечно! Раз так положено, я отвечу. А если поплачу немножко, вы ведь на меня не обидитесь? Я сейчас все время плачу, не обижайтесь на это, пожалуйста!

Голосок был высокий и донельзя кроткий, а интонации — словно у пятилетней девочки, ищущей защиты от драчуна у обожаемого отца. Только Талызин подозревал, что вряд ли успел столь быстро заслужить подобное обожание. К тому же наивная просьба не обижаться на слезы, сопровождаемая хлюпаньем изящного носика и трогательным взглядом снизу вверх округленных глазок, мало соответствовала обстоятельствам. Переигрывает дамочка, переигрывает!

Не прошло и минуты, как догадка подтвердилась. Из комнаты показался — кто бы вы думали? — а бывший муж, Николай Павлович Панин. С ненавистью посмотрев на гостя, он обратился к Анне Николаевне. — Аня, он не имеет права тебя беспокоить. Ты не должна ему отвечать. Уходите, вы, опричник!

Игоря Витальевича в его нелегкой жизни обзывали всячески, но опричника он заслужил впервые. Видимо, Николай Павлович имел весьма ограниченный опыт по части ругани, поэтому черпал словарный запас в классической литературе. Однако следователь не успел до конца насладиться неординарностью термина. Безутешная вдова повернулась к Панину и одарила последнего таким взором, что тот замолк и даже застыл, точно кролик перед удавом. А она, моментально вновь превратившись в милую маленькую девочку, просюсюкала:

— Коленька, как ты можешь! Игорь Витальевич пришел к нам не со зла! Он же вынужден, у него работа. Вы простите его, Игорь Витальевич! Мы оба так переживаем, но я хоть могу поплакать, а бедный Коля нет, вот у него и сдали нервы. Мы оба ответим на все ваши вопросы. Правда, Коля?

— Да, — мрачно кивнул Панин.

— Знаете, что Коля придумал? Издать посмертный сборник Володиных трудов. Замечательная мысль, правда? Володя был бы рад узнать, что ничто из его результатов не пропало. Он был так увлечен наукой! Теперь Коля разбирает его бумаги.

— Бумаги? — уточнил следователь.

Анна Николаевна, похоже, моментально поняла подспудную мысль и исправилась:

— Это так говорится — бумаги, а на самом деле записи на компьютере. Володя страшно не любил писать от руки, все делал на компьютере. А я компьютера боюсь, даже включать не умею! Надо быть очень умным, чтобы им пользоваться, а я такая дурочка!

В доказательство она мило похлопала ресницами.

«Пытается убедить, что не сумела бы оставить от имени мужа предсмертную записку, — догадался Талызин. — Предусмотрительная дамочка!»

— Да, Аня боится техники, — охотно подтвердил Панин. — Компьютера особенно. Зато Володя — наоборот.

— Ну, и как его неопубликованные труды? — осведомился Талызин. — Есть что-нибудь интересное?

— Разумеется. У него все мысли были интересные. Но пока я разобрал только малую часть. Там много совершенно необработанных отрывков.

Вдова благодарно кивнула.

— Никто, кроме Коли, не сумеет в них разобраться! Володя так высоко ценил Колины трудолюбие и методичность. Так ценил! Она хлюпнула носом и достала платочек, что заставило Николая Павловича молнией слетать на кухню за апельсиновым соком. Бывший муж налил его в кружку и протянул несчастной жертве с таким видом, что следователь понял — никакого наигрыша Панин не чувствует. Он убежден — если не дать Анне Николаевне попить, она тут же, на месте, испустит дух. «Любовь слепа и нас лишает глаз» — Шекспир вряд ли когда-нибудь устареет. Вслух Талызин произнес, разумеется, другое.

— Я рад, Николай Павлович, что недоразумения между нами разрешились. Я так вчера и понял, что дело в нервах. Так вы ответите на пору вопросов? А потом сможете вернуться к своим делам, а я побеседую с Анной Николаевной.

— Конечно, ответит, — деликатно потупилась вдова. — Вы, наверное, предпочитаете разговаривать наедине? А я пока пойду прилягу, что-то мне не по себе. Вы позовете меня, когда придет моя очередь, хорошо? А если я от горя и усталости засну, не жалейте меня, обязательно разбудите, хорошо? И она, пошатываясь от нахлынувших чувств, покинула комнату. Игорь Витальевич прикрыл дверь, понадеявшись, что стены капитальные — как-никак, дом дореволюционной постройки. Панин сидел, ссутулившись, и покорно ждал. Он совершенно преобразился. От бойкого истерика не осталось следа, возник тот покладистый неудачник, которого описывала Марина. Только данное преображение не было осознанным, как у Анны Николаевны. Возбуждение кошки, прогоняющей собаку, улеглось, и кошка стала самою собой.

— Как вы полагаете, — взял быка за рога Талызин, — смерть Бекетова — убийство или самоубийство?

Было бы наивным надеяться, что после вчерашних расспросов хоть кто-то из заинтересованных лиц не в курсе предположения об убийстве, так что темнить не имело смысла. Гораздо разумнее провести массированную атаку.

— Конечно, самоубийство. Я не понимаю, откуда вообще возникла эта дурацкая идея убийства. Вас, наверное, сбил Гуревич? Он — безответственный самоуверенный мальчишка. Его не стоит слушать.

— С этой мыслью согласна Татьяна Ивановна. Она полагает, Бекетов был слишком верующим для того, чтобы наложить на себя руки.

— Неправда! — быстро возразил Панин. — Это перед ней Володя делал вид, что верит, а на самом деле нет. Просто не хотел ее обижать, вот и все.

— Кстати, — осведомился Талызин, — ведь завтра похороны? По православному обряду, с отпеванием? Это Анна Николаевна так предложила?

— Это я предложил!

Сказал и словно сам удивился выскочившим у него словам.

— Вы? Предложили отпевать неверующего человека? Зачем?

— На всякий случай. Так сейчас принято. К тому же не хотел, чтобы Татьяна Ивановна устроила скандал. Она немного не в себе на религиозной почве.

— Понятно. Значит, Бекетов не был верующим. Вы ведь хорошо его знали? Дружили?

— Да.

— И вас не удивляет его самоубийство?

— Нет.

— А причина?

— Он же написал — нежелание деградировать, — раздраженно напомнил Панин и едко добавил: — В отличие от большинства, ему в этом смысле было, что терять.

— И он действительно деградировал?

Собеседник молчал. Талызину пришлось повторить вопрос.

— Ему виднее, — неохотно ответил, наконец, Николай Павлович.

— Но у вас же есть собственное мнение?

— А я не гений, чтобы до конца оценить уровень его интеллекта. Но не думаю, что он стал бы такими вещами шутить.

— Значит, тост на дне рождения вы приняли всерьез?

— Да.

— И не попытались отговорить Бекетова?

— Он сам был вправе решать. Нет, не пытался.

— Расскажите, пожалуйста, подробно, что произошло после этого тоста.

Панин пожал плечами.

— Все стали убеждать Володьку, что ему еще жить да жить. Или не все, но большинство — не помню. Потом праздник вернулся в нормальную колею.

— А пузырек?

— Что пузырек?

— Его кто-нибудь брал?

— Да, — вынужден был согласиться Николай Павлович, — Таня пыталась выкинуть его в окошко, да я не дал.

— Почему?

— Что почему? Почему пыталась или почему я не позволил?

— Почему не позволили?

Панин усмехнулся.

— Да потому, что я ответственный за кафедральное оборудование, и мне вовсе не улыбалось писать отчет об утрате. Вас это удивляет?

— Нет, что вы. А кроме попытки выбросить пузырек, ничего особенного не произошло?

— Не помню.

— Никто не ссорился, не скандалил?

— Я не заметил, — произнес Николай Павлович почти с вызовом.

— Нет, значит, нет. А где вы были в среду около двенадцати?

— Дома, — с непонятным удовлетворением заявил собеседник. — Один. Никто ко мне не заходил, никто мне не звонил. Я сидел и работал.

— А когда последний раз видели Бекетова?

— Во вторник. Я же сказал, в среду сидел дома и работал.

— Ясно. Мне придется коснуться деликатной темы. Пять лет назад Анна Николаевна покинула вас ради Владимира Дмитриевича. Как это произошло?

— Спокойно. Она его полюбила, сказала об этом мне и ушла. Мы все остались в дружеских отношениях.

— И вы ничуть не обиделись на друга, который увел вашу жену?

— Так она его полюбила, — с искренним недоумением повторил Панин. — Что тут можно было поделать? К тому же у них родился Юрик.

— А в вашем браке не было детей?

— Нет.

— Вы не хотели или Аня?

Задавая этот вопрос, Игорь Витальевич твердо помнил — Анна Николаевна в свое время утверждала, будто у Панина детей быть не может.

— Оба. Аня, она сама совсем дитя, куда ей еще было взваливать на себя ребенка?

— А теперь осталась, бедная, одна сразу с двумя, — сочувственно вздохнул Талызин.

— Да, — с горечью кивнул Николай Павлович, — ужасно. Конечно, Галина Васильевна будет помогать. Это ее мама. Я буду помогать. Но все равно. Аня такая чувствительная, такая непрактичная! Ей будет очень тяжело.

— Ну, к сожалению, эту трагедию ей пришлось бы пережить в любом случае.

Панин, вздрогнув, ледяным тоном уточнил:

— Что вы имеете в виду?

— Они же собирались расходиться, — простодушно пояснил следователь. — Бекетов собирался жениться на Кристине, своей лаборантке, разве не так?

— Бред сивой кобылы! — нервно выкрикнул собеседник. — Это вам кто насплетничал? Танечка, полагаю? В религию ударилась, воды не замутит, а как до сплетен доходит — откуда что берется? Вы, надеюсь, заметили, что она ненормальная?

— Она религиозна, но, по-моему, не менее нормальна, чем большинство из нас. И потом, я слышал это не только от нее.

— От самой Кристины? Девица выдает желаемое за действительное. Бегает за Володькой, забыв всякий стыд, ну, а что ему остается? Не пинками же прогонять. Он часто на нее жалуется, что Ане, что мне. Мол, надоедает жутко.

— А все остальные утверждают другое. Что между ними была связь, про которую невозможно было не знать.

Тут Талызин слегка покривил душой. Некипелов тоже уверял, будто ничего не знает.

— Ваши осведомители, они что, под кроватью сидели? Глупо доверять исходящим от ревности бабам или сексуально озабоченным мальчишкам. Надо спрашивать серьезных, разумных мужчин. Обратитесь, например, к Сереже Некипелову. Профессор, давний ученик и близкий друг Володи. Он вам скажет, как обстоят дела на самом деле.

Поскольку Игорь Витальевич был глубоко убежден, что на самом деле связь между Бекетовым и Кристиной имелась — вряд ли Марина, Кристина и остальные решили водить следствие за нос, — напрашивались два вывода. Первый — следствие за нос пытается водить Панин. Второй — раз он так уверен, что Некипелов по данному вопросу соврал, значит, в курсе подробностей вчерашней беседы. Ученые явно успели спеться.

— Итак, в семейной жизни Бекетова все было прекрасно, а остальное — сплетни. Я вас правильно понял?

— Да. Конечно, как и в любой семье, иногда появлялись разногласия, но не принципиальные. У Ани на редкость покладистый, незлобивый характер, с нею легко ужиться.

— Скажите, а Бекетов не расстроился, когда у него родилась девочка? Он, вроде бы, хотел второго мальчика?

Немного подумав, Панин согласился.

— Да, расстроился. И Аня тоже. Но, разумеется, они и Леночку любят.

— И последний момент. Гуревич очень заинтересован в том, чтобы посмотреть записи покойного. Если я правильно понял, они работали вместе над серьезной проблемой, и Гуревич надеется обнаружить что-нибудь полезное. Николай Павлович прищурился, в глазах его появилось новое выражение — живой и радостной заинтересованности.

— А ведь вы правы, — медленно произнес он. — Я действительно натыкался на нечто по этой теме. Я пока не изучал записи, только просматривал, но я обязательно сегодня же это найду и постараюсь привести в божеский вид. У Володьки в компьютере, как всегда, полный хаос, — Панин снисходительно улыбнулся. — А ведь я ему говорил — надо хотя бы раз в месяц наводить порядок, да где ему при его несобранности! И что в результате? Все брошено в таком состоянии, что, если б не я, никто б вовек не разобрался.

— А разве Некипелов не разобрался бы?

— Разве что Некипелов, и то не убежден. Ему не хватает кругозора, да и терпения не всегда. В общем, если встретите Гуревича, так пускай подойдет ко мне. Разумеется, я ему помогу.

Талызин поблагодарил и отправился в соседнюю комнату, куда удалилась Анна Николаевна. Постучав, услышал слабое «войдите». Вдова полулежала на диване с видом умирающей. Но, учитывая, что совсем недавно она была весьма бодра, следователь решил не оказывать первой медицинской помощи и приступил к разговору.

— Не вставайте, не вставайте, пожалуйста, раз вы плохо себя чувствуете! — вежливо попросил он. — Мне и так неловко, что придется задавать вам вопросы. Понимаю, вам не до меня. Но вы правильно заметили — я вынужден.

Анна Николаевна лишь слегка наклонила голову, и Талызин без долгих предисловий флегматично осведомился:

— Вы уверены, что ваш муж покончил с собой, а не убит?

— Ой! — широко распахнула глаза Анна Николаевна. — Конечно. А почему я должна… я не понимаю…

— Некоторые считают, он был не из тех, кто способен наложить на себя руки. А как думаете вы?

— Да, Володя не открывал душу посторонним, — кротко заметила вдова. — Посторонним могло казаться, что у него на душе все прекрасно, но я знала, что это не так. У него были проблемы, и они очень его беспокоили.

— Какие проблемы?

— Ох… нам с вами трудно это понять, мы ведь не ученые, а обычные люди. У Володи начались трудности в работе. Возраст, он же все-таки сказывается, правда? Нет такого потока идей, как в молодости, интеллект слабеет. Для обычного человека это ерунда, а для Володи… Он так переживал, что у него начались и другие проблемы… интимные… ну, вы понимаете? А мужчины из-за этого так страдают. Я знала это, но я не понимала, — она всхлипнула, — я не понимала, что он настолько страдает. Я должна была… я ведь чувствовала неладное… я должна была удержать его, а я не сумела. Я виновата, как я виновата! И зачем я в тот роковой день уехала к маме!

— Вам ведь надо было забрать детей, — благодушно напомнил Игорь Витальевич. — В чем же вы виноваты? Вы во сколько выехали из дома?

— Встала, позавтракала и поехала. Наверное, выехала в районе девяти.

— И в каком настроении находился ваш муж?

— В подавленном. После этого ужасного юбилея он места себе не находил. Но я надеялась — привезу деток, и он повеселеет. Детки, они как солнечный лучик, они любому поднимут настроение, правда?

Талызин был категорически не согласен с данным заявлением, однако кивнул.

— Да, а вы не знаете, у вашего мужа не было каких-нибудь планов на день? Он никуда не собирался, никого не ждал?

— Нет. Он сидел, что-то обдумывая. К сожалению, я тогда не догадалась, что. Я надеялась, даже если он и собирается… если он и задумал плохое, то не решится сразу. Я успею привезти деток и вывести его из депрессии.

— Да, это понятно. Вы, наверное, схватили детей и сразу же помчались обратно, да? Чтобы успеть?

Анна Николаевна приложила к глазам платочек и довольно долго всхлипывала, затем горестно воскликнула:

— Не терзайте мои раны! Нет, я не помчалась обратно. Я ведь не знала, что счет идет на минуты. Я думала, на дни или хотя бы часы. Я была такая усталая, мои нервы были так истерзаны, что я не смогла сразу уехать. Я привыкла в трудную минуту быть рядом с мамочкой, искать у нее поддержки. И, пока я черпала у нее душевные силы, прошло все утро. Обратно я выехала около двух.

— И все это время вы были вместе с матерью?

Анна Николаевна поглядела на следователя цепким взором, так не вяжущимся с наивным детским голоском, и сообщила:

— Мамочка ненадолго выходила погулять с детишками. А остальное время мы были вместе.

— И сколько же ее не было?

— Не помню. Знаете, у меня совсем нет чувства времени, а смотреть на часы я вечно забываю. Я такая рассеянная, просто ужасно!

— И во сколько она выходила?

Собеседница лишь недоумевающе и сокрушенно развела руками.

— Хорошо, — не стал жать следователь, — я понял. Значит, для вас в тот день настала трудная минута. А почему?

— Как почему? — взмахнула ресницами несчастная вдова. — Разве вы не знаете? Разве вам вчера никто не сказал? Накануне, в свой день рождения, Володя говорил о самоубийстве. А поскольку я и до этого ловила его на подобных мыслях, я страшно расстроилась и хотела посоветоваться с мамочкой, что мне предпринять.

— Это было единственное, из-за чего вы расстроились?

— Нет, не единственное, — неожиданно призналась Анна Николаевна, — но после происшедшего вторая причина кажется смешной. На юбилее присутствовала девочка… ее зовут Кристина, она лаборантка… Знаете, Володя, он очень нравился женщинам. Очень был обаятельный человек. А эта лаборантка… ведь у девчонок сейчас нравственность на нуле… она бегала за ним, как кошка. Разумеется, он не воспринимал ее всерьез, я была в нем уверена. Иначе разве я согласилась бы, чтобы она присутствовала на дне его рождения, правда?

В ответ на взмах ресниц и наивную девичью улыбку Талызин, естественно, кивнул, а про себя кое-что отметил. Первый человек, который постоянно говорит о Бекетове в прошедшем времени — его жена. Остальные словно до сих пор считают его живым, а она уже похоронила. Этот факт не в ее пользу. Но в то же время она откровенно заговорила о скандале с Кристиной — это уже в ее пользу. Или она просто знала, что следователь в курсе?

— Значит, девочка бегала за вашим мужем?

— Да, мы с ним вечно над этим смеялись. А тут… не знаю, что ей в голову взбрело… после этого тоста она стала на меня кричать. Мол, я виновата в том, что довела Володю до подобного состояния, и, если б он жил с ней, такого бы не случилось. А Володя как раз куда-то отошел, и некому было ее образумить.

— Ничего, — утешил следователь, — вы же понимали, что это не так.

— Да, но знаете, как это бывает в личной жизни… даже когда полностью доверяешь партнеру, все равно от таких вещей остается неприятный осадок. Хотя, конечно, мне пора бы привыкнуть. Его на работе постоянно осаждали бабы. Знаете, у них есть такая Лазарева, так она просто проходу ему не давала. А вы б ее видели! Типичный синий чулок, почти без косметики, одета как пугало, выглядит на пятьдесят и не знает в жизни ничего, кроме работы. Володя всегда презирал подобных женщин. Он любил женщин ухоженных, утонченных.

Анна Николаевна настолько увлеклась, что даже забыла про необходимость контролировать звучание своего голоса, и его тембр стал существенно ниже. Поскольку лично для Талызина Марина обладала несомненной привлекательностью, которой, правда, серьезно мешали скептический ум и независимый характер подруги жены, возникло подозрение, а не проявляется ли тут запоздалая ревность. Если да, значит, вдова ревнива не на шутку. Хотя кто этих баб разберет, особенно в оценке одежды. Очень часто, когда предлагаешь Вике купить какой-нибудь симпатичный костюмчик, она только возмущенно фыркает и выбирает другой, ничем не лучше.

— Значит, Лазарева не давала вашему мужу прохода?

— Да. Обе они, и Лазарева, и Дерюгина. Я не обращала на это внимание. Воспринимала как оборотную сторону привлекательности моего мужа. Но крик, который устроила Дерюгина на юбилее, меня расстроил. Глупая я, правда?

Голосок снова стал детским.

— Вас вполне можно понять, Анна Николаевна. Скажите, а ваш муж, он был верующий?

— Постольку-поскольку, — пожала плечами собеседница. — По крайней мере, крещеный, поэтому когда Коля предложил похоронить его по православному обряду, я это сразу одобрила. Так гораздо торжественнее, правда?

А вот это уже неожиданность. Игорь Витальевич был уверен, что Панин выдумал свою инициативу по данному вопросу, а, оказывается, нет. Ведь сговориться парочка вряд ли успела! Спросим-ка еще кое-что…

— Простите за нескромность… Вы прожили в первом браке больше десяти лет, но так и не завели детей… Это случайность или… Вообще-то Анна Николаевна вполне могла возмутиться в ответ, но она лишь мило улыбнулась.

— Я тогда была совсем юной. Коля часто смеялся, мол, куда мне ребенка, я сама еще ребенок. А теперь повзрослела — и вот родила. Даже двоих. Детки — такое счастье!

Снова полное единодушие с бывшем мужем! Неужели Марина наврала? Нет, скорее ей в свое время наврала Анна Николаевна, а теперь стала говорить правду.

— А бывшая жена Бекетова, Татьяна Ивановна… какие у них после развода взаимоотношения?

Вдова, заметно скривившись, сообщила:

— Дружеские. Хотя Володя предпочел ей меня, он продолжал ее поддерживать и морально, и материально. Даже тогда, когда приходилось отрывать деньги от насущных потребностей нашего бюджета. Таня, она, знаете ли, из тех, кто так и не сумел приспособиться к нынешней жизни. Она привыкла, что ее содержит государство, вот и сидит на нищенской зарплате. Поэтому Володя ее жалел.

Тон убедил Талызина — да, вдова ревнива. Кроме того, неожиданно стало ясно, что нестандартное начало первого брака осталось для Анны Николаевны тайной, иначе она не упустила бы случая смешать соперницу с грязью. Похоже, при всех своих недостатках Бекетов не выставлял тайны брошенных им женщин напоказ.

— А вас не удивил такой странный подбор гостей на юбилее?

— Удивил, — охотно подтвердила собеседница. — Я только потом поняла, в чем дело. Он ведь решил покончить с собой, вот и собрал тех, кто сыграл серьезную роль в его жизни. Женщин и учеников.

— Разве Дерюгина или Лазарева играли в его жизни серьезную роль? — осведомился Талызин, подивившись точности нанесенного удара. Под этим углом зрения на состав гостей никто еще не смотрел!

— Что касается Дерюгиной, она работает на кафедре лаборанткой и обязана там находиться. К гостям она не имела отношения. А Лазарева у Володи училась, и он ценил ее как педагога. Старые девы часто бывают хорошими учителями, ведь своей жизни у них нет.

— А кто из учеников был Бекетову особенно близок?

— Конечно, Коля. Между ними разница всего шесть лет, и они стали друзьями. Их дружбе не помешали даже… даже наши семейные перемены.

— Говорят, последнее время Бекетов больше всего общался с Гуревичем. — Да, пожалуй, но это было чисто деловое общение. В душу к себе такого юного парня Володя, разумеется, не пускал.

«Знает, что Гуревич не верит в самоубийство, — понял следователь. — Умная дама!»

В этот момент раздался грохот. Он был так силен и неожиданен, что Талызин даже вздрогнул.

— Черт! — выругалась Анна Николаевна. — Если он разбил мне компьютер…

Она вскочила и ринулась в соседнюю комнату, Талызин за ней. Там в растерянности ползал по полу Панин, собирая какие-то осколки.

— Анечка, — горестно выдавил он, глядя снизу вверх, — на сей раз я его разбил. Но информация, она вся цела, я грохнул только монитор.

— А ты хоть знаешь, сколько стоит плазменный монитор? Мы выкинули на него такие деньги, что…

Анна Николаевна кипела от гнева. «Ха! — подумал Талызин. — Значит, она якобы не разбирается в компьютерах?»

Очевидно, нечто подобное сообразила и она сама. По крайней мере, тут же сделала наивное личико и детским голоском добавила:

— Извини, Коля, это нервы. И потом, Володя, он так хотел именно плазменный монитор… я вот даже название запомнила… Но теперь это уже все равно.

А Игорь Витальевич между тем мрачно смотрел на стенку. Мощность шума, донесшегося из одной комнаты в другую, навела на неприятную мысль, которая тут же подтвердилась. Да, дом был дореволюционной капитальной постройки, однако данная конкретная стена явно являлась новоделом, перегораживая огромный зал надвое. Похоже, Анна Николаевна прекрасно слышала весь разговор следователя с отставным мужем, вот и подготовила согласованные ответы. А нечего быть таким лопухом, сам виноват! Пришлось попрощаться и уйти. Однако во дворе ждала неожиданность. Неожиданность сидела на спинке сломанной лавочки и по-детски обкусывала ногти.

— Вы?

Кристина соскочила с лавочки, потрясенно уставившись на следователя.

— Вы сюда? — он кивнул в сторону подъезда.

— Нет, просто гуляю. Забрела. И, надо же — вы! Хотя понятно… вы ее допрашивали, да? Думаете, она его убила?

Девушка набрала в грудь воздуха и вдруг заявила, словно в воду бросилась.

— Вы не там ищете. Знаете, кто его убил? Лазарева Марина Олеговна. Я точно знаю.

Талызин аж крякнул. Вот тебе новости!

— Откуда вы знаете?

— Знаю, и все. Она уже много лет его любовница. Всю жизнь, понимаете? У него жены, а он тайком трахается с ней. Отвратительно! Прямо в институте, представляете, прямо на рабочем месте! Она вот выставляется перед нами, какая она правильная, а сама все время врет! Вот она его и убила.

Решив не выяснять, как согласуется этот спич со вчерашним утверждением, будто Марина — завистливая старая дева, Игорь Витальевич уточнил главное.

— Это еще не причина, чтобы убивать. Вы знаете что-то конкретное?

— Она ненавидела его. Она вообще всех мужчин ненавидит! Она — самая рассудочная и бесчувственная из женщин, вот она какая! Они поругались в тот день, в день его рождения. Мне не нужны про нее всякие дурацкие доказательства! Если человек всю жизнь врет, врет так, что все ему верят, все до единого, а он притворяется, так этот человек, он убьет, и никто не догадается об этом! Она такая, что…

Кристина почти кричала, в голосе звенели слезы. На середине фразы у нее перехватило дыхание, словно опять начался приступ, она судорожно дернулась и, повернувшись, побежала. Талызин рванул за ней, но возраст и сердце были уже не те. Девушка скрылась в одном из ближайших подъездов, который оказался проходным. Следователь побродил вокруг, однако найти ее не смог.

Дома он сказал Вике:

— Поговорила бы ты с Мариной как женщина с женщиной. Я так понял, она жила когда-то с Бекетовым пару месяцев, лет тринадцать назад, и с тех пор у них ничего.

— Да, — кивнула жена. — Он ведь потом женился, а Маринка не из таких.

— Зато он, похоже, из таких. Если у них с Мариной продолжалась связь… тут ничего особенного нет, это их личное дело, но хотелось бы знать, имеется ли под этим утверждением основание.

— А кто наклепал? — заинтересовалась Вика.

— Кристина, — помешкав, решал признаться Игорь Витальевич. — И вообще, вела она себя очень странно, а Марину ненавидит лютой ненавистью. Кстати, уверяла, что в день юбилея Марина с Бекетовым поругались.

Вика обычно чувствовала, когда муж действительно придавал значение своим словам, поэтому лишь заметила:

— Тогда срочно выметайся. Маринка скоро придет, а при тебе я с ней говорить не хочу. В магазин сходи, купи чего-нибудь вкусненького, и быстро не возвращайся.

Если честно, ей самой было интересно. Личная жизнь Марины всегда ее интриговала. Большинство женщин охотно делятся с подругами проблемами по данной части, а Маринка какая-то скрытная. Понадобилось убийство, чтобы она призналась, что была когда-то влюблена!

Однако на деле решительность Вике изменила. Легко ли брякнуть «Ты часто последнее время спала с Бекетовым?» человеку, с которым никогда не беседовал на подобные темы? Она ходила вокруг да около, но на прямой вопрос подвигнуться не могла.

Слава богу, Марина что-то почувствовала.

— Ты что темнишь? — удивилась она. — На тебя не похоже.

— Тебя боюсь, — честно высказалась Вика. — Ты такая серьезная, не знаю, как подступиться.

Марина засмеялась от неожиданности, потом заявила:

— Не бойся. Я по выходным обычно не кусаюсь. В чем дело-то?

— Твоя драгоценная Кристинка наплела Игорю, будто вы с Бекетовым много лет любовники. Да, и еще, что вы с ним в последний день поругались. Еще Игорь говорит, что она была какая-то странная и ненавидит тебя лютой ненавистью. Кажется, все.

— О, черт! — вырвалось у Марины. — Понятно.

Лицо ее заметно помрачнело, и Вика поспешно добавила:

— Не хочешь, так ничего не говори. В конце концов, какое Игорю до этого дело? К убийству это не имеет ни малейшего отношения.

— Не знаю, — мрачно вздохнула ее подруга. — Надеюсь, не имеет. Бедная Кристинка! А я еще вчера удивилась. Она, конечно, должна меня недолюбливать, но не настолько, чтобы поразить Игоря Витальевича. А теперь все ясно.

— Да что тебе ясно?

— Помнишь, я рассказывала… ну, про тот разговор в лаборатории… на дне рождения, когда я ушла за перегородку, и туда пришел Володя?

— Конечно. И что?

— Ты еще спрашивала, могла ли его слышать Аня. А его слышала Кристинка.

Это почти наверняка.

— Почему ты так уверена?

— Ну… потому что у нас с Володей давно ничего не было, даже намека не было, а про прошлое Кристинке знать неоткуда. Знали только те, кто в те годы был близок к Володе. Панин, Некипелов. Да, еще Аня и Лидия Петровна. Никто из них просветить Кристинку не мог. Вика прокрутила в мозгу пресловутый разговор в лаборатории и пожала плечами.

— Ну, пусть подслушала. Там, по-моему, ничего такого не было. Нет, было что-то про Кристину не очень приятное, но не так, чтобы… — Я рассказала вам не до конца, — неохотно откликнулась Марина.—

Думала, остальное не имеет значения. Но, раз так пришлось… снявши голову, по волосам не плачут…

Она опустила глаза, припоминая. Всплыли обрывки фраз, за которые стало стыдно. Если б знать тогда, что девочка это слышит…




— То есть ты бросаешься подобными заявлениями, чтобы мы все не ссорились между собой, а дружно утешали тебя? А ты подумал, что та же Кристинка по молодости примет это по-настоящему близко к сердцу?

— А мне и нужно, — задумчиво произнес Бекетов, — чтобы она приняла это близко к сердцу. Надеюсь, это заставит ее действовать.

— Неужели есть что-то, на что она для тебя еще не готова? — иронически спросила Марина.

— Она слишком романтическая девочка, а моя Анюта слишком привыкла подавлять самолюбие. Боюсь, даже если я заведу гарем, она не сочтет это достойным поводом для того, чтобы меня бросить.

— Значит, решил выгнать Аню ради Кристинки?

— Обижаешь, Мариша! — весело возмутился Бекетов. — Я ни разу не выгонял женщину из своего дома, а в моем возрасте поздно менять привычки. Предпочитаю, чтобы дамы уходили сами.

— Не вижу связи…

— Очень просто. Кристинка вбила себе в голову, что должна проявить благородство и не разрушать семью. Ей, понимаешь ли, достаточно моей любви, проза жизни пусть достается Ане. При подобном поведении Аня может делать вид, что не воспринимает наши отношения всерьез. А теперь Кристинка в ужасе: я, оказывается, считаю себя стариком и размышляю о смерти. Почему? Да потому, что живу с постылой старухой. Юные особы, они склонны судить весьма категорично. Значит, надо срочно меня спасать. Пускай попортит Ане нервы, это обеим пойдет на пользу.

— Все равно не понимаю, — упорствовала Марина. — Почему бы тебе прямо не объяснить Кристинке, чего от нее хочешь?

— То есть сказать ей: «Детка, я не люблю склок, поэтому обязанность довести Анюту до нужной кондиции возьмешь на себя ты»? Жаль лишать девочку иллюзий. К тому же она много о себе возомнит, а мне это ни к чему. И еще, теперь уже до конца.

— Мой роман с Кристинкой объясняется идиотским желанием хоть на короткое время стать моложе, чем я есть. Кристинка чем-то похожа на тебя, какой ты была когда-то. Я часто вспоминаю то время. Очередной признак старости — оглядываться назад, а не смотреть вперед.

— Почему бы и не оглянуться? Тебе можно только позавидовать. Иногда мне кажется, — Марина задумчиво улыбнулась, — наверное, ты — единственный человек, кому никогда и ни в чем не пришлось себя ломать. Удивительно!

— А ты? Если б ты это умела, все у нас пошло бы по-другому. Но ты не умеешь и даже не пытаешься.

— Возможно, но мне приходится за это платить. В личной жизни — одиночеством. В работе — мизерной зарплатой и конфликтами с начальством. В литературе — проблемами с издателями. А ты, не ломая себя, имеешь все, что тебе нужно.

— Женщине всегда приходится платить за то, что мужчинам дается бесплатно, — спокойно сообщил Бекетов.

— В таком случае остается надеяться, — сама не зная, язвит или серьезна, заметила Марина, — что Кристинка умеет поступиться собой, не слишком при этом страдая.

— Ну, за нее можешь не беспокоиться. У нынешнего поколения нет такого понятия, как чувство собственного достоинства. Зато она по-детски ревнива, так что при необходимости повод для расставания найти будет несложно.

— А ты уже обеспечиваешь себе тылы?

— Ну, Мариша, — Володя улыбнулся, — не считаешь же ты всерьез, что я долго проживу с девочкой моложе меня на тридцать два года. Или что она долго проживет со мной. Это у нее сейчас пора иллюзий, но пора эта быстро закончится.

— И, рассуждая так, ты морочишь девчонке голову! — разъярилась Марина. В глазах у нее потемнело от гнева. — А то, что ты можешь навсегда испортить ей жизнь, для тебя ерунда! Я понимаю, жизнь женщины — это не то, с чем надо считаться. Мы же неполноценные существа, наши чувства ничего не стоят. «Пускай она поплачет — ей ничего не значит», так?

— Только не ты, — вдруг прервал ее Бекетов и крепко прижал к себе. — Любая из них, но не ты. Ты другая. Единственная другая за всю мою жизнь.

Марина почувствовала, что у нее подгибается коленки. Она и забыла, как сводят с ума поцелуи этого человека, какие у него нежные, сильные руки, как в единый миг все остальное на земле становится неважным, даже несуществующим, остается только он…

— А я рада, — заявила Вика, поняв, что продолжения не будет. — Это очень даже хорошо, что ты повела себя, как нормальная, гормонально здоровая баба. По крайней мере, переспала с ним напоследок.

— Нет, — тихо откликнулась собеседница.

— Что — нет?

— Я вырвалась и ушла.

— Что? Издеваешься, что ли? Почему?

— А я обнаружила у себя способности к телепатии, — невесело усмехнулась Марина. — Я вдруг услышала, что он думает. Он как-то произнес эту фразу… незадолго до нашего разрыва.

— Какую?

— Он тогда сказал: «Если надо в чем-то убедить мужчину, действуешь через мозги, а женщин приходится убеждать совсем через другое место». Вот это он и подумал. По крайней мере, я так решила.

— Дура! — не выдержала Вика. — Ты самая настоящая дура! Может, он и не думал ничего такого? Может, он женился бы на тебе? Сил моих с тобой нет! Выдумываешь всякую чушь, а теперь человека убили, и мы никогда теперь не узнаем…

Ей почему-то стало настолько горько, что из глаз закапали слезы.

— Да, я дура, — согласилась Марина и тоже заплакала. — Ты совершенно во всем права. Если б я переспала с ним тогда, я б сейчас так не мучилась. А я его оттолкнула, сама не знаю, за что.

— Он сам виноват! — горячо воскликнула Вика, на сто восемьдесят градусов меняя собственное мнение. — Еще не хватало тебе теперь переживать! Он как этот мальчик, который кричал «волки». А когда действительно пришли волки, ему не поверили.

— Теперь все это уже неважно, Вичка. Прошлого не вернешь. Я знаю одно — как бы ни было Володе больно или обидно, на самоубийство это его толкнуть не могло. Даже если представить на минуту, что он меня… что я действительно была ему дорога… он бы продумал, как сделать, чтобы я вернулась к нему, а не убил себя. Сложные задачи всегда стимулировали его волю к жизни.

Когда раздался робкий звонок в дверь, подруги уже давно утерли слезы и даже выпили во утешение по рюмочке коньяка.

— Игорь стесняется открыть дверь своим ключом, — пояснила Вика. — Я его выгнала, чтобы нам без помех поболтать. Но ты ведь… ты, я думаю, не против… это ведь может быть важно для следствия, да?

— Перескажи ему ты, — попросила Марина. — У меня нет сил.

Игорь Витальевич, выслушав жену, задумчиво заметил:

— А я терзался — где раньше слышал фразу, что Марина — самая рассудочная и бесчувственная из женщин. Сперва это сказал Бекетов в том самом разговоре, а теперь — Кристина в разговоре со мной. То есть получается, у девочки был мотив. Так?

— Не знаю, — вздохнула Марина. — Только я теперь вспоминаю, когда я выскочила из-за перегородки… ну, после этого разговора… Кристинка стояла у стенки совершенно белая. Я еще решила, на нее так подействовал этот идиотский тост. Мне трудно объяснить, но я теперь уверена, что разговор она слышала. Но она, наверное, скорее бы уж убила меня?

— Это большой вопрос, — не согласилась Вика. — Удар ей нанес он, а не ты. Ты — так, подручное средство.

Марина сморщилась, словно от боли, и тихо произнесла:

— Бедный ребенок…

— Слушай, — удивилась Вика, — а ты действительно на нее совсем не обижаешься? Она про тебя гадости говорит, а ты ее жалеешь. Если б не знала, что ты не любишь притворяться, в жизни бы не поверила.

— Ну, — пожала плечами ее собеседница, — наверное, дело в том, что она была моей студенткой.

— Ну и что?

— Я же профессионал. У меня вошло в плоть и кровь, что характер студента, а также его ко мне отношение не должны быть связаны с тем, как я отношусь к нему. Плохо относиться к студенту я могу лишь из-за его нежелания или неумения учиться. Я так привыкла. А Кристинка, она еще… Володя не зря говорил, что она чем-то на меня похожа. Не на теперешнюю, конечно. Я очень хорошо понимаю, что она может чувствовать. А сама бросила на нее подозрение, да? Странно получается.

— Не вижу странности, — заметил Талызин. — Мне представляется естественным, Мариночка, что, раз уж вы ко мне обратились, так расскажете мне всю правду, а не ее обрывки. Я, как никак, тоже профессионал.

Марина покраснела, а Вика поспешила уточнить:

— Конечно, профессионал, и Марина тебе целиком и полностью доверяет. Просто ей жалко девочку, вот и все.

— Да успокойтесь вы обе! — не выдержав, засмеялся следователь. — Если девочка не виновата, так ничего ей не будет. Может, у нее вообще алиби? Завтра воскресенье, а вот в понедельник посажу на это кого-нибудь из своих ребят. Как говорится, не в службу, а в дружбу. Это называется использованием служебного положения в личных целях. Вот до чего вы меня довели!

— На что посадишь ребят? — жадно осведомилась Вика.

— На алиби. Некипелов якобы вел занятия — это надо выяснить у студентов. Андрей Петренко не покидал читального зала — пускай подтвердит библиотекарь. Татьяна Ивановна была на работе — тоже для порядку не мешает подтвердить, хотя в данном случае я уверен. Панин сидел дома, Лидия Петровна тоже. Надо проверить, не видел ли кто, как они выходили. Это же относится к Анне Николаевне, которая была на квартире у матери — причем одна. Так, Гуревич гулял, Кристина должна была сидеть в лаборатории… В общем, работы хватает. А основное — расспросить соседей Бекетова. К сожалению, дом без консьержки, но чем черт не шутит? Вдруг кто видел, как к Бекетову заходили? Вдруг кто узнает кого-то из наших фигурантов?

Марина улыбнулась:

— Значит, Таня вам понравилась? Я недостаточно хорошо ее знаю, но тоже думаю, что она не могла бы… как христианка, и вообще… — Она потеряла сознание, когда я намекнул, что Бекетова могли убить, зато вцепилась в эту мысль мертвой хваткой. Уж больно ей не хочется, чтобы он страдал в аду. Кстати, Марина, а вы знаете, каким образом она за него вышла?

— Я не понимаю… познакомилась с ним и вышла. Она, по-моему, родственница Лидии Петровны. А что?

— Нет, ничего.

Талызину стало приятно, что его догадка подтвердилась. Бекетов способен бросить женщину, но не предать ее. И тут Игорь Витальевич с удивлением поймал себя на мысли, что и сам, подобно большинству, думает об этом человеке в настоящем времени.

— А как вам Лидия Петровна? — неуверенно поинтересовалась Марина. — Вальяжная дама. Очень и очень обеспеченная. На редкость высокого о себе мнения. Вела себя так, будто все мы для нее ничто. Не всегда в это верится. При ее страсти к сплетням трудно представить, что она забыла ваше имя.

— А она его и не забыла, — сообщила Марина. — Она на том дне рождения явно поставила целью меня довести, и, если б Володя постоянно за ней не следил, добилась бы своего. Я ее тоже терпеть не могу, но предпочла бы просто не иметь с ней дела, а не скандалить. В умении скандалить мне с нею соревноваться глупо, все равно проиграю.

— Значит, дамочка мне врала. Любопытный факт! И, кстати, очень настойчиво пыталась обеспечить свое алиби. Убежден, что куда-то она в среду обязательно выходила — хотя, возможно, с Бекетовым это никак и не связано. Еще один любопытный факт — тайком от ее мужа они с Бекетовым перезванивались. По ее словам, он давал ей коммерческие советы. Он что-нибудь понимал в коммерции, Марина?

— Он понимал в жизни. Я вот все думаю — как он мог не догадаться, что его хотят убить? Значит, был слишком занят чем-то другим, а все остальное напрочь выкинул из головы. Иначе не мог не догадаться!

«Был занят тем, что искал способ вернуть тебя», — подумала Вика, в глубине души весьма склонная к романтизму, а вслух произнесла:

— Ну, о чем вы болтаете? Кому сейчас нужна ваша Лидия Петровна? Игорь, надеюсь, ты с Анной-то Николаевной наконец поговорил? Поглядел на нее? Она — убийца?

— Ты, Вика, многого от меня хочешь. Я такие вещи не определяю на взгляд.

— Ерунда! Конечно, это не для протокола, а для себя, но чтобы ты с твоим опытом не мог определить убийцу — вовек не поверю! Не хочешь признаваться, да? Мы тебе все выкладываем, как на блюдечке, а ты нас за нос хочешь водить? Очень честно, нечего сказать!

Глаза жены смотрели требовательно и строго, глаза ее подруги — менее требовательно, однако не менее выжидающе. Правильно утверждают французы, протяни женщине палец — она вытащит скелет!

— Она вам понравилась? — наконец, прервала молчание Марина. — Нет, не понравилась. Она действительно притворщица, изображающая наивную непосредственность. Причем изображает ее не слишком ловко. Наверное, в данную ловушку за всю ее жизнь попался только один человек.

— Да, вы правы. Панин верит ей безоговорочно. А она на деле — женщина весьма разумная и предусмотрительная.

— Разумнее, чем я, — честно доложил Талызин. — У нее сидел Панин, разбирал научное наследие Бекетова, и, пока я его допрашивал, она все тихонечко слушала из-за стенки. Так что отвечали они с редкостной согласованностью.

Вика открыла было рот, но сумела удержаться от комментария. Не дождавшись упреков, ее муж продолжил:

— Что касается моих личных наблюдений за этой дамой… О смерти мужа она скорбит не слишком. Врет напропалую, лишь бы уверить, что он покончил с собой, при этом сама убеждена, что его убили. Не будь так убеждена, не имела бы причины врать. Алиби у нее нет. Ревнива. Корыстна.

— Ну, — поощрила Вика. — Тебе мало?

— Мне много, — возразил ей муж. — Кстати, Марина, она и впрямь не способна разумно себя вести при резкой перемене ситуации. Когда Панин разбил ей монитор, моментально вышла из роли.

— А Панин разбил монитор? — рассмеялась Марина. — Откровенно говоря, вот основная причина, по которой с трудом верю, что он сумел бы совершить убийство. Он бы разбил пузырек. Фантастический человек! Под ним недавно стул развалился, представляете?

— Вполне. Панин тоже явно темнит — то ли отводит подозрение от Анны Николаевны, то ли от себя. Причем, похоже, сговорился с Некипеловым. Они дружны?

— Я бы не назвала это дружбой. У них взаимовыгодное сотрудничество. Причем больше выгоды обычно извлекает Сережа — так уж он устроен. Значит, Аня не показалась вам вероятной убийцей?

Игорь Витальевич пожал плечами.

— По всем параметрам она подходит, но чувства попадания в десятку у меня нет. Она нервничает, хитрит и что-то скрывает, она предпочитает быть вдовой, а не брошенной женой, но если б она совершила убийство, вела бы себя иначе. Договорилась бы с матерью об алиби, например.

— Не догадалась договориться, — предположила Вика. — И вообще, она думала, все верят в самоубийство.

— Она не могла так думать. Она проговорилась, что знала о моих вчерашних расспросах. Будучи разумной и предусмотрительной, должна была срочно позаботиться об алиби и вообще получше продумать линию поведения. Позволить мне застать у нее бывшего мужа… Конечно, для его появления был предлог, и все же неумно. Хотя преступники часто допускают ляпы. Не знаю. Скорее уж Панин… в тихом омуте черти водятся… Он очень ее любит и уверяет, что совсем не обиделся на ее уход. Это так?

— Не знаю, Игорь Витальевич. Он скрытный человек. Внешне — не обиделся. — А вот на то, что ее бросают, мог и обидеться. Хотя мне показалось, к Бекетову он искренне привязан и даже не завидует ему.

Талызин вспомнил, как спрашивал Панина, действительно ли у Бекетова началась деградация интеллекта, и Николай Павлович не смог заставить себя ответить «да». Некипелов смог, вдова смогла — и даже с легкостью обвинила мужа в импотенции, — а вот у Панина язык не повернулся оскорбить учителя. Хотя, судя по словам Петренко, определенные основания для подобного утверждения имелись. Петренко сказал, Бекетова перестало осенять. Интересно, правда ли это? Хочется верить, что нет, просто парень по приезде из Америки мало общался с руководителем, а тот успел увлечься другой темой. Странно, почему это представляется настолько важным? Почему обидно даже предположить, что ум совершенно чужого и во многом неприятного человека с возрастом ослаб? Может, потому, что и сам не молодеешь?

— Ты что молчишь? — сурово осведомилась Вика. — Ты Кристинку, что ли, подозреваешь? Но она ж тебе нравится.

— В каком это смысле? — буркнул потрясенный муж.

— Да во всяком. Я же вижу! А убийца бы тебе никогда не понравилась, это точно. Значит, если это она, то у нее типичное состояние аффекта. По всем твоим рассказам так выходит. Она и вчера была не в себе, и сегодня тоже.

— Кстати, — вмешалась Марина, — если б она была виновата, ни за что бы не призналась, что слышала мой с Володей разговор. Она ж сама создала для себя мотив!

— А она и не призналась, — возразил Талызин. — Она просто обвинила вас в связи. По вашему разговору легко было сделать вывод, что вы любовники. Значит, она могла бы застукать вас когда-нибудь в другой раз.

— Какая разница? Она не должна была признаваться, что считала, будто Володя ей изменял. Если б она его убила, так делала бы вид, что между ними все безоблачно.

— Для нее, Мариночка, по большому счету дело не в том, спал ли Бекетов с вами, а в том, как он при этом относился к ней. Она ведь не возражала против его жизни с Анной Николаевной, пока была уверена, что любит он ее, а не жену. А вот услышать, что он и к ней самой не относится серьезно — это действительно удар и это действительно мотив. И Кристина понимала это — недаром вчера упорно называла вас старой девой, прекрасно зная, что это не так. А сегодня не выдержала. Пришла посмотреть на окна любимого человека — и вдруг следователь идет. Ее ненависть к вам достигла такой силы, что девочка, будучи действительно не в себе, взяла и высказала мне все. Ей хотелось хоть кому-то раскрыть на вас глаза, она не могла больше терпеть. И тем не менее конкретно про ваш разговор с Бекетовым она промолчала. Но проговорилась — в тот день вы с ним поругались. А ведь вы ругались только там, за перегородкой, правильно?

— Да, но… Ладно, все это пока впустую. Подождем понедельника — вдруг ваши сотрудники и впрямь раскопают какого-нибудь свидетеля? А завтра похороны.

— Да. Вы возьмете меня с собой?

— Конечно. Думаете, кто-то там себя выдаст?

Талызин не ответил.




Глава 4. Воскресенье


Как ни странно, на похороны следователя привел не только интерес к подозреваемым, но и странное чувство сопричастности к покойному. Никогда не виденный Бекетов превратился для него… это трудно объяснить… нет, не в друга — друга такого Талызин никогда бы для себя не выбрал, — скорее в родственника, которых, как известно, не выбирают, а любят просто так. Или даже не любят, но наперекор всему ощущают своими. Игорь Витальевич привез Марину на кладбище на машине. Отпевание происходило в кладбищенской церкви, потом похороны и поминки. Анна Николаевна была одета, как подобает вдове, а не юной девочке, однако выражение лица сохраняла прежнее, наивно-удивленное. Татьяна Ивановна выглядела сосредоточенной, но отнюдь не подавленной. Лидия Петровна щеголяла в черном с блестками балахоне, черных лодочках и черной нелепой шляпе, посматривала снисходительно, вслух удивлялась скудости церковной утвари. Гуревич с Паниным горячо обсуждали нечто научное — похоже, последние записи Бекетова. Андрей Петренко показался следователю расстроенным, Некипелов озабоченным. К тому же последний постоянно косился на Талызина с Мариной. Кристинка отсутствовала. После церкви все пошли на кладбище. Игорь Витальевич, отставший от остальных, стал свидетелем странной сцены. Лидия Петровна вплотную приблизилась к Марине и, похоже, что-то тихо произнесла. В ответ Марина вскрикнула так, что многие обернулись. К ней тут же подскочил Некипелов, взял под руку и повел вперед, очень медленно и осторожно. Уже у могилы заинтригованный следователь шепнул Марине на ухо: «Что она вам сказала?» Они отошли.

— Кто сказал?

— Лидия Петровна.

— А, это. Ничего особенного. Она наступила мне на ногу. Нарочно.

Счастье будет, если не треснула кость.

— Не понял, — изумился Талызин.

— Вы видели, у нее туфли на шпильках, а на них такие тонкие железные набалдашники. Учитывая ее вес и то, что она навалилась изо всех сил, мало мне не показалось.

Игорь Витальевич опустил глаза и обнаружил, что колготки на подъеме Марининой ступни запеклись от крови.

— Я — старый балбес, — самокритично признался он. — Смотрел и ничего не видел. А кто-нибудь видел? Из тех, кто стоял ближе. Надо ведь еще доказать, что она это нарочно.

— Господи, — тихо, но горячо воскликнула Марина, — ну, как это можно доказать? Она прошептала мне: «Получай!» — и наступила. В любом случае, что я, судиться с ней стану? Все это ерунда. Вы заметили, что нет Кристинки?

— Да. Странно.

— Это не странно, это ужасно. В церкви я еще на что-то надеялась, а теперь… Игорь Витальевич, она не могла не прийти! Даже если она его убила, даже если она заболела — она не могла, понимаете! Надо срочно что-то делать. С ней какое-то несчастье. Вы из милиции, вы должны срочно что-то предпринять.

— Мариночка, откуда такое паникерство? — удивился следователь. — Вам это не свойственно. Девочка могла попасть в пробку. Могла слечь с приступом астмы. Могла просто побояться сюда прийти. Мало ли, что! Оснований поднимать тревогу я не вижу.

— Хорошо, это сделаю я, — с холодной яростью сообщила собеседница. — Я позвоню в милицию и потребую, чтобы ее начали искать. И пусть только попробуют отказаться, я такое устрою!

Игорь Витальевич только таращил в изумлении глаза. Марина, интеллигентная, выдержанная, рассудительная — да что с нею стало? Понятно, день у нее нервный, но все же… Оказывается, и она, несмотря на профессию, истинная женщина с типичным для данного пола отсутствием логического мышления.

И все же червь сомнения его точил. От Марины исходила такая убежденность в собственной правоте… верил бы в разную чепуху, добавил бы — такое мощное биополе, что противиться было трудно. Не хотелось выставлять себя дураком, но еще меньше хотелось получить вечером от Вики нагоняй за черствость. И Талызин набрал номер телефона Кристины. Мать ответила, что девочка на похоронах, выехала часа четыре назад. Это уже настораживало. Тогда он позвонил дежурному и поручил заняться поисками. Лишь услышав это, Марина вернулась к могиле, где ее снова подхватил Некипелов.

Поминки проводились на квартире Бекетова. Увидев, как вдова запирает дверь, Игорь Витальевич машинально осмотрел замок и мысленно выругал себя за тупость.

— Анна Николаевна! — обратился он. — Когда в среду вы вернулись домой, дверь была заперта?

— В каком смысле? — резко осведомилась собеседница, забыв о необходимости делать наивные глазки.

— Вам пришлось отпирать ее ключом или она была открыта?

— Ну… я не помню… у меня ведь был шок… — наивные глазки все же пошли в ход.

— Если бы вы обнаружили ее открытой, то наверняка запомнили бы. Это бы вас сразу насторожило, еще до обнаружения тела. Попытайтесь припомнить!

— Наверное, все было в порядке. Заперта, да, заперта. Простите, я должна усадить гостей.

Она поспешно удалилась, а Талызин задумался над ситуацией. Замок был не из тех, которые можно просто захлопнуть. Если Анна Николаевна не врет и дверь была заперта, значит, либо это сделал сам Бекетов изнутри — тогда и впрямь мы имеем самоубийство, — либо у убийцы был ключ. То есть, скорее всего, преступление совершила вдова. Но, черт возьми, неужели она не понимает, что своими показаниями роет себе яму? Почему не сказала, что нашла дверь открытой? Конечно, объяснение найти нетрудно. Не ожидала подобного вопроса, растерялась — Марина уверяет, Анна Николаевна не умеет быстро принимать важные решения. Или упорно надеется выдать происшествие за самоубийство. Помимо всего прочего, Талызину почему-то казалось, что она соврала и дверь была открыта. В общем, что-то тут не состыковывалось.

Весть о Кристине пришла довольно скоро. Услышав, как у следователя зазвонил мобильник, Марина с полным отсутствием привычного такта вскочила со своего места, однако Талызин сделал вид, что ничего не заметил, и удалился в соседнюю комнату. Возможно, разговор предстоит не для посторонних ушей.

Увы, в последнем следователь не ошибся. Девочку обнаружили на пустыре неподалеку от кладбища. Кладбище располагалось за городом, вот по пути и находились эти самые заваленные мусором пустыри. Непонятно, как Кристину туда занесло. Не добиралась же она пешком — это совершенно нереально. Похоже, смерть наступила от вполне естественных причин — некстати нагрянувшего приступа астмы.

— В ее вещах должен быть баллончик с лекарством, — тут же сообщил Талызин. — Проверьте.

Нет, баллончика не было. Вообще не было ничего похожего. Именно это и сыграло губительную роль. Как объяснил врач, с астмой можно прожить долгие годы, если во время приступов быстро принимать лекарство. Но, стоит оказаться без него, и — конец.

— Еду, — передал Талызин. — Не исключено, что она была не одна. Там могут быть следы. И поищите баллончик.

В трубке раздался тяжелый вздох. Да, рыться в мусоре — не самая приятная задача, только без этого не обойтись. У самого следователя настроение тоже было отвратительное. Девочка, несмотря на багряные волосы и странное поведение, вызывала несомненную симпатию. Юная, наивная, почти ребенок. С возрастом поумнела бы, остепенилась — однако не успела. Умерла. Или убита? Убить было легко — завести в безлюдное место да отобрать лекарство. Правда, требовался еще приступ астмы, но, как показывал жизненный опыт, его было вызвать несложно — стоило только заговорить на определенные тягостные для Кристины темы. Попытка тихо слинять не удалась. В коридоре цербером стояла Марина, за ее спиной маячил Некипелов.

— Что с нею, Игорь Витальевич?

— С кем?

— С Кристиной. Не морочьте мне голову, Игорь Витальевич. Не надо.

Талызин с удовлетворением отметил про себя, что Марина весь сегодняшний день находилась на виду. С утра к ней заехала Вика, считавшая священным долгом отвлекать подругу от мрачных мыслей, а потом он лично отвез Марину на кладбище. Нет, он ни минуты ни в чем ее не подозревал, но все же мысль о несомненном алиби была приятна.

— Вы приехали на кладбище на своей машине? — поинтересовался следователь у Некипелова.

— Да.

— Один?

— Да. А почему, собственно, вы…

— Она умерла? — прервала Марина. Ее голос грозил истерикой, а истерик Игорь Витальевич не любил больше всего на свете. Хотя нет — еще больше он не любил ссор с женой. В результате предпочел молча кивнуть. — Ее убили?

— Она умерла от приступа астмы.

Неожиданно Талызин понял, что угроза истерики позади. Марина побледнела и вцепилась одной рукой в другую, однако говорила теперь почти спокойно. — Ей всегда помогало лекарство. Аэрозоль в баллончике. Он был при ней?

— Потом, Марина, — покачал головою следователь. — Все потом. Сейчас я спешу.

Некипелов, упорно не двигающийся с места, взял не успевшую ответить женщину за локоть и раздраженно произнес:

— Теперь, наконец, ты поедешь?

— Куда?

— В травмпункт.

— О господи! — горячо воскликнула Марина. — Да отвяжись ты со своим травмпунктом!

— То ты отказывалась под тем предлогом, что должна дождаться вестей от Кристины, — едко прокомментировал Сергей Михайлович, — а теперь — поскольку их дождалась. А ногу что, решила ампутировать?

Талызин глянул вниз и присвистнул. Нога и впрямь опухла — настолько, что снять туфлю наверняка будет серьезной проблемой. — Сергей Михайлович прав. Нужно срочно обратиться к врачу. Вы ее отвезете?

— Разумеется. Но она как минимум должна не слишком активно сопротивляться. Я ведь не догадался запастись смирительной рубашкой.

— Да делайте, что хотите! — взорвалась Марина. — Острит он еще! Какая теперь разница?

Этот короткий взрыв явно лишил ее воли к борьбе, чем моментально воспользовался Некипелов, потащив коллегу к выходу. «Что-то уж очень он стремится улизнуть», — подумал Талызин.

Ситуация представлялась ему так. Кристина собралась на кладбище, но кто-то из знакомых подкараулил ее по пути, предложив ехать вместе. Дальше под каким-то предлогом заманил на пустырь, отобрал баллончик, довел до приступа и сбежал. Нет, естественно, не исключен другой вариант. Девочка по дороге на кладбище вышла из маршрутки, дабы освежиться прогулкой по свалке. Сомнительное удовольствие, однако на всякий случай надо расспросить водителей, вдруг кто ее видел. По роковой случайности она забыла лекарство, хотя уверяла, что по баллончику у нее лежит в каждой сумке. Интересная случайность! Не мешало бы уточнить у родителей Кристины, вдруг она взяла новую сумку. Только рука не подымается набрать их номер. Нет уж, пускай это сделает кто помоложе, а у него к старости нервы уже не те. Кстати, есть вариант номер три — самоубийство. Девочка специально выкинула лекарство, решив умереть. Умереть в окружении мусорных куч? Бред! Еще просто в самоубийство поверить можно, но чтобы романтическая юная особа избрала подобный антураж — невероятно. Талызин определенно склонялся к убийству. Скорее всего, это оно.

Мотив? Ежели в небольшом коллективе, не являющемся преступной группировкой, за короткий срок погибают двое, трудно представить, что эти смерти не связаны между собой. Кристина, оказывается, любила сидеть под окнами Бекетова. А что, если в среду она видела убийцу? Видела, но не в силах была подумать о нем плохо. Однако, не удержавшись, спросила у этого человека разъяснений. Он пообещал их дать — и отвез несчастную на пустырь.

И тут возникает интересный парадокс. Кто в первую очередь подозревался в убийстве Бекетова? Ну, сама Кристина в свете данной версии доказала свою непричастность, значит, Анна Николаевна. Ан нет! Анна Николаевна с самого утра в компании матери, пары-тройки престарелых родственниц и хозяйственной Татьяны Ивановны готовила еду к поминкам, а потом они вместе поехали на кладбище заказным автобусом. Теперь об оставшихся. Некипелов, Петренко и Лидия Петровна прибыли на собственных машинах, Гуревич и Панин на маршрутке — причем все порознь. Вывод — если Кристину и Бекетова убил один и тот же человек, то это не Анна Николаевна, равно как и не Татьяна Ивановна или Марина. Неужели смутные сомнения, упорно мешающие увериться в виновности вдовы, были оправданы? Значит, преступник… кто?

«Я бы в подобной ситуации не рискнул пользоваться маршруткой, — решил Игорь Витальевич. — Кристина из тех девушек, которых водитель, если он не гомик, должен обязательно запомнить. К тому же вряд ли многие выходят в столь неординарном месте, как пустырь, такое должно запомниться. Вот машина — другое дело, на ней безопаснее».

Разумеется, из этого не следовало, что таксистов не станут расспрашивать. В конце концов, самоуверенный тип мог считать, что все примут версию нелепой случайности и на этом успокоятся. Тем не менее, владельцы автомобилей требовали более пристального внимания. Из них очевидно лидировал Некипелов как единственный, выигравший от гибели Бекетова. Петренко явного мотива не имел, к тому же казался слишком непосредственен для подобной страшной игры. Лидию Петровну тоже хотелось бы сбросить со счетов по причине ее полного безразличия к жизни и смерти бывшего любовника — если б не происшествие с Мариной. Жуткий кровоподтек, который Талызин видел собственными глазами, убеждал: безразличие напускное, а Лидия Петровна — прекрасная актриса. Все это следователь систематизировал по дороге на роковой пустырь. К удивлению, он обнаружил там не только оперуполномоченных, но и Алексея Андреевича Щербакова, начальника отдела убийств.

— Спасибо за сведения о лекарстве, — поблагодарил тот. — Мать погибшей уверяет, что лично проверила, лежит ли оно в сумочке. Мол, дочка была расстроена и могла забыть, поэтому она и проверила. Лекарство было.

Потом, помолчав, с фальшивой небрежностью уточнил:

— Вы этой девочке родственник? Не сомневайтесь, мы займемся делом с полной ответственностью.

— Ее опознали? — неожиданно для себя спросил Талызин. — Родители приедут уже в морг, сюда я их не звал. Но все совпадает с вашим описанием — бордовые волосы и остальное. Документов при ней нет. Ругая себя за глупую надежду, Игорь Витальевич склонился над телом. Разогнувшись, положил под язык таблетку валидола. Лицо Кристины, искаженное предсмертной мукой, долго будет являться ему в тяжелые минуты. Он редко выезжал на место происшествия, а тем более никогда еще видел мертвой девушку, которая, живая, невредимая и хорошенькая, совсем недавно обращала к нему гневные речи.

— Это она, Кристина Дерюгина. Следов здесь, конечно, не обнаружить?

— Сами видите — сухая земля. Май-то стоит теплый.

Талызин кивнул. Между кучами мусора петляла тропинка. Ну и местечко!

— И как ее занесло в этот бомжатник? — словно прочел его мысли Щербаков. — Только, судя по всему, бомжи тут не при чем. Одежда не порвана, деньги на месте. Может, она сама этот баллончик выкинула или потеряла? Знаете, современная молодежь… Ехала на похороны, была в депрессии.

Следователь медленно побрел по тропинке, внимательно осматриваясь. Конечно, наивно полагать, что убийца выбросил баллончик прямо здесь, на виду, однако сомнительно, чтобы решился унести с собой. Наверняка сунул в мусор неподалеку. Однако трудно представить Некипелова, Петренко или Лидию Петровну, роющихся голыми руками в подобной гадости. Кстати, вот валяется на редкость удобная палка. Запихнул ею нечто в глубь кучи, ею же набросал сверху всякой дряни — и идешь себе, чистенький.

— Давайте проверим вот здесь. Очевидно, что всю свалку нам не пропахать. Тут, Алексей Андреевич, ситуация такая. Девочка мне не родственница. Она проходила свидетельницей по делу, которое меня заинтересовало. О самоубийстве физика по фамилии Бекетов.

Щербаков пожал плечами.

— Это не по нашей части.

— Возможно, по вашей, — вздохнул Талызин.

Его очень тяготило сложившееся положение. Он очень не любил лезть в чужой монастырь со своим уставом — надо же, чтобы именно его застукали за этим занятием! Но выхода не было. Вторая смерть в корне меняла положение. Теперь трудно было отрицать, что требуется дополнительное расследование. Более того — если б он по своей чертовой дотошности не стал все досконально проверять, а сразу поверил Марине и задействовал убойный отдел, возможно, Кристина не погибла бы. Восемнадцать лет — да что ж это такое! Только начала жить…

Щербаков выслушал внимательно и претензий за неожиданно подкинутую дополнительную работу не предъявлял. Наоборот, бодро заявил:

— Я понял. Сегодня мои ребята потрясут здешних водителей маршруток, гаишников и бомжей, а завтра займутся алиби наших фигурантов на среду и соседями Бекетова по дому. Будем работать вместе.

Талызин не знал, что критикуемая им только что чертова дотошность славила его среди коллег как человека, никогда не поднимающего шум по пустякам и способного добить любое, самое безнадежное дело. Неожиданно с кучи мусора раздался торжествующий вопль.

— Оно! — кричал молоденький лейтенант, размахивая неимоверно грязными руками. — Я увидел, где примято, и нашел! Смотрите!

Хотя на отпечатки пальцев особо надеяться не приходилось, баллончик тщательно упаковали, дабы отправить на экспертизу. Итак, становилось ясным, что Кристина его не потеряла. Случайная смерть теперь исключалась. Убийство — или, что куда менее вероятно, самоубийство. Только в последнем случае зачем прятать лекарство в глубине кучи мусора при помощи палки? Убийство.

Конечно, Талызин не верил, что дома ему дадут молча и спокойно все обдумать, однако увидеть там Марину не ожидал. У нее же болит нога!

— Представляешь, у Маринки больничный, а она собирается завтра на работу! — накляузничала на подругу Вика. — Может, ты на нее повлияешь? А то меня она не слушает.

— Что говорит врач? — поинтересовался Игорь Витальевич, оглядев аккуратно перевязанную ногу.

— Что мне крупно повезло. Все кости целы. Правда, удар пришелся по какому-то неподходящему месту… артерии, что ли? Но колготки удачно слиплись, так что кровью я не истекла. Все в порядке.

— Может, все-таки против Лидии Петровны что-нибудь предпринять? Поискать свидетелей…

— Да не стану я этого делать, — махнула рукой Марина. — Себе дороже.

— А на работу идти зачем? Больничный нынче просто так не дают.

— Так с понедельника же зачетная неделя! Если я не проставлю своим студентам зачеты, этого не сделает никто.

— Почему?

— Они же у меня целый семестр учились, и только я знаю, что с кого осталось стребовать. Передать эту информацию кому-то другому очень сложно. И потом, у других хватает собственных студентов. Зачетная неделя — самый тяжелый период. Я все равно поеду, Вика, даже и не стоит тебе уговаривать.

— Тогда ты остаешься ночевать у нас, а утром я отвезу тебя на машине. И встречу с работы тоже на машине. Как ты поедешь в общественном транспорте с такой ногой?

— Вичка, ну, ты что! Тебе только этого не хватало — на работу меня возить. А то тебе забот мало?

— Не спорь, я правильно придумала. Вот Игорь подтвердит, да?

— Разумно, — с тоскою согласился честный Талызин. Похоже, его теперь будут атаковать в четыре руки, да еще до поздней ночи. Неожиданно Вика подошла к мужу, нежно поцеловала его и, крепко прижавшись, прошептала:

— Не переживай слишком сильно, ладно? Ну, пожалуйста! Мне тоже ужасно ее жалко… девочка совсем. Ты найдешь эту сволочь и посадишь. У тебя как с сердцем-то сегодня? Валидол хоть выпил?

— Нормально с сердцем, — с трудом выдавил Игорь Витальевич. Ему стало стыдно — ну, за что такому дурню досталась такая хорошая жена? И он добавил: — Если бы я сразу привлек оперативников, она могла бы остаться в живых.

— Почему это? — вскинулась Вика. — Они что, следили бы за каждым из них? Кто это тебе дал бы наружку на восемь человек? Ведь не было даже намека на то, что… что это произойдет. Тут даже телепат бы не догадался, а ты же не телепат! И вообще, как ты мог сразу привлечь оперативников, если это дело не имеет к тебе ни малейшего отношения? Богданов, вот кто мог, а не ты. Ты и так сделал больше, чем сделал бы любой другой! Другой палец о палец бы не ударил, а ты начал расследовать.

— Слишком медленно начал, Вика. Старый флегматик, вот я кто.

— Ничего себе — медленно! Начал в пятницу, а сегодня воскресенье. Выходной день, между прочим! Так ведь ты же должен был сперва убедиться, что это не самоубийство, а убийство, и только потом имел право что-то предпринять! А до сегодняшнего дня никаких прямых доказательств этому не было!

— Я должен был поверить Марине на слово.

— Придумал тоже! С чего это ты должен ей верить? А если б она ошибалась? Она женщина, она его любит, она не может быть объективна. Ты не имел никакого права верить ей на слово! Все ты сделал, как надо, а теперь нечего зря портить себе нервы, действовать надо. Я права? Чего сопишь, отвечай!

Талызин невольно улыбнулся.

— То-то же, — удовлетворенно кивнула ему жена. — Где ее нашли? При ней был баллончик?

Решив, что, снявши голову, по волосам не плачут, Талызин честно обрисовал ситуацию.

— Что скажешь, Марина? — обратилась Вика к подруге. — Кто из них, по-твоему, самый подозрительный? Я думаю, Лидия Петровна. Вот уж, кто стерва так стерва! Взять и нарочно человека покалечить — первый раз про такое слышу.

— Самое интересное, — прокомментировал Игорь Витальевич, — как она ловко задурила мне голову. Я был уверен, что Бекетов и его дела ей практически безразличны. И даже в церкви она так бестактно критиковала вдову за недостаточную пышность похорон, так откровенно всех рассматривала, словно пришла на фуршет. И вдруг — этот странный поступок. Значит, вы, Марина, сильно ее чем-то задели? Почему она набросилась не на Анну Николаевну, а на вас? И — задним числом замечу — почему она обо всех женщинах спокойно со мною поговорила, а про вас сделала вид, что даже имени не помнит?

— Ох, — вздохнула Марина, — чужая душа потемки. Когда-то она устраивала мне жуткие скандалы, с матерными ругательствами и попытками мордобоя, но это было больше десяти лет назад. К тому же Володя тогда сумел ее успокоить, она даже просила у меня прощения и предлагала какие-то рецепты по хозяйству. Я всегда терпеть ее не могла, она казалась мне вульгарной грубой бабой, хотя очень практичной и по-своему умной. Думаю, к Володе она была по-настоящему привязана, однако племяннице уступила его довольно спокойно. Правда, там ожидался ребенок. В общем-то, я всегда подозревала, что Лидия Петровна в определенный момент захочет устроить свою судьбу более основательно. Так оно и вышло. Потом я не слышала о ней много лет. На Володином дне рождения она пыталась меня задеть, но, разумеется, чисто словесно. Тем более, Володя и Сережа явно ее от этого отвлекали. Что касается сегодняшнего, я просто потрясена. Она подошла, шепнула на ухо: «Получай!» — и наступила. Потом отошла, как ни в чем не бывало. Честное слово, во вторник она относилась ко мне гораздо спокойнее! Плохо, но спокойно.

— Что же с тех пор изменилась? — пробормотал Талызин.

— Как что? — вмешалась Вика. — Лидия Петровна приехала в среду к Бекетову, тот сказал ей, что любит Марину, она разозлилась и отравила его. А Маринке за это отдавила ногу. Ты же сам говорил, что-то она со средой темнит.

— Она уверяет, что весь день не выходила, это подтверждает консьержка, но мне кажется, они сговорились. Иначе не понятно, откуда у консьержки такая стопроцентная уверенность, а у Лидии Петровны точное знание, кто именно в тот день дежурил. Завтра оперативники займутся этим вопросом. Только если она отравила Бекетова в ответ на его слова, зачем накануне украла яд?

— А она еще на дне рождения заподозрила, что он любит Маринку, и запаслась на всякий случай ядом. А когда он подтвердил, отравила.

— Данный мотив не слишком-то вяжется с ее характером и жизненными принципами. Она женщина практичная и не станет рисковать из-за каких-то там чувств, — заявила Марина.

— Так ногу же тебе покалечила!

— Без малейшего риска для себя. Она проделала это так, что засвидетельствовать что-то определенное очень трудно. Вот, Игорь Витальевич подтвердит.

— Согласен, к тому же она знает ваш характер, Мариночка. Она знает, что вы принципиально не вступаете в склоки.

— Вот именно! Причинить мне боль без риска для себя — поверю, но, поддавшись эмоциям, рисковать попасть в тюрьму… Вот если бы Володя угрожал ее благополучию…

— Значит, угрожал, — уверенно поведала Вика. — Она сама говорила, он давал ей советы по бизнесу. Она по ошибке открыла ему больше, чем нужно, а он умный, он догадался о каких-нибудь махинациях. Вот она и убила его. Игорь, чего молчишь?

— А вы знаете, дорогие мои, какое у нее любимое чтиво?

— Руководство по вязанию салфеточек, — ехидно предположила Марина.

— Дамские романы. Сентиментальнейшие дамские романы в мягких обложках.

— Не может быть! Игорь Витальевич, вы шутите!

— Совершенно серьезен. Я, конечно, не утверждаю, что все любительницы подобного чтива способны и сами на те странные поступки, которые совершают его героини, однако определенная склонность к сентиментальности им, наверное, требуется. Эту чушь даже Вика читать не в силах!

Вика, бывшая очень даже в силах, промолчала, тем более, что ее опередила Марина.

— Меня смущает другое, — с сомнением проговорила она. — Как по-вашему, почему убили Кристину?

— Свидетелей надо убрать, — процитировала какую-то пьесу Вика. — Она знала, кто убийца.

— Да? А почему никому не сказала? Ведь она любила Володю.

— Разозлилась из-за вашего с ним разговора, вот и не сказала. Но этот гад все равно побоялся и ее убил.

— Нет, Вичка. Пусть она разозлилась, пусть обиделась, но покрывать Володиного убийцу не стала бы. И потом, откуда ей его знать?

— Я думал об этом, — согласился Талызин. — Конечно, есть возможность сговора… например, ее и Гуревича или Петренко…

— Нет, Игорь Витальевич. Убить из ревности самой — это еще так-сяк, но подбить другого… нет. Кристинка — это вам не Анна Николаевна.

— Я тоже так полагаю. Остается следующий вариант. Вчера я встретил Кристину под окнами Бекетова. Предположим, она сидела там и в среду. Сидела и видела, как кто-то из знакомых зашел в подъезд. Сперва она не придала этому значения. Смерть Бекетова она считала самоубийством и так переживала, что ни о чем другом не думала. Но мои расспросы навели ее на мысль об убийстве, и она вспомнила о том, что видела. Вернее, кого.

— Что интересно, мы мыслим одинаково, — заметила Марина. — Я думаю точно так же. Откровенно говоря, сама в студенческие годы немало часов проторчала под этими окнами. И вот представьте себе, Игорь Витальевич… Кристина встречает вчера у подъезда вас, нервничает, говорит про убийство, но обвиняет не этого человека, а меня. Почему? Пусть она меня ненавидит, но, поверьте, меня в среду она у подъезда не видела. Неужели злость на меня сильнее ненависти к истинному убийце?

— Она не могла поверить, что это убийца, — понимая, к чему клонит собеседница, прокомментировал Игорь Витальевич.

— Именно! Она слишком хорошо относилась к этому человеку, чтобы поверить. И вот как раз Лидия Петровна полностью не подходит под эту схему! Кристинка первый раз увидела ее в среду и, поверьте, не испытала к ней симпатии. Лидия Петровна так высказалась о ее внешнем виде, что и святая бы разозлилась. Так какой смысл Кристинке ее покрывать? Едва осознав, что речь идет об убийстве, она должна была, не колеблясь, выдать ее вам. Другое дело — остальные. Некипелов и Панин — уважаемые ею ученые, к тому же Володины друзья. Да и вообще, студентам очень трудно заподозрить своего преподавателя в наличии человеческих эмоций. Они уверены, что мы ночуем на кафедре и питаемся электричеством. Заподозрить преподавателя в убийстве все равно, что заподозрить в этом стиральную машину. А что касается Андрея Петренко или Женьки Гуревича, так они Кристинке приятели, их ей тем более было не заподозрить.

— Гуревич да, а с Петренко, насколько я понял, она знакома мало. Андрей ведь недавно приехал из Штатов.

— Да, — кивнула Марина, — но он так профессионально использует свое обаяние, что для установления приятельских отношений ему не требуется много времени. Другой вопрос, умеет ли он потом эти отношения укрепить.

— Вам не кажется, что вы к нему немного несправедливы? Да, он на редкость открытый и симпатичный парень, но он же в этом не виноват!

— Вот уж, не назвала бы его открытым. Это ведь для него, Игорь Витальевич, то, что сейчас называют имидж. Я иногда жалею, что Андрюша не поп-звезда. От одной его непосредственной и простодушной улыбки, сияющей с афиши, все тинэйджеры посходили бы с ума.

— Я не заметил, чтобы он играл, — настаивал Талызин. — Вот Анна Николаевна, тут другое дело, но Андрей…

— Просто она не очень талантливая актриса. И потом, ее цель — всего-навсего обмануть мужчин, а для большинства из них лесть никогда не бывает слишком грубой. Они охотно верят, что любая женщина по сравнению с ними — маленькая дурочка. А Андрюше сложнее — ему вдобавок к мужчинам еще требуется провести женщин с их интуицией.

Марина вроде бы иронизировала, однако явно не без доли серьезности.

— То есть Андрей вам несимпатичен? — уточнил Игорь Витальевич.

Он был уверен, что его собеседница пристрастна, однако отнесся к этому спокойно. Она и так на редкость объективна для женщины.

— Нет, не сказала бы. Конечно, мне с ним не так легко, как остальным, но это просто оттого, что я физически с трудом переношу притворство и вообще не люблю, когда мною пытаются манипулировать. А по большому счету, притворство и манипуляция — краеугольные камни практической психологии. Умом я прекрасно понимаю, что Женькино искреннее наплевательство на чувства окружающих куда хуже, чем желание Андрюши во что бы то ни стало понравиться. Желание нравиться вполне естественно, правда? И все равно с Женькой мне куда приятнее. Возможно, Андрюшу мне просто жаль. Или я чувствую перед ним вину.

— Не очень понятно.

— Это ведь я вовлекла его в науку. Увидела его способности и познакомила с Володей. А в результате человек оказался не на своем месте. Способностей, к сожалению, недостаточно, нужна искренняя и сильная увлеченность. Без шуток — человек действительно создан быть поп-звездой, а будет всю жизнь корпеть в лаборатории.

— Вам не кажется, что вы отвлеклись? — не выдержала, наконец, Вика. — При чем здесь ваш Петренко? Мы же обсуждали Лидию Петровну.

— Да, — спохватилась Марина, — правильно. Я вот что имела в виду. Если Кристинка увидела Панина, Некипелова или Петренко — Гуревич, надеюсь, вне подозрений? — так вот, тут все получается естественно. Она не могла их заподозрить, и даже потом, когда поверила в убийство, надеялась, что этот человек даст ей разумное объяснение того, почему он скрыл свой визит. Он пообещал сделать это по пути на кладбище, посадил ее в свою машину, завез на пустырь, отобрал баллончик и довел до приступа. В то, что они ехали на маршрутке, я не верю. Это надо быть совсем дураком! Так что не Панин. Некипелов или Петренко.

Произнеся это, она вдруг скривилась, словно от боли, и добавила:

— Не верю ни в одного, ни в другого. Убить Кристинку — это уж совсем… Но против виновности Лидии Петровны еще одно. Откуда ей знать, что у Кристинки астма?

— Не знаю, откуда, — сообщил Талызин, — но знала. Сама Лидия Петровна вчера мне об этом говорила. Значит, Марина, вы не можете представить, что это была она?

— Представить я могу все, что угодно. Например. Володя, к которому она обращалась за советом, открыл какие-то ее махинации в бизнесе. Испугавшись, что он ее выдаст, она украла пузырек с ядом, приехала в среду к Володе и отравила его. Ее увидела Кристинка, но неладное заподозрила только в пятницу, после разговора с вами. В субботу позвонила ей — телефон, кстати, у нее был, Лидия Петровна нам всем с гордостью раздала свои визитки. Позвонила, а та сказала… ну, предположим, сказала, что клянется в своей непричастности и что только ради памяти Володи не имеет права сообщать властям о своем визите. Когда Кристинка узнает о нем правду, она поймет, почему. Но только это не телефонный разговор, надо назначить личную встречу. Вот такое что-нибудь наплела, а Кристинка — девочка очень романтичная, для нее честное слово — не пустой звук, а любая таинственность притягательна. В общем, притянуть за уши можно все, но с точки зрения наибольшей вероятности…

— Вот почему Лидия Петровна во вторник относилась к тебе спокойно, а потом возненавидела, — обрадовалась Вика. — В среду перед смертью Бекетов признался ей, что тебя любит.

— Вот кто у нас романтичный! — улыбнулась Марина.

— Кстати, в этом что-то есть, — заметил Игорь Витальевич. — Перемена в ее настроении должна бы чем-то объясняться. Она не могла, например, подслушать вас с Бекетовым во вторник?

— Либо она, либо Кристинка, — твердо заявила Марина. — Представить их подслушивающими на пару даже я не в силах. Еще Аню вместе с Паниным — так-сяк, но кого-то еще вместе за таким неприглядным делом… Нет!

— А знаете, что любопытно, Мариночка? Лидия Петровна разговаривала со мной как женщина, в глубине души убежденная, что по-настоящему подходящая подруга для Бекетова — только она. И то же самое — с Татьяной Ивановной, или Кристинкой, или его женой.

— Потому что Володя очень умный человек и умел с нами, дурами, обращаться. Я вот думаю про Кристинку, Игорь Витальевич. Не объясняются ли ее настойчивые обвинения в мой адрес тем, что подсознательно ей очень хотелось себя убедить: тот, кого она видела — не убийца.

— Да, с поведением Кристины Лидия Петровна согласуется меньше, чем остальные. Однако несомненно одно — Дудко целенаправленно вводила меня в заблуждение. Если не в отношении своих поступков, так уж точно в отношении своих чувств. Зачем?

— К сожалению, если кто-то врет, он не обязательно убийца, — вздохнула Вика. — Возьмите меня. Никого не убивала, а вру довольно часто.

— Между прочим, мудрая мысль, — подтвердила Марина. — Мы с вами, Игорь Витальевич, ищем в всем логику, а иной раз в человеческом поведении ее просто нет.

— В любом случае, — пожал плечами Талызин, — дождемся разрешения вопроса с ее алиби. Теперь, раз уж зашла речь, вернемся к Петренко. Предположим, он имел возможность убить Бекетова. Каков мотив?

— Не вижу, Игорь Витальевич. Абсолютно не вижу, в чем бы он выгадал.

— А какого плана мог бы быть мотив?

— В моем представлении — чисто прагматический, причем с довольно близким достижением результата. Андрей — стопроцентный прагматик, недаром в таком восторге от жизни в США. Но смотреть вперед далеко он не умеет, у него не тот склад ума. Вращайся он в преступной среде, занимался бы элементарными грабежами. А вот Сережа Некипелов мелочиться бы не стал. Он бы поборолся за сферу влияния, даже если это не принесло бы немедленного дохода.

— Очень хорошо — это как раз третий человек, приехавший на кладбище на собственной машине. Мотив у него есть — желание занять лидирующее положение в своей области науки. Плюс зависть. Как к нему относилась Кристина?

— С уважением, — коротко ответила Марина.

— То есть выдать его мне могла бы не захотеть. Еще некоторые моменты. Если Петренко колебался по поводу Бекетова, убийство это или самоубийство, то Некипелов все время подводил под самоубийство, иногда откровенно передергивая. А ведь он — умный человек и не мог не понимать, что все не так просто. Согласны?

— Да. Он достаточно хорошо знал Володю и не мог поверить в этот идиотский тост. Я не знаю, зачем он морочил вам голову. Но ведь он во время убийства был на занятиях?

— Это мы выясним завтра. Кстати, едва я заговорил с ним сегодня о смерти Кристины, как он поспешил улизнуть под тем предлогом, что вас надо срочно везти в травмпункт. Тоже подозрительно.

— Глупости! — возмутилась Вика. — Ничего себе — под предлогом! Врач сказал, еще бы пара часов — и пришлось ногу резать.

— Тем не менее Некипелов меньше всего похож на альтруиста, — возразил ей муж.

— А при чем здесь альтруизм? Просто он в Маринку влюблен.

Марина неожиданно встала, прохромала к Вике и, поцеловав ее в щеку, весело заявила:

— Вичка, ну, наконец хоть кто-то считает, что все в меня влюблены. А что они упорно женятся на других, так это от великого ко мне уважения.

Потом обратилась к Талызину.

— Но вообще-то, Сережка и раньше иногда проявлял обо мне заботу. Возможно, он считает меня чем-то вроде местной сумасшедшей и не хочет, чтобы кафедра лишилась столь редкостного экземпляра. Если вы помните, он упоминал смирительную рубашку?

Вика явно собиралась возразить, но тут раздался телефонный звонок.

Звонил Щербаков.

По окончании разговора Игорь Витальевич не без опасения понял, что две пары глаз явно пытаются прожечь у него в голове дырку, дабы увидеть, что же за сведения таятся внутри. Он поспешил сообщить:

— Определенность пока только в одном — водитель маршрутки запомнил Гуревича. Тот, представьте себе, всю дорогу вслух подсчитывал, какова себестоимость рейса и, соответственно, прибыль. В результате возмущенные пассажиры хотели получить половину денег обратно. Водитель, впрочем, уверяет, что подсчеты неверны, поскольку в них не учитывались некоторые важные моменты.

Марина хмыкнула и махнула рукой — мол, что с Женьки взять!

— А Панина кто-нибудь запомнил? — встряла Вика. — Нет. Но это неудивительно. Он очень непримечательный с виду человек, было б странно, если бы его запомнили.

— А Кристинка в маршрутке не ехала? Уж ее запомнить были должны, — это уже Марина.

— Нет, никто ее не помнит. И никто не помнит, чтобы кто-то просил остановиться в том самом месте. Хотя как раз это обязательно врезалось бы водителю в память. Там что можно считать практически доказанным — она ехала на машине. Что касается машин, то ни Лидия Петровна, ни Некипелов, ни Петренко перед гаишниками не засветились. Автомобиля, стоящего у обочины, никто не видел. А если кто из проезжающих и видел, так найти этого человека невозможно. Тем более, как раз в том месте у обочины есть довольно удобная площадка. Думаю, поэтому преступник и остановился именно там. Местные бомжи уверяют, что криков не слышали и знать ничего не знают. Вот и все.

— Значит, Панин мог ехать на машине, — прокомментировала Вика. — Только куда он ее потом дел? И на чьей? Своей у него, как я понимаю, нет? А у Бекетова?

— Есть, — тут же ответила Марина, — и Аня имеет права. Если они с Паниным в сговоре, она могла уступить ему машину. Он тоже водит, хотя после аварии очень этого не любит.

Игорь Витальевич уточнил:

— Что вы подразумеваете под сговором, Марина?

— Если я правильно понимаю, убить Кристину Аня просто физически не могла — она весь день сегодня была не одна. И Татьяна Ивановна тоже, но с ней и так все ясно. А вот Аня… если бы она попросила у Панина помощи… в чем угодно… не уверена, что он смог бы ей отказать. Сама побоялась рисковать и попросила его. Хотя не знаю! Все-таки у любой любви, мне кажется, должен быть предел.

— К сожалению, Мариночка, это не для каждого так. А кто в таком случае отравил Бекетова — она или он?

— Ох, не знаю. Скорее бы ваши коллеги все проверили — алиби на среду и вообще… Слушайте, какая я балда! Игорь Витальевич, у Кристинки же есть задушевная подружка. Ира Федотова, из той же группы. Пока Кристинка еще не бросила учебу, они все переменки шушукались, да еще и на занятиях пытались болтать. Конечно, адреса ее я не знаю, но она наверняка будет завтра на факультете. Не у меня, у меня она уже имеет зачет, но к какому-нибудь преподавателю, скорее всего, вынуждена будет приехать. А в случае чего, в деканате можно узнать домашний адрес. Если Кристинка кому что и сказала, так это Ире. Не родителям — с ними у нее мирное сосуществование, — а Ире.

— Если сказала, — подчеркнул первое слово следователь. — И все равно, это замечательная мысль. Значит, Федотова Ирина? Будем надеяться, завтра хоть что-нибудь прояснится.

И он улизнул спать. К счастью, его собеседницы не догадывались, что часть информации он от них скрыл. Не из каких-то особых соображений, а просто по привычке скрывать именно сведения подобного рода. При осмотре тела Кристины на ее руках, под кофточкой, были обнаружены синяки. Скорее всего, следы пальцев. Кто-то схватил девочку за запястья и крепко держал. Не похоже, что она всерьез вырывалась, одежда была цела. Скорее — оцепенела и не могла двинуться с места. Оцепенела и задыхалась, пока не умерла. К сожалению, это не сужало область поисков — Лидия Петровна при ее весе наверняка была сильна, как мужчина. Зато это увеличивало желание найти убийцу — если, конечно, данное желание могло стать еще сильнее.




Глава 5. Понедельник


Ирину Федотову Талызин решил взять на себя. Раз уж ему пришлось побеседовать с каждым из фигурантов этого странного дела, так почему она должна стать исключением? Однако при мысли, что он должен сообщить девочке о гибели ее лучшей подруги, становилось весьма не по себе. Поэтому, кляня собственное малодушие, он избрал следующий вариант действий. Не ехать с утра в университет, а подождать второй половины дня и отправиться к Федотовым на квартиру. Скорее всего, Ира будет уже там. Действительно, о смерти Кристины знают Марина и Некипелов, они наверняка сообщат коллегам, весть разлетится по факультету, и потрясенная Ира бросится домой, чтобы выплакаться. Выплачется немного — и только после этого появится он.

Так и получилось. Когда Талызин набрал нужный номер телефона, ему ответил охрипший юный голос. Узнав, что звонит следователь, который интересуется Кристиной, собеседница тут же согласилась встретиться. Игорь Витальевич, ожидавший увидеть нечто экстравагантное, типа Кристинки, был удивлен, когда дверь ему открыла невысокая толстушка, одетая в затрапезные брюки и широкую футболку. Лицо девочки было опухшим и покрытым красными пятнами, глаза воспаленными. Однако в данный момент она, слава богу, не плакала.

— Простите, Ира, что тревожу вас, когда вам и без того плохо. Но это важно. Чем быстрее мы узнаем различные обстоятельства, тем больше вероятность восстановить истинную картину происшедшего. Мы мне поможете?

— Конечно. Я и сама хотела… только не знала, куда обратиться. Я не понимаю, как она могла не взять с собой лекарство! Все говорят — умерла, потому что забыла его дома. Не могла она его забыть! Понимаете, у нее это уже было на автомате. Я же давно с ней дружу, еще со школы, я знаю. У нее везде эти баллончики понапиханы, и все равно она каждый раз, выходя, машинально проверяет. Даже когда опаздывает, даже когда думает совершенно о другом. Но баллончика с ней не было, да? Или был?

Талызин с удовольствием отметил, что не ошибся в Марине — она не из болтливых. Сведения, сообщенные лично ей, остались для окружающих тайной.

— Да, баллончика не было, — подтвердил он. — Это и наводит на размышления. Надо разобраться во всем досконально.

— Значит, чертов Гуревич снова прав, — мрачно пробормотала Ира.

— В чем прав?

— У нас в группе есть такой парень, Гуревич. Очень противный, но жутко умный. Нам часто хочется посадить его в лужу, только никак не получается. Он всегда получается прав. Так вот, он сперва говорил, что Бекетов не покончил с собой, а убит, а теперь то же самое говорит про Кристинку. Что кто-то нарочно украл у нее баллончик. Да, и еще этот пустырь! Ольга Константиновна говорит, ее нашли на пустыре.

— Ольга Константиновна?

— Кристинкина мама. Как ее занесло на пустырь? Гуревич говорит, кто-то нарочно завез. Тот самый человек, который украл баллончик. Это правда?

— Это нам и надо выяснить. А кто именно это сделал, ваш Гуревич не говорит?

— Говорит, что Панин. Это у нас есть такой преподаватель. От него жена ушла когда-то к Бекетову. Но это было давно, я думаю, он уже и забыл про это. Раньше Гуревич считал, что она и убила Бекетова, из ревности, а теперь почему-то считает, что убил он.

Талызин вынужден был признать, что логическое мышление у мальчишки на высоте. Осознав, что на время смерти Кристины у Анны Николаевны несокрушимое алиби, Женька переключился на ее бывшего мужа.

А Ира продолжала:

— Они сегодня страшно поскандалили, Гуревич и Панин. Гуревич на него орал, как бешеный, а Панин только отвечал, тихо-тихо: «Успокойтесь, это неправда». Я думала, если студент на препода заорет, препод ему такое устроит, что мало не покажется, а Панин нет, знай себе шепчет свое, будто не обиделся даже. Правда, Панин, он вообще странный. Придурочный немножко, не от мира сего.

Девочка говорила быстро, захлебываясь словами, словно находилась в полубреду. Скандал был для следователя новостью. Итак, Женька, всерьез, видимо, потрясенный смертью Кристины, бросил подозреваемому обвинения прямо в лицо. А вот как трактовать реакцию Панина, вопрос сложный. Можно себе представить, что он не при чем и, сочувствуя Гуревичу, искренне пытается его успокоить. А можно — что, будучи убийцей и мучаясь угрызениями совести (не киллер же он профессиональный, в конце концов!), он едва лепечет жалкие оправдания.

— Скажите мне, Ира, вы часто видели Кристину за последнюю неделю?

— Конечно. Мы с ней обычно каждый день видимся. Мы ведь дружим, — простодушно объяснила Ира.

— Я прошу вас, Ира… Ваша подруга… она умерла, и сохранение ее тайн для нее уже неважно. К тому же уверяю вас, что дальше, чем необходимо, это не пойдет. Просто никто заранее не скажет, что именно может навести на след убийцы. Поэтому мне надо знать все, даже то, что вам кажется несущественным и относящимся исключительно к ее личным переживаниям. Она делилась ими с вами?

— Раньше — всегда, а как раз последние дни… Я понимаю, о чем вы, Игорь Витальевич. Если кто-то взаправду… если это не случайность, а убийство… то я должна, да? В общем, да, я… я расскажу все, что знаю, даже если она только мне, по секрету…

— Спасибо! Вы не знаете, с каким настроением она шла на день рождения Бекетова?

— С прекрасным. Просто летала от счастья! Волосы покрасила, топик купила классный. Знаете, я даже позавидовала ей чуть-чуть. У меня никогда такого не было, как у нее! Я думала, наверное, после юбилея он бросит жену, и они с Кристинкой начнут жить вместе.

— Она этого хотела?

— Мечтала! Я ей на новый год подарила поваренную книгу, и она по ней училась готовить. Чтобы в любой момент, когда он ее позовет, она была во всеоружии. Но сама навязываться не хотела, потому что у Бекетова дети, мальчик и девочка, и он их любит. Ей хотелось, чтобы он сам понял, что она для него нужнее всех, и вот тогда он ее позовет. Господи, и оба умерли, оба!

Слезы покатились из Ириных глаз, текли по лицу и впитывались в ткань футболки, оставляя темные пятна. Девочка слез не утирала, продолжая рассказывать.

— Я во вторник вечером очень ждала ее звонка. Уверена была, что она позвонит, чтобы поделиться радостью. А она не позвонила. Тогда в среду я в перемену зашла к ней на кафедру. Это было без двадцати одиннадцать. Она сидела одна, ненакрашенная, и выглядела очень плохо.

Печальная сцена возникла перед Ирой, словно наяву.

— Ты что, Кристинка? Что-то случилось? Вчера, да? Он что, еще не решился?

— Просто он меня не любит, Ира, вот и все.

Это было произнесено печально и покорно, почти без интонаций.

— Да с чего ты взяла? Объясни толком!

— Просто знаю. Делает вид, что любит, а на самом деле нет. А может, и не делает виду, не знаю. Я вот вспоминала… говорил ли он мне хоть раз: «Я тебя люблю»? Нет, не говорил. Это подразумевалось без слов, слова слишком затасканы, слишком сентиментальны для наших чувств. Мне так казалось. Глупо, да?

— Он тебе сам сказал, что не любит? Я не понимаю.

— Можно считать и так. Какая разница? Я просто знаю.

Она вдруг вскипела.

— Только пусть не думает, что я дурочка, которую так легко обмануть! Пусть не думает, что я все равно буду его любить, что бы он ни делал! Вот пускай он действительно умрет, и тогда еще посмотрим, стану ли я из-за него плакать! Я только радоваться стану, вот что! Пускай он знает это! Пускай! Я его ненавижу, понимаешь, ненавижу, и он должен это знать! Да лучше б я не встречалась с ним никогда!

И, вскочив, Кристина бросилась вон.

— Она побежала к нему, — прокомментировала следователю Ира. — Только зайти не решилась. Постояла немножко во дворе и ушла.

— Откуда вы знаете?

— В среду я ее больше не видела. Позвонила ей вечером, но Ольга Константиновна сказала, она уже спит. А в четверг в универе мы узнали, что Бекетов покончил с собой. Я сразу подумала о Кристинке, как она должна переживать, и пошла к ней на кафедру, но ее не было, ее отпустили домой. Я к ней поехала, чтобы утешить, а она меня не впустила. Сказала через дверь, что никого не хочет видеть. Поэтому я уехала обратно. А в пятницу… с нею ведь в пятницу разговаривали именно вы, да?

— Да.

— Она сказала, вы дотошный, но не злой.

— Когда сказала?

— В субботу. В пятницу я не решилась к ней больше приставать, а в субботу вечером она пришла ко мне сама.

Худенькая по природе, в тот день Кристина и вовсе казалась тенью. Ира искренне обрадовалась ее приходу. К желанию поддержать подругу примешивалось чувство удовлетворения от того, что в трудную минуту та обращается к ней и ни к кому другому.

— Господи, Кристинка! Ты хоть ешь что-нибудь? Давай я сварю пельмени.

— Не надо, меня от мясного тошнит. Я ела яблоки.

— Да кто в мае ест яблоки? В них ничего уже нет.

— Остальное еще хуже. Ты знаешь, меня вчера допрашивали. В голосе Кристины наконец-то прозвучали интонации некоторой заинтересованности жизнью.

— Кто допрашивал?

— Следователь. Он расследует Володину смерть. И, знаешь, он вроде бы не уверен, что это самоубийство.

— Что? Ты серьезно? То есть Гуревич снова прав?

— Не знаю. Следователь выясняет это. Он ничего. Дотошный, но не злой. А как думаешь ты, Ира?

Ира растерялась.

— Да что я могу думать? Я ж не знаю ничего. Это ты знаешь!

— Я? Сперва я была уверена в самоубийстве. Он говорил об этом на своем юбилее, и я испугалась тогда, как последняя дурочка. Потом решила, что он издевается над нами, и возненавидела его. Убить была готова! Надо было утешить его, помочь, а я ненавидела. Все женщины — эгоистки, и мужчины правильно делают, что не любят нас.

— Ты в среду у него была?

— Нет. Пока я раздумывала, к нему как раз пришли. Я решила, что это знак судьбы, и убежала. Помнишь, я говорила тебе, Ира, — он умрет, я не заплачу? Дура была. Лучше чужой, но живой.

— Да, ужасно. Но, раз ты у него не была, ты не в чем не виновата.

Кристина мрачно пожала плечами.

— Если это самоубийство, виноваты мы все. Каждый, кто его любит, должен был отговорить его. А мы привыкли, что он ведет нас, а не мы его, и не помогли ему. Все мы сволочи, Ира.

— А если это убийство?

— Поэтому я и пришла к тебе. Я хочу узнать, как ты считаешь. Я думаю, его могла убить только Лазарева. Ты согласна со мной? Ира, не выдержав, фыркнула.

— Ты вечно к ней придираешься, но это превосходит все пределы. Да зачем ей его убивать?

— Да, я не сказала тебе главного, — без интонаций сообщила Кристина.

— Лазарева — его любовница. Уже много лет.

— Час от часу не легче! Откуда ты это взяла?

— Просто знаю.

— Ладно, пусть так. Предположим, знаешь. Так ей тем более незачем его убивать! Ты сама говоришь, лучше любовника на свете не найти.

Кристина судорожно вздохнула, начала задыхаться, но тут же вытащила баллончик и приняла лекарство. Ире стало стыдно за допущенную бестактность, и она побоялась продолжить тему. К теме вернулась Кристина:

— А Лазарева его совершенно не любит. Просто трахается с ним, но не любит. Остальные все любят, и убить его они не могли. Я по себе знаю — кто любит, ни за что бы не убил. А она… она — самая рассудочная и бесчувственная из женщин. Я и следователю так сказала. Только такая и могла его убить.

— Да нормальная она тетка, не хуже других. А что никогда не злится, так мне лично это нравится. Не люблю, когда орут почем зря. Если это все твои аргументы, я с тобою не согласна. Почему именно Марина Олеговна?

— Потому что остальныне женщины его любят! — вне себя, закричала Кристина.

— А кто тебе сказал, что убила обязательно женщина? А почему не мужчина?

Кристина моментально поникла, ее пыл угас.

— Мужчина? — тихо прошептала она.

— Конечно. У женщины бы рука не поднялась, это точно. У меня, по крайней мере, не поднялась бы, хоть я в него и не влюблена. А мужчины… Кто из мужчин был на этом юбилее? Гуревич, Петренко, Некипелов и Панин. Гуревич считает, это Панин, а ведь Гуревич у нас всегда прав. Погоди, ты же сама сказала: пока ты раздумывала под окнами Бекетова, к нему как раз пришли. Так ведь это и был убийца! Неужели Лазарева? Говори честно. Или Панин?

— Пусть я и видела кого-то, — неохотно выдавила Кристина, — это вовсе не означает, что он… что это убийца. Мало ли, зачем человек мог прийти.

— Это да, но тогда он признался бы следователю. А, по-моему, никто ничего такого никому не говорил.

— Могли быть обстоятельства… совсем не связанные с убийством, а просто… ну, не хочет человек говорить, потому что…

— Значит, дрянь, а не человек, — жестко констатировала Ира. — Порядочный человек перед лицом смерти должен забыть все свои жалкие, мелочные интересы и всеми силами помочь следствию. Вот как поступают порядочные люди!

— Но если убила все равно Лазарева, то какая разница…

— О боже, какую чушь мы с тобой несем! Она же всю среду просидела в универе, не поднимая зада. Я ведь в среду как раз зачет у нее получила! Она сама сказала — буду сидеть с вами до упора, чтобы те, у кого мало долгов, могли получить сегодня зачет. Теперь ты, наконец, относительно нее успокоишься?

Кристина, не ответив, повернулась и убежала, даже не захлопнув за собой дверь…

— Что касается Марины Олеговны, — поспешила уверить следователя Ира, — то все это ерунда. Кристинка, она жутко ревнивая. На Анну Николаевну ей почему-то плевать, а к остальным ревновала со страшной силой. А у нас кто-то пустил утку, еще давно, что якобы Бекетов делал предложение Марине Олеговне, а она ему отказала. Это засело у Кристинки в голове, вот она ее и невзлюбила. Еще завидовала ей немножко. Марина Олеговна, она такая спокойная, никогда не горячится, а у Кристинки так не получалось, хотя она тоже хотела. Из-за этого она прямо-таки мечтала как-нибудь вывести Марину Олеговну из равновесия. Несколько раз пыталась, но ей не удавалось.

«Вчера ей это удалось», — невольно констатировал про себя Талызин. Кроме того, он быстро сопоставил время. Без двадцати одиннадцать в среду Кристинка встретилась с подругой и, немного поговорив, помчалась к Бекетову. Пешком туда, наверное, минут двадцать. Предположим, в одиннадцать пятнадцать она была во дворе и вскоре увидела, как кто-то знакомый входит в подъезд. А предсмертная записка напечатана в одиннадцать сорок шесть. Все сходится.

— Скажите, Ира, а Кристина не уточнила, кто именно пришел к Бекетову в гости?

Ира неуверенно пожала плечами.

— По крайней мере, не Лазарева.

— Но, если я правильно понял, это был мужчина?

— Да. То есть я говорила про него «он», и она не поправляла.

— А после этого вы разговаривали с Кристиной?

— Нет. Это было в субботу вечером, позавчера то есть, а вчера были похороны. Я постеснялась вчера ей звонить, потому что… ну, если б она хотела, сама бы позвонила… я так думала… Поэтому я думала, сегодня увижу ее в универе. Приехала — а там…

Ира снова заплакала.

— Вы очень помогли мне, Ира. Спасибо вам! Все, что вы рассказали, очень важно. Это единственное, что кто-нибудь мог теперь сделать для вашей подруги, и вы сделали это. Вы молодец!

Девочка сидела, отвернув лицо. Талызин тихо попрощался и ушел. Он спешил в университет — навестить Панина.

На сей раз ученый встретил следователя куда более любезно, чем в пятницу. Бросив студентов, корпящих над чем-то в аудитории, он любезно предложил:

— Пройдемте на кафедру. Там сейчас пусто.

Как ни ужасно это казалось, Николай Павлович выглядел довольным, почти счастливым. Похоже, вчерашнее несчастье его взбодрило.

— Я хочу повиниться, Игорь Витальевич, — радостно начал он. — В субботу я не во всем был с вами откровенен. Но теперь обстоятельства изменились, и я должен сказать правду. Если вы захотите обвинить меня в даче ложных показаний… ваше право. Наверное, я и впрямь кое в чем преступил закон.

— Я не заполнял протокола, — успокоил его Талызин. — Говорите.

— Прежде всего — по поводу среды. В среду я ездил с приятелем на дачу. Вот, я пишу вам его координаты, чтобы вы могли проверить. Мы выехали на первой электричке, а вернулись на последней. На даче сейчас постоянно живут его жена и дети, а он бывает наездами, поскольку работает.

— А что в этой поездке такого, что заставляло вас ее скрывать?

— Просто я глуп, как пробка, — с чувством глубокого удовлетворения сообщил Панин. — Почему-то я решил… решил, что в смерти мужа могут обвинить Аню. Знаете, жена, она всегда самая подозрительная. Вот мне и хотелось отвлечь внимание на себя. Ну, сделать вид, что у меня нет алиби. Вот и все.

Талызин внимательно и сосредоточенно смотрел на собеседника, и тот, смешавшись, словно против воли добавил:

— Я и сам немного боялся — вдруг это она… У Володи характер был не сахар. Во вторник Аня мне сказала, в сердцах, конечно, — лучше б он умер, чем достался другой. Только такой идиот, как я, мог хоть на минуту принять это всерьез. А сегодня я понял — она не при чем, вот и решил рассказать вам всю правду.

— А почему вы поняли, что она не при чем?

— Как почему? Гуревич сказал, лаборантку нашу, Кристину, ее убил тот же, кто и Володю. А про Аню я выяснил все совершенно точно. Она ни на минуту не оставалась вчера одна! Она не трогала Кристину — значит, не убивала и Володю. Не считаете же вы, что это сделали два разных человека? Это было бы противоестественно.

— А разве чисто теоретически не могло быть так — Бекетова отравила жена, а Кристину убили вы? Чтобы спасти Анну Николаевну от наказания?

Панин, опешив, задумался, потом мрачно пробормотал:

— Теоретически… пожалуй. Правда, не очень понятно, как я завез девочку на пустырь. Не на маршрутке же!

— На машине Анны Николаевны.

— Логично. Этот вариант я не учел. Может, меня запомнил водитель маршрутки? Хотя вряд ли, меня никогда никто не помнит. Вы хотите сказать, я сегодня сглупил?

— Нет. Правда всего лучше лжи — для невиновных, конечно. По-вашему, Анна Николаевна виновата?

— Я твердо знаю, что нет. Потому что я твердо знаю — ни она, ни я вчера девочку не видели.

— Значит, для нее же выгоднее, если вы скажете всю правду, — спокойно ответил Игорь Витальевич.

— Да я почти все сказал. Я уверен, совершить самоубийство Володя не мог. Ну, не тот у него характер! Во-первых, он был… пусть не всегда ортодоксально, но достаточно верующим человеком. Во-вторых, он очень любил жизнь и никогда не падал духом. Даже в самых тяжелых ситуациях он всегда смотрел вперед, а не назад. То есть не ахал: «Вот если бы вчера я поступил так-то», а планировал, как поступит завтра. И, наконец, в-третьих, никакого ослабления интеллекта у него не наблюдалось. Наоборот — он обрел творческую молодость. Идеи так и летели! Я же сейчас разбираю его научное наследие, так там столько материала… Кстати, любопытный факт. В компьютере нет ни одного файла за последнюю неделю.

— В каком смысле? — уточнил Талызин, не слишком-то жалующий компьютер.

— Володя погиб в среду днем, а время последней редакции файлов — воскресенье. Ну, кроме предсмертной записки, разумеется.

— То есть он три дня не садился за компьютер?

— Вот уж, не верю, — твердо заявил Панин. — Даже что один день не садился, верится с трудом. Уж я-то хорошо Володю знаю! Для него компьютер — удобнейшая записная книжка, куда заносятся все интересные мысли. Пиши он на бумаге, с его неаккуратностью ничего потом не смог бы отыскать, а компьютер, конечно, удобнее.

— Так, может, у него был второй? Ноутбук?

— Был, но и там ничего нового нет. Я думаю, файлы стер убийца.

— Зачем?

— Не знаю.

— А Анна Николаевна этого сделать не могла?

— Нет, я у нее спрашивал.

— Значит, убийца стер новые файлы, — в недоумении пробормотал Игорь Витальевич.

— Вероятно. Да, вот еще! Предсмертная записка. Там нет упоминания о сыне. Даже если предположить невозможное — что Володя покончил с собой, — в предсмертном письме он бы обязательно обратился к сыну. Это точно.

— Но сын же маленький?

— Все равно. Обратился бы на будущее. Я уверен — записку писал убийца.

— И кто, по-вашему?

— А вот тут я пас. Сережка? Смешно, я его сто лет знаю. Андрюша или Женька? Чего ради? Лидия Петровна с ее флегмой? Марина с ее чистоплюйством? Таня с ее религией? Ни один не подходит. Не знаю, Игорь Витальевич. Именно поэтому мне и взбрело в голову, что… Только, слава богу, это не она.

— А вы не в курсе, Николай Павлович, когда Анна Николаевна вернулась в среду домой, дверь была заперта или нет?

— Не знаю. Я избегал говорить с нею на эти темы. Она такая чувствительная! Вот я во всем и повинился. Мне теперь сушить сухари?

— Да уж погодите пока, — усмехнулся следователь. — Застенки-то переполнены.

На этой светлой ноте они расстались. Талызин тут же позвонил Щербакову, чтобы сообщить последние новости. Начальник отдела убийств внимательно выслушал, потом заявил:

— А у нас тоже кое-что есть. Первое. Лидия Петровна Дудко в субботу утром подарила консьержке шубку с барского плеча, ставшую барыне тесной. При этом она попросила подтвердить, если кто станет спрашивать, что она в среду никуда не выходила из дому. Мотивировка была такая — муж очень ревнив, ему кто-то чего-то наплел, и, хотя она выезжала просто-напросто сделать шопинг, лучше б ему об этом не знать, а то устроит страшный скандал.

— Вообще-то я показал консьержке удостоверение, так что ей трудновато было принять меня за мужа.

— Якобы решила, ревнивый муж нанял детектива. Теперь старушка осознала свою ошибку и просит у органов прощения. Во сколько именно выезжала Дудко, она не помнит, но скорее рано, чем поздно. Второе. Машина у Дудко весьма приметная. Красный мерс. Есть свидетель, который видел красный мерс в среду днем неподалеку от дома Бекетова. Ну, как? Правда, сегодняшняя девочка утверждает, будто убийца — мужчина, но ведь это не наверняка, так?

— Так.

— Но у нас в запасе есть и мужчина, ежели дамочка не устроит, — удовлетворенно поведал Щербаков. — Некипелов Сергей Михайлович — вам такой знаком?

— Да. Его тоже видели?

— Видеть не видели, однако алиби у него тоже дутое. Сидел всю среду в институте с детишками? Как бы не так! Мои ребята сегодня утром посетили университет и выяснили: примерно полдвенадцатого он дал им контрольную работу, а сам слинял. До Бекетова езды не больше десяти минут, предсмертная записка написана в одиннадцать сорок шесть. Обратно Некипелов явился в час. Каково?

— Ваши ребята замечательно поработали. А как с соседями Бекетова? Никто ничего не видел?

— Пока, увы, пусто, но надежды не теряем. Там работы непочатый край. Что касается Петренко, библиотекарша помнит, что он пришел в читальный зал около десяти, а ушел после трех. Но, разумеется, подтвердить, что он не вставал пять часов с места, не может. Так что, с этой парочкой побеседуете вы или лучше нам?

— Пока лучше я. Все-таки я их уже знаю, мне будет легче.

Едва Талызин успел положить трубку, на кафедре появилась Марина.

— А у думала, вас сегодня здесь не будет, — удивилась она. — Сегодня другие какие-то милиционеры нас песочили.

— Я ненадолго.

Без Вики Марина утратила появившееся последнее время нахальство и не решилась спросить, чего новенького, осмелилась лишь бросить полный неизбывного интереса взгляд. Взгляд голодного каннибала, достаточно окультуренного, чтобы не съесть упитанного миссионера, однако с превеликим трудом справляющегося с этим естественным желанием. Игорь Витальевич, оценив подвиг, благодушно сообщил:

— У Панина на среду безупречное алиби. Зато ваш Некипелов дал студентам контрольную, а сам на полтора часа ушел. С половины двенадцатого до часу. Это для преподавателя нормальное явление или нет?

В любом случае, не мешало у кого-нибудь проконсультироваться, а Марина доказала умение держать язык за зубами.

— Для Сережи — несомненно, нет. Он строг со студентами и всегда следит, чтобы они не могли списать. И где же он был?

— Этого мы пока не знаем. Вас куда-нибудь подвезти?

— Нет, спасибо. Я зашла попить чаю, а вообще у меня еще там хвостисты сидят. За мной попозже Вика заедет. Она — на редкость хороший человек, Игорь Витальевич.

— Целиком и полностью согласен.

В таком согласии они и попрощались. Марина осталась пить чай, а Талызин отправился к Лидии Петровне. Интересно, как она будет выкручиваться? Правда, из рассказа Иры у следователя сложилось впечатление, что Кристина видела во дворе у Бекетова мужчину, однако прямо этот факт не из чего не вытекал. Что же касается Панина… в его невиновности Игорь Витальевич уверился на сто процентов, а в невиновности оберегаемой им Анны Николаевны… предположим, на девяносто девять. Ну, действительно. Если она убила Бекетова, то кто и почему совершил второе убийство? Ни один человек, кроме Панина, не стал бы ради нее этого делать. А Панин тоже очевидно не делал — иначе не был бы сегодня таким радостным и не выдал бы правды. У него явно гора упала с плеч. Еще бы! Милая добрая Анечка во вторник заявила, что предпочитает видеть мужа мертвым, чем женатым на другой. В отличие от Кристины, пришедшей к прямо противоположному мнению. Итак, во вторник добрая Анечка хочет видеть мужа мертвым, а в среду ее желание исполняется. Панин приходит в ужас, считая ее убийцей, однако все готов простить. Чтобы отвлечь от нее внимание, он всячески запутывает следствие — даже скрывает собственное алиби. Но по характеру он честный, порядочный человек, искренне уважающий Бекетова, и, едва решает, что любимая женщина не виновата и ей ничего не грозит, ставит все на свои места.

Что касается Анны Николаевны, она тоже запутывала следствие, и ее мотивы вполне ясны — обезопасить себя. Ну, а что не всегда была в этом последовательна и предусмотрительна, так большим умом ее бог не наградил. Исходя из вышеизложенного, а особенно из данных Щербакова, на первое место в списке подозреваемых выдвигаются двое — Лидия Петровна Дудко и Сергей Михайлович Некипелов. Особенно она. Подкуп консьержки ради фальшивого алиби и красный мерседес на месте убийства — это серьезно. Лидия Петровна на сей раз была не одна, а с грозным мужем, якобы готовым из ревности на страшный скандал. По виду не скажешь. На полголовы ниже жены и как минимум вдвое худее, он легко был бы сбит с ног легким прикосновением ее кулака.

— А я все вам вроде в прошлый раз сказала, — снисходительно сообщила Лидия Петровна гостю и пояснила для мужа: — Это по поводу того моего знакомого, который из ученых. Я тебе говорила.

— У Лидусика очень культурные знакомые, — похвастался Борис Васильевич. — Есть даже из ученых. Но она вам в прошлый раз все сказала.

— Появились новые обстоятельства, — заметил Талызин. — Вот о них я и хотел бы поговорить.

— Появились новые обстоятельства, Лидусик, — муж, похоже, собирался играть роль переводчика. — Что ты об этом думаешь?

— Какие обстоятельства? — насторожилась Лидия Петровна.

— Прежде всего, конечно, вчерашняя смерть.

— Вы перепутали, — тоном превосходства заметила собеседница. — Вчера были похороны, а смерть в среду.

— У Лидусика превосходная память, — подхалимски прокомментировал Борис Васильевич.

Увы — подловить подозреваемую не удалось. Если она не убивала Кристину, ей действительно неоткуда было знать о ее гибели. Лидия Петровна не общается ни с Некипеловым, ни с Мариной, а только они накануне услышали эту трагическую новость.

— Произошла новая смерть, — нарочито флегматично проинформировал Талызин. — Погибла Кристина.

Следователя интересовала реакция женщины — и реакция эта превзошла все его ожидания.

— Ой, — с радостным удивлением воскликнула Лидия Петровна, — не врете? Что, небось групповое изнасилование? Я всегда знала — доскачется эта девка голопузая. Она б еще без штанов по улице бегала, совсем было бы хорошо!

— Лидусик к разврату всегда очень строгая, — разумеется, реплика мужа.

— Ну, так что? Небось сама парней приваживала, а потом на попятный? Уж я эту современную молодежь прекрасно знаю!

— Нет, — возразил Игорь Витальевич, — девочка погибла при других обстоятельствах. Кроме того, выяснилось, что и в среду обстоятельства были не совсем таковы, как вы обрисовали их мне в прошлый раз. Мы сегодня провели серьезную проверку…

Дважды намекать не потребовалось, Лидия Петровна уловила суть с полуслова.

— Боря, можешь сходить в гараж, повозиться с машиной.

— Можно? — не поверил своему счастью тот.

— Можно, можно.

Борис Васильевич не стал мешкать — вероятно, опасался, что жена передумает. Через минуту ноги его уже не было в квартире. Следователь медленно и серьезно вытащил бланк протокола, сел за стол, затем весомо произнес:

— Вообще-то, допрос подозреваемых полагается проводить в прокуратуре. Служебный опыт подсказывал — дама, всю жизнь проработавшая на складе, должна трепетать перед официальными бумажками, а на доверительный разговор ее не поймаешь.

Так и оказалось.

— В прокуратуре? — сильно сбавив тон, повторила она. — Зачем в прокуратуре? Я не виновата ни в чем.

— Это мы посмотрим. А в прокуратуру вас повезти никогда не поздно. У нас там работают круглосуточно, — оптимистично уведомил Талызин.

Похоже, ночь в прокуратуре Лидию Петровну не прельщала.

— В чем подозреваете-то? — агрессивно осведомилась она. — Учтите, если я прошлый раз что не так сказала, так я просто могла позабыть. Я вообще позабыла, что вам в прошлый раз говорила. У меня память плохая.

— А ваш муж уверял, что превосходная.

— Ну, кое-что помню. Вот помню, что бланка никакого у вас в прошлый раз не было. Значит, это был не правильный допрос, а так, трепотня.

— Да, в прошлый раз вы еще считались свидетелем, а не подозреваемой. Предупреждаю вас об ответственности за дачу заведомо ложных показаний и за отказ от показаний, а также о том, что все вами сказанное может быть использовано против вас. Распишитесь вот здесь, пожалуйста. Роспись получилась корявой, рука дамы дрожала.

— А теперь расскажите, пожалуйста, как вы провели среду. Прежде всего, выходили ли из дому.

Собеседница молчала.

— Учтите, чистосердечное признание может облегчить вашу участь, а заведомый обман будет воспринят как доказательство вины.

— А свидетели у вас есть? — с трудом выдавила Лидия Петровна, видимо, привыкшая торговаться до конца.

— И не один, — весомо подтвердил следователь. — Мы опросили как ваших соседей, так и соседей Бекетова.

— А, черт с вами! Подавитесь!

Вообще-то, Лидия Петровна выругалась несколько покруче.

— Так и знала, что вы против меня будете рыть. Небось, Маринка наклепала? Думаете, я не видела, как вы ее на своей машине катали? Вот она и напела — мол, Дудко женщина из простых, значит, она во всем и виновата, ищите против нее улики. Мы, мол, все культурные, значит, хорошие, а она одна плохая. Маринка всегда меня ненавидела. Только скажу вам — на ногу я ей наступила совершенно случайно, и с этого вам меня не сбить!

— Этот вопрос пока не обсуждается. Итак, выходили ли вы из дома в среду?

— Да! — злобно проорала Лидия Петровна.

— Так и запишем, — равнодушно согласился следователь. — Пешком или на машине?

— На машине!

— И куда вы поехали?

— К моему знакомому, Володе Бекетову. Ну и что? Пусть меня там видели, это еще не значит, что я его убила! Что, ваш свидетель видел, как я его убивала? Ваш свидетель, он что, под кроватью сидел?

— Итак, вы приехали к Владимиру Дмитриевичу Бекетову. Во сколько?

— Около десяти.

— С какой целью?

— Ну… просто так. Давно не виделись. То есть, во вторник я была на его юбилее, но там было полно баб, и… Короче, хотелось пообщаться. Я догадалась, что Аньки дома не будет, она поедет за детьми. Вот я и приехала. А что, это криминал? Мы много лет друзья.

— Расскажите как можно подробнее о вашем визите.

Борис Васильевич не соврал — память у Лидии Петровны и впрямь была превосходная.




Бекетов открыл дверь сразу, даже не спросив, кто там.

— Это ты зря, Володя, — попеняла гостья. — Так и ограбить могут.

— Если захотят, все равно ограбят. Заходи, Лида. Что, проблемы с бизнесом или просто поболтать?

— У меня — проблемы? Да никогда. Я вот вчера поглядела на твоих баб, Володя, и поняла. Да, все они меня моложе, но все они в проблемах. Просто все! А у меня зато все прекрасно.

— Радует, что хоть у кого-то все прекрасно, — не без язвительности прокомментировал Бекетов.

Вообще Лидия Петровна обнаружила, что по сравнению со вчерашним днем его настроение существенно изменилось. Накануне его несколько «несло» — что стоит хотя бы тот дурацкий тост! — но он казался глубоко удовлетворенным человеком. Словно в лотерею выиграл. Зато сегодня от удовлетворенности не осталось и следа. Он был чем-то недоволен и, как всегда в подобной ситуации, несколько ушел в себя, дабы обдумать, что следует предпринять. Это черта необычайно ее привлекала. Володя никогда полностью не предавался отчаянию — искренне грустя, он при этом анализировал и действовал. Конечно, Лидия Петровна не выражала этого так четко словами, однако чутьем понимала досконально.

— Что, нелады с твоей девчонкой? — осведомилась она. — Куда тебе эта пигалица? Соплячка, одно слово. Ничего не знает, ничего не умеет.

— Это не страшно. Знания приобретаются, а молодость нет.

— А на кой тебе ее молодость? В постели важнее опыт.

— Утверждение спорное, но дело не в нем. Представь себе, наше общение с Кристинкой состоит не только из постели.

— Физикой занимаетесь, — хмыкнула несколько задетая Лидия Петровна. — По задачнику.

— В науке девочка — полный ноль, — улыбнувшись, махнул рукой Бекетов. — Но зато — личность. Меня очень интересует это поколение. Поколение, сформировавшееся в условиях дикого рынка. Как ни странно, среди них ровно столько же порядочных и совестливых людей, сколько было среди нас. Вот непорядочные пошли куда дальше, чем такого же склада мои ровесники. Их не сдерживает мораль общества, и они дают себе полную волю, что мало кто позволял себе при социализме. Зато порядочные — они фактически не изменились. Кантов нравственный императив подтверждается экспериментально.

— Это твоя-то Кристинка порядочная? — возмутилась гостья, наплевав на какой-то там императив. — Ходит голая, волосы выкрашены, как у проститутки, в восемнадцать лет уже открыто спит с мужиком…

— По-твоему, лучше б она делала это скрытно? Не злись, Лида. Девочке еще предстоит в жизни много печальных открытий, которые для нас с тобой позади.

Это прозвучало очень нежно и печально.

— Так ты на ней решил жениться? — гневно задала Лидия Петровна вопрос, который по большому счету и привел ее сюда.

Нет, она прекрасно понимала, что Володя не из тех мужчин, которые способны долго обходиться без женщин. Та или иная обязательно будут убирать в его квартире и готовить ему обед. Сперва это была Таня, к которой он относился снисходительно-покровительственно. Потом — Аня, мать его сына. Откровенно говоря, после ухода от Панина она сперва вызывала у Лидии Петровны огромное раздражение, но потом стало ясно, что Аня как таковая мало что для Володьки значит, важен наследник, так что Аня была прощена. Угораздило же эту дуру второй родить девчонку! Родила бы парня — и не связался бы Володя ни с какой голопузой Кристинкой. А теперь — седина в голову, бес в ребро. Мужики, они до молоденьких падкие. Неужели влюбился всерьез? Ведь главной женщиной его жизни должна остаться она, Лидия Петровна Дудко! Про такое часто в книжках пишут — люди заводят семьи и живут порознь, но остаются друг для друга единственными. Она обожала подобные книжки и покупала их почти ежедневно.

— Так ты на ней решил жениться?

— Прямота — одно из основных твоих достоинств, Лида, — без иронии ответил Бекетов. — Играешь-играешь, а, стоит задеть за живое — и вот ты вся. Не трать зря свои нервы, милая. Я на ней не женюсь. Вообще оказалось, что жениться мне не так-то просто.

— Это тебе-то? Ну, ты сказанешь! Да бери любую.

— И я так полагал, — задумчиво и немного язвительно заметил собеседник. — Или почти так. Что могу позволить себе поэкспериментировать. Что называется, жить начерно, а уж набело всегда успею. Ан нет! Пятьдесят. И, оказывается, поезд уже ушел.

— Ах, вот ты о чем, — утешилась Лидия Петровна. — Об этом… ослаблении ума? Ерунда все это. Если у тебя с наукой проблемы, так иди в бизнес. Поначалу я тебе деньжат одолжу, а потом ты быстро встанешь на ноги. У тебя хватка! Или работай консультантом. Я буду рекомендовать тебя разным бизнесменам, они рассказывать тебе про свои проблемы, а ты им помогать. Как мне помогаешь, только за плату. Да плюнь ты на свою науку, кому она теперь нужна! Раньше — другое дело, раньше платили хорошо, а теперь? Курам на смех! Я вообще тебя не понимаю. Почему ты не хочешь иметь по-настоящему много денег? Ты б стал очень богатый, и все под тебя прогибались бы. Это точно, уж меня-то не проведешь.

— Спасибо, Лида. Рад узнать, что ты поддержала бы меня в трудную минуту. Но с наукой у меня проблем нет. Наоборот.

— Что значит — наоборот?

— Я на днях сделал открытие.

— Какое еще открытие?

— О статистических законах турбулентных течений, — пояснил Бекетов.

У Лидии Петровны часто возникало впечатление, что он разговаривает с нею, не просто не заботясь о том, чтобы быть понятым, а даже не желая этого. Как некоторые беседуют, например, с кошками. Вроде и выговорился, и в то же время собеседника можно не принимать в расчет. Сама она, впрочем, полагала, что понимает куда больше, нежели Володе кажется. И иной раз в этом не ошибалась.

— Значит, мозги и в нашем возрасте еще работают, а не только у сопливых мальчишек? — уточнила Лидия Петровна. — А я и не сомневалась. У тебя этих открытий…

Она кивнула на полку со сборниками, куда входили публикации Бекетова. Он возразил:

— Таких, как это, раз, два — и обчелся. Одно сделал в двадцать и на нем защитил кандидатскую. Хотели даже докторскую дать, но всех смутил мой возраст. Я защищался в двадцать два. Следующее серьезное открытие сделал лет в тридцать с небольшим. Я уже был доктором, имел определенный вес, но тут получил настоящее международное имя. И вот — теперь. Правда, кое что нуждается в экспериментальном подтверждении, но это уже формальность. В правильности результата я уверен.

— И о чем там? — заинтересовалась она.

Он улыбнулся.

— Ну, смотри. Поведение одного хорошо известного тебе человека в некоторой ситуации можно предсказать довольно точно, так? Когда сходятся двое, положение усложняется. Группа из пяти индивидуумов становится почти непредсказуемой. Но зато сто человек — это уже толпа, индивидуальные особенности сглаживаются, и поведение предсказывается так же легко, как и в случае одного человека, хотя по другим законам. Помнишь мультфильм про мартышку и удава? Десять — это уже куча, а три — еще нет. Как уловить ту границу, которая отделяет одно от другого?

— Погоди, — прервала его Лидия Петровна. — Так ты что, нас поэтому вчера позвал? Пять мужиков, пять баб. Решил на нас проверить свои… как там? статистические законы турбулентных течений?

Теперь уже Бекетов не только улыбнулся, но и засмеялся. — У тебя потрясающая практическая сметка! Однако я не настолько практичен. Мне просто было любопытно посмотреть на вас, собравшихся вместе. А то, что накануне на меня снизошло озарение, — это счастливая случайность. Вчера, Лида, я был счастлив. Или безумен. После подобного озарения довольно долго находишься в странном состоянии. Никогда не употреблял наркотики, но, наверное, что-то общее есть.

— А сегодня у тебя ломка, — съязвила она.

— В некотором роде. Я вдруг понял, что прошлое невозвратимо.

— А то ты раньше этого не понимал?

— Похоже, нет. Мне чудилось, прошлое хранится где-то в запечатанном конверте, в котором остановилось время. Я меняюсь, а оно нет. В любой момент, когда я решу туда вернуться, оно примет меня. Но это оказалось иллюзией.

И вот тут-то Лидия Петровна разъярилась по-настоящему.

— Кого ты хочешь обмануть? — закричала она. — Оно? Не оно, а она! Ты решил вернуться к Маринке!

Бекетов, в очередной раз засмеявшись, попытался что-то возразить, но разгневанная дама его не слушала.

— К этой мерзавке! К этой нахалке! К этой…

Даже сейчас, спустя почти неделю, при воспоминании о продолжении разговора у Лидии Петровны начинало стучать в висках. Но она взяла себя в руки и сообщила Талызину почти спокойно:

— После того, как он рассказал мне про свое открытие, мы еще немного поболтали, и я ушла.

— Во сколько?

— Еще не было одиннадцати.

— Дверь он за вами закрыл?

— Ну, наверное. Я не проверяла.

— И куда вы отправились? — без эмоций осведомился Игорь Витальевич.

— По магазинам.

— По каким?

— На Невском. Гостинку обошла, Пассаж, еще всякое.

— И что вы купили?

Лидия Петровна задумалась, потом встала и принесла флакон духов.

— Купила в фирменном магазине «Труссарди», — похвасталась она.

— И наверняка сохранили чек? На всякий случай?

— Нет, — нервно возразила собеседница, — не сохранила. Зачем? Духи эти я знаю, менять их не собираюсь. Чека нет.

— Обидно. И что вы делали после магазинов?

— Поехала домой.

— Во сколько?

— После трех. Точно не помню.

— Теперь перейдем к воскресенью. Чем вы занимались в воскресенье?

— На кладбище ездила. Вы там меня видели.

— А до этого?

Лидия Петровна с недоумением передернула плечами.

— Встала, позавтракала, наложила макияж и поехала.

— Одна?

— Да.

— А ваш муж остался дома?

— Нет, он еще в пятницу уехал на дачу. Вернулся только сегодня.

— Возможно, время вашего выхода из дома может подтвердить консьержка?

— Да где ей, дуре старой! — ожесточенно выругалась Лидия Петровна. — Ничего она не помнит!

— А совсем недавно, — съязвил Талызин, — вы оценивали ее память иначе. Надеюсь, вы понимаете, что подкуп свидетеля говорит не в вашу пользу?

— А кто знал, что вы докопаетесь? — парировала собеседница. — Знала бы, так, конечно, не стала бы подкупать. Только шубу зря выбросила, а обратно теперь фиг получишь! Правда, мала она мне, но я б могла ее, например, Татьяне подарить.

— Если вы ни в чем не виноваты, непонятно, зачем было обеспечивать себе ложное алиби.

— Как зачем? Получалось, я последняя, кто его видел. Да вы б меня по судам затаскали! Мне это надо? Да и вообще, знаю я вас, ментов. Вам только попадись, а виновата, не виновата — разбираться никто не станет. Вы меня за дурочку-то не держите, не первый день на свете живу. Так что мне теперь будет?

— Пока ограничимся подпиской о невыезде, а дальше посмотрим. Если вспомните какие-либо детали, относящиеся к делу, звоните. В любом случае, я вас еще вызову в прокуратуру.

Следователь пока не сделал для себя определенных выводов. Частично подозреваемая, несомненно, говорила правду. Столь же несомненно — правду она говорила только частично. Вопрос в том, насколько существенные сведения она скрывала. Если только нечто, связанное с Мариной — а, судя по внезапно появившемуся желанию проломить Марине ногу, данная тема в среду обсуждалась, — то не столь это важно. А вот если скрывалось нечто, связанное с убийством… Дамочка оказалась весьма ревнивой, если приглядеться, это заметно. Обозлилась во вторник и решила отравить бывшего любовника, а затем прикончила его любовницу. Хотя в магазин «Труссарди» ребят послать надо, чем черт не шутит.




В это время Марина сидела на кафедре, ожидая Вику. Усталая и расстроенная, она опустила голову на руки и закрыла глаза. Неожиданно она вздрогнула и обернулась. Обернешься тут, когда посереди груд лабораторного оборудования после напряженного рабочего дня тебя целуют в затылок!

В полной прострации оглядев Некипелова, она искренне сообщила:

— Совсем обалдел на старости лет!

— Вот так некоторые женщины реагируют на знаки внимания, — иронически прокомментировал Сергей Михайлович.

Марина собралась было в ответ съязвить, однако, увидев выражение его лица, примирительно объяснила:

— Если б это был действительно знак внимания, наверное, я бы среагировала иначе. Но когда таким экзотическим образом производится проверка бдительности, трудно не удивиться.

— Не будешь же ты делать вид, — холодно произнес Сергей Михайлович, — что ничего не понимаешь.

— Смотря чего, Сережа.

— Что я люблю тебя, черт возьми! — заорал он и зачем-то изо всех сил грохнул стулом.

Ошеломленная этим взрывом эмоций всегда такого сдержанного Некипелова, Марина с трудом выдавила:

— Давно ли? Неделю назад я видела тебя воркующим с женой.

— Давно ли? — задумчиво повторил он. — Лет восемнадцать, наверное. С того дня, когда в первый раз тебя увидел. Ты разговаривала с Бекетовым в коридоре около триста десятой аудитории. У тебя тогда еще была коса, и ты время от времени сама себя за нее дергала. А обстригла косу ты через пять лет. Рассталась с Бекетовым и сразу обстригла.

— Да, — кивнула Марина. — Я тогда решила начать новую жизнь. Или попытаться ее начать, по крайней мере. Сереженька, скажи мне честно, пожалуйста… Ты серьезно или нет?

Он пристально посмотрел ей в глаза, и она, смутившись, добавила:

— С такими признаниями обычно не ждут по два десятилетия.

— А какой был смысл выставлять себя на посмешище? Ты любила его, а не меня.

— Да, но… он женился, и…

— Да хоть бы он тысячу раз женился, что с того! — снова вышел из равновесия Сережа. — Пока он был жив, ты бы никогда не полюбила никого другого. Что я, не знаю тебя, что ли? — Он немного успокоился и горько заметил: — По большому счету, тебя можно понять. Он гений, а я обычный человек. Мне состязаться с гением невозможно. А женитьба ничего не значит — сам второй раз женат. Нет, пока он был жив, шансов у меня не было.

— А теперь он мертв, — вырвалось у Марины.

Она вдруг вспомнила слова Талызина о том, что Некипелов отсутствовал на работе в среду с половины двенадцатого до часу. Тут же защемило сердце. Но нет, такого не бывает! Вернее, бывает, но в романтической опере или в бразильском сериале. Наши холодные петербуржцы, желая избавиться от соперника, не подливают ему яду, они предпочитают более безопасные пути.

Сердце продолжало болеть, не желая считаться с логикой, и Марина спросила:

— Сережа, где ты был в среду с половины двенадцатого до часу?

Сергей глубоко вздохнул, затем усмехнулся.

— И это знаешь? Твой приятель хорошо работает.

— Сережа, где ты был в среду с половины двенадцатого до часу?

— Не буду тебе врать. Хорошо. Я действительно был у Бекетова. Но я нашел его уже мертвым.

— Что?

— Это правда.

— Погоди… Значит, ты бросил студентов и поехал к нему? Просто так, без причины?

— Причина была. В понедельник мы обсуждали с ним кое-что, и мне это не давало покоя… а, чего уж теперь! Мы говорили о тебе… Он вспомнил ту странную беседу, которая произошла в понедельник вечером в лаборатории. Сперва затронули научные темы, потом Аню и Кристину, а потом…




— Ваш тип личности почему-то очень привлекателен для женщин, — не без зависти прокомментировал Сережа.

Видимо, зависть слишком явно прозвучала в голосе, поскольку Бекетов ответил:

— Брось, Сережка! В этом ровно столько минусов, сколько и плюсов. У нас у обоих с тобой по два брака, и от каждого дети. Но ты еще не дошел до той мысли, которая посетила меня на исходе пятого десятка. Не стоит заводить детей, если их мать — не та женщина, с которой ты будешь в силах провести всю жизнь.

— А если такой нет? Или она любит другого?

И тут же перевел разговор в иное русло (хотя ему оно не казалось иным):

— А вы не боитесь, что Лидия Петровна оскорбит Марину? Она ведь ненавидела ее со страшной силой. Я хорошо помню тот период. — Да, но в результате поле брани осталось за Лидой, так что она имела основания успокоиться. Скорее ей впору оскорблять Таню, но с Таней у них прочный мир. Кстати, тебе не кажется, что Кристинка чем-то на Марину похожа?

— Внешне? Что-то есть. Я имею в виду, от Марины той поры.

— Разумеется, внешне. Внутренне она совсем другая, тем и интересна. Хотя и тут есть нечто общее.

— Что же?

— Возможно, дело в возрасте, но Кристинка пока совершенно естественна. Много ли ты знаешь подобных женщин? Ведь они по природе актрисы. Нет, не волнуйся, оскорбить Маришу я Лиде не дам. Мариша — создание хрупкое.

— Мне так не кажется. У нее весьма твердый характер.

— Одно другому не мешает. Твердое-то как раз и бывает хрупким.

— А, раз вы считаете ее хрупкой, — сказал Сергей, чувствуя, как бешено бьется сердце, — отпустите ее.

— Ну, нет! — улыбнулся Бекетов. — Ты многого хочешь от жизни, Сережа. Даже тебе не все должно даваться даром. Борись, если для тебя это важно.

— С вами? Думаете, есть смысл? — попытался съязвить Некипелов.

— Решай сам. А то ишь — выбрал себе женщину, каких и на свете не бывает, да хочешь, чтобы ее тебе преподнесли на блюдечке?

— Но вам ведь она не нужна.

— Ошибаешься. Мариша для меня — это отдушина. Мне легче оттого, что я знаю: в любой момент я могу вернуться к ней. Эта мысль утешает в самые тяжелые минуты.

— Вы забыли про ее характер. Дольше трех месяцев вам вместе не выдержать.

— Про ее характер забыть трудно, Сережа. Да, он у нее нелегкий. Наверное, почти так же отвратителен, как мой, а в чем-то даже похлеще.

— Это в чем же, интересно?

— Мариша защищает свое человеческое достоинство, как немного помешавшаяся на материнстве кошка любимых котят. А, возможно, на котят вовсе и не покушались, а просто шли мимо. Психика женщины должна быть гибче. Женщина по природе своей должна легко ко всему приспосабливаться. Но, с другой стороны, ценя Маришку за отсутствие у нее типично женских недостатков, трудно надеяться, что она не приобретет взамен другие. Зато я твердо знаю, что могу ей доверять. Если она любит, то любит, верно и постоянно. Кто ж тебе такую отдаст?




— …Теперь ты знаешь, как он к тебе относился, — мрачно сообщил Марине Сергей. — Держал про запас, на всякий случай. Это, по-твоему, порядочно по отношению к тебе?

— Погоди! — прервала его Марина. — Значит, ты поехал к нему в среду, потому что…

— Потому что все это не давало мне покоя. Я хотел договорить с ним.

— Но почему ты решил говорить с ним, а не со мной?

— Я же объяснял тебе! — горячо воскликнул Сергей. — Неужели ты не понимаешь?

— А во сколько ты там был?

— Чуть позже двенадцати. Я поехал не сразу, сперва немного поколебался. И назад вернулся не сразу. Мне было не по себе, и я немного помотался по городу.

— Хорошо. А почему ты не сказал никому, что был в тот день у Володи? Следователю, например? Он ведь спрашивал тебя.

Некипелов кивнул.

— Да, я сглупил. Так уж получилось. Когда я зашел туда и увидел… увидел тело и прочел записку… я был уверен, что это самоубийство.

— А как ты зашел?

— Дверь была отперта. Я толкнул ее, и она поддалась.

— А это не навело тебя на какие-нибудь подозрения? — поинтересовалась Марина.

— Нет. Володя подобных вещей не боится, мог и не закрыть. Я про другое. Я был уверен, что это самоубийство, понимаешь?

— Да.

— Ну, вот. Он был мертв, совершенно определенно мертв, и оттого, что я нашел бы его на пару часов раньше, чем Аня, ему не стало бы лучше. Для него это было уже все равно, понимаешь?

— Для него — да.

— А для меня нет. Ты же знаешь, мне скоро ехать в Америку, на три месяца, поездка по университетским городам. У меня еще никогда не было такого шанса! Подобные приглашения не повторяют. Я не собираюсь там оставаться, я не ненормальный, я понимаю, что куда большего добьюсь здесь, но эта поездка решит мои проблемы раз и навсегда. Я войду в элиту, мне будут открыты любые возможности, я буду получать любые гранты. Разве я не заслуживаю этого? А ты помнишь, сколько я намучился, пока мне дали визу? Помнишь, да? Американцы, они дают эти визы крайне неохотно. Просто все жилы в консульстве вытянут, пока согласятся. Там даже надпись висит: «Каждый русский хочет получить визу в США, чтобы нелегально остаться там жить. Ваша цель — доказать, что в вашем случае это неверно».

— Да, я это знаю.

— И вот представь себе… я нахожу тело… начинается расследование, и я оказываюсь главным свидетелем. Что, если с меня потребуют подписку о невыезде? Все насмарку? Это было бы глупо. Володя и сам не хотел бы этого. Он очень ценил успехи своих учеников.

— Если это самоубийство, — медленно произнесла Марина, — вряд ли тебя бы из-за него задержали.

— Возможно, но я не хотел рисковать. Просто не видел в этом смысла. Если б это могло помочь Володе, неужели ты думаешь, я бы не сделал все, что угодно? Но ему это уже не помогло бы, а мне повредило. Вот и все мои грехи.

— А если его еще можно было спасти? Сделать промывание желудка? Ты был у Володи сразу после двенадцати, а записка напечатана на компьютере в одиннадцать сорок шесть. Всего-то четверть часа… — Нет, Мариша. Он был мертв окончательно и бесповоротно. Думаю, прошло все же больше четверти часа.

— Хорошо. Но потом выяснилось, что это убийство. Почему ты тогда не сказал правду? Возможно, это помогло бы в расследовании.

— Ну, неужели ты не понимаешь, Мариша? — ласково спросил Сергей. — Раз я уже сказал следователю, что там не был, то не мог изменить своих показаний. Это было бы вдвойне подозрительно. Если бы я сразу понял, что это убийство, я бы сразу во всем признался, уверяю тебя, а теперь у меня не оставалось выбора. Надо всегда держаться первоначальных показаний, это самая умная тактика. Тем более, меня вряд ли в среду мог кто-то заметить, время было дневное, все на работе. Но ведь тебе в такую минуту я не захотел соврать! Рискуя навлечь на себя подозрения, рискуя, что мне закроют визу, я сказал тебе правду. Потому что я люблю тебя, Мариша.

Он прикоснулся к Марининой руке, и тут она закричала:

— Не смей называть меня Мариша!

И выскочила в коридор. Точнее, попыталась выскочить. С больной ногой это получилось куда медленнее, чем ей хотелось. Конечно, Сергей с легкостью мог бы ее догнать, но он лишь молча смотрел вслед. Викина машина давно стояла у входа в корпус.

— А я уже хотела идти тебя искать, — сообщила Вика. — Только не знала, где.

— Прости, Вика. Слушай, нужно срочно позвонить Игорю Витальевичу.

— Сейчас наберу тебе номер.

Талызин в это время ехал домой, решив, что на сегодня с него хватит. Он с удовлетворением представлял горячий ужин, когда мобильник противно и настойчиво запикал.

— Игорь, привет! Тебе Марина что-то хочет сказать. Срочно.

— Добрый вечер, Игорь Витальевич. Я не оправдала вашего доверия. Спросила у Некипелова, где он был в среду с половины двенадцатого до часу. Он ответил, что ездил к Бекетову. Приехал вскоре после двенадцати, дверь была не заперта, он зашел и увидел его уже мертвым. Он решил не говорить никому об этом, поскольку не захотел лишних проблем, но уверяет, что теперь говорит чистую правду. Я почти убеждена, что это действительно так.

— Почти?

— Чужая душа потемки, Игорь Витальевич. Насколько я могу быть убеждена в правдивости другого человека, настолько убеждена.

— Ясно, — вздохнул Талызин. — Значит, еду к вдове.

Горячий ужин откладывался на неопределенный срок. Анна Николаевна явно не ожидала визита. Сегодня она была одета в просторный затрапезный халат, сильно меняющий ее облик. Вместо манерной дамочки — домашняя хозяйка, мать семейства. Семейство было тут как тут. Шустрый мальчик лет пяти и младенец в кроватке. Мальчик поражал своим сходством с отцом, которого следователь, правда, видел лишь на фотографии. Что касается младенца, все они казались Игорю Витальевичу на одно лицо.

— Я хотел бы задать вам несколько вопросов, Анна Николаевна.

— Задавайте. Юра, иди к себе.

Тот безропотно подчинился.

— Анна Николаевна, давайте начнем все с начала. Будем считать, что на некоторые вопросы вы мне пока не отвечали. Скажите, когда вы пришли в среду домой, дверь была заперта?

— Нет, она была прикрыта, но отперта.

— Вас это удивило?

— Да, но не особенно. Володя вполне мог забыть ее закрыть.

— А то, что он покончил с собой, удивило?

— Да. Но мне было не до того, чтобы раздумывать.

Она вдруг прямо взглянула собеседнику в лицо и попросила:

— Это не для протокола. Хорошо?

— Хорошо.

— Если предположить, — не без удовольствия произнесла Анна Николаевна, — что Володю отравили, чтобы отомстить за меня, неужели вы думаете, я стала бы докладывать об этом вам? Теперь я знаю, что это не так. Поверьте, я сама тоже его не убивала. Я бы еще поборолась, можете не сомневаться. Я не из тех, кто заранее опускает руки. Кто его убил, не знаю, но почти наверняка это был мужчина.

— А женщина, из ревности?

— Ни у одной из любящих его женщин он не развеивал до конца надежду. Лучше прижмите парней. Тот же Гуревич… совершенно неуправляемый тип. Некипелов… тот прагматик, а Володя одним своим существованием закрывал ему дорогу.

— А Петренко?

— Андрюша? Да вряд ли. Он слишком мягкий. Правда, Володя со мной был не согласен, но женщины разбираются в людях тоньше.

— А что думал о нем Владимир Дмитриевич?

— Что Андрей совсем не такой, каким выглядит. Впрочем, ему это нравилось.

— Скажите, а в последние дни своей жизни ваш муж садился за компьютер?

— Конечно. А, да, мне Коля что-то говорил. Куда-то делись файлы, да? Я, по крайней мере, их не трогала. У меня других забот хватало.

Девочка в кроватке проснулась и захныкала. Анна Николаевна нежно взяла ее на руки. Следователь понял, что пора уходить. Дома его ждал горячий ужин — и не менее горячее нетерпение дам.

Впрочем, он начал атаку первым.

— Марина, а почему вы уверены, что Некипелов сказал вам правду?

— Я не уверена, я почти уверена. Потому, что… что разговор происходил в обстановке полной откровенности. Сережа мог бы вообще ни в чем не признаваться, но он разоткровенничался и признался. Если бы он убил, он бы этого не сделал. Придумал бы что-нибудь. Мол, ездил в консульство за визой или что-нибудь еще. Ну, не знаю.

— Все-таки странно, что он не признался раньше. Как-никак, погиб любимый учитель.

— Да, — кивнула Марина, — но на другой чаше весов — ты сам, куда более любимый. Сережа скоро едет в Штаты. Турне с лекциями по университетским городам. Он очень добивался этой поездки. Нет, в каких-то университетах он бывал и раньше, работал по контракту, но это совсем другое. Это уже придает тебе статус маститого ученого и неимоверно расширяет связи. А Сережа безупречно говорит по-английски и умеет ладить с нужными людьми, так он за эту поездку сделает себе имя на всю оставшуюся жизнь. Не сомневаюсь, когда он пытался убедить вас, что Володя совершил самоубийство, он еще больше пытался убедить в этом себя. Чтобы совесть успокоить. Совесть у него, я полагаю, все-таки есть.

— А что сказала Анна Николаевна? — жадно поинтересовалась Вика.

— Что нашла дверь открытой.

— А Кристинкина подружка? А Лидия Петровна?

Талызин полагал, что начинать скрытничать, пожалуй, поздновато, к тому же ему требовалась консультация Марины. Поэтому он честно сообщил:

— Девочка подтвердила догадку, что Кристина была в среду в Бекетовском дворе и кого-то видела. Скорее всего, мужчину, хотя не наверняка. А Лидия Петровна поведала, что тоже была в среду у Бекетова, но якобы ушла еще до одиннадцати. И он признался ей, что на днях сделал выдающееся открытие. Не рядовое, а выдающееся. Что-то о статистических законах турбулентных течений.

Марина вздрогнула, глаза ее загорелись.

— Это серьезно? А подробнее она не сказала?

— Если не выдумала, то серьезно. А что, название похоже на правду?

— Ну, — засмеялась Марина, — эта тема будет будоражить физиков до скончания веков. И, кстати, не только физиков. Течение воды в бурной реке, воздуха при неблагоприятных погодных условиях или нефти в трубопроводе — они как раз турбулентны. Другой вопрос, что эта тема очень обширна, ее можно исследовать с разных сторон. Чем и занимается наша кафедра и уйма других людей во всем мире. Конечно, название Лидия Петровна не выдумала, тут можете не сомневаться. Игорь Витальевич, давайте я сейчас позвоню Панину. Если это правда, то все должно быть у Володи в компьютере, а этим занялся Панин, да? Удивительно, что он никому ничего не сказал, ведь это была бы бомба! Если уж Володя говорит, что открытие выдающееся, значит, оно гениальное!

— Панин утверждает, Мариночка, что в Бекетовском компьютере полностью отсутствуют файлы за последние дни его жизни. Кроме пресловутой предсмертной записки.

— Как отсутствуют? Не может быть.

— Тем не менее он так говорит.

— Может, их Аня почему-то уничтожила?

— Уверяет, что нет.

Марина помрачнела, затем медленно произнесла:

— Когда вы меня спрашивали, имеет ли наша работа практическую ценность, я отвечала, что вряд ли. Это действительно так. То есть имеет, но весьма опосредованную. Предположим, в авиаконструкторском бюро есть люди, которые следят за публикациями, и если наткнутся на какую-то полезную формулу, могут попытаться ее применить. И вот уже их работа, она будет иметь практическую ценность. Но это не относится к глобальным открытиям. Вернее, относится, но… Понимаете, то, чем мы занимаемся — это не разработка технологий, которые можно запатентовать, это попытка объяснить реальные свойства материи. Если Бор выдвинул свою квантовую теорию строения атома и все убедились, что она справедлива, он же не будет брать деньги с каждого, кто станет работать в русле его теории, правда? Но зато любой научный центр заплатит автору подобной теории любые деньги, чтобы тот в дальнейшем в своих статьях делал сноски: «Эта работа создана при содействии такого-то университета.» Или при содействии компании Майкрософот, или нефтедобывающего концерна. Я говорю к примеру.

— То есть, — уточнил Талызин, — на таком открытии можно очень хорошо заработать и добиться славы?

— Да. Господи, неужели оно утеряно? Это было бы… вы даже представить себе не можете…

Марина нервно всплеснула руками, на щеках ее пылали пятна.

— Почему утеряно? Если оно и впрямь имелось, а не является отвлекающим маневром Лидии Петровны, так теперь эти файлы у убийцы.

— У Андрея? — вырвалось у Марины.

— Почему именно у него?

— А у кого еще? У Сережки? Он же ученый, прежде всего ученый. Если б ему в руки попало открытие подобного ранга, он не мог бы удержаться и обязательно рассказал о нем. Пускай выдал за свое, но рассказал бы обязательно!

— Это навело бы на подозрения. Едва погибает Бекетов, как его коллега делает гениальное открытие.

— Ну и что! Потом, можно не выдавать результат целиком, а просто говорить о своей работе в этом направлении и постепенно, понемногу сообщать… А совсем удержаться — это свыше Сережиных сил. Его интерес к науке истинный, неподдельный, непреодолимый. К тому же он помешан на экспериментальной части, а Володя наоборот. Узнав по-настоящему интересную теорию, Сережа не смог бы сомкнуть глаз ни на минуту, пока не провел экспериментов, подтверждающих ее или опровергающих. Но ничего подобного он последнюю неделю не делал, я точно знаю. Это не он!

— Вы убеждены? — удивился подобной горячности Игорь Витальевич.

— На сто процентов. Уж в этом-то отношении я знаю его, как облупленного. Мы же работаем вместе много лет! Нет, это не Сережа. А у Панина безупречное алиби, а Женьку Гуревича подозревать смешно. Это Андрей, больше некому. К тому же все совпадает. Кристина не заподозрила бы ничего плохого, увидев его в Володином дворе. Он по своей привычке быстро ее обаял, и между ними были прекрасные отношения.

— Предположим. Но почему никто не знал об открытии Бекетова, а Петренко якобы знал? И вообще, почему Бекетов не сообщил об открытии всем, а лишь такому неподходящему субъекту, как Лидия Петровна?

Марина улыбнулась.

— Было бы не очень логично сперва известить гостей о своем гениальном открытии, а затем — о резком ослаблении интеллекта. К тому же Володя предпочитал выносить свои мысли на суд публики уже совершенно отшлифованными, в красивой форме, а на это требуется время. Но если открытие действительно замечательное, трудно удержаться… пусть случайно, а с языка что-нибудь сорвется. Вот и сказал Лидии Петровне, а до этого — Андрею. Они встречались с Андреем в понедельник вечером в лаборатории, я видела. Если Володю как раз тогда осенило, он мог в упоении поделиться, но, опомнившись, попросить никому пока не рассказывать. Это похоже на правду. И потом, Игорь Витальевич, Петренко, он… ему подходит это убийство. Вот Ане не подходило, а ему подходит.

— Ей, кажется, не подходило, поскольку она не умеет быстро действовать по обстановке? А он умеет?

— Да. Он привык, что ему везет, поэтому часто действует наудачу.

— Некипелов, по вашим словам, тоже из удачников, — заметил Талызин.

— Да, он из удачников, но не из халявщиков. Расчет на халяву — это уже привычка нынешнего поколения, которое ни разу не слышало, что счастье в труде. А нам вбили этот лозунг с младых ногтей, и доставшееся даром нам представляется менее ценным, чем честно заслуженное. Что вам приятнее — получить Нобелевскую премию или выиграть ту же сумму в лотерею?

— Нобелевская премия — это еще и слава, Мариночка.

— Большой выигрыш в наше время тоже может принести славу. Поймите, Игорь Витальевич, я хорошо знаю Сережу и не менее хорошо Андрея. Сереже необходимо самому верить, что он умнее других, а Андрею достаточно, чтобы в это верили окружающие. Вот так приехать и отравить учителя, чтобы на халяву воспользоваться результатом его озарения… да Сережино чувство собственного достоинства не позволило бы ему этого! А Андрей этого чувства лишен. Вспомните их обоих и сравните, Игорь Витальевич. И потом, Сережа уже фактически сделал себе международное имя. Осталось съездить в турне по Штатам, и его акции взлетят к небесам. Зачем ему похищать чужое открытие и всю жизнь потом знать, что возвеличен не по заслугам, если остался один шаг до возвеличивания честным путем?

— Но вы сами говорили — несмотря ни на что, возглавить научную школу где-нибудь за границей Некипелову не светит. А после гениального открытия, наверное, светит?

— Не знаю, Игорь Витальевич. Научная школа создается годами. Здесь у Сережи уже есть серьезный задел, а там, с нуля, да еще с тамошними прагматиками… Зачем ему это? Вот Володя мог бы, и никаких открытий ему для этого не требовалось, но у Володи другой характер.

И Марина, горько вздохнув, добавила:

— Вот и понятно, почему Володя вел себя так странно. Откуда эта нервозность в день юбилея, откуда тот дурацкий тост. Я еще думала — вот он говорит про ослабление интеллекта, неужели не боится сглазить? Не боялся. Был настолько в себе уверен, что не боялся ничего, и настолько опьянен счастьем открытия, что ни на что не обращал внимания. Даже на то, что достаточно близкий ему человек решился на преступление. В нормальном состоянии наверняка почувствовал бы что-то, но не тогда.

Она смолкла, и Талызин стал размышлять. Приходится отвлечься от образа милого непосредственного паренька, а принимать в расчет только факты… К тому же сам Бекетов считал паренька не таким уж непосредственным, да и Марина тоже. Итак, в понедельник вечером Петренко, беседуя с Бекетовым, узнает о замечательном открытии, а также о том, что ближайшие дни ученый не намерен его обнародовать. Во вторник он слышит пресловутый тост, и его осеняет мысль совершить убийство. Он забирает яд. На следующий день он идет в читальный зал, но тихо сбегает оттуда и едет к своему учителю домой. Кстати, не исключено, в библиотеке отмечено, кто еще находился в читальном зале в среду. Кто-то из этих людей может подтвердить алиби Петренко или опровергнуть его. Пусть этим завтра обязательно займутся. Итак, Андрей приходит к Бекетову, они пьют кофе, и верный ученик подливает в кофе яд. Потом переписывает себе на дискету все новые файлы, уничтожает оригиналы и печатает якобы предсмертную записку. Мотивы тут ясны. Петренко проучился год в Америке, в восторге от тамошней жизни, но понимает, что остаться там — значит обречь себя вечно прозябать на вторых ролях. Об этом упоминали и Марина, и Некипелов. Парень неглуп, он и сам это осознает. Однако совсем другое — жить в США, будучи автором гениального открытия. Тут тебе и слава, и огромные деньги — все на свете. Только самому ему подобного открытия не сделать нипочем. Как утверждает Марина, способности есть, но необходимая увлеченность отсутствует. Зато именно отсутствие увлеченности поможет Петренко терпеливо выждать и лишь потом постепенно, по кусочкам, от своего имени выдавать похищенную часть Бекетовского наследия. То есть осуществить то, что якобы органически не в силах сделать истинный ученый вроде Некипелова. Пока все сходится.

Теперь предположим, что в среду Кристина увидела именно Петренко заходящим в подъезд Бекетова около половины двенадцатого. Увидела — но не заподозрила ничего плохого. Ведь у Андрюши такие честные голубые глаза и такие непосредственные манеры! К тому же на роль убийцы идеально подходит отвратительная соперница Марина Олеговна. Однако лучшая Кристинина подруга Ира не только обеспечила Марине алиби, она еще заставила задуматься — почему это честный и непосредственный паренек никому не признался, что был у учителя? Кристинка хочет разобраться в ситуации и беседует с Петренко по телефону. Он обещает объяснить все при личной встрече, в воскресенье подсаживает ее к себе в автомобиль, привозит на пустырь и доводит до смерти. Мотив и возможность действительно есть, но улики… ни одной. Улики имеются против Некипелова и Лидии Петровны. Кстати, у каждого из этой парочки имеются также возможность с мотивом. Правда, Марина убеждена, что Некипелов исключается по психологическим соображениям, но психологию к делу не подошьешь.

Очевидно, мысли Марины шли параллельным путем.

— Неужели Володины соседи никого не видели? — со вздохом спросила она.

— Увы. Дневное время, все на работе. Хотя, наверное, оперативники опросили не каждого в доме, а лишь ближайших соседей.

— Погодите… интересно, живы ли старушки с первого этажа? Хоть одна из них?

— Какие старушки?

— О, — улыбнулась Марина, — это великие сыщики. Правда, я жила в Володином доме тринадцать лет назад, но помню их до сих пор. Они не только знали, кто, во сколько и на сколько к нему приходит, не сомневаюсь, они сосчитали каждый волос на моей голове. Я просто цепенела под их взглядами. Если старушек не было на скамеечке, то они наблюдали из окон. Угловой подъезд, первый этаж — это окно было самым страшным. Оттуда иной раз высовывались по пояс, дабы сообщить мне о слабости моих моральных устоев. И в других подъездах в основном первый или второй этажи. Только эти бабушки уже тогда были старенькие, так что не знаю, что с ними теперь.

Тем не менее Талыизин решил срочно осчастливить информацией Щербакова.

— Угловой подъезд, первый этаж, — повторил тот в телефонную трубку. — А также фирма «Труссарди» и читальный зал. Завтра же утром ребята все сделают.

Оставалось ждать завтрашнего утра.




Глава 6. Вторник


Оперативники не подвели.

— Во-первых, о Лидии Петровне Дудко, — не без сожаления сообщил Щербаков. — Ее запомнили в магазине «Труссарди». Она заставила продемонстрировать ей чуть ни сотню духов, а приобрела те, которые отложила заранее, так что девочки набегались зря. Расплатилась по кредитной карте. Время банковской операции зафиксировано точно — одиннадцать пятьдесят две. А время написания предсмертной записки — одиннадцать сорок шесть. Так что дамочка вам не соврала — она уехала от Бекетова существенно раньше.

— Баба с возу — кобыле легче, — прокомментировал Талызин.

— Пожалуй. Хотя и баба иной раз пригодится. Правда, старушка из углового подъезда уже несколько лет, как скончалась, но ее дочь подсказала нам, в какой квартире до сих пор здравствует лучшая подруга мамочки — моложавая дама восьмидесяти двух лет. Та тоже оказалась не промах. Правда, у нее сложности с определением времени. Вблизи она видит плохо и потому часами пользоваться не любит, зато прекрасно видит вдаль. В среду к Бекетову было паломничество. Сперва Дудко, потом Петренко, потом Некипелов. Еще во дворе маячила Кристина Дерюгина, однако так и не зашла в подъезд. За последовательность появления гостей бабуля ручается. «Я решила, поздравляют со вчерашним юбилеем, — объяснила она, — поэтому и не удивилась. Дольше всех пробыла Лидочка, а Сережа выскочил обратно буквально через пять минут».

Не перестаю радоваться, что живу в новостройке. У нас, Игорь Витальевич, старушки будут существенно пожиже. А то мало мне слежки собственной благоверной, так еще и добровольное наружное наблюдение подключается!

— А с мозгами у этой старушки как? На ее показания можно положиться?

— Мозги такие, что и компьютер ни к чему. Вадик, который с ней беседовал, до сих пор не отойдет, цитирует ее к месту и не к месту. Да, еще! Одна студенточка в среду в читальном зале, очевидно, пленилась голубыми глазками красавчика Петренко. По крайней мере, уверяет, что регулярно на него посматривала. Он в первой половине дня надолго куда-то смылся. К сожалению, она точно не помнит, во сколько, но, по крайней мере, подтверждается, что старушка не впала в маразм. Так как, кто у нас в лидерах — Петренко или Некипелов? Я ставлю на молодого. Некипелов пробыл у Бекетова от силы пять минут. Конечно, за это время пристукнуть человека можно, но отравить вряд ли. Преступник ведь не принес с собой готовый термос с кофе, заправленным ядом. Пока вскипела вода, пока то да се… Потом помыть за собой чашку, напечатать записку, переписать нужные файлы. Минут двадцать требуется, не меньше. Вы как считаете?

— Полностью с вами согласен.

Переговорив с Щербаковым, Талызин решил окончательно прояснить для себя ситуацию. Итак, на юбилее Бекетова присутствовало девять гостей. Ученики и любовницы — такое странное общество собрал этот неординарный человек. Каждый из девятерых имел определенные мотивы. Длинноватая скамейка запасных! Однако постепенно она стала укорачиваться. Твердое алиби оказалось у Татьяны Ивановны — во время преступления она безвылазно сидела на работе. Страшным образом доказала свою непричастность Кристина. Ее гибель заставила вычеркнуть из списка еще пару подозреваемых — Марину и Анну Николаевну. Обе в то воскресное утро находились под неусыпным присмотром. Лидия Петровна тоже отпадает — хоть она и посещала Бекетова в среду, но предсмертной записки написать не могла, так как в одиннадцать пятьдесят две была в магазине. Теперь перейдем к ученикам. Панин провел среду на даче у друга, Гуревич в воскресенье добирался на кладбище на маршрутке, а убийца Кристины — наверняка на собственном автомобиле. Остаются Некипелов и Петренко. Скрытный Некипелов признался-таки, что был в среду у Бекетова, а вроде бы откровенный Петренко — нет. Некипелов зашел к учителю буквально на пять минут, а Петренко — на более долгий срок. У Некипелова на мази долгожданная поездка в США, после которой он будет слыть маститым ученым международного уровня, а Петренко понял, что если не поднимет свой научный авторитет, придется оставаться здесь или прозябать в Штатах на третьих ролях. К тому же рассказ Некипелова, пусть и запоздалый, согласуется с показаниями остальных, включая наблюдательную старушку. Первой у Бекетова была Лидия Петровна — и оставила его живым. Последним Некипелов — и обнаружил мертвым. Между этими двумя визитами — посещение Петренко. Похоже, выбор кандидата в преступники нетруден.

Однако личные впечатления противоречили логике. Некипелов при разговоре хитрил и изворачивался, а Петренко казался непосредственным и простодушным. Впрочем, именно казался — если б являлся, не скрыл бы свой визит к Бекетову. Вроде бы парень от избытка честности и от желания помочь не раз проговаривался о том, что намеревался скрыть, но главное с легкостью утаил. Неувязка! Талызин вытащил из стола записи. Протоколов допроса он поначалу не вел, руководствуясь несколькими соображениями. Прежде всего, это были не допросы, поскольку официальных полномочий заниматься данным делом он тогда не имел. Он просто пытался понять, есть ли само дело или высосано Мариной из пальца. К тому же ему не хотелось отпугивать людей. Главное, что от них требовалось — откровенность, а на нее легче рассчитывать в приватной беседе. Вот выбрав конкретных подозреваемых, есть смысл давить им на психику обстановкой прокуратуры и стрекотом пишущей машинки, а до этого ни к чему. Итак, протоколов следователь не вел, но дома для себя записывал основные моменты. Именно эти записи он и стал просматривать.

Что касается Некипелова, красной нитью проступала мысль — Бекетов не убит, а покончил с собой. Это настойчиво сквозило в любой фразе. Что ж, наверное, Марина права — он пытался убедить не столько собеседника, сколько себя самого. Если у человека есть остатки совести, ему будет не слишком-то приятно осознавать, что бросился во все лопатки от тела убитого друга, не попытавшись вернуть его к жизни или помочь в поисках преступника. Гораздо приятнее думать, что друг убил себя сам, а ты из уважения к нему не стал противоречить его воле. Да, передергиваний в ответах Некипелова хватало, имелось и откровенное вранье, однако логика этого вранья вполне укладывалась в данную концепцию. А вот листы, относящиеся к Петренко. Начнем с того, что он стоял под дверями лаборатории, якобы желая утешить Кристину. Во-первых, это показывает, что отношения между ними и впрямь успели стать достаточно близкими, а во-вторых, этого ли он ждал? Или дожидался ухода девушки, чтобы проверить на лабораторном оборудовании кое-какие концепции Бекетова? Марина говорит, это наверняка требовалось для их экспериментального подтверждения, поскольку Бекетов часто экспериментами пренебрегал.

Теперь посмотрим сам текст. Петренко уверяет, что за последний год интеллект Бекетова ослаб, и это заставляло ученого сильно переживать. А мы точно знаем — переживать по данному поводу Бекетов не имел причин. Получается, Андрей вопреки фактам пытался поддерживать версию самоубийства. Но, едва следователь заговорил о пузырьке с ядом и о том, кто этот пузырек на юбилее трогал, парень быстро переориентировался. Он сообщил о романе Бекетова с Кристиной и стал всячески намекать на серьезную ревность со стороны Анны Николаевны. Намекать — не то слово! Мало того, что описал ссору женщин, так еще и привел фразу «все, что угодно, лишь бы мой муж не достался этой шлюхе». С чего вдруг его позиция изменилась? Да с того, что он понял собственную ошибку. Если предположить, что преступник он, кажущаяся нелогичность его поведения приобретает логику. После убийства Андрей стер с пузырька собственные отпечатки и приложил к нему пальцы Бекетова. Он надеялся, это не вызовет подозрений. Но Талызин интересуется, не трогали ли пузырек, и Петренко вдруг вспоминает: да, Татьяна Ивановна трогала, поэтому в случае самоубийства ее отпечатки должны быть обнаружены, ведь Владимиру Дмитриевичу не было смысла их уничтожать! Некоторое время Андрей обдумывает ситуацию, но быстро соображает, что кто-нибудь да известит или уже известил следователя о данном эпизоде, поэтому скрывать его было бы глупо. Не менее глупо цепляться за версию самоубийства. Умнее, раз уж так сложились обстоятельства — а действовать по обстоятельствам он умеет, — подсунуть настырному менту подходящего козла отпущения — ревнивую жену. Что он и делает.

Талызин вздохнул. Это ж надо на старости лет дать провести себя смазливому мальчишке! Впрочем, парень вел себя с такой непосредственностью, что мудрено было не поверить. Зато теперь, когда выяснилось, что непосредственностью здесь не пахло, а был лишь, как выразилась Марина, имидж, все стало выглядеть иначе. Нет, чтоб ей раньше вспомнить про наблюдательных бабулек — глядишь, Кристина осталась бы жива. Впрочем, винить Марину не стоит — она непрофессионал, к тому же женщина. Винить надо одного себя. Но прежде — продумать, как добиться от Петренко признания вины. Огорошить сообщением о свидетеле, видевшем его у подъезда Бекетова как раз во время убийства? Правда, бабуля не догадалась заметить время, но обвиняемый-то этого не знает! И девочка в читальном зале время тоже помнит лишь приблизительно. Или сделать акцент на смерти Кристины? Показать фотографию красавчика каждому кладбищенскому бомжу, который мог ошиваться около свалки? Выяснить, где именно девочка села в машину? Попытаться установить достоверно непричастность к этой смерти Некипелова, чтобы виновность Петренко получалась методом исключения? Сделать обыск в квартире, чтобы найти похищенные файлы? Вариантов немало. Главное, не торопиться. Требуется подготовить все так, чтобы одним ударом загнать Петренко в тупик. Если удар окажется недостаточно мощным, парень извернется, как уже сделал однажды, осознав свой промах с отпечатками пальцев. Зато если суметь ударить по-настоящему сильно, он сломается. Он из тех, кому нельзя давать время оправиться, надо действовать безошибочно с первого же раза.

Размышления Талызина прервал телефонный звонок.

— Игорь Витальевич, вы сейчас очень заняты? — поинтересовалась Марина, и нечто странное в ее тоне заставило собеседника насторожиться.

— А что случилось?

— Наверное, я сделала большую глупость, — сообщила она без малейшего сожаления в голосе. — Но, вероятно, вы еще можете все поправить.

— Какую глупость?

— Я попробовала поймать Петренко в ловушку. Думаю, через пару часов он придет в лабораторию.

— Кто дал вам право заниматься самодеятельностью? — буркнул следователь.

— Отыграйте назад. Не хватало, чтобы вы все испортили!

— Назад уже никак, — гордо, пожалуй, даже самодовольно поведала Марина. — Я знаю, что не имела права, но поезд уже ушел.

— Что вы натворили?

— Я подослала к нему Женьку Гуревича. Он сказал Петренко, что Володя последние дни часто сидел за одним из лабораторных компьютеров. Вот мы сейчас все разойдемся по домам, и Петренко захочет переписать оттуда Володины файлы. По крайней мере, мы на это надеемся. — Час от часу не легче! Вы еще и посвятили во все Гуревича?

— Но я не могла обратиться к Андрею сама, его бы это насторожило, — как ни в чем не бывало объяснила Марина.

Талызин только зубы сжал от возмущения. И зачем он вообще поделился сведениями с женщиной? Они ничего не в силах сохранить в секрете. Впрочем, он тут же вспомнил, что все было наоборот — сведениями с ним поделилась она, по крайней мере, поначалу. Что же касается дальнейшего, ему требовались консультации человека, знакомого с обстановкой, а кандидата мужского пола на эту должность не нашлось. Подобные мысли заставили его взять себя в руки и с почти спокойным укором заметить:

— Вы понимаете, Марина, что мы бы вскоре добились от Петренко признания, причем без малейшего риска? А чем кончится ваша затея, еще неизвестно.

— Зато известно, чем кончится ваша, — парировала ничуть не смущенная Марина. — Едва Андрей поймет, что вы его заподозрили, он в панике уничтожит украденные файлы.

— Не волнуйтесь, у нас есть и другие улики.

И тут в трубке раздалось такое змеиное шипение, что Игорь Витальевич даже отпрянул.

— Улики? — зашипела Марина. — Для вас это улики? Я знала, вы ничего, ничего не понимаете! Открытием больше, открытием меньше — какое вам дело, лишь бы уличить убийцу да правильно оформить свои дурацкие бумажки! А то, что Володя умер и теперь, возможно, еще много лет никто так и не догадается, как исследовать турбулентные течения, на это вам плевать! А мне не плевать, понимаете? Не хотите, не приезжайте, мне все равно, а мы эту дискету получим, а потом хоть сажайте нас в тюрьму!

Талызину стало смешно, злость прошла. Ну, как можно на женщин злиться? Как можно требовать от них разумного поведения, какого требуешь от мужчин? Это было бы противоестественно и нелепо.

— Еду, — коротко откликнулся он. — Ждите меня у автостоянки.

Разумеется, он не забыл прихватить с собой пару оперативников. Все-таки убийца есть убийца.

Марина ждала, где положено, и отнюдь не выглядела удрученной.

— Сейчас Андрей в читальном зале, — сообщила она. — Женька тоже. Поэтому вы можете спокойно пройти в лабораторию, Андрей вас не увидит. А через час вас запрут снаружи, и он туда придет. У него есть ключ.

— Почему вы так уверены, что придет? Возможно, у него и без того достаточно информации об открытии и он не станет лишний раз рисковать?

— А какой здесь риск? Он аспирант нашей кафедры и имеет право прийти туда, когда угодно. К тому же он не догадывается, что его в чем-то подозревают. Ему всегда везет, он привык к этому. Он придет, Игорь Витальевич. Сказав «а», человек обычно говорит и «б». В том смысле, что если уж Петренко потребовались последние Володины файлы, он захочет иметь их все. Я думала об этом. Раз он переписал файлы, значит, со слов Володи не сумел разобраться в открытии до конца. Конечно, файлы должны были ему помочь, но раз Володя составлял их для себя, они наверняка не слишком-то упорядочены. А Андрей, он не любитель лишней работы, он привык все получать даром. Он наверняка понадеется, что в кафедральном компьютере таится нечто такое, что поможет ему блестяще сформулировать открытие без малейших усилий со своей стороны. Но дело в том, что в кафедральном компьютере хранится не только Володина информация. Значит, Андрею понадобится как-то отличить Володины файлы от чужих. Он возьмет с собой уже украденные файлы для сравнения. Он должен их взять!

Марина стиснула руки, словно заклиная высшие силы, и повторила:

— Он должен их взять! Он придет с ними!

Петренко действительно пришел. Он вставил дискету в компьютер и долго с чем-то мухлевал, все больше мрачнея. Наконец, Талызин подал знак, и оперативники подхватили парня под руки. Тот в ужасе закричал.

— Милиция, — спокойно пояснил Талызин. — Что у вас тут на дискетке? Файлы, украденные на квартире Бекетова после того, как вы его убили? Вы принесли их очень кстати. Конечно, вашу вину доказали бы и без того, но теперь нам всем будет легче.

— Я взял файлы, но я его не убивал, — не раздумывая, выпалил Петренко. — Он сам дал мне эти файлы. А во время убийства я был в читальном зале.

— Предупреждаю вас об ответственности за дачу ложных показаний. Давайте присядем. Вот бланк «для подозреваемых». Итак, вопрос: «Где вы были во время убийства?» Ответ: «В читальном зале». Подпишите, пожалуйста.

— Возможно, я и выходил, — отшатнувшись, заявил Андрей. — В буфет, например.

— Итак, ответ: «Возможно, был в буфете, но не покидал территорию Университета», — поощрительно продолжил Талызин. — Теперь правильно?

Собеседник молчал, чувствуя подвох. Он явно был в панике, эту панику требовалось усугубить до крайней степени — и тогда он во всем признается. Всегда лучше, когда подследственный признается. И тут в комнату ворвался Гуревич. Он словно стал выше ростом — очевидно, перестал сутулиться и развернул плечи.

— Где они? — заорал он, словно не замечая милиционеров, а видя одного Петренко. — Где файлы?

Его лицо пылало такой неприкрытой, почти первобытной угрозой, что Талызин опешил. Вот уж, не ожидал от этого книжного червя! Очевидно, не ожидал и Петренко.

— Там, — жалобно пролепетал он, кивая на дискету. — Ну! — продолжал Гуревич, потрясая кулаками. — Основную идею, быстро! Быстро, а то убью!

— Я не понял идею, — пролепетал Андрей, в ужасе глядя на страшное явление, приблизившееся к нему почти вплотную. — Когда он говорил, мне казалось, все понятно, а потом оказалось, что непонятно. И в файлах ничего не понятно! Да если б я знал, разве б я стал его убивать! Я ведь думал, что пойму! А теперь получается, я остался без диссера, и все зазря! Не давайте ему меня бить! — вдруг закричал Петренко, прикрывая лицо руками. — Спасите меня! Милиция!

Оперативник никак не мог оттащить Гуревича, который пытался вцепиться врагу в шею и, кажется, сломать ее, словно тростинку.

— Брось, Женька! — скомандовала невесть откуда взявшаяся Марина, ловко схватила дискету и моментально сунула ее в дисковод — никто и глазом не успел моргнуть. Гуревич тут же бросил жертву и уставился на монитор. Словно пара стервятников над падалью, они кружили над монитором, не обращая ни малейшего внимания на оторопевших милиционеров — впрочем, Талызин, оторопевший меньше остальных, уже протягивал Петренко на подпись признание. Тот подписал, не сводя завороженного взора с Гуревича.

— Что он тебе сказал, фуфло? — уже совсем иным, горьким и усталым голосом спросил Женька. — Основная идея?

— Что-то про статистику. Думаешь, я не пытался вспомнить? — не менее горько ответил Андрей. — Все думал, напрягусь да вспомню, но это безнадежно. А тебе что, тоже файлы не помогли? Там какая-то ахинея. И тут все услышали всхлипывания. Марина рыдала, обняв монитор и нежно прижавшись к нему щекой. Рыдала так, что у Талызина заболело сердце, и пришлось доставать валидол.

— Марина Олеговна! — ахнул Гуревич, пораженный до глубины души. — Вы плачете? Вы плачете? Не надо, вам нельзя, вы не такая!

— Буду! — упрямо всхлипнула Марина.

— Марина Олеговна! Я… я понимаю, я сам тоже… мне тоже… но… это ведь естественно, что мы не разобрались, правда? — робко и ласково произнес Женька. — Он писал для себя, а он гений. Там есть логика, там наверняка есть все, что нужно, открытие, оно там, просто нашим мозгам оно недоступно. Мы не умеем разобраться, понимаете? Но вы забыли, я ведь тоже гений! Я пока еще мало знаю, мне учиться надо, год, два, десять, я не знаю, сколько, но рано или поздно я стану таким же умным, как он! И тогда я пойму все, что здесь написано, и опубликую — под его именем, конечно, и открытие это не пропадет зря, честное слово! Я не дам ему пропасть зря!

Марина отцепилась от монитора и, улыбнувшись сквозь слезы, кивнула.